Блюз бродячих собак [Карина Тихонова] (fb2) читать онлайн

Карина Тихонова Блюз бродячих собак

Братьям Стругацким

с благодарностью за «Понедельник…»

И не только за него.

Давайте знакомиться. Меня зовут Илона, и я работаю интервьюером в одной иностранной маркетинговой компании. Словом «маркетинг» наши продвинутые сограждане обозначают продажу любого продукта, от белорусских носков до двухуровневых пентхаусов. Так вот, не подумайте, что я что-то продаю. Фирма, в которой я работаю, — солидное, почтенное предприятие, и занимается исследованием рынка в двадцати семи странах мира. Уж не знаю, как им это удалось, но в России они держатся на плаву с девяносто первого года прошлого века. Думаю, держатся из простого человеческого любопытства: чем же закончится этот бардак?

Как я туда попала? А очень даже просто: по объявлению в газете. Когда архивный институт, в котором я проработала почти пятнадцать лет, столкнулся с жестокими демократическими реалиями и урезал штаты, я в числе еще пяти везунчиков оказалась на улице. Почему я считаю нас везунчиками?

Объясняю.

Зарплаты, которой нас заботливо наделило государство, хватало на покупку единого проездного билета и литрового пакета кефира. Очевидно, наши депутаты считают такой набор нормальной продуктовой корзиной интеллигента.

Питаться из этой корзины затруднительно, и я все время была озабочена одной проблемой: где бы раздобыть денег? На мое счастье, я вполне прилично знаю английский. (Спасибо папе с мамой, которые за уши притащили меня к частному преподавателю, чтобы их единственный ребенок не болтался на улице!) Так вот, школьные лоботрясы имеют в моем лице верного друга. Я делаю за них домашние задания, а они расплачиваются со мной из расчета пять долларов страница. Спросите, откуда у школьников такие деньги? Глупый вопрос. Конечно, от родителей! Когда мои юные работодатели вынимают из карманов необъятных штанин наличные, я стараюсь смотреть в сторону. Потому что мне обидно и стыдно за себя.

Моя интеллигентная мама была учителем музыки и во времена неправильного социалистического строя неплохо зарабатывала. Зарплата, правда, была не слишком завидной: сто двадцать рублей. Но нашу жизнь приятно разнообразили частные ученики, каждый из которых обеспечивал финансовую подпитку в размере сорока рублей. Таких частников у мамы было пятеро. А могло быть и больше, потому что в те неправильные времена родители, хвастая детьми, говорили, что они учатся в музыкальной школе, а не отбывают срок в колонии строгого режима, к черной зависти окружающих.

Вот и считайте. Пятью четыре — двадцать, если в стране не ввели новую таблицу умножения, да плюс зарплата… нет, мы жили совсем не плохо. Даже после бегства папочки.

Еще одним ярким воспоминанием детства для меня остаются очереди. Как сейчас помню: сначала нужно было найти последнего, отметиться в каких-то списках, записать свой порядковый номер где-нибудь на ладони и желательно химическим карандашом, чтоб надпись не стерлась, а уже потом задать малозначительный вопрос: что дают? И выслушать минимум восемь аргументированных версий ответа.

Давали редко, понемногу и в одни руки. Поэтому обычно в очередях стояли семейно. И очень, я вам скажу, правильная была система. Потому что члены семьи большую часть своего свободного времени проводили вместе и на свежем воздухе.

Ну, ладно. Это я для справки. Есть ведь счастливые люди, которым повезло родиться уже в демократической России, а не в государстве под названием СССР. В стране, которая была где-то смешной, где-то неправильной, где-то неуютной. Все так. Но почему-то я по той стране ужасно тоскую, а эту воспринимаю, в лучшем случае, с недоумением.

Ну, вот я и проговорилась. Вы уже поняли, что я не принадлежу к поколению, которое называется «пепси». Ладно, скажу еще откровенней. Мне тридцать пять лет.

В общем, не так уж и много. Но, с другой стороны, обидно в тридцать пять ни разу не побывать замужем и не родить ни одного ребенка.

«Хоть бы раз отметилась!» — небрежно роняют мои замужние знакомые, намекая на то, что для них затащить мужчину в ЗАГС — плевое дело.

«Замуж вышла?» — вот первый вопрос, который задают случайно встреченные мамины знакомые, держась за мою пуговицу. И мне почему-то ужасно стыдно отвечать им «нет».

Поймите правильно. Обделенной я себя не чувствую. Но окружающие считают именно так.

Что касается детей… Материнский инстинкт во мне говорит редко и негромко. Так сказать, вполголоса. Иногда, когда я вижу хорошеньких, нарядных, похожих на кукол детей, я начинаю грустить и упрекать себя за нерешительность.

Но иногда!

Вот вам пример. Недавно моя разведенная соседка ушла по делам и оставила меня один на один со своим шестилетним сыном Костиком. (Причем мотивировала свою инициативу очень просто: «Ты же все равно безработная…» Очевидно, она считала, что Костик послужит мне утешением.)

Тех, кто думает, что дети в этом возрасте угрозы для жизни не представляют, — прошу на мое место.

Внешне Костя ангелоподобный ребенок. Он похож на кудрявых темноволосых херувимов, которых так любили изображать художники и скульпторы итальянского Ренессанса, украшая различные палаццо. Надо сказать, что раньше мы близко не пересекались. Я целый день бывала на работе, а в промежутках — на другой работе. Костик исправно посещал садик. Иногда мы с ребенком встречались на лестничной клетке, и никакой антипатии он у меня своим внешним видом не вызывал. Мне даже нравилось то, как бойко Костик произносит: «Здравствуй, тетя!». Подозреваю, что слово «тетя» произносилось по наущению мамы, которая младше меня почти на десять лет, но при этом на двадцать кило толще. В любом случае, за эту ядовитую вежливость я ребенка не винила.

Поэтому, когда Галка привела и оставила сына на мое попечение, никаких дурных предчувствий у меня не возникло. Костик сидел на диване и смотрел на меня, а я сидела напротив, смотрела на него и думала: «Ничего страшного. Учись обращаться с детьми, может, пригодится когда-нибудь».

— Если сильно надоест, дай ему по заднице, — посоветовала Галка в дверях.

— Детей бить непедагогично, — возразила я.

— Ну-ну, — сказала Галка, и ухмылка на ее круглом лице стала походить на чашу с ядом. Впрочем, тогда я не обратила на нее никакого внимания.

— Костик, ты же не будешь баловаться? — спросила я его, вернувшись в комнату.

— Не буду, — пообещал ребенок и посмотрел на меня честными, чистыми глазами.

— Умничка моя, — умилилась я, — пойдем в кабинет.

Я отвела ребенка в небольшую комнату, которая называлась кабинетом из-за больших книжных шкафов, занимающих целую стену. Раньше это было излюбленное место пребывания моего папочки, пока он не слинял из дома вместе с лучшей маминой подругой. Но об этом после. Главное, что в комнате с одной стороны стояли книжные шкафы со множеством полок, а напротив них располагалась старенькая тахта. В принципе, ее уже давно следовало оттащить на свалку, но наше мудрое правительство не могло допустить, чтоб я так перегружалась. Подсчитывая в конце месяца зарплату и выбирая между проездным и кефиром, с одной стороны, и половиной диванной подушки, с другой, я отдавала предпочтение единому и кефиру. Тахту приходилось беречь. Я накрыла ее стареньким, но симпатичным пледом и старалась садиться на нее как можно реже. Можно сказать, что тахта служила в комнате декоративным украшением.

— Костик, ты знаешь свой вес? — спросила я ребенка.

Ребенок доверчиво помотал кудрявой головой. Я окинула его оценивающим взглядом.

Упитан, но не слишком. Килограмм двадцать-двадцать пять. В общем, тахта выдержит.

Я порылась в шкафу и достала из него чудесную старую книжку сказок братьев Гримм. Она была моим лучшим другом в возрасте Костика, и я не представляла себе ребенка, который останется равнодушным к многочисленным ярким иллюстрациям.

— Костик, ты умеешь читать? — спросила я на всякий случай.

— Умею, — не обманул ребенок моих ожиданий.

— А ты любишь книжки?

— Люблю, — снова порадовало меня дитя.

— Тогда возьми, почитай…

И я положила на тахту огромную книгу.

— Странички аккуратно переворачивай, книжку не поднимай. Она слишком тяжелая, — заботливо напутствовала я.

— Ага.

— Сядь, я сама положу так, чтоб удобней было.

Ребенок забрался на тахту с ногами. Я развернула к нему книгу и спросила:

— Удобно?

— Удобно, — покорно ответил Костик. Я посмотрела на него с некоторым сомнением. Уж слишком он покладистый.

Все еще не чуя худого, я оставила Костика в кабинете и удалилась в гостиную. Уселась за компьютер и принялась делать домашнее задание за мальчика по имени Макс. Мальчику было пятнадцать лет, он был выше меня на две головы, и у него явственно пробивались усы. За дискетой с выполненным домашним заданием Макс приезжал на симпатичном японском мотороллере. Расплачивался он, дай бог ему здоровья, всегда аккуратно, не выдавая в эфир восклицаний, типа «Ой, я деньги дома забыл!». Или еще лучше: «Ой, у меня только крупные!». В общем, не выйдет из него российского банкира. Портило парня, на мой взгляд, только одно. Фантастическая, необъятная лень прямо-таки вселенских масштабов.

Как-то раз, принимая у меня из рук дискету, Макс поглядел в пространство и туманно пожаловался:

— Жалко, Илона Ивановна, что вы не умеете почерки подделывать.

— Почему это? — не поняла я.

— Ну, написали бы сразу все в тетрадь — и дело с концом. А то приходится переписывать, время терять…

Я утратила дар речи и смотрела на мальчишечку стеклянными глазами. Он воспринял мой взгляд как обнадеживающий. Оживился и придвинулся ближе:

— А может, попробуете? А? Я бы доплатил!..

Я отказала, посчитав эту просьбу полным развратом. Конечно, делать за лоботрясов домашнее задание тоже разврат. Но я утешала себя тем, что, переписывая его в тетрадь, они хоть что-то запоминают против воли. Оказывается, процесс переписки поколение «пепси» тоже воспринимает как даровую трату времени.

Вот так. Забыла добавить, что Макс учится в колледже с углубленным английским, куда его запихнули богатенькие родители.

Зачем? Не представляю.

Тут мои мысли прервались, потому что квартиру сотряс мощный взрыв.

Что бы вы подумали в этом случае? Вот и я подумала то же самое: нас обложили минами и взрывчаткой посланцы Бен Ладена в черных масках, и через минуту крыша дома погребет всех под собой.

Но крыша падать не торопилась, да и оконные стекла остались на месте. Я немного пришла в себя и поняла, что взрыв произошел локальный. В кабинете.

Костик!

Я отшвырнула от себя клавиатуру компьютера и ринулась в соседнюю комнату.

Конечно, мне было прекрасно известно, что нынешние дети имеют привычку приходить в гости с парочкой гранат, не взорвавшихся со времен второй мировой. Поэтому с самого начала тщательно осмотрела внешний вид Костика. Ничего подозрительного. Видимо, недоглядела.

Я ворвалась в комнату и застыла в дверях, потрясенная зрелищем Апокалипсиса.

Моя старенькая тахта изображала собой ломаную линию, плед скомкался и сбился. Точно посредине разлома сидел Костик, и глаза его были невинными.

— Костя! — вскричала я, ломая руки. — Ты жив?

— Жив, — как всегда честно, ответил ребенок. — Вытащи меня.

Я извлекла его из разлома, поставила на ноги и отряхнула дрожащими руками.

— Нигде не болит?

— Нигде.

— Точно?

— Точно.

Я немного успокоилась и нашла в себе силы поинтересоваться технической стороной вопроса:

— А что произошло?

— Тахта сломалась.

— Это я вижу. Почему она сломалась?

— Я на нее прыгнул, она сломалась, — объяснил мне ребенок.

Я снова окинула его взглядом. На сей раз удивленным. Конечно, моя тахта уже давно не девушка. Но было странно, что, выдерживая мой вес, она разломалась под легким прыжком шестилетнего мальчика.

— А как ты на ней прыгал?

Костик возвел ангельские глазки к потолку и указал рукой на последнюю полку книжного шкафа:

— Я вот туда залез и спрыгнул вниз.

И уточнил:

— Как леопард.

На несколько минут меня парализовало. Должна сказать, что потолки у нас в доме под четыре метра, а между книжным шкафом и тахтой расстояние не менее двух метров.

— Зачем ты это сделал? — спросила я, когда наконец снова обрела дар речи.

Как я уже заметила, Костик был исключительно правдивым ребенком. Вот и на этот раз он отнесся к вопросу серьезно. Обдумал его всесторонне и ответил:

— Интересно было.

— Что интересно?!

— Допрыгну до тахты или нет, — объяснил ребенок.

Вы бы после такого ответа оставили ребенка одного в комнате? Вот и я не оставила. Перебазировала Костика в гостиную, поближе к себе, и в полном расстройстве чувств уселась за компьютер. Все, пропала моя тахта. Придется выбросить. В принципе, ничего страшного. Подумаешь, рухлядь… Вот только на чем же теперь сидеть? Поставить пару стульев? Придется.

— Тетя!

Я вздрогнула и обернулась.

— А можно мне книжку сюда принести?

Я невольно умилилась:

— Можно. Сейчас принесу.

Я выудила из развалин тахты и комков сбившегося пледа книгу и принесла ее в зал. Посадила ребенка на диван, придвинула к нему журнальный столик и раскрыла книгу.

— Найдешь, где остановился?

— Найду.

Я вернулась к домашнему заданию Макса. Костик пребывал за моей спиной в полной неподвижности, судя по отсутствию шумов, и я расслабилась.

Впрочем, через некоторое время мое внимание привлек странный запах.

— Костя! — позвала я, не отрываясь от монитора.

— А?

— Ты здесь?

— Ага.

— Ты запах чувствуешь?

— Чувствую, — ответил честный ребенок.

— Не пойму, чем пахнет.

— Горелым.

— Точно, — пробормотала я, яростно стуча по клавиатуре. — Интересно, у кого и что горит?

— А это у нас горит, — безмятежно объяснил ребенок. — Я книжку поджигаю.

Я снова выронила клавиатуру и кинулась спасать мою любимую книгу детства. Спасти успела и унесла ее в кабинет. Костик к наказанию в виде лишения литературы отнесся спокойно. Объяснил, что поджигал страницу не просто так. Они с Димкой из второго подъезда поспорили. Димка утверждал, что толстая бумага не горит. Вот Костик и решил проверить этот тезис, для чего поджег книжку зажигалкой, которую носит в кармане постоянно.

— Ты куришь? — ужаснулась я.

Костик возмутился:

— Вот еще! От сигареты лошадь умерла!!!

— Так ей и надо, — сказала я педагогично. — Пускай не курит. Зачем тебе зажигалка?

Этого Костик внятно объяснить не смог, и зажигалку я отобрала.

Еще несколько раз я имела глупость повернуться к Костику спиной и сосредоточиться на работе. За это время он сломал пылесос, разбил плафон бра, висевшего в прихожей, сложил костерчик из старых газет, которые я держу на кухне для технических надобностей, и предпринял неудачную попытку покататься на люстре.

В общем, через два часа я была в невменяемом состоянии. Теперь мне уже не казалось, что бить детей непедагогично. Очень даже педагогично! В полном затмении разума я спросила у Костика, как он относится к репрессиям, и он ответил, что относится к ним хорошо. Мне казалось, что если как следует перемотать ему руки и ноги скотчем, то возможно, на короткое время я обрету свободу. Однако вспомнила Галку, ее мощно развитую мускулатуру, солидный вес, струсила и не сделала этого.

Но когда я впоследствии изложила свою теорию людям, имеющим детей, то они подняли меня на смех. Страдальцы утверждали, что дети выкручиваются из любого скотча с такой же легкостью, с какой фокусник Гудини выпутывался из железных наручников. И что способов борьбы с ними, дающих гарантию хотя бы в сорок процентов, просто не существует.

В общем, мне пришлось бросить работу, посадить Костика на пол, усесться напротив него и попытаться отвлечь разговором. Он ерзал и подпрыгивал на месте, но я не спускала с него глаз. Может, попросить его рассказать о друзьях? Можно выиграть минут десять…

— Костик! — воззвала я. — С кем ты дружишь в садике?

И знаете, что Костик ответил, глядя на меня честными детскими глазами?

— Ни с кем. Они все такие хулиганы!

То есть я поняла, что Костик — это еще не предел.

Самое смешное было потом. Вернувшаяся Галка заявила, что обучить Костика читать может только укротительница тигров, и то вряд ли. Лично она давно уже давно потеряла надежду сделать из Костика грамотного человека.

Итак, я оказалась на улице. В самом прямом смысле. Вышла из института, в котором проработала почти пятнадцать лет, и побрела по направлению к метро. В желудке было пусто, на душе горько.

Нет, ну объясните вы мне одну вещь. Каждый вечер по телевизору депутаты и правительственные чиновники разного уровня радостно сообщают нам, что мы с вами стали жить намного лучше, а наши доходы увеличились на много-много процентов. Вы это ощущаете? Лично я — нисколько. И мне очень интересно, где скрываются эти счастливые люди, о которых нам сообщают по телевизору? А может, наши руководители имеют в виду один процент россиян, называемый олигархами?

В таком случае скажу только одно: «Молодцы, правители! Славно поработали».

Я мысленно прокляла всех отечественных демократов, пожелала им пожать плоды собственной деятельности, вошла в подземку и принялась ждать поезда.

Время было раннее, народ еще не потянулся с работы, и вагон оказался полупустым. Я плюхнулась на сиденье и начала подсчитывать убытки.

Да. Я лишилась единого проездного и пакета кефира. Жалко? Жалко. До ужаса.

Но с другой стороны, на работу мне больше ездить не нужно, так что необходимость в проездном отпадает. А что касается пакета кефира, то у меня остается с десяток верных школьных лоботрясов, которые не дадут умереть с голоду.

Ладно. Первое время как-нибудь перебьюсь. Но в дальнейшем придется подсуетиться.

В полном расстройстве чувств я вышла из вагона и побрела к выходу. В переходе купила газету с объявлениями о работе. Дома просмотрю.

По дороге я размышляла о том, как хорошо я сделала, что не стала рожать ребенка. Вот как бы я объясняла ему сейчас, что кушать нужно не три, а два раза в сутки? Причем кушать исключительно макароны, картошку и капусту? Боюсь, что при взгляде в непонимающие детские глаза, у меня бы возникло одно сильное искушение. Записаться в террористки и взорвать к чертовой матери здание, в котором наши депутаты, остро нуждающиеся в консультации диетолога, принимают решения о том, на какие деньги в месяц я должна питаться.

Дом встретил меня равнодушной тишиной. Я стащила с себя сапоги и куртку, швырнула их на пол, пошла в зал и упала на диван.

Как же мне надоело сражаться за существование!

В детстве я всегда мечтала о профессии археолога. Как и все непосвященные, я видела в ней только романтическую, красивую сторону. Но мама мое желание неосмотрительно поддержала, и в восемьдесят седьмом году прошлого века я поступила в педагогический институт на факультет истории.

Археологической практики я ждала с замиранием сердца. Тем более, что практика должна была проходить летом, в Крыму, неподалеку от Керчи, на берегу моря.

«Что может быть лучше? — думала я в упоении, усаживаясь в плацкартный вагон поезда «Москва-Керчь». — Лето! Море! Палатки! Греческий полис под названием Пантикапей, который мы будем копать! Экзотика!»

Прозрение наступило сразу после того, как я прибыла на место. Археологический лагерь находился в сорока километрах от города, и мне пришлось заплатить таксисту астрономическую сумму, чтобы добраться до места моих будущих научных подвигов. Вот так сразу я оказалась практически без наличных.

Удивительно, но меня никто не встретил. Когда я разыскала одного археолога, блуждающего среди брезентовых палаток, и поставила его перед фактом (а вот и я), никакого взрыва радости не последовало.

— А, практикантка! — сказал мужчина, окинув меня неодобрительным взором. — Как фамилия?

— Колесникова.

Мужчина моментально потерял ко мне интерес.

— Не выдержит, — пробормотал он себе под нос загадочное резюме. И добавил:

— К начальнику экспедиции зайди.

— Где он?

— А бог его знает… Палатка вон та.

Я бросила на раскаленный песок дорожную сумку и взмолилась:

— Вы не дадите мне стакан воды?

Археолог снова окинул меня взглядом. На сей раз насмешливым.

— Воду нам привозят из города раз в неделю, — сообщил он.

— Уже кончилась? — ужаснулась я.

— Нет, не кончилась, — успокоил он. — Но скорей всего, немного протухла. Вон бочка.

И он кивком головы указал мне на желтую железную бочку, в которой обычно продается квас.

— Иди и пей, сколько влезет.

Я немного приободрилась. Ничего, обойдусь и тухлой.

— Простите, а помыться с дороги здесь можно?

— Это пожалуйста! — великодушно разрешил мой собеседник. — Это сколько угодно! Мыло у завхоза. Воды навалом.

— Где? — застонала я, измученная двухдневной тряской в грязном поезде.

— А что, не видно, что ли?

Я обвела окрестности безумным взглядом. Ни душевой, ни тем более банного комплекса вокруг не наблюдалось.

— Да вон!

Я снова уставилась на живописный пейзаж:

— Где?!

— Ах ты, господи, — пробормотал собеседник. И сказал уже громче:

— Слепая, что ли? Прямо перед тобой!

И указал рукой на безбрежное Черное море, катившее к берегу тяжелые волны.

— Вы здесь купаетесь? — прошептала я.

— И купаемся, и бреемся, — бодро ответствовал мой Вергилий, поглаживая пышную длинную бороду. — Так что будь как дома.

Второй удар ждал меня в палатке руководителя экспедиции по кличке Сан Саныч.

Сан Саныч, хмурый мужчина в расцвете сил, моему появлению в лагере совершенно не обрадовался.

— Практикантка? — спросил он неодобрительно.

— А… Э… Ну, да — созналась я.

— Фамилия?

— Колесникова.

Он, как и предыдущий собеседник, немедленно скис:

— Понятно.

И умолк, разглядывая меня каким-то странным, оценивающим взглядом. А я, как зачарованная, не могла отвести глаз от огромного транспаранта, кольцом опоясывавшего палатку изнутри: «Баба — она и в Африке дура, а счастье в труде!».

Я была сражена. Лозунг меня убил, расчленил и в землю закопал.

— Надолго к нам? — так же неодобрительно поинтересовался руководитель.

— Как положено, на три месяца, — проскулила я.

— Ну-ну.

Сан Саныч немного помолчал, сверля меня глазом, и спросил:

— Что предпочитаешь на завтрак?

— Э-э-э… Ну, не знаю. Кашу какую-нибудь.

— А на обед?

«Не буду выпендриваться», — подумала я.

— Борщ. Или лапшу.

— Куриную?

— Разумеется!

— А на ужин?

— Все равно, — демократично сообщила я, гордясь собой.

— Значит, так.

Он вздохнул и предложил без оговорок:

— Давай свою бумажку. Поставлю тебе галочку, что практику ты отбыла полностью, и отъезжай-ка ты, милая, домой.

— Почему? — не поняла я.

— Потому что у нас другой рацион питания.

— Какой? — спросила я наивно.

— Окорочка.

— На обед? — уточнила я.

— И на завтрак, и на ужин, и в полдник.

Я немного помозговала:

— Я потерплю.

— Уверена? — спросил он ядовито.

— Уверена.

— Воду привозят раз в неделю.

Я содрогнулась, припомнив вкус воды из бочки.

— Знаю.

— Купаемся, стираемся и бреемся в море.

— Я знаю.

Он снова вздохнул.

— Да не выдержишь ты здесь три месяца, дурочка! — закричал вдруг Сан Саныч. — Изведешь всех вокруг своими претензиями!

С самого детства у меня было сильно развито чувство противоречия. Поэтому я подбоченилась, еще раз прочитала наглый лозунг, опоясывавший палатку, и твердо заявила:

— Выдержу!

— Не выдержишь!

— Выдержу!!

— Не выдержишь!!

— Выдержу!!!

— Посмотрим, — подвел Сан Саныч черту под нашей содержательной дискуссией.

И жизнь продолжилась.

Я была единственной женщиной в лагере, поэтому двухместная палатка оказалась в полном моем распоряжении. Я радостно распаковала сумку, влезла в шорты и майку и осмотрела спальный мешок, в котором будут проходить мои ночи ближайшие три месяца.

Снаряжение не впечатлило.

Я выскочила наружу и отправилась искать завхоза, которого звали Ян Майорович.

Ян Майорович оказался грузным немолодым мужчиной с абсолютно голым лакированным черепом, форма которого навевала воспоминания о лампочке Ильича. Еще он страдал одышкой и говорил с сильным волжским оканьем. Его вечным спутником была немолодая собака по имени Рябчик, похожая на хозяина упитанностью и так же страдающая одышкой.

Я поздоровалась и потребовала, чтобы мне, как научному работнику, выдали кусок хозяйственного мыла.

— Фамилия? — задал завхоз все тот же сакраментальный вопрос.

— Колесникова, — ответила я утомленно.

— Зачем тебе мыло? — спросил Ян Майорович и подозрительно прищурился.

— Спальный мешок постирать.

— Зачем?

— Он грязный.

Ян Майорович минуту поразмышлял. Я испугалась, что сейчас и он предложит мне собрать свои манатки и отбыть назад в город-герой Москву. Но завхоз недовольно пожевал губами и со вздохом выдал мне требуемое.

Вы никогда не пробовали стирать в морской воде? Захватывающее ощущение, уверяю вас! Особенно процесс споласкивания. В белье набивается песок, который ты пытаешься вымыть с помощью той же воды, содержащий тот же песок, и так до бесконечности. Не знаю, изобретет ли кто-нибудь вечный двигатель, но я в процессе стирки была близка к этому открытию, как никто другой.

В общем, стирку я завершила через какие-нибудь два часа, бросила мешок сушиться на брезентовую крышу палатки и в изнеможении упала на берег. Мои усталые пятки ласкала набегающая волна.

Научные подвиги, ради которых я прибыла на практику, откладывались до завтра.

Последующие дни последующих месяцев начинались однообразно. Я выходила из палатки ровно в восемь ноль-ноль и брела к своему размеченному участку, на котором мне и предлагалось совершать открытия. А весь археологический лагерь выстраивался по пути моего следования и молча наблюдал, как я падала на живот и, глотая слезы, принималась очищать специальной щеточкой пляж от песка.

Так проходили дни, недели и месяцы, в течение которых лагерь, по воле рачительного Яна Майоровича, питался исключительно куриными окорочками. Сан Саныч не обманул меня. Окорочка плавали во всех блюдах нашего меню. Даже в компоте.

— О! Окорочка им не нравятся! — негодовал Ян Майорович, отдуваясь и окая. — Вот подождите… Приедут пионеры, они все пожрут… Как хомяки…

Пионеры были еще одним стихийным бедствием в череде бесконечных дней, насыщенных окорочками и тухлой питьевой водой.

Как правило, они приезжали по выходным. Нашествие организовывали школьные учителя под предлогом знакомства детей с родным краем. И мирная, хоть и скучная жизнь лагеря летела к черту.

Пионеры с визгом носились по пляжу, затаптывали размеченные участки, опрокидывали палатки и совершали попытки массовых самоубийств в виде утопления. Еще после их приезда таинственным образом пропадала часть провианта, несмотря на все героические попытки Яна Майоровича приковать себя к объемному лагерному рефрижератору с автономной сетью питания. Зализывая раны и подсчитывая убытки после отъезда милых деток, мы с удивлением отмечали пропажу двухдневного запаса окорочков. Причем было непонятно, как дети их потребляли.

— Они их сырыми жрут, что ли? — ворчал Сан Саныч. И снаряжал Яна Майоровича с Рябчиком во внеплановую командировку за продуктами.

В общем, пионеров в лагере не любили и называли не иначе, как «пионерской сволочью». Помню всеобщий восторг, когда Ян Майорович, приехавший из города, в лицах живописал увиденную им дивную картину. На жаркой керченской улице сцепились двое пионеров, и одна пионерская сволочь ударила другую по голове велосипедом. Правда, без видимых результатов.

— Вот так вот велосипед взял, — показывал Ян Майорович, подбираясь к флегматичному Рябчику, — и по кумполу тому — хрясь!

Лагерь выл от удовольствия и требовал повторения на бис.

Раз в три дня я с упорством шизофреника вытаскивала из палатки спальный мешок и приступала к стирке, а археологи бросали работу, высыпали на берег, и, заслонившись рукой от солнца, молча наблюдали за процессом. В эти минуты мне, как никогда раньше, хотелось домой, к маме.

Как выяснилось впоследствии, коварные археологи заключили на меня пари. Дело в том, что женщины в археологическом лагере бывали часто, но прижились и выдержали практику от начала до конца только две из них.

Первой героиней была дама по фамилии Коровина, второй — дама по фамилии Кобылина. Теперь-то я поняла, почему археологи так жадно интересовались моими паспортными данными. По их научной версии, выдержать три месяца полевых работ могла только та женщина, фамилия которой намекала на связь с фауной и животным миром. Поэтому, узнав, как я называюсь, большинство археологов билось об заклад, что с первым же обратным поездом я вернусь к цивилизации.

Впрочем, нашлись и сомневающиеся.

Поскольку моя фамилия начиналась на ту же заветную букву «ка», они утверждали, что я смогу сопротивляться судьбе и некоторое время пробуду в лагере. В сроках единства не было. Одни говорили примерно о двух неделях, другие оптимистично заявляли, что худые бабы — выносливые. И вполне возможно, я выдержу даже месяц.

Как люди с научным складом ума, свои теории они решили проверить на практике.

Миновал первый месяц, потянулся второй. И ежедневно в восемь ноль-ноль я выходила из своей палатки и, волоча ноги, направлялась к раскопу. Спорившие выстраивались по дороге и впивались в меня взглядом, пытаясь угадать, не овладели ли мной пораженческие настроения.

В начале третьего месяца ко мне подошел Сан Саныч. Огляделся вокруг и снова предложил отбыть восвояси, пообещав отличный отзыв о практике. Я взятку с негодованием отвергла.

И только в самом конце лета я узнала, почему так сильно действовала на нервы начальнику экспедиции. Оказывается, спорили археологи не на что-нибудь, а на знаменитый лозунг, унижавший женское достоинство. В случае, если я отбуду свой срок полностью, Сан Саныч обещал собственноручно вынести транспарант из палатки и прилюдно сжечь его под ритуальные археологические песни-пляски. Что и сделал, к моему великому удовлетворению.

Правда, в это время я уже была в лагере своим человеком. И вовсю наслаждалась романтикой, которая привлекала меня в профессии. Было все, чего могла пожелать моя романтическая душа. Вечерние песни у костра под гитару, неповторимый археологический репертуар, который вряд ли прошел бы цензуру даже в наше демократическое время, редкие пьянки с ящиком пива на всех и неограниченное общение с умными, циничными и желчными людьми.

К концу практики я поняла, что работать археологом в нашей стране может только сдвинутый человек. Про то, что называется «зарплатой», я уже не говорю. Люди, с которыми я познакомилась в лагере, готовы были добираться до места раскопок за свой счет, если у Российского государства не найдется для этого средств. Готовы были затянуть пояса и питаться за собственный счет, если нет другого выхода. И я сильно подозреваю, что если бы им пообещали платить за научный труд, как во времена достославного Галилея, то после краткого замешательства, археологи мрачно ответили бы:

— Чихать, выкрутимся…

Угадайте, кто все последнее время спасает отечественную археологию? Ни за что не догадаетесь.

Американцы.

Да-да, это тот самый редкий случай, когда слова о дружбе и сотрудничестве, в изобилии расточаемые политиками, действительно, не расходятся с делом. А почему?

А потому, что у американцев есть все, чего нет у нашей науки. Деньги, инструменты, оборудование, лаборатории, возможность беспрепятственно передвигаться по миру… Нет только одного.

Школы.

А вот это как раз все еще сохранилось в России, несмотря на все героические усилия руководителей страны. Американцы, как люди прагматичные, предложили нам бартер. И ввели систему грантов.

Знаете, что такое «грант»? Нет, это не мебельный магазин. И совсем не жгучий испанец с длинной родословной. Поясню популярно.

Грант — это способ удовлетворить собственное научное любопытство за счет американской стороны. Но не безвозмездно. Взамен предлагалось осуществлять научное руководство над темами работ американских студентов. И темы, скажу я вам, были впечатляющими.

— «Греческие ворота гомеровского периода», — читал Сан Саныч тему одной такой научной работы, теребя усы. — Нет, ну почему именно ворота? — вопрошал он риторически. — Почему, к примеру, не собачья будка?

Ответа не было. Американцы лучились белозубыми улыбками. Их глаза были детски любознательными и восторженными. Им у нас нравилось все. Они с интересом пили тухлую воду, поедали окорочка, брились в море и называли все это красивым словосочетанием: «рашн экзотик».

Археологи относились к спонсирующей стороне с осторожностью. Старались не ранить их чувства, темы работ не критиковали. Интересуют человека ворота гомеровской Греции, ну что ж тут поделаешь? Заказывает музыку тот, кто за нее платит!

И только один раз Сан Саныч (кстати, блестяще владеющий английским языком) не выдержал.

Американец, приехавший в лагерь, взялся читать археологам лекцию о древних кельтских захоронениях, в раскопках которых он принимал деятельное участие. Лекция проходила с показом слайдов.

На одном из них крупно демонстрировалась грубо слепленная статуэтка коня, найденная в погребении.

Вообще-то, научная терминология американца была довольно комичной. Ну, например, он постоянно повторял: «Руки погребения номер один», «ноги погребения номер два…»

Это археологи вынесли, не сморгнув.

— Статуэтка жеребца! — объявил американец, показывая слайд.

Почему он так уцепился за это слово мне неизвестно. Но повторял его на все лады, пока ряды слушателей не дрогнули и злобный голос Сан Саныча не прорезал вечернюю тишину:

— Вы, что, ему под хвост заглядывали?

В общем, с практики я вернулась, обретя новых друзей. И довольно часто посещаю Институт Археологии для того, чтобы зарядиться мужеством. Если люди способны преодолевать такие трудности и при этом не бросать любимое дело, то мне ныть о своих маленьких проблемах просто неприлично.

Итак, какое-то время я валялась на диване и предавалась сладким воспоминаниям. Потом медленно поднялась и побрела на кухню. Поужинать, что ли?

Открыла холодильник, окинула взглядом предложенный ассортимент и захлопнула дверцу. Глупо было надеяться, что полузасохший сыр (имитация «Мацареллы») за время моего отсутствия преобразится в салат а-ля Цезарь, а куриные окорочка — в форель, запеченную под шубой.

Ладно. Применим старый верный способ для подъема настроения. А именно: примем горячую ванну.

Этот способ помогал мне всегда. Поэтому я заткнула пробкой водосток, наплевала на экономию и щедро плеснула в воду пахучую ароматизированную жидкость. Отрегулировала температуру воды, льющейся из крана, присела на корточки и перебрала книжки, лежавшие на полу.

Да-да! Я не оговорилась.

На полу ванной комнаты у меня сложены старые добрые журналы времен развитого социализма. Я их очень любила. Особенно нравился мне журнал «Наука и жизнь». Помимо технических новинок, которые вполне можно было самостоятельно внедрить в жизнь, там был неплохой раздел художественной литературы. Кстати, именно в этом журнале впервые увидели свет многие произведения иностранных авторов, которые никогда не издавались в СССР отдельными книжками.

Такой же набор журналов лежит у меня в туалете, который у нас дома получил название «изба-читальня». Помню, как-то раз мой папочка, не найдя меня в комнатах, спросил у мамы:

— А где Элька?

— В туалете, — ответила мама.

— С книжкой?

— Нет.

— А что она тогда там делает? — поразился папочка.

И это был единственный случай на моей памяти, когда папочке удалось удачно сострить. Впрочем, подозреваю, что у него это вышло нечаянно.

Второй остротой стало то, что мой папочка сбежал из нашего дома, когда мне было восемь лет. Причем сбежал не один, а с лучшей маминой подругой, которая делала дома ремонт и поэтому временно проживала у нас.

Мама переживала предательство гордо. Никогда не обсуждала поступок двух когда-то близких людей с любопытствующими соседями. Никогда не делала попыток вернуть мужа. Никогда не просила алиментов.

В общем, не скажу, что мы в чем-то нуждались. Как я уже говорила, в неправильные социалистические времена было модно учиться музыке, и мама прилично зарабатывала. Так что потерю папиной зарплаты мы перенесли легко.

Гораздо больше маму поразило предательство женщины, которую она считала близкой подругой.

Наверное, именно тогда я и заработала стойкую идиосинкразию на словосочетание «женская дружба» и исключила из своего лексикона слово «подруга».

Отца я больше не видела. Он, надо отдать ему должное, проявил изумительную выдержку и ни разу не поддался искушению увидеться с собственной дочкой. Насколько мне известно, они с бывшей маминой подругой отбыли в начале девяностых в объединенную Германию, где у дамы были родственники. А дальше папочкин след потерялся окончательно. Бог ему судья.

Я разделась, нырнула в ванную и подняла с пола старый зачитанный журнал. Рассеяно полистала его, чувствуя, что постепенно прихожу в себя и готова снова сопротивляться судьбе.

Через полчаса вылезла из теплой душистой пены (почти как Афродита), завернулась в банный халат и побрела на кухню. Налила себе чашку чая, раскрыла газету с объявлениями о рабочих местах и начала просматривать предложения.

Итак, какие у нас перспективы?

Раздел «Образование» я исключила сразу. Преподавать я не смогу ни за какие деньги. Моя однокурсница, работающая в школе, вкратце обрисовала мне, что представляют из себя современные детишки. Каждый раз, уходя на работу, она со слезами прощается с родными и близкими, потому что не уверена, удастся ли ей вернуться обратно.

Все остальные специализированные разделы я тоже исключила.

На что может претендовать человек, получивший диплом исторического факультета?

Разве что на должность секретарши.

Одно объявление из этого раздела привлекло мое внимание.

«Руководитель ищет помощника-секретаря женского пола. Возраст от двадцати восьми до тридцати пяти лет. Высшее образование не обязательно. Знание ПК не обязательно. Иностранные языки не обязательны. З/П от восемьсот долларов».

«Боже мой, какой Клондайк! — подумала я в восторге. — Вот оно, золотое дно! Если этот демократичный руководитель готов платить такие бешеные деньги человеку с десятью классами, то как же он приятно удивится, получив секретаршу с высшим образованием, знанием компьютера и отличным английским!»

Не медля ни минуты, я позвонила по указанному телефону. Мне ответил приятный женский голос.

— Добрый день, — начала я. — Я звоню по объявлению…

— Какой у вас размер одежды? — перебила меня дама.

Я удивилась.

— Сорок четвертый.

— Прекрасно. Сколько вам лет?

— Тридцать пять.

— Ничего страшного, — успокоила меня собеседница. — Шефу нравятся женщины среднего возраста. Приходите на собеседование. Записывайте адрес.

— Простите, — запаниковала я, — вас, что, не интересует мое образование?

— Не очень, — вежливо ответила дама.

— У меня истфак…

— Не огорчайтесь.

— Я прекрасно владею английским…

— Поздравляю вас!

— И имею начальные навыки ПК, — завершила я свою тираду в некотором недоумении.

Дама немного помолчала и спросила:

— Простите, где вы работали раньше?

— В Архивном институте. Почти пятнадцать лет.

— Понятно, — ответила дама, и мне в уши понеслись короткие гудки.

Так ничего и не сообразив, я перелистнула страницу. Ладно, посмотрим раздел «разное».

Курьеры, надомные работницы, «Эйвон», «Орифлэйм», ателье, химчистки, сетевой маркетинг…

Я вспотела и вытерла лоб.

Родная сестра моей знакомой, проживающая в городе Волгограде, приехала в Москву в поисках лучшей жизни. И первым же вечером негодующе заявила нам:

— Не понимаю, чего вы, москвичи, на жизнь жалуетесь?! Вот, на первом же фонарном столбе сняла объявление о работе! Образование и возраст не важны, зарплата от двух тысяч долларов!!

Мы со знакомой только переглянулись.

Самое смешное, что на эту удочку попалась даже я, коренная москвичка. Что уж говорить о приезжих!

Соблазнившись одним подобным объявлением, я посетила огромный дом культуры. Народу в ДК собралось немерено, но, похоже, этот факт только радовал сердца организаторов встречи.

Нас быстренько препроводили в зал, раздалась бодрая музыка, и на сцену косяком пошли счастливые, улыбающиеся люди.

Все они выстроились в шеренгу, по очереди подходили к микрофону и рассказывали нам, как плохо они жили раньше. До того, как мама, папа, муж, жена или теща привели их в офис этой фирмы.

Больше того.

До того момента, как они занялись продажей продукции под названием «Гербалайф», их мучили все известные и неизвестные науке болезни. Но как-то раз они случайно вкусили от этого продукта и избавились от болезней навсегда.

А также от всех жизненных неприятностей. Разом.

Шоу продолжалось примерно сорок минут.

Когда оно закончилось, нас собрали вокруг себя наши будущие идейные руководители.

— Вы подумайте сами! — убеждала меня немолодая крашеная блондинка с папкой в руках. — Покупаете продукт за пятьдесят долларов, а продаете за сто!

— Вы считаете, это возможно? — спрашивала я с некоторым сомнением.

— Милая моя! Из рук рвать будут! Почему мы и набираем новые штаты: не успеваем справляться! Да я вам сама помогу все продать! У меня на эту продукцию очередь стоит!

Дама еще немного посверлила меня взглядом и добавила соблазна:

— И какие люди в очередь выстраиваются! Ларочка Долина, например… Вы думаете, почему она так похудела?

Тут дама сделала небольшую, но многозначительную паузу.

— Не может быть! — ахнула я.

Дама снова сделала многозначительный жест бровями.

— А уж наши пищевые добавки просто ввозить не успеваем! Я как-то раз сама попробовала, теперь оторваться не могу… Почему Ларочке Долиной можно, а мне нет? Что же я — не человек? Не могу себе позволить купить нормальный пищевой продукт?

«Лучше б ты себе дезодорант позволила купить», — подумала я в тоске.

Пахло от дамы и впрямь не слишком упоительно.

В общем, я счастливо избежала сетей, расставленных специально для наивных провинциалов: избежала сетевого маркетинга.

Тогда я нашла адрес агентства по трудоустройству, названного красивым и обнадеживающим словом —«Фаворит».

Приехала по указанному адресу, прошла собеседование, честно отдала все копии своих документов. Меня заверили, что с такими хорошими стартовыми условиями предложений о работе мне долго ждать не придется.

И что вы думаете?

Звонка с предложением по трудоустройству я жду и по сей день.

Ни одного звонка в течение года!

Вообще-то, система простая. Вариант сетевого маркетинга, только дешевле. Приходит человек со своей проблемой и платит за ее решение не пятьдесят долларов, как требуют в «Гербалайфе», а пятьсот рублей.

Фирма прибирает к рукам денежки и живет себе в ус не дуя!

В день через такую контору проходит минимум пятьдесят человек. Да-да, поверьте мне, я сидела в хвосте длинной очереди, пока ждала собеседования! Значит, в день чистой прибыли двадцать пять тысяч рублей. А в месяц, учитывая, что фирма работает без выходных, семьсот пятьдесят тысяч!

Плохо придумано?

И главное — никак не придерешься! Если бы я попробовала посудиться с этой конторой, меня бы ждало крупное разочарование:

— Нет заявок на работников вашей квалификации! — заявили бы мне руководители кидального предприятия. И спокойно выиграли бы процесс.

В общем, найти работу не так-то просто. И особенно в Москве. Здесь одни граждане так поднаторели в облапошивании других граждан, что угадать все кидальные способы просто невозможно!

Не буду вас утомлять. Месяц я провела в беготне, добросовестно вычитывая адреса работодателей и посещая их конторы.

Через месяц я отчаялась и готова была отказаться от поисков. Но неожиданно мне на глаза попалось скромное объявление: «Для проведения опроса требуются интеллигентные женщины в возрасте от двадцати пяти до сорока пяти лет. Высшее образование обязательно».

Уже какая-то конкретика. Высшее образование у меня имеется, что касается интеллигентности… М-да. В принципе, все относительно. Думаю, что могу претендовать и на этот критерий.

Я приехала по указанному адресу и попала на территорию бывшего закрытого НИИ. Как и все учреждения с подобной аббревиатурой, НИИ давно прекратило свое существование. Все двенадцать этажей сдавались внаем различным компаниям самого широкого профиля.

Фирма «Ар Си Боу» занимала два этажа и произвела на меня впечатление большим количеством работников. Огромный зал, в который меня отправили, был разграничен прозрачными стеклянными кабинками, в которых за компьютерами сидели веселые молодые люди.

— Луис, — представился мне начальник отдела, приятный мужчина среднего возраста в очках.

— Илона.

— Круто, — прокомментировал мужчина мое имя, но прокомментировал без иронии. С веселой доброжелательностью.

Он просмотрел мои бумаги, я же рассматривала его несерьезную маечку с каким-то смешным рисунком и слегка помятые, но вполне дорогие джинсы.

— В общем, все нормально, — продолжал мужчина на прекрасном русском языке безо всякого акцента. — Нам нужны внештатники. Контактные люди, умеющие влезть в душу. Как у вас обстоит дело с душой?

— Э-э-э…

— Ничего, научитесь, — успокоил меня работодатель. — Лиха беда начало.

— А как с оплатой? — деликатно поинтересовалась я.

— В зависимости от сложности исследования. От тридцати до ста пятидесяти рублей за анкету.

Я немного подумала.

— А сколько в среднем?..

— Это зависит от вас, — оборвал меня Луис. — Начнете — узнаете. Так как? Начнете?

— Начну! — сказала я решительно.

Первое исследование далось мне трудно. Тем не менее, я справилась, и по моим скромным подсчетам выходило, что я заработала три тысячи рублей.

Меня интересовало только одно: сколько из этих денег мне выдадут? Если вообще что-то дадут…

Каково же было мое удивление, когда точно через две недели, как и обещал мне Луис, бухгалтер фирмы Катя выдала мне всю заработанную сумму до копеечки!

Я спускалась вниз на лифте, ощупывала деньги и думала: «Непонятно, в чем прикол? Если они меня не обманывают, то за счет чего же они существуют?»

Прошло немало времени, прежде чем я убедилась в том, что фирма вполне респектабельная и свои обязательства свято выполняет.

Даже обязательства перед внештатниками.

Вот это, скажу я вам, редкость!

Я позвонила Луису. Он работал начальником большого отдела, и я не надеялась, что он захочет пообщаться со мной по телефону.

Но секретарша, которую я попросила соединить меня с Луисом, весело сказала:

— Минуту!

И через одно мгновение Луис ответил мне:

— Слушаю!

— Луис, это Илона, — начала я дрожащим от благодарности голосом.

— Помню, знаю, — ответил благодетель без малейшего колебания.

— Хотела вас поблагодарить…

— «Тебя» поблагодарить, — поправил меня начальник. — Мы здесь на «ты».

— Хотела тебя поблагодарить, — послушно повторила я.

— За что?

— За все. За то, что на работу взяли, за то, что зарплату заплатили…

— Круто! — удивился Луис. — Ты работаешь, а мне «спасибо!» Это тебе спасибо!

И я поняла, что попала в нормальную контору.

Повторюсь. Это большая редкость.

Вот так и вышло, что теперь я работаю на американскую маркетинговую фирму «Ар Си Боу». Благодетели платят точно в срок и ровно столько, сколько обещают.

Меня немного удивлял великолепный русский язык, на котором говорят руководители-иностранцы, но потом мне объяснили, что все они раньше учились в Москве. Почему их и бросили на самый трудный участок. Луис, к примеру, закончил МГУ, а потом еще и Венский университет. В Москве живет уже лет пятнадцать и по-русски говорит не хуже меня. Если не лучше.

Про поиски работы — довольно.

Ну, вот мы и вернулись к тому, с чего начали.

— Добрый день, меня зовут Илона, я представитель компании «Ар Си Боу». Наша компания проводит исследование и просит вас принять в нем участие. Вы сможете уделить мне десять минут?

Вспомнили? Наверняка вас останавливали на улицах молодые и немолодые женщины с анкетами в руках, произносящие подобный заученный текст. Вполне возможно, что среди них была я. И вы, в зависимости от настроения, либо молча пробегали мимо, либо отрицательно трясли головой, либо изредка отсылали меня к математической комбинации в виде икса и игрека. Ногами, спасибо, не били ни разу. А иногда все-таки останавливались и соглашались принять участие в исследовании. И давали мне возможность заработать от тридцати до ста пятидесяти рублей за анкету. Говорю вам за это искреннее спасибо.

Такой вид исследования, когда вас останавливают на улице и заманивают в фойе кинотеатра, который арендует фирма, или в помещение библиотеки, называется «холл-тест». Честно говоря, мой любимый вид.

А что я ненавижу со всем нерастраченным пылом души, так это поквартирники.

Этот вид опроса в наше время не безопасен. Подъезды закрыты, граждане напуганы. Кто пустит к себе в квартиру постороннего человека? Вы пустите? Вот я и говорю: трудно работать. Сколько раз бдительные жители обливали меня руганью из-за закрытой двери! А сколько раз вызывали милицию в связи с появлением подозрительной женщины в подъезде их дома! И сколько раз я убедительно доказывала в местном опорном пункте охраны правопорядка, что моя московская прописка — настоящая, а паспорт не куплен на ближайшем блошином рынке!

Впрочем, я все прекрасно понимаю, и вас ни в коем случае не осуждаю. Просто хочу сказать, что труден кусок хлеба интервьюера. Поэтому, если можно, не бейте его ногами.

Впрочем, в этой профессии есть и положительные моменты. К примеру, начав работать, я почти мгновенно избавилась от своей стеснительности, которая с детства осложняла мне жизнь.

Из школы до дома я добиралась на маршрутке. Так вот, никакая сила не могла заставить меня открыть рот в нужный момент и громко сказать: «Остановите, пожалуйста!» Мысль о том, что тишину прорежет мой голос, а все пассажиры обернутся и посмотрят, пугала меня до обморока. Поэтому я сидела молча и ждала, когда кто-нибудь остановит машину не очень далеко от моего дома. Иногда мне везло, и я выходила на нужной остановке. Иногда приходилась возвращаться назад на троллейбусе или проезжать остановку вперед на автобусе.

С возрастом комплекс стеснительности у меня приобрел уродливые гипертрофированные формы. Поэтому свой первый рабочий день в качестве представителя фирмы «Ар Си Боу» я провела без слов. Я стояла возле входа в метро с анкетой в руках, озирала поток людей, несущийся с остановки, и пыталась вырвать взглядом какое-нибудь доброе милое лицо.

Лица находились, но, когда наступал момент открыть рот и произнести заклинание, мой язык присыхал к гортани. Спрашиваю у женщин: вы пробовали заговорить на улице с посторонним человеком? Нет, спросить время я тоже в состоянии. Сможете ли вы произнести речь, которая заставит человека остановиться? Я, во всяком случае, в свой первый рабочий день такого подвига не совершила ни разу.

— Что, комплексуешь? — сочувственно спросила меня Рита, которая в нашей пятерке была за старшую. Ее должность называлась странным словом «супервайзер».

— Ужасно, — созналась я и шмыгнула носом. — Мне завтра не приходить?

— Ну вот еще! — решительно возразила Рита. — Все сначала боятся! Ничего страшного, привыкнешь…

«Не привыкну, — думала я, трясясь в вагоне метро. — Никогда не привыкну я к тому, что можно остановить на улице незнакомого человека и обратиться к нему с развязной речью. С таким талантом нужно родиться».

Но безденежье, оказывается, способно вдохновить и не на такие подвиги.

На следующий день я решительно встала поперек тропинки, ведущей к метро, вырвала взглядом из толпы старушку в потертом драповом пальто, подошла к ней и, запинаясь, произнесла заученный текст. И к моему великому изумлению, старушка на участие в тесте согласилась!

Не чуя под собой ног от счастья, я завела ее в фойе детской библиотеки, которое арендовала фирма, и заполнила анкету. Бдительная Рита, в обязанности которой входило следить за правильностью опроса, присела рядом и внимательно выслушала наш диалог от начала до конца. И когда старушка ушла, а я сдала заполненный анкетный лист, похвалила меня, сделав всего несколько замечаний.

Окрыленная заработанными тридцатью рублями, я снова ринулась на улицу и на этот раз безо всяких проблем отловила вторую жертву. В общем, глаза боятся, а руки делают.

Через две недели я уже не мыслила своей жизни без маркетинговой фирмы под непонятным названием «Ар Си Боу». На работу я летела сломя голову. Компания из пяти женщин разного возраста подобралась отличная, проблем с общением для меня больше не существовало, в день я зарабатывала от двухсот до четырехсот рублей, и в месяц выходила, может, и не астрономическая, но вполне совместимая с жизнью сумма.

Так, в ежедневных хлопотах, пролетела самая невменяемая московская весна на моей памяти. Апрель порадовал горожан почти летними показателями температур, а в мае на раскрывшиеся почки деревьев осел плотный слой снега. Москвичи и гости столицы сменили легкие кофточки на шубы и продолжили тонизирующую борьбу за жизнь. И когда я в очередной раз прилетела на работу и сообщила, что завтра пообещали двадцать градусов, девочки, не сговариваясь, хором уточнили:

— Плюс, минус?

Закончился май. Мои лоботрясы сдали школьные экзамены, и я обрела относительную свободу. Июнь выдался жаркий, в июле нас порадовал пожар в торфяниках, и моя квартира, расположенная в Кунцево, наполнялась с утра едким серым дымом. Дым стелился по полу, забирался в легкие, а на улице смешивался с резким запахом расплавленного асфальта. Жить в Москве летом становилось невыносимо.

В выходные я решительно нацепила на себя купальник, кинула в пляжную сумку случайно купленный на улице дамский роман и отправилась в Крылатское на пляж.

Народ с редким единодушием устремился в том же направлении, и я с трудом отыскала свободное местечко, на котором смогла расстелить полотенце. Стянула с себя майку и шорты, плюхнулась на подстилку и, закрыв лицо козырьком кепки, уткнулась в роман.

Плавать я, к своему стыду, долго не умела. Когда-то в детстве мы с родителями ездили на море, и меня почему-то напугал вид мутной непрозрачной воды. Казалось, там, в глубине, меня поджидает какой-то чудовищный зверь, чтобы вцепиться, утащить с собой и сожрать в спокойной обстановке. Поэтому я опасливо доходила до того места, где море было мне по колено, и плюхалась на задницу. И никакими силами нельзя было сподвигнуть меня на дальнейшие действия.

Но потом, на археологической практике, меня обуяло вдохновение. Я научилась плавать за две недели и теперь с упоением предвкушаю поездку на море.

Правда, купаться в небольших водоемах мне не нравится. Как не нравится и пресная вода. Поэтому я захожу в реку, останавливаюсь там, где вода поднимается выше икр, зачерпываю ее в горсть и совершаю омовение.

Примерно через полчаса пребывания на пляже я испеклась до нужной кондиции, отложила роман и пошла к реке. Облилась, как слон на водопое, и вернулась на место. Брякнулась на полотенце, подставила солнцу бледные плечи и попыталась сосредоточиться на чтении.

И в этот момент на яркие белые странички упала чья-то тень.

«Кто-то стоит позади меня», — сообразила я с помощью дедукции.

Человек, кто бы он ни был, встал очень удачно. Белая бумага перестала бликовать, черные буковки обрели резкость. Я наконец осмыслила содержание двух первых страниц и перешла к третьей.

Тень не исчезала.

Что ж он встал, как памятник?

Я осторожно повернула голову и заглянула через плечо.

Надо мной возвышался мужчина, которому было никак не место на переполненном и грязном речном пляже. Такие должны отдыхать где-нибудь на Лазурном берегу или где там еще отдыхают богатые? Одна фирменная светлая рубашка стоила больше, чем вся моя месячная получка в фирме американских благодетелей. А еще на дяденьке были хорошие недешевые штанишки, помятые с небрежным изяществом, и легкие кожаные туфли. Похоже, ручной работы. В ручках он крутил ключи от автомобиля, а взглядом брезгливо скользил по полуголым отдыхающим.

И что он здесь забыл?

Тут дяденька, примерно сорока лет от роду, опустил свой заоблачный взгляд на грешную землю и споткнулся об меня. Я поежилась.

Хороша, ничего не скажешь… Ядовитый сине-зеленый купальник, купленный за двести рублей на распродаже в местном супермаркете, взлохмаченные бесформенные волосы, перехваченные ремешком с козырьком, непропеченное бледное тельце… Да, это вам не Рио-де-Жанейро.

Но обозрев меня, дяденька вдруг сменил гнев на милость. На его холеном личике появилось нечто, напоминающее милостивую улыбку. Тут же заулыбалась и я, потому что его вспомнила.

Этого суперсамца я наблюдала на работе в течение последней недели. Нет, подойти к такому объекту и предложить ему принять участие в тесте я бы не осмелилась. Тем более, что дяденька не вышагивал ножками по улице, а пребывал за рулем хорошего автомобиля. Какого именно — сказать не берусь, не сильна в иномарках.

Он парковался неподалеку от входа в метро, где мы набрасывали лассо на наших потенциальных жертв, и лениво наблюдал за суетой муравьев, покуривая, несомненно, хорошую сигарету.

Несколько раз мы с ним сталкивались глазами, но я уже давно разучилась стесняться незнакомых людей (спасибо фирме «Ар Си Боу!») и на его взгляды никакого внимания не обращала.

Мы с ним вращались в разных сферах. И проблемы у нас были разными.

Проблемы суперсамцов такого класса выглядят, очевидно, красиво. Куда повести вечером жену? (Маму, сестру, любовницу). В каком уютном местечке провести отпуск? Сделать ли ремонт в этом году, или отложить его до будущего? Сменить машину или проявить скромность?

Впрочем, не знаю, права ли я. В таких кругах не вращалась и о проблемах подобных людей сужу по телесериалам и дамским романам. А они учат, что богатые тоже плачут.

Конечно, мне ни одной минуты не приходило в голову, что он торчит на Малой Черкизовской улице исключительно из-за моих красивых глаз. Моя внешность, конечно, не заставляет одиноких прохожих вскрикивать от страха, когда мы сталкиваемся в безлюдном переулке. Но будучи человеком реально мыслящим, вынуждена признать: мордочка у меня весьма неказистая.

Безусловно, если бы я имела возможность заняться собой и посещать нужные салоны красоты и хороших визажистов, из меня можно было бы слепить нечто трогательное. Я худенькая, но не слишком костлявая. Ноги у меня вполне пристойной формы, и с некоторых пор я осмеливаюсь надевать укороченную юбку. То есть не совсем короткую, конечно. Чуть выше колена.

Еще у меня ровная гладкая кожа, практически без единой морщинки. Поскольку, благодаря заботе наших государственных руководителей, питаюсь я чрезвычайно правильно (ничего жирного, ничего острого, почти ничего сладкого), то сосуды мои не забиты холестерином, и я имею вполне сносный цвет лица. В последнее время он еще улучшился из-за работы на свежем воздухе.

Черты лица у меня не особенно отталкивающие. Просто мелкие. Маленькие глазки размытого голубого цвета, острый носик, небольшой рот…

Волосы у меня густые и пышные. Вот только привести их в нормальную форму перманентно мешает то отсутствие времени, то отсутствие денег.

В общем, я имею то самое лицо, на котором можно нарисовать все что угодно. От голливудской дивы до Фредди Крюгера. Нашелся бы желающий.

— Здравствуйте!

Голос у незнакомца оказался неожиданно высокий. Не люблю такие голоса.

— Здравствуйте, — ответила я настороженно.

Он еще раз окинул неприязненным взглядом галдящий пляж и попросил:

— Можно я вам оставлю ключи от машины?

Уловил мое колебание и добавил:

— Невыносимо жарко…

— Жарко, — согласилась я. — Вы долго купаться будете? Вообще-то, я уже уходить собиралась…

Это была неправда. Уходить я не собиралась, но нести ответственность за чужую собственность, к тому же дорогую, не хотелось.

— Минут десять, не больше.

Повода для отказа не было.

— Давайте, — сказала я и протянула руку.

Мне на ладонь лег симпатичный черный брелок с кнопочками и ключом зажигания.

— А вещи можно возле вас положить?

Я нахмурилась. Похоже, мужчина становится навязчивым.

— Только ценности из карманов уберите, — холодно ответила я.

— Да какие ценности! — отмахнулся он, стаскивая с себя рубашку. — Тут и карманов-то нет!

Суперсамец ловко стряхнул с себя светлые брюки и оказался в симпатичных серых плавках. Небрежно бросил одежду в кучку, деликатно разместил ее на краю моего полотенца и припечатал светлую ткань легкими туфлями.

Я содрогнулась. Впрочем, если ему не жаль испачкать примерно полтысячи долларов, то мне какое дело?

Мужчина неторопливо потрусил к воде, а я беззастенчиво разглядывала его сзади.

Да, судя по белизне тела, в отпуске в этом году мы еще не были. Но это пустяки. Я на месте богатых людей тоже не стремилась бы летом в теплые края. Насколько я знаю, в это время года они не просто теплые, а раскаленные. И потом, что может быть лучше уютного подмосковного местечка? Симпатичный кирпичный коттеджик в два с половиной этажа, неописуемой красоты вид из окна на лес и реку, банька во дворе, окрестности, не загаженные интеллигентными соседями… Нет, на море нужно отправляться в конце слякотной московской осени. Тогда, когда по городу начинают гулять разновидности гриппа, с серого неба непрерывно капает какая-то жидкость, а городской асфальт скрывается под разводами неизвестно откуда взявшейся грязи.

Или зимой. Когда снежные сугробы, посыпанные ядовитой солью, превращаются в хлюпающее болото, а от новых сапог отваливаются подошвы.

Но мы замечтались.

Я встряхнула головой и зашарила глазами по головам водоплавающих, выискивая нужную голову пшеничного цвета. Как назло, в реке барахтались сплошные блондины. Ну, ничего. В конце концов, не сбежит же он от собственной машины?

Я крепче зажала в кулаке брелок с ключом и уткнулась в книжку.

Прошло примерно полчаса, прежде чем я начала беспокоиться. Я, конечно, не надеялась на абсолютную точность моего доверителя и готова была извинить опоздание минут в пять-десять. Но полчаса!

Я поднялась с полотенца и двинулась к реке. Оглянулась, увидела фирменные тряпки, оставшиеся без присмотра, и рванула обратно. Нет, возмещать такой ущерб мне не по карману.

Я снова уселась на место, выискивая взглядом то ли знакомого, то ли незнакомца. В голове начали копошиться нехорошие мысли.

А если утонул?

Я сплюнула через плечо. Почему мне всегда мерещится все самое худшее? И не утонул он вовсе! Просто получил солнечный удар и валяется где-нибудь в кустах.

А может, он встретил знакомого? Или знакомую. И пригласил ее в ресторан.

«Забыв о такой мелочи, как машина?» — резонно возразила логика.

И потом, в ресторан он, что, в плавках намылился? Тоже не годится.

Через час я забила тревогу. Собрала все носильные вещи в охапку и начала медленно бродить по берегу, глядя на воду с такой тоской, словно вживалась в роль Пенелопы. Из реки вылезали мокрые мужчины разного веса и конфигураций, выбор имелся самый широкий, но нужной мне модели среди них не было. Меня обуяла тихая ярость.

Где этот мерзавец? Может, он так шутит? Или он просто-напросто забыл о мелкой сошке, которая смиренно дожидается, когда большой босс накупается и получит удовольствие? Знаете, есть такая категория начальников, любящих заставлять народ часами дожидаться аудиенции?

Я бросила дорогие шмотки прямо на грязный берег. Плевать мне, испачкаются они, не испачкаются… Домой хочу!

Я посмотрела на часы. Ничего себе! Прошло почти полтора часа с того момента, как суперсамец растворился в Москве-реке, как в азотной кислоте!

Я снова огляделась вокруг. Пляж кишел людьми. По-моему, народу даже прибавилось. Солнце раскаляло город с такой яростью, что даже теплая мутная водичка казалась панацеей для тех несчастных, которые не могли уехать на дачу. Пляж, повторяю, был переполнен, но серых заветных плавок мне отыскать взглядом не удалось.

Я уселась рядом с брошенными вещами.

Вот ведь ситуация! Уходя из дома, я была намерена не возвращаться в душную квартиру, наполненную отвратительным едким дымом, как можно дольше. Но теперь, когда почти незнакомый человек лишил меня права выбора, до одури захотела домой, в ванную. Поближе к любимым журналам моего детства.

Загадка природы!

Рядом со мной расположилась группа молодых людей подросткового возраста. Таких юношей и девушек я часто опрашиваю, когда трудолюбивая компания «Риглис» желает выяснить, нравится ли потребителю вкус новой жвачки. Потребители жвачки делятся на три возрастные категории: от четырнадцати до семнадцати, от восемнадцати до двадцати и от двадцати одного до двадцати пяти лет.

Проще всего установить контакт с двумя первыми группами. Подростки вообще тащатся от возможности пожевать жвачку на халяву и зачастую приводят к нам множество друзей и подружек.

Их не смущает ни то, что время жевания определяется с помощью секундомера, ни вопросы, тупо повторяющиеся после третьей, пятой и восьмой минуты жевания, типа: «Какой вкус сейчас у вашей жевательной резинки?». Они охотно идут на контакт, балдеют от проявленного к ним внимания и частенько делятся с нами своими маленькими проблемами. Так, например, один молодой человек пятнадцати лет от роду, которого мы опросили накануне, заскочил в библиотеку и испуганно поведал нам, что родители дали ему денег на новый музыкальный центр. Он уже отправился покупать технику, но ему кажется, что его преследует какой-то незнакомый человек. Мы восприняли проблему серьезно, тем более, что возле библиотеки действительно шлялся взрослый мужик угрюмого вида и заглядывал в наши окна. На вопрос, не говорил ли он кому-нибудь о деньгах, юноша радостно воскликнул: а как же! Говорил, и не кому-нибудь, а примерно десятку своих ближайших друзей!

В общем, мы заставили его сидеть в библиотеке до обеденного перерыва, а потом все вместе отправились в магазин. Юноша шагал впереди, за ним, чуть отстав, следовал конвой из пяти грозно сопевших теток. Мужчина, который показался нам подозрительным, откровенно струхнул и ретировался, но мы не успокоились и сопроводили юношу до дверей его квартиры вместе с покупкой. По дороге мы наперебой втолковывали ему правила элементарной безопасности, и он попал домой уже изрядно обалдевший от нашего общества. Тем не менее, парень был нам благодарен и частенько забегал в библиотеку перекинуться словом-другим.

Труднее всего склонить к общению людей от двадцати одного до двадцати пяти лет. Нет, они не хамят интервьюеру, но очень твердо уклоняются от попыток завлечь их на опрос. В этом возрасте люди, как правило, становятся более замкнутыми и недоверчиво смотрят на окружающих. Да и взгляд на мир у них заметно трансформируется. Из щенячьего восторга постепенно вырастает некоторый осмысленный цинизм, и воспринимать действительность человек в этом возрасте начинает через очки с темными окулярами.

Мне, например, в душу запал один молодой человек, которого я захомутала по дороге к метро. Я завела юношу в фойе библиотеки, усадила в кресло и предложила вспомнить содержание какой-нибудь рекламы жевательной резинки. Юноша с длинными немытыми волосами отложил в сторону гитару в футляре, расстегнул кожаную куртку со множеством заклепок, наморщил лоб и принялся излагать:

— Значит, так. Показан человеческий череп в разрезе, а в нем точки, как раковые отростки. И замогильный голос за кадром вещает, как жвачка влияет на дыхательные пути. Повеситься можно!

— А еще какую-нибудь рекламу помните? — спросила я, изо всех сил стараясь не засмеяться.

— А как же! Например, вот еще одна. Пляж, на нем полно полуголых людей, которые отдыхают и худого не чуют. В это время по небу, как объекты ПВО, летят три огромные упаковки жевательных резинок. Текст не помню, но тоже убойный. И зомбированный народ, как под гипнозом, топает за ними.

— А какая реклама на вас произвела наибольшее впечатление? — спросила я, окончательно деморализованная.

— Конечно, та, где барышня, пожевав резинку, делает выдох!

— Почему? — спросила я, добросовестно фиксируя сказанное слово в слово, как и требовал производитель.

— Потому что стекло тут же покрывается льдом! Это как же нужно упиться, до состояния трупа, чтобы заморозить все вокруг! Короче, полный абзац!

Я добросовестно записала отзыв парня о рекламе. Последняя графа требовала координат опрошенного. Юноша вынул визитку и отдал мне.

— Приходите на концерт, — пригласил он.

— Приду, — пообещала я, ошалев от всего услышанного, но визитку парня потеряла. Помню только, что работал он музыкантом в баре, носившем странное название. Толи «Тайфун», толи «Ураган», то ли «Цунами»… В общем, какое-то стихийное бедствие.

Так что взгляд на мир у молодых людей третьей возрастной категории отдает некоторой депрессивностью.

Молодые люди, возле которых я расположилась, относились, скорее, ко второй категории, от восемнадцати до двадцати. А потому были беспечны, жизнерадостны и склонны к общению. Они мигом обжили неуютное мокрое пространство, разложили на нем свои многочисленные пожитки и немедленно врубили небольшой, но широковещательный магнитофон.

— «Ути-муси-пуси-куси, миленький мой, я горю, я вся в укусе рядом с тобой», — заверещал магнитофон капризным женским голосом.

Я содрогнулась, представив себе несчастную даму, всю искусанную любовником в порыве страсти. Поскольку проблем с общением для меня уже давно не существовало, я не выдержала и обратилась за разъяснениями:

— Молодые люди!

— А? — радостно гаркнула сразу вся компания.

— Вы меня, конечно, извините… Я не понимаю, почему она вся искусанная ходит. Сейчас модно, что ли?

Молодежь залилась радостным хохотом.

— Да не, вы не так поняли, — объяснил мне наконец один юноша, отсмеявшись. — Она не в укусе. Она во вкусе.

— То есть? — снова не поняла я.

— Ну, хочет его, короче, — уже теряя терпение, ответила мне барышня с кольцом в пупке. (И как ей не больно, бедной?) — Понятно?

— Понятно.

— Ну, вот и славненько, — успокоилась девица. Но тут же перевозбудилась и ревниво спросила:

— А вам, чего, Катюха не нравится?

— Нравится, нравится! — поспешно заверила я. Быстренько собрала брошенные вещи и рванула в сторону.

Главное в общении с молодыми людьми этой возрастной категории — не затягивать общение. Последствия могут быть непредсказуемыми.

Хотите верьте, хотите нет, но на пляже я проторчала до половины восьмого. Народу меньше не стало, но контингент изменился. Вместо семейных групп с детьми разного возраста на берегу стали располагаться компании угрожающего состава с бутылками спиртного. Воздух насытился матом, а окрестности — звуками бьющейся тары. Становилось страшно.

Я посмотрела на часы.

Половина восьмого! Я жду этого подонка ровно четыре часа!

Я внятно чертыхнулась. Такой невежливости нет оправдания. Даже если он утонул.

В полном расстройстве чувств я начала прикидывать варианты.

Вариант первый. Я одеваюсь и ухожу. По дороге нахожу милиционеров и отдаю им ключи от чужой тачки, а заодно сообщаю о возможном несчастном случае. Пускай работают.

С другой стороны, такой вариант чреват осложнениями. Нужно будет писать заявление, где придется указывать свои координаты. Если несчастный случай действительно имеет место, то меня, скорее всего, будут таскать на всяческие опросы-допросы и что там еще полагается… А если в машине имеются ценности?

Тут я облилась холодным потом.

Вы доверяете муниципальной милиции? Я нет.

Как-то раз меня на улице остановил дневной дозор. Рыжий толстый мент с криминальной внешностью затребовал у меня паспорт. Я безропотно выдала документ, за кожаную корочку которого были заложены две денежные бумажки. Одна в пятьдесят, другая в десять долларов.

Мент полистал паспорт, дошел до прописки и скис. На всякий случай еще раз перелистал документ и наткнулся на заначку.

— Так! — сказал он, оживляясь. — Стойте здесь. Я пойду в машину и проверю по компьютеру вашу прописку.

И он указал на милицейский «УАЗик», стоявший на дороге.

— Хорошо, — проблеяла я.

Мент с достоинством удалился. Минут через пять он открыл дверцу машины и поманил меня рукой. Я подошла. Мент молча сунул мне документ, и автомобиль тут же сорвался с места.

Я проводила машину взглядом. Меня точило смутное беспокойство.

Когда доблестные стражи порядка скрылись из виду, я машинально открыла паспорт и проверила, на месте ли деньги.

И что вы думаете?

Нет, вы думаете неправильно. Не так уж все и плохо в нашей системе охраны правопорядка. Со мной поделились по-честному. Десять долларов пребывали на месте, исчезла только бумажка в пятьдесят баксов.

Спрашиваю вас, читатели: что бы вы предприняли на моем месте?

Номер машины я, конечно, не запомнила. Да если бы и запомнила, что толку?! Ну, обратилась бы я с заявлением. И что бы мы имели? Мое слово против слова двух работников правопорядка! И получили бы мы ситуацию, описанную братьями Стругацками: «Не знаю я ваших пятаков и не ведаю!»

А может, получили бы что-нибудь и похуже.

Так что, если в машине моего доверителя имеются ценности, то наша доблестная муниципальная милиция — последнее место, куда я обращусь за охраной. Да и саму машину я стражам правопорядка с чистой совестью не доверю.

Я вздохнула.

Вариант номер один отпадает. Возникает вариант номер два.

Насколько я помню, мужчина, прежде чем сгинуть, сказал, что карманов у него в одежде нет. Сомневаюсь, чтобы он нырял в речку, сжимая в руках водонепроницаемую барсетку с документами. Значит, если рассуждать логически, документы следует искать в машине.

Я нерешительно огляделась.

Пляж наполнялся криминальными элементами с угрожающей быстротой. Мужики справа и слева от меня уже приняли на грудь достаточную дозу, чтобы я показалась им вполне удобоваримым продуктом. Один из них даже подмигнул мне косящим правым оком.

Все. Нужно уносить ноги.

Я решительно влезла в шорты и полинявшую майку. Сунула в пакет книжку и вещи без вести пропавшего суперсамца. Подхватила пакет одной рукой, кожаные мужские туфли — другой. В получении удовольствия главное не злоупотребить им.

Под откровенно сожалеющие взгляды мужчин я поднялась наверх, к дороге. Вечер субботы принес городу некоторое послабление в автомобильном движении: машин на дороге почти не было. Я оглядела немногочисленные автомобили, припаркованные у пляжа.

Насколько я помню, автомобиль доверителя был большим и черным.

Среди машин, расположенных поблизости, такой был только один.

Я подошла к модели мини-танка. Боже! И эту тачку я вызвалась охранять! Идиотка!

Джип с горделивой эмблемой «БМВ» на капоте взирал на меня, как дорогая фотомодель: пренебрежительно и несколько свысока. Машина была хорошо отмыта, ухожена и лучилась самодовольством. Моя рука, сжимавшая брелок с ключом, немедленно вспотела.

План, который я приняла под номером вторым, стал казаться невозможным. Я планировала открыть машину, установить личность пропавшего хозяина и позвонить ему домой. Оповестить домашних о возникшей маленькой проблеме и предложить им приехать на место действия. А там — флаг им в руки и ветер в брюки!

Но при первом же взгляде на черный сверкающий авианосец ко мне немедленно вернулся прежний комплекс неполноценности.

А если машина на сигнализации?

Я бросила пакет с вещами и туфли на тротуар, уселась на край асфальтового бордюра и задумалась. Моя голова доставала ровнехонько до верхней точки переднего колеса черного чудовища.

Что делать?

Я огляделась вокруг. Пусто.

Насколько я знаю, сигнализация срабатывает от толчка. Что если попробовать потрясти машину?

Если включится сирена, я всегда успею отскочить в сторону и сделать вид, что не имею к происшедшему никакого отношения.

Я встала, отряхнула шорты и еще раз воровато огляделась.

Узкая пешеходная дорожка была пуста. Машины по дороге ездили с большими интервалами, а патрульная машина за время моего наблюдения не появилась ни разу. Была не была…

Я подошла к джипу и осторожно коснулась рукой капота.

Горячо.

Я нажала на капот немного сильней и тут же одернула руку.

Тишина.

Я положила на машину обе руки и навалилась на нее всем своим бараньим весом.

Тишина.

Заинтригованная, я подпрыгнула, опираясь руками на капот, и сделала несколько толчковых движений.

Тишина. В отдалении показалась патрульная милицейская машина.

«Странно, — подумала я, отходя в сторону и делая вид, что прогуливаюсь. — Такой автомобиль — и без сигнализации? Даже противоестественно как-то… Есть вещи, которые просто обязаны существовать вместе! Например, мясо и лук, молодежь и пиво, футбольные фанаты и беспорядки…»

А такие автомобили просто немыслимы без надежной системы сигнализации, типа «Аллигатор».

Я проводила злобным взглядом машину с фирменным боевым раскрасом муниципальной милиции.

Конечно! Когда они нужны, их не дозовешься! А когда не нужны…

Тут я вернулась к джипу и пнула ногой китовую пасть с фирменным значком концерна «Бавария Моторс».

Машина снесла и эту мою наглую выходку без единого звука.

Так. Понятно. Сигнализации нет. Либо мой пропавший мужчина забыл ее включить. В конце концов, он собирался просто окунуться.

Я раскрыла ладонь и посмотрела на брелок. Четыре кнопки с короткими английскими словами, подписанными под ними. Слово «транк» я отмела почти сразу. Скорее всего, к открыванию дверей имеют отношения обозначения «лок» и «анлок».

Я встала перед ощеренной пастью чудовища, огляделась вокруг и протянула вперед руку с брелоком. Нажала на кнопку «анлок» и почему-то зажмурилась от страха.

Но ничего ужасного не произошло.

Раздался негромкий щелчок, и мир вокруг не наполнился воем сигнальных милицейских сирен.

Я открыла глаза и подошла к передней дверце. К водительскому месту.

Стекла автомобиля были тонированными, невзирая на все запреты дорожных блюстителей порядка, и разглядеть салон изнутри мне не удалось. Тогда я осмелилась протянуть руку и нажать на клавишу замка.

Клавиша легко уступила нажиму, и дверца приоткрылась.

Я снова замерла на месте.

Тишина.

Я потянула дверцу на себя. Она плавно отворилась и явила моим восхищенным глазам элегантный салон с креслами, обтянутыми светлой кожей.

Ни фига себе!

Я озирала это великолепие с тихой грустью. Никогда в жизни у меня не будет такой машины. Может, посидеть внутри? Хоть немного!

Я забралась на водительское место и захлопнула дверь. Внутри было невыносимо жарко, и я сунула ключ зажигания в гнездо. Повернула его, и машина послушно вздохнула. Замигала перед глазами зеленая приборная доска, мягко прозвенели приятные звуковые сигналы. Машина ожила.

Разобравшись с многочисленными функциями, я включила кондиционер. Господи, до чего хорошо! Прохладный воздух обволакивал мое измученное потное тело, и выйти из такого оазиса на расплавленный городской асфальт было попросту невозможно.

Итак, что дальше?

Я пришла в себя и огляделась.

На заднем сидении лежал целлофановый пакет. Что в нем находилось — сказать не могу, так как содержимое было обернуто в непрозрачную бумагу и перевязано бечевкой.

«Нужно найти документы», — поторопила я себя. Так, где они могут быть?

Обычно мужчины держат права и документы на машину либо в бардачке, либо за солнцезащитным щитком.

Я подняла руку и пошарила наверху. Оттуда выпала небольшая коричневая расческа. Пусто.

Я наклонилась вправо, оперлась локтем на соседнее сиденье и открыла бардачок.

Мама!

Рот немедленно наполнился слюной, словно пасть павловской собаки при виде мозговой косточки.

Бардачок был доверху набит пачками денег. Да не какими-то российскими рублями, а замечательными новыми упаковками зеленого цвета с физиономией американского президента, достоинство которого у американцев ассоциируется с цифрой сто.

Минуту я тяжело дышала, не в силах выйти из ступора.

Сколько же здесь денег?!

Дрожащей рукой поворошила груду пачек.

Как сказано у Маяковского, «кин сав, кин сав». То есть кто знает, кто знает. Много. Очень много. Может, десять тысяч, а может, сто.

Я захлопнула бардачок, выпрямилась на своем сиденье и проглотила слюни.

В паршивую ситуацию попала ты, деточка.

Справа от меня лежала пачка сигарет «Данхилл» красного цвета. Мои любимые — ментоловые, но и красные сойдут. Тем более, что из-за режима строгой экономии я в последнее время обхожусь сигаретами «ЛМ».

Странно, но в этой роскошной машине я уже чувствовала себя почти как дома, поэтому быстро отыскала зажигалку и разобралась, как ею пользоваться. Вытряхнула из пачки элегантную длинную сигарету, прикурила и опустила створку окна.

Что делать?

Скажите мне, только честно. У вас бы не возникло искушения переложить пачку денег в свой пакетик и незаметно смыться с места происшествия? Нет? Ну, значит, вы человек — кристальной честности. А вот у меня возникло.

Минут десять я в упоении размышляла, что можно сделать, имея в своем распоряжении такую кучу денег.

Во-первых, привести в порядок себя и свой гардероб. Сходить к классному визажисту, возможно, даже в салон Сергея Зверева. Сделать хорошую прическу. Раскрасить морду так, чтоб мало не показалось. Пошляться по фирменным бутикам, в которых не была ни разу в жизни.

Потом, конечно, сделать ремонт в квартире и купить новую мебель. Если после всего вышеперечисленного останутся денежки — приобрести какую-нибудь симпатичную машинку. Нагрянуть на раскопки к археологам в город-герой Керчь. И проспонсировать отсутствие окорочков на нашем общем столе.

Я докурила сигарету, затушила окурок и бросила его в чисто вымытую пепельницу. Похоже, что перед поездкой на пляж хозяин машины побывал на мойке. В машине царил стерильный, образцовый порядок. Пахло освежителем воздуха, но не противным, едко-сладким, а дорогим, терпким и свежим, как озон. И этот запах меня отрезвил.

Помечтала? И хватит.

Оставить себе такую гору денег я не смогу. И не только потому, что это пахнет пошлым воровством. У меня просто-напросто не хватит духу.

«Большие деньги — это большие неприятности!» — поучала меня моя интеллигентная маменька, царствие ей небесное. Интересно, она-то откуда знала? Больших денег в нашей семье отродясь не водилось!

Тем не менее, тезис въелся в мое подсознание. И сейчас я запаниковала при одной мысли о незаконном присвоении чужой собственности. Правильно говорит одна моя знакомая: «Интеллигентность — это болезнь. А интеллигент — это диагноз».

Значит, так. Есть ли у вас план, мистер Фикс?

Чего-чего, а планов в моей черепушке за последние часа два перебывало множество.

Ясно, что такую машину с таким содержимым оставлять на дороге нельзя. Если мой доверитель не утонул, не умер от солнечного удара и не потерял память, то он обязательно найдет способ со мной связаться. Как? А очень просто! Подъедет к той самой библиотеке, где мы виделись, наведет справки у администрации и выйдет на американских благодетелей из фирмы «Ар Си Боу». А там имеются все мои реквизиты вплоть до адреса и номера телефона. И если из этой тачки пропадет хотя бы пепельница…

В отчаянии я шарахнулась лбом об руль, машина обиженно рявкнула.

«Прекрати, дура! — испуганно призвала я сама себя к порядку. — Не дай бог повредишь что-нибудь из оборудования!»

Мысль отрезвила, и я перестала колотиться головой о дорогостоящую оснастку салона. Действительно, не расплатишься же потом!

Итак, что в остатке?

Остается только одно. Найти документы, узнать адрес и позвонить родным. А если родных в наличии не имеется?

Тогда не останется ничего другого, как попытаться подогнать тачку к дому моего доверителя. И бросить ключ в почтовый ящик.

Водить я умею. Когда-то в далекой юности один из моих немногочисленных ухажеров учил меня рулить своей «шестеркой». Надеюсь, хоть какая-то механическая память в руках осела.

Правда, между старой «шестеркой» и новым немецким джипом существует разница, заметная даже глазу с катарактой. Но, согласитесь, лучше уж после «шестерки» пересесть на «БМВ», чем наоборот!

К тому же, я сильно надеялась на интеллект самой машины. Ну, не может такое чудо техники не обладать собственным разумом! В случае чего — выкрутимся на пару.

Окрыленная надеждой, я снова открыла бардачок и на несколько минут замерла в ослеплении. Теперь-то я точно знала, что чувствовал Эдмон Дантес, вскрыв сундучок с эмблемой древнего рода кардинала Спада.

Дрожь в коленях.

Я немного посидела, привыкая к нервному ознобу, потом протянула дрожащуюруку, достала одну увесистую пачку долларов и благоговейно уложила ее на сиденье рядом с собой. Туда же перекочевали и остальные пачки денег.

Я немного полюбовалась на них. Зрелище было неотразимым. Пачек оказалось намного больше, чем мне казалось, когда они лежали в темной глубине бардачка. И вообще, новенькие доллары пахнут пленительней, чем любой парижский парфюм. Знаете почему?

Потому что имеют запах неограниченных возможностей.

Опорожнив бардачок, я пошарила внутри темной пасти маленького монстра.

Пусто.

Только теперь я заметила, что сижу в машине больше часа. За окном на город опускались поздние летние сумерки, густел воздух, скрывались грязные пляжные окрестности. Нужно было поторапливаться.

Я уже совершенно небрежно покидала пачки денег обратно в бардачок и пошарила за солнечным щитком со стороны пассажира. И правильно сделала.

На пол тяжело шмякнулась пачка документов.

Я подняла их с образцово вымытого коврика и полистала.

Что ж, все правильно. Со странички раскрытых прав на меня смотрел пропавший суперсамец. Судя по записи, он назывался Сергеем Витальевичем Никифоровым.

Уже что-то.

Я полистала новенький паспорт. То же имя, та же вылощенная внешность. Графа «семейное положение» чиста, как слеза ребенка. Хотя это еще ни о чем не говорит. Вполне возможно, он просто не перенес данные из старого документа.

А вот в графе «прописан» все на месте. Лялин переулок. Что-то знакомое, кажется, центр. Ладно, посмотрю по карте, благо, карта в бардачке имеется.

Я покопалась в тощей визитнице и выудила из нее небольшую пачку новеньких визиток «Никифоров и сын».

А чуть пониже жирными буквами: «Адвокатская контора».

И один-единственный номер телефона. Похоже, рабочий.

Сведений о доверителе я собрала не очень много, но вполне достаточно, чтобы вернуть его частную собственность по указанному адресу. Или по месту работы.

Впрочем, сегодня суббота. И даже не суббота, а вечер субботнего дня. Вряд ли служащие господина Никифорова в экстазе ворошат тома своих адвокатских дел в это время суток. Хотя все возможно.

Проверим.

Я приоткрыла дверь машины и стала ждать. Через десять минут на улице показалась девушка, говорившая по мобильнику. Я быстро выхватила из кармана единственную взятую с собой денежную бумажку достоинством в пятьдесят рублей.

— Девушка!

Барышня повела вокруг удивленными глазами.

— Я здесь!

Девушка нашла меня взглядом и остановилась, что-то договаривая в трубку. Я сверзилась с высокого кресла и пошла к ней.

— Простите, — начала я, мило улыбаясь, — вы не поможете мне позвонить?

Девушка закончила говорить и окинула меня недоверчивым взглядом.

— Я заплачу! — поторопилась уточнить я и протянула свои единственные деньги.

Девушка еще раз осмотрела мою роскошную тачку, стоявшую сзади. Взгляд из недоверчивого стал завистливым.

— Ваша? — спросила она, кивая на машину.

— Моя, — не удержалась я от хвастовства.

— Ничего машинка…

Я протянула ей визитку с номером телефона.

— Наберите, пожалуйста, — попросила я.

— А если ответят, что сказать?

— Тогда я поговорю сама. Да вы не беспокойтесь, мы можем в машину пересесть.

— Ничего, я вам доверяю, — великодушно ответила барышня. Действительно, какая идиотка убежит от роскошного джипа, сжимая в руке дешевый мобильник «Нокиа?»

— Спасибо.

Девушка набрала номер и приложила телефон к уху. Несколько минут мы молчали.

— Не берут, — наконец сказала она.

— Спасибо.

И я протянула своей благодетельнице пятидесятирублевку.

— Да ладно! — отмахнулась она. — Не говорили же…

— А набор?

— У меня оплата после первой минуты разговора.

— Спасибо вам огромное, — повторила я уныло и вернулась к машине.

Выхода нет. Придется гнать машину самой.

Конечно, не так все страшно. Как крутится руль, я знаю. Где расположена педаль газа, тормоза и сцепления, помню. Блок скоростей здесь немножко другой, чем у «шестерки», но на симпатичной черной ручке нарисовано ветвистое дерево, объясняющее схему переключения. Зачем немцы его нарисовали — ума не приложу! Очевидно, для горе-водителей, вроде меня. Или для водителей, страдающих рассеянным склерозом.

Я склонилась над ручкой. Так, скоростей не так уж и много, всего шесть. Шестая, очевидно, задняя. Попробовать, что ли?

Я выпрямилась на сиденье, облокотилась на спинку и глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду.

Ничего. Сегодня суббота, дорога относительно свободна. Будешь держаться с самого краю, на скорости двадцать километров в час. Как-нибудь доковыляешь.

Для поднятия боевого духа я включила автомагнитолу. Салон наполнился хорошим стереозвуком. Прозвучали и растаяли элегантные ностальгические позывные «Радио-джаз», красивый вкрадчивый мужской голос прочел короткий стишок про любовь.

Ну, господи, благослови.

Я еще раз вздохнула, до отказа выжала сцепление и нерешительно потянула переключатель скоростей в сторону шестой задней скорости. Вправо и вниз. Так, во всяком случае, нарисовано. Если что не так — я не виновата.

Отпустила сцепление и легко тронула педаль газа. Машина едва заметно вздрогнула и отползла назад.

Получилось!

Окрыленная, я начала действовать смелей. Прибавила газ, выкатила из полупустого ряда машин, даже не посмотрев по сторонам. Но боги, как известно, хранят пьяниц и идиотов, поэтому мне повезло. Дорога была пустой.

Я снова произвела филигранную операцию по переключению скоростей и, установив ручку в положение «первая скорость», нажала на педаль газа.

Машина вздохнула, словно сожалея о моей малограмотности. Но послушалась и двинулась вперед.

— Ты моя хорошая! — сказала я вслух, переполненная благодарностью. — Ты моя умница!

Машина катила вперед, причем слушалась руля так же легко, как дрессированная собака слушается устных команд хозяина. Вести огромную тяжелую груду металла с классным дизайном и компьютерным мозгом оказалось на удивление просто.

Проблема в другом.

Мой приятель, возмечтавший обучить меня азам вождения, вскоре плюнул на свои потуги. Он заявил, что если бы он работал в цирке и в его обязанности входило научить этому обезьяну, то дело было бы уже сделано.

Я страдаю хроническим географическим кретинизмом.

— Запомни, тупая! — орал мой приятель, доведенный до отчаяния. — Карта Москвы — это часы! Все основные трассы располагаются по часовым стрелкам! Купи ты себе карту города, повесь ее на стенку и смотри на нее! Не запомнить их расположение может только даун!

Дауном я, к счастью, не была, но, наверное, недалеко ушла от него в плане ориентирования на местности. Карту на стенку я повесила и ежедневно добросовестно пялилась на нее по целому часу. Но ни к чему хорошему это не привело.

Самое обидное, что расположение основных дорог я помнила совершенно отчетливо и даже могла бы воспроизвести их по памяти. Они действительно смотрелись как часовые показатели. Я даже проводила для себя параллели: такая-то трасса — час, такая-то — шесть часов, а эта дорога ведет на полседьмого.

Проблема была в другом. Чтобы попасть в нужное место, надо было сначала определить свое местонахождение в пространстве.

Не знаю, как это делают моряки и космонавты. Вот уж, на мой взгляд, люди выдающегося ума. Я, стоя на оживленном перекрестке, усеянном водителями, пешеходами и множеством табличек, никогда не могла внятно сказать, где именно я пребываю. А если кто-то сердобольный тыкал пальцем в карту, я всегда стеснялась задать следующий вопрос: «В какую сторону лицом я стою? И куда мне теперь ехать, чтобы достичь нужного места: вперед или назад? И если назад, то где развернуться? И как это сделать?»

В общем, я понимала своего приятеля, который в итоге плюнул на все попытки меня обучить и перенес внимание на другую барышню. Технически грамотную.

Я доехала до перекрестка, повернула направо, прижалась к тротуару и остановила машину. Наступает самый неприятный момент. Нужно достать карту и найти искомый адрес.

Лялин переулок, действительно, оказался в самом центре города, недалеко от метро «Курская» и одноименного вокзала. Не думайте, что я при этом открытии испытала взрыв радости. Одно дело знать конечную точку, другое — до нее доехать. Вот вы, к примеру, знаете, как доехать до Курского вокзала? Какие вы умные! На метро и я знаю как…

Ладно, язык до Киева доведет. По дороге буду останавливаться и спрашивать у каждого водителя, как добраться до тех улиц, которые ведут к Лялиному переулку.

В принципе, дорога трудной не выглядела. Нужно доехать по Можайке и Кутузовскому до Садового кольца, потом повернуть то ли направо, то ли налево и катить до площади Лялина. Кстати, понятия о такой не имела. Но она, оказывается, существует, и даже пересекается с нужным мне переулком.

Я сложила карту и тронулась с места. До пересечения с Можайкой я доехала плавно, без приключений, на скорости пятнадцати километров в час. Повернула налево очень аккуратно, не поцарапав ни одну из соседних машин, и двинулась по прямой дороге к Садовому кольцу.

Ничего. Справлюсь.

Машин вокруг, действительно, было не много, в салоне негромко играла чудная джазовая музыка, машина урчала, как ласковая кошка, и я почти расслабилась. В голове даже стали мелькать разные нехорошие мысли по поводу того, не заехать ли в собственный двор на такой роскошной тачке? Представляю себе реакцию соседей! А может, вообще не ездить сегодня ни в какой Лялин переулок? До моего дома рукой подать.

Оставлю машину на ночь на платной стоянке, деньги заберу домой… А завтра с утра на свежую голову отгоню тачку по месту прописки…

Нет, нельзя. Утром движение будет интенсивней, чем сейчас. Можно нарваться на крупные неприятности.

Я осмелела, перевела ручку на вторую скорость и прибавила газу. Машина радостно рванулась вперед.

— Спокойно, милая! — невольно осадила я. — Не так резво!

Но скорость увеличила до сорока километров в час.

Господи, какое же это удовольствие — ездить в подобной машине!

«Шестерка» моего приятеля не вызвала у меня большого желания сесть за руль. Она ползала брюхом по земле, как больная шелудивая дворняга, переключатель скоростей все время заедало, и приходилось приводить его в нужное положение с помощью грубой силы. Еще в машине что-то постоянно кряхтело, охало, скрежетало и отваливалось.

Черный джип, на котором я сейчас ехала, выглядел угрожающим созданием только снаружи. Изнутри он был ласков, как котенок. Кресло обняло меня так нежно, как будто было моей родной мамой. Чтобы управлять этим автомобилем, достаточно было едва заметного движения пальцев. Жаль, что у меня никогда такой не будет.

Я доехала до моста, переехала на другую сторону реки и остановилась. Нужно было выяснить, в какую сторону поворачивать на следующем перекрестке: направо или налево.

Впереди меня стоял, злобно сверкая задними фарами, огромный тяжелый «Хаммер». Так, к водителю такой машины я не подойду ни за что на свете. Мне нужен простой скромный отечественный автомобиль с добрым разговорчивым хозяином.

Я спрыгнула вниз, хлопнула дверцей и зашагала вдоль ряда припаркованных машин. Плевать, что по дороге иду, движения почти нет.

Но не успела я обойти черную тушу «Хаммера», как сзади раздался дрожащий женский голосок:

— Девушка!

Маленькая собака, как известно, до смерти щенок, а уж худая собака — и подавно. Со словами «Женщина, вы выходите?» ко мне в метро обратились всего раз в жизни. И это непривычное обращение так меня потрясло, что я немедленно села на диету.

Так что «девушка» — это ко мне. Я оглянулась.

Из «Хаммера» высунулась маленькая нога в изящной туфельке и неуверенно зашарила вокруг в поисках опоры. Контраст ножки и звероподобной машины впечатлял, но не это поразило мое воображение. Девушка пыталась выпрыгнуть с водительского места.

Я быстренько развернулась и подбежала к машине. Каблук высокий, она может запросто переломать себе ноги, рухнув с такой высоты.

— У вас проблема? — спросила я, заглядывая в салон.

На меня смотрели совершенно детские, полные слез глаза. Девушка была не просто юной. Она была почти ребенком.

— Извините, — прошептала она. — Вы не подскажете, как проехать на Садовую-Черногрязскую?

— Господи, да зачем же вам такая машина? — не удержалась я, оглядев чудовищных размеров руль. Две малюсенькие ручки, лежавшие на нем, выглядели игрушечными.

— Это машина мужа, — так же тихо прошептала бедняжка.

— А где муж?

— Вот он.

Девушка откинулась на спинку сиденья и продемонстрировала мне мужчину, спящего в соседнем кресле глубоким здоровым сном.

— Опять назюзюкался, скотина, — объяснила мне девочка и заплакала. — А я водить не умею! И не ориентируюсь совершенно!

— Господи! Ну и оставьте вы его здесь! Проспится и приедет!

— Не могу.

— Почему?

— А вдруг грабители?

— Зачем им ваш муж?!

— Вот и я говорю. Его из машины выкинут, и он головой ударится. А голова у него и так самое больное место.

— Понятно.

Я задумалась ровно на одну минуту. Садово-Черногрязская была совсем рядом, вот только нужно правильно повернуть. А куда — я уверена не была. Может, направо. Может, налево.

— Как вас зовут?

— Лена…

— Лена, я могу позвонить своему знакомому. Он работает таксистом. Но просто так он не приедет. Придется заплатить. Вы в состоянии?

— Господи!

И девочка отпихнула мужа в сторону двери. Порылась в кармане его брюк, вытащила небольшую дорожную сумку, которая оказалась кошельком.

— Сто долларов? Двести?

— Сами договоритесь, — ответила я. — Только телефон дайте.

Девочка протянула мне крохотный мобильник, уместный только в таких ручках, как у нее. Я осторожно потыкала в едва заметные кнопочки. Хоть бы дома был!

Приятель, учивший меня водить машину, трубку взял.

— Сань, привет! — начала я торопливо.

— А, Элька, — ответил он кисло.

Мы не виделись примерно полгода, и никакой инициативы с его стороны возобновить отношения я не уловила.

— Есть дело, — сразу перевела я отношения в деловую плоскость.

— Слушаю…

— Нужно отогнать машину одной моей знакомой на Садово-Черногрязскую.

— Где машина стоит?

Я объяснила.

— Господи, Элька, — застонал приятель. — Да это же в двух шагах от нужного места!

— Труд будет оплачен, — произнесла я магические слова.

Приятель немедленно оживился:

— Сколько?

«Жлоб», — подумала я.

— Он спрашивает сколько.

Девочка выхватила у меня мобильник и защебетала:

— Здравствуйте, я вас очень прошу, приезжайте, пожалуйста… Двести долларов. Мало? Тогда триста. Нормально? Да, сейчас расскажу.

Она довольно грамотно объяснила моему бывшему ухажеру, где стоит «Хаммер», и отключилась.

— Вот спасибо вам огромное! — сказала она радостно. — А то я уже не знала, что делать!

— Пустяки, — ответила я. — Сашка рядом живет, ему не сложно… Зря вы ему такие деньги пообещали.

— Господи, да хоть бы довез, — нервно ответила девушка. — Мне уже ничего не жалко. Я примерно час плутаю.

Я кивнула и волоча ноги отправилась к своему джипу. Смешно, но я действительно успела сродниться с машиной настолько, что стала считать ее своей. Даже жалко отдавать.

По дороге я подошла к скромной «Ладе», наклонилась к открытому окошку водителя и спросила:

— Вы не подскажете, как мне доехать до Курского вокзала?

— Через Покровку, — ответил мне шофер, дымя сигаретой.

— Это я и так знаю, — недовольно ответила я.

— Тогда чего спрашиваешь?

Я указала на перекресток и спросила:

— Поворачивать куда?

— Говорю же, на Покровку, — ответил водитель, недоумевая.

— Поняла! Налево, направо?

— Покровка?

— Нет, Елисейские Поля!

— Нету в Москве такой улицы, — явно гордясь своим интеллектом, ответил мужчина.

Я возвела очи к небу и посчитала до пяти.

— Так мне налево повернуть или направо?

Мужик ехидно прищурился:

— Давно за рулем?

Вот вам образчик разговора со среднестатистическим мужчиной. Любая женщина уже двадцать раз ответила бы на простой вопрос и сэкономила полчаса для более важных дел.

— Говорю же, нельзя бабам автомобиль доверять!

— Налево, направо?

— Да разве вы способны техникой управлять? В голове одни тряпки!

— Налево, направо?

— Вот ты, к примеру, колесо поменять в дороге сможешь, если придется?

Тут я не выдержала и рявкнула на всю улицу:

— А ты способен приготовить куриные котлеты де-воляй с грибной начинкой?!

Мужик поперхнулся. С его физиономии медленно сползла ехидная гримаса. Взглянуть на проблему под таким углом ему в голову явно не приходило.

— Не способен…

Я развернулась и пошла к своей машине, тихо пробормотав себе под нос так, чтоб не услышал собеседник:

— Вот и я не способна…

Честно говоря, даже не знаю, есть ли такое блюдо. Просто меня зацепила за живое пренебрежительная усмешка мужского превосходства.

— Эй, коллега!

Я обернулась.

— Направо!

Сразу произнести одно слово он, конечно, не мог!

Кипя от возмущения, я уселась за руль. Помню, как какой-то особо неумный журналист на пресс-конференции Светланы Хоркиной задал приме нашей гимнастики каверзный, как ему казалось, вопрос:

— А вы читали «Мастера и Маргариту?»

Ну, не идиот? Причем тут Булгаков? Правда, гимнастка сориентировалась мгновенно и отпарировала:

— А вы можете сделать двойное сальто на перекладине со сменой рук?

На мой взгляд, достойный ответ. Люблю девочек, скроенных по образцу «где сядешь, там и слезешь».

Главное мы выяснили. Поворот направо. Я бибикнула девушке за рулем жуткого танка, и «Хаммер» ответил мне мощным трубным гласом.

Моя чудная машинка послушно выехала из автомобильного ряда и двинулась по направлению к Садовому кольцу, свившемуся впереди асфальтовой лентой. Еще немного — и все. Я подгоню машину к дому доверителя и побеседую с его родными, если таковые имеются. А если не имеются, просто брошу ключ от машины в почтовый ящик квартиры. Я сторожем не нанималась.

Странная все же визитка для делового человека. Ни адреса конторы, ни домашнего номера, ни мобильника, ни факса. И потом, что это за название: «Никифоров и сын?» Купечество какое-то… Адвокатские конторы должны называться как-то солидней, как в Англии, например. «Уилсон, Уилсон, Уилсон и Брэдли». Красиво? То-то!

Потом мне стало интересно: мой доверитель, он кто? Никифоров-отец или Никифоров-сын? В любом случае, «Никифоров и Никифоров» звучит куда внушительней. Хотя нет, это опасно. Клиенты могут подумать, что у Никифорова случилось раздвоение личности. На почве частого столкновения с российскими законами.

Так я и ехала себе, не зная горя. Дорога стелилась под колесами, как коврик, машин вокруг почти не было. Вечер принес некоторое подобие прохлады, а вечерняя Москва, вся расцвеченная разноцветными огнями, выглядела расфуфыренной в пух и прах мещанкой. Может, и не слишком поэтический образ, но он мне куда больше по душе, чем Москва утренняя — бледная, не выспавшаяся, трясущая в недрах своих электричек зевающее стадо людей, опаздывающих на работу.

Поглощенная своими мыслями, я сначала не обратила внимания на пронзительный вой милицейской сирены где-то позади меня. Ехала я медленно, у самого края дороги, правил не нарушала…

Вой приближался. И сердце мое отчего-то обуяла тревога.

Милицейская машина поравнялась со мной. В окошко я увидела милиционера, делавшего мне какие-то знаки. Я опустила окошко, развела руками в знак того, что не понимаю. Может, отстанет…

Милиционер достал громкоговоритель, известный в народе под псевдонимом «матюгальник», и заголосил:

— Водитель автомашины за номерным знаком «двести сорок два эн эс», остановите машину!

Я похолодела. Номера моего автомобиля я посмотреть не удосужилась, но почему-то была уверена, что это мне.

Милиционер снова махнул мне рукой. Белый «Форд» обогнал мою черную машинку и стал прижимать меня к тротуару. И я подчинилась насилию.

Приткнулась к бордюру, дрожащими руками заглушила мотор и стала ждать неприятностей. А то, что они у меня будут, обещало сердце, стучавшее быстро-быстро, как у зайца.

Как это происходит в «Криминальной хронике?» Добры молодцы в вязаных шапках, натянутых на лица, высыпают из кузова грузовика, окружают преступников и издают крик, от которого холодеет душа:

— Всем выйти из машины! Руки на капот…!

И некоторые слова заглушаются деликатным писком.

Примерно того же ждала я и сейчас. Но ничего подобного не произошло.

Просто открылась передняя дверь со стороны пассажира, в салон просунулась симпатичная усатая физиономия в форменной фуражке, и страж порядка мягко сказал:

— Ну что ж, выходите, барышня. Приехали…

Честно говоря, моим первым чувством было облегчение. Во-первых, оттого что не нужно вести дальше огромную и дорогую машину, а во-вторых, оттого что больше не надо за нее отвечать.

Я открыла дверь со своей стороны и спрыгнула на землю. Возле дверцы меня уже ждал второй представитель закона, не столь приветливый и симпатичный, как первый.

— Документы, — сказал он коротко, не глядя на меня.

Я снова нырнула в машину и достала с пола свой пляжный пакет. Порылась в нем, выудила среди шмоток доверителя свой паспорт и протянула его милиционеру.

Тот принял документ, по-прежнему не глядя мне в лицо. Раскрыл паспорт и весь ушел в процесс чтения.

«Ненавижу людей, которые читают про себя, шевеля губами», — подумала я неприязненно.

Тут к нам присоединился усатый мент, назвавший меня барышней. Он заглянул через плечо напарника в мой паспорт и весело спросил:

— Илона… Ивановна?

— Она самая, — ответила я, как обычно мучительно переживая вкус этого салата из несовместимых продуктов.

Дело в том, что в предродовой палате, в которой лежала моя мамочка, подобралось весьма светское общество из четырех читающих интеллигенток. И дамы почему-то поклялись друг другу назвать своих дочек (если у них родятся девочки) именами литературных героинь тех книжек, которые они читали последними. Ничего адреналинчик для беременных, а?

Моя мамочка читала книжицу под названием «Современный венгерский детектив», и имя, которое она выдрала со страниц этого издания, сопровождает меня по жизни, как родовая травма.

Само по себе оно вполне удобоваримое. Но в сочетании с фамилией «Колесникова» и отчеством «Ивановна» образует просто-таки гремучую смесь. Сколько раз я порывалась поменять имя на самое простое и незатейливое, какое есть в русском языке! С какой беспредельной завистью я взирала на моих одноклассниц с именами Маша, Таня, Лена, Света, Оля! (Правда, нужно заметить, что обладательницы этих имен взирали на меня с неменьшей завистью).

— Не куксись! — строго осаживала меня моя мамочка, когда я приступала к ней с упреками. — Другой девочке тоже несладко пришлось. Ее мама перед родами читала «Всадника без головы». Пришлось дочку назвать Луизой.

— Боже!

— А другая соседка читала книжку детских сказок.

— Зачем? — не поняла я.

— Не знаю, — неуверенно ответила мама. — Наверное, освежала в памяти. На будущее.

Ответственная женщина!

— И каким же именем она назвала свою дочку? — язвительно поинтересовалась я.

Мама помолчала и ответила, слегка вздрогнув:

— Ей повезло. Она мальчика родила.

— Почему повезло?

— Потому, что героиню сказки звали Чхаханахара, — сурово ответила мама, и я на мгновение утратила дар речи.

Ничего не скажешь, повезло ребенку! Сказки-то, наверное, были индийских народов.

По сравнению с таким несчастьем мое кажется просто смешным.

Тем не менее, я всегда чувствую некоторую неловкость, когда слышу со стороны свое имя-отчество. Наверное, именно поэтому я не пошла преподавать в школу. Невыносима сама мысль о том, что каждый день это неудобоваримое словосочетание будет мозолить мои уши.

— А где документы на машину? А? Илона Ивановна! — вернул меня к действительности голос усатого мента.

— А… Сейчас…

Я снова нырнула в джип и достала всю пачку документов, которую нашла часом раньше.

— Вот.

Милиционеры стукнулись фуражками над раскрытыми правами. Потом переглянулись, и на лице несимпатичного мента заиграла гнусная ухмылка.

— Илона Ивановна, — озабоченно воззвал ко мне усатый, сравнивая оригинал и фотографию в правах. — Что-то вы тут на себя не похожи. И имечко вроде поменялось…

— Я вам все объясню, — ответила я, стараясь сохранить спокойствие.

— Только не говорите, что вы сделали операцию по смене пола!

— Не делала.

Тут усатый отодвинул меня в сторону, залез в машину и открыл бардачок. Содержимому не удивился, только коротко присвистнул.

— Это не мое.

— Ясное дело.

— И машина тоже не моя.

— А что же вы там делали? — удивился усатый так задушевно, что я заподозрила его в неискренности.

— Понимаете, — пустилась я в объяснения, — ко мне на пляже подошел знакомый.

— Какой знакомый?

— Поверхностный, — созналась я. — Я его раньше видела, но по имени не знала.

— Так-так… А он вас знал?

— Только в лицо. Поэтому он попросил меня подержать у себя ключи от машины.

— Вас?

— Меня.

— Слышь, Сашок, — минуя меня, обратился усатый к напарнику, — мне бы такого знакомого. По имени не знает, а ключ от машины оставил. И не просто от машины, а от джипа. И вот с таким фаршем.

Он указал на бардачок.

— Не хило, — согласился несимпатичный.

И оба посмотрели на меня с добрым юмором.

— Это правда! — поклялась я.

— Ну, конечно! А потом вы просто вспомнили, что у вас важное дело и быстрее будет доехать на машине!

— Его не было четыре часа! — злобно закричала я. — Мне, что, всю ночь нужно было возле этой машины сидеть?! Я, если хотите знать, ее домой к хозяину гнала! В Лялин переулок!

— Круто! — восхитился мент.

— Да поймите вы! Хозяин машины, возможно, утонул! Кстати, мне, наверное, придется заявление написать?

— Не придется, — успокоил меня усатый. — Все уже написали.

— Кто? — не поняла я.

— Так хозяин!

— Какой хозяин?

— Машины хозяин! Девушка! Ау!

И усатый помахал рукой перед моими внезапно остекленевшими глазами.

— Вам плохо?

— Он жив? — спросила я слабым голосом.

— А как же! — обрадовал меня усатый.

— Какая неприятность! — съязвил его несимпатичный напарник.

Я задохнулась от ярости.

— Где этот мерзавец?! — закричала я в полный голос. — Я ему горло перегрызу!

— Сейчас все будет! — заверил меня усатый. — Все возможности вам предоставим. Сашок, ты на кого ставишь? Лично я на барышню. Молодая, но ушлая.

— При чем тут какие-то ставки? — не понижая голос, орала я. — Вы, что, издеваетесь надо мной?

— Да нет, милая, — мягко ответил усатый. — Это ты над нами издеваешься. А что касается ставок… Понимаешь, вот в той белой машинке… — и он кивнул на милицейский «Форд», — …сидит хозяин джипа. И тоже горит желанием перегрызть тебе горло. И знаешь, что его удерживает?

Я безмолвствовала. Это сон. Это просто дурной сон. Сейчас я проснусь — и все кончится.

— А удерживает его только одно. Стесняется мужик выйти на улицу в одних трусах, которые ты ему оставила.

— Я оставила?

— Ну да, не я же!

Я сделала на несгибающихся ногах шаг в сторону и посмотрела в сторону милицейской машины. Там определенно кто-то сидел.

Я его сейчас убью!

Ноги сами сорвались с места и понеслись в сторону «Форда». Я рванула на себя заднюю дверцу, упала коленом на сиденье и врезалась обоими кулаками в неопределенную массу, напоминавшую по очертаниям человека. Вся моя поверхностная интеллигентность разлетелась от происходящего, как карточный домик.

— Ах, ты сволочь!

— Сама ты сволочь! — донеслось из глубины машины. И мои руки перехватили более сильные, мужские.

— Тварь!

Я не растерялась и заехала головой в темноту. Ничего, череп у меня крепкий, и не такое выдерживал… Голова провалилась во что-то мягкое, предположительно в живот, темнота откликнулась сдавленным воплем, и меня вдруг потащило назад. Я в экстазе замолотила ногами по воздуху.

— Отпусти!

Больше всего я жалею, что не видела происходящего со стороны. Боже, какой спектакль! Уписаться можно!

Двое ментов со сбитыми набок фуражками пытались удержать в своих цепких ручках даму, брыкающуюся, как лошадь. Несмотря на численный перевес стражей закона, справиться со мной им не удавалось довольно долго, и операция по моему захвату проходила сумбурно. Место действия немедленно обросло сочувствующими и любопытствующими. Прохожие, собравшиеся вокруг нас, следили за развитием сюжета и обменивались по ходу флегматичными замечаниями:

— Для «Криминальной хроники» снимают, наверное…

— He-а, это новый сериал про ментов. Я анонс по телеку видел. Через месяц первая серия пойдет.

— Серьезно? А почему камер не видно?

— Камеры в Бутырках. Сюда не привезли.

— Да не, я не про эти камеры!

— А-а-а! Скрытой снимают, наверное…

Флегму наблюдателей приятно разнообразили нервные возгласы моих мучителей:

— Ноги перехвати!

— Да брыкается она, гадина!

— За икры хватай!

И, перекрывая все голоса, реял в вечернем воздухе мой дикий крик:

— Не смей за икры! Я щекотки боюсь! А-а-а! Палачи! Сатрапы! Душители свободы!

— Сильно играет, — оценил кто-то из наблюдателей. — Интересно, кто автор сценария?

— Явлинский, наверное…

— Почему это?

— Он тоже все время орет про душителей свободы.

— А что еще ему делать? От кормушки-то отлучили…

Вот так, под краткий курс современной политологии, меня повязали чудным вечером субботнего дня. И, должна вам признаться, что впервые в жизни мне удалось так удачно совместить приятное с полезным.

Не думайте, что когда я говорю «повязали», то имею в виду поэтическую аналогию. Я имею в виду предмет таким, каков он есть. Усатый, раздраженный моим успешным сопротивлением, отбросил в сторону свое напускное добродушие и больно заехал мне по голове кулаком. Я икнула и обмякла, потрясенная таким скотством. И, пока я приходила в чувство, несимпатичный мент ловко перехватил мои щиколотки собственным форменным ремнем.

— Ну, слава богу! — саркастично высказался кто-то из зрителей. — Справились наконец! А то я уж думал, что все будет, как в жизни: преступление без наказания.

— Пошли вон! — гаркнул усатый, разворачиваясь к зрителям. — А ну, быстро отсюда!

— Не, не снимают, — разочарованно протянула какая-то девица с бананом в руке. — Если бы снимали, они бы такие вежливые были!

Пока усатый разбирался со зрительской аудиторией, несимпатичный мент защелкнул на моих запястьях наручники. Захватывающее ощущение.

— Ну, ты даешь! — восхитился вернувшийся усатый доблестью напарника. — Один справился!

И издевательски спросил, обращаясь ко мне:

— Что же вы так слабо? А? Илона Ивановна?

— У меня дыхание короткое, — объяснила я, задыхаясь. — Надолго не хватает. Я в школе больше стометровки не бегала…

— Ничего, ты у меня побегаешь, — с ненавистью пообещал несимпатичный, осматривая разорванный рукав рубашки. И когда это я успела?

— Посмотрим, кто у кого побегает! — пошла я на дальнейшее обострение отношений. Раскрыла рот, чтобы продолжить диалог, но тут из глубины милицейской машины донесся негромкий скучающий голос:

— Скоро вы там? Холодно же!

— Чтоб ты сдох, с-скотина! — громко и с душой пожелала я.

Усатый слетал к джипу и вернулся назад с вещами потерпевшего. Да, а про джип-то мы совершенно забыли! Жалко, что его действительно не угнали за время моего бенефиса. И это при том, что ключ торчал в гнезде, а дверца была распахнута! Не любит наш народ легко разрешимые задачи. Надо полагать, поэтому и деньги оказались в неприкосновенности. К сожалению.

— И ее сюда посадите, — снова подал голос мой доверитель.

— Иди!

И не успела я опомниться, как подбородок оказался прижатым к груди, а меня втолкнули на заднее сиденье. И я оказалась тет-а-тет с полуголым мужиком. Мечта феминистки: и по морде его, и по морде!

Несколько минут мы сидели молча. Я — потому, что пыталась справиться с огромной ненавистью к этому подонку, который организовал для меня столь незатейливое вечернее развлечение. А он — потому… Не знаю почему. Но уж точно не потому, что стыдно было!

— Ты успокоилась?

Я повернула голову.

Доверитель сидел совсем рядом со мной. Я брезгливо подобралась. Еще дотронусь, не дай бог…

— По-твоему, я недостаточно стерилен? — обиженно осведомился он.

— Недостаточно!

— Ах, простите, — язвительно извинился суперсамец. — Мыло «Сейфгард» осталось дома.

— Тебя не мылом нужно мыть, а «Доместосом», — кровожадно возжелала я.

— С чего бы это?

— С того, что он убивает всех известных микробов!

— Я — неизвестный! — похвастал доверитель. Я не нашлась, что возразить. Ему виднее.

Мы помолчали еще несколько минут. Наконец я не выдержала:

— Оденься!

— Опасаешься за свою выдержку?

— Опасаюсь. В голом виде ты еще гаже, чем в одежде.

— Так уж и гаже, — произнес он с явными самодовольными нотками в голосе.

Ненавижу. Ублюдок.

— Успокойся и слушай меня, — произнес неизвестный микроб.

Я стиснула челюсти.

В принципе, я и так прекрасно понимала, для чего разыгран этот спектакль с угоном машины, полной денег. Единственная ценность, которая у меня имелась на сегодняшний день, — это квартира. И квартира весьма недурная.

Мамочка передала мне по наследству огромную трехкомнатную жилплощадь в старом сталинском доме с четырехметровыми потолками и тихим уютным двором. Сколько стоят в наши времена такие хоромы — сказать не берусь. Но меня разоряет даже месячная квартплата. Одно время я всерьез раздумывала над тем, не взять ли квартирантов. Но каждый раз, когда мне удавалось наскрести денег на оплату коммунальных услуг, вопрос откладывался до следующего раза. И так по сей день.

— Квартиру ты не получишь, — сказала я неожиданно очень спокойно.

— А у тебя хорошая квартира?

Я повернула голову в его сторону.

Поразительно, но даже в одних трусах этот человек умудрялся выглядеть, как памятник самому себе. Знаете, есть такие физиономии, с непрошибаемой уверенностью в своей неотразимости.

— А ты, конечно, не в курсе?

— Конечно, нет!

— Кстати, ты Никифоров-отец или Никифоров-сын?

Он сощурился, подозревая подвох:

— Сын. А что?

— Ничего. Нужно же как-то к тебе обращаться. Буду называть юниором.

— Обращайся по имени-отчеству, — предложил юниор высокомерно.

— Ага, сейчас…

Мы снова замолчали.

— Твоя квартира меня не интересует.

— Да что ты? — приятно изумилась я. — Тогда, надо полагать, тебя интересую я?!

Юниор подавился многими несказанными словами в мой адрес.

— Ты дашь мне договорить или нет?! — завопил он, откашлявшись.

— Если оденешься, — ответила я. — Меня уже тошнит от твоих безвкусных плавок.

— Они стоят дороже, чем весь твой гардероб, — начал заводиться юниор, но тут же оборвал себя, пожал плечами и взглянул на часы.

— Ладно, давай закругляться. Время позднее.

— Я тебя не задерживала, — напомнила я.

— Слушай, если ты не заткнешься, то будешь ночевать в обезьяннике с бомжами, — откровенно предупредил меня доверитель.

Я мгновенно заткнулась. Он минуту торжествовал, наслаждаясь победой.

— Мне не нужна твоя квартира, не нужна ты сама и не нужны твои убогие тряпки.

Он сделал паузу. Я молчала.

— Кстати, какого черта ты поперлась на чужой машине в чужой дом? Я-то думал, что ты, как любой нормальный человек, просто положишь доллары в пакетик и слиняешь.

Я молчала. Мне было трудно, но я молчала.

— Мне нужно, чтобы ты оказала мне услугу. Услуга будет хорошо оплачена.

Пауза. Молчание.

— Мне нужно, чтобы ты познакомилась с одной девицей и подружилась с ней, — наконец раскрыл карты доверитель.

— ЧТО?!

Я была так поражена, что даже перестала его ненавидеть. Правда, лишь на одно мгновение.

— Как видишь, ничего аморального, — язвительно продолжал юниор. — А ты что подумала?

Я попыталась поднять руку и почесать затылок, но что-то звякнуло на коленях, и правая рука потащила за собой левую. Самое обидное, что затылок чесался все сильней, а почесать его в наручниках, оказывается, невозможно.

Не верите? Проверьте!

— Слушай, почеши мне голову, — не удержалась я и нагнулась к юниору. Тот испуганно отпрянул в сторону.

— Вот еще! Может, у тебя вши!

Затылок зачесался с такой силой, что я сама испугалась начальной стадии педикулеза.

— Я сейчас умру! — сказала я. На глазах выступили слезы. — Или почеши затылок, или пускай руки освободят. Я сейчас умру.

Юниор высунулся из окошка и крикнул служителям порядка:

— Эй!

Самое подходящее, на мой взгляд, обращение. Другого они и не заслуживают.

Несимпатичный мент подбежал к нам. Если бы у него был хвост, он бы им повилял.

— Сними наручники, — велел юниор.

Тот с сомнением нагнулся к окошку и оглядел меня:

— Психованная она какая-то…

Тут чесотка поразила меня, как чума. Я опрокинула голову на спинку сидения и принялась с остервенением возить ею в разные стороны.

— Вон, видите, — кивнув на меня, посетовал мент. — Типичная психопатка.

— Сними наручники, — повторил доверитель, не повышая голоса. И противный мент послушался.

Что-то ворча себе под нос, подошел к дверце с моей стороны, покопался в кармане и достал ключ от наручников. Грубо схватил мои руки и щелкнул замком.

Свобода!

Я немедленно схватилась двумя руками за голову и принялась чесаться. Чесалась долго, с наслаждением. В общем, по словам медведя Балу, устроила себе большой почесон.

Мужики брезгливо наблюдали за моими действиями сразу с двух сторон. Наконец чесотка отступила, я опустила руки и затихла.

— Ты почесалась? — осведомился юниор.

— Не надо больше наручников! — взмолилась я, сгорая от унижения.

— А ты будешь хорошо себя вести?

Я закивала.

— Ну ладно, — смилостивился доверитель. И добавил, не глядя на мента:

— Свободен…

Тот удалился. Вечерний воздух стал значительно чище.

Я нагнулась и принялась распутывать ремень, стиснувший щиколотки. Только сейчас я почувствовала, как онемели мои бедные ноги. Я размотала грубую петлю и не сдержала стона.

— Не жми из меня слезу, — немедленно отреагировал юниор.

— Из тебя, пожалуй, выжмешь…

— В общем, ты поняла, что мне нужно.

— Поняла.

— И?

Я немного подумала, массируя щиколотки, усеянные колючками.

— У меня есть альтернатива? — спросила я почти заискивающе.

— А как же?! — удивился он. — Альтернатива есть всегда! Начнешь опытным путем изучать социальную справедливость в российских тюрьмах! Извини, не знаю, в какую именно тебя отправят…

— Понятно.

Скажу честно, альтернатива меня не вдохновила. К тому же, мне страшно хотелось домой. Залезть в теплую ванну, полистать журнал «Наука и жизнь» и мирно отойти ко сну. Поэтому я понадеялась на знаменитый русский «авось» и бездумно ответила:

— Черт с тобой. Подружусь.

— Хорошо, — ответил доверитель, не меняясь в лице. — Сейчас быстренько заявление подпишем — и ты свободна.

— Какое заявление? — всполошилась я.

— Да ничего особенного, — рассеяно успокоил меня юниор. — Об угоне автомашины. Протокол уже составили, я думаю… Сейчас подпишешь его — и домой, бай-бай…

— Я же согласилась! — напомнила я дрожащим голосом.

— Да я и не собираюсь давать ему ход! — заверил наниматель. — Это на всякий случай. Если ты передумаешь.

Он высунулся из окошка:

— Эй!

И добавил второе слово.

— Протокол!

На этот раз к нам приблизился усатый. Видимо, в этой паре он был старшим. В отличие от своего угодливого напарника, усатый шел не с таким отвратительным собачьим вилянием зада. Нет, он двигался неторопливо, можно сказать, с некоторым достоинством. Он бы мне даже понравился, если бы не был такой сволочью.

Усатый уселся на переднее сиденье, развернулся к нам и спросил заботливым голосом:

— Ремень-то сняла?

— Сняла, — угрюмо ответила я, продолжая растирать кусающиеся ноги.

— Вот и славно. А то я совсем про тебя забыл. Еще бы немного — и ты бы несколько дней ходить не смогла.

Добрый такой. Как в рекламе одноименного сока. Я не нашлась, что ему ответить.

— Протокол готов?

— Готов.

Усатый передал нанимателю лист бумаги.

— Свидетели?..

— Все на месте.

— Хорошо.

Юниор включил боковую лампочку, поднес бумагу к матовой пластмассе, тускло осветившейся изнутри, и внимательно прочитал написанное. Потому, как удовлетворенно он кивал головой, я поняла: моя песенка спета. Не знаю, буду ли я оригинальна, если заявлю, что не хочу в тюрьму. Но, поверьте, я заявляю это совершенно искренне.

Юниор повернул голову в мою сторону. Его рот скривила гнусная ухмылка.

— Можешь подписать, не читая, — заявил он. — Составлено грамотно.

И добавил, явно пародируя рекламу с участием Розенбаума:

— Это я тебе как юрист говорю.

Спала я как убитая. Только не подумайте, что у меня такая крепкая нервная система. Совсем наоборот! Я завожусь от малейшего повода, а после не могу уснуть всю ночь. Именно поэтому в моем холодильнике всегда дежурит упаковка «Донормила». Гадость, я вам скажу, страшная! Но раньше я сидела на «Димедроле», а это еще гаже. Во-первых, ночью вместо снов тебя мучают какие-то галлюцинации. Впрочем, и после «Донормила» почивать на ложе из роз не приходится… Но «Димедрол» вызывает жуткое привыкание. Постепенно приходится увеличивать дозу и глотать вместо одной таблетки две. Потом три. Потом четыре.

После смерти мамы в моей жизни внезапно образовалась громадная черная дыра. Чтобы хоть немного заглушить тоску и выспаться, я стала глотать «Димедрол». Начала с таблетки и нормально выспалась. Постепенно и незаметно я дошла до шести. И при этом не засыпала. Передвигалась по квартире, как пьяная муха, держась за стену, и не могла уснуть. Серьезно вам говорю, не употребляйте эту гадость!

Ну, разве что в исключительном случае. Таком, например, как у меня.

Конечно, вернувшись домой в начале второго ночи, я немедленно проглотила не одну, а две таблетки «Донормила» и рухнула на диван в гостиной, не раздеваясь. Мысли бродили в голове, как загулявшие мужики в день получки — шаткие и тупые. Я смаковала несчастье, обрушившееся на мою голову, и пыталась придумать, как выкрутиться из сложившегося положения. Никакого выхода за полчаса, разумеется, не придумала и даже не заметила, как провалилась в сон.

Утро воскресного дня началось так же, как все утра последнего месяца.

Япопыталась вдохнуть немного воздуха. И, как обычно, у меня ничего не вышло.

Я открыла глаза. По комнате стелился едкий серый дым. Почему-то по утрам он пах особенно отвратительно. Очевидно, позже его заглушали более привычные носу выхлопные газы городских автомобилей.

«Все очень плохо, — сразу же подумала я. — Все просто отвратительно».

Минуту я пыталась сообразить, что же такого особенно отвратительного произошло в моей жизни. И добилась своего. Вспомнила.

— Лучше бы не вспоминала, — сказала я вслух.

Я уселась на край дивана и принялась рассматривать пальцы грязных ног.

Итак, что мы имеем?

Если я не соглашусь познакомиться и подружиться с незнакомой мне девицей, мой бывший доверитель совершенно спокойно отправит меня изучать социальную справедливость в российских тюрьмах. М-да…

Я пошевелила большими пальцами.

Если я соглашаюсь и влезаю бабе в душу, как намыленная, то выполняю нужную задачу.

Кому нужную?

Конечно, юниору!

Господи, на кой черт ему понадобилась эта баба?

Вопрос, конечно, из категории риторических, и ответа на него не будет.

Я пошла умываться, влезла в ванную и подставила лицо под душевую струю.

Если меня все-таки посадят, то квартира отойдет в собственность нашего демократического государства. Вопрос: а не жирно ли ему будет?

Обойдется!

Есть еще один вариант. Что, если я завещаю все свое движимое и недвижимое имущество Президенту России Владимиру Владимировичу Путину?

А что? Неплохо!

Скажу вам откровенно: из всех достижений российской демократии больше всего мне нравится именно наш Президент.

Почему?

А потому что мужик!

Согласитесь, редкая категория в наше время.

Итак, если я оставлю квартиру Путину, то сомневаюсь, что Никифоров-младший или Никифоров-старший смогут ее оттяпать. Нужно только, чтобы мое завещание стало достоянием гласности.

Собственно, и это не проблема.

Моя одноклассница работает в единственной газете, которую я иногда читаю. В «Комсомолке». И мне почему-то кажется, что идею с моим завещанием она воспримет с восторгом. Как великолепный рекламный ход для ее любимой газеты.

Конечно, не сомневаюсь, что Владимир Владимирович мой дар не примет. Скорей всего, он его переадресует на какое-нибудь благое дело. Например, в фонд борьбы со СПИДом. А что? Я солидарна!

Нет, кроме шуток. Покажите мне женщину, которой не симпатичен Владимир Владимирович. Я, например, такую не знаю.

Недавно мне в руки попала книга, написанная дамой и названная красиво: «Байки кремлевского диггера».

Прочитала я ее только из уважения к личности Президента. А прочитав, немедленно скисла.

На обложке опуса была изображена барышня, известная в народе под определением «кровь с молоком». Белозубая, розовощекая, молодая, в кожаном большевистском шлеме…

Почему-то я решила, что это проекция с физиономии автора. И приуныла. Уж слишком проекция была хороша. Что ж, вполне возможно, что под впечатлением такой смазливой рожицы Президент утратил присущий ему здравый смысл и пустился во все тяжкие. Автор, во всяком случае, намекала на это совершенно недвусмысленно, называя Президента интимно — Володя…

Но через несколько дней я совершенно случайно включила телевизор и оказалась на волне «Криминальной хроники».

Взволнованный репортер скороговоркой вещал, что правоохранительным органам чудом удалось предотвратить терракт и спасти от взрыва квартиру автора бестселлера, известного под названием «Байки кремлевского диггера». Очевидно, руководители страны, о сексуальной невоздержанности которых столь откровенно повествовал автор, решили свести счеты с бескомпромиссной женщиной.

Я похолодела.

Знала, что все мужики сволочи, но что настолько! Неужели и Президент?!

И тут на экране вместо розовощекой комсомолки, сверкающей белыми зубами, возникла пожилая худая женщина с неловкой химией на голове.

Господи!

Женщина что-то неразборчиво бормотала в микрофон возбужденного корреспондента, но у меня сложилось впечатление, что она не особенно стремилась выяснить, кто же покусился на ее здоровье и внешность.

Разочарование нахлынуло волной, и я невольно посочувствовала даме, опус которой расходится настолько вяло, что она вынуждена организовывать подобные рекламные акции. Бедняжка!

Когда-то мои американские благодетели снимали фойе библиотеки неподалеку от станции метро «Смоленская». Место было проходное, но неудобное. Почему? А потому что рядом с входом в фойе библиотеки располагался вход в психоневрологический диспансер!

Впрочем, выяснили мы это не сразу. Как-то раз в библиотеку ворвался здоровенный краснощекий мужик с большой сумкой в руках. Он в недоумении оглядел книжные стеллажи, нас, замерших за столами с секундомерами в руках, и растерянно вопросил:

— А где психушка?

Вот так мы и узнали о приятном соседстве. И стали более внимательно заглядывать в глаза наших респондентов. Потому что бывали прецеденты.

Один раз к нам в библиотеку пришла скромная немолодая дама. На голове у нее был повязан светлый дешевенький платок, топорщившийся на высоком шиньоне, косметика на бледном болезненном лице отсутствовала. Впрочем, не думаю, что косметика смогла бы даме помочь.

Тусклым невыразительным голосом дама поведала нам, что жизнь ее невыносима и она решила удавиться.

То, что дама ошиблась дверью, мы поняли сразу. Но из сочувствия ее выслушали.

Оказалось, что жизнь пожилой дамы невыносима потому, что все мужчины вокруг ее домогаются.

— Вы не пробовали обращаться в милицию? — участливо спросили мы.

— Пробовала! — без колебаний ответила дама. — Они на меня так смотрят, что я долго не выдерживаю. Убегаю.

Увидела наши непонимающие глаза, покраснела и пояснила:

— Они все меня хотят.

— А-а-а…

И мы задумались. Действительно, беда. Что тут сделаешь?

Дама заплакала и принялась исповедываться.

Хотели и домогались ее абсолютно все. Водитель маршрутки, на которой она иногда ездила за покупками. Милиционеры, к которым она пришла с заявлением на водителя. Продавцы на рынках. Частично и продавщицы. Прохожие на улицах. Пассажиры метрополитена. Соседи по лестничной клетке. Кассир Сбербанка, который пробивает квартирную платежку. Собачники, собирающиеся вечером на детской площадке со своими питомцами. Про питомцев и говорить нечего!

Мы только переглядывались. Еще раз уточняю, что перед нами сидела худая женщина лет сорока пяти-пятидесяти, к макушке которой был пришит нелепый искусственный шиньон. Глаза дамы, окруженные сетью глубоких морщин, взирали на мир с выражением кроткой покорности судьбе. Крупный нос перечеркивал маленькое личико и делил его на две неравные части. Тоненький рот абсолютно не красила привычка все время поджимать губы.

Одним словом, я совершенно не понимаю, почему после прочтения бестселлера «Байки кремлевского диггера» у меня в памяти возникла эта больная и несчастная женщина с навязчивой идеей сексуального преследования.

А вы понимаете?

Я перекрыла водную струю, вылезла из ванной и принялась яростно растираться банным полотенцем. Душ принес обманчивое ощущение свежести, и я немного воспрянула духом. В конце концов, пока живу — надеюсь!

Раздался звонок в дверь, и я неохотно зашлепала мокрыми ступнями по направлению к входу. Завернулась в полотенце, прильнула к панорамному глазку.

Свои.

Я загремела цепочкой, повернула ключ в замке и распахнула дверь. С порога мне улыбалась Селена Васильевна Саровская, моя соседка по лестничной клетке. А заодно и сестра по несчастью. (Я имею в виду ее имя.)

Отец Селены Васильевны был когда-то известным, или, как выразился один его биограф, «мастистым» художником. (Вопрос на засыпку: какой масти был отец Селены?)

Вы его, наверняка, не знаете. Почему? А потому! Вам хочется повесить на стену и постоянно иметь перед глазами картину под названием «Народное ликование по поводу Двадцать второго съезда Коммунистической партии Советского Союза?» Вот и я не горю желанием.

Хотя надо отдать художнику должное. Работал он с полной самоотдачей и рисовал персонажей с фотографической точностью, невзирая на чины и звания. Натура у него была творческая, и имя, данное единственной дочери, по-моему, это вполне подтверждает. Селена Васильевна намного старше меня. По-моему, ей лет шестьдесят, хотя на вид не больше сорока. Нам разница в возрасте нисколько не мешает доверительно общаться.

— Элька, привет, — сказала Селена Васильевна жизнерадостно.

— Здрасте, — ответила я.

Честно говоря, я не очень понимаю, как должна обращаться к соседке. По имени-отчеству — смешно: не в такое чопорное время мы существуем. По имени — неудобно: я намного младше. На «ты» — вроде по хамски. На «вы» — тем более. Поэтому я избрала некий обезличенный способ общения.

— Как дела? — спросила я.

— Отвратительно, — ответила Селена.

Я сочувственно промолчала.

— Муж опять запил, — пояснила соседка.

— Который?! — не сдержалась я.

Дело в том, что замужем Селена была пять раз. И со всеми мужьями не прерывала отношений: где-то творческих, где-то товарищеских, где-то деловых, где-то совершенно бескорыстных.

Последним ее приобретением был бывший советский разведчик по фамилии Королев. Историю их знакомства нужно издавать отдельным опусом, поэтому не стану замахиваться.

Геннадий Иванович слыл в доме личностью легендарной. Во-первых, он пил как лошадь. Очевидцы рассказывали легенды о том, как, проснувшись, Королев вместо чая выпивает полный стакан коньяка. Почему-то у меня это утверждение ассоциируется с популярным детским стишком:

В общем, очевидцам-то откуда знать?

Мне Геннадий Иванович нравится. Во-первых, потому что он немногословен. Во-вторых, потому что если уж он и удосужится открыть рот, то говорит не банальные вещи, которые можно услышать и на улице.

Например.

Как-то раз мы столкнулись на лестничной клетке. Я спешила на день рождения знакомой и выглядела соответственно. Геннадий Иванович возился возле мусоросборника со слишком объемным пакетом.

— Как дела, Геннадий Иванович? — весело окликнула я соседа.

Тот оторвался от вонючей пасти мусоропровода, оглядел меня и ответил:

— Кто цветет, а кто гниет…

— Да ладно вам! Какие ваши годы!

Королев поднялся по ступенькам вверх и сказал, обдав меня запахом хорошего виски:

— Запомни, Элька: мужчине столько лет, насколько он может, а женщине столько, насколько она выспится.

И это утверждение я вспоминаю ежедневно.

Да вы и сами знаете: стоит в нашем возрасте провести ночь вполглаза — и все. Морщины возле уголков глаз, морщины возле губ, морщины у крыльев носа… В общем, пора в крематорий.

То ли дело, когда выспишься!

Кожа сияет свежестью, морщины растворяются в ночных кошмарах… Поговорка Королева правильная на все сто. Во всяком случае, в женской ее части.

— Который муж? — спросила я.

Селена удивилась:

— Гена! Что у меня, гарем, что ли?

— По-моему, да, — ответила я. — Пять штук все-таки…

Селена пренебрежительно отмахнулась:

— Грехи молодости. Черновичок. Смотри не повторяй моих ошибок.

Чем мне нравится моя соседка, так это поразительным жизнелюбием. Два года назад врачи обнаружили у нее опухоль мозга. Селене предстояла жуткая дорогостоящая операция, в результате которой могло выясниться, что опухоль злокачественная и никакой хирург уже не нужен.

Весь дом преисполнился сочувствием к несчастной. Соседи здоровались с Селеной приглушенным соболезнующим тоном. Геннадий Иванович сделал над собой героическое усилие и временно завязал со спиртным. Из подъезда изгнали даже общесоседскую кошку, потому что она слишком громко мяукала по утрам, а больному человеку нужен покой.

В общем, переживали все. Кроме Селены.

— Господи, Элька, — сказала она мне беспечно, когда я бессвязно выразила восхищение ее мужеством. — Ситуация-то пятьдесят на пятьдесят! Чего мне зря себе кровь портить?

И не ошиблась. Опухоль оказалась доброкачественной.

Операция прошла на удивление гладко, только обоняние оказалось для Селены утраченным навсегда.

Но и здесь она нашла свою светлую сторону!

— Слава богу! — ответила она хирургу, когда тот объявил ей, что слово «запах» она из своего лексикона может исключить. — По крайней мере, я больше не буду чувствовать, чем пахнет у нас в подъезде!

И это, скажу я вам, большая удача. Запах нашего подъезда навевает воспоминание о горьковской пьесе «На дне» даже у тех, кто эту пьесу не читал.

И обязаны мы этой достопримечательностью нашей соседке — преоригинальной личности.

Зовут ее Маргоша. Есть ли у нее фамилия и отчество, мне не известно. Наверное, есть, как без них! Но на моей памяти к ней по имени-отчеству не обращались ни разу.

Маргоше примерно пятьдесят лет. Она маленькая худая алкоголичка с размытыми чертами лица, самой запоминающейся частью которого является огромный багровый нос. Обычно Маргоша тусуется с местными алкоголиками и объясняет это тем, что пишет роман из их жизни. Еще у нее дома стоит самогонный аппарат. И время от времени благодаря ему весь дом остается без электричества, потому что агрегат потребляет массу энергии. Пробки не выдерживают, вылетают, и мы покорно сидим впотьмах до прихода электрика.

Правда, в последнее время Маргоша явно нашла себе другой источник дохода. Думаю так потому, что примерно в течение трех месяцев пробки не вылетели ни разу. Впрочем, возможно ей просто удалось усовершенствовать конструкцию механизма.

Сейчас Маргоша тусуется уже не с алкоголиками, а с бомжами. Бомжи живут в старом заржавевшем кузове «Запорожца», который гниет во дворе столько лет, сколько я себя помню. Теперь Маргоша говорит, что пишет роман из жизни бомжей и общается с ними исключительно потому, что собирает материал.

Впрочем, это бы еще полбеды.

Недавно Маргоша, наслушавшись по телевизору пламенных призывов Бриджит Бардо, решила примкнуть к ней в борьбе за права животных.

Господи! Сколько же проклятий послали жители нашего дома в адрес этой эмансипированной французской дамы!

Маргоша усыновила шестерых собак, до этого копавшихся в местной помойке, и поселила их в своей однокомнатной квартире. Что ж, дело благородное. Но иногда, когда состояние не позволяет Маргоше сойти вниз и выгулять питомцев, она просто открывает дверь квартиры и вышвыривает животных в подъезд. Собаки радостно несутся вниз и обнаруживают, что подъездная дверь заперта.

Как вы думаете, где они удовлетворяют все свои естественные потребности?

Правильно, аккурат на входе.

Запах в подъезде, благодаря этой милой собачьей привычке, стоит ужасающий. Непосвященные люди, шагнув через порог, обычно теряют сознание. Люди посвященные, прежде чем войти, упаковывают нос в платок, пропитанный сильными отечественными благовониями. Типа тройного одеколона.

Сначала мы пытались договориться с Маргошей по-хорошему. Хо-хо! Потом мы озверели и попытались ее припугнуть. Ха-ха!

Тогда мы озверели окончательно и начали писать заявления в самые разные инстанции.

И добились-таки своего!

В один прекрасный день к дому подъехала сверкающая черная «Волга», из нее на улицу вышло человек восемь. Как они там размещались — ума не приложу. Соседи немедленно сплотились в единую ударную силу и высыпали на улицу встречать дорогих гостей.

Гости оказались не кем-нибудь, а муниципальной комиссией по выселению злостных хулиганов. Лица их были суровыми и мужественными, а поступь твердой. К комиссии присоединился наш участковый.

Едва комиссия вошла в подъезд, как лица ее членов покрыла смертельная бледность. Впрочем, сразу было видно, что люди подобрались бывалые. Никто не упал в обморок и никто не дезертировал.

В полном молчании все поднялись на четвертый этаж.

— Эта? — сухо спросил главный, указывая на обшарпанную дверь квартиры.

— Эта, эта, — радостно подтвердили жильцы.

Участковый выступил вперед и нажал на дверной звонок. За дверью немедленно раздался разнокалиберный собачий лай.

— Господи, — невольно прошептал начальник комиссии. — Сколько же их там?!

— Было шесть, — ответил страдалец, живущий в квартире под Маргошей. — А может, уже больше.

Тут за дверью послышались шаркающие шаги, и Маргоша спросила сонным голосом, не открывая дверь:

— Кто там?

— Откройте, — внушительно велел участковый.

— Кто там, спрашиваю? — уже громче взвизгнула Маргоша.

Вперед выступил начальник прибывшей комиссии.

— Комиссия по выселению! — ответил он профессиональным голосом, и у многих присутствующих по коже побежали мурашки.

У многих, но не у Маргоши.

— У меня сегодня неприемный день, — ответила она.

И удалилась.

Как вы думаете, что было дальше? Правильно, ничего!

Комиссия потопталась-потопталась перед запертой дверью, да и отбыла восвояси. Слегка повредившийся в уме страдалец, живущий под Маргошей, предложил участковому выломать дверь, но тот предложение отклонил.

Тогда страдалец спросил, как Закон посмотрит на то, что дверь выломают сами соседи?

Участковый ответил, что Закон в его лице посмотрит на это происшествие резко отрицательно. Более того. Будет вынужден квалифицировать действия как мелкое хулиганство. И этим гипотетическим соседям придется возмещать пострадавшей ущерб.

Вот и вся история. Никакие комиссии в наш дом больше не ездят, а Маргоша клянется усыновить еще пару дворняг, если соседи будут ее беспокоить.

Так что больше мы этого себе не позволяем.

— Ты слышала, какой концерт Маргоша закатила этой ночью? — спросила Селена.

Снотворное избавило меня от этого подарка судьбы.

— Не слышала. По какому случаю? Книгу выпустила и друзей собрала?

— Да нет. Подралась с сожителем. Орала на весь дом, что она не какая-нибудь, а музыкальное училище закончила.

М-да… Странная и причудливая фантазия у нашей инферналки.

— Элька, с этим нужно что-то делать.

— Что? — спросила я, отступая на кухню. Селена шла за мной по пятам.

— Ну, написать куда-нибудь…

— Писали уже.

— Может, в газету?

Я молча постучала кулаком по голове. Сразу видно советского человека, привыкшего, чуть что, обращаться прямиком в редакцию «Правды».

— Да, времена не те, — запоздало сориентировалась соседка. — Но нельзя же так жить!

Я пожала плечами?

— Почему? Живем! По-моему, уже года три. Чай, кофе?

— Спасибо, нет, — отказалась соседка. — Я спросить хотела… Элька, у тебя, что, поклонник образовался?

Я удивилась так безмерно, что минуту даже не знала, что и сказать. Поклонник?! У меня?!

— Симпатичный дядька, — одобрила соседка. — И солидный. Сразу видно, из новых. Держись за него.

— Да про кого ты?!

— Ладно, не хочешь — не говори, — обиделась Селена.

Я взяла себя в руки.

— Понимаешь, у меня столько поклонников в последнее время, что я просто не соображу, о ком ты. Уточни.

Селена мгновенно оттаяла.

— Симпатичный, высокий. По-моему, сто восемьдесят восемь. На большом черном джипе. «БМВ». Классная машина. И стоит дорого. Одет хорошо. Волосы светлые, глаза карие. Нос прямой. Хорошие зубы, правда, не все свои. Начиная с правого глазного — отличный мост, явно не у нас делали. На правом виске родинка. Шрам под подбородком. Возле левого локтя — родимое пятно.

Подумала и добавила:

— Размер ноги — сорок второй.

Теперь вы понимаете, почему я твердо уверена, что Селена пошла в своего папочку? Вот были бы неоценимые свидетели любого криминального происшествия! Для них составить фоторобот преступника — плевое дело!

— А шрама после аппендицита заметно не было? — спросила я на всякий случай.

— Так он в брюках был, — объяснила соседка свою недоработку.

«И в серых плавках», — подумала я, но вслух произносить не стала. Могут неправильно понять.

— И с чего возникла идея, что это мой поклонник?

— А про кого он расспрашивал? — удивилась Селена. — Про меня, что ли?

— Даже так, — пробормотала я сквозь зубы. И спросила погромче:

— Давно расспрашивал?

— Дня три-четыре назад, — ответила Селена. Подумала и уточнила:

— В четверг. Точно.

Я налила себе чаю. Машинально спросила у гостьи, указывая на чашку:

— Может, за компанию?

— Не пью, спасибо.

Я отхлебнула глоток и продолжила допрос:

— И что же он спрашивал?

— В какой квартире живешь, куда ходишь, с кем встречаешься, кто к тебе приходит, — добросовестно зачастила Селена.

— И получил ответ? — изумилась я.

— А как же! — в свою очередь поразилась соседка. И успокоила меня, решив, что правильно поняла причину моего страха:

— Ничего компрометирующего я ему не сказала. Да и что про тебя можно сказать компрометирующего, прости господи! Живешь, как монашка: дом-работа, дом-могила. Так ему и объяснила.

Я тяжело вздохнула. Вот спасибо! Теперь шантажист точно знает, что за спиной у меня вся огромная Вселенная. И ни одного близкого человека.

— Я правильно сказала? — на всякий случай уточнила соседка.

Я не смогла ответить на этот вопрос. Не люблю врать.

— Вообще-то я хотела голову покрасить…

— Удаляюсь! — сразу поняла намек Селена. — В какой цвет?

— Понятия не имею. В какой получится.

— Тебе пойдет пепельный.

— Я учту.

— Учти.

Мы еще одно мгновение помолчали. Я не сердилась на гостью. В конце концов, она искренне желала мне добра.

— Ну, я пойду.

— Счастливо.

Я проводила Селену, заперла дверь и вернулась в ванную.

Народная мудрость гласит, что лучшим средством для снятия стресса после принятия теплой душистой ванны является изменение прически.

Вообще-то, этот ход был мною сделан ровно три месяца назад, при увольнении из архивного института. Я отправилась к соседке по этажу, парикмахеру Леночке, и она очень красиво высветлила мне прядки волос. Единственное, что меня огорчало, это то, что через три недели мелированный бронзовый оттенок смылся, и осветленные прядки стали бесцветными. Я решила проявить смекалку и привести их в прежний волнующий цвет. Для чего и купила тоник с оттенком под названием «малахит».

Для начала я внимательно прочла инструкцию. Не знаю, как вы, а я всегда это делаю. Правда, выполняю инструкции очень редко, либо привношу в них творческое разнообразие. Иногда результат меня радует, иногда нет… В общем, достаточно жесткого урока я до сегодняшнего дня не получала ни разу.

Но так уж вышло, что терпение богов истощилось именно сегодня, для чего они и подсунули мне в руки флакон зеленого цвета.

Как обычно, я тщательно изучила инструкцию. Так, понятно. Для получения легкого оттенка держать десять минут… для получения глубокого цвета полчаса. Мне глубокий зеленый цвет на волосах кажется немного вызывающим. Поэтому я скромно решила ограничиться десятью минутами. Мне был нужен только легкий бронзовый оттенок на осветленных прядках, и больше ничего.

Не чуя худого, я открутила пробку и опрокинула на голову тягучий водопад темно-зеленого цвета.

Помассировала волосы, чтобы тоник распределился равномерно, и вдруг в ужасе замерла.

Конечно, я по своей босяцкой привычке не надела на руки перчатки. Вообще-то, когда я пользуюсь краской, то надеваю их всегда. Но сейчас ситуация не казалась мне настолько серьезной. Подумаешь, тоник! Это же не краска! Без перекиси, без аммиака… Обойдусь!

И только теперь я поняла, как была не права. Руки окрасились в ядовитый купоросный цвет, и я напрасно терла их здоровенным куском хозяйственного (!) мыла. Зелень въелась намертво.

Тут я ощутила, как зеленая струя стекает по лицу и, минуя лоб, щеки и подбородок, капает на отчищенную до блеска эмаль моей старенькой ванной.

Я медленно выпрямилась и взглянула в зеркало.

Боже!

С обратной стороны рамы на меня смотрело жуткое лицо, не снившееся ни одному гримеру фильмов ужаса! Судя по трупным пятнам и полосам, тело пролежало в воде не меньше трех недель, прежде чем его выловили. Волосы покрылись ярко-зеленой плесенью и наводили тоскливые мысли о бренности всего сущего.

— Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца! — невольно процитировала я вслух.

Подставила голову под кран, вооружилась шампунем, бальзамом и принялась за яростную борьбу с «радикальным зеленым цветом».

Когда через полчаса я осмелилась взглянуть в зеркало, меня обуяла тоска. Все мои усилия свелись к таким минимальным результатам, что не стоило и затеваться. Ярко-зеленые пряди торжествующе сияли на макушке, лицо выглядело примерно так, как будто недели две назад я приняла участие в товарищеском матче по боксу.

В общем, лепота.

Вы заметили, что неприятности не приходят поодиночке? Стоит случится какой-то гадости, и она тут же магнитом притягивает вторую гадость. Та, в свою очередь, вспоминает еще об одной своей подружке, и так до бесконечности.

Я взяла флакон тоника и потопала на кухню. По крайней мере, там нет зеркала.

Я уселась за стол, допила остывший чай и повертела упаковку перед глазами еще раз. Может, флакон контрабандный? Так сказать, «засланный» к нам с Малой Арнаутской?

Ничего подобного! Имеющий глаза — увидит!

В верхнем правом углу этикетки мелким, но вполне разборчивым шрифтом было написано: «На осветленных и мелированных прядях оттенок может получиться слишком ярким».

— Понятно, бестолочь? — спросила я сама себя вслух. — Слишком ярким!

Граждане! Читайте инструкции на упаковке! Обычно фирма-производитель довольно честно и нелицеприятно предупреждает о том, что с нами будет, если мы съедим, выпьем, подкрасимся, помоемся или нечаянно обольемся каким-нибудь ее продуктом. Особенно умиляет меня состав продукта, выписанный на какой-нибудь красивой баночке, где буква «Е» в маркировке встречается гораздо чаще, чем какая-нибудь другая.

Не подумайте плохого. Все гораздо хуже. Буквой «Е» обозначается особенно вредный для организма консервант, который по предположениям медиков, способствует развитию рака. И тем не менее, большая часть граждан (и я в их числе), с внимательным сопением прочитав состав продукта, не теряет аппетита.

Но одна надпись меня особенно поразила своим цинизмом: «Консервант с маркировкой «Е» использован с разрешения министерства здравоохранения России».

Как вам? А? Оказывается, рак у потребителя вполне может развиваться с разрешения Минздрава России. С его одобрения, так сказать. Помните, что врачи сообщили Фаине Раневской, попавшей в больницу? «Ваш инфаркт протекает нормально!».

Так что читайте надписи на упаковках. Они сеют разумное, доброе и вечное гораздо чаще, чем многое из того, что сейчас называется словами «художественная литература». А уж следовать вам инструкциям, потреблять или не потреблять тот или иной продукт — думайте сами, решайте сами. Но претензии к производителю не обращайте.

Вот, например, я. Сижу на кухне с зелеными руками, зеленым лицом и зелеными прядями на голове, но обиды в душе — никакой! А почему? А потому, что фирма-производитель меня по-доброму, можно сказать, по-отечески предупредила: «На осветленных волосах оттенок может получиться слишком ярким».

Иначе говоря: не пей, козленочком станешь… И я, как братец Иванушка, пожинаю плоды собственной дурости.

Раздался звонок в дверь. Я вздрогнула. Что за нашествие сегодняшним утром ко мне домой?

На цыпочках подошла к двери и осторожно заглянула в панорамный глазок. Оторвалась от созерцания визитера, глубоко и удовлетворенно вздохнула.

Все же есть на свете справедливость.

Я решительно взялась за ключ и повернула его в сторону. Распахнула дверь и сразу вышла на площадку, чтобы дневной свет, проникавший в лестничное окно, осветил меня как можно лучше. Так сказать, во всех подробностях.

Получилось. Суперсамец глухо вскрикнул и попятился назад, закрываясь руками. Пару раз он махнул ладонями перед глазами, как бы прогоняя наваждение, но, поскольку я не исчезла и не растворилась, он перестал размахивать ручонками. Остановился на ступеньке, вцепился в перила и спросил:

— Это ты?

— Это я.

— Господи, что у тебя с головой?! А с лицом?! А руки-то, руки!..

Не в силах продолжать дальше, он обессилено умолк. Теперь победу торжествовала я.

Да, короткую победу. Да, не самую решающую в моей жизни, но все равно. Маленькая гадость, а приятная.

Наконец Никифоров-сын взял себя в руки, преодолел отвращение, которое я у него вызывала, и сухо спросил:

— Войти можно?

Как будто я могла ответить «пошел вон!»

— Входи, — сказала я, ни на минуту не забывая о составленном вчера заявлении и подписанном мной протоколе.

Он осторожно обошел меня слева и боком протиснулся в дверь. По-моему, он не столько демонстрировал свою брезгливость, сколько просто опасался испачкаться. В прямом смысле.

Юниор вошел в мою длинную, но немного узковатую прихожую и огляделся.

— Ничего, что я ремонт не успела сделать? — спросила я, закрывая за собой дверь.

— Да, квартира у тебя неплохая, — не отвечая на вопрос, протянул доверитель.

— Губки не раскатывай, — посоветовала я. — Если что — она достанется государству.

Суперсамец задрал голову и оглядел четырехметровые потолки.

— Умели строить, — констатировал он. Обернулся и спросил:

— Куда идти-то?

— Прямо.

Гость потопал в зал, не снимая обуви. Впрочем, еще неизвестно, что было грязней: мои полы или подошвы его туфель ручной работы.

Юниор вошел в комнату и окинул взглядом скромную обстановку. Пренебрежительным взглядом.

— Да, — сказал он отвлеченно. — Такая квартира ремонта требует. И мебели хорошей тоже.

— Ты не умничай, — огрызнулась я. — Не дома.

Доверитель обернулся на меня и тут же снова скривил губы:

— Ну и рожа у тебя…

— Слушай, чем скорее ты начнешь, тем скорее закончишь.

— Твоя правда.

Юниор выбрал стул напротив окна и уселся ко мне боком. Мне пришлось сесть напротив, спиной к свету.

— Так тебя хуже видно, — объяснился доверитель.

— Что от меня нужно?

Он забросил ногу на ногу и поболтал ею в воздухе.

— Ерунда. Познакомишься с одной дамой, подружишься с ней. Вот и все.

— Зачем?

— Ну, милая моя, это не твое дело.

— Слушай, а почему именно я?

Он пожал плечами.

— Знаешь, идея пришла спонтанно. Просто стоял я как-то на Преображенке, смотрел, как ты народ убалтываешь… Умеешь ты это делать, ничего не скажешь.

Как ни печально было мое положение, я все же ощутила скромную гордость.

Да, это я умею.

У меня есть теория. Я думаю, что интервьюер, проработавший на точке примерно месяц, начинает излучать особые гипнотические волны, которым не в силах противиться ни один человек. Я еще незрелый, зеленый продукт. Вот есть у нас в группе женщина по имени Маша. В компании она работает около двух лет.

Внешность у Маши довольно смешная, особенно зимой. Почему? А потому, что сама она кругленькая, а в теплой дубленке выглядит как медвежонок. Еще Маша носит норковую мужскую шапку-ушанку, у которой постоянно развязаны тесемки на макушке. А что делать? У человека уши мерзнут!

Так вот, если на охоту выходит Маша, дневной план обеспечен. Я сама не раз наблюдала, как, отлучившись из библиотеки буквально на пять минут, торжествующая Маша возвращалась назад с богатой добычей. Пленники выглядели абсолютно зомбированными, потому что были согласны на все: ждать, пока освободится занятый столик, отвечать на вопросы, жевать резинку по секундомеру, выплевывать ее по команде, пить водичку, ополаскивать рот, рассматривать количество полосок на упаковке жевательной резинки, обдумывать ее цветовую гамму… В общем, нормальные люди себя так не ведут.

Как-то раз я проследила за тем, как Маша работает. Все оказалось до гениальности просто.

Маша вышла из библиотеки и окинула пристальным взглядом окрестности. На бордюре возле библиотеки сидело пятеро юношей такого криминального вида, что я к ним подойти просто побоялась. Они распивали пиво, матерились, ржали и не чуяли беды. Маша заломила шапку назад и направилась прямо к ним твердым строевым шагом. Подошла и остановилась, что-то прикидывая. Сейчас я понимаю, что она на глазок определяла возраст потенциальных жертв.

И под этим уверенным взглядом молодые люди замерли.

— Жвачку жуете? — мрачно спросила Маша.

— Жуем! — нестройным хором ответили бедолаги.

— Двадцать лет есть?

— Есть! — проблеяли несчастные.

— Идите за мной, — приказала Маша. Развернулась, не ожидая ответа, и пошла назад, в библиотеку.

И что вы думаете? Все стадо покорно потрусило следом!

Иногда я думаю: почему у одних людей получаются подобные фокусы, а у других — нет?

Думаю, все дело в уверенности. Понимаете, некоторые люди даже мысли не допускают, что им можно отказать. И собеседники это чувствуют.

У меня была однокурсница, Наташка Грач. Особа Наташка, конечно, колоритная, но особенно вошло в поговорку ее умение добиваться нужной цели. К примеру: приезжает Наташа в другой город вместе со своим ребенком Сашей. Приходит в гостиницу и преспокойно заявляет:

— Дайте одноместный номер!

«Ну и что?» — скажете вы. А то, что действие происходит не в нынешние рыночные, а в прошлые советские времена. И такое заявление, не подкрепленное бронью, устным распоряжением начальства администратора, звонком из вышестоящих инстанций или, на худой конец, коробкой остродефицитных конфет, выглядело как проявление дурного воспитания.

— Мест нет! — нервно возражала администратор.

— Поищите, — спокойно отвечала Наташа. Вытаскивала из-под прилавка своего сына Сашу и говорила:

— Я же не останусь ночью с ребенком на улице!

И так она это убедительно говорила, что администратор тут же отыскивала двухместный номер, где была занята только одна кровать.

— Вы спросите у соседки, она не будет возражать против ребенка, — напутствовала Наташу администратор, сама потрясенная своей сговорчивостью.

Наташа на пять минут отлучалась, оставив Сашу администратору, потом возвращалась и спокойно объясняла:

— Она возражает. Дайте одноместный.

И полностью деморализованная несчастная женщина выдавала Наташе ключ от одноместного номера.

Вы так умеете? Я пока нет.

Так что, и Маша, и Наташа для меня своего рода жизненные эталоны. Но не говорить же это подонку, который способен на любую подлость. Нет, подставлять девчонок я не стану. Буду выкручиваться сама.

— Слушай, ты бы объяснил, чего от меня ждешь, — сказала я нанимателю с раздражением. — Может, я этого сделать не смогу.

— Сможешь. Объяснять буду по ходу.

— Долго мне с ней дружить?

Он пожал плечами.

— В зависимости от того, как пойдут дела… Не знаю. Да, кстати…

Тут он вытащил из барсетки, которую не выпускал из рук, тонкую стопку зеленых бумажек.

— Здесь тысяча долларов, — проинформировал он меня. — Твой месячный оклад.

— Как это? — растерялась я. — Мне уволиться?

— Да. Мне нужно все твое время. И еще.

Он оглядел квартиру.

— В принципе, территория не засранная, но все равно — найми домработницу.

— Зачем?

— Потому что тебе будет не до хозяйства. Мне нужно, чтобы ты все время находилась в состоянии боевой готовности, а не блеяла, что у тебя постирушка или генеральная уборка.

— И сколько ей…

— Это моя забота, — прервал меня наниматель. — Зарплата домработнице идет отдельно. Не из твоей тысячи. Обещай долларов триста.

— И где мне ее взять? В смысле, домработницу?

Суперсамец начал раздражаться.

— Слушай, ну какая же ты тупая! В газету объявление дай! Потрать несколько дней на отбор кандидатуры!

— Понятно.

— Слава богу!

— И еще…

Он положил деньги на стол и придвинул ближе ко мне. Я не шевельнулась. Не знаю, чего он ожидал. Что я кинусь на бумажки и начну их запихивать в бюстгальтер, что ли?

— Купи себе приличные шмотки, но не слишком дорогие. И вообще, под богатую косить тебе не придется. Оставайся сама собой. Играть ничего не нужно. Побольше простоты и естественности. Ей это понравится.

— А кто она? — спросила я, снова не сдержав любопытства.

Наниматель поднялся со стула, пошел в коридор. И у самой двери вдруг ответил, хотя я на это уже не рассчитывала:

— Моя бывшая супружница. Прими совет: сходи к ней немедленно. Она работает стилистом в салоне на Октябрьской. По-моему, ты в ее услугах остро нуждаешься.

Положил на тумбочку визитку, открыл дверь и вышел из квартиры.

Оставшись одна, я вернулась на кухню и принялась готовить себе завтрак. Впрочем, делала это совершенно машинально, а в голове у меня блуждали догадки, одна другой страшней.

Значит, мне предстоит познакомиться и подружиться с бывшей супружницей человека, который способен посадить меня в тюрьму. Безо всякой моей вины.

Да, нелегкая, наверное, это работа — быть женой такого ублюдка. Смазливая мужская мордочка — это не из разряда плюсов, а из разряда минусов. Не знаю человеческой категории отвратительней, чем красивый мужчина. Поверьте, говорю это по опыту. По горькому опыту. Ни одна женщина, даже самая неотразимая, не способна на такую жертвенную безоглядную любовь к себе, на какую способен смазливый мужик.

Когда-то в молодости мной, к моему удивлению, увлекся подобный тип. Был он хорош собой, ездил на отличной машине и одевался в салоне Славы Зайцева, ибо в те раннедемократические времена Москва еще не пестрела вывесками, типа «Гуччи», «Армани» и «Келвин Кляйн».

Сейчас я понимаю, почему его выбор пал на меня. Знаете, зачем красавицы, жившие в веке примерно пятнадцатом, окружали себя уродами и шутами? По одной причине: на их фоне дамская красота выглядела еще ослепительней. По принципу контраста.

Вот и мой бывший кавалер, очевидно, именно по этому принципу удостоил меня своим вниманием. Не знаю, отдавал ли он себе в этом отчет. Я, к сожалению, не отдавала. Я пребывала в эйфории.

Приятно было выйти из сверкающей машины и сразу же взять под локоть ослепительного мужчину, одетого, как манекен на витрине, благоухающего дорогим парфюмом и при этом еще имеющего внешность кинозвезды. Как же на меня косились окружающие! Тогда я воспринимала эти взгляды, как завистливые. И только потом, когда туман в моей голове немного рассеялся, поняла, что, скорее всего, они смотрели на меня с недоумением.

Я не вписывалась в мозаику.

Что представлял собой мой молодой человек, сказать не берусь. Меня абсолютно захватила внешняя, декоративная сторона вопроса, и на душу подзащитного, если она вообще у него имелась, я внимания не обращала.

Помню, меня немного смущал тот факт, что, оказавшись в помещении, мой кавалер всегда выбирал для себя место напротив зеркала, окна или зеркальной двери. И, разговаривая со мной, не отрывал восхищенного любящего взгляда от своего отражения.

Но это еще не самое неприятное.

Как-то раз я обнаружила в его машине забытую губную помаду ярко-красного цвета. Обременять себя враньем мой разлюбезный не стал, и мы разошлись в разные стороны. Причем больше всего моего кавалера задел тот факт, что бросила его именно я.

Я, заморыш, ханурик, не способный нормально одеться и накраситься! Плебейка, которую он таскал в кафе и рестораны, демонстрируя широкий размах и высокий уровень!

— Ты общалась со мной только для того, чтобы ходить по ресторанам! — заявил кавалер мне на прощанье.

Глотая слезы, я, восемнадцатилетняя дурочка, вернулась домой и спросила у мамы:

— Мама, сколько у нас на книжке?

— Около тысячи, — удивленно ответила мама.

— Отдай их мне.

Мама так и села. Нет нужды говорить, что воспитывала она свою единственную дочку очень правильно, поэтому ни о каких дорогих тряпках разговоры дома даже не возникали. Я подпитывалась исключительно духовно, выстаивая длиннейшие очереди в музей имени Пушкина. Это удовольствие, ориентированное на интеллигентов, в советские времена стоило недорого.

— Зачем тебе столько денег? — спросила мама в ужасе.

И я все ей рассказала. Рассказывала долго, захлебывалась слезами и соплями, но выложила все честно, как на исповеди.

Мама встала с дивана строгая, собранная и решительная.

— Ты права, — сказала она мне сухо. — Этому подонку нужно отдать все. Чтоб он потом не смел говорить, что ты ему что-то должна.

Милая моя покойная мамочка! Светлая тебе память!

Мы отправились в Сбербанк, получили всю сумму целиком, добавили к ней рублей семьдесят и, сжимая в кулаке денежную трубочку, я отправилась на работу к бывшему кавалеру.

— Вот! — сказала я, и протянула ему нашу отложенную тысячу. — Здесь за все. И за рестораны, и за амортизацию машины. Подавись!

Угадайте: взял, не взял? Отказался. С некоторым усилием, правда, но проявил достоинство.

Мой нынешний наниматель был очень похож на моего бывшего кавалера. Та же лощеная внешность, те же отвратно самодовольные манеры… Да, нелегко жилось его бывшей супружнице. Кстати, как там ее звать?

Я пошла в коридор, взяла с телефонной тумбочки оставленную для меня визитку и прочитала: «Лара Никифорова. Стилист».

Еще на визитке был номер телефона, как рабочий, так домашний и мобильный, и адрес салона красоты.

Лара…

Я вернулась на кухню и начала завтракать.

Странное имя. Где-то я такое слышала. Или читала. Ах, да! У Шелдона! Есть у него романчик под названием «Звезды сияют с небес». Там героиню зовут Лара. Не иначе, как маменька неизвестной мне дамы именно этот бестселлер читала перед родами.

Я аккуратно выскребла до дна мои любимые яички, сваренные в мешочек, выбросила скорлупу и вымыла тарелку. Налила себе горячего чаю и развернула конфету.

Интересно, что нужно этому козлу от бывшей жены?

Может, он ее безумно любит, ревнует и хочет знать, так сказать, малейшее движение ее души?

Вряд ли. Для этого мои услуги ему абсолютно без надобности. Частных сыскных контор в Москве сейчас развелось немерено, мог бы обратиться к ним.

Нет. Я наверняка нужна для какой-то другой цели.

Скорее всего, Никифоров-сын не поделил с бывшей супругой совместно нажитое имущество. И что в этой ситуации я могу сделать? Подружиться с бабой и уговорить ее все отдать этому ублюдку? Господи, я его почти не знаю, а уже ненавижу! Что же говорить о несчастной женщине, которая успела побывать за ним замужем!

Ситуация мне сильно не нравилась. Уж не говорю о том, что в любую минуту я могла оказаться в тюрьме за угон автомобиля с имеющимися в нем ценностями. Еще меня пытались втянуть в какую-то аферу, смысла которой я пока не представляла.

Блеск!

Скажу честно. В женскую дружбу я перестала верить примерно с восьмилетнего возраста, когда мамина лучшая подружка увела у нас из дома отца и мужа. Собственно, я не перекладываюответственность с мужских плеч на женские. Понимаю, что у мужчин не семь пядей во лбу, но должны же они хоть немного соображать, куда с кем идти и что там делать!

Помню выпуск программы «Домино». Тема передачи звучала устрашающе: «Руки прочь от моего мужа».

И гостей редакторы понаприглашали соответствующих.

Мне в память навсегда запала крупная немолодая блондинка, похвалявшаяся своими бранными подвигами по удержанию богатого мужа. Что только не приходило в ее изобретательную голову!

И помоями она соперниц обливала. И кислоту у них перед носом разбрызгивала. И чемоданом по голове била. И в морозилке у нее постоянно лежит куриная лапка для наведения порчи на очередную разлучницу…

И вообще, у меня сложилось твердое впечатление, что дама нигде не работала. Поэтому просто не знала, как себя развлечь.

Не представляю себе ничего глупей, чем бегать за соперницей и устраивать кулачные бои на потеху публике. А мужчина что же? Не виноват? Не захотел бы он пойти с дамой налево — не пошел бы! Кто его за рога тянул?

Про рога это я так, символически говорю… В том смысле, что мужик не теленок на привязи, чтобы его тянули в разные стороны. Сам решает, куда и с кем идти.

Меня удивляет другое. Меня удивляет, что между женской дружбой и мужчиной, женщины всегда выбирают мужчину. Даже если он этого совершенно не стоит.

Наверное, в них говорит древний инстинкт, заложенный с рождения. Каждая женщина ощущает в другой женщине соперницу в борьбе за мужское внимание. И готова на любую подлость, чтобы выйти победительницей в этом соревновании.

Конечно, есть исключения. На мой взгляд, умные и образованные женщины способны правильно понять природу своих нехороших побуждений и задавить их. Но таких женщин единицы. Лично я в женскую дружбу не верю.

И все же очень стараюсь не делать своим знакомым женского рода откровенных гадостей. И до сегодняшнего дня мне это вполне удавалось. Наверное, моей порядочности немало способствует моя маловыразительная внешность.

Я еще раз перечитала визитку.

Ах, Лара, Лара… Что же ты не поделила со своим бывшим мужем?

Впрочем, не мое это дело. Плохо только то, что мне придется выбирать между предательством и отсидкой в отечественной колонии общего режима. Будь я праведником, о которых повествуют Жития святых, и вопросов бы не было.

Но такой моральной силы я в себе не ощущала. Поэтому собралась, оделась, сунула в лифчик пачечку зеленых и отбыла на задание.

Прежде чем выйти из подъезда, я поднялась к Селене и позвонила в квартиру. В ожидании, пока дверь откроется, зажала нос платком.

Да. Запах в нашем подъезде ужасающий. Но, поднявшись на четвертый этаж, вы попадаете в его эпицентр. И не всякий нос, даже самый привыкший, способен это выдержать.

Послышались шаги, и дверь распахнулась. Селена — женщина, закаленная в борьбе с реальностью, поэтому никаких глупых суматошных возгласов при виде меня издавать не стала. Просто деловито спросила:

— Ты за косынкой?

— Точно, — ответила я с благодарностью.

Дело в том, что никаких головных уборов я отродясь не носила. И даже на похороны моей мамы была вынуждена позаимствовать черную косынку.

— Входи, — сказала Селена, и удалилась вглубь квартиры. Послышалась возня, приглушенный голос Королева спросил: — Кто это?

— Это я, Геннадий Иванович! — крикнула я громко. Как я уже говорила, к Королеву я испытываю симпатию. По-моему, это чувство взаимно.

— Илона!

Геннадий Иванович вышел в коридор, и я с горечью отметила, какой больной у него вид.

— Элька, привет! Сто лет тебя не видел!

Тут он споткнулся, а я, стремясь не дать ему рухнуть на пол, сделала шаг вперед и оказалась в хорошо освещенном пространстве.

Геннадий Иванович отшатнулся от меня и схватился за стену. Я вспомнила о своем зеленом цвете и замерла на месте.

Несколько минут царила напряженная тишина.

Наконец Геннадий Иванович опомнился и слабым голосом окликнул жену:

— Селена!

Та появилась в коридоре с косынкой в руках:

— Ну?

— Слушай, я, наверное, завяжу с выпивкой…

Тут Геннадий Иванович бросил на меня еще один панический взгляд, пробормотал:

— Ничего себе глюк…

И добавил громче:

— Мне Элька зеленой кажется…

Надо отдать должное Селене. Сориентировалась она мгновенно:

— Допился, скотина!

И посмотрела на меня выразительным взглядом. Впрочем, я и так все прекрасно поняла.

— Геннадий Иванович, что с вами? — спросила я участливо. И слегка повернулась на свет, чтобы зелень в волосах и на щеках сверкнула особенно ярко.

— Боже!

Королев с трудом устоял на ногах.

— Я, пожалуй, пойду прилягу…

Он развернулся и, держась за стену, двинулся в спальню.

Селена сунула мне косынку, шепнула: «Ни слова!» и выпихнула на лестничную клетку.

Не дура, поняла.

Я тщательно упаковала волосы в объемный кусок дешевого шелка, нацепила на нос черные очки и двинулась вниз.

Что мне делать — я примерно представляла. Приеду на Октябрьскую, вызову Лару и попрошу ее исправить последствия моего неосторожного обращения с тоником цвета «малахит».

А дальше — в зависимости от произведенного впечатления.

Дорога не отняла у меня много времени, зато отняла множество нервных клеток.

Платок и очки оказались бессильны скрыть следы моей утренней шалости. Как только я входила в вагон электрички, пассажиры умолкали и начинали обшаривать меня подозрительными и испуганными взглядами.

Так что путь к станции «Октябрьская» отнюдь не был для меня усыпан розами.

Но, в конце концов, хорошо все, что хорошо кончается. Я добралась до салона красоты, преодолела все препоны на пути к креслу клиента, плюхнулась на сиденье и утомленно сказала симпатичной девочке, с любопытством смотревшей на меня из-за его спинки:

— Девушка, я бы хотела, чтобы меня обслужила Лара Никифорова. Мне ее очень хвалили.

— Лара Никифорова — это я, — весело ответила девчушка. И на ее щечках появились симпатичные ямочки.

А я только смотрела в зеркало перед собой, которое отражало нас обеих. И не могла произнести ни одного слова.

Начнем с того, что девочке просто не могло быть больше двадцати лет! Такая ослепительная ровная кожа, такие смешные, чуть стертые с помощью лосьонов веснушки, такая открытая жизнерадостная улыбка никак не могут принадлежать взрослой женщине! Исключено!

И это веселое молодое создание уже успело побывать замужем за верблюжьей колючкой, которая называется Никифоров-сын! Фантастика!

— Сколько вам лет? — пролепетала я невольно. Но тут же спохватилась и сумела взять себя в руки:

— Простите…

— Пустяки! — весело ответила девочка. — Мне двадцать пять.

— Извините, я не хотела…

— Я понимаю, — снова перебила меня моя очаровательная собеседница. — Вы хотите, чтобы вас обслужил мастер посолидней. Сейчас я приведу…

— Нет-нет!

И я схватила девочку за руку:

— Вы мне очень нравитесь.

— Спасибо!

— Меня вполне устроит ваша квалификация.

— Отлично.

Девочка сдвинула брови и оглядела меня в зеркале. Ее лицо немедленно преобразилось из детского и несерьезного в профессиональное и взрослое.

— Тоник?

— Малахит, — покорно ответила я.

— Там предупреждение есть…

— Я потом прочитала.

— Понятно.

Вот такой короткий профессиональный разговор, бальзамом ложившийся на душу. Никаких тебе упреков. Никаких нравоучений. Никаких насмешек. Просто деловой момент.

— Что вы хотите, кроме того, чтобы убрать зеленый цвет? — спросила меня Лара.

— Все, что вы сочтете нужным, — ответила я. Честно говоря, не без тайной мысли. Посмотрим, на что ты способна, девочка моя…

Моя внешность настолько маловыразительна, что на красивых женщин я смотрю без всякой зависти. Я заранее готова уступить им лавры первенства, а потому совершенно не завидую чужой красоте. Мне кажется, что сделать из меня красавицу может только добрая волшебница.

Или визажист высокого класса.

Вот и проверим, что умеет бывшая супружница моего нанимателя.

Девочка на мгновение удалилась и вернулась назад с темной кожаной папочкой.

— Я пока сниму вам зелень, — сказала она деликатно, — а вы ознакомьтесь с нашими услугами.

Тактичная. Не сказала: «Ознакомьтесь с нашими ценами», хотя, несомненно, имела в виду именно эту сторону вопроса.

Я открыла папочку, похожую на ту, в которую вкладывают ресторанное меню. И зашарила глазами по строчкам.

Что ж, цены, конечно, не маленькие.

Стрижка — пятьдесят долларов в среднем. М-да… Тонирование, мелирование, окрашивание, лечебный комплекс…

Всего в наименовании услуг было включено пунктов сорок. Я не стала дочитывать до конца, захлопнула папочку и сказала прямо:

— Вы знаете, у меня есть тысяча долларов.

— Только на внешность? — спросила Лара быстро.

— На месяц вперед.

— Понятно.

Она прикусила губу и снова уставилась на меня в зеркало.

— Двести баксов не слишком дорого? — спросила она нерешительно.

— За голову?

— За все. Я приведу в порядок ваши волосы, постригу, немного подкрашу и займусь вашим лицом. Очищу, сделаю питательную маску и покажу, как вам нужно правильно краситься. То есть сделаю дневной макияж. Как вам такой вариант?

— Блеск! — сказала я искренне.

На ее щеках снова обозначились веселые ямочки.

— Отлично!

И Лара приступила к работе.

Можете мне не верить, но ни разу в жизни я еще не была в салоне красоты. И не только потому, что не было денег. Я очень боюсь обнаружить свое невежество. Совершенно не представляю, какие услуги оказывают женщинам в этом месте, а также, в чем нуждаюсь именно я. Спрашивать и тем самым демонстрировать свою непродвинутость мне совершенно не хочется, поэтому я обхожу салоны красоты стороной. Как дорогие, так и не очень.

Салон, в котором работала Лара, относился, скорее, к разряду средних. Ремонт здесь был сделан вполне приличный, но не шикарный. Вряд ли тут работают победители европейских конкурсов стилистов и парикмахеров, но наверняка это не люди, набранные с улицы. Лара, например, производила впечатление умного и интеллигентного человека. Правильная грамотная речь, острый прицельный взгляд, выдающий профессионала, доброжелательный тон в разговоре с клиентом… Денежки-то немалые! Двести баксов!

Я откинула голову на спинку кресла и отдалась в профессионально-корректные руки девочки. Что ни говори, все же приятно, когда кто-то вокруг тебя заботливо суетится.

Помню, работал у нас в археологической экспедиции мальчик по имени Коля. Помимо блестящих профессиональных данных, у Коли было в жизни одно солидное преимущество: большие голубые глаза, обрамленные длинными темными ресницами.

Конституция у Коли была трогательной: при росте метр восемьдесят весил он примерно семьдесят кило. И этот факт в сочетании с голубыми глазами заставлял всех дам относиться к Коле особенно внимательно.

Коля, несмотря на свой относительно юный возраст, практически мгновенно отыскал собственную археологическую нишу. И отыскал ее совершенно правильно.

Коля специализировался по детским захоронениям.

Проблема заключалась в том, что Коля, как и большинство археологов, не был обременен семейством. А потому детей себе представлял, в основном ориентируясь на маленькие скелетики, отрытые в окрестностях Пантикапея.

Вообще-то, археологи редко позволяют себе такую роскошь, как семья и дети. Уж не говорю о том, что наше государство не предоставляет им для этого финансовой возможности. (Видимо, государству не нужно, чтобы множилось число умных и интеллигентных людей). Скажите по совести, какая жена выдержит полугодовое пребывание мужа на «полевых работах?» Вы бы выдержали? То-то!

К тому же, Коле было всего двадцать пять лет. И проблема описания найденного погребения терзала его каждый раз, как в первый.

Потому что в описании нужно было указывать примерный возраст захороненного ребенка, ориентируясь на его рост.

Помню выразительный эпизод из нашего лагерного быта. Коля, глубоко задумавшись, сидит над скелетиком ребенка, отрытого недавно, а поблизости от него слоняется мужик с двумя детьми. Вообще, раскопки наши иногда привлекали любопытствующих из города, но довольно редко они приезжали с детьми. В этот раз турист был весьма кстати, потому что младший мальчик по размерам весьма походил на отрытый Колей скелетик.

Коля при виде ребенка оживился и крикнул:

— Мужчина!

Любопытствующий подошел ближе. Коля еще раз окинул взглядом младшего ребенка, соразмерил его со скелетиком и спросил:

— Сколько лет младшенькому?

Нужно отметить, что мужик попался на редкость выдержанный. Поэтому Колю не побили. Турист просто покрепче сжал в кулаке ручку ребенка, окинул Колю уничижительным взглядом и поспешно ретировался.

— Ну, ладно, — пробормотал Коля со скрытой угрозой в голосе.

С тех пор он начал планомерно внедрять в жизнь план, возникший в коварной археологической голове.

По просьбе Коли наши городские коллеги начали знакомить его со всеми одинокими дамами, обремененными детьми.

Дамы приглашали Колю в гости. Дамы пекли кулебяки и торты невероятной сложности. Дамы выводили навстречу дорогому гостю своих разодетых детишек.

Нужно сказать, что детишки интересовали Колю даже больше, чем торты и кулебяки. (И это несмотря на куриные окорочка, в изобилии расточаемые Яном Майоровичем!)

Коля расспрашивал и выспрашивал у дам абсолютно все, что касалось их детей. Внимательно рассматривал зарубки, сделанные на двери и знаменующие рост ребенка. Интересовался болезнями, замедляющими детский рост, и болезнями, его ускоряющими. Выслушивал все, что касается детей, с таким жадным любопытством, что у одиноких дам на глаза наворачивались слезы умиления.

В довольно небольшое время Коля приобрел славу потенциально благонадежного семьянина, которого просто необходимо пристроить в хорошие руки!

И дамы старались.

Неделя у Коли была расписана с точностью до часа. Культпоходы в гости, на которые его провожал весь состав экспедиции, следовали один за другим.

Мы только завистливо причмокивали, слушая рассказы вернувшегося Коли о продуктовом меню, выставленном на стол очередной дамой с дитем.

— Господи, хоть бы раз для нас что-нибудь захватил! — как-то не выдержала я, полностью деморализованная окорочковым однообразием.

И Коля ответил, строго посмотрев на меня:

— Я туда хожу не для удовольствия, а для дела!

Да. Это была чистая правда. Знали бы одинокие дамы, что, покинув их квартиру и оставшись на лестничной клетке, Коля немедленно выхватывал блокнот и авторучку и судорожно переносил туда все выспрошенные за вечер сведения!

Но проблему описания детских погребений Коля разрешил кардинально. Раз и навсегда.

«А с чего это ты вдруг вспомнила о Коле?» — подумала я, не открывая глаз. Думать в темноте было уютно, ловкие руки, легко ворошившие мои волосы, навевали ленивую дремоту.

Глаза!

Вот почему лицо девочки Лары показалось мне смутно знакомым. У них с Колей почти одинаковые глаза — большие, ярко-голубые, с уголками, чуть опущенными вниз, как у собак породы бассет.

Я открыла глаза и посмотрела на бывшую супругу моего нанимателя. Лара возилась с моей головой, не обращая внимания на мой пристальный взгляд. Ее губы были твердо сжаты, брови сосредоточено сведены.

— Лара!

Она быстро вскинула глаза в зеркало. Ее лицо стало чуть менее хмурым.

— Да?

— Ничего, что я вас по имени называю?

— Конечно, ничего страшного!

— Просто я на десять лет старше, — не то похвасталась, не то пожаловалась я.

— Да что вы?!

Лара удивилась так искренне, что я почувствовала к ней еще большую симпатию.

— Да, мне редко дают мои тридцать пять…

— А вы и не берите, — посоветовала Лара.

— А я и не беру.

Минуту она улыбалась и смотрела на меня, ожидая продолжения. Я вспомнила, что хотела спросить.

— Лара, у вас есть брат?

— Увы, нет. А почему вы спрашиваете?

— Вы очень похожи на одного моего знакомого.

— Расскажите, — попросила Лара.

И я рассказала про мальчика Колю. Лара очень долго смеялась.

— Люблю изобретательных людей! — заметила она. — А вы?

— Смотря, что они изобретают, — ответила я угрюмо, потому что вспомнила своего нанимателя и изобретенный им план по моему шантажу.

— Понятно.

Лара еще немного поворошила мои волосы, отбросила в сторону очередной тампон светло-зеленого цвета и объявила:

— Тоник «малахит» побежден!

— Ура!

Я подалась вперед к зеркалу и повертела головой. Какая-то она темная… Изнутри — это само собой, но теперь она потемнела и снаружи…

— Ничего страшного, — спокойно объявила Лара. — Волосы немного потемнели, но это только пока они влажные. Сейчас мы положим на голову питательную маску и займемся вашим лицом.

Не буду вас обременять подробностями. Скажу только одно: ощущение, когда вокруг тебя заботливо хлопочет другой человек, по приятности не имеет себе равных.

Через три с половиной часа я наконец была допущена к лицезрению своей персоны в зеркале. Нужно сказать, что перед этим Лара отодвинула меня подальше от всех зеркал.

— Потом посмотрите, — сказала она. — Так эффектней получится.

— Я от страха не скончаюсь?

— Нет, — успокоила она меня. Чему-то усмехнулась и договорила:

— Разве что от радости…

— Тоже не желательно. Мне еще пожить хочется.

— Я учту.

В общем, когда Лара подвела меня к большому зеркальному трюмо, занавешенному матовым непрозрачным покрывалом, и убрала его в сторону, я непроизвольно зажмурилась.

— Откройте глаза, — строго сказала бывшая супруга моего нанимателя.

— Боюсь.

— Не валяйте дурака!

Ее голос зазвучал жестко и нетерпеливо:

— Ну!

Я чуть разжмурилась. В зеркале напротив прорисовался абрис женщины с непривычной формой прически. Это я?

Я широко распахнула глаза. И, не поверив им, ощупала свое лицо руками.

Незнакомая девушка напротив в точности повторила мои движения.

Это я?!

Я обернулась назад и в смятении уставилась на Лару.

— Нравится?

— Не знаю…

Я подвинулась к зеркалу поближе. Уже уверенней осмотрела свое отражение, испытывая неприятное чувство человека, который не узнает самого себя.

Да, прическа с неровными «рваными» кончиками волос меня странным образом омолодила. И вообще, не стоит мне, оказывается, подкручивать концы волос глубоко вовнутрь, так голова становится похожей на шляпку гриба… Лара провозилась с укладкой не больше пятнадцати минут, а такое время я всегда могу позволить себе потратить.

— Я немного затонировала осветленные прядки.

— Очень красиво, — признала я и повернула голову так, чтобы дневной свет высветил благородный бронзовый оттенок.

— Тоник смоется через восемь раз. Вы голову часто моете?

— Два раза в неделю.

— Правильно. Чаще не нужно, у вас волосы склонны к сухости.

— Да? — поразилась я.

Никогда бы не подумала, что у моих волос есть какие-то склонности!

— Бальзамом пользуетесь?

— Иногда, — соврала я, не рискнув сознаться, что предпочитаю шампунь и бальзам в одном флаконе. Потому что так выходит дешевле.

— Нужно обязательно! Вымыли голову, положили сверху побольше бальзама для сухих волос и завернули голову в полотенце, — назидательно поучала Лара, а я покорно кивала, не в силах оторвать глаз от незнакомой девушки в зеркале.

Она нравилась мне все больше и больше.

— Держите не две минуты, а примерно десять. Потом смываете, но не слишком усердно. Если чуть-чуть бальзама на волосах задержится — ничего страшного.

— А укладывать волосы как?

— Феном и крупной круглой щеткой. Сначала волосы зачесываете наверх и поднимаете корни, — показывала Лара, — потом отделяете по небольшой пряди, слегка накручиваете на щетку и подсушиваете. Вокруг головы. Понятно?

— Ага.

— Потом берете прядку повыше и так до самой макушки. Кончики волос сильно внутрь не заворачивайте, они должны быть почти прямыми. Вот так на край щетки положите и щеткой скользите вниз…

Она показывала прямо на моих чудно уложенных волосах, и я невольно схватила ее за руку:

— Осторожно! Все испортится!

Лара расхохоталась:

— Все нормально. У вас волосы послушные, прическа хорошо держится.

— А что вы сделали с моим лицом? — спросила я, и почти уткнулась носом в зеркало. — У меня же кожа, как у девочки!

— Как вас зовут? — спросила вдруг Лара, и я мигом вернулась из состояния эйфории в обычное подавленное.

— Только не смейтесь. Илона…

— Почему я должна смеяться? — удивилась Лара. — Чудное имя!

— Ага! — ядовито согласилась я. — Особенно в сочетании с отчеством «Ивановна» и фамилией «Колесникова!»

— Подумаешь, беда какая! — беспечно отмахнулась девочка. — Можно я вас по отчеству и фамилии не стану называть?

— Умоляю, не называйте!

— Так вот… Илона.

Она чуть помедлила, прежде чем произнести мое имя.

— За кожей нужно хорошо ухаживать и при этом не экономить. Экономьте на чем угодно, но не на коже. У вас кожа тоже немного сухая. Поэтому питание, питание и питание по полной программе. Вы раньше бывали в салонах красоты?

— Никогда! — призналась я убитым голосом.

— Ничего страшного. Ухаживать за собой можно и самостоятельно. Ходить имеет смысл только к хорошему косметологу, который сможет вам дать правильные советы и грамотно почистить кожу. Раз или два раза в месяц приходите на консультацию, а дальше видно будет.

— Хорошо.

— Вы запомнили, какие цвета и оттенки мы подобрали для дневного макияжа?

— Кажется, запомнила, — пробормотала я.

Боже мой! Какой макияж? У девушки, отраженной в зеркале на лице нет никакой косметики!

— Хороший макияж должен быть незаметным. Тональный крем только натурального цвета. Вам нужен светлый беж, чтобы шея не вступала в противоречие… Берите только качественный, не дешевый крем, чтобы кожа была не только защищена, но и питалась. И потом, хороший качественный крем скрывает мелкие морщинки, а дешевый их подчеркивает.

— Поняла.

— Насколько я понимаю, времени на утренний макияж у вас мало?

— Мало.

— Поэтому я сделала вам легкий татуаж глаз. Видите, верхнее веко прорисовалось четче, и глаза сразу обрели выразительность. Так что карандашом вам пользоваться не нужно, по крайней мере, два месяца. Только светлые тени. Внутреннее веко — оттенок посветлей, наружное веко — чуть темней. Как мы тени клали помните?

— Помню.

— Не пользуйтесь тушью с подкручивающейся щеточкой. Вам не идут ресницы, как у куклы. Для этого у вас слишком интеллектуальное лицо.

Я почувствовала скромную гордость.

— Только прямые. И обязательно подкрашивайте верхние ресницы, которые ближе к вискам.

— Поняла.

— Губы я вам подчеркивать не стала. И не рекомендую, это взрослит. Яркие губы — только для вечернего макияжа. Если будет нужно, придете ко мне, я покажу, что делать.

Можете использовать неяркий блеск для губ. Это как игривый вариант. Или неяркую помаду натурального оттенка без блеска. Это рабочий вариант. Не обводите контур губ, они у вас тонковаты.

— Понятно.

Лара остановилась, посмотрела на меня и рассмеялась.

— Хватит с вас на сегодня. Идите и покоряйте мужчин.

— Покорять мужчин?..

Я еще раз полюбовалась на девушку в зеркале. Такая может…

Девушка была молодой и прелестной. Мелкие черты лица волшебным образом преобразились в пикантные. Глаза, почти незаметно подведенные поверх ресниц, обрели кокетливый взгляд. Благодаря удачному сочетанию светлых теней разного оттенка на веках, вся верхняя часть лица стала какой-то объемной, выпуклой, значительной… Новое лицо отличалось от прошлого, как трехмерная компьютерная графика отличается от обычного плоского рисунка.

Я поднялась со стула и тряхнула головой. Волосы немного растрепались, и прическа стала выглядеть более естественной.

— Еще один совет.

Я обернулась к волшебнице, которая совершила это невозможное превращение.

— Вам не хватает внутренней уверенности в себе.

— Да уж, не хватает, — созналась я. — У вас такое не продается?

— Уверенность в себе вырабатывается довольно легко. Для начала научитесь не обращать внимания на то, нравитесь вы окружающим или не нравитесь. Не заглядывайте им в глаза с искательностью собаки. Вам должно быть плевать, как они на вас реагируют. Потому что вы хороши собой и ни в чьих одобрениях не нуждаетесь. Понятно?

— Я попробую, — пообещала я.

— Вот-вот, попробуйте!

Лара подошла ко мне поближе, оглянулась через плечо на других мастеров и заговорщически прошептала:

— Потом расскажете, как на вас отреагировали знакомые?

— Расскажу, — пообещала я шепотом, невольно поддаваясь обаянию, исходившему от этой девочки мощным потоком.

— Вот моя визитка.

Я не осмелилась сказать, что у меня уже есть одна такая, и молча приняла прямоугольный кусочек картона.

По улице я шла не чуя ног. Хотя и пообещала Ларе, не обращать внимания на реакцию окружающих, все же не утерпела и косила то левым, то правым глазом на мужские и женские лица вокруг себя.

И увиденное наполняло меня восторгом.

Женщины смотрели пристально, словно пытались разложить на составляющие части то, что называлось словом «стильно».

Запоминали форму стрижки, щурились, внимательно вглядывались в оттенок волос, совершенно естественный с одной стороны, слишком изысканный, чтоб быть естественным, — с другой.

Мужчины смотрели безо всякого желания разобраться в тонкостях работы стилиста. Скорее всего, они о проделанной Ларой работе и не догадывались. Просто смотрели на меня с таким безмолвным удовольствием и молчаливым одобрением, как никогда раньше.

Господи, как же это, оказывается, приятно!

Впервые в жизни окружающие обращали внимание на меня. Именно на меня, а не на моего разодетого спутника, не на мою убогую одежку, не на мои разлохмаченные бесформенные космы, не на анкету в моих руках…

На меня! На меня!!

Я брела по раскаленному городскому асфальту, вдыхала запах машинных выхлопов и гари, а в душе у меня пели птицы.

Я остановилась напротив зеркальной витрины магазина, под предлогом оглядеть манекены с модной одеждой, но в упоении разглядывала только себя.

Надо же, какая я хорошенькая! Как жаль, что моя интеллигентная мамочка, всю жизнь утешавшая дочку тезисом о душевной красоте, не видит меня сейчас! Или видит?

Я подняла глаза к расплавленному летнему небу. Мамочка, а вот и я! Ты удивилась или обрадовалась? Наверное, обрадовалась… Глаза внезапно зачесались.

Только не плакать! А то потечет тушь, и я снова стану уродиной!

Довод подействовал неотразимо, слезы немедленно высохли, и я вернулась к созерцанию своего отражения.

Да, я хорошенькая. Безо всяких сомнений. Даже старое мешковатое платье не в силах сегодня меня изуродовать.

Платье?..

Я расправила юбку по бокам и посмотрела на свое отражение.

Черт возьми, почему нет?!

Через час я входила в универмаг «Молодежный», расположенный неподалеку от моего дома. Конечно, вы можете возразить, что женщина моего возраста не должна посещать места с таким названием, но я точно знала, что в этом универмаге есть несколько секций, где можно купить хорошую одежду по вполне доступной цене. А в сезон скидок — купить почти даром. И потом, для девушки, в которую меня превратила добрая волшебница Лара, не существовала проблема возраста.

Я дошла до секции с названием SACH, оглядела выставленный манекен и просмотрела цены.

Яркая крепдешиновая юбочка до колен, свободно разлетающаяся в разные стороны — тысяча триста рублей. Юбочка была самой дорогой частью экспозиции. По-моему, этим все сказано.

Через минуту я в упоении рылась среди вешалок. Почему мой гардероб состоит из каких-то унылых вещей блеклого старушечьего цвета? Вещи, которые я перебирала сейчас, пестрели веселыми оттенками летней радуги и притягивали глаз своим беспечным юношеским кроем.

И при этом сидели на фигуре обворожительно!

Через полчаса молоденькие продавщицы, нюхом уловив выгодную покупательницу, сгруппировались вокруг моей примерочной. Одна находилась непосредственно между мной и внешним миром и руководила общими действиями, громко выкрикивая время от времени:

— Белый костюм поменяй на «эмку!» Желтый свитерок принеси другой модельки, без ворота! Дай босоножки в цветочек!

Просовывала голову за занавеску, оглядывала меня озабоченным и оценивающим взглядом, говорила:

— С этими брючками нужно носить другую рубашку. С открытой спиной.

Поворачивала голову наружу и кричала:

— Оксана, принеси льняной топ с открытой спиной! И белый, и розовый! И босоножки на сплошной подошве! Нет, лучше белые! Да!

В общем, я ударилась в восхитительный, ужасающий мужчин разврат, всю притягательность которого может оценить только женское сердце. Девочки, как заведенные, носились между моей примерочной и полками с яркими цветовыми пятнами. Новые вещи уже не умещались внутри кабинки и в беспорядке висели на всех возможных перекладинах вокруг меня. На полу громоздились разноцветные груды самой разнообразной обуви: на каблучках и танкетках, с завязочками а-ля греческие котурны, с открытыми носочками и закрытыми пятками и наоборот…

Я вертелась перед двумя высокими зеркалами во весь рост, то снимая с себя юбку и комбинируя топ с принесенными брюками, то выхватывая из рук продавщицы еще не примеренный хлопчатобумажный свитерок…

Женщины! Вы меня понимаете!

Когда я через два часа покинула секцию, меня сопровождали благодарственные молитвы всего персонала. Девочки выстроились на выходе и провожали меня воздушными поцелуями и маханием носовых платочков. Из чего следовал дедуктивный вывод, что они получали процент от продажи.

Старое мешковатое платье, в котором я пришла в магазин, мы торжественно выбросили в идеально чистую мусорную корзину возле кассы. Старшая продавщица даже сплюнула через плечо и проговорила нечто вроде заклинания:

— Чтоб все неприятности с ним вместе остались…

Я тоже сплюнула.

Сейчас на мне была изумительно легкая пестренькая юбочка, кокетливо разлетавшаяся при движении. Но модельер при этом сделал так, что разлеталась она до определенного момента, так сказать, в пределах цензуры, и мне совершенно не приходилось придерживать полы руками.

Тем более, что руки у меня были заняты.

Я шла, как Джулия Робертс в фильме «Красотка», навьюченная элегантными коробками и сумочками. Поверх юбочки на мне был надет чудный топик, кокетливо завязанный сзади и оставлявший половину спины открытой. На ногах были новые босоножки с прозрачной планкой поперек пальцев ног. А планка разрисована яркими небольшими цветочками, по оттенку совпадавшими с пестрыми точками на юбке. Девочки предложили мне в дополнение к ансамблю симпатичную шляпку, но мне так нравилась моя прическа, что шляпку я отклонила. Но все равно ее купила.

Почти на самом выходе из магазина я увидела отдел парфюмерии и косметики. Нужно ли говорить, что я туда завернула?!

Через час меня буквально под руки вели по направлению к проезжей части восторженные продавщицы. Позади нас трусила пара секьюрити с моими многочисленными сумками. Для меня остановили машину, меня загрузили внутрь, меня осыпали благословениями, а когда машина отъехала, проводили меня радостным маханием рук.

«Это просто праздник какой-то!» — подумала я, вспомнив фильм моего детства.

Откинулась на спинку сиденья и обвела удовлетворенным взглядом большие и маленькие упаковки и упаковочки, которыми был перегружен автомобильный салон.

— Как же вы все это донесете? — спросил пожилой водитель. Уже несколько минут он рассматривал мое отражение в зеркальце, и делал это с явным удовольствием.

— Не знаю, — беспечно ответила я. — Попрошу кого-нибудь во дворе… Помогут…

— Если знакомых не увидите, то я вам сам помогу, — пообещал дяденька.

Я чуть заметно улыбнулась и закрыла глаза.

Господи, как приятно быть хорошенькой женщиной! И хорошо одетой!

Еще через двадцать минут я стояла посреди своей гостиной и озиралась вокруг. На полу были раскиданы новые босоножки, шляпки, юбки и брючки самых разных цветов и фасонов, флаконы с хорошими духами и туалетной водой, дезодоранты, качественная косметика…

И посреди всего этого заманчивого великолепия стояла я в новом платье, с которого еще не успела срезать бирку. И в упоении разглядывала себя в большом зеркале, которое специально притащила из кладовки, где оно много лет пылилось за ненадобностью.

Этого не может быть! Этого просто не может быть! Такое возможно только в сказках!

Я присела на край дивана и обвела глазами разноцветный веселый хаос.

Из тысячи долларов, с которой я начала сегодняшний день, у меня оставалось чуть больше трехсот. Но какое это имело значение, по сравнению с той огромной радостью, которая готова была меня задушить?!

Плевать на деньги. До конца месяца я протяну и на меньшую сумму. Тем более, что скоро должны подоспеть гонорары американских благодетелей за три предыдущих исследования. В сумме там получается двести пятьдесят долларов… Да плюс оставшиеся триста с хвостиком…

Я упала на спинку дивана и обняла себя за плечи.

Я богачка!

Мало этого. Я еще и красавица!

Тут меня заточило смутное беспокойство. Что-то я должна была сделать еще… Вещи собрать?

Ах, да! Теперь это за меня будет делать домработница! А я должна была дать объявление о найме!

Я вскочила с дивана. Любой повод выйти на улицу для меня сейчас был синонимом праздника.

Я еще раз покрутилась перед зеркалом.

Кукла. Просто кукла. В чем пойти? Господи, какая же я хорошенькая! Какая же умница эта девочка Лара!

Тут мои мысли споткнулись. В голове заскрежетало, как скрежещет днище деревянного корабля, напоровшегося на риф.

И я медленно пошла ко дну.

Да… Хорошая девочка Лара… Та самая, за которой ты теперь будешь шпионить. А все твои тряпки куплены на тридцать серебряников, выданных в качестве гонорара за предательство.

Ноги подкосились, и я снова упала на край дивана.

— Господи, что же мне делать? — спросила я в отчаянии.

Но мне никто не ответил.

Скажу честно. Будь Лара противной угрюмой бабой, совесть меня бы не мучила. Не мучила она бы меня и в том случае, если бы Лара оказалась высокомерной надменной красоткой, глядящей на окружающий мир с брезгливой неприязнью.

Но Лара оказалась такой, какой оказалась. Милой симпатичной девочкой, лучившейся доброжелательностью и обаянием.

Девочкой с прекрасным вкусом и хорошим профессиональным уровнем.

Девочкой, которая впервые в жизни позволила мне почувствовать себя привлекательной женщиной.

Я стукнула кулаками по коленкам и выругалась. Восхитительный день обернулся своей неприглядной изнанкой, и настроение стремительно катилось к показателю «хуже не бывает».

В прихожей зазвонил телефон. Я поднялась и волоча ноги отправилась к нему.

— Да…

— Илона?

Ненавистный высокий мужской голос ударил в ухо.

— Что тебе нужно?

— Ты ездила на Октябрьскую?

— Ездила, — ответила я угрюмо.

— Никуда не выходи! — велел наниматель. — Через десять минут буду у тебя.

И мне в ухо полетели короткие гудки.

Наниматель не обманул. Ровно через десять минут раздался звонок в дверь. «Что значит деловой человек», — подумала я вяло и открыла замки.

Наниматель, увидев меня, снова странно дернулся. Но уже не с тем выражением ужаса, которое я с наслаждением наблюдала на его лице утром. На этот раз выражение лица было скорее ошарашенное.

— Илона? — переспросил он неуверенно.

Я молча повернулась и пошла в комнату.

Наниматель шагнул в коридор и прикрыл за собой дверь.

— Ты? — продолжал спрашивать он, следуя за мной. — Неужели ты? Не может быть!

Вошел в комнату, оглядел устроенный мной кавардак и ехидно прищурился:

— Я смотрю, ты начинаешь привыкать к красивой жизни…

Я молчала. На душе было так гадко, что и передать невозможно.

Наниматель осторожно обошел разбросанное барахло, которое перестало меня радовать, уселся на стул и велел:

— Рассказывай.

— Слушай, что тебе от нее нужно? — спросила я угрюмо.

— Я тебе деньги плачу! — напомнил наниматель внушительно. — Помнишь? Я тебе, а не ты мне. Поэтому не я буду отвечать на твои вопросы, а ты на мои.

— Нечего мне тебе рассказывать, — ответила я все так же угрюмо. Каждым сказанным словом я предавала девочку по имени Лара, которая мне ужасно нравилась.

Глаза нанимателя сощурились.

— Слушай, я ведь долго тебя упрашивать не стану, — сказал он с неприкрытой угрозой в голосе. — Отправишься изучать социальную справедливость в российских тюрьмах, только моргнуть успеешь! А я другую бабу найду… Вон вас сколько по улице бегало перед библиотекой…

Я проглотила слюну.

— Она мне понравилась, — неохотно начала я свою деятельность в роли Иуды. — По-моему, она отличный профессионал…

— Я даже не подозревал насколько, — прервал он, дерзко разглядывая мое новое лицо. — В жизни бы не подумал, что из тебя можно вылепить такую конфетку…

— Я очень тебя прошу, оставь ее, — попросила я. — Она отличная девчонка.

— О чем вы говорили? — спросил он, не слушая меня.

И я добросовестно пересказала весь наш малосодержательный разговор. Услышав финальную часть, наниматель оживился:

— Ага, ага! Значит, договорились, что ты ей расскажешь о реакции окружающих? Очень хорошо.

— Мне снова туда идти? — спросила я покорно.

Наниматель удивленно поднял брови:

— Милая моя! А ты как думала? Решила, что уже отработала тысячу баксов? Конечно, пойдешь! Только не сразу. Не надо выглядеть навязчиво.

Он ненадолго задумался:

— Пойдешь через две недели. Да, так будет в самый раз.

— А что я до этого делать буду? — с тоской спросила я.

— Гулять! Конфеты жрать! Телек смотреть! Задницу отъедать!

— Вот спасибо!

Да уж, перспектива!

— А почему мне нельзя работать?

— Не хочу, чтоб ты своим длинным бабьим языком все выболтала, — ответил он со злостью.

— Да не скажу я никому…

— Нет!

Я заткнулась и с тоской уставилась в окно.

— И вообще, держись подальше от подружек.

— Нет у меня подружек!

— И прекрасно.

Наниматель поднялся со стула и пошел на выход. Я побрела следом.

У самой двери суперсамец затормозил, поколебался и насмешливо сказал:

— Черт с тобой, объясню, а то ты еще подумаешь, что я убийца… Просто год назад я имел глупость переписать на Лару все имущество.

— И? — спросила я, настораживаясь.

— И остался с голым задом, — со сдержанной яростью ответил наниматель. — Не хочет назад ничего отдавать!

— Ну и будь мужиком, — нерешительно посоветовала я. — Отдай, если женщина просит. А ты себе еще заработаешь…

— Ладно, — покладисто согласился он. — Вот ты на меня свою квартиру переведешь — и, считай, договорились.

— С какой стати? — начала спорить я.

— А мне с какой стати ей отдавать то, что я заработал?

Я не нашлась, что ответить, и промолчала.

— Объявление о поиске домработницы дала? — спросил он, круто меняя тему разговора.

— Не успела…

Он снова оглядел мою преображенную внешность и фыркнул, как тюлень.

— Ладно, — сказал он примирительно. — У меня в газете есть знакомые. Я заеду, попрошу… Послезавтра будет напечатано. Чтобы дома сидела! Тебе звонить будут.

— Поняла я, поняла!

— Триста баксов, — напомнил он.

Я вспомнила про оставшиеся деньги и нерешительно сказала:

— Оставил бы сразу…

— Найди сначала домработницу, — отрезал наниматель.

— Как будто это сложно сделать, — пробурчала я.

— А ты думаешь легко?

Я не удостоила его ответом. Наниматель открыл дверь, шагнул на лестничную клетку и насмешливо пропел через плечо:

— Ну-ну…

И побежал вниз. Смысл его сарказма я поняла через два дня.

Спрашиваю вас: как вы думаете, легко ли найти приличную домработницу?

Да, конечно, желательны рекомендации. Но если их нет — тоже ничего страшного!

Прописка. Конечно, не очень хочется пускать к себе в дом человека, прописанного где-нибудь в Элисте. Уж очень далеко до нее добираться в случае чего…

Но все эти маленькие колючки оказались ерундой по сравнению с настоящей сложностью: найти человека с нормальной, неагрессивной энергетикой.

Звонить мне начали через день после ухода нанимателя. Я по телефону отобрала несколько кандидатур и назначила им встречу. Отбирала я женщин по простому принципу. Сначала спрашивала о прописке, потом об опыте работы. Если речь была грамотной, то проникалась к даме некоторой симпатией и просила приехать для личного знакомства.

Таким образом, у меня подобралась компания из четырех дам среднего возраста. И я считала, что уж из них я с легкостью смогу выбрать достойную помощницу по хозяйству.

Наивная!

Первая дама появилась с опозданием на десять минут, но меня обеспокоило совсем не это. Она ворвалась в мою квартиру, как танк, и, не здороваясь, спросила:

— Можно не буду разуваться?

И не успела я ответить «нельзя», как дама уже устремилась в гостиную, по дороге быстро оглядев кухню и кабинет. Заглянула она и в спальню, но нужно отдать должное ее деликатности, долго там задерживаться не стала.

— Значит, так, — начала дама с таким напором, что у меня немедленно разболелась голова. — Мне удобно работать по утрам до часу дня. Готовка, уборка, хождение по магазинам. Окна не мою, стиркой не занимаюсь, с детьми не сижу.

— Постойте, постойте! — воззвала я слабо. — Мне было бы удобней, если бы вы приходили со второй половины дня. Я встаю поздно, когда у меня есть время выспаться…

— Нет! — отрезала дама и посмотрела на меня с презрением. — Я себе не могу позволить лоботрясничать! Ясное дело, не от хорошей жизни за посторонними грязь вылизываю! У меня дочь недавно родила, ей помогать нужно! Иначе стала бы я…

И в этом духе она распространялась еще полчасика.

Спрашиваю еще раз: вы бы взяли такую даму в домработницы? Вот и я не взяла! Она меня просто задавила своим откровенным пренебрежением и напористостью!

Вторая оказалась полной противоположностью первой.

Зазвонил звонок, я опасливо приоткрыла дверь и увидела за ней хорошо одетую женщину, державшуюся с вежливым достоинством.

— Илона Ивановна?

— Да, — ответила я неуверенно.

— Мы договаривались о встрече…

Я распахнула дверь. Внешне дама не выглядела, как ураган «Энни», но было в ней что-то такое… Настораживающее, если вы меня понимаете.

Дама сняла босоножки в прихожей, и за это я ее мысленно поблагодарила.

— Куда позволите? — спросиладама с изысканной вежливостью.

— Прошу вас…

И я сделала знак в направлении открытой двери гостиной.

В комнате дама уселась на краешек дивана и стала выжидательно смотреть на меня. Во всем ее облике чувствовалась привычка повелевать с царственной небрежностью.

— Простите, а почему вы решили заняться домашней работой? — спросила я смущенно. Потому что просто не представляла себе эту даму за мытьем полов.

— Я раньше работала в министерстве образования, — ответила дама с гордым движением плеч. — Потом нас сократили… Знаете ведь, в какое время мы живем…

— Ой, знаю, — пробормотала я.

— Ну вот. Нужно же на что-то жить!

Дама снова передернула плечами, на этот раз с мученическим видом. Я неловко промолчала.

— Понимаете, я еще могу до этого опуститься! До такой работы, я имею в виду…

И дама обвела брезгливым взглядом мою скромную гостиную.

— А вот моя подруга, которую тоже сократили, не может! Не может, и все тут! Говорю ей: «Валечка, ты же умрешь с голоду!» А она отвечает: «Пускай умру, Анечка, но в чужих свинарниках драить полы не буду!» Представляете, какой ужас?

— Да уж, представляю, — ответила я сквозь зубы.

— Настоящая аристократка! Сейчас таких уже не осталось. Кругом разбогатевшие плебеи, и мы у них вынуждены мыть полы. Господи, в какое время мы живем?! Все перевернулось с ног на голову…

И в этом духе она вещала примерно минут сорок.

Спрашиваю еще раз: «Вы бы взяли такую домработницу?»

Вот и я не взяла!

Да, что и говорить, времена наши назвать цензурным словом очень трудно. Но еще больше меня раздражают люди, которые стыдятся работы, которую им приходится делать. Господи! Стыдишься — не берись!

Интересно, на что она рассчитывала? Что работодатель, который платит триста долларов в месяц за совсем не каторжную работу, будет себя чувствовать бесконечно обязанным даме с министерским прошлым за то, что она облагодетельствовала его своим обществом? Скажу больше: я уверена, что работу эта дама ни за что не найдет. Потому что ни один нормальный человек не захочет иметь дома такую кучку дерьма, политую французским благовонием. Позволю себе выразиться еще жестче. По-моему, эта дама со всеми ее разговорами об аристократизме просто дура. И сократили их с подружкой отнюдь не случайно.

Не буду вас утомлять. Из четырех побывавших у меня дам каждая имела свой пренеприятный пунктик: одна не переносила запаха собак и кошек, что и довела до моего сведения, не переступая порог. Другая производила впечатление настолько несчастного и забитого существа, что я постаралась избавиться от нее как можно скорей. Хотя и проклинала в душе свою черствость.

Хватит с меня несчастных созданий! Мне своих неприятностей достаточно!

Еще одна дама мне понравилась своей приветливостью и непритязательностью внешнего облика. Но после пятнадцати минут общения я сильно заподозрила, что у дамы не все дома.

— Прописана я в Южном Бутово, — сообщала дама, сияя глазами, — но живу на Рублевке.

— О! — сказала я, не найдясь, что ответить.

— Да. Мы там живем с мужем. Он американский предприниматель, в Москве работает уже пять лет.

— О!

— Да. У нас огромный дом с кучей прислуги, но мне скучно ничего не делать. Муж живет в левом крыле, я в правом. У каждого из нас, можно сказать, собственные дома… Вот и ищу работу, чтобы не скучать.

— О!

— Да. У нас двое детей: мальчик и девочка. Они учатся в дорогих колледжах в Англии, поэтому мне без них совсем скучно. Вот я и надумала…

И дальше в таком же духе.

Нет, я, конечно, понимаю: женщине, даже вполне обеспеченной, может быть скучно сидеть дома. И некоторые продвинутые мужья дают своим женам возможность работать, хотя бы для того, чтобы они не изводили их своим нытьем. Так, одна моя одноклассница, Нелька, которой посчастливилось выйти замуж за богатого человека, возмечтала о собственном доходе. И умница-муж поступил просто: доверил ей руководство своим фитнесс-клубом! (Правда, под негласным надзором экономически грамотного финансового директора).

Таким образом, все получилось приблизительно как у Островского: и волки сыты, и овцы целы.

Но история, рассказанная дамой с пропиской в Южном Бутово, сильно напомнила мне бразильские или мексиканские сериалы. И я ей не поверила.

Не буду утомлять вас подробностями. На то, чтоб нанять приличную домработницу, у меня ушла ровно одна неделя. Я озверела от бесконечных телефонных звонков, отупела от бесконечной смены лиц в моем доме и впала в прострацию от бесконечно повторяющегося вопроса: почему вы решили заняться домашним хозяйством?

Наконец мне в дверь позвонила худенькая простая женщина среднего возраста с милым усталым лицом. Она, не мудрствуя лукаво, объяснила мне, что домашним хозяйством занимается потому, что больше ничего не умеет. Еще я выяснила, что у женщины двое детей-подростков и пьющий муж, который время от времени колотит всю семью. Так сказать, воспитывает.

— Почему вы не расходитесь? — спросила я с простым человеческим любопытством.

И женщина ответила совершенно бесхитростно, не пытаясь вызвать у меня одобрение или жалость:

— Так пропадет он один!

В общем, наш человек.

Я с облегчением вручила ей ключи от квартиры, выдала аванс в размере ста долларов и обозначила круг обязанностей.

Приходить женщине следовало раз в два дня после обеда. Уборка, поход по магазинам, если он будет нужен. Еду я просила готовить самую простую и некалорийную: мой желудок, привыкший к отсутствию жиров, отказывался воспринимать слишком сложные кулинарные изыски.

— И вообще, если нужно будет что-то сделать, я оставлю на кухонном столе записку, — сказала я.

Женщина ушла довольная и счастливая. Рабский труд на галерах для нее исключался.

Пару раз за неделю звонил наниматель и тихо торжествовал, узнав, что я еще не нашла себе помощницу по хозяйству. И за это неприкрытое злорадное торжество я ненавидела его еще сильней.

Американские благодетели сильно удивились, когда я заявила, что беру отпуск. Ведь работала я на фирме не так давно, работа у меня спорилась и работодатели были мною вполне довольны. Но возразить ничего не смогли, ибо моя должность называлась «внештатной». Только намекнули, что свято место пусто не бывает.

— Понятно, — ответила я и положила трубку.

В подобных сентенциях я не нуждалась. Мне без фирмы было гораздо тяжелей, чем ей без меня.

Неделя, целая неделя до второго визита в салон на Октябрьской! Господи, чем же мне себя занять?!

Кончался летний месяц июль, надвигался еще более жаркий август. Жить в Москве с каждым днем становилось все невыносимей. Торфяники тлели с тупым упорством, от запаха дыма голова по утрам начинала болеть и кружиться. Асфальт плавился со злорадным постоянством и добавлял свою серую струю в закопченую ауру столицы. Машин летом стало в два раза больше, чем зимой. По ночам воздух наполняли реактивным ревом байкеры, проводившие свои полуночные гонки на мотоциклах.

Наниматель передал мне триста долларов для помощницы по хозяйству. Фирма честно заплатила мне гонорары за прошедшие исследования.

Таким образом, после того как я полностью рассчиталась с домработницей за месяц вперед, у меня на руках осталась астрономическая сумма в пятьсот пятьдесят долларов. К такому богатству я не привыкла.

К тому же, меня мучила моя вынужденная лень. Всю свою жизнь я либо училась, либо работала, либо и училась и работала одновременно. День, который не был заполнен заботой о выживании, казался мне потерянным.

Еще меня мучила совесть. Почему-то особенно она оживлялась по ночам. Снотворное переместилось из холодильника на ночной столик в спальне, иначе я просто не смогла бы уснуть.

И в один прекрасный день мне все это надоело.

Я отправилась в кассу аэропорта, взяла билет и плюнула на все мои заморочки.

На море, к археологам!

Археологический сезон начинается обычно где-то в мае и заканчивается примерно в конце октября. Плюс-минус две недели на погоду и финансирование. Но в конце июля археологи могут быть только в одном месте: на пепелище старого греческого города-полиса Пантикапей.

Именно поэтому я не колебалась с выбором направления.

В Керчь самолет прилетел без опозданий. Я нашла таксиста, готового доставить меня в археологический лагерь за разумные деньги, и вспомнила свой первый приезд на практику. Господи, как же давно это было!

Осторожно уложила на заднее сиденье старенького «Жигуля» спортивную сумку с сюрпризом для археологов и плюхнулась рядом. Воздух пах йодом и сладкими экзотическими цветами.

Как же хорошо!

До лагеря мы добрались примерно за сорок минут. Дорога была свободной, машина резво катила по новому гладкому асфальту, а слева нас сопровождала синяя сверкающая лента, над которой белыми галочками чертили воздух чайки.

Море.

К морю у меня отношение почти суеверное. Во-первых, я совершенно не сомневаюсь в том, что море — живое и разумное существо. Гораздо разумней человека. Достаточно посмотреть, как заботливо оно чистит себя весной, как выбрасывает на берег мертвые гнилые водоросли и отходы человеческой жизнедеятельности в виде мусора.

Иногда оно бывает удивительно приветливым, как бывают приветливы радушные хозяева, встречающие гостей с распростертыми объятиями.

В такие дни море щедро лучится золотым блеском. Волн на поверхности почти нет, белые маленькие барашки трутся об обнаженное тело, как игривые зверьки. Можно позволить себе буквально все: уплыть далеко от берега, нырнуть так глубоко, насколько хватит сил, потом выскочить из воды, как пробка, с распахнутым ртом и легкими, рвущимися от нехватки воздуха… Море ласково поддаст тебе под попку теплой соленой ладонью и поддержит на плаву, помогая отдышаться.

Потом хорошо перевернуться на спину, улечься поудобней на волне и долго-долго смотреть на перевернутое небо с белым кружевом облаков. Смотреть до тех пор, пока не потянет в сон.

Тогда нужно перевернуться на живот и плыть к берегу.

Выбираешься из воды, падаешь на раскаленный песок, и сразу приходит ощущение покоя и освобождения от всех мелких повседневных забот.

Словно заново рождаешься.

Зато иногда…

Иногда море становится серого цвета, а вода превращается в жидкий холодный свинец. И хотя оно не отпугивает огромными волнами, входить в воду почему-то не хочется. Воздух над морем испуганно замирает, чайки перестают издавать свои резкие гортанные крики. Природа цепенеет в ожидании чего-то неясного и грозного.

И, как правило, на следующий день начинается шторм.

С морем нельзя фамильярничать. Его нужно любить, но любить очень осторожно, не забывая, что это огромное, мудрое и не прирученное существо. Невозможно быть с ним на равных. Беспечности море человеку не прощает. Поманит русалочьими глазами, затянет на глубину — и поминай как звали!

Вот показались разбросанные на берегу палатки. Пятничный день шел к своему трудному завершению. Насколько я помню, в конце рабочей недели археологи обычно водку пьянствуют. Во всяком случае, так они это называют.

Я расплатилась с таксистом. Вышла из машины, сняла босоножки, закинула на плечо ремень спортивной сумки и побрела по горячему песку к палатке Сан Саныча.

Почему-то у меня возникло странное чувство, что я вернулась домой.

Я дошла до палатки начальника экспедиции и прислушалась к возгласам внутри. Все правильно. Лагерь в полном составе сидит за импровизированным столом, накрытым газетой. На газете, как пить дать, расставлены открытые рыбные консервы, разнокалиберные стаканы и рюмки, лежит раскрошившийся черный хлеб и поломанные столовые приборы, типа двузубых вилок. Еще на столе, конечно, стоит пара бутылок хорошей водки, ибо хорошая водка — это единственный вид снобизма, который могут себе позволить научные работники на сегодняшний день.

Я взялась за край парусиновой двери и потрепала ее в воздухе. Плотная ткань издала звук наполненного ветром паруса. Разговоры стихли.

— Можно? — спросила я громко.

— С ума сойти! — пробормотал кто-то, по-моему Игорек. — Кажется, я слышал Элькин голос.

— Допились, блин, — философски резюмировал незнакомый мне человек.

И только Рябчик номер три (первые два умерли от старости) вдруг радостно и негромко тявкнул, что вообще-то позволял себе делать крайне редко и только в знак приветствия.

Я нагнула голову и вошла. Остановилась, изучая собравшихся. Все в сборе. И все именно так, как я себе и представляла.

Сан Саныч сидел во главе стола дальше всех от входа.

— Элька, ты? — спросил он неуверенно.

Я вспомнила о своем сменившемся имидже, разлохматила замечательную стрижку и снова стала узнаваемой.

— Это я!

И археологи хором сказали:

— Добро пожаловать!

Тоска, скрутившая сердце, разжала свою корявую лапу, ноги подкосились, и я плюхнулась прямо на земляной пол палатки.

— Элька! — вскричал Сан Саныч более уверенно. — Господи! Вот уж, не ждали, не гадали… Ты чего, опять на практику?

Я шмыгнула носом. Если бы!

— Сан Саныч, я к вам дня на два. Не прогоните? Проживание и питание за мой счет…

Сан Саныч выбрался со своего места, продрался ко мне сквозь множество мужских колен и чмокнул меня в макушку.

— Живи, — разрешил он. — Рад тебя видеть.

После этого с приветствиями потянулись остальные археологи. Странно, но мне кажется, что они были действительно рады меня видеть. Перецеловавшись со всеми, я вспомнила о привезенном с собой сюрпризе. Раскрыла сумку, достала оттуда две бутылки хорошего виски и две бутылки хорошего коньяка, шлепнула их в центр стола и сказала:

— Вот!

Подумала и добавила:

— Угощайтесь!

За столом воцарилось напряженное молчание. Затем опомнившийся Ян Майорович вытянул толстую пятерню, ловко сграбастал со стола по одной бутылке виски и коньяка и унес все это в потайное место, заявив:

— Это на потом! Хватит с вас и половины!

— Ну, ты даешь! — нарушил молчание Коля. — Царский подарок! В честь чего притащила?

— Напиться хочется, — честно ответила я.

Сан Саныч глянул на меня проницательными глазами и заметил:

— Взрослеешь, девочка моя…

И пьянка покатилась по нарастающей.

Честно говоря, напиваюсь я крайне редко. По двум причинам. Во-первых, у меня не очень крепкий желудок, и после определенной порции алкоголя наступает обратный процесс. Я сижу в обнимку с белым другом (унитазом) и отдаю долги природе.

Во-вторых, одной пить противно. А компании, в которой я могла бы себе позволить подобную вольность, у меня нет. Разве только археологи.

В присутствии этих мужчин я могу напиться совершенно спокойно, не думая о том, что меня неправильно поймут, что я наговорю глупостей и назавтра надо мной станут смеяться… В общем, это люди, которым я полностью доверяю.

Через час я уже была под хорошим градусом, но подавленное настроение не прошло, а сменилось противной плаксивостью. Я хлюпала носом, вытирала его бумажной салфеткой сомнительной чистоты и взывала:

— Саныч, мне плохо!

На что полупьяный начальник экспедиции выдавал философский ответ:

— Элька, а кому щас хорошо?..

Еще через час я уже не могла внятно разговаривать, поэтому сидела с закрытым ртом и прилагала максимум усилий для того, чтобы вникнуть в смысл беседы за столом. Хотя, скажу честно, он того не стоил.

Конец вечера трудного дня выпал из моей памяти. Утро субботы я встретила на полу земляной палатки, упакованная в спальный мешок сомнительной свежести, в полном одиночестве.

Я высунула голову из мешка и повела вокруг опухшими очами.

Так, похоже, что в лагере я единственная женщина. Палатка предоставлена в полное мое распоряжение.

Я выбралась из своего спального места и оглядела себя со всех сторон. Что ж, упаковали меня на сон грядущий в том, в чем я и прибыла: в новом крепдешиновом платьице. Сейчас, правда, платьице выглядело так, словно побывало в заднице у коровы. Так, во всяком случае, выражалась моя полуграмотная бабушка.

— Черт, — пробормотала я.

Голова, однако, не болела, и вообще, самочувствие было сносным. Что ж, не удивительно, если вспомнить, что я пила только хорошее виски и не смешивала его ни с какой дрянью.

Я стянула с себя платье и достала купальник из сумки, которую заботливые мужчины переместили вместе со мной. Переоделась, захватила кусок мыла, привезенный из города, перекинула через плечо спальное место и отправилась заниматься любимым делом — стиркой.

Утро оказалось просто чудесным. Воздух едва трепетал над сияющим золотистым морем, тишина сонного лагеря наводила на мысль о том, что я одна во всем мире. И мне эта мысль неожиданно понравилась.

Я бросила мешок и мыло на берегу, с разбегу вбежала в море и неловко плюхнулась в прохладную воду. Море сомкнуло соленые объятия на моей спине, и я быстро-быстро заколотила ногами, чтобы согреться.

Через пять минут я уже в упоении носилась по водной глади, ныряла, выскакивала наверх, отфыркивалась и била по воде всеми имеющимися конечностями.

Вот оно, счастье!

Через час лагерь проснулся, из палаток стали выползать полусонные археологи. Я старательно стирала спальный мешок, мужчины после небольшой паузы полезли в воду вслед за мной.

Дело в том, что в лагере функционировало неписаное правило: в присутствии женщин предписывалось бриться не реже, чем раз в два дня.

— Чаще невозможно, — объяснил мне Сан Саныч когда-то недостатки метода бритья в соленой воде. — Скальп слезет.

В принципе, я не настаивала на этом процессе. Меня вполне устраивали археологи в своей бородатой ипостаси. Но мужчины несли какие-то интеллигентские глупости по поводу того, что нужно сохранять цивилизованный вид в присутствии женщины, и тому подобные бредни.

Я отстирала мешок, разложила его сушиться на крыше своей палатки и махнула рукой Сан Санычу, стоявшему по пояс в море с помазком в одной руке и бритвой в другой. Эжен Ионеско. Театр абсурда.

Все как раньше.

После стирки я облачилась в старые шорты и майку и поехала в город. Прекрасно помню, какое разнообразное меню царит на археологическом столе. Окорочка вареные, окорочка жареные, окорочка тушеные, окорочка копченые, окорочка в компоте.

Да, конечно, это дешево, это экономно, но после полугодовой диеты, основанной на окорочках, вполне может начаться цинга.

Денег у меня было не так много, как мне бы хотелось, но обратный билет уже куплен, до города я как-нибудь доберусь, а там можно перехватить у Селены тысячу-другую рублей до следующего гонорара. С тысячи долларов, которую мне пообещал наниматель, долги я как-нибудь отдам!

Поэтому я не щадила свои скромные средства и покупала все, что, как я помнила, любили археологические мужчины.

Как ни странно, в лагере обожали сладкое. Шоколад, конфеты, сгущенку, сгущенное какао… Всего этого я накупила целый ящик. Купила несколько бутылок хорошей водки и ящик пива.

Купила разные крупы, чтобы утром варить кашу. Купила два ящика минеральной воды, потому что помнила, какой гадостью становится вода в железной бочке через два-три дня под палящим солнцем.

Всего этого, конечно, хватит ненадолго, но пускай хоть немного побалуются.

Еще я накупила овощей и фруктов. И, как апофеоз собственного разорения, купила отличную баранью ногу.

Баранина в Москве не имеет ничего общего с тем, что называется хорошей бараниной. Хорошая баранина, когда ее готовишь, благоухает не хуже французского парфюма. Еще это мясо имеет нежнейший вкус и легко усваивается организмом. Плов из баранины — райское блюдо. А потом, можно мясо просто потушить и есть с любым гарниром: картофельным, овощным, бобовым…

Собственно, это я и намеревалась сделать. Сварю археологам хороший борщ, остальное мясо потушу с морковочкой, луком, лавровым листом и перцем. Хозяйственный Ян Майорович сунет тушенку в огромный лагерный рефрижератор и будет подогревать перед обедом. По крайней мере, на три дня праздник обеспечен.

В лагерь я вернулась на небольшом «пикапе». Кликнула археологов, и мы принялись перетаскивать груз. Радости мужчин не было предела.

— Элька, ты что, наследство получила? — озадаченно спросил Сан Саныч, рассматривая этикетки на бутылках со спиртным.

— Точно, — сказала я коротко.

— У тебя-то деньги остались?

— А как же! — ответила я, умолчав о том, что осталось всего пятьдесят долларов.

Плевать! Селена одолжит, первый раз, что ли?

Вечером в лагере состоялся самый настоящий банкет. Я сварила вкуснейший домашний борщ, нарезала салат из свежих овощей, заварила крепкий чай, расставила на столе тарелки, доверху заваленные конфетами.

— Боже! — сказал Игорек, увидев стол, накрытый к ужину. — Ущипните меня! Небеса разверзлись!

— Это еще что! — похвастала я. — Завтра на обед будет настоящий плов! С бараниной!

Археологи застонали.

Господи, до чего же здорово делать людям приятное!

Напиваться второй вечер подряд мы не стали. Нам и так было хорошо. Мы сидели с горячими дымящимися кружками вокруг костра, неторопливо прихлебывали ароматную жидкость, шуршали конфетными фантиками и вели умные философские разговоры о жизни. Поскольку ужин был царским, а привезенных мной запасов должно было хватить еще не на один день, настроение в лагере царило приподнятое. И в разговорах мы склонялись к тому, что, как бы ни было иногда трудно, жить все же хорошо.

Не знаю, может, и стоило лететь из Москвы в Керчь, чтобы услышать эту, в общем, банальную истину.

— Элька, так ты мне и не сказала, что случилось? — спросил вдруг Сан Саныч, выбрав момент, когда остальные археологи увлеклись профессиональным спором.

— Ничего не случилось, — солгала я вполне непринужденно.

— И ты просто так выбросила двести долларов на самолет?

— Захотелось отдохнуть, вот и прилетела…

— На два дня?

Нет, решительно, иногда Саныч становится чересчур проницателен!

— Раз в десять лет — можно!

Он замолчал, допивая чай.

— Саныч! — не выдержала я.

— Чего?

— Как ты думаешь, что хуже: моральные проблемы или материальные?

— Хуже, когда они пересекаются, — хмуро ответил Саныч. И спросил:

— У тебя пересекаются?

Я обдумала ответ.

— Нет. Материально я в последнее время не страдаю…

— Вижу, — перебил меня Саныч.

— Только морально. Мне кажется, что это хуже.

Саныч почесал нос.

— Эль, — сказал он озадаченно, — если б я знал ответ на этот вопрос, то книги бы писал, а не в земле рылся. Понимаешь?

Я понимала. Никто не может мне помочь. Даже советом.

Но мне было хорошо уже оттого, что воздух пах йодом и теплым песком, что близко-близко дышало море, что в кружке плескался крепкий чай, что вокруг меня сидели умные и приятные мне люди, к разговорам которых я прислушивалась с почтением и интересом.

И еще мне было хорошо оттого, что весь завтрашний день в полном моем распоряжении. Самолет в Москву улетает только в понедельник. Следовательно, все мои проблемы откладываются почти на тридцать шесть часов.

— Саныч, дашь мне завтра покопать?

Он удивился.

— Ты же плов обещала!

— Мясо готово. А рис Майорыч сварит и все вместе перемешает.

— Майорыч туда окорочков напихает, — испугался Саныч.

— Не напихает! Побоится восстания рабов. Так что, дашь покопать?

Саныч недоуменно пожал плечами:

— Да ради бога! Помнишь свой старый раскоп?

— Помню. И?

— Я его законсервировал. Можешь порыться.

— Спасибо, — ответила я тихо.

Археология, скажу я вам, отличная трудотерапия! А при моих расшатанных нервах — вообще именно то, что доктор прописал!

И боги в качестве компенсации подкинули мне еще один прекрасный день. После царского обеда, который я проигнорировала, археологи собрались вокруг моего раскопа с тарелками и кружками в руках и принялись хором предлагать мне прервать работу и отведать пищи богов. Я коротко огрызалась. Меня вел вперед упорный рефлекс фокстерьера, который чует за метровой стеной земли лисицу.

— Ой! — сказала я вдруг.

Пальцы наткнулись на что-то твердое неопределенной формы.

— Что? Что там? — взволновался Саныч, уронил тарелку с остатками плова на песок и прыгнул в раскоп.

— По-моему, керамика, — растеряно ответила я, осторожно очищая края странного обломка.

— Элька! Если это то, что я думаю, я… я не знаю, что я с тобой сделаю!

В раскоп сверзились Игорек и Витька. Даже Коля бросил свое описание детского погребения и присоединился к нам. До самого вечера мы, как собаки, привлеченные запахом зарытой косточки, взволнованно суетились, очищая землю вокруг обломков керамической посуды, странных и непонятных на первый взгляд предметов, сделанных, тем не менее, человеческими руками.

И поздно вечером, когда кучка аккуратно законсервированных находок доставала мне до колен, а темнота не позволила дальше продолжать работу, Саныч наконец торжественно признал:

— Элька! Ты просто Шлиман местного масштаба! Молодец!

Я скромно потупилась.

А теперь угадайте, что мне удалось найти? Дворец правителя? Царскую усыпальницу? Неизвестный храм?

Нет. Нечто гораздо более ценное для археологии.

Помойку древнего города!!

Если вы думаете, что я шучу, то вы глубоко ошибаетесь.

Ничто не доставляет большей радости археологическому сердцу, чем удачно найденная помойка с сохранившимися отходами человеческой жизнедеятельности. Конечно, золотой клад Трои было бы приятно подержать в руках. (Если он подлинный, в чем многие ученые сомневаются учитывая характер шалуна-Шлимана).

Думаю, что волнение, которое испытал Картер, вскрывший гробницу Тутанхамона, было сильнейшим в его жизни. Особенно, если вспомнить, сколько золота и драгоценностей в спешке понапихали в маленькую гробницу убитого мальчика-фараона. Но сами по себе драгоценности и украшения для науки значат мало. Они могут рассказать о людях, живших в ту эпоху, гораздо меньше, чем обыкновенная помойка на окраине города, куда домовитые хозяйки ежедневно выбрасывали старую разбитую посуду, ненужные в хозяйстве мелочи, сломанные детские игрушки, предметы домашнего обихода и так далее…

Разочарованы? Да, профессия археолога кажется романтичной и увлекательной только до тех пор, пока не соприкасаешься с ней лично.

Но когда соприкоснешься, то заболеваешь ею на всю оставшуюся жизнь.

Итак, я с сожалением оставила археологам помойку, названную моим светлым именем. Утро понедельника я встретила на аэродроме, и провожал меня весь лагерь.

Я оценила галантность мужчин хотя бы потому, что прекрасно видела, чего она им стоила. Они просто дождаться не могли, когда наконец запихнут меня в самолет и отбудут назад, к помойке, которая оказалась на редкость большой и богатой и обещала чудный материал для работы.

Поэтому, когда объявили посадку, мы все вздохнули с облегчением. Расцеловались на прощание, я пообещала приехать в следующем месяце. И толпа взрослых мужиков, галдящих, как школьники на каникулах, покинула аэропорт.

Здание пестрело вывесками на украинском языке. Помню, что в первый приезд на Украину меня больше всего поразил именно украинский язык. И я не всегда понимала, серьезно они говорят или шутят.

Ну, например. Знаете, как называется по-украински министр иностранных дел? Перевожу: «Министер закордонных справ».

У местных школьников младшего возраста большим успехом пользовалась передача «В хостях у светофора Морхашки». (Сознательно пишу через букву «х», потому что они так произносят).

Словосочетание «диктор центрального телебачення» стало для меня привычным уже через неделю. Сакраментальная надпись на керченских троллейбусах «не высоваться!» поразила меня своей философичностью. Но самым сильным моим впечатлением стало посещение оперного спектакля «Евгений Онегин», шедшего на украинском языке.

Если бы я, благодаря усилиям моей мамы, так хорошо не знала текст на языке оригинала, то вздрагивала бы гораздо реже.

К примеру, знаменитая ария Ленского: «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни…» Помните, да?

В переводе на украинский текст приобрел какой-то залихватский оттенок и звучал так: «Куды, куды, куды тебе поперло…»

Думаете, я шучу? Нисколько!

А как вам следующий перл?

Русский вариант звучит так: «Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?»

Украинский Ленский задавался следующим вопросом: «Паду ли я, дручком припертый, иль мимо прошпендырит вин?»

Не понимаю… Неужели нужно было напрягать переводчика, чтобы донести до людей, живущих на Украине и прекрасно понимающих русский язык, содержание романа «Евгений Онегин», который все проходили в школе?

Перефразируя Костика из «Покровских ворот», спрашиваю авторов этой идеи: «Вам что, уже и Пушкин не угодил?!»

Все это, бесспорно, напоминает театр абсурда. Особенно, когда «самостийные» руководители некоторых стран, некогда составлявших одно целое под названием СССР, давая интервью российским журналистам, начинают общаться с ними через переводчика.

Клиника! Особенно, если учесть, что родной язык они иногда знают гораздо хуже русского!

А впрочем, чем бы дитя ни тешилось, только бы не вешалось…

Салон самолета был полупустым, и место рядом со мной оказалось незанятым. Я вздохнула с облегчением. Не знаю, почему так получается, но обычно в соседнем кресле располагается человек, весящий около центнера, и я со своими сорока шестью килограммами оказываюсь прижатой к иллюминатору. Либо рядом со мной размещается дама с грудным младенцем. И я всю дорогу наслаждаюсь запахом сменных памперсов в сочетании с упражнениями по развитию детских легких.

Кстати, по поводу памперсов. Помню комичный случай, ярко рисующий мое невежество во всем, что касается детей. Особенно грудных.

Однажды поздно вечером мне позвонил мой бывший однокурсник Эдик. Сам Эдик был, что называется, «не местный» и по окончании института вернулся в славный город Вологду. Шел девяносто второй год двадцатого века, то есть самое начало базарного бума, и многие товары до провинции пока не докатились. В том числе, и памперсы.

— Элька, у меня дочка родилась! — орал Эдик в трубку. — Такая классная! Сашкой назвали!

— Хорошее имя! — одобрила я. И подумала: «Главное — редкое».

— Элька, выручай! — продолжал в экстазе орать Эдик. — Нужны памперсы!

Это слово я уже пару раз слышала, но оно у меня почему-то ассоциировалось с каперсами. Знаете, такой зелененький маринованный продукт, похожий на зеленый соленый кишмиш? На рынках его продают стаканами.

— Зачем тебе? — поразилась я.

Эдик хихикнул.

— Не мне, дура! Саньке!

Господи, ужаснулась я, вот безграмотный! Ребенку же нельзя давать соленья! Это даже мне известно!

— А ей пока не рано? — осторожно спросила я.

— В самый раз! — убеждал меня Эдик. — Их как раз для детей и придумали!

Я задумалась. Маринованный продукт придуман для детей грудного возраста… Что-то тут не сходилось, но я не была уверена в своих знаниях о том, что нужно грудному ребенку, и спорить не стала. В конце концов, может из них делают какую-то кашицу… Не знаю.

— Сколько тебе брать? — спросила я.

— Сколько унесешь, — огорошил меня Эдик.

— Зачем тебе столько?!

— Так она же спать по ночам не дает! — удивился Эдик. — А так — заряжаем памперс — и порядок.

Я окончательно стала в тупик. Каким образом грудную Саньку можно зарядить на ночь памперсом?

В смысле, маленьким зелененьким маринованным продуктом? По-моему, памперсы — это плод какого-то кустарника.

— Господи, Эдик, — сказала я, чувствуя, как шевелятся на голове волосы, — вы чего там с ребенком делаете?

— То же, что и все, — ответил озадаченный Эдик после минутного замешательства.

— Тебя же родительских прав могут лишить!

— За что?!!

— За издевательство над ребенком!

Прошла еще минута напряженного молчания. И только потом Эдик, который был на курсе преуспевающим студентом, наконец что-то сообразил и насмешливо поинтересовался:

— Слушай, Элька, а ты себе как памперсы представляешь?

В общем, разобрались. Но еще долго после этого бывшие однокурсники издевательски припоминали мне эту историю. Ибо бесстыжий Эдик в полном восторге разнес ее по всем нашим общим знакомым.

— Простите, вы позволите?

Я очнулась от собственных раздумий и повернула голову.

Ну, конечно! Такая уж я невезучая!

Рядом с креслом стоял какой-то мужик. Лица его я не видела из-за огромной картонной коробки, которую он прижимал к себе нежно, как ребенка.

— Я осторожно, — говорил мужик, ногой щупая пол, чтобы не свалиться. — Я на самый краешек сяду…

Тут он споткнулся и чуть не свалился. Я перехватила коробку на полпути, и он вписался в нее своей физиономией.

— Вот спасибо!

— Не за что…

— Я вас не побеспокою, — продолжал обещать мой сосед. — Она не тяжелая, просто кажется большой. Это монитор…

Я вздохнула и отвернулась к иллюминатору. Знаете, что такое патологическое невезение? Это когда самолет почти пустой, но именно рядом с тобой садится человек, нагруженный сетками и баулами.

Или с монитором, упакованным в здоровую коробку.

Сосед возился еще минут десять. Поставил коробку с монитором на сиденье и попытался втиснуть объемную спортивную сумку под него. Сиденье, естественно, приподниматься не пожелало. Тогда он снял коробку и загородил ею узкий проход между креслами. Тут же последовала реакция. Стюардесса выразила ноту протеста, и сосед был вынужден снова взгромоздить коробку с монитором на сиденье, а сумку повесить на плечо.

Мне стало его жалко.

— Вы, что, до Москвы стоять собираетесь? — осведомилась я.

— Ну, и ничего страшного, — бодро откликнулся сосед. — Подумаешь, пару часов постоять…

— Пару часов и еще полчаса, — поправила я. — Устанете.

— А что делать?

— Ну, поставьте коробку на кресло в соседнем ряду! Там же пусто!

Сосед повернулся и оглядел предложенное кресло.

— Нет, — отказался он. — Еще упадет, не дай бог… Я его придерживать буду.

«Ну и придерживай! — подумала я со злостью. — Мне-то какое дело? Не буду вмешиваться!»

И тут же сказала:

— Тогда сумку положите под соседнее кресло. Сами сядьте и возьмите монитор на руки. Сумку-то вам придерживать не нужно?

— О! — обрадовался сосед. — Слушайте, вы просто Эйнштейн! Подержите монитор, пожалуйста…

Я положила руку на коробку. Сосед принялся запихивать сумку под сиденье в соседнем ряду. Запихал, повернулся довольный и раскрасневшийся.

— Теперь давайте я подержу коробку, а вы садитесь, — продолжала руководить я.

Он поднял упаковку и шлепнул ее мне на колени.

— Сели? — спросила я, так как пространственная перспектива была загорожена плотным картоном.

— Сел.

— Теперь берите коробку.

Монитор перекочевал к хозяину.

Я отряхнула старые шорты. Хотя им хуже уже не будет.

— Слушайте, — осенило меня внезапно. — Кресла же назад отодвигаются!

— Ну и что? — спросил мой сосед.

Судя по всему, сообразительный мужчина.

— Давайте отодвинем их назад и поставим ваш монитор на пол между нами!

— А поддерживать как?

— Ногами! — ответила я со злостью. Господи, да куда ему там падать?!

Нет, конечно, у меня тоже не ума палата, но чтоб быть тупым до такой степени!

— Правильно! — вскричал прозревший сосед.

И мы начали действовать. По-моему, в психиатрии потребность причинять себе боль называется мазохизмом. Так вот, в процессе полета выяснилось, что я мазохистка.

Через пятнадцать минут мы наконец разместились. И конечно, именно мои ноги оказались прижатыми клевому борту самолета. Что ж, ты этого хотел, Жорж Данден. И кто меня за язык тянул?

— А вы милая девушка! — с удивлением отметил мой сосед, вытирая лоб носовым платком.

— С чего вы взяли?

— На вашем месте любая другая меня давно уже матом бы облила. Женщины сейчас, знаете ли, нервные, злые…

— Действительно, с чего бы им злиться? — съязвила я.

— Вы о чем? — не понял сосед.

— О жизни, — ответила я угрюмо.

— И что у вас творится с жизнью?

— То же, что и у всех. Исключая один процент россиян, называемый олигархами, — ответила я и вспомнила риторическую фразу подвыпившего Сан Саныча: «Элька, а кому щас хорошо?»

— Вам что, плохо живется? — осторожно уточнил сосед.

— А вам хорошо?

— Хорошо!

Я настолько поразилась, что повернула голову и осмотрела мужчину, сидевшего рядом.

«Средний» — вот первое слово, которое пришло мне на ум. Среднего возраста, среднего роста, средней упитанности, со средними внешними данными. То есть не урод, конечно, но ничего выдающегося.

Лет, наверное, около сорока. Рост примерно сто семьдесят пять. Вес — килограмм восемьдесят пять. Начали намечаться небольшой животик и небольшая проплешина.

Черты лица… господи, ну какие черты лица могут быть у среднестатистического мужчины? Обыкновенные! Нос картошкой, ротик немного вывернутый наизнанку, как у папуаса. Мохнатые брови, карие глазки… Вообще-то, лицо носило отпечаток мысли. Как сказали бы археологи, видно, что мужик силится думать.

И такому человеку на Руси жить хорошо?!

— Вы олигарх? — спросила я.

— Не-а.

— Вы сидите на нефтяной скважине?

Он даже икнул от неожиданности.

— На газе? На поставках оружия? На наркотиках? Контролируете проституцию? Игорный бизнес? — продолжала я перечислять доходные статьи нашего бюджета.

— Остановитесь! — попросил он.

Я остановилась.

— И не наемный киллер, — договорил он за меня. Подумал и объяснил:

— Я сижу на компьютерных программах.

— Продаете пиратские диски?

Сосед рассмеялся. Смех у него был приятный: негромкий, искренний и не идиотический.

— Я пишу программки.

Я сощурилась.

— Конкурируете с Майкрософтом?

— Боже упаси! Просто Майк делает заготовку. Основную конструкцию, так сказать. А я ее подгоняю под конкретного пользователя. Поняли?

— Поняла, — ответила я. Но не потому, что поняла, а потому, что мне это было неинтересно.

Несколько минут мы оба молчали. Потом я вспомнила радостные заверения наших правительственных чиновников и уточнила:

— Ваши доходы за последний год выросли?

— Немного выросли, — подтвердил сосед.

— И вы это ощущаете?

— Можно сказать, ощущаю…

Я пристыженно умолкла. Как говорит Геннадий Иванович Королев, есть три вида лжи: ложь, наглая ложь и правительственный отчет о проделанной работе.

Этот тезис до сегодняшнего дня я поддерживала и одобряла. Получается, напрасно…

— Вы налоги платите? — снова попыталась я найти причину такого довольства жизнью.

— Некоторые плачу, — ответил сосед.

— А некоторые?

— От некоторых ухожу.

Он поднял палец и подчеркнул:

— На вполне законных основаниях. Просто у меня в команде отличный бухгалтер и отличный юрист.

— Понятно.

Мы помолчали еще несколько минут.

— А у вас какая специальность?

— Дурацкая, — ответила я смущенно.

— Это какая же?

— Я — историк, — призналась я и покраснела.

— Да вы что!

Сосед развернулся ко мне и стал смотреть на меня с уважением:

— Всю жизнь мечтал стать археологом!

Еще один недобитый романтик. Я вспомнила лагерь, окорочка, тухлую воду в бочонке, отрытую вчера помойку на окраине греческого города Пантикапей и только вздохнула.

— Вы где работаете? — продолжал расспрашивать сосед с жадным любопытством.

— Я не по специальности тружусь, — оборвала я взрыв восторгов.

— Почему? — не понял сосед. Впрочем, тут же сориентировался и догадался:

— А-а-а… На эту зарплату жить нельзя.

— Да нет, почему? — не согласилась я. — Жить можно… Выжить нельзя.

— Ясно.

Сосед помрачнел. Мне стало неловко: взяла и испортила настроение довольному жизнью человеку.

— Вы не думайте… Я в нормальном месте работаю. И деньги приличные получаю, — начала оправдываться я.

— И где же это?

— Есть такая маркетинговая фирма. «Ар Си Боу».

И только я собралась уточнить, что американские благодетели ничего не продают, как сосед вдруг расширил глаза и спросил:

— «Ар Си Боу»… Исследование рынка?

— Да! — обрадовалась я. — Вы знаете нашу компанию?

— Господи, да кто ж ее не знает! Почтенное солидное предприятие. Одна из трех крупнейших маркетинговых компаний в мире. Оборот четыре миллиарда долларов в год. Основана в Америке, по-моему, в двадцать седьмом году прошлого века. Работает в тридцати странах мира. В России держатся на плаву довольно давно. По-моему, еще с начала девяностых. Правильно?

— С девяносто первого, — похвастала я живучестью американских благодетелей. — А вы молодец! Обычно, стоит мне произнести слово «маркетинговая», все сразу спрашивают: «Что продаете?»

— Да ничего я не молодец! — скромно отмахнулся сосед от моих комплиментов. — Просто недавно мне пришла в голову мысль заказать исследование. Ну, а компаний, которые работают на этой ниве в России, раз, два — и обчелся. Ваша самая надежная.

— Маркетинговое исследование — удовольствие не из дешевых, — предупредила я.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался сосед.

И оставшиеся два часа мы провели в приятной профессиональной беседе. Я объяснила потенциальному клиенту, чем один вид исследования отличается от другого, рассказала об их примерной стоимости и снабдила его телефонами руководства.

— Слушайте, — нерешительно предложил сосед. — А может, вы мое исследование и проведете? В рамках фирмы, конечно! Я поставлю условие, чтобы контролировали ход исследования именно вы…

— Спасибо, нет, — прервала я.

— Почему?

— Потому, что это слишком большая признательность за мой хороший характер.

И я выразительно посмотрела на упаковку с монитором, стоявшую на полу между нашими ногами.

— А при чем здесь… — начал было сосед, но тут же понял: — А! Нет, я не поэтому вам предлагаю.

— Тогда почему?

— Просто вы произвели на меня впечатление профессионально грамотного человека, — ответил сосед искренне. — И еще мне кажется, что свою работу вы не только знаете, но и любите. Разве нет?

— Люблю, — созналась я.

— Это редко бывает. У нас в стране обычно приходится выбирать: либо удовольствие, либо деньги. И очень редко эти два условия совпадают… Потом, вы очень доброжелательный и легкий в общении человек. Мне кажется, у вас идеальный характер для такой работы. Требующей высокой контактности, я имею в виду.

— Видите ли, — произнесла я неловко, — я внештатник.

— Ну и что?

— Вряд ли фирма доверит проведение исследования внештатному работнику.

— А если клиент поставит это главным условием? Насколько я понимаю, ваша фирма работает под старым добрым буржуйским лозунгом: «Клиент всегда прав!»

Я засмеялась.

— Спасибо. Но я сейчас вотпуске.

— В общем, вы не хотите браться за это дело, — подвел итог беседы мой сосед.

— Не могу, — поправила я тихо. — Сейчас не могу.

— У вас есть другая работа?

— Точно, — ответила я мрачно.

Черные дела Никифорова-сына приближались ко мне со скоростью шестьсот километров в час.

Именно с такой скоростью наш самолет сокращал расстояние между Крымом и Москвой.

Самолет произвел посадку в городе-герое Москве точно по расписанию, но этот факт не лег бальзамом на мою душу.

Отнюдь.

Это означало, что мои беды и неприятности дождались моего возвращения и мне предстоит трогательная встреча с ними. А также с ненавистным нанимателем.

— Послушайте, давайте все-таки познакомимся, — вдруг предложил сосед.

Я рассмеялась. Учитывая, что через десять минут мы разойдемся в разные стороны, очень своевременное предложение.

— Меня зовут Родион.

— Очень приятно, — попробовала уклониться я.

— А вас как зовут? — не позволил сосед остаться инкогнито.

— Илона, — созналась я.

— Красивое имя.

— Да уж…

— Илона, вас встречает кто-нибудь?

И мне стало грустно. Господи, до чего же я одинокий человек! Даже кошки у меня дома нет!

— Я почему спрашиваю, — заторопился Родион, уловив запах моей тоски. — Меня, наверное, будет ждать машина. Давайте я вас подвезу!

— Спасибо. Вы же видите, я налегке.

— А я вас просто так подвезу, без всякого повода. Так где вы живете?

— В Кунцево.

— Правда? Вот здорово! А я совсем недалеко от вас, на Юго-Западе.

— Да, недалеко. Ну что ж, буду вам очень признательна.

Я действительна была признательна соседу. Его неожиданная любезность помогла мне сохранить в неприкосновенности оставшиеся после двухдневных каникул пятьдесят долларов.

Мы быстро миновали пропускные пункты, благо, весь наш багаж был у нас в руках, и вышли на площадь перед аэропортом.

— Родион Романович!

— Саня!

К нам бежал молоденький мальчик, лет примерно восемнадцати.

— Знакомьтесь, — отрекомендовал сосед новое действующее лицо. — Саня. Проходит у нас на фирме практику и заодно работает шофером.

— Илона, — неохотно представилась я. Для меня и раз в день произнести свое имя — каторга, а тут сразу столько новых знакомых…

До города мы добрались без приключений. Москва по-прежнему медленно плавилась в беспощадных лучах жаркого июльского солнца, воздуха в столице по-прежнему не хватало на всех желающих, а машин водилось в переизбытке.

Родион галантно довез меня до самого моего подъезда, выбрался наружу первым и открыл передо мной дверцу:

— Прошу!

— Очень вам благодарна, — попрощалась я.

Сосед почесал нос и сказал:

— Все же обдумайте мое предложение.

— Хорошо.

— Надумаете — позвоните.

И сунул мне в руку прямоугольную картонку. Визитка, надо полагать.

После чего вежливо раскланялся, уселся в машину и отбыл восвояси.

Я перекинула через плечо ремень своей легкой сумки и медленно побрела в подъезд.

Ничего не изменилось за время моего отсутствия. Подъезд по-прежнему поражал входящего в самую уязвимую точку нюхательных центров.

Я поднялась на третий этаж, открыла дверь и, не снимая обувь, прошлась по квартире.

Квартира поражала глаз какой-то непривычной чистотой. Не подумайте, что до этого у меня дома был свинарник. Просто я убираю по-другому.

Чувствовалось, что дома похозяйничала чужая рука. Впрочем, рука добросовестная и опытная.

Я пошла на кухню. Тот же режущий глаз порядок. Ни грязных стаканов в раковине, ни грязных тарелок на столе.

Я открыла холодильник.

Аккуратные ряды продуктов. Как я и просила, в основном овощи, фрукты, соки, обезжиренный творог и болгарская брынза. Молодец, Леночка!

На разделочном столике возле мойки лежали аккуратно собранные осколки стакана, Я озадаченно повертела перед глазами самый большой осколок.

Ну да, это мой бывший стакан для сока из французской серии «Матисс». Знаете, матовые такие стаканы, зелененькие или синенькие… Симпатичные, в общем, и не слишком дорогие… Почему Лена не выбросила осколки в мусорный ящик?

Объяснение лежало рядом с остатками стакана и представляло собой записку, написанную с трогательными ошибками: «Илона Ивановна! Я ничаяно разбила стакан. Вазмите деньги из моей зарплаты. Извините. Лена».

Я усмехнулась, собрала осколки и выбросила их в мусорку под мойкой.

Нет, ну объясните вы мне, почему именно бедные люди чаще всего бывают честными?

Затрезвонил телефон, и я потопала в прихожую с тяжелым сердцем. Оно обещало мне нехороший сюрприз и, в общем, не обмануло.

— Где ты ходишь? — осведомился наниматель, не здороваясь. — Я вчера целый день звонил!

— На свидании была, — ответила я злобно.

— Ну, конечно!

Интонация превосходства в тоне Никифорова-сына была настолько неприкрытой, что мне захотелось его придушить.

— Ты эти сказки другим рассказывай! К кому тебе на свидания ходить? Разве что в зоопарк…

— Считай, что была в зоопарке, — не стала спорить я.

— Если надолго уходишь из дома, ставь меня в известность, — потребовал наниматель.

— А то ты волноваться будешь?

— А то я заявление подам. Куда следует.

Я заткнулась. Его козырь бил все мои карты не глядя.

— Ладно, — смилостивился наниматель. — Считай проехали. Завтра же пойдешь к Ларе.

— Ой, а можно сегодня?

— Она сегодня выходная. С чего такой энтузиазм? — подозрительно полюбопытствовал наниматель.

— Соскучилась.

— Понятно.

Он подумал и добавил:

— Острячка.

И положил трубку.

А я крутила перед глазами белый кусочек бумаги, который перед прощанием сунул мне в руку мой сосед. На нем было написано:

«Родион Романович Седельников. Компьютерные программы любой сложности».

А также адреса и номера телефонов.

Я немного подумала и сунула визитку под свой телефонный аппарат. Зачем?

Сама не знаю.

Утро вторника получилось довольно гадким. Я проснулась со смутным ощущением предстоящей неприятной обязанности и через пять минут осознала, что это означает.

Лара. Мне нужно идти к Ларе.

В принципе, две недели, прошедшие со дня моего первого посещения, вполне приемлемый срок. Ларе не должно показаться, что я ее преследую. И вообще, если клиент платит деньги, то почему бы этому клиенту не приходить в салон красоты каждый день?

Или даже дважды в день.

Но как бы я ни успокаивала свою нечистую совесть, она не желала вступать со мной в перемирие.

Я поднялась к Селене, поразила ее в самое сердце своим цветущим внешним видом и заняла у нее сто долларов. Вернулась домой, безо всякого удовольствия повертелась перед зеркалом в новом платье, влезла в новые босоножки, нахлобучила на голову новую симпатичную шляпку и отправилась работать Иудой.

— Это вы? — изумилась Лара, когда я сняла шляпку и плюхнулась в кресло, которое, как я уже знала, предназначалось для ее клиентов.

— Это я.

— Ничего себе!

И Лара заставила меня подняться с места и покрутиться вокруг своей оси.

После этого я в подробностях рассказала, как отреагировали мои знакомые на смену имиджа и что они при этом мне сказали. Рассказала с точностью до запятой, не сказав только одного: что описываю Ларе реакцию ее бывшего мужа.

Потом Лара осмотрела мою кожу и волосы, немного поколдовала над тем и другим, и через сорок минут меня можно было завернуть в шелковую бумагу, перевязать розовым бантиком и отправить на какую-нибудь выставку.

Благо, выглядела я прелестно.

— Знаете, почему мне нравится моя работа? — спросила довольная Лара.

— Почему?

— Потому что она похожа на работу скульптора. Берешь кусок мрамора и отсекаешь все лишнее. И иногда результат получается даже лучше, чем то, что себе представляешь.

— Спасибо, — ответила я в замешательстве, потому что не поняла, похвалила она меня или поругала.

Лара рассмеялась, окинула меня цепким взглядом и предложила:

— Хотите, кофе вместе выпьем? У меня перерыв в полчаса.

— Хочу, — ответила я угрюмо.

Девочка мне очень нравилась, и если бы не слежка, вмененная в обязанность, то я бы сочла ее предложение очень приятным.

— Тут рядом симпатичная кофейня, — сказала Лара. — Не спешите?

— Не спешу, — ответила я, ломая себя.

— Тогда пойдемте…

Лара сняла халатик и оказалась в смешном девчоночьем платье в горошек. Фигурка у нее была миниатюрная и изящная, и вообще, она походила на фарфоровую пастушку из собрания берлинского музея.

Мы вышли на улицу и перешли дорогу. По пути Лара оживленно смеялась и что-то рассказывала, я же утратила всю свою общительность, нажитую за время работы в американской фирме.

— У вас неприятности? — спросила Лара с ненавязчивым сочувствием, когда мы уже уселись за столик с игрушечными чашечками кофе и свежими пирожными.

Я чуть не поперхнулась кофе.

— Да нет, — промямлила я, презирая себя. — Просто не в духе.

— С мужем поругались?

— Я не замужем.

— А были когда-нибудь?

— Ни разу, — ответила я с обреченностью человека, привыкшего к своей ущербности.

— Везет же людям!

И сказав эту невероятную фразу, Лара сразу же отковырнула кусочек пирожного и отправила его в рот.

А я так и замерла с отвалившейся челюстью.

Впервые в жизни женщина позавидовала тому факту, что ни один мужчина ни разу не пригласил меня в ЗАГС!

— Ты серьезно?

— Вполне. А почему тебя это удивляет?

— Ой!

В порыве восторга я даже не заметила, как перешла с девочкой на «ты».

— Ничего, что я на «ты?»

— Все нормально. Так что тебя так поразило?

— Понимаешь, — пустилась я в объяснения, — на меня обычно смотрят, как на ущербную. Ну, как будто выискивают взглядом какой-то дефект, который мне не позволил ни разу замуж сбегать.

— А сама-то ты на себя как смотришь?

— Как на совершенно нормального человека!

Лара отставила в сторону тарелочку с остатками пирожного и наставительно напомнила:

— Говорила же я тебе: не обращай внимания на окружающих! Будь уверена в своей самодостаточности! Тогда и остальные будут на тебя смотреть точно так же!

— Да, я уже поняла…

Мы немного помолчали. Я исподволь рассматривала свою визави, Лара допивала кофе.

— А ты была замужем? — не утерпела я.

— Дважды.

— Ого!

И я посмотрела на Лару с невольным уважением. Надо же! Всего двадцать пять лет человеку, а сколько уже успела в жизни!

— И когда ты все успела? — сформулировала я свое уважение.

— Так дурное дело не хитрое, — хмуро ответила Лара и сразу стала выглядеть старше.

— Ничего, что я об этом спрашиваю?

— Ничего.

— Кто был твой первый муж?

— Почему был? — удивилась Лара. — Он был, есть и будет есть… Мой бывший муж — немец. Конструкция «Ульрих» называется…

— Урод?

— Да нет, просто он колебался в выборе между мужчиной и женщиной?

— Бисексуал? — проявила я свою сексуальную эрудицию.

— Был бисексуал. Теперь голубой.

— Ясно.

И я посмотрела на Лару с сочувствием. Но она от него отмахнулась:

— Да мы не поэтому разошлись!

— А почему?

Лара пощелкала пальцами.

— Понимаешь…

Она щелкнула пальцами еще раз.

— Как тебе объяснить… В общем, на политической почве.

— То есть?

— Видишь ли, дед Ульриха воевал в Белоруссии и очень не любил партизан.

Я опустила голову, скрывая улыбку. Действительно, с чего бы это?

— Так вот. Он своими ультраправыми взглядами заразил и внука. Ульрих говорит, что партизаны нечестно воевали.

— Это как? — снова не поняла я.

— Ну, у фрицев, положим, перерыв на обед, а тут партизаны со своей пальбой…

— Понятно.

Я не выдержала и расхохоталась.

— Прости, — проговорила я сквозь смех. — Просто как представлю вас с Ульрихом, сцепившихся по этому вопросу… Ой, не могу!

И я захохотала с удвоенной энергией.

— Да ладно, — ответила ничуть не смутившаяся Лара. — Дело прошлое. Второй-то муж был похлеще первого.

При упоминании второго мужа мою веселость как рукой сняло.

— И кто у нас второй муж? — мрачно поинтересовалась я.

Лара возвела глаза к потолку:

— Так, как бы тебе поточней сказать… Второй муж у нас помесь крысы и верблюжьей колючки.

— Точно! — ответила я, не успев ничего сообразить.

— Что точно? — не поняла Лара. — Ты что, знаешь Сергея?

Я почувствовала, как мои уши начинают медленно плавиться.

— Нет, не думаю, что мы с ним знакомы, — медленно ответила я, взвешивая каждое слово. — Просто я знаю эту категорию мужчин.

— Да, — не стала спорить Лара. — Довольно распространенная в наше время категория.

— Вы уже разошлись? — спросила я небрежно.

— Еще нет.

— Почему?

— Он мне развод не дает.

— Так любит?

Лара злобно засмеялась.

— Любит, — ответила она горько. — Не подумай плохого, не меня, конечно… Свое имущество.

— А ты здесь при чем? — сделала я вид, что не поняла.

— При имуществе. Этот козел год назад все перевел на меня.

— Зачем?

— Боялся отсидки с конфискацией. Вот и перевел.

— Понятно…

Я еще немного подумала, потом спросила:

— А ты не боишься?

— Чего? — удивилась Лара.

— Мужа!

— Да ну…

И она пренебрежительно повела плечом.

— Он для этого слишком трусливый. Понимаешь, у меня есть на него определенный компромат, и он пытается со мной договориться. Так что никаких покушений в ближайшее время на меня не будет. Понятно?

— Понятно, — повторила я и пристально посмотрела собеседнице в глаза. — А ты не боишься со мной так откровенничать? Все же я — посторонний человек.

— Я не сказала тебе ничего такого, чего не знали бы все мои знакомые, — с усмешкой ответила Лара. — В том числе, и коллеги по работе. Я вообще думаю, что чем больше людей будет знать про наш расклад, тем безопасней для меня будет жизнь.

— Понятно, — повторила я в последний раз.

Лара бросила взгляд на запястье и поднялась.

— Ну, все. Я побежала, клиентка уже ждет, наверное. Она тетенька пунктуальная. Придешь еще?

«А куда я денусь?» — подумала я горько. Вслух же сказала:

— Приду, конечно. Когда оптимально по времени?

— Раз в две-три недели вполне нормально. Раз в месяц поправим корни волос, затонируем осветленные пряди. Раз или два в месяц поделаем очистку кожи. У тебя поры забиты. Ну, до свидания. Спасибо тебе за компанию.

— До свидания.

Лара улыбнулась мне на прощание и покинула кофейню.

Вслед за ней удалилась и я.

Я шла по улице, не думая, куда иду. В душе царило опустошение, как на просторах Руси после набега Мамая. Мыслей не было, чувств тоже. Мной владело только тупое безразличие.

Очнулась я примерно через час. Огляделась вокруг и поняла, что ноги сами собой принесли меня на Преображенку, где я работала все последнее время.

Так сказать, инстинкт старой полковой лошади, которая всегда возвращается в строй.

Я вышла из метро и обошла стороной здание библиотеки. Вокруг входа стояли девочки и ловили прохожих. Несколько минут я молча наблюдала за их привычными действиями. Ловили женщин, значит, опрос, скорее всего, связан с домом. Либо с моющими и чистящими средствами, либо с новой маркой пищевого маргарина, либо с рекламой стирального порошка…

Я стояла за табачным киоском, с тоской смотрела на девочек и вспоминала слова великого комбинатора: «Ах, Киса, Киса, мы чужие на этом празднике жизни!»

Меня всегда интересовало: чем занимают себя неработающие женщины?

Я уже упоминала свою подружку Нельку, вышедшую замуж за богатого человека. Сначала Нелька в упоении предавалась безделью. Она валялась на диване, жрала коробками и упаковками шоколад и смотрела утренние, дневные и вечерние сериалы.

Потом сериалы надоели, а поедание шоколада привело к заметному отложению жировых складок на всех проблемных местах.

Нелька была волевой женщиной, поэтому взяла себя в руки и прекратила жрать.

Более того. Она нашла в себе силы выйти на улицу, добраться до ближайшего магазина спортивных товаров и приобрела необходимую экипировку.

Следующим рабочим пунктом стало посещение тренажерного зала.

Нелька занималась с упоением, ибо нерастраченных сил за время лежания на диване накопилось много.

Сбросив ненужные килограммы, Нелька повеселела и обзавелась более симпатичными спортивными тряпочками. Взамен мешковатых утепленных штанов (чтобы лучше потелось) в ее гардеробе появились кокетливые облегающие шортики. А вместо фланелевой толстовки — легкий топик с глубоким вырезом.

Потом им на смену пришли другие топики и другие шортики. И сменилось их немерено.

Потом Нелька обнаружила, что даже новые топики и шортики не радуют ее пресыщенную душу.

И она ударилась в походы по косметологам.

Не буду повторяться. Через пару месяцев Нелька дошла собственным умом до того, что давным-давно было сказано у Екклезиаста: «Все суета-сует и всяческая суета».

«Что делать? — спросила себя Нелька. — Вернуться на диван к шоколаду и сериалам?»

И будучи женщиной умной, ответила себе: «Ни за что!»

— Ты понимаешь, Элька, — делилась со мной Нелька впоследствии, — безделье — как болото. Оно засасывает. Никакого удовольствия от ничегонеделанья уже не испытываешь, но изменить ситуацию не можешь. Причем, чем больше бездельничаешь, тем трудней взять себя в руки и прекратить это безобразие. Деградируешь со страшной силой.

Тогда Нелька пристала к своему богатому мужу с острым ножом: желаю работать!

И умный Нелькин муж предоставил ей такую возможность: доверил руководить фитнесс-клубом, который ему принадлежал.

Конечно, к жене был приставлен грамотный человек, чтобы она на первых порах не натворила глупостей и не наделала ошибок. Но со временем Нелька прекрасно разобралась в ситуации и теперь управляет делами почти самостоятельно. И очень успешно зарабатывает деньги.

Что такое скука, Нелька давно позабыла, домой возвращается только для того, чтобы переночевать, и вообще, она вдруг обнаружила в себе яркую деловую женщину, о существовании которой раньше не подозревала.

Вы спросите, а как же семья? Не принесла ли ее моя знакомая в угоду наживе?

Отвечаю: не принесла.

Семья даже укрепилась оттого, что Нелька стала независимым и самодостаточным человеком.

Во-первых, она перестала приставать к мужу с рефреном: «Мне скучно!»

Во-вторых, она стала вполне независимым от мужа человеком. И это заметно повлияло на его отношение к жене.

— Знаешь, — делилась со мной Нелька, — раньше Вовка разговаривал со мной таким тоном! Ужас! Смесь пренебрежения, усталости и цинизма. А сейчас — просто другой человек! Спрашивает совета, приводит меня на свои деловые переговоры, хвастается перед друзьями, какая я умница… А главное, ужасно боится меня обидеть. Потому что мне теперь ничего не стоит плюнуть на него и уйти. Денег своих полно, опыт работы есть… Проживу и без Вовки, если он не будет меня ценить и уважать. Так что теперь он меня и ценит, и уважает.

Вот так. Пишу это специально для женщин, у которых в голове еще бродят всякие иллюзии.

Милые мои! Не будет в жизни принца, который у вас с пальчиков станет сдувать капельки росы! Да еще позабросит ради этого дела своего королевства и начнет питаться исключительно неземной любовью! Осознайте наконец: чем более вы независимы, тем больше вас будут любить! И не теряйте времени. Если вы сейчас лежите на диване, быстренько отбросьте коробку конфет и задело, задело! В спортзал, на тренажеры, на поиск работы, в погоню за собственным «Я»! Удачи вам!

Я лежала на диване и завидовала активным деловым женщинам страшной черной завистью. Нет ничего гаже, чем ничегонеделанье. Ибо оно, как верно заметила Нелька, засасывает. И ведет к деградации.

Ну, что ж. Если мне нельзя заниматься активной работой, займусь самообразованием. Тоже труд, причем нелегкий.

Я вышла на улицу, добралась до книжного развала и принялась скупать книжки современных авторов. Именно современных, потому что литература сегодняшнего дня была мне практически незнакома. Всю свою жизнь я ориентировалась на классику и сейчас упрекала себя в некотором литературном снобизме. В конце концов, Теккерей, Диккенс, Достоевский и Булгаков тоже были для кого-то современниками!

Не подумайте, что я совсем не имею представления о современной литературе. Например, книгу о похождениях солдата Ивана Чонкина я выучила наизусть. Не специально, конечно. Просто перечитывала ее бессчетное количество раз, каждый раз получая от этого процесса большое удовольствие.

Или, например, Акунин. Просто преклоняюсь перед его талантом. И не только перед талантом. За книгами этого автора стоит огромная личность. Личность умного, обаятельного, интеллигентного, ироничного человека. И сплав этих качеств мне кажется в наше время большой экзотикой. Хотя подозреваю, что личность Акунина есть продукт времени прошедшего, социалистического. И, следовательно, неправильного.

Вопрос: где же они, продукты нынешнего демократического времени под названием «большая личность?» Или хотя бы просто «личность?»

Тишина…

Итак, я загрузилась под завязку тем, что сегодня называется «художественная литература», и вернулась домой.

Улеглась на диван, запаслась бутылкой минералки и принялась за чтение.

Процесс вызвал разнообразные и странные ощущения.

Когда я наконец одолела последнюю книгу последнего автора и смогла по институтской привычке систематизировать прочитанное, ситуация прорисовалась следующим образом.

Прежде всего мне стало ясно, что ни в коем случае нельзя доверять рекламным аннотациям в конце книги. Как и газетным статьям.

«Тончайшие психологические нюансы!» — в экстазе уверяла меня цитата из какой-то неведомой газеты.

«Мастер сюжетной интриги», — вторила цитата из другой газеты, не менее неизвестной.

Скажу коротко. Шедевры дамы, характеризованной столь лестно, я дочитать до конца так и не смогла. С некоторым удивлением я обнаружила, что дама, судя по короткой биографической справке, окончила Литературный институт имени Горького.

Если это правда, а не очередной рекламный ход, скажу только одно: «Помоги боже Литературному институту! У него пора отбирать лицензию!»

О сюжете я уже не говорю. Литературный язык дамы напоминал мне по тяжести тот самый камень, который Сизиф вынужден вечно втаскивать на гору. Но если боги вменили это в обязанность Сизифу, не понимаю, почему вместе с ним должна страдать я?

Книги дамы я аккуратно сложила в стопочку и спрятала в кладовке. Прочту, когда дорасту до большой литературы.

С неожиданным для себя удовольствием прочла книгу Пелевина «Омон-Ра». Как я уже сознавалась, у меня сильно развито чувство противоречия. Бурная рекламная компания по продвижению этого автора меня сильно оттолкнула. Именно по этой причине я так долго не читала его книг.

Но сейчас пересилила себя и взялась за тоненький опус под таким странным названием.

Пелевин меня очаровал.

Возникла волшебная иллюзия, что я нахожусь в небольшом уютном помещении один на один с умным интересным рассказчиком, который, ничуть не пытаясь увлечь меня непритязательной историей, тем не менее, с легкостью это делает.

Почему-то при чтении этой книги на меня нахлынуло ощущение детства. Особенно в той части, где Пелевин вспоминает о своих детских ассоциациях. К примеру, где он говорит, что считал звездолет названным так потому, что на крыльях у него нарисована звезда.

Я чуть не расплакалась. Дело в том, что я в детстве считала точно также. Причем, не сговариваясь с Пелевиным!

Или, например, словосочетание «группа продленного дня». Пелевин пишет, что красота этого слогана открылась ему только во взрослом, сознательном возрасте. И у меня словно распахнулись глаза. Господи! Как же это красиво! «Группа продленного дня…» Чувствуете?

«Продленный день…» Группа людей, которая сумела каким-то волшебным образом продлить светлое время…

Неотразимо.

У меня возникло такое ощущение, словно я сижу в купе поезда и пытаюсь рассмотреть происходящее через мутное закопченное стекло. И вдруг чья-то ладонь с внешней стороны протирает стекло, и мир за ним обретает кристальную четкость.

И яркость.

Покоренная и очарованная Пелевиным, я с надеждой и благожелательностью устремилась к другим опусам писателей-мужчин, которых мне рекомендовал продавец как популярных. Я уже поняла, что современная литература делится на мужскую и женскую, но не впала в половой шовинизм и приобрела произведения и той, и другой противоборствующей стороны.

(Сказанное ни в коей мере не относится к Акунину и Пелевину! Это авторы для любого мыслящего существа.)

Итак, я с благоговением отложила книжку «Омон-Ра» и взялась за произведения других прозаиков.

Названия впечатляли.

«Зона».

«Братаны» в ассортименте. В смысле, первые, вторые и третьи опусы с одним подзаголовком.

«Киллер». Тоже первый, второй и третий.

«Банкуй, пока жив».

Честно говоря, поджилки у меня немного затряслись. Я открыла одну из книг наугад, прочитала несколько страниц и тут же захлопнула.

Да. Эти произведения только для сильных духом мужчин.

Помню одного такого мужчину в метро. Он стоял прямо передо мной, хмурился и читал какую-то книгу, завернутую в газету. Обложку, таким образом, я не видела и названия прочесть не смогла.

Судя по лицу мужчины, читая, он с трудом сдерживал свои эмоции. Кусал губы, изо всех сил хмурил брови и время от времени шевелил ушами. В общем, явно был захвачен интригой.

Вне себя от любопытства, я подобралась поближе к читателю и заглянула ему через плечо.

И как вы думаете, кого он читал?

Донцову!

И изо всех сил старался не рассмеяться, потому что пишет она смешно и увлекательно.

Сначала меня удивил этот факт. Я вообще считала, что мужчины обходят книги с женскими фамилиями авторов, как лавку с чумными бациллами. Но сейчас, ознакомившись с нелегким результатом мужского творчества, вполне поняла того мужчину в метро.

И порадовалась его здравомыслию.

В романах Донцовой, которые я, в общем, читаю с удовольствием, меня удивила настойчивость, с которой героиня пытается донести до читательской головы мысль о том, что вот этот продукт хороший, а вот тот продукт плохой. Нет, ну сказала раз, сказала два — и хватит! Мы запомнили!

Но нет! Автор повторяется в каждом новом опусе так настойчиво, что возникает в голове нехорошее подозрение: а не отрабатывает ли автор еще один, не литературный гонорар?

Вообще-то, идея забавная. Так сказать, реклама, донесенная персонально до потребителя. Меня интересовал только один вопрос: в курсе ли издательство относительно легких шалостей своего автора? И когда я увидела на обложке нового романа Донцовой фирменный знак упаковки куриного продукта, которым были забиты магазины и которым по ходу действия многократно восторгается героиня, то поняла: издательство не просто в курсе. Оно еще и в доле.

В общем, идея, достойная Остапа Бендера. Меня она искренне рассмешила.

Итак, я окончательно углубилась в мир женского романа.

И здесь меня ждало еще одно открытие.

Если авторы-мужчины не щадили нервов своих читателей и рисовали ужасы жизни во всей их неприглядности, то авторы-женщины, не сговариваясь, поступали прямо противоположным образом!

Из книжек, которые продавец назвал «кассовыми», были изгнаны даже малейшие намеки на те проблемы, с которыми мы сталкиваемся ежедневно.

Чувствовалось, что именно это и было главной и конечной целью опуса, а вовсе не такие мелочи, как сюжет, психологизм, литературный язык, правдоподобность и характеры героев.

Авторши просто надрывались в попытках воссоздать нереальный, несуществующий мир, где действовали галантные и глупые банкиры, не знающие, кому отдать наворованные в прошлом деньги, приезжие провинциалки, сразу и прочно ступающие на красную ковровую дорожку по пути в пентхаус, неудачливые наемные убийцы, не знающие с какой стороны у винтовки оптический прицел, и тому подобные герои.

Причем у меня сложилось такое ощущение, что дамы-писательницы кое-что знали о реальной жизни и ее трудностях. И даже, возможно, с ними сталкивались лично. Но приложили все усилия, чтобы ни один читатель об этом не догадался.

Еще одной разновидностью кассовой литературы были так называемые любовные романы. О произведениях под иностранными псевдонимами умолчу из брезгливости. По-моему, они не заслуживают отдельного упоминания.

Отечественное поле было засеяно романами, где любовь во избежание скуки смешивалась с элементами детективного жанра. Но в целом, эти романы тоже повествовали о красивой жизни.

Преуспевающие дельцы, опальные олигархи, родовитые и богатые французы с русскими корнями — все умудрялись вляпаться в неприятную историю!

Что ж, в этом присутствовал элемент правдоподобия, ибо жизнь наша такова… И помогала им выпутываться из всех передряг, конечно же, женщина. По ходу действия герои выясняли, что неземная любовь — вовсе не выдумка отдельных дам-романисток, преодолевали трудности и, оставив за спиной парочку-другую трупов, рука об руку устремлялись в светлое, одухотворенное и обеспеченное будущее.

— Читатель не хочет обременяться проблемами, — объяснил мне веселый молодой продавец на книжном рынке, отбирая популярную литературу. — Ему и так все осточертело.

Что ж, за одно только героическое усилие по утаиванию грустных нынешних реалий, я бы этим писательницам шлепала медаль на грудь. Хотя, с другой стороны…

С другой стороны, кто сказал, что читать серьезную и умную литературу — это каторжный труд? Войнович, например, назвал это утверждение глупостью!

Может, просто не пришел писатель, который сумел бы о наших нынешних трудностях и проблемах рассказать настолько талантливо и интересно, что нам захотелось бы это прочитать?

Вполне возможно!

Вспомните «Мастера и Маргариту». Кто скажет, что этот роман трудно читается? Только тот, кто его не читал, уверяю вас! Другое дело, что каждый читатель почерпнет из него в меру собственных сил, ума и житейского опыта. Кто-то копнет глубже, кто-то воспримет только поверхностную смешную и увлекательную форму рассказа… Якобы несерьезную.

«Якобы…»

Станиславский говорил своим актерам: «Зритель считает театр развлечением. Не будем отнимать у него эту иллюзию. Пускай приходит развлекаться. Некогда он усядется в кресло, погаснет свет и разойдется занавес, мы будем делать с ним то, что считаем нужным…»

По-моему, очень точное кредо любого творца.

Литература — это развлечение? Да, конечно, развлечение! Но при этом талантливый автор способен лепить из своего читателя то, что он считает нужным. А по-настоящему талантливый автор старается сделать нас немного лучше, умней и добрей, чем мы были до того, как взяли в руки его книгу. Но талантливый автор делает это так, чтобы читатель ни о чем не догадывался и получал удовольствие от процесса чтения.

Так что проблема, по-моему, не в читателях.

Проблема в писателях.

Когда-то, очень давно, я заболела графоманством и написала длинный запутанный роман на тему истории Древнего Египта. У нас в доме жила женщина, работавшая в сценарном отделе одного известного московского театра. И после уговоров моей мамы, подкрепленных небольшой суммой наличных, она согласилась почитать мой опус и высказать о нем свое мнение.

— Прежде всего, — размеренно говорила дама, глядя мимо меня куда-то в стену, — читателя не интересуют проблемы тысячелетней давности. У него своих полно. Но свои проблемы читателя тоже интересуют мало. Пишите о красивой жизни, даже если вы не знаете, что это такое. Читатель тоже не знает, так что уличить вас в невежестве не сможет.

— Теперь о героях. Их слишком много, и у них слишком сложные имена, — продолжала дама, не отрывая взгляда от стенки. А я только покорно кивала, как китайский болванчик. — По именам называйте только нескольких главных действующих лиц, остальных старайтесь характеризовать иначе. Местоимениями или прилагательными… И еще. Ваш литературный язык слишком громоздкий. Читатель не хочет читать длинные фразы. Изъясняйтесь коротко. Существительное, глагол. В крайнем случае — прилагательное. Если нет другого выхода — дополнение или междометие. Но лучше этого избегать. Существительное — глагол, существительное — глагол, вот формула успеха на сегодняшний день!

И прочитав произведения нынешних кассовых лидеров, я с рецензентом согласилась. Существительное — глагол. В крайнем случае — прилагательное. И все в восторге.

Все ли?

Дама-рецензентка напомнила мне мать одной моей однокурсницы. Людмила Константиновна преподавала на филфаке, и студенты ее страшно боялись. Я долго не могла понять, что же такого страшного может быть в хрупкой, маленькой, интеллигентной женщине до тех пор, пока случайно не попала на экзамен, который она принимала у своей группы.

Слушая отвечающего, Людмила Константиновна смотрела куда-то мимо его плеча. В стену, в потолок, в окно… И ни словом, ни взглядом, ни жестом не выражала своего отношения к ответу. Знаете, иногда смотришь на преподавателя и понимаешь: ты на верном пути.

А иногда посмотришь, и язык присыхает к гортани…

По лицу Людмилы Константиновны догадаться, на какой же ты тропинке, было совершенно невозможно. «Каменное» — вот самое подходящее слово в данной ситуации.

Она выслушивала ответ до конца, не перебивая студента и не помогая ему. После этого еще минуту молчала, как бы давая возможность реабилитироваться, и, если тишина не нарушалась, спрашивала:

— Все?

— Все! — отвечал несчастный.

— Садись, два, — говорила Людмила Константиновна, не меняясь в лице.

Примерно такое же выражение лица было у дамы, которая дала первый отзыв на мой первый литературный опус. «Садись, два!» — говорил ее бескомпромиссный взгляд. Я покорилась своей участи и оставила историю Древнего Египта в покое.

Помните, какой отзыв получил Булгаков от одного литературного Цербера?

— В вашем рассказе чувствуется подмигивание!

Иногда я думаю: почему рецензенты, так хорошо знающие секреты успеха и пути к читательскому сердцу, не пишут романы сами? Вот где был бы пример абсолютно точного попадания в десятку!

Наверное, потому, что у них просто нет для этого времени.

Должен же кто-то читать труды начинающих литераторов и давать о них отзывы!

Итак, я потратила целую неделю на свое самообразование и поняла две вещи.

Первое. Нельзя доверять рекламе.

И второе: кассовая литература и хорошая литература иногда могут быть синонимами.

К примеру, Стивен Кинг.

Можно по-разному относиться к его творчеству, но несомненно одно: человек он яркий и талантливый. И книги его легко и интересно читать.

И еще.

Не верьте тому, что пишут на обратной стороне книжной обложки. Никакой Стивен Кинг не «мастер ужасов». Я подозреваю, что те, кто пишет подобные аннотации, Стивена Кинга в жизни не читали.

А «Мизери?» А «Куджо?» А «Долорес Клейборн?» А «Роза Марена?» А «Рита Хейворт в Шоушенской тюрьме?»

Какие же это ужастики? Правда, только правда и ничего, кроме правды!

Конечно, у Кинга есть книги, написанные в жанре «Horreur». Но элементы ужастика служат для него только средством, а не целью. Средством, чтобы рассказать о вполне реальных вещах. О некоторых свойствах человеческого ума, человеческого характера и человеческой души. То есть средством для того, чтобы лучше рассказать нам о нас самих.

Правда, несколько раз кинокомпании заказывали Кингу сценарии для фильмов ужаса. Как правило, они заранее давали ему заготовки сюжета. И многие критики упрекали мастера за то, что он так неразборчив и берется за откровенно слабые сценарные поделки.

Знаете, что ответил им на пресс-конференции большой умница и талантливый писатель Стивен Кинг? Он сказал:

— Почему бы писателю не взяться за разработку сценария, если аванс выражается в шестизначной сумме?

Вот и я думаю: почему бы и нет?

В любом случае — не судите и не судимы будете. Лучше возьмите да почитайте книги отличного писателя. Удовольствие гарантировано.

Итак, я оставила свои попытки разобраться в формуле успеха современного городского романа. Просто собрала все книжки и водворила их в кладовку. Пусть полежат до лучших времен.

Неделя, таким образом, прошла незаметно.

Вопрос был в том, как пережить вторую.

Наниматель звонил мне с неприятной назойливостью раз в два дня. О том, чтобы выехать из города, нечего было и думать. Да и денег на бон вояжи у меня уже не было.

Я лежала на диване и медленно деградировала. Подавленность моя была настолько велика, что я даже задумалась над крамольным вопросом: а не посидеть ли мне с Костиком?

Но тут зазвонил телефон, и я лениво приподнялась с дивана.

Наниматель сегодня уже звонил. Что ж он, уже и полдня без моего голоса прожить не может?

Я неохотно брела к телефону, а аппарат все надрывался и надрывался истошным сигналом.

— Подождешь! — проворчала я, адресуясь к нанимателю. Несколько мгновений постояла над телефоном, потом сняла трубку.

— Да!!

— Простите, пожалуйста, — пролепетал испуганный мужской голос на другом конце провода. — Илону можно попросить к телефону?

Мужские голоса, звучащие в моей квартире, — такая же редкость, как айсберги в Сахаре. Поэтому я сменила гнев… не скажу, на милость. На удивление. И переспросила:

— А кто ее спрашивает?

Голос был мне незнаком.

— Меня зовут Родион.

И тут я вспомнила:

— Родион! Это я, Илона!

— Господи!

В его голосе сквозило заметное облегчение.

— Слава богу! А я вас сначала не узнал… Такой сухой тон…

— Как вы узнали мой номер? — перебила я соседа по сиденью в самолете.

Родион засмеялся.

— Вы забываете, что я имею дело с компьютерами.

— Что-то не припомню компьютера, с которым я была бы знакома, — не смешно сострила я.

— Да. Но вы забыли о программке, в которой по адресу и фамилии абонента можно узнать номер его телефона.

— Вы не знаете моей фамилии!

— Зато я знаю ваше имя! — отпарировал Родион с ликованием, и я заткнулась. Действительно, в нашем доме я одна такая экзотичная.

— Вы не сердитесь, что я позвонил?

Я немного поразмышляла.

— Да нет, наверное… Мне все равно сейчас делать нечего.

— Вот спасибо! — ответил Родион. Но мне показалось, что произнес он эту фразу без особого восторга.

— Не за что.

Несколько минут мы молчали. Наконец он произнес:

— А я звонил в вашу контору…

— И как вас встретили?

— С распростертыми объятиями! Я же говорю, ваша фирма работает под хорошим буржуйскими лозунгом «клиент всегда прав».

— Это вы к чему?

— Это я к тому, что они в принципе не возражают против того, чтобы исследование курировали именно вы. Только говорят, что у вас недостаточно опыта для самостоятельной работы.

— Да?

— Да. А я им возразил, что пока человеку не предоставят шанс поработать самостоятельно, у него всегда будет мало опыта.

— Это верно.

— Я знаю. А вообще, вы у них на хорошем счету.

— Вот спасибо! — сказала я потому, что не знала, что еще можно сказать.

Мы опять немного помолчали.

— Так как? — нарушил молчание мой сосед.

— В смысле?

— Возьметесь за мою работу или нет?

Я вздохнула. Господи, с каким же удовольствием я бы сейчас взялась за любую работу!

— К сожалению, не могу.

Родион фыркнул.

— Муж не позволяет? — осведомился он язвительно.

— Мужа нет. И не было. Ни одного.

— Да вы что!

Его изумленный тон был так натурален, что я не смогла не восхититься.

— Очень галантно, — сказала я устало. — Тема закрыта.

— Да нет, послушайте, — заторопился он, — я тоже ни разу не был женат! А я ведь намного старше вас!

— Сколько вам лет?

— Тридцать семь, — ответил он с гордостью за недаром прожитые годы.

— Блеск! — сказала я. — Мне тридцать пять.

— Как?!

— Так! — ответила я в повышенном тоне, начиная раздражаться. — Только не говорите, что вы сочли меня студенткой!

Минуту на другом конце провода царило растерянное молчание. Наконец Родион осторожно ответил:

— Не студенткой. Я думал, вам лет двадцать пять-двадцать шесть.

И заговорил громче, стремясь убедить.

— Честное слово! Меня поэтому и поразил контраст между вашим возрастом и манерой говорить. Начинаете разговаривать — взрослый опытный человек. Молчите — огневушка-поскакушка… Ой! Извините…

— Ничего, я читала Бажова.

Мы помолчали еще пару минут.

— Илона!

— Да?

Молчание.

— Родион?

— Да!

— Вы еще там?

— Да. Я просто думаю, не обидитесь ли вы, если я приглашу вас на прогулку, — немного витиевато выразился сосед.

Я подумала.

— Ну, вы пригласите, а я постараюсь подавить свое негодование.

Мы одновременно рассмеялись.

— Я заеду?

— Не нужно. Давайте встретимся в городе, — предложила я.

— Хорошо. Где?

— Сто лет не каталась на речном трамвайчике.

— Отличная идея!

— Значит, через час на «Киевской», возле причала.

— О’кей! — ответил он флегматично и положил трубку.

А я ринулась в спальню выбирать платье для свидания.

В том, что у нас свидание, я не сомневалась. Не настолько мы хорошо знакомы, чтобы я успела поразить Родиона в самое сердце своим профессионализмом и деловыми качествами. Значит, звонит он мне совсем не из-за своего пресловутого исследования.

Значит, исследование просто повод.

Времени было в обрез, поэтому платье я выбрала сразу. Простенькое, бледно-зеленое, из искусственного шелка. Оно было немного укороченным, на два пальца выше колен, и позволяло продемонстрировать стройные ножки. Хотя шорты, которые были на мне в день нашего знакомства, тоже не сильно скрывали мои достоинства.

Прическа в идеальном порядке, вмешательство не требовалось. Я немного повозилась с лицом, вспомнив уроки Лары.

Не скажу, что у меня получилось так же хорошо, как у нее, но то, что получилось, меня устроило.

Через пятнадцать минут я стояла перед большим зеркалом, которое прочно заняло свое место в гостиной, и рассматривала девушку с обратной стороны рамы.

Да, конечно, не Синди Кроуфорд. Но очень и очень симпатичная. Я бы даже сказала, пикантная барышня.

В преображенном виде я стала находить в себе сходство с Патрисией Каас. Те же мелкие, но совсем не противные черты лица, такая же худенькая фигурка, намекающая на недоедание в детстве. Впрочем, не знаю, как Патрисия, а я в детстве всегда доедала. За этим моя мамочка приглядывала строго.

Светло-зеленое, просто сшитое платьице с бретельками сидит на мне идеально. Кстати, искусственный шелк хорош своей практичностью. В отличие от шелка настоящего, он почти не мнется. А я не знала, насколько затянется мой сегодняшний вечер, игде он будет проходить.

Возможно, на городских улицах. Тогда непритязательность моего наряда вполне уместна.

Возможно, в кафе или ресторане.

И опять-таки, платье обладало для этого неброским достоинством хорошо сшитой вещи.

На ногах новые светлые босоножки без каблука. Возможно, придется ходить пешком, а для этого лучшей обуви не придумать.

Я тряхнула волосами, перекинула через плечо ремень светлой дамской сумочки и покинула свой дом.

До Киевского вокзала я добралась быстро. Пробки в это время начинаются по дороге из центра. Машины выстроились в один длинный бесконечный ряд, стремясь на Рублевку или на выезд из города по Можайке. Запах гари, копоти, измученные злые лица водителей… В общем, страх божий.

Если бы у меня было много денег, я бы, наверное, уехала из города. Не очень далеко, километров за пятьдесят-восемьдесят. Хочется все же иногда и в театр сходить.

Дом мне хочется иметь небольшой. Комнаты четыре-пять. Но обязательно с большим камином. Еще я хочу, чтобы в доме моей мечты стоял рояль и было много книг. Играю я не очень хорошо, но все же умею это делать.

И еще я хочу, чтобы у меня была собака. Не маленькая комнатная болонка, а огромный надежный телохранитель: стафф, овчарка, бульдог… В общем, не знаю какая. С породой пока не определилась.

Хочу гулять с собакой в осеннем лесу, сидеть на берегу реки, собирать грибы, ловить рыбу… Да-да, я обожаю рыбалку!

Впрочем, мечтать я могу сколько угодно. Ничего подобного в моей жизни, конечно, не будет. Откуда столько денег?

Маршрутка выехала на площадь перед вокзалом, я выпрыгнула из машины и неторопливо побрела к причалу на набережной.

Конечно же, я по своей дурацкой привычке к пунктуальности приперлась на свидание точно вовремя! И даже на несколько минут раньше!

Не успела я обдумать вопрос о том, не прогуляться ли мне взад-вперед, чтобы придти с пристойным десятиминутным опозданием, как увидела соседа по креслу.

Родион стоял на набережной возле кассы и смотрел в мою сторону.

Поздно скрываться — поняла я.

Родион поднял руку и взмахнул ею. Вижу, вижу…

Неожиданно идея со свиданием показалась мне глупой. Господи, в моем-то возрасте! О душе пора думать, о душе… И потом, когда в последний раз я была на свидании с мужчиной?

Я посчитала и испугалась.

Мама дорогая! Больше полугода назад! Теряю былую легкость…

Родион шел мне навстречу, и у него на лице я прочла ту же сложную гамму чувств.

— Привет! — сказал он и неловко протянул мне длинную бордовую розу.

Я приняла цветок молча.

— Я не стал покупать букет, потому что мы собрались гулять, — начал оправдываться кавалер. — Тебе было бы неудобно идти с букетом в руках… То есть физически неудобно, я имею в виду…

— Родион! — прервала я его речь.

— А?

— Ты уже жалеешь, что ввязался в эту историю? — спросила я напрямик.

— Не понял, — сказал сосед, но уши у него покраснели.

— Все ты прекрасно понял.

Я посмотрела на набережную. К причалу приставал длинный разрисованный пароходик.

— И чтобы ты не страдал, скажу первая: я уже не понимаю, зачем я согласилась. Нет, дело не в тебе! — быстро поправилась я, уловив обиженный жест собеседника. — Просто отвыкла я от такой жизни… Хочешь верь, хочешь не верь, но последний раз я была на свидании с мужчиной почти восемь месяцев назад. И с тех пор чувствую себя значительно лучше.

Я замолчала. Молчал и Родион. Наконец молчание сделалось невыносимым, и я договорила:

— Так что я не обижусь на тебя, если мы сейчас признаемся друг другу, что сделали глупость, и разойдемся по домам. Без обид.

— Ты хочешь домой? — спросил кавалер.

Я пожала плечами. Дома, конечно, тоже не сахар, но я не знала, какое из двух зол меньшее.

— Если честно, то я не то что пожалел…

Родион споткнулся и принялся осторожно нащупывать правильные слова.

— Я просто не привык… Или не так… Я тоже отвык…

Он почесал затылок и сразу стал выглядеть, как мальчишка.

— Понимаешь, я работаю очень много. Времени ухаживать за дамами почти нет.

— И как же ты живешь? — удивилась я.

— Ты о чем? — в свою очередь удивился сосед. Сориентировался и покраснел.

— А-а-а, ты об этом… Стараюсь выбирать дам, за которыми не нужно ухаживать.

— Например? — не поняла я.

— Ну, например, замужние дамы. Они всегда четко знают, чего хотят помимо брачных уз.

— И чего же?

Родион повернул голову и посмотрел на пароходик, готовый к отплытию.

— Слушай, — сказал он, словно сам себе не веря, — по-моему, у нас завязался разговор. Может, сплаваем взад-вперед? Времени это много не займет…

— Ну, если недолго, — ответила я небрежно.

Но уходить домой мне уже расхотелось. Прошла первая минута, обычно самая неловкая и трудная на свидании, и я перевалила гребень первой волны. А до второй еще дожить нужно.

Родион с неожиданной для его солидной комплекции ловкостью метнулся к кассам и успел взять билеты. Мы быстро перепрыгнули с набережной на борт прогулочного катера, и он начал боком отходить от причала.

Мы поднялись на верхнюю палубу, почти пустую, и уселись ближе к поручням.

— Так ты не ответил, — напомнила я.

— В смысле?

— Чего хотят замужние дамы?

Родион пожал плечами.

— Не считай меня таким уж специалистом… Судя по моему скромному опыту, разного хотят. Одним нужен секс на стороне, другим нужно общение на стороне. Не знаю, почему всего этого они не могут получить от мужа. Не мне судить. Я-то ни разу женат не был…

— И как на тебя смотрят твои знакомые? — поинтересовалась я.

Родион усмехнулся.

— Как на везунчика!

— И не задают идиотские вопросы по поводу того, когда ты наконец женишься?

— Да нет…

Я вздохнула. Объясните мне, почему так несправедливо устроен мир? Почему на мужика, ни разу не побывавшего в ЗАГСе, окружающие смотрят с завистью, как на счастливчика? А на женщину с такой же чистой страничкой паспорта — с сочувствием, как на ущербную? Почему?

Я не удержалась и повторила вопрос вслух.

— М-да, — ответил Родион, разобравшись в моих терзаниях. — Я тебя понимаю… Честно говоря, не задумывался. Но, в принципе, понимаю, почему у нашего обывателя менталитет именно такой.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Наверное, потому, что женщина сама по себе не воспринимается, как полноценная личность. Что такое женщина в нашем обществе? Это дополнение к кухне, детям, семейному бюджету, кастрюлям и стирке. Мне кажется, беда в том, что и сама женщина себя не воспринимает иначе. В отрыве от всего перечисленного. И очень редко решается заявить о себе как о личности. О творческой личности или о деловой личности… В общем, о самодостаточной личности.

— И что нужно сделать для того, чтобы изменить ситуацию?

— Ну, не знаю… Для этого нужно время. Нужно, прежде всего, чтобы женщина научилась относиться к себе как к человеку, а не как к кухонному комбайну. И начала строить свою жизнь таким образом, чтоб получать от нее удовольствие… Чтобы требовала от мужчины уважения к себе. К своим идеям, к своей работе, к своим желаниям… Ко всему! Наверное, тогда общество приучится смотреть на женщину, как на полноценного члена.

Я подперла подбородок кулаком и стала смотреть на воду.

— Наверное, ты прав, — признала я после небольшого раздумья.

— А ты заметила, что мы перешли на ты? — вдруг спросил Родион.

Меня бросило в жар.

— Ой! Извините, ради бога!

— Прекрати, — перебил меня кавалер. — Я это к тому говорю, что тоже не заметил, как это произошло. По-моему, у нас отлично получается.

— Что получается?

— Общаться!

Он засмеялся и сконфуженно признался:

— Я боялся, что у меня ничего не выйдет. А получилось легко. Тебя как сокращенно называют?

— Элька. А тебя, наверное, Родька?

— Не-а.

— А как?

Он немного помедлил, рассматривая меня исподлобья недоверчивым взглядом.

— Смеяться не будешь?

— Не с моим именем такое себе позволять.

— Для друзей я Редька.

И я тут же расхохоталась так громко, что парочка молодых людей, целовавшихся неподалеку, оторвалась от своего увлекательного занятия.

Родион больно толкнул меня в бок и зашипел, озираясь:

— Предательница! Ты же обещала!..

Но я все смеялась и не могла остановиться. И дело было не только в имени. Просто сейчас я вдруг догадалась, какой овощ мне напоминает его чуть облысевшая голова с вытянутой макушкой.

Она мне напоминала…

Впрочем, вы и сами догадались.

Утром следующего дня я проснулась с ощущением чего-то очень хорошего и чистого.

Нет, вы меня неправильно поняли. Проснулась я, как и прежде, в гордом одиночестве.

Родион проводил меня до подъезда, немного неловко поцеловал на прощание руку и удалился.

И не сделал никакой попытки напроситься в гости на «чашечку кофе», как это теперь называется.

Хотите — верьте, хотите — нет, но мне это понравилось.

Возможно, такие пионерские отношения в нашем возрасте выглядят смешно, но все же есть своя прелесть в том, что на тебя смотрят как на человека, а не как на самку, которую перед интимным процессом следует для приличия сводить в ресторан.

В ресторане мы не были. Мы вообще нигде не были. Просто бродили по улицам, болтали о разной ерунде, даже не хочу пересказывать о какой… Вам это, наверняка, будет не интересно. Мне давно не было так хорошо с посторонним, практически незнакомым человеком.

Я откинула легкую простыню и решительно встала.

Пора начинать новый день.

Я умылась, привела себя в порядок и решила сбегать за свежим хлебом. Лена приходила позавчера, и тот батон, который она принесла, успел проржаветь.

Я собрала косточки, оставшиеся от вчерашней курицы-гриль, и вышла на улицу.

Во дворе у нас живет трогательное существо, собака Бимка. Пол этого животного мне установить не удалось. Щенков нам собака пока не приносила, но было в ее мордочке что-то неуловимо женственное. Наверное, умные глаза. У кобелей они, как правило, тупые.

Я свистнула Бимке и горкой сложила на газету остатки курицы. Бимка обнюхала угощение и вежливо начала есть. Она вообще ела очень интеллигентно, не разбрасывая вокруг себя мусор и объедки. И в этом я тоже усматривала элемент женственности.

Бимка аккуратно подчистила остатки, подняла голову и посмотрела на меня.

— Наелась? — негромко спросила я.

Бимка вильнула хвостом и гавкнула. Тоже негромко, словно понимала, что голос природа ей подарила трубный. Бимка довольно крупное животное. Лично я думаю, что в ее родословной не обошлось без дога. Впрочем, Бимка на аристократическое происхождение не претендует и этим выгодно отличается от множества разбогатевших плебеев, которые, не сильно смущаясь, ведут свой род от Рюрика и Синеуса. Или, на худой конец, от Долгоруких, Юсуповых и Романовых. По женской линии, конечно. Именно поэтому они и называются Зюзькиными, Пупкиными и тому подобными недворянскими кличками. А по сути являются Митрофанушками, как внешне, так и по своим умственным потугам.

Никогда не забуду, как один наш депутат, похожий на сову, но в отличие от нее не такой умный, вещал сквозь пьяную икоту:

— Эти дети… ик! они мозги… ик! нации… ик!

А речь шла о детишках наших высокопоставленных чиновников, которые собрались на свой очередной сабантуй, куда депутат прибежал, виляя хвостиком. В поисках халявы.

Детишки шумно веселились и раскупоривали очередную тысячедолларовую бутылку шампанского.

Да уж, мозги нации…

Вот, например, дочурка одного известного партийного деятеля, которая много-много лет подряд не может закончить вуз и получить высшее образование. Или этот депутатский сынок, которого вообще не принимает ни одно учебное заведение.

Ни за какие деньги!

Нет, меня, честно говоря, не напрягают их игры.

Пусть себе тусуются! Невыносимо другое. Невыносимо, когда эти детишки начинают давать интервью и учить нас, взрослых людей, ежедневно отвоевывающих право на жизнь, тому, что называется «жить красиво».

Особенно преуспела в этом одна высокопоставленная дочка.

— Вы не умеете жить красиво, поэтому мне завидуете! — провозгласила она, столкнувшись с остракизмом масс на одном ток-шоу.

Очень умно. Особенно, если учесть, что ни один миг ее «красивой жизни» не оплачен ею лично.

Впрочем, бог с ними. Пускай тусуются дальше, только нас не учат жить. Вот и все, что мне от них нужно.

Хотя есть и среди «детишек» вполне достойные фигуры. Например, Жанна Немцова. Как бы я ни относилась к ее папе, вынуждена признать: дочка получилась достойная. Умненькая девочка, стремящаяся реализовать себя в деле, а не в тусовочных пьянках.

Или, например, Кристина Орбакайте.

Поначалу ее попытки петь вызывали у меня сильнейшую идиосинкразию. Мне казалось, что у девушки для этого маловато данных. И вот по прошествии десяти лет могу сказать: «Прости, Кристина, ошиблась».

Девушка прогрессирует в профессиональном отношении семимильными шагами. Это признают даже самые злые критики. А почему? Потому, что пашет как лошадь! Невзирая на звездную маму.

Впрочем, возможно, что пашет она именно потому, что мама звездная. На таком фоне не сложно затеряться. Но она не затерялась, и за это я ее глубоко уважаю. Хотя понимаю, что мое уважение в ее жизни ничего не прибавит и не убавит. Но все равно говорю: молодец, Кристина!

Умный, красивый, интеллигентный и талантливый человек.

Да, если бы у нации были такие мозги!..

Тут мои мысли прервала Бимка. Собака подошла ко мне и осторожно лизнула руку.

Поблагодарила, значит.

— Не за что, — ответила я и пошла дальше.

Я, как и большинство московских обывателей, люблю собак. Мне кажется, что в нашем доме единственная квартира, в которой нет животных, — моя. И не потому, что я не хочу их иметь, нет!

Потому, что за ними некогда ухаживать.

В отличие от высокопоставленных детишек, мне приходится ежедневно зарабатывать себе право на жизнь.

Если бы не этот печальный факт, я бы с удовольствием обзавелась собакой.

Помните, как у Маяковского:

Вот и мне не жалко.

— Слышала? — спросила меня по дороге Селена, возвращавшаяся из магазина. — Седьмое ноября собираются отменить!

— А чего взамен дадут? — поинтересовалась я.

— Четвертое ноября. Теперь это будет называться днем согласия и примирения, или что-то в этом роде… Кстати, Элька, ты же историк?

— Ну?

— Что было четвертого ноября?

Я стала в тупик.

— В каком смысле?

— В смысле общенационального праздника! Ну, в честь чего нам эту дату подсовывают?

Я подумала.

— Наверное, в честь Минина и Пожарского. Как дату победы народного ополчения над польскими интервентами.

— Господи, — ахнула Селена. — У нас и польская интервенция была?

— И не одна, — мрачно сообщила я.

— А в честь какой?..

— Вернусь из булочной, все расскажу, — пообещала я.

— Ладно, дождусь, — сдалась Селена.

А я отправилась дальше, раздумывая над новым праздником.

Вы любите новые праздники? Лично я терпеть их не могу! К примеру, что это за красная дата — День независимости России?

Ответьте мне на один простой вопрос: от кого Россия наконец стала так независима, что отмечает этот день как государственный праздник?

От Молдавии? От Украины? От Грузии? От Армении? От остальных республик некогда могучего государства?

А то они нас так сильно угнетали!

Не знаю, как для вас, а для меня этот праздник — день национального позора. Была страна, и не стало страны. А мы, как идиоты, сидим на руинах и празднуем. И не стыдимся этого. Ну почему мы совсем не думаем о том, что делаем?!

Зачем, к примеру, отменять седьмое ноября? Неужели этим можно изменить собственную историю? Было! Хорошее ли, плохое ли, а было! Никуда не денешься! И сколько ни издавай правительственных указов, истории-то на это наплевать.

Было — и все!

Лично для меня существует два абсолютно бесспорных праздника — Новый год и День Победы. Новый Год не сможет отменить ни одно наше маразматическое правительство, потому что природе начхать на политическую ситуацию. Планета Земля, оттого что у нас теперь в стране демократия, вращаться от удивления не перестанет. И Новый Год, несмотря на все наши реформы, наступит точно в срок: тридцать первого декабря в ноль-ноль часов, ноль-ноль минут и одну секунду.

Про День Победы и говорить нечего. Святой праздник.

Не так уж много в нашей истории побед, которыми может гордиться вся страна. Девятое мая именно такой день.

Еще мне немножко нравится Восьмое марта, потому что в этот день мужчины вспоминают, что женщины — слабый пол, и начинают дарить им цветы и говорить комплименты. А также реже обкладывают женщин матом на улицах.

Хороший праздник.

Теперь я поняла, к чему вчера относилась прочувствованная речь патриарха, конец которой я услышала в новостях. Патриарх вещал о том, что как хорошо, что мы вспоминаем не только исторически близкие праздники, но и праздники давно минувших дней, которые, тем не менее, для нашего народа знаменуют…

И так далее, и тому подобное.

Вам нравится наш Патриарх?

Мне — нет.

Понимаю, что это утверждение звучит кощунственно, поэтому поясняю.

Патриарх еще не есть православная вера. Он всего лишь религиозный чиновник. И человек, исповедующий православие, вполне может не соглашаться с Отцом церкви в отдельных вопросах.

Я — крещеная. Христианка я липовая, что и говорить… Постов не соблюдаю, религиозных праздников почти не знаю, в церкви бываю раз в полгода… Не исключено, что это происходит потому, что я не вижу настоящего духовного пастыря в нашей стране. А вижу только чиновников от церкви.

Мне не нравится та готовность, с которой наш ныне здравствующий Патриарх присоединяется к любому решению Власти. На мой взгляд, разъединение государства и церкви вовсе не означает их конфронтацию. Конечно, власть и религия должны дружить. Во всяком случае, нормальная власть и нормальная религия. Но та готовность, с которой Патриарх готов поддержать любое решение Власти, мне кажется неприличной.

Вот и вчера глава церкви своим гнусавым голосом вдохновенно вещал, как нужны нам новые праздники. То есть создавалось впечатление, что Патриарх просто-таки эту идею лично выносил и уже собирался ее обнародовать, но Власть его опередила.

И мешало в это поверить только одно.

На мой взгляд, наш Патриарх плохой актер. И его гнусавый экстаз выглядит фальшиво.

Еще раз повторюсь: мое неприятие церковного чиновника не имеет ничего общего с моими религиозными установками. И если мне не нравится Патриарх, это вовсе не означает, что мне не нравится православие.

Очень нравится.

Именно эту религию я считаю самой гуманной и правильной. Католичество с его жестким правилом целибата, на мой взгляд, идет против человеческой природы. Ну скажите мне, почему священник не должен иметь жену и детей? И при чем тут любовь к богу? По-моему, это совершенно разные вещи!

Но, впрочем, довольно об этом. Я уважаю религиозные чувства любого человека, поэтому не считаю себя вправе о них рассуждать.

Я купила хлеб и вернулась домой. И сразу же затрезвонил телефон.

Мне, конечно, хотелось думать, что звонит мой вчерашний кавалер, с которым мы так приятно и душевно провели вечер. Поэтому я постаралась извлечь из своего голоса максимум сексуальности:

— Слушаю…

— Элька, привет! — сказала Ритка, наш супервайзер.

— Привет, — ответила я, разом падая с облаков.

— Ты не болеешь?

— Нет.

— А чего тогда работу бросила?

В этом вся Ритка. Она считает, что только смертельно больная имеет моральное право не выйти на работу.

Ритка работает супервайзером в фирме американских благодетелей. Супервайзер — это человек, который контролирует пятерых интервьюеров. Следит за тем, чтобы мы выбирали людей, нужных по возрасту и социальному статусу. Следит, чтобы опрос велся правильно. Делает замечания, если интервьюер наталкивает респондента на тот или иной ответ, и ведет учет анкет.

Я Ритке глубоко благодарна за то, что мой первый позорный рабочий день не стал поводом для моего увольнения. Ритка перетерпела мои комплексы и даже нашла им какое-то разумное оправдание.

И в дальнейшем я ее не подводила.

— У меня личные сложности, — ответила я туманно.

Ритка встревожилась:

— Элька, может, тебе помощь нужна?

— Спасибо, я справлюсь.

— Деньги у тебя есть?

— Есть.

Ритка помолчала еще минуту и нерешительно попросила:

— Можно, я к тебе приеду? Ненадолго!

— Приезжай, — сказала я, не найдя достаточно веской причины для отказа.

Ритка родом из Новокузнецка. В Москве она училась, здесь же три раза вышла замуж. И стала москвичкой. Впрочем, только формально. Потому что, даже прожив в столице десять лет, Ритка сохранила все свои провинциальные замашки.

К примеру, меня поражало то, что у Ритки дома постоянно ночуют какие-то иногородние знакомые, временно оставшиеся без крыши над головой. Иногда спальных мест не хватало, и знакомые размещались прямо на полу, на чистых, но неглаженых простынях. За неглаженное белье Ритка очень извинялась. Но она работала столько, что времени на ведение домашнего хозяйства у нее практически не было.

Еще Ритка систематически одалживала кому-то деньги и не всегда получала их назад. Но она не унывала и свою работу Дедом Морозом не прекращала.

Риткин муж, москвич Володя, в отличие от жены был человеком практичным. Поэтому его, безусловно, напрягало такое количество посторонних людей в доме. И конечно, он переживал постоянные дыры, образующиеся в семейном бюджете из-за привычки Ритки верить в долг.

Но жену он любил, а потому терпел все, что она творила.

Ритка определенно пользовалась успехом у мужчин.

У нас прижилась шутка: отпустить Ритку на волю и дать ей возможность выходить замуж столько раз, сколько она сможет. Брать налог с каждого развода и замужества. И таким образом выплатить российский национальный долг.

Не подумайте, что Ритка роковая красавица, вовсе нет! Она высокая, очень стройная, чтобы не сказать худенькая женщина тридцати шести лет от роду. Но у нее прекрасный цвет лица, красивые длинные ноги и хорошее чувство юмора.

Еще она обладает потрясающей активностью. Помню, как-то раз она пригласила меня после рабочего дня на концерт в усадьбу Кусково.

Дорога включала в себя две пересадки, которые Ритка совершала с такой легкостью, словно за спиной у нее росли крылья.

Я же после восьми часов, проведенных на ногах, еле-еле ковыляла, и Ритка тащила меня за собой, как дохлую стрекозу.

Еще Ритка по окончании рабочего дня всегда готова бежать в консерваторию и, если в кассе нет сидячих мест, соглашается на контрамарку, предполагающую стояние в проходах.

И никакой личной заслуги в этом не видит.

В общем, она вызывает у меня чувство безусловного уважения.

Раздался звонок в дверь, и я бросилась встречать дорогую гостью.

— Фу, ну и жара! — начала было Ритка, ввалившись в прихожую. Но тут же наткнулась на меня взглядом и испуганно замерла.

— Элька, ты?

— Я!

— Ну, ты даешь!

Ритка развернула меня лицом к свету и внимательно оглядела мою преображенную внешность.

— У тебя, что, личная жизнь наметилась? — спросила она подозрительно.

Я расхохоталась.

— А что, просто так нельзя хорошо выглядеть?

— Отпад!

Ритка еще немного повертела меня перед собой.

— Адрес дашь? — спросила она.

— Чей? — не поняла я.

— Парикмахерской! Чей…

— Дам, — пообещала я без всякого энтузиазма. — Только там дорого все.

— Ну, еще бы! Такая стрижка дешевой не бывает!

Переговариваясь, мы незаметно перемещались на кухню. Я, как и все дети «совка», кухню люблю. На мой взгляд, для того, чтоб посидеть и пообщаться, лучшего места в квартире просто быть не может. Чайник под рукой, холодильник — тоже. Хочешь — ешь, хочешь — пей… Не хочешь — общайся всухую.

— Я тут принесла кое-что, — смущенно призналась Ритка и шлепнула на стол бутылку полусладкого красного вина.

— Прости, не знаю, какое вино ты любишь.

— Сладенькое, — тут же одобрила я ее выбор, и Ритка расцвела.

Мы открыли вино, разлили его по бокалам и принялись неторопливо смаковать продукт крымских подвалов «Мажестик».

Я рассказала Ритке о поездке на море, Ритка поведала мне о рабочих новостях.

У меня снова защемило сердце.

Господи, как же я хочу назад, к девчонкам!

— Наташка объявилась, — без перехода сообщила мне Ритка.

Я удивилась:

— Какая?

— Как это какая? Украинка! Забыла?

Наташку я не забыла. Она была достойным продуктом нашего времени.

Наташка приехала в Москву с Украины, работала в фирме американских благодетелей и жила в квартире Риты, потому что зарплаты на съемную квартиру не хватало.

Впрочем, жила она у Риты недолго. Наташка умудрилась подцепить в баре какого-то американца латиноиспанского происхождения. Кажется, мексиканца. И достоинства русской красавицы заставили американца потерять голову. Их короткий бурный роман вылился в столь же неосмотрительный моментальный брак. Чтобы уехать к мужу в Америку, Наташке предстояло оформить множество бумаг и документов, благо, она теперь была в России иностранкой. Денег у Наташки было мало, поэтому дела двигались хило. Американский муж, страстно уверявший Наташку по телефону в своей любви, денег на продвижение процесса не давал.

Тем не менее, через каких-нибудь полгода документы созрели и свалились в Наташкины руки. Она расцеловалась со всеми девочками, работавшими бок о бок с ней, и мы торжественно сопроводили ее в аэропорт.

Меня, честно говоря, точили дурные предчувствия.

Английского языка Наташка не знала. Внятной профессии, которая обеспечила бы ей в Америке кусок хлеба, не имела. Что представлял из себя ее латинос с американским паспортом, я не знала. Возможно, он надежный человек, а возможно, не очень.

Вся надежда была на поразительную живучесть, которую демонстрирует гомо сапиенс, называемый «пост советикус».

Первое время Наташка звонила Ритке регулярно. И мы имели о ее блистательной заграничной жизни довольно подробные сведения.

Как и следовало в таких случаях, Наташка стала посещать курсы американского языка. Именно американского, а не английского, потому что эти языки сильно различаются между собой.

Маяковский, побывавший в Америке, описывает в своих воспоминаниях английский магазин, с выставленной на двери табличкой: «Здесь говорят по-английски и понимают по-американски».

Так что повторяю, эти языки заметно отличаются друг от друга. Примерно как русский и белорусский. Понять собеседника можно, но со словарем в руках.

Еще Наташка посещала обязательные для иностранцев курсы будущего американского гражданина. Ну, в Америке такие курсы вещь священная, и получить грин карту без их окончания совершенно невозможно.

Итак, Наташка пока не работала. Ее муж, мексиканец по происхождению, лет десять назад убежавший в Америку и получивший гражданство, работал механиком в недурной компании «Боинг».

Компания известная, солидная, что и говорить. Зарплатой латиноса в ней не обидели, и он получал среднестатистические американские деньги — три тысячи долларов в месяц.

Из этих тысяч Наташка не видела ни одного цента.

Нет, она не голодала. Хуан-Родригес кормил жену вполне обильно, но по магазинам ходил сам. Наташке в обязанность вменялось готовить еду, убирать дом и стирать белье. То есть делать то, что в Америке делают домашние работницы. С двумя поправками.

Поправка первая: русская жена должна была пахать на этом бытовом поле бесплатно.

Поправка вторая: русская жена обязана была ублажать мужа в постели.

Само собой разумеется, тоже бесплатно.

Когда Наташка попробовала возмутиться и потребовать карманных денег, Хуан-Родригес ее пристыдил и ответил: «Что же мне тебе за секс деньги платить? Разве ты проститутка? Я тебя для этого слишком уважаю!»

И Наташке ничего не оставалось, как сидеть дома, купаясь в безразмерном уважении мужа.

Впрочем, Хуан-Родригес плохо знал психологию советского человека.

Посидев дома примерно полгода и овладев начальными навыками разговорной речи, Наташка придумала гениальный, на ее взгляд, выход из положения.

Она отправилась в магазин и накупила там кучу новых шмоток. В кредит, разумеется. И оформила ссуду на документы мужа. Механику «Боинга» кредит в какую-ту тысячу долларов открыли без проблем.

Когда через месяц Хуан-Родригес получил счет из магазина и уяснил для себя положение дел, латиноиспанская страстность взяла свое: Наташка оказалась хорошо избита в наказание за проявленные смекалку и инициативу.

Если вы думаете, что Наташка расстроилась, то вы ошибаетесь. Именно на такой поворот дела она и рассчитывала.

Помня, что теперь она живет не в бесправной России, а в правовой Америке, Наташка первым делом отправилась в больницу и тщательно зафиксировала побои.

После чего пришла к эмоционально раскрепощенному супругу со справкой на руках и спросила: не желает ли Хуан-Родригес отдохнуть несколько месяцев в комфортабельной американской тюрьме?

Хуан-Родригес такой прыти от молчаливой русской жены не ожидал.

Сама мысль о том, что работа в солидной фирме «Боинг» будет поставлена под удар (ибо не любят в солидных фирмах служащих с криминальным прошлым), напугала его до обморока.

В качестве отступного Наташка получила две тысячи долларов, на которые и прожила очень весело пару месяцев.

Как только деньги кончились, Наташка повторила трюк.

На этот раз она купила себе новый автомобиль, оформив кредит… на кого бы вы думали?

Правильно, на злополучного Хуана-Родригеса.

И вновь страстная натура мексиканца пересилила благоразумие, и Наташка зафиксировала побои вторично.

Присоединила первую справку ко второй, отправилась к Хуану-Родригесу и заботливо сообщила, что нервы у него явно не в порядке, и отдых становится просто необходим.

А где можно отдохнуть лучше, чем в комфортабельной американской тюрьме?! Да еще и за счет государства?!

Второе примирение с женой стоило латиносу три тысячи американских рублей.

В общем, Наташка нашла себе верный и беспроигрышный источник дохода.

Потом, через полгода, Наташка вдруг исчезла с горизонта. Перестала звонить Ритке, и мы ничего не знали о ее дальнейшей судьбе.

Честно говоря, мы беспокоились. Не надоело ли Хуану-Родригесу терпеть шантаж, не нашел ли он контрдоводов против Наташкиных методов заработка? Жива ли она вообще?

Мы думали, гадали, обсуждали и не знали, что предпринять. И вот наконец она объявилась.

— Ну-ну, рассказывай! — заторопила я.

Ритка отпила немного вина и пожала плечами.

— Да ты знаешь, какой-то странный был звонок… Позвонила Наташка ночью, часа в два.

— У нас же с Америкой большая разница во времени!

— Да, я знаю…

Ритка помедлила.

— Понимаешь, она ничего не рассказывала. Просто спросила, какая дорога в аэропорт Шереметьево.

— В смысле? — не поняла я.

— Ну, в смысле, старый асфальт или уже новый положили?

— Господи, ей-то это зачем? — поразилась я.

— Не знаю, — ответила Ритка с тяжелым вздохом.

Немного подумала и нерешительно предположила:

— Я боюсь: она там в шпионки не подалась от безденежья?

Мысль поразила меня своей правдоподобностью. От нашего человека, попавшего в стесненные обстоятельства, можно ждать и не такого.

— Приехать не собирается?

— Не знаю, не успела спросить. Только сказала, что не помню, какая там дорога, и Наташка тут же трубку положила.

— А ее телефона ты не знаешь?

— Откуда?!

Мы еще немного помолчали, смакуя вино. Потом Ритка решилась и спросила:

— Ты-то чего дезертировала?

— Рит, я не могу этого объяснить.

Она повертела бокал в длинных пальцах с аккуратно состриженными ногтями.

— Девчонки о тебе спрашивают…

— Если бы ты знала, как я по вам скучаю! — призналась я.

— Ну и чего тогда?..

— Рит, не могу! Пойми, не могу!

Ритка осеклась на полуслове. Потом все же нерешительно спросила:

— Я тебе помочь не смогу?

— К сожалению, не сможешь.

— Понятно.

Мы посидели еще немного, допили вино. Потом Ритка собралась и пошла к двери.

— Элька, — сказала она, прежде чем выйти, — ты все-таки позванивай. Мы же волнуемся.

— Хорошо.

Она кивнула мне на прощание, открыла дверь и, не оглядываясь, побежала вниз по ступенькам.

Ее высокая тонкая фигурка в симпатичных джинсах сзади смотрелась неправдоподобно молодой. Почти пионерской.

Как говорила наша учительница литературы: «Сзади пионерка, спереди пенсионерка».

Но это не про Ритку. Ритка выглядит прекрасно не только со спины, но и с фасада, так сказать.

Они за меня волнуются…

Чушь! Что им, своих забот не хватает?

Тем не менее, я пошла в библиотеку, прислонилась лбом к бессчетным корешкам старых книг и немного поплакала. Наверное, меня развезло легкое полусладкое вино, выпитое на пустой желудок.

Но обо мне так давно никто не беспокоился!

Я оторвалась от корешков книг, подняла руку и погладила старые заманчивые кожаные переплеты.

Вот где мне по-настоящему хорошо!

Некоторые мои знакомые в шутку называют меня некрофиличкой. Потому что от общества умерших людей я часто получаю удовольствие куда большее, чем от общества живущих и здравствующих.

Что ж, в каждой шутке есть доля шутки…

Я немного походила вдоль полок, вытаскивая и раскрывая наугад старые знакомые тома.

Интересно, кто придумал изучать Достоевского в школе? Какому гению пришла в голову мысль, что «Преступление и наказание» — нормальный рабочий материал для десятиклассников? Господи, да в этом возрасте такой роман даже прочесть от начала до конца невозможно, не то что понять хотя бы небольшую часть заложенных в нем проблем!

Вообще, преподавание русской литературы в нашей школе грешит неким интеллектуальным уродством.

Оставим в стороне Толстого и Достоевского. То, что эти писатели далеко не по зубам даже самым продвинутым школьникам, по-моему, ясно всем. Кроме чиновников в Министерстве образования.

Ну, хорошо: если уж им непременно хочется запихнуть в школьный курс произведения Федора Михайловича, почему не найти для этого материал полегче? Например, чудную повесть «Село Степанчиково и его обитатели?» Повесть, написанную живо, легко, остроумно, с яркими замечательными героями, к тому же дающими возможность провести аналогии с комедиями Мольера? Блистательный вариант русского «Тартюфа», который не слишком отяготит юные мозги и не посеет в душах школьников отвращение к творчеству Достоевского в целом.

Помню, что именно это чувство вызвала у меня в школе фигура Маяковского.

Скажите честно, что вы помните из школьного курса? Ну да, про то, что он достает из широких штанин дубликатом бесценного груза… Читайте, завидуйте: я гражданин Советского Союза…

Что еще?

Кто там шагает правой? Левой, левой…

«Блек энд вайт?» Ну, это для самых продвинутых.

Еще? Все!

Так вот: никакого представления об огромном, талантливом, лирическом поэте мы, «благодаря» школьному курсу, не имеем.

Как-то раз я начала перебирать свою библиотеку. Вытащила все книги, сложила их рядами на полу, привела в порядок шкафы и взялась за хорошо знакомые томики. Вытирала их тряпочкой и аккуратно ставила на место.

И вдруг мне в руки попался совершенно потрепанный, зачитанный том без обложки.

Что ни говори, а в зачитанных книгах есть свое очарование. Они словно сохраняют часть энергетики огромного числа людей, державших их в руках.

Я повертела книгу в руках. Чьи-то стихи, только непонятно чьи. Я отошла к тахте, уселась поудобней и начала читать.

И пропала.

Стихи были невозможно талантливыми. Структура словообразования поразила меня своей необычностью: автор очень точно чувствовал, как нужно изменить привычное уху слово, чтобы оно еще сильнее воздействовало на читателя. Чтобы доставало не до поверхности души, а до самой ее глубины. Неизвестный мне поэт перемещался по Вселенной с фантастической легкостью, словно не знал, что это невозможно. Запросто вступал в разговор с богом, общался с ним на равных с искренностью и болью. Смотрел на планету Земля с такой головокружительной высоты, что по коже бегали опасливые мурашки: и как он не боится?

Поэт не плакал и не жаловался на жизнь. Он открывал перед читателем свои душевные раны, и эти раны гордо приравнивал к стигматам Христовым, ибо прикоснувшийся к ним очищался через страдание.

И было в этом жесте что-то одновременно страшное, кощунственное и величественное. Потому что только гений может подняться на одну ступеньку со своим Создателем.

«Боже мой! — стонала я мысленно, переворачивая страницу за страницей, — кто это? Кто это?!»

Вокруг меня громоздились кожаные айсберги книг, рядом валялся забытый пылесос, но мне было совершенно наплевать на хаос и разруху в комнате. Зачитанная книга без обложки втянула меня в себя и не отпускала до самой последней строчки на самой последней странице.

Ахматова сказала: «Если бы творчество Маяковского оборвалось до революции, в России был бы еще один непревзойденный трагический поэт…»

Интересно, что Анна Андреевна имела в виду под словом «оборвалось?»

И тем не менее, только она имела право так сказать. После слов Маяковского, адресованных ее расстрелянному мужу — большому поэту, талантливому историку и просто огромной личности Николаю Гумилеву.

Маяковский сказал: «Он был хороший белогвардейский поэт».

Не станем возмущаться цинизмом этого критического отзыва.

Давно покинули нас поэт Гумилев и поэт Маяковский. И каждый из них расплатился за сделанное ими на земле по самой высокой ставке — своей жизнью.

Не нам их судить. И не стране, которая стала для своих талантливых детей злой мачехой.

Они жили в странную эпоху, похожую на нашу своей двойственностью. И каждый из талантливых людей того времени эту раздвоенность носил в собственной душе. Поэт Маяковский — самый яркий тому пример.

Потомственный дворянин, презревший свое происхождение.

Поэт, ставший витриной искусства новой власти, — и пророк футуризма, не состоявший ни в одной политической партии.

Элегантный светский лев с сигаретой в зубах, небрежно взирающий на нас со знаменитой фотографии, — и никогда не затягивающийся курильщик, страшно боявшийся рака легких.

Гений, воспевший победу общественного над личным, — и мужчина, страдающий от мучительной неразделенной любви.

Общественный деятель, осудивший самоубийство Есенина, — и замученный, загнанный в угол человек, разрядивший в себя пистолет в пустой комнате одинокой квартиры.

Не станем судить. Станем читать. И попытаемся понять, без глупых укоров и ханжеского лицемерия.

Я дошла до последней страницы, перевернула лист и впилась глазами в мелкий шрифт. Так, типография такая-то, тираж такой-то, подписано в печать…

Дошла до слов «В.В. Маяковский. Избранное» и выронила книгу из рук. Подняла ее, машинально вытерла, бережно поставила на место в шкаф. Подумала немного, пересчитала наличные и бросилась в книжный магазин.

За полным собранием сочинений.

Так что могу сказать вам только одно: читайте. И вы удивитесь тому, как не похожи кастрированные классики из школьной программы на настоящих, полнокровных людей, которые вдруг вам откроются.

Иногда мне кажется, что бог, распределяя по разным странам благоразумие, материальные блага и удобства, ничего не оставил на долю России. Похлопал себя по карманам, подумал и сказал: «Ну, что ж, дети… Дам я вам кое-что другое. Пускай у вас рождается больше талантливых людей, чем во всех странах, вместе взятых».

И слово свое сдержал.

Легче нам от этого? Мне — да. Когда обстоятельства загоняют в угол, а сил на то, чтобы справиться с ними нет, я почему-то вспоминаю две строчки из Маяковского:

И кажется, что эти слова Владимир Владимирович адресовал лично мне. Я смеюсь, откуда ни возьмись приходят новые силы, и трудности кажутся не такими уж страшными.

Прорвемся!

Наверное, именно поэтому мне так легко и удобно в обществе классиков. Души их принадлежат богу — кто ж спорит? — но мозг и сердце остались в книгах. Как сказало бы нынешнее компьютерное поколение, «заархивированы» в них.

На наше с вами счастье.

Так, незаметно, в компании классиков пролетела вторая неделя моего заточения.

И когда раздался телефонный звонок, я уже знала, чей голос услышу на другом конце провода.

— Ты готова? — осведомился наниматель, не здороваясь.

— К чему? — невинно удивилась я.

Он немного помолчал и сказал со злостью:

— Мне твои тупые шутки надоели. Ты давай не злоупотребляй… А то я могу и не сдержаться…

На этот раз промолчала я.

Похоже, работодатель не в духе.

— Собирайся и топай, — грубо велел наниматель. — Кстати, у нее сегодня день рождения.

— Так, может, она не рабо…

— Работает, работает, — перебил Никифоров-сын раздраженно.

— Откуда ты зна…

— От верблюда! Она всегда работает, не с кем ей праздновать. Нет у нее подруг.

— А может, завелись, пока вы в разлуке жили?

— Я не понял, ты работать собираешься?

— Собираюсь, — угрюмо ответила я.

— Сама на откровенность не нарывайся. Если Ларка скажет, что у нее праздник, — тогда вперед. Сбегай за подарком. Напротив салонаесть магазин сувениров. Она любит всякие морские феньки: кораблики там, старинные карты, рули-штурвалы…

— Странный интерес для женщины, — удивилась я.

— Попутешествовать мечтает, грабительница, — с горечью ответил наниматель. — Что ж, теперь она себе это может позволить. Оставила меня с голым задом…

Он споткнулся и умолк. Наверное, вспомнил, с кем разоткровенничался. Да уж, я ему не Никифоров-папа, от меня сочувствия не дождется.

— Короче, ты поняла.

— Не поняла. Я что, твоей бывшей супруге должна делать подарки за свой счет?!

— Чек сохрани! — ответил наниматель мученическим тоном. — Я возмещу. Теперь поняла?

— Теперь поняла.

— Цветы покупай желтые. Лучше хризантемы.

— А что они означают?

— Они означают богатство.

— Да? А по-моему, желтые цветы дарят к разлуке…

— Это по-твоему. Давай шевели задом! Она сегодня только до обеда.

— Иду, — ответила я и положила трубку.

Все две недели я мучительно прождала звонка от Родиона Романовича, тезки Раскольникова. И не дождалась.

Конечно, позвонить можно было бы и самой, но меня в юности застращала моя мамочка.

— Запомни, детка, — поучала она меня. — Мужчины не любят навязчивых женщин. И вообще, лучше, когда инициатива исходит от них самих. Так правильней.

— А мне что можно делать? — послушно спрашивала я, даже не думая подвергнуть мамочкин постулат сомнению.

— Тебе можно поддержать инициативу или отклонить ее.

— А как лучше?

— Будь гордой, — ответила моя мама туманно. И я почему-то постеснялась расспрашивать ее дальше.

Поэтому сама я звонила мужчинам только по сугубо деловым вопросам. И просто не могла себя заставить вот так взять и запросто звякнуть господину Седельникову, обещавшему потенциальным клиентам компьютерные программы любой сложности.

Я исходила из простого вывода, что если мужчина не звонит, значит, ему общаться со мной не хочется.

Или некогда, если смотреть на вещи оптимистично.

В конце концов, тот единственный вечер, который мы провели вдвоем, мог понравиться мне одной. Кто сказал, что господин Седельников пришел в восторг от его пионерского завершения? Возможно, поцеловав мне ручку и сделав вид, что готов удалиться, он ждал, что я его остановлю?

Может, теперь так принято?

Я моментально вспотела от умственных потуг.

Господи, как все сложно между полами! Нет, одной все же спокойней.

Я быстренько собралась и пошла привычной проторенной дорогой к салону красоты на Октябрьской.

Была еще одна причина, по которой оставаться одной в моем нынешнем положении было бы благоразумней.

То, что я делала сейчас, называется подлостью. Да-да, нечего себя успокаивать! Подлостью!

Но подлостью это называется только до поры до времени. Как будет называться то, что мне придется делать после?

Не преступлением ли?

Я упорно гнала от себя мысли о завтрашнем дне. Знаменитый русский «авось» вставал передо мной во всей своей оптимистичной красоте. И я надеялась на него, потому что надеяться больше было не на что.

И не на кого.

«Незачем тащить за собой в помойную яму приличного человека, — сказала я себе, вспомнив довольного жизнью Родиона Романовича. — Живет человек спокойно — и пускай себе живет! Не вмешивай его в свои сложности. Очень хорошо, что он тебе не звонит».

Но, как я себя ни уговаривала, на душе царила осень.

Давно мне не было так легко и просто общаться с человеком, как это получилось с соседом по самолетному креслу. Бог его знает почему. Я — человек довольно не коммуникабельный, к тому же изрядно одичавший за прошедшие полгода. Посторонних людей я не люблю и боюсь.

Работа не в счет. Это совсем другое ощущение. Там посторонние люди преображаются в осажденную крепость, которую мне предстоит завоевать, и чем труднее задача, тем интересней искать ее решение. К тому же, респондентов не приходится пускать к себе в душу.

Размышляя таким образом, я добралась до салона, где работала Лара. Немного постояла в стороне, разглядывая свое отражение в тонированном стекле. Впрочем, я уже пресытилась чувством удовлетворения от своей внешности и удовольствия не испытала.

«Вот еще один человек, который мне неожиданно понравился, — думала я, открывая дверь, — и которого я предаю. Господи, что же мне делать? Продать квартиру и убежать из Москвы? Куда убежать? И потом, квартиру так быстро не продашь. Это процесс длительный. Разве что за копейки… Не хочу за копейки!»

— Привет!

Я очнулась от своих невеселых размышлений и подняла голову. Лара смотрела на меня, и лицо ее было таким же грустным.

— Привет.

— Как дела?

— Средней паршивости, — ответила я. — А у тебя?

— Аналогично, — ответила она коротким емким словом.

Я уселась в кресло клиента, Лара привычно взялась за мою голову. Поворошила волосы, сняла с лица косметику, осмотрела кожу.

И принялась за работу.

В этот раз она была странно молчалива, и в мою душу закралось сомнение: уж не догадалась ли она о том, что казачок-то засланный?

От такого предположения я немедленно утратила дар речи и просидела целых сорок минут молча, как рыба.

— Ну вот, — хмуро сказала Лара, убирая с меня длинную прозрачную накидку. — Стрижку я тебе поправила. Корни пока рано красить, можно еще недельки две подождать. Краситься хочешь?

— Не хочу, — ответила, я испуганная ее неприветливостью.

— Ну и слава богу, — пробормотала Лара себе под нос. Столкнулась с моим взглядом в зеркале и виновато пояснила:

— Прости, ради бога… Просто сегодня такой день…

— Какой? — сделала я вид.

Она немного поколебалась.

— Паршивый. День рождения.

— Господи!

Очень надеюсь, что Станиславский моего фальшивого изумления с того света не расслышал. «Садись, два», — как сказала бы Людмила Константиновна.

— Ненавижу этот день.

На этот раз я удивилась искренне.

Лара хмуро посмотрела на меня:

— А ты любишь свой день рождения?

Я подумала и пожала плечами:

— Не очень… Но сколько мне лет и сколько тебе! Большая разница.

Лара бросила в пустое соседнее кресло снятый халат.

— Двадцать шесть, — задумчиво произнесла она. — Да, конечно, это не срок… И все равно отчего-то муторно на душе. А у тебя когда День рождения?

— В октябре. Седьмого, как у Путина.

— «Весы», значит…

— Ага, недовешенная, — созналась я.

Лара подняла брови:

— В каком смысле?

— Это отец так говорил. Я худая была всю жизнь, вот он меня так и называл.

— И сейчас так же называет?

— Понятия не имею, — ответила я. — Он сбежал, когда мне было восемь лет.

— Прости…

— Да ладно!

Мы снова помолчали.

— Слушай, — с усилием начала вдруг Лара, — ты не торопишься?

— Нет, — ответила я обреченно. Все, что она скажет дальше, я себе уже примерно представляла. Как и то, что я ей отвечу. И от этой определенности хотелось выть.

— Тогда давай выпьем по бокалу шампанского?

— Давай.

— Нет, правда, не торопишься?

Лара оживилась так искренне, что мне стало совсем хреново. Ой! Извините, оговорилась. Я хотела сказать, что настроение стало совсем упадническим.

— Я не тороплюсь. А ты, что, с друзьями не отмечаешь?

— Нет у меня друзей, — ответила Лара.

— Почему?

Она пожала плечами:

— Как тебе сказать… Я, вообще-то, не москвичка, приезжая…

— А-а-а… Понятно.

— Да честно говоря, дома тоже не особенно дружила. В женскую дружбу я не верю, а мужики просто поперек горла стоят… Никого не хочу видеть.

Она спохватилась и виновато посмотрела на меня.

— Не беспокойся, я понимаю, — успокоила я. — Тебе хочется пообщаться со случайным попутчиком. Как в поезде.

— Да, наверное…

Я поднялась с кресла и тряхнула головой:

— Давай, собирайся. Только подождешь меня минут десять. Ладно?

— Слушай, ничего не нужно мне дарить! — запротестовала Лара, правильно уловив мое намерение. — Не выдумывай…

— Ну, цветы-то я могу купить? Просто ради приличия?

Она рассмеялась чуть веселей:

— Ну, хорошо. Иди, я подожду.

Я вышла из салона, перешла дорогу и направилась к небольшому магазинчику, стоявшему особняком среди больших домов.

В магазинчике было немноголюдно. Играла негромкая музыка, продавщицы, собравшись в одну группу, обсуждали новый номер «Бурда Моден».

Я неторопливо прошлась вдоль витрин.

Безделушек было множество. Были совсем маленькие смешные поделки, были игрушки покрупней, например, большой глобус в деревянной корзине со старинной картой, разрисованной белыми пятнами, драконами и фантастическими животными. Нет, это я не унесу.

— Вам помочь? — спросила меня одна продавщица. Она оторвалась от беседы и благожелательно улыбалась мне.

— Помогите, — согласилась я.

Продавщица подошла поближе.

— Вы подарок выбираете?

— Да.

— Мужчине, женщине?

— Женщине. Понимаете, она любит сувениры, связанные с путешествиями. Карты, модели кораблей…

— Вы хотите сделать дорогой подарок?

— Да нет, мы не настолько знакомы. Скажем так, дань вежливости.

— Понятно.

Продавщица в задумчивости пробежала глазами по полкам и витринам.

— Ага!

Она оживилась, торопливо прошла мимо меня и скрылась за стеллажами. Через десять минут вернулась обратно. В руках у нее были сложены листы бумаги.

— Посмотрите, — пригласила она. — Это компьютерные копии с хороших гравюр. По-моему, вполне приличный подарок.

Я стала перекладывать рисунки.

Листы были довольно большие, почти как целая газетная полоса. Кажется, этот формат называется АЗ.

Черно-белая штриховка ничуть не портила общее впечатление красочности и таинственности, исходившие от гравюр.

На одном из рисунков корабль, похожий на испанскую каравеллу, атаковал мифический морской змей. Знаете, такая помесь дракона, динозавра и питона.

На другом листе изображался корабль, плывший мимо острова сирен. Туман стелился над водой и скрывал от очарованных странников острые зубцы подводных скал и останки затонувших судов. Они видели только прекрасные лица женщин, поющих ангельскими голосами. Рулевой бросил штурвал и бежал на нос судна, ближе к товарищу, который указывал остальным на близкую землю.

М-да. Жутковато, но красиво.

— А сколько это стоит?

— Одна копия стоит сто пятьдесят рублей, — с улыбкой ответила продавщица.

— Прекрасно!

Я быстро отобрала четыре рисунка с увлекательными морскими сюжетами.

— Хотелось бы еще что-то…

— Да, я уже подумала. Что-то более осязаемое, да?

— Точно! — обрадовалась я. Не девушка, а умница! Прямо мысли мои читает.

— Вот, посмотрите…

И продавщица поставила на прилавок небольшую модель двухмачтового испанского парусника.

Модель была сделана прелестно. На большой тропической раковине, розовой и перламутровой, в углублении поместили корпус корабля. Деревянная часть борта, таким образом, только наполовину выступала из переливающейся красавицы-раковины и невольно привлекала к ней внимание. Аккуратно сделанные детали. Даже маленькие пушки по обе стороны бортов. Паруса из плотного белого джинса, флаг с католическим крестом на верхней рее…

Красиво!

— Только он дороже стоит, — предупредила продавщица.

— Сколько? — спросила я, как зачарованная, не отрывая глаз от заворожившего меня зрелища.

— Тысячу рублей.

Итого, подарок обходится мне в пятьдесят долларов. И я снова остаюсь почти без наличных. Ничего, наниматель возместит!

— Беру, — решила я. И торопливо попросила, чтобы не забыть:

— Только чек, пожалуйста, мне дайте…

— А как же! — с улыбкой ответила продавщица. — Вам упаковать?

— Упакуйте. Покрасивей.

— Пятьдесят рублей вас не разорят?

— Уже нет, — ответила я и принялась отсчитывать деньги.

Через десять минут я вернулась в салон с красиво упакованными подарками и букетом желтых хризантем. Лара расширила глаза:

— Господи! Что это?

— Не знаю, что ты любишь, — ответила я, стараясь говорить небрежно. — Если не угадала — извини.

Лара приняла упаковку с подарками, неловко повертела их в руках, оглянулась на коллег и тихо предложила:

— Можно я дома посмотрю?

— Конечно! — ответила я. — Только потом скажешь, понравилось или нет.

— Зачем же потом? — удивилась Лара. — Сразу и скажу.

— А мы что, к тебе идем?

— Конечно! Я тебя пригласила на бокал шампанского, забыла?

Я безмолвствовала.

Почему-то мне казалось, что наш культпоход ограничится ближайшей забегаловкой. На приглашение в дом я никак не рассчитывала.

— Да я совсем рядом живу! — начала объяснять Лара, которая по-своему истолковала мое колебание. — Даже ехать не придется…

— Я не поэтому, — пробормотала я.

— Ну что, пошли?

— Пошли.

И мы зашагали по направлению к ее дому.

Не могу передать свои ощущения. Почему-то именно сейчас я ощущала себя змеей в гораздо большей степени, чем полчаса назад. Глупая девочка! Приглашает в дом постороннего, почти незнакомого человека и беды не чует!

Нет, ну как можно обманывать того, кто тебе доверяет?

Оказывается, можно.

Лара, действительно, жила очень близко от салона красоты.

— Я потому на работу сюда и устроилась, — объяснила она мне, открывая сейфовую дверь. — Ненавижу дорогу с пересадками.

— Я тебя понимаю, — ответила я.

Вошла и заскользила взглядом по потолку.

Да, это, конечно, не сталинские хоромы.

Впрочем, дом был совершенно новый, и даже в подъезде все еще пахло краской.

В отличие от моей квартиры, потолки здесь были не такие высокие. Зато квартира Лары раза в два больше, чем моя.

— Сколько здесь метров? — крикнула я хозяйке, которая, едва скинув босоножки, тут же убежала на кухню.

— Шут его знает! — ответила Лара. — По-моему, метров сто тридцать.

— Полезной площади?

— Само собой!

Ну, не так уж и само собой. В моей квартире, например, полезной площади всего семьдесят восемь метров.

Я бродила между огромными полупустыми комнатами. Чувствовалось, что человек сюда въехал совсем недавно, и территория все еще остается для него парком Юрского периода.

Необжитой.

В огромных комнатах там и сям были разбросаны разные коробки. Картонные, деревянные, с книгами, бутылками вина, с какой-то техникой…

В общем, пахло новосельем.

— Ты давно сюда въехала?! — крикнула я.

— Нет! — так же громко ответила Лара. — Примерно месяца три назад.

Понятно. Типичный синдром новосела.

Из жилых помещений полностью оборудованной была только спальня. И то она поражала воображение большим метражом, оставшимся, так сказать, безо всякого употребления.

Ну, кровать. Ну, трюмо. Ну, шкаф.

И все.

Не хватало всяческих мелочей, которые превращают новое пространство в Дом. Именно в Дом, а не в среду обитания.

Торшерчики, подсвечники, цветы, живые и искусственные, картины и картинки, мягкие игрушки… Все это в новом пространстве отсутствовало.

Лара вернулась из кухни, принесла на подносе бутылку французского шампанского, плитку шоколада и два красивых фужера с высокими ножками.

— Ну что, — сказала она, разливая шампанское по бокалам, — давай отметим…

— Давай.

Я взялась за тонкую ножку.

— С Днем рождения!

— Спасибо, — тихо ответила Лара и сделала глоток.

Поставила бокал на поднос и прошлась по комнате, которая, очевидно, будет гостиной.

— Слушай, — спросила я, — тебе не надоело жить на узлах и чемоданах?

— Надоело, — рассеяно ответила Лара.

— Чего ж ты не займешься вплотную…

— А работать за меня кто будет? — перебила меня собеседница. — Ты?

Я промолчала. Конечно, деньги зарабатывать нужно. Это одна из самых неприятных обязанностей взрослого человека.

— И потом, для кого мне стараться? — продолжала спрашивать Лара, и глаза ее были грустными.

— Для самой себя!

— Да меня и так все устраивает!

Она снова измерила шагами комнату:

— Нет у меня ни одного близкого человека.

— А мать? — спросила я машинально, и тут же открестилась от вопроса. — Ой, прости, пожалуйста!..

— Да ладно!

Лара сделала еще несколько шагов.

— Умерла мама. Год назад.

— Понятно.

Я хотела промолчать, но рот раскрылся сам собой и я сказала:

— А моя мама умерла три года назад.

— Прими соболезнования.

— Спасибо.

Я помолчала еще немного для приличия и спросила:

— А твой отец? Жив?

— Папашка?

На губах Лары заиграла ехидная улыбка.

— Ушел от нас. Как Колобок, помнишь? «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел…»

— Сколько тебе было? — спросила я.

— Пятнадцать.

— Он сейчас жив?

— Да нет, — ответила Лара неохотно. — Умер, зараза. В прошлом году.

— Понятно.

Я снова выдержала паузу.

— К другой бабе ушел?

— Что? — не поняла Лара. — А-а-а… Да нет, просто так ушел. Думаю, что моя мать ему просто надоела.

— Вот скотина! — вознегодовала я.

— Не кипятись! — осадила меня приятельница. — У моей мамашки характер был не медовый. Твой-то папашка из-за чего свалил?

Я пожала плечами.

— Из-за маминой подруги. Можно сказать, увела коня из стойла.

— Ну что ж, большому кораблю — большое кораблекрушение, — пожелала Лара.

— Вот именно.

Мы снова замолчали.

— Твой папашка кем был по специальности? — спросила Лара.

— Химию в школе преподавал. А твой?

— А мой не работал.

— Вообще?!

— Нет, последние пять лет. Кем он по специальности был, я уже и не помню.

— Хорош гусь!

— И не говори…

Мы замолчали, допивая шампанское.

— Слушай! — спохватилась Лара и отставила бокал. — Я же не посмотрела, что ты мне подарила!

— Там пустяки…

— Все равно интересно!

Лара вышла из комнаты и зашуршала в коридоре подарочной упаковкой. Я повертела головой, рассматривая комнату.

Да, ремонт здесь явно замышлялся серьезный. Недавно построенный дом имел новую планировку, комнаты соединялись друг с другом и с коридором большими арками, отделанными деревом.

Огромные окна с европейскими стеклопакетами хорошего дизайна. Застекленные балконы, добавляющие пространства к и так излишним жилым метрам. Я имею в виду, излишним для одного человека.

Что в такой огромной квартире может делать одна-единственная женщина? В футбол играть?

Лара вошла в комнату. Присела на корточки, аккуратно разложила мои подарки на красновато-коричневом паркете и начала перекладывать копии гравюр. Каждую из них она рассматривала так серьезно и внимательно, словно сдавала географию на экзамене.

— Вот это да! — сказала она наконец очень тихо.

Я почувствовала себя польщенной.

— Симпатично, правда?

Лара бросила на меня быстрый взгляд исподлобья и начала крутить перед глазами модель парусника, утонувшую в розовой переливающейся раковине. На ее губах появилась слабая, но искренняя улыбка.

Наконец налюбовалась, встала, поискала глазами, куда бы поставить…

Но мебели в комнате еще не было, и модель перекочевала на широкий подоконник.

— Откуда ты знаешь?

— Прости, не поняла? — не сориентировалась я.

Лара обернулась ко мне.

— Откуда ты знаешь, что я люблю все, связанное с путешествиями?

Я запаниковала. Вот так разведчики и прогорают! Теперь главное не торопиться с ответом…

— Просто я сама всю жизнь мечтаю о путешествиях, — начала я выкручиваться, взвешивая каждое слово.

— Правда?

Я посмотрела в ее невозможно распахнутые голубые глаза и в очередной раз ощутила себя Иудой.

— Правда.

Лара прошлась по комнате. Странно, какая мощная энергетика исходит от этой хрупкой маленькой фигурки.

— А где ты была? — спросила она жадно.

Я неловко развела руками.

— Только в Прибалтике. Теперь это заграница.

— Понятно, — ответила Лара с явственными нотками разочарования в голосе.

— А ты?

— В Германии, во Франции, в Англии, — начала перечислять Лара добросовестно.

Споткнулась и развела руками:

— Все…

— Ничего себе! — позавидовала я.

Лара махнула рукой.

— Фигня… Знаешь, кому я по-настоящему завидую?

— Кому?

— Колумбу…

Она быстро посмотрела на меня, не смеюсь ли… Уловила в моих глазах только искренний интерес, удовлетворенно кивнула головой.

— Да только Колумбу… Ну, может, еще Магеллану. Представляешь, из цивилизованной Испании и цивилизованной Португалии они попали в совершенно другой мир: доисторический рай, мир наивных полуголых дикарей, не имеющих представления ни о церкви, ни о боге, ни об истинной ценности золота и жемчуга… Меняли их на какие-то бусинки, просто потому, что никогда раньше такого не видели… Но главным образом, завидую им потому, что они попали в райский мир: белый песок, зеленые лагуны, прозрачные отмели, пальмы… Тишина, безлюдье…

Она мечтательно закинула руки за шею и перевела взгляд на подоконник.

— Господи, найти бы такой остров, — пробормотала Лара себе под нос.

Я посмотрела на маленький двухмачтовый парусник.

Да, как это ни странно, но именно на таких утлых суденышках Магеллан, или, правильно говоря, Франсишку Магельаеш совершил первое кругосветное путешествие. Только сомневаюсь я, что оно было таким уж романтичным. Недаром сам Командор умер на половине дороге, не дожив до своего звездного часа.

А суда все плыли вперед, как игрушки в руках своевольных богов, огибали рифы и мели, пробивались сквозь шторма и ураганы…

И в один день в одной гавани одной вполне цивилизованной страны высадился странный десант. Тихо, без всякой помпы вошли в порт две потрепанные прохудившиеся каравеллы. Медленно, словно обессилев, спустили якоря, и на берег сошли оборванные исхудалые люди, говорившие по-испански и по-португальски.

Едва ступив ногой на землю, они упали на колени и принялись истово и горячо молиться Пречистой Деве, сохранившей им жизнь. Молились за погибших товарищей. Путаясь, по нескольку раз перечисляли их имена. Молились за Командармо-Аделантадо, похороненном на диком бесприютном острове под бедным деревянным крестом.

А потом, ничего не понимая, спрашивали у окруживших их людей, какое сегодня число? И сердились, и убеждали собеседников, что они ошибаются, и что сегодня не седьмое, а шестое июня!

Люди смеялись, а оборванные моряки совали им под нос бортовой журнал, в котором не было пропущено ни одного дня!

И только много позже станет ясно, что правы были и те, и другие. Просто, если гнаться за солнцем и двигаться за ним на восток, то за год погони боги подарят дерзким преследователям еще один день жизни…

Что с тобой?

— Что?

Я очнулась. Лара трясла меня за плечо.

— Я говорю, что с тобой?!

— Прости, задумалась.

— А-а-а.

Лара отпустила мое плечо.

— Слушай, мне интересно, кто ты по образованию?

— Ничего интересного, — ответила я сухо. — Историк.

— Да ну!

Мне уже давно надоело такое ликование в исполнении собеседников, абсолютно не представляющих реальной стоимости моей профессии.

— Что «да ну?» — передразнила я раздраженно. — Что ты понимаешь, глупая? Знаешь, сколько получает старший научный сотрудник в институте археологии? Столько, сколько тебе за день на чай дают, а может, меньше! Ты думаешь, я от хорошей жизни по профессии не работаю?

— А кем ты работаешь?

Я спохватилась:

— Извини. Это неважно. Просто меня уже достали восторги людей, которые видят в моей профессии только голую романтику.

— Скажешь, романтики в ней нет?

— Да нет, почему? Есть, — ответила я устало. — Только романтику эту приходиться есть с большим количеством соли.

— Понятно.

Мы немного помолчали.

— У тебя родные есть? — спросила Лара внезапно.

Вопрос меня огорошил.

— Не знаю, что тебе и сказать, — ответила я и озадаченно почесала затылок. — Братьев-сестер у меня нет, если ты об этом. Мама умерла три года назад.

— От чего? — перебила Лара бестактно.

— Отек легких, — ответила я коротко. — Вообще-то, она заболела пневмонией… А потом все произошло внезапно, за один день. Даже за несколько часов. Ураганный отек легких.

— Понятно.

— Про отца я ничего не знаю. Он от нас ушел, когда мне было восемь лет…

Я пожала плечами.

— Ничего про него не помню, хоть убей! Если встречу на улице, наверное, не узнаю. Хотя вряд ли мы встретимся.

— Это почему?

— А он с новой женой в Германию имигрировал. У нее там какие-то родственники жили…

Я подумала и обобщила:

— Считай, никого у меня нет. А у тебя?

— Аналогично, — ответила Лара, не раздумывая. — Родители умерли год назад, почти одновременно. Хотя отец с нами уже десять лет не жил… Братьев-сестер тоже нет…

— Мне нас жалко, — сказала я откровенно.

— Мне тоже.

Шампанское явно оказалось крепче, чем мы думали. Но мы допили всю бутылку, после чего Лара удалилась на кухню и вернулась в комнату с бутылкой вина.

— Вот! — сказала она и потрясла бутылкой. — Предлагаю продолжить празднование!

Я к этому времени уже слегка назюзюкалась и успела позабыть, по какому поводу сбор.

— А-а-а! У тебя же День рождения!

— Точно! — бодро ответила Лара, которая держалась лучше меня.

— А чего ж мы все о грустном говорим? — поразилась я.

— Меняем галс?

— Меняем!

И остаток дня утонул в пьяном хаосе.

Утро следующего дня настигло меня внезапным ударом.

В стенку спальни со стороны соседей впечатался какой-то тяжелый предмет, послышались запальчивые повышенные голоса.

Я резко присела на кровати. Господи, что происходит?!

«Маргоша, — поняла я через минуту, вспомнив о соседке сверху. — Маргоша выясняет отношения со своим сожителем-алконавтом Сашкой. А в стену, скорей всего, запустили ботинком».

Я поднесла руку ко лбу, взялась за него всей пятерней и застонала.

Господи, до чего же мне хреново!

Во рту расположился филиал пустыни Сахары. Проще говоря, сушняк.

Вот она, оборотная сторона праздника!

Как закончился вчерашний день, я помнила смутно. Вообще-то, пьянею я быстро, и никаких особенно крепких напитков для этого не требуется.

Вполне достаточно половины бутылки шампанского и половины бутылки вина.

Назюзюкалась я вчера знатно. Помню, что мы брели по вечерним улицам, Лара вела меня под руку, а я с нежностью обозревала окрестности.

Помню, что на горизонте вспыхивали и гасли яркие разноцветные искры, попадающие точно в такт медленной мелодии с солирующим саксофоном.

— Цветомузыка! — пошутила я, в умилении указывая рукой на горизонт.

Лара минуту смотрела мне в лицо, словно прикидывала, сильно ли я пьяна.

— Это сварка, — ответила она через минутную паузу.

И я поняла, что у девушки отсутствует чувство юмора.

Что ж, серьезный недостаток, но не принципиальный. Был бы человек хороший…

Я встала с кровати и сразу уперлась рукой в стенку.

Господи, до чего же гадкая вещь — похмелье!

Надо четко знать, что пить, что не пить и что с чем не смешивать.

К примеру, нельзя после хорошего французского шампанского пить какое-то дурацкое вино неопределенной национальности. Результат получается плачевный: головная боль, сухость во рту и пессимистичное восприятие мира.

Держась за стенку, я добралась до ванной и с трудом привела себя в порядок. Умылась, подставила голову под прохладную струю воды и несколько минут стояла, не шевелясь. Потом тщательно вычистила зубы.

С добрым утром, ребята! В эфире «Пионерская зорька!»

Неизвестно почему в моей памяти возник слоган когда-то популярной радиопередачи. Я фыркнула и разбудила головную боль.

Осторожней на поворотах, девочка моя!

Из ванной я проковыляла на кухню. Включила электрочайник, отмела варианты продуктового меню на завтрак.

Только не сейчас!

Чайник вскипел быстро, и я уселась за стол с чашкой растворимого кофе «Нескафе». Кому как, а по-моему, вполне удобоваримый продукт на фоне всех остальных растворимых продуктов.

Держась одной рукой за голову, а второй сжимая кружку с кофе, я завершила свой походный завтрак за пять минут. Есть не было ни сил, ни желания.

Все-таки странно, до чего мне нравится эта девочка Лара. Мне редко бывают симпатичны посторонние люди, а эта малышка понравилась сразу и бесповоротно.

И именно ее я предаю ежедневно и ежечасно… Змея подколодная.

Я застонала.

Перебралась в коридор, сняла телефонную трубку и набрала номер.

— Салон красоты «Фея», — ответил мне сладкий женский голос на другом конце провода.

— Лару Никифорову попросите, пожалуйста, — прохрипела я.

— Лару?

Голос приобрел удивленно-недовольный оттенок.

— По-моему, у нее клиентка…

— Это очень важно! — заклинала я. — Пожалуйста!

— Ну хорошо, хорошо! — снизошел голос.

Прошла минута, другая. Потом голос Лары произнес:

— Слушаю…

— Лара, это я…

— Элька?

Так. Судя по всему, мы вчера перешли на сокращенный вариант имен. Впрочем, ничего не помню.

— Как ты, Элька?

— Хреново, — честно ответила я. И предупредила:

— Будь осторожна.

— В каком смысле?

Лара говорила удивленно-озабоченным тоном, но на самом дне его пряталась некоторая снисходительность. Так взрослые разговаривают с детьми, игры которых видят насквозь. Глупая девочка.

— Лара, отдай своему мужу все, что он хочет!

— Ты нормально добралась? — спросила Лара, проигнорировав мое предупреждение.

— Нормально. Еще раз повторяю: отдай ему все, что он хочет.

— И ключ от квартиры? — уточнила она насмешливо. — Где деньги лежат?

— И ключ. И квартиру. И все, что в ней лежит.

Лара изнуряюще долго молчала.

— Слушай, у тебя есть что-нибудь от головной боли? — спросила она наконец.

— Лара!

— Выпей и полежи минут десять. Все пройдет.

— Лара!

— Эль, извини. Меня клиентка ждет. Ты приходи, ладно?

И мне в ухо понеслись короткие гудки.

Я швырнула трубку на рычаг.

Идиотка!

Но не успела я отойти, как телефон затрезвонил вновь.

— Да! — закричала я.

— Илона?

Чтоб ты сдох!

— Кто же еще? — спросила я злобно.

— Как прошел вчерашний день?

— Лучше не бывает.

— Прекрасно! — ответил наниматель. — Сиди дома, сейчас я буду…

Он прибыл через двадцать минут. По-хозяйски оттеснил меня от двери, миновал коридор и уселся в кресле гостиной.

Не снимая обуви, разумеется.

— Ну? — осведомился юниор.

«Баранки гну!» — хотела ответить я, но не решилась.

— Лара пригласила меня домой.

— Даже так?!

— Даже так.

— И что?

— Сейфа с компроматом не продемонстрировала, если ты об этом, — сухо сказала я.

— Я не о сейфе! Какая у нее квартира?

Я удивилась:

— А ты что, не знаешь?

— Где мне, грешному? — ответил злобно Никифоров-сын. — Ларка ее купила уже после того, как от меня слиняла.

— Хорошая квартира, — признала я. — Метраж большой. Сто тридцать метров полезной площади.

— Не хило, — пробормотал наниматель себе под нос.

— Да. Правда, квартира пустая. Мебели нет, ремонт не окончен… Сплошные узлы и коробки.

— Да она всю жизнь была неряхой! — наябедничал наниматель. — Дома тоже вечно бардак был. Пришлось домработницу искать. Но это не важно. О чем говорили?

— О пустяках, — ответила я уклончиво.

— А все же?

— О родителях.

— А-а-а, — протянул наниматель. — Понятно. Вы же у нас сиротки. Можно сказать, родственные души…

Почему-то это мысль привела его в восторг, и он противно захихикал.

— Не твое собачье дело! — сказала я, не сдержав эмоций.

— Что-о-о?!

Я промолчала.

— Слушай, ты мне действуешь на нервы, — пожаловался наниматель.

— Ты мне тоже.

— Тогда быстро рассказывай, о чем говорили, и гуляй на все четыре стороны.

Я вкратце передала наш разговор. Наниматель потер подбородок.

— Все прекрасно, — оптимистично проинформировал он меня, вставая.

— Да что ты?

— Да. Лучше и быть не может. Держись в том же духе. Здрасте, до свидания, милое создание… Приходи раз в две недели. Будет звать домой или прогуляться — не отказывайся. Но и не навязывайся особо, Ларка навязчивых не любит.

— По себе знаешь? — не утерпела я.

Наниматель молча развернулся и потопал к двери.

— Слушай, — сказал он, взявшись за ручку. — Ты меня достала. Если еще раз услышу хамский возглас — отправишься в тюрьму изучать социальную справедливость. Не веришь?

Я молчала. Кто его знает, может, и вправду достала…

— Проверь! — посоветовал наниматель и мрачно уставился на меня.

Я молчала. Плохо играть с шестерками против козырей.

— Вот так, — подвел итог Никифоров-младший. Его физиономия оттаяла и стала напоминать морду сытого кота.

— Сиди дома, жди звонка.

Он вышел в коридор и хлопнул дверью. Наверху смутно слышалась Риткина ругань и слабое тявканье собак.

— До свидания! — вежливо сказала я в закрытую дверь.

Кажется, мы приобрели прочную привычку не здороваться и не прощаться. Впрочем, оно и к лучшему. Желать здравия такому подонку мне совершенно не хотелось.

Почти так же, как не хотелось изучать социальную справедливость в российских тюрьмах.

Два дня я провела на диване, поедая шоколадки и деградируя. Настроение было муторное, думать ни о чем не хотелось. Несет куда-то по течению, ну и пусть несет. Мне-то какая разница, вправо плыть или влево…

Не успела я подумать о направлении налево, как тут же зазвонил телефон в прихожей.

«Скорей всего, отпрыск Никифорова-отца, — подумала я вяло. — Проверяет, дома я или нет…»

Телефон не умолкал, и мне пришлось приподняться с дивана.

Сгорбившись, я брела в коридор, а телефон все надрывался, переходя на крещендо.

Я постояла перед аппаратом, посверлила его ненавидящим взглядом.

Не замолчал.

Тогда я схватила трубку и громко выкрикнула в нее:

— Дома я, дома, чтоб ты сгорел! Куда мне идти?

— А позвонить, конечно, нельзя было? — заорала трубка в ответ.

Но заорала не противным тенорком Никифорова-сына, а знакомым мне баритоном Родиона Романовича Раскольникова. Тьфу ты, черт, Седельникова!

Впрочем, голос своего соседа по креслу я узнала с трудом. Мы были не настолько близко знакомы, чтобы он его на меня повышал. Сегодня вот в первый раз сподобилась…

— Родион? — спросила я неуверенно.

— Нет! Фидель Кастро!

— Чего ты ругаешься? — возразила я все так же неуверенно.

— А как еще с тобой после такого разговаривать?

— А что я сделала? — спросила я, словно школьница.

Редька захлебнулся негодованием:

— Ну ты клизма!

— Ты выбирай выражения!

— Я и выбрал! — заверил он меня тоном пониже. — Если бы я сказал то, что думаю…

Он вздохнул.

— Ты бы меня послала на математическую комбинацию, — завершил он ворчливо. — Из икса и игрека…

Я радостно засмеялась. Господи, как же, оказывается, я ждала этого звонка!

— Почему ты не звонила? — спросил Редька хмуро.

— Моя мамочка научила меня, что мужчины не любят навязчивых женщин. И вообще, правильней, если инициатива исходит от них. От вас то есть. А ты почему не звонил?

— Потому, что я позвонил в прошлый раз, — ответил он угрюмо. — Могла бы хоть из вежливости перезвонить. И моя мамочка мне говорила, что девушки, если им хочется продолжать знакомство с молодым человеком, перезванивают сами.

Я расхохоталась, ощущая, как напряжение постепенно отпускает собеседника. Редька ответил мне неуверенным похрюкиваньем.

— Как твои дела? — спросила я радостно.

— Как обычно.

— По-прежнему доволен жизнью?

Он снова скис:

— Не знаю. Я все это время такой злой ходил…

— Почему? — притворилась я, что не понимаю.

— Потому что звонка ждал! — ответил он со злостью.

— Не кипятись! — призвала я его к миру. — Выяснили же все…

Он фыркнул, и я поняла, что пора проявить инициативу:

— Слушай, что ты делаешь сегодня вечером?

— Иду на прогулку с дамой, — ответил он немедленно. И подхалимски уточнил:

— Правильно?

— Ну, более или менее, — милостиво снизошла я. — Просто гуляете или с определенной целью?

— Не знаю. А ты что предлагаешь?

— Может, сходим в театр?

— Так сезон еще не открыт!

— А! Ну да…

Мы снова замолчали.

— А нельзя решить по ходу? — с тревогой предложил Редька. — К примеру, гуляем мы с тобой и по дороге соображаем, чего нам больше хочется. Нет?

— Ну ладно, давай так, — сдалась я.

— Тогда в семь на причале. Идет?

— Идет.

Я положила трубку и вернулась в комнату. Ах, как кружится голова, как голова кружится…

Неужели ж у меня роман? Да, похоже на то… Интересно, что, у Редьки кончился запас замужних дам?

Мысль была циничной, и я смущенно фыркнула.

Нет, не похоже, чтобы от меня домогался в этом смысле.

В смысле физиологическом.

И не успела я это подумать, как тут же почувствовала себя оскорбленной.

Интересно, а почему это он меня не домогается в смысле физиологическом?! Я, что, ущербная, какая-нибудь?! Не могу мужику понравиться?!

Я свалилась на диван и захохотала, закрыв ладонями покрасневшее лицо.

Вот ведь загадка природы! Все нам не нравится! Тащит мужик в постель — кобель развратный, не тащит — импотент поганый…

Да уж… Не угодишь женщине.

Отсмеявшись, я поднялась с дивана, пошла в спальню и распахнула створки шифоньера.

В прошлый раз на мне было чудное зелененькое платьице. На этот раз придется надеть…

Я зашарила взглядом по сильно располневшим одежным плечикам.

Нет, нет, это тоже нет…

Ага!

И я вытащила наружу бледно-лимонный брючный костюм.

Костюмчик был одновременно элегантным и простым. Прямые брючки со стрелками, изящный пиджак, зауженный по фигуре с длинным рукавом. Ткань тем не менее была легкой, и длинный рукав ничуть не осложнял жизнь в летнюю жару.

Тем более вечером.

Торфяники за Москвой еще тлели, но уже настолько вяло, что дым перестал утром заползать в квартиры москвичей и позволил нормально отсыпаться.

Вечерами становилось заметно прохладней, чем днем. Так что удлиненный рукав очень даже к месту.

Я облачилась в новый костюм и придирчиво оглядела себя в зеркале.

Шик-блеск, красота! Тра-та-та, тра-та-та…

Да, что ни говори, женщину очень красит симпатичная одежка.

Собралась я быстро. На знакомый причал прибыла по дурацкой привычке вовремя, но Редька не подкачал и уже ждал меня с огромным букетом цветов.

— Ну зачем? — умилилась я, протягивая руки. — Неудобно же гулять с таким букетом…

Редька завел руку с букетом за спину. На его лице застыло затравленное выражение.

— Это не тебе.

— Как не мне? — не поняла я. — А кому же?

Редька шумно вздохнул. Вытащил букет из-за спины и с неприязнью осмотрел лютики-цветочки, завернутые в хрустящий целлофан.

— Ты понимаешь, — пустился он в объяснения, — моя мама отдыхает в Гаграх.

— Рада за нее, — ответила в недоумении. При чем тут его мама?

— А у мамы есть подруга.

— Так.

— И эта подруга меня нянчила, когда я был еще маленьким ребеночком…

— Ужас какой…

— Да. И у этой подруги сегодня День рождения.

— Понятно, — ответила я обреченно. Господи, как же я ненавижу культпоходы в гости к незнакомым людям!

Редька с мольбой посмотрел на меня:

— Элька, я тебя просто умоляю!

— Да ладно, ладно, — ответила я ворчливо. — Вкусим и от этого удовольствия, что ж делать…

— Элька!

Редька расцвел. Но тут же вспомнил какой-то отягощающий фактор и снова скис.

— Эль, ты не обидишься, если я тебя представлю как свою девушку? — спросил он опасливо.

Я порозовела:

— А нужно?

— Очень нужно! — ответил он горячо. — Мне Эльвира Давыдовна постоянно каких-то девиц сватает!

— Зачем? — не поняла я.

— Считает, что сам не способен, — сознался Редька.

— А-а-а… Ну и чем ты недоволен?

— Господи, да ты бы их видела, — тихо-тихо прошептал Редька, и его передернуло.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно. Одна, например, любит петь хором…

— Понятно.

Редька споткнулся и посмотрел на меня безнадежным взглядом. Потом махнул рукой, призывая предать забвению его ненужную откровенность, и уточнил:

— Так можно? Побудешь моей девушкой сегодня вечером?

— Только сегодня вечером? — пошутила я, и тут же покраснела.

Шутки на подобную тему никогда не были моей сильной стороной.

Но неожиданно для меня покраснел и Редька.

— Я не против, чтобы не только сегодня, — произнес он с вызовом. И по-моему, сам испугался собственной смелости.

— Ладно, замнем для ясности. Что дарить будем? — уточнила я.

— Ничего.

— Как это?

— Так это. Мама привезет Эльвире какие-нибудь ракушки-песчаники, а мы с тобой передадим ее устное поздравление.

— Тебе не кажется, что это будет выглядеть не совсем прилично? — спросила я нерешительно.

Редька шумно вздохнул и ответил вопросом на вопрос.

— Что можно подарить женщине, у которой все есть?

— А у нее все есть?

— Все! — решительно ответил Редька.

— Муж, семья, здоровье, деньги, дети, счастье в личной жизни? — начала перечислять я, не поверив такому везению.

— Милая, у нее все это есть. И даже внучка в придачу, — уточнил Редька ханжеским голосом.

Но смысл уточнения я поняла немного позже.

Эльвира Давыдовна жила в большом уютном доме на Рублевском шоссе. Сказать, что ты живешь на этом шоссе, все равно, что заполнить налоговую декларацию. Окружающие понимают, что жизнь удалась. Во всяком случае, в материальной ее части.

Впрочем, дом был не слишком мещанским и не стремился поразить воображение гостей своими размерами. Архитектору даже удалось как-то деликатно скрыть часть его квадратных метров, в чем я убедилась позже. Когда разгуливала по дому и поражалась количеству комнат.

Эльвира Давыдовна оказалась приятной пожилой дамой, очень ухоженной и подтянутой, очевидно благодаря частым визитам к хорошему косметологу и хорошему визажисту.

Единственное, что, на мой взгляд, ее портило, — это манеры.

Одна популярная дама-писательница написала в своем романе, что у бабушки героини были «манеры вдовствующей императрицы».

Честно говоря, такая характеристика меня поставила в тупик.

Интересно, как дама себе их представляет?

Разные были вдовствующие императрицы. И манеры у них были разные.

Была, например, одна вдовствующая императрица, которая обожала сидеть в подвале возле саркофага с разлагающимся телом мужа и советоваться с ним о текущих делах.

Ну, такая у нее была манера!

Еще одна, например, легко выходила из себя, визжала, впадала в истерику и лупила придворных дам по щекам.

Была и такая манера.

И почти поголовно все они ненавидели своих невесток и азартно цапались с ними из-за фамильных драгоценностей.

Например, последняя вдовствующая императрица Российская Мария Федоровна.

Поэтому у меня такая литературная подробность вызвала, мягко говоря, удивление.

Нет, я понимаю, что литераторша имела в видунечто аристократически возвышенное, но честно говоря, я ее заподозрила в сильном историческом невежестве.

Меня вообще раздражают разговоры об «аристократизьме», ставшие чрезвычайно модными в наше время. Главным образом, раздражают потому, что говорят об этом люди, имеющие о вопросе такое же представление, какое я имею о квантовой механике.

То есть никакого.

Или люди, судящие о дворянском сословии по мультику «Анастасия».

Редкой наглости мультик, если говорить о его содержательной части.

Очевидно, Эльвира Давыдовна начиталась книг той литературной дамы. И представляли они себе царственные манеры, судя по всему, одинаково.

Эльвира Давыдовна держалась с невыносимой снисходительностью.

Она как бы заранее прощала всем недостаток хороших манер и отсутствие должного воспитания.

«Что с вас возьмешь!» — говорили тонко выщипанные брови, которые время от времени вздергивались на лоб.

Еще Эльвира Давыдовна подавала гостям руку, старательно копируя жест Ее Величества Елизаветы Второй, Английской.

Видели, как это делает королева?

Красиво делает, ничего не скажешь. В том, как пожилая леди протягивает руку своим подданным, перемешано множество оттенков.

Во-первых, любезность. Настоящая, не покупная.

Во-вторых, царственность. Опять-таки натуральная, а не крашеная.

И в-третьих, безупречная дистанция. Никакой оскорбительной снисходительности, никакого панибратства. Жест очень доброжелательный, но никакому человеку, даже самому неумному, и в голову не придет забыться и встать с королевой на дружескую ногу.

Я не знаю, как английская королева добивается такого эффекта, просто протягивая окружающим руку. Но она это делает очень красиво.

В отличие от Елизаветы Второй, Эльвира Давыдовна смотрелась бледной неталантливой копией.

Вроде и руку протягивала с любезной улыбкой, и слова приветливые говорила, но выглядела вся эта царственность ужасно фальшивой. Можно сказать, узурпаторской.

Впрочем, бог с ней. Каждый развлекается, как умеет.

— Илона? — переспросила Эльвира Давыдовна. Окинула меня изумленно-снисходительным взглядом и этим сумела донести до меня множество самой разнообразной информации.

Например, что такими именами в Москве предпочитают называться проститутки.

— Илона, — подтвердила я невозмутимо.

Не знаю почему, но плебеи, косящие под аристократов, у меня, человека закомплексованного, вызывают обратную реакцию. Не дрожь в коленках, а разухабистую наглость.

— Будьте как дома, — подчеркнуто любезно произнесла Эльвира Давыдовна. И опять-таки сумела донести до меня между строк, что таким замарашкам, как я, в костюмах за тысячу пятьсот рублей, не часто доводилось бывать в подобных чертогах. Поэтому очень желательно, чтобы я не разбила какую-нибудь китайскую вазу. А впрочем, даже если и разобью, то бояться мне нечего. Судиться со мной никто не станет.

Ибо что с меня взять?

Все вышеперечисленное подняло мой боевой дух на беспредельную высоту.

Ненавижу плебеев, прикидывающихся дворянами.

Также, как ненавижу плебеев, прикидывающихся интеллигентами.

Знаете, во времена Сервантеса в Испании была популярна поговорка: «Идальго в дырах, но не в бедности».

Смысл этой пословицы никогда не станет понятным людям, вроде Эльвиры Давыдовны.

Дело совсем не в кружевных манжетах и драгоценных украшениях. «Идальго» — это категория нравственная, духовная, независимая от размеров состояния и убранства домов.

Идальго считали постыдным штопать одежду. Штопать — значит смириться с жизнью, покориться ей.

«Одет я всегда прилично, — рассуждал дон Кихот, — чиненного не ношу. Рваное — другое дело. И то, это более от доспехов, нежели от бедности…»

Подобные рассуждения для людей типа Эльвиры Давыдовны — недосягаемая высота. Теория относительности Эйнштейна, рассказанная в первом классе общеобразовательной школы.

Как объяснить нынешним нуворишам, что дворянство — категория не материальная, а моральная?

Духовная, интеллектуальная, образовательная, какая угодно, только не денежная!

Ведь были древние роды, впавшие в бедность, даже в нищету, но не утратившие блеска родового имени, перед которым склонялись головы даже очень богатых людей!

Впрочем, не мое это дело…

Я подавила раздражение и прошествовала в столовую с огромным накрытым столом.

Празднество намечалось широкое. Это я поняла, окинув взглядом убранство стола.

Серебряные приборы, драгоценное венецианское стекло, потрясающий раритетный фарфор, по-моему, китайский…

В общем, застолье, напоминающее времена Владимира Красное Солнышко.

Гостей на этом празднике жизни подобралось немного.

Всего пятнадцать человек.

Конечно, меня познакомили со всеми, но при моей девичьей памяти на имена, отчества и фамилии это было дохлым номером.

Единственный человек, которого я запомнила, был моложавый красивый мужчина, сидевший справа от меня. И то, запомнила я его только потому, что между нами завязался интереснейший разговор.

— Вы юрист? — переспросила я заинтересованно.

— Юрист, — подтвердил сосед.

— Простите, не расслышала вашего имени отчества?

— Владимир Иванович.

— Владимир Иванович! — обрадовано подтвердила я. — Да, конечно! Владимир Иванович, вам ничего не говорит фамилия Никифоров?

Минут пять Владимир Иванович молчал, поглощая консоме из омаров. Потом оторвался от своего увлекательного занятия и снизошел до ответа:

— Почему же не говорит? Говорит… Виталик Никифоров — мой добрый приятель…

— Родился на брегах Невы? — съязвила я, припомнив Пушкина: «Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы…»

— Почему на брегах Невы? — невозмутимо ответил сосед справа. — В Москве он родился. Классный юрист, хороший парень…

Я подавилась. Судя по всему, Виталик Никифоров был отцом моего нынешнего нанимателя. А наниматель не мальчик. Лет сорок-сорок два, не меньше. Значит, отцу при всем желании, не может быть меньше шестидесяти.

Парень?

— Ему шестьдесят восемь, — продолжил разговор сосед. — У него собственная юридическая контора. Хотя он, кажется, отошел от дел и передал все сыну.

— Сергею?

— Сергею.

— А давно он отошел от дел?

— Года два-три… А почему это вас интересует?

Теперь замолчала я, поглощая деликатесное угощение.

— Дело в том, что у меня возникла необходимость в юристе.

— Понятно.

— И мне рекомендовали фирму «Никифоров и сын» как самую надежную.

Сосед по столу снова умолк. Несколько минут мы пережевывали закуску.

— Ну, когда фирму возглавлял Виталик, это, действительно, было надежное предприятие.

— А сын? Не столь надежен?

Пауза.

— Не знаю, что вам сказать, — ответил наконец Владимир Иванович.

— Виталик — человек с твердыми принципами. Но он давно отошел от дел.

— Сын на папу не похож?

Еще одна пауза.

— Внешне — похож.

— Ясно.

Пауза.

— Насколько я знаю, — продолжил Владимир Иванович, — Сергей поглощен своими семейными проблемами.

— А у него есть проблемы?

— Есть. Жена.

— Ага!

— Да нет, вы меня не поняли. Жена у него молодая, не совсем нашего круга девочка…

— И что?

— Требует нетрудовых доходов, — обтекаемо выразился Владимир Иванович.

Мы снова замолчали.

— Вообще-то, Сергей никогда самостоятельно делом не занимался. И понятия не имеет о том, как все это сложно.

— Ясно.

— Но он мальчик грамотный и хорошо образованный.

Это хождение по мукам начало меня утомлять.

— Вы бы ему доверили собственные проблемы? — откровенно спросила я.

— Не доверил бы, — так же откровенно выразился сосед.

— Спасибо.

— Не за что.

Несколько минут мы сосредоточенно жевали, наслаждаясь приглушенными звуками праздника.

— Понимаете, Виталик — человек старой закалки, — начал уточнять сосед. Очевидно, его мучило то, что он не смог объяснить мне суть проблемы.

— Это я поняла. А сын, что же, человек демократической формации?

— Он, как бы это сказать…

Владимир Иванович уставился в соседнюю стену и неопределенно пошевелил пальцами, подыскивая подходящее определение.

— Он еще не сформировался как предприниматель. Виталик основал частную юридическую контору очень давно: на заре девяностых. И клиентуру подобрал солидную. Ему доверяли соотечественники, с ним охотно вели дела западные партнеры…

— Это как? — не поняла я.

— Ну, дела о розыске родственников, дела о наследстве, совместные предприятия и тому подобное. Когда Виталик удалился от дел и передал клиентуру сыну, то фирма была в шоколаде.

— А сейчас? — полюбопытствовала я, уловив некоторую заминку.

— Как бы это сказать… Несколько клиентов предпочли другого юриста. Нет, может быть, дело вовсе не в Сереже! — торопливо поправился сосед. — Возможно, они просто предпочли человека с большим опытом работы. Но тем не менее, удержать их Сергей не смог.

Он поднял вверх сухой палец и бесстрастно уточнил:

— А должен был! Как предприниматель, должен был!

И, сочтя свой долг выполненным, углубился в рыбу-гриль под шубой.

Застолье продолжалось недолго. Родион, сидевший слева, в основном помалкивал. И, как я понимала, в основном из-за меня.

Дело в том, что за мою скромную персону вплотную взялась Эльвира Давыдовна.

— Илона, вы москвичка? — спросила она через весь стол.

Ну, конечно! Сакраментальный вопрос любой московской мамочки, которая спит и видит в кошмарах наглую провинциалку, охомутавшую ее бескорыстного мальчика.

— Москвичка, — ответила я так же громко.

В холеных чертах лица хозяйки явственно проглянуло разочарование.

Вообще-то, у меня было сильное желание назвать своей исторической родиной что-нибудь вроде Соловков, но потом я подумала, что праздник кончится, а Родион останется. Несправедливо, если ему придется отдуваться за мое минутное гарцевание.

— Вы живете с мамой? — спросила Эльвира Давыдовна опять-таки через стол.

— Я живу одна.

— У вас собственная жилплощадь?

Как вам нравится эта аристократка хренова?

— Собственная, — подтвердила я любезно.

— Понятно, — окончательно скисла хозяйка. Впрочем, через минуту снова встрепенулась и продолжила допрос:

— А кто вы по специальности?

— Илона по специальности историк, — неожиданно подал голос Редька, до этого мрачно изучавший безукоризненную скатерть. — Тетя Эля, вы не против, если мы поедим? Все очень вкусно.

Эля?! Как, эта мымра тоже Эля?!

Я подавилась маслиной без косточки.

На этом этапе выяснение моей личности закончилось, но меня ждало испытание потрудней.

Редька упомянул, что в качестве основного богатства семейства Эльвиры Давыдовны котируется ее внучка. Дитё лет пяти-шести заскочило в столовую в то время, когда в нормальных семьях детей уже кладут спать, и громко завопило:

— Ба-а-а! Пирожное невкушное!

— Ты моя сахарная, — ответила Эльвира Давыдовна, превращаясь в кусок пластилина на солнце. — Ты моя драгоценная! Иди сюда, возьми, что тебе нравится!

Дитё прошествовало через всю комнату. Излишне говорить, что каждый гость счел своим долгом одернуть на малышке платьице и посюсюкать вслед. Дитё не обратило на эти заигрывания никакого внимания. Мы с Редькой обменялись взглядами.

«Я тебя предупреждал!» — говорили его глаза.

Но я и так догадалась, что из себя представляет третье, подрастающее поколение семьи.

Есть такие ненормальные взрослые, которые просто не понимают, что если они тащатся от своих раскормленных избалованных детишек, то не факт, что от них так же будут тащиться окружающие.

Сколько раз мне приходилось, стиснув зубы, присутствовать на импровизированных утренниках, когда папы-мамы-дедушки-бабушки выводили к гостям своего принаряженного отпрыска и, в волнении хрустя пальцами, слушали, как ребенок читает стишки Агнии Барто.

Что называется, с выражением.

Собственно, к выражениям в конце этого утренника обычно бывала близка я. Но сдерживала свой темперамент и цедила что-то пристойно-приветливое.

Но на этот раз действительность превзошла все мои ожидания.

Дитё наконец пробилось к бабушке, сиявшей бриллиантами, и сердито зашептало ей что-то на ухо.

— Ты моя любимая! — умилилась Эльвира Давыдовна. И объявила собравшимся:

— Машенька приготовила нам сюрприз. Она споет песенку.

— Две песенки, — поправил ребенок.

— Две песенки. Послушаем?

И Эльвира Давыдовна поднялась с места с негромким смехом, намекая гостям, что пришла пора отрабатывать харчи.

Гости побросали салфетки, переглянулись и с тоскливой покорностью судьбе потянулись в гостиную, где стоял большой концертный «Бехштайн» (мечта моей мамочки). За роялем сидела скромная неприметная девушка. Очевидно, гувернантка. Или учительница музыки.

Я посмотрела на несчастную забитую девицу и посочувствовала ей от всей моей понимающей души.

Дитё, капризно поломавшись, приблизилось к роялю. Но ломался ребенок не от волнения. Насколько я поняла, нужно было еще упросить его поиграть на наших нервах.

— Ну, Машенька, — упрашивала бабушка. — Ну, моя сладкая… Давай, порадуй бабулю…

И все семейство, включавшее деда, дочь и зятя, стояло вокруг Машеньки и эхом вторило:

— Порадуй бабулю!

— Пить хочу, — ответила деточка.

Несколько человек одновременно сорвалось с места и понеслось в столовую. Машеньке подали бокал с минералкой.

— Лимонад хочу!

Еще одна серия бодрого галопа. Из столовой вынесли бокал с «Кокой».

— Холодная!

Я начала закипать. Рука Редьки сжала мою ладонь, я очнулась и посмотрела на кавалера.

— Потерпи! — шепнул он мне на ухо.

— Не гарантирую, — ответила я сквозь зубы.

В общем, дитё в конце концов уломалось и исполнило какую-то популярную нынче песенку, содержание которой было ему совсем не по возрасту.

— Ах, какая умничка, ах, какая талантливая девочка! — заахали в экстазе приглашенные.

— Я еще спою! — не объявила, а приказала всем оставаться на своих местах хозяйская внучка.

Разохотилась, значит.

Пела девочка преотвратно. В своем высокомерном пренебрежении она игнорировала темп, тональность, мелодию, слова и ритм. Несчастной гувернантке приходилось то галопом ловить ее на полдороге, то, наоборот, сидеть неподвижно и ждать, когда звездная внучка раскачается и продолжит песню.

— Ах, как великолепно! Какой развитый ребенок! — заахали гости после второй песни.

Эльвира Давыдовна внимала восторгам с благосклонной улыбкой.

Потом Машенька вознамерилась прочесть нам стихотворение. И прочла целых четыре. На этом, к счастью, репертуар ребенка закончился, и мы получили увольнительную до следующего хозяйского каприза.

— Илона, вам понравилось? — громко спросила Эльвира Давыдовна.

Я понимала, что вопрос был тестом. Если бы я ответила правильно, то мне простили бы все. Даже мое ужасное имя.

Но я не смогла сдержаться.

— Понравилось, — ответила я тоже очень громко. — Только вам нужно показать ребенка логопеду. Она же половину согласных не выговаривает!

В комнате воцарилась напряженная тишина.

— И потом, я бы не советовала отдавать Машу в музыкальную школу, — продолжала я, упиваясь откровенностью. И злорадно отчеканила, хотя понимала, что подписываю себе смертный приговор:

— У нее слуха нет.

Занавес…

Когда мы с Редькой вышли на улицу, я разом потеряла свой боевой запал. Я съежилась, как шарик, из которого выпустили воздух, и стала поглядывать на кавалера жалкими умоляющими глазами.

Мне было стыдно.

Вечер завершился скомканно. После моего критического резюме попросить Машеньку продолжить бенефис и повторить на бис исполненные номера стало неудобным.

Но Машенька, вкусив тортика, пожелала снова облагодетельствовать нас своими талантами. Ее пытались увести из гостиной, а ребенок визжал, упирался и голосил так, что я временно оглохла.

При этом все гости укоризненно смотрели в мою сторону, а я немедленно вспотела от напряжения.

«Наплевала в чистую детскую душу!» — говорили бескомпромиссные взгляды приглашенных.

Эльвира Давыдовна за тот час, который мы высидели с Редькой из вежливости, больше не удостоила меня ни взглядом, ни словом. Она скользила мимо меня пустыми очами и просила передать ей тот или иной предмет кого угодно, только не меня и не Родиона. В общем, нас подвергли явному остракизму.

Жалею ли я о том, что не сдержалась?

Нисколько!

Есть категория людей, которая искренне не понимает, что начинает садиться на шею окружающим. И нужно об этом говорить прямо, хотя бы для того, чтобы они распростились с дурной привычкой.

И еще я уверена, что мой жесткий выпад в сторону Машеньки пойдет ей на пользу гораздо больше, чем постоянное сюсюканье родных. Люди, вырастающие из таких вот избалованных детишек, — мука и каторга для всех окружающих. Мне в своей жизни приходилось встречать выросших Машенек, и я помню мучительное желание накостылять этим изломанным рафинированным барышням по заднице.

Хотя бы за тот пренебрежительный взгляд, которым они окидывали мою скромную персону.

Единственное, о чем я жалела, — это о том, что невольно подставила Редьку.

Я заглянула в лицо кавалеру и заискивающе спросила:

— Сердишься?

Минуту Редька сердито хмурил брови, но губы у него предательски дрожали. Потом он бросил притворство и разразился самым настоящим искренним хохотом.

— Королева, я в восхищении! — проговорил он сквозь смех. — Элька, ты молодец… Сколько раз у меня руки чесались взять этого ребенка за шкирку, разложить поперек колена и всыпать по первое число!

— Ты знаешь, ей бы это не повредило, — ответила я, с облегчением переводя дух.

Слава богу! Редька не сердится!

— Не помешало бы, — согласился мой кавалер. — Хотя, знаешь, ребенок, наверное, не столь уж виноват. Скорее всего, накостылять нужно взрослым, которые его вылепили.

— Согласна.

Я подумала и с тревогой спросила:

— Слушай, а у тебя из-за моего хамства проблем не будет?

— Каких?

— Ну, не знаю… С мамой, или с Эльвирой…

— Не будет, — заверил меня Редька. — В моей конторе работает ее двоюродный племянник.

Я содрогнулась.

— Похож на тетю?

— Ничего общего, — заверил Редька. — Отличный парень, грамотный программист.

Мы брели по вечерней улице, игнорируя остановки транспорта.

— Слушай, мы долго пешком будем идти? — спохватилась я.

— То есть?

— То есть до моего дома еще пилить и пилить. Если пешком, часа полтора, я думаю…

— Ты торопишься? — спросил Редька.

— Нет…

— Ты устала?

— Нет.

— У тебя туфли тесные?

— Нет.

— Тогда пройдемся еще немного, — попросил меня кавалер очень робко. Вздохнул и добавил:

— Я на такси не экономлю. Просто время тяну.

Было темно, и я могла краснеть сколько угодно. Господи, просто позор, до какой степени я отвыкла от мужского внимания!

Впрочем, был вопрос, который меня сильно беспокоил.

— Редька… Ой!

Мысленно я теперь называла Родиона Романовича только таким образом. Но вслух прорвалось впервые.

— Извини.

— Да ладно, — отмахнулся кавалер, — я давно привык. Говорю же, все приятели меня так называют. С детства.

— Я пока не настолько близко с тобой знакома.

— Даст бог, познакомишься, — ответил Редька с некоторой долей двусмысленности. Я снова слегка покраснела.

— Ты на что-то рассчитываешь?

Он удивился:

— Элька, что за вопрос? Конечно, рассчитываю! А ты знаешь мужчину, который, ухаживая за дамой, ни на что не рассчитывает? Покажи мне такое чудо природы!

— Ясно, — ответила я ледяным тоном.

— Ничего тебе неясно, — ответил с досадой Редька. — Я не считаю тебя чем-то обязанной мне за мое внимание. И я не собираюсь форсировать события. Если придем к чему-нибудь — прекрасно. Не придем — значит, не судьба.

Он подумал еще немного и вздохнул:

— Знаешь, хочется каких-то нормальных, теплых человеческих отношений, а не просто голого тела.

— Дорос! — сказала я с уважительной иронией.

— И не говори…

— Значит, ты не обижаешься на меня за то, что я… как бы это выразить… не приглашаю тебя на чашку кофе?

— Вот еще! — удивился Редька. — Стыдно, барышня! Что за пошлые мысли? Я бы и сам не пошел, даже если бы ты пригласила!

Я остановилась посреди дороги. Мою шею начала заливать багровая краска гнева:

— То есть как не пошел бы?!

Редька расхохотался, подхватил меня под руку и заставил продолжать движение.

— Зацепило? Нет, не устаю поражаться женской логике. Напрашиваешься на кофе — кобель, отказываешься от кофе — мерзавец…

— Да ладно, — ответила я, остывая. — Эта мысль меня уже посетила несколькими часами раньше.

— И к чему ты пришла?

— Ни к чему, — ответила я мрачно.

Редька сочувственно поцокал языком.

— Элька, давай договоримся. Ты не должна делать ничего, что тебе не нравится. Даже на прогулки со мной ходить не обязательно, если тебе не хочется. Не бойся оскорбить мои нежные чувства. Мужики вообще любят женщин, которые умеют выставлять красные флажки. Так что выставляй. Я не обижусь.

— Договорились, — ответила я. На душе стало легче. Слава богу, одной неопределенностью в наших отношениях меньше.

— Вот и славно, — завершил тему мой поклонник.

Несколько минут мы брели в молчании. Потом я осмелела и спросила:

— Редька, а твоя мама кто по профессии?

— Была учительницей литературы, — ответил он охотно. — А я учился в том классе, где мамочка исполняла функции классного руководителя. Представляешь, ужас какой?

— Что, очень строгая?

— Чрезмерно принципиальная, я бы сказал, — ответил Редька, немного поразмыслив. — Например, она никогда не ставила мне пятерки.

— Почему? — удивилась я. — Ты не учил уроки?

— Да уж, у моей мамочки не выучишь! — в сердцах воскликнул кавалер. Скроил строгое лицо и передразнил чей-то назидательный тон: «Ты должен служить примером для всех остальных!»

Он сбросил маску и покачал головой:

— Ужас…

— Представляю себе.

— Да нет, не представляешь… У нас, как назло, класс был ужасно хулиганистый. Иногда, например, всем скопом отказывались отвечать по какому-нибудь предмету. По истории, например. Вставал староста и объявлял педагогу: «Класс не готов».

— И что?

— Ничего! Раиса Дмитриевна оглядывала всех по очереди, и говорила: «Седельников, встань. Почему ты не готов к занятию? Пригласите сюда Ольгу Ивановну!»

— Это моя мама, — объяснил он, выходя из роли.

— Я догадалась.

— Мамочка приходила, и начиналась работа на лесоповале…

Он издал вздох, шедший из самой глубины души, и покачал головой.

— Веришь, даже сейчас, как вспомню, так вздрогну.

— Я верю.

— «Почему не готов, почему не готов?» — снова передразнил Редька кого-то тоненьким голоском. И с отчаянием добавил, обращаясь ко мне:

— А я всегда готовился! Честное слово! Но не мог же я идти против класса…

— Верю, верю! — повторила я, изо всех сил сдерживая подступающий к горлу смех.

— Настолько хорошо готовился, что даже школу с золотой медалью закончил!

— Верю, верю!

— И в Бауманский поступил после первого же экзамена с пятеркой!

— Верю я, верю!!

Тут Редька спохватился и посмотрел на меня виноватыми глазами.

— Слушай, извини… Накипели, понимаешь ли, детские обиды…

Я не выдержала и громко расхохоталась.

— Чего ты смеешься? — спросил Редька недовольно. — Тебя бы на мое место…

— Побывала! — заверила я поклонника. — Моя мамочка тоже была учительницей.

— Да ты что!

От волнения он даже остановился.

— То-то ты мне сразу приглянулась, — пробормотал он себе под нос.

Мне тоже захотелось сказать парню что-нибудь приятное. Я посмотрела на его лысеющую макушку, вздохнула и проговорила:

— Клен ты мой опавший…

Вот так, незатейливо беседуя о жизни, мы пешком добрались до моего дома. И еще почти два часа бродили по двору, то усаживаясь на скамейку, то поднимаясь с нее. Прощались раза четыре. Редька доводил меня до подъезда, у самой двери спохватывался, что забыл мне сказать то-то и то-то, либо спохватывалась я. Мы присаживались «на минуточку», и процесс повторялся по новой.

В общем, домой я попала в половине второго ночи.

И скажу вам честно, давно мне не было так хорошо.

«Не буду ничего загадывать», — пообещала я себе утром, едва открыв глаза.

Знаете ведь, как бывает? Начнешь раскладывать события, на что-то надеяться, а тут тебя по закону бутерброда — ба-бах! И мордой об стол. Нет, одной все-таки спокойней.

Хотя признаю честно: наличие какого-нибудь поклонника очень украшает жизнь. Мир становится разноцветным, радостным, появляется дополнительный стимул для того, чтобы встать утром с постели и прожить положенные двадцать четыре часа в сутки. И прожить их с удовольствием.

Я умылась, тщательней обычного привела себе в порядок и пошла на кухню. Сегодня должна придти моя домработница Лена и принести продукты. Так, в холодильнике пустота, завтракать придется «с таком», как говорила моя бабушка.

Но и этот факт не испортил моего элегического настроения. Я налила себе в кружку кофе, щедро бухнула три ложки сахара и принялась перемешивать одно с другим.

Надо сказать, что я принадлежу к той счастливой категории женщин, которые могут есть все что угодно и при этом не полнеют. Помню, как в детстве взрослые жалостливо цокали языком, осматривая мое скелетообразное телосложение. Уж не знаю, какие мысли посещали их головы, но помню, что меня постоянно чем-то угощали. Причем угощали калорийными продуктами: пирогами, пирожными, наваристыми супами, котлетами… Самое смешное, что я, ни от чего не отказываясь, молотила все подряд.

И оставалась скелетом.

В детстве меня это страшно огорчало. И только лет в двадцать я смогла оценить выпавшее мне везение. Особенно, когда мои приятельницы-однолетки, закормленные в детстве, начали мучительную борьбу за талию.

Так что не буду кокетничать и ссылаться на диету. Ем я с удовольствием, хотя до последнего времени моя зарплата меня в этом смысле не слишком баловала. Зато последние четыре месяца, которые я прослужила в фирме американских благодетелей, возместили мне нехватку калорий в полном объеме.

Шоколад. Обожаю шоколад во всех его разновидностях. Могу отказаться от чего угодно: от мяса, от молочных продуктов, от овощей, от фруктов, но от шоколада — ни за что! Иначе просто нет смысла жить.

Я побродила по дому и поискала, чем бы себя занять. Нет, не могу понять, зачем нанимателю потребовалось платить деньги домработнице, которой совершенно нечего делать?

Я человек аккуратный, поэтому дома у меня на полу бумажки не валяются. Пыль с мебели я до сих пор протираю самостоятельно, делаю это просто на автопилоте. До книг я вообще запретила Лене дотрагиваться, этого мы домработницам никогда не доверим…

Лена приходила раз в три дня, потому что приходить чаще не имело смысла. Она загружала холодильник продуктами, относила грязное белье в прачечную. Либо забирала белье из прачечной. Уборкой я ее не загружала, только попросила раз в месяц мыть окна.

Вот и вся работа.

Но я подумала и решила, что не стану отказываться от Лены. Потому что триста долларов для нее — серьезные деньги. Лена очень славная женщина, а жизнь у нее нелегкая. Пускай хоть немного передохнет в борьбе за существование. Кто мне такой Никифоров-сын, чтобы я терзалась заботой о его бюджете? К тому же, я уверена, что триста долларов для нанимателя принципиальной суммой не являются.

Зевая, я бродила по комнатам, потом плюхнулась за компьютер. Нет, жить в безделье просто невыносимо. Нужно поскандалить с нанимателем по этому поводу.

Тут в двери заскрежетал ключ.

— Лена, здравствуйте! — громко крикнула я из гостиной.

— Здрасте, Илона Ивановна, — тихо ответила домработница из коридора. Но в комнату почему-то не вошла.

— Как дела? — так же громко вопросила я.

Нет ответа. Не услышала, наверное.

Я отодвинула клавиатуру компьютера и потопала на кухню. Настроение было приподнятым, и мне хотелось с кем-нибудь поделиться хорошей энергетикой.

Лена стояла ко мне спиной и разгружала две объемистые сумки.

— Что вы мне принесли? — спросила я дружелюбно.

Лена явно запаниковала. Это было написано даже на ее спине. Она как-то странно вздрогнула и поджалась. Но ко мне так и не повернулась.

— Так все, что вы просили…

Я почувствовала неладное. Подошла к столу и попыталась заглянуть домработнице в лицо.

Лена повернулась ко мне вполоборота:

— Творожок тут обезжиренный, овощи, ряженка…

— Лена, повернитесь ко мне, — попросила я спокойно.

Домработница опустила голову и застыла.

Я подошла к ней, развернула женщину лицом к себе.

Так я и думала.

На правой щеке у Лены багровела ссадина, под нижним веком расплылся хороший синяк. Это называется, муж учит жену жизни.

Мои кулаки невольно сжались.

— Подонок, — сказала я. — Сволочь.

— Он не соображал ничего, Илона Ивановна, — привычно принялась Лена выгораживать скота, который называет себя мужчиной. — Он пьяный был…

— Да, это серьезное оправдание, — согласилась я. — Лена, почему вы ничего не предпринимаете? Почему позволяете этому ублюдку издеваться над вами и детьми?

— А что я сделать-то могу? — ответила домработница устало. Она упала на табуретку, словно ее не держали ноги, и опустила голову на руку.

— Не советское время. Раньше на работу сходишь, с мастером поговоришь — он месяц держится. Хоть месяц, а живем спокойно. Потом, правда, он опять срывался, но бить-то нас не бил. Боялся. Недавно начал.

— Демократ, наверное, — предположила я, задыхаясь от ненависти.

— Да нет, — совершенно серьезно ответила женщина. — Он за Жириновского голосует.

А, ну тогда все понятно! Как говорится, плох тот ученик, который не желает превзойти учителя! Насмотрелся алконавт, как бледное подобие фюрера тузит за волосы женщину, и решил: во как себя ведут настоящие джентльмены! И чем я хуже?..

А кто может быть безответней, чем женщина, весящая сорок пять килограммов? К тому же, родная жена, которая на мужа не заявит?

— Ненавижу, — сказала я вслух. Посмотрела на Лену и спросила:

— В милицию обращались?

— С участковым разговаривала, — ответила она. — Соседи вызвали.

— Спасибо, хоть соседи о вас позаботились…

— Да нет, он им спать мешал. Напился и орал.

— А-а-а… Понятно. И что вам сказал доблестный служитель закона?

— Сказал, что семейными дрязгами заниматься не станет. Чтоб сами разбирались.

— Где уж ему такой ерундой заниматься, — пробормотала я, чувствуя, что еще немного — и я разревусь. — У него по расписанию борьба с сицилийской мафией. Комиссар Каталкин хренов…

— Он Полозков, не Каталкин, — поправила меня Лена.

— Буду знать.

Я прошлась по кухне, охваченная самым страшным гневом. Гневом бессилия.

Вот что делать простой полуграмотной женщине, без родственников, без поддержки в этой жизни, оказавшейся в подобном положении? Вы знаете? Я тоже не знаю. Но что-то делать обязательно нужно, нельзя же так жить…

— Илона Ивановна, да вы не беспокойтесь, — начала оправдываться Лена. — Я всю работу буду аккуратно делать. Подумаешь, синяк! Что он мне помешает, что ли?

— Э-э-эх!! — сказала я, не найдя, что сказать еще.

Удалилась в библиотеку и стукнулась лбом о корешки книг.

Ну почему у наших женщин почти поголовно синдром мучениц?! Классики, что делать?!

Классики безмолвствовали, и я стукнула кулаком по разноцветным томикам. Но тут же устыдилась этого недостойного жеста.

Они-то тут при чем? Классики в подобной мерзости замечены не были!

— Илона Ивановна, — робко позвала меня Лена, сунув голову в комнату.

— Да? — ответила я устало. Мне было невыносимо стыдно оттого, что я ничем не могла помочь этой хорошей женщине.

— Что мне еще сделать?

— Ничего не нужно, — ответила я. — Отдыхайте.

Она потопталась в коридоре.

— Может, я окна помою?

— Двух недель не прошло с прошлого раза.

— Или занавески постираю?..

Она встретилась со мной взглядом и страшно смутилась.

— Мне уж лучше у вас быть, чем дома, — сказала она тихо.

Я взялась за лоб.

— Хорошо, Лена, — ответила я, стараясь говорить спокойно. — Делайте все, что считаете нужным. Хотите, можете просто посидеть и книжку почитать…

— Да что вы…

— Не хотите — не надо. Придумайте сами, чем тут можно заняться.

— Спасибо, Илона Ивановна, — обрадовалась домработница.

У меня не хватило сил ответить «пожалуйста». Было в этом что-то циничное.

Поэтому я просто собралась, крикнула, что ухожу по делу, и вышла на улицу. Никаких дел у меня не было в помине, но оставаться дома и любоваться на несчастную Лену с изуродованным лицом было выше моих сил.

Я купила себе мороженое и медленно побрела по улице.

Почему мужики такие скоты?

Не все, конечно. Я просто не понимаю, как у здоровенного ублюдка может подняться рука на человека вдвое слабее? Это что, нарушение психики?

Как-то раз я попала в подобное положение. На остановке на меня внезапно бросилась такса, которую вел на поводке здоровенный мужик криминального вида. Нос у мужика был похож на нос Деда Мороза, но на этом сходство с добрым дедушкой заканчивалось. От мужика сильно пахло какой-то алкогольной смесью. И вот, когда они проходили мимо меня, такса вдруг резко рванула в мою сторону и ухватила зубами мой кожаный плащ. Вообще-то, собака планировала цапнуть меня за ногу, но я рефлекторно дернулась, и таксе пришлось довольствоваться подкладкой моего плаща, которую она изорвала.

Несколько минут я пребывала в шоке. Мужик с таксой шествовал дальше как ни в чем ни бывало. Не зная, что предпринять в таком случае, я догнала мужика и, уворачиваясь от таксы, которая все время рвалась к моим ногам, воззвала:

— Мужчина!

Тот даже не оглянулся.

— Послушайте!

Ноль эмоций.

— Посмотрите, что сделала ваша собака!

Тут мужчина остановился, развернулся ко мне, открыл рот и облил меня отборным магом.

— Вы что себе позволяете? — шепнула я онемевшими губами. — Я на вас заявление напишу!

Тут двухметровый стокилограммовый мужчина вытянул вперед руку и послал меня в короткий нокдаун.

Я свалилась прямо в весеннюю грязь, каблук моих единственных сапог противно хрустнул и вывернулся в противоположную сторону.

А мужчина продолжил свое неторопливое движение.

Остается только добавить, что происходило все это на автобусной остановке, посреди бела дня, на глазах у десятка свидетелей. Думаете, кто-нибудь попытался мне помочь?

Если вы так думаете, значит, никогда не оказывались в подобном положении. И слава богу.

Спору нет, мне было ужасно жаль безнадежно разорванной подкладки. Про сапоги просто не говорю — это была катастрофа, пробившая огромную брешь в моем бюджете.

От грязи я отмылась. Снаружи, имею в виду. Гораздо ужасней была грязь, осевшая изнутри.

И чувство абсолютного бессилия.

Поэтому я очень хорошо понимаю эту девочку-журналистку, подавшую в суд на Киркорова. Она, по крайней мере, имела возможность потребовать удовлетворения от всем известной личности. Я такого удовольствия была лишена.

Помню другого певца, вещавшего о том, что девочка по аналогии с Моникой Левински обеспечивает себе раскрутку за счет звезды нашей эстрады.

Не знаю, говорил ли он искренне, или проявлял чувство корпоративной солидарности, но мне очень хотелось ему сказать: «Знаете, Саша, проконсультируйтесь с женой. Не уверена, соприкасается ли она сейчас с грешной землей. Возможно, ваши заработки огородили ее от этого. Но когда-то она, безусловно, имела такую возможность. И ей, наверняка, приходилось сталкиваться с отвратительными проявлениями мужского хамства. Вот пускай она вам и расскажет, как себя чувствует женщина в этом случае. Как ужасно чувство бессилия, которое при этом возникает. Может, хотя бы она сможет вам что-то объяснить».

А уж то, что Филипп Киркоров далеко не Билл Клинтон, по-моему, никому и объяснять не требуется.

Я почувствовала, что впадаю в меланхолию. Вот вам и пример знаменитого закона всемирного равновесия! Порадовалась с утра пораньше, мне головку-то и остудили. Чтобы все было в пропорции.

Я нашла таксофон, достала из сумки карточку-визитку господина Седельникова и решительно набрала его рабочий номер.

— Алло, — пропел приятный женский голос.

— Добрый день, — начала я.

— Здравствуйте.

— Я бы хотела поговорить с Родионом Романовичем.

— Соединяю, — ответила девица так просто, что я даже удивилась.

Очевидно, Родион Романович не страдал комплексом полноценности, как многие начальники даже самого мелкого уровня.

— Слушаю, — рявкнул в трубку мой поклонник через минуту.

На заднем плане послышались оживленные голоса и громкий смех. Праздник какой-то отмечают, что ли?

— Родион Романович? — неуверенно протянула я, смущенная резким тоном.

— Элька, ты?

Голос Редьки немедленно изменился и стал радостным. У меня потеплело на сердце.

— Я. Не вовремя, да?

— Да не то, чтобы не вовремя…

Редька минуту помолчал и вдруг закричал так громко и радостно, что я невольно отдернула трубку от уха:

— Подождите, подождите! Без меня не начинайте!

— Слушай, по-моему, я все-таки не вовремя, — решительно сказала я. — Не буду вам мешать.

— Элька, Элька! — завопил поклонник. — Подожди! Слушай, ты сейчас свободна?

— Свободна…

— Приезжай к нам в офис! Мы тут такую штучку сделали — умереть не встать! Обалдеешь!

— Очень заманчиво, — соблазнилась я. — Точно не помешаю?

— Давай дуй быстрей, — все так же приподнято распорядился Редька. В комнате снова кто-то громко рассмеялся.

— Жду! — крикнул Редька и бросил трубку.

Я прочитала адрес фирмы на визитке, остановила частника и через пятнадцать минут была на месте.

Фирма Редьки занимала четыре комнаты в обычной московской новостройке.

Пространство было заставлено всяческой техникой, и поразило меня то, что стояла она безо всякого присмотра. Распахнутый подъезд, отсутствие охраны, раскрытые настежь двери — заходи, бери, что хочешь!

Впрочем, народ нашелся в последней по коридору комнате. Человек семь, в том числе, одна девушка, видимо секретарша, и двое молодцев в униформе охранников.

Все они сгрудились вокруг Редьки, державшего в руках шлем, похожий на хоккейный.

— Можно я? — упрашивали все по очереди, обращаясь к патрону.

— Элька!

Все обернулись в мою сторону. Наступило настороженное молчание.

— Здрасте, — сказала я неловко.

— Вот молодец, что быстро приехала!

Редька подошел ко мне и чмокнул в щеку. Если бы я не стояла рядом, то решила бы, что поклонник немного пьян. Его глаза сверкали, щеки раскраснелись…

Но пахло от Редьки только хорошим мужским парфюмом.

— Пойдем, я тебя познакомлю с коллегами, — сказал он все так же приподнято.

Мы двинулись навстречу сотрудникам. Черт, ну почему именно тогда, когда нужно хорошо выглядеть, я оказываюсь в старом платье и с немытой головой? Хорошо, хоть немного накрасилась с утра пораньше под влиянием романтического настроения. Жаль, настроения не хватило на то, чтобы вымыть голову…

— Таня, начальник нашей приемной.

— Начальница! — поправила Таня. Улыбнулась мне и сказала:

— Это вы звонили? Я вас по голосу узнала.

— Ромка. Наш ведущий программист.

— Только после вас, Родион Романович.

— Рауф. С его тетей ты уже знакома.

Я вздрогнула. Это племянник Эльвиры Давыдовны? Веселый, смеющийся парень с ослепительными белыми зубами?

— Очень приятно, — пробормотала я.

— Мне тоже, — ответил Рауф. Он еще раз сверкнул зубами и сказал вполголоса:

— Храбрая вы девушка.

Я отчаянно смутилась, сообразив, что он имеет в виду мой вчерашний бенефис.

— С Саней ты уже знакома.

— Здрасте, — широко улыбаясь, сказал молоденький парень, который встречал нас в аэропорту.

— Коля-Толя, — представил мне поклонник двоих охранников.

— Наша ударная сила. Только не спрашивай меня, кто из них кто, я сам не знаю…

Охранники рассмеялись и раскланялись со мной. Парни оказались близнецами.

— Вы, конечно, меня извините, — сказала я неловко, — но у вас все двери нараспашку. Обворуют же…

— Это мы тебя ждали, — объяснил Редька. И вполголоса велел близнецам:

— Чего стоите? Быстро двери на замок!

— Только без нас не начинайте! — снова произнесли парни удивившую меня фразу.

Сначала я подумала, что на фирме отмечается какой-то праздник. Но, оглядевшись вокруг, не заметила никаких праздничных атрибутов в виде бутылок с алкоголем, разнокалиберной посуды и магазинных салатиков в пластиковой упаковке.

На компьютерных столах мой пристальный взгляд обнаружил только чайные и кофейные кружки, покрытые изнутри махровым коричневым налетом.

— Элька, мы с ребятами такое придумали!

— Господи, да расскажи ты мне наконец! — не выдержала я.

— Мы тут по заказу одного издательства начали делать программку… Короче говоря, механизм для написания популярного романа. Скелет, так сказать.

— Это как?

— Это просто. Есть костяк, есть варианты развития сюжета, есть варианты любовной интриги. Всовываешь героев, задаешь программу — и вперед. Машина оживляет схему, выписывает подробности и выдает конечный результат.

— Боже! — сказала я в полной растерянности. — Как это? А творчество? А словарный запас? А метафоричность? А авторская стилистика?

Редька слегка нахмурился. Я уже заметила, что компьютерам в частности и технике вообще он был предан безоговорочно. Поэтому все сомнения в их состоятельности воспринимал как личное оскорбление.

— Не говори ерунды! — сказал он довольно грубо. — У любой машины словарный запас в три раза больше, чем у среднестатистического автора.

— Да, но процесс творчества…

— Ага, ага! — закивал головой Редька ядовито. — Ты еще про авторский стиль вспомни! Спрашиваю тебя, как человека читающего: ты способна отличить язык одного современного автора от другого?

— Господи, конечно! Акунин и Пелевин совершенно разные по…

— Я не про мастеров говорю, — снова перебил меня Редька. — Я говорю про авторов макулатуры, которая заполонила рынок. Акунин и Пелевин — изделия штучные. А я тебя про ширпотреб спрашиваю!

Я прикинула и не нашлась, что ответить.

— То-то, — так же грубо продолжал Редька. — Там в издательствах тоже не дураки сидят. Они нам штамповку гениев и не заказывали. Просто попросили сделать схему продажного среднестатистического романа, не более того…

— Что ж им, авторов не хватает? — удивилась я. — По-моему, пишут сейчас все, издаются тожевсе… Чего программы придумывать?

— Автор — существо капризное, — объяснил Редька. — То есть вначале помалкивает, а потом, если не дай бог раскрутится, начинает запросы выдавать: то гонорар его не устраивает, то цвет обложки, то качество бумаги напоминает туалетную… А с компьютером все эти проблемы уходят в безрадостное прошлое.

— Понятно. И вы программу сделали?

— Мы ее сделали! — с ликованием ответил Редька, и все присутствующие поддержали его ликование овациями и шумным свистом.

Я зажала руками уши и переждала несколько минут.

— Ну, молодцы, — неуверенно похвалила я, когда шум смолк.

Редька переглянулся с коллегами.

— Товарищ не понимает, — весело сказал ведущий программист Роман.

— Не понимает! — хором подтвердили остальные.

— Да я и не претендую! — обиделась я. — Я всего-навсего примитивный пользователь…

Редька прервал мой монолог, взял меня под руку и повел куда-то в коридор. Мы приблизились к деревянной двери, которая была плотно закрыта и даже снабжена шпингалетом. С наружной стороны.

— Что там? — спросила я, невольно поддаваясь любопытству.

Редька молча отодвинул задвижку, распахнул дверь и пошарил по стене внутри.

Ярко вспыхнула лампочка.

Помещение оказалось обыкновенной кладовкой, в которой хозяйки обычно сваливают старое или несезонное барахло. Ну, там держат лыжи летом или велосипед зимой… Домовитые женщины заставляют полки банками с домашними соленьями-вареньями.

Пространство этой кладовки снизу доверху было завалено книжками в дешевых бумажных переплетах. Так называемыми покетбуками.

Я присвистнула.

Не знаю, из скольких книжек был сотворен этот литературный Монблан. Может, из нескольких сотен. А может, из нескольких тысяч.

— Господи!

Я стала медленно прозревать:

— И все это вы прочитали!

— Все, — ответил Редька с мрачной гордостью. — До последней буквы.

— Боже!

— Именно. А ты как думала? Чтобы составить компьютерную программку современного кассового романа, нужно было запастись сведениями о нем! И чем полнее будут исходные данные, тем точнее получится программа! Люди мы добросовестные…

— Бедные вы мои! — посочувствовала я невольно.

— По ночам читали, — пожаловался Редька. — Днем-то работать нужно, заказчиков много…

— Ну, покажи, что получилось, — заторопила я.

— Пошли.

Мы вернулись в главный зал.

— Ну, поняли, какой подвиг мы совершили? — спросил Рауф, смеясь.

— Вы просто мученики науки! — искренне высказалась я.

— А что делать? Зарабатывать-то надо…

— Не ври, — сердито сказал Редька. — Сначала туго шло, потом попривыкли. А потом просто интересно стало. Под конец уже ночевали на работе.

— Что, серьезно? — не поверила я.

— Честное слово! — ответил мне Санек. — В другой комнате все еще раскладушки стоят…

Я не выдержала и расхохоталась. Меня начало обуревать нервное нетерпение. До чего же интересно! Сейчас я узнаю формулу кассового успеха! Распечатаю какой-нибудь роман, отнесу его в издательство и получу гонорар. Потому что этот опус любое издательство купит гарантированно.

— Господи, вы же можете миллионерами стать! — сказала я невольно.

Мне было отвечено таким взрывом хорошего здорового смеха, что я съежилась. И даже подумала, не обидеться ли мне.

— Да вы не обижайтесь, — сказала мне Таня, начальница приемной. Она даже заплакала от смеха и сейчас вытирала глаза.

— Они не над вами смеются.

— Слушайте, люди, давайте туда Эльку отправим! — вдруг предложил Редька.

— Да? — с сомнением спросил Рауф. Поджал губы и оценивающе оглядел меня с головы до ног.

— А что? Свежий человек, свежий взгляд… Даже интересно!

— Куда это вы меня отправите? — испугалась я. — Не поеду!

— Дурочка, да никуда ехать не нужно.

Редька взял со стола шлем, похожий на хоккейный, и показал его мне.

— Нахлобучиваешь на головку и отбываешь в виртуальный мир. Просто и надежно. Фирма гарантирует.

— Ну да, а потом у меня из-за излучения опухоль появится…

Программисты возбужденно и негодующе загалдели. Вообще мой вам совет: никогда в присутствии технарей не говорите плохо о компьютерах! Ругайте их внешний вид, манеру одеваться, специфические особенности речи, характер их ближайших родственников… Все, что угодно!

Только ни одного дурного слова о компьютерах.

Загрызут.

— Прямо как моя теща, — высказался наконец Роман раздраженным тоном. — Она тоже прочла в каком-то полуграмотном журнале, что компьютеры излучают. А о том, что излучение излучению рознь, она, конечно, и понятия не имеет!

Он фыркнул и продолжил обличать:

— «Излучают!» Магнитное поле Земли тоже излучает. Что-то я не заметил, чтобы это кого-нибудь беспокоило…

— Ромка, брэк! — остановил его Редька. — Простим даме ее невежество.

— Нет, я теперь просто настаиваю на том, чтобы ее туда заслать! — упорствовал Роман, оскорбленный в своих профессиональных чувствах.

— Ромка, остынь!

Редька обернулся ко мне.

— Эль, все просто, — сказал он рассудительно. — Мы предлагаем тебе побывать в виртуальном мире. В мире современной популярной литературы. Ты наденешь этот шлем, встанешь на это возвышение и будешь смотреть кино. Но в отличие от телефильма, ты сможешь в действии поучаствовать. Мало того: от твоего поведения будет зависеть поведение героев программы.

— Это как? — не поняла я.

— Ну, это как в передаче «спрашивайте — отвечаем». Задавай любые вопросы, твои собеседники будут на них адекватно реагировать.

— Слушайте, я что-то такое читала, — сказала я неуверенно. — Кажется, у Стругацких, в «Понедельнике…»

В комнате прогремел еще один взрыв восторга.

— Правильно, умница! — вскричал Редька, перекрывая все другие голоса. — Мы эту идею и взяли за образец!

— Да?

Мне стало интересно. Уж не стану говорить о том, что «Понедельник…» — одна из моих любимейших книг. Меня просто увлекла затея, претворенная в жизнь.

— Это безопасно? — уточнила я еще раз.

— Абсолютно!

— Там ничего не замкнет?

— Ничего!

— А если замкнет? — настаивала я плаксиво.

— Элька, ты же никуда не денешься. Будешь стоять тут, рядом с нами.

— А если мне там не понравится?

— Если не понравится, мы тебя тут же вернем назад.

— А как вы узнаете, что мне там не понра…

— Мы за тобой будем наблюдать вот в этом мониторе.

И Редька указал мне на огромную плазменную игрушку. «Пять тысяч долларов, не меньше», — подумала я автоматически. И сказала:

— Ну ладно, я согласна.

— Глупая, — ответил Редька вполголоса, надевая на меня шлем. — Да мы все убиться были готовы, только чтобы первыми туда попасть. А ты…

Он скривил физиономию и передразнил:

— «Ну ладно, согласная я…»

Покачал головой и повторил:

— Глупая…

Отступил назад и приказал:

— Крепите датчики.

Не знаю, как они, а я в виртуальный мир не рвалась. Более того, когда чьи-то цепкие руки пристегнули к моей шее и запястьям что-то холодное и жесткое, я испытала сильное искушение отказаться от предложенной чести.

Шлем, который Редька нахлобучил мне на голову, полностью закрыл верхнюю часть лица, включая глаза. Единственное, что я успела разглядеть, это какие-то странные очки, расположенные прямо перед моими зрачками. Стекла в них были непрозрачные и совершенно скрывали от меня перспективу.

Нет, мне было очень неуютно. И я уже собралась оповестить об этом собравшихся, как вдруг голос Редьки отчетливо произнес:

— Поехали…

«Прямо как Гагарин», — восхитилась я и не успела дезертировать.

Что-то негромко щелкнуло в правое ухо, я скорее почувствовала, чем увидела, как осветилось странное возвышение, на котором я стояла. Ногам стало тепло, но приятно, без излишнего жара.

Потом темнота перед глазами стала рассеиваться, и в серой полутьме проступила какая-то колышущаяся масса.

Я сощурилась. Что это?

Пелена перед глазами разорвалась, как облака, и виртуальный мир предстал передо мной во всей своей трехмерной красе.

Я летела на вертолете.

Ощущение было необыкновенно реальным и захватывающим. Я видела внизу под собой море, которое выглядело абсолютно настоящим. Пенились волны серого цвета, по-моему, слегка штормило.

Я огляделась вокруг. Мамочки! Где пилот?!

Кабина была совершенно пуста. Я сидела на заднем сиденье, позади кресла водителя, или пилота, или как там он еще называется… Переливались лампочки на табло, ходила взад-вперед какая-то рукоятка… По-моему, это называется штурвал. Но абсолютно никто машиной не управлял.

— Ай!

— Элька, спокойно.

Голос Редьки заехал мне по уху, как мяч. Кто-то в отдалении проговорил:

— Не усердствуй. Звуковая мощность высокая.

— Уменьши ее! — раздраженно ответил Редька в сторону и вернулся ко мне.

— Элька, ты летишь на автопилоте. Маршрут проложен, бояться нечего. Посмотри на горизонт. Вон цель, видишь?

Я приподнялась на сиденье. Мельком подумала, что, наверное, выгляжу смешно на том возвышении, с шеей, вытянутой как у страуса.

— Да, что-то виднеется, — ответила я немного спокойней. Присутствие Редьки меня ободрило.

— Через три минуты будешь на месте, — спокойно заверил Редька. — Как полет?

— Обалдеть! — сказала я искренне. — Как настоящий!

— Ромка гений.

— Это точно.

— Странно, что ощущения такие реальные. Я на вертолете ни разу в жизни не летала.

— Зато я летал, — вклинился в ухо голос Романа. — Вы пользуетесь моим жизненным опытом.

— Спасибо.

— Не за что.

Я снова посмотрела вниз. Серая вода волновалась в сотне метров подо мной.

— Слушай… Родька, — начала я, вовремя удержавшись от искушения обозвать его Редькой в присутствии подчиненных.

— Да?

— А зачем нужны эти три минуты?

— Понимаешь, сканер должен ввести тебя в программу, — ответил Редькин голос.

— Сканер?..

— Ну, возвышение, на котором ты стояла, является гигантским сканером. С тебя сняли отпечаток, грубо говоря, и теперь компьютер загоняет твой ангельский образ в программу. Не можешь же ты попасть туда в натуральном виде!

В отдалении послышался смех.

— Слушайте, если вы не прекратите смеяться, я сниму с головы вашу шапочку, — предупредила я.

Смех немедленно смолк.

— Элька, не смей! — вознегодовал Редька. — Знаешь, сколько памяти на тебя уже потрачено?!

— А мне плевать. Слушай, почему вода такая серая? Это вы такую нарисовали?

— Нет, это компьютер так переосмыслил качество заложенной в него литературы.

— А при чем тут море?

— Увидишь! — нетерпеливо ответил голос Редьки. — Так, ты уже должна быть на месте.

Я посмотрела вниз и вместо тяжелой свинцовой массы воды увидела серый бетонный прямоугольник.

— Тут посадочная полоса!

— Это крыша здания, — торопливо предупредил меня Редька. — Не пугайся, если посмотришь вниз.

— Ладно.

Моя умница-машина аккуратно опускалась прямо в центр нарисованного круга.

— Сели, — проинформировала я. — Что теперь?

— Командир вертолета и экипаж прощаются с вами, — сладко пропел Редька. Откашлялся и проговорил своим голосом:

— Выходи! «Что теперь?»… Спиноза.

— Шлем сниму! — предупредила я.

— Ладно, молчу.

Я открыла дверь и высунулась наружу. Потянула носом воздух. Пахло макулатурой.

— Слушай, здесь воздух пахнет, как в той комнате, куда мы в школе сваливали собранную макулатуру, — проинформировала я.

— А ты думала? Помнишь, сколько литературы сюда вбухано?!

Я вспомнила переполненную кладовку и вздрогнула.

Пол был совершенно настоящий. Я пошарила по нему ногой, потом соскользнула с сиденья и несколько раз подпрыгнула на месте.

— Не резвись, — сурово осадил Редька. — Сканер сломаешь!

— Зануда! — ответила я.

Вышла наружу и осмотрелась.

Я стояла на крыше серого прямоугольного здания. Вокруг, сколько видели глаза, плескалось свинцовое серое море. Оно резко контрастировало с яркими синими небесами и лучезарным солнечным диском, который отличался от настоящего только тем, что на него можно было смотреть сколько угодно без вреда для зрения.

Я подошла к краю площадки, уцепилась за поручень и глянула вниз.

Не знаю, почему я представляла себе здание таким же высоким, как небоскреб. Ничего подобного. Этажа три-четыре, не больше.

Но, если в высоту здание не поражало своими размерами, то в ширину оно выглядело явно переразвитым. Какая-то странная архитектура.

Тут откуда-то снизу взметнулась гигантская тень, и я испуганно взвизгнула.

С левой торцевой части здания плавно проехала гигантская лопасть и скрылась с противоположной стороны.

— Пропеллер? — спросила я вслух.

— Где? — не понял Редька.

— Тут какая-то лопасть проехалась слева направо.

Раздался приглушенный смех.

— А ты, когда подлетала не рассмотрела, что это? — осведомился Редька.

— Я на море засмотрелась…

— Ну и глупо! Ладно, будешь обратно улетать — посмотри. Очень советую.

— Посмотрю. Куда мне теперь?

— Прямо. Там люк и лестница вниз.

— Вижу!

— Отлично.

Редька немного помолчал и неуверенно позвал:

— Элька!

— Ау, — бодро откликнулась я, ступая на первую ступеньку лестницы, ведущей вниз.

— Задержись…

Я замерла на месте.

— Я дальше не пойду.

— Как?!

— Так! Чего затрепыхалась? Никто там тебя не съест.

— Я боюсь одна…

— Эль, не могу я дальше, — ответил Редька. — Дальше попадает только тот, кто просканирован.

— Просканируйся!

— Шлем только один.

— Крохобор!

— Ага, крохобор, десять тысяч баксов за установку… Ладно, давай короче, а то столько памяти даром пропадает… Внутри тебя будет сопровождать помощник.

— Какой помощник? — спросила я слезливо.

— Разберешься. Стругацких читала?

— Читала…

— Тогда разберешься. Ничего плохого с тобой случиться не может. Это просто рисунок. Понимаешь?

— Ага…

— Не трусь, тебе говорят! Если будут стрелять — не прячься, никто в тебя не попадет.

— Как это «стрелять?»!

— Ну, знаешь, у некоторых авторов-мужчин фантазия приземленная…

— Как это «стрелять?»!!

— Будут взрывы — не пугайся.

— Господи! Взрывы!!

— Ну, знаешь, у некоторых авторов-женщин фантазия буйная.

— Взрывы!!!

— Все будет хорошо! — железным голосом отрубил Редька.

— Не пойду!

— Все, топай. И так уйму памяти потратили.

— Я боюсь!

Тишина.

— Редька!

Молчание.

— Обманщики проклятые, — выругалась я в надежде, что меня слышат. Но ответа снова не получила.

Я наклонилась и опасливо вгляделась в темноту, скрывающую последнюю ступеньку лестницы.

Идти, не идти?

Честно говоря, я не знала, как поступить дальше. Можно, конечно, снять с себя шлем, который я сейчас на голове не ощущала, но твердо знала, что он там есть.

Обалдеть! Все смешалось в доме Облонских!

Виртуальный мир выглядел настоящим и осязаемым. Я чувствовала, как холодны поручни под моими ладонями, как пропитан запахом целлюлозы здешний воздух, слышала негромкий шум моря… Этот мир казался мне совершенно реальным.

И тем не менее, он не существовал.

Этот мир я ощущала, благодаря шлему, надетому на мою голову. Самого шлема я не чувствовала, но он был на голове.

Он был реальным…

Неразбериха какая-то.

Тут я ощутила такой короткий приступ головной боли, что поняла безо всяких слов: памяти потрачено столько, что пора меня пускать в расход!

И начала спускаться по узкой винтовой лестнице.

По мере спуска мои глаза привыкали к полутьме, царившей внутри здания. Ничего особенно угрожающего мне не слышалось и не виделось. Достигнув нижней ступеньки, я замерла, осмотрелась и прислушалась.

Передо мной простирался необъятный коридор с множеством одинаковых дверей. На дверях были налеплены какие-то таблички, но я не разбирала, что на них написано.

Взрывов я не услышала, стрельбы тоже.

Только плескалось в отдалении море и слышался ровный гул, природу которого я понять не могла.

Я сошла со ступеньки и сделала шаг вперед.

— Здравствуй!

— Ой!

Я вздрогнула и оглянулась. Позади стоял симпатичный мальчуган лет шести. Выглядел он здоровеньким, чистеньким, только слишком уж серьезным для своих лет.

— Я — твой проводник, — сказал мальчик мелодичным голосом.

— Ага!

Я вспомнила Стругацких и наставительно сказала:

— Взрослым нужно говорить «вы».

Мальчик немного помолчал. Неужели спутала цитату?

— Если ты думаешь, что я начну вещать про Эпоху Принудительной Вежливости, то ошибаешься, — сказал ребенок угрюмо. — У меня программа другая.

— Понятно, — ответила я, с интересом рассматривая своего малолетнего экскурсовода. — Но ты оттуда?

— Оттуда, оттуда, — немного раздраженно откликнулся мальчуган, и мне показалось, что в его голосе я уловила знакомые интонации.

— Тебя Редька делал?

— Что значит «делал?» — возмутился мальчик. — Работа по созданию виртуального персонажа требует помимо профессиональной…

— Стоп! — сказала я. — И так уйму памяти потратили!

Мальчик подумал и согласно кивнул.

— Ты хочешь посмотреть этот этаж или желаешь опуститься ниже?

Слово «опуститься» мне почему-то не понравилось.

— А что на нижнем этаже?

— Литература, — безмятежно ответил мальчик. И уточнил. — Этажом ниже.

— Это я поняла, — сказала я недовольно. Вздохнула и решила:

— Ладно, начнем с верхнего этажа.

Мы пошли вперед по длинному серому коридору. Дошли до двери, на которой ярко светилась и переливалась табличка со странным значком: «Э-О».

— Что это? — спросила я невольно.

— Владелец торговой марки, — ответил мальчуган, рассматривая свои ногти.

— Издатель, что ли?

— Можно сказать и так.

— А-а-а… Ясно.

— Входи, не бойся, — нетерпеливо поторопил меня спутник.

Я постучалась в дверь.

— Да не услышит тебя никто, — так же нетерпеливо сказал ребенок. И добавил немного тише:

— Каждому не наотвечаешься…

Я толкнула дверь от себя. Она оказалась не заперта.

Перед моими глазами предстала комната. Огромная, уютная, заставленная мягкими диванами и креслами, заваленная подушками и коробками шоколадных конфет.

Прямо по центру стоял большой овальный стол, накрытый к ужину.

Ничего угрожающего, на мой взгляд, в интерьере не было.

— Входи же, чего застыла, — сказал детский голос за моей спиной, и меня с недетской силой толкнули в спину.

Я влетела в уютную комнату.

Перед тем, как войти, я прочесала глазами все пространство и не заметила ни одного одушевленного персонажа. Честно говоря, именно это и насторожило меня больше всего. Но не успела я кубарем ввалиться в комнату, как откуда-то сбоку на меня обрушилась черная громадная туша.

— Ай! — вскрикнула я и загородилась руками.

Но тяжелый черный зверь преодолел мое сопротивление, опрокинул меня на спину и добросовестно вылизал мое лицо.

— Хватит!

Я оттолкнула пса. Я уже поняла, что собака настроена дружелюбно, но, честное слово, у нее из пасти шел такой запах, который не мог оправдать никакой хороший характер.

— Банди! — сердито вскрикнул приятный женский голос.

Пес радостно рыкнул и устремился от меня прочь. Краем глаза я успела заметить, что теперь он повалил на пол какую-то незнакомую мне женщину и привычно взялся за нее. Женщина отбрыкивалась и негодующе вскрикивала, но пес вилял черным хвостом и продолжал свое черное дело. Сил у женщины было явно не больше, чем у меня.

Тут мои мысли снова разлетелись в разные стороны, потому что с двух сторон меня атаковали другие тушки. Собачки были поменьше ростом, но так же назойливы, как их старший брат.

И пахло у них из пасти отнюдь не зубной пастой «Колгейт», а тем, чем пахнет из пасти у любой собаки, — помойкой.

Псы старательно и гостеприимно вылизывали мое лицо, а я медленно приходила в себя. Наконец оправилась от шока окончательно и отпихнула от себя назойливых ухажеров.

— На место! — прикрикнула я строго.

Псы радостно затявкали и запрыгали вокруг меня. Они явно не понимали, что означает это слово.

После избалованных детей больше всего я не терплю избалованных собак. Согласитесь, люди и собаки — существа не одной породы. И жизненное пространство у них должно разграничиваться.

Хорошо воспитанная собака должно твердо знать, что есть в квартире такие места, куда ей вход категорически заказан. Например, спальня.

Представляете, какое счастье спать на одной простыне с животным, лапы которого час назад месили грязь на улице!

Еще у собак достаточно интенсивно лезет шерсть. У любых собак, даже короткошерстных. И шерсть эта бывает весьма колючей.

Помню, как я немного поиграла с соседским стаффордом Роном. Рон — существо хорошо воспитанное и благожелательное. Лезть к вам с высунутым языком он не станет, но поиграет со знакомыми охотно. Так вот, после часа такой возни вся моя шерстяная кофта оказалась в мелких колючих и жестких ворсинках. То есть в собачьей шерсти. И невозможно было в этой кофте ни сесть, ни встать. Ворсинки впивались в кожу как иголки, и я все время бешено чесалась. Стирка никаких ощутимых результатов не принесла, так как шерсть прочно запуталась в другой шерсти и не вымывалась водой.

Словом, кофту мне пришлось отложить до лучших времен. Пока я не вооружусь пинцетом и не начну ювелирную работу по извлечению чужеродного материала.

Поэтому когда я читаю откровения некоторых авторов, спящих рядом со своими собаками, то испытываю чувство острой жалости к этим несчастным.

К авторам, имею в виду.

И именно поэтому я не испытываю симпатии к невоспитанным собакам, какими бы благожелательными они ни были.

— Помоги мне! — полупридушенным голосом воззвала неизвестная женщина, которую погребла под собой черная туша собаки.

Я бросилась на помощь. Схватила пса за ошейник и оттащила его в сторону.

Пес вырывался, изгибался, скулил и рвался к хозяйке.

Женщина поднялась с пола, пошатываясь, дошла до стула и рухнула на него.

— Отпусти его, — сказала она обреченно.

— А если…

— Отпусти!

Я повиновалась. Псы залаяли и одновременно рванули к хозяйке. Но та успела схватить со стола кусок желтого жирного сыра и зашвырнула его далеко от себя в соседнюю полуоткрытую дверь.

Псы взвизгнули от вожделения и рванули вслед за подачкой. Не успели они забежать в соседнюю комнату, как хозяйка сорвалась с места и захлопнула раскрытую дверь.

Послышалось рычание, жалобный визг, царапанье когтей по дереву. Потом все стихло, и наступила тишина.

— Слава богу! — пробормотала женщина негромко, но с большим чувством.

— Здравствуйте, — сказала я, отряхивая с себя собачью шерсть.

— Привет! — оживилась дама.

Она подбежала ко мне, схватила меня за руку и потащила к столу:

— Садись!

И не успела я опомниться, как оказалась сидящей на красивом мягком стуле.

— Угощайся! — ни на минуту не умолкала хозяйка. — Наша кухарка испекла потрясающий пирог, попробуй!

— Спасибо, я не голод…

— А еще есть изумительная рыба!

— Спасибо, мне не хо…

— Слушай, может, вина выпьем? Есть портвейн, урожай сорок пятого года!

— Спасибо, не на…

— А может, тебе денег одолжить? Сколько? Двадцать тысяч? Тридцать?

— Не нуж…

— Какая расписка?! Ты с ума сошла! Обижаешь!

— Сядьте!!

Дама наконец обиженно умолкла.

Я продолжала отряхиваться.

— Все же нужно собак как-то воспитать, — сказала я нерешительно. — Представляете, если войдет человек с больным сердцем, а они набросятся…

— Ох…

Вздох шел из самой глубины души и потряс меня своей непохожестью на бодрые начальные интонации хозяйки. Она оперлась локтями на стол, обхватила ладонями голову и пригорюнилась.

Мне наконец удалось ее рассмотреть.

Напротив меня сидела хрупкая моложавая дама лет пятидесяти, которая, тем не менее, при желании могла бы выдать себя за сорокалетнюю.

У нее была короткая стильная стрижка, светлые пряди вызывающе торчали в разные стороны, как иглы дикообраза.

Лицо у дамы было милое и благожелательное, но какое-то измученное.

— Ты себе не представляешь, как мне все это надоело, — пожаловалась вдруг дама шепотом.

— Что надоело? — не поняла я.

— Все! Спать в одной постели с собаками, постоянно попадать в дурацкие истории с периодичностью раз в месяц…

— Почему раз в месяц?

— Потому что Читателю Это Нравится, — тоскливо прошептала дама и испуганно оглянулась. Перегнулась через стол и зашептала горячо:

— Господи! Я же образованный человек! Я же языки знаю! Ты хоть представляешь себе, как это смешно — постоянно получать тортом в морду?! Фигурально, конечно…

— Разве это смешно? — спросила я.

— А эти собаки?! — не слушая, продолжала изливаться дама. — Ты думаешь, мне не надоело, что их постоянно тошнит и рвет прямо на ковер в гостиной?!

— Зачем же ты…

— Читателю Это Нравится! — произнесла дама странное заклинание. Подумала и добавила:

— И потом, так хочет Богиня!..

— Какая богиня?

— Самая главная!

Глаза дамы испуганно расширились. Она подняла палец и замерла, прислушиваясь:

— Тихо! — шепнула она испуганно.

Где-то в отдалении послышались раздраженные голоса, что-то с грохотом упало на пол. Взвизгнул молодой женский голос, ей ответил раздраженный мужской. Звуки стали удаляться и замерли в глубине дома.

— Слава богу! — сказала дама и вытерла разом вспотевший лоб. — Обошлись без меня…

Я издала сочувственный вздох. В принципе, я уже поняла, кто эта дама и какой богине она поклоняется. Но помочь ей ничем не могла.

— А этот вечный караван-сарай в доме? — горько продолжала дама. — Ты не поверишь: то родственники, то знакомые, то родственники знакомых, то знакомые родственников, а то и такие, которых не знают ни те, ни другие! И я никого не могу выставить! Ужас! Разве это жизнь?!

— Да, я понимаю, — пробормотала я сочувственно.

— Вот ты бы хотела так жить?!

Я вздрогнула:

— Ни за что!

— Да никакой нормальный человек не захотел бы!

— Тогда почему… — начала я, но не успела хозяйка открыть рот, как я уже все поняла и сама ответила:

— Читателю Это Нравится…

— Нравится! — горестно подтвердила дама. — Читателю нравится, что у меня вечно дома что-то происходит, что-то взрывается, сносит крышу, на ковер гадят животные… Нравится! Господи, их бы сюда хоть на один день!

— Послушай, ты же умная интеллигентная женщина, — начала я душеспасительную беседу. — Неужели не справишься? Организуй ты свою жизнь, как любой нормальный человек! Уверяю тебя, не все читатели получают удовольствие оттого, что кому-то заехали тортом в морду, а у кого-то поехала крыша! В конце концов, уйди в отпуск! По-моему, ты достаточно повеселила публику, чтобы объявить некоторый антракт… Подумай, отойди от всего этого бардака… Может, через три-четыре месяца появишься в преображенном виде, гораздо более интересном читателю…

— Ты что!!!

Хозяйка вскочила с места и даже руками на меня замахала, как на еретичку.

— Обалдела, что ли?!! А кто будет развлекать читателя?!!

— Так, другие появя…

— Да в том-то и дело, что другие!

Дама быстро прошлась по комнате, что-то обдумала, в волнении покачивая светлой головкой:

— Богине это совсем не понравится…

— Понятно…

— Нет, это ей не понравится.

— Слушай, а может, Богине тоже нужен некоторый отдых? — спросила я, стараясь говорить тактично. — Она не устала бесконечно творить? По-моему, число творений перевалило за шестьдесят… Гоголь, бедняжка, всего трехтомник поднял. Надорвался и помер.

— Гоголь не был богом, — рассеяно возразила дама.

— То есть? — не поняла я.

— Ну, у него не было в распоряжении второстепенных божеств. Знаешь, из мифологии: наяды, дриады…

Дама подумала и нерешительно добавила:

— Сатиры…

— Сатиров знаю, — мрачно ответила я. И вспомнила одно из произведений Богини, где на полном серьезе утверждалось, что блондинкам не идет пудра цвета загара.

Такую ерунду могло написать только второстепенное божество мужского пола. Типа сатира.

Тут за стеной раздался оглушительный грохот. Я подскочила на месте.

— Начинается! — проворчала дама.

Она повернулась ко мне спиной и медленно побрела по лестнице, ведущей наверх дома.

— Счастливо тебе! — пожелала я ей в спину.

Дама, не оборачиваясь, пожала плечами. Во всей ее хрупкой фигурке была написана покорность судьбе, Богине и Читателю.

Шум сверху нарастал. Вот что-то обрушилось вниз с ужасающим грохотом, потом послышался треск, и потолок разошелся сетью трещин. Мне на макушку посыпалась известка и штукатурка.

Я испуганно ойкнула, сорвалась со стула и рванула к двери. И перед тем, как выскочить в коридор, уловила отдаленную автоматную очередь.

Я вылетела из комнаты и захлопнула дверь.

Удивительно, но все шумы за ней тут же стихли.

Несколько минут я оставалась стоять возле двери, припав к ней ухом.

Нет, никаких звуков. Полнейшая тишина.

— Пока дверь не откроешь, ничего не увидишь и не услышишь, — произнес мелодичный голос сбоку.

Я вздрогнула и оторвалась от двери.

— Господи, совсем про тебя забыла, — сказала я машинально.

Мальчик слегка зевнул, деликатно прикрыв ладошкой рот.

— А ты почему со мной не вошел?

— Зачем? — просил мой экскурсовод, пожимая плечами. — Внутри и без меня все ясно. Я тебе нужен только в коридоре. Пойдем дальше?

— Ну, пойдем, — ответила я.

Мальчик развернулся и бодро зашагал впереди.

— Ты, вообще-то, чего хочешь? — спрашивал он меня по дороге.

— Ну, не знаю… Чего-нибудь душевного.

Мальчик притормозил и задумался.

— Душевное, душевное, — пробормотал он скороговоркой себе под нос.

Он почесал затылок, и этот жест снова напомнил мне Редьку.

— Есть такое, — наконец, объявил мне мальчик. — Только все душевное двумя этажами ниже.

— Тогда подожди, — сказала я. — Давай заглянем еще в пару мест.

— Да ради бога! — ответил провожатый.

Подошел к очередной двери с непонятной табличкой «Э-О», и провозгласил:

— Вот коммуникационная амбразура. Удовлетвори свое любопытство.

«Где-то я это слышала, — подумала я в сомнении. — Или читала…»

Потом вспомнила и фыркнула. Ну, Редька, ну, хулиган! Спер чужую шутку!

Я по привычке постучалась. Ответа не получила, вспомнила, что этого делать не нужно, и приоткрыла дверь.

Большая комната. Обстановка напоминала дорогие офисы, виденные мной по телевизору в разных отечественных сериалах.

Посреди комнаты стоял длиннющий овальный стол, за которым сидели мужчины. Я посчитала их взглядом. Шесть человек.

Мужчины выглядели чрезвычайно солидно. Почти все они были второй молодости, то есть в возрасте, который у успешных деловых людей наступает после сорока одновременно с достижением высокого социального статуса.

Лица их были серьезны и значительны. Чувствовалось, что ерундой заниматься эти люди не привыкли. И вообще, при взгляде на общество я почему-то подумала о короле Артуре и его рыцарях, которые имели привычку сидеть вокруг стола. Правда, круглого, не овального.

— Можно войти? — спросила я.

— Охрана вас проверила? — вопросом на вопрос ответил мне какой-то мужчина в золотых очках. То есть очки были обычные, оправа золотая, и это украшение мужику чрезвычайно не шло. Мне почему-то показалось, что носить такие дорогие стильные вещи он не привык.

— Какая охрана? — не поняла я.

— На входе, — строго ответил мужчина.

Я оглянулась назад.

— Как это понимать?

— Не обращай внимания, — посоветовал мне мальчик. — Это у него комплекс полноценности играет. Скажи, что проверили, и все.

Я снова сунулась в комнату:

— Меня проверили.

— Тогда можете войти, — по-прежнему строго сказал председательствующий на этом странном собрании.

Я вошла в комнату и остановилась в дверях.

— Здрасте, — сказала я, обращаясь сразу ко всем.

Застучали отодвигаемые стулья. Мужское общество оказалось на удивление хорошо воспитанным. Слава богу, что такие мужчины еще остались в популярных книжках.

Хотя воспитанные мужчины были бы уместней в книжках красного цвета.

— Прошу вас, присаживайтесь, — вежливо пригласил меня один из них. Мне показалось, что в его речи проступал едва заметный иностранный акцент. И еще меня поразил длинный конский хвост на затылке мужчины. Хвост напоминал о движении «хиппи» и совершенно не гармонировал со строгим безупречным костюмом и галстуком-бабочкой.

— Спасибо, — ответила я, смущенная таким вниманием.

Мужчина с конским хвостом отодвинул свободный стул и выжидательно застыл за его спинкой.

Я подошла, неловко плюхнулась вниз, но он успел чрезвычайно ловко подставить мне сиденье.

— Спасибо, — повторила я с искренней благодарностью.

— Не за что, — вежливо ответил мужчина и вернулся на свое место.

Есть в нем все же что-то неуловимо нерусское. А может, так кажется из-за его безукоризненных манер?

«Уж не француз ли он?» — неожиданно подумала я.

Но расспрашивать постеснялась.

Я незаметно осмотрелась вокруг. Стол был довольно большой, и занятым оказался только наполовину. Множество стульев остались свободными.

— А где же остальные? — спросила я, указывая на пустые места.

— Не готовы еще, — ответил мне сосед справа.

— Простите, не поняла?..

— Богиня не может заниматься одновременно всем! — немного раздраженно ответил один из собравшихся. — У нее и без нас забот полно!

— А-а-а…

Я снова огляделась.

— Послушайте, а почему здесь нет женщин? Насколько я помню, Богиня их тоже создала…

Мужчины заерзали на своих стульях.

— Послушайте, имеем мы право немного передохнуть?! — нервно выкрикнул председательствующий. Внезапно он сорвался с места и в волнении пробежал по комнате. Остановился у окна и застыл, глядя сквозь дорогие очки на серое штормящее море.

Мне стало неловко.

— Простите, ради бога, — извинилась я вполголоса. — Я, наверное, что-то не то сказала?

— Да ладно, — обреченно махнул рукой мужчина с конским хвостом. — Просто ему сильно не повезло.

— В каком смысле?

— Ну, понимаете, ему жену приходится не только дома, но и на работе терпеть… Не сахар, скажу я вам…

— Почему? — удивилась я. — Помню я его жену! Очень даже милая женщина!

— Милая-то милая, — ответил мне мужчина напротив, — только она советы дает по избирательным технологиям.

— Ну, помню! Работа у нее такая!

— Дело не в том, что у нее работа такая, а в том, что этими советами приходится восхищаться…

— Не хотите — не восхищайтесь!

— Ну да! — саркастично ответил мужчина в золотых очках, возвращаясь на место. — Так нам Богиня и позволит не восхититься! Так она и даст нам промолчать! Или, не дай бог, сказать, что мы думаем на самом деле! Вот, сама посуди…

Он рывком отодвинул стул и плюхнулся на него в состоянии крайнего нервного раздражения.

— Решил я избираться. Самому мне депутатство на фиг не надо, но Читателю Это Нравится…

— Это я уже слышала.

— И подсовывает мне Богиня рекламное агентство. А в нем даму…

— Знаю, читала…

— А дама мне подсовывает идею: в качестве рекламного хода объявить войну наркомафии.

Он злобно рассмеялся и спросил:

— Свежо, не правда ли?

— Ну, идея, конечно, не слишком новая…

— Да у этой идеи уже зубов нет, настолько она не новая! И потом, между нами говоря, трюк с объявлением войны содран из хорошего фильма «Плутовство». А уж оригинальная мысль о борьбе с наркомафией присутствует во всех программных обещаниях кандидатов в депутаты любого разлива. По-моему, лет пятнадцать, как присутствует…

— Ну, может, мысль и не оригинальная, зато благородная…

— Да пускай она будет трижды благородная! — вымученно простонал мой собеседник. — Но мне же приходится восхищаться изобретательностью этой идеи, будь она неладна! Мне приходится дифирамбы ей озвучивать! А нормальные люди читают и поражаются: это я такой тупой, что не понимаю, насколько идеи дамы оригинальны, или это мне любовь мозги проела?

Я не нашлась, что ответить, и промолчала.

Тут раздался отчетливый хруст. Я оглянулась и увидела позади человека в черной кожаной куртке и потертых джинсах. Мужчина ломал пальцы. Своим внешним видом он явно выпадал из общего элегантно-делового тона собравшихся за столом.

— Да присядь ты наконец! — раздраженно прикрикнул на него председательствующий.

Мужчина в черной куртке закатил глаза под лоб, отвернулся и, ничего не ответив, снова принялся нервно измерять шагами комнату.

— Кто это? — спросила я шепотом у соседа с конским хвостом. — Чего он не садится?

— Он стесняется, — ответил сосед, деликатно понизив голос. Оглянулся на ходившего мужчину и пояснил:

— Чувствует себя альфонсом.

— Почему?

— Сам он бедный, а жена богатая.

— А-а-а… Ну это, по-моему, глупые комплексы.

— Не скажите, — с тяжелым вздохом ответил сосед. — Не всякому Читателю Это Нравится.

— Понятно.

И я сочувственно покосилась на мужчину в кожаной куртке.

— О-о-ох, — высказался кто-то откровенно за столом.

Я живо оглянулась.

Вздох издал мужчина, узнать которого я не смогла. Может, не читала всего, что сотворила Богиня, может, просто позабыла какого-то героя…

Мужчина бросался в глаза своей бледностью. Время от времени он доставал из кармана носовой платок и промокал вспотевший лоб. В общем, не нужно было быть психологом, чтобы догадаться: человек сильно нервничает.

— А это кто? — снова спросила я шепотом у соседа.

— Пока никто, — ответил тот равнодушно.

— То есть?..

— Ну, его пока в свет не выпустили.

— А-а-а… Тогда почему он так нервничает?

— Потому что неизвестно, кто ему достанется, — неожиданно ответил мне председательствующий. — Как Богиня распорядится… Мы, по крайней мере, хоть какую-то определенность имеем, а он, бедняга…

Тут он умолк, а собравшиеся стали смотреть на своего товарища с молчаливым сочувствием.

Вдруг за окном прогремел гром, на неизменно синем небе сверкнула молния. Собравшиеся мужчины немедленно поднялись со своих мест.

Я не поняла, в чем дело, но на всякий случай тоже встала.

И без того бледный мужчина побледнел еще больше. Он понурился, медленно отставил стул и побрел к лестнице, ведущей во внутренние покои. Остальные стояли на месте и провожали уходящего прощальными взглядами. Мужчина в кожаной куртке неожиданно прекратил свою беготню по комнате, остановился и торжественно приложил руку к виску.

«К пустой голове вроде не прикладывают», — удивилась я.

Но жест у мужчины получился привычным и профессиональным. Чувствовалось, что отдавать честь ему не впервой.

Вообще обстановка стала такой мрачно-торжественной, что у меня по коже поползли мурашки.

Бледный мужчина с трудом преодолевал последние ступеньки, словно шел на свидание со стоматологом после десятилетней разлуки.

Ни разу не оглянувшись на нас, он открыл дверь, за которой я увидела только темноту, и растворился в ней.

«Сесть, что ли?» — подумала я.

Но мужчины продолжали стоять, вытянув шеи, и я не осмелилась воспользоваться своей женской привилегией.

Вдруг откуда-то из-за двери раздался громкий продолжительный крик, потом сверху вниз упало что-то тяжелое. Звук был странно категоричным, словно по гигантской бумаге шлепнули огромной печатью. Я содрогнулась.

— Все! — прошептал мой сосед с конским хвостом. Губы у него заметно побелели. — В тираж пошел!

Кто-то из мужчин размашисто перекрестился.

— Ну, мне пора, — сказала я неловко.

Но на меня никто не обратил внимания.

На негнущихся ногах я вышла из комнаты, в которой продолжал витать дух мрачной покорности судьбе, Богине и Читателю.

Я осторожно прикрыла за собой дверь.

Мальчик ждал меня в коридоре.

— Куда пойдем? — осведомился он.

Я подумала.

— Не знаю.

Посмотрела вперед. Коридор уходил за горизонт, количество дверей не поддавалось исчислению.

— Сколько же их, — сказала я невольно.

— В двери справа я тебе входить не рекомендую, — предупредил мальчик.

— Почему?

— А потому что ничего нового ты не увидишь.

— Что, герои дублируются, что ли?

— И герои, и сюжеты. Не впрямую, конечно. Имена и названия, например, у них разные.

— Объясни популярней, — попросила я.

— Пожалуйста. Видишь ли, в любой серии есть свой первопроходец. Сначала он прокладывает дорогу и выясняет, где можно намыть немножко золота. А потом за ним косяком устремляются все остальные.

— Понятно.

— Так что не советую, — заключил мальчик. Подумал, зевнул и добавил:

— Очень скучно.

Я осмотрела левый ряд. К моему изумлению, там виднелась только одна дверь, в которую мы еще не стучались.

— Можно? — спросила я, указывая на нее.

Мальчик пожал плечами:

— Пожалуйста! Тебе все можно!

— Это почему? — не поняла я.

Мальчик понизил голос и с придыханием произнес:

— Потому что ты Читатель…

Я не ответила. Подошла к двери и сразу толкнула ее от себя. Дверь стукнулась о стенку внутри комнаты.

Я оглядела новую перспективу.

Ничего особенного. Небольшая комната, похожая на кабинет. Стол, на столе компьютерный монитор, за столом женщина. Не очень молодая худенькая блондинка с маловыразительным, но умным лицом.

— Здравствуйте, — сказала я. Честно говоря, женщину я узнала не сразу и несколько минут пыталась сообразить, какой Богине она поклоняется.

— Стучаться нужно, когда входите! — строго сказала женщина.

Мне стало стыдно.

— Извините. Просто в соседних комнатах мне сказали…

— Я не знаю, что вам сказали в соседних комнатах, — так же строго оборвала меня женщина. — Но догадаться не сложно. Судя потому, что вы вошли, не постучавшись, я думаю, они вам сказали, что стучаться не обязательно. То, что они так считают, доказывает, что они плохо воспитаны. Скорее всего, их детство проходило в неинтеллигентной среде, так как все поведенческие стереотипы закладываются именно в раннем возрасте. Более того. Из того, что вы решили последовать данному вам плохому совету, я заключаю, что ваша среда общения в детстве тоже оставляла желать лучшего. Хотя возможен и второй вариант. Возможно, что вы интеллигентный, но очень внушаемый человек. В таком случае…

Тут зазвонил телефон, дама оторвалась от своего многословия и сняла трубку.

— Слушаю, — сказала она строго.

Трубка заквакала мужским голосом и квакала довольно долго.

— Так.

Дама немного подумала и затянула волынку:

— Юрик, солнце мое незаходящее, мне неважно, почему ты не успел опросить всех свидетелей. Я готова допустить, что у человека могут случитьсяфорс-мажорные обстоятельства, но нужно уметь отделять их от работы. И потом, гораздо практичней отложить все стихийные незапланированные бедствия на один день. Да, потрать один свой выходной на форс-мажор, а остальные дни посвяти работе. Конечно, перетерпеть целый день, заполненный неприятностями, гораздо сложней, чем распределить их по семи дням недели. Но ты только представь: день прошел, а остальные шесть посвящены исключительно позитивным впечатлениям. То есть работе. По-моему, это гораздо удобней для тебя, чем дергаться по пустякам семь дней в неделю…

Она все говорила и говорила, занудно и правильно, а я осматривала кабинет.

«Какая умная дама! — думала я рассеяно. — Не иначе, как аналитик. Да, явный аналитический склад ума. Такой склад захочешь скрыть — не скроешь».

Собственно, я уже догадалась, какой Богине поклоняется немолодая блондинка с занудной и правильной речью. Книги этой Богини на раннем этапе ее становления я читала довольно охотно. Возможно, потому что выбор тогда был еще не столь велик. Возможно, потому что занудство завораживает и гипнотизирует.

Создания Богини в ста двадцати трех словах разъясняли нам вещи, которые запросто можно было бы объяснить и в трех. И даже их не стоило бы тратить, потому что и так все понятно.

Но создания Богини говорили долго, занудно и правильно, и я, завороженная плавным многословием, покорно сидела над книгами Богини, как сидит кролик перед удавом.

Впрочем, не так уж и плоха была эта Богиня, если сравнить ее со множеством подражателей. Беда в другом: рано или поздно любая Богиня решает, что она уже достаточно могущественная.

Богиня бросает надежный испытанный жанр и начинает творить Классику.

Я вспомнила несколько последних творений Богини и вздохнула.

Занудство и менторство, вообще свойственные ее созданиям, в последних опусах достигли своего предела. Гипноз перестал срабатывать, и дочитать эту тягомотину до конца оказалось выше моих сил.

Насколько я знаю, владелец торговой марки от игр Богини в восторг не пришел, но понадеялся выехать на раскрученном имени.

И прогадал. Последние создания Богини пошли под нож. То есть в макулатуру.

Богиня вернулась к привычным героям, но Читателю предыдущие игры тоже не понравились, и он долго не мог простить Богине ее потуг переместиться в Серьезный Жанр. Что и доказывали падающие тиражи.

— Так, — сказала дама, положив трубку. Я вернулась к реальности и искательно уставилась на нее.

— Продолжим, — строго сказала дама.

— Вы думаете, стоит? — спросила я, не сдержавшись.

— Стоит, — строго ответила дама. — Любое дело должно быть доведено до конца. Судя потому, что вы пришли ко мне, у вас есть проблема, в решении которой я могу вам помочь. Хочу вам напомнить, что если проблему отложить, то она станет гораздо более труднорешаемой. Это похоже на банковский вклад: есть основная сумма, на которую начисляются проценты. Но если в денежном отношении проценты можно только приветствовать, то проценты, набежавшие на вашу проблему…

Я встала и пошла к выходу. Честно говоря, мне это надоело.

Голос дамы журчал и переливался за моей спиной, но я, не прощаясь, вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.

Монолог стих.

— Насладилась? — осведомился мой экскурсовод, поджидавший снаружи.

— Да уж, — ответила я и вытерла лоб. — Насладилась.

— Опустимся ниже?

И опять слово «опустимся» резануло мне ухо.

— А что там? — осведомилась я.

— То же, что и здесь, — ответил мальчик. — Но этажом ниже.

— Странная у тебя манера выражаться, — не утерпела я.

— А это к создателям. Претензии, я имею в виду.

— Извини.

— Да ладно! Так что, пойдем?

— Подожди минутку!

Я не сдержала любопытства и приоткрыла дверь с правой головы. Меня мучило любопытство, свойственное женам Синей Бороды. Что это за последователи такие, которые устремляются вслед за первопроходцами?

Комната, открывшаяся моим глазам, была точной копией первой. Та же уютная гостиная, те же диваны и кресла, тот же стол, накрытый к ужину. Только мебель была другого цвета, а так — все, как виденное раньше.

За столом сидела дама. Интересно в ней было только то, что фигура и лицо дамы расплывались, словно были сотканы из тумана, и постоянно принимали новые очертания.

Вот моим глазам предстала прелестная уютная толстушка, лет двадцати пяти.

— Здрасте, — сказала я.

Толстушка открыла рот, но ответить мне не успела и трансформировалась в представительную немолодую даму со строгим лицом и добрыми глазами. Глаза, впрочем, скрывались за стеклами очков. На плече у дамы сидела большая толстая кошка.

— Здрасте, — повторила я.

И снова ответа не получила. Дама взглянула на меня поверх очков, открыла рот, но тут ее лицо начало колебаться и расплываться. Расплылась и пропала также кошка.

— Зря стараешься, — сказал мальчик сзади.

Я оглянулась.

— Почему это?

— Потому что собственных слов у них нет. Так что на внятный ответ не рассчитывай.

— Понятно, — ответила я и закрыла дверь.

Оглядела коридор прощальным взглядом и скомандовала:

— Пошли вниз.

— Опустимся? — уточнил ребенок.

Нет, это слово мне определенно не нравилось. Но, видимо, именно оно служило пропуском на нижний этаж.

— Опустимся, опустимся! — передразнила я раздраженно. — Доволен?

Мальчик не ответил, развернулся и бодро потопал прямо по коридору.

Поразительно, но на месте сплошной стены слева от меня теперь открылся проход. Стеклянная дверь, а за ней узкая лестница, похожая на лестницу аварийного выхода. Я совершенно точно помнила, что, когда мы проходили мимо этого места, никакой стеклянной двери в коридоре не было и в помине. Она возникла после того, как мои уста разверзлись и раздраженно произнесли магическое слово: «Опустимся».

Мальчик вприпрыжку бежал впереди, я осторожно следовала за ним. Кто его знает, какие еще сюрпризы приготовили коварные создатели виртуальной реальности? Меня не покидали мысли о взрывах, которые вполне могли поджидать меня этажом ниже.

Мы спустились на два лестничных пролета. Ничего страшного. Точно такой же коридор с множеством закрытых дверей. Переливающиеся таблички на них.

Видели, знаем.

— Куда теперь? — спросила я своего спутника.

— Да куда хочешь! — ответил он.

Я в задумчивости прошлась по коридору.

Дошла до двери, ничем не отличающейся от остальных, и на всякий случай постучала в нее.

Тишина.

Я открыла дверь и оглядела роскошное многометровое помещение.

Да, квартирка нехилая. Огромное двухуровневое пространство, квадратные комнаты с большими окнами, потоки света…

Я вошла и быстро осмотрелась.

— Привет!

Голос был женским и молодым.

— Привет, — сказала я, разыскивая взглядом хозяйку апартаментов.

— Тут я, на кухне, — произнес голос откуда-то сбоку, и я устремилась на него.

Кухня поразила меня обилием дорогой техники и страшным беспорядком. На полу валялась расколоченная посуда и перевернутые стулья, дверцы шкафов были раскурочены и частично сорваны с петель.

— Боже мой! — сказала я невольно.

— И не говори.

Я повернула голову и наконец увидела хозяйку всего этого бедлама.

Хозяйка сидела за столом с остатками вчерашней бурной трапезы. На коленях у нее умостилась такса с умными человеческими глазами. Впрочем, после инцидента, случившегося со мной когда-то, я эту породу не жалую.

— Выпьешь? — предложила девушка без предварительных экивоков.

— Спасибо, нет.

— Ну, как хочешь. А я выпью.

Девушка недрогнувшей рукой налила себе полстакана водки и одним махом опрокинула ее в рот. Не поморщившись, проглотила и поставила стакан на стол.

— Садись, — пригласила она.

Я уже немного сориентировалась и такой непринужденности не удивилась. Есть авторы, которые предпочитают оставаться с Читателем на «вы», и есть авторы, сразу и прочно усваивающие фамильярное «ты».

Я подняла с пола табуретку, поставила ее на ножки и уселась напротив девушки.

— Что скажешь? — осведомилась хозяйка.

Я удивилась:

— Ничего!

— Вот и я не знаю, что тебе сказать.

Девушка мрачно задумалась. Очевидно, о жизни. Собака, не отрываясь, смотрела на меня человеческими глазами, и под этим пристальным взглядом мне стало неуютно.

— Твой пес не кусается?

— Сашка-то? — рассеяно переспросила барышня. Посмотрела на таксу и пожала плечами:

— Да хрен его знает.

— Ты его подержи, пока я не уйду.

— Не трусь, подержу.

Барышня душераздирающе зевнула.

— Не выспалась, — пояснила она мне. — Проблемы, проблемы, трупы, убийства, расследования… И все приходится самой расхлебывать, хоть бы кто-то помог.

Она налила себе еще полстакана водки и так же по-гусарски лихо отправила ее в рот.

— Слушай, ты не перебираешь? — спросила я осторожно.

— Перебираю, — не стала спорить барышня. — А что делать? Так хочет Богиня!

— В смысле. Читателю Это Нравится? — поправила я хозяйку дома.

— Некоторым нравится.

Девушка вздохнула и оглядела кухонный разгром.

— А что тут произошло? — поинтересовалась я, проследив за ее взглядом.

— Да ничего особенного, — ответила дама без всякого выражения. — Меня вчера изнасиловал местный криминальный авторитет.

Меня захлестнула волна сочувствия:

— Скотина!

— Да ладно, не переживай, — осадила меня барышня. — Тимка меня, вообще-то, любит…

— Так чего же он тогда тебя насилует? — запуталась я.

— Богиня считает, что так проявляется большая любовь, — объяснила барышня.

Она потянулась за новой порцией водки, но я быстро отодвинула бутылку в сторону:

— Подожди! Хватит пока!

— Тебе что, не нравится? — удивилась хозяйка.

— Конечно, нет! Кому может нравиться пьяная баба? И потом, это вредно для здоровья…

Тут хозяйка отколола такой финт: встала с табуретки и, не выпуская из рук таксу с человеческими глазами, поклонилась в пояс:

— Спасибо тебе!

— Перестань! Ты чего? — забормотала я и тоже вскочила с места.

— Спасибо тебе, дорогая моя! — с чувством повторила девушка.

Она спустила с рук таксу и поддала ей под зад ногой. Собака улетела в коридор.

— Терпеть не могу мелких собак! — пожаловалась хозяйка.

— Чего ж ты тогда…

— Так хочет Богиня!

Я промолчала. На мой взгляд, у Богини явно что-то не ладилось с головой.

— Нет, прикинь! — продолжала изливать душу девушка. — Она хочет, чтобы я напивалась через день как свинья, и при этом выглядела как Снегурочка! Прикинь! Так бывает? Бывает?!

Я посмотрела на бледное отечное лицо девушки со следами былой красоты, слегка подпорченной пьянками и синяками, и против воли подтвердила:

— Не бывает…

— Но Читателю Это Нравится! — с болью в голосе выкрикнула девушка. — Нравится!

— Не преувеличивай, — рискнула поспорить я. — Не всем это нравится.

— А Богиня считает, что всем! Нравится, что я пью как лошадь, нравится, что меня насилует местный бандит, нравится, что у меня любовник, который мне в деды годится…

— Как, у тебя еще и любовник есть? — удивилась я.

— А ты как думала? — в свою очередь, удивилась девушка моему удивлению. — Конечно, есть!

— Господи! Что ж тебе, бандита мало?

— Да глаза бы мои их обоих не видели! — от души высказалась барышня.

Подумала и застенчиво добавила, словно исповедуясь:

— Я киллера люблю…

Я немного отодвинулась. Барышня начала производить на меня впечатление человека, не совсем здорового психически.

— Слушай, а образование у тебя есть? — спросила я осторожно.

— А как же!

Барышня пригорюнилась.

— Юрист я. Юрист. С красным дипломом.

«Мама дорогая!» — подумала я в смятении. Но сказать ничего не смогла.

Тут во дворе послышался звук мотора. Девушка вяло поднялась с места и подошла к окну.

— Пожаловал, — сказала она ядовито.

— Кто пожаловал? — не поняла я.

— Бандит, кто же еще! Сейчас насиловать начнет…

Я подскочила на месте:

— Не открывай дверь!

— Выломает, — ответила барышня.

— Слушай, ну поговори ты с ним, как с человеком! Объясни ему, что женщин, которых любят, не насилуют! Что ж он, вообще отмороженный?!

— Хрен его знает, — повторила барышня хладнокровно. Отобрала у меня бутылку водки и налила себе полный стакан. Опрокинула его в рот, вытерла губы и сказала:

— Слушай, шла бы ты отсюда. Если вы на пороге столкнетесь, я скажу, что ты дверью ошиблась. Понятно?

То, что я ошиблась дверью, мне было понятно и без нее. Но жалость к девушке с трудной судьбой пересилила, и я предложила:

— Хочешь, останусь? Не станет же он при мне…

— Иди-иди, — поторопила меня барышня и выпила еще водки. — Я должна пройти через все.

— Почему?!

— Потому что Читателю Это Нравится! — ответила девушка опостылевшей мне фразой.

Я молча развернулась и двинулась на выход. Девушка провожала меня, спотыкаясь и хватаясь за стенку. Ее хрупкие руки были исполосованы ссадинами и царапинами.

Перед тем как выйти наружу, я повернулась к хозяйке дома и посоветовала:

— Знаешь, по-моему, из ситуации есть простой выход.

— Какой? — икая, спросила барышня.

— Попроси своего киллера, пускай убьет твоего бандита. А заодно и твоего любовника, который тебе в деды годится. И живите вы долго и счастливо. Представляешь, какая пастораль: он вечерами на работу уходит, ты его провожаешь, винтовочку в сумочке подаешь… Контрольный поцелуй в лобик. А потом ждешь любимого, волнуешься и водку жрешь. И при деле оба, и никто тебя не насилует. Любовь побеждает!

Девица даже перестала на мгновение икать, так захватили ее открывшиеся перспективы.

— Слушай, а и правда, — сказала она наконец, обмозговав мое предложение своим юридическим умом. — Хорошая мысль!

Но тут же скисла и пробормотала себе под нос:

— Впрочем, не знаю, не знаю… Как Богиня решит.

Я открыла дверь и быстренько покинула роскошное многоуровневое помещение, от которого меня почему-то тошнило.

«Нет спору, девушку жалко, — думала я, стоя в коридоре. — Только что ж она такая дура бесхребетная? А еще юрист называется! И потом, что подумают малолетние дурочки с неокрепшими мозгами, прочитав подобный шедевр? Конечно же, решат, что это она и есть, красивая жизнь! У этой Богини, что, вообще с извилинами дефицит? Нельзя же быть такой безответственной!»

— Насладилась? — скучным голосом спросил мальчик.

— Издеваешься? — мрачно ответила я вопросом на вопрос.

Я отошла на несколько шагов и в задумчивости уставилась на одинаковые двери. Какую открыть? Все выглядели обманчиво безобидно.

Я приоткрыла ближайшую, но входить не стала. Просто стояла и смотрела на открывшуюся перспективу.

Посреди полупустой комнаты за столом сидела молодая женщина. Возле нее стояла открытая спортивная сумка, в сумке громоздились пачки долларов.

Но не это заинтересовало меня больше всего. Женщина усиленно возилась с огромным тяжелым пистолетом неопределенной конструкции.

— Черт, как же он открывается? — бормотала она раздраженно.

— Проблемы? — спросила я, не переступая порога.

Женщина оторвалась от своего занятия и подняла голову. Она была красива роковой красотой, которой наделяют своих героинь некоторые Богини.

— Да, черт бы ее побрал! — выругалась женщина. — Богиня решила, что я должна опустошить обойму. Ты не знаешь, где тут обойма и как мне ее вытащить?

— Понятия не имею, — ответила я искренне. — Я вообще-то больше по автоматам специалист. Мы «Калашникова» на НВП разбирали-собирали. Но честно говоря, я уже ничего не помню.

Женщина бросила на меня разочарованный взгляд и снова уткнулась в свое оружие.

Я еще немного понаблюдала за ее мучениями и спросила:

— Что ж тебе Богиня не подсказала, где тут обойма?

— Да она сама не знает! — угрюмо ответила мне женщина.

— Ну, и не давала бы тебе оружие в таком случае…

— Это ты ей скажи, — огрызнулась женщина. Вытерла вспотевший лоб и шмякнула пистолет на стол.

— Все! — сказала она. — Сил моих больше нету! Уйду я с этой работы! Никаких денег больше не хочу!

— Знаешь, что? — осенило меня вдруг.

— Что?

— Чтобы опустошить обойму, не обязательно ее вынимать! Просто постреляй — и все! Обойма-то и опустошится!

Женщина мгновение смотрела на меня. На ее губах начала расцветать неуверенная улыбка.

— Слушай, ну ты гений!

Я скромно потупилась.

Женщина схватила пистолет, навела его на соседнюю стенку и несколько раз нажала на курок.

Тишина.

— Ну, чего он не стреляет? — обиделась женщина.

— С предохранителя сними, — посоветовала я, вспомнив военные сериалы.

— Ах, да!

Женщина торопливо зашарила пальцами по стволу.

— Слушай, а где тут предохранитель? — спросила она после безуспешных поисков.

Мы молча уставились друг на друга. Потом я осторожно закрыла дверь.

Нечто подобное в моей жизни уже было. На втором курсе к нам пришла преподавать историю древнего мира молодая дама, прежде работавшая в нашем институте лаборанткой. Дама состояла в каких-то родственных связях с каким-то высокопоставленным лицом, поэтому ее начали продвигать по работе.

Возмущению педагогов и студентов не было предела. Дама настолько смутно представлял себе предмет, что на лекциях ее поправляли даже первокурсники.

Как-то раз я заглянула на кафедру. И увидела любопытную картину.

Дама стояла перед исторической картой и искала на ней походы Александра Македонского. Взгляд у нее был напряженно-затравленный, и на мое появление она никакого внимания не обратила.

Примерно такими же глазами смотрела женщина на пистолет непонятной системы, которым ее для чего-то снабдила Богиня.

Бедная женщина. Неужели и это Читателю нравится?

Я оглядела серый коридор, уходивший за горизонт, и не ощутила желания исследовать его дальше.

— Давай посмотрим, что там внизу, — предложила я, содрогаясь от собственной смелости.

— Там популярная мужская литература! — предупредил меня хлопец.

— Мы только заглянем!

— Да ради бога.

Мальчик помолчал, посверлил меня глазом.

— Ну?!! — сказал он, устав ждать.

— Что «ну?» — не поняла я. Но тут же сориентировалась. — Ах, да! Опустимся…

И после произнесения магического слова слева от меня немедленно образовалась стеклянная дверь, ведущая на лестницу. Я пропустила мальчугана вперед и пошла за ним, уже ничего не опасаясь.

Было понятно, что физически мне повредить не могло ничто. Я могла отупеть, потерять нравственные ориентиры, приобрести вульгарные манеры, утратить привычный лексикон, но на моем физическом самочувствии пребывание с героями разных Богинь пока не отражалось.

«Ну, разве что стошнит, — подумала я, вспомнив девушку с трудной судьбой. — Но это пустяки».

Привычный серый коридор с переливающимися табличками уже успел мне надоесть. Я подошла к первой попавшейся двери и распахнула ее.

Мама дорогая!

Посреди грязной убогой комнаты сцепились мужчина и женщина. Несколько секунд я в смятении наблюдала за ними, не понимая, пытается ли он ее изнасиловать или просто лупит. Учит жизни, так сказать.

Мужчина выглядел звероподобным. Весь полуобнаженный торс его был покрыт татуировками, приличными и не очень, на толстых пальцах поблескивали вульгарные золотые перстни.

— … телка… может… в рот! — азартно выкрикивал мужчина, и немногие цензурные слова, которые попадались в его речи, все равно не помогли мне понять ее общий смысл.

Девица выглядела роскошно. Ноги у нее росли от ушей, обнажившиеся под разорванной блузкой груди были пятого размера, длинные разметавшиеся волосы скрывали от меня ее лицо. Но я не сомневалось, что оно выглядело в десять раз красивей, чем лицо Клаудии Шиффер.

На речи поклонника девица не обижалась и отвечала ему не менее азартно:

— … в рот… суке… засранную жопу!

Минуту я, оцепенев, наблюдала за ними.

Словно почувствовав мое незримое присутствие, герои оживились и принялись тузить друг друга с еще большим энтузиазмом.

Наконец девица изловчилась и заехала поклоннику ногой в пах. Тот заверещал неожиданным фальцетом и согнулся. Девица победно взвизгнула, долбанула поклонника в живот и унеслась в другую дверь.

«Да, — подумала я в смятении, не переступая порог. — Вот она, большая любовь!»

Мужчина тем временем очухался, извлек из кармана брюк маленький мобильник, неизвестно как удержавшийся там во время драки, набрал номер и приложил аппарат к уху.

— Колян, братан! Клавка… вчера… полтонны… суке… телка!

Он обиженно умолк, предоставляя слово собеседнику.

Ответа абонента я не расслышала. И слава богу.

С треском захлопнула дверь и в раздражении устремилась дальше по коридору.

Мальчик моросил следом за мной мелкими шажками.

— Не надоело? — спрашивал он меня в спину. — Может, ниже опустимся? Там душевное!

— Посмотрю еще, — ответила я сквозь зубы.

— Пожалеешь! — предупредил экскурсовод.

— Что ж, нет ни одного Бога, способного написать два цензурных слова подряд?! Ты просто клевещешь на мужчин!

— Я предупреждал, это кассовая мужская литература, — повторил малец.

— Много ты понимаешь, — ответила я и распахнула другую дверь.

Сначала я ничего не увидела, потому что в комнате плавал сизый дым, утяжеляя и без того неяркое освещение. Из глубины помещения неслись стоны, причем самые разнополые. Так сказать, во множественном числе.

«Что это? — не поняла я. — Что-то военное? Госпиталь? Раненые? Умирающие? А почему женщины стонут? Они тут, что, все вповалку лежат: и раненые женщины, и раненые мужчины? Может, стонут медсестры? От жалости?»

Но тут глаза привыкли к полумраку, дым немного рассеялся, и я увидела то, что происходило внутри.

А как только увидела, немедленно захлопнула дверь, отгородив себя от этого… Я не знаю, каким словом это назвать.

То, что я увидела, не имело право на существование. Потому что шло против человеческой природы.

— Я же говорил тебе! — упрекнул меня мальчик негромко.

Я, тяжело дыша, уставилась на него:

— Ты это видел?!!

— Не забывай, я не ребенок, — обиделся мальчик.

Я пошарила по карманам в поисках носового платка. Пот лил с меня градом.

— Слушай, Сусанин, тут никаких палок нет? Только попрочней!

— Зачем? — не понял мальчик.

— Чтобы забить эту дверь намертво! — заорала я с ненавистью. — Эта мерзость не имеет права распространяться! Это же чума! Холера! Спид! Массовое безумие! Я не знаю, как это назвать! Неужели есть издатели, которые такое печатают?!

— Есть, — ответил мальчик, ни на секунду не утратив своего хладнокровия. — Причем заметь: в предыдущей комнате ты слышала только цензурные слова.

— Они мне не многое подсказали! — съязвила я.

— Потому что создатели программы их вырезали. Ну, знаешь, как мат вырезают на телевидении?

— Знаю.

— А издатели эти слова печатают, — безмятежно договорил мальчик. Подумал и объяснил:

— Чтобы общий контекст был понятен.

— Уйдем отсюда, — сказала я, чувствуя, что еще минута — и я разнесу этот этаж к чертовой матери.

— Говорил же я тебе, не задерживайся, — снова мягко упрекнул меня ребенок.

— Говорил, говорил! Боже мой, хочу на воздух!

— Вниз не пойдем?

Я задумалась. Обидно уйти, не досмотрев предложенное удовольствие до конца.

— Там что-то подобное? — спросила я для очистки совести. Если экскурсовод ответит утвердительно, я немедленно навострю лыжи вон.

— Да нет, — ответил ребенок и почему-то засмеялся. — Говорю же, там душевное.

— Ладно, — сказала я обречено. — Опустимся.

И, не глядя на мальчишку, направилась к стеклянной двери, возникшей слева.

Честно говоря, я начала уставать от любых ощущений. И от позитивных, и от негативных. Хотя позитивные ощущения мне были даны только на верхнем этаже здания. Все, что помещалось этажами ниже, выглядело как дурной сон шизофреника.

Тем не менее, я с тупым упорством преодолела два лестничных пролета и, не раздумывая, толкнула ногой ближайшую дверь.

Я была готова увидеть что угодно. Но картина, представшая моим глазам, выглядела как пастораль Антуана Ватто.

Помещение было большим, роскошным, с колоннами, и обставлено оно было соответствующей мебелью. Правда, несколько разнокалиберной мебелью, но все равно симпатичной. Было здесь кресло в стиле Людовика Четырнадцатого, был секретер, явно перенесенный из века восемнадцатого, диван а-ля рококо, портьеры в цветочек, вообще непонятно откуда. Но в целом помещение выглядело чистеньким и уютным.

Посреди комнаты на оттоманке времен Империи возлежала пышная полнотелая дама в старинном платье с большим откровенным декольте. Перед дамой на коленях стоял мужчина, весь перевязанный ленточками и кудрявый, как болонка. Присмотревшись, я поняла, что это парик.

— Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас, — повторял мужчина с неослабевающей страстью.

Дама смеялась и закрывалась веером.

— Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас, — продолжал мужчина.

Мне стало смешно. Я приоткрыла дверь пошире и перенесла вес на правую ногу, согнув левую в колене.

Интересно, кто автор этого монолога?

— Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас, — продолжал мужчина, не отрывая горящих глаз от лица дамы, полускрытого веером.

Наконец пришел черед героини. Она убрала с лица страусовые перья и проявила оригинальность:

— Я вас люблю!

Мне стало скучно. Я закрыла дверь и повернулась к провожатому:

— Здесь все такое? Душевное?

— Ну да, — ответил малец, уже не пытаясь скрыть зевоту. — Любовный роман и все такое.

— Слушай, а почему он этажом ниже, чем…

И я передернулась, вспомнив то, что увидела раньше.

— Не забывай, что программу делали мужчины, — ответил мальчуган наставительно.

— И что?

— То, что ты предлагаешь забить гвоздями, для них менее отвратительно, чем любовный дамский роман!

— Идиоты! — сказала я, не найдя более убедительных слов. — Шовинисты проклятые!

— Куда дальше пойдем?

Я немного поозиралась.

— А внизу что?

— Внизу первый этаж.

— И что там?

— Там зреют замыслы телесериалов, — ответил мальчик. Мне стало любопытно:

— Опустимся!

Стеклянная дверь. Узкая лестница. Серый коридор.

Я ногой распахнула ближайшую дверь.

В маленькой комнатке на диване сидел тихий невзрачный человечек. Он смотрел в окно и на мое появление не отреагировал.

— Добрый день! — сказала я.

Человечек встрепенулся и повернул ко мне голову.

— Слушай, как кстати! — сказал он оживленно. — Я тут раздумываю над сценарием сериала, нужна женская консультация.

— В каком смысле? — не поняла я.

— В смысле, женский совет, — поправился человечек.

— Я с удовольствием… Если смогу, — расцвела я, неожиданно ощутив себя востребованной.

— Понимаешь, суть такова: герой… Мужчина, разумеется, — пояснил он, хотя это и так было ясно, — остается в Афганистане на поле боя, потому что его забыли эвакуировать после контузии.

— Так, — сказала я осторожно. Честно говоря, я мало что смыслю в военных делах и не понимаю, почему наши каналы заполонили сериалы на подобную тему. Ведь сериалы смотрят, в основном, женщины.

— Он теряет память и забывает о своей девушке, которая ждет его дома.

— Так.

— Девушка за время его отсутствия успевает в одиночку родить и поднять на ноги ребенка.

— Так.

— А он попадает к талибам, и те внушают ему, что он террорист.

— Гады какие!

— Да. И вот они начинают готовить его к специальным заданиям.

— Так.

— Переправляют в Чечню.

— Ага.

— В Чечне он взрывает дом местного активиста, сотрудничающего с федералами, но сам попадает в эпицентр взрыва. И снова получает легкую контузию.

Что-то насторожило меня в этом сюжетном повороте, но я промолчала. Кто его знает, может, так и нужно: попадает человек в эпицентр взрыва и выходит с легкой контузией… Мужчинам видней.

— И тут он вспоминает, кто он на самом деле.

— Ура!

— Что «ура?» — не понял человечек моей радости.

— Ну, он наконец может вернуться к любимой и обнять своего ребенка, — пояснила я нерешительно.

Человечек посмотрел на меня с недоумением.

— Бред какой! — сказал он, фыркнув.

— Бред?..

— Ну конечно! Что за примитивная логика? Ни к какой любимой он не возвращается, а переправляется обратно в Афганистан.

— Зачем? — не поняла я. — Он же там уже был!

— А он скрывает, что все вспомнил! И хочет отомстить талибам за их коварство!

Человечек с ликованием уставился на меня.

— По-моему, сильный ход, — сказал он, не дождавшись моего одобрения.

Я промолчала.

— Потом он внедряется в Аль Каиду и начинает охоту за главарями организации.

— Дело, конечно, благородное, — начала я нерешительно, — но как же бедная девушка? Она же ребенка родила, сама его вырастила… Нелегкое дело в наши дни!

— Да ребенку уже под тридцать лет! — отмахнулся от меня человечек. — И он попал в плохую компанию. Стал лидером организованной группировки.

— Господи!

— Естественно, разве женщине можно доверять воспитание парня?!

— Ну, придумали бы ей какого-нибудь мужа, — предложила я.

— Да был у нее муж! Только он был наркоманом.

— А-а-а…

— Да. Бил ее, естественно.

— Развелись? — спросила я. Нелегкая женская судьба заинтересовала меня больше мужской.

— Да нет, это старомодно. Она его отравила.

— Посадили? — спросила я, проникаясь все большей жалостью к любимой афганского героя.

— Нет. Она со следователем переспала, и он замял дело.

Я тяжело вздохнула. Нет в жизни счастья.

— В общем, он мочит всех главарей Аль Каиды, сдает Бен Ладена американцам, получает вознаграждение… и возвращается к любимой, — неохотно пошел мне навстречу автор.

— И в чем проблема?

Человечек почесал затылок.

— Понимаешь, я ее в сто сороковой серии отправил в монастырь. Грехи замаливать. Ну, убитый муж ей мерещится и все такое… за сына молится, переживает…

Он снова замолчал. Молчала и я, потому что не понимала, какой совет можно дать в подобной безнадежной ситуации.

— Вы насчет сына переживаете? — наконец спросила я. — В смысле, как это так: папа герой, а сын лидер бандитской группировки…

— Да нет! — отмахнулся человечек. — С сыном я уже все завернул — лучше не бывает. Отец ему рассказывает о своем героическом прошлом, сын рвет со своим криминальным настоящим и записывается в ВДВ. Меня другое беспокоит.

Он нервно побарабанил пальцами по коленям:

— Понимаешь, не могу решить, что с бабой делать. То ли дать им встретиться, то ли нет… Или, предположим, такой вариант: они встречаются, обливаются слезами, но потом она ему говорит, что посвятила себя богу и будет остаток жизни молиться за них с сыном…

Мне стало безумно жаль несчастную женщину.

— А нельзя отпустить ее на волю? — предложила я.

— В каком смысле?

— Ну, жизнь у нее, конечно, не заладилась, так пускай хоть ее остаток нормально проживет. Воссоединится с любимым, заберет к себе сына… Внуков понянчит, по миру поездит вместе со своим героем… Деньги-то у них есть, благодаря американцам!

Человечек содрогнулся.

— Господи, какая пошлость! — произнес он медленно и посмотрел на меня с таким отвращением, что мне стало стыдно.

— Хэппи-энд! — продолжал бушевать человечек. — Придуманный, притянутый за уши хэппи-энд, далекий от всякой реальности! Только женщине могло такое в голову придти! Да кому такой конец будет интересен?!

Мне все это надоело.

— Скажите, — спросила я, оборвав его причитания, — трудно быть богом?

— Что? — не понял человечек.

— Я спрашиваю, трудно быть богом? — раздельно повторила я.

Человечек молчал. Может, не знал, что сказать, а может, ушел мыслями в окончание своего не придуманного, не притянутого за уши сценария.

Его глаза остекленели и уперлись в стену. Я поняла, что ждать ответа бессмысленно.

Закрыла дверь, повернулась к ребенку и сказала:

— Я назад хочу.

И мы пошли по лестнице вверх.

У винтовых ступенек, ведущих на крышу, я остановилась и повернулась к своему провожатому:

— Ну, счастливо тебе.

— Тебе того же, — ответил ребенок.

— Не устал еще?

— Я никогда не устаю. Я же программа.

— Ах, да.

Я протянула руку, ребенок подал мне свою ладошку. Ладошка была на удивление теплой и настоящей.

Все-таки иногда трудно определить, где же кончается иллюзия и начинается реальность.

Я поднялась наверх и попала на плоскую прямоугольную крышу. Вертолет стоял в центре красного круга.

— Элька! — заорал мне в ухо знакомый голос.

— Домой хочу! — сказала я.

— Садись в машину и лети назад! Ждем!

Я поднялась на небольшое возвышение и уселась в вертолет. Немедленно заработал винт, оживились и замелькали лампочки на табло.

— Как ощущения? — спросил меня Редька бодро.

— Специфические, — ответила я, не найдя более убедительной характеристики. Подумала и добавила:

— А за второй этаж вы мне ответите.

Послышался многоголосый разнокалиберный хохот. И в эту минуту на площадку легла огромная тень.

Я испуганно обернулась.

Слева направо снова проехала гигантская лопасть. Совершила оборот и скрылась за торцом здания.

— Что это? — спросила я.

— Оглянись и увидишь.

Вертолет взмыл вверх. Я обернулась назад и уставилась на здание, которое начало уменьшаться в размерах.

И когда отлетела достаточно далеко, увидела все.

Здание было сконструировано в форме гигантской мясорубки. Напугавшая меня лопасть оказалась ее ручкой, крутившейся, очевидно, в автоматическом режиме. А с обратной стороны вперед выдавалась огромная круглая сфера, и из нее шумным водопадом изливалась в серое море серая вода.

«Если так замыслил компьютер, то ему не откажешь в чувстве юмора», — подумала я.

Откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

Устала.

— Не открывай глаза, — предупредил меня Редькин голос.

Я честно зажмурилась. Ветер заворошил мои волосы, и я невольно подняла руку, чтобы их придержать.

— Стой спокойно!

Я замерла. И почувствовала, как с запястий снимают какие-то браслеты, а с шеи отстегивают какое-то ожерелье. Ах, да! На мне же датчики!

— Открой глаза. Только осторожно.

Я не послушалась и распахнула ресницы, как кукла. И тут же мне прямо в мозг ударил поток нереально яркого света.

— Ой!

— Говорил же, осторожно! — сердито сказал Редька. Его голос почему-то изменился, стал звучать более плоско, что ли… Ну, все равно, что после хорошей стереофонии послушать виниловую пластинку на проигрывателе фирмы «Мелодия».

— Что со мной? — спросила я, не в силах остановить слезы, ручьем льющиеся из-под стиснутых век.

— Адаптация. С прибытием тебя.

— Это я уже тут? — не поверила я и зашарила вокруг руками.

— Ты уже тут.

И мою руку перехватила мягкая теплая ладонь.

— Это ты?

— Я, я. Потерпи немного, глаза привыкнут к настоящему свету.

Я осторожно ощупала ладонь.

— Она не верит, что вернулась, — сказал на заднем плане знакомый голос. По-моему, говорил Санек.

— Нужно все-таки придумать, что делать с освещением.

— Может, уменьшим яркость?

— Тогда некрасиво будет, — ответил Редька. Высвободил свою руку и отошел в сторону. Я услышала, как он говорит кому-то в отдалении:

— Вот, смотри, до максимального освещения, как до луны…

— Но у нее же глаза болят!

— Поболят и перестанут!

Я приоткрыла слезящиеся глаза.

Вот я и дома.

— Больно? — сочувственно спросила меня Таня.

— Танечка, я почти ничего не вижу.

— Это сейчас пройдет, — успокоила меня девушка. Осторожно взяла под руку и скомандовала:

— Шаг вниз.

Я нащупала носком границы возвышения и неуклюже плюхнулась вниз.

— Вот так. Сейчас я вас подведу к стулу, посажу, вы немного отдохнете, чаю выпьете, — уютно хлопотала вокруг меня Таня.

— Долго я там была? — спросила я.

— Не очень.

— А все же?

— Сорок минут.

— Не может быть! — не поверила я. — У меня такое ощущение, что прошло часа два!

— В виртуальном мире свои условности, — ответила мне Таня. И спросила с завистью:

— А красиво там, правда?

Я вспомнила пенящееся море, яркую синеву небес, какое-то объемное, выпуклое ощущение мира и подтвердила:

— Красиво…

— Здорово! — вздохнула Танечка. — А я только на вертолете летала. Туда и обратно. Программу-то целиком только сегодня закончили. Вы — первый посетитель.

— Большая честь, — сказала я.

— Я вам чаю принесу.

— Спасибо.

Я разлепила веки и осторожно взглянула из-под ресниц. Вроде полегче стало.

Настоящий реальный мир после виртуального выглядел его бледной копией. Небо было не таким синим, звуки не такими объемными и стереофоническими, а солнце слишком сильно било в глаза.

Да, определенно, тот мир был красивей.

— Ну как? — спросил Редька, появляясь возле меня.

— С душой нарисовано, — ответила я.

Редька расцвел.

— А что теперь? — спросила я. — Компьютер начнет выдавать кассовые романы по заданной программе? И авторы вымрут, как динозавры?

— Да нет, все не так просто, — ответил Редька с досадой. — Дело в том, что для того, чтобы компьютер начал выдавать среднестатистический роман, в него нужно загрузить потребности среднестатистического читателя.

— То есть?

— То есть приводить побольше народу и отправлять их в путешествие. Мы уже посчитали. В день через аппаратуру может пройти восемь человек. Маловато, конечно. Нужно собрать хотя бы пять тысяч.

— А потом?

— Потом компьютер суммирует их эмоции и потребности и выдаст итоговую программу детективного, любовного и мелодраматического романа. А также схему телевизионного сериала.

— Знаешь, у меня такое ощущение, что на телевидение такая программа уже действует, — сказала я, вспомнив современные военные сериалы, заполонившие экран.

Но Редька мои опасения отмел.

— Исключено! — сказал он. И хвастливо добавил:

— Мы — первые разработчики. Майкрософт отдыхает.

Тут он неожиданно стал очень льстивым и спросил, заглядывая мне в глаза.

— Элька, ты не обидишься, если я не поеду тебя провожать?

— Не обижусь.

— Понимаешь, тут человека отловили…

— Какого человека?

— Нужного. Среднестатистического. Я думаю, это именно то, что нам нужно. Не обидишься?

— Не обижусь, — повторила я и вяло поднялась на ноги.

— Ну, я пошла…

— Дверью хлопнешь, ладно? — торопливо попросил Редька и устремился к коллегам, которые уже о чем-то оживленно спорили.

Я прошла длинный коридор и дошла до выхода.

Возле самой двери стояла полная женщина средних лет. На женщине было яркое цветастое платье с сильным вырезом, открывавшим шею и грудь, покрытую коричневыми пятнышками. На голове у неё была крутая химия «под барашка», в руках женщина сжимала ручки тяжелых хозяйственных сумок.

Вокруг женщины вился Роман.

— Вы бы сумочки здесь поставили, — предлагал он сахарным голосом, — а то тяжело ведь… Да вы не беспокойтесь, у нас все как в сейфе. Ничего не пропадет.

— Кошелек с собой возьму, — предупредила женщина.

— Конечно! Пожалуйста!

— Роман, закройте за мной, — попросила я.

— А вы уже уходите? — неискренне удивился тот. — Жаль!

— Девушка, вы оттуда?

Женщина оживилась, подвинулась ко мне и моргнула одним глазом в сторону комнат.

— Оттуда, — подтвердила я.

— И как это?

Женщина нерешительно споткнулась и договорила:

— Не больно?

— Не больно, — заверила я.

— А Ставрогина там есть? — продолжала спрашивать женщина, и ее глаза превратились в детские. — Обожаю Ставрогину!

— Там все есть, — дипломатично ответила я.

Вышла на лестничную клетку и шепнула Роману:

— Яркость все же уменьшите… А то глаза долго болят.

Роман подмигнул мне и захлопнул дверь.

Я вышла на улицу и снова сощурилась.

Яркие потоки безжалостного света хлынули в мои несчастные глаза.

Я остановилась, прикрыла глаза ладонью и поморгала, приноравливаясь к миру реальному.

Постояла немного и, не торопясь, двинулась вперед.

Нет, что ни говори, а мир виртуальный в сравнении с реальным сильно выигрывает. Весь он какой-то красивый, яркий, выпуклый, ухоженный… Разница между двумя мирами примерно такая, как между цветными фильмами, снятыми в Голливуде, на качественной пленке, и отечественным фильмом, снятым на пленке «Свема».

Как говорится, почувствуйте разницу.

Я добиралась до дома, заново привыкая к восприятию этого мира. Сильно резал глаз бардак возле мусорных бачков, да и мат, ставший нашим непременным спутником, сильно тревожил уши.

Добравшись до дома, я несколько минут постояла возле подъезда, прикидывая — ушла Лена или еще у меня?

Стыдно, конечно, но мне почему-то не хотелось с ней встречаться. Синяк под ее правым глазом действовал на меня примерно так, как действует на быка красная тряпка.

Я посмотрела на часы. Два часа я болтаюсь по городу. Все, пора и честь знать. Не дай бог, позвонит наниматель, а меня словно корова языком слизнула…

Я вошла в подъезд и начала подниматься вверх по лестнице.

На середине пути мы пересеклись с Селеной, которая спускалась вниз.

— В булочную иду, — пояснила она, не здороваясь.

— Ничего, что я долг задерживаю? — спросила я виновато.

Селена досадливо отмахнулась:

— Деньги есть! И потом, мы с тобой сроки не оговаривали.

— Мне в следующем месяце тысячу долларов заплатят, — начала я.

Селена резко развернулась ко мне и вздернула брови.

— Тысячу?!

Я почувствовала, что сболтнула лишнее.

— Ты, что, на новую работу устроилась? — продолжала допрашивать меня Селена.

— Да нет, — проблеяла я, презирая себя за то, что оправдываюсь. Сказала бы: «Неважно!» — и все тут…

— Фирма проводит большое исследование, — соврала я. Подумала и добавила:

— И еще мне долг пообещали вернуть.

— Понятно.

Селена пригляделась ко мне и озабоченно спросила:

— Слушай, Элька, а чего у тебя такой вид? Ну, как будто тебя по башке пыльным мешком звезданули? Прости, конечно, за откровенность…

Я махнула рукой:

— Да ладно!

Подумала и раскололась:

— Я окунулась в мир современного кассового романа.

— Да? — удивилась Селена. — Снова окунулась? Помнится мне, ты уже покупала стопочку книжек…

— Я окунулась в него теперь зрительно, — уточнила я. — Побывала в виртуальном мире.

— А-а-а…

— Захватывающее ощущение, — сказала я, не найдя других слов. — Больше я туда не пойду.

Селена беспечно тряхнула головой.

— Живая вернулась? Руки-ноги на месте? Вот и возблагодари Создателя!

— Я так и сделаю.

— Умница. Ладно, я побежала, а то Королев мне клизму вставит заопоздание.

И Селена побежала вниз по лестнице. Я проводила взглядом ее легкую фигурку.

Вот кто скажет, что этой женщине шестьдесят?!

Все-таки, Селена — человек потрясающе жизнелюбивый. Я ей в этом смысле завидую.

Как-то раз мы с ней выпили, и Селена разоткровенничалась.

И поведала мне историю своего интимного конфуза двадцатилетней давности.

Дело в том, что у Селены блистательная наследственность. Я имею в виду не здоровье, оно ее не раз подводило. Знаете, врачи говорят, что существует ген, называемый «геном молодости».

Этот ген позволяет человеку выглядеть неоправданно юным.

Селена как-то показал мне фотографию своего отца и спросила:

— Угадай, сколько здесь папе?

— Тридцать пять, — ответила я, не раздумывая.

Фотография изображала молодого человека с аккуратно зачесанными пышными волосами, без единого седого волоска, улыбавшегося во весь рот. Улыбка демонстрировала прекрасные ровные зубы.

— Ему здесь семьдесят, — спокойно уточнила Селена. — И сделана фотография за три месяца до его смерти.

Я так и села.

Если бы речь шла не об отце Селены, а о другом человеке, я бы, возможно, не поверила. Но сама Селена выглядела так неприлично молодо, что я ей поверила.

Когда Селена ложилась на операцию, о которой я уже рассказывала, нейрохирург спросил, сколько ей лет.

— Пятьдесят восемь, — ответила Селена безмятежно.

Хирург икнул.

— Выделали пластическую операцию? — уточнил он, разглядывая молодое лицо пациентки, на котором не было практически ни одной морщинки.

— Нет, — ответила Селена.

Хирург промолчал.

И только после окончания операции, он признался:

— Знаете, я вам не поверил. И только когда вам обрили голову, и я увидел абсолютно голый череп без единого шрама от подтяжек…

Он развел руками.

— Это просто фантастика!

Короче говоря, сейчас Селене дают лет сорок-сорок пять. Когда ей было сорок, то окружающие считали, что общаются с соплячкой двадцатилетнего возраста. И так бывает.

И вот как-то раз Селена познакомилась на улице с мужчиной лет сорока. То есть со своим ровесником.

— Ты себе не представляешь! — описывала она мне мужчину. — Красавец, умница, одет, как картинка! В общем, мечта киргиза…

Я внимала.

— Вообще-то, на улицах я знакомиться не люблю. Но такого мужика пропустить — это себя не уважать! Ладно, познакомились мы, сходили в ресторан, потом он меня привозит к дому. На «Волге» привозит! Учти, это восемьдесят четвертый год, а не нынешний разгул демократии!

Селена отпила глоток вина и продолжила:

— Ну, короче говоря, приглашаю я его домой. Дальше…

Она помолчала и деликатно завершила:

— Дальше — занавес.

— Понятно.

— Утром просыпаемся, я его спрашиваю: не хочешь ли ты, милый, позавтракать? Он отвечает: «С удовольствием!» Иду на кухню. Начинаю делать яичницу. И вдруг…

Селена сделала паузу.

— Вдруг слышу: хлопнула входная дверь. Бегу в спальню — и что?

— Что? — спросила я с интересом.

— Пусто! Сбежал мой драгоценный, только я его и видела. И представляешь, Элька…

Селена снова немного помолчала.

— На тумбочке возле кровати лежат пятьсот рублей…

— Ни фига себе! — сказала я.

— Ты хоть понимаешь, что я почувствовала?!

— Господи! Конечно, понимаю!

— Нет, ты не понимаешь! — упорствовала Селена. — Он меня принял за проститутку! Я ему рассказала, что работаю в Министерстве культуры, а он меня принял за проститутку! Как тебе это нравится?

Я промолчала. Как я ни была пьяна, но все же помнила, что в те времена многие женщины интеллигентных профессий подрабатывали подобным образом.

— Ты понимаешь!

Селена приложила руку к груди и закатила глаза:

— Он меня просто убил! Первый раз в жизни познакомилась с мужиком на улице, влюбилась в него с первого взгляда, а он меня посчитал проституткой!

— Да, это неприятно, — согласилась я.

— Иду в ванную, — продолжала Селена свою горестную повесть, — залезаю под душ. Слезы бегут ручьем, на душе такая обида! И вдруг я думаю: «Ну, хорошо. Если двадцатилетняя девочка в «Интуристе» получает за ночь триста рублей…»

— Проститутки так много получали? — изумилась я.

— Ну, естественно! Их тогда мало было, на всех желающих не хватало! Так вот, если девочка получает триста рублей за ночь, а я в свои сорок отхватила пятьсот, значит, я еще не вышла в тираж! Логично?

— Логично, — сказала я.

— Ты понимаешь? В мои-то сорок лет! И потом, я как представила, сколько долгов я смогу отдать с этой суммы! И сколько мне еще останется!

Селена закатила глаза и прижала руки к груди.

— В общем, — завершила она сурово. — Я думаю, что мужик был потрясный. Умный, галантный и хорошо воспитанный. И не вздумай меня переубеждать!

— Не буду! — пообещала я, изрядно окосев.

— Не надо! — требовала Селена. — Не получится! Классный был мужик. И точка!

Вот и скажите мне: вы на такой оптимизм способны? Я нет!

Я медленно поднималась по лестнице. Позвонила в дверь, но мне никто не ответил. Отсюда следует дедуктивный метод, что Лена уже ушла. И хорошо, что так.

Я достала ключи, открыла замки и ввалилась в коридор. Господи, до чего же дома хорошо!

Я вылезла из босоножек и прошлась по квартире. Не знаю, помыла ли Лена окна, но занавески в кухне и гостиной она успела постирать. Занавески были еще чуть влажными, хотя их явно гладили утюгом, и издавали слабый аромат хорошего стирального порошка.

Я посмотрела на часы.

Половина четвертого.

Господи, как мне убить еще половину дня?

Я свалилась на диван, подложила руку под щеку и уснула. Незаметно так уснула. Просто провалилась.

Днем спать я не люблю. Честно говоря, у меня и возможностей особых для дневного сна не было. Но, когда я случайно засыпала после часу дня, сны, которые меня тревожили, приятными назвать было трудно.

Вот и сейчас меня посетили какие-то шизофренические видения.

Мне снилось, что я иду с мамой по скверику, расположенному недалеко от нашего дома. Во сне мне было лет пять-шесть, не больше. Не знаю почему, но я совершенно отчетливо вспомнила свое любимое платье того времени. Смешная ткань, изображавшая сшитые лоскутки, юбочка, доходившая почти до щиколоток, поясок, завязывающийся сзади бантиком… В этом платье я походила на куклу, и все взрослые с улыбкой оглядывались мне вслед. И мне это нравилось.

Так вот, мама держала меня за руку. Чудесный летний день, теплое ласковое солнце, которое в детстве светит по-особенному, яркая зелень и цветы вокруг.

— Хочешь мороженое? — спросила меня мама.

— Хочу! — ответила я.

Мы остановились возле киоска «Воды-Соки», и полная добродушная продавщица через минуту вручила мне хрустящий вафельный стаканчик с белой горкой жирного пломбира.

— Что нужно сказать? — строго напомнила мама.

— Спасибо! — сказала я.

— Ешь на здоровье, моя хорошая, — ответила продавщица.

Тут мое внимание привлек ярко-красный мячик, выкатившийся откуда-то сбоку. Я огляделась и поискала взглядом его хозяина.

Пусто.

Я подошла к мячику, хотела поддеть его ногой, но мячик вдруг дернулся и откатился немного дальше.

Я снова подошла к нему, уже заинтересованная сверх всякой меры. Мяч вел себя как живое существо. При моем приближении он снова сделал обманчивое движение в сторону, обвел меня вокруг пальца и укатился в кусты.

Я быстренько побежала за ним. Мороженое шлепнулось на асфальт, но оно уже перестало меня интересовать.

Я преодолела колючий кустарник, огляделась и ничего не увидела.

Зеленая клумба, коричневый куст… Никакого мяча!

Разочарованная, я вылезла обратно и при этом умудрилась порвать свое любимое платье.

Поискала глазами маму и увидела, что она уходит из скверика.

Мама шла не одна. Ее крепко держала за руку девочка, одетая в точно такое же платье, как и у меня. На голове у девочки трепыхался белый бантик. Этот бант мама всегда повязывала мне перед выходом из дому.

— Мама! — закричала я.

Но мама не обернулась. Она шла вперед, изредка наклоняясь к девочке, и поправляла на ней то платье, то бантик.

Я испугалась по-настоящему. Неужели мама не видит, что держит за руку не меня, а чужую девочку?

Я быстро побежала за ними.

— Мама! — кричала я в панике, но ответа не получала. Только девчонка в моем платье один раз обернулась и показала мне язык.

Мама с чужой девочкой вошли в подъезд. Я вбежала туда немного позже и услышала, как захлопнулась наверху дверь квартиры.

Рыдая в полный голос, я преодолела подъем, подбежала к нашей двери и изо всех сил застучала ногами в мягкую дермантиновую обивку.

— Мама! Открой! Это я!

Я вынырнула из своего сна с широко распахнутым ртом. По щекам у меня бежали слезы.

— Да что же это? — спросила я вслух и вытерла щеки. — Приснится же такое!

И тут в дверь снова отчетливо постучали. Стучали не очень громко, но долго и настойчиво.

Я повернула голову в сторону прихожей.

Кто это? И почему стучат, а не звонят?

Я приподнялась с дивана, медленно вышла в коридор и остановилась за дверью. Там кто-то есть. И этот кто-то снова постучался в деревянный дверной косяк.

Я в страхе застыла на месте.

За дверью стоит чужая маленькая девочка, которую я только что видела во сне. А не звонит она потому, что не может дотянуться до звонка. Сейчас я открою дверь, она схватит меня цепкими лапками, прилипнет ко мне, как пиявка, и начнет выталкивать из моего дома. Чтобы занять мое место…

— Эля! — осторожно позвал голос снаружи. — Ты меня слышишь? Это я!

Знакомый голос разрушил страшный сон. Я вытерла вспотевший лоб и распахнула дверь.

На пороге стояла Лара.

— Ты? — не поверила я своим глазам.

— Войти можно? — спросила Лара почему-то шепотом.

— Конечно!

Я посторонилась и пропустила ее.

Лара вошла в квартиру, оглянулась на меня и спросила:

— Ты одна?

— Одна, — ответила я, по-прежнему ничего не понимая.

— Можно я у тебя немного посижу?

— Иди в комнату.

Я наконец справилась с волнением и пошла следом за гостьей в зал.

— Прости, что я без приглашения, — начала Лара. — У меня неприятности.

— Ничего страшного, — ответила я машинально. — Ой! Извини, я имела в виду приглашение… Кстати, почему ты не позвонила?

— Я звонила, — ответила гостья. — У тебя звонок не работает.

— Не может быть! — не поверила я.

Вернулась в коридор, открыла дверь и несколько раз нажала на кнопку. И правда, не работает.

Я закрыла дверь, пощелкала выключателем света.

Никакого эффекта. Ясно. Ритка взялась за старое и снова оставила дом без электроэнергии.

— Как ты меня нашла? — спросила я, возвращаясь в гостиную.

Лара сидела на моем крутящемся компьютерном стуле. Только сейчас я заметила, какая она бледная.

— Ты на работу мне звонила…

— Помню, звонила, — подтвердила я.

— А у нас там телефон с определителем.

— А-а-а!

— Я твой номер запомнила…

Лара помолчала, с трудом проглотила комок в горле и договорила:

— И по компьютеру пробила…

— Понятно.

Я замолчала.

— Не обижайся, — попросила Лара с трудом. — Я вообще-то не имею такой привычки. Просто мне пойти было некуда.

— Как некуда? А домой?

— Нельзя мне сейчас дома появляться, — тихо ответила Лара.

Помолчала и добавила:

— Ты была права. Он пытался меня убить.

Волосы на моей голове зашевелились.

— Кто? — спросила я, механически двигая губами, хотя прекрасно знала кто.

— Сергей…

Лара задохнулась и попросила:

— Водички не дашь?

— Господи! Конечно, дам!

Я унеслась на кухню и заметалась между холодильником и шкафчиком с посудой.

Водичку? Может, с валерьянкой? А может, лучше чай поставить? Может, Лара голодная? Господи, а если сейчас мне позвонит ее муженек? Или, еще лучше, припрется лично? Он ее пытался убить… Какая чушь! Хотя почему чушь? Если она его ограбила, он мог попытаться… Он на такое способен, вполне способен. А я пойду в суде как соучастница. Сколько мне дадут? Лет шесть, не больше, я ведь ничего плохого пока не сделала… Через шесть лет мне стукнет сорок один…

Я села на табуретку и стиснула голову двумя руками.

— Голова болит?

Я вздрогнула и повернула голову. В дверях кухни стояла моя гостья.

— Прости, мне страшно одной в комнате сидеть, — объяснила она, стуча зубами. — Шок, наверное…

Лара дошла до второй табуретки и упала на нее. Обхватила руками плечи. В жаркий летний день ее бил сильный озноб.

Я вскочила, накапала валерьянку в стакан, потом подумала и выплеснула ее в раковину. Открыла холодильник и извлекла наружу самое безотказное средство от шока. Литровую бутыль «Джонни Уокера» с температурой в сорок два градуса.

Налила в стопку внушительную порцию и сунула Ларе под нос.

— Пей!

Она покорно отпила. Ее зубы выбивали неровный ритм по стеклянному краю.

— До дна! — велела я.

Лара посмотрела на меня огромными ввалившимися глазами, поднесла стопку к губам и одним махом опрокинула ее в рот.

И тут же закашлялась.

Я подскочила к холодильнику, выудила оттуда пачку сока, налила в стакан и сунула его гостье.

Лара, не переставая судорожно кашлять, отпихнула мою руку. А, ну да! Она же сейчас не может глотать!

Я постучала ее по спине.

— Спасибо, хватит, — проговорила она, задыхаясь.

— Откашлялась?

Она молча кивнула.

— Пошли.

Я взяла ее за руку, подняла со стула и повела назад в зал. Усадила на диван, принесла из спальни плед и накинула Ларе на плечи. Она съежилась и затихла.

Несколько минут мы сидели молча. Не знаю, о чем думала Лара, а меня в этот момент охватило тупое оцепенение. Не было ни мыслей, ни чувств, ничего не было.

— Прости, что я к тебе завалилась, — наконец заговорила Лара.

— Ерунда.

— Просто ты — единственный человек, с которым я общаюсь помимо работы. Ну, немножко общаюсь, — поправила она сама себя. — И потом, адреса всех девчонок в салоне Сергей может узнать запросто, а с тобой у него никаких точек пересечения.

Моя душа, или что там от нее осталось, совершила прыжок в пропасть.

Да уж, никаких точек пересечения.

— Расскажешь, что произошло? — спросила я.

— Что тебя интересует? — спросила Лара устало. Виски подействовало, ее зубы перестали выбивать чечетку. — Каким способом он пытался меня убить? Подробности? Тебе это не все равно? Говорю тебе: пытался. Я не сумасшедшая, и мании преследования у меня нет.

— Извини.

— Ничего.

Она снова замолчала, уткнувшись подбородком в согнутые колени. Ее глаза стали мрачными.

— Что ты делать собираешься? — спросила я.

— Не знаю.

Она оторвала подбородок от колен и уставилась в какую-то точку на стене.

— Уеду, наверное…

— Куда?

— Понятия не имею.

— А квартира?

— Продам…

— Каким образом? Тебе же нельзя там появляться?!

Лара приложила руку ко лбу:

— Слушай, у меня мысли путаются. Нужно где-то отсидеться, все спокойно обдумать.

Мне стало страшно. Она собирается отсидеться у меня?! Нет, места мне не жалко, но ко мне в любой момент может заявиться Никифоров-сын…

— Уеду в деревню, — сказала Лара, словно прочитав мои мысли.

— Далеко от города?

— Далеко, — ответила она спокойно. — Там он меня не найдет. Да и не деревня это вовсе… Три дома обитаемых, остальные заколоченные.

— Господи, какой ужас!

— Ничего ужасного, — нетерпеливо ответила Лара. — Я там домик знаю пустой… Место для дачи присматривала, хотела купить. Оформить не успела, но это и к лучшему. Нигде в документах мое имя светиться не будет. Поеду туда.

— А домик хороший? — спросила я.

— Под снос…

— И как же?..

— Как-нибудь, — ответила гостья нетерпеливо. — Жизнь дороже. Там все спокойно обдумаю и пойму, как мне дальше действовать.

— Сколько километров от Москвы? — спросила я.

— Триста, — ответила Лара равнодушно.

Я присвистнула.

— Так это же почти Смоленск!

— Неважно.

Лара выбралась из-под пледа, встала с дивана и пошла в коридор.

Я шла за ней, переставляя ноги, как автомат.

У самых дверей Лара остановилась и обернулась ко мне:

— Спасибо тебе.

Я ощутила себя последней дрянью.

— Не за что.

— Можно, я тебе позвоню?

— Конечно!

Я немного подумала и спросила:

— Деньги у тебя есть?

Не дожидаясь ответа, вывалила содержимое своей сумочки на телефонный столик и пересчитала банкноты.

— У меня, правда, немного, но на первое время хватит. Тем более в деревне. Там все дешевле, чем здесь… А я у соседки займу…

Лара слушала мою сбивчивую речь и почему-то все больше мрачнела.

— Не нужно, — отказалась она почти грубо. — Деньги есть.

— Я от души!

— Не нужно!

Я пожала плечами и отложила банкноты в сторону. Ее внезапная враждебность казалась мне необъяснимой.

Лара смягчилась и тронула меня за рукав:

— Не обижайся. Просто у меня принцип: не брать в долг.

— Понятно.

— Проводишь меня до остановки?

Я молча влезла в босоножки. Немудрено, что она боится, только вот защитница из меня никудышная. И полузащитница тоже.

Тем не менее, я не стала озвучивать эту мысль вслух и вышла на лестницу. Заперла дверь и побежала вслед за гостьей вниз по ступенькам.

— Я на маршрутке доеду, — сказала мне Лара. — Они чаще ходят.

— Хорошо, — покладисто согласилась я.

Меня душила бешеная ненависть к себе. Почему, ну почему я не могу набраться храбрости и рассказать этой девочке, младше себя на десять лет, все напрямик?! Почему я не могу ей рассказать, что ее ублюдочный муж шантажом вынуждает меня работать на свои грязные интересы? Почему я не могу рассказать ей о том, как противна мне сложившаяся ситуация? Почему я не могу спросить у нее, что мне делать? Ведь девочка Лара, как говорила моя интуиция, была в десять раз умнее меня во всем, что касалось житейских проблем!

Подошла маршрутка, Лара легко дотронулась до моей руки:

— Спасибо…

— На здоровье, — ответила я. Злоба жалила меня, как скорпион.

— Я позвоню.

— Звони.

Лара влезла в «Рафик», дверь тяжело захлопнулась, и машина отъехала от остановки. Я проводила ее взглядом и пошла назад.

Мне ужасно хотелось с кем-нибудь подраться.

И судьба предоставила мне такой шанс.

Когда я подошла к своему дому, то увидела лысого подростка лет тринадцати-четырнадцати. Худой мальчишка, одетый в черную майку, на которой был изображен череп со скрещенными костями, деятельно разукрашивал стены моего дома.

«Бей чирножепых!» — старательно выводил он на торце здания, и его прыщавая физиономия просто перекосилась от умственного напряжения.

Минуту я постояла молча, разглядывая этого убогого борца за идею. Словно почувствовав мой взгляд, подросток оглянулся. Его лопоухие уши затрепетали на ветру, как флюгер.

— Чего надо?

— Написал? — осведомилась я, стараясь говорить спокойно. — А теперь сотри!

— Пошла на…, черножопая, — высокомерно ответил подросток, отряхивая руки.

И внутри у меня лопнула какая-то натянутая струна.

Я размахнулась сумочкой и заехала этому лысому недоноску прямо поперек лопаток. Тот заверещал и попытался ударить меня ногой.

Я бросила сумочку на землю, нагнулась и подхватила огромный ком земли с клумбы.

— Мразь плюгавая!

И я размазала влажную землю прямо по его прыщавой морде.

— Ублюдок!

Второй ком попал ему в ухо.

— Тварь убогая!

Он побежал прочь, громко вопя. Немногочисленные вечерние прохожие провожали его сочувственными взглядами и косились на меня неодобрительно. Но вслух сделать замечание побоялись. Уж больно агрессивные флюиды источала я этим августовским вечером.

Я проводила взглядом убежавшего славянофила, подняла сумку и достала из нее носовой платок. Намочила в луже маленький кусочек ткани и принялась тщательно вытирать мерзкую надпись.

Нечего пачкать наш дом. Нам и собственной грязи хватает.

Вытерла, огляделась вокруг, отряхнула руки и пошла домой.

Господи, до чего же я ненавижу этот мир!

Почему, ну почему людей нужно держать под автоматным прицелом, чтобы они вели себя прилично?!

Почему коммунисты смогли решить национальный вопрос этим простым способом, а нашим псевдодемократам насрать на то, что происходит в стране?!

Нет, если ты такой противник терроризма (а именно под этим лозунгом выступают все эти ублюдочные бритоголовые группировки), то рецепт простой: езжай в Чечню и борись с террором до тех пор, пока руки не отвалятся! Думаете, поедут?

Как бы не так!

Эти скоты будут вовсю косить от армии, напирая на дегенеративную голову, потому что больше напирать не на что.

В вуз они, конечно, не поступят, потому что дебильных туда не принимают. И до скончания жизни будут колесить по ночному городу, выискивая одинокого негра, кавказца или азиата, чтобы всем скопом, как шакалы, наброситься на него. Ведь при дневном свете и в одиночку они самые обычные трусы и ублюдки.

В конце концов, возможно, правы были коммунисты, поставившие электорат перед выбором: мир и дружба народов либо пожизненное заключение.

Помните ту потрясающую девушку, которая подорвалась на взрывчатке, убирая с дороги антисемитский лозунг?

Уверена: те кто заряжал адскую машинку, даже не думали, что эту мерзость пожелает убрать с глаз не еврей, не еврейка, а нормальная русская девушка. Что ей будет противно это видеть!

Меня не удивило, что русская девушка убрала с дороги этот плакат. Меня удивило то, что ее многочисленные операции оплатило не наше демократическое государство, а государство Израиль.

Почему нашему государству наплевать на жизнь и здоровье своих немногочисленных порядочных граждан?! Ведь эта девушка была гражданкой России, а не Израиля! Она была русской!

Я позволила себе то, чего не позволяла никогда: вслух выругалась матом.

Да, я прогрессирую семимильными шагами. Еще немного — и меня нельзя будет отличить от множества тупых ублюдков, слоняющихся по улицам с бутылками пива в руках и матерящихся по любому поводу и без него.

Не дай бог!

Я опомнилась, устыдилась и перекрестилась.

Лучше умереть, чем докатиться до такого финала.

Боги, не будьте к нам такими жестокими! Не лишайте разума!

Несколько дней после визита Лары я провела в угрюмом оцепенении.

Наниматель не беспокоил меня звонками, и это было самым разумным, что он мог сделать.

На пятый день я поднялась с дивана и наметила план действий.

Собрала немногочисленные мамины золотые вещи и отправилась в скупку.

Перед скупкой на улице маялось несколько молодых людей заговорщического вида.

— Что у вас? — вполголоса спросил один из них, почуяв запах золота.

— Часы и кольца.

— Покажите.

Я вытащила сверток.

Мамины золотые часики достались ей в наследство от бабушки. Толстое обручальное кольцо и несколько колечек поменьше приобретались в течение всей семейной жизни. Огромный янтарный кулон в золотой оправе был подарком отца к пятилетию свадьбы.

Парень быстро оглядел все предложенное.

— Шестьсот долларов, — сказал он категорично.

— Мне нужна тысяча.

— Шестьсот долларов.

Я пожала плечами и побрела к магазину.

— Девушка!

Я остановилась.

— Там больше не дадут!

— Посмотрим.

И я продолжила движение.

— Семьсот! — пошел на попятную парень.

— Мне нужна тысяча, — повторила я упрямо.

— Восемьсот! Это предел! Там оценят только золото и только на вес.

— Посмотрим.

В скупке мне не обрадовались. Хмурый оценщик взвесил принесенные мной безделушки и повторил слова парня:

— Шестьсот долларов.

— За все?

— За золото. Камни мы не берем.

— Но тут есть хороший сапфир…

— Камни не берем! — повторил он категоричным тоном.

Я понурилась и пошла назад.

— Черт с тобой, давай восемьсот.

Парень оживился и отвел меня в сторону. Долго оглядывался, доставая из каких-то потайных карманов деньги. Отсчитал восемьсот долларов и выхватил у меня из рук фамильные ценности.

— Доллары-то настоящие?

— А то! — обиделся парень. — Мы здесь постоянно тусуемся! Думаешь, нам выгодно обманывать?

— Ладно, проверю, — сказала я вяло.

Взяла восемь сотенных бумажек и побрела в ближайший валютный пункт.

Там мне подтвердили подлинность бумажек, я вернулась назад и извинилась перед барыгой:

— Доллары настоящие.

— Я же говорил!

— Слушай, нельзя немного придержать мои побрякушки? — попросила я умоляюще.

— Зачем?

— Я выкуплю…

— Так отнесла бы их в ломбард!

— В ломбарде еще меньше заплатят.

Парень минуту подумал:

— Ладно. Месяц попридержу. Но назад придется за тысячу выкупать. Поняла?

— Поняла, — ответила я покорно.

— Будь здорова, — распрощался барыга и устремился наперерез пожилой тетеньке, которая брела к магазину.

Я вздохнула.

Деньги были нужны мне для того, чтобы вернуть нанимателю его тридцать серебряников. Надежды на то, что мне удастся выкупить мамины вещи, не было почти никакой.

Да и неизвестно, где я окажусь черед месяц. Вполне возможно, буду изучать социальную справедливость в российской тюрьме.

Я вернулась домой и первым делом отдала Селене ее сотню. Если меня посадят, не хочу, чтобы меня поминали тихим незлым словом, как злостную неплательщицу.

— Ты чего такая хмурая? — спросила Селена.

— Голова болит.

— Таблетку дать? От головы?

— Лучше топорик, — мрачно пошутила я и пошла вниз по лестнице.

Жить не хотелось. Ничего не хотелось.

«Деточка, все мы немножко лошади», — сказал Маяковский. И впервые в жизни привычное заклинание не оказало на меня тонизирующего действия.

— Тебе хорошо говорить! — ответила я злобно. — Тебя в угоне машины не обвиняли!

И он не нашелся, что ответить.

Я упала на диван. Земля кружилась в привычном ритме, где-то счастливые люди радовались жизни, кто-то выходил замуж, кто-то женился, кто-то разводился… И мне было странно, что жизнь продолжается, тогда как я лежу на диване и не хочу с него вставать.

Еще через день мне позвонил Редька.

— Ты где? — осведомился он обиженно.

— Угадай с трех раз, — ответила я устало.

— Почему не звонишь?

Я молчала.

— Элька!

Я молчала.

— Элька! — Его голос стал встревоженным.

— Тут я.

— У тебя что-то случилось?

Я молчала.

— Понятно, — сказал Редька, и мне в ухо полетели короткие гудки.

Я положила трубку и вернулась на диван.

Пропади все пропадом. Вот и окончилась моя кратковременная личная жизнь. Причем окончилась еще до того, как успела начаться.

Как ни странно, мысль принесла странное успокоение. Я повернулась на правый бок, лицом к стене.

Не знаю, сколько прошло времени до того, как мои уши стал мозолить настойчивый дверной звонок.

Сначала я лежала неподвижно, надеясь, что незваный гость, кем бы он ни был, все поймет и удалится.

Но гость не удалялся и настойчиво трезвонил в мою дверь.

Наконец мне это надоело. Я поднялась и побрела в коридор. Ничего не спрашивая, распахнула дверь.

За дверью стоял Редька.

— Привет, — сказал он озабоченно.

— Здоровались уже, — ответила я безразлично.

— Войти можно?

Я молча посторонилась.

Несколько минут мы стояли в коридоре и таращились друг на друга. Потом Редька сказал:

— Давай рассказывай!

— Что рассказывать?

— Все!

И я рассказала. Меня просто прорвало.

В конце рассказа я попросила:

— Уйди, пожалуйста…

— Почему? — удивился Редька.

— Потому что это мои проблемы. Я сама разберусь.

Он немного помолчал:

— Элька, у тебя друзья есть?

Вопрос поставил меня в тупик.

— Не знаю…

— Ну, спасибо! — сказал Редька злобно. — А я думал, что мы с тобой все-таки друзья!

— Слушай, — запротестовала я слабо, — у тебя своя жизнь…

— И что?

— Ты ею доволен…

— И что?!

— Ничего! Не лезь в пекло!

Он задумчиво почесал затылок.

— Как, ты сказала, фамилия этого юриста? Никифоров?

— Редька!

— Я просто так спрашиваю!

— А я просто так тебя прошу: уйди!

Он потоптался на пороге. Потом язвительно сказал:

— Ну, если женщина просит…

И удалился.

А я снова легла на диван.

Думаете, легко быть сильной женщиной?

Всю жизнь я завидовала дамам, которые называются слабыми. Слабые женщины просто виртуозно умеют устраиваться в этой жизни! Со множеством соплей и слез перекладывают свои проблемы на окружающих и ждут, когда другие люди разрешат их.

Сильные женщины жаловаться и перекладывать груз на чужие плечи не могут.

Не могут, и все!

Не знаю почему. Наверное, это какой-то дефект психики. Им так же больно, так же трудно, так же тяжело, как любому другому человеку, но они стискивают зубы и подавляют жалобы.

Вот и все отличие сильной женщины от слабой.

Сильным гораздо трудней, поверьте мне!

Еще через несколько дней раздался телефонный звонок.

Я поднялась с дивана и пошла в коридор. Взяла трубку и сказала:

— Слушаю.

— Элька!

Мне в ухо ударил тревожный голос Лары.

— Элька, привет!

— Лара! У тебя все в порядке?!

— Пока да, — ответила она, взволнованно дыша. — Слушай, мне очень нужно тебя увидеть.

— Приезжай!

— Нет, в городе мне появляться опасно. Он меня ищет, понимаешь?

— Понимаю.

— Приезжай сама.

Я присела на стул.

— Куда?!

— Я тебе все расскажу. Слушай…

Она несколько минут подробно описывала мне дорогу. Электричка, с электрички на перекладных до деревни…

— Лара, я не знаю…

— Я очень тебя прошу! — сказала она с отчаянием. — Умоляю! Приезжай! Приедешь?

Я взялась рукой за лоб:

— Приеду.

— Жду! — ответила Лара и положила трубку.

Я поднялась со стула и пошла в спальню. Влезла в старые джинсы, нацепила старую майку. Новая одежда вызывала у меня такое отвращение, что я поклялась собрать ее в узел и вынести к мусорным бачкам, как только вернусь назад. Пускай бомжи разживутся.

Положила в карман все наличные, какие были в доме. Сунула в задний карман паспорт. Огляделась.

Вроде ничего не забыла.

Вышла из квартиры и пошла на улицу.

Меня немного пошатывало, и я останавливалась через каждые десять шагов. Только сейчас я вспомнила, что ничего не ела почти всю неделю. Только хлестала воду, как верблюд.

До пригородной станции я добралась за час. Потом долго ехала в электричке, а перед глазами стелился туман, и мир плыл в этом сером мареве, словно был виртуальным. Хотя нет. Виртуальный мир имел четкие ясные контуры и был гораздо симпатичней этого.

Наконец через два часа поезд остановился на нужной мне станции. Я вышла на обшарпанную платформу и огляделась.

Безлюдье и тишина. Как в моем дурном сне.

Я побрела на проезжую часть. Там стоял одинокий автомобиль, кажется, потрепанная «четверка».

Я наклонилась к окошку водителя:

— До деревни подбросите?

— Садись, — ответил мне молодой парень знакомым голосом.

Я присмотрелась:

— Лара?!

— Садись! — повторила она нетерпеливо.

Я обошла машину и бухнулась на сиденье.

Лара была одета таким образом, что узнать ее не смог бы даже близкий родственник. Какой-то рваный ватник, кепка, скрывшая кудрявую светлую голову, огромные очки…

— Что за маскарад?

— За тобой не следили? — нервно спросила Лара, не отвечая на мой вопрос.

— Кажется, нет…

— Я посмотрела, кроме тебя никто не вышел…

— Ну вот! Чего же ты так дергаешься?!

Она немного помолчала. Мы выехали с трассы на проселочную дорогу.

— Он хитрый, — сказала Лара, прервав молчание. — Мог вычислить…

— Подожди минутку, — попросила я.

— В чем дело?

— Останови машину!

Она притормозила. Справа и слева от нас колыхались огромные стебли созревающей кукурузы.

Я выбралась наружу, отошла к зарослям и присела на дорогу.

Лара подошла ко мне сзади.

— Что с тобой?

— Не знаю, — ответила я. — Тошнит…

— Беременная, что ли?

— Только от святого духа, — ответила я слабым голосом и перекрестилась.

— Господи, прости…

— Ладно, поехали, — заторопила меня Лара. — Скоро стемнеет.

Я покорно встала и потопала назад к машине. Лара помогала мне идти, держа меня под локоть.

— Ты чего так похудела? — спросила она вдруг.

— Не ела неделю.

— С ума сошла?!

— Наверное, — согласилась я.

До деревни мы добрались в девятом часу. Начали опускаться синие летние сумерки, но и они не смогли смягчить унылый пейзаж: покосившиеся деревянные дома, заколоченные ставни, тишина, безлюдье…

Не идиллическая пустота, а пустота мертвая, нежилая. Царство теней.

— Фу, как тут мерзко, — сказала я, оглядываясь вокруг. — И как ты не боишься?

— Я боюсь, — ответила Лара. — А что делать?

Я только вздохнула. Не в моем положении советы раздавать. Самой бы разобраться, что делать…

Лара приткнула машину возле полуразвалившегося домика. Мы вошли в дверь, которая давно не запиралась ни на какие замки, и оказались в большом темном помещении.

Пахло плесенью.

— Садись…

Лара скинула с себя ватник, сняла кепку, тряхнула пышными короткими волосами.

Я присела на колченогий стул.

— Ну, так что ты решила?

— Элька, я решила составить завещание в твою пользу.

— Вот спасибо!

— Подожди, не перебивай!

Она рассердилась и повысила голос:

— Пойми, пока мы женаты, моим наследником является мой ближайший родственник. То есть мой муж. И если он меня убьет, то получит все автоматически…

— Значит, пускай убьет меня…

— Да нет ему смысла тебя убивать! После тебя ему ничего не светит!

— Как сказать, — ответила я, вспомнив подписанный мной протокол.

— В общем, сейчас приедет нотариус.

— Сюда приедет?

— Ну да! Я же не могу в город ехать!

— Но как же…

— Денег ему заплатила и договорилась, — быстро ответила Лара. Она прислушивалась к малейшему движению воздуха за окном и почти не обращала на меня внимания.

Я помассировала виски:

— Лара!

— Что? — ответила она нетерпеливо.

— Плохо мне, — пожаловалась я.

— Потерпи. Составим завещание, и вернешься в город…

— Да нет, не физически плохо…

Я немного подумала, поискала слова, прислушиваясь к своим ощущениям, и добавила.

— Тоска… Смертная…

Лара медленно повернулась ко мне. И я снова поразилась ее бледности.

— Ты почему такая бледная? — спросила я. — Сама-то ешь? Хоть что-нибудь?

Она не ответила.

— Лара!

— Что?

— Мне страшно, — вдруг сказала я.

Лара помолчала и ответила очень тихо:

— Мне тоже.

Я осмотрелась вокруг. Не похоже, чтобы здесь кто-то жил. В таком месте человек жить не может.

— Зажги свет, — попросила я.

— Нет здесь электричества.

— А как же ты…

— Свечка. Есть свечка.

— Ну, хотя бы свечку зажги…

Она ушла куда-то вглубь домика. Вернулась обратно, принесла обгоревшую свечу в банке из-под майонеза. Чиркнула спичкой, поднесла огонек к фитилю.

Пламя задрожало в нервном ознобе, угрюмая комната поплыла перед моими глазами.

— Бедная девочка! — сказал я тихо. — И ты здесь жила! Нет, больше я тебя тут одну не оставлю. Поедешь со мной…

— Замолчи!

Я удивленно подняла голову.

— Замолчи! — с силой повторила Лара. — Не смей меня жалеть!

— Извини, не буду…

В дверь постучали. Громко и властно.

— Нотариус, — сказала я и встала со стула. — Слушай, никаких завещаний мы составлять не будем, просто вернемся в Москву. Мне нужно тебе кое-что рассказать.

Стук повторился.

— Я открою…

— Нет!

Лара схватила меня за запястье. Ее рука была цепкой и холодной, как лед.

— Мы же его ждем!

Минуту она смотрела на меня таким взглядом, что я испугалась. Так смотрят люди, находящиеся на пике душевного напряжения. После этого — либо психушка, либо смерть.

— Что с тобой? — спросила я.

Она молчала еще минуту, глядя на меня все тем же жутким взглядом.

Стук повторился. Я высвободила руку:

— Я открою.

— Ну, и черт с тобой, — неожиданно спокойно ответила Лара. — Открывай, если так неймется.

Я вышла в сени и распахнула дверь.

На ступеньках покосившегося крыльца стоял Редька.

А за ним стояли Роман, Рауф и Санек. И держали за руки Никифорова-младшего.

Я сделала шаг назад, споткнулась и чуть не упала.

— Можно войти? — спросил меня Редька так спокойно, словно завернул ко мне на чашку чая.

— Как ты узнал?..

— Я все объясню. Войти позволь.

Я посторонилась и попятилась в комнату.

Лара стояла, прижавшись к стене, и лицо ее было похожим на посмертную восковую маску. И только потемневшие огромные глаза жили такой напряженной жизнью, что отвергали всякую мысль о смерти и покое.

Они вошли всем скопом. Присутствию Лары не удивились.

Толкнули нанимателя к стене, поближе к Ларе, сгрудились позади меня.

Смешно. Две маленькие противоборствующие армии.

— Что это значит? — спросила я.

— Сейчас объясню, — ответил мне Редька.

Впрочем, нет. Этого человека невозможно было назвать таким смешным прозвищем. Мужчина, командовавший парадом, источал грозную уверенность в собственных силах и странное ощущение, которое я не сразу смогла сформулировать.

Неотвратимость возмездия.

Да, наверное, так. Смешно, но так.

— Познакомься, — начала я…

— Нет, — прервал меня Родион, — это ты познакомься.

Он плавным жестом указал мне на Лару и вежливо представил:

— Лариса Ивановна Колесникова. Твоя сводная сестра.

— Что? — не поняла я. И даже рассмеялась.

— Я говорю, твоя сводная сестра. Дочь твоего отца и его второй жены.

Я посмотрела на Лару. Она немного прищурилась, рассматривая новых гостей, но не произнесла ни слова. На Никифорова-сына, который стоял рядом с ней, она даже не взглянула.

— Лара? — произнесла я.

Она не удостоила меня взглядом. Только с интересом рассматривала Родиона.

— Это правда?

Она наконец перевела взгляд на мое растерянное лицо и разомкнула губы:

— Правда.

— Лара!

Я бросилась к ней и крепко обняла. Вот кого напоминало мне ее лицо! Это было лицо ее матери, вероломной маминой подруги! Лицо, оставшееся в моем детстве и почти забытое мной!

— Что ты делаешь, дурочка? — злобно спросил Родион.

Я обернулась.

— Это моя сестра!

— Да она убить тебя хотела, глупая!

Я отступила на шаг. Лара смотрела мне прямо в глаза, закусив губу.

— Это правда?

Она усмехнулась и ничего не ответила.

— Значит, общаться не желаете? — спросил Родион.

— Пошел вон, — легко ответила моя сестра. — Кто ты такой, чтоб я с тобой общалась?

— Вот сволочь, — не выдержал Санек. Рауф молча дернул его за рукав.

— Тогда придется рассказывать мне.

Родион прошел по комнате, подвинул мне стул и мягко сказал:

— Сядь. Ты плохо выглядишь.

Я молча упала на сиденье. Затрепетал тусклый огонек свечи.

— Прежде всего, должен тебя поздравить, — с усилием начал Родион. Он вдруг утратил всю свою уверенность.

— С чем? — спросила я.

— Ты — богатая женщина.

— Я так полагаю, что поздравить нужно и тебя, — насмешливо сказала Лара. Ее глаза блеснули в полутьме, как у кошки.

Минуту Родион с ненавистью рассматривал ее. И к моему удивлению, ничего не ответил.

— Твой отец оставил тебе большую сумму денег.

— Отец? — не поверила я. — Откуда у него деньги? Он всю жизнь в школе преподавал!

— Ты помнишь, что твой отец был химиком?

— Помню.

— Он был не просто химиком, а биохимиком. И неплохим. Судя по тому, что он запатентовал в Германии.

— А что он там запатентовал?

Родион пожал плечами.

— Женщины будут в восторге. Он изобрел состав, который меняет цвет глаз. Достаточно двух капель. Абсолютно безвредный, действующий десять часов. Потом глаза обретают естественный цвет.

Я молчала.

— Вообще-то, даже забавно. Хочешь — ходи с зелеными глазами. Хочешь — с синими. Хочешь — с фиалковыми. Насколько я понимаю, это очень в женском духе: глаза под цвет платья.

Он замолчал, глядя на меня. Но я не знала, что ответить. Мой отец — богатый человек?!

— В общем, за несколько лет до смерти он запатентовал свое изобретение. В течение трех лет оно проходило медицинские испытания. И сейчас куча крупнейших фармацевтических компаний дерется за право запустить его в производство.

— Почему они дерутся? — глупо спросила я.

— Потому что только от тебя зависит, кому отдать предпочтение.

Я молчала.

— Элька, это миллионы, — сказал Родион безрадостным голосом. — Может быть, сотни миллионов. А может, и миллиард.

Комната поплыла перед глазами, но я с остервенением ударила себя по колену. Боль немедленно отрезвила меня и вернула все на свои места.

— По условиям завещания, твой отец сделал тебя главной наследницей. Он оставил своей второй жене пожизненную пенсию, впрочем, небольшую. Две тысячи евро в месяц. Лару в завещании совсем не упоминал.

— Почему? — спросила я.

Родион пожал плечами.

— Могу только догадываться. Наверное, понимал, что выросло из второй дочки. Да и чувство вины, наверное, мучило… Что ни говори, а совесть у твоего отца все же была.

— Сука! — отчетливо сказала Лара.

— Лара вышла за этого кретина два года назад. Он проходил стажировку в Германии, там они и познакомились. Фирма его отца пользовалась хорошей репутацией, пока дела вел Никифоров-старший. Поэтому когда встал вопрос о розыске наследницы, то альтернативы даже не возникло: немецкая адвокатская контора поручила дело фирме «Никифоров и сын».

Родион немного помолчал.

— Только, как видишь, папа с сыночком не одной крови.

— Что ты хочешь сказать?! — вскинулся наниматель.

— Молчи, придурок, — оборвала его Лара с бесконечным презрением.

— Я говорю фигурально, — вежливо объяснил Родион. — В том смысле, что твой папа тебя плохо воспитал. Сам бы он так никогда не поступил.

Он обернулся ко мне и продолжил:

— Их сильно поджимали сроки. Долго тянуть было нельзя, в Германии могли взяться за дело сами. Тем более, что производители просто на уши встали от затянувшейся паузы и готовы были организовать поиск наследницы в частном порядке. В общем…

Родион помедлил.

— Этот гад сообщил, что ты найдена и входишь в права наследства.

— Как это? А документы?

— Элька, не будь божьей коровкой! Любые документы можно подделать! Тем более, человеку, который в этой среде вращается!

— Но моя подпись!

— Подделали!

— Откуда они могли знать, как я расписываюсь?

— А им и не нужен был образец твоей подписи! Пока тянулся бы процесс оформления наследства, с тобой успел бы произойти несчастный случай! И все перешло бы к твоей единственной ближайшей родственнице!

Я посмотрела на Лару. Она задумчиво смотрела в окно, и на мой взгляд не ответила.

— После того, как ты мне все рассказала, я просто на уши встал! — сказал Редька,снова превращаясь в привычного мне человека. — Это какой же нужно быть дурой, чтобы не догадаться, что интрига плетется вокруг тебя!

— Я не догадалась, — ответила я покорно. — Я думала, что с меня взять?

— А мы засели за компы и стали копать. Раскопали фирму этого ублюдка…

Редька кивнул на нанимателя.

— Влезли в его файлы. Пошарили в последних деловых документах. И наткнулись на дело о наследстве. Вышли на немецкую контору. Созвонились с ними, и все стало понятно. Еле успели…

Редька вытер лоб.

— В общем, все теперь зависит от тебя.

Я молчала.

— Этих двоих нужно отвезти в милицию. Против Никифорова, помимо прочего, возбуждает дело немецкая сторона. Должностное преступление, подделка документов и все такое… Так что лицензии он лишится, это как минимум. Ну, а эта дрянь легким испугом не отделается.

Редька с ненавистью посмотрел на Лару. Та оторвала взгляд от окна и ответила ему таким же ненавидящим взглядом.

Я встала со стула и подошла к Ларе.

— Ты бы смогла меня убить? — спросила я.

Она немного подумала, прежде чем ответить.

— А черт его знает, — сказала она наконец. — Сначала думала — смогу. А потом, когда они постучали… Я-то думала, это он…

Она небрежно мотнула головой в сторону мужа.

— Не знаю. Меня затрясло.

Она пожала плечами.

— А может, и смогла бы… Деньги того стоили…

— Тебе не приходило в голову, что я и так с тобой поделилась бы? — спросила я.

Она посмотрела на меня, широко раскрыв глаза. И вдруг расхохоталась:

— Кто тебя знает! Ты бы смогла! Ты же у нас дурочка!

Она покачала головой и сказала искренне, с каким-то жутким облегчением человека, которому не нужно больше притворяться.

— Если бы ты знала, как я тебя ненавидела!

— За что?

— Не знаю. Отец мне вечно тобой в нос тыкал: такая примерная, такая послушная, такая скромная. Я как-то раз не выдержала и спросила: чего ж ты ее бросил, если она такая хорошая была?

Она снова пожала плечами.

— У нас и до этого отношения были не ахти, а уж после этого… Этой фразы он мне не простил.

Сплюнула и равнодушно повторила:

— Сука.

Наступило такое глубокое молчание, что стало слышно слабое потрескивание свечи.

— Ладно, — прервал молчание Рауф. — Эля, нужно ехать, уже темно. Мы машину на краю деревни оставили.

— Нет!

— Что нет? — удивился Редька.

— Она в милицию не поедет! — сказала я твердо.

— Ты с ума сошла!

Я обернулась и посмотрела на Родиона таким взглядом, что он испугался.

— Она — моя сестра.

— Она хотела тебя убить!

— Не твое дело! Никуда вы ее не повезете!

Я повернулась к Ларе и сказала ей:

— Тебе придется уехать из города. Тебя будут искать. Я постараюсь замять дело, но не знаю, что из этого получится. Немецкое правосудие мне купить вряд ли удастся. А впрочем, я попробую. Уедешь?

— Уеду, — сразу ответила Лара.

— А я? — подал голос наниматель.

— Плевать мне на тебя. Делай, что хочешь. Тебя выгораживать я не буду.

Я снова повернулась к Ларе:

— У тебя деньги есть?

— Прекрати!

Я удивилась:

— Не можешь же ты уехать без денег!

— Отстань! — закричала она с такой болью, как будто я копалась в самой середине ее сердца. — Отстань от меня, ты, добренькая! Я тебя ненавижу! Чтоб ты подавилась своими миллионами!

Она сорвалась с места и бросилась к двери. Роман рефлекторно дернулся ей наперерез.

— Нет! — сказала я. — Пропусти ее!

И Роман молча посторонился.

Хлопнула дверь, заурчал, удаляясь, мотор «четверки».

Наниматель сделал несколько неверных шагов вперед и рухнул на стул.

— Пошли отсюда, — сказала я.

И мы вышли из мертвого дома безлюдной деревни.

ЭПИЛОГ

Прошло полгода.

Можете меня поздравить: я богатая наследница. Впрочем, если бы вы увидели меня сейчас, то вряд ли бы в это поверили.

Я гуляю вечером возле дома. На мне старый китайский пуховик, старые заношенные кроссовки и не менее старые джинсы. Правда, в кармане новенький плеер, в ушах наушники.

— пел Максим Леонидов, и песня странным образом волновала душу.

Как будто речь шла обо мне.

«Бойтесь желать, ибо вы можете это получить», — говорит старая мудрая поговорка.

Наверное, я столько раз жаловалась на жизнь, что богу надоело слушать мои причитания. И он высыпал на меня такой поток материальных благ, который мне и не снился.

Думаете, я очень счастлива?

Беда в том, что, давая нам что-то одно, бог непременно забирает что-то другое. Закон Всемирного Равновесия.

У меня для начала забрал сестру.

Странно, что, еще не зная меня, Лара уже меня ненавидела. Глупая девочка! Я так обрадовалась, когда узнала, что не одна на свете! Да я бы ей отдала все, что бы она пожелала! Тем более, что в отличие от меня она сумела бы всем этим распорядиться.

Я никому не рассказывала о свалившемся мне на голову наследстве. Не только потому, что побоялась рэкета. Просто меня тяготили эти сумасшедшие деньги.

Как жить дальше?

Уехать за границу? И что я там буду делать? Плавать на яхте, купаться в бассейне и посещать пластического хирурга, который превратит меня в Синтию Кроуфорд?

Для всего этого я уже недостаточно молода. И дело даже не в возрасте. Просто нет желания купаться в красивой жизни.

Возможно, это заторможенность. Я не спорю.

Открыть свое дело?

Я перебрала массу вариантов, пока наконец не поняла, что все это не мое. Не деловой я человек.

Я бы с удовольствием вложила деньги в фирму Редьки, и совсем не потому, что он за мной ухаживал, а потому, что мне действительно было интересно, чем он занимается. Но не успела я заикнуться о своем намерении, как столкнулась с его мрачным взглядом исподлобья. И поняла, что продолжать разговор не имеет смысла.

Заняться благотворительностью?

Вот это уже было серьезней. Я посетила ближайший детский дом и вручила директрисе десять тысяч долларов.

Потом нагрянула с проверкой и обнаружила, что на эти деньги директриса сделала в своей квартире отличный евроремонт. На детей денег у нее не осталось.

Я написала заявление в милицию и теперь таскаюсь по судам. Охота к благотворительности у меня пропала.

Можете смеяться, но я снова вернулась в фирму американских благодетелей. Они приняли меня назад со сдержанным оптимизмом и посоветовали больше так не делать.

Я пообещала.

Зато мне искренне обрадовались девчонки, а Ритка по поводу моего возвращения устроила на работе небольшие посиделки, утащив из дома единственный электрический чайник.

— Господи, как тебя муж терпит? — не выдержала я, рассматривая ее трофей.

— Они дома могут воду и в кружечке вскипятить, — рассудительно ответила Ритка. — А нам на работе чайник нужней.

Я хотела приобрести новый рабочий чайник, но подумала и одернула себя.

Девчонкам было бы неловко. Ведь они были твердо уверены, что моя зарплата не превышает трехсот-трехсот пятидесяти долларов в месяц. И сочли бы себя обязанными сложиться, чтобы поделить расход на всех.

А деньги им куда нужней, чем мне.

Впрочем, одно доброе дело я все же сделала.

Упекла на принудительное лечение мужа моей домработницы Лены.

Да-да, Лена по-прежнему работает у меня. Честно говоря, услуги помощницы мне не слишком нужны, зато Лене очень нужны деньги. У нее двое детей, их кормить надо. Рассчитывать-то ей не на кого. Мы уже успели привыкнуть друг к другу, и даже немножко подружились.

Так что за Лену я бывшему нанимателю почти благодарна.

С Никифоровым-сыном я увиделась только на следствии. Немецкие коллеги все же призвали его к ответу, но папа нажал на нужные педали, вспомнил нужные телефоны, сходил по нужным адресам — и его непутевый сынок отделался легким испугом. То есть лишением лицензии, запретом заниматься юридической практикой и смешным условным сроком.

Надо сказать, что ни на следствии, ни в суде, он ни разу не упомянул имени Лары, и за это я ему была бесконечно признательна.

Наверное, он ее действительно любил.

Наниматель явился ко мне после суда и принес все документы, которыми он меня шантажировал.

— Для чего тебе все это понадобилось? — задала я вопрос, который не переставал меня мучить.

— Нужно было создать видимость, что ты начала жить красиво, — ответил бывший наниматель. — Что ты бросила работу, наняла прислугу… Понимаешь, потом бы обязательно началось следствие и…

Тут он замолчал и бросил на меня затравленный взгляд.

— После несчастного случая, ты хотел сказать? — уточнила я спокойно. Смешно, но я не ощущала, что речь идет о моей смерти.

— Да, — ответил он после небольшого колебания.

— А как вы это планировали? — спросила я с любопытством.

Наниматель молча покрутил пальцем у виска. Встал и пошел к выходу.

— Подожди!

Он обернулся.

— Ты знаешь, где она? — спросила я, избегая имен.

— Нет, — ответил Никифоров-сын.

— Правда?

— Правда, — ответил он устало.

И ушел.

По вечерам я гуляю по нашей уютной узенькой улице и думаю: «Неужели моя сестра смогла бы меня убить?»

И отвечаю себе: «Нет. Она хотела, но не смогла бы. Недаром она так цепко схватила меня за запястье. Недаром руки у нее были холодными, как лед. Не так-то просто убить человека. Тем более, если это твоя сестра».

И не говорите мне, что я дура! Даже если это так, я не желаю умнеть!

Вторым отобранным у меня человеком стал Редька.

Я его понимала. Конечно, одно дело ухаживать за понравившейся тебе женщиной, другое дело — за женщиной, имеющей большие деньги. Если бы подобная проблема решалась легко, как в книжках одной Богини, то и проблемы бы не было. Любовь — любовью, деньги — деньгами…

Увы! Книжки — книжками, а жизнь — жизнью…

Нет, мы не выясняли этот вопрос. Просто наши встречи становятся все реже и, как я понимаю, постепенно сходят на нет. Мы больше не общаемся так же весело и непринужденно, как раньше. Редька разговаривает со мной принужденным сухим и вежливым тоном и, по-моему, ждет не дождется окончания приличного срока, чтобы прекратить наши отношения. Он очень самолюбивый человек, и даже мысль о том, что его могут заподозрить в меркантильности, для него невыносима.

Иногда я думаю: не пожертвовать ли мне деньги на какое-нибудь благородное дело? Не все, конечно! Оставить себе на безбедную старость небольшую сумму, а остальное отдать.

Куда? Вот главный вопрос!

В фонд борьбы со Спидом? В Детский Благотворительный Фонд? В фонд борьбы с беспризорностью?

И каждый раз я вспоминаю директрису детского дома, обворовавшую детей, и теряю уверенность в правильности этой идеи.

Впрочем, летом я, пожалуй, смогу сделать еще одно доброе дело.

Мне почему-то кажется, что археологи получат приличный грант на проведение раскопок, а окорочка на их столе уступят место более вкусным продуктам. Подарок от анонимного спонсора.

Я даже уверена в этом!

Я подняла голову. Крупные снежные хлопья кружили в свете уличного фонаря и казались снежными бабочками, которые водятся только в холодных северных широтах.

Скорее бы лето!

Поеду в Керчь. К археологам. К морю.

Я все переживу. Я сильная.

Но иногда по ночам, когда сон забывает дорогу к моей постели, я лежу, закинув руки за голову, и смотрю невидящими глазами в потолок. Из темных глубин памяти выплывает красивое дерзкое лицо с огромными голубыми глазами. Я вспоминаю игрушечный кораблик, утонувший в перламутровой раковине, смешную детскую мечту о путешествиях и думаю: «Где ты, Лара? Где ты, сестренка моя? Есть ли у тебя деньги?»

P.S. Вот и вся история.

КОНЕЦ

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

ЭПИЛОГ