Ящер [Чарльз Джон Катлифф-Хайн] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Чарльз Катлифф Хайн
Ящер

* * *
Рассказ вошел в авторский сборник «Atoms of Empire» (1904).

Чарльз Д. Катлифф Хайн (1855-1944) – британский писатель, плодовитый автор ранней фантастики; публиковался также под псевдонимом Везерби Чесни. В его многочисленных рассказах и романах обыгрывались такие темы НФ, как «затерянные миры», невидимость, роботы, космические путешествия, загадочные существа, будущие войны и т.д.; литературное наследие включает готическую фантастику, рассказы ужасов и пр. Потомству Хайн известен в основном как автор романа «Затерянный континент: История Атлантиды» (1899) и приключенческих рассказов о капитане Кеттле.


* * *

Я никак не ожидаю, что широкая публика поверит рассказу, изложенному в этих записках. Они составлены исключительно с целью привлечь внимание мистера Уилфреда Сесиля Кординга (или Корди), если он еще жив, либо, в случае его смерти, сообщить его друзьям и близким некоторые известия о его последних часах. Дополнительные сведения любое заинтересованное лицо может получить, обратившись ко мне по адресу: до востребования, Кетльвелл, Уорфедейл, Йоркшир. Меня зовут Мак-Крей, и меня хорошо знают в тех краях. Почту мне перешлют, где бы я ни находился.


Данные события произошли два года назад, в последний день августа. У меня был пристрелянный охотничий участок над Кетльвеллом, но в то утро всю верхнюю часть холма скрывал туман и охота исключалась. C другой стороны, с двенадцатого числа[1] я только и делал, что стрелял да стрелял, так что совсем не возражал против свободного от охоты дня, тем более что в окрестностях я обнаружил новую пещеру и хотел подробно ее исследовать. Кстати сказать, изучение пещер и охота были тогда моими главными развлечениями.


Новость о тумане принес мне в таверну мой смотритель, и я предложил ему составить мне компанию. Он под каким-то предлогом — не вспомню сейчас, каким — отказался. Я не стал настаивать. Жители тамошних горных долин смотрят на пещеры скорее со страхом, чем с пиететом. Они никогда бы не признались, что верят в призраков, но я подозреваю, что именно так и обстоит дело. Раньше я презирал их за малодушие, но в последнее время, так или иначе, начал их уважать.


Прежде мне доводилось брать в пещеры вынужденных спутников. Они вечно причиняли такие неудобства, что я счел за лучшее раз и навсегда избавиться от них. Поэтому, как сказано, я не настаивал на обществе смотрителя, но взял свечи, спички в стеклянном флаконе, немного магниевой проволоки, моток веревки и большую флягу с виски — и отправился в пещеру один.


Облака над головой источали влагу, мелкий дождь моросил не переставая. Я шел по одной из трех дорог, ведущих из деревни; по какой именно, лучше пока не говорить. Спустя некоторое время я свернул с дороги и пересек вересковую пустошь.


Я искал свежий шрам на склоне холма, вызванный провалом потолка в одной из бесчисленных пещер, которые усеивают здешние известняковые возвышенности. Вскоре я вышел на нужное место, но туман был так густ, что только с десятой попытки я нашел пещеру.


Я не был здесь с 8 августа, когда впервые случайно наткнулся на пещеру — я как раз взбирался на холм, чтобы оценить количество птиц накануне открытия сезона. Я очень разозлился, когда увидал следы тяжелых ботинок и понял, что многие обитатели окрестных деревень тем временем успели побывать в пещере. Однако я надеялся, что большую часть следов оставили пастухи, а может, и мои собственные смотрители. Учитывая их страхи, я надеялся найти внутреннюю часть пещеры нетронутой.


Вход в пещеру не представлял сложности. Вначале шел туннель из торфяника и глины в форме дымохода; в грязи было заметно множество следов. После ход перекрывала наклонная преграда из беспорядочно упавших камней. Я полз по ней головой вперед, пока свет позади не ослабел. Становилось довольно темно; во избежание неприятных неожиданностей я зажег свечу, погрузился по колено в быстрый поток и продолжал путь. Очевидно, я находился в обыкновенной известковой пещере с захудалыми сталактитами и мокрыми от влаги стенами. Так далеко, судя по всему, никто не забредал, и я радостно шел вперед.


Вдруг я с некоторым волнением заметил, что потолок стал постепенно, но неуклонно понижаться. Похоже было на то, что дальше мне было не пробраться. Но одновременно дно потока начало уходить вниз; я побрел по ручью, надеясь проникнуть в глубины пещеры. В ледяной воде было очень холодно — но меня, энтузиаста пещер, не могли остановить заурядные неудобства.


Потолок все понижался. Вода уже доходила мне до подбородка, воздух сделался душным. Я чувствовал разочарование: нежели я без всякой пользы промок до костей в ледяной воде?


Прихоти пещер, однако, необъяснимы. Только я решил, что с меня довольно, как потолок вновь ушел вверх; я снова мог выпрямиться. Через десяток ярдов я нашел сухой камень; я немного отдохнул и выпил глоток виски. Свеча теперь почти не рассеивала тьму над головой. Я зажег фут магниевой проволоки и огляделся. Пещера была великолепна.


Я не отвел себе времени на точные измерения и зарисовки, а после — по причинам, которые будут изложены ниже — и близко не думал этим заняться. Времени восхищаться также не было: я хотел до возвращения домой, так сказать, присвоить все основные ходы и очертания пещеры. Я был первым человеком в этой пещере и собирался описать свою находку как можно более полно. Среди исследователей пещер в таких делах, как правило, разгорается нешуточное соперничество.


Я пошел дальше по ровному каменистому полу; здесь и там мне приходилось обходить или пересекать водоемы, перелезать через округлые валуны, пробираться между свисавшими с невидимого потолка сталактитами и преодолевать скользкие заросли росших им навстречу из пола сталагмитов. Затем я увидел перед собой настоящее подземное озеро, занимавшее весь центр пещеры.


Вокруг виднелись темные пространства, но свеча их едва не освещала. Однако она горела достаточно ярко, что придавало мне уверенности. Одной из опасностей пещер является спертый воздух; недостаток чистого воздуха означает верную смерть для исследователя-одиночки. И все-таки воздух в пещере оставлял желать лучшего. В нем было что-то новое, а любой новый запах в пещерах всегда подозрителен. Пахло не торфом, железом, песчаником, известняком или грибковой порослью, хотя все эти запахи обычны для пещер; нет, в воздухе витал легкий мускусный запах, показавшийся мне довольно тошнотворным. Такие вещи трудно определить, но незнакомый запах, который обещал, не исключено, новое открытие, совсем не воодушевил меня. По временам, когда я делал глубокий вдох, кожа у меня чуть не шла мурашками от этого запаха.


Подобные колебания ни к чему хорошему не приводят. Я отрезал еще фут магниевой проволоки, зажег ее от свечи и поднял горящий конец высоко над головой. Воды озера застыли недвижно, как зеркало черного стекла; его берега были изрезаны заливами и мысами; потолок, далеко в вышине, висел узорчатым сводом; на дальнем берегу озера виднелись завалы белого известняка.


Я бросил в черную воду камень. Зеркало (с удовольствием подумал я) пробудилось впервые за миллион лет и покрылось рябью. Стоит целый год лазить по пещерам ради такой минуты!


Камень пошел ко дну с громким бульканьем. Озеро было очень глубоким. Но я уже промок до самой шеи и был не против еще раз искупаться. С помощью куска глины я прикрепил к кепке свечу; еще две зажег и оставил на сухой скале в качестве маяка; погрузился в черную воду и поплыл. Мускусный запах угнетал меня. Мне казалось, что он становится все сильнее, и поэтому не тратил время зря. Ширина озера, по моей оценке, составляла около тридцати пяти ярдов.


Дрожа, я выполз на противоположный берег среди груд белых известковых обломков. Здесь отчетливо чувствовался мускусный запах, такой сильный, что я закашлялся. Когда я поднялся на ноги, снова взял в руку свечу и глянул в темноту, у меня перехватило дыхание. Мне показалось, что я нашел источник запаха. Ярдах в десяти впереди, между разбросанных камней, я увидел изломанный «слепок» — какое-то чудовищное и странное животное нашло здесь могилу в далекие века прошлого; затем его останки выветрились, запечатлев в камне внешнюю скорлупу его очертаний и формы. Тысячелетиями она оставалась неизменной, подтачиваемая только каплями воды; и лишь какое-то содрогание земли, случившееся в последние несколько дней, потревожило ее — возможно, этот же подземный толчок открыл далеко вверху, на склоне холма, проход в пещеру.


Впадина «слепка» была завалена каменными осколками, но везде проступали контуры тела. Если осторожно убрать осколки, опытный мастеровой сможет сделать точную гипсовую отливку этого зверя, многие миллионы лет остававшегося неизвестным миру. Он напоминал ящерицу или крокодила; в воображении я уже начинал видеть его возрожденные формы в Национальном музее, а под ними табличку с моим именем как первооткрывателя животного, когда какой-то блеск среди осколков внезапно вернул меня на землю. Я наклонился и поднял блестящий предмет. Он оказался обыкновенным перочинным ножиком с белой рукояткой; в писчебумажных магазинах такие продаются за один шиллинг. С одной стороны было — по-видимому, гвоздем — выцарапано имя Уилфреда Сесиля Кординга (или Корди). Сначала гравер выводил буквы довольно аккуратно, но после работа ему надоела: имя «Сесиль» было написано вкривь и вкось, а фамилию я не сумел толком разобрать, так как ее скрывала сеть мелких царапин.


Вне себя от ярости, я забросил ножик далеко в воду и выругался. Для исследователя, сделавшего важное открытие, более чем неприятно узнать, что его успели обойти. С тех пор я не раз сожалел о своих опрометчивых словах, вырвавшихся в пылу гнева. Если Кординг (такова ли его фамилия?) жив, я приношу ему свои извинения. Если же, как я не без оснований подозреваю, он нашел в пещере ужасный конец, я хотел бы выразить соболезнования его родным.


Я глядел теперь на слепок ископаемого ящера. Радость открытия почти улетучилась. Я ощущал холод; гнетущий мускусный запах вызывал отвращение. Только одно, думаю, не позволило мне тут же вернуться к свету дня и долгожданной сухой одежде в Кетльвелле — мне казалось, что в камне подо мною проступают очертания еще одного слепка. Они были нечеткими, поскольку я видел их сквозь полупрозрачный известняк, при свете одинокой парафиновой свечи. Я раздраженно пнул камень ногой.


Несколько пластин откололись и упали на землю, и мне отчетливо послышался громкий треск.


Я ударил снова, сильнее; вложил в удар всю свою силу. Упали новые пластины, последовал целый залп трескучих звуков. При этом я не чувствовал, что бью ногой о камень — что-то поддавалось под каблуком. Я готов был поклясться, что мускусный запах усилился. Я впал в странное состояние: частью страх, частью возбуждение, частью же (я думаю) тошнота. Набравшись мужества, я задержал дыхание и начал бить по камню — снова, и снова, и снова. Пластины известняка взлетали в воздух и опадали дождем. Не оставалось сомнений, что под ними находится что-то упругое; теперь я понимал, что там покоится мертвое тело другого ящера. Вот это удача, вот это открытие! Я поздравлял себя с находкой тела доисторического зверя, веками пролежавшего сохранным в известняке, как мамонты в сибирских льдах.


Работа каблуком шла слишком медленно. Я прикрепил свечу глиной к скале, нашел удобный булыжник и начал обивать им пластины известняка; все это время мне помогала упругость скрытого под ними тела. От мускусного запаха кружилась голова, но я продолжал работать. Я больше не сомневался в успехе. Несколько раз я задевал костяшками пальцев грубую чешуйчатую шкуру зверя — шкуру анахронизма, который должен был умереть и рассыпаться в прах десять миллионов лет назад. Я гадал, принесет ли мне открытие титул баронета. В наши дни и мужи науки становятся баронетами в награду за громкие находки.


Я вдруг отпрянул: мертвая плоть будто зашевелилась под рукой.


Я тотчас же вслух отчитал сам себя.


— Тьфу! — произнес я. — Десять миллионов лет… Призрак давно протух!


Я вернулся к работе и нанес сильный удар по камню, скрывавшему от меня зверя.


И вновь испытал потрясение. Когда я нанес удар и поднял свое орудие, чтобы ударить снова, осколок камня взлетел в воздух, словно что-то надавило на него изнутри, перевернулся в воздухе, упал и покатился по земле. Кровь застыла в моих венах, и на миг я ощутил тягостное одиночество и гулкую пустоту этой неизвестной пещеры. Но я сказал себе, что мне не привыкать; что все это детские страхи; взял себя в руки. Короче говоря, я проморгал намек. Я поправил свечу, подавил дрожь и начал изо всех сил колотить по расщепленному камню.

Еще дважды мне было даровано предупреждение, но я отмел все опасения во имя того, что мне угодно было называть холодным здравым смыслом. Однако на третий раз я выронил изношенный булыжник, как будто он обжег мне руки, и отпрянул в самом дичайшем ужасе, какой (да будет мне позволено сказать) сумел бы вынести человек, не сойдя с ума.

Сомнений не было — зверь шевелился.

Он шевелился, он был жив. Он корчился, напрягался и силился покинуть свое каменное ложе, где тихо пролежал бесконечные тысячелетия. Я оцепенело смотрел на это воплощение ужаса. Усилия зверя вздымали волны каменных осколков. Я видел, как перекатывались мышцы у него на спине. Всякий раз, когда он сотрясал стены своей тюрьмы, освобожденная часть его тела все увеличивалась.

Затем он, у меня на глазах, согнул спину, как упирающаяся лошадь, и высвободил шишковатую голову и длинные щупальца, издав, как обиженный ребенок, тонкий и тихий стон. Еще одно усилие — и он извлек длинный хвост и замер на груде каменных осколков, учащенно вдыхая воздух новой жизни.

Я глядел на него с болезненным любопытством. Его тело вдвое превосходило по размерам лошадиное. Голова была странно приплюснута, однако пасть раскрывалась почти до самых передних лап. Из ноздрей тянулись два громадных щупальца или усика длиной в шесть футов, с мясистыми, подобными пальцам наростами на концах, которые конвульсивно открывались и закрывались. Четыре ноги существа были лишены суставов и заканчивались простыми выступами или ороговевшими мозолями. Хвост был длинным и гибким; сверху его украшали расположенные как зубья пилы шипы. Он был весь ярко-зеленый, за исключением щупалец, которые отливали мертвенно-синим окрасом. Зверь был неописуем; в современном языке нет нужных слов. В нем ощущалось какое-то жуткое уродство, и при взгляде на него становилось дурно.

Хуже всего был мускусный запах. Он все усиливался и наконец стал просто невыносимым. Хотя я чуть не задушил себя, пытаясь подавить любые звуки, мне в конце концов пришлось сдаться и уступить тошноте.

Зверь услышал меня. Ушей у него я не заметил, но он определенно меня услышал. Хуже того, он неловко повернулся на своих бессуставчатых ногах и выставил щупальца в мою сторону. Я не мог различить, имелись ли у него глаза; может быть, они прятались в складках грубой шкуры на голове. Органы чувств, как мне показалось, ящеру заменяли саженные щупальца, а также сгибавшиеся и разгибавшиеся на их концах мясистые пальцы.

Зверь раскрыл громадную пасть, которая доходила, как я упоминал, до передних лап, зевнул и направился ко мне. В нем не чувствовалось ни страха, ни сомнений. Он неуклюже переваливался на толстых ногах, показывая на каждом шагу свое чудовищное уродство, и нес перед собой отвратительные щупальца — казалось, наделенные отдельной призрачной жизнью.

Какое-то время я оставался на месте, парализованный ужасом при мысли о том, что сам перенес это жуткое создание из забытого мира мертвых в мир живых. Потом одно из мертвенно-голубых щупалец, твердое и покрытое хитином, как клешня лобстера, прикоснулось ко мне. Мясистые пальцы ощупали мое лицо и обожгли меня, как пучок крапивы. Я пришел в себя. За десять миллионов лет вынужденного поста ящер проголодался; он видит во мне добычу; а эти страшные челюсти…

Я повернулся и бросился бежать.

Зверь последовал за мной. В тусклом свете единственной свечи я видел, что он уверенно бежит по моим следам, поводя щупальцами с дергающимися пальцами. Бежал он быстро. Его галоп, лишенные суставов неуклюжие ноги — все напоминало тяжелый диван, который вдруг пробудился к жизни и поскакал по неровной местности. Но он определенно умел быстро бегать. Мало того, он все время увеличивал скорость. Сперва он плохо управлялся со своими застывшими от бесконечной неподвижности суставами, но вскоре окоченение прошло. Теперь наша скорость сравнялась.

Если бы этот огромный зеленый ящер проявил злость, рвение, хоть что-нибудь, было бы не так жутко. Но он охотился равнодушно, без всяких эмоций, и сознание этого отнимало у меня последние силы. В конце концов, когда он загнал меня в тупик среди скал, я был готов сдаться сам, лишь бы положить конец леденящему ужасу неизбежности. Я тупо подумал, не скрывался ли рядом с ним, в камнях, еще один доисторический зверь, и не сожрал ли этот зверь владельца перочинного ножа — Корди, или Кординга, так его звали.

Мысль о ноже принесла проблеск надежды. Я вспомнил, что в кармане у меня лежит надежный складной нож, с немалыми усилиями достал его и раскрыл лезвие. Щупальца ящера приближались ко мне, шевеля ободками мясистых пальцев. Я взмахнул ножом, лезвие скользнуло по броне. С таким же успехом я мог бы атаковать железный рельс.

И все-таки попытка не прошла даром. В каждом из нас, где-то глубоко, таится животная страсть к сражению, и в тот миг моя страсть пробудилась. Я не знал, сумею ли победить, но собирался нанести врагу как можно больший урон, прежде чем он меня схватит. Я дернулся, наступил одной ногой на спину зверя и перескочил через него. Ящер издал прежний тонкий, тихий крик и помчался за мной.

С бешеной скоростью мы метались, вертелись, прыгали и падали среди скользких валунов, и всякий раз, когда мы оказывались рядом, я бил зверя ножом. Мне так и не удалось найти слабое место в его броне. Грубая шкура прогибалась под ударами, но это было все равно, что пытаться проткнуть палкой толстый кожаный ремень.

Было понятно, что долго я не продержусь. Ящер набирался сил, энергии и, вероятно, тупой ярости, а я с каждой минутой все больше слабел и уставал; я был весь в синяках и царапинах.

Наконец я споткнулся и упал. Зверь по инерции неуклюже пронесся мимо, не успев остановиться. В отчаянии я обхватил рукой и коленями травянисто-зеленый хвост и свободной рукой изо всех сил ударил ящера ножом в нижнюю часть тела.

Это наконец-то разбудило его. Он корчился, бросался в разные стороны и бился в неслыханной ярости. Крик зверя становился все пронзительней и достиг громкости паровозного гудка. Я упорно держался за его хвост и наносил свои жестокие удары. Громадный зверь изогнулся и попытался достать меня; но тщетно закидывал он назад синеватые щупальца — дотянуться до меня он не мог. И затем, увлекая меня за собой, он перестал метаться по пещере и ковыляющим аллюром направился прямо к воде.

Лишь у самой воды я разжал руки. Я видел, как ящер бросился в воду; поплыл, поводя мощным хвостом; нырнул и навсегда исчез.

Что было дальше? Я погрузился в воду вслед за ним и поплыл, отчаянно работая руками и ногами. Я плыл так, как не плыл никогда в жизни — плыл, спасая саму жизнь, к противоположному берегу. Если бы я помедлил, собрался с мыслями, я никогда бы на такое не осмелился. Теперь или никогда! Я мог либо рискнуть и встретиться с ужасами пещерных туннелей, либо остаться на месте — и угодить в пасть чудовища.

Не знаю, как я переплыл озеро и выбрался на берег. Не могу сказать, как мне удалось пересечь извилистую пещеру и залитый водой коридор. Не знаю, преследовал ли меня ящер. Каким-то образом я выбрался на свет, покачиваясь и спотыкаясь, как пьяный. Неверными шагами я пересек пустошь и оказался в деревне; люди разбегались в стороны при виде меня. В таверне хозяин завопил так, будто я принес чуму. Видно, я весь пропах невыносимым мускусным запахом, хотя сам этого даже не замечал. С меня сняли провонявшую одежду; меня уложили в постель; пришел врач и дал мне настойку опия. Двенадцать часов спустя я пришел в себя и с тех пор благоразумно держал язык за зубами. Вся деревня желала знать, откуда взялся мускусный запах, но я только отнекивался и твердил, что не помню. «Думаю, я провалился в какую-то расщелину», — говорил я.

Но этом заканчивается мой рассказ. Я больше не спускаюсь в пещеры и отказываюсь помогать тем, кто их изучает. Если владелец ножа с белой рукояткой еще жив, мне хотелось бы поговорить с ним и сравнить пережитое нами; но если, как я обоснованно подозреваю, он мертв, эти страницы могут заинтересовать его родных. В Кетльвелле и других деревнях в округе о нем никто не слыхал; вполне может быть, что он добрался сюда по дороге Пейтли-бридж и затем пересек холмы. На ноже была нацарапана фамилия Кординг или Корди. Не уверен, как будет правильно. Меня, как я уже сказал, зовут Мак-Крей, и обо мне можно справиться на почте в Кетльвелле. Правда, я больше не охочусь на тамошних болотах и вересковых пустошах. Не могу дышать воздухом тех мест. В нем чувствуется какая-то зловещая примесь.


Примечания

1

12 августа в Англии открывается охота на шотландских и белых куропаток; этот день считается одним из самых важных в охотничьем сезоне и был прозван охотниками «Славным двенадцатым».

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***