Самодержавный «попаданец». Петр Освободитель [Герман Иванович Романов] (fb2)

Герман Романов Самодержавный «попаданец». Петр Освободитель

Автор выражает благодарность за помощь в написании книг иркутскому казаку Александру Татенко, а также иркутскому историку Новикову Павлу Александровичу.

Часть авторского гонорара будет передана на восстановление храма Покрова Пресвятой Богородицы, г. Иркутск.

Пролог

Ораниенбаум. 27 июня 1769 года

– Семь лет прошло… Бог ты мой!

Заходящее солнце отбрасывало розовые отблески на оконные стекла, отражаясь многочисленными «зайчиками» в большом зеркале.

– Ровно семь лет, а все так, будто вчера!

Петр отошел от окна, медленно оглядел комнату – там оставили все так же, как в тот злополучный день, который стал для него новой жизнью. Кровать, балдахин, шкафчики. Мерно отстукивали время большие часы. Стены и потолок отремонтированы – не найти ни малейшего следа копоти от пожара, ни разрушений от попаданий тяжелых ядер, выпущенных из пушек и единорогов мятежными гвардейцами.

У него до сих пор не укладывалось в голове, каким же образом он, недоучившийся студент-историк, лихо перенесся во времени на двести с лишним лет в прошлое. Вернее, перенеслись душа и разум, а вот тело досталось от императора Петра Федоровича, что был в истории под третьим номером и по совместительству герцогом Голштинским. И тут же грянули четыре суматошных дня – в Петербурге устроила переворот гвардия, возглавляемая его же собственной женой. Те еще были денечки!

– Государь! К вам фельдмаршал Миних!

Петр оглянулся на голос адъютанта, что появился у раскрытой двери. И тут же в спальню тяжелым чеканным шагом вошел рослый и крепкий старик, с вытесанным топором лицом. Предварительного доклада не было – все прошедшие семь лет только этот верный и преданный ему как пес фельдмаршал, известный в русской армии под прозвищем Живодер, имел право вот так просто входить к императору в любое время дня и ночи.

– Здравствуй, мой старый друг! – Петр радостно раскрыл объятия и был тут же сграбастан Минихом. И не скажешь, что старик – кости немного захрустели, настолько крепкими были лапы заслуженного вояки.

– И ты здрав будь, государь!

Фельдмаршал разжал ладони и отошел на шаг назад, взглядом, преисполненным отцовской теплоты, ощупал императора:

– А ты крепок, царь-батюшка! Семь лет назад и силенки у тебя не было, и вроде постарше, морщинки на лице твоем светлом заметны. А сейчас и помолодел, в плечах раздался. И морщин как не бывало. Не скажешь даже, что пятый десяток пошел…

– Да ладно, в смущение еще приведешь, – Петр перебил старика. – Ты на себя глянь в зеркало! Тебе же восемьдесят шесть, а выглядишь намного моложе. Даже чем тогда, в тот день! Лет десять с плеч своих скинул и ничего себе не прибавил!

– Так то от объятий твоих, государь, от дружбы со мной, недостойным. И жена твоя, государыня Екатерина свет Алексеевна, как наследника Александра Петровича родила и принцесс, так совсем девчушкой стала, глазами налюбоваться невозможно. Это от тебя, ваше императорское величество, благодать исходит!

Петр невольно закряхтел – ему и самому было непонятно, что такое с ним и женой происходит. Хотя догадка имелась, и весомая. Ведь ему, когда он в тело императора попал, было всего 22 года, а Петр Федорович на целую дюжину лет постарше. Вот чудо совершилось, резко омолодив организм. А от него и жене перепало – она ведь троих детей родила. Вот только с Минихом непонятно как – ведь в т о й истории, что знал по учебнику Петр, фельдмаршал должен был умереть от старости еще в прошлом году…

– Это ты, государь, матушку свою и меня своей благодатью осенил. А народ русский давно тебя почти за святого почитает. И православные, и старой веры приверженцы…

– Полноте, мой старый друг, – Петр несколько бесцеремонно перебил фельдмаршала. Славословия на эту тему он не любил, а потому решительно перевел разговор на другую тему: – Пойдем в кабинет, как тогда. Не люблю под вечер этого дня в спальне находиться. В эту ночь такое происходит…

Петр не договорил, по коже пробежали мурашки – он припомнил подробности той, первой ночи, а потом и второй, когда еще один раз в годовщину «переноса» остался.

– Ваш дед-император зело памятлив, государь! – И без того суровый голос Миниха заметно потяжелел. – Не стоит здесь почивать сегодня.

– Все ночи нормальные, хорошо сплю, особенно когда Като рядом. Но каждый год о н сюда приходить обещался…

Голос императора дрогнул – в первую ночь призрак или привидение царя Петра Первого, явившееся из мрака, отлупило его тростью, как шкодливого котенка, и оставило дубовую палку на память.

Ровно через год, стоило еще раз заночевать в этой комнате маленького дворца в Петерштадте, как привидение снова явилось, но на этот раз обошлось без членовредительства.

Однако призрак пообещал приходить этой июньской ночью всю его жизнь. С тех пор Петр уже пять раз сбегал из дворца поздним вечером – ночная встреча с «добрым дедушкой» не входила в его планы.

И жена, и Миних – а только они знали правду – в трусости Петра не упрекнули, наоборот, настоятельно просили покидать малый Ораниенбаумский дворец задолго до полуночи, с закатом солнца.

Вот и сегодня Миних специально приехал, чтобы проследить и вовремя увезти императора в любимый сердцу Петергоф. Лето ведь на дворе – все в Петербурге стараются проводить его в загородных дворцах и имениях, у кого они, понятное дело, есть.

У императорской четы дворцы имелись – большой, частично недостроенный в Петергофе, что в будущем в Петродворец переименован будет, и малый в Ораниенбауме, в шутейной крепостице Петерштадт.

В последнем Петр Федорович жил безвылазно с юношеских времен, и Петр не стал менять его на другое, более комфортабельное и просторное строение. Большой Ораниенбаумский дворец был отдан флоту под кадетский корпус семь лет назад, в признание доблести моряков, отчаянно сражавшихся здесь с мятежными гвардейцами. Самый раз для будущих флотоводцев…

– Пойдем в кабинет, Христофор Антонович, выпьем водочки да побеседуем тихонько! – Петр приобнял фельдмаршала за плечи, ласково направив того к двери. – А там и солнышко сядет, и мы в Петергоф отправимся. Женушка ждет – в тягости она, надеюсь, что еще одного сына мне подарит!

– А так и будет, государь! – громко обнадежил Миних, покорно направившись к двери, а Петр последовал за ним и ощутил дежавю – ему на секунду показалось, что в зале их встретит гомон голштинцев и клубы табачного дыма, как в тот день, когда он так же пошел вслед за старым фельдмаршалом. Наваждение тут же схлынуло – их встретил пустой зал, только у лестницы замер часовой, рядом с ним вытянулся адъютант да в поклоне склонился верный арап.

– Нарцисс! Нам закусить на один зуб.

Отдав распоряжение, Петр зашел в кабинет и снова потряс головой – то же самое убранство, шкаф с выдвижными ящиками, в котором он нашел бумаги Катюши, те самые, что спасли ей жизнь, а ему позволили обрести любовь и семью. Это надо было отметить, и император шагнул к поставцу, достал солидный графинчик водки и щедро плеснул в хрустальные стаканчики.

– Ну что, фельдмаршал, вздрогнули?!

– Можно и выпить, государь!

Тройной очистки водка, вернее, хорошей выделки самогон из сконструированного им же самим аппарата, настоянный на травах, проскочил соколом, сивушного запаха не ощущалось совсем.

– Шнапс зер гут! – пророкотал Миних, совсем по-русски выдохнув воздух. Ему бы еще обшлагом занюхать. А если в фуфайку приодеть – вылитый колхозный механизатор после уборочной.

– Гарная горилка! – согласился Петр, нахватавшийся от графа Разумовского малороссийских словечек. – Нарцисс! Розу тебе в задницу – нам закусить треба, а ты где ходишь?

– Вот, государь!

Арап поставил на стол сервированный поднос. За эти годы камердинер выучил несколько изменившиеся вкусы своего царственного хозяина и всегда держал все нужное под рукою. Хоть и немного было закуски, но доброй, куда там студенческим трапезам в той, почти забытой жизни.

Тонкие пластинки сыра со «слезой», довольно толстые ломтики ветчины, что просто таяла во рту, запеченные в золе яйца под майонезом, холодные вареные раки на блюде, посыпанные зеленью, к ним ломти ржаного хлеба, малосольные тепличные огурчики да неизменный кувшин сока.

– Между первой и второй перерывчик небольшой! – Миних с улыбкой процитировал любимую поговорку императора, пока тот старательно наливал водку в стопки.

– Здрав будь, боярин! – Петр усмехнулся, слова донеслись из т о й жизни, и забытым студенческим способом лихо выцедил водку. Отломил кусочек хлеба, понюхал – ржаной запах начисто перебил водочный дух. А зажевав ветчины, почувствовал себя совсем хорошо.

Из раскрытой коробки достал папиросу с длинным мундштуком, чиркнул спичкой. Закурил, пыхнув дымком, расплылся улыбкой.

– Что-то припомнили? – поинтересовался Миних – сам он был некурящим и табаком не баловался, но к дурной привычке императора относился снисходительно, как к забаве.

– Да так, есть немного, – пожал плечами Петр, и фельдмаршал переспрашивать не стал, уделив свое внимание хлебу с ветчиной.

Улыбку императора вызвала картонная коробка папирос его собственного измышления и производства. У жены оказалась предприимчивая жилка, а иначе переворот бы не устроила семь лет назад, и железная хватка, недаром чистокровная немка Екатерина Алексеевна, или Софья Ангальт-Цербстская, которую домашние звали принцессой Фике. Папиросы носили гордое именование «гвардейские», картонная нашлепка рисовалась такими же яркими цветами, как те, п р е ж н и е.

Этот бизнес супруги процветал, другого слова и не найдешь. Табак закупали в Англии, изготовление папирос велось в столице. И хотя Петра последний год грызла совесть, что вслед за дедом Россию на это зелье подсадил и приохотил, но слишком поздно он это понял – его папиросами в Петербурге дымили все, начиная от знати и гвардейцев и кончая мастеровыми с их узаконенными «перекурами». Зато доходы стали такими, что хватало с избытком на строительство Петергофа и обустройство Зимнего дворца.

Но денег в казне не прибавлялось, несмотря на все старания. Военная реформа, перевооружение армии и флота не только съедали изрядную толику государственного бюджета, но и наносили ощутимые бреши в его личной кубышке. Экономить приходилось на многом, и зачастую такое шло отнюдь не во вред. Особенно в армии…

На нем и Минихе сейчас была надета новая военная форма, не свойственная этому времени. Где пенистая белизна кружев за сотни рублей, где галстуки с золотыми заколками, украшенные крупными бриллиантами? А золотое шитье с позументами? А шляпы с плюмажами из страусовых перьев, что по стоимости полевой пушке соответствуют?! А точеные ботинки с золотыми пряжками и чулками лучшего шелка?!

Их сменили строгие и непривычные мундиры темно-зеленого сукна с добрыми, но неказистыми на вид сапогами. Золотое шитье лишь на обшлагах и воротнике, и то у генералов. Офицерам полагалось серебряное шитье. Ну и галунные эполеты, конечно. Вместо дорогих шляп дешевые кожаные каски с железными вставками. Практично, в бою голову защитят от сабли или осколка, и красивые – мишура женой подобрана со вкусом.

И пусть амуниция резала глаз знатным и богатым, зато новое обмундирование оказалось чуть ли не на порядок дешевле и, главное, гораздо более приспособленным и к походам, и к реалиям боя, а не только к парадам и праздникам.

Дабы дворянство в излишество и траты не входило, Петр издал строжайший указ – всем, находящимся на военной службе, носить форменное платье постоянно, а кто ослушается и честью государственной пренебрежет – увольнять без промедления. Пусть дома халаты носят, но на глаза не показываются. Дураков в армии почти не нашлось – все знали мнение императора о лентяях и бездельниках, а также суровость к ним отношения.

Иностранные послы, сиречь официальные шпионы, практичности нововведений пока не осознали, и Петр со смешками читал перлюстрированные в «черном кабинете» их письма и депеши.

Иноземцы красочно описывали его скупое на праздники и веселье царствование. Иной раз проскальзывало осуждение императора в скаредности, особенно доставалось Като за скромность двора. Еще бы – жена чисто по-немецки была бережливой.

Он поначалу недоумевал – ведь в исторических трудах постоянно писалось чуть ли не о мотовстве Екатерины Великой, которая сверх меры одаряла своих любовников и вельмож. Но вскоре, хорошо изучив характер жены, понял – она просто от них откупалась, непрочно чувствуя себя на престоле. Сейчас, ощутив защиту крепкого плеча мужа, усвоив его отношение к казенным тратам, Като крепко взяла дворцовое хозяйство в свои руки.

Петр усмехнулся – пусть иностранцы блещут остроумием, делают умозаключения о скупости императорской четы и скудности российских финансов, зато возросшие доходы государства и обширная программа перевооружения остались ими практически не замеченными…

– Государь! В последние дни чело твое пасмурным изволит быть! С чего это, ваше величество? Что тревожит твое сердце? – Голос фельдмаршала с барабанным грохотом ворвался в размышления Петра.

– Не готовы мы к большой войне, фельдмаршал, пока не готовы! Нам бы еще пару лет оттянуть, новых ружей маловато. Флот только строить начали, пушки лить. Набор рекрутов по «положению» только как два года берем, резервистов пока нет и долго не предвидится. Нужно еще годика три мира! Эх-ма! Как бы опять на те же грабли не наступить!

Миних недоуменно посмотрел на императора, но тот не соизволил пуститься в объяснения. И было отчего – Петр прекрасно знал, как ввалилась Россия в русско-турецкую войну 1877–1878 годов. Военная реформа не закончена, запаса резервистов нет, новых «берданок» не хватает, а флот на Черном море напрочь отсутствует. Но у Александра Второго хоть десять с лишним лет было на подготовку, и его вина, что время так бездарно потратили.

Сейчас та же катавасия – нарезных фузей и барабанных штуцеров Кулибина едва на четверть солдат сделали, остальные вооружены «гладкостволами». Воинская повинность в позапрошлом году введена и лишь на государственных крестьян – шесть лет службы и столько же в резерве. Так что запас лет через десять накопится, никак не раньше. Флот только усиливаться начал – на Балтике семь новых линейных кораблей построили, еще два десятка на стапелях, да на Днепре и Дону старые верфи на полную мощь запущены, но линкоров на них не построить – устья рек мелководны…

– Ничего. Оттянем войну еще на пару лет, раз ты этого желаешь. А там с Божьей милостью одолеем османов…

– Пословица такая есть, – Петр перебил старика. – На Бога надейся, а сам не плошай. Войну мы и так на девять месяцев уже оттянули, поверь, я это знаю. Хотя нам это стоит уже чуть ли не двести тысяч золотом, а казна ведь не бездонная, фельдмаршал. За эти деньги мы могли дивизию снарядить полностью да пару лет ее содержать. И нашего добра в Константинополь всякого ушло – мехов, украшений и прочего!

– Туркам сколько бакшиша ни дашь, им все мало! – прогудел Миних. – Бить их надобно, крепко бить!

– Да разве я против?! Вот только в Польше заматня пошла, стоит нам там увязнуть, пиши пропало. Король Фридрих на Восточную Пруссию зубы давно точит, вернуть назад свою вотчину желает. Датчане на мой Гольштейн посягнуть хотят. Цезарцы, австрийский императорский двор, не к ночи будь помянут, сукины дети, спят и видят, как бы нам половчее сопатку начистить. Чуешь, чем дело пахнет?!

– Неладно получится, если война с османами пойдет долгая. Тогда нас в другой бок ударить могут. Что делать-то будем, государь?

– Думать, Антонович, крепко думать. Давай еще по стаканчику жахнем да собираться будем. К жене пора ехать, не хочу этой ночью здесь спать!

Петр быстро наполнил стопки, и они дружно выпили, крякнув от удовольствия. Нацелились серебряными вилками и вонзили их в приглянувшуюся закуску – император наколол соленый огурчик в мизинец размером, а фельдмаршал обрушился всей мощью великолепно сохранившихся для его почтенного возраста зубов на ломоть буженины.

– Хорошо пошла!

Петр захрустел огурчиком и извлек из пачки папиросу. Задымил и стал снова прокручивать в мозгу события. История уже изменилась – война с турками должна была начаться еще в прошлом году, но пока на юге стоит тишь да благодать, хотя армия Румянцева полностью сосредоточилась всей своей силой в семьдесят тысяч штыков и сабель.

Эскадра на Балтике тоже готова к войне, недаром носит название «обшивной». Новые корабли строили с медной обшивкой, чтобы в теплом Средиземном море черви днища не погрызли. Одно плохо – запаздывание, и это при том, что почти десять месяцев выиграли…

– Никак случилось что, государь?! – Голос Миниха вывел его из размышлений. Фельдмаршал стоял у открытого окна и смотрел во двор, а там кипела нездоровая суета, судя по звукам и ржанию коней.

Петр стал рядом и выглянул – четверо верховых уже спешились. Трое в новых мундирах конной гвардии, а четвертый, еле державшийся на ногах, пропылился так, что не разобрать, какого цвета на нем одежда – все серого или грязного, что не меняет сути.

– Гонец, твою мать! – В сердце неприятно защемило, и Петр облегчил душу бранным словом.

– Умаялся, сердечный, недели две в седле провел, никак не меньше. С юга, наверное, прискакал? – задумчиво прищурившись, произнес Миних. Не прошло десятка секунд, как дверь в комнату распахнулась во всю ширь, и адъютант громко доложил:

– От генерал-аншефа Румянцева поручик князь Одоевский с пакетом!

Конногвардейцы буквально внесли обвисшего у них на руках офицера, потерявшего все силы. Но перед императором тот кое-как выпрямился, встал на раскоряку, шатаясь, впился красными, как у кролика, глазами:

– Ваше императорское величество! Пакет от… Кх… Генерала Румянцева!

Офицер закашлялся, вытер обшлагом потрескавшиеся губы, запустил руку под расстегнутый мундир и извлек сверток, завернутый в кожу. Весьма предусмотрительно, иначе бы пот или дождь повредили бы письмо.

Петр взял пакет, но развертывать не стал, а требовательно впился глазами в смертельно уставшего офицера:

– Что случилось?!

– Посла Обрезкова и всю русскую свиту турки посадили в Семибашенный замок, ваше величество!

– Это война, государь! – Голос Миниха звучал глухо, с прорезавшимся рычанием. – Османы так ее объявляют!

– Понятно!

Петр неожиданно почувствовал полное спокойствие, тревожное напряжение, терзавшее его целых две недели, схлынуло.

– Благодарю за службу, капитан! – Он мигнул конногвардейцам, которые тут же подхватили гонца и вынесли его из кабинета. Бедолага так устал, что даже не сообразил, что император произвел его в следующий чин.

Петр задумчиво прошелся по кабинету – на память неожиданно пришли слова Екатерины Алексеевны, которые она сказала, когда эта война началась. Но их жена уже не произнесет, ибо первое слово остается за ним, ее мужем и императором.

– Ну что ж! Мы им зададим звону, и такого, которого они не ожидают!

День первый 27 июня 1770 года

Ларга

– Ты что сказал, петух голштинский?!

Крепкий детина схватил двузубую длинную вилку. Глаза красные, кровью налитые – злоба и ненависть в них так и клокочут, кипят, вот-вот выплеснутся.

Петр остолбенел от удивления, а когда огляделся, окаменел. Это была та же комната, как в том первом сне, – те самые ражие гвардейцы, Алехан рядышком свои пудовые кулаки в нетерпении сжимает, князь Барятинский целехонек, только гнусная морда будто темной пленкой подернута. Но цел, отравитель клятый, руки-ноги на месте, а ведь сам зрел, как его четвертовали, собаку.

Тот же стол, обильно накрытый закусками и выпивкой, знакомая до боли обстановка. Душа сразу завопила в панике – тикай, братец, сейчас тебя убивать будут.

«Дежавю!» – молнией пронеслась в голове мысль. Но как же так – уснул в шатре, на берегу реки Ларги, где русские войска погромили турок, а проснулся в Ораниенбауме, восемью годами раньше, день в день, когда он был выдернут из двадцатого века и очутился на двести двадцать лет раньше, в теле императора Петра Федоровича.

«Шо, опять по новой началось?! – Петр искренне удивился. – Что же это колдунья творит? Или сон? Или явь? Надо проверить!»

Но как?

Петр сделал усилие и попытался проснуться, но не тут-то было. Ничего не изменилось, тот же перегар со спины, там переступают с ноги на ногу двое убийц, что прошлый раз его схватили, не дали уйти.

«Твою мать! Так что же это такое делается?!» – вскрикнул Петр, но губы его не разомкнулись, он не смог издать ни звука.

– Ну что, петух голштинский?! Ничего сказать мне не хочешь? Тогда я тебе скажу, падло!

Барятинский встал, продолжая сжимать в руке вилку. Глаза светились багровым пламенем, как у вампира.

Делать было нечего, пора было начинать драку, как в прошлый раз. И Петр стремительно дернулся.

«Что же ты делаешь, ведьма?!!»

Тело не послушалось его, оно действительно окаменело. Душа и разум одновременно завопили, объятые смертельным ужасом. Он понял, что сейчас произойдет, и крохотная искра сознания в голове забилась, как пойманный мотылек в стеклянной банке.

Проснуться! Проснуться!

Сидящий рядом Алехан неожиданно выбросил огромные лапищи и схватил его за глотку. Чудовищная боль ослепила Петра.

– Като тебе не поможет, не надейся!

Хриплый смех силача был загашен в сознании новым чудовищным приступом боли. Боль и свет… Свет и боль…

– Твою мать! Ну, Алехан, ну, сучий сын!!!

Пробуждение было ужасным, Петр ударился обо что-то твердое и, протолкнув комок в горле, застонал.

Свет в глазах не померк, и он с затаенным страхом открыл их. Невероятное облегчение мгновенно лишило его сил – знакомое полотнище шатра, эфес дедовского «подарка» рядом, только протяни руку, и сверкнет острая сталь, что защитит и даст победу.

– Слава Богу! А то никаких нервов не хватит…

Петр первым делом, соскочив с походной койки, распахнул рубаху и глянул на тело – кровавых пятнышек не было. В отличие от первого раза это было не явью, наваждением, мороком, кошмарным сном. Но пережитый ночной ужас его изрядно напугал – не иначе как колдунья тогда его не посчитала нужным предупредить. Она ведь говорила о пяти вещих снах, но не предупреждала о кошмарах.

Странное дело – ведь он исколесил всю страну, спал где угодно, все хорошо. Но четыре дня конца июня и первый день июля каждого года всегда приводили его в страх. Стоило ему раз уснуть без Като под боком, как семь лет назад явился «добрый дедушка»…

С той ночи Петр спал всегда исключительно с женой, и ничего, хорошо спалось, без кошмаров и кровавых мальчиков в глазах. А тут?! Первый раз без Катеньки – и началось. Словно чувствовал, не хотел без нее ехать, но как жену на войну тащить?! Младшему сыну года нет, да и столицу с министрами под приглядом держать нужно.

Петр всхлипнул в отчаянии:

– Катюша, как без тебя плохо!

Хиос

Палуба 78-пушечного линкора «Москва» ощутимо подрагивала, корабль ходко скользил по лазурной глади Эгейского моря. На корме лениво трепыхался белый флаг с Андреевским крестом. Дул легкий ветерок, но рукотворной морской крепости и такого было достаточно, небо над кораблем словно укуталось надутыми белыми полотнищами парусов.

Вице-адмирал Григорий Андреевич Спиридов молча стоял на шкафуте, твердо уперев ноги в палубу. Хоть и не адмиральское здесь место, для того есть шканцы, но сейчас дело было в ином – он пристально смотрел на громаду далекого острова, отделенного от материка нешироким проливом. Даже без подзорной трубы можно было хорошо разглядеть тонкие, как спички, многочисленные мачты кораблей с распущенными парусами.

Турецкий флот, судя по всему, превосходил его эскадру раза в полтора, если не в два, но чтоб уйти сейчас от боя, эта мысль даже не пришла Спиридову в голову. Сегодня разразится долгожданная баталия, которую старый адмирал ожидал с некоторым волнением, будто снова стал молоденьким юнгой, впервые поднявшимся на палубу своего первого в жизни корабля.

Адмирал прижал подзорную трубу к правому глазу, прищурив левый – русские линкоры плыли четко, полностью соблюдая заблаговременно разработанный боевой порядок.

В авангарде под вымпелом капитан-командора Грейга головным шел «Санкт-Петербург», сразу за ним поспешали «Тверь», «Великий Новгород» и «Псков». Потом тянулась кордебаталия в составе пяти линкоров – «Москвы», «Владимира», «Суздаля», «Нижнего Новгорода» и «Ярославля». ...

Скачать полную версию книги