Испанский вояж [Наталья Сафронова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Наталья Сафронова Испанский вояж

Посвящается И.И. Кузнецовой

— «Супервояж-тур» слушает!

— Это Либенсон. Леру Хмельникову.

— Соединяю.

— Павел Григорьевич, слушаю.

— Миленькая, у тебя есть номер нашего отеля?

— Какого, Павел Григорьевич?

— Здесь, на Корсике, ты что, забыла, где я?

— Нет, я просто бронирую вам сейчас Португалию на восемнадцатое, думала, вы хотите что-нибудь уточнить.

— Какая Португалия. В этот отель звони.

— Да, конечно, а что случилось?

— Мы на необитаемом острове с Аллочкой. Позвони, скажи, чтобы прислали катер.

— А как вы там оказались, Павел Григорьевич?

— Мы по твоему совету поплыли на романтическую прогулку. Как только высадились на этом острове, матрос куда-то сбежал.

— Давно?

— Уже часа три прошло. Я есть хочу, темнеет. Звони в отель срочно.

— Павел Григорьевич, не волнуйтесь. Он вас специально оставил наедине ровно на три часа.

— Но зачем так надолго? Нет, что-то случилось, звони в отель, пусть высылают катер, пока не стемнело. У них должен быть наш маршрут.

— Хорошо, звоню. Татьяна, у тебя вся информация по особо важным клиентам, посмотри там телефон отеля, куда мы Либенсона отправили.

— Пиши: 045-721-14-20-10, а что у него?

— Его на острове забыли, а он есть хочет.

— Желания одного такого клиента — залог грядущей зарплаты для всей компании. Да, тебе сестра звонила, просила напомнить, что она к вечеру зайдет.

— У нас курьер из посольств уже вернулся?

— Еще не видела. Возьми трубку, тебя.

— «Супервояж-тур», слушаю.

— Это Байков, мы с женой в Вене на вокзале.

— Хорошо, вы нашли ваш поезд?

— Да, мы как раз с платформы вам звоним. У нас билеты в первый класс, как нам его найти?

— На вагоне должна стоять цифра один, видите?

— Нет, никаких цифр нет, подождите, мы пройдем вдоль поезда. Точно, никаких цифр. Поезд скоро тронется. Что нам делать?

— Садитесь в любой вагон. Контролер, когда будет проверять билеты, отведет вас в первый класс.

— А если в этом поезде нет первого класса?

— Тогда вам в Москве вернут разницу. Счастливого пути.

— Лера, ты что даешь им такие обещания? Ты же знаешь, шеф не любит никаких возвратов.

— Я должна была это им сказать, а то бы они так и остались на платформе. Жалко же людей.

— Ты себя пожалей. Возьми трубку, опять Либенсон.

— Миленькая, не надо звонить, матрос пришел. Мы уже плывем в отель.

— Я рада.

— Послушай, мне через три дня надо быть в Малаге, но только через Рим, бронируй Эр-Франс, у них есть вечерний рейс. И один билет до Москвы, тоже из Рима. Запомнила?

— Записала, Павел Григорьевич.

— Сестрица, привет! Дозвониться до тебя невозможно.

— Привет, Маришка, мне передали, что ты зайдешь к вечеру.

— А сейчас, по-твоему, утро?

— Ох, уже полшестого. Ты за документами?

— Да, мне кажется, я завтра в отпуск улетаю или нет? Ты что, про наши паспорта и билеты забыла?

— Нет, но я их еще не получила. Подожди, сейчас позвоню в службу виз. Ты уже собралась? Солнцезащитный крем купила?

— А зачем собираться, если ни паспортов, ни билетов нет? Я тебя за месяц просила сделать все по-человечески, неужели так трудно?

— Я тебе главное сделала — места в отеле есть. Отель классный и недорогой. А все остальное мы еще успеем, были бы визы. Алло, это Лера, девочки, из испанского посольства паспорта привезли? Посмотрите, Столярова и Соседова есть? Спасибо. Все в порядке, не стой над душой, иди пакуй чемоданы. Я вечером заеду и все привезу.

— Привези хоть к утру. Страховку не забудь.

* * *
— Ваше величество ужинает во дворце? — спросил слуга Родригес, снимая влажный тяжелый плащ с плеч короля Испании Педро II.

— По мне Севилья хороша только летом, уж очень дождливый здесь декабрь, — король, вернувшийся с вечерней службы в соборе Санта-Мария, был раздражен. И хотя королевская часовня и была небольшой и хорошо отгороженной от всего собора, само это громоздкое, хранящее следы бесконечных переделок и достроек сооружение каждый раз доводило его до головной боли. Король сожалел, что его предок, освободив Севилью от неверных, не снес, как полагалось, мусульманскую мечеть и огромный минарет.

«Наверное, бывшие хозяева этого города дали ему хорошего отступного, чтобы не было разрушений. А в итоге в памяти потомков только сохранилось, как он въехал на минарет на коне, благо там не лестница, а пандус, да и сам освободитель был ростом не велик, не застрял в узких переходах». Так размышлял король, греясь около камина, а слуга стоял у окна, прислушиваясь к шуму дождя и ожидая ответа на свой вопрос. «С другой стороны, будь мой дедушка покровожаднее, неизвестно, как выглядел бы сейчас город, столь любезный моему сердцу». Педро сумел избежать участи жить в холодном и мрачном Толедо и вот уже несколько лет, пусть неофициально, перенес столицу своего огромного государства в солнечную, беспечную, пылкую Севилью. Только здесь он чувствовал себя как дома. Ему были милы и маленький, застроенный домами с плоскими крышами Алькасар, и мутно-зеленый, полноводный, особенно сейчас, в декабре, Гвадалквивир, и кривые улочки, переходящие в крошечные площади, квартала Санта-Крус. Мысль о Санта-Крус оказалась заманчивой, ион наконец ответил на вопрос слуги:

— Нет, я поужинаю в городе.

— Вызвать стражу и карету?

— Нет, лучше подай мне переодеться.

Зная привычки короля, слуга не стал более ничего спрашивать и вскоре принес простой потертый камзол, грубые башмаки, сухой длинный плащ и шляпу без пера. Шпагу король выбирал сам. Когда король оделся, преобразившись в этом костюме в обычного горожанина, Родригес взял светильник и пошел вперед, освещая ему дорогу. Пройдя внутренний двор Алькасара, своим ключом он открыл дверь в воротах, через которые днем во дворец завозили продукты. Дверь выходила на широкую, по меркам этого района Севильи, улицу, на ней могли разъехаться две телеги. Педро шагнул в темноту декабрьского вечера и исчез в ней. Какое-то время были слышны только его удаляющиеся шаги.

«Вот уж охота пуще неволи», — подумал слуга, которому с ворот попали за шиворот капли дождя.

* * *
Москва была похожа на сковородку в чистилище. Грешные и праведные, мы варились в собственном поту, тушились до готовности в закипающих автомобилях, а по выходным покрывались хрустящей корочкой на пляжах, газонах и в лесопарках. При слове «отпуск» воображение пылко рисовало продуваемые ледяными ветрами фиорды Норвегии или не до конца растаявшие льды Исландии. Но, как известно, многие мечты так и остаются мечтами.

Моя подруга, сочетающая в себе страстность романтической натуры с разумным практицизмом, объявила: «Будем отдыхать в Испании». Марина переживала период увлечения испанским языком и культурой. До Аргентины и Мексики не хватало денег, но отказаться от сравнительно недорогой Испании было для нее равносильно отказу в свидании возлюбленному. Как это бывает всегда, когда хоть кто-то знает, чего он хочет, с помощью ее сестры нашелся хороший отель, мои домашние и ее служебные проблемы легко разрешились.

И вот ранним субботним утром ее муж спросил нас в гулком пространстве зала вылета в Шереметьево:

— Девчонки, а как вас теперь искать?

— По e-mail, — уверенно ответила Марина.

Ее тон ввел его в заблуждение.

— А что, у вас и адрес есть?

— Конечно, записывай: «Вэ, Вэ, Вэ, Томка, Маринка, Собака точка ру».

— Хватит меня дурачить, — засмеялся он. — Настроение у вас уже отпускное, так что счастливого отдыха!

Часа через три без всяких приключений мы приземлились в Малаге. Длинный и на две трети пустой автобус вез нас не далеко, но долго, останавливаясь около различных отелей Коста дель Соль. Наша строгая и деловая гид Рамзия рассовывала, как рачительная белка орехи в дупла, своих туристов по номерам отелей, собираясь найти их потом по одной ей заметным признакам.

Пришло время и нам попасть в наше дупло под названием отель «Roco», который сразу и безоговорочно пленил меня маленьким тенистым садом, а Марину — температурным режимом в номере: кондиционер работал даже в наше отсутствие.

Мечта об отпуске и встрече с Испанией начала сбываться. Единственное, что омрачало: необходимость постоянного выбора между сном и впечатлениями. Того и другого хотелось побольше, а в промежутках еще приходилось есть. Наш тур включал полупансион, поэтому два раза в день мы встречались за столом с другими обитателями отеля — преимущественно семейными, до трех поколений испанцами. Русских не было вообще, да и представители других стран попадали в поле зрения редко. Проще всего было приметить их во время завтрака, так как в его меню входило без ограничения холодное шампанское. Такого мы еще нигде не видели. Так вот, испанцы шампанское не пили, поэтому все, кто подходил к бутылкам, стоящим в холодных поддонах, обычно оказывались иностранцами. Я без колебаний примкнула к числу избранных и, выпив залпом первый, покрытый мелкой пузырчатой пеной бокал, пошла за добавкой. Маринин гастрит, изрядно портящий ей характер и делающий ее чрезвычайно разборчивой в еде да, пожалуй, и во многом другом, обрекал меня на утреннее пьянство в одиночку.

Человеку, который хозяйничал у стойки с шампанским, было лет шестьдесят, высокий, с прямыми широкими плечами, крепким пузом. Седые волосы обрамляли круглую плешь, а седая борода — круглое, покрытое красноватым загаром лицо, украшенное великолепным, нависающим над усами носом. Открыв бутылку, он начал наполнять два бокала. Мило улыбнувшись, я скромно подставила ему третий. Этот тип бросил на меня взгляд холодный и острый, как осколок льда. Я пробормотала благодарность, а в ответ услышала резкое, даже грубое замечание по поводу того, что он мне не официант.

— Ну что, добилась своего? — улыбнулась терпимая к моим слабостям Марина.

Сначала для восстановления равновесия я отхлебнула не менее половины бокала, а потом с повышенной осторожностью показала ей на моего обидчика. Теперь он сидел наискосок от нас рядом с немолодой решительной дамой с короткой стрижкой.

— Так это же та пара, которая купалась сегодня рано утром в бассейне, пока ты бегала кругами по саду, — объяснила мне наблюдательная Марина, давя ложечкой лимон в кофе. — Знаешь, у них был такой вид, будто этот бассейн их собственность, а когда он бултыхнулся в воду, как бегемот, я вообще засомневалась, все ли у него в порядке, ведь там написано, что нырять нельзя.

Прихлебывая каждая свой напиток, мы перешли к обсуждению наших планов. Первым, и поэтому очень волнующим, пунктом программы была поездка в Севилью, намеченная на следующей неделе. А пока, покончив с завтраком, отправились на пляж, чтобы, искупавшись, поспать или потрепаться — что получится.

В отличие от многих других курортов, в Испании пляжи не принадлежат отелям, а являются собственностью местных властей. Вся петляющая лента берега покрыта мельчайшим серым средиземноморским песком и поделена на небольшие сектора, которые отличаются друг от друга цветом зонтиков и мягких матрасиков. Пляжи, как подсолнухи, открываются с восходом солнца и закрываются с закатом. Рано утром крепенькие, загорелые спасатели распаковывают увязанные с вечера матрасики и раскладывают их на высоких деревянных лежаках, раскрывают большие соломенные зонтики и собирают по одному евро за этот комфорт. Но если ты бедный, можешь лежать на своем полотенце прямо на песочке. Если жадный — сиди около бассейна отеля и смотри на море издалека. Мы решили не экономить на удобстве и занимали с утра пораньше два лежака у самой кромки моря.

На пляже национальная принадлежность полуголых тоже определялась удивительно легко. Испанцы не купались вообще, европейцы болтались в прибое и только мы — две русские женщины, из породы тех, кто коня на скаку остановит и в холодную воду войдет, уплывали к весьма далеким буйкам. Пара, привлекшая наше внимание утром, взявшись за руки, прыгала в прибое, подтверждая тем самым свое европейское происхождение.

— Вот это любовь, — вздохнула я, глядя на них, — просто голубь с голубкой!

— Нет, — подумав, отозвалась Марина, — скорее, лев с львицей.

* * *
Ранние сумерки и нудный декабрьский дождь разогнали прохожих с улочек Санта-Круса, но не загнали их по домам. Кабачки и таверны в этот час были полны посетителей. Король шел, не торопясь, заглядывая в освещенные окна заведений. Пахло жаренной в тиглях рыбой, и этот запах, смешиваясь с запахом дождя, был приятен. От голода и шума голосов, доносившихся из таверн, Педро почувствовал возбуждение. Ему не хотелось приключений, но послушать о них он был бы не прочь, поэтому, уверенно свернув в узкую улочку, оказался у входа в «Ла Кадера», кабачок, названный так из-за подававшихся здесь лучших во всем Санта-Крусе колбас и окороков. Это было местечко, где собирались местные донжуаны, чтобы правдой или вымыслом поддержать свою славу покорителей женских сердец, а также те, кто любил игру, но не любовную, а карточную. Те, кто полагал, что без обмана не преуспеть в любви, прекрасно ладили с теми, кто считал, что без него и в карты не выиграть. Давно прошли времена, когда арабы и евреи или, как их называли в Севилье, мориски и мораны, изгонялись из города. Жизнь взяла свое: опустевшая после их изгнания Севилья потихоньку приняла потомков беглецов обратно. За карточным столом в «Ла Кадера» сидели бородатый рыбак, правоверный в феске, иудей в кипе и сеньор в шляпе с пером. За другим столиком слышались взрывы хохота и непристойные речи. Компания слушала отчет о похождениях красавчика без шляпы и плаща, который держал в руках большой медный кубок, поочередно то отпивая из него вино, то прикладывая его ко лбу.

Король остался доволен осмотром и решил остаться. Он выбрал место рядом с веселыми трепачами, скинул, положил на скамейку плащ и сел так, чтобы лицо его было в тени.

— Нет, Хуан, признайся, что Розита дала тебе по голове ступкой за то, что ты обещал больше, чем делал!

— Конечно, обещал любить ее всю ночь, а вот нет еще и одиннадцати, а ты уже болтаешься по кабакам.

— Уж признайся лучше, что твой ключик не годится к ее скважине!

Гневные крики пострадавшего Хуана потонули в хохоте собутыльников. Король принялся за окорок, с одобрением слушая остряков. Хуан наконец перекричал всех и продолжил свой рассказ:

— Да нет же, если бы не толстуха Пепелина, вы не увидели бы меня до завтра. Я обхаживал Розиту неделю и довел ее до того, что, когда она высовывалась ко мне из окна, на ее грудях можно было крепить флаги, так они торчали. Сегодня Розита сама спустила мне лестницу, и я уже добрался до балкона.

— Ага, наверное, она ждала не тебя, а Рамона, и когда разглядела, то вмазала тебе веером между глаз, ты и свалился.

Король захохотал вместе со всеми, представив гнев какой-то Розиты, увидевшей в своем окне не могучую фигуру и рыжие усы Рамона, а щупленького Хуана.

— Да нет же, говорю я вам, Рамон подбивал к ней клинья, но у него не то обхождение. Он ведь ленив — больше двух дней стоять под окнами не будет.

— А ему и не надо, его сразу пускают, не то что тебя! — икая от смеха, прохрипел сосед Хуана.

— Да, но кто? — взвился тот. — Красотки, у которых калитка всегда открыта! А моя Розита…

— Еще не твоя, — задыхаясь от смеха, выдавил сосед.

— Но будет моей! — уже с яростью в голосе закричал бедняга, сверкая глазами.

— Ладно, ладно, — вмешался третий собутыльник. — Дайте дослушать, а то мы так и не узнаем, почему он примчался сюда весь в дерьме, с шишкой на лбу, но такой довольный. Давай, Хуан, рассказывай!

— Да рассказывать больше и нечего, — погрустнел тот. — Ну, лезу я по лестнице, темень, дождь, она уже и балкон открыла. Но тут пробило десять, и из окон начали выливать на улицу помои. Дуреха Пепелина тоже открывает сверху окно и выбрасывает ведро помоев прямо на меня.

— Теперь понятно, почему ты плащ и шляпу за дверью оставил, а шишка-то откуда, раз она тебя дерьмом облила?

— Да, дерьмо-то было в ведре, а ведро тоже мимо не пролетело.

Взрыв хохота был наградой герою. Король хохотал вместе со всеми так, что на глазах выступили слезы. Каждый раз, когда он смотрел на Хуана с шишкой на лбу, к которой тот прикладывал свой кубок, новая волна смеха захлестывала его так, что, казалось, не вынырнуть. После нескольких попыток ему удалось, вмешавшись в разговор, просипеть в несколько приемов:

— Так чего ж ты такой довольный, парень?

— А когда я с лестницы грохнулся, она выбежала на улицу, дала мне флакон с уксусом и сказала, что ждет меня завтра.

— А почему не поцеловала? — успел выкрикнуть кто-то, но ответ Хуана покрыл такой раскат хохота, что даже азартные картежники стали поворачиваться, отвлекшись от карт.

Постепенно смех затих. Измученные слушатели принялись выпивать и закусывать. Король откинулся, чувствуя во всем теле томление от приступов смеха, потом встал и подошел к картежникам. Игра шла по-крупному и вскоре, достав истрепанный кошелек, Педро подсел к столу. Так весело начавшийся вечер принес ему и карточную удачу. Он начал выигрывать и, увлекшись, не замечал тяжелого взгляда сеньора, сидевшего рядом с ним и несущего солидные потери. Не заметил он и взглядов, какими обменялся этот сеньор с мориском, сидящим по другую сторону от него. Тот заерзал, стал двигать стул, зачем-то потянулся за четками и уронил свечу, она погасла. Хозяин зажег ее вновь, и игра продолжалась, но тут сеньор, сидевший рядом, вдруг вскочил и схватил короля за рукав.

— Ты спрятал карту! — закричал он.

— Нет, — ответил Педро.

— Вот она, смотрите!

Все повскакали с мест и посмотрели туда, куда показывал сеньор. Действительно, из-за обшлага рукава короля торчала карта.

— Мне ее подсунули! — взревел взбешенный Педро.

— Может, и так, — неожиданно миролюбиво признал сеньор, — может, вы и честный человек. Назовите ваше имя, и мы во всем разберемся.

— По какому праву вы меня допрашиваете? — возмутился король.

— Вы назовете ваше имя? — повторил сеньор и положил руку на шпагу.

— Нет, — не менее твердо ответил король.

— Тогда либо покиньте зал, оставив нечестно выигранные деньги на столе, либо я вас убью.

Король вернулся к реальности и понял, что сохранить одновременно жизнь, честь и тайну ему не удастся. Среди посетителей не было никого, кто мог бы за него поручиться. Что ж, короля здесь быть не могло, а честь простого горожанина не в счет. Рассудив так, он обошел стол, даже не взглянув на деньги, взял свой плащ и вышел в полной тишине.

* * *
Ужин проходил все в том же ресторане отеля, расположенном в цокольном этаже на уровне сада. Зал был большой, с низкими потолками и стеклянными стенами-окнами, через которые открывался вид на море. Наш отель находился на второй линии. Между ним и морем лежали: набережная с кафешками и магазинчиками, затем ряд отелей престижной первой линии и, наконец, дорога, связывающая, как нитка бусы, маленькие городки-жемчужинки в ожерелье Андалузской Коста дель Соль. Первая линия поднималась над набережной, а вторая — над ней, как ступени римского амфитеатра, неплохо сохранившегося в Малаге.

Не освоившись еще с нравами курортной жизни, к ужину мы спустились прилично одетыми, причесанными, с легким макияжем. Нас встретил детский рев, шумные голоса и аппетитное позвякивание посуды. Большинство других постояльцев пришли в шортах, наш стиль одежды поддержали только очень пожилые испанские старушки в туфлях и жемчугах. Правда, нельзя сказать, что наши усилия выглядеть элегантно остались совсем не оцененными. Когда мы закончили наше хождение с тарелками и уселись за столик, Марина мне шепнула:

— Слева за столиком симпатичный брюнет.

— Что? — спросила я в тон ей.

— Глаз не сводит, — сообщила она, не уточнив, правда, с кого.

Полуобернувшись через некоторое время, я сразу поняла, о ком шептала мне бдительная подруга. За маленьким столиком сидел высокий стройный молодой человек. Черные прямые волосы до плеч были разделены пробором. Нос, та часть лица, на которую я прежде всего обращаю внимание, был крупным, выразительным, хорошей формы. Глаза — светло-синими, именно светло-синими, а не голубыми. Но самое удивительное, что на столе перед ним рядом с тарелкой лежала открытая книга. Это очень живо напомнило мне старшие классы школы. Вернувшись днем в пустую, залитую осенним или весенним светом квартиру, я снимала черный фартук и коричневое форменное платье, мыла руки и, захватив любимую книжку, тогда это был Ремарк или Ильф и Петров, шла на кухню разогревать обед. А потом, не торопясь, хлебала супчик, уставившись в книжку. Тогда, зайдя днем к любому из одноклассников, можно было увидеть одну и ту же картину: рядом с тарелкой раскрытая книга. От родителей попадало за то, что частенько и то и другое оставалось на столе до их прихода.

Почувствовав мой взгляд, Читатель, как я мысленно назвала соседа слева, оторвался от книги и улыбнулся мне одними глазами.

В отличие от завтрака, во время ужина напитки не выставлялись, их надо было заказывать официантам, ловко и несуетливо обслуживающим голодных отдыхающих. Мы взяли бутылку красного вина «Риоха» и принялись закусывать вино оливками, свято следуя мудрому правилу путешественников — есть и пить все только местное. Потом наше праздное внимание привлекла внешность обслуживающей нас официантки.

— Ей лет за тридцать пять, — предположила я.

— Да кто их разберет, этих испанок, — благоразумно заметила Марина.

— Ты только посмотри, какие у нее интересные черты лица, а стройность и маленький рост в сочетании с короткой стрижкой делают ее похожей на травести, — увлеклась я рассуждениями.

— Да, с такой внешностью и волевым взглядом ей бы не официанткой быть, а тореадором, — возразила моя подруга.

— Как? Ведь женщины не участвуют в корриде! — изумилась я и этой неосторожной репликой обрекла себя на прослушивание лекции о корриде. Марина тут же заявила, что Испания без нее — все равно что море без солнца, ветер без паруса, пиво без пены, а маслины без косточек. В общем, до конца ужина и еще долго после него она просвещала меня насчет корней, традиций, а также современного состояния корриды в этой стране. Кое-что я даже запомнила.

Существуют свидетельства, что коррида появилась на территории Испании уже в начале нашей эры. Родиной и долгое время центром ее был город Ронда, расположенный в предгорьях Сьерра-Бермех в Андалузии. Название города отражает его главную достопримечательность — круглую арену для боя быков, что является греческим изобретением. Любовь к корриде в Испании носит культовый характер и пронесена беспечными андалузцами через века. По мнению культурологов, как я узнала, доедая десерт, коррида — прекрасное средство для выхода агрессивных страстей горячих жителей юга. Но современное отношение к ней разделило испанцев на ярых сторонников и столь же ярых противников этого варварского зрелища. И наконец, Марина сообщила, что феминизация не миновала и эту сферу: табу на участие женщин в корриде сломала Кристина Санчес — первая женщина-тореадор в Испании.

К этому моменту рассказа мы уже поднялись из ресторана в уютный холл гостиницы.

— Вот, посмотри, — подруга подвела меня к афишам, висящим на дверях туристического офиса отеля. — Это программа корриды в ближайшую субботу.

На афише были написаны время и место проведения боев, имена участников, цены на билеты и была помещена большая фотография, с которой серьезно, немного исподлобья на нас смотрел молоденький тореадор в костюме.

— Это женщина, — сообщила Марина.

— Откуда ты знаешь? — удивилась я.

— Тут написано ее имя, Соледад Руис. Наша официантка в костюме выглядела бы так же.

— Да, пожалуй, — согласилась я. Потом перевела взгляд на соседнюю рекламу, посвященную фламенко. В Испании знакомство с фольклорными танцами для туристов так же традиционно, как песни гондольеров в Венеции.

— Что тут написано? — спросила я, показывая на красотку в красном платье, изображенную рядом с мечтательной тореадоршей.

— Концерт фламенко.

— Это я поняла, а где?

Марина вчиталась:

— Будешь смеяться, через час в нашем отеле.

— Здорово, вот это мы не пропустим, — решительно сказала я.

Оставшееся до представления время мы провели в саду, который был главной роскошью этого элегантного и уютного отеля. Из его холла через боковые французские окна можно было попасть на крытую веранду и в гостиную с баром и маленькой эстрадой, где по вечерам под руководством долговязого массовика-затейника плясали под музыку преимущественно дети, но иногда и их родители. От веранды вниз террасами спускался сад, где каждое дерево было ухожено и даже снабжено табличкой. Испанские названия деревьев казались нам именами собственными. На первой террасе стояли полукруглые скамейки, а в центре — каменный, но не фонтан, а столик для игры в шахматы. Следующая терраса была отведена под мини-бар, бильярдную и настольный теннис, расположенные под крышей густо растущего винограда. Днем там было прохладно, а по вечерам — холодно. Далее находился теннисный корт, а еще чуть ниже — два овальных бассейна с газончиками вокруг них, где на лежаках проводили основное время большинство обитателей отеля. Температура моря 20–21 градус для них, видимо, была недостаточной, да и хлорки в море значительно меньше, чем в бассейне. Детская площадка занимала последний кусочек нашей территории. На ней пышно зеленел толстый пень от спиленной магнолии, между кривыми корнями которого, как крапива, густо рос столетник — хотелось заготовить его на осенне-зимний период насморков и кашлей.

Между первой и второй террасами разместился прудик с мостиком, дорожка от которого вела к окнам ресторана. Бархатный воздух вечера благоухал сладкими южными запахами, и мы устроили праздник нашим носам, из-за чего даже чуть опоздали к началу концерта, о котором нас вдруг возвестил раздавшийся в тишине перестук каблуков и стрекот кастаньет.

Все столики в гостиной были заняты, и мы устроились на веранде, откуда тоже была хорошо видна сцена.

На ней танцевали четверо. Цыган лет тридцати, небольшого роста, плотный, некрасивый, но со сценическим обаянием, так важным для артиста, и три молоденькие девушки с плотными, далеко не балетной комплекции телами и крепкими пузатенькими ножками. Одна мелодия сменяла другую, созвучно музыке менялись наряды, и мы, отбросив снобизм, попали под действие волны истинной радости и азарта, которую источали артисты. Танец мужчины был наполнен исконным смыслом фламенко — страстью, но не своей, а той страстью, которую он вызывал в своих партнершах. Они заигрывали с ним, любили его, ревновали, бросали и возвращались к нему вновь. Каждая пыталась отбить его у подруг своим мастерством. Он же старался уделить внимание каждой. Тогда, вдруг обидевшись, девушки объединялись против него, и ему приходилось отражать их наступление. Бурные сцены сменялись лирическими. Каждая танцорша признавалась танцору в любви, находя для этого свой ритм, свой рисунок танца, свой перестук кастаньет. Девушки танцевали с увлечением, иногда простовато, иногда по-ученически, старательно шевеля губами, чтобы не сбиться со счета, хмуря лица при самых сложных фигурах и расцветая счастливыми улыбками, удачно их исполнив. И зрители не могли не разделить их восхищения этими танцами, появившимися вместе с цыганскими племенами на Иберийском полуострове в VII–VIII веках нашей эры, и с тех пор так вошедшим в культуру Андалузии, что уже невозможно определить их национальную принадлежность.

Когда стали стихать аплодисменты, около стойки бара вдруг раздался резкий возглас:

— Чертов балаган!

Я повернулась и увидела внушительную фигуру бородатого грубияна. Марина наклонилась ко мне и прошептала:

— Ну это просто какой-то медведь, бурбон, монстр.

Мы засмеялись, вспомнив, как комично произнесла эту фразу Андровская в старом фильме по Чехову «Медведь». Артисты последний раз поклонились и удалились, музыка сменилась на макарену, под которую стали с увлечением танцевать засидевшиеся дети. Возбужденные зрелищем, мы дружно свернули к стойке бара. Марина взялась за меню, а я поглядывала по сторонам. В компании с ней мне нет необходимости обременять себя проблемой выбора, тем более что длинные перечни каких-то слов и цифр, составляющие любое меню, навевают на меня скуку. К тому же в разделе напитков я частенько тычу пальцем в ингредиенты коктейлей, чем создаю неловкость для моих спутников и официантов. За годы нашего знакомства на вопрос: «Что ты будешь?» — Марина так часто слышала мой стандартный ответ: «То же, что и ты», что давно перестала тратить время на соблюдение этикета и выбор делает сама. А если нам приносят разное, значит, нужно попробовать оба варианта.

Все столики были заняты. Официанты возбужденно сновали по гостиной. Мы сидели вдвоем, отгороженные от кутерьмы третьим свободным стулом. Марина задумалась, а я смотрела на маленькую красотку лет двух в длинном национальном платьице и с соской во рту. Она забавно пыталась изобразить фламенко, прищелкивая пальчиками с врожденной грацией. Потом я почувствовала чей-то взгляд и, толкнув Марину ногой под столом, сказала:

— Гляди-ка, похоже, этот грубиян, который бурбон, остался без дамы и ищет ей замену! Видишь, пылкие взгляды кидает по сторонам.

Марина глянула поверх бокала:

— Нет, он просто ищет свободный стул для своей жены.

— Но ее же нет.

— Он ждет ее и не знает, куда посадить.

В этот момент бурбон повелительным жестом остановил официанта и стал ему что-то втолковывать по-немецки. Понятливый официант двинулся к нам и взялся за спинку свободного стула с вежливым бормотанием. Маринина ответная реплика сводилась к отказу в стуле под предлогом того, что мы кого-то ждем.

— А кого мы ждем? — оживленно спросила я.

— Никого. Просто мы не отдали стул.

— Из вредности? — осенила меня догадка.

— Из принципа, — сухо пояснила Марина.

Но торжествовать победу нам пришлось недолго. Вскоре на ступеньках, ведущих в холл, появилась дама бурбона. Он шагнул к ней навстречу и увлек к выходу из отеля. Да, месть удалась не полностью, нас подвело обилие питейных заведений вокруг.

Мы допили наши напитки, Марина зевнула и тоном, не терпящим обсуждений, сообщила, что она отправляется спать, а я осталась ждать нашего гида Рамзию, которая обещала оформить и привезти нам путевки на экскурсии. Вышла, прошлась немного по саду, но комары быстро загнали меня обратно в холл, где я увидела уютно устроившегося на диване около настольной лампы Читателя конечно же с книгой. Заметив меня, он прикрыл книгу и чуть подвинулся, как бы приглашая сесть рядом.

— Вы можете читать в таком шуме? — поинтересовалась я, показывая на открытые двери гостиной, откуда доносились бесконечные рефрены макарены.

— Да, я могу читать везде, — ответил мой собеседник.

— Я заметила это, — с моего языка сорвалась фраза, сказавшая больше, чем я хотела.

Мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. Отсмеявшись, оба почувствовали, что наше общение благополучно и быстро миновало фазу разговоров о погоде, о том, давно ли мы здесь и как нам нравится местная кухня. Мы легко заговорили об Испании. Меня занимала новейшая история этой страны, единственной из известных мне вернувшейся к монархической форме правления в последней четверти XX века. Моего собеседника интересовали сюжеты более сложные. Он пытался разобраться в логике развития цивилизации. Теория его была весьма оригинальна, если я правильно ее поняла, так как иностранные языки всегда были моей слабостью, но никогда — сильной стороной.

Вот уж никогда не думала, обладая выразительной фигурой, миндалевидными карими глазами и голосом волнующего тембра, что на мужчину наибольшее впечатление могут произвести мои уши, тем более скрытые волосами цвета темного шоколада. Главное их достоинство заключалось в том, что они были свободны. А обнаружив это, мой синеглазый брюнет изложил мне свою теорию относительно влияния понятия личной чести на ход исторического развития. Попробую кратко ее пересказать, как поняла. По мнению Алана, так звали моего собеседника, ни одна бюрократическая или репрессивная государственная машина не в состоянии поддерживать такую дисциплину и ответственность в своих гражданах, как личная честь. Языческие боги, терпимые к самоубийствам, создали идеальные условия для широкого внедрения традиции смывать позор со своего имени чужой или своей кровью. Наличие этого понятия создает устойчивую основу для регуляции отношений между гражданами и государством, а также между людьми. Нельзя заниматься казнокрадством — узнают, и придется умереть до суда, чтобы спасти честь семьи. Нельзя молодой девушке заводить любовника — узнают отец и братья и убьют, чтобы спасти свою честь. Нельзя сдаваться — лучше умереть в бою. Нельзя обзывать кого-то рогоносцем — его шпага может заткнуть твою глотку. Пылая синими глазами, отбрасывая пряди волос с высокого бледного лба, Алан говорил, что честь вернее любых божественных заповедей останавливает человечество от грехопадения. Она — именно та пружина, которая заставляла вертеться колесики истории, а человечество — развиваться на протяжении двадцати веков. Но теперь, как утверждал Алан (и я начала разделять его тревогу), мир оказался на грани гибели, близок конец света, и главной опасностью для него была… демократия. В этом месте я вынуждена была узнать, а из какой страны прибыл в наш скромный отель столь пылкий поборник чести и противник демократии. Оказалось, из Голландии, из Гааги. Честно говоря, спросить что-нибудь умное про Голландию я не могла, поэтому вернулась к теме противостояния чести и демократии.

— Я всегда считала, — сказала я, решив добавить к арсеналу кокетства кроме ушей еще и язык, — что в основе демократического общества лежит защита своих граждан, в том числе и их чести, государством.

Моя краткая, но меткая реплика произвела сильное впечатление.

— Да, вы уловили самую суть, — в искреннем порыве он взял меня за руку, а я мысленно провела инвентаризацию остальных, оставшихся в моем распоряжении средств обольщения, и поняла, что резервы есть.

— Именно демократия, присвоившая себе право защищать личную честь граждан, лишила их ее, а цивилизацию — главного стержня. Раньше в той же Испании, если человека кто-то оскорблял, то его честь и честь его детей оказывались нарушенной. Поэтому без жизненно важных причин никто не наносил обид другим.

— А как же бесконечные дуэли Средневековья, описанные в литературе? — спросила я глуповато, но вовремя.

Он засмеялся:

— Скажите, в современной литературе вам приходилось читать описания чувств и действий персонажа, которому наступили на ногу в час пик в метро?

— Нет, что же тут описывать, когда на ноги наступают по десять раз на дню?

— Ну, так если бы дуэли были обычным делом, их бы тоже не описывали. Они были все же чрезвычайным событием, таким как, скажем, автомобильные катастрофы, описаниями которых так изобилуют современные романы. По-моему, наши потомки будут считать, что мы ездили на автомобилях только для того, чтобы разбиваться так же, как мы думаем, что идальго носили шпагу только для того, чтобы устраивать дуэли.

— Так вы приехали изучать испанские традиции кровной мести?

Взгляд моего собеседника стал холодным и отчужденным.

«Нет, все-таки уши лучше, — подумала я, — с языком что-то не получается…»

Он помолчал, как бы успокаиваясь, а потом довольно сухим тоном сообщил, что кровная месть вообще искажает понятие личной чести. Ведь защитить ее может только тот, кому она принадлежит. Когда исчезает личная ответственность за честь, возникает либо вендетта, либо демократия, то есть тупиковые формы развития этого понятия.

Я начала скучать и решила повернуть разговор поближе к теплому летнему вечеру, мягкому дивану, на котором он сидел, и звукам музыки.

— Да, в Испании, наверное, можно лучше изучить этот вопрос, чем у вас на родине в Голландии. Вы надолго здесь?

Алан пропустил мой вопрос мимо ушей. Посмотрев на меня с грустью и даже некоторым разочарованием, он сказал, что только сдержанность, присущая его нации, причина того, что в Европе плохо знакомы с древними и крепкими традициями сохранения чести как знатными, так и простыми голландцами. Решив исключить свой язык, как самое неэффективное средство для привлечении внимания этого романтического красавца, я откинулась на спинку дивана, сделала круглые глаза и приподняла хорошо очерченные брови. Это подействовало, и, опять улыбнувшись мне глазами, от чего его взгляд становился интимно-нежным, Алан признался, что он принадлежит к знатному роду, получившему еще в XVII веке интересную привилегию — на крестинах детей его рода всегда присутствовала особа королевской крови. Затем попытался объяснить, откуда это пошло, но, честно говоря, я ничего не поняла. Уяснила только, что ныне главная хранительница традиций и реликвий семьи его матушка, которая живет в доме, пожалованном его предку в том же очень важном для их рода XVII веке. На его фасаде до сих пор выбиты фамильный герб и девиз, гласящий: «После смерти остается только честь».

— Красиво, — оценила я и опять зря.

Алан задумался, а у меня испортилось настроение. Глянув на часы, я увидела, что скоро полночь, и мне пора встречать нашего гида с путевками, а то она не успеет забрать племянницу с танцулек. Во всем мире у жителей курортных городов летом столпотворение родственников. Я молча встала, показала на часы и развела руками. Алан вскочил и заглянул мне в глаза. Нет, у него явно просматривалась страсть к глухонемым красоткам.

— Я хотел бы увидеться с вами завтра!

Я улыбнулась и молча кивнула.

— Где? — спросил он настойчиво. Я показала рукой в сад.

— После завтрака? — спросил он.

Для разнообразия я отрицательно покачала головой и, исчерпав язык жестов, с лаконичностью любимого слуги Атоса Гримо сказала:

— До. На теннисном корте. — Потом, махнув ему рукой, вышла из отеля в темную духоту ночи.

* * *
В такую же темную, но холодную и дождливую декабрьскую ночь вышел из дворца наместника церкви в Севилье двадцатилетний Мигель Гарсиа д’Инестроза. Гостем дома архиепископа он был не из благочестия, а из-за семейных дел — архиепископ Севильский приходился ему дядюшкой, братом умершего в прошлом году отца. И приходил он сегодня к дяде не по собственной воле, чтобы справиться о его здоровье и перехватить деньжат, а по настоянию главы их знатной и влиятельной семьи. Именно знатность и влиятельность, а также долг каждого мужчины рода Инестроза приумножать их, были предметом весьма долгой и пространной беседы племянника с дядей. Молодой Мигель был прекрасно воспитан и ничем не выдал своего недоумения, почему собственно дядюшка с таким серьезным видом сообщает ему прописные истины. А тот, убедившись в почтительности и покорности племянника, перешел к делу.

— Дорогой Мигель, вы должны жениться. Ваша последняя поездка в Мадрид, когда вы гостили в семье маркиза д’Ачуаса, принесла неожиданные для всех плоды, вернее, принесет их в положенный срок. Я получил известие, что дочь маркиза, прелестная Лаура, с которой вы проводили так много времени вместе, чувствует недомогание, характерное для определенного положения. Маркиз оскорблен тем, что вы так злоупотребили его гостеприимством, но будучи человеком разумным, пока сообщил об этом только мне. Он дает вам шанс спасти вашу честь и честь его дочери немедленной женитьбой и просит меня отпустить вам ваши грехи и благословить этот брак. Я, со своей стороны, безмерно возмущен вашей распущенностью и рад только тому, что мой дорогой брат — ваш отец не дожил до такого позора и не был свидетелем, что его сын, наследник титула и чести д’Инестроза, так беспечно распорядился этим бесценным наследством. Я готов взять на себя этот ужасный грех и молиться о спасении вашей души, если вы немедленной женитьбой, праведной жизнью и добрыми делами готовы его искупить. Я уже написал маркизу официальную просьбу отдать его дочь вам в жены и сообщил, что вы немедленно выезжаете в Мадрид венчаться.

Вспомнив эту ключевую фразу разговора, Мигель остановился и подставил лицо под моросящий дождь. Ему казалось, что он вот-вот закипит от гнева и досады. Жениться на Лауре, к которой он уже охладел, сейчас, когда муж Сибилл собирается надолго в Танжер по коммерческим делам, сейчас, когда малышка Руфина уже не случайно столкнулась с ним на площади перед собором Сан-Антонио, столь почитаемой влюбленными, сейчас, когда он наконец понял, как добиться успеха у женщин? Жениться и потерять свободу, когда он только ее обрел, став после смерти отца полновластным хозяином всего, что принадлежит семье? Из-за минутного увлечения этой влюбившейся в него, как кошка, глупышкой Лаурой? Победа над ней не принесла ему и сотой доли той радости, которую он испытал, когда Сибилл согласилась просто выслушать его. Что делать? Отказаться? Скрыться где-нибудь? Откупиться? Дядюшка не хочет выносить сор из дома, не хочет упустить выгодную для семьи партию. Для него важно, чтобы их род продолжился наследником, чтобы его племянник сделал карьеру, но он, Мигель Гарсиа д’Инестроза, уже сам может распоряжаться собой. Почему им до сих пор помыкают, как маленьким?! Дядя грозил бесчестьем, пугал братьями Лауры, которые станут преследовать его. Ну и что? Он не раз фехтовал с ними обоими и знает, что сможет за себя постоять. Он молод, знатен, богат, так неужели нужно отказаться от всего этого из-за каких-то подозрений? И вообще, откуда известно, что ребенок — его? После смерти отца он главный в роду, и надо заставить всех считаться с собой, его имя и его шпага — залог свободы и счастья. Исполненный обиды и раздражения, бормоча под нос запоздалый ответ дяде, Мигель ускорил шаги и на улочке из тех, где двоим не разойтись, налетел на позднего прохожего, да так, что того отбросило к стене. Мигель шагнул мимо, но рука прохожего легла на его плечо.

— Сеньор, вы толкнули меня и не извинились.

— Кто вы такой, чтобы я, Мигель д’Инестроза, извинялся перед вами? — надменно ответил юноша.

— Вы толкнули меня, извинитесь, — голос прохожего звучал твердо, а рука, лежащая на плече юноши, была еще тверже.

Немного убавив спеси, Мигель, не готовый отступать, проговорил:

— Для того чтобы извиниться, я должен знать, перед кем. Назовите ваше имя, сеньор.

— Ах, и тебе нужно мое имя? — взревел незнакомец. — Так вот оно! — Он выхватил шпагу. — Я отучу тебя интересоваться моим именем!

— Почему вы мне тыкаете, я не мальчишка! — Мигель выхватил своюшпагу и бросился на незнакомца.

Завязался бой, оба бились с яростью, не соответствующей пустяковому поводу. Звон клинков и ругательства огласили узкую улицу. Через некоторое время сверху открылось окно, и недовольный голос прокричал:

— Сеньор Хуан, уходите, хозяйка спит.

Юный Инестроза на секунду поднял глаза на звук голоса, и этого хватило его противнику, чтобы вонзить шпагу ему в грудь. Юноша замер, качнулся и упал. Его противник отдышался, спрятал шпагу в ножны и склонился над телом. В этот момент дверь сзади него открылась и показались сначала светильник, потом рука, его держащая, а потом и тучное тело Пепелины. Прохожий выхватил у нее светильник и осветил лежащее в луже тело. Глаза юноши были открыты, он был мертв. Пепелина взвизгнула. Прохожий резко обернулся со светильником в руке. Пепелина глянула в освещенное лицо и обмерла.

— Король! — вздохнула она.

Король далеко отшвырнул от себя светильник и шагнул во вновь сомкнувшуюся на улочке тьму.

* * *
Рыхлый кожаный диван светло-зеленого цвета совершенно меня усыпил. Вернувшись в холл, я решила подождать Рамзию еще минут пятнадцать, учитывая пробки, которые начинаются на узких, курортных улочках после полуночи из-за массовых перемещений праздных отдыхающих. Другого гида я не стала бы ждать, но к этой немногословной приветливой женщине прониклась глубокой симпатией после первой же беседы. И сейчас мне не столько были нужны путевки, которые можно было оставить у портье, сколько хотелось поболтать с приятным человеком. Тема бесед у нас была волнующая для обеих — Тбилиси.

Как Рамзия успела нам рассказать, ее родители были из Тбилиси, куда они попали в тридцать седьмом году. Их детьми вывезли из пекла гражданской войны. Они были те самые «испанские дети» повстанцев, которых увозили целыми пароходами в Советский Союз. Был ли это акт гуманизма нашего, не склонного к сентиментальности вождя или за этим стоял какой-то дальновидный политический смысл, не знаю. Но эти за редким исключением дети больше никогда не видели своих родителей. Отец и мать Рамзии попали в детский дом в Тбилиси. Вместе росли, в сорок пятом году расстались, потом долго искали друг друга, но отцу удалось разыскать свою бывшую одноклассницу где-то в начале 50-х, они поженились и произвели на свет в Грузии чистокровную испанку знатного рода. Многих испанских детей усыновили, дали им другие имена и отчества, а детдомовские остались со своими именами и где-то в середине 70-х годов, после Хельсинкского договора, получили возможность разыскать своих родственников на родине. Чем там дело кончилось, я не успела узнать, но меня интересовала не испанская, а тбилисская эпоха жизни Рамзии. Дело в том, что мне, тоже волею исторических и политических обстоятельств, давно разлученной с любезной моему сердцу Грузией и дорогими тбилисскими друзьями, хотелось найти собеседника, неравнодушного к этой теме.

— Извините за опоздание, не могла найти место для парковки, — сказала Рамзия, входя в холл и прогоняя совершенно овладевшую мной дремоту. Чтобы окончательно проснуться, я встала и предложила:

— Пойдемте в бар, может быть, там найдется напиток, который вам захочется выпить в этот час, — моя учтивая речь явно была навеяна тбилисскими воспоминаниями.

— Вода — это тот напиток, который я хочу в любое время суток, — ответила Рамзия, и мы присели за столик бара, еще не пустого, несмотря на поздний час.

Глянув на часы, я спросила:

— Вы должны еще за кем-то заехать или на сегодня дела окончены?

— Увы, моя любимая пигалица уговорила меня оставить ее поплясать еще часочек, так что время у меня есть, и я расскажу вам подробно, когда и откуда вы уезжаете на экскурсии, — ответила наш добросовестный гид.

— Ну, у меня и кроме этого еще много вопросов, но я их задам, только если вы разрешите кроме воды заказать вам что-нибудь для поддержания сил: коньяк, виски или сейчас хорошо пойдет «Бейлис» со льдом. Уговорила? — спросила я весьма энергично.

— Уговорили на ликер, — засмеялась она.

Я одобрила решение и пошла к стойке сделать заказ. С формальностями мы покончили быстро: на первую экскурсию мы уезжали от гостиницы «Тритон», а на вторую — от автовокзала, время написано на билетах. Глоток любимого ликера придал мне бодрости, Рамзия тоже была в форме, и скоро от разговоров о трудностях работы в туризме мы перешли к воспоминаниям о нашем славном советском прошлом. Как часто бывает в таких случаях, когда встречаются люди одного поколения и одного круга, начался поиск общих знакомых. Казалось бы, на побережье Средиземного моря, в Испании, в час ночи две дамы, встретившиеся третий в жизни раз, взялись найти людей, с которыми они были знакомы лет двадцать назад за тысячи километров оттого бара, где они сейчас потягивают ледяной «Бейлис». Чем может закончиться такая попытка? Конечно, успехом. И не потому, что мир тесен, а потому, что прослойка тонка.

Когда Рамзия сказала, что окончила филологический факультет тбилисского университета по специальности прикладной лингвистики, я поняла, что нам не придется долго искать тех, кого мы обе знали.

— Университетских я не знаю, но мои друзья работали в Институте кибернетики, — я решила сузить круг поиска.

— В отделе у Чикоидзе? — уточнила Рамзия.

— Нет, у Велиашвили, они не лингвисты, а математики, — пояснила я.

Рамзия задумалась, а потом, улыбнувшись, произнесла, словно пароль:

— Тамаз Катамадзе!

Я подпрыгнула на стуле, ответ сошелся, мы встретились в прошлом. Мне хотелось умножить число тех, кого мы, как две колдуньи, пытались позвать за наш стол силой воспоминаний.

— Мераб Абашидзе? — была моя очередь называть имена.

— Да, он ухаживал за сестрой моей одноклассницы, — подхватила Рамзия, — и, по-моему, не только за ней, красавчик и умница.

— Точно, — подтвердила я.

Потом Рамзия назвала еще несколько имен, но я проиграла.

— А вы никогда не ездили на школы-семинары «Интерактивные системы»? — спросила я.

Рамзия взволнованно откинулась на стул, провела рукой по лицу и задумчиво проговорила:

— Ездила, это последние безмятежные годы перед тем кошмаром, который ждал нас впереди. Я так давно об этом не вспоминала. А сейчас готова даже рассказать, какие научные проблемы мы обсуждали на секции лингвистики и у кого в номере собирались по вечерам.

— А Зазу Матикашвили знали? Он работал в вычислительном центре Совмина?

— Его не очень, а вот его жену Лейлу знала, мы с ней в параллельных группах в университете учились, — ответила она.

— Помните, у них была бабушка, которая дружила с Еленой Ахвледиани и говорила о картинах, висящих на старых обоях: «Это Леночка подарила; это Леночка написала у нас, а это Леночка велела мне хранить»? — воспоминания множились в моей голове с пугающей быстротой.

— Да, — печально отозвалась Рамзия, — я тоже бывала в этом доме. Там на стенах висела не только Ахвледиани.

— Надеюсь, вы простите мою настойчивость, — сказала я, наклоняясь к ней через стол, — но еще один вопрос. Манану Пхакадзе вы не знали, из того же отдела, что и Тамаз?

— Нет, в этом отделе я больше никого не помню, но моего отца оперировал Михаил Самуилович Пхакадзе — отличный врач и человек с редким даже для тбилиссцев чувством юмора, — задумчиво ответила Рамзия.

У меня на глазах выступили слезы:

— Это отец Мананы, моей близкой подруги. Как многих мы потеряли в этих перестройках и перестрелках.

Лицо Рамзии помрачнело, глубоко задумавшись, она сидела и вертела в руках бокал с остатками ликера, а я принялась себя казнить. «Нет, все-таки я эгоистка, ну зачем заставила эту женщину сидеть среди ночи со мной и ворошить прошлое? Мои воспоминания легкие, веселые, и то плакать хочется, а ей каково пришлось? Закончить университет, наукой заниматься, чтобы в зрелые года работать переводчиком для «новых русских» в Испании. Как она вообще смогла сюда попасть?»

Последний вопрос я повторила вслух, чтобы немножко оторвать Рамзию от охвативших ее мыслей.

— Когда к власти пришел Гамсахурдия, началась война, жить в Тбилиси стало невозможно, но и уехать было нельзя. Некуда. У нас были заграничные паспорта, мы их успели оформить еще в восемьдесят девятом или девяностом для поездки к бабушке в Испанию. Когда все рухнуло, мы чудом добрались до Батуми, а там нам удалось сесть на корабль до Турции. Но турки брали только тех, у кого были паспорта. Моему брату из-за жены пришлось остаться. Это было как в гражданскую войну, последний корабль до Стамбула. Мы прощались навсегда, никто не думал, что их дочка будет кататься ко мне на каникулы, чтобы плясать до двух часов на дискотеке, — рассказав это, Рамзия посмотрела на часы и поднялась.

Тему воспоминаний мы закрыли.

— Пойдемте, провожу вас, — предложила я и спросила: — А в сезон выходные у вас бывают?

— Редко, моря почти не вижу, — ответила она.

— А местные пляжи знаете, где тут можно понырять? — поинтересовалась я.

— Правее порта есть насыпной мол, там хорошие камни и полно всякой живности, — толково объяснила Рамзия.

— Вот это настоящий гид! — засмеялась я. — Тогда еще один вопрос: а где купить нормальные, а не пластиковые ласты? — уже два дня, как я горько сетовала, что пожалела место в чемодане для ласт.

— Вот это не знаю, я только в продовольственные магазины успеваю заходить, и то не всегда. Но я готова одолжить вам свои, у меня все равно в ближайшие шесть дней ни одного шанса попасть на море не будет, а вы за это время и поплаваете в удовольствие, и ласты себе найдете. — С этими словами Рамзия вышла из отеля и, не предвидя возражений, добавила: — Я кину их в багажник и как-нибудь передам вам. Спокойной ночи.

— Спасибо вам и успехов, — откликнулась я и отправилась в свой номер.

Отель, построенный в классическом стиле старого «Интуриста» в Сочи, имел форму подковы, поэтому к номеру, находящемуся в торце, от площадки лифта вел коридор с двумя поворотами. Наш номер был последним по левой стороне. Я постучала в дверь, имевшую весьма солидный вид красного дерева. Марина открыла. Снимая с себя серьги, я поискала в зеркале ее взгляд — уж очень хотелось поделиться своими впечатлениями.

— Ты где-то застряла, — произнесла Марина. У нее удивительное чувство благородной сдержанности, что делает для меня невозможным выпалить с порога потрясающую новость, как поступает большинство женщин. Но за долгие годы нашей дружбы я привыкла к этой ее манере вести беседу, поэтому не проявляла инициативы, отвечая только на вопросы.

— Я ждала Рамзию, чтобы взять билеты на экскурсии, и болтала с Читателем. Кстати, его зовут Алан. — Воспоминание о приятном знакомстве с симпатичным голландцем несколько притупило мою тбилисскую грусть.

— А я совсем забыла про билеты и хотела уже идти отдать тебе ключ, чтобы, вернувшись с гулек, ты меня не разбудила.

— Какие гульки. Он пошел спать, чтобы завтра быть в форме к теннису, — я все-таки умудрилась сообщить мою основную новость.

— Ты тоже будешь спать, чтобы набраться сил, или не станешь их экономить и сделаешь мне массаж? — с иронией поинтересовалась Марина, так мягко напомнив о моем легкомысленном обещании, данном по прибытию на курорт, делать ей ежедневные массажи.

— Ничего я не буду экономить, ни силы, ни крем, — ответила я и принялась оборудовать рабочее место.

Процедура заняла у нас минут тридцать, после чего довольная Марина, выключая свет, заявила:

— Назавтра у меня есть для тебя сюрприз.

* * *
Утром где-то после восьми я уже бодренько прыгала по ступенькам, наконец-то найдя повод надеть новенькую юбочку «Reebok» и майку той же фирмы. Кроссовки у меня были старенькие, но это меня не смущало. В целом я выглядела вполне прилично. Выйдя в холл, я сразу увидела Алана. Он поднялся мне навстречу, и мы вышли в сад.

Утро было прекрасное, солнце приглушала чуть заметная дымка, воздух хранил ночную свежесть, под крошечным мостиком, ведущим к корту, журчал ручей. Корт был свежевыметен и сбрызнут, но не водой из шланга, а еще не просохшей росой. Стенка для разминки сверху была увита разросшимся у соседей плющом с белыми пахучими цветочками. Я почувствовала, что обстановка никак не располагает к серьезным спортивным занятиям. Мне не хотелось превращаться из объекта сексуального интереса в объект спортивной злости. Но повернуть назад было уже неприлично, пришлось импровизировать по ходу действия.

Мы встали к стенке. Он играл лучше меня, но резковато. Белая с синим воротником тенниска ему очень шла. Мы были одеты в одной сине-белой гамме, но в шахматном порядке: у него белый верх и синие шорты, а у меня синяя футболка и белая юбочка. Не хватало еще разных носочков. Я поделилась с ним моим наблюдением, используя минимальное количество слов. Он быстро понял меня, что я расценила, как наличие психологического контакта. Занятая этими мыслями, я потеряла бдительность и закинула мяч через стенку. Потеря мяча всегда вызывает раздражение из-за необходимости идти его искать, продираясь сквозь кусты, которые обычно почему-то густо разрастаются в тени теннисных стенок. На этот раз мяч, как в насмешку, не перелетел стенку, а улегся на ней, изображая из себя этакого желтенького цыпленка в зелени плюща. Видя мою досаду, Алан передал мне ракетку, разбежался, ухватился за свисающие ветки плюща, подтянулся на одной руке, другой дернул за плети, увитые цветами, и мой мячик свалился мне прямо в руки.

— Браво! — воскликнула я и предложила выйти на корт.

— Будем играть со счетом? — спросил Алан.

— Пока нет, — ответила я, по-прежнему желая оттянуть спортивную часть нашей встречи.

Мы принялись перебрасывать мяч, стараясь удержать его в игре как можно дольше. Минут через пятнадцать я почувствовала, что мои щеки из загорело-розовых скоро превратятся в пунцово-красные, по спине побежали первые струйки пота, дымка рассеялась и солнце показалось во всей своей испанской жгучести. А Алан был свеж и резво прыгал по корту, обращая на меня не больше внимания, чем на специальное устройство по выстреливанию мячей на тренировках. «Пора закругляться», — решила я и рванулась, что есть силы, за мячом, очевидно уходившем в аут. При этом моя правая лодыжка подвернулась, и я, громко ойкнув, замерла, сильно прикусив губу. Глаза наполнились слезами, и сквозь их линзы я видела, как Алан бежит ко мне. Он пересек свою площадку, роскошным прыжком перепрыгнул через сетку и продолжил лететь ко мне в таком искреннем и страстном порыве, что даже если бы у меня болела нога, то красота этих движений отвлекла бы меня от физических страданий.

— Идти можете? — спросил он, подставляя мне свою руку, как опору.

— Конечно, — отозвалась я с наигранным мужеством и похромала, повиснув у него на руке и постанывая.

Он не выказал ни досады за прерванную игру, ни типичной мужской паники по поводу чьих-то болезней. Мы медленно, с остановками, пошли к отелю. Я помалкивала, продолжая покусывать губы. Но между нами происходило то, что не требует слов.

Обычно одежда, воздух, кожа прекрасно изолируют людей друг от друга. Но иногда защита исчезает, и то, что было изолятором, становится проводником. Одежда проводит тепло и движения тела под ней, кожа беспрепятственно пропускает в обе стороны потоки любовного трепета, воздух у лица становится упругим и передает еще не сбывшиеся, но уже посланные поцелуи. Без этого этапа любовные отношения невозможны, а после него почти неизбежны, так что на корт мы вышли едва знакомыми, а вернулись почти близкими людьми.

Любовное томление, охватившее меня рядом с Аланом, совершенно отвлекло от необходимости избежать посещения врача. Когда мы наконец добрались до холла, Алан усадил меня и попросил подождать, пока он вызовет врача. Я рванулась за ним, чуть действительно не вывихнув ногу, и потребовала немедленно отвести меня в номер, где меня ждет подруга-врач. Для убедительности я сказала, что она не просто врач, а хирург-травматолог и что она возит с собой на отдых все необходимые лекарства, а также портативную рентгеновскую установку и гипсовые бинты. Мое многословие разрушило наш волнующий контакт, но обеспечило мне возможность сохранить в тайне мою уловку.

Мне повезло, что Марина была в номере. Ее задержали непослушные после морской воды волосы, и ей пришлось провести у зеркала больше времени, чем обычно. Наше появление почти в обнимку ее явно удивило, но она, мгновенно уловив в моих интонациях фальшь, подхватила мою игру и заверила Алана, что окажет мне необходимую помощь. Я не менее чутким ухом услышала в этой фразе скрытую угрозу. Марина не одобряла мою склонность к мелкому вранью. Алан обменялся со мной нежными взглядами, пожелал выздоровления и ушел. Марина наконец удачно заколола волосы и тоже направилась к двери.

— Ты куда? — возмущенно крикнула я.

— На завтрак.

— А как же я?

— А у тебя, дорогая, постельный режим. На ногу — холод, обезболивающее — внутрь и никакого алкоголя. Это я тебе как врач-травматолог говорю! — и она закрыла за собой дверь.

Я повалилась на кровать и стала вспоминать наиболее волнующие моменты сегодняшнего утра, чтобы вновь ощутить приятное волнение в крови, которое было ничуть не хуже того, что обеспечивает шампанское.

Но романтические грезы скоро сменились прозаическим голодом. В холодильнике мне удалось обнаружить лысый персик, начатую банку маслин и пачку галет, прихваченную из самолета. Еще в юности один мой друг, заядлый путешественник, приучил меня не пренебрегать ничем, что попадает в руки. Никогда не знаешь, что может понадобиться в пути. Разрешив проблему питания, я задумалась над тем, как обрести свободу. Мои белые штаны, три дня висевшие в шкафу, приобрели вид, пригодный для носки без глажки. По моему плану, они должны были прикрывать имитацию повязки на ноге, которую я изобразила с помощью носового платка. Твердо запомнив, на какую ногу надо хромать, я полностью приготовилась к отмене постельного режима, если лечащий врач не будет против.

Марина вернулась тогда, когда идти на пляж было жарко.

— Вечером едем в самое роскошное место на этом побережье!

— Это в Марбейю, что ли? — живо сообразила я. — Надо узнать расписание автобусов.

— Не надо, я взяла машину напрокат, — с едва скрываемым торжеством сообщила она.

— Вот это сюрприз! — я была потрясена. Дело в том, что Марина — юный, еще не оперившийся автомобилист. Каждая поездка в Москве по МКАД для нее ужасный стресс и великий подвиг. А тут такой отчаянный поступок, добровольно, без подготовки.

— А как же мы дорогу найдем? — этот вопрос меня всегда ужасно волнует.

— Штурманом будешь ты. Вот карты, изучай!

— Может, мы отложим поездку на недельку, а то я не успею.

— Поторопись, у нас аренда на 24 часа.

— Они уже пошли?

— Нет, машину пригонят в семь.

— А какую машину мы заказали?

— Испанскую. «Сеат» с двигателем 1.4.

— А ты знаешь, как ее включать?

— Думаю, разберусь. А ты маршрут прокладывай пока по этим туристическим картам, а потом в машине уточнишь по автомобильному атласу.

— Ты уверена, что я смогу что-нибудь уточнить по атласу?

— Хватит лелеять свой топографический кретинизм, будем его лечить. Это мнение хирурга.

— Ортопеда?

И мы дружно расхохотались.

* * *
С приближением семи часов наша веселость стала убывать, а напряжение возрастать. К этому времени мы уже были элегантно одеты с максимальной роскошью, которую могло позволить нам содержимое наших чемоданов. Марина надела жемчужно-серый брючный костюм из сеточки, напоминающей плетение кольчуги. Чуть клешеные брюки дополняло платьице-туника, с разрезами до самой талии, позволяющими оценить длину и форму Марининых ног. Высший ценовой класс духов, которыми неназойливо, но внятно благоухала Марина, гарантировал натуральность ее жемчугов. Легкий загар и выгоревшие до платинового оттенка волосы добавляли непринужденный курортный шарм.

Я была одета менее утонченно. На мне была юбка из шуршащей органзы карамельного оттенка и маечка в тон, открывающая спину. Я люблю на отдыхе носить вещи с открытой спиной, это создает дополнительную отпускную вольность. К тому же у меня прекрасной формы спина, на которой никогда не остаются вульгарные белые полосы от купальника. Я добиваюсь этого, используя собственное ноу-хау и не прибегая к такой пошлости, как загар топлесс. Элемент строгости и недоступности в моем довольно легкомысленном наряде выполнял дорогой и несколько старомодный комплект украшений из граната в золоте.

К семи мы были готовы к приключениям. Агент с машиной опоздал минут на пятнадцать и к тому же пригнал нам вместо «Сеата» старенький, сильно побитый и поцарапанный «Опель». Маринино возмущение он быстро пресек, ткнув ей пальцем в пункт договора, где было указано, что фирма может менять марку машины, предоставляя автомобиль того же класса.

— Это и есть один класс. Распишитесь.

Агент передал нам ключи и моментально смылся. Мы уселись, и каждый занялся своим хозяйством: Марина стала пробовать рычаги управления, а я — искать атлас дорог. Разочарование постигло обеих: никаких карт в машине не оказалось и как включается задняя скорость, выяснить не удавалось. Дружно понося агента и агентство, мы вынуждены были совершить сложный маневр, двигаясь только вперед, и причалить к офису. Карт нам так и не выдали, но какое колечко надо поднимать на рычаге для включения реверса, все-таки показали. В сгущающихся сумерках и сгущающемся Маринином раздражении мы выехали на шоссе, соединяющее Малагу и Марбейю. Километров через сорок нам стали попадаться указатели, на которых под словом «Марбейя» были нарисованы две стрелки: одна направо, другая налево. Мне как штурману нужно было принимать в этой неоднозначной ситуации решение и нести все бремя ответственности за него. Несмотря на то что я один раз скомандовала — направо, другой — налево, мы благополучно пересекли границу населенного пункта Марбейя.

По туристическим путеводителям и дамским журналам Марбейя представлялась нам сверкающим шумным центром великосветской тусовки, центральную площадь которой украсил великий скульптор, наш земляк и современник. Наши представления оправдались только в части сверкания. Центральная, видимо, деловая часть города, куда мы попали в соответствии с моими указаниями, была залита светом вывесок — особенно ярко сиял неоном секс-шоп — и абсолютно пуста. Ни исторических развалин, ни ресторанов, ни миллионеров не было. Не было и полицейских, у которых можно спросить дорогу. Маринины замечания становились все более едкими по мере того, как мои штурманские способности неизменно приводили нас к секс-шопу. Я неизбежно начала парировать, и вскоре мы дошли до реплик, которые, по меткому выражению Остапа Бендера, предшествуют генеральной драке.

— Твой топографический кретинизм и неспособность запомнить, как называется по-английски соль, принимают необратимые формы! — кричала Марина, яростно крутя руль, уже без всяких моих указаний, по каким-то узким, уходящим вниз улочкам.

— А ты значительно лучше ездишь на такси, чем за рулем! — ответила я, также постаравшись наступить из всех мозолей на самую свежую.

Марина резко затормозила и остановилась прямо под знаком «парковка запрещена», где уже стояла пара автомобилей с включенными аварийными огнями. Этот маневр не позволил ей сбить с меня полемический задор.

— Ну и ничего страшного в том, что я говорю «солт», нет, меня всегда понимают и никогда не приносят сахар. А тебе, несмотря на твое владение языками, подают вместо модного «Сеата» старый «Опель».

— А знаешь почему?.. — начала Марина, но замолчала, увидев на моем лице изумление.

Задрав голову и открыв рот, я смотрела вверх. Над дорогой, над уже почерневшим морем вздымалась каменная колонна, увенчанная фигурой безногого Икара с подрезанными крыльями. Описать иначе то, что виднелось в сумраке высоко над нами, я не могу. Зрелище было столь неожиданным и комичным, что мы хором выдохнули:

— Япона-мать, это что же такое?

Компания, вылезшая из припаркованных рядом автомобилей, также стояла рядом, задрав головы и часто произнося слово «Колумб». То, что мы видели, настолько не соответствовало нашему представлению о знаменитом памятнике, подаренном московским грузином ни в чем не виноватым жителям Марбейи, что приступ хохота был неизбежен.

— Так это и есть тот подарок, от которого американцам удалось отказаться, а испанцам — нет? — спросила я, полностью забыв наши мелкие дрязги рядом с таким великолепием.

— Все не так просто, — досмеиваясь, сказала Марина. — Американцы сами виноваты. Носились со своим трехсотлетием, как курица с яйцом, объявили международный конкурс на лучший памятник Колумбу. Они-то уверены, что весь остальной мир, кроме Колумбии и Мексики, никогда это имя не слышал.

— По себе о людях судят, — согласно хохотнула я.

— А тут оказалось, что в далекой холодной вражеской Москве живет маленький, но великий грузинский скульптор с горячим сердцем и кипучей энергией, который знает не только русскую историю аж до Петра I, но и всемирную, до Колумба. И вот он, то ли на свои деньги, то ли на деньги московской казны, тут мнения расходятся, решил отразить в бронзе свое видение образа первооткрывателя. А так как ему была важна в конкурсе не победа, а возможность украсить своими творениями еще девственно-пустынные берега Нового Света…

— Конечно, в Москве уже места почти не осталось. Для него даже речку из-под земли обратно достали, чтобы он мог для нее набережную сделать, — не смогла я удержаться от едкого замечания.

— Да, а обе Америки — Северная и Южная — вполне соответствуют его масштабам. Он решил действовать, как его герой, не ждать никаких приглашений, а пожаловать самому. Говорят, решил сделать из памятника Колумбу этакого троянского коня и с его помощью проникнуть на желанные просторы американских городов. Но местные жители, помня, что стало с доверчивыми аборигенами, не попались на эту удочку и твердо отклонили все предложения совершенно бесплатно водрузить это творение, — и Марина ткнула пальцем вверх, где фигура человека с задумчивым лицом была укрыта то ли крыльями, как показалось сразу, то ли коконом.

— А испанцы, что ли, пожадничали? — поинтересовалась я.

— Думаю, дело не в этом. Марбейю ведь недаром считают самым дорогим курортом на побережье. Сюда не только их миллионеры приезжают, но и наши. Особняки понастроили, налог в местный бюджет платят, имеют влияние на власти и даже авторитет. К ним тут прислушиваются.

— Да брось ты! У нас не платят, а тут платят? — удивилась я.

— Ой, ты что, ничего не понимаешь в нашей «новой русской» психологии? Весь понт состоит в том, чтобы у себя платить как можно меньше, а заграницей как можно больше. Даже анекдот есть роскошный на эту тему. Встречаются два бывших кореша. Оба при делах. Один другому хвастается: «Смотри, я себе галстук нашел за штуку баксов!» А другой ему отвечает: «Как ты был лох, так лохом и остался. Я себе точно такой же купил за три штуки!» — Марина покрутила головой в поисках урны, с удовлетворением нашла ее, выбросила окурок и глянула на часы: — Ужинать мы сегодня будем?

— Если ты дорогу узнаешь у кого-нибудь, кроме меня, — честно призналась я в своей беспомощности. — Как это заведение называется?

— «Три оливы», но подают там мясо. Место известно, дорогое, — ответила подруга, еще раз сверяясь с путеводителем в надежде найти там какие-либо указания на пути, которые приведут нас к ужину. — А мы, оказывается, находимся в порту. Здорово мы его нашли. Пуэрто Банус — это главный здешний порт, куда со всего света в сезон приходят яхты. Жаль, темно, а то посмотрели бы. Говорят, здесь можно увидеть самые дорогие экземпляры стоимостью в десятки миллионов. Так хочется на яхте покататься, можно даже не на такой дорогой! — И она снова уткнулась в карту.

— А ты заказывала? — При упоминании о мясе мне захотелось есть.

— Нет, но место дорогое, вряд ли там толпы туристов, — смутилась Марина.

— Одно другого не исключает. Ты же мне сама только что анекдот про галстук рассказывала. — Голод усиливался, а вместе с ним тревога о судьбе нашего ужина. Зная подругу, я понимала, что если мы не найдем выбранный ею ресторан или не попадем в него, то можем лечь спать натощак. Менять планы не в ее правилах.

К моменту, когда мы полностью удовлетворились главным памятником Марбейи, вокруг оказалось уже несколько машин с включенными аварийками. Либо это место было так же опасно для машин, как Бермудский треугольник для кораблей, либо то была популярная местная уловка. Только третий человек, к которому мы обратились, сумел толково объяснить, куда нам надо свернуть и сколько светофоров проехать. Мы тронулись и спустя минут пять увидели наконец исторический центр и заметное издалека здание, напоминающее средневековую квадратную башню, на верху которой было написано «3 olivos».

Судя по собственной парковке, ресторан имел весьма респектабельную репутацию. Вход освещали ярко пылающие настоящие факелы. Живой огонь оттенял бархатную темноту ночи и манил к себе. Сразу у входа, в первом зале наше внимание привлекло механическое пианино, приятно звучащее для бармена за стойкой, так как зал был пустой. Мы повеселели и, пройдя еще два полупустых зала, живописно разгороженных полками, на которых хранилась винная коллекция ресторана, вышли на просторную веранду. Большинство столиков были чуть отделены друг от друга столбами, поддерживающими легкую кровлю. На нашем столе, так же как на остальных еще свободных столах, стояла бутылка «Риохи», с ценником. Осмотрев ее, мы решили не капризничать и пить, что дают. Тут к нам подбежал официант и спросил, что мы будем пить. Мы ответили, что вот это вино. Он забрал бутылку и куда-то убежал. Потом прибежал другой с тем же вопросом. Мы сказали, что хотим то вино, которое у нас отобрали. На что он ответил, мол, правильно сделали и вообще вино надо заказывать у него, и тоже убежал. Третий принес меню, что нас немного отвлекло от этой беготни. Углубившись в чтение, Марина посерьезнела. Она любит и умеет покушать, знает толк в хорошей кухне и в такой ответственный момент, как заказ ужина, ее лучше не отвлекать. Я стала рассматривать публику. И не пожалела об этом. За столиком наискосок сидел известный московский композитор, которого невозможно было не узнать из-за светлых, до плеч волос и темных пушистых усов. Он только что пережил разрыв со своей музой-русалкой и, видимо, приехал укрепить морскими ваннами расшатанные нервы. Я поделилась своими наблюдениями с Мариной, которая к этому времени уже выбрала нам закуску — шпинат со сливками. Я ратовала за разнообразие закусок, но нашу утонченную гастрономическую беседу прервал шум и отчетливый мат, прозвучавший из соседнего угла, где гуляла мужская компания. Звуки брани настолько резали слух, что я не сдержалась и сделали им замечание. Мат прекратился, но разговор на повышенных тонах продолжился. Я хотела встать и пересесть, чтобы испепелить их взглядом, но Марина остановила меня:

— Ты что, братков собираешься хорошим манерам учить? Это даже у участкового не получается.

— Что ж, так и будем весь вечер это слушать? — возмутилась я.

— Тебе нужен конфликт с русской мафией в Испании? — Марина явно сгущала краски, чтобы охладить мой пыл.

— Брось, какая мафия, ты тоже начиталась всяких ужасов, — возразила я, тем не менее пристально вглядываясь в соседей.

Из пятерых сидящих за одним столом только двое не вызывали подозрений в причастности к криминальным структурам. Остальные трое, по манере держаться, круглым незатейливым лицам, обилию золота, сверкающего поверх футболок и на руках с короткими пальцами, вполне могли бы собирать дань с лоточников на Черкизовском рынке. То что они перестали материться, меня несколько успокоило, но неприятно было оставлять такую компанию у себя за спиной. Я немножко сдвинула стул и поинтересовалась, что мы выбрали на ужин.

— Я буду баранину в вине, а ты — половину цыпленка, фаршированного апельсином с яблочным соусом. Устраивает? — Марина подняла на меня глаза поверх роскошной кожаной книжки меню.

— А можно не половину, а три четверти цыпленка? — сострила я.

— Можно, если не наешься, заказать еще половинку.

— Ладно, посмотрим, что они называют цыпленком.

Официанты начали вскоре приносить нам атрибуты парадного ужина и еду, причем их было столько, что, мне кажется, я не видела никого из них дважды.

После шпината, жирного, как сливки, и сливок, легких, как шпинат, бокала вина и хрустящего теплого хлеба мы откинулись на высокие спинки стульев, в приятном нетерпении ожидая горячего. Я стала оглядывать туалеты дам. Мое внимание привлекла чья-то обнаженная спина, видневшаяся в настолько глубоком разрезе черного платья, что его края стягивала резинка розового цвета. Это было довольно дикое зрелище, во-первых, потому что, несмотря на универсальность черного цвета, в этом сезоне он был совершенно недопустим, а уж с розовой резинкой на спине вообще на грани приличия. Я посмотрела даме на ноги в надежде увидеть розовые туфли, но они были тоже черные. Так одеться могла только женщина, не читавшая про моду даже в дамских журналах. Я поделилась с Мариной своим открытием.

— Ну в этом есть свой шик, — возразила Марина, как всегда не соглашаясь со мной.

— В чем — в резинке? — я была возмущена.

— Тебе не видно, подвинься вправо. Теперь видишь черный бантик в ее волосах? — Мы дружно захихикали. — Лица не видно, но профиль какой-то знакомый, — задумалась Марина.

— Ну и знакомые у тебя! — заметила я, склонившись к тарелке со своим весьма крупненьким цыпленком, благоухающим жареной корочкой и имбирем.

— Они такие же мои знакомые, как и твои, — Марина взирала на целый тазик баранины, который ей предстояло съесть.

— Мне плохо видно, кто это? — чтобы произнести это, мне пришлось вернуть мой язык на место, после того как я его проглотила вместе с кусочком апельсиновой начинки.

— Жена кинорежиссера, который снял фильм про то, что украшает внутренний зал этого ресторана, — Марина любила разгадывать кроссворды и делала это блестяще. Иметь подругу с таким интеллектом и характером, я вам скажу, не просто, но приятно.

Я напряглась:

— Там стеллажи с винами. Ага, значит, «Истина в вине» Иоселиани? Ты что, знаешь в лицо его жену? — Я была изумлена.

— Нет, я не про вино. Что мы видели у входа?

— Механическое пианино. Теперь дошло. Значит, ты права, что бантик и резинка — это шик. Она же у нас чуть ли не министр моды, кому же, как не ей, знать, что носить летом в Испании.

Знаменитое семейство, возглавляемое главным детским и государственным поэтом, всегда было объектом пристального внимания публики. Два брата-кинорежиссера соревновались в числе почитателей и поклонниц. Личная жизнь всех членов семьи давала повод журналистам писать, а публике — читать. Практичный старший брат решил не давать больше зарабатывать на себе другим и выпустил две книги с исчерпывающими интимными подробностями своей жизни с многочисленными женами. Также он поведал миру о патриархальных нравах семьи, весьма нетерпимой к женской независимости и яркой индивидуальности. Казалось, поставлена точка на описании его романов, но не тут-то было. Он женился еще раз — и опять стало о чем сплетничать. Младший брат — кумир нашей юности — женился всего дважды: первый раз на дочери великого певца, ставшей прекрасной актрисой, чей характер явно не соответствовал мужскому культу в семье. А второй брак — на даме с черным бантиком на голове — принес ему, кроме постоянства, еще и троих детей. С удовольствием обсудив прошлое этого могучего семейства, мы перешли к настоящему. Убедившись, что могучий красавец с лучистыми глазами, которого не испортили годы, в зале отсутствует, Марина тяжело вздохнула и сказала о его жене, разговаривавшей с невидимым для нас собеседником:

— Все бы ничего и к бантику можно было бы не придираться, но уж больно она им породу подпортила. Все дети такие неинтересные.

— Ну нет, младшенькая, которая «Оскара» получила, очень даже симпатичная, — возразила я, желая быть объективной.

— Да она уже выросла и, наверное, стала, как остальные. Уж насколько мне хотелось баранины и то больше не могу, — Марина отодвинула тарелку и выпила вина.

В это время за шумным столом сзади нас затянули песню: «Напрасно старушка ждет сына домой…» Я обрадовалась:

— Вот и до песен дошло, значит, нас обижать не будут. Давай подпоем!

— Сиди, подпевала! Тебе что, нужно, чтобы они к нам привязались? — охладила меня Марина, продемонстрировав свое умение просчитывать ходы вперед.

— Ну если петь нельзя, давай хоть десерт закажем. — Мне хотелось еще каких-нибудь удовольствий.

— Хватит, нам пора возвращаться: у нас завтра рано утром поездка в Гранаду, забыла? — спросила Марина, делая призывные жесты официанту.

— Такой вечер хороший, — начала канючить я.

— Приготовьте нам счет, — не ввязываясь со мной в дискуссию, велела Марина какому-то официанту.

— Это не наш, — заметила я.

— Знаю, но, похоже, здесь все обслуживают всех, поэтому все равно. Допивай вино, — скомандовала она. Видя, что мы начали собирать сумки, из-за соседнего столика, где песню уже допели, поднялся высокий парень и, немного косолапя, двинулся к нам.

— Здесь полиция есть? — тихо спросила я, прикрывшись салфеткой.

— Добрый вечер. Я хотел извиниться. Мы вам, наверное, мешали весь вечер, — весьма учтиво для владельца таких золотых цепей сказал посланец мира с соседнего столика.

Я от неожиданности начала улыбаться и кивать ему в знак согласия.

— Ничего страшного, — отозвалась Марина, однако машинально прижимая к себе сумку.

— Пели вы хорошо, мы даже хотели присоединиться, — я тоже пожелала быть вежливой, но, видимо, перестаралась, потому что Марина наступила мне на ногу под столом.

Тут к столу подлетела очередная незнакомая официантка, положила на край стола изящные кожаные корочки в одном стиле с меню, но поменьше, для подачи клиенту счета. Но в них лежал не наш счет за ужин, а чья-то кредитная карта «Американ-экспресс» и оплаченный чек.

— А мы как будем платить: наличными или тоже картой? — спросила я.

Марина принялась рыться в своей сумочке, стилизованной под рюкзачок, в которой, как в настоящем рюкзаке, имелось все необходимое для путешественника, начиная от карт и кончая универсальным перочинным ножом. В этот момент в другом конце зала, скрытом от нас, послышались гневные вопли, загремели стулья.

— Тоже мне фешенебельное место! Обстановка, как в пивнухе! — возмутилась я.

Скандал разгорался, на его тушение кинулся метрдотель, и нам стали видны участники. Около столика, держась за спинку тяжелого стула и периодически громыхая им по каменным плитам террасы, стоял наш знакомый грубиян из гостиницы и отчитывал подоспевшего метрдотеля. Персонал метался по залу. К нам подскочила официантка с выпученными глазами и воплями: «Тархета! Тархета!» Марина, не торопясь, взяла со стола чужую кредитную карту, внимательно ее изучила и вместе с чеком отдала официантке. Та побежала к бородатому скандалисту, после чего крики стали несколько тише.

— Эх, жалко было отдавать, надо было и за наш ужин с нее списать, — призналась Марина и, видя, что я встаю, спросила: — Ты далеко?

— Носик попудрить перед обратной дорогой, — и я двинулась в сторону туалета.

— Постой, достань заодно из машины мою кредитку. Я ее вместе со страховкой, видимо, в «бардачке» оставила, — попросила Марина, протягивая мне ключи.

Я вышла из ресторана и пошла к стоянке. Ночью не только все кошки серы, но и все машины одинаковы. Найти нашу машину по характерным вмятинам на боку и наклейке с эмблемой агентства мне никак не удавалось, а номер я, конечно, не помнила. Пройдя стоянку из конца в конец, я заметила рядом другую, отгороженную от первой низким заборчиком. Я поняла, что могла перепутать стоянки, перешагнула через забор и по газону прошла к машинам, внимательно в них вглядываясь. Поэтому для пары, стоящей ко мне спиной, а лицом ко входу в ресторан и на парковку, мое приближение осталось незамеченным. Я тоже сначала услышала их, а уж потом подняла голову и рассмотрела. Смутно знакомая немолодая дама разговаривала с тем косолапым пацаном из-за соседнего столика. Языковый барьер им явно мешал, и каждое слово они повторяли по нескольку раз, сопровождая его пояснительными жестами. Парень тыкал себя пальцем в грудь, потом показывал куда-то вдаль и ударял кулаком в ладонь, сопровождая этот жест интернациональным «Бум! Бум!». Дама что-то сказала, и он в ответ закивал головой, повторяя: «Кил, кил». Она вытащила блокнот и стала что-то писать или рисовать. Он склонился к ней, а я, тихо взяв из машины нашу кредитку, всего лишь «Виза», а не «Американ-экспресс», обошла кругом и вернулась в ресторан. В первом зале, облокотившись на механическое пианино, неутомимо игравшее какой-то шлягер, со стаканом в руке стоял скандаливший только что господин и рассматривал винные бутылки. Марине уже принесли счет, и она расплатилась наличными.

— Извини, что сгоняла тебя зря, но я подумала, что деньги на карточке нам пригодятся, если захотим еще раз машину брать напрокат.

— Я сейчас встретила этого крикуна около входа. Вот интересно, что было бы, если бы мы не отдали карту? — Я люблю иногда обострять ситуацию, хотя бы мысленно.

— Что, до сих пор на него зуб держишь из-за шампанского? — засмеялась Марина. — Да ничего бы не было. Пришла бы жена, она на него, как укротитель на льва, действует, он бы перестал рычать и просто заблокировал бы карту.

— Точно, ее не было. Я ее на парковке видела, только сразу не узнала. Думала: опять кто-то из телевизора. Ладно, пошли. А может, куда-нибудь на дискотеку заедем? — с надеждой спросила я.

— С твоей ногой танцевать вредно! — Марина ехидно напомнила мне об утреннем приключении.

— Ну его же здесь нет, к сожалению, — вздохнула я.

— А на дискотеке, может, и увидишь, как тесен курорт, вон сколько мы встретили знакомых за один вечер. Между прочим, мадам с бантиком была со своей младшенькой дочерью. Когда они уходили, я их разглядела.

— Ну на кого же она стала похожа? — полюбопытствовала я, пожалев, что пропустила этот момент.

— Увы, все очарование детства у нее пропало, а ведь была очень хороша, — ответила Марина. В отличие от меня, она сразу же нашла нашу машину.

— Может, все-таки заедем еще куда-нибудь. Вечер такой хороший, — продолжала уговаривать я ее.

— Посмотри на часы, поздно уже. Я хочу завтра до завтрака поплавать. Ну если так охота, скажи, где тебя высадить и гуляй себе, а меня подушка ждет, да и япо ней соскучилась.

В полночь мы уже спали.

* * *
Пронизывающий январский ветер гнал мусор по пустынной, освещенной последними слабыми лучами заходящего зимнего солнца Плаца де Майор Мадрида. Обычно оживленная в этот час площадь была почти пуста. Немногие прохожие и всадники пересекали ее не через центр, а по периметру, стараясь спрятаться от ветра среди колонн, которые окружали выходящие на нее дома.

Дон Ортега привычно скользнул взглядом по фасаду дворца де Майор, давшего название площади. Пробившийся сквозь облачность луч солнца вдруг заставил ярко по-летнему заиграть красками, покрывающие его фантастические фигуры фресок. «Что же все-таки с ним случилось, — опять задумался благодетель города. Так почтительно называли его мадридцы за те усилия, которые он прикладывал в деле городского благоустройства. Его взгляд задержался на одной из фигур. — Может, сатир утащил Мигеля в свое царство? — Он перевел взгляд на особо любимое им изображение голой красотки, которая, как опытная кокетка, хоть и была обнажена, однако не показывала ничего, кроме плеча, бедра и колена. Скорее всего, в том переулке Мигеля подкараулил муж какой-то его подружки. Рана говорит, что он дрался и получил удар в грудь, а не в спину».

Фрески занимали всю площадь фасада, даже узкие промежутки между крышей и окном. В одном из них помещалось изображение симпатичного осла с серьезной мордой и в очках. Глянув на него, дон Ортега усмехнулся, как же этот осел похож на кардинала Севильского, на встречу с которым он как раз, не торопясь, направляется. «Что ж, пусть наш мудрый осел распутывает эту головоломку, а мы будем ему помогать».

Луч солнца исчез, а вместе с ним померк и фасад, сменив цветное изображение черно-белым. «Пора, а то я могу опоздать на вечернюю мессу», — подумал дон Ортега, шевельнув поводья. Сегодня должен был присутствовать на службе в соборе святого Иеронима — в одном из старейших соборов Мадрида, построенном сразу после освобождения этих земель от арабов и особо почитаемом местной знатью. Собор, конечно, стал маловат и выглядит уже более чем скромно для все богатеющего Мадрида. Поэтому усилиями в том числе и дона Ортеги заложен новый парадный собор на окраине, напротив строящегося королевского дворца. Оба эти сооружения должны будут возвеличить власть Бога и короля на испанской земле. Ум дона Ортеги был преисполнен честолюбивых замыслов, а душа его жаждала тихой молитвы под строгими и аскетичными сводами старого Иеронима, видевшего многое из жизни этого города.

Войдя в собор, он прошел к алтарю, чтобы занять свое место в первом ряду. По традиции в храме ближе к Богу размещались те, кто был ближе к королю при дворе. На мессе присутствовало множество влиятельных персон, и дон Ортега гадал, кого еще, кроме него, кардинал д’Инестроза просил зайти в ризницу после службы, чтобы поговорить о семейном горе — гибели при таинственных обстоятельствах единственного племянника и надежду рода, юного Мигеля.

В ризнице собралось весьма представительное общество тех, кто относился к семье: двоюродные сестры Мигеля, урожденные Инестроза, тетушки, бабушки, но, увы, ни одного мужчины, так как кроме самого кардинала уже никто по мужской линии не носил славного родового имени Инестроза. Хотя в ризнице, конечно, были не только женщины, но и их мужья, дети, а также близкие друзья, многие, которых опечалила его смерть. Дон Ортега с удовлетворением отметил, что д’Инестрозы, с которыми его связывали, помимо дальнего родства, еще и совместные интересы, пожалуй, одно из самых влиятельных на сегодня семейств. Когда собравшиеся закончили церемонии приветствия, кардинал взял слово и заговорил долго и пространно. Дон Ортега слушал его вполуха, однако, не пропуская того, что могло быть важным. Кардинал скорбел о гибели племянника, смерть которого поставила под угрозу продолжение рода. Если только не вмешается божественное провидение, мужская линия семьи с его гибелью прервется.

«Почему прервется, а не прервалась? — машинально отметил грамматическую неточность в речи его преосвященства дон Ортега. — Мигеля похоронили сорок дней назад и тут уже ничего изменить нельзя». Отвлекшись, он пропустил, как именно кардинал перешел к обвинению королевской власти, которая любыми способами старается ослабить знатные роды, своим попустительством создавая условия для врагов, которые убивают теперь прямо на улицах города. «Почему королевская власть не ищет убийц нашего Мигеля, погибшего в самом начале своей жизни, не успевшего свершить почти ничего из того, что было начертано на его пути? Может, дело в том, что убийца известен властям и они его покрывают? Больше месяца прошло с той трагической ночи, а преступник не найден, не обнаружены даже свидетели, которые обязательно должны быть в таком большом городе. Королевская власть, все больше и больше ограничивая права знатных родов, не выполняет свои обязанности. Граждане, даже самые знатные, чувствуют себя беззащитными.

— Мы должны потребовать от короля объявить награду тому, кто поможет в поисках убийцы. Мы должны быть тверды и едины и дождаться того, чтобы король считался с нашими требованиями. Мы не можем оставить безнаказанной смерть нашего дорогого Мигеля, иначе жизнь каждого из нас не будет в безопасности. Нас всех передушат и перережут в наших домах, и как лисы безмозглых кур в курятниках, — голос кардинала утратил обычную певучесть и грозно раздавался под сводами ризницы. Присутствовавшие выражали согласие. — Давайте скрепим наше решение священной клятвой на кресте, что мы найдем и покараем убийцу, а если нет, то пусть Господь накажет нас и детей наших за трусость и слабость. — При последних словах д’Инестроза поднял над головой распятие, и собравшиеся повторили за ним слова клятвы.

«Похоже на заговор, — подумал дон Ортега, выходя из собора. — Королю, видимо, придется уступить».

И действительно, скоро в городе узнали, что тому, кто откроет имя убийцы Филиппа Хуана Мигеля д’Инестроза, король обещает награду в пять тысяч песет.

* * *
Проснулась я с волнующим чувством предвкушения чего-то приятного, что обязательно должно случиться. Не открывая глаз, перебирала в уме возможные источники такого приподнятого настроения. «Наверное, снилось что-то хорошее, — сообразила наконец, пытаясь уцепиться за последние ниточки, связывающие явь со сном. — Да, путешествие, я куда-то ехала». И тут в сознании как будто открылся файл и появилась картинка. Конечно, мне снилось, что я путешествовала вместе с Аланом. Нам нужно было лететь, но аэропорт был закрыт из-за тумана. Деваться некуда, мы нашли какой-то пустой бар с пластиковыми столами и огромными окнами. Алан уселся за столик, устало положил голову на руку и заснул, а я стояла у окна, и передо мной расстилались холмы, поросшие лесом, в белых пятнах тумана. А там, где туман рассеялся, каждое дерево видилось так четко, будто было нарисовано тушью на рисовой бумаге. Я отвернулась от окна, и сердце мое томительно забилось: Алан так доверчиво спал на своем локте, но тут же подумала: «Хорошо, что рейс отложили, мы будем вместе еще долго, и никто нас не разлучит». Безотчетное счастье заполнило меня с такой силой, что я проснулась. Но предвкушение любви и радости осталось и наяву.

Возбуждение, охватившее меня, было таким сильным, что я бегом сбежала к морю: через холл, по ступенькам, по гулкому пустому подземному переходу, по деревянным настилам на пляже. Только на влажном утреннем песке исчез грохот моих каблуков, и стали слышны гулкие удары моего взволнованного сердца. Разбежавшись, я упала в воду, выдохнула и поплыла также шумно, как бежала. Потом взмахи рук стали медленней, я подняла голову и увидела, что буйки остались далеко позади.

После заплыва я вернулась в отель и нашла Марину в ванной, занимающейся утренним туалетом.

— Ну как водичка? — задала она самый главный курортный вопрос.

— Просто блеск, море, как зеркало, теплынь. Надо сегодня побыть на пляже подольше, — я начала переодеваться к завтраку.

— Брюки надевай, — приказала подруга, увидев, что я снимаю с вешалки малиновый сарафанчик.

— А это чем плохо? — удивилась я.

— Повязку на ноге не закрывает. Забыла, что теперь ты калека? — напомнила Марина о моем вчерашнем вранье. — Или ты больше не хочешь с ним общаться?

— Очень хочу. Он мне сегодня даже снился, — я собралась рассказать свой сон, но поняла, что рассказывать нечего. — А ты не можешь меня вылечить каким-нибудь чудодейственным способом? — Сегодня мне очень не хотелось притворяться.

— Если только волшебным заклинанием от вранья и кокетства, но чтобы оно подействовало, нужно истолочь драконий зуб с печенью мыши, съеденной черным котом при полной луне. Зуб дракона у меня есть, но полнолуние будет через неделю. За это время любая вывихнутая нога пройдет. Делай повязку и не забывай прихрамывать, — изложив все это, Марина прошла к шкафу.

— Как ты думаешь, мы с ним сегодня увидимся? — Мне очень хотелось поговорить на интересующую меня тему.

— По логике вещей, если он вежливый человек, то должен узнать, как твоя нога. А если ты ему тоже интересна, то простор для проявления чувств самый большой. Поэтому хромай что есть силы, — с этим напутствием мы двинулись на завтрак.

Войдя в ресторан, я обежала глазами зал. Алана не было. Мне даже шампанского расхотелось, настроение испортилось.

— Не унывай, куда ему деваться, не голодным же сидеть, — приободрила меня Марина.

— А вдруг он уже поел? — Моя грусть требовала утешений.

— Ничего, за ужином встретитесь.

— Ты что, я не доживу! — возмутилась я.

— Давай я тебе шампанского принесу, — Марина терпеливо уговаривала меня, как капризного, но любимого ребенка.

— Ну давай, а то вон идет мой главный конкурент: этот медведь, бурбон, монстр. Ему после вчерашнего, наверное, холодненького хочется, — я осторожно кивнула на входившую в зал пару.

— Слушай, совсем забыла тебе сказать, что я прочла вчера на его кредитке, — сказала Марина, аппетитно принимаясь за бутерброд с колбасой, в то время как я уныло шевелила ложкой разбухшие в молоке хлопья.

— Что ты там такого могла прочитать, кроме его имени? — Мне не нравилось, что наш разговор с таких приятных для меня тем, как шампанское и Алан, перешел на совершенно неинтересные.

— Вот имя-то его и удивительное! На карточке напечатана какая-то немецкая фамилия, а потом — «де Бурбон». Представляешь? Он действительно Бурбон, — Марина подлила себе кофе.

— Не может быть, — я почувствовала себя экспертом, — ты наверняка прочла в неправильной транскрипции. Французские имена вообще читаются очень сложно. Поэтому французы без конца друг друга переспрашивают: «Вы Дюпон, как что?», и бедный Дюпон начинает диктовать по буквам: «Как дыня, юла, пирог, облако и нос». Так что Бурбонов по написанию может быть столько же, сколько и Дюпонов.

Марина задумалась, а потом поинтересовалась:

— Ты знаешь, как правильно писать тех самых Бурбонов?

— Да, — уверенно ответила я.

— Откуда? — недоверчиво спросила Марина, не ожидающая от меня каких-либо твердых знаний ни в одной из сфер человеческой деятельности.

— У меня есть духи «Марианна де Бурбон», поэтому я знаю, что пишется это имя так, — с этими словами я взяла салфетку и стала искать глазами, чем бы написать.

В это время мимо проезжала наша официантка — тореодорша Тереза с каталкой, доверха нагруженной чистой посудой для буфета. Я остановила ее и жестом попросила ручку. Она, не останавливаясь, вынула ее из карманчика фартука, протянула мне и тоже жестом показала, чтобы потом я оставила ее на столе. Марина, наблюдавшая эту пантомиму, засмеялась.

— По-моему, ты способна быстро договориться даже с глухонемым китайцем!

— Ну вот, а зачем ты меня ругаешь, что я неправильно произношу слово «соль». Дело не в словах, а в их смысле, — я вспомнила вчерашнюю обиду.

— Не оправдывай свою безграмотность. Если говоришь, то говори правильно, а если не можешь выучить правильно, объясняйся жестами, но молча. Давай, рисуй, что там у тебя на духах написано. — По Марининому тону было понятно, что вчера я свой авторитет подорвала плохим выполнением штурманских функций.

— Уверена, что пишется так. — Я протянула подруге салфетку. Она внимательно посмотрела, потом уточнила:

— Это «о» или «а»?

— Конечно «о».

— Тогда можешь гордиться и рассказывать всем, что тебе на завтрак шампанское наливала особа королевской крови.

— Да ты что?! Ну мы попали в высшее общество. Вчера ужинали с артистами и музыкантами, а сегодня завтракаем с принцами или даже наследниками престола! — Я аж подпрыгнула от удовольствия.

— Какого престола? Сейчас в Европе и монархий-то не осталось почти. Штук пять-шесть вместе с Монако. Приврать можешь, но сильно не увлекайся, — остудила мой пыл Марина. — Бурбонов много, как, например, и Романовых. Все они живут, как частные лица, и, как ты могла заметить, ничто человеческое им не чуждо. А вот и твой ухажер появился!

— Куда он идет? — спросила я своего дозорного.

— Пока никуда. Осматривается, ищет. Не видит. Давай, вставай и иди возьми мне еще сыра. А то упустишь его сейчас, потом весь день будешь стонать, — проворчала Марина.

Я целеустремленно двинулась к сыру, слегка прихрамывая. Положив несколько кусочков овечьего сыра себе и рокфора Марине, двинулась обратно к столу и услышала за спиной долгожданное:

— Привет, как ваше самочувствие? — Алан стоял за моей спиной с тарелками в руках.

— Доброе утро. Спасибо, лечение помогает. Я уже сама дошла до ресторана, как видите! — Тема была исчерпана, а отношения требовали развития. — Присаживайтесь за наш стол! — с радостным гостеприимством предложила я, забыв, что это не принято и к тому же у нас столик на двоих.

— Нет, не буду вам мешать, спасибо! — вежливо отказался Алан, и сердце мое замерло: а вдруг он больше ничего не скажет? Но он сказал: — Я подожду вас после завтрака в холле, — и, поклонившись издалека Марине, стал пробираться к свободному столику.

— Хороший сыр? — спросила Марина, смеясь.

— Отличный, выдержанный и очень вкусный, — ответила я, сияя.

* * *
Закончив, не торопясь, завтракать и немного порепетировав в коридоре мою хромоту, мы поднялись в холл.

— Вас оставить? — спросила Марина, пока мы шли к Алану, который не заметил нашего появления, так как сидел все на том же месте, в углу дивана, и все стой же книгой, как в вечер нашего знакомства.

— Нет, не надо. Пусть борется с трудностями на пути ко мне, — гордо заявила я.

— С какими трудностями, со мной, что ли? — хмыкнула Марина.

Алан услышал наши голоса, галантно встал, усадил нас на диван и только потом сел сам. Истинное воспитание видно, когда человек ведет себя естественно, а не когда демонстрирует свое воспитание. Я представила их друг другу и после обмена любезностями Алан сказал:

— Мне очень жаль, что наш теннис стал причиной вашей травмы. Теперь у вас, — он обратился ко мне, — пропадают каникулы, а вам, — он повернулся к Марине, — приходится работать в отпуске.

— Какая это работа — пустяки! — Марина выразительно посмотрела на меня. Опасаясь, как бы ее откровения не зашли слишком далеко, я поспешно вставила:

— Мне уже лучше!

— Мне бы хотелось в качестве компенсации пригласить вас сегодня на морскую прогулку. Если, конечно, доктор разрешит, — неожиданно предложил Алан.

— Я думаю, на пароходике будет слишком жарко, — заметила Марина.

— Днем, безусловно, да. Но я хотел предложить вам отправиться ближе к вечеру на яхте, — Алан вопросительно посмотрел на меня.

Я вспомнила вчерашние уроки, молча развела руками и показала на Марину, демонстрируя полную покорность воле лечащего врача. Он понял меня и сказал, обращаясь к ней:

— Может быть, мы с вами прогуляемся в порт, выберем яхту и время?

От такого предложения Марина не могла отказаться, ибо имя моей подруги, означающее «морская», полностью соответствовало ее любви к морским просторам и ветрам. В студенческие годы, отдыхая в Коктебеле, мы как-то поплыли на пароходике в Судак. Это одно из красивейших мест в Крыму. Причудливый рисунок скалистого берега, темная синева воды, никаких следов человека, что позволяет почувствовать себя аргонавтами, бороздящими на утлом суденышке могучий Понт Евксинский. Разрушало очарование этих мест только тарахтенье мотора и синий шлейф дыма, который тянулся за бортом. Из Судака мы возвращались к вечеру. Погода изменилась, задул ветер, поднялась волна. Народу на причале собралось много, был последний рейс. Нам с Маришкой удалось протиснуться к бортику на самом носу. Когда мы вышли в море, ветер и волны усилились. Натужно завывая, зарываясь носом в волны, а потом задирая его вверх, пароход стал пробиваться к Коктебелю. Пассажиры на носу вымокли от брызг и продрогли от ветра, полотенца, которые все достали из сумок и намотали на себя, не спасали. Все притихли, приуныли, пейзажи больше не радовали, тошнота крепчала вместе с ветром. Короткая дорога в Судак обернулась бесконечным мучительным возвращением. И вот, на фоне этого общего страдания только два человека чувствовали себя отлично: капитан, занятый своим любимым делом, и Марина, подставившая лицо и все тело под упругие порывы ветра и смотрящая сияющими от счастья глазами вдаль. С годами страсть к морю у нее не прошла, просто стала более сдержанной.

Еще вчера, стоя вечером под памятником Колумбу в Пуэрто Банусе, мы мечтали поплавать на яхте. Алан как будто подслушал наш разговор.

— Хорошо, давайте встретимся здесь через полчаса и сходим все разузнать. А сейчас нам пора делать перевязку, — ответила Марина за нас обеих.

Мы поднялись, и я бодро похромала к лифту. В номере я дала волю своей радости: еще бы, более романтическую обстановку было трудно себе представить!

Уходя через полчаса в порт, Марина велела мне беречь ногу и сходить в ближайший магазин за пивом и маслинами.

* * *
Как прекрасно, что я родилась на свет женщиной! Сколькими приятными, нужными и важными делами можно заполнить томительные часы, оставшиеся до назначенного свидания. Чтобы я делала, будучи мужчиной, даже невозможно представить. Наверное, это изматывающая пустота ничем не заполненного ожидания заставляет большинство мужчин быть столь нетерпимыми даже к пустяковому пятнадцатиминутному опозданию своих подруг. Вернувшись с двумя пакетами напитков и закуски, я разделась, замоталась в легкое цветное парео и вышла на балкон. Дневное, выцветшее, блеклое море, видневшееся вдали, не манило, а успокаивало. Я налила себе из пакета красного сухого вина, которое здесь стоило дешевле минеральной воды, и взяла с тарелки персик, еще не успевший согреться, — багрово-желтый, чуть примятый сбоку, источающий даже на расстоянии чарующий аромат. Вообще, я считаю персик королем всех фруктов, так как он один обладает важнейшими особенностями остальных. Его сок так же стекает по подбородку и рукам, как от арбуза, его аромат так же терпок и ярок, как у клубники, мякоть упруга, как у ананаса, а снятие шкурки со спелого персика доставляет удовольствие не меньшее, чем чистка оранжевого, чуть рыхлого под пальцами мандарина. Один мой нежный друг говорил, что ему доставляет чувственную радость смотреть, как я ем персики. Он наблюдал с обожанием, как я подношу персик к губам, как втягиваю первый сок, как облизываю губы, а потом перекладываю его из руки в руку, чтобы обсосать, высунув язык, пальчики. Он любил во мне все, но это — особенно. Сладострастные воспоминания заполнили меня, и я отдалась им, как порывам теплого ветра с моря. Ничто так не возбуждает женщину, как ощущение своей желанности. В этом смысл женской жизни — быть желанной, и все наши женские хитрости, кокетство, наряды, макияж — для того, чтобы вызвать желание, а если повезет, то и любовь. В этом нет ничего унизительного или обидного: только желания мужчин поддерживают истинную женственность, а женственность вызывает эти желания. Вот такая вечная карусель, вот такая вечная музыка.

Но красота требует жертв. Поэтому последний кусок персика я размазала по лицу и шее, как маску, а потом откинулась в шезлонге, ощущая приятное пощипывание кожи, которое свидетельствовало о том, что фруктовые кислоты проникают в поры и улучшают цвет лица. Когда персик высох и немножко стянул кожу, я отправилась в ванну, которая как раз успела наполниться водой. Ох, недаром представление о роскошной жизни связано с лежанием в теплой ванне, покрытой пушистой пеной. Недаром во всех наших любимых журналах, и в «Лизе», и в «Отдохни», и даже в «Космополитене», ни один фоторепортаж о жизни популярных людей не обходится без фотографий ванной комнаты. И правильно: покажи мне свою ванную, и я скажу тебе, понимаешь ли ты что-нибудь в удовольствиях.

Вода, в которую я опустилась, сняв с лица и шеи остатки персика, была горячевата и слегка пекла прихваченные солнцем плечи. Я погрузилась в нее с головой, зажав нос пальцами и полностью расслабившись, до тех пор, пока хватило дыхания, а потом, не торопясь, принялась тереть, скрести отдельные участки тела. Их, требующих моего специального внимания, оказалось много. Во-первых, ноги. Ноги на курорте — вообще предмет постоянных забот, потому что они видны полностью и вся их поверхность требует ухода. На пальцах должен быть безупречный педикюр, за пятками надо все время следить, чтобы они не огрубели от шлепанцев и песка. Хорошо хоть, что небольшой пушок, покрывающий мои голени, летом быстро выгорает на солнце и не требует удаления. Дальше — колени. Мне, как стороннику активного отдыха, все время приходится следить, чтобы на них не оставалось синяков во время занятий спортом. Дальше идет та часть ног, на которую направлены усилия различных антицеллюлитных программ косметических фирм. Во-вторых, покончив с ногами и только после этого можно сделать интимную стрижку или подровнять ту, что вы сделали в специальном салоне перед отъездом в отпуск. В-третьих, оставшееся тело надо отмыть, желательно применяя специальные щетки, мочалки и скрабы. В-четвертых, волосы. Один мой знакомый парикмахер, обладающий внешностью настоящего мачо — длинные до плеч жесткие волосы, густая борода, обрамляющая крупный рот, влажные карие глаза, широкие плечи, чуть кривые ноги — и светлой душой монастырского послушника, всегда сетовал, что женщины совершенно не умеют мыть голову. Пену нужно размазывать не по волосам, а по коже головы, обязательно добираясь до корней волос. Только в этом случае их потом можно хорошо уложить, и они долго остаются чистыми.

Совершив все эти процедуры с добросовестностью, вызванной желанием понравиться столь утонченному кавалеру, как Алан, и уважением к себе, я замоталась в полотенце, упала на прохладные простыни и задремала. Все секреты женской красоты давно уже превратились в советы типа: хочешь хорошо выглядеть вечером — поспи днем. Но для большинства из нас остается секретом, как в обычной жизни, наполненной работой, бытом, желанием что-то посмотреть, с кем-то пообщаться, можно найти время и силы, чтобы этим советам следовать. Только отпуск дает такую возможность.

Проснувшись, я обнаружила шторы задернутыми, а Марину — спящую рядом со мной. Глянув на часы, ужаснулась: осталось всего два часа, а дел было еще очень много. Отмытое тело требовало крема, причем разного на отдельные его участки. Волосы следовало уложить, ногти — покрасить. Я бодро поднялась и принялась за дело.

Моя активность разбудила Марину, и она тоже занялась собой с присущей ей добросовестностью. В номере заструились разные парфюмерные ароматы, напоминающие дорогой косметический кабинет. Часа через полтора мы начали выбирать наряды, пробовать различные сочетания, вертеться перед зеркалом. К сожалению, мой выбор был ограничен необходимостью надеть брюки. К ним мы утвердили ту алую майку с голой спиной, в которой я была прошлым вечером. Алан меня в ней не видел, а посмотреть было на что.

Марина, после рассмотрения вариантов, остановилась на бордовых бриджах и белой майке с отложным воротничком, без рукавов, которая больше всех остальных нарядов соответствовала нашему представлению о яхт-стиле в одежде. Легкий макияж, духи в микроскопической дозе, имитирующие остатки вчерашнего запаха, прически, которые можно подставить под морской ветер. От шляп пришлось отказаться, так как мы не знали, как укрепить их на голове, чтобы они не улетели за борт.

Взяв сумки с уложенными туда купальниками, полотенцами, фотоаппаратами, косметичками, кошельками, мы вышли наконец в коридор. Я сделала пару шагов, когда Марина, закрывая дверь, вдруг окликнула меня:

— Тома, подожди, ты повязку на ногу не сделала.

— Пустяки, у меня после твоего укола боль совсем прошла. Сколько часов действует анестезия? — Я решила, что увечье меня больше не украшает.

— Ровно до твоего следующего вранья, — отозвалась Марина, догоняя меня у лифта.

— Почему так мало? — расхохоталась я.

— Хромать-то все-таки не забывай, а то молодого человека поставишь в неловкое положение. Он для бедной изувеченной им красавицы арендовал на три часа всю яхту, хотя экскурсия рассчитана не менее чем на пятерых пассажиров. Если ты будешь здоровой, его жертва окажется напрасной, — пояснила Марина уже в лифте.

— Мы что, будем одни? — уточнила я, не веря в удачу.

— Не надейся, буду еще я и три человека команды, не считая капитана.

Мы вышли в холл, и я увидела Алана, стоящего около стойки портье. На нем был бледно-голубой, цвета блеклого полуденного неба, трикотажный батник, приталенный, с широкой планкой и карманами на груди. Он был как будто маловат, и верхние пуговицы чуть расходились на широкой груди. Узкие белые джинсы, сумка через плечо, очки на лбу и волосы, убранные сзади в хвост, дополняли его битловский стиль. С каждой встречей Алан мне нравился все больше, и от волнения у меня сел голос.

— Вы простыли? — спросил он в ответ на сиплое «Привет!».

Я ужаснулась. Вместо роковой обольстительницы у меня явно получался образ ходячего недоразумения: то мячик закину, то ногу подверну, то голос потеряю. Я энергично замотала головой в знак протеста и посмотрела на Марину с призывом о помощи.

Маринин английский был значительно богаче и совершеннее моего универсально-бытового. Бросившись мне на выручку, подруга принялась подробно объяснять Алану, что перед нашей прогулкой она сделала мне специальный укол, который вернул суставу подвижность, снял болевой синдром, но дал небольшой отек связок, который скоро пройдет. Чем больше она говорила, тем спокойнее мне становилось. Я ни на секунду не допускала мысли, что Марина захочет отбить у меня кавалера. Мы столько лет вместе именно потому, что никогда не делили мужчин, а наоборот, делали все для того, чтобы обеспечить и сберечь личное счастье друг друга. Но я не была уверена в Алане. Мы знакомы лишь пару дней, нас ничто не связывает, и он абсолютно свободен в выборе, за кем из нас ухаживать. Но, как я успела заметить в первый вечер, разговорчивость его не привлекала, поэтому я совершенно спокойно предоставила Марине поддерживать беседу, а сама украдкой любовалась Аланом и предвкушала наше морское приключение.

Вскоре мы подошли к причалу, где была пришвартована довольно большая прогулочная яхта. Она называлась «Бьюти», что означает красотка, и это было правдой. Алан протянул матросу, стоявшему около спущенного на причал трапа, какие-то билеты, и мы поднялись на борт. В тот же момент из рубки вышел и двинулся нам навстречу капитан яхты. Он выглядел, как должен выглядеть капитан из фильмов про красивую жизнь. Капитан официально представился, а потом добавил, что его можно звать просто сеньором Хорхе. Затем поприветствовал каждого из нас и спросил, будем ли мы еще ждать кого-нибудь или можно отчаливать. Мы обе замолчали, предоставив мужчинам принимать решения, и отошли к борту. Зная Маринин вкус, я понимала, что внешность нашего капитана не могла оставить ее равнодушной. Он был хорош чуть вульгарной южной красотой. Черные, вьющиеся волосы с яркой сединой на висках, втянутые щеки, сизые от просвечивающей через кожу щетины. Густые, почти сросшиеся на переносице брови. Глаза черные, как маслины, с чуть желтоватыми белками, влажные, навыкате, придавали его строгому лицу некоторую игривость. Единственное, чего ему не хватало, чтобы окончательно походить на актера, проходящего пробы на роль капитана, — это трубки. Ее отсутствие делало Хорхе реальным человеком, а не образом.

— Хорош! — констатировала я очевидный факт и добавила ехидно: — Это ты яхту выбирала?

— Я капитана выбирала, — четко объяснила Марина.

* * *
Родригес вошел в одну из комнат Монтерейского дворца — «коробочку», так называли это богато украшенное орнаментом небольшое помещение в некогда халифском дворце. В ней любил проводить часы отдыха испанский король Педро, прозванный Ужасным отнюдь не из-за плеши, украшающей голову, или висящего носа, а из-за того, какими методами он добивался подчинения знати, ликвидации междоусобиц, укрепления королевской власти.

Дождавшись, когда государь поднимет на него свой тяжелый взгляд, слуга доложил:

— Ваше величество, встречи с вами добивается какой-то юноша. Говорит, что он пришел за наградой, обещанной по делу д’Инестрозы.

— А он сказал, что ему известно? — спросил король.

— Нет, он отказывается говорить об этом с кем-либо, кроме вас. Готов тут сидеть до тех пор, пока не увидит вас.

— Хорошо, раз он хочет сидеть, посади его в тюрьму, а там посмотрим, — и король отвернулся. Однако на следующий день он сам спросил Родригеса, по-прежнему ли юноша хочет его видеть?

— Да, ваше величество, он совершенно не испуган и повторяет одно и то же: «Я скажу все, что знаю, только лично королю».

— Через час приведи его, — согласился хозяин Родригеса, а также всех Испаний, так звучал его титул.

Когда юношу привели, король Педро посмотрел на него тяжелым взглядом, однако тот не смутился. Тогда король спросил:

— Ты можешь назвать имя убийцы Мигеля д’Инестрозы?

— Нет, — почтительно ответил тот, — но я могу его показать.

— Делай, — негромко сказал король.

Юноша взял с низкого столика зеркало и молча поднес его к лицу короля. Тот от неожиданности отпрянул, потом после долгого молчания спросил:

— Где ты живешь?

— В доме госпожи Розиты Гильермо, — сказал он и со значением посмотрел в лицо государя, — моя мать работает у нее служанкой.

— А, это дом недалеко от табачной фабрики? — небрежно уточнил король.

— Нет, это в Санта-Крус.

— Кроме тебя мать об этом с кем-нибудь говорила?

— Нет, она не хотела, чтобы об этом кто-нибудь знал, кроме нас с ней, даже вы, ваше величество, но я хочу жениться и завести свое дело…

Король прервал юношу грозным голосом:

— За наградой придешь завтра и спросишь Родригеса, моего слугу, он все устроит, а теперь иди.

Низко поклонившись и довольно сияя, юноша почти выполз задом из комнаты. Дверь за ним еще закрывалась, когда король ударил в гонг, вызывая Родригеса. Тот вошел и молча застыл в ожидании.

— Мальчишку напоить, ограбить и утопить.

Родригес поднял брови, что означало вопрос.

— Сегодня! Потом займись его матерью! — сказал король и отпустил слугу нетерпеливым жестом.

* * *
Все анекдоты про чукчей — полная чушь. Это удивительно тонкие, умные люди. Им удалось придумать и запомнить сто слов, обозначающих различные состояния и оттенки снега. А мы выдумали про них столько анекдотов, но пользуемся всего десятком слов для описания морских вод. Я не прошла ни пяти океанов, ни даже десяти морей, но знаю, что в каждом море в разное время года и суток вода совершенно особенная. Летом в полдень в Черном море вода фиолетово-синяя, в Адриатике — зеленовато-лазурная, в Средиземном — серовато-голубая, а в предзакатные часы за бортом яхты «Бьюти», на которой мы мчались навстречу закату и приключениям, вода была темно-бирюзовая. Порт, из которого мы вышли в море, теперь был далеко и казался песчаной крепостью, вылепленной детьми на кромке пляжа. Марина, как всегда, устроилась на носу, и мне не хотелось мешать ей в те редкие минуты, когда она может побыть сама собой и сама с собой.

Матросов не было видно, как и положено хорошо вышколенной команде, они делали свое дело незаметно. У штурвала стоял сам капитан. Мы с Аланом сидели на палубе под натянутым тентом и молча любовались морем, небом, которое окрашивал закат, и удаляющейся линией берега. Говорить не хотелось даже мне. Я боялась разрушить очарование этой стадии отношений, когда еще ничего не сказано, но уже все понятно. Приглашение на прогулку, отсутствие посторонних, его внимание ко мне были красноречивее и важнее всяких слов и комплиментов. Иногда мы обменивались жестами, привлекая внимание друг друга к птице, парящей над яхтой или к облаку, окрашенному в закатные цвета. Постепенно, наглядевшись на морские пейзажи, Алан стал все дольше задерживать взгляд на мне. Я почувствовала необходимость сменить обстановку, добавить чего-нибудь динамичного, например музыку. Поэтому встала и, чуть прихрамывая, пошла к рубке, чувствуя взгляд Алана на моей пикантно-обнаженной спине.

— Сеньор Хорхе, можно включить музыку? — с ученической вежливостью спросила я.

— Конечно, сеньора! Какие пожелания? — почти не поворачивая головы, ответил капитан.

— Может быть, у вас есть диски Хосе Падила? — неуверенно спросила я.

На этот раз капитан повернулся и сказал, с интересом глянув на меня:

— Наши музыкальные вкусы совпадают. Вы что, бывали на Ибице в кафе «Дель Мар»?

— Еще нет, но мечтаю, — призналась я.

— Что вы думаете по поводу «Навигатора»? — предложил капитан.

— Прекрасная музыка и очень подходит для нашего путешествия, — искренне обрадовалась я.

И через несколько мгновений пульсирующие звуки наполнили окружающий мир. Это был как раз тот случай, когда мощность колонок музыкального центра нужно использовать полностью. Я вернулась на палубу. Алана не было, а музыка так волновала меня, так заводила, что мои руки и ноги сами стали двигаться в танце. Этот первый трек «Навигатора» я знала наизусть и танцевала под него не раз, но никогда не слышала его так громко, чтобы каждый звук отдавался не только в ушах, но и во всем теле. Когда музыка сменилась, я остановилась и обернулась. Алан стоял на корме, а рядом с ним был матрос, держащий в руках поднос с напитками. Это было очень кстати.

— Джин с тоником? — спросил Алан.

— Да, с лимоном и со льдом, — одобрила я его выбор напитков и вскоре уже громыхала кубиками о толстые стенки бокала.

Марина присоединилась к нам, и мы начали обмениваться морскими впечатлениями, причем как только мы заговорили, невидимая рука убавила громкость, и музыка зазвучала приятным фоном. Значит, капитан наблюдает не только за командой, но и за пассажирами? Но я ошиблась, капитан наблюдал не за пассажирами, а за пассажиркой. Когда Алан пригласил его присоединиться к нам и рассказать о нашем маршруте, он передал управление вахтенному и с удовольствием ответил на наши вопросы, причем его выразительные глаза все чаще останавливались на Марине. Она выглядела чудесно: глаза сияли, настроение было безмятежное, она немного кокетничала.

Через какое-то время Хорхе пригласил нас в рубку. Мы с Аланом вежливо взглянули на штурвал, навигационные приборы и вышли, попросив сделать музыку погромче. Марина осталась и продолжила задавать вопросы на морскую тему. Последние два трека «Навигатора», который продолжал звучать, были особенно хороши. Я встала у бортика лицом к морю, давая Алану возможность подойти ко мне ближе. Это всегда легче сделать, если человек стоит спиной, не надо преодолевать сопротивление чужих глаз. Но он не обнял меня за плечи, как мне хотелось, а окликнул, забавно путая ударение в моем имени:

— Томб! — Я вопросительно полуобернулась к нему. — Тебе нравится здесь? — спросил он, явно не совсем то, что собирался.

В ответ я только блаженно зажмурилась. Мы говорили на английском, в котором отсутствует грамматическая разница между «ты» и «вы», но в интонации было столько интимного, что я не сомневалась, что он хотел сказать именно «ты». Алан медленно взял мою руку, лежащую на перилах яхты, и поднес к губам. Этот старомодный жест вежливости современный стильный мужчина превратил в нечто волнующее, не уступающее по значимости первому поцелую. Я чуть откинулась назад и почти коснулась его плеча спиной, но прищелкнула пальцами свободной руки и стала двигаться в такт музыки.

Музыка закончилась и в наступившей тишине вдруг из динамиков прозвучал голос Марины, слегка искаженный микрофоном:

— Гости яхты «Бьюти», ответьте рубке!

Мы с Аланом приветственно закричали.

— Предлагается остановиться и искупаться в самой теплейшей и самой чистейшей воде! — Марина явно резвилась. — Согласны?

— Bay! — Мы пытались изобразить рев восторженной толпы.

— Команде и пассажирам объявляется пятиминутная готовность, — Марина передала микрофон капитану, и тот выключил громкую связь.

Мы с Мариной взяли сумки и пошли надевать купальники. Внизу располагалась самая комфортабельная часть яхты. Салон-гостиная с мягкими диванами, маленькой круглой барной стойкой и толстым пушистым ковром на полу. За салоном был вход в гостевые каюты, одну из которых нам предупредительно открыл появившийся откуда-то матрос. Оставшись одни, мы смогли обменяться впечатлениями.

— Как нога? — спросила Марина, имея в виду нечто совершенно другое.

— Боюсь, что я слишком много танцую, надо бы поберечь ногу и полежать, — в тон ей поделилась я моими планами.

— Ну вот искупаемся, и я отправлю тебя на покой. Алан будет тебя развлекать? — Марина решила обойтись без загадок.

— Не знаю. Смотрит очень хорошо, не отходит, но целует пока только руки, — поделилась я своими успехами.

— А что же ты хочешь в такой романтической обстановке, чтобы он тебя сразу за талию хватал и в постель тянул? — возмутилась она. — Не торопи события.

— А как капитан? — я перешла в наступление.

— Капитан на работе, не забывай. Но очень мил. Готов показать мне, как управлять яхтой и даже дать попробовать, — Маринин голос выдавал некоторую гордость, которую она испытывала, завоевав сердце этого роскошного красавца. — Купаться-то, между прочим, запрещено, это для нас делают исключение, — добавила она.

— А как мы будем в воду спускаться? Я с бортика не прыгну, боюсь. А обратно как? Не забывай, у меня больная нога! — заволновалась я.

— Не переживай, я тоже с бортика прыгать не буду, у них есть такой… ну, в общем, увидим. Готова?

— Посмотри, порядок? Я хочу парео накинуть.

— Я тоже, давай завяжем по-разному.

* * *
Яхта стояла, залитая с одного борта ярким закатным солнцем и отбрасывая на чуть зыбкую морскую гладь длинную густую тень. Алан ждал нас, стоя на палубе в плавках, с полотенцем на плече. Он выглядел так, как мне хотелось и как я его себе представляла. Прямые плечи, длинная шея, слегка покрытая загаром грудь, рельефные мышцы живота и узкие мальчишеские бедра. Единственной заметной растительностью на его теле был темный клинышек волос, выступающий над резинкой плавок и доходящий до пупка. Самой могучей частью его фигуры были руки с тонкими запястьями и накачанными мышцами плеч. Не знаю, был ли он доволен моим видом в купальнике, но я большего и желать не могла. Мы подошли к борту. Матрос открыл какую-то калиточку и сбросил веревочную лестницу с теневой стороны яхты. Марина, как инициатор этого дела, стала спускаться первой. Хотя конец лестницы и уходил в воду, на последних ступеньках она отпустила руки и прыгнула. Через мгновение вынырнула, но за то время, что она была под водой, с ней произошла разительная перемена. В воду погрузилась безмятежная веселая женщина, а вынырнула испуганная, с ужасом в глазах. Изменение произошло так быстро, как будто она встретила под водой морское чудовище.

— Что с тобой? — крикнула я.

В ответ раздались какие-то булькающие звуки и заикания, а потом и клацание зубов. Я рванулась по лестнице вниз, забыв в этот момент обо всех. Так же сильно я испугалась за Марину однажды летом, когда у меня на глазах ей на вдох в горло попала оса. Зная ее склонность к отекам от укусов, я, пока она кашляла, мысленно уже вставляла ей в горло дыхательную трубку, сделав разрез на горле кухонным ножом. У меня было чувство, что спасти ее могу только я, и единственное, что меня смущало, успею ли я найти трубочку для коктейлей, чтобы вставить в разрез, если она начнет задыхаться. Глядя на полные ужаса глаза подруги, я, не задумываясь, бросилась ее спасать. Прыгнув в воду, подплыла к ней и посмотрела туда, куда смотрели ее полные страха глаза. Высоко, даже очень высоко над нами вздымался отвесный борт яхты, который то накренялся на нас, казалось, вплотную, то отступал. Окружала нас не тихая голубая морская вода, а какая-то черная субстанция, колеблющаяся, как студень, в трех измерениях. Волн не было. Были какие-то страшные изломы и струение воды. Борт, казалось, был недостижимо далеко, а вода таила какие-то смутные и потому еще более пугающие опасности.

Увидев теперь две пары испуганных глаз, Алан что-то сказал Хорхе и прыгнул к нам ласточкой прямо с борта. Когда нас оказалось в воде уже трое, Маринина паника немного улеглась, и она даже немного отплыла от яхты, но быстро вернулась.

— Вылезай, — скомандовала я ей, видя, что зубы у нее по-прежнему отстукивают дробь. Для того чтобы подплыть вплотную к покрытому каким-то налетом ракушек и водорослей боку яхты, который, как казалось, все время норовил упасть на голову и раздавить, требовалось мужество, а его в этот момент у Марины не было. Я подплыла, уцепилась одной рукой за ступеньку лестницы, а другую протянула Марине. Она схватила мою руку и, не выпуская ее, другой дотянулась до спасительных канатов. Мы поднялись на борт и упали в шезлонги на палубе, так как ноги нас не очень держали. Когда потрясение немного прошло, к нам подошел сеньор Хорхе с вопросом, все ли в порядке.

— Не все, но уже лучше, — с трудом проговорила Марина, опять обретя способность к членораздельной речи.

— Может быть, хотите чего-нибудь выпить? — любезно спросил он.

— А что дают тем, кого спасли из морских пучин? — поинтересовалась я.

— Ром или виски: в зависимости от широты, где это происходит, — сообщил Хорхе.

— А в той широте, где мы находимся сейчас, что положено пить потерпевшим? — Марина решила не нарушать традиций.

— В наших широтах в критических ситуациях предлагают ром.

— Мы согласны, — хором ответили натерпевшиеся страху дамы.

— А вам? — спросил матрос вылезающего из воды Алана.

— Тоже, что и всем.

* * *
Солнце зашло, оставив длинные бордовые полосы на небе и окрасив редкие облака в золотисто-лиловый цвет. Яхта скользила по воде, благодаря чуть слышной работе двигателя. Ветер стих, паруса были убраны. Мы сидели в шезлонгах, допивая уже третью порцию рома с колой. Марина совсем успокоилась и ушла на нос, оставив нас одних. Алан нежно держал мою руку, но мне уже хотелось большего. Я допила, поставила мой бокал и встала, заметно прихрамывая.

— Пойду вниз, возьму фотоаппарат из сумки, — сказала я и неуверенно шагнула.

— Я провожу тебя, — откликнулся он, встал и предложил мне руку, чтобы я могла опереться на нее, как тогда, на теннисном корте. И так же, как тогда, я почувствовала теплые волны, которые побежали от наших тел друг к другу.

На нижних ступеньках лестницы я чуть покачнулась, и он, спустившись первым, взял меня за талию, приподнял, бережно поставил на пол. Мы вошли в салон и вместе дошли до каюты, где лежала моя сумка. Войдя внутрь, я оставила дверь открытой, как бы приглашая его последовать за мной. Из сумки я сначала достала расческу и подошла к зеркалу поправить волосы. Он подошел и встал у меня за спиной так, что мы отразились оба, пристально глядящими в глаза друг друга. Он взял меня за плечи и чуть притянул к себе. Я откинула голову и положила ее ему на плечо, чувствуя спиной тепло его тела. Моя обнаженная спина касалась и волновала его. Он дотронулся губами до моего затылка и выдохнул. Горячее дыхание, как ветерок, скользнуло по моей шее. Мне очень хотелось повернуться и коснуться губами его розовых сухих губ, но я отстранилась и потянулась к сумке за фотоаппаратом.

Вернувшись на палубу, мы нашли Марину на носу, оживленно беседующей с Хорхе. На мое предложение сфотографировать их, оба ответили с умеренным энтузиазмом, но я все-таки сделала несколько снимков, уж очень хорошо они смотрелись вместе. Потом попросила разрешения снять яхту и команду и отправилась на поиски удачных кадров. Я делала крупные планы снастей, канатов, лестниц — в последних отблесках солнца они смотрелись очень живописно. Спустившись в нижний трюм, нашла, где находилась команда, и сфотографировала их троих за столом с очень напряженными лицами. Поднявшись наверх, хотела попросить Марину сфотографировать, наконец, и меня, но столкнулась с Аланом.

— Мы повернули к берегу, через час-полтора будем в порту, — сообщил он.

Сердце мое томительно замерло, к горлу подступила тошнота. «Как, неужели скоро все кончится, мы расстанемся и больше ничего не будет?» Мне хотелось плакать. Видимо, мне не удалось скрыть мои чувства, и лицо выдало боль, которую я испытала при этом известии.

— Что с тобой? — взволнованно спросил он.

Ну как это объяснишь? Я застонала, наклонилась к ноге, чтобы как-то скрыть набежавшие слезы.

— Боюсь, повязку было рано снимать, — ответила я, растирая свою лодыжку.

— Я позову Марину, — предложил Алан.

Только этого сейчас не хватало!

— Не надо, — сказала я твердо, а затем добавила: — Ты же сам говорил, что у нее отпуск, а ей приходится работать. Не будем ей мешать. Моя нога вполне обойдется без медицинской помощи еще час.

На нервной почве я забыла главное правило в общении с Аланом — поменьше говорить. Весь день старалась помалкивать, а тут разболталась. Опомнившись, медленно развернулась и сильно, но изящно прихрамывая, двинулась по коридору в сторону каюты. Я сделала уже десяток шагов, а он меня еще не догнал! Тогда я застонала не от физических, а от душевных мук. Мне так хотелось, чтобы он был рядом, а я опять могла смотреть в его глаза, видеть, как уголки его губ чуть растягиваются в улыбке, мечтать о том, чтобы пальцами или губами коснуться его лица, и почувствовать тепло его дыхания. Я уже готова была обернуться и позвать Алана, когда услышала сзади шаги. Не в силах больше терпеть, я оглянулась: меня догоняла Марина.

— Ну что с тобой, актриса больших и малых академических театров? Все тебе неймется! Иди в каюту!

— Тебя Алан прислал? — Мой голос выдавал полный упадок духа.

— Да, можно сказать, вырвал меня из объятий Хорхе, напомнив про клятву Гиппократа! Что мне оставалось делать? Не рассказывать же всем, что ты у нас симулянт? — ворчала Марина, пока мы шли по коридору. — Шевели ногами и хватит хромать-то. А то я не успею, мне надо еще маяки местные изучить. Мы же обратно идем, ты знаешь? — спросила она, входя в каюту.

— А можно хоть не быстро плыть, а то времени совсем не осталось, — ныла я, задирая штанину.

— Хорхе мне обещал показать маневренность яхты. Попробую заставить его ходить кругами или восьмерками, ну это полчаса, не больше. У них же рабочее время кончается. Ну что ты делаешь? — завопила на меня Марина в раздражении. — Совсем на почве любви голову потеряла! Это не та нога! Хромаешь на левую, а бинтуешь правую? С тобой не только клятву Гиппократа, но и Уголовный кодекс приходится соблюдать, а то я задушила бы тебя бинтом в состоянии аффекта. И присяжные, будь они у нас, меня бы оправдали! — Она замолчала, подкрашивая губы.

— Если ты меня тут задушишь, то судить тебя будут в Испании, а у них есть присяжные? — спросила я уныло, заматывая теперь нужную ногу.

Марина порылась в своем дамском рюкзаке, извлекла с самого дна две пустые обертки из-под каких-то таблеток и бросила их на стол.

— Я тебе сейчас пришлю воды, — сказала она, удовлетворенно оглядывая себя в зеркало.

— Может, лучше вина? — ко мне постепенно возвращалась способность капризничать.

— После рома вино не пьют. А вода — чтобы таблетки запить, — Марина взялась за ручку двери.

— Но тут же таблеток нет! — удивилась я, ощупывая пустые бумажки.

— Тебе надо голову лечить, а не ногу! Зачем тебе таблетки? — и больше ничего не добавив, Марина оставила меня одну.

Я подошла к зеркалу, провела щеткой по волосам. Меня била нервная дрожь, я не могла ни сидеть, ни стоять, в пустой голове крутилась какая-то совершенно не уместная в этом случае строчка из песни: «Позвони мне, позвони! Позвони мне, ради бога!» Раздался стук в дверь. По всему моему телу прокатилась горячая волна надежды.

— Войдите! — От волнения язык прилип к небу и не слушался.

Дверь открылась, и порог перешагнул матрос с подносом в руках, на котором стояла запотевшая бутылка воды и стакан. Я кивнула ему на стол. Он поставил поднос, открыл бутылку, налил мне три четверти стакана и, улыбнувшись, вышел. Вода была кстати, с ее помощью удалось смочить внутренности, совершенно пересохшие до самого пупка. Теперь я понимаю, почему при дворе китайских императоров существовал простой тест на правдивость. Подозреваемому предлагали прожевать и проглотить ложку рисовой муки. Если он говорил правду и не волновался, то слюна смачивала муку, ее можно было прожевать и проглотить. Если же негодяй желал обмануть судей и боялся разоблачения, то у него от страха пересыхало во рту так, что не только муку, но и слюну не проглотишь. Я бы сейчас точно не прошла этот тест, и меня казнили бы за чужие грехи — или за мои собственные?

Стук в дверь уже не вызвал у меня такой надежды, как в первый раз, я понимала, что у судьбы в арсенале еще много ложных вызовов. Но ошиблась. Это был Алан. Колени мои подкосились, и я с трудом удержалась от желания упасть ему на грудь, но от счастливой улыбки удержаться не смогла. «Молчи!» — успел крикнуть мне мой внутренний голос, и я томным вздохом заменила готовое сорваться с губ приветствие.

— Ну как, тебе лучше? — спросил он участливо.

— Лучше, — сказала я совершенно искренне и, чтобы это не прозвучало слишком двусмысленно, показала на лежащие рядом со стаканом обертки от таблеток. «Какая Мариночка умница, — подумала я в приливе счастья. — Не буду больше никогда на нее обижаться».

Радость, наполняющая меня пульсирующими толчками, напомнила мне сегодняшний сон. Он поистине был в руку, все сбылось: мы путешествуем, он рядом, я — счастлива от ожидания его пробуждения. Кстати, живому Алану, а не видению из сна, тоже пора было бы пробудиться. Ночь, море, яхта, мы одни, а он все еще стоит, не решаясь выбрать, куда ему сесть. Чтобы подтолкнуть его к правильному решению, я с гримасой боли положила ногу на кресло, стоявшее напротив меня. Ему оставалось сесть либо в дальний угол, либо рядом со мной на небольшой диванчик. «Надеюсь, он раскладывается», — практично подумала я. Судя по тому, как Алан нежно провел рукой по моим волосам, раскладывать диван не придется — просто не хватит времени. У меня внутри, кроме сумасшедше стучащего сердца, с сухим треском передвигаемого во рту языка, пульса, бьющегося внизу живота, тикал еще и будильник, отсчитывающий время, оставшееся до прибытия яхты в порт. От этого нагромождения звуков внутри я с трудом воспринимала сигналы внешнего мира. Уши мои заложило, мне казалось, что я погружаюсь в воду. Я смотрела, уже не украдкой, на губы Алана, которые шевелились, произнося какие-то слова, звучание которых и смысл до меня почти не доходили. В голове всплыли ахматовские строки «О если б знал ты, как мне нынче любы твои сухие розовые губы». Я не удержалась и произнесла их вслух по-русски. Алан вслушался в слова на чужом языке и спросил:

— Стихи?

— Ты угадал! — обрадовалась я и хотела что-то добавить.

Он посмотрел на меня, чуть нахмурившись, подняв с упреком брови. Я замолчала, а он заговорил вновь. Увлекшись своими чувствами, я совершенно упустила момент, когда Алан начал говорить мне о своих. А прислушавшись, не сразу уловила, что он мне хочет сказать, почему все время возвращает меня к вчерашнему разговору словами: «Помнишь, я тебе вчера говорил?». Ничего особенно интересного, относящегося к нашим отношениям, вчера не было сказано. Я отлично помнила, что мы рассуждали о фамильной чести и прочих весьма далеких от реальной жизни проблемах. «Почему так откладывается первый поцелуй?» — этот вопрос волновал меня сейчас больше всех теорий. От нетерпения я высунула кончик языка и, глядя ему в лицо, медленно облизала губы. Надо быть каменным, чтобы не понять этого призыва. По вдруг помутневшему его взгляду я поняла, что он «поплыл». Я чуть приоткрыла губы и откинулась назад. Он поднял руку, поднес ее к моему лицу и медленно большим пальцем провел по моим губам. Я с облегчением прикрыла глаза. Для меня этот жест значил многое. Во-первых, он давал понять, что я желанна, во-вторых, свидетельствовал, что Алан уверен в себе, как в мужчине, и в-третьих, гарантировал, что нам будет хорошо вместе — у нас было одинаковое представление о том, что дарит наслаждение, а это лучшая база для взаимоотношения полов в постели. Я немного успокоилась и вновь обрела способность слышать и понимать услышанное, тем более что Алан заговорил вновь. Я положила ему руку на плечо, как просьбу замолчать. Он нежно снял ее с своего плеча, поднес к губам и медленно, растягивая удовольствие, перецеловал каждую ямку между костяшками пальцев. Я вся потянулась к нему, отзываясь на эту сдержанную ласку, но он вернул мне мою руку и серьезно посмотрел мне в глаза. Видимо, он ждал ответа на какой-то вопрос, он меня о чем-то спрашивал — я панически начала соображать, что можно ответить на вопрос, который не слышала, чтобы не обидеть спросившего и не показаться полной дурочкой.

— Не уверена, что правильно поняла твой вопрос, — наконец нашла я спасительную формулировку.

— Может быть, я неправильно спросил, но я хочу знать и это для меня важно, считаешь ли ты, что в наше циничное время человек, имеющий убеждения, должен поступать в соответствии с ними? — произнес он, медленно подбирая слова.

«Вот это да! — с ужасом подумала я. — Он из Аум Синрикё или из «Красных бригад», беда!» Видимо, смятение отразилось на моем лице, но ответ мой был не менее пафосен, чем вопрос.

— В любое время человек, чтобы не потерять уважения к себе, должен поступать в соответствии с убеждениями.

Алан наконец обнял меня за плечо и сказал очень доверительно:

— Ты не представляешь, какое счастье для меня встретить женщину, разделяющую мои взгляды и к тому же такую очаровательную и притягательную! — Он нежно коснулся губами моего виска. — Я чувствовал, что мне будет с тобой хорошо и легко. Ведь принцип только тогда можно назвать принципом, когда удается его не нарушать, — его голос звучал взволнованно.

«Ничего не понимаю, какие принципы? Мы целоваться будем когда-нибудь, ведь скоро берег!» — Мне очень хотелось произнести это вслух, но вместо этого я сдержанно спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Честь! — выпалил он.

— Чью, твою или мою? — Я встала.

Он тоже тут же поднялся и, глядя на меня с влюбленной нежностью, тихо и очень проникновенно произнес:

— Твою и мою. Ведь моя честь состоит в том, чтобы не посягать на твою.

Поняв, что это приговор, я сделала то, что хотела так долго — обняла его руками за шею, приникла к нему и положила голову на плечо. Так мы стояли до тех пор, пока не раздался стук в дверь и голос: «Прибываем!»

Яхта причалила, чудом найдя для этого место среди десятков таких же яхт, уже вернувшихся на ночевку в порт. Через несколько минут все было выключено, закрыто, а команда отпущена на берег. Сеньор Хорхе предложил подвезти нас до отеля под предлогом моей ноги, но, видимо, в надежде на приятное продолжение отношений с Мариной. Почти молча мы добрались до отеля. Хорхе проводил нас до входа, бросил цепкий взгляд на название, явно фиксируя его в памяти, пожелал хорошего отдыха, выразил надежду на новую встречу и удалился, сопровождаемый вслед нашими благодарностями.

Мы подошли к стойке за ключами. Марина назвала номер, и нам вместе с ключами протянули записку. Она развернула ее и протянула мне. Записка была от Рамзии, которая сообщала, что привезет мне обещанные ласты. Я посмотрела на часы — через десять минут.

— Я подожду Рамзию, надо взять ласты, — сказала я Марине по-русски, чтобы не усложнять вранье по поводу того, зачем мне с больной ногой ласты.

Алан тоже взял ключи и ждал, чтобы попрощаться, когда мы перестанем говорить друг с другом.

— Скажи ему, что я буду ждать гида из-за медицинской страховки, ладно? — попросила я Марину.

Она перевела это Алану, он попрощался с ней, и она, взяв ключ, пошла в номер. А мы присели и стали обсуждать сегодняшнюю прогулку и приключение с купанием.

— У нее было такое лицо, будто ее осьминог за ногу схватил, я испугалась ее испуга, — пыталась я объяснить свое поведение.

— Думаю, дело в том, что нам спустили лестницу с теневой стороны. На закате контраст света и тени очень большой, — предположил Алан.

— Да, наверное, — согласилась я и, увидев Рамзию, приветственно помахала ей рукой.

Алан поднялся:

— Не буду вам мешать. Спокойной ночи. Завтра в десять я буду ждать тебя в холле, — он повернулся и пошел в сторону лифтов.

«А зачем ты будешь меня ждать?» — хотелось мне спросить его в спину, но я сдержалась.

Повернувшись к Рамзие, я увидела, что она стоит около стойки администратора и явно что-то у него выясняет. «Вот трудоголик», — неодобрительно подумала я с высоты своего отпускного безделья. Администратор еще раз пощелкал мышкой, Рамзия кивнула и, взяв свой блокнот со стойки, подошла ко мне.

— Добрый вечер! — приветствовала я ее. — У вас в этом отеле есть еще подопечные? Я что-то не видела и не слышала русских.

— Нет, других клиентов у меня здесь нет, просто надо было кое-что уточнить. Как отдыхается? Выглядите отлично! — приветливо ответила она.

— Были сегодня на морской прогулке на яхте, — поделилась я.

— В романтической обстановке? — засмеялась Рамзия, намекая на Алана, которого увидела рядом со мной, входя в отель.

— Романтической была только обстановка, — честно призналась я в постигшем меня любовном разочаровании.

— Ничего, — утешила меня Рамзия, — отпуск еще только начинается. Пойдемте, я дам вам ласты, они остались в багажнике.

— Вы уверены, что они вам не понадобятся в ближайшие дни? — вежливо спросила я.

— Абсолютно, мне придется на два-три дня уехать к родным, — ответила она.

— К тбилисским? — полюбопытствовала я.

— Нет, к мадридским, — в тон мне ответила Рамзия.

— Когда мы вас снова увидим? Я хотела бы сделать вам что-нибудь приятное. Вы мидии свежие едите? — спросила я.

— Нет, я их в раковинах поджариваю на сковороде, сырые не люблю, — удивилась Рамзия.

— Да, конечно. Просто я хотела к нашей следующей встрече надрать их вам на камнях к ужину. Нашла туг такие плантации мидий, просто охотничий азарт одолевает, — поделилась я с ней.

— Я появлюсь у вас или оставлю информацию у администратора, когда вернусь. Плавайте в свое удовольствие, — сказала она, вытаскивая из багажника ласты.


— Ну что, продолжения банкета не последовало? — поинтересовалась Марина, когда я вошла в номер.

— Нет, он отправился спать, пожелав мне спокойной ночи, что я расценила как издевательство, — призналась я.

— Вряд ли ему удастся уснуть.

— Ну нет, я не обольщаюсь, — скромно возразила я.

— Правильно делаешь, что не обольщаешься.

— Почему?

— Потому что он подрался с этим нашим грубияном — Бурбоном.

— Как? — искренне изумилась я, легко вспомнив приятные, мягкие черты Алана и его тихий голос.

— Я пошла за тобой, чтобы отдать ключи, боялась, ты загуляешь, а потом будешь меня будить. Вышла в коридор. Передо мной в сторону лифта шел изрядно поддавший Бурбон. Он первый дошел до лифта, и я еще подумала, что, наверное, с ним входить рискованно, лучше спуститься по лестнице. Тот стал жать на кнопку занятого лифта. Лифт подъехал на наш этаж. Он сунулся вперед и получил по лбу дверью от выходившего твоего кавалера. Я даже не поняла, успел ли он извиниться, как толстяк схватил его за грудки и со всего размаха заехал ему по физиономии. Я испугалась, что он убьет его на месте своими огромными ручищами, но твой-то не только не упал, но даже, к моему изумлению, дал ему сдачи куда-то в область живота, промахнуться-то трудно. Бурбон заорал и согнулся пополам. На крик стали открываться двери ближайших номеров с предложениями вызвать полицию. Наших бы в такой ситуации пришлось растаскивать, а эти, как ни странно, разошлись сами, видно, слово подействовало. Правда, один был красный как помидор и взлохмаченный, как швабра, а другой бледный как смерть, с белыми губами, и оба бормотали страшные ругательства, видимо, типа рогоносцев, каждый на каком-то своем языке. Но зрелище было гадким, и я в трясучке быстро вернулась в номер. Понимаешь, мерзко то, что они оба так завелись. Казалось, готовы поубивать друг друга из-за пустяка!

— Нет, судя по всему, это не пустяки. Помнишь, как трепетно относится к своей персоне этот тип, и физиономия у него такая надменная, и голос басовитый.

— С этим-то все понятно, но юноша-то твой чего так разошелся, вроде же нормальный! — сказала Марина.

— Ты что, у него заморочек не меньше. Я же весь вечер о чем с ним говорила? — вздохнув, призналась я.

— Ну можно представить! — ехидно промурлыкала Марина.

— А вот и нельзя, — я придала своему голосу скорбь.

— Неужели что-нибудь новенькое? — удивилась она.

— Да, темой вечера была фамильная и личная честь и ее влияние на убеждения человека, — я надеялась произвести впечатление хотя бы на Марину.

— Ну ты даешь! И как же ты разговор поддерживала? — Она опять намекала на мой английский.

— Молча, — честно ответила я. — Оказалось, чем больше я молчу, тем больше ему нравлюсь.

— Ну он не оригинален, — проявила Марина хорошее знание мужской психологии и добавила: — Да, но если он так щепетилен в вопросах чести, то сегодня она у него пострадала.

— Но ведь он ответил ударом на удар! — легкомысленно сказала я.

— Только получил он по лицу, а ответил по пузу, с точки зрения чести разница колоссальная! Ты завтра утром на свиданье или как? — Подруга рассчитывала на мой отчет о сегодняшних успехах.

— Да, — лаконично ответила я, так как хвастаться было нечем.

— Присмотрись, не будет ли у него синяка под глазом.

— Ничто так не украшает мужчин, как синяки и шрамы, — бодро заявила я. — А ты присмотрись, будет ли Бурбон так же хулигански нырять в бассейн?

И мы блаженно вытянулись на простынях, забыв даже о массаже.

* * *
В дальних покоях кардинальского дворца, единственных уцелевших от нашествия многочисленных родственников, под бдительной охраной верного келейника беседовали вполголоса хозяин и маркиз д’Ачуас. Если бы этот разговор стал достоянием чужих ушей, его преосвященство мог бы лишиться сана, а маркиз — чести.

— Я доверился вам, а вы выпустили его из дома, вместо того чтобы лично привезти в Мадрид, — толстое лицо маркиза дрожало от гнева, красные жилки проступили на щеках, глаза гневно сверкали. — Что будет с моей дочерью, которая, не успев побывать невестой, стала вдовой? Не забывайте, дитя, которое она носит под сердцем, должно было носить имя д’Инестроза. На что вы его обрекли? Вы даже не нашли убийцу!

— Успокойтесь, маркиз. Гнев — плохой советчик. Это дело весьма запутанное. Нам не удалось найти даже свидетелей, но из дома, рядом с которым обнаружили тело Мигеля, сразу после объявления награды за поиски убийцы исчезли старая служанка и ее сын. Тело сына выловили из реки, а что стало с ней — до сих пор неизвестно, — кардинал говорил, машинально перебирая четки. — Мне видятся в этом происки властей.

— А мне видится в этом ваше нежелание выполнять свои обещания. Поймите, на карту поставлена жизнь моей любимой дочери. Сейчас мне удалось спрятать ее, но если мои сыновья узнают об этом позоре, они ее убьют! И я ничего не смогу сделать. — Глаза маркиза непроизвольно наполнились слезами, он встал и подошел к наглухо зашторенному окну.

— Что вы хотите от меня? Я не умею воскрешать мертвых. Я не Христос, а Мигель — не Лазарь, — кардинал начал торопливо креститься на распятие, бормоча «Господи, помилуй».

— Ее надо срочно с кем-нибудь обвенчать. Я не вижу другого выхода. Но имейте в виду, что жених должен быть знатен и богат, как Мигель.

— Вам нужен муж или вам нужен брак? — задумчиво спросил кардинал.

— Разве есть разница? — Маркиз подошел к креслу его высокопреосвященства.

— Огромная. К тому же не забывайте, что наш род тоже нуждается в этом ребенке. Если будет мальчик.

— У вас что, есть подходящая кандидатура? — Грузное тело маркиза нависло над собеседником.

Молчание было долгим. Маркиз устал стоять и снова сел в кресло. Мерно щелкали костяшки четок.

— Пожалуй, лучшей кандидатуры, чем Филипп Хуан Мигель д’Инестроза, нам не найти, — медленно проговорил кардинал и встал, величественным жестом пресекая возмущение маркиза.

— Подумайте сами, посвятив в это дело любого другого человека, мы всегда будем зависеть от его умения держать язык за зубами. Человек слаб, а сатана искусно пользуется этим. Ни вы, ни я, ни ваша дочь никогда не будут чувствовать себя спокойно. Ребенка всю жизнь будет преследовать возможность разоблачения.

— Это так, но Мигель мертв, или вы его прячете?

— Да, и очень надежно, в нашем фамильном склепе. Покойника среди покойников.

— Тогда ваше предложение — грубая шутка. Я думал, что беседую с другом, а вы позволяете себе так глумиться над чувствами отца, что предлагаете в мужья моей дочери покойника? Всему есть предел, и я могу постоять за себя! — Маркиз схватил кардинала за сутану.

— Опомнитесь, кому вы угрожаете, безумный! Боюсь, что вы не в состоянии не только понять, но даже выслушать меня. Помолитесь, успокойтесь и, может быть, тогда мы продолжим нашу беседу.

В смятении маркиз тяжело опустился на колени перед распятием. Помолившись, он испросил у кардинала прощения, поцеловал его руку и уселся в кресло, как на скамью подсудимых.

— Если вы готовы слушать, я готов продолжать. Обвиняя моего племянника в бесчестном поведении, в совращении вашей дочери, я думаю, вы ошибались. Не в правилах нашей семьи так поступать. Но молодость не любит ждать, любовь толкает на безрассудства, поэтому за влюбленными нужен строжайший контроль. Вы, маркиз, видимо, не смогли его обеспечить и не сумели не только не допустить греховной близости между молодыми людьми, но и предотвратить их тайный, без родительского благословения, брак. Я уверен, что ни мой племянник, ни ваша дочь никогда так не пренебрегли бы своим добрым именем и не побоялись бы запятнать его перед людьми, если бы не были чисты перед Богом, тайно обвенчавшись.

— Но Лаура мне ничего такого не сказала! — воскликнул маркиз, в котором надежда боролась с сомнением.

— У молодых часто искажено представление о долге. Им кажется, что их обязательство перед близкими значительно меньше, чем перед посторонними людьми. Вы знаете, что священник, заключивший такой брак, совершил нарушение, за которое будет строго наказан, вот ваша дочь, рискуя своей честью и даже жизнью, и хранит эту тайну, чтобы не стать причиной бед для слуги божьего, соединившего любящие, но грешные сердца, — голос кардинала окреп. Он встал около стола и продолжил, не глядя на маркиза, который с каждым его словом становился все более радостным. — Итак, дорогой маркиз, наше с вами родство — свершившийся, но пока не подтвержденный факт. Чтобы дитя этого брака смогло унаследовать имя и состояние своего несчастного отца, необходимо найти священника, заключившего этот брак, и сделавшего записи в церковных книгах, а также найти убийцу, дабы в этом деле не было больше никаких тайн.

— Ваше высокопреосвященство, Господь послал вам эту благую мысль, вы вернули мне дочь, честь… — маркиз захлебывался.

— Еще нет, не торопитесь. Оба дела крайне запутанные, и потребуется много времени и средств, чтобы добиться правды. В Испании тысячи священников, десятки тысяч монахов, — как найти среди них того, кто нам нужен? Ведь он будет все отрицать, избегая наказания. А для того, чтобы заставить короля найти и судить убийцу, нужна сила, сторонники, а в наш продажный век порой самым веским политическим аргументом бывает золото, — кардинал обошел рабочий стол и сел за него, как бы подчеркивая деловую сторону последних слов.

Несмотря на волнение, маркиз уловил изменение в настроении собеседника, подсел к столу и с легким сердцем стал обсуждать «цену вопроса».

Была уже глубокая ночь, когда кардинал прошел в часовню, благословив на прощание своего нового союзника и родственника маркиза д’Ачуаса.

* * *
Утренняя истома наполняла меня, как солнечный свет, пробивающийся сквозь толщу штор, наполнил наш номер. Глаз открывать не хотелось, я повернулась на другой бок, но все-таки глянула на часы. Было без пятнадцати десять. Пора на утреннее свидание. Алан обещал ждать меня в десять часов внизу. Да, однако я так и не выяснила, зачем, если ничего из того, что составляет цель любовных свиданий, невозможно. Несмотря на отпускную вольницу, честь — наш главный и бессменный часовой. Но он мне так нравился, что я готова была просто видеть его, говорить с ним без всякой надежды на большее. Умом я понимала, что после вчерашней сцены на яхте мне лучше не встречаться с Аланом, но слабое сердце влекло меня к нему. Оно просило не мешать его надежде, и этот тихий голос, как грозная команда, подкинул меня с постели и заставил одеться с воинской быстротой. Шествуя по коридору, я представляла, как увижу его в холле, на его любимом месте, как его глаза улыбнутся мне, как он встанет и пойдет мне навстречу. Когда я увидела его не в мечтах, а наяву, он почему-то стоял у стойки портье.

Помня вчерашние уроки, я молча улыбнулась и подошла к нему.

— Я рад, что смогу с вами проститься, — сказал он без улыбки.

— Разве ваши каникулы уже закончились? — спросила я растерянно.

— Нет, но друзья пригласили меня погостить у них на яхте.

— Так вы уплываете?

— Нет, пока постою на приколе в порту. Извините, мне пора. Счастливого отдыха! — Он кивнул мне, положил ключ на стойку, взял какие-то бумажки, подхватил чемодан и вышел из отеля в яркое солнечное утро.

— Что, уже наигралась? — удивилась Марина, когда я через 10 минут вернулась в номер.

— Нет, он позорно бежал.

— От тебя?

— Надеюсь, от новой драки с Бурбоном. Пойдем-ка зальем это дело шампанским.

— Переодеваться будешь?

— Нет, — ответила я, и мы пошли на завтрак.

В холле, обычно тихом и пустом, происходило какое-то необычное оживление, бегали встревоженные служащие, отдыхающие что-то бурно обсуждали. С недоумением и вопросом в глазах я посмотрела на Марину. Вслушавшись в гомон, она посерьезнела и сообщила:

— Что-то случилось в бассейне, пойдем посмотрим сами.

Через веранду мы вышли в сад и боковой дорожкой подошли к бассейну со стороны детской площадки. На противоположной стороне толпились люди, заглядывая в бассейн, на кромке стояли несколько человек из обслуги отеля с шестами. Среди них мелькали люди в униформе службы спасения. Что-то происходило в воде. Вдруг раздался женский визг, толпа подалась вперед, потом отпрянула назад, над бортиком показалось огромное безжизненное тело и, подхваченное руками стоящих на берегу, перекатилось на подставленные носилки. По торчащим волосам, взлохмаченной бороде и грозно-висящему носу мы с ужасом узнали Бурбона. Я непроизвольно вскрикнула, обратив тем самым на себя внимание полицейских, выставивших оцепление вокруг бассейна и в саду. Пока молодой полицейский с маленькой круглой бородкой идальго шел к нам вокруг бассейна, мы успели увидеть, как врач отошел от неподвижного тела. Покойника стали перекладывать в толстый целлофановый мешок с молнией, похожий на те, в которых раньше в хороших домах хозяйки хранили летом шубы от моли.

Дурацкие мысли про шубу не давали мне покоя до ресторана, куда мы вместе со всеми зашли по инерции. Взяв по чашке кофе, мы уселись к столу. Обстановка в ресторане была пугающей, как полдневный призрак Гойи. Все шторы огромных окон по периметру были задернуты, и яркий солнечный свет, пробивавшийся сквозь них, создавал обстановку больничной палаты, уже ненужной бедняге, лежащему на солнце закупоренным в толстый целлофан. Разговоры возникали то тут, то там, по мере прибытия долго спавших и неосведомленных о случившемся гостей. Обычно весьма замкнутые и общающиеся только с теми, с кем приехали, наши соотельники, отбросив комплексы, рассказывали друг другу известные им подробности трагедии.

Кое-что услышав и кое-кого выспросив, серьезная и собранная Марина через некоторое время смогла сообщить мне подробности происшедшего.

Служитель, каждое утро расставляющий лежаки и убирающий около бассейнов, сегодня как обычно спустился вниз, открыл дверь своей подсобки, взял инвентарь и подошел к ближнему из бассейнов, при этом заметив, что на бортике дальнего лежит полотенце и халат, принадлежащие господину, который купался каждое утро и с которым у него произошла неприятная стычка, когда он решил обратить внимание этого гостя на таблички, запрещающие нырять. Тогда гость грубо прервал его, и с тех пор служитель старался с ним не сталкиваться. Вот и сегодня он сначала расставил шезлонги вокруг одного бассейна, а затем, видя, что гость еще плавает, отнес грязные, собранные из-под кустов и лежаков стаканы на кухню и только потом подошел ко второму бассейну посмотреть, что так долго делает там этот гость. А он лежал в воде лицом вниз в той части бассейна, где глубина самая маленькая. Служитель побежал к портье, тот бросился вызывать полицию. Разговаривая по телефону, портье профессиональным взглядом успел узнать жену человека из номера 455, которая шла с полотенцем в сад. Он хотел задержать ее под предлогом каких-то счетов, но она, очень недовольная, заявила, что муж ждет ее купаться. Тут подъехала полиция и взяла все заботы на себя. Остальное мы видели сами.

— Да, вот так утреннее купание, — заключила Марина, когда мы поднялись в номер. — Наверное, он решил, что бассейн поможет ему справиться с похмельем. Должно быть, нырнул не с той стороны, как обычно, и расшиб лоб.

— Ты думаешь? — спросила я.

— Так по крайней мере считают в отеле, — ответила Марина. — Что ты такая перепуганная и бледная, тебе плохо? — встревоженно спросила она меня.

— Знаешь, я думаю, это Алан кокнул его сегодня рано утром, — мысль, глодавшая меня, наконец была сформулирована.

— Ты это серьезно? — изумилась Марина.

— Более чем. Вчера он получил по лицу, а сегодня подловил его около бассейна для объяснений и извинений. Думаю, не получив их, дал Бурбону по лбу. Тот упал в бассейн и все. Поэтому-то Алан так странно говорил со мной и так поспешно уехал.

— Не может быть, чтобы из-за пьяной драки нормальный человек пошел на убийство.

— Ну не из-за драки, а из-за чести. Я же говорила тебе, что у него с этим заморочки. А во-вторых, наверное, не убийство, а драка, приведшая к смерти.

— Значит, ты инкриминируешь ему непредумышленное убийство, — заговорила она языком Сидни Шелдона.

— Мне кажется, что это он, — сказала я и заплакала от жалости к этому толстяку и его жене, сидящей сейчас рядом с ним в морге. От жалости к романтичному юноше, потерявшему веру в жизнь и заменившему ее какими-то химерами, пожравшими его. Мне было жалко его маму в далекой Гааге, которой одиноко ждать сына в старом доме, набитом реликвиями и пыльными книгами по геральдике. Наконец, стало жалко и себя: как жить, когда мужчины, даже лучшие из них, заняты только собой и своими принципами?

Марина что-то спросила меня, я замотала головой и, уткнувшись в подушку, продолжила рыдать. Она вышла из номера, оставив меня одну.

* * *
После пережитых волнений и слез настроение у меня было ужасное. Единственное место, которое мне было мило, — это сад. Я спустилась и обнаружила там Марину, корпевшую над картой Севильи и какими-то путеводителями, готовясь не пропустить ничего из нашей предстоящей поездки в этот город, овеянный славой Дон Жуана и парикмахера Фигаро. Я села рядом, чувствуя глухое раздражение против Испании, испанцев, а особенно против этого фигляра Фигаро, который был всего-навсего мораном, то есть крещеным евреем и наверняка не обладал даже сотой долей тех достоинств, которые приписал ему умница Бомарше.

Видя, что Марина закончила, я предложила ей пройтись по саду. Мне хотелось принюхаться к запаху огромных белых цветов, свисавших гирляндами с веток и называвшихся почему-то тещиным языком. Мы вышли на дорожку, и я вдруг грохнулась на каменные плиты, поскользнувшись на раздавленном апельсине. Потирая ушибленную коленку, я понесла Испанию, испанский климат и испанский сервис.

— Твои испанцы ленивые грязнули, развели свинарник, никто ничего не убирает! — выговаривала я Марине, как будто она была директором отеля. — Кругом объедки валяются, под кустами вечно стаканы из бара стоят, окна вообще никто не моет (коленка не проходила), официанты ведут себя, как принцы крови, не дождешься, чтобы тарелки со стола убрали!

— Ну ты это зря, — Марина не могла не защитить любимую Испанию. — Апельсин с дерева упал, стаканы под кусты клиенты прячут, а окна как раз сегодня мыли, именно официантка, я сама видела.

Сдаться так легко я не могла, поэтому возразила:

— Да брось рассказывать! Вон посмотри на окна ресторана. Мы вчера вечером сидели рядом, и я обратила внимание, все жирными пальцами захватаны, пыльные, тусклые.

— Давай поспорим на сто долларов, что я сейчас покажу тебе чистое окно, — Марина, похоже, тоже завелась, так как присказка про сто долларов означала у нее изрядную злость.

Но и я была в боевом настроении.

— Покажи, и если проиграешь, то вымоешь его сама, — с запалом ответила я.

Мы подошли к французским окнам, через которые из сада можно было войти в ресторан.

— Смотри! — Марина победно продемонстрировала мне идеально сияющее стекло.

Молча я перевела взгляд на соседнее, которое было таким же грязным, как вчера, и с максимально возможным сарказмом показала ей на него пальцем. Марина открыла рот, но вдруг огромная штора, закрывающая окно изнутри ресторана, стремительно задвинулась прямо у нас перед носом. От неожиданности мы испуганно отпрянули. Все остальные шторы были по-прежнему раздвинуты, а сквозь прозрачную ткань этой мы разглядели тоненькую фигурку с прямыми плечами и маленькой гордой головкой.

— Это наша официантка Тереза, — констатировала я очевидный факт.

— Что это с ней, она как будто этой шторой дала нам по носу.

— Говорю же тебе, что с сервисом тут неважно, — решила я подвести итог нашему спору, и, как ни странно, задумавшаяся Марина не возразила.

* * *
Как насчет того, чтобы во время отпуска встать в 5.30 утра? Нравится? Вот и мы чувствовали то же самое, когда на следующий день наш телефон выполнил роль будильника. Нормальные постояльцы отеля довольно бодро шли спать после ночных гулянок, а мы вяло потащились на завтрак, который был совершенно континентальный — кофе, хлеб, масло, джем. Спустившись в предрассветных сумерках к любимой гостинице русских «Тритон», где была назначена встреча с гидом в связи с многочисленностью тритонцев, мы минут десять гадали, какой из проехавших мимо автобусов окажется нашим. Наконец нас подобрали, и мы с готовностью к впечатлениям принялись таращиться в окна.

Пейзаж по обочинам дороги был живописный, но несколько однообразный. Сменяя друг друга, вдаль убегали холмы, как будто разлинованные в клеточку. Вертикальные линии составляли ровные бесконечные посадки оливковых деревьев, а горизонтальные — длинные утренние тени, которые падали от них на разрыхленную, без единой травинки, красноватую почву. Ни людей, ни машин, ни жилья — сплошное сельское хозяйство. В отсутствие Рамзии гидом с нами поехала Лена. Она осмысленно и даже заинтересованно изложила нам сроки уборки урожая (декабрь — зеленые оливки, апрель — черные маслины) и нормы выхода готовой продукции из тонны сырья. После этого окружающая местность довольно долгое время не давала ей повода поговорить. Следующий приступ трудолюбия случился с ней, когда мы проезжали скалу в форме головы лежащего, весьма хорошенького юноши-мусульманина, который сбросился с вершины от любви к девушке-христианке. Упоминание об этой легенде неприятно всколыхнуло вчерашнюю трагедию, которая наверняка тоже может превратиться в присказку о необходимости соблюдения правил поведения в бассейне.

Знакомя нас с природными условиями и климатом Андалузии, Лена назвала ее сковородкой Испании за засушливый и сухой тип погоды. Почти сразу после этих ее слов пошел дождь. Омываемый его мощными потоками автобус въехал в Севилью.

Конечно же, первым пунктом осмотра был не какой-нибудь музей, а парк инфанты Марии-Терезии, завещанный ею городу. Из всей нашей толпы под зонтиком была только местный гид, так как шла на работу из дома. Как бы предвещая будущие сюрпризы, провидение готовило нам на пути к ним небольшие разминки. Во-первых, дождь в Севилье, во-вторых, первая в жизни встреча с гидом, который не произнес ни слова. Дело в том, что гильдия гидов (рифма получается случайно) запрещает иногородним гидам проводить экскурсии на не закрепленной за ними территории. Интеллигентных людей среднего возраста отсылаю к условиям знаменитой Сухаревской конвенции, которую нарушил Паниковский. Так вот, среди нас Паниковского не было. Но так как приехавшая с нами Леночка вполне владела предметом экскурсии, местный представитель профсоюзов присутствовала на всех этапах нашего маршрута и молчала, как безмолвное олицетворение победы, одержанной местными племенами гидов, над кочевниками. Прогулка по великолепным садам Севильи получилась несколько скомканной: приходилось прыгать через лужи, перебегать, как на передовой, от одного укрытия к другому, и интенсивно вертеть головой, так как полюбоваться было чем. В 1920 году на территории этих садов проводилась Панамериканская выставка, для которой в ландшафт парка вписали павильоны разных стран. Мне, патриоту ВДНХ в Москве, было обидно видеть, насколько лучше получилось у испанцев реализовать в тот же период ту же идею возвеличивания совместно достигнутых успехов. Конечно, для павильона Испании архитектор выставки Гонсалес превзошел многих именитых предшественников. Это дворец, выстроенный в форме подковы. От центральной его части, увенчанной высоким куполом, вниз струятся ступени великолепной лестницы, а в стороны разбегаются легкие колоннады — галереи, украшенные изящными скульптурами. Огромная, чуть выгнутая площадь Испании перед дворцом придает самому зданию средневековый вид, что обычно вводит в заблуждение туристов, принимающих современное творение за бесценный памятник прошлого. В автобус мы сели к концу дождя и отправились в третий по величине католический храм в Европе, по утверждению нашего, привезенного с собой говорящего гида. Насчет этого, мне кажется, не все в порядке. Не могу сказать, что я объехала всю Европу, но даже на моем пути таких соборов, которым приписывали третье место в неизвестно кем проводимом соревновании по росту, было несколько: святого Витта в Праге, собор в Кельне и в Пассау. Список наверняка можно продолжить. Это мне напоминает историю про Марининого приятеля, который жаловался, что у всех его девушек он почему-то, по их словам, всегда второй. «Ну хоть бы раз десятый или первый, так нет, я вечно второй». Надеюсь, что это никто не воспримет за богохульство, но так, по-моему, и с третьими по величине храмами в Европе.

Севилья — родина средневекового величия Испании — город, откуда в конце пятнадцатого века отправилась экспедиция Колумба и куда она вернулась, открыв Америку. В знак признания заслуг Севильи в деле открытия для испанской короны новых земель католические короли, благословенные Фердинанд и Изабелла, даровали городу право беспошлинно торговать с Новым Светом, то есть Севилья явилась прабабушкой оффшоров. Однако для того, чтобы реализовать это право, нужно было стать гражданином Севильи, то есть резидентом. Благодаря этому край, обезлюдевший после изгнания арабов и евреев, вновь стал оживать. Город рос по берегам Гвадалквивира и только один район, бывший еврейский город у стен королевского дворца Алькасара, не менялся и не менял своих границ веками. Во время первой прогулки узкие улочки, крошечные площади казались нам одинаковыми, но наш гид находила для каждой из них ремарку, отличающую их в нашей памяти. Вот здесь жил великий художник Мурильо, а на этой площади стоит церковь, где он похоронен, а это — памятник Дон Жуану… Мы с удовлетворением отметим, что наше представление о великом любовнике совпадает с тем, как изобразили его представители гильдии севильских литейщиков, подарившие городу этот памятник. «А вот улица Головы короля, — сказала наша гид, показывая на стоящую в нише бронзовую голову, не бюст, а именно голову, отполированную руками туристов. Машинально подойдяпоближе и заглянув в лицо «статуи», мы с Мариной толкнули друг друга локтями и хором произнесли: «Не может быть!» Видя наши перекошенные, бледные лица, Лена встревожилась:

— Вам плохо?

Нам действительно стало плохо, потому что из каменной ниши в стене, высокомерно оттопырив нижнюю губу и спрятав верхнюю под нависающим носом, на нас смотрел утонувший вчера в бассейне человек. Марина первая пришла в чувство и неестественно сдавленным голосом спросила, из какой династии был этот король.

— Из королевского дома Бурбонов, если я не ошибаюсь, — Лена облегченно вздохнула, поняв, что сознание нас не покинуло.

В ответ на ее реплику мы опять дружно завопили:

— Не может быть!

Под молчаливое недоумение нашей группы Лена принялась подробно описывать смену династий на испанском троне, приняв нашу реплику за недоверие. Но нам было не до подробностей, при свете белого дня на нас тяжелым взглядом смотрела голова покойника.

— А почему улица Головы короля? — Я пыталась вернуться к действительности.

— О, это длинная история, я расскажу ее вам в автобусе. А сейчас идемте в главный собор Севильи, построенный из мусульманской мечети.

Мы послушно побрели смотреть на могилу Колумба, которая, как и ее владелец, изрядно попутешествовала, и, что самое трогательное, на изображение святой Девы Марии, у которой Колумб молился перед отплытием. Весь мир изменился, а она по-прежнему светла.

В этом же соборе, в ризнице есть картина Гойи, изображающая первых христианских мучениц этой земли Санта-Кусту и Санта-Руфину. Великий страдалец хорошо чувствовал разницу между верой и ученостью. Он изобразил двух глуповатых простушек, которые перед жестокой казнью не задумываются о смысле жизни и ее справедливости — они просто верят, что попадут в Царствие Божие и поэтому спокойно подставляют свирепому льву лизать свои пухлые ножки.

После собора был обед, во время которого мы пытались убедить друг друга в том, что нам померещилось сходство бронзовой головы с мертвой, и все больше убеждались, что оно было.

— Хватит сомнений! — решительно заявила Марина. — Мы это проверим.

— Как? — изумилась я.

— Слава Санта-Кусте и Санта-Руфине, мы живем в эпоху гласности, и в газетах существует раздел происшествий. Будем читать!

— И переводить! — умоляюще добавила я.

* * *
Отоспавшись в автобусе, мы почувствовали себя бодрее. Мучившие нас догадки и сомнения как-то улеглись. Мы собирались смыть их остатки в теплых водах моря, то есть, взяв купальники, отправиться на пляж.

Подойдя к стойке портье, я назвала условный пароль:

— Квадро, квадро синько.

Так как не все портье говорили по-английски, мне, под чутким Марининым руководством, пришлось осваивать испанский, чтобы назвать номер нашей комнаты. Но на этот раз дежурил пожилой опытный портье, который взял из ячейки наш ключ, но не поторопился мне его отдать, а задал вопрос, приведший меня в панику. Помню ли я молодого человека, с которым накануне ужасного случая с господином из номера 455 разговаривала вечером в холле, а утром около стойки? Формулировка вопроса свидетельствовала о полной осведомленности и исключала отрицательный ответ.

— Да, — уныло ответила я.

А не говорил ли он мне, почему срочно уезжает и где собирается остановиться, ведь он сказал, что его каникулы продолжаются.

Мои мысли скакали в голове, как кузнечики в пустой банке, но при приближении к языку обретали некоторое разумное течение.

— Да, я помню этого человека, он назвался Аланом, извинился за несостоявшуюся игру в теннис, пожелал мне счастливого отпуска и более ничего. А к чему собственно эти вопросы? — перешла я в наступление.

— Дело в том, что у него в тот вечер, когда вы разговаривали, была драка с покойным, ее видели гости с четвертого этажа. Поэтому полиция просила меня расспросить всех, кто может знать что-либо об обстоятельствах. Вы не видели драки? — опять начал давить на меня портье.

Но у меня был готов ответный удар.

— А разве вы помните только то, что я разговаривала с ним в гостиной, а то, что потом сидела перед вашим носом в холле с нашим гидом, не помните?

Его хватка ключа от нашего номера ослабла, я почти вырвала его и решительно отправилась к Марине, ожидавшей меня с газетой, подобранной на журнальном столике в холле.

— Пошли в номер, — трагическим тоном сказала я, стараясь взглядом удержать Марину от каких-либо реплик в присутствии портье, который, как мне казалось, понимает не только английский язык, но и китайский с русским. В прохладе номера страсти во мне разгорелись. — Они подозревают Алана, полиция его пока не нашла, но ищет. Они тоже думают, что это он!

— Ну что ты так волнуешься? Сделать-то ничего нельзя.

— Нет, можно его найти и предупредить! — воскликнула я в порыве героических чувств и желания еще хоть раз заглянуть в его глаза.

— Как найти? Где? Ты не знаешь ни его фамилии, ни куда он уехал. Без языка в чужой стране как ты его найдешь? — пыталась урезонить меня подруга.

— Я очень хорошо помню, как он выглядит, и знаю, что он собирался пожить у друзей на яхте в порту!

— В каком порту? — закричала Марина, не выдержав этого бреда.

— В нашем, то есть в спортивном порту Бельальмадена, — ответила я тоном юной революционерки, желающей предупредить товарищей о засаде жандармов.

— Как ты его намерена искать, ты же не знаешь по-испански и десяти слов! — Марина вынуждена была искать разумные средства борьбы с моим безумием.

— Неправда, десять знаю, а искать я его буду глазами, — щемящее чувство жалости и надежды, терзавшее мое сердце, делало меня глухой к голосу разума.

Чем дольше мы спорили, тем реальнее мне казалась моя затея, хотя в душе я рассчитывала на Маринину поддержку и участие, но держалась очень независимо.

— Делай что хочешь, — сказал она, подводя конец дискуссии.

— А ты что будешь делать? — спросила я, теряя надежду на ее помощь.

— Газету читать!

Я вздохнула, сунула ноги в самые удобные шлепанцы и отправилась, как Иванушка-дурачок, искать неизвестно где неизвестно кого.

* * *
Поздним январским утром король Педро слушал доклад секретаря о текущих делах. В ряду прочих неотложных встреч была назначена аудиенция для кардинала Севильского.

— Перенести, — велел король.

— Но ваше величество, его высокопреосвященство настаивал на немедленной встрече еще вчера. Мне с трудом удалось убедить его дождаться сегодняшнего дня.

— О чем он хочет говорить?

— Он настаивает на том, что не обязан сообщать мне причину. Но в город из Мадрида и Толедо съехались многие знатные сеньоры, даже дон Ортега прибыл, хотя вы знаете, что он без большой нужды не покидает Мадрида.

— Где он остановился?

— Во дворце архиепископа.

— Один?

— Нет, у д’Инестрозы гостят многие прибывшие из Мадрида, это ведь его родня. Вы примете его высокопреосвященство?

— Нет, подождем неделю, пусть родственники его хорошенько объедят. Позови мне срочно нашего придворного художника Джулио Клавио и приведи его сразу ко мне.

Не прошло и часа, как секретарь ввел в покои короля пышно одетого итальянца Клавио.

— Оставь нас, — повелел Педро Ужасный.

Секретарь с поклоном вышел, и в комнате наступила тягостная тишина.

— Можешь ли ты, — наконец нарушил ее король, — сделать мне мою голову из бронзы?

— Ваше величество, ваша венценосная голова достойна не бронзы, а мрамора, и не моего жалкого умения, а таланта великого Фидия, — зачастил от страха художник. — И почему только голова? Весь ваш могучий торс, в доспехах, на коне должен украшать соборную площадь этого города, который вы так благосклонно почтили своим вниманием. Я давно мечтаю о такой работе и хочу представить на ваш суд эскизы, дабы вы смогли направить мой скромный дар в надлежащее русло, — Клавио остановился, чтобы перевести дыхание, но король прервал его:

— Мне нужна моя голова в бронзе.

— Да, конечно, вы правы, ваше величество. Великие уроки римского искусства, которые я со школярской прилежностью изучал десятки лет, свидетельствуют, что именно бюст способен передать всю мощь вашего гения, силу вашего характера и донести до потомков всю красоту вашего лица. — Подняв глаза на короля, художник подумал, что с красотой он, наверное, погорячился, но потом успокоил себя, что лести много не бывает.

— Мне не нужен бюст, мне нужна голова, — повторил король и миролюбиво добавил: — Если ты не в состоянии понять это, то я велю отрубить твою, покажу ее твоим ученикам, и они живо справятся с этим заказом.

Художник обмер, зная, что юмор не принадлежал к числу королевских достоинств. Желая уйти от этой темы, он уточнил, еле справившись с языком:

— Голова без шеи, Ваше величество?

— Шеи ты сделаешь ровно столько, сколько оставляет голове топор палача.

— Голову прикажете вылепить в натуральную величину?

— В самую натуральную, на какую ты только способен. Она должна быть готова через шесть дней. Если я не получу мою голову вовремя, то твоя достанется твоей жене, отделенной от тела.

— Разрешите приступить? — с военной лаконичностью спросил художник.

— Делай, — ответил король.

* * *
Порт в Бенальмадене называется спортивным потому, что в него заходят только небольшие катера и яхты спортивных классов, потому что в нем проводятся многочисленные регаты и потому что слово «спортивный» звучит очень современно. Этот порт тоже похож на этакого пижона-яхтсмена, сверкающего белозубой улыбкой на восточном смуглом красивом лице, одетого по моде последнего каталога с продуманностью опытной кокетки. В многочисленных бухточках, на которые элегантно разделена гавань, теснится череда яхт, катеров, катамаранов и других плавсредств, ни название, ни цена которых мне неизвестны. Это могло бы напоминать собачью выставку где-нибудь в Лондоне, но в отличие от собак, яхты сидят на привязи чаще всего одни, без любимых хозяев и, наверное, поэтому без конца поскуливают всеми своими дорогущими снастями.

Начав мою поисковую экспедицию, я почувствовала себя как в незнакомом лесу: все деревья разные, но похожи; все дорожки куда-то ведут, но неизвестно куда. Я начала разглядывать каждую посудину в надежде отыскать приметы присутствия на ней человека, которого хотела спасти, но скоро поняла, что из подробностей, могущих помочь мне в поисках, помню только его кроссовки типа «Адидас», темный чемодан типа «мыльница» и светло-синие глаза. Понятно, что это не те приметы, которые можно видеть с берега на открытых обзору частях яхт.

К тому же только, может, одна из двадцати имела следы присутствия хозяев, остальные казались совершенно необитаемыми. Единственное важное наблюдение, которое я сделала из трехчасового блуждания по порту, это то, что на обитаемых яхтах трап опущен, а на тех, где хозяева отсутствуют, он поднят сантиметров этак на пятьдесят над пирсом. Немного, но все-таки кое-что.

Солнце садилось. Я возвращалась в отель по улицам, заполненным двумя категориями отдыхающих: одни весело шлепали по пяткам тапочками и нежно обнимали надувные матрасы, возвращаясь с пляжа, другие так же весело стучали каблуками туфель и тоже нежно обнимали, но уже не матрасы, а своих спутников. Шла предвечерняя смена декораций на курортной сцене: море затемнялось и уплывало за кулисы, а на авансцене появлялись ярко освещенные столики террас и ресторанов. Рыбы из морских глубин перемещались на тарелки, и следом за ними бывшие пловцы и рыбаки тянулись за столики.

Марина уже перешла к сырам, когда я доковыляла до ресторана и двинулась к ней через зал. Глядя на нее как бы со стороны, я всегда удивляюсь тем комбинациям, на которые пошла природа, создавая мою подругу. Светлые волосы и огромные серо-голубые глаза без признаков близорукости являются символами ее романтичности. Морщинки на лбу и крупный выразительный нос отражают недюжинный интеллект и твердость характера. Небольшой с чуть порочным изгибом рот — печать чувственности на ее достаточно противоречивом лице. Но больше всего меня трогают ее маленькие ступни с круглыми пяточками, которыми заканчиваются крупные длинные ноги так любимой в эпоху Возрождения конусовидной формы, и ямочки, но не на щеках, а на плечах, которые видны всегда, когда Марина надевает открытые платья. Вот и сейчас, приближаясь к ней со спины, я задержала взгляд на этих трогательных ямочках, которые подчеркивают женскую природу силы, исходящей от нее. Именно это сочетание и заставляет мужчин так часто терять от Марины головы, которые она с решительностью библейской Юдифи складывает в мешок. «Господи, опять головы», — поймала я себя на ассоциации.

— Привет, ну что у нас с головой Бурбона? — спросила я, присаживаясь с тарелкой к столу.

— А что у нас с головой Алана? — спросила Марина.

— Не обнаружила, — вздохнула я.

— У меня тоже никакой информации в прессе, кроме готовящегося приезда в Марбейю короля Хусейна, — сообщила Марина, пребывая в задумчивости, идти ли ей за десертом или поберечь фигуру.

— А он что, тоже Бурбон? — Овощные закуски на тарелке не угрожали моей фигуре.

— Вроде нет, хотя все они кузены, так что уж не знаю, — Маринины колебания разрешились в пользу десерта.

— Ладно, хочу пива, — сказала я, вспомнив о лишениях, выпавших на мою долю днем.

— Закажи, сейчас кто-нибудь подойдет. — Марина пошла к сладкому столу.

Я подняла глаза и поискана глазами официантов. Они убирали посуду со столов, но ни на мои призывные жесты, ни на условный пароль «Ола», свидетельствующий о моем намерении вступить с ними в контакт, не отозвались.

— Да, сегодня не наш день, — вздохнула я.

— Пошли-ка после ужина в номер. Надо отдохнуть перед завтрашней поездкой, — предложила Марина, и в отличие от предыдущих дней это не вызвало у меня протеста. Прогулка сильно убавила мою резвость.

* * *
С утра перед экскурсией в Гранаду я решила сбегать искупаться, чтобы не терять целый день без моря. Над водой еще поднимался утренний туман, берег был пуст, чист и прохладен. Вода приняла меня в свои теплые объятия и долго не выпускала. Я несколько раз подплывала к берегу, начинала выходить, но, не удержавшись от соблазна, падала в чистую лазурь воды и снова уплывала от берега. Море часто напоминает мне нежного возлюбленного, ласки которого так сладки, что невозможно разжать объятия. Когда я вырвалась из морского плена, пляжные служители уже расстилали матрасики по лежакам и открывали зонтики — пляж начинал работу.

Весело шлепая тапками по пяткам, я направлялась в отель, когда неожиданно на полдороге встретила Марину.

— Ты куда это? — изумилась я.

— А ты откуда? — строго спросила она.

— С купания, сейчас зайду переоденусь, поем и поедем, — сообщила я ей свою программу.

— Когда все это сделаешь, мы уже никуда не поедем, — Марина показала на часы. — Я взяла твою сумку, пойдем на автобус.

— Но я не могу ехать в шлепанцах! — возмутилась я.

— Ты можешь не ехать вообще или ехать в шлепанцах, — Марина решила использовать грамматическую мощь русского языка.

— А фотоаппарат? — Это была моя последняя надежда забежать в номер.

— Взяла. Деньги, очки и шляпу тоже взяла. Пошли, человек-амфибия! — Она двинулась в сторону автовокзала, а я, вздохнув и расчесав руками еще мокрые волосы, отправилась за ней.

Что делать, экскурсионная программа — это святое, к тому же мне действительно очень хотелось посмотреть на сказочный эмирский дворец, сады Хениралиты, так по-испански звучит Семирамида, роскошь и красота которых вошли в поговорку на всех континентах. Так что я была рада, что Марина не дала мне опоздать и позаботилась собрать мои вещи, необходимые в поездке.

Путь нам предстоял не близкий: километров двести в глубь материка к подножию гор Сьерра-Невада. На мое недоумение, почему большинство исторических мест расположено так далеко от моря, Марина не хуже экскурсовода объяснила, что Средиземное море было освоено для судоходства с древних времен и не только в торговых, но и в военных целях. Враг в этих краях всегда приходил с моря, поэтому крупные города, имеющие политическое значение, строили в глубине материка. Так легче было организовать их оборону. На побережье возводили либо крепости, вроде Малаги, либо рыбачьи деревушки, такие как наша Бельальмадена.

— Так что мы отдыхаем в страшной дыре, по средневековым понятиям, — подытожила Марина.

— Это и без исторических пояснений ясно. Зайди в любой магазин — ужас, смотреть совершенно не на что, — согласилась я.

— Ты сюда приехала не по магазинам бегать, этого добра и в Москве хватает, а знакомиться с шедеврами культуры, — строго напомнила подруга.

— В Москве, между прочим, шедевров тоже не меньше, чем магазинов. А покупки сделать все-таки надо. Одна моя знакомая, очень умная женщина и опытный путешественник, говорит: «Если в поездке ничего себе не покупать, то это очень вредно. Покупки создают благоприятный эмоциональный фон для восприятия культуры, так же, как хорошая еда». — Я во что бы то ни стало хотела отстоять свои права на простые земные радости, но, конечно, не в ущерб высокому искусству.

Пейзаж за окном постепенно менялся, мы по серпантину дороги поднимались все выше в горы, и скоро заснеженные вершины заблестели в ярком полуденном солнце. Через час мы прибыли в Гранаду.

Первые впечатления от улиц, проплывающих за окнами туристического автобуса, совершенно не совпадали с моим представлением о средневековом испанском городе. В архитектуре домов и площадей, увиденных из окон автобуса, не было готической угловатости и строгости, и общий стиль строений казался каким-то не европейским. Я поделилась своим недоумением с Мариной. Она засмеялась и приобняла меня за плечи:

— Вот за что тебя люблю, так это за то, что при отсутствии знаний ты с успехом заменяешь их интуицией. А твое художественное чутье вообще удивительно.

Признаюсь, ее похвала была мне очень приятна хотя бы потому, что была очень редким явлением в наших отношениях. Марина была ко мне привязана, мы дружили много лет, общались часто и с удовольствием, но комплиментами она меня не баловала. Поэтому я решила не обращать внимания на слова несколько сомнительного утверждения о «полном отсутствии знаний», к тому же я так и не поняла, за что, собственно, меня хвалят, но не стала портить впечатления о своей интуиции.

Автобус по узким улицам добрался, с натужным ревом, до центральной туристической парковки. Дальше мы должны были идти пешком по историческому центру Гранады. Местный гид, встретивший нас у автобуса, в отличие от севильского, был говорящим и бодро затараторил имена и даты. Мы двинулись к какому-то собору и через ворота вошли во внутренний дворик.

— Осторожно, смотрите под ноги! — предостерег нас гид.

Мощеный двор перед храмом был засажен апельсиновыми деревьями, изящно подстриженными в форме зонтиков, и разбит на квадраты каменными канавками, через которые вся наша туристическая группа сосредоточенно перешагивала.

— Послушай, — я взяла Марину за руку и показала на канавки, — это же арыки. — Я никогда не была на Востоке, никогда не видела арыков, но это слово вдруг всплыло во мне, как озарение.

— Умница, — искренне порадовалась Марина. — Ты права. Это — арыки, а это что? — Она указала на громаду храма.

— А это мечеть, — догадалась я.

Я оказалась абсолютно права и точно почувствовала в атмосфере Гранады нечто неевропейское, незнакомое, экзотическое. Гранада, так же как Кордова, Кадис к началу второго тысячелетия были крупными центрами мусульманского мира. После завоевания почти всего Иберийского полуострова арабами для здешних мест настала эпоха возрождения, но не европейско-христианская, а азиатско-мусульманская. На пороге первого и второго тысячелетий обе культуры развивались бурно, но мусульманский мир был впереди и в части науки, да и в других сферах. Все это и многое другое, что было мне совершенно неизвестно, сообщила нам гид около одного из красивейших зданий в центре — медресе — мусульманской духовной школы. Уникальность и историческая ценность Гранады в том, что образцы мусульманской культуры, начиная с десятого и до пятнадцатого века, сохранились здесь в своей средневековой неприкосновенности, так как то, что не было разрушено после изгнания из этих мест арабов, не изменилось, не модернизировалось. Культура христианского мира просто обтекала осколки мусульманской, не развивая и не меняя в них ничего. В тех странах, что остались мусульманскими, культурный процесс развивался, впитывая прошлое, и оно растворялось, переплавлялось, исчезало в следующих эпохах. А в Испании образовался этакий заповедник, где образцы чужой культуры сохранились порой лучше, чем шедевры своей собственной.

Такие удивительные вещи не могли оставить равнодушной Марину. Она внимательно слушала гида, что-то помечала в своем блокноте, уточняла и переспрашивала. Я поняла главное, что создавало неповторимое очарование Гранады, а многочисленные подробности мне уже надоели. Я стала праздно озираться по сторонам в поисках чего-то современного. В витрине магазина игрушек, выходившей на улочку, по которой длинной вереницей наша группа шла к следующему пункту экскурсионной программы, я увидела парадный костюм Бэтмена: черный плащ, маску, латы с золотой эмблемой на груди. Мой любимый племянник, болтун и топотун Егорка, переживал как раз период бэтмании. Плащ и маска были предметом его детских грез. Подарка ему я еще не купила, поэтому свернула в магазин, не предупредив Марину. При ближайшем рассмотрении костюм был не так великолепен и безнадежно мал, не рассчитан на богатырские плечи нашего мальчика. Для того чтобы удостовериться в этом, мне не потребовалось много времени, но, когда я вышла из магазина, никого из группы уже не было видно.

Я неуверенно двинулась по направлению к площади Пасиегас, где нас должны были ждать автобусы через десять минут. Улочка, по которой я шла, сделала поворот и вывела меня на просторную, по меркам Гранады, плаца. Автобусы еще не подъехали, туристы разбрелись кто куда. Я остановилась и огляделась в поисках Марины. Она стояла вполоборота ко мне на залитой солнцем части площади и разговаривала с двумя пожилыми испанскими крестьянками. «Вот любознательность до чего одолела», — подумала я, направляясь к ней. Заметив мое приближение, одна из крестьянок двинулась мне навстречу, приветливо улыбаясь и держа в руках красивую цветущую ветку. «Наверное, у них какой-то местный праздник», — подумала я, подходя, и тоже приветливо улыбнулась. Поравнявшись со мной, женщина протянула мне ветку с цветами. В этот момент, заметив движение краем глаза, Марина повернулась в мою сторону и отрывисто сказала мне по-русски:

— Не бери! Цыгане!

Чтобы моя протянутая рука не висела в воздухе, я подняла ее к шляпе, поправила ее и решительным жестом взялась двумя руками за сумку, давая понять, что мне известна старая заповедь полководцев: «Кто предупрежден, тот вооружен!» Обойдя цыганку, понявшую и смирившуюся с моим отказом, я подошла к Марине на помощь. В одной руке у нее была ветка, а другую цепко держала женщина, наряд и обличие которой совсем не походили на наших привокзальных цыган: ни юбок, ни серег, ни развязности в манерах. Она что-то взволнованно говорила Марине на испанском, причем ее волнение казалось весьма искренним. Марина пару раз что-то спросила ее, та забормотала, закивала головой. Мне было очень интересно узнать, какое будущее ждет мою подругу, но тут на площади появился автобус. Со всех концов к нему потянулись, как цыплята к курице, прятавшиеся туристы. Нам было пора, и я взяла Марину за сумку.

— Если опоздаем на автобус, то во дворец не попадем, — напомнила я слова нашего гида, которые та повторяла как заклинание несколько раз, прежде чем выпустить нас из-под своего контроля. Самая, конечно, забыла об этом, когда рванула в магазин, рискуя потеряться.

Марина кивнула мне, что-то сказала цыганке, открыла наружный карман своего рюкзачка и выгребла оттуда всю мелочь. Ее было немного.

— У тебя в карманах есть? — спросила она, не поворачивая ко мне головы, склонившись над монетами на своей ладони.

— В кошельке точно есть, — ответила я и собралась открыть сумку.

— Не доставай кошелек! Только из карманов! — остановила меня подруга. Я послушно обшарила карманы своих пляжных шорт, нашла там сдачу и квитанцию за оплаченные накануне лежаки. Марина отдала женщинам свои и мои деньги и пошла к автобусу. Вслед ей цыганка сказала что-то еще, но Марина уже не обернулась.

Войдя в автобус и видя, что большинство пассажиров уже в сборе, она обратилась ко всем с маленькой речью, предупреждая, чтобы никто не брал ничего: ни цветы, ни сувениры из рук благообразных пожилых испанок. Это не продавцы сувениров и не радушные туземцы. Это — местные цыгане, которые не имеют права заговаривать с туристами, но если те возьмут что-нибудь, то цыганки привязываются со своим гаданием или просто вымогают деньги, под угрозой навести порчу и прочее.

— Не повторяйте моих ошибок! — самокритично призвала Марина наших попутчиков.

Все благодарно зашумели, и мы тронулись. Второй целью нашего путешествия был знаменитый дворец Альгамбра, который в течение нескольких веков служил резиденцией эмиров — владык этих мест. По известности и художественной значимости Альгамбра не уступает загородному дворцу испанских королей — таинственному и мрачному Эскуриалу.

Только сейчас меня не занимала роскошь дворцов и парков, мне хотелось узнать, что нагадала цыганка. Но Марина молчала, послушно поворачивая голову то вправо, то влево в соответствии с указанием гида. Я прислушалась, речь шла о цыганах. Дорога петляла вдоль скалистых стен, изрезанных пещерами, как песчаный обрыв бывает изрыт ласточкиными гнездами. К нашему изумлению, некоторые пещеры закрывались воротами, как дверью. Гид заученно бубнила в микрофон:

— Цыганские племена появились на Иберийском полуострове в VII–VIII веках. Основная волна этих кочевых племен двигалась из районов современного Пакистана и Индии, поэтому до сих пор сохранилась на испанском языковая традиция называть цыган индусами. Частично осев в этих местах, цыганские племена создали уникальный пещерный город, часть которого вы видите справа в скалистых уступах. Заселив естественные пещеры, цыгане соединили и расширили их, создав в скальных породах подобие пчелиных сот. Лабиринт пещер и переходов уходит глубоко в толщу скал. Не ассимилируясь с местным населением, цыгане, однако, оказали большое влияние на формирование самобытной культуры Андалузии, ее музыки и танцев. Долгое время разросшаяся община цыган-язычников не притеснялась ни властями, ни церковью. Только в период правления Педро Ужасного началось массовое изгнание и даже истребление цыган. Особой жестокостью прославился кардинал д’Инестроза, возглавивший борьбу Инквизиции против язычников. Ему приписывают массовый геноцид цыган. По его приказу пещерный город выжигался огнем, погибли тысячи людей, а кардинал получил прозвище Паленый. После этих событий в Андалузии уже не возникало таких крупных локальных поселений цыган. А теперь мы подъезжаем к воротам дворца «Альгамбра». Прошу не расходиться, наша группа начинает экскурсию ровно в тринадцать часов от главного входа. Туалеты находятся слева от стоянки автобусов.

* * *
Главным предназначением дворца и окружающего его великолепного сада было создание прообраза рая на земле, и это предназначение выполнялось. Сад был как бы первым залом дворца, а дворец — продолжением сада. Тщательность и продуманность планировки сада не уступали композиции дворца, а яркость и изящество внутренней отделки залов — пышности цветников, разбитых в аллеях. Особую парадность и легкость главному фасаду дворца придает прямоугольный бассейн пятиметровой глубины. В его черной блестящей воде, как в зеркале, отражается фасад, как бы удваиваясь и обрамляясь зеленью аллей, подступающих к водной глади. Во дворце не сохранилось почти ничего из внутреннего убранства, кроме богатой росписи стен и потолков. Особенное впечатление произвела на нас сцена из жизни жен эмира, написанная на потолке в так называемой комнате двух сестер. Две пышно одетые красавицы с открытыми лицами сидят друг напротив друга за шахматным столиком. Фигурки изображены так четко, что можно понять ход игры. Бесправие и угнетенность мусульманских женщин — одно из расхожих заблуждений, основанное на незнании истинных положений этой религии. Пророк Мухаммед говорил: «Если Аллах хочет наказать человека, то он посылает ему глупую жену». Судя по портретам очаровательных шахматисток из эмирского гарема, их муж добрыми делами и праведной жизнью заслужил у Аллаха умных и красивых жен.

Прогулка по дворцу и саду сначала в познавательных целях, а потом просто для удовольствия отвлекла нас от прочих разговоров и дел. На обратном пути в автобусе очень довольная и оживленная Марина не стала долго испытывать мое терпение и, призвав меня в помощницы, начала вспоминать и истолковывать пророчества цыганки. Мне хотелось узнать все сначала и по порядку, и Марина рассказала мне следующее.

Когда она, так же как я, приняв женщину, протягивающую ей ветку розмарина, за радушную крестьянку, взяла цветы из ее рук, та начала бормотать что-то на подобии английского языка. Марина переспросила ее по-испански, и та, быстро взяв ее руку и даже не глядя в глаза, сказала: «У тебя есть красавец сын и было два мужа». Услышав это нехитрое пророчество, Марина спросила: «Почему было? У меня есть муж». «Нет, ты его уже потеряла, просто не знаешь об этом, если вернешься из этой дороги, сама все увидишь». — «А что, могу не вернуться?» — «Надо тебе помочь, сглаз и порчу снять с тебя». — «Тогда вернусь?» — Марина поняла, что это стандартный текст ради увеличения гонорара. Угадав эту мысль, цыганка запричитала: «Ничего мне от тебя не нужно, дашь сколько можешь, я помочь тебе хочу. На твоей дороге лежит покойник — король, которого убило прошлое. Он не даст тебе пути, ты должна найти убийцу, он рядом с тобой, очень близко, вижу его руки около тебя, берегись. Верь мне, я помогу тебе, я дам тебе заговоренный камень. Как только убийцу найдешь — камень потеряешь, он уйдет от тебя ко мне». Тут подошла я, и цыганка заторопилась, начала повторять: «Сделай, как я говорю, а то пути не будет» — и прочую чушь, а потом, когда мы отдали деньги, бросила вдогонку: «Паленый кардинал опять появился, слышишь? Это он тебе подбросил покойника на дорогу!»

Выслушав этот рассказ, я покрутила головой и даже с некоторой завистью произнесла:

— Ну и фантазия у этих гадалок! С мужем развела, короля трефового или бубнового убила. Какого-то кардинала приплела, да еще и амулет всучила. Вот это работа! А какое знание психологии! Туристам, конечно, хочется тайн, романтики в отпуске, вот она ни про здоровье, ни про деньги даже и не заикнулась. Мастер, слов нет! Камень-амулет ты у нее взяла так же безропотно, как и цветы? — спросила я, прерывая поток слов.

— Да ты что! Ничего я у нее не брала и брать не собиралась, разве можно! — возмутилась Марина. Потом, помолчав, добавила: — Приедем в отель, надо домой позвонить, узнать, как там мои мужики.

— Ага, значит, все-таки поверила! — признаюсь, мне было забавно, что моя рассудительная подруга приняла всерьез хоть что-то из этой ерунды.

— Между прочим, покойник на моей, а вернее, на нашей дороге имеется и почти король, забыла? — Марина проговорила это весьма серьезным голосом.

— Да откуда ей знать, что случилось в нашем отеле? Она наверняка имела в виду карточного короля. Может, речь о каком-нибудь твоем солидном поклоннике — трефовом короле, которого «убил», в смысле победил кто-нибудь помоложе и попроще, то есть «валет», а у них, может, в картах, вальта называют кардиналом, все понятно! — закричала я вдохновенно.

— Понимай, но потише, — остановила меня Марина.

— Король — это Хорхе, он на твоем пути, а бросил тебе его валет — Алан, ведь это была его затея. Хорхе влюблен, он делает тебе предложение, ты не можешь отказать ему, разводишься с Леней, и он становится твоим бывшим вторым мужем. Хорхе заставляет тебя изменить свою дорогу. Вы счастливы, и я напиваюсь на вашей свадьбе, — придумала я блестящую концовку.

— А камень? — Марина хохотала, слушая мои пророчества.

— Все просто. Когда-нибудь в порту ты встретишь Алана с девицей и бросишь в него камень за те страдания, которые он мне причинил, — я говорила не менее вдохновенно, чем цыганка.

Мы обе долго хохотали, дополняя пророчество цыганки комичными деталями. Отхохотавшись и исчерпав арсенал пророчеств, Марина полезла в сумку за косметичкой, чтобы проверить, не размазалась ли тушь. Достав косметичку, она поудобнее пристроила ее сверху сумки и открыла… Сверху всего содержимого лежал гладкий, почти черный камень неправильной формы, размером чуть крупнее яйца. Марина побледнела, а у меня отвратительно опустело в животе.

* * *
«Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». В этой народной мудрости ничего ни убавить, ни прибавить. Мои хождения по порту, которые я упорно возобновила, привели к тому, что я изучила его, как грибник любимую рощу. Не останавливаясь, проходила я те яхты-деревья, которые не сулили мне добычи, и тщательно обшаривала взглядом те, где, по признакам, была жизнь. Я вычислила лучшее время для охоты — ранний вечер, когда постояльцы яхт приходили с пляжа или выползали после дневного отдыха, принимали гостей или переодевались к вечерним мероприятиям. При этом на яхтах включали освещение, и они становились прозрачными, как аквариумы, правда, если не было штор, но их часто не было. Так вот, как опытный грибник шевелит палочкой опавшие листья и заглядывает под кустики, так и я осматривала палубы, заглядывала в окна. Мне было не важно, что делалось в этих плавающих домиках, мне было важно увидеть кем. Честно говоря, за дни поисков мой героический пыл и жажда спасти малознакомого, хоть и симпатичного, человека, да еще того, кого я считала повинным в гибели другого, значительно ослабли. Скептические взгляды Марины и тщетность моих усилий ослабляли мое рвение, но не уменьшали количество кругов, которые я совершала по порту. Я привыкла, и мне нравилось там гулять, а наличие цели делало эти прогулки интересными. Это то же, что с походами по магазинам. Когда болтаешься без какой-либо цели, то чувствуешь себя бездельником, а если надо купить кусок мыла, то время кажется проведенным с пользой.

Итак, был вечер, темнело, на воде все ярче разгорались отражения огней порта. В густеющей синеве неба робко появился молодой месяц и застрял на мачте одной из яхт. Портовые здания, невысокие, с округлыми арабскими куполами вместо крыш, с резными балкончиками, казались даже не декорациями к фильму, а кадром из мультфильма «Тысяча и одна ночь».

На ближних к берегу причалах была слышна музыка из портовых ресторанов, а на дальних стояла тишина, слышался лишь плеск воды о борта, редкие голоса да скрип пришвартованных кораблей.

Я ходила привычным маршрутом и пыталась мысленно найти слова, чтобы описать это поскрипывание снастей, бортов, мачт. Как скрипят корабли? Как будто чешут свои бока, покрытые коростой ракушек. Как будто дети рассказывают друг другу в темной спальне страшные истории, поойкивая от страха. Как будто кровать скрипит под давними любовниками. Нет, найти для этого звука правильное сравнение так же трудно, как найти новое описание для пения птиц. Его можно сравнить со звуком серебряных струн, которые птицы вытягивают из своих грудок, чтобы на них играл ветер; со звоном монеток, которыми солнце расплачивается на зорях сначала при входе в этот, а потом в тот мир. Еще можно сказать, что райские врата неплотно закрыты, и мы слышим музыку Эдема. Можно придумать еще много пышных сравнений, но в них не будет правды. Есть вещи и звуки, которые лежат в основе этого мира, они первичны, как химические элементы периодической системы. Они похожи только сами на себя, а вот на них — уже многое другое в этом мире. Как скрипят корабли, нужно слышать, чтобы понять, на что похожи другие звуки, то же и с пением птиц, и с улыбкой младенца, которые похожи только сами на себя… Так, а на кого похожа эта женщина, мелькнувшая в освещенном окне одной из яхт?

Я резко затормозила, опомнилась от поэтических грез и огляделась. Пустые умствования завели меня на дальний пирс. Я стояла около большой (и никаких других эпитетов) яхты «Баронесса II». Я понимала, что мое внимание привлекло чье-то знакомое лицо, мелькнувшее в глубине освещенной гостиной. Заняв удобную позицию для наблюдений, стала ждать, не сводя глаз с иллюминатора, через который мне был виден кусок шикарной гостиной. Там был кто-то, не видимый мне из моего укрытия. Прошло какое-то время, прежде чем фигура, привлекшая мое внимание, снова появилась в окне.

— Здрасьте, — тихо сказала я сама себе. — А это что значит?

Перед собой, как на экране немого кино, я увидела нашу официантку Терезу, одетую не в белую кофточку и черную юбочку, а в какой-то пиджак малахитового цвета. Она говорила что-то мужчине, стоящему в глубине и похожему по виду и по масляной тряпке, которую он мял в руках, на механика или шкипера. Тереза (а это была она, ее головку с чуть оттопыренными ушами, длинную идею и выразительный профиль я опознала бы где угодно) что-то повелительно втолковывала ему, потом жестом отпустила, но, видимо, окликнула, потому что он вернулся от двери и начал что-то объяснять. Она нетерпеливо махнула рукой, как будто прогоняя его.

Тереза вела себя не как служанка, а как важная персона, хозяйка. Честно говоря, в этот момент я не следила за своей челюстью, и она вполне могла отвиснуть. И подобрала ее, только когда увидела, что на палубу вышел человек, с которым Тереза только что говорила. Стоять дальше одной на пустом пирсе и глазеть на яхту и ее обитателей было неприлично. Закурив спасительную сигарету, придавшую мне праздный вид, я медленно двинулась прочь. Задумавшись над всеми странными обстоятельствами нашего отдыха, я машинально поглядывала вокруг, забыв о цели моих блужданий. Прав был Джером К. Джером: для того чтобы чайник закипел, о нем надо забыть. Стоило мне забыть о юноше, столько времени занимавшем мое воображение то в качестве любовника, то в качестве жертвы, то в качестве палача, как я буквально споткнулась о него, вернее, о его ноги, которые он привольно вытянул, сидя за столиком террасы. Узнав Алана, я остолбенела от неожиданности собственных ощущений: мне совсем не хотелось к нему подходить и к тому же из головы вылетели все дежурные угрозы, заготовленные мной на случай нашей встречи в порту.

Почувствовав мой взгляд, он обернулся, присмотрелся и узнал меня. Я поняла, что все-таки начатое надо доводить до конца и, вздохнув, шагнула к его столику, жестом спрашивая разрешения присесть. Алан кивнул и привстал, изображая галантность. Кокетничать мне совершенно не хотелось, поэтому я заговорила первой.

— Хорошо, что мы встретились, — начала я нейтрально.

Он неопределенно кивнул, не разделив со мной радости встречи. Тогда я решила перейти к делу.

— Вами интересуется полиция, — сообщила я, вычеркивая из памяти тот волнующий период, когда мы были на «ты».

— Мной? — Его изумление было для него лучшим адвокатом. — С чего вы взяли?

— Меня о вас расспрашивал портье в отеле через день после вашего бегства, — мне хотелось хоть чуть-чуть отомстить ему за то разочарование, которое постигло меня во время нашей последней встречи утром.

— Но что вы можете обо мне знать? — этими словами он хотел показать мне, что не придает значения тому, что было между нами.

— Ничего, я так и сказала. Но их интересовала причина вашего внезапного отъезда, — я решила ничем не показывать, что рассчитывала на более теплую встречу.

— Неужели полицию интересует, почему из отеля съехал постоялец? Мне кажется, что все, что вы говорите, неудачная шутка, — он начал крутить головой в поисках официантки. Я расценила это, как его желание срочно сбежать, теперь из кафе.

— Полицию это интересует потому, что вы съехали из отеля через пятнадцать минут после того, как человек, с которым вы подрались накануне вечером, утонул в бассейне, — наконец домашние заготовки речей стали всплывать в моей голове.

— Кто утонул? — Алан все еще вертел головой.

— Тот тип, с которым вы дрались у лифта вечером, — резко пояснила я.

— Откуда это известно? — Его лицо залила краска досады.

— Моя подруга и жильцы соседних номеров видели, — мне не имело смысла щадить его.

— Что вы там наболтали полиции об этой драке? Никакой драки не было, он просто неуклюже задел меня плечом, — уже повышая голос, заявил мой бывший кавалер.

— По лицу? — Я решила пресечь его попытки сделать меня виноватой. — Но вас ищут не из-за драки, а из-за того, что утром он был найден мертвым в бассейне.

— Но я тут при чем?! — завопил Алан, от его сдержанности не осталось и следа. — Зачем вы мне все это говорите? Что вам от меня надо?

Меня тоже начало трясти. Я набрала полную грудь воздуха и сказала ему все:

— Я искала вас несколько дней в порту, чтобы предупредить на случай, если вы, защищая вашу честь, которую этот человек оскорбил, ударив вас по лицу, случайно его утопили. Такая мысль возникла не только у меня, но и у полиции. Но теперь я вижу, что потратила время напрасно, вы не имеете никакого отношения к этому несчастному случаю, так же как ваши рассуждения о чести не имеют никакого отношения к вашим поступкам.

— Вы просто сумасшедшая, оставьте меня в покое, — он уже подвизгивал от страха и злости.

— Уже оставила, — сказала я, вставая. — Всего доброго, Читатель. — И я шагнула на тротуар в толпу, как в реку. «Воды» сомкнулись за мной, и через два шага я была отделена от Алана непроницаемой границей сумерек, шума и людей.

Слезы, сдерживаемые во время разговора, начали скатываться из глаз, но гнев их сушил. Щеки мои пылали, я бормотала куски неиспользованных речей, находя все более едкие слова для выражения моего презрения к этому красивому трусу. Убить столько времени, чтобы разыскать этого теоретика по части чести, стереть ноги, недоплавать и недоспать, — все эти жертвы казались мне безмерными по сравнению с ничтожеством, ради которого они были принесены. Моя досада усугублялась тем, что я без конца сталкивалась с прохожими. Запутавшись, как в сетях, в очередном испанском семействе, я, ругаясь вместо извинений, наконец посмотрела по сторонам. Могучая толпа двигалась в направлении, противоположном моему: я — выбиралась из порта, а плотная масса беспечных отдыхающих валила в порт. В темном море сверкалиогнями ярко освещенные лодочки, музыка звучала не кое-где, как обычно, а везде. Что-то происходило в городе. Вдоль набережной на песке пляжа сверкали огоньки свечей, зажженных около примитивных, сделанных из мокрого серого песка, изображений Святой Кармен, покровительницы рыбаков. В порту набирал силу летний праздник. Велада дель Кармен — день рыбака, если перевести на язык наших традиций. Но я была на этом празднике чужой.

В гостинице я застала безмятежную картину: Марина сидела на балконе и потягивала пиво. Я разулась, чтобы ощутить усталыми ногами холод мраморных плит пола, захватила себе стакан и вышла на балкон. Говорить не хотелось, мне нужно было время, чтобы пережить мое поражение, чтобы признать неправоту в этом деле об убийстве в отеле «Roco». Обсуждать встречу на набережной я была не готова. Я принялась потягивать пиво и любоваться видом на бухту, который открывался с нашего балкона.

Видя мою подавленность, Марина взяла инициативу беседы в свои руки. В отличие от моего, ее настроение было превосходным, загар — ровным, вид — свежим. Она являла для меня положительный пример здравого рассудка, благоразумия и трезвости, несмотря на пиво. Ее эта история не выбила из колеи, она не бегала днями напролет в поисках каких-то загадочных юношей и вообще думать забыла о полиции уликах и версиях. В момент, когда мое внутреннее самобичевание дошло до кульминации и я стала испытывать почти комплекс неполноценности по отношению к здравомыслящей подруге, она сообщила мне новость:

— Представляешь, фамилию мы правильно прочитали, наш Бурбон действительно был из Бурбонов, и его сходство с головой короля отнюдь не случайно.

— С чего ты взяла, что он из тех Бурбонов? — вяло спросила я.

— Как и обещала, вычитала из газеты. Наконец в местной курортной газете, в которой из восьми полос четыре — реклама местных туристических агентств и объявления о продаже недвижимости, прошло сообщение, что 14 июля в одном из отелей Бельальмадены произошел несчастный случай, в результате которого погиб Франц Августин Мария Экорштайн де Бурбон. Так что мы с тобой — ясновидящие, — не без гордости за свою проницательность и практичность сообщила подруга.

— Так значит мы с тобой с ума не сошли, и он действительно похож на голову короля в Севилье? — несколько оживившись, спросила я.

— Выходит, что так, ведь королевские дома — это с точки зрения биологии — чистые линии, и по наследству передаются не только болезни и титулы, но и черты лица. Вспомни портреты королевской семьи Гойи, они все на одно лицо и уж висячими-то носами похожи на нашего точно, — развивала свою теорию Марина.

— Да, я помню, в музее Уфици во Флоренции меня удивляло, что под портретами Медичи подпись читать не надо, и так видно по круглым лицам и глазам навыкате, что это Медичи, — согласилась я.

— Видимо, полиция закрыла дело, в прессе прошла информация, и твоему подзащитному бояться нечего. Хватит мотаться без толку, на тебе вон лица нет! — искренне пожалела меня Марина.

— Может, ему и нечего бояться, но напугала я его здорово, — призналась я. И мне вдруг представился весь комизм нашей сегодняшней встречи.

Сидит человек, пьет вино, музыку слушает, на девушек смотрит, как вдруг к нему подходят и говорят, что его ищет полиция по обвинению в убийстве, да еще потом называют трусом за то, что он на самом деле никого не убивал. Да, похоже, психологическую травму от нашей встречи понесла не только я. На этой мысли я почувствовала, что ко мне возвращается душевное равновесие. Я засмеялась и поведала Марине в красках, как происходила столь долгожданная для меня и столь неожиданная для Алана встреча. Марина смеялась:

— Ну, девка, тебе повезло, что ты вовремя смылась, а то, в отличие от него, у тебя состав преступления налицо: нанесение морального ущерба в извращенной форме. Так что он мог привлечь тебя к ответу.

— А я-то думала, что меня постигло страшное разочарование, и если бы народу на набережной было поменьше, я обязательно поплакала бы по этому поводу, — вспомнила я свои недавние терзания.

— Радоваться надо, что вмешательство в частную жизнь уважаемого господина сошло тебе с рук. Но мне жаль, лучше бы тебя в участок отвели и напугали хорошенько, может, тогда ты перестала бы давать советы и совать свой нос в чужие дела, подслушивать и подглядывать, — Марина не могла упустить случая повоспитывать меня.

— Ты очень кровожадная, но насчет «подглядывать», как в воду смотришь или просто знаешь меня, как облупленную, — я решила, что лучше рассказать все сразу.

— Что еще? — обреченно вздохнула Марина.

— Сегодня, болтаясь в порту, я увидела роскошную яхту «Баронесса II», а в ее каюте сидела и отдавала распоряжения наша официантка Тереза, — поделилась я своим неожиданным открытием.

— Ну и что, наверное, подрабатывала во время банкета, — не удивилась Марина.

— А вот и нет! На яхте не было никого, кроме нее и шкипера или механика, и одета она была как хозяйка, а не как служанка, — не сдавалась я.

— Ну, может, она была в гостях? — резонно предположила подруга.

— Может, но гости чужими служащими не распоряжаются, а я видела, как она этим шкипером командовала: «Стой там, иди сюда», — мне очень хотелось убедить ее в необычности происходившего на яхте.

— Ну не знаю тогда, что она там делала, — наконец-то сдалась Марина.

— Я тоже не знаю, но было похоже, что она там, как дома, — поделилась я догадкой.

— Слушай, может, у нее богатый любовник? — у Марины появилась новая версия.

— Да, наверное, и она посещает его в часы, свободные от каторжного труда в ресторане, — мой полемический задор не давал мне права сдаваться.

— Хватит нам твоих загадок, с одной только разобрались, а ты в новую нас втягиваешь, неугомонная. Пойдем-ка выйдем и выпьем чего-нибудь, тем более что пиво уже кончилось, — Марина решительно и твердо прекратила наши дедуктивные упражнения.

* * *
— Придворный художник Джулио Клавио просит разрешения продемонстрировать Вашему величеству законченную работу, — доложил наутро шестого, последнего из отпущенных дней, секретарь его величества короля Педро II.

— Пусть упакует свою работу в деревянный ларец с замком и приходит сегодня вечером.

— Слушаюсь, Ваше величество.

— Завтра, после вечерней смены караула, которая должна быть удвоена, я приму архиепископа Севильского.

— Да, Ваше величество. Вы примете его одного или вместе с доном Ортегой, который просит соизволения сопровождать его преосвященство?

— Хорошо, пусть приходят оба, это даже лучше, — задумчиво проговорил король. — Пожалуй, пригласите каждого в отдельности, а также еще человек десять-двенадцать из мадридских родственников архиепископа.

В назначенный вечерний час королю доложили, что пришел художник.

— Позовите начальника стражи, — был ответ короля.

Через мгновение в комнату вошел офицер, знакомый королю своей исполнительностью, в основе которой лежал ум, а не покорность. У него было смуглое лицо, прямая спина с широким разворотом плеч, черные волосы, зачесанные назад, отливали здоровым блеском, глубоко посаженные глаза лишь подчеркивали крупный костлявый нос. Офицер замер в ожидании. Его звали Диего Гарсиа.

— Сейчас вы выведете из моей приемной художника и в коридоре, подальше от глаз, арестуете его, изымете у него тяжелый деревянный ларец под замком и пришлете мне его с одним из ваших людей. Пусть он пронесет его через приемную, чтобы побольше глаз его видело. Художнику, а также всем остальным, включая тюремщиков, вы скажете, что он подозревается в изготовлении фальшивых денег в своей мастерской и будет сидеть до выяснения обстоятельств. Потом вы отправитесь к нему в мастерскую и произведете там обыск, ищите станок, формы, а главное — сами фальшивые монеты, которые он смог прятать внутри своих скульптур и заготовок. Если во время обыска что-нибудь разобьется — не беда, хуже, если вы не сможете с полной уверенностью подтвердить или опровергнуть этот донос. Возьмите сколько нужно людей, не оставьте там ни одного целого черепка, но через три часа сообщите через Родригеса о результатах, — закончил свои инструкции король.

Офицер по-прежнему стоял молча, не шелохнувшись. Король помолчал, подняв глаза в лицо дерзнувшего медлить с выполнением его воли, но, встретив спокойный уверенный взгляд, был вынужден спросить:

— Вопросы?

— Да, Ваше величество. Будут ли мне даны письменные указания на арест и обыск?

— Нет.

— Должен ли я представить устный или письменный отчет сеньору Родригесу?

— Только устный и только ему.

— Я готов к исполнению.

— Делай, — повелел король.

Через несколько минут в покои короля вошел солдат стражи в сопровождении Родригеса и внес тяжелый, дубовый ларец, запертый на изящный фигурный замок. Король указал на низкий столик. Солдат поставил ларец и вытянулся рядом.

— Ключи, — Родригес проворно перехватил ключи, которые эта деревенщина протянул самому королю.

Король махнул рукой, отпуская солдата, взял протянутые уже на подносе ключи и отпустил Родригеса.

Оставшись один, он с видимым волнением открыл ларец и бережно достал лежавшее в нем свое бронзовое изображение. Пламя свечей отражалось на отполированной бронзе головы и в глазах живого короля. Осмотрев работу художника, король остался доволен, сходство было достаточным, чтобы узнать его по этому портрету. Он уложил голову обратно, запер, проверил крепость замка и отправился на покой.

* * *
Наши попытки выпить провалились. Народу в заведениях собралось много. Дождаться официанта, конечно, было невозможно, но не в компании с моей требовательной подругой. Выйдя на набережную, мы попали под действие двух видов соблазнов. С одной стороны тянулся сплошной магазин, так как при вечернем освещении границ, отделяющих одну лавочку от другой, определить не представлялось возможным. Вешалки с одеждой, посуда, сувениры, сумки, обувь — все это было выставлено прямо под ноги гуляющим. С другой, ближе к морю — тянулся сплошной ресторан. Днем закрытые или продающие только напитки, к вечеру эти заведения расставляли столики так широко, что упирались в межу, отделяющую соседнюю территорию. Отделить их друг от друга можно было только по тому, когда отставал один зазывала и начинал свои рекламные акции другой. Большим разнообразием ни ассортимент магазинов, ни меню ресторанов, ни зазывные речи глашатаев не отличались. Возрастающая популярность этих курортных мест среди российских граждан подтолкнула местных хозяев заведений перевести меню и на наш язык, обучению зазывал ключевым фразам: «Русские, заходите хорошо покушать!» — заученно распевал каждый из них при приближении отечественных туристов. В случае ответа: «Уже поели!» — они повторяли: «Уже поели! Завтра приходите!» Иногда от духоты в их головах что-то клинило, и они начинали с конца: «Завтра приходите! Уже поели!»

В общем, спокойной, приятной прогулки по набережной не получилось, бесконечная суета и навязчивые призывы мешали возможности насладиться южной ночью, тишиной. Маринино терпение начало иссякать на десятом зазывале, которому она даже не дала открыть рот, сказав: «Спасибо, уже поели, идем в туалет!» Прослонявшись таким образом часок в поисках места, где можно было бы быстро и недорого поесть, мы завернули в любимый магазинчик, работающий до утра. Там наконец купили малагского вина и отправились дегустировать его на свой балкон, позволяющий совмещать все наши требования.

Один из признаков, моментально отличающий соотечественников от всех остальных граждан мира, — это неистребимая привычка пить в номере из стаканчиков для зубных щеток. Даже задерганному испытывающему финансовые трудности европейцу никогда не придет в голову пить дома. Он будет шататься по кабакам всей округи. А русский турист, какой бы он ни был состоятельный и благополучный, перед выходом на вечернюю прогулку непременно раздавит бутылочку в номере, заставив наутро недоумевать горничных относительно происхождения пустой тары в корзине для бумаг. Не будучи большими оригиналами, мы с подругой тоже не пренебрегали этой давней и, на наш взгляд, здравой традицией.

Желая подвести итог нашему частному расследованию, я провозгласила той:

— Ваша честь, разрешите мне поднять этот бокал за благополучное завершение дела об утопленнике. Мой подзащитный полностью оправдан.

— Нет, дело закрывать рано, в нем есть еще ряд темных мест, и я хочу его продолжать, если найду в вашем лице оперативного помощника, — неожиданно с пафосом, в тон мне, ответила Марина.

— Как, разве не все ясно? — изумилась я.

— Конечно, не все! Ты что, забыла о камне? Смотри, он до сих пор не исчез. — Марина показала на черный гладкий камень, который самым таинственным образом появился у нее в сумке во время нашего путешествия в Гранаду.

— Знаешь почему? — Я решила немного подразнить подругу.

— У тебя есть объяснение? — оживилась она.

— Да, — я выдержала паузу.

— Может, скажешь? — Марина явно не была готова к моей неожиданной скрытности.

— Он не исчез до сих пор… — я сделала драматическую мину на лице, — потому что я забыла его выбросить! — закончила я, весьма довольная произведенным эффектом.

— Да ну тебя! — Марина почти обиделась. — У меня покойник на дороге, муж в загуле, рука убийцы рядом, а тебе хиханьки. Нашла одного подозреваемого, а тот тебя даже придушить не попытался, вот и позволяешь себе глумиться над версиями.

— А что, у нас есть новые версии? — Теперь, когда эти разговоры не затрагивали моих личных чувств, я могла позволить себе некоторое легкомыслие.

— Да! И завтра мы проведем каждый свою акцию, которые в случае успеха позволят нам разоблачить истинного виновника этого трагического происшествия, — тем же высокопарным тоном сообщила Марина и неожиданно добавила: — У тебя найдется московский сувенир?

— Да, конечно, я всегда по привычке, зародившейся в эпоху натуральных обменов, таскаю с собой джентльменский набор ложек-матрешек для установления дружбы между народами, — призналась я в своей старомодности.

— Отлично, они нам пригодятся, равно как и твое умение все забывать и путать. — Тон Марины стал весьма деловым.

— Что ты имеешь в виду? — возмутилась я, но мой вопрос утонул в канонаде, раздавшейся с улицы.

Мы выскочили на балкон. Небо над бухтой переливалось огненными цветами. Казалось, какой-то великан подбрасывал в воздух огромные букеты, они зависали над портом и медленно падали на черное зеркало воды. Назвать это фейерверком было равносильно тому, как назвать полотна Эль Греко картинами. Это были райские сады, где расцветали невиданные огненные деревья, били фонтаны пламени, загорались и гасли ночные светила. Это были не отдельные вспышки, а целое представление, которое разворачивалось перед нами в роскошных декорациях звездного неба, сказочного порта и антрацитово сверкающего моря.


Наутро следующего дня, после завтрака, выпив всего один бокал шампанского, чтоб не очень пахло, я обратилась к портье с законным, но не совсем обычным вопросом:

— Кто руководит работой вашего отеля?

— Сеньор Адоха, — ответил удивленный, но дисциплинированный портье.

— Он директор? — уточнила я.

— Нет, наш отель входит в группу «Best Hotels» с общей дирекцией, а в каждом отеле есть генеральный менеджер, — отрапортовал служащий отеля.

— Может ли меня принять сеньор Адоха по частному вопросу, касающемуся отеля «Roco»? — сценарий разговора был разработан Мариной и не допускал импровизаций.

— Если у вас есть претензии, мы готовы рассмотреть их сами, — портье явно не мог понять, чего от него хотят.

— Нет, я всем довольна, но хочу воспользоваться правом гостя побеседовать с ответственным лицом, — я знала текст моего выступления твердо.

— Вы хотите встретиться именно с генеральным менеджером или… — пытался сбить меня с намеченного пути портье.

— Именно с ним в любое удобное для него время. Известите меня, пожалуйста, когда я смогу побеседовать с сеньором Адохой, — положив ключи, я отошла от стойки, оставив таким образом слово за собой.

Марина, находящаяся, так сказать, в резерве, одобрительно похлопала меня по плечу и сказала:

— Твоя жертва оказалась не напрасной!

Я поняла, что она имела в виду мое самоограничение в шампанском.

В этот же день, во время сиесты, длящейся здесь с двух до пяти часов, когда мы, приняв душ, мазали наши уже загорелые тела кремами в прохладном полумраке номера, раздался столь редкий на отдыхе телефонный звонок и мне сообщили, что сеньор Адоха меня ждет завтра в 9.30 утра. Я уточнила место встречи, поблагодарила, положила трубку и с недоумением посмотрела на Марину.

— Порядок, — констатировала она. — Пакуй сувениры.

— Все?

— Чем больше будет мешок, тем лучше.

* * *
«Подводный мир, даже если он не загадочный, не опасный, для меня все равно обладает удивительной притягательностью. Гладь моря — это граница, поверх которой мир с птицами, волнами, солнцем и звуками, а если, нырнув, пересечь ее, то попадешь в совершенно иной мир — такой же огромный, как верхний, но с другим отсчетом времени, с другими обитателями и другими красками. Особенно заметна разница в том, как освещает эти два мира одно и то же солнце. В полдень верхний мир залит слепящим глаза светом, он искрится и сверкает, но стоит погрузиться под воду, как наступают сумерки, свет приглушен, красок почти нет, глаза отдыхают, глядя через тусклый зеленоватый туман; вынырнешь, чтобы отдышаться, — и опять потоки света обрушиваются на тебя. На восходе все наоборот. Верхний мир еще не проснулся, освещение включено не полностью, среди цветов преобладает серый, а нижний мир в это время залит светом и переливается красками. Первые слабые лучи начинающего свой рабочий день солнца преображаются в нижнем мире в столбы золотого света, освещающие каждую мелочь в толще воды. Зелень водорослей столь ярка и разнообразна, что может соревноваться со всей палитрой верхнего мира. Вечером, когда солнце уходит из верхнего мира и он теряет яркость своих красок, подводный мир еще долго остается разноцветным», — так размышляла я под ритмичное шлепанье ласт по воде.

Все раннее утро я провела на дальних камнях, плавая и ныряя в обществе многочисленных рыб и морских ежей. Но чем выше поднималось солнце, тем меньше оставалось красок в подводном царстве, и я отправилась в далекий обратный путь к своему лежаку на пляже. По дороге развлекала себя тем, что то и дело пересекала границу двух миров, то погружаясь в воду, то выныривая, чтобы вдохнуть. Поделиться впечатлениями было не с кем. Несмотря на пик лета и купального сезона, все морское пространство использовалось крайне неравномерно: десять-пятнадцать метров воды у кромки пляжа занимали те немногочисленные отдыхающие, которые, не вынося жары, шли купаться. Простор моря за бухтой был заполнен катерами, лодками, яхтами, а пространство между прибоем и рейдом использовала только я. Ни одной головы не было видно на глубине больше человеческого роста, поэтому приходилось развлекать себя самой.

Когда я плыла уже на малой скорости в прибой, то испытала то, что, наверное, должен был чувствовать Ихтиандр в обществе обычных людей. На меня смотрели с изумлением, а когда я села на мелководье, чтобы снять ласты, то показалась себе русалкой из сказки Андерсена: у всех девушек вокруг меня были стройные ноги, а у меня — хвостик, все бегают по воде, а я — плаваю. Разделить свою печаль с подругой я не могла. Марининых вещей на лежаке не оказалось — она меня не дождалась. Я убрала ласты и купальные принадлежности в сумку, оставила полотенце, намекая тем, что еще вернусь, и медленно пошла к отелю, останавливаясь около магазинчиков и сувенирных лавок, чтобы прицениться и прикинуть, кому и что из многочисленных друзей и близких можно привезти из солнечной Испании, в знак того, что и тут помнила о них.

На набережной через каждые три-четыре магазина стоял ресторанчик. Время обеда еще не наступило, поэтому они были почти пусты. Меня всегда удивляет прямо-таки армейская дисциплина приема пищи, которой придерживаются европейцы. Это происходит строго по часам, причем одновременно всеми в национальном масштабе. Особенно единодушны в этом вопросе французы и итальянцы. Помню, однажды в Милане вечером, часов около семи мы прохаживались по скверику с моей приятельницей, бывшей москвичкой, а ныне итальянской сеньорой. Сквер в тот теплый весенний вечер был полон гуляющих горожан: коляски, велосипеды, парочки, бегуны, мужчины с газетами, женщины с детьми… Мы прошли по аллее до какого-то памятника, посмотрели на него, немного постояли, обсуждая привезенные мною московские новости, и повернули обратно. Сквер был пуст, как магазин в обеденный перерыв. Я с недоумением посмотрела на мою спутницу. Она глянула на часы и пояснила: «Семь часов». — «Что, парк закрывается?» — изумилась я. «Нет, конечно. С чего ты взяла?» — «А куда же тогда все подевались?» — не могла я понять. «Так ведь семь часов, — она показала на часы. — Ужинать пора!» — «Что, всем одновременно, как по команде?» — не могла я поверить. Приятельница, поняв комизм ситуации в глазах, человека, не знакомого с местными нравами, засмеялась и ответила: «Здесь еда — дело серьезное. Если хочешь произвести на кого-нибудь благоприятное впечатление, спроси его: «Что вы ели на обед?», выслушай, а потом поинтересуйся, что он собирается есть на ужин. После такой беседы прослывешь умным, приятным человеком».

Воспоминание об Италии следовало залить бокалом холодного сухого вина. Я выбрала заведение, где на стойке бармена красовались два огромных стеклянных сосуда. Один заполняли оливки в рассоле, другой — маслины. Отличие баночных маслин от бочковых — такое же, как мягких, вываренных в уксусе огурцов от блестящих, с прилипшим укропчиком, хрустящих на зубах зеленцов из бочки. Как мы успели заметить, местные жители покупают только давленные, пряного посола крупные маслины и оливки из бочек.

Взяв блюдце острых маслин, которые бармен зачерпнул из стеклянной лохани специальным порционным черпаком, и бокал ледяного белого сухого вина, я села за столик и опять предалась размышлениям. Похоже, сегодня я обречена на общение сама с собой. Алана я старалась забыть, других курортных знакомств из-за этой детективной истории мы завести не успели. То я моталась, как безумная, по порту, то теперь Марина стала куда-то таинственно исчезать. Сначала я думала, что ее увлек Хорхе, наш красавец капитан. Но не в правилах старой дружбы скрывать такие вещи. Действительно, они встречались несколько раз, но частые дневные отлучки Марины явно не имели к нему отношения. Она была похожа не на влюбленную, а на целеустремленную женщину. Но я устала от загадок, а отпуск неумолимо заканчивался, маслины были ароматными, вино терпким и нужно было жить мгновением.

* * *
Я уже доедала третий персик на полдник, когда появилась Марина. Бросив сумку и стянув с себя на ходу майку, она прошла под душ. Когда вода перестала шуметь, я достала из холодильника и налила в бокал пива, разложила копченый сыр и орехи. С крупными каплями воды на загорелых плечах, Марина вышла на балкон и с явным удовольствием отведала приготовленное мною угощение. Мне, намолчавшейся за день, хотелось поболтать. У Марины вид тоже был весьма возбужденный, и, предвкушая приятную беседу, я принесла из холодильника еще пива.

— Где тебя в такую жару носит? — Теперь была моя очередь упрекать подругу в неблагоразумии.

— Я ездила в Малагу. Не волнуйся — в машине с кондиционером, — поторопилась успокоить меня Марина.

— С Хорхе? — Мне хотелось уточнить ситуацию.

— Нет, я взяла машину напрокат. На этот раз «Сеат». Доехала без приключений, а в городе начала плутать, припарковалась, а где нахожусь — не пойму. Стою, озираюсь, вдруг вижу на другой стороне улицы жену, теперь уже вдову Бурбона. Не в трауре и прогуливается этак вальяжно, — принялась рассказывать Марина, не забывая прихлебывать пиво.

— Что ж, ей теперь и из дому выйти нельзя? — я, как всегда, готова была защищать вдов и детей.

— Слушай дальше, — Марина не стала ввязываться в дискуссию. — Следом за ней вижу Рамзию. Страшно обрадовалась и решила побыстрее перейти на ту сторону, чтобы она помогла мне сориентироваться в Малаге.

— А зачем ты вообще туда поехала? — кажется, подруга об этом еще не говорила.

— Неважно, — отмахнулась она. — Не перебивай! В общем, я пытаюсь перейти дорогу и смотрю на Рамзию, не отрываясь, чтобы не потерять ее в толпе. А она как-то странно себя ведет: то остановится у витрины, то заспешит, то как будто прячется от кого-то, но при этом, глаз не отрывая, куда-то смотрит. Я уже дошла до подземного перехода, хотела спуститься и вдруг вижу, как с той стороны улицы в этот же переход начинает спускаться мадам Бурбон и почти следом за ней — Рамзия. Я осталась ждать ее на своей стороне. Появляется мадам и сворачивает за угол, через некоторое время появляется Рамзия. Я стою у нее практически на дороге и радостно улыбаюсь. Она не видит меня, начинает вертеть головой, пока не замечает спину мадам, удаляющейся по переулку. Потом, так и не заметив меня, кидается вслед за вдовой. Тут уж надо совсем не читать детективов, чтобы не понять, что твой любимый гид занимается еще и слежкой. Вот почему у нее свободного времени совсем нет, — Марина вновь встала за пивом.

— Ну а ты там что делала? — повторила я вопрос.

— Подожди, это еще не все — только начало. Я не удержалась и решила себя тоже попробовать в роли «наружки», так, кажется, это сейчас называется. Что, зачем и почему — не понимаю, но слежу за компанию. Дело это очень непростое и крайне нервное. Я никак не могла приспособиться: то близко, то далеко, то одну потеряю, то обеих вместе. Потом нашла выход: достала карту Севильи из сумки, обогнала Рамзию, вклинилась между ними и спокойно пошла за номером первым. Иногда, когда мы все сходились уж слишком близко, прикрывалась картой. Догуляли мы так до какой-то парковки, и вот там начались сюрпризы для всех. Первый сюрприз был для Рамзии, когда мадам достала из сумки ключи и села за руль роскошной А-восьмой.

— За руль чего? — спросила я, так как мне не хотелось упускать подробности.

— За руль машины такой — большой, модной и очень дорогой, — терпеливо объяснила Марина.

— Как она называется? — полюбопытствовала я.

— Ну зачем тебе, все равно не запомнишь! — махнула она рукой, и я решила не настаивать. — Рамзия заметалась в поисках такси, а так как мне было все равно, то я встала в тенечке на углу и стала наблюдать за обеими. Представь себе: одна сидит в машине и не трогается, как будто ждет чего-то, вторая стоит около такси с открытой дверцей, ждет, когда поедет «Ауди», а я стою, уставясь в карту Севильи, и думаю, что на пляже было бы лучше. Дальше события разворачиваются стремительно. Мадам на своей «авдотье» медленно выезжает со стоянки, Рамзия садится в такси и ждет, куда та свернет. Вдова разворачивается и едет к моему углу. Вдруг из боковой улицы вылетает какая-то обшарпанная «Тойота» и врезается в задницу «Ауди». Таксист с Рамзией не успевает затормозить и разбивает задние фары у «Тойоты». Все происходит у меня перед носом, как будто они специально подъехали, чтобы мне было виднее. Как только скрежет тормозов утих, раздался страшный мат. Из «Тойоты» выскакивает… — Марина сделала красивую паузу.

— Алан! — догадалась я радостно.

— Да ну тебя! Еще скажи — Иван Федорович Крузенштерн, как кот Матроскин! Нет, не Алан, а тот парень, который к нам в ресторане в Марбейе мириться подходил, помнишь?

— Косолапый такой? — Я не хотела больше давать повода для упреков в бестолковости.

— Точно! Он кидается на таксиста с матом, тот выходит из машины, парень отталкивает его от дверцы, садится в такси, сдает назад, потом быстро пересаживается в свою «Тойоту», которая разнесла чуть ли не бронированный кузов «Ауди» так, что смотреть страшно, но при этом завелась и поехала. Я так увлеклась этим зрелищем, что не заметила, как Рамзия вышла из такси и куда-то подевалась. Когда появилась полиция, то на месте аварии остались лишь хозяйка «Ауди» и шофер такси. Я тоже благоразумно удалилась, — закончила свою историю Марина. Потом, немного помолчав, заметила: — Слушай, прямо не отпуск, а сплошные тайны Мадридского двора и загадки Альгамбры. Только какой толк, что я все это видела? Все равно ничего не поняла!

— А я ничего не видела, но кое-что поняла, — похвасталась я.

— Ну и что же ты такого поняла? — небрежно спросила она.

— Это была русская автомобильная мафия, — гордо сообщила я.

— Все, включая таксиста? — поинтересовалась Марина.

— Нет, Рамзия и косолапый — мафия, мадам их наняла, чтобы получить страховку, а таксист подвернулся случайно, — распределила я роли.

— Что-то у тебя в мафии народу мало, ты нас с таксистом все-таки включи, солиднее будет, — засмеялась Марина.

— Зря смеешься, я же их видела!

— Кого? — уточнила Марина.

— Жену Бурбона, тогда еще живого, и этого парня из ресторана. Они около машины стояли, о чем-то договаривались, правда с трудом, в основном на пальцах. Он какие-то «бум, бум» произносил и что-то похожее на «кил». Я еще подумала, что тут с киллерами можно на улице сторговаться. После его смерти у меня мелькнула мысль, что он погиб от руки наемного убийцы, но потом как-то забыла об этой версии. На другую отвлеклась, — призналась я.

— Ты права, что это похоже на автомобильную мафию. Меня очень удивило, что старенькая «Тойота» могла так изуродовать новенькую «Ауди», как будто у нее на носу таран был кованый. Да и уезжать с места аварии имеет смысл, только если уверен, что не найдут. Но что там Рамзия делала? — размышляла вслух Марина.

— Она наводчица, у нее половина семьи в Грузии осталась, ей надо им помогать, я ее не виню, — сказала я.

— Ничего себе — не виню! Ты ее в наводчицы только что определила. Зачем ей наводить, если клиентка сама обо всем договорилась и, видимо, сидела в машине, ждала условленного времени, чтобы выехать, — резонно возразила Марина.

— А что же там Рамзия делала? — Я никак не хотела отступать от своей версии.

— Вот это хотелось бы понять. Ты с ней видишься, найди предлог, пригласи ее куда-нибудь и разузнай, — дала мне Марина еще одно маленькое, но ответственное поручение.

— Тебе не кажется, что я у тебя работаю оперативником? А что я должна разузнать? Зачем она утопила в бассейне важного господина, а потом следила за его женой, чтобы зарезать в подворотне? Версия нужна, это тебе любой скажет, кто хоть один детектив прочел. Вот с Аланом, — я тяжело вздохнула, — какая красивая была версия. Оскорбленная честь, кровавая месть, пиковая масть… — Я увлеклась рифмами.

— Подожди, ты прямо название сериала придумываешь, — остановила меня Марина.

— А что, даже жалко, что не он его убил. Представляешь, мы бы в отпуске раскрыли причину гибели особы королевской крови, разоблачили бы какую-нибудь тайную организацию, — размечталась я.

— Да, похоже, «Азазель» ты все-таки прочла и даже перечитала, — Марина угадала источник моего детективного вдохновения.

— «Азазель» и «Алтын-Толобас» читала, а больше ничего не читала, боюсь испортить впечатление, начнет повторяться — и я его разлюблю, — объяснила я свое отношение к произведениям популярного автора.

— Не волнуйся, он тоже думает, что ему делать, чтобы ты его не разлюбила. У него, говорят, пошла новая серия, — Марина, как всегда, проявляла широкую эрудицию.

— Между прочим, наша история в его духе. Кстати, нам пора бы начать закусывать, а то мы с этими расследованиями сопьемся или исхудаем, — я посмотрела на часы.

— А если и то и другое: уезжали пухленькие, трезвые и глупенькие, а дернемся тощие, пьющие и умные. Представляешь, что с мужем будет? Я его тогда точно потеряю! — сказала Марина и начала одеваться к ужину.

* * *
В 9.27 следующего дня я шла к лифту на нашем этаже, по-деловому постукивая каблуками. Кольца, серьги, помада, строгая одежда, волосы собраны в пучок. Единственное, что выдавало мое отпускное легкомыслие, — это черная кожаная фенечка с блестящими клепками, не снятая с правой руки, как символ моей забывчивости.

Ровно в 9.30 из служебного помещения за стойкой вышел худощавый невысокий мужчина лет сорока пяти, с темно-русыми, но посветлевшими от седины волосами и круглой бородкой. Его светло-зеленые глаза смотрели отчужденно, но английский звучал бегло и почти не осложнялся обычным испанским акцентом. Он поприветствовал меня и жестом пригласил пройти в зону служебных помещений, где за стеклянной дверью был выгорожен его крошечный кабинет.

— Чем могу быть полезен, сеньора… — он опустил глаза к бумажке, — Соседова?

— Сначала мне хотелось бы выразить вам мое удовлетворение работой отеля «Roco». Мы чувствуем себя здесь очень комфортно. Интерьеры радуют глаз, кухня ресторана делает каждую еду приятным событием, разнообразная программа вечерних мероприятий создает условия для того, чтобы не покидать отеля даже вечером, — я готова была продолжать в том же духе восточной лести, но, встретившись с глазами моего собеседника, поняла, что большого впечатления не произвела, взгляд был по-прежнему отчужденным. — Как специалист могу оценить ваше мастерство, потому что работа персонала, которая незаметна клиентам, требует наибольшей квалификации руководителя.

— Благодарю, — с легким поклоном проронил управляющий и опять замер в терпеливом молчании.

— Я и моя приятельница, мы очень довольны нашим выбором, который мы сделали по совету сотрудника туристической фирмы «Супервояж-тур» в Москве. Менеджер, посоветовавшая выбрать ваш отель, весной была у вас при заключении контрактов со здешним туроператором. Именно в связи с этим я просила вас уделить мне время для беседы, хотя, если признаться, мне хотелось бы получить не только ваше вежливое внимание, но и некоторую помощь. — В моем голосе послышалась легкая обида.

Последний пассаж был хорошо отрепетирован и даже слегка заучен с помощью Марины, английский язык которой выгодно отличается от моего универсального богатством грамматики и изысканностью оборотов.

— В чем я могу помочь вам? — сеньор Адоха произнес наконец ключевую фразу в первой части нашей беседы, и я, не сбавляя темпа, перешла ко второму этапу, сменив витиеватый тон на лаконичный.

— Менеджер турагентства, где мы оформляли путевки, попросила меня передать сувениры из Москвы одному из ваших сотрудников. Пакет с сувенирами со мной, — и я приподняла пластиковый пакет с изображением Георгия Победоносца, — а карточка с именем, кому его надо передать, к сожалению, осталась дома. Везти сувениры обратно и не выполнить данного обещания мне крайне неловко, поэтому я взяла на себя смелость побеспокоить вас.

— Но чем я могу вам помочь? Опрашивать всех сотрудников? — наконец позволил себе некоторое недоумение этот терпеливый испанец.

— Нет, дело в том, что испанские имена для русских так же сложны, как русские для испанцев, — и я глазами показала на бумажку, где крупными буквами была написана моя простая фамилия. Глаза сеньора Адохи стали чуть менее отчужденными, не более. Воспользовавшись крошечным успехом, я быстро перешла к главному. — Я не запомнила все имя, но помню, что оно вызвало у меня ассоциацию с розой. Не выручите ли вы рассеянную даму? — и тут я исполнила мой лучший, обворожительно-открытый взгляд и торжественно подняла его на моего собеседника.

Он по-прежнему невозмутимо молчал. Нет, разговоры про испанскую пылкость — такие же бредни, как немецкая рассудительность и итальянская лень. Единственный мировой штамп, который соответствует действительности, — это русская загадочность, причем для нас самих в первую очередь.

— Нельзя ли посмотреть списки персонала вашего отеля? — произнесла я наконец фразу, с которой, по идее, следовало начать.

Сеньор Адоха облегченно вздохнул и повернулся к экрану компьютера. Через несколько минут он распечатал что-то, просмотрел и протянул мне со словами:

— Вот единственное имя, похожее на то, что вы ищите.

Я взяла распечатку, подхватила пакет и с невнятными словами благодарности заспешила покинуть кабинет. Продолжая нести на лице дежурную улыбку, я подошла к Марине:

— Пойдем.

— Куда? — спросила она.

— Вручать наши сувениры, — напомнила я.

— Подожди, куда ты рвешься, надо подумать, — Марина попыталась задержать меня за руку.

— Нет, — ответила я, увлекая ее за собой, — мы должны сделать это сейчас, пока за нами наблюдают, думать будем потом.

Марина удержалась и не посмотрела в сторону конторки портье, где, как я чувствовала, стоял сеньор Адоха, спокойно и бдительно глядя нам в спину.

Мы спустились в ресторан.

— А что мы скажем? — Марина явно нервничала.

— Ничего особенного, сувениры перед отъездом вместо чаевых в знак дружбы между народами, — напомнила я ей официальный предлог.

— Говори ты, я переведу, — предложила Марина, открывая и придерживая передо мной дверь в ресторан.

* * *
Внутренний двор Алькасара был вымощен крупными плитами, источавшими в вечерний воздух дневное тепло. Во дворе проходила смена дневного и ночного караула. Сменившись утром, начальник стражи Диего Гарсиа вечером опять заступал в наряд по личному распоряжению короля. Он принял командование над удвоенным составом охраны, проверил готовность, провел смену караулов и поднялся в приемную короля для получения инструкций.

Через некоторое время во дворец стали съезжаться приглашенные к королю знатные вельможи с пажами, слугами и оруженосцами, они заполняли патио все больше, и когда прибыл архиепископ Севильский, его приветствовали криками, как главнокомандующего на параде. Его преосвященство провел смотр своим силам и остался доволен: деньгами, знатностью и… оружием, которым были изрядно оснащены его сторонники. Они смогут говорить с королем не просительным, а требовательным тоном.

Из окна зала приемов король с удовлетворением отметил, что сбор сил противника идет полным ходом. И тут услышал осторожное покашливание вошедшего, как всегда, бесшумно Родригеса. Король обернулся от окна.

— Сеньор д’Инестроза и другие приглашенные ждут в приемной.

— Скажи Гарсии, чтобы начинал, и открой двери в приемную.

Родригес с поклоном отступил. Король принял самый надменный вид и придвинул поближе к себе тяжелую деревянную шкатулку.

Через раскрытые двери его величество внимательно наблюдал за четкой работой начальника его личной стражи, который вместе со своими людьми быстро и безоговорочно проводил обыск собравшихся в приемной. А за окном в это же время, судя по звукам, стража заполняла патио и, разделив его на квадраты, обезоруживала слуг, пажей и оруженосцев. Минут через десять Гарсиа подошел к королю со словами:

— Мы закончили, Ваше величество.

Король сделал одобряющий жест и распорядился:

— Пусть войдут.

Зал заполнился притихшими гостями. Впереди выступал, истинно как пастырь перед своим стадом, архиепископ, которого стража лишила кинжала, спрятанного под сутаной. Он поклонился королю, воздел руки с четками к небу и хотел заговорить. Но король не дал ему произнести и первого слова.

— Я пригласил вас всех сюда, чтобы объявить о том, что убийца вашего родственника и моего верного подданного Мигеля д’Инестроза мне известен. Я — король, и отвечаю за свои поступки только перед Богом, но дорожу словом, данным мною моим подданным, и защищаю их, как любящий отец своих детей, даже когда эти дети беспечны и непокорны. Я обещал вам голову убийцы и готов сдержать мое слово — она здесь, — и его величество торжественно возложил руку на ларец, стоящий перед ним.

На лицах стоящих перед ним замелькали торжествующие улыбки, гости стали переглядываться между собой. Только дон Ортега стоял, полный мрачных предчувствий.

— Но кого я сегодня вижу перед собой? Скорбящую семью, святого отца, внушающего своим детям покорность Божьей и королевской воле, смиренных просителей справедливости? Нет, я вижу вас, которые решили показать своему королю силу, которые пришли не просить, а требовать, — Педро сделал знак, и ожидающая его стража внесла в зал стол, на котором лежали изъятые при обыске кинжалы, стилеты и шпаги. — Зачем вы пришли в мой дом, вооруженные до зубов, зачем привели с собой толпу вооруженных слуг? — Король сделал жест в сторону окна, выходящего во двор. — Зачем, ваше преосвященство, вы вызвали из Мадрида так много родни, зачем дон Ортега уже неделю сидит в Севилье, хотя его долг повелевает ему безотлучно находиться в столице? Могу ли я после того, что вижу сейчас своими глазами, рассчитывать на ваше благоразумие и защиту интересов государства? Нет, вы знатные и богатые, но не надежные подданные. Интересы вашей семьи важнее для вас долга и присяги своему королю. — Голос короля гремел, глаза сверкали, невольно сгрудившиеся в центре зала люди трепетали от страха. — Выполнив свое обещание перед вами, я не могу положиться на ваше благоразумие, которого нет, и доверить вам тайну, которая может принести на нашу землю войну и разорение. Поэтому я передаю вам сегодня ларец с головой убийцы Мигеля и беру с вас священную клятву, что без моего разрешения вы не откроете его, дабы не нанести вреда своему королю и королевству. Пусть каждый из вас поклянется мне сейчас на кресте в присутствии его высокопреосвященства, который, надеюсь, соблюдает свой пастырский долг лучше, чем гражданский.

Тотчас Родригес внес крест на высокой подставке, и каждый из присутствующих под тяжелым взглядом короля произнес слова клятвы и поцеловал крест. После этого король лично отдал ларец архиепископу и, показав замок, сказал:

— Замок должен быть открыт только этим ключом, когда я вам его передам, — и с этими словами он прикрепил ключ к своему поясу. — А теперь выслушайте мою волю о том, как вам послужить трону. — Король сделал знак, и Родригес начал зачитывать список назначений.

Архиепископ Севильский отправлялся в Гранаду для борьбы за чистоту веры там, где, по мнению папы и короля, процветали язычники и влияние ислама было еще сильно. Дону Ортега предстояло уехать на северные рубежи для строительства укрепительных сооружений. Такая же участь фактической ссылки постигла и остальных. Помимо этого, король предложил семье взять на себя оплату отделки комнат в новом строящемся дворце и не получил отказа. После этого, так и не дав сказать слова никому из собравшихся, Педро жестом дал понять, что разговор окончен, и удалился в свои покои.

Бывшие бунтовщики, а ныне изгнанники в молчании покидалидворец, окликали слуг и выезжали за ворота. У архиепископа в карете в ногах стоял королевский ларец. Его преосвященство с досады пнул его ногой.

— Чья бы голова там ни была, она обошлась мне слишком дорого. Не стоил красавчик Мигель таких жертв. Пустой был мальчишка, и ничего не потеряла бы семья с его гибелью. А вот сейчас! — д’Инестроза застонал, как от зубной боли: всех выслал король, всем нашел место гиблое, далекое от себя и от других изгнанников. Сумел-таки нанести удар по непокорным! И его преосвященство зашептал слова молитвы, надеясь на просветление и помощь свыше, так как на земле ему надеяться было не на что. Игра была проиграна.

* * *
Чем ближе был день отъезда, тем раньше хотелось встать утром, чтобы продлить свидание с морем, сделать каждый час длиннее. Накануне отлета мы встретили восход солнца на плотной темно-серой кромке, отделяющей морскую зыбь от зыби песчаной. Свежие, выросшие за ночь в прибое ракушки манили прогуляться вдоль берега, чтобы наконец найти ту, самую красивую, которая и станет лучшим сувениром этого лета. Незаметно разгулялся день, и пора было поспешить к концу завтрака и завершить какие-то дела. Меня занимала проблема не купленных сувениров.

— Надо сегодня поужинать не позже семи, чтобы к восьми успеть на автовокзал, — сказала Марина. — Она нас там будет ждать.

— Послушай, ну почему «нас»? Вы прекрасно болтаете по-испански, а я что, должна терять время из вежливости? Тебе хорошо, ты уже потратила все деньги, выполнила все заказы, а у меня еще и деньги остались, и место в чемодане. Можно, я не пойду на это кофепитие? — принялась отбиваться я.

— Это не удобно. Она пригласила нас в ответ на твои сувениры, ты не можешь не прийти, — резонно возразила Марина.

— Ничего страшного не случится, если все гостеприимство она окажет тебе, в конце концов она нормальный человек и поймет, что я должна купить подарки, — я решила отстоять свою свободу.

Марина, почувствовав это, почти сдалась:

— А в какие магазины ты собираешься в девять вечера?

— На улице Сан-Мигель они работают часов до двенадцати ночи, я там все, что надо, найду, — у меня были на все готовые ответы.

— Ну ладно, только поедешь со мной и извинишься сама, — согласилась строгая подруга.

— Отлично, это как раз в одной стороне, — обрадовалась я открывающимся наконец передо мной магазинным перспективам.

День промелькнул в морских бликах и солнечном свете, а вечером мы обе испытывали разные чувства по отношению к предстоящему вечеру. Последние дни Марина была явно охвачена какой-то идеей. Что-то записывала в блокнот, несколько раз ездила в Малагу и еще куда-то, не приглашая меня и не давая мне больше никаких таинственных заданий. Как роковое надгробие над остатками нашего отпуска на Марининой прикроватной тумбочке лежал черный камень, привезенный нами из Гранады. Честно говоря, я уже перегорела всей этой игрой в сыщиков-шпионов, но проявляла к увлечениям подруги ту же терпимость, что и она к моим.

На сегодняшний вечер Марина явно возлагала какие-то особенные надежды. Мне было немного грустно и обидно, что наш последний отпускной вечер она не хочет провести со мной. Я уже выбрала ресторанчик для прощального ужина и даже придумала трогательный тост, посвященный нашей дружбе, но Марина предпочла, видимо, более интересное общество, чем мое. Постаравшись скрыть свое огорчение из-за ее измены, я весело простилась и пошла утешаться в объятиях магазинов. Мои извинения и объяснения были приняты, как мне показалось, с радостью. Встретиться мы договорились в номере гостиницы, напомнив друг другу, что нам еще надо собирать чемоданы.

В отель я вернулась поздно, около часа, нагруженная покупками, предвкушая, как я буду их демонстрировать и обсуждать с Мариной. Но ее еще не было. Я решила скоротать время в сборах. Но и в три часа ночи она не появилась. Я сидела и думала: начинать мне волноваться или нет? Безопасность и безмятежность здешней жизни притупляли тревогу, но с другой стороны, было не понятно, что могло так задержать мою благоразумную подругу. Так и не решив, волноваться или нет, я заснула. Проснулась от стука в дверь, когда сквозь темные шторы уже пробивался утренний свет. Я открыла дверь. На пороге стояла Марина и вид у нее был весьма несвежий.

— Ты в порядке? — спросила я, пропуская ее в номер.

— Теперь уже да, — ответила она и налила себе стакан минералки.

— Может, пивка? — осторожно спросила я.

— К сожалению, это не похмелье, — пояснила она.

— Где ты была? — наконец проснулась я.

— У Терезы, — ответила она между первым и вторым стаканами воды.

— Всю ночь? — удивилась я.

— Слава богу, что не весь день, а то бы самолет улетел без меня. — В голосе Марины не было иронии.

— Что случилось? — Я начала волноваться.

— Давай сейчас соберемся, поедим, а по дороге я тебе все не торопясь расскажу, — успокаивающим тоном сказала Марина.

Услышав эти благоразумные слова, я поняла, что моя подруга, несмотря на внешний вид, — в порядке.

Марина отправилась в душ, а я стала складывать ее вещи. Я не очень люблю упаковывать чемоданы, но делаю это хорошо благодаря моим учителям, из которых главным была моя бабушка, Екатерина Павловна. Она обожала путешествовать и превращала сборы в увлекательную игру, вроде пасьянса или собирания паззлов. Каждая вещь в ее чемодане и сумке занимала свое место в строгом соответствии с ценностью, хрупкостью и частотой использования. Ни один сантиметр кубического пространства не оставался пустым, и при этом вещи, извлеченные из чемодана по прибытии в пункт назначения, никогда не бывали безнадежно измяты. В бабушкиных посылках никогда ничего не разбивалось и не вытекало. В детстве частенько ассистируя ей накануне отъезда, я освоила кое-что из этого искусства. Потом мне довелось проходить стажировку у одной дамы, багаж которой был упакован всегда не только рационально, но и элегантно. Она придала моим навыкам некоторый шик. В результате влияния этих двух мастеров сформировался мой собственный стиль укладывания вещей, который называется «инженерная паковка» и соединяет в себе рационализм с изяществом. Благодаря авторитету, имеющемуся у меня в этой сфере, я взялась за Маринины чемоданы, не боясь упреков или недовольства результатом.

Один из важных этапов сборов — это «контроль периметра», то есть открывание всех ящиков и заглядывание во все места, где что-нибудь могло завалиться. Собирая мелкие вещицы с Марининой тумбочки, я заметила, что черного камня, так напугавшего нас, на ней нет. «Неужели она его в сумке таскает?» — подумала я с удивлением. Марина вышла из ванной, оделась в приготовленный мной для нее дорожный наряд, и мы побежали завтракать. Потом вернулись в номер, не без труда застегнули наши чемоданы и, присев на дорожку, бодро покатили багаж к лифту. Несмотря на охрипший голос, тени под глазами и заметную бледность, Марина была в приподнятом настроении.

Меня терзало любопытство. Особенно оно разгорелось, когда мы сдавали ключи от номера. Взяв их, портье посмотрел в соответствующую ячейку, что-то сказал Марине, потом наклонился и поставил на стойку довольно большую коробку, похожую на те, в которые упаковывают сувениры. Судя по тому, как он держал коробку, в ней было что-то увесистое. Марина поблагодарила дежурного, подвинула коробку к себе, приоткрыла, заглянула и засмеялась так радостно, будто увидела внутри золотые слитки. Я попыталась заглянуть через ее плечо, потом не выдержала и спросила:

— Что там?

— Сувенир, — таинственно улыбнулась подруга.

— От кого?

— Потом, — небрежно бросила она.

Мне ничего не оставалось, как, изнывая от любопытства и жары, отправиться следом за ней к автобусу, который вез нас в аэропорт.

* * *
«Ваше высокопреосвященство, сеньор д’Инестроза!

Это письмо доставит Вам мой старший сын маркиз Дженаро де Варгас. Только в его и в руки могущественного Провидения могу я доверить известия о событиях, произошедших в Мадриде за время, истекшее после нашей последней встречи в Севилье. Страшным ударом для всех Ваших друзей и союзников стала немилость короля. Мадридское общество потрясено отставкой дона Ортего, положение которого при дворе казалось столь прочным. Причину этому видят в происках врагов, которых нажил дон Ортега своими блестящими реформами городской жизни. Каждое дельное начинание всегда имеет больше противников, чем сторонников.

Ваш перевод в Гранаду многие не связывают со светскими делами. Многочисленные друзья Вашего высокопреосвященства, включая меня, объясняют это событие как рост Вашего авторитета и силы. Мы убеждены, что король дал Вам возможность проявить себя в борьбе за веру, что придаст Вашей кандидатуре дополнительный вес на следующем анклаве, где Ваш голос будет звучать независимо от королевской воли. Надеюсь, что волнения, связанные с переездом в Гранаду, не были для Вас слишком утомительны. Вместе с маркизом де Варгас я отправил к Вам своего лекаря маэстро Беппе, человека верного, умного и умеющего хранить свои и чужие тайны. Если Вы сочтете возможным оставить его при Вашей милости, то приобретете в его лице искусного знахаря и посредника между Вами и Вашими верными сторонниками в Мадриде. После удара, который обрушился на нашу семью, многие предпочитают не выказывать свою поддержку открыто, но готовы объединиться в нужный момент. Ваше политическое чутье и опыт позволят определить место и роль каждого в общем деле.

Ваше высокопреосвященство, ум мой занят политическими делами и заботами семейными, а сердце разрывается от горя и радости. Тороплюсь сообщить Вам лишь о главных событиях, произошедших в моем доме, так как прибывшие к Вам лица были их участниками и смогут изложить все подробно, ответить на Ваши вопросы.

На третьей неделе Великого поста моя дочь Лаура, супруга, а теперь вдова Вашего племянника Мигеля разрешилась от бремени младенцем мужского пола. Начавшаяся родовая горячка привела ее рассудок к помутнению. Она непрерывно каялась в грехе и просила у меня и братьев прощения за то, что не сохранила своей чести. Никакие уговоры, ни напоминание о тайном венчании, ни документы, любезно присланные Вами, ничто не могло снять пелену, окутавшую ее разум. Маэстро Беппе не отходил от нее и только благодаря его благотворному влиянию она успокоилась и на исповеди, предшествовавшей ее последнему причастию, вела себя, как подобает доброй христианке, не запятнавшей себя смертным грехом. Через две недели после рождения ребенка моя дочь отправилась на небеса к своему возлюбленному супругу. В нашей глубокой скорби мы находим лишь одно утешение, что два любящих сердца вновь соединились, теперь уже навеки.

Дитя, рожденное в этом союзе, так рано оставшееся круглой сиротой, будет мне утешением и надеждой, что ему удастся соединить величие и богатство двух славных семейств.

Перед своей безвременной кончиной моя дочь, урожденная д’Ачуас, назвала своим душеприказчиком и опекуном своего сына, получившего при крещении имя Джовано Марко Доминго д’Инестроза, маркиза де Варгаса, своего любимого брата. Выражаю надежды, что среди прочих дел Вы, Ваше высокопреосвященство, найдете возможность обсудить с моим сыном, какое имущество оставил покойный Мигель, умерший без завещания, своему единственному сыну и наследнику. Надеюсь, что мы легко договоримся по этому щекотливому вопросу и не будем торговаться над еще свежими могилами наших детей. Полагаю, я выражу общее мнение, если скажу, что вмешательство в это дело светских властей дало бы лишний повод королю нанести ущерб нашему благополучию. Мой сын уполномочен выступать от имени семьи д’Ачуас при определении той доли имущества, которое наследует ребенок от матери. Наши предложения он сообщит Вам при личной встрече.

Осмелюсь обратиться к Вашему высокопреосвященству с покорнейшей просьбой. Смерть Мигеля и моей дочери, клятва, данная нами при Вас в Севилье, связали нас необходимостью не останавливаться и раскрыть до конца тайну гибели несчастного супруга Лауры. Его величество запер ларец с разгадкой на замок. Считаете ли Вы, что он действительно передаст ключ от этой тайны нам — тем, кто заинтересован в наказании убийцы? Может быть, ключ Вам уже передан и Вы знаете имя убийцы? Если так, то прошу сообщить его моему сыну. Если эта тайна до сих пор не раскрыта, то надеюсь, что Вы сочтете возможным хотя бы высказать свои предположения или найдете способ узнать про содержимое ларца, не нарушая данной клятвы.

Со смирением припадаю к Вашим ногам и испрашиваю Вашего благословения. Прошу, как о великой милости, отслужить панихиду по моей любимой дочери Лауре. На все воля Божия и Его благословение пусть пребудет с Вами на Вашем пути.

Примите заверение в моей преданности и почтении.

С нижайшим поклоном,

маркиз д’Ачуас».

* * *
Аэропорт в Малаге напоминал сочинский очередями, чемоданами, огромным скоплением загорелых людей, обычными задержками рейсов. После регистрации мы избавились от чемоданов, но приобрели трехчасовую паузу «из-за неприлета самолета из Москвы». Я была этому рада, так как терпеть дальше Маринины загадки уже не было сил. Мы взяли в кафе по прощальной чашке кофе и стакану воды, и я решительно потребовала:

— Рассказывай.

— Что? — Марина хотела поиграть на моих нервах.

— Все, — твердо сказала я.

Вот ее рассказ о событиях ночи, которую она провела вне стен теперь уже далекого «Roco».

— После того как ты свернула на тропу шопинга, мы с Терезой нашли бар по ее рекомендации и продолжили светский разговор.

— Вы впервые в Испании? — спросила она меня.

— Да, но мне эта страна кажется знакомой, так много я читала о ней и ее истории, и так живо все себе представляла.

— Вы знакомы с нашей историей? — Голос был заинтересованным.

— Да, я изучала историю Испании, начиная с периода католических королей, немножко знаю генеалогию испанской знати и хочу задать вам один вопрос с бестактностью иностранца. Позволите?

— Не уверена, что смогу ответить, я не знаток древностей, но попробуйте!

— Если я ничего не перепутала, ваше родовое имя д’Инестроза весьма знатное и древнее?

— Откуда вам известно мое полное имя? — удивилась Тереза.

— Чисто случайно, но я не ошибаюсь относительно его аристократизма?

— Да, это так, — подтвердила она, гордо вскинув маленькую головку.

— Обычно члены знатных семейств активно участвовали в политической, религиозной и художественной жизни страны. А вот о членах вашего рода нет почти сведений ни в хрониках, ни в мемуарах. Конечно, я не такой знаток, и может быть, просто не встретила соответствующих источников, но мне кажется, что знатность рода не соответствует его известности, — когда я произнесла последние слова, Тереза резко встала, чуть не уронив стул, и, яростно толкнув дверь, вышла на улицу. Я поспешно вышла за ней, и, как ни странно, официантка не побежала следом за нами.

Тереза шла вверх по улочке и на ходу что-то искала в сумке, болтавшейся на ее плече. Потом устремилась к скамейке и стала вытряхивать из своей сумки все содержимое. Я немного притормозила и подошла, когда она уже нашла свои сигареты и искала, чем бы ее прикурить. Моя зажигалка, ты знаешь, всегда на месте. Подойдя сбоку, я молча дала ей прикурить. Она подняла на меня глаза, потемневшие еще больше от гнева, и я как бы заглянула в кладовую, где хранятся неистовые страсти этой маленькой женщины. Но дверцы этой кладовки быстро захлопнулись, и мы молча курили, отвернувшись в разные стороны. Я решила терпеливо ждать ответа на свой вопрос.

Наконец Тереза заметно успокоилась и сказала нейтральным тоном, как будто ничего не произошло:

— У меня в пяти минутах ходьбы отсюда небольшая квартирка, которую я сняла на сезон. Я хотела бы угостить вас настоящим испанским кофе по рецепту моей тети, — и она выжидающе посмотрела на меня.

— С удовольствием, ведь мои друзья в Москве будут спрашивать об особенностях приготовления этого напитка в Испании, — радостно согласилась я.

Мы молча направились в сторону жилых домов, напоминающих сочинские или ялтинские обилием развешанных на балконах полотенец. Дом Терезы построен буквой «П», и единственную дорогу, ведущую к нему, запирают большие ворота, которые охраняют не машины, а права жителей на парковку. Ее квартира оказалась на восьмом этаже — небольшая студия с крошечной кухней и просторным балконом. Рассматривать, обсуждать и тем более хвалить в квартире было нечего, и я ограничилась вопросом, можно ли понаблюдать за процессом приготовления кофе.

Тереза колдовала над ним недолго, комментируя свои действия мало понятными мне терминами. Вскоре она подала на небольшом подносе изогнутый восточный кофейник, две потемневшие кружки с Санта-Клаусом, два стакана и запотевшую бутылку минеральной воды. Кофе был горячий, густой и чуть солоноватый, с чарующим ароматом. Чтобы не притупился вкус, мы перед каждым глотком кофе делали по глотку холодной воды. Выпив половину приготовленной порции, я притормозила, удлинив промежутки между глотками.

Я уже не ожидала от нее ответа, поэтому серьезный, чуть хриплый голос Терезы вывел меня из задумчивости:

— Каждая законченная история требует рассказа, каждая загадка — разгадки, а победа — награды.

— А каждый заданный вопрос — ответа, — в тон ей подхватила я.

— Вы задали мне вопрос, на который я сама искала ответа с юности. Сейчас как-то немодно помнить о своих предках дальше отца с матерью, более дальнее родство интересует только в момент свадеб и похорон. Никто не хочет заглядывать в прошлое, а тем более искать в нем ответы на современные вопросы. Но в моей семье сложилась другая традиция.

Гражданская война, начавшаяся в Испании в 1936 году, разделила нацию не только на республиканцев и франкистов. Было немало и тех, кому одинаково враждебны были и социалистические идеи, и фашистские лозунги. Взятие республиканцами Валенсии вынудило моих бабушку и дедушку срочно бежать, захватив с собой самое драгоценное, что у них было — десятилетнего сына, моего будущего отца, и пятнадцатилетнюю дочь. К моменту, когда они собрались бежать, все пути были уже отрезаны. Им чудом удалось вывести в море, под видом прогулки, принадлежавшую семье яхту «Баронесса» и дойти на ней, без морских карт, без команды, сначала до Мальорки, а потом до французского Сета. Началось скитание в эмиграции. Во время войны в бомбежку погибли бабушка и дедушка, отец с сестрой чудом выжили на ферме у приютившей их семьи, глава которой был испанцем, женатым на француженке. После войны отец начал изучать историю, а его сестра вышла замуж.

В послевоенной Европе всем было несладко, но моему отцу было особенно тяжело. К победе он не имел никакого отношения, связь с родиной поддерживать не удавалось, война разбросала даже тех немногих родных, которые остались живы после гражданской войны. Желая найти хоть каких-нибудь родственников, чтобы пригласить их на свадьбу сестры, отец занялся розыском представителей своей фамилии через Красный Крест. Но для оформления заявки на розыск необходимы были точные данные о месте и годе рождения, полные имена и прочие подробности, которыми он не располагал, а узнать было не у кого. Вот тогда-то отец и занялся составлением генеалогической истории своей семьи.

Приобретя некоторый опыт, он устроился на работу в отделение Красного Креста и составлял для них различные архивные справки, зарабатывая тем самым на свои исследования. Его сестра успела развестись и выйти замуж еще раз, а отец так и не составил списка приглашенных на ее свадьбу. В пятьдесят втором он женится на моей матери, студентке, дочери таких же, как и он, испанцев-иммигрантов. Они осели в Провансе, природа и ландшафт которого напоминали отцу родные места. В небольшом городке Монпелье на побережье они нашли работу. Всю силу и страсть своей натуры отец делил между любовью к далекой родине и к своей жене, в которой в первую очередь видел мать своих будущих детей.

Но долгие годы детей у них не было. Врачи, паломнические поездки, советы добрых людей — они испробовали все. Тщетные попытки найти помощь привели отца к потребности найти объяснение. Он впал в мистицизм и обратился к теням предков, его исторические занятия стали его главной страстью. Однако судьба, оторвав его от родины, лишила возможности пользоваться главными историческими источниками — архивами, поэтому чужбина была ему особенно постыла, что сказалось на его характере. Отец стал угрюмым, сосредоточенным, замкнутым, одержимым. Мое рождение в шестьдесят пятом году уже ничего не могло изменить в его жизни. Он чувствовал себя изгоем, неудачником, жертвой роковых обстоятельств.

Мама была счастлива, обретя долгожданное материнство, а для отца я, похоже, стала слишком поздним ребенком. Он мало со мной общался, и потому я его сильно любила. Очень редко занимался со мной, и тем важнее был каждый данный им урок. Его не стало, когда мне было двенадцать лет. Тяжелая болезнь не позволила отцу вернуться на родину, найти ответы на те вопросы в истории нашей семьи, которые он искал, — понять роковые причины, приведшие его род, потерявший свою средневековую славу и власть, к упадку. Но он сумел перелить в меня, как в новый сосуд, свою страсть, свою любовь к родине, свою уязвленную гордость потомка великого рода.

Похоронив отца, мы с мамой перебрались в Париж, где жила сестра отца, очередной муж которой был состоятельным человеком, что позволило мне закончить лицей. Я хотела выполнить обещание, данное отцу, и вернуться на родину. Мама этого не приветствовала и не желала уезжать из Франции. В это время тетя развелась со своим богатым мужем и решительно заявила, что французские мужчины ее больше не интересуют и она возвращается на родину вместе со мной. На маленьком семейном совете было решено, что мы с ней едем в Испанию, а мама остается во Франции, чтобы нам было куда вернуться в случае неудачи.

С одержимостью, свойственной юности, я искала причину упадка нашего рода в книгах, хрониках, легендах. Моя тетя, научившая меня варить кофе с солью, единственная из всей родни разделяла мои интересы и готова была помочь, но, увы, и ей было мало что известно. Я поступила на исторический факультет университета в Севилье и стала изучать источники и строить генеалогическое древо нашей семьи не сверху вниз, как отец, а наоборот. Первое открытие, к которому я пришла, состояло в катастрофической малочисленности тех, кого даже с большой натяжкой можно было отнести к представителям нашего рода. Больше двух лет я потратила на то, чтобы удостовериться, что в Старом и Новом Свете я — единственный член семьи в детородном возрасте. Это открытие настолько сильно повлияло на меня, что я расторгла помолвку под предлогом необходимости закончить научные исследования в архивах. Это была полуправда, которую поняла только моя тетка. Когда после разразившегося из-за отмены свадьбы скандала я приехала к ней, она спросила: «Ты что, разлюбила его?» «Нет, — я готова была залиться слезами. — Просто боюсь иметь детей». «Почему?» — строго просила она. «Я не знаю, что их ждет в будущем, потому что не могу понять, что произошло в нашей семье в прошлом», — весьма путано объяснила я. «Глупости! Ни одна мать этого не знает, и тем не менее дети исправно появляются на свет. Ты забиваешь себе голову ерундой и лишаешь старую тетку радости сделать тебе свадебный подарок», — не удержалась она от упрека. Это был жестокий упрек, так как я знала, что моя тетушка, весьма ограниченная в средствах, пыталась сохранить единственную ценную вещь, оставшуюся у нее после трех браков, — яхту «Баронесса II», чтобы я получила достойное приданое. Но дело было сделано. Тетушка, поджав губы, заперлась в своей квартирке, а мне не осталось ничего, кроме как продолжать архивные поиски на подвернувшуюся стипендию. Не знаю, знакомы ли вы с архивной практикой? — спросила Тереза.

— Да. Я закончила историко-архивный институт, — ответила я, но не стала уточнять, что факультет информатики не давал нам архивных навыков.

— Значит, мы коллеги! — обрадовалась Тереза. — Тогда я не буду вам рассказывать, какой это монотонный, тяжелый и грязный труд — научные исследования, а уж генеалогические изыскания — вообще тоска страшная. Ведь основным источником служат церковные книги. Я до сих пор вспоминаю, как кошмар, пыльные страницы, заполненные корявым почерком. Всегда, когда я заболеваю и у меня першит в горле, слезятся глаза, я вижу во сне монастырскую библиотеку, мириады пылинок в солнечном луче и свои руки — одну с зажатым мокрым носовым платком, а другую в рваной нитяной перчатке, листающей страницу за страницей. Во сне я боюсь, что сейчас кто-то придет и выгонит меня, а я так и не успею просмотреть всю книгу. Сердце мое колотится, я слышу приближающиеся шаги, тороплюсь, страницы склеиваются, я скольжу глазами по строчкам, и, когда наконец замечаю нужное имя, дверь распахивается, свет меркнет, я кричу и просыпаюсь от звуков собственного голоса. Архивная пыль разъела мои руки, забилась в мои морщины, довела меня чуть ли не до астмы, но мне удалось извлечь из-под нее на свет ответы на мои загадки. Я вас не утомила своим рассказом? — спросила Тереза, собирая со стола чашки.

— Нет, что вы! У меня тоже есть загадки, на которые мне приходится искать ответы. Продолжайте, прошу вас, — максимально вежливо попросила я.

— Поиски привели меня в Гранаду в эпоху короля Педро II. К этому моменту я уже очень высоко вскарабкалась по генеалогическому древу и мой взор был прикован к одному из последних найденных мною прямых наследников по мужской линии, — некоему Мигелю, умершему двадцатилетним. Незадолго до смерти он обвенчался с Лаурой д’Ачуас. Любопытно, что, прогуливаясь по монастырскому кладбищу после многих часов, проведенных в библиотеке, я по привычке машинально продолжала всматриваться в имена и даты уже не в церковных книгах, а на могильных плитах. Так вот, к вопросу о точности исторических сведений. Неожиданно я обнаружила могилу отца Антония, который сделал запись в книге прихода Рождества Богородицы о венчании Филиппа Хуана Мигеля д’Инестрозы и Терезы Марии Лауры д’Ачуас… через полгода после собственной смерти. Об этом свидетельствовала дата на его скромном надгробье. Кто ошибся? Дьячок в церкви или каменотес на кладбище? Не важно, но вот такие курьезы и не дают утихнуть спорам между историками. Я даже хотела написать по этому вопросу статью, но меня отвлекли другие находки.

В монастырской библиотеке Гранады мне удалось найти переписку кардинала д’Инестрозы с неким доном Ортегой. В письмах они обсуждали последствия каких-то событий, хорошо известных обоим и имевших значительное влияние на судьбу членов всего рода. Как я поняла, мое семейство имело неосторожность вступить в конфликт с королевской властью из-за гибели того самого Мигеля д’Инестрозы, чье имя я уже знала. Дон Ортега рассматривал этот конфликт как противоречие между интересами знатных родов и короля. Кардинал, впав на склоне лет в мистику и доходя до богохульства, считал лично себя виновным в изменениях положения рода при дворе. Он упорно твердил в письмах, что виновен в немилости и гонениях, обрушившихся на род во времена правления Педро II, так как призвал доверившихся ему родных дать клятвы, которые стали для них проклятием. Задумав сменить королевскую династию, он, зная глубокое недовольство знатных родов политикой Педро II, решил воспользоваться гибелью своего племянника как предлогом для объединения антикоролевских сил. Поиски убийцы были формальным основанием для сбора союзников сначала в Мадриде, а потом в Севилье. Но, увлекшись маскировкой, кардинал переусердствовал, призвав родных поклясться благополучием детей найти и наказать убийцу. Он был уверен, что сумеет предоставить истинного или мнимого убийцу раньше короля и тем самым создаст повод для переворота. Но король переиграл кардинала. Он разоружил его сторонников, потом публично передал им закрытый ларец с головой убийцы и взял у них клятву не открывать ларец без его королевской воли. Разоруженные заговорщики поклялись выполнить королевскую волю, после чего были разжалованы, сосланы, разорены.

Несдержанная клятва тяжелым бременем легла на совесть кардинала и на всех потомков рода. Бурбон умер не отомщенным, даже не названным убийцей. Вот почему оппозиция властям и ненависть к Бурбонам передавалась у нас в семье также, как в других семьях передают подсвечники или серьги. Мой отец, бедствуя в эмиграции, тоскуя в дождливом Париже по солнечной Севилье, передал мне чувство материальности прошлого и будущего, оно было для него неотрывно от Испании, от гордых предков и счастливых потомков.

Вам трудно понять это, редкие люди обладают даром воспринимать историю, как факт собственной биографии. Найденные мною письма кардинала перемежались черновиками его отчетов святой инквизиции об искоренении ереси и истреблении язычников, принявших при нем небывалые размеры. Его высокопреосвященство пережил своего главного врага. Когда через неделю после смерти короля Педро II его бывший доверенный слуга Родригес привез кардиналу в Гранаду ключи от ларца, тот, судя по письмам, уже знал, что он увидит, открыв его. И действительно, в ларце лежала бронзовая голова короля Педро II, который был невольным убийцей Мигеля и умер своей смертью не отомщенный.

Клятва, данная членами семьи в соборе святого Иеронима в Мадриде, не могла быть выполнена, так как убийца ушел от суда людского и предстал перед судом Божьим. Проклятие пало на всю нашу семью. Род стал хиреть, терять влияние, деньги и силу. Наследование по женской линии, частые мезальянсы привели к тому, что уже в следующем столетии о членах нашей семьи известно все меньше и меньше, а к нашему времени я осталась практически одна, — Тереза замолчала.

Вечер между тем заканчивался, цвет неба, запахи и прохладный ветерок сулили приближение ночи. Я поежилась то ли от холода, то ли от роковой безысходности, повеявшей от этой истории.

Заметив мой жест, Тереза закрыла балкон и предложила пересесть на диван, стоящий в глубине комнаты. Потом принесла бутылку, бокалы, налила мне и себе изрядную порцию, знаменитого испанского хереса.

Когда озноб улегся и приятное тепло согрело меня изнутри, я спросила:

— Ну а что было дальше?

— Я уже сказала вам, что дальше начались упадок и вырождение рода, — раздраженно ответила Тереза. — А что же еще могло быть?

— Я признательна вам за ваш рассказ и вашу откровенность, но хотелось бы узнать финал.

— Какой финал, не понимаю, о чем вы? — уже не раздраженным, а враждебным тоном произнесла Тереза.

И тут я совершила ошибку, из-за которой могла бы пропустить не только самолет, но и все остальное в этой жизни… Представляешь, я заявила:

— Между прочим, у этой истории есть финал. И я готова вам его рассказать, если вы будете так же внимательны к моему рассказу, как я была к вашему.

— Что ж, давайте, — согласилась Тереза.

Я помолчала, подыскивая правильные испанские слова, и начала:

— Участники тех событий давно умерли, их потомки, не помня о былом величии рода, скудели и мельчали на протяжении столетий, пока гордый и мятежный дух д’Инестрозы не воплотился в вас. Посвятив годы на разгадку тайны, вы не согласились терпеливо нести свой крест. Клятва, произнесенная вашими предками под сводами соборной ризницы, была страшна: «А если убийца уйдет от наказания, то пусть Господь покарает нас и детей наших за трусость и малодушие». Не зря же ваш предок кардинал до конца своих дней мучился угрызениями совести. Не произнеси он тогда этих слов, судьба его потомков сложилась бы иначе.

Расторгнув первую помолвку, вы решили выполнить обещание, данное вашему отцу, и найти источник бед, обрушившихся на семью. Как вы мне сейчас рассказали, ответ был найден. Теперь оставалось лишь устранить причину и отомстить убийце вашего предка — Мигеля. Но участники той трагедии уже и так давно в земле. Тогда вы решили протянуть нить мести через века и отомстить потомкам короля.

Бурбонов на свете предостаточно, вам оставалось только выбрать объект мести. Вы стали собирать сведения о них, пытаясь найти способ вступить с ними в контакт. Думаю, это оказалось непросто, и, может быть, вы бросили бы эту затею, если бы не вышли замуж. Но возможность завести потомство с новой силой всколыхнуло в вас желание избавиться от проклятия, чтобы не передать его своим детям.

Наконец в этом году вам удалось узнать, что один из представителей ненавистного вам семейства Бурбонов будет отдыхать на побережье в скромном отеле. Вы заблаговременно устроились в ресторан этого отеля официанткой, молясь о том, чтобы его планы не изменились. Удача оказалась на вашей стороне. В Испанию приехал и остановился в отеле «Roco» человек, имеющий даже портретное сходство с королем Петро II. Вы изучили его привычки и нашли-таки способ отомстить, почти не рискуя.

Однажды, накрывая столы к завтраку, вы увидели, как человек по имени Генрих Мария фон Экарштайн де Бурбон шел к бассейну один, а не с женой, как это бывало в другие дни. Вы выждали несколько минут, потом поставили на поднос стакан минеральной воды и что-то тяжелое из кухонной утвари, например, пестик от ступки, затем через окно вышли в сад. Там принялись хлопотать возле барной, выжидая момент, когда купальщик станет вылезать из бассейна по лестнице. В то мгновение, когда он двумя руками держался за поручни лестницы, чтобы вытянуть свое грузное тело из воды, вы подошли и сильно ударили его по темени тяжелым пестиком. Он упал обратно в воду и утонул. Вы, положив пестик на поднос, быстро вернулись через окно на кухню, расставили все по местам и стали ждать дальнейшего развития событий. Стукнули вы его изрядно, поэтому приехавшие спасатели, врачи и полицейские констатировали смерть, причем от несчастного случая, то есть самое лучшее, чего вы могли ожидать. Дело закрыли.

Но вам было неспокойно, так как две туристки буквально накануне убийства, что-то бурно обсуждая, оставили на столе после завтрака салфетку с именем «Бурбон». Мало этого, после убийства эти неугомонные дамы обратили внимание на чистое окно, которое вы опрометчиво вымыли, чтобы стереть следы своих пальцев, как возможную улику, но оставили вместо этого еще более серьезную улику — единственное чистое окно из всех. Это заставило вас потерять спокойствие, которое принесла газетная информация о несчастном случае, вы начали нервничать. А появление этих дам с пакетом сувениров уж совершенно не поддавалось никакому объяснению. Тогда вы решили пригласить их на прогулку, чтобы понять, что им известно и чем они могут быть опасны. Ну вот, мы рассказали друг другу по своей части этой истории, правда моя — короче, и в ней меньше мистики, но зато больше уголовщины.

— Откуда вам известно, что я вышла замуж? — спросила Тереза.

— Вы владеете «Баронессой», а она была вашим свадебным подарком от тетки, — ответила я и мысленно поблагодарила судьбу за то, что она послала мне такого следопыта-энтузиаста, как ты.

— Вы ошиблись, я только помолвлена. Кстати, о тете, — спокойно продолжила Тереза. — Она, как многие пожилые испанки, заядлая курильщица, причем очень привередливая к сорту табака. Тетя прислала мне на днях коробку папирос, которые она набивает сама по своему рецепту. Я вижу, ваши удивительные тонкие сигареты кончаются, не хотите ли попробовать настоящего испанского табака?

— Пожалуй, но я не люблю папиросы, табак попадает в рот, — ответила я.

— Пустяки, я вставлю вам их в мундштук, устраивайтесь поудобнее на диване, вот вам подушка под голову, откиньтесь. Курение хорошего табака требует комфорта, — с этими словами Тереза принесла изящную коробочку, щербатую пепельницу и черный, похожий на эбонитовый, мундштук. Я раскурила папиросу и, почувствовав первую волну сладковатого аромата, откинулась на подушку, прикрыла глаза. — Не буду вам мешать, — сказала Тереза и вышла, судя по раздавшемуся скоро звуку льющейся воды, в ванную.

Я открыла глаза, стряхнула пепел и затянулась вновь.

Оказывается, когда куришь с мундштуком, очень хорошо смотреть на тлеющий огонек папиросы, он вспыхивает так же, как огонь на тлеющих углях камина. В темноте комнаты кончик папиросы был единственным различимым предметом. Я смотрела на него, и мне казалось, что он растет, становится все больше и больше. Потом я услышала за стеной звуки телевизора и голоса родителей, а дрова в камине все тлели, и меня охватила тяжелая истома. Мне казалось, я услышала, как поскуливает за дверью нагулявшийся пес, как моя сестра, что-то ответив маме, открыла дверь и впустили его в дом. Мои руки и ноги налились тяжестью, и я подумала, что завтра не смогу закончить полоть морковь, как обещала отцу. Потом затянулась еще раз и тут мой сын сказал обо мне почему-то по-испански: «Она уже спит». «Нет, я еще не докурила», — хотела возразить я, но только покачала головой. «Ее нужно укрыть», — голоса моих родных сливались с неясным шумом в ушах. Этот шум прорезал тоненький голосок племянника: «Спи, Маиня, спи!» «Боряша тут, значит, я на даче?» — немножко удивилась я. Но тут кто-то из близких — я никак не могла разглядеть в темноте, кто именно — подошел ко мне и стал укрывать меня одеялом. «Туго, очень туго! Не надо меня так кутать!» — хотела воспротивиться я, но не смогла и провалилась в какой-то темный колодец, из глубины которого еще долго видела то ли огонь камина, то ли мерцание папиросы.

Когда я очнулась утром, первая моя мысль была о том, зачем меня так плотно укрыли вечером на даче. Затем пронзила мысль: «Почему на даче, я ведь в Испании?» И тут меня прошиб пот. Я открыла глаза и увидела, что вовсе не укрыта, а связана.

— Да ты что! Как в кино? — не выдержала я, прервав Марину.

— Нет, совсем не похоже, — серьезно ответила она. — В кино показывают связанного, а в следующем кадре он уже мчится либо за обидчиками, либо от них, а как развязываться, не показывают. А зря. Так вот, я теперь твердо знаю, что не только в советском кино, а и в любом самое интересное вырезают. Потому что нет ничего занятнее, чем смотреть, как связанный человек не только развязывается, а хотя бы пытается встать. Представь себе…

— Нет, не хочу ничего представлять, ты меня потом тоже свяжешь, и я все пойму сама, а сейчас рассказывай дальше, быстрее, а то уже посадку объявили. Не сяду в самолет, пока не услышу, что было дальше, — потребовала я.

— Не волнуйся, наш рейс ты не пропустишь, а если не хочешь услышать про самое интересное, как я развязывалась, то все остальное — просто ерунда, — обиделась Марина.

— Давай ерунду, только быстрее! — взвыла я, перекрывая голос диктора, уже вторично приглашающего нас на посадку.

— Терезы в квартире не было, коробки с таинственными папиросами, окурка в пепельнице, моего бокала и наших сувениров я тоже не нашла. Похоже, пока я «ночевала на даче», она успела съехать с вещами. Думаю, что и ее яхта больше не стоит в порту Бельальмадены. Когда я выбралась из квартиры, больше всего меня интересовало, какой сегодня день недели и число. Я боялась, что провела «в гостях» больше, чем одну ночь. Но ты была в номере, и мы все успели. Кстати, спасибо за собранный чемодан. Ты все взяла? — отвлеклась от рассказа Марина.

— Все вроде, — уверенно кивнула я.

— А с тумбочки моей и из ящика? — уточняла она.

— Я все проверила, все мелочи собрала, только не нашла твоего черного камня. Ты его зачем-то в сумке носишь, — стала вспоминать я подробности сборов.

— Не помню, чтобы я клала его в сумку. Мне было страшно с ним ходить, но сейчас проверю, — озабоченная Марина принялась рыться в сумке. — Странно, точно помню, что не брала его, но и в сумке камня нет.

— Может, горничная выбросила? — попыталась я найти рациональное объяснение.

— А может, обнаружив убийцу, я тем самым убрала камень со своей дороги? Может, теперь у меня в жизни все пойдет на лад, как ты думаешь, подруга? — Голос Марины возбужденно дрожал, глаза сверкали, а загар на лице оттенял их густую голубизну. Она была неотразимо хороша в этот момент своего триумфа, и я, как единственный зритель, восторженно воскликнула:

— Браво, ты сделала то, что никто бы не смог! Ты умница и будешь счастлива!

— Ну тогда пойдем на посадку, — пригласила меня Марина, вставая.

— Подожди, а что за коробку передал тебе портье? — мне нужна была ясность.

— Сувенир от Терезы на память, — скромно потупя глазки, опять загадала мне загадку подруга.

— От Терезы? — изумилась я. — А что в коробке, ты знаешь?

— И ты знаешь, подумай! — Марина решила проявить великодушие и дать мне возможность проявить свою сообразительность.

Я задумалась, потом попробовала угадать:

— Испанский кофе?

— Нет! — рассмеялась она.

— Архивные записи?

— Уже теплее, но вспомни коробку! — решила помочь мне Марина.

— Что-то тяжелое, коробка, как для сувениров, что-то важное в этой истории… Голова короля! — Я аж подпрыгнула от радости.

— Угадала! — просияла Марина. — Это второе и главное доказательство моей правоты.

— Но где же она ее взяла? — удивилась я.

— Да в сувенирных лавках их сколько угодно, причем всех размеров, как раньше у нас бюстов Ленина, — продемонстрировала Марина знание вопроса.

— Значит, ты бывала там без меня? — во мне с опозданием проснулся сыщик.

— Да, но мы сейчас опоздаем, хватит вопросов, — и она повлекла меня к выходу на посадку.

Там мы быстро растворились в толпе соплеменников, которые по милому русскому обычаю рассказывали друг другу, что, где и почем им удалось купить. Безусловными героями нашего рейса были муж и жена из Екатеринбурга, которые везли дочке в подарок куклу ростом чуть ниже мужа, но выше его супруги. Главным достоинством этой Барби-акселератки было то, что ее купили по цене обычной портативной куклы.

Неразбериха и давка на посадке нас разделила. Стюардессы рекомендовали садиться на свободные места, и получилось так, что мы с Мариной оказались в разных салонах. После двух недель совместной жизни эта случайная разлука была даже приятной. Помахав друг другу ручками, мы завели пустой треп с соседями.

Москва встретила прилетевших длинной очередью на паспортный контроль, которая, как всякая трудность, снова нас соединила. В зал ожидания мы выкатились вместе, волоча за собой чемоданы. Сын кинулся ко мне с букетом, и его немножко испуганная, заспанная мордашка моментально затмила все волнения и приключения, пережитые в отпуске. Когда приветствия закончились, мы, поправив на плечах дамские сумочки, двинулись к выходу. Маринин муж, подняв ее чемодан, ахнул и не сдержался:

— У тебя там что, камни?

— Нет, бронза! — на ходувесело ответила Марина.

— Люстра? — ехидно спросил он.

— Нет, голова короля, — гордо сообщила Марина и шагнула с победным видом из дверей зала прилета Шереметьево-2.


Оглавление

  • Наталья Сафронова Испанский вояж