Ночной ураган [Кэтрин Коултер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Кэтрин Коултер Ночной ураган

Дайне Бергос Кэмп. Прелестной молодой женщине, у которой есть все — ум, талант, великолепный муж и идеальный ребенок, Кейтлин.

Пролог

Каррикс-Грейндж, Нортумберленд. Англия Декабрь 1814 года
Алек коснулся губами белого лба жены, все еще влажного от пота, и выпрямился, с болью сознавая, что разверзшуюся между ними пропасть невозможно ни пересечь, ни перейти. Поздно. Слишком поздно высказывать слова, удушливым комом стоящие в горле.

Печально покачав головой, Алек наконец сложил руки Несты крест-накрест на груди. Она уже холодела.

Однако Алек чувствовал, что не удивится, если Неста внезапно откроет глаза, поглядит на него, улыбнется и попросит показать сына. Она так хотела сына! И назвала бы его Хэролд, в честь саксонского короля, смело выступившего против Вильгельма Нормандского и потерпевшего поражение.

«Ребенок не стоил твоей жизни, Неста, — мучительно размышлял Алек, не сводя глаз с жены. — О Боже, я не должен был пролить в тебя семя жизни. Открой глаза, Неста!»

Но Неста не шевелилась. Женщина, с которой Алек прожил пять лет, была мертва. А в соседней комнате плакало крохотное созданьице, дитя человеческое, но Алек не мог вынести мысли об этом, не мог заставить себя думать о младенце.

— Милорд.

Сначала Алек не расслышал тихого голоса доктора Ричардса. Потом медленно повернулся, чтобы взглянуть на врача жены, щегольски одетого коротышку, сильно вспотевшего в душной комнате: тщательно завязанный галстук и редкие волосы обвисли, как мокрая ветошь.

— Не могу высказать, как сожалею о столь ужасной потере, милорд.

Алек дотронулся до щеки Несты. Такая мягкая плоть… и такая холодная. Он поднялся и, обернувшись, навис над врачом, ясно понимая, что делает это намеренно, желая унизить жалкого человечка, запугать, заставить трястись от страха. Это Ричардс позволил Несте погибнуть. При виде засохшей крови на руках и рукавах черной куртки врача Алек едва удержался, чтобы не задушить его собственными руками.

— Ребенок? — резко спросил он.

Доктор едва заметно съежился, но достаточно спокойно ответил:

— Очевидно, вполне здоровая девочка.

— Очевидно, сэр?

Ричарде невольно опустил глаза:

— Да, милорд. Мне действительно жаль, но я не смог остановить кровотечение. Ваша жена потеряла слишком много крови и очень ослабела. Медицина в таких случаях бессильна. Я ничего не сумел сделать. И…

Барон жестом остановил его. Какой смысл в излияниях коротышки? Всего три дня назад Неста была полна жизни и веселья и невероятно довольна своими приготовлениями к празднованию Рождества, несмотря на огромный живот, распухшие щиколотки и нестерпимые боли в спине. А теперь она мертва. И Алека даже не было рядом, когда Неста умирала. Врач не позвал его, объяснив, что все произошло слишком внезапно. Так неожиданно, что времени не было. У Алека не осталось слов. Он, не оглядываясь, покинул спальню жены.


— Милорд даже наследника не получил, — вздохнула повитуха миссис Реффер, спокойно натягивая простыню на лицо баронессы. — Ну что ж, джентльмен легко сможет найти себе другую жену, особенно такой гордый петушок, как наш барон. У него еще будет наследник. Но ведь и дочери должны появляться на свет, бедные мышки, не так ли? Иначе кто будет рожать наследников для лордов и господ?

— Он уже дал имя девочке?

Повитуха покачала головой.

— Даже не пришел взглянуть на нее, не видел с самого рождения. Кормилица говорит, что малышка ест за обе щеки. Чего только не бывает! Ее мама истекла кровью и умерла, а крошка здорова, как маленькая козочка.

— Кажется, барон любил жену.

Повитуха молча кивнула, спеша обрядить усопшую, после того как доктор, это напыщенное ничтожество, наконец ушел. Кровотечение! Да баронесса была просто создана, чтобы рожать детей! Но доктор Ричардс требовал, чтобы она больше ела, и ее милость слишком отяжелела, а кровь стала чересчур густой. Ребенок оказался таким большим, что роды неимоверно затянулись, а доктор Ричардс ничего не пытался сделать, кроме как стоять у постели, ломая руки. Проклятый старый дурак!

Алек Каррик, пятый барон Шерард, приказал оседлать своего жеребца Люцифера и, как был, в одном черном плаще, с непокрытой головой, умчался в метель.

— Он насмерть простудится, — заметил Дэйви, старший конюх в Каррик-Грейндж.

— Тяжело ему пришлось, — вздохнул Мортон, самая мелкая сошка в иерархии слуг, основной обязанностью которого было чистить стойла и убирать навоз. — Баронесса была славной леди.

— У него остался ребенок, — возразил Дэвид.

«И вся недолга, — подумал Мортон. — Можно подумать, у барона нет никаких чувств, словно ему все равно, что жена умерла».

Мортон вздрогнул. Чертовски холодно! Он снова передернул плечами, но в глубине души возблагодарил Господа, что ему сейчас все же не так холодно, как бедняжке баронессе.

Алек вернулся в Грейндж три часа спустя, к счастью, совершенно окоченев от стужи. Он не владел пальцами, не мог нахмурить лоб, не мог поднять брови и, что важнее всего, не чувствовал глубоко гнездившейся в душе боли. Старому дворецкому Смайту было достаточно одного взгляда на барона, чтобы немедленно прогнать горничных и лакеев, ожидавших приказаний хозяина. Схватив барона за руку, Смайт повел его, как ребенка, в отделанную деревянными панелями библиотеку, где в камине полыхало яростное пламя, и начал растирать руки Алека, не переставая говорить, ворчливо распекая хозяина, словно тот снова превратился в семилетнего мальчишку.

— Ну вот, сейчас принесу бренди. Только сидите и не двигайтесь, вот так, верно. Сидите.

Смайт принес стаканчик бренди и не двинулся с места, пока барон не проглотил огненную жидкость.

— Все будет хорошо, вот увидите.

Алек поглядел в морщинистое, доброе, встревоженное лицо старого слуги:

— Как все может быть хорошо, Смайт? Неста мертва.

— Знаю, мой мальчик, знаю. Но печаль пройдет, а у вас осталась дочь. Не забывайте свою девочку.

— Я сидел здесь и слушал, как она кричит. Даже когда совсем измучилась и охрипла, я по-прежнему слышал ее. А сейчас повсюду такая тишина…

— Знаю, знаю, — беспомощно повторил Смайт. — Но, милорд, не забудьте о своей дочурке. Она так настойчиво требовала свой ужин, словно маленький генерал. Ну и легкие у нее! Для такой малышки совсем неплохо!

Алек уставился в затянутые шторами полукруглые окна:

— Мне все равно.

— Ну же… не…

— О нет, мне не грозит опасность стать пациентом Бедлама[1], Смайт. Можешь прекратить свое кудахтанье.

Алек поднялся с кресла и подошел поближе к камину:

— Руки ужасно щиплет. Наверное, это хороший знак. — Он долго молчал, глядя на пляшущие красные языки, и наконец добавил: — Я должен написать Ариель и Берку, сообщить, что Неста мертва.

— Принести перо и бумагу?

— Нет. Немного согреюсь и сам пойду в кабинет.

— Ужин, милорд?

— Думаю, не стоит, Смайт.

Алек оставался в библиотеке еще около часа. Наконец-то он мог согнуть руки, нахмурить брови… Только внутри все оставалось замерзшим и окоченелым.


Какая твердая земля… Даже лопаты могильщиков ее не брали. Мужчины, тяжело дыша, продолжали долбить мерзлые комья.

На могиле Несты не будет ярких роз.

Алек молча стоял, пока могильщики засыпали черный ящик. Фамильное кладбище Девениш-Карриков занимало весь верх широкого гребня, выходившего на Спридлстоун-Вэлли. Затейливо вырезанные плиты поросли плющом, розами и дельфиниумами. Весной и летом зрелище было ослепительным, яркие головки цветов живо контрастировали с темной зеленью плюща. Однако зимой подрезанные кусты выглядели жалкими и унылыми. Оголенные конские каштаны, осокори и несколько плакучих ив окружали место последнего упокоения. Декабрьский ветер пронзительно завывал в ветвях.

Преподобный Макдермот закончил проникновенную заупокойную службу и тоже стоял молча, выжидая. Все слуги Грейндж, арендаторы и их семьи, владельцы лавок в деревне Девениш, представители семей местного дворянства тоже не двигались с места.

Алек понял, что должен что-то сделать или сказать. Но что? Попросить зааплодировать? Приказать отправляться по домам и согреться? Велеть оставить его в покое?

— Алек, — тихо окликнул преподобный Макдермот. Алек глянул в выцветшие голубые глаза старика.

— Начинается метель. Пора отпустить людей.

Отпустить? Какое странное слово! Но Алек просто кивнул и отошел от могилы, словно давая сигнал. Собравшиеся по одному приближались к барону со словами утешения и тут же отходили. Однако вся церемония заняла много времени. Очень много времени.

«Настоящий бред», — думал Алек, оставшись один в библиотеке. Последние гости наконец-то насытились, потолковали приглушенными голосами и, слава Богу, удалились. Но все казалось совершенно нереальным, потому что он ничего не чувствовал. Совсем ничего. Онемение не желало исчезать. Оно вторглось в сердце, словно враг, и оставалось еще три дня.

На третий день приехали Драммонды, сводная сестра Несты Ариель и ее муж Берк, граф Рейвнсуорт. Ариель, бледная, с красными, заплаканными глазами, молча смотрела на зятя. Берк держался скованно и казался таким же ушедшим в себя, как Алек.

— Прости, что не успели на похороны, — сказала Ариель, крепко сжав руку Алека. — Начался буран, и мы не смогли выехать из Эглин-Тайна. Мне так жаль, Алек, так жаль.

Ариель всегда думала о зяте как о Красавчике Бароне, и прозвище было хотя и глупым, но очень метким. Только теперь он страшно осунулся, кожа туго обтянула скулы, а блестящие голубые глаза, светлые, как летнее небо, в минуты веселья или глубокие, словно Северное море, когда более сильные чувства и эмоции захватывали его, сейчас погасли, были почти непрозрачными, словно затянутыми дымкой. Пустыми. Одежда, как всегда, безупречна, но выглядит он похудевшим. И Ариель казалось, что его вообще нет с ними. Алек говорил, отвечал на вопросы, выслушивал слова утешения, но его здесь не было. Если Ариель раньше никак не могла понять, каковы его чувства к Несте, сейчас сомнений не осталось. Возможно, Алек не пылал страстью, но все-таки по-своему очень любил жену.

Ариель вновь расплакалась, ощущая его боль, терзаясь своей.

— Ребенок здоров? — спросил Берк, прижав к себе жену. Алек нерешительно покачал головой.

— Твоя дочь, Алек. С ней все в порядке?

— О да, наверное. По крайней мере никто не утверждал обратного. Сейчас я позову миссис Макграфф. Она устроит вас и подаст чай. Пожалуйста, останьтесь. Метель, возможно, не уляжется всю следующую неделю. Могила Несты покрыта снегом. Я поведу вас туда. Я заказал мраморную надгробную плиту, только она еще не готова. А вот и миссис Макграфф. Пожалуйста, не плачь, Ариель. Берк, еще раз спасибо, что приехали.

Только некоторое время спустя, оказавшись в спальне, Ариель немного пришла в себя.

— Он в шоке, — сказала она мужу. — А я, как назло, превратилась в настоящую лейку, никак не могу перестать лить слезы. О Боже, Берк, бедный Алек. И малышка. Мы должны видеть девочку. Как ее зовут?

Но ребенок еще не получил имени. Алек выглядел совершенно сбитым с толку, когда Ариель упомянула об этом вечером.

— Она должна получить имя, Алек. Нужно окрестить крошку, и как можно скорее.

— Разве она больна?

— Нет, конечно, нет, но это необходимо сделать. Неста выбрала имя для ребенка?

— Хэролд.

— А для девочки?

Алек покачал головой.

— А у тебя нет никаких пожеланий?

Алек ничего не ответил и, задумчиво хмурясь, поднес к губам бокал с вином. Ребенок жив, о нем заботятся. Пронзительные вопли слышны даже здесь! Смайт был прав насчет силы ее легких. А вот теперь эти навязчивые вопросы. Кому какое дело?

— Холли, — выговорил он наконец, пожав плечами. — Холли. Почти Хэролд. Думаю, Несте это понравилось бы.

Но Алек по-прежнему отказывался видеть дочь. За день до отъезда Ариель и Берк решили поговорить об этом с хозяином дома.

— Ариель и я все тщательно обсудили, Алек. Если согласишься, мы возьмем Холли с нами в Рейвнсуорт.

Алек уставился на гостей:

— Хотите взять ребенка в Рейвнсуорт? Зачем?

— Ты мужчина, Алек. А я по крайней мере ее тетка. Мы с Берном будем заботиться о Холли, любить ее. Здесь за ней следит всего лишь кормилица, а малышка нуждается не только в молоке и сухих пеленках, но и в любви. И нежности.

«Он по-прежнему выглядит потерянным, — подумала Ариель, глядя на зятя. — Словно не понимает, о чем я».

— Я не отдам своего ребенка, — медленно, рассеянно произнес наконец Алек.

— Нет причин считать, что ты перекладываешь собственную ответственность на других, — вмешался Берк. — Одинокий мужчина, вдовец. Ты ведь захочешь снова вернуться на корабль, не так ли? Водить одно из своих торговых судов. Какой у тебя любимый корабль? Ах да, «Найт дансер». Прекрасное название — «Ночная танцовщица».

— Да, баркентина великолепное судно, — кивнув, добавил Алек. — Я ведь тебе об этом рассказывал. Здесь мне больше делать нечего. Слишком уж тихо, слишком спокойно, знаешь ли. Не желаю дольше оставаться в Каррик-Грейндж. Мой управляющий, Арнолд Круиск, весьма сведущ в своем деле и сумеет вести дела имения как полагается. Я сам его обучал. Станет посылать мне отчеты. И притом ему можно доверять.

— Но нельзя же взять ребенка на корабль, если сам отправляешься бог знает куда, — вставила Ариель. — Холли нужен дом и покой, Алек, и люди, которые смогли бы заботиться о ней. Мы с Берком сможем сделать это.

— Но она — все, что осталось у меня от Несты.

— Да, мы знаем.

— Я должен подумать об этом. Отдать моего ребенка… это кажется неправильным… и… Хорошо, сейчас я прокачусь верхом и подумаю об этом.

Ариель хотелось сказать, что метель разыгралась с новой силой, но она разумно промолчала.

— Ему нужно время, — тихо сказал Берк после того, как Алек вышел из гостиной. — Все это очень сложно.


Вечером, когда Алек одевался к ужину, сверху послышался крик ребенка — требовательные, пронзительные вопли, заставившие его дернуться и смять галстук. Плач не прекращался, наоборот, становился все громче. Алек посмотрелся в зеркало, снял галстук и, отшвырнув его, закрыл глаза. В чем дело? Почему ребенок кричит так, словно его жизнь в опасности?

— Перестань! — прошептал он. — Ради Бога, успокойся.

Малышка орала с такой силой, что казалось, вот-вот рухнет потолок. Не в силах этого вынести, Алек устремился из комнаты по широкому коридору к лестнице, ведущей на третий этаж, где помещалась детская.

«Как холодно», — думал он, поднимаясь по ступенькам. Холли уже надорвала голос, но продолжала упрямо кричать.

Алек распахнул дверь детской. Там уже стояла миссис Макграфф, его чертова экономка, прижимая к себе девочку и стараясь ее успокоить.

— Где кормилица, дьявол бы всех побрал?!

Миссис Макграфф испуганно обернулась:

— О милорд, Нэн пришлось вернуться домой. Ее ребенок заболел, а семья… впрочем, это долгая история, и, короче говоря, Холли нечего есть и она голодна.

— Отдайте ее мне, — решительно потребовал Алек. — Идите вниз и прикажите Смайту немедленно привести Нэн. Пусть возьмет ребенка с собой. Ради Господа, скорее!

Алек взял на руки дочь и несколько мгновений не мог прийти в себя от страха. Какая крошечная! И так громко кричит, что у него в ушах звенит. Маленькое тельце корчится в судорогах. По крайней мере он знал о детях достаточно, чтобы поддержать головку Холли, и невольно, нехотя вынудил себя в первый раз взглянуть на нее по-настоящему. Сморщенное личико в красных пятнах, распухшее от плача. Густые пряди почти белых волос. Точно таких же, как у него в детстве, по крайней мере мать часто говорила ему об этом.

— Тихо, малышка, — мягко сказал Алек, — все будет хорошо. Скоро получишь свое молоко.

Ребенок на секунду смолк, словно прислушиваясь к незнакомому низкому голосу, и широко открыл мутные глазки, глядя в направлении, откуда доносились звуки. Глаза цвета Северного моря во время жестокого шторма. Темно-темно-синие и глубокие. Совсем как у него.

— Нет, — сказал Алек, отводя выгибающееся тельце подальше от себя. — Нет.

Девочка напрягалась, тужилась, пытаясь освободиться от незнакомых рук. Алек вытягивал руки все дальше, пока мог, но наконец, не выдержав, сдался и прижал дочь к груди, бормоча бессмысленные ласковые слова, снова и снова, опять и опять, нежно, ласково, тихо. К его изумлению, девочка икнула несколько раз, сунула в рот кулачок и прислонилась головкой к его плечу. Маленькое тельце вздрогнуло еще раз и тут же стихло. На секунду Алека охватил страх, что Холли мертва, но нет, она просто заснула. Он держит ее, а она спит.

Алек растерянно огляделся. Что ему теперь делать? Осторожно опустившись в кресло-качалку у камина, Алек набросил на Холли шерстяную шаль и начал раскачиваться, постепенно убаюкав и себя.

Нэн и миссис Макграфф стояли на пороге детской, раскрыв от изумления рты.

— Невероятно, — прошептала экономка. — Его милость ни разу не был здесь.

Нэн держала своего ребенка у переполненной молоком ноющей груди.

— Я должна покормить Холли, — сказала она. Алек мгновенно пробудился и обернулся к кормилице.

— Она спит, — беспомощно выдохнул он. — Я ее укачивал.

— Она так похожа на вас, ну просто как две капли воды, — выпалила Нэн. — Я так и думала, но…

Она в ужасе замолчала, не понимая, как решилась на подобное. Алек встал, неосторожным движением разбудив Холли.

Та дернулась, непонимающе взглянула на него и заорала с новой силой. Алек улыбнулся:

— Нэн, по-моему, вы ей нужнее.

Кормилица положила своего ребенка на кровать и ловко перехватила у Алека девочку.

— После того как Холли уснет, я хотел бы поговорить с вами. Попросите миссис Макграфф показать вам, где библиотека.

Кивнув женщинам, он вышел из детской. Походка барона была легка, плечи расправлены. Наконец-то он почувствовал еще что-то, кроме боли.

Глава 1

На борту баркентины «Найт дансер» вблизи Чезапик-Бей. Октябрь 1819 года
Алек Каррик стоял на палубе, у штурвала «Дансера», вполглаза наблюдая за развертывающимися на фок-мачте парусами и уже гораздо внимательнее присматриваясь к маленькой дочери, сидевшей, скрестив ноги, на юте, в середине большой бухты каната и учившейся вязать морские узлы. Насколько мог понять Алек, Холли в данный момент совершенствовала свое умение справляться с выбленочными узлами. Она никогда не переходила к другой задаче или, в данном случае, к новому узлу, пока не осваивала предыдущий, к полному своему удовлетворению. Алек припомнил, как она провела на палубе два дня, обучаясь вязать шкотовый узел, пока Тикнор, второй помощник, молодой человек двадцати трех лет, уроженец Йоркшира, краснеющий, словно школьница, от каждой вольной шутки, не уговорил ее отдохнуть, сказав:

— Хватит, мисс Холли, достаточно, все в порядке. Вы сделали все как надо, не сомневайтесь. Не хотим же мы, чтобы пальцы у вас загрубели, как домик улитки, верно ведь? Сейчас покажем вашему папе, и вот увидите, он скажет, что лучше не бывает, клянусь.

И Алек не мог найти слов, чтобы по достоинству оценить шкотовый узел. Не дай Бог, чтобы руки Холли превратились в панцирь улитки!

Холли была одета, как все матросы, в шерстяную фуфайку с красно-белыми полосами и широкие брюки из грубой бумажной ткани, облегавшие худенькое тельце, словно перчатка. Брюки, как и у остальных, расширялись от колена, чтобы было удобнее закатывать их, когда моешь палубу или взбираешься по вантам. На голове лихо сидела черная матросская шапочка из просмоленной парусины, неплохо защищавшая от ветра и дождя, а важнее всего — от солнца. Холли была белокожей блондинкой, и Алек беспокоился, что дочери станет худо, пока наконец не сумел убедить ее не снимать днем шапку, объяснив, что не желает видеть четырехлетнюю девочку такой же обветренной и морщинистой, как старый Панко, парусный мастер.

Холли подняла тогда голубые глазки и объявила:

— Папа, ты ошибаешься, мне уже почти пять.

— Прошу прощения, — извинился он, надвигая ей шапку на лоб. — Если это так, значит, я совсем не молод. Вскоре после твоего дня рождения мне исполнится тридцать два.

Холли долго пристально вглядывалась в отца и наконец покачала головой:

— Нет, ты не старый, папа. Я согласна с мисс Бленчард. Ты такой красивый! Я не так много знаю насчет греческих монет, как она, но даже миссис Суиндел иногда не сводит с тебя глаз.

— Мисс Бленчард… — ошеломленно протянул Алек, не обращая внимания на последующую речь дочери.

— Она приезжала сюда однажды, не помнишь? Прошлым маем, когда мы были в Лондоне. Ты привез ее посмотреть корабль. Она смеялась и говорила, как хочет сделать с тобой… ну, всякое там, а ты ответил, что ее зад стоит того, чтобы подержаться за него подольше, и….

— Хватит, хватит, — перебил Алек, поспешно зажимая ладонью рот Холли, и заметил, как Тикнор сделал то же самое с собственным ртом, по всей видимости, из последних сил пытаясь удержаться от смеха. — Вполне достаточно.

Алека терзали угрызения совести и одновременно безумное желание расхохотаться. Он вспомнил тот день, пять месяцев назад. Тогда он был уверен, что Холли вместе с няней, миссис Суиндел, находится в лондонском городском доме, поэтому, когда Эйлин Бленчард уговорила его позволить посмотреть один из его кораблей, Алек согласился.

Он громко застонал при одной мысли о том, как все вышло. Хорошо еще, что они не успели заняться любовью. Холли могла наткнуться на них и спокойно, но с любопытством потребовать объяснения своим звонким голоском.

Алек широко улыбнулся дочери. Холли была не по годам развита, иногда казалась чистым наказанием Господним, иногда чрезмерно серьезной и такой красивой, что Алек чувствовал, как слезы жгут веки при одном взгляде на нее. И она принадлежала ему. Дар Бога, простившего его гневные жалобы на судьбу, его горечь, ледяное оцепенение.

Холли сейчас была босиком: из брюк высовывались загорелые исцарапанные ножонки с загрубевшими ступнями. Пальцы подрагивали в такт морской песне Пиппина, веселой истории о капитане, ухитрившемся проиграть корабль и всю добычу дьяволу, поскольку был слишком глуп, чтобы понять: вилы, хвост и рога не могут принадлежать простому смертному. Пиппин был юнгой Алека на борту, чем-то вроде камердинера на суше, сообразительным пятнадцатилетним парнишкой, чья мать оставила его на ступеньках собора Святого Павла, мальчишкой, боготворившим капитана и обожавшим Холли.

Алек поднял глаза на фок-мачту. Дул ровный северо-западный ветер, немного сносивший судно.

— Мистер Питтс, выровняйте немного курс, — окликнул он старшего помощника, плававшего с ним шесть лет и знавшего корабль и его повадки так же хорошо, как капитана.

— Есть, капитан, — отозвался Эйбел Питтс. — Я смотрел на этого проклятого альбатроса. Хочет заставить нас погоняться за ним, только ничего не выйдет!

Алек улыбнулся и оглядел горизонт. Альбатрос, широко раскинув крылья, взмывал и нырял, то приближаясь к баркентине, то вновь отлетая. Стоял прекрасный октябрьский день, солнечный и ясный. По лазурному небу кое-где были разбросаны белые шарики облаков. Океан спокойно катил бесконечные волны. Они доберутся до Чезапик-Бей, голубого залива, к утру, если ветер удержится, и Алек отправится в Балтимор навестить Джеймса Пакстона, после того как судно пройдет еще сто пятьдесят миль и достигнет внутреннего бассейна. Мистера Джеймса Пакстона, поправил он себя, или его сына, мистера Юджина Пакстона.

— Клегг пришел, капитан, — окликнул мистер Питгс. — Принес обед вам и мисс Холли.

Алек, кивнув, махнул Клеггу, такому же широкоплечему, как и высокому, обладавшему к тому же самым добрым и жизнерадостным характером из всей команды, и подошел к дочери. Та была настолько поглощена своим занятием, что сначала даже не увидела отца. Тот просто ожидал, любуясь идеальным маленьким созданием, которое произвел на свет. Она так отличается от него и Несты!

— Холли, — тихо, чтобы не испугать, позвал он. Девочка подняла глаза и ослепительно улыбнулась:

— Папа, посмотри! — И, сунув узел под нос отцу, гордо спросила: — Ну, что ты думаешь? Только по-честному. Я вce стерплю.

— Что ж, это лучший беседочный узел, который я когда-либо видел.

— Папа! Это не беседочный узел, а выбленочный!

— Хм. По-видимому, ты права. Давай-ка я рассмотрю его получше за обедом. Ты голодна, хрюшка?

Холли, подпрыгнув, поспешно вытерла ладони о брюки:

— Могла бы съесть морского дракона.

— Господи, надеюсь, нет. Подумай только, вся эта чешуя застрянет между зубами!

Холли ринулась в люк и, слетев по трапу, побежала за отцом в каюту, довольно просторную, несмотря на то, что потолок был всего на два дюйма выше головы Алека, с двумя окнами, выходящими на корму, и элегантно обставленную, с привинченным к полу столом, широкой койкой и резным письменным столом красного дерева. У переборки стояли полки, уставленные книгами: морскими руководствами, историческими трактатами, картами, лондонскими газетами, полным собранием «Британского морского альманаха» и учебниками Холли. Каюты отца и дочери соединяла смежная дверь. Каюта Холли была гораздо меньше, но это не имело значения, поскольку девочка только спала там. Она даже играла в каюте отца по вечерам, потому что тот редко расставался с дочерью.

— Садись. Что у нас сегодня, Клегт?

— Свежая треска, капитан. Олли поймал сегодня добрую дюжину. Вареный картофель, чтобы мисс Холли была здоровой, как настоящая морская крыса, и последняя фасоль. Благодарение Богу, завтра мы придем в порт, иначе маленькая леди обломала бы себе зубы о солонину и сухари.

Алек давно обнаружил, что, когда Холли бывала на борту, стол капитана значительно улучшался. Правда, девочка не вымыла руки, но ведь и он этого не сделал.

Девочка ела медленно и вдумчиво, как делала все, и Алек выжидал, зная, что после нескольких глотков Холли захочет поговорить, вернее, послушать, что скажет он.

Как раз перед седьмым глотком девочка объявила:

— Расскажи о балтиморских клиперах, папа.

Они уже несколько раз беседовали на эту тему, но Холли никогда не уставала слушать про клиперы. Алек съел кусочек трески и пригубил вино:

— Ну, как я и рассказывал тебе, хрюшка, балтиморский клипер — не что иное, как двухмачтовая шхуна. Он узкий и быстроходный, а мачты на добрых пятнадцать футов длиннее, чем у баркентины. Все клиперы маленькие, как ты помнишь, не больше ста футов в длину, с широкими, ничем не загроможденными палубами. И у них очень низкая осадка.

Холли выпрямилась, упершись локтями в стол и положив подбородок на сложенные руки.

— Это верно, папа. Он не слишком хорош в Северной Атлантике, ведь там так часто бывают штормы. Волны будут захлестывать палубу, а под напором ветра мачты сломаются. Зато он может маневрировать так быстро, что ни фрегат, ни бриг, ни сноу, ни барк не смогут его догнать.

— Правильно. Клиперы очень легки и могут лететь по волнам быстрее альбатроса. Наше Британское Морское министерство ненавидит балтиморские клиперы, и недаром. Американские каперы, особенно капитан Бойль, наголову разбили наших парней во время войны/ А теперь ешь, Холли.

Холли нетерпеливо прожевала картофелину:

— А они тоже ненавидят нас, папа? В конце концов мы англичане.

— Будем надеяться, не так, как раньше, но не ожидай, что балтиморцы будут приветствовать нас с распростертыми объятиями, хрюшка. Я как-то говорил тебе, что им удалось не пустить в город британские войска, у вашингтонцев ничего не вышло, так что теперь между этими городами существует соперничество.

— О, они будут приветствовать тебя, папа. Джентльменам ты понравишься, потому что умнее и остроумнее тебя нет никого на свете. А леди будут преследовать тебя, потому что ты так красив и очарователен.

— Ты будешь есть или нет, Холли?

Алек настаивал, чтобы девочка после обеда спала и, стойко вынеси ритуальные жалобы, заставил ее полежать на койке, а сам, укрыв девочку ее любимым одеялом, вернулся к себе, сел за письменный стол из красного дерева, вынул из верхнего ящика письмо и перечитал его:


«Дорогой лорд Шерард!

Отец рассказывал, что познакомился с Вами три года назад, в Нью-Йорке. Он навел справки о Вашей морской карьере и поражен Вашими умением и деловой проницательностью. («А еще больше моими блестящими гинеями», — подумал Алек.)

Чтобы освежить Вашу память, смею напомнить, что мы с отцом владеем судоверфями в Балтиморе и строим самые надежные балтиморские клиперы из всех, что бороздили моря за последние двадцать лет. Я не хвастаюсь, милорд. Это правда.

Однако с самого конца войны в делах наметился застой, затронувший не только судостроительство, но и экспорт табака, муки и даже хлопка. Это, к сожалению, связано с жителями Новой Англии и их проклятыми непрерывными требованиями все более высоких тарифов.

В любом случае мой отец, зная о Вашей репутации, хотел бы вести с Вами переговоры относительно возможного партнерства между нами. Балтиморский клипер, как Вы знаете, лучше всего подходит для торговых перевозок в Карибском море, а наши суда — самые быстроходные. Я прошу Вас обдумать вопрос о возможном слиянии наших компаний или партнерстве и надеюсь, что Вы вскоре будете в Балтиморе. Мой отец не в состоянии вынести путешествие в Англию в это время года.

С уважением Юджин Пакстон. «Пакет ов Шипярд», Феллс Пойнт, Мэриленд».


Послание было датировано двумя с половиной месяцами раньше и явно заинтересовало Алека. Собственно говоря, даже больше чем заинтересовало. Письмо Юджина Пакстона сильно упрощало нелегкие экономические проблемы, стоящие перед Соединенными Штатами. Действительно, судоверфь Пакстонов была, по всей вероятности, близка к разорению. Может, он сумеет стать больше чем партнером и приобрести контрольный пакет акций судоверфи. Вот уже несколько лет Алек хотел сам строить свои корабли, поскольку стремился стать главной силой в торговле на Карибском море, а этого можно было достичь, только имея балтиморские клиперы. Его теперешний торговый флот насчитывал, включая баркентину «Найт дансер», флагманский корабль, два брига, одну шхуну и сноу. Вид балтиморского клипера, скользящего в прозрачных водах Карибского моря, доставит ему огромное удовольствие. С такой скоростью и маневренностью он может обогнать любое судно. Конечно, клипер хорош только для жаркого климата, поскольку почти наверняка потеряет мачту в Северной Атлантике при первом же шторме. Но это не имело значения. Ему не требуется больше судов, чтобы бороздить непредсказуемые северные моря или огибать мыс Доброй Надежды.

Если он не ошибается, а он вряд ли ошибается, в письме Пакстона отчетливо чувствуются нотки отчаяния. Ну что ж, так даже лучше — теперь у него будет явное преимущество в переговорах.

Алек сложил письмо и, снова сунув его в ящик стола, откинулся на спинку кресла. Именно в такие часы он размышлял не об империи, которую намеревался построить, а о жизни, которую вел, и о судьбе маленькой дочки. Весьма беспорядочное существование, ничего не скажешь. Но будь он проклят, если когда-нибудь позволит, чтобы ее воспитывал кто-нибудь другой, пусть даже ее тетя Ариель и дядя Берк, у которых к тому же родились двое своих мальчиков.

Если Холли сильно отличается от других девочек ее возраста, что ж, так тому и быть. Это не важно. И в тех случаях, когда Алек думал о жизни, которую вела с ним дочь, он вспоминал также о Несте, о том, что бы она сказала насчет этого, и, как всегда, ощущал глухую боль потери, не слишком глубокую и мучительную, просто тихую грусть по тому, что прошло, но могло быть. В последний раз он навещал родительский дом, Каррик-Грейндж, в конце января прошлого года. Оттуда он и Холли направились во Францию, Испанию и Италию. Он даже взял ее с собой на Гибралтар, где они обедали с английским губернатором, сэром Найджелом Дарлингтоном.

За ними повсюду следовала миссис Суиндел, ее строгая чопорная няня, чей острый язык был способен привести в ужас любого, кроме доктора Прюитта, врача Алека. Если чутье не подводило Алека, между этими двумя явно намечался роман. Но будет ли иметь значение, если миссис Суиндел покинет свою подопечную? Холли вряд ли нуждается в ней. Девочка быстро взрослеет. Правда — и тут Алек невольно сделал гримасу, — она по-прежнему не желает идти спать, купаться в большой медной ванне и особенно не позволяет расчесывать длинные, густые, всегда спутанные волосы. В подобных случаях она всегда визжала, ныла, рыдала и вообще вела себя как несчастная обездоленная сирота.

Алек вспомнил замечания Холли насчет Эйлин Бленчард. Боже, что за приключение! Эйлин спокойно сунула руку в разрез его панталон и бесстыдно ласкала в темном проходе, не заботясь о том, что любой член команды может наткнуться на них каждую минуту.

Вот уже несколько месяцев ему приходилось обходиться без женщины, и хотя так было спокойнее — по крайней мере не приходилось выносить неизбежные сцены, — тем острее ощущалось одиночество. И его постоянно одолевало желание. Жгучее желание. Наверное, стоило бы снова жениться, но где найти женщину, способную стать матерью такому необычному ребенку, как Холли? Эта мысль преследовала его днем и ночью. Леди, способную полюбить пятилетнюю малышку, которая к тому же ведет себя словно заправский матрос? Девочку, которая надевала платьица и нижние юбки не более шести раз в жизни и к тому же не стеснялась высказывать свое мнение относительно столь дурацких вещей весьма откровенно и в самых красочных выражениях? Нет, Алек не мог себе представить такую даму, да и, говоря по правде, не хотел. Он не желал жениться еще раз. Никогда.

Подняв глаза, Алек увидел на пороге смежной двери Холли, сонно трущую кулачками глаза, и, улыбнувшись, широко раскинул руки. Малышка подошла к отцу и, позволив посадить себя на колени, свернулась калачиком и снова задремала.


Джинни Пакстон не собиралась спускать подобное никому, никому на свете, и она так и заявила, в весьма недвусмысленных выражениях.

— Это никуда не годится, Минтер, и должно быть переделано. Немедленно.

Минтер жаловался и ныл, но Джинни была непреклонна. Новый клипер, длиной сто восемь ярдов, с двумя поднятыми топселями, должен стать гордостью судоверфи Пакстонов. Поэтому всякая небрежность недопустима.

Минтер окинул ее злобным взглядом, несомненно, как всегда, молча глумясь над ее манерой одеваться в мужской костюм и лазать по вантам, забираться в лодки и карабкаться по трапам, показывая ноги и бедра. Просто омерзительно, и, будь она его женой, Минтер, несомненно, показал бы ей что по чем, даже если пришлось бы отвесить парочку оплеух. Имеет наглость приказывать мужчинам! Черт возьми, приходится терпеть, должен же человек зарабатывать себе на пропитание.

Минтер, кипя от гнева, принялся переделывать фал бизани.

Джинни кивнула, прекрасно представляя, о чем думает Минтер, но увольнять его не собиралась. Он был хорошим работником, хотя и требовал постоянного надзора.

Снова вернулись неотвязные мысли, последнее время преследовавшие Джинни днем и ночью. Что несет им будущее? Несколько месяцев назад она послала письмо английскому лорду, но получила лишь короткий ответ, извещавший, что барон Шерард прибудет в Балтимор не раньше октября. Что ж, уже октябрь. Где его носит до сих пор, черт побери?!

Джинни медленно обошла клипер, заговаривая с рабочими, кивая в знак приветствия, стараясь во всем подражать отцу, и наконец спустилась вниз, посмотреть, как идет отделка капитанской каюты. Плотник Миммс обедал на палубе, поэтому Джинни была одна. Она посидела за великолепным письменным столом, откинулась назад, положив голову на сцепленные руки. Пожалуйста, Господи, пусть этот англичанин согласится на ее предложение, ведь сам отец сказал, что он довольно богат.

Джинни почти не встречала англичан, не говоря уже об аристократах, и слышала только, что это в основном совершенно ничтожные создания, щеголи, фаты, хлыщи, как их называли в Лондоне, интересующиеся лишь покроем собственных фраков, изяществом замысловатых складок на галстуках и количеством женщин, перебывавших в их постелях в качестве любовниц. Если этот английский лорд заинтересуется ее предложением и вложит деньги в судоверфь, Джинни не сомневалась, что сумеет сохранить контроль. Отец доверял ее суждению, он, конечно, позволит ей делать все, что она сочтет нужным.

Джинни, вздохнув, выпрямилась. Клипер будет готов через две недели, а покупателей по-прежнему нет, и, если в ближайшее время никто не появится, верфь придется закрыть. Все очень просто и печально. Мистеру Трумену из Банка Соединенных Штатов придется иметь дело с их кредиторами. Джинни не могла вынести этой мысли, как, впрочем, и мистера Дженкса, мужчину с похотливым взглядом, старой женой и покровительственными манерами.

А этот клипер был красавцем. Она сама могла бы отплыть на нем в Карибское море, обменять муку и хлопок на ром и патоку и получить хорошую прибыль. Просто во что бы то ни стало нужно убедить отца в необходимости заняться не только судостроительством, но и торговлей. А уж ему придется, в свою очередь, упросить мистера Трумена выдать очередной заем, пока мисс Джинни, капитан нового судна, не вернется из плавания. Конечно, мистер Трумен изойдет злорадством, как, впрочем, и весь Балтимор. Какая несправедливость, что она родилась Юджинией, а не Юджином!

Обернувшись, девушка заметила стоявшего в дверях Миммса.

— Там, наверху, какой-то хлыщ желает поговорить с мистером Юджином Пакстоном или вашим папашей, мистером Джеймсом Пакстоном.

— Знаете его, Миммс?

— Проклятый англичанишка, — со злостью сплюнул Миммс.

Он здесь! Руки девушки задрожали от внезапного волнения.

— Сейчас поднимусь наверх, Миммс.

— Кто такой этот Юджин?

— Не важно.

Джинни запихала толстую косу под вязаную шерстяную шапку, выдернула из штанов рубашку, чтобы скрыть грудь, и, подойдя к узкому зеркалу, висевшему над комодом, увидела загорелое и довольно приятное лицо, вполне, как она надеялась, мужское. Поворачивая зеркало, она ухитрилась осмотреть себя с головы до ног. Да, настоящий мужчина, никакого сомнения.

Девушка повесила зеркало обратно, подняла глаза и заметила, как ошеломленно смотрит на нее Миммс, покачивая головой.

Джинни, ничего не объясняя, прошла мимо с высоко поднятой головой.

Глава 2

Алек стоял на палубе балтиморского клипера, восхищаясь изящными формами, изгибами носа и кормы, высокими тонкими мачтами, грациозными обводами бортов. Парусина высшего качества, снасти из лучших пеньковых канатов, а дерево — надежный полированный дуб, какого ему давно не приходилось видеть. Насколько это судно отличается от остальных современных кораблей, с прямыми бортами и почти плоским днищем!

На палубе сидели обедающие работники, подозрительно косясь на незнакомца, весьма странно одетого для посещения подобного места: высокие черные сапоги, до блеска отполированные Пиппином, узкие облегающие лосины, полотняная рубашка и свободная светло-коричневая куртка. Голова не покрыта. И полон нетерпения поскорее встретиться с мистером Юджином Пакстоном.

— Настоящий щеголь! — презрительно бросил Минтер, глазея на элегантного джентльмена.

— И проклятый англичанишка, — добавил кто-то. — Думает, у него весь мир в кармане!

— Неужели не помнит, как мы накрутили им хвост всего пару лет назад? Короткая у них, видать, память.

Миммс, откусив от сандвича с сардиной, проворчал:

— Мисс Юджинию от него удар хватит. Или истерика.

— Это в ее мужской одежде-то? Сомневаюсь, — возразил Минтер.

Миммс, настоящий великан, крепкий и куда более неподатливый, чем кусок высушенной на солнце воловьей кожи, всего лишь взглянул на него, но с достаточно ясным выражением, которое Минтер весьма верно истолковал как предупреждение заткнуться и не совать нос куда не просят, если владелец этого самого носа не желает проглотить оставшиеся зубы.

Алек слышал тихие голоса мужчин и не без основания предположил, что именно он был предметом разговора, причем вряд ли лестного для него. Где же этот проклятый Пакстон?

— Лорд Шерард?

Голос был низким, мелодичным и совсем юным.

Медленно обернувшись, Алек увидел стройного молодого джентльмена, на вид не более восемнадцати лет, в мешком висевшей одежде. Шерстяная шапка была надвинута низко на лоб.

— Да, я лорд Шерард, — приветливо ответил Алек, подходя ближе и протягивая руку.

Джинни не верила своим глазам. Она, несомненно, не рассчитывала ни на что подобное и, хотя понимала, что неприлично так пристально глазеть, все же не могла отвести взгляда. Никогда, за все двадцать три года, она не встречала никого похожего на этого мужчину. Такие, должно быть, встречались только на страницах любовных романов миссис Меллори. Очень высокий, с гордой осанкой и широкими плечами, волосы сияют расплавленным золотом, отражая солнечный свет, а глаза такие синие, что почти больно смотреть в них. Лицо загорелое, очень правильное, скульптурно вылепленное, словно над ним работал великий мастер, ни одной неверной черточки. А тело… О таком любая женщина может лишь мечтать. Ни унции лишнего жира, и Юджиния сразу же поняла, что этот человек в отличие от других, с такими же тугими кошельками, не размякнет с годами, не превратится в обрюзглую тушу, да и ум останется таким же острым. Настоящее произведение искусства, стройный, но с великолепной фигурой и… О, она просто сумасшедшая, оценивает его, словно на аукционе! Черт бы его побрал, такие вообще не должны появляться на свет! Этот англичанин, несомненно, представляет опасность для любой представительницы противоположного пола, от шестнадцати до восьмидесяти лет. И никакой он не хлыщ, одежда достаточно скромна, хотя и прекрасно сидит. Нет, он действительно великолепен!

И тут барон улыбнулся, и Юджиния судорожно сглотнула. Белые ровные зубы блеснули на солнце: за подобную улыбку стоило платить золотом. Девушка поняла, что смертельно боится англичанина.

— Вы Юджин Пакстон?

Джинни подала руку, чувствуя, как этот глубокий бархатный голос окутывает ее мягким покрывалом.

— Это я. Наступил октябрь, и я рад, что вы сдержали слово.

Алек пожал протянутую ладонь и почему-то мгновенно понял, что перед ним не Юджин, а Юджиния. Он знал женщин, привык к тому, какими хрупкими кажутся тонкие косточки в его пальцах, и немедленно задался вопросом, кого хочет одурачить эта девушка. Только не человека, разбирающегося в женщинах, это уж точно. Но она, по какой-то идиотской причине, решила натянуть ему нос. Ладно, так тому и быть. Алеку иногда приходилось принимать поспешные решения, но он почти ни разу не пожалел о них. Придется что-то поскорее придумать и насчет этой девицы. По крайней мере хоть развлечется немного. Может, если судьба будет милостива, он проведет немало приятных минут.

Алек отвел глаза:

— Ну чтож, мистер Пакстон, вы правы. Сейчас октябрь, и я успел осмотреть вашу верфь и этот клипер. Превосходное судно! Как по-вашему, когда оно будет достроено?

Он услышал вздох облегчения — по-видимому, девчонка вообразила, что маскарад оказался достаточно успешным, — но решил удержать при себе все ехидные замечания. Нужно сначала изучить ее так же хорошо, как она приглядывалась к нему. Времени для этого достаточно.

— Через две недели, милорд.

— Зовите меня Алеком, — предложил он, снова одарив ее ослепительной улыбкой. — А я стану звать вас Юджином. Надеюсь, мы подружимся.

«Не настолько тесно», — подумала Джинни и снова сглотнула:

— Хорошо, ми… Алек. Показать вам верфь?

— Собственно говоря, я уже успел осмотреться. Как уже сказано, вы, по-видимому, знаете, как вести дела, и рабочие у вас не лодыри. Однако, насколько я понял, вам трудно будет продолжать без вложения достаточного капитала.

— Откровенно сказано, милорд…

— Вы написали мне, мистер Пакстон. И это вы испытываете финансовые затруднения, а не я. А теперь я хотел бы поближе приглядеться к клиперу, если не возражаете, а потом побеседовать с вашим уважаемым отцом.

— Заверяю вас, Алек, я достаточно хорошо осведомлен о делах отца. Мы оба будем вести переговоры.

— И вы тоже? Хм.

Подойдя к поручню, Алек легко провел рукой по полированному дереву, наблюдая, как ее тень становится короче, как она, пожав плечами, направляется к нему. Почему-то хотелось стащить с нее эту дурацкую шапку, посмотреть, какого цвета волосы у этой странной девушки. Брови были темными, красиво изогнутыми, а глаза — темно-темно зелеными.

Он неожиданно обернулся, застав ее врасплох:

— Сколько вам лет, Юджин?

— Уже двадцать три.

— Странно, я считал, что вы моложе. Видимо, потому, что вы еще не бреетесь, — добавил он, широко улыбаясь.

— Видите ли, джентльмены в семье Пакстонов обычно не особенно волосаты.

— Происходите из рода безволосых мужчин?

— Я не стал бы говорить об этом столь откровенно.

Алек, рассмеявшись, кивнул. Двадцать три, настоящая старая дева. Единственный ребенок Пакстона? По всей видимости, именно она заправляет всем на верфи, в том числе и постройкой клипера.

Присмотревшись к ней поближе, Алек заметил в темно-зеленых глубинах золотистые искорки. Очень красивые глаза, очень выразительные и в настоящую минуту подозрительно суженные. Что же касается волос, по-прежнему ничего не понять из-за проклятой шапки. Мужская одежда достаточно бесформенна, чтобы скрывать женские прелести. Зато ничем нельзя скрыть длину и стройность ног. Бедра были достаточно узкие и упругие, походка грациозная, но по-мужски твердая. Какая необычная вещь — женщина, управляющая судоверфью?

— Как вы его назовете?

Джинни с видимой гордостью оглядела клипер:

— Думаю, «Пегас», если отец согласится. Более красивого и быстроходного судна еще не бывало. Вы когда-нибудь плавали на балтиморском клипере, Алек?

— Нет. Сюда я привел баркентину «Найт дансер», а кроме нее, владею двумя бригами, трехмачтовой шхуной, одним сноу — все достаточно быстроходны, но, конечно, ни один не может сравниться с этим красавцем.

— Уверена, что это хорошие, надежные корабли, — сочувственно заметила Джинни, не скрывая, однако, улыбки. Алеку почему-то понравилась эта дерзкая усмешка, неожиданная, лукавая и совершенно противоречащая облику того сдержанного молодого человека, который представился ему как мистер Юджин Пакстон.

— Благодарю вас, Юджин. Буду честен с вами. Я желаю, чтобы возможно большая часть торговли в Карибском море принадлежала мне, и балтиморские клиперы — именно то, что необходимо для моих планов. Ну а теперь, когда я буду иметь удовольствие встретиться с вашим отцом?

Девушка мгновенно ощетинилась, и Алек заметил, что она с трудом сдерживается, но уже через несколько мгновений ей удалось овладеть собой.

— Я уже сказала, что мы оба будем вести переговоры, — достаточно спокойно ответила она.

«Вряд ли», — подумал он, гадая, сколько времени может потребоваться, чтобы заставить ее скинуть идиотское облачение и показать то, чем владеет, — груди, бедра, да и все остальное. Попытаться явно стоит.

— Вы слишком молоды, чтобы вести столь важные переговоры.

— Мне двадцать три, а вы, милорд, не намного старше.

— Мне, Юджин, тридцать один год. Почтенный возраст, обладатель которого имеет право требовать почтения от таких зеленых юнцов, как вы.

И снова эта улыбка, очаровательная и проказливая. Он явно не с того конца взялся за дело и, по всей видимости, скоро падет жертвой этой негодницы.

— И еще одна огромная разница, — продолжал он, немного поразмыслив. — Я богат, а у вас ни цента. Не могу поверить, что отец захочет отдать в ваши руки судьбу фамильного предприятия.

Алеку показалось, что пламя снова разгорается и сейчас «раздастся взрыв.

— Отец целиком и полностью доверяет мне. У меня большой опыт и…

— Опыт? У вас? Но, мой дорогой мальчик, вы, по всей видимости, еще девственник и не знали ни одной женщины.

Это переполнило чашу. Девушка взвилась от бешенства. Лицо неестественно, невероятно побагровело, рот открылся, и казалось, сейчас раздастся возмущенный вопль, только он застал ее врасплох и она явно не знала, что ответить. И поэтому просто уставилась на него. Молча. Алек рассмеялся.

И это, как ни странно, несколько привело ее в себя.

— Вряд ли мои похождения играют какую-то роль в нашем деле, лорд Шерард.

— Дорогой мальчик, похождения, как вы это называете, всегда играют роль. Вероятно, подобные вещи одинаковы везде, как здесь, так и в Англии, Испании или Бразилии.

— Прекрасно, — вздохнула она, смирясь с неизбежным. Если это правда, значит, придется делать вид, что и она ничем не отличается от других.

— Что именно прекрасно? Значит, у вас все-таки есть опыт?

— И немалый! Но вряд ли это должно вас касаться. Джентльмен — американский джентльмен по крайней мере — не хвастается своими победами перед другими.

— Победами? Как точно сказано! Но интересно, что такое дама? Женщина, которую не привлекают мужчины? Нет, я не так выразился. Дама, несомненно, должна наслаждаться вниманием мужчин, которые при этом осыпают ее комплиментами и драгоценностями. Но мужским телом? Не знаю. А вы как считаете?

Как это могло случиться? Они на борту клипера, хотя и не в море, окруженные обедающими рабочими, и, кроме того, англичанин не подозревает, что перед ним — женщина. Это человек много переживший, кто она перед ним? Но лорд Шерард уверен, что она — мужчина.

Юджиния покачала головой. Это заходит слишком далеко. Она ступила на опасную почву.

Девушка подняла подбородок:

— Леди, милорд, — я имею в виду, американскую леди, — та, которая говорит о приличных вещах и наслаждается лишь тем, что прилично.

Алек снова рассмеялся, не успев заметить при этом лукавой усмешки.

— Хотите сказать, что дама, американская дама, не упоминает вслух о наслаждении, полученном от мужчины, а просто делает это лишь после того, как сумеет затащить беднягу к священнику?

— Нет! Это совсем не так! Вы намеренно искажаете мои слова, милорд. Леди — это совершенно не то, что мужчины.

Слишком мягко сказано!

— Совершенно верно, — объявил Алек. — Женщины, по моему опыту, более коварны, гораздо хитрее и, поскольку исполнены решимости дать мужчине все, что он хочет, имеют над ними невероятную власть. Именно поэтому, молодой человек, мужчины позволяют сковать себя узами брака.

— Как… это абсурд! Нет у них никакой власти! Они… нет, не знаю. Вы не должны говорить так… Вы здесь чужой и должны понять, что постель и женщины — вряд ли подходящая тема для разговора между малознакомыми людьми… Глупая болтовня…

Девушка внезапно смолкла. Что она сама делает, как не болтает без удержу, и все потому, что он так сильно раздражает ее.

— Значит, мы снова вернулись к официальным отношениям.

Джиннн заметила злорадно-похотливый взгляд Минтера. Господи, только бы никто из мужчин не подслушал эту странную беседу!

— Не желаете ли осмотреть капитанскую каюту, сэр? Она почти готова, и там мы сможем быть наедине.

— Если хотите.

Неужели американская леди собирается проводить время наедине с мужчиной?

— Ваш отец тоже внизу?

— Нет, мой отец дома. Пожалуйста, следуйте за мной, милорд.

Алек молча повиновался, не сводя глаз с ее бедер.

Превосходно. Он уже представлял свои руки на этих бедрах, нежные, ласкающие… и чувствовал, как натянулся перед лосин. Сколько еще она будет продолжать настаивать на этом маскараде?

Каюта была превосходно отделана и достаточно просторна, даже для него. Собственно говоря, она оказалась даже больше его каюты на баркентине, только без смежной двери.

— Рядом есть каюта?

— Да, для первого помощника.

Или его дочери.

— Да, письменный стол великолепен! — заметил он, легко проводя пальцами по полированному красному дереву. — Очень удобный. Хотел бы я встретить того парня, что делал чертежи этого стола.

— Это я.

— В самом деле? Но вы еще так молоды. Почти мальчик, должен сказать. Ну что ж, все могут ошибаться, не так ли? В жизни не предположил бы… Так вы по-прежнему желаете вести со мной переговоры, Юджин?

Алек уютно устроился в кресле, вполне просторном и мягком.

Джинни глядела на него. Подозревает ли англичанин, что она вовсе не мужчина, за которого себя выдает? Нет, он наверняка бы сказал что-то.

— Да, и с моим отцом, конечно. Это его верфь.

— Верно. Вы же не хотите быть столь тщеславным и приписать всю славу себе? Правда, как его сын и наследник, вы должны высказать свое мнение.

— Совершенно верно.

— Могу я сегодня вечером прийти к вам на ужин? У вас есть сестра? А мать?

Глаза Джинни затуманились. Что делать? О Господи, придется поговорить с отцом. Нельзя же быть Юджином дома с такими длинными волосами! Шапку, конечно, придется снять. Нужно принимать решение, и побыстрее.

— Конечно. Семь часов не слишком поздно? И у меня действительно есть сестра, а мать давно умерла.

— Сожалею, — пробормотал Алек, поднимаясь. — Семь часов — прекрасное время для ужина. С нетерпением жду встречи с вашей сестрой, мистер Юджин. А сейчас мне бы хотелось хорошенько осмотреть клипер.


Чернокожий дворецкий Пакстонов, Мозес, исполненный необычайного достоинства, проводил Алека в гостиную, где уже ожидали престарелый джентльмен и молодая леди. Величественно откланявшись, Мозес удалился.

Джинни подготовилась, как могла, и очень старалась, только этого оказалось недостаточно. Алек Каррик в обычной одежде разительно отличался от Алека Каррика в вечернем костюме, настолько, что любая женщина готова была потерять оставшуюся каплю рассудка. Нет, его просто необходимо объявить вне закона! Ни одному мужчине нельзя позволить так одеваться и выглядеть! Строгий черный цвет, на фоне которого так ярко выделялись белые сорочка и галстук, заставлял его казаться самым чистокровным из принцев, самым неотразимым рыцарем в сверкающих доспехах! Он был невероятно красив, золотые волосы сверкали в пламени свечей, а глаза жизнерадостно искрились. Зрелище было столь ослепительным, что Юджиния хотела лишь одного — стоять и смотреть. Вечность. Целую вечность.

— Вас нельзя пускать в приличное общество.

— Простите?

— Прошу извинить, я повторяла латинские склонения. Меня зовут Джинни, милорд. Сокращенное от Вирджинии. А это мой отец, мистер Джеймс Пакстон.

Но Алек предпочел игнорировать Джинни, сокращенное от Вирджинии, и пожал руку мистера Пакстона:

— Рад снова видеть вас, сэр. Сколько лет прошло, три года или почти?

— Совершенно верно. Мы встречались в Нью-Йорке, у Уодделсов. Чертов бал или что-то такое же омерзительное. Кто-то сказал мне, что вы женаты. Как поживает супруга?

Супруга?

— Она умерла пять лет назад.

— О Боже, мне так жаль! Прошу извинить, сэр. Но, насколько я помню, вы хотели вернуться домой, в Англию.

— Совершенно верно. Срочное дело. Однако теперь я провожу в Англии все меньше времени. Не больше четырех-пяти месяцев в году.

— Предпочитаете бороздить моря?

— Да, и встречать разных людей, бывать в новых местах. Да вот только сегодня утром я познакомился с вашим очаровательным сыном Юджином и…

— Прошу, попробуйте шерри, милорд, и ты, отец.

— Спасибо, мисс Пакстон. Да, о чем я?

За спиной Алека раздался очень нервный и очень женственный смешок. Но барон продолжал уделять все свое внимание мистеру Пакстону, по-прежнему продолжавшему сидеть, что означало, по-видимому, затяжную тяжелую болезнь. Мистеру Пакстону было около шестидесяти, но густые волосы совершенно поседели. Алек заметил неоспоримое сходство с дочерью. Те же зеленые глаза, высокие скулы, квадратные челюсти. И в глазах определенно лукавая искорка. Что здесь происходит? Очевидно, отец и дочь в заговоре. Ну что ж, почему бы не подыграть?

Алек медленно обернулся к Юджину-Вирджинии:

— Вы та самая знаменитая сестра, о которой говорил Юджин?

— Брат пел мне дифирамбы? Не могу поверить, чтобы Юджин оказался настолько галантным!

Девушка протянула руку, и Алек осторожно пожал ее.

— Я Джинни Пакстон, лорд Шерард. Юджина срочно вызвали к дяде. Это довольно далеко, за городом. Старший брат моей матери заболел, а Юджин его наследник. Ему пришлось ехать. Просил передать, что крайне сожалеет.

— Поскольку вы заняли его место, я не стану возражать.

— Место брата? Я всего-навсего глупая женщина, милорд, и ничего не знаю ни о кораблях, ни о снастях, ни о…

— Выбленочных узлах.

— Это рецепт нового блюда?

— Или о фальшбортах и брамстеньгах?

— Это что-то вроде английских шляп?

— Абсолютно точно. Я знал, что вы не столь уж невежественны.

— Но я всего-навсего…

— Знаю. Женщина.

«Если не считать того, что ты не можешь скрыть этой лукавой усмешки, дорогая», — думал он, приглядываясь к Джинни. В этом наряде она совсем не походила на глупую женщину. Правда, не такой глубокий вырез, чтобы видны были груди, и далеко не последний крик моды. Цвет светлых сливок не настолько шел ей, но был не так уж плох. Но наметанным мужским глазом Алек определил, что она углубила вырез, поскольку кружево было отпорото и вновь пришито. Портниха из нее неважная. Шов кривой, и кружево стянуто. Однако Алек не стал задерживаться на этих недостатках. Зато платье облегало упругую грудь и не скрывало изящных очертаний узкой талии.

Но взгляд Алека настойчиво притягивали волосы. Густые, соболиные, уложенные на голове короной, так что длинные завитки падали на щеки и шею. Лицо отнюдь не было красивым, он еще в состоянии судить об этом объективно. Алек знал женщин, при виде ослепительной красоты которых хотелось рыдать от благоговения. Но в этом лице было нечто гораздо более привлекательное — характер, воля, решительность. Подбородок — точная копия отцовского — гордо поднят, должно быть, упрямства ей не занимать.

Алек поразился атому несгибаемому упорству. Как она сражается? Выходит из себя, вопит и ругается?

Алек постарался взять себя в руки. Это чистый абсурд! Он здесь, чтобы, если повезет, купить верфь, на которой строятся балтиморские клиперы, а не вздыхать по какой-то сумасбродке, которая по вечерам носит платья с переделанными декольте, а днем разыгрывает роль собственного братца, только весьма неудачно, по крайней мере с ним.

Он уставился на нее, и Джинни чувствовала себя так, словно груди прорвали тонкий шелк под этим пристальным взглядом. Какая она идиотка, поддалась женскому тщеславию и углубила вырез!

Юджиния боролась с безумным желанием прикрыть ладонями упругие холмики. У нее совсем не такие большие груди, чтобы свести с ума мужчину, не то что у Сьюзен Варнет или миссис Лоры Сэмон. Она просто дура. Как можно вступать в бой с этим мужчиной! Джинни не видела никого красивее, а она… ей далеко до идеала! Все же интересно, что он думает, глядя на нее?

На пороге гостиной появился Мозес:

— Мистер Пакстон, ужин подан.

Джеймс Пакстон с трудом поднялся. Алек немедленно оказался рядом.

— Ни к чему, мой мальчик. Это мое проклятое сердце, знаете ли. Я уже не так бодр, как когда-то. Врачи требуют, чтобы я все делал медленно и не напрягался, и это чертовски выводит меня из себя, но ничего не поделаешь, нужно же как-то жить. Берите под руку Джинни и ведите к столу. Мозес, иди сюда!

— Интересно… — начал Алек, глядя на мисс Пакстон, величаво шагавшую рядом с ним.

— Что именно, сэр?

— Насколько похожи вы и брат. Нет, беру обратно свои слова. Мистер Юджин Пакстон кажется очень серьезным и крайне наивным молодым человеком, несмотря на почтенный двадцатитрехлетний возраст. Кстати, сколько вам лет?

— У женщин об этом не спрашивают.

— Разве? Возможно, если леди достаточно пожилая, и к тому же старая дева… простите, не стоит об этом. А теперь насчет Юджина. Кроме всего прочего, он еще обладает всеми задатками повесы. Не представляете, как он смутил меня своими непрестанными разговорами о своих завоеваниях. Боюсь только, он весьма неразборчив. Не считаете, что я мог бы взять его… э-э-э, под свое крылышко и дать несколько мудрых советов?

У Джинни чесались руки влепить ему пощечину. Это она обладает всеми задатками повесы? Как он мог валить с больной головы на здоровую, ведь сам пытался втянуть ее в непристойную похвальбу…

— Думаю, сэр, Юджин весьма оценит вашу доброту. Возможно, он далеко не так опытен, как намекает, хотя никогда не признается мне в чем-то подобном. Правда, по-моему, такие вещи должны обсуждаться между джентльменами.

— Не в присутствии леди?

— Совершенно верно. Садитесь, пожалуйста, сэр, справа от отца. Ну, Мозес, что Ленни приготовила для нашего гостя?

— Начнем с супа из телячьей головы, мисс Джинни.

— Весьма угрожающее название.

— Это очень вкусно, — заверила Джинни, стараясь не улыбаться. — Честное слово.

— Телячьи отбивные с французской фасолью и тушеная говяжья вырезка с репой и морковью.

— Звучит гораздо более привлекательно.

— Коронные блюда Ленни, нашей кухарки, особенно телячьи отбивные.

— Что ж, если телячья голова меня не прикончит, завтра начну трудиться над образованием мистера Юджина, прямо с утра. Как по-вашему, он успеет вернуться от одра болящего дяди?

— Вполне вероятно.

— Надеюсь, простое недомогание, а не смертельная болезнь?

— Нет, дядя просто немного нездоров.

— Превосходно. Значит, Юджин не устанет. У меня предчувствие, что ему крайне понравится первый урок.

Джинни отчаянно хотелось узнать, что именно имел в виду барон. Вид у Алека Каррика был ужасно коварный. Но она придержала язык и поднесла к губам ложку с супом из телячьей головы.

Глава 3

Обед был превосходен. Алек, насытившись, облокотился о спинку кресла, задумчиво вертя в длинных пальцах тонкий хрустальный бокал.

— Могу я предложить вам яблоки со смородиной, запеченные в тесте?

— Нет, мисс Пакстон, ни в коем случае. Он ничего больше не сказал, лишь выжидающе глядел на нее. Джинни была совершенно сбита с толку. Может, предложить еще бисквита?

Наконец Джеймс Пакстон откашлялся и мягко сказал дочери:

— Джинни, дорогая, не хотела бы ты оставить джентльменов одних, за портвейном и сигарами?

Алек едва сдержался, чтобы не расхохотаться вслух. Сначала Джинни недоуменно огляделась, потом удивленно подняла брови и наконец взбешенно поджала губы. Очевидно, она не привыкла ни к чему подобному.

— Но я…

— Мы скоро увидимся, мисс Пакстон, — заверил Алек столь же покровительственным тоном, как викарий, увещевающий карманного воришку. — Нам с вашим отцом нужно кое-что обсудить, и я не смею утомлять скучными делами такую хорошенькую головку, как ваша.

«Будь у нее в руке пистолет, — подумал Алек, — не задумываясь бы его разрядила». Теперь в походке уже не было зазывного покачивания бедрами. Девушка удалилась твердым шагом, захлопнув за собой дверь.

В продолжение всего обеда мистер Джеймс Пакстон внимательно изучал лорда Шерарда и был вполне доволен тем, что увидел. Он считал молодого барона умным, образованным, но, к сожалению, чересчур уж красивым, что даже вредило ему. Джеймс никогда не видел, чтобы Джинни так смотрела на мужчину, и чувствовал одновременно тревогу и облегчение. Но Алек Кар-рик обращался с ней с добродушным дружелюбием, а иногда даже поддразнивал девушку и подшучивал над нею. Если Джеймс не ошибается, барон просто не видит в ней женщины! Что ж, сама виновата! Когда Джинни вернулась днем домой, не успев переодеть мужской костюм и громко жалуясь на судьбу, Джеймс не смог сдержать смеха.

— Поймалась в собственный капкан, Джинни. Пора признать это и покончить с обманом. Не пытайся одурачить такого человека, как барон Шерард.

— Одурачить его ничего не стоит, — раздраженно отрезала она. — Кроме того, отец, выбора все равно нет. Придется Юджину стать сегодня Вирджинией.

Джеймс Пакстон просто не знал, что думает барон о верфи и о его сыне-дочери. Сделав знак Мозесу налить портвейна, он отпустил дворецкого:

— Сам я не курю, но не хотите ли манильскую сигару, милорд?

Алек покачал головой:

— Нет, я всегда считал курение дурной привычкой, такой же противной, как нюхать табак.

— Ах, чего бы я не дал за хорошую понюшку! — вздохнул Джеймс. — Ну, мальчик мой, теперь, когда нас только двое, пора приступить к делу.

Алек кивнул:

— Буду откровенен с вами, сэр. На меня большое впечатление произвели не только ваше предприятие, но и строящееся судно. Ваш сын взял на себя труд все мне показать. Я видел много американских клиперов, знаю о их репутации во время войны и хотел бы приобрести судоверфь Пакстонов, где мог бы строить свои корабли, поскольку хочу взять в свои руки большую часть торговых операций в Карибском море.

Джеймс Пакстон задумчиво глянул на свой бокал с портвейном:

— Приобрести? Не уверен, что хотел бы продать. Правда, есть еще один конкурент. Портер Дженкс, и он тоже заинтересован в покупке верфи. Сам он, правда, из Нью-Йорка, но желает строить невольничьи суда.

— И каково же ваше мнение насчет этого, сэр? — вскинулся Алек.

— Если не считать того, что торговля рабами незаконна, прибыль от такого занятия может быть огромна. Большинство деловых людей охотно согласятся, что доходы намного перевешивают риск. А если этим занимается владелец корабля, деньги, можно сказать, польются рекой. Это широко распространенная торговля, и последнее время строится все больше судов, чтобы удовлетворить спрос. Однако лично я предпочитаю товар другого рода, такой, как ром и патока, мука и хлопок, чтобы жить спокойно и не мучиться угрызениями совести при мысли о том, сколько чернокожих мужчин и женщин ежедневно умирает в трюме. Но от правды не уйдешь: работорговля — дело прибыльное, а станет еще выгоднее.

— Ваши южные штаты это гарантируют.

— Совершенно верно. Кроме того, Портер Дженкс хочет жениться на Джинни. Она отказала, конечно, но от этого парня не так легко отделаться. Не сомневаюсь, что он снова появится в самом ближайшем времени.

«Интересно», — подумал Алек, а вслух сказал:

— По вашему тону ясно, что это просто мелкий негодяй, и к тому же опасный.

Джеймс уже хотел пояснить, что Дженкс делал предложение только из желания заполучить верфь, но вовремя остановился. Он на мгновение забыл о воображаемом сыне, Юджине, и молча проклял дочь. Отвратительно, когда у тебя вот так связаны руки, черт бы побрал эту упрямую ослицу, и к тому же Джеймс терпеть не мог лжи и обмана.

— Негодяй? Да, именно так и есть, и вы правы, Дженкс опасен. Если мы с вами придем к соглашению, вы намереваетесь поселиться в Балтиморе?

— Я еще не решил. Совсем не знаю города. Не думаю, однако, что англичане здесь встречаются на каждом шагу.

— Такому благородному джентльмену, как барон Шерард, попросту предложат ключи от города, — заверил Джеймс. — Не сомневайтесь, молодой человек.

— Ваш сын Юджин, сказал, что вы вдвоем собираетесь вести переговоры.

Алек улыбнулся, и Джеймс немедленно принялся гадать: уж не заметил ли что-то лорд Шерард? Нет, конечно, нет. Он обязательно бы выдал себя, сказал бы что-то отцу «Юджина», и, кроме того, Дженни была совершенно уверена, что одурачила англичанина.

— Верно. Жаль, что мальчику пришлось уехать, — вздохнул Джеймс, пристально глядя на барона.

— Совершенно с вами согласен.

Алек поднял бокал с портвейном;

— Предлагаю тост за взаимовыгодное соглашение между нами. И за вашу весьма интересную дочь.

— Присоединяюсь! — воскликнул Джеймс, думая, однако, что барон как-то очень странно отозвался о Джинни.

Час спустя Джинни сидела на краю постели отца, держа его за руку. При виде бледного лица Джеймса страх стиснул горло. Неужели ему опять стало хуже?

— Ты ужасно устал? Хочешь заснуть?

— Да, дорогая, но сначала скажи, что ты думаешь о бароне Шерарде?

Джинни замерла. Прошло несколько долгих минут, прежде чем она спокойно ответила:

— Он так красив и обаятелен, что трудно под блестящей маской разглядеть истинное лицо. Я бы сказала, что он кажется благородным, но с уверенностью ответить не могу — слишком рано.

— Знаю, что он честен. Я навел справки, еще летом, когда, ты послала ему письмо.

— Неужели? Но у кого?

— Не удивляйся, Джинни. Я обратился к знакомым в Бостоне и Нью-Йорке. Он с женой жил несколько лет в Бостоне. Я был удивлен, узнав, что барон женат. Такого человека нелегко приручить, особенно в столь молодых летах. Конечно, дамы сами бросаются ему на шею, но барон любит приключения, незнакомые места, встречи с новыми людьми, словом, в нем живет неукротимый дух исследователя. По крайней мере таково мнение о нем бостонцев. Говорят также, что барону можно доверять, как слову, так и мнению. Томас Эдамс написал, что у «этого человека здравое мышление и способность верно судить о вещах и людях». Однако я хочу узнать его получше, чтобы решить самому.

— Почему ты не сказал мне всего этого раньше?

Джеймс погладил дочь по руке. Женская узенькая ладошка, тонкие пальчики. Но, обнаружив мозоль на безымянном пальце, нахмурился:

— Не стоило. Хотел, чтобы у тебя было свое суждение о нем.

— Отчего умерла его жена?

— Возможно, ты сама его об этом спросишь?

Джинни неожиданно с силой ударила себя кулаком по бедру и поморщилась от боли.

— Все ужасно, папа, и тебе это известно. Джинни Пакстон не знает, что делает Юджин Пакстон, и наоборот. Мне просто грозит опасность потонуть. Знаешь ли ты, что он солгал насчет Юджина? Он говорил совершенно невыносимые вещи о Юджине, называл слишком серьезным, наивным, но с задатками истинного повесы. Можешь ты этому поверить?

— Надеюсь, ты не собираешься отрицать, что хорошенько развлеклась на его счет, и я доволен.

Джинни подняла тонкие брови:

— С бароном Шерардом не соскучишься, это я могу точно сказать. Ты будешь продолжать переговоры с ним?

Джеймс утомленно прикрыл глаза. Он устал, очень устал. Будь проклято его предательское тело! Так много еще нужно успеть сделать!

— Да, и как можно скорее. Он хочет посмотреть Балтимор, побывать на балах, вечеринках и в клубах… решить, хочет ли поселиться здесь.

— Вот как!

— Юджин должен исчезнуть, Джинни.

— Еще рано. Отец, пожалуйста! Он совсем по-другому обращается с Юджином, гораздо серьезнее. Ты знаешь, как мужчины относятся к женщинам, которые стремятся чего-то добиться, что-то узнать! Могу только представить, как бы он отнесся ко мне, узнав, что я, женщина, управляю судоверфью!

Губы девушки упрямо сжались при мысли о том, как снисходительно выслал он ее из комнаты. Джентльмены, видите ли, хотели обсудить более серьезные дела! Все же у Джинни создалось впечатление, что барон намеренно дразнил ее, однако она не понимала, каковы его цели, и пока даже не пыталась понять.

— Он скоро сам все узнает, Джинни. Может, лучше сказать самой?

— Хорошо, только не сейчас.

Он собрался давать Юджину уроки обращения с женщинами, и Джинни не могла дождаться завтрашнего дня. Наклонившись, она поцеловала отца в щеку:

— Спокойной ночи, папа. Ни о чем не волнуйся!

— Подумай о том, что я сказал, дорогая.


А в это время Алек в каюте корабля целовал на ночь Холли.

— Папа?

— Спи, хрюшка, спи. Уже поздно.

Малышка свернулась клубочком, и Алек, получше подоткнув одеяло, поднялся и тихо вышел через смежную дверь в свою каюту. Он всегда оставлял дверь приоткрытой, на случай, если Холли ночью проснется. Потом быстро разделся, складывая вещи на комод, зная, что Пиппин завтра позаботится вычистить и повесить их. «Найт дансер» медленно покачивался на якоре. Воды залива во внутренней гавани были спокойны, ночь ясна. Алек лег на койку, укрывшись лишь простыней, чувствуя почти болезненную потребность в женщине и ненавидя себя за это. Подобные вещи отвлекали от дел, а это ему не нравилось. Кроме того, желание не имело ничего общего с этой глупой девчонкой, Джинни Пакстон. Несмотря на молодость, у нее были все задатки старой девы, и особенно хорошенькой ее не назовешь. Кроме того, мисс Пакстон слишком высока и ноги чересчур длинны. Но груди… прекрасные полные груди, проглядывавшие через криво пришитое кружево…

Алек покачал головой. Может, стоит разбудить Тикнора, второго помощника, чтобы тот окатил его из помпы холодной забортной водой? Ему необходима женщина. Завтра он об этом позаботится. Кроме того, нужно найти дом и поселить там Холли и миссис Суиндел. Алек не приведет сюда женщину, пока Холли на борту. Столько всего необходимо сделать, и лишь для того, чтобы удовлетворить его мужские потребности! Но Алеку не хотелось отправляться в бордель или дом шлюхи. Слишком много мужчин лишились из-за этого жизни и кошелька. Кроме того, у него нет ни малейшего желания подхватить французскую болезнь. Нет, ему нужно что-то гораздо более постоянное. Любовница. Можно отыскать подходящую женщину и снять для нее уютный домик, где-нибудь в Балтиморе. Это сразу решит все его проблемы.

Через восемь часов он начнет образование Юджина Пакстона. Алек широко улыбнулся в темноте, сознавая, что впервые за много-много месяцев с нетерпением ожидает встречи с почти незнакомым человеком, женщиной, к тому же вовсе не его любовницей, и все лишь потому, что ей нравится разыгрывать из себя мужчину.

Да и, кстати, насчет этих длинных ног: может, они вовсе не такие уж уродливо-длинные?


Длинные ноги Джинни снова были скрыты панталонами. Очень широкими панталонами. Она туго заплела волосы, обернула косу вокруг головы и натянула поверх шерстяную шапку. Отступив на шаг, чтобы полюбоваться своим отражением в зеркале, девушка довольно улыбнулась. Настоящий мужчина. Упорный и решительный. Да, настоящий мужчина. Барон никогда не догадается. Правда, все остальные знали и считали Юджинию эксцентричной старой девой, но с этим ничего не поделаешь: оставалось лишь надеяться, что никто не проговорится барону.

Девушка лихо отсалютовала себе, повернулась, оглядела зад и спину — вне всякого сомнения, совершенно мужские — и вышла из спальни.

Отец уже завтракал в маленькой гостиной рядом с кухней. Он выглядел хорошо отдохнувшим, на щеках снова появился румянец, и Джинни вздохнула с облегчением. Здоровье отца не переставало беспокоить ее с тех пор, как год назад у него был сердечный приступ. Она пыталась щадить его, переложить на свои плечи повседневные обязанности и управление верфью. Большинство рабочих со временем смирились с тем, что им приказывает женщина. С остальными, кто, подобно Минтеру, бунтовал, она вполне могла справиться.

— Доброе утро, отец.

— Джинни… Юджин! Как прекрасно ты выглядишь! И так похожа на мать!

Он всегда повторял это, когда на Джинни был мужской костюм. Стоило надеть платье, и она как две капли воды походила на него. Девушка усмехнулась и, нагнувшись, поцеловала Джеймса в щеку.

— Ты плохо кончишь, отец. Нет, у меня нет времени завтракать. Я должна встретить барона на верфи.

Джеймс заметил побагровевшие щеки дочери. Как интересно!

— Ленни приготовила тебе свои знаменитые пирожки с ветчиной и бисквиты.

— О, только не сегодня! Возможно, я буду к обеду. Но особенно не ждите.

И, помахав отцу, выпорхнула из комнаты. В эту минуту никто не принял бы ее за мужчину. Ни один мужчина не мог бы даже под страхом смерти иметь такую походку. Джинни была самим олицетворением женщины, веселой, беззаботной, счастливой. И все потому, что явно неравнодушна к Алеку Каррику. Его дочь, отвергавшая сначала мальчиков, потом мужчин, причем без малейшего колебания и с большим искусством!

— У меня нет времени для этих разряженных павлинов, — повторяла она чаще, чем Джеймс мог припомнить. — Они глупы, тщеславны или хотят поцеловать меня и заманить в кусты.

Джеймс был вынужден согласиться, что это достаточно точное описание мужской половины Балтимора, по крайней мере в том, что касалось последней части. Но теперь все мгновенно изменилось. Интересно, что пришлось сделать для этого барону?

Джеймс откусил кусочек сухого тоста, медленно прожевал и замер, уставясь на висевший на противоположной стене портрет деда, цветущего джентльмена в пудреном парике с буклями, благосклонно улыбавшегося внуку.

— Будь я проклят, — медленно произнес тот, сделав второй глоток. — Хотел бы я знать… хотел бы…

Конечно, проблема тут немалая — Джеймс понимал, что стоит балтиморским дамам взглянуть на Алека Каррика, как тот немедленно сделается предметом самой беззастенчивой охоты. Алек вдовеет вот уже пятый год и до сих пор ухитрялся уклоняться от брачных уз. Джеймс не думал, что американки найдут барона менее заманчивой партией, чем их английские сестры. Он, должно быть, прекрасно изучил всю тактику неуловимой добычи. Барон должен быть умен и хитер, как сам дьявол, чтобы избежать женских интриг и махинаций.

Да, мысль, несомненно, интригующая.

— Мозес! — позвал Джеймс.

— Да, cap.

— Вели Эндрюсу подавать экипаж. Мне надо сделать несколько визитов.

— Да, cap.


Октябрьское утро было ясным и прохладным, дул легкий ветерок. Джинни посмотрела в сторону Форт-Мак-Генри, все еще окутанного утренним туманом, мрачное напоминание всем англичанам, включая Алека Каррика, что с балтиморцами шутить нельзя.

Джинни глубоко вдохнула свежий воздух и начала что-то напевать про себя. По привычке она добиралась до верфи пешком и немного полюбовалась у ворот на большую вывеску, гласившую:

«Судоверфь Пакстон».

Как бы она хотела прибавить сюда еще два слова: «и дочь»!

Джинни невесело рассмеялась. Останься ее брат Винсент в живых, верфь перешла бы ему. Мир так несправедлив! Другие судостроители с трудом выносили ее, и только лишь потому, что отца все любили и уважали. Дочь же считали полубезумной старой девой, подумать только, одевается как мужчина, хотя по-прежнему не владеет ничем! Нет, даже она во всем следует приказам отца. Этот мир предназначен для мужчин, что приводило в бешенство Джинни Пакстон.

Но сегодня был слишком прекрасный день, чтобы долго злиться. И она, «Юджин Пакстон», начнет свое светское образование! Ей предстоит брать уроки у такого повесы и покорителя женских сердец, как барон Шерард!

Она ускорила шаг.

Было еще совсем рано, и работа не началась. Девушка увидела только Миммса, сидевшего на палубе с куском необыкновенно красивого вишневого дерева в руках. Джинни поздоровалась и показала на обрубок:

— Что это?

— Крышка для ночной вазы в каюте капитана.

— О… — запнулась Джинни. — Уверена, что капитан, кем бы он ни был, по достоинству оценит это.

— Еще бы, — бросил Миммс и сплюнул. — Никаких заноз в заднице!

Джинни смущенно перебирала пригоршню болтов, предназначенных для крепления обшивки к корпусу ниже ватерлинии.

— Как насчет английского лорда? — осведомился Миммс, не отрывая взгляда от работы.

— Английского… А, его! Должен еще раз прийти сюда сегодня, Миммс. А сейчас я, пожалуй, спущусь вниз. Нужно поработать со счетными книгами.

Джинни принесла один из гроссбухов на «Пегас» и направилась к капитанской каюте. Так она может, не тратя зря времени, наблюдать за работой и вносить записи. Очень удобно!

Она едва успела занести ногу над открытым люком, когда услыхала спокойное:

— Доброе утро, Юджин.

Девушка нервно дернулась и, зацепившись за крышку люка, едва не свалилась вниз.

— Берегитесь!

Сильная рука дернула ее назад, высвободив башмак из щели. Девушка не пострадала, но унижение оказалось сильнее боли.

— Спасибо, — пробормотала она, не в силах заставить себя взглянуть, как ей казалось, в издевательски ухмыляющееся прекрасное лицо.

— Не за что.

Пальцы мгновенно разжались. Она была свободна.

— Доброе утро, Алек. Жаль, что не увиделись вчера вечером.

Джинни все же подняла глаза, Алек действительно улыбался, но без всякого вызова или издевки.

— Зато я имел удовольствие познакомиться с вашей прелестной сестрой. Придется взглянуть в глаза реальности, Юджин. О вас вчера вряд ли скучали.

— О, Вирджиния… Довольно милая девушка.

— Ну что ж… вы, пожалуй, правы. А теперь о более важных вещах. Я бы хотел видеть гроссбухи фирмы.

Более важных вещах!

Джинни переступила через люк и, начиная спускаться по трапу, сухо бросила, не оборачиваясь:

— Вам не понравилась моя сестра? Можете быть вполне откровенным. Иногда Джинни просто невыносима.

— Честно говоря, она весьма забавна, особенно ее шитье.

— Ее — что?!

— Шитье. Представляете, она отпорола кружево с выреза платья, чтобы немного увеличить декольте, а потом вновь пришила, но, к сожалению, не очень удачно. Обычно женщины умеют обращаться с иголкой, но только не эта. Я хотел посоветовать ей купить новый наряд, более соответствующий нынешней моде, но посчитал это слишком дерзким и невежливым, поэтому счел за лучшее промолчать.

— Да, я начинаю понимать, кто вы и что вы.

Девушка резко отвернулась и вошла в капитанскую каюту. Он заметил переделанное платье! Стыд волной окатил ее. Сама напросилась! Потребовала откровенности!

Алек шел следом, весело посмеиваясь ей в спину.

— Все считают ее очаровательной, — продолжала Джинни, не оглядываясь. — А как по-вашему?

— Очарование? Весьма развязная особа, я сказал бы, возможно, потому что старая дева и не имеет мужа, который мог бы взять ее в руки. Ей, несомненно, нужен мужчина, сильный мужчина, чтобы давать наставления и покупать новые платья. Неужели ваши американские джентльмены нисколько ею не интересуются?

— Почему же! У нее были десятки поклонников за эти годы.

— Годы… должно быть, их накопилось достаточно много, не так ли?

— Да, нужно признать, она очень разборчива. Никто из них не пришелся ей по вкусу.

— Зато, уверен, судоверфь привлечет немало женихов.

Джинни страшно хотелось разбить что-нибудь об его голову, лягнуть между ног, так, чтобы нахал свалился на пол без сознания. Результат такого удара, как заверил ее отец лет пять назад, когда научил защищаться, может быть весьма драматичным.

— Пожалуйста, садитесь за стол. Вот все основные гроссбухи. Кстати, Джинни не из тех, кто думает лишь о поклонниках и нарядах. Нет, она — девушка серьезная.

Алек почти рухнул в кресло:

— Серьезная? Ваша сестра? Дорогой мальчик, должен сказать, что совершенно с вами не согласен. Она сама заверила меня в собственной глупости, и признаюсь, что абсолютно того же мнения о подобных девицах. Серьезная!

Джинни совсем забыла, что говорила это. Господи, да у него память лучше, чем у ее внучатой бабки Миллисент, помнившей каждый грех, совершенный Джинни с трехлетнего возраста.

— Она подшучивала над вами, Алек. Издевалась.

— Неужели? Хм. Зато у нее прекрасные косы. У вас волосы того же оттенка, Юджин?

Девушка мгновенно почувствовала радостное тепло от его комплимента. Как глупо приходить в восторг после всего, что он наговорил!

— О нет, — поспешно ответила она, — мои совсем не такие блестящие, и цвет гораздо хуже. Но хватит об этом, пора и за работу. Я покажу вам свою систему учета, из которой вы поймете, как мы ведем дела. В этой книге указаны цены, которые мы платим поставщикам за строительные материалы, и условия доставки, если я не хочу платить больше, чем за месяц. Она действительно показалась вам глупой?

— Не особенно, Юджин, для девушки ее возраста. Но хотя вы, без сомнения, любящий брат, все же должны признать, что надежды ее уже почти позади. Кстати, сколько ей лет?

— Всего двадцать два.

Такая маленькая ложь, Джинни убавила себе только год.

— А я думал, старше. О… так… Кто этот мистер Майклсон? Ах да, он поставляет вам большую часть леса. За такую цену качество должно быть превосходным. Нет, я дал бы ей не меньше двадцати пяти. Но с женщинами разве угадаешь? Наверное, из-за ее платья. Э… слишком немодное, поэтому и придает ей такой вид.

— Не могу с вами согласиться. Обычно ни один человек не отзывался плохо о ее нарядах. Да, лес великолепный, и мистер Майклсон — человек надежный. Как вы успели увидеть, мы задолжали ему значительную сумму, поэтому для нас столь важно прийти к соответствующему соглашению. Или придется как можно скорее найти покупателя для «Пегаса». Думаете, что могли бы посчитать ее хорошенькой, будь она получше одета?

— Возможно. Трудно быть уверенным, пока не увидишь конечный результат. Итак, Юджин, вы платите Майклсону тринадцать процентов от всего долга через… всего двадцать дней после окончания постройки судна? Вы слишком рискуете, даете себе совсем мало времени, чтобы продать корабль к назначенному сроку. Да, тут может помочь все, особенно платье, вырез которого не доходит до ушей, и не так плохо сшитое, как вчерашнее.

— Но лицо и манеры по-прежнему остаются теми же. Обернувшись, Алек улыбнулся Юджину:

— Прошу прощения, дорогой мальчик, это чистая правда. Вы затронули суть проблемы, попали в самую точку, поразили центр мишени….

— Довольно, вы вполне ясно выразились. Даже слишком!

— Верно. А как насчет жалованья парусным мастерам?

— О, они вполне заслуживают его, так что не будем больше говорить о том, как они пользуются моей молодостью и неопытностью. Я… сестра очень мила, и ее манеры совершенно очаровательны!

— Превосходны.

— Правда? Вы действительно так думаете?

— Да, деньги вы платите исключительные. Но я внимательно осмотрел паруса и нахожу, что суммы хоть и велики, но не потрачены зря.

Джинни дернула к себе гроссбух и с шумом захлопнула его. Алек поднял идеально очерченные брови.

— Прошу прощения, дорогой мальчик?

— Я не ваш дорогой мальчик. Вы всего на восемь лет старше и отнюдь не мой дедушка.

— И это правда, просто… вы кажетесь столь, э-э-э… неопытным, особенно с этим девственным выражением и полным отсутствием волос. Но я, кажется, пообещал немного образовать вас, не так ли, Юджин? Вы хотите этого?

Джинни молча уставилась на барона. Она желала бы этого больше всего на свете. Но не в облике Юджина. Ей определенно хотелось превратиться в Юджинию.

Она кивнула, бессознательно проводя языком по нижней губе:

— Да, очень.

— Вот и прекрасно. Отдайте мнегроссбухи. Я прекрасно успел понять вашу систему. Можете пойти посмотреть, как идут дела, пока я разберусь в вашей бухгалтерии. А уроки начнутся вечером. Я заеду за вами домой в восемь часов.

Глава 4

— О, да из вас получился видный мужчина!

Джинни молча уставилась на него. Это Алек Каррик, барон Шерард, был представительным мужчиной, не она. Действительно, невозможно поверить, что в жизни существуют такие красавцы, особенно когда барон надевает, как сегодня, черный вечерний костюм и черные блестящие сапоги, а поверх накидывает развевающийся на ходу черный атласный плащ.

— Я… да, спасибо. Красив, несмотря на полное отсутствие волос?

— Сейчас темно. Точно сказать нельзя. Возможно, леди в этом усомнится. Конечно, если бы вы сняли эту несчастную шляпу… Вы позволите?

Алек уже протянул руку, чтобы снять шляпу, но страх разоблачения был так велик, что Джинни проворно, как змея, уклонилась, смеясь и придерживая тулью:

— Нет, моя шляпа стала частью меня самого. Благодарю, но предпочитаю сохранить ее!

— Неужели не снимете эту проклятую шляпу даже в присутствии дам? И в постели тоже?

— Конечно, нет.

Последнее заявление наверняка правдиво. Когда она покончит с этим идиотским маскарадом? Во всяком случае, сам Алек был настроен весьма решительно. Сегодня он разоблачит ее! Даже если придется пойти на крайность!

Вечер был ясным и прохладным, полумесяц ярко освещал улицы Балтимора. Непредсказуемая балтиморская погода на этот раз была благосклонна к молодым людям.

— Вон в том направлении Форт-Мак-Генри, — показала Джинни.

— Знаю.

— Вы, британцы, как ни пытались, не сумели взять Балтимор пять лет назад. Поджали хвосты и отплыли ни с чем на свой проклятый островок.

— Совершенно верно. Вы, балтиморцы, оказались более стойкими, чем ваши соседи в Вашингтоне.

Совершенно невыносимый человек, никакого в этом сомнения.

— Неужели вы никогда ни с кем не спорите, хотя бы по пустякам?

— Если не возражаете, я бы предпочел подумать о том, чем мы займемся сегодня вечером.

— Но, конечно, мне не собираетесь рассказать.

— Пока нет.

Алек и Юджин повернули с Чарлз-стрит на Норт-Уэст-стрит, и по мере того, как они приближались к Хауэрд-стрит, чистенькие уютные домики постепенно уступили место вычурным строениям. Они миновали гостиницу «Голден хоре инн», с прекрасным, ослепительно белым фасадом, потом гостиницу «Блэк беар». Проходя мимо «Мэйпол», Джинни чуть повернула голову, чтобы получше рассмотреть, что делается внутри. Зал был ярко освещен, шум стоял неимоверный, и несколько полуголых накрашенных женщин вертелись вокруг сидевших за столами с картами в руках джентльменов, перед которыми стояли стаканы со спиртным.

— Вам нравятся таверны, Юджин?

— Не всегда, но бывает. А вам?

— Нет, не очень. Я нахожу их… скажем, слишком вульгарными.

— Оскорбляют вашу аристократическую чувствительность, не так ли?

— Не будьте слишком дерзки, молодой человек.

— Куда мы идем? Вряд ли вы знаете Балтимор, а гуляете по улицам с таким видом, будто родились здесь.

Алек, с веселым удивлением взглянув на Джинни, повернул за угол, на Датч-Элли.

— Надеюсь, вы доверяете мне? Не сомневайтесь, я начну ваше обучение как полагается.

Джинни оценивающе поглядела на него:

— Не знаю. Куда мы идем?

В такое место, где ты быстро забудешь об этой бессмыслице, дорогая Юджиния. Туда, где ты затрясешься от страха и немедленно сбежишь, как испуганная лань.

— Дорогой мальчик, — начал Алек с самым добродушно-покровительственным видом, но на деле готовый к решительному залпу, — даже оказавшись в новом городе, мужчина должен знать, где найти лучших женщин.

— Лучших женщин! В ваших устах это звучит так, словно вы собираетесь отыскать лучший рыбный рынок! Лучшую бакалею! Э… модный товар, ничего больше.

— Но женщины — это действительно всего-навсего товар. Можно подумать, вы этого не знаете! На что еще они годятся, кроме как рожать детей мужчине, когда тот решит жениться и произвести на свет наследника? Нужно быть практичным, Юджин. Хорошая женщина ночью в постели — и утром у вас прекрасное настроение на целый день.

— Это совершенно… не по-христиански!

Алек, не в силах сдержаться, разразился смехом:

— Вовсе нет! Только в церкви встречаются самые большие ненавистники женщин! Разве не знаете, что в средние века церковники долго спорили, есть ли у женщин душа?

— Вы все это сочиняете.

— Ошибаетесь. Только пересказываю то, что сам слышал на лекциях в Оксфорде.

— Оксфорд… — мечтательно, с бессознательной тоской протянула Джинни. — Как бы я хотел учиться в таком месте, как Оксфорд или Кембридж!

— Почему бы нет? Правда, вы не так уж молоды, должен признать, но тем не менее ваш отец мог бы послать вас в Оксфорд, он для этого достаточно богат.

Джинни немедленно замолчала. Мечтательное выражение тут же улетучилось, и Алек понял, что она едва удерживается от возмущенного вопля: «Женщина не может учиться в ваших проклятых мужских колледжах!»

Поспешно вернувшись к прежней теме, он вкрадчиво добавил:

— Если, конечно, мужчина не педераст, у него просто нет выбора, кроме как найти женщину, которая поможет удовлетворить его желание.

— Что такое педераст?

— Мужчина, предпочитающий женщинам других мужчин или мальчиков.

Джинни поглядела на него с таким великолепным ужасом, что Алек едва не выдал себя, но огромным усилием воли ухитрился подавить смех, когда девушка, покачав головой, отвела глаза и внезапно замерла как вкопанная:

— Надеюсь, вы не собираетесь отправиться в бордель? Нет, конечно, нет! Вам бы и в голову не пришло…

Она была настолько потрясена и готова разоблачить себя, что Алек не устоял перед искушением нажать еще немного, серьезно объявив:

— Только в лучший бордель из тех, что имеются в Балтиморе! Принадлежит мадам Лорейн! Боже, да вы почему-то изменились в лице, Юджин! Разве я ошибся? Неправильно расслышал, и это вовсе не лучший бордель? Мистер Гвенн заверил, что не пошел бы в яру…

— Мистер Гвенн? Мистер Дэвид Гвенн?

— Да.

Джинни страстно желала, чтобы земля под ногами разверзлась и поглотила ее. Дэвид Гвенн, друг отца, качавший ее на коленях, когда она была совсем маленькой! Его жена была такой милой женщиной, по-матерински доброй к Джинни. Сама мысль об этом была отвратительна.

— Это лучший, — процедила она сквозь зубы, хотя, по правде, не имела понятия, кто такая мадам Лорейн.

— Хорошо, — кивнул Алек, снова пускаясь в путь энергичными шагами. — Ваше обучение начнется у мадам Лорейн. Я долго обдумывал, что для вас будет лучше всего, и остановился именно на этом месте. Если хотите, я смогу наблюдать за вашими подвигами… в постели и даже дам советы, как усовершенствовать технику… В чем дело?! Нет, не говорите, Юджин, я понял. Вы девственник, черт возьми, и у вас вообще нет никакой техники!

Джинни поняла, что пора положить этому конец, пока еще не слишком поздно. Пока она не выставила себя полной и окончательной идиоткой в этом проклятом борделе. Кроме того, существовала вполне реальная возможность того, что посетители узнают ее, несмотря на маскарад, поскольку многие балтиморцы видели ее в мужском костюме много раз, если, конечно, посещали судоверфь Пакстонов. И тогда ее репутация окончательно погублена!

Девушка открыла рот. Необходимо немедленно прекратить это! Сейчас же!

Она повернулась к Алеку, только чтобы обнаружить, как мгновенно вскипает от бешенства кровь при виде этой издевательской усмешки, высоко поднятых бровей, покровительственного вида. Ей хотелось завыть на луну, лягнуть наглеца, чтобы ему нечего было делать в борделе мадам Лорейн, но из открывшегося рта вырвалось только:

— Конечно, у меня есть техника! Я не девственник! И если у меня еще нет ни бороды, ни усов, это не означает моей неопытности!

«Значит, все еще недостаточно, — подумал Алек. — Боже, до чего же упряма!»

Он покачал головой и усмехнулся:

— Странно, я бы подумал, что вы в жизни не целовали девушек. Ну что ж, скорее всего вы, американцы, справляетесь с такими вещами по-иному, чем мы, англичане.

— Скорее всего.

Собственно говоря, Джинни была способна думать лишь о том, как он красив, как великолепно сложен, и поэтому не нуждается ни в какой технике, что бы это ни означало. Возможно, стоит ему сказать женщине, что он хочет поцеловать ее, и та немедленно привстанет на цыпочки и вытянет губки.

— Что же делаете вы, англичане?

Алек кивнул двум прохожим и замедлил шаг.

— Мой отец, мой дорогой отец, сделал мне к четырнадцатилетию чудесный подарок. Он отвез меня в Лондон, к своей любовнице, и она, мой дорогой Юджин, научила меня всему, что можно знать о мужчинах и женщинах, и тому, как они могут доставить друг другу наслаждение. Если припоминаю, ее звали Лолли. Прекрасная женщина, моложе вас, дорогой мальчик, но, конечно, была гораздо старше моих нежных четырнадцати лет.

— И что случилось?

— Вы действительно хотите знать?

— Конечно.

Не успели эти слова слететь с губ, как Джинни поняла, что снова попала в ловушку. Алек как-то странно посмотрел на нее, но девушка могла думать только о своем образовании и о том, чего ожидает от этого человека.

«Как далеко это может зайти? — удивлялся про себя Алек. — Почему глупая девчонка не сдастся и не прекратит бессмысленную игру? Неужели позволит привести себя в бордель? Рискнет быть узнанной?» Он был почти уверен, что большинство горожан уже не раз видели ее в мужском костюме и отлично знакомы с выходками эксцентричной мисс Пакетов. Но посещение публичного дома окончательно подорвет ее репутацию. Черт возьми, Алек просто не знает, что делать, поскольку твердо считал, что она выкинет белый флаг еще десять минут назад, и после того, как он как следует отругает ее и поставит на место, немедленно отошлет ее домой, в девственную постельку. Стоило ли вообще рассказывать ей о Лолли и проведенной с ней ночи? Этой молодой мужененавистнице?

Алек решил, что предоставит ей положить конец комедии с переодеванием, хотя едва сдерживал бешенство. Ну что ж, будь что будет.

— Да, — продолжал он вспоминать, — она первая научила меня тайнам тела. До этого времени я был всего-навсего похотливым мальчишкой, не умеющим сдерживать себя, но она, не возражая, позволила мне делать все, что угодно, и взорваться в ней раза три, если не ошибаюсь. Хотите знать подробности, Юджин?

— Благодарю вас, достаточно. Вам было всего четырнадцать?

Что, спрашивается, он имел в виду, когда сказал, что взорвался три раза?

Ужас в голосе девушки заставил Алека рассмеяться.

— Да, отец даже извинился передо мной за то, что заставил меня ждать так долго. Видите ли, он был дипломатом и много путешествовал, редко бывал дома и не сразу понял, что сын настолько развит… э-э-э… физически. Но постарался исправить ошибку. Я и сейчас иногда вижусь с Лолли. Восхитительная женщина. Ну, вот мы и пришли. Дом мадам Лорейн.

Джинни, остановившись, уставилась на обшарпанное унылое трехэтажное строение из красного кирпича, скромно отделанное темно-коричневой краской, широкое и высокое. Мансарда со слуховыми окнами служила дополнительным этажом. Из-за плотных занавесок пробивался свет. Ни громкого смеха, ни оглушительной музыки. Выглядит словно дом проповедника. Джинни много раз проходила мимо, никогда не стремясь узнать, кто здесь живет, ни о чем не спрашивая.

Она на мгновение прикрыла глаза, понимая, что должна сейчас же выложить правду и перетерпеть последствия. Нужно объяснить, что перед ним не Юджин, а Юджиния, пусть этот англичанин взглянет на нее новыми глазами. Честно говоря, она была уверена, что эти самые глаза будут полны отвращения, если не брезгливого омерзения, и, что хуже всего, он может посчитать ее такой же, как те распущенные девушки в доме мадам Лорейн.

Что делать?

Однако решать самой ничего не пришлось, по крайней мере в эту минуту. Дверь чуть приоткрылась, и кто-то выглянул в щелочку.

— Кто там? — спросил тихий, низкий мужской голос.

— Алек Каррик с компанией.

— А, барон Шерард! Входите, сэр, добро пожаловать.

Повернувшись к ней, Алек очень серьезно спросил:

— Вы этого хотите, Юджин? Желаете там оказаться?

Но Джинни не расслышала в этом голосе ни сочувствия, ни внезапной тревоги. Один лишь вызов.

Что, если ее узнают? Как себя вести, если одна из девушек мадам Лорейн подойдет к ней?

Джинни снова закрыла глаза, понимая, что зашла на этот раз слишком далеко, что большей идиотки не сыскать во всем Балтиморе, что высокомерный дерзкий человек, стоящий рядом, видел чересчур много, однако не достаточно, знал чересчур много, однако не достаточно… Господи, что же делать?

— Знаете, милый мальчик, — объявил Алек, понаблюдав за молниеносной сменой выражений на ее лице, — у мадам Лорейн есть комната для обозрения, насколько мне известно.

Джинни тупо уставилась на него.

— Мужчина необязательно должен участвовать… — терпеливо продолжал он. — Некоторые предпочитают любоваться другими и находят удовольствие именно в этом. Вы тоже могли бы кое-чему поучиться.

— Н-не знаю.

Алек в жизни не слышал столь тонкого жалобного голосочка. Черт побери, да когда же она покончит с этим смехотворным спектаклем? Неужели действительно хочет посмотреть, как мужчины забавляются со шлюхами? Настолько устала быть молодой леди, считаться с ограничениями, накладываемыми обществом? А может, просто использует его?

Дверь открылась, и на пороге появился огромный мускулистый светловолосый великан. Он буквально возвышался над ними, скрестив массивные руки на груди.

— Минутку, — попросил Алек и, схватив Джинни за руку, потянул в сторону от крыльца: — Ну? Что вы решили?

Джинни гордо выпрямилась. Он еще и подгоняет ее, черт бы его побрал! Ну что ж, она тоже может настоять на своем!

— Хотелось бы мне увидеть вашу технику. Вот тебе, получай! Этот чересчур гордый задавала никогда не разденется, зная, что она смотрит на него! Алек, не веря ушам, уставился на нее:

— Вы — что?!

— Я бы не прочь понаблюдать за вами и вашей прославленной техникой. Из этой самой комнаты для обозрения.

По какой-то странной причине Алека захлестнула такая волна вожделения, что он едва не сдернул с нее дурацкую шляпу, не притянул к себе. Больше всего на свете он желал с силой прижать ее к набухшей мужской плоти.

— Вы выиграли, — бросил он наконец.

— Что именно?

— Пойдемте и увидите.

«О Боже, — подумала Джинни, — он не собирается отступать». Она могла бы поклясться, что… Нет, ее план не сработал. Попалась в яму, которую вырыла для другого.

Алек, отойдя от нее, о чем-то тихо говорил с великаном. Тот кивнул, ничуть не удивленный. Что ему сказали? Ладони Джинни повлажнели, сердце бешено колотилось. За всю свою жизнь она не бывала настолько напугана и возбуждена одновременно. Мысль о том, чтобы видеть его всего, с ног до головы, обнаженным, целовать… Нет, он будет целовать другую женщину, шлюху. Джинни не хотела видеть его в постели с другой женщиной. Раньше она убьет эту девку собственными руками.

— Идем же, Юджин.

Джинни, не сводя с него взгляда, медленно подошла. Никто из них не сказал больше ни слова. Они не направились в главный салон, а обошли его длинным узким коридором, в конце которого оказалась лестница. Потом поднялись по ступенькам вслед за белокурым гигантом. До Джинни доносились музыка, женский и мужской смех. Девушка старалась не смотреть на запертые двери.

Великан остановился. Джинни заметила, как Алек сунул ему деньги. Верзила кивнул, долгим взглядом окинул ее и исчез. Алек небрежно бросил:

— Вы, милый мальчик, зайдете сюда. Это и есть та самая комната. Я буду за стеклом и постараюсь из кожи лезть, чтобы показать вам исключительную технику.

Он говорил резко, почти грубо. Наверное, очень зол. Джинни всмотрелась в него, заметила, что сверкающие голубые глаза одновременно горят гневом и, как ни странно, холодны. Девушка вздрогнула:

— Вы не хотите, чтобы я наблюдал за вами, правда?

— Почему нет? У меня вот уже больше месяца не было женщины. Думаю, я должен взять ее дважды, чтобы вы получили представление, как мужчина должен обращаться с женщиной.

Алек говорил быстро, резко жестикулируя. Пламя ярости буквально вырывалось на волю, и Джинни почувствовала, что старается сделаться как можно незаметнее. Неужели рассержен на нее, «Юджина»? Не может быть. Посещение борделя — его идея, не ее. Что ж, ничего не поделаешь.

Она отвернулась, открыла дверь и скользнула внутрь.

Алек остался один, в проклятом полутемном коридоре. Это чистый абсурд! У него не было ни малейшего желания идти в соседнюю комнату, раздеваться догола, демонстрируя собственное тело, и валяться со шлюхой, и все ради того, чтобы просветить мисс Юджинию.

Но тут он заметил еще одного клиента постарше, более худощавого, седоволосого, под руку с одной из девочек мадам Лорейн, маленькой блондинкой, с большими грудями и полными округлыми бедрами. Алек отодвинулся. Пусть этот посетитель займется обучением мисс Пакстон. Он сам ограничится комментариями.

Злорадно ухмыляясь, Алек неслышно вошел в комнату для обозрения. Там горел лишь небольшой канделябр и царил полумрак. У занавешенной стены напротив двери стояли уютный диван и три кресла. На буфете — бутылки со спиртным, бокалы и тарелки с закусками. Юджиния сидела на диване, неподвижная, как статуя, скрестив ноги, по-прежнему не снимая шляпы, тупым, отсутствующим взглядом уставясь на стену.

Алек, ничего не говоря, спокойно выжидал. Прошло несколько минут. Достаточно, чтобы клиент и блондинка успели раздеться и лечь в постель.

Подойдя к занавесу, он потянул за шнур. Сзади раздался непонятный сдавленный звук, но он сделал вид, что не слышит. Отдернув занавес, Алек повернулся и, подойдя к дивану, уселся рядом с Юджинией.

— Я передумал, — объявил он, не глядя на девушку. — Смотрите и учитесь.

Большое окно выходило в соседнюю спальню с огромной кроватью под красным бархатным пологом, диваном с такой же обивкой и комодом с кувшином и тазиком на крышке. На полу даже лежал алый ковер. Все выглядело омерзительно смехотворным, словно Джинни попала в иной мир.

Джинни не могла отвести глаз от открывшейся перед ней картины. Седой мужчина стоял перед очень молодой девушкой, медленно гладя ее груди, стягивая платье с плеч, пока розовые холмики не вырвались наружу. Тогда незнакомец наклонился и впился губами в темный сосок.

Джинни по-прежнему не могла отвести глаз.

— Ее груди слишком велики для такой маленькой девушки. По крайней мере я так думаю. Однако хорошей формы, как по-вашему? Жаль только, через пару лет они отвиснут до самой талии. Подобная жизнь портит женское тело. Правда, и таких больших сосков мне давно не приходилось видеть. Вам нравятся большие соски у женщин?

— Н-не знаю.

— Но цвет очень мил, совсем темно-розовый.

Джинни, окончательно онемев, уставилась на голые груди.

— А теперь джентльмен требует внимания. В конце концов, именно он платит деньги. Она сейчас разденет его. Она делает это весьма искусно, не так ли? Заметьте, ее руки постоянно касаются его тела. Хотите что-нибудь выпить?

Джинни, не двигаясь, отрицательно покачала головой, не в силах до конца поверить, что сидит здесь, рядом с мужчиной, наблюдая столь интимную сцену. Она увидела, как рука женщины легла на живот незнакомца, поползла ниже, стиснула тугой ком, и Джинни увидела, как напрягшаяся плоть распирает панталоны, толкаясь в ладонь девушки.

— Я, кажется, обещал комментировать происходящее, не так ли? Прекрасно. Видите ли, мужчинам нравится, когда женщины держат их, ласкают… руками. И губами тоже. Уверен, что эта леди сумеет показать все свои трюки. Ну вот, теперь он хочет видеть ее. Я сам предпочитаю, чтобы сначала разделась женщина. А вы?

— Не з-з-знаю.

Алек искоса метнул на нее странный взгляд, но ничего не сказал.

Мужчина к этому времени остался в одних панталонах, оказавшись белокожим, чересчур костлявым, с. выдающимися ключицами. Вид, правда, не болезненный, зато он достаточно стар, чтобы быть отцом Джинни. Блондинка была моложе ее.

Мужчина сел на кровать и знаком велел девушке раздеться. Джинни неожиданно услышала собственный отсутствующий голос:

— Как они могут проделывать это перед нами? Наверное, не знают, что мы наблюдаем, не так ли?

— Конечно. Правда, некоторые мужчины любят выставлять себя напоказ, но я не принадлежу к ним. А теперь смотрите — она окончательно открыла груди. Да, соски необыкновенные. Правда, я, кажется, передумал. На мой вкус, слишком темные. Я предпочитаю более светлые, нежно-розовые, если они…

— Да! Прекрасно понимаю! Необходимо немедленно прекратить это!

Но она по-прежнему оставалась на месте, окаменевшая, прикованная к месту собственным любопытством.

— Да она не настоящая блондинка! Я так и думал, однако ее волосы образуют почти идеальный треугольник внизу живота. Очень неплохо. И ноги стройные, хотя, на мой вкус, немного коротковаты.

Джинни увидела, как девушка гарцующей походкой, уперев руки в бедра, приблизилась к мужчине, с самым зазывным видом, и, остановившись футах в двух от него, выгнула спину. Тонкие пальцы исчезли между бедер. Ляжки судорожно задергались.

Джинни затаила дыхание.

Алек невесело улыбнулся, глядя на ее профиль. Значит, она все-таки шокирована! Что ж, стоит тебе только сказать, девочка, и я немедленно остановлю этот спектакль.

Неожиданно мужчина схватил девушку за руку и притянул к себе.

— О нет!

Алек с силой сжал пальцы Джинни:

— Тише!

— Он делает ей больно!

— Вовсе нет! Успокойтесь!

Джинни, охваченная ужасом, смотрела, как мужчина сунул руку между ног женщины, грубо, резко, но по девушке не было видно, что она сильно страдает, наоборот, она покачивалась и извивалась, раскачивая торсом, играя с собственными грудями, выставляя их, подталкивая вверх; глаза закрыты, светлые волосы золотистым водопадом рассыпались по спине.

— Это для нашего развлечения. Он не издевается над ней. Игра, ничего больше.

Мужчина оттолкнул девушку, и она, грациозно опустившись на колени между его расставленными ногами, начала расстегивать пуговицы панталон. Тот приподнялся, и она сняла с него панталоны. Джинни увидела, как освободилась и встрепенулась мужская плоть, тонкий и красный отросток, как он, подрагивая, встал и напрягся. Ужасно. Ужасно!

Девушка гладила бедра клиента, постепенно опускаясь немного ниже, между ног. Мужчина откинулся назад с закрытыми глазами, притягивая к себе голову девушки. Нагнувшись, она накрыла губами твердый член, так, что он почти исчез у нее во рту.

Джинни подавилась тошнотным комком и поспешно вскочила, не отводя, однако, глаз от постыдной сцены.

— Нет, — прошептала она снова, борясь с дурнотой. — О нет, это…

Она судорожно сжимала горло, и Алек понял, девушка представляет себя на месте той шлюхи за стеклом. Но прежде чем он успел опомниться, положить конец дурной комедии, Джинни метнулась к двери, распахнула ее и вылетела из комнаты. На лестнице послышался торопливый стук каблуков.

— Джинни! — окликнул Алек и, окинув последним взглядом парочку на постели, заметил, что мужчина, откинув голову и сжав кулаки, только сейчас взорвался семенем прямо во рту девушки.

— Будь все проклято! — выругался Алек и бросился за беглянкой. Даже в мужском костюме она может легко попасть в беду. Пропади пропадом несчастная дурочка! Почему она позволила этому зайти так далеко?

А он? Разве ему не за что себя винить? Джентльмен не водит дам по борделям, наблюдать постыдные представления… он поступил скверно. Почему он довел ее до этого?

Алек не знал. И не был уверен, что хочет знать.

Неужели она до сих пор никогда не видела мужского копья? Очевидно, нет. Что ж, она заслужила это. Получила прекрасный урок и, возможно, теперь познала больше, чем рассчитывала. Алек сомневался, что девице когда-нибудь еще захочется с таким же бездумным наслаждением разыгрывать из себя мужчину. Перед глазами вновь встало ее лицо: губы безмолвно шевелятся, рука сжимает горло.

Он побежал по Хауэрд-стрит, но, увидев Джинни немного впереди, замедлил шаг. Девушка обессиленно остановилась, прислонясь к кирпичной колонне. Плечи напряглись. Перегнувшись, Джинни схватилась за живот, пытаясь прийти в себя, но рвотные спазмы потрясли тело. Она упала на колени, и Алек, вздохнув, подошел ближе.

Джинни почувствовала, как кто-то поддерживает ее, не давая упасть. Ее буквально вывернуло наизнанку, но позывы по-прежнему не унимались. Она хотела умереть. Более того, страстно желала убить. Его.

Алек пожалел, что не взял с собой фляжку с бренди, и вместо этого протянул девушке платок.

— Вытрите рот, — холодно велел он. Она повиновалась, хотя не встала, по-прежнему оставаясь на месте, мечтая, чтобы адское пламя поглотило ее немедленно и как можно быстрее. Алек, оглядевшись, заметил, что кто-то идет, и, подхватив ее под мышки, поставил на ноги.

— Не хватало еще, чтобы меня застали с блюющим мальчишкой в самом центре Балтимора.

— Меня больше не рвет.

— Благодарение Господу за малые милости. — И, по-прежнему поддерживая, протащил ее несколько ярдов до угла: — Оставайтесь здесь. Не двигайтесь. Дышите глубже.

А сам отправился в «Голден хоре» и принес оттуда бутылку виски.

— Вот, выпейте глоток.

Джинни взглянула на бутылку. Она в жизни не пила виски. Но во рту был ужасный вкус. Приложив горлышко к губам, она залпом выпила едва не четверть бутылки, но тут же, передернувшись, задохнулась.

— В животе горит! — прерывисто прошептала девушка, чихая и кашляя. Из глаз ручьями текли слезы. Алек подхватил бутылку, наблюдая за Джинни. Она снова согнулась, пытаясь отдышаться. Но Алек не испытывал к ней ни капли жалости.

Это дрянное отродье само во всем виновато! Не он. Правда, и он…

Мимо, покачиваясь, прошли двое пьяных, не обратив на них ни малейшего внимания.

— Лучше?

— Угу, — прогнусавила она. — Как вы пьете эту гадость? Чистый яд.

— Вам уже не так плохо?

— Хотите спросить, не тянет меня снова рвать? Нет. — Джинни взглянула на Алека с искренней ненавистью: — Кажется, я должен поблагодарить вас.

— Боюсь, ваше обучение нисколько не продвинулось сегодня — знания по-прежнему остаются ничтожными.

Девушка вздрогнула, и Алек одарил ее ослепительной улыбкой:

— Неужели вам не понравилось, как вел себя мужчина, как искусно ласкал ее груди, как сунул сначала один палец, потом другой и наконец весь кулак в ее…

— Прекратите! Это было отвратительно и мерзко! Как чувствовал бы себя мужчина, если такое сделали бы с ним?

Алек весело рассмеялся, и Джинни, открыв рот, с недоумением уставилась на него, не зная, чему приписать столь неожиданный взрыв веселья.

— И такое бывает, милый мальчик. Поверьте, и такое бывает.

— Но это невозможно. Мужчины не…

Голос упал словно камень с обрыва.

— Мужчинам очень нравится, когда женщины берут их в рот. Разве вы не успели рассмотреть, как она трудилась над ним, прежде чем струсили и сбежали?

Это уж слишком!

Джинни, поджав губы, повернулась и быстро пошла прочь от этого проклятого места. Ей больше в жизни не захочется еще раз увидеть Алека Каррика. Да, она готова признать, что сама довела себя до такого, но не будь он абсолютно невыносим, не издевайся над ней и не дразни…

— Думаю, с меня достаточно, — раздался за спиной его голос, гневный, нет, разъяренный! Интересно, о чем это он? Достаточно чего?

Но девушка, решив не искушать судьбу, ускорила шаг. И в то же мгновение почувствовала, как ее с силой дернули назад.

— Ив самом деле достаточно, — процедил он сквозь зубы. — А теперь, мисс Юджиния Пакстон, я бы хотел знать, какими дьявольскими уловками вам удалось уговорить отца позволить разыгрывать роль мужчины?

Он резко сорвал шапку с ее головы.

Глава 5

Джинни не трогалась с места. Странное ледяное спокойствие охватило ее, словно волны судьбы накрыли ее с головой, омыли и потянули на дно. Время замедлило бег, а в голове вихрем проносились несвязные, хаотические мысли. Она почувствовала, как толстая коса змеей заскользила по спине, ощутила дуновение ветерка на вспотевшем лбу. Как прекрасно жить без этой проклятой шляпы!

— Ну?!

— Здравствуйте, — медленно произнесла она, глядя на ближайший куст, ожидая, что он сейчас вспыхнет ярким пламенем и спалит ее дотла.

— Мисс Юджиния Пакстон, насколько я полагаю?

— Да. Ваша проницательность поистине великолепна.

Отвернувшись, не желая глядеть на него, девушка поспешила вниз по улице.

— Остановитесь, Джинни! Черт возьми, немедленно вернитесь!

Но девушка лишь ускорила шаг, перейдя на бег. Правда, не прошло и нескольких мгновений, как ее снова схватили за руку и рванули назад.

— Пустите меня, вы, кретин! — в бешенстве вскричала Джинни, наконец-то давая волю гневу, готовая наброситься на врага. Но, Боже, как она зла! Зла не столько на него, сколько на себя, потому что позволила англичанину разоблачить маскарад. Это она должна была сказать ему, не наоборот! Когда он не сразу отпустил ее, Джинни отпрянула, подняла колено и резко ударила, целясь в пах. Алек, привыкший к грязным приемам уличной борьбы еще со школьных лет в Итоне, успел вовремя повернуться, и основной толчок пришелся на бедро. Сила удара была такова, что Алек понял: попади она в цель, возможно, он остался бы евнухом до конца дней своих.

— Ты, чертова…

Тугой кулачок с размаху врезался ему в живот. Алек охнул, втянув от боли воздух в легкие.

— Пустите же меня!

Алек дернул ее на себя, умудрившись выдавить:

— Больно же, черт возьми…

— Получите еще, если немедленно не оставите меня в покое!

Алек, не ослабляя хватки, поднял бутылку и вылил содержимое ей на голову. Девушка взвыла и начала бешено отбиваться.

— Стойте же смирно, дьявол бы вас побрал! Я не позволю молодой даме бродить одной по городу ночью. Я, в противоположность вам, джентльмен. А теперь успокойтесь.

Джинни стояла как прикованная, сознавая, что с носа течет виски, а пахнет от нее хуже, чем от любого пьяницы, шляющегося возле гавани, на нижнем конце Фредерик-стрит.

— Я вас ненавижу, — сказала она наконец тихо и с таким дьявольским спокойствием, что ярость Алека разбушевалась с новой силой.

— Послушайте меня, тупоголовая девчонка! Вы и шагу не сделаете, пока я не получу ответы на кое-какие вопросы. Все это не я замыслил… кроме борделя, правда, но и то лишь для того, чтобы заставить вас «окончить с дурацкой шарадой. Не имею ни малейшего представления, почему вы решили, будто я достаточно глуп и бесчувствен, чтобы хоть на секунду поверить в то, что передо мной мужчина! Зачем вы вообще все это затеяли?

Джинни взглянула на длинные пальцы, все еще сжимавшие ее руку. Можно только представить, какие прелестные зеленые синяки расцветут в этом месте часа через два.

— Вы быстро догадались, что я не Юджин?

Он неожиданно резко взмахнул пустой бутылкой:

— Не будьте дурой! Конечно! У вас женские руки, женское лицо, женские груди и…

— Довольно!

— На мой взгляд, тут нечего было даже гадать. Повезло еще, что рабочие не выдали вас, но опять же это не имеет значения, поскольку я вообще не понимаю, зачем все это вам нужно. Сначала меня это забавляло, даже встреча с вашей сестрой оказалась прекрасным развлечением. Но когда вы продолжали упорствовать в своем обмане, это стало раздражать. Я решил сегодня же вечером положить атому конец. Поэтому и предложил отправиться в бордель.

— Ваш план великолепно удался.

— Совершенно верно. Я во всем предпочитаю прямой подход. Не люблю играть в дурацкие игры.

— Да? А как же вы назовете сегодняшнюю?

— Хорошо, сознаюсь, сегодня я не был с вами откровенен. Зато вы действительно узнали много нового, не так ли?

— Идите к дьяволу!

— Молодая леди, пусть даже немного перезрелая, не должна так выражаться.

— Ступайте к черту и будьте прокляты! Алек неожиданно рассмеялся:

— Вы похожи сейчас на подвыпившего спаниеля, особенно когда стоите здесь, вся в виски, со спутанными волосами, и осыпаете меня ругательствами. Будь я вашим мужем, милая девушка, надрал бы вам задницу за подобные речи!

— Муж! Такое и в страшном сне не приснится! Вы гнусная свинья, бесчувственный идиот, наглый ублюдок…

— Давайте лучше вернемся к предмету нашего разговора. Я хочу знать, почему вы выставляли передо мной свой зад, обтянутый мужскими панталонами?

— Вы наверняка издевались бы и глумились над деловым письмом от мисс Юджинии Пакстон, — холодно объяснила она, не сводя глаз с серебряных пуговиц его фрака. — Мужчины принимают всерьез только мужчин. Если женщина делает что-то хорошо, вы, почтенные представители сильного пола, считающие, что она посягнула на ваши владения, оскорбляете ее, обращаетесь с ней хуже некуда. Вы сами ясно сказали, что женщина ни на что не годится, кроме постели и вынашивания детей, и когда в конце концов решите жениться, возьмете жену только для этих целей. Не желаю, чтобы меня игнорировали или, еще хуже, надо мной смеялись.

— Почему же ваш отец не написал мне?

— Не хотел.

— Ага. Значит, вы действовали за его спиной.

— Я все рассказала ему сразу же после того, как отослала письмо. Он не совсем понимал, насколько серьезно наше положение, еще и потому, что я не хотела его волновать: сердце у отца совсем слабое. Я объяснила, что нам необходим капитал и вы, по всей видимости, сумеете его вложить. Кроме того, я заверила отца, что вы, вероятно, из тех смехотворных английских щеголей, которые не интересуются ничем, кроме безупречно завязанных галстуков и сорта помады для волос. Таким образом мы смогли бы сохранить контроль над верфью и вести дела, как нам было бы удобно.

— Значит, вы ошибались.

— О нет, я верно определила, что вы свинья.

— Ваши речи так же скучны, как зрелище так называемого джентльмена, блюющего прямо на собственные башмаки. Джинни со свистом втянула в себя воздух:

— Отпустите меня. Я хочу домой. Вы уже достаточно развлеклись.

— От вас несет, как от эдинбургской пивоварни. Представить не могу, что скажет ваш отец. Или какую сказку вы ему сплетете.

— Надеюсь, он уже спит. Я ничего ему не открою, можете быть в этом уверены.

— Тогда признаюсь я.

— Нет! Вы не посмеете!

— Возможно, не насчет борделя, поскольку моя доля вины тоже во всем этом есть, но могу сказать, что мы немного погуляли по городу и вы в конце концов решили признаться в мистификации, а я так разозлился, что мы страшно поссорились и единственным способом сохранить мое достоинство и заставить вас рассуждать здраво было облить вас виски с ног до головы.

— Ну а теперь вы меня отпустите?

— Хорошо, только не двигайтесь.

Девушка повернулась, очень медленно, боясь, что он снова в нее вцепится.

— Мы можем идти дальше?

Алек кивнул и постарался шагать не столь энергично, чтобы Джинни поспевала за ним.

— Что вы теперь станете делать?

— Насчет чего?

— Не притворяйтесь, будто не поняли. Не так уж вы глупы!

— Нет, но я еще ничего не решил. Думаю, впрочем, что с виски я переборщил.

Джинни решила игнорировать этот факт:

— Но вы хотя бы поговорите с отцом? Или по крайней мере подумаете насчет того, чтобы объединиться с нами?

— Вести дела с девчонкой, которая одевается как мужчина? Девушка мгновенно застыла и выпрямилась, но, к удивлению Алека, решила сдержаться.

— Приходится так одеваться на верфи. Очень трудно подниматься на палубу и по снастям в юбке. Кроме того, если я ношу платья, рабочие смотрят на меня по-другому. Я хочу, чтобы они видели во мне хозяина, а не модную штучку, не… необходимость, чем, по вашему мнению, является женщина. Я так давно одеваюсь по-мужски, что даже не думаю об этом.

— И конечно, известны как эксцентричная мисс Пакстон?

— Не знаю, что обо мне говорят люди. Друзья отца привыкли и тоже едва ли замечают. Кроме того, я почти не бываю в обществе.

— Вам двадцать три?

— Да, старая дева, перезрелая, дикарка, давно потерявшая надежду и никому не нужная…

— Впечатляющий список. Не знал, что молодые женщины так сурово осуждаются, если не сумели найти себе мужа. Вы действительно не сумели?

— Не сумела? Мужа?

В голосе звенело такое презрение, что Алек почувствовал, как кровь в нем снова начинает закипать.

— Я бы близко не подпустила к себе мужчину с его жалкими «благородными» намерениями. Все вы — маленькие тираны, считающие, что женщины должны быть их рабынями, восхищаться их мелочным умишком, петь дифирамбы каждой успешной сделке…

— Может быть, хватит? Список и так достаточно длинный.

— …кланяться и юлить. И всем вам нужно большое приданое, чтобы можно было его растратить на собственные низменные удовольствия. Нет, спасибо!

— Большая часть этой речи меня восхитила, если не считать, конечно, заявления насчет тирана, — усмехнулся Алек.

— Вы были женаты. Бьюсь об заклад, ваша жена согласилась бы со всем, сказанным мной.

— По правде говоря, не думаю, что Неста вообще согласилась бы с вами.

Голос звучал безукоризненно вежливо, но Джинни, необычайно восприимчивая ко всему, что касалось Алека, расслышала муку и боль, глубоко спрятанные за любезными словами.

— Простите. Мне не стоило упоминать о ней.

— Нет. Ну а теперь я бы хотел заключить с вами сделку, Юджиния.

— Все называют меня Джинни.

— Так же, как вашу сестру?

Девушка, ничего не ответив, нахмурилась, задумчиво глядя на огромную дыру в тротуаре, как раз напротив здания «Юнион банк».

— Хорошо, Джинни. Можете называть меня Алеком. Вы когда-нибудь раньше видели обнаженного мужчину?

— У вас стыда нет! Неужели смеете заговаривать об этом сейчас?

— Только из желания разозлить вас, уверяю. Вы просто ужасно забавны, особенно если начинаете краснеть и заикаться.

— Он был омерзителен и годился к тому же мне в отцы.

— Жаль, жаль. Ваше первое впечатление должно было бы быть связано с кем-нибудь гораздо более молодым и мужественным.

— Вроде вас, полагаю. Насколько припоминаю, именно вас я просила показать мне технику обращения с женщинами, но вы оказались слишком большим трусом.

— В общем, вы правы, но я главным образом хотел видеть ваше лицо, когда собирался комментировать происходящее. По правде говоря, просто не мог заставить себя взять шлюху на ваших глазах. Он оказался вашим первым обнаженным мужчиной и выбрал восхитительно молодую девушку, пожалуй, моложе вас. Таковы жизнь и общество, Джинни, — добавил он с едва заметной издевкой.

— Точно как я сказала. Все вы свиньи и тираны, самовлюбленные ублюдки.

— Не сказал бы, что согласен с этим.

— Но и не очень-то горячо протестуете. Он отмел ее доводы взмахом руки и пробормотал, задумчиво поглаживая себя по челюсти:

— Ну а теперь, черт побери, что нам делать?


Мэри Эберкромби, обитающая на Гановер-стрит, считалась одной из лучших портних в Балтиморе, умевшей сшить идеально сидевшее манто или восхитительное платье. То есть, вернее, модисткой была не столько она, сколько ее сестра Эбигайл Эберкромби. Мэри была всего-навсего помощницей, хотя она не упускала возможности похвастаться всем и каждому своими талантами. Мэри действительно хорошо разбиралась в ведении дел, с девятилетнего возраста училась заискивать перед богатыми заказчицами и с первого взгляда умела определить, когда порог лавки переступала овечка с золотым руном, готовым для стрижки, овечка, платье которой не только пять лет как вышло из моды, но к тому же было слишком коротко и узко в груди.

Джинни стояла в центре салона Эберкромби, оглядывая расставленные по углам безголовые манекены, задрапированные чудесными тканями. Она не была у портнихи с восемнадцати лет, но облегченно вздохнула, увидев, что в лавке нет других посетителей.

Мисс Мэри тоже была довольна. Эбигайл лежала наверху с приступом мигрени, как это часто бывало в последнее время. Мэри ослепительно улыбнулась клиентке, а ее великолепная память помогла ей вспомнить имя:

— Да это мисс Юджиния Пакстон! Как прекрасно вновь видеть вас! Здоров ли ваш дорогой отец?

Джинни изумленно подняла брови. Неужели эта женщина не забыла, как ее зовут?! Сама она могла поклясться, что в жизни не видела ее раньше.

— Мисс Эберкромби? Да, отец чувствует себя неплохо. Я хотела бы купить несколько платьев. Бальный наряд и два-три повседневных. Я… думаю, мне понадобится, ваш совет.

Мэри Эберкромби хотелось танцевать, петь, прыгать от радости. По крайней мере теперь она сможет доказать сестрице, что умеет не хуже ее выбирать материалы и фасоны, которые могли бы подойти заказчице. Благодарение Богу, молодая дама достаточно привлекательна, со стройной, удивительно изящной фигурой.

Мэри приносила отрез за отрезом, великолепные, переливающиеся всеми красками шелка, атласы, мягчайшие муслины, искренне признаваясь Джинни, что, если материя привезена из Франции и имеет длинное труднопроизносимое название, еще не значит, что она намного лучше подобной же итальянской ткани.

Джинни целиком и полностью согласилась со столь поразительным откровением, но быстро потеряла нить разговора, погребенная под настоящей горой всяких полезных сведений. Наконец она воздела руки к небу:

— Мисс Эберкромби, полностью полагаюсь на ваше мудрое суждение. Сама я не в состоянии разобраться в подобных вещах. Пожалуйста, выберите для меня ткани и фасоны.

Мэри была вне себя от восторга. Ей хотелось обнять мисс Пакстон, но пришлось сдержаться, поскольку в салоне появились две покупательницы. Модистка поспешно выпроводила Джинни из лавки, велев ей прийти через три дня, и едва не побелела от злости, когда одна из дам спросила мисс Эбигайл. Ну что ж, она покажет им всем, включая сестру! Именно ее просили выбрать ткани для мисс Пакстон! Еще немного, и ее имя будет на устах всех этих дам!

Мэри злорадно потерла руки, очень вежливо улыбнулась покупательницам и направилась наверх, за сестрой.

Джинни выбралась из салона с ужасной головной болью и унизительным чувством собственного ничтожества. Подумать только, она, женщина, не имеет ни малейшего понятия, как выбрать ткань или подходящий фасон. Но даже будь у нее выбор, иметь или не иметь это самое чувство стиля и хороший вкус, Джинни решила, что все это не стоит лишних усилий. Да и вообще, просто быть женщиной — тоже. Это слишком утомительно, надоедливо, да и… болезненно к тому же.

Она рассеянно потерла бедро, ноющее в том месте, где в него вонзилась булавка мисс Мэри.

Но по крайней мере у нее хотя бы будут новые платья. И поскольку мисс Эберкромби — одна из лучших портних в городе, успех обеспечен.

Сегодня Алек обещал прийти к ужину. Джинни повернула на Чарлз-стрит и ускорила шаг. Благодарение Богу, у нее есть еще одно платье, которое будет выглядеть достаточно прилично за столом — вечернее, свободное, бледно-зеленое, из мягкого крепа, украшенное двумя широкими рядами вышитых белых цветов с темно-зелеными листьями, один по подолу, другой — на футвыше. Конечно, фасон больше подходил для восемнадцатилетней девушки, чем для двадцатитрехлетней женщины, но по крайней мере грудь не закрывало кружево, которое необходимо отпарывать и снова пришивать. Зато вырез, достаточно низкий, был собран спереди и закреплялся черной гагатовой застежкой. Кроме того, Джинни отыскала единственную пару перчаток, правда, грязноватых, и довольно приличные, хотя, к сожалению, черные туфельки.

Но все это не важно. С чего бы, спрашивается, она должна заботиться о своей внешности? Алек Каррик — всего-навсего мужчина, и к тому же англичанин. Конечно, он красив и прекрасно это знает, хотя до сих пор она не заметила в нем ни тщеславия, ни чрезмерной самонадеянности. Интересно, какой была его жена? Такой же красавицей? Часто ли окружающие сравнивали их, и в чью пользу были сравнения? А может, они просто соперничали, споря, кто из них привлекательнее? Джинни представила его и безликую женщину сидящими у туалетного столика и обсуждающими косметику и модные прически, и громко рассмеялась.

Неожиданно раздался оглушительный удар грома, и Джинни подняла глаза. Капризная балтиморская погода решила на этот раз вылить галлоны дождевой воды на головы горожан. Прекрасная смесь с еще оставшимся в волосах виски! Небо, всего три часа назад совершенно безоблачное, сейчас угрожающе топорщилось свинцовыми тучами. Балтимор!

К тому времени, как Джинни добралась до дома, на ней не осталось ни одной сухой нитки — поля шляпки обвисли, в ботинках хлюпала вода, волосы мокрыми веревками облепили спину.

Мозес, открывший дверь, в изумлении вытаращился и сочувственно поцокал языком. Пока Джинни шла к лестнице, ведущей наверх, дворецкий не переставал журить хозяйку, как маленькую девочку.

— Мозес, ради Бога, это всего-навсего вода, ничего более опасного. Я в два счета успею обсохнуть.

— Тот английский джентльмен, он сейчас с вашим па…

— Добрый день, или, вернее, добрый вечер, хотя еще достаточно рано. Вы, по-видимому, питаете неприязнь к экипажам?

Только этого ей и не хватало! При звуках невероятно красивого, глубокого мужского голоса Джинни медленно повернулась и уперлась взглядом в как всегда безупречно одетого барона Шерарда. Костюм его был воплощением последнего крика моды, однако никто не осмелился бы назвать его владельца щеголем или хлыщом — бледно-коричневый фрак из тончайшего сукна прекрасно гармонировал с облегающими панталонами чуть темнее цветом. Белоснежный галстук завязан просто и так ему идет…

Джинни немедленно опомнилась и приказала себе выбросить из головы идиотские бредни. Кому, к дьяволу, интересно, как он выглядит? Да пусть бы у него фрак был разорван под мышкой, ей-то какое дело?

— Боже, да это женщина. Мокрая, как мышь, конечно, но все еще способна двигаться. И кроме того, на ней, несомненно, юбка. И шляпка на голове! Поразительно! И это унылое коричневое перо так естественно обрамляет несчастное крохотное личико!

Но Джинни по-прежнему упрямо молчала. Не стоит смущаться и стыдиться! В конце концов, это ее дом, а барон пришел слишком рано. Пусть думает о Джинни, что хочет. Пусть развлекается, насмехаясь над ней. Девушка подняла подбородок.

— Пойду переоденусь, — выдавила она, направляясь к лестнице. Сзади послышался смешок.

— Вы оставляете за собой такой широкий ручей, что любой индеец может переплыть его на каноэ.

— По крайней мере вам в этом каноэ не сидеть! — Не успели слова слететь с губ, как Джинни мгновенно пожалела — к чему вступать в споры с этим… этим…

Алек, не скрывая, смеялся. И девушка, подобрав повыше юбки, едва не бегом начала взбираться по лестнице. Алек провожал Джинни взглядом, пока та не завернула за угол, и только тогда отвернулся, качая головой.

— Сэр?

Алек, подняв глаза, увидел дворецкого Пакстонов, взирающего на него с чем-то вроде обиды.

— Я был слишком груб, Мозес? Но ведь она нуждается в смехе и шутках, заслужила хоть немного развлечений. Слишком уж серьезна.

— Знаю, cap. Мисс Джинни стала такой с тех пор, как в прошлом году ее папа здорово заболел и так и не поправился.

— Раньше она была другой?

— Да, cap. Мисс Джинни была веселой и счастливой и всегда подшучивала надо мной и Ленни и Грейси.

— Кто такая Грейси?

— Наша единственная горничная, мастерица на все руки, как я ее называю, милая девочка, которая сама была больна. Жаловалась на грудь, кашляла сильно, но теперь почти поправилась. Она обслуживает мисс Джинни и приказывает нам, что делать. Скоро вы с ней встретитесь.

Мозесу, кажется, нравилось подчиняться приказам неизвестной Грейси, потому что он весело хмыкнул, но тут же поспешно добавил:

— А сейчас, cэp, одна беда, сплошные неприятности.

Печально покачав головой, негр направился к кухне. Алек почувствовал угрызения совести, и это ему не очень пришлось по душе. Он подсмеивался над ней, только и всего, во всяком случае, ничего такого, что могло заставить Мозеса принять столь скорбный вид, будто тот присутствовал на похоронах. Алек счел за лучшее вернуться в гостиную.

Ему нравился дом Пакстонов, особенно гостиная, или зала, как именовали ее балтиморцы, — большая квадратная комната с высокими лепными потолками, выкрашенными в кремовый цвет, отчего и казавшаяся светлой и просторной. Стены были оклеены бледно-голубыми обоями, дубовый пол — почти голый, если не считать двух маленьких круглых светло-голубых ковров. Мебель из красного дерева, с инкрустацией, была расставлена небольшими группами по стенам так, что середина оставалась свободной, давая обитателям и гостям свободу передвижений. По обе стороны камина, в глубоких нишах, стояли высокие вазы с засушенными цветами. Эффект создавался очаровательный. Алек даже задался вопросом, как выглядела бы подобная обстановка в гостиной Каррик-Грейндж, в древних стенах, возведенных в шестнадцатом веке. Должно быть, предки прокляли бы его за столь современные вкусы и перевернулись в гробах.

— Это была Джинни? — спросил Джеймс Пакетов.

— Да, сэр, промокшая до костей. Она никогда не ездит в каретах?

— Нет, девочка — заядлый пешеход. Сильна, как лошадь. Кроме того, балтиморская погода настолько изменчива, никогда не угадаешь, что случится через час.

Пакстон несколько мгновений помолчал, задумчиво поглаживая светло-голубую с кремовыми полосами обивку диванчика.

— Я рад, что Джинни наконец решилась признаться вам и покончить со своим переодеванием.

— По правде говоря, она не совсем призналась, сэр.

— Так, значит, вы все-таки стащили с нее шляпу?

Алек удивленно вскинулся:

— Откуда вы узнали?

— Мне самому следовало бы это сделать. Дурацкая шапка, которую Джинни вечно таскает не снимая, принадлежит мне, только я давно ее забросил. У меня просто руки чесались сбросить ее, когда девочка появилась в таком виде вчера вечером. — Джеймс вздохнул: — Наверное, не стоило мне позволять ей проделывать все это. Но Джинни так настаивала, так боялась, что вы не станете обращаться с ней с должным уважением или усомнитесь в ее деловых способностях. Позвольте узнать, как поступили бы вы на моем месте?

У Алека тоже была дочь, и сейчас он спрашивал себя, что сделал бы, вздумай Холли в двадцать с лишним лет рядиться мужчиной. И не находил ответа. Посмеялся бы? Пригрозил? Задал трепку?

Нет, по правде говоря, ни то, ни другое и ни третье.

— Скорее всего позволил бы ей делать все, что захочет.

— Совершенно верно. Хорошо, но пока Джинни не присоединилась к нам, я должен задать вам один вопрос, мой мальчик. Вы все еще заинтересованы в том, чтобы стать нашим партнером, зная, конечно, что всем заправляет Джинни, а мое проклятое сердце выделывает всякие фокусы?

Алек долго молчал, пристально глядя на пустую позолоченную птичью клетку, стоявшую на карточном столе. Войти в долю, вести дела с женщиной?!

— Я много думал, — продолжал Джеймс. — Мое здоровье ухудшается с каждым днем. Нет, не перебивайте меня, просто послушайте. Не знаю, сколько мне еще осталось жить. Мой доктор, эта воинственная старая леди в штанах, только качает лысой головой и поглаживает подбородок и требует, чтобы я побольше отдыхал и не волновался. Можно подумать, без его советов я все время бы карабкался на ванты или поднимал паруса. Иногда я подумываю прикончить его еще до того, как встречусь со своим Создателем. Но речь не об этом. Джинни — моя наследница. Ее брат, Винсент, скончался десять лет назад, как это ни прискорбно. Конечно, я очень ценю Джинни, потому что она работает день и ночь, добросовестна и усердна, не говоря уже об уме и сообразительности. Но если я завтра сойду в могилу, она останется одна на всем белом свете. Вы так же хорошо, как и я, знаете, что ни один уважающий себя джентльмен не захочет иметь с ней дела.

— Но те люди, которые все эти годы заключали с вами сделки, несомненно…

— Нет, никогда. Мужчины — странный народ. Дом и очаг — одно, бизнес — другое. Две совершенно разные сферы. Если вы вырвете женщину из одной, где, как считают все, ее настоящее место, и бросите в другую, мужчины посчитают это угрозой своему положению и поднимутся против нее. Черт возьми, возможно, я и сам бы так поступил.

Он снова смолк, удивляясь, почему гость так пристально уставился на эту дурацкую клетку, принадлежавшую покойной миссис Пакстон.

— У меня к вам предложение, Алек.

При этих зловещих словах Алек взглянул в глаза Джеймсу Пакстону и увидел в них тревогу, надежду и что-то еще… мольбу. И это ему не понравилось больше всего. Алек не знал, что собирается предложить Джеймс Пакетов, но интуиция подсказывала — вряд ли он обрадуется. Но заставить Джеймса замолчать не представлялось никакой возможности, поэтому Алек просто кивнул и стал ждать.

Топор палача не замедлил опуститься.

— Судоверфь Пакстона будет вашей, и все будет вашим. Все, что от вас требуется, — жениться на Джинни.

Алек моментально выпрямился и застыл.

— Она красивая девочка… нет, уже женщина. Правда, не очень-то она знает, что это такое — быть женщиной, не обращает внимания на всякие финтифлюшки и наряды, но зато добра, жизнерадостна и умна.

Барон Шерард упорно молчал. Но Джеймс настойчиво шел вперед:

— Вы барон, милорд, и должны иметь наследника. Джинни может подарить вам столько детей, сколько пожелаете.

— Что заставило вас предположить, будто у меня нет наследника?

Джеймс испуганно вскинул глаза:

— Прошу прощения, милорд, мне так показалось.

— Это правда, — вздохнул Алек, — у меня нет наследника. И предполагаю, в будущем должен зачать ребенка мужского пола, чтобы передать титул. Но поверьте, сэр, я не собирался скоро жениться. Я любил первую жену, но… — Алек отрицательно покачал головой. — Нет, не желаю я обременять себя женой. Уверен, что мисс Пакстон действительно обладает всеми чертами характера, о которых вы упомянули. Но она не знает меня и, осмелюсь сказать, относится ко мне с крайней неприязнью.

— Тут, сэр, вы совершенно правы.

Алек обернулся и увидел Джинни, стоявшую на пороге, надменную и негодующую, словно викарий, случайно попавший на оргию.

— Джинни! — воскликнул Алек, поднимаясь с кресла. Но девушка, не обращая внимания на гостя, почти закричала на отца:

— Как ты посмел! Хочешь купить этого человека для меня? Он получает верфь, а я мужа? Не могу поверить, что ты способен на подобное! Мой собственный отец! Ты ведь даже не знаком с ним близко! Я хочу верфь, отец, она моя по праву, не его! Он развратный, распутный, самодовольный хлыщ! Неужели хоть один порядочный американец выглядит, как он?

— Он самый красивый мужчина, когда-либо виденный мной в жизни, — откровенно объявил Джеймс Пакстон, удивляясь столь несвойственному Джинни взрыву. — Не виноват же он в том, что родился англичанином!

«Странно, — подумал Алек, — они стоят тут и переговариваются, словно меня вообще нет в комнате».

— Мне безразлично, будь он хоть русским! Он мне не нужен! Не желаю я никакого мужа! Никогда!

И с этим последним сокрушающим залпом Джинни подняла юбки и вылетела из комнаты, едва не испортив впечатления от столь драматического ухода тем, что, привыкнув к мужским брюкам, наступила на собственный подол и, споткнувшись, едва не ударилась головой о стоявший у стены столик, но в последний момент сумела удержаться и всего-навсего сбила вазу, рухнувшую на пол с непристойно громким шумом. Джинни стояла словно приросшая к месту, глядя на лужу, медленно растекавшуюся у подножия лестницы, и на цветы, разбросанные по полу. В дверном проеме мгновенно появился Алек.

— С вами все в порядке?

— Да, конечно.

Джинни опустилась на колени и начала подбирать гвоздики и розы.

— Вы останетесь на ужин? — не поднимая глаз, спросила она.

— Приглашение все еще остается в силе?

— Это дом моего отца, а он, очевидно, поступает так, как ему угодно. Мне нет дела, как вы оба собираетесь поступать.

Она резко вскочила, уронив уже собранные цветы, и направилась к выходу.

— Куда это вы собрались, черт возьми?

Девушка остановилась как вкопанная. Он сказал правду. Куда деваться после невыносимого позора и унижения, которые будут неотступно преследовать ее днем и ночью?

Джинни, обернувшись, неожиданно улыбнулась Алеку:

— Иду на кухню, присмотреть за вашим ужином, милорд. Возможно, даже сама приготовлю жаркое и похлопочу над десертом. На что еще годится хорошая хозяйка?

— Объяснить? Видимо, я недостаточно вас просветил? Глаза девушки яростно вспыхнули.

— Идите к дьяволу!

Алек немного понаблюдал, как она борется с желанием огреть его чем-нибудь по голове, как, совладав с собой, отвернулась и направилась к кухне, и, дождавшись, пока дверь с грохотом захлопнулась, решил, что Джинни выглядит очень мило в платье, пусть даже старом и коротком.

Глава 6

— Папа?

Алек прошел через смежную дверь и приблизился к койке дочери:

— Ты проснулась, хрюшка? А мне показалось, что я слышал громкий храп, всего несколько минут назад.

Холли хихикнула, потерла глазки кулачками и свернулась клубочком.

Алек старался удержаться на ногах. Хотя баркентина надежно пришвартована во внутренней гавани, шторм все-таки был достаточно сильным, чтобы раскачивать судно. Алек сел рядом с дочерью и взял ее за руку. Такая маленькая, но ловкая и идеальной формы, подумал он, глядя на прямые тонкие пальчики, покрытые мозолями.

— Холли, не хочешь ли ты для разнообразия немного пожить в доме? Настоящем доме, который не шатается у тебя под ногами?

— Зачем? — недоуменно спросила девочка.

— Интересно, почему это маленькие девочки вечно допрашивают своих отцов? Ну хорошо, скажу. Думаю, мы пока останемся в Балтиморе, и все это время жить на корабле попросту глупо. Завтра мы начнем искать подходящий дом.

— Ты позволишь мне выбрать его?

— Настолько моя слепая любовь не простирается, хрюшка. Попытаюсь найти что-нибудь поближе к воде. И по правде говоря, это может занять немало времени. Но так или иначе завтра мы перебираемся на сушу.

— Хорошо. Миссис Суиндел и вправду мечтает оказаться на terra firma.

— Что?

— Это по-латыни «суша». Миссис Суиндел всегда говорит об этом с доктором Прюиттом.

— Ах да, спасибо.

— Ты сегодня был с дамой?

— Если можно так выразиться. Собственно говоря, леди была так зла на меня, что почти не раскрывала рта. Однако ее отец оказался крайне гостеприимным хозяином.

— Как ее зовут?

— Джинни. Она управляет судоверфью своего отца.

— А почему она так взбесилась?

— Наверное, потому, что я довел ее до этого. Дразнил, вывел из себя, провоцировал… причем не один, а много раз.

— Она хорошенькая?

— Хорошенькая, — повторил Алек, нахмурившись при виде крохотных панталон Холли, повешенных на спинку стула. Нужно не забыть купить малышке платьица и настоящую одежду, приличествующую девочке ее возраста и положения, особенно если они собираются пока поселиться в Балтиморе.

Покачав головой, он вернулся к реальности и вспомнил, о чем спрашивала девочка:

— Хорошенькая, я сказал бы, хотя сама себя таковой не считает. Одевается как мужчина и…

— Вроде меня?

— Не совсем, Холли. Она не желает ничего слышать о мужчинах. И не собирается выходить замуж.

— Ты ей не нравишься?!

Подобная нелюбовь настолько явно не имела ни оснований, ни смысла для самой горячей поклонницы Алека, что он улыбнулся.

— Но это глупо, папа! Всем дамам ты нравишься!

Алек ничего не сказал в ответ на это бесхитростное признание. Господи, что еще столь же неожиданное может сорваться с уст пятилетней крошки?!

— Не думаю, что подружусь с ней.

— Ну ты, возможно, вообще не встретишься с этой дамой, так что это не имеет значения.

— Но почему ты заставил ее так взбеситься? Не думала, что тебе нравятся бешеные дамы.

«Хороший вопрос», — подумал Алек.

— Сам не пойму, — начал он. — Возможно, просто интересно было посмотреть, что она станет делать. С ней никогда не скучно, это чистая правда, и, кроме того, иногда она воздает полной мерой за все, что получила. Ну а теперь пора спать, хрюшка.

— Ладно, папа.

Холли потянула за лацканы фрака. Алек нагнулся, поцеловал ее в кончик носа и лоб и подтянул одеяло к подбородку.

— Доброй ночи, дорогая. Увидимся утром.

— Поедем покупать дом?

— Возможно, но сначала мне надо все хорошенько обдумать.

Алек вспомнил, как пообещал себе найти любовницу, которая всегда была бы только к его услугам, причем такую, которая не занималась бы слишком долго своим ремеслом, и, потушив свечку, вышел через смежную дверь в свою каюту.

На судне все спали. Раздраженный на себя и маленькое тесное пространство каюты, Алек вышел на палубу. Дождь кончился, но воздух был по-прежнему насыщен влагой. Палуба мягко раскачивалась под ногами. Черные облака плотно закрывали небо — лунный свет не мог пробиться через густое покрывало, и ни одной звезды не сияло в вышине. Они пришвартовались к пристани О'Доннелла, и нос баркентины указывал на шумную Претт-стрит. С правого борта стоял на якоре фрегат, с левого — бриг. Вся внутренняя гавань была заполнена всевозможными торговыми судами — баркентинами, шхунами, фрегатами, сноу, — высокие обнаженные мачты тихо покачивались на волнах прилива. Были и другие суда, весьма странного вида, построенные специально для залива Чезапик и пришвартованные у пристани Смита.

Да, весь Балтимор — это внутренняя гавань, отгороженная от моря Шелле-Пойнт, полосой суши, поднимавшейся из воды напротив Федерал-Хилл и образующей вход во внутренний бассейн. Если Алек не ошибается, Балтимор не аннексировал Феллс-Пойнт до 1773 года — несомненное преимущество, поскольку Феллс-Пойнт был расположен ближе к устью Потепско-Ривер. Вода здесь была достаточно глубока, и, кроме того, на этом клочке земли промышленники выстроили с полдюжины судоверфей, в том числе и верфь Пакстона. После войны, в которой американцы завоевали независимость, Балтимор успел присоединить Феллс-Пойнт прежде Аннаполиса, извлекая из нового владения несомненную выгоду.

Между Вирджиния-Кейпс и устьем Саскуеханна-Ривер, к северо-востоку от Балтимора, простиралось сто девяносто пять миль водной глади, но, несмотря на огромную длину, залив Чезапик лишь однажды слегка изгибался — два деления на компасе, только и всего. И в залив впадало столько рек, и самой маленькой была Потомак, на берегах которой была выстроена столица Америки. Прекрасная река Потепско протекала недалеко от Балтимора, и Алек хотел исследовать ее перед тем, как покинет эти места. Умный человек мог составить здесь состояние, торгуя хлопком, табаком, мукой, которые можно переправить по многочисленным водным путям. Кроме того, маленькие и большие мельницы трудились с утра до ночи, работая жерновами под напором воды.

Но тут Алек понял, что слишком замечтался, и решил вернуться к реальности и позаботиться о собственных мужских потребностях. Прежде всего — любовница. Он так нуждался в удовлетворении этой насущной потребности и не собирался больше откладывать это приятное занятие.

И кроме того, что теперь делать с Пакстонами?

Дом. Нужно завтра же утром увидеться с поверенным, то есть адвокатом, как говорят американцы. Мистер Дэниел Реймонд, Четем-стрит, поможет и даст совет относительно финансового положения Пакстонов.

Алек оперся о гладкий поручень.

И что делать с Джинни?

Женитьба?

Алек фыркнул. Что за идиотская идея? Словно он так стар, что крайне нуждается в наследнике!

Она была так же перепугана, как и ты!

Это вызывало странное чувство, почти противоречивое. В конце концов, он не урод, не калека, и все зубы пока целы. Алек прекрасно сознавал, как красив, и не обращал на это внимания… во всяком случае, по большей части. Женщины всегда хотели его, даже когда Алек был слишком молод, и он, обычно не задумываясь, брал то, что они предлагали, доставляя им равное наслаждение.

Алек вспомнил, как больше десяти лет назад встретил Несту. Она приехала в Лондон на свой первый сезон. По какой-то совершенно непостижимой причине он захотел ее с первого взгляда, страстно, бешено, больше всего на свете, больше любой женщины на земле. Это раздражало, выводило из себя, но оставалось правдой. Удивительнее всего, что девушка даже не была самой красивой из дебютанток. Просто оказалось в ней что-то, возбуждавшее в Алеке такое вожделение, что он был едва способен ходить, не говоря уже о том, чтобы мыслить рационально.

Но он не мог взять ее, высокорожденную даму, и к тому же девственницу. Джентльмены не должны поступать подобным образом с истинными леди.

И только потому, что он был слишком молод, не привык заглядывать в будущее и решил, что именно этого хочет от жизни, Алек сделал предложение, которое Неста тут же и немедленно приняла — правда, он и не ожидал ничего другого, поскольку считался прекрасной партией. Барон Шерард нашел жену. Он привез Несту в Каррик-Грейндж и не выпускал из спальни несколько недель, даря наслаждение и обучая, как, в свою очередь, доставлять блаженство ему.

Его безумное увлечение и похоть исчезли бесследно через три месяца после свадьбы. Осталась дружба, оказавшаяся долгой и верной.

Потом Алек унаследовал корабли от своего американского дядюшки, мистера Руперта Невила из Бостона. Он велел Несте собираться, и они отправились за океан. Она никогда не жаловалась, никогда не спорила и всегда безудержно отдавалась в постели.

Неста была хорошей и порядочной, и он испытывал к ней искреннюю симпатию. Когда она, родив Холли, умерла, чувство жгучей вины едва не задушило Алека, вины и боли за то, что ребенок никогда не увидит матери.

Алек покачал головой. Он не любил думать о старом. Никому не дано изменить прошлое, и что толку пытаться исправить неисправимое? Бесплодные попытки…

Но что же делать с Джинни Пакстон? Почему она не хочет выходить замуж? Просто невозможно понять ее цинизм. В конце концов, Неста не желала ничего иного, кроме как быть его женой, следовать за ним повсюду и делать лишь то, что пожелает муж.

Джинни Пакстон слишком независима и самоуверенна. Ему не нравится ни она, ни ее манеры, не говоря уж о характере.

При появлении Грефа Прюитта, судового врача, Алек проворчал что-то вроде приветствия. Угрюмец Греф, как мысленно называл его Алек, был начисто лишен всякого чувства юмора и способности радоваться, оставался тощим, как сухая ветка, и мог похвастаться густой шевелюрой курчавых седых волос. Он был предметом нежных чувств миссис Суиндел, и Алек иногда гадал, когда же эта парочка собирается предстать перед викарием.

— Мерзкая ночь, — изрек доктор.

— По крайней мере хоть дождь кончился. Что вы думаете о Балтиморе, Греф?

— Мерзкий город.

— А что думает о Балтиморе миссис Суиндел?

— Элинор хочет остаться здесь, безмозглая женщина!

— Уверен, здесь так же много больных, как и на борту «Найт дансер» и в Англии.

— Кому нужны эти американцы? Пусть хоть сгниют все, по мне даже и лучше. Неужели не помните, что они сотворили с нами пять лет назад? Господи Боже, пять лет назад, тринадцатого сентября, если не ошибаюсь.

Алек рассмеялся, не потрудившись ответить на привычные сетования истинного британца по поводу потери бывших владений. Честно говоря, он просто не мог представить себе миссис Суиндел рядом с Прюиттом — уж слишком похожи эти двое. Они, должно быть, начнут так едко критиковать все окружающее, что над их головами вскоре соберутся черные тучи и начнет непрестанно греметь гром.

— Иногда я задаюсь вопросом, — медленно произнес Алек, — что сделали бы мы, победив американцев. Унижали бы и оскорбляли их не меньше года, пока те не собрались бы с силами и не попробовали бы еще раз выбить из нас мозги!

— Перестрелять всех, — пробурчал Греф. — Поставить строем и перестрелять.

— Ну что ж, это, несомненно, займет много-много времени. Я еду на берег. Вижу, у вас была спокойная ночь, Греф.

— Я слышал, вы уже были на берегу.

Алек удивленно поднял брови, но, передумав, просто покачал головой. Греф Прюитт — превосходный доктор, в этом ему не откажешь. Что же касается его политических воззрений… нельзя же, в конце концов, требовать слишком многого. Ничего не ответив, он направился к трапу и проследовал прямо к мадам Лорейн, где выбрал молодую девушку с большими темно-зелеными глазами, правда, не столь сверкающими, как у Джинни Пакстон, и густыми темными «собольими» волосами, правда, немного светлее, чем у Джинни Пакстон, и повел ее наверх.

Девушку звали Олеа, и она говорила с настолько сильным южным акцентом, что Алек едва ее понимал… хотя это вряд ли имело какое-то значение. Олеа была родом из Вирджинии, из городка под названием Мурсвилль, и обладала необыкновенной способностью ласкать мужчин ртом с таким невероятным искусством, что сама искренне наслаждалась, когда те стонали в экстазе. Тело ее оказалось белым и мягким, а как только он одним мощным толчком вонзился в нее, Олеа подняла бедра и закричала. Алек пробыл с ней всю ночь, до рассвета, и, когда наконец собрался уходить, девушка крепко спала, зная, что получила достаточное вознаграждение за свои старания, а Алек ощущал, что почти насытился. Вполне разумный обмен.

Алек рассерженно фыркнул. Сколько времени продлится это чувство удовлетворения? Три дня? Неделю? А потом все опять станет так же плохо, как раньше.

Что же все-таки делать с Джинни Пакстон?

На следующий день Алек с дочерью и миссис Суиндел переехали в гостиницу «Фаунтин инн», на Джермен-стрит. Здание было старым, выстроенным еще до войны, в 1773 году, с большим двором, обсаженным буками и тополями, с которых уже облетели листья. Владелец, Джон Барни, терпеть не мог англичан, но очень любил детей, и только из симпатии к Холли вежливо обращался с Алеком и миссис Суиндел.

Элинор Суиндел, как всегда, верная собственной натуре, нашла гардеробы в комнатах ее и Холли слишком узкими и дурно пахнущими. Алек, немедленно представив дохлых крыс, поспешил в спальню дочери. Действительно пахло, и, как ни странно, мускатным орехом, словно от пирога. Теперь вся одежда пропахнет дурацкими пирогами. Холли хихикнула, и Алек, обиженно нахмурясь, поспешно ушел, собираясь посетить мистера Дэниела Реймонда. Если верить адвокату, сейчас подходящих домов в продаже не было, но он слышал, что после смерти генерала Генри, известного всем балтиморцам под прозвищем Гарри-Иноходец, дом, в котором тот жил, должен поступить в продажу, поскольку генерал оставил после себя лишь вдову, но не детей. Поверенный также подробно и очень утомительно рассказал о состоянии дел на верфи Пакстона.

— Как вы знаете, милорд, с конца войны с вами… то есть с Англией… наши судостроители испытывают недостаток в заказах. Слишком много судов сейчас бороздят моря, а каперам некого грабить и пускать ко дну. Конечно, пройдет время, и все изменится, можете быть уверены. Некоторые судостроители отправляются на Кубу строить там Невольничьи суда, и таким способом избегают… э-э-э… конфликтов с этими жалкими федеральными чиновниками. Я… вы заинтересованы в работорговле, милорд?

Получив заверения в обратном, мистер Реймонд продолжал обсуждать цену, достаточную для приобретения верфи, возможные условия и договор о партнерстве.

Когда мистер Реймонд закончил длинный монолог о Пакстонах, судоверфях вообще и верных способах обойти существующие законы, он немедленно обратился к тому, что, без сомнения, было его любимой темой. Мистер Реймонд, суетливый человечек средних лет, отличался необыкновенной аккуратностью и собирал перья, привозимые ему со всего света. Порозовев от удовольствия, он показал Алеку одно из них.

— Это, милорд, — объявил он потрясенному барону Шерарду, — из Франции. Индюшачье, но вы никогда бы не сказали этого, уж очень необычная расцветка! А золотой кончик? Прелестно, не правда ли? Настоящая находка! Жемчужина моей коллекции!

Алек охотно подтвердил, что перо — просто чудо. Его так и подмывало спросить, пишет ли оно, но он все-таки решил придержать язык и снова вернул мистера Реймонда к разговору о Пакстонах, особенно о мистере Джеймсе Пакстоне.

— Ах да, мистер Джеймс Пакстон. Хороший человек. Превосходная голова и порядочный, только вот, жаль, здоровье подкачало. Его доктор не слишком оптимистично настроен. Что же касается верфи, по-моему, там достраивается малый клипер, и необходимо как можно скорее найти покупателя.

— Вам известно, мистер Реймонд, что всеми работами управляет мисс Пакстон? И отдает приказы людям?

Поверенный уставился на Алека с таким видом, будто тот внезапно перешел на язык древних шумеров, но тут же, расплывшись в улыбке, шутливо погрозил Алеку пером с золотым наконечником:

— О нет, милорд, не шутите так. Если об этом узнают, Господи, да ни один человек не захотел бы иметь с ними дела, даже если бы верфи и процветали…

— По-видимому, правда вышла наружу, иначе покупатель к этому времени наверняка нашелся бы. Упадок в делах или нет, судно исключительное, таких я еще не видел, на корпус пошел лучший дуб, снасти из прекрасной пеньки, а днище обито привозной красной медью. Внутренняя отделка тоже великолепна — испанское красное дерево…

— Да, должно быть, все об этом узнали, — перебил мистер Реймонд, слишком встревоженный неожиданными известия ми, чтобы помнить о вежливости. — Правда, я не могу вам поверить, милорд, просто не могу. Женщина, управляющая судоверфью? Вы, конечно, ошибаетесь, милорд. Мистер Джеймс Пакетов не мог совершить столь жесточайшую ошибку, позволив молодой женщине…

Алек рассеянно слушал монотонное бормотание поверенного, думая о вчерашней беседе с Джеймсом Пакстоном. Он не согласился тогда, что мужчины не пожелают иметь ничего общего с Джинни только потому, что она вторглась, как они считали, в мужские владения. Значит, был не прав. Кругом не прав.

…Черт возьми, девушке следовало бы выйти замуж и родить ребенка! Какой абсурд, какая бессмыслица…

Да, она пересекла черту, решившись вступить в мир мужчин, заняться мужской работой, и за это жестоко пострадает. Это несправедливо, по крайней мере так считала Джинни. Алек сам не знал, на чьей он стороне, но считал, что должен что-то предпринять. Он купит верфь и, возможно, сделает Джинни пассивным партнером, не участвующим в ведении дел. Девушке придется понять, что бизнесмены не должны связывать ее имя с постройкой судов. Возможно, это действительно несправедливо, но ничего тут не изменишь.

— …Не представляю, какой совет вам дать, милорд. Конечно, Джеймс Пакстон не может ожидать, что балтиморские бизнесмены потерпят такое поведение и решатся иметь дело с молодой женщиной…

— Понимаю, мистер Реймонд, — резко перебил Алек, видя, что адвокат слишком увлекся и сел на своего любимого конька. Поднявшись, он коротко бросил: — Я обсужу условия соглашения с мистером Пакстоном, и для завершения сделки мне потребуются ваши услуги.

Алек пожал руку адвокату и поспешно откланялся.

— Господи, — бормотал он под нос, шагая по Джермен-стрит, — подумать только, индюшачье перо с золотым наконечником!

Алек незамедлительно направился к дому Пакстонов, не позаботившись нанять экипаж, и, дойдя до конца Четем-стрит, остановился перед домом Пакстонов на Чарлз-стрит, решив, что ему нравится георгианский стиль, в котором было выстроено большинство зданий в Балтиморе. Красный кирпич чуть выцвел от времени, но портик с белыми колоннами, по предположению Алека, подновляли каждые несколько лет. Ставни и флигель были выкрашены зеленой краской. Двухэтажный особняк окружали куртины буков и тюльпанных деревьев. Это был красивый дом, солидный и удобный, с чуть покатым передним двором и белым забором.

Мозес приветствовал его у двери и повел наверх, к мистеру Пакстону.

— Мисс Пакстон на верфи, Мозес?

— Да, cap. Всегда уходит рано, cap. Ленни злится, потому что у мисс Джинни никогда не хватает времени позавтракать. А вот мы и пришли, cap.

Спальня хозяина была большой, почти безукоризненно квадратной, с двумя эркерами на капитальной стене. Она была обставлена старомодной мебелью — стульями с высокими спинками, огромной кроватью из орехового дерева, под пологом и стоящей на возвышении. Посередине лежал пушистый круглый аксминстерский ковер. Джеймс Пакстон сидел в старинном кресле с подголовником из полированного красного дерева, обитом красивой голубой парчой, с ножками в виде орлиных лап.

— Милорд, входите, входите. Должен признаться, что я ожидал вас, только не так рано. Мозес, принесите его милости чаю со сладкими булочками Ленни.

Алек взял кресло с жесткой спинкой, придвинул поближе к мистеру Пакстону и уселся.

— Я пришел насчет верфи, — без обиняков начал он. — По правде говоря, я пришел специально с тем расчетом, чтобы Джинни не было дома. Не стану обнадеживать вас, сэр, дела плохи. Вы вскоре разоритесь, если Джинни будет продолжать управлять делами. Вы оказались правы, сэр. Мужчины в этом городе никогда не позволят себе приобрести клипер, пусть даже превосходно построенный, на верфи, находящейся во владении молодой женщины, как мистер Реймонд упорно называет Джинни.

— Знаю, — вздохнул Джеймс, изучая свои отполированные ногти, — проблема лишь в том, что предпринять. — Он на секунду откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза.

— Я покупаю верфь. За шестьдесят тысяч американских долларов.

Джеймс Пакстон не пошевелился, не изменил выражения лица и очень тихо сказал:

— Это разобьет сердце Джинни. Она усердный работник, гораздо более преданный делу и одержимый, чем был ее брат Винсент. У девочки есть мозги, она понимает все тонкости судостроения и, кроме того, прекрасный моряк. Конечно, ей далеко до каперов, нападавших на английские суда во время войны, но капитан она неплохой. Нет, это разобьет ее сердце, я не могу так поступить с ней.

— Тем не менее, если она будет продолжать в этом же роде — с неразбитым сердцем, заметьте, — вы оба потеряете все. Нужно заставить ее внять разумным доводам.

— То есть объяснить, что необходимо передать бразды правления мужчинам, — тяжело вздохнул Пакстон. — Проклятое сердце… Я был так здоров, насколько можно было ожидать от пятидесятипятилетнего мужчины, Алек, всегда в работе, всегда готов приняться за самую невыполнимую задачу. И тут однажды, меня пронзила ужасная боль в груди, а левая рука онемела и… Ладно, я не собирался ныть и жаловаться. Умирание и смерть такая же часть жизни, как и рождение. Но обидеть Джинни… что же делать?

— Сар, ваши чай и булочки.

— Спасибо, Мозес, поставьте все на стол и можете идти. Его милость сам нальет.

После того как Мозес, бросив встревоженный взгляд на хозяина, прекрасно замеченный Алеком, закрыл за собой дверь, Джеймс добавил:

— Сожалею, Алек, но единственный способ все решить — дать понять окружающим, что верфью управляет мужчина. А для этого необходимо, чтобы Джинни вышла замуж… Мне только лимон, пожалуйста. Если не за вас, значит, за другого.

— Портера Дженкса, например?

— Нет, он плохой человек. Владеет тремя невольничьими судами. Переоборудовал после войны три фрегата. Но клиперы гораздо быстроходнее, а скорость — это главное, особенно, когда нужно уйти от погони. Я уже объяснял, что это очень доходная торговля. Но я не могу принять его предложение, это против моих правил. Да и Джинни его не выносит.

— Так же, как и меня.

Джеймс окинул барона долгим пристальным взглядом:

— Если бы вы только захотели, она согласилась бы. На все.

Алек, почему-то чувствуя себя виноватым, нетерпеливо глянул на булочку, положил ее обратно на поднос и, поднявшись, начал раздраженно мерить комнату шагами.

— Ни за что, — объявил он, поворачиваясь на каблуках и оказываясь лицом к лицу с хозяином. — Я уже сказал, что не имею ни малейшего желания жениться еще раз. Я не домосед и не сентиментальный дурак, не выношу домашнего очага, уютного камина и…

Алек внезапно оборвал напыщенную речь, представив улыбающееся личико Холли, когда он сегодня утром целовал ее на прощание. Как переворачивалось его сердце при виде малышки, даже когда та уставала, жаловалась и капризничала, ныла и надоедала! Она была частью его и Несты, необыкновенное создание, и за это он любил Холли еще больше. Она — это дом и очаг, и… Алек был бы не прочь иметь дюжину таких Холли, принадлежащих только ему.

— Черт возьми, — пробормотал он и, подойдя к эркеру, засмотрелся на фруктовый сад, хотя листья на яблонях и грушах давно облетели.

— Вечером в пятницу в Эсембли-рум[2] будет бал. Это большое здание из красного кирпича на углу Фейетт и Холидей-стрит. Я уговорил Джинни поехать, и буду сам ее сопровождать.

— Но она не может быть на балу в таком виде!

— Нет, конечно, нет, она сказала, что побывала у модистки, одной из лучших в Балтиморе. На ней будет приличествующий случаю наряд, я это гарантирую. Приглашаю и вас. В конце концов, вы должны встретиться со столпами здешнего общества, а это как раз подходящий случай. Может, вы сумеете увидеть Джинни в новом свете, как говорится, а она — вас. Что скажете?

Алек был вынужден согласиться, однако молча проклинал всех и вся на обратном пути в «Фаунтин инн».


Вечер пятницы выдался пронзительно холодным, зловещие дождевые облака бугрились на небе, неестественное спокойствие в воздухе предвещало нашествие буйных порывов ветра и, возможно, урагана. Пакстоны в закрытом экипаже ехали в Эсембли-рум. Джинни не показала отцу новое платье, произведение мисс Мэри Эберкромби. Она сама была не совсем уверена в том, нравится ли оно ей, но мисс Мэри заверила девушку, что это последняя мода, что ею все будут восхищаться, более того, завидовать, потому что она, мисс Мэри, придумала, скроила и сшила этот наряд для его счастливой обладательницы.

Значит, так тому и быть, думала Джинни, нервно подтягивая наверх слишком низкий вырез синего атласного платья. Ей самой не очень нравился цвет, и, когда девушка смотрелась в зеркало, лицо казалось желтоватого, нездорового оттенка, хотя мисс Мэри постаралась убедить Джинни, что та выглядит настоящим ангелом. А все эти рюши и оборки и белые бархатные банты в несколько рядов заставили Джинни брезгливо поморщиться, хотя мисс Мэри снова пустила в ход все свое красноречие, объявив ее простые платья настоящим дурным тоном.

— Это последняя мода, последняя мода, — снова и снова повторяла она себе.

Кроме того, мисс Мэри успела закончить только этот наряд, так что выбора все равно не было.

Поверх платья она накинула старый черный бархатный плащ, местами вытертый до блеска, но было темно, и все равно никто ничего не заметит.

Джинни много лет не была в Эсембли-рум, не отвечая ни на одно приглашение, так что в конце концов о ней попросту забыли. Сегодняшний бал оказался единственной возможностью расправить крылья и с достоинством появиться в светском обществе Балтимора. Пусть все бизнесмены увидят, что она вполне компетентна, а не какая-нибудь глупая девчонка, и может управлять верфью!

При этой мысли Джинни распрямила плечи, всей душой желая, чтобы вырез был хоть немного поменьше — груди едва не вываливались наружу, и от этого она чувствовала себя крайне неловко.

Отец не услышал от нее ни единого слова протеста. Джинни знала: для того чтобы добиться успеха, она и отец должны вращаться в обществе самых богатых городских торговцев. Необходимо убедить всех и каждого, что клипер, построенный на верфи Пакстонов, — именно то, что должно служить предметом вожделения любого покупателя. Она уже почти слышала, как объясняет все преимущества «Пегаса», описывает сверкающее великолепие испанского красного дерева… Весь последний год ни она, ни отец ни с кем не встречались. Теперь настало время бабочке появиться из кокона и показать миру, что они живы и готовы вести дела. Она едет на бал только затем, чтобы доказать всем, как сведуща в управлении отцовским предприятием.

— Как по-твоему, барон Шерард тоже будет на балу?

В карете было темно, и Джеймс Пакстон позволил себе улыбнуться, зная, что дочь не увидит и не обидится. Она в самом деле неравнодушна к Алеку Каррику, совсем неравнодушна.

— Думаю, он должен показаться. Ему необходимо познакомиться с городским обществом. Лучшей возможности не представится.

— Ты прав, — согласилась Джинни и снова надолго замолчала.

Наемный экипаж доставил их на северо-восточный угол улицы, и Джинни помогла отцу спуститься. Мистер Макэлани, церемониймейстер, встретил их у дверей Эсембли-рум, посетовал на ужасную погоду, заметил, что мистер Пакстон прекрасно выглядит, а мисс Джинни похожа на цветущую розу, и, видя, что прибыли новые гости, пригласил отца и дочь войти.

— Фу! — хмыкнула Джинни, прикрываясь ладошкой. — Он вечно говорит одни и те же комплименты. Помню, три года назад я слышала то же самое.

И, скинув бархатный плащ, вручила его лакею и сделала небольшой пируэт перед отцом, явно ожидая его одобрения. Глаза Джеймса Пакстона едва не вылезли из орбит. Судорожно сглотнув, он прикрыл веки, словно ожидая, что ужасное видение исчезнет, но оно, казалось, навеки запечатлелось в мозгу. О Господи, кто сделал это с его дочерью?! Нужно немедленно увести Джинни, благополучно доставить домой, сорвать с нее эту ужасную хламиду и предать огню. Боже милосердный, белые бархатные банты! И столько, что, если попытаешься пересчитать, закружится голова! Слишком поздно.

— А, мистер Пакстон, добрый вечер! Юджиния, и вы решили приехать! Очень мило с вашей стороны, совершенно восхитительно! Как… э-э-э… интересно вы выглядите! Эти бесконечные ряды белых бантов! Извините меня, пожалуйста, нужно поздороваться с вновь прибывшими.

И с этими словами миссис Лавиния Уорфилд, жена очень богатого и влиятельного Пола Уорфилда, поспешно упорхнула. Джеймс успел заметить злорадное удовольствие в маленьких глазках и сразу же понял — слишком поздно.

О Господи, что же делать?

— Как странно она вела себя, отец, — сказала Джинни, смущенно теребя бант.

— Да, — согласился Джеймс, пытаясь подавить рвущиеся с языка проклятия, и снова вздохнул. Покрайней мере таких прекрасных волос, как у Джинни, нет ни у одной из присутствующих здесь дам. Она сумела заплести нетугую косу и уложить ее короной на головке так, что вьющиеся прядки, оставшиеся на свободе, обрамляли ее лицо и спадали на шею. Необыкновенные волосы, совсем как у матери. Если бы только Джинни унаследовала от нее чувство меры и вкус, умение одеваться! Если бы люди смотрели только на это прелестное личико и не замечали того, что она умудрилась напялить на себя!

У Джеймса не осталось времени сбежать, придумать какой-то разумный выход, объяснить дочери, как ужасно она выглядит. Их немедленно окружили Мюрреи, Принглы, Уинчестеры и Гейтеры. Мужчины были искренне рады видеть его, женщины, к несчастью, были в восторге от Джинни, но совсем не потому, что хотели возобновить старую дружбу. По городу разнесся слух, что Юджиния Пакстон забыла, где ее место, старается сравняться с мужчинами, и балтиморские дамы не могли дождаться случая отомстить. А Джинни, в своем невероятно безвкусном наряде, наконец-то предоставила им столь желанную возможность.

Глава 7

— Милорд? Барон Шерард?

Алек, обернувшись, улыбнулся красивой молодой женщине, стоявшей слева от него.

— Да, барон Шерард, — кивнул он, поднося к губам ее руку.

— Ах, как вы галантны, сэр! Мистер Дэниел Реймонд всем рассказал о вас, и, если хотите, конечно, можете называть меня авангардом.

— Я предпочел бы называть вас как-нибудь по-другому, если не возражаете. Кстати, как ваше имя, мэм?

— Лора. Лора Сэмон. Бедная вдова. Мой дорогой муж экспортировал на Карибские острова муку. Но что теперь говорить… Я слышала, вы собираетесь остаться и купить судоверфь Пакстонов. Превосходная идея. Сможете перевозить для меня зерно. Я владею мельницей на Потепско, всего в двух милях к юго-западу от города.

— Понятно. Зовите меня Алеком. Могу я пригласить вас на вальс?

Алек не ожидал отказа, по крайней мере от этого крайне соблазнительного образца противоположного пола, без всякого стеснения и откровенно флиртующего с ним, и оказался прав. Прелестная Лора рассмеялась и положила ему руку на плечо. Огромные глаза искрились. Она кокетливо провела розовым язычком по губам, и у Алека появилось отчетливое чувство, что она была бы не против вот так же увлажнить языком его губы.

— О да, мне бы очень хотелось.

Пара была поистине великолепная — английский барон, похожий на принца из волшебной сказки, и божественная Лора, словно принцесса в снежно-белом наряде и сверкающем водопаде бриллиантов. Когда танец кончился, Лора представила Алека многим местным джентльменам, а сама мудро отступила, заметив, что гости почти мгновенно подпадают под обаяние барона. Вскоре к ним присоединились и остальные джентльмены.

«О небо, — думала Лора, наблюдая, как он смеется, как внимательно прислушивается к тому, что говорят собеседники. — О небо, как он прекрасен!»

Ей ужасно нравилось, как он жестикулирует во время разговора. А это тело… ни один англичанин, вообще ни один мужчина, которого она знала, не выглядел так — ни единой некрасивой черты, ни унции жира, ни малейшей неловкости в обращении и походке! Правда, насчет жира… нельзя быть окончательно уверенной, пока точно не узнаешь.

Лора почти ощущала эту теплую упругую плоть под собственными ласкающими пальцами, его язык на своих губах.

Едва заметно вздрогнув, она решила, что предложит ему стать ее любовником. Его загорелое тело будет так великолепно контрастировать с ее, бледным и нежным, а золотистые волосы — прекрасно выделяться на фоне ее локонов, густых и черных. Обоих природа наградила синими глазами, но ее были темными-темными, как полночь, по признанию одного юнца, боготворившего Лору, а глаза барона — словно летнее небо, яркие, живые, блестящие. И к тому же, кажется, ему совершенно чуждо тщеславие, барон словно не сознает, как ослепителен. Хорошо бы это оказалось правдой! По опыту Лоры, однако, все красивые мужчины ожидали от женщин рабского поклонения, только потому что удостоили их своим вниманием.

И все они были эгоистичными любовниками. Будет ли и Алек эгоистичным любовником? Лора просто не могла дождаться, когда сможет обнаружить это. Благодарение милосердному Богу, престарелый и ужасно жадный муж отправился на небо прошлой весной, оставив ей все земные блага.

Оркестр снова начал играть вальс. Лора заметила, как джентльмены поспешили пригласить на танец дам, но Алек, к ее разочарованию, подошел к Джеймсу Пакстону, сидевшему с каким-то пожилым гостем. Лора оглядела танцующих, нетерпеливо постукивая носком туфельки в такт музыке. Господи Боже, да это она, мерзкая, отвратительная Джинни Пакстон, и не кто иной, как сам Оливер Гвенн пригласил ее на вальс!

Лору бросало в дрожь лишь при одном взгляде на нее. Девушка и в самом деле ужасно выглядела. Кто мог сшить ей это кошмарное платье? И почему Оливер Гвенн пригласил ее на танец? И пригласил ли? Оливер Гвенн в настоящий момент был любовником Лоры, и она, естественно, не могла допустить, чтобы другая женщина лакомилась плодами из ее сада, хотя Оливер и был весьма незрелым плодом…

Музыка наконец смолкла. Пары разошлись. Оливер проводил Джинни к отцу, и Лора ожидала, что он вежливо, но твердо отделается от этого ужасного создания. Оливер не сделал этого. Он ждал. Но чего?

Балтиморская Эсембли-рум напоминала привилегированный лондонский клуб «Олмекс», за исключением того, что здесь не было всемогущих патронесс, правивших обществом железной рукой, из холодного неуютного здания на Кинг-стрит. Здешний зал оказался тоже большим, квадратным, с высокими потолками, но очень душным, поскольку все окна были закрыты. Оркестр играл на возвышении, в дальнем углу. В соседней комнате стоял длинный стол с чашей для пунша и тарелками с пирожными и сластями. Пунш тоже напомнил Алеку об одном из собраний в «Олмексе», за исключением того, что пирожные были свежими и вкусными, совсем непохожими на черствый хлеб с маслом.

Алек неожиданно обнаружил, что не может отвести взгляда от Джинни. Зрелище было настолько возмутительным, что он стоял словно завороженный. Увидев платье в первый раз, Алек едва не поперхнулся пуншем. Девушка, благослови Господь ее милые глазки, совершенно не понимала, насколько смехотворно выглядит, поскольку, по-видимому, совершенно не обладала вкусом и чувством меры. Зато эти качества были присущи почти всем дамам и большинству джентльменов. И все леди, старые и молодые, были вне себя от счастья: наконец-то представилась возможность свести счеты с Джинни Пакстон.

Джентльмены, как заметил Алек, просто оглядывали ее с ног до головы и слегка пожимали плечами, словно говоря друг другу: «Чего же вы ожидали? Она совсем позабыла, что значит быть женщиной».

Джинни, казалось, была поглощена оживленной беседой с джентльменом, которого звали, насколько мог вспомнить Алек, Оливер Гвенн. Кроме того, Гвенн танцевал с ней вальс. Почти юноша… по-видимому, Джинни и он были друзьями с детства.

Ну что ж, тем лучше, ведь Алек еще не успел поздороваться с Джинни. Он подошел к молодым людям.

— Добрый вечер, Джинни.

— О Алек! Здравствуйте! Какой сюрприз!

— Несомненно, — с нескрываемой иронией согласился Алек. Она, кажется, принимает его за полного идиота!

Девушка отступила, позволяя мужчинам немного поговорить и искренне считая, что с ее стороны это крайне любезно.

— Джинни сказала, — начал Оливер, — что вы намереваетесь остаться в Балтиморе и вести дела с ней и мистером Пакстоном.

— Вполне вероятно, хотя еще далеко не все решено. Вы давно знаете друг друга?

— Едва ли не с пеленок, — улыбнулся Оливер.

Джинни нервно теребила белый бархатный бант. Здесь так душно, а платье ужасно тяжелое. Кроме того, она всей кожей ощущала непонятное напряжение, не выпускавшее ее из тисков. Почему дамы обращаются с ней как с прокаженной? В чем причина? Ей это не кажется, все так и есть. И ко всему прочему, еще и Алек появился! Выглядит как молодой бог, и все женщины просто исходят слюной от вожделения при одном взгляде на него. Когда наконец Алек повернулся, чтобы пригласить ее на танец, Джинни смотрела в другую сторону — ее внимание привлекла Лора Сэмон, повелительным жестом подзывавшая Оливера.

— Оливер, — шепнула девушка, — кажется, Лора хочет с тобой поговорить.

К полному смущению девушки, Оливер вспыхнул, став на мгновение удивительно непривлекательным. Промямлив что-то, он послушно направился к Лоре.

— Да что это с ним такое, спрашивается?

— Небо, как вы наивны, — рассмеялся Алек. — Пойдемте, Джинни, и покажем всем, какая мы великолепная пара!

— Согласна. Правда, я не танцевала года три и, боюсь, успела отдавить Оливеру ноги, и вас ждет подобная же участь.

— Постараюсь стоически вытерпеть, а если и стану ныть, то самую малость.

Он обнял ее за талию, держа на расстоянии от себя, как полагалось по правилам хорошего тона, но Джинни почувствовала неожиданное удовольствие от прикосновения этой сильной руки, коварное, предательски-глубокое, разлившееся по телу с быстротой лесного пожара. Взглянув в это невозможно красивое лицо, она нахмурилась.

— Что случилось?

— Ничего, — резко ответила девушка. — О Господи, извините, я не хотела.

— Уверен, вы сделали это ненарочно.

Джинни лукаво улыбнулась и покачала головой.

— Несомненно, дорогой сэр. А какого вы мнения о бале? Познакомились с нашими влиятельными гражданами? Выслушали все, что несет мистер Реймонд? Слюнявили пухленькие ручки их жен? Позволяли распускать слюни над собой? Назначили десятки свиданий?

— Не знаю, чего в вас больше, Джинни: дерзости или нахальства. Да, я познакомился со столькими людьми, что моя слабая мужская голова идет кругом.

И с этими словами он закружил ее в танце, а она почему-то засмеялась от радости и неожиданного прилива счастья.

— О, вы великолепны!

— Спасибо. Ну а теперь… не хотел бы я ранить ваши чувства, но…

— Я всегда не доверяла людям, начинающим разговор этими словами. Всегда на свет появляется «но».

— Джинни…

Набрав в грудь воздуха, Алек наконец решился:

— Где вы взяли это платье?

— Сшила у одной из лучших модисток в Балтиморе.

— Не может быть. Оглядитесь, есть ли в зале хоть одна дама, одетая в такой кричаще яркий синий атлас? И разве на ком-нибудь вы заметили такое огромное количество белых бантов и оборок?

Джинни почувствовала острую боль в сердце и тут же невероятное смущение:

— Действительно, на платье довольно много бантов. Я сама так думала, но мисс Эберкромби заверила, что это последняя мода, а я просто говорю глупости.

— Мэри Эберкромби?

— Да, существуют две мисс Эберкромби. А она — одна из лучших. Платье… оно в самом деле не очень хорошо выглядит?

Выражение в ее глазах едва не заставило его замолчать. Алек никогда не видел столь беззащитно-уязвимого взгляда, и ему почему-то совсем не понравилось то, как подействовал на него этот взгляд. Но так больше продолжаться не может.

— Простите, Джинни, но это вопиющая безвкусица. Она шьет вам и другие платья?

Ранимость мгновенно исчезла, сменившись бесстрастной, почти тупой маской.

— Да, еще несколько. У меня не такой большой гардероб, как вам известно, и все наряды уже старые и вышли из моды.

Как ей объяснить?

Алек решил пока ничего больше не говорить, не желая ранить девушку еще сильнее или, того хуже, вызвать ее гнев. Он снова закружил Джинни и с облегчением услышал, как та смеется.

— Люди были добры к вам?

Джинни склонила голову набок:

— Довольно вежливы, полагаю. Большинство из них — друзья и знакомые отца.

— А дамы?

— Холодно-церемонны, если понимаете, о чем я. Только не возьму в толк, что произошло. Конечно, мы с отцом уже больше года не бываем в обществе, но они, кажется, очень рады его видеть.

— Хотите, объясню, в чем дело?

Джинни неприязненно взглянула на Алека:

— Вы, чужак? И к тому же англичанин? И хотите объяснить мне…

— Да. Послушайте, Джинни. Я не стал бы вам лгать. Вы выполняете на верфи мужскую работу. Вы оскорбили дам, когда решили вырваться из их тесного, ограниченного круга. Вы нарушили неписаные законы и вызвали раздражение у мужчин тем, что угрожаете их положению и, кроме того, одеваетесь в мужской костюм и суете нос в их дела. А теперь вам вздумалось нарядиться, как… — Оглядев Джинни с ног до головы, Алек вздрогнул: — Как чучело, омерзительно-безвкусно и вообще непонятно в каком стиле. Они дождались возможности свести счеты, а вы просто облегчили им задачу.

— Это все истины, которые вы хотели мне высказать, барон? — спокойно осведомилась Джинни.

— Да, и мне очень жаль, что пришлось вас обидеть, Джинни… Ой! Вы специально это сделали?

Джинни снова с силой опустила каблук на носок туфли Алека, с трудом отказалась от удовольствия врезать ему кулаком в живот и вместо этого повернулась и, гордо подняв голову, удалилась посреди танца, оставив барона Шерарда в одиночестве смотреть ей вслед и чувствовать себя при этом полным идиотом. В этот момент Алек думал лишь о том, что, будь они наедине и так близко, как несколько секунд назад, обязательно сорвал бы с нее это отвратительное платье и хорошенько отшлепал бы по голой заднице. При этой мысли пальцы сами собой судорожно сжались. У нее, должно быть, очень белые ягодицы, упругие, гладкие и круглые.

Алек покачал головой собственным мыслям и медленно, беззаботной походкой, словно подобное поведение партнерши было для него самым обычным делом, пробрался сквозь танцующих, только чтобы немедленно очутиться в обществе Лоры Сэмон.

Она была самим очарованием и нежностью, и, решив, что хочет ее, Алек улыбнулся в знак согласия, когда красавица пригласила его поужинать с ней завтра вечером. Вскоре к ним присоединились другие гости.

Не Лора начала этот разговор, но когда настала ее очередь, именно она старалась больше всех.

— Взгляните только на Джинни Пакстон. Клянусь, в жизни не видела ничего более ужасного, — провозгласила косоглазая молодая леди, наделенная природой не только чрезмерно пышной фигурой и одутловатым лицом, но и мучнисто-белой кожей.

— Да как мог ее дорогой отец — мой папа так уважает мистера Пакстона — позволить ей появиться в подобном виде?

— Джентльмены ничего не понимают в модах, — заметила Лора, улыбаясь жене мистера Уолтерса, очень богатого торговца скобяными изделиями.

— Насколько я понял, — небрежно бросил Алек, — мисс Пакстон сшила это платье у лучшей модистки в городе.

— Невозможно!

— Немыслимо!

— У мисс Эберкромби. Она сама мне это сказала.

Лора, задумчиво нахмурясь, качала головой.

— Но Эбигайл Эберкромби шьет все мои платья. Она просто не способна сотворить нечто подобное.

— Что-то здесь не так. Эбигайл? Нет, Джинни упоминала о Мэри.

— Очевидно, это произведение самой мисс Пакстон, и теперь она рассказывает сказки всем, кто возьмет на себя труд выслушать.

— Я слышала, она отчаянно пытается найти мужа, — вставила Лора, — особенно потому, что дела на верфи совсем не так хороши. Возможно, наш английский гость спасет ее и отца.

Она зазывно улыбнулась Алеку, что не ускользнуло от внимания присутствующих женщин.

— Что ж, — фыркнула мисс Пирсон, — вряд ли она сможет привлечь мужчину, если будет появляться в обществе в подобном виде. Она просто невыносима со своим дурацким высокомерием! Делает вид, что лучше всех нас, притворяется, будто знать никого не желает!

— Ее платье было сшито мисс Эберкромби, — повторил Алек. — Мисс Мэри Эберкромби.

Все взгляды мгновенно обратились к нему.

— Мэри?! О Боже, какой кошмар!

— Мисс Пакетов настолько невежественна, что позволила Мэри подойти к ней, не говоря уже о том, чтобы заказать платье этой… — Мисс Пирсон задыхалась от смеха.

— Они обе жалки и ничтожны, — объявила Лора, — как мисс Пакетов, так и мисс Эберкромби. Но на вашем месте я не стала бы строго судить мисс Пакстон. Кто из вас хотел бы оказаться на ее месте и выглядеть так, как она? Подумать только, даже не иметь понятия, что обратилась не к той сестре, и в результате выглядеть как… как…

Лора взмахнула руками, не в силах подыскать нужное определение.

— Я видела, как она танцевала с Оливером, — вмешалась миссис Мейер, не пряча злорадного блеска в глазах, устремленных на Лору. — По-моему, он совершенно не замечал ее… недостатков.

— Простая вежливость. Они ведь знают друг друга целую вечность.

— Почти вечность, — добавила тощая как палка женщина с усиками над верхней губой. — Как же она может найти себе мужа? Господи, да ей не меньше двадцати пяти!

— Двадцать три, — поправил Алек.

— И она выглядит гораздо моложе, — поддержала его Лора и, заметив, что барон недовольно поджал губы, немедленно постаралась отойти от собравшихся. Да, этот джентльмен явно не из сплетников! — Не хотите пригласить меня на танец, барон?

Алек, кивнув, повел ее на середину зала. Позже барон принял приглашение Джеймса Пакстона заехать после бала к нему домой поужинать вместе.

Ступив через порог, Джинни сняла плащ и отдала Мозесу.

— О Господи, — заохал дворецкий, глядя на молодую хозяйку, — вы самая хорошенькая молодая леди из всех, кого я знаю.

Джинни заподозрила насмешку, но, видя в томных глазах искреннее восхищение, поняла, что негр не лжет. Ее единственный союзник, и того не было рядом, когда она так нуждалась в друзьях!

Не успев оказаться в гостиной, Алек без обиняков спросил Джинни:

— Вы сказали, это платье сшила мисс Мэри Эберкромби?

— Вы уже довольно наговорили, Алек!

— Нет, — неожиданно вмешался Джеймс, выпрямившись в кресле, — не довольно. Ответь ему, Джинни.

— Да!

— Моя дорогая мисс Пакстон, вы, очевидно, обратились не к той сестре. Если верить миссис Сэмон…

Джинни презрительно фыркнула, но Алек, не обращая внимания, продолжал:

— Миссис Сэмон утверждает, что лучшая в городе портниха — мисс Эбигайл Эберкромби. Вы, дорогая, дернули не за ту снасть, и ваши паруса беспомощно повисли.

Джинни села. Только теперь она вспомнила. Ну конечно, мисс Эбигайл.

— О нет, — простонала она.

— Вышвырни эту мерзость в камин, — посоветовал Джинни любящий отец.

— Прямо сейчас?

— Не будьте слишком дерзкой, Джинни, — посоветовал Алек. — Послушайте, конечно, жаль, что у вас нет э-э-э… вкуса, зато вы обладаете миллионом других достоинств.

— А именно, барон?

— У вас прекрасные волосы.

— Согласен, — кивнул Джеймс. — И Джинни даже сама укладывает их. Она очень талантлива.

— Хорошо, Джинни, — кивнул Алек, — мы сделаем вот что. Я поеду с вами к мисс Эберкромби — на этот раз к той, что нужно. Мы отменим все ваши заказы и попросим мисс Эбигайл сшить вам новые платья.

— Я ни за что не причиню мисс Мэри такую боль! Подумать только, какое унижение ей придется вынести!

— Прекрасно. Значит, найдем другую модистку.

— Я бы в церковь с вами и то не пошла, а уж милостивый Господь видит, как вы в этом нуждаетесь!

— Прекрати вести себя как капризная барышня! — велел Джеймс, но тут же закрыл рот, пережидая, пока Мозес, немедленно навостривший уши, не покинет снова гостиную.

— Это не я бесстыдно флиртовала с Лорой Сэмон!

— Флиртовала? Вы называете два танца флиртом? Милая девушка, да вы не сможете отличить флирт от драки пьяных матросов.

— Так вот, вы флиртовали с ней, а она — с вами. Готова поклясться, вы уже назначили друг другу свидание.

— А вот это не ваше дело, — объявил Алек не моргнув и глазом.

Джинни снова фыркнула. Она чувствует, чувствует, что он собирается увидеться с Лорой, и почему-то сознание этого приводит ее в небывалое бешенство.

Неожиданно пальцы ее сомкнулись на одном из многочисленных бантов, с силой рванули. Белая бархатная тряпочка полетела в уже почти погасший в камине огонь.

— Браво! Осталась всего-навсего еще какая-нибудь пара сотен!

— О, помолчите, барон.

Алек задумчиво погладил пальцами подбородок:

— А знаете, возможно, платье не выглядело бы так уж плохо, если снять все эти финтифлюшки.

Нагнувшись, он схватился за другой бант, оторвал его. За вторым последовал третий, четвертый…

— Нет, — вздохнул наконец барон, — не выйдет. Этот оттенок синего… ничего с ним не поделаешь, придает вам поистине тошнотворный вид.

Разъяренная Джинни взметнулась со стула:

— Не думаю, что мне захочется заключить с вами сделку, барон. Почему бы вам просто не купить «Пегас»? Я могу построить для вас еще несколько судов.

— И я останусь вашим единственным заказчиком, можете быть в этом уверены! Да ведь ни один уважающий себя торговец в Балтиморе не захочет иметь с вами ничего общего!

— Это наглая ложь! Просто сейчас в делах застой, и, кроме того, мы отказываемся строить невольничьи суда!

Джеймс откинулся на спинку кресла, невероятно наслаждаясь сценой.

— Да, дорогая Юджиния, это, конечно, тоже имеет значение, но главная причина в том, что вы женщина, решившая заняться мужским делом. Если я куплю верфь Пакстонов, вам придется удалиться со сцены, по доброй воле или нет, но удалиться. Я не позволю вам разгуливать повсюду в мужских панталонах и отдавать приказы рабочим!

— Отец! Вели ему убираться, и немедленно!

И чтобы подкрепить угрозу, Джинни злобно оторвала еще два банта, упавших у самого подола, украшенного широкой оборкой. Алек поднял их, с отвращением оглядел и бросил в камин.

— Джинни, к сожалению, Алек прав. Когда он говорит, что ты должна уйти со сцены, наверняка имеет в виду не совсем это.

— Неужели? — протянул Алек. — Что же именно я имею в виду?

— Вы имеете в виду, — мягко пояснил Джеймс, — что Джинни должна учиться быть более сдержанной, осторожной и благоразумной и предоставить все деловые операции, в том числе и продажу, джентльменам.

«Прекрасно, — подумал Алек, — это выход!» Однако на лице Джинни не отражалось ни капли признательности. Голосом ледяным, как знаменитый лондонский январь пять лет назад, она объявила:

— Мы прекрасно справлялись до того, как вы решили осчастливить нас своим присутствием. Вы надоедливы, наглы, тщеславны и крайне самоуверенны, и единственным, чем можете похвастаться, — красотой.

— Чем-чем?

— Своей неотразимой внешностью, барон. Любая женщина, встретившаяся на вашем пути, должна немедленно броситься вам на шею.

— Прекратите вести себя как идиотка!

Наклонившись, Алек оторвал очередной бант.

— Если припоминаете, мистер Юджин, до моего приезда вы медленно шли на дно, вы и ваша проклятая верфь. Единственная причина, по которой кредиторы не осаждают вас, — я! Все знают, что именно я вытаскиваю вас из пропасти! Должно быть, вам напрочь изменила память еще и потому, что именно вы написали мне письмо, а не наоборот.

— Я была не права и признаю это.

— Просто безрассудны и мыслите как проклятая женщина. Ни один мужчина, имеющий в голове хотя бы унцию мозгов, не позволит провести себя дерзкой девчонке вроде вас. Она все рассказала вам, сэр? Думала, что перед ней появится щеголь, хлыщ, денди, готовый позволить ей сохранить бразды правления.

— Да, она упоминала об этом, но я предупредил, что она не права. Но Джинни слишком упряма, Алек.

— Возможно, это и правда, — ответила Джинни отцу уже более спокойно. — Зато умею строить суда и готова побиться об заклад, что никто не обгонит меня в парусных гонках.

— Гонках, Джинни? Вы собираетесь соревноваться со мной? — пробормотал Алек, и вид при этом у него был настолько ошеломленный, что Джинни невольно рассмеялась:

— Для того чтобы вести корабль, нужна не сила, Алек, всего лишь мозги и опыт, а во всем, что касается мозгов, вы вряд ли со мной сравнитесь!

— Упрямая, сэр? Думаю, скорее упертая, и притом не в дверь, которая все-таки ведет к выходу, а в глухую стену, и, кроме того, чрезмерно самонадеянна, невыносимо дерзка и нахальна, в общем, настоящая мегера. Вы посмели предложить мне участие в гонках? — Алек, откинув голову, громко расхохотался.

Джинни, сорвав непонятно какой по счету бант, бросила его в лицо гостю. Тот поймал его, долго рассматривал и наконец, пожав плечами, поднял на нее искрящиеся коварством глаза.

— Твое платье, Джинни, выглядит все лучше, с каждой минутой, — заметил Джеймс, разглядывая маленькую горку бантов, лежащую на полу между дочерью и Алеком. Те, что попали в камин, ужасно дымили, распространяя невыносимый запах, поскольку толстый бархат отказывался гореть.

— Если считать преимуществом тошнотворно мерзкий цвет, — вставил Алек и снова расхохотался.

— Когда вы встречаетесь с Лорой Сэмон?

— Завтра вечером, — не задумываясь сказал Алек, тут же поняв, что ответил на вопрос, совершенно не касающийся Джинни, сжал кулаки. Руки чесались удушить эту негодяйку за то, что сделала из него дурака. Слишком уж быстро действует — ей ничего не стоит застать человека врасплох! — Да, — добавил Алек, издевательски улыбаясь, — прекрасная леди пригласила меня поужинать с ней.

— Готова поклясться, кроме этого, у вас нет никаких намерений!

— Джинни!

— Прости, отец, я устала. Желаю вам обоим доброй ночи.

Джинни поспешно пошла к двери.

— И доброго пути всем англичанам, — добавила она себе под нос, но все же недостаточно тихо, чтобы не увидеть ответную снисходительную усмешку Алека, заставившую ее стиснуть зубы.

— Джинни!

Девушка нехотя повернулась к отцу.

— Завтра Алек проводит тебя к другой модистке. Дорогое дитя, не нужно так упрямиться. Он сам предложил, и ты должна признать, у нашего гостя прекрасный вкус и чувство меры. Нет-нет, не стоит с такой яростью на нас набрасываться.

— Завтра утром, в десять? — предложил Алек.

— У меня в отличие от вас, барон, слишком много дел, — бросила Джинни.

— Не настолько много. Просто хотите поскорее отправиться на верфь, только потому, что это дает вам возможность выставлять себя напоказ в мужском наряде. А сейчас можете идти в свою комнату. Завтра, Джинни, и не заставляйте меня ждать.


На следующее утро Джинни чуть свет исчезла из дома и к десяти, торжествующе улыбаясь, уже сидела за украшенным изысканной резьбой письменным столом в капитанской каюте «Пегаса». Миммс доканчивал полировать широкую койку из испанского красного дерева. Красивая крышка ночной вазы, уже готовая, была прислонена к стене.

Почти десять. Алек, без сомнения, сейчас стучится в дверь, довольный собой, считая, что получил над Джинни власть и теперь может командовать. О, как бы она хотела видеть его лицо!

Джинни вздохнула. Ладно, все это не важно. У нее просто слишком хорошее воображение.

Она закрыла глаза и представила Мозеса, открывающего дверь барону.

— Доброе утро.

Действительно голос Алека.

— Доброе утро, сэр.

— Прекрасная работа, Миммс. У вас золотые руки.

— Спасибо, сэр. Дерево мягкое, как ребячья попка, и уж больно красивое.

Что-то неладно. Джинни приоткрыла глаза, только чтобы увидеть Алека, великолепного, как всегда, и неотразимо красивого, стоявшего в каюте и пристально рассматривавшего работу Миммса.

— Вы здесь… — пролепетала она. — Но вы не должны здесь быть. Вы должны быть…

— Я знаю, где должен находиться, — небрежно перебил Алек, оборачиваясь к ней. — Однако я все-таки не столь уж безнадежный идиот, каким вы, кажется, меня считаете. Готовы, мисс Пакстон?

Сегодня Джинни была одета как обычно, только голова не покрыта.

— Ни за что! Я не собираюсь идти к модистке в таком виде.

— Почему нет? Вы ведь разгуливали до этого по всему Балтимору в мужском костюме!

Миммс мгновенно навострил уши, и Джинни поспешно поднялась из-за стола.

Барон прав. Почему она должна переживать из-за этого?

Экипаж, нанятый Алеком, уже ждал под большой вывеской и казался совсем крохотным рядом с нависающими мачтами клипера. Рабочие останавливались, с любопытством разглядывая Джинни и барона, но девушка, вызывающе подняв подбородок, уселась в карету, отказавшись от помощи Алека, и молча, рассерженно, пытаясь взять себя в руки, подождала, пока Алек не дал кучеру адрес мадам Соланж, на углу Претт-стрит и Смит-стрит.

— Я навел справки, — ответил Алек, прежде чем она успела спросить.

— Зачем?

— Бог видит, не желаю я, чтобы на моей совести была покупка еще нескольких подобных шутовских нарядов. Мадам Соланж известна не только тонким вкусом в выборе фасонов и тканей, но и искусством шитья. У меня прекрасное чувство стиля, как сказал ваш отец. Все, что требуется от вас, — добрая воля и согласие. И деньги, конечно.

— Я никогда раньше не была с мужчиной у…

— Двадцать три года и все еще девственница?! Небо лишило вас даже простого любопытства!

— …у модистки, — холодно докончила Джинни.

— Все когда-то надо испробовать, в том числе и… пребывание с мужчиной.

— Надеюсь, ваш язык когда-нибудь поразит гнойная язва, барон.

— Не нужно желать подобных вещей, Джинни. Я могу делать с вами восхитительные вещи… и именно своим языком.

— Предполагаю, именно таково понятие англичан о флирте?

Алек сделал вид, что задумался:

— Нет, это слишком непристойно для старомодного, скучного флирта в английском стиле.

— И вы будете вести себя столь же непристойно с Лорой Сэмон?

— Кстати, что за странное имя![3] Насколько мне известно, ее муж был очень стар и богат?

— Вы мне не ответили.

— Собираюсь стать сутягой, а пока тренируюсь. Как, по-вашему, получается?

Джинни смертельно захотелось лягнуть его.

— Лора, вероятно, стащит с меня одежду, прежде чем я успею хоть слово вымолвить.

— А вы и вправду слишком много о себе возомнили, не так ли?

— Почему бы вам не прийти и не полюбоваться?

— О Господи, вы, кажется, просите прикончить вас, верно? Чем предпочитаете? Пистолетом? Шпагой?

— А, вот мы и приехали. Пойдемте, мистер Юджин, сменим ваши панталоны на очаровательную сорочку и нижние юбки. Хотите, чтобы я и их выбрал для вас?

Если бы взгляд имел силу убивать, Алек бы уже лежал мертвым у ее ног. Опустив глаза, Джинни вспомнила, что сегодня на ней сапоги. Алек проследил за ее взглядом, покачал головой и хмыкнул.

— Очень прозрачная сорочка, с массой кружев. Прекрасно подойдет к этим сапогам. Весьма интересное зрелище, не находите?

— Я сниму чертовы сапоги.

— А сорочку?

— Идите к дьяволу, барон.

Глава 8

Визит к модистке прошел прекрасно, как только Джинни, преодолев раздражение и застенчивость, немного успокоилась. Правда, девушка по-прежнему оставалась холодной и держалась настороже, но Алека это особенно не волновало. Он представил ее в платье из светло-желтого шелка, который выбрал сам, и усмехнулся, а вспомнив свою шутку, улыбнулся еще шире.

— Представьте, что это ночная сорочка, Джинни, волосы ваши распущены и веером раскинулись по подушке, а груди и бедра окутаны мягким шелком. Прелестное видение, не находите?

И Джинни, выведенная из себя, смущенная, прошипела сквозь стиснутые зубы:

— Я ношу только хлопковые сорочки черного цвета, закрывающие шею и спадающие до пят.

— Так вы ведьма-девственница? — небрежно осведомился Алек. — Да нет, сомневаюсь. Просто маленькая девственница-американка, и поэтому носите исключительно белые одеяния, доходящие до ушей с одной стороны и до полу — с другой.

Алек снова улыбнулся, и Лора Сэмон, естественно, сочла, что улыбка предназначается ей.

— О чем вы думаете, Алек?

— Ах, я простой человек, и мысли у меня самые простые, — ответил он, внезапно осознав, что не имеет понятия, почему именно Джинни — мистер Юджин — является предметом этих самых простых мыслей.

— Ужин великолепен, — продолжал он. — Должен сказать, что телячьи отбивные с легким соусом приготовлены как раз по моему вкусу.

— Я передам шеф-повару, — ответила Лора, обрадованная, что вспомнила французское словечко «шеф-повар» вместо грубого английского «кухарка». В конце концов у нее в гостях английский аристократ, вряд ли понимающий даже, что такое кухарка.

— Я никогда не была в Англии, — призналась Лора немного погодя.

— Лондонское общество примет вас с распростертыми объятиями.

— Вы действительно так думаете? Провинциалку, с невыносимым акцентом? Я ведь южанка, знаете ли.

Алек, на мгновение вспомнив о проститутке в доме мадам Лорейн, улыбнулся:

— Не забывайте, что эти провинциалы всего пять лет назад прогнали британцев.

— Ах, но война не имеет ничего общего с лондонским светом.

— Возможно, нет.

— Не хотите пирожков с устрицами?

«Афродизьяк», — подумал Алек. Ему следовало объяснить, что для возбуждения желания ему не требуется никаких дополнительных средств и что он постоянно находится в состоянии «боевой готовности», словно горный козел. Но, пожалуй, лучше всего, не тратя слов, просто показать.

— Пожалуй, не стоит, Лора.

— Тогда пирожные с терном? Английское блюдо.

— Знаю, но все равно, спасибо, нет. Больше не могу проглотить ни кусочка.

— Хотите, чтобы я оставила вас за стаканом портвейна с манильской сигарой?

Алек очень медленно улыбнулся, прекрасно зная, какое это производит воздействие на женщин, и позволил взгляду скользнуть по роскошной груди. Интересно, хороша ли она в постели? По его опыту, признанные красавицы всегда отличаются эгоизмом, крайним эгоизмом, холодны как рыбы и ждут, пока их ублажат. Ну что ж, он скоро узнает.

— По-настоящему мне хотелось бы только одного, — откровенно признался он, наблюдая, как бьется жилка у нее на шее, — стянуть это платье до талии и поцеловать ваши груди.

Лора судорожно втянула в себя воздух, ощутив кинжальный удар наслаждения, чувствуя, как подгибаются колени.

— Д-да?

Алек отодвинул стул и поднялся:

— Почему бы мне не показать вам?

И сжав ее пальцы, поднял на ноги и повел по витой, довольно узкой лестнице. Рука женщины дрожала, и это Алеку нравилось. Он остановился и поцеловал Лору. Губы оказались мягкими, чуть влажными и сразу же приоткрылись под его поцелуем. Значит, она достаточно опытна. Превосходно.

Он окинул ее долгим взглядом и сжал левую грудь. Под ладонью лихорадочно забилось сердце. Алек снова поцеловал Лору, лаская сосок через ткань корсажа.

Только через несколько мгновений он отстранился, снова взял ее за руку, и они пошли дальше.

Спальня Лоры оказалась большой, с высокими потолками, широкими окнами по всей восточной стене. В камине еле тлело умирающее пламя. Комната была обставлена в классическом стиле, кровать на возвышении занавешена белой сеткой с оборками, под покрывалом с розово-зелеными цветочными венками, в тон обоям на стене. Очень женственно и со вкусом. «Интересно, — подумал Алек, — как выглядит спальня Джинни?» Возможно, похожа на монашескую келью.

Он фыркнул и пожал плечами.

— Алек!

Лорд Шерард встряхнулся, попытавшись вернуться к действительности, снова взглянул на прелестную женщину, стоявшую перед ним, и еще раз поцеловал ее, чувствуя, как она прижимается к нему. Алек попробовал угадать, когда она в последний раз была с мужчиной, вспомнил беднягу Оливера Гвенна и понял, что, если даже свидание произошло вчера вечером, вряд ли Лора удовлетворена по-настоящему. Что ж, он заставит ее понять, что такое настоящее наслаждение.

Не отрывая губ от ее рта, Алек начал ловко расстегивать ей платье, поцеловал в плечо, осторожно стянул корсаж до самой талии и, отступив, взглянул на нее.

— Прелестно, — пробормотал он, не отрывая глаз от ее груди. — Полные и белые, с темно-розовыми сосками, как я и надеялся. — И, снова сдавив упругие холмики, добавил: — Как раз помещаются в мои ладони.

Он снова сжал ее в объятиях и чуть прикусил мочку уха.

И тут странное движение, перепад темного и светлого, привлекло его внимание. Алек, не прерывая поцелуя, поднял глаза к окну. Снова колебание, тень шевельнулась, переместилась. Лицо… нос прижат к стеклу.

Джинни Пакстон.

В первую секунду Алек никак не мог осознать того, что видит, а как только понял все, ощутил мгновенную всесокрушающую волну ярости, молниеносно сменившуюся непреодолимым желанием смеяться до упаду. Он дразнил ее, подначивал, приглашал прийти и посмотреть.

Что ж, она и пришла.

Но как ей удалось взобраться на второй этаж?

Проклятая наглая девчонка! Он преподаст ей урок, который она не скоро забудет! Назойливая перезрелая девственница!

Он осторожно, потянул Лору к окну, прижал ее к себе, повернул так, что оба стояли в профиль к окну, и начал снова ласкать груди.

Джинни, не в силах оторвать взгляд, с трудом сглотнула. Ее снова залило это ужасное смущение, но одновременно странное давящее чувство не оставляло девушку. Какие большие загорелые ладони, пальцы прекрасной формы, такие же красивые, как и все остальное. Джинни хотела, чтобы он гладил ее груди. Ее!

Но она словно зачарованная продолжала смотреть, как Алек, наклонившись, накрыл губами розовый сосок, услышала громкий жалобный стон Лоры.

Сама мысль о его ласках, о губах, прижимающихся к ее соску…

Дыхание Джинни участилось.

Нет, это просто ужасно. Ей нельзя, не стоило приходить!

Джинни оглянулась, посмотрела под ноги. До земли двадцать футов. Довольно шаткая позиция, если так можно выразиться. Джинни поднялась сюда по ветвям тощего клена и в это мгновение изо всех сил цеплялась за узкий подоконник шириной всего в четыре дюйма.

Она снова взглянула на парочку. И увидела руку Лоры — маленькую белую ручку, гладившую грудь Алека, скользившую ниже, ниже… к паху… и Джинни увидела, как набухает тугой ком в брюках и как пальцы Лоры ласкают его.

Девушка снова сглотнула. О Господи, что она делает? Хуже любого соглядатая… она просто омерзительна, подсматривает за людьми, занимающимися любовью!

Алек продолжал ласкать груди Лоры, заставляя ее тихо вскрикивать, и тут Джинни с ужасом увидела, как он поднял ее платье, обнажив бедра, так что стали видны чулки с подвязками.

Это уж слишком! Нет, Джинни — просто отвратительное жалкое существо, слабая, ревнивая, глупая женщина, получившая по заслугам.

Джинни внезапно отпрянула, заметив, что Алек глядит прямо на нее. Он выглядел совершенно взбешенным.

Тело Джинни неловко дернулось, перегнулось, и в это мгновение она поняла, что сейчас упадет. Так и случилось. Девушка схватилась за тонкие ветки, и они согнулись под ее тяжестью. Джинни со стуком приземлилась на клумбу, отскочила и ударилась затылком о кирпичный бордюр. Не будь этой спасительной ветки, она могла легко сломать ногу, а так только пробила голову.

Девушка вскрикнула от боли и тут же обмякла, погрузившись во тьму.

Она открыла глаза, не в силах пошевелиться, потом медленно, очень медленно подняла руку и коснулась головы. Висок мгновенно пронзила боль, но не настолько сильная. Она подняла глаза. Окна все еще освещены. Возможно, она не права. Вероятно, ей просто показалось, что Алек ее видел. Сколько времени она пролежала без сознания? Пять минут? Час?

Однако, так или иначе, это слишком долго. Нужно немедленно выбираться отсюда, пока Алек не вышел и не нашел ее лежащей с идиотским видом на цветочной клумбе Лоры Сэмон.

Джинни почувствовала, как шипы одинокого розового куста впиваются ей под коленку. Она полежала еще мгновение, не зная, жива ли еще, злясь на себя, что не умерла, и, попытавшись подняться, снова упала. Потом перекатилась на бок и с трудом встала на колени. В щиколотку ударила острая боль, и Джинни снова свалилась мешком на мягкую землю, усеянную мертвыми листьями. Ей хотелось заплакать, забиться в истерике, но Джинни, сцепив зубы, приказала себе немедленно успокоиться и не быть идиоткой. Она пришла сюда по собственной воле, никто не заставлял ее подсматривать, как Алек целует груди этой мерзкой распутницы. Просто перенести это оказалось невозможно.

Джинни снова попыталась подняться, но, к несчастью, рядом не оказалось ничего, за что можно было бы ухватиться, и девушка, постыдно спасовав, вновь плюхнулась на клумбу.

Она не знала, сколько времени прошло. По всей вероятности, достаточно для того, чтобы американцы вновь побили англичанишек. А возможно, и больше.

— Пожалуйста, Боже, — молилась она, — не дай Алеку выйти и обнаружить меня здесь.

Она упрашивала, почти рыдала, обещая Господу жить праведно и трудиться с рассвета до заката. В конце концов пусть даже нога сломана, лишь бы Алек не обнаружил ее здесь!

— Так-так, и кого же я вижу? Кажется, сюда забрел какой-то бродяга? Или по меньшей мере круглый дурак.

Так, значит, Спаситель не ответил на ее пылкую молитву, нe вести ей праведную жизнь, не замаливать грехи до скончания века.

— Подумать только, какое потрясение для мужчины, занятого столь приятным времяпрепровождением! Целовать женские груди, и какие совершенные притом, чтобы, случайно подняв глаза, обнаружить физиономию другой особы женского пола с носом, прижатым к стеклу! Это не просто потрясение! Совершенно невероятно! Ни один человек в мире не поверит подобному!

Джинни не могла заставить себя взглянуть на Алека. Она молчала, упорно рассматривая его начищенные сапоги. По голосу было не заметно, чтобы он слишком сердился. Скорее, как ни удивительно, забавляется создавшейся ситуацией.

— Ну, так почему вы ничего не скажете? И почему разлеглись в столь неудобной позе? Свалились со своего ненадежного насеста?

— Совершенно верно. Ударилась головой и вывихнула ногу.

— По-моему, вы вполне это заслужили, хотя сомневаюсь, чтобы в вашу безмозглую, упрямую башку можно было вбить какие-то понятия разума и смысла. Меня так и подмывает оставить вас здесь, но, учитывая, что мы, вероятно, все-таки заключим сделку с вашим отцом, не могу допустить, чтобы за ним послали и потребовали забрать мегеру-доченьку с клумбы Лоры Сэмон.

— О, только убирайтесь, и побыстрее. Я все гадала, успели вы меня заметить в окне… и оказалось, да! Значит, знали, что я упала, и все-таки продолжали… продолжали целовать ее и… и не очень-то спешили на помощь. А что, если бы я к этому времени уже была бы мертва?

— Считаете, лишние пять минут составили бы разницу?

— Уйдите же!

Джинни попыталась встать, но ноги снова подломились. Алек, не шевельнувшись, чтобы помочь, просто наблюдал за ней, поглаживая лицо длинными пальцами.

— Прекрасное начало! При такой скорости будете дома как раз к следующему утру.

Значит, Джинни уверена, что он остался наверху, чтобы заняться любовью с Лорой, перед тем, как спуститься и посмотреть, жива ли она.

— Да замолчите же вы!

— Значит, во всем я виноват? Несчастный, жалкий человек, который ничего не сделал, кроме как…

— Я лежала здесь, без сознания, возможно, мертвая, пока вы там ласкали эту женщину!

— Говорите тише, или эта женщина может просто приказать подстрелить нас, как грабителей, или, что еще вероятнее, опрокинуть нам на головы ведро с помоями.

Джинни прикусила губу. Голова болела, нога ныла, А позор… должно быть, она и через десять лет будет живо ощущать унижение при воспоминании об этом дне. Как она могла быть настолько глупа, чтобы прийти сюда и шпионить за ним?!

— Хорошо, будь по-вашему, я жалкое создание, и к тому же ужасно замерзла.

Алекуслышал невнятное бормотание, но не мог разобрать слов.

— Сколько времени вы пролежали тут без сознания?

— Не знаю. Достаточно долго для того, чтобы вы успели сделать все, за чем пришли сюда.

Алек мог достойно ответить на оскорбление, но промолчал. Пусть считает, что он занимался любовью с Лорой. Пусть думает, что взял Лору десять раз, прежде чем спуститься и проверить, погибла ли она. Алек покинул Лору почти сразу же, испугавшись до смерти за Джинни, хотя пальцы так и чесались сомкнуться вокруг ее горла. Кроме того, и он и Лора остались неудовлетворенными, растревоженными неутоленным желанием. Лора никак не могла понять, что случилось с ее новым великолепным любовником. Алек сказал ей только, что должен срочно вернуться на судно, поскольку забыл нечто чрезвычайно важное.

— Мне доставило бы огромное удовольствие выбить из вас дурь, но, думаю, было бы несправедливо не дать вам шанса отыграться.

Джинни ничего не ответила.

Свет в спальне Лоры погас.

— Я не шучу, Джинни. И в эту секунду совершенно не чувствую себя джентльменом, правда, я редко чувствую себя джентльменом там, где дело касается вас. Когда вы поправитесь, я твердо намереваюсь задать вам такую трепку, что не успокоюсь, пока ваш зад не станет таким же красным, как балтиморские томаты.

— Попробуйте только, и я лягну вас в… Алек повелительно поднял руку:

— Довольно, мистер Юджин. Ну а теперь давайте выбираться отсюда, пока Лора не услыхала, что здесь кто-то бродит.

— Если бы вы только помогли мне добраться до дома, я…

— Не будьте еще большей идиоткой, чем на самом деле.

Алек подхватил Джинни на руки. Девушка мгновенно застыла, но почти сразу же обмякла. Никогда в жизни она не лежала на руках мужчины. Такое тревожное чувство… очень странное, но будоражащее… и захлестывающее… сильное…

Джинни нерешительно обняла Алека за шею. Как восхитительно от него пахнет! Кажется, сандаловым деревом… но точно она сказать не могла.

— Вы несете меня домой, Алек?

— Нет.

— Куда же?

— На «Найт дансер». Он стоит у пристани О'Доннелла.

— Но зачем?

— Прежде чем я доставлю вас к отцу, необходимо убедиться, что вы не сломали ногу и голова не пробита.

— Ни то и ни другое.

— Молчите, Джинни.

Девушка повиновалась. На этот раз даже капризная балтиморская погода смирилась, и, хотя небо затянули тучи и стояла непроглядная тьма, дождя не было. По пути им несколько раз встречались матросы, пьяные, искавшие повода подраться и просто шатавшиеся без дела.

Подняв глаза, девушка заметила, что Алек свернул на пристань О'Доннелла и, подойдя к сходням, о чем-то тихо заговорил с вахтенным. Джинни, не двигаясь, упрямо смотрела вперед, в пустоту, но долго не выдержала. Ей не терпелось увидеть корабль Алека. Подняв голову, Джинни уставилась прямо в насмерть перепуганные глаза очень молодого человека, лет пятнадцати, не больше.

— Пиппин, — приветливо обратился Алек к юнге, — добрый вечер. Как видишь, у меня гости. Последи за тем, чтобы нас никто не беспокоил.

— Есть, капитан!

Спуститься по трапу в каюту оказалось нелегким делом, но Алеку в конце концов это удалось после того, как он умудрился один раз удариться головой и два — ушибить локоть Джинни.

— В ваших устах это звучит так, словно я какая-то шлюха, которую притащили сюда для… словом, для всяких мерзостей.

— Вы и близко не напоминаете шлюху, — рассмеялся Алек. — Не знай меня Пиппин получше, подумал бы, что я проклятый педераст. Вспомните, Джинни, вы же одеты мужчиной, вплоть до дурацкой шерстяной шапки.

— Ой!

— Боже милосердный, спаси меня от неразумных женщин! — покачал головой Алек и, помедлив, добавил, словно что-то сообразив: — Правда, не помню, когда и сталкивался с чем-то подобным!

Джинни стиснула зубы, молча втягивая ноздрями привычные корабельные запахи. Алек ногой толкнул дверь каюты, и густой аромат сандалового дерева окутал их. Дверь захлопнулась.

— Здесь просто чудесно.

— Благодарю, мэм, вы совершенно правы, — кивнул Алек, опуская свою ношу на широкую койку. Джинни немедленно попыталась встать, но он толкнул ее обратно.

— Лежите смирно. Нужно взглянуть на вашу ногу. Нет, не то чтобы я очень этого хотел, но вряд ли у меня есть иной выбор.

— Могли бы быть и великодушнее.

— Тут вы ошибаетесь. В данный момент во мне осталось так мало великодушия, что я поражаюсь сам себе. Так что лучше делайте, как велено.

Джинни закрыла рот, а потом и глаза, но как только Алек притронулся к правой ноге, сморщилась и вскрикнула.

— Простите, но необходимо снять сапог. Потерпите.

Джинни стиснула кулаки и сцепила зубы. Алек, осторожно стянув сапог, бросил его на пол и посмотрел на девушку. Она не шевелилась, но лицо смертельно побелело. Алек невольно смягчился, хотя знал, что не стоило бы. Но ничего не поделаешь. Он сел рядом и тихо сказал:

— Сожалею, что сделал вам больно, но сейчас будет легче.

— Все в порядке.

— Лгунья.

Он легонько погладил ее по щеке, наклонился, чтобы снять шерстяной носок.

— Поскольку на вас мужские сапоги, неудивительно, что и ноги у вас пахнут, как у мужчины.

— И что, спрашивается, это означает?

— Подождите, пока не придумаю что-нибудь совершенно омерзительное. — И, присвистнув, добавил: — Вы хорошо потрудились над своей ногой. Распухла, как спелая дыня.

Алек осторожно прикоснулся к больному месту, и сквозь зубы Джинни вырвалось короткое шипение.

— Прошу прощения, но придется пока не двигаться. Сейчас принесу холодной воды. Вашей ноге необходим холодный компресс.

Он вышел, а Джинни приподнялась на локтях, чтобы осмотреться. Чисто мужское логово, как раз из тех, что ей по вкусу: повсюду книги и навигационные приборы, на письменном столе — карты и аккуратные стопки бумаг, никакого беспорядка. В переборке смежная дверь, должно быть, ведущая в соседнюю каюту. Интересно, что там? Джинни взглянула на ногу и поморщилась.

— Я — настоящий кошмар, — произнесла она вслух. — Тупица.

— Совершенно верно, но чего же еще можно было ожидать? Вы решили, что хотите узнать побольше о подобных вещах, поэтому подбираетесь к спальне Лоры Сэмон и заглядываете в окно. И видите меня. Но мне это совсем не нравится. Как бы вы отнеслись к тому, что кто-то — мужчина или женщина — подглядывает за тем, что вы делаете со мной в постели?

— Это абсурдно!

— Что именно?

— Вы и я… вместе… в постели…

— Вы действительно так думаете? Нет, не отвечайте.

Он выжал полотенце и обернул распухшую щиколотку. Джинни не могла понять, какая боль сильнее — в ноге или от холода. Потом постепенно наступило онемение, и это было прекрасно.

— Лежите смирно. С четверть часа придется потерпеть. Потом я перевяжу вас и отвезу домой. К сожалению, мой судовой врач Греф Прюитт в настоящее время прогуливается по городу с очень раздражительной дамой.

— Где он познакомился с этой раздражительной дамой?

— Он ее довольно давно знает. Судьба наделила ее, как и Лору Сэмон, фамилией, вызывающей легкое удивление — Суиндел[4]. Не хотите немного бренди? Не важно, все равно вам необходимо выпить.

Джинни, выпила бренди, густое, маслянистое, приятно согревшее внутренности. Она сделала три добрых глотка, и Алек широко улыбнулся.

— Почему вы ухмыляетесь, как деревенский дурачок?

— Над вами. Вы выпили бренди и теперь, бьюсь об заклад, не чувствуете боли.

— Не чувствую, — согласилась она.

— Держитесь, — велел Алек и, развернув полотенце, положил другое, еще более холодное и мокрое. Джинни задохнулась, но ничего не сказала. Алек вытащил стул из-за письменного стола и, придвинув к койке, уселся, скрестив ноги, молча наблюдая, как Джинни опрокинула еще стаканчик бренди, потом еще один. Она взглянула на него и криво улыбнулась.

— Вы действительно занимались с ней любовью.

— Я уже сказал, что да. Она буквально вымотала меня. Очень хороша в постели, а как нежна! Что значит — любящая женщина!

— Я тоже любящая.

Алек не верил ушам. Подобные слова не могли сорваться с уст мисс Юджинии! Только не она, эта ненавистница мужчин, с языком словно бритва! Интересно, очень интересно! Алек знал свой характер — вечное стремление идти до конца, играть с судьбой и переходить все возможные пределы, испытывая удачу и других людей. В конце концов, худшее, что она может сделать, — швырнуть ему в лицо холодное мокрое полотенце.

— Любящая? Что вы имеете в виду?

— Я живу, чтобы любить и быть любимой. А вы разве нет?

— Да, особенно прекрасной женщиной.

— Это не совсем то, что я хотела сказать, но сойдет, потому что…

— Знаю. Потому что я мужчина и не могу понять те неясные и изменчивые оттенки чувств, которые испытываете вы, женщины.

— Верно. Кроме того, вы отвратительны и высокомерны…

— С меня довольно. Я сидел здесь, размышляя, как получше наказать вас, и не мог придумать… до этой минуты.

— Сообразили наконец? Как же именно?

— Вы двадцатитрехлетняя девственница… закоренелая старая дева.

Глаза Джинни едва не выскочили из орбит, но она благоразумно придержала язык, отказываясь быть втянутой в спор, который, как знала, был проигран еще до того, как начался.

— Вы когда-нибудь ощущали экстаз, Джинни? Рот ее открылся сам собой. Превосходный и очень искренний ответ, хотя ни слова не было сказано.

— Экстаз, дорогое дитя, это ряд наиболее поразительных переживаний, которые может испытать человеческое существо. Так, значит, вам неведомо наслаждение женщины?

— Я хочу домой.

— О нет, Джинни, я решил, каким будет ваше наказание. И поверьте, вам оно понравится. Только назовите меня волшебником, кудесником, великолепным мужчиной, человеком с золотым сердцем.

— Я хочу домой.

Она села и сорвала полотенце. Алек так же быстро выхватил полотенце у нее из рук и бросил в ведро с холодной водой, а сам сел рядом, пригвоздив ее плечи к койке.

— Хотите знать, что я собираюсь сделать с вами, Юджиния Пакстон? Нет, вы не посмеете…

— Что именно?

— То, что вы думаете. Эта штука… экстаз. Не посмеете.

— Джинни, почему вы пришли к дому Лоры? Почему взобрались на дерево и прижались носом к стеклу в окне спальни?

Ни звука..

— Хотели получить урок любви?

Ни малейшего звука.

— Хотели увидеть, что я делаю с женщинами, не так ли? Ну что ж, я намереваюсь преподать вам этот самый урок прямо сейчас.

Прекрасные зеленые глаза мгновенно стали пустыми.

— Нет, — выдохнула она.

— Вам понравится, обещаю. Разве вы не устали от собственной двадцатитрехлетней девственности, Джинни?

— Не желаю, чтобы мужчина прикасался ко мне!

— Я не просто какой-то мужчина, дорогая, а мужчина, за которым вы следили. Кроме того, я еще и тот, кто подарит вам блаженство.

— Ничего подобного.

— Что именно?

— Его не существует. И не может существовать. Вы, коварные мужчины, выдумали это блаженство, чтобы заманивать женщин в постель.

— Да вы сама сообразительность, Джинни, — рассмеялся Алек. — Посмотрю, как вы позднее подавитесь этими идиотскими словами. Нет, можете не беспокоиться, что я попытаюсь изнасиловать вас, поскольку всего час назад я овладел Лорой и еще не успел опомниться. Вы, по крайней мере в обычном смысле, по-прежнему останетесь двадцатитрехлетней девственницей.

«Жаль», — подумал он, как только эти неосторожные слова сорвались с языка. Алек с удивлением сообразил, что хочет покончить с ее девственностью раз и навсегда, хочет войти в нее, почувствовать, как она сжимает и стискивает его, увидеть, как наполняются удивлением и восторгом ее глаза, когда он станет вонзаться глубже, еще глубже… а потом внезапно выйдет… хотел ощутить ее дрожь, слышать тихие крики, когда прикоснется к ней ртом… пальцами…

— Изнасиловать? Что это означает?

— А… что я войду в вас. Мужчине необходимо время, чтобы восстановить силы, так же, как и дух, время, чтобы…

— Не хочу, чтобы вы делали это.

— Что делал? Говорите же яснее!

— Дотрагивались до меня. Хочу домой.

— Вы совсем навеселе, того и гляди свалитесь в реку на обратном пути. Нет, останетесь здесь и прекрасно проведете время. Но помните, Джинни, это наказание за отвратительное бесстыдное поведение.

— То, что вы собираетесь делать, куда более отвратительно, и я этого не потерплю. Ни за что!

Алек сжал ее плечи еще сильнее и, наклонив голову, поцеловал Джинни в стиснутые губы, нежно, легко. Она пыталась увернуться, но Алек оказался слишком силен. Он целовал и целовал ее и сам не мог поверить тому, что чувствует. В самом начале он едва не отстранился, но не сумел. Алек целовал многих женщин, как сейчас Джинни, только теперь не мог оторваться. Он желал продолжать до самого смертного часа, до конца жизни, и это пугало его, но Алек не останавливался. И не собирался останавливаться.

Когда Алек наконец поднял голову и взглянул на нее, стало ясно, что Джинни так же потрясена, как и он. Глаза — удивленные, затуманенные, из горла вырвался тихий, невнятный звук, но Алек все понял и снова поцеловал ее.

В следующую минуту, она начала колотить его кулачками по плечам, не особенно больно, лишь затем, чтобы привлечь внимание.

— Хочу домой.

— Вы никуда не пойдете, так что лежите смирно. Признайтесь, что вам так же понравилось целоваться, как и мне. Что это с вами стряслось? Я только хочу доставить вам еще более острое наслаждение.

— Я не буду вашей шлюхой.

— Конечно, не будете. У вас для этого нет ни умения, ни таланта. Любой содержательнице борделя достаточно взглянуть на вас, чтобы тут же отказать в приеме. Когда я закончу просвещать вас, мистер Юджин, вы еще долго будете изумляться тому, что не выносили мужчин, настолько собственная женственность восхитит вас. Возможно, вы даже сожжете все мужские панталоны…

— И начну умолять вас сделать меня своей любовницей, взять, как вы берете всех этих развратных женщин? Ненавижу, ненавижу вас, Алек Каррик! Высокомерный, жестокий…

— По крайней мере я не слежу за людьми, не подглядываю за ними в самые интимные моменты, не лазаю по деревьям под чужими окнами! Довольно!

Теперь Алек рассердился по-настоящему, и на этот раз поцелуй был почти грубым, требовательным. Он насильно раздвинул ее губы и пробормотал, почти не отнимая рта:

— Попробуйте только укусить меня, и сильно пожалеете, дорогая.

Но по правде говоря, прикосновения его языка действовали на Джинни так опьяняюще, что ей и в голову бы не пришло пытаться укусить его. И теперь, когда ей напомнили о столь эффективном способе обороны, необходимо было защитить свои честь и достоинство. Она сжала зубы. Сильно.

Алек дернулся, наливаясь краской гнева и желания: такого странного смешения чувств он никогда не испытывал раньше.

— Ах, Джинни, я сделаю так, что вы сильно пожалеете о содеянном.

— Алек, я хочу домой.

— Лучше лежите смирно, или кончите тем, что окажетесь дома в разодранном в клочья мужском костюме. Он спокойно начал расстегивать ее рубашку.

— Нет!

— Я свяжу вас, если понадобится, Джинни, и силой волью вам в глотку целый стакан бренди.

— Нет, не посмеете, я не позволю вам, исцарапаю лицо…

Алек стащил с себя галстук, сжал ее запястья и, замотав их, поднял ее руки над головой.

— Нет!

Он привязал один конец к спинке койки.

— Ну вот, хватит споров и криков. Наказание и урок. Вы и выиграли и проиграли, Джинни. Думайте об этом именно так. И еще думайте о том, что право мужчины — одолеть женщину. Думайте о том, как я заставлю вас покориться, заставлю вас захотеть испытать в моих объятиях страсть, еще и еще, много раз. Думайте обо всем этом, пока я прикладываю все усилия, чтобы вы остались совсем голой, как в тот день, когда родились на свет в Балтиморе.

— Я родилась вовсе не в Балтиморе!

Алек рассмеялся. Джинни извивалась, стараясь не дать ему расстегнуть панталоны, безуспешно пытаясь увернуться.

— Где же вы родились? В аду? Должно быть, сатане было достаточно бросить на вас единственный взгляд, чтобы побледнеть.

Он стащил ее панталоны до колен.

Глава 9

— Нет, — медленно произнес Алек, глядя на нее сверху вниз, — сатана не вытолкал бы вас взашей из ада. Вы, Юджиния Пакетом, поистине сюрприз. И притом неожиданный.

Он придерживал ее ноги правой рукой, не отводя глаз от очень белого живота и мягкой поросли светло-каштановых волос, покрывавших венерин холм. Потом поднял левую руку, задержал в воздухе и медленно, очень медленно опустил, зная, что Джинни неотрывно наблюдает за ним, за его пальцами. С той минуты, как панталоны обвились вокруг ее колен, она не издала ни звука.

Алек не видел ее лица, поглощенный созерцанием великолепной женской плоти. Пальцы легко коснулись ее.

— Очень мило, Джинни. Действительно, очень мило. «И это еще слабо сказано, — думал он, — весьма слабо».

— Ну а теперь остальное. Хм. Придется, пожалуй, одолжить вам одну из моих сорочек.

Он почти сорвал с нее рубашку, одним движением расправился с лямками полотняной сорочки и, стянув ее с Джинни, чуть отодвинулся, чтобы увидеть девушку с головы до ног.

Он испытывал очень странные чувства, не в силах припомнить, когда в последний раз ощущал нечто подобное. Алек был далеко не новичком в отношениях с женщинами: сколько их перебывало в его постели… а эту даже нельзя назвать по-настоящему красивой, но ее белое тело, полные груди, очень длинные, стройные, слегка мускулистые ноги… Неожиданная дрожь прошла по спине. Он хотел коснуться ее, вобрать в себя, взять, жаждал скинуть одежду, оставшись голым, и вонзиться в нее, глубоко, в самое средоточие женственности, и сказать, что он… Что, Господи Боже, что?

Именно в этот момент Джинни стряхнула с себя оцепенение и перешла к действиям. Подняв ноги, она уперлась пятками в матрац и попыталась освободиться от пут: тянула, рвала, дергала, но ничего не выходило.

Джинни цветисто выругалась и попробовала еще раз, с тем же успехом.

— Я моряк, Джинни. И умею вязать узлы.

— Немедленно отпустите меня, Алек Каррик! Не собираюсь лежать здесь, пока вы глазеете на меня и смеетесь и…

— Вы слышали, как я смеялся?

— Значит, будете, потому что я выгляжу как мальчишка, тощая и уродливая и…

— Вы выглядите, как кто? Джинни, если вы похожи на мужчину, значит, я немедленно превращаюсь в педераста…

Алек отнял руку от ее живота и сжал грудь.

— И вы называете себя тощей? Ваши груди… у меня широкие ладони, но тут… нет, Джинни, вы совсем не тощая.

Ее плоть была невероятно мягкой, а соски нежно-нежно-розовые, бархатистые, как лепестки цветка, и… Алек на мгновение почувствовал угрызения совести и что-то еще. Вот оно: ему было не по себе не потому, что он привязал даму к койке, сорвал с нее одежду и собирался научить наслаждению, нет, все дело в том, что он сначала хотел Лору и, когда целовал ее груди, безумно желал овладеть ею… пока не увидел Джинни, и тогда страсть к Лоре внезапно умерла, словно пламя костра, на которое плеснули ледяной водой. Алек не понимал, что с ним творится, и это совсем ему не нравилось.

— Так, значит, уродливы? Как вы могли подумать о таком? Неужели у вас нет зеркала? Даже мужчины иногда пользуются зеркалами, так что и вам было бы вполне извинительно.

Девушка снова попробовала разорвать узлы.

— Вы прекрасно знаете, что я жалкая, отвратительная нищенка по сравнению с дамами, к которым вы привыкли.

— Жалкая, отвратительная нищенка… — повторил Алек, ухмыляясь. — Именно так? Послушайте старого опытного ветерана, Джинни, вы одна из самых неуродливых женщин, на которых когда-либо падал мой взор… и на которых я сам не прочь бы упасть.

Джинни, немного обдумав эту военную метафору, наконец выпалила:

— Я видела, как вы целовали груди Лоры, и ласкали ее, и дотрагивались… там.

— Верно.

Что еще он мог сказать? Джинни просто не поверит, если он объяснит, что прикасаться к ней — совершенно иное дело и не имеет ничего общего с только что виденным в окне спальни Лоры. Она ни за что не поверит. Господи, да он и сам не верит, хотя это чистая правда.

Джинни не знала, что делать. Бренди немного туманило мозги, но не настолько, чтобы она не замечала смены выражений на лице Алека, не чувствовала каждого прикосновения этих восхитительных пальцев и… Нет, необходимо немедленно прекратить это. Нельзя же спокойно смириться с тем, что тебя связывают, и раздевают, и оглядывают, и бесстыдно ласкают.

— Алек, пожалуйста, позвольте мне вернуться домой. Я прошу прощения за то, что шпионила за вами и Лорой. Честное слово, я никогда больше не буду делать этого, обещаю.

— Слишком поздно, Джинни, — выдавил он тихо и хрипло. — Все это чересчур далеко зашло. Я уже сказал, что не лишу вас невинности. Но твердо намереваюсь подарить наслаждение, которое может испытать только настоящая женщина.

— Нет! Не хочу! Это просто смехотворно! Такого просто не существует!

— Глупая девчонка! Поверьте, Джинни, вы потеряете разум и будете целиком и полностью принадлежать мне и покоритесь моей воле.

— Не желаю плясать под вашу чертову дудку!

— Жаль, но ничего не поделаешь.

Он снова улыбнулся и неожиданно сорвал с Джинни шерстяную шапку, швырнув ее в кучу одежды на полу. Потом вытащил шпильки и, запустив пальцы в волосы, расправил их и рассыпал по подушке.

— Гораздо лучше. Теперь никто не сможет спутать вас с мужчиной.

— Пожалуйста, развяжите меня, Алек.

— Ни за что, мистер Юджин. Вы сделали все возможное, чтобы унизить меня. Нет, я хочу держать вас в таком виде, чтобы уделить все внимание, на которое я способен, и впредь не беспокоиться, что вы уничтожите во мне мужчину.

Говоря это он погладил ее груди, лаская соски, пока они не затвердели крохотными камешками, потом провел по ребрам, сжал тонкую талию.

— Вы вовсе не тощая, — объявил он. — Ну а теперь позвольте мне немного изменить положение, дорогая Джинни. Мне хочется увидеть вас всю, а лучше всего это можно сделать, если устроиться между вашими бедрами.

Услышав столь оскорбительные слова, Джинни начала сопротивляться, но это не остановило Алека. Он раздвинул ноги девушки и оказался между ними.

— Нет, еще шире, — пробормотал он и согнул ее ноги так, что ее колени нависли над его ногами.

Джинни закрыла глаза. Это ужасный сон. Никто никогда не поступал с ней подобным образом. Конечно, нет, ты идиотка! Джинни на мгновение подняла голову, только чтобы заметить, как пристально он смотрит на нее, распростертую перед ним, совершенно беззащитную, обнаженную. Он просто дикарь, варвар! Английское аристократическое общество должно бы просто презирать его, выкинуть из своих рядов!

— Ты прекрасна, — шепнул Алек, и она почувствовала его пальцы, сильные теплые пальцы, нежно гладившие ее, там, внизу… раскрывающие ее… и Джинни поняла, что он глядит, глядит, не скрываясь.

— Прекратите это! Не смейте смотреть на меня!

Алек поднял голову:

— Но почему? Я хотел, чтобы твои ноги были широко расставлены, чтобы я мог исследовать тебя… если будет позволено так выразиться. Мужчине нравится знать, во что он впутывается. Всегда, а не только сегодня вечером, да будет тебе известно.

Джинни взвыла. Именно взвыла, другого слова не подберешь, подумал Алек, борясь с желанием заткнуть уши. Она в бешенстве и одновременно возбуждена, если судить по его богатому опыту, и испытывает двойственные чувства из-за того, что находится в его власти, — обстоятельство, которым Алек положительно наслаждался. Он осторожно, очень бережно проник в нее пальцем и услышал, как она со свистом втянула в себя воздух — внутренние мускулы судорожно сжались, охватив палец железным кольцом.

— Ты очень мала, Джинни. Восхитительно мала, и горяча, и…

Голос постепенно отдалился и стих. Палец скользил все глубже, очень медленно, но Джинни не было больно, наоборот, необыкновенное возбуждение росло с каждой секундой. Джинни не могла придумать, с чем сравнить это ощущение. Она застыла, напряженная, разъяренная, возбужденная, бедра не шевелились, но тело ждало… ждало…

Алек закрыл глаза, когда палец наконец наткнулся на тонкий барьер девственности. Он слегка нажал, но перегородка выдержала.

— Джинни, — пробормотал Алек, дюйм за дюймом вынимая палец, потом снова проник в Джинни, и она вскрикнула, поднимая бедра. Алек улыбнулся, глядя в ее лицо, понимая, насколько она ошеломлена, и это доставило ему больше наслаждения, чем он мог представить. Ошеломлена и теперь разочарована, потому что он остановился.

— Твой урок, — объяснил Алек и, нагнув голову, позволил пальцам запутаться в рощице мягких волос внизу живота, и в это мгновение она почувствовала, как его губы касаются влажных розовых лепестков, и едва не умерла от потрясения.

— Нет!

— Тс, — шепнул Алек, и его теплое дыхание заставило ее вздрогнуть и затрястись от непередаваемых невероятных ощущений, которые он ей дарил. Но она никогда раньше не думала о том, что делают мужчина с женщиной, когда ложатся в постель. Это было глубоко личным… нет, больше не личным, он целовал и ласкал ту часть ее тела, о существовании которой она словно не подозревала до сих пор. Но только до этой минуты.

О небо, это просто невозможно, невыносимо… Она внезапно поняла, что ее бедра сами собой поднимаются к его рту, что его руки скользнули под ее ягодицы, удерживая Джинни на месте.

— Очень мило, Джинни, — повторил Алек, и это теплое дыхание снова окунуло ее в приятное забвение. — Ты так сладка на вкус, так восхитительна, какой только может быть настоящая женщина.

Джинни не знала, что делать. Она почувствовала, что сдается. Будь Джинни полностью честна с собой, она бы уже давно сдалась, несколько минут, несколько дней назад, в то мгновение, когда впервые увидела его. Наслаждение накатывало на нее волнами, нарастая и стихая, омывая Джинни все с большей силой, именно в том месте, где его рот изучал ее, ласкал, втягивал в себя. Джинни знала, что сейчас влажна и почти раскалена и, не будь она настолько полна предвкушением того неведомого, что должно случиться, того ошеломительного, за познание которого она может отдать и сделать все, вплоть до убийства, приказала бы ему немедленно остановиться. Но вместо этого Джинни застонала. Снова застонала, выгибая спину. Ноги задрожали и мгновенно застыли.

— Вот так, Джинни, — пробормотал он, не прекращая гладить ее. — Расслабься немного, освободись. Вот так. Какой великолепный вкус… Я чувствую, как твои ноги напрягаются, сжимаются… Еще мгновение… а вот, как тебе это нравится?

Его палец снова скользнул в нее, до самого предела. Этого оказалось более чем достаточно.

Голова Джинни откинулась на подушку. Она вскрикнула, прерывисто, хрипло, не в силах сдержаться. Бедра свело судорогой, и она почувствовала первый спазм, такой неожиданной силы, что испугалась: нет, это пережить невозможно! Но почему-то Джинни было все равно. Она хотела лишь одного — чтобы эти слепящие конвульсии продолжались и продолжались… совсем как ее крики.

Алек пытался остаться равнодушным. Он взял ее. Она принадлежит ему и покоряется его воле, его силе. Он знал, что девушка будет помнить эту ночь до самого смертного часа, помнить, что именно он подарил ей небывалое наслаждение. Правда, и он не сомневался, что будет помнить ее лицо, пока не закроет глаза навеки. Но это не имело значения. Она принадлежит ему, и теперь он жаждал, больше всего на свете жаждал войти в нее, сейчас, в это мгновение вонзиться в нее и чувствовать, как она затягивает его в себя, все глубже и глубже, пока он не заполнит ее до конца, совсем, до отказа, хотел излить в нее свое семя.

Алек дышал прерывисто, тяжело, сквозь зубы, все чаще и чаще, по мере того как спазмы ее наслаждения постепенно затихали. Потом осторожно отнял руку, замедлил движения языка. Наконец, почувствовав, что Джинни постепенно успокоилась, он поднял голову и взглянул ей в лицо.

Джинни немигающе смотрела на него. Не произносила ни слова, только смотрела. Она выглядела совершенно ошеломленной, потрясенной, почти потерявшей разум. Алек усмехнулся, хотя и с большим трудом, — в минуту, когда он больше всего хотел быть настоящим соблазнителем и вонзиться в женщину, которой только что дал огненное наслаждение, было не до улыбок. Мистер Юджин, думаю, я только что приобрел себе новую рабыню, готовую на все во имя плотских наслаждений.

Он хотел бы быть дерзким и небрежным, равнодушным к ее переживаниям, но почему-то понимал, что это не в его силах.

— С тобой все в порядке, милая? — спросил он неожиданно для себя.

Она долго смотрела на него, пока наконец не выдохнула:

— Не знаю. С этой минуты ничего и никак не может быть в порядке. Просто не знаю.

— Только дыши медленно, очень медленно. Вот так. Твои груди уже не напрягаются так сильно. И сердце бьется не так быстро. Я это чувствую.

Он поднял руку с ее груди:

— Лучше?

— Не понимаю, — призналась Джинни, и глаза у нее при этом были такие большие и недоумевающие.

— Женское наслаждение, Джинни. Ты испытала первый в жизни экстаз. Вот и все. Это незабываемый урок.

— Я не понимаю насчет вас. Я видела, как рука Лоры скользила вниз по вашему животу и касалась… и вы все росли, и становились больше, и…

Чресла Алека свело нестерпимой болью. Он тряхнул головой, пытаясь прийти в себя.

— Ты по-прежнему девственница. Не волнуйся. Тот мистический мужчина, который женится на тебе, не будет разочарован. Он со слезами радостной благодарности прорвется сквозь твою девственность, лично я в этом не сомневаюсь…

— Нет.

— Что именно — нет?

— Ни один мужчина никогда не сделает этого.

— У тебя странная привычка отрицать очевидное, — вздохнул Алек, — что возбуждает во мне жгучее желание немедленно доказать тебе обратное… делом. Я бы рекомендовал вам, мистер Юджин, не давать невыполнимых обещаний, особенно если дело касается такого деликатного предмета, как ваша девственность.

— Вы сделали все, что хотели. Теперь развяжите меня.

Но вместо этого Алек снова нагнулся и поцеловал Джинни так, что она почувствовала собственный вкус во рту.

— Раскрой губы, — велел он, и Джинни повиновалась. Ей и в голову не пришло снова укусить его. Какое восхитительное ощущение! И на вкус он великолепен! Вот только внизу живота снова эта сладостно-томительная боль.

Джинни охнула.

— Хм?

— Опять начинается это.

Алек поднял голову, ухмыльнулся и легко очертил кончиками пальцев контур ее лица.

— Невероятно похотливая женщина! Желаешь, чтобы я ублажил тебя еще раз?

— Конечно, нет, — поспешно заверила Джинни. — Хочу, чтобы вы меня освободили.

— Знаешь, мы могли бы провести остаток ночи, просто экспериментируя. Проверить, сколько раз твое тело взорвется наслаждением. Существует много дорог, ведущих к цели, если можно так выразиться. Хочешь сделаться исследователем, Джинни, вместе со мной? Или просто согласишься быть орудием эксперимента?

— По-моему, я вряд ли похожа на развратную, распущенную женщину.

— Не совсем развратную, конечно, но в вас много страсти, мисс Пакстон, и мне, пожалуй, не мешало бы узнать, на что еще вы способны. Это выражение лица, когда вы испытываете экстаз, — великолепное сочетание девственной невинности и буйной похоти. Признаюсь, это греет мое циничное, все испытавшее, закаленное сердце.

— Отпустите меня, Алек.

— Возможно, мне следует это сделать. Однако в следующий раз мне хотелось бы заставить тебя испытать блаженство снова и снова и при этом видеть твое лицо.

— Следующего раза не будет.

Лицо Алека внезапно стало жестким и до того неумолимым, что Джинни невольно вздрогнула. Однако голос звучал небрежно, почти шутливо:

— Думаешь, нет? Вижу, ты опять абсолютно уверена в этом. Тебе необходимо получше узнать меня, Джинни, просто необходимо. Когда я в следующий раз возьму тебя, как сегодня, возможно, никого не придется связывать. Ну а теперь, как твоя лодыжка? По-моему, опухоль немного спала.

Он осторожно прикоснулся к больному месту, и Джинни затаила дыхание.

— Все еще болит. Ну что ж, неудивительно, если учесть, что ты пролетела добрых двадцать футов. Если бы в этом мире существовало божественное правосудие, ты сломала бы ногу не меньше, чем в трех местах, милая моя! Считай, что тебе повезло еще и потому, что я не поведал Лоре о твоем позорном поступке. Можешь представить, что она порассказала бы всем друзьям и знакомым в Балтиморе? А какой бы скандал разразился, какие сплетни передавались бы из дома в дом! Просто вообразить невозможно!

Это был коварный удар, но Джинни понимала, что Алек более чем прав.

— Вы кому-нибудь расскажете?

Он одарил ее той самой медленной, невыносимо чувственной улыбкой, гарантирующей ему обожание и любовь каждой женщины, которая привлечет его внимание.

— Заключим сделку, мисс Пакетов. Я буду держать рот на замке, никому ни слова, даже Лоре, если согласитесь стать моей любовницей. Немедленно. Что вы по этому поводу думаете?

Будь ее руки свободны, негодяй получил бы немедленное и очевидное подтверждение ее мыслям, но узел по-прежнему оставался туго затянутым. Дернувшись еще раз, изо всех сил, Джинни прошипела сквозь стиснутые зубы:

— Вы же сами сказали: я недостаточно опытна, чтобы быть вашей любовницей.

— Да, но должен признать, что первоначальное впечатление было несколько неверным. В вас так много страсти, столько увлеченности! Просто восхитительно, знаете ли! Иногда подобные вещи во многом превосходят даже самое отточенное умение.

— Когда-нибудь я проделаю то же самое с вами.

Глаза Алека расширились от удивления.

— Обещаешь? — только и смог пролепетать он.

Джинни задохнулась, представив, как Алек лежит на спине со связанными над головой руками, увидела себя, срывающей с него одежду… Вот она рассматривает его, совсем как он — ее, изучает, прикасается… Должно быть, ощущение необыкновенное, невообразимое… Джинни хотелось бы сделать это прямо сейчас. Однако Алек — мужчина, а мужчины не очень-то любят находиться в чьей-то власти, особенно если этот кто-то — женщина.

— Вы не сопротивлялись бы? И согласились бы лежать на спине, совсем беспомощный? Зная, что я могу сделать с вами все, что захочу? Не говорите «да», я все равно не поверю.

— Доверяй я вам, знай, что вы будете обращаться со мной с такой же увлеченностью и э-э-э… почтением и уважением, как я с вами, с готовностью отдался бы на вашу волю, и поверьте, искренне наслаждался бы. Вы знаете, конечно, что лучший способ приобрести мастерство и умение — неутомимо практиковаться.

— Мужчины не доверяют женщинам.

— Опять банальность? Господи, Джинни, когда вы начали стричь всех мужчин под одну гребенку? Или это возраст сказывается? Старые девы обычно очень ехидны.

— Ха! Вы сами сказали, что ни один уважающий себя мужчина не будет иметь со мной дела, хотя я строю превосходные корабли, всего лишь потому, что я женщина, пусть это и не имеет ничего общего с делом. Ну а теперь, может, все-таки развяжете меня? Мне холодно.

Алек оглядел ее в последний раз, медленно, долго, начиная с пальцев на ногах, и закончив, уже вечность спустя, бровями.

— Хорошо, — наконец согласился он и, развязав запястья, опустил ей руки и начал массировать их. Потом подтянул одеяло до талии. — Твои груди не замерзли.

— Неправда! Откуда вы знаете?

— Соски гладкие и мягкие. Если бы тебе было холодно, они сморщились бы и затвердели… и… словом, ты понимаешь.

Кроме того, у тебя великолепные груди. Они вдохновляют меня. Хочется произносить речи!

— Ваши речи невыносимо бесстыдны и непристойны.

Джинни вздернула одеяло к подбородку, и Алек одарил ее укоризненно-страдальческим взглядом.

— Прости, но я не нахожу в твоих грудях ничего непристойного или бесстыдного. Ты не должна так оскорблять себя, Джинни.

— Вы достаточно наказали меня, барон. А теперь я хочу домой.

Алек воздел глаза к небу:

— Я дарю женщине наслаждение, а она называет это наказанием. Я пою дифирамбы ее груди, а она считает меня бесстыдным. Мужчина старается и старается, а женщина постоянно недовольна.

— Я не жалуюсь.

— Нет, — согласился он, задумчиво глядя на Джинни. — Не жалуетесь.

Мозес взглянул сначала на барона, а потом на маленькую девочку, точную его копию, стоявшую рядом и державшую отца за руку.

— Сар! Лорд Шерард, входите, cap… ax да, и маленькая леди тоже, cap!

— Доброе утро, Мозес.

— Ну а кто эта маленькая леди? Нашли ее под капустным листом, cap? Господи, что за прелестная крошка!

— Это моя дочь Холли. Холли, милая, это Мозес. Он управляет хозяйством Пакстонов, и делает это превосходно.

Холли посмотрела на высокого худого чернокожего человека:

— У тебя смешные волосы. Такие закрученные, и жесткие, и похожие на перец. Можно я их потрогаю?

— Да, маленькая леди, конечно, можете.

Алек кивнул, и Мозес подхватил Холли на руки. Малышка с уморительной серьезностью рассматривала негра несколько минут, коснулась пальчиком волос, сначала нерешительно, потом все более уверенно, даже слегка потянула. И, улыбнувшись, заключила:

— Это великолепно, мистер Мозес. Хотела бы я такие же волосы!

— Вы милая добрая крошка, — объявил дворецкий, — но бьюсь об заклад, папа любит ваши волосы такими, какие они есть.

— Кто это к нам пришел?

Алек обернулся к Джеймсу Пакстону:

— Доброе утро, сэр. Привел к вам в гости дочь. Холли, дорогая, познакомься с мистером Пакстоном.

Но Холли вовсе не проявила желания отпустить Мозеса.

— Здравствуйте, сэр. У вас красивый дом. Папа говорит, это георгианский стиль. Он очень отличается от наших домов в Англии.

— Сколько у вас домов, юная леди?

— Не знаю. Лучше спросить у папы.

— У нас четыре дома, — объяснил Алек.

— А у мистера Мозеса чудесные волосы.

— Я не замечал раньше, — признался Джеймс, явно ошеломленный столь неожиданным заявлением. — Однако ты права, Холли. Действительно, замечательные волосы.

Мозес обнял Холли и отдал отцу.

— Сейчас принесу вам медовые пирожные. Хотите, малышка?

— О да, мистер Мозес, очень.

Джеймс улыбнулся Алеку поверх головы девочки.

— Не собираетесь отдать ее в дипломатический корпус?

Алек широко улыбнулся.

— Папа, какие пирожные?

— Пирожные Ленни, куколка. Доверься мистеру Мозесу. Если он считает, что они тебе понравятся, значит, так тому и быть.

Алек заметил, что сегодня Джеймс передвигается очень медленно, и ему это не понравилось. Впервые со дня знакомства он осознал, что мистер Пакстон действительно не очень здоров.

Барон последовал за хозяином в гостиную, показал Холли золоченую клетку и, взяв стул, уселся рядом с Джеймсом.

— Как вы себя чувствуете, сэр?

— Возраст, мальчик мой, — улыбнулся Джеймс. — Отвратительное состояние… правда, быть мертвым в тысячу раз хуже. Пока жив.

— Джинни дома?

— Да, как ни странно. Она обычно уходит едва не на рассвете. Но Мозес говорил что-то насчет того, что она подвернула ногу. Вряд ли это может быть правдой, однако посмотрим. Ваша дочь — настоящая красавица и похожа на вас как две капли воды. Ничего не взяла от матери.

Алек взглянул на Холли, которая в этот момент очень осторожно, очень нерешительно трогала пальчиком искусно вырезанный насест в клетке.

— Видите ее сосредоточенное выражение? Она целиком поглощена тем, что делает. Иногда ее мать была такой же. Холли — самое главное, что есть у меня в этом мире.

— Ее мать умерла при родах?

— Да.

— Совсем как моя жена. Проклятые доктора. Казалось бы, должны знать, что делать, если случается что-то неладное, суметь помочь больному. Я просто теряю рассудок от бешенства при одной мысли об этом. Бедная Мэри. Годы, которые мы могли бы провести вместе, счастливые годы…

Джеймс замолчал, и в этом молчании Алек почувствовал боль, уже не столь острую, притупившуюся с годами, однако так и не исчезнувшую. Он снова взглянул на Холли. Благодарение Богу, она выжила!

— Простите за нытье. Совсем превратился в назойливого старого дурака.

— Доброе утро, отец. Барон, здравствуйте.

Алек неожиданно почувствовал, как тревожно забилось сердце при звуках голоса Джинни. Какой сухой, официальный тон!

Улыбнувшись, он медленно обернулся, признавшись наконец себе, честно и откровенно, что привел Холли в качестве отвлекающего средства. Значит, он все-таки не последний осел, слава Богу.

— Здравствуйте, Джинни. Вы действительно вывихнули ногу? Просто поверить невозможно.

Хотя на взгляд постороннего Алек выглядел подобающе встревоженным, Джинни расслышала издевку, увидела коварные искорки в прекрасных глазах. Ей захотелось кричать, бить его и… и целовать, целовать, пока он… пока — что? Она идиотка, безмозглая кретинка, а он смеется над ней, наслаждается ее смущением, раздевает глазами и снова видит голой, вспоминает, как гладил и ласкал обнаженное тело…

Джинни вздрогнула. Нужно взять себя в руки.

— Ничего страшного. Просто подвернула, когда поднималась вчера вечером по лестнице.

— Тебе следовало сказать мне, — заметил Джеймс. — Я бы посоветовал прикладывать холодные компрессы.

— Вы совершенно правы, это — лучшее средство, — поддержал Алек. — Однако как вы ухитрились поскользнуться на ступеньках? Обычно подобные случаи происходят скорее при падении.

— Нет! Я не упала! А, вот и Мозес, с чаем и пирожными. Что? Кто это?

В этот момент Джинни увидела Холли и изумленно уставилась на девочку. Та тоже не сводила с нее взгляда. Джинни была не в силах оторвать глаза. Холли была самым прелестным ребенком, когда-либо виденным девушкой. Она почти не знала детей и ничего в них не понимала, да и вряд ли обращала на них внимание, но это серьезное личико… Боже, миниатюрная копия лица Алека… значит, он — отец девочки.

Джинни сглотнула горький комок, благодарная судьбе, что можно ничего не говорить, пока Мозес разливает чай и кофе.

— Любишь молоко, крошка?

— О да, пожалуйста, мистер Мозес. Это и есть медовые пирожные Ленни?

— Да, и бери, пожалуйста, сколько хочешь.

— Спасибо.

Джинни продолжала смотреть на девочку. У Алека ребенок. Совсем малышка, одетая, как и она, в мужской костюм.

— Ты кто?

Холли улыбнулась симпатичному молодому человеку, который на самом деле был женщиной.

— Вы не мужчина, как папа, — объявила она. — Я ношу шерстяную шапку, только если на улице холодно.

— По всей видимости, кроме меня, ни один человек не верит, будто я выгляжу как мужчина, — охнула Джинни, стягивая шапку.

— Я Холли Каррик. Это мой папа. Он заплетает мои косы точно так, как у вас, когда хочет, чтобы я надела шапку. Иначе мои волосы так путаются, что папа говорит слова, которые я не должна произносить, а то он грозится надрать мне задницу.

Этот неотразимый красавец заплетает волосы маленькой дочери?

— Ты должна только осыпать меня похвалами, Холли.

— Ты лучший папа во всем мире.

— Вот так-то лучше, — заметил Алек, — и, естественно, чистая правда. Ну а теперь сядь, хрюшка, и пей чай. Вижу, что пирожные Ленни посыпаны кунжутом. А это мистер Юджин Пакстон, когда ей хочется одурачить меня, а потом Юджин становится Юджинией, или Джинни. Джинни, это моя дочь.

— Очень рада, Холли. Можно мненемного кофе, Мозес?

Дворецкий улыбнулся и вручил хозяйке чашку из тонкого костяного английского фарфора.

— Собственно говоря, — сказал Алек, по-прежнему язвительно сверкая глазами в сторону Джинни, — я понял, что Холли в таком же положении, что и вы, Джинни. Ей необходимы платьица, подобающие маленьким девочкам, белье, чулки и туфельки. Может, вы слышали о подобного рода вещах?

В кармане у него оказался список, составленный Элинор Суиндел, объявившей без обиняков, что панталоны на пятилетней девочке — совершенно неслыханное и неприличное явление. Вручив ему список, миссис Суиндел пояснила:

— Она из всего выросла. Даже эти дурацкие панталоны и то слишком коротки.

Кроме того, няня решительно не знала, что делать с этой ужасной вонью в гардеробе Холли. Мускатный орех и камфора — просто омерзительный запах для маленькой девочки! Эти колонисты совершенно ничего не понимают ни в гардеробах, ни в детях.

Жалобы могли продолжаться до бесконечности, но Алек был не настолько глуп, чтобы вступать по этому поводу в споры с миссис Суиндел. Хватит с него и вчерашнего!

— Поэтому я попросил бы вас поехать с нами к модистке. Наверное, несколько ваших нарядов уже готово. Не желаете ли переодеться во что-нибудь более… приемлемое в обществе?

— У меня слишком болит нога, чтобы ходить по магазинам.

— Как странно. Вы показались мне вполне здоровой. По правде говоря, я поражен столь быстрым выздоровлением. Падение… правда, вы, кажется, поднимались по ступенькам… нужно быть поосторожнее с такими вещами. Может, мне лучше посмотреть вашу ногу? Я настоящий эксперт во всем, что касается подвернутых щиколоток.

Джинни хотелось завопить, высказать в самых красочных выражениях все, что она о нем думает, но в эту секунду, взглянув в глаза Алеку, увидела себя в них, обнаженной, лежащей на спине, с руками, связанными над головой… голова откинута, тело изгибается под ласками его губ и рук.

Девушка судорожно сглотнула.

— Джинни?

Глава 10

— Я собираюсь на верфь.

Холли подняла глаза от очередного пирожного:

— Верфь? Вы — та Джинни, что работает на верфи?

Джинни метнула на Алека подозрительный взгляд:

— Да, мой отец и я владеем верфью Пакстонов на Феллс-Пойнт.

Ей не пришлось ждать долго, чтобы узнать, что он наговорил дочери про нее.

— О, вы та самая леди, которую так злит папа.

— Совершенно верно. И делает это очень хорошо и быстро.

— Холли, — поспешно вмешался Алек, — не хочешь ли ты… э-э-э, еще раз потрогать волосы мистера Мозеса?

— Не сейчас, папа, — чрезвычайно терпеливо ответила дочь и вновь обернулась к Джинни: — Я спросила, почему он делает это, и он ответил, что сам не знает. Сказал, что ему нравится видеть, что вы еще можете выкинуть. Сказал, вы не любите мужчин и вообще не желаете выходить замуж, а я ответила, что это невозможно и что он всем дамам нравится.

— Именно это он тоже говорил тебе?

Холли с любопытством оглядела девушку:

— Конечно, нет! Просто я наблюдаю и вижу, как ведут себя люди.

Джинни почувствовала себя последней дурой. Подумать только, ребенок обвел ее вокруг пальца! Она улыбнулась и предложила Холли еще пирожное.

— Я так радовалась, когда папа сказал, что вы одеваетесь, как я. А теперь он хочет купить мне платьица с оборочками. Он послушается вас, Джинни?

— Ни за что на свете!

— Ну что ж, это хорошо. Папа обычно бывает во всем прав. Можно мне посмотреть верфь? Можно, папа? Не хочу дурацких оборочек, не сейчас. Пожалуйста, папа!

— После того как ты меня так опозорила перед Джинни, хочешь, чтобы я тебя еще и вознаградил? — Алек драматически возвел к небу руки.

Холли попробовала испытать силу умоляющего взгляда прекрасных синих глаз на Джинни:

— Пиппин… это папин юнга, рассказывал мне о верфях. Он был учеником капат…

— Конопатчика?

— Да, вот именно. Он давным-давно жил в Ливерпуле. Я тоже хочу быть конопатчиком и забью каждую щель между обшивкой, и мой корабль не потонет. Можно, я посмотрю, как работают ваши конопатчики? Они используют скрученную пеньку? Это называется паклей, правда? Пиппин мне сказал.

Джинни не смогла сдержать улыбки:

— Да, конечно, можешь. Конопатчики начинают работать на следующей неделе. Стук их молотков — самый прекрасный звук на свете, и ты можешь услышать его только на верфи.

— Ах да, — согласился Джеймс, — я скучаю по нему. Здесь, в Балтиморе, Холли, молотки из мескитового дерева обивают сталью. Как, по-твоему, ты достаточно сильна, чтобы присоединиться к братству конопатчиков? Дай-ка, я проверю твои мускулы.

Холли согнула ручонку, и Джеймс сделал вид, что глубоко задумался.

— Да, такие же огромные, как у балтиморского Билли, — покачал он головой, слегка стиснув предплечье Холли. — А уж с этим парнем я не желал бы встретиться на узкой дорожке.

— И я смогу вымазаться в смоле с ног до головы, — протянула Холли с таким благоговейным восхищением, что Алек разразился хохотом, получив в награду оскорбленный взгляд дочери.

— Прости, хрюшка, но в твоих устах это звучит лучше всякого рождественского подарка.

Джинни обнаружила, что вновь не может отвести глаз от малышки:

— Где твоя мама? — И, мгновенно спохватившись, охнула: — О Господи, я забыла! Боже, простите меня! Еще пирожное, Холли?

— Мама умерла, давно, когда я родилась, — бесстрастно ответила девочка. — Я не помню ее, но у папы есть портрет. Она была очень красивой. Папа сказал, что мама была такой милой и доброй и, хотя не любила путешествовать, никогда не жаловалась.

— А ты путешествуешь с папой? — спросила Джинни.

— О да. Мы повсюду бываем вместе. Даже обедали с губернатором Гибралтара. В феврале. Миссис Суиндел ненавидит Гибралтар. Она сказала, испанцы хотели прийти и убить всех англичан, и еще, что там полно мерзких мартышек, которые прыгают на всех, и пугают до смерти, и приносят Черную смерть.

Джеймс Пакстон, рассмеявшись, нагнулся и погладил Холли по плечу.

— А ты видела мерзких мартышек?

— О да. Даже попросила папу подарить мне одну, но он сказал, ей не понравится на корабле. И что он скорее принесет на борт Черную смерть, чем обезьяну.

— Думаю, он прав, — согласилась Джинни, с трудом веря, что речь идет о том Алеке, которого она знает. Но ведь прошлая ночь не была сном! Он привязал ее к койке, сорвал одежду, дотрагивался…

Джинни дернулась.

— Немедленно прекратите! — сказала она вслух, забывшись, вскочила и тут же со стоном опустилась обратно. — Перестаньте же, — повторила она Алеку и только сейчас поняла, от кого Холли переняла этот оскорбленный взгляд праведной невинности. Но барон тут же с лукавым видом пожал плечами:

— О чем вы думаете, Джинни? Возможно, что-то случилось вчера вечером? Ваша нога! Вам следует быть поосторожнее! Говорите, вы упали со стены?

— Нет, с… то есть с лестницы.

— Возможно, вам следует наглядно показать нам, как все произошло. Таким образом, каждый из нас мог бы избежать в будущем несчастного случая. Жаль, что по перилам лестницы не вьется плющ, иначе можно было бы ухватиться за него.

— Я должна переодеться. Скоро увидимся, Холли.

— Я думал, ты собираешься на верфь, — удивился Джеймс Пакстон.

— Позже, папа. Сначала нужно купить Холли одежду. После обеда мы поедем на верфь. Я познакомлю Холли с Джоном Феррингом. Он скручивает паклю в полосы для конопатки, — объяснила она девочке. — Джон — старый человек и знает много чудесных историй.

Холли одарила ее ослепительной улыбкой:

— Мне бы очень хотелось. Спасибо, Джинни.

— Интересно, — пробормотал Джеймс, глядя вслед прихрамывающей дочери.

— Холли, доедай третье пирожное и иди еще раз посмотри на птичью клетку.

— Да, папа. Хочешь поговорить с мистером Пакстоном о делах?

— Совершенно верно.

— Замечательная у вас малышка, Алек.

— Да, и никогда не перестает удивлять меня. Понятия не имел, что она так много знает о постройке судов. Так, значит, мой юнга был учеником конопатчика! Ну а теперь к делу, сэр! До болезни именно вы управляли верфью? И были главным судостроителем?

— Да. Джинни помогала мне, в основном вела книги. Но она разбирается во всех тонкостях достаточно неплохо, я сам ее учил, с тринадцати лет. Прошлой зимой я делал чертежи «Пегаса», и, когда слег от сердечного приступа, она все взяла в свои руки и закончила чертежи. Показывала она вам наш склад? Там, правда, осталась лишь наполовину законченная модель, которую я не успел доделать, но все же вам следует посмотреть, поскольку это собственность Пакстонов. Кроме того, есть еще парусная мастерская на Претт-Стрит. Там работают восемь мастеров, которые шьют паруса для «Пегаса». Джинни говорит, что мы не отстаем от графика и последние паруса будут закончены к началу ноября.

— Но покупателя все еще нет?

— Нет. Мистер Доналд Бойнтон заказал судно, заплатил за первую партию материалов, но вскоре разорился. Мы узнали, что ураган уничтожил сразу два его корабля с черными невольниками. Он уверял, что не хочет иметь еще одно невольничье судно, но… — Джеймс пожал плечами. — Он был известным человеком в городе. Вы таких знаете, Алек… внешне сплошная доброта, а на деле — хуже змеи. Наши личные средства почти на исходе. В начале сентября нам пришлось взять кредиты в «Юнион бэнк», чтобы выплатить жалованье людям и приобрести остальные материалы. Иначе нам пришлось бы бросить начатое. Но мы не могли так поступить — это значило бы потерять все. Клипер будет настоящим чудом. Он должен быть достроен, и за пять лет не только окупит себя, но и принесет большие прибыли.

Алек опустил глаза на сцепленные руки:

— Согласен с дочерью. Неплохо бы увидеть, как идет работа.

— И парусную мастерскую? Ах, на это стоит посмотреть. Я прикинул, что мастера должны сшить почти одиннадцать квадратных футов парусины, потратить много миль дратвы и добрых сорок фунтов пчелиного воска.

Алек присвистнул было, но тут же приоткрыл рот: в комнату, прихрамывая, вошла Джинни в простом муслиновом платье, слишком коротком для нее и к тому же с огромным воротом, доходящим до самых ушей, но это не имело значения. Алек хорошо знал, что скрывает это платье. Он хотел видеть ее снова. Как можно скорее. Всю. С ног до головы. Вряд ли она согласится, конечно, но и это тоже не имеет значения. Он решил, что отныне его любимое развлечение — приводить в бешенство Джинни Пакстон, а потом соблазнять ее.

— Значит, мы готовы? — спросил он вслух, вставая. — Можно идти? — И, обернувшись к Джеймсу, добавил: — Все будет хорошо, вот увидите, сэр. Не стоит вам волноваться по этому поводу.

— Ну что ж, вы знаете, чего я хочу, Алек.

Алек прекрасно знал и поэтому невольно съежился. Он не женится на Джинни Пакстон, даже ради сотни кораблей и судоверфи Пакстонов.


— Не позволю тебе умереть, как Несте! Теперь я знаю, что делать, и с тобой ничего не случится. Ничего, клянусь!

— Папа!

Алек, резко дернувшись, проснулся с тревожно колотящимся сердцем и, мгновенно перевернувшись, взглянул в сторону двери, откуда доносился испуганный голосок Холли:

— Хрюшка? Что с тобой? Все в порядке? Как ты себя чувствуешь? Не заболела?

— Нет, папа. Услышала, как ты с кем-то говоришь, и испугалась, что здесь кто-то чужой и мучит тебя. Ты так громко кричал, а в комнате никого нет.

— Это был сон, Холли, кошмар. Я видел Джинни.

— Мне холодно, папа.

Алек постарался побыстрее вернуться к реальности, стряхнуть странные ощущения, оставленные кошмаром, и приподнял одеяло:

— Прыгай ко мне, хрюшка.

Холли примостилась рядом с отцом. Алек не пустил ее под простыню, поскольку спал голым. Он прижал дочь к груди, поцеловал в ушко, укутал получше и приготовился вновь заснуть. И, как выяснилось, зря.

— Чему ты не позволишь случиться с Джинни, папа?

— Мне приснилось, что она замужем за мной, и собирается родить ребенка, твоего маленького братика или сестричку, и очень боится. Я сказал, что пугаться нечего и я не позволю, чтобы случилось плохое.

— Она не умрет, как мама?

— Нет. Я говорил, что знаю, как поступить, и не позволю ей умереть.

— Это я убила маму?

— Нет, конечно, нет. Откуда ты взяла такое, Холли?

— Но ведь я появилась, а она умерла. Миссис Суиндел говорила об этом доктору Прюитту. Она еще сказала, что некоторые младенцы просто слишком велики для своих мам.

— Это верно, но она не хотела сказать, что это твоя вина. Ты тоже могла умереть, Холли. Я бы этого не вынес. По крайней мере у меня осталась ты.

— Почему ты не спас маму?

— Я был тогда молод и глуп, мышка. И ничего не знал о младенцах… а доктор Ричардс, это врач, который лечил твою маму… думаю, он был еще невежественнее меня. Когда мы в прошлом году были в Северной Африке, я познакомился с очень мудрым человеком. Помнишь Орана?

Малышка сонно кивнула.

— Он был арабом и лекарем, и как-то я рассказал Орану, что случилось с твоей матерью. Он объяснил, что делать, если мне когда-нибудь случится принимать роды.

— А Джинни боится рожать?

— Именно в этом-то самое странное. Не имею ни малейшего представления, боится ли Джинни рожать или нет. Твоя мама была совершенно особенной, Холли, и мне пришлось очень плохо и больно, когда она нас покинула. И меня мучит совесть, потому что, знай я хотя бы то, что знаю сейчас… может, она была бы с нами сегодня. Только этому не суждено случиться. Твоя мама была очень милой и доброй, и никогда не забывай этого.

— Только она не любила путешествовать, как мы.

— Это верно.

Алек сильно подозревал, что при свете дня пожалеет о своей излишней откровенности с дочерью, но он давно взял за правило никогда не увиливать от правды в разговоре с ней.

— С Джинни очень весело, папа. Она ничего не понимает в женской одежде. И совсем не похожа на миссис Суиндел. У миссис Суиндел на все свое мнение, и иногда это мнение просто ужасно. Только очень странно, что Джинни ничего не знает.

— Никто из вас ни в чем не разбирается! Я чувствовал себя настоящим арбитром мод!

— Мне нравится Джинни.

— Но?

— Джинни не знает, кто она на самом деле, папа. «Вот это удар ниже пояса», — подумал Алек, каменея от неожиданности.

— Интересно, что ты имеешь в виду, хрюшка?

— Она вроде как боится тебя, и ты ужасно ее дразнишь, но… она будет моей мамой?

«Еще один удар, почти смертельный», — подумал Алек, еще не совсем оправившись от первого.

— Нет, — сказал он вслух. — Вовсе нет.

— Но ты видел сон насчет ребенка и очень боялся.

— Знаю, но сам еще хорошенько не понял, в чем дело. Ну а теперь объясни насчет Джинни. Почему она не знает, кто она есть?

— Джинни боится, вот и все.

— Меня?

Алек почувствовал, как Холли снова кивнула, толкнув его головой в плечо. Ну что ж, Джинни по крайней мере должна его опасаться. Он сделал с ней все, что хотел… нет, пожалуй, не все. Он умирал от желания войти в нее, слиться, стать с ней единым целым, показать, как должно быть на самом деле между мужчиной и женщиной, между ними обоими.

Алек презрительно фыркнул, удивляясь собственной глупости.

— Она тоже ужасно зла на тебя. Думаю, ей хотелось бы врезать тебе по голове чем-нибудь тяжелым.

— Это верно, почему-то я имею несчастную склонность раздражать ее.

— Как она повредила ногу, папа?

— Она же сказала, что упала на лестнице.

Теперь настала очередь Холли фыркнуть, и это вышло совсем, как у Алека, так что тот улыбнулся в темноте.

— Ты что-то ей сделал?

— Нет, ничего, по крайней мере не я виноват в том, что она подвернула ногу.

Холли, помолчав, наконец пробормотала сонным, почти неслышным голосом:

— Я хотела бы братиков и сестричек, папа. Джинни — не какая-нибудь глупая девчонка, поэтому не захочет, чтобы и я была глупой. Она научит меня строить корабли, правда ведь? И она любит путешествовать повсюду. Пожалуй, даже больше, чем ты.

— Возможно, ты права.

— А вдруг она не захочет быть мамой? Может, она любит только путешествия и никогда не выйдет замуж. Ты ведь тоже не хочешь жениться?

«Но женщина должна хотеть дом, мужа, очаг и детей», — подумал Алек и внезапно встрепенулся, ужаснувшись собственным мыслям. Он никогда не размышлял о том, что за все время жизни с Нестой делал только то, что хотел, и даже не представлял, что Неста может желать иного, не совпадающего с его планами. Она всегда соглашалась с ним, без единого слова жалобы. Он был эгоистичным себялюбивым ублюдком! И как ни отвратительно видеть сейчас себя в столь черном свете, это чистая правда. А теперь появилась Джинни. Но Джинни отличается крайним упрямством, способностью вывести из себя любого, совершенно не похожа на Несту и нуждается в твердой руке и постоянном контроле, предпочтительно со стороны такого человека, как он. Алек уже хотел сказать дочери, что Джинни сделает именно то, что захочет он, но тут же понял, какой это будет глупостью, тем более что Холли мирно спала: до него доносилось ровное дыхание. Алек немного послушал и снова заснул.


Алек и Холли сидели за обеденным столом в доме Пакстонов. На Холли было новое муслиновое платье с узором из белых и голубых цветочков, а Джинни надела новый наряд из персикового шелка, прекрасно оттенявшего кожу, отчего в волосах заиграли золотисто-красные отблески, а глаза стали такими зелеными, что…

Алек вновь выругал себя за идиотские мысли. Сколько можно перечислять достоинства Юджинии Пакстон! Выглядит она как обычно, ничего особенного. Но тут Алек внезапно обнаружил, что смотрит на ее живот, представляя его набухшим. Набухшим его ребенком. Совсем как во сне.

Джинни весело смеялась, совершенно не подозревая в этот момент о своей «беременности», и раскладывала на столе серебряные ножи и вилки для пущей наглядности:

— Взгляните, отец, Холли, Алек стоит на корме рядом с крышкой люка коммингса. — И добавила, улыбнувшись Холли: — Это такая крышка, которая закрывает дыру в палубе, откуда можно попасть в каюты. Наверху находится ящик, в который собирается дождевая вода. Во всяком случае, ящик еще не был установлен, а когда Алек повернулся, чтобы спросить о чем-то мистера Ноулса, один из людей, прикреплявших наверху снасти, уронил молоток, прямо в ящик, и ящик подпрыгнул и едва не размозжил ногу Алеку. Никогда не видала, чтобы человек взлетал так высоко и быстро и ругался так изобретательно, пока еще находился в воздухе.

— У вашей дочери, сэр, явно садистские наклонности.

— Что это такое, папа?

— Садист — это тот, кто наслаждается страданиями других людей, совсем как моя дочь, — пояснил Джеймс.

— Я бы хотела тоже посмотреть на это, но мистер Ферринг был таким милым, — хихикнула Холли. — Это действительно было так смешно? Папа никогда не прыгает и не делает ничего такого, что позволило бы остальным посмеяться над ним. Он даже не рассказал мне, что молоток свалился.

Алек недоуменно поднял брови на добрый дюйм:

— Откуда, черт возьми, ты взяла это, хрюшка? Конечно, я иногда делаю глупости и ошибаюсь.

— Нет, папа, ты всегда такой замечательный, — заверила Холли, пробуя жареную куропатку. Джинни зашлась смехом:

— Холли, да он визжал как поросенок! Волосы встали дыбом, глаза пожелтели. Рот широко открылся, так что подбородок ударился о живот.

Джинни помолчала, снова хмыкнула и добавила:

— Неудивительно, что вы так высокомерны, Алек. Подумать только, подучили невинную дочь петь вам дифирамбы!

— Нет, — совершенно серьезно объявила Холли. — Папа никогда не сделал бы такого. Просто все его любят, восхищаются, то есть джентльмены, конечно, потому что он такой умный, зато леди… ну… иногда я замечаю, что они просто не сводят с него глаз и переговариваются, прикрываясь веерами.

— Немедленно ешь, Холли, иначе я позову миссис Суиндел, и она накличет дождевые тучи на всю округу.

— Кто это? — осведомился Джеймс, не донеся до рта бокал с вином.

— Миссис Суиндел ни в коем случае нельзя назвать оптимисткой. Если в бочку меда случайно попала капля дегтя, для нее нет большего удовольствия, чем жаловаться и сетовать с утра до вечера, так что никто не сможет слова вставить, и остается либо заснуть, либо превратиться в такого же угрюмого брюзгу.

— Она единственная дама, которая не влюбилась в папу.

— Холли, ешь! И помолчи, иначе это для тебя плохо кончится!

— Да, папа. Джинни ты, по-моему, тоже не очень нравишься, но я могу ошибаться.

— Холли, — почти взвизгнула Джинни. — Слушайся папу и ешь!

— Я тут подумал, — начал Джеймс после того, как все сидящие за столом немного успокоились. — Конечно, «Фаунтин инн» — очаровательное местечко, но я знаю, что вы подыскиваете жилище. Однако этот дом огромный и почти все время пустует, и Джинни и я будем очень рады, если вы и Холли… и, конечно, ваша миссис Суиндел остановитесь у нас, пока не найдете чего-нибудь более подходящего.

— И я смогу видеть мистера Мозеса каждый день! Даже Грейси очень милая и всегда дает мне изюм и яблоки, когда Ленни не видит. Это будет просто великолепно, папа!

Алек быстро сунул ложку хлебного соуса в открытый рот дочери:

— Немедленно закрой рот и жуй, пока не велю тебе проглотить.

Джинни в недоумении уставилась на отца. Она впервые слышала о подобном предложении и не знала, как к этому отнестись, понимала только, что все ее мысли сосредоточены на Алеке, на той ночи, когда он смотрел на нее, ласкал, касался…

Само воспоминание об этом заставило ее щеки вспыхнуть: девушку словно обдало волной жара. Но жить в одном доме с ним, знать, что он спит в комнате, расположенной в нескольких шагах по коридору от ее спальни… этого достаточно, чтобы заставить ее…

— Теперь можешь проглотить. Молодец.

— Надеюсь, ты согласна, дорогая? — спросил Джеймс дочь. — У нас так много места. Можешь нанять еще одну горничную, чтобы помочь Грейси.

— Ты прав, отец.

Взгляды Алека и Джинни скрестились. Она выглядела ошеломленной, немного напуганной и определенно взволнованной. В эту секунду Алек отлично понимал, что он действительно создание извращенное, порочное и совершенно испорченное.

— Если вы уверены, что мы не доставим вам лишних хлопот, сэр, Холли и я будем рады принять ваше приглашение. Что же касается миссис Суиндел, не сомневаюсь, что она будет ныть, и страдать, и мучиться по поводу каждой комнаты, но она хорошо относится к моей дочери, а я постараюсь избавить слуг от ее непрерывных претензий.

— Превосходно. Значит, решено. Мозес! Принесите портвейн для джентльменов. Джинни, отведи Холли в гостиную и расскажи интересную историю о том, как ты впервые попробовала конопатить корабль.

Джеймс откинулся на спинку кресла и улыбнулся. Как приятно добиваться своего, в этом нет ни малейшего сомнения! Джинни выглядит так, словно проглотила лимон, но она переживет это! Интересно, она в самом деле растянула ногу?

Алек наблюдал, как Джинни берет за руку Холли, и снова ощутил это неуловимое чувство, необходимость и потребность, которую отказывался признать. Ему снова нужно навестить дом мадам Лорейн. Нет, нет, он чувствует лишь похоть, ничего больше. Нужно бы просто помнить об этом, но руки задрожали, а по жилам пробежала теплая волна при одной лишь мысли о… Как ее тело сжималось вокруг его пальца, когда он проник вглубь…

Алек с трудом сглотнул.

Полчаса спустя он снова стоял перед дверью гостиной. Пора отвезти Холли в гостиницу, пока она не уснула тут же, прямо на ковре. Мозес помогал Джеймсу подняться наверх, предоставив Алека самому себе. Он уже потянулся к ручке двери, как услышал голос Джинни:

— Поедем с тобой ловить пескарей, но только в апреле, тогда у них ход. Пескарь? Да это рыба из семейства карпов, длиной около пяти дюймов, спинка переливчато-синяя, а брюшко серебристое. Спустимся по Потепско-ривер до Реле. Это в нескольких милях к югу от Балтимора. Что? О да, мы их чистим, обваливаем в кукурузной муке и жарим в растопленном жире. Ужасно вкусно, вот увидишь. Просто слюнки текут, стоит только представить себе.

— Пескарь? — переспросил Алек, входя в гостиную.

— Верно, папа. Джинни возьмет меня. А папу? Папе можно поехать?

— Обязательно, — пообещал Алек, — если только мне не придется чистить эти штуки с непроизносимым названием.

— Папа любит рыбалку, но считает, что чистить рыбу — отвратительное занятие.

Алек ухмыльнулся. Да, в присутствии его дочери о секретах и тайнах можно забыть.

— Ты собираешься перечислить Джинни все мои недостатки?

— Нет, папа, обещаю, ни за что! Ой, пианино! Холли бросилась в угол, чтобы получше рассмотреть инструмент.

— Ты играешь, Холли? — спросила Джинни. Холли с сожалением покачала головой и очень нерешительно и осторожно дотронулась до клавиши.

— Оно сделано в Нью-Йорке, мастером по имени Джон Гейб. Мой папа подарил его мне на прошлый день рождения.

— На борту корабля нет места для пианино, — вмешался Алек, сам удивляясь, почему должен объяснять что-то мисс Юджинии Пакетов, балтиморской старой деве, редкостной ведьме и мегере и необыкновенно страстной женщине, которая, если верить снам, должна стать матерью его ребенка.

Алек потряс головой. Нет, он положительно теряет разум, и чем дальше, тем больше.

— Да, там очень тесно, и, кроме того, во время шторма его начнет бросать по каюте, — согласилась Джинни. — Я немного играю и буду очень рада научить Холли.

— Крайне великодушно с вашей стороны, Джинни. Вы очень расстроитесь, если Холли и я временно станем вашими гостями?

— Не забудьте неоценимую миссис Суиндел.

— Отвечайте, Джинни.

Глядя в ослепительно красивое лицо, Джинни искренне призналась:

— Мне это совсем не нравится. Я хотела бы, чтобы вы поскорее стали папиным партнером и уехали. Было бы очень неплохо, если вы купите «Пегас».

Она снова умудрилась разозлить его!

— Я не собираюсь уезжать, пока вы не побываете у меня в постели, — холодно процедил он.

— Я уже была в вашей постели.

Холли, благослови Господь ее душу, внимательно изучала клавиатуру.

— Да, но я не овладел вами. И не был в вас. Джинни подпрыгнула, почувствовала, как боль прошила ногу, и рухнула на диван.

— Прекратите, Алек! Я никогда не буду вашей любовницей!

— Возможно, но я буду первым, кто возьмет вас, Джинни.

И будем надеяться, последним.

О небо, почему ему в голову лезет эта бессмыслица?

— Не хотите сегодня вечером поехать со мной на корабль?

Джинни выдернула руку, стиснула кулак и размахнулась, целясь ему в челюсть. Но Алек оказался проворнее и, поймав ее запястье, с силой дернул, притягивая ее к себе. Джинни почувствовала на лице его теплое дыхание.

— Я войду в тебя, Джинни, и ты обхватишь меня ногами и будешь изнывать от страсти… такая влажная, тесная и очень-очень горячая… для меня. Потом я начну ласкать тебя, Джинни, и ты будешь стонать и кричать, а я сделаю все…

— Папа?

— Нет на свете лучшей дуэньи, чем моя дочь, — вздохнул Алек. — Что тебе, хрюшка?

Он не выпустил руку Джинни.

— Джинни выглядит очень злющей.

— Так и есть, но она скоро успокоится. А теперь, Холли, надеюсь, ты готова попрощаться? Миссис Суиндел проводит вечер с доктором Прюиттом, так что я буду сегодня твоей горничной, хорошо?

Холли кивнула, но вид у нее при этом был немного встревоженный.

— Все в порядке, Холли, — заверила Джинни, наконец-то вырвав руку у Алека. — Твой папа просто любит подшучивать надо мной. Завтра утром увидимся. Что же касается вас, барон, хочу предложить гонки на пари. «Пегас» против вашего «Найт дансер». До Нассау и обратно.

— Вы сумасшедшая, и я принимаю предложение.

Глава 11

Джинни с удовольствием ощущала мягкое покачивание палубы «Пегаса» под ногами. Наконец-то корабль спущен на воду и теперь почему-то кажется более реальным, хотя по-прежнему пришвартован к причалу.

Они спустили «Пегас» на воду за два дня до приезда Алека, и Джинни пожалела, что он не присутствовал на этом волнующем, трогательном событии. Джеймс разбил бутылку черного рома об ахтерштевень, подав этим сигнал мужчинам выбить деревянные брасы, называемые в просторечии «собаками», и клипер соскользнул в воду под приветственные крики собравшихся.

Потом Мозес отвез домой отца Джинни, поскольку тот так устал, что едва мог идти. Девушка вздохнула, наблюдая, как один из людей Босса Лема ловко карабкается по вантам, словно мартышка в тропическом лесу, прилаживая сотни ярдов фалов и гарделей фок-мачты.

Джинни казалось, что прошло всего несколько минут с того момента, как она сделала это возмутительное, оскорбительное предложение и Алек принял пари. Но на самом деле миновало около двух дней. С тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Джинни знала, что он вместе с отцом проверяет их гроссбухи, а также успел побывать вместе с мистером Феррингом на складе и в парусной мастерской. Интересно, где он окажется сегодня утром?

Но долго гадать ей не пришлось. Подняв глаза, Джинни неожиданно узрела пропавшего барона. Он поднялся на борт «Пегаса», обмениваясь веселыми словами и приветствиями с каждым встреченным на пути рабочим, спрашивая, насколько поняла Джинни, как идет постройка. Алек выглядел совершенно в своей стихии, здесь, на ее корабле, и Джинни охватило совершенно непонятное и непрошеное бешенство.

Заметив ее свирепый взгляд из-под дурацкой шерстяной шапки, он подошел к ней и без предисловий объявил:

— Ну как насчет пари?

Джинни высокомерно подняла подбородок:

— Вы прекрасно знаете, что гонки состоятся!

— Даже если исход заранее предрешен и я все равно обгоню вас, несмотря на возможную превосходящую скорость «Пегаса»…

— Чушь! Вы прекрасно знаете, что «Пегас» быстрее любого судна и, кроме того, условия заранее известны!

— Понимаю, Джинни, понимаю. Хорошо. Если я проиграю, значит, становлюсь владельцем сорока девяти процентов стоимости верфи и оставляю все дела в ваших беленьких ручках, верно?

— Совершенно верно.

— Прекрасно. Я согласен на это. Кроме того, я согласился с ценой, назначенной вчера вашим отцом. Удивлены? Но если я выиграю, значит, потребую…

Он говорил, не отводя взгляда от грудей Джинни, прекрасно сознавая, что это бесит ее, и именно поэтому придал глазам самое похотливое выражение, какое только сумел. Потом Алек замолчал, вполне намеренно, зная, что Джинни ожидает худшего, но все-таки медлил, погруженный, казалось, в созерцание Босса Лема и его людей, которые кишели по всему клиперу, натягивая просмоленные канаты, до тех пор пока стройные мачты не оказывались наглухо закрепленными в гнездах. Сам Босс Лем, грызя усики, стоял высоко на клотике грот-мачты, оглядывая, все ли в порядке и хорошо ли натянуты канаты. Он был немногословным человеком, одним из тех, кто не привык вести дела с женщиной. Босс называл Джинни «девочкой», как принято у шотландцев, хотя в ней не было ничего отдаленно напоминающего шотландское, да и на девочку она мало походила.

Босс Лем пристально, оценивающе рассматривал Алека, ничего при этом не говоря и не объясняя. Из замечания Джинни Алек понял, что он и Джеймс Пакстон знали друг друга с самого детства. По-видимому, в этом кроется причина верности Босса.

— Ну?!

Алек оглянулся на Джинни:

— Удивительно, как всего одно маленькое слово может звучать так ехидно в твоих устах! Ага, взгляните, они развешивают тяжелые снасти на бушприте! Дядя говаривал, что корабль нужно настраивать, как гитару: подтянуть струну в одном месте, ослабить в другом, и так далее, и тому подобное…

— Алек, я врежу вам по голове, если не прекратите играть со мной!

— Но это так соблазнительно! Играть с тобой, я имею в виду. Клянусь, мои ладони все еще чувствуют прикосновение твоих прелестных грудей, наполнивших их, и…

Джинни, как могла незаметнее, всадила локоть ему в ребра. Алек рассмеялся и умиротворяюще поднял руку:

— Хорошо, я придержу язык. Перед вами серьезный человек. Он оперся на отполированные поручни и продолжал:

— В случае моего выигрыша я хочу две веши. Первое: желаю видеть вас в своей постели, причем добровольно. Второе: вы передаете мне пятьдесят один процент стоимости верфи, а это, мой дорогой мистер Юджин, означает контрольный интерес.

Он буквально наслаждался взбешенным и неверящим выражением, постепенно появлявшимся на лице Джинни. Интересно, это из-за первого или второго требования? Господи, в это мгновение ему больше всего хотелось стащить с нее идиотскую шапку и зацеловать до потери сознания, хотелось…

Алек вспомнил о забавах с Олией предыдущей ночью. Можно было подумать, что девушка вымотает его, лишит сил, но вот он стоит на палубе, снедаемый неудержимым желанием к женщине, одетой как мужчина: лицо блестит от пота под жарким балтиморским солнцем, висящие мешком панталоны, прекрасные роскошные волосы полностью скрыты этой ее омерзительной шапкой.

Алек немедленно постарался отделаться от этих возмутительных мыслей и объявил:

— После того как я возьму все в свои руки, придется постараться найти тебе мужа, чтобы твое время было занято теми вещами, которые приличествуют женщинам. Больше на верфи ты не появишься. И мужчины вздохнут свободно.

— Нет! Никогда! И кроме того, Алек, мне не нужен никакой муж. Никогда, вы меня слышите? И прекратите издеваться надо мной. Никогда, никогда не позволю ни одному идиоту мужчине командовать мной и приказывать, что делать!

— Господи, какой ужас! В жизни не подумал бы, что ты так тяжело воспринимаешь подобные вещи! Послушайте меня, мистер Юджин, ваше непонятное вмешательство в дела верфи так или иначе должно прекратиться.

— Вмешательство! — взвизгнула Джинни так неожиданно, что Алек даже вздрогнул. — Это моя верфь, Алек Каррик, и я буду управлять ею, и вы слова против не скажете, иначе…

— Если она останется твоей, значит, просто перестанет существовать. Неужели ты способна быть настолько слепой, Джинни? Ты можешь почти или совсем не уважать мужчин, но это они правят миром, и тебе лучше принять это. Можешь не соглашаться, но не понимать этого нельзя. Ты можешь действовать за сценой, но не подделываться под мужчину. Больше этого не будет, ясно?

Джинни судорожно сжала кулаки, пытаясь побороть накатывающее волнами раздражение и такую ярость на этого тупоголового идиота, что боялась задохнуться. Наконец ей удалось выговорить, достаточно спокойно, не вступая в перебранку:

— Гонки состоятся, как только «Пегас» будет достроен, примерно через полторы недели начиная с сегодняшнего дня.

— Значит, вы принимаете пари?

Джинни намеренно пристально оглядела его и ледяным тоном сказала:

— Насчет того, чтобы лечь с вами в постель? Знаете, барон, вполне вероятно. Вы, мужчины, по-видимому, считаете подобные забавы лучшим развлечением…

— Вам следовало бы помнить… или вы настолько забывчивы? Я действительно подарил вам наслаждение и буду продолжать это делать каждый раз, когда мы окажемся в постели, это и больше, Джинни, гораздо больше.

Джинни хватило мгновения, чтобы прийти в себя:

— Ну и ну, барон, вы кажется уверены в том, что лучшего любовника не найти во всем цивилизованном мире…

— И нецивилизованном тоже, осмелюсь сказать. Девушка с великолепным безразличием пожала плечами:

— Ну что ж, почему нет? Я женщина, а не глупая девчонка, и могу делать все, что пожелаю. Если желаете хвастаться, и бахвалиться, и провозглашать себя великолепным любовником, кто я такая, чтобы не верить вам и упустить случай приобрести столь восхитительный опыт? В конце концов вряд ли мне придется проводить эксперимент больше одного раза.

— Наоборот, Джинни, — вкрадчиво перебил Алек, — именно я буду вынужден проводить этот, как ты выразилась, эксперимент, поскольку женщина является в таких делах пассивной стороной. Я — мужчина, от меня требуются действия. Женщина… э-э-э… по своей природе иная. Ожидается, что она будет спокойно лежать на спине, или на боку, или встанет на колени… Вы, конечно, понимаете, о чем я.

— Да нет, не понимаю. И понимать не хочу. Как я уже сказала перед тем, как вы столь грубо оборвали меня, не желаю проделывать это больше одного раза.

— Захочешь, дорогая моя, обязательно захочешь, — рассмеялся Алек.

— Что именно?

— Захочешь, чтобы я любил тебя снова и снова, не только однажды. Захочешь меня опять и опять, Джинни, и, если согласишься, я готов побиться с тобой об заклад и на это. Ну, что скажешь?

— Скажу, мерзкий идиот, что ад — слишком приятное место для вас.

— У вас удивительно острый язык. Я аплодирую вам, мистер Юджин. Меня восхитительно быстро и ловко поставили на мое жалкое мужское место. Так вот, я передумал….

— Но вы не можете?

— Мы еще не ударили по рукам, мистер Юджин. И поскольку вы привыкли разыгрывать из себя мужчину, значит, должны знать, что сделка не состоялась, пока участники не обменялись рукопожатием.

— Насчет чего вы передумали?

— Я хочу тебя в своей постели сейчас. Сегодня вечером. Не желаю ждать, пока мы вернемся из Нассау.

— А вот и Джейк. Вы, кажется, знакомы с ним. Он один из людей мистера Ферринга, работает в парусной мастерской и привел Холли с собой. Не стоит ей быть сейчас на палубе, среди такой суматохи. Я могу показать ей каюту капитана.

— Она скорее захочет увидеть, где живут матросы.

— Я покажу ей все, каюты и кубрики. Все равно нужно поговорить с Джейком. Холли может пока все осмотреть.

— Когда вы подниметесь наверх, Джинни, я ожидаю ответа.

— Вы умрете молодым, барон, и от рук какой-нибудь разъяренной женщины, не сомневаюсь в этом.

— Только не от ваших рук, девочка моя, не от ваших.

«Вряд ли это совпадение», — подумал Алек, заметив, что, как только Джинни исчезла внизу, Босс Лем немедленно спустился со своего ужасно неудобного насеста, словно не мог дождаться, пока застанет Алека одного.

— Мачты отличные, — заверил он, посылая за борт струю табачной жвачки. — Америка поставляет лучший лес во всем мире, как известно, да и мачты тоже.

— Я слыхал, что вы выдерживаете дерево в грязной, застойной воде, чтобы в нем не заводились черви и жучки.

— Совершенно верно. Эти черви просто отравляют нам существование. Вы, конечно, знаете, что мы покрываем все дубовые доски смолой, потом слоем войлока и тонкой облицовкой из белой сосны. А корпус ниже ватерлинии обит медью. Это прекрасно предохраняет от проклятых древоточцев, благодарение Господу.

— Действительно.

— Это, конечно, не мое дело, сэр, но я все-таки не могу не беспокоиться о том, что будет с верфью. Джеймс Пакетов — мой друг, и его дочь — тоже.

— Да, Джинни мне говорила. Один из немногих мужчин, который готов работать с ней и на нее.

Босс Лем, очень тощий индивидуум средних лет, казалось, сосредоточенно жует табак, одновременно размышляя над сказанным.

— Да, девочка смышленая, палец в рот не клади. Попробуй только подойти к ней с неисправной помпой, или якорем, или снастью какой, она на все ответ найдет. Только вот беда, не может она быть грубой да орать, словом… как мужчина… резкой… вы меня понимаете. А даже если и могла бы, ее никогда не примут. И она вечно переживает из-за оскорблений и ругательств, а можете прозакладывать все свои английские гинеи, что она лишь это и получает от мужчин. Не только от всех известных граждан в Балтиморе, но и от многих рабочих. Смотрят на нее так, словно она должна немедленно лечь перед ними на спину и расставить ноги. Просто от злости лопаются, когда она отдает им приказы. Сам-то я особой разницы не вижу. Другое дело, если бы у нее мозгов не было!

— Значит, по-вашему, это не очень-то справедливо, не так ли?

Алек, пораженный собственными словами, поспешно захлопнул рот.

— Нет. Совсем несправедливо, но ведь так устроен свет, что поделаешь? Бедная девочка. Так вы собираетесь купить верфь? И управлять работой?

— Думаю, мы придем к соглашению. Судоверфь Пакстона будет существовать. Сейчас ведутся переговоры.

— Все же мне жаль девочку. — Босс Лем выплюнул очередную порцию жвачки: — Она не создана для того, чтобы с утра до вечера вылизывать дом какого-нибудь мужчины. Просто не представляю ее в гостиной, разливающей чай для всех этих дамочек-сплетниц.

— Отец не воспитал ее как надо, — заметил Алек и, поскольку Босс никак не отреагировал на это замечание, продолжал: — Вы и в самом деле считаете, что никто не купит «Пегас», потому что его построила Джинни?

— В самую точку, сэр. Как только старый негодяй Бойн-тон разорился, по городу разнеслось, что Джеймс выпустил вожжи из рук и теперь всем заправляет крошка Джинни. Даже сейчас все вы, джентльмены, сидите в своих клубах, курите сигары и издеваетесь над ней, глупой девчонкой в мужских штанах. Не сомневаюсь, они так ее и называют. А их женушки только подливают масла в огонь, ревнивые бестии. Все, на что они годны, — выстреливать детей, одного за другим, да молоть языками насчет проклятых тряпок.

— Я рад, что они рожают детей, — вздохнул Алек, думая о Холли. — Иначе мир бы скоро опустел.

— Да, конечно, но вы понимаете, что я имею в виду.

— Кажется, это называется действовать во вред самому себе. Клипер превосходно задуман и построен. Кому какое дело, хотя бы его и тролль сделал?

— Верно, но на деле получается совсем иначе. Всякий рад задрать нос и плевать на тех, кто ниже тебя, а эти модные джентльмены нашли над кем измываться — над бедной девочкой.

— Да, вы, по-видимому, правы. Не волнуйтесь, Босс, ничего плохого не случится, клянусь.

Алек не позволил самому себе сомневаться в принятом решении. Он сделает все, чтобы верфь Пакстонов продолжала работать, и работать успешно. Алек еще не был уверен, как добьется этого, как и в том, что делать с Джинни. Как несправедливо, что над Джинни смеются и издеваются. Она не заслужила презрения!

Алек задумчиво нахмурился. Лем верно сказал, в этом мире вообще мало справедливого. Какое ему дело до того, что в длинной цепи несправедливостей и обид случилась еще одна? Он ведь не рыцарь — защитник обиженных и угнетенных, поскольку сам не совсем понимал, что в этой истории хорошо и что плохо.

Он ожидал на палубе, внимательно изучая установку такелажа. Мачты были высокими и стройными, но стояли не так прямо, как на других судах, наклон был гораздо большим, чем даже на других клиперах, виденных Алеком. Кроме того, корпус корабля был резко изогнут в отличие от баркентины, дно которой, почти плоское, плавно переходило в прямые борта. Да, балтиморский клипер достоин восхищения и с каждым днем нравится Алеку все больше. Он подумал о десятках ярдов парусины, которые сейчас сшивают в парусной мастерской, и о десятках ярдов, уже прикрепленных к снастям. На «Пегасе» будет гораздо больше парусов, чем на баркентине, судне, длиннее клипера на добрую треть, и в то же время оттяжек совсем мало. Ничто не замедлит его скорости, и ветер понесет его по волнам как пушинку. В отличие от баркентины палуба, широкая, голая, находящаяся почти над ватерлинией, ничем не загромождена. По-видимому, в шторм волны будут ее захлестывать. Но тем не менее главное здесь — скорость. Великолепная конструкция, ничего не скажешь.

Алек очнулся от раздумий, только услыхав крик дочери:

— Папа, папа! В парусной мастерской так чудесно и прохладно, и все джентльменырассказывают разные истории. Они работают тори…

— Треугольными, — смеясь, поправила Джинни.

— Да, шьют паруса треугольными иглами, и еще у них пальмы.

— Пальмы[5]? Ты принесла мне кокос, хрюшка?

— Это не деревья, папа. Это куски кожи, которые надевают на ладонь, чтобы защититься от острых игл.

— Прекрасная идея, — согласился Алек, взъерошив волосы дочери, и поблагодарил Джейка за заботу о девочке.

— Смышленая малышка, — заметил Джейк. — Ужасно смышленая. Пугает меня до смерти.

— Значит, не в папу пошла, — пробормотала Джинни себе под нос, но так, чтобы Алек услышал. Он не ответил ни слова, но смотрел на Джинни. Она ответила вызывающим взглядом. Наконец он пожал плечами, попрощался и подхватил Холли на руки.

— Куда мы идем, папа?

— Назад в «Фаунтин инн», уютно пообедаем с миссис Суиндел. Мне кажется, мистер Барни, владелец гостиницы, влюблен в тебя. Без меня он может легко обойтись.

— О папа, миссис Суиндел ненавидит все, что подают в гостинице. Она скажет, что карп по вкусу похож на гнилую репу…

— Господи, как тогда насчет рыбы-меч?

— Хотела бы я познакомиться с миссис Суиндел, — сказала Джинни.

— Родственная душа, насколько я понимаю?

— А мы не можем поужинать с Джинни? — бесхитростно спросила девочка.

— Конечно, это совсем неплохая идея. Придется тебе перестрадать гнилую репу, а вечером я попрошу Ленни дать тебе зеленого шпината, — пообещала Джинни.

— Ура! — завопила Холли и хохотала все время, пока отец нес ее на берег.

Оказавшись на суше, Алек обернулся и спокойно сказал:

— Я хочу получить ответ сегодня вечером, мистер Юджин, иначе пари не состоится. Ваше время истекает.

Джинни ничего не ответила, остро сознавая, что Босс Лем смотрит на нее, что рядом стоит Джейк и что Минтер плотоядно ухмыляется.

«Я ваш босс! — хотелось ей крикнуть. — Не какая-нибудь шлюха, чтобы так на меня глазеть!»

— Проклятие, — сказала вслух Джинни и решительно направилась к ведущему вниз трапу, в капитанскую каюту. Там ее место.

Когда Джинни ближе к вечеру вернулась домой, Алек, Холли и неоценимая миссис Суиндел уже успели переехать.

— Здравствуйте, — сказала Джинни, протягивая руку пожилой женщине, стоявшей у подножия лестницы. — Вы миссис Суиндел?

— Совершенно верно. А вы… э-э-э… молодая леди, насколько я понимаю. Его милость сказал, что вы не совсем обычная… дама, и вижу, что он в этом случае, очевидно, прав.

И к удивлению Джинни, миссис Суиндел схватила Джинни за руку и несколько раз энергично тряхнула.

— Спасибо, — пролепетала девушка. — Надеюсь, вы поужинаете с нами, мэм?

— Ни в коем случае. Я няня Холли, и это просто не принято. Кроме того, я ужинаю с доктором Прюиттом.

— Понимаю. Ну что ж, я надеюсь, все в порядке, миссис Суиндел. Если что-нибудь понадобится, попросите Мозеса.

— Я обращалась к Грейси, но эта, да будет мне позволено сказать, весьма слабовольная и нерешительная особа заявила, что Мозес все знает.

— Грейси последнее время не совсем здорова, — машинально ответила Джинни, мгновенно встав на защиту женщины, служившей в семье еще с тех пор, как Джинни исполнилось семь лет. — Она собирается вскоре уйти на покой и жить со своей сестрой в Аннаполисе.

— Как и полагается, — неопределенно согласилась Элинор Суиндел.

«Бедная Грейси, — подумала Джинни, глядя вслед удаляющейся матроне. — Да, эту женщину нерешительной не назовешь».

Подняв глаза, она заметила выходящую из столовой в холл Грейси Лиммер. Джинни улыбнулась:

— Чувствуешь себя лучше?

— Гораздо, — кивнула Грейси. — У вас очень симпатичные гости, мисс Джинни. Эта миссис Суиндел знает, чего хочет и как этого добиться. — Набрав в грудь побольше воздуха, она выпалила: — Я сказала вашему па, что уезжаю завтра!

Джинни поглядела на Грейси, обняла и пожелала счастья. Известие не стало потрясением. Джинни была давно готова к тому, что служанка их покинет — последнее время та действительно стала в доме чем-то вроде тени. Наступило время перемен. И перемены были не за горами.

Позже, спускаясь вниз, Джинни услышала, как миссис Суиндел разговаривает сама с собой, вознося хвалы отсутствующему хозяину, и улыбнулась. Вопреки опасениям девушки, эта дама, кажется, не питает неприязни к женщинам, имеющим обыкновение носить мужской костюм.

По-прежнему улыбаясь, Джинни вошла в спальню. Так, значит, она не такая, как все? И что это, по-вашему, означает, барон?

И хотя она искренне ненавидела себя в эти минуты за то, что решила сделать, все-таки, когда настало время идти ужинать, Джинни совершенно преобразилась. Теперь на ней переливалось оттенками кремово — и бледно-желтого шелковое вечернее платье из выбранных и одобренных Алеком нарядов, с низким закругленным вырезом и тонкой лентой светло-желтого атласа под грудью. Она расчесала волосы, свободно заплела их и уложила короной на голове: мириады легких вьющихся прядок обрамляли лицо, кудрявились на затылке. Джинни даже надела аметистовое ожерелье матери; полупрозрачные фиолетовые камни по какой-то странной причине превратили цвет ее глаз в таинственно-глубокий темно-зеленый.

Дверь гостиной была открыта. Джинни остановилась на пороге, разглядывая Алека.

«Это просто несправедливо», — подумала она, не желая входить в комнату. Он так прекрасен, невыносимо прекрасен, и она в сравнении с ним чувствует себя просто старьевщицей, грязной нищенкой. В своем черном вечернем костюме с белой сорочкой, оттенявшей золотистые волосы и загорелую кожу, он выглядел совершенно неправдоподобно-красивым принцем из волшебной сказки.

Прошла не одна минута, прежде чем Джинни заставила себя перевести взгляд на девочку. Холли, в одном из своих цветастых муслиновых платьиц, сидела рядом с Джеймсом Пакстоном, с энтузиазмом описывая все, что видела сегодня. Золотистые волосы Холли были, совсем как у отца, расчесаны до блеска, а глаза казались безбрежно-синими, словно море. Девочка не только выглядела хорошенькой, как статуэтка, но и не по годам развитой, видимо, потому, что с раннего детства была окружена только взрослыми людьми.

Или же унаследовала ум матери.

Джинни заставила себя переступить порог и приветливо воскликнуть:

— Добрый вечер! Добро пожаловать в наш дом, Холли, барон.

Алек тихо присвистнул:

— Милосердный Боже, мистер Юджин, — выдохнул он, взяв ее за руку. — Кажется, вы так же прелестны в одежде, как и без нее.

— Тише!

— Что, папа?

— Джинни просто здоровается со мной, хрюшка. Оказывается, я умею одевать вас, Джинни. И раздевать тоже, — добавил он очень тихо и тут же обратился к Джеймсу. — Что вы думаете, сэр? Разве это не только что родившаяся из пены морской Венера? Настоящая богиня Балтимора!

Джеймс долго молчал, ошеломленно глядя на дочь, и наконец с трудом выговорил:

— До сих пор я не понимал, как ты похожа на свою дорогую мать. Ты прекрасна, Джинни, поистине прекрасна.

— Что ж, папа, признанный авторитет в этой области заверил, что я не такая, как все.

— Что это значит? — полюбопытствовала Холли.

— Это означает, — объяснил Алек, не сводя глаз с Джинни, — что мисс Юджиния Пакстон — отнюдь не копия остальных молодых леди в этом городе. Она — оригинал.

Почему у него такой восхищенный голос? Опять лжет, беззастенчиво лжет! Просто хочет затащить ее в постель, чтобы избавить от девственности.

К сожалению, она тоже хотела этого. Чтобы именно он избавил ее от девственности.

Джинни внезапно побледнела, признавшись себе в столь бесстыдном желании. До появления Алека она никогда не задумывалась об интимных отношениях мужчин и женщин. Он заставил ее постоянно ощущать собственное тело, груди, то потаенное местечко между бедрами. И все это при одном взгляде на него!

Сейчас Алек смотрел на нее, и эти прекрасные глаза не были серьезными: в них сверкало лукавство, веселье и… и нечто вроде коварной усмешки. Он знал, о чем она думает!

Джинни подняла подбородок и попыталась выдавить улыбку очень вежливой хозяйки, вынужденной принимать докучливых гостей.

— Насколько мне известно, ужин готов.

— Мистер Мозес! — воскликнула Холли, подбегая к дворецкому и протягивая ручонки.

Мозес поднял девочку и сказал:

— Какая вы сегодня хорошенькая, мисс Холли. И платье такое нарядное, да, лучше не бывает. Это ваш папа его выбрал?

— Да, и Джинни тоже.

Алек подумал было о необходимости объяснить дочери, что девочкам из приличных семей просто не пристало бросаться в объятия дворецкого, но увидел радость в глазах старого негра и неприкрытый восторг на личике Холли и услышал, как она пересказывает Мозесу события сегодняшнего дня.

— О да, Мозес! Миссис Суиндел так и сказала, гнилая репа. А Джинни пообещала, что угостит нас зеленым шпинатом. Что сказала Ленни насчет этого?

Мозес, благослови Господь его доброе сердце, засмеялся вместе с Холли и повернулся к Джеймсу, не обращая внимания на Джинни:

— Сар?

Он предложил Джеймсу руку, которую тот с благодарностью принял. Джинни поспешно подошла, чтобы поддержать отца с другой стороны.

— Так ужасно устал, — пробормотал Джеймс и тут же поспешно добавил: — Очень долгий и хлопотливый день, Джинни, вот и все.

«Не стоило ему спускаться сегодня к ужину», — подумал Алек, но ничего не сказал.


Настала полночь. В доме все затихло, и Алек сидел в постели, читая скучнейший трактат Эдмунда Берка. Ночь выдалась холодной, и в камине все еще горело неяркое пламя.

Алек отложил книгу, вздохнул и откинулся на подушки. Жизнь становится слишком сложной. Внезапно и необратимо, и только из-за двадцатитрехлетней старой девы, и к тому же даже не англичанки.

Ему вообще не следовало появляться в Балтиморе. Он оказался последним идиотом, вмешался в чужую жизнь, и теперь их судьбы переплелись, и Алек не находил выхода из создавшегося положения. И кажется, не хотел искать.

Джинни — вот все, что он хотел. Хотел больше, чем любую другую женщину за всю свою взрослую жизнь. И искренне надеялся, что это всего лишь приступ вожделения, с которым можно справиться довольно легко. Но он мучается не похотью.

Нет. И с этим придется смириться. Алек ничего, совсем ничего не понимал, но тем не менее все правда. Он постоянно видел ее тело, набухшее его ребенком. Черт возьми, ему не нужно этого, после смерти Несты он не хотел домашнего очага, семейной жизни, мирной и размеренной, не желал быть связанным по рукам и ногам и медленно умирать от тоски!

Алек покачал головой. Он не хотел этого тогда, но сейчас… пропади пропадом эти зеленые глаза.

И к тому же, в довершение этого сумасшествия, именно Джинни, упрямая извращенная девчонка, не выносила самой мысли о доме и очаге, о муже, который станет ее хозяином и будет отдавать приказы. Нет, Джинни желала оставаться свободной, только маленькая дурочка вовсе не была свободной, любой, у кого сохранилась хоть капля разума, мог видеть это. Джинни хотела создавать, строить, творить, путешествовать и видеть то, о чем большинство людей могло лишь мечтать.

Это просто неправильно! И не естественный порядок вещей, а вздор и бессмыслица! Именно женщина должна приручать мужчину, не наоборот! И Алек, к его величайшему сожалению, постоянно представлял себя в гостиной, рядом с Джинни — видел, как они беседуют, спорят… о да, непрерывно спорят… а потом любят друг друга, видел их общих детей и жизнь на одном месте, в доме, согретом теплом их любви, жизнь, которая приобретет новые смысл и значение, жизнь, в которой появятся друзья и связи, слишком дорогие, чтобы легко порвать с ними.

Алек услышал, как дверь спальни тихо открылась, но не повернул головы, просто смотрел перед собой и выжидал, чувствуя, как колотится сердце, как напряглось тело от предвкушения неизбежного.

— Алек.

— Джинни… ты пришла… Я надеялся…

— Да. Я увидела… вы не можете взглянуть на меня?

Алек повернул голову на подушке и улыбнулся ей. Джинни была в сорочке из белого полотна, неимоверно широкой, доходившей до пола, с высоким воротом.

— Ты выглядишь словно девственница-весталка. Правда, довольно долго пожившая на свете весталка, но кто я такой, чтобы жаловаться?

Джинни поняла, что он шутит, но слишком нервничала, чтобы улыбнуться. Все это время она убеждала себя, что ей самое место в Бедламе, но, несмотря ни на что, была настроена крайне решительно. И сворачивать с избранного пути не желала. Алек не останется в Балтиморе, не такой он человек. Скоро он уедет, и Джинни потеряет последний шанс узнать о том, как на самом деле бывает между мужчиной и женщиной. Вряд ли еще какой-нибудь мужчина, кроме Алека, захочет взглянуть на нее.

— Весь вечер ты избегала меня и так и не сказала о своем решении. Я рад, что ты решила лично сообщить мне о нем.

— Хочу, чтобы вы любили меня… сегодня.

— А… я уже подумал, что ты, возможно, попросишь принести чашку чая, — хмыкнул Алек, но, увидев ее полубезумные, расширенные глаза, мгновенно стал серьезным и чуть-чуть приподнял одеяло: — Иди сюда, Джинни.

Он был совершенно обнажен, и великолепная мужская плоть затвердела, набухла и подрагивала в ожидании.

Джинни медленно подошла к кровати, остановилась и провела языком по внезапно пересохшим губам:

— Алек, могу я увидеть вас?

— То есть мое тело?

— Да. Я никогда раньше не видела мужчин… вот так…

— Хочешь, чтобы я встал и прошелся перед тобой, или предоставим вещам идти естественным путем?

— Что значит «естественным путем»?

— Подойди ближе, и поговорим об этом.

Джинни взглянула на приподнятое одеяло, зная, что, если ляжет с ним в постель, все будет кончено.

— Хотите, чтобы я сняла сорочку?

Она явно напугана до смерти.

— Пока нет. Всему свое время. Подойди ко мне, Джинни.

Глава 12

Чувствуя, как дрожат руки, Джинни молча уставилась на кровать, не двигаясь с места.

— Может, хочешь посидеть рядом?

Алек опустил одеяло и приглашающе похлопал по матрацу.

— Мы могли бы поговорить… скажем, о константинопольских гаремах, о том, как мусульманские женщины закрывают тело и лицо, когда показываются на людях.

Он явно развлекался, веселился от души, и голос звучал так снисходительно-покровительственно, что Джинни мгновенно страстно захотелось осадить его, найти подходящий едкий ответ, в конце концов, хотя бы фыркнуть.

Но вместо этого она села рядом, чинно сложив руки на коленях, босые ноги не доставали до пола. В этот момент Джинни чувствовала себя ребенком и, что того хуже, дурочкой. Совершенно потеряла рассудок, способность мыслить, и… все это в надежде стать женщиной.

— Не желаю говорить о подобных вещах.

— Тогда что ты можешь предложить?

Джинни, подняв голову, взглянула Алеку в глаза:

— Вы в самом деле отмените пари, если я не отдамся вам?

— Конечно, ведь я уже сказал, не так ли?

Джинни задохнулась.

— Всегда легче строить планы, чем выполнять их, правда, мистер Юджин?

— Я понимала это, когда пришла сюда, — отозвалась Джинни, упорно глядя на подушку, как раз над его правым плечом, обнаженным, как и вся грудь. Как бы ей хотелось смотреть и смотреть на него, бесконечно, день и ночь, вероятно, следующие пятьдесят лет… и прикасаться к нему, и целовать…

Джинни затаила дыхание:

— Хорошо, я готова.

Алек попытался улыбнуться, хотя это далось ему с большим трудом: губы болели, мужская плоть ныла, чресла почти разрывались, и что-то внутри мучило, терзало, не давало покоя и томило, и все же одновременно его наполняло нечто несказанно сладостное и бесконечно умиротворяющее.

— Ты не обязана делать это, Джинни.

Девушка, резко вскинув голову, посмотрела ему в глаза:

— Что? Вы не хотите меня сейчас? Считаете меня не… ну, необольстительной? Я знаю, сорочка кажется вам слишком чопорной и немодной, но другой у меня нет… особенно такой, какую предпочла бы надеть Лора Сэмон.

— Но ты вправду обольстительна — кстати, откуда ты выкопала это слово? И сорочка тебе идет.

Алек хмыкнул, но Джинни, окончательно потеряв самообладание, лишь нервно теребила подол сорочки.

— Нет, дорогая, дело не в этом. Просто я внезапно понял, что, будучи истинным джентльменом, не могу соблазнить дочь человека, которого высоко ценю и в чьем доме нахожусь.

— Конечно, это звучит очень благородно, Алек, но не может быть правдой: не ты соблазняешь меня, а совсем наоборот.

Она бросилась ему на грудь, схватила за плечи и поцеловала, промахнувшись в первый раз, но почти отыскав губы во второй. Алек, смеясь, поймал ее руки, пытаясь отстранить девушку, но, едва ощутив прикосновение ее рта, понял, что не сумеет оставаться разумным и рассудительным. Такая мягкая и сладостная…

— Джинни, — пробормотал он, не отстраняясь, и вновь почувствовал, как от невыносимого возбуждения напряглось тело. Он наполнил руки водопадом мягких волос, гладил спину, не в силах оторваться от розовых губ, плотно сжатых, как у девственницы-школьницы, но Алеку было все равно. Он представил, как проводит следующие пятьдесят лет, целуя этот нежный рот, и прижался к ней еще крепче. Но постепенно рассудок взял верх, и Алек, откинув с ее лица волосы, медленно, нежно отстранил Джинни.

Она чуть подняла голову, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами, в которых удивление и восторг постепенно сменились разочарованием.

— Пожалуйста, Алек.

— Нет, милая. Мне очень жаль. Я вправду это думаю. Не могу так поступить с твоим отцом. Он доверяет мне. А я… я надеюсь, еще не окончательно потерял то, что называют благородством. Можно зато подарить тебе наслаждение. Да, так мы и сделаем. Иди сюда.

Джинни уже знала, каким будет это наслаждение, но в то же время его слова означали, что она останется обнаженной, а он снова будет смотреть на нее и доводить до потери рассудка, заставит потерять голову, сам оставаясь при этом холодным и отрешенным, знала, и не хотела этого. Не сейчас.

Она почувствовала, как его пальцы расстегивают пуговицы сорочки, и хотела попросить Алека остановиться, но сумела лишь положить свою руку поверх его.

— Терпение, Джинни, — улыбнулся он. Ворот сорочки наконец распахнулся, и Алек быстро развел его, обнажив груди.

— Восхитительные, — пробормотал он и, сев в постели, притянул Джинни к себе на колени. Она лежала на сгибе его правой руки, обнаженная до талии, а он, казалось, не мог наглядеться, не мог насытиться. Медленно, очень медленно он опустил руку, позволив себе коснуться соска кончиком пальца, и закрыл глаза от непередаваемого ощущения, только чтобы тут же открыть их, как только Джинни охнула.

— О Боже!

— Это так чудесно, не правда ли? Дай мне руку, я хочу, чтобы ты почувствовала себя.

Джинни смутно осознала, что он поднимает ее руку, кладет на грудь, чуть прижимает палец к твердому камешку соска.

— Это просто я, ничего больше, — пробормотала она, но Алек лишь хмыкнул и снова начал ласкать ее. К его восторгу и собственному унижению, Джинни застонала.

— Все верно, Джинни, ты должна наслаждаться тем, что я делаю с тобой. Твоя обязанность — всегда говорить мне, что тебе нравится больше всего.

— Хочу прикоснуться к тебе.

При ее неожиданных словах эта трудноуловимая, несущая странное удовлетворение боль снова пронизала Алека.

— Хорошо.

Джинни растопырила пальцы и позволила ладони свободно скользить по его плечам и груди, покрытой золотистой кудрявой порослью. Какое упругое тело! Мускулы плавно перекатываются под загорелой кожей…

— Ни один мужчина не может быть похожим на тебя, — убежденно сказала Джинни, и Алек поверил ей, безмерно наслаждаясь искренним восхищением, звучавшим в ее голосе, чувственной сладостью ее прикосновения.

Он нагнулся и снова поцеловал ее. Теплая рука сжала полную грудь, поднимая ее, чуть сдавливая. Под пальцами лихорадочно стучало сердце. Он снова полуобнял Джинни, опрокидывая ее назад, и нежно провел ладонью сверху вниз, так что пальцы замерли на белом плоском животе.

Она вздрагивала как от озноба, не понимая, что делает, почти не замечая поцелуя: все ощущения были сосредоточены в одной точке, чуть ниже талии, там, где его пальцы жгли, опаляя безумным пламенем. Алек знал силу этого пламени, понимал, что ей необходимо сейчас, потому что точно такой же огонь грозил испепелить и его.

— Алек… — с трудом выдохнула она, и Алек понял…

— Хорошо, — шепнул он. Пальцы зарылись в тугие завитки, и, не сводя глаз с ее лица, он отыскал влажный бутон плоти. — Мягкая, Джинни, ты такая мягкая…

Пальцы начали нежный, ласкающий ритм, и глаза Джинни широко раскрылись.

— Какое восхитительное ощущение, правда? Поверь, мужчина любит входить в женщину — поскольку именно так может найти наслаждение, большее, чем заслуживает, а твои чувства скрываются здесь, Джинни. Крохотная, хорошо спрятанная маленькая драгоценность, которая может вселить в тебя восхитительное безумие. Помнишь ту ночь, Джинни? Помнишь, как вскрикивала и выгибалась, и все вокруг разлетелось на мелкие осколки, и ты забылась в экстазе, и главным и единственным стало лишь твое тело?

— Помню, — выговорила она, пораженная, что в мозгу все еще осталась капля разума и памяти.

— Теперь я хочу ласкать тебя ртом. Ты ведь тоже хочешь этого, верно?

— Нет, Алек, ты не можешь так… зачем… О, пожалуйста, пожалуйста…

Ее трясло словно в лихорадке, бедра поднимались и опускались в такт движениям пальцев.

— Правда, я…

Позже Алек так и не вспомнил, что хотел сказать, потому что в этот момент раздался крик Мозеса:

— О Боже! Мисс Джинни! Барон! Скорее сюда! О…

Алек мгновенным рывком поднял Джинни:

— Быстрее, милая!

И взметнулся с постели, натягивая на ходу халат, слыша, как за спиной Джинни шелестит плотной тканью, застегивая пуговицы.

В дверь громко застучали, и через мгновение в комнату ввалился Мозес:

— Поспешите, cap! Это хозяин! О Боже, мисс Джинни…

Алек протиснулся мимо ошеломленного дворецкого и ринулся к спальне хозяина. Джинни следовала по пятам. Секунду помедлив, он вошел в комнату. У постели горела единственная свеча. Алек мгновенно понял, что Джеймс Пакстон мертв. Он молча, оцепенело стоял возле усопшего, остро ощущая боль потери, потрясенное изумление. Глаза Джеймса были закрыты, лицо спокойное, умиротворенное. Он скончался во сне: легкая смерть…

Алек, нагнувшись, осторожно прижал кончики пальцев к шее Джеймса. Ни малейшего трепетания.

— Папа?

— Он ушел, Джинни. Мне невыносимо жаль.

Обернувшись, Алек увидел Мозеса, стоявшего у изножья кровати и не сводившего глаз с мертвого хозяина.

— Я пришел посмотреть, как он, cap. Обычно я не делаю этого, но сегодня что-то мучило и терзало меня, вот я и пришел. Он так устал сегодня, и это меня беспокоило. Я пришел. Он мертвый лежит.

Джинни обошла Алека и, сев рядом с отцом, поднесла к губам его руку.

— Его сердце, Джинни. Конечно, это его сердце. Он умер во сне… легкая смерть.

— Да, — сказала она глухо, глядя в лицо отца.

— Папа?

Алек поспешно оглянулся и увидел стоявшую в дверях Холли, в одной ночной сорочке, с голыми ножонками.

— Минутку, Холли. Мозес, пошлите за доктором. Он знает, что делать.

— Да, cap.

— Я сейчас вернусь, Джинни. Только отнесу Холли.

Подхватив дочь на руки, Алек вынес ее из спальни.

— Прости, папа, умоляю, прости. Алек сказал, что это была легкая смерть. Надеюсь, что это правда. Я так тебя люблю. Теперь у меня не осталось никого. Меня даже не было рядом, когда ты умирал. Я лежала, распростертая, на коленях чужого мужчины, и он ласкал меня… пока ты… ты умирал… совсем один.

Она говорила почти неслышно, едва шевеля языком, но Алек услышал и замер на пороге, не двигаясь, наблюдая, как Джинни нагибается и припадает лицом к груди Джеймса. Она не плакала, просто лежала неподвижно.

Он оставил ее одну.


Больше сотни балтиморцев из всех слоев общества собрались, чтобы отдать дань памяти Джеймса Пакстона, — от безработных матросов до Гвеннов, Уорфилдов, Уинчестеров, приехала даже Лора Сэмон. Алек стоял рядом с Джинни, поддерживая ее под руку, хотя она не нуждалась в его помощи. Джинни, не шевелясь, смотрела прямо перед собой, напряженно выпрямившись, очевидно, не сознавая, что происходит вокруг.

Алек не взял с собой Холли. Девочка вряд ли понимала, что случилось. Ей объяснили только, что мистер Пакстон ушел на небо, совсем как ее мама. Она осталась в доме Пакстонов вместе с миссис Суиндел.

Алек, неотступно думая о том, что теперь должен кое-что решить, все-таки вынудил себя слушать преподобного отца Мюррея, священника епископальной церкви Святого Павла, худого, изможденного человека, с лицом, изборожденным морщинами — следами многих дней, проведенных под безжалостным солнцем. Надгробная речь, произнесенная им, оказалась красноречивой, но трогательной. Медленно, хорошо поставленным голосом священник говорил, что знал Джеймса Пакстона еще с тех пор, как оба были мальчиками и удили рыбу с мыса Норт-Пойнт. Он припомнил роль Джеймса в развитии города, постройке первого балтиморского клипера «Галилей» в 1785 году, его участие в борьбе против британцев в сентябре 1814 года и в сражении при Балтиморе. Джеймс находился в Шорт-Мак-Генри во время артиллерийского обстрела, ободряя и успокаивая людей. Он был одним из тихих, незаметных героев, знакомством и дружбой с которым гордился преподобный отец Мюррей. Усопший оставил после себя прекрасную дочь, Юджинию Пакстон. Аминь.

В продолжение всей речи Джинни не шелохнулась. Алек мучительно ждал, когда она наконец сделает что-то, хоть что-нибудь, покажет, что в ней еще живы мысли и чувства. Хоть что-нибудь.

Заметив, что Лора Сэмон смотрит на него, Алек выдавил легкую улыбку.

После церемонии он стоял рядом с Джинни, пока та принимала соболезнования от десятков людей, и припомнил тот далекий день, почти пять лет назад, когда вот так же слушал утешительные слова, остро сознавая их пустоту и бессмысленность.

Он отвез Джинни домой и снова стоял рядом, пока входили и выходили люди, ели и пили, беседуя приглушенными голосами, и выражали бесконечные соболезнования. Джинни держалась спокойно, с полным самообладанием. Только ее тут не было. Может, он сам так же вел себя после похорон Несты?

Как ни странно, именно на плечи миссис Суиндел легли все заботы. Грейси Лиммер согласилась остаться еще на неделю, но полностью передала бразды правления миссис Суиндел. Ленни приготовила достаточное количество еды, чтобы накормить половину Балтимора. Только в сумерках последние гости покинули дом. Все, кроме мистера Дэниела Реймонда.

— Если вы согласны, мисс Джинни, я хотел бы прочитать завещание вашего отца.

Алек уже хотел было запротестовать и объяснить, что с этим можно подождать, но Джинни просто кивнула, повернулась и шагнула к маленькой библиотеке, в восточном крыле дома.

— Вы тоже пойдете, милорд?

Алек удивленно поднял брови:

— Вряд ли это меня касается, мистер Реймонд.

— Касается, милорд. Вы сами увидите…

— Хорошо. Только все скажете при мисс Пакстон.

Джинни молча наблюдала, как мужчины входят в библиотеку. Что здесь делает Алек? Но это не имеет значения, во всяком случае, сейчас, ничто не имеет значения. Она жестом попросила их садиться.

— Мисс Пакстон, — начал поверенный, усевшись, — ваш отец составил новое завещание.

— Простите?

— Новое завещание, мисс Пакстон, всего пять дней назад.

— Не понимаю….

— Скажите же наконец, что в этом завещании, — перебил Алек.

«Почему он так рассержен?» — тупо удивилась Джинни, взглянув на угрюмое лицо, прежде чем вновь обернуться к мистеру Реймонду.

— Прекрасно, милорд. Мистер Пакстон оставил некоторые суммы слугам, самая большая — Мозесу, пятьсот долларов, и триста долларов — миссис Лиммер. Как вам известно, мисс Пакстон, Мозес — раб. Мистер Пакстон пожелал, чтобы после его смерти Мозесу дали вольную. Ваш отец предполагал, однако, что Мозес будет продолжать служить в этом доме.

Мистер Реймонд смолк, и у Алека возникло отчетливое чувство, что поверенный готовится сообщить нечто неприятное. Алек знал, твердо знал, что сейчас услышит. Будь проклят Джеймс Пакстон!

— Мисс Пакстон, ваш отец хотел, чтобы вы твердо знали: он действовал в ваших интересах. Вы остались одна, без родственников и защиты. Он любил вас, мэм, и хотел обеспечить вам будущее, безопасное будущее.

— Да, — коротко обронила Джинни.

«Боже, — думал Алек, глядя в ее бледное лицо, — да ее, кажется, вообще ничего не интересует».

Мистер Реймонд откашлялся и обратил на Алека взор, исполненный неподдельной муки.

— Мистер Джеймс Пакстон оставляет верфь Пакстонов Алеку Каррику, барону Шерарду, если тот женится на вас в течение тридцати дней после его смерти. Если барон Шерард или вы откажетесь, верфь должна быть продана третьему лицу, а вы получите вырученные деньги.

Джинни молча смотрела на поверенного.

— Видите ли, мисс Пакстон, — добавил мистер Реймонд, в голосе которого положительно слышалось отчаяние, — ваш отец знал, что вы не можете продолжать управлять верфью, иначе потеряете все, что имеете. Он желал только защитить вас и не мог допустить, что вы познаете бедность.

— Благодарю вас, мистер Реймонд. Я все прекрасно понимаю.

Поднявшись, Джинни протянула руку несчастному адвокату, и тот, вопреки всем обычаям, пожал ее.

— У вас нет никаких вопросов, мисс Пакстон?

Девушка покачала головой и вышла из комнаты, даже не взглянув на Алека. Она выглядела просто ужасно в черном бомбазиновом платье, кожа отливает желтым, и, кроме того, платье слишком короткое, подумал Алек. Просто отвратительно!

— Милорд, у вас, конечно, есть вопросы…

Алек чувствовал, что потерпел поражение. Он был зол и готов ринуться в битву, но твердо взял себя в руки: в конце концов, адвокат ни в чем не виноват.

— Человек, которому я хотел бы задать вопросы, мертв, мистер Реймонд. Пожалуйста, оставьте копию завещания, чтобы я сам мог прочесть. Спасибо, что пришли, сэр. О, простите, у меня один вопрос: месяц со дня смерти или похорон?

Мистер Реймонд опустил глаза в исписанные мелким почерком страницы:

— Со дня смерти, милорд.

— Значит, остается двадцать семь дней. Еще раз спасибо, мистер Реймонд. Я провожу вас.

Почти пять лет прошло с тех пор, как умерла Неста. Пять лет, в течение которых Алек ни разу не подумал о женитьбе, по крайней мере серьезно. Он вспомнил Марию Кордову Санчес в Мадриде, графиню и очень богатую вдову, и как она безоглядно отдавалась ему, показывая такое… о чем он раньше даже не подозревал, а днем восхищалась и ворковала над Холли, пока девочку, совсем еще крошку в то время, не вырвало на самое нарядное платье графини. Алек ухмыльнулся. Больше Мария и близко не подошла к ребенку.

Нет, он не хотел жениться на графине. Вообще ни на ком не хотел жениться.

Но что ему все-таки делать с Джинни? Завещание Джеймса составлено таким образом, что вся ответственность ложится на Алека. Джеймс понимал, что Джинни не может унаследовать верфь, в противном случае не пройдет и нескольких месяцев, как наступит разорение. Подал Алеку, как говорится, на блюде и верфь, и весьма строптивую дочь.

Что ему делать? Джинни казалась призраком, отрешившимся от всего, от него, от окружающего мира, с той минуты, как умер отец.

Алек поморщился от боли, вспомнив прерывистую исповедь Джинни перед телом отца. Угрызения совести превосходили, казалось, все мыслимое и немыслимое, вина неотступно терзала ее. Алек искренне сожалел о собственной роли в том, что произошло, но так вышло, она была в его постели, и ничто не могло изменить этого.

Почему не жениться на ней?

Алек рассмеялся. Мертвец принуждает его, заставляет из могилы, и все же Алек не особенно огорчался. Он решил поговорить с Холли.

Алек нашел свою дочь в спальне на втором этаже восточного крыла. Холли, независимая и совершенно самостоятельная крохотная личность, сидела на полу, скрестив ноги, всецело занятая моделями кораблей.

— Холли, — тихо сказал он, чтобы не испугать девочку. Подняв голову, малышка взглянула на него не по возрасту мудрыми глазами.

— Здравствуй, папа. С Джинни все в порядке? Она такая бледная и печальная.

— Она здорова, малышка.

Алек сел на пол рядом с дочерью и поднял кораблик, крохотную четырнадцатипушечную бригантину.

— Это «Эглантина», папочка, французская. Затонула недалеко от Гибралтара, в 1804 году.

— Верно, — рассеянно подтвердил Алек, отложив бригантину. — Холли, я хотел бы поговорить с тобой насчет Джинни.

Дочь вопросительно склонила набок голову. Какая все-таки смышленая девчонка!

— Я выслушал сегодня завещание мистера Пакстона. Оно достаточно сложное, но, если говорить коротко, он хочет, чтобы я женился на Джинни. У нее не осталось никого из родных, ни одного человека. Я хотел бы, чтобы ты подумала над этой идеей, Холли.

— Ты обязан жениться на ней?

Алек отрицательно покачал головой.

— Хорошо, — кивнула Холли, поднимая модель английского фрегата «Гальсион».

— Что именно?

— Ну… если бы ты чувствовал, что тебя вынуждают жениться, это было бы совсем плохо. Тогда ты не захотел бы жениться.

— А ты хочешь, чтобы я женился на ней?

— Мне нравится Джинни. Она даст мне маленьких братиков и сестричек?

— Вполне возможно. Мне бы этого хотелось.

— Ей сейчас ужасно плохо, папа.

— Знаю, Холли, знаю. Нужно ей помочь. Сделать так, чтобы она почувствовала себя лучше.

— Как думаешь, она захочет посмотреть мою коллекцию?

— По-моему, она будет очень рада.


Алек поужинал один, в столовой Пакстонов, испытывая странное ощущение, словно он владелец этого дома, которому воздаются едва ли не королевские почести. Мозес почтительно стоял у двери, ведущей в кухню, готовый исполнить малейшее приказание Алека.

Ему сказали, что Джинни попросила принести ей поднос в комнату.

Алек попробовал кусочек рагу из зайца. Неплохо. Немного переперчено, но неплохо. Он положил на тарелку нож с вилкой. Нет, он не голоден. И жажды не испытывает.

— Мисс Джинни поужинала, Мозес?

— Да, cap. Ленни отнесла ей поднос.

— Я скоро поднимусь к ней, — вздохнул Алек. — У нас некоторые затруднения, Мозес.

— Да, cap. Мисс Джинни… то есть она девушка стойкая, но… кроме ее папы… у нее никого не было, трудно ей пришлось, cap.

— Знаю. Наверное, я попытаюсь увидеться с ней сейчас. Если услышите звон разбитой посуды… не важно, Мозес, не обращайте внимания.

— Да, cap.

Через пять минут Алек остановился у двери спальни Джинни, поднял руку, чтобы постучать, но тут же опустил. Она плакала.

Он расслышал приглушенные всхлипы, и от этих жалобных звуков внутри у него все перевернулось. Она не плакала с той минуты, как узнала о смерти отца, по крайней мере он не видел ее плачущей. Хорошо, что она может немного облегчить скорбь. Однако Алек обнаружил, что не может вот так просто повернуться и уйти. Бесшумно открыв дверь, он вошел в комнату. На камине горел единственный канделябр, так что почти вся спальня была погружена в темноту. Несколько секунд Алек не двигался, выжидая, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Джинни сидела на подоконнике, подтянув колени к подбородку, прижавшись к ним лицом. Тело ее сотрясалось. Алек тихо подошел к ней и положил руку на плечо.

— Джинни!

Девушка вскинулась:

— Уходи, Алек. Немедленно! Оставь меня в покое!

— Не уйду. Хватит здесь места и для меня? Наверное, хватит.

Он подвинул девушку и устроился рядом.

— Вижу, ты совсем ничего не ела.

— Не люблю тушеного зайца.

Алек вынул из кармана носовой платок и, приподняв ее подбородок, вытер глаза.

— Что ты хочешь?

Алек, не отвечая, продолжал свое занятие, пока Джинни, вцепившись в его запястье, не отвела руку.

— Убирайся, Алек. Я больше не хочу тебя видеть.

— Выслушай меня, Джинни, — начал Алек, но тут же замолчал, увидев полные боли глаза. Господи, это уж слишком… так живо воскрешает те ужасные дни после гибели Несты…

Алек привлек ее к себе, положил голову девушки себе на плечо:

— Мне очень жаль, дорогая. Я знаю, это тяжело. Господи, я все знаю…

И эта нежность окончательно доконала Джинни, оказалась последней каплей. Джинни снова заплакала, тихо, безнадежно, покорно. Алек продолжал говорить с ней, сам не зная о чем, бормоча всякую бессмыслицу, давая ей выплакаться, вылить печаль, облегчить душу. Сам он не мог плакать, и лишь поэтому скорбь сжирала его многие месяцы.

Он продолжал прижимать к себе Джинни, пока рыдания не затихли, непрерывно гладя девушку по спине, по-прежнему что-то бормоча. И в какой-то момент она превратилась из маленькой девочки, нуждавшейся в его утешении, в женщину, желавшую его, готовую отдаться.

Подняв лицо, Джинни взглянула на него. Взгляд ее упал на рот Алека, и розовые губы слегка приоткрылись. Алек мгновенно потерял голову и начал целовать ее, страстно, безжалостно, проникая языком во влажные глубины, почти насилуя ее нежный рот. Она не застыла, не замерла, не отстранилась и с какой-то радостью приняла этот вторгшийся чужой язык, отдаваясь на волю Алека. И эта покорность, полное подчинение немедленно смягчили его.

— Ах, Джинни, — шепнул Алек, тепло дыша ей в рот. Она прижалась к нему грудью, обвила руками шею.

— Пожалуйста, Алек…

Он пытался сдержаться. Это было трудно, ужасно трудно, но Алек понимал, что в этот раз, ее первый раз, он не должен набрасываться на нее. Он возьмет Джинни, сделает ее своей, он знал это, хотя она отдается вовсе не потому, что любит или желает его, просто невольно ищет утешения и защиты. А его мотивы? Они не выдерживают ни малейшей критики. Но это не имеет значения. Он сам выбрал этот путь, и она помогала ему в достижении того, что, как он уверен, было правильным и верным для них обоих.

К удивлению Алека, Джинни лихорадочно извивалась у него на груди, словно потерявшая стыд любовница, и он встал, увлекая ее за собой, пока она терлась об него животом и грудями, так, что он, казалось, вот-вот взорвется от похоти. Алек стиснул ее ягодицы, поднял девушку, прижимая к набухшему фаллосу, слушая ее стоны, словно музыку, ощущая на лице горячее быстрое дыхание.

Эта ее настойчивость, безумная буйная спешка, раскаленная жажда были неестественными, но ничто не могло остановить Алека. Она хотела вновь осознать, что жива, что по-прежнему существует, и он понимал это. Внезапно он опустил ее руку вниз, между их телами, и почувствовал, как ее пальцы, скользнув по животу, сомкнулись вокруг напряженной плоти.

— О Боже, — простонал он, прижимаясь к ней бедрами, желая лишь одного — чтобы она продолжала его ласкать.

И она продолжала, пока Алек не почувствовал, что его семя вот-вот прольется. Дернувшись, он порывисто отстранился, тяжело дыша, подхватил Джинни на руки, понес к постели и почти бросил на перину.

Джинни приподнялась на локтях и не отрывала от него взгляда, все время, пока Алек стягивал сапоги и сбрасывал сорочку. Теперь на нем остались одни брюки, и Джинни страстно хотела увидеть его, хотела больше всего на свете, хотела…

В этот момент Алек поднял голову и замер; пальцы застыли на пуговицах брюк. Она, казалось, не могла шевельнуться; глаза превратились в огромные озера.

— Разденься, Джинни.

— Хочу видеть тебя.

— Хорошо. Сейчас.

Только теперь он улыбнулся и, сняв брюки, выпрямился, позволив Джинни наглядеться вдоволь. Он изнывал от желания, наполнявшего сладостной болью все его существо, представляя ее, лежащей на спине с широко расставленными белыми ногами, и себя, медленно входящего в нее… Одним сильным рывком он наполнит ее, овладеет и сделает своей.

Чувствуя, как наливается и пульсирует мужская плоть, Алек откашлялся:

— Я всего лишь мужчина, Джинни. Ты… не представляла, что такие мужчины могут существовать на самом деле… Спасибо. Ну а теперь твоя очередь.

Алек рванулся к кровати, и внезапно его руки оказались повсюду: он сорвал с нее платье, нижние юбки, сорочку, и к тому времени, когда одежда оказалась на полу, Джинни, окончательно потеряв голову, раскинув ноги, задыхаясь, молила:

— Пожалуйста, Алек, о Боже, пожалуйста…

Но Алек был достаточно мудр и опытен, чтобы не торопить события. Он лег рядом и начал вить чувственную паутину, обволакивая Джинни бесстыдно-нежными словами:

— Знаешь, что я собираюсь с тобой сделать?

— Да. Хочешь сунуть в меня… эту… штуку, но не понимаю, как все это будет, и очень боюсь… но не настолько, чтобы не позволить тебе сделать это.

Алек никак не рассчитывал на подобный ответ.

— Эта штука, как ты ее называешь, — мой член, или фаллос, или мужская плоть. Существует множество терминов, из который можно выбрать самый подходящий, и к утру я представлю тебе полный список. Ты примешь меня в себя, Джинни, ты создана для этого, но, когда я войду в тебя в первый раз, будет немного больно. Только один раз, никогда больше.

Она повернулась к нему лицом, обняла и прижалась:

— Я хочу стать женщиной, Алек. Сейчас.

Это было ее последней связной мыслью, последними разумными словами. Алек коснулся ее груди, провел руками по спине до ягодиц, и Джинни пропала, потерялась, лишилась рассудка. Сама она не сознавала, что превратилась в неистовую, готовую на все любовницу, отвечавшую с неожиданной страстью на ласки первого в жизни мужчины, но Алек все понимал, и это было ослепительно великолепно. Он поцеловал Джинни, сплетая свой язык с ее, и мгновенно обезумел почти так же, как она.

Его пальцы нашли потаенный бугорок, и оказалось, что она уже горяча и влажна, и, когда он, немного нажав, проник внутрь, Джинни глухо вскрикнула, выгибая спину.

«Боже, — подумал он, глядя в ее лицо, — она сейчас забьется в экстазе!»

Мгновенно оказавшись между широко расставленными ногами Джинни, Алек согнул их в коленях и шепнул:

— Джинни, взгляни на меня. Хочу видеть твое лицо, когда войду в тебя.

Девушка открыла глаза, в которых в эту минуту отражалось все безумное, неудержимое желание, которое она испытывала. Он согнулся над ней, разводя руками ее ноги, удерживая их на месте. Джинни почувствовала, как он вжимается в нее, такой огромный и железно-твердый, и, ощутив холодок страха, с трудом сглотнула.

— Все хорошо. Не бойся меня.

Его пальцы раскрыли набухшие створки, готовя ее к неизбежному, и Джинни, тут же поняв, что его член входит в нее, бессознательно приподняла бедра, более полно предлагая себя Алеку. Тот застонал, на секунду закрыл глаза и откинул голову.

— Джинни, — хрипло, невнятно пробормотал он и рванулся вперед. Тонкая преграда на миг сдержала его, прежде чем разорваться, и Джинни вскрикнула.

— Не двигайся, — пробормотал он, намереваясь следовать собственному приказу, но остро ощущая в то же время, что он первый, и это кружило голову, пьянило…

Алек глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, и лег на нее, вынуждая себя оставаться совершенно спокойным.

— Тебе не очень больно?

Джинни взглянула в его прекрасное лицо, застывшее от усилий держать себя в руках, коснулась его щеки, носа, губ, подняла бедра еще немного, чтобы он мог скользнуть дальше.

— Никогда не могла представить ничего подобного. Ты так глубоко во мне… Разве не странно?

— Да, — кивнул Алеки отстранился, почти выходя из нее. — Да, — повторил он, снова с силой врываясь в нее.

Острая боль вновь пронзила Джинни, но в этот момент его рука скользнула между их телами, пальцы снова нащупали твердый бутон, обвели его, и она начала извиваться, надавливая на эти умелые пальцы. Когда Алек велел ей обхватить его ногами, Джинни немедленно повиновалась и почувствовала, как он врезался в нее еще глубже, и тут его пальцы нашли нужный ритм, и она поняла, что теперь все будет по-другому. Она превращалась во что-то совершенно иное, в Джинни, которую до сих пор не знала и не понимала, и ощущала только, что перестала быть Джинни Пакстон, молодой женщиной, живущей в замкнутом мире, полном каждодневных забот, молодой женщиной, к которой еще не прикасался ни один мужчина.

Кроме Алека.

Джинни вскрикнула, тело перестало ей повиноваться, и, посмотрев ему в лицо, она заметила полные изумления глаза, услышала хриплые стоны. Он бешено вонзался в нее, и она принимала его, желая одного — чтобы это не кончалось никогда.

Алек был по-прежнему глубоко в Джинни, его семя изливалось в нее, смешиваясь с девственной кровью, но он не шевелился. Не мог. Только долгое время спустя ему удалось приподняться на локтях.

Ее глаза были закрыты, длинные влажные ресницы полукругом лежали на щеках. Она казалась спящей. Алек выговорил очень тихо:

— Будь моей женой, Джинни.

Глава 13

Джинни не спала — просто была потрясена тем, что только сейчас произошло между ними. Даже не сумела осознать произнесенные почти неслышно слова.

— Что ты сказал, Алек?

Алек молчал, неожиданно поняв, что поспешил, что Джинни слишком уязвима, а он… да, он не знал, чего хочет и что собирается делать. Нет, это не совсем верно, но все же не стоит торопиться.

Алек, наклонившись, поцеловал ее в кончик носа и почти небрежно ответил:

— Ничего особенного, просто вздор. Удивлялся, какая ты тесная, как крепко удерживаешь меня в себе, настолько крепко, что я снова хочу взять тебя. А ты что подумала?

— Что в первый раз ты обошелся удивительно малым количеством слов.

Алек хмыкнул, но Джинни показалось, что смешок прозвучал несколько напряженно, и она, вздохнув, призналась:

— О, я больше не хочу быть разумной. Только оставаться вот так, долго, целую вечность, слабой, и ничего не соображающей, и потерявшей разум…

— И мягкой и нежной.

Она слегка шевельнулась под ним, и Алек снова наполнил ее, бархатисто-твердый, сгорающий от желания. Какое странное действие она производит на него!

— Мягкая и тугая, такая тесная, так сдавливаешь меня, это ты, Джинни. Я не раздавил тебя своей тяжестью? Джинни покачала головой, не в силах ответить.

— Ты не смотришь на меня? Поскольку я твой первый мужчина, Джинни, то и нуждаюсь в уверениях, что доставил тебе достаточное наслаждение.

Услыхав весь этот вздор, Джинни широко распахнула глаза:

— Я просто не знаю, что достаточно и что нет.

— Ну… ты вопила, и билась, и вонзала ногти мне в спину и плечи. По-моему, даже укусила за губу…

— Значит, ты сделал все, что мог.

— Прекрасно. Думаю, однако, что не стоит чрезмерно стараться, иначе ты просто сведешь меня раньше времени в могилу своим пылом. Правда, я рад, что ты видишь вещи в их истинном свете.

Он слегка шевельнулся в ней:

— Тебе больно?

— Нет. Разве что чуть-чуть.

Алек снова шелохнулся, еле-еле, отстранился и очень медленно подался вперед, чувствуя, как ее мышцы сжимаются и пульсируют вокруг него. Он закрыл глаза, не в силах противиться нахлынувшим чувствам, и застыл.

— Что ж, я сделала это один раз, и ничего ужасного не случилось, — задумчиво протянула Джинни. — Знаешь, ведь молодым девушкам непрестанно повторяют, что они никогда, ни за что на свете не должны позволить мужчине прикоснуться к ним, и, если они допустят хоть какие-то вольности, последствия будут страшными и необратимыми. Выпадут волосы, например, или случится что-то такое же омерзительное. По-моему, у меня все волосы целы.

— Да, только совсем мокрые из-за чрезмерных стараний.

— Это, конечно, несколько смущает меня, но едва ли может считаться тяжелыми последствиями. Я благодарна тебе, Алек, и начинаю чувствовать себя очень умной и удачливой исследовательницей, блестяще завершившей эксперимент. Я разгадала тайну и теперь свободна.

Она всего лишь намеревалась скрыть истинные чувства и преуспела в этом настолько, что Алека мгновенно охватил неудержимый гнев. Значит, она всего-навсего использовала его, не так ли? Совершенно равнодушна к нему и желала лишь его тело, и все для своих проклятых женских целей!

Алек стиснул зубы, пытаясь не показать силы своей ярости и растущего сознания несправедливости. Однако, как ни удивительно, злость, казалось, мгновенно перетекла в его мужскую плоть, и, не говоря ни слова, без единой мысли, Алек начал снова врезаться в нее, глубоко и ритмично.

— Алек!

— Ну а я… еще не открыл тайну. Раздвинь ноги шире, Джинни, и начинай двигать бедрами мне навстречу.

— Но я не хочу этого… О Алек!

— Вот это правильно, не нужно думать, только чувствовать.

Джинни пыталась сдержать стоны, и секунды три это ей удавалось. Но потом она обвила его ногами, пока Алек, сжав ее ягодицы, поднимал и опускал ее, все быстрее и быстрее. Все, . что он говорил и делал, было непередаваемо чувственно, но Джинни не хотела вновь подпасть под его чары, терять рассудок и забываться в огненном водовороте, страшилась предложить себя кому-то, стать единым целым с этим мужчиной, отдаться на волю чувств, не имевших ничего общего с логикой и контролем.

— Знаешь, сколько существует способов, которыми я могу взять тебя, Джинни? — неожиданно выдохнул Алек. — Сколько способов подарить тебе наслаждение, пока ты не начнешь кричать, и извиваться, и терять сознание? Это самый старый традиционный способ, когда ты лежишь на своей прекрасной спинке, широко расставляя ноги… для меня. Но еще можно по-другому: я переверну тебя на живот, и подниму твои бедра, и войду в тебя сзади… так всего глубже, Джинни, и к тому же я смогу одновременно играть твоими прелестными грудками.

Алек застонал, и Джинни невольно спросила себя: возбуждают ли его собственные слова так же сильно, как ее?

— Чувствуешь, как туго сжимаются твои мышцы вокруг меня… да, подними ноги еще выше… вот так… да…

Неожиданно, без предупреждения, он рывком вышел из нее, и Джинни вскрикнула, упираясь в его плечи, пытаясь вернуть… все напрасно. Однако так же внезапно он вцепился в ее бедра, поднимая их. Джинни успела заметить решительно-сосредоточенный взгляд, прежде чем он наклонил голову и, отыскав ее, начал ласкать губами, вонзая в нее язык, обволакивая, обводя, прикусывая, и наслаждение, острое, ставшее почти болью, охватило Джинни с новой силой, которой невозможно было противиться, и она смутно страшилась лишь одного, что он отстранится, не пожелает, не захочет…

Она всхлипывала, лихорадочно перекатывая голову по смятым простыням, стуча по постели туго сжатыми кулаками, выгибая спину, но он неумолимо продолжал ласкать ее, чуть отстранился, снова начал ласкать…

— Алек… о, пожалуйста, Алек!

Он быстро поднял голову. Пальцы проникли в разгоряченную плоть, но сам Алек хотел видеть лицо Джинни, когда она забьется в судорогах наслаждения. Увиденное превзошло даже самые смелые фантазии, и он, именно он, довел ее до этого, заставил отрешиться от себя, потеряться в звездной дали, лишиться рассудка и разума и стать именно той, какой он хотел. И прежде чем ощущения померкли и угасли, он глубоко, мощным рывком врезался в нее.

Эксперимент, черта с два!

Нелепая женщина! Она принадлежит ему. Только и всего.

Алек принял решение.


На этот раз Джинни заснула глубоким усталым сном. Алек осторожно вытянулся рядом, натянул на нее одеяло, укрылся сам.

— Глупая женщина, — повторил он, целуя ее в лоб и прижимая к себе, так что голова Джинни легла ему на плечо. Густые, мягкие волосы рассыпались по его груди. — Здесь твое место, и я очень просил бы не забывать этого.

Джинни тихо застонала во сне. Он снова поцеловал ее и, устроившись поудобнее, закрыл глаза, вспоминая о том, как отказался взять ее несколько дней назад. Из-за благородных побуждений и боязни огорчить Джеймса. А сейчас? По правде говоря, он овладел ею частично именно потому, что этого, вероятно, хотел ее отец. По крайней мере это служило достаточно разумным объяснением для насытившегося любовью мужчины. Теперь ей придется выйти за него.

Алек надеялся, что подарил ей ребенка этой ночью.

Ей придется понять: он сделал то, чего пожелал бы ее отец. Но знал ли Джеймс, что Алек вынудит ее принять решение подобным способом? Вероятно: он был очень проницательным человеком. И знал также, что Алек хочет его дочь.

Алек вздохнул.

И очнулся лишь от звуков тоненького голоска, мгновенно повергшего его в слепящую панику.

— Папа!

Алек рванулся с постели; отуманенный сном мозг прояснился как по волшебству при виде стоящей в дверях Холли. Нужно было запереть дверь! Проклятие! И хотя это оказалось невыносимо трудно, Алеку удалось взять себя в руки и даже выдавить приветливую улыбку. Нельзя дать Холли понять, что она последний человек, которого он хотел бы увидеть в эту минуту.

— Доброе утро, хрюшка. Тебе не кажется, что сейчас ужасно рано, чтобы бродить по коридорам?

— Не знаю. Я проснулась, значит, не так уж рано. Даже немножко светло. Почему ты обнимаешь Джинни?

Особа, о которой шла речь, вздохнула, потянулась и, открыв глаза, оказалась лицом к лицу с пятилетней малышкой, стоявшей посреди комнаты с моделью корабля — по-видимому, фрегата — под мышкой.

Джинни, застонав, зарылась головой в грудь Алека.

— Не будь трусихой. Иди сюда, Холли, а то замерзнешь. И кстати, прикрой дверь, если не трудно.

— О нет, — простонала Джинни, совсем исчезая под одеялом.

— Так почему ты держишь Джинни? И почему она как-то смешно пищит и прячется?

— Доброе утро, Холли, — пролепетала Джинни, приподнимая голову. Высунуться она не могла, поскольку была совсем голая, и поэтому, судорожно вцепившись в одеяло, подтянула его до подбородка и хотела завернуться потуже, но у Алека были другие намерения. Он решительно сжал руки, не давая ей двинуться.

— Я иногда сплю с папой, — пояснила Холли, не сводя с них немигающих мудрых глазенок.

— Здесь еще есть место, хрюшка. Джинни не будет возражать и, кроме того, поможет согреть тебя.

— О нет, — в который раз застонала Джинни, совершенно потрясенная происходящим.

Холли осторожно поставила фрегат на ночной столик и забралась в постель. Алек постарался, чтобы девочка легла поверх простыни, которой были укрыты он и Джинни.

— Устраивайся, дорогая. Вот так, хорошо. Он натянул поверх одеяло и лег на спину, вытянув правую руку. Головка Холли лежала на его плече, Джинни прикорнула рядом.

— Ужасно приятно! — провозгласила девочка. — Джинни такая же теплая, как ты, папа.

— О нет, — в который раз застонала Джинни.

— Почему ты забрела в комнату Джинни, Холли?

— Я сначала пошла к тебе в спальню, папа, но тебя там не было. Ты ведь любишь Джинни, вот я и решила посмотреть здесь.

— Джинни, — хмыкнул Алек, — если я услышу еще один стон, поверь, совершенно разочаруюсь в тебе.

— Теперь у меня будет братик или сестричка?

На этот раз Джинни не застонала — она задохнулась и сдавленно закашлялась. Но Алек весело объяснил:

— Посмотрим, хрюшка. Такие вещи требуют немало времени, знаешь ли. Но я буду стараться. Как, по-твоему, сможешь ты поладить с Джинни?

Холли, задумчиво помолчав, наконец сказала:

— Мне она нравится гораздо больше, чем та леди, мисс Чедуик, которая вечно твердила, какая я милая сладкая крошка. Она была отвратительна, папа, но так нравилась тебе, что я молчала.

— Это несчастное, вынужденное молчать дитя, — сообщил Алек поверх головы Холли, — сумело благородно защитить своего попавшего в беду отца, налив в туфельки мисс Чедуик какой-то омерзительный на вкус пунш. Леди сняла их после особенно быстрого танца, и, как только враг потерял бдительность, Холли нанесла удар.

— Она вопила! — с огромным удовольствием сообщила Холли. — А лицо стало уродливым и красным. Папа сказал, что это оранжево-красный оттенок. Он громко смеялся, но это было потом.

— Тебе действительно нравилась эта мисс Чедуик?

Алек расслышал язвительно-желчные нотки, и это доставило ему необычайное удовольствие.

— Она оказалась весьма страстной… э-э-э… партнершей. Однако у меня не было ни малейшего намерения жениться на ней.

— Ты просто плывешь на своем корабле из одного порта в другой в поисках подходящих партнерш, а они, конечно, готовы на все и выстраиваются в очередь, ожидая, пока ты подаришь им свою благосклонность.

— Хм, весьма интересное заключение. Я уже говорил, Джинни, я всего-навсего мужчина. И не так легко дарю благосклонность. Но на этот раз мне повезло, я отыскал здесь, в Балтиморе, любовницу, которой могу отдать все, что в моих силах… и даже больше. И вполне вероятно, нашел себе жену. В любом случае я рад случившемуся.

— Твоя дочь лежит между нами навострив уши, в этом я нисколько не сомневаюсь.

— Холли, ты спишь?

— Нет, папа.

— Видишь, я говорила! Поэтому и не могу сказать честно, что о тебе думаю!

— Ты любишь папу, Джинни?

— С удовольствием треснула бы его по голове твоим фрегатом, — проворчала та.

Холли извернулась, чтобы получше разглядеть Джинни, и долго всматривалась в ее лицо:

— Ты очень хорошенькая, и мне нравятся твои волосы. Они совсем разноцветные, не то что мои, — рыжие, и коричневые, и светлые, и даже золотые. И глаза ужасно красивые. Папа говорит, что они чисто-зеленые, без всяких там примесей. Но ни одна женщина, даже я… правда, мы не можем быть такими же прекрасными, как папа, но ты для него достаточно миленькая, наверное… Я уже и не пытаюсь с ним сравняться!

— Холли, тебе всего пять лет.

— Зато женской мудростью она может поспорить со столетними старухами, — возразил Алек.

— Холли, когда ты вырастешь, все джентльмены будут добиваться твоего внимания, сочинять стихи в честь твоих глаз, бровей, ушей…

— Это только потому, что их сестры будут гоняться за папой.

И перед глазами Джинни мгновенно возникло страшное видение: вот она, жена Алека много-много лет, и в один прекрасный день, уже пятидесятилетняя, с ужасом наблюдает, как молодые девушки по-прежнему воркуют над Алеком, которому к этому времени гораздо больше пятидесяти и который по-прежнему выглядит таким, как сейчас. О Господи!

— Ты не должна так говорить. Твой папа и без того невыносимо высокомерен, и более самовлюбленного человека я не встречала. Он уже сейчас почти невыносим. Нельзя постоянно ему твердить, что он идеален и совершенен.

— Он не идеален, Джинни, и сам все время об этом говорит, зато лучшего папы не сыщешь на свете.

— Ребенок говорит чистую правду, Джинни. И я честный человек, с ног до головы, клянусь в этом.

Джинни уставилась в потолок, внезапно поняв, что уже много лет не смотрела вверх. Обычный, ничем не украшенный, и над самой постелью высохшее пятно от воды. Обои, доходившие до самого карниза, были когда-то ярко-голубые с желтым, но теперь превратились в серые, выцвели и выглядели отвратительно-уныло. Почему никто ничего не заметил? Неужели слуги думали, что ей все равно? Очевидно, так. И девушка неожиданно для себя, удивленно покачав головой, пробормотала:

— Это самое странное утро в моей жизни. Вот я лежу в постели с мужчиной, а его маленькая дочь устроилась между нами. Нет, это какой-то бредовый сон, без сомнения, навеянный рагу из зайца.

— Но ты не ела заячье рагу.

Холли хихикнула:

— Миссис Суиндел сказала, что мне его необязательно есть. И что оно выглядит как вареные кости. А вместо этого дала мне большую чашку тернового пудинга.

Алек пристально взглянул на Джинни и весело сказал:

— Зато я не разочаровал Ленни. Съел все, что мне подали. Ну а сейчас, хрюшка, тебе пора возвращаться к себе. Нам нужно встать, а Джинни не хочет одеваться при тебе, да и я не могу.

— Хорошо, — согласилась Холли и, поцеловав Джинни в щеку, обняла отца и помчалась к двери, не забыв захватить по пути фрегат.

Алек, не дожидаясь ее ухода, перевернулся, увлекая за собой Джинни:

— Как ты, любимая? Все хорошо?

Джинни хотелось бы, чтобы он не называл ее так, но в его устах это звучало настолько… прекрасно, что она промолчала и только кивнула, уткнувшись носом ему в плечо. Алек нежно провел костяшками пальцев по ее щеке, обводя контур лица.

— Сильно саднит?

Джинни поняла, что между ногами действительно не только саднит, но еще и ужасно липко, и, встревоженная, взвилась с постели, едва успев в последний момент прикрыть груди одеялом.

— О Господи!

— Что?

Джинни залилась краской:

— Пожалуйста, оставь меня, Алек.

Алек окинул ее долгим задумчивым взглядом:

— На тебе должна быть кровь, Джинни. Это ничего, просто твоя потерянная девственность, вот и все. И мое семя. Ты этого испугалась?

Джинни, обернувшись, со злостью процедила:

— Вы все на свете знаете, не так ли, барон? Что делать, что сказать, как утешить напуганных маленьких бывших девственниц…

— Может, ты и бывшая, но отнюдь не маленькая. Если отпустишь эту чертову простыню, я могу доказать, что твои прелестные груди…

— Молчать! Вы мне не нравитесь! По всей видимости, вы один из тех развратных негодяев, которые привыкли затаскивать в постель по десятку женщин каждую неделю! Ну что ж, возможно, я больше не девственница, но не жалею об этом, поскольку хотела узнать, что это такое. И больше мне от вас ничего не надо, слышите?

«Какая она красивая сейчас», — неизвестно почему и не к месту подумал Алек, глядя на разъяренную фурию, обжигавшую его яростным пламенем. Вполне хороша для него, как серьезно утверждала дочь. Волосы, беспорядочной гривой разметались по плечам и груди. Зеленые глаза стали еще зеленее на бледном лице.

Алек неожиданно понял, что Джинни сильно похудела за эти несколько дней. Высокие скулы выдавались чуть сильнее, казались немного резче очерченными. Джинни выглядела такой хрупкой и слабенькой, и это пугало Алека. Он хотел видеть ее сильной. Сильной и мужественной, но одновременно нежной и щедрой… во всем, что касалось его.

О дьявол!

— Я слышу тебя. Ты почти кричишь. Джинни с силой стукнула кулаком по кровати:

— Черт вас побери, барон, я действительно так считаю, и…

— Но ты можешь забеременеть, Джинни. Надеюсь, что так и будет. Может, хоть это тебя образумит. Джинни мгновенно осеклась.

— Беременна… — повторила она каким-то чужим, непохожим на обычный голосом, тонким и жалобным словно плач ребенка.

— Я дважды пролил в тебя свое семя. Я был в тебе, Джинни, так глубоко, насколько это возможно. Ребенок, вполне вероятно, уже зародился в твоем чреве.

Этот очень спокойный, чуть протяжный голос окончательно вывел Джинни из себя. Она круто развернулась, врезала кулаком в челюсть Алека и молниеносно кинулась на него. Алек повалился на спину, хохоча до слез, пока Джинни, оседлав его, колотила в грудь, выкрикивая проклятия. Волосы ее рассыпались по его лицу и плечам. Наконец, устав от всего этого, Алек схватил ее за руки и дернул на себя.

— Ты очаровательна и совершенно безумна, — пробормотал он, целуя ее.

Джинни немедленно попыталась его укусить, так что поцелуй кончился очень быстро. Алек по-прежнему держал ее за руки, но позволил выпрямиться:

— Это, моя дорогая Юджиния, еще один способ заняться любовью. Ага, по твоим скошенным глазам вижу, что ты начинаешь меня понимать. На этот раз ты оседлаешь меня, и я войду в тебя снизу. Представляешь, как это будет прекрасно? И ты будешь делать, что хочешь, двигаться медленно или быстро, а я притяну тебя к себе и начну целовать твои груди, и…

Джинни вырвалась, откатилась к краю постели, сорвав одеяло, завернулась в него и только потом повернулась лицом к Алеку, желая высказать все, что о нем думает, но совсем забыла, что одновременно сдернула одеяло и с него и что Алек лежит на спине, слегка расставив ноги, и при этом совершенно обнажен, а мужская плоть — снова в полной готовности, набухла и слегка подрагивает.

Джинни задохнулась. Его тело было таким совершенным, что ей смертельно захотелось снова наброситься на него, и гладить эту бархатистую кожу, и зацеловать с головы до ног, и…

Нет, это нужно немедленно прекратить. Она не просто безумна, она совершенно потеряла всякое подобие здравого смысла.

— О Господи, — охнула Джинни.

Он еще имеет наглость ухмыляться, несчастный болван!

Алек приподнялся на локтях:

— Джинни, прошу, прежде чем убегать, выслушай меня. Подумай только, даже если ты разыгрываешь мужчину, ты все равно женщина, а женщина всегда может забеременеть, если спит с мужчиной.

— Спит, ха!

— Ты знаешь, что я имею в виду. Мы были вместе, Джинни, дважды. Уже в эту минуту, пока мы разговариваем, ребенок может начать расти в тебе.

— О, прекрати, Алек! Уходи, я прошу! У меня столько дел, и…

— Неужели ты так легко забыла или не обращаешь внимания на условия завещания своего отца?

Джинни мгновенно замерла, плечи опустились, волосы разметались, скрывая ее профиль от него.

— Я не уйду, Джинни. — Голос Алека стал невероятно нежным. — Пойми, пройдет месяц, и все будет кончено, для тебя и меня. Мы должны поговорить об этом.

Алек сел и, перекинув ноги через край кровати, потянулся. Джинни могла лишь беспомощно глазеть на игру упругих мышц на спине. Все было так, словно он всегда просыпался в ее спальне, словно его место — именно здесь.

— Сейчас я не могу, — глухо, запинаясь, пробормотала она наконец, и Алек согласно кивнул:

— Хорошо. Тогда днем. Осталось всего двадцать шесть дней.

Джинни не подняла глаз. В голове снова и снова неотрывно вертелась одна мысль: отец мертв, а она валяется в постели с мужчиной, озабоченная лишь тем, как поскорее потерять девственность. Она почувствовала, как слезы жгут веки, и сглотнула горький комок, но ничего не ответила, просто ожидала, пока он наконец не покинул спальню.


— Джинни, черт возьми, ты окончательно потеряла то малое зерно разума, которое еще оставалось в твоем мозгу!

— Вовсе нет. Я совершенно не шучу. Не хочешь еще чаю?

Алек ошеломленно покачал головой, но все же подал ей чашку.

— Позволь мне быть откровенным и говорить без обиняков. Ты хочешь знать, действительно ли я искренне и без всяких уверток хочу жениться на тебе?

— Да. Пожалуйста, скажи мне правду, Алек.

— Хорошо. Да, я хочу жениться на тебе.

— Хотя ты совсем недолго знаешь меня?

— Да.

— Хотя ты видел, как меня рвало тогда?

— На твои вопросы становится трудно отвечать, но да, даже несмотря на это.

— И хотя я шла за тобой до дома Лоры Сэмон, и влезла на дерево, и следила за вами через окно спальни?

— Это становится с каждой секундой все труднее, но все равно да, даже после этого.

— Ты любишь меня?

Алек несколько секунд глядел в чашку, вспоминая цыган, которые каждый год раскидывали табор в Каррик-Грейндж, когда он был совсем мальчиком. Одна из старух гадала на спитом чае и, почему-то воспылав симпатией к Алеку, обучила этому искусству и его. Однако сейчас это не помогло. Он не смог ничего увидеть на дне чашки.

— Ты небезразлична мне, Джинни, — тихо выговорил он наконец. — И очень нравишься. Думаю, у нас получится неплохой брак и мы сможем прекрасно ужиться.

— Ты не любишь меня.

— Ты, кажется, готова настаивать на том, чего, по моему мнению, может вообще не существовать. А ты, Джинни? Любишь меня?

Очевидно, его вопрос застал Джинни врасплох. Она как-то потерянно посмотрела на него, и этот взгляд неожиданно пробудил в Алеке жгучее желание обнять девушку, прижать к себе, укачивая, как ребенка, и защитить от всего, что может повредить хотя бы волос на ее голове.

Джинни поспешно вскочила и направилась к высоким полукруглым окнам, выходившим на передний газон. Алек молча наблюдал за ней.

— Любишь ли ты меня, Джинни, несмотря на тот факт, что я потащил тебя в бордель? Несмотря на тот факт, что привязал тебя к койке, сорвал одежду и заставил кричать от наслаждения?

— Теперь ты слишком настойчив, — обронила она, не оборачиваясь. — Кроме того, как люди могут любить друг друга, если знакомы всего несколько недель и между ними так мало общего?

— Между нами гораздо больше, чем ты думаешь. Мой член, например. Между нами и в тебе. Мы, несомненно, вовсе не просто знакомые. Не хотелось бы смущать тебя…

— Ты безмерно наслаждаешься тем, что бесишь меня, и прекрасно знаешь это!

Она по-прежнему не оборачивалась, и Алек ухмыльнулся прямо в гордо выпрямленную спину:

— Это верно. Ты идеально подходишь для этого, великолепная смесь высокомерия и невинности. Сочетание, перед которым невозможно устоять, поверь мне. Мы достаточно хорошо знаем друг друга, Джинни. Я попытаюсь сделать тебя счастливой.

— Я не хочу выходить замуж. Правда, я не кокетничаю и не пытаюсь разыгрывать скромницу. Просто хочу путешествовать, и видеть новые места и обычаи, и… — Она воздела руки к небу: — Ты, вероятно, не понимаешь, что я имею в виду.

— Как ни странно, прекрасно понимаю. Просто за всю свою жизнь не слыхал, чтобы женщина выражала подобные желания, присущие скорей мужчинам, — открывать новые земли, жить полной мерой, видеть мир.

Только сейчас Джинни повернулась, оказавшись с ним лицом к лицу.

— Мужчины, — вздохнула она, рассматривая вытянутую ладонь. — Вы думаете, что только вам можно испытать все приключения, развлекаться и жить, как ты говоришь, полной жизнью! Я тоже хочу узнать, что это такое! Не желаю разливать чай в гостиной и рожать десяток детей. Не хочу этого, слышишь?!

— Ты снова кричишь. Конечно, слышу.

Алек вспомнил слова Босса Лема. Тот тоже верил, что Джинни придутся по душе приключения. Но такое… Черт побери, она говорит и мыслит совсем как он сам! Это несколько действовало на нервы. Алек шатался по свету уже добрых десять лет: сначала женатым человеком, поскольку чувствовал бы себя виноватым, если бы оставил Несту дома, и ощущая почти такие же угрызения совести потому, что взял с собой жену, ненавидевшую путешествия, а потом — опьяненный обретенной свободой, не задумываясь над тем, что повсюду возит за собой малышку дочь, от Бразилии до Генуи. Но почему-то жажда приключений стала не такой острой. Думая о Джинни, он всегда представлял их вместе, в одном из его домов, надежно укрытыми от житейских бурь и ураганов.

Алек выругался, очень тихо, но цветисто.

— Ну?

— Что ну?

— О, не важно! Ты похож на большинство мужчин, которых я знаю, Алек. Если им не нравится вопрос женщины, они просто пропускают его мимо ушей.

— Собственно говоря, я все это время очень серьезно размышлял.

— И к чему же пришел?

— Мы должны пожениться в конце недели. И если возможно, даже скорее.

Джинни отошла от окна и направилась к двери гостиной:

— Я иду на верфь.

— Кстати, о верфи. Если ты в течение двадцати шести дней не выйдешь за меня, Джинни, значит, потеряешь ее.

— Купи «Пегаса». Это даст мне достаточный капитал, чтобы построить другую.

— Ты можешь так поступить, но я считаю это напрасной тратой денег. Пусть даже у тебя будет лучшая верфь в Балтиморе, разорение неминуемо. Не хочу снова повторять все доводы. Мир не изменишь, и власть по-прежнему принадлежит мужчинам.

Джинни ринулась из гостиной. Алек прислушивался к торопливым шагам по ступенькам, понимая, что она бежит в спальню переодеваться в дурацкий мужской костюм.

Он вздохнул. До Джинни даже не доходит, что его присутствие в этом доме — без дуэньи, женщины средних лет и безупречной репутации, — в высшей степени неприлично. В отличие от Джинни Алек знал, что балтиморское общество с наслаждением перебирает скандальные подробности их возможного романа. И по правде говоря, недалеко ушло от истины.

Алек медленно поднялся, подошел к буфету и, налив себе бренди, сделал глоток… Внезапно его осенила великолепная идея. Он попытался хорошенько обдумать ее со всех сторон, еще и еще раз. И медленно отставил стакан.

Возможно, все обернется как нельзя лучше. И при этом он сумеет пощадить самолюбие Джинни. Алек неожиданно понял, что не хочет видеть Джинни униженной. А ведь именно завещание отца заставило ее почувствовать собственную неполноценность. Он сумеет сделать так, что спасет гордость Джинни. И спасет верфь.

Глава 14

Джинни как раз думала о том, что Алек и его спутники живут в ее доме в отсутствие хотя бы кого-то отдаленно напоминающего дуэнью, но была слишком погружена в собственные невеселые мысли, чтобы чрезмерно беспокоиться. Да и какое это имеет значение? Она уже преступила все законы общества, отдавшись Алеку… хотя не жалела об этом. Отец мертв, верфь вскоре продадут кому-нибудь — мужчине, естественно, — и вряд ли будущее несет ей хоть какую-то радость. Разве что деньги… от неизбежной продажи верфи Пакстонов. Интересно, слышал ли Портер Дженкс о постыдном завещании? Вряд ли: Дэниел Реймонд в таких случаях скрытен, словно устрица, и слова лишнего не проронит.

Но что делать с Алеком?

Джинни провела на «Пегасе» только два часа: коротко поговорила с Боссом Лемом, выслушала одну из его знаменитых историй о приключениях двух мальчишек, его и Джеймса, в прежние времена в Балтиморе. Начав спускаться по трапу в каюту капитана, Джинни услышала, как Босс шумно сморкается. Ей тоже хотелось хорошенько выплакаться в одиночестве.

Джинни зарыдала, но тут же одернула себя. Отец не хотел бы, чтобы она вела себя как слабая дурочка.

Девушка до головной боли вглядывалась в столбики цифр, но, как ни старалась свести концы с концами, итоги не менялись — денег едва хватало, чтобы заплатить в пятницу людям. Если, конечно, не найдется покупателя на «Пегас»…

Джинни покачала головой. Это не играет роли. «Пегас» достанется тому, кто получит верфь. Это просто не играет роли.

Джинни покинула верфь два часа спустя. Она решила отправиться домой пешком — неблизкий путь даже в хорошую погоду, но сегодня небо набухло черными грозовыми облаками. Людей на улице почти не было. На углу Претт-стрит и Фредерик-стрит она на мгновение остановилась, чтобы взглянуть на «Найт дансер», надежно пришвартованный у пристани О'Доннелла. Прекрасное судно, не столь узкое и без таких резких изгибов, как ее балтиморский клипер, но надежное и способное выдержать самый сильный из штормов.

Джинни опустила голову и продолжала путь.

Алек хочет жениться на ней. Что делать?

Она знала: он не любит ее. Но ведь и она не любит его. Правда, больше всего на свете хочет провести с ним последующие пятьдесят лет, но любовь? Алек — человек, ожидающий от женщины, чтобы та вела себя, как он и другие мужчины считают правильным и приличным. Странно, насколько беспощадно женщины осуждают других женщин, если те осмелятся отступить от заранее определенных строгих ограничений и правил. Иногда кажется, что женщины гораздо более придирчивы и холодны к своим сестрам, чем любой мужчина. Но мужчины… о да, она знала, какую именно женщину хочет Алек, кто ему нужен. Покорная, послушная, бессловесная, никогда не возражающая и всегда либо в оборках и рюшах, либо вообще без ничего. Нет, Алек не из тех, кто допустит поведение, не входящее в рамки общепринятого. Лицемер.

Что делать?

Алек хочет верфь. И «Пегас». И получит то и другое, не потратив и цента, если женится на ней.

Девушка остановилась, покачивая головой. Это бесконечное перебирание одних и тех же мыслей ни к чему не приведет. Алек и без того очень богат — по крайней мере она так предполагает — и, если это правда, может вполне обойтись и без верфи Пакстонов. В крайнем случае без труда приобретет другую. И при этом вовсе не будет обязан связать себя с женщиной, которая, по всей видимости, даже не в его вкусе.

Но что, если она все-таки забеременела? Ну что ж, поступит, как Алек, возьмет свое дитя и отправится путешествовать по морю в поисках одного приключения за другим. И малыш вырастет совсем как Холли, не по годам смышленым, чрезмерно честным и открытым, добрым и милым. Но кто согласится пойти к ней в команду? Лишь слепцы, которые смогут поверить, что она тоже мужчина.

Джинни ускорила шаг. Глупо беспокоиться о том, что все равно нельзя изменить.

— Как, мисс Пакетов, вы не боитесь дождя?

При звуках голоса Лоры Сэмон Джинни обернулась:

— Здравствуйте, миссис Сэмон. Кажется, осталось совсем недолго до того, как небеса разверзнутся. Лора небрежно махнула рукой:

— Не могу выразить, дорогая, как сожалею о смерти вашего отца. Надеюсь, вы чувствуете себя лучше.

— Да, благодарю вас.

— Судя по одежде, вы опять побывали на верфи отца?

— Это теперь моя верфь, Лора, — поправила Джинни, зная, что это правда, пусть только и на двадцать шесть дней.

Лора была одета в модное платье для улицы из темно-зеленого бархата с черной бархатной отделкой и шляпку с высокой тульей в тон. Длинное черное страусовое перо изгибалось у самой щеки. Она выглядела восхитительно, именно такие женщины нравились Алеку.

Лора продолжала с рассчитанной беспечностью, которая, правда, не могла бы обмануть даже ее собственную мать:

— Насколько мне известно, барон Шерард гостит у вас. Крайне необычно, мисс Пакетов, учитывая ваши изменившиеся обстоятельства.

— Его дочь — превосходная дуэнья.

Джинни вспомнила о появлении Холли сегодня утром и подумала о том, как был бы расстроен ее отец, ворвись девочка в спальню накануне вечером.

— Его дочь! Не понимаю! Что…

— Его дочь — прелестная малышка. И прекрасно справляется с отцом. Отдает приказы и требует немедленного повиновения. Да, уверяю вас, барон полностью зависит от нее.

— Никто мне о ней не говорил, — пробормотала Лора скорее себе, чем Джинни.

В этот момент ей на нос шлепнулась дождевая капля, но женщине явно не хотелось уходить, и она продолжала настаивать:

— Видимо, барон — вдовец и девочка — законная дочь?

— Совершенно верно.

— Вот как! Но, дорогая, тем не менее он не должен оставаться в вашем доме. Я подумала, что кто-то обязан сказать вам…

Джинни страстно захотелось вырвать прелестный зонтик у Лоры и захлестнуть им очаровательную шейку.

— Это не играет роли, — бросила она.

— Правда, у вас репутация достаточно эксцентричной особы, дорогая, но это заходит слишком далеко. Я, конечно, пойму, но другие — вряд ли. Барону необходимо вернуться в «Шаунтин инн» Или купить дом.

— Вам следовало бы сказать ему об этом, Лора. Почему бы не прийти к нам на чай сегодня днем? Барон тоже будет, и вы сможете объяснить как можно точнее все, что он должен и не должен делать.

— Как мило с вашей стороны, дорогая! Знаете, я, пожалуй, приму ваше приглашение. Обязательно. До свидания, мисс Пакстон.

— В четыре часа, миссис Сэмон, — ответила Джинни так же вежливо. — Не попадите под дождь.

Через полчаса Джинни сообщила Алеку о радостном событии, ожидающем его. Она немного промокла, но успела прийти до того, как разразился ливень. Алек, нахмурясь, молча глядел на нее.

— Кто такая миссис Сэмон, Джинни? — спросила Холли, поднимая голову от книжки детских стихов, которую ей дала миссис Суиндел. — Ужасно смешное имя.

— Эта леди вовсе не похожа на холодную рыбу и просто восхищается твоим отцом, Холли. И не хочет, чтобы он сделал что-то, могущее вызвать неудовольствие балтиморского общества.

— Она хочет папу, — объявила Холли с простодушием пятилетнего ребенка. — Я так много раз видела это, Джинни. Бьюсь об заклад, она даже скрыть этого как следует не умеет. Да, папа, она хочет тебя.

— Она его уже получила, — ответила Джинни так тихо, что расслышал лишь Алек. — Поэтому незачем больше трудиться.

Алек одарил ее медленной ослепительной улыбкой.

— Эта женщина станет причиной твоей смерти, — процедила Джинни сквозь стиснутые зубы.

— Ревнуешь?

Такой удар исподтишка взывал к мести, но Джинни в эту минуту было не до того. Она предпочла игнорировать Алека.

— Ну, Холли, я должна переодеться в более подходящую для приема гостей одежду. Не хочешь помочь мне?

Холли немедленно согласилась, и Алек остался один в гостиной. Он вернулся лишь за несколько минут до прихода Джинни. День выдался тяжелым, но Алек был крайне доволен результатом собственных усилий и рассчитывал на тихий вечер в обществе Джинни и дочери, мирный ужин. Теперь же придется терпеть Лору, прежде чем он сможет убедить Джинни принять его предложение.

Алек всегда верил, что, если берешься за что-то, нужно все делать по правилам. И следовал своим принципам и на этот раз.

Лора была очарована любезным и обаятельным бароном. Правда, Джинни и Холли вряд ли были довольны столь очевидной взаимной симпатией между ними.

— Какая милая малышка, — заметила Лора вот уже в третий раз, и Холли снова негодующе застыла, выпрямившись во весь рост. После второго раза Холли уже успела потихоньку сказать Джинни, что эта рыбная леди напоминает ей мисс Чедуик.

— Благодарю вас, — откликнулся Алек, хотя сам редко думаю о ней как о милой малышке.

— Мне почему-то казалось, что она старше, почти взрослая, но, конечно, вы слишком молоды для такой большой дочери, не правда ли, барон?

— Думаю, это зависит скорее от девушек, которые росли с бароном, — вмешалась Джинни. — Судя по некоторым мной слышанным историям, Холли могло быть и лет пятнадцать, умей барон так же неотразимо убеждать дам в ранней юности.

— О, мисс Пакстон, в самом деле!

— Она, возможно, права, — подтвердила Холли, не обращая внимания на возмущенный взгляд миссис Сэмон. — Конечно, я не знала папу, когда он был мальчиком, но думаю, он ничем не отличался от теперешнего, ну, может, самую малость.

Алек, расхохотавшись, взял с блюда лимонное пирожное и бросил Холли. Та ловко поймала лакомство.

— Немедленно сунь его в рот, хрюшка, и держи самые скандальные наблюдения при себе.

— Да, папа.

— Хорошая девочка. Иногда.

Холли хотела что-то сказать, но Алек покачал головой:

— Нет, хрюшка. Сиди молча, иначе отправишься к миссис Суиндел.

— Кто такая миссис Суиндел?

— Дуэнья…

— Компаньонка Холли.

Алек и Джинни посмотрели друг на друга и засмеялись.

— И то и другое, — заключил Алек. Лора нервно ковыряла булочку, истекающую клубничным джемом, и, наконец собравшись с духом, обратилась к Джинни:

— Мисс Пакстон, не могли бы вы отвести наверх это милое дитя? Я должна поговорить с бароном наедине. Джинни одарила Алека ангельской улыбкой: — О, конечно. Идем, Холли. Нет, не спорь. Мы заберемся в кухню и поищем там разные вкусности.

Холли, схватив книгу, ринулась было к двери, но, услыхав, как отец тихо окликнул ее, немедленно вернулась:

— Рада была познакомиться, миссис Сэмон. До свидания.

— Такой прелестный ребенок! — заметила Лора.

— Она попытается, Джинни, только не получит его, — с величайшей серьезностью заверила Холли. — Не волнуйся. Папа никогда не делает глупостей, когда речь идет о важных вещах, и ты именно такая важная вещь.

Джинни остановилась посреди лестницы и изумленно уставилась на маленькую девочку, способную высказывать подобные фразы столь безмятежным голоском.

— Это правда, — продолжала Холли, погладив ее по руке. — Она очень хорошенькая, даже красивая, но, видишь ли, папе такие, как она, не нравятся. О, он иногда шутит с ними, говорит комплименты, если бывает в хорошем настроении, и может даже согласиться пойти с ними в спальню, как иногда делают все взрослые, но любит леди, которые красивы изнутри. Как ты.

— Но ты сама говорила, что я хорошенькая. Холли, по-прежнему серьезно, кивнула:

— Да, это верно, но миссис Сэмон — нечто исле… иключное.

— Исключительное?

— Вот именно. Она хочет стать леди Шерард и думает, что достаточно красива для этого. Только папу не одурачишь!

— Мне все равно, Холли.

Личико Холли осветила очень терпеливая, необыкновенно многострадальная, кроткая улыбка, мгновенно заставившая Джинни почувствовать себя маленькой и глупой. Но она решила не отступать и упрямо поднималась все выше, пока неожиданная мысль не вынудила ее остановиться на верхней ступеньке:

— Холли, ты… нет, это невозможно!

— Что именно, Джинни?

— Ты сказала, что твой папа посещал спальни дам…

— Конечно, время от времени. Не будь глупой, Джинни. В конце концов, папа — мужчина. И в твоей спальне тоже был. Взрослые, — добавила она, пожимая плечами, — только этим и занимаются.

Джинни беспомощно охнула перед лицом столь вековой мудрости.

— Холли, не могла бы ты следующий час побыть просто маленькой девочкой?

Холли расплылась в улыбке:

— А ты почитаешь мне? Папа думает, что я уже успела прочесть все истории, только мне трудно!

— С удовольствием.

— Как ни странно, но ты прелестно выглядишь в черном.

— Благодарю. Не хотите ли еще баранью отбивную с луковым соусом?

— Нет, хотя они довольно вкусны. Прекрасно иметь столь верных друзей, как миссис Сэмон, не так ли?

— Действительно. Ветчины?

— Пожалуй, не стоит. Она пригласила меня к себе на ужин завтра вечером.

— По-моему, стоит пойти. Брюссельской капусты?

— Меня тошнит при одной мысли о ней. Миссис Сэмон крайне обеспокоена, как и подобает настоящему другу, тем, что я живу в одном доме с бедной, беззащитной старой девственницей.

— Еще заячьего супа?

— Он уже остыл. Я объяснил, что ты — далеко не беззащитна, через три недели не будешь бедна и что мне нравится твой возраст. Ах да, еще я заверил ее, что ты вовсе не девственница.

— Почему я не швырну тарелку этого остывшего супа в вашу физиономию?

— Джинни, Джинни, ты обычно переносишь оскорбления с исключительным хладнокровием. В чем дело? Плохо себя чувствуешь? Погода влияет? Погода и в самом деле просто отвратительная. Или, с тех пор как ты обнаружила радости любви, жаждешь еще и еще? Ну что ж, думаю, меня можно убедить посетить твою спальню сегодня ночью. Может, попробуем другую позицию? Например, на боку, тебе это должно понравиться. Колени согнуты, стройная правая нога подтянута к груди, и я обовьюсь вокруг тебя и…

В лицо ему ударил град зеленого горошка.

Алек рассмеялся.

Этот негодяй имеет наглость смеяться над ней! Но Джинни тут же охнула — Алек зачерпнул ложкой горошек с тарелки и швырнул в нее. Одна особенно большая горошина упала на грудь и осталась там.

— Весьма впечатляюще, — заметил Алек, не сводя взгляда с соблазнительного зрелища. — Нет, не двигайся. Кстати, у миссис Сэмон самые восхитительные груди из тех, что я имел счастье ласкать. Погоди, разве ты сама не видела эту великолепную оснастку?

— Видела.

— Перед тем как приземлилась на свой изумительный задик и подвернула столь же изумительную ножку?

— Да.

— А потом, конечно, началась твоя ночь наслаждения. Тебе понравилось, когда я связал твои руки и прикрутил их к койке? Могу заверить, что мне это доставило невероятное удовольствие. Твои стоны, и вздохи, и тихие гортанные крики доставили мне такое наслаждение! Поверь, ты прелестна: эти длинные, стройные,упругие ноги, мягкая розовая женская плоть и…

— Немедленно замолчи!

Алек открыл было рот, но Джинни буквально завопила:

— Мозес! Мозес!

Дворецкий бесшумно скользнул в комнату:

— Да, мэм?

Джинни ослепительно улыбнулась:

— Можно нести кофе. Мы поужинали.

— Но я еще не доел баранью отбивную, — пожаловался Алек.

— Вы толстеете не по дням, а по часам. Кофе, пожалуйста, Мозес.

— Сар?

Джинни хотелось орать и биться в истерике. Подумать только, обращаться к Алеку за приказаниями!

— Мисс Джинни права, не годится мне превращаться в жирного хомяка.

«По крайней мере, пока я не заполучил вас, мисс Юджиния», — ясно говорил его взгляд.

— Кофе так кофе. С бренди, пожалуйста.

— Да, cap.

Мозес выплыл из гостиной так же бесшумно, как и появился.

Джинни наклонилась над столом:

— Алек, прошу, прекрати быть невыносимым! Он мгновенно стал серьезным:

— Зато ты не была угнетена, расстроена и не ушла в себя! И даже поела немного!

Джинни замерла, глядя на почти пустую тарелку. Алек прав. Ей так хотелось убить его, что она забыла об отце, о бесконечной боли настоящего, тщательно скрываемой ревности к Лоре и съела ужин. Оказывается, она была голодна!

Джинни взглянула на Алека. Его глаза не сверкали, как обычно, веселым лукавством.

— Нет, Джинни. Не оглядывайся назад. Смотри вперед. Иного выбора нет.

— Не хочу. Все это безнадежно.

— Мне не очень-то нравится считаться одной из безнадежностей. Нет, не спорь, лучше выслушай меня. Я здесь, чтобы спасти тебя, Джинни. Мы были вместе в постели, не один раз, и ты оценила мои усилия в этом направлении.

Немного подумав, Алек нахмурился:

— Собственно говоря, мое тело отчаянно сигналит мне, что пора возобновить столь приятную близость. Я бы задрал тебе юбки прямо здесь, на обеденном столе, но… а вот и Мозес с кофе. Как всегда, совершенно не вовремя.

Джинни не сказала ни слова, хотя заметила, как дворецкий вопросительно взглянул на Алека, а тот подтвердил распоряжение кивком. Безнадежно, совершенно безнадежно, даже в собственном доме. По крайней мере хоть его отец оставил ей.

— У тебя вид женщины, снова предавшейся тяжелым воспоминаниям. Немного бренди? Нет? Но я настаиваю. Ты сейчас нуждаешься в подкреплении. Оно согреет тебе внутренности.

Так и вышло. Джинни сделала первый глоток: огненная жидкость прожгла дорожку до самого желудка, так что девушка судорожно закашлялась. Алек спокойно пил кофе, разглядывая портрет отца Джеймса Пакстона на стене над буфетом. Почтенный предок был изображен в парике и пышном камзоле из тяжелой фиолетовой парчи с широкими, украшенными галуном рукавами. Величественный индивидуум со взглядом таким же холодным, как Северное море.

Джинни постепенно пришла в себя и даже смогла допить бренди. Она почувствовала тепло и приятную расслабленность. Будущее начинало казаться куда менее безнадежным.

— Как уже было сказано, — продолжал Алек, подлив немного кофе с бренди в ее чашку веджвудского фарфора, — я хочу, чтобы ты смотрела на меня как на своего рыцаря-спасителя. Меня можно считать храбрым воином, а вас, моя дорогая мисс Юджиния, — рассматривать как нечто вроде Святого Грааля[6]. Как тебе нравится такое определение?

— Ты несешь совершенную чушь, — сказала Джинни, но почему-то не рассердилась. Кофе оказался великолепным и так согрел ее, что по телу пробегала приятная дрожь.

— Так вот что мы сделаем, дорогая леди. Вы выйдете за меня замуж в пятницу.

Джинни резко вскинула голову и уставилась на Алека.

— Ты просто безумен, совершенно безумен. Ты не любишь меня. Хочешь только заполучить верфь и «Пегаса». Почему?

— Потому, что хочу заниматься с тобой любовью следующие сорок лет, каждую ночь, каждое утро, возможно, после завтрака, и перед чаем, и…

— Это просто нелепо.

— По-моему, вы повторяетесь, дорогая Юджиния. Ну а теперь помолчи. Как я уже сказал, ты выйдешь за меня в пятницу. Так мы сохраним верфь. А потом назначим день гонок.

— Я думала, ты забыл об этом. Я забыла. Зачем? Теперь для пари нет оснований. Ты получил все.

— Я не такой глупец, каким ты меня, по-видимому, считаешь, Джинни. Ты не желаешь иметь со мной ничего общего… по крайней мере, не считаешь подходящим для себя мужем.

— Я вообще не считаю ни одного мужчину подходящим мужем для себя! Все вы — напыщенные ослы, несправедливые, и злобные, и неблагодарные, и…

— Весьма исчерпывающая характеристика. И, хорошо понимая твои чувства, я решил сделать тебе деловое предложение. Если выигрываешь гонку, я предоставлю тебя самой себе. Передам право владения верфью. Можешь управлять ею, как пожелаешь, хотя, поверь, разорение неминуемо, это так же точно, как то, что мы тут сидим. Для меня действительно все это не имеет ни малейшего значения. Я куплю «Пегас», чтобы у тебя были деньги. Но ни я, ни моя дочь не собираемся обременять тебя своим присутствием после того, как мы вернемся из Нассау.

— Звучит великолепно. Но что, если по какой-то ужасной случайности я проиграю?

— Тогда, Джинни, все будет так, как захочу я.

— А именно?

— Ты начнешь вести себя как подобает жене, управлять домом и никогда больше не наденешь мужской костюм. И, если Бог даст, родишь детей. Не станешь вмешиваться в мои дела. И не вздумаешь появляться на верфи.

— Значит, хочешь, чтобы я умерла?

Эти несколько произнесенных шепотом слов заставили Алека замереть и почувствовать, как внутренности свело чем-то вроде угрызений совести, но он тем не менее неумолимо продолжал:

— Наоборот. Невзирая на свои безумные фантазии, ты по-прежнему остаешься женщиной. Бог видит, ты убедила меня в этом прошлой ночью. Мне хотелось бы верить, что подобные условия могут только послужить твоему счастью.

Растерянный взгляд Джинни снова болью отозвался в сердце. Девушка медленно поднялась.

— У тебя есть еще вопросы? Хотела бы изменить что-то или поправить?

Джинни покачала головой:

— Мы поженимся до гонок, но ты сказал, что уедешь, если я выиграю. Мы по-прежнему останемся мужем и женой. Я беспокоюсь не о себе, но ты не думаешь, что можешь решить жениться снова?

— Нет.

Бренди по-прежнему согревало желудок, но слезы жгли веки, а виски ныли, и так хотелось плакать… И не только по отцу, но и…

Джинни покачала головой:

— Спокойной ночи, барон.

— Так каков же будет твой ответ, Джинни?

Девушка опустила глаза:

— Я скажу тебе утром. Хорошо?

— Да, только не позже завтрашнего утра.

Джинни медленно вышла из столовой, тщательно прикрыв за собой дверь. Жизнь с каждой минутой становилась все более странной. Месяц назад все шло как надо. Но сейчас… что за проклятая неразбериха!


Джинни просыпалась медленно, остро сознавая, что жива, восхитительно жива, от головы до кончиков пальцев на ногах, что тело трепещет и покалывает, а между бедрами пульсирует томительно-сладостная боль. Теплые широкие ладони укрывали ее надежным щитом. Ночная сорочка поднята до талии, все пуговки на вороте расстегнуты. Его губы легко ласкают ее сосок.

— Алек, что ты… ах да… Алек?

— Тс-с, Джинни. Я здесь только затем, чтобы убедить тебя. Тебе нравится это?

Твердые губы вновь сомкнулись на соске, и Джинни, мгновенно изогнувшись, тихо застонала. Рука скользнула под сорочку и легла на живот, пальцы почти касались треугольника курчавых волос.

— Алек…

— Что, Джинни? Хочешь, чтобы я коснулся тебя? Здесь?

Пальцы, пробравшись сквозь густую поросль, нашли ее… там, где она оказалась влажной и набухшей. Но как это возможно? Она должна бы сгореть от стыда, и так и было… секунду-другую, не больше. Потом ее бедра поднялись навстречу этим волшебным пальцам.

— Тебе хорошо, Джинни? Знаешь, что я ощущаю, лаская твою женскую плоть? Я мужчина, который будет твоим мужем. Нет, не спорь, только попытайся почувствовать. Это будет с тобой каждый день, Джинни, обещаю.

Джинни снова застонала, и Алек поцеловал ее, коснувшись языком нежного языка, и, ощутив, как она вздрогнула от удивления, нежно обвел бархатистые губы, успокаивая, утешая… замедляя ритм. Он осторожно раздвинул мягкие влажные складки и проник как мог глубже. Она была такой тугой, так крепко сжала его палец, что Алеку смертельно захотелось вонзиться в нее сейчас, сию минуту, и он на мгновение испугался, что не сумеет сдержать себя. Мужская плоть, напряженная и твердая, прижималась к ее бедру. Но Алек хотел дать Джинни наслаждение, прежде чем овладеет ею, хотел убедиться, что она забудет обо всем хоть на мгновение.

— Джинни, раздвинь шире ноги.

Джинни не поняла его, погруженная в ослепительный водоворот ощущений, создаваемых Алеком в ее теле.

— Раздвинь ноги, — повторил он, и на этот раз помог ей, удерживая руками ее бедра, чтобы лечь между ними, и в следующее мгновение оказался на ней, прижимая Джинни к матрацу всем весом и ненасытно целуя ее губы.

— Может, ты хочешь поговорить на философские темы? Или о походах Наполеона? — осведомился он.

Опять подшучивает… но почему в голову не приходит хоть одно остроумное слово?

— Алек… — удалось выговорить Джинни, но и этого оказалось достаточно.

— Хорошо, любимая, — шепнул он и снова начал целовать ее, понимая, что Джинни наконец начинает осознавать неизбежность случившегося, принимает и, возможно, хочет этого, верит, что он может подарить ей ослепительное наслаждение и что именно этого она хочет от него, именно в этом нуждается.

Алек скользнул по ее телу вниз, пролагая дорожку из поцелуев, лаская ее руками, удерживая за талию, поднимая бедра. Когда его губы сомкнулись на тугом островке плоти, она вскрикнула, раз, другой, глухо застонала.

Алек почувствовал, как что-то теплое, невыразимо трогательное шевельнулось глубоко в душе: ускользающее чувство, которое так необходимо было навеки запечатлеть в сердце. Тепло исходило от Джинни, только от нее.

Ее спина изогнулась древком лука, а ноги оцепенели, но он продолжал неумолимо ласкать ее, пока Джинни не начала бить его по плечам кулаками. Но Алек не позволил наслаждению поблекнуть и увянуть, он вошел в нее быстрым резким толчком, высоко поднимая ее бедра, раздвигая ноги еще шире.

— Двигайся со мной, — пробормотал он голосом глубоким и темным, как ночь.

Джинни, как ни странно, услышала и повиновалась; крохотные всплески затухающего урагана блаженства вновь пронизали ее. И тут Алек ускорил ритм. Она была с ним, все время с ним, но пальцы Алека внезапно оказались между их телами, гладя, лаская, теребя, и Джинни снова вскрикнула, едва не сбросив его, лихорадочно извиваясь, стискивая его плечи и зарываясь лицом в грудь. Он встретил ее на полпути и врезался так глубоко, что они стали единым целым, и Алек понимал и принимал это, выплескивая семя, наполняя ее раскаленным потоком.

Это мгновение во времени… как он хотел, чтобы оно никогда не кончалось!

Алек пришел в себя немного позже. Прошло пять минут или час? Он не знал. Только неожиданно услышал, как тихо плачет Джинни. Тихо окликнув ее, Алек приподнялся на локтях.

Глава 15

— Тише, любимая, не плачь. Что случилось?

Джинни пыталась успокоиться, но только жалобно всхлипнула, уткнувшись в его плечо. Он нагнул голову и начал покрывать нежными поцелуями ее шею.

— Я так боюсь, Алек, — прошептала она, едва касаясь губами его щеки.

Алек отстранился и лег на бок.

— Взгляни на меня, Джинни.

Джинни повернула к нему голову. Алек зажег свечу на ночном столике. В полумраке он казался таинственно-прекрасным: лицо словно состоит из правильного чередования углов и плоскостей, синева блестящих глаз так потемнела, что казалась почти чернотой. Взгляд Джинни скользнул по мощной колонне шеи, к широким плечам и груди, поросшей золотистыми волосами. Он осторожно провел кончиком пальца по ее щеке:

— Скажи, почему ты боишься.

Это оказалось трудно, так трудно… Она чувствовала себя совсем беспомощной и глупой.

— Месяц назад я была собой, только собой, конечно, случались и беды и неприятности, но все было таким знакомым и простым. Папа болел, но я привыкла к этому. Потом появился ты. Когда я впервые увидела тебя, сразу поняла, что для меня все кончено. Ты просто ошеломлял, подавлял одним своим присутствием.

— Месяц назад я тоже не знал о твоем существовании, Джинни. Конечно, тебе было знакомо мое имя, как мне — имя мистера Юджина Пакстона, но тебя, тебя я не знал. Только думал, что для меня все кончено, до той памятной ночи, когда пришлось поддерживать твою голову, пока тебя рвало, после отчаянного побега из борделя. Ты жалеешь, что я вошел в твою жизнь?

— Да… нет. О Боже, Алек, не знаю.

— Но ты рада, что я поддерживал твою голову?

Джинни хотела сказать что-то, сглотнула и ударила его кулачком по руке. Но Алек снова нежно провел кончиками пальцев по ее челюсти. Такая гладкая и упрямая…

— Видишь перед собой серьезного человека? А теперь выслушай меня, Джинни. Я сам не совсем уверен в том, что чувствую сейчас — радость, ужас или обыкновенное замешательство. Только не бойся меня, Джинни. Я никогда, ни за что не причиню тебе боли.

Причинишь, только сам не понимаешь этого. О Боже, что мне делать?

Джинни, снова всхлипнув, отвернула лицо.

— Нет, нет, не плачь. Тебе станет плохо, Джинни.

Он обращается с ней, как с Холли, утешает, словно взрослый — ребенка, которому приснились страшные чудовища, гладит по волосам, спине, нежно целует. Джинни это раздражало и почему-то в то же время, как ни странно, дарило чувство умиротворения.

— Я не ребенок, — сказала она.

— Это, дорогая Джинни, — улыбнулся Алек, — я могу лично заверить.

И, снова положив ладонь на ее живот, начал осторожно массировать.

— Ты такая мягкая, — пробормотал он, глядя на собственные длинные пальцы, ласкавшие ее. Алек всегда находил странное очарование в женском теле, служившем для него источником бесконечного восторга и восхищения.

Он распластал пальцы, легонько коснувшись ее женского холмика. Господи… но тело Джинни… это совсем иное. Он не мог объяснить почему, но это было правдой. Алек начинал понимать, что никогда не сможет насытиться ею. И осознал, что просто хочет коснуться ее, знать, что она здесь, рядом, и теперь будет принадлежать ему.

Алек ощутил под пальцами подрагивающую плоть и, лениво улыбнувшись, понял, что в этот момент его интересуют не любовные игры. Он хотел, чтобы Джинни поговорила с ним. И поэтому вынудил свою руку оставаться неподвижной.

— Мы еще сможем быть счастливы, Джинни. Все, что требуется от тебя, — верить мне во всем, а не только в постельных утехах.

— Но ведь ты знать не знаешь, доверяю ли я тебе, хотя бы в постели.

Лицо Алека осветилось коварнейшей из улыбок.

— Моя дорогая невинность, неужели ты не понимаешь, что целиком и до конца отдалась мне? Я велю тебе раздвинуть ноги пошире, и ты повинуешься немедленно, потому что знаешь: я дам тебе неземное блаженство. Я чувствовал, как ты поднимаешь бедра и вбираешь меня в себя все глубже, слышал твои крики, видел лицо, когда ты бьешься в судорогах экстаза. И ты великолепно отдаешься экстазу, Джинни, свободно, словно птица — полету, с тем, что я называю американским самозабвением. Именно это я и считаю доверием в постельных играх. Попробуешь ли ты доверять мне и в других делах?

— Говоришь, знаешь, что для меня лучше?

Голос был резким, почти грубым, но Алек сумел расслышать нотки обиды и горечи, хотя упорно не позволял себе поддаться порыву, прижать ее к себе и утешить. Боль от потери отца была еще слишком свежа, а гордость… раненая гордость… любовь отца сослужила ей плохую службу. Зря он поощрял ее независимость, подогревал неженскую самостоятельность, и это еще больше усложняло их отношения. Как ему поступить?

— Я хотел только напомнить, что старше тебя на несколько лет и далеко к тебе не равнодушен… короче говоря, желаю лишь добра и счастья.

— Но совершенно отказываешься учитывать то, что я считаю лучшим и полезным для себя.

— Джинни, я искренне считаю, что ты пока сама не знаешь, что для тебя сейчас лучше. Просто ты смущена и сбита с толку, не уверена в будущем и в нашей жизни вдвоем. В твоей жизни произошло так много перемен, так много всего неожиданного, справиться со всем просто невозможно. Но я знаю одно: твой отец слишком любил тебя и сослужил плохую службу, позволив тебе разыгрывать из себя мужчину, бегать на верфь и якшаться с типами, которых ни одна леди не пустила бы в гостиную.

Какой смысл возражать, думала она, забыв о давно высохших слезах, глупых женских слезах. Он даже не пытается понять, а если и поймет, то не одобрит. Совершенно безнадежно. Есть только два выхода — либо выйти за него и принять пари, либо позволить, чтобы верфь была продана чужаку. Она просто не может допустить этого.

Неужели Алек прав? Неужели отец был слишком слеп и снисходителен в своей родительской любви? Пытался превратить в сына, которого потерял?

Джинни хотелось завопить, закричать, что она такая, какая есть, и отец ни в чем не виноват.

А Холли? Как насчет Холли? Алек, несомненно, позволял дочери то, что можно позволить только мальчику, ни в чем не стесняя ее. Но что будет, когда девочка достигнет определенного возраста? Алек вспомнит о правилах приличия? Начнет ограничивать Холли, вынуждать ее учиться вышивать, заставит носить нижние юбки? Потребует забыть о свободе, к которой так привыкла девочка? Джинни хотела спросить его, потребовать, чтобы Алек объяснил ход своих мужских рассуждений…

Но его пальцы вновь скользили по ее животу, все ниже и ниже, и Джинни вновь почувствовала ознобный холодок предвкушения, вздрогнув от знакомой ноющей восхитительной боли между бедрами. Боже, как же легко, без всяких усилий, он может заставить ее тело отзываться на малейшее движение пальцев.

Джинни хотелось не обращать внимания на лавину ощущений. Нужно оттолкнуть его, встать… Алек явился в ее спальню без приглашения и силой принудил ее…

— Не хочу, чтобы ты снова заставлял меня.

Но пальцы Алека ни на мгновение не теряли ритма, даже при этих немыслимых словах, произнесенных каменным голосом.

— Заставлять тебя? Какая интересная мысль! Это же курам на смех, мисс Юджиния! Признаю, что инициатива принадлежала мне, но насилие? Позволь мне продолжать ласкать тебя еще одно мгновение, и сама будешь молить о наслаждении, которое я могу дать тебе.

Джинни ничего не ответила. Сладостный трепет становился все настойчивее, и она начала извиваться под его пальцами, не в силах совладать с собой. Алек хмыкнул, и Джинни захотелось закричать, швырнуть это проклятое совершенное тело об стену, влепить кулак прямо в эту квадратную челюсть.

— Дважды за ночь в течение сорока лет — даже не могу сообразить, сколько же это раз! Ты превратишь меня в развалину, Джинни, но я попытаюсь сделать все, что в моих силах, обещаю.

— Но я не хочу снова делать это… с тобой. Я… Ах… — Возмущенная тирада закончилась беспомощным стоном.

— Да, любимая, да. Отдайся мне, Джинни, верь мне. Я стану охранять тебя, заботиться… я здесь и всегда буду рядом. Сможешь ли ты поверить этому?

Джинни хотела, чтобы Алек был здесь, с ней… но не нуждалась в защите. Ей не нужен мужчина, который приказывал бы, что делать и как поступать. Ни к чему заботиться о ней как о ребенке. Как о леди, как о Лоре Сэмон. Джинни открыла рот сказать, что не верит ему и сама способна позаботиться о себе.

Но вместо этого застонала, прерывисто, хрипло, жалобно. И почувствовала, как он вздрогнул, быстро приподнялся, раздвинул ей ноги, но она расставила их еще шире, и его губы впились в крохотный бугорок, и Джинни смутно поняла, что открыта ему и для него, совсем, до конца, как и говорил ей Алек, и теперь он заставит ее чувствовать, и хотела этого, не заботясь о том, что несет завтрашний день, когда ей придется смотреть на него и себя и принимать решение, решение, которое повлияет на всю их дальнейшую жизнь.

Джинни, вскрикнув, забилась в ослепительно сладостных судорогах, но на этот раз Алек не вошел в нее сразу, только замедлил ритм, прикосновения стали осторожнее, нежнее, и, когда Джинни постепенно замерла, перевернул ее на живот:

— Встань на колени, Джинни.

Она ощущала странное спокойствие, легкость и негу во всем теле, все еще сотрясаемом легкой дрожью наслаждения, но покорно повиновалась, не понимая, что он задумал. В голове осталась лишь одна усталая мысль: она верит ему.

Алек стащил с нее ночную сорочку и, швырнув на пол, начал ласкать ее бедра, нежно гладить, успокаивая, и неожиданно оказался сзади, открывая ее, раздвигая ноги, а потом вошел в нее, медленно, очень медленно, очень осторожно, каждые несколько моментов останавливаясь и замирая.

— Ты такая маленькая и тесная, Джинни. Тебе не больно? Я не слишком глубоко вошел? — сдавленно прошептал он.

Он был глубоко, очень глубоко, но Джинни не было больно, оставалось лишь чувство наполненности и знакомого, почти непереносимого предвкушения того, что ожидает впереди, и она не хотела, чтобы он останавливался, слишком ослепительно великолепным это оказалось.

— Нет, нет, — выдохнула она, бессознательно выгибая спину, вбирая его еще глубже. — Алек, это так… О Боже… о-о-о…

Алек, вытянув руки, сжал ее груди:

— Теперь ты сама почувствуешь, если не сможешь больше терпеть. Шевельни бедрами, когда захочешь, чтобы я проник дальше.

Она послушалась и на этот раз, и это оказалось таким естественно-легким, а ощущения превзошли все, что она испытывала до сих пор. Его пальцы гладили ее живот, спускаясь ниже, к треугольнику каштановых волос, и нашли ее, и вновь начали ласкающий ритм, и Джинни, извиваясь, почувствовала, что он вонзился в нее так глубоко, что они стали единым целым, и снова хотела его, так сильно, что не могла сдержать тихих вскриков, с каждой секундой становившихся все громче, более хриплыми и прерывистыми, и наконец Джинни, застонав в последний раз, оцепенела под ним, задыхаясь, не понимая, что происходит, пока Алек, судорожно откинув голову, напрягаясь, вцепившись в ее бедра, изливался в эти таинственные тесные глубины, охваченный жгучим наслаждением.

Только несколько долгих минут спустя он осторожно перекатился на бок, увлекая Джинни за собой, прижимаясь к ней сзади, целуя затылок сквозь спутанные влажные волосы, лениво лаская груди, словно только потому, что они были достаточно близко и ему просто хотелось гладить эти упругие холмики.

Джинни пыталась прийти в себя, задуматься над будущим, но рассудок не повиновался ей, и никак не удавалось собрать воедино хаотические мысли, задать вопросы, на которые не находилось ответов, по крайней мере сейчас, во тьме ночи, когда ею только что дважды овладел мужчина, обещавший защищать и заботиться о ней. Джинни наконец сдалась и заснула, смутно сознавая, что он по-прежнему находится глубоко в ней.

Самое главное, думал Алек, держа в ладони тяжелую набухшую грудь, то, что она останется его женой независимо от исхода гонок. Правда, и относительно того, чем закончатся эти гонки, у него не было ни малейших сомнений.

Алек на мгновение закрыл глаза, снова и снова переживая невероятные ощущения, охватившие его, когда он врезался в нее, не переставая ласкать этот мягкий живот, эти нежные груди, стройные бедра… Он хотел ее, всю, с головы до ног, и это желание казалось неутолимым, становясь с каждым разом лишь сильнее, и Алек понял и принял случившееся и молча обещал Джинни верность и преданность до конца дней своих.

Мягкий сосок неожиданно затвердел под пальцами. Как сладостно. Сладостно, и легко, и нежно. Но то, что чувствовал Алек совсем недавно, вовсе не было нежным и налетело словно ураган, буйный, неукротимый и безжалостный. И последние конвульсии экстаза, когда семя выбрасывалось фонтаном, изливаясь из его тела в нее, так глубоко, и Джинни впускает его, принимает еще глубже, охваченная таким же настойчивым желанием…

В ушах все еще звучали ее беспомощные хриплые крики, он все еще видел темную массу волос, разметавшихся по плечам до самой талии, когда Джинни, выгибая спину, прижималась к нему бедрами в порыве опьяняющей страсти.

Спроси его кто-нибудь сейчас, и Алек с полной убежденностью ответил бы, что именно сегодня в ней зародилась новая жизнь. Вскоре Джинни будет вынуждена принять тот факт, что она всего лишь женщина — его женщина. Она захочет носить женские платья, рожать его детей и позволит ему заботиться о ней. Смирится с тем, что этому суждено было случиться. Он сделает все, чтобы это так и было.

Алек подумал о Несте, женщине, с которой провел пять лет. Милая, добрая Неста, умереть такой молодой, и все потому, что этот идиот-лекаришка не знал, что предпринять! Ну что ж, теперь Алек готов ко всему И не позволит, чтобы с Джинни что-то случилось. Никогда.

Как она вообще может думать, что обгонит его, даже на своем балтиморском клипере?

Но чего Алек действительно искренне не понимал — попустительства Джеймса Пакстона и настойчивой потребности Джинни разыгрывать роль мужчины. Она забудет этот вздор. Он позаботится об этом.


Наступил ноябрь. Второе число месяца. Балтимор осенью может быть прекрасен, как райский сад, по крайней мере именно в этом убеждали балтиморцы друг друга и всех пришельцев, которые брали на себя труд их выслушивать. Но по правде говоря, погода почти все время была холодной, низкие тучи нависали над головами, угрожая пролиться дождем, а небо, как сегодня, было мутно-серым.

Алек помахал Джинни, стоявшей на палубе «Пегаса» в мужском костюме — ноги широко расставлены, руки на бедрах.

Он ощущал себя необычно терпимым и снисходительным… собственно говоря, даже крайне снисходительным. Сегодня ее последнее появление в мужском костюме. Алек позволил себе подумать, что она выглядит красавицей, несмотря на шерстяную синюю шапку, мешковатые панталоны, кожаную куртку, скрывавшую прелестные изгибы грудей и тонкую талию. Почувствовав его взгляд, она улыбнулась и махнула в ответ.

Теперь она стала Юджинией Мэри Каррик, баронессой Шерард, и Алек горячо надеялся еще и на то, что Джинни уже успела забеременеть. Правда, он ни о чем не спрашивал и даже не был уверен в том, что сама Джинни уже что-то знает наверняка. У нее не было месячных, по крайней мере с тех пор, как он впервые оказался в ее постели, а с тех пор прошло уже больше трех недель. Сама Джинни об этом не заговаривала, но Алек предполагал, что леди не привыкли беседовать на столь интимные темы даже со своими мужьями. Во всяком случае, Неста молчала, хотя Алек всячески подшучивал над ней, называя устрицей и глупенькой Нестой.

Алек неожиданно почувствовал комок в горле при одном этом сладостно-горьком воспоминании.

Я снова женат, Неста, после пяти долгих лет. Она американка. Конечно, это трудно переварить, не так ли? И совершенно необычная девушка. Но станет такой, какой нужно мне, потому что я именно тот мужчина, который ей необходим. Холли любит ее, и она любит Холли. Тебе она понравилась бы, Неста, я знаю это. И нашей дочери будет хорошо.

Вот уже два дня, как Алек вновь стал женатым человеком. Странно, но он не испытывал ни малейших колебаний, ни следа неуверенности в том, что делает, возможно, потому, что Джинни превратилась в сплошную массу безымянных страхов и сомнений и вела себя в точности, как любая рассеянная пустоголовая особа женского пола, отдавая и немедленно отменяя крайне противоречивые приказания, пока миссис Суиндел не велела наконец Джинни уйти, оставив дом и хозяйство в ее надежных руках, отправляться на верфь и закончить постройку судна. Алек, мудро решив не делать никаких замечаний и ни с чем не спорить, сначала просто утешал и ободрял Джинни как мог. Когда же из этого ничего не вышло, он просто начал указывать, что ей надлежит делать, раз, другой, резким, не терпящим возражений голосом, и Джинни беспрекословно подчинялась, но все же оставалась почти невменяемой до того момента, когда преподобный отец Мюррей провозгласил их мужем и женой перед немногочисленными свидетелями, собравшимися в епископальной церкви Святого Павла, чтобы присутствовать на церемонии.

Именно тогда, по мнению Алека, она поняла, что больше нечего решать, что все кончено и ей остается просто принять свершившееся. Он поднял вуаль невесты и, подарив ей торжествующую улыбку, поцеловал, очень легко и нежно. Теперь ее тревожно распахнутые глаза ни в малейшей мере не беспокоили его.

Большинство друзей семьи Пакстонов, казалось, искренне радовались их союзу. Возможно, правда, это не столько радость, сколько облегчение, поправился Алек. Юджиния Пак-стон больше не была эксцентричной молодой леди, о которой стоит беспокоиться. Она стала эксцентричной замужней леди. Кроме того, она получила титул баронессы, и поэтому считалось, что ей сказочно повезло. Интересно, а сама Джинни довольна таким положением дел? И вышла бы она замуж за Оливера Гвенна, не появись Алек в Балтиморе? Оливер выглядел скорее как в воду опущенным, чем отвергнутым воздыхателем, каковым на самом деле и не был… по крайней мере Джинни таковым его не считала.

Холли, со своей стороны, согласилась с этим браком, приняла его и почти ничего не говорила, лишь улыбалась и иногда сжимала руку Джинни, молчаливо ободряя ее. Его пятилетняя дочь, мудрая старая женщина. За несколько дней до церемонии она сказала ему:

— Папа, я очень люблю Джинни. Она придет в себя, и все будет хорошо. Когда вы вернетесь, мы сможем стать настоящей семьей.

И Алек ответил, крепко обняв дочь:

— Спасибо, хрюшка. Только не своди с нее глаз, хорошо? Мы же не хотим, чтобы она в последнюю минуту рванула и понесла?

— Джинни ведь не лошадка, папа.

Однако Холли приняла совет отца всерьез и действительно постаралась все время быть рядом с будущей мачехой.

Лора Сэмон, взбешенная происходящим и тем, что ее даже не пригласили на свадьбу, постаралась довести до сведения всех, кто пожелал слушать, скандальную историю о том, как барон жил в доме Пакстонов, рядом с незамужней девушкой, не имевшей даже приличествующей случаю дуэньи. Но Алек искренне радовался тому, что почти никто не разделял злобу Лоры: почтенные горожане просто недоуменно покачивали головой и старались поскорее отойти.

Алек также постарался, чтобы все именитые граждане Балтимора узнали о пари, о том, как муж непокорной Юджинии решил побаловать жену в последний раз, и это ее прощальный салют, но когда они вернутся из Нассау, леди Шерард станет наконец женщиной и женой и, без сомнения, будет развлекать их и их жен на званых ужинах. Джентльмены считали Алека весьма решительным и прогрессивно мыслящим человеком; что же касается Джинни, прошлые грехи ее были прощены, а на этот каприз смотрели сквозь пальцы, поскольку, когда все будет сказано и сделано, семейные бразды правления перейдут к барону. Кроме того, именно лорд Шерард благословил затевающееся предприятие. Могли ли они выразить неодобрение?

Знай Джинни все, что было известно джентльменам, присутствующим на венчании, она взяла бы пистолет отца и прострелила Алеку ногу.

Кроме того, это оказалось также единственным способом, которым Алек смог собрать команду, согласившуюся на время гонок пойти под начало Джинни. Матросы, без сомнения, посчитали, что главный здесь все-таки Алек и что снисходительный муж просто хочет сделать приятное молодой жене. Оставалось молиться только, чтобы эти рассуждения и доводы не дошли до Джинни.

В то утро оба судна были пришвартованы бок о бок у Феллс-Пойнт. Вода была гладкой, спокойной, в воздухе ни малейшего дуновения. Но Джинни знала, что высокие мачты «Пегаса» и так же высоко расположенные паруса скорее поймают верховые ветры, дующие исключительно в заливе Чезапик, и что ее клипер пройдет Норт-Пойнт прежде, чем людям Алека удастся поднять выбленочные тросы баркентины. Однако это не имело значения. Его долголетний опыт и полное отсутствие такового у нее скажутся немедленно, как только они выйдут в Атлантический океан и возьмут курс на юг.

Алек снова посмотрел на Джинни.

— Пора, — решила она и, откашлявшись, велела людям собраться на шканцах.

Джинни оглядела девятерых матросов — только два лица были незнакомы ей.

— Некоторые из вас — Морган, Фиппс, Снаггер — знали меня с той поры, когда я была не выше штурвала. Надеюсь, вы подтвердите тем, кто не знает меня, что все могут доверить мне «Пегаса» и свои жизни. Я понимаю, вы удивляетесь этим гонкам. Знаю также, что вам не очень нравится получать приказания от капитана, который, к несчастью, оказался женщиной. Это верно, джентльмены, но я лучший моряк и лучший капитан, чем тот проклятый англичанишка на своем неуклюжем старом корыте. Мы все американцы, и «Пегас» — американское судно, балтиморский клипер, джентльмены, самый быстроходный корабль в мире. Как вы знаете, его сконструировал мой отец, и у «Пегаса» самый острый нос и самые высокие мачты, чем у любого клипера такого же размера. Это его первое путешествие. Он побьет это неповоротливое бревно, которое владелец гордо называет баркентиной. У нас малая осадка и много парусов, и вдесятером мы прекрасно сможем управиться. Только взгляните на пустую палубу — ни канатов, ни ящиков, ни снастей, о которые можно было бы споткнуться. Как только выйдем в океан, следите, чтобы он шел по ветру, и тогда мы оставим эту ветхую баркентину далеко позади и пройдем втрое большее расстояние за то же время. Я горжусь «Пегасом», потому что помогала строить его. И еще потому, что я американка и это американское судно. Думайте об этих гонках как о состязании не между мужчиной и женщиной, а между англичанином и английским судном и американкой и балтиморским клипером!

К бесконечному облегчению и радости Джинни, мужчины переглянулись. Снаггер сплюнул в сторону баркентины, и все разразились приветственными криками.

— Помните, как пять лет назад мы прогнали англичан из нашего города? Мы сделаем это снова, только на этот раз на воде!

Буйные, несдержанные вопли.

— Давайте найдем этот ветер!

Алек, наблюдавший за происходящим, в изумлении заморгал. Что, дьявол побери, она сказала мужчинам? Предложила награду? Однако он постарался подавить любопытство, переждал, пока уляжется шум, и окликнул:

— Вы готовы, мистер Юджин?

— Готова перехватить ветер из ваших парусов, барон.

— Посмотрим!

Алек наблюдал, как «Пегас» отходит от пристани, слушал, как Джинни спокойно отдает команды. В это утро на реке дул лишь легкий бриз, так что баркентина оказывалась в невыгодном положении, и, кроме того, клипер, с его высокими мачтами, мог ловить в свои паруса верховые, более сильные ветры. Если повезет, корабль Алека мог выйти из залива и понестись вперед, подхваченный ветром, наполнившим его огромные паруса, и даже догнать клипер на стопятидесятимильном маршруте в Атлантику. Но Алек также был и реалистом. Даже самый неопытный капитан знал, что настоящие ветры подуют только тогда, когда они выйдут в открытый океан.

Он сумеет выждать, пока настанет подходящий момент, а до этого еще много времени. У них уйдет не менее девяти часов на то, чтобы достичь океана.

Они прошли Норт-Пойнт в устье Потепско, место, откуда командир британцев готовился атаковать Балтимор, и повернули направо в залив Чезапик. Здесь дул свежий ветер. Алек ехидно ухмыльнулся.

«Пегас» и «Найт дансер», идя почти бок о бок, миновали Кейп-Генри и в шесть часов вечера вышли в Атлантику.

Алек оглянулся на Джинни, отсалютовал ей и шутливо поклонился. Джинни была так счастлива, что просто улыбнулась в ответ совершенно идиотской улыбкой.

— Гонки, джентльмены, — воскликнула она, — начались!

Глава 16

Снаггер, первый помощник, волосатый коротышка, с массивным мускулистым торсом и таким сильным голосом, что его можно было слышать за ревом любого шторма, передавал команды Джинни матросам. Джинни от души надеялась, что они забудут, что приказы исходят от нее, и посчитают Снаггера своим капитаном и, следовательно, более сведущим и опытным, чем она.

Дэниелс стоял рядом, наблюдая, как матросы карабкаются по вантам.

— Летит, как камешек по гладкой воде.

— Да, капитан, уж это точно. Ваш па был бы так горд! Вами обоими.

Он назвал ее капитаном. Ни с чем не сравнимое чувство теплой радости охватило Джинни. Но действительно ли отец гордился бы ею? Иногда она сомневалась в этом. Но все равно, она бы так хотела, чтобы отец был рядом, видел ее, одобрял все, что она делает.

Джинни была здесь главной и чувствовала себя главной. Уступив штурвал Дэниелсу, второму помощнику, она велела голосом, которым мог говорить только настоящий капитан:

— Держи его по ветру, и этот чертов барк в два счета останется позади.

— Слушается руля, как кошечка.

Джинни утвердительно хмыкнула. Над палубой навис тонкий полумесяц. Ночное небо было ясным, звезды переливались блестящими каплями, отражаясь в океанских волнах. Джинни зевнула и потянулась.

— Думаю, этой ночью койка покажется вам мягкой, капитан.

— Верно, Дэниелс. Я буду стоять третью вахту. Вели Снаггеру разбудить меня, когда пробьют две склянки.

— Есть, мэм.

Джинни широко улыбнулась, стиснула мускулистую лапищу Дэниелса, направилась к открытому люку и, глубоко вздохнув, спустилась по трапу. «Пегас» был слишком новым и чистым и еще не пах крысами и трюмной водой, непросохшей одеждой или, не дай Бог, мужским потом и немытыми телами.

Клипер в отличие от баркентины Алека был легче, и доски не поскрипывали под его собственным весом, пока он переваливался на волнах, и даже ветер не свистел в снастях, так что ничто не нарушало тишины.

«Мой, — думала она, — „Пегас“ — мой».

Но ведь на самом деле это не так. Клипер принадлежит теперь Алеку, как и все остальное. Даже дом теперь перешел к Алеку только потому, что он стал ее мужем. По крайней мере она так предполагала, поскольку как-то подслушала разговор двух мужчин, беседовавших о том, что и сколько приобрели, женившись на состоятельных девушках.

Она выиграет гонки. Алек просто не понимает, что она плавала под парусами с шести лет и командовала клипером с пятнадцати. Джинни помнила «Болтера» до последнего гарделя. Его конструкция тоже опережала время, но судно не выдерживало никакого сравнения с «Пегасом», поистине необычным судном. Она ни минуты не сомневалась, что оставит Алека и его тяжелую баркентину позади, причем отнюдь не из-за недостатка опыта и умения у капитана.

Ну что ж, он слишком упрям. Тогда пусть подождет и увидит. Интересно, как тогда поступит Алек? Поведет себя так же, как многие мужчины, которых она знала в Балтиморе, и придет в бешенство, потому что она победила его? Или сдержит слово и отдаст верфь жене?

Джинни зажгла фонарь в каюте, поставила его в специальную нишу над красивым письменным столом из красного дерева, закрыла дверь и стащила промокший костюм. Потом аккуратно разложила другую смену одежды, зная, что, если возникнет необходимость, придется появиться на палубе через полминуты или меньше.

Погасив фонарь, Джинни натянула фланелевую ночную сорочку и растянулась на койке. «Пегас» шел левым галсом, но так ровно, что уже через несколько минут качка становилась почти незаметной. Джинни настолько сжилась с постоянным движением корабля, что, смежив веки, постаралась заснуть. «Пегас» весело резал волны, не погружаясь глубоко, как и был задуман.

«Почему никто не купил его у меня? — в который раз удивлялась она. — Неужели тот факт, что я — женщина, делает судно менее ценным и надежным?»

Глупые вопросы, на которые нет ответа. Алек, возможно, просто покачает головой, скажет, что так устроен мир, и посоветует просто забыть об этом. Он, конечно, забудет: в конце концов, Алек — всего лишь мужчина.

Джинни зевнула. День выдался хлопотливым, мужчинам не терпелось выиграть гонки, побить этих проклятых англичан. Ее замысел сработал, думала она, улыбаясь в темноте. Остается только поддерживать в них это настроение, выставлять Алека и его команду врагами, чтобы матросы не проводили все время, расстраиваясь по поводу того, что их капитан — женщина.

Почти две недели уйдет на то, чтобы достичь Нассау. Возможно, меньше, в зависимости от направления ветров, а они всегда изменчивы в этих широтах, особенно осенью. Как раз перед тем, как окончательно стемнело, Джинни видела на некотором отдалении баркентину Алека. Она не подходила ближе, но и не отставала. Джинни была готова поставить свой последний доллар на то, что люди Алека уже устали целый день поддерживать возможно малое расстояние между двумя судами.

Джинни закрыла глаза и увидела Алека. Не того Алека, капитана баркентины, а мужа и любовника, обнаженного, прижимающего ее к кровати своим совершенным телом, целующего ее, ласкающего груди и с закрытыми глазами вонзающегося в нее. И, оказавшись в ней, вздыхающего от наслаждения, прежде чем начать двигаться. И она будет целовать его шею, грудь, стиснет руки, так крепко, как только хватит сил, ощущая, как он врезается все глубже и глубже, только чтобы внезапно отстраниться, дразня и терзая ее, зная, как свести с ума, заставить потерять рассудок. А Джинни в ответ поднимет бедра, пытаясь снова вобрать его в себя, и Алек улыбнется ей и попросит сказать, что она хочет. Джинни еще не осмеливалась быть откровенной, слишком ошеломленная тем наплывом ощущений, которые он будил в ней, слишком стыдясь громко высказать то, что она чувствует и хочет. Но Алек всегда знал и угадывал ее желания и мог без просьб доставить ей наивысшее наслаждение и, кроме того, как подозревала Джинни, был втайне доволен той властью над ней, которой обладал.

Глаза Джинни широко раскрылись. На лбу выступили мелкие капли пота. Господи, ее тело откликается так, словно Алек сейчас с ней, рядом. Она хотела его. Сейчас. Очень. Сила этих чувств удивляла и поражала ее. Ведь прошло не так много времени с тех пор, как он впервые открыл ей тайны страсти. Но он оказался прекрасным учителем. Она поняла также, что никогда не брала на себя инициативу. Но позволено ли это женщине, допустимо ли? Джинни не знала. Она подумала о его мужской плоти, твердой и напряженной, прижатой к ее животу, и внезапно ей страстно захотелось узнать, что она испытает, если начнет ласкать ее рукой… или ртом… А он? Что почувствует он? То же, что и она, когда Алек осыпает ее ласками? Джинни не знала, но твердо намеревалась узнать. Оба они должны иметь власть друг над другом. Это справедливо. Но тут возникала и другая проблема: что она будет делать, когда выиграет гонки? Оставит его? Заставит его оставить ее?

Она не могла представить, как теперь будет без Алека, не могла представить, что больше не увидит его. Но не могла вообразить и то, что никогда больше не появится на верфи, не будет работать, не узнает торжества и гордости, взирая на плоды рук своих, видя достигнутый успех. И Алек скажет, что эти прекрасные чувства она испытает, когда родит ему детей.

Кобыла может жеребиться, но не каждая кобыла может выиграть гонки. Конечно, это очень самонадеянная аналогия, но Джинни она нравилась. Кроме того, далеко не каждая женщина может строить балтиморские клиперы.Правда, если разобраться, очень немногим девочкам когда-либо предоставлялась возможность делать что-то еще, кроме как играть с куклами и вышивать. Конечно, их учили едва ли не с пеленок, но учили не тому, и подобное образование не сможет дать им знания и независимость, нет, их предназначали для того, чтобы ублажать мужчину и вести его дом. Джинни повезло, что отец обращался с ней так же, как с братом. До того, как написал завещание, это проклятое завещание.

Однажды отец сказал, что жизнь — это цепь компромиссов, и некоторые причиняют страшную боль и ранят, но другие заставляют чувствовать себя королем или королевой. Только Джинни сомневалась, что отец довольствовался бы компромиссом, когда речь шла о женитьбе.

А может, она не права? Может, именно поэтому он и составил такое завещание? Хотел вынудить ее пойти на компромисс?

Джинни покачала головой. Если это правда, значит, компромисс означает ее полнейшее поражение и капитуляцию.

Она заснула, гадая, что делает Алек, о чем думает и думает ли о ней, и проснулась только, когда Дэниелс разбудил ее на вахту.

Что касается ее мужа, барона Шерарда, в эту минуту он сидел за стаканчиком лучшего французского бренди, от души жалея, что ввязался в дурацкие гонки. Ад и проклятие! Он явно недооценил ее! И этот чертов клипер! Он едва ли не с открытым ртом наблюдал, как изящное судно неслось по ветру, словно стрела, выпущенная из лука, тогда как он и его команда были вынуждены прилагать все усилия, чтобы хотя бы не отстать. Но долго так продолжаться не будет: Джинни уйдет вперед. Его люди просто не смогут трудиться двадцать четыре часа в сутки, пытаясь нагнать клипер. Слишком тяжелая работа!

Алек сделал еще глоток. Дьявол! Она выиграет, и ничего тут не поделаешь! Его ждет поражение. И он сыпал проклятиями, хотя не произносил вслух ни единого слова.

Папа, ты говорил, что, если я когда-нибудь произнесу подобные слова, ты надерешь мне уши.

На секунду он выбросил из головы мысли о дочери. Более подходящей ситуации, чтобы сыпать ругательствами и призывать громы и молнии на собственную голову, и быть не может!

И она бросит его или потребует, чтобы уехал он. Но Алек знал, что не сможет сделать это. Джинни — его жена. Он не мог оставить верфь на ее попечении и наблюдать, как она слепо идет к разорению. А это обязательно случится, у Алека на этот счет нет ни малейшего сомнения.

Но что, если Джинни беременна?

Алек понял, что он превратился не только в пессимиста, но и угрюмого, мрачного капитулянта. Он еще не проиграл. Если ему и его команде придется трудиться в сто раз больше, значит, так тому и быть. Алек сделает все, что необходимо, лишь бы обставить Джинни. Ради нее же самой.

Интересно, правда, как отнесутся его матросы к такому решению.


На следующее утро начал моросить дождь. Небо было свинцово-серым, началась качка, ветры, казалось, дули сразу во всех направлениях. «Пегас» отнюдь не был приспособлен для подобной погоды и вел себя далеко не лучшим образом.

— Это Атлантика, Джинни, — вздохнул Дэниелс, забывая, что раскрасневшаяся молодая женщина, стоявшая рядом, была еще и его капитаном. — Кроме того, сейчас поздняя осень, совсем неподходящее время для такого судна, как клипер. Ты сама прекрасно это знаешь, но решила рискнуть. Что ж, дело твое.

— Да, знаю. Я надеялась только, что нам повезет и этот прекрасный северо-западный ветер продержится до самого конца.

— Может, ветры стихнут и погода улучшится. Если мы сможем сохранить такое же расстояние между «Пегасом» и баркентиной, тогда все в порядке. Только старайся думать о ярком солнце и спокойных водах в Нассау.

— В этот момент я ни о чем другом думать не могу. Неожиданный порыв ветра сорвал с Джинни шерстяную шапку. Она попыталась схватить ее, но опоздала. Джинни и Дэниелс беспомощно наблюдали, как ветер несет шапку за борт.

— Всего лишь небольшой шторм, ничего больше, — заметила Джинни.

Дэниелс согласно кивнул, молясь, однако, про себя, чтобы Джинни оказалась права. По правде говоря, ему совсем не нравилась мысль о том, что Джинни, капитан или нет, будет захвачена ураганом в Атлантическом океане, особенно на таком судне, как «Пегас». Кстати, сейчас как раз начался сезон бурь, так что все возможно. Тогда им действительно худо придется. Дэниелс совсем не был уверен, что клипер, даже столь исключительной конструкции, сможет выдержать шторм, пусть и в относительно безопасных водах. Расстояние между мачтами было более чем минимальным, и, когда все паруса были подняты, фок-мачта перехлестывалась с грот-мачтой, так что со стороны это напоминало огромные равнобедренные треугольники. Если они попадут в ураган, усиливающиеся порывы ветра порвут паруса и переломят мачты как раз посредине. Кроме того, надводная часть борта слишком близка к воде, и при сильной качке волны начнут заливать палубу.

«О дьявол!» — подумал Дэниелс, чувствуя полное бессилие. Оставалось лишь наблюдать и постараться быть начеку. Он услышал, как Джинни — «Господи, да ведь она теперь английская баронесса!» — приказывает убрать топселя на обеих мачтах. Прекрасная идея, и лучшего времени для этого не придумать! Не годится даже в такой ветер добавлять излишнюю нагрузку на мачты.

Дэниелс услышал громовой голос Снаггера, выкрикивающего приказы. На этот раз матросы поспешили повиноваться, ловко, словно обезьяны, взбираясь по вантам.

Дэниелс лизнул указательный палец и, подняв его навстречу ветру, понюхал воздух и тихо выругался. Кажется, первое путешествие «Пегаса» окончится полной неудачей.


— Что вы думаете насчет всего этого, капитан? — спросил Эйбел Питтс, старший помощник Алека.

— Думаю, — медленно протянул тот, нахмурившись и пытаясь различить «Пегас» в быстро сгущавшихся сумерках, — хорошо бы это оказался всего-навсего небольшой осенний шторм, который скоро кончится, иначе мою молодую жену ждут серьезные неприятности.

Он старался говорить как можно небрежнее, но на самом деле был напуган до смерти. Алек никогда не плавал в Южной Атлантике в это время года, хотя знал, что настает сезон ураганов. Но нет, это всего лишь обычный шторм, ничего больше. Не стоит излишне волноваться.

Алек оглядел свое судно. «Найт дансер» разрезал бушующие волны так спокойно, будто на море стоял штиль. Корпус баркентины надсадно стонал, когда она зарывалась носом в набегавшую волну, снасти из просмоленных канатов скрипели и визжали, ветер жалобно выл в парусах — знакомые звуки, к которым так привык Алек.

— Где мы, Эйбел?

— По моим расчетам, примерно в ста пяти милях к северу от мыса Гаттерас.

— Недалеко от Памлико-Саунд, в Северной Каролине.

— Да, капитан, это гибельное место для судов, предательские воды. Моряки зовут его кладбищем Атлантики.

— Очевидно, моя жена знает это. Она держит курс на восток.

— Да, капитан, — кивнул Эйбел, ничего больше не прибавив, хотя заметил, что барон все время глядит вдаль, и понимал, что его милость отдал бы все на свете, чтобы хоть на мгновение увидеть клипер.

Эйбел пожал плечами и вернулся к исполнению своих обязанностей. Топселя были убраны, но паруса грот-мачты и бизани по-прежнему оставались на месте. Ветер набирал силу. Было уже почти темно. Эйбел услыхал, как Пиппин сказал Тикнору, второму помощнику:

— Говорю тебе, не нравится мне это, Тик. Воздух сгустился, хоть ложкой хлебай. Не нравится мне это, совсем не нравится.

Тикнор что-то проворчал, проверяя, туго ли натянута оттяжка фок-мачты. Она тихонько звенела под напором ветра.

— Может, и нет, — откликнулся он наконец. — Но капитан знает, что к чему. Не наше дело рассуждать о таких вещах.

— Да ведь там, на клипере, его жена, Тик.

— Угу. Ты-то хоть мельком видел ее? — спросил Тикнор.

— Рассмотрел во всех подробностях, когда его милость привел ее на борт несколько недель назад.

— Сюда? Его лордство приводил ее сюда? А ты и словом не обмолвился.

— Не твое это дело. Он ее нес, словно раненую или больную.

— Странно, — пожал плечами Тикнор. — Она ведь леди, знаешь ли.

— Его милость не женился бы на ней, будь она не леди, дурная башка.

— Ты знаешь, о чем я. Она другая. Подумать только, женщина — капитан клипера.

— Ну да, верно, и мы должны обогнать ее, или капитан не будет знать покоя весь остаток дней своих.

А в это время Алек, отчаявшись увидеть хоть что-нибудь в темноте, спустился в каюту, молча съел то, что поставил перед ним Клегг, и, рассеянно поблагодарив кока, расстелил на столе карты мыса Гаттерас. Если направление ветра будет меняться с такой быстротой, к утру они достигнут мыса. Решит ли Джинни обогнуть мыс на возможно большем расстоянии, даже если это будет означать значительную потерю времени? Ну конечно, так и будет. Ведь ее никак нельзя назвать глупой. Только беда в том, что Джинни во что бы то ни стало стремится выйти победительницей. И желает этого больше всего на свете.

Алек тупо уставился на тарелку с застывшими остатками говядины и наконец, с грохотом отодвинув стул, поднялся, не в силах оставаться в каюте наедине с мрачными мыслями. Только проливной дождь, безжалостно секущий палубу, вновь загнал его вниз.

Лишь много часов спустя Алеку наконец удалось забыться, но и во сне его преследовали кошмары: Джинни что-то кричала, и в истерическом голосе звенел страх. Алек пытался повернуться, взглянуть на нее, но что-то приковало его к месту. Он окликнул Джинни и мгновенно увидел ее — не лицо, а только глаза… Он похолодел, заметив тоску и ужас, застывшие в них. И тут же понял, что на него глядят чьи-то чужие глаза. Глаза незнакомца.

Алек проснулся с тяжелым предчувствием беды.

С ней что-то случится. Обязательно. Он знал, чувствовал это. И никогда в жизни не чувствовал себя более беспомощным. Если не считать того ужасного дня, когда Неста… она кричала и кричала, пока не умерла, и он ничего не сделал, потому что не мог. Не умел.

Алек вскочил и зажег фонарь. Мрачные тени плясали в маленькой каюте. Он выглянул из кормового иллюминатора. Сплошная стена дождя. Однако беспокоиться по-прежнему нечего. Если только, конечно, это не прелюдия к урагану.

Алек натянул сапоги, штормовку и вышел на шканцы.

Все было в идеальном порядке.

— Добрый вечер, капитан, — приветствовал Тикнор, стоявший на вахте. Алек кивнул. Этот чертов сон! Просто мороз по коже! Что же ему теперь делать, что?!

И где же она?


Джинни, стоя на палубе, наблюдала, как волны с каждым часом становятся все выше. Если шторм будет продолжаться и Дальше, станет сильнее, вода захлестнет палубы. Это, конечно, не очень приятно, но, с другой стороны, и не конец света. Небо неожиданно еще больше потемнело. Именно сейчас Джинни ощутила твердую уверенность — с Карибского моря на север идет ураган. В сгустившемся воздухе ощутимо чувствовалось приближение грозы, и что-то примитивно-первобытное в душе Джинни откликалось на эти тревожные сигналы.

— Полагаю, настало время подумать о настоящем, Снаггер.

Снаггер хотел сказать ей, что осенние ураганы совсем не редкость в этих широтах и что они уцелеют, даже если окажутся в самом центре. Кроме того, этот шторм может оказаться не таким уж сильным. Но он не успел открыть рот. Джинни отдавала приказы, а он, перекрывая ветер, выкрикивал их команде.

— Право руля, — велела она Дэниелсу, стоявшему за штурвалом. — Верно. Так держать.

— Есть, капитан.

— Снаггер, вели убрать топселя на фок-мачте. И лисель… нет, погоди! Дэниеле, быстро отворачивай!

Дэниеле мгновенно повиновался: колесо штурвала мелькало в больших загорелых руках.

Джинни отшвырнуло назад, с силой ударило о грот-мачту.

— С вами все в порядке?

— Да. Но поверьте мне и не спорьте. Это ураган. Мы идем на Памлико-Саунд, к Окракоук-Айленд. Там самый глубокий залив, и мы благополучно переждем, пока все не стихнет.

Она немного постояла, глядя, как волны разбиваются о палубу. Ветер швырял в лицо пряди тяжелых волос, забивавшихся в рот, стегавших щеки. Наконец, не выдержав, Джинни схватилась за густую массу и начала заплетать косу, но, дойдя до конца, сообразила, что ее нечем завязать. Снаггер молча подал ей тонкий кожаный ремешок. Джинни сумела затянуть надежный узел и сказала:

— Крикни матросам, чтобы были поосторожнее. Я не хочу никого потерять. Постарайся объяснить, что нас ждет.

Снаггер кивнул и зычно передал приказ. Потом, откашлявшись, повернулся к Джинни:

— Этот пролив мелкий и очень предательский.

— Знаю. Мы обогнем Даймонд-Шоулз и войдем в залив, а оттуда — к Окракоук-Айленд. Думаю, на это уйдет часа три-четыре, в зависимости от ветра.

— Придется из кожи вон лезть, — вздохнул Снаггер.

— Все же лучше, чем пойти на корм рыбам. Ураган в два счета снесет мачты, волны начнут разгуливать по палубе, и мы немедленно отправимся на дно. Лучше молись, чтобы мы успели вовремя добраться до мыса Гаттерас.

— Нужно держать курс по азимуту, — посоветовал Снаггер и велел Дэниелсу взять вправо. Даже на расстоянии трех футов приходилось кричать. Ветер пронзительно завывал, словно злые духи, воющие во тьме в канун Дня Всех Святых.

— Я хочу, чтобы баркентина последовала за нами. Вряд ли у его милости большой опыт плавания в этой части света. Он должен войти за нами в залив.

— Он наверняка так и сделает, не сомневаюсь, — успокоил ее Снаггер. — О'Ши поможет.

Джинни широко раскрытыми глазами уставилась на помощника:

— Он взял с собой О'Ши?

— Вы должны согласиться, что этот человек мудрец во всем, что касается прокладки благополучнейшего, безопаснейшего курса в этом полушарии. Конечно, он не может справиться с любовью к бутылке — в конце концов, что взять с ирландца? Правда, барон скорее всего и понюхать спиртного ему не даст, пока путешествие не окончится.

— Но О'Ши — настоящий дикарь.

— Только в таверне, мисс Джинни. Стоит ему ступить на палубу, и свершается чудо. Он говорит, что это — ирландское волшебство, а ваш па утверждал, что это магия души.

А в это время, на палубе баркентины, Алек обсуждал ситуацию с коренным балтиморцем, мистером О'Ши, прожившим здесь всю жизнь и выражавшимся с самым ужасным ирландским акцентом, когда-либо слышанным Алеком.

— Да, милорд, это точно ураган! Придется промерзнуть до костей! Та девчонка на клипере, правда, успела уйти вперед…

да только остается надеяться и молиться, чтобы она знала, что делает. Правда, ее па всегда говорил, что головка у нее светлая, хоть и посажена на женские плечи.

— И это действительно так?

— Если она вправду знает, что делает, значит, повернет судно прямо на Гаттерас, к Памлико-Саунд, а оттуда — в залив на Окракоук-Айленд. Место это глубокое и единственное, где я предпочел бы переждать ураган.

— Нужно догнать клипер, О'Ши. Если что-то случится, я хочу быть рядом.

— Это точно, милорд. Обязательно догоним, будьте уверены.


Джинни никогда еще не была такой вымокшей, как сейчас. Она привыкла к холоду, бьющим в лицо струям, онемевшим пальцам и даже смогла найти другую шерстяную шапку, которую натянула на косу. Ветер продолжал безжалостно хлестать в лицо. Джинни пыталась повернуться к нему спиной, но направление ветра постоянно и непредсказуемо менялось.

Матросы выглядели такими же жалкими, но держались и не жаловались, зная, что ответственность лежит на всех и, если кто-то ослабеет и сдастся, погибнут все. Никто не хотел умирать.

Мое первое путешествие, и вот что случилось! Как несправедливо! И даже не смешно! Этого просто не должно было произойти!

Джинни ударила кулаком по бедру и поморщилась.

Ветер усилился настолько, что нельзя было поднять голову. Джинни на глаз определила, что его скорость, должно быть, не менее пятидесяти миль в час. Клипер шел достаточно ровно, только когда ветер дул в корму, стоило направлению поменяться — и судно летело вперед, точно выпущенное из пушки ядро. Большую часть времени они постоянно маневрировали, пытаясь не дать волнам захлестнуть палубу.

Проклятый ураган! Нет, в этом мире нет справедливости!

— Через час будем у мыса Гаттерас, если повезет, — сказал Дэниеле, сплюнув — к счастью, по ветру.

Наступил день, но небо оставалось грязно-серым, дождь по-прежнему падал ледяными непрерывными струями, ветер выл и свистел, а клипер мчался с неслыханной скоростью.

— Может, и меньше, если ветер и дальше будет дуть с такой силой, — согласилась Джинни.

Хоть бы так и было! Тогда баркентина тоже не намного отстанет.

Вой становился оглушительным, сверхъестественным. Джинни вздрогнула, но решительно перехватила штурвал у измученного Дэниелса.

— Принеси нам кофе! — прокричала она.

Кофе оказался холодным и наполовину разбавленным дождевой водой, но Джинни осушила чашку одним огромным глотком.

Когда показался Даймонд Шоулз, Джинни громко завопила, вытягивая руку. Мужчины обернулись и, увидев, куда она указывает, так же радостно заорали. Из самого центра густых темных облаков показался подгоняемый ветром «Найт дансер». Матросы баркентины услыхали крики и откликнулись. Джинни в жизни не испытывала столь глубокого облегчения. Что, конечно, было глупостью, если помнить о том, как трудно пересечь мелкие воды Памлико-Саунд и войти в глубокий залив Окракоук-Айленд. И тогда Джинни начала молиться. Молитва была очень простой и короткой:

— Пожалуйста, Боже, спаси Алека и «Пегас» тоже. Снаггер расслышал эти слова сквозь свист ветра и прокричал.

— Помолитесь и за меня, мисс Джинни, если можете. Я слишком добр и слишком дорог дамам, чтобы кормить рыб в самом расцвете сил!

Джинни улыбнулась и добавила к молитве имя Снаггера.

Ветер набирал силу. Им удалось обойти Даймонд Шоулз и войти в залив. С Джинни едва не сорвало штормовку, и она, стиснув края у горла онемевшими, почти синими пальцами, отдала штурвал Дэниелсу. Если кто-то и способен благополучно довести судно до Окракоука — так это только он. И О'Ши.


Алек поднес к глазам подзорную трубу. На таком расстоянии удалось различить Джинни. Он увидел, как она шагнула прочь от штурвала, ураганный ветер немедленно швырнул ее в сторону.

— Ради Бога, держись! — завопил Алек вне себя от страха и облегченно вздохнул, лишь когда она ловко схватилась за снасти фок-мачты. Подняв голову, Джинни глядела на матроса, в слепой панике цеплявшегося за линь.

Ветер визжал и выл. Корпус и снасти баркентины стонали и зловеще поскрипывали.

Через двадцать минут ей тоже удалось обойти Даймонд Шоулз поворотом вправо.

— Благодарение Богу, — прошептала Джинни, — кажется, мы спасены.

Но Снагтер вовсе не был в этом уверен. Ветер швырял легкий клипер словно игрушку, подталкивая его к предательским мелям пролива. Джинни прекрасно видела, что происходит, и выкрикивала команды, пока не охрипла. Но Снаггер не уставал доносить ее приказы до матросов.

— Убрать стакселя грот-мачты! Взять рифы лиселей!

Теперь «Пегас» крутился и нырял словно безумный в бурных водах залива. Отчаяние Джинни нарастало с каждой минутой.

— Гляди в оба! Ураган набрал полную силу, капитан!

— Тебя сносит в подветренную сторону, Дэниелс! Держи курс!

Джинни умудрялась одновременно следить и за баркентиной. Судно кренилось и вздрагивало, но упрямо продолжало пробираться сквозь бушующие волны, постоянно держась близко к клиперу.

— Дэниелс, право руля!

Это продолжалось и продолжалось; оба корабля, гонимые бурей, миля за милей пробирались к заливу. Баркентина продолжала нагонять клипер — тяжелый вес и устойчивая осадка давали ей все преимущества.

— Почти рядом, — заметил О'Ши.

— О Боже, взгляните на фок-мачту! — воскликнул Эйбел Питтс. Алек поднял глаза. Рифы парусов забраны, мачты и оттяжки выглядят почти голыми на фоне угрюмого серого неба.

— Мачту нужно рубить, — бесстрастно заметил О'Ши. — Ничего не поделаешь. Никогда не видел, чтобы фок-мачта имела такой наклон.

— Дьявол, да ведь они могут пойти по ветру и держаться подальше от встречных течений.

— Это верно, милорд, но пролив уж слишком предательский. Они должны держать курс, которым идут, и молитесь, чтобы они добрались до безопасного места.

Мощная баркентина резала буйные волны, украшенные шапками белой пены. Ледяные струи выплескивались на шканцы. Алек увидел, что волны заливают палубу клипера. «Господи, Джинни, только бы с тобой ничего не случилось! Держись!»

Но Джинни отдавала команды. Она не отходила от штурвала, и Алек видел, как шевелятся ее губы, а потом расслышал за воем ветра зычный мужской голос.

Он никогда в жизни не был так напуган. То, что должно было стать обыкновенным состязанием, превратилось в кошмар. Алек заранее представлял, как он весело машет Джинни, оставшейся позади, как наслаждается душистым легким бризом под ярким солнышком и голубым небом Нассау. Каким же идиотом он был! Гонки в ноябре! Неужели не мог сообразить? Но ведь Джинни должна была понимать, она родилась здесь, только так спешила избавиться от него, что ничего не сказала, хотя прекрасно знала, насколько велика опасность. И все потому, что ей не терпелось завладеть верфью и поскорее отделаться от мужа.

Пусть только она уцелеет, он сам прикончит ее!

— Я хочу перейти на борт клипера, — крикнул он Эйбелу. — Как только мы войдем в залив!

— Есть, капитан.

Глава 17

Джинни, затаив дыхание, наблюдала, как баркентина, кренясь, вздрагивая и ныряя, упрямо подбиралась все ближе к клиперу, и закрыла глаза, вознося к небу молитву. Алек почти рядом. Не важно, что ждет впереди, по крайней мере они встретят это вместе.

Бешеный ветер упорно сносил легкий клипер влево, и гибель казалась неминуемой. Но ветер неожиданно немного ослабел, поменял направление, и судно продолжало путь по направлению к глубоким водам залива Окракоук-Айленд.

Алек, застыв от ужаса, не сводил глаз с палубы «Пегаса».

— Клянусь Богом, эта девчонка — настоящий капитан, — объявил О'Ши таким веселым голосом, что Алеку захотелось задать ему трепку.

— Сколько еще до залива?

— Почти дошли. Видите этот клочок земли, поросший дубами и соснами? Пусть хоть сотня ураганов пронесется над Окракоук Айленд, проклятые деревья все равно ничем не возьмешь!

Алек оглядел искривленные деревья, плоский и голый островок и передернулся. Не хотелось бы застрять в этом Богом забытом месте.

Джинни не поняла, как им это удалось, но клипер наконец оказался в глубоких водах залива.

— Держи прямо по ветру, — велела она Дэниелсу.

Матросы начали убирать паруса. Джинни заметила, как один из матросов, неловко повернувшись, едва не свалился в воду, но тут же выпрямился, упираясь ногами в ванты, и, широко улыбнувшись, лихо отсалютовал ей. Джинни внимательно оглядела клипер. Теперь делать нечего, нужно пережидать шторм.

Баркентина подходила все ближе. Джинни различила Алека, одетого в штормовку, с непокрытой головой. Он показывал куда-то, выкрикивая команды, которые она не могла разобрать.

Что он делает?

Поняв наконец, что он намеревается перепрыгнуть на борт клипера, Джинни почувствовала себя так, словно проглотила четырнадцать сливовых косточек и все теперь сидят у нее в животе. Он, кажется, сошел с ума! О Господи, он вправду собирается сделать это! Если ветер внезапно переменится и наберет силу, баркентина окажется рядом и может удариться бортом о борт клипера. Алек! Что тогда станется с Алеком! Но мир не состоял из «если». Он состоял из «сейчас», и Алек шел к ней!

Джинни, плотно сжав губы, наблюдала за баркентиной. Они могли погибнуть в шторме! Эта мысль приводила ее в бешенство. Она злилась на себя за глупость, за эгоизм… и не переставала думать об этом. И хотела, чтобы он был рядом.

Ничто на свете не имело больше значения. Только быть с ним.

Баркентина находилась в опасной близости от клипера. Ветер внезапно переменился, и Джинни поняла: столкновение неизбежно. Она судорожно схватилась за основание грот-мачты, но в последнюю минуту баркентина резко отвернула. О'Ши — настоящий волшебник. Именно он стоял у штурвала, и его пляшущие пальцы творили чудеса. Джинни вновь увидела Алека, стоявшего у поручня и готового к прыжку. Четверо ее людей стояли на палубе, собираясь подстраховать его.

Алек взвился в воздухе. На какой-то бесконечный момент ветер удерживал его, словно невесомую игрушку, и так же внезапно толкнул вперед. Он приземлился на ноги, с согнутыми коленями, но сила удара была такова, что швырнула его на палубу. Алек ловко перекатился на бок и вскочил, широко улыбаясь. Матросы ринулись вперед, чтобы пожать ему руку. С баркентины слышались приветственные возгласы. Команда клипера разразилась радостными воплями. Джинни стояла словно прикованная к месту, глупо улыбаясь мужу.

О'Ши, снова повернул штурвал, и нос баркентины легко царапнул корму клипера. Алек выпрямился и взглянул на жену. Она в безопасности!

Он шагнул к ней, пошатываясь под бешеным ветром, и, подойдя ближе, протянул руки. Джинни без колебаний бросилась ему в объятия.

— Ты жива и здорова, — пробормотал Алек прямо в ее мокрую шерстяную шапку. — Слава Богу, ты жива. Я не перенес бы, если…

Чувства были слишком сильны, слишком новы для нее, и Джинни, сама не понимая, что говорит, выпалила:

— Ты оставил О'Ши за капитана?

— Он прекрасно справится, — улыбнулся Алек. — Я хотел убедиться, что с тобой ничего не случилось.

Его руки окутали ее, обвили, скользя по плечам и спине. Наконец Джинни немного отстранилась.

— Мы в относительной безопасности, но все может случиться. Теперь, когда мы убрали паруса, остается только пережидать шторм.

Наступила его очередь немного помолчать; потом Алек снова улыбнулся ослепительной, бесшабашной улыбкой, и прекрасные глаза весело сверкнули в полумраке.

— Гонки до Нассау — вот все, что я хотел. И посмотри, до чего ты меня довела, женщина, и куда втянула! Проклятый ураган! Не могу только решить, Джинни, когда поколотить тебя — сейчас или потом.

— Значит, этот отвратительный шторм — моя вина?

— По правде говоря, вряд ли. Давай-ка лучше уйдем с этого чертова дождя. Говоришь, все люки задраены?

— В отличие от твоей неповоротливой баркентины на моем клипере почти нет люков. Но, может, мы спустимся в каюту? Я оставлю на палубе только троих. Ни к чему остальным терпеть этот кошмар.

Минуту помолчав, Джинни намеренно-спокойно добавила:

— Если случится худшее, мы еще успеем выбраться наверх.

Алек зябко поежился. Но что тут можно сделать? За все годы, проведенные в странствиях по Атлантическому и Тихому океанам, он перенес немало штормов, но никогда не встречался с ураганом такой силы, способным за считанные минуты разметать по морю обломки баркентины. Он уже направился к трапу, но внезапно остановился:

— Ты велела привязать Дэниелса к штурвалу?

Джинни кивнула:

— Кто знает, как поведет себя ветер? А О'Ши тоже так сделал?

— Пока нет, но скоро, вероятно, последует примеру Дэниелса. Иди ты первая. Я после тебя, жена.

Но Джинни неожиданно замялась. Она так обрадовалась, что Алек рядом, и на минуту совершенно забыла, что ответственность за «Пегаса» лежит на ее и только на ее плечах. И не только за клипер, но и за команду, людей, перенесших вместе с ней немало тяжелых минут.

— Я капитан, Алек. И не могу оставить Дэниелса одного.

— Но что может дать твое присутствие? Чем ты поможешь?

— Поговорю с ним. Посоветую, если потребуется. Отдам приказ, если понадобится.

«Да, — подумал Алек, мгновенно сбитый с толку, — это настоящий удар ниже пояса!»

И предложил весело, почти небрежно:

— Спустись со мной в каюту, хоть ненадолго, любимая. Только, чтобы переодеться в сухую одежду.

Джинни кивнула. Алек прав, нужно сменить костюм. И по правде говоря, она хотела прижаться к нему, еще раз убедиться, что с ним все в порядке, что он цел и невредим.

Ступив в капитанскую каюту, Джинни зажгла фонарь, надежно закрепила его на крышке стола — в такой ураган не хватало только пожара на корабле! И только после этого повернулась к мужу:

— Ты слишком рисковал! Я ужасно испугалась! А если бы сломал ногу или руку?

— А ты переживала бы?

— Немножко, — лукаво усмехнулась она. — Как не бояться за рыцаря, явившегося из тьмы, чтобы быть рядом со мной?

— По правде говоря, я больше тревожился за твой клипер.

— Никто не рискует жизнью из-за вещи, Алек, — мягко возразила она, не собираясь попадаться на удочку.

— В этом ты права, жена. Но я ничего не повредил, так что об этом можно забыть, иначе я могу подумать, что ты начинаешь проявлять супружескую заботу.

— Пришлось бы пристрелить тебя, сломай ты ногу.

Теперь и Алек рассмеялся:

— Снимай-ка поскорее свои промокшие доспехи!

— А как насчет тебя?

Алек задумчиво нахмурился:

— Думаю, мне лучше залезть под одеяло. Не хочешь присоединиться?

Джинни поглядела на мужа так, будто он потерял рассудок:

— Алек, мы боремся с ураганом, а ты хочешь, чтобы я легла с тобой в постель?

— Почему нет? Все равно от нас ничего не зависит. Мы либо погибнем в следующие двадцать четыре часа, либо нет.

— Ты, я вижу, весьма философски относишься к перспективе близкого конца.

— Тс-с. Прислушайся, Джинни. Где ветер? Мертвая тишина.

Джинни почувствовала, как по спине пробежал озноб.

— Мы в самом центре урагана, — шепнула она, чтобы разбить это страшное молчание.

— Сколько это продлится?

— Не знаю.

Она стащила штормовку. Алек в мгновение ока освободился от одежды и оказался под восхитительно сухими одеялами. Джинни прислушалась к оглушительной тишине, стоя посреди каюты, забыв снять мокрую рубашку.

— Джинни, иди скорее, замерзнешь.

Джинни подпрыгнула от неожиданности, обернулась и, увидев, что он почти голый, взвизгнула.

— Иди сюда, — повторил Алек, смеясь. На этот раз Джинни послушалась и, сбросив сорочку, легла рядом, под откинутое Алеком одеяло:

— Только ненадолго, Алек. Мне скоро нужно быть на палубе.

Муж привлек ее к себе, стащил с головы шапку и швырнул ее на пол:

— Хочешь, я расплету тебе волосы?

— Нет, все равно придется снова заплетать. Ненавижу, когда они липнут к лицу.

Алек снова нахмурился, но решил поскорее покончить с неприятным разговором:

— Джинни, любимая, ты никуда не пойдешь, пока ураган не стихнет.

— То есть как? О чем ты?

— Могу повторить. Будь же рассудительной, милая, я хочу, чтобы ты оставалась здесь, в тепле, и безопасности.

Джинни застыла словно статуя:

— Так вот почему ты рисковал жизнью и перескочил на клипер словно дикарь! Ты не хотел быть со мной! Пожелал здесь командовать? Не доверяешь мне, простой, безмозглой женщине, боишься, что потоплю твое драгоценное судно!

— И да и нет, — признался Алек. Его не одурачить, он прекрасно чувствует, что Джинни лежит в его объятиях, оцепеневшая и бесчувственная. Проклятие, почему она не может разумно смотреть на вещи? Он знал, что прав, и намеревался настоять на своем.

Алек сказал спокойно, не повышая голоса:

— Пожалуйста, сделай, как я сказал. Ты останешься в каюте. Я только что отдал все необходимые приказы.

— Черта с два!

Она вырвалась, всадив кулак ему в плечо, и приземлилась на пол, ужасно холодный и жесткий. Схватив фланелевый халат, Джинни накинула его на плечи:

— Держись от меня подальше, Алек!

Алек вновь опустился на койку и, лежа на боку, наблюдал за женой суженными глазами, в которых не играли, как обычно, веселые искорки.

— Замерзнешь, — повторил он, держась за край, чтобы не упасть, и видя, как Джинни, покатившись по полу, схватилась за ножку стола.

— Ничего страшного, спасибо.

Подтянувшись, Джинни встала, туго затянула пояс вокруг тонкой талии, но в этот момент клипер швырнуло влево; Джинни потеряла равновесие и отлетела к двери. Она едва успела схватиться за ручку и, оглянувшись, заметила, что Алек приготовился к прыжку, как перед этим с борта баркентины.

— Посмей только шевельнуться!

— Джинни, я повторяю, иди сюда. Там, наверху, опасно, ты сама это видела. Не хочу, чтобы ты упала или еще что похуже.

— Иди к дьяволу, Алек!

Джинни отвернулась, покачиваясь вместе с клипером, осторожно опустилась в кресло у письменного стола и лишь потом, подперев кулачками подбородок, уставилась на мужа и объявила, медленно, отчетливо выговаривая слова, пытаясь скрыть овладевшее ею бешенство:

— Я — капитан этого судна, сэр. Мне все равно, будь вы даже президентом Монро, и то, что вы — мой муж, не составляет ни малейшей разницы. Это ничего не меняет.

Алек твердо держал нарастающий гнев в узде. Ярость сжигала его изнутри, но он мог справиться с ней. И, как ни странно, хоть и весьма смутно, понимал точку зрения Джинни, но разве в этом сейчас дело?

— Пожалуйста, выслушай, жена, поскольку мне вовсе не улыбается повторять это снова и снова. Я взял на себя командование клипером. Мой долг и ответственность как твоего мужа и опытного моряка — обеспечить безопасность твою и матросов. Ты останешься в каюте, даже если мне придется привязать тебя к койке. Ты поняла, Джинни?

Клипер раскачивало и швыряло, бросало из стороны в сторону: судно то замирало на месте, то рвалось вперед, словно норовистая лошадь. Но муж с женой уже ничего не замечали.

— Мы больше не в центре урагана.

— Совершенно верно. Ты сама ведь слышишь, что творится? Неужели совершенно не понимаешь меня, Джинни?

Что делать? Он сильнее и может принудить ее. Это несправедливо, но истерикой и воплями ничему не поможешь. Придется попробовать объясниться спокойно:

— Это мой корабль, Алек.

— Ничего подобного. Ты — капитан только по моей милости, ничего больше. Если ты разобьешь клипер, я потеряю огромные деньги.

На этот раз он зашел слишком далеко в своих издевательствах и Джинни взорвалась. Она взметнулась на ноги, упершись ладонями в крышку стола:

— Ты готов все у меня отобрать! Но я не позволю вам, барон Шерард, проклятый английский болван!

Молниеносно схватив сухую одежду, она ринулась к двери каюты. Но Алек оказался быстрее. Схватив Джинни за руки, он с силой дернул ее на себя, удерживая на месте:

— О нет, Джинни, ты уже сказала и сделала все, что могла. И проиграла, девочка, в честном бою.

— Тут нет ничего справедливого и честного! Пусти меня, Алек! Я капитан! Пусти меня!

Он не разжал рук, но Джинни умудрилась вывернуться и лягнуть его в голень. Вой ветра не заглушил стон боли. Ну что ж, на этот раз она одержала верх! Алек рассмеялся бы, не застрянь они в этом почти не защищенном заливе, отданные на растерзание ветру, ожидая и надеясь, что ураган на этот раз не пустит их ко дну.

Он наклонился и поцеловал ее, крепко, безжалостно, вжимаясь губами в ее холодные, плотно сжатые губы, и успел поднять голову как раз в тот момент, когда она открыла рот, не для того, чтобы ответить поцелуем, а явно намереваясь укусить. Алек улыбнулся, хотя глаза по-прежнему оставались серьезными.

Джинни задыхалась от злости и напряжения, жалея, что не может лягнуть его посильнее и повыше, прямо в пах. Но Алек сжимал ее слишком крепко, слишком сильно.

— Ты приказал мне идти вниз, только чтобы затащить меня в постель! Ну а потом, как всякий самодовольный осел мужского пола, оставишь меня здесь, а сам отправишься спасать чертов мир.

— Нет, всего-навсего чертов клипер. И да, ты права, я действительно хочу затащить тебя в постель, снова взять, еще и еще раз. Ты моя жена. Мы можем не дожить до утра. Почему же нет? Может, это смягчит тебя, Джинни, заставит понять, что ты на самом деле женщина и что женщина должна быть мягкой, покладистой и уступчивой.

Алеку показалось, что ветру вторит разъяренное рычание, но Джинни ничего не ответила. Он почувствовал угрызения совести, но только на миг, поскольку ей удалось с достаточной силой всадить кулак в его голый живот.

— Довольно, — процедил он и потащил ее к койке. Придерживая Джинни одной рукой, он сорвал с нее халат, потом поднял и, швырнув на спину, придавил всем весом. Джинни пыталась отдышаться, глядя на него, чувствуя, как сильные руки раздвигают ее бедра.

— Нет, Алек, нет!

— Почему же? Ты моя, Джинни, этот проклятый клипер — мой, и мы можем оказаться на дне еще до того, как наступит утро. Почему нет?

Но, к несчастью для Алека, во время этого ультиматума, произнесенного столь решительно и уверенно, Джинни удалось чуть ослабить хватку его пальцев на левом запястье. Она рванулась, дернулась и начала извиваться, осыпая лихорадочными ударами его шею и плечи.

Неудержимое бешенство слепило Алека. Поймав ее руки, он поднял их над ее головой и вновь притиснул Джинни к койке.

— Надеюсь, это напоминает тебе о другом вечере, Джинни?

Джинни, оглушенная, тупо смотрела на него.

— Так как же, Джинни? Помнишь, глупышка, ту ночь на борту моей баркентины? Я связал тебе руки над головой и подарил первое в жизни женское наслаждение. Ты тогда словно обезумела: завывала громче, чем сейчас ветер, так тебе было хорошо. Помнишь, как я ласкал тебя, пальцами и ртом? Помнишь, как твои ноги раздвигались для меня, все шире и шире? И я вовсе не принуждал тебя расставлять бедра, дорогая, ты сама была готова на все. На все, что я смогу и захочу дать тебе.

Клипер внезапно резко рыскнул вправо.

— Иисусе, — выдохнул Алек. Он хотел наказать ее, дать понять, что она принадлежит ему и что его воля всегда возьмет верх. Но буйные рывки клипера немедленно отрезвили его. Страх, нерассуждающий, выворачивающий внутренности, заставил Алека вскочить. Прерывисто вздохнув, он приказал: — Я иду наверх. Останься здесь.

Конечно, Джинни и не подумала подчиниться и в тот же момент, как его ноги коснулись пола, взметнулась с койки, готовая к новому сражению. Пришлось снова привязать ее, совсем как тогда. Только на этот раз — не уставал повторять себе Алек — ради нее же самой, черт бы побрал ее ослиное упрямство.

Джинни вопила, рычала, билась, пока Алек крепко, надежными узлами прикручивал ее руки к спинке, а ноги — к столбикам. Несколько секунд он с нескрываемым сожалением глядел на это прелестное обнаженное тело, но наконец решительно натянул на нее одеяло:

— Так ты не замерзнешь. Я скоро вернусь, посмотрю, все ли в порядке.

— Решил позволить мне утонуть, так легче избавиться от ненужной жены!

Алек, морщась, натянул промокшую одежду, не обращая внимания на дурацкие слова. Нет ничего хуже, чем липнущая к телу одежда, да еще в такую погоду!

— Не делай этого со мной, Алек.

Странно… голос совсем не разъяренный. Но и не умоляющий. Словно Джинни… словно Джинни охвачена непонятным отчаянием. Алек, нахмурившись, обернулся:

— Я не могу доверять тебе, Джинни…

— И поэтому ты привязал меня к проклятой койке?

— Да. Здесь ты в безопасности.

— Ха! Если мы пойдем ко дну, я не сумею спастись и утону, как пойманная крыса.

Тут она, возможно, была права, но Алек не хотел об этом думать.

— Я поднимусь на палубу, посмотрю, что с Дэниелсом. И скоро вернусь. Обещаю подумать насчет этого.

И он исчез. Хоть по крайней мере фонарь оставил!

Подумать только, что она молилась за его безопасность! Дура, нет, гораздо хуже, чем дура! Идиотка, последняя идиотка! И он выиграл!

Но эта простая мысль стала последней каплей. Джинни рвалась, дергала, но узлы держали крепко. И тогда Джинни заставила себя успокоиться, несколько раз глубоко вздохнула, прислушалась к легкому потрескиванию выдержанных дубовых досок при каждом повороте судна. Ветер все громче визжал в снастях. До роковой развязки осталось совсем немного.

Необходимо во что бы то ни стало освободиться. Только медленно, спокойно: нужно доказать, что она может справиться с веревками, стягивающими запястья, что она умнее и сообразительнее проклятого негодяя, связавшего ее.

Джинни принялась за работу.


— Дэниелс? Как вы? Может, отдадите мне штурвал?

— Милорд! Нет, сэр, со мной все в порядке. Трудно держать курс в такой ветер, вот клипер и рыскает. Пока ничего страшного, сэр.

Алек кивнул и оглянулся на баркентину. Судно шаталось и раскачивалось, но ход был ровным, и опасности никакой. Не то что клипер — Алек чувствовал себя так, будто находился в игрушечной лодчонке.

Новым порывом ветра «Пегас» швырнуло сначала вправо, потом влево. Дождь сек лицо и плечи. Ледяные лавины воды обрушивались на палубу.

— Это хороший корабль, милорд, — крикнул подошедший сзади Снаггер, перекрывая ветер. — А где капитан?

— В каюте, решила немного отдохнуть.

— Вот оно что, — пробормотал Дэниелс, искоса встревоженно поглядывая на Алека.

Внезапно направление ветра вновь резко изменилось, порыв огромной силы, ударил в нос и так же мгновенно — в правый борт. Раздался громкий треск. Мужчины подняли головы.

— О Господи!

Фок-мачта все больше кренилась назад, и всем стало ясно, что сейчас произойдет. Снова треск… оглушительный грохот, исходящий из самых внутренностей корпуса клипера.

И тут Алек заметил мелькнувшее белое пятно рубашки. Матрос мчался к мачте, отчаянно выкрикивая:

— Хенк! Хенк! Я иду!

Алек, ни секунды не колеблясь, бросился следом, чувствуя, как ветер бьет в лицо, старается сбросить в бушующие волны.

— Милорд, стойте! Нет!

Через мгновение все было кончено. Джинни показалась в люке в тот момент, когда мачта треснула. Гром, похожий на пушечный выстрел, прокатился над судном. Мачта переломилась почти надвое, и верхняя часть, с обмотавшимися вокруг парусами, свалилась на палубу, словно стрела, посланная с небес.

Джинни надрывно закричала, увидев, как Алек исчезает под грудой канатов и парусины. Вопли остальных звучали беспомощным шепотом на фоне обезумевшего воя ветра. Матросы, отворачиваясь от ледяного ветра, бежали к упавшей мачте. Обломок лежал криво, закрывая почти весь левый борт; расщепленный остаток все еще сидел в гнезде. Джинни, не помня себя, начала пробираться к тому месту, где лежал Алек, цепляясь за поручни, молясь, чтобы ветер не унес ее, чтобы Алек остался жив.

Теперь клиперу приходилось совсем худо. Раньше, несмотря на убранные паруса, мачта придавала судну дополнительное равновесие. Теперь же, казалось, мир, лишенный оси, вертелся буйно, безудержно, летя в бесконечность, в черную пропасть.

Джинни услышала, как сыплет проклятиями Дэниелс, но не обернулась.

Мужчины рылись в массе мокрой парусины, под которой оказались погребенными три человека. И Алек был одним из них. Джинни услыхала стон. Это Хенк. Матрос по имени Риффер, пытавшийся его спасти, был мертв. Джинни упала на колени перед Алеком, увидела рану на голове и, быстро стянув шерстяную шапку, прижала к кровавому ручейку. Других повреждений, казалось, не было.

— Ну же, очнись! Очнись ты, упрямый англичанишка!

— Давайте снесем его вниз, капитан, — предложил Снаггер, осторожно дотронувшись до ее плеча.

— Он никак не придет в себя, Снаггер.

— Да и я бы на его месте тоже не очень-то спешил очнуться после такого, капитан. Ну же, Клеб, помоги мне. А вы двое снесите вниз Хенка и привяжите к гамаку. Грифф, ты посмотри, может, Риффер еще жив.

Джинни немедленно вспомнила о своих обязанностях:

— Риффер мертв. Бросьте тело за борт. Потом отслужим панихиду… если только не присоединимся к нему.

Снаггер кивнул.

Джинни казалось,что прошла вечность, прежде чем Алека раздели и уложили под теплые одеяла. Теперь он в относительной безопасности, слава Богу! Она послала Снаггера на палубу сменить Дэниелса и с этой минуты действовала словно в полусне — промыла рану, засыпала порошком базилика. Порез не слишком глубокий, даже зашивать не надо.

Наконец, удовлетворенная трудами рук своих, Джинни оторвала полосу ткани от сухой сорочки и обвязала голову Алека.

— Почему он не открывает глаза?

Джинни старалась держать мужа в тепле, укрыла всеми найденными в каюте одеялами, но он по-прежнему был без сознания. Наконец она поняла, что пора подняться на палубу. Это ее судно, и она отвечает за него и жизнь каждого матроса, а ведь один человек уже погиб.

Она привязала Алека к койке, чтобы он не упал, и направилась наверх.

— Ветер еще усилился, — сообщил Снаггер.

— А небо черное, как сам сатана, — добавил Дэниелс, сплюнув в огромную волну, разбившуюся о палубу.

— Еще чернее, — вздохнула Джинни и, поглядев на баркентину, с облегчением увидела, что судно продолжает держаться так надежно, как возможно при таких обстоятельствах.

— Как его лордство?

— Не знаю. Я привязала его к койке. Он все еще без сознания. Рана на голове вовсе не такая уж глубокая. Просто не пойму, что с ним.

Снаггер с уважением взглянул на Джинни. Он хорошо умел распознавать силу. Девочка перепугана, что ее муж умрет, боится, что все они пойдут на корм рыбам, но держит себя в руках, не теряет присутствия духа. В порыве чувств просоленный морской волк прижал к себе Джинни:

— Все обойдется, вот увидишь. Мы выкарабкаемся. Да-да, выкарабкаемся!

Дурацкое пари, ненужные амбиции, и она едва не загубила клипер!

Джинни взглянула на сломанную мачту. Сколько времени и денег уйдет на починку! Если они вернутся в Балтимор.

Медленно тянулись часы. Слишком медленно. Ветер продолжал вопить и завывать, предвещая неладное, словно злые духи из сердцевины ада. Волны высоко поднимали клипер и швыряли в глубокие провалы, захлестывая палубу ледяными фонтанами.

Секунда за секундой. Час за часом.

Джинни не сводила глаз с Алека. Мертвенно-бледное лицо, бескровные губы…

Осторожно коснувшись пальцем его щеки, она тихо попросила:

— Пожалуйста, не умирай, Алек. Я не смогу вынести этого, не смогу.

Секунда за секундой. Час за часом.

Только под утро ветер ослаб. Джинни боялась надеяться. Остальные суеверно молчали. Что, если…

Небо постепенно светлело, и Джинни увидела баркентину, матроса на палубе, машущего ей рукой. Махнув в ответ, она услышала крик:

— Мы живы, мэм, черт возьми!

«Англичанин!» — подумала Джинни, невольно рассмеявшись. Ей вторили Снагтер и Дэниеле, и вскоре к веселью присоединилась команда баркентины.

Тучи уже не были такими тяжелыми и нависшими, ветер почти унялся. Ливень превратился в легкую морось.

Наконец-то все кончено!

Джинни оставалась на палубе еще с полчаса — нужно было отдать приказания, определить, что можно сделать немедленно и как исправить повреждения на ходу.

— Придется оставаться здесь, пока не узнаем точно, какие беды причинил ураган. По крайней мере рядом баркентина, которая поможет добраться до Балтимора.

Наконец она спустилась вниз. Состояние Алека по-прежнему не менялось. Все такой же бледный и без сознания. Джинни быстро развязала веревку обмотанную вокруг его груди. Алек дрожал.

Джинни, не колеблясь, стащила мокрую одежду, вытерлась и легла рядом с мужем, растирая ему руки и ноги, пытаясь согреть своим теплом. Большое тело тряслось в ознобе.

— Алек, любимый, повторяла она снова и снова, прижимаясь к нему.

— Пожалуйста, вернись ко мне.

Ему явно становилось теплее, и Джинни снова ощутила прилив буйного торжества.

— Алек, — снова сказала она, изо всех сил притягивая его к себе. — Ну же, проснись, я с тобой.

Алек пошевелился Джинни приподнялась на локте, не сознавая даже, что совсем обнажена, а упругие груди прижимаются к мужской груди.

Он открыл прекрасные глаза и посмотрел на нее. Потом, нахмурившись, молча оглядел сначала ее груди, потом лицо.

— Очень мило, — тихо и хрипло выдохнул наконец Алек.

Джинни, улыбнувшись, наклонилась и легонько прикоснулась губами к его рту.

— Здравствуй! Как ты себя чувствуешь?

— Как сам дьявол. Моя голова все еще держится на шее?

— Да.

— Ты очень хорошенькая, только волосы мокрые.

— Скоро высохнут. Зато мы в безопасности, Алек. Ураган умчался дальше, в Атлантику, и оставил нас в покое. Твой барк цел и невредим. Однако мы потеряли одного человека.

Алек снова нахмурился:

— Как мило с твоей стороны лечь со мной в постель.

Джинни подняла брови. Неужели Алек считал, что она бросит его в беде, оставит одного только потому, что он обошелся с ней так жестоко?

— Ты дрожал от озноба, — слегка улыбнулась она. — И нуждался в моем тепле.

— Да, причина достаточно веская. Думаю, я должен поблагодарить тебя. Мы занимались любовью?

— Я считала, это может немного подождать. Пока ты не почувствуешь себя получше.

— Хорошо, — согласился он, закрывая глаза. — Голова чертовски болит. Просто не хочу, чтобы ты думала, будто я не ценю, э-э-э… твоих прелестей. У тебя чудесные груди.

Джинни, взглянув на себя, охнула:

— Я не хотела быть нескромной, Алек, только…

— Ни к чему объяснять. Как я уже сказал, все это очень мило. Однако хотелось бы все-таки знать, кто ты.

Глава 18

Джинни в замешательстве уставилась на Алека.

— Что ты сказал?

Он хотел объясниться яснее, но только боль, рвущая виски, не давала сосредоточиться. Кроме того, Алек обнаружил, что не способен выражаться связно. Это раздражало и сбивало с толку.

— Я не знаю, кто ты, — повторил он, на этот раз куда медленнее, потому что каждое слово давалось с трудом.

— Ты не узнаешь меня?

— Верно.

Он закрыл глаза при резких звуках возмущенного голоса, но Джинни успела заметить гримасу боли и внезапно побелевшее лицо. Он не помнит ее? Но это безумие! Невозможно!

Джинни слегка притронулась к повязке вокруг головы. Она слыхала от кого-то, что можно потерять память при ударе в голову, но никогда не видела ничего подобного раньше. Алек не может вспомнить ее?

Нет, этого просто не может быть!

Джинни неожиданно смутилась, залилась краской стыда. Но нельзя же покинуть его! Она чувствует, как жар и сила ее тела вливаются в Алека. Она нужна ему, и именно такая, как сейчас, голая, прижимающаяся к нему.

Джинни снова обняла Алека, упираясь грудью в его грудь:

— Алек, выслушай меня. Ты мой муж. Меня зовут Джинни. Я твоя жена.

Алек внезапно замер:

— Моя жена? Но я не стал бы жениться, почему-то твердо знаю это. Женат? Не могу представить себя женатым, но… — Он покачал головой и тут же поморщился от боли, ударившей в виски. — Ты назвала меня Алеком. Алек… а дальше?

Джинни громко втянула в себя воздух. «Собственно говоря, я тоже не могла бы представить тебя женатым. Или себя… замужем… О Боже. Что теперь делать?»

— Рассказывать придется долго. Прежде всего твое имя Алек Каррик, пятый барон Шерард. Далее, мы только что выдержали страшный ураган на балтиморском клипере.

Немного поразмыслив, Алек сказал:

— У тебя какой-то акцент. Ты американка?

— Да, а ты англичанин. Ну а теперь лежи смирно, а я обо всем расскажу.

С чего начать?

— Ну что ж, ты приехал в Балтимор месяц назад, чтобы посмотреть на мою верфь. Мы с отцом нуждались в партнере с капиталом. Ты сначала принял меня за Юджина Пакстона, но почти сразу же понял, что я девушка, и взял меня в бордель, чтобы наказать и заставить признаться, и…

— Неужели я действительно сделал это? — простонал Алек. — Повел тебя в бордель?

— Да только это еще не все, — усмехнулась Джинни, — потом…

Алек заснул задолго до того, как Джинни окончила рассказ. Лицо его немного порозовело, он дышал легко и даже согрелся. Джинни осторожно развязала повязку и осмотрела рану. Воспаления и красноты нет.

Унылый, серый свет проник сквозь окно. Все лучше, чем дождь. Джинни вновь перевязала Алека и осторожно, чтобы не разбудить спящего мужа, сползла с койки.

Мы женаты всего неделю, а он не знает, кто я.

Жизнь была довольно скучной, до того как Алек появился в Балтиморе. Теперь же сюрприз следовал за сюрпризом. Только подобного сюрприза он явно не хотел преподнести. В такое почти невозможно поверить. Во всяком случае, Джинни никак не могла осознать, что это действительно происходит с ней. А он? Что он чувствует? Невозможно представить. Джинни знала только, что нужна ему и что все правила отныне изменились.

Алек дышал глубоко и ровно. Здоровый сон. Джинни переоделась и отправилась на палубу.

— Как Хенк? — спросила она Дэниелса.

— Через пару дней встанет. Весь в красно-синих разводах, словно английский флаг, но ничего особенно страшного. А его милость?

— Как и Хенк, встанет дня через два. Только…

— Что, мисс?

— Алек не знает, кто он, Дэниелс, кто я, ничего не помнит ни о гонках, ни о пари… совсем ничего.

— Считаете, что от удара по голове он потерял память?

— Да, кажется, это называется амнезией. Голова у него ужасно болит, но сейчас он заснул.

— Господи милостивый!

— Верно, — вздохнула Джинни и, повернувшись, взглянула на огромный обломок, занимавший почти всю левую сторону палубы и свисавший в воду — паруса тянулись по синим волнам белым шлейфом. Оставшаяся часть торчала вверх футов на шесть и выглядела непривычно хрупкой. — Я должна оставаться с ним. Можешь себе представить — не знать, кто ты?

Джинни покачала головой, на секунду почувствовав страх, который должен ощущать человек, осознавший, что потерял память.

— Что нам теперь делать?

— Отведем клипер назад, в Балтимор. Нужно поговорить с первым помощником Алека и О'Ши. Придется много маневрировать, но лучше, чтобы баркентина держалась поблизости.

— А мачта?

Джинни задумчиво оглядела шестидесятифутовый обломок, на секунду ужаснувшись предстоящим расходам на починку, но тут же покачала головой:

— Пусть остается там, где есть. Только прикажи кому-нибудь подползти к ней и ненадежнее привязать паруса, чтобы не слишком задерживали ход. Не хватало еще, чтобы эта мачта утянула нас на дно. И пусть ее получше прикрепят к поручню.

— Есть, капитан, — ответил Снаггер, широко улыбаясь.


Алек лежал на койке не двигаясь, просто оглядывая каюту, запоминая обстановку. Это все же гораздо лучше, чем непрестанные мучительные попытки думать и думать и пытаться понять, кто он и кем был. Голова по-прежнему мучительно ныла.

Страх терзал душу. И это ему не нравилось. К подобным эмоциям он не привык. Они стали частью, неотъемлемой и неотвязной, той беспомощности, которая пыталась связать Алека по рукам и ногам и с которой он не желал смириться.

Алек тихо выругался. По крайней мере хоть этого он не забыл. И вынудил себя сосредоточиться на изящной резьбе, украшавшей письменный стол. Очевидно, работа прекрасного мастера. На секунду перед глазами всплыла картина: человек, сидящий на полу, скрестив ноги, в окружении ножей и различных инструментов, разложенных на куске ткани, и что-то вырезающий на куске дерева. Смуглое, бородатое лицо…

Алек отчаянно пытался удержать в памяти эту картину, но она мгновенно исчезла. Что ж, все-таки это уже что-то. Нужно будет узнать у Джинни, кто это.

Не успела Джинни войти в каюту, как Алек спросил:

— Мужчина, который резал этот стол, опиши мне его.

— Очень темный, средних лет, и волос у него хватит на дюжину человек.

— Вот как.

Джинни подобралась ближе и стояла, глядя на мужа. Тот взял ее за руку и потянул на койку.

— Я видел его. Всего на секунду, но видел.

Лицо Джинни осветилось.

— Это чудесно!

И, не задумываясь, наклонилась, сжала его лицо ладонями и крепко поцеловала. Алек замер. Джинни подняла голову и взглянула на мужа.

— Джинни, — шепнул он, снова притягивая ее к себе, придерживая руками затылок, и тоже поцеловал, медленно, нежно, но Джинни почувствовала скрытый неутолимый голод и ответила на него. — Ты моя жена, — пробормотал он прямо в ее губы, обдавая теплым дыханием, сладким от выпитого за обедом вина. — Моя жена.

Но он не помнил ее. И, словно почувствовав ее сдержанность, неуверенность, отчуждение между ними, Алек отпустил Джинни и встревоженно наблюдал, как она выпрямляется и встает.

— Мы двигаемся вперед, хотя и медленно, но все же двигаемся. Твой барк держится поблизости. Я оставила мачту на том месте, где она упала, она не слишком замедляет скорость. Мистер Питтс послал тебе одежду. Собственно говоря, просто швырнул через борт на нашу палубу. Если хочешь одеться, я тебе помогу.

— Когда, по-твоему, мы будем в Балтиморе?

— При такой внушительной скорости дня через три, не раньше. Это очень долго, Алек.

— У меня дочь.

— Верно. Помнишь, как ее зовут? Алек хмуро взглянул на нее:

— Думаешь, удар не только отнял память, но и превратил меня в деревенского дурачка? Я не идиот, Джинни. Ты говорила мне о Холли. Какая она?

— Похожа на тебя. Иными словами, невероятно красива, просто прекрасна… как и ты.

— Прекрасна, как я? — нахмурился Алек. — Но я мужчина, Джинни. Мужчина не может быть прекрасен. Это просто абсурдно.

— Но это чистая правда. Ты, по крайней мере по моему скромному мнению, самый прекрасный мужчина, какого когда-либо создавал Бог. Нет, не так. Это не только мое мнение. Видишь ли, Алек, когда ты идешь по улице, женщины оборачиваются вслед. И при этом выглядят так, словно готовы тебя съесть.

— Совершенный вздор, — проворчал Алек, свирепо хмурясь. — Лучше дай зеркало.

Джинни поднялась, открыла сундучок и, отыскав зеркало в серебряной оправе, принадлежавшее когда-то ее матери, молча подала Алеку. Тот уставился на бледного, осунувшегося незнакомца, не узнавая собственного лица.

— Прекрасный? Господи Боже, да я оброс, как дикарь, и вижу только то, что мне просто необходимо срочно побриться.

Джинни улыбнулась, покачав головой:

— Я могу сама побрить тебя, если позволишь. И если хочешь искупаться…

— Да. Очень. А пока ты можешь еще немного рассказать о моем происхождении.

— Я ничего не знаю, кроме того, что уже рассказала. Мы не очень давно знакомы друг с другом, и ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я о тебе. Ты Алек Каррик, барон Шерард, и говорил, что у тебя несколько домов в Англии, но так и не объяснил, где именно.

— Понимаю. Да, вспомнил, ты уже упоминала об этом.

— И ты был женат, но твоя жена, ее звали Неста, умерла, родив Холли.

В это мгновение что-то приоткрылось в его мозгу, словно наглухо запертая дверь внезапно широко распахнулась, и Алек увидел смеющуюся молодую женщину с огромным животом, что-то говорившую насчет подарков слугам… Вот она лежит в постели, на спине, глаза открыты, но невидящий взгляд устремлен в небытие. Мертва.

— О Господи, я только что видел ее… Несту. Она была жива и сразу… мертва.

Услыхав мучительную тоску в голосе Алека, Джинни мгновенно оказалась рядом и осторожно погладила мужа по щеке:

— Мне так жаль, Алек. Но не позволяй тяжелым воспоминаниям ранить тебя. Ты вспомнишь и счастливые мгновения тоже, не только плохие. Ведь Миммс — это совсем не так уж печально, правда?

Она побрила Алека и велела принести ведро горячей воды. Он настоял на том, чтобы вымыться самому. Джинни предположила, что даже мужчина — создание, от роду не наделенное и унцией скромности, — должен чувствовать стеснение перед женщиной, называющей себя его женой и которую он при этом совершенно не помнит. Поэтому Джинни оставила Алека, молясь лишь о том, чтобы у него хватило сил не упасть и не сломать ногу.

Когда она вернулась, Алек уже был одет и сидел за письменным столом, изучая какие-то бумаги.

— О, да ты выглядишь так, словно сейчас готов отправиться в Эсембли-рум.

— Эсембли-рум? У вас в колониях есть такие?

— Не будь снобом. Погоди, а откуда ты знаешь, что в Англии они есть?

— Вот знаю и все. Не могу сказать точно, но знаю. Ты капитан этого судна?

— Да.

Джинни бессознательно подняла подбородок, ожидая, что он начнет спорить, скажет, что она не способна управлять кораблем, что он возьмет команду на себя.

Но Алек молчал, задумчиво глядя на нее.

— По-моему, крайне необычно, — объявил он наконец. — Женщины просто не бывают капитанами.

— Наверное, нет, но тебе не стоит волноваться. Я вполне справляюсь.

Алек нежно улыбнулся:

— Если я женился на тебе, значит, ты не просто вполне, а превосходно справляешься.

— Ты не возражаешь против того, что я командую твоим судном? — очень медленно выговорила она.

— Но почему? Ты смогла провести нас через ураган, сама сказала. И кроме того, кажешься умной и образованной. А насчет того, какова ты в постели… я уже говорил, у тебя прелестные груди. Насчет остального… время покажет.

— Как обычно.

Оба замолчали; Джинни размышляла о том, как странно все обернулось, гораздо более странно, чем мог представить Алек. Подумать только, ведь он сам запрещал ей выходить на палубу! А теперь, наоборот, рад тому, что его жена — капитан клипера!

И тут, словно отвечая ее мыслям, Алек сказал:

— Совершенно непонятная вещь.

— Что именно?

— Сижу здесь, на борту корабля, не зная, кто я, и гадая, почему капитан — моя жена. Почему-то, где-то глубоко в душе, я уверен, что должен им быть.

— Ты был капитаном баркентины, которая идет за нами, — тщательно выбирая слова и стараясь говорить как можно спокойнее, объяснила Джинни. — Собственно говоря, это твое судно. У тебя их еще с полдюжины, по крайней мере ты так сказал. Алек взмахом руки отмел в сторону все ее доводы: — Да, знаю, но дело не в этом. — Вздохнув, он рассеянно потрогал чистую повязку на голове. — Не обращай на меня внимания. Просто…

— Глупости, Алек. Ты на борту моего корабля, и мой долг заботиться о тебе, а кроме того, ты мне небезразличен. Знаю, ты должен чувствовать себя так, словно слетел с горы вверх задницей, но…

— Вверх чем?

Лицо Алека осветила сверкающая улыбка, словно сквозь тучи, затянувшие небо, внезапно прорвалось солнце.

— Просто такое выражение.

— Кажется, я поймал свою скромную маленькую жену на совершенно неприличных выражениях?

— Не таких уж неприличных.

— Как же мне наказать тебя? Посадить себе на колени и стянуть эти идиотские панталоны, которые ты все время таскаешь?

— Алек! Теперь я вижу, что некоторые вещи ты ни за что не сможешь забыть! Просто возмутительно! Никакая потеря памяти тебя не излечит!

Алек, неожиданно почувствовав, как устал, откинул голову на спинку кресла.

— Иди в постель, — попросила она, положив руку ему на плечо.

— А ты пойдешь со мной?

— Да.

Если Алек и имел в виду еще какие-то занятия, кроме сна, все его намерения немедленно исчезли, стоило ему лечь. Джинни едва успела свернуться клубочком под боком мужа, как он уже дышал глубоко и ровно.

— Интересно, что бы я сделала, вздумай ты в самом деле раздеть меня, — сказала она вслух, поднимаясь с койки. — Возможно, задыхалась бы от наслаждения и забыла бы обо всем.

Джинни покачала головой, ошеломленная собственными мыслями. Неужели он не забыл, как любить женщину? Помнит все изумительные, жгучие ласки, которыми осыпал ее? Что ж, скоро все станет ясно.

Джинни вышла из каюты. Алек весь день проспал.


— Норт-Пойнт, наконец-то, — с огромным удовлетворением объявил Снаггер.

— Почти дома, — добавил Дэниелс.

Алек стоял молча, глядя на раскинувшийся на горизонте Балтимор. Он посмотрел в направлении Форт-Мак-Генри, и в мозгу промелькнуло мимолетное воспоминание. Потом Алек вгляделся в сторону Феллс-Пойнт.

— Верфь Пакстонов в той стороне, не так ли?

— Да, — ответил Снаггер.

Алек попросту кивнул и ответил на оклик Эйбела Питтса с баркентины.

Он вспомнил Несту — странное имя — и снова на миг увидел лицо, прелестное смеющееся лицо. И снова она предстала мертвой… Скоро Алек встретится с дочерью. Какая ответственность! Сама мысль об этом приводит в трепет! Но Алек не хотел, чтобы девочка боялась его.

— Здравствуй.

— Здравствуй, — ответил Алек, оборачиваясь к своей жене, по-прежнему одетой как мужчина. И, оглядев шерстяную шапку и свободную блузу с кожаной курткой, попросил: — Я хотел бы увидеть тебя в платье.

— Потерпи и увидишь.

— Это пари… Расскажи о нем еще раз.

Джинни вкратце рассказала ему об условиях гонок. Ей и в голову не пришло солгать, исказить события в свою пользу.

— Проблема, — закончила она несколько минут спустя, — в том, что задача неразрешима, как ты бы сказал. Кто победитель? Думаю, мы оба, поскольку оба выжили. Но что делать? Не знаю, Алек. Я предпочла бы… — Она замолчала, изучая свои ногти.

— Предпочла, чтобы я вручил тебе дарственную на верфь и оставил в покое?

— Да… то есть, нет, не совсем.

— Что же именно?

— Верфь. Она моя. И должна остаться моей.

— Но почему твой отец составил завещание в мою пользу? Ты с ним была в ссоре?

Джинни нерешительно помялась:

— Нет, вовсе не это О, лучше уж мне сразу во всем признаться.

— Разве ты лгала мне? — очень медленно выговорил Алек.

— Что за вздор! Нет, выслушай меня, осталось совсем немного времени, прежде чем мы подойдем к пристани. Мой отец был болен. Я управляла верфью и строила «Пегас». Беда в том, что ни один из почтенных граждан Балтимора не желал его купить, просто потому, что этот лучший в мире клипер строила женщина. Поэтому отец думал, что в случае его смерти я потеряю все. Кроме того, он очень полюбил тебя и твою дочь. Даже пригласил вас с Холли переехать к нам, что вы и сделали. Потом отец решил, что ты можешь стать ему прекрасным зятем. Он завещал верфь тебе с условием, что ты женишься на его дочери. Именно я придумала пари…

— Как бальзам на раненую гордость?

— Да, так оно и было.

— Это звучит ужасно откровенно.

— Зато чистая правда.

— Ну, моя дорогая Джинни, какого же дьявола мы теперь собираемся делать? Если я отдам тебе верфь, ты немедленно разоришься. И сама прекрасно это понимаешь. И признаешь.

— Возможно.

— Ты провела судно через ураган. Думаю, капитан ты прекрасный, несмотря на то, что женщины считаются слабым полом. Нет, не набрасывайся на меня, я просто тебя поддразниваю, то есть шучу. Кстати, что я делал на клипере? Почему не остался на своем судне?

Ну вот, теперь настало время лжи, восхитительно хвастливой лжи, слетевшей с уст Джинни без малейшего замешательства: она не переставала уговаривать себя, что крупица правды, пусть очень маленькая крупица, в ее словах все-таки есть.

— Ты думал, что мы тонем. И хотел быть рядом со мной.

— Но ты сказала, что я женился на тебе, только чтобы получить верфь, — нахмурился Алек.

— Думаю, я тебе понравилась… нравлюсь.

— Поскольку я себя не знаю, то и ни в чем не могу быть уверенным, но мне кажется, Джинни, я ни за что не смог бы жениться на женщине, которая всего-навсего нравилась бы мне.

— Ты, кроме того, соблазнил меня.

— Господи! Как же я, должно быть, наслаждался этим обольщением! А ты? Ты тоже наслаждалась?

Взгляд Джинни был прикован к мужу. Она улыбалась:

— Невероятно.

— Ты была девственницей?

— Да. Ты называл меня перезрелой девственницей.

— Значит, я женился только из-за верфи и еще потому, что лишил тебя девственности?

— Ты, кроме того, питал большую симпатию к отцу.

— Капитан!

— Что, Снаггер?

Перед тем как обернуться к помощнику, Джинни, вежливо улыбнувшись, объяснила Алеку:

— Прости, я должна заняться делами. А ты отдыхай и ни о чем не беспокойся.

Но Алек, конечно, никак не мог последовать ее совету.

Они подошли к пристани прежде, чем Алек успел побольше расспросить о дочери. Девочка ждала на причале, рядом с пожилой костлявой женщиной, угрюмой и мрачной, как сам сатана.

— Папа!

Алек, посчитав, что зовут его, вгляделся в лицо девочки, поражаясь сходству с собой, и, помахав малышке, отозвался:

— Здравствуй, Холли!

— Ты победил?

— Скоро расскажу!

Его дочь знала о проклятом пари? Но тут Алек заметил собравшуюся на пристани толпу. Люди оживленно переговаривались, показывая на корабли. Что это, местное развлечение? Алек просто не понимал причину столь горячего интереса.

— Они хотят узнать, кто победитель, — пояснила Джинни и, лишь в этот момент поняв, что должна была сказать ему всю правду, вздохнула: — Предоставь все мне, Алек. Зачем им знать, что ты ударился головой, да так, что с тех пор ничего не помнишь? Я говорила с Дэниелсом и Снаггером. Они обещали молчать.

— Думаешь, сдержат слово?

— Вряд ли, но по крайней мере мы сможем выиграть время. Я хочу побыстрее отвезти тебя домой и уложить в постель.

Его голова снова ныла, совсем немного и недостаточно для того, чтобы помешать плотоядной ухмылке вновь появиться на губах.

Джинни, невольно хихикнув, ткнула Алека пальцем под ребро:

— Немедленно успокойся! Сюда идут твоя дочь и миссис Суиндел, ее няня и компаньонка. У нее роман с доктором Прюиттом, твоим судовым врачом. Оба такие добросердечные, но оптимизмом не отличаются. Вечно видят темные тучи на небе, даже в солнечный день.

Джинни внезапно смолкла, заметив гримасу боли на сосредоточенном лице Алека.

Оказалось, что она ошиблась: никто и не вспомнил о пари. Все только и говорили, что об урагане, и хотели узнать, как им удалось уцелеть. Собравшиеся, ахая и охая, разглядывали поломанную мачту: одни утверждали, что это доказывает ненадежность клипера, другие считали, что добираться в такую погоду до Нассау — чистое самоубийство. Джинни даже слышала, как кто-то сказал, что поломанная мачта — на ее совести, нельзя доверять корабль девчонке. Остальные кивали, соглашаясь. Джинни негодующе застыла, хотя улыбка, словно маска, оставалась приклеенной к лицу.

Она заметила, как сердечно хлопают по спине Алека джентльмены, как он отвечает с механической вежливостью. Женщины были так же приветливы и дружелюбны. При виде Лоры Сэмон, зазывно улыбавшейся Алеку, Джинни стиснула зубы, хотя, по справедливости, была вынуждена признать, что та скорее чисто по-женски оценивающе оглядывает ее мужа.

Обращение Алека с женщинами тоже было безукоризненно вежливым, но в его манерах сквозило естественное чарующее высокомерие покорителя. И наконец добравшись до дочери, Алек просто молча смотрел на нее несколько минут и только потом сказал:

— Холли.

— Папа!

Девочка подняла ручонки, и Алек быстро подхватил ее, чувствуя, как прижимается к груди маленькое тельце. Холли чмокнула отца, обслюнявив щеку, и обняла изо всех сил, обхватив шею и едва не задушив.

— Я ужасно скучала, папа! Хорошо еще, что Джинни была с тобой. Когда мы услыхали об урагане, миссис Суиндел сказала, что все будет хорошо. И еще сказала, что ты, как проклятый кот, вечно приземляешься на все…

— Довольно, мисс Холли, — велела Элинор Суиндел. На щеках почтенной матроны появились два тускло-красных пятна.

— Джинни обо мне позаботилась, — согласился Алек. Холли в явном недоумении наклонила головку набок.

— Что случилось, Холли?

Поняв, что сейчас произойдет неладное, Джинни поспешно вмешалась:

— Холли ничего такого не имела в виду, правда, хрюшка?

— Наверное… ничего, — медленно протянула девочка и, снова поцеловав отца, устроилась поудобнее.

— Означает ли это, что я должен нести тебя на руках до самого дома?

— Да, папа.

— Сейчас велю подать экипаж, — рассмеялась Джинни. — Ждите здесь. А ты, Алек, принимай визиты. По-моему, джентльмены сгорают от желания побеседовать с тобой.

«Моя дочь», — подумал Алек, не чувствуя ни малейшей искорки нежности. Этот прелестный ребенок — дитя его чресл, но любой другой тоже мог быть ее отцом.

Он вновь почувствовал тепло ее тельца и покрепче прижал к себе девочку. Холли хихикнула.

— Наконец-то ты дома, — шепнула она.

Но где, черт возьми, этот дом, который он совершенно не помнит? Алек пытался держать в узде парализующий страх, но отчаянные усилия ни к чему не приводили. Виски вновь сдавило болью.

— Мы скоро будем дома, — сказала Джинни, взяв его за руку.


— Расскажи мне об урагане, — попросила Холли за ужином.

Алек замер, не донеся ложку до рта:

— Пусть лучше Джинни расскажет.

Ничего не подозревающая девочка обернулась к мачехе:

— Ты очень испугалась, Джинни?

— Даже представить себе не можешь, как! Сейчас соберусь с мыслями. Вот, слушай. Мы ушли далеко вперед, когда разразился шторм, словно сотня ветров налетела на корабли, воя, как целый хоровод обезумевших ведьм, и все дули в разных направлениях, с такой силой, что по палубе можно было передвигаться, только ухватившись за поручень, иначе просто взлетишь на воздух и свалишься за борт! Твой папа оказался настоящим храбрецом! Во время урагана решил, что ему лучше быть рядом со мной, поэтому подвел баркентину так близко, как мог, и прыгнул на палубу клипера!

— О папа, это, конечно, было не очень мудрым решением, — хмыкнула Холли, — Но ужасно романтичным.

Алек молча кивнул. Джинни страшно захотелось заплакать от обиды за него, забиться в бессильном гневе, но приходилось молчать.

— Ты мог бы удариться… или сломать что-нибудь. Алек поднес ко рту очередную ложку сладкого черепахового супа.

— Все обошлось, — коротко бросил он.

— Голова болит, Алек? — встревожилась Джинни.

— Нет.

Он понимал, что слишком резок, но ничего не мог с собой поделать.

— Ты принял на себя командование «Пегасом»? Алек нахмурился, и Джинни поспешно сказала:

— Конечно, нет, Холли. Ведь я была капитаном «Пегаса», а твой папа просто хотел быть рядом со мной. Мы не знали, сможем ли мы выдержать ураган и остаться в живых.

— Ужасно странно.

— Что именно? — спросил Алек, внезапно насторожившись. — Ешь суп, Холли.

— Странно, что ты не взял командование на себя и не стал капитаном. Это неправильно, папа.

— Холли, тебе не нравится черепаховый суп?

— Минуту, Джинни. Что ты хочешь сказать, Холли?

— Папа, ты ведешь себя как-то не так. И кажешься совсем другим, словно ты — не ты, хотя это, конечно, глупо и…

— Да, в высшей степени глупо. Доедай суп. Джинни и я очень устали.

Холли с обиженным личиком взялась за ложку. Джинни не сказала ни слова, пока не настало время попросить Мозеса принести следующее блюдо.

Глава 19

Только час спустя, оказавшись в спальне, Алек измученно признался:

— Малышка очень смышленая, даже слишком. Я не смогу долго дурачить ее.

— Не волнуйся насчет этого, Алек. Тебе нужно отдыхать, много и долго. Не хочешь ли завтра посоветоваться с доктором?

— Не желаю думать о том, что будет завтра, — откликнулся он, швыряя сорочку на спинку стула. — Хочу думать о сегодняшней ночи и о том, как буду любить свою жену.

Джинни медленно повернулась лицом к мужу. Пальцы, ловко расстегивавшие пуговицы корсажа, замерли.

— Довольно откровенное признание, — пробормотала она, не осмеливаясь взглянуть ему в глаза.

— Это для тебя ново или я уже говорил нечто подобное?

— О, ты всегда готов выпалить что-нибудь совершенно неожиданное и возмутительное. Постоянно дразнишь меня, правда, я прекрасная мишень для твоих шуток.

— Ты всегда попадаешься на удочку?

Алек начал расстегивать бриджи. Боже, глазам больно при одном лишь взгляде на него: невыносимо прекрасное лицо, идеальное тело, сплошные мускулы и загорелая кожа!

Джинни вздохнула:

— Всегда.

— Джинни, тебе не нравится… не нравилось, когда я ласкал тебя?

— «Нравилось» — не очень неподходящее слово. Стоит тебе дотронуться до меня, и я хочу тебя, безумно, неудержимо. Это крайне странно, особенно еще и потому, что всего лишь месяц назад я была девственницей, совершенно не уделявшей внимания подобным вещам.

— Но как это прекрасно, — заметил Алек, одарив ее чисто мужской самоуверенной улыбкой.

«Да, — подумала Джинни, — некоторые вещи мужчины просто не забывают». И, подняв подбородок, решила воздать ему его же оружием:

— Ты тоже таешь от блаженства, едва я касаюсь тебя. Алек вопросительно изогнул левую бровь:

— Вряд ли мне может понравиться подобное утверждение. Я предпочитаю быть жестким, твердым, негнущимся… в определенном месте, конечно, и уж никак не таять.

— Так оно обычно и бывает, — широко улыбнулась Джинни, — зато чувства и ласки твои нежны, мягки и великолепны.

Алек снял бриджи, повесил их на спинку стула, потянулся и взглянул на Джинни, лениво улыбаясь одними глазами. Она не отрываясь смотрела на его чресла, и под этим пристальным взглядом мужская плоть набухала, гордо поднимаясь из поросли золотистых волос. Голова больше не болела, зато ныло все тело, ныло, наливаясь тяжелой томительной негой. Алек подошел к Джинни, положил руки ей на плечи. Она подняла голову, но в глазах по-прежнему стояла нервная неуверенность. В эту минуту Джинни казалась беззащитной и уязвимой.

— Я знаю, Джинни, тебе нелегко приходится. Не могу сказать, что стану осуждать или винить тебя, если не захочешь, чтобы я к тебе прикасался. В конце концов, я тебя совсем не знаю, и все это может казаться очень странным и нелепым и смутит кого хочешь: подумать только, отдаться человеку, который тебя даже не помнит!

Джинни хотела что-то сказать, но Алек быстро прикрыл ей рот кончиками пальцев:

— Нет, позволь мне договорить. Я должен все сказать, потому что это правда. Ты нравишься мне, Джинни. И сама сказала, будто нравилась мне настолько, что я женился на тебе. Нам просто придется начать все сначала, строить жизнь на том, что мы оба знаем. Память когда-нибудь вернется, и тогда посмотрим. Хорошо?

Джинни хотелось заплакать, но она только судорожно вздохнула, зарывшись головой в его голое плечо. Забыв обо всем, она обняла Алека, прижалась к нему и шепнула:

— Не хочу, чтобы ты покидал меня. Хочу быть твоей женой. Забудь о пари.

— Я так и думал, что виной всему проклятое пари. Нет, я не уеду. Кроме того, я даже не знал бы, куда отправиться. И как мне ни тяжело это говорить, в этот момент я целиком завишу от тебя. Позволь мне задать тебе вопрос, Джинни. Я хоть немного нравлюсь тебе?

— Да, — выдохнула она, прижимаясь к нему еще теснее, не заботясь о том, что ее почти не слышно. — Правда, раньше мне не раз хотелось дать тебе хорошего тумака.

Алек, весело хмыкнув, поцеловал ее в макушку:

— И часто ты это проделывала?

— Да. Ты всегда старался погромче охнуть, чтобы не обидеть меня.

— Попытаюсь и дальше вести себя в этом же духе. Позволь помочь тебе снять это платье.

Он немного отстранил Джинни и принялся ловко расстегивать длинный ряд пуговиц на корсаже. Потом, спустив его с плеч до самой талии, Алек расстегнул крохотные, обтянутые атласом пуговки сорочки. Когда на Джинни остались лишь чулки и туфельки, Алек отступил на шаг и оглядел жену:

— Мне в самом деле нравится это. Очень. Дай мне снять твои туфли. Оставь только чулки.

Джинни, как могла, подавляла желание прикрыться руками, зная, что перед ней — незнакомец, не узнающий ее. Муж смотрел на нее по-другому, говорил по-другому, вел себя по-другому. Он сжал ее груди, и Джинни, затаив дыхание, закрыла глаза.

— Как сильно бьется твое сердце…

Алек нагнулся и втянул сосок теплыми губами. Джинни охнула и, пошатнувшись, вцепилась в его плечи:

— О Боже, это так…

Алек поднял голову:

— Некоторые вещи мужчине никогда не забыть. Значит, это так…

— Прекрасно, — просто ответила она. — Ты прекрасен.

Он снова начал целовать ее, ласкать, сминая груди широкими ладонями.

— Я рад, что ты так думаешь, хотя во мне нет ничего даже отдаленно прекрасного, — пробормотал он между поцелуями, больше напоминавшими легкие укусы. — Ты прелестна, и я, наверное, был без ума от твоего тела.

— Да, но, Алек, ты скорее всего просто забыл о других женщинах в своей жизни. Ослепительно красивых женщинах. А я такая…

— Какая же?

Но прежде чем Джинни успела ответить, его рука скользнула по ее животу, погладила треугольник мягких волос.

— А, теперь я знаю. Мягкая, и влажная, и набухшая. Смотри сама, Джинни.

И прежде чем она успела запротестовать, Алек взял ее за руку, положил пальцы на створки нежной расщелины.

Джинни снова охнула, заливаясь краской стыда и в то же время ощущая невероятно-чудесное возбуждение. Но тут она сжала его вздрагивающую плоть, и настала очередь Алека задохнуться и откинуть голову. Какой он невероятно гладкий и живой! Джинни, едва касаясь пальцем бархатистого кончика, ощутила капельку жидкости, и в следующее мгновение Алек резко отстранился:

— Если ты еще будешь продолжать в том же духе, я взорвусь. — Он тяжело дышал, почти не владея собой. — Пойдем.

И, сжав ее бедра, поднял на постель, а сам бросился сверху, и Джинни почувствовала, как вжимается в ее живот напряженная плоть, твердая, пульсирующая, изнывающая желанием.

Алек немного приподнялся на локтях:

— Теперь, когда наконец я сделал то, что хотел, отвечай: так какая же ты?

Джинни окинула его полубезумным взглядом:

— Я такая обыкновенная!

— Ты, обыкновенная? Глупая женщина… ты… дай-ка взглянуть…

Он мгновенно взметнулся с постели и, встав рядом, внимательно оглядел Джинни с головы до ног, широко раздвигая ее бедра; пальцы коснулись сладостной женской плоти, проникли внутрь, нежно лаская мягкие складки.

— Обыкновенная? Ты нежная и розовая и вся — женщина, до кончиков волос. Такой второй нет на свете.

Джинни выгнулась, поднимая бедра навстречу ищущим пальцам.

— Да, — шепнул он, — вот именно… — И потом Алек снова нагнул голову, и язык нашел центр ее желания, и он начал целовать ее дразнящими, легкими поцелуями, а палец проник еще глубже, и Джинни вскрикнула, но Алек немедленно замер. Она простонала его имя.

— Нет, не сейчас. Когда ты забьешься в экстазе, Джинни, хочу слышать твои вопли.

«И это он не забыл», — словно издалека, подумала Джинни, потрясенная тем, как легко он овладел ее телом и чувствами. Алек вновь и вновь доводил ее до края и отстранялся, не позволяя забыться. Джинни колотила его кулачками по плечам и груди, о чем-то несвязно умоляя; бедра лихорадочно извивались, пытаясь вобрать глубже его неумолимые пальцы. Но ничто не могло заставить Алека поторопиться.

— Ну хорошо, — пробормотал он наконец и, снова припав к ней ртом, внезапно сменил ритм и нажим пальцев, и Джинни снова вскрикнула, громко, жалобно, и он прикрыл ее губы рукой, и она ощутила собственный вкус, а лихорадочное, буйное, жгучее наслаждение все заливало и захлестывало, пока Джинни не показалось, что она умирает.

И только тогда Алек навис над ней и одним медленным длинным толчком вошел в нее. Джинни, снова закричав, обвила его ногами, поднимаясь навстречу.

Это было невероятно, продолжалось снова и снова, и, когда его рука проникла между их напрягающимися телами и нашла ее, Джинни снова обезумела, потеряла голову, взлетела к сияющим вершинам, и на этот раз Алек присоединился к ней, изливая горячее семя, вбирая ее в себя.

— Нет, ты просто не можешь быть обыкновенной.

— Откуда ты можешь знать?

Алек, нахмурившись, слегка прикусил мочку ее уха.

— Собственно говоря, я сам удивлен, что вообще способен думать и тем более говорить. Ты действуешь на меня словно старое вино, женщина. Нет, ты просто не можешь быть обыкновенной. Не имею ни малейшего понятия, откуда у меня такая уверенность, но это правда, я уверен. И кричишь ты очень красиво… мне ужасно приятно…

Алек есть Алек, хоть и сам не сознает этого. Слишком хорошо она успела узнать его. И Джинни крепко обняла мужа.

— Ты просто неотразим, Алек, — шепнула она и тут же почувствовала, как он вновь отвердел в ней. — Уверен, что твоя голова не болит?

— Нет, только мой…

— Возмутителен и невыносим, как всегда.

Джинни не могла представить, что женщина может получить наслаждение больше одного раза. Ну в крайнем случае дважды. Но три раза?!

Блаженно улыбаясь, она заснула. Алек, насытившийся и усталый, почувствовал, как снова стучит в висках. Он прижал Джинни к себе, положил ее голову себе на грудь, поцеловал в макушку. Нет, Джинни не обычная, не обыкновенная женщина. Он с наслаждением предвкушал, как будет постепенно узнавать ее, с каждым днем все больше.

Неужели он действительно повел ее в бордель? Чтобы наказать за то, что притворялась мужчиной?

Алек усмехнулся в темноте. Жаль, что он не помнит этого!

Он закрыл глаза, пытаясь заставить проклятую боль уйти. Однако прошло немало времени, прежде чем он смог заснуть.


— Ты никогда не рассказывала мне о своих домах в Англии, — весело заметила Джинни.

Холли подняла глаза от модели восемнадцатипушечного фрегата, одного из лучших кораблей наполеоновского флота:

— Обычно мы останавливаемся в Каррик-Грейндж. Папа вырос там, и это большое поместье. Потом, конечно, лондонский дом. Мы однажды жили там, во время того, что папа и его друзья называют Сезоном. Потом еще аббатство в Сомерсете… около Ротерхем Уилд, только названия не помню. И папа так и не объяснил мне, что такое Сезон.

Дома с названиями. Ну что ж, и в Америке они тоже есть. Может, назвать этот дом Пакстон-Хаус?

— Сезон, — пояснила вслух Джинни, — это время года, когда молодые леди, окончившие школу, принимаются искать мужа. А где Каррик-Грейндж?

— В Нортумберленде. Наша деревня называется Девениш. Она ужасно уединенная. Папе там нравится, но он быстро справляется с делами, все идет гладко, и ему тут же это надоедает. Он так любит путешествия и терпеть не может сидеть на месте. Не знаю, смогу ли когда-нибудь заставить его осесть и жить спокойно.

Малышка вздохнула и осторожно поставила фрегат за шхуной.

— Ты помнишь, когда в последний раз жила в Каррик-Грейндж?

Холли подняла глаза и очень спокойно ответила:

— Прошлой весной. Но почему ты не спросишь папу?

— Он не очень хорошо себя чувствует. И сейчас спит.

— Доктор Прюитт осмотрел его?

— Неплохая мысль, нужно будет попросить доктора.

— Джинни, что случилось с папой? Он как-то странно вел себя прошлой ночью.

Сколько можно скрывать от нее? Девочка выглядит встревоженной и обеспокоенной.

— Во время урагана случилась беда.

Холли очень осторожно отставила фрегат и, поднявшись, подошла к Джинни. Она ничего не спросила, просто выжидала.

— Он увидел, как ветер понес матроса к фок-мачте, и заметил, что она вот-вот сломается, но все-таки бросился на помощь, и тут мачта упала. Его ударило по голове. Но папа выздоровеет, Холли.

— А тот матрос?

— Собственно говоря, их было двое. Один погиб.

— Можно, я почитаю папе?

— Конечно, он будет очень рад. Только дай ему отдохнуть, Холли.

Уже ближе к вечеру Дэниел Реймонд принес письмо, адресованное барону Шерарду и переданное ему как поверенному его милости. Усадив Реймонда, Джинни велела подать чай и только потом взглянула на конверт.

— По-видимому, это от лондонского адвоката, — заметила она.

— Совершенно верно, — согласился Дэниел, уничтожая восхитительную булочку — произведение кулинарного искусства Ленни.

Джинни, встревоженно нахмурившись, извинилась и вышла. Она не хотела лишний раз волновать Алека, но поняла, что выхода нет. Пусть она— его жена, но все же не имеет права читать его личную переписку.

Джинни поднялась в спальню Алека. Он уже проснулся и сидел в кресле. На его коленях уютно устроилась Холли. Алек, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза, а маленькая дочь читала полным драматизма голосом:


В атаку, славные мои, в атаку, и не пройдет и часа,

Как вы узреете нас, разъяренных и готовых к битве.

Четыре легиона женщин, вооруженных с головы до ног.


— Что это, Холли? — рассмеялась Джинни.

— Это Листрея… Лостра…

— «Лисистрата», — поправил Алек, не открывая глаз.

— Ты прекрасно читаешь, Холли. Женщины-воины? Я правильно расслышала? Кто выбрал эту книгу?

— Я! — с гордостью объявила Холли. — Папа сказал, что ему все равно.

— Было все равно, — с некоторым нажимом вмешался Алек.

— Послушай-ка, Джинни: «Мы должны воздерживаться от радостей любви!» Как это…

— Перестань, Холли, иначе я не выдержу!

Джинни вытирала глаза, задыхаясь от смеха, хотя Алек выглядел полностью и абсолютно потрясенным.

— Именно я дал тебе эту пьесу?!

— Да, папа, но там еще много других историй, и ты, наверное, просто не заметил. Алек застонал.

— Прости, — пробормотала Джинни, пытаясь успокоиться, — но я должна прервать декламацию твоей дочери. Пришел мистер Реймонд, Алек. Это твой поверенный в Балтиморе. Он принес письмо от твоего лондонского адвоката.

Джинни отдала письмо мужу и, повернувшись к Холли, взяла ее за руку.

— Не хочешь попробовать булочку, дорогая? Давай-ка спустимся вниз и поговорим пока с мистером Реймондом.

Холли поколебалась, не сводя глаз с отца, но Джинни добавила:

— В них сегодня ужасно много клубничного джема.

Холли немедленно забыла обо всем и позволила себя увести. Алек прочел письмо, написанное два месяца назад, перечитал, сложил и, сунув обратно в конверт, закрыл глаза и положил голову на спинку кресла.

Боль вновь вернулась, только на этот раз вряд ли от удара. Алек выругался, очень тихо, почти про себя.


— Кажется, мне все-таки придется тебя покинуть.

Джинни осторожно отложила вилку.

— Письмо?

Алек кивнул, но ничего больше не сказал. Вид у него был рассеянный, встревоженный, и Джинни хотелось закричать на него, потребовать, чтобы доверял ей, обращался как со своей женой, а не случайной знакомой… Нет, Алек всегда будет стремиться защищать, лелеять и баловать жену. Но ей так хотелось, чтобы он считал ее своим лучшим другом, человеком, которому можно без колебания доверять.

Холли, по просьбе Алека, ужинала с миссис Суиндел, поэтому за обеденным столом их было двое. Алек поблагодарил Мозеса и отпустил его. Джинни вскинулась. Он хочет остаться с ней наедине, рассказать о письме!

Но Алек продолжал молчать. Джинни повертела в пальцах кусочек теплого хлеба и бросила его на почти полную тарелку:

— Пожалуйста, объясни, что случилось, Алек.

— Мне нужно вернуться в Англию. Это письмо от моего лондонского поверенного. Каррик-Грейндж, по всей видимости, сгорел, а управляющий, Арнолд Круиск, убит. Мое присутствие необходимо.

Джинни молча смотрела на него, выжидая.

— Представляешь, как странно. После того как я прочитал письмо, перед глазами внезапно встал прекрасный старый каменный замок. Очень старый, Джинни. Если это именно Каррик-Грейндж, хотя бы стены по крайней мере должны уцелеть, они стояли целую вечность. Какой-то несчастный пожар не смог бы их уничтожить.

Джинни, не отвечая, рассеянно ковыряла лимонный пудинг, фирменное блюдо Ленни.

— Я знаю, ты американка, Джинни, и не захочешь покидать свою страну, или Балтимор, что в конце концов одно и то же. И что всего важнее, я понимаю, как ты беспокоишься за верфь. Она твоя. Завтра я составлю дарственную на твое имя. Тогда можешь делать с ней все, что пожелаешь. И вот что: если дела пойдут плохо, не беспокойся насчет денег. Я прикажу управляющему банка, мистеру Томлинсону, выдавать тебе сколько необходимо, по первому требованию.

Джинни уставилась на мужа, забыв о лимонном пудинге. Он предлагает ей все, даже полную независимость! Джинни никогда больше не придется волноваться ни о чем на свете! Никогда не придется давать отчет другому мужчине и выслушивать его снисходительные упреки. Никогда не придется защищаться лишь из-за того, что родилась женщиной! Никогда не придется…

Но что общего все это имеет с ней сейчас? Странно, как все сместилось в ее мозгу, и те вещи, которые она считала такими же жизненно важными, как дыхание, неожиданно стали казаться чем-то отдаленным и незначительным. Она американка, это правда. И верфь всегда была…

Джинни откашлялась и робко пролепетала:

— Алек, ты мой муж. Ты для меня важнее, чем моя страна, чем верфь, чем «Пегас». Я найду кого-нибудь, кто мог бы управлять верфью. И кто мог бы жить в доме. Если Мозес захочет, возьмем его с собой. Я позабочусь об остальных слугах. Мое место с тобой, с моим мужем. Когда мы отплываем в Лондон?

— Но я думал, для тебя именно эти вещи самые главные, — нахмурился Алек. — Не понимаю. Я ведь не умоляю тебя ехать со мной, Джинни. Я сам смогу все уладить.

— Знаю, что можешь, но у тебя есть я, поэтому мы будем справляться вместе. Кроме того, Алек, я не в силах представить, чтобы ты кого-то о чем-то умолял. — Она нерешительно улыбнулась: — По правде говоря, я буду волноваться о верфи и попрошу мистера Реймонда, чтобы тот сообщал, как идут дела. Ты в самом деле сделаешь то, что обещал? Подаришь ее мне?

— Конечно, почему бы нет? Я ничего в этом не понимаю и не могу представить, почему твой отец решил написать такое завещание. Если верфь — твое приданое, позволь заметить, что я не нуждаюсь в деньгах, и… — Он неожиданно замолчал и, нахмурясь, уставился в тарелку: — Я ведь не нуждаюсь в деньгах, не так ли?

— Не нуждаешься. Ты достаточно богат, если только, конечно, кто-нибудь не обокрал тебя до нитки.

— Я так и знал, — задумчиво протянул Алек. — Только никак не пойму, откуда.

Джинни снова улыбнулась мужу, страстно желая в это мгновение сорваться со стула и прижать его лицо к своей груди. Как ей хотелось защитить его, помочь, уберечь… Господи, это чистый абсурд! Будь Алек здоров, он, конечно, не допустил бы ничего подобного! Наверняка безжалостно поддразнивал бы ее, шутил и смеялся, а потом попытался бы закинуть ей юбки на голову и довести ласками до безумия.

— Это вопрос всего нескольких дней, Алек.

— Странно, с этой амнезией никак не угадаешь. Я знаю, например, какой вилкой пользоваться, однако не помню лица своего поверенного, знаю, как подарить тебе наслаждение, однако не помню себя в постели с другой женщиной. Ты единственная женщина, которую я теперь мысленно вижу.

Теперь. А когда он вспомнит? Разочарование и горечь? Разочарование и сожаление? Нет, нет, Алек благороден и верен.

— Нас держат в Балтиморе какие-то неотложные дела?

— Только верфь. Нам нужен управляющий. И не обязательно тот, кто мог бы делать чертежи кораблей. Отец оставил планы трех или четырех, включая «Пегаса».

Джинни чуть помедлила.

— Знаешь, Алек, я только сейчас подумала… насчет верфи. Не стоит писать дарственную. В конце концов мы женаты. Она наша. Мне совершенно ни к чему становиться единственным владельцем.

Неужели она действительно сказала это? Неужели изменилась так сильно за столь короткое время? Невероятно, ошеломительно и немного пугающе. Но что произойдет, если он вспомнит?

Джинни немедленно постаралась выбросить из головы настойчивую тревожную мысль. Он нуждается в ней. В ее доверии и преданности. Это самое меньшее, что она может ему дать.

— Собственно говоря, даже к лучшему, если верфь будет на мое имя, — кивнул Алек. — Ты сама говорила, что мужчины в Балтиморе не спешат заключать сделки с женщинами. Что ж, пусть считают, что имеют дело с мужчиной. Что ты об этом думаешь?

Он интересовался ее мнением, а не отдавал приказы. И при этом вполне серьезен. Мгновение поколебавшись, Джинни ответила:

— Думаю, что вы очень умны и хитры, сэр.

Странно, еще вчера она скорее умерла бы, чем признала подобное. Несправедливость подобного утверждения по-прежнему была ясна, но теперь все это просто не играло такой роли в ее жизни.

— Завтра нужно позаботиться о «Пегасе». Начать ставить новую мачту.

— Да, твоя баркентина выдержала ураган без малейшей дрожи! Такое огромное неуклюжее корыто!

— Ты просто ревнуешь. Да, кстати, вот еще что: я не хочу продавать «Пегас». Я торговец, Джинни, не просто бездельник-аристократ, ты сама говорила мне. Почему бы мне не расширить свои торговые операции в Балтиморе? Ты начнешь строить корабли, а я пошлю их в Карибское море с товаром. Мука, табак, хлопок — мы можем приобрести состояние.

Джинни почувствовала, как забурлила от волнения кровь.

— Возможно, мистер Эйбел Питтс согласится остаться в Балтиморе и принять должность капитана клипера. Или ты предпочел бы американца?

Они оставались за столом допоздна, смеясь и строя планы на будущее.

Этой ночью, в постели, Джинни, утомленная и насытившаяся ласками, сказала:

— По-моему, ты должен сказать Холли правду.

— Нет.

— Она очень понятливая, смышленая малышка…

— Малышка? Она ведьма! Этот ребенок просто приводит меня в ужас своей сообразительностью.

— Совершенно верно. Но сейчас она совсем сбита с толку. И точно знает: с ее отцом что-то неладно.

— Я подумаю об этом, — сказал наконец Алек и поцеловал ушко Джинни. Она повернула голову и подставила губы. Еще через мгновение твердая, как сталь, плоть уперлась ей в бедро.

— Не двигайся, — шепнула Джинни, осыпая его лицо легкими поцелуями. — Хорошо?

— Почему?

— Доверьтесь мне, милорд.

Алек продолжал искоса глядеть на Джинни, пока она не сползла чуть ниже, раздвинула его ноги и, встав между ними на колени, наклонилась, чтобы поцеловать твердый живот. Алек застонал, чувствуя, как ее пальцы сомкнулись вокруг него.

— Джинни…

— Да, — отозвалась она, обдавая его теплым дыханием, — скажи, если что-то не так…

Алек вновь застонал, и Джинни, ободренная этим красноречивым звуком, продолжала ласкать его губами.

— Нет, это слишком, — выдохнул Алек через несколько мгновений и, отстранившись, поднялся и вошел в нее, глубоко, резко, заставив самозабвенно выкрикнуть его имя. Он раздвинул ей ноги еще шире, вонзился глубже, потом отодвинулся и приподнял ее на себя: — Обхвати меня ногами, Джинни.

Джинни немедленно повиновалась, и он, улыбнувшись, придерживая ее за бедра обеими руками, подвинулся на край постели и встал.

— Алек!

Джинни обняла его за шею, и он оказался так глубоко, наполняя ее и тут же выходя, а руки… руки ласкали страстно, безумно-нежно, и это было восхитительно, и она не хотела, чтобы он останавливался. Ни за что.

А потом Алек вновь оказался на постели, на этот раз на спине, так что Джинни была сверху, чувствуя, как он вошел до самого основания, до самой сердцевины.

— Алек, — снова прошептала она, наклонилась и поцеловала его. Он гладил ее груди, мял живот, пальцы скользили все ниже, пока не отыскали ее, и тогда… он даже не мог представить, что такое бывает. Лицо… ее лицо в момент наивысшего наслаждения, заливающего огненным потоком, выгнутая спина, разметавшиеся в беспорядке волосы, задорно торчащая грудь…

И тут он врезался в нее еще глубже, резкими, быстрыми, мощными толчками, изливая свое семя, раскачиваясь от мощи собственного экстаза.

Это и вправду слишком… такое вынести невозможно.

Джинни смотрела на него, замечая больше, чем просто мужское совершенство. Она видела красоту его души, его сущности, и это трогало ее, как ничто на свете.

— Я люблю тебя, — неожиданно вырвалось у нее, и Джинни тут же поняла, поняла твердо и непреложно, с такой же уверенностью, как знала, что завтра на горизонте взойдет солнце: для нее нет в мире никого важнее и дороже этого человека.

Алек улыбнулся:

— Правда?

Она кивнула, нерешительно, осторожно, потому что он не помнил ее, не представлял, каким огромным шагом это было для Джинни… Но нет, она не хотела, чтобы Алек сомневался.

— А ты любила меня раньше?

— Не знаю. Слишком мало времени прошло.

— Покажи мне, — шепнул он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.

Позже, когда Джинни задремала, Алек лежал без сна, думая о том, что в действительности существуют два барона Шерарда — прежний и теперешний. И конечно, разные, он чувствовал это всей душой. Почему Джинни не любила его раньше? Может, он плохо с ней обращался, обижал и оскорблял? Настойчивые, неотвязные неприятные мысли вновь вызвали головную боль, и Алек попытался забыть обо всем, не думать…

Все бесполезно. Он ненавидел их, ненавидел больше любого кошмара, но поделать ничего не мог. Собственная беспомощность ошеломляла, наполняла горечью, болью…

Алек услыхал тихий сонный стон Джинни и поцеловал ее. Какая милая, хорошая и добрая, эта его незнакомая жена.

Но почему он не может вспомнить?


Они провели на борту «Найт Дансера» уже четыре дня, когда Джинни совершенно точно уверилась в своей беременности. Она стояла на коленях, нагнувшись над ночным горшком, напрягаясь, сотрясаемая рвотными спазмами.

— Господи, Джинни, что случилось? Морская болезнь? У тебя?

Джинни отвернулась, не желая, чтобы он видел ее такой.

— Уходи!

— Не будь дурочкой. Позволь помочь тебе.

— Уходи, Алек. Пожалуйста.

Но он не ушел. Наоборот, намочил полотенце и решительно направился к ней. Джинни почувствовала благословенный холод на лице и плечах, и это оказалось невероятным облегчением.

— Как ты?

— Больше ничего не осталось… — прошептала она, желая лишь одного — умереть и покончить с этим.

— Сухие спазмы?

— Звучит очаровательно.

— Совсем как ты, любимая. Очаровательная и совершенно зеленая. Если этот горшок тебе больше не нужен…

Алек, не договорив, подхватил ее на руки, понес к постели, уложил и сел рядом. На лоб Джинни легла прохладная рука.

— Никак не могу поверить, что ты, прирожденный моряк, и вдруг страдаешь морской болезнью.

— Это не морская болезнь.

— Тогда что? Съела что-то за ужином?

— Нет, боюсь, что виновник — ты, если хочешь знать правду.

— Я?!

Алек долго недоуменно смотрел на Джинни и наконец расплылся в широкой, по-мужски самоуверенной, совершенно непростительной улыбке.

— Хочешь сказать, что забеременела?

— Не знаю. Думаю, что да.

Алек немного помедлил, размышляя:

— У тебя не было месячных, по крайней мере с тех пор, как мы в первый раз любили друг друга… после того как я начал новую жизнь. Я попрошу доктора Прюитта осмотреть тебя, хорошо?

— Нет. Не желаю, чтобы он что-то делал со мной.

Почувствовав новую волну тошноты, Джинни схватилась за живот.

— О Джинни, мне так жаль. Морское путешествие и беременность…

— Постараюсь выжить.

— Знаю, ты слишком упряма для чего-то другого. Какой у тебя срок, не знаешь?

— Думаю, ты наградил меня ребенком еще до того, как мы поженились, дьявол тебя забери.

— Настоящий мужчина! Неужели я настолько силен, что взял твою девственность… жаль, что не помню этого… и посеял в тебя свое семя, словно трудолюбивый фермер, и все за такое короткое время! Могуч и силен! Никаких сомнений!

— Будь у меня силы, врезала бы тебе хорошенько в живот!

— Ничего подобного ты не сделаешь, а вместо этого будешь спокойно лежать и отдыхать. Пойду спрошу доктора Прюитта, какая пища для тебя сейчас лучше всего, может, он сумеет дать совет, хорошо?

Джинни кивнула, чувствуя себя слишком ужасно, чтобы связно думать.

— С тобой ничего не случится. Я точно знаю, что делать, когда начнутся роды. — И тут же замер, нахмурив брови. — Почему я уверен, что знаю все о родах?

Джинни неловко поежилась:

— Думаю, ты чувствовал себя очень беспомощным, когда умерла первая жена. И как-то, познакомившись с арабским лекарем, постарался научиться у него принимать роды. Какая-то часть твоего мозга все помнит, и сейчас это вырвалось наружу.

— Ненавижу! Ненавижу себя! — Алек с силой ударил кулаком по бедру.

— Папа, что случилось?

Алек оглянулся на Джинни и поманил к себе дочь:

— Подойди сюда, Холли.

Девочка, поколебавшись, нерешительно шагнула в каюту.

— Иди сюда, — повторил Алек, похлопав себя по ноге. Малышка взобралась на колени отца, и тот прижал ее к груди.

— Я слыхала, как Пиппин сказал мистеру Питтсу, что это ужасно странно, но ты стал забывать самые обыкновенные вещи, обо всем спрашиваешь, даже о том, что должно быть твоей второй натурой. Но тут он увидел меня, и лицо у него при этом… не представляешь, как смешно он выглядел!

Алек грязно выругался, но тут же застыл от ужаса, не сводя глаз со своей слишком внимательной дочери.

— Все в порядке, папа. Если хочешь говорить плохие слова, я не возражаю.

— Ты слишком терпелива, Холли. Но это правда, я действительно ничего не помню. Меня ударило по голове обломком мачты во время урагана.

Малышка, склонив голову набок, вопросительно взглянула на отца:

— И меня тоже не помнишь?

Алек хотел солгать, но по своему короткому опыту общения с дочерью понял, что это бесполезно — слишком уж она проницательна. Возмутительно проницательна.

— Не помню.

— Но он скоро поправится, Холли, — поспешно вмешалась Джинни, прислонившись к изголовью койки. — Папа и меня не помнит. Зато вспоминает разные мелочи, с каждым днем все больше, и людей, с которыми встречался раньше, в прошлом. Нужно только немного подождать, и, думаю, он и нас узнает.

Холли, ничего не ответив, долго изучала лицо отца, потом медленно подняла голову и погладила его по щеке:

— Все будет хорошо, папа. Я расскажу о себе. А если что-нибудь понадобится, только попроси.

— Спасибо, — пробормотал Алек, вновь поражаясь этому маленькому созданию, плоти от плоти его. — Кажется, мне очень повезло с женой и дочерью.

Холли, немного помолчав, обратилась к мачехе:

— Жаль, что ты себя плохо чувствуешь, Джинни, но миссис Суиндел говорила доктору Прюитту, что все это естественное состояние и не стоит даже расстраиваться.

Рот Джинни сам собой открылся.

— Я хочу маленького братика, папа. — Не ожидая ответа, Холли соскользнула на пол и ринулась к двери: — Я иду на палубу. Пиппин присмотрит за мной. — И мгновенно исчезла.

Алек озадаченно уставился на дверь.

— Просто невероятно.

— Скажи лучше, вечно умудряется услышать всех и вся.

Алек, наклонившись, нежно погладил плоский живот жены.

— Ну что, подарим Холли маленького братца?

— А вдруг он будет похож на меня?

— Весьма неприятная история: каждый джентльмен в округе будет добиваться его внимания.

Джинни хихикнула и ущипнула его за руку, но тут новый приступ тошноты подкатил к горлу, и она скорчилась, обхватив себя руками:

— Проклятие! Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу простить тебя!

Алек посидел рядом, пока Джинни не заснула, и отправился на поиски доктора Прюитта, а потом провел несколько часов в нелегких размышлениях. Алек прекрасно видел бросаемые на него исподтишка взгляды: любопытные, встревоженные, даже сомневающиеся. И за что их осуждать? Человек, потерявший память? Вещь неслыханная.

Алек пытался напрячь мозг, вспомнить, но перед глазами мелькали лишь несвязные сцены, быстро исчезавшие. Раздражение и злость накапливались с каждой минутой, не давая покоя. Джинни в основном оказалась права: именно люди из прошлого являлись ему, люди, имена которых он не мог назвать. Теперь он увидел несколько женщин, почти всех можно было назвать красавицами: обнаженные стройные тела соблазнительно манили… И сам он, голый, на постели, ласкает, целует, вонзается в них.

Алек покачал головой. Неужели он действительно был таким похотливым козлом? Неужели ему было безразлично все, кроме минутного наслаждения? Неужели сами женщины и их переживания нисколько не занимали его?

И тут перед ним снова предстала Неста, мертвая, смертельно бледная, на белых простынях.

Крупные капли пота выступили на лбу Алека. Он просто не в силах больше вынести этого.

Уже ближе к полуночи Алек занял место Питтса у штурвала.

— Шторм вот-вот налетит, — заметил он.

— Благодарение Богу, не очень сильный.

— Уверены в своем решении, Эйбел? «Пегас» был бы только вашим судном, и вы стали бы капитаном.

— Уверен, милорд, — кивнул великан. — Балтимор — местечко неплохое, и я бы мог ужиться в Америке. Кроме того, мое место — с вами и вашей семьей. Особенно… — Голос оборвался, словно валун, покатившийся с обрыва.

— Особенно с тех пор, как я ни черта не могу вспомнить, и мы с таким же успехом могли бы направляться сейчас в Китай, поскольку я ничего не знаю об Англии.

— Да, милорд.

И на этом, предположил Алек, тема была закрыта.

Глава 20

Они причалили у Саутхемптонской пристани в конце декабря. Как истинная уроженка Балтимора, Джинни не могла жаловаться на серое, угрюмое небо, с которого сыпал мелкий дождь, на ветер, проникавший сквозь самый плотный плащ. Все же небо в Балтиморе было не таким мутно-свинцовым. Мужчины, кишевшие на пристани, были одеты как американские матросы, и клерки, и ломовики, но странный выговор, и еще более странные, непонятные слова… она никогда ничего подобного не слышала.

«Добро пожаловать в Англию», — подумала она. Англия — заклятый враг ее страны всего пять лет назад. Она действительно выбрала себе необычную судьбу, вышла замуж за англичанина. Что ж, как постелешь, так и поспишь. Она действительно не только постелила себе постель, но и лежала в ней, бесчисленное количество раз, опьянев от счастья, и доказательство тому — ребенок в ее чреве.

Джинни вздохнула и поплотнее завернулась в плащ. Живот оставался по-прежнему почти плоским: небольшой бугорок пока заметен только ей и Алеку, но груди стали заметно тяжелее, а платья приходилось расставлять в талии.

Иногда Джинни казалось, будто муж знает ее тело едва ли не лучше, чем она сама. Часто, после жарких объятий и ласк, он приподнимался на локте и долго, внимательно глядел на нее.

Потом клал на живот ладонь с растопыренными пальцами, задумчиво хмурился и кивал себе. Или просто смотрел на ее живот, улыбаясь по-мужски самодовольно.

Высокомерный, но поразительно терпеливый и спокойный, если учесть тот факт, что большая часть прошлой жизни скрыта непроглядной мглой, а короткие обрывки сцен и событий обычно тут же исчезают, оставаясь неуловимыми. Только однажды за все путешествие Джинни видела Алека по-настоящему рассерженным. Один из новых членов команды, американец из Флориды Криббс, ухитрился пронести на борт и спрятать солидный запас спиртного, напился вдрызг и, увидев вышедшую на палубу Джинни, не упустившую случая насладиться теплым вечером, настолько осмелел, что отважился полезть к ней с весьма неуклюжими нежностями, за что и поплатился сломанной челюстью. Алек не терпел дураков, и Джинни обнаружила, что, хотя муж и не помнит ее, все же готов защищать до конца… в данном случае, очевидно, конца Криббса.

Джинни, оглянувшись, увидела скатывавшего паруса грот-мачты Криббса, на этот раз абсолютно трезвого, как священник в воскресное утро. Как она хотела бы помочь, делать что-то, хоть что-нибудь, но когда однажды попросила Алека показать ей, как управлять баркентиной, то получила в ответ лишь недоуменный взгляд и модный роман, чтобы скоротать время. Можно подумать, он совершенно забыл, что она была капитаном клипера.

Джинни снова вздохнула. Скорее бы оказаться на суше! Последние три недели тошнота уже не мучила ее, желудок успокоился, но переход через Ла-Манш оказался довольно тяжелым, баркентину несколько раз сильно швырнуло, и Джинни вновь стало нехорошо.

Она постаралась сосредоточиться на приятных воспоминаниях, вспомнить о счастливых днях, проведенных с отцом. По крайней мере у нее есть воспоминания. Что делает Алек, когда расстроен и хочет ненадолго позабыть о настоящем? И какова была бы ее жизнь, не появись он в Балтиморе? Отец все равно умер бы, и верфь принадлежала бы сейчас ей. Неужели ее ожидало разорение?

Хорошо зная балтиморских джентльменов, Джинни с большой долей вероятности могла ответить утвердительно. Ну а потом они, должно быть, посчитали бы своим долгом выдать ее замуж, чтобы спасти от голодной смерти. Что ж, думать об этом сейчас просто нет смысла.

Туман стлался над пристанью, скрывая окружающий пейзаж, так что Джинни, как ни старалась, почти ничего не могла увидеть. Воздух прорезал резкий вой сирен. «Найт дансер» двигался за лоцманским ботом со скоростью улитки.

Холли стояла рядом с Джинни, Мозес — чуть позади. Он успел по уши закутаться в толстый шерстяной шарф ярко-красного цвета, как ни странно, подарок Пиппина. За время путешествия они стали настоящими друзьями.

Девочка была непривычно молчаливой, что сначала радовало, но потом встревожило Джинни. Уж слишком она спокойна. Непривычно спокойна.

Джинни взяла малышку за руку:

— Волнуешься, Холли? Наконец-то ты дома.

Но Холли по привычке хорошенько подумала, прежде чем ответить:

— Да, но знаешь, Джинни, я, пожалуй, слишком маленькая, чтобы из-за этого волноваться. Нет, скорее меня тревожит папа. Ему тоже совсем все равно, но я думаю, он даже боится, что никого не узнает и от этого почувствует себя еще хуже. Он по-прежнему не помнит нас, Джинни. Иногда я замечаю, как папа смотрит на меня и старается, ужасно старается узнать, только ничего не выходит.

— Ты права, Холли, но я уверена, папа скоро поправится.

— Может быть… но он все равно несчастен.

«Скорее всего из-за женщины, с которой связан на всю жизнь», — подумала Джинни, но не осмелилась сказать это вслух.

— Такой туман, как на похоронах, — заметил Мозес, поднимая руку в перчатке, словно для того, чтобы пригладить курчавые волосы. — Тихо и уныло, совсем как на кладбище.

— Веселенькая мысль, — пробормотала Джинни и обернулась, чтобы посмотреть на Алека. Но тот был поглощен разговором с Эйбелом и Минтером, так что Джинни увидела лишь его спину.

— Мама умерла в тот день, когда я родилась. Через два дня мне будет пять.

— Устроим праздник, дорогая, и пригласим Пиппина и Мозеса и миссис Суиндел…

— И не забудьте ее чудесного отца, — вмешался Алек, улыбаясь своему семейству.

Он, конечно, не помнил ни о дне рождения дочери, ни о годовщине смерти жены. Значит, осталось два дня на то, чтобы раздобыть подарок, которому порадовалась бы Холли. Последние недели он почти не разлучался с дочерью, присутствовал на ее занятиях, разговаривал по-французски и итальянски: оба языка, по счастью, сохранились в памяти, и речь легко лилась с губ, он даже разыгрывал роль врага в потешных морских сражениях. Ему нравилась эта не по годам смышленая девочка. Что ж, начало неплохое. Даже когда Холли уставала и начинала ныть и капризничать, Алек был терпелив, поскольку обнаружил, что достаточно одного строгого взгляда, и Холли мгновенно успокаивается.

— Еще четверть часа, и мы причалим, — сообщил он Джинни, выглядевшей, по его мнению, слишком измученной и осунувшейся.

— Слава Богу, — радостно вздохнула та. — Хочу ощутить под ногами твердую землю. Где мы остановимся сегодня, Алек? В Саутхемптоне?

— Да, в гостинице «Чекерз инн». — Алек запнулся, но тут же решительно добавил: — Пиппин рассказал мне о ней. И еще говорил, что владелец — мой хороший друг по имени Чайверз.

Джинни стиснула его руку, инстинктивно пытаясь показать, что знает, как ему плохо, но, к ее удивлению, Алек отстранился.

— Прости, я должен вернуться, — пробормотал он и отошел. Джинни смотрела вслед, не понимая, чем обидела мужа.

Алек был зол. На всех, включая свою сострадательную жену, на себя за проклятую бесконечную слабость. Будь у него немного побольше мозгов, неужели бы к этому времени не вспомнил всего? Или во всей прошлой жизни не нашлось ничего достойного того, чтобы бережно хранить в памяти? Ведь с несчастного случая прошло почти полтора месяца! Алек так надеялся, что вновь станет самим собой, стоит лишь увидеть берега Англии. Ничего! С таким же успехом он мог очутиться в другом полушарии.

Алек, встряхнувшись, постарался взять себя в руки. Джинни, во всяком случае, ни в чем не виновата, да и другие тоже. Проклятие, и надо же было случиться такому!

«Чекерз инн» оказалась старым уютным зданием, где во всех каминах горел приветливый огонь — от отделанной дубовыми панелями общей комнаты до спальни Мозеса и Пиппина на третьем этаже.

— Как хорошо пахнет, — выдохнула Джинни, кружась в вальсе прямо посреди отведенной им комнаты. — Свежестью и чистотой. И теплом.

— Этот запах напоминает мне о тебе, жена. Алек снова казался веселым и беззаботным, и Джинни облегченно вздохнула.

— Никакой вони от стоячей воды!

— Ни малейшей, — подтвердил Алек, ткнувшись носом в местечко за ее левым ухом.

Джинни лукаво улыбнулась:

— Мой живот чувствует себя так, словно умер и попал в рай.

В этот момент Алек вновь увидел Несту, с огромным животом, но веселую и смеющуюся, и покачал головой, пытаясь отогнать мучивший болью образ.

Джинни заметила выражение глаз мужа, поняла, что картина, представшая перед ним, слишком тяжела, и попыталась отвлечь его, говоря на темы, так хорошо знакомые им обоим.

— Что ты собираешься делать с грузом, Алек?

— Мой агент Джордж Керзон… нет, Джинни, не смотри на меня с такой надеждой, я его не помню. Просто перед отплытием из Балтимора Пиппин показал мне все записи, все имена людей, с которыми я веду дела, и тому подобное. В любом случае завтра я встречаюсь с мистером Керзоном. Надеюсь, мы получим неплохую прибыль от продажи табака и хлопка, привезенных из Америки.

Немного помолчав, он бесстрастно добавил:

— Нет, и этого не помню. Слава Богу, что веду такие точные записи. Но, конечно, ты поняла это, правда?

— Правда.

Последнее время, этот, другой, Алек не возражал, что Джинни все больше и больше берет на себя обязанности клерка и старается держать все гроссбухи в таком же безупречном порядке. Занятие, достаточно привычное для Джинни, — правда, система Алека немного отличалась от ее собственной, применявшейся еще отцом, но она сумела приспособиться. Джинни всегда отличалась способностями к математике и достаточной аккуратностью. Но что всего важнее, Алеку, кажется, нравились ее рвение и желание работать. Кроме того, он почему-то с удовольствием обсуждал с ней свои замыслы и идеи. Иногда она даже подсказывала что-то новое, и Алек совсем не возражал. Даже ничего не сказал, когда она вновь начала носить мужской костюм, не упрекнул за то, что она опять разыгрывает из себя мужчину.

Джинни нерешительно положила руку на рукав мужа:

— Умираю от голода.

Алек от неожиданности вздрогнул и медленно улыбнулся:

— Ты всегда так откровенна?

— Всегда.

Она не отвела взгляд и позволила пальцам скользнуть по его животу. Кажется, он немного похудел за последнее время.

Ее рука продолжала ползти вниз, пока не коснулась его, легко, нежно, осторожно.

— Всегда, — повторила Джинни, чуть прижимая пальцы к упругой плоти.

Его тело отреагировало незамедлительно… Алек рванул ее к себе, грубо, забыв обо всем, прижался к ее губам жестким властным поцелуем. Джинни, до сих пор не знавшая воздержания, пребывала в этом весьма жалком состоянии последние три ночи, поскольку Алек вообще не ночевал в каюте и все время проводил на палубе. И теперь она продолжала ласкать его, и Алек стонал сквозь стиснутые зубы. Джинни совершенно потеряла голову, но, когда он опрокинул ее на постель, почти сорвал одежду, она испуганно уставилась на него, заметив в глазах мужа что-то вроде боли. Зубы сжаты, на лице мучительная гримаса.

— Алек, — прошептала Джинни, когда он рывком раздвинул ее ноги.

Он вонзился в нее, быстро, поспешно, резко, но она с готовностью подняла бедра, чтобы встретить первый толчок, принять его в себя еще глубже.

«Он никогда не забывает о моем наслаждении, даже когда сходит с ума от желания», — подумала Джинни, словно сквозь сон, когда почувствовала его пальцы, проникшие между их напрягшимися телами, ласкающие ее набухшую плоть… дразнящие, так хорошо знающие каждый ее изгиб, каждое заветное местечко.

Джинни вобрала его еще глубже, глядя на Алека с такой любовью, что он, должно быть заметив это, откинул голову и снова застонал, безжалостно врезаясь в нее, пока Джинни не дала себе волю и присоединилась к нему, слившись с мужем, соединяя их тела в единое целое, разделяя с ним желание и блаженство.

Как чудесно… неужели этот ослепительный звездный полет когда-нибудь кончится?

Но даже когда его тело содрогалось и трепетало над ней, Джинни знала, что они вместе создают для Алека новые воспоминания. Хорошие и добрые. Счастливые. И она все сделает, чтобы так было всегда.

— Не покидай меня, — сказала она и тут же поняла, что произнесла эти слова про себя, в душе, в глубине своего существа. Джинни даже не могла дать определение чувствам, теснившимся сейчас в сердце. Неужели они всегда были в ней, только ожидая освобождения? Освобождения от рук и ласк человека, который даже не знал и не помнил, кто она?

— Не позволяй этому кончиться, — шепнула она, но Алек, конечно, не услышал ее. И конечно, всему наступает конец, Алек по-прежнему лежал на ней, оставался в ней, только не так глубоко на этот раз. Приподнявшись немного, он взглянул на Джинни.

— Ты настоящая дикарка. Буйная. Самозабвенная. Страстная. Чувственная. Безудержная.

— Вы сделали меня такой, барон. С самого начала ты сделал меня буйной и страстной и… нет, я отказываюсь быть безудержной. Это уж слишком.

— Ха! Ну что ж, поверь, я наслаждаюсь плодами рук своих. Без сомнения, я превосходный наставник молоденьких девственниц.

— Но ты называл меня старой и перезрелой девственницей.

— Да, помню, ты мне говорила. Ну а сейчас ты перезрелая, старая, но страстная матрона. — Алек отстранился и пробормотал: — Я слишком тяжел для тебя. Не хочу ненароком придавить сына.

— Твой сын не возражает.

Однако Алек перекатился на бок и, приподнявшись на локте, задумчиво поглядел на жену:

— У тебя очень упрямый подбородок.

— Да.

— Но ты кажешься такой милой, нежной, доброй…

— Прекрати, иначе я начинаю казаться себе ужасно скучной, надоедливой личностью.

— Но этот подбородок… — Алек замолчал и нахмурился. — Ты стараешься вести себя иначе, правда? То есть, поскольку я не в себе, ты считаешь, что должна мне во всем потакать. Придерживаешь залп из всех орудий, пока я снова не обрету рассудок?

— Но ты сам сказал, что я милая, нежная… Алек решительным жестом отмел все доводы Джинни и положил руку ей на грудь.

— Почему-то я скорее представляю тебя женщиной, которая не терпит дураков.

— Так же, как и ты.

— Однако ты не всегда во всем соглашалась со мной, не правда ли? Разве мы не дрались, как кошка с собакой? Джинни прикусила язык. Она не должна…

— Джинни, ведь это так? Мы постоянно ссорились…

— Даже вспом… сосчитать невозможно.

— Почему? Из-за чего?

Джинни поперхнулась. Нет, нельзя признаться, сказать правду, иначе Алек может передумать и не допускать ее больше к делам.

Она нахмурилась, не осмеливаясь поднять на мужа глаза. Ведь он не изменился, просто казался более терпеливым, готовым понять ее точку зрения. Кроме того, у Алека нет причин снова и снова вдалбливать ей привычные понятия о том, что прилично воспитанной леди, а что — нет. Да ему и не было необходимости думать об этом. Даже сейчас, когда она стала частью его деловых связей, Алек по-прежнему оставался его милостью бароном Шерардом, хозяином и повелителем. Именно Джинни изменилась, пожертвовав своими принципами, и сделала это с готовностью и добровольно. Она даже не сказала ни слова, когда он отказался показать ей, как управлять баркентиной, наоборот, покорно склонила голову и с улыбкой взяла предложенный роман — «Гордость и предубеждение». И действительно стала именно такой, какую мог бы пожелать самый требовательный из мужчин, — милой, доброй, нежной, уступчивой, жертвовала всем, не задумываясь, что отданное так охотно, так добровольно никогда не вернется назад. Что же касается дел… тут Джинни просто удалось втереться не совсем честным образом, а скорее вкрасться, осторожно, незаметно, как вор, как хитрая коварная женщина, у которой нет ни власти, ни могущества.

Иногда, в такие интимные моменты, как сейчас, она ненавидела себя за это. Но Джинни боялась, что искренность и откровенность лишь заставят Алека отнестись к ней с чем-то вроде отвращения и обыкновенное требование позволить ей разделить с ним его заботы и дела покажется ему странным и неуместным.

Но имеет ли это какое-то значение? Есть на свете что-то более важное, чем этот мужчина? Нет. Ничего, по крайней мере для нее. Вот и все.

Но что важно для него? И может, когда Алек очнется, то не захочет иметь с ней ничего общего. О, Джинни знала, он не покинет ее, но что помешает Алеку просто отдалиться, перестать уделять ей внимание, воздвигнуть между ней и собой непроницаемый барьер равнодушия и недоверия? Совсем как сегодня, на баркентине…

— Джинни, ты что, не собираешься ответить мне? Ты словно на далекой звезде. Ну же, вспомни, о чем мы спорили?

— Ни о чем особенно интересном.

И тут, испуганно охнув, Джинни бросилась на него, опрокинула на спину и начала целовать, лихорадочно лаская… Расстегнув его бриджи, Джинни стащила их и, подняв платье, приняла его в себя, утопая в ворохе юбок, поднимаясь и опускаясь на нем, отдавая себя, желая высказать, что все, чем она владеет, принадлежит ему. Пока он не вспомнит.

И после того, как он забился в судорогах наслаждения, увлекая ее за собой, после того, как они наконец отдышались, Алек прошептал ужасно удовлетворенно:

— Что бы ни было этому причиной, дорогая, никогда не позволяй себе забыть.

Они по-прежнему лежали, не разъединяясь: Джинни на Алеке, и тут она неожиданно разразилась слезами. Лгунья, несчастная лгунья, самозванка, но она сделает все, что необходимо, только бы Алек был счастлив, только бы не испытывал приступов тоски и ужаса, как тогда, на баркентине.

— Джинни!

Шпильки выпали из прически, волосы в буйном беспорядке разметались по плечам, и Алек гладил ее по голове, осторожно массируя затылок и спину.

— Тише, — шепнул он, — тише, тебе станет плохо. Неужели мои ласки довели даму до слез и рыданий? Что, было так ужасно? Я совсем не дал тебе наслаждения? И теперь меня попросту нужно выбросить, как изношенный сапог? Отправишься к Хоуби, чтобы найти новые, которые тебе больше по вкусу?

Джинни, мгновенно успокоившись, нерешительно улыбнулась, совсем как надеялся Алек.

— Ты проголодалась. Принести тебе поесть?

Но Джинни, застыв словно статуя, уставилась на него.

— Что с тобой? У меня глаза косят?

— Нет. Кто такой Хоуби?

— Как кто? Лучший сапожник в Лондоне, и… — Алек смущенно улыбнулся: — Подумать только, я помню своего сапожника. Слава Богу! Чего еще желать мужчине? Господи, мой сапожник!

— Еще кусочек головоломки. Не жалуйся. Тебе с каждым днем становится лучше.

Позже она отчаянно хотела попросить Алека позволить сопровождать его к мистеру Керзону. Ей так нужно узнать, как проводятся подобные сделки! Но в конце концов она побоялась открыть рот.


Алек же, со своей стороны, и не подумал взять с собой жену. Он закончил переговоры с мистером Керзоном на Бэттл-стрит, и мужчины пожали друг другу руки. Прибыль и в самом деле получилась неплохой. Они даже составили маршрут следующего путешествия баркентины. Мистер Керзон так и не понял, что барон Шерард не отличил бы его от любого прохожего на улице.

Семейство Каррик со слугами покинули Саутхемптон на следующий день. Эйбел Питтс остался на корабле и собирался отправиться в следующее плавание в качестве капитана.

Днем они остановились в гостинице «Пеартри инн», в Суилд-форде, где и отпраздновали день рождения Холли. И Алек вновь вспомнил о трагически погибшей жене, чье лицо он так часто видел в последние несколько недель.

Он подарил дочери модель знаменитой барки Клеопатры, сделанную в Италии и стоявшую в задней комнате мистера Керзона. Мистер Керзон охотно продал ее барону за достаточно разумную цену.

Джинни подарила падчерице секстант[7], а Пиппин — куклу с фарфоровым личиком, одетую в костюм французского аристократа. К удивлению присутствующих, Холли взглянула на куклу и крепко прижала ее к груди.

— Ее зовут, — провозгласила она попозже, — Хэролд.

— Хэролд, — медленно повторил Алек. — Именно так Неста хотела назвать тебя, если бы родился мальчик.

Холли, целиком поглощенная куклой, просто кивнула отцу и обняла Пиппина.

Алек, сумев взять себя в руки, умудрился даже достаточно небрежно заметить Джинни:

— Она так сильно меняется с каждым днем, что кажется совершенно неважным, помню ли я самое начало. Насколько я понимаю, это ее первая кукла.

И хотя он явно говорил неправду, Джинни просто кивнула. На следующий день они отправились в Лондон. Алек не спросил, где находится городской дом Карриков, но безошибочно указал кучеру, куда надо ехать, объяснив, что это большое здание в греческом стиле на северо-восточном углу Портсмут-сквер. Сам он ехал верхом, чего Джинни совсем не ожидала, и оказался при этом неплохим наездником, хотя в ее одурманенных любовью глазах лучше его не было на свете, и она не сводила глаз с всадника, ехавшего рядом с экипажем.

Миссис Суиндел, к ее чести, не пыталась показывать лондонские достопримечательности прибывшей из глуши американской провинциалке, что по достоинству оценила Джинни.

Лондон оказался откровением. Огромный грязный город, наполненный шумом и запахами, и такой людный, что Джинни могла лишь смотреть, смотреть и смотреть. Она все еще смотрела во все глаза, когда экипаж остановился перед городским домом Карриков. Всего-навсего городской дом, мысленно убеждала она себя. А выглядит скорее как дворец.

Джинни чувствовала себя ужасно чужой, маленькой, ничтожной, занявшей место, не принадлежащее ей по праву, и страшно неуверенной в себе. Ее неожиданно втолкнули в другой мир, мир, совершенно чуждый, не имевший для нее ни малейшего значения, ни малейшей важности. До сегодняшнего дня, до этого момента. Она — баронесса Шерард. И это главное.

Как она могла быть настолько глупа, чтобы выйти замуж за английского лорда? Джинни никогда не думала, никогда не понимала…

Она вспомнила о своем доме в Балтиморе, где Алек прожил несколько недель. Он ничего не сказал, но дом Пакстонов, должно быть, казался ему жалкой лачугой. Ей и в голову не пришло, что он привык к чему-то неизмеримо более прекрасному и величественному, что разница между этими двумя особняками так же велика, как между небом и землей.

Джинни, зябко поежившись, позволила Алеку помочь ей выйти из кареты и ухитрилась поднять подбородок на добрый дюйм, пока они быстро шли к дому, стараясь спастись от пронизывающей мороси.

— Милорд! Какой чудесный сюрприз! Мы только вчера узнали о вашем прибытии. И миледи! Добро пожаловать, миледи, добро пожаловать!

Этот горячий прием исходил от очень тощейличности с ввалившимися глазами и весьма преклонного возраста, выглядевшей, однако, как очень изголодавшийся член королевской фамилии.

— Это Марч, дорогая, — объявил Алек, подмигнув дочери. Пиппин успел сообщить, что девочка обожала сморщенного старичка.

— Марч!

Девочка немедленно вцепилась в тощую личность с ввалившимися глазами и, обхватив его за шею ручонками, звучно чмокнула в обе щеки.

«По крайней мере дочь Алека — совершенная демократка», — подумала Джинни, осматриваясь. Пока Холли заново знакомилась с дворецким Карриков, Алек познакомил Джинни с миссис Брит, добродушной толстушкой, с крохотными седыми буклями, обрамлявшими пухлое лицо. Именно экономка, не узрев в поведении его милости ничего необычного, поспешила представить весь штат слуг новой баронессе.

Позже Джинни подумала, что все прошло чрезвычайно гладко и никому в голову не пришло, что хозяин не узнает ни одного лица. И только потом, поднимаясь с мужем по широкой изгибающейся лестнице, она снова ощутила незнакомое доселе захлестывающее чувство полнейшей никчемности. Неужели она и в самом деле настолько ничтожна?

— И это все твои предки? — благоговейно пролепетала она.

— Эти люди на стенах? Не имею ни малейшего понятия. Возможно. Выглядят они достаточно высокомерно.

Джинни заставила себя улыбнуться, поскольку сзади шла миссис Брит.

Спальня баронессы оказалась смежной с покоями хозяина, и именно в эту большую полутемную комнату привела экономка Джинни. Обстановка была слишком вычурной, чересчур женственной на вкус Джинни: повсюду — в обоих, коврах и занавесях преобладали персиково-голубые тона. В комнате стоял затхлый запах, очевидно, здесь давно никто не жил.

Алек стоял рядом с Джинни, замечая, что она застыла от напряжения, неподвижна, словно ледяная статуя, и не вполне понимая причины этого напряжения. Вероятно, все очень просто — ей не нравится комната. Насколько он помнил, ее спальня в Балтиморе была обставлена совершенно иначе.

— Пойдем лучше в мою спальню, дорогая, — весело предложил он. — Посмотрим, может, она тебе придется больше по вкусу. Кто знает, вдруг ты решишь разделить ее со мной?

Последовало нечто вроде неодобрительного фырканья, исходящего от миссис Брит, зато жена одарила Алека полным облегчения взглядом.

Алек, конечно, оказался в совершенно новой комнате, никогда раньше не виденной, в атмосфере, которую он никогда раньше не ощущал. Это приводило в расстройство, сбивало с толку, чтобы не сказать больше.

С пола до середины стены шли панели из красного дерева. Шторы из тяжелого золотистого бархата свисали с окон. Мебель в испанском стиле выглядела тяжелой, темной и слишком солидной. С первого взгляда обстановка возбуждала неприязнь, невыносимо угнетала и давила, Алек вспомнил все, что читал об испанской инквизиции, и поинтересовался про себя, уж не был ли его отец ее рьяным последователем.

— Господи, — прошептала Джинни почтительно, — это напоминает мне картину одного испанца, Франсиско Гойи, которую я видела в доме мистера Толливера в Балтиморе. Здесь ужасно мрачно, Алек.

— Тогда тебе придется все переменить и приказать отделать ее заново, как посчитаешь нужным, а заодно и свои покои. Но ты можешь забыть о своей комнате и просто жить со мной.

«И это, — подумал Алек, видя, какой радостью зажглись ее глаза, — поможет жене привыкнуть к новому положению и незнакомому дому».

Джинни казалось, что она попала в иной мир, мир богатства и роскоши, подобострастной угодливости, где слуги не знают, как угодить хозяевам. Даже зная, что баронесса — по рождению — обыкновенная, жалкая уроженка колоний, они относились к ней с подобающей почтительностью и обращались не иначе как «миледи». Все вокруг говорило не только об огромном состоянии, привилегиях и аристократизме, но и о существовании многих поколений людей с врожденным чувством благородства и собственного достоинства.

И Алек, даже ничего не помнивший из прошлого, вошел в этот мир совершенно естественно, без малейшей заминки, обращаясь с окружающими и с теми, кто служил ему, с обычным природным обаянием и любезностью. Слуги ему поклонялись, ловили малейшее слово, готовы были за него в огонь и воду и были безусловно и полностью преданны.

Через день после приезда Алек отправился к поверенному и на обратном пути, проезжая через Сент-Джеймс-стрит, заметил леди, махавшую ему очаровательным зонтиком. Алек недоуменно пожал плечами. Что ей нужно? Может, просто замерзла?

День был холодный, хотя и безветренный, однако ледяная сырость пробирала до костей, а на нем было неимоверно теплое пальто. Алек обнаружил, что гардероб в спальне набит одеждой, которая пришлась ему по вкусу. Во всем этом была явная, хотя и незлая ирония, заставившая его улыбнуться, что за последнее время случалось нечасто.

Натянув поводья, он снял бобровую шапку и поклонился:

— Добрый день. Как поживаете?

Дама оказалась высокой рыжеволосой красавицей с полной грудью и страстными сверкающими глазами. Должно быть, необузданна и самозабвенна в постели. Алек не знал, почему так решил, но был уверен, что это правда. Может, он спал с ней?

— Алек! Наконец-то вы дома! Вернулся, скиталец! Сколько же времени прошло, дорогой мой! Чудесно! Приходите ко мне сегодня вечером. Всего-навсего небольшой званый вечер, но соберутся все ваши друзья.

— У него такой вид, словно он не узнает тебя, Эйлин.

— Какой вздор, Коки, — резко бросила Эйлин, поворачиваясь к своему спутнику, поистине примечательному представителю противоположного пола, в чудовищно огромном галстуке, доходившем едва ли не до ушей, сиреневых утренних бриджах и блестящих ботфортах. Пальто отливало бледно-желтым. Видение было настолько впечатляющим, что Алек поморщился. Он не знал, кто стоит перед ним, но мгновенно уверился, что этот молодчик — фат чистейшей воды.

— Коки, — произнес он вслух, слегка кланяясь.

— Приходите, старина. Эйлин по-прежнему живет на Клейборн-стрит, номер семь.

— Я всем расскажу, что вы вернулись в Лондон.

Алек кивнул. Позже он решит, под каким предлогом отказаться от визита. Сейчас у него и без того много проблем, и все не слишком приятные. Нужно привести в действие план, и не один.

Час спустя Алек сидел за обеденным столом напротив жены в маленькой круглой комнате, на редкость теплой, уютной и уединенной. Джинни не сводила глаз с мужа:

— Что, Алек? Что сказал твой адв… поверенный?

— Его зовут Джонатан Рейфер, и он знает меня едва ли не с пеленок. Большой друг покойного отца. Его жена даже прислала мне сливовый торт, по словам мистера Рейфера, мой любимый, — угрюмо сообщил Алек и, подцепив на вилку ломтик ветчины, стал задумчиво жевать, оглядывая маленькую комнату. Изящная мебель. Интересно, кто обставлял ее? — Ты не хотела бы обедать в парадной столовой? — осведомился он у Джинни.

— Она слишком холодна и велика для нас двоих.

На этот разумный довод ответа у него не нашлось.

— Поверенный… мистер Рейфер, что он сказал, Алек?

— Что кто-то замыслил недоброе. Сэр Эдуард Мортимер, местный судья, утверждает, что поджог — работа недовольных мной арендаторов. Будто именно они убили управляющего и сожгли дом. Дня через два я уезжаю в Каррик-Грейндж, чтобы самому докопаться до сути дела. К сожалению, мистер Рейфер не ездил туда и пересказал все, что случилось, со слов сэра Эдуарда. Не знаю, сколько времени пробуду там, но…

— Холли и я, естественно, едем с тобой.

— Я не инвалид, Юджиния!

— Нет, но не в этом дело. Где ты остановишься в Нортумберленде? Где будешь жить? В разоренной спальне? Кто позаботится о твоем обеде? Кто проследит за тем, чтобы дом перестроили и обставили заново?

Джинни осеклась, поняв, что зашла слишком далеко. Она действительно намеревалась заняться всем, что успела перечислить, но не была уверена, как отнесется к этому Алек. Более того, все это не имело никакого значения. Она просто не могла вынести мысли о разлуке.

— Большая часть твоего списка может выполняться слугами — в конце концов, это их обязанность.

Он был, несомненно, прав, но тем не менее Джинни мгновенно ощетинилась:

— А кто будет спать с тобой каждую ночь? Тоже слуги?

— Кто знает? Думаю, и в сельской местности найдется немало покладистых женщин.

Джинни охнула, но Алек резко велел:

— Немедленно успокойся и прекрати причитать. Там может быть опасно. Не припоминаю арендаторов, которые могли бы пойти на подобное, но всякое бывает. Ты останешься здесь, в Лондоне, в безопасности, с моей дочерью.

— Алек, мы с тобой пережили и не такую опасность во время урагана. Не понимаю, почему ты так странно воспринимаешь обычную поездку в деревенское поместье.

И тут она услышала прежнего Алека, многие поколения предков которого привыкли повелевать от рождения, высокомерно отдавать приказы, ожидая безусловного повиновения:

— Я все решил, Джинни. Ты моя жена и будешь делать, как я требую. И останешься здесь. Я не желаю рисковать здоровьем как твоим, так и ребенка, которого ты носишь. А сейчас передай мне, пожалуйста, морковь.

Глаза Джинни застлала багровая пелена бешенства:

— Ты не покинешь меня здесь, одну, в чужом доме, окруженную чужаками. Это жестоко, и ты не можешь заставить меня!

Вилка Алека замерла в воздухе. В том, что говорит жена, несомненно, есть своя логика. Ну что ж, все это можно легко решить благодаря встрече с женщиной со страстными глазами по имени Эйлин.

— Сегодня я познакомлю тебя со своими друзьями. По крайней мере они так говорят. Женщину, которая дает званый вечер, зовут Эйлин, а джентльмена, ее спутника, — Коки. Понятия не имею, кто они, но знаю, где живет леди. Поедем. Возможно, чье-нибудь лицо и пробудит к жизни мою упрямую память. В любом случае ты встретишь новых людей и, возможно, с кем-нибудь подружишься.

— Я не хочу ехать!

Алек швырнул на стол салфетку и поднялся:

— Мне в высшей степени безразлично, что ты желаешь и чего не желаешь делать. Ты поедешь со мной, вот и все. Будь готова, Юджиния, к восьми часам.

Он широкими шагами устремился к двери, оставив Джинни кипеть яростью над остывшей морковью.

Глава 21

Джинни не хотела никуда ехать. Не желала встречаться с незнакомыми людьми, да к тому же иностранцами. Не собиралась знакомиться с женщиной по имени Эйлин, которая, вероятнее всего, влюблена в Алека. Лондонская погода вполне отражала ее настроение. На улице стоял ледяной холод, постоянно моросило, и в двух шагах ничего не было видно из-за тумана.

Джинни металась по голубому обюссоновскому ковру в своей спальне, проклиная деспота-мужа, изливая все беды и обиды равнодушным стенам.

Кроме того, она чувствовала себя толстой и неуклюжей. Алека, казалось, совершенно не волнует, что ее платья становятся с каждым днем все более тесными и короткими. Скорее всего ни одно не подходит для столь блестящего собрания. У Джинни осталось лишь одно платье, да и то еле вмещавшее набухший живот. Кроме того, оно было совсем старым, еще с тех времен, когда Алек еще не брал на себя труд ездить с ней по модным лавкам. Джинни всегда считала его очень красивым, но сейчас, глядя на себя в зеркало, совсем не была в этом уверена. Она привыкла видеть себя в нарядах, выбранных и одобренных Алеком. Кроме того, раздавшаяся грудь едва не вываливалась из низкого выреза. Необходимо что-то придумать!

Джинни прекрасно понимала, что просто неприлично появляться в таком виде на людях. Но что, что же ей делать?

Неожиданно она вспомнила тот вечер, когда, стараясь понравиться Алеку, нашила на платье кружево. Да, швея из нее, по-видимому, не очень искусная. Ну и что?

Джинни пожала плечами. На этот раз у нее лучше получится.

Джинни оторвала полосу кружева от платья, ставшего слишком тесным, и вшила его в вырез. Конечно, швы выходили не совсем ровными, но не такими уж кривыми. Результат получился совсем неплохим, если, конечно, не присматриваться пристально. Правда, нитка в нескольких местах запуталась, а складки кружева легли не совсем равномерно.

Джинни вздохнула. Что ж, она сделала все, что могла. И по крайней мере она теперь не выглядит полуголой.

Джинни вспомнила белые бархатные банты на платье, которое надела когда-то для бала в балтиморской Эсембли-рум, как она и Алек по очереди отрывали эти проклятые банты, пока на полу между ними не образовался целый ворох. Конечно, Алек ничего не помнит.

Ей ужасно хотелось отыскать его и спросить, как она выглядит. Но нет, все хорошо, все просто прекрасно, и, кроме того, он успел наговорить достаточно неприятных вещей. И вообще на этом платье нет ни единого белого банта.

Она в последний раз оглядела себя в зеркало, почувствовала секундную неуверенность, но, расправив плечи, решительно спустилась вниз.

Алек уже ждал ее, одетый как принц из королевского дома, по крайней мере на весьма пристрастный взгляд Джинни: черный вечерний костюм и безупречно белые сорочка с галстуком. Он выглядел превосходно, но обычно веселые глаза были холодны и неприветливы, когда на миг остановились на ней. Легкая морщинка лежала между бровями.

Джинни молча кивнула, помня, что расстались они отнюдь не дружески, и не желая, чтобы Алек забыл это.

— Едем?

Она снова кивнула и проследовала мимо Алека к карете. Лакей держал зонтик над ее головой, пока муж помогал ей сесть. Джинни услышала, как Алек сказал кучеру, которого называл Коллином, куда ехать, и только потом присоединился к ней. Он не спросил Джинни, холодно ли ей, просто накрыл ее ноги полостью.

Алек поудобнее устроился на сиденье и откинул голову на подушки. Он все еще немного сердился на жену за столь злонамеренное упрямство, поскольку не привык к подобному поведению. Верно, но Джинни выглядела так прелестно! Последний раз она надевала этот плащ недели три назад, на борту баркентины, и, как ни странно это звучит, объяснила, что именно он выбирал фасон и цвет плаща и платье в тон. Тогда Алек очень удивился, но сейчас обнаружил, что не прочь пробраться под плащ и погладить ее груди через ткань платья. Кроме того, он осознал, что готов взять ее прямо здесь, в карете, и решил, что это куда более здоровые эмоции, чем гнев. И куда более приятные.

Алек улыбнулся в полутьме. В конце концов, не она виновата в ссоре… то есть не только она. Он тоже был слишком высокомерным, слишком деспотичным.

Вслух же Алек примирительно сказал:

— Имя этой женщины — Эйлин Бленчард, леди Рэмзи. Она вдова. Я-то думал, что хитрее и умнее меня нет на свете, когда умудрился все выведать у Марча, и знаешь, что он сказал?

Джинни ничего не ответила, но Алек упорно продолжал:

— Объяснил, что Мозес — прекрасный парень, добрая душа — сообщил ему о моих затруднениях и правильно поступил, как подобает христианину и прекрасному человеку, и теперь он, то есть Марч, будет хранить все в величайшем секрете, и мне не о чем беспокоиться. Он позаботится обо всем. — Алек улыбнулся непривычно молчаливой жене: — Он заставил меня вновь почувствовать себя семилетним малышом. Потом заявил, что не очень много знает об Эйлин, но припоминает, что я неплохо о ней отзывался. Слава Богу, хоть ее полное имя назвал!

Джинни почувствовала, как уголки губ сами приподнимаются в улыбке, и, когда Алек сжал ее затянутую в перчатку руку, вздохнула и повернулась к мужу.

— Здравствуй, — шепнул он, очень нежно целуя ее. — Ты прекрасно выглядишь, Джинни. Мне нравится твоя прическа.

— Миссис Брит настояла. Тебе в самом деле нравится, когда косы уложены короной?

— Несомненно, и то, как эти легкие прядки ласкают твое лицо, а особенно локоны на затылке. Очень чувственно, очень…

— Только не безудержно, пожалуйста. Он опять поцеловал ее, коснулся кончиками пальцев теплых губ.

— Прости за то, что был так резок с тобой сегодня. Не сердись. И я не хочу, чтобы ты беспокоилась насчет сегодняшнего вечера. Я не оставлю тебя одну, среди чужих. Думаю, что мои знакомые в основном люди порядочные и, следовательно, симпатичные.

Джинни пришлось удовлетвориться этим. Как легко он подчиняет ее своей воле! Она знала это, восставала и сердилась, но недостаточно пылко.

Что касается Алека, он вновь начал целовать ее, наслаждаясь вкусом, ощущением этого мягкого рта, и, хотя умирал от желания просунуть руки под ее плащ и начать ласкать груди, все же старался сдержаться.

Он надеялся, что слуги хорошо обращаются с Джинни. По крайней мере при нем они вели себя идеально, но она совсем другая… американка, чужачка и не привыкла одеваться с помощью горничной. Это вызвало возмущенные вопли миссис Брит, которая побежала жаловаться Пиппину, который, в свою очередь, известил обо всем Алека, когда тот одевался к вечеру.

— Она думает, что Джинни — что-то вроде дикарки, кап… милорд. Правда, не сказала этого прямо, но, по-моему, считает, что Джинни поймала вас и обманом заставила жениться… после несчастного случая.

Рот Пиппина растянулся до ушей в веселой ухмылке невзирая на угрожающе нахмурившегося Алека.

— Не тревожьтесь, милорд. Если дело дойдет до схватки, ставлю на Джинни. Только миссис Брит опомнится, вот увидите. Я просто думал, что вы должны знать, куда ветер дует.

Ну что ж, миссис Брит сделала Джинни очаровательную прическу.

Наконец карета остановилась, и лакей, держа над их головами зонтик, откинул подножку. Они присоединились к остальным гостям в главном салоне, ожидающим приема. Алек, сняв плащ с жены, вручил его лакею и, вновь повернувшись к Джинни, охнул от неожиданности. Где она отыскала это ужасающее платье? Жена выглядела хуже огородного пугала. Странный оттенок зеленого делал ее кожу нездорово-желтоватой, кроме того, оно оказалось безнадежно мало, плечи и грудь натягивали ткань так, что она, казалось, вот-вот лопнет. А фасон… фасон… ничего более невероятного Алек в жизни не видел и мог бы, пожалуй, представить нечто подобное как образец дурного вкуса. От груди до пола шли шесть оборок, каждая — еще более омерзительного темно-зеленого оттенка. В вырезе виднелось криво пришитое белое кружево.

Неожиданно перед его мысленным взором возникла картина: Джинни в другом платье, с таким же неряшливо пришитым к декольте кружевом. Он увидел и себя… язвительно усмехающегося.

Алек покачал головой и судорожно сглотнул. Видение исчезло, сменившись другим, еще более необычным: Джинни стоит перед ним, и на полу валяется груда белых бантов. Она срывает с платья еще один, и он тут же следует ее примеру. Какого дьявола там произошло?

Он снова тряхнул головой и вернулся к настоящему. Господи, стоит опустить глаза, и он, как и всякий, может видеть ее соски! Он не думал… не понимал… Но, Боже, ведь она леди! И всегда так безупречно одевалась! Откуда взялись эти гнусные лохмотья? Может, она назло ему? Оделась специально, чтобы смутить его перед знакомыми?

О небо, что же делать?

Алек сжал руку Джинни и тихо, взбешенно процедил:

— Джинни, мы немедленно уходим. Позже… поговорим обо всем.

Он потянул ее за собой, но было слишком поздно.

— О, Алек, добрый вечер! Как я рада видеть вас!

Эйлин Бленчард шла навстречу, протягивая руку. Алек беспомощно взял ее и поднес к губам:

— Здравствуйте, Эйлин.

Ничего не поделаешь, придется задержаться минут на пять. Потом он сможет увести отсюда жену.

— Это моя жена, Джинни. Моя дорогая, это Эйлин Бленчард.

«Какая красавица», — подумала Джинни и улыбнулась как могла дружелюбнее:

— Как поживаете?

— Ваша жена?!

Эйлин успела разглядеть Джинни в мельчайших подробностях за какое-то ничтожное мгновение и громко рассмеялась:

— В самом деле, Алек, у вас слишком странные понятия о развлечениях.

Она снова рассмеялась неприятно-злым смехом:

— Остроумная шутка, милорд, но, думаю, зашла достаточно далеко. Не хотите же вы оскорбить своих друзей! Немедленно отошлите потаскуху, и следующий вальс — ваш.

Потаскуха!

Джинни почувствовала, как вздымается от ярости грудь, но сумела взять себя в руки. Не хватало еще выпасть из платья!

— Я не потаскуха! — громко сказала она. — Я жена Алека.

— Да она еще и американка! Просто восхитительно, милорд! Коки, иди сюда, увидишь, какой сюрприз приготовил нам Алек!

Алек, возмущенный до глубины души, постарался вмешаться, но так, чтобы не доводить до скандала.

— Эйлин, — сказал он спокойно, сдавив ее тонкое запястье. — Это моя жена. Понимаете?

— Нет, — хихикнула Эйлин, и его пальцы сжались, едва не переломив ей руку. Эйлин охнула:

— Ваша жена? Но это абсурдно… вы женаты? Вы клялись, что никогда не женитесь, заявляли, что слишком наслаждаетесь женщинами и никогда не позволите какой-то одной завладеть вами… Говорили, что если я по-настоящему симпатизирую вам, то преподнесла бы гарем в качестве рождественского подарка. И почему она? Только взгляните на нее, Алек. Это невыносимое платье, и…

Алек повернулся к крайне заинтересованному лакею, стоявшему позади хозяйки, и приказал:

— Принесите плащи ее милости и мой. Немедленно.

Коки, чье полное имя было Реджинальд Кокерли, величественный и великолепный в черном и бледно-розовом, в изумлении открыв рот, наблюдал за сценой, понимая при этом, что молчание — золото. Остальные гости, однако, начали замечать, что происходит нечто неладное. Разговоры стихли. Люди вытягивали шеи, чтобы лучше видеть. Алек желал лишь одного — раствориться в воздухе, унося жену под мышкой. Он просил гарем в подарок на Рождество?! Господи, что же за человек он был?!

Алек взглянул на Джинни. Она была бледна, но, по-видимому, прекрасно владела собой: смотрела в пространство, сузив глаза, сжав губы в тонкую линию. Где, спрашивается, она раздобыла это невыносимое платье? Наверняка сделала это, чтобы оконфузить его, обозлить, другого объяснения просто нет!

— Но вы не можете уйти сейчас, Алек!

Алек, не обращая внимания на Эйлин, выхватил у лакея плащ Джинни. По крайней мере хоть плащ великолепен. Алек за считанные секунды сунул в него жену, потом натянул свой.

— Алек, в самом деле! Это просто глупо! Коки, скажи что-нибудь, не стой как безмозглый болван!

Коки по-прежнему хранил мудрое молчание.

Алек коротко откланялся, взял жену за руку и вывел ее из дома, оставив за собой заинтересованных свидетелей и шумный обмен мнениями. Супруги молча спустились по узким ступенькам. Дождь кончился. Сквозь серые тучи даже проглядывал полумесяц. Странно, что в подобной ситуации замечаешь такие вещи! Но Джинни знала, что лучший способ спасти себя от ярости и безумия — оставаться отрешенной от настоящего.

Оказавшись в экипаже, она не произнесла ни слова, только натянула полость на колени, смутно сознавая, что Алек постукивает набалдашником палки о потолок кареты. Лошади тронули, экипаж покатился во тьму. Джннни схватилась за кожаный ремень, чтобы сохранить равновесие.

— Может, объяснишь, почему ты предпочла надеть это платье? — со сдержанной яростью осведомился Алек.

— Это единственное, которое на меня налезает.

— Налезает… Господи, да я видел твои соски! А цвет и фасон… Боже, Джинни, как легко ты сумела достичь своей цели, не правда ли?

Это возмутительное заявление мгновенно вырвало Джинни из восхитительной отрешенности.

— Добилась цели… о чем ты?!

— Ты надела эти лохмотья, желая оконфузить меня, унизить себя и, следовательно, меня так, чтобы не осталось другого выбора, кроме как взять тебя в Каррик-Грейндж.

Будь у Джинни под рукой молоток, она треснула бы его по голове!

— Ты ошибаешься. Жестоко ошибаешься. Поезжай в свой драгоценный Каррик-Грейндж один, мне все равно.

Алек мгновенно осекся. Джинни говорила так спокойно и, без сомнения, совершенно искренне.

— Так, значит, ты не специально надела это платье? Но почему?! Никто не осмелился бы на такое… Объясни же, почему?

— Это одно из моих старых платьев. Ты просто не помнишь, но я, к сожалению, не отличаюсь хорошим вкусом во всем, что касается одежды. Все те наряды, что ты видел на мне, выбраны лично тобой.

Алек пристально всматривался в лицо жены, едва видное в полумраке. Если она действительно сделала это не нарочно, тогда… У Джинни нет вкуса?

— Прости, — прошептал он, потянувшись к ее руке. — Мне очень жаль, что так вышло. Я уже говорил, что не знаю эту женщину, и думал… нет, искренне верил, что, если она раньше была моим другом, значит, человек ала, я так хочу. Все это злоба и зависть, ничего больше.

Но Джинни не думала об порядочный и добрый. Но она просто стерва, совершенно омерзительная стерва. Забудь все, что она сказЭйлин и злосчастном платье — из головы не выходили мысли о гареме. Перед глазами так и проходила длинная череда очаровательных женщин, с надеждой в глазах дожидавшихся знаков благосклонности Алека. Была ли эта женщина, Эйлин, одной из его любовниц? Или содержанок? Возможно, между этими понятиями существовало различие, только Джинни не совсем понимала, какое именно.

— Джинни, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.

— Какая разница между любовницей и содержанкой? — мертвенно-спокойным голосом спросила Джинни.

Алек ошеломленно уставился на нее, не зная, что ответить.

— Я спрашиваю, потому что понятия не имею, была ли эта женщина, Эйлин, твоей любовницей или содержанкой.

— Не знаю.

— Разницу?

— Нет, спал ли я когда-нибудь с ней. Думаю, что да, ничтожный идиот. Скорее всего любовницей, поскольку богата и овдовела. Она сама выбирает мужчину, с которым хочет завести affaire[8]. — Последнее слово он произнес по-французски. — Не помню…

— Думаю, мы могли бы стать лучшими друзьями, не так ли? Две потаскухи. Она могла бы помочь мне стать шлюхой не только по виду, но и в душе. Может, тебе стоит навестить ее, Алек. Вполне вероятно, она сумеет просветить тебя насчет твоего прошлого.

— Не стоит язвить. Тебе это не идет. Совершенно не идет, поверь.

Если бы взгляд имел силу убивать, Алек бы немедленно рухнул мертвым на пол экипажа.

— О дьявол, — вздохнул он, — но где ты покупала платья до того, как появился я? У полуслепой, полуглухой старухи, которая берет в руки иглу только для развлечения? Неужели платила ей в зависимости от того, какое количество оборок и бантов она нашьет на платье? Боже, тогда эта чертова тряпка должна была стоить целое состояние. И это кружево… оно даже не пришито как следует.

Джинни мгновенно превратилась в статую. Алек, взбешенный на себя за столь неосторожные слова, попытался еще раз, уже гораздо сдержаннее.

— Тебе следовало бы прийти ко мне, спросить совета, ведь ты уже делала это раньше.

Джинни устало вздохнула:

— Я уже говорила, это единственное платье, которое налезло на меня. Кроме того, я была ужасно сердита на тебя, если помнишь. Не хотела навлекать на себя еще больше упреков. — И, гордо подняв подбородок, добавила: — Не знала, что выгляжу так плохо.

— Но платье, свободное или тесное, все равно отвратительное. Цвет ужасный, а твои груди… — Он осекся и медленно протянул: — Твои груди набухли от беременности.

— Надеюсь, ты не думал, что они вместо этого совсем исчезнут?

— Ты должна была все объяснить, даже если сердилась.

— Если хорошенько припомните, барон, дело было не только во мне. Вы старались держаться подальше, пока не настало время отъезда.

— Все же это не извинение…

— Я уже говорила: просто не понимала, что это настолько ужасно.

— Вздор! Даже слепая мгновенно поняла бы это… О проклятие! Завтра же едем к модистке!

— Я бы не вернулась с тобой даже на мыс Гаттерас!

— Успокойся, Джинни. Завтра мы едем вместе, и на этом все.

Джинни сдалась. Она устала, измучилась, была доведена до предела.

— Хорошо. Не стоит плевать против ветра. У меня действительно нет ни малейшего вкуса. Это я пришивала кружево к платью, хотя не очень-то хорошо умею обращаться с иглой. И тогда в Балтиморе… на балу… я выглядела полной идиоткой. Ты повез меня к портнихе и выбрал несколько платьев. К сожалению, ни одно из них больше не налезает. Только это, да и оно, как ты столь великодушно указал, слишком тесное.

Достаточно правдивое утверждение, будь прокляты ее невинность и чистосердечие…

Алек закрыл глаза, вспомнив обрывки видений, мелькающих в мозгу последние несколько недель: обнаженные прелестные женщины, самозабвенно отдающиеся ему.

— Так, значит, я был проклятым распутником? — удивленно протянул он.

— Не знаю, но вполне возможно. Ты так прекрасен, добр и очарователен.

Он вовсе не хотел высказывать вслух подобные мысли, но, когда Джинни ответила, да еще с такой бесстрастной вежливостью, Алек взорвался:

— Почему ты с таким великолепным спокойствием говоришь об этом? Неужели не можешь хоть чуточку ревновать, черт побери? Проклятие, ты моя жена, а не сестра, пропади все пропадом!

— Хорошо, — прошипела Джинни, поворачиваясь лицом к Алеку, и отвесила ему пощечину, такую увесистую, что голова его резко дернулась. Глаза Джинни горели яростью, груди вздымались. — Ты ублюдок! — И снова, тяжело дыша, ударила его по щеке.

— Довольно! — Алек перехватил ее запястье и отвел руку. — Довольно, я сказал.

Наконец ему удалось окончательно вывести Джинни из себя.

— Ты заслуживаешь наказания, понятно? Может, я не разбираюсь в том, что модно, а что нет, в платьях и шляпках…

— Какое великолепное преуменьшение!

— Прекрасно. Считай, что я слепа и не умею видеть вещи в правильном свете. Но по крайней мере я правдива, преданна и не обращаю внимания на мужчин, а ты — высокомерный негодяй, отвратительный развратник, и я надеюсь… твои причиндалы сгниют и отвалятся!

Алек ошеломленно уставился на нее, потрясенный столь изощренным проклятием:

— Сгниют?

— Да!

— Какое омерзительное пожелание! Как только тебе такое пришло в голову! Господи Боже, что же тогда будешь делать ты? Могу я напомнить тебе, Юджиния, что ты, единственная из всех женщин, должна бояться этого больше всего? И потом, разве я не был тебе верен?

— Мы слишком недолго женаты.

— Верно. Тем не менее не стоило бы сыпать такими страшными проклятиями. Ну а теперь, нравится тебе или нет, завтра же мы едем за покупками…

Он осекся, неожиданно вспомнив худенькую, похожую на птичку женщину, окруженную отрезами ткани, весело щебечущую, бросавшую на него одобрительные взгляды и говорившую с отчетливым американским акцентом.

— Портниха в Балтиморе… думаю, я только что ее видел. Странно, как неожиданно все приходит на память. Скорей уж мне следовало бы увидеть нашу брачную ночь, а не какую-то незнакомую женщину.

— Должно быть, встреча и беседа с ней оказались весьма памятными.

— О, в этом я сомневаюсь. Юджиния. Так, значит, я женился на женщине, совершенно не умеющей одеваться! Ну что ж, ничего не поделаешь! Зато тебе никогда больше не придется собственноручно пришивать кружево, чтобы скрыть груди!

Неожиданно он расхохотался, весело, заразительно, и Джинни страшно захотелось убить его. Но Алек, держась за живот, продолжал смеяться, пока по щекам не покатились слезы.

— Господи, это кружево! Местами оно свисало так, что можно было видеть всю грудь!

Алек по-прежнему сжимал ее запястье, так что Джинни не могла ударить его.

— Поверишь, кое-где даже нитки торчали наружу! И они даже не были такого же цвета, как кружево или эти чертовы оборки!

Алек уже задыхался от смеха.

Джинни молча терпела приступ веселья, пока карета не остановилась у городского дома Карриков. К этому времени дождь лил как из ведра. Джинни, не дожидаясь, пока Алек поможет ей, выскочила из экипажа и бросилась к крыльцу. На бегу она слышала за спиной раскаты хохота, но, когда, споткнувшись, потеряла равновесие и схватилась за перила, услышала его встревоженный голос:

— Джинни! С тобой все в порядке?

Джинни выпрямилась и, отряхивая юбки, не глядя на мужа, пробормотала себе под нос:

— Злосчастное, заносчивое создание!

— Неужели?! — И Алек снова рассмеялся.

Однако, когда через полчаса Алек вошел в ее спальню, он был совершенно серьезен. Остановившись у постели, он тихо спросил:

— Почему ты спишь здесь? Тебе ведь не нравится эта комната? Я предложил тебе жить в моей.

— Я хотела врезать тебе чем-нибудь по голове, что, конечно, привело бы к моему аресту за убийство, поэтому решила спать здесь, в одиночестве.

— Я подпишу специальный документ, в котором говорится, что, если жена прикончит меня, суд должен ее оправдать, с тем чтобы она не была повешена в Тайберне. Ну а теперь, пойдешь со мной или я останусь здесь, у тебя?

— Алек, — срывающимся голосом пробормотала Джинни, — именно сейчас ты мне совсем не нравишься. Лучше уйди.

Она ничего больше не успела сказать, потому что Алек нагнулся, подхватил ее на руки вместе с одеялами и понес в свою спальню.

— Я подумываю насчет того, чтобы забить смежную дверь. Твое место со мной, жена, и не забывай этого.

Только теперь он поцеловал ее. Медленно, очень крепко, и Джинни не смогла придумать ни единого довода против столь категоричного утверждения.

— Хорошо, — согласилась она, отвечая на поцелуй.

Удовлетворенно вздохнув, Алек положил жену на постель и поспешно освободился от халата. Джинни подумала, что сегодня его прекрасные глаза блестят особенно ярко. Обнаженное тело выглядело таким совершенным и сильным, что Джинни страстно захотелось прижать его к себе и не выпускать из объятий. Никогда.

Но Алек, заговорщически улыбаясь, в мгновение ока стащил с нее ночную сорочку и перевернул на живот.

— Ну вот, — выдохнул он, — именно это мне так хотелось сделать. Думаю, тебе тоже понравится.

Он заставил Джинни встать на четвереньки и нагнулся над ней, лаская свисающие, словно спелые плоды, груди, и, когда наконец вонзился в нее сзади, Джинни выгнула спину, прижимаясь бедрами к его животу, и Алек, застонав, прикусил зубами мочку ее уха. Потом его пальцы скользнули ниже, запутались в тугих завитках, только чтобы отыскать и дразнить набухшую раскаленную точку, где, казалось, сосредоточилось желание, и наступил ее черед стонать и кричать, выплескивая ослепительно прекрасные ощущения, захлестывающие ее жгучими волнами.

— Алек, — охнула Джинни, — о, пожалуйста, Алек…

Алек начал двигаться короткими, жесткими толчками, пока пальцы плели волшебное кружево ласк, сводя Джинни с ума. Она встречала его на полпути, жалея лишь о том, что не может поцеловать его, почувствовать его язык во рту, теплое дыхание на щеке, когда он взорвался горячим фонтаном семени.

— Это было прекрасно, — шепнула она позже, лежа на боку и положив голову ему на плечо.

— Да, — рассеянно отозвался Алек.

— Что, милый? Что стряслось?

— Мы уже делали это раньше.

— Да, в Балтиморе.

— Я не вспомнил это… не видел, как остальные вещи… просто почувствовал… не знаю, сможешь ли ты понять… словно что-то знакомое… сознавать, как глубоко я в тебе, знать ощущение веса твоих грудей в ладонях, таких теплых и мягких… и твоей плоти… горячей, влажной, набухшей… и потом, когда ты вздрагиваешь и выгибаешься, и ноги трясутся, и я врезаюсь все дальше, так что становлюсь частью тебя… или ты — частью меня, что, в конце концов, одно и то же.

Чувствуя, как вновь нарастает знакомое возбуждение, Джинни приподнялась на локте, наклонилась и поцеловала мужа.

— Означает ли это, что ты меня простила?

— Возможно, — шепнула она и снова поцеловала его. — Не могу долго сердиться на тебя, как бы ни хотела. Я жалкая, слабовольная женщина.

Это утверждение звучало не совсем искренне, но Алек сам не мог понять, почему так думает. Конечно, она злилась на него, но на ее месте он испытывал бы такую же ярость. С тех пор как память изменила Алеку, он знал лишь одну Джинни — милую, добрую, восхитительно мягкую и уступчивую в обращении как с ним, так и с его дочерью. Но что-то все-таки тут не так.

Алек покачал головой, уставясь в гладкий белый потолок. Только непонятно, что именно.

Он долго слушал ровное сонное дыхание жены пока не забылся сам.

На следующее утро в спальню тихо вошел Пиппин, чтобы разжечь огонь в камине, и, глядя на укутанных одеялами, мирно спящих в объятиях друг друга хозяина и хозяйку, широко улыбнулся.

Когда Алек открыл глаза, в комнате было тепло. Откинув покрывала, он осторожно высвободился из объятий Джинни, глядя на ее обнаженные груди. Белые и мягкие, и стали теперь гораздо полнее. Алек осторожно тронул кончиком пальца розовый сосок. Джинни вздрогнула и открыла глаза.

— Доброе утро.

Джинни улыбнулась и откинула голову, бессознательно предлагая ему нежные холмики. Алек улыбнулся в ответ, хотя и с некоторым напряжением, и поспешно прикрыл ее простыней.

— Сегодня мы делаем покупки для тебя, — объявил он и, взглянув на часы, вздохнул. — Уже очень поздно, Джинни. Я бы не хотел ничего иного, кроме как продлить вчерашнюю ночь, но сегодня нужно слишком многое успеть.

Именно Алек отвез Джинни к мадам Джордан, француженке, вышедшей замуж за англичанина, впоследствии погибшего в Трафальгарском сражении.

— Так я зовусь много лет, — пояснила она с неистребимым французским прононсом, — нет смысла что-то менять.

Для Джинни это стало повторением подобной же сцены в Балтиморе. Она покорно наблюдала, как муж и мадам Джордан обсуждают ткани, фасоны и выкройки, мгновенно доставленные тремя помощницами. Ее беременность обсуждалась так свободно, словно Джинни стала невидимкой. Покрой выбирался с таким расчетом, чтобы платья можно было легко переделать по мере того, как живот будет расти.

Алек придирчиво следил, как ее измеряют. Джинни молчала, не зная, что лучше — стыдиться или возмущаться. В конце концов она решила, что слишком устала как для одного, так и для другого, и покорно позволяла делать с собой все, что угодно. Через полчаса Алек вынес окончательный вердикт:

— Она наденет это платье, мадам, и этот плащ.

Джинни не сводила глаз с невероятно красивого светло-серого бархатного плаща, подбитого соболем. Она никогда не видела ничего подобного. Голубое платье из мягкого муслина, с высокой талией очень шло ей и скрывало округлившийся живот. Ни бантов, ни оборок, сама простота, что, как твердо объявил Алек, и было как раз ее стилем.

— Прекрасно, милорд, — с готовностью согласилась мадам Джордан. — Вы счастливица, дорогая, — добавила она Джинни. — Такой щедрый муж! Так заботится о вас!

Звучало это очень мило, но Джинни вовсе не желала, чтобы о ней заботились… разве что в тех случаях, когда дело касалось нарядов… но ведь она могла все купить себе сама. В конце концов, верфь принадлежала Джинни, как и доходы от нее.

Но тут Джинни вспомнила, что сама отговорила Алека написать дарственную. Верфь отошла ему по завещанию отца. Но какое это имеет значение? Они женаты, значит, верфь — общая.

Джинни, пожав плечами, решила больше не думать об этом.

— Послезавтра, — сказал Алек, когда они добрались до Портсмут-сквер, — мы уезжаем в Нортамберленд. К этому времени у тебя будет достаточно платьев.

— Значит, решил, что я достойна сопровождать тебя?

— Не задирай нос, просто у меня нет другого выбора. — По голосу было ясно, что Алек совсем не доволен принятым решением.

— А Холли?

— И она тоже.

Джинни хотела заверить мужа, что будет ему неоценимой помощницей, но, увидев нахмуренное лицо, решила придержать язык.

«Я в самом деле становлюсь слабовольной», — подумала она невесело. Собственные мысли отнюдь не радовали Джинни.

Глава 22

— Эй! Алек! Господи Боже! Добро пожаловать домой, старина!

Алек резко натянул поводья, заставив Каира, своего жеребца, протестующе заржать, обернулся и увидел у входа в «Уайт-клуб» джентльмена, приветственно махавшего рукой. Незнакомец оказался высоким, стройным, черноволосым, хорошо одетым и с военной выправкой. Нет, тут что-то другое. Дело не просто в его выправке: он точно знал, что этот человек служил в армии.

Алек покачал головой, зная, что это правда, но не понимая, откуда такая уверенность.

Он тоже улыбнулся и, помахав в ответ, спешился и пожал протянутую руку.

— Я слышал, что ты вернулся, Алек. Мы с Ариель приехали в Лондон на две недели и остановились в Драммонд-Хаус. Мальчики тоже с нами и очень хотят повидаться с любимым дядюшкой и кузиной. Как поживает Холли?

— Но у меня нет ни брата, ни сестры, — медленно ответил Алек, ища в лице джентльмена сходство с собой. — По крайней мере я так думаю.

— Алек, что это с тобой? Давай зайдем в клуб и выпьем по стаканчику бренди. Я слышал, ты женился. Это правда? Ариель не может дождаться, когда же увидит твою жену.

Алек кивнул, вручил поводья ожидавшему груму и последовал за незнакомцем. Они уселись в отделанном панелями читальном зале, где, кроме них, было всего двое джентльменов, не обративших внимания на вновь прибывших гостей. Подняв стакан, Алек тихо объяснил:

— Прошу прощения, но я вас не знаю. Почти два месяца назад со мной произошел несчастный случай, и моя память… словом, я ничего не помню из прошлой жизни.

— Ты шутишь!

— Я бы все отдал, чтобы быть способным так шутить. Вы ведь не мой брат, правда? И ваша жена не моя сестра? Вы сказали, что я дядя мальчиков.

Удивленное выражение не исчезло, но голос джентльмена был спокоен и тверд:

— Меня зовут Берк Драммонд, граф Рейвнсуорт. Моя жена Ариель — сводная сестра вашей первой жены, Несты, умершей от родов пять лет назад.

— Неста, — повторил Алек, задумчиво глядя в стакан с бренди. — Я так часто мысленно вижу ее… какие-то отрывочные сцены… беременной, весело смеющейся и очень хорошенькой… но чаще всего мертвой, холодной и молчаливой… — Алек осекся. — Вы женаты на ее сестре.

— Совершенно верно, — кивнул Берк. — Вот уже пять с половиной лет.

— И вы были военным.

— Откуда ты знаешь?

Алек пожал плечами:

— Вид… осанка… Сам не понимаю откуда, просто чувствую. Мы были близкими друзьями?

— Не совсем… Слишком долгой была разлука. Ты несколько лет жил в Америке, в Бостоне, много путешествовал вместе с Нестой. Потом вы вернулись домой и гостили у нас, в августе 1814 года. Вскоре ты отвез Несту в свое поместье в Нортумберленде. Она умерла в декабре…

Наступил черед Берка осечься и поспешно замолчать. Он просто не представлял, что подобное может быть. Берк познакомился с Алеком больше десяти лет назад, когда тот пользовался необыкновенным успехом в лондонском обществе и среди лондонских дам. Тогда они оба прекрасно проводили время. Но спустя много лет их пути разошлись.

— Ты советовался с лондонскими докторами?

Алек покачал головой и отпил бренди.

— Может, расскажешь, что произошло?

— Это долгая история, — начал Алек, но тут же улыбнулся: — Нет, собственно говоря, очень короткая. Меня ударило по голове обломком мачты, и, когда я пришел в себя, не имел ни малейшего представления о том, что случилось и кто эта обнаженная женщина, лежащая рядом в постели.

— Твоя жена, насколько я понимаю.

— Да. Ее зовут Джинни. Я хотел бы встретиться с Ариель. Возможно, тогда сумею что-то вспомнить.

— Приходите сегодня к ужину. Завтра мы с Ариель можем привести к вам мальчиков, повидаться с Холли. С малышкой все в порядке?

— Учитывая,что ее отец — совершенный незнакомец? К сожалению, утаить от нее ничего не удалось. Она беспокоится обо мне куда больше, чем о себе. Очень смышленая девочка.

— И всегда была, — согласился Берк. — Когда мальчики будут постарше, не сомневаюсь, она будет втягивать их во всяческие проделки. — И, немного помедлив, деловито добавил: — Моих детей зовут Дейн и Джейсон. Дейн скоро станет совсем большим, но Джейсон — еще малыш. — Он пожал Алеку руку и пообещал: — Все будет хорошо.

— Именно так утверждает Холли, после того как погладит меня по руке, — сообщил Алек. Берк рассмеялся.

«Сестра Несты, — думала Джинни. — Теперь я смогу больше узнать о своем муже».

На этот раз Джинни была одета как подобает, в одно из платьев, выбранных Алеком, который к тому же объяснял, какие драгоценности нужно носить с каждым нарядом. Обнаружив, что у нее совсем нет украшений, он немедленно отправился к поверенному, узнал о фамильном сейфе в Английском Банке, забрал оттуда драгоценности, бывшие в семье Карриков более двухсот лет, и высыпал сверкающую груду на колени Джинни, когда та сидела у камина, пытаясь разобраться в романе «a clef»[9], написанном Каролиной Лэм[10] три года назад.

— Господи! Что это?! Волшебный сон наяву? — охнула Джинни, перебирая рубины, бриллианты и изумруды.

— Весь этот хлам выглядит так, словно пролежал в сейфе сто веков. Тебе тут нравится что-нибудь?

Джинни, онемев, могла только смотреть на ожерелья, кольца и броши. Наконец, с трудом отведя глаза, она пробормотала со смехом в голосе:

— Весьма трудная задача… хотя, пожалуй, кое-что достойно внимания.

Они вместе выбрали украшения, не требовавшие новой оправы. Среди них оказался огромный рубин, висевший на золотой цепочке. Алек поднял его и тут же уронил, словно камень обжег ему пальцы.

— Он принадлежал Несте.

— Великолепный камень. Но откуда ты знаешь?

— Просто знаю. Я хранил его для Холли.

— Так мы и сделаем — сохраним его для Холли, — спокойно решила Джинни. — Никогда не видела такого огромного рубина. Помнишь, где купил его?

— Не имею ни малейшего представления.

— В таком случае, как насчет этой нитки жемчуга? По-моему, он отливает розовым.

Алек одобрительно кивнул. Вечером, отправляясь на ужин к Драммондам, Джинни надела светло-розовое платье с подолом фестонами, жемчужное ожерелье и такие же серьги. Выглядела она великолепно, о чем и сказал ей Алек:

— Ну, теперь тебе нравится, когда кто-то помогает одеваться?

— Миссис Брит наконец решила, что будет делать это сама, — хихикнула Джинни. — Не позволила мне ни слова возразить.

— Придется нанять горничную. У миссис Брит и без того много обязанностей, чтобы взваливать на себя еще и эти.

— Возможно… после того, как уладим дела в Каррик-Грейндж.

Алек начал было протестовать, но потом решил, что вовсе не возражает против того, чтобы на время стать ее горничной в Каррик-Грейндж.

Джинни с первого взгляда понравились граф и графиня Рейвнсуорт, встретившие ее тепло и дружелюбно. С ними было легко и просто, и, кроме того, в этом доме Джинни явно не считали ни выскочкой, ни втирушей, ни невежественной дикаркой из далеких колоний. Она весело улыбалась шуткам Ариель Драммонд, очаровательной молодой дамы с роскошными рыжими волосами. Густые вьющиеся пряди обрамляли пикантное личико, в глазах светились ум и доброта.

За ужином хозяева искренне пытались помочь Алеку вспомнить все что можно из его прошлой жизни. Когда было упомянуто имя Найта Уинтропа, Алек увидел его так ясно, что едва не поперхнулся супом «жюльен».

— У него золотистые глаза, не так ли? Лисьи? Высокий, атлетического сложения? И такой шутник, что в его компании не можешь удержаться от хохота?

— Именно, — подтвердила Ариель. — Пять лет назад он был самым закоренелым холостяком в Лондоне. И во всеуслышание провозглашал, что до последней буквы последует философии своего родителя.

— И какова же эта философия? — спросила Джинни.

— Не жениться до сорока лет, а потом взять в жены восемнадцатилетнюю девушку, покорную, как овца, и такую же плодовитую. Потом, произведя на свет наследника, необходимо предоставить его самому себе, чтобы сын не мог унаследовать недостатки и ошибки своего отца. Собственно говоря, не более абсурдно, чем любые философские учения, — покачав головой, рассмеялась Ариель. — Бедный Найт.

Джинни, видя веселые искорки в глазах хозяйки, выпрямилась и выжидающе уставилась на нее:

— Расскажите, что случилось?

— Найт женился, и теперь у него семеро детей. — И Ариель снова разразилась хохотом: — Невероятная история! Он женился на самой красивой женщине, которую я когда-либо видела в жизни, и у нее уже было трое детей… то есть не ее, а двоюродного брата Найта. Его убили. Все это очень сложно, не так ли? Короче говоря, они поженились, и Лили — жена Найта — два раза рожала близнецов.

— И этот Найт до сих пор придерживается философии отца? — поинтересовалась Джинни.

— Господи, конечно, нет, — ухмыльнулся Берк. — Наш милый Найт так горячо предан семейству, что любого нормального человека может затошнить.

— Верно, — добавила Ариель. — Теперь его можно увидеть только в обществе не менее троих ребятишек, цепляющихся за его руки, ноги и уши.

— Найт очень счастлив, — улыбнулся Берк.

— А Лили так красива, что мужчины просто останавливаются и глазеют на нее. Ужасно забавно наблюдать, как Найт разыгрывает совершенно равнодушного, хладнокровного и терпимого мужа, когда какой-нибудь щеголь не сводит с нее взгляда.

— И ты тоже, Берк? — осведомился Алек, поднимая брови.

— Иногда, только чтобы заставить жену ревновать и злиться.

— Самодовольный болван, — добродушно хмыкнула Ариель.

Вечер проходил очень весело, и, только когда Берк Драммонд упомянул о своей бывшей золовке Ленни, Алеку снова приоткрыли дверку в прошлое. Он очень ясно увидел Ленни. Она о чем-то щебетала, положив маленькую руку на его рукав. Забыв о крылышке дикой утки, Алек до мельчайших подробностей описал Ленни.

Джинни радостно улыбнулась:

— Он с каждым днем вспоминает все больше. Думаю, когда мы приедем в Каррик-Грейндж, все вернется.

— Вы не останетесь пока в Лондоне? — спросил Берк.

— Нет. В поместье случилась беда. Дом сожгли, а управляющего убили.

— Господи Боже! Какой ужас, — посочувствовала Ариель. — Грейндж — такой огромный дом, построенный свыше двух веков назад. Там было много прекрасной мебели. Надеюсь, хоть что-то сумели спасти. Возможно, и правда, в знакомом окружении память скорее вернется, Алек.

— По-моему, лучшее лекарство — хороший удар по голове. Моя жена иногда предлагает помочь, но я пока раздумываю.

— Расскажите, как вы встретились, — попросила Ариель.

— Не могу, — покачал головой Алек.

Джинни коротко поведала хозяевам, как все было, не упоминая, конечно, ни о борделе, ни о своей привычке к мужскому костюму. Но Алек не подал виду, что вспомнил какие-то детали. Как обидно, что он сумел представить золовку Берка, но не собственную жену!

— Вы явно располнели, — без обиняков заметила Ариель, когда дамы оставили джентльменов за сигарами и портвейном.

— Верно. Правда, мне теперь редко бывает плохо, но во время путешествия в Англию я чуть было не умерла. И хотела убить Алека за то, что он натворил.

— Вы совершенно правы! Подумать только, что джентльмены обычно лишь самодовольно улыбаются и гладят нас по животу. По крайней мере Берк так и поступал.

— Алек ужасно любит спать, положив руки на мой живот. Говорит, что это заставляет его чувствовать себя равным Богу.

— Вам очень трудно пришлось, правда?

К изумлению и стыду Джинни, участливые слова Ариель едва не заставили ее разразиться слезами. Судорожно сглотнув, она отвела глаза.

— Представить невозможно, каково это — быть замужем за мужчиной, который тебя не помнит! Только знайте, Джинни, Алек — хороший человек. Смерть Несты была для него жестоким ударом. Он не любил ее… то есть не настолько, как должен мужчина любить жену, но прекрасно относился к ней и терзался сознанием собственной вины, когда она умерла. Даже сначала не хотел видеть Холли, поскольку считал ее орудием смерти Несты. После кончины Несты мы предложили ему взять Холли к себе, и только тогда Алек понял, что делает. Он оставил ребенка у себя. Конечно, воспитание девочка получает совершенно необычное, но Алек так любит ее, что это вряд ли имеет значение. Теперь у Холли есть вы, насколько мне кажется, женщина достаточно рассудительная и разумная. Холли хорошо ладит с вами?

— Очень. Думаю, если бы я не понравилась Холли, вряд ли ее отец женился бы на мне. Она, в общем, не управляет им, просто они очень друг друга любят. Теперь Холли и меня взяла под свое крылышко.

— Счастлива слышать, что она вас не ревнует.

— Нисколько. Холли требовала маленького братика или сестричку еще до того, как мы поженились. Возможно, она видит во мне средство добиться цели.

— Скорее всего просто считает вас женщиной, способной дать счастье ее отцу.

Джинни, подняв брови от неожиданности, с сожалением протянула:

— Иногда я хотела бы родиться такой красивой женщиной, как та Лили, о которой вы говорили. Она так же прекрасна, как Алек?

— Что-то в этом роде. Если эти двое стоят рядом, они, я сказала бы, способны ошеломить любое общество. Но для прогресса цивилизации гораздо лучше, что они не вместе. Знаете, Джинни, Алек, как ни удивительно, совершенно равнодушен к своей исключительной красоте, как, впрочем, и Лили. Кроме того, он обладает сильной волей, упрямством мула и неизменной верностью.

— Добавьте еще, что у него имеются твердые убеждения относительно назначения и роли женщины в жизни.

— Что вы имеете в виду? Какая роль?

— Мой отец был прекрасным кораблестроителем. И меня с детства учили конструировать и строить корабли. Но я усвоила, что мужчины не выносят женщин, наделенных таким же умом и знаниями, как они. Правда, я не совсем понимаю, в чем дело, но это правда. Не появись Алек, я владела бы теперь собственной верфью, которая вскоре разорилась бы, поскольку ни один уважающий себя мужчина не стал бы вести дела с женщиной.

— И Алек тоже?

— Господи, конечно! Поверьте, дело едва не доходило до драки! Но потом произошел этот несчастный случай, и мне пришлось отступить и сложить оружие. Видите ли, он во мне нуждался. И нуждается. Сейчас нет ничего важнее его выздоровления.

— Понимаю, — медленно протянула Ариель и действительно поняла. Эта такая уязвимая и беззащитная молодая женщина любит Алека Каррика. Кроме того, Ариель подозревала, что воля у Джинни не намного слабее. И упряма она не меньше. — Вы носите его ребенка. Заботитесь о его дочери. То есть делаете все, что полагается женщине. Верно?

— Да…

— Знаете, моя сестра Неста готова была умереть за Алека. Никогда в жизни слова против него не сказала. Он, в свою очередь, был с ней добр и нежен, но всегда оставался хозяином, главой семьи. Защитником. Не помню, чтобы они когда-нибудь спорили… правда, я мало бывала с ними. Возможно, он и превратился во что-то вроде домашнего тирана.

Ариель, пожав плечами, улыбнулась.

— Конечно, не стоит так категорично говорить о характере Алека. Но Неста очень часто писала мне за годы разлуки. Она любила его до безумия. По ее мнению, он не мог поступить неправильно. Она, в свою очередь, позволила бы ему вытирать о себя ноги.

— Это и святого превратило бы в деспота, а Алек был далеко не святым! Правда, не думаю, что могла бы стать тряпкой, о которую вытирают ноги, — улыбнулась Джинни, вспомнив их вчерашнюю бурную ссору. — Но, если женщина не будет остерегаться, это может произойти.

— Надеюсь, все переменится, когда Алек придет в себя. Но, возвращаясь к Несте, Джинни: она была очень счастлива с Алеком. Всякий раз, думая о ней, я вспоминаю, как она была счастлива эти несколько лет.

— Не думаю, что Алек хотел жениться второй раз.

Джинни взглянула на Ариель, увидела в прелестных глазах лишь сочувствие и искреннюю заинтересованность и сдалась без единого выстрела, не постыдившись рассказать все о вчерашней ужасной сцене с женщиной по имени Эйлин Бленчард:

— …Именно так она и сказала. Что Алек вовсе не собирался жениться вторично.

— Как вам, должно быть, плохо пришлось! Эта женщина осмелилась выражаться, словно разочарованная любовница.

— Или содержанка. Я думаю, вся разница только в деньгах.

Ариель недоуменно уставилась на Джинни, но неожиданно разразилась смехом:

— Нужно спросить Берка. Он точно знает. Но до меня доходили слухи… по вашим же словам, Алек просто неотразим. Женщины от него без ума. Вы же, простите, совершенно не похожи на мифическую овечку — жену, о которой когда-то мечтал Найт.

— Нет, но поймите, Алек совершенно этого не сознает. Считает меня милой, доброй и покорной… по крайней мере со дня этого злосчастного инцидента я иной и не была. Это несправедливо!

— Что именно? — С порога гостиной женщинам улыбался Алек. Но Джинни мгновенно нашлась:

— Несправедливо, что вы, джентльмены, должны оставаться в великолепном одиночестве и пить дорогое французское бренди, да еще к тому же и сплетничать о женщинах.

— Подожди, пока доберемся домой, и я с тобой поделюсь. Может, сумею даже немного тебя подпоить, вдруг смягчишься и станешь добрее.

«Словно для этого нужно спиртное», — подумала она. Все, что Алеку требуется, — просто взглянуть на нее, и она тут же плавится, как снег под солнцем.

Час спустя они действительно пили бренди, и Джинни сидела в спальне на коленях мужа перед огнем, пылающим в камине. Его руки привычно нежно гладили ее живот.

— Все-таки ты слишком худа, — пробормотал он.

— Ха! Я начинаю думать, что ты предпочитаешь женщин пухленьких, словно весенние куропатки.

— Нет, — задумчиво протянул Алек, — не думаю. Поцелуй меня, Джиннн, я истосковался без твоих ласк.

— Но мы… только утром…

— Так давно? И ты, жестокая, отвергаешь меня?

— Я никогда бы не смогла сделать этого.

Джинни вспомнила Несту и попыталась угадать, думала ли первая жена Алека о том же.

Он врезался в нее, почти не изменяя позы: Джинни сидела у него на коленях, обвив ногами его талию. Пристально глядя ей в глаза, Алек вошел так глубоко, как мог, наблюдая за лицом Джинни, когда его руки и губы дарили ей жгучее, ошеломительное наслаждение. А потом она наблюдала за ним, пока Алек с хриплым стоном изливал в нее свое семя.

Это было изощренной мукой — экстазом. Она по-прежнему оставалась у Алека на коленях, положив голову ему на плечо, чувствуя его горячую плоть в себе, ощущая блаженную усталость и не желая даже шевельнуться. И не удивилась, когда он снова наполнил ее, твердый и пульсирующий. Джинни сжала ладонями лицо Алека и начала целовать, пока он, подняв ее, вновь не насадил на себя. Ощущения быстро стали слишком острыми — Джинни мучительно застонала, не отнимая губ от его рта, и эта восхитительная покорность довела его почти до потери рассудка. Но Алек, как всегда, взял ее с собой на остров блаженства, куда дано попасть лишь влюбленным. Они так и заснули, соединенные: он — глубоко в ней, ее голова — на его плече.

На следующее утро граф и графиня Рейвнсуорт привезли своих сыновей повидаться с Холли, и Джинни наблюдала, как пятилетняя падчерица играла роль доброй, но строгой матери малышей. Когда Ариель спросила, не хочет ли Холли остаться у нее, пока Алек и Джинни будут в Каррик-Грейндж, Алек мгновенно повернулся к дочери:

— Что скажешь, Холли? Думаю, ты могла бы дать наставления тете, как правильно воспитывать мальчиков.

Холли одарила отца долгим, оценивающим взглядом и наконец улыбнулась так ослепительно, что Джинни затаила дыхание, только сейчас осознав, что последнее время малышка почти не улыбалась. Неожиданно она из почти взрослой женщины снова превратилась в маленькую девочку:

— Я с удовольствием, если дядя Берк и тетя Ариель не будут возражать.

— Наоборот, будем очень рады, если ты поживешь с нами, — заверил Берк.

— Значит, решено, — объявила Холли и посмотрела на Джинни: — Ты без меня обойдешься?

— Да, но буду ужасно скучать.

Позже, уже к вечеру, Джинни отыскала Алека в библиотеке, над грудой бумаг.

— Что это ты делаешь? Алек рассеянно потер щеку:

— Подвожу итоги… это еще счета за последнее путешествие «Найт Дансера».

— Может, лучше я это сделаю?

Алек поглядел на жену как на ангела-спасителя, неожиданно явившегося с неба.

— И тебе не трудно?

— Конечно, нет. Я… не хочу быть твоим бесполезным придатком, Алек.

Алек бросил перо на стол, откинулся в кресле и широко улыбнулся.

— Придаток, вот как? Ну и вздор ты иногда придумываешь, Джинни! Ты моя жена. Носишь моего ребенка. Если это занятие доставляет тебе удовольствие, ради Бога!

Подсчитывая столбцы цифр, Джинни не переставала задаваться вопросом, доверил бы ей Алек такое важное дело, если бы сохранил память. Вряд ли. Во всяком случае, не тот Алек, которого она впервые увидела несколько недель назад в Балтиморе.


Супруги Каррик покинули Лондон только после Рождества. Седьмого января их экипаж проехал через огромные железные ворота и свернул на длинную подъездную аллею, обсаженную высокими деревьями. Сгорбленный, беззубый старик помахал им рукой и поклонился. Видимо, привратник, подумал Алек, невольно ожидая каждую секунду, что память вернется, что он все вспомнит и наконец-то станет нормальным человеком, с исцеленной душой.

Он сразу узнавал некоторые вещи: например, невероятно толстый дуб, почти рядом с аллеей. В коре должны быть вырезаны его инициалы.

Когда в конце аллеи показался Каррик-Грейндж, Алек невольно затаил дыхание. Дом выглядел как странное сочетание средневекового замка и помещичьего особняка в елизаветинском стиле: трехэтажный, с круглыми башенками на каждом конце, множеством дымовых труб, десятками окон и огромными резными входными дверями. Красивый, выцветший от времени красный кирпич во многих местах почернел от огня, но только восточное крыло казалось сильно поврежденным.

«Мой дом, — думал Алек. — Место, где я родился, где провел детство».

Образы теснились в голове, мелькали, словно в калейдоскопе, мгновенные, четкие, ясные картины, сменявшие одна другую. Он увидел, как смотрит на очень красивую женщину, с волосами мягкими и светлыми, как расплавленное золото, и понимал, что это его мать, и что он еще очень маленький и что-то прячет за спиной, и не желает, чтобы она это видела. К сожалению, Алек не смог припомнить, что именно прятал так старательно. Потом откуда-то появился высокий мужчина, великолепный и величественный, на вороном берберском жеребце. Он смеялся, что-то объясняя Алеку, и тот снова стал маленьким, забавным малышом. Потом, так же внезапно, мужчина исчез, и Алек остался один, и к нему бежала плачущая мать.

— О Боже, — прошептал Алек, качая головой. Сердце вновь пронзила давняя острая боль, боль, которую он не испытывал много лет.

— Алек! С тобой все в порядке?

Это Джинни… Она что-то говорит, пытаясь вернуть его к настоящему. Рука Джинни на его рукаве… дергает, трясет… Он больше не хотел вспоминать — слишком глубоки раны, нанесенные прошлым. Сердце Алека билось быстро и неровно, дыхание со свистом вырывалось из груди.

На крыльцо вышел еще один старик и с недоумением уставился на карету. Кто он, черт возьми?

— Милорд! Слава Богу, вы дома!

Это, должно быть, Смайт, дворецкий Карриков, служивший в доме с самого детства Алека. Поверенный рассказал ему о Смайте и об экономке, миссис Макграфф.

Обнаженные, буйные, дикие ощущения… нет, не воспоминания, лишь ощущения пронеслись в душе Алека в то мгновение, когда он переступил через порог. Огромный холл, потолки которого вздымались на два этажа, был сильно закопчен, но невредим. И снова ощущения, хаотические и бурные, захватили Алека, некоторые оглушительно-радостные, некоторые трагичные до слез. И Алек понимал, что все они принадлежат ему, хотя и были испытаны много лет назад. Он вернулся домой, чтобы обрести воспоминания, но нашел лишь тени былого… чувства, которые эти воспоминания вызывали.

Алек выругался, громко, цветисто, пытаясь избавиться от них. Джинни и Смайт уставились на него.

— Господи, что случилось? — встревожилась миссис Макграфф.

Джинни быстро выступила вперед:

— Его милость был болен. Но сейчас, очутившись дома, почувствует себя лучше.

— Вы приехали один? — осведомился Смайт, сопровождая их по винтовой лестнице на верхний этаж.

— Почему вы спрашиваете?

— Негодяи, убившие вашего управляющего, все еще скрываются в окрестностях. Говорят, целая шайка, милорд. Они могут быть опасны.

— Вы живете здесь, Смайт? А другие слуги?

Смайт, не переставая говорить о слугах, повреждениях, причиненных замку пожаром, увертках местного судьи, сэра Эдуарда Мортимера, распахнул двери хозяйских покоев.

— О Боже, — выдохнула Джинни, оглядывая роскошно обставленные апартаменты — огромную комнату, словно предназначенную для короля, с тяжелыми занавесями из золотой парчи, массивными темными стульями и диванами, пушистыми богатыми обюссоновскими коврами на полированных паркетных полах. В камине из дорогого датского кирпича горело приветливое пламя. Джинни подошла поближе, чтобы согреть руки, краем глаза наблюдая за Алеком. Он стоял посреди комнаты, неподвижно, словно чего-то ожидая, и выглядел при этом напряженным и измученным. Но, к счастью, эта комната не будила грустных или тревожных воспоминаний, не вызывала к жизни старую полузабытую боль. Алек продолжал стоять, застывший и неподвижный, но мозг ничего не будоражило.

— Слава Господу нашему, — пробормотал он вслух.

Была уже почти полночь, когда Джинни и Алек устроились в огромном кресле у камина. Алек притянул жену к себе на колени.

— Благодарение Богу, пожар едва не уничтожил только восточное крыло. Именно там жил мой управляющий, Арнолд Круиск. Тот, кто убил его, наверняка хотел убедиться, что Арнолд уже не встанет. Я говорил со многими слугами. Они не верят, что убийца или убийцы совершили поджог. Считают, что это скорее всего несчастный случай, говорят, что все в этом поместье слишком любят Грейндж, чтобы пытаться спалить его.

Алек вздохнул, откинул голову на кресло и закрыл глаза.

— В этой комнате ты в безопасности, правда?

Голос жены мгновенно вырвал его из полудремоты, и Алек снова встряхнулся:

— Ты заметила?

— Да. Те воспоминания, которые так ужасно ранили тебя, здесь оставили в покое.

Алек пристально разглядывал жену. Немного пугающе сознавать, что она знает его так хорошо и способна определить, что с ним происходит. Джинни сумела прекрасно обойтись с миссис Макграфф, Смайтом и остальными слугами, жившими в Грейндж. Они, кажется, даже не возражали против того, что Джинни — американка.

Алек не понимал, что именно очевидная тревога жены за него заставляет слуг выполнять любые его приказания.

— Ты ужасно смышленая, так ведь?

— Больше, чем вы представляете, милорд. Она осторожно коснулась губами его шеи.

— Попробуй сказать, что я не права. Тебе являются видения, но беда в том, что ты переживаешь ощущения, которые чувствовал во время того или иного происшествия. Невозможно постоянно испытывать боль прошлого, это ужасно несправедливо. Представляю, как мне было бы тяжело!

— Ты совершенно права. Это по меньшей мере неприятно.

— О Алек, ты просто мастер преуменьшать! Но мне кажется, ты самый лучший на свете человек, и я очень тебя люблю.

Не успело это неосторожное признание слететь с губ, как Джинни захлопнула рукой рот, но слова уже вылетели, и вернуть их назад не смог бы никто на свете. Джинни молча уставилась на Алека, подозрительно, испуганно, чувствуя, как колотится сердце.

Он улыбнулся, очень медленно и нежно, чуть отстранил от себя Джинни, сжал ладонями ее лицо и поцеловал. Дыхание его было теплым, отдающим сладким запахом кларета, который он пил за обедом Язык Алека коснулся ее губ, проник внутрь, и Джинни самозабвенно отдала свой рот, свое тело, всю себя. Огонь пробежал по жилам, когда их языки сплелись в чувственном танце, невыносимый жар медленно заливал ее, собираясь в потаенной расщелине между ног, обжигая томительной болью.

— Алек, — пробормотала она, приникая губами к его губам.

— Ты никогда раньше не говорила, что любишь меня?

— Нет. Я сама не понимала этого. И потом, боялась сказать.

Его руки ласкали ее груди, язык лизал кончики губ, зубы чуть прикусывали розовые бутоны сосков.

— Как ты могла бояться? Ты — моя жена.

— Потому что ты не любишь меня. И никогда не любил. По-моему, ты считал меня чем-то вроде ошибки природы, чудачки, чучела, не разбирающегося ни в модах, ни в нарядах. Подумать только, женщина, мужу которой приходится выбирать ей платья и драгоценности.

— Ты не говорила мне этого раньше, — перебил он, не обращая внимания на ее попытку посмеяться над собой. — Бояться сказать мужу, что любишь его? Боже, какими восхитительными ощущениями это признание наполняет мое сердце, леди Шерард! Мужчина хочет, чтобы его любили, хочет, чтобы его дама отдавалась ему до конца.

«Именно так я и сделала», — подумала Джинни.

— И знаешь, что еще, Джинни Каррик? Ты вовсе не чудачка, не каприз природы. Ты очень милая, добрая беременная леди. И чаруешь меня, завораживаешь, Джинни А сейчас знаешь, что я хочу сделать с тобой, прямо здесь?

Сердце Джинни лихорадочно колотилось, во рту пересохло.

— А, значит, думаешь о том, что хочешь сделать со мной? Джинни кивнула, не сводя глаз с его губ, не в состоянии найти слова, чтобы высказать свои чувства к нему.

— Хочу целовать твой живот, Джинни… потом ласкать тебя ртом и языком… между твоих стройных ног… хочу, чтобы ты дергала меня за волосы, вцеплялась в плечи, и выгибала спину, и кричала, когда будешь биться в судорогах экстаза.

Джинни трясло, и Алек видел это, и она знала, что он все видит, и поэтому постаралась прийти в себя и улыбнуться безмятежной улыбкой:

— Я тоже хочу целовать твой живот, Алек, взять в рот твою напряженную плоть и ласкать до тех пор, пока не опьянеешь от наслаждения.

— Господи, женщина, — выдохнул он очевидно довольный, испуганный и возбужденный одновременно, — клянусь, ты победила или, скорее, мы оба вышли победителями, не так ли?

Джинни безмолвно кивнула.

Они овладели друг другом, и наслаждение было, как всегда, ослепительно острым, ни с чем не сравнимым. И Джинни снова сказала, что любит его, сказала, когда ее тело извивалось в конвульсиях освобождения. И опять Алек улыбнулся и поцеловал ее. Огненная страсть вновь охватила их, и Алек взял ее, глубоко вонзаясь в податливое тело, шепча, как она восхитительна, как прекрасна, когда отдается так самозабвенно. И его пальцы ласкали ее, пока Джинни не вскрикнула, хрипло, прерывисто, и Алек окончательно потерял голову.

«Он не любит меня, — думала Джинни, засыпая. — И как он сможет любить? Алек даже не знает, кто я».

Но он с каждым днем вспоминает все больше. Скоро. Скоро к нему вернется память, Джинни твердо знала это.

Глава 23

Память Алека действительно вернулась, так же внезапно, как исчезла, но никто из них не представлял, что именно Джинни станет тем толчком, который вернет его к прошлому.

Она сосредоточенно перелистывала старые бумаги и счетные книги в конторе Арнолда Круиска, в изуродованном пожаром восточном крыле. Последнее время она изучила груды обуглившихся страниц со столбиками цифр и отчетами, но не нашла ничего, что считала важным, что дало бы ключ к разгадке убийства управляющего. Поскольку здесь было ужасно грязно, она оделась в мужской костюм, тот самый, в котором работала на верфи в Балтиморе.

Она только что отдала приказания лакею Джайлсу и встала на цыпочки, едва удерживая равновесие, стараясь дотянуться до переплетенного в кожу толстого тома, готового вот-вот упасть с полусожженной верхней полки, когда услыхала чьи-то шаги. Джинни обернулась, улыбаясь Алеку, осторожно пробиравшемуся сквозь завалы мусора.

Поздоровавшись с мужем, Джинии хотела было узнать, как прошла встреча с сэром Эдуардом Мортимером, но тут Джайлс о чем-то спросил. Джинни ответила и, снова взглянув на Алека, заметила, как пристально он уставился на нее. Джинни недоуменно наклонила голову набок и подняла брови, вытирая грязные ладони о брюки.

— Что угодно, барон? — улыбнулась она.

Алек не шевелился. Он сомневался, что сможет двинуться с места, даже если бы хотел. Чувства, образы, воспоминания, слишком мучительные и яркие, чтобы обыкновенный человек мог их выдержать, теснились в мозгу, создавая хаос и разброд в мыслях. И тут, так же внезапно, все словно осветилось. Он увидел Джинни, тогдашнюю, какой встретил ее впервые, одетую в мужской костюм, стоящую на палубе «Пегаса», вспомнил, что ощущал в тот момент, когда заметил ее тогда. Она отдавала приказы одному из своих людей, совсем как теперь Джайлсу. «Благодарение Богу, — ошеломленно подумал Алек, — я снова вернулся к нормальной жизни».

— Алек! Тебе плохо?

— Нет, все в порядке, — пробормотал он, не двигаясь. Иногда Алек думал, что, когда вернется память, голова может взорваться от такого обилия информации. Но ничего подобного не произошло. Все встало на свои места. И Джинни. Джинни…

Но Джинни мгновенно поняла — что-то изменилось, и поспешно сказала Джайлсу:

— Спасибо за помощь. Пока это все. Можете идти.

Алек молча смотрел вслед уходящему лакею. Конечно, он помнил Джайлса — сам нанял его пять лет назад, перед тем как Неста родила Холли и умерла.

Алек медленно повернулся и взглянул на жену. Его прелестную жену, которая управляла верфью. Он выговорил очень медленно, очень отчетливо и вежливо:

— Могу я спросить, какого дьявола ты снова решила разыгрывать из себя мужчину?

Холодный, бесстрастный голос пригвоздил Джинни к месту. Это совсем не тот человек, который разбудил ее рано утром, чья рука прокралась между ее бедер, чьи губы нетерпеливо припали к ее соскам, чей голос шептал в ее уши, как она очаровательна, мягка и нежна.

Это другой Алек, с ужасом сообразила Джинни. Алек, за которого она вышла замуж.

Она тут же постаралась выбросить из головы крамольные мысли. Все это не важно! Главное, что он вспомнил! Все вспомнил!

— Ты вспомнил! — завопила она, дрожа от волнения за него, за себя, за них обоих.

— Да, все, включая нашу первую встречу. Ты была одета точно как сейчас. И отдавала приказания мужчине точно как сейчас.

Джинни, охваченная радостью и облегчением, не обратила внимания на его слова. Она счастлива, безумно счастлива, и больше ей ничего не надо!

— Алек, о Алек, ты вернулся ко мне и к себе! Замечательно! О дорогой, теперь ты, должно быть, готов сразиться с драконами!

Она осыпала поцелуями его подбородок, губы, щеки, непрерывно треща, словно обезумевшая сорока.

Алек улыбнулся. Наконец улыбнулся.

— Конечно, — вздохнул он, глядя в ее глаза — Как странно, что именно при виде тебя, погруженной в бумаги, я немедленно очнулся. Ты в мужской одежде. Именно такой я увидел тебя впервые. Возможно, наклон головы, когда ты разговаривала с Джайлсом. Но скорее всего дело все-таки в одежде.

— Тогда нужно оправить мои брюки в рамку и повесить на почетном месте!

Алек не знал, что ответить, поскольку в этот момент прошлое слилось с настоящим, как и следует быть, и он понял, насколько стал иным после несчастного случая. Нет, это Джинни изменилась, не он. И теперь вновь превратится в ту, какой была, — гордую, независимую, старающуюся ни в чем не уступать мужчинам.

Алека одолевали смущение и неуверенность. Пять минут назад все было просто и ясно, но теперь. Что сказать? Что сделать?

Он осторожна отстранил Джинни.

— Алек?

Ее улыбка немного поблекла. Джинни боязливо тронула кончиком пальца его щеку.

— С тобой все в порядке? Голова не болит?

Милая, нежная, покорная, во всем уступающая… такой она была с того рокового дня. Она отдавалась ему, покорялась так беспрекословно всем его желаниям и повелениям. А он иногда сомневался, спрашивал, поддразнивал, подшучивал над ее упрямым подбородком. Тот Алек, потерявший память, конечно, лишь посмеялся бы, увидев жену в брюках, склоненную над обуглившимися бумагами. Прежний Алек, Алек, за которого она вышла замуж и который не оставлял ни малейших сомнений в том, что думает о женщинах, стремившихся подражать мужчинам, был лишь куклой, марионеткой в этих умелых руках, пешкой в игре хитрой особы.

Алек чувствовал, что его предали. Он, Алек Каррик, который всегда презирал мужчин, позволивших себе поддаться на женский обман! Как она ловко все обставила!

Алек снова оглядел жену, задумчиво гладя подбородок.

— Единственно, что плохо в этих брюках, Джинни, — бросил он наконец, — это то, что приходится стягивать их до конца, чтобы взять тебя. Поэтому, дорогая, женщины и должны носить юбки. Тогда мужчина может без помех задрать их и наслаждаться женскими прелестями, когда пожелает.

Джинни невольно отступила; боль и обида согнали румянец с лица. Но голос оставался спокойным:

— Я надела брюки только потому, что здесь очень грязно. Старые платья слишком малы, а новые не хотелось пачкать.

— Насколько я припоминаю, ты всегда находила тысячи разумных причин, когда собиралась в очередной раз поиграть в мужчину, то есть в кого-то, кем тебе никогда не быть. Ты всегда завидовала мужчинам, Джинни?

Джинни, прищурясь, глядела на него, охваченная внезапным гневом на бесстрастную жестокость его слов, однако продолжала держать себя в руках:

— Нет, я никогда не завидовала мужчинам. Однако и не питаю к ним большой любви, особенно когда те смотрят сверху вниз на женщину, которая знает столько же, сколько они.

— Но, Джинни, ты ни черта не знала бы ни о принципах судостроения, ни о кораблях, не обращайся с тобой отец как с мужчиной и не научи тебя всему.

— Но ведь и мужчины без науки оставались бы невеждами! Неужели тебе не ясно?

— Мне ясно лишь одно: жаль, что ты так рано лишилась матери, может, она сумела бы воспитать из тебя настоящую женщину. Ты только и можешь, что притворяться мужчиной, но не умеешь даже выбрать себе приличное платье. Это мне совершенно ясно.

Она размахнулась и с силой ударила его по щеке, так что голова Алека откинулась, а воздух со свистом вырвался из глотки. Он схватил ее за руки, тряхнул, но тут же разжал пальцы и отступил:

— Немедленно сбрось это чертово дурацкое облачение, или я сорву его с тебя. Понятно?! И никогда не смей больше притворяться мужчиной!

Джинни молча, не оглядываясь, выбежала из комнаты, боясь, что сделает и скажет что-то непоправимое.

Алек смотрел вслед жене, пока та не исчезла из виду, и глубоко вздохнул. Она так ловко добивалась своих целей. Так хитро манипулировала им. И он, влюбленный дурак, готов был дать ей все, исполнить любое бессмысленное желание. Даже позволил вести счетные книги! И все потому, что любил, верил, что даст ей наслаждение. Нет, это безголовый беспамятный Алек влюбился в нее. Не прежний Алек, тот, который отводил женщинам определенное место в своей жизни, не позволяя стать частью себя, своей души, своего сердца. Тот Алек несколько раз спал с Эйлин Бленчард. Тот Алек просил гарем в подарок на Рождество.

Алек вздохнул. Он прекрасно относился к Джинни, она нравилась ему, достаточно, чтобы жениться. И теперь он просто несправедлив. Увидел ее в этой проклятой одежде, обрел память, но потерял голову. Господь знает, что такое событие стоило бы отпраздновать! Он стал собой… но обнаружил, что женат на женщине, ухитрившейся превратить его в слабовольного идиота, готового на все ради ее улыбки. Такое вынести невозможно.

Одевается мужчиной, лезет в мужские дела и носит его ребенка!

Алеку хотелось закричать на себя, немедленно оставить эти мрачные мысли! Господи Боже, да ведь он здоров! Ни единого белого пятна! Алек вспомнил Берка и Ариель Драммондов, Найта Уинтропа, услышал, как тот с веселым цинизмом перечисляет наставления и принципы философии своего родителя. Найт женился и обзавелся семью ребятишками! А он, Алек Каррик, никогда не собиравшийся повторно обременять себя узами брака, связан с женщиной, намерения и стремления которой конфузили и смущали разум, красота заставляла тело загораться вожделением, одновременно превращая Алека во вспыльчивого болвана, одного из тех, кого он так презирал раньше.

Он снова стал собой. Несмотря ни на что.

Алек увидел Холли, узнал ее и страстно захотел, чтобы она была здесь, чтобы можно было обнять дочь, прижать к себе, сказать, как отец ее любит.

Он снова увидел беспомощного мальчика, безмолвно стоявшего рядом с плачущей матерью, только что узнавшей о смерти мужа. Но теперь эта ужасная смертельная боль не рвала сердце с такой силой. Остались лишь воспоминания и сознание потери, но боль ушла в прошлое, растворилась и поблекла.

И Джинни… глядевшая на него, доверчиво, нежно и благоговейно, как на чудо… Это их брачная ночь, и он любил ее, пока оба не задрожали, обессиленные, и не заснули в объятиях друг друга. И он разбудил ее перед рассветом, и снова любил, а ее мелодичные крики наполнили ночь…

Алек оглядел черную разоренную комнату и впервые спросил себя, что же здесь делала Джинни. И, заметив груды обугленных бумаг на полусожженном письменном столе, цинично подумал, что жена, возможно, пыталась определить стоимость Каррик-Грейндж.


Джинни тщательно оделась в чистый мужской костюм, второй из оставшихся, и, отступив, посмотрелась в высокое трюмо. Она выглядела по-прежнему достаточно стройной, и куртка скрывала располневшую талию. Но даже сейчас, глядя на себя в зеркало, она упрямо подняла подбородок на добрый дюйм.

Он не смеет ей приказывать! И если желает быть деспотом, пусть убирается к дьяволу! Она не позволит ему разыгрывать тирана и требовать от нее переломить себя и стать послушной, покорной женой! Не примирится с его дурным нравом, с абсурдным убеждением в том, что она завидует мужчинам, и поэтому надевает мужской костюм! Господи, да ведь она носит его ребенка! Даже последнему болвану понятно, что она — женщина до мозга костей!

И что заставило его так наброситься на нее? Если бы не эта «глупая одежда», к Алеку никогда бы не вернулась память! Он должен быть благодарным ей! Но нет, Алек мгновенно превратился в типичного мужчину и как мог постарался обидеть ее, причинить боль, отказываясь понять точку зрения жены.

Джинни оглядела платье, приготовленное миссис Макграфф, одно из выбранных Алеком, из бледно-фиолетового шелка с низко вырезанным корсажем, высокой талией и широкой, падавшей изящными складками юбкой. В этом прелестном наряде она, конечно, будет выглядеть самим олицетворением женских чар, грациозным созданием, достойным защиты и покровительства мужчины.

Джинни раздраженно хлопнула себя по бедру. Не наденет она проклятое платье! Когда Алек извинится, перестанет вести себя как надменный болван, Джинни охотно облачится в любой наряд, какой он только пожелает. Но Джинни не позволит считать себя расчетливой особой, намеренно обманувшей мужа.

А ведь Алек вел себя именно так! Словно не только не одобряет, но и презирает ее! Джинни прекрасно помнит каждое жестокое слово, брошенное им! И сомневается, сможет ли когда-нибудь простить Алека.

Неужели он действительно надеется, что она послушно ляжет у его ног и позволит ему вонзить в себя шпоры? Во время болезни Алека она была нежной и покорной, поскольку чувствовала, что он нуждается в ее поддержке, понимании, любви и абсолютной преданности. Если она будет продолжать и впредь так себя вести, Алек, несомненно, превратится в настоящего тирана. Не в ее характере становиться хныкающим, трусливым, истеричным созданием, целиком и полностью зависящим от мужа. Нет, никогда! Она не сделает этого! Ни для одного мужчины на свете!

Джинни распрямила плечи и, выйдя из спальни, решительно направилась по длинному коридору к парадной лестнице, злобно улыбнувшись особенно отвратительному предку, чей портрет в полный рост висел на стене, над перилами. Она переступила порог, замерла и оставалась неподвижной, пока Алек, стоявший к ней спиной, не повернулся.

При виде жены глаза его расширились, а пальцы, сжимавшие ножку бокала, побелели. Будь на ней шапка, Джинни казалась бы совершенным мальчишкой! Именно так она выглядела, когда Алек впервые увидел ее на борту «Пегаса». Нет… не совсем. Груди стали больше, набухли, и даже свободная куртка не могла этого скрыть. Нет, на мальчика она не походила!

— Добрый вечер, — приветствовала Джинни, и напряжение, звучавшее в этом тихом голосе, заставило Алека мгновенно ощетиниться.

— Ты немедленно вернешься в спальню и переоденешься, — спокойно приказал он.

Подбородок Джинни поднялся еще на четверть дюйма.

— Нет.

Глаза Алека зловеще сверкнули, челюсти сжались.

— Я уже говорил, что думаю о твоей привычке носить мужской костюм. Или предпочитаешь забыть о моих словах? А может, веришь, что по-прежнему удастся играть мной? Обращаться как со слабовольным идиотом?

— Играть? О чем ты?

— Прекрасно понимаешь! Мягкая и покорная, и все это ложь, до последнего стона, срывающегося с этих прелестных губок, когда я беру тебя. Дни, когда вы правили мной железной рукой в бархатной перчатке, окончены, мадам. А теперь либо ты снимешь сама эту одежду, либо я сделаю это за тебя.

Это правда, она была мягкой и податливой, но…

— Это не ложь, Алек. Ты нуждался во мне, и я просто старалась стать такой, какой ты меня видел. Я ни за что не стала бы превращать тебя в орудие для достижения собственных целей и сомневаюсь, что это было возможно, даже если бы память не вернулась к тебе.

Он хищно ощерился, и выражение злобы почти уничтожило красоту черт. Джинни едва не отвернулась.

— Почему, — задумчиво протянул он, — почему я женился на тебе? Увидел что-то вроде вызова… безмозглую девчонку, которой нужно указать ее место? Иногда мне самому трудно понять причины.

— Я думала, что ты лю… что я тебе небезразлична.

Алек, смеясь, покачал головой и осушил бокал с шерри:

— Насколько припоминаю, я вел себя как рыцарственный дурак, чувствовал, что обязан защищать тебя, оберегать, особенно после смерти твоего отца. Ты была одинока и беспомощна.

— Вовсе нет!

— Разве? Ты была близка к разорению, и, как умная, расчетливая женщина, признала это сама, и…

— И поспешила выйти за богатого, влиятельного лорда?

— Да, в уме тебе не откажешь! Ты так и сделала! Получила мужа, готового заботиться о тебе, осыпать драгоценностями, купить столько платьев, сколько пожелаешь! Правда, сама ты неспособна выбрать наряд, который не выглядел бы обносками пугала, но муж всегда придет на помощь, не так ли?

— Я не нуждаюсь ни в твоей помощи, ни в твоей жалости, Алек. Однако твой вкус в одежде действительно безупречен.

— Ошибаешься, Джинни, тебе нужны моя жалость и защита, потому что я мужчина, которого воспитывали в понятиях долга и чести.

— Как ты можешь быть одновременноблагородным и жестоким, Алек? Странное сочетание.

— Жестоким? Ты в самом деле думаешь так? Не согласен. По-моему, я просто вижу вещи в их истинном свете. О да, должен признать, что хотел лишить тебя девственности. Такая закоренелая старая дева… именно сопротивление и разжигало меня, Юджиния, хотя, по чести говоря, я предпочел бы женщину, которая умела бы подарить мне наслаждение и знала, чего ждать от меня, в свою очередь. Но это не играло роли, ведь под мужской одеждой таилась страсть, которая только и ждала освобождения. Спящая красавица в мужском костюме. И я хотел пробудить эту страсть, Джинни. Какое возбуждающее зелье — входить в тебя, чувствовать, как ты выгибаешься, слышать стоны и крики, ощущать, как твои пальцы впиваются в мое плечо. Я становился всемогущим. Ты очень чувственная женщина, Джинни, и это, возможно, стало главной причиной моей женитьбы на тебе.

— Но тебе, кажется, нравилось брать меня.

— Да. Загадка, не правда ли? Но это правда. Я ошибался, сомневаясь в твоей готовности отдаваться мне в любое время дня и ночи, а ведь именно поэтому женился на тебе… и еще из-за того, что Холли, кажется, ты нравишься.

— Но ты спал со многими женщинами и не женился ни на ком. Почему же я?

— Потому что ты была такой чертовски жалкой.

Джинни отпрянула, словно он ударил ее по лицу.

— Ну а теперь, дорогая жена, немедленно переоденься и выбрось эту идиотскую одежду. Я не желаю сидеть за одним столом с подобным созданием.

— Нет. Никогда. И не позволю приказывать мне, Алек. Ты мой муж, а не тюремщик.

— Я для тебе все, Джинни. Именно я буду выбирать то, что считаю для тебя лучшим и нужным. А тебе остается лишь повиноваться.

Джинни из последних сил старалась сохранить спокойствие.

— Я тебя не понимаю. Сегодня и все эти дни я сидела в той комнате, пытаясь отыскать хоть какие-то нити, ведущие к разгадке убийства твоего управляющего. Какая разница, что я надела? Кому это интересно? Почему ты ведешь себя так ужасно?

— Я не просил тебя становиться сыщиком. Не женское дело так рисковать. Ты могла упасть или пораниться, и…

Этого Джинни не вынесла.

— Прекрати! Просто не верю, что ты способен говорить подобные вещи, Алек! Я твоя жена и хочу помочь нам обоим, поскольку Каррик-Грейндж стал и моим домом. Убийство так же касается меня, как и тебя.

Алек широкими шагами направился к ней. Джинни отказывалась отступить, хотя видела, что выражение лица мужа остается абсолютно непроницаемым. Сжав огромными руками ее плечи, Алек спокойно объявил:

— Выслушайте, леди Шерард! Вы моя жена и носите моего ребенка. Я хочу, чтобы с вами ничего не случилось. Мой долг — заботиться о вашей безопасности. Неужели не понимаете такой простой вещи?

Он слегка тряхнул ее.

— Ты глуп, — бросила она, не повышая голоса. — Проклятый глупец! Отпусти меня!

— Ты снимешь этот маскарадный костюм?

Джинни взглянула в прекрасное замкнутое лицо:

— Иди к дьяволу!

Алек неожиданно отпустил ее и толкнул на диван, а сам устремился к двери и повернул ручку замка.

— Сейчас! — велел он.

Джинни, с трудом поднявшись, бросилась за диван. Это крохотное расстояние дало ей мужество выстоять и подогрело ярость.

— Попробуй дотронуться до меня, Алек, и я сделаю так, что ты об этом пожалеешь!

— Вероятно, — ответил он скучающе. — Но это не имеет значения. Пора уже тебе понять, что ты женщина и, следовательно, вполовину не сильна так, как я.

— Но поверь, обладаю вдвое большей решимостью. Берегись, Алек, я на все готова. Прекрати нести вздор и открой дверь.

Алек помедлил, словно потрясенный ее словами, и наконец кивнул:

— Ты права, не очень это хорошая идея.

И уже через мгновение дверь была открыта, и Алек с издевательским поклоном встал рядом с Джинни.

Она молчала, вынуждая себя не броситься бежать, но невольно ускорила шаг, проходя мимо мужа. Неожиданно она почувствовала, как его рука обвилась вокруг талии. Он подхватил ее под мышку, словно мешок с зерном, но тут же, словно вспомнив о младенце в ее чреве, немедленно приподнял Джинни, перекинув ее через плечо.

Она сыпала всеми мыслимыми угрозами, но Алек только смеялся. Когда Джинни пообещала позвать слуг, он засмеялся еще громче. Она принялась обрабатывать кулаками его спину, но, очевидно, не причинила ни малейшей боли. Подняв голову, Джинни заметила Смайта, миссис Макграфф и Джайлса. Никто не произнес ни слова. Джинни с ужасом увидела, как Джайлс изо всех сил сдерживается, чтобы не засмеяться. Это взбесило ее еще больше, и она снова замолотила кулаками по спине мужа:

— Немедленно прекрати, Алек!

Он просто покачал головой и пошел быстрее. Добравшись до хозяйских покоев, Алек вошел и захлопнул ногой дверь. Потом, почти швырнув ее на постель, запер спальню и замок смежной двери.

Джинни быстро вскочила и метнулась к дальней стороне кровати. Она не спускала глаз с мужа, подмечая каждое его движение, гадая, о чем он думает, что собирается делать. Скорее всего сорвать с нее одежду.

Она придвинулась ближе к стене и с отчаянием поглядела в окно. Нет, выпрыгнуть нельзя, до земли добрых тридцать футов.

— Попробуй только, — сказал он за ее спиной — Я знаю, что ты женщина и, следовательно, обладаешь самой малой толикой здравого смысла, но сейчас декабрь, и ты беременна. Только из уважения к твоему положению я готов удовлетвориться тем, что сорву с тебя это смехотворное облачение. Правда, я предпочел бы задать тебе хорошую трепку, но придется довольствоваться малым. Поди сюда, Джинни.

Джинни замерла, высокомерно подняв подбородок.

— Убирайся к дьяволу!

— Ты становишься однообразной. Это в тебе говорит американка. Иди сюда. Больше я не намерен повторять.

— Прекрасно, потому что ты начинаешь мне надоедать, Алек.

Он направился к ней, и Джинни, видя, что он так же взбешен, как она, рванулась к смежной двери, молясь, чтобы в скважине торчал ключ. Молитва ее не была услышана. Она почувствовала, как жесткие ладони сжали предплечья. Алек с силой рванул ее на себя.

— Ну вот, — удовлетворенно объявил он, разрывая сорочку от шеи до талии. Джинни высвободила руку и впечатала кулак в живот мужа. Тот только проворчал что-то, и в глазах блеснули искорки ярости.

— Отпусти меня, Алек. Отопри дверь и оставь меня в покое. Если хочешь, чтобы я уехала, только скажи, и меня здесь не будет. Утром. Тебе никогда больше не придется выносить мое общество. Пусти же!

Алек, не отвечая, продолжал действовать, не давая Джинни опомниться. Еще минута, и клочья сорочки валялись на полу. Он стянул лохмотья, оставив Джинни обнаженной до талии. Она пыталась успокоиться, дышать ровнее, не показывая волнения, хотя знала, что Алек смотрит на нее, и от этого приходила в ярость, чувствуя себя одновременно еще более беззащитной. Это было ужасно.

— Никогда не прощу тебя за это, Алек. Будь ты проклят! Отпусти меня!!

Алек ошеломленно молчал, не сводя взгляда с жены, и наконец тихо пробормотал:

— Твои груди стали еще больше. И, подняв руку, нежно сжал ее грудь.

— И тяжелее. И еще прекраснее, если это только возможно.

Джинни сжалась, но он крепко держал ее.

— Не трогай меня!

— Хорошо, — с готовностью согласился Алек, сдергивая с нее брюки, сапоги и шерстяные чулки, а когда Джинни осталась совершенно обнаженной, улыбнулся: — Очень мило, дорогая жена. Очень мило.

Его рука снова легла на ее грудь, нежно лаская. Джинни почувствовала первые огоньки желания, но твердо решила ни на что не обращать внимания. Но Алек подхватил ее на руки и понес к кровати. На этот раз он не бросил Джинни на постель, а осторожно положил на спину и сел рядом.

— Ну а теперь, — сказал он спокойно, словно вел светскую беседу, — давай поговорим, жена. Ты хочешь бросить меня?

— Да. Ни за что не останусь, не буду терпеть унижения и оскорбления.

— Ну а сейчас, когда лежишь на своей прелестной спинке, голая, и я, полностью одетый, смотрю на тебя. Это ты можешь стерпеть?

Джинни втянула в себя воздух, замахнулась, чтобы ударить его, но Алек перехватил ее руку и опустил на кровать.

— О нет, не выйдет. Теперь я хочу взглянуть на своего сына.

— Это дочь!

Алек легонько погладил ее живот, закрыл глаза, замер на мгновение и, не двигаясь, тихо сказал:

— Ты никуда не поедешь. Моя жена останется со мной и будет делать, как велю я.

В этот момент в желудке Джинни громко заурчало. Глаза Алека распахнулись.

— Я накормлю тебя, Джинни, — засмеялся он, — но немного погодя. Ну а пока я буду просто наслаждаться, глядя на тебя.

Наклонившись, он начал целовать ее живот короткими поцелуями-укусами, а когда выпрямился, глаза потемнели, и Джинни поняла, что Алек хочет ее, увидела, как на загорелой шее лихорадочно бьется жилка.

— Я не нравлюсь тебе, — пробормотала она. — Как ты можешь хотеть меня?

— Это, конечно, мое извращенное упрямство. У тебя прелестное тело, Джинни. Для меня большая радость наблюдать, как набухает твой живот. И груди.

— Я замерзла, Алек, — процедила Джинни и в подтверждение своих слов вздрогнула.

Он поспешно разделся, разбрасывая одежду по полу, что на него было совершенно не похоже — обычно Алек все аккуратно вешал на место. Скользнув под одеяло, он притянул Джинни к себе, поцеловал в лоб и нежно прошептал:

— Ну а теперь, мисс Юджиния, я хочу войти в тебя. Как тебе понравится такое?

Лишь ее тело желало этого, но только не она, Юджиния Пакстон Каррик. Алек сказал, что считает себя разумным человеком… значит, стоит попытаться.

Джинни отстранилась настолько, чтобы суметь взглянуть в лицо мужа:

— Алек, почему ты делаешь это? Почему так обращаешься со мной? Я ничем тебя не обидела, не причинила боли и хотела только помочь, быть с тобой, облегчить одиночество.

Алек не ответил. Прошло несколько мгновений, и неожиданно он навис над ней, раздвигая ее ноги. Джинни не противилась, остро чувствуя жар его тела, его силу, мощь и уверенность.

— Ты моя. И если когда-нибудь еще скажешь подобную глупость, я тебя запру.

Джинни ошеломление уставилась на него.

— Ты никогда не покинешь меня, Джинни.

Чуть откинувшись назад, Алек поднял ее бедра и рванулся вперед, войдя в Джинни глубоко, наполняя ее, не давая вздохнуть, запротестовать. Она была горячей и влажной, готовой к любви, и Алек улыбнулся, торжествующе, высокомерно, так, что Джинни мгновенно захотелось закричать, убить его и одновременно застонать от наслаждения. Но ее бедра приподнимались, чтобы вобрать его глубже в себя, и его живот прижался к ее животу, и все ее чувства сосредоточились внизу, в центре ее женственности, и Джинни тихо всхлипнула, обезумев от желания. Боль от его слов и поступков слилась с невыносимо-жгучими ощущениями, которые будил в ней Алек, и томление становилось невыносимым. Он продолжал двигаться в ней, вонзаясь и выходя, заставляя Джинни стонать и кричать, задыхаться и рыдать от невыносимого блаженства.

Алек так хорошо знал ее тело! Джинни думала, что он так же хорошо знает и ее, но, видимо, ошибалась. И, даже изнемогая от грусти, Джинни плакала, выгибалась, но он врезался в нее снова и снова, пока она не потеряла голову и рассудок, стремясь лишь к ошеломительному полету, в который так часто уносил ее Алек, и вот этот миг настал, и Джинни дрожала и извивалась в конвульсиях: ноги оцепенели, тело билось в экстазе, став единым целым с телом мужа. В эту секунду она стала частью Алека и приняла его в себя.

— Ты мой, — прошептала она, уткнувшись лицом в его шею. — Я люблю тебя, и ты мой.

Алек услышал эти слова в то мгновение, когда сам взорвался в судорогах наслаждения, пронизывающего его, разрывающего внутренности и в то же время исцелявшего, обновлявшего, соединявшего их вместе, делавшего неразделимыми, и откуда-то пришла странная уверенность, что это не кончится. Никогда.

— Да, — шепнул он, целуя ее груди. — Да.

Джинни вздрогнула и прижала его к себе еще сильнее.

Но пять минут спустя она смотрела на него непонимающими, полными боли, мрачными глазами, в которых стыла безнадежность.

Глава 24

— Я не шучу, Джинни. Немедленно отдай приказания миссис Макграфф относительно сегодняшнего меню и слуг. Это твое право и твои обязанности, но от всего остального держись подальше. Мы не знаем ни зачинщиков, ни соучастников. Опасность может быть слишком велика, и я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то.

Он по-прежнему оставался глубоко в ней, частью ее, и минуту назад сказал, что никогда, ни за что не покинет ее. Ложь… пустые слова, которые так часто говорят мужчины в минуты страсти.

Джинни долго молчала, хмуро глядя куда-то в пустоту, поверх его плеча.

— Неужели тебе мало быть только женой? Только матерью?

Какой мягкий, добрый, обманчиво-нежный голос! Голос разумного человека, пытающегося урезонить неразумную жену.

— Ты подпишешь дарственную на мое имя?

Алек на мгновение застыл, но тут же отстранился и лег на спину, глядя в потолок. Джинни неожиданно почувствовала, как безутешна, как одинока и несчастна, ощутила, как слипаются бедра от пролитого семени, как вдруг стало холодно, но упорно молчала. Да и что тут скажешь?

— Почему именно сейчас? Насколько я помню, ты сама не хотела этого. Тогда ты верила в меня, а я даже не был нормальным человеком… так, полудурок, безумец, потерявший память. Теперь же, когда мне больше не приходится мучительно вспоминать лица и события, ты не считаешь, что я способен позаботиться о тебе, защитить собственную жену.

— Верфь принадлежит мне. Я хочу, чтобы она была на мое имя. Не желаю зависеть от твоих… капризов, вымаливать каждый цент на свои расходы.

Алек повернулся к ней, белея лицом, гневно сверкая глазами.

— Но после несчастного случая я во всем зависел от твоих настроений, от твоей милости, от твоих идиотских женских прихотей.

— Верно, и я ничем не разочаровала тебя, правда? Всегда была рядом, отдавала все, что могла. Я верила тебе… и посмотри, какую награду получила за все! Еще один мужчина, который относится ко мне еще хуже, чем тот, за кого я когда-то вышла замуж.

— Не могу понять, какая связь между тем, что я не одобряю жалких попыток разыгрывать из себя мужчину, и твоим доверием ко мне. Я не спал с другими женщинами. Я не бил тебя, не издевался. Не дал повода сомневаться в моем благородстве и чувстве долга по отношению к тебе и дочери. Нет, мадам супруга, повторю еще раз, последний. Я ничего не подпишу. Ничего. Ты должна научиться доверять мне, и на этом все.

Джинни, подскочив, ударила его кулаком по плечу:

— Верфь моя! И я требую, чтобы ты отдал ее мне. Это только справедливо.

Алек схватил ее за руку, не давая шевельнуться:

— Я определяю, что справедливо, а что — нет. Ну а теперь давай я покормлю тебя. Не хочу, чтобы мой сын голодал.

— Это дочь, черт возьми!

— Нет, — покачал головой Алек, откидывая одеяло, чтобы снова взглянуть на ее живот. — Это сын. Я знаю. Не могу сказать откуда, просто знаю. Хочешь, чтобы обед принесли наверх? Нет, не отвечай, сейчас прикажу.

Он поднялся, обнаженный, длинноногий и прекрасный, и дернул шнур сонетки. Потом подбросил дров в камин, пока Джинни, онемев, наблюдала игру мышц под загорелой кожей, на спине, плечах, мощных бедрах. Алек, чувствуя на себе ее взгляд, потянулся, зная, что его грациозная фигура четко очерчена пляшущими языками пламени.

Наконец Алек натянул длинный халат из толстого черного бархата с золотистыми обшлагами и, высокий, с великолепной гордой осанкой, подошел к двери, открыл ее и что-то сказал слуге. Но Джинни словно оглохла и онемела. Она знала, знала, что Алек не одобряет ни ее манер, ни поведения. Почему же все-таки он женился на ней? Последние несколько месяцев прошли как во сне, нереальные, туманные, словно вообще не существовали. И этот Алек стал совсем иным, более настойчивым, резким, не признающим ничьего мнения, кроме собственного, словно боялся уступить на дюйм, боялся, что потеряет ее, а возможно, и себя.

Но нет, это не имеет значения, Джинни просто ищет предлога оправдать его!

— Я была глупа, что доверяла тебе, — медленно сказала она. — Нужно было сразу же потребовать дарственную. Тогда ты был готов это сделать. И пусть при этом ничего не помнил, но оставался разумным, добрым и щедрым человеком. Да, я сама виновата, что не сделала этого. Теперь у меня не осталось ничего. Ни денег, ни достоинства.

— Но я выделю тебе достаточно денег на булавки.

Джинни ничего не ответила. Поняв, что она не собирается продолжать разговор, Алек резко спросил:

— Не хочешь узнать, сколько я намереваюсь давать тебе?

Джинни сжала кулаки, но не издала ни звука.

Алек поглядел на склоненную голову, прекрасно понимая, что она отвечает скорее на собственные мысли, чем говорит с ним. Как он ненавидит эти нотки обреченности в ее голосе! Что же он наделал? Она отдавала ему себя, оберегала, как могла, во время болезни, утешала и ободряла. А он набросился на нее. Но ведь Джинни — женщина и его жена…

Она совсем не похожа на Несту. И ни на одну женщину, которую Алек когда-либо знал.

Алек вздохнул, открыл дверь спальни, чтобы впустить лакеев, несших подносы с ужином, и молча следил, как они ставят перед камином низкий столик, стулья и вопросительно смотрят на него, ожидая дальнейших указаний.

Алек поблагодарил их и кивком отпустил.

— Принести тебе халат или предпочитаешь остаться в этом виде?

Джинни вздохнула, но тут же почувствовала, как подбородок решительно поднимается вверх. Неспешно встав, она спустилась с возвышения, грациозно покачивая бедрами, направилась к накрытому столу и уселась на стул, ощущая, как жар пламени приятно согревает озябшее тело.

Алек пристально оглядел жену и улыбнулся. Такого он не ожидал. Значит, она приняла вызов. Странно, как нежность и покорность не давали увидеть этого раньше.

Сбросив халат, он присоединился к Джинни.

Они поужинали жареным зайцем с подливкой, смородиновым желе, ромштексом и устричным соусом. Морковь и пастернак были превосходно приготовлены, испанский лук — острым и в меру поджаренным. Алек налил жене стакан сладкого французского вина.

— Я хочу кое-что сказать, Алек.

— Желаешь отправиться в Ливерпуль, работать на верфи. Какое великолепное зрелище — беременная дама взбирается на ванты!

— Нет.

— Поверь, ужасно трудно сосредоточиться, слишком соблазнительны твои голые груди, но я попробую. Продолжай, женушка.

— Это не насчет наших отношений… личных отношений… скорее насчет убийства управляющего. Мне начинает казаться, что это вовсе не арендаторы… зря сэр Эдуард назвал их преступной шайкой, нет, они вовсе не злодеи. Думаю, вся вина лежит именно на мистере Круиске.

— Но он мертв. Очень сомневаюсь, что он сам покончил с собой.

— Все считают, будто Арнолд Круиск обнаружил, что кое-кто из арендаторов нечист на руку, и грозил привлечь их к суду, а за это его убили. Я же полагаю, что дело скорее в нечестности самого управляющего.

— Но я сам нанял его пять с половиной лет назад и всегда получал самые подробные отчеты. Мне казалось, он ничего не утаивает. Кроме того, каждый квартал в банк поступали доходы от имения. До того Круиск был управляющим сэра Уильяма Уолвертона и представил рекомендации, в которых указывалось, что он превосходно знает свое дело и достоин всяческого доверия.

— А где сейчас этот сэр Уильям?

— Господи, Джинни, зачем тебе это? Ну хорошо, он живет в Дорсете, недалеко от Чиппинг-Марч, если, конечно, еще жив. Арнолд именно потому и покинул предыдущее место, что сын сэра Уильяма взял на себя управление хозяйством.

— Думаю, мы должны написать ему. Возможно… всего лишь возможно, что мистер Круиск просто подделал рекомендательное письмо. Ты ведь никогда не встречал сэра Уолвертона, не так ли?

Алек несколько мгновений смотрел на нее, прежде чем ответить:

— По-моему, я уже говорил, что разыгрывать детектива — не твое дело. Не желал бы, чтобы ты этим занималась.

Но Джинни не собиралась обращать на него внимания.

— Именно поэтому я и просматривала сегодня утром бумаги в конторе управляющего. Там обязательно должны найтись и доказательства того, что он был вором и негодяем. Его отчеты тебе скорее всего чистая фикция. Я уже успела поговорить с миссис Макграфф, с Джайлсом и Смайтом. Конечно, среди арендаторов немало горячих голов, но убийцы?! Сомневаюсь. С другой стороны, Арнолд Круиск отнюдь не был их любимцем. По словам Смайта, он «важничал и задавался». И вел себя так, словно Каррик-Грейндж принадлежал не тебе, а ему.

Смайт заявил Алеку то же самое, когда снова и снова восклицал, как счастлив, что Алек наконец дома.

— Конечно, их наблюдения нельзя считать доказательствами. Я побеседовала еще и с верхней горничной. Ее зовут Марджи.

Алек припомнил очень хорошенькую молодую девушку, старательно прожевав, проглотил кусочек пастернака и только потом осведомился:

— И что же?

— Пока ничего не могу сказать с уверенностью, но застала ее плачущей навзрыд. Она казалась ужасно несчастной и расстроенной. Только ничего подробно не рассказала. Все же вид у нее был такой отчаявшийся, особенно когда я стала расспрашивать, что невольно возникают подозрения. Думаю… нет, я уверена: она знает что-то, но боится сказать.

Алек лениво играл вилкой, тяжелой, золотой, с изящно выгравированным фамильным гербом: голова орла на золотом щите, который поддерживали с двух сторон крылатые соболя с ошейниками, усыпанными драгоценными камнями. Под щитом вилась лента с девизом Карриков «Fidei tenax», что означало: «Верен обету».

Единственное, чего он до сих пор так и не добился от жены, — доверия.

Однако странно, как ее рассуждения совпадали с его собственными. Мысль о письме к сэру Уильяму не приходила ему в голову. Но теперь он непременно напишет. Алек знал всех своих арендаторов едва ли не с детства. Конечно, среди них встречались завзятые буяны, скупердяи и скандалисты, но таких было немного, остальные же — люди честные, трудолюбивые и порядочные. Но даже скандалисты и буяны вряд ли способны на убийство. Кроме того, Алек снова и снова спрашивал себя, что именно они могли совершить. Украсть и продать лемех от плуга или сбрую? Бессмысленно, и не выдерживает никакой критики.

Он ничего не знал о верхней горничной. Интересно…

Подняв голову, Алек заметил пристальный взгляд жены, устремленный на его губы, и улыбнулся, чисто по-мужски, самодовольно. Как приятно сознавать, что жена хочет тебя! Ужасно приятно.

Он напишет проклятое письмо завтра.

Сейчас Алек хотел жену. Очень.

И взял ее со всем пылом, накопившимся за этот час, и в эти ослепительные мгновения она принадлежала ему, но в то же время, как сонно думал Алек, закрывая глаза, завладела им, полностью, безвозвратно.

Он услыхал какой-то странный звук и медленно повернул голову к жене. Еще один звук. Тихий плач.

Алек застыл. Что делать? Что сказать? Он поднял руку, чтобы погладить ее по плечу, но тут же медленно опустил. Почему она не может стать такой, какой он хочет ее видеть? Неужели он так много просит?

Всхлипывания постепенно затихли. Алек лежал без сна, прислушиваясь к неровному дыханию, становившемуся все тише, по мере того как Джинни погружалась в забытье. Он же еще долго смотрел в темноту, не в силах успокоить растревоженную совесть. Только сейчас Алек понял, что Джинни никогда не утомляла, не надоедала ему. Раздражала, приводила в бешенство, злила, занимала, развлекала, забавляла, но никогда не надоедала. И ему с ней не было скучно. Джинни была для него тайной, загадкой, как в самом начале, так и сейчас.

Алек вспомнил, с какой хладнокровной жестокостью заявил, будто женился только потому, что увидел, насколько она жалка.

Он был не только дураком, но еще и обманщиком и трусом. И женился только потому, что не мог жить без нее. Нужно во что бы то ни стало сказать правду. Возможно, доверие приобретается только, когда принимаешь любимого человека таким, каков он есть. И уважаешь его. Именно так он относился к Джинни. И давно пора сказать ей все.


Но на следующее утро Алек забыл свою клятву признаться Джинни, что любит ее, уважает и ценит. Она снова рылась в бумагах на столе управляющего. И хотя не надела мужской костюм, поскольку Алек лично изорвал всю одежду в клочья, ухитрилась измазать и порвать новое шелковое платье персикового цвета в грязной, закопченной комнате.

— Я ничего не нашла, — объявила Джинни, поднимая голову. Если она и заметила его нахмуренное лицо, то, по всей видимости, предпочла игнорировать. Стряхнув пепел и клочки бумаги с какой-то брошюры, она просмотрела несколько листков и быстро отбросила. — Ничего. Как обидно, когда не можешь доказать свою теорию. Ты уже написал письмо сэру Уильяму?

— Да, и отослал с посыльным. Надеюсь, дня через три мы получим ответ.

— Я узнала от миссис Макграфф, что сэр Эдуард будет сегодня ужинать с нами.

— Совершенно верно, и надеюсь, ты успеешь переодеться. Не хотелось бы, чтобы сэр Эдуард посчитал, будто я держу жену в черном теле.

— В черном теле, — медленно повторила Джинни, улыбаясь. — Никогда не слыхала раньше такого выражения.

Она обезоружила его. Губы Алека невольно сжались.

— А что говорят американские мужчины, когда хотят объяснить, что вовсе не скупы и ничего не пожалеют для жен?

— Наверное, просто признаются, что любят их, и больше ничего не требуется.

Алек пристально смотрел на нее, вспоминая данную ночью клятву, видя огоньки надежды, вспыхнувшие в этих выразительных глазах. Но продолжал молчать. И надежда медленно уходила, умирала, побежденная болью и подозрительностью. Джинни ждала, настороженно ждала, что он заговорит и вновь ранит ее бессмысленно-жестокими словами.

— Проклятие, — очень тихо сказал он и, в два прыжка очутившись рядом, схватил ее в объятия, зарылся лицом в пышные волосы. — Прости меня, прости меня, Джинни. Я проклятое злобное животное, и мне нет прощения.

Джинни напряженно застыла, и Алек только сейчас ощутил всю глубину причиненной ей боли.

— Прости, — повторил он, целуя ее висок и мочку уха.

— Милорд… ой! Прошу прощения, но…

Алек медленно разжал руки и повернулся:

— Ничего, миссис Макграфф. В чем дело?

— Я… Э-э-э… хотела поговорить с ее милостью, но…

Алек услышал за спиной неровное прерывистое дыхание Джинни и мягко сказал:

— Ее милость немного взволнованна, но через четверть часа поговорит с вами.

— Нет, нет, — возразила Джинни, быстро выступая вперед. — Что случилось, миссис Макграфф?

— Не могу точно сказать, миледи. Это Марджи. Она плачет и рыдает и едва не на коленях умоляла меня разрешить поговорить с вами. Ничего не понимаю.

Джинни не хотела покидать Алека, не сейчас, когда он, кажется… но нет, она зря надеется.

— Отведите Марджи в маленькую желтую комнату. Я сейчас приду.

Алек нахмурился. Чувства и признания, объяснения, клятвы и извинения рвались с губ, но, как видно, высказать все сейчас не суждено.

— Могу я пойти с тобой? — спросил он вместо этого. Но Джинни вовсе не посчитала это такой уж хорошей идеей:

— Подожди, Алек, вот здесь, в тени. Я приведу Марджи с собой. Я уже говорила с ней и пыталась выведать все, что можно, насчет убийства мистера Круиска. Она что-то знает, я уверена.

Через пять минут Джинни вновь появилась вместе с Марджи. Девушке, очевидно, не хотелось заходить в выгоревшую комнату. Но Джинни, открыв обуглившуюся дверь, подтолкнула ее через порог.

Алек спокойно стоял в стороне, наблюдая за женой. Джинни обращалась с девушкой мягко, но непреклонно. Алек увидел, как Марджи вновь разразилась слезами, а Джинни начала ее утешать. Но при этом снова и снова задавала один и тот же вопрос. И наконец Алек, с открытым от изумления ртом, услышал исповедь горничной:

— Он изнасиловал меня, миледи. Клянусь Богом, он принудил меня и пригрозил, что, если я хоть слово скажу мистеру Смайту или миссис Макграфф, он устроит так, что моя ма и маленькие сестры подохнут с голоду в канаве. Сказал, может делать все, что захочет, пока барона здесь нет, что он хозяин в доме и поступит так, как ему угодно, хоть убьет любого, кого пожелает.

Джинни притянула девушку, положила ее голову себе на плечо, хотя Марджи была гораздо выше и толще.

— О Марджи, мне так жаль, ужасно жаль, но теперь все кончено, правда, кончено, и тебе нечего больше бояться. Барон Шерард — справедливый человек, он поймет, честное слово, поймет. Все, что требуется от тебя, — сказать правду. Не бойся, только не бойся, прошу.

Марджи отстранилась: темные глаза вновь наполнились слезами.

— Вы не понимаете, миледи. Он снова пытался изнасиловать меня, здесь, в своей конторе. Я начала отбиваться, схватила подсвечник и ударила его по голове, а свечи разлетелись по всей комнате, только все они были зажжены, и огонь перекинулся на занавески, и я пыталась… честное слово, пыталась… и не смогла потушить… и убежала… о, это было ужасно, ужасно!

— Знаю. Знаю.

Алек хотел было выйти из укрытия, но все же решил выждать. Джинни сама прекрасно справится.

— А потом появился сэр Эдуард, и ты еще больше испугалась.

— О Боже мой, да я еще никогда так не боялась!

— Понимаю. Ты была права, что сказала мне, Марджи. Я поговорю с его милостью и сэром Эдуардом. Ты пыталась защищаться. Теперь все будет хорошо. Ничего больше не бойся. Ну а теперь, почему бы тебе не подняться в свою комнату и не отдохнуть немного? Ты ведь очень устала, правда?

Измученная девушка молча кивнула. После ее ухода Джинни повернулась к мужу. Тот быстро выступил на свет.

— Ублюдок, — пробормотал он. — Никто из нас и не подозревал…

— Странно, не правда ли? Что мы скажем сэру Эдуарду?

— Только не правду, — задумчиво сказал Алек, — он, как истинный лицемер и ханжа, посчитает Марджи потаскухой и захочет выслать ее в колонии. Нет, я что-нибудь придумаю. Марджи ничего не грозит.

И он действительно придумал великолепную историю о том, как мистер Круиск проворовался и, боясь, что хозяин обнаружит подделки и подчистки в счетных книгах и отправит его в Ньюгейт, попытался бежать, но впопыхах случайно сбил со стола канделябр и погиб в огне.

Сэр Эдуард, далеко не дурак, понял, что дело нечисто, но сейчас, после третьего бокала превосходного портвейна, совершенно не стремился докопаться до истины. Если барону угодно так думать, то уж ему-то совершенно все равно!

Поэтому судья лишь благосклонно кивнул и вновь потянулся к графину с портвейном.

На следующее утро Алек долго искал жену, пока не узнал, что в последний раз ее видели идущей к конюшне. Было холодно, небо закрывали лохматые свинцовые тучи.

Алек ускорил шаг и остановился только перед крытой черепицей конюшней. Часть плиток разбилась и вылетела, в крыше зияли дыры. Здание явно пришло в упадок, и некоторые окна болтались на полуоторванных петлях.

Алек, нахмурившись, покачал головой. Да, много придется потрудиться, чтобы привести в порядок Каррик-Грейндж. Он открыл заднюю дверь, переступил порог и сразу увидел жену.

— Здравствуй, Джинни. Сэр Эдуард снова был здесь, и на этот раз пары портвейна больше не туманили ему голову. Он, похоже, сильно сомневался, что все правильно расслышал вчера вечером, поэтому и хотел убедиться при свете дня, что не ошибся. Я еще раз произнес свой замечательный монолог — никогда не подозревал, что во мне кроется талант прирожденного актера, — и теперь он отправился восвояси, довольный уже сознанием того, что барон Шерард не станет больше жаловаться.

Джинни опустила тряпку, которой протирала испанское седло Алека, и взглянула на мужа, вспоминая все, что тот вчера наговорил судье. Она заснула, так и не дождавшись мужа. Сэр Эдуард уговорил его сыграть в пикет и отправился в постель только после третьей партии. Алек не стал будить жену.

— Думаю, мы очень неплохо поработали вместе, — объявил Алек, закрывая за собой дверь. В конюшне приятно пахло кожей, льняным семенем и лошадьми.

— Возможно.

Алек поднял брови:

— Но ты прекрасно справилась — добилась правды от Марджи и смогла узнать все. Я очень горжусь тобой.

Джинни с подозрением уставилась на галстук мужа.

— В самом деле? — недоверчиво пробормотала она.

Алек вздохнул, прекрасно понимая, что сам во всем виноват. Какая жалость, что сэр Эдуард не уехал вчера вечером… Но толстяка было просто невозможно оттащить от карточного стола. Алек опять потерял время.

— Иди сюда, — прошептал он, притягивая Джинни к себе. — О чем это я? Ах да, я ждал божественного вмешательства, словно христианский мученик на костре. Ты простишь меня?

Джинни испытующе взглянула на мужа:

— За что именно?

Алек улыбнулся, и Джинни почувствовала, как перевернулось сердце в груди. Она, наверное, простит ему все что угодно, поскольку совершенно потеряла рассудок от любви.

Алек провел кончиками пальцев по щеке Джинни, сверху вниз, до маленькой ямочки на подбородке.

— За то, что лишил тебя удовольствия поиграть в детектива, за то, что запретил носить мужской костюм…

— Но ты все успел уничтожить…

— Я куплю тебе двадцать пар брюк. Сапоги? Не меньше десяти пар, из белой кожи с золотой отделкой. И…

Джинни легонько ударила Алека кулаком по руке.

— Пожалуйста, не нужно! — напряженно попросила она, опустив голову.

— Но главное, прости меня за то, что запрещал тебе быть собой. Ты — это ты, и такой я полюбил тебя, Джинни. Мне нравится покорное мягкое создание, так заботившееся обо мне, пока я был беспамятным болваном, но моей женой стала упрямая, порывистая, страстная женщина, которая способна свести меня с ума и подарить неслыханное блаженство, так, что в одно мгновение я впадаю в бешенство и в следующее — замираю в экстазе; женщина, которая заставляет меня вопить от злости на ее ослиное упрямство и стонать от желания. Скажи, что прощаешь этого безмозглого глупца, Джинни. Будь моей любовью, и женой, и моим партнером.

Джинни в немом изумлении уставилась на мужа.

— Почему я изменился так внезапно? Вижу, тебе очень хочется спросить об этом, но ты не доверяешь мне. И чего же ожидать? Правда заключается в том, что я обнаружил, каким несчастным идиотом был все это время. Но, Джинни, по справедливости, мне хватило менее двадцати четырех часов, чтобы прийти в себя. Это огромный прогресс, не находишь? Я понял, что между нами не должно быть недоверия, гнева или боли, по крайней мере не больше чем минут на десять… раз в месяц. Судьба соединила двух очень сильных и упрямых людей, и не сомневаюсь, что мы будем ругаться, и орать, и скандалить так, что окружающие начнут трястись от страха, но ты сама знаешь, что мы принадлежим друг другу, сейчас и навсегда, и я более чем готов признать это. Что скажешь?

— Ты не собираешься снова стать тираном и деспотом?

Алек улыбнулся, очень медленно и нежно:

— Именно таким я и был? Не совсем уверен, однако. Ты считаешь, будто лишь потому, что я отдаю приказы, говорю, что делать и что нет, отвергаю твои идеи и мнения, сразу становлюсь тираном и деспотом? Господи, до чего же я низко пал в твоих глазах! Да, я, конечно, попытаюсь, и не сомневайся. Скорее всего это просто такой мужской способ защиты от слишком властных женщин. Ну а как насчет тебя? Постараешься взять надо мной верх? Сделать своей комнатной собачкой?

— Очень возможно. Знаешь, мне хотелось бы, чтобы ты лежал у моих ног с огромной костью во рту. Но тут ее улыбка немного поблекла.

— Не знаю, что и делать. Ужасно трудное положение, — покачала головой Джинни.

— Разве это не великолепно? Обожаю трудности. Кроме того, все неприятности и затруднения вызывают во мне неудержимое вожделение. По правде говоря, знаешь ли ты, что я хотел бы сделать именно сейчас, в эту минуту? И готов немедленно начать, как только ты скажешь, что любишь меня больше, чем это испанское седло и стремена.

— Я люблю тебя больше, чем все стремена на свете, независимо от их происхождения.

— И я тебя, Джинни. И я.

Алек повернулся и запер дверь. Потом подошел к жене и, улыбнувшись, подал ей руку.

— Не можем ли мы начать сначала?

Джинни улыбнулась в ответ и вложила ладонь в пальцы мужа.

— Да, — шепнула она. — Мне бы очень хотелось этого.

Эпилог

Каррик-Грейндж, Нортумберленд. Англия, Июль 1820 года
Алек в жизни еще не был в состоянии такого ужаса и неуверенности. Никогда до конца жизни не забудет он этого дня. Зато теперь он чувствовал себя вымотанным, измученным, невыразимо усталым, но бесконечно удовлетворенным, потому что Джинни в безопасности и его маленький сын жив, здоров и громко, требовательно кричит, требуя еды. Если прислушаться, вопли доносятся даже сюда, через закрытую смежную дверь. Но по внезапно наступившей тишине Алек, улыбнувшись, понял, что малыш жадно припал к груди кормилицы и захлебывается молоком.

Усевшись на стул около постели, Алек откинулся на спинку и закрыл глаза. Господи Боже, в какие только переделки он ухитряется попадать! Вчера утром он и Джинни решили отправиться на пикник, взяли догкарт[11] и огромную корзину, наполненную всякими деликатесами, которые только могла изобрести кухарка, и поехали в Мортимер-Глен, красивое, но дикое и уединенное местечко, где с гор стекает прозрачный ледяной ручей, зеленеет дубовая рощица и можно отдохнуть на покрытой мхом мягкой земле.

Алек даже ухитрился заставить Джинни ненадолго забыть о ноющей спине и огромном животе. Он рассказывал истории, заставлявшие ее охать и смеяться, и они прекрасно проводили время, пока не начался проклятый дождь, перешедший в страшную грозу, мгновенно превратившую узкую лесистую долину в грязное топкое болото. А потом сломалось колесо, и экипаж перевернулся, и у Джинни на неделю раньше начались схватки, а до Каррик-Грейндж оставалось много миль.

Алек открыл глаза и посмотрел на спящую жену, словно боялся, что ее здесь нет, что она умерла, как Неста, и он не сумел сохранить ее и остался один… навсегда. Но на щеках Джинни играл румянец, дыхание было ровным, а тщательно расчесанные волосы блестели. Глядя на нее, невозможно представить, какой она была всего двадцать четыре часа назад.

Алек поморщился при мысли о том, что произошло; мышцы живота непроизвольно напряглись. Никто не должен терпеть подобную боль, ни один человек на свете!

Он никогда раньше не присутствовал при родах. Такие вещи просто не допускались. Джентльменов изгоняют из спален рожениц. И хотя Алек слышал крики Несты, разрывавшие сердце, никто и близко не подпустил бы его к жене.

Но Джинни смотрела на него полными муки глазами, и цеплялась за его руку, и стонала, кусая губы, когда боль становилась невыносимой. Он же вел себя как полный идиот, испуганный и потерявший голову, пока не вспомнил, что то, чему выучился у врача-мусульманина, — не просто теория, груз лишних знаний. Он примет собственного ребенка и спасет жену. В конце концов, рядом нет ни одной живой души.

Слава Богу, он хоть вспомнил о маленьком заброшенном коттедже, в четверти мили от долины. Алек отнес Джинни туда, останавливаясь только, чтобы прижать ее к себе, когда схватки были особенно сильными. Потом Алек раздел жену, разжег огонь и начал действовать, как человек, который знает, что делает.

И когда Джинни начала кричать, безразличная ко всему, кроме боли, разрывающей тело, Алек, осторожно надавив на ее живот, просунул руку в родовой канал, облегчая путь ребенку. Несколько мгновений спустя сын скользнул в подставленные ладони, и Алек ошеломленно уставился на него, не в силах поверить свершившемуся чуду.

— Джинни, — прошептал он, глядя на побелевшее лицо жены. — У нас родился сын, любимая. Все позади, и ты подарила мне сына.

И Джинни, почти теряя сознание от усталости, приподнялась и глухо прохрипела сорванным от крика голосом:

— Нет, Алек, неправда. Я обещала тебе дочь. Алек, рассмеявшись, перерезал пуповину и завернул младенца в свою высохшую сорочку.

— Холли будет рада, а вам, мадам жена, придется смириться. Ну а теперь пора избавиться от последа.

Три часа спустя, на закате, его, Джинни и морщинистого красного младенца нашли слуги, посланные на поиски Смайтом.


Алек задремал. Он не знал, как долго проспал, но, открыв глаза, увидел серьезное личико дочери, с тревогой глядевшей на него.

— Папа! Ты проснулся? Джинни здорова? А мой братик? Его няня обращается со мной как с маленьким ребенком и ничего не желает говорить. Я проскользнула сюда, пока никто не видел.

— Все хорошо, хрюшка, — заверил Алек, усадив Холли себе на колени. — И не просто хорошо, а превосходно.

— Мама выглядит ужасно измученной, папа.

«На ее месте я бы выглядел еще хуже, если бы перенес такое», — подумал Алек, но не счел нужным объяснять это дочери.

— Через пару дней она поправится и встанет.

— Как его зовут?

— Мы с мамой еще не решили. А как ты думаешь, Холли?

— Эрнст или Кларенс.

— Почему столь благочестивые имена?

— Няня сказала, он такой красивый, что, когда вырастет, станет настоящим ужасом, и поэтому с него нельзя спускать глаз, нужно держать в узде и воспитывать в правилах религии и добродетели. Вот я и подумала, что противное скучное имя может помочь.

— Господи, а я-то думал, что он похож на маленькую сморщенную обезьянку! Совсем как ты в его возрасте.

— Но пап! Я вовсе не красива.

— Совершенно верно, — сухо согласился Алек, глядя на поднятое к нему личико дочери. — Довольно сносно выглядишь, только и всего. И конечно, останешься старой девой и будешь заботиться обо мне и матери, когда мы состаримся. Как насчет того, чтобы самой встать на путь добродетели?

— Папа, мы должны дать имя малышу, иначе ему будет не по себе.

Алек неожиданно вспомнил, что прошел не один день, прежде чем Холли получила имя. Он не хотел думать об этом, не собирался…

Алек тряхнул головой:

— Хорошо. Спросим Джинни, когда она проснется.

— Я не сплю… кажется.

— Мама, как ты себя чувствуешь?

Холли соскочила с колен отца и подошла к кровати. Маленькая ладошка легонько погладила Джинни по щеке.

— Прекрасно, дорогая. Но твой отец уже выбрал имя. Мы все решили, пока я рожала в том коттедже. Скажи ей, Алек.

— Джеймс Девениш Николас Сент-Джон Каррик. Холли широко распахнула изумленные глаза. Джинни, рассмеявшись, взяла девочку за руку.

— Он вырастет и станет достойным такого длинного имени. И кроме того, папа тверд в своем решении, как скала. Придется исполнить его каприз, а пока будем называть твоего братца просто Дев.

— Дев, — медленно протянула Холли. — Мне это нравится. Можно мне пойти посмотреть на него сейчас?

— Конечно, — кивнул Алек. — Только, если любишь меня, постарайся его не будить. У него слишком сильные легкие, чтобы я мог выдерживать эти вопли больше двух минут.

Дождавшись, пока за девочкой закроется дверь, Алек лег возле жены.

— Никакого выпирающего живота, — задумчиво заметил он.

— Благодарение Господу, — зевнула Джинни.

— Ты тоже рада?

— Конечно. Такого умелого мужчину неплохо иметь рядом, особенно когда дама готова произвести на свет младенца.

Джинни заметила, как нервно забилась жилка на шее Алека, а сам он сморщился:

— Поверь, я едва нелишился последнего разума!

— К счастью, временно. Миссис Макграфф сказала, что дня через два приедут Берк и Ариель.

— Да. Ариель изъявила желание посетить тебя, пока ты будешь возлежать в постели, принимая окрестных дам.

Джинни засмеялась, если хриплый звук, вырвавшийся из сорванного горла, можно было назвать смехом.

— Тише, мадам.

Он натянул на себя одеяло и осторожно обнял Джинни:

— Давай еще подремлем. Господь милостивый видит, я заслужил это, а поскольку ты всего-навсего слабая женщина, Господь милостивый простит, если ты уснешь без всякой причины.

— Ты великолепен, Алек, хотя мне и хочется огреть тебя чем-нибудь по голове.

— Знаю, — согласился Алек, целуя жену в щеку.

— И потом, за последние три месяца я заработала немало денег. Мои эскизы клипера превосходны, так что я вскоре совсем разбогатею.

Алек, улыбнувшись, прижался губами к ее виску.

— К чему ты вдруг об этом вспомнила?

— Только хотела намекнуть, как я великолепно умею вести дела. И кроме того, теперь я еще и мать. Знай же, перед тобой очень талантливая…

— Девица. Безудержная и самозабвенная… по крайней мере была раньше. Интересно, сможешь ты снова стать такой или все потеряно?

Джинни хотелось засмеяться, но усталость была слишком велика. Зато она чувствовала, как ей тепло и уютно, как греет сердце и душу ослепительное счастье. И как прекрасна жизнь.

— Возможно, — пробормотала она, уткнувшись в плечо мужа, — Очень вероятно.

— Я буду считать дни, — заверил Алек. — Но жаловаться не собираюсь. Стану заботиться о сыне и дочери, потороплю рабочих, чтобы поскорее закончили конюшню, и даже попробую стать приличным наездником, хотя, конечно, никогда не смогу сравниться с Найтом или Берком.

— Нет, Алек, давай лучше путешествовать. Дождемся, когда придет «Найт дансер», и уплывем далеко-далеко. Я хочу посмотреть обезьянок на Гибралтаре. И познакомиться с губернатором. Как его зовут?

И неожиданно Алек почувствовал, как от ее слов закипела кровь. Море. Да, он хотел вновь ощутить раскачивающуюся палубу под ногами. Конечно, можно вполне обойтись без проклятых мартышек, но раз Джинни хочет их увидеть, тогда…

Джинни заснула.

Алек поцеловал жену в висок и закрыл глаза, представив всех четверых, все семейство Карриков, на баркентине, идущей в Гибралтар. И он сможет показать Джинни и Северную Африку, и, наверное, им удастся добраться до Греции. Ах, Санторини летом… нет на земле места прекраснее…

Примечания

1

Больница для умалишенных в Лондоне. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Зал для балов и собраний.

(обратно)

3

Salmon — лосось, семга (англ.).

(обратно)

4

Swindler — мошенник, жулик (англ.).

(обратно)

5

Непереводимая игра слов. Palm — no-англ, пальма и ладонь.

(обратно)

6

Мифическая чаша, найти которую мечтал каждый истинный рыцарь

(обратно)

7

Прибор для определения местоположения судна (англ.).

(обратно)

8

Affaire — интрижка, роман (фр.).

(обратно)

9

Роман, в котором под вымышленными именами выведены реальные лица.

(обратно)

10

Одна из многочисленных любовниц Джорджа Байрона, отличавшаяся крайней эксцентричностью.

(обратно)

11

Легкий высокий двухколесный экипаж, с местами для собак под сиденьем.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Эпилог
  • *** Примечания ***