На прифронтовой станции [Николай Владимирович Томан] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Николай Томан На прифронтовой станции


1. Задание группенфюрера Кресса

Генерал-майор фон Гейм, хмурясь, перелистывал документы, собранные в объемистой коричневой папке, лежавшей у него на столе. Нервная судорога то и дело искажала его желчное продолговатое лицо. Просмотрев последнюю страничку, отпечатанную на машинке, он раздраженно захлопнул папку и решительно встал из-за стола. Длинное, костлявое тело генерала выпрямилось, издав при этом сухой хруст.

Разрозненные и во многом противоречивые донесения агентов совершенно не удовлетворяли генерала. Между тем фон Гейму предстояло сегодня доложить свои соображения о намерениях противника группенфюреру Крессу. При одной только мысли об этом по тощему телу фон Гейма пробегала легкая дрожь и усиливалась щемящая боль в желудке, разъедаемом язвой.

Чорт знает, до чего эти болтуны и пролазы, подобные Крессу, могут действовать на нервы! Им все кажется чрезвычайно простым и ясным, хотя никто не заблуждается больше их и никто не совершает больших глупостей, чем они. Но почти все это сходит им безнаказанно. Взять того же Густава Кресса. Явный тупица и бездельник, а какую сделал карьеру!

Начав свою службу в разведке с незначительного поста в «Отделении III Б» Вальтера Николаи, прозванного «молчаливым полковником», и ничем особенным не блеснув там, он по протекции Гиммлера возглавил вскоре один из отделов стратегической разведки главного штаба вооруженных сил и дослужился до высокого чина группенфюрера, равного армейскому званию генерал-лейтенанта. И вот теперь этот выскочка будет поучать его, генерала фон Гейма, прослужившего более тридцати лет в различных разведывательных органах германской армии.

Минут пять генерал торопливо вымерял своими длинными ногами мягкий ковер кабинета, затем энергично распахнул дверь в комнату адъютанта и повелительно произнес:

— Приготовьте всю необходимую документацию для доклада группенфюреру Крессу.

— Слушаюсь, господин генерал.

— Он вызывает меня к пятнадцати часам, кажется?

— Так точно, господин генерал. Через пять минут вам нужно выезжать.

— Приготовьте машину.

— Машина готова, господин генерал.

У этого капитана Геппеля всегда все было готово, и фон Гейму никогда не удавалось сорвать на нем зло, отчитав за нерасторопность.

Полчаса спустя фон Гейм уже входил в огромный кабинет группенфюрера, обставленный мебелью, вывезенной из Парижа. Густав Кресс снисходительно улыбнулся ему, небрежным кивком головы приглашая сесть.

«Хотел бы я сказать этому толстяку что-нибудь такое, чтобы он потерял эту дурацкую привычку улыбаться», — мрачно подумал фон Гейм, опускаясь в мягкое кожаное кресло.

- Ну, что удалось вам выудить из донесений ваших молодцов? — опросил Кресс, протягивая фон Гейму коробку с сигарами.

- Ничего путного, — отозвался фон Гейм, поджимая ноздри тонкого длинного носа и принюхиваясь к запаху сигар, в которых понимал толк.

- А ведь мы стоим у преддверия больших событий, — произнес группенфюрер, положив на стол руки с короткими пухлыми пальцами, покрытыми рыжеватыми волосами.

Фон Гейм, с сосредоточенным видом отрезавший кончик сигары, нахмурился.

- Наши друзья из разведки генерала де Голля извещают нас, что русские намерены начать подготовку к операции большого масштаба. Скорее всего, события эти разыграются на участке армии генерала Боланда, — продолжал Кресс, небрежно откинувшись на спинку кресла и явно стараясь блеснуть своей осведомленностью.

- Не очень-то полагайтесь на разведку Шарля де Голля, — пренебрежительно заметил фон Гейм.

- Почему же? — удивился группенфюрер. — Полковник Деваврэне-Пасси, шеф разведки де Голля, наш старый друг.

- В дружеском расположении к нам Деваврэне-Пасси я не сомневаюсь, — согласился фон Гейм. — Его симпатия к нам была очевидна, еще когда он состоял в «организации кагуляров». Боюсь, однако, что русские не очень-то доверяют всем этим французам из Лондона.

- Шарлю не очень доверяют, конечно, — рассмеялся группенфюрер, — но ведь информацию, доставленную его агентами, мы дополняем сведениями из многих других источников. Слава богу, — притворно вздохнул Густав Кресс, — у нас есть друзья и среди наших так называемых противников. «Второе бюро» польского эмигрантского правительства оказывает нам немалые услуги. А такой ловкий субъект, как Гастон Палевский, просто находка для нас. Он ведь связан не только с разведкой де Голля, но и с польским «Вторым бюро» и с английской «Интеллидженс сервис».

Пристально посмотрев на постную физиономию фон Гейма, группенфюрер торжественно заключил:

- Вот и получается, мой дорогой фон Гейм, что представители чуть ли не всех европейских разведок обеспечивают нас информацией о действиях наших противников. В достоверности сведений о подготовке советским командованием большой операции на участке генерала Боланда нет у нас никаких сомнений. К сожалению, эти сведения носят пока что самый общий характер. Ваша задача - уточнить их и определить район нанесения главного удара советскими войсками. Что вы можете доложить по этому поводу?

Что мог доложить фон Гейм по этому поводу? Еще не так давно он, не задумываясь, изложил бы Крессу свой план. Это было время, когда он по наивности полагал, что цель стратегической разведки состоит лишь в определении людских ресурсов, состояния военной техники и промышленности врага. Этого, может быть, и было бы достаточно для оценки силы любой другой страны, но только не Советского Союза. При оценке же мощи Советской Армии, как убедился фон Гейм на собственном опыте, всякий раз оказывалось, что разведка в чем-то просчитывалась, хотя собранные ею данные не страдали большими погрешностями. Было, следовательно, что-то еще, кроме этих данных, чем определялась мощь такого противника, как Советский Союз. Но разве мог фон Гейм открыто высказать свою точку зрения группенфюреру Крессу, не рискуя поплатиться не только своей должностью, но, может быть, и чем-то еще более существенным?

Группенфюрер Кресс упрямо смотрел на генерала, ожидая ответа, и фон Гейм решился, наконец, высказать некоторые соображения, готовый при первых же признаках недовольства со стороны группенфюрера перестроиться и согласиться с ним во всем.

- Мы давно уже пытаемся завести надежную агентуру на прифронтовых железнодорожных станциях Советского Союза, — начал фон Гейм, внимательно наблюдая за выражением холеного лица группенфюрера. — К счастью, мы имеем теперь таких агентов на двух важных станциях в районе предполагаемых активных действий Советской Армии.

- Надеюсь, что это люди опытные в таком виде разведки? — спросил группенфюрер.

- Вне всяких сомнений, — уверенно подтвердил фон Гейм. — Агент номер тридцать три, например, долгое время служил в России еще до революции на одной из железных дорог стратегического значения. Во время первой мировой войны он аккуратно снабжал нас важными сведениями о военных перевозках и пропускной способности этой дороги. Однако вскоре после революции в России нам пришлось срочно перебросить его в Германию, так как Чека неожиданно напала на его след. У нас он прошел переподготовку в специальной школе полковника Шеффельвейса. Дважды после этого пытались мы снова забросить его в Россию, но нам удалось сделать это только в первые дни войны.

Фон Гейм тяжело перевел дух, прислушиваясь к ноющей боли в желудке, и продолжал:

- Агент номер двадцать семь, обосновавшийся на другом участке железной дороги, менее опытен, чем тридцать третий, но и он прошел специальную подготовку в школе Шеффельвейса. Связь с этими агентами осуществляем мы через агента номер тринадцать, о котором я уже докладывал вам.

- Вот и чудесно! — воскликнул Густав Кресс, хлопнув пухлой ладонью по столу. — Их информация об интенсивности железнодорожных перевозок в сторону фронта раскроет нам все карты русских.

Улыбнувшись, группенфюрер добавил:

- Надо полагать, это очень ловкие ребята, раз удалось им уцелеть до сих пор?

- Да, конечно, — поспешно согласился фон Гейм. — И я могу раскрыть вам секрет их неуязвимости. Дело, видите ли, в том, что до сих пор перед ними ставилась очень узкая задача. Они сообщали нам только те данные, которые получали в порядке, так сказать, выполнения своего служебного долга.

- Уточните, — коротко приказал группенфюрер.

- Ну, вот агент номер тридцать три, например. Он устроился расценщиком конторы паровозного депо и сообщает нам только номера паровозов, проставленные на проходящих через его руки нарядах на ремонт локомотивов. Это дает нам возможность знать численность всего паровозного парка депо. Агенту приказано пока больше ничем не интересоваться, чтобы не вызывать у советской контрразведки ни малейших подозрений.

Сделав короткую паузу, фон Гейм продолжал уже менее уверенно:

- Однако мне кажется, что этот метод, хороший с точки зрения маскировки агента, имеет и свои недостатки. Я бы назвал его пассивным методом в том смысле, что он дает ограниченные, формальные сведения о противнике.

- А вы считаете это недостаточным? — слегка прищурив маленькие, ставшие вдруг какими-то колючими глазки, спросил группенфюрер.

- В какой-то мере, видите ли... — начал было фон Гейм, но Кресс решительно перебил его:

- Нет, нет, генерал! Метод этот - лучший из возможных. Вы, что же, хотите разве, чтобы ваши великолепно законспирированные агенты занимались еще и прощупыванием настроений русских рабочих или, может быть, даже пропагандой в нашу пользу? Да ведь стоит им только задать один неосторожный вопрос, как их тотчас же разоблачат. Мой вам совет, генерал, — продолжал Кресс, заметно повышая голос: — не мудрите, не ищите лучших методов. Этот вполне нас устраивает. Он объективен, так как дает только точные статистические данные, которые позволят нам сделать безошибочный вывод.

Группенфюрер говорил теперь жестко, отрывисто, и фон Гейм понял, что он обязан выполнить его «совет» как строжайшее предписание.

- Слушаюсь, господин группенфюрер, — покорно произнес он.

- Пусть ваши агенты делают только то, что делали до сих пор, — продолжал Кресс. — Им незачем даже ходить на станцию и подсчитывать количество проходящих составов. Это вызовет подозрения советской контрразведки, а нам вполне достаточно сведений о паровозном парке. Мы-то ведь знаем мощности всех их паровозов и нормы их коммерческих скоростей.

- Да, конечно, господин группенфюрер, — не очень уверенно поддакнул фон Гейм.

- Ну, вот и отлично, — удовлетворенно заключил Кресс, вставая из-за стола и давая этим понять, что аудиенция окончена. — У вас, значит, нет больше никаких сомнений?



- Нет, господин группенфюрер, — теперь уже уверенно ответил фон Гейм, решив, что лучше все-таки выполнять чужие приказы, чем предлагать собственные рискованные эксперименты.

- Желаю вам успеха, в таком случае. Пусть вас поддерживает в вашей борьбе с врагом сознание, что мы не одни, что нам помогают и даже, если хотите, на нас работают разведки некоторых союзников Советской России. А русские одиноки, ибо мы-то знаем истинную цену их союзникам. У нас не должно быть сомнения в исходе такой борьбы; нужно только предусмотреть всякую случайность, ну, хотя бы возможность ареста кого-нибудь из наших агентов. Их участки не должны оставаться оголенными. На место ликвидированных агентов немедленно высылайте новых. Мы не можем ни единого дня оставаться без информации.

2. Забота майора Булавина

Майор Евгений Андреевич Булавин, возвращаясь с совещания в Управлении генерала Привалова, добрался пассажирским поездом только до станции Низовье. Дальше, до Воеводино, где служил майор Булавин, местный поезд ходил только по четным числам.

На станции Низовье был конец участка, обслуживаемого паровозным депо, находящимся в Воеводино. Локомотивы этого депо доставляли сюда порожняк и забирали груженые поезда, направлявшиеся к фронту. С одним из таких поездов и намеревался теперь Булавин добраться до своего отделения, так как число сегодня было нечетное и пассажирского поезда следовало ждать около суток.

Пасмурный осенний день был на исходе. Грязно-серые облака, похожие на дым далекого пожара, низко плыли над землей. Майор Булавин стоял на платформе, рассматривая станцию, забитую составами, и думал с тревогой о том, что будет с грузами, если прорвутся к Низовью немецкие самолеты.

Авиация противника часто бомбила эту важную узловую станцию, хотя она и была довольно далеко от фронта. Следы недавних налетов виднелись здесь почти на каждом шагу. Вот несколько обгоревших товарных вагонов с огромными дырами в обшивке стенок. Длинное камуфлированное тело цистерны, стоящей рядом, насквозь прошито пулеметной очередью. Тяжелая сварная рама пятидесятитонной платформы была так исковеркана взрывом, что не могла уже держаться на рельсах и ее опрокинули на землю в стороне от путей.

Заметил Булавин следы авиационных бомбежек и на вокзальном здании. Многие стекла в окнах его были выбиты и заменены фанерой. Осколки бомб, как оспой, изрыли все стены станции и совершенно изуродовали угол не работающей теперь багажной кассы.

Булавин с болью в сердце смотрел на эти следы разрушения, к которым все еще никак не мог привыкнуть, хотя наблюдал их не в первый раз. Даже новые заботы, всю дорогу беспокоившие его, не могли заглушить в нем тягостного впечатления от этой картины. А заботы у Булавина были очень серьезные. Они возникли после разговора с полковником Муратовым в Управлении генерала Привалова, и майор теперь напряженно думал о них, пытаясь найти решение поставленной перед ним трудной задачи.

Нужно было бы зайти к начальнику станции, спросить, скоро ли пойдет на Воеводино какой-нибудь поезд, а майор все прохаживался по платформе — десять шагов в одну сторону, десять — в другую. Давно уже потухла папироса, но он все еще крепко держал ее в зубах.

Враги всегда проявляли интерес к работе советских железных дорог, и майор Булавин не раз уже задерживал подозрительных субъектов на своей станции. Но сейчас на его участке все как будто бы было благополучно. Почему же полковник Муратов уверяет, что на станции Воеводино непременно должен быть вражеский агент?

Мимо платформы прошел маневровый паровоз. Короткий, пронзительный гудок его заставил Булавина вздрогнуть. Майор остановился, выплюнул потухшую папиросу и торопливо закурил новую. Взглянув на небо, он заметил просветы между облаками, которые шли теперь двумя ярусами: нижние быстро плыли на юг большими рваными хлопьями, верхние, казалось, двигались в обратную сторону.

На позициях зенитных батарей, расположенных за станцией, поднялись к небу длинные стволы орудий, вышли из укрытий наблюдатели с биноклями. Видимо, посты ВНОС сообщили артиллеристам об изменении метеорологической обстановки и возможности неожиданного налета вражеской авиации.

Северный ветер все более свежел. Майор застегнул шинель на все пуговицы и зашагал к помещению дежурного по станции. У самых дверей он чуть было не столкнулся с пожилым железнодорожником.

— Никандр Филимонович! — обрадованно воскликнул Булавин, узнав главного кондуктора Сотникова. — Не к поезду ли?

Сотников остановился и, улыбаясь, приложил руку к козырьку.

— А, товарищ майор! Здравия желаю! Если в Воеводино собираетесь, то мы через пять минут трогаемся.

— В Воеводино, в Воеводино, Никандр Филимонович, — обрадованно проговорил Булавин и поспешил за главным кондуктором. — Не на чем ведь больше, так что с вами придется.

— Ну что ж, — отозвался Сотников, пряча на ходу разноцветные листки поездных документов в кожаную сумку, висевшую у него через плечо. — За комфорт не ручаюсь, а насчет скорости — не хуже курьерского прокатим.

Повернувшись к майору, он не без гордости добавил:

— А берем мы сегодня, между прочим, три тысячи четыреста тонн!

Молодецки подкрутив седые жесткие усы, Никандр Филимонович пояснил:

— Решили станцию разгрузить. Погода-то, сами видите, выправляется вроде. Того и гляди, нежданные гости пожалуют. Посоветовались мы с Дорониным и решили забрать на Воеводино cверхтяжеловесный состав. Машинист-то, Сергей Доронин, сами знаете, что за человек. Орел! Диспетчер усомнился было: осилим ли такую махину, не споткнемся ли на крутом подъеме? А Сергей Иванович его и спрашивает: «Был разве такой случай, чтобы мы споткнулись?» Тому на это и возразить нечего.

— Разве не Рощина дежурит сегодня? — спросил Булавин, хорошо знавший всех диспетчеров своего участка дороги.

— Да нет. Анна Петровна нас и спрашивать бы не стала. Всякое смелое решение ей по душе. К тому же возможности наших машинистов ей хорошо известны, и на наш счет у нее нет сомнений, — не без гордости заключил главный кондуктор.

Разговаривая, он то быстро шагал по шпалам, то перелезал через тормозные площадки преграждавших ему дорогу вагонов, пока, наконец, не вышел к длинному товарному составу из большегрузных вагонов и платформ. Майор Булавин едва поспевал за ним. У выходного семафора мощный паровоз серии «ФД», попыхивая отработанным паром, обдал Булаеина множеством мельчайших брызг.

— Ну как, Филимоныч, поехали? — высунувшись из окна паровозной будки, крикнул молодой человек, с крупными чертами лица и решительным выражением строгих глаз.

— Приветствую вас, Евгений Андреевич! — кивнул он, повернувшись к Булавину, с которым был в дружеских отношениях. — Домой, значит?

— Домой, Сергей Иванович, — ответил Булавин, разглядывая следы свежих царапин от осколков бомб на обшивке цилиндрической части котла паровоза.

«Опять, видимо, попал Сергей под бомбежку...» — подумал он и хотел было спросить Доронина, все ли обошлось благополучно, но в это время Никандр Филимонович дал протяжный, заливистый свисток, на который тотчас же отозвался внушительный баритон паровозного гудка.

— Садитесь, пожалуйста, товарищ майор! — кивнул Сотников Булавину на тормозную площадку вагона.

Едва Евгений Андреевич взялся за поручни вагонной лесенки, как паровоз с сердитым шипением стал медленно осаживать тяжелый состав. Легонько звякнули буферные тарелки, скрипнули пружины автосцепки, долгий ноющий звук побежал по рычагам и тягам тормозной системы .вагонов.

— Обратите внимание, как Сережа возьмет эту махину, — торопливо проговорил Сотников, взбираясь на площадку вагона вслед за Евгением Андреевичем. — По тому, как машинист трогает поезд с места, можно о всем его мастерстве суждение иметь. — Замолчав, он затаил дыхание и нахмурился, прислушиваясь к звону металла, замирая бежавшему по составу.

Медленно, будто потягиваясь после долгой стоянки, оседали вагон за вагоном, сжимая пружины сцепных приборов поезда, затем так же медленно подались они назад, пока не ощутился вдруг резкий толчок, .вслед за которым раздался громкий, как пушечный выстрел, выхлоп пара и газов из дымовой трубы паровоза.

— Ну, теперь взяли! — облегченно вздохнул главный кондуктор, поправляя широкой ладонью седые усы с рыжеватыми подталинами от табачного дыма. Улыбнувшись, он добавил: — Великое это искусство — взять с места тяжеловесный состав...

3. На тормозной площадке

Поезд, набирая скорость, все чаще постукивал колесами на стыках рельсов. Усевшись на жесткую скамейку тормозной площадки, майор достал папиросы и угостил Сотникова. Встречной ветер крепчал с каждой минутой. Булавин поднял воротник шинели и задумался.

Опасения полковника Муратова все более тревожили его. Неизвестно еще, где будет нанесен главный удар и через какую станцию пойдет основной поток грузов для обеспечения этого удара, но противник, конечно, уже настороже. В перехваченной вражеской директиве, предназначенной резидентам агентурной разведки, так прямо и говорилось: «Усильте наблюдение за прифронтовыми железнодорожными станциями».

«Но кто же и как ведет наблюдение за моей станцией?..» — напряженно думал майор.

— Вы вот на дымок обратите внимание, — вывел Булавина из задумчивости голос Сотникова.

Поезд шел теперь по закруглению, и паровоз хорошо был виден с тормозной площадки. Майор взглянул на трубу локомотива и заметил лишь частые выхлопы отработанного пара, слегка сизоватого от легких примесей дыма.

— Отличное сгорание, — удовлетворенно заметил главный кондуктор. — Умеют топить ребята. У них топливо не выбрасывается через дымовую трубу на ветер.

Булавину понравилась эта глубокая заинтересованность главного кондуктора в работе паровозной бригады. Он приветливо взглянул на старика и стал внимательней прислушиваться к его словам.

— С такой бригадой, — продолжал Сотников, — не страшно даже, когда фашистские стервятники вдруг обрушатся с неба. Вы не думайте, товарищ майор, что мы беспомощны перед таким врагом. Мы ведь тоже маневрируем и часто невредимыми от них уходим. А иной раз и достается, но мы и тогда не сдаемся.

Старик нахмурился, вспоминая что-то. В уголках его глаз резче обозначились глубокие, похожие на трещины морщины. Помолчав немного, он продолжал, слегка повысив голос:

— За примером недалеко ходить. Вот в прошлом месяце везли мы в своем составе цистерну с авиационным бензином, и вдруг, откуда ни возьмись, фашистский бомбардировщик. Спикировал раз, другой — и все мимо. Но вот одна бомба разорвалась неподалеку от поезда и пробила осколками цистерну с бензином. Что делать? Течет драгоценный авиационный бензин на землю, а его ждут наши самолеты на прифронтовых аэродромах. Тут уж некогда было раздумывать. Взобрался я на цистерну, заделал мелкие отверстия деревянными колышками, которые всегда ношу с собой в сумке, а ту пробоину, что побольше была, решил собственной спиной закрыть. Уперся я ногами в выступ рамы, схватился руками за лесенку, ведущую к люку цистерны, и доехал так до ближайшей станции. После этого, правда, от паров бензина я почти потерял сознание, но зато горючее не погибло.

Сотников говорил об этом совершенно спокойно, как о самом обычном деле.

«Позавидуешь такому старику!» — невольно подумал майор Булавин.

Поезд шел теперь под уклон, и скорость его все возрастала. Хмурый сосновый бор в легкой дымке тумана, голые серые поля, не прикрытые еще снегом, небольшие поселки с дымящимися трубами — все это медленно у горизонта и стремительно вблизи полотна железной дороги разворачивалось перед глазами Евгения Булавина.

— Не слыхали, Никандр Филимонович, — обратился он к Сотникову, — как там дело у паровозников с их стахановским лекторием? Не охладели еще они к этому делу?

— Ну что вы, товарищ майор! — воскликнул Сотников. — Большой размах дело это получило. В самом-то начале, когда Сергей Доронин подал мысль о таком лектории, кое-кто отнесся к ней с большой опаской. Война, мол, а вы академии тут какие-то затеваете. Мыслимое ли это дело? А Сергей им в ответ: потому, говорит, и затеваем, что война. Хотим, говорит, через лекторий опыт лучших машинистов обнародовать, научить всех лучше работать и тем помочь фронту.

Евгений Булавин давно уже знал и от самого Доронина и от других машинистов об этом лектории, созданном при техническом кабинете паровозного депо. Но ему интересно было теперь послушать, как к этой затее относится главный кондуктор — человек другой железнодорожной профессии.

— По-вашему, значит, дело это стоящее? — спросил он Сотникова, внимательно разглядывая его суровое, обветренное лицо.

— Как же не стоящее, если в депо нашем каждый день растет число тяжеловесников! А знали бы вы, с каким трудом это новое дело рождалось. Чего только не говорили тогда о нем! «Где профессоров раздобудете? Кто лекции будет читать?» А зачем, спрашивается, профессора для такого дела? Разве профессор лучше машиниста-стахановца сможет научить уходу за паровозом, умению использовать профиль пути нашего участка и многим другим практическим вещам?

Никандр Филимонович испытующе посмотрел на майора Булавина, как бы прикидывая, согласен ли он с ним. Заметив улыбку на его губах и не зная, как расценить ее, он торопливо добавил:

— Я, конечно, не к тому это говорю, чтобы охаять профессоров. И в мыслях такого у меня нет. По теоретической части нам с ними не тягаться, а практику они ведь у нас заимствуют, потому как наша практика, надо полагать, помогает им двигать вперед теорию. Верно я говорю, товарищ майор?

— Верно, — согласился Евгений Булавин, дивясь юношескому задору старика.

— А вот когда приходит Сергей Иванович Доронин в наш лекторий, — продолжал Никандр Филимонович, ободренный вниманием, с которым слушал его майор Булавин, — и читает свои беседы-лекции о том, как лучше провести по нашему участку тяжеловесный поезд, как вы думаете, верят ему или не верят другие машинисты? Верят, конечно, потому что Доронин сам регулярно водит такие поезда.

Помолчав немного, прислушиваясь к паровозному гудку, Никандр Филимонович продолжал:

— Я вот тоже интересуюсь. Хожу .в лекторий. И, уж можете не сомневаться, хорошо теперь знаю, где Сергей Иванович думает разгон поезду дать, где придержать его. А на остановках мы теперь ускоренный осмотр всем буксам производим, чтобы любую неисправность во-время ликвидировать.

— Значит, вам-то от этого лектория прибавилось немало хлопот? — усмехнулся Булавин.

— Конечно, как же иначе? И ведь так со стороны кто-нибудь подумает: к чему бы, мол, старику, эти дополнительные хлопоты на себя брать? Сосед мой по квартире, расценщик паровозного депо Аркадий Илларионович Гаевой, так и спросил меня об этом однажды. А секрет тут совсем простой.

Никандр Филимонович, прищурясь, пристально посмотрел на Булавина и, расстегнув шинель, достал из кармана гимнастерки аккуратно сложенную бумажку.

— Вот письмо от сына с фронта получил, — сказал он, протягивая майору исписанный листок. — Пишет, что орденом Славы его наградили. Чем я могу ответить на это, как не стахановской работой на своем посту?

4. Расценщик Гаевой

Комната, в которой работал расценщик паровозного депо Аркадий Гаевой, была очень маленькая. В ней стояли всего два стола да шкаф с делами. Единственное окно ее было до половины завешено газетой, так как комната находилась на первом этаже и в окно часто заглядывали любопытные, а Аркадию Илларионовичу это действовало на нервы.

Лысоватый, гладко выбритый, застегнутый на все крючки и пуговицы форменной тужурки, расценщик Гаевой сидел за столом и, улыбаясь, смотрел на своего помощника Семена Алехина, худощавого парня со всклокоченной яркорыжей шевелюрой и сердитым выражением лица.

— Ну и наивный же ты детина, Семен, — снисходительно говорил Гаевой, подавая Алехину замусоленные листки нарядов. — Все за чистую монету принимаешь. Сам посуди, мыслимое ли дело? Норма выработки и без того высокая, а у Галкина, изволь полюбоваться, двести пятнадцать процентов набежало. Чудеса, да и только!

— Под сомнение, значит, ставите эту цифру? — сдвинув рыжие брови, спросил Алехин, склонившись над бумагами и исподлобья глядя на Гаевого.

— Наше дело маленькое, — усмехнулся Гаевой, длинной узкой ладонью приглаживая жиденькие волосы на затылке. — Наше дело расценить выполненную Галкиным работу, а уж начальство само пусть проверяет, каким путем этот процент достигнут. Мне-то ведь не жалко, что парень наловчился проценты нагонять.

— Да что вы говорите такое! — воскликнул Алехин, вспыхнув от гнева. — Разве случайно Галкин эти двести пятнадцать процентов выработал? У него ведь все время было около двухсот. Вот, пожалуйста...

Алехин стал торопливо листать толстую канцелярскую книгу, но Гаевой пренебрежительно махнул рукой:

— Брось, Семен. Я и без того помню, сколько он вырабатывает, но мне-то что до этого? Я ведь против него ничего не имею. Не из моего кармана деньги парню платят.

Алехин сердито захлопнул книгу, негодующе заметив Гаевому:

— Зарылись вы тут, как крот, в своих ценниках и нормативах. Ничего дальше носа своего не хотите видеть. А пошли бы в депо да посмотрели, как Галкин усовершенствовал проверку котельной арматуры, сразу ясно бы стало, откуда у него такая выработка.

— Молод ты еще, Семен, нотации мне читать, — проворчал Гаевой. — Сбегал бы лучше в депо к мастеру или бригадиру уточнить номера паровозов на сегодняшних нарядах.

— Да что бегать-то? — недовольно проговорил Алехин. — Вечно вы меня гоняете, как мальчишку. Наше дело — правильно работу расценить, а номера паровозов и без нас уточнят. Остапчук ведь этим занимается.

Гаевой укоризненно покачал головой.

— Эх, Семен, Семен! Ты вот все о высоких материях толкуешь, о стахановском движении рассуждаешь, а сам лишний шаг ленишься сделать, чтобы работу другим облегчить. Нехорошо это, Семен.

Ничего не ответив Гаевому, вышел Алехин из маленькой комнатки расценщика и сердито хлопнул дверью. Проходя длинным темным коридором конторы, он раздраженно думал:

«Что за странное любопытство у старика к номерам паровозов? Не нужны ведь они нам для расценки работы, а для других он никогда палец о палец не ударит. С чего бы это вдруг такая трогательная забота об Остапчуке?..»

Чем больше думал Семен о непонятном интересе Гаевого к номерам паровозов, тем подозрительнее казалось ему поведение расценщика. Вспомнилось, как тщательно уточнял Аркадий Илларионович несколько дней назад номер на одном из нарядов, запачканном маслеными руками слесарей. Гаевому тогда показалось почему-то, что это был новый паровоз, только что прибывший в депо. Алехин хорошо заметил, как он был взволнован этим обстоятельством и успокоился лишь после того, как выяснилось, что паровоз был старый, давно приписанный к депо Воеводино.

«Нужно будет, пожалуй, посоветоваться по этому поводу с секретарем комсомольского комитета», — решил Алехин, подходя к паровозному депо, расположенному довольно далеко от помещения конторы.

Вечером в тот же день он зашел в комсомольский комитет и высказал секретарю свои подозрения.

— Нельзя ли перевести меня на другую работу, товарищ Комаров? — добавил Алехин в заключение. — Может быть, ты поговоришь об этом с начальником отдела кадров? С удовольствием ушел бы я в депо...

— Так ведь мы же совсем недавно перевели тебя из депо в контору по состоянию здоровья, — заметил Комаров, удивленно разглядывая худощавого, болезненного на вид Алехина.

— Там воздух почище все же, чем в комнатушке этого Гаевого, — хмуро ответил Алехин. — К тому же я хочу что-нибудь полезное делать для фронта, а не быть на побегушках у Аркадия Илларионовича.

— Ладно, Семен, — пообещал секретарь, сочувственно взглянув на Алехина, — сделаем для тебя что-нибудь, ты только не нервничай так, держи себя в руках и не подавай виду, что подозреваешь в чем-нибудь Гаевого. Присматривай за ним осторожно: кто знает, может быть, и есть основания для твоих подозрений.

5. Кто же такой Гаевой?

Вернувшись из Управления генерала Привалова, майор Булавин вызвал к себе в кабинет капитана Варгина. Это был высокий, стройный офицер с безукоризненной вьшравкой. Опытный военный, не задумываясь, признал бы в нем строевика и был бы немало удивлен, обнаружив, что Варгин специалист по расшифровке секретных документов и большую часть своего служебного времени проводит за письменным столом. Сейчас, правда, в связи с болезнью начальника оперативной части он по совместительству исполнял и его обязанности.

Выслушав доклад Варгина о порученном ему оперативном задании, майор предложил капитану сесть.

— Серьезная работа предстоит нам с вами, Виктор Ильич, — негромко произнес он и задумчиво посмотрел на Варгина.

У капитана был широкий лоб, глубоко сидящие черные глаза, длинный нос с горбинкой, рано поседевшие волосы на висках. Слегка откинувшись на спинку стула, он внимательно смотрел в глаза майору, ожидая пояснений.

— Вы знаете, конечно, какой интерес проявляет военная разведка к железнодорожному транспорту, — начал майор Булавин издалека. — Вспомните, сколько неприятностей причинил французскому железнодорожному транспорту известный прусский агент Штибер, которого Бисмарк представил императору Вильгельму как «короля шпионов». Известно, что и японцы перед началом русско-японской войны хотели вывести из строя Сибирскую железную дорогу, но им помешала бдительность русской железнодорожной охраны.

— В военном училище мы когда-то изучали все это, — улыбаясь, заметил капитан. — Может быть, перейдем сразу к делу, товарищ майор?

— Ну что ж, — улыбнулся и майор Булавин, — перейдем к делу. По имеющимся у меня сведениям, на нашей станции действует тайный агент гитлеровцев, и нам необходимо возможно скорее напасть на его след.

— А что вы скажете о сообщении секретаря комсомольского комитета паровозного депо, о котором я вам докладывал? — спросил Варгин, настороженно глядя в глаза майору.

Булавин задумался. Он знал Гаевого и не питал к нему особенного доверия, однако подозревать его в шпионаже не было пока достаточных оснований.

Встав из-за стола, он прошелся по кабинету и остановился возле большой карты Советского Союза, висевшей на стене. Он сам ежедневно наносил на нее линию фронта по данным Совинформбюро и получал истинное удовольствие всякий раз, когда очерчивал жирной дугой каждый новый советский город, отвоеванный у врага. И вот теперь извилистая линия фронта, все более прогибавшаяся на юге в сторону врага, как бы застыла в ожидании грозных событий.

Разглядывая карту, Евгений Андреевич отыскал глазами тот участок огромного фронта, к которому вела железная дорога от станции Воеводино, и подумал невольно, что, может быть, именно здесь разыграются эти события. Многое будет зависеть тогда и от его проницательности, от его умения во-время обнаружить притаившегося врага.

Постояв немного у карты, Евгений Андреевич еще несколько раз прошелся по кабинету и снова уселся за стол.

— Мне кажется, — задумчиво произнес он, — что в заявлении комсомольца Алехина слишком уж сказывается личная его неприязнь к Гаевому. Я не вижу пока ничего подозрительного в том, что Гаевой так тщательно уточняет номера отремонтированных паровозов, нечетко проставленные на нарядах.

Варгин удивленно поднял брови и заметил:

— Странно, что вам не кажется это подозрительным. Позвольте мне в таком случае высказать свои соображения?

Майор молча кивнул головой, с любопытством посмотрев на капитана. Интересно, что за доводы приведет он в подтверждение своих подозрений.

— Вот вы говорите о неприязни Алехина к Гаевому, но что это за неприязнь? — продолжал Варгин. — Чем она вызвана? Мелкой обывательской склокой или политическими разногласиями?

— Политическими разногласиями? — улыбаясь, переспросил Булавин. — А есть ли основания для того, чтобы думать так? У Алехина горячий характер. Не слишком ли он торопится делать выводы?

Варгин сделал протестующий жест и энергично возразил:

— Я хорошо знаю этого парня, товарищ майор. Алехин молод, конечно, но у него есть политическое чутье и его возмущает неверие Гаевого в стахановское движение. Гаевой, оказывается, готов подозревать в жульничестве всякого, кто перевыполняет производственные нормы. Разве это не характеризует в какой-то мере политическую физиономию Гаевого?

Булавину нравился горячий характер Варгина, близко принимавшего к сердцу все, чем приходилось ему заниматься, но майор считал своим долгом несколько охладить его.

— А не кажется ли вам, товарищ капитан, — чуть прищурясь, спокойно заметил Булавин, — что Гаевой вел бы себя осторожнее и уж, во всяком случае, не высказывал бы открыто своих взглядов, если бы действительно был нашим врагом?

— А он и не высказывает своих взглядов открыто. Ограничивается шуточками да намеками.

Капитан помолчал, ожидая, что скажет на это майор, но Булавин сидел, глубоко задумавшись, и, казалось, во все не слушал его.

— Вам разве не кажется, товарищ майор, что Гаевой мог бы оказать разведке врага неоценимую услугу, сообщая сведения о численности нашего паровозного парка?

— В этом не может быть никаких сомнений, — спокойно согласился Булавин, перекладывая бумаги на столе. — Но у нас ведь нет пока никаких доказательств причастности Гаевого к вражеской разведке. А подозревать его только потому, что он располагает важными для врагов сведениями, по меньшей мере, легкомысленно.

Варгину обидно было выслушивать этот упрек в легкомыслии, и он слегка покраснел.

— Это не совсем так, товарищ майор, — произнес он, с трудом сдерживая волнение. — Гаевой вовсе не располагает полными сведениями о паровозном парке, но он может собирать их и фактически собирает, не вызывая ничьих подозрений. Допустить же, что он уточняет номера паровозов для облегчения труда других сотрудников конторы, просто немыслимо, если только правильно заключение Алехина об эгоистичном характере Гаевого. Разве все это не настораживает вас, товарищ майор?

— Настораживает, — согласился Булавин. — Пока только настораживает. Я не спешу поэтому делать выводов. Нужно будет, однако, заняться этим Гаевым. Раздобудьте сегодня же в отделе кадров конторы паровозного депо его личное дело. Нам не мешает ознакомиться с ним.

6. Никандр Филимонович сообщает важные сведения

В тот же день личное дело Аркадия Илларионовича Гаевого лежало на столе майора Булавина. Евгений Андреевич тщательно прочитал его несколько раз. Согласно этим данным Гаевой родился в 1886 году в Западной Белоруссии, в городе Молодечно. Окончив там же церковно-приходскую школу, работал по ремонту пути на железной дороге, затем слесарем и нарядчиком паровозного депо. В самом начале войны эвакуировался из Молодечно сначала в Великие Луки, а позже на станцию Воеводино, где .поступил расценщиком конторы паровозного депо. Все эти сведения подтверждались справками, достоверность которых не вызывала никаких сомнений.

— Конечно, раздобыть такие справки гитлеровскому шпиону не стоило бы большого труда, — произнес майор Булавин, откладывая в сторону личное дело Гаевого. — Заняв Молодечно в 1941 году, гитлеровцы могли обзавестись такими справками в неограниченном количестве.

— И кто знает, — горячо подхватил Варгин, — может быть, подлинный Гаевой томится где-нибудь на фашистской каторге в Германии или давно уже замучен в одном из концлагерей, а агент фашистской разведки орудует у нас, прикрываясь его документами.

— Не исключена и такая возможность, — согласился Булавин. — Однако где доказательства?

— Но ведь эти доказательства можно искать неопределенно долго, — заметил Варгин, — а нам дорога каждая минута.

— Да, нам дорога каждая минута, — повторил Булавин, — и именно поэтому мы обязаны раздобыть эти доказательства возможно скорее. Не знаете ли вы, кто близок с этим Гаевым?

— Едва ли найдется такой человек. — Варгин с сомнением покачал головой. — По словам Алехина, Гаевой живет настоящим отшельником. Говорит, будто бы стал таким нелюдимым после смерти жены и детей, погибших от фашистской бомбы.

— Позвольте! — воскликнул майор. — Никандр Филимонович Сотников, кажется, сможет нам рассказать кое-что о нем.

Булавин торопливо надел шинель и, застегиваясь на ходу, направился к двери. Не открывая ее, он остановился у порога и проговорил как бы про себя:

— Нет, не годится мне итти к нему. Он ведь в одном доме с Гаевым живет.

— Но ведь Гаевой сейчас на службе, наверно, — заметил Варгин.

— Все равно не следует мне там показываться.

— Тогда, может быть, послать кого-нибудь?

— Нет, говорить с Никандром Филимоновичем нужно мне лично. Мы ведь с ним приятели, и разговор у нас будет не официальный. Вот что: я пойду на станцию. Недавно прибыл санитарный поезд. Я уверен, что Сотников там. Старик любит поговорить с ранеными, ободрить их, угостить табачком.

С этими словами майор вышел из своего отделения, примыкавшего к станционному зданию.

Постояв немного на перроне, Булавин медленно пошел вдоль санитарного поезда, поглядывая на окна вагонов, в которых виднелись то забинтованные головы раненых, то белые платочки медицинских сестер. На ступеньках одного из вагонов заметил он пожилую женщину, подполковника медицинской службы, и отдал ей честь.

Едва отвел Булавин свой взгляд от врача и посмотрел вдоль состава, как тотчас же увидел высокую худощавую фигуру Никандра Филимоновича, идущего ему навстречу. Он еще издали закивал майору и, поравнявшись, приложил руку к козырьку своей железнодорожной фуражки.

— Прогуливаетесь? — улыбаясь, спросил Булавин, останавливаясь и пожимая руку главному кондуктору. — Вы бы и соседа вытащили на свежий воздух. Затворник, говорят, он у вас... — И тут, как бы между прочим, майор стал расспрашивать старика о Гаевом.

Сотников ответил не сразу. Ему будто неприятно было говорить о расценщике.

— Непонятный какой-то он человек, — задумчиво, словно рассуждая вслух, произнес, наконец, Никандр Филимонович. — Ну, во-первых, никаких газет почему-то не выписывает. Станешь с ним о фронтовых новостях говорить, так он полное равнодушие к ним проявляет. Разве не странно это? Ведь у человека вся семья погибла от фашистской бомбы.

— В самом деле, странно он себя ведет, — согласился Булавин.

— И не одно только это показалось мне подозрительным, товарищ майор, — продолжал Никандр Филимонович, — Хоть и не очень разговорчив этот Гаевой, а все-таки мы с ним толкуем иногда, и кажется мне всякий раз, что транспортную технику он знает куда лучше, чем мог бы знать ее простой расценщик.

— Что же он, серьезные технические проблемы какие-нибудь с вами разбирает? — спросил Булавин, все более удивляясь проницательности Сотникова.

— Да нет, такого разговора между нами не было, — ответил Никандр Филимонович. — Но мне все же ясно, что в транспортной технике Гаевой хорошо разбирается. Вот я и подумал: отчего бы это человек с такими знаниями и, видно, вообще довольно толковый работает простым расценщиком? У нас толковым людям дорога широко открыта. Вы взвесьте-ка все это, товарищ майор; может быть, его проверить надо. Ведь время военное...

— Ну, спасибо вам, Никандр Филимонович. — И Булавин крепко пожал руку Сотникову. — Попрошу только никому не рассказывать о нашей беседе.

— Ну, это само собой, — ответил Никандр Филимонович и, козырнув Булавину, зашагал к дежурному по станции.





7. Три с половиной тысячи тонн

Когда машинист Сергей Доронин вошел в столовую станции Низовье, с ним приветливо раскланялись почти все обедавшие там машинисты. Сергей только что прибыл из Воеводино с порожняком и теперь должен был забрать в сторону фронта воинский эшелон. До обратного рейса оставалось еще минут тридцать, и Доронин решил наскоро пообедать вместе со своим помощником Алексеем Брежневым.

Быстрым взглядом окинув помещение, Сергей заметил в самомуглу, у окна, пожилого машиниста из Воеводино, Петра Петровича Рощина.

— Позволите к вам пристроиться, Петр Петрович? — весело спросил он, подходя к столику Рощина, за которым были свободные места.

— Мое почтение! — отозвался Петр Петрович, здороваясь с вошедшими. — Присаживайтесь, пожалуйста. У меня, Сергей Иванович, кстати, разговор к тебе есть.

Торопливо проглотив несколько ложек супа, он добавил:

— За лекции твои поблагодарить хочу. Для меня лично много поучительного оказалось в твоем рассказе о высокой форсировке котла.

Сергею приятно было слышать такую похвалу от придирчивого, скуповатого на слова Петра Петровича, за плечами которого был долголетний опыт машиниста.

— Могу похвалиться, — продолжал Петр Петрович, наклоняя тарелку, чтобы доесть остатки супа: — повысил и я по твоему примеру интенсивность парообразования на своем паровозе. Целых пять килограммов пара на квадратный метр испаряющей поверхности прибавил.

— Приятно слышать это, Петр Петрович, — одобрительно заметил Сергей, не в силах сдержать довольной улыбки.

— Больше того скажу, — продолжал Петр Петрович, отодвигая тарелку и наклоняясь слегка над столом: — тяжеловесный хочу взять сегодня. — Он посмотрел по сторонам и добавил, понизив голос почти до шопота: — Тонн этак тысячи на три.

Удовлетворенный впечатлением, какое произвели эти слова на Доронина и Брежнева, Петр Петрович заметил:

— Не знаю, как другие, а я не стыжусь перенимать опыт у молодежи. Не мешало бы, однако, и вам кое-чему у нас поучиться. Знаешь ли ты, к примеру, что крупный специалист по теплотехнике, инженер Камышин, специально приезжал ко мне советоваться относительно угольных смесей?

— Так ведь мы, Петр Петрович, ни перед кем двери в наш лекторий не закрываем, — удивленно заметил Сергей. — Сами же знаете... Всякий может у нас своим опытом поделиться. Меня, например, никто не просил лекции читать. Я сам почувствовал, что надо.

— Но ты ведь инициатор этого дела, — улыбнулся Петр Петрович. — 3а это тебе честь и хвала. А мы люди, как говорится, старой формации, нас не грех было бы и попросить иной раз.

— Вы правы, Петр Петрович, — смутился Доронин. — Не учли этого как-то...

— Вот то-то, не учли! А надо было бы учесть, — добродушно рассмеялся Рощин. — Ну, да я не к тому этот разговор завел, чтобы вы меня упрашивали. Я не себя имею в виду. Но, между прочим, прошу внести в учебный план лектория и мою лекцию по теплотехнике на декабрь месяц.

Когда, пообедав, Доронин с Брежневым пробирались между столиков к выходу, Алексей легонько толкнул Сергея в бок локтем.

— Видал, что творится? А мы-то этого Петра Петровича заядлым консерватором считали. Сказать по совести, я ведь думал, что он на лекторий ходит затем только, чтобы каверзные вопросы задавать.

— Не понимаю, чему ты удивляешься, Алексей! — сказал Доронин. — У старика два сына на фронте...

Миновав многочисленные запасные пути и перебравшись через несколько составов, Доронин с Брежневым увидели свой локомотив. Навстречу им из паровозной будки спускался кочегар Телегин.

— Случилось что-нибудь, Никифор? — озабоченно спросил Доронин, дивясь возбужденному виду обычно флегматичного Телегина.

— Угля нам на складе паршивого дали, Сергей Иванович, — с досадой ответил Телегин. — В момент всю колосниковую решетку зашлакует.

— Что они, подвести нас хотят, что ли! — проворчал и Брежнев, взбираясь вслед за Дорониным на паровоз. — Мы ведь дежурному слово дали тяжеловесный состав взять. Как же на таком угле вывезем его?

— Постой, Алексей, не шуми бестолку, — недовольно заметил Сергей, посмотрев на тендер через дверное отверстие контрбудки. — Не весь же мы уголь сожгли, которым в Воеводино заправились?

— Оставалось немного, — ответил Телегин, разгребая лопатой только что погруженную бурую массу угля.

— Нехватит его даже мало-мальски сносную смесь приготовить, — хмуро добавил Брежнев.

Доронин ничего не успел ему ответить, так как в это время подошел к паровозу дежурный по станции и крикнул:

— Эй, есть тут кто?

Сергей спустился с тендера в будку и выглянул в окно. К его удивлению, дежурный был не один: с ним рядом стоял Петр Петрович Рощин.

— Пришел попрощаться с вами и пожелать счастливого пути, — с некоторой даже торжественностью сказал Петр Петрович. — Две тысячи девятьсот тонн беру. Через пять минут тронусь в путь.

— Товарища Рощина мы сейчас отправляем, — подтвердил дежурный. — А вас за ним следом. Вот пришел только вес поезда с вами согласовать. Как вы насчет трех с половиной?

— Три тысячи с половиной на таком угле? — дрогнувшим голосом спросил Телегин.

Сергей Доронин решительно отстранил его от окна и сказал дежурному:

— Хорошо, мы возьмем три с половиной тысячи. — Повернувшись к Рощину, добавил: — Только и вы учтите это, Петр Петрович...

— Понятное дело, Сергей Иванович, — кивнул головой Рощин. — Не задержу вас, можешь не беспокоиться. А насчет угля, на который твой кочегар жалуется, вот что я тебе посоветую. Углем нас тут в Низовье действительно неважным экипировали, но ты смешай его с нашим, воеводинским, в пропорции один к трем и следи, чтобы он ровным слоем на колосниковую решетку ложился. Все будет тогда в самый раз. А что касается химической стороны дела, то я вам в лектории на формулах все это объясню, — добавил Петр Петрович, смеясь, и уже отошел было от паровоза, но обернулся и спросил: — Ты что ж это, Сергей, заходить к нам редко стал?

— Занят все... — смутившись и даже слегка покраснев, ответил Доронин.

Петр Петрович сделал вид, что не заметил его смущения, и сказал просто:

— Освободишься — заходи. Мы тебе всегда рады Ну, а пока счастливо!

С этими словами Петр Петрович торопливо зашагал к своему паровозу, уже стоявшему под составом.

— Договорились, значит, насчет веса поезда? — спросил дежурный, тоже собираясь уходить.

— Прежде еще один вопрос, — остановил его Доронин: — кто дежурный диспетчер сегодня?

— Анна Рощина только что заступила.

— Анна Рощина, — повторил Сергей, и голос его чуть дрогнул. — Согласовать с ней нужно бы...

— Согласовано уж, — весело перебил его дежурный. — «Зеленую улицу» обещает до самого Воеводино. Хороший диспетчер эта Анна Рощина, хотя я ее и в глаза ни разу не видел.

— Увидели, так не то еще сказали бы! — улыбнулся Брежнев и слегка толкнул локтем Сергея.

Доронин сердито глянул на него и решительно заявил:

— Ну, раз с диспетчером все улажено, вопросов больше не имею.

— Серьезное дело затеваем, не мешало бы все-таки потолковать с диспетчером, Сергей Иванович, — заметил Брежнев.

Сергею и самому очень хотелось поговорить с Анной, но он только нахмурился и строго взглянул на помощника.

— Некогда теперь терять время на разговоры, Алексей. Полезай на тендер да помоги Телегину составить смесь из тощего и спекающегося угля. Срочно поднимайте пары до предела. Времени у нас в обрез.

8. Квартирант тети Маши

Рано утром, когда Варгин еще спал, кто-то негромко, но решительно постучался в дверь его комнаты. Нащупав ногами ночные туфли под кроватью и набросив на плечи шинель, капитан подошел к двери.

— Кто там? — спросил он хрипловатым со сна голосом.

— Простите, Виктор Ильич, что беспокою вас в такую рань, — проговорил кто-то взволнованно за дверью. — Вас ведь вечером никогда не застанешь, вот и решил пораньше зайти.

Варгин открыл дверь и увидел на пороге Семена Алехина.

— Здравствуйте, Виктор Ильич, — улыбаясь, сказал Алехин, протягивая руку, — Дело у меня важное, а на службу к вам я не решился зайти. Не хотелось, чтобы меня видел кто-нибудь у вас: делу это может повредить.

Капитан усадил Алехина на диван и, попросив подождать несколько минут, ушел одеваться. Семен внимательно осмотрел обстановку комнаты и решил, что капитан редко здесь бывает.

Варгин оделся очень быстро и вышел к Алехину с папиросой в зубах.

— Закуривайте, Сеня, — протянул он коробку Алехину, но тут же спохватился: — Ах да, вы же не курите, совсем забыл. Ну, выкладывайте, что за дело у вас.

Варгин уселся напротив Алехина и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Я по поводу Гаевого, — негромко, будто опасаясь, что кто-нибудь может услышать его, произнес Алехин.

— А, это любопытно! — оживился Варгин, придвигаясь к Алехину поближе.

— Мне, кажется, удалось обнаружить одно весьма подозрительное действие его, — слегка волнуясь и тщательно подбирая выражения, продолжал Алехин. — Оно, конечно, не позволяет еще инкриминировать...

— Давайте, Сеня, без этого... без инкриминирования, — улыбнулся Варгин. — Так ведь только в плохих детективных романах разговаривают, а в жизни объясняются куда проще.

— Да, верно, — согласился Алехин. — Мне и самому нелегко такие слова выговаривать. — И он смущенно умолк.

— Ну, так что же такое подметили вы в поведении Гаевого?

— На службе у него все попрежнему. Только перестал он меня в депо посылать для уточнения паровозных номеров. Сам теперь их проверяет. Но не в этом дело. По другой линии стал я его прощупывать. Он ведь живет на квартире у моей тетки, Марии Марковны. К ней-то я и направился на разведку, так как понял из разговора с вами, что Гаевой может оказаться опасным врагом.

«Любопытно, почему это он решил, что я считаю Гаевого опасным врагом? — подумал Варгин. — Сообразительный, видно, парнишка этот Семен».

— К тете я явился, конечно, под предлогом беспокойства о ее здоровье, а сам осторожно завел разговор о Гаевом. Очень одобрительно о нем отозвалась тетя Маша. Любезный, говорит, человек. Всякие мелкие услуги он ей оказывает и, между прочим, письма за нее пишет сестре ее, Глафире Марковне Добряковой, то-есть другой моей тете, проживающей в нашем областном центре. Тетя Маша рада, конечно, так как она уже старуха и плохо стала видеть, а переписываться большая любительница.

— Так, так... — настороженно проговорил Варгин. — Значит, он письма за вашу тетю пишет? А вы не поинтересовались, диктует она ему или он сам ах сочиняет?

— Интересовался, — ответил Алехин. — Тетя говорит, что она диктует только основные мысли, а Аркадий Илларионович, будучи своим человеком у нее в доме, вносит детали в письма уже по своему усмотрению, и это будто бы получается у него куда лучше, чем у самой тети Маши. Не кажется ли вам подозрительным все это, Виктор Ильич, учитывая, что такой человек, как Гаевой, никому не станет одолжение делать без выгоды для себя?

Варгин задумался и, не отвечая на вопрос Алехина, спросил:

— А сам-то он переписывается с кем-нибудь?

— Тетя уверяет, что ни с кем не переписывается, так как вся его семья погибла. Тетя, старушка очень чувствительная, говорит мне: «Бедный Аркадий Илларионович рад хоть на чужих письмах душу отвести».

— Ну, а кто эта Глафира Марковна, которой письма адресуются? — снова спросил Варгин.

— Тоже старушка, вроде тети Маши, даже постарше немного. В доме ее полно всяких внучек, племянниц и иных родичей. Я даже не знаю всех толком. Вот и все, что я хотел сообщить вам, Виктор Ильич... Неспроста, видно, Гаевой тете письма пишет. Я пытался в комнату к нему зайти, посмотреть, как он там обосновался, но Гаевой, оказывается, на замок ее всякий раз закрывает.

— А вы не узнали случайно, когда последнее письмо было послано? — поинтересовался Варгин.

— По словам тети Маши, — ответил Семен, — вчера только весь вечер они какое-то чувствительное послание сочиняли, и Гаевой сам обещал бросить его сегодня утром в почтовый ящик.

Узнав у Алехина адрес Глафиры Добряковой и поблагодарив Семена, Варгин попрощался с ним и поспешил на квартиру к майору Булавину.

Евгений Андреевич встал уже и писал письмо жене на Второй Украинский фронт.

— Что так рано, Виктор Ильич? — удивился он, впуская Варгина в комнату.

— Важные сведения о Гаевом пришел вам сообщить, товарищ майор, — ответил Варгин, торопливо снимая шинель и вешая ее на крючок в нише возле дверей.

Булавин заложил недописанное письмо в книгу и спрятал в письменный стол.

— Присаживайтесь, Виктор Ильич, — сказал он, подавая капитану стул.

Варгин присел к столу и, облокотясь о край его, возбужденно стал рассказывать Булавину все, что услышал от Алехина.

— Нет сомнений, товарищ майор, — убежденно заключил он, — что Гаевой ухитряется каким-то образом пользоваться перепиской теток Алехина для своих шпионских донесений. Тут, конечно, многое еще неясно, но с письмами дело явно нечисто.

Булавин задумался. Фигура Гаевого становилась ему все яснее.

— Что же вы предлагаете? — спросил он капитана, еле удерживаясь от желания закурить. Булавин давно уже дал себе слово не притрагиваться к папиросам, убедившись в том, что курение ослабляет память. Но застарелая привычка все еще давала о себе знать. Нелегко было с ней бороться.

— Я предлагаю, — не задумываясь, ответил Варгин на вопрос майора, — ознакомиться с письмом Марии Марковны. Это поможет нам во многом разобраться.

«Да, пожалуй, это на многое откроет нам глаза, — думал и Булавин, нервно постукивая пальцами по столу. — Гаевой, видимо, чрезвычайно осторожен и не решается заводить собственную легальную переписку».

Евгений Андреевич встал из-за стола и медленно подошел к окну. Размышляя о Гаевом, он внимательно наблюдал, как по улице шли ремонтные рабочие, и вдруг так же остро, как вчера у карты, почувствовал, что судьба этих людей будет в какой-то степени зависеть от решительности его действий. Он подошел к телефону и набрал номер местного почтового отделения.

— Каширина, пожалуйста, — попросил он ответившего ему работника почты. — Приветствую вас, Михаил Васильевич, — сказал он, когда трубку взял цензор почтового отделения Каширин. — Булавин говорит. Скажите, не ушла еще от вас иногородняя почта? Завтра утром уходит?.. Тогда у меня к вам просьба: проверьте, пожалуйста, нет ли среди полученной вами корреспонденции письма на имя Глафиры Марковны Добряковой. Когда я смогу получить от вас ответ?.. Через пятнадцать минут? Хорошо, меня это устраивает. Позвоните мне на квартиру.

Вскоре раздался звонок. Булавин нетерпеливо снял трубку.

— Слушаю вас, — произнес он громко. — А, Михаил Васильевич! Что?.. Есть письмо на имя Глафиры Добряковой? Очень хорошо. Срочно пришлите его ко мне.

9. Диспетчер Анна Рощина

У диспетчера станции Воеводино Анны Рощиной был сегодня тяжелый день. Почти ни один поезд не удавалось ей провести точно по графику. Налеты фашистских самолетов, неисправность вагонов, требующая отцепки, задерживали поезда в пути. А ведь на линии был тяжеловесный состав Сергея Доронина, которому нужно было обеспечить «зеленую улицу» — свободный путь.

Анна всегда радовалась успехам Доронина, лучшего машиниста дороги, и все-таки каждый раз, когда она обеспечивала ему «зеленую улицу», что-то тревожило ее. Ведь это не так-то просто — пропустить один поезд вне всяких графиков. Это почти всегда отражается на других поездах.

Анна не раз уже задумывалась о том, что на транспорте, где все находится в такой сложной взаимозависимости, рекорды одиночек вступают в какое-то противоречие с ритмом работы многих участков железной дороги.

Но разобраться в этих противоречиях, найти какой-нибудь выход она пока не могла.

Сегодня Анну беспокоил не один только Сергей Доронин. Сегодня отец ее, Петр Петрович Рощин, впервые вел тяжеловесный состав.

Если почему-либо застрянет вдруг отец, застрянет и Сергей. Но теперь, кажется, уже миновало самое страшное — и отец и Сергей благополучно проследовали через станцию Грибово, перед которой был очень тяжелый подъем. Теперь нужно было только обеспечить им свободный путь до Воеводино.

Повернув селекторный ключ, Анна вызвала Песочную.

— Как двенадцать сорок два? — спросила она в микрофон.

— Прибыл по расписанию, — отозвался из репродуктора голос дежурного по станции Песочной.

— У него набор воды в Городище, а за ним следом Доронин идет с тремя с половиной тысячами. Не задержит он Доронина? — спросила Анна.

— Рощин — хороший машинист, не задержит, товарищ диспетчер.

«Что же делать? — напряженно думала Анна. — Отец в самом деле хороший машинист. Зачем же ломать его график и задерживать на промежуточной станции дольше положенного времени? У него ведь тоже около трех тысяч тонн, и он не мешает пока Сергею, идущему следом. Да, но он впервые ведет такой тяжелый состав... Что будет, если он все-таки не выдержит скорости и Сергей нагонит его в пути?..»

Анна нажала ногой педаль под столом и снова включила в сеть свой микрофон.

— Вызовите Рощина, — приказала она дежурному по станции Песочной, на которой у Петра Петровича была стоянка.

— Понял вас, — ответил дежурный.

Спустя несколько минут из репродуктора послышался голос:

— Машинист Рощин у селектора.

Как хотелось бы Анне сказать ему просто: «Папа, постарайся не подвести Сергея». И еще что-нибудь теплое, ободряющее... Но вместо этого пришлось спросить официально:

— Вы знаете, Петр Петрович, что следом за вами идет Доронин с тяжеловесным?



— Знаю, товарищ диспетчер. Не подведу Доронина.

— Но у вас набор воды в Городище.

— Воды хватит. Обойдусь без набора.

«Молодец папа!» — радостно подумала Анна и сказала в микрофон:

— Пропущу вас через Городище с ходу. Помните только, Петр Петрович, что следом за вами идет Доронин с тремя с половиной тысячами.

Снова щелкнула Анна селекторным ключом:

— Городище!

— Городище слушает.

— Тринадцать тридцать четыре ставьте на обгон. Двенадцать сорок два пропустите с ходу.

— Понял вас.

— Доложите, когда проследует.

— Понятно.

Медленно текли минуты. Поезд Рощина по графику только в пятнадцать часов сорок минут должен был проследовать через Городище. За окном гремели зенитки, сотрясая стены здания, но Анна, казалось, не слышала ничего. Ее беспокоили только мысли о Доронине и отце, впервые взявшем тяжеловесный состав.

Трижды тяжело грохнуло что-то неподалеку от станции. С потолка на голову Анны посыпалась штукатурка.

«Бомбят, наверно...» — подумала Анна, но в это время раздался голос из репродуктора, и она уже ничего не слышала, кроме него.

— Диспетчер!

— Я диспетчер.

— У селектора Городище. Двенадцать сорок два прошел в пятнадцать тридцать пять.

«Наконец-то!» — облегченно вздохнула Анна, взглянув на часы.

Выходило, что отец прошел Городище на пять минут раньше срока, предусмотренного графиком, и это обрадовало Анну.

«Молодцом оказался папа, — проносились торопливые мысли. — Он, конечно, всегда был хорошим машинистом, но слишком уж осторожным. А теперь помолодел словно. Непременно нужно написать Алеше и Лёне на фронт о нашем чудесном старике!»

И тут мысли ее снова вернулись к Сергею, и она подумала невольно, что это его пример вдохновил отца на трудовой подвиг, и у нее радостно забилось сердце.

«А ведь это идея, — довольно подумала Анна: — пускать более слабого машиниста впереди сильного. Отец выжал все из своего паровоза, чтобы не подвести Сергея. Тут и чувство собственного достоинства заговорило, конечно. Да, это определенно удачная идея!»

Весь день у Анны было хорошее настроение. Она увереннее командовала своим диспетчерским участком, смелее принимала оперативные решения и к концу смены многие опаздывавшие поезда ввела в график.

10. Разгадка крапленого письма

Капитан Варгин был специалистом по расшифровке секретных донесений. Ему и поручил майор Булавин ознакомиться с письмом Марии Марковны, написанным рукою Гаевого. Капитан тотчас же занялся тщательным исследованием письма, но долго не мог обнаружить никаких следов шифровки. Лишь когда письмо сфотографировали, на снимке оказалось множество мелких крапинок, разбросанных по всему полю фотографии. Решив, что крапинки получились на снимке случайно, вследствие недоброкачественности фотопленки или бумаги, Варгин повторил опыт, но результат был тот же самый.

«Выходит, что крапинки тут не случайны», — решил Варгин и принялся размышлять, что бы они могли означать. Было несомненно, что Гаевой нанес их на текст каким-то составом, воспринимаемым только фотопленкой. Крапинки, видимо, скрывали второй, тайный смысл письма, продиктованного Марией Марковной Гаевому.

Варгин попытался обнаружить в расположении подозрительных пятнышек какую-нибудь систему. Он просидел над решением задачи несколько часов, но так и не справился с нею. Расположение крапинок на письме попрежнему казалось капитану совершенно хаотическим.

Поздно вечером майор вызвал Варгина к себе.

— Ну как, Виктор Ильич, поддается разгадке криптограмма Гаевого или не поддается?

— Не поддается, товарищ майор, — ответил Варгин, нервно теребя в руках фотографии. — Никак не могу нащупать системы в этом сумбуре таинственных крапинок.

— Дайте-ка и мне посмотреть на них, — попросил майор, протягивая руку за снимками. — Быть не может, что все здесь так уж неприступно.

Майор знал, как любил капитан хитроумные головоломки, как мог сутками, без сна и отдыха, сидеть над группами цифр или замысловатыми орнаментами, в графических линиях которых были запрятаны схемы дорог и станций, зарисованных шпионами. Можно было не сомневаться, что он перепробовал все возможные комбинации крапленых букв на снимке письма. Видимо, и в самом деле задача была не из легких.

Майор достал из стола сильную лупу и, внимательно просмотрев через нее снимки, повернулся к капитану со словами:

— Нам нужно, товарищ Варгин, чтобы ни Гаевой, ни его адресат не подозревали о том, что мы напали на их след. Малейшая задержка письма может их насторожить. Нельзя, однако, отправить его, не прочитав шифровки... А что касается замысловатости шифра, — продолжал Булавин, будто карты перетасовав фотографии письма и веером разложив их перед Варгиным, — то, мне думается, не намного он хитроумнее других, разгаданных нами.

Капитан, задумавшись, низко склонил голову над снимками. Не поднимая глаз на майора, спросил:

— Профессиональное чутье вам это подсказывает или есть более убедительные доводы?

Булавин встал и не спеша прошелся по комнате, с удовольствием разминая затекшие от долгого сидения ноги.

Капитан терпеливо ждал объяснений майора, рассеянно перебирая фотографии и изредка поглядывая на Булавина.

Прошло уже несколько минут, а Булавин все еще ходил вдоль письменного стола, сосредоточенно размышляя над трудной задачей.

Щуря глаза, будто всматриваясь во что-то, он изредка решительно проводил ладонью ото лба к затылку, приглаживая тонкие русые волосы. Остановившись, наконец, перед Варгиным, он снова взял из рук капитана фотоснимки. Долго и внимательно рассматривал их, затем убежденно заявил:

— Попробуйте-ка читать крапленые буквы не по всей развернутой странице, а по площадям, образованным складками письма. Да учтите к тому же, что тайный текст может быть написан по-немецки, хотя и русскими буквами.

— Это единственный способ, который я еще не испробовал, — признался Варгин и торопливо стал собирать со стола фотографии.

...Майор Булавин дремал в кресле за своим письменным столом, когда на рассвете Варгин осторожно дотронулся до его плеча.

Открыв глаза и увидев улыбающееся лицо капитана, Булавин быстро поднялся и спросил оживленно:

— Разгадали?

— Разгадал, товарищ майор!

Варгин так и не смог справиться со счастливой улыбкой, выдававшей его чувства. Он расшифровал за время своей службы в контрразведке не одну головоломку, но всякий раз при этом торжествовал, как школьник.

— Ну, читайте же! — потребовал майор, решительным движением отставляя коробку с папиросами, придвинутую к нему Варгиным.



Капитан прочел то, что ему удалось расшифровать:

«В депо появился новый локомотив «ФД-327-13».

— Чутье, значит, не обмануло нас... — задумчиво произнес Булавин.

— Прикажете арестовать Гаевого? — спросил капитан Варгин, невольно подтягиваясь, будто готовясь к немедленным решительным действиям.

— Нет, зачем же? Это мы всегда успеем сделать, — спокойно заметил Булавин и кивнул Варгину на стул, приглашая сесть. — Арестом Гаевого мы лишь спугнем его сообщников, а нам нужно постараться с его помощью раскрыть всю эту компанию. Мы возьмем мерзавца под наблюдение, а его корреспонденцию будем строжайше контролировать. Прежде всего необходимо выяснить, каким образом он получает задания от своего шпионского начальства.

— А как же с письмом? Задержать его или отправить?

— Отправьте. Видно, Гаевой уже раньше успел сообщить своим хозяевам численность нашего паровозного парка. Мало что изменится, если узнают они и об этом новом паровозе.

11. Решение Военного Совета

Длинный стол Военного Совета фронта был завален оперативными картами, испещренными ломаными линиями переднего края фронта, дугами и овалами расположения войск, стрелками намечаемых ударов.

Начальник штаба фронта, высокий худощавый генерал с коротко остриженной седой головой, положил на стол указку, которой только что водил по карте, разостланной на столе.

— Ну-с, значит, все ясно? — испытующе спросил он и обвел строгими глазами присутствующих.

— Товарищ Быстров, — обратился он к начальнику военных сообщений фронта, — что нужно вам для обеспечения военных перевозок в связи с подготовкой к наступлению на левом фланге фронта?

Быстров встал, отправляя китель. В блокноте у него были сделаны все необходимые расчеты. Он быстро перелистал несколько страниц и ответил:

— Паровозный парк ближайшего к фронту паровозного депо необходимо значительно увеличить. В противном случае депо не справится с перевозкой срочных грузов, поток которых сильно возрастет.

Начальник фронтовой контрразведки, сидевший рядом с полковником Муратовым, шепнул ему на ухо:

— Сегодня же свяжитесь с майором Булавиным. Поставьте его в известность, что снабжение наших армий, готовящихся к наступлению, будет итти через станцию Воеводино.

В тот же день состоялся разговор полковника Муратова с майором Булавиным, Разговор шел по телетайпу, условным кодом.

«На-днях начнется переброска военных грузов через вашу станцию в направлении главного удара предстоящей наступательной операции, — медленно читал майор Булавин на узкой ленте телетайпа. — В связи с этим значительно увеличат ваш паровозный парк».

«Получили ли вы мое донесение о Гаевом?» — запросил Булавин полковника Муратова, как только прекратилось судорожное движение ленты у него между пальцев и умолк дробный стук клавиатуры аппарата.

«Да, получил, — ответил полковник Муратов. — Вы полагаете, значит, что его можно без особого риска оставить пока на свободе?»

«Пока Гаевой на свободе, нам легче будет изучить систему связи, установленную шпионами, и определить местонахождение основного гитлеровского резидента у нас в тылу. Арест же Гаевого только насторожит вражескую агентуру».

«Но ведь, оставаясь на свободе, Гаевой тотчас же донесет об увеличении паровозного парка Воеводино, и гитлеровцам все станет ясно», — высказал свое опасение полковник Муратов.

«Мы контролируем теперь каждый шаг Гаевого и всю его переписку. В случае нужды можем взять его в любую минуту».

Несколько секунд клавиатура телетайпа была неподвижна. Видимо, полковник Муратов обдумывал предложение майора. Затем вновь глухо защелкали клавиши, лента пришла в движение, и майор Булавин, с нетерпением ожидавший ответа, наконец, прочел:

«Хорошо. Оставьте Гаевого на свободе до особого распоряжения. Я доложу начальству о вашем предложении».

12. Доклад капитана Варгина

Вернувшись к себе, Булавин приказал вызвать капитана Варгина. В ожидании его прихода нервно прошелся по кабинету, обдумывая события последних дней. Обстановка становилась с каждым днем все сложнее. Теперь, когда было принято решение снабжать готовящиеся к наступлению армии через Воеводино, Гаевой мог, конечно, причинить много неприятностей. Имея доступ к документам конторы паровозного депо, он легко узнает об увеличении паровозного парка, даже не выходя из помещения конторы, и, конечно, сообразит, с чем это связано.

И все-таки это не очень пугало Булавина: ведь враг обнаружен и находится под неусыпным наблюдением.

Когда явился капитан Варгин, майор Булавин все еще озабоченно ходил по кабинету.

— Ну-с, докладывайте, что вам удалось разузнать о Гаевом, — обратился он к капитану.

По выражению лица Варгина майор почувствовал, что капитан доволен результатом своей разведки. Нарочитая неторопливость, с какой он усаживался в кресло, доставал папиросы и закуривал, тоже была хорошим признаком.

— Ну, ладно уж, не тяните, — добродушно усмехаясь, поторопил его Булавин.

— Могу доложить вам, товарищ майор, — не без удовольствия произнес Варгин, откладывая только что закуренную папиросу, — нам удалось основательно прощупать этого гуся. Повышенный интерес его к номерам паровозов установлен теперь абсолютно точно. Следует отметить также, что Гаевой собирает эти сведения совершенно легально. Ему для этого даже в депо не надо заглядывать. Наряды на ремонт дают ведь исчерпывающие сведения о наличии паровозного парка. Вся система шпионской работы Гаевого нам теперь ясна...

— Но позвольте, — перебил капитана Булавин. — А если паровоз не заходит в депо на ремонт, значит, Гаевой тогда не имеет сведений о таком паровозе?

— Ну, если паровоз и не заходит в депо, то ему кое-какой мелкий ремонт производят на путях, а на это тоже выписываются наряды. Не минуют и они расценщика Гаевого.

— Выходит, значит, что Гаевой располагает исчерпывающими сведениями о паровозном парке нашего депо? — спросил майор, делая какие-то пометки в записной книжке.

— В этом нет теперь никаких сомнений, — убежденно заявил Варгин. — Но каков гусь! Это ведь просто находка для вражеской разведки. Маленький, скромный человечишка на незаметной работе. Не пьет, живет уединенно, кроме своей конторы, нигде не бывает.

Вспомнив о папиросе, тускло тлевшей в пепельнице, Варгин несколько раз жадно затянулся.

Майор Булавин задумчиво постучал пальцами по настольному стеклу, переставил пепельницу поближе к капитану и спросил:

— А как вы думаете, Виктор Ильич: есть у Гаевого сообщники или он действует в одиночку?

— Нет у него никакой нужды в сообщниках, товарищ майор, — убежденно ответил Варгин.

— Вот еще что меня беспокоит, Виктор Ильич: как вы думаете, на нашу только станцию шпион заброшен или есть и на соседних?

— Едва ли, товарищ майор.

— Я тоже так думаю, — согласился Булавин. — Давайте, однако, прикинем, куда бы еще противник мог забросить своего агента. Держать двух шпионов вблизи друг от друга гитлеровцы не станут. Наша станция — самая крупная на всем участке от Низовья до фронта, и с точки зрения маскировки позиция шпиона тут наиболее безопасна. Ведь на маленьких промежуточных станциях обслуживающий персонал невелик и каждый человек все время на виду. Втереться шпиону в такой коллектив неизмеримо труднее.

— А не могли разве гитлеровцы заслать своего агента на узловую станцию? — спросил Варгин.

— В Низовье?

— Так точно. Там ведь разветвление дороги и одна линия ее идет к правому, другая к левому флангу фронта. Позиция для шпиона в Низовье, пожалуй, даже более выгодная, чем у нас.

— А по-моему, напротив, не очень-то выгодная, так как там нелегко ориентироваться, — заметил Булавин. — Расположение станции Низовье таково, что уследить за дальнейшим направлением поездов, прибывших из тыла, почти невозможно. Только начальник станции да ближайшие помощники его знают в точности, к левому или к правому флангу фронта пойдут оттуда поезда. Тот факт, что Гаевой заброшен на нашу станцию, как раз и свидетельствует, что Низовье непригодно для наблюдения за грузопотоком, идущим к фронту.

Помолчав, Булавин добавил убежденно:

— Нет, уж если и имеется еще один шпион на нашей дороге, то только на станции Озерной. Она такова же примерно, как и наша, по масштабу, но находится на разветвлении пути, ведущем к противоположному флангу фронта.

13. На следующий день вечером

Сергей и Анна встретились вечером возле железнодорожного клуба и пошли вдоль тихой привокзальной улицы, в конце которой находился так хорошо знакомый Сергею домик Рощиных с молодыми кленами под окнами. Погода была пасмурная, но первый легкий морозец хорошо подсушил землю. Под ногами шуршали опавшие листья, хрустели тонкие пленки льда на не просохших за день лужицах. Анна любила эти первые заморозки поздней осени и с удовольствием глубоко вдыхала холодный воздух, еще полный разнообразных запахов осенней прели.

Сергей был задумчив, и они некоторое время шли молча. Сначала это даже нравилось Анне. Так приятно было итти рядом с любимым человеком, чувствовать его сильную руку у себя под локтем!

Прислушиваясь к шороху листвы под ногами, Анна с каким-то детским озорством ломала хрупкие льдинки на лужицах и старалась согреть своей теплой рукой большую холодную руку Сергея. Однако понемногу его молчание начало томить Анну, и, не выдержав, она спросила:

— Что это ты такой неразговорчивый сегодня, Сережа?

Доронин, обдумывая что-то, казалось, даже не расслышал ее вопроса. Анна не стала переспрашивать и немножко обиделась.

— Хочу поговорить с тобой, Аня, по очень серьезному делу, — отозвался, наконец, Сергей, замедляя шаг.

И опять молчание, но Анна не стала расспрашивать Сергея. Теперь он сам все скажет, раз уж произнес эти первые слова. Анна долго не могла привыкнуть к его манере разговаривать, но теперь знала ее достаточно хорошо.

«Крутой у Сережи характер, — невольно подумала она, — нелегко мне с ним будет...»

Странно как-то сложилась у них любовь. Они не сомневались во взаимном чувстве, но не говорили о нем. Анна рано потеряла мать. Ее воспитывал отец, строгая доброта которого не способствовала развитию в ней сентиментальности. Ее чувства были сильны и мужественны и не нуждались в словоизлияниях. Она не ждала нежных признаний и от Сергея, — ей достаточно говорили его глаза, пожатие руки, волнение голоса...

Но теперь, когда Сергей сказал, что ему нужно поговорить с ней о чем-то очень важном, она невольно решила, что, наверно, «об этом».

«Как-то это получится у него?..» — подумала Анна и сразу вдруг заволновалась.

— Знаешь, — продолжал Сергей после довольно длительной паузы, — нехорошо как-то получается у нас с графиком.

Анна вздохнула. Вот уж никак не ожидала она, что он будет говорить сейчас о графике. Интересно, однако, что же не устраивает его в графике? К этому она тоже не могла оставаться равнодушной.

— Я ведь вожу составы большей частью вне графика, — медленно, будто раздумывая вслух, говорил Сергей, — и, конечно, путаю вам все диспетчерские планы. Я же понимаю это.

Он помолчал, ожидая, не скажет ли что-нибудь Анна. Но она не отозвалась, не понимая, видимо, к чему он клонит свой разговор. Сергей продолжал:

— Но я ведь не могу итти по графику. В нем запланирована остановка в Городище, а там профиль пути таков, что не возьмешь с места ни одного тяжеловесного состава. Этот участок можно брать таким поездом только с ходу. Тут «зеленая улица», которую вы мне обеспечиваете, совершенно необходима. Но, с другой стороны, это вносит разлад в систему движения на нашем участке дороги. «Зеленая улица» для меня ведь не предусмотрена графиком.

— Так что же ты хочешь, Сережа? — воскликнула Анна, всегда близко к сердцу принимавшая разговор о диспетчерской службе.

— Я хорошо представляю себе, как вам трудно, — все так же спокойно продолжал Сергей, — и хочу выяснить происхождение этой трудности. Может быть, ты выскажешь свое мнение по этому поводу?

— Во-первых, это, конечно, результат неравномерности потока военных грузов, — ответила Анна, стараясь итти в ногу с Сергеем, который пошел быстрее.

— А во-вторых?

— Во-вторых, следствие разнобоя в работе машинистов. Ведь одни из вас водят поезда очень хорошо, на больших скоростях и без аварий в пути, другие — посредственно, а третьи — просто плохо. Надеюсь, ты не станешь возражать против этого? — с легкой усмешкой заметила Анна.

— Как же можно возражать против истины? — удивился Сергей. — Я это и сам понимаю, но не об этом сейчас речь. Пришло время и нам, паровозникам, и вам, движенцам, подумать над тем, как избавиться от этого разнобоя.

Привокзальная улица была совершенно темна. Из замаскированных окон не проникало ни одного луча света, и от этого создавалось впечатление глубокой ночи, хотя не было еще и девяти часов вечера. Сергей и Анна шли некоторое время молча, прислушиваясь к все нарастающему шуму авиационного мотора. Когда самолет летел уже над их головами, Анна остановилась и, крепко сжав руку Сергея, спросила:

— Чей это, Сережа?

— Наш, по-моему, — ответил Доронин, всматриваясь в непроглядно черное небо. — По звуку не похож на фашистский. У того тон другой, ниже гораздо и какой-то охающий. А ты что, испугалась разве?

Анна прижалась к Сергею и прошептала:

— Нет, мне нестрашно, но неприятно как-то... Вот когда я на дежурстве — совсем другое дело. Там некогда думать об опасности, даже во время бомбежки. Тогда только одна мысль: вывести скорее поезда со станции, спасти военные грузы. В такие минуты всегда чувствуешь себя, как в строю.

— А вот это уже немецкий, по всей вероятности, — сказал Сергей, указывая на поднявшиеся вдруг к небу лучи прожекторов. — Видишь, ищут его?

Следя за лучами прожекторов, Анна спросила:

— Когда же все-таки война кончится, Сережа?

— Война кончится, Аня, когда мы победим.

— Не мастер ты говорить, Сережа, — тихо засмеялась Анна и добавила: — А вот лекции твои большим успехом у машинистов пользуются. Даже отец похвалил тебя на-днях, а ты ведь знаешь, что он не любит зря расточать комплименты.



— Хорошо, что ты о лектории вспомнила, — смущенно заметил Сергей, которому всегда как-то неловко было выслушивать похвалы. — Лекторий, по-моему, сыграл некоторую роль в последних успехах наших машинистов. Не пора ли из этого практические выводы сделать? Я полагаю, пришло время пересмотреть ваш диспетчерский график. Что ты на это скажешь?

— Мы уж подумываем об этом, — ответила Анна. — Зайдем, может быть, к нам, поговорим серьезнее? Да и с отцом посоветуемся. У старика ведь большой опыт за плечами.

14. Жизнь подсказывает майору решение

Майор Булавин был теперь поглощен одной мыслью: как скрыть от врага замысел советского командования? Не раз приходило на ум назойливое желание арестовать Гаевого, но майор всякий раз отвергал его. Арест Гаевого был самым легким решением задачи, но это была линия наименьшего сопротивления, а Булавин по опыту знал, что она никогда не бывала надежной.

Долго ходил сегодня Евгений Булавин по станции, наблюдая за отправкой поездов. Это не входило в его обязанности, но ему легче думалось на свежем воздухе. Приятно было наблюдать за слаженной работой станционных рабочих. С особенным интересом он присматривался к осмотрщикам. Молотками на длинных рукоятках постукивали они по бандажам вагонных скатов и стальным листам рессор, чутко прислушиваясь к звучанию металла. Работа их требовала изощренного слуха, способного по оттенкам звуков дрожащей стали угадывать слабость бандажа или неисправность рессорного подвешивания.

— Говорят, Максимыч, — услышал Булавин голос из-под вагонов, — бригада Семенова обязательство взяла: осматривать в смену три лишних состава.

— Не отстанем и мы от них, — отозвался рослый старик, длинным крючком щупая подбивку буксы и заливая ее мазутом.

— Если так пойдет дело, — засмеялся кто-то под вагоном, — нам просто составов нехватит.

— Не беспокойся, Василий, за паровозниками дело не станет. Они по почину Сергея Доронина с каждым днем все больше тяжеловесных поездов водят.

«Выходит, что Доронин не только у паровозников популярен», — подумал Булавин, прислушиваясь к разговору. Постояв еще немного возле осмотрщиков, готовивших поезд к отправке, майор задумчиво зашагал по шпалам, пахнущим нефтью и креозотом, мимо длинных товарных составов, санитарных поездов, стрелочных будок и станционных постов. Вдруг он услышал позади себя знакомый голос:

— Евгений Андреевич!

Булавин обернулся. Позади него, улыбаясь, стоял секретарь партийного комитета паровозного депо Мельников, спрыгнувший с подножки маневрового паровоза.

— Мое почтение, товарищ майор, — весело сказал он, протягивая Булавину руку. — Давненько вы к нам не заглядывали.

— Здравствуйте, Иван Петрович, — обрадованно отозвался Булавин, пожимая крепкую, мускулистую руку Мельникова, сохранившую еще следы мозолей от паровозных рычагов управления.

Евгений Андреевич хорошо знал этого плотного, невысокого человека в кожаной куртке с форменными железнодорожными пуговицами. «Не посоветоваться ли с ним?..» — мелькнула мысль у Булавина, но Мельников, видно, был в очень хорошем настроении и буквально не дал ему рта раскрыть.

— А у нас тут интересные дела творятся. О нашем стахановском лектории знаете, конечно? Когда затевалось это дело, сомневался кое-кто в его практической ценности. Полагали, прочтет Сергей Доронин свои лекции и на том дело кончится. Некоторые умники поговаривали даже: война, мол, не до университетов. А дело-то оказалось жизненным. Уже не только Доронин, но и другие машинисты делятся своим опытом. Примкнули к этому делу и инженеры и техники. Вчера начальник станции интересную лекцию прочел, а сегодня начальника депо будем слушать.

Евгению Андреевичу было приятно слышать, что с таким энтузиазмом отзывается о лектории Мельников, человек большого, трезвого ума, и он спросил с живым интересом:

— Каковы же, однако, плоды учебы?

— Отличные плоды, — весело ответил Мельников. — Да вот судите сами: до лектория было у нас всего два тяжеловесника, а теперь их десять человек, да и остальные не сегодня-завтра поведут тяжеловесные поезда. Собираемся взять на себя обязательство — сократить паровозный парк процентов на сорок-пятьдесят. Неплохо ведь, а? Что вы на это скажете?

Булавин задумался. У него мелькнула вдруг заманчивая мысль.

— А что, если бы ваши машинисты, Иван Петрович, взяли на себя обязательство перевезти грузов в полтора-два раза больше, чем они возят сейчас? — спросил он, пытливо вглядываясь в серые глаза Мельникова.

Секретарь партийного комитета не сразу ответил на этот вопрос. Пока он раздумывал, Булавин добавил:

— Это сейчас очень важно для фронта, Иван Петрович.

— Понимаю, Евгений Андреевич, — задумчиво ответил Мельников. — Сейчас все мысли у нас только о фронте. А что касается вашего предложения, то нужно потолковать об этом с народом.

...Вечером, узнав, что Доронин не в поездке, Булавин зашел к нему на квартиру, но Сергея не оказалось дома.

— Где бы мне разыскать его, Елена Николаевна? — спросил он мать Сергея.

— Не сказал он мне ничего, — ответила Доронина и добавила улыбаясь:— Думается мне, однако, что у Рощиных он.

«Это, пожалуй, даже к лучшему, — решил Булавин. — Зайду к старику-машинисту. Не мешает и с Петром Петровичем посоветоваться. А дочка его, Анна Петровна, лучший диспетчер на участке. Может быть, и она что-нибудь подскажет».

Двери майору открыл сам хозяин дома.

— Здравствуйте, Петр Петрович, — приветствовал его Булавин. — Извините, что пришел к вам в гости без приглашения.

— Ну, что вы, товарищ майор! Заходите, пожалуйста, без всяких церемоний.

Указывая Булавину дорогу, Петр Петрович проводил его в просторную комнату, в которой за большим столом, склонившись над какими-то чертежами, сидели Сергей и Анна. Они были настолько увлечены своим занятием, что даже не заметили прихода Булавина.

— Добрый вечер, друзья! — громко произнес майор, переступая порог комнаты.

— А, Евгений Андреевич! — удивленно воскликнул Сергей, подымаясь из-за стола навстречу Булавину.

Встала и Анна.

— Здравствуйте, Анна Петровна, — протянул ей руку Евгений Андреевич и спросил, кивнув на стол: — Что это вы бумаги столько извели? Какие стратегические планы составляете?

— Наши транспортные задачи обсуждаем, товарищ майор, — ответила Анна. — Да вам вряд ли это интересно.

— Почему же? — улыбаясь, спросил Булавин, присаживаясь к столу. — Меня именно это и интересует. Любопытно послушать, каковы же ваши замыслы.

Сергей и Анна смущенно переглянулись.

— Решили мы график движения поездов пересмотреть, — сказал, наконец, Сергей. — Уплотнить его немного. Вот прикинули пока приблизительно, и то получается на каждом рейсе большой выигрыш во времени. Правда, Аня?

Анна утвердительно кивнула головой и заметила:

— Мне думается, что если собраться диспетчерам и машинистам и обсудить сообща такой уплотненный график, можно было бы почти вдвое увеличить оборот паровозов и перевезти вдвое больше грузов.

— А если к тому же водить тяжеловесные поезда, — добавил Сергей, — можно перевезти грузов еще больше. Сейчас, когда такая потребность в паровозах, мы вполне могли бы обеспечить теперешний грузопоток половиной нашего паровозного парка, а остальные локомотивы отправить туда, где в них большая потребность.

До поздней ночи просидели гости и хозяева, обсуждая возможности увеличения перевозок. Когда Булавин возвращался домой, на душе у него было легко и радостно не только потому, что он, наконец, нашел решение трудной задачи, но и потому, что решение это подсказал ему сам народ, жизнь и труд которого он призван был оберегать.

В эту ночь Евгений Андреевич долго не ложился спать. Он включил радиоприемник и настроился на волну одной из московских станций. Сильные аккорды рояля наполнили комнату. Они звучали властно, настойчиво. Их тотчас же поддержал оркестр. Сначала Евгению Андреевичу казалось, что оркестр лишь повторяет мелодию вслед за роялем, но, прислушавшись, он ясно почувствовал, что музыкальная тема звучала в оркестре гораздо ярче, красочнее, выразительнее. Оркестр не только поддерживал четкий, мужественный голос рояля — он придавал ему величие, сливаясь с ним в мощный и торжественный хор.

«Как хорошо! — взволнованно подумал Евгений Андреевич. — Чайковский, наверное...»

Чем больше слушал он музыку, тем увереннее перекликалась она с его собственными чувствами и мыслями. Когда утихло все и диктор объявил перерыв, взволнованный Булавин долго еще ходил по комнате.

Усевшись, наконец, за стол, майор расстегнул воротник кителя, достал бумагу и стал торопливо писать жене на далекий Украинский фронт. И хотя не обо всем можно было ей рассказывать, она должна была все-таки понять по тону письма, что он чем-то очень доволен, что ему удалось найти решение какой-то очень трудной и очень важной задачи.

15. Письмо Глафиры Добряковой

Спустя два дня в партийном комитете паровозного депо состоялось совещание стахановцев: машинистов, вагонников, эксплуатационников и путейцев. На совещании присутствовал и майор Булавин. О проекте нового, уплотненного графика движения поездов докладывала Анна Рощина.

Поздно вечером Евгений Андреевич Булавин в хорошем настроении вернулся в свое отделение. Его ожидало еще много работы. Пришло, наконец, долгожданное письмо на имя тети Маши от Глафиры Добряковой. Его доставили майору с почты сегодня днем, и капитан Варгин уже более двенадцати часов трудился над его расшифровкой.

Приказав дежурному вызвать капитана, Булавин прошел в свой кабинет. Быстро просмотрев вечернюю почту, он вскрыл конверт с грифом, означавшим совершенную секретность корреспонденции. К приходу капитана Варгина майор успел дважды прочитать сообщение, подписанное Муратовым.

Взглянув на бледное, с темными кругами под глазами лицо капитана, Булавин произнес:

— У вас очень усталый вид, Виктор Ильич. Похоже, что вы не высыпаетесь.

— Бессонница, товарищ майор.

— Знаю я эту бессонницу, — усмехнулся Булавин. — Безуспешно анатомируете, наверное, письмо, пришедшее в адрес тети Маши?

— Так точно, товарищ майор, — смущенно улыбнулся капитан. — По виду самая обыкновенная переписка двух сестер, а ведь быть того не может, чтобы в письме Глафиры Добряковой не было какого-то тайного смысла. Однакож не за что пока зацепиться.

Майор снова посмотрел на Варгина и строго произнес:

— Вот что, товарищ капитан: распорядитесь-ка, чтобы немедленно запросили у полковника Муратова разрешение на мой выезд к нему для срочного доклада, затем немедленно отправляйтесь спать. И учтите, это не совет, а приказ. Я знаю: вы вторую ночь не спите, а для разгадки шифров нужна свежая голова.

— Но как же быть все-таки с письмом? — удивился Варгин. — Утром оно ведь должно быть доставлено Марии Марковне. Нельзя же держать его у нас так долго. Это может показаться подозрительным Гаевому, так как он, наверное, знает, сколько времени идут к нам письма из области.

— Оно и будет доставлено Марии Марковне завтра утром, — спокойно заметил майор, еще раз пробегая глазами сообщение полковника Муратова.

— Без расшифровки?

— Нет, мы расшифруем его.

— Кто же сделает это, если я буду спать? — недоумевал Варгин, устало потирая ладонью лоб, на котором резко обозначились две глубокие морщины.

— Вы же.

Капитан удивленно посмотрел на Булавина.

— Да, кажется, я в самом деле заработался: ничего понять не могу.

— Попробую вам помочь, — улыбнулся Булавин. — Только что я получил очень важное сообщение от полковника Муратова. Удалось выяснить, что адресат Марии Марковны действительно ее родная сестра, которая к вражеской агентуре не имеет никакого отношения.

— Так в чем же дело? — удивленно развел руками капитан Варгин.

— А вы не перебивайте и слушайте дальше. Сестра Марии Марковны, Глафира Марковна Добрякова, престарелая вдова, действительно живет в собственном доме с дочерьми и внучками, как и сообщил нам об этом Семен Алехин. К тому же почти ежедневно ее навещают многочисленные племянники и племянницы. Нет сомнения, что кто-то из них является вражеским агентом.

— Какой же вывод следует из всего этого? — спросил Варгин, предлагая майору папиросы. Булавин протянул было руку, но затем строго взглянул на капитана и отказался.

— Вывод, по-моему, такой, — принялся он объяснять. — Вражеские агенты очень осторожны. Сами они не ведут никакой переписки, но паразитически пользуются перепиской двух старушек.

— Как Гаевой использует письма Марии Марковны, нам теперь известно, — задумчиво заметил капитан. — Но как ухитряется сделать то же самое агент, с которым Гаевой ведет переписку?

— А мне кажется, что нетрудно сообразить и это. Вы же знаете, что письмо Глафиры Добряковой написано той же рукой, что и адрес на конверте. Значит, к нему шпион вряд ли имеет отношение.

— А почему бы не предположить, что и письмо и адрес на конверте написаны кем-нибудь по просьбе Глафиры Добряковой? — спросил Варгин.

— Это предположение отпадает, — возразил Булавин. — По снимку письма Глафиры Марковны, отосланному нами полковнику Муратову, удалось точно установить, что писано оно лично Добряковой.

— Это другое дело. Тогда и у меня нет на этот счет никаких сомнений.

— Наиболее правильным будет предположение, — продолжал майор Булавин, — что шпион получил письмо Глафиры Марковны под предлогом оказания ей любезности, то-есть попросту предложил отнести письмо на почту или опустить в почтовый ящик (кстати, полковнику Муратову достоверно известно, что старушка Добрякова почти не выходит из дому). Получив же в руки письмо, этот человек без труда сделал на нем незаметную шифрованную запись. Я полагаю, что она скорее всего где-нибудь на конверте.

— Логически все должно быть именно так, — согласился Варгин. — Я, видимо, совершил ошибку, так долго занимаясь текстом письма. Надеюсь, что теперь дело пойдет успешнее.

— Не сомневаюсь в этом, — убежденно подтвердил майор. — Распорядитесь же, Виктор Ильич, насчет телеграммы полковнику Муратову, и немедленно спать. Повторяю, это не совет мой, а приказание.

— Слушаюсь, товарищ майор.

— А завтра утром... — Майор приподнял слегка рукав кителя, взглянул на часы и добавил улыбаясь: — Завтра, оказывается, уже наступило. Ну, в таком случае, сегодня, часиков в пять утра, вам нужно снова быть на ногах и продолжать начатую работу. Желаю успеха, Виктор Ильич.

16. В ожидании решения

У полковника Муратова было смуглое сухощавое лицо с густыми черными бровями, слегка нависающими на глаза. Разговаривая, он, не мигая, пристально смотрел в глаза собеседнику. Евгений Андреевич давно уже изложил свои соображения, а Муратов все еще не проронил ни слова. Булавин понимал, конечно, что полковник не решит сам этого вопроса, но ему важно было знать хотя бы его мнение.

Тиканье небольших настольных часов казалось неестественно громким. У Булавина даже невольно мелькнула мысль: не мешает ли Муратову этот шум работать?

— Значит, вы полагаете, — произнес, наконец, полковник, все еще не сводя с Булавина пристального взгляда, — что Воеводино обойдется наличным паровозным парком, если даже поток грузов увеличится вдвое?

— Безусловно, товарищ полковник, — облегченно вздохнув, отозвался Булавин. Он был рад, что Муратов заговорил наконец.

— И этот Гаевой не сообразит, в чем тут дело?

— Гаевому, видимо, предписано избегать малейшего риска, — ответил майор, отводя глаза от коробки с папиросами, лежавшей на столе. — Спокойно сидеть в конторе и контролировать парк по номерам паровозов, проставленным в нарядах, — это ведь куда безопаснее, чем подсчитывать проходящие через станцию составы.

— Вы уверены в этом?

— Уверен, товарищ полковник. Ведь мы следим за каждым шагом Гаевого и убеждены, что единственный источник его информации — наряды на ремонт паровозов.

— Хорошо. Допустим, что это так. Но учитываете ли вы то обстоятельство, что усиленная работа паровозов вызовет и увеличение их ремонта? Не бросится ли это в глаза Гаевому?

- Не думаю, товарищ полковник, ибо весь секрет высокой производительности и состоит как раз в том, чтобы лучше использовать паровозы, то-есть больше на них работать и меньше ремонтировать. Гарантией успеха является лунинское движение на нашем советском транспорте.

Полковник Муратов был скуп на похвалы. Он ничем не выразил своего удовлетворения соображениями Булавина, хотя и подумал: «Этот майор — толковый человек».

— Вы понимаете, конечно, товарищ Булавин, — сказал он, — что я не могу самостоятельно принять решение по всем тем вопросам, о которых вы мне доложили. Не решит этого и генерал Привалов. Тут необходимо решение Военного Совета фронта.

Бросив взгляд на настольные часы, полковник добавил:

— Сейчас двенадцать, а заседание Военного Совета в шесть. Вам придется подождать до этого времени, так как вы можете понадобиться генералу.

В распоряжении майора Булавина оставалось шесть часов. Чтобы убить время, он направился в экспедицию Управления генерала Привалова, где получил секретную корреспонденцию в адрес своего отделения. Затем он долго ходил по городу.

Два последних часа перед началом заседания Военного Совета Булавин провел в Управлении генерала Привалова, полагая, что генерал или полковник могут вызвать его для какой-нибудь справки; но начальство, казалось, совсем забыло о его существовании.

В седьмом часу помощник Муратова, подполковник Угрюмов, посоветовал ему:

— Устраивайтесь-ка в гостинице, товарищ майор. Заседание затянется, видимо, до поздней ночи. Если понадобитесь, я пошлю за вами.

Булавин посидел еще с полчаса и ушел в гостиницу. Без аппетита пообедал, затем долго ходил по номеру взад и вперед, пытаясь представить себе, как решится вопрос об отправке добавочных паровозов на станцию Воеводино. То ему казалось совершенно бесспорным, что будет принято его предложение, то вдруг закрадывались сомнения, и он начинал нервно барабанить пальцами по столу, преодолевая сильное желание закурить.

Наконец в одиннадцатом часу в дверь кто-то постучал. Булавин облегченно вздохнул.

— Войдите, — громко произнес он.

На пороге стоял посыльный от подполковника Угрюмова.

— Разрешите обратиться, товарищ майор?

— Да, пожалуйста.

— Вас вызывает полковник Муратов, товарищ майор, — доложил посыльный, прикладывая руку к козырьку фуражки.

Торопливо надев шинель, Булавин вышел из гостиницы.

«На совещание меня вызывают или оно уже закончилось?» — думал он, широко шагая по темной улице.

Спустя несколько минут майор был уже на месте, и дежурный офицер тотчас же проводил его к Муратову.

Полковник, недавно вернувшийся с заседания Военного Совета, медленно ходил по кабинету, озабоченно хмуря брови.

— Пойдемте, — сказал он Булавину, — нас требует к себе генерал.

Ни по виду полковника, ни по его голосу майор не мог догадаться, какое решение принял Военный Совет. Хотя его сильно волновал этот вопрос, он не стал расспрашивать Муратова, решив терпеливо ждать, когда полковник скажет об этом сам. Но Муратов так и не промолвил ни единого слова, хотя им пришлось пройти вместе довольно длинный коридор, прежде чем они попали в кабинет Привалова.

Немолодой уже, но все еще очень бодрый, генерал Привалов приветливо встретил майора Булавина.

— А, товарищ Булавин... — проговорил он мягким, негромким голосом, протягивая майору руку. — Здравствуйте! Прошу присаживаться.

Отодвинув в сторону целую кипу различных справочников и спрятав в стол какие-то бумаги, он снова, улыбаясь, взглянул на майора.

— Рад вас видеть, товарищ Булавин, — сказал он, всматриваясь в похудевшее за последние дни лицо майору. — Беспокоитесь о судьбе своего предложения?

— Беспокоюсь, товарищ генерал.

Привалов бросил беглый взгляд на полковника, сидевшего по другую сторону стола, и неторопливо произнес:

— Прежде чем доложить Военному Совету предложенный вами план действия, мы кое с кем посоветовались. Начальник дороги, например, с которым мы консультировались по этому поводу, специально запрашивал кодированной телеграммой начальника депо, а также начальника станции Воеводино. Взвесив все обстоятельства, он пришел к заключению, что машинисты депо Воеводино в состоянии вдвое увеличить перевозки, не увеличивая количества паровозов. Не возражал против вашей идеи и начальник военных сообщений фронта. Он предложил только держать на всякий случай дополнительные паровозы на узловой станции Низовье, откуда легко будет перебросить их в случае надобности в Воеводино. Таким образом, будет совершенно исключен элемент риска. В таком виде Военный Совет принял ваш план.

У Булавина сразу потеплели глаза.

С удовлетворением отметив это, Привалов продолжал:

— На следующей неделе должна начаться интенсивная переброска грузов в район нанесения главного удара. Если в первые дни перевозок вы сможете обойтись своим паровозным иарком, считайте, что ваш план окончательно принят.

17. Агент номер тринадцать дает указания Гаевому

Вернувшись утром в Воеводино, Булавин тотчас же вызвал капитана Варгина. Его очень беспокоила расшифровка письма Глафиры Добряковой.

Ожидая капитана, майор подошел к окну и рассеянно стал постукивать пальцами по запотевшему стеклу. За окном в густом тумане бесформенным чудовищем медленно проплыл локомотив по запасным путям, протрубил где-то духовой рожок стрелочника, и тотчас же срывающимся фальцетом отозвался ему маневровый паровоз.

Майор любил прислушиваться к этим разнообразным звукам железнодорожной станции, угадывая их источники по характеру звучания. Он без труда отличал гудки поездных паровозов от маневровых, пассажирских от товарных. Различал даже некоторые отдельные паровозы, машину Доронина или Рощина например.

Скрипнула дверь, в кабинет вошел Варгин. По его лицу майор догадался, что капитану удалось обнаружить, а может быть, и разгадать шифр на конверте Глафиры Добряковой.

— Вас можно поздравить, кажется? — улыбаясь, спросил Булавин.

— Можно, товарищ майор, — весело ответил Варгин, подавая Булавину папку с документами.

— Где же был запрятан шифр?

— Шифр нанесен на обратную сторону почтовой марки фотографическим методом.

— То-есть?

— Оказалось в общем, что марка была покрыта светочувствительной эмульсией, на которую с помощью микросъемки нанесли цифровые знаки шифра. Однако снимок этот не был проявлен и закреплен.

— Значит, при отклеивании марки все должно было погибнуть, так как свет уничтожил бы непроявленный снимок? — спросил Булавин, поняв теперь, в чем дело.

— Так точно, товарищ майор, — подтвердил капитан. — Все непременно должно было бы погибнуть.

Майор весело посмотрел на Варгина и, смеясь, заметил:

— Ну, уж ладно. Не тяните. Докладывайте, как вышли из положения.

— Из положения вышел я довольно просто. Прежде чем отклеивать марку, подумал: раз Гаевой для своей шифровки использовал фотографический метод, нет ли и здесь фототрюка? Посмотрел неотклеенную марку вместе с конвертом на свет и вижу, что она не просвечивается, будто специально зачернена с обратной стороны. Да и конверт показался довольно плотным. Это окончательно убедило меня, что и тут, видимо, не обошлось дело без фотоаппарата. Отклеить марку от конверта решился я только при красном свете. Правда, и в этом случае был риск засветить снимок, если бы эмульсия его оказалась панхроматической или изохроматической, но иного выхода у меня не было. Нужно ведь было взглянуть, нет ли на марке каких-нибудь видимых знаков, которые могли быть уничтожены в проявителе.

Порывшись в карманах, Варгин достал папиросы и попросил разрешения закурить.

— Закуривайте уж, — улыбаясь, махнул на него рукой Булавин. — Хотя вам нужно было бы запретить это, чтобы не вводить меня в соблазн.

Капитан торопливо закурил и продолжал:

— Отклеив марку, я ничего на ней не обнаружил и решил опустить ее в проявитель. Ждать пришлось довольно долго, так как эмульсия марки была особого состава, малочувствительного к свету. Наконец стали появляться на ней какие-то цифры. Как только обозначились они достаточно ясно, я тотчас же закрепил снимок. Вот, можете сами на него взглянуть.

С этими словами капитан протянул Булавину почтовую марку с тусклыми знаками цифр на ее обратной стороне.

— А вот и расшифрованный текст, — добавил он, подавая майору исписанный лист бумаги.

Булавин повернул листок к свету и прочел: «Под благовидным предлогом побуждайте Марию Марковну писать возможно чаще. Кстати, есть повод: заболела внучка Глафиры Марковны, Наточка. Доносите шифром лишь в самых важных случаях. Если не имеете, что донести, ставьте на письмах только свой номер. Нам важно знать, что вы живы и здоровы. Старым шифром больше не пользуйтесь. Для секретных донесений применяйте в дальнейшем шифр номер семь. Будьте предельно осторожны. Тринадцатый».

— Вы имели время подумать об этой директиве Гаевому, — сказал майор Булавин, возвращая Варгину страничку с текстом. — Какие соображения у вас возникли?

Капитан глубоко затянулся и отложил папиросу.

— Я полагаю, — медленно произнес он, — что «тринадцатый», получающий информацию от Гаевого, видимо, догадывается, что со дня на день на фронте должны произойти важные события. Он хочет быть наготове, чтобы в случае ареста Гаевого немедленно направить к нам нового агента.

— Это во-первых, — заметил Булавин, одобрительно кивнув капитану.

— Да, это во-первых, — повторил Варгин, — а во-вторых, нам нужно тщательнее просматривать письма Марии Марковны, так как Гаевой все секретные донесения будет шифровать теперь новым, неизвестным нам способом.

— А как же вы отправили директиву «тринадцатого» Гаевому? Марка-то осталась у нас? — поинтересовался Булавин.

— Ну да, эта осталась, — ответил Варгин, — а другую, точно такую же, мы изготовили по их методу и наклеили на письмо Глафиры Марковны.

— Решение правильное, — одобрил действия капитана Булавин, но, прежде чем отпустить его, задал еще один вопрос: — Ну, а что поделывает Гаевой? Как ведет себя этот мерзавец?

— Все так же, — ответил капитан. — Он попрежнему ничем, кроме нарядов на ремонт паровозов да номеров локомотивов, не интересуется.

— И попрежнему не ходит никуда?

— Попрежнему, товарищ майор. Из конторы Гаевой направляется прямо домой. Даже в столовую не ходит. Берет с собой из дому бутерброды. У меня такое впечатление, товарищ майор, что Гаевой не столько осторожен, сколько труслив. Он старается избежать малейшего риска.

— Может быть, все это и так, — согласился Булавин.

Помолчав, он добавил:

— Распорядитесь, чтобы фотокопию письма Глафиры Добряковой и марку отправили полковнику Муратову.

Отпустив капитана, Булавин просмотрел накопившиеся за время его отсутствия документы, затем долго в задумчивости ходил по кабинету, часто останавливаясь у окна и всматриваясь сквозь поредевший теперь туман в очертания станционных строений.

18. Поздравительная открытка

Аркадий Гаевой всегда приходил со службы в одно и то же время. Пришел он и в этот вечер не позже обычного.

— Добрый вечер, уважаемая Мария Марковна, — поздоровался он с хозяйкой, открывшей ему дверь.

Гаевой всегда был предельно вежлив, и речь его пестрила такими выражениями, как: «покорнейше благодарю», «будьте любезны», «не откажите в любезности», «простите великодушно». Мария Марковна, больше всего ценившая в людях, как она выражалась, «хорошее обхождение», была очень довольна своим постояльцем.

В этот вечер, как и обычно, Аркадий Илларионович степенно прошел в свою комнату, переоделся в байковую пижаму и направился на кухню мыть руки.

— Будете кушать, Аркадий Илларионович? — послышался из столовой голос Марии Марковны.

— Благодарствую, Мария Марковна, — отозвался Аркадий Илларионович, — с превеликим удовольствием покушаю.

Обед приближался к концу, когда Аркадий Илларионович, вспомнивший о своей погибшей дочке Леночке, стал рассказывать Марии Марковне о ее удивительных музыкальных способностях.

— Точь-в-точь как наша Наточка! — воскликнула Мария Марковна. — Вот, стало быть, отчего так любите вы ей письма писать!

— Да ведь и как не писать, когда хворает девочка, — смущенно ответил Аркадий Илларионович. — К тому же ваша правда, Мария Марковна, очень она мне Леночку мою напоминает. Не пора ли нам, однако, черкнуть Наточке пару слов?

— Вроде недавно совсем писали, — ответила Мария Марковна, — даже ответа еще не получили. Надо, конечно, подумать и о поздравлении ее с днем рождения. Но с этим еще успеется.

— Не надо откладывать, дорогая Мария Марковна, — горячо возразил Аркадий Илларионович. — Пока дойдет, в самый раз будет.

Старушка благодарными глазами взглянула на Гаевого и промолвила:

— Удивительно, до чего вы добрый, Аркадий Илларионович!

— Мне же самому приятно это, Мария Марковна, — ответил Гаевой. — Пишу я вашей Наточке, а мне все кажется, что это я с Леночкой переписываюсь. Судя по вашим рассказам, уж очень много общего у них. Особенно трогают меня музыкальные способности Наточки. Нужно будет и соответствующий подарочек подготовить или хотя бы открыточку с портретом композитора послать. Да разве найдешь теперь такую! У меня, впрочем, есть открыточка с изображением лиры — символа, так сказать, музыкального искусства. Если не возражаете, можно будет ее послать.

— Ну, что вы, Аркадий Илларионович, — растроганно произнесла Мария Марковна. — Как можно возражать против такого великодушия! Весьма вам признательна за это. Сочините ей что-нибудь такое душевное, как вы умеете, и пошлем завтра. Сестрица Глафира будет очень рада такому вниманию. Она ведь вообще очень благодарна мне за частые письма, а все вам спасибо, Аркадий Илларионович.

Гаевой церемонно раскланялся.

— Не за что благодарить-то. Я ведь тоже душу отвожу на этих письмах. У меня никого нет, а когда вашим родным пишу, вроде как со своей семьей переписываюсь.

— Бедный вы, Аркадий Илларионович!.. — с дрожью в голосе проговорила Мария Марковна, приложив платок к глазам. — Большая должна быть злоба у вас в сердце против фашистских извергов, загубивших ваших близких...

— Не говорите, Мария Марковна, — отвечал Аркадий Илларионович, опустив голову и отвернувшись. — А открытку Наточке я сейчас сочиню, с вашего разрешения.

С этими словами он ушел в свою комнату, а спустя полчаса вышел с открыткой, написанной каллиграфическим почерком.

— Ах, как трогательно получилось! — воскликнула Мария Марковна, прочитав открытку. — Сразу видно, что от всего сердца писано. Подпишите это моим именем, Аркадий Илларионович, и не сочтите за труд бросить завтра в почтовый ящик.

19. Первый рейс по уплотненному графику

Паровоз Сергея Доронина решено было первым пустить по уплотненному графику. Это событие совпало с началом интенсивных перевозок военных грузов в район подготовки наступательной операции. Вся бригада Сергея собралась в этот день значительно раньше положенного времени, чтобы подготовить локомотив к рейсу. Алексей Брежнев с особой тщательностью проверял смазку ползунов паровой машины и, с чувством покрякивая, крепил подшипники поршневого дышла. Никифор Телегин сосредоточенно сортировал уголь.

Сергей Доронин сидел в паровозной будке и с беспокойством поглядывал в сторону паровозного депо. Тревожило его, что до сих пор не поступило распоряжение, к какому поезду подавать локомотив.

Подождав еще минут десять, Сергей, наконец, не выдержал и, высунувшись из окна будки, крикнул кочегару Телегину:

— Сбегай-ка к дежурному, Никифор! Узнай там, когда к составу подавать будем. Пора ведь.

Пока Телегин ходил к дежурному, Сергей медленно обошел вокруг локомотива, придирчиво осматривая его механизмы, тускло поблескивающие свежей смазкой. Остановившись возле Брежнева, регулировавшего пресс-масленку, он сказал с тревогой в голосе:

— Беспокоит меня эта задержка, Алексей. Не повредили ли самолеты путь при бомбежке станции?

— Налет был часа два назад, — ответил Брежнев, вытирая тряпкой масленые руки: — успели бы отремонтировать. Видно, случилось что-то другое.

— Мы выходим в первый рейс по уплотненному графику, и вдруг такая задержка... — вздохнул Сергей и снова посмотрел в сторону депо, откуда должен был показаться Телегин.

— Чертовски сложная штука транспорт, — сокрушенно проговорил Брежнев. — Мы, паровозники, могли бы работать совершенно идеально, но вот разбомбят путь или с составом что-нибудь приключится — и сразу все застопорится. Очень уж мы зависим от других служб транспорта.

— Выходит, что и другие службы должны идеально работать, — ответил на это Сергей, поправляя русые волосы, выбившиеся из-под красноармейской фуражки, которую он всегда надевал в поездку.

— Вон Никифор идет, — сказал Алексей, кивнув в сторону депо. — Узнаем сейчас, в чем там дело.

Телегин торопливо шагал по шпалам, неуклюже размахивая на ходу руками.

— Что-то уж очень спешит Никифор, — с тревогой заметил Сергей — Не случилось ли чего? Ну, что там такое, Никифор? — нетерпеливо крикнул он, когда Телегин подошел ближе.

— Оказывается, состав, который мы должны вести, сильно поврежден бомбежкой, — запыхавшись, скороговоркой ответил Телегин. — Говорят, часа три-четыре потребуется вагонникам на ремонт. Я только заикнулся было насчет другого состава, так на меня дежурный даже руками замахал.

Брежнев плюнул и сбил с досады фуражку на затылок.

— Вот тебе и на! — раздраженно воскликнул он. — Не выехать, значит, нам по графику!

— Ну, ладно, хватит тебе, Алексей! — недовольно махнул рукой на помощника Доронин. — Оставайся тут за меня, я на станцию схожу.

Едва озабоченный Сергей отошел метров двести от своего паровоза, как увидел спешившего куда-то главного кондуктора Никандра Филимоновича Сотникова. Длинная форменная шинель его была распахнута, неизменная старая дорожная сумка неуклюже болталась на боку, массивная цепочка от часов отстегнулась от пуговицы кителя и серебряной змейкой свисала из нагрудного кармана. По всему было видно, что Никандр Филимонович чем-то сильно взволнован. Он даже не сразу заметил Доронина, а заметив, взволнованно сказал:

— Задержка получается, Сергей Иванович. Состав наш эти мерзавцы изрешетили. Вагонники, правда, обещали принять все меры, но ведь там ремонт нешуточный. Надо же, чтобы случилось такое именно в первую нашу поездку по новому графику!

Сергей попытался ободрить старика, но Никандр Филимонович, казалось, даже не слушал его. Поймав болтавшийся конец часовой цепочки, он вытащил нервным движением часы из кармана кителя.

— Целых пятнадцать минут уже потеряно, — произнес он, сокрушенно покачав головой.

Сергей хотел чем-нибудь утешить главного кондуктора, но вдруг услышал позади себя торопливые шаги. Обернувшись, он увидел раскрасневшегося Телегина, спешившего к нему, видимо, с какой-то важной вестью.

— Сергей Иванович! — еле переводя дух, выкрикнул он. — Дежурный приходил... Велел к составу подавать!

— К какому составу? — удивленно спросил Сергей. — Не готов ведь состав. Ничего не понимаю... Другой, что ли, поведем?

— Да нет, тот самый, семнадцать девяносто девять, — ответил Телегин, огромным красным платком вытирая потный лоб.

Сергей недоумевающе повернулся к Сотникову:

— Как же так, Никандр Филимонович? Что же мы — разбитый состав потащим?

— Не знаю, Сергей Иванович, — ответил Сотников, торопливо застегивая шинель. — Подавайте пока паровоз на седьмой путь, а я побегу к дежурному по станции, выясню, в чем дело.

Когда спустя несколько минут Доронин подвел локомотив к составу, Никандр Филимонович был уже у головного вагона и делал Сергею какие-то знаки.

Сергей быстро спустился по крутой лесенке паровоза и поспешил к главному кондуктору.

— Ну как, Никандр Филимонович, — озабоченно спросил он, — выяснили вы, в чем тут дело?

— Все в порядке, Сергей Иванович, — улыбаясь, ответил Сотников и подкрутил усы. — Молодцы вагонники, нашли выход: решили на ходу вагоны ремонтировать, чтобы не задерживать поезд. Плотники уже погрузили все необходимые материалы и инструменты, так что можно отправляться в путь. И так уж опаздываем на двадцать пять минут.

— Ничего, Никандр Филимонович, наверстаем, — обрадованно ответил Сергей, повернувшись к Брежневу, стоявшему на площадке паровоза, и весело крикнул: — Слыхал, Алеша? Вот тебе и выход из безвыходного положения, а ты уж было и нос повесил.

20. «Тринадцатый» запрашивает Гаевого

В течение последней недели Гаевой особенно часто писал Глафире Добряковой от имени Марии Марковны. То он справлялся о здоровье старушки, то поздравлял какую-нибудь из внучек с днем рождения, то интересовался успехами ее племянниц, часто бывавших у тети Глаши.

Капитан Варгин тщательно исследовал все письма Гаевого, но шифра на них не обнаруживал.

— Удивительного в этом ничего нет, — успокаивал его майор Булавин. — Гаевой выполняет указания своего хозяина и пишет лишь для того, чтобы дать знать этому «тринадцатому», что у него пока все в порядке. Но вы не ослабляйте внимания: не исключено, что вскоре Гаевой в одном из писем сообщит что-нибудь важное.

— А пока он, значит, помалкивает, полагая, что ничего существенного на нашей станции не происходит? — спросил капитан, и в глубоко сидящих глазах его блеснули искорки лукавой усмешки.

— Похоже на то, — ответил майор. — Не старайтесь, однако, убедить себя, что мы уже окончательно перехитрили Гаевого.

...В тот день, когда Сергей Доронин отправился в первый рейс по уплотненному графику, капитан взволнованно вбежал в кабинет Булавина, забыв даже спросить разрешения. Майор знал, что Варгину утром доставили с почты письмо Глафиры Добряковой, адресованное Марии Марковне.

Булавин отложил в сторону папку с документами и вопросительно посмотрел на капитана, широкий, резко выступающий вперед лоб которого был покрыт капельками пота.

Капитан порывисто протянул Булавину лист бумаги.

— Вот прочтите это, товарищ майор, — произнес он каким-то чужим, сдавленным голосом.

Пока майор читал расшифрованное письмо, Варгин напряженно следил за ним, пытаясь уловить следы волнения на лице Булавина. Но майор внешне оставался совершенно спокойным, хотя шифровка была очень неприятной.

Вот что было в шифровке:

«Срочно донесите, какое практическое значение может иметь лекторий машинистов, о котором вы нам сообщили в прошлом месяце. Тринадцатый».

— М-да... — только и проговорил Булавин, прочитав эти строки.

— Все теперь может полететь прахом, товарищ майор... — упавшим голосом проговорил Варгин, дивясь спокойствию Булавина. — Если они лекторием заинтересовались, значит, могут и весь замысел наш разгадать!

— Поберегите ваши нервы, товарищ капитан, — холодно произнес майор, слегка сдвинув брови и не поднимая глаз на Варгина.

Капитан попросил разрешения закурить и, торопливо затянувшись, спросил:

— Выходит, значит, что этот тихоня все время обманывал нас, разыгрывая равнодушие к жизни депо?

— Ничего подобного пока не выходит.

— Откуда же он узнал о стахановском лектории?

— Это ведь ни для кого не было тайной.

— Но если Гаевой нашел нужным донести о нем своему начальству, — взволнованно продолжал капитан Варгин, — значит, догадывался, каков может быть результат этого лектория?

Булавин подпер рукой голову и задумался. Капитан с нетерпением ожидал его ответа. Варгину казалось, что майор слишком уж медлит с решением. Опасность представлялась ему совершенно очевидной, и он считал необходимым предпринять самые решительные действия.

— Положение, конечно, серьезное, — произнес, наконец, майор, поднимая глаза на Варгина, — но я не понимаю, почему вы так нервничаете, товарищ капитан?

— Я вовсе не нервничаю... — смутился Варгин.

— Вот и хорошо, — усмехнулся майор, — значит, мне это только показалось. Идите, в таком случае, и занимайтесь своим делом, а я подумаю, что нам лучше предпринять.

— А как же с письмом Добряковой? — недоумевая, спросил Варгин. — Отсылать его тете Маше?

— Что за вопрос? Обязательно отошлите.

— Но... — начал было капитан и замялся, не решаясь высказать своих опасений.

— Вы полагаете разве, что это рискованно? — спросил Булавин и, не ожидая ответа Варгина, сам ответил: — Из донесения Гаевого мы сможем узнать, что именно известно ему и как он реагирует на замысел наших стахановцев. Письмо Глафиры Добряковой доставьте ему через почту немедленно.

21. На диспетчерском участке Рощиной

Анна Рощина никогда еще так не волновалась, вступая на дежурство, как в этот день — первый день работы по составленному ею уплотненному графику.

Разрабатывая его, она старалась учесть и свой личный диспетчерский опыт и опыт других диспетчеров. Она исходила из того принципа, что на транспорте нет людей и профессий незначительных. Для успешного выполнения уплотненного графика требовалась согласованная работа людей самых разнообразных железнодорожных профессий. На этой согласованности в работе и строила Анна свои расчеты.

В основе графика лежала еще и другая идея. В глубине души Анна даже считала ее решающей. Она составила свой график с таким расчетом, чтобы впереди вел состав хороший машинист, за ним посредственный, а за посредственным снова хороший. По ее мнению, это должно было повышать чувство ответственности у отстающих машинистов.

Диспетчер, которого сменила Анна, сообщил ей, что Доронин идет строго по графику, нагнав в пути получасовое опоздание. За Сергея, впрочем, она и без того была спокойна. Сильное опасение Анны вызывал молодой машинист Карпов. Он, правда, тоже шел пока по графику, но времени у него было в обрез, без запаса, а впереди находился тяжелый подъем, где паровоз его неизбежно должен был сбавить скорость.

Анна селекторным ключом вызвала Журавлевку.

— Как тринадцать двадцать два? — запросила она дежурного по станции.

В репродукторе что-то зашумело, затем раздался хрипловатый голос:

— Прошел ровно.

Анна взглянула на висевшие перед ней стенные часы. Карпов все еще шел точно по расписанию.

Кашлянув, будто поперхнувшись чем-то, дежурный продолжал:

— Похоже, что в середине состава букса греется. Дымок шел. Только не удалось определить откуда: из-под вагона или из-под цистерны.

Греется букса... Анна хорошо знала, чем это грозит. Букса могла нагреться до такого состояния, когда неизбежно должны были вспыхнуть и подбивочный материал в буксовой коробке и сама смазка. А если эта букса находится под бензиновой цистерной?..

Анна старалась успокоиться, — теперь до следующей станции все равно ведь ничего нельзя узнать о судьбе поезда.

«А может быть, и обойдется все?.. Может быть, букса греется не под цистерной, а под вагоном, и это не вызовет пожара?»

Однако Анна понимала, что и в этом случае поезд будет остановлен на следующей станции, где придется выбрасывать из середины состава поврежденный вагон.

То и дело поглядывала Анна на часы, стрелки которых будто вовсе перестали двигаться. Только через двадцать минут должен был прибыть Карпов на Майскую. Мельком грянув в окно, Анна увидела краешек неба, окрашенный в нежные тона лучами заходящего солнца. Весь день было пасмурно, а теперь, к вечеру, погода явно улучшилась.

«Опять, значит, нужно ждать ночного налета...» — с тревогой подумала она, опасаясь за Сергея.

Снова загремел примолкший было репродуктор.

— Диспетчер!

— Я диспетчер, — живо отозвалась Анна.

— У селектора Низовье. Отправился пятнадцать двадцать.

Это вступил на участок Анны новый поезд.

— Запишете состав? — спросило Низовье.

— Ожидаю, — ответила Анна и под диктовку дежурного станции Низовье торопливо принялась записывать серию и номер паровоза, фамилии машиниста и главного кондуктора, количество вагонов в составе, число осей и вес поезда.

Запись была окончена, а большая стрелка часов передвинулась всего на несколько делений. От волнения Анна крепко стиснула зубы и нервным движением отбросила сползшие на левое ухо густые черные волосы. В стекле, прикрывавшем график на стенке пульта, увидела она отражение своего продолговатого, правильно очерченного лица. То ли свет так падал, то ли на самом деле очень побледнела Анна, но в лице ее, казалось, не было ни кровинки.

«Хорошо, если Карпов дотянет до Майской. А что, если пожар вспыхнет в пути?..» — одолевали диспетчера тревожные мысли.

Первые сутки работы по уплотненному графику были на исходе, и все пока шло хорошо. Если некоторые поезда и выбивались из графика, то происходило это только на промежуточных станциях, а на конечные пункты диспетчеру, которого сменила Рощина, удалось все их привести строго по расписанию. И вот теперь, когда Анна вступила на дежурство, поезд Карпова грозил серьезно нарушить движение.

Повернув селекторный ключ, Анна вызвала Майскую.

— Майская! К вам подходит тринадцать двадцать два, у него греется букса. Возможно, придется делать отцепку. Есть предположение, что букса греется под цистерной с бензином. Приготовьте противопожарные средства.

— Понял вас, — ответил дежурный.

— Доложите, как только покажется тринадцать двадцать два, — добавила Анна и, отпустив педаль, выключилась из линии связи.

Тревога Анны не была напрасной. Она хорошо знала профиль пути своего участка и представляла себе, что будет, если Карпов остановит свой поезд на Майской. Ему ни за что не взять тогда тяжеловесным составом подъем, который начинался почти тотчас же за Майской. Его можно было преодолеть только на большой скорости.

До прибытия Карпова на Майскую оставалось еще десять минут, но вдруг в репродукторе что-то защелкало и Анна услышала голос дежурного по станции:

— Докладывает Майская. Показался тринадцать двадцать два. Идет раньше времени и на большой скорости. По внешнему виду все нормально. Похоже, что пройдет Майскую без остановки.

— Обратите внимание на буксы в середине состава, — распорядилась Анна. — Может быть, поездная бригада не замечает, что у них греется букса.

— Понял вас, — ответил диспетчер.

«Как же так? — недоумевала Анна. — Неужели ошиблись на Журавлевке и никакой буксы в поезде Карпова не греется? Похоже, что в самом деле произошла ошибка. Поездная бригада не могла бы не заметить греющейся буксы, если из нее, как заявил дежурный Журавлевки, шел дым. А Карпов молодец! У него в запасе есть уже десять минут, он идет на хорошей скорости, так что теперь легко возьмет подъем и не подведет Кленова, идущего следом. Я хорошо сделала, что пустила Карпова впереди Кленова. Он ведь ученик Федора Семеновича и ни за что не подведет своего учителя».

Шум в репродукторе заставил Анну насторожиться.

— Докладывает Майская, — раздался голос. — Тринадцать двадцать два прошел без остановки. В середине состава над тележкой цистерны заметили вагонного мастера. Он привязал себя чем-то к раме цистерны и на ходу ремонтирует буксу.

— Поняла вас, — радостно отозвалась Анна и, выключившись из линии связи, облегченно вздохнула. Бледное лицо ее начало медленно розоветь.

22. В ожидании

Майору Булавину предстояло решить сложную задачу. Надо было выяснить, насколько осведомлен Гаевой о стахановском лектории. Булавину казалось, что расценщик не придает ему большого значения.

О чем именно мог он догадываться? Новый, уплотненный график был строго засекречен. Никто, кроме узкого круга должностных лиц, не должен был знать о весе составов и об интенсивности движения поездов через станцию Воеводино. Мог ли Гаевой в таких условиях разведать истинное положение вещей? Мог ли допустить, что стахановский лекторий даст такие значительные результаты и поможет машинистам-тяжеловесникам перевозить удвоенное количество военных грузов?

Вот о чем напряженно размышлял майор Булавин, когда к нему вошел с докладом Варгин.

— Как обстоит дело с письмом Добряковой? — нетерпеливо спросил майор. — Доставили вы его Марии Марковне?

— Так точно, товарищмайор. Письмо уже на квартире тети Маши.

— Значит, Гаевой прочтет его, как только вернется со службы?

— Надо полагать.

Помолчали. Майор медленно заводил ручные часы, капитан рассеянно крутил в руках пресспапье. За окном, сотрясая здание, тяжело прогромыхал паровоз. Замелькали вагоны длинного состава, ритмично постукивая на стыках рельсов. Сильно вздрагивали стекла на окнах в такт этому стуку.

— Скажите, а вы не спрашивали у Алехина, — прервал затянувшееся молчание Булавин, — какого мнения Гаевой о Сергее Доронине?

— Был у меня с Алехиным по этому поводу разговор, — встрепенувшись, ответил Варгин, ставя на стол пресспапье. — Гаевой не очень-то лестного мнения о Сергее Ивановиче. Он, правда, не высказывает этого открыто, но по недомолвкам его Алехин сделал вывод, что считает он Сергея Ивановича чуть ли не карьеристом. К тому же... — Варгин улыбнулся и добавил: — Этот субъект полагает, что Сергей Доронин все свои рекорды ставит из-за Анны Рощиной.

— Вот, значит, каков у него образ мыслей... — задумчиво произнес майор Булавин. — Удивительного, впрочем, тут ничего нет.

Пройдясь несколько раз по комнате, Булавин приказал капитану:

— Ни на минуту не выпускайте Гаевого из поля зрения.

— Я уже продумал этот вопрос, товарищ майор, и принял все необходимые меры.

Помолчав, Варгин добавил:

— Хуже нет этой неопределенности, этого томительного ожидания...

— Будем надеяться, что ответ Гаевого разрядит обстановку, — заметил Булавин. — А с ответом он не заставит нас долго ждать.

23. Четыре тысячи тонн

На станции было уже совсем темно, когда Сергей Доронин вышел с Алексеем Брежневым от дежурного по депо станции Низовье. Сквозь затемненные стекла депо не проникало ни одного луча света, только цветные точки на семафорах да в фонарях у стрелок виднелись в темноте. Едва Доронин отыскал свой паровоз на запасном пути, как к нему, запыхавшись, подбежал дежурный по станции, прикрывая фонарь полой шинели.

— Товарищ Доронин, выручайте! — проговорил он, едва переводя дыхание.

— А что такое? — насторожился Сергей.

— Соседнюю станцию бомбят, а мы уж по опыту знаем, что на обратном пути фашистские стервятники сбросят остаток бомб на нас. Выручайте. Сами, наверно, видели, как станция забита. Помогите разгрузить.

— Все, что только будет в силах, сделаем, Антон Евсеевич, — ответил Сергей Доронин, всматриваясь в морщинистое, взволнованное лицо дежурного, освещенное неверным светом вздрагивающего в его руках фонаря.

— Сколько бы вы могли взять?

— Тысячи три с половиной.

— А четыре? Вы бы вывели тогда из-под удара два очень важных воинских состава. Один с боеприпасами в две тысячи двести тонн, а второй с продуктами и обмундированием в тысячу семьсот пятьдесят. Итого — три тысячи девятьсот пятьдесят тонн.

Сергей задумался. Удастся ли ему втащить четыре тысячи тонн на Грибовский подъем?..

Дежурный настороженно смотрел Доронину в глаза. Брежнев, стоявший рядом, нервно покашливал. Сергей решительно повернулся к помощнику и спросил кратко:

— Как с водой?

— Полный бак.

— Уголь?

— Экипированы полностью.

— По рукам, значит? — улыбнулся дежурный.

Но Сергей Доронин все еще не давал ответа. Он молча поднялся на паровоз, посмотрел на манометр, заглянул в топку.

Дежурный, полагая, что машинист все еще сомневается в чем-то, крикнул ему снизу:

— С диспетчером все уже согласовано, так что на этот счет можете быть спокойны.

— На этот счет мы всегда спокойны, — ответил за Доронина Алексей.

— Какие же у вас еще сомнения? — с тревогой спросил дежурный.

Сергей вытер руки промасленной ветошью и, бросив ее в топку, твердо заявил:

— Нет у нас больше никаких сомнений, Антон Евсеевич. Доложите диспетчеру, что мы готовы взять четыре тысячи тонн.

— Оба состава, значит? — радостно оживился дежурный.

— Оба, Антон Евсеевич.

— Может быть, с дежурным по депо сначала посоветоваться? — предложил Брежнев, взволнованно глянув в глаза Доронину. — Он человек опытный, подскажет, как лучше поступить. Ведь никто еще на нашей дороге не водил таких поездов. Не сорваться бы...

— Некогда теперь терять время на консультацию, Алексей. Займись-ка лучше делом. Подкинь угля в топку, подкачай воды в котел, включи сифон да поднимай пар до предела.

— Ну, кажется, обо всем договорились? — облегченно вздохнув, спросил дежурный.

— Обо всем, Антон Евсеевич.

— Подавайте в таком случае машину на восьмой путь под первый состав.

Сергей еще раз осмотрел топку, проверил песочницу, велел кочегару продуть котел и только после этого, приоткрыв слегка регулятор, тронул паровоз с места.

Сигналя духовым рожком, стрелочники вывели локомотив Доронина к первому составу. Несколько минут длилось маневрирование, прежде чем составителю поездов с помощью стрелочников и сцепщика удалось, наконец, соединить оба состава в один.

То и дело поглядывая на часы, нетерпеливо ожидал Сергей главного кондуктора. Наконец Сотников вынырнул из-под вагонов соседнего состава. Он тяжело дышал. Сумка его, набитая поездными документами, топорщилась сегодня сильнее, чем обычно.

«Нелегкая работа у Никандра Филимоновича», — подумал невольно Сергей.

— Ну как? — спросил он Сотникова, высовываясь из будки. — Все в порядке?

— Все в порядке, Сергей Иванович. Поехали! — весело крикнул Сотников.

Сергея удивила бодрость, прозвучавшая в голосе Никандра Филимоновича, — ведь было видно, что старик сильно устал.

— По местам! — скомандовал Доронин.

Прикинув расчет необходимой мощности локомотива, Сергей быстро переставил переводной механизм на задний ход и твердо сжал рукоятку регуляторного вала.

Послышалось тягучее, хрипловатое шипение пара... Брежнев, затаив дыхание, не отрывал глаз от рук Сергея, который, стиснув зубы и хмурясь, как всегда в ответственную минуту, до предела осадил поезд и стал переключать переводной механизм паровоза на передний ход.

Сжатые сцепные приборы поезда теперь разжимались, как крутая мощная пружина, помогая паровозу взять состав с места. Как из пушки, вырвался вдруг выхлоп пара и газов из дымовой трубы. Ярко вспыхнуло и качнулось пламя в котле.

— Взяли! — радостно воскликнул Брежнев.

Не раз уже он наблюдал, как Сергей брал с места тяжеловесные составы, и все никак не мог привыкнуть к этим волнующим минутам. Лоб и руки его покрывались легкой испариной, и он, несмотря на недовольство Сергея, всякий раз торжественно выкрикивал это победоносное слово: «Взяли!»

24. Нерасшифрованное донесение Гаевого

Письмо Марии Марковны, адресованное Глафире Добряковой, доставили капитану Варгину на следующее утро. Он тотчас же доложил об этом майору.

— Выходит, что Гаевой ответил на запрос «тринадцатого» не задумываясь, — слегка приподняв брови, заметил Булавин. — Принимайтесь же за анатомирование этого послания, Виктор Ильич. Вы уже обнаружили шифровку?

— Нет, товарищ майор. Я лишь вскрыл письмо и прочел пока только открытый текст.

— Ну, так не теряйте времени и приступайте к делу.

До полудня майор терпеливо ждал результатов исследования письма, но как только стрелка часов перевалила за двенадцать, нетерпение его стало возрастать. В час дня он не выдержал и сам пошел к Варгину. Капитан сидел за столом и, склонившись над письмом, внимательно рассматривал его в сильную лупу. Волосы его были всклокочены, цвет лица неестественно бледен. На столе перед ним в беспорядке лежали ланцеты, ножницы, кисточки различных размеров, стояли ванночки с какими-то жидкостями, флаконы с клеем, миниатюрные фотоаппараты, электроприборы. Тут же сидел лаборант, промывая что-то в стеклянном сосуде.

— Как успехи, Виктор Ильич? — спросил Булавин, остановившись у дверей.

Капитан мельком взглянул на Булавина.

— Туго дело, товарищ майор. Удалось пока только обнаружить шифрованную запись. Ключ к шифру еще не найден.

— Ну, не буду вам мешать в таком случае, — стараясь казаться спокойным, заметил Булавин и тихо вышел.

Капитан Варгин не покидал своей комнаты весь день. Булавин больше не беспокоил его, хотя шифровка Гаевого очень волновала майора и не давала сосредоточиться на другой работе.

В четыре часа дня Булавин позвонил на почту.

— Здравствуйте, Анатолий Михайлович! — приветствовал майор ответившего ему директора почты. — Булавин вас беспокоит. Скажите, пожалуйста, когда отправляется из Воеводино иногородняя корреспонденция? Время ее отправки, кажется, изменили?..

— В шесть часов вечера, Евгений Андреевич, — ответил директор.

Поблагодарив его, Булавин повесил трубку.

В распоряжении капитана Варгина осталось всего два часа. Успеет ли он за это время расшифровать донесение Гаевого или не успеет?

В том, что письмо нужно будет отправить по адресу, у Булавина не было никаких сомнений. Задержка письма сразу насторожила бы агента номер тринадцать.

В пять часов майор послал шифрованную телеграмму-молнию полковнику Муратову. С нетерпением ожидая ответа, непрерывно ходил он по кабинету, обдумывая решение, которое нужно будет принять, если ответ от полковника не придет к шести часам.

Без двадцати шесть майор в последний раз взглянул на часы и решительно направился в кабинет Варгина.

— Ну как? — коротко спросил он.

Капитан только сокрушенно покачал головой.

— Вы переписали шифр с письма Марии Марковны? — снова спросил Булавин.

— А его незачем переписывать. Он нанесен по тому же методу, что и в первом шифрованном письме Гаевого.

— Как же именно?

— Фотографическим методом. То-есть обнаруживается только после фотографирования, так что на наших снимках есть все знаки этого шифра.

— Запечатайте тогда письмо и срочно отправьте его на почту.

— Как?.. — капитан даже поднялся из-за стола и удивленно посмотрел на майора. Ему показалось, что он ослышался. — Отправить письмо до того, как мы прочтем шифровку?

— Совершенно верно, — спокойно подтвердил Булавин. — До отправки почты из Воеводино осталось всего семнадцать минут. Приведите письмо Марии Марковны в должный вид и немедленно отошлите на почту.

— Но как же можно пойти на такой риск, товарищ майор? Нельзя разве задержать письмо до отправки следующей почты?

— Нет, этого не следует делать. На письме Гаевого стоит дата; очевидно, есть дата и в шифре. «Тринадцатому» легко будет прикинуть, когда письмо Марии Марковны должно было бы прийти к Глафире Добряковой. Они ведь не первый день переписываются.

— Но ведь война, товарищ майор, — заметил Варгин, который все еще не мог прийти в себя от неожиданного для него решения Булавина. — Мало ли почему может задержаться письмо! Можно ли требовать в такое время особенной четкости от почты?

— Все это так, — согласился Булавин, — но люди, подобные Гаевому и «тринадцатому», все время находятся настороже. Всякая задержка их корреспонденции не может не показаться им подозрительной. До сих пор у них все шло довольно гладко, а тут вдруг, когда «тринадцатый» ждет такое важное донесение от Гаевого, письмо почему-то задерживается. Нет, мы не должны вызывать у них подозрений.

Майор посмотрел на часы.

— Осталось всего пятнадцать минут, поторапливайтесь, товарищ капитан!

Пока Варгин запечатывал письмо, в комнату зашел дежурный офицер.

— Товарищ майор, — обратился он к Булавину, — срочная телеграмма из Управления генерала Привалова.

— Давайте ее скорее! — оживленно воскликнул Булавин, почти выхватывая телеграмму из рук дежурного.

Варгин, отложив письмо, поспешно подошел к майору.

— Все в порядке, Виктор Ильич, — спокойно произнес Булавин, протягивая капитану телеграмму. — Вот познакомьтесь с ответом генерала Привалова и немедленно отсылайте письмо на почту.

Варгин взглянул на телеграфный бланк и торопливо прочитал:

«На ваш запрос за номером 00121 отвечаю: действуйте по собственному усмотрению в связи с обстановкой. Жду вас с докладом о принятых мерах. Привалов».

25. С двойным составом

Едва Сергей Доронин выехал за пределы станции, как над Низовьем вспыхнула осветительная ракета. Почти неподвижно повиснув в воздухе, она залила станцию тусклым мерцающим светом.

— Фонарь повесили, сволочи, — выругался кочегар Телегин, вглядываясь в небо: — теперь, как днем, бомбить будут.

Сергей медленно добавил пар в цилиндр машины, крепко стиснув рукоятку регуляторного вала. Поезд шел пока по небольшому уклону, за которым следовала десятикилометровая ровная площадка, а за ней начинался крутой подъем пути — самый тяжелый на всем участке дороги от Низовья до Воеводино. Чтобы преодолеть его, нужно было набрать возможно большую скорость и припасти побольше пара.

Сергей посмотрел на манометр. Рабочая стрелка его была у контрольной черты. Давление пара в котле приближалось к пределу. Доронин обернулся к бригаде. Помощник его, Алексей Брежнев, с обнаженной головой, мокрый от пота, регулировал стокером подачу топлива. Кочегар Телегин разгребал уголь в тендере.

Напряженно вглядываясь через окно в насыпь дорожного полотна, Сергей видел убегавшие вперед и растворявшиеся в темноте светлые полоски рельсов, отражавшие своей полированной поверхностью свет луны. Поезд теперь довольно далеко отошел от станции. Когда Доронин обернулся назад, он не различил уже ее строений, заметил только яркие вспышки разрывов зенитных снарядов и пестрые строчки трассирующих пуль. Грохот поезда заглушал звуки выстрелов.

Но вдруг в разных местах к небу поднялись мощные снопы пламени. На фоне их резко выступили контуры станционных зданий, а звуковая волна лишь спустя несколько минут глухо ударила в уши Сергея.

— Бомбят, гады! — воскликнул Брежнев.

Сергей ничего не ответил ему и только отжал до отказа рукоятку регулятора.. Поезд шел теперь на предельной скорости, и дробный стук множества колес его сливался в сплошной грохот.

«Только бы взять подъем, — тревожно думал Сергей, щуря глаза от резкого встречного ветра, — только бы взять подъем!..» Он знал, что его рейсом начались вторые сутки работы по уплотненному графику. Ему очень хотелось ознаменовать их большой трудовой победой.

По возросшим воинским перевозкам, по характеру грузов Доронин давно уже чувствовал, что на фронте готовится что-то очень серьезное. Сергей вспомнил, как год назад пришел он в партийный комитет своего депо с заявлением об отправке его на фронт. Добрый час объяснял ему тогда секретарь парткома, что в такое трудное время Сергей Доронин, лучший машинист станции Воеводино, всего полезней именно здесь, в депо, на ответственном трудовом фронте.

После этого Сергей не заикался больше об отправлении его на фронт. Теперь же старые мысли все чаще стали волновать Сергея. В Воеводино есть ведь машинисты, стахановский труд которых позволил осуществить уплотненный график. В депо Низовье узнал Сергей, что сутки работы по этому графику прошли отлично. Секретарь партийного комитета теперь уже не сможет сказать, что Доронина некем заменить.

По щекам Сергея от резкого встречного ветра текли слезы, но он почти не отрывался от окна, всматриваясь в ночную тьму. Несколько раз путевые обходчики сигнализировали ему фонарями, извещая об исправности пути. Сергей приветливо кивал им головой, хотя вряд ли они видели его в будке паровоза, стремительно несущегося вперед.

26. На крутом подъеме

На подъеме поезд заметно снизил ход. Сергей, включив песочницу, то и дело подсыпал песок под колеса паровоза для большего сцепления их с рельсами. Он тревожно прислушивался к работе пара в цилиндрах паровой машины. Учащенный ритм ее напоминал теперь дыхание человека, тяжело идущего в гору. Взглянув на манометр, тускло освещенный синей лампочкой, Сергей заметил, как дрогнула стрелка и стала медленно сползать с красной контрольной черты.

— Ничего идем, Сергей Иванович, — с напускной бодростью заметил Брежнев, бросив беглый взгляд на манометр. — Почти не сбавляем скорости.

В тон ему Сергей весело произнес:

— Кормите получше нашего молодца, а уж он не подведет.

— Да уж куда больше! — ответил Брежнев. — Слышишь, как стокер расшумелся?

Хотя стокер работал действительно непрерывно, разбрасывая по топке все новые и новые порции угля, стрелка манометра все-таки продолжала падать. В этом, правда, пока не было ничего особенно страшного, так как подъем всегда съедал запасы пара, но Сергею казалось все же, что давление падает слишком уж быстро.

«А что, если мы застрянем здесь?.. — пронеслась тревожная мысль. — Ведь тогда придется вызывать резервный паровоз и по частям втаскивать застрявший состав на подъем. От этого на участке все движение застопорится...»

Распахнув дверцы, Сергей заглянул в топку. Раскаленная поверхность угля была в ней неровной. Во многих местах виднелись утолщения, а в провалах уже темнели пятна шлака.

— Что у вас с углем? — взволнованно крикнул Сергей, обернувшись к Брежневу и Телегину.

— Все в порядке, Сергей Иванович, — спокойно ответил помощник. — Стокер захватывает уголь полным лотком, сам наблюдаю за этим делом.

— Как же все в порядке, если в топке угля нехватает, да и лежит он к тому же неровным слоем! — стараясь сдержать волнение, воскликнул Сергей и снова взглянул на манометр.

Давление пара упало уже на три атмосферы.

— Самолеты над нами! — дрогнувшим голосом крикнул Телегин, выглянув в отверстие контрбудки и спрыгивая с тендера в будку машиниста.

— Закрой топку, — коротко приказал Сергей Брежневу. — Дай сигнал воздушной тревоги поездной бригаде.

Затем Доронин быстро взобрался на тендер и стал внимательно осматривать ночное небо. В грохоте поезда он не слышал шума авиационных моторов. Но вот самолеты тускло блеснули в свете луны, разворачиваясь по курсу поезда. Их было три или четыре. Они спустились довольно низко и пролетели вдоль поезда, но не сбросили ни одной бомбы.

«Может быть, это те, что бомбили Низовье, и у них не осталось уже бомб?..» — подумал Сергей.

В это время вспыхнула осветительная ракета, и все вокруг стало видно, как днем. Поезд все еще шел на подъем, но ход его теперь уменьшился почти вдвое.

Осмотревшись, Сергей снова поднял вверх голову, отыскивая самолеты. Вдруг один из бомбардировщиков с пронзительным визгом, слышным даже сквозь шум поезда, пошел в пике. Сергей даже пригнулся невольно, но бомбардировщик, перейдя в бреющий полет, лишь прострочил по поезду длинной очередью трассирующих пуль.



«Значит, это в самом деле те, что были в Низовье», — решил Сергей и крикнул кочегару:

— Ты куда это спрятался, Телегин? А ну, живо на тендер!

Телегин быстро взобрался к Сергею и, поглядывая на небо, стал подгребать уголь к лотку стокера.

— Нечего ворон считать, — сердито сказал ему Доронин, — поинтересуйся лучше, что за уголь у тебя под ногами.

— Паршивый уголь, Сергей Иванович, — поспешно отозвался Телегин. — Одна пыль...

— Разве Алексей не учил тебя, что делать в таком случае? — строго спросил Доронин. — Возьми сейчас же шланг и хорошенько смочи уголь водой. Чуть было не подвел ты нас...

Самолеты еще несколько раз пикировали на поезд, обстреливая его из пулеметов. Наконец они улетели. Только осветительная ракета все еще висела в воздухе.

Спустившись в будку машиниста, Сергей посмотрел на манометр. Стрелка его упала теперь с пятнадцати до десяти атмосфер.

— Никогда еще подъем не пожирал у нас столько пара, — с тревогой произнес Брежнев. — Да и скорость сильно упала. Ох, не засесть бы!..

— Хватит тебе охать, Алексей! — сердито оборвал его Доронин. — Сам же виноват во всем, да еще хнычешь.

Брежнев удивленно вытаращил глаза на машиниста и, казалось, застыл на месте с открытым ртом, не в силах вымолвить ни слова.

— П-позволь... — пробормотал он наконец, заикаясь, но Доронин снова перебил его:

— Нет, не позволю!

Сергей даже побледнел от гнева. Он, правда, и себя винил в случившемся, но главным виновником был Брежнев, отвечающий за топку паровоза. Отвернувшись от него, Сергей высунулся в окно будки и подставил разгоряченную голову навстречу холодному ветру.

Машинист не желает с ними разговаривать. Ну что ж... Алексей полез на тендер и, увидев, что кочегар поливает уголь из шланга, понял, почему сердится на них Доронин. Давно бы уже следовало смочить уголь.

— Вот ведь в чем оказия-то! — сокрушенно воскликнул он. — Чорт знает, до чего ты иногда бываешь бестолков, Телегин! Объяснял ведь я тебе, что сухой мелкий уголь при сильной тяге выносит прямо в трубу, а смоченный аккуратно ложится на колосники и хорошо сгорает. Вода, сам знаешь, ему не страшна.

— Был у нас такой разговор, товарищ Брежнев, — виновато признался Телегин. — Так ведь разве упомнишь все в такой кутерьме? А тут еще фашистские стервятники над головой...

— Нашел, чего пугаться! — презрительно сплюнул Брежнев. — Мало ты еще под бомбежками бывал. Вот погоди, поездишь с нами месячишко, перестанешь на это обращать внимание, будешь только о работе думать.

В это время на тендер поднялся Сергей Доронин.

— Этакую прорву угля на ветер выбросили, а теперь дискуссии тут разводите, — сказал он строго, но в голосе его не было уже прежнего раздражения. — Скажите еще спасибо, что мы на подъем вскарабкались, а то представляете себе, что бы с нами было?

Взглянув на расстроенные лица своих помощников, Сергей смягчился.

— Ну, за работу! — скомандовал он. — Подсыпай, Никифор, в лоток уголь покрупней. А ты, Алексей, приготовься принять с ходу жезл у дежурного по станции. Через Грибово, хоть и в обрез, но все-таки по расписанию проследуем.

27. Точка зрения майора Булавина

Прочитав телеграмму Булавина, генерал Привалов задумчиво произнес:

— Да, положение сложилось замысловатое.

Заложив руки за спину, он тяжело прошелся по кабинету, слегка припадая на левую ногу. Полковник Муратов, наблюдая за ним, подумал: «Опять, видно, дает себя знать раненая нога...»

— Мне думается, — продолжал генерал, — майору Булавину следует предоставить свободу действий. Он умный, осторожный человек и обстановку у себя на станции знает прекрасно, пусть же он и предпримет, что подсказывает ему эта обстановка.

Муратов молчал, слегка нахмурясь, и Привалов понял, что полковник не разделяет его мнения.

— Можете ответить Булавину, чтобы он действовал по своему усмотрению, — слегка повысил голос генерал, давая понять Муратову, что своего решения он не изменит. — Я верю в его способности. Разработанный им план дезориентации вражеской разведки отлично зарекомендовал его.

У Привалова побаливала нога, но он продолжал прохаживаться по кабинету. Это помогало генералу думать. Ему хотелось обобщить свои мысли, сделать выводы.

— Знаете, что мне больше всего понравилось в плане майора Булавина? — продолжал он. — План майора хорош тем, что он построен не на какой-то эффектной выдумке или хитрости, а на положениях принципиального характера. Его план не ловкий трюк, а совершенно естественное решение, вытекающее из глубокого знания нашей действительности. Осуществить ведь это решение возможно только в наших, советских условиях.

Последние слова генерал подчеркнул, стараясь показать их особенное значение. Остановившись перед Муратовым, он посмотрел на него повеселевшими глазами и повторил горячо:

— Да, да, товарищ Муратов! Вся сила решения Булавина именно в том, что оно возможно только в наших, советских условиях и, стало быть, это глубоко принципиальное решение, прекрасно защищенное этим самым от врагов, не верящих в наши принципы и не понимающих их.

Взглянув на хмурое лицо полковника, Привалов спросил:

— Скажите, разве гитлеровцы в состоянии допустить мысль, что план наш может строиться на непостижимом для них энтузиазме рабочих, решивших удвоить свою производительность труда для ускорения победы над врагом?

— Да, пожалуй, ставка на такой энтузиазм может показаться им довольно зыбкой, — согласился полковник вставая. Он уже несколько раз поднимался с кресла, так как считал недопустимым сидя разговаривать с генералом, ходившим по комнате, но Привалов всякий раз вновь усаживал его.

— Вот видите! — воскликнул Привалов. — А этот энтузиазм уже дает себя знать. — Повернувшись к полковнику и видя, что тот снова встал, он приказал ему: — Сидите, сидите! Да, так вот: машинисты Воеводино перевозят теперь вдвое больше грузов, не пополнив при этом своего парка ни одним паровозом. Между тем противник все еще в полном неведении. Это теперь совершенно очевидно из перехваченной нами новой директивы гитлеровцев своим резидентам.

— А может быть, расценщик Гаевой хитрил и притворялся все это время? — осторожно заметил полковник. — Он ведь знает, оказывается, о стахановском лектории и нашел даже нужным донести о нем своим хозяевам.

— Но когда было послано им это донесение? — спросил генерал. — Почти месяц назад. Значит, Гаевой не придавал большого значения лекторию, в противном случае он донес бы о его результатах, не ожидая напоминания.

Сказав это, генерал сел за стол и на листке настольного блокнота размашисто написал текст телеграммы.

— Вот, — протянул он листок полковнику, — распорядитесь, чтобы эту телеграмму немедленно отправили Булавину. Пусть действует в зависимости от обстановки. Впрочем, я догадываюсь, что именно он сделает. Пошлите ему, кстати, и вызов. Пусть доложит нам обо всем устно.

28. Анализ предполагаемых действий Гаевого

На следующий день, рано утром, майор Булавин прибыл в Управление генерала Привалова. Полковник Муратов не стал его ни о чем спрашивать и повел к генералу.

— Здравствуйте, товарищ Булавин! — приветствовал его Привалов. — Садитесь и докладывайте.

Булавин волновался, не зная, как отнесется генерал к его решению об отправке нераскодированного письма Гаевого, хотя был совершенно уверен, что поступил правильно.

Он сел в кожаное кресло напротив генерала. Рядом расположился полковник. Муратов, казалось, не обращал никакого внимания на майора и сосредоточенно рассматривал карту, висевшую на стене.

— Прежде всего, — начал Булавин, чувствуя какую-то неприятную сухость во рту, — разрешите доложить, что, получив вашу телеграмму, позволяющую мне действовать в соответствии с обстановкой, я счел возможным отправить донесение Гаевого, не расшифровав его.

Замолчав, он пристально посмотрел на Привалова, стараясь угадать, какое это произвело на него впечатление. Однако лицо генерала показалось ему непроницаемым. На Муратова он не взглянул даже, зная, что на сухом, мускулистом лице полковника вообще невозможно прочесть его мыслей.

— Объясните, почему вы решились на это, — спросил генерал, и майору показалось, что внимательные глаза Привалова стали строже.

— Я поступил так, товарищ генерал, потому, что не сомневался в том, каков может быть смысл зашифрованного донесения Гаевого, — ответил Булавин, твердо выдержав взгляд Привалова.

Быстро отстегнув полевую сумку, майор вынул из нее листок бумаги, исписанный четырехзначными цифрами. Протянув листок генералу, он продолжал:

— Вот цифровые группы обнаруженного нами шифра Гаевого. По количеству их видно, что текст донесения необычно длинный. О чем мог доносить Гаевой так многословно? Если бы ему был известен наш замысел, он сообщил бы об этом, не ожидая запроса агента номер тринадцать. С уверенностью можно заявить в связи с этим, что замысел наш ему неизвестен. Остается допустить после этого, что Гаевой так пространно излагает в шифрограмме лишь свои личные соображения о лектории, организованном стахановцами депо Воеводино.

— А почему бы не предположить, — хмуро спросил Муратов, — что, получив запрос от «тринадцатого», Гаевой тайно навел справки и теперь подробно доносит обо всем?

— Этого не может быть, товарищ полковник, — уверенно заявил Булавин. — Мы следим за каждым шагом Гаевого и точно знаем, что он никуда не ходил и ни с кем не встречался. Прочитав шифровку на почтовой марке письма Глафиры Добряковой, он в ту же ночь ответил на вопрос «тринадцатого»: каково практическое значение стахановского лектория?



Заметив, что Привалов одобрительно кивнул головой, майор решил, что генерал, видимо, удовлетворен ходом его рассуждений, и продолжал уже с большей уверенностью:

— Что же мог ответить на это Гаевой? Мог ли он поверить в искренность желания машинистов-стахановцев передать свой опыт отстающим? Нет, не мог, конечно. В этом нет у меня ни малейшего сомнения. Гаевой ведь склонен подозревать в людях только самые низменные чувства. В Сергее Доронине, инициаторе создания стахановского лектория, он, например, видит только карьериста.

— Если вы не заблуждаетесь в мировоззрении Гаевого, — заметил генерал Привалов, выслушав Булавина, — то, я полагаю, поступили правильно, не задержав его донесения... А что касается мировоззрения Гаевого, — продолжал генерал после короткого раздумья, — то это, должно быть, типичное мировоззрение профессионального шпиона. Дело в том, что мы уже приблизительно знаем, кто такой этот Гаевой. На одной из железнодорожных станций мы поймали фашистского шпиона, который нам кое-что рассказал. Незадолго до начала Отечественной войны арестованный нами Курт Шуслер вместе с группой других шпионов окончил в Германии специальную школу, готовившую агентуру для шпионской и диверсионной работы на железнодорожных станциях нашего тыла. Фамилий своих коллег он, конечно, не знает (такова, как известно, система обучения в шпионских школах). Очень возможно, что и Гаевой воспитанник той же шпионской школы.

29. План генерала Привалова

Когда майору Булавину было разрешено возвратиться в Воеводино и генерал с полковником остались одни, Привалов спросил Муратова:

— Ну-с, удовлетворены вы точкой зрения Булавина?

Полковник медлил с ответом, и генерал, хорошо знавший недоверчивость Муратова, добавил улыбаясь:

— Отличная логика у этого майора.

— Согласен с вами относительно логики, — отозвался полковник.

— Так в чем же тогда дело? — удивился Привалов.

— В том, товарищ генерал, что иногда шпионы действуют вопреки всякой логике.

— Бывает и так, — согласился Привалов. — Однако на сей раз мы, кажется, не заблуждаемся.

Встав из-за стола, генерал тяжело прошелся по комнате.

— Пришло время, товарищ Муратов, — решительно произнес он, останавливаясь перед полковником, — перейти к активной дезориентации гитлеровской разведки.

Полковник, понявший эти слова как приказ, поднялся и, уже стоя, слушал генерала.

— Я поговорю сегодня с командующим; надо усилить паровозный парк депо станции Озерная, — продолжал Привалов, разложив на столе карту прифронтового района. — Это депо обслуживает поезда, идущие к правому флангу нашего фронта, на котором никаких активных действий, как вам известно, мы не собираемся предпринимать. Пусть, однако, гитлеровские шпионы думают, что мы именно там что-то затеваем. Нужно приковать их внимание к этому участку, чтобы ослабить интерес к другим пунктам.

— Это было бы очень своевременно, — согласился Муратов, и неподвижное лицо его слегка оживилось. — Меня все-таки сильно тревожит нерасшифрованное письмо Гаевого, несмотря на всю кажущуюся убедительность доводов майора Булавина. Помните, у нас в прошлом году был в Новосельске почти аналогичный случай. Тогда неприятельский агент пытался разыгрывать из себя простака.

— Пытаться-то пытался, — усмехнулся Привалов, — но ведь не удалось.

— Ему не удалось, а Гаевому, может быть, удастся. Во всяком случае, пока мы не расшифруем его последнего донесения, нельзя быть ни в чем уверенным. Откровенно говоря, меня смущает и то обстоятельство, что на письмах, предшествующих последнему донесению Гаевого, не было замечено никакого шифра. А может быть, он все-таки был, только обнаружить его не удавалось?

Привалов ничего не ответил на это; он подумал, что осторожность и недоверчивость Муратова не повредят делу.

Не дождавшись ответа генерала, полковник продолжал:

— Если Гаевой даже и сообщил что-нибудь важное своим хозяевам, мы должны спутать карты гитлеровской разведки, рассредоточив ее внимание. Ваше решение увеличить паровозный парк в Озерной поможет нам достигнуть этой цели. Нам необходимо создать видимость напряженной работы на Озерном участке железной дороги.

Генерал Привалов, сосредоточенно смотревший на карту, прикинул по координатной сетке длину линии фронта между двумя конечными станциями правого и левого фланга и, указав на станцию Озерная, заявил:

— В первые два-три дня мы постараемся перебросить на этот участок не только лишние паровозы, но и добавочные грузы, а может быть, даже и войска. Пусть гитлеровские агенты донесут об этом своему начальству, только нужно будет тут же ликвидировать этих агентов. А пока пришлют новых, мы уже закончим сосредоточение необходимых сил на левом фланге нашего фронта, перебросив туда автотранспортом и ту часть войск и техники, которую направим через Озерную.

Генерал перелистал настольный календарь, сделал на нем какие-то пометки и продолжал:

— Это во-первых, а во-вторых, нужно принять все меры, чтобы узнать, наконец, кто из родственников Глафиры Добряковой проявляет особый интерес к ее переписке. Мне кажется, что последнее письмо Гаевого кто-то ждет сейчас с большим нетерпением. Воспользуйтесь этим обстоятельством, товарищ Муратов.


30. Гаевой посещает паровозное депо

Гаевой казался Семену Алехину в этот день особенно озабоченным. Он больше обыкновенного копался в бумагах и старых канцелярских книгах и почти не разговаривал с Семеном. Только в обеденный перерыв он спросил его о номере паровоза, неразборчиво написанном на наряде.

— Взгляни-ка сюда, Семен, — произнес он с деланным равнодушием. — У тебя глаза помоложе, а я не разберу что-то: двадцать семь сорок девять здесь написано или двадцать четыре семьдесят девять?

— Какая в конце концов разница, Аркадий Илларионович? — недовольно поморщился Алехин, хотя и протянул руку за нарядом.

Но Гаевой убрал вдруг наряд в стол, бросив на Алехина сердитый взгляд.

— Извините за беспокойство, — сказал он с иронией. — Не буду вас больше утруждать. Самому, видно, придется сбегать в депо, уточнить номерок.

И он действительно ушел в депо, а Семен Алехин не знал, что ему предпринять. Сначала он хотел пойти вслед за ним, но во-время спохватился, сообразив, что этим обязательно вызовет подозрение Гаевого. Но что же все-таки делать? Нужно же как-то узнать, чем будет интересоваться Гаевой в депо. Может быть, сообщить капитану Варгину? Нет, нельзя звонить капитану из конторы. Он не одобрил бы таких действий. Что же тогда предпринять? Сбегать самому к Варгину? И это не годится — покажется подозрительным его отсутствие.

Немного успокоившись, Алехин решил, что самым благоразумным будет пока ничего не предпринимать. Нужно спокойно ожидать возвращения Гаевого, а вечером, после работы, сообщить обо всем Варгину.

В конце концов в том, что Гаевой пошел в депо, не было еще ничего опасного. В депо стоят ведь обычные паровозы, номера которых ему давно известны. Вот разве бронепаровоз только? Но о нем он, видимо, и без того уже слышал.

Из разговоров же рабочих он вряд ли что-нибудь узнает. Время военное, и о своей работе теперь никто не болтает. Если бы сейчас кто-нибудь пошел на станцию и попробовал поинтересоваться количеством проходящих поездов, ему не поздоровилось бы.

Вернувшись из депо, Гаевой первым заговорил с Алехиным.

— Я не в обиде на тебя, Семен, — добродушно сказал он, доставая из стола бутерброд. — Напротив, мне даже поблагодарить тебя надо — аппетит нагулял я себе на свежем воздухе. Но и ты на меня не обижайся, что я иной раз ворчу. Мне ведь есть от чего быть раздражительным — не так-то легко переносится потеря семьи...

Всю остальную часть дня он был очень благодушно настроен и, казалось, всячески старался задобрить Алехина.

С нетерпением дожидался Семен конца работы. Однако, выйдя из конторы, он не пошел тотчас же к капитану Варгину, а направился, как обычно, к себе домой. Дома он торопливо переоделся, но не стал обедать, а поспешно вышел в коридор, где висел телефон общего пользования, и, убедившись, что поблизости никого нет, набрал номер телефона Варгина. Они условились о месте встречи.

Спустя полчаса состоялась беседа. Алехин рассказал Варгину о посещении Гаевым паровозного депо и высказал предположение, что ходил он туда не только за тем, чтобы уточнить неразборчивый номер паровоза на наряде. К такой мысли Семен пришел, вспомнив о странной перемене настроения Гаевого. У Алехина создалось впечатление, что расценщик был вначале чем-то обеспокоен, но после посещения депо, видимо, успокоился, и это теперь сильно тревожило Семена.

— Спасибо, Сеня, за сведения, — выслушав Алехина, поблагодарил его капитан, — они нам, пожалуй, пригодятся.

31. Еще одна шифровка Гаевого

Вот уже несколько дней, как капитан Варгин трудился над донесением Гаевого. Неутомимо сидел он над группами цифр шифровки, пытаясь найти какую-нибудь закономерность в их чередовании. Майор Булавин освободил его от всех других дел, и капитан ни о чем, кроме донесения Гаевого, теперь не думал.

Лейтенант Ерохин, помощник Варгина, уговаривал его отдохнуть, отвлечься немного от мыслей о шифровке, но Варгин и слушать об этом не хотел: ему казалось, что он нащупал какую-то ниточку в этом запутанном клубке.

Однако едва у Варгина возникла эта смутная надежда, как с почты принесли ему еще одно письмо, адресованное Глафире Добряковой. Капитан обнаружил на нем секретный текст и просидел целый день изучая его и сличая с текстом предыдущего письма.

— Полагаю, что шифр тот же, — заявил он Булавину, когда к нему зашел майор, — так что если удастся разгадать любой из них, прочтем сразу оба донесения.

Майор ничего на это не ответил, и капитан спросил:

— Не находится ли это в какой-то связи с вчерашним посещением Гаевым паровозного депо?

— Вполне возможно, —согласился Булавин.

— Неважное дело получается, — вздохнул Варгин. — Предыдущее донесение написал он, не выходя из дома, а на этот раз побывал в депо.

Булавин упорно молчал, о чем-то размышляя. Варгин взглянул на часы и произнес с тревогой в голосе:

— Подходит время возвращать и это письмо. Что делать будем: отправим или придержим на этот раз?

— Отправляйте, — решительно заявил майор.

— Но ведь чорт его знает, этого Гаевого, что он там высмотрел в депо...

— Я не думаю, чтобы он мог высмотреть там что-нибудь особенное, — перебил капитана Булавин, дивясь тому, какую кипу бумаги исписал Варгин в поисках разгадки шифра: весь стол его был завален исписанными листами.

— Ну, все-таки... — неуверенно возразил Варгин, комкая часть листов и бросая их в корзину. — Он мог заметить хотя бы бронепаровоз, который сооружают слесари и машинисты в подарок фронту.

— А где теперь не сооружают бронепаровозов и даже целых бронепоездов? — спросил Булавин, взяв у Варгина фотографии двух последних писем Гаевого и внимательно их рассматривая. — Почти все железнодорожные депо и мастерские Советского Союза делают такие же подарки фронту, так что явление это обычное.

— Вам, конечно, докладывал лейтенант Ерохин, что Гаевой особенно долго стоял возле бронепаровоза и даже интересовался сроком его готовности? — спросил Варгин, с тревогой думавший о том, как бы не было беды, если майор решится отправить и это письмо Гаевого, не дождавшись его расшифровки. — Не станет же такой осторожный разведчик без крайней надобности наводить подобные справки?

— Я знаю и об этом, — спокойно ответил Булавин. — Известно мне также, что Гаевой расспрашивал мастера депо, кто будет назначен машинистом на бронепаровоз.

— Вот видите! — воскликнул Варгин. — Не случаен, значит, его интерес к бронепаровозу. Видимо, все это находится в какой-то связи с тем, что Гаевой пришел в хорошее настроение после посещения депо. Очевидно, он там разнюхал что-то успокаивающее его.

К удивлению Варгина, Булавин, улыбаясь, заметил:

— То обстоятельство, что Гаевой интересовался, кого назначат на бронепаровоз, успокаивает и меня. Я, кажется, догадываюсь о причине его любопытства.

— Разве ему сказал мастер, кто будет назначен машинистом? — удивился Варгин.

— Нет, ему этого не сказали, так как вообще неизвестно еще, кого назначат. Но мы, кажется, можем опоздать с отправкой на почту письма Марии Марковны, — заметил Булавин, взглянув на часы. — Уже около шести, учтите это, Виктор Ильич.

Спустя несколько минут письмо было отправлено, и капитан снова засел за расшифровку донесений Гаевого.

Майор Булавин заглянул к нему в двенадцать часов ночи и, увидев воспаленные глаза Варгина и груду валявшихся на столе исписанных цифрами листов бумаги, строго заметил:

— Ну, вот что, товарищ капитан: дальше так дело не пойдет. Соберите все это — и немедленно спать! Вы готовы сидеть над криптограммами до полного изнеможения и не хотите понять, что на свежую голову думается в десять раз легче.

— Понимать-то я это понимаю, — виновато улыбнулся Варгин, — но ведь все кажется, что вот-вот найдешь зацепочку.

Майор рассмеялся.

— Сколько уже раз вам казалось, что нашли вы такую зацепочку?

— Да уж не раз, пожалуй, — рассмеялся и капитан, поправляя взъерошенные волосы. Только теперь он по-настоящему почувствовал, как устал за все эти дни.

С трудом сдерживая начавшую одолевать его зевоту, он добавил улыбаясь:

— Приказание ваше будет выполнено, товарищ майор. Боюсь только, что раньше, чем через шесть часов, меня никакой будильник не поднимет.

32. Мария Валевская

Адъютант Привалова доложил:

— Начальник дороги Кравченко у телефона, товарищ генерал.

Привалов взял трубку и громко произнес:

— Приветствую вас, товарищ Кравченко! Говорит Привалов. Я все по тому же вопросу. Помните наш последний разговор? Ну, как там у них дела? В порядке? Полагаете, значит, что они вполне справятся со своей задачей? Очень хорошо. Благодарю вас. Всего хорошего, товарищ Кравченко.

Генерал положил трубку на рычажки телефонного аппарата и приказал адъютанту вызвать Муратова.

Спустя несколько минут полковник постучал в дверь его кабинета.

— Прошу, — отозвался Привалов и кивнул Муратову на кресло: — Присаживайтесь.

Полковник сел против Привалова, поглядывая на генерала из-под густых, нависающих на глаза бровей. Привалов, видимо, был в хорошем настроении. Глаза его весело поблескивали, а в уголках губ, казалось, притаилась улыбка.

— Майора Булавина можно уже, пожалуй, поздравить, — произнес он, делая пометку в настольном блокноте. — План его удался как нельзя лучше. Депо станции Воеводино вот уже третий день выполняет план усиленных перевозок, обходясь только наличным паровозным парком. Начальник дороги не сомневается, что работники станции и в дальнейшем справятся с этой задачей.

— Это,конечно, большое дело, — осторожно произнес полковник, — но это, однако, лишь часть плана Булавина.

— Большая часть, — поправил Муратова Привалов. — Булавин не ошибся в оценке производственных возможностей железнодорожников Воеводино; не ошибается он, видимо, и в оценке Гаевого.

Полковник хотел возразить что-то, но Привалов жестом остановил его, заметив:

— Я знаю вашу недоверчивость, товарищ Муратов, и догадываюсь, что можете вы мне возразить, но я не за этим вас вызвал. Мы приняли решение помочь Булавину активными действиями на Озерном участке железной дороги. Доложите, что уже сделано в этом направлении.

— В депо Озерной переброшена часть резервных паровозов, предназначавшихся раньше для станции Воеводино, — доложил полковник Муратов. — Пущены туда также два эшелона с войсками. Есть основание предполагать, что это насторожило вражескую разведку.

— Почему вы так думаете?

Полковник достал из папки лист бумаги и протянул его Привалову. Там было написано:


«Нам только что удалось расшифровать радиограмму фашистского агента, обосновавшегося на станции Озерная. Из ее текста следует, что участившиеся в последнее время налеты авиации на Озерную прямой результат донесений этого агента».


Генерал быстро пробежал глазами текст радиограммы и спросил:

— А этого фашистского разведчика удалось обнаружить?

— Мне доносят, что наши работники запеленговали его рацию.

Генерал удовлетворенно кивнул головой.

— Ну, а как обстоит дело с семьей Глафиры Марковны Добряковой? — спросил он.

— Наше предположение, что кто-то из Добряковых является агентом врага и получает донесения Гаевого, пока не подтвердилось. Члены семьи Добряковой не вызывают у нас подозрений.

— А враг, однако, скрывается в ее доме, — задумчиво произнес генерал, доставая из стола присланные майором Булавиным фотокопии писем.

Взяв одну из них, он перечитал подчеркнутые красным карандашом строки и спросил:

— А не привлекло ли ваше внимание, товарищ Муратов, вот это место из последнего письма Глафиры Добряковой: «...Любезная Мария Станиславовна просто в восторге от Наточки. Уверяет, что у нее абсолютный слух и поразительные музыкальные способности»? Кто эта Наточка?

— Внучка Глафиры Марковны, — пояснил Муратов.

— А Мария Станиславовна?

— Учительница музыки Валевская. Она бывает ежедневно в доме Добряковых, где дает уроки музыки ее маленькой внучке Наталье. Вот на эту-то Валевскую мы и обратили теперь внимание, товарищ генерал.

— Удалось что-нибудь узнать о ней?

— Пока очень мало. Есть предположение, что она связана с секретной службой де Голля.

— И одновременно работает на гитлеровскую разведку?

— Это ведь обычная манера матерых шпионов — работать сразу на двух-трех хозяев.

— Почему бы им не работать, если между хозяевами так же много общего, как и между их шпионами? — усмехнулся генерал. — Я не удивлюсь, если Валевская окажется еще и агентом английской «Интеллидженс сервис».

— Весьма возможно, — согласился полковник Муратов.

— Значит, эта Валевская бывает в доме Глафиры Марковны почти каждый день? — спросил Привалов, немного помолчав.

— Так точно, товарищ генерал.

— В какие же примерно часы она дает уроки внучке Глафиры Марковны?

— Обычно с десяти до двенадцати.

— А когда разносят почту в городе?

— Примерно в те же часы.

— Этой Марией Станиславовной Валевской следует поинтересоваться как можно обстоятельнее, — произнес с расстановкой генерал. — Вы хотя бы приблизительно представляете себе, каким образом получает Валевская доступ к переписке Добряковой?

— Я представляю себе это следующим образом, товарищ генерал: Валевская, видимо, свой человек в семье Добряковых, и от нее там нет секретов. Письма Марии Марковны от нее, конечно, не скрывают, тем более, что тетя Маша, видимо, по совету Гаевого, регулярно передает приветы Валевской.

— Ну, хорошо. Допустим, что все это именно так, — согласился генерал. — Но ведь на глазах у всех Валевская может прочесть только открытый текст. Не берет же она письма домой, чтобы скопировать шифрованную запись?

— Ей не нужно этого, товарищ генерал, — спокойно ответил Муратов. — Обратили ли вы внимание, что шифр Гаевого на письмах Марии Марковны обнаруживался нами только после фотографирования?

— Да, да, — оживился Привалов, — это верная догадка. Валевская, следовательно, только фотографирует письма Марии Марковны, а у себя дома, отпечатав пленку, производит расшифровку. Сфотографировать же незаметно при нынешней технике микрофотографии не составляет для нее никакого труда. Фотоаппаратик Валевской вмонтирован, может быть, в ее медальон, а может быть, и в перстень на ее руке.

— Для опытного шпиона, дело это, конечно, не хитрое, — заметил Муратов. — А свою шифровку Валевская наносит на письма Добряковой еще проще. Для этой цели она ведь использует почтовые марки. Предложив Глафире Марковне отнести письмо на почту, она дорогой, видимо, отклеивает ее марку и наклеивает свою.

— Но ведь может показаться подозрительным, что она так часто предлагает свои услуги Глафире Марковне, отправляя ее письма. Не кажется ли вам, что этот пункт нуждается в уточнении? — спросил Привалов.

— Нет, мне думается, что и тут все ясно, — ответил полковник. — Валевской ведь не нужно носить на почту каждое письмо Добряковой. Ее главная задача — получать информацию Гаевого и переправлять ее либо через линию фронта, либо к другому резиденту. А в тех шифровках, которые Валевская сама направляет Гаевому, она дает ему лишь отдельные указания, в которых нет особой срочности. За то время, что мы контролируем переписку двух сестер, шифровки Валевской были обнаружены нами только на двух письмах.

— Кому же вы поручите заняться этой особой? — спросил генерал.

— Капитану Воронову.

— Не возражаю. Он вполне подходит для этого дела. Докладывайте мне ежедневно обо всем, что будет иметь хоть какое-нибудь отношение к Валевской.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

33. Решение Сергея Доронина

Поздно вечером Сергей Доронин подходил к дому Анны. Замедлив шаг, он подумал: не лучше ли будет вернуться? Но до дома Рощиных оставалось всего несколько метров, да и ноги, казалось, сами несли его к хорошо знакомому крылечку.

У дверей Сергей остановился в нерешительности. Чувствовалось, что в квартире никто еще не ложился спать. Из окон комнаты Анны слышались звуки пианино. Сергей плохо разбирался в музыке, но любил ее по-своему, без шумных восторгов.

«Наверно, у Ани хорошее настроение...» — решил он прислушиваясь. Музыка была успокаивающая, будто шелест листвы под легким дуновением ветра.

«Видно, удачно прошло у нее сегодня дежурство», — думал Сергей.

Он уже несколько минут стоял под окнами дома, все еще размышляя: зайти к Рощиным или отложить решительный разговор на завтра?

Нет, нужно же быть мужчиной! Что за дурацкая робость!

Вздохнув, Сергей нажал кнопку звонка. За дверью послышались легкие шаги, и у него чаще забилось сердце.

— Здравствуй, Аня, — слегка волнуясь, сказал он, когда девушка открыла ему дверь. — Извини, что так поздно.

— Совсем не так уж поздно, — ответила Анна и улыбнулась, — в полутьме коридора Сергей увидел ее белые зубы. — Всего десять часов, а я, как ты знаешь, раньше двенадцати не ложусь.

Анна взяла Сергея под руку, чтобы он не споткнулся в потемках, и повела по коридору.

— Я почему-то ждала тебя сегодня, — негромко сказала она. — А когда раздался звонок, почти не сомневалась, что это ты.

Проходя через столовую, Сергей бросил быстрый взгляд на закрытую дверь комнаты Петра Петровича.

— Отец чувствует себя неважно. Он рано лег спать, — вздохнув, Заметила девушка.

В комнате Анны Сергею нравился строгий порядок, «диспетчерский стиль», как в шутку называл его Петр Петрович. Здесь не было ничего лишнего. Анна не любила безделушек, которыми многие провинциальные девушки украшали свои столики, не развешивала по стенам фотографий родственников и любимых киноактеров, терпеть не могла аппликаций и кружев. В комнате ее висели лишь небольшой портрет Сталина над письменным столом и две хорошие копии с картин Левитана.

На крышке пианино стояли гипсовые бюстики Чайковского и Шопена. На столе, по бокам письменного прибора, — бюсты Льва Толстого и Горького. В двух книжных шкафах со стеклянными дверцами виднелись корешки книг. На этажерке возле пианино аккуратной стопкой лежали ноты.

Анна усадила Сергея на диван, сама села рядом и пристально посмотрела ему в глаза.

— Мне почему-то все время кажется, Сережа, — тихо сказала она, — что ты хочешь мне что-то сказать и не решаешься. — Она помолчала немного и, не дождавшись ответа, добавила: — И это очень тревожит меня.

Сергей удивился, как могла она догадаться о его затаенных мыслях.

— Ты ведь знаешь, Аня, — не очень уверенно начал он, — что слесари и машинисты нашего депо в подарок фронту оборудовали бронепаровоз?

Анна знала, конечно, об этом бронепаровозе и теперь сразу догадалась, о чём хочет сообщить ей Сергей. Сердце ее сжалось от предчувствия скорой разлуки, но она старалась ничем не выдать своего волнения.

— По всему чувствуется, что вскоре предстоят большие события на фронте, — продолжал Сергей, избегая взгляда Анны. — Наш бронепаровоз должен принять в них участие. Кому-то нужно повести его в бой.

— И ты решил это сделать? — чуть дрогнувшим голосом спросила Анна и крепко сжала горячую руку Сергея.

— Да, я решил, что пришло время и мне повести в бой бронепоезд, — твердо заявил Сергей. — Пока в депо было мало опытных машинистов, я считал невозможным просить об этом (он умолчал, что подавал уже такое заявление), но сейчас так же, как я, работают многие машинисты. Для нашего депо не будет большого ущерба, если я уйду на фронт... Я уже подал заявление...

— И ты боялся сказать мне об этом Сережа? — взволнованно приговорила Анна. — Неужели ты...

Но Сергей не дал ей договорить. Он догадался, что она хотела сказать, и торопливо перебил ее:

— Нет, нет, Аня! Не говори ничего... Я знаю, ты, конечно, не стала бы меня отговаривать...

Голос его вдруг сорвался, и он замолчал, не находя нужных слов.

Анна отпустила его руку и слегка отвернулась, Сергей посмотрел на ее бледное, расстроенное лицо, и ему стало досадно на себя за свою робость, за то, что не поделился с Анной своими планами и не признался, что любит ее...

— Ах, Сережа, тяжело мне будет без тебя... — с усилием проговорила Анна, торопливыми движениями утирая слезы. Помолчав несколько секунд, она повернула к нему голову и, глядя ему прямо в глаза, добавила чуть слышно: — Ведь я люблю тебя, Сережа!..

Вот ведь как это получилось! Не он, не Сергей Доронин первым произнес заветное слово. Много раз готово оно было сорваться с языка, но Сергей боялся, что не так скажет, еще, чего доброго, обидит или рассмешит Анну. Брал машинист Доронин самые трудные тяжеловесные составы, с честью выполнял самые ответственные задания, а тут сплоховал, так и не решился произнести коротенькую фразу из трех слов. Но в этом уже и не было необходимости. Ее сказала Анна.

— Анечка! Аня! — только и смог воскликнуть Сергей, сильно, до боли сжимая руки девушки. — Вот уж никогда себе этого не прощу... Знаешь, как я мучился!.. — сбивчиво говорил Сергей. — День за днем откладывал, все хотел объясниться, спросить, как ты относишься ко мне... пойдешь ли за меня... Знаешь, что еще останавливало меня? Ведь я собирался на фронт, и мне сказал один мой друг, что нехорошо жениться перед уходом на войну, что лучше...

— Замолчи! — сказала Анна и зажала ему рот ладонью. — Плохой у тебя друг, Сережа, и ты не слушай его. Я гордиться буду, что мой муж на фронте...

34. Замысел командования останется в тайне

Последние дни на станции Воеводино прошли необычно спокойно. Фашистские самолеты, посещавшие станцию почти каждую ночь, казалось, оставили ее в покое. Беспрепятственно ходили теперь поезда на участке Воеводино — Низовье. Машинисты привыкли к уплотненному графику, и Анне Рощиной уже не приходилось так волноваться за них.

Спокойнее стало и в отделении майора Булавина. Расценщик Гаевой больше ни разу не был в депо. Не посылал он и шифровок агенту номер тринадцать, только попрежнему писал частые письма Глафире Марковне по просьбе прихворнувшей тети Маши, жаловавшейся сестре на несносную подагру.

Вздохнул спокойнее и капитан Варгин: замысловатые шифровки Гаевого ему удалось, наконец, прочесть. Майор Булавин просматривал в последний раз донесения Гаевого, прежде чем отдать распоряжение об отправке их в Управление генерала Привалова. В это время дежурный офицер доложил, что штаб фронта срочно вызывает его к аппарату.

Булавин знал, что из штаба фронта его могли вызвать только Привалов или Муратов, но почему вдруг понадобился он так срочно? Ведь только утром он разговаривал с подполковником Угрюмовым, помощником Муратова, и, кажется, все вопросы были с ним разрешены. О расшифровке донесений Гаевого Булавин тогда еще ничего не мог сообщить подполковнику, но Угрюмов ведь и не спрашивал об этом.

Собираясь на узел связи, находившийся при штабе одной из воинских частей местного гарнизона, Булавин захватил с собой обе шифровки Гаевого.

Аппаратная помещалась в просторной землянке. Девушки-связистки выстукивали что-то на аппаратах Бодо и телетайпах, когда в землянку вошел Булавин. Разыскав дежурного офицера подразделения связи, майор попросил его вызвать «Енисей». «Енисей» был позывным штаба фронта, и поэтому дежурный спросил:

— А кого вам на «Енисее»?

— «Резеду», — ответил майор.

Это была позывная Управления генерала Привалова.

— Совсем недавно кто-то с «Резеды» вызывал майора Булавина, — заметил дежурный.

— Я и есть Булавин.

Дежурный подошел к одному из аппаратов и приказал девушке запросить «Енисей». Минут через пять связистка доложила:

— У аппарата Муратов.

Майор подсел к девушке и попросил сообщить «Резеде», что от «Березки» прибыл Булавин.

Отправив ответ майора, связистка подала Булавину конец ленты, медленно сползавшей с валика в такт ритмичным ударам клавишей, автоматически отстукивающим буквы.


«Здравствуйте, товарищ Булавин, — читал майор на ленте. — Как больной зуб?»


«Зубом» было условлено называть Гаевого.

«Попрежнему побаливает», — коротко ответил Булавин, перебирая ленту, на которой телетайп после короткой паузы стал выстукивать приказание Муратова.


«Приготовьтесь через день-два вырвать его».


«Понял все», — отозвался Булавин.


«В лазарете произведем одновременно такую же процедуру», — продолжал полковник Муратов.


Булавин, знавший, что «лазаретом» условно называется отделение генерала Привалова на станции Озерная, понял, что и там будет арестован агент вражеской разведки.


«Удалось обнаружить и осу, — продолжал выстукивать аппарат. — Собираемся вырвать жало. Вы понимаете меня?»


Майору Булавину приходилось часто пользоваться «эзоповским языком» в разговорах по телефону или телеграфу. Научившись быстро схватывать скрытый смысл подобных выражений, он понял, что Муратов одновременно с арестом гитлеровских агентов в Озерной и Воеводино собирается арестовать и агента номер тринадцать, которого условно называли «Осой».

«Попался, значит, кто-то из домочадцев Глафиры Добряковой», — с удовлетворением подумал майор Булавин, не знавший еще, что полковник напал на след Валевской, и ответил Муратову:

«Понял вас».


«Решили уравнение с двумя неизвестными?» — снова запросил полковник Муратов.


«Что он имеет в виду под «уравнением»? — подумал Булавин. — Шифровки Гаевого, наверное?»

«Удалось решить, — ответил он полковнику. — Разрешите донести текст решения шифром?»


«Жду», — последовал ответ Муратова.


Майор достал из полевой сумки листок бумаги и медленно стал диктовать девушке цифры, внимательно наблюдая по ленте, чтобы ома их не перепутала:

«39758 6243 1937 4285...»

В расшифрованном виде эти цифры означали:

«На ваш запрос о лектории доношу: затея эта явно лишена какого-либо практического значения, ибо чего ради будут делиться с кем-то секретами своего мастерства хорошо зарабатывающие машинисты? Для того разве, чтоб им после этого увеличили норму пробега и снизили заработок? Донес же я вам об этом «стахановском лектории» только для того, чтобы вы могли судить, какими наивными затеями пытаются местные «активисты» помочь фронту. Я полагал, что вы поймете мою иронию по этому поводу».

От полковника долго не было ответа, и майор даже подумал, не испортился ли аппарат. Но вот клавиши телетайпа скова пришли в движение, и Булавин прочел на ленте:


«Повторите ключевую группу».


Майор исполнил приказание и получил разрешение Муратова передавать вторую шифровку Гаевого.

Текст ее был таков:

«В дополнение к соображениям, высказанным ранее, сообщаю, что администрация депо собирается послать на фронт новый бронепаровоз, бригада которого будет комплектоваться из машинистов депо Воеводино. Доронин, инициатор «стахановского лектория», здесь самый молодой машинист. Если он перестанет быть незаменимым, его немедленно мобилизуют. Можете поэтому судить, выгодно ли ему передавать свой опыт другим машинистам и превращаться в заурядного работника, с которым никто уже не будет считаться?»

В хорошем настроении возвращался майор Булавин с узла связи. Ему теперь была ясна тактика генерала Привалова. Генерал собирался ликвидировать одновременно все звенья гитлеровской разведки на станциях прифронтовой железной дороги. Этим он надолго обезвредит свой участок от шпионов, так как заводить новых агентов дело нелегкое.

Майор был счастлив, что его усилиями и усилиями всего коллектива железнодорожников станции Воеводино замысел советского командования будет сохранен в тайне.

35. Поражение группенфюрера Кресса

Странные, противоречивые чувства испытывал генерал фон Гейм, готовясь к предстоящей встрече с группенфюрером Крессом. Кресс только что позвонил ему по телефону и теперь с минуты на минуту должен был прибыть лично. Фон Гейм не сомневался в том, что группенфюрер закатит ему сцену. Генерал, впрочем, уже стал привыкать к участившимся «разносам» и переносил их довольно стойко, но сегодня ему явно изменило хладнокровие.

То, что произошло, было для него полной неожиданностью. Ну, кто мог подумать, что советская контрразведка так быстро нащупает немецкую агентуру?

Фон Гейм хотел как следует разобраться в причинах позорного провала и подготовить какое-нибудь сносное оправдание, но группенфюрер на сей раз развил поистине неслыханную прыть — его «опель-адмирал» уже промчался под окнами кабинета фон Гейма.

Увидев из окна, как навстречу группенфюреру выбежал дежурный офицер и почтительно распахнул дверцу машины, заторможенной чуть ли не на полной скорости, фон Гейм безнадежно махнул рукой и опустился в кресло.

— Будь что будет... — еле слышно прошептал он. Но едва скрипнула дверь его кабинета, как он тотчас снова вскочил на ноги и вытянул руки по швам.

Группенфюрер шел на него, опустив голову и глядя исподлобья колючими красноватыми глазами. У фон Гейма было такое ощущение, что группенфюрер вот-вот влепит ему пощечину. Но Густав Кресс, достигнув стола, лишь тяжело плюхнулся в кресло.

— Садитесь! — скомандовал он все еще стоявшему фон Гейму.

Минут пять они смотрели друг на друга: один — замирая от страха, другой — не в силах произнести ни слова от ярости.

— Воды! — крикнул Густав Кресс.

Дрожащими руками фон Гейм налил из графина воды и протянул стакан группенфюреру.

Выпив залпом воду, Густав Кресс тяжело перевел дух. Фон Гейм смотрел на него, затаив дыхание.

— Поздравляю вас с блестящей разведывательной операцией, генерал, — шопотом, похожим на шипение, произнес Густав Кресс, и столько презрения было в этих словах, что у фои Гейма заныло вдруг сердце. — Интересно, что за кретинов направили вы на эту операцию? Я полагаю, если бы их не сцапала советская контрразведка, они и по сей день продолжали бы вам доносить, что на станции Воеводино тишь и гладь, а на Озерной подозрительное оживление.

Группенфюрер нервным движением сунул в зубы сигару, но тотчас же с отвращением выплюнул ее и продолжал:

— А на самом-то деле что? Вместо ожидаемого нами наступления русских на правом участке их фронта они обрушили на нас такой удар на левом, что остается только удивляться, как смогли они незаметно сосредоточить там такое огромное количество войск и техники.

Закурив, наконец, сигару, Густав Кресс, казалось, немного успокоился. Несколько минут он сосредоточенно дымил ею и вдруг снова воскликнул:

— Как, чорт побери, удалось им, однако, провести нас?! Лучшие наши агенты были заброшены в весьма уязвимые места их прифронтового тыла. Кроме того, нас добросовестно снабжали информацией: представитель деголлевской разведки в России Шмитлейн, кое-кто из «Интеллидженс сервис» и американского Управления стратегической службы. И все-таки мы остались в дураках! В чем дело, я вас спрашиваю? Каким чудом удалось русским провести нас?

Фон Гейм, как загипнотизированный, смотрел в налитые кровью глаза группенфюрера и, казалось, онемел. К счастью, Густав Кресс и не ожидал от него ответа. Он просто рассуждал вслух с самим собой, ибо был уверен, что никто не в состоянии ответить на его вопросы.

— Вы думаете, я сомневаюсь в правильности сведений вашего агента номер тридцать три — Дидриха-Гаевого? Нисколько! Им ведь были учтены даже маневровые паровозы. Зная же численность паровозного парка и среднюю пропускную способность советских железных дорог, мы ведь абсолютно точно подсчитали количество воинских эшелонов, которые они могли подбросить к фронту. А без железной дороги при подготовке столь мощного удара не обойтись. В чем же тогда разгадка всех этих «русских чудес»?

Группенфюрер Кресс решительно встал, застегнул шинель и направился к двери. У порога он остановился и произнес назидательно:

— Рекомендую вам как следует подумать над этим. Нам, видимо, не раз еще придется иметь дело с подобными «чудесами».

Упавшим голосом он добавил:

— Это в том случае, конечно, если нас оставят после столь позорного провала на прежних постах.

Эпилог

Был морозный солнечный день. Ослепительно сверкал выпавший ночью снег. От здания почты по недавно расчищенной дорожке среди наметенных за ночь глубоких сугробов медленно шла Анна Рощина. Она перечитывала на ходу коротенькое письмо, только что полученное от Сергея, и то ли от холодного январского ветра, то ли от волнения на глазах у нее выступили слезы, но она не замечала этого.

Высокий майор, шедший навстречу Анне, негромко окликнул ее:

— Анна Петровна!

Анна вздрогнула от неожиданности и подняла глаза на майора.

— Здравствуйте, Евгений Андреевич, — смущенно улыбнувшись, сказала она и спрятала письмо в карман.

— Ну, как там Сергей Иванович? Что пишет? — спросил майор.

— А почему вы думаете, что письмо от Сергея?— удивилась Анна.

— Уж такой я догадливый, — засмеялся Булавин.

— Правда, догадливый, — рассмеялась и Анна. — Угадали.

Она застегнула шубку на все пуговицы и надела шерстяные варежки, только теперь почувствовав, как крепок мороз. Майор посмотрел в ее счастливые глаза и спросил:

— Ну-с, какими же подвигами прославил себя Сергей Иванович?

— Сергей немногословен,—ответила Анна, щурясь от яркого солнца, светившего ей в глаза, — вы ведь его знаете. Пишет, что жив и здоров, что дела идут хорошо. Вот почти и все.

— Да, маловато, — усмехнулся Булавин. — Впрочем, это и понятно: он вынужден быть лаконичным по цензурным соображениям.

Булавин отбросил полу шинели и достал из кармана брюк коробку с папиросами.

— Вот хотел курить бросить, — смущенно проговорил он, — и не вышло.

— А я-то думала, что у вас воля железная,— пошутила Анна.

Булавин махнул рукой.

— Долго, знаете, крепился, а как только началось наступление, не выдержал. Но что же это мы стоим тут, посреди дороги? Вы, наверно, спешите куда-нибудь?

— Нет, я сегодня только в ночь заступаю на дежурство, — ответила Анна.

— Ну, если не очень спешите, — весело заметил Булавин, — сообщу вам новости о вашем Сергее, раз уж он так сдержан в своих письмах.

Булавин закурил папиросу и добавил, отчеканивая каждое слово;

— В приказе по войскам нашего фронта бронепоезд «Александр Невский», на котором ваш Сергей машинистом, награжден орденом боевого Красного Знамени за успешное участие в прорыве обороны противника.


Оглавление

  • 1. Задание группенфюрера Кресса
  • 2. Забота майора Булавина
  • 3. На тормозной площадке
  • 4. Расценщик Гаевой
  • 5. Кто же такой Гаевой?
  • 6. Никандр Филимонович сообщает важные сведения
  • 7. Три с половиной тысячи тонн
  • 8. Квартирант тети Маши
  • 9. Диспетчер Анна Рощина
  • 10. Разгадка крапленого письма
  • 11. Решение Военного Совета
  • 12. Доклад капитана Варгина
  • 13. На следующий день вечером
  • 14. Жизнь подсказывает майору решение
  • 15. Письмо Глафиры Добряковой
  • 16. В ожидании решения
  • 17. Агент номер тринадцать дает указания Гаевому
  • 18. Поздравительная открытка
  • 19. Первый рейс по уплотненному графику
  • 20. «Тринадцатый» запрашивает Гаевого
  • 21. На диспетчерском участке Рощиной
  • 22. В ожидании
  • 23. Четыре тысячи тонн
  • 24. Нерасшифрованное донесение Гаевого
  • 25. С двойным составом
  • 26. На крутом подъеме
  • 27. Точка зрения майора Булавина
  • 28. Анализ предполагаемых действий Гаевого
  • 29. План генерала Привалова
  • 30. Гаевой посещает паровозное депо
  • 31. Еще одна шифровка Гаевого
  • 32. Мария Валевская
  • 33. Решение Сергея Доронина
  • 34. Замысел командования останется в тайне
  • 35. Поражение группенфюрера Кресса
  • Эпилог