Премьера убийства [Найо Марш] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Найо Марш «Премьера убийства»

Глава 1 «Вулкан»

Когда Мартина повернула на Карпет-стрит, она вдруг удивилась собственному упрямству. «Надо же, куда меня занесло», — подумала девушка. Она уже с трудом передвигала ноги, словно те из послушных — и не лишенных стройности! — слуг и помощниц превратились к середине дня в дряблые губчатые конструкции из хрупких костей и ноющих мышц, которые так и норовили подогнуться и опрокинуть свою хозяйку на тротуар.

Часы в витрине лавки часовщика показывали двадцать три минуты пятого. По методичному, словно бег по стадиону, передвижению секундной стрелки было ясно, что часы идут. Зато все прочие — антикварные хронометры, выставленные в той же витрине, — демонстрировали совершенно дикое разнообразие: каждые часы указывали время на свой выбор, точнее, на момент своей кончины.

Мартина, с грустной усмешкой оглядев циферблаты, подумала, что все эти моменты времени удивительно совпадают с этапами ее сегодняшнего бесплодного путешествия по Лондону в поисках работы… Вот, пожалуйста, девять часов утра — первый театральный агент. В половине десятого — это позорное и безуспешное ожидание в приемной «Единорога». А потом, уже в пять минут первого, первая крупная, полноценная неудача. «Ах, здравствуйте! Спасибо, что пришли, мисс… Оставьте ваше имя и адрес. Спасибо. Следующий, пожалуйста…» Это время тоже нашлось на застывших часах в витрине. Правда, того промежутка времени, когда она шаталась по Сити, стараясь держаться подальше от маняще-соблазнительных запахов ресторанов, на часах не обнаружилось. Зато можно было отыскать то самое время — десять минут второго, — когда она как раз взбиралась на третий этаж в агентство Гарнета Маркса.

Так, пойдем дальше. Три часа — именно тогда закончился прием в студии Эчилса, ну а весь последующий час она провела в метаниях между разнообразными киностудиями… «Да, птичка, оставьте свою фотку… Конечно, ласточка, мы вам сообщим, если что-то для вас проклюнется…»

Черт бы их побрал, всегда одно и то же. Затвердили свое, словно кукушки в ходиках…

Часы в витрине холодно и бесстрастно показывали разное время, на любой вкус… Бронзовый голенький купидончик застыл в смешной позе, будто намеревался метнуть циферблат, который держал на отлете, наподобие мяча для регби…

Чуть пониже пухлой бронзовой ручки ангелочка Мартина вдруг поймала отражение собственного лица в витрине. М-да, так себе личико… Рука девушки скользнула в сумочку, отыскала там помаду, а затем легонько, незаметно мазнула по губам… Потом Мартине показалось, что на лоб ей давит что-то холодное и тяжелое. Трезво осмыслив ситуацию, она пришла к выводу, что это — раскрытая наружу рама витрины, в которую девушка уперлась головой, сама того не сознавая…

Более того, по ту сторону витрины она заметила человека, который с большим любопытством следил за ее манипуляциями с помадой… Она быстро придала губам приличное выражение, независимо откинула прядь со лба, подхватила свой чемоданчик и пошла прочь.

Театр «Вулкан» находился в самом конце улицы. И хотя Мартина так и не разглядела название на вывеске, за все время хождений туда и обратно у нее уже выработалось прямо-таки чутье на театры. Колени дрожали, дорога вела вниз с горки, а высокие шпильки делали ходьбу мучением… Мартина с трудом удерживалась от рыданий. Лица встречных прохожих при виде нее как-то неуловимо менялись — девушка явно привлекала внимание своей откровенной неустроенностью, которая так и бросалась в глаза…

На аллее, ведущей к служебному входу, стояли глубокие грязные лужи, и хотя Мартина изо всех сил пыталась обойти их, нельзя сказать, что это девушке вполне удавалось… Во всяком случае, чулкам досталось здорово…

— Она знает! — Из-за двери театра вдруг раздался трепещущий, неуверенный голос. — Она знает, но все равно она недостойна слышать правду!

Что-то пробубнил в ответ бас. И снова — первый голос, уже с другим выражением:

— Она знает! Она знает, но все равно она недостойна слышать правду!

И тут же второй голос пробасил:

— Ну ладно, спасибо, на сегодня все свободны!

Пять девушек выпорхнули из служебного входа театра, и дверь за ними захлопнулась.

Мартина прислонилась к стене, пока они проходили мимо. Ей вовсе не хотелось, чтобы на нее обращали особое внимание. Первые две девушки тем не менее прошли мимо, оживленно разговаривая и смеясь (наверное, о ней!), третья окинула Мартину с ног до головы нехорошим взглядом. Четвертая прошла мимо с нарочито поджатыми губами, а вот последняя… Последняя девушка остановилась.

— Ну и что же ты, крошка?? Чего куксишься?

Ярко размалеванное лицо, накладные ресницы… Именно эта девица говорила Мартине о прослушивании в театре «Вулкан». Они встречались сегодня утром в театральном агентстве…

Мартина робко спросила:

— А что, я опоздала?

— Еще бы, крошка! Так и должно было быть! Милочка, ведь я назвала тебе совсем не то время, в это время будут пробы у Мэркса… Но ты не много потеряла. Спектакль с той ролью, о которой я тебе говорила, пойдет здесь уже на этой неделе. Они прослушивают всех сразу и тут же говорят: «Ага, отлично, вот ваша шляпка, на сегодня достаточно». Что плохо — то же самое тут везде!

— Я уже не верю в судьбу… — призналась Мартина слабым шепотом.

— Скверно! — Размалеванное лицо приблизилось вплотную. — С тобой все в порядке, милая?

— Да, пожалуй… Только устала немного.

— У тебя, подруга, отвратительный вид. Погоди-ка, девочка… Глотни-ка вот этого…

— Нет-нет. Спасибо. Спасибо огромное, но я…

— Ничего-ничего! Выпей! Мне это дал парень, который мотается с товаром от одной французской фирмы… Классное средство. Вообще-то это просто коньяк. Но чудесный. Не ломайся, только глотни — сразу поймешь!

Неожиданно твердая рука приподняла ее подбородок, и в губы ей буквально впихнули горлышко бутылки. Мартина попыталась пробормотать, что она ничего не ела с утра, но все было бесполезно. Пришлось сделать глоток. Потом еще. Клопами коньяк не пах, однако тараканов в принципе нельзя было исключить…

— Вот-вот! — одобрила ее размалеванная девица. — А теперь еще глоточек, да побольше!

— Нет! — воскликнула Мартина, содрогаясь от нехватки кислорода. — Пожалуйста, не заставляйте меня!

— Да ты что, милочка, шутишь? Тебе дают хлебнуть на дармовщинку, а ты еще ломаешься? Ну что, теперь попало на кристалл?

— Да-да, очень любезно с вашей стороны Я вовсе не ломаюсь. Надеюсь, на кристалл попало, да…

«Если только это тошнотворное жжение в желудке называть попаданием на кристалл», — подумала Мартина в ужасе.

— Шика-а-арно, крошка! Ну валяй, коли уж ты теперь в себе уверена…

— Да-да, спасибо… Но я… Я ведь даже не знаю, как вас зовут.

— Пожалуйста. Трикси О'Салливан. А тебя?

— Мартина Тарн.

— А что — нехудо звучит: Трикси О'Салливан и Мартина Тарн, а? Как на афише. Пара несравненных дебилок в смертельном номере по исполнению интеллектуальной пьесы! Смотрите все! Ну ладно, если я ничем больше не могу тебе помочь, то…

— Да, спасибо за все. Я уже в полном порядке.

— Что ж, кажись, теперь ты выглядишь получше… — в сомнении оглядела ее мисс О'Салливан. — Наверняка мы с тобой снова встретимся. У нас, птичка, одни цели и одна кормушка — вот что получается… Ну ладно, у меня намечена следующая встреча, так что я уже опаздываю…

Это мисс О'Салливан сказала уже напоследок…

— Ну конечно… Еще раз спасибо вам…

— Там парадная дверь открыта. Иди туда. В фойе есть свободные места. Почему бы тебе там не посидеть, а? — Мисс О'Салливан обернулась. — Надеюсь, хоть тебе повезет… О господи, вот погодка-то мерзкая! Сейчас снова дождь зарядит!

— Да, погодка еще та! — Мартина постаралась придать своему голосу побольше актерской ироничности…

— Ладно, пока, крошка. Не надорвись. И имей в виду: режиссеры терпеть не могут, если у тебя холодные ноги…

— До свидания.

Аллея опустела окончательно. Мартина попыталась взять себя в руки. Выпитый коньяк здорово подкосил ее. Девушка чувствовала, как он горячим комком болтается в пустом желудке. Она попыталась сосредоточиться на своих действиях. Что теперь делать? Вот он, неподалеку, шумный Стрэнд. В синеющих сумерках видна часовня. Хорошо бы узнать, как называется эта церковь. Если ей предстоит жить в Лондоне, она должна все знать. А ведь ей говорили, что в церкви на Стрэнде всякий желающий может устроиться на ночлег и, кроме того, всем, кажется, раздают по миске супа. Может быть, и раздают… Но миска супа сбережет ей десять пенсов для завтрашнего дня, что будет очень кстати. Ведь это ее последние деньги.

Мартина подняла свой чемоданчик, который показался на сей раз еще тяжелее, чем раньше, и медленно пошла по аллейке. На пыльную землю упали первые крупные капли дождя, и прохожие стали суетливо раскрывать зонтики. Она чуть промедлила, и скоро дождь полил как из ведра. Девушка метнулась под козырек перед парадным входом театра и прижалась к двери, думая, что та заперта. Но одна половинка двери внезапно подалась…

Мартина легонько толкнула ее и вошла.

Театр «Вулкан» был из новомодных театров, и обстановка отличалась ультрасовременным исполнением. Фойе было отделано медным листом огненного цвета с полосами хромированной стали и отделено от улицы двойными стеклянными окнами во всю стену.

На кассе висело объявление «Аншлаг», матово поблескивали медные дверные ручки, вдоль стен были установлены скамеечки, выполненные из алюминиевых трубок и сверкающей стали. Мартина прошла по устланному толстыми коврами полу и присела на скамью. Все тело ломило от усталости. Ноги дрожали…

Прямо напротив на стене висел стенд со множеством фотографий и общей подписью: «Премьера состоится 14-го мая — „ТЩЕСЛАВИЕ“, новая пьеса знаменитого Джона Джеймса Резерфорда». Мартина разглядела два знакомых лица, снятых крупным планом, — Адам Пул и Элен Гамильтон. Эта пара то и дело мелькала в фильмах, которые можно было увидеть в Австралии или Новой Зеландии… Мартина так часто стояла в очередях за билетами в кино, чтобы увидеть их… А здесь, в этом самом здании, Пул и Гамильтон каждый вечер выходят на сцену живьем — подумать только! Вот портреты Кларка Беннингтона с трубкой в зубах и наигранным романтизмом во взгляде, Дорси в пенсне, Гаи Гейнсфорд, нежной и красивой молодой бабенки, и, наконец, весьма юного на вид Перри Персифаля. Но лица эти сливались в глазах Мартины и становились постепенно неразличимыми!..

В фойе стояла тишина, за окнами постепенно темнело. Пелена дождя скрывала очертания прохожих и городских домов вдалеке… Тускло сверкнули красные огоньки автобуса, в заднем стекле мутно белели безразличные лица пассажиров. Чувство одиночества было таким сильным, тоска такой глубокой, что Мартина прикрыла глаза и задремала… В мозгу ее вертелись, повторяясь, одни и те же фразы, словно сказанные ее голосом, но с разным выражением: «Ты пропала… ты пропала… ты сама этого хотела… и теперь ты получила по заслугам… теперь с тобой будет то же самое, что бывает со всеми…»

Мартина уже покачивалась на волнах сонного, теплого моря… Она видела солнечный пляж, песок, пальмы… И вдруг этот экзотический сон был прерван грубым металлическим голосом, ворвавшимся в ее сознание. Девушка подскочила на стуле как ужаленная. В свете зажегшихся ламп справа от нее, за матовой стеклянной перегородкой, возникли очертания Божества, похожего одновременно на Мельпомену и на Талию. Однако Божество, похоже, говорило вполне мужским, чуть усталым голосом и довольно развязно:

— Да, только мне это не очень-то подойдет, старик… А? Что? Нет-нет, мне этого не нужно, но дело даже в другом…

Какой требовательный, властный голос. «Ну вот, — подумала Мартина, — через минуту меня отсюда выставят».

— …Нет-нет, все просто отвратительно, — продолжал голос раздраженно. — Она уехала в больницу. Во всяком случае, так передали, но ведь никто не расстроен из-за этого, не правда ли? Ну ты же знаешь, что она из себя представляет, дружок. А теперь еще для афиш требуются сценарии и пробные фото уже на этой неделе. Ты можешь кого-нибудь придумать, дружок? Кто? Ох нет, я, кажется, просто накрываюсь медным тазом, ей-богу! Ну ладно, что поделаешь, старик, пока.

За перегородкой положили трубку. Громкий голос вывел девушку из состояния приятной дремы. Сколько раз раньше она уже грезила, как войдет в театр, как представится, скромно и одновременно смело: «Видите ли, я немного знаю актерское искусство. Думаю, что смогла бы сыграть то-то и то-то…» Но потом все должно было закружиться со страшной быстротой — большая роль, премьера, слава, журналисты, поклонники… Все это вовсе не казалось ей чем-то недостижимым.

— Эйлин? — тем временем снова заговорил голос за перегородкой. — Слава Богу, милочка, я наконец тебя застал! Послушай, Эйлин, ты мне не окажешь любезность? Мне очень неловко тебя просить, но ты моя последняя надежда. Да, заболела костюмерша Элен… Ну, старушка Тан-си. Да, боюсь, что так… Мы не успеваем никого подыскать. С меня голову снимут. Но я ведь знаю, ты добрая душа и наш ангел-хранитель! Как?! О! Ну ладно… Нет-нет, ничего… Извини, что побеспокоил тебя… Нет-нет, ничего… Я окочурюсь в этом театре. Уйду в цирк дрессировать тигров — там работа поспокойнее… Да. До свидания.

Тишина. Мартина, затаившаяся в огромном пустом фойе, пыталась представить себе говорившего. Но тут ее словно током ударило. Она осознала, о чем шел разговор. Поднявшись со скамейки, девушка на ватных ногах подошла к дверце в перегородке, и тут дверь раскрылась ей навстречу.

— Простите, — робко сказала Мартина, — но вы, кажется, ищете костюмершу?..

* * *
Человек в добротном дорогом костюме так и застыл в дверном проеме. Мартина видела его четкий силуэт на фоне ярко освещенной гримерной.

— Господи спаси, так сколько времени вы тут проторчали, милочка? — спросил он со смесью раздражения и некоторого облегчения в голосе.

— Недолго. Пока вы говорили по телефону… Я не хотела вас перебивать.

— Перебивать? — с некоторым изумлением переспросил человек.

Потом он торопливо взглянул на часы и поинтересовался:

— Так что же, вы ищете именно эту работу, что ли? Вы от миссис Гринакер, правильно?

Она быстро прикинула про себя, кто такая могла быть миссис Гринакер. Агент по трудоустройству? И Мартина попыталась как можно более правильно построить фразу.

— Насколько я поняла, вам нужна костюмерша, и я посчитала возможным обратиться с просьбой о приеме меня на…

— Это для мисс Элен Гамильтон, — скороговоркой бросил мужчина. — Ее старая костюмерша то ли чем-то отравилась, то ли какую-то дрянь подцепила. Я объяснял это миссис Гринакер. Так вот, фотограф приходит утром, а последняя генеральная репетиция в костюмах — завтра вечером. Работенка будет не из легких. Две смены платьев одна за другой… Ну и так далее. У вас есть рекомендации?

Во рту у Мартины пересохло. Она начала нерешительно:

— Я не захватила с собой… — Но тут ее спас раздавшийся телефонный звонок.

Мужчина прошел назад в комнатку и взял трубку:

— Грантли слушает. А, привет, милая. Послушай, я страшно занят. Ради Бога, задержи их там, пока я не приеду, ладно? И извинись от моего имени, хорошо? Да-да… — Он вдруг понизил голос. — Да, думаю, так. Точно. Ну пока.

Положив трубку, Грантли снова выбежал в фойе, схватил свою шляпу со стула и обернулся к Мартине:

— Да, послушайте, мисс…

— Мисс Тарн, — подсказала девушка.

— Мисс Тарн. Вы можете начать сразу? Сию же минуту? Вещи мисс Гамильтон у нее в гримерной. Их нужно распаковать и повесить на ночь — ну, вы меня понимаете? Вам предстоит еще масса глажки. На мисс Гамильтон любит, чтобы те ее вещи, которые нельзя гладить, отвиселись… Понимаете? Вот вам ключи, и приступайте прямо сейчас. Вон там конура ночного сторожа. Он вам поможет открыть гримерную. Давайте так — сейчас вы попробуете сделать все, что возможно, а завтра мы поглядим, как вы справились, и тогда все решим окончательно. Лады? Вы все поняли? Идите к сторожу, скажите, что я вас послал.

Грантли порылся в кармане, достал визитную карточку и нацарапал на ней несколько слов.

— Сторож у нас порядочный зануда и педант, — заметил он с усмешкой. — К тому же неизлечимо болен тупостью, а скверными манерами захворал еще в детстве. Так что сперва суньте ему в нос эту карточку…

Мартина дрожащей рукой приняла у него ключи и карточку.

— Как… Прямо сейчас? И на всю ночь?..

— Да, а что, вы не можете?

— Да, но…

— Вас что, смущают сверхурочные часы?

— Нет.

Лицо Грантли приблизилось к Мартине на катастрофическое расстояние, он втянул носом ароматизированный коньяком воздух и сказал;

— Похоже, что вы… — и осекся.

— Мне можно доверять, — торопливо проговорила Мартина, стараясь дышать чем угодно, только не носом или ртом. — Вы спросили о рекомендациях — так вот, у меня есть…

— Ну ладно, ладно. — Грантли махнул рукой. — Я опаздываю. Надеюсь, вы справитесь. Можете пройти до сторожа прямо вот по этому коридору — на улице дождь. Ну все, спасибо. До завтра.

Мартина поспешно подхватила свой чемоданчик и вошла в указанную дверь. Она оказалась в театре. За кулисами. Тут стоял мягкий полумрак, а толстые ковры на полу скрадывали звуки. Занавес на сцене был наполовину поднят, и вдалеке чернела громада амфитеатра. Тихий застоявшийся воздух отдавал нафталином и таинствами искусства.

— Да, совсем забыл, — донесся ей вдогонку голос мистера Грантли. — Вам стоит, очень стоит принести немного цветов для ее гримерной. Мисс Гамильтон обожает цветы. Особенно розы. Вот вам еще карточка — я оставляю ее вам тут на столике!

— Да, но боюсь, у меня вряд ли найдется столько денег…

— Зайдете к цветочнику. Тут за углом. Покажете ему мою карточку, и он вам даст все, что угодно — в кредит и за мой счет!

Дверь захлопнулась. Мартина еще немного постояла, подождав, пока глаза привыкнут к сумраку. Тут все ей казалось чудесным, просто как в сказке — изящный изгиб перил ложи бенуара, элегантный просцениум, со вкусом выполненный орнамент на стенах… Но все это носило привкус сна, ощущение нереальности происходящего заставило ее тряхнуть головой…

Наконец Мартина снова двинулась в путь. Через сцену, просцениум и еще длинный ряд комнат она попала в бутафорскую.

* * *
О, это был ее мир! Тут во тьме угадывались очертания картонных декораций, изображающих стены домов, прожекторов на треногах, машин для создания ветра, дождя, землетрясений, парламентских выборов и прочих природных катаклизмов… Мартина немного постояла в бутафорской с тем удовольствием, какое бывает, когда встретишь старого знакомого. И тут вдруг раздался негромкий сухой треск.

Открылась дверь, оттуда вывалился пучок света от фонаря. На пороге вырисовывалась черная фигура. Наконец фонарик нащупал Мартину и высветил ее. Она заморгала и сказала неуверенно:

— Я… меня послал мистер Грантли. Я костюмерша.

— Костюмерша? — хрипло переспросил небритый человек, направляя фонарик прямо ей в лицо. — Мне никто не говорил ни про какую костюмершу!

Мартина показала ему карточку мистера Грантли. Осмотрев ее, обнюхав, попробовав на зуб и на изгиб, сторож удовлетворенно протянул:

— Ну, это другое дело… Теперь-то уж я знаю наверняка, с кем лясы точу!

— Извините, что причинила вам беспокойство. — Мартина старалась говорить дружелюбно. — Костюмерша мисс Гамильтон заболела, и я поступила на ее место…

— Ха, вот повезло-то вам! — воскликнул сторож. — Хотя, правду сказать, она ведет себя вовсе не как леди, если ей что-нибудь в голову долбанет…

Он что-то жевал. Его челюсти двигались с легким похрустыванием. Мартина ничего не ела с самого утра. Ей захотелось есть до дурноты и головокружения.

— Мне было велено открыть ее гримерную, — не переставая жевать, продолжал сторож. — Я тут как раз ужинал, знаете ли… Пойдемте пока ко мне, я заберу ключи.

Мартина прошла за ним в маленькую комнатку, где на газете посреди колченогого стола был разложен его скромный ужин — лук, колбаса, хлеб и банка джема. Стол был усыпан хлебными крошками. На газовой плите стояла кастрюля с кипятком и рядом — заварочный чайник.

Сторож сказал, что сейчас заварит чай, и попросил Мартину подождать. Прислонившись к дверному косяку, она наблюдала, как колдует над чайником сторож. Когда ее ноздрей коснулся аромат свежезаваренного чая, Мартина снова почувствовала невыносимое головокружение. «Если он сейчас начнет ужинать, я просто выйду», — решила она.

— Хотите чашку чая за компанию? — спросил сторож без особого энтузиазма.

— С удовольствием!

Он ополоснул пожелтевшую чашку струей воды из-под крана. Девушка робко пробормотала:

— У меня в чемоданчике есть банка тушенки… Если бы вы… Если бы вы согласились разделить ее со мной, то, может быть, вы уделили бы мне немножко хлеба?

Сторож резко повернулся на каблуках, и впервые Мартина отчетливо разглядела его узкое, довольно молодое лицо, темные глаза и взъерошенные волосы… Сторож тоже только сейчас как следует рассмотрел ее. Его глаза расширились от удивления.

— Эге! — воскликнул он. — Да кто же станет тут так крохоборничать? Что это с вами такое? С утра не жрамши?

— Ничего, все в порядке, — пролепетала она.

— В порядке? По вашему виду этого не скажешь!

— Ну, я немного устала и… — Она осеклась, чувствуя, что еще мгновение — и она разревется. — Ничего страшного, не беспокойтесь.

— Вот чего — садитесь-ка сюда! — Он настойчиво, но аккуратно усадил ее на скрипучий стул. — Так где ваша заветная баночка?

Пока она возилась с замком чемоданчика, сторож разливал чай.

— Ничего нет лучше горячего крепкого чайку! — говорил он, ставя перед Мартиной дымящуюся чашку. — Хотя, с другой стороны, чай — не виски, много не выпьешь…

— А вот тушенка, — застенчиво сказала Мартина, протягивая ему банку. — Вы сможете ее открыть?

— Открыть? Ха!

Сторож схватил огромный тесак, очень подходящий для разделывания слоновьих туш, и взрезал банку, после чего вывалил ее содержимое на тарелку перед Мартиной.

— Ешьте, — сказал он, — Только помедленнее. С голодухи, знаете, всякое бывает…

Мартина пыталась разделить мясо с ним, однако сторож твердо заявил, что съест свою долю, только попозже.

Пока она ела, сторож с любопытством рассматривал консервную банку из-под тушенки.

— Похоже, эта штука приехала из Австралии? — спросил он.

— Из Новой Зеландии.

— Ну так это одно и то же.

— Не совсем, — заметила Мартина. — Их разделяет, надо сказать, большое море.

— А вы что, сами оттуда?

— Откуда?

— Из Австралии?

— Нет. Я из Новой Зеландии.

— Ну это одно и то же…

Она взглянула на сторожа и увидела, что он смеется. Он прикрыл ладонью губы.

Мартина допила чай и встала.

— Мне пора приступать к работе, — объявила она.

— Вам уже получше?

— Да, намного лучше, спасибо…

— А когда вы, извините, ели в последний раз?

— Кажется, вчера…

— Ну да если бы я сам вылакал столько на голодный желудок, то ничего удивительного, если бы меня развезло…

Она покраснела. Видимо, запах спиртного все еще не выветрился…

— Но я не… То есть дело в том, что мне стало немного не по себе, и одна из девушек, которые выходили отсюда, дала мне коньяку… она была так любезна…

— А ваша мамочка хоть представляет, чем вы решили заняться? — иронически спросил сторож, снимая ключ с доски. — То есть чем вам придется заниматься, если вы поступите сюда работать? Ну ладно, если уж вам так обязательно надо приступить к работе, то…

— Пойдемте.

— Итак, я вас буду эскортировать — ничего себе словечко, а? Следуйте за мной и не задавайте вопросов почетной охране…

Все еще ухмыляясь, сторож провел ее за сцену. По пути он то и дело предупреждал Мартину о различных препятствиях, направляя луч фонарика на вырастающие из тьмы предметы. Девушку неожиданно взволновало, когда он взял ее за локоть своей теплой и уверенной рукой…

— Ну вот, мы с вами выбрались с галёрки, — заметил сторож. Он прошел вперед и отпер дверь. — Это они называют Зеленой комнатой или «оранжереей», — пояснил он. — Еще Бог знает с какого времени здесь располагалась оранжерея. Потом тут все перестроили, но комнату так по старинке и называют. Тем более — вон кадки с пальмами понаставили.

Они вошли в комнату, действительно зеленую, где были расставлены удобные кресла и столики, заваленные иллюстрированными журналами. Со стен смотрели фотографии известных артистов в различных ролях.

Над камином висел карандашный набросок: человек в средневековом костюме откинул с лица капюшон плаща. Лицо его было прекрасно, притягательно. Большие глаза, правильные черты, рот нежной формы и вместе с тем очень мужественный. Во взгляде читалась сила и решительность, однако эти качества в людях не были самыми привлекательными для Мартины. В стекле, которым была покрыта картина, Мартина разглядела собственное отражение, а рядом — отражение лица сторожа… Потом отражение пропало.

В уголке картины стояла подпись. Мартина пригляделась и прочитала: «Всякий». Одно только слово.

— Похож, а? — сказал сторож за ее спиной.

— В каком смысле? — переспросила девушка.

— Ну да! Вы что, не узнали хозяина?

— Хозяина?

— Да что вы осторожничаете! Как будто не знаете сами… Это мистер Адам Пул, хозяин нашего заведения — неужели не признали?

— А-а, — протянула Мартина и сдавленным голосом добавила: — Ну да, я же видела его в кино, конечно…

— Ах, в кино! — рассмеялся он. — Где же находилось это кино, милая? В вашей Австралии? Что ж вы его не разглядели как следует? Вам, наверное, просто мешали смотреть на экран пробегающие кенгуру, а?

Он хоть и держался дружелюбно, все старался поиронизировать над происхождением Мартины. Для девушки проще всего было бы просто оставить его слова без внимания, а она пустилась вдруг в пространные объяснения, что, дескать, конечно, она видела в фойе портреты мистера Пула и сразу его узнала и все такое прочее… Более того, она знает его еще по фильмам, которые видела в Новой Зеландии. Просто она так загляделась на рисунок, что не сразу… Но все эти слова звучали, конечно, крайне неубедительно.

Сторож выслушал ее излияния с двусмысленной усмешечкой и заключил:

— Ладно вам извиняться. Будто я не понимаю! Он же просто сводит с ума всех баб — стоит им посмотреть на него, о родной мамочке забывают…

— Но я этого вовсе не имела в виду! — холодно сказала Мартина.

— Да бросьте! Вы бы видели дамочек, которые так и виснут на нем гроздьями, стоит ему выйти из театра! Я уж насмотрелся, так что кое-что в этом просекаю! Ну все, хватит, пошли работать, а то так до рассвету не управимся!

С этими словами он прошел по коридорчику к другой двери, отпер ее и обернулся в ожидании Мартины.

* * *
Как только Мартина ступила на порог гримерной, сразу ощутила застоявшийся запах пудры и румян… Комната выглядела заброшенной. К аромату косметики примешивался еще какой-то запах. Кажется, газ. Ну да ладно. Трюмо выглядело совершенно неосвоенным, перед зеркалом валялось несколько коробочек с пудрой и сломанная шпилька.

Обстановка была просто шикарной. Французская кушетка в стиле эпохи Наполеона, изящное кресло перед зеркалом в золоченой раме. Толстый красный ковер на полу, слегка протертый в одном месте… Шкафчики с одеждой, оклеенные плакатами с красочными изображениями Пьеро и Коломбины, собраны в центре комнаты. У стены стояла газовая плита с пустым тазиком на конфорке.

— Ну вот, — сказал сторож. — Вот оно, ваше хозяйство.

Мартина повернулась.

— Уютно, — заметил он. — Уютное гнездышко, а?

Парень сделал шаг к ней навстречу. Мартина отшатнулась.

— Спасибо вам, вы очень добры, что показали мне дорогу, — бросила она. — Теперь я, с вашего позволения, постараюсь справиться одна. Еще раз спасибо.

— Не стоит. Еще увидимся! — Он неожиданно взял ее за руку. — А вы ведь, похоже, вымокли под дождем. Бедная девочка.

— Ничего, я уже высохла. Со мной все в порядке.

Мартина подошла к платяному шкафчику и выдернула первый попавшийся ящик. Боковым зрением она увидела, что сторож решил закурить и чиркнул спичкой. В следующее мгновение грянул взрыв.

От плиты валил серый дымок… Ошеломленная Мартина издала короткий пронзительный вопль.

— Ничего-ничего! — крикнул сторож, смеясь. — Вы не суеверны, милая?

— Суеверна?

Он сделал неопределенный жест в сторону плиты.

— Ну, вы же знаете, что я имею в виду…

— Что? Я ничего не понимаю!

— Неужели вы не слышали про случай с «Юпи»? Ну, в театре «Юпитер»? И вам никогда ничего не говорили про склоки у актеров?

Плита издала треск — приходила в себя после взрыва.

— Ну, дело было не вчера, а несколько лет назад, — заметил сторож. — Меня тут и самого не было, когда все произошло. Но вам этого все равно нельзя забывать, как бы давно это ни случилось.

— Что случилось-то? — нервно переспросила Мартина.

— Так вы точно не суеверны?

— При чем тут суеверия? Нет, не суеверна, если это так важно!

— Ладно. Чувствуется, вы не так-то давно занимаетесь этим ремеслом. Да и я тут недавно работаю. Позвольте пожать вашу прелестную ручку.

Сторож протянул свою клешню, и Мартина легкомысленно ответила на пожатие, после чего долго не могла высвободить руку…

— Так вот, это было лет пять назад, — начал он. — Одна краля из этих самых актрис повздорила с другой кралей — понимаете? И решила уделать свою противницу, понимаете? Причем уделать очень хитро — подпилить газовую трубу в ее гримерной. Представьте себе, если взорвется газ, все здесь может запросто заполыхать. А если вы сами, находясь в гримерной, еще и пьяны в стельку, то вы просто не проснетесь и сгорите! А вы вот, например, могли быть и пьяны, если бы эта ваша размалеванная девица Трикси влила бы вам на пару глотков бренди побольше! Вот ведь как бывает, детка!

Так вот, тот случай привел, конечно, к самым гадким вещам, были всякие комиссии, следствие, то да се… Даже театр закрывали, ну и так далее. Да и публику это отпугнуло — разве это дело, ежели любимых актеров сжигают газом в собственной гримерной? Но потом они отгрохали ремонт, о происшествии все позабыли, и театр снова стал работать. А хозяин запретил вообще вспоминать об этом случае. Он даже поменял название заведения, если хотите знать. Странно все-таки, правда? Но нам с вами вообще-то все равно. Не правда ли? Нам просто нужно быть осторожными и тихими… Не так ли?

Слово «тихими» сторож произнес с каким-то особым значением. Мартина продолжила исследование содержимого ящиков. Она повернулась спиной к сторожу. Он уже начинал раздражать ее своей назойливостью.

Стельки у нее были мокрые насквозь, да и на спине под блузкой девушка ощущала липкий холодный пот. Поскольку блузку снять было нельзя, она скинула туфли и осталась стоять на ковре босиком.

— Ага, туфельки сбросили? — немедленно отреагировал сторож с живейшим любопытством. — Надо их подсушить, что ли?

Он подошел к ней поближе и нагнулся за туфлями. И вдруг его широкая ладонь протянулась чуть дальше и легла на ее босую ногу…

— Да вы и без чулочков… — донеслось хриплое бормотание.

Мартина почувствовала одновременно страх и отвращение. Кроме того, ситуация вообще была довольно глупой. Она смертельно устала, и ей было страшно неловко за отсутствие чулок…

— Послушайте, дорогой мой, — сказала она, стараясь говорить ровно, — вы очень добры ко мне, правда. Я вам очень благодарна, но не оставите ли вы меня тут одну — мне надо наконец заняться своей работой, и я ужасно устала за сегодняшний день…

Сторож убрал руку с ее ноги и удивленно посмотрел Мартине в лицо.

— Ну что ж, о'кей, — протянул он несколько разочарованно. — Устали так устали… Я не в обиде…

Он поднялся на ноги, поставил ее туфельки сушиться на решетку у плиты и пошел к двери. Там он обернулся.

— А вы — командир! — заметил сторож одобрительно. — Вы далеко отсюда живете?

— Не знаю, — хмыкнула она. — Мне еще предстоит где-то устроиться. У Паддингтонского вокзала есть такая простенькая гостиница, и я думаю…

— А что такое, вы обанкротились? На мели?

— Со мной все в порядке, я вам уже десятый раз повторяю. Теперь, когда я нашла эту работу, у меня действительно все хорошо. Будет хорошо.

Парень засунул руки в карманы.

— Вы будете ночевать у меня в комнате, — сказал он.

— Нет-нет, ради Бога, нет. Не надо всего этого.

— Но ведь мы же друзья, чего уж там?

— Ну… Не совсем. Вы были ко мне очень добры, но извините, я как-нибудь сама справлюсь со своими делами…

— М-да, вы настоящий командир… — повторил он с уважением. — Но вообще-то я никак не могу понять, что вы за птица. Честное слово, просто не дотумкаю. Этакий у вас говорок странный и все такое… Серьезно, вы что, из благородной семейки, которая вдруг обанкротилась? Вы попали в какую-то историю?

— Да не было никакой истории.

— Ну ладно, как скажете! — Сторож шутливо поклонился. — Больше вопросов не задаю.

Он вышел в коридор и снова обернулся:

— Знаете что, это против моих правил, но больше я пробовать не стану… Мой сменщик меня подменяет в девять утра, и я могу ему мигнуть, пусть попробует, может, он вас больше устроит… Я в «оранжерее» огонь зажег, там тепло, и кресла мягкие, так что располагайтесь, как вам удобно.

— Ой! Как? Я могу… Я могу ночевать в «оранжерее»? — переспросила Мартина с замиранием сердца.

— Наверное. Никогда нельзя сказать, чего можно, а чего нельзя, пока хоть раз не попробуешь. Но будьте осторожны, ясно? А то мне шею из-за вас намылят… И не падайте духом! Помните, все едино: что в лоб, что по лбу…

Сторож наконец удалился. Мартина выглянула в коридор — желтый луч его фонарика был уже в самом конце, у начала лестницы на сцену.

— Спасибо вам! — крикнула вдогонку Мартина. — Не знаю вашего имени, но вы мне очень помогли, очень… Спокойной ночи!

— Можете звать меня просто Фред! — донесся ворчливый голос из темноты.

Хлопнула дверь. Девушка осталась в полном одиночестве.

Она вздохнула, собралась и приступила к своей новой работе.

* * *
К десяти часам Мартина наконец все закончила. До этого ей пришлось преодолеть собственную усталость, вялость, боязнь, неразбериху в вещах и костюмах…

Теперь на вешалках висели пять тщательно выглаженных платьев, на полочке у трюмо была разложена косметика. Оставалось только купить розы для мисс Элен Гамильтон.

Мартина устало откинулась на спинку кресла и стала рассматривать фотографии, которые она сняла со стены. Это были обычные студийные портреты, на обороте были от руки подписаны краткие заметки: «Элен от Адама, 1950 год». Наверное, она за него тогда собиралась замуж, подумала девушка.

Мартина встала и пошла к двери. На пороге она остановилась, испугавшись, что забыла сделать что-нибудь существенное. Нет-нет, успокоила она себя, обводя взглядом гримерную, ничего, все в полном порядке… И вдруг взгляд Мартины случайно упал на собственное отражение в большом зеркале. Нет, в принципе тут ничего дурного не было, просто она оценила себя со стороны: девушка в желтом свитере, натянутом на черную блузку, с прилипшими ко лбу темными нечесаными прядями… Бледное, осунувшееся лицо, синева под глазами, красивый (в принципе), но запавший ротик… Этакая измочаленная Золушка… Фу! Мартина откинула волосы со лба, поправила блузку и пригляделась снова. Нет, все равно это просто ужасно.

Тогда она выключила свет и пошла по коридору к «оранжерее». Там, свернувшись калачиком на мягкой кушетке под собственным пальто, Мартина проспала до самого утра.

Глава 2 В тёмном зеркале

Мартина проспала почти до восьми часов утра. Ночью поднялся ветер и стал задувать во все щели окон и дверей. В театре валялось немало всякого сора, и ветер принялся разносить по лестницам и коридорам клочки бумаги, обрывки билетов, веревочек от номерков и прочую ерунду… За окнами всю ночь шел дождь, отзываясь гулом в водосточных трубах и барабанной дробью на жестяной крыше. Вышли за ночной поживой мыши, но ничего особенно хорошего не нашли. Только в одной гримерной они обнаружили открытую коробочку с театральным гримом — попробовали и передернулись. Потом унюхали накрытый тарелкой кусок ветчины. Мыши покрутились рядом, попытались приподнять тарелку — но все напрасно. Грызуны досадливо пожали плечами и пошли по своим делам за более надежной добычей…

От звериной беготни и писка проснулся сторож Баджер, который и без того спал чутко и неспокойно. Во втором часу ночи он поднялся и пошел на обход здания. Прокравшись по коридору и светя фонариком по всем нишам, он дошел до зрительного зала, обшарил все и там, но ничего не нашел. Вздохнув с чувством исполненного долга, Баджер повернулся и оказался как раз напротив «оранжереи». И вдруг что-то заставило его тихонько толкнуть дверь…

Мартина лежала, свернувшись калачиком в кресле, одной рукой обняв свои колени, а другую подложив под голову. Красноватый отблеск пламени слабо горящей конфорки ложился розовой ретушью ей на лицо. Фред Баджер довольно долго простоял неподвижно, рассматривая спящую девушку и задумчиво скребя подбородок огрубелыми пальцами. Наконец он тихонько повернулся, прикрыл за собой дверь и направился назад в свою каморку. Как было заведено, сторож позвонил в пожарную часть и доложил, что обстановка спокойная и пожара не наблюдается.

На рассвете дождь наконец прекратился. Дворники своими скребками сгоняли воду вниз по Карпет-стрит. Скрипели тележки молочников. Но Мартина не слышала всего этого — она крепко спала.

* * *
Девушка проснулась от смутного чувства, что в дверь тихонечко постучали. Поскольку окон в комнате не было, то здесь все еще царил полумрак. Мартина взглянула на часы: было уже восемь. Она с трудом поднялась, потянулась, ощущая после сна легкую скованность в теле, подошла к двери и распахнула ее. В комнату из коридора проник зеленоватый утренний свет. Слева от двери прямо на полу стояла чашка чая с положенным сверху толстенным бутербродом с ветчиной… Под чашку был подсунут клочок бумаги с нацарапанными словами: «Надеюсь, еще увидимся…»

Мартина взяла оставленный ей завтрак, ощущая благодарность и легкое смущение… Пройдя в гримерную, она поела, после чего умылась ледяной водой из-под крана.

Переодевшись, Мартина почувствовала себя лучше и увереннее. Немного покрутившись перед зеркалом, она прошла по коридору до сцены, а потом вышла через служебный выход на Карпет-стрит.

Стояло ясное свежее летнее утро. Веселый ветерок обдувал лицо, а яркий солнечный свет заставил Мартину прищуриться и пожалеть об оставленных в большом чемодане темных очках. Она увидела, что в фойе театра уже заходят уборщики, а мальчик-рассыльный, насвистывая, протирает витрину. На Карпет-стрит стоял разноголосый шум автомобилей, иногда перемежающийся выкриками мальчишек-газетчиков.

Мартина повернула налево и пошла вниз по улице до углового магазина «Флориан». За витриной девушка в голубом фартуке прилежно укладывала розы в позолоченную корзинку. Магазин был еще закрыт, но Мартина так осмелела под влиянием вчерашней удачи и бодрого утреннего ветерка, что без особых колебаний постучала. Девушка за стеклом подняла на нее глаза, и Мартина продемонстрировала ей карточку мистера Грантли. Девушка в голубом фартуке улыбнулась и пошла открывать.

— Извините, что побеспокоила вас, — сказала ей Мартина. — Дело в том, что мистер Грантли попросил меня купить розы для мисс Гамильтон. Он не дал мне денег, а у меня самой их тоже нет… Это не страшно, если я возьму в кредит на его имя?

— Нестрашно! — заверила ее девушка, прямо-таки переполняясь доброжелательностью. — Мистеру Грантли в нашем магазине открыт неограниченный кредит.

— Тогда, может быть, вы посоветуете, какие розы лучше взять? — попросила Мартина. — Понимаете, я костюмерша мисс Гамильтон, но я только-только приступила к работе и еще толком не знаю, какие у нее вкусы…

— Я думаю, красные розы — именно то, что вам надо. У нас есть великолепные розы сорта «Кровавый воин»… Взгляните на них! Название зловещее, но они восхитительны, не правда ли?

Девушка взяла несколько багрово-красных роз, легонько встряхнула, и от цветов полетели мелкие брызги…

— Просто прелесть! — заметила она, любуясь. — Сколько вам надо?

Мартина, хоть и была ошарашена ценой, взяла дюжину. Девушка, глядя на нее с любопытством, протянула:

— Так вы новая костюмерша мисс Гамильтон? С ума сойти! А вы… вы не смогли бы раздобыть для меня автограф?

— Видите ли, в чем дело… Я еще с ней как бы не знакома лично и… Мне пока трудно что-то обещать… — неуверенно пробормотала Мартина, пытаясь спрятать глаза.

— Вы душка! — объявила девушка, расцветая. — Я сразу поняла, что вы сделаете это для меня! Я просто с ума схожу от Элен Гамильтон, а что касается Адама… То есть, пардон, мистера Адама Пула, то он просто мой идеал мужчины! То есть я хочу сказать, что они оба — просто ангелы, вы не согласны? Но мне всегда казалось, что они… Они вряд ли бы смогли столько времени играть вместе, если бы… Ну, вы меня понимаете… Если бы у каждого из них не было приключений на стороне, так сказать… Вы не согласны?

Мартина, внутренне трепеща, невразумительно ответила, что еще не успела составить определенного мнения о личной жизни звезд, и поскорее покинула магазин, торжественно и осторожно неся перед собой большой букет багрово-красных роз, словно кусок говядины из мясной лавки…

* * *
Когда она вернулась в театр, здесь все преобразилось. Двери стояли нараспашку, в помещениях гуляли солнечные сквозняки; где-то стучали молотками плотники, покрикивали рабочие… Какой-то человек с закатанными рукавами ковбойки командовал: «Опускай, опускай… Еще немного… Нормалек… Теперь вторую…» Мужчина в ярко-красном пуловере стоял посреди сцены и раздраженно говорил: «Нет, это просто тошнотворно… Никому не понравится такой кровавый оттенок…» — глядя на декорацию, которую опускали с величайшим трудом.

Взгляд его внезапно упал на Мартину, и он тем же раздраженным голосом воскликнул:

— А еще лучше, оттащили бы всю дребедень в комнату к этой мисс, ведь вполне можно играть и без всяких декораций!

Мартина поспешила к себе — на рабочее место. Когда она вошла в Зеленую комнату, в коридоре уже гудел пылесос, сновали уборщицы и рабочие. В просцениуме кто-то пел ариетту из популярной оперетки. Под влиянием этой суматохи Мартина и сама ощутила некий прилив энергии. Ейпоказалось, что она теперь и горы способна свернуть. Она живо освободила свои розы от хрустящего целлофана и сунула их в просторную вазу. Однако стебли оказались слишком длинны, а под рукой не нашлось ни ножа, ни ножниц, чтобы их укоротить. Мартина побежала в гримерную, где оставила свой чемоданчик, и стала лихорадочно рыться в нем, припоминая, что у нее были ножницы…

Мартина нашла «набор домохозяйки», которым ее снабдила тетушка еще в Новой Зеландии, но коробка была наполовину пуста. Не хватало, в частности, именно ножниц, а пилка для ногтей и терка для яблок были совершенно некстати. Мартина взяла малюсенькие маникюрные ножнички и как раз пыталась отрезать ими жесткие концы стеблей, когда кто-то постучал в дверь. Она вздрогнула и вонзила ножницы в ладонь…

— Ну-с, — сказал бархатный голос у нее за спиной, пока Мартина испуганно обсасывала кровь с пальцев, — так как поживает наша прекрасная Танси?

— Боюсь, что это не мисс Танси, — угрюмо отвечала Мартина, оборачиваясь.

За нею стоял низенький плотный человек со свернутым пиджаком под мышкой. По мере того как он разглядывал Мартину, нижняя челюсть его отвисала все ниже и ниже…

— Ох, извините меня… — пробормотал он. — Я ожидал тут найти именно мисс Танси…

Мартина объяснила, кто она и почему здесь находится.

— Ага, ну что ж! — сказал человечек. — Наверное, у мисс Танси опять сердечко болит… Ну ясно, ясно, а ведь я ее предупреждал, знаете? Значит, она попала в больницу? Ай-ай-ай! — Он помотал головой. — Так получается, теперь вы заняли это место? Удивительно! Наверное, нам стоит познакомиться, правда? Моя фамилия Крингл, Роберт Крингл, но можете звать меня Боб, по-простому. Я костюмер нашего хозяина…

У Боба было доброе морщинистое лицо. Мартина подала ему руку.

— И давно вы занимаетесь нашим ремеслом? — спросил Боб и быстро добавил: — То есть я хотел узнать, это ваше первое место работы или вы просто решили подработать на студенческих каникулах или что-нибудь в этом роде?

— А что, — тревожно осведомилась Мартина, — вы думаете, мисс Гамильтон решит, что я слишком молода?

— Нет, если вы ее будете устраивать. Если вы ей придетесь по душе, все будет в полном порядке. А в моем случае, увы, все зависит от настроения моего шефа… — Он вздохнул, потешно разводя руками, словно указывал дистанцию, на которую может колебаться это самое настроение в ту или иную минуту. — Но что поделать… Во всяком случае, если вы понравитесь вашей хозяйке, все у вас будет о'кей!

Мартина подумала и вздохнула в ответ:

— Ну что ж, я постараюсь ей понравиться…

Боб Крингл вошел в комнату и осмотрелся.

— Ну да, вижу, вы навели тут кое-какой порядок, — заметил он. — Даже цветы раздобыли… Прелестно. Вы, вероятно, подруга мисс Гамильтон? И вы так постарались, чтобы доставить ей удовольствие?

— Да нет, не то чтобы… Я ведь, собственно, с ней еще даже словом не перемолвилась…

— Как? — Глаза мистера Крингла расширились от удивления. — Неужели молодые леди в наши дни берутся за любую работу? Я вас правильно понял — вы устроились работать по найму?

— Да.

— Ну, не обижайтесь! Я-то как посмотрел на вас, так сразу подумал, что вы выпускница какой-нибудь театральной студии и решили просто повращаться в актерской среде, посмотреть, поучиться… Знаете, так ведь некоторые поступают.

Что-то внутри Мартины не давало ей рассказать Кринглу свою историю и облегчить душу… Еще две недели назад девушка остро ощущала необходимость выговориться, выплакаться кому угодно, хоть капитану теплохода, на котором она плыла в Англию, или комиссару службы иммиграции. Но тогда она сдержалась, и теперь ей уже не хотелось нарушать собственное холодное молчание — молчание души… Мартина решила, что ее несчастье касается только ее одной, и чем дольше она молчала, тем меньше хотелось выговориться.

Мартина отреагировала на вполне дружеское любопытство маленького костюмера отчужденно.

Вдруг из коридора раздался густой бархатный голос:

— Боб! Бобби! Куда ты запропастился?!

— Вот она — жизнь! — вздохнул Боб Крингл. — Не успеешь познакомиться с интересным человеком, как опять надо куда-то бежать… Я здесь, сэр! Сию минуту, сэр!

Он метнулся к двери, но на пороге уже возник высокий богато одетый мужчина и поглядел поверх головы Боба на Мартину…

— Эта молодая леди — новая костюмерша мисс Гамильтон! — торопливо объяснил Боб Крингл. — Я ей только показывал, где что лежит, мистер Пул, сэр…

— Вы бы лучше занялись своей работой, поскольку у вас-то как раз и неясно, где что лежит! — заметил Адам Пул, продолжая смотреть на девушку. — Ну, здравствуйте! — сказал он наконец и тут же вышел.

Уже из коридора до Мартины донесся его удаляющийся голос, методически попрекающий Боба Крингла за пренебрежение к служебным обязанностям…

Мартина подумала, что на карандашном портрете мистер Пул больше похож на себя, чем на фотографиях. В комнате после его ухода все еще висел легкий аромат терпкого дорогого одеколона…

За дверью послышался мелодичный женский голос, и в следующую минуту Мартина наконец предстала перед своей новой хозяйкой.

* * *
Зачастую реальная внешность человека, которого ты раньше видел только на экране, оказывается удивительным образом отличной от кинообраза. Словно красивая глянцевая картинка съеживается и темнеет… И не всегда бывает приятно сменить в сознании возвышенный идеальный облик на грубую реальность.

Элен Гамильтон была яркой блондинкой. Грация ее была просто обворожительной. Движения, слова, взмахи ресниц — все было абсолютным, совершенным, прекрасным. И так — в каждой картине. Но самое удивительное, что в жизни она была точно такой же. Ну разве что чуточку постарше, чем ее киногероини…

Помимо красоты у нее была еще и бездна обаяния. Мисс Гамильтон могла так произнести самую пошлую и избитую фразу, что не только зрители, но и умудренные искусствоведы признавали оригинальность высказанной мысли.

Первым острым впечатлением Мартины от мисс Гамильтон был аромат, который намного опережал актрису и очаровывал как бы на расстоянии… И Мартина почувствовала себя в страшном смущении, ощутив космическую недосягаемость этого высшего существа — мисс Элен Гамильтон… Впрочем, обворожительная улыбка и мягкая речь мисс Гамильтон быстро вывели девушку из состояния оцепенения.

— Так вы взялись помогать мне, дорогая? — улыбнулась мисс Гамильтон. — Ах, это так мило с вашей стороны! Я слышала о вас от мистера Грантли и сразу поняла, что мы с вами будем дружить. Но вот беда, я, к сожалению, все еще не знаю, как к вам обращаться…

— Мисс Тарн. Мартина Тарн, — пробормотала Мартина, не будучи уверенной, что помимо фамилии ей нужно назвать и имя.

— Чудесное у вас имя! — снова сверкнула улыбкой мисс Гамильтон. Она еще раз пристально посмотрела на свою новую костюмершу и повернулась к ней спиной.

Девушке потребовалась пара секунд, чтобы сообразить, что мисс Гамильтон собирается скинуть пальто. Мартина осторожно приняла невесомую шубку из персидской каракульчи, источающую неземной аромат. Когда шубка была благополучно устроена на вешалке, мисс Гамильтон заметила:

— Я вижу, милочка, вы отлично тут прибрали. О здесь даже цветы! Розы! Это так приятно!

— Это от мистера Грантли.

— Как благородно с его стороны! Однако я уверена, что он послал купить их вас.

Мартина не нашлась что ответить, но тут в комнату сунулся тот самый мужчина в красном свитере, которого она видела в фойе. Теперь Мартина припомнила его и поняла, что это Кларк Беннингтон.

— Привет, — обратился тот к мисс Гамильтон. — Я тут говорил с Джоном Резерфордом…

— Да? О чем же? — несколько нервно спросила актриса.

— О малышке. Гая опять бесится… Да и Адам, как всегда, только подливает масла в огонь… — Он недовольно глянул на Мартину. — Я бы хотел поговорить с тобой… гм!.. наедине.

— Да ради Бога. Только в данный момент мне нужно переодеться, извини… Кстати, познакомься с моей новой костюмершей, Бен. Это Мартина Тарн.

— М-да, какой контраст со старушкой Танси, — заметил Бен. — Я бы сказал, приятный контраст… А где Адам? Там?

Он мотнул головой в сторону холла.

— Да, — кивнула мисс Гамильтон.

— Ну ладно. Тогда я с тобой попозже пообщаюсь, ладно?

— Хорошо, только… Ну ладно, поговорим, если надо.

Бен вышел, оставив за собой легкий шлейф коньячного аромата… Только за ним закрылась дверь, как мисс Гамильтон тихонько, но явно с облегчением выдохнула.

— Ну что ж, милая, приступим? — сказала она Мартине.

Мартина мучительно раздумывала над тем, что же входит в обязанности костюмерши. Например, должна ли она раздевать свою хозяйку? Или, более того, стягивать чулки с этих прелестных ножек? Расстегивать платье? Или ей нужно стоять рядом наготове с деловым видом, пока хозяйка будет раздеваться сама? Но мисс Гамильтон разрешила сомнения Мартины просто: стянула с себя платье, бросила ей, подставив плечи под другое платье. За перегородкой, где располагалась гримерная Адама Пула, тем временем послышалось бормотание мужских голосов, после чего в дверь аккуратно постучали. Мартина отворила и обнаружила за дверью маленького костюмера Бобби Крингла. В руках у него была коробка с цветами.

— Мисс Гамильтон от мистера Пула, — кротко сказал он.

Актриса накладывала на лицо желтый грим и попросила Мартину открыть коробку, в которой обнаружились чудесные хрупкие орхидеи на мягком ложе из темно-зеленого мха…

— Очень мило! — пропела мисс Гамильтон, глянув на орхидеи.

Голос Пула из-за перегородки немедленно откликнулся:

— Ну как тебе?

— Они великолепны! Спасибо, дорогой!

— Я рад, что тебе понравились, — сказал голос.

Мартина поставила коробку на столик у трюмо. К коробке была приколота записка: «До вечера. Адам».

* * *
В течение последующего получаса Мартина с блеском справлялась со своими обязанностями. Мисс Гамильтон продолжала источать обаяние и изливать восторги. В комнату то и дело заходили. Первой появилась мисс Гая Гейнсфорд, молодая и весьма энергичная особа. Она была в явной тревоге.

— Ну, милая, — мисс Гамильтон, не оборачиваясь, взглянула на нее в зеркало, — похоже, ты попала под прицельный огонь?

— Кажется, так. — Голос Гаи звучал раздраженно. — Я пытаюсь быть мягкой и податливой, на все соглашаюсь, но вы же понимаете, как это трудно! И внутри у меня все просто кипит и взрывается! Это просто выше моих сил!

— Ну конечно, конечно. Но не стоит так уж переживать. Что бы там ни было, мы ведь понимаем, что пьеса Джона очень хороша, разве нет?

— М-м-м…

— Нет, мы все и впрямь так думаем. А ты, Гая, вообще будешь иметь оглушительный успех в этой роли. Я это тебе обещаю. Ты согласна?

— Хотела бы я, чтобы это оказалось правдой… — пробормотала Гая, сжимая руки. — Но меня бесит, что Джон… что мистер Резерфорд так откровенно дает понять, что я не гожусь на эту роль. А при этом все щебечут мне, что роль просто невероятно выигрышна и что я не понимаю собственного счастья! А я просто…

— Гая, милая, ты говоришь ерунду! Джон только кажется недовольным…

— Только кажется? Неужели?

— Ну, положим, он может на самом деле быть резок… В конце концов, это у них, у Резерфордов, фамильная черта. Но уверяю тебя, милая, в свое время ты будешь вознаграждена за свое терпение… И помни, — добавила мисс Гамильтон с некоторым нажимом, — что мы все очень верим в тебя…

— Ну да, ну да. — Голос мисс Гейнсфорд зазвенел. — Я вам завидую, вы так спокойно ко всему относитесь. И вы так беспредельно добры ко мне, я просто удивляюсь — отчего бы? Ну и Бен, конечно, тоже. Вы оба. А мне просто смешно! Это будет мой провал!

— Но, милочка, это же вздор! Ты скоро станешь новой звездой театра!

— Ха! Можно подумать, вы действительно так думаете!

— Конечно! Как же иначе! — Голос мисс Гамильтон стал бесцветным, деревянным. — Именно так мы все и считаем.

Мисс Гейнсфорд пошла к двери и там обернулась.

— Но Адам так не считает! — сказала она громко, с ненавистью.

Мисс Элен Гамильтон быстро приложила палец к губам и указала глазами на перегородку.

— Он в самом деле разозлится как черт, если услышит от тебя подобные слова! — прошептала она. — А Джон сегодня опять приехал?

— Да, он на сцене. Кажется, он хотел с вами поговорить.

— О, мне очень надо его повидать, очень. Передашь ему, милая? Постараюсь тебе помочь…

— Да, конечно, тетя… — Мисс Гейнсфорд осеклась, и теперь ее голос зазвучал устало и виновато. — Ой, я совсем забылась… Ладно, простите меня, Элли, дорогая. Я ему скажу сейчас.

С вымученной улыбкой на губах она вышла из гримерной.

— О господи! — вздохнула мисс Гамильтон, но поймала взгляд Мартины в зеркале и сделала суровое лицо. — Если бы… Ну да ладно. Не будем обращать на эти пустяки внимания, хорошо?

В этой фразе слышался явный нажим.

* * *
Актриса и ее костюмерша находились одни недолго. Не спрашивая разрешения, в комнату ввалился грузный мужчина цветущего вида в свитере и распахнутом на пузе кожаном плаще.

— Доброе утро, Джон! — весело прощебетала мисс Гамильтон и протянула руку. Грузный мужчина с проворством легкого танка подскочил к ее ручке, приложился, после чего метнул косой взгляд в сторону Мартины.

— Так-так, — быстро сказал он. — А это кто у нас тут?

— Моя новая костюмерша, Мартина. Познакомьтесь, это мистер Резерфорд.

— Очень приятно. Поставьте меня, милочка, к себе на полку рядом с прочими флакончиками. Только глядите, как бы ваша полочка не треснула подо мной, — ухмыльнулся Резерфорд и снова повернулся к мисс Гамильтон. — Это юное дрянное создание — мисс Гейнсфорд — сказала мне, будто ты хочешь меня видеть? В чем дело?

— Джон, что ты наговорил девочке?

— Я? Ровным счетом ничего. Ничего из того, что я имел ей сказать, и заметь, просто обязан был сказать. Я только скромно просил ее ради всего святого постараться сыграть ту центральную сцену без ее глупой жеманной улыбочки…

— Ты ее просто напугал, Джон.

— Это она меня пугает, когда раскрывает рот на сцене! И учти, что хоть она и твоя племянница, Элли…

— Она не моя племянница. Она племянница Бена.

— Будь она хоть племянницей Шекспира, она все равно играет ужасно. Я писал эту роль для умной, интеллигентной актрисы, которой можно хотя бы объяснить, что рот актеру дан не для того, чтобы ловить мух на сцене! А что я имею вместо этого? Туповатую бабенку, которая годится только на немую роль в радиопьесе

— Не говори так. Она ужасно мила.

— Ерунда! Адам слишком мягок с ней. Ее надо вышвырнуть за дверь, что я и сделаю, если только на то хватит моего влияния! Собственно, это надо было сделать еще месяц назад!

— Дорогой Джон! Вспомни, что через два дня у нас премьера!

— Любая актриса, если она чего-то стоит, выучит эту роль за час! Я уже говорил ей, что…

— Джон, предоставь разбираться с ней Адаму. В конце концов, он наш продюсер, и он далеко не дурак.

Джон полез в карман, достал плоскую металлическую коробочку, взял щепотку табаку и заправил в ноздрю.

— Еще немного, и ты мне скажешь, что автора пьесы нельзя допускать на репетиции и позволять высказывать свое мнение! — сказал Джон, недобро усмехаясь и вслед за тем оглушительно чихая.

Мисс Гамильтон сжала губы.

— Знаешь что, Джон, — проронила она, — ты бы все-таки вел себя поаккуратнее. Чего доброго, у девочки случится нервный припадок прямо на сцене, если ты будешь продолжать ее травить. И если бы ты не написал этих прелестных пьес, и последней пьесы в частности, то…

— Побереги свои комплименты! — отмахнулся Джон. — Лучше найди актеров посмышленее… А уж если на то пошло, вдобавок я скажу тебе, что и Бен держится довольно неестественно и слабо в большой сцене последнего акта, там, где вы все вместе. И если Адам не будет следить за его игрой, Бен выкинет на премьере такой фокус, что мы все сядем в глубокую лужу!

— Джон, милый, не нагнетай. Он справится.

— Ты не можешь быть уверена. И я не могу. А потому, если Адам не предупредит его, предупрежу я сам. Я не дам Бену провалить мою пьесу, лучше я устрою для него персональную катастрофу, понимаешь? Он забудет думать, что такое — играть в театре! И я уже не говорю об этом чудище, о Перри Персифале! Какого черта — объясни на милость — какой садист, какой невежа впихнул этого кретина в состав исполнителей моей пьесы?

— Успокойся, Джон, дорогой. — Мисс Гамильтон пустила в ход свою обворожительную улыбку, но мистер Резерфорд только взял тоном выше:

— Ведь с самого своего появления в вашем балагане я поставил условие: чтобы в моих пьесах не было всех этих самовлюбленных юнцов! Этих кокеток с грацией гриппозного бегемота! Этих второгодников из школы для умственно отсталых!

— Но ведь Перри вовсе не так уж плох…

— Ха! Да из него просто прет спесь идиота и полное отсутствие хоть какого-нибудь завалящего таланта! Я чувствую запах бездарного актера еще из гардероба!

Мисс Гамильтон устало отмахнулась.

— Я больше не могу, Джон, я умываю руки…

Мистер Резерфорд заправил себе в ноздрю еще одну щепоть табаку и оглушительно чихнул.

— Вовсе нет! — сказал он, утираясь огромным носовым платком. — Ты не собираешься умывать руки. Ты и Адам хотите и дальше нянчиться с этими недоносками. Подумайте как следует и лучше станьте в сторонку. «А остальное все пусть будет на совести моей больной…»

— Ах, Джон, не надо декламировать из «Макбета», это сейчас неуместно. Тебя может услышать Гая. А если она узнает, что ты собираешься выкинуть ее, она со своей стороны наделает нам гадостей. Не надо загонять людей в угол.

— Именно там ей и место!

— Ох, шел бы ты отсюда! — прикрикнула мисс Гамильтон и тут же, словно спохватившись, снова широко улыбнулась. — Милый Джон, ты прекрасен! Я тебя очень люблю, но ты безнадежен. Уходи, дай мне заняться собой.

— Аудиенция окончена? — с иронической усмешкой переспросил мистер Резерфорд и присел в реверансе на средневековый манер. Пол опасно задрожал…

Мартина открыла дверь перед драматургом. Все это время она пыталась занять себя уборкой ящиков в уголке и теперь впервые оказалась лицом к лицу с тучным мистером Резерфордом. Он заглянул ей в лицо, крякнул и заорал:

— Ого! Вот это девочка!

— Джон, Джон, не надо, — запротестовала мисс Гамильтон.

— Эврика! — рычал Джон Резерфорд. — Она именно то, что нужно! Где ты ее прятала раньше?!

— Нет, Джон. Она совсем не то, что ты думаешь. О ней просто не может быть речи! — В голосе мисс Гамильтон послышалась сталь.

Резерфорд фыркнул, хлопнул дверью и вышел.

Мисс Гамильтон продолжала пристально смотреть в зеркало. Пальцы ее были крепко сцеплены.

— Мартина, — вдруг сказала она. — Послушай, Мартина… Можно, я буду тебя так называть? У тебя такое красивое имя… Видишь ли, профессия гримера, костюмера — очень, очень специфическое дело… Вольно или невольно костюмер всегда первым узнает о всех закулисных сценах, извини за каламбур. Но он обязан быть глух и нем как рыба, такова уж профессия! Видишь ли, мистер Резерфорд — прекрасный драматург, может быть, самый лучший в Англии. Но, как все гениальные люди… — Тут голос мисс Гамильтон заметно посуровел. — Как все гениальные люди, он эксцентричен. Он наивен. Но мы — хорошо знающие его люди — всегда относимся к этому снисходительно. Понимаешь?

Мартина ответила, что все понимает.

— Ну тогда дай-ка мне вон тот розовый шарфик — и попробуем наложить в тон ему розовый грим…

Когда Элен Гамильтон уже была одета и причесана, она снова пристально изучила свое отражение в зеркале.

— Нет, — пробормотала она. — Пудра могла быть и посветлее…

— Разве? — сказала Мартина. — По-моему, все просто чудесно!

— Эхе-хе! — вздохнула актриса, слегка улыбаясь. — Милая девочка, сходи-ка к моему мужу и принеси мои сигареты. Я оставила их у него. Мне надо немножко поднять тонус.

Мартина поспешила в коридор и постучала в соседнюю дверь. Так они все-таки женаты, подумала она. Он моложе ее лет на десять, но женат на ней и, мало того, все еще каждый день присылает ей цветы…

Маленький Боб Крингл как раз переодевал мистера Адама Пула к обеду.

— Да? — сказал Пул, глядя на Мартину.

— Мисс Гамильтон просит свои сигареты, если можно…

— У меня их нет… Элли! — крикнул он недовольно.

— Да, милый? — донеслось из-за перегородки.

— Я не брал твоих сигарет! С чего это вдруг?

Повисла странная пауза, и у бедной Мартины захолонуло сердце. Наконец Элен сказала с легким смешком:

— Нет-нет… Мартина, я хотела сказать, что сигареты у Бена. У мистера Беннингтона…

— О, извините меня, — пробормотала Мартина и скользнула в дверь, оставив маленького костюмера со все еще открытым от удивления ртом, тогда как мистер Пул свой рот уже успел закрыть…

* * *
Комната Кларка Беннингтона находилась в другом конце коридора. Как только Мартина вошла туда, она сразу же вспомнила недавний неприятный момент из собственной жизни, когда сторож Баджер учуял от нее запах бренди. Огромная бутылка стояла на полке открытая, а сам мистер Беннингтон явно занимался проблемой ее осушения в компании плотного джентльмена с ярко-седыми волосами. В глазу у джентльмена поблескивал старомодный монокль, на лице играла приятная улыбка человека из рекламного ролика. Джентльмен с удивлением посмотрел на вошедшую Мартину.

— Ну что ж, — сказал седовласый мужчина, вставая не без некоторого труда, — на твоем месте, Бен, я не стал бы вмешиваться в это дело. Закончим наш разговор. В сложившихся обстоятельствах такую тонкую тему лучше не поднимать, не надо… Хотя девчонку мне жаль, жаль от всей души. Да еще и доктор наверняка не упускает случая ее расстроить.

— Согласен, старик, я и сам просто вне себя, но… — кивнул Бен, явно пытаясь собраться с мыслями. — Послушай, вот это — новая костюмерша моей супруги. Мисс… как ее там…

— Да? — вежливо поклонился Мартине седовласый. — Очень рад. Здравствуйте. Ну что ж, старина Бен, я загляну к тебе попозже, договорим… Пока.

Он уронил свой монокль в ладонь, пригладил волосы и вышел. В коридоре сразу же раздался его жизнерадостный переливчатый вопль — что-то из Оффенбаха.

Мистер Беннингтон без особого успеха попытался задвинуть свою бутылку куда-нибудь подальше от глаз Мартины.

— Ну-с, — сказал он не очень разборчиво, — что я могу для вас сделать, милая моя? Чем помочь?

Мартина объяснила.

— А, портсигар? Ее портсигар? А черт его знает, куда я его сунул! Поищите там, в моем плаще, милая… Он висит на двери шкафа… В правом кармане. От вас никаких секретов у меня нет! — почему-то добавил он со странной усмешкой. — Поищите-ка сами, я очень занят.

Однако не было похоже, чтобы мистер Беннингтон чем-нибудь занимался особенным. Он только развернулся в своем вращающемся кресле и стал наблюдать за действиями Мартины.

В кармане плаща портсигара не обнаружилось.

— Это у вас первая работа? — спросил он, глядя на Мартину туманным взором.

Мартина ответила, что нет.

— Я хочу сказать — в качестве костюмерши…

— Я работала в театре и раньше.

— Господи, неужели?! — воскликнул он с таким серьёзным выражением, словно этот факт имел для него огромное значение.

— Боюсь, что портсигара тут нет, — сухо сказала Мартина.

— Вот чертовщина! Ну тогда подайте-ка мне мой пиджак, во-о-он оттуда, я посмотрю в кармане…

Мартина протянула Бену пиджак из серой фланели, и он принялся неуклюже шарить по карманам. Оттуда выпала записная книжка, и по полу разлетелись вложенные в нее бумажки — записки, конверты, какие-то счета. Мартина кинулась подбирать бумаги и передавать Беннингтону, но тот был так неловок, что из его рук бумаги выпадали обратно на пол. Тогда Мартина просто сложила ворох бумажек на полку под зеркалом, более не надеясь на неверные руки мистера Беннингтона. Он помял в пальцах какой-то конверт с наклеенными на него иностранными марками…

— Да, вот его бы не хотелось потерять, а? — засмеялся Беннингтон, отчего-то подмигивая Мартине. — Вот, поглядите, что скажете? Интересные марки, правда? А внутри — кое-что поинтереснее…

Он протянул ей конверт. Сильно смущенная его манерами и крепким коньячным запахом, Мартина взяла конверт. Он был адресован Беннингтону.

— Вы не коллекционируете автографы? — спросил Беннингтон. — Или всякие личные письма, а?

— Боюсь, что нет.

Мартина пожала плечами и положила конверт на полку, лицевой стороной вниз.

— А вот некоторые за это письмишко отдали бы много… Чертовски много! — вдруг рассмеялся Беннингтон.

Он наконец нашел портсигар и протянул Мартине.

— Вот, — сказал он. — Червонное золото. Это ей подарили на день рождения. Но не я. А ведь она моя жена! Чертовщина какая!.. Постойте, так вы что, уходите? Погодите, поговорим, покалякаем…

* * *
Мартине удалось сбежать от него, и в уборной своей патронессы она застала весьма оживленную беседу Адама Пула и мисс Гамильтон с Перри Персифалем — она сразу узнала Перри по фотографии, висевшей в фойе… Но разговор сразу вдруг расстроился, стоило Мартине войти, из чего она заключила, что беседовала троица о ней. В следующее мгновение мистер Персифаль с нарочитой небрежностью сказал, как бы продолжая тему:

— Ну что ж, тогда вы и получите, что получается

А мисс Гамильтон спросила у Мартины с притворным удивлением:

— Ах, милая, где же ты ходила?

— Извините, дело в том, что мистеру Беннингтону потребовалось некоторое время, чтобы найти портсигар… — сказала Мартина и, подумав, добавила: — Мадам…

— Это очень похоже на него! — таким же искусственным голосом воскликнула мисс Гамильтон, искоса взглянув на Адама Пула. — Поверьте мне, дорогие мои, я так злюсь на него только потому, что я уже раз подарила ему портсигар, но он потерял его скорее, чем сумел разобрать на крышке гравировку… А теперь он клянется, что ничего подобного не было и что мой портсигар — это его портсигар. Вы понимаете, о чем я говорю?..

— Понимаю, — кивнул Адам Пул. — С некоторым усилием, конечно.

— Кажется, я и сам теперь попал в дурацкое положение, — рассмеялся Персифаль.

— В каком смысле? Это связано со мной или Адамом?

— Хочется думать, что не с вами обоими. Скорее с Беном… — Персифаль глуповато хихикнул и заискивающе посмотрел на Пула, который вовсе не глядел в его сторону. — Ну, я насчет роли… Я понимаю, что говорю немножко не в струю, не в такт, так сказать, но мне казалось, что я все же смог бы ее сыграть. То есть действительно сыграл бы, и без дураков.

Было совершенно очевидно, что он говорит все это в расчете на Пула. Мисс Гамильтон переводила глаза с одного на другого… Наконец она заметила деланно небрежным тоном:

— Ну, милый мой, я тоже в этом уверена, но ты же сам сказал, что приходится получать то, что получается… И все-таки согласись, что у Бена есть нюх на подобные вещи…

Мистер Персифаль снова засмеялся.

— Ну конечно, конечно! Кто спорит! Четверть века на сцене! Извините меня, Мне просто не стоило об этом заговаривать. Честное слово, мне очень неловко.

— Не надо устраивать душевный стриптиз перед самой премьерой, Перри, — недовольно бросил Пул.

— Ну извини меня, Адам, я напрасно все это выплеснул, — повторил Персифаль, и Мартина, пристально посмотрев в его сторону, вдруг разглядела сетку полускрытых густым слоем грима глубоких морщин на его лице, и решила, что мистер Персифаль далеко не так молод, как его герои…

Пул сказал:

— Знаете что, друзья, у нас в четверг будет премьера. А это дело и эти разговорчики тянутся уже больше месяца. И мне кажется, что все споры сейчас попросту лишены смысла.

— Именно это я и пыталась объяснить доктору, — заметила мисс Гамильтон.

— Кому? А, Джону? Я сегодня его видел издалека, он носился по театру… — заметил Пул. — Мне надо бы с ним перемолвиться словом. Да и с тобой, Перри, гоже не мешало бы обсудить кое-что… Я имею в виду ту сцену у окна во втором действии. Ты плохо, очень плохо уходишь со сцены за кулисы. Медлишь, топчешься… Тебе нужно там выставить Бена как бы на первый план, понимаешь? Это там самое важное.

— Господи боже! — скривился Персифаль. — Да я все прекрасно понимаю! Но это совсем другая, совершенно отдельная беда. Ты вообще-то обращал внимание, что делает Бен в этой сцене? А как быть с тем моментом, где он возится с моим носовым платком? Он же просто не отпускает меня! Не могу же я насильно оторвать от себя его руки и выйти?!

— Ну хорошо, если ты хочешь, я продумаю и скажу тебе, как тут надо поступить.

— Кстати сказать, Джон тоже беспокоится насчет этой сцены, — заметила мисс Гамильтон.

— Тогда ему следует поговорить со мной! — недовольно откликнулся Адам Пул.

— Ну ты же знаешь нашего Джона, разумные поступки для него — признак болезни…

— Мы-то все это понимаем! — Персифаль приподнял брови. — Меня только тревожит, что и публика начинает это понимать!

— На твоем месте, Перри, я бы не стал пускать шпильки в адрес нашего общего дела, — окоротил его Пул. — Резерфорд написал крепкую пьесу, и не хотелось бы, чтобы кто-то из нас потерял интерес к ней…

Персифаль покраснел и направился к двери.

— По-моему, я вам всем надоел, — сказал он. — Пойду-ка я лучше сфотографируюсь, как прилежный мальчик. Там как раз фотограф пришел.

По дороге он оглядел висевшее на вешалке сценическое платье мисс Гамильтон, провел по нему рукой и пробормотал:

— Восхитительно… Просто восхитительно… Если только позволительно выразить свое мнение актеру второго плана.

С этими словами он вышел.

— Дорогой мой, ты не слишком ли заносчив с Перри? — сказала мисс Гамильтон Адаму Пулу совсем другим тоном.

— Не думаю. Он ведет себя как последний осел. И к тому же он не способен был бы сыграть на месте Бена. Он рожден быть второразрядным актером.

— Он просто кажется таким.

— А если все пойдет так же, таким же станет и Бен.

— Ох, Адам, не пугай меня!

— Ладно. Ты одета, Элли? Пришел фотограф, надо работать.

— Мартина, подавай туфли! — распорядилась Элен. — Все, милый. Через две секунды я готова.

Мартина застегнула ей туфли, и мисс Гамильтон удалилась, шелестя широким подолом блестящего платья. Адам Пул обернулся к девушке и проронил:

— А вам теперь следует быть наготове, рядом со сценой. Возьмите-ка с собой грим, зеркало и все эти штучки и идите туда… Мисс Гамильтон может понадобиться подправить прическу.

Мартина собрала все вещи и уже собиралась уходить, но Адам Пул не трогался с места. Он смотрел в зеркало. Посмотрела туда и Мартина. В зеркале они отражались рядом — плечом к плечу.

— М-да, — протянул Адам, — удивительно, не правда ли? — и вышел.

* * *
На сцене Мартина впервые увидела всю компанию вместе. Оказалось, что в пьесе задействовано всего шесть актеров. И все они уже были знакомы Мартине. Сперва она видела всех их в картинных позах на фотографиях в фойе. Потом — в гримерной. Она уже дала им свои собственные краткие клички-амплуа — мисс Гамильтон у нее была Первая Дама, примадонна, Гая Гейнсфорд — Наивная Девушка, инженю, Дорси — Типаж, Перри Персифаль — Юноша. Кларк Беннингтон — увы, всего лишь Пьющий Актер… Только для Адама Пула она никак не могла подобрать прозвища, и на язык все время просилось гадкое слово «Хозяин», которое отдавало чем-то ветхозаветным…

К этой шестерке следовало добавить еще и автора — Джона Резерфорда, чья эксцентричность, кажется, превосходила все слухи о нем, — а также ряд прочих фигур: распорядителя сцены, помощника режиссера, рабочих сцены…

Актеры двигались нарочито уверенно, словно уже играя премьеру, а рядом со сценой стоял человек в балахоне. Тонкая длинная шея по-птичьи высовывалась из широкого ворота, делая своего обладателя похожим на страуса. Он, казалось, не принимал участия в действе, однако все то и дело на него посматривали. Все звали его Джейко. Человек-страус управлял перемещением юпитеров, командовал осветителями, расставлял актеров на сцене. Он же образовал из всех исполнителей некий полукруг, в середину которого вплыла очаровательная и блестящая мисс Гамильтон…

— Милый Адам, надеюсь, Джейко будет снимать без вспышки? — осведомилась она, не ослабляя улыбки. — Иначе на фото получится компания сельских идиотов с бессмысленными улыбками, а что касается меня, то я буду просто ведьмой наутро после сожжения…

— Если ты выдержишь не шелохнувшись три секунды, вспышки не понадобится, — сказал Адам Пул.

— Я выдержу что угодно! Особенно если ты мне немного поможешь…

— Ну давай попробуем. — Пул направился к ней. — Вспомни сцену из конца второго акта.

Джейко тут же подошел сзади к Элен и быстрым движением оправил ей оборки на платье. Она без всякого выражения, не поворачивая головы, заметила в воздух:

— Мне бывает просто неловко, до какой степени Джейко любит меня трогать…

Человек-страус усмехнулся и сошел со сцены.

— Итак, начали! — скомандовал Адам Пул, и члены труппы замерли в несколько неестественных позах, словно все они застыли в движении… Защелкала камера.

Мартина все утро пыталась разобраться в содержании пьесы, однако ей не удалось особенно преуспеть в этом. Актеры играли отрывочные куски, именно те мизансцены, которые Пул хотел получить на снимках. Но все же Мартина уяснила, что одна из мыслей пьесы состояла в некоем конфликте персонажей, которых играли Адам Пул и Кларк Беннингтон.

Съемка одной из сцен оказалась делом непростым. В ней Адам Пул и Гая Гейнсфорд стояли друг против друга, причем на лице у мисс Гейнсфорд должно было как бы отражаться выражение лица Пула. Движение руки, поворот плеча — все должно было быть зеркальным.

Вообще-то у Мартины сложилось впечатление, что Адам Пул — человек вспыльчивый, но с мисс Гейнсфорд он проявлял поистине ангельское терпение.

— Ничего, ничего, Гая, — говорил он. — Просто вы опять волнуетесь и потому скованы. Вовсе не надо стараться, чтобы у вас на лице была в точности та же гримаса, что и у меня. Не надо себя насиловать. У Джейко громадный опыт, он иногда делает чудеса… На самом деле вам нужно только вообразить, что вы — это я. Только на минутку… Видите ли, в этот момент вы, дитя мое, возражаете мне с яростью, но зритель при этом должен видеть, что мы с вами, так сказать, плоть от плоти… А о щелканье камеры не думайте — на самом спектакле никаких фотографов не будет, так что не стоит из-за этого нервничать… Ну, давайте еще разок. Вставайте и идите прямо на меня.

Мисс Гейнсфорд, сидевшая за письменным столом, подняла на него глаза и прошептала страдальчески, явно переигрывая:

— Так вам не нравится ваше отражение?

Мисс Гамильтон непроизвольно прыснула.

— Потише, Элен! — коротко одернул ее Пул, в ответ на что та со смешком извинилась.

Гая Гейнсфорд дрожащим голосом продолжила свою реплику:

— Но это вы, вы сами и есть, и вам некуда скрыться от этой правды!

Она сделала вялый жест рукой, но Пул сказал:

— Поздно, очень поздно. Давайте попробуем заново.

Они проделали одно и то же еще несколько раз, атмосфера становилась все более напряженной. Джейко был вынужден то и дело подправлять мисс Гейнсфорд раскисший макияж, и Мартина заметила, как он украдкой промокнул с глаз Гаи слезы… И тут из темного зала донесся басовитый, торжественный голос:

— Приятно снять слезу тумана с прекрасных глаз звезды экрана!

Пул бросил в зал хмурый взгляд.

— Заткнись ради всего святого, Джон!

Но из зала снова донеслось:

— Уйми свои текучие глазенки, или я сам их просушу пеленкой!

Джейко закатился в истерическом хохоте, и его вывели в гримерную, чтобы успокоить рюмкой коньяку.

Затем последовало еще минут двадцать бесплодных попыток выдавить из Гаи Гейнсфорд ее реплику одновременно с выражением лица и жестом. За это время, судя по выражению лица, Адам Пул исчерпал запасы своего терпения на год вперед, и он махнул рукой:

— Будем снимать дальше. Включайте камеру.

Остальные сцены удалось заснять без особых хлопот. Мисс Гейнсфорд выглядела жалко и сразу же удалилась в свою гримерную. Снова появился Джейко и подошел к мисс Гамильтон поправить ей грим. Мартина при этом держала зеркало.

— Возможно, это знак удачи, — заметил Джейко. — Ты выглядишь сегодня как никто!

— Это комплимент или издевка, а, Джейко? — усмехнулась Элен, тем не менее польщенная.

Он вставил ей в рот сигарету и поднес огонь.

— Надо признать, костюмы прекрасны, — сказал Джейко. Говорил он с легким иностранным акцентом.

— Правда?

— Ну да. Я специально для тебя их делаю.

— В следующий раз лучше напиши пьесу специально для меня.

Джейко был ужасно некрасив, но улыбка у него была чертовски приятной. Он широко улыбнулся.

— Опять начинается нервотрепка! — пробормотал он. — Ничего, вечером после премьеры все будут пить и целоваться. Как всегда. И не надо морщиться от этой пьесы. Нормальная пьеса. Хорошая.

Он снова ухмыльнулся. Рот у него был большой и щербатый.

— Даже прелестная племянница одного очень ба-а-альшого человека не может испортить эту пьесу, — добавил Джейко.

— Джейко, не надо так!

— Как бы то ни было, сегодня у нас получилась дурацкая съемка. Похоже, кроме роли плакальщицы на похоронах, у нее ничего не получится…

— Джейко!

— Ну ладно, ладно. Я только хочу заметить, что никто еще не видел платьев, в которых ты появишься на премьере…

— Джейко, возможно, ты создал что-то волшебное!

— Ну, во всяком случае, создать сценические костюмы за два дня из воздуха — это и впрямь попахивает волшебством, это точно…

— Ах, милый Джейко, нам всем так нравятся твои чудеса!

— М-да… Мы все напоминаем персонажей Чехова в голливудском фильме. Вы так ласковы, так широки душой, а маленькая племянница вашего супруга все никак не может воспользоваться вашей неземной добротой. Адам похож на дядю Ваню, как его играл Борис Карлов… Ну и так далее.

— Ну хорошо, так когда же я получу свой чеховский костюм?

— Его эскиз уже имеется, готов показать портному… — Он отнял у Мартины зеркало со словами: — В театре никто никому никого не представляет, все представляются сами… Меня зовут Жак Доре. А вы — прелестная птичка, которая попала не в то гнездышко, точнее, гнездышко то, а вот жёрдочка в этом гнездышке — не та… Какое совпадение — я тоже немного не на своем месте, но за мой скверный язык меня когда-нибудь выгонят отовсюду… — Он улыбнулся Мартине и добавил: — И все-таки жаль, что вы только маленькая костюмерша, а не большая актриса…

* * *
Между фотографированием и репетицией, назначенной на семь вечера, в театре продолжалась суматоха… В те редкие моменты, когда Мартина была не занята, она пыталась сообразить, взяли ее все-таки на работу или нет, а если взяли, то сколько ей будут платить. У нее оставалось два шиллинга и четыре пенса, и ей негде было жить. Сколько ей придется платить за угол? Хватит ли ее зарплаты? Проблема питания решена была сразу, ибо ей объяснили, что все работники театра обеспечиваются бесплатным питанием в буфете, так как они заняты почти весь день и не могут бегать по кафе. Поскольку мисс Гамильтон потребовалось внести в свои платья массу мелких поправок, Мартина еще долго была при ней. Затем, заглянув случайно в комнатку сторожа Баджера, она увидела вездесущего и всемогущего Джейко, который готовил на газовой плите какие-то немыслимо вкусные, судя по запаху, блюда…

Затем он стал разливать мясной соус по эмалированным мискам и раздавать всем желающим. Мартина села со своей порцией рядом с Бобом Кринглом, костюмером мистера Адама Пула. От него Мартине удалось разузнать кое-что про Жака Доре. Доре был бутафором и главным художником в театре, хотя официально числился ассистентом Адама Пула. Короче, его статус был обрисован довольно условно. «Редкий бабник, вот кто этот мистер Джейко, — насплетничал Боб Крингл. — Он познакомился с мисс Гамильтон, когда театр ездил в Канаду, довольно давно, и с того времени стал вроде как их домашним животным… Он просто у них талисманом работает — особенно для мистера Пула… И они все к нему чертовски привыкли, понимаете? Он канадский француз, вот он кто. Ну, теперь-то в нем, кроме его стряпни, ничего французского не осталось. Но он предан как собака. То есть предан, конечно, ей, а не ее благоверному…»

— Вы о мистере Беннингтоне? — переспросила Мартина.

— Да, — сказал Крингл сухо. Ясно было, что он не намерен дальше развивать эту тему, и он переключился на другую: — А вот взять доктора, мистера Резерфорда! Неправда ли, экий взрывной человечище? Орет, рычит: «Вы испоганили мою пьесу, вы испоганили мою пьесу!» Жуть берет. А когда хозяин велит ему заткнуться, он начинает бросаться еще на кого-нибудь, кто под руку попадет! Даже на ни в чем не виноватых рабочих сцены — и то гавкает! Не усмиришь!

Мартина слушала его как зачарованная. Эти несколько часов, проведенных в театре, казались ей сейчас каким-то волшебным сном. Но в этот сон проникало тревожное чувство — она ведь все еще не знает, примут ли ее на работу и получит ли она хоть немного денег…

И вот она, в полузабытьи, все мечтала и рассчитывала почти час после обеда. Самой заводить разговор с мистером Адамом Пулом Мартине было боязно…

Глава 3 Первая репетиция в костюмах

— Мне очень хочется узнать, о чем пьеса, — сказала Мартина, пристально глядя на Джейко. — Это что-то о современных нравах? Она вам и в самом деле нравится?

— Все хорошие пьесы изображают нравы, — поучительно заметил Джейко. — А эта пьеса — добротная вариация на очень старую тему.

Казалось, он колеблется, говорить или промолчать. Наконец Джейко проронил:

— В этой пьесе действует некто с новыми мыслями в голове. Ему противостоят люди со старыми представлениями. Адам играет именно того самого нового человека. Его персонаж был воспитан на некоем острове в сообществе романтиков и бессребреников. Оттуда он имел несчастье попасть в обычный мещанский мир. Все его существо вопит о том, что ему следует вернуться обратно, но это не так просто, возникают разные обстоятельства… Ему противостоят его родственнички — двоюродный дедушка, которого играет мистер Дорси, остроумный, но вздорный двоюродный брат, которого играет мистер Беннингтон, жена этого неуравновешенного родственника, Элен, в которую наш герой влюбляется, и, наконец, их дочь, которая сама, по законам жанра, влюбляется в нашего героя… Но неявно. Сперва зритель только понимает, что она похожа на него внутренне и внешне. В этом вся тонкость.Она, эта девочка, ранее была помолвлена с каким-то ничтожеством, коего очень кстати играет Перри Персифаль, но потом, естественно, наш герой отвлекает, так сказать, огонь юной души на себя. Эту роль, к большому сожалению, исполняет Гая Гейнсфорд. У меня возникло чувство, что если в спектакле занята милая Гейнсфорд, то не будет ни малейшей разницы, кем написана пьеса, Кафкой, Брехтом, Ибсеном или даже Сартром, все будет одинаково… И все-таки, я надеюсь, пьеса пойдет…

Вдруг Джейко смешался, и его до того времени стройная речь потеряла последовательность.

— Вообще-то, — продолжал он неуверенно, — в этой пьесе присутствует какой-то привкус континентальной Европы, понимаете? Англичане таких пьес не пишут… И те, кто смотрит как следует и слушает как следует, найдут в этой пьесе гораздо больше странностей, чем я обрисовал вам в двух словах. Ну ладно, не будем вдаваться в подробности. Сейчас я буду просматривать костюмы, и вы мне понадобитесь у сцены. Ступайте туда. Я подойду через пару минут.

Когда Мартина прошла в зал и села в шестом ряду, сцена уже была ярко освещена и впервые на ней были установлены декорации, сделанные Джейко для второго акта.

Декорации изображали внутреннее помещение, комнату, очень простую по убранству, но везде тут чувствовался дух ультрасовременной цивилизации — стальные детали отделки, большие безликие окна с дюралевыми рамами…

Джейко сел позади нее.

— Сразу чувствуется, что людишки в этом доме живут неважнецкие, правда? Хорошие, добрые люди не станут обитать в этакой обезличенной, выхолощенной обстановке, да? Вся соль в том, что они принуждены жить в пошлости, но вовсе не по своей воле. Они попали в этот мир просто потому, что как бы унаследовали свое место в нем, вот в чем беда. И чтобы вырваться отсюда, им нужно преодолеть свою наследственность, грехи своих предков… Вы, наверное, думаете, что все это — высокопарная чушь? Может быть. Не исключено, что основная мысль этой пьесы, а также идея моих декораций, будет понятна дюжине-другой чудаков-искусствоведов, которые придут на премьеру, а дальше все будут смотреть эту пьесу только потому, что эти искусствоведы напишут пару хвалебных статей в газетке… Все может быть. Но, во всяком случае, декорации мне нравятся, и я умываю руки. Мавр, как говорится, сделал свое дело — а дальше пусть работают актеры. Пойдемте. Я собираюсь затащить вас в один ресторанчик. С самого утра все хочу поговорить с вами, поспрашивать… Интересно, отчего это вы похожи на щенка, который долго гонялся за своим хвостом, наконец поймал, но не знает, что с ним делать? Пошли потолкуем.

* * *
Ресторанчик находился рядом с театром, в полуподвале соседнего дома. Джейко назаказывал очень дорогих блюд и настоял на том, чтобы платить за все самому. Так что скромные деньги Мартины остались в неприкосновенности. Хотя любопытство к Мартине по очереди выразили уже и сторож Баджер, и Боб Крингл, и актеры, Джейко оказался самым настойчивым.

Когда был подан кофе, он заговорил с ней серьезно.

— Я хочу задать вам очень важный вопрос. Если это секрет и вы не можете отвечать, я уж, так и быть, как-нибудь смирюсь. Но все-таки прошу вас, доверьтесь мне. Мне, знаете ли, все в нашем театре поверяют свои беды… И в любом случае я со всеми остаюсь в дружбе… Как вы думаете, сколько мне лет?

Мартина несколько смущенно бросила взгляд на его дряблую морщинистую шею, на легкий пушок, покрывающий почти лысую макушку, на загрубелое лицо…

— Ну, лет сорок пять — сорок семь… — пробормотала она наконец.

— Шестьдесят два! — воскликнул Джейко. — Мне уже за шестьдесят, и я при этом полон энергии. У меня нет дара играть на сцене для зрителей, и потому я разыгрываю самих актеров… Понимаете? Я для них как приводной ремень для колес машины. Вот уже двадцать лет я прилежно исполняю роль всеобщего доброго дядюшки и уже не могу из нее выйти… Например, я могу говорить по-английски без малейшего акцента, но именно этот легкий французский акцент — тоже часть моей роли, понимаете? Все знают, что я просто играю, и все-таки сами подыгрывают мне… А я все и всех вижу насквозь. И насчет вас могу сказать, что вы тоже собираетесь изображать из себя кого-то…

Мартина подумала: «Ну и что? Почему бы и нет? Почему я должна быть с ним откровенна? Только потому, что он такой чудной старикан?»

Словно услышав ее мысли, Джейко с усмешкой добавил:

— Поверь, крошка, я не такой уж чудак, каким кажусь.

— Но я просто не знаю, что вы ожидаете от меня услышать, — пожала плечами Мартина.

В фигурном зеркале на стене напротив, посреди тонкого кружева в форме переплетенных лилий, отражались их лица. Джейко показал ей пальцем туда, в зеркало.

— Погляди-ка, малышка, — сказал он. — Для пьесы нам нужна была актриса на роль второго плана, которая бы очень смахивала на актера в главной роли. Мы прослушали не менее сотни молодых глупых барышень и выбрали самую глупую, но и она недостаточно похожа на нашего героя… По странной случайности, — он ехидно усмехнулся, — по странной случайности это оказалась племянница мистера Кларка Беннингтона. Она, конечно, абсолютно не похожа на Адама Пула, может быть, к счастью. Но так ли сяк ли, эту внешнюю непохожесть нам надо компенсировать ее голосом, манерой, жестами, ведь с помощью одного грима я могу сделать многое, но далеко не все… Однако на беду, эта маленькая прелестная актриска со своим малюсеньким талантиком не способна и на это! А драматург, наш несравненный Джон Резерфорд, видя, что его гениальное творение находится под угрозой провала, мечет громы и молнии, и все втихомолку рвут на себе волосы, хотя стараются не показывать своего отчаяния… Наша бедная бесталанная актриска тоже рвет на себе волосы, но ее дядя Кларк, единственный из всех, успокаивает ее, втыкает ей волосы обратно в голову и говорит, что она играет превосходно. Впрочем, в глубине души он тоже, по-моему, понимает, что дело дрянь. И тут, почти в финальной сцене, перед самой премьерой… — палец Джейко был направлен прямо в лицо Мартине… — появляется молоденькая девушка в скромной роли костюмерши нашей примы. И если бы мне надо было писать портрет, например, младшей сестры мистера Пула, я стал бы писать этот портрет с тебя. С твоего лица, милая. И точно так же все смотрят на это личико и начинают шептаться по углам, гадая, о чем может говорить твое появление в театре. Все гадают, не племянница ли это, на сей раз — уже мистера Пула, но наверняка никто не может знать. А я должен знать наверняка, понимаешь? Старый дядюшка Джейко не может так долго томиться в неизвестности! От этого у меня все внутри начинает скрежетать!

— Да я никогда раньше даже не видела мистера Пула! — вскричала Мартина. — Ну, кроме фильмов, конечно. Я смотрела их еще дома, в Новой Зеландии… А он обо мне уж тем более ничего не знает! Я приехала из Новой Зеландии недели две назад и все это время искала работу. И в «Вулкан» я зашла только в поисках работы! Случайно!

— А ты специально искала место костюмерши у мисс Гамильтон? — прищурился Джейко.

— Мне была нужна любая работа. — На ее глазах показались слезы. — Я случайно услышала, что в театре есть вакансия костюмерши…

— Но я ни за что не поверю, что ты могла приплыть из Новой Зеландии только затем, чтобы устроиться работать костюмершей! Нет, тебе просто хотелось попасть в театр, а в глубине души, конечно же, мечталось стать актрисой, так?

— Ну хорошо, сдаюсь! — Мартина подняла руки. — Я действительно хотела стать актрисой, но я счастлива устроиться и костюмершей. И уж во всяком случае я не мечтаю, чтобы несчастная Гая Гейнсфорд сломала себе ногу или простудила горло и чтобы я… Короче, я не верю в счастливые сказки!

— Всё же вы все порядочные лицемеры!

— Кто это — мы?

— Да вы — англосаксы… Напускаете на себя такую важность, такое безразличие… Ты хочешь убедить меня, что можно проплыть десять тысяч миль, по счастливому случаю попасть работать в театр, а тут такое стечение обстоятельств, что можно сразу попасть в дамки и при этом совсем не мечтать о своем шансе? Ерунда! Скажи-ка, а ты хорошая актриса?

— Не надо… — Мартина помотала головой. — Не стоит об этом, Джейко… Я и так уже на седьмом небе от счастья, что у меня появилась работа… Я не хочу ничего менять.

— Даже о простуженном горле мисс Гейнсфорд не думаешь? — насмешливо спросил Джейко. — Не будем брать жестокий вариант со сломанной ногой…

Мартина встала:

— Спасибо вам за прекрасный обед. Мне пора идти. Надо работать…

— Откуда в столь юном возрасте такая бездна ханжества? Или же просто ты слишком хорошая актриса…

Мартина не ответила, и весь обратный путь до театра они проделали в молчании.

* * *
Хотя репетиция и была назначена на семь часов, приступили к ней только в начале девятого вечера. В первом акте у мисс Гамильтон не было переодеваний, и она отправила Мартину в зал — смотреть.

Вспыхнули юпитеры, и сердце девушки забилось в волнении… Потом зажглись огни рампы, скульптурно, выпукло высветив лица стоящих на сцене актеров. Чей-то голос в глубине темного зала сказал:

— Хорошо. Можно начинать.

Занавес стал быстро подниматься. Перри Персифаль объявил новую пьесу доктора Резерфорда.

Первое действие Мартине понравилось. Действующие лица здесь были все те, о которых рассказывал Джейко. Старик, его сын, жена сына, их дочь и ее жених. Все они были существа довольно бесцветные, страшно зажатые, и лишь героиня мисс Гамильтон (да и то благодаря собственному обаянию актрисы) несколько выделялась из узкого круга пошлости и мещанского быта.

Мартина запрещала себе даже просто думать о скором выходе на сцену Гаи Гейнсфорд, но все-таки страшно напряглась, когда Гая в середине первого акта появилась. Роль у нее была небольшая, но для смысла всей пьесы она имела важное значение. Девушка олицетворяла как бы третье, молодое поколение, и в написании этой роли Резерфорд явно испытал влияние писателей-экзистенциалистов типа Камю или Сартра. Роль показалась Мартине очень выигрышной. Тут хватило бы изящного выхода, нескольких ярких штрихов и верной интонации — и все бы тебя запомнили… Когда подошел тот момент, где Гая должна была ловко и непринужденно скопировать жест Адама Пула, который ладонью отбрасывал волосы со лба, Мартина замерла… Но Гая, зачем-то дважды повторив фразу «Я не об этом говорила», замешкалась, когда Адам сделал свой быстрый жест…

— Ну! — рявкнул Резерфорд из тёмного зала.

— Спокойно! — отозвался Пул.

Мисс Гейнсфорд остановилась, злобно посмотрела во мрак зала и… забыла дальнейший текст.

Суфлер дважды вполне отчетливо дал ей подсказку, но Гая все еще беспомощно оглядывалась по сторонам. Беннингтон подошел к ней, обнял за плечи и попросил повторить. Наконец Гая произнесла свою реплику, и пьеса пошла дальше. В этот момент один из ассистентов закурил, и в свете пламени зажигалки Мартина разглядела сидевшего неподалеку от нее Джейко. Его страусиная шея была вытянута, голова запрокинута назад, руки скрещены на груди, и весь вид его говорил о глубокой задумчивости. Мартина спохватилась и отвела взгляд. Ее охватил стыд. Неужели она и впрямь такая лицемерка, а в глубине души только и думает, как бы мисс Гейнсфорд провалилась на генеральной репетиции?

Как только Гая Гейнсфорд ушла со сцены, диалог актеров приобрел стройность и сыгранность. Все нужные паузы были строго отмерены, все завязки и развязки получались легко и гладко. Было ясно, что актеры труппы давно сыгрались и чувствуют друг друга с полувзгляда. Персонажи убыстряли свое движение по сцене в каком-то хороводе вокруг все сужающегося пятна света в середине, диалог становился все более и более напряженным… «Когда же кульминация? — с замирающим сердцем подумала Мартина. — Сейчас?» Действие вызывало томительное ожидание, предчувствие какого-то взрыва… На сцену, мягко ступая, вышел Адам Пул.

Но занавес сразу же опустился, и суфлер, собрав записи, направился за кулисы…

— Нет, с меня достаточно! — прогремел Резерфорд и, поднявшись, тоже направился за кулисы, и уже оттуда послышался его зычный голос, которым он призывал себе на помощь всех святых и Всевышнего Господа, одновременно на все лады кляня отвратительных молодых актрис, которые изгадили его бессмертную пьесу…

Мимо Мартины прошел Джейко, сказав в воздух:

— А кое-кому пора подумать о костюме мисс Гамильтон ко второму акту…

Мартина вскочила и помчалась в гримерную. Там она обнаружила мисс Гамильтон, которая с плотно сжатыми губами пыталась расстегнуть застежку на спине… Мартина заблеяла извинения, но мисс Гамильтон решительно ее оборвала:

— Мне кажется, Мартина, ты не вполне усвоила свои обязанности костюмерши. Во всяком случае, могу напомнить, что тебе следует находиться у меня в гримерной всегда, как только я сама тут оказываюсь. Это понятно?

Мартина дрожащим голосом сказала, что ей все понятно, и побыстрее расстегнула платье мисс Гамильтон. Актриса молчала, а несчастной Мартине все эти неприятные интимные подробности ее новой работы показались гораздо более оскорбительными, чем в первый раз, когда мисс Гамильтон раздевалась сама…

В коридоре раздался голос ассистента:

— Второй акт! Второй акт, пожалуйста, на сцену!

— Ты все взяла, чтобы я моментально переоделась за кулисами? — строго спросила у Мартины ее хозяйка.

— Да, мадам, кажется, все! — пролепетала Мартина…

— Хорошо! — Мисс Гамильтон неприязненно осмотрела себя в зеркале, поджала губы и вышла в коридор. Там она обернулась к Мартине. — Что с тобой, девочка? Ты белая как мел!

Мартина снова смешалась:

— Разве, мадам? Я… Извините, мадам… Просто я посмотрела первый акт…

— Ну и что? Он тебя так напугал? Или понравился?

— Да, понравился, — кивнула Мартина, ни жива ни мертва.

Настроение у мисс Гамильтон менялось с той же легкостью, с какой она, например, переходила из одной комнаты в другую.

— Да неужели? И ты так переживаешь из-за этой пьесы? Милое дитя! — воскликнула она с улыбкой. — Какая же ты глупышка! По-моему, переживать могут только сами актеры! И только они имеют право на плохое настроение!

Мисс Гамильтон прошла на сцену. А Мартина, оставшаяся за кулисами, неожиданно почувствовала, что начинает привыкать к этой роскошной даме, которая с такой легкостью могла решить ее судьбу — в ту или иную сторону…

* * *
Весь второй акт Мартина провела в маленькой импровизированной гримерной за кулисами, где актеры могли переодеться за пару минут между сменой мизансцен. Мартина не знала графика переодеваний, а спрашивать ей ни у кого не хотелось. Так что теперь она слышала голоса актеров на сцене, но не видела их.

Второй акт после небольшой вводной части открывался длинной сценой с участием Адама Пула и Элен Гамильтон. В этой сцене становились очевидными их влечение друг к другу и ее внутренняя потребность изменить содержание своей жизни… Они оба играли превосходно. Мисс Гамильтон, выйдя со сцены за кулисы, встретила взволнованный взгляд Мартины. Переодевание прошло гладко и быстро. Внимание мисс Гамильтон разрывалось между ее платьем и тем, что происходило тем временем на сцене. Там были сейчас Дорси, Пул и Беннингтон. Пул ссорился с Беннингтоном и в самый решающий момент вдруг сказал своим «человеческим» голосом:

— Я сам терпеть не могу переигровки во время последних репетиций, Бен, но не мог бы ты, дружище, все же сыграть так, как мы договаривались в последний раз?

Последовало долгое молчание, а потом Мартина услышала хихиканье Беннингтона… Это было очень странным. Наконец Беннингтон рассмеялся в голос и сказал:

— Конечно, конечно, но всегда бывает так жаль, когда не можешь сделать по-своему… Я хотел сделать этого парня все-таки похожим на человека, а вы с Джоном настаиваете, что он сущее чудовище, какое-то исчадие ада… Ладно, черт с вами, я сыграю так, что в нем не останется ничего мало-мальски симпатичного. Это будет просто дьявол во плоти. Пожалуйста.

Пул пробормотал:

— Ну, если ты еще держишься на ногах, то мы попробуем продолжить… — И заговорил уже голосом своего персонажа: — И если бы ты знал, чего ты хочешь, если бы у тебя была какая-нибудь цель, пусть даже ложная, то я смог бы понять, зачем ты говоришь все это и зачем живешь так, как ты живешь…

Мартина услышала, как мисс Гамильтон сдержала то ли стон, то ли всхлип… Но в следующее мгновение актриса уже снова владела собой и, стремительно отдернув занавес, проскользнула на сцену. Был ее выход.

* * *
Благодаря Джейко, который указал ей укромное местечко, Мартина смогла увидеть из-за кулис почти весь остаток второго акта. Вероятно, Джейко решил, что девушке необходимо самой ознакомиться с пьесой. Он прислал ей длинную записку со множеством подсказок насчет вкусов мисс Гамильтон, времени ее выходов на сцену и переодеваний, удобных мест за кулисами, откуда можно наблюдать за действием…

После первого переодевания мисс Гамильтон и сама сказала Мартине с доброй улыбкой:

— Милая, не обязательно торчать в этой комнатенке все время, достаточно оказаться тут в нужный момент…

Так что теперь Мартина стояла в уголке и смотрела сцену с участием Адама Пула и Гаи Гейнсфорд. Замысел автора был очевиден. В молоденькой девочке проглядывался утерянный остальными членами семейства дух — дух, который бурлил и в персонаже Пула. Девушка словно была его тенью, зародышевой формой его характера… Но на протяжении всей пьесы зрителям давали понять, что она думает и поступает по-иному, и лишь в самом конце должна была прозвучать ключевая фраза: «Ты же видишь перед собой самого себя! И тебе не удастся никуда сбежать от себя…»

Но Гая Гейнсфорд опять не вытягивала роль. Она совсем не походила на Адама Пула — но это еще полбеды. Двигалась она с грациозностью бегемота, но в то же время постоянно демонстрировала глупое кокетство. Мартину снедал огонь ревности. Это были муки профессионала, который наблюдает за действиями профана…

Мартина не заметила, как к ней подошел Беннингтон, и, когда он тронул ее за плечо, девушка вскрикнула от неожиданности и отшатнулась.

— Итак, вы решили, что можете сыграть это сами, — мягко, но зловеще констатировал Кларк Беннингтон.

У Мартины замерло сердце.

— Я… извините, мисс Гамильтон, наверное, ищет меня… — пробормотала она, пытаясь скрыться.

Но Беннингтон встал в дверном проеме, усмехаясь.

— Нет уж, погодите. Раз пошла такая пьянка, — сказал он, — надо поговорить как следует.

Девушка стояла вплотную к нему, чувствуя густой запах грима и алкоголя… Беннингтон вдруг показался ей опасным.

— Я так зол, — продолжал Бен, — так ужасно зол, что боюсь, вы сочтете меня вообще довольно злобным субъектом. Это не так! Однако будьте любезны сказать мне, кто вы такая на самом деле!

— Вы знаете, кто я, — пролепетала Мартина. — Я же костюмерша… Пропустите меня, пожалуйста…

— Ну и кто же вы? Костюмерша моей супруги, да? И всего-то делов?

Он крепко взял Мартину за подбородок и поднял ее лицо к свету. Сзади подошел Пул. Мартина обреченно подумала: «Ну вот, снова я попадаю в дурацкую ситуацию при мистере Пуле…» Беннингтон вдруг почувствовал, что щека девушки стала мокрой. Он отпустил ее…

— Итак, костюмерша моей супруги… — повторил он, слегка пошатываясь. — Только мне непонятно, отчего это любовник моей драгоценной супруги так взволновался… А ведь вы на него похожи, как…

Но тут на его руку легла ладонь мистера Пула. Пул жестко отстранил Беннингтона и выпустил Мартину со словами: «Идите по своим делам, милочка» Девушка поспешила прочь, в свою гримерную, и краем уха услышала слова, сказанные вполголоса:

— Ты становишься омерзительным, Бен, когда выпьешь, впрочем, и в трезвом состоянии ты уже ни черта не понимаешь… Ладно, поговорим после репетиции….

В гримерной Мартина без сил опустилась на стул. Через минутку в дверь заглянул Адам Пул.

— Ну как? Все в порядке? — поинтересовался он.

— Да, спасибо, нормально… — ответила Мартина и, волнуясь, добавила: — Простите, что причинила вам неприятности, сэр…

— Не говорите глупостей, барышня, — промолвил Пул, довольно мрачно, после чего скрылся за дверью.

Мисс Гамильтон пришла переодеваться к третьему акту в страшном смятении.

* * *
Репетиция закончилась почти в полночь, в крайне напряженной атмосфере. Поскольку Мартине все еще ничего не платили и даже ничего не обещали, она приняла решение снова остаться ночевать в театре. Человек быстро привыкает ко всему хорошему, и если в первый раз ночлег в теплой и просторной «оранжерее» после всех ее долгих хождений показался Мартине верхом блаженства, то теперь ей хотелось лечь в удобную чистую постель и принять теплую ванну на ночь…

Постепенно актеры стали расходиться по домам. Их удаляющиеся голоса слышались по аллеям сада и дальше, на улице. С некоторым страхом Мартина заметила, как Фред Баджер появился из своей комнатушки и стал наблюдать за ней… В панике она поспешно направилась в гримерную мисс Гамильтон, где все уже было прибрано и готово на завтра. «Еще минута, — думала девушка, — и я буду в безопасности. Лучше даже запереться. Иначе мне не будет покоя всю ночь… А если я запрусь в гримерной, Баджер решит, что я ушла в отель, и отстанет от меня до утра».

Думая так, она открыла дверь в гримерную и вошла.

Напротив газовой плиты сидел во вращающемся кресле мистер Адам Пул.

Мартина поняла, что дело плохо.

— Извините… — пробормотала она и повернулась, чтобы уйти, но голос Пула остановил ее.

— Войдите, — сказал он. — Я хотел бы с вами поговорить.

«Ну вот, — в отчаянии подумала Мартина. — И этот туда же. Нет, мне надо сматываться куда глаза глядят…»

Но мистер Пул повторил свои слова скорее приказным, чем просительным тоном, и Мартина присела на краешек табурета, в ужасе думая, что ей не придется спать спокойно в эту ночь… «Нет уж, — решила она, — раз такие дела, то как только я смогу выйти, я соберу свои вещи и пойду ночевать куда глаза глядят, хоть в церковь, хоть на вокзал… Только вот церковь может закрыться на ночь, да и вокзал тоже…»

Пул повернулся спиной к девушке и, казалось, что-то изучал на полке перед зеркалом.

— Я с большим удовольствием послал бы все и всех вас к черту, — сказал он раздраженно. — Но получается, что я и этого не могу… Во-первых, надо извиниться перед вами за Беннингтона, ведь он сам вовсе не собирается извиняться…

— Это не так уж важно, сэр… — прошептала Мартина.

— Нет, это важно! — оборвал ее Пул. — Это было просто оскорбительно — и для вас, и для меня…

Мартина была слишком испугана, для того чтобы получить удовольствие от его последних слов…

— Вы, конечно, должны понимать, как все началось, — говорил тем временем Пул. — Вы немножко посмотрели пьесу. Вы поглядели на меня. Опознали, так сказать. Я говорю не с целью польстить вам, но вы могли бы запросто сойти за мою дочь… Лицо, взгляд и все такое… А люди — они все примечают… Итак, вы из Новой Зеландии? Сколько вам лет?

— Девятнадцать, сэр.

— Можете не долбить каждый раз, как попугай, свое «сэр» да «сэр»! Это не по мне. Так вот. Мне тридцать восемь лет, милочка. А двадцать лет назад я был на гастролях в Новой Зеландии — я тогда только что устроился на работу в театр… Со мной был и Беннингтон. И он сразу стал подозревать разное, как только увидел вас и узнал, откуда вы… А уж трепаться он большой мастер. Так что, надеюсь, вы поймете мои обстоятельства и ответите мне прямо и недвусмысленно, кто ваши родители.

— Пожалуйста, я не скрываю этого, — пожала плечами Мартина. — Мой отец, Мартин Тарн, содержал ферму. Его отец и дед тоже были фермерами. Дед мой был убит во время первой мировой войны, на острове Крит.

Пул пристально глянул ей в глаза.

— А ваша мать?

— Она тоже из фермерской семьи…

— А как звучала ее девичья фамилия?

— Зачем вам это? — спросила Мартина.

— Неужели вам до сих пор не ясно? В нашем театре начались пересуды по вашему поводу, причем практически сразу же, стоило вам только объявиться… Понятно, за кого вас приняли?

— Да, но мне вовсе не хочется, чтобы меня считали вашей дочерью!

— Тогда представьте, как этого не хочется мне! Поэтому отвечайте мне прямо и без утайки — какая была у вашей матери фамилия до замужества? В глаза смотреть! — внезапно крикнул Пул.

— Ее звали Пола Пул Пассингтон…

Адам пристукнул ладонью по ручке кресла.

— Так какого же черта вы не сказали этого сразу?!

Мартина уткнула взгляд в пол.

— Так-так… Значит, Пола Пассингтон… — повторил Адам Пул, хмыкая. — Помню-помню. Старшая кузина моего отца. Пола Пул, вышла замуж за некоего Пассингтона, после чего вскорости перестала писать, и след ее затерялся. Теперь мне ясно, что затерялся он именно в Новой Зеландии. Странно, почему она не пришла посмотреть мою игру, когда мы были там на гастролях…

— Она не была, мягко сказать, заядлой театралкой, — заметила Мартина.

— Ну хорошо, могли же вы сказать мне об этом?

— Мне не хотелось.

— Гордыня замучила?

— Если хотите, да! — с вызовом ответила девушка.

— Хорошо, а зачем вы приехали в Англию?

— На жизнь заработать.

— Работая костюмершей? Ха! — хмыкнул Адам. — Ну! Так как же?

— Неважно. Хотя бы и костюмершей…

— Ладно, все ясно. Конечно, вы мечтали стать актрисой, звездой сцены и экрана… Давайте скорее закончим с неясностями, уже поздно и спать хочется. К вашему сведению, я говорил насчет вас с Джейко. Но зачем-то вы решили сделать из вашего происхождения какие-то тайны мадридского двора, а получился секрет полишинеля…

Мартина наконец посмотрела ему в глаза.

— Извините меня, — сказала она, стараясь говорить спокойно. — Я сглупила, конечно, но все получилось, в общем-то, случайно. Мне просто не хотелось привлекать к себе внимания. Я стала работать в одной английской труппе год назад, и они взяли меня с собой в Австралию. Так я начинала.

— Что за труппа? Какие роли у вас были?

Мартина вкратце рассказала.

— Я слышал об их гастролях, — кивнул Адам Пул. — Довольно успешные. И труппа неплохая.

— Они мне достаточно заплатили, и, кроме того, я еще подзаработала на радио. Я сумела сэкономить столько, чтобы мне хватило на полгодика жизни в Англии, пока освоюсь. На пароход я устроилась бесплатно, в качестве няньки к детям одной богатой пары… Тут надо добавить, что мой отец потерял почти все во время кризиса и со средствами у нас в семье очень напряженно. Деньги были у меня на аккредитиве, и в день высадки на берег их у меня выкрали из сумочки… То есть, я имею в виду, аккредитив… Я сразу же заявила в доверенный банк, который, наверное, сможет спасти мои деньги, но пока они разбираются, я осталась без гроша. А вместе с деньгами у меня свистнули и рекомендательные письма… Вот и вся история.

— И давно вы здесь?

— Недели две.

— И где вы пытались найти работу?

— По агентствам. Я, наверное, все лондонские театры обошла.

— Ага, и под конец пришли сюда?

— Да. Какая разница, куда сначала, а куда потом….

— Но ведь вы знали о нашей родственной связи?

— Да. Мне мама рассказывала.

— И о нашем с вами сходстве?

— Ну, как сказать… Я видела вас в кино, да и люди мне часто говорили об этом.

— И следовательно, вы просто стеснялись сунуться к нам в «Вулкан» только из-за меня? Потому что я здесь играю?

— Да.

— А вы знали об этой роли? Я хочу сказать — о роли Гаи Гейнсфорд?

Мартина была измучена этой беседой. Казалось, еще минута, и она ударится в слезы. Она нервно провела рукой по своим коротко стриженным волосам… Это был именно тот самый жест, которого все безуспешно добивались от мисс Гейнсфорд.

— Нет, я это сделала не нарочно, поверьте! — торопливо проговорила Мартина.

Пул усмехнулся:

— Ну хорошо… Так вы знали про роль?

— Ну, понимаете, в театральных агентствах толчется столько народу, слухи, новости… Одна девица сказала мне, что в театре «Вулкан» нужна девушка, похожая на Адама Пула.

— И вы решили попытать счастья?

— Да. Я дошла до ручки и решила: будь что будет…

— То есть попробовать, как человек с улицы, не раскрывая своего родства со мной — так?

— Да.

— А уже тут, увидев, что вакансия занята, вы быстренько прикинулись костюмершей?

— Да.

Адам Пул откинулся в кресле.

— М-да, звучит неправдоподобно, но всё же не так фантастично, как если бы это действительно было чистое совпадение, — задумчиво сказал он. — Ну что ж, вы вполне заслуживаете уважения… Однако вопрос в другом — что же теперь нам делать? А?

Мартина суетливо перебирала платья, развешенные в шкафу, словно пыталась сделать напоследок еще какую-то работу Только зачем? Все кончено…

— Я понимаю, что мне надо уйти, — вымолвила она наконец дрожащим голосом. — Ведь мисс Гамильтон, наверное…

— Так, значит, вы готовы уйти? Наверное, вы правы. Мы попали в прескверную ситуацию.

— Извините меня…

— Но, понимаете, я хотел бы вам предложить… Как бы это сказать…

— Не надо, мистер Пул… Все в порядке, — прервала его Мартина.

— Нет, постойте… Кстати, почему вы до сих пор в театре? Уже ведь далеко за полночь!

— Я собиралась тут ночевать, — ответила Мартина, преодолевая душившие ее слезы. — Я уже спала в «оранжерее» прошлую ночь. Сторож в курсе.

— Вам заплатят деньги в пятницу.

— Вместе с актерами?

— Естественно. А сколько у вас завалялось в бумажнике? Вам ведь надо дотянуть до пятницы, а?

Мартина молчала, и Адам Пул добавил другим тоном, помягче:

— Ну-ну, не надо так кукситься! Мои манеры, возможно, и не идеальны, но ведь я ничего обидного не сказал, правда?

— У меня два шиллинга четыре пенса.

Пул открыл дверь и крикнул в коридор:

— Джейко! Джейко!

Эхо повторило его крик из темной бездны далекого зала. Вдалеке скрипнула дверь, и через минуту появился Джейко. Под мышкой он держал мольберт с приколотым булавками эскизом.

— Посмотри, Адам! Отпад, правда? — воскликнул он, показывая Пулу эскиз. — Это бальное платье Элен. Ночь не сплю, делаю… И портным, боюсь, тоже не дам спать, если только поймаю их… Ну ладно, ты чего звал? Тебе, как всегда, нужен мой совет? Я готов его предоставить.

— Знаешь, вопреки собственному здравому смыслу я намерен последовать твоему совету и на сей раз, — улыбнулся Пул устало. — Ты всегда твердишь, что лучше тебя никто не ведет прослушивания. Так что добавь там на сцене света, садись в зале и послушай…

— Адам, уже первый час ночи, детка устала и хочет спать…

— Это займет десять минут, — возмутился Пул. — Вы готовы, Мартина?

— Я ничего не понимаю, но я готова ко всему…

— Ну тогда вперед. Джейко, я жду твоего мнения…

Джейко взял Мартину за плечи и мягко сказал:

— Знаешь что, крошка, я предлагаю тебе совершенно честное дело… Я живу тут неподалеку, снимаю флигелек у одной порядочной буржуазной семьи, они французы и, следовательно, хорошие люди… Так вот, в мансарде есть свободная комната. Дом очень, очень приличный. Квартплата у них ерундовая, и если я дам рекомендации, то нашу маленькую героиню поселят там вообще бесплатно! Или нет, точнее, квартплату наша героиня будет вносить мне — поскольку мансарда на моей территории, во флигеле… Итак, взамен она нам окажет маленькую услугу — покажет, на что способна… А во флигеле ее ждет маленькая чистенькая кровать.

— Боже мой! — устало вздохнула Мартина. — Ни о чем другом я и не мечтаю, только бы выспаться!

— Отлично, я пошел налаживать свет, — откликнулся Джейко и вышел.

— Перед тем как мы начнем прослушивание, вам надо чуть-чуть прийти в себя, — с сухой улыбкой заметил Пул, — Расслабьтесь, милая, и постарайтесь ни о чем не думать минутку-другую… Вы курите?

— Иногда.

— Тогда угощайтесь.

Пул протянул ей портсигар, Мартина достала сигарету, прикурила и с наслаждением затянулась ароматным дымком.

Она посидела, ощущая легкий шум в голове. Пул поднялся:

— Пойдемте.

На темной сцене мутноватые от пыли лучи юпитеров высветили ярко-желтый круг, в котором были сдвинуты стол и два стула. Словно песчаный остров посреди фиолетовой бездны моря. Мартину усадили за стол. Пул сел напротив нее. Мартина, подражая его жесту, положила ладонь на стол.

— Теперь слушайте и не шевелитесь, — приказал Пул. — Представьте себе, что вы сидите в холле большого красивого дома, который, однако, рассыпается от старости. Вы — девушка с… как бы выразиться помягче… с дурной наследственностью. Вы ходите по кругу в этом доме, как попугай в клетке, туда-сюда и снова обратно. Напротив вас сидит человек, в которого вы влюблены, но при этом вы — всего лишь его плохая копия, улавливаете? Вы поднимаете на него глаза, он делает жест, и вы, как бы непроизвольно, повторяете его. А потом вы говорите: «Неужели вам не нравится ваше отражение?». Это должно прозвучать убедительно и немножко страшновато, поняли? Теперь посидите смирно… А сейчас поднимите голову и говорите!

Мартина устала до такой степени, что не будь перед ней стола, она свалилась бы на пол и заснула. Голос Пула проникал в ее сознание уже почти как команды гипнотизера… Она была и собой и той девушкой из пьесы одновременно. Наконец, борясь со сном, она подняла голову, автоматически повторила жест Пула и как зачарованная произнесла свою реплику: «Неужели вам не нравится ваше отражение?»

Повисла пауза. Мартина слышала, как гулко стучит у нее в груди сердце.

— Сумеете повторить? — спросил Пул.

— Не знаю, — произнесла Мартина. — Не могу сказать наверняка…

И тут она уже не выдержала всего напряжения этого дня и, уронив лицо в ладони, зарыдала.

— Ну что ж, отлично! — воскликнул Пул, как бы не для того, чтобы подбодрить ее, а словно утверждая свой собственный триумф. И тут из темноты зрительного зала донеслись одинокие, но довольно громкие аплодисменты Джейко.

Пул встал и похлопал Мартину по плечу.

— Ничего-ничего. Все это пройдет. Зато теперь мы вас возьмем в студию. Договор заключим завтра. И если уж вам так приспичило, можем забыть про ваши родственные отношения. Спокойной ночи.

Пул удалился быстро и неслышно. На сцену поднялся Джейко с чемоданчиком Мартины в руке.

— А теперь, малышка, пошли домой. Спать! — ласково сказал он.

Глава 4 Вторая репетиция

Когда Мартина открыла, глаза на второе утро после начала своего удивительного приключения, ей показалось, что ее наконец выбросило на мирный берег после нападения пиратов, кораблекрушения и шторма. Вокруг было тихо, комната чисто прибрана. Стояло ясное утро, и косые лучи восходящего солнца высвечивали на стене четкие ярко-оранжевые квадраты. Она вспомнила, что это комнатка Джейко, и заметила на стене выполненные в цвете эскизы декораций к «Двенадцатой ночи» Шекспира. А прямо над кроватью висела смешная карикатурная маска, очень похожая на самого Джейко. А все-таки комнатка тесновата, слишком уж тесновата, подумала Мартина, уже деловито прикидывая про себя, как разместить здесь свое нехитрое имущество, лежащее пока что в камере храпения.

Ванная комната находилась на первом этаже флигелька, и, спускаясь туда, Мартина еще на лестнице ощутила приятный аромат кофе. Дверь на кухню приоткрылась, и высунулась шарообразная голова Джейко. Ее надвое делила широкая улыбка.

— Завтрак будет подан через десять минут! — объявил Джейко.

Из всех прелестей ее нового жилища больше всего Мартине понравился горячий душ, поскольку она успела наскоро вымыть свои уже далеко не свежие волосы… Слава Богу, хоть стрижка короткая…

Не прошло и десяти минут, как девушка уже входила на кухню.

— Шик! — сказал Джейко, одобрительно ее осмотрев. — Вот что делает из завалящих замухрышек горячий душ и свежий халатик. Киска, ты свежа и красива, как школьница перед первым экзаменом.

Он провел Мартину в большую комнату, которая служила одновременно и столовой, и гостиной, и холлом, и мастерской. Девушка про себя удивилась, что Джейко, такой аккуратный в своей работе, у себя дома ходит как последний оборванец. На нем были мятые серые штаны, заляпанная краской фуфайка и продранная на локтях домашняя куртка. Он был небрит, глаза налиты кровью, словно Джейко здорово поддал вчера ночью. Впрочем, он был все так же обходителен, как и накануне.

— Я хочу предложить, чтобы мы каждый день завтракали вместе, — сказал он. — Скажем так, в твой полупансион, крошка, входит легкий завтрак и ужин, а уж обедать ты можешь где тебе заблагорассудится. Однако поскольку я несомненно лучше тебя готовлю, то ужин буду стряпать только я лично… Идет?

Мартина осторожно ответила:

— Спасибо, Джейко, вы так фантастически добры ко мне, что я прямо не знаю, как и благодарить… Но, понимаете ли, дело в том, что я еще не знаю, сколько я буду зарабатывать, и следовательно…

— Могу сразу сказать — поскольку у тебя будут, так сказать, удвоенные функции — костюмерши и актрисы, я думаю, тебе будут платить что-нибудь около восьми фунтов стерлингов в неделю. А твой полупансион здесь будет стоить… ну, скажем, два фунта.

— Но ведь это же очень мало! — робко заметила Мартина. — Я хочу сказать — за полупансион… Почему так, Джейко?

Француз постучал ложечкой о блюдце:

— Минутку! Если ты боишься меня, то совершенно напрасно! Не подумай, тебе не придется дружить со мной… Конечно, тебе могли наболтать, что я распутник. Правда, я и сам не отрицаю своей слабости к женскому полу, но… Видишь ли, киска, ты совсем не в моем вкусе. Мне нравятся более зрелые женщины, более раскованные, более… — он осекся и ухмыльнулся. — И еще запомни, что тебе не угрожают никакие скандалы, пока ты тут. Считай, что я святее римского Папы, вот так! А пока что ешь. Поскольку у меня нашлись яйца, оливки и паштет, я сделал омлет и мясное суфле.

Они весело и быстро позавтракали, потом Мартина вымыла посуду и Джейко с важностью обрисовал ей распорядок дня на сегодня. С утра ей предстояло выполнять работу костюмерши, в три часа дня у нее пройдет официальная репетиция в качестве актрисы-дублерши, а на вечерней репетиции она снова будет выполнять обязанности костюмерши мисс Гамильтон.

— Вот такой чудовищный рабочий день! — заключил Джейко и вытащил из кармана смятые бумажки с отпечатанной на машинке ролью. — Изучи как следует тринадцатую страницу. Такой у тебя будет крошечный пробный кусочек. Надеюсь, за утро, пока будешь крутиться в своей гримерной, ты его зазубришь наизусть… Ну, что скажешь? Я не слышу криков восторга!

— Я в восторге! — крикнула Мартина, улыбаясь. — Просто не то слово! Я так счастлива и благодарна, что просто не могу поверить во все это. Мне кажется, я сплю и вижу дивный сон… Меня только тревожит, что я как бы готовлюсь занять чужое место и что люди вокруг решат, будто это неспроста… Вы же знаете, что могут подумать…

— Пустяки! — воскликнул Джейко, небрежно махнув рукой. — Пока что предполагается, что эту роль будет играть Гая Гейнсфорд. Она, конечно, не вытянет ее, но ведь она племянница супруга нашей примы и, следовательно, находится в очень выгодной позиции.

— Да, но ведь ее дядя…

Джейко оборвал Мартину:

— Кларк Беннингтон был в свое время прекрасным актером. Сейчас он — пустое место. Он слишком много пьет, а когда выпьет, кидается на людей. Самое лучшее — забудь о нем.

Джейко медленно встал из-за своего рабочего стола и пошел в ванную. Оттуда Мартина услышала его неразборчивый голос:

— Я советую тебе не обращать на него внимания, хоть это и непросто. Во всяком случае, не позволяй Бену загнать тебя в угол. Это будет большая ошибка. Я сам в свое время… — тут слова заглушил шум воды.

Чуть позже Джейко крикнул:

— Беги в театр одна! Я занят. Полно работы…

Мартина вышла, унося в груди чувство тревога. Но стоило ей открыть свою роль и вчитаться в нее, как все жизненные сложности превратились в маленькое облачко на фоне сияющей перспективы. Она целиком погрузилась в заучивание, и ничто уже не могло отвлечь её. Ведь она становилась лондонской актрисой!

* * *
В три часа Мартина вместе с двумя другими молодыми студийцами под руководством помощника режиссера отработала свою первую репетицию в «Вулкане». Пока только одну сценку. Джейко сновал туда-сюда вокруг сцены, судя по его виду, занимаясь крайне важными, но совершенно непонятными делами. Если не считать студийцев и Джейко, театр был пуст.

Мартине удалось заучить свою роль, но, когда требовалось соединять реплику с одновременным движением по сцене или жестом, слова, как назло, куда-то пропадал и из головы… На сцене надо было делать все слаженно и непринужденно, постоянно учитывая зрителей, и Мартине все это вдруг показалось вовсе не таким простым, как прошлой ночью, когда она попала в волшебную сказку…

К полному удивлению Мартины и ее партнеров, к концу репетиции они все же смогли довести сцену до полной слитности реплик и движений. Но, увы, теперь это была всего лишь рутинная работа. Мартина с большим унынием подумала, что она мало чем отличается от других студийцев — такая же серость… Клем Смит, помощник режиссера, только давал им краткие указания, что делать, и посматривал в лежащий у него на коленях текст. Глядел он хмуро и сонно, словно ел невкусную засохшую кашу. Это показалось Мартине ужасным, обидным до слез. Это даже не было провалом, нет, она просто превратилась в одну из многих, в часть невзрачной массовки, и применить на практике все заветные задумки просто не было возможности. Да и оставались ли у нее какие-нибудь задумки, ведь голова Мартины была уже практически неспособна совершать какие-либо действия, кроме поворотов влево и вправо…

Наконец Клем Смит захлопнул папку с текстом и скучным голосом объявил:

— Спасибо, ребята. Следующая встреча — завтра в одиннадцать.

Он с удовольствием закурил, вышел из зрительного зала, не торопясь прошел через фойе и выскользнул в парадную дверь.

Оставшись на сцене одна, Мартина с трудом удержалась от слез… «В прежние времена девушка в моем положении поплакала бы в подушку, а потом пошла в церковь на исповедь, — подумала она. — А мне и этого не дано. Беда в том, что я снова поверила в свои грёзы, поддалась… Вообразила себе слащавую сказочку о бедной и талантливой девушке, которая купается в теплом свете юпитеров и уже почти стала звездой, а ведь она всего-то сыграла вчера малюсенькую минутную реплику, сделала один точный жест, да и то из-за вчерашнего нервного перенапряжения. Нет, хватит пустых грез!»

Ну ладно, это еще не все, сказала себе Мартина. Ведь ей даже не пообещали ничего определенного. И Адам Пул всего лишь намекнул ей, что ему очень жаль, но при нынешнем положении вещей у нее нетшансов… Но она, прислушиваясь к одним его словам, будто нарочно пропускала мимо ушей другие. Да, теперь она вспоминает. Мартина намеренно хотела себя обмануть, пожить еще немного в сладкой сказке. А теперь перед нею реальность. И ничего сказочного. Просто она оказалась серой. Годной лишь для реплик типа «кушать подано»…

В бессильном детском отчаянии Мартина расшвыряла листки со своей ролью по сцене…

— Пропади всё пропадом, чтоб я сдохла! — крикнула она сквозь злые слезы.

— Совсем неплохо! — раздался голос Адама Пула.

Его фигура отделилась от темной стены. Он встал у самой оркестровой ямы, положив руку на барьер, отделяющий ее от сцены.

— У вас уже отработана некоторая механика, — заметил он. — Поработайте над этим до завтра, а потом начните думать конкретно о своей героине. Запомните устройство дома, в котором она живет. Постарайтесь внутренне сжиться с обстановкой, с декорациями. Потом прикиньте, чем девушка занимается весь день, о чем думает, прежде чем попадает, так сказать, на сцену. А сейчас давайте посидим пять минут, поговорим об актерском искусстве. Любопытно, что вы о нем думаете…

Мартина спустилась в зал, они сели рядом, и Адам Пул заговорил. Говорил он просто, без особого жара, но очень хорошо и убедительно. Сперва Мартина от волнения не вполне понимала его довольно сложные мысли об актерской игре, да еще отвлекалась постоянно на звук шагов Джейко, который, как обычно, сновал по театру по своим загадочным делам. Но постепенно ее скованность прошла, и Мартина стала рассуждать о трудностях, испытанных ею в свой первый день на сцене лондонского театра. В конечном счете их беседа получилась очень серьезной и полезной. Мартина даже не отдавала себе отчета, как ей интересно и легко с Адамом, с мистером Пулом, который два дня назад казался ей недосягаемой вершиной.

Джейко вышел на сцену из-за кулис и, приложив к глазам ладонь козырьком, всмотрелся в зал.

— Адам? Ты где? — позвал он.

— Я здесь. Что такое?

— Звонит Элен и спрашивает, отчего ты не позвонил ей в четыре часа, ведь уже половина шестого… Ты подойдешь к телефону?

— А, черт! Сейчас! — воскликнул Пул, вставая. Мартина поспешно отскочила.

На ходу Пул обернулся и бросил:

— Все идет хорошо, мисс Тарн. Проработайте еще те ходы, о которых мы говорили, ладно? Мы относимся к нашим студийцам очень серьезно и считаем их, без шуток, просто частью нашей труппы. Так что вы уж постарайтесь. Следующая репетиция у вас завтра утром… — Он вдруг осекся и добавил другим голосом: — Я надеюсь, вы довольны тем, как устроились у нас в «Вулкане»?

— Еще бы! — подтвердила Мартина.

— Вот и хорошо. Извините, я спешу… Джейко, если понадоблюсь, ищи меня в конторе.

Дверь за ним захлопнулась. В зрительном зале повисла тишина, Джейко медленно подошел к рампе.

— Где ты там, крошка? — окликнул он Мартину.

— Здесь.

— Ага, кажется, я тебя вижу… Точнее, только кусочек тебя. Где же остальное? Выйди-ка на свет Божий. Ты мне нужна для одной работенки.

* * *
Как выяснилось, работенка состояла в том, чтобы на пару с Джейко сшить уже скроенное фантастическое платье, в котором главная героиня пьесы должна была появиться на балу. Модель была причудлива, на черном фоне мерцали золотые двуглавые орлы, а на талии была вставка из сценического холста, на котором пишут декорации. Мартина и Джейко сели голова к голове у швейной машинки, установленной в гардеробной рядом с гримерной Дорси. Потом Мартина шила уже одна, а Джейко расхаживал взад-вперед вдоль большого стола, раскраивая новые платья. Затем, уже около семи часов, он вышел «купить чего-нибудь пожрать».

Мартина шила и одновременно повторяла свою роль, и реплики ее обретали ритм, совпадающий с перестуком машинки. Иногда причудливая обстановка, странные слова, вылетающие из ее уст, делали все вокруг совершенно неузнаваемым, а сама Мартина словно стала иным существом, с удивлением вспоминающим свое прежнее «я»… Стрекотала машинка, ползли по столу сказочные лоскутья ткани, странно, гулко звучал ее голос, повторяющий роль… И как только Мартина выключила машинку, у нее мелькнуло чувство, что она созрела для той сцены с Пулом, где надо посреди разговора как бы невзначай склонить ему голову на плечо. И Мартина смело, проникнутая новым пониманием роли, сделала все эти движения и произнесла ключевую фразу, прислонившись головой, за неимением плеча Пула, к швейной машинке… Прикрыв глаза, она попыталась понять, хорошо ли ей это удается.

Когда она их открыла, по другую сторону стола перед ней стояла Гая Гейнсфорд.

От мгновенного ужаса у Мартины кровь застыла в жилах. Она издала вопль, ножницы выскользнули у нее из рук и со звоном упали на кафельный пол гардеробной.

— Извините, что напугала вас, — сказала мисс Гейнсфорд грустно. — Я думала, вы задремали, и потому вошла тихонько… И только потом до меня дошло, что вы репетировали ту самую сцену…

— Меня, видите ли, взяли в студию, — пробормотала Мартина.

— Значит, у вас было прослушивание и репетиция?

— Да. Я ужасно сыграла на репетиции, так ужасно, что самой плакать хотелось. И я решила еще раз попробовать наедине, без наблюдателей…

— Не надо. Не надо передо мной оправдываться, — заблеяла Гая Гейнсфорд.

Мартина увидела на ее прекрасных глазах слезы — густой грим начинал растекаться по лицу. Маленький пухлый ротик кривился…

— Вы ведь понимали, понимали, что вы со мной делаете! Что вы мне причинили этим! — Гая почти рыдала.

— Боже мой! — воскликнула Мартина, чувствуя пустоту пол ложечкой. — Что все это значит? Я всего только получила место в студии, вот и все! И я ужасно благодарна людям, взявшим меня, и не хочу их подвести!

— Вы напрасно пытаетесь запудрить мне мозги. Я отлично понимаю, что происходит!

— Ничего не происходит! — Мартина разрывалась от жалости и страха. — Ничегошеньки! Пожалуйста, не надо плакать! Я самая обыкновенная актриса-студентка, понимаете?

— Это смешно — говорить, будто вы обыкновенная, раз вы сами только что разыграли передо мной кусочек моей роли! — Голос у Гаи Гейнсфорд от слез ломался между баритоном и фальцетом, как у подростка, и звучало это довольно комично. — Знаете, что о вас все говорят? «Она похожа как две капли воды!» А мне пришлось выкрасить волосы, чтобы стать хоть немного похожей! Они тут, видишь ли, париков не признают! И еще я обрезала себе волосы, сделала эту чудовищную прическу… А я ведь натуральная блондинка, и у меня были такие прекрасные, длинные волосы… Сколько мне пришлось вынести унижений! И еще — ни в одном театре автору пьесы не позволят так разговаривать с актерами, как Джон Резерфорд говорит со мной! Он меня открыто оскорбляет! А Адам так уклончив, так обтекаем, не поймешь, что у него на уме…

Она со всхлипом вздохнула и стала судорожно рыться в сумочке в поисках платка.

— Мне очень, очень жаль, — тихо сказала Мартина. — Так обидно, когда репетиции проходят плохо. Но ведь иногда случается, что после неудачных репетиций на премьере бывает оглушительный успех, не так ли? И потом, ведь пьеса очень хороша, правда?

— Да меня тошнит от этой пьесы! — сквозь слезы выкрикнула мисс Гейнсфорд. — Это просто глубокомысленная чушь, которую смогут понять только какие-нибудь профессора с академиками! Я в ней ни черта не смыслю! Почему дядя не оставил меня играть то, что я играла, — вторые и третьи роли? Согласна, до вашего появления мое положение было гадким, но теперь оно стало просто нестерпимым! За что мне это?!

— Поймите, я вовсе не собираюсь играть вашу роль! — еще раз попыталась внушить Мартина. — У вас все будет в порядке. Пожалуйста, не надо расстраиваться из-за пустяков, это только ухудшит все дело.

— Мне все говорят: «Какая жалость, что эта Тарн появилась так поздно!» Не надо меня обманывать…

— Чушь. Вам так кажется из-за моего внешнего сходства с мистером Пулом…

— Ничего мне не кажется! О вас все судачат! И я не понимаю, как вы можете преспокойненько сидеть тут и терпеть пересуды! Разве что это правда — что о вас говорят… Это правда?

Мартина устало сложила руки перед собой.

— Мне все равно, что обо мне скажут. И во всяком случае, я за собой греха не вижу…

— Вы хотите сказать, что ваше сходство случайно? И вы не родственники?

Мартина глубоко вздохнула:

— Ну, если между нами и есть родство, то настолько отдаленное… Даже глупо называть это родством. И я не хотела никому говорить об этом. И уж в театр я попала вовсе не благодаря мистеру Пулу.

— Мне все равно, как вы попали в театр, но, ей-богу, скорее бы вас тут не стало! Как вы можете оставаться здесь, зная, какой из-за вас назревает скандал! Это с вашей стороны просто жестоко! Должна же быть в людях хоть капля порядочности! Неужели вы начисто лишены совести?!

Мартина горько сказала:

— Я не хочу отбивать у вас роль, поймите. Но мне эта работа очень важна, она мне жизненно необходима! Я с таким трудом устроилась в театр, как же я могу сразу все бросить?! Я ведь вам никакого вреда не причиню…

— Вы его уже причинили! У меня из-за вас нервное истощение! — Мисс Гейнсфорд снова всхлипнула. — Вы задались целью устроить мою отставку… Да еще дядя Бен меня изводит и изводит… Нет, это просто какой-то несчастный для меня театр. И если… — тут голос Гаи Гейнсфорд так артистично завибрировал, что Мартина даже диву далась, — …и если у вас есть хоть капля жалости ко мне, хоть немного человеческого сочувствия, вы не станете продолжать эту пытку!

— Все это вздор. Вы поднимаете шум из-за пустяков, — стояла на своем Мартина, чувствуя, однако, предательские нотки в собственном голосе.

И тут Гая Гейнсфорд решилась на финальную фразу, на апофеоз… Она прошептала дрожащими губами:

— Значит, вы не сделаете этого для меня… — и вдруг ударилась в рыдания уже совершенно открытые, без стеснения…

Мартина в ужасе почувствовав, что не сможет устоять перед этим напором. Ах, если бы у них с Гаей могли найтись общие интересы, тогда они, вероятно, поладили бы… Но сейчас было поздно. Краткое ощущение счастья исчезло. Мартине оставался лишь один путь — уйти… И она, с трудом шевеля губами, выдавила:

— Ну хорошо, я поговорю с мистером Пулом… Я скажу, что не могу оставаться в студии…

Мисс Гейнсфорд отвернулась. Только что ее голова и плечи вздрагивали от рыданий, но тут они замерли. Тянулась пауза. Затем Гая высморкаюсь в свой платочек и поглядела на Мартину затравленными глазами.

— Но если вы останетесь костюмершей мисс Гамильтон, вы все равно будете под рукой! — жалобно сказана она.

— Вы хотите, чтобы я вообще оставила театр? И лишилась всякой работы?

— Ну, я имела в виду не совсем то… — промямлила мисс Гейнсфорд.

Послышались шаги и голос в коридоре. Мартине вовсе не хотелось, чтобы Джейко увидел всю эту сцену.

— Я пойду поищу мистера Пула, — быстро сказала она. — Поговорю с ним, если он в театре.

Мартина пошла к двери, но Гая поймала ее за руку.

— Прошу вас! — простонала она. — Вы были так добры ко мне, вы… Но прошу вас, не говорите обо мне… Не передавайте наш разговор мистеру Пулу! Боюсь, что он не поймет, что…

И вдруг Гая застыла в дурацкой позе, сохраняя на лице гримасу отчаяния, как персонаж мультика, если остановить ленту…

Мартина обернулась и увидела в дверях Адама Пула и Джейко. Неожиданно на Мартину напал нервный смех:

— Да что же это такое! Уже в третий раз вы появляетесь, извините меня, как чертик из табакерки!

— Что за шуточки? В чем дело? — нахмурился Пул.

— Извините… Ничего страшного. Просто то и дело у меня с кем-нибудь возникают сложности, и тут появляетесь вы…

— Так-так, а что за сложности на сей раз? — Адам Пул пристально взглянул на покрывшуюся пятнами мисс Гейнсфорд. — Что стряслось, Гая?

— Ничего, ничего! Все в порядке, мистер Пул! — мелко закивала Гая, пряча в сумочку влажный от слёз платочек. — Просто мне надо побыть одной… Извините…

Гая бросила умоляющий взгляд на Мартину и бочком протиснулась в дверь. Пул пристально посмотрел ей вслед и снова обернулся к Мартине.

— Да, такое нужно снимать на пленку! — заметил Джейко, подмигивая Мартине. — Жаль, что мы не в Голливуде. Там такие сцены идут «на ура»!

— Пойди-ка выясни, какая муха ее укусила! — предложил ему Пул.

— Она же сказала, что хочет побыть одна! — ухмыльнулся Джейко.

— Наоборот. Она жаждет, чтобы ее выслушали. Пойди к ней, Джейко, Давай-давай, это у тебя всегда здорово получается…

Француз кинул на стол лоскутки материи, которые принес с собой.

— Вечно мне предоставляют почетное право разгребать чужое дерьмо, — проворчал он и нехотя вышел.

* * *
— Ну так что стряслось? — спросил Пул у Мартины.

Девушка посмотрела на гладкий стол, на недошитое платье…

— Вы бледны, как привидение. Садитесь. Рассказывайте…

Мартина обессилено присела.

— Я слушаю, — напомнил Пул.

Мартина собралась с духом.

— Наверное, это прозвучит дико, но я хочу отказаться от работы…

— Вы больше не хотите быть костюмершей?

— И актрисой тоже…

— И правда, звучит дико. Такой ерунды я даже слушать не хочу!

— Но поймите — я так больше не могу… Это слишком непорядочно с моей стороны.

— А-а, — протянул Пул, — мисс Гейнсфорд? Так надо понимать?

— Ну да, и вообще… Я боюсь, что с ней случится какое-нибудь несчастье, ей-богу. Просто страшно.

— Ага, так она решила, что вам дадут ее роль?

— Нет, нет, вовсе не так. Просто… Просто от одного моего вида она впадает в истерику — вот в чем беда.

— Из-за нашего сходства?

— Ну да!

— Тогда какого черта она на вас смотрит? Пусть закроет свои лупалки! Вот уж не думал, что она такая дура… — сквозь зубы процедил Адам Пул. — Поймите, что мне вас просто нельзя отпустить. Во-первых, вы нужны мисс Гамильтон, ну а во-вторых, я не собираюсь позволять какой-то второразрядной актриске диктовать мне условия!

— Мне ужасно жаль ее, — пробормотала Мартина. — Она чувствует, что за ее спиной происходит что-то скверное…

— А вы этого не чувствуете?

— Ну, что бы я там ни чувствовав… Ловко мне или неловко, я вам так благодарна, что… — она запнулась.

— А кто вам дал почувствовать себя неловко? Гая? Бен? Персифаль?

— Извините, я не так выразилась. Просто им всем мое появление, наверное, показалось очень странным. Оно и в самом деле выглядит подозрительно.

— А еще более подозрительным будет, если вы вдруг самоустранитесь! С чего это вы испугались какой-то девчонки?

— Вовсе я ее не испугалась. Но она и вправду на пределе…

Мартина замолкла. Как дико звучат ее слова сейчас, в разговоре с Адамом Пулом, который еще два дня назад был для нее человеком из легенды, принцем из далекого целлулоидного мира…

— Все это чушь! — объявил Адам. — Но я беспокоюсь о премьере. Нельзя, чтобы эта дура провалила спектакль. Все-таки пьеса хороша, будет очень, очень жаль… Вот о чем я думаю.

Он шагнул к Мартине и с удивлением вгляделся в ее лицо.

— И все-таки, — проговорил Пул, — вы продолжаете настаивать, что не собирались попытать судьбу? Если, например, Гая с треском провалится?

Мартина судорожно сцепила пальцы.

— Ну что вы меня мучаете, — простонала она. — Конечно, я надеялась, кто же отказывается от несбыточных грёз… Конечно, я прикидывала… Но сейчас дело в том, что…

Пул накрыл своей теплой ладонью холодные руки девушки…

— Так вот именно то же самое и я теперь думаю! — заметил он мягко. — Кажется, я начинаю убеждаться в некоторых ваших достоинствах, милая моя. Итак, вы сможете играть в спектакле? Отвечайте?

— Но это будет нечестно! — крикнула Мартина.

— А если мы потеряем зрителей на премьере, это будет честно? В конце концов, я вкладываю в это предприятие свои деньги! А вы тут развели панику! «Не буду я костюмершей, не буду я актрисой, пойду куда глаза глядят!» Нет уж, дорогая, извольте делать свое дело! У меня и без вас забот полон рот — взять, например, музыкальное оформление… — Пул встал за стулом Мартины и положил ладони ей на плечи. — Ну так как, ударим по рукам? Что скажете, принцесса?

— Господи, что еще остается, кроме как сказать вам «да», — пробормотала Мартина.

— Ну вот и хорошо, девочка… — Его рука неожиданно ласково взъерошила ей волосы…

— Кажется, вы цитировали из роли Петруччо? Или короля Генриха Пятого? Или из обеих?

— Гм, пара этаких крепких властных мужчин… Не знаю, Мартина, но если так, то вы оказываетесь в роли Кэйт, верно? Сварливая Кэйт, Хитрая Кэйт, быть может, даже Добрая Кэйт, но уж, во всяком случае, не Кэйт-Изменница, не правда ли? Так что завтра в одиннадцать — репетиция, помните, Кэйт?

— Помню, сэр, — покорно отвечала Мартина…

— А с нашей плаксивой девицей я поговорю сам, хорошо? — бросил он. — И до свидания, моя Кэйт…

* * *
Вторая костюмированная репетиция, насколько поняла Мартина, прошла довольно гладко, без всяких сцен и скандалов во время действия.

Весь первый акт Мартина провела в беготне по делам мисс Гамильтон и ее поминутно просили не путаться под ногами у других актеров, проносящихся по коридору. Во втором акте мисс Гамильтон переодевалась в маленькой импровизированной гримерной рядом со сценой, а Мартина, находясь там, уже могла слышать большую часть действия. Легкий запах пудры и грима, отдаленные, лишенные естественного тембра голоса со сцены, атмосфера томительного ожидания — все эти приметы театральной жизни значили для Мартины очень много, это была ее среда… «Вот здесь мое место, — счастливо подумала Мартина, — я создана для этого».

Успех роли девушки во втором акте зависел не столько от ее слов, которых было не так уж много, сколько от мимики, жестикуляции и слитности движения и речи. Слушая бесцветный голосок Гейнсфорд, Мартина честно старалась уговорить себя, что из зрительного зала игра Гаи может выглядеть лучше — ведь можно оценить пластику… Когда со сцены прибегала мисс Гамильтон, она говорила только о деле — то есть об одежде и ни о чем более. Теперь примадонна держалась подчеркнуто сухо. Мартине было ужасно любопытно, что именно Пул сказал ей после их последней беседы; возможно, мисс Гамильтон и без того недолюбливала племянницу своего мужа, а может — наоборот, жалела, что в такой щекотливой ситуации в качестве конкурентки появилась еще и Мартина…

От яркого света ламп воздух в гримерной был горячим, отчего еще острее чувствовались характерные театральные запахи. Пока мисс Гамильтон прыскала на себя из пульверизатора. Мартина спешно готовила ее платье. В этот момент, после завершения второго акта, в гримерную Элен Гамильтон вошел Пул.

— Ну что ж, Элли, — сказал он. — На этот раз ты все сделала очень мило, просто великолепно.

Мартина замерла с платьем в руках… Мисс Гамильтон потянулась, белея гладкими, красивыми руками, и промурлыкала:

— Ах, милый, неужели?

Мартине в этот момент ее хозяйка показалась просто невероятной, колдовской красавицей — мисс Гамильтон просто расцвела от похвалы… У Элен был тот тип красоты, который не требовал особого декора. Когда она протянула Адаму руку для поцелуя, в ее позе засквозила простота и нежность. Мартина в стеснении стояла рядышком, чувствуя себя заброшенной и никчёмной рядом с прекрасной мисс Гамильтон.

— Так репетиция и вправду удалась? — пропела мисс Гамильтон.

— По крайней мере ты была на высоте, Элли.

— А остальные?

— Ну, все постарались, скажем так, в меру своего таланта…

— А где Джон?

— Он сидит на самом верхнем балконе, откуда не слышно его ругани, и я взял с него страшную клятву, что он не появится в партере, пока мы не закончим.

— Дай Бог, чтобы он только сдержал эту клятву, — скептически заметила мисс Гамильтон.

Пул мельком повернулся к Мартине.

— Привет, Кэйт! — бросил он.

— Кэйт? Почему Кэйт? — насторожилась мисс Гамильтон.

— Вокруг нее заварилось столько свар, как будто она Кэйт, подруга Генриха Пятого! — усмехнулся Пул. — За работу, Кэйт! Что вы там застыли словно статуя?

— И впрямь, крошка, пора за дело, — заметила Элен и подставила Мартине плечи. Девушка набросила на мисс Гамильтон платье и нагнулась застегнуть его. Адам Пул решил порезвиться и сопровождал эту процедуру собственным «озвучиванием», то шепча про себя сдавленные проклятия как бы от имени Мартины, то вскрикивая тоненьким голоском и жалуясь, что застежка защемила кожу, — как бы от имени мисс Гамильтон. Все это было настолько потешно и притом так легко, с лету, исполнено, что Мартине стоило огромного труда не прыснуть от смеха. Трясущимися пальцами она еле-еле справилась с застежками, но тут уж захохотала сама Элен.

— Послушай, Адам, с каких это пор ты стал комедиантом при моей гримерной?

— Бог с тобой, я просто пытаюсь скрасить тебе неприятный момент вползания в платье, которое никак не желает сходиться в талии…

Мисс Гамильтон не успела оскорбиться, как в коридоре закричали:

— Последний акт, пожалуйста! Последний акт, актеры приглашаются на сцену!..

— Я готова, пошли, Адам, — только и сказала мисс Гамильтон, и они оба вышли.

Мартина осталась одна, собрала необходимые веши и направилась в маленькую гримерную у самой сцены. Здесь она снова могла слышать голоса актеров.

* * *
Последний выход Беннингтона заканчивался самоубийством его героя — уже после ухода того со сцены. Джейко обеспечивал шумовой эффект револьверного выстрела и теперь, стоя за кулисами, ревниво наблюдал за тем, чтобы грохот прозвучал именно в нужный момент и достаточно убедительно. Все прошло гладко, раздался громкий хлопок, и Мартина, сидевшая за тоненькой перегородкой, ощутила запах пороховой гари.

Где-то рядом явно стоял и сам Беннингтон. Мартина слышала его бормотание.

— О черт, это меня просто выводит из себя, прошипел Бен. — Дай сигарету. Джейко!

Последовала пауза. Чиркнула спичка, и Беннингтон добавил:

— Пойдем-ка ко мне в комнату, вмажем по рюмахе…

— Спасибо, старик, только давай не сейчас, — прошептал в ответ Джейко. — Занавес опускают через пять минут.

— Подумаешь… Наш Великий Актер и наш Знаменитый Драматург произнесут заключительное слово и без меня… Как у меня получилось на сей раз, Джейко?

— Неужели актеру можно сказать, как он играл, без употребления самых лестных фраз? Брось, Бен, что я могу тебе сказать? Ты всегда был умен и хорош на сцене, и сегодня — как всегда. Только мне показалось, что ты играешь не очень ровно…

Мартина услышала, как Бен хмыкнул:

— Ничего, мне еще завтра предстоит работенка! Поберегу силы для премьеры…

За перегородкой раздался чей-то глубокий вздох, очевидно Джейко, потому что Беннингтон произнес:

— Да ладно тебе кукситься! Все нормально. Малышка вполне справилась…

Джейко промолчал, и Беннингтон повторил:

— Ты не согласен?

— Ну почему же, почему же, — вяло запротестовал Джейко.

На сцене близилась развязка. Голоса Элен Гамильтон и Адама Пула звучали все напряженнее, все более страстно. За кулисами прошел мальчик-рассыльный, выкликая: «Будьте готовы дать занавес! Будьте готовы дать занавес!»

Мартина встала со стула. Стул отчаянно скрипнул. За перегородкой возникла краткая пауза.

— Мне плевать, если она меня слышит! — громко сказал Беннингтон. — Погоди, Джейко. Побудь здесь. Я же спросил тебя, что ты думаешь об игре Гаи. У нее все в порядке, не так ли?

— Да-да. Извини, мне надо идти.

— Нет уж, погоди. Если никто за нее не вступится, а этот болван Знаменитый Драматург снова станет цепляться к малышке, я сам возьмусь за дело и покажу ему, где раки зимуют!

— Ты только усугубишь всю склоку, причем перед самой премьерой. Лучше этого не делать.

— Я не могу стоять и смотреть, как ее обижают! Нет уж! А ты — я понимаю, кстати, что именно ты приютил эту загадочную особочку…

— Пока, Бен! Я пошел, извини.

— Погоди. У тебя времени навалом.

Мартина поняла, что Беннингтон загородил проход Джейко.

— Я говорю об этой чертовой костюмерше-актриске! — прошипел Бен. — О нашей Мисс Икс…

— Ты оригинален в выборе прозвищ, дорогой Бен.

— Называй ее как хочешь! Но кто же она? Кто? Как будто наш Адам снова стал маленьким и притом превратился в девочку!

— Спокойнее, Бен, спокойнее.

— Я сам спрошу Адама, мне начхать! Да и не только об этом! У меня к нему вообще масса вопросов! Ты думаешь, мне нравится мое идиотское положение?

— Тише, Бен, они гам подходят к самой развязке, дан послушать! Уже кончается.

— Нет, ты меня послушай! Как ты думаешь, какого черта я хлещу как сапожник? Не догадываешься? А что бы ты стал делать на моем месте? Пить яблочный сок и вышивать крестиком?

— Подумай немножко над этим — только молча, — ответил Джейко.

Прозвенел звонок.

— Все, занавес! — облегченно вздохнул Джейко.

Занавес опустился с громким свистящим шелестом. По коридору загрохотали шаги.

— Всем спасибо, — прокричал на сцене ассистент.

Адам Пул добавил:

— И все сегодня хорошо! Сейчас сюда спустится Джон. Я тебя подожду, Элли…

Мисс Гамильтон вошла в маленькую гримерную. Мартина быстро стянула с нее влажное платье и накинула шлафрок.

— Я приведу себя в порядок там, в моей комнате, — сказала мисс Гамильтон. — Ты заберешь с собой остальное барахло, хорошо, Мартина?

Девушка собрала вещи и вышла вслед за хозяйкой.

* * *
Адам Пул, в элегантном темном костюме, стоял на сцене спиной к занавесу. Пятеро других актеров, занятых в спектакле, расселись кто где в расслабленных позах, но на лицах у них застыло напряженное внимание. Джейко и ассистент Клем Смит, стоявшие в уголке, достали блокноты с ручками. Мартина держала зеркало перед мисс Гамильтон. Та промурлыкала:

— Адам, милый, ты не против, если я продолжу? Я слушаю тебя внимательно, но мне хотелось бы закончить с лицом… — и спокойно продолжила снимать грим.

В этот момент на сцену ворвался Джон Резерфорд. Как обычно, его появление предварялось страшным топотом, хлопаньем дверей и неразборчивыми проклятиями. Он был растрепан, взлохмачен, небрит, на плечах болталось пальто… В руке он держал смятую пачку листков.

— Сожгите меня в адской сере! — пророкотал он. — Искупайте меня в жидком огне, если я еще раз вытерплю вашу так называемую костюмированную репетицию! Господи боже, что я такого сделал, за что мне такие муки!..

— Погоди, Джон, жидкий огонь для тебя еще не успели подогреть! — с усмешкой прервал его Адам Пул. — Присядь покамест вместе с нами, поговорим спокойно… Где наш самый прочный стул со стальной арматурой для Джона?

— Альф! Стул для доктора! — заорал Клем Смит.

Мальчишка-рассыльный притащил, отдуваясь, солидное седалище, которое выдержало бы и средних размеров носорога. Джон Резерфорд грузно плюхнулся в кресло и достал свою табакерку.

— Ну, так что с вами происходит, ребятки? — спросил он грозно.

— Джон, я намереваюсь сам разобраться со своей труппой. Если что-нибудь в моих словах не будет в точности совпадать с твоим собственным мнением, прошу тебя не топать ногами, не бить цветочные горшки и вообще помолчать до тех пор, пока я не закончу, ладно? — холодно попросил Адам Пул.

— Давай к делу, пустомеля! — рявкнул Резерфорд, отфыркиваясь.

— Именно делом я и пытаюсь заняться.

— Неужели? Я не расслышал… Ну тогда валяй, жми на них, дружище!

Наконец все успокоились и Джейко передал Пулу листки с замечаниями. Пул стал быстро просматривать их.

— Ничего существенного, — бормотал он, — вплоть до… вплоть до… вплоть до момента, когда Перри выходит на сцену…

Пул говорил ровным, спокойным голосом, иногда кто-то из актеров с ним не соглашался, иногда вставлял фразу Клем, но в целом обсуждение репетиции шло довольно мирно. По поводу сцен, в которых был занят сам Пул, слово брал Джейко. И Мартина подумала с некоторым удивлением, что еще одна ипостась Джейко — помощник главного режиссера, и его авторитет практически равен авторитету Пула. А ведь Джейко всегда вел себя подчеркнуто скромно.

Держа зеркало перед мисс Гамильтон, Мартина видела лица всех актеров. Элен время от времени поворачивалась к Пулу, когда шла речь о ее игре. За мисс Гамильтон сидел Дорси, задумчиво попыхивая трубкой. Он бросал беспокойные взгляды на Гаю Гейнсфорд. В дальнем кресле нахохлился Перри Персифаль, который выглядел недовольным. Беннингтон расхаживал посреди сцены с полотенцем в руках. Проходя мимо мисс Гамильтон, он вдруг перегнулся через ее плечо, взял пальцем грим из ее ящичка и мазнул себе по щеке. Его супруга сделала неприязненную гримасу, словно к ней в тарелку залезли грязной рукой… Беннингтон оценил гримасу жены и неожиданно вытер свой измазанный гримом палец о ее уже чистую шею…

Мартина пыталась не глядеть на Гаю Гейнсфорд, но не в силах была удержаться. Мисс Гейнсфорд расположилась на софе и казалась вполне спокойной, однако глаза ее бегали, а пальцы безостановочно терзали складки платья…

Беннингтон посмотрел на Гаю, вытер грим со своей щеки и подсел рядом. Он взял руку Гаи в свою и нежно пожал ее. Потом Беннингтон с открытой враждебностью посмотрел на Мартину. Девушка отвела глаза. Боковым зрением она успела заметить, что Пул каким-то образом тоже заметил этот быстрый обмен взглядами и сразу же помрачнел. Да, подумала Мартина, дело становится для нее все хуже…

Она, видимо, инстинктивно сжалась от этой мысли, и мисс Гамильтон сразу же недовольно протянула руку к покачнувшемуся зеркалу.

Пул закончил разбор первого действия и повернулся наконец к Резерфорду, который сидел с выражением крайнего неудовольствия на лице.

— У тебя есть что прибавить, Джон? — спросил Пул.

— Ну, если не считать того, что весь этот разбор я считаю просто формальностью, а также моих уже высказанных ранее возражений, — тут он кинул нехороший взгляд на Перри Персифаля, — мне нечего сказать. Поберегу силы для дальнейших актов.

— Тогда переходим ко второму действию, — спокойно объявил Пул.

Мартина почувствовала, что, помимо Беннингтона, на нее уставился Резерфорд. От его тяжелого немигающего взгляда девушка ощутила нечто вроде гипнотического оцепенения, которое испытывают птицы под взглядом удава. Мрачный взор Резерфорда поверг ее в панику. Казалось, все актеры тоже почувствовали сгущение атмосферы… Неожиданно когда Пул проработал примерно половину второго акта — Резерфорд воскликнул:

— Эй! Постой! Одну минутку! — и полез за собственными заметками.

Он развернул мятый листок, выудил из кармана очки и, подняв ладонь, стал свистящим астматическим шепотом бурчать себе под нос что-то из своих записей. Все молчали. Напряжение росло. Но Резерфорд, презрительно скривившись, сложил свой листок и милостиво позволил продолжать.

Адам Пул прокашлялся и стал разбирать дальше. Дойдя до сцены, где участвовал он сам с Гаей Гейнсфорд, Пул не высказал никаких замечаний, указав лишь на небольшую неточность в выборе позиции актеров… Мисс Гамильтон закончила со своим гримом, припудрила лицо и дружелюбно улыбнулась Мартине. Та кивнула, отложила зеркало, закрыла коробку с макияжным набором и направилась к выходу.

И тут она услышала грохот падающего стула. Джон Резерфорд вскочил и заорал как сумасшедший:

— Э, куда?! Задержите эту девчонку! Куда она пошла?!

Мартина, чувствуя, что еще немного, и она пропала, шла к дверям. На нее обернулись любопытные лица, смотрели удивленные глаза, но главными для нее были глаза Пула…

— Ничего-ничего… Не обращайте внимания. Идите домой, мисс Тарн, — сказал Адам мягко.

— Нет! Что за черт! Ты не смеешь ее отпускать! — гремел Резерфорд.

— Еще как смею. Кэйт, идите скорее домой… Доброй вам ночи…

Как только Мартина вышла из зала, там сразу же загремел многоголосый спор.

Глава 5 Перед премьерой

Начиная с полудня и до половины седьмого в день премьеры никто из основных исполнителей в театре не появлялся. «Вулкан», предоставленный сам себе, полнился изнутри смутными предчувствиями. Театр ждал. В зрительном зале ряды кресел, с которых уже сдернули защитные чехлы, тупо смотрели в сторону сцены, словно солдаты на плацу в ожидании парада. Занавес прикрывал изощренные декорации Джейко. На сцене царил сумрак. Шеренги юпитеров, повернутых своими черными жерлами под причудливыми углами, обещали фантастическое освещение… Все тут ждало своего времени, своего звездного часа.

В здании веяло атмосферой таинственного, духом случайного. Того, что станет реальностью только вечером. Это чувствовал и мальчик-рассыльный, время от времени пробирающийся к дверям гримерных и подсовывающий под них пришедшие телеграммы. И девочка от цветочника, принесшая корзинку цветов… И настройщик рояля… И уж конечно, Мартина Тарн, которая как раз заканчивала гладить туалеты мисс Гамильтон.

А вот в кассах все кипело — стучали штампы, которые ставили на билеты, стрекотали пишущие машинки, безостановочно звонили телефоны. В черных пластиковых коробках, рядками расставленных вдоль стоек, уже торчали плотные кипы программок.

С двух часов дня простые смертные, не имеющие обыкновения бронировать, места в партере и ложах по телефону, стали выстраиваться в очереди перед кассами.

* * *
В два часа дня, после массажа, Элен Гамильтон прилегла подремать и расслабиться. Ей позвонил муж и с опасным вызовом в голосе сообщил, что он намерен обедать у себя в клубе, после чего приедет домой отдохнуть перед вечерним представлением.

Но мисс Гамильтон сегодня не имела права напрягаться и стала погружаться в дремоту, целенаправленно и умело расслабляя мускул за мускулом. Однако на сей раз ее безупречный самоконтроль не сработал. Элен боялась, что проспит приход мужа. Бог ты мой, в каком состоянии он приедет из клуба после обеда?.. Она пыталась рассчитать количество спиртного, которое он может влить в себя сейчас, перед самой премьерой, и никак не могла угадать… Одним словом, в три часа дня примадонна все еще не спала и была полна тревожных предчувствий.

Мисс Гамильтон не смогла отвлечь себя даже долгим перебиранием самых приятнейших романтических воспоминаний. Обычно это мыслительное упражнение вырабатывало у нее достаточно жизненной энергии, чтобы уснуть спокойно, хоть это и смешно звучит. Она всегда старалась соблюдать в своих сердечных делах тщательность и осторожность. Ей до сих пор удавалось удержать свои влюбленности на стадии простого увлечения — не более.

Мужчины появлялись, исчезали и не доставляли ей особых хлопот — вот и все дела. Но вот с Адамом… С Адамом все получилось немного иначе. Он был на несколько лет моложе Элен, и интрижка с ним в какой-то момент перестала быть просто интрижкой. В конце концов именно эта связь и привела к тому, что она перестала жить с Беном как жена с мужем… И Бен сразу стал врагом. До того он словно ничего не замечал, а тут как взбесился. Элен припомнила все последние репетиции, превратившиеся в сущую пытку, и ее передернуло. Весь этот сезон Бен со всеми ссорился и страшно ревновал. А тут еще доктор со своими безумствами. И еще эта дурочка Гая Гейнсфорд, напрочь лишенная умения играть на сцене, которую Бен сперва чуть ли не силком (нарочно, что ли?) впихнул в состав исполнителей и которую доктор теперь нагло пытался выпихнуть оттуда. И наконец, о боже, эта несчастная Мартина Тарн…

Ох, это было самое больное место. В другой ситуации, говорила себе мисс Гамильтон, она бы только приветствовала появление в театре свежего человека. Даже интересно — этакий женский антипод Адама. В принципе Элен симпатизировала Мартине, отчего же нет? Но ей в душу закрадывались разные сомнения… Со стороны Адама уж слишком наивно было поверить в глупые россказни этой девчонки, дескать, она старалась держаться подальше от «Вулкана» из гордости, чтобы не использовать свои родственные связи… Нет, уж слишком это простое объяснение, размышляла Элен, беспокойно ворочаясь в постели. А самое худшее — новенькая окончательно раздергала и без того неспокойные нервы у всей труппы… Зачем Адам пригласил Мартину втихомолку, вместо того чтобы чин чинарём представить ее своей родственницей и тем самым обозначить ее место? А теперь место странной девчонки оставалось неясным, и эта неясность тревожила Элен…

Мисс Гамильтон вспомнила И вчерашнюю репетицию, после которой Резерфорд потребовал, чтобы уже на этом этапе Мартина начала готовиться к исполнению роли. Причем как потребовал… Гая неискренне умоляла Адама освободить ее от роли. Бен орал, что, если Гая Гейнсфорд выйдет из состава, он выйдет вслед за ней, а Адам… Конечно, он поступил вполне правильно. Адам очень точно разыграл приступ бешенства и тем самым утихомирил их обоих. Потом, сразу успокоившись, коротко сообщил об обстоятельствах появления Мартины в театре и ледяным голосом добавил, что, как бы то ни было, никаких изменений в составе исполнителей не будет — и овцы целы и волки сыты, — и гордо удалился в сопровождении Джейко.

Но зато после ухода Адама скандал разгорелся с новой силой. Бен, уже не контролируя себя, стал кидаться на Перри Персифаля (насчет его дерьмовой техники исполнения), на Резерфорда (по поводу его дерьмовой пьесы), на свою племянницу (по поводу ее дерьмовой мягкосердечности и податливости) и, наконец, неожиданно, на Дорси (из-за того, что тот вступился за Гаю).

На это Перри Персифаль отреагировал неуместными нападками на доктора Резерфорда и его пьесу, которые удивили всех, включая и самого Перри. А племянница Бена, естественно, закатила добротную истерику по всем правилам женского искусства, которую, впрочем, самым грубым образом пресек Резерфорд…

В общем, вечеринки, как обычно накануне премьеры, не получилось. Дорси проявил свои доселе никому не известные рыцарские качества и вызвался проводить Гаю Гейнсфорд до дому. Персифаль выбежал просто в ярости, сопровождаемый язвительными замечаниями Резерфорда, отчасти позаимствованными у Шекспира… Бен с Резерфордом, оставшись один на один, ссорились до хрипоты, затем устали и вместе взяли такси — по домам…

Наутро Бен сказал Элен, что выбит из колеи.

Господи, подумала мисс Гамильтон в отчаянии, хоть бы он не пришел сегодня домой…

И в эту самую минуту по лестнице загрохотали неровные шаги Бена. Элен надеялась, что муж сразу пройдет к себе и рухнет на кровать, но шаги задержались в холле, и после странного звука, который мог быть и стуком в дверь, Бен ввалился к ней в спальню. Вместе с ним ввалился густой запах бренди. Боже мой, вот уже год каждый день происходит одно и то же…

Бен на нетвердых ногах подошел к самой кровати и присел на корточки. Элен стало страшновато.

— Привет. — Бен икнул.

— Да, Бен… Что случилось? Я отдыхаю.

— Я подумал, что тебе может быть интересно. Джон больше не станет цепляться к Гае.

— Это прекрасно.

— Я его утихомирил. Я понял, как на него надавить.

— Выходит, он все же не так плох — наш старик?..

— Он получил известия из-за рубежа. Отзывы, так сказать. Насчет его пьесы.

— А перевели правильно?

— Нормально! — Он улыбался злой, неприятной улыбкой. — А ты неплохо выглядишь, птичка.

— Я отдыхаю. Почему бы и тебе не отдохнуть?

Беи пробормотал что-то сквозь зубы…

— Что? Что ты говоришь? — Элен привстала на постели.

— Я сказал, жаль, что Адам не появился у тебя сегодня чуть пораньше. То-то была бы потеха. Я сегодня в ударе. Все получается.

Сердце у Элен подпрыгнуло.

— Бен, пожалуйста, не надо, — попросила она.

— Тут вот еще что… Неужели вы оба настолько обалдели?! Я же все вижу насквозь! Я человек интеллигентный, но просто зверею, когда мои мозги так недооценивают! Я насчет этой девочки. Неужели ты не помнишь наших гастролей в Новой Зеландии двадцать лет назад?

— Что за чушь! — воскликнула Элен, но горло у нее перехватило.

— Ах, извини! Ну, вы с Адамом проясните это сегодня ночью. А теперь моя очередь.

— Бен, ради Бога!

— Чего ты так перепугалась? Муж я тебе или не муж? Я ведь такой покладистый, смирный, согласен даже на дневную смену… Я ведь не требую льготного вечернего времени…

Бен залез на кровать.

Какое-то время Элен пыталась убедить себя, что все это просто приснилось ей в кошмарном сне. Но Бен лег к ней наяву. Натурально — лег и стал елозить на ней… Она не могла даже закричать. Что толку?

* * *
Телефон у постели Адама Пула зазвонил в половине пятого дня. Адам поздно лег после обеда и только-только заснул. Он не сразу понял, о чем ему кричат в трубку. Но сразу узнал голос.

— Что такое? — пробурчал он недовольно. — Элли, что случилось? Я тебя не слышу!

Элен Гамильтон взяла себя в руки и стала говорить более спокойно и разборчиво. Адам наконец понял…

* * *
К шести часам вечера актеры стали подтягиваться к театру. До того все они взбадривали себя кто как мог — кто просто чаем или кофе, кто сигарами, а кто аспирином или алкоголем… Это было время «ноль» для любого актера, последние часы перед премьерой — когда нет уже ни сил, ни любви к театру, ни мыслей в голове, а нервы натянуты как струны. Гримеры и костюмеры уже собрались, между ними сновал беспокойный Джейко. Доктор Резерфорд, затянутый в вечерний костюм с бабочкой (и то и другое, впрочем, было куплено еще в то время, когда юный и худенький Джонни только-только перестал посещать студенческую столовую), явился в контору театра и устроил там такое, что всех замутило. Так что Боб Грантли стал умолять его уйти от греха подальше…

В двадцать минут седьмого к театру со стороны Карпет-стрит подкатило такси с Гаей Гейнсфорд и Дорси. Дорси сидел величаво, чуть повернув голову в сторону своей прелестной спутницы.

— Ах, так мило с вашей стороны, что вы заехали за мной, мистер Дорси! — нервно заверещала Гая, искоса поглядывая на шофера.

Дорси, благородно отведя взгляд, легонько сжал ее руку:

— Я сам ужасно нервничаю перед премьерой.

— Неужели? Впрочем, мне всегда казалось, что настоящие артисты страшно переживают…

— Ах, молодость, молодость… — добро улыбнулся Дорси и ностальгически закатил глаза.

— А в этот раз для меня вообще все складывается ужасно! — вздохнула Гая.

— Бедная малышка…

Гая придвинулась к Дорси и положила голову на его плечо.

— Милый… — прошептала она. — Я его так боюсь…

Дорси, пугливо глянув в зеркальце над головой шофера, артистически изящно обвил ее плечи рукой.

— Я не позволю обидеть тебя! — заявил он с благородной дрожью в голосе. — Автор он или не автор, но если он посмеет бросить в тебя камень…

— Да нет, — поморщилась Гая. — Я не о Резерфорде. То есть доктор со своей стороны терзает меня, но на самом деле вовсе не из-за него я оказалась в таком плачевномположении.

— Да? А из-за кого же?

— Из-за дяди Бена! — простонала мисс Гейнсфорд. Дорси удивленно наклонил голову в ее сторону, и Гая добавила: — Джей, я просто ужасно боюсь дядю Бена…

* * *
Перри Персифаль обожал приезжать в театр, когда перед кассами уже стояли очереди за последними билетами, а в фойе клубилась публика. Можно было гордо протискиваться сквозь толпу, аккуратно приподнимая шляпу: «Извините, мадам… Пардон… Спасибо…» — а за спиной у тебя начинается легкий шепоток — узнали! Твое имя звучит то там то сям… Нет, такие упражнения были просто необходимы Персифалю для поддержания самооценки на должном уровне.

На сей раз привычный стимулятор не сработал. Перри слишком сильно был озабочен своей игрой и своим положением в театре.

Бен становится просто невыносимым, подумал Перри. Он сделал все, что только может сделать один из основных актеров, чтобы изгадить игру актера второго плана. Подлец! На всех репетициях Бен его подставлял, да еще как грубо, почти не скрываясь. Перебивал его реплики. Поворачивался к нему спиной. Эти мерзкие штучки напомнили Персифалю полные унижений мучительные годы ученичества, которые он всегда старался забыть как можно прочнее…

Лишь мельком взглянув на очередь к кассам, Перри проник в театр. Его окутал теплый ароматный воздух, полный грез… Он сразу почувствовал себя дома.

Пройдя по коридору между гримерными, Перри заметил, что дверь к мисс Гамильтон приоткрыта и оттуда выбивается полоска света. Он остановился, постучал и вошел в гримерную. Мартина гладила на столе полотенца, уютно гудела газовая плита.

— Так рано, а вы уже за работой! — отметил Перри.

Мартина сдержанно поздоровалась.

— А что, Элен еще нет?

— Нет пока.

Перри явно не спешил уходить. Он походил по гримерной, зачем-то потрогал фотографии на стене, изредка посматривая на Мартину.

— Слышал, вы приехали откуда-то из Южного полушария? — спросил он наконец. — В прошлом году я чуть было не поехал туда на гастроли, но мне не понравилась труппа, и я отклонил предложение. А Адам ездил в Австралию и Новую Зеландию. Правда, очень давно. Он уже и сам не припомнит, наверное. Лет двадцать тому назад. Вас еще и на свете не было, смею заметить…

— Да, — сказала Мартина. — Меня еще не было.

Казалось, Перри страшно удовлетворен ее ответом.

— Вот-вот, — улыбнулся он. — Так, значит, вам лет девятнадцать?

«Нет уж, — подумала Мартина, — я не стану расстраиваться из-за этих дурацких намеков».

Похоже, Перри Персифаль с трудом удерживался от продолжения интересовавшей его темы. Он потрогал вазу с цветами.

— Ага, — протянул Персифаль. — Готов дать руку на отсечение, что я таких роз не выбрал бы. Я всегда покупаю у Флориана — и подешевле.

Мартине вдруг стало жаль его. Перри выглядел таким неуверенным, немолодым и усталым… Но он никак не мог уйти. Чтобы завершить беседу, Мартина сказала:

— Ну, как бы то ни было, я пожелаю вам успеха.

— А, конечно, спасибо! — откликнулся Перри. — Мне сегодня так важна поддержка… К сожалению, на сцене мне ее никто не окажет…

Персифаль вздохнул и покинул гримерную. Выйдя в коридор, он сразу же толкнулся в гримерную Пула.

— Что, старик, хозяин еще не появился? — поприветствовал он Боба Крингла.

— Как всегда, будет в последний момент, мистер Персифаль.

Перри вошел и прислонился к стене. Страшно хотелось посудачить.

— Похоже, наша новая девчонка вовсю заправляет в соседней комнате, — начал он. — Впрочем, не исключено, что она скоро пойдет на повышение, а?

— Все может быть, — кивнул Боб.

— Такое потрясающее сходство! — подзуживал Перри.

— С хозяином? — весело уточнил Боб. — Да, сэр, это точно! И притом, заметьте, чистое совпадение!

— Совпадение? — повторил Перри. — Не совсем так, Боб. Насколько я понял, они дальние родственники. В первый раз об этом открыто было сказано вчера вечером. Думаю, мистер Пул объявил об этом с дальним прицелом… Скажи, Боб, ты когда-нибудь встречал в своей жизни костюмершу, которая стала бы актрисой?

— Да что же тут особенного, сэр? — удивился Боб.

— М-да… — недовольно протянул Перри. — Но послушай, Бобби… Ты был вместе с хозяином на гастролях в Новой Зеландии, лет двадцать тому назад?

Боб Крингл поджал губы.

— Да, сэр. Тогда я был еще мальчиком. Будьте любезны, отодвиньтесь, мне нужно подойти к этому столу… Спасибо.

— Ах, пардон! — воскликнул Перри. — Ну ладно, не буду тебе мешать, старина… Я пошел. Пока!

Он помахал Бобу рукой уже из коридора.

— Успеха вам, сэр! — Боб захлопнул дверь.

Перри направился в гримерную к Дорси, постучал и сразу вошел. Тот гримировался, сидя у зеркала.

Бобби не желает впутываться, — с порога объявил Перри.

— Добрый вечер, Перри! — поздоровался Дорси. — Ты о чем?

— Господи, как будто ты не знаешь! Насчет тех самых новозеландских гастролей…

— А девчонку ты видел?

— Только что! И подробно изучил…

— И как тебе она? Мила?

Перри усмехнулся и закурил.

— Как ты и говорил, Джей, она как две капли воды похожа на Хозяина… Прямо аномалия какая-то. В природе такого просто не бывает.

— Она может работать на сцене?

— О да! — воскликнул Перри. — Еще как. Очень даже.

Дорси издал неприличный звук губами и развернулся прочь от зеркала, с любопытством глядя на Персифаля.

— Сегодня утром ее уже видели доктор и Бен. Бена она особенно расстроила. Он прямо-таки места себе не находит! — Перри усмехнулся. — Я просто не мог сдержать злорадства, наблюдая, как он корчится! Эта девчонка успела крепко засесть у него в печенках, помимо виски и бренди, конечно…

— Кстати, насчет бренди. Хочется надеяться, что сегодня вечером он будет хотя бы хорошо держаться на ногах, а то вчера он меня чуть не завалил… — передернул плечами Дорси.

— Да, кстати, теперь я выяснил, что, пока происходила драчка между Беном и доктором, несчастная Гая пряталась на заднем дворе — боялась даже в театр войти… — засмеялся Перри.

— Вот как?! — встревожился Дорси. — А малышка… то есть Гая мне об этом не говорила!

— А что тут рассусоливать? В точности повторилась та свара, что случилась после вчерашней репетиции. Адам держался молодцом, а Бен, как всегда, был на взводе и валял дурака… Но Бен все еще борется, не сдается. О-хо-хо… То ли еще будет.

— Надеюсь, с ним все будет в порядке, — повторил Дорси.

Глаза актеров встретились, и вдруг обоих охватила тревога…

— Черт меня подери. — Дорси передернуло. — Терпеть не могу нервничать перед премьерой. Потом на сцене либо мимо стула сяду, либо текст забуду…

* * *
Костюмер Кларка Беннингтона, тощий меланхоличный человек, натянул на своего хозяина сценический костюм и бесстрастно уставился в стену.

— Ты мне не понадобишься до второго акта, — сказал Беннингтон. — Пойди-ка посмотри, может, ты будешь нужен Дорси?

Костюмер вышел. Беннингтон понимал, что этот меланхолик догадывался, зачем его отослали. Все-таки странно, почему это он до сих пор не может выпить при своем костюмере? Подумаешь! А ведь все-таки не может… В конце концов тяпнуть рюмку перед премьерой — святое дело. Просто Адам из всякой мухи делает слона. При одной мысли об Адаме Пуле Беннингтон перекосился. Выпить захотелось еще сильнее. Он вытащил фляжку с бренди из кармана плаща и налил себе полный стакан.

В конечном счете, самое главное — достойно встретить завтрашнее утро, сказал себе Кларк Беннингтон. Неожиданно он вспомнил случай десятилетней давности, когда он точно так же готовился к премьере. Он махнул рюмаху, или две, или три, неважно, потом вышел на сцену, лихорадочно перебирая в уме тонкости техники, думая о Станиславском, да еще и Элен много ему подсказала… Да, были времена… Тогда он был молод, черт возьми, молод. А теперь он уже матерый актер, и ему достаточно отработанной годами техники. А Элен больше не нужна, если говорить о работе на сцене…

Беннингтон, не отрывая губ от стакана, одним духом выпил бренди и закусил кусочком грима. Отвратительно!!! Бен принялся намазывать той же дрянью свое лицо и видел в зеркале напротив, как выпирают у него скулы, как провален рот и что от крыльев носа тянутся вниз грубые старческие складки… Для этой роли, конечно, сойдет, но вообще-то он привык думать о себе как о человеке красивом. В конце концов, Элен любила его столько лет, пока на пути не попался этот чертов Адам…

Беннингтона снова перекосило.

«Я затравленный человек, — подумал он в отчаянии. — Я не могу выносить даже мысли об Адаме Пуле. Как же я с ним могу работать? Да еще выпил — теперь все чувства обострятся донельзя». И потом, ведь днем у него с Элен произошло то, чего уже давно не случалось… Лицо Элен было холодное, бесстрастное, как у рыбы, она смотрела на него, словно не видя… Так вот всегда с ним бывает — желание чего-либо заканчивается кошмаром.

В сущности, вся неделя выдалась на редкость отвратной. Со всеми ссоры — с Резерфордом и с Адамом… Черт возьми, неужели он стал жертвой какой-то изощренной интриги? Только Гая! Она всегда к нему относилась с любовью. Да и актриса она неплохая — во всяком случае, вторые роли она уж как-нибудь отыграет.

Потом Бен припомнил дурацкую сцену с Гаей и Адамом, из-за которой разгорелся сыр-бор и все его обвиняли в самых разнообразных грехах… Вероятно, Гая решила, будто он толкает ее на эту роль насильно. Может быть, отчасти так и было, однако Бен чувствовал себя оскорбленным.

«Черт побери, как же я одинок, — подумал он. — Как одинок!» Это слово «одинок» словно било ему в уши, как многократное эхо из зала, перед которым он выступал…

Фу! Бен потер виски. Слишком он себя распустил. Надо собраться, решил он. Интересно, рассказала ли Элен Адаму про то, что произошло сегодня днем. Такого ведь давно не случалось. Черт возьми, Адам будет вне себя, если узнает. Вот смех! Смех, да и только! Как это Элен будет описывать свои постанывания в руках Бена перед взбешенным Адамом… А что тут взять — муж он и есть муж, имеет право. Вот так.

Бен заметил, что отражение его лица в зеркале слегка покраснело. Пардон, но где же грим?

Нет, не следует разводить нюни! Надо попросту еще выпить. Бен плеснул еще из фляжки и опять стал накладывать грим.

Теперь он вспомнил о том, что посреди этой компании заклятых друзей есть человек, который теперь целиком находится в его власти. И ощущение тайного могущества грело Бена ничуть не меньше, чем выпитое бренди. Он расправился и ожил. Воображение его заиграло. Браво, бренди! Бен уже предвкушал свой успех…

Но стакан снова был пуст.

Ну что ж, еще один — и пора идти. Бен налил еще, выдохнул и выпил.

— Вот теперь хорошо, — сказал он, глядя в зеркало.

* * *
Гая Гейнсфорд видела в зеркале, как Джейко заканчивает ее макияж. Умение гримировать актера входило в широкий набор талантов Джейко.

Он делал это изящно и артистично, с легким массажем лица. Но сейчас, перед премьерой, нервы Гаи были на пределе, расслабиться она не могла, и легонько барабанящие по ее скулам пальцы Джейко вызывали только раздражение.

— Вы скоро закончите? — спросила она.

— Терпение, только терпение! Мы же не на поезд опаздываем, в конце концов. Вы же помните, милочка, что у Адама под скулами нанесены легкие треугольные тени. Сейчас мы сделаем такие тени и на вашей мордашке…

— Ох, бедный Джейко, — прошептала Гая. — Наверное, это такая морока — учитывать все мелочи…

— Хватит болтать, птичка! Постарайтесь не шевелить ни губами, ни ушами, ни носом! Дайте мне закончить дело.

— Нет, мне просто кажется странным, что всего через две двери отсюда сидит готовый типаж, которого вовсе не надо гримировать под Адама… Вы не чувствуете бессмысленности скоси работы? Зачем нам мое лицо…

— Я обожаю гримировать молоденьких девушек. И горжусь своим умением, между прочим.

— Но ведь вы сами ее пригрели. Джейко! Признайтесь, вам хотелось бы, чтобы роль досталась ей?

Стоя за спиной Гаи, он положил ей руки на плечи.

— Заткнитесь, s'il vous plaît,[1] — проговорил Джейко насмешливо. — А то у меня рука пойдет криво и я вас размалюю, как индейского божка. Успокойтесь.

— Но я хочу услышать правду!

— Ну так я скажу. Да, эта маленькая чокнутая девчонка неплохо бы выглядела в вашей роли именно потому, что она чокнутая — на театре. Она свалилась как снег на голову, и, конечно, все просто ахнули — и я в том числе. Но эта девчонка вполне довольна своим местом, так что… Так что играть будете вы. А раз играете вы, то я вам желаю успеха и верю в нас. Попятно?

— Вы очень добры, Джейко, — просипела Гая.

— Ой, какой жалкий голосочек! Бросьте переживать, а лучше прочувствуйте еще раз роль, которую вам предстоит играть. Давайте думайте и поменьше дергайтесь.

— Не могу. Не могу я, — почти не разжимая губ, прошептала Гая. — Джейко, послушайте… У меня страшное предчувствие… Помните тот бал актеров? Лет пять назад?

— Что еще за глупости?

— Это не глупости, Джейко. Об этом говорили между собой рабочие сцены, а я их услышала… Ну, помните тот случай, когда в ночь бала человек был убит в гримерной у газовой плиты? Все в театре об этом знают.

— Я вам сейчас кляп вставлю в рот! — возмутился Джейко. — Что за идиотизм! Я запрещаю вам говорить чушь! Соберитесь!

— Ах, дело ведь не только в этом… Нет, я просто не могу вынести…

Руки Джейко крепко прижали плечи Гаи к спинке кресла.

— Я категорически запрещаю нам плакать! — рявкнул он. — Если вы посмеете заплакать, я сам насильно вытру весь грим с вашего лица, и выходите потом со своей некрашеной рожей на сцену!

Джейко вытер руки, бесцеремонно наклонил голову девушки вперед и принялся массировать шею.

— На свете есть много вещей, о которых следует помнить, — заметил француз, — и еще больше вещей, которые лучше поскорее забыть. Не думайте больше об этой глупышке и не воображайте, будто она вам конкурентка. Сосредоточьтесь на роли. Мы все в вас верим: и я, и Адам, и ваш дядя Беннингтон…

— Уж про дядю лучше не говорить, Джейко! Ах, если бы он меня оставил на моем прежнем месте, тогда, дне недели назад. Я бы сейчас так не мучилась… Я его видеть не хочу! Из-за него обо мне теперь никто не думает как об актрисе, а все шепчут только: «Эта бездарная племянница Бена…» Как вы думаете, легко мне слышать о себе такое? Эта роль не для меня. Я ненавижу ее. От пьесы меня просто тошнит…

— Подставить тазик? — ехидно осведомился Джейко.

— Ох, Джейко, вам бы всё шутки шутить, а я вот не знаю, что делать…

— Как что делать — играть свою роль! — Джейко встретил в зеркале взгляд Гаи и подмигнул. — Не надо так дрожать! Можно подумать, вы готовитесь изображать тонущую мышь в детском спектакле! Где ваш коронный глупый взгляд? Сделайте его, пожалуйста, и не думайте ни о чем!

Состроив грозную гримасу, Джейко зарычал хриплым басом шекспировского персонажа:

— О силы зла, придите и взгляните на это черное лицо, что пудрой белою покрыто!

Он думал развеселить Гаю, но с огорчением почувствовал, что она как будто окаменела под его руками… «Сейчас ударится в плач», — с отвращением подумал француз.

— Джейко, — простонала мисс Гейнсфорд, — зачем вы цитируете из «Макбета»?

— Да нет, я выдумал эту фразу! Какая вам разница?

— Из «Макбета»! Я узнала эти слова — они так зловещи! — и Гая по-лягушачьи скривила рот в сдавленных рыданиях…

— Боже милостивый, дай мне терпения докрасить эту мокрую курочку! — вздохнул Джейко. Но тут Гая выпростала руки из-под покрывала, стукнула кулачками по ручкам кресла, и с полочки над зеркалом свалилась открытая баночка белил. Белила выплеснулись, и прямо на месте лица мисс Гейнсфорд в зеркале появилась большая белая клякса.

— Ну вот! Разве вам не правится ваше отражение! — воскликнула Гая фразу из роли и заревела в полный голос…

Через пять минут Джейко вышел из ее комнаты, оставив рыдающую Гаю Гейнсфорд на попечение Дорси, который прибежал в полуодетом виде, услыхав громкие причитания… Джейко, не глядя ни на кого, прошел мимо вереницы распахнутых дверей гримерных. Удивленный Беннингтон крикнул ему вслед:

— Что случилось, Джейко? Кто это так верещит?

— Сам подумай! Будь пока у себя! — бросил француз не оборачиваясь и сунулся в комнату к Пулу.

Адам Пул развернулся в кресле. Боб Крингл застыл над ним с полотенцем в руках.

— Ну? Что такое? — спросил Пул. — Это Гая так завыла в твоих жестоких руках?

— Смейся, смейся! Она выпала в осадок. С ней никто не может сладить — ни я, ни Дорси, ни родная мать… Она отказывается выходить на сцену.

— Где Джон? Это он ее довел?

— Не знаю. Не думаю. Он зашел в театр час назад и сразу же слинял. Обещал быть без пяти семь.

— Может, Бен попробует ее урезонить?

— Какое там! Бена она вообще не желает видеть! Я поражаюсь тому, какие огромные запасы жидкости в такой, в сущности, худощавой девице — она льет слезы не переставая уже четверть часа, и не похоже, что скоро прекратит. Бен тут не поможет.

— Хорошо бы он услышал это от нее сам. — Пул глянул на Джейко, встал и вышел в коридор. Теперь рыдания Гаи перемежались диким истерическим хохотом. Из своей гримерной Элен Гамильтон спросила:

— Как думаешь, Адам, мне пойти к ней?

— Лучше не надо! — мрачно ответил Пул.

Некоторое время Пул провел в гримерной Гаи Гейнсфорд, откуда вперемешку с рыданиями иногда доносился сдавленный голосок Гаи, как автомат, повторявший:

— Нет, нет, нет… Не пойду, не пойду, не пойду…

Выйдя от Гаи, Адам Пул направился к Элен Гамильтон. Та была уже одета и загримирована. Мартина с посеревшим лицом стояла рядом с примадонной.

— Извини, дорогая, — сказал Адам Пул Элен, — но боюсь, тебе сегодня придется как-нибудь обойтись без костюмерши.

Прошел мальчик-рассыльный, повторяя:

— Осталось полчаса, господа актеры. Будьте готовы. Осталось полчаса, господа актеры…

Пул и Мартина посмотрели друг другу в глаза.

— Ничего, вы справитесь, — проворчал Адам.

Глава 6 Представление

В десять минут восьмого Мартина стояла за кулисами у выхода на сцену. Она была одета в костюм, принадлежавший раньше Гае Гейнсфорд, и Джейко наскоро прошелся по ее лицу макияжной кисточкой. Дорси, Персифаль, Элен, Адам, Клем Смит, даже костюмеры и рабочие сцены пожелали ей успеха.

Напутствия звучали так искренне и тепло, что Мартина воспрянула духом и почти не боялась своего первого выхода.

Только вот в горле у нее так безумно першило, словно ее недавно вырвало. И еще — что-то случилось со слухом. Звуки и голоса снаружи долетали до Мартина как сквозь туман, зато гулкое биение своего сердца и шуршание складок жесткого накрахмаленного платья так и отдавались в ушах.

Перед самыми глазами Мартины, на двери, на той самой двери, в которую ей предстояло сейчас пройти, висела табличка «Акт 1. Картина 2-я». Чуть дальше Мартина видела кусочек сцены и суфлерскую будку, где сидел, склонясь над текстом, ассистент режиссера. Отсвет огней рампы легко овевал лицо, словно теплый ветерок. Мартина была совершенно одна за кулисами. И душа ее затаилась в ожидании, в смутном предчувствии.

Ей надо было достойно пройти это испытание, крепко и точно войти в роль. И теперь Мартина уже почти ощущала себя той девушкой, которую должна сыграть. И все-таки ее не отпускал страх. Что, если она провалится?

В конце коридора показался Джейко, и Мартине страстно захотелось еще раз поговорить с ним, чтобы француз хоть немного утешил ее. Но Джейко, словно уловив мысли девушки, остановился поодаль, не глядя в ее сторону.

«Мне надо прислушиваться к действию, — сказала себе Мартина. — Я плохо слушаю. Неизвестно, на каком они сейчас месте. И потом, боже мой! Я ведь даже не знаю, в какую сторону открывается эта дверь! Как же я выйду на сцену? Буду дергать ее туда-сюда?» У нее заныло под ложечкой.

Мартина почувствовала, что за спиной кто-то стоит. Это был Пул.

— Надеюсь, вы в порядке? — улыбнулся он. — Дверь открывается на сцену. Валяйте, толкайте ее смелее. Ваш выход.

Мартина даже не слышала грома аплодисментов, которыми в лондонских театрах всегда приветствуют артиста, вышедшего на замену в последний момент, без объявления в программке. Она была на сцене и уже жила искусственной жизнью пьесы.

* * *
Доктор Резерфорд угрюмо сидел в своей ложе, навалившись на перила и подложив руки в перчатках под подбородок. Он был грузен и зловещ, как бык перед атакой на матадора. Один из театральных критиков, склонясь к уху приятеля, заметил вполголоса, что Резерфорд напоминает ему Минотавра, которому принесли в жертву невкусных людей…

Большую часть первого акта Резерфорд провел в полном одиночестве, перед этим заявив в конторе, что у него нет ни малейшего желания обсуждать по ходу дела, как испоганили его гениальную пьесу в этом вшивом театре. Однако к концу первого акта к нему в ложу поднялся Боб Грантли и тихонько стал рядом. Грантли посматривал время от времени в партер, отмечая реакцию зала, затем переводил пытливый взгляд на Резерфорда. Доктор сидел совершенно неподвижно, как каменное изваяние, и это было плохим признаком. Резерфорд явно недоволен. Даже заговаривать с ним не хочется — нарвешься на гнусные оскорбления…

На сцене находились Кларк Беннингтон, Перри Персифаль и Дорси. Они разыгрывали долгую бурную мизансцену, предваряющую выход Элен.

Роберт Грантли, стоявший за Резерфордом, думал, как, в сущности, сильно проявляется на сцене истинное актерское «я» — все они: и Беннингтон, и Персифаль, и старый Дорси — все они вносили в свою игру частички себя, и как ни крутись, какие ни придумывай «режиссерские» находки, истинная личность актера не поддается гриму… Тут Грантли оборвал свои философские размышления, потому что на сцене произошло следующее.

Пока Перри Персифаль произносил свою реплику, повернувшись к залу, Беннингтон за его спиной грубо спародировал его жест и заметно кивнул Дорси — дескать, давай, смейся… Зал громыхнул хохотком, Перри удивленно обернулся и встретил гримасу полнейшей невинности на лице Бена. В зале снова засмеялись. Это была явная клоунада.

Грантли посмотрел на драматурга.

— Что-то новенькое, а? — прошептал он. — Что это они вытворяют?

Но Резерфорд не удостоил его ответом, только плотнее сжал свои массивные руки в перчатках, лежащие на барьере ложи.

Выход Элен Гамильтон зал встретил бурными аплодисментами, которые с каждым сказанным ею словом возобновлялись. Зрители явно получали удовольствие от одного лишь присутствия мисс Гамильтон на сцене.

Ну все, теперь почти все, подумал Боб Грантли. Остаются только сам Адам и девчонка.

Он тихонько подвинул себе стул и присел позади Резерфорда. Грантли хотелось поделиться ощущениями. Пригнув лицо к глыбообразному плечу Джона Резерфорда, он пробормотал:

— Все идет здорово, правда, Джон? Теперь, кажется, будет выход этой девчонки?

На сей раз Резерфорд ответил, но почти не разжимая губ и не поворачивая своей бычьей головы. Он пробулькал утробным голосом:

— Сейчас самое дерьмо-то и попрет, будь я проклят!

— Пардон, док! — отшатнулся от него Грантли и дальше уже не высовывался со своими замечаниями. Он стал обдумывать следующую задачу, а именно — каким образом убедить Резерфорда зайти в антракте в контору, выпить с двумя важными спонсорами, от которых не в последнюю очередь зависело материальное благосостояние театра.

Грантли все еще размышлял на эту тему, когда боковая дверь распахнулась и на сцену вышла молоденькая коротко стриженная шатенка.

В зале захлопали. Грантли тоже отдал дань традиции. Резерфорд сидел недвижно, будто сундук.

Кульминация прошла как по маслу, Адам произнес свои слова, Мартина — свои, слаженно, элегантно, и через пять минут занавес опустился, обозначив конец первого акта. Шквал аплодисментов обрушился, словно шум тропического ливня… На сцене уже погасли огни, а восторг зрителей все не стихал.

— Как сыграно, а? — снова попытался завязать беседу Боб Грантли. — Какая молодчина девчонка! Да и Адам был великолепен, как всегда!

Слегка разойдясь, Грантли даже отважился хлопнуть доктора по плечу.

Но Резерфорд оставался сидеть в позе каменного идола. Грантли понял, что с доктором что-то неладно… И все-таки, уже взявшись за ручку двери, он обернулся к Резерфорду.

— Послушайте, Джон, — начал он, пытаясь придать голосу ласковую небрежность. — Тут к нам в контору зайдет выпить по бокалу пара важных птиц, которые…

Резерфорд наконец развернулся и посмотрел на Грантли нехорошим немигающим взглядом.

— Нет, Боб, спасибо, — проронил Резерфорд так тяжко, словно только что сжег свою любимую рукопись.

— Джон, это тот самый случай, когда важен просто сам факт того, что вы выпьете глоток виски в компании с ними. Поверьте, Джон, от вас ничего не…

— Заткнись! — оборвал его Резерфорд. — Я пойду за кулисы! Мне малоинтересна выпивка с малозначащими в искусстве личностями — будь они хоть Рокфеллерами, хоть Ротшильдами. Все равно, Боб, спасибо за приглашение. Если мне захочется, я выпью с актерами.

И Резерфорд, поднявшись, двинулся к двери.

— А все-таки вам понравилось, — вставил Грантли.

— Мне? Понравилось? Что мне тут могло понравиться, скажи на милость?

— Но уж девчонка-то пришлась вам по душе?

— Девчонка хороша. Тут я не спорю. Я собираюсь сказать ей это лично. Пока, Боб, не отвлекай меня.

Джон Резерфорд вышел из ложи, и Грантли услышал, как грузные, уверенные шаги быстро загрохотали по темной лестнице вниз.

* * *
Пробравшись в служебные помещения, Резерфорд попал в причудливый, калейдоскопичный мир декораций, созданный Джейко. Рабочие подносили на сцену и расставляли разную мебель. Резерфорд не без труда миновал хитрые приспособления и картонные панели и добрался наконец до внутреннего коридора, где уже кипела обычная суета театрального антракта. Взад-вперед носились костюмеры, гримеры, ассистенты, и несколько раз Резерфорда аккуратно прижимали к стеночке со словами «Пардон, сэр, нельзя же занимать собой весь коридор…».

Резерфорд заметался, не видя в полутьме, куда идет. В это время мимо него прошел мальчик-рассыльный, повторяя: «Второй акт, господа актеры. Будьте готовы. Второй акт…»

— Свет! — крикнул запаренный Клем Смит, выныривая из люка в полу.

Цепочка за цепочкой стали загораться огни сцены. Опущенный занавес придавал декорациям еще более странный вид, чем задумал их Джейко — все, казалось, происходит по ту сторону реальности… Впрочем, рабочие не обращали на эту экзотическую красоту ни малейшего внимания и, отряхивая брюки, равнодушно разбредались по местам.

— Прошу всех освободить сцену! — важно объявил Клем Смит, деловито глядя на часы. Парень, поднимающий занавес, стал взбираться в свою железную клеть в углу, за кулисами.

— Осталось шесть минут! — раздался голос ассистента режиссера.

Клем собрал листки с текстом и направился через люк в суфлерскую будку:

— Все готово! Актеры, прошу на сцену!

Дорси и Персифаль заняли свои позиции.

Элен Гамильтон подошла к сцене вплотную и остановилась, свободно положив руки на бедра. Из полутьмы бесшумно выплыла неясная фигурка и робко приблизилась к Элен.

— Мисс Гамильтон! — негромко позвала Мартина. — Я сейчас не буду на сцене, так что помогу вам при быстром переодевании, не беспокойтесь…

Элен обернулась к девушке. Мгновение она молчала, словно пытаясь разглядеть Мартину, и вдруг широкая ласковая улыбка вспыхнула на лице примадонны. Она легонько обняла Мартину и прошептала:

— Деточка! Глупышка ты моя!.. — Она поколебалась, а потом добавила: — Я нашла себе нового костюмера…

— Как? Нового костюмера?

— Джейко. Он самый лучший костюмер из всех, какие только были у меня…

Подошел Адам Пул. Элен взяла его под локоть и промурлыкала:

— Ну, что скажешь? Наша Мартина, по-моему, просто великолепна в своей роли!

— Так держать, Кэйт! — усмехнулся Пул. — Пока все — тьфу-тьфу, не сглазить…

В его взгляде, направленном на Элен, было и дружеское участие, и страсть, и, как показалось Мартине, благодарность…

Появился заплутавший Резерфорд.

— Ага! — хрипло воскликнул он. — Вот вы где, красавица! Я вас тут ищу, ищу, никак не пробьюсь сквозь эти идиотские декорации — по-моему, у Джейко талант сооружать баррикады… Пока что вы играли недурственно, милочка, то есть могло быть много хуже, если учесть, что раньше вы почти не выходили к рампе. Но когда начнете свою следующую сцену, запомните совет старого Джона и ни в коем случае не…

— Нет уж, Джон, прекрати! — в один голос воскликнули Элен Гамильтон и Адам Пул. — Не трогай ее сейчас!

Резерфорд вытаращился на них, и Пул легонько подтолкнул Мартину прочь. Она пошла к себе по коридору, а Резерфорд, уже совсем другим голосом, рявкнул:

— А где этот шутник? Этот клоун погорелого цирка? Вы видели, что он вытворяет на сцене? Да еще на премьере! Нет, если я до него доберусь, от него останется не слишком много, чтобы положить в гроб!..

— Заканчивайте! — нервно проговорил Клем Смит. — Сейчас поднимется занавес!

— Слышал, Джон? — Пул похлопал Резерфорда по плечу. — Иди к себе в ложу, после поговорим.

Занавес, шелестя, пополз вверх. Начался второй акт.

* * *
Все произошедшее вслед за тем почти не оставило следа в памяти Мартины — в таком она была душевном напряжении, такой невероятный экстаз пережила. Впоследствии она вообще не была уверена, что выходила на сцену во втором и третьем актах. Мартина, вероятно, двигалась, как загипнотизированная, как лунатик, не воспринимая ничего, кроме пьесы, — пьесы, которая стала словно частью ее существа.

Это наваждение продолжалось вплоть до того самого момента, как Мартина отыграла и вышла со сцены. После ее ухода действие еще продолжалось, Мартина на ватных ногах прошла к началу коридорчика и встала у самой стены. Чуть поодаль толпились ассистенты, гримеры и костюмеры. Джейко, скрестив на груди руки, застыл неподалеку от суфлерской будки. Мартина медленно приходила в себя…

Появились отыгравшие Перри Персифаль и Дорси и заговорили с ней.

— Милая, вы были просто прелестны! — восхитился Перри. — Просто после первого акта я был так зол, что не мог сразу вас поздравить.

Мартина глянула на него — Перри действительно весь дрожал от обиды и, наверное, от ярости. Она как сквозь туман вспомнила оскорбительный жест Беннингтона и грубый смех зала в первом акте.

— Но ничего, — добавил Перри. — Но крайней мере, это все проясняет. И я стану действовать. Действовать!

Он повернулся и устремился прочь по коридору.

Мартина чувствовала, что ей самое время пойти и смыть грим. Хотя краски было немного — можно бы обойтись и парой салфеток. Беда в том, что своей гримерной у Мартины не было и она пользовалась комнатой Гаи Гейнсфорд. Это было ужасно неловко. Пока она раздумывала, к ней подошел Дорси.

— Отличная работа, малышка, — величественно произнес седовласый актер, положив ей руку на плечо. — Очень, очень убедительно!

Мартина поблагодарила его и, поддавшись неожиданному порыву, робко спросила:

— Мистер Дорси, скажите, а Гая еще здесь? Наверное, мне надо что-нибудь сказать ей, как вы думаете? Я просто не знаю, как это положено делать, и не представляю, что она может чувствовать… Как мне подойти к ней?

Дорси изучающе посмотрел на Мартину.

— Гая сейчас в «оранжерее», — протянул он. — Наверное, поговорить с ней стоит, но только попозже. Не сейчас. А вообще, очень мило, что вы о ней беспокоитесь…

— Я только хотела с вами посоветоваться — я ведь не знаю обычаев…

— Всегда и обо всем спрашивайте у меня! — поклонился Дорси и прошествовал вслед за Персифалем.

Джейко прошел мимо вместе с пиротехником, увидел Мартину, и все лицо его расплылось в широкой расслабленной улыбке. Он взял ее лапки в свои ручищи и очень нежно поцеловал их. Мартина зарделась.

— Твое личико светится ярче новенького пятака! — шутливо воскликнул он. — Иди-ка к себе в комнату, пока тебя не расстроил кто-нибудь. Сохрани свое хорошее настроение хоть на полчаса… Сейчас тут будет буча… Иди, я зайду через пару минут.

Джейко приложился глазом к секретной дырочке в занавесе, откуда он всегда наблюдал за действием, и поднял руку, давая пиротехнику сигнал приготовиться. Рабочий поднял заряженный пугач.

Мартина прошла по коридору к себе, и вдруг ей навстречу вышел Беннингтон.

— Постойте-ка, мисс Тарн! — Он поймал ее за рукав.

Мартина с испугом глянула на него. Грим усугублял и без того злобное выражение лица Кларка Беннингтона. Губы его были лилово-красными, складки крыльев носа подчеркнуты темным карандашом. Везде: на лбу, на щеках, на верхней губе — выступили мелкие бисеринки пота.

— Я только хотел сказать вам… — начал Бен, но тут грохнул пугач и Мартина непроизвольно ойкнула. Беннингтон криво усмехнулся и продолжил: — Когда я вас увидел на сцене, я понял, что вы на своем месте. Нечего вас винить. Вам выпал шанс, и вы его ухватили… Гая и Адам в один голос уверяли меня, что вы готовы были вообще уйти из театра, только вас не отпустили… Не знаю, возможно, это было чертовски честно с вашей стороны. Но мне, в сущности, все равно…

Беннингтон говорил довольно бессвязно, Мартина не могла понять, куда он клонит.

— Короче, я хотел вас предупредить, чтобы вы не гадали, из-за чего я… — он снова сбился, дыша ей в лицо перегаром. — То есть не подумайте, что я…

Бен приложил к своему пылающему лицу ладонь. Джейко подошел к Мартине сзади, крепко взял ее за локоть и потащил.

— Скорее к себе, — процедил француз. — А тебе, Бен, надо бы припудриться, что ли… Пардон-пардон.

Беннингтон развернулся и исчез в своей комнате. Джейко буквально насильно втолкнул Мартину в гримерную, а сам прошел к Беннингтону. Мартина услышала, как Джейко сказал:

— Послушай, Бен! Хоть немножко следи за собой! У тебя физиономия мокрая, как губка…

Потом Джейко зашел к Мартине. Стоя за спиной девушки и глядя в зеркало, он несколько раз провел кисточкой по ее лицу, доводя, как он выразился, образ до полного совершенства. В коридоре послышались голоса Перри Персифаля и Дорси. Ну да, вспомнила Мартина, ведь сейчас всем предстоит выходить на поклоны — и ей!

По коридору прошел мальчик, выкрикивая: «Господа актеры, на выход! Финальный занавес! Господа актеры, на выход…»

— Пошли? — кивнул Джейко Мартине.

За кулисами уже собралась вся компания: актеры, рабочие сцены, ассистенты… Заканчивалась финальная сцена с участием Адама Пула и Элен Гамильтон. В этой развязке и таилась суть замысла Джона Резерфорда, так что сыграть надо было очень точно.

Герой Пула оказывался перед решающим выбором. И вопрос в том, какой путь он предпочтет? Останется ли он жить тут с этой женщиной, жить по тем законам, которые сам же так страстно отвергал? Или вернется на свой остров и станет жить как прежде, не покушаясь на соблазны мира?

И в то же время это была и любовная сцена, где необходимо было показать истинную страсть, влечение и муку.

Смысл финальной сцены можно было понять и шире. Многое зависело от восприятия аудитории, ее способности уловить подтекст.

В последнюю минуту осветитель стал быстро нажимать кнопки на своем пульте, причудливое освещение, мерцающее, разноцветное, выхватило вдруг из декораций их скелет, их грубый остов, так что заключительная фраза Пула прозвучала на фоне сурово обнажившейся «правды окружающей его обстановки»…

Прошло несколько секунд гробового молчания и зал взорвался аплодисментами. Воодушевленный Клем Смит заорал:

— Все на сцену!

В тамбур перед сценой втиснулся доктор Резерфорд, появившийся последним. Пул, готовясь вывести труппу за собой, огляделся и вдруг недоуменно спросил:

— А где Бен?

И мгновенно снова заварилась обычная для театра суматоха. Мартина видела, как Клем Смит чуть ли не за шиворот трепал мальчишку-рассыльного, а тот вырвавшись, быстро юркнул в проход, вопя что есть мочи:

— Мистер Беннингтон! Мистер Беннингтон! Выходите, пожалуйста! Вас требует публика! Мистер Беннингтон!

— А, дьявол! — выругался Пул. — Мы не можем ждать, Клем! Поднимай ко всем чертям!

Занавес взлетел, и Мартина оказалась перед колышущимся морем лиц и аплодирующих ладоней… Она держалась за руки Дорси и Персифаля, поклонилась вместе со всеми, а потом попятилась назад со всей цепочкой. Занавес опустился.

— Ну, что там? Нашли Бена?! — крикнул Адам Пул в просцениум.

Из темных внутренностей театра доносился стук — это рассыльный колотил в дверь гримерной Бена.

— Он что же, хочет, чтобы публика его упрашивала выйти на сцену, как мировую звезду? — ехидно спросил Персифаль.

— Тогда он ошибся! — заметил Дорси. — Пока он соблаговолит выползти, все лавры получим мы.

— Ну, я плакать не стану. Пусть он хоть и вовсе не выйдет на поклоны, пропади он пропадом.

— Ладно, Клем, давай еще разок, — махнул рукой Пул.

Занавес поднимался и опускался еще дважды, и Мартина выходила снова к радостным, просветленным лицам в зале и слышала крики «браво!», которые, словно теплый майский ветерок, приятно ласкали уши.

А сзади, из-за кулис, Клем Смит повторял как автомат:

— Бен не отзывается. Этот козел, наверное, напился до потери сознания… Дверь заперта…

Пул подошел к Мартине, взял ее за руку и повел на сцену. Девушка слабо упиралась, но Пул подбодрил ее:

— Пойдемте, пойдемте… Публике вы нравитесь…

Они вышли и поклонились. Наклонив голову, Мартина вдруг услышала всплески смеха в общем гуле аплодисментов. Испуганно обернувшись к Пулу, она увидела, что тот шутливо кланяется ей в пояс… Мартина улыбнулась и сделала ответный книксен.

Затем поклоны происходили уже с участием Джона Резерфорда. Грузный Резерфорд выходил на сцену, подтягивал брюки на коленках, поправлял галстук, приминал стоящую коробом крахмальную сорочку на необъятном пузе и слегка наклонялся. Потом с важностью выпрямлялся, строго осматривал зал и медленно, как жук-скарабей, пятился со сцены. За кулисами Клем Смит звякал связкой ключей от гримерных.

Наконец Резерфорд поднял ладонь и пошел вперед, к рампе, в одиночестве. Он собирался произнести свое слово, слово автора.

— Гхе! — начал Резерфорд. — Гхе-гхе! Спасибо за внимание, господа, во-первых. Очень вам обязан, леди и джентльмены, а также господа актеры. Актеры тоже очень обязаны, но главным образом вам, а не мне… — В зале засмеялись, актеры расцвели. — Я не могу судить, удалось ли вам извлечь смысл, зашифрованный в этой пьесе. Если вы сумели его распознать, то нам следует поздравить друг друга и каждому — себя самого… А вот если вы не сумели, то уж не знаю, на ком лежит вина — либо я непонятно написал, либо актеры сыграли препохабно, либо уж публика нам попалась… гхе!.. не самая отборная!

Кто-то в партере захохотал.

— Итак, господа, — Резерфорд обвел зал налитыми кровью глазами, — я хочу произнести нечто вроде эпилога, да только не могу придумать стоящий. И уж не взыщите, но я скажу словами из эпилога к пьесе, написанной неким Шекспиром для одного его близкого друга, юного актера… Так вот: «Пить доброе вино не надобно без меры…»

Резерфорд, казалось, только начал расходиться и готов был проговорить еще несколько минут, как вдруг Перри Персифаль негромко, но отчетливо выговорил:

— Газ!

Мартина, которой речь доктора Резерфорда очень понравилась, недоуменно оглянулась на Перри, удивляясь, на что тот намекает. Но Перри ни на что не намекал.

— Газ! — крикнул чей-то тревожный голос за кулисами, и в задних помещениях застучали шаги… Все пришло в движение.

И только теперь Мартина почувствовала странный запах. Запах газа.

* * *
Актерам потом казалось, что в тот момент они совершенно отупели, поскольку находились под влиянием удавшейся премьеры. По крайней мере, сразу никто не понял, что произошло несчастье. По инерции все были беззаботны и веселы…

На последних словах Резерфорда занавес пошел вниз. Из темного коридора кто-то крикнул:

— Да помогите же, черт вас всех раздери!

Адам Пул побежал на голос и столкнулся с Клемом Смитом, которой ожесточенно тряс связкой ключей. Они ошалело посмотрели друг на друга и бросались бежать по коридору. Остальные устремились за ними.

Вся сцена пропахла газом, а во внутренних помещениях просто нечем было дышать…

Странно, что никто не проронил ни слова. Актеры сгрудились вместе, и на лицах у них был написан немой вопрос…

— Клем, выведи публику как-нибудь поскорее наружу… — отрывисто приказал Пул. — Или хотя бы в фойе.

Клем Смит тут же поднял трубку внутреннего телефона и передал распоряжение.

Вбежал ничего еще не почуявший Боб Грантли, спустившийся из ложи, все еще как бы изумленно крутя головой.

— Джон! Элен! Адам! Как вам это удалось?! Да вы просто кудесники… — Он замер, оторопело взирая на побледневшие лица актеров.

— Иди, Боб, постарайся унять публику, — сказал Пул. — Попроси подождать снаружи… Если кто желает. Бен… гм!.. Бен заболел. Клем, вели открыть все незаколоченные двери. Нужно впустить побольше свежего воздуха.

— Газ? — односложно спросил Грантли.

— Быстрее же! — повысил голос Пул. — Постарайся побыстрее объясниться с ними и вытолкай всех наружу, ясно? Скажи, что Бену плохо. Позвонишь мне по внутреннему из касс. Пошевеливайся, Боб!

Боб икнул, повернулся и без слов вышел.

— Так где же этот сукин кот? — грозно спросил Резерфорд.

— Адам, что происходит? — надтреснутым голосом спросила Элен.

— Пойдемте со мной, доктор, — шепнул Клем Смит, и они с Резерфордом нырнули куда-то во мрак…

Адам Пул взглянул на Элен.

— Возвращайся к задней сцене. Элли. Кэйт… то есть Мартина, будет с тобой. Я приду через пару минут.

Пул подтолкнул Элен назад, в тамбур перед задником сцены. Там уже гулял ветерок от распахнутых повсюду дверей…

— Кэйт, идите и постарайтесь задержать Элен гам как можно дольше, ладно? — попросил Пул Мартину. — Ступайте же… Да, вот еще что…

Тут показались Резерфорд с Клемом Смитом. Они тащили бесчувственное тело Беннингтона. Голова его болталась из стороны в сторону, рот был широко разинут…

Адам Пул попытался сыграть роль ширмы, но это ему не очень удалось — Мартина все разглядела.

— Ладно, постарайтесь не обращать внимания, — кашлянул Пул. — Ступайте, побудьте с Элен…

— Кто-нибудь из вас умеет делать искусственное дыхание? — грозно спросил у актеров Резерфорд. — Я могу начать, но меня надолго не хватит!

— Я могу, — подлетел ассистент режиссера. — Я работал санитаром.

— Я тоже умею, — откликнулся Джейко.

— И я, — кивнул Пул.

— Тогда понесли еговон в ту комнату, там уже проветрилось…

Послышался стук, шарканье ног, хлопанье дверей.

Мартина присела к Элен и взяла ее за руку.

— Они делают ему искусственное дыхание, — пробормотала Мартина. — Доктор Резерфорд там…

Мисс Гамильтон кивнула с отрешенным видом. Лицо ее было совершенно бесстрастным, словно маска.

По театру гуляли страшные сквозняки, и Элен начала мелко дрожать.

— Погодите, сейчас я принесу ваше манто, — шепнула ей Мартина и побежала в гримерную. Она неслась почти вслепую по темному коридору… Схватив лёгонькую меховую шубку, Мартина так же бегом вернулась и закутала примадонну, как больного ребенка.

Откуда-то раздался голос Дорси:

— А где Гая? Куда она подевалась? Она что, все еще в «оранжерее»?

Мартина страшно удивилась, когда Элен вдруг, не меняя каменного выражения лица, ответила:

— Да, Гая там. Все в порядке.

Дорси помолчал, потом добавил тревожно:

— Бог мой, но ей там не стоило бы оставаться…

Послышались его удаляющиеся шаги. Перри Персифаль где-то рядом простонал, что еще немного — и его стошнит.

— Только вот вопрос — куда и чем! — с философской грустью говорил Перри, — ведь я почти ничего не ел…

— Как это — куда? Куда-нибудь у себя в гримерной… Уж там ты волен блевать куда заблагорассудится, — возмутился Клем Смит.

— Но ведь там полно газа! — возразил Перри. Послышались еще какие-то малоприятные звуки, после чего слабый голос Перри прошелестел:

— Ох, извините меня… Не дошел…

— Все-таки хотелось бы знать, что произошло, — произнесла Элен, все еще дрожа. — Мне надо поговорить с Адамом. Найди его, пожалуйста, Мартина.

Девушка только собиралась выйти на поиски, как дверь в коридор распахнулась и вошел Джон Резерфорд, а за ним Пул. Сняв пиджак, Резерфорд являл собой весьма живописное зрелище. Он был в белой крахмальной рубашке, черных брюках и широких красных подтяжках.

— Ну что тебе сказать, Элли, — начал Резерфорд. — Дело не из приятных. Мы делаем все, что можем. Кислородная подушка уже не помогает… Вообще-то во многих подобных случаях бывали счастливые исходы. Но это… это не очень удачный случай. В общем, у Бена не прощупывается пульс, ну и все такое прочее.

— Я хочу знать, что все-таки произошло, — медленно и раздельно выговорила Элен, в упор глядя на Адама.

Пул мягко ответил:

— Ну что ж, похоже на то, что после ухода со сцены Бен заперся и открыл газовую конфорку, не зажигая спичку… Когда Клем наконец отомкнул дверь, он застал Бена валяющимся на полу. Голова его была придвинута к плите и накрыта плащом… Как ты понимаешь, в этой позе Бену не потребовалось много времени, чтобы…

— Проклятый театр, — так же раздельно, как робот, произнесла Элен Гамильтон. — Этот проклятый театр…

Пул поморщился, словно желая возразить, но ответил только:

— Ты права в том, Элли, что обвиняешь средство, но ведь если уж он задумал это сделать, он всегда бы нашел как

— Но почему? — Элен уронила голову на колени. — Почему он это сделал?

Резерфорд нечленораздельно выругался и вышел. Пул присел рядом с Элен и взял ее за руку. Мартина встала и собралась тоже идти, но Пул задержал ее:

— Постойте, Кэйт. Подождите здесь.

И Мартина покорно остановилась у двери.

— Сейчас нет времени гадать, что да почему, — тихо сказал Пул. — Пока что надо спасти его — а потом уж все остальное… Его еще можно спасти… Если нам это не удастся — вот тогда начнем задавать вопросы. Но в любом случае ты ведь знала, что с ним происходит, Элли… Он ведь распадался на кусочки… Его личность…

— Я должна была помочь ему… — Элен вздрогнула. — Но могла ли я? Я пробовала, пробовала много лет…

— Ну конечно, дорогая… Тут вот еще что… Если мы не сможем вывести Бена из этого состояния, придется известить полицию.

Элен Приложила ладонь к виску.

— Полицию? — Язык ее шевелился с явным с трудом. — Полицию?! Зачем нам нужна полиция, милый мой? Нет, нет, милый мой, нет! — вскрикнула она свистящим шепотом. — Ни за что! Полиция может подумать черт знает что!..

Дверь в тамбур перед сценой отворилась, и Дорси ввел Гаю Гейнсфорд. Гая уже давно разгримировалась, на ее лице застыло смешанное выражение злорадства и полной растерянности. Прежде чем мисс Гейнсфорд смогла заговорить, она страшно закашлялась.

Дорси деликатно спросил:

— Ничего, если Гая подождет здесь?

— Господи, ну конечно, — ответила Элен.

Дорси вышел в сопровождении Пула, который бросил через плечо, что еще вернется.

— Дорогая, я знала, — прошептала Гая. — Я предчувствовала. Я чувствовала запах задолго до того, как он открыл конфорку. В этом театре притаилось нечто. Нечто ужасное, мрачное… — она снова закашлялась. — О господи, как же меня мутит…

— Гая, что ты такое говоришь? — резко оборвала ее Элен Гамильтон.

— Я говорю о Судьбе. О том, что висело над всеми нами. Я ничуть не была удивлена. Я была уверена, что сегодня вечером что-то случится…

На губах Элен заиграла ироническая усмешка.

— Уж не хочешь ли ты сказать, милочка, что сидела у себя в комнате, тихо плакала и вдруг тебе явилось откровение Господне? И тогда ты подняла к небу свой пальчик и стала прорицать?

— Милая тетя, но… Ох, извините, Элли, но ведь разве все это неудивительно? Ведь ничего не случается просто так, вы согласны? А я чувствовала, в чем дело…

Элен слабо махнула рукой. Гая постояла еще немного и вдруг как подкошенная пала на колени рядом с ней.

— О Боже! — простонала она. — Но ведь мы с вами вместе в этой беде, правда? Ведь он… Он был моим дядей — и вашим мужем…

— Это верно, — согласилась Элен, и уголки ее губ снова саркастически искривились. Она взглянула на Мартину поверх головы Гаи, и щека ее еле заметно задергалась в тике. Гая приложилась лбом к руке Элен, но рука тотчас же убралась…

Повисла долгая пауза. Мартина сидела в уголке и думала, что помочь она ничем не может. И не ее это дело. Она вдруг почувствовала себя совсем чужой здесь. Там, за сценой, гулко переговаривались чьи-то голоса, стучали двери… Гая Гейнсфорд, наконец осознав, что слишком затянула сцену соболезнования, поднялась на ноги и переместилась на кушетку.

Время тянулось в молчании. Элен прикуривала сигареты одну от другой, Гая вздыхала через равные промежутки времени, причем раз от разу все более скорбно. Мартине даже показалось, что Гая испытывает странного рода триумф — просто оттого, что ее предсказания сбылись…

На аллее перед театром послышался звук подъехавшей машины, и несколько человек прошли в служебные помещения через черный ход.

— Это еще что такое? — очнулась Элен Гамильтон. — Кто это? Где Джейко?

— Я пойду поищу, — вызвалась Мартина.

Она нашла Джейко в проходе перед сценой; там же были Перри Персифаль и Дорси. Перри говорил измученно:

— Ну конечно, конечно, я понимаю, что вечеринки никакой не будет, но уж если я не могу быть полезен здесь, почему я не могу пойти домой?

— Тебя все равно вызовет полиция, если ты уйдешь, — заметил Джейко в ответ и тут разглядел в полутьме Мартину. — Что такое, дитя мое? — спросил он. — Почему ты здесь? Печально, конечно, печальный эпилог всей истории, да… Ну да ладно, что случилось-то?

— Кажется, мисс Гамильтон хочет вас видеть.

— Ну ладно, сейчас приду. Ну и вечерок сегодня выдался!..

Он взял ее под руку, и они вернулись в тамбур, где в обществе Гаи страдала Элен Гамильтон.

— Ну что там, Джейко? — спросила примадонна.

Француз молчал.

— Джейко! — взвизгнула Элен, теряя остатки своего шарма. — Да отвечай же, чертова кукла! Что же произошло? Ну! Что с Беном?

Джейко осторожно прикоснулся рукой к лицу Элен, к ее волосам…

— Увы, это все-таки случилось, — наконец сказал он. — Мы все старались как могли, но ему уже невозможно было помочь. Он ушел…

Гая Гейнсфорд посчитала это командой к большому парадному плачу и разрыдалась в полный голос, а мисс Гамильтон только уткнулась головой в плечо Джейко и сказала бесцветным, механическим голосом:

— Джейко, милый, помоги мне хоть что-нибудь почувствовать… У меня внутри нет ничего. Сделай так, чтобы я хотя бы его пожалела.

Лицо Джейко, потное, морщинистое, карикатурное, напоминало застывшее изваяние с острова Пасхи…

Глава 7 Несчастье

Клем Смит позвонил в полицию, как только доктор Резерфорд с видом знатока заявил, что Беннингтона уже невозможно реанимировать. Через пять минут в дверь служебного входа театра постучали. Прибыли сержант и констебль. Они в сопровождении Резерфорда прошли в гримерную к Беннингтону и оставались там некоторое время.

Пока полиция исследовала место происшествия, актеры, негромко переговариваясь, прикидывали, куда бы им приткнуться. В конечном счете все сошлись на «оранжерее». Клем Смит заметил, что там теплее всего, а это немаловажно, учитывая распахнутые повсюду окна. Кроме того, он несколько цинично добавил, что, поскольку запаха газа уже не чувствуется, он не видит причин, отчего бы не зажечь огонь — согреться, покурить, сварить кофейку и так далее. Перри Персифаль и Гая Гейнсфорд открыто возмутились таким неуважением к только что умершему собрату. Дорси взял под руку Гаю, помощник режиссера вызвался проводить ее в контору, а Джейко — в зрительный зал. Резерфорд, который, казалось, был не особенно расстроен происшедшим, насмешливо заметил, что «везде, куда только ни глянет благосклонно Бог, найдется место для разумного человека». Это высказывание, по мнению Персифаля, не оставляло Гае с Дорси ни малейших шансов где-нибудь приютиться.

Наконец Пул раздраженно спросил, нельзя ли открыть побольше заслонку центрального отопления, и одного рабочего сцены послали выполнять поручение. Вероятно, обычно неразрешимая задача открывания заслонки, как ни странно, оказалась рабочему по плечу, поскольку в комнате очень скоро стало теплее. Перебрасываясь пустыми фразами, актеры расселись кто где и старались как-нибудь растянуть время. Время, впрочем, тянулось и само, без малейшего их участия.

Стало слышно, как в глубине театра два человека прошли по коридору и остановились. Потом дверь скрипнула, и в комнату вошел высокий молодой констебль с приятной и несколько стеснительной улыбкой.

— Вы знаете, господа, — начал он, — сержант попросил меня объяснить вам, что он сейчас звонит в Скотленд-ярд, но потом ему придется опросить всех вас поодиночке, если он не получит других указаний. Сержант надеется, что вы его поймете — он ведь при исполнении служебных обязанностей…

Констебль извинялся так мягко, словно оправдывался за собственный поздний приход на свой день рождения… Он готов был уже развернуться и уйти, когда доктор Резерфорд неожиданно остановил его:

— Э! Постой-ка, сынок!

— Да, сэр? — с готовностью откликнулся полицейский.

— Вы меня заинтриговали, мой мальчик. Слишком уж вы по-книжному говорите. И ботинки на вас уж чересчур изящные, будто вы и не фараон вовсе… Признавайтесь!

Молодой констебль на секунду потерял дар речи, однако довольно быстро восстановил утраченные было навыки.

— Ну что ж, сэр, мои ботинки и в самом деле несколько старомодны, а моя речь литературна, ну так что из того?

Доктор Резерфорд, который до сего момента, казалось, был в депрессии, невероятно оживился и стал энергично трясти руку юному констеблю:

— Да, да, как это прекрасно! Какой воспитанный, начитанный молодой человек! И давно ли такими, как вы, стали удобрять полицию?

— Ну, видите ли, сэр, мы все в суде клянемся на Библии — вот и все книги… Что же касается каких-нибудь «Пиратов из подземелья», то, увы, сэр, у меня нет на то достаточно денег и времени. Надеюсь, вы меня извините…

Констебль оглядел компанию несколько растерянным взглядом и, как только в комнату вошел сержант, поспешил отодвинуться на второй план.

— Ну что ж, добрый вечер, леди и джентльмены! — начал сержант, и Мартина сразу почувствовала казенный привкус в предстоящем разговоре… — Очень сожалею, что вынужден отнять у вас время. Такое печальное событие, я понимаю. Но в подобных случаях мы обязаны, как вы понимаете, проводить обычный опрос свидетелей происшествия. Мои начальники будут здесь с минуты на минуту, и я надеюсь, мы скоро кончим. Заранее благодарен.

Он прошел в подвал, где лежало тело Беннингтона, на ходу что-то тихонько шепнул на ухо констеблю, который подтянул себе стул и присел, дождавшись приглашения, которого, кажется, мог и не дожидаться… Потом констебль обвел глазами всю компанию, нацелился на Мартину и улыбнулся ей — с большим намеком. Они вдвоем явно были самыми молодыми из всей компании. Но одновременно Мартина почувствовала на себе и косой взгляд Адама Пула, удивляясь, что бы это могло значить…

К этому времени все актеры уже смыли грим и казались какими-то раздетыми… Мисс Гамильтон неверной рукой успела слегка накраситься, но не для сцены, а так, повседневно, чтобы только не выглядеть полным страшилищем… Мужчины же казались бледными, как призраки, в голубоватом холодном свете лампы.

Наконец Перри Персифаль вымолвил замогильным голосом:

— Ну-с… Я не вижу особой нужды нам всем вот так вот сидеть и пялиться понапрасну друг на друга, словно мы можем что-то выяснить путем гипноза!

Констебль уже было открыл рот для умного ответа, но, пока он подыскивал слова, раздался звук открывающейся входной двери.

— Господа, мы передаем дело в руки Скотленд-ярда, — только и сказал он, вставая и выходя в коридор.

За сценой послышались голоса и кто-то отрывисто произнес:

— Вы вдвоем обойдите вокруг здания и поищите в траве, а я к вам подойду через пару минут, лады?

Констебль вернулся в комнату вместе с высоким сухощавым мужчиной в элегантном костюме.

— Позвольте вам представить суперинтендента Аллейна, — сказал начитанный полицейский.

* * *
Пока Мартина бродила по Вест-Энду в свои первые две недели поисков работы, она вдоволь насмотрелась на мужчин типа суперинтендента Аллейна. Такие косяками выходили из клубов поблизости Сент-Джеймса, сновали по улицам западной части Сити, крутились вокруг ресторанов и кафе… В таких мужчинах было нечто, позволяющее объединить их в некий единый класс. Например, в класс хрящевых рыб, вроде акул. Однако стоило Мартине повнимательнее взглянуть в глаза полицейскому, как ей расхотелось относить его к некоему классу… Аллейн был бледен, задумчив и очень скромен — во всяком случае, на вид…

Мартина привыкла придавать всякому голосу цветовое обозначение. Например, голос Элен Гамильтон казался Мартине золотисто-оранжевого цвета, Гаи Гейнсфорд — розового, поросячьего, голос Дорси — коричневым, а Адама Пула — фиолетовым… Когда суперинтендент Аллейн заговорил, Мартина без колебаний окрасила его голос в королевский синий цвет. Именно королевский. Другого определения у нее просто не нашлось.

Но все-таки Мартина, как законопослушная подданная Ее Величества, решила поменьше обращать внимания на оттенки голоса мистера Аллейна, а прислушаться к содержанию его речи…

— Как вы, надеюсь, понимаете, — говорил тем временем суперинтендент, — наше дело в подобных случаях — выяснить, что именно они собой представляют. Возможно, это несчастный случай, возможно — самоубийство, а может быть, и… Итак, для того чтобы не оставалось сомнений, давайте, если только возможно, восстановим сцену, которая закончилась столь печально… Конечно, я понимаю, что это займет некоторое время, но уверяю вас, господа актеры, намного меньше, чем требуется для разбирательства в других местах…

Он обвел ясным, хотя и не очень приятным, взглядом свою аудиторию. Актеры будто воды в рот набрали.

Чувствуя свою ответственность, Пул сказал:

— Ну да, конечно. Мы все понимаем. И в то же время, если мне можно советовать, я посоветовал бы вам прежде всего поговорить с мисс Гамильтон.

— Мисс Гамильтон? — переспросил Аллейн.

— Я его жена, — негромко сказала Элен. — Я… я Элен Беннингтон по паспорту.

— Ох, извините, я не знал… Конечно, с вами необходимо поговорить. Но мне кажется, самое лучшее — опросить всех сразу. Вероятно, после этого уже не будет ни малейшей нужды говорить с каждым в отдельности. А пока что позвольте мне выяснить, где и как все произошло… Кажется, среди вас есть доктор? Это вы?

Аллейн посмотрел на Резерфорда. Тот встал, неуклюже одернул пиджак и вздохнул:

— Я давно уже не практикую, но… Я так и знал, что вы меня займете работенкой…

— Тем лучше, что вы готовы к этому, — заметил Аллейн. — Тогда покажите нам дорогу.

Они уже протискивались в дверь, когда Джейко вдруг сказал:

— Минутку, суперинтендент…

— Да?

— Я хотел бы сварить супчику… Тут есть небольшая кухонька, и… Сегодня, знаете ли, все устали как черти, и я думаю, мисочка супа никому не повредит. Я всего лишь всеобщий помощник в этом несчастном театре, но… Суп я готовлю отменно, можете спросить у господ актеров.

Аллейн удивился:

— Бог мой, да пожалуйста… Впрочем, вы имеете в виду ту самую комнатку, где стоит газовая плита и где все как раз и произошло?

Все вздрогнули.

— Но ведь вы еще не осмотрели той комнаты! — вдруг воскликнул Перри Персифаль. — Там же могут быть вещественные доказательства!

— Не беспокойтесь, — слабо улыбнулся суперинтендент Аллейн. — Я побывал там и все уже осмотрел… Так вы меня проведете, доктор Резерфорд?

Суперинтендент, сопровождаемый доктором, вышел. Гая Гейнсфорд, чей несомненный талант состоял в высказывании вслух мыслей, которые вертелись у всех в голове, величаво произнесла:

— А когда этот человек мог быть здесь ранее?

Все недоуменно уставились на Гаю. Актеры не такие уж большие умники, подумала Мартина…

— Я имею в виду, ведь несколько лет назад такое уже случалось? — повторила Гая.

— Не надо, милая… — вступил Дорси.

Пул, кажется, готов был сказать то же самое, но передумал.

— Нет, не надо затыкать мне рот! — воскликнула Гая. — Если бы это был не тот же самый, откуда ему было бы знать про то, где у нас туалет, а где газовая плита?

— Ах, какой класс! — сказал Джейко скучным голосом. — Похлопайте, леди и джентльмены, этой маленькой актрисе…

Он встал и вышел, ни на кого не глядя.

— Все-таки Джейко ужасно груб, не правда ли? — повернулась Гая к Дорси. — Все-таки Бен был моим дядей.

Она поймала на себе нехороший взгляд Элен Гамильтон.

— …И вашим супругом, — добавила Гая великодушно. — Ну конечно, вашим супругом…

* * *
Рабочие сцены уложили тело Беннингтона на широкий стол в бутафорской и накрыли простыней. Бутафорская, мрачное помещение с цементным полом и неестественно голубым люминесцентным светом, очень походила на мертвецкую.

У тела стояли четверо мужчин в черных шляпах. Вид их был задумчив и суров — все как полагается. На лицах лежала траурная тень от полей шляп… Пятый человек стоял чуть поодаль от импровизированного смертного одра с непокрытой головой (очевидно, за неимением шляпы) и не мигая смотрел на тело.

Высокий мужчина неторопливо приблизился к столу, так же медленно стянул с головы шляпу и осторожно тронул белый саван, которым было прикрыто тело. Остальные боязливо последовали его примеру.

— Ну-с, Кэртис? — кашлянул высокий джентльмен.

Доктор Кэртис, судебно-медицинский эксперт, чуть склонился вперед, к мертвецу, и достал из кармана сильный фонарик. В его резком свете загримированное лицо покойного имело весьма странное выражение…

— Однако же! — пробормотал Кэртис. — Не правда ли, веселенький у него видок?.. Жуткий грим — он что, Квазимодо играл?

Доктор Резерфорд угрюмо откликнулся:

— Любезный, такой грим требуется по моей пьесе. На самом-то деле рожу следовало сделать еще отвратительнее, поскольку персонаж должен быть не просто отталкивающим, а совершенно омерзительным… Ну да ладно, в любом случае, как говорили римляне, о мертвых ничего, кроме хорошего, а также тщеславным да воздастся по их тщеславию… А немцы, напротив, говорят: дурную голову Бог любит. Я сам не позволил удалить с него грим — наверное, для вас это существенно, коллега?

— Да, наверное, — промямлил доктор Кэртис.

— А пахнет-то как, — вставил сержант. — При отравлениях даже от самых свежайших первосортных покойников всегда такой запах, что хоть не дыши вовсе. Правда, мистер Фокс?

— Мы старались как могли, — угрюмо буркнул Резерфорд. — Никто и не думал, что дело так кончится. Но все было зря.

— Ну что ж. — Кэртис попятился от тела. — Все в принципе ясно, все признаки налицо, и надобности во вскрытии нет. Хотя, конечно, мы сделаем все, как положено в таких случаях, сэр…

— Дайте-ка на секундочку ваш фонарик, — попросил суперинтендент. — Что-то мне кажется странным его грим — уж слишком жирно наложен.

— Такой грим был ему совершенно необходим, — заметил Резерфорд. — Он сильно потел. Пил как сапожник. И со здоровьем у него были нелады.

— А вы осматривали его, доктор? — спросил Аллейн у Резерфорда.

— Нет. Я уже давно не практикую. Но что Беннингтон пил, видели все вокруг, а насчет слабого сердца — он сам вечно жаловался. Насколько я понимаю, у него развивалась болезнь клапанов. Не знаю, кто его лечащий врач, но не позавидую этому человеку. Мисс Гамильтон вам, впрочем, расскажет…

Кэртис набросил саван обратно.

— Вот то-то и оно! — хмыкнул он. — Потому он и сковырнулся так быстро — всего несколько минут.

— Ну конечно.

— А под скулой у него грим, между прочим, толще, чем в других местах, — задумчиво пробормотал Аллейн. — Похоже, тут скрывается синяк. Может такое быть?

— Да, я обратил внимание, — кивнул Кэртис. — Может, и синяк. Позже рассмотрим, когда соскребем эту краску.

— Хорошо, — кивнул Аллейн. — Я бы хотел еще осмотреть комнату покойного. Кстати, кто его нашел?

— Помощник режиссера, — ответил Резерфорд.

— Тогда будьте любезны, попросите его подойти к нам, пожалуйста. И спасибо за ваш рассказ, доктор Резерфорд. Однако я боюсь, что вы понадобитесь на судебном слушании по делу.

— Я так и думал! — фыркнул Резерфорд. — Но что с вами поделаешь! Надо так надо… Спасибо вам огромное! Обожаю выступать в суде! Всю жизнь мечтал!

И он удалился с недовольной гримасой на лице. Кэртис почесал нос, получил от этого нескрываемое удовольствие и заметил:

— Пойду-ка я потолкую с доктором Резерфордом на профессиональные темы. Все-таки он тоже наш брат эскулап…

— Валяйте, — разрешил Аллейн.

По пути в гримерную Беннингтона полицейские встретили Джейко, который на пару с рабочим сцены тащил большой дымящийся чайник и поднос с чашками. В своей клетушке сторож Баджер принимал многочисленную делегацию рабочих и костюмеров. Все хотели есть, пить и особенно — выпить. Ужин приготовил, естественно, Джейко.

Полицейские заглянули в комнату. Народ уставился на полицейских без особой симпатии.

— Как у них вкусно пахнет! — задумчиво заметил детектив-инспектор Фокс. Далее он проследовал молча, тоже, вероятно, ощущая некоторый прилив неуместного аппетита…

* * *
Клем Смит уже ждал их в гримерной Беннингтона. Все лампы горели, и комната была залита ослепительным белым светом, отражавшимся во множестве зеркал и зеркалец. Повседневная одежда Беннингтона и его костюм к первому акту сиротливо висели на плечиках. Полочки были завалены всякой мелочевкой, а на полотенце разложены баночки с гримом, что создавай) грустное впечатление, будто человек просто вышел куда-то на минутку. У плиты бесформенной кучей лежат плащ Беннингтона, от которого, казалось, все еще исходил легкий запах газа.

Под глазами Клема Смита выделялись голубоватые круги, встрепанные черные волосы длинными прядями спадали на лоб. Смит несколько нервозно стал жать руки полицейским, словно не был уверен, что должен делать это…

— Поганая у нас получилась премьера, что скажете? — криво улыбнулся он.

— Во всяком случае, вам досталось сыграть не самую приятную роль, скажем так, — спокойно ответил Аллейн. — Пожалуйста, расскажите нам, что случилось и что вы видели.

Инспектор Фокс подошел к Клему Смиту и достал из кармана блокнот. Сержант Джибсон принялся составлять протокол осмотра. Клем наблюдал за всем этим с отвращением.

— М-да, рассказывать-то особенно нечего, — проронил он. — Бен вышел со сцены за восемь минут до конца представления и, насколько я понимаю, проследовал сразу в свою гримерную. Но когда мальчик-рассыльный объявил общий выход на занавес, Бен не появился. Тут-то мы и забеспокоились. Там, в конце коридора, есть сигнальная лампочка, за которой я следил. Так вот, когда объявили занавес, Бена в комнате не было — так я понял по лампочке. Но мы не могли ждать его вечно. Я послал мальчика как следует постучать в его дверь. Рассыльный все пальцы изломал, но ответа не получил. Дверь была заперта. Мальчишка учуял запах газа и побежал сообщить мне. Я оставил вместо себя ассистента, помчался на вахту, взял дубликат ключей и открыл дверь Бена. Вот и все.

Клем облизнул губы и полез в карман.

— Надеюсь, курить здесь уже можно, — пробормотал он.

— Нет, давайте-ка подождем еще немного, — спокойно остановил его Аллейн. — Извините меня, но так будет надежнее.

— Ну ладно, ладно… Что потом? Ну, я отпер дверь. Мне ударил в лицо запах газа. Может быть, у меня помутилось в мозгах, но мне почудилось, будто прошло много времени, прежде чем я заметил Бена. На полу, у плиты. Сперва я увидел только его ноги и… ну, нижнюю часть тела, то, что не было прикрыто плащом… А из-под плаща доносились какие-то свистящие звуки. Я подумал, что Бен еще дышит.

Клем потер подбородок.

— На самом-то деле все это заняло у меня несколько секунд… Пока я его вытащил в коридор, — сказал он, мучительно кривясь. — Это я так долго рассказываю, а в жизни все происходит быстрее. Ну, максимум минуту…

— Понимаю вас. В такие напряженные моменты время всегда бежит быстрее…

— Неужели? Ну что ж, продолжим… Я подбежал к Бену и приподнял плащ… Оказалось, он вытащил конфорку на шланге и приложил ее к губам. Газ выходил со свистом, вот я поначалу и решил, что Бен еще… понимаете? Ну, я схватил его за ноги и потащил вон из комнаты. Но на пороге… Там он зацепился за ковер, и мне на помощь пришел Джейко… то есть Жак Доре.

— Минутку, — прервал Аллейн. — Вы не перевернули случаем вот эту коробочку с порошком на столике у Беннингтона?

Клем Смит недоуменно уставился на него:

— Что? Да я даже не подходил туда — с чего вдруг… Я был уже почти в дверях, когда ко мне присоединился Джейко. Может, он как-то ее задел…

— Ну ладно. Хорошо. Продолжайте.

— Мы кое-как подняли Бена и подтащили к окну — в том конце коридора. Распахнули рамы и дали Бену подышать. Но он не дышал, черт возьми. Думаю, он уже был мертв, к сожалению… Да, наверное, мертв. Я видел подобные случаи…

Аллейн кивнул с саркастической усмешкой:

— Да, вы действовали достаточно профессионально, словно у вас тут каждый день самоубийства случаются…

— Спасибо за комплимент! — огрызнулся Клем.

Взгляд Аллейна упал на мощный сейфовый замок, вставленный в дверь.

— Неплохо, — заметил инспектор. — Неслабо для простой гримерной, а?

— Их купили недавно, — откликнулся Клем. — Тут у нас была генеральная чистка, а потом — капитальный ремонт… После того как мистер Пул принял театр. А вообще актерам часто приходится хранить какие-то ценные вещи у себя в гримерной. И замки — надежные замки — вовсе не простая забава. Мало ли что… — Он осекся. — Во всяком случае, все было здесь переделано, я за ремонт не отвечаю.

— А газовую систему тоже меняли?

— Да, — сказал Клем, не глядя на Аллейна. — Она новая.

— И две старые артистические уборные соединили вместе и создали так называемую «оранжерею»?

— Да.

— А вентиляция, таким образом, теперь появилась и в этой комнате?

— Да, — опечалился Клем. — Именно поэтому, я полагаю, Бен и использовал свой плащ…

— Если я правильно понимаю, то была сделана попытка ускорить ход событий, так? — мягко сказал суперинтендент. — Ну что ж, ежели так, то с вами все, мистер Смит. Скажите там людям, что мы выйдем к ним очень скоро, вот только закончим осмотр… Это недолго, уверяю вас. И еще, может быть, я вас попрошу подписать ваши показания, если вы не против…

Инспектор Фокс спрятал свой блокнотик и проводил удрученного Клема в коридор.

* * *
— Здесь и чертям тошно станет, что скажете, мистер Аллейн? — заметил инспектор Фокс. — Я оставлю дверь открытой, а то этот проклятый газ… Похоже, это чистое самоубийство, а?

Аллейн задумчиво потер висок пальцем, как это делают люди умные, но не очень решительные…

— Да, все говорит за самоубийство, — пробормотал он. — Но, учитывая все прочие обстоятельства, мы не можем принять эту версию как единственную. Его тут многие не любили — и это тоже важно… А помните случай в «Юпитере»? Вы тогда были?

— Нет, сэр! — отвечал сержант, отрывая глаза от своего блокнота. — Но ведь то было убийство, которое инсценировали под самоубийство, не так ли, сэр?

— Да, точно так. Однако в то время здание имело совсем другую планировку, и так называемая «оранжерея» раньше представляла собой две комнаты. Так вот, в тех комнатах был проведен газ, и в одной из них кран открыли, а огонь не зажгли. Газ, естественно, потек. В другой, смежной, комнате жертва легла прикорнуть и закурила, а через полчаса взлетела на воздух. Конечно, никто не спорит, бабенка была пьяна в дым, но ведь это вовсе не повод, чтобы отправлять людей прямым ходом на небеса… Нам тогда удалось найти следы грима и пару волосков на кране газовой трубы…

— Да, это было неосторожно со стороны убийцы, — кивнул сержант.

— Погодите. Театр надолго закрылся, года на три-четыре, а потом его принял мистер Пул. Переименовал, перестроил тут все внутри, так, чтобы ничего не напоминаю о случившемся… Странно, что это всего лишь вторая его постановка в этом театре.

— Возможно, прошлая история как-то повлияла на мозги этого шизика Беннингтона и привела его к мистическому самоубийству? — важно изрек Фокс.

— То есть некое наваждение? — вставил сержант.

— Не совсем, — величественно повел головой Фокс. — Но тем не менее нечто подобное, хоть и не столь примитивное… Знаете, Фред, актеры ведь такие суеверные люди. И если у этого господина были причины покончить с собой, он именно из суеверия прибег к такому способу…

— М-да, — протянул Аллейн, — и одновременно он мог насладиться перед смертью предвкушением… странно даже назвать так… ощущением того, что его самоубийство с помощью газа привлечет внимание полиции к его собратьям актерам, которые были с ним, прямо скажем, не в лучших отношениях… А тут еще подвернулась газовая плита. Прямо в гримерной…

— Вот именно, — подтвердил инспектор Фокс.

— Ничего не «вот именно»! — вдруг вспылил Аллейн. — Посмотрите, что произошло! Кларк Беннингтон решает покончить с собой — так почему же хоть предсмертной записки не оставить? А ведь для актера это было бы куда как характерно, правда? И потом, он травится газом, при этом создает смертельную угрозу для своего соседа за стенкой — кто там у нас? Перри Персифаль? Не правда ли, довольно гадкий способ уйти из жизни? Вам это не кажется странным?

— Но мы же еще не знаем всех обстоятельств… — закашлялся инспектор Фокс.

— Да! И это самое печальное! А ведь наверняка все лежит на поверхности, только мы пока не можем схватить это… Джибсон, вы что-нибудь обнаружили?

Сержант перелистал свой блокнотик и стал читать официальным голосом, как зачитывают сообщения о кончине главы государства:

— Итак, обнаружено: гардероб. Высокое зеркало. В буфете — парик, румяна, коробочка с надписью «Крем для носа», семь коробочек с гримом и закрытая коробка с порошком. На полке перед зеркалом лежит полотенце. На полотенце — поднос с шестью помадками грима. Рядом — бутылка со спиртным, наполовину пустая. Еще бутылочка, в ней то, что называют «жидкой пудрой». Одна коробочка с порошком перевернута. Похоже, все это собирались использовать в основном для припудривания…

— Интересное наблюдение, — скрывая улыбку, кивнул Аллейн и заглянул под полку. — Так, там ничего нет… Продолжайте.

— Слева от подноса — пачка с тремя сигаретами и открытая коробка с пятью десятками. Коробок спичек. Пепельница. Полотенце, измазанное в гриме. Фляжка с коньяком, полная примерно на одну шестую, и рюмочка, от которой тоже пахнет спиртным. На полу найден только просыпанный порошок и зола от сожженной бумаги. Судя по всему, бумагу спалили в печке. Первоначальный вид бумаги установить невозможно.

— Дальше! — поторопил Аллейн. — Мне не терпится узнать, прав ли я был…

Фокс и Джибсон удивленно уставились на начальство.

Аллейн помахал рукой:

— А, не обращайте на меня внимания. Я сегодня что-то какой-то не такой. Продолжайте же!

Аллейн вдруг присел на корточки и двумя пальцами приподнял плащ Беннингтона, все еще валявшийся на полу.

— Странно, — заметил он. — Тут тоже все обсыпано этим порошком. Интересно, а где висел плащ до того, как оказался на полу? Наверное, вот на этой дверной вешалке? Надо уточнить у костюмера. Нам понадобится Бейли. И Томпсон! Дьявол! Здесь чертова уйма работы для эксперта-химика…

— Я сейчас позвоню в Скотленд-ярд, — успокоил шефа Фокс и вышел.

Аллейн вытащил из кармана лупу, подышал на стекло, протер и стал рассматривать краны на газовой плите.

— Я вижу отчетливые отпечатки, — забормотал он. — Можно сверить с пальцами Беннингтона. И тут же крупицы того самого порошка…

— Порошок тут, кажись, просто сеяли почем зря! — предположил Джибсон.

— Очень может быть. Но мы не можем продвинуться дальше ни на шаг, пока фотограф и эксперт не сделают свое дело. Вы закончили с протоколом, Джибсон?

— Да. Остались только карманы убитого. Там ничего интересного — старый абонемент на ипподром, чековая книжка, ну и тому подобное. На теле, кстати, тоже ничего не обнаружено. Только нижняя сорочка и кальсоны.

— Ну тогда пошли отсюда. Я уже наглотался этого газа до тошноты.

Выходя, Аллейн вдруг остановился в дверях.

— Нет, хотите режьте меня, хотите жгите, но я не верю, что это был несчастный случай, — сказал суперинтендент, глядя на Джибсона. — Ладно… Пойдем встретимся с экспертами.

* * *
После супа, приготовленного Джейко, всем стало гораздо лучше. Правда, Дорси недовольно заметил, что суп приправлен какими-то подозрительными специями.

Возможно, именно этот насыщенный калориями и загадочными пряностями суп вызвал у Мартины прилив сентиментальности. Хотя не исключено, что она просто устала и перенапряглась. Как бы то ни было, после еды Мартина впервые обдумала произошедшее и поняла, что в принципе никого смерть Беннингтона сильно не опечалила… Боже мой, как же он был одинок, мелькнуло у нее в голове, и на глаза навернулись слезы. Ведь он и при жизни не чувствовал ничьей заботы, а тут вот умер, и снова всем все равно. Какая печальная судьба…

Мартина была просто потрясена, когда эти ее мысли вслух и совершенно не стесняясь повторила сама Элен Гамильтон. С невеселой усмешкой, не глядя в лицо Мартине, жена покойного потрепала ее по плечу:

— Милая девочка, не надо пытаться почувствовать то, чего ты не чувствуешь… Я вот давно уже не пробую, даже на сцене во мне больше эмоций, чем сейчас. Я не любила Бена — что кривить душой? Не будем разыгрывать еще один спектакль после премьеры. Просто мы все устали и… скажем так, неприятно удивлены. Не более того. Не стоит утруждать себя надуманными чувствами — их нет…

— Но я любила его! — вмешалась Гая Гейнсфорд, и Дорси нежно сжал ее руку, успокаивая…

— Неужели? — прищурилась Элен. — Ну наверное, раз уж ты так говоришь теперь… Но тогда лучше скрой свое глубокое горе, поскольку твои страдания никто из нас просто не способен оценить по достоинству.

— Ну почему же, Элли? — устало спросил Пул.

Элен протянула руку и (вот это да! — подумала Мартина) погладила Адама Пула по голове.

— Дорогой мой, я так устала, что нет нужды говорить о чувствах. Так что я говорю проще — именно так, как есть… Может быть, я дурная женщина, мелкая, неспособная на высокую трагедию… Может быть. Во всяком случае, если я и способна на какие-нибудь чувства, то только не на любовь. Увольте.

— Ну что ж, — вежливо сказал Джейко, — твои сценические страсти, вероятно, заменяют то, что обыкновенно называют любовью.

Элен раздраженно тряхнула головой.

— Все, что я хочу сказать, это просто практические вещи. Предлагаю не думать о трауре и подобных глупостях, а пораскинуть мозгами, что нам теперь делать. А ты что скажешь, Адам? О чем нам следует подумать в первую очередь?

Адам Пул сел поодаль, Резерфорд рухнул в глубокое кресло в углу и заговорил:

— Полиция опрашивала Клема в… — Резерфорд осекся. — Короче, они его опрашивали. Там два обычных дурня из Ярда. Сержант считает, что я ничем не могу быть им больше полезен и что им все уже ясно. Так что зачем нам вообще напрягаться, Элли? Зачем разводить мелодраму?

— Нам нужно просто обсудить ситуацию, — заметил Пул. — Именно это и имела в виду Элен, и я с ней согласен.

— Какую такую ситуацию? Для нас? Для Бена? Она ясна, как пробка. Он наглотался сильного анестетика, видимо взамен привычного ему бренди, и отбросил сандалии. Для человека, решившего свести счеты с жизнью, он действовал вполне разумно.

— Ох, не надо этого, — простонала Гая. — Не надо грубостей…

Доктор Резерфорд смерил ее взглядом от прелестного личика до прелестных ножек и обратно, но явно не нашел ничего привлекательного для себя. Он скривился и готов был уже выдать какую-нибудь гадость, как Перри Персифаль осторожно откашлялся, а Адам Пул резко бросил:

— Послушай, Джон, я все-таки попрошу тебя никого из нас не задевать!

Гая Гейнсфорд провыла с рыданиями в голосе:

— В конце концов, он был моим дядей, неужели нельзя уважать мои чувства?

— Кому дядя, кому нет, — сказал Резерфорд, — а вам, милочка, лучше всего хорошенько выплакаться. Говорят, со слезами и мочой из организма дурь выходит… И кроме того, ваш дядюшка сыграл с вами прескверную шутку. Вы же сами это прекрасно понимали. Ну ладно, не стану засорять логикой ваши еще не покрытые морщинами мозги. Может вступать хор. Я немею.

— Хорошо бы ты онемел надолго, — заметил Пул. — Итак, Элли, если хочешь знать мое мнение, то Бен избрал этот путь… этот путь в мир иной по нескольким причинам. Ты ведь хочешь, чтобы я говорил все как есть, и я намерен…

— Да-да, — несколько смешалась Элен Гамильтон, — но только не надо…

Мартина видела, как Элен и Адам смотрят друг другу в глаза, и поймала еле заметное движение — Адам покачал головой…

— Итак, говори все как есть, — постановила Элен, глубоко вздохнув.

— Ну так вот, все мы знаем, что весь прошлый год Бен, и без того не слишком веселый человек, пребывал в депрессии. Мы знаем, что его дурные привычки подтачивали его здоровье, его личность и его актерский талант. Думаю, он и сам это отлично понимал. Он был несчастный человек, которому оставалось только с тоской вспоминать прошлое. Мы все видели, что сегодня на премьере он выкидывал такие штучки, которые актеру такого калибра просто неприличны…

Перри Персифаль встрепенулся:

— И я бы хотел добавить, что… — и тут же стушевался, пробормотав: — О мертвых ничего, кроме хорошего…

— Таким образом, мы все знали, что Бен хронически неустойчив и депрессия стала его второй натурой. Я уверен, рано или поздно он все равно сделал бы это. Но мне очень жаль Это трагедия. Бог ему судья, но Бен много страдал. Не знаю, согласитесь ли вы со мною…

— Все это очень убедительно, — усмехнулся Дорси, пристально взглянув на Элен, — если только не произошло чего-нибудь новенького, что могло стать особым мотивом…

Элен не поднимала головы.

— Думаю, Адам прав, — медленно произнесла она. — Он вдруг осознал степень своего падения и был сражен этим. И увы, в жизни он был очень одинок…

— О Господи, Господи! — Гая Гейнсфорд попробовала заломить руки, и этот жест ей, как ни странно, удался. — Я так виню себя, так виню…

Доктор Резерфорд издал громкий стон, словно у него вырывали зуб, но Гая самозабвенно вела свою роль:

— Я так его подвела! И он так переживал из-за этого! Наверное, это было последней каплей в его страданиях!

— Нет, нужно обладать терпением ангела, чтобы слушать этот бред! — не выдержал Резерфорд и было поднялся, но тут в комнату вошел Клем Смит. Он нехорошим взглядом посмотрел на Элен Гамильтон и процедил:

— Они все еще в его гримёрной. Обещают, что не задержат нас надолго.

— Вот бы хорошо! — мученически воскликнул Перри Персифаль. — Хочется надеяться, формальностей будет немного и мы сможем наконец разойтись по домам!

— Во всяком случае, они сейчас придут сюда! — отрезал Клем.

Он взял миску с супом, удалился в уголок и стал быстро есть. Все молча смотрели на него.

— Ну и о чем они тебя выспрашивали? — вдруг встрепенулся Джейко.

— О том, кто чем занимался в тот момент…

— А еще?

— Ну… Кажется, они проявили интерес к тому, как театр ремонтировался…

— И в особенности как были переделаны уборные артистов?

— Ага, — печально кивнул Клем. — Именно.

Повисла пауза, снова нарушенная Джейко.

— Нет ничего удивительного, — заявил он. — Элен уже продемонстрировала нам свою откровенность, да и Адам толкнул речь. Давайте! Пусть каждый, наконец, выскажется… Я со стороны похож на страуса, это верно, но мне бы не хотелось по страусиному прятать голову в песок. Мы все помним о том случае в «Юпитере»… Когда об этом говорит Гая, у меня возникает ощущение, будто открываешь шкаф, а оттуда выпадает скелет… Понятно, что после того прискорбного случая джентльмены из полиции хотят убедиться, что имело место самоубийство. И поскольку мы все также уверены, что произошло самоубийство, нам просто не надо им мешать. Вот и все.

— Здорово сказано, — вставил Пул.

— Похоже, этот случай получит огласку, — поморщился Дорси. — Театр от этого, чувствуется, не выиграет…

— Боже мой, какая там огласка! — воскликнул Персифаль. — Если давно уже пора лечь у себя дома в постель, время ли думать о какой-то там огласке и всякой прочей мещанской ерунде?! Вопрос в том, будем ли мы продолжать постановку?

— А почему бы и нет? — вздохнул Пул.

— Ну хорошо, а вы что думаете, Джей? Насчет роли Бена? — спросила у Дорси Элен Гамильтон.

— Я мог бы взяться за нее, да поможет мне Бог, — тяжело сказал Дорси. — Но кто будет со мной заниматься?

— Я готова поработать с вами в любое время! — Элен подняла брови.

— Ну что ж, отлично.

Мартина почувствовала, что, как только разговор перешел на профессиональные рельсы, лица актеров разгладились и просветлели. Только один Пул, казалось, никак не мог стряхнуть с себя угрюмость. Глядя на него, Мартина вспомнила его карандашный портрет в «оранжерее» — такой же отстраненный, печальный взгляд…

Завязалась оживленная, почти веселая беседа о перепостановке, с новыми исполнителями. Клем Смит, Джейко и Персифаль увлеченно говорили одновременно — каждый свое, — когда Гая Гейнсфорд, одаренная талантом устраивать сцены в жизни, патетически воскликнула:

— О нет, я не могу этого вынести! Господи, как же вы все ужасны!

Беседа прервалась. Овладев на секунду всеобщим вниманием, Гая поняла, что пора быстренько подводить дело к кульминации. Она удачно воспроизвела один раз уже получившийся прием с заламыванием рук и, держа локти наружу, разразилась долгой жалобной тирадой, все время беря на октаву выше, чем следует:

— Вы сидите и говорите о спектакле так, словно ничего не произошло, ровным счетом ничего! Как вы можете! Когда рядом, за этой дверью, лежит еще не охладевшее, можно сказать, свежее тело вашего собрата, о котором вы забыли скорее, чем он успел умереть… И если вы думаете, что я когда-нибудь еще появлюсь в этом проклятом месте, которое вы называете театром, то говорю вам — меня силком не затащишь сюда, в это отвратительное логово. Надеюсь только, что мне сообщат о времени похорон, ибо я здесь, кажется, единственная его родственница…

Все кинулись успокаивать и разубеждать Гаю, но она величественным жестом звезды экрана остановила соболезнующих.

— Вам не следует обременять себя объяснениями, — горько воскликнула Гая. — Наоборот, я слишком хорошо все понимаю…

Она со своей недосягаемой высоты кинула косой взгляд в сторону Мартины и добавила:

— А вы — вы изо всех сил боролись за эту ничтожную роль, так радуйтесь теперь, что получили ее наконец! Но я считаю вас в немалой степени ответственной за то, что здесь произошло…

— Стоп, Гая, дубль отсняли, — криво и недобро усмехнувшись, сказал Адам Пул. — Второго дубля не надо.

— Нет! Вы не сможете заткнуть мне рот! Это было последней каплей, которая довела моего дядю до ужасного конца, и мне все равно, кто об этом знает, а кто нет!..

Пока Гая договаривала свою вдохновенную речь, на сцене незаметно возник суперинтендент Аллейн.

* * *
Хотя Аллейн, безусловно, слышал каждое слово из этой мелодекламации, он сумел ничем этого не показать.

— Ну-с, так-так, — начал Аллейн. — Видите ли, я собираюсь сообщить вам не совсем, как бы это выразиться, приятные новости. Точнее, совершенно неприятные. Нам, кажется, не удастся справиться с нашей частью работы так легко и просто, как я сперва надеялся. Случай очень неоднозначный. Я понимаю, что вы все уже безумно устали, и прошу меня простить. Но, повторяю, обстоятельства дела намного сложнее, чем вам, возможно, казалось.

У Мартины похолодело в груди. Аллейн повернулся к мисс Гамильтон:

— Вы, естественно, понимаете, что мы не могли обойти вниманием и тот прискорбный случай, который произошел в этом театре несколько лет назад… Думаю, что каждый из вас также сразу же о нем вспомнил.

— Ну конечно, — согласилась Элен бесцветным голосом. — Мы тут уже говорили об этом.

Актеры притихли и посмотрели на нее с неудовольствием, но Аллейн быстро подхватил нить разговора:

— Так я и думал, видите… И мы тоже вспомнили о нем. Наверное, вы, как и мы, гадаете, не мог ли тот давний случай оказать на психику… гм!.. вашего мужа некое влияние?

— Я уверена, что оказал, — быстро ответила Элен. — Мы все так считаем.

В воздухе пронеслись нечленораздельные звуки, по которым можно было понять как то, что все согласны с мисс Гамильтон, так и то, что они абсолютно не согласны с ней… Только Резерфорд промолчал. Мартина с удивлением заметила, что его массивный подбородок опустился на грудь, а глаза прикрыты, словно он спал — он только что не храпел! Резерфорд сидел позади, за спинами актеров, и Аллейну не было его видно.

— У вас есть какие-нибудь доказательства? — спросил суперинтендент.

— Никаких особых доказательств тут быть не может, — пожала плечами Элен. — Я только знаю, что Бен много думал о том страшном случае. И ему не нравился этот театр — то есть, я имею в виду, помещение… Знаете, мистер Аллейн, актеры очень чувствительны к обстановке… Мы всегда говорим о театрах словно о живых существах… Вы понимаете, мистер Аллейн, я говорю «живых» в фигуральном смысле… Так вот, моему супругу никогда не нравилась атмосфера этого театра. И он высказывал это в таких выражениях, что я думаю, он много терзался из-за этого. У нас тут сложилось правило — не вспоминать о том печальном происшествии. Только он один часто заговаривал о нем. То есть не с нами, а с людьми, которые были причастны к тому случаю…

— Так-так, понятно, — проронил Аллейн и подождал, чтобы сержант успел записать сказанное, затем продолжил: — Кто-нибудь еще замечал у мистера Беннингтона предчувствия, суеверия или вообще опасения, связанные с этим зданием?

— О да! — воскликнула Гая с трагическими нотками в голосе, но под холодным взглядом суперинтендента несколько смутилась. — Он говорил об этом со мной, пока не увидел, как меня это расстраивает и пугает. Ведь вы должны понять, что я впервые… то есть я так чувствительна ко всему… Я просто ничего не могу с собой поделать… то есть вы можете смеяться, но для меня это было очень важно! Ведь есть вещи, о которых просто нельзя забыть ночами, когда…

— Ну так что же, — Аллейн попытался направить поток словоблудия в необходимое следствию русло, — что случилось, когда мистер Беннингтон обнаружил, что вас эти разговоры пугают? Что тогда?

— Он прекратил меня мучить. Я ведь его племянница! У нас были прекрасные отношения!

— Ага, значит, он прекратил… — Аллейн задумчиво потер висок. — Следовательно, вы — мисс Гейнсфорд, если я правильно понимаю?

— Да, но моя настоящая фамилия — Беннингтон. Я дочь его единственного брата. Мой отец был убит на войне, и дядя Кларк почувствовал, что… что я ему очень близка… А я увидела, как он одинок, как заброшен, как несчастен…

— Вам не трудно будет объяснить, почему вы решили, что он так заброшен и несчастен?

Дорси быстро вставил:

— Видите ли, я уверен, что это просто своего рода интуитивное чувство, не так ли, Гая?

— Ну, я… — неуверенно начала Гая, но тут заговорила Элен Гамильтон.

— Не думаю, что у кого-нибудь здесь возникают сомнения, отчего это мой супруг был несчастен… Именно перед вашим появлением мы откровенно обсуждали, как крепко он пил и как это разрушало его личность. Я была не в силах ему помочь, и мы больше не могли… — Элен слегка побледнела, но продолжила твердо: — Мы в действительности давно уже не жили как супруги. У нас все равно уже не было никакой семьи. Сегодня вечером он вел себя на сцене совершенно недостойно, подло и даже пошел на то, чтобы расцветить свою роль за счет достоинства других актеров… Это недопустимо в театре, он понимал это, и, возможно, сам ужаснулся после… Он был совершенно пьян сегодня, пил даже у себя в гримерной между выходами на сцену. Вероятно, он вдруг взглянул на себя со стороны и не сумел вынести этого зрелища… Я глубоко понимаю его…

— Еще бы! — воскликнула Гая Гейнсфорд злорадно. — Уж кое-кому стоило бы его понять! Во всяком случае, я всегда…

— Не сомневаюсь, что уж вы его вполне понимали, — вежливо заметил Аллейн. Гая набрала в грудь побольше воздуха, чтобы продолжить свои обвинения, но Аллейн не дал ей слова. — В любом случае сейчас, чтобы не терять времени, мне хотелось бы, чтобы вы все постарались вспомнить какие-нибудь конкретные признаки того, что мистер Беннингтон собирался с собой что-то сделать.

Мартина услышала собственный голос, который звучал, казалось, совершенно независимо от нее:

— Я полагаю, что он…

Аллейн повернулся к ней с подбадривающей улыбкой:

— Слушаю вас! Впрочем, извините, я еще не знаю вашего имени, мисс… — Он поискал глазами в программке.

— Это мисс Мартина Тарн, — быстро проговорил Адам Пул. — Она была бы у нас героиней сегодняшней премьеры, если бы не эти печальные обстоятельства… Одним словом, мисс Гейнсфорд приболела и мисс Тарн вышла ей на замену, причем решение приняла буквально за полчаса до начала спектакля… И мы все выразили бы ей благодарность, если бы только не…

— О да, вполне понятно, такие жуткие события, — кивнул Аллейн. — Итак, мисс Тарн, что же вы вспомнили?

— Он сказал мне кое-что, когда вышел со сцены в последнем акте.

— То есть ему уже не надо было возвращаться на сцену?

— Ну да.

— Что же он вам сказал?

— Я постараюсь вспомнить поточнее, — осторожно начала Мартина. — Но это не так просто — Беннингтон говорил какими-то рваными фразами, даже не заканчивая их… Он остановил меня на полпути к моей гримерной… то есть гримерной мисс Гейнсфорд, и просто заинтриговал меня… Он говорил примерно так: «Хочу сказать вам, что вы не должны думать, будто я собираюсь сделать это…» — и потом: «Вы не можете догадываться, что же я хочу…» Он говорил очень неуверенно, в расстройстве… В этот момент появился Джейко… то есть мистер Доре, и велел мне идти к себе подправить грим. А мистеру Беннингтону сказал что-то насчет его грима…

— Я заметил Кларку, что он блестит от пота, как тюлень, вылезший из воды, — вставил Джейко. — И он сразу же зашел к себе.

— Один? — спросил Аллейн.

— Ну, я только просунул к нему голову, чтобы он расслышал мои слова… Потом я сразу же пошел в гримерную к девочке…

— Мисс Тарн, вы больше ничего не запомнили из слов мистера Беннингтона?

— Боюсь, что нет. Я и сама, знаете ли, была в каком-то тумане…

— Похоже, для вас это был звездный час?

— Да, — серьезно сказала Мартина. — Мне показалось, он имеет в виду спектакль… Мне, наверное, следует объяснить. Дело в том, что я ведь вышла на замену мисс Гейнсфорд, его племянницы. И тем не менее мистер Беннингтон говорил со мной дружелюбно, и я решила, что он хочет дать мне понять, что не держит на меня зла… Но мне трудно говорить наверняка, его речь была не очень разборчивой по смыслу…

— Хорошо, — кивнул Аллейн. — А вы слышали этот разговор, мистер Доре?

— Ну конечно! — немедленно откликнулся Джейко. — Я уже шел по коридору, а Кларк говорил так громко…

— Как по-вашему, что он мог иметь в виду, когда говорил с мисс Тарн?

— Знаете, я в тот момент был страшно занят, а кроме того, просто любовался этой девочкой. Сейчас даже и не вспомнить. Если я что и подумал тогда, так только то, что он решил закатить сцену из-за того, что у его племянницы как бы отобрали роль и передали другой. У него, знаете ли, чем меньше оставалось таланта играть на сцене, тем больше появлялось таланта устраивать сцены в жизни…

— Как он вам показался, сильно расстроенным?

— О да! Еще бы! Буквально убит наповал!

— То есть просто уничтожен, так?

— Нет больше королевства, нет больше короля! — неожиданно раздался хриплый голос из-за спины Джейко. Это проснулся Резерфорд…

Аллейн сощурился и вытянул шею, пытаясь углядеть доктора в темном углу за спинами Джейко и Дорси. Наконец инспектор разглядел Резерфорда.

— Так вы считаете, что его тщеславие принимало подобные формы? — осведомился Аллейн.

— Ха! — Доктор выпрямился в своем кресле и протер глаза. — Я удивляюсь, как простым полицейским оказываются недоступны столь же простые истины… Я поражен, удивлен, разочарован и не знаю, что сказать!

Резерфорд заправил в нос понюшку табаку и откинулся на спинку кресла в сладостном предвкушении.

— Ради Бога, не обращайте на него внимания! — шепнула Элен, через силу улыбнувшись Аллейну. — Он просто старый чудак и где-то вычитал, что умные люди обязательно цитируют классиков по поводу и без повода…

— Надо сказать, мы сами поощряем в нем эти преступные наклонности, — с мрачной усмешкой вставил Джейко.

— Да, слишком уж мы ему потакаем в его необузданной и неуместной любви к классике! — поддакнул Пул.

— Плевать я хотел на ваше потакание! — ответствовал Резерфорд и оглушительно чихнул.

Перри Персифаль деликатно вздохнул, а Дорси кротко заметил:

— Может быть, продолжим, мистер Аллейн?

Суперинтендент подмигнул Джейко:

— Слушаю вас, мистер Доре.

— Я бы не стал говорить, что Бен был расстроен, — вздохнул Джейко, — но, увы, это состояние угнетенности было у бедняги уже почти постоянным… Он в последнее время бывал либо пьян вдрызг, либо в депрессии, либо одновременно и то и другое — хуже всего… Я вполне могу согласиться с мисс Гамильтон, что он сам себе стал противен… Он решил избрать самый верный путь борьбы с самим собой, не правда ли? Наверное, перед смертью он хотел заверить Мартину, что его решение никоим образом не ложится на ее совесть, вот и все. Во всяком случае, со стороны Бена это было очень мило — позаботиться перед смертью о девочке. Что же делать, если мисс Гейнсфорд провалилась, а мисс Тарн получила все лавры?

— При чем тут «провалилась»? — возразил Дорси. — Гая просто не смогла выйти на сцену!

— Надеюсь, мисс Гейнсфорд уже лучше? — деликатно заметил Аллейн, повернувшись к Гае.

— Лучше? О да… — Гая сделала жест утомленного длительным умиранием лебедя. — Да, пожалуй… Пожалуй, лучше…

И неожиданно Гая протянула руку Дорси, точно так же, как чуть раньше Элен — Адаму Пулу.

«Бог ты мой, — подумала Мартина, — да ведь у Гаи со стариком Дорси, похоже, любовь!»

Аллейн внимательно посмотрел на парочку и обернулся к труппе.

— Итак, господа, — сказал он, — могу вам сообщить некоторые предварительные итоги, которые сложились у меня в голове после нашей душевной беседы. Прежде всего ясно, что никто из вас не удивлен смертью мистера Беннингтона. Мисс Гамильтон поведала нам, что ее муж был суеверен по поводу того случая в «Юпитере». Другие говорят, что он не мог вынести позора своего скверного и недостойного выступления на сиене. Наконец, мисс Гейнсфорд считает, что Беннингтон был просто убит тем, что его племянница не появилась в нескольких мизансценах, в то время как мисс Тарн и мистер Доре, напротив, утверждают, что перед смертью Беннингтон пытался сказать, что его поступок не имеет связи с выходом на сцену мисс Тарн… Итак, вот пока единственное доказательство в пользу самоубийства, которое я имею в данный момент.

Адам Пул поднял голову. Лицо его было бледно, черная прядь спадала на лоб, и Мартине он очень напомнил «Адама» работы Микеланджело…

— Послушайте, суперинтендент, — отрывисто проговорил Пул. — Какие еще доказательства? У вас есть сам факт смерти, не так ли?

Аллейн пожевал губами, потом ответил, тщательно подбирая слова:

— Видите ли, есть некоторый временной интервал между тем моментом, когда мистер Беннингтон еще жил и говорил, и тем моментом, когда был найден мертвым. Что-то около восьми минут.

— Да, но… — вступил Перри Персифаль и как-то сразу осекся. — А, ладно, что бы там ни было, я не желаю этого знать…

— Не бойся, мой маленький, суперинтендент тебя не укусит, — зловеще сказал Резерфорд. — Что же ты замолчал, маленький Перри? Говори уж до конца!

— Да заткнись ты! — фальцетом выкрикнул Перри Персифаль, оборачиваясь. — Ах, как все тут показывали свое беспокойство! Ах, как тут все переживали! Как все хотели выставить напоказ свою честность, открытость! Прямо за живое берет! Ладно, я знаю, что доктор думает обо мне, но со своей стороны я очень сомневаюсь в его способности ставить диагноз кому бы то ни было! Пусть я голубой, пусть! Но если голубой может сочувствовать умершему, может скорбеть, может испытывать дурноту при одной мысли о самоубийстве загнанного человека, то пусть я буду голубым! Плевать мне! Это лучше, чем быть просто импотентом, неспособным на человеческие чувства, вроде нашего доктора!

Повисло тягостное молчание, слышно было только скрипение ручки сержанта, который прилежно стенографировал.

Доктор Резерфорд с некоторым трудом поднялся на ноги и посмотрел на Перри сверху вниз.

— Итак, где же ваши аргументы, мой птенчик? — сказал Резерфорд таким густым голосом, что кулисы всколыхнулись от воздушной волны. — Ежели вы человек нормальный, в чем пытаетесь нас уверить, то почему ведете себя как больная божья коровка, которая норовит спрятать свои ножки, когда ее сожмут в ладони, а стоит чуть отпустить — просыпается и стремится улететь? Почему вы так боитесь, Персифаль? Чего вы боитесь? — Он схватил Персифаля за рукав. — Это уникальный образчик, дамы и господа! Чуть раньше, всего пару часов назад, он вслух страдал от оскорбления, которое ему учинил умерший, потом от дурноты, которая постигла его при виде того же умершего, потом… Да что говорить! Я предлагаю вам взглянуть на него!

— Тихо! — прикрикнул Адам Пул. — Джон, заткнись, ради всего святого! Заткнись!

Перри вырвал свой рукав у Резерфорда и повернулся к суперинтенденту.

— Я понимаю, что вы здесь только по долгу службы, но…

— Да, мистер Аллейн, я тоже думаю, что наша мирная дискуссия приняла несколько причудливые очертания! — быстро проговорил Пул. — И мне бы хотелось ее закончить, особенно если мы все согласны, что это было самоубийство, и ничего более…

— Хотя я, например, не согласен, — спокойно сказал Аллейн.

Все заговорили разом, возбужденно.

— Вы можете возражать сколько угодно, — повторил Аллейн, чуть повышая голос. — Но я повторяю, что не имею доказательств, был ли это несчастный случаи или самоубийство.

Джейко усмехнулся. Все застыли.

— Итак, никто не хочет произнести нехорошего слова? — утвердительным тоном спросил Джейко. — Ну раз так, как всегда, озвучивать буду я. Значит, суперинтендент, вы считаете, что произошло убийство? Как погано, не правда ли?

По чистой случайности один из уставших донельзя рабочих сцены свалился во сне со стула. И прямо на шнур от занавеса. Занавес взлетел и открыл ключевую мизансцену пустому залу…

— Не хватает только аплодисментов! — сардонически заметил Джейко.

Глава 8 Интермедия

Когда Мартина оглядела всю труппу, молча сидящую на сцене, труппу, где каждый был уже до отказа полон яростью и злобой, ей вдруг стало вовсе неудивительно, что Беннингтона могли убить… Раньше трудно было даже подумать об этом. А ведь судя по всему, все так и случилось.

Долгую паузу нарушил Адам Пул:

— Надо ли понимать так, суперинтендент, что вы напрочь исключаете возможность самоубийства?

— Никоим образом! — отвечал Аллейн. — Напротив, я ищу этой версии самые ничтожные подтверждения, вы же видели… Но есть весомые аргументы в пользу того, что это могло быть и не самоубийство, понимаете? Нам следует более тщательно разобраться в деле.

— И какие у вас аргументы в пользу убийства?

— Да уж есть такие…

— И они для вас много значат?

Аллейн помолчал.

— Да, они довольно существенны.

— Ну так скажите нам! — взорвался Резерфорд.

— Достаточно сказать, что они очень весомы, — дипломатично ушел от ответа Аллейн.

— Неслабая аргументация, позвольте заметить! — Резерфорд гремел, как пустое ведро, в которое бросают картошку.

— Но, мистер Аллейн! Что еще мы можем вам рассказать?! — крикнула Элен Гамильтон. — Мы понимаем только, что Бен сделал это сам! Сам! И мы понимаем, что он сделал это оттого, что был ужасно несчастен! Пусть кто-то из нас и виноват в его несчастье, что из того? Что мы еще можем сказать?

— Знаете, я смогу вам ответить более определенно, когда мы выясним в точности, что делал каждый из вас в тот или иной момент, — с ледяным спокойствием отвечал суперинтендент. — Во всяком случае, в промежутке времени между тем, как мистер Беннингтон вышел со сцены, и тем, когда его нашли мертвым… Пока что инспектор Фокс опрашивает рабочих сцены, а я намереваюсь провести ту же процедуру с вами, господа актеры.

— Ага, я понимаю… — Элен наклонилась вперед и уперлась локтями в колени. — Вы хотите выяснить, кто из нас имел возможность убить Бена? Так?

— Да, — подтвердил Аллейн. — Поразительная догадливость… Думаю, вы согласитесь, что можно пока пропустить формальные вопросы?

— Можно.

— Тогда давайте начнем прямо с вас, мисс Гамильтон, если вы, конечно, не против.

— Я была на сцене все то время, о котором вы говорите, мистер Аллейн. Перед самым уходом Бена была сцена с Джеем Дорси, Адамом Пулом, Перри Персифалем и мною… Потом Джей и Перри выходят, а за ними — Бен. Адам и я остаемся и доигрываем до самого конца.

— Следовательно, и вы, мистер Пул, были на сцене до самого конца пьесы? — повернулся Аллейн к Пулу.

— Видите ли, тут прямо трагикомедия, — несколько натянуто улыбнулся Пул. — Дело в том, что персонаж, которого играл мистер Беннингтон, выходит со сцены и тут же стреляет в себя. За сценой звучит хлопок из пугача. А я выхожу сразу же вслед за этим, почти сразу после Персифаля и Дорси, но тотчас же возвращаюсь на сцену. Буквально через минуту-другую. Я должен был стать у левой кулисы и ждать ключевой фразы мисс Гамильтон «по делам бизнеса…» — и вслед за этим снова выйти к рампе.

— Так сколько времени вас не было на сцене?

— Может быть, мы вам просто покажем? — предложила Элен. Она встала и прошла на середину сцены, затем подняла к губам сомкнутые руки и замерла. Она стала совершенно другой женщиной…

Показалось, будто Клем Смит выкрикнул свое обычное «Очистить сцену!». На самом же деле Клем только обвел своим особым взглядом актеров, из чего все сразу поняли, что кому делать… Мартина, Джейко и Гая сразу отошли за кулисы. Перри Персифаль вместе с Дорси подошли к ступенькам, ведущим со сцены. Пул пересек сцену и приблизился к Элен. Они встали друг напротив друга в тех же позах, в каких стояли на репетиции. Доктор Резерфорд, не обращая ни малейшего внимания на происходящее, казалось, дремал на мягкой софе. Элен следила за Клемом Смитом, который пошел за своей книгой с текстом пьесы.

— Начнем с момента ухода Бена, Элен, — сказал Пул, и в следующую минуту мисс Гамильтон повернулась к пустому залу.

— У меня есть только одно, что я хотела бы сказать, но это должно остаться между нами! — Она повернулась к Перри и Дорси. — Не будете возражать, господа?

Перри отвечал голосом непроходимого зануды:

— Я вас не понимаю и даже не принимаю само обращение ко мне — отчего это вы вдруг вспомнили обо мне?

А Дорси сказал с поэтической печалью:

— Я словно жестоко опьянел от понимания своего полного несоответствия миру и людям, среди которых живу. Господи, как я был бы счастлив оказаться в полном одиночестве…

Они вышли со сцены, оставив там Элен, Адама и воображаемого Беннингтона.

Элен снова заговорила, обращаясь к призрачному собеседнику — Беннингтону:

— Теперь тебе должно быть ясно, о да! Ведь мы дошли до конца, не правда ли?

— Да, — отвечал голос Клема, читавшего с листа. — Я понял тебя, дорогая, понял… и до свидания… Скорее нет, прощай!

Они повернулись в сторону левой двери. Аллейн кинул взгляд на часы. Элен сделала порывистое движение, словно пыталась задержать кого-то невидимого, а Пул взял ее за локоть и потянул прочь. Все было исполнено так живо, так натурально, что казалось, сейчас скрипнет дверь, в которую выйдет Бен…

— Теперь мне надо поговорить с тобой наедине, — сказал Пул, после чего последовал долгий диалог, который Элен и Адам провели на приглушенных тонах.

И тут Клем хлопнул в ладоши, обозначая выстрел. Адам встрепенулся и выбежал со сцены через левую дверь.

Элен нервно прохаживалась у рампы. Ее движения казались вымученными, но полными внутреннего смысла. Всякий жест находил свое отражение в выражении ее лица. Наконец Элен приблизилась к окну и, словно делая над собой усилие, осторожно выглянула. На сцену снова выбежал Пул.

— Спасибо, — кивнул Аллейн, глядя на часы. — Итак, пятьдесят секунд. Давайте присядем…

Актеры расселись по своим прежним местам.

— Видел ли кто-нибудь, как мистер Пул за дверью ждал своего последнего выхода на сцену? — Аллейн обвел актеров глазами.

— Но ведь дверь была прикрыта! — пожал плечами Пул. — Она ведь меня все-таки загораживала!

— Согласен. Но вас мог заметить кто-нибудь из сошедших со сцены… — Аллейн пристально посмотрел на Дорси и Персифаля.

— Мы пошли прямо к себе в комнаты, — сказал Перри.

— Вместе, что ли?

— Ну, сперва вышел я. В коридоре я встретил мисс Тарн. Я успел сказать ей буквально несколько слов, и тут следом за мной появился Джей.

— Вы помните это, мисс Тарн? — спросил инспектор.

До того мысленный взор Мартины был словно затуманен. Теперь она начала припоминать:

— Да, да… Все было именно так… Они оба говорили со мной.

— А потом пошли по коридору?

— Да.

— А вслед за ними вскорости отправились вы и мистер Беннингтон?

— Да.

— А затем к вам подошел мистер Доре и вы зашли в вашу гримерную?

— Да.

— Вы приятное исключение из общего для женщин правила, мисс Тарн, — дружелюбно улыбнулся Аллейн. — Редко получаешь от женщин такое твердое, а главное, многократно подтвержденное согласие… М-да… Итак, после того как мистер Беннингтон удалился к себе, вы, мистер Персифаль, находились в соседней комнате, прямо за перегородкой? Вы, мистер Дорси, были в комнате напротив, а мисс Тарн — в своей… то есть, пардон, в гримерной мисс Гейнсфорд, где к ней почти сразу же присоединился мистер Доре? Все верно?

Актеры ворчливо и вразнобой пробормотали «да».

— А как долго вы оставались в своих комнатах, господа?

Джейко подвигал сильно выступающим кадыком на тощей шее, словно передернул затвор винтовки.

— Я ведь уже говорил, что поправлял девочке грим, а потом вместе с ней вернулся на сцену, — сказал он.

— Мне кажется, что мистер Дорси и мистер Персифаль направились на сцену раньше нас. — Мартина наморщила лобик. — Да, я припоминаю, когда мы с Джейко шли, то слышали впереди их голоса. Это было прямо перед первым вызовом на поклоны. Тут занавес опустили, потом подняли, и мы все вышли кланяться. Правда, Джейко? Я правильно рассказываю?

— Ну конечно, малышка! — француз мягко улыбнулся ей.

Адам Пул подошел и положил руки на худенькие плечи Мартины.

— Итак, слава Богу, появляется по крайней мере одно железное алиби — для нашей малышки…

Пул легонько отклонил ее плечи назад, и Мартина, не веря своим ощущениям, поняла, что прислоняется спиной к нему, к Адаму… Аллейн в некотором удивлении перевел глаза с лица Пула на лицо Мартины и поднял брови.

— Мы дальние родственники, — ответил Пул на молчаливый вопрос суперинтендента. — Правда, она запрещает мне упоминать о нашем родстве, стесняется…

— Бедняжка! — улыбнулся Аллейн. — Ей придется часто смущаться — сходство слишком бросается в глаза…

Гая Гейнсфорд громко спросила у Дорси:

— Джей, милый, как ты считаешь, эти полицейские позволят мне взять мои сигареты?

Дорси моментально распахнул портсигар и элегантным жестом протянул его своей пассии. Но на лице его отчего-то застыла тревога…

— Простите, а где ваши сигареты? — осведомился Аллейн.

— Это неважно, неважно… — быстро ответила Гая. — Я уже закурила. Не беспокойтесь, не обращайте внимания. Извините, что перебила.

— А все-таки где они?

— Я сама точно не знаю, куда они могли деваться.

— А где вы находились во время спектакля?

Гая отвечала нервозно:

— Но ведь это совершенно не имеет значения! Я поищу сигареты попозже…

— Гая просидела в нашей «оранжерее» весь спектакль, — постановил за нее Джейко.

— Тогда Миног поищет сигареты там, — сказал Аллейн.

— Есть, сэр! — немедленно откликнулся молодой констебль и вышел.

— Итак, значит, вы все время пропыли в этой самой «оранжерее», мисс Гейнсфорд? — спросил Аллейн.

Во рту у мисс Гейнсфорд была сигарета. Дорси щелкнул зажигалкой, Гая затянулась и вдруг резко закашлялась.

Дорси несколько странным голосом сказал:

— Гая была просто не в силах самостоятельно передвигаться… Она свернулась там калачиком на софе… Я собирался отвезти ее домой после представления…

— Хорошо, а когда вы вышли из той комнаты, мисс Гейнсфорд? — осведомился Аллейн.

Казалось, Гая почти посинела от удушья, из ее горла вырывались короткие хрипы… Она сунула сигарету Дорси, а сама судорожно полезла за носовым платком. Вернулся констебль Миног с пачкой сигарет, но Гая так бешено замахала ему, что он оторопело передал пачку в руки того же Дорси и уже по собственной инициативе принес полузадохнувшейся Гае чашку воды.

— Если морду бабенки свело судорогой, — величаво заметил доктор Резерфорд из своего угла, — самое лучшее — поднять ее за пятки вниз головой и хорошенько потрясти.

Неизвестно, что подействовало на Гаю — то ли перспектива быть подвергнутой столь причудливой лечебной процедуре, то ли вода, добытая добрым констеблем, то ли, наконец, энергичное хлопанье по спине тяжелой рукой Джейко, но приступ кашля у нее прошел столь же внезапно, как и начался. Аллейн, который с большим подозрением наблюдал за этими эволюциями, повторил:

— Если вы наконец пришли в себя, мисс Гейнсфорд, будьте любезны припомнить, когда же вы покинули «оранжерею»?

Гая слабо помотала головой и прошелестела тихим голосом беззащитного инвалида, чувствующего приближение смерти:

— Прошу вас! Я не могу вспомнить этого… Весь этот вечер был для меня ужасен, просто ужасен… Разве это так уж важно?

— Ради всего святого, Гая! — крикнула потерявшая терпение Элен Гамильтон. — Хватит изображать из себя дурочку! У тебя сухие глаза, а если бы ты закашлялась по-настоящему, ты уже бы вся слезами изошла! Конечно, то, что спрашивает инспектор, важно! Ведь ты же была через стенку от Бена! Подумай сама!

— Но ведь вы не можете думать, будто… — начала Гая ожесточенно. — Думать так обо мне — это просто варварство!..

— Милая Гая! — пропел Пул зловеще-ласковым тоном. — Конечно, ни я, ни мисс Гамильтон, никто из нас не считает, что ты способна тайком зайти в гримерную Бена, сбить его на пол прямым левым в челюсть, а потом пустить газ. Мы только пытаемся выяснить, что каждый из нас делал.

— А еще интереснее, — хладнокровно заметил Аллейн, — откуда вы, мистер Пул, могли узнать о следе прямого удара кулаком в правую скулу?

* * *
Пул стоял почти вплотную к Мартине, и она ощутила, как мускулы его окаменели. Это напряжение словно передалось девушке. И когда Пул заговорил, на ее душе стало тревожно от его спокойного, непринужденного тона, за которым, казалось, что-то скрывается.

— Вы, конечно, понимаете, Аллейн, что дали мне отличную возможность обыграть вашу шутку! Да ниоткуда я не знал о прямом левом — вы сами только что сказали об этом! Так что теперь — я знаю!

— Да, коли так, я действительно сражен вами наповал, — бесцветно улыбнулся Аллейн. — Значит, вы просто предположили, что таковой удар Бену мог кто-то нанести?

— Ну, если Бен был убит, то это, вероятно, был единственный способ…

— Вовсе нет, — так же бесстрастно заметил Аллейн. — Убийца прибег именно к тому самому способу, который был уже когда-то успешно использован для убийства в этом самом театре.

— Думаю, трудно назвать успешным способ убийства, после которого убийцу арестовывают! — усмехнулся Пул.

— Да нет, это дело другое, — улыбнулся Аллейн одними губами. — Просто преступник недооценил наши методы расследования.

— Во всяком случае, надо быть полным ослом, чтобы снова прибегнуть к подобному способу!

— Или большим умником, чтобы усовершенствовать его! — возразил Аллейн. — Что скажете, мистер Дорси?

Дорси встрепенулся.

— Я? — переспросил он изумленно. — Я? Что я могу сказать — не знаю! Боюсь, я не очень внимательно слушал, о чем вы говорите…

— Наверное, вы еще раздумывали над тем, откуда на лице мистера Беннингтона взялся след от удара в правую скулу?

— Что касается меня, то я, как и все тут, считаю, что Бен покончил с собой, — тяжело вздохнул Дорси. Он сел напротив Гаи, удобно вытянул и скрестил ноги. Руки были заложены в карманы брюк, подбородок покойно лежал на груди. Весь его вид говорил о полнейшей невозмутимости.

— А все-таки мы до сих пор не узнали, когда же наша таинственная мисс Гейнсфорд покинула «оранжерею»! — заметил Аллейн.

— О Боже! — простонал Перри Персифаль. — Как это мне надоело! Джей, ты же помнишь! Ты заглянул в «оранжерею» к Гае, когда мы с тобой вышли со сцены! Так скажи же, наконец! Была там Гая или нет? Гая, милая, не томите нас, ответьте…

Мисс Гейнсфорд только раскрыла рот, как ее опередил Джей Дорси:

— Ну конечно, была! Я каким-то болваном стал в последнее время — все забываю… Гая спала на софе, мистер Аллейн. Да. И я не хотел ее будить… — Дорси пригладил свои и без того безупречно уложенные волосы на макушке. — Крайне, крайне странно, что у меня вылетело из головы. Ну да, потому что позже я спросил у кого-то, где Гая, и мне ответили, что она все еще в «оранжерее». Ну, я побежал туда и застал ее спящую, а в комнате невыносимо пахло газом — представляете? Ну, я быстро поднял ее и привел сюда.

— А вы не могли бы припомнить, мисс Гейнсфорд, когда вы заснули? — спросил неутомимый инспектор.

— Я была ужасно измучена, мистер Аллейн. И физически и эмоционально. Мне и сейчас-то не до времени.

— Ну, могло это произойти, например, до начала последнего акта?

— Н-н-нет, пожалуй… Нет, потому что Джей заходил проведать меня во втором антракте, перед последним действием. Ты ведь помнишь, Джей?

— Да, милая.

— Он предложил мне аспирину. Я взяла четыре таблетки, и они на фоне моей усталости сработали как снотворное. И я погрузилась в сон — в мучительный сон…

— После этакой лошадиной дозы было бы крайне странно, если бы он не был мучительным, — пробормотала Элен, искоса глянув на Аллейна.

— У меня лично, — сказал Джейко без тени улыбки на лице, — нет ни малейших сомнений, что Гая спала в ужасных муках.

— Да, именно так! — вызывающе воскликнула Гая. — Потому что я была доведена до крайности!

— А кто-нибудь, кроме мистера Дорси, заходил в «оранжерею» во втором антракте? — продолжал наседать суперинтендент.

Гая метнула быстрый взгляд на Дорси.

— Ах, я так путаюсь во всем, когда у меня голова не на месте, что меня просто бессмысленно спрашивать! — нервно отвечала она. — Я просто уверена, что обязательно ошибусь. О чем бы вы меня сейчас ни спросили, суперинтендент!

— Хорошо, а вы, мистер Дорси, что скажете?

— Нет, — небрежно помотал головой Дорси, не вынимая рук из карманов. — Никого я не видел.

— Милый Джей, — неожиданно вступил Перри Персифаль. — Никто не мог бы сказать этого с большей неохотой, чем я, но, увы, дружище, ты грубо ошибаешься! Во время второго антракта в «оранжерею» заходил Бен!

— Господи! — в отчаянии вырвалось у Элен. — Что с нами со всеми случилось?

— Извини, Элли, — откашлялся Персифаль, — мне очень жаль…

— Жаль? А почему, собственно, жаль? Что такого, если Бен во время антракта зашел к своей расстроенной племяннице? Потом он отыграл весь третий акт. Конечно, Перри, тебе надо было сказать, что ты знаешь… Не правда ли, Адам? Не правда ли, мистер Аллейн?

Пул как зачарованный смотрел на Дорси.

— Да, да, конечно, — пробормотал Адам.

— А вы как считаете, мистер Дорси? — прищурился суперинтендент Аллейн.

— Конечно, Перри прав, — подтвердил Дорси. — Можно еще что-нибудь припомнить.

— Не так-то много тайн осталось в гробнице памяти моей! — продекламировал нараспев Персифаль. — И я не думаю, что мои чудные, живые воспоминания сыграют какую-то роль… Короче, это было перед самым третьим актом. Элен, Адам и Мартина вышли из своих комнат и пошли к сцене. Они начинали действие, потом вышел я, затем Бен и чуть позже — Дорси. Так вот, перед самым началом акта я вышел в коридор посмотреть, как начнется действие. И тут я заметил Бена, входящего в «оранжерею». Сразу после этого объявили начало третьего акта…

— Вы с ним не говорили? — спросил Аллейн.

— Я-то не говорил, — со значением ответил Персифаль. — Я пошел в сторону сцены по коридорчику, встретил там Джейко, двух костюмеров, мальчика-рассыльного и Клема.

— Это верно, — откликнулся Клем. — Я еще, помню, буркнул тебе, чтобы ты посторонился… Мальчик вызвал Джея и Бена минут через пять.

— А вы, мистер Дорси, все еще находились в «оранжерее», когда вас вызвали на сцену? — осведомился инспектор.

— Да.

— С мистером Беннингтоном?

— Нет, он вернулся к себе в комнату.

— Много бы я дала, чтобы узнать, отчего это ты. Джей, вдруг решил темнить, — с нервным смешком проворковала Элен Гамильтон.

— Вероятно, причина этого спрятана у мистера Дорси в левом кармане брюк? — предположил Аллейн.

Дорси встал. Бледность его обычно красноватого лица теперь отлично гармонировала с густой сединой.

— Могу я поговорить с вами наедине, суперинтендент? — спросил Дорси.

— Ну конечно! — раскинул руки Аллейн. — Если вы не против, давайте пройдем в вашу «оранжерею»…

* * *
В «оранжерее» Дорси в присутствии Аллейна и Фокса вытащил из кармана левую руку, на которой уже отчетливо была видна кровь, проступившая сквозь толстый слой наложенной пудры.

— Наверное, я сделал ужасную глупость, — признался Джей. — Просто мне казалось, что не обязательно показывать это при всех. Тем более что моя… моя ссадина не имеет никакого отношения к тому, что произошло…

— В таком случае, — заметил Аллейн, — об этом никто не узнает. Но вам надо постараться рассказать все как было. Предельно честно!

— Да уж постараюсь, — угрюмо отозвался Дорси.

— На правой скуле убитого имеется порядочный синяк. Он вполне мог возникнуть именно от того само го прямого левого удара, о котором так проницательно говорил мистер Пул. Теперь я бы попросил вас приложить ваш левый кулак к синяку на лице покойного, чтобы установить степень его соответствия… Если вы его не били, как вы говорите, этот эксперимент вам не повредит.

— Уж лучше я признаюсь, что ударил его! — содрогнулся Дорси.

— А не скажете ли заодно, почему вы его ударили?

— Черт, если бы я мог сказать, если бы я мог… — Джей прикрыл глаза рукой. — Вы не позволите мне присесть, суперинтендент? Я страшно устал.

— Садитесь.

Джей Дорси присел на ту самую кушетку, на которой спала позавчера Мартина, а в этот вечер — Гая Гейнсфорд. В тусклом свете лампочки под потолком его лицо отливало зеленью и выглядело старше обычного.

— Какой же я болван… — Дорси тяжело помотал головой.

Аллейн глянул на него удивленно — не так-то часто опытные актеры говорят о себе такое. Фокс присел за стол напротив и, стараясь не шелестеть, распахнул блокнот. Аллейн вспомнил, что его жена назвала как-то инспектора Фокса помесью медведя с грудным младенцем, и это определение вполне достаточно описываю ловкость, с которой действовал руками его подчиненный… Впрочем, добродушия и некоторой наивности инспектору Фоксу тоже было не занимать.

— Если от меня нужно какое-то краткое заявление, — сказал Дорси, — то, пожалуй, я могу объясниться буквально двумя фразами… Я ударил Бена в этой комнате во время антракта перед третьим актом. Я не сбил его с ног, но он был так обескуражен, что выбежал из комнаты. Надо сказать, я в молодости боксировал в полусреднем весе, и, хотя не натягивал перчаток вот уже лет двадцать, навыки, как видно, еще остались… Это было приятно почувствовать.

— А каков он был в тот момент?

— Бен? Он был отвратителен!.. А-а, вы имеете в виду — пьян или трезв? Он был просто в стельку! Вдрызг. Вообще-то я редко видел его совершенно трезвым, хотя не видел и чтобы он валялся под столом. Обычно он пребывал в этаком среднем состоянии — агрессивном, вызывающем, непредсказуемом… В первых двух актах он вел себя на сцене совершенно немыслимо…

— В каком смысле?

— Ну, так, как может вести себя опытный актер, если у него в брюхе добрых полпинты бренди… Он высмеивал других актеров. Играл на публику за счет других… Нес отсебятину — лишь бы вызвать к себе интерес. Я даже удивляюсь, — добавил Дорси задумчиво, — отчего Перри, или Адам, или, наконец, Джон не придушили его в первом же антракте за такие шуточки… Мерзко он себя вел, право слово.

— Так вы ударили его из-за его поведения на спектакле?

Дорси разглядывал свою руку.

— Нет, — пробормотал он. — То есть не совсем. Если бы я был уверен, что вы ей не расскажете, я бы не стал скрывать…

— Кому — ей? Мисс Гейнсфорд?

— Да! — Дорси гордо откинул назад свою седую шевелюру. — Я говорю о Гае!

— Так вы из-за нее нанесли такой выразительный синяк на физиономию мистера Беннингтона?

— Да. Он вел себя оскорбительно.

— Прошу прощения, — заметил Аллейн вежливо, — но вы должны понимать, что нам недостаточно столь краткого, пусть и весьма благородного признания. Давайте подробнее.

Дорси все еще разглядывал посиневшие костяшки на своем левом кулаке.

— Если я и пойду на это, то только лишь затем, чтобы вы наконец оставили в покое Гаю, — пробубнил он глухо. — Она здесь совершенно ни при чем. Вы так и сделаете, если узнаете, как все было, я уверен. Потому я и просил вас выслушать меня без свидетелей.

Джей Дорси поерзал в кресле и бросил недовольный взгляд на инспектора Фокса.

— Не беспокойтесь, — сказал Аллейн, подмигивая Фоксу. — Инспектор Фокс просто патологически крепко хранит тайны. Мы с этим даже боремся у нас в Скотленд-ярде. Я вот части спрашиваю его, когда он вернет мне полтора фунта стерлингов, и он всякий раз честно отвечает, что не знает… Кремень, а не человек.

— Рад узнать о честности мистера Фокса, хотя и сочувствую вам насчет полутора фунтов. — Дорси попытался улыбнуться. — Итак, как вы уже слышали, я раздобыл упаковку аспирина и принес Гае. Это было во втором антракте. Гая сидела на этой софе. Она была в ужасном состоянии. Плакала. Не знаю, дошло ли до вас, отчего она не вышла на сцену этим вечером, но…

— Нет, мы этого не знаем. Готовы выслушать всю историю целиком! — Аллейн легонько потер ладони.

Дорси начал говорить, сперва с явной неохотой, но чем дальше, тем все живее и откровеннее. Он в красках описал роль Гаи Гейнсфорд и ее самоотверженные усилия на репетициях. Тем не менее было очевидно, что — вольно или невольно — Дорси тоже признавал, мягко говоря, ограниченность таланта своей возлюбленной.

— Дело в том, что она прирожденная инженю, амплуа наивной девушки, — вздохнул Джей, — а роль была для этакого яркого женского характера… Это ее и сломило… И съемка не особо удалась. Адам пытался держать доктора подальше от нее, новедь голосище у Резерфорда еще тот, и Гая все равно была в курсе, что он о ней думает. И еще — роль ей просто не нравилась. Гая играла свои эпизоды и была счастлива. А Бен отчего-то решил сыграть в доброго дядюшку и втянул ее в эту пьесу. Просто из тщеславия — дескать, я своих родичей не забываю. Он был очень тщеславен. А она такое хрупкое создание — вся из нервов и слез. Слишком чувствительна! И эта история довела ее до срыва… А тут еще эта мисс Мартина Тарн, возникшая из воздуха — сперва как костюмерша Элен, на следующий день уже как студийка, потом — как племянница Адама… Да к тому же еще похожая на него. Это было последней каплей для Гаи. Она была окончательно сломлена и перед самым спектаклем отказалась выходить на сцену. Она понимала, что роль все равно достанется мисс Тарн. Надо сказать, во втором акте малышка Тарн действительно здорово сыграла — просто удивительно, даже для меня. Кстати, возможно, что ее успех дополнительно раззадорил Бена. Он просто взбесился. А Гая слышала, как хвалят игру мисс Тарн, и просто зашлась в плаче. И тут я зашел к ней…

После этой тирады Дорси уронил голову в ладони и прикрыл лицо.

— Гая мне очень нравится, — неразборчиво проговорил он из своего укрытия. — И я к ней чертовски привык. Как только я вошел, она бросилась ко мне и… Ну ладно, не будем об этом… Она рыдала в моих объятиях, бедная пташка, и у меня просто сердце перевернулось. Ну, я думаю, вы люди взрослые, что тут объяснять… И тут врывается Бен. Набрасывается на нее, как ястреб. Потом начинает поносить свою жену из-за того эпизода — ну, вы понимаете, о чем я говорю… Он не кричал, но слово это — слово это он произнес свистящим шепотом… Ну, вы понимаете, то, что мог сказать Отелло Дездемоне или… Если вы, конечно, что-нибудь помните из Шекспира.

— Кое-что, — кивнул Аллейн.

— Так вот, Гая все еще прижималась ко мне, и тут он сказал то же самое о ней… Я легонько оттолкнул Гаю и от души ему врезал. Прости господи, даже приятно вспомнить… Не помню, чтобы я что-нибудь говорил при этом. Скорее всего, нечто невразумительное. Он сразу заткнулся и пошел к себе — залечивать и пудрить свою физиономию. И в последнем акте, когда мы были с ним на сцене вместе, я видел, как у него наливается синяк под глазом…

— А как он вел себя во время последнего акта?

— Ну, что касается меня, то он просто избегал смотреть в мою сторону. Или смотрел искоса. В принципе, играл он неплохо, но потом… Он сделал совершенно непростительную вещь. Перри, конечно, не самый лучший артист на белом свете, но для Бена он был почему-то как бельмо на глазу. И вот Бен попросту наступает ему на ногу, и бедняга Перри чуть не падает! Это было просто черт знает что! Вскоре Бен ушел со сцены, и я больше не видел его до того самого момента, как его вынесли под простыней… Вот и все, джентльмены.

Аллейн молчал, задумчиво глядя на Дорси. Джей Дорси прикурил с автоматическим изяществом и фацией, как актер старой школы, который и в жизни все делает красиво… Но руки его слегка дрожали… Сколько ему лет, подумал Аллейн. Пятьдесят? Пятьдесят пять? Или все шестьдесят? Значит, у него, так сказать, бабье лето, а это — непростое испытание для стареющего человека…

— Да, чертовски неприятное дело, — сказал Аллейн вслух. — У меня есть к вам еще только один вопрос. Не могли бы вы более подробно объяснить, что имел в виду Беннингтон, когда вы ударили его?

— Нет уж, здесь вы меня увольте! — заявил Дорси.

— Но он сказал это при мисс Гейнсфорд, так ведь?

— Надеюсь, вы не станете спрашивать об этом Гаю! — Дорси покраснел. — Это просто недопустимо!

— Для офицера полиции, ведущего расследование, допустимы, увы, и еще более неприятные вопросы! — заметил Аллейн холодно, думая, что мисс Гейнсфорд даст сто очков форы старому мистеру Дорси в понимании подобных щекотливых материй… — А как вы думаете, Беннингтон мог говорить об этом самом эпизоде с кем-нибудь еще?

— Ну, если учитывать его полужидкое состояние, он мог поделиться этим хоть с телеграфным столбом!

— Ну что ж, — усмехнулся Аллейн. — Мы попробуем найти и этот телеграфный столб…

— Поймите, суперинтендент, это касалось только его и его супруги. Понимаете? Больше никого…

— Однако даже из маленького эпизода может вырасти мотив для самоубийства! — поучительно поднял палец Аллейн.

Дорси быстро взглянул на суперинтендента.

— Самоубийства? Вы сказали — самоубийства? Но почему?..

— Ну, например, позор, — предположил Аллейн. — Или он просто почувствовал к себе отвращение, если протрезвел от вашего меткого удара… Ведь надо полагать, они с женой давно уже жили раздельно?

— Я чувствую, у вас талант читать между строк, — презрительно скривился Дорси.

— Нужно быть слепоглухонемым ослом, мистер Дорси, чтобы этого не понять… Во всяком случае, спасибо вам. Не думаю, что в ближайшее время мне понадобится снова вас беспокоить…

Дорси направился к двери, но там обернулся.

— Знаете, Аллейн, если вы ищете мотивы, то вы их тут найдете чуть не у каждого… Актеры уж такие люди, нервные… А Бен не был особенно приятным человеком. Даже бедняга Перри, казалось, готов был из него кишки выпустить после этих издевательств на премьерном спектакле! Так что эмоции хлещут через край, особенно в такой день!

— Это я понимаю, — кивнул Аллейн.

— Ну хорошо… Могу ли я, наконец, забрать девочку домой?

— Прошу прощения, — возразил Аллейн, — увы, нет. Пока нет.

* * *
— Ну-с, Братец Лис,[2] что вы там поначеркали в своем блокноте? — спросил Аллейн.

Фокс живо перелистал свою записную книжку.

— Можно сказать, одни отрицательные улики. Алиби у всех молодых студийцев, которые даже не досмотрели пьесу до конца и разошлись по домам. Исключаем также двух костюмеров-мужчин, управляющего сценой Клема Смита и его ассистента, а также рабочих сцены. Все они либо следили за действием, либо занимались своей работой. По их заявлениям, сделанным независимо, их показания полностью перекрываются.

— Ну что ж, и то неплохо.

— Странно, что здесь нет женщин-костюмерш, — удивился Фокс.

— Единственной костюмершей у них была мисс Тарн, и похоже, она пробыла в этом качестве не более суток, после чего у нее явно началась «звездная болезнь»… Наверное, она и вправду актриса, потому что таких костюмерш я не встречал — это всегда какие-то чопорные, сварливые старые девы с печальным прошлым и еще менее веселым будущим… А у мисс Тарн явно есть будущее. Не думаю, что она способна была что-нибудь сделать с Беннингтоном, однако косвенно могла спровоцировать конфликт. Ведь это из-за ее появления в театре племянница Беннингтона лишилась роли. Вообще говоря, эта племянница, на мой взгляд, просто редкая кретинка. Такую не то что на сцену нельзя пускать, ей и пончики продавать хороший хозяин не даст, если, конечно, ему небезразлична судьба пончиков… А мисс Тарн мне кажется довольно приятной особой… Так что уж извините за личные пристрастия, старина, но…

— Эта ваша приятная особа — тоже племянница, только мистера Пула. Племянница или там троюродная сестра, я не совсем понял…

— Да в этом деле на каждом шагу — какие-то тайные отношения и полный туман… Вам удалось что-нибудь выудить у костюмера Беннингтона?

— Крайне мало! — вздохнул Фокс. — Похоже, покойный любил пить в одиночку и не жаловал своего костюмера… Беннингтон часто приказывал ему выйти и найти себе какое-нибудь занятие, например, прислуживать другим актерам… Правда, в этот вечер костюмеру пришлось гримировать синяк на скуле Беннингтона и держать ватку со спиртом. А потом Беннингтон его выслал. Короче говоря, последний раз костюмер заглянул в гримерную хозяина после того, как покойный вышел на сцену в третьем акте.

— Этот парень разговорчив?

— Скорее наоборот. Квёлый. А вот другой костюмер, Бобби Крингл, неплохой малый и неглупый. Только он работает с мистером Пулом.

— Вы их отпустили, Фокс?

— Да, сэр, отпустил. И рабочих сцены тоже. Как вы понимаете; мы их всегда найдем, но пока я посчитал, что они тут ни при чем. Я еще позволил уйти этому… как его… управляющему сценой… Смиту. Он все время, пока шло действие, не выпускал из рук текста пьесы. Сидел в будке суфлера… Так что с ним, я думаю, ясно. К тому же его жена ждет дома.

— Всех ждет жена, — вздохнул Аллейн. — Ну ладно — это хотя бы сокращает список подозреваемых. Отпустили — и слава Богу… Вы, я понимаю, уже осмотрели все комнаты, но все-таки, прежде чем уйти, давайте еще раз пройдемся — посмотрим, как там наши люди…

Полицейские вышли в коридор. Фокс указал большим пальцем на дверь гримерной Беннингтона.

— Там Джибсон выскребает все, что можно, — полушепотом сказал он… — Костюмер ничего не забрал, кроме пустых баночек и коробочек из-под пудры и грима…

Аллейн молча кивнул. Они не стали заходить в гримерную Беннингтона, а навестили комнату Персифаля. Там были сержанты Томпсон и Бейли. Первый был фотографом, а второй — экспертом по отпечаткам пальцев. Они уже укладывали свою аппаратуру.

— Ну, что там у вас, Бейли? — спросил Аллейн.

Бейли мрачно глянул на своего начальника.

— Отлично, сэр! — и ворчливо добавил: — Целый калейдоскоп отпечатков везде, где только может схватиться рука человеческая…

— А там, в соседней комнате?

— В гримерной покойного? Там его отпечатки на окантовке газового шланга и на кране. Следы красного грима на кончике шланга. Совпадает с гримом на губах покойного.

— Какое трогательное совпадение, — хмыкнул Аллейн. — А вы не проводили эксперимент с содержимым легких покойного?

— А как же! — вмешался инспектор Фокс. — При мне сержант Джибсон поднес спичку, а я надавил на грудь… Полыхнуло, как в цирке у фокусника. В легких у него действительно был газ.

— Ну что ж, — кивнул суперинтендент. — Все равно я не верю, что все так и было… Ладно, вы сделали все возможное… А чья гримерная там, за той стеной?

— Мистера Дорси, — подсказал сержант Томпсон.

Они зашли туда. Комната была пустовата, безлика, в ней почти не было ни вещей, ни мебели. Только многочисленные фотографии мисс Гейнсфорд.

В последней комнате по эту сторону коридора полицейские нашли электрическую швейную машинку, на столике рядом с ней валялись обрезки материала и другие следы усилий Мартины по воплощению в жизнь эскизов Джейко…

Аллейн оглядел комнатку, затем вышел и сунул голову в противоположную дверь.

— Экие малюсенькие клетушки, — заметил он.

Суперинтендент направился в комнату Гаи Гейнсфорд. Там он постоял подольше, заложив руки в карманы брюк и внимательно осматриваясь. Фокс встал рядом.

— Если не знать, в чем дело, можно решить, что несчастная хозяйка этой комнатки страдала очень модной болезнью, — вдруг заметил Аллейн. — Шизофрения. У нее расщепление личности. Поглядите, дружище. Вот тут брошено ее элегантное пальто, рядом — совершенно аляповатая шляпа, дорогущие перчатки в абсолютно дурацком стиле, поверх них — букет цветов явно от администрации театра и коробочка с орхидеями… От кого бы, вы думали?

Он перевернул карточку и посмотрел:

— Ну да. Тысяча поцелуев и добрых пожеланий от Джея. Ну так вот, по другую сторону я вижу совершенно другое пальто, обтрепанное, много раз чиненные туфли, старую беретку и кричаще-желтый свитер… Посмотрим в сумочке… Тут мы видим паспорт на имя мисс Тарн, двадцать лет… Итак, она, значит, получила работу костюмерши? И весь результат обращения за помощью к своему дальнему родственнику? Тогда почему ее не приняли сразу в студию? Притом девчонка здорово похожа на Пула, и будь я проклят, если он ею не увлечен. Да и старый Дорси говорит, что она чертовски одаренная актриса…

Аллейн полистал паспорт.

— Гм, она прибыла в Англию только семнадцать дней назад! Может ли это иметь отношение к делу? А черт его знает!.. Ладно, пошли по другим комнатам, дружище.

Комнату Пула Боб Крингл оставил в безупречном порядке. Поздравительные телеграммы приколоты к обоям ровными рядами, коробочки с гримом прикрыты полотенцем, на столике лежала пачка с аккуратно выдвинутой сигаретой. У зеркала стояла фотография Элен Гамильтон в рамке. Рядом тикали часы, а под часами нашлась карточка. Аллейн достал ее и прочел: «От Элен. Сегодня, и завтра, и всегда, да благословит тебя Бог».

— Ага, это, значит, подарок актеру от подруги в день премьеры… — пробормотал Аллейн. — А взгляните-ка, Фокс, часы-то из севрского фарфора! Не слабо! Интересно, что он ей подарил в ответ?

— Небось какую-нибудь камею или ожерелье, — предположил практичный Фокс.

— Пойдем посмотрим — это прямо за стеной…

Вся комната Элен была завалена цветами. Выделялся прекрасный букет от Пула с его карточкой.

Аллейн сказал:

— Ну да. Не совсем ожерелье, но такие цветы фунтов тридцать стоят. Скажите-ка, Фокс, почему вы не дарите мне цветы, когда мы начинаем какое-нибудь расследование — просто чтобы меня воодушевить? Ну да ладно. Тут, я вижу, цветы не самое главное… Посмотрите-ка сюда…

На столике лежало ожерелье с несколькими привешенными деревянными медальончиками, причем на каждом из медальонов вырезана была физиономия одного из актеров театра. На карточке рядом стояло только «От Дж.».

— Такое произведение искусства явно заняло немало времени для изготовления и стоит безумно дорого, — заметал Фокс. — Не сомневаюсь, что это — работа нашего иностранца, мсье Доре…

— Точно, — кивнул Аллейн. — Вот какие чудеса творит любовь… Надеюсь, мисс Гамильтон понравился этот подарок.

Аллейн взглянул на фотографию Пула.

— Приятный мужчина, нечего сказать, — проронил он. — Напоминает портреты кисти Гольбейна. Да и портрет в «оранжерее» тоже неплох. По-моему, его делал Доре. Кажется, этот француз — просто украшение театра, а, дружище Фокс? Без него тут было бы мрачновато… Он старается как может. Влюблен в приму…

— Влюблен? Вы так считаете, Аллейн?

— Еще бы я не считал, Братец Лис! — Аллейн потер нос пальцем. — Тут просто двух мнений быть не может! Ну ладно… Джибсон нашел в комнатах что-нибудь особенное?

— Да нет, всякую ерунду. Сумочки, коробочки…

— Ладно, черт с ними, пусть наши молодчики идут домой и отсыпаются, да покамест переоденутся в свою повседневную одежду. Впрочем, эта Гейнсфорд уже переоделась, все одно… А, черт, я же не успел с ней проверить показания Дорси! — Аллейн хлопнул себя полбу. — Она меня вообще пугает, эта молодая ослица…

— Мне надо поговорить с ней, сэр?

— Нет, вы лучше останьтесь и запишите все как следует. Я поговорю с мисс Гейнсфорд в «оранжерее»… Впрочем, нет, постойте. Побудьте с остальными, Фокс, а с нею пошлите Манка. Пусть он проведет девицу в «оранжерею». А остальным актерам скажите, что они могут переодеться в своих комнатах. Это даже будет нам на руку — мне не хочется, чтобы они беседовали друг с другом. Потом вы можете попытаться выведать, что такого особенного происходило с Беннингтоном в последние дни — ну, может, его что-нибудь обрадовало или взволновало…

— Похоже, его вообще было легко взволновать.

— Легко или нелегко — откуда нам теперь знать? Я не верю, что это самоубийство. Фокс, и мне досадно, что нам пока не удалось раскопать какой-нибудь завалящий мотив для убийства… Давайте, Фокс, вперед! Шуруйте! Может быть, нам улыбнется удача!

Фокс тяжело вздохнул и вышел. Аллейн прошел к комнате Беннингтона и отворил дверь. Из темноты возник сержант Джибсон.

— Ну? — спросил Аллейн.

— Нашел пятнышко на плите. Похоже на обожженную лужицу краски.

— Что еще?

— Тампоны для пудры костюмер покойника выбросил в мусорный бак у сцены. В бачке больше ничего нет — только обрывки жженой бумаги. Одна зола.

— Хорошо. Не забудьте опечатать дверь, когда закончите. Да, и еще, Джибсон, обязательно известите меня, прежде чем отпустите катафалк в морг.

— Ну конечно, сэр.

* * *
Аллейн вернулся в «оранжерею», где его ждала Гая Гейнсфорд в компании Минога.

— Итак, вы, конечно, не надеетесь, что я польщена вашим приглашением? — голос Гаи вибрировал. — Что я вам благодарна за то, что считаюсь главным подозреваемым? Бросьте об этом думать…

— Никто и не думает! — улыбнулся Аллейн. — Просто мне показалось, что с самого начала поговорить с вами будет удобнее всего.

— Ага, и теперь вы, конечно, предупредите меня, что всякое мое слово может быть истолковано против меня? — гневно спросила Гая, раздувая ноздри.

— Не совсем так. — Аллейн пытался говорить мертвенно-спокойным тоном. — Если только какое-то ваше утверждение будет направлено против вас, мы предупредим. А в принципе вам необязательно подписывать ваши показания сейчас. Но если мы вас попросим это сделать, вам надо будет внимательно их прочесть. Миног будет записывать за вами.

— Ну что ж, валяйте, — довольно развязно сказала Гая. Оказавшись вне актерской компании, она словно переменилась. — Задавайте свои вопросы.

— Итак, мисс Гейнсфорд, вы во время всего представления находились в «оранжерее». Во время последнего антракта к вам зашел мистер Дорси, а затем — покойный… Вы согласны с утверждением, что в результате между ними… гм!.. произошла потасовка и мистер Дорси ударил ныне покойного мистера Беннингтона по лицу?

— О, вы говорите таким странным языком, ведь ссора произошла между двумя пожилыми джентльменами, что тут могло особенного случиться?.. Я даже не заметила…

— Так ударил мистер Дорси мистера Беннингтона или нет?

— Ох, да, но так странно, и потом между ними не было никаких разговоров, и мистер Беннингтон сразу ушел…

— Меня интересуют разговоры не после, а до удара, мисс Гейнсфорд. Будьте добры ответить, что говорилось перед тем.

Аллейн ждал, но Гая ответила не сразу, а когда заговорила, то весьма резко.

— Может быть, вы, сэр, решили почему-то, что я ничего не переживаю по этому поводу, но в таком случае вы ошибаетесь! — возвестила она голосом, полным намеков на слезы, способные пролиться при первой же возможности.

— Уверяю вас, ни о чем таком я не думаю, — холодно изрек Аллейн, стоя спиной к девушке и разглядывая портрет Пула на стене. — Так что же такого сказал ваш покойный дядя? Почему это так взбесило мистера Дорси?

— Просто дядя Бен был расстроен оттого, что я заболела и не могла выйти на сцену! — нагло процедила Гая…

— Ну и что — поэтому его надо было отдубасить? Интересное средство против нервного расстройства!

— Видите ли, Джей очень волнуется за меня… Он обращается со мной так бережно, так деликатно…

— Судя по его меткому удару по лицу мистера Беннингтона, в нем таится бездна деликатности…

— Но дядя Бен болтал совершенно дикие вещи… — Она вдруг сделала вульгарный жест рукой. — От него так воняло…

— Вы хотите сказать, что он был пьян?

— Ну да…

— И кидался на кого-то?

— Меня это не касалось.

— Это касалось его супруги?

— Послушайте, ведь Джей уже наверняка вам все рассказал, чего вы от меня-то хотите? — взвилась актриса.

— Нам нужно получить подтверждение его словам.

— Ну тогда передайте мне, что он вам сказал, а я подумаю, стоит ли мне это подтверждать.

Аллейн посмотрел на девушку долгим испытующим взглядом.

— Знаете что, мисс Гейнсфорд, так не пойдет. Либо вы нам расскажете о той драке, либо мы запишем, что вы отказываетесь давать показания. Тогда вам придется задержаться в нашем распоряжении подольше…

Гая попыталась рассмеяться, но из горла у нее вылетело только какое-то странное бульканье.

— Но… Но я же вам уже объяснила… Видите ли, тут и говорить-то особенно не о чем… Я так люблю свою милую тетушку, впрочем, она хочет, чтобы я называла ее Элен… Но я боюсь, она всегда немножко драматизирует, да, драматизирует… В общем, мой бедный дядя Бен вернулся домой из клуба и… ну, как сказать, нашел ее в постели и попытался… не знаю, можно ли назвать это нарушением прав — ведь они все-таки супруги, хоть и не жили вместе какое-то время. Но тетя так страшно переживала, подняла такой шум и крик, что он просто-просто пал духом. А тут, когда он зашел сюда и увидел, что Джей так… так нежен со мной, дяде почудилось что-то нехорошее, ведь он был к тому же сильно навеселе… Одним слоном, он очень… очень негативно отозвался о женщинах. И о тете… и обо мне тоже, но просто как о представительницах слабого пола…

«Этой бы девице выступать на заседаниях парламентской комиссии по ханжеству и лицемерию», — холодно подумал Аллейн. Вслух он сказал:

— Как вы думаете, остальные члены вашей труппы знают все это?

Гая удивленно вытаращила глаза.

— Бог мой, ну конечно! Уж во всяком случае, Пул и Джейко. Конечно, дядя Бен был человек скромный и не стал бы распространяться о подобных вещах, но ведь Элен уж наверняка сказала Адаму, правда? Ну а Джейко узнал просто потому, что ему всегда обо всем говорят — это его негласная привилегия тут… Тем более он на премьере вызвался быть ее костюмером…

— Ну ясно. Хорошо, Спасибо вам, мисс Гейнсфорд.

— Так я могу идти домой? — с проснувшимся энтузиазмом спросила Гая.

Аллейн ответил ей примерно то же самое, что и Дорси:

— Нет. Пока нет.

Миног открыл перед Гаей дверь. Девушка остановилась на пороге и повернулась к Аллейну.

— И после всего этого пусть кто-нибудь скажет, что в этом театре здоровая атмосфера! — воскликнула она. — Как только я вошла сюда, я почувствовала смрадный дух!

Дверь с треском захлопнулась. По углам посыпалась штукатурка.

— Скажите, Майк, как специалист, — обратился Аллейн к Миногу, — теперь все девушки вашего поколения — такие?

— Не совсем так, сэр. Но, думаю, это как бы их собирательный образ, что ли. Всего понемножку…

— Тогда понятно, почему в своем притворстве она так часто меняет жанры.

Тут в коридоре послышался возбужденный тенорок Перри Персифаля и урезонивающий его бас сержанта Джибсона.

— Пойдите-ка посмотрите, что там такое, — попросил Аллейн Минога.

Но прежде чем Миног дошел до двери, она распахнулась настежь и внутрь ввалился Перри. Он чуть не заехал дверью в лицо едва поспевающего за ним Джибсона.

— Извините меня, сэр! — воскликнул Перри. — Мне следовало, конечно, рассказать вам раньше, но… Я был ужасно расстроен, и мне было не до того… Я вспомнил, что, когда вошел в свою гримерную в конце последнего акта, я почувствовал запах газа. Я, ни о чем не думая, просто привернул общий кран на газовой трубе, а потом отправился на сцену — на поклоны. Я только сейчас сообразил, как это важно…

— Ну, мне кажется, просто до вас только теперь дошло, что мы проверили отпечатки пальцев на газовом кране, — не меняясь в лице, возразил Аллейн. — Там были ваши пальчики!

Глава 9 Тень Отто Брода

Перри остановился как вкопанный и стал теребить свою нижнюю губу, словно понимал, как у него посинели губы и что их следует немножко размять, придать свежести и подвижности…

— Но я совершенно не разбираюсь ни в каких таких отпечатках, — сказал он, стараясь придать голосу уверенность. — Я в жизни не читал детективов и понятия не имею о всяких таких штучках. Просто я почувствовал запах газа и привернул кран. Только и всего, понимаете!

— Так это было после того, как Беннингтон сыграл с вами скверную шуточку?

— Ну я же говорю вам, это было после моего ухода со сцены…

Перри присел. Лицо у него было цвета сухой сирени.

— Вы не имеете права думать обо мне что-нибудь такое, — пробормотал он так, словно сам был невероятно удивлен. — Да вы… Да вы посмотрите на меня — ведь я совершенно затравленный, безвредный человек… Я ведь совершенно не мстителен. Я…

— Почему вы мне сразу не рассказали про запах газа? — сурово спросил Аллейн.

— Ну, я ведь объяснил вам, что просто ничего не понимаю в таких делах! — Перри взглянул на суперинтендента жалобно и добавил с такой интонацией, будто приводил свое железное алиби: — Знаете, я ведь видел тело Бена, когда его нести… Я видел. И должен сознаться, мне просто дурно становится от одного вида мертвецов…

— А запах газа в вашей комнате был сильный?

— Нет. Скорее еле ощутимый. Но мы тут все в театре привыкли очень осторожно обращаться с газом, мы ведь все помнили тот прискорбный случай, который тут произошел в свое время. Короче, я ничего не подумал, а попросту почти автоматически завернул газовый кран и вышел в коридор. К гибели Беннингтона я не имею никакого отношения… И к тому же, как только я оказался на сцене, я сразу же позабыл обо всем на свете. Вы не представляете, что значат для актера поклоны после премьерного спектакля… Это упоительно! Но во время речи нашего доктора я снова почувствовал запах газа.

— Так-так, ясненько…

— Неужели вы мне не верите? Ну, подумайте, предположим даже, что я повторил бы ту дурацкую штуку с газовой плитой и пустил газ, предположим! Но неужели я, по вашему мнению, такой непроходимый болван, что ухитрился при этом оставить свои отпечатки на ручке крана?

— Но вы ведь говорили мне, — ровным голосом заметил Аллейн, — что мало что смыслите в криминалистике, или я плохо помню?

— О господи! — прошептал Перри, закатывая глаза к потолку. — Вы! Вы мне угрожаете? Как это еще можно назвать? Это нечестно! Нечестно!

— Поверьте мне, во всех случаях честному человеку нечего бояться.

— Можно подумать, вы в себе уверены на все сто! Вы что, никогда не делаете ошибок?

— Конечно, делаю, — согласился Аллейн. — Но только не в самом конце. А в наше время в подобных случаях полиция вообще старается избегать ошибок.

— Что вы имеете в виду под «подобными случаями»? — чуть не взвизгнул Перри.

— Я имею в виду те случаи, которые способны обернуться серьезными обвинениями в тяжком преступлении.

— Да бросьте вы! — вдруг заголосил Перри. — Мы тихие, мирные люди! Зачем нам заниматься убийствами! Все мы ходим вывернутые наизнанку, нам нечего скрывать! И в нас нет тех глубоких страстей, из-за которых мы вдруг стали бы убивать друг друга! Что за чушь!

— Но вы, по крайней мере, вывернуты к нам лицевой стороной, так что о вашей изнанке нам судить трудновато… — с кривой усмешкой заметил Аллейн, скептически оглядывая грим на лице Перри… — А вы не можете подумать ни о ком другом, о ком следовало бы мне рассказать? Кто мог бы быть замешан? Подумайте, поскребите у себя там, в изнанке, что ли…

Перри покачал головой и с некоторым трудом поднялся. Аллейн, как чуть раньше — Мартина, заметил, что Перри далеко не так молод, как пытается казаться…

— Нет, — ответил Перри. — Пожалуй, мне вам нечего сказать, поверьте…

— Ну что ж, тогда вы можете пройти к себе в уборную и переодеться в… ну, как по-вашему сказать… в обычный костюм… — разрешил Аллейн.

— М-да, по правде сказать, от одной мысли о возвращении в мою комнату меня трясет, но все-таки я переоденусь, да… В этом наряде мне тоже как-то не по себе…

— Вы не будете возражать, если мистер Миног обыщет вас до того, как вы уйдете? Мы всех обязательно просим об этом…

Перри вытаращил глаза:

— Нет, зачем же я стану возражать?

Аллейн кивнул Миногу, который направился к Персифалю с глуповатой извиняющейся улыбкой.

— Уверяю вас, это совершенно безболезненно, сэр, — заверил Миног, протягивая свои длинные руки к тщедушному туловищу актера.

Перри неумело поднял над головой тоненькие лапки, отчего стал похож на ныряльщика готовящегося прыгнуть с вышки. Исследование содержимого карманов мистера Персифаля проходило в гробовом молчании.

— Итак, сэр, — заметил Миног по окончании осмотра, — ничего интересного. Портсигар, зажигалка, носовой платок.

— Ладно. Тогда проводите мистера Персифаля в его комнату, — велел Аллейн.

— Конечно, на свете существуют и более бессмысленные вопросы, — заговорил Перри, — но мне хотелось бы все-таки знать, поверили вы мне или нет?

— На свете нет более пошлого вопроса, — усмехнулся в ответ Аллейн, — но я вам готов ответить. Пока у меня нет оснований вам не доверять, мистер Персифаль.

* * *
Когда Миног проводил Персифаля и вернулся, он обнаружил своего шефа задумчиво насвистывающим «Похоронный марш» Шопена.

— Знаете что, Майк, — обратился Аллейн к своему подчиненному. — В нашем деле самые поганые вещи скрываются в самом простом. Черт меня подери, если в этом самом театре не витает какой-то совершенно очевидный мотив для убийства, а я его никак не могу схватить за хвост. Не могу понять, в чем причина! Но я уверен, что мы с Фоксом вполне способны это выяснить…

— Да, сэр! А нельзя ли полюбопытствовать, что именно вы имеете в виду?

— Знаете что, Майк! Вы тут на службе и не забывайте ни о субординации, ни о… гм!.. служебной тайне, — важно изрек Аллейн. — А что вы сами-то думаете, если в это время суток у вас голова вообще чем-нибудь занята?

— Ну, сэр, возможно, что-нибудь связанное с поведением Беннингтона?

— Ну-у, это и так ясно! Однако дело в психологии, я думаю. Представьте себе человека тщеславного, решившегося на самоубийство — а Беннингтона можно заведомо назвать тщеславным… Так вот, у него на лице грим, придающий лицу весьма отвратительные черты. Так что же он сделает, прежде чем отправиться в мир иной? Я думаю, он обязательно сотрет грим, чтобы все увидели на его лице после смерти, так сказать, следы благородного страдания. Ну ладно, предположим, он не задумался о таких посмертных тонкостях. Но тогда какого черта он наложил себе на морду пудру толщиной в два пальца, словно был уже на полдороге к сцене — кланяться? А кланяться публике после удачного спектакля, я думаю, ему тоже чертовски нравилось… Следовательно, он все-таки собирался выйти еще раз на сцену, получается так?

— Не знаю, сэр, — протянул Майк Миног. — Только, на мой взгляд, вряд ли он собирался на сцену.

* * *
К половине первого ночи большую часть компании сморила дремота. Доктор Резерфорд, так тот просто незамысловато дал храпака, потом сам же проснулся от этого звука, заправил в нос табаку, чихнул так, что мертвецы могли встать из могил (правда, спящий Клем Смит даже не подал признаков жизни), после чего, удовлетворенный, опять заснул.

Элен дремала в глубоком кресле, положив ноги на стул. Глаза ее были закрыты, но Мартина подумала про себя, что мисс Гамильтон вряд ли спит…

Клем Смит устроил себе уютное, хотя и невероятно пыльное логово из старых занавесов и свернулся калачиком. Джейко, заботливо укутав Элен в ее меховую шубку, уселся прямо на сцену у ее ног и тоже клевал носом, как старый попугай, но из чувства долга не позволял себе заснуть окончательно…

Джея Дорси и Гаю Гейнсфорд поочередно вызывали на собеседование, причем Дорси вернулся в мрачном молчании, а Гая пыталась завязать с сонной компанией некое подобие беседы — дескать, ей все нипочем.

Адам Пул поймал взгляд Мартины, придвинул стул и сел рядом.

— Кэйт, Кэйт, — пробормотал он. — Мне так обидно за этот испорченный вечер… У вас под глазами черные тени, ваши руки нервно комкают платок… Вам бы лежать сейчас в мансарде у Джейко, под звездами, и видеть во сне аплодисменты, которые вы заслужили… А вместо этого… Нет, ужасно, ужасно…

Сейчас Пул был совсем не похож на себя.

— Вы очень добры, что думаете в такой момент обо мне, — невесело улыбнулась Мартина.

— Я просто хотел перебить тяжелые и неприятные раздумья мыслями о вас.

— Значит, и я на что-то сгодилась…

— Посмотрите-ка на того человека, инспектора… Кажется, его фамилия Фокс… Как считаете, он нас слышит? Наверное, нет, я ведь стараюсь говорить неразборчиво… Но… но если я возьму вас за руку, он, наверное, вообразит, что у нас с вами любовь… И все-таки ему станет неловко, а? Может быть, он тогда хоть ненадолго выйдет и перестанет за нами шпионить?

— Ох, не думаю… — прошептала в ответ Мартина, стараясь не обращать внимания на свою руку, во владение которой мистер Пул все-таки вступил.

— Поверите ли, Кэйт, у меня никогда не было обыкновения ухаживать за актрисами из моей труппы.

Мартина непроизвольно бросила быстрый взгляд на кресло, где спала Элен.

— Ага, ну да, — протянул Пул, все заметивший. — Конечно, и в этом тоже дело… Это, знаете ли, отдельная история, скорее печальная, чем… С обеих сторон невеселая, так бы я сказал. В свое время мне как бы оказали честь…

— Мне трудно отделаться от ощущения, — задумчиво сказала Мартина, чуть склонив голову набок, — что эта сцена разыгрывается не в том темпе, не в том месте и не совсем перед той публикой… И более того, я сомневаюсь, что ее вообще имеет смысл разыгрывать.

— Нет-нет, я не могу ошибаться, Кэйт! Неужели вы не видите, что это — судьба? Случайно, странно, мы с вами встретились и с первого взгляда, с самого первого, поняли друг друга… Смотрите, пульс, точно маленькая птичка у вас на запястье, так трепещет, словно вы испуганы, бедненькая… Отчего бы это?

— Я и впрямь немного не в своей тарелке. Я собиралась спросить у вас совета, а теперь вы сделали это просто невозможным…

— Да, конечно, я дам вам совет. Ну вот, теперь вы снова одиноки. — Адам выпустил руку Мартины. — Я хочу вам посоветовать больше следить за своим жарким румянцем — он выдает вас с головой в самые ответственные моменты…

— Нечто подобное и он сказал мне в первый же день… — вполголоса прошептала Мартина себе под нос.

— Кто — он? А… И что же именно он сказал? Постарайтесь вспомнить, Кэйт!

Мартина, стесняясь и запинаясь на каждом слове, рассказала о попытке Беннингтона приударить за ней…

Пул помрачнел и заметил:

— Мне кажется, вы должны сообщить об этом полиции. Я просто уверен в этом. И знаете, я даже рад, что мы с вами поговорили так странно, скомкано, почти не слыша друг друга, втихомолку и — безрезультатно… Технически совершенно плохо — для сцены, разумеется. Взгляните на меня — вы удивлены этим моим признанием? А?

Голос Адама звучал так волнующе, так чудно дрожал, что Мартина, сама не осознавая, что делает, коснулась его щеки своей ладонью.

— О господи! — сказал Пул очень серьезно. — Какое великое событие произошло!.. Для меня…

И тут же встал и пошел прочь, в глубину сцены, где сидел в тупом молчании инспектор Фокс.

— Инспектор, — обратился к нему Пул, мисс Тарн тут вспомнила об одном небольшом инциденте, произошедшем с нею три дня назад… Мы оба считаем, что это может оказать следствию некую помощь…

Актеры сразу зашевелились, словно никто и не спал.

Фокс встал и одернул пиджак.

— Спасибо, сэр, — склонил он свою бульдожью голову. — Как только мистер Аллейн освободится, я немедленно передам… А? Что?

Вошел констебль Миног и громко объявил, что артистические уборные открыты для пользования всех желающих. От этих слов все встряхнулись. Элен и Дорси встали, потягиваясь. Джейко сел на полу прямо, как манекен в магазине готовой одежды. Клем Смит, Гая и доктор Резерфорд открыли глаза, выслушали констебля, осмыслили ситуацию и преспокойно заснули снова…

Фокс откашлялся в кулак, постаравшись сделать это интеллигентно, что ему, впрочем, не очень удалось.

— Вот что, Миног, — сказал он. — Возьмите-ка эту юную леди к мистеру Аллейну… А вы, господа актеры, можете расходиться по своим комнатам.

Он выпроводил со сцены Элен и еще двоих мужчин, а затем обернулся к Пулу.

— А вы, сэр?

Пул, глядя на Мартину, досадливо бросил:

— Да-да, я иду, иду…

Но Фокс все-таки дождался, пока Пул вышел, и сам последовал за ним но коридору.

* * *
Майк Миног, по-юношески стесняясь, обратился к Мартине:

— Как только они разойдутся по комнатам, мисс, я отведу вас к суперинтенденту Аллейну. Таковы, знаете ли, наши правила работы… Вы, наверное, дико устали от этого ожидания, правда?

Мартина, чьи эмоции в этот момент находились в состоянии первобытного хаоса, сумела ответить лишь смутной улыбкой. Ее заинтересовало лишь одно: составляют ли этакие застенчивые молодые люди костяк, так сказать, ударную силу доблестной британской полиции или же в этой полиции все-таки встречаются и более толстокожие субъекты, не склонные отчаянно краснеть на каждой фразе?

— Я тут слышал, — продолжил Миног, крутя пуговицы своего форменного френча, — что вы из Новой Зеландии. Меня туда возили как-то раз, еще в детстве.

— Правда?

— У нас там был дом в горах. Да, помню, это место так и называлось — Серебряная Гора. Это вам ни о чем не говорит?

В памяти у Мартины промелькнуло несколько десятков разных «Гор», из них около дюжины — «Серебряных»… Но постой — и в самом деле что-то припоминается…

— О да, — ответила Мартина, сама удивляясь. — Кажется, припоминаю теперь…

— Я и не сомневался, — улыбнулся Майк. — Молва о нашем семействе, видно, прожила дольше, чем мы пробыли на островах… Мы вернулись оттуда в Англию, когда мне было лет восемь, и вскоре после этого мой дядя был убит в нашей собственной квартире — представляете? И как раз мистер Аллейн вел это дело. Именно тогда у меня возникла мысль пойти работать в полицию, и, как видите, эта идея задержалась у меня в голове… Ну ладно, что я все о себе рассказываю… Пойдемте, суперинтендент Аллейн, наверное, уже ждет.

Он провел Мартину по коридору до дверей «оранжереи», где важно, словно гвардеец на часах, стоял сержант Джибсон. Однако Майк Миног ввел Мартину совершенно непринужденно, словно в комнату, где идет вечеринка и дым стоит коромыслом.

Со своей стороны суперинтендент Аллейн приветствовал Мартину со зловещей любезностью, как встречают своих пациентов онкологи.

— Проходите, проходите, мисс Тарн, — воскликнул он, вставая. — Кажется, у вас есть что нам поведать об этом прискорбном случае… Пожалуйста, садитесь, и начнем…

Мартина присела на душераздирающе заскрипевший стул, спиной к столу и лицом к лампе-бра. Констебль Миног, заметила она боковым зрением, тоже сел и достал свой блокнот для записей.

— Итак, в чем состоит наше открытие? — спросил Аллейн.

— Ну, в сущности, ничего особенного, — начала Мартина. — Наверное, вам мои слова покажутся ерундой. Мне очень неловко, что я вас побеспокоила… Но я подумала, что в подобных случаях всякое свидетельство…

— …имеет большое значение! — закончил за нее Аллейн. — И вы были безусловно правы, дорогая! И уж будьте покойны, мы никому об этом не расскажем… Ну так давайте, я вас слушаю.

— В свое первое утро в театре, — опять начала Мартина, — а было это только позавчера, я…

— Позавчера? То есть во вторник? — опять перебил ее суперинтендент.

— Да-да, во вторник утром… Я зашла в комнату мистера Беннингтона в поисках сигарет мисс Гамильтон. И мистер Беннингтон как-то… как-то очень странно себя держал — тогда мне показалось, что он просто уловил мое сходство с мистером Пулом… Одним словом, он не смог сразу найти портсигар. Он стал выворачивать карманы своего пиджака, и оттуда вывалился на пол конверт. Я его подняла и подала ему, а он — он глядел на меня в полном восторге, прямо как на чемпиона по водному поло! Он спросил меня что-то насчет автографов — дескать, не собираю ли я их. И показал мне письмо — на нем была иностранная марка. Он сказал, что за это письмо кое-кто отдал бы полмира, или что-то в этом роде. Примерно так.

— Вы рассмотрели конверт?

— Да. Письмо было адресовано ему, и помимо иностранной марки, почерк был такой странноватый, словно писал иностранец. Знаете, очень разборчиво, четко выписанными буквами… Но я положила это письмо адресом вниз к нему на полочку, а он снова заговорил об этом письме. Отправитель вообще-то был указан на обороте конверта.

— Вы помните фамилию?

— Да, потому что мистер Беннингтон был так настойчив…

— Птичка вы моя! — воскликнул Аллейн.

— Фамилия была что-то вроде Отто Брод, а адрес — какой-то театр в Праге. Боюсь, что ни названия театра, ни улицы, где он находится, я не припомню… Впрочем, театр я могла бы вспомнить, он звучал как-то на французский манер — начинался с «Тьятр де…» — понимаете? Нет, наверное, не вспомню…

— Ну что ж, дорогая, и это уже много. А в концерте что-нибудь было?

— Да. Но что-то тоненькое. Наверное, просто листочек бумаги.

— И мистер Беннингтон был в восторге от этого письма?

— Да. И как-то неумеренно. Он, правда, как раз пил — по-моему, бренди, у него перед зеркалом стоял стаканчик… И так пахло…

— Ну хорошо, а не могли бы вы припомнить еще что-нибудь странное из вашей беседы?

Мартина напрягла память. В комнате сидел еще седовласый Дорси. Беннингтон искал портсигар… Да, вспомнила!

— Он сказал пару слов насчет того, что портсигар подарил жене не он, — сказала Мартина.

— А он упомянул, кто подарил? — быстро спросил Аллейн.

— Нет, — задумчиво покачала головой девушка. — Я уверена, что об этом мистер Беннингтон даже не заикался при мне.

— Он снова говорил с той же странной интонацией?

— Мне сейчас кажется, что у него вообще были пренеприятные манеры. Но выглядел он явно очень несчастным.

— И тем не менее вы применили слово «восторг»?

— Бывают триумфы и у неудачников, не правда ли?

— Это да. Но скажите мне еще одну вещь… Как вы связываете между собой две темы беседы с покойным? То есть я имею в виду, не было ли связи между темой портсигара, подаренного кем-то его жене, и темой письма?

— Не знаю, сэр. Но думаю, никакой связи. Я ее, во всяком случае, не заметила.

— Господи Боже! — Аллейн вдруг вскочил на ноги. — Вы все записали, Майк?

— Все в точности, сэр! — застенчиво гаркнул Миног, точнее, попытался гаркнуть, но вышло застенчиво…

— Тогда пока займитесь расшифровкой стенограммы, и пусть мисс Тарн посмотрит, все ли верно записано с ее слов. Вас не затруднит подождать пару минут, мисс Тарн?

— Ну конечно, — пролепетала Мартина, представления которой о грубости и бесцеремонности полиции именно в этот момент переживали подлинную революцию.

— Насколько я понял, вы из Новой Зеландии? — продолжал суперинтендент Аллейн. — И кажется, вы попали с корабля на бал — что-то в этом роде, так? Давно ли вы тут, в «Вулкане», мисс Тарн?

— Три дня.

— Ого! И за это время вы превратились из простой костюмерши в сценическую звезду средней величины? Неплохая карьера, по правде говоря!

— Да, но… — Мартина осеклась. Ей все-таки казалось неприличным выворачивать душу наизнанку перед полицейским офицером. — Но все это получилось так невероятно… Я приехала в Англию только две недели назад, и в порту у меня украли все деньги и рекомендательные письма, так что мне очень срочно пришлось искать работу…

— Вы сообщили о краже в полицию?

— Пыталась, но дежурный следователь сказал мне, что от этого никакой пользы не будет.

Аллейн переглянулся с Майком.

— Неплохая заявочка, — возмутился Аллейн, — особенно для полицейского чиновника…

— Не переживайте за честь мундира, — бросила Мартина снекоторым сарказмом. — Не думаю, что со мной обошлись иначе, чем с другими… Наверное, это просто такая манера вести расследование краж — не начинать его вовсе. Очень удобно — для полицейских, конечно.

— Боюсь, что вы правы, — вздохнул Аллейн. — Но меня утешает, что вас все-таки выручил ваш кузен — или кем там вам приходится мистер Пул…

— Но… — Мартина зарделась. — Я этого вовсе от него не хотела, поймите… Совсем наоборот! Он даже не знал о моем существовании! И не догадывался о нашем родстве.

В арсенал профессиональных талантов суперинтендента Аллейна входило и умение вызывать к себе доверие. Без этой способности он до сих пор бы «расследовал» потасовки в пивных барах. Инспектор Фокс как-то сказал о своем шефе, что тот может вытянуть подробный рассказ о личной жизни даже у головоногого моллюска.

Аллейн выслушал историю Мартины с таким неподдельным интересом и сочувствием, что девушка просто расцвела. Она как раз описывала свою беседу с Бобом Грантли в «Вулкане», когда в дверь постучал сержант Джибсон.

— Извините, сэр, но тут пришел ночной сторож. Он просто рвется с вами поговорить.

Фред Баджер, не дожидаясь разрешения, просунул в комнату свою патлатую голову.

— Ага! — воскликнул он удовлетворенно, глядя на Аллейна. — Так вы и есть тут командир?

— Да, — холодно ответил Аллейн.

— Ну тогда смотрите сюда. Вы можете сразу отпустить девушку, ясно? Она тут совершенно ни при чем, ясно? Короче, я не знаю, какие у вас там понаписаны законы, но девчонку чтоб отпустили, ясно? Сейчас моя ночная смена, и я в театре главный, ясно?

Аллейн удивленно приподнялся со стула:

— Но, послушайте, милейший…

— Сидеть! — рявкнул Баджер. — Поймите своей дурьей башкой, что кое-кто приставал к девушке! А она защищалась! Что, еще не усекли? Убийство по непреду… неосто… как оно там называется… Короче, пришили мужика не нарочно, а просто чтоб не лез, ясно вам, господа хорошие? И нечего девчонку терзать!

— Бог мой, кто это? О чем это он? — в изумлении обернулся к Мартине суперинтендент Аллейн. — Что это за чудо природы?

— Это сторож, — пояснила Мартина. — И говорит он так потому, что я провела первую ночь в театре… В сущности, мне просто было некуда идти… И мистер Баджер оказался так добр, что не выгнал меня…

— Ну хорошо, это, конечно, делает ему честь, хотя и не дает права разговаривать с офицером Скотленд-Ярда подобным тоном… Так где же вы спали?

— А прямо здесь. Вот в этом кресле.

— Прямо как Исусик, свернулась в кресле и заснула! — придавая хриплому голосу оттенок нежности, заметил Баджер, хотя его никто не спрашивал. — Я обходил здание, как по моим обязанностям положено, толкнул дверь, гляжу — кемарит бедняжка. Невинная, как сто чертей, то есть я хочу сказать, как ангел во плоти. И если вам кто-то нагавкает про нее что-то другое, он будет иметь дело со мной, ясно? Я — Баджер!

— Чувствуется, мистер Баджер, у вас есть веские причины гордиться своей, безусловно, древней фамилией. Впрочем, эти причины пока скрыты от нашего понимания, — уклончиво заметил Аллейн.

— Так вот! — Баджер громыхнул, как пустой медный таз, в который уронили гранату с выдернутым предохранителем. — Ежели я ее допустил в театр, так это мое дело! Ночью я тут хозяин и могу вам заявить, что никто не смеет обвинять милое дитя в убийстве! Подумаешь, я оставил ее тут поваляться в кресле! Буду я присматривать ночь напролет за этаким чертенком, то есть я хотел сказать, — ангелочком! У меня, знаете, тут и без того занятия найдутся!

Аллейн явно не знал, что ответить. Однако, как настоящий англичанин и джентльмен, он нашел самое тонкое решение.

— Спасибо вам, мистер Баджер, за помощь следствию, — торжественно объявил он.

После этой ошеломляющей своим глубоким смыслом фразы сержанту наконец удалось вытолкать в коридор деморализованного сторожа.

Придя в себя, Аллейн снова обернулся к Мартине:

— А теперь объясните мне, ради Бога, что означало появление этого чудища? И что это за странные намеки он изрыгал?

У Мартины пересохло в горле.

— Ну, понимаете, — начала она неуверенно, — он имел в виду, скорее всего, ту первую ночь, когда оставил меня ночевать тут, и боится теперь попасть в неприятную историю из-за этого. Он ведь не знает, что именно произошло. И еще он боится из-за того, что показал мне тогда же — и весьма натурально, — как было совершено убийство пять лет назад, когда здесь был театр «Юпитер»…

— Эге, это выглядит слишком далеким расчетом для такого… гм!.. прямолинейного парня.

— Вам это может показаться глупым, но все так! — быстро проговорила Мартина. — Дело в том… Дело в том, что мистера Беннингтона очень расстраивало мое появление в театре и все дальнейшее, и… Это все видели. Рабочие могли насплетничать Баджеру, и вот он явился сюда, думая, что вы можете усмотреть…

— Усмотреть для вас мотив в убийстве Беннингтона?

— Да, — выдохнула Мартина.

— А мистер Беннингтон вам угрожал?

— Я не могу точно передать его слова… Но все его поведение было угрожающим, это точно. И ему удалось меня здорово напугать.

— Где это происходило?

— Ну, например, за кулисами, во время первой костюмированной репетиции…

— Кто-нибудь был свидетелем этого разговора?

Мартина сразу же вспомнила Адама Пула.

— Ну, там были вокруг люди, — ответила она уклончиво. — Как раз сменялись декорации. То есть это была не частная беседа, во всяком случае…

Аллейн задумчиво смотрел на нее, и Мартине стало любопытно — не побледнело ли у нее лицо?

— И этот разговор состоялся до того, как вас поставили играть в спектакле — спросил наконец Аллейн.

— Ну конечно, до! Ведь это было решено всего за полчаса до начала премьеры!

— Так. А что сделал Беннингтон, узнав о таком решении? Снова пришел вам угрожать?

— Нет. Он со мной не заговаривал почти до самого конца спектакля… И, понимая, как здорово он задет, я была ему благодарна за такую сдержанность.

— Кажется, вы не слишком торопились рассказать мне об этом, мисс Тарн, — мягко заметил наконец Аллейн.

Мартина проглотила комок в горле.

— Я решилась только из-за Баджера, только из-за него.

— Ну понятно, — поднял брови Аллейн. — Конечно, разве можно ожидать полной откровенности от молоденьких девушек? Впрочем, как и от девушек более преклонного возраста…

Он улыбнулся и кинул через плечо констеблю:

— Ну что там, Майк, стенограмма готова?

— Да, сэр. Надеюсь, мисс Тарн разберет мой почерк…

Констебль протянул Мартине листки, и она приняла их дрожащей рукой. Там было только точное изложение эпизода с письмом из Праги.

— Все верно, — сказала Мартина. — Мне нужно тут где-то подписать?

— Уж будьте так любезны. Это ваши показания. Другие актеры тоже подпишут свои попозже, но ваши — такие короткие, что, я думаю, вы можете прямо сейчас все заверить — и быть свободны.

Аллейн протянул ей ручку, и Мартина, усилием воли заставив свою руку не дрожать, вывела внизу подпись.

— Ну что ж, спасибо, мисс Тарн, — расшаркался Аллейн. — Вы живете далеко отсюда?

— Не очень… Примерно минут пятнадцать-двадцать пешком…

— Понимаете, я бы вас с удовольствием отпустил домой, только… Я подумал, что показания кого-нибудь из актеров могут потребовать вашего подтверждения…

— Моего? Как это понимать?

— Как хотите, так и понимайте… Пока у вас есть время сменить свои показания.

Миног распахнул дверь, и Мартина вышла.

* * *
Оставшись наедине со своими сотрудниками, Аллейн задумчиво протянул:

— Что скажете, Майк? Что вам говорит ваше чутье?

— Она прелестная девушка! — немедленно отозвался молодой констебль.

Инспектор Фокс проснулся и шумно крякнул из своего угла.

— Если отбросить в сторону очарование, она вам показалась достойной доверия?

— Пожалуй, да, сэр, на мой взгляд…

— А что скажете вы, сонный Лис? Поясните свою позицию, которая так долго заглушалась вашим собственным всхрапыванием…

Фокс встал, потянулся, надел очки, потом снял их и наконец молвил:

— Есть что-то загадочное в том, зачем покойный заговорил с нею после спектакля.

— Ну конечно! То есть вы хотите сказать, она не то чтобы солгала, а просто опустила кое-какие детали в своем рассказе, так?

— Да, а именно то, кто конкретно был свидетелем их беседы.

— Она то и дело глядела на этот вот портрет… На мистера Пула… Чтоб мне пропасть, если это не Пул подошел и отбил ее у кровожадного Беннингтона.

— Вполне возможно, сэр, — кивнул Фокс. — Он явно положил глаз на девушку. Уж я-то видел… Да и она к нему неравнодушна — уж будьте покойны…

— Господи спаси! — взвизгнул юный Миног, сгорая от необоснованной ревности. — Да ведь ему лет восемьдесят!

Фокс уже открыл было рот, чтобы остудить констебля, но Аллейн мягко сказал:

— Идите-ка вы лучше на сцену, Майк, разбудите доктора Резерфорда и ведите его сюда. Меня немного утомили актеры. Нам надо пообщаться с более серьезным человеком…

* * *
Доктор Резерфорд, возникший вскоре в дверях «оранжереи», представлял собою поистине причудливое зрелище. Поскольку его наиболее сильным желанием было просто выспаться, он безо всякого смущения выпустил свою накрахмаленную рубашку из брюк, и она опускалась почти до колен наподобие греческой туники. Хотя это была хитрая небрежность. Как догадался Аллейн, полы рубашки прикрывали расстегнутые пуговицы на брюках доктора…

Вместо пиджака доктор набросил поверх рубашки плащ. Ворот рубашки был распахнут, и узел галстука располагался чуть ли не на уровне пупка Описание взъерошенной шевелюры доктора Резерфорда было достойно отдельной драмы в трех частях…

Доктор постоял в дверях, подождав, пока констебль представит его, после чего сделал рукой пренебрежительный воздушный салют в адрес Аллейна и Фокса.

— Явившись к вам сюда, джентльмены, в одной рубашечке ночной, оставил спящую красотку я в сеновале за корчмой! — продекламировал Резерфорд, тяжело сопя и оглядывая полицейских с видом крайнего неудовольствия. — Итак, на каком огне вы собираетесь меня поджаривать — на медленном или на быстром?

Если бы он был актером, ему здорово подошла бы роль Фальстафа, подумал Аллейн.

— Так говорите же! Я весь — одно огромное ухо! Изрекайте!

— Боюсь, мне нечего изрекать, — заметил Аллейн. — напротив, хотелось бы кое-что услышать от вас. Не будете ли вы столь любезны присесть?

Резерфорд грузно шмякнулся в кресло. Дерево затрещало, но выдержало… Величественным жестом он обернул широкие полы своей сорочки поплотнее вокруг бедер, ворчливо заметив:

— Прошу простить меня, джентльмены, я несколько устал и предавался неге, а потому пуговицы у меня застегнуты не все…

— Пуговицы — дело наживное, — рассмеялся Аллейн и тут же посуровел: — А скажите, как вы думаете, Беннингтон был убит?

Резерфорд высоко вздернул брови, поудобнее уложил сплетенные руки на животе, покрутил большими пальцами и сказал:

— Нет.

— Нет? А мы думаем обратное…

— Почему?

— Это я буду знать точно, когда выясню все с вами.

— Так я что же — подозреваемый?

— Нет, если вы сумеете доказать свою непричастность.

— Гм! Да если бы я только рассчитывал выйти сухим из воды, я наверняка пристрелил бы его! А еще лучше — предал его колесованию по полной программе! Он был невообразимый негодяй, этот Бен…

— В каком смысле?

— Во всех возможных смыслах, клянусь Юпитером и кольцами Сатурна! Алкаш! Обидчик прекрасных дам! Эксгибиционист! Дебошир! А самое главное, — тут Резерфорд повысил голос, — самое главное — мерзкий пачкун чужих творений! И официально заявляю вам, что если бы я, сидя в своей ложе, мог упросить Господа поразить Бена молнией, то я бы сделал это! С любовью и удовольствием!

— М-да, — протянул Аллейн, — о молнии как об орудии убийства мы как-то не подумали, это наша промашка… Попытаюсь исправиться… Но скажите мне, будьте так любезны, где вы находились с того момента, как покинули свою ложу, и до того, когда вышли на сцену?

— Пожалуйста Сначала — вышел из ложи. Потом — на лестнице. Потом — за сценой. И на сцене. Проще пареной репы.

— Можете ли вы назвать точное время выхода из ложи?

— Когда наши лицедеи только начали кланяться публике и делать веселые морды.

— Вы никого не встретили по пути, не заметили чего-нибудь необычного?

— Даже тень не пролетала!

— Значит, вы только спустились с лестницы и оказались на площадке прямо за кулисами, перед самой сценой — так?

— Именно.

— Есть свидетели, которые могут это подтвердить?

— Насколько я понимаю, нет. В такие моменты актеры к автору пьесы не более внимательны, чем невеста в первую брачную ночь к портрету своего прадедушки.

— Но, доктор, ведь в зале была публика — никак не меньше тысячи человек! Уж зрители наверняка поглядывали в сторону вашей ложи, не правда ли?

— Я все-таки надеюсь, что, несмотря на жалкие потуги парочки актеров испоганить ее, моя пьеса — вот что притягивало внимание зрителей! — величаво заявил Резерфорд, поддергивая рубашку.

— Ну хорошо, а к вам в ложу разве никто не заходил?

— После первого акта — никто. Я специально, в качестве меры предосторожности, заперся изнутри. Терпеть не могу, когда невежды заводят со мной глубокомысленные разговоры о моих пьесах.

— Вы заходили в служебные помещения во время спектакля?

— Да. Я спускался вниз в обоих антрактах. Сперва — повидать эту прелестную малышку…

— Мисс Тарн? — переспросил Аллейн.

— Ну да. Такая чудная девчушка, и актриса из нее получится прекрасная. Если она только не станет участвовать в склоках, на которых держится кровля этого ничтожного балагана…

— Хорошо, а в гримерные вы заходили во время антрактов?

— Я заходил в такой небольшой кабинетик в конце коридора, если можно, конечно, назвать его гримерной…

— Понятно. И когда же вы вернулись в свою ложу?

— Как только я сделал в этом кабинетике все свои дела и стали поднимать занавес.

— Хорошо… — протянул Аллейн задумчиво и добавил: — А вы знаете человека по имени Отто Брод?

Глаза доктора стали вдруг расширяться, брови поползли вверх, ноздри превратились в лунные кратеры, и стало ясно, что, если суперинтендент Аллейн не отойдет на пару шагов, его просто может снести мощным чихом. Платка у доктора Резерфорда не оказалось, и он использовал вместо него подол своей необъятной сорочки. Под задранной рубахой обнажился весьма пикантный беспорядок…

Полицейские попытались укрыться за мебелью, и от порыва ветра погасли две настенные лампы.

— Отто Брод? — переспросил Резерфорд, утираясь. — Никогда не слышал о таком.

— А его корреспонденция, кажется, представляет некоторый интерес, — заметил Аллейн загадочно, но доктор только пожал плечами:

— Не знаю. На что вы намекаете?

Аллейн решил оставить Отто Брода в покое.

— А знаете, доктор, я успел уже выяснить массу интересных подробностей о событиях последних двух дней в театре, — сказал инспектор. — Во всяком случае, касательно двух генеральных репетиций и съемки.

— Неужели? То есть вы узнали о том, что между мной и Беном проскакивали искры? Что ж, если вы ищете мотивы, вы их найдете у меня… — доктор Резерфорд невесело усмехнулся. — Мы друг друга ненавидели, я и Бен. Просто лютой ненавистью. Хотя, если смотреть в лицо фактам, он всегда был более склонен к насильственным действиям, нежели я…

— Вражда между вами возникла из-за участия его племянницы в спектакле?

— Ну, антипатия между нами была изначально, по определению… А к этому потом добавилось его хамское искажение моей пьесы, а также экстренная необходимость замены его умственно отсталой племянницы на более-менее сносную актрису. Хотя бы на эту девчонку, мисс Тарн… Мы сталкивались с Беном лбами на каждой репетиции…

— И в конце концов вы одержали верх?

Доктор сделал пренебрежительный взмах рукой, как будто его победа над Беном была однозначно угодна всем возможным богам и просто не подлежала сомнению.

Суперинтендент Аллейн с подозрением изучал жуткий беспорядок в одежде доктора.

— Простите, доктор Резерфорд, вы не будете возражать, если вас обыщут? — с сомнением спросил инспектор.

— Что?! — взревел Резерфорд, взвиваясь.

Фокс, шедший к нему, остановился.

— А кстати, вы, как медик, скажите — мог ли удар в скулу, который получил Беннингтон, чуть позже обусловить кратковременную потерю сознания? Учитывая его общее, так сказать, затемненное состояние? — отвел готовую разразиться бурю Аллейн.

— А почему вы решили, что его били по морде? — переспросил Резерфорд недоверчиво. — Чего вы от меня хотите?

Последняя фраза была обращена к Фоксу, который все-таки не оставлял надежды обыскать доктора.

— Выньте, пожалуйста, руки из карманов, — попросил Фокс.

— Ну что ж, не будем портить свое реноме в глазах нашего покойного товарища, — насмешливо протянул Резерфорд и вытащил руки.

Ему удалось сделать это так ловко, что карманы вывернулись наизнанку и на пол вывалилось множество разнообразных предметов — карандаши, клочки бумаги, программки, коробочка с порошками, табакерка, блокнот, недоеденная плитка шоколада со следами огромных зубищ… И надо всем этим повисло легкое облачко разлетевшегося нюхательного табака…

Фокс издал горестный стон и, кряхтя, присел на корточки. Но сразу же после этого, вдохнув табаку, Фокс зашелся в приступе кашля, перемежающегося чиханием. Доктор злорадно захохотал и, протопав по своим вещичкам, как Кинг-Конг по Нью-Йорку, прошел к креслу и рухнул туда, сломав один из подлокотников.

— Доктор Резерфорд! — Аллейн пытался говорить спокойно. — Перестаньте вести себя как ребенок, давайте-ка посерьезнее… И не пытайтесь трогать эти вещи.

Доктор откинулся в кресле, задрал ногу и с интересом стал рассматривать слипшуюся массу из шоколада и раздавленной коробочки порошков на подошве ботинка.

— М-да, черт вас всех раздери, целая унция прекрасного табаку… — вздохнул он. — Мой недельный рацион!

Фокс, отдуваясь и отплевываясь, собирал с пола разбросанные и примятые жестокими ногами доктора вещи. Сложив предметы в кучку, Фокс намел горку нюхательного табаку и завернул его в бумажку, а бумажку сунул в конверт…

— Напрасно, легавый, напрасно, этот табак мне недешево обошелся! — прогремел доктор, наблюдая за действиями Фокса. — Хотите нюхнуть, как только окажетесь дома?

Аллейн потемнел.

— Хватит, доктор! — бросил он резко. — Порезвились — и будет!

Доктор только скривился, словно у него от слов Аллейна заболел зуб.

— Вы разыгрываете какой-то спектакль, доктор, — продолжал Аллейн. — Но ваша игра, простите за отзыв, совершенно неубедительна… Я точно знаю, что Беннингтона ударили в скулу. Я точно знаю, когда это произошло. Я также знаю, что кровоподтек был тщательно закамуфлирован толстым слоем пудры. Я прошу вас пройти со мной и понаблюдать, как я буду снимать сейчас эту пудру. Где ваш пиджак?

— Подайте мантию мою, подайте мне корону! Душа предчувствием полна, безумной жаждой трона… — запел Резерфорд, почесывая под рубашкой свой огромный живот.

Фокс вышел и вскоре вернулся с пиджаком доктора.

— В карманах ничего нет, сэр, — мрачно сообщил он Аллейну.

Аллейн кивнул, принял пиджак и передал его Резерфорду. В молчании они все втроем проследовали в подвал, где находилось тело Беннингтона.

* * *
За эти несколько часов с момента смерти труп успел заметно окоченеть. На лице актера даже под грубым гримом можно было увидеть выражение причастности к некоей высшей тайне, которое часто встречается у покойников… Аллейн принялся скребком снимать грим с правой щеки и складывать на картонку. Движения его напоминали работу художника у мольберта…

— Ну вот, взгляните, — сказал Аллейн, отходя в сторонку.

Резерфорд поглядел.

— Да, удар мастерский, если это только был удар… Так кто же его так разукрасил?

Аллейн молчал.

— Но мысль о том, что от этого удара Беннингтон мог отбросить коньки или получить сотрясение мозга, просто нелепа, — продолжал доктор. — Ведь вы же сами сказали, что между маленьким сеансом бокса и смертью прошло какое-то время? Нет, невозможно, невозможно.

Фокс подал Аллейну полотенце, и тот стал оттирать со щеки покойного последние следы грима.

— Ну зачем вы меня маринуете здесь? — взвыл Резерфорд. — Хотели услышать мое мнение — получили.

Аллейн спокойно поглядел на него.

— Вы полагаете, его жена захочет взглянуть на него?

— Не думаю. Однако она, вероятно, решит, что обязана это сделать. Ну ладно, у всех свои прибамбасы. Я на ее месте не стал бы расстраиваться из-за такого музейного уродца… Почему бы вам попросту не отпустить ее домой? И меня заодно? Мне безумно надоела компания Бена, даже когда он так чертовски молчалив…

— Подождите немного — на сцене, со всеми, или в конторе. Контора, по-моему, открыта…

— А могу я получить назад свой табачок? — с неожиданно заискивающей интонацией спросил Резерфорд, словно мальчишка, выпрашивающий у отца леденцы.

— Думаю, да, — кивнул Аллейн. — Фокс, передайте доктору его табакерку — у вас ведь остается для анализа тот рассыпанный табак?

Фокс кивнул и протянул Резерфорду коробочку. Доктор сунул ее в карман и пошел к двери с несколько несвойственной ему неуверенностью. Там он обернулся.

— Послушайте, Аллейн, а если я скажу вам, что это я врезал Бену по харе, что тогда?

— Да ничего, — холодно улыбнулся Аллейн, пожимая плечами. — Я ведь не обязан всему верить.

Глава 10 Подведение итогов

Аллейн нашел Элен Гамильтон в ее гримерной. Обстановка там была весьма экзотической. Везде стояли цветы. От их густого запаха, смешанного с табачным дымом и ароматом духов, было тяжело дышать. Элен сидела в глубоком кресле спиной к двери и курила, но как только Аллейн показался в дверях, она, не поворачивая головы, сказала: «Входите, суперинтендент!» таким нежным и приветливым голосом, словно принимать у себя полицейских следователей было ее любимым занятием с раннего детства.

Но, присев напротив нее, Аллейн про себя удивился, как страшно изменилось ее потемневшее от усталости лицо…

Словно прочитав его мысли, Элен прикрыла ладонью глаза и негромко вздохнула:

— Ночь была не из легких, мистер Аллейн…

— Надеюсь, по крайней мере для вас все скоро закончится, — заверил ее Аллейн. — Я пришел к вам сообщить, что мы готовимся забрать тело.

— То есть… Что от меня требуется? Мне, наверное, надо… Надо взглянуть на него?

— Только если вы пожелаете. Лично я не вижу в этом… гм!.. настоятельной необходимости.

— Я не хочу… — покачала головой Элен. — Не люблю притворяться. Я не чувствую особого горя. И не люблю смотреть на покойников. Это зрелище меня только испугает.

Суперинтендент вышел в коридор, где ждали его распоряжений Фокс и сержант Джибсон. Аллейн отрицательно помотал головой, полицейские развернулись и потопали по направлению к подвалу.

Аллейн вернулся к мисс Гамильтон. Она подняла на инспектора усталые глаза:

— Что-нибудь еще?

— Да, буквально пара вопросов. Вы знаете или, может, слышали о человеке по имени Отто Брод?

Элен удивилась.

— Что за странный вопрос! — воскликнула она. — Отто Брод? Ну конечно! Он интеллектуал, писатель, только вот не помню, чех или австриец… Мы встречались с ним во время нашего турне по Европе. Он накатал какую-то пьеску и дал моему мужу прочесть… Хотел знать его мнение. Но знания немецкого у Бена хватало только на то, чтобы заказать двойную порцию шнапса в кафе, но не читать пьесы. И поэтому Брод, собственно, просил Бена найти в Англии кого-нибудь, хорошо знающего немецкий, и попросить оценить его опус. Бен обещал. Но поскольку он не имел вредной привычки держать свое слово, думаю, пьеса все еще не прочитана…

— А вы не в курсе, они переписывались?

— Вы знаете, странное дело, но всего несколько дней назад Бен сказал мне, что получил письмо от Брода. Наверное, бедняжка Брод время от времени спрашивал насчет своей злополучной пьесы, но я не уверена, что Бен ему отвечал… — Элен прижала ладони к вискам, чуть морщась от боли. — Если хотите увидеть это письмо, оно у него в кармане.

— То есть? — переспросил Аллейн. — В пиджаке или в плаще?

— В пиджаке. Он вечно прихватывал мой портсигар вместо своего и перед самым отъездом в театр вернул мне портсигар, и в том же кармане у него было письмо. Он его вынул вместе с портсигаром. Бен пришел в страшное возбуждение от этого письма…

— Что именно он говорил? — спросил Аллейн.

Тут было что-то неладное. Слова Элен совпадали с показаниями Мартины — та тоже заметила особое отношение Беннингтона к письму Брода…

— Бен так обращался с конвертом, словно это была драгоценность. Или козырной туз. Он радовался письму как-то очень неприятно, недобро… Не могу объяснить точно, потому что не знаю, в чем тут дело… Одним слоном, я взяла свой портсигар, а письмо он засунул обратно в карман пиджака.

— А вам не показалось, что этот козырь был припасен против кого-нибудь конкретно?

— Ну, пожалуй, могло быть и так. Вполне.

— А у вас нет соображений, против кого?

Элен снова обхватила виски и наклонилась вперед в кресле.

— Ну, это могла быть я. Или Адам. В принципе Бен мог угрожать нам обоим. Во всяком случае, его слова прозвучали зловеще… — Она пристально посмотрела на Аллейна. — Но ведь у меня и у Адама есть алиби, не так ли? Если это, конечно, было убийство…

— У вас, мисс Гамильтон, алиби есть, — со значением ответил Аллейн, и лицо у Элен дрогнуло. — А разве вы приехали в театр не вместе с мужем?

— Нет. Он оклемался раньше. И в любом случае… — Примадонна махнула рукой и замолчала.

Аллейн кашлянул:

— Прошу прощения, но я должен сообщить вам, что мне стали известны некоторые подробности происшедшего у вас дома в тот день…

Кровь отхлынула с лица мисс Гамильтон, и, еле двигая побелевшими губами, женщина прошептала:

— Откуда вы это знаете? Вы не можете знать…

Она вдруг насторожилась. Из-за тоненькой перегородки, казалось, доносилось напряженное дыхание Пула. Элен продолжила погромче:

— Это сказал вам Джейко? Нет, нет, не может быть…

— Ваш муж сам… — начал Аллейн, и Элен подхватила:

— Ах да, как я не догадалась! Бен мог — он мог рассказать кому угодно. Дорси. Или еще кому-нибудь. А может быть, своей племяннице? Кому же?

— Вы понимаете, что я не могу разглашать подобные сведения, — мягко заметил Аллейн. — А скажите, вам нравился Отто Брод?

Элен солнечно улыбнулась и выпрямилась в кресле.

— Ах, он мне запомнился как вспышка, — сказала она мечтательно. — И надо сказать, Отто был везучий человек…

— Везучий?

— О да, ему удалось завоевать мою любовь — правда, на очень, очень короткое время…

— Действительно, вот уж удача так удача! — с серьезной миной кивнул Аллейн. — А вы не усматриваете связи между полученным от Брода письмом и тем, что муж хотел вас шантажировать?

Элен покачала головой:

— О нет. Наш роман с Бродом был слишком стремительным, как удар молнии… И сразу наступило охлаждение.

— С обеих сторон?

— Пожалуй, нет, — лукаво улыбнулась она. — Отто еще так молод, так горяч и доверчив… Не смотрите на меня так, мистер Аллейн, вы меня что, осуждаете?

— Нет, я просто теряюсь… Теряюсь, когда вижу перед собой роковых женщин, — суховато бросил Аллейн не то с горечью, не то с издевкой.

— Надеюсь, это комплимент? — спросила Элен, но ответа не получила. — Ну тогда… Ну тогда нельзя ли узнать, почему вы считаете, что это — не самоубийство?

— Я вам скажу, — согласился Аллейн. — Последнее действие Беннингтона в гримерной опровергает версию самоубийства. Он пудрился явно перед выходом на сцену.

— Это очень проницательно подмечено, — скривила губы Элен. — Но я все же уверена, что он покончил с собой. Поймите, у него не было будущего, а в прошлом остались одни печальные воспоминания.

— Как, например, вчерашняя премьера? Отчего же?

— Ну, вдобавок ко всему остальному. И потом, взять хотя бы известную вам смену в составе исполнителей. Это его просто убило. Понимаете, только вчера Бен думал, что окончательно пресек нападки нашего Джона Резерфорда на Гаю, и вдруг — все насмарку… И к тому же его собственное поведение, его деградация… Понимаете, я просто другого слова не могу подобрать — деградация… Все тут сыграло роль! Поверьте мне, мистер Аллейн, я очень давно знаю Бена, и вы убедитесь, что я права!

— Хотелось бы надеяться, что вы правы, — ответил Аллейн. — Думаю, на сегодня достаточно. Если позволите, я пойду работать дальше.

— Ну конечно, пожалуйста! — удивленно протянула примадонна.

Аллейн вышел из комнаты. Идя по коридору, он гадал, изменилось ли выражение лица Элен теперь, в одиночестве…

* * *
Адам Пул кивнул Аллейну так, словно изо всех сил сдерживал нетерпение. Пул был уже одет для выхода, и, похоже, до появления суперинтендента он совершал бесконечную прогулку взад и вперед по комнате.

— Ну, — спросил Пул, — что же? К чему вы пришли? Если мне позволено спросить, конечно.

— Я довольно далеко продвинулся, — отвечал Аллейн. — Теперь я хотел бы поговорить с вами и с мистером Доре. И только потом — сообщить вам что-нибудь. Тогда мы поймем, к чему же мы пришли.

— Значит, вы уверены, что Беннингтона кто-то убил?

— Да, уж в этом я совершенно уверен.

— Хотел бы я знать, почему, черт возьми?!

— Еще до утренней зари, говоря поэтическим языком, я расскажу вам.

— Не могу поверить, — фыркнул Пул, — что кто-нибудь из нас мог… Это невероятно. — Он глянул на тонкую перегородку, отделявшую его гримерную от комнаты Элен. — Знаете, до меня долетел ваш разговор, там… С ней все в порядке?

— Мисс Гамильтон, во всяком случае, выглядит очень собранной.

— Мне только странно, с чего это вы решили вообще говорить с Элен?

— Я затронул ровно три темы. Я спросил мисс Гамильтон, хочет ли она видеть тело своего мужа. Это раз. Резонный вопрос, не правда ли? Она отказалась. Затем я сказал ей, что знаю о вчерашнем… гм!.. происшествии.

— Каком таком происшествии? — резко переспросил Пул.

— Я имею в виду… гм!.. теплую встречу мисс Гамильтон с ее супругом…

— Черт побери! Откуда вам это известно?

— Очевидно, вы и сами вскоре узнали…

— Ладно, — сказал Пул. — Положим, я действительно знал.

И тут до него словно дошел смысл сказанного Аллейном. Пул вытаращил глаза:

— Постойте, вы что, решили, что это мотив? Для меня? По-моему, это просто издевательская мысль! Вы, возможно, даже неспособны себе представить, насколько эта версия смешна и несостоятельна!

— Но я же еще не сказал, что она мне нравится, — хладнокровно заметил инспектор.

— А меня бы не удивило, если бы вы стали ее разрабатывать! В конце концов, теоретически можно предположить, что я стремглав промчался в комнату Бена, уложил его, бережно укутал голову плащом и включил газ! А он оставался смирно лежать и дышать… Вы хоть помните, с какой репликой мне следовало в последний раз появиться на сцене?

— Нет.

— Я выхожу на сцену, закрываю за собой дверь и говорю Элен: «Но ты ведь догадывалась, не так ли? Он наконец выбрал единственный путь, ведущий отсюда прочь… А нам остается только быть свободными…». Не правда ли, все получилось как в жизни? Только вот для нас с Элен эта пьеса длилась год с лишним… — Пул исподлобья взглянул на Аллейна. — Не знаю, зачем я с вами обо всем этом говорю… Но… я чувствовал, что события последних дней подводят какую-то черту — подо всем. А теперь — что мне делать с театром? Что мне делать с постановкой? С труппой? И что теперь станется с…

Тут Пул осекся, посмотрел на картонную стену, отделявшую его гримерную от комнаты, где сидела Мартина, помолчал и заговорил другим тоном:

— Вы, конечно, наслышаны о нашей личной жизни. То есть моей и Элен. Проклятье нашей профессии в том, что самое тайное всегда происходит при свете прожекторов…

Аллейн сказал:

— Ну да, бремя, так сказать, славы…

— Боюсь, что ничего похожего. Послушайте, Аллейн. Существуют женщины, которых никак не впихнуть в имеющиеся моральные стандарты или как это там называется… И Элен Терри была такой. И даже не в том дело, что эти женщины выше тех грязных сплетен, которые разводят обыватели. Они просто по ту сторону их! И в искусственном гриме они выглядят совершенно естественно! Они актрисы! А когда привязанности проходят, все заканчивается совершенно безболезненно. И что удивительно, для обеих сторон… Вы согласны, суперинтендент?

— С чем? Что такие женщины существуют в природе? Согласен.

— Так вот, Элен — одна из них. И я хочу вас предупредить, что вы ее очень глубоко обидите, если станете искать причину произошедшего с Беном в ее связях с кем-нибудь на стороне… Не знаю, что вы говорили остальным, но только к ней прошу не использовать такой подход…

— Кстати, в-третьих, я попросил ее рассказать мне про Отто Брода, — кротко заметил Аллейн.

Реакция Пула была неожиданно взрывной.

— Ну вот! — громко простонал он. — Именно против этого я вас и предостерегал! Вы все испортили! Отто Брод! Совершенно легкомысленная интрижка, под влиянием всяких там венских вальсов, венских кафе и в особенности — венского шнапса… Я-то Брода никогда не видал, но думаю, это юный бледный интеллектуал, без гроша в кармане и с сомнительным даром писать символические трагедии из жизни умственных дистрофиков! Зачем, зачем вы его припутали сюда?

Аллейн спокойно объяснил, что Беннингтон приехал в театр, имея в кармане письмо от Брода, на что Пул сердито заметил:

— Ну и что? Почему бы, собственно, и нет?

— Странно то, что письмо это мы так и не нашли.

— Господи боже мой! Да он мог выкинуть его, сжечь, или еще что! — вскричал Пул.

— Это вряд ли, — так же размеренно отвечал инспектор. — Дело в том, что Беннингтон хвалился мисс Гамильтон, что это письмо — его козырь.

Адам Пул замолк, пошарил по карманам, достал сигарету и закурил.

— Будь я проклят, если понимаю, что вы имеете в виду под «козырем», — наконец пробормотал он.

— Верите ли, я и сам очень страдаю оттого, что пока не знаю этого, — улыбнулся Аллейн одними губами.

Пул нервно вздохнул.

— Я бы предложил вам выпить, — сказал он. — Но в гримерной я спиртного не держу. Разве что в конторе…

— Я выпил бы с огромным удовольствием, но увы, в рабочее время нам это запрещено, напомнил Аллейн.

— Ах да, ну конечно… Глупое предложение… Ну что ж, остается только надеяться, что мой менеджер Грантли хорошо развлекает гостей на банкете по случаю премьеры… — невесело изрек Пул.

— Не беспокоитесь, он недавно звонил, говорил с нашими людьми по поводу дела… Вам он ничего не передавал, так что, я думаю, все в порядке. Но мне кажется, что вы сами хотите мне кое-что высказать. Можете говорить. Как видите, свидетелей тут нет. Но если вы захотите оформить свои слова как показания, я приглашу свидетелей и мы все запишем. А если нет — ваши слова никакой огласки не получат.

— Вы очень сообразительны, суперинтендент. Я сам удивляюсь, с чего это я решил с вами откровенничать, но так уж вышло… Понимаете, тут с обеих сторон этой комнаты за тонюсенькими перегородками сидят две женщины. О моих отношениях с одной из них вам, кажется, уже известно. Думаю, мало кто этого не знает. Но, видите ли, наша связь была цветком, который рано или поздно завянет и опадет, это мы оба понимали. И постепенно лепестки эти опадали, день за днем… Уже пару недель назад Элен сама сказала мне, что между нами, скорее всего, все кончено. Это не означало конца дружеским отношениям, нет. Вообще для нее постель и дружба никогда не были прочно связаны — напротив. Так вот, когда Элен позвонила мне вчера и рассказала об этом происшествии с Беном, я ощутил досаду, негодование, жалость к ней — то есть все те чувства, которые нормальный человек может испытывать к своей знакомой в подобной ситуации. Но более ничего. Ничегошеньки! А теперь, когда Бена убили, я просто не способен испытывать приличествующие случаю чувства…

— Мы все — общественные животные, если можно так выразиться, и потому обычно стремимся, чтобы даже наши страдания соответствовали принятым в обществе условностям, — туманно заметил в ответ Аллейн.

— Это даже не страдания, это… — Адам Пул осекся и продолжил уже в другом ключе: — Да, я ведь еще не видел Мартину, после того как вы с ней говорили. Как она, в порядке? Надеюсь, она вам рассказала свою невероятную историю?

— О да, история захватывающая…

— Аллейн, я хочу видеть ее. Она там сидит одна. Она боится. Эх, боюсь, вы меня ни черта не понимаете…

— Почему же не понимаю? Она говорила мне насчет вашего с ней родства…

— Родства? Да нет, я не о том… — начал Пул.

— Если вы родственники, неудивительно, что вы о ней беспокоитесь, — продолжал Аллейн.

Адам Пул свысока глянул на инспектора.

— Мой милый друг, я на восемнадцать лет ее старше и люблю ее если не как дочь, то просто как юное существо, называйте как хотите!

— Ну, в этом случае вы как раз испытываете вполне подходящие чувства, — усмехнулся Аллейн.

Он дружески похлопал Пула по плечу, встал и вместе с Фоксом проследовал к своему последнему «клиенту» — мистеру Жаку Доре.

* * *
Доктор Резерфорд ненадолго удалился в контору, чтобы, как он заявил инспектору Фоксу, «привести свой туалет в состояние минимальной гармонии»… Все актеры сидели по своим гримерным, а Клема Смита разбудили, допросили еще раз, после чего с миром отпустили домой.

Так что Джейко сидел на сцене в одиночестве, среди собственноручно изготовленных причудливых декораций.

— Ну, и о чем мы с вами будем разговаривать? — осведомился француз, разминая пальцами сигарету.

— Прежде всего я сообщаю вам, что мы всех обыскиваем, но, хотя мы и не имеем на это специального ордера, пока что никто не высказал нам особых возражений.

— То есть этого вы ждете и от меня? Ну ладно, валяйте.

Фокс прошелся по карманам Джейко, извлек оттуда множество разнообразных предметов — мелки, огрызки карандашей, ластик, скальпель в чехольчике (Джейко объяснил, что использует его для резьбы по дереву), бумажник с деньгами, фотографию Элен Гамильтон, разнокалиберные листки и листочки с карикатурами, а также пустой флакончик из-под эфира. Эфир Джейко использовал для очистки одежды актеров от мазков грима.

— Если вам нужно пошарить в моем пальто, оно висит в проходной комнате. Но там практически ничего нет — только вот берегитесь, Фокс, в левом кармане очень сопливый носовой платок…

Аллейн перебрал вещицы, вернул Джейко кошелек, карандашики и бумажки, а остальное сгреб перед собой в кучку Фокс и стал записывать…

— Далее я хотел бы наконец выяснить, какова ваша официальная должность в театре, мистер Доре. В программке тут написано — ассистент режиссера, — продолжил допрос Аллейн.

— В театральных программках все пишется иносказательно, — объяснил Джейко с легкой улыбкой. — Но с другой стороны — разве я не ассистент Адама Пула? А кроме того — почетный гвардеец при театре «Вулкан». Главный постельничий Ее Королевского Высочества мисс Гамильтон… Кстати, я и в самом деле вечером работал в качестве ее костюмера… И еще — всеобщий дядюшка. Одним словом, как Людовик Четырнадцатый считал себя Францией, я могу считать себя театром «Вулкан» или даже всей театральной Англией.

— Не сомневаюсь, — вежливо заверил его Аллейн, — Однако ваша связь с труппой, насколько мне известно, простирается далеко в прошлое, если выражаться поэтически? То есть задолго до образования театра «Вулкан»…

— Да-с, двадцать лет, — протянул Джейко. — Вот уже двадцать лет я валяю ваньку для этих ребят. Образ дурака — это мое амплуа, если угодно. Ну а вам-то я чем могу помочь? Чем рассмешить?

— Скажите, вы все еще думаете, что Беннингтон покончил с собой? — спросил Аллейн.

— Фу, как скучно! Ну конечно! Напрасно вы тратите свое время…

— А он был тщеславен?

— Необычайно. И к тому же он понимал, что как артист он кончился.

— Обожал собой любоваться?

— Ну конечно! — воскликнул Джейко и тут же спохватился: — То есть как любоваться? Что вы имеете в виду?

— Мне интересно, он не возражал против того грима, в котором выходил на сцену? Ему нарисовали довольно отталкивающую физиономию, сказать вам откровенно…

— Да, он был не в восторге от этого. Он всегда жаждал быть красавцем, как в молодости… Слава Богу, Адам сумел настоять на таком гриме…

— Помнится, вы мне говорили, что заметили обильный пот на его лице — когда видели его в последний раз перед дверью в гримерную.

— Да, верно.

— И вы ему настоятельно посоветовали поработать над этим, так? Припудриться. Вы даже заглянули к нему в комнату, чтобы он вас наверняка расслышал, так?

— Все верно, — кивнул Джейко, подумав. — Так оно и было.

— Получается, после ваших слов он присел к зеркалу, тщательно напудрился и подмазался, сделал себя покрасивше, чтобы выйти на поклоны, а после этого спокойненько накинул на голову плащ и отравился газом?

— Ну, может быть, он поддался внезапному порыву… — Джейко выпустил струнку дыма, задумчиво прикрыв глаза. — Вот послушайте… Он поправил свой грим… Он собирается встать и идти на сцену. Но тут он вдруг смотрит пристально в зеркало и видит безобразные развалины на месте своего прекрасного лица. Прыщи на носу и полное утомление в глазах. Когда-то он и вправду был очень хорош, Бен… Ну так вот, он думает: «Господи, во что я превратился, зачем мне такая жизнь?» Он впадает в неистовство, и у него мало времени. Он мечется по гримерной, опрокидывает баночки, коробочки, потом набрасывает на голову плащ, ложится под газовую горелку и поворачивает ручку. Вот и все.

— Откуда вы знаете, в каком положении он был найден?

— Клем мне рассказал. Я все представил как наяву. Бен и так был в трансе от спиртного. И ему не понадобилось много времени, чтобы уйти в мир иной.

— Здорово вы мне все описали, словно сами режиссировали эту сцену, — без особого одобрения в голосе произнес Аллейн. — И по-вашему, его разочарование в себе — единственно возможный мотив? А как же его ссоры со всеми вокруг? Скандалы с женой? Наконец, эта замена в последний момент? Ведь Беннингтона очень задело отстранение его племянницы от спектакля, не так ли?

Джейко сгорбился, как неуклюжий зверек, и примостился на стул.

— Дело в том, что в конце концов он все понял и принял. Он даже сделал шаг навстречу мисс Тарн. Я думаю, мы все придавали неприлично большое значение этому вопросу — кто у нас будет играть девицу. На самом деле не это подкосило Бена. Онпросто осознал распад своей личности, свою деградацию…

Аллейн пристально посмотрел на Джейко, но в глаза заглянуть не сумел.

— В этом пункте, мистер Доре, мы с вами расходимся, — жестко заметил Аллейн. — Я считаю замену в составе самой важной причиной, прямо или косвенно приведшей к смерти Беннингтона. Именно тут — ключ к разгадке.

— Извините, но я не могу с вами согласиться, — дипломатично ответил Джейко.

Аллейн посидел еще немного, спокойно, расслабленно, а потом вдруг задал вопрос в лоб:

— Вы знаете что-нибудь о некоем Отто Броде?

Повисло молчание. Джейко курил, склонившись так низко, что голова его почти касалась колен.

— Я слышал о нем, — наконец откликнулся он.

— Вы были с ним знакомы?

— Нет, мы не встречались.

— А может, вы читали его работы?

Джейко молчал.

— Kannen sie Deutsch lesen?[3] — резко спросил Аллейн.

Фокс поднял глаза от своих записей с выражением живейшего удивления на лице. Он не знал, что его шеф владеет еще и немецким. В тишине стало слышно, как к театру по аллее подрулила машина. Хлопнула дверца.

— Яволь, — наконец неохотно ответил Джейко.

Дверь, ведущая в подвал, распахнулась. Послышались гулкие голоса внизу и шорох шагов по цементному полу. Заскрипели канаты, жалобно запела лебедка, и Кларк Беннингтон совершил свой последний выход из театра «Вулкан»… Тело погрузили в катафалк и увезли.

Догоревшая сигарета опалила пальцы Джейко. Он бросил окурок под ноги и со сдавленными проклятиями примял его каблуком.

— Ну что ж, ловко вы меня подсекли, — с неприятной усмешкой сказал он.

— Тогда ответьте мне еще на один вопрос: Беннингтон хвастался вам, как он собирается использовать своего козырного туза?

— Только когда все уже было решено.

— Но вы поняли, в чем тут дело?

— Естественно.

Аллейн кивнул Фоксу, который тут же захлопнул свой блокнот, снял очки и вышел со сцены — во мрак лабиринта задворок театра.

— Ну и что теперь? — спросил Джейко.

— Трубим общий сбор. Сейчас будет финальная сцена.

Кажется, инспектор Аллейн успел здорово усвоить актерскую терминологию, хотя и был не таким уж заядлым театралом…

* * *
Миног обошел все гримерные, созвал актеров и скромно удалился. Все вышли на пустую сцену, словно неё еще ждущую последнего акта. Наверное, по инерции, подумала Мартина, все они заняли свои места согласно расписанию мизансцены. Мисс Гамильтон сидела, далеко откинувшись, в глубоком кресле. У ног ее примостился Джейко (Элен ненароком тронула его щеку, и тот, словно верный пес, нежно и печально прикоснулся к ее руке губами). «Уж не заболел ли Джейко?» — подумала про себя Мартина. Но вот на лице его появилось обычное клоунское выражение, гримаска Пьеро, и Мартина с облегчением поняла — нет, кривляется, как обычно.

Дорси и Гая Гейнсфорд сели рядышком на козетке, а Перри Персифаль — в кресло напротив. В дальнем углу, как декорация, возлежал на софе величественный животастый доктор Джон Резерфорд, прикрыв брюхо газетой до самого лица. Бумага нежно трепетала у его носа.

Мартина села на свое старое место у суфлерской будки, а Адам Пул занял место в самой середине, лицом ко всем сразу. «Нас выманили из наших норок, как кроликов», — подумала Мартина. Ей стало не по себе. В непроглядной тьме коридоров она видела колеблющуюся, словно силуэт ночного хищника, тень Баджера.

Суперинтендент Аллейн обратился к своим подчиненным, стоящим за ним плотной группкой:

— Итак, Фокс, проверьте, все ли на месте?

Фокс пробежал глазами программку, зыркнул на Мартину, которой не было в списке, после чего доложил:

— Так точно, сэр. Все в наличии!

— Итак, это крайне необычный случай! — провозгласил Аллейн, явно наслаждаясь своей ролью актера — перед актерами. — Давайте попробуем подвести итоги…

Мартина услыхала в отдалении звуки шагов, мягкие, почти неслышные, но сразу же поняла, что театр берут в оцепление, незримое, но оттого еще более страшное. Полиция явно взяла «Вулкан» в клещи.

Все уставились на Аллейна, только Джейко невозмутимо разминал сигарету между пальцами. Даже непробиваемый Резерфорд очнулся от своей дремы, приподнялся на софе, промычал нечто нечленораздельное (но явно из Шекспира), после чего снова ухнул в забытьё.

Аллейн оглядел труппу, и Мартине показалось, что теперь инспектор отбросил всяческие формальности и в нем горит некая страсть. Наверное, страсть сыщика при запахе близкой добычи, с некоторым отвращением подумала Мартина.

— Приглашая вас всех сюда одновременно, я весьма существенно отступил от нашей обычной практики, — начал Аллейн. — Но надеюсь, мы закончим минут за десять. Так что на меня не очень обидятся те из вас, кто мог бы уйти домой прямо сейчас… Прежде всего хочу заявить вам, что ваш товарищ был убит. Вы должны понимать, что мы абсолютно уверены в этом, и прежде всего потому, что мне сразу показалось подозрительным поведение Беннингтона. Оно нетипично для человека, собирающегося покончить с собой. Он поправил грим, причем довольно тщательно. Это, по моему разумению, совершенно не согласуется с самоубийством, зато прекрасно соответствует версии убийства. Но есть и еще более убедительное доказательство. Позвольте мне рассказать вам о нем.

Итак, Беннингтон припудрил лицо перед смертью. Его костюмер еще во время второго акта убрал использованные тампоны я поставил пудреницу со свежей ватой. А тем не менее после гибели Беннингтона нигде в комнате не найдено использованных ваток. А на плите обнаружено свежее пятно, явно оставшееся от сжигания там использованного тампона. На полочке у зеркала был перевернут коробок с пудрой, и весь этот угол комнаты щедро усыпан ею же. Как вы знаете, голова и плечи погибшего были прикрыты его плащом. На этом плаще и на отпечатках пальцев на плите — тоже порошок. Но до этого плащ висел на вешалке у двери, и, следовательно, пудра залететь на него просто не могла. Значит, пудру рассыпали уже после того, как Беннингтон отравился газом. Если, конечно, он умер от отравления газом, а не был убит еще до того…

Пул и Дорси одновременно издали удивленное хрюканье. Все выглядели страшно ошарашенными, только доктор продолжал спокойно храпеть под своей газетой.

— Конечно, от чего именно умер Беннингтон, установит судебно-медицинская экспертиза. Но это будет нескоро. А пока ясно, что костюмер Кларка Беннингтона не появлялся в комнате после того, как Беннингтон вошел туда со сцены. Кроме того, установлено, что костюмер оставил комнату в образцовом порядке.

Точно известно, что жестянку с пудрой не могли опрокинуть и люди, вытащившие тело Беннингтона из комнаты. Это сделал кто-то, кто находился в комнате уже после того, как на голову Беннингтона был наброшен плащ, а ручка газовой плиты — повернута. Именно этот человек, по нашему мнению, и убил Беннингтона. Встает вопрос — каким образом Беннингтон впал в то беспомощное или бессознательное состояние, которое позволило убийце уложить его, накрыть голову плащом и подсунуть к лицу газовый шланг?

Интересно отметить, что во фляжке у Беннингтона оставалось еще достаточно бренди — примерно пятая часть. То есть он был еще не настолько пьян, ведь он сумел аккуратно припудрить себе лицо. Кроме того, когда он говорил с мисс Тарн, он все-таки стоял на ногах.

Во время второго антракта мистер Дорси ударил его в скулу, отчего образовался синяк, и я склонен думать, что убийца стукнул его в то же место, поскольку второго синяка не обнаружено… Когда мы более тщательно исследуем гематому, мы установим, так ли это. Тогда убийце понадобилось бы только один раз зайти в комнату Беннингтона, сбить его с ног, оглушить и инсценировать отравление газом в результате самоубийства. Хотя, с другой стороны, Беннингтон мог быть отравлен и каким-нибудь препаратом, подмешанным, например, в бренди.

Аллейн перевел дыхание. И тут заговорила Элен Гамильтон:

— Не верю я всему этому. То есть я не хочу сказать, что вы ошибаетесь, мистер Аллейн, просто все это звучит как-то неестественно. Как в газетном репортаже… Извините, что перебила вас.

— Думаю, каждый из вас имеет право прерывать меня, чтобы поделиться своими соображениями, — заметил Аллейн. — Итак, по поводу отравленного бренди. Мы, конечно, исследуем жидкость на содержание яда. Если там и был яд, то его должны были подсыпать или подлить в то время, пока Беннингтон находился на сцене. Кроме того, мы сделаем также анализ его сигарет, грима и косметики. Но, честно сказать, я не уверен, много ли все это даст.

Фокс легонько кашлянул, все обернулись на него, затем снова переключили внимание на Аллейна.

— Исходя из этой гипотезы, убийце необходимо было зайти в комнату к Беннингтону два раза: первый раз во время последнего акта и второй раз — когда Беннингтон вышел со сцены и ожидал финального занавеса. Но прежде, чем мистер Персифаль почувствовал запах газа…

— Я так и знал, что без меня не обойдется! — тонким голосом простонал Перри. Гая Гейнсфорд поглядела на него с ужасом. — Не бойтесь, бесценная Гая, и не надо фантастических предположений, — замахал на нее рукой Персифаль.

— Так вот, — продолжал Аллейн, — мистер Персифаль почувствовал запах газа, еще когда находился в своей гримерной, через стенку от комнаты Беннингтона. И, помня случай в театре «Юпитер», он привернул кран газовой трубы. Если убийца и в самом деле хотел создать видимость повторения случая в театре «Юпитер», он не собирался никого подставлять, и реакции мистера Персифаля на запах газа он не предусмотрел. Совершенно естественно, что отпечатки пальцев мистера Персифаля остались на газовом вентиле!

— Именно, милая Гая, именно естественно! — раздраженно вставил Перри Персифаль.

— Да, мы столкнулись с неким вариантом произошедшего в «Юпитере», — заметил Аллейн. — Однако в данном случае тот, кто планировал преступление, не предусмотрел реакции мистера Персифаля на запах газа. И мы, конечно, не можем отвергать напрочь той мысли, что убийцей мистера Беннингтона был… сам мистер Беннингтон.

* * *
Актеры, выслушавшие все это, непроизвольно издали самые разнообразные звуки, которые скорее свидетельствовали об их неуважении к покойному, чем о трауре по нему. Однако данное заявление явно ни у кого не вызвало недоверия. Единственным скептиком во всей компании оказался Джейко, который спросил:

— Вы что же, хотите сказать, что Бен мог убить себя таким причудливым способом только затем, чтобы бросить тень подозрения на кого-то на нас? Вы это имеете в виду?

— Нет, не это. Некоторое время мы тут все вместе размышляли и пришли к выводу, что состояние гримерной полностью противоречит этой гипотезе. Конечно, если бы порошок не был просыпан и на плащ, покрывающий Беннингтона, мы, возможно, пришли бы к другому заключению, но, увы…

— Значит, мы по-прежнему ничего не знаем? — Элен Гамильтон сказала эту избитую фразу таким тоном, будто изрекла мысль в высшей степени глубокую и оригинальную.

— Не совсем, — отозвался Аллейн. — Однако не стану сейчас перечислять весь тот набор возможных мотивов, которые нам удалось выявить. Здесь может быть все: зависть, тщеславие, ревность или просто обычная ненависть — очень часто причины для убийства бывают на первый взгляд еще менее значимыми. К тому же у всех вас были свои причины не любить покойного… И у кого-то одного эта, мягко скажем, нелюбовь достигла такого остервенения, которое и отличает убийц от прочих смертных. В подобных случаях, насколько я знаю по опыту, всегда происходит некий толчок, проскакивает какая-то искра, и вот — методично и жестоко — человек затевает убийство. Здесь, я думаю, роль такого запала сыграло письмо от Отто Брода к Беннингтону. Письмо это исчезло, и, судя по всему, его сожгли в гримерной Беннингтона. Так же как и тампоны, письмо скорее всего было сожжено убийцей.

— Я пока отказываюсь видеть в ваших словах хоть что-то определенное, — проворчал Пул, а Элен добавила:

— Искать черную кошку в темной комнате — дело хорошее… для китайцев.

Аллейн, казалось, витал где-то в лабиринтах своего сознания. Мартина, следившая за ним, удивилась, каким рассеянным было его лицо — но одновременно каким вдохновенным! Суперинтендент явно горел азартом игрока, который должен угадать козырную карту в руках противника… Но в этот момент Мартина поймала на себе нежный взгляд Пула, и они со значением улыбнулись друг другу. Уже почти как любовники!.. «Ох, да как же можно!» — спохватилась про себя Мартина, постаралась придать своему лицу скорбное выражение и почувствовать себя хоть немного виноватой… Но Аллейн тем временем снова заговорил, правда, девушка слушала его уже не так внимательно.

— Так вот, если говорить просто о возможности совершения убийства, то дело в том, что убийце необходимо было зайти в комнату к Беннингтону два раза. Что касается первого визита, его мог сделать кто угодно, исключая мисс Гамильтон. А вот что касается второго раза — тут у нас круг все сужается и сужается… Давайте рассмотрим по очереди каждого, хорошо? Начнем с мисс Тарн, она ближе всех ко мне сидит…

«Наверное, мне впору наконец испугаться», — подумала Мартина.

— Итак, мисс Тарн сообщила нам, что после выхода со сцены — причем удалилась она первой — она встала в проходе, ведущем к гримерным. Мисс Тарн была в полубессознательном от счастья состоянии и мало что осознавала в окружающем мире, прежде чем со сцены не вышли Персифаль, Дорси и Беннингтон. Все они по очереди перемолвились с ней несколькими словами и прошли по коридору. И тут начинается самый критический момент.

Поблизости от мисс Тарн находился мистер Доре, который давал ценные указания рабочему сцены — тому, кто разряжал пугач. А после выстрела мистер Доре повел мисс Тарн в ее временную гримерную. По пути он на пару секунд заглянул в комнату Беннингтона. Далее он оставался с мисс Тарн в гримерной вплоть до того, как они услышали шаги Персифаля и Дорси по коридору. Таким образом, мистер Доре подтверждает алиби мисс Тарн до самого критического момента, когда было совершено убийство! А рабочие сцены даже расширяют это алиби. Итак, мисс Тарн выпадает из сферы наших интересов…

— Ах, какая неожиданная неудача для вас, милочка! — язвительно пропела Гая Гейнсфорд.

— Далее мы переходим к мисс Гейнсфорд, — тем же бесстрастным голосом продолжал суперинтендент Аллейн, словно не слышал последней реплики. — Она все это время пробыла в «оранжерее», где, по ее словам, спала и видела ужасные сны. Однако нет ни одного свидетеля, который мог бы подтвердить ее слова…

Гая Гейнсфорд взвизгнула, расширенными от ужаса глазами уставившись на Дорси.

— Не беспокойтесь, дорогая, — попытался утешить ее верный и любвеобильный Дорси, — все будет в порядке, я с вами…

— Господа Дорси и Персифаль также относятся к категории лиц без алиби, — методически долбил Аллейн. — Они покинули сцену вместе, а позже вместе вышли на поклоны. Однако потом они разошлись по своим комнатам и друг за другом не наблюдали. Мистер Персифаль — единственный, кто почувствовал запах газа. А что касается доктора Резерфорда, — Аллейн слегка повернулся к доктору, который мирно спал в своем кресле, прикрытый газеткой, — то он, безусловно, мог появиться в комнате у Беннингтона в любой момент, пройти за сценой незамеченным, дождаться момента, когда все четверо — мисс Тарн, Доре, Персифаль и Дорси — находились в своих комнатах…

Аллейн сделал эффектную паузу, ожидая, вероятно, какой-нибудь реакции от Резерфорда, но газетка на жирной груди доктора продолжала подниматься и опускаться с легким ритмичным шорохом. Аллейн чуть повысил голос:

— Доктор мог вернуться в свою ложу, пока все актеры собрались на пятачке перед выходом на сцену, а затем уже совершить свой собственный триумфальный авторский выход на сцену…

Аллейн снова замолк и взглянул на Резерфорда. Доктор был непробиваем. Актеры посмотрели на доктора с некоторым осуждением — нельзя уж до такой степени презирать полицию Ее Величества… Аллейн наконец осознал, что доктора пушкой не разбудишь, и перешел к другим объектам.

— Далее, мистер Пул. Он сам признал, что мог бегом домчаться до комнаты Беннингтона и вернуться обратно во время своего краткого ухода со сцены. Однако, на мой взгляд, он не успел бы сделать всего того, что необходимо было для убийства. А задержись он хоть на пять секунд дольше — это сразу привлекло бы к нему пристальное внимание… Нет, риск слишком велик!

Аллейн устало потер ладонью лоб и продолжал:

— А вот мистер Доре находится в особом положении. Хотя он и вышел вместе с мисс Тарн из ее гримерной, но дальше все время держался в тени задних декораций, а внимание всех было приковано к сцене. Мальчишка-рассыльный вспоминает только, что мистера Беннингтона он среди ожидающих за кулисами актеров не заметил. А следить за перемещениями мистера Доре ему не было нужды…

— Я хочу напомнить вам, инспектор, что Перри Персифаль почувствовал запах газа еще в тот момент, когда я находился в комнате мисс Тарн, — заметил Джейко.

— Я помню об этом, — бросил Аллейн и повернулся к мисс Гамильтон. — А мисс Элен в тот момент блистала на сцене, и уж у нее-то в свидетелях несколько сотен зрителей… Думаю, учитывая такую наполненность зала, пьеса и вправду удалась на славу…

Аллейн помолчал.

— Ну вот и все, что я вам хотел сказать, господа, — заключил полицейский. — Теперь прошу вас разойтись по своим комнатам, ведь вам все равно надо одеться и забрать свои вещи. — Подумайте еще раз обо всем, что я вам поведал, если хотите. Поговорите друг с другом… Если я вам понадоблюсь, можете найти меня в «оранжерее». Буду также благодарен тем, кто оставит мне свой адрес и номер телефона.

Аллейн огляделся и, к собственному удивлению, добавил обычную фразу ассистента режиссера:

— Спасибо, леди и джентльмены. На сегодня достаточно.

Глава 11 Финальная сцена

Аллейн осмотрел кучку полицейских, собравшихся в «оранжерее».

— Ну что ж, — сказал он устало. — Я им все рассказал. Вы слышали.

— М-да, обычно следователи у нас так ни поступают… — пробурчал Фокс себе под нос.

Бейли и Томпсон смотрели в пол. Сержант Джибсон шумно выдохнул и вытер лоб тыльной стороной ладони.

Констебль Миног выглядел так, словно у него есть что сказать, только он слишком хорошо знает свое место и не отваживается.

Аллейн глянул на него и усмехнулся:

— Ну что ж, Майк, пока вы еще учитесь нашему ремеслу, вам полезно посмотреть на то, как не должен поступать следователь — в моем лице. Впрочем, самое лучшее — сразу же забудьте о том, что видели.

— Конечно, сэр, — верноподданнически отвечал Миног.

— На что вы надеетесь, сэр? — спросил Фокс. — Вы вывалили перед подозреваемыми весь ход следствия, все улики… Думаете, убийца явится с повинной? Или попытается скрыться и тем самым выдаст себя? Что же?

— Как это он отсюда скроется? — хмыкнул Джибсон. — Мои люди плотно оцепили театр. Всякая машина на полмили кругом уже под наблюдением.

— Ты не понял, Фред, я ведь сказал «попытается скрыться»! — многозначительно произнес Фокс, свысока поглядев на Джибсона, как Холмс на Ватсона.

— Во всяком случае, если ему удалось меня провести, то это было сделано мастерски, — пробормотал Аллейн. — И возня потом будет колоссальная. Боюсь, что тогда мне придется уйти из Ярда и заняться цветоводством…

Тут в дверь послышался легкий стук, и все напряглись. Медленно, со скрипом, дверь приоткрылась, и в комнату бочком втиснулся Перри Персифаль. Он был словно специально одет так, чтобы на улице привлекать всеобщее внимание — черное долгополое пальто, блестящий шарф, желтые перчатки и зеленая шляпа…

— Если я все еще под подозрением, — робко начал он, — то вы бы уж мне сказали сразу… Хотя я почти уверен, что ваши каменные уста не разверзнутся для простого смертного…

Фокс ответил, пытаясь придать голосу побольше сердечности, что для офицера полиции, по его мнению, было вообще-то зряшным занятием:

— На вашем месте, сэр, я не стал бы беспокоиться. Но все-таки оставьте, если можно, свой адрес и телефон. Знаете, просто так, на всякий случай.

Перри дрожащим голосом продиктовал цифры констеблю, который занес данные в свой блокнот.

— Спасибо, мистер Персифаль, и до свидания, — попрощался Аллейн.

Перри повернулся, дошел до дверей и обернулся.

— Похоже, все, кроме меня, идут по домам парами, — невесело улыбнулся он. — Что вообще-то странно и наводит на грустные мысли. Уж не знаю, что думают обо мне, но ведь все-таки кто-то из актеров — убийца. Ну да ладно, вы знаете свое дело. Не стану мешать. Доброй ночи.

Вслед за ним вошла Гая Гейнсфорд в сопровождении верного седовласого Дорси.

— Я не могла заставить себя прийти в одиночку в это скопище монстров, — попыталась оправдаться она с выражением откровенного ужаса на лице.

— Конечно-конечно, все в порядке, мисс Гейнсфорд, — заверил ее Фокс, снова тужась изобразить голосок помягче и понежнее, что напоминало попытку сыграть колыбельную на валторне в сопровождении полкового барабана.

Гая тоже оставила свой адрес и номер телефона. Дорси, обычно красное лицо которого теперь мало отличалось по цвету от шапки седых волос, молча стоял у дверей и, как только процедура закончилась, сразу же вывел свою возлюбленную из ужасного места. Они вышли, держась за руки, как влюбленные гимназисты.

Затем появился Адам Пул.

— Знаете что, суперинтендент, — вздохнул он устало, — если кто-то из моей шарашки будет арестован, то я хотел бы присутствовать при этом. Все-таки я продюсер и за все в ответе… некоторым образом. Но, видите ли, мне бы хотелось проводить мисс Тарн домой — это минут десять езды, — а затем вернуться. Если вы еще будете здесь, то…

Адам помолчал и вдруг выпалил:

— Я говорил с Жаком Доре!

Аллейн подумал и закурил.

— Ну что ж, — ответил он, выпуская дым из ноздрей. — Я готов дождаться вас и буду рад, если вы вернетесь…

— А как Элен? Она, по-моему, уже на пределе.

— Похоже, — кивнул Аллейн.

— Элли! — позвал Пул. — Ты уверена, что хочешь поехать одна?

Вошла Элен Гамильтон, в широкополой черной шляпе, скрывающей круги у нее под глазами, с лицом, припудренным так тщательно, что следов усталости практически не было заметно…

— А машина пришла? — спросила она, не глядя на Пула, и Фокс ответил:

— Да, мэм, она во дворе. Констебль проводит вас.

— Если позволите, — Элен посмотрела на суперинтендента Аллейна, — если позволите, я бы хотела, чтобы со мной поехал Джейко… То есть мистер Доре… Передайте ему, пожалуйста, что я жду его в машине.

Пул вышел вслед за ней, на пятки ему наступал констебль Миног.

Через минуту вошла Мартина. Она смотрела на Фокса, который записывал ее адрес, и все плыло у нее перед глазами. Она даже забыла сказать то, что давно хотела, суперинтенденту, который в отличие от своих сотрудников вовсе не походил на полицейского.

— Джейко просил меня назвать и его адрес, — сказала Мартина смущенно. — Дело в том, что наши адреса совпадают — я снимаю у него комнату…

Девушке показалось, что эта фраза прозвучала весьма подозрительно и почти неприлично для молодой особы, но Аллейн только спросил:

— А что, мистер Доре уже ушел?

— Кажется, он намеревался ждать мисс Гамильтон в ее машине…

— Ну что ж, а вот мистер Пул собирался проводить вас.

Мартина непроизвольно улыбнулась от одной мысли об Адаме.

Из коридора донесся голос Пула:

— Кэйт! Где ты там?

Мартина попрощалась с полицейскими и удалилась под руку с Пулом.

* * *
Время шло. Никто больше не шел.

— Ну что ж, — кашлянул Аллейн. — Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе!

Полицейские, растянувшись в цепочку, прошли по коридору, пробрались по задам непроходимых декораций, мимо занавеса и оказались за кулисами.

Посреди темного и пустого тамбура желтело пятно света — и в самой середине этого пятна лежал конверт. Раньше его тут не было…

Аллейн быстро поднял письмо и через плечо заметил Фоксу:

— Так, значит, он решил поступить так…

Они побежали на сцену. Там все еще в беспорядке стояли стулья и в углу темнела софа-Констебль Миног, как самый молодой, полез по лесенке осветителя — врубать огни сцены. Остальные включили свои фонарики, так старательно направляя их на софу, словно чего-то боялись. Но когда Аллейн поднял газету с груди лежащего на софе доктора Резерфорда, всем сразу стало ясно, что доктор мертв.

Полицейские окружили Аллейна, который вскрыл письмо и начал читать:

Написано в конторе театра «Вулкан».

1.45 после полуночи.


Дорогой мистер Аллейн!

Прошу набраться терпения и прочесть мое, увы, довольно бессвязное письмо. Но меня поджимает время, нет возможности изложить все ясно и литературно. Я уже слышу лязг наручников и тюремных засовов.

Итак, Отто Брод написал пьесу, которую показал Кларку Беннингтону. Тот в свою очередь показал пьесу двум своим знакомым, которые читали по-немецки и могли оценить этот опус. Я имею в виду себя и Жака Доре.

Пьеса, которую мы представляли этим вечером, была моей вольной интерпретацией текста Брода, сделанной без его согласия и без его ведома. В конце концов, исходный текст был для меня только материалом. И в любом случае я только улучшил пьесу.

Кажется, это Джордж Мур говорил, что разница между цитатой и исходным высказыванием в одних лишь кавычках? Я целиком согласен с этой глубокой мыслью, и так же считал не кто иной, как Вилли Шекспир.

Но Доре слишком пропитан ложной буржуазной моралью — он узнал в моей пьесе источник, очень меня не одобрил, однако у него хватило деликатности хотя бы просто помалкивать. Английские критики — и Бен это знал — разделили бы мнение Доре, только в отличие от него молчать бы не стали. Бен уже долгое время подозревал неладное и в какой-то момент решился написать Броду. Три дня назад он получил ответное письмо, которое подтверждало его догадки. Это письмо он угрожал использовать для шантажа. Я пытался объяснить Бену, причем совершенно справедливо, что Брод должен быть мне только благодарен за то, что я так расцветил его жалкое вымученное творение. Однако на Бена этот разумный аргумент не подействовал, и он угрожал опубликовать письмо Брода в том случае, если в составе исполнителей пьесы будет сделана известная Вам замена…

Позавчера я решил плюнуть и перестал настаивать на этой замене. Однако благодаря неумеренной и крайне неуместной чувствительности мисс Гейнсфорд замена, увы, все-таки состоялась.

И вот за пять минут до начала спектакля ко мне подходит Бен и заявляет, что после спектакля выйдет к рампе и расскажет аудитории, будто я украл чужую пьесу! О да, такой петрушки в моей жизни еще не бываю! Зная Бена, я должен был действовать стремительно — и я действовал; однако если Вы еще не раскусили моей задумки, то раскусите очень скоро, как только сделаете анализ грима, отковырянного с этой гадкой хари…

Бен припудрил лицо петидин-гидрохлоридом, эффективным анестетическим препаратом, сейчас он очень моден. Его максимальная доза — полтора грана, а на свою верхнюю губу Бен наложил около тридцати гран… Одним словом, я щедро засыпал в его пудреницу петидин, когда Бен был на сцене в ходе последнего акта.

Зайдя в комнату второй раз, я застал его уже в коматозном состоянии. Сомневаюсь даже, что была особая нужда травить его газом, но я решил инсценировать самоубийство. С этой целью я и опрокинул его пудреницу, как поступил бы самоубийца в отчаянии. Единственное, чего я не учел, — это что порошок не должен был попасть на плащ, прикрывавший голову. Тут уж Вы меня, друг любезный, уели своей проницательностью, пониманием техники мизансцен… Будь я жив, пригласил бы Вас разделить со мной аплодисменты, предназначенные драматургу…

Должен Вам признаться, что я и сам привык к этому прекрасному препарату и добавлял его в небольших дозах к моему нюхательному табаку. Я запасся буквально залежами петидина. А в последние дни я носил его полную коробочку — никто ведь не знал, что Бену взбредет в голову, раз уж он стал угрожать мне своим милым письмецом…

Интересно, Вы хоть поняли, что к чему, когда я так элегантно раздавил каблуком коробочку с петидином на Ваших глазах? Не знаю, но Ваш старательный филёр подобрал крупинки порошка, и наверняка в лаборатории все выяснится.

Однако другая половина петидина — про запас — была мною спрятана в софе. Сейчас я пойду, сяду на софу, приму петидин и стану внимать Вашим душеспасительным речам, а пока что попрошу вечно воняющего луком сторожа Баджера оставить мое письмо за кулисами, чтобы во время Вашей, не сомневаюсь, блистательной речи перед актерами я мог уже спать… И еще — прошу не делать мне искусственное дыхание и тому подобные глупости. К тому моменту; как Вы найдете меня, я буду мертв как ржавый гвоздь.

Хотя я мог бы блестяще оправдать собственное виртуозное использование бродовской пьесы, я не хочу огласки. Ведь тогда немыслимые лавры лягут уже не на голову мою, а на (зачеркнуто) Короче, если Вам нужно как-то обозвать мою жизнь, можете назвать ее — Тщеславие.

А в заключение позвольте привести строки моего коллеги-плагиатора Шекспира:

Порой с собою мы играем злую шутку,
Когда коварство своего могущества пытаем,
Которое обманчиво столь часто…
Ну что же, я слышу призывный звук трубы… Пора. Остаюсь к Вашим услугам в любом уголке загробного мира.

Джон Джеймс Резерфорд.
Аллейн сложил письмо и подошел к софе. С минуту он вглядывался в грузное тело, лежавшее там…

— Похоже, он нас все-таки обвел вокруг пальца, а, Братец Лис? — проговорил суперинтендент задумчиво.

— Похоже, — тусклым голосом отвечал Фокс.

Расследование было провалено — преступник скрылся от правосудия на том свете.

Бейли и Томпсон, неожиданно обнаружив в глубинах своих полицейских сердец бездну такта, тихонько удалились со сцены. На цыпочках вошел молодой Миног, держа в руках простыню, прихваченную в какой-то гримерной. Фокс принял у него простыню и накрыл ею огромное тело.

Аллейн и Фокс переглянулись.

— Попробуем и к неудачнику быть милосердны! — продекламировал из Шекспира Аллейн, и было непонятно, служила ли эта саркастическая реплика эпитафией покойному или же кратким отчетом о результате расследования…

* * *
Пул остановил машину у дома Джейко. Мартина явно чувствовала неловкость. Пул нежно сказал ей:

— Ты очень устала? Хочешь домой, спать? Все-таки мы еще и словом не обмолвились, а надо бы…

— Я устала, хотя, наверное, не больше других. А ты… — она запнулась. — Ты еще и перенервничал…

— Да. То есть не совсем… Одним словом, тебе все же надо отдохнуть, Мартина. Мартина. Видишь, я стал называть тебя твоим собственным именем. Знаешь, раньше я говорил тебе «Кэйт» потому… Потому, что время еще не пришло. А теперь все позади. И нам нужно… нужно начать новую жизнь. В театре мы будем называть друг друга «дорогая», «дорогой» и снимать шляпу. А вне театра…

«Нет, мне пора идти», — сонно подумала Мартина, но ноги не желали слушаться ее…

— Вообще-то нечестно спрашивать тебя о таких важных вещах, когда ты с трудом удерживаешь глаза в открытом состоянии, — заметил Пул. — Но все равно, не будем дожидаться отдаленного будущего. Я прошу тебя быть моей женой, Мартина. Я очень тебя люблю…

До Мартины слова эти долетали словно из-за ватной стены тумана, но она как будто ожила от них… Темная ночь вокруг вдруг заиграла немыслимыми красками… Она попыталась пробормотать что-то, передающее всю полноту ее счастья, но не смогла. Адам только рассмеялся, вышел из машины и распахнул дверцу перед Мартиной.

— Может быть, донести тебя до дверей на руках? Мне, знаешь ли, надо вернуться в театр.

Холодный ветерок немного освежил девушку, и она пошла вслед за Пулом к дверям дома, поеживаясь в своем поношенном пальтишке.

— Странно чувствовать себя такой счастливой после всего этого кошмара, — призналась девушка. — Постой, а почему тебе надо вернуться в театр? Ты что, уже знаешь?

— Да. Но ничего страшного. Точнее, уже ничего не исправишь. Так что, думаю, все ужасы позади. Аллейн ждет меня. Иди, дорогая, а то замерзнешь. Спокойной ночи — и доброе утро!

Пул улыбнулся ей на прощание, потом сел в машину и поехал в театр.

* * *
Дверь в фойе была открыта, у входа клевал носом молодой долговязый полисмен.

— Мистер Аллейн здесь, сэр, — промямлил он, отчаянно борясь с зевотой и пытаясь удержать нос в горизонтальном положении.

Адам Пул нашел суперинтендента рассматривающим фотографии на большой афише.

— Знаете, мистер Пул, кажется, у меня для вас есть сногсшибательная новость! — резко бросил Аллейн, разворачиваясь.

— Думаю, с ног меня ваша новость не собьет, — заметил Пул. — Перед уходом Джейко успел рассказать мне про пьесу. Я не знал об этом. Но мы с ним пришли к выводу, что сон Джона был слишком уж крепким…

Они еще постояли плечом к плечу, глядя на красочную афишу с эффектными фотографиями и броским заголовком:

ПРЕМЬЕРА
в нашем театре состоится
в четверг, 14 мая
«ТЩЕСЛАВИЕ»
новая пьеса знаменитого
Джона Джеймса
Резерфорда

Примечания

1

Пожалуйста (фр.).

(обратно)

2

Персонаж записанных Джоэлом Гаррисом сказок американских негров-рабов. Fox — лис (англ.).

(обратно)

3

Умеете ли вы читать по-немецки? (нем.).

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1 «Вулкан»
  • Глава 2 В тёмном зеркале
  • Глава 3 Первая репетиция в костюмах
  • Глава 4 Вторая репетиция
  • Глава 5 Перед премьерой
  • Глава 6 Представление
  • Глава 7 Несчастье
  • Глава 8 Интермедия
  • Глава 9 Тень Отто Брода
  • Глава 10 Подведение итогов
  • Глава 11 Финальная сцена
  • *** Примечания ***