Онорино [Елена Яковлевна Ильина] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Елена Яковлевна Ильина Онорино (рассказ испанского мальчика)
Меня зовут Онорино Родригес Гарсиа. Онорино — это мое имя, Родригес — это фамилия моего отца, а Гарсиа — фамилия моей матери. У нас, в Испании, у всех по две фамилии. Мне двенадцать лет, моему младшему брату Луису — одиннадцать. Вот уже десять месяцев, как мы с Луисом живем в Советском Союзе, а раньше мы жили на севере Испании, среди гор, в маленьком астурийском городке Сама. У меня была там своя компания — одиннадцать ребят. В городе называли нас почему-то „одиннадцать пиратов“. „Пират“ — это значит морской разбойник. А мы, конечно, разбойниками не были. Да и море от нас не так уже близко. Мы только играни после школы в футбол на улице, барахтались в речке по два часа подряд да иной раз пробирались в кино без билета. Луиса мы в нашу компанию, конечно, не принимали. Он был еще маленький. В нашем городке почти все жители — углекопы. Это потому, что в горах у нас сплошной каменный уголь. И мой отец, Хулио Родригес, тоже углекоп. Когда фашисты напади на нашу страну, отец сразу же пошел на фронт вместе с другими шахтерами. У него не было винтовки, но зато был динамит. Динамитом взрывают уголь в шахтах. Вот отец и записался в отряд динамитчиков. Назывался этот отряд: „Кровь рабочих“. Провожали мы отца рано утром — я, мать и брат. На улице еще было совсем темно. У вокзала мы встретили колонну бойцов. Тут было много шахтеров, товарищей моего отца. У кого за плечами была винтовка, у кого за поясом граната. Садясь в вагон, отец сказал мне: — Ну, Онорино, ты теперь остаешься за старшего. Смотри за братом, помогай матери.С этого дня я как будто и в самом деле сделался старше. Мне уже некогда стало возиться с моими „пиратами“. По утрам я первым делом отправлялся с пустым мешком к шахте. Там, у входа в шахту, я подбирал на земле кусочки угля и относил матери. И вот один раз, когда я пришел за углем, я встретил приятеля моего отца, дядю Хуана. Это был хмурый и молчаливый старик. Но тут вдруг он сам подошел ко мне и первый заговорил: — Что слышно, сынок? Как мать справляется одна? — Ничего, — сказал я. — Только об отце беспокоится: давно нет писем. Дядя Хуан помолчал немного, потом сказал: — Знаешь, мальчик, на войне все может случиться. Война — это война… — А вы что-нибудь слышали про отца? — спросил я. — Под Овиедо большие бои идут, — ответил дядя Хуан. — Много народу перебито… У меня как-то сразу потемнело в глазах… — А отец? — спросил я с трудом. — Говорят, и он… Больше дядя Хуан ничего не сказал, а я взвалил на плечи мешок с углем и пошел домой. „Как мне сказать об этом маме?“ думал я. Мама сидела у окна и шила отцу рубашку. — Ты не слыхал, Онорино, — спросила она, — кто едет на фронт? Надо бы посылку отправить. Я молча сел на кровать. — Что с тобой, Онорино? — спросила мама. — Ты слышал что-нибудь? — Отец… ранен, — сказал я. Рубашка выпала у мамы из рук. — Кто тебе сказал? — Дядя Хуан. Мама выбежала на улицу. Она долго не возвращалась, а когда вернулась, все лицо ее было в красных пятнах, и руки у нее дрожали. — Мама, — сказал я. — Знаешь, что я подумал? Может быть, это ошибка… Помнишь, что было с Роберто? Ведь и про него говорили, что он убит, а ведь он вернулся. Но мама не успокаивалась. В эту ночь она так и не легла. Да и я тоже не мог уснуть. Все думал, как мне добраться до фронта и узнать что-нибудь об отце. Может быть, убили другого Хулио Родригеса, а не его. Рано утром, когда начало светать, я осторожно ступил на пол, но половица скрипнула, и мама, сидевшая на кровати, сразу же подняла голову. — Куда ты? — За углем. Я быстро оделся и только хотел выйти из комнаты, как вдруг заметил на спинке стула рубашку отца, которую вчера шила мама. „Возьму на всякий случай“, подумал я. Когда мама отвернулась, я схватил рубашку и сунул ее к себе под блузу. На узкой, как коридор, уличке, где мы жили, было еще тихо, только речка под мостом бурлила. Я со всех ног пустился бежать, чтобы попасть к самому раннему поезду. Поезд стоял уже у платформы. Я забрался в вагон третьего класса. На скамейке у окна сидел старый крестьянин. На нем были короткие штаны, белые чулки, а на голове — клетчатый платок. Старик потеснился и дал мне пройти к окну. — Ты что, один едешь? — спросил он, вынимая изо рта трубку. — Один, — сказал я. — А куда? — На фронт. — На фронт? — переспросил старик и покачал головой. — Думаешь, без тебя не обойдутся? — Я не воевать еду, — объяснил я, — мне нужно об отце узнать. — Вот оно что, — сказал старик. — А все-таки вернись-ка лучше домой, сынок, пока еще поезд не тронулся. На фронт тебя все равно не пропустят. Я не стал спорить со стариком. Поезд уже шел полным ходом. В открытые окна дул свежий ветер. Но обе стороны спускались к насыпи зеленые склоны гор. И вдруг я услышал: — Мальчик, твой билет. Передо мной стоял кондуктор. Я так загляделся в окно, что не заметил, как он вошел.
Что мне было делать? Билета у меня не было. И денег, чтобы заплатить штраф, тоже не было. — С кем ты едешь? — спросил кондуктор. Я огляделся по сторонам. — С дедушкой, — сказал я и посмотрел умоляющим взглядом на моего соседа. Старик удивленно покосился на меня и, вынув изо рта трубку, сказал: — Ну да, это мой внук. — А сколько ему лет? Старик кашлянул: — Точно не помню. Билета еще не полагается. Но кондуктора было не так-то легко провести. Старик поворчал, поспорил, — ему, видно, жалко было денег, но делать было нечего — назвался дедушкой, так плати. Охая и кряхтя, он вытащил из кармана кошелек и заплатил, сколько было нужно. Когда кондуктор ушел, я достал из кармана перочинный нож, который мне в прошлом году подарил отец, и сказал старику: — Возьмите, пожалуйста, это… Но старик усмехнулся и потрепал меня рукой по волосам. — Что уж там! Оставь себе. Скоро поезд подошел к маленькой станции. Все пассажиры высыпали на платформу. Мой новый дедушка вынул из корзинки горсть маслин и два яблока. — На, — сказал он, — возьми на дорогу, внучек. Да смотри, только не попади в лапы к фашистам. Он пожелал мне счастливого пути, указал дорогу, и мы пошли в разные стороны. На площади у станции стояли орудия, военные повозки, везде было очень много наших бойцов. Скоро я вышел из городка на гладкую, шоссейную дорогу и пошел вверх в гору. Вдруг из-за поворота загудела машина. Я только успел отбежать в сторону, как мимо меня вихрем промчался санитарный автомобиль. Я понял, что это раненых везут с фронта. „Ну, значит, иду, куда надо“, решил я и быстро зашагал дальше. Откуда-то из-за гор доносилась пальба, но я никак не мог разобрать, с какой стороны стреляют, потому что по ущельям гулко раскатывалось эхо. Я шел очень долго. По склонам гор виднелись развалины домов с обгоревшими, торчавшими во все стороны балками. Людей нигде не было. Всюду хозяйничали птицы. Стрелять почему-то перестали. Солнце уже заходило за гору, быстро темнело. Тут только я вспомнил, что целый день почти ничего не ел. С голоду у меня закружилась голова. И вдруг на повороте дороги я увидел какого-то человека в берете. Человек сидел на камне и, зажав левой рукой винтовку, ел что-то из оловянной миски. — Стой, кто идет? — крикнул он приподнявшись. — Покажи пропуск. Я сказал, что никакого пропуска у меня нет, но мне непременно надо разузнать про отца. Боец посмотрел на мои ноги и спросил: — Видно, издалека идешь? Вон как ноги исцарапал. Садись, отдохни, а потом поворачивай обратно. Я присел рядом с бойцом и, не отрываясь, смотрел на оловянную миску, от которой вкусно пахло бобами и оливковым маслом. — Вот что, мальчуган, — сказал боец, заметив мой взгляд. — Если ты пойдешь по этой тропинке, то выйдешь прямо к батальонной кухне. Там тебя покормят. Ну, шевели ногами. Я пошел по тропинке вниз. Было уже совсем темно. Я не прошел и ста шагов, как издали увидел повозку на колесах с высокой узкой трубой и четверых людей, которые сидели на земле и курили. Я подошел к ним и рассказал, зачем сюда пришел. Коренастый, широколицый человек, которого все называли Хосе, дал мне оловянную миску и наложил в нее бобов. Ну и вкусно же стряпают на фронте! Люди, сидевшие на земле, говорили о всяких военных делах, о бое под Овиедо, и не обращали на меня внимания. Наконец я набрался храбрости, подсел к Хосе и спросил его, не знает ли он чего-нибудь о моем отце Хулио Родригес из партизанского отряда „Кровь рабочих“. — Нет, про такого не слыхал, — сказал боец. Его товарищи тоже ничего о моем отце не знали. — Мало ли на фронте бойцов! „Что же мне делать? — подумал я: — куда теперь итти?“
— Ложись-ка спать, малыш, — сказал коренастый человек и дал мне толстое суконное одеяло. — Расстели-ка это под деревом. Я улегся и сразу же заснул как убитый. Меня разбудили громкие голоса. Уже было совсем светло. Возле походной кухни стоял какой-то новый человек с перевязанной рукой и разговаривал с Хосе. — Мальчик! — окликнул меня Хосе. — Вот этот товарищ знает твоего отца. Я вскочил. — Даю тебе честное слово, мальчуган, что твой отец жив, — сказал мне раненый боец и протянул мне левую руку. — Жив! Где же он? — Не так далеко отсюда. Он лежит в госпитале, откуда я иду. Километра три-четыре отсюда. Тут я не выдержал и расплакался, хоть никогда не плачу. — Чего плакать, отец поправится, — сказал раненый и подробно рассказал мне, как найти госпиталь. Бойцы еще раз покормили меня. Я простился со всеми и побежал в гору. Еще издали я увидел белый дом. Он стоял на склоне горы, в тенистом саду, за высоким забором. Ворота были заперты. Я стал звонить, стучать. Наконец ворота приоткрылись. — Сегодня неприемный день, мальчик, — сказал мне санитар и хотел было опять захлопнуть железные ворота. Я стал умолять его, чтоб он меня пропустил. — Да вон доктор идет, попроси его, — сказал санитар. Я подбежал к маленькому, лысому человеку в халате, который вышел в это время из ворот. — Можно мне повидать моего отца, доктор? — сказал я прерывающимся голосом. — Он здесь, у вас в госпитале! — У меня в госпитале много отцов, — спокойно ответил доктор, — приходи послезавтра. Доктор пошел по дороге не оглядываясь. Я побежал следом за ним. — Доктор, я не могу вернуться домой, если не увижу отца. Пустите меня хоть на минутку. — Приходи в среду или в пятницу, — все так же спокойно сказал доктор, не поворачивая головы. — Я не могу ждать до среды! — крикнул я. — Мне нужно передать отцу рубашку! Доктор засмеялся. — Ну, рубашка у него есть и без твоей. Не голый он лежит. Я увидел, что спорить с доктором не стоит и решил пробраться в госпиталь без его разрешения. Я обошел сад кругом, взобрался на забор и перемахнул на ту сторону. Дверь в госпитале оказалась открытой. Сразу же у входа я наткнулся на сиделку. Она не хотела меня пустить, но когда услышала, что я пришел издалека, пожалела меня и повела в палату, где койки стояли двумя рядами. — Родригес Гарсиа, — сказала сиделка, — к вам приехал ваш сын! Больной, который лежал на крайней койке у окна, повернул голову. — Онорино! На меня смотрел желтый, худой, с ввалившимися глазами человек, так мало похожий на моего отца. Но это был он. Я обнял отца. От него пахло едким запахом лекарств. Он был так слаб, что не мог даже приподняться. Я посмотрел на его толсто обмотанные руки, которые лежали поверх одеяла, и дал клятву отомстить канальям-фашистам. За отца, за его раненых товарищей, за весь наш народ! Я узнал, что он был ранен два раза: первый раз в бою — пулей в голову, а второй раз — в руку, осколками бомбы, брошенной с фашистского самолета. Это случилось, когда его везли раненного в госпиталь. — Вот это тебе мама прислала, — сказал я и положил на его койку новую рубашку.
Последние комментарии
7 часов 8 минут назад
7 часов 28 минут назад
7 часов 53 минут назад
7 часов 57 минут назад
17 часов 28 минут назад
17 часов 31 минут назад