Жертва. Путь к пыльной смерти. Дверь между… [Эллери Куин] (fb2) читать онлайн

Роберт Пайк Жертва

Глава 1

Вторник, 15 часов 30 минут

Срочное сообщение, которое было принято одним ветреным и дождливым днем в конце сентября 52-м комиссариатом, было передано пятью городскими телевизионными станциями; оно предназначалось всем комиссариатам и патрульным автомобилям громадного города. Радиостанции записали сообщение и тут же передали его еще раз.

Главные редакторы вечерних газет, номера которых уже поступили в продажу, кусали себе локти, так как новость пришла к ним слишком поздно.

Редакторы утренних газет улыбались и срочно переверстывали первые полосы газет, чтобы поместить это сообщение.

Когда стала известна потрясающая новость, капитан Сэм Вайс, начальник 52-го комиссариата, тут же вызвал лейтенанта Кленси из сыскного отдела. Наклонившись над бюро, он держал в своей огромной ручище телефонную трубку, почти совсем утонувшую в ней. Он указал Кленси на стул мундштуком трубки, которую курил, и снова приложил телефонную трубку к седеющему виску.

— Да, инспектор, — сказал он звучным, с ярко выраженным бруклинским акцентом голосом, заполнившим всю небольшую комнату. — Я понял… Да, я сделаю это… Да?.. Договорились… — Он быстро записал несколько слов. — Я скажу ему это. Хорошо, инспектор. — Он положил трубку на рычаг, повернулся к Кленси, секунду подумал и положил карандаш рядом с трубкой. Потом озадаченно покачал головой и проговорил: — Это был инспектор.

Кленси удержался от замечания, что он догадался об этом, и кивнул на телефон.

— Что там происходит? — спросил он.

— Бегство из Синг-Синга, — сказал капитан Вайс. — Четверо типов сбежали на грузовике. Детали еще неизвестны, но грузовик был замечен одним ловким полицейским еще в городе Оссининге. Ловкий, потому что он его заметил, но не настолько ловкий, чтобы остановить его в одиночку, изображая из себя героя. Если ему повезло, то он еще жив, но он не проживет более нескольких часов. Пуля попала ему в грудь, и жизнь его висит на волоске. Однако следует признать, что ему удалось кое-что сделать. Один из сбежавших мертв, а другой — Маркус — в тяжелом состоянии в тюремной больнице. Грузовик возвращен в одно телеграфное отделение.

— Все это я знаю, — вежливо сказал Кленси. — Когда вы меня вызвали, я слушал радио. Но что происходит с инспектором?

— Двое других все еще в бегах, — продолжал Вайс с таким видом, как будто он и не слышал вопроса Кленси. — Они, должно быть, выскочили из грузовика прежде, чем полицейский заметил его. Их тюремную одежду нашли в кузове, значит, они переоделись и бог знает куда скрылись, одетые в такую же одежду, как я и вы.

— Надеюсь, что даже лучше, — съязвил Кленси. — Учитывая погоду. Все это я слышал внизу.

Капитан внимательно посмотрел на него и с притворно брезгливым видом покачал головой.

— Может быть, вы знаете даже, кто они? Те двое, которых еще не поймали?

— Нет, это мне еще неизвестно.

— Ну теперь-то известно. И держитесь! Один из них — ваш старый знакомый Ленни Сервера!

Улыбка исчезла с лица Кленси. Глаза его округлились, рука, искавшая в кармане сигарету, замерла.

— Ленни Сервера?

— Он самый, собственной персоной. Тот парень, который орал в суде, когда ваше свидетельство так повредило ему. — Взгляд капитана Вайса мрачнел по мере того, как он оглядывал стройную фигуру лейтенанта. — Вы все хорошо помните, Кленси? Он поклялся, что, как только окажется на свободе, то доберется до вашей шкуры, до шкуры судьи и прокурора. Вспоминаете?

Кленси с каким-то рассеянным видом пожал плечами.

— Конечно, помню, но это манера всех этих мошенников. Это их до некоторой степени оправдывает в глазах банды.

— Журналисты об этом думают иначе.

Эта реплика не произвела на Кленси никакого впечатления. Он вынул из кармана сигарету, задумчиво посмотрел на нее и повертел между пальцами.

— Я не понимаю лишь одного. Ведь Ленни был осужден на пять лет за то, что сбил человека и скрылся. Это было почти три года тому назад. Как я слышал, в тюрьме он вел себя хорошо, избегал всяких историй, был вежлив и спокоен. Через шесть-восемь месяцев он должен был выйти на свободу. Почему же он ввязался в подобное дело, перечеркнувшее его возможное освобождение?

— Может быть, ему захотелось, неудержимо захотелось подышать свежим воздухом, — с сарказмом заметил капитан.

— Я не шучу. И все же, почему он это сделал?

— Вы об этом спросите у него самого, когда поймаете. — Вайс кивнул на телефон. — Это был инспектор Клэйтон. На вас возложена поимка Серверы, а также охрана судьи Кейля и прокурора. А я и главный штаб должны обеспечить вам необходимую помощь. Инспектор думает, что он, возможно, придет к матери. Кроме того, в этом квартале у него есть подружка.

— А ведь это она донесла мне на него, — сказал Кленси. — Ленни так этого и не узнал, но…

— Да? — удивился Вайс. — Я тоже не знал.

— Этого почти никто не знал, за исключением людей, непосредственно замешанных в это дело. Мне казалось, что об этом не надо кричать на всех перекрестках. — Наконец-то Кленси зажег свою сигарету. — А что это за типы, убежавшие вместе с ним?

Капитан Вайс посмотрел на свои записи.

— Холли Вилльямс, он вел грузовик. В настоящее время он покоится в холодильнике морга, пуля полицейского попала ему в голову. Второй из них — Фил Маркус. Он в тюремной больнице. В следующий раз он наденет спасательный жилет. Еще некто Блаунт и, наконец, ваш приятель — Сервера.

— А настоящий шофер грузовика? — спросил Кленси. — Что они с ним сделали?

— Они оглушили его и бросили в кузов. Он выздоровеет.

Кленси покачал головой.

— И все же я не понимаю. Ленни всегда был мошенником, но только мелким мошенником. Бегство же из Синг-Синга — это уже серьезное дело. Какую роль мог играть в этом мелкий мошенник, особенно накануне своего освобождения? Ведь получается просто глупо.

— Глупо? А сбить человека на украденной машине? Это, по-вашему, тоже глупость? А грозить в суде — это не глупость? Разве я знаю, почему он так поступил? Может быть…

— Может быть, — улыбнувшись, согласился Кленси, нагибаясь, чтобы положить в пепельницу спичку.

— Или, может быть, он боялся, что вы заболеете раком легких, прежде чем он успеет расправиться с вами. У вас во рту постоянно торчит сигарета. Ну, вот в чем дело. Я думаю, что инспектор не убежден, что Сервера хотел сопровождать своих товарищей. Или же он не хотел рисковать. Ну, как бы там ни было, он отдал нам приказания, мы должны их неукоснительно выполнить, и я их вам сейчас передам.

— Превосходно!

Кленси встал.

— Чем я могу вам помочь? — спросил его капитан.

— Я возьму четырех агентов, и мне понадобятся Капровский и Стентон. А дальше будет видно.

— Очень хорошо. — Ласковая и смутно тревожная улыбка появилась на лице капитана. — И не рискуйте понапрасну, Кленси. Помните, что вы сами должны заботиться о себе. Если этот мелкий мошенник действительно думал так, как говорил… Я совсем не стремлюсь объявить печальную новость Мери Келли…

Кленси улыбнулся. Мери Келли была прикреплена к комиссариату-52. Ей казалось, что полные четыре десятка — идеальный возраст для мужчины, седеющие виски которого придают ему импозантный вид. Подвижное тело с полноватой талией — это как раз то, что ей подходит, и что имя Кленси — самое красивое имя из всех имен, которые может носить мужчина. Впрочем, и женщина тоже. А именно в этом, последнем, Кленси как раз и не был согласен с ней.

— Если вы еще раз упомянете при мне про Мери Келли, — сказал Кленси, — я начну думать, что она вас интересует.

— Она интересует меня только из-за вас. — Капитан задумался и, придя к заключению, что сейчас совсем неподходящее время для этой темы, погрузился в свои бумаги. — Еще раз предупреждаю, будьте предельно осторожны!

— Я буду осторожен, — ответил Кленси, — хотя бы только для того, чтобы доставить вам удовольствие.

Он кивнул капитану, вышел из кабинета и спустился по лестнице.

Вторник, 15 часов 50 минут

Детективы второго класса Капровский и Стентон с трудом разместились на таком небольшом пространстве, как бюро Кленси, во всяком случае все вместе. Оба были ростом по метр восемьдесят пять и весили около ста килограммов каждый. Они просто загромождали комнату.

Капровский развернул стул и теперь почти целиком занимал комнату. Сидя верхом на стуле, Стентон довольствовался остальным пространством и фактически загораживал собой вход.

Кленси погасил сигарету в пепельнице и повернулся, чтобы посмотреть в окно. Пейзаж был мрачным. Дождь монотонно барабанил по стеклам и карнизам, и эта грустная музыка была слышна в бюро.

— Вот такая история, — сказал Кленси, пожимая плечами и оборачиваясь к своим помощникам. — Мне кажется, что инспектор считает угрозы Серверы совершенно серьезными. По крайней мере, так говорит капитан Вайс. Лично я думаю, что инспектор хочет только того, чтобы парня арестовали прежде, чем он наделает новых глупостей. Это будет вашим делом. Вы сначала поговорим с его матерью и с его бывшей подружкой… именно бывшей подружкой. — Он покачал головой. — Нет. Он должен верить, что она все еще его подружка.

— За ними следят?

— Я поставил полицейских напротив их домов. Позже я попрошу помощи в центре.

— Судьей в этом деле был старина Кейль, не так ли? — спросил Стентон.

— Да, а прокурором — Кирквуд. Рой Кирквуд.

— Ну, это смешно, — сказал Стентон.

— Что же в этом смешного?

— В будущем месяце на выборах они будут соперниками. Вы что, не читаете газет? Они друг другу наговорили массу неприятных вещей.

— Честное слово, — сказал Кленси, — в этом деле они в одной упряжке.

— А за ними тоже следят, лейтенант? — спросил Капровский, внимательно глядя на Кленси.

— Но…

Капровский дипломатично перевел беседу на другую тему.

— Я отлично помню дело Серверы, — сказал он, поднял глаза к потолку, чуть не упал и поставил, наконец, свой стул прямо.

— Я слышал, что старина Кейль с тех пор высоко поднялся. Он составил себе состояние. Я не понимаю, почему он до сих пор держится за место судьи.

— Из честолюбия, — сказал Стентон. Он с завистью покачал головой. — Если бы у меня были его связи…

— И что бы вы с ними сделали? — усмехнулся Кленси. — Вы купили бы себе урановые шахты? Акции на восемь центов?

— Если они стоят не дороже, я, может быть, купил бы даже две, — парировал Стентон.

— Если я хорошо помню, то этот Кейль довольно твердолобый дурак, — продолжал Капровский, который демонстративно возвращался к воспоминаниям, связанным с судьей Кейлем.

— Может быть. Но Сервера был неправ, угрожая ему. От пяти до десяти лет за его преступление — это одно удовольствие. Если бы судьей был я, я бы осудил его пожизненно. Ему просто повезло, что парень, которого он сбил, выжил.

— Можно сказать, что ему опять везет, так как детективы, разыскивающие его, болтливы как сороки, — сухо сказал Кленси. — А что если вам приняться за работу?

— Согласны, лейтенант, — мрачно ответил Капровский. Он шумно поднялся. — Работать будем вместе или врозь?

Кленси нахмурился и машинально взглянул на часы.

— Даже если ему удалось прорваться через засаду, Сервера не может еще быть здесь, конечно, если он только направился именно сюда, в чем я сильно сомневаюсь. Значит, по крайней мере в данный момент, вам нет необходимости работать вместе. У нас мало времени и людей. Кап, вы будете следить за девушкой, адрес ее вы отлично знаете. У вас есть фотография Серверы?

— Ее получил каждый работник розыска в городе. Разве только в тюрьме он сильно похудел, что весьма вероятно при тюремном питании. Я доложу вам.

— Благодарю. И запомните, что три года тюрьмы и в самом деле могут изменить человека. Я никогда не понимал, почему заключенных не фотографируют каждый год.

— В принципе, они ведь там находятся совсем не для того, чтобы бежать, — сказал Стентон.

— Совершенно верно, Стен. Вам необходимо зайти к его матери. Вы оба прекрасно знаете, о чем вам надо будет спросить. Что писал он в письмах и говорил во время свиданий? Все, что может нам помочь найти его. По-видимому, они не очень-то тепло примут вас.

— Мы и не сомневаемся в этом, — сказал Стентон, тоже поднимаясь со стула. Он с грустью посмотрел на дождь за окном. — Эти подонки уж не могли совершить побег в хорошую погоду!

— Э, нет! — сказал Кленси. — Да, еще одна деталь: в Оссининге — полицейский, который может умереть. Ответственны за это Блаунт и Сервера. Для них это может означать электрический стул. Так что не очень-то рискуйте!

— А кто же на самом деле этот Блаунт?

— Он из Олбани. Предполагают, что он направится именно туда, но полной уверенности в этом нет. Его фотография тоже имеется. Может быть, он останется с Серверой, но я бы этому удивился. Во всяком случае, я повторяю вам: никакого бесполезного риска, ни с одним, ни с другим. Понятно?

— Понятно. И мы согласны с вами, лейтенант.

Они говорили почти одновременно и так же одновременно и шумно вышли из бюро. Кленси снял телефонную трубку.

— Сержант, — сказал он. — Я хотел бы поговорить с директором Синг-Синга. Соедините меня с ним. Я жду.

— Слушаю, лейтенант!

Ветер выл, он вбивал дождь в стекла окон. «Может быть, это как раз удача, — подумал Кленси. — Может быть, этот дождь смоет все эти бараки, всю эту грязь, отбросы, весь этот город и оставит только голую землю, где раньше так мирно жили индейцы!» Он услышал голос дежурного. Затем вмешался сержант.

— Директора нет в кабинете, — сказал сержант. — У телефона — главный охранник. Хотите с ним поговорить?

— Да, сержант, переведите на меня. Алло!

— Алло! — ответил незнакомый голос.

— Говорит лейтенант Кленси из 52-го комиссариата.

— Лейтенант?

Голос был высокий, пронзительный и какой-то неуверенный.

— Лейтенант Кленси из 52-го комиссариата, — повторил Кленси. — Я вел дело Серверы и отправил его к вам. Теперь мне поручено заняться его побегом. У вас есть какие-нибудь новости?

Голос стал подозрительным.

— Вы говорите, что вы лейтенант из полиции?

— Послушайте, — со вздохом сказал Кленси, — номер телефона комиссариата: Мюрей Хилл 9–65–00. Позвоните мне сами. Или скажите, чтобы мне позвонил директор. Пусть позвонит лейтенанту Кленси.

— Извините, лейтенант. Директора сейчас нет, у нас были журналисты, фотографы… настоящий сумасшедший дом. Что вы хотите узнать?

— Известно ли вам что-нибудь новое о Сервере и Блаунте?

— Нет, пока ничего. Я…

Тип остановился, как будто он вдруг понял, что сказал все.

— Как чувствует себя Маркус?

— Он жив, но в сознание еще не приходил.

— А полицейский из Оссининга?

— У нас об этом пока нет сообщений.

— Хорошо. Я хочу приехать, чтобы поговорить лично с вашим директором. Я заеду завтра в течение дня. Он будет на месте?

— Да.

— Прекрасно. Я постараюсь быть у вас утром Если я не смогу приехать почему-либо, то позвоню, Спасибо вам за информацию.

Кленси положил трубку и откинулся в кресле. Секунду он раздумывал, потом встал, взял шляпу, плащ и вышел. Дежурный сержант поднял глаза.

— Сержант, разыщите судью Кейля. Он может быть в суде или у себя дома. Скажите ему, что я вечером зайду к нему, в восемь или в половине девятого. Если это будет для него неудобно или вы его не найдете, позвоните мне на Центр-стрит. Я буду у инспектора Клайтона.

— Хорошо, лейтенант.

— Впрочем, нет. Звонить мне бесполезно. Я скоро вернусь.

— Хорошо, лейтенант.

Кленси надел плащ, толкнул тяжелую дверь комиссариата и нырнул под дождь. Добрый, тяжелый и какой-то обволакивающий дождь.

Вторник, 16 часов 45 минут

Кленси вошел в главный штаб на Центр-стрит. Он снял шляпу и стряхнул с нее воду. Затем с безразличным видом прошел через холл прямо в кабинет инспектора Клайтона. Последний при стуке открывающейся двери поднял глаза и, узнав Кленси, изобразил улыбку.

— Здравствуйте, лейтенант. Я полагаю, что капитан Вайс полностью проинструктировал вас?

— Да, сэр. — Кленси искал место, куда бы положить свою промокшую шляпу. Потом решил, что вежливее будет держать ее в руках, и присел на край кресла. — Мне нужна помощь, инспектор.

— Ну конечно, лейтенант. Я ждал этого и готов помочь вам. Что я могу для вас сделать?

— Я хотел бы, чтобы мне разрешили прослушивание некоторых телефонов.

— Каких именно?

— Матери Серверы и Эрнандес, его девушки. Если он захочет увидеться с ними в Нью-Йорке, то, разумеется, сначала позвонит им. Я даже думаю, что он назначит им где-нибудь свидание вместо того, чтобы прямо прийти к ним домой.

— Это возможно, — сказал Клайтон. — Разумеется, он может заподозрить и то, что их телефоны прослушиваются, и отправить им просто послание. Во всяком случае, если найдет человека, на которого сможет положиться. Ну хорошо, я согласен попробовать. — Он написал на листке Несколько слов. — Я могу подключиться, к этим телефонам и сделать запись разговоров, но у меня сейчас не хватает людей, и вообще — нельзя же без перерыва наблюдать за телефонами. Идет?

— Да. Вы сможете послать запись в 52-й… и… Нет, я сам хочу их сделать. Где будут поставлены аппараты?

— Скорее всего, в подвале их дома или в комнате консьержки. Я скажу техникам, чтобы они вызвали 52-й и все вам доложили. Что более срочно? Мать или подружка?

— Разумеется, подружка.

— А почему «разумеется»?

— Этот тип три года провел в тюрьме. Если он и позвонит кому в первую очередь, то только своей девчонке. — Кленси покачал головой. — Хотя это в некотором роде даже смешно. Ведь это она его выдала. Только он этого не знает.

— Я тоже этого не знал.

— Этого никто не знает, или почти никто. — Кленси поднял руку. — О, она не хотела доставить ему неприятности. Она его по-настоящему любит, во всяком случае тогда любила. Но она знала, что их ждет, его и его банду. В тот вечер он вез ее на машине, и когда он ей сказал, что машина ворованная, она ничего не захотела знать: заставила его остановить машину, вышла из нее и пришла ко мне. Она хотела, чтобы его арестовали прежде, чем он наделает непоправимых глупостей. К несчастью, такую глупость предотвратить не удалось, и он ее совершил час спустя, сбив парня и скрывшись.

— Понимаю. — Клайтон еще что-то записал. — Хорошо. Начнут с телефона девушки. Я жалею, что не могу вам дать дежурного, но у нас в самом деле не хватает людей. Что еще?

— Мне нужны люди… — После того, что ему сказал инспектор, Кленси ждал отказа. — В 52-м мне дали четверых. Одного, чтобы наблюдать за квартирой матери, другого — для наблюдения за квартирой девушки, третий должен охранять судью Кейля, а четвертый — прокурора Роя Кирквуда. Этого недостаточно, но я не могу взять там еще. В такое время всегда есть работа для людей.

— Знаю… Можно было подумать, что скверная погода заставит сидеть всех подонков дома, но, оказывается, нет. Я слушаю вас.

Кленси откашлялся.

— Если бы у меня были еще четыре человека… Я бы оставил наблюдателей у черных ходов домов и, в случае необходимости, они сменяли бы тех, кто дежурит у фасадов. Лучше, если бы люди были в штатском. Но я возьму и тех, кого мне дадут. По-моему… — Он замолчал.

— Что — по-вашему?

— Не мог бы я получить четырех человек? — спросил Кленси, не отвечая на вопрос.

— Хорошо. Я это устрою. Я возьму их везде, где только можно, и пришлю к вам. — Глубоко посаженные голубые глаза хитро смотрели на Кленси. — А что вы имели в виду, говоря: «по-моему»?

— Инспектор, — сказал Кленси тихим, но решительным голосом, — я много лет знаю Ленни Серверу. Он со своей бандой долго ускользал от нас до этой последней истории. Я с трудом верю, что такой мелкий мошенник пошел на риск. Именно такой, как он.

Инспектор Клайтон положил карандаш и с удивлением посмотрел на Кленси.

— Вам трудно в это поверить? Вы думаете, что он не совершил побег? Или что директор ошибся?

— Вы смеетесь надо мной, инспектор. Я очень хорошо знаю, что он сбежал! Что… — Кленси подыскивал слова. — Я хочу узнать вот что: почему он это сделал? Он должен был бы вскоре совсем освободиться. Почему он всем пренебрег, чтобы участвовать в этом идиотском побеге?

— Прежде всего, Кленси, мы не можем с уверенностью сказать, был бы он освобожден или нет. И потом: его побег — это совершившийся факт, ясно?

— Я хорошо это понимаю! — воскликнул Кленси, отчаявшись. — Я только хотел бы знать, почему? Почему он так сделал?

Инспектор Клайтон нагнулся над столом. Взгляд его стал холодным, но голос был совершенно спокоен.

— Разрешите, лейтенант, кое-что сказать вам. Вы все время говорите о Ленни Сервере как о мелком мошеннике. Почему? Потому что ему было только двадцать два года, когда он попал в тюрьму? Потому что его единственным преступлением, о котором мы знаем, была кража машины? Очень хорошо. Может быть, когда его поймали, он действительно был мелким мошенником, но это не значит, что он не изменился. Тюрьма меняет человека!

— Я и не спорю, инспектор. Не мешает…

— Лейтенант, вы знаете, что я о вас думаю. Вы один из наших лучших работников. Я поручил вам это дело не потому, что Сервера угрожал вам, а сделал это несмотря на его угрозы. И не потому также, что вы знаете его самого, его мать и его окружение. Нет. Есть в этом деле что-то подлое, а вы мастерски умеете прояснять такие дела. Но не давайте ослепить себя предвзятым идеям.

«Для комплимента это скорее всего двусмысленно», — подумал Кленси. Однако слова инспектора доставили ему удовольствие.

— Я попытаюсь, инспектор.

— Я вам это просто советую, — сухо сказал Клайтон. Он взял телефонную трубку. — Хорошо. Я сейчас займусь подбором людей для вас, лейтенант.

— Спасибо, сэр, — только и ответил Кленси.

Глава 2

Вторник, 18 часов 15 минут.

Струи дождя и порывы ледяного ветра помогли Кленси открыть дверь 52-го комиссариата, которую он с большим трудом затворил за собой. Ругаясь сквозь зубы, он снял плащ, прилипавший к влажной одежде.

Огромный полицейский появился перед ним.

— Лейтенант…

— Да? Кто это? — Кленси нахмурил брови. — Это вы, Мэтью? Но разве не вы должны нести охрану перед домом Кирквуда?

— Да, лейтенант. Только вот мистер Кирквуд больше не живет по тому адресу, который вы мне дали. И он не оставил нового адреса консьержке.

С отвращением Кленси снял свою мокрую шляпу, холодная вода потекла вдоль спины. Он вздрогнул и метнул на полицейского злой взгляд, как будто тот был виноват во всем этом.

— И вы не поискали в справочнике?

— Поискал, лейтенант. Но в справочнике значится только его старый адрес.

— А вы пытались позвонить ему по телефону?

— Да. Но он не отвечает. И в справочном бюро нет его нового адреса и телефона.

— Хорошо, пройдите со мной. Посмотрим, что можно сделать. — Он повернулся к сержанту, сидевшему за столом. — Сержант!

— Да, лейтенант. С судьей Кейлем я договорился, Он ждет вас у себя в половине девятого.

— Превосходно. Нет новостей от Стентона и Капровского?

— Пока ничего нет.

Кленси пожал плечами и вошел в свой кабинет. Он повесил плащ и шляпу, с которых все еще стекала вода, бросился в кресло и рывком снял телефонную трубку.

— Сержант, вызовите персональную службу и спросите, не могут ли они дать вам новый адрес Кирквуда. И не говорите, что Кирквуд на службе в окружной прокуратуре, а не в полиции.

— Хорошо, лейтенант. Если они ничего не знают, я позвоню Джонсону в телефонную компанию. Он нам все живо выяснит.

— Спасибо. И, пожалуйста, сделайте все это побыстрее.

— Стентон только что вернулся, лейтенант.

— Хорошо. Не задерживайте его.

Он положил трубку.

— Чертов дождь! В такую погоду даже жить противно.

Он зажег сигарету. Стоявший в дверях Мэтью посторонился, чтобы пропустить Стентона.

— Привет, Мэтью, — сказал Стентон. Он повернулся к Кленси и указал пальцем на Мэтью. — Наконец-то вы согласились, чтобы вас охраняли, лейтенант?

— Да, — сказал Кленси. — Он мне необходим в комиссариате. Что там делается у матери?

— Ничего особенного. — Стентон снял дождевик и положил его на стул. — Вы, конечно, и не ждали больших результатов, лейтенант? Она клянется, что последний раз видела Ленни в Синг-Синге немногим более двух недель тому назад. Они говорили о работе, которую она ему нашла, когда он освободится, — место друга его отца. Это в Джерси, дело, связанное с машинами. Ломка изношенных машин. Там должен был бы работать Ленни. Между нами говоря, неплохое место для этого парня: ломать машины. Она также клянется, что он обещал подождать своего законного освобождения и был уверен, что обязательно в ближайшее время выйдет из тюрьмы. И когда я говорю — она поклялась, так это действительно, поклялась. Она принесла свою старую библию, положила ее передо мной и поклялась на ней, что Ленни честный парень и совершенно случайно попал в эту банду, что он будет хорошо вести себя и окончательно порвет с бандой. Мне она показалась немного трехнутой.

— Вы спрашивали ее, почему Ленни бежал, если уж он такой хороший мальчик?

— Да, но она мне на это ничего не ответила. Она только все время повторяла, что Ленни будет работать в Джерси и что у него больше не будет никаких историй. Если хотите знать мое мнение, старуха определенно не хочет признаться даже себе, что Ленни один из самых подлых подонков.

— А у нее нет никаких известий о нем?

— Она клянется, что нет, и, я думаю, — это правда. Она говорит, если у Ленни будут неприятности, он обязательно позвонит матери; они, матери, именно для этого и существуют, и Ленни знает это, потому что она хорошо его воспитала, и так далее.

Зазвонил телефон, это был дежурный сержант.

— Я узнал телефон Кирквуда, лейтенант. Но это было довольно трудно. У телефонной компании его не было и…

— Хорошо, спасибо, — резко оборвал его Кленси.

— Хотите, чтобы я соединил вас? — спросил сержант, который все понял.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — вежливо и более спокойным тоном ответил Кленси. — Я буду ждать у телефона.

Он ждал. На другом конце провода долго раздавались гудки, так долго, что Кленси уже хотел положить трубку, когда ему, наконец, ответили.

— Алло!

Этот голос Кленси хорошо знал.

— Алло, Рой? Это лейтенант Кленси.

— Привет, Кленси. — Кирквуд слегка задыхался. — Давно мы с вами не виделись. Я был уже у двери, когда зазвонил телефон. Ева с детьми устроилась у друзей, пока мы окончательно не переехали. Они будут здесь завтра.

— Где вы находитесь?

— У себя. А почему такой идиотский вопрос? Разве не вы мне позвонили?

— А где именно «у себя»?

— Ах, да. На Вашингтон-гейтс. Мы переехали некоторое время тому на…

— Боже мой, точный адрес!

— 2450, Восток, 187-я улица, квартира 604. Но…

— Не кладите трубку. — Кленси прикрыл рукой трубку и повернулся к Мэтью. — 2450, Восток, 187-я улица, квартира 604. По дороге остановитесь по старому адресу, там должен находиться парень, который охраняет черный ход, если ему не сказали, что Кирквуд переехал. — И снова в аппарат: — Что это значит, Рой? Вы переехали, не оставив нигде своего нового адреса?

— Вы, наверное, спрашивали об этом у моей старой консьержки, вернее, консьержа, — сказал Кирквуд смеясь. — Боже мой! Он прекрасно знает мой новый адрес. Но он неразговорчив. Ему на всех наплевать.

— Неразговорчив? У него могут быть крупные неприятности с полицией, если он откажется поговорить с ней. А телефонная компания? Почему она тоже не знает?

— Я сдал свою старую квартиру и телефон оставил там. А в самом деле, как вы разыскали мой телефон?

— Я не знаю, но могу спросить у дежурного сержанта, если это вас интересует. — Он наконец заговорил серьезно. — Послушайте-ка, Рой. В течение нескольких дней вас будут охранять два ангела-хранителя. Я просто хотел вас предупредить.

— Что? Но почему? Чем это вызвано?

— Потому что полиция хочет защитить вас, пока не найдут Ленни Серверу.

— Вы смеетесь, Кленси. — В голосе Роя послышалось облегчение. — Я, разумеется, знаю о побеге, так как все только и говорят об этом. Неужели охрана моей персоны вызвана угрозами трехлетней давности? Но это просто смешно! Боже мой, это…

— Не спорьте, Рой. У меня есть приказ, и я его выполняю. Так не хитрите и не старайтесь улизнуть от моих ребят.

— Послушайте, Кленси, у меня сейчас предвыборная кампания. Если за мной повсюду будут ходить двое полицейских, я запросто возомню о себе как о великом судье без страха и упрека.

— Бесполезно спорить, Рой. Вас во всяком случае будут охранять. И если вам это доставит удовольствие, то я могу сказать, что вашего противника тоже будут охранять и все по той же причине.

— Это правда? Ведь Кейль был судьей на том процессе.

— Совершенно верно, — сказал Кленси, а сам подумал: «Как будто бы ты забыл это!»

— Когда ваши сторожевые собаки начнут ходить за мной по пятам?

— Они уже в пути. Повторяю, не старайтесь улизнуть от них.

— Согласен, Кленси. Я попрошу их даже подтолкнуть мою машину, когда она вздумает забуксовать. — В голосе Кирквуда послышалось любопытство. — Есть что-нибудь новенькое в этом деле?

— Пока ничего. Вы знаете столько же, сколько и я. Но инспектор Клайтон не хочет рисковать, а он начальник, и ему виднее. Именно поэтому вас и будут охранять. Вас и судью.

— Понимаю. А вас?

— Не беспокойтесь обо мне. Занимайтесь собой. — Кленси посмотрел на часы. — Я кладу трубку, Рой. И запомните, что я вам сказал: возможно, все эти предосторожности — глупость, но у меня приказ. Пока!

— Пока, Кленси. И спасибо!

Кленси положил трубку и повернулся к Стентону.

— На чем мы остановились?

— Мы закончили. Что дальше делать, лейтенант?

— Техники подключились к телефонам мадам Серверы и Эрнандес. Вы сейчас, пока свободны, прослушивайте телефон матери. Позвоните в штаб, там вам скажут, где установлен магнитофон. А сержант…

Снова зазвонил телефон.

— Алло!

— Это Капровский, лейтенант.

— Где вы находитесь?

— Перед домом девицы. Она еще не вернулась.

— Откуда вы звоните?

— Из бара, напротив ее дома.

— Из бара?

— Это совсем не то, что вы думаете, лейтенант! Просто это единственное место, где есть телефон.

— Кап, к телефону девицы уже подключились.

— Я знаю. То есть я хочу сказать, что я догадался об этом. Я видел, как в дом входили люди, они еще до сих пор там.

— Хорошо, — сказал Кленси, — кстати, нечего пытаться допрашивать девицу. Это ничего не даст. Вы просто будете слушать ее разговоры. Если до полуночи вы не услышите ничего интересного, то включите магнитофон, а сами возвращайтесь домой. Утром возьмите ленту и несите ее сюда. До восьми часов. Послушаем вместе.

— Договорились, лейтенант. Мне надо спешить, если я хочу застать техников, пока они не ушли. Больше ничего?

— Пока это все. — Кленси дал отбой. — Вы слышали, Стентон? То же самое и для вас. Сервера должен позвонить до полуночи, если он вообще позвонит, что весьма удивило бы меня. По-моему, он отвернулся от Нью-Йорка и едет все дальше и все быстрее. И он, разумеется, звонить никуда не будет.

Стентон откашлялся.

— Лейтенант…

— Да?

— Судью и прокурора охраняют, но… Послушайте, магнитофон записывает автоматически. Он может работать один, пока вы не вернетесь домой… Я останусь с вами…

— Стентон, — холодно произнес Кленси, — разрешите мне вам сказать одну вещь: главный инспектор отдает распоряжения инспектору. Инспектор — капитану Вайсу. Капитан Вайс — мне, а я — вам. Вам это понятно? Все идет установленным порядком, и не будем ничего менять. Согласны?

— Как вам будет угодно, лейтенант. — У Стентона был несчастный вид. — Где я найду вас, если будут какие-нибудь новости?

— Сейчас я иду обедать. Потом буду у судьи Кейля, а затем — дома. Идите следить за телефоном.

Стентон надел свой дождевик.

— Ничего не поделаешь, вы начальник, лейтенант.

— Ну, — сказал Кленси, тоже поднимаясь с места, — можно смело сказать, что вы меня поняли!

Вторник, 20 часов 40 минут

Судья Эмиль Кейль жил в одном из тех монолитов, которые тянулись вдоль Восточного центрального парка. Как только судье удалось выгодно употребить свои сбережения, он забрал дочь, библиотеку, кое-что из мебели и переселился в этот более шикарный район.

Когда Кленси вышел из такси, дождь уже кончился. Лейтенант вошел в загроможденный холл. Еще влажный от прикосновения мокрых туфель и зонтов, ковер издавал слабый запах болота. Под укоризненным взглядом человека, сидевшего за столиком, Кленси пересек холл и вошел в лифт.

Лакей открыл дверь и взял у него шляпу и дождевик. Когда он ввел Кленси в салон, судья Кейль с протянутыми руками бросился ему навстречу.

— Здравствуйте, лейтенант, как поживаете?

— Очень хорошо. Спасибо, сэр.

Кленси пожал его маленькую, но сильную руку, думая о том, что у него самого рука еще мокрая от дождя. Он также был поражен контрастом между своим поношенным костюмом и несколько мятым галстуком и безупречным смокингом судьи, с атласными отворотами, элегантным жилетом и поясом. Кленси удрученно вздохнул.

— А как вы поживаете, сэр?

Судья счел этот вопрос риторическим.

— Мы как раз собирались выпить коньяку, — непринужденным тоном сказал он. — Вы разделите с нами компанию?

— Благодарю, сэр.

Судья был крупным, седовласым мужчиной. Кленси прошел за ним в огромный салон и понял, что означало «мы».

Сидя на пуфе перед столиком, он разглядывал молодую женщину с серьезным лицом, в совершенно простом платье, и красивого мужчину с усами, лет приблизительно тридцати пяти.

— Лейтенант, — сказал Кейль, — разрешите представить вам мою дочь, миссис Уэлс, и ее мужа Джона Кэрола Уэлса. Дорогая моя Джен, представляю тебе лейтенанта Кленси.

Кленси вежливо поклонился молодой женщине и пожал руку ее мужу.

— Джон, коньяк, пожалуйста.

— Сейчас.

Уэлс поспешно кивнул, улыбнулся жене и направился к бару, устроенному между двумя кожаными диванами. Кейль сел напротив Кленси.

— Ну, лейтенант. — Голос судьи уже не был таким дружественным, он вдруг принял официальный тон, который Кленси очень хорошо помнил. — В чем же дело?

Кленси взял коньяк, который ему подал Джон, и поблагодарил его кивком головы.

— Вы, конечно, слышали о побеге, сэр?

— Разумеется, — сказал Кейль. — И я думаю, что вы пришли ко мне потому, что Сервера на свободе.

Да?

Кленси неуверенно посмотрел на дочь и зятя судьи.

— Вы можете свободно говорить при них, — сказал судья. — Они знают, что Сервера в свое время угрожал мне. Джон в курсе всего этого дела! В самом деле я пригласил его сегодня не только затем, чтобы пообедать. Джон член комиссии, которая освобождает заключенных под честное слово. Я подумал, что он может быть нам полезен.

— Это верно, — сказал Джон. — Но я не вижу, чем я могу помочь вам. Однако судья подумал, раз вы к нему придете, я смогу сделать…

— Да, — нетерпеливо перебил его Кейль. — И я хочу уточнить одну деталь, лейтенант. Я думаю, вы пришли, чтобы предупредить меня, что Сервера на свободе и что я должен быть осторожен. Думаю, что вы собираетесь организовать мне охрану из своих людей и все прочие глупости. Честное слово, если я разрешил вам прийти, то только для того, чтобы сказать — я этого не люблю, не нуждаюсь в этом и не хочу этого. Если бы я все время прятался в течение двадцати лет своей работы каждый раз, когда мне угрожали в зале суда, я чаще сидел бы в четырех стенах.

— Я очень хорошо это понимаю, сэр, но только…

— Только так, — продолжал судья, бесцеремонно прерывая Кленси, — я веду сейчас предвыборную кампанию, и полицейское окружение будет немного стеснять меня, когда я буду произносить речи…

— Ваш противник сказал мне то же самое, — ответил Кленси с улыбкой.

— Мой противник?! — усмехнулся судья. — Если вы хотите услышать о моем противнике, лейтенант, то слушайте радио в четверг вечером. Когда я закончу, то меня не удивит, что он не захочет больше никаких полицейских около себя.

Джон наклонился к Кленси:

— Лейтенант… — У него был почти извиняющийся вид. — Если я хорошо помню, Сервера угрожал и вам тоже?

— Да, — сказал Кленси, — он угрожал вашему тестю, Рою Кирквуду и мне.

— И какое это произвело на вас впечатление, лейтенант?

— Мистер Уэлс… — Секунду он колебался. — Я работаю под началом инспектора, которого очень уважаю. Он смотрит на эти вещи иначе, нежели я. А моя обязанность следовать его распоряжениям.

— Может быть, но это совсем меня не касается, — сказал Кейль.

Кленси пренебрег этим замечанием и снова повернулся к Джону Уэлсу.

— Мистер Уэлс, вы участвуете в работе комиссии по освобождению под честное слово. Не можете ли вы дать мне некоторые сведения о четырех сбежавших? Я имею в виду сведения, которых нет в их досье и которые могли бы мне быть полезны.

— Я очень бы хотел помочь вам, лейтенант, но думаю, что в комиссии нам известно не больше, чем вам. Однако посмотрим… Ведь дело идет о Вилльямсе, Маркусе, Блаунте и Сервере?

— Именно.

— Один из четверых, который был на комиссии, это Вилльямс. Было это около месяца назад. Он сидел в тюрьме за то, что ударил ножом одного типа во время ссоры в баре. Блаунт и Маркус были осуждены на двадцать лет, и к нам они могли попасть только через много, много лет. Сервера был осужден от пяти до десяти лет. Мы должны были рассматривать его дело не раньше, чем через шесть месяцев.

Кленси с удивлением посмотрел на Джона Уэлса.

— Вы так хорошо знаете дела всех заключенных?

— Разумеется, нет, — смеясь ответил Уэлс. — Это было бы просто невозможно. Но когда я узнал о побеге, я захотел узнать, имели ли мы дело с этими беглецами. А когда мой тесть пригласил меня для встречи с вами, я просто просмотрел их дела.

— Понимаю, — кивнул Кленси. — Что вы думаете о Вилльямсе?

— Он не был бы освобожден, — сказал Уэлс. — Решение еще не было принято, но все равно это точно. Его тюремное дело было не из блестящих, а потом — это рецидивист. Он уже и раньше ранил ножом человека. Нет, его бы не освободили!

— Понимаю. А Серверу?

Нахмурив брови, Уэлс вертел в руках свой стакан.

— Трудно сказать. Я не могу один решать за всю комиссию, поскольку она еще не рассматривала его дело. Лично я — это совершенно конфиденциально — думаю, что его преступление не так уж ужасно. Насколько я знаю, он Хорошо вел себя в тюрьме. Но, повторяю вам, официально его дело не рассматривалось. Ну, разумеется, теперь, когда он принял участие в побеге… Но почему вы спрашиваете меня об этом?

— Из простого любопытства. Он сбежал, хотя должен был предстать перед вашей комиссией и имелись все основания к тому, что его освободят. Многие находят это странным. В таких вещах у вас большой опыт. Как, по-вашему, что может толкнуть на побег человека, находящегося в такой ситуации? Что могло заставить Серверу совершить это?

— По-моему, у каждого человека есть граница терпения. Сервера, должно быть, дошел до точки. Именно поэтому я думаю так же, как ваш инспектор, что он может быть опасен и к его угрозам следует относиться совершенно серьезно. Я бы очень хотел, чтобы вы убедили в этом моего тестя. Постарайтесь сделать это.

Судья Кейль что-то Проворчал. Стакан его был пуст, а маленькие глазки блестели.

— Сколько слов и теорий по поводу такой простой вещи. Все сводится к следующему: заключенному представился случай бежать, и он им воспользовался. Глупо, не так ли? Но это так. И угрозы убить нас троих он забыл так же быстро, как забыл их я. Будьте в этом уверены.

Он взял бутылку коньяка, налил себе и поставил бутылку рядом.

— Кстати, Джон, вы поддерживаете идею освобождения на слово, вы даете им неразумную надежду и причиняете горчайшие разочарования. Вот и все.

Уэлс сжал зубы. Его жена подняла руку, как будто собираясь вмешаться, но потом опустила ее.

— Вы против освобождения на слово во всех его формах? — спросил Уэлс.

— Если хотите мое чистосердечное мнение, то да. Все это абсурд. И никакого результата. Чего вы добиваетесь? Любви Серверы и Блаунта?

Джон Уэлс и его жена молчали, споры такого рода были довольно часты в этой семье. Кленси встал, он не стремился вмешиваться в этот спор. Жестом Джон предложил ему еще стаканчик. Кленси отказался.

— Я, с вашего позволения, ухожу, — сказал он. — Завтра у меня будет трудный день.

Судья Кейль пожал плечами; похоже, что четвертая рюмка коньяка повергла его в мрачное состояние.

— Очень хорошо, лейтенант, — сказал он сухим, как бы извиняющимся тоном. — Не посылайте своих людей. Мне надо вести свою кампанию, и я готовлю очень ответственную речь для радио. У меня будет дурацкий вид…

Кленси, не отвечая больше на его разглагольствования, простился, и Джон Уэлс проводил его до двери. Неизвестно откуда появившийся лакей подал Кленси шляпу и дождевик.

— Мой тесть не всегда такой, — сказал Уэлс. — Я думаю, что этот побег волнует его больше, чем он говорит. Да его еще очень занимает эта предвыборная кампания. Его будут охранять?

— Разумеется, — ответил Кленси, пожимая руку Уэлсу.

— «„У меня будет дурацкий вид…“ Так, кажется, сказал судья Кейль. И он прав, потому что он и есть дурак. Упрямый дурак! А я сам?» — подумал про себя Кленси, слегка улыбнувшись. Улыбка исчезла с его лица, когда он вышел на улицу, вновь поливаемую дождем.

Глава 3

Среди, 1 час 15 минут ночи

Звонил телефон. При каждом звонке Кленси старался вырваться из сна и прийти в сознание. Его рука пошарила по ночному столику и наконец нашла трубку.

— Алло, да!

— Лейтенант, это Капровский, — раздался в трубке глубоко несчастный и смущенный голос. — Я в отчаянии, что пришлось вас будить в этот час, но…

Все еще ощупью Кленси зажег ночник и заморгал даже от его мягкого света. Черт бы все побрал!

— Что случилось?! — гаркнул он, нахмурив брови.

В аппарате смущенно молчали, затем раздался тяжелый вздох.

— Эта крошка Эрнандес, лейтенант… — Капровский снова помолчал. — Она… Она умерла…

— Что?!

Кленси от неожиданности сел и стал раскачиваться, чтобы рассеять туман сна, который мешал ему полностью понять, что сказал Капровский.

— Откуда вы звоните?

— Из больницы Бельвю. Ее привезли сюда.

Кленси пошел в ванную, умылся холодной водой и вернулся к своей кровати окончательно проснувшимся.

— Все в порядке, Кап. Рассказывайте. Только начните с самого начала. Что произошло?

— Вот, лейтенант, после того,как я позвонил вам, я выполнял ваши указания, То есть я пошел к техникам. Они установили систему подслушивания в пустом подвале. Консьерж был с ними, но они его под каким-то предлогом отослали. Закончили свою работу и приготовили мне наушники. Но я подумал, поскольку девушка не пришла, что могу подождать ее в бистро напротив, и направился туда, чтобы заодно съесть там сэндвич.

— И в то время, когда вы были там… — угрожающим тоном перебил его Кленси.

— Нет, лейтенант. Нисколько. Я подробно рассказываю вам потому, что вы так просили. Значит, я съел свой сэндвич, вернулся в подвал и надел наушники. Телефон звонил за это время три или четыре раза. Я хочу сказать, что это звонили девице, но так как ее не было дома, конечно, никто не отвечал на эти звонки. Я уже стал думать, что она уехала куда-нибудь в отпуск, и собирался выйти из подвала и спросить об этом у консьержа, когда вдруг на звонок к ней в квартире подняли трубку, разъединили вызывавшего и набрали номер. Это была она.

— Откуда вы это знаете?

Капровский, по-видимому, смутился.

— Ну… Ну, потому, что она звонила матери Ленин.

— Хорошо. В котором часу это было?

— В десять двадцать шесть.

— А где в это время был Сальмен?

— Сальмен?

— Ну да, парень, который должен был наблюдать за фасадом здания!

— Когда я пришел к дому, он стоял на углу улицы. Я думаю, что он все время и был там.

— У вас у обоих были фотографии девушки?

— Конечно, лейтенант, — сказал Капровский. — Я взял одну из них перед уходом. — Секунду он как бы колебался. — Про Сальмена я, правда, не знаю, но удивился бы, если он…

— Прекрасно, продолжайте. Это, во всяком случае, пока не имеет значения.

Свободной рукой Кленси зажег сигарету и натянул на плечи одеяло.

— Ладно, — сказал Капровский. — Она позвонила мадам Сервере, и я хихикал, думая, что на другом конце провода Стентон слушает ту же беседу, что и я, но, к несчастью, они не говорили ничего такого, что могло бы быть нам полезным, по крайней мере, мне так показалось. Крошка Эрнандес плакала. Она спрашивала, почему Ленни сделал это, почему? Но мать… Простите! Послушать ее, так не подумаешь, что все полицейские страны охотятся за ее сыном, скорее можно подумать, что он получил первый приз на каких-нибудь соревнованиях. Она все повторяла: «Не расстраивайся! Ленни хороший мальчик!» и все в том же роде.

Если хотите знать мое мнение, у нее случился такой шок, что она потеряла остатки разума.

— И больше она ничего не говорила? Ничего, что указывало бы на то, что Ленни дал ей знать о себе? Ничего, что помогло бы нам узнать, где он приблизительно находится и что делает в настоящее время?

— Абсолютно ничего. Я, во всяком случае, считаю так. Если только они не говорили кодом. Но я не думаю. Все записано, и вы сами можете это прослушать. Ладно. Я продолжаю. Они кончили говорить, и в течение часа — ничего. Я уже собирался все передоверить магнитофону, когда ей позвонили снова. Это было уже в полночь. Она, наверное, ждала у аппарата, так как сняла трубку при первом же звонке.

На этот раз звонил мужчина. Голос был хриплый, как будто у него был насморк. Он спросил: «Марсиа?» Она ответила: «Да. Кто это?» Она, по-видимому, нервничала и хотела еще что-то сказать, но тип прервал ее: «Заткнитесь, говорить буду я. У меня к вам поручение от вашего старого друга. Он хочет немедленно вас увидеть». «Где?» — спросила девушка. — «Он хочет увидеться с вами в том месте, где вы познакомились. Он говорит, что вы знаете». Девушка хотела спросить у него что-то еще, но он повесил трубку. Я не знал, что делать. Идти за Сальменом я не мог, потому что хотел узнать, не будет ли девушка еще кому-нибудь звонить, ко мне также хотелось проследить за ней, когда она пойдет к Сервере. Я подождал, наверное, с минуту, а потом подумал, что пора идти. Она уже выходила из дома, когда я дошел до холла. Я дал ей выйти, чтобы она меня не заметила.

Капровский внезапно умолк. Кленси ясно представил себе дальнейшее.

— Продолжайте, — спокойно сказал он.

— Я еще был в вестибюле, но через стеклянную дверь видел, как девушка пересекала улицу. Внезапно появился автомобиль, он шел с потушенными фарами. Автомобиль на полной скорости наехал на нее. Девушка ничего не видела, она даже не вскрикнула. Когда я выскочил на улицу, подлец был уже далеко. Девушка лежала в луже крови метрах в пятнадцати от меня. Я подбежал к ней. Она была мертва.

— А других машин на улице не было? Полицейских?

— Ни одной собаки!

— А Сальмен?

— В полночь он, должно быть, уже ушел. Оставался полицейский, который пил кофе в баре напротив, наблюдая за углом улицы, но он видел не больше того, что видел я. Скорее всего, еще меньше.

Кленси выругался сквозь зубы.

— А машина? Ни вы, ни он не заметили ничего такого, что помогло бы нам опознать ее?

— Натансон — это тот полицейский, о котором я вам говорил, совсем ничего не видел. Я же успел заметить только, что она была черная. А поскольку она ехала на большой скорости и была ночь, то я не мог бы поклясться даже и в этом. Совершенно невозможно сказать, сколько людей в ней было и кто — мужчины, женщины или дети. Вызвали «скорую помощь», но было уже поздно. Теперь она в морге с этикеткой на пальце ноги. Если бы вы видели ее, лейтенант. Это зрелище не слишком-то эстетичное!

— А где этот Натансон?

— Я отослал его в комиссариат. Он больше не был нужен. Я просто в отчаянии, лейтенант. Все это моя вина!

— Ах, вот как!

— Дерьмо, я должен был шевелить мозгами, — сказал Капровский, и в его голосе явно слышался упрек самому себе. — Ленни Сервера позвонит, когда увидит, что девица не пришла на свидание. Он, видимо, захочет узнать, что она делает и что ее могло удержать от свидания с ним. Мне надо было подняться в квартиру девицы и подождать, когда он позвонит, но я в то время даже не подумал об этом. Я вместе с Натансоном был в больнице.

— Не расстраивайтесь, — успокоил его Кленси. — Я могу гарантировать вам, что он и не звонил ей. А она пошла на свидание, не подозревая, что сразу же за порогом дома ее ожидает смерть. Черную машину определенно вел сам Ленни Сервера. Это не несчастный случай, а преднамеренное убийство.

— Что? — поразился Капровский. — Вы думаете, это он? Он сам задавил свою возлюбленную? Но почему?

— Потому что три года назад именно она сказала мне, что он украл автомобиль. Я думал, что он этого не знает, но, очевидно, я ошибался. Если и есть в этом деле идиот, то это я сам. Я должен был окружить ее усиленной охраной. Но я думал, что Ленни только мелкий мошенник. Не опасный мелкий мошенник. Инспектор и Джон Уэлс были правы. Все, кроме меня, были правы.

— Я был в десяти метрах от нее, — сказал Капровский. — Я мог…

— В этот час вы должны были быть уже дома и спать, — заметил Кленси. Секунду он размышлял. — Вы осмотрели содержимое сумочки девицы?

— Да, но там ничего интересного. Немного денег, помада и все в этом роде.

— Понятно, — вздохнул Кленси.

— Лейтенант, а в настоящее время я могу что-нибудь сделать? После всего, что я видел, у меня нет никакого желания спать.

— Честно говоря, я хотел бы услышать запись разговора. На всякий случай. А вдруг вы не заметили какой-нибудь детали, которая может оказаться нам полезной.

— Разумеется, лейтенант. Но, мне кажется, я повторил вам слово в слово все, о чем они говорили. Магнитофон еще в подвале, я спущусь туда и возьму его.

— Хорошо. Я сейчас одеваюсь, и через час мы встретимся около дома девушки.

— Я жду вас, лейтенант.

— И обязательно принесите ее сумочку.

— Договорились.

Кленси положил трубку, прошел в ванную комнату, снял пижаму и начал рассматривать себя в зеркале, висевшем на стене. Длинный шрам зигзагом пересекал его грудь — неосторожность, допущенная при поимке одного наркомана, который убил свою жену и двух не имеющих к нему отношения прохожих.

Сервера мелкий мошенник? Да, как тот, другой негодяй, который ждал его в тупике с окровавленным ножом в руках…

Кленси глубоко вздохнул, погладил шов и открыл кран.

Среда, 2 часа 10 минут ночи

Когда Кленси подъехал в своей старой машине, Капровский терпеливо ждал его перед затихшим домом.

Кленси вышел из машины. Тяжелые черные облака плыли в сторону океана. Луна уже начинала тускнеть, но все еще освещала дома неверным светом, на тротуар падали слабые тени. Улица была пустынна: ни машин, ни пешеходов. Бар, расположенный напротив, был закрыт. Подошел Капровский, у него из кармана куртки торчала сумочка Марсии Эрнандес.

— Здравствуйте, лейтенант!

— Привет. А где другой парень? Тот, который должен был наблюдать за черным ходом?

— Его я тоже отослал. Он больше не нужен. Ведь она теперь мертва.

— Да. — Кленси смотрел вдоль улицы. — Откуда выехал автомобиль, вы заметили?

Капровский протянул руку вперед и указал направление.

— Оттуда.

— Пройдемся немного, — предложил Кленси. — Нет ли на углу бистро или лавочки, которые открыты в этот час?

— Здесь как будто нет, а впрочем, точно не знаю. Я бы удивился, если что-нибудь открыто. Я не заметил ничего подобного. Вы что-нибудь хотите купить? Если сигарет, то и у меня их нет.

— Нет, — сказал Кленси. — Но этот тип должен был звонить откуда-нибудь поблизости, а затем быстро вскочить в машину, чтобы успеть как раз к ее выходу из дому. Пойдемте посмотрим.

Ветер трепал их дождевики. Шум шагов глушил влажный тротуар.

Оказавшись на перекрестке, Кленси посмотрел вдоль открывшейся улицы: там слабо поблескивали огни не прекращающего движения транспорта. В тридцати метрах от них находилась телефонная будка, темные стекла которой поблескивали в лунном свете. Кленси захотел вернуться.

— Подождите, лейтенант, — сказал Капровский. — А отпечатки?

— Отпечатки? — рассеянно повторил Кленси. — Лучше пойдемте послушаем запись.

Капровский пожал плечами и последовал за своим начальником. Они толкнули массивную стеклянную дверь, и Капровский первым вошел в дом. Узкая лестница вела в подвал. Они осторожно спустились по ступенькам и оказались в лабиринте из маленьких, забаррикадированных досками клетушек. На потолке подвала перекрещивались заизолированные провода. Пахло серым цементом, каким-то тряпьем и крысами.

На магнитофоне медленно крутилась нескончаемая лента.

Кленси вынул кассету и надел наушники. Некоторое время он манипулировал с многочисленными кнопками и наконец нашел место, которое его интересовало.

Он внимательно слушал беседу, потом перекрутил ленту и прослушал запись еще раз. Сняв наушники, он покачал головой.

— Платок, — сказал он, — платок на микрофоне.

— Это как я вам говорил, лейтенант, да?

— Точно, — сказал Кленси, поднимаясь. — Завтра вас наградят. Хорошо. Теперь посмотрим, не найдем ли мы чего-нибудь в квартире, что помогло бы нам более тщательно разобраться во всем этом.

Они поднялись на шестой этаж. Подойдя к двери в квартиру Марсии Эрнандес, Капровский вынул из сумочки ключи — уже второй ключ подошел к замку.

Кленси вошел, ощупью нашел выключатель и включил свет. Они были в маленькой, но хорошо содержавшейся комнате. Окно было затянуто дешевыми ситцевыми занавесками. Диван и два кресла были несколько потерты. Небольшие половички частично закрывали паркетный пол, подносившийся, поскрипывающий под ногами, но хорошо натертый. На стенах висели литографии религиозного содержания. Две настольные лампы с абажурами стояли с двух сторон китайского секретера: они, без сомнения, напоминали о каком-то более роскошном периоде в жизни семьи Эрнандес. В ящиках секретера лежали различные документы.

— Что мне делать, лейтенант? — спросил Капровский.

— Я займусь секретером, а вы осмотрите все остальное, особенно спальню.

— Хорошо, но что я должен искать?

— Письма от Серверы или все равно от кого и различные бумаги, которые тоже могут нам пригодиться. Вообще все, что может дать хоть какие-нибудь сведения об этом парне.

Кленси придвинул к секретеру одно из кресел, сел и принялся методично рассматривать находящиеся в нем бумаги.

В нервом отделении в основном были счета, половина из которых не были оплачены. Кленси выборочно просматривал их: все они были как близнецы. Он нашел также фотографию Марсии Эрнандес, где она была запечатлена с Пенни Серверой, обнявшим ее за талию. Сервера смеялся.

«Нет, не вечно ты будешь веселиться, грязный подонок!» — яростно подумал Кленси, кладя фотографию на место.

Подошел Капровский, он принес письма, перевязанные голубой ленточкой.

— Я нашел это в одном из ящиков комода, лейтенант. Под стопкой штанишек.

Кленси развязал ленту, просмотрел письма и, взглянув на подпись, испытал истинное удовлетворение: это были письма Серверы, уложенные в хронологическом порядке.

Вместе с Капровским они стали их читать; Капровский стоял за спиной Кленси.

«Здравствуй, Марсия, моя кошечка!

Я думаю, мама сказала тебе, что все устроится, как только я отсюда выйду. Теперь, когда уже виден конец, я могу сказать — все не так уж плохо. Я многому научился, у меня появились друзья, и, во всяком случае, все эти три года я не оставался без работы, как некоторые ребята из банды, которых я знаю. Ха, ха! Если ты встретишь их, то скажи, что я тебе о них написал!

Честное слово, кошечка, когда я выйду отсюда, то первое, что я сделаю, это отблагодарю тебя за все. Можешь мне поверить, прежде всего я приду к тебе. Я многим тебе обязан, не думай, что я этого не знаю. Я в большом долгу перед тобой, и именно этим я сразу же и займусь.

Здесь пока ничего нового. Нельзя много говорить об этом, да в подробностях и нет смысла, я знаю, что ты умеешь читать между строк, когда дело касается меня.

Теперь тебе осталось ждать не очень долго, кошечка.

Ленни».

Кленси отложил это письмо, прочел много других, затем снова взял первое и перечитал его.

— Боже мой, — сказал Капровский, — если прочитать это, то совсем не подумаешь, что он хотел ей зла.

— А ну-ка перечитайте его, — сказал Кленси. — Он хитер — этот негодяй. Очень хитер! — Он положил это письмо вместе с другими, завязал снова ленту и всю пачку положил себе в карман. — Больше вы ничего не нашли?

— Нет, больше нет ни одного письма. Спальня ее очень мала. Там стоит только кровать, комод и деревянный стул.

— Хорошо, — сказал Кленси, поднимаясь. — Пошли.

Для очистки совести он пошел-таки взглянуть на спальню, крошечную кухню и ванную комнату, затем вернулся в большую комнату и вслед за Капровским вышел из квартиры Эрнандес. Когда они были уже на пороге дома, Капровский вдруг остановился.

— Лейтенант…

— Да?

— У вас есть какие-нибудь идеи насчет этого дела?

— Только одна, — ответил Кленси. — Надо как можно скорее арестовать Серверу, Как можно скорее!

— А могу ли я сделать что-нибудь?

— Да, конечно, но только не сейчас. Мы увидимся завтра, собственно, уже не завтра, а сегодня. Сейчас же надо пойти и хоть немного поспать. Я провожу вас до метро.

Они спустились по лестнице и направились к автомобилю. Фары машины, вывернувшей из-за угла, на секунду ослепили их. Машина поехала быстрее. Кленси, искавший в кармане ключи, вздрогнул, когда Капровский удивленно вскрикнул:

— Лейтенант!

В тот же момент он всем своим телом навалился на Кленси, обхватил его и повалил на землю. Инстинктивно Кленси вытянул руки вперед, они больно ударились об асфальт, и откинул назад голову, чтобы не разбить ее о край тротуара.

Послышалась пулеметная очередь, и стеклянная дверь дома разлетелась вдребезги.

Капровский мгновенно перевернулся, вытащил револьвер и, опершись на грудь Кленси, выстрелил в автомобиль, который уже со скрежетом поворачивал на перекрестке.

Капровский вскочил на ноги и побежал за автомобилем. Он добежал до угла уже опустевшей улицы, осмотрел улицу, перпендикулярную этой, а затем вернулся к Кленси, который уже поднялся и отряхивал с костюма пыль.

— Эти гады удрали, — сказал Капровский с яростью. — Все в порядке, лейтенант?

— Все в порядке! — К своему большому удивлению, Кленси заметил, что голос его предательски дрожал. — И спасибо, Кап.

— Пустяки! Когда они проезжали под фонарем, я заметил еле различимое поблескивание пулемета. Вот негодяи, подонки!

Кленси обернулся к дому: на кирпичной стене, с двух сторон разбитой двери, пули оставили свои следы.

— Слишком высоко, — с каким-то глуповатым видом, сказал он.

В домах стали открываться окна, и из них высовывались люди; на их лицах было смешанное выражение испуга и любопытства, которое всегда вызывает перестрелка. Вдали послышалась полицейская сирена, и вскоре показалась патрульная машина, резко затормозившая около Кленси и Капровского. Из окна машины показалась рука с револьвером.

— Бросьте оружие! Руки вверх!

Капровский с любопытством нагнулся, чтобы рассмотреть лицо полицейского. Рука с зажатым в ней револьвером угрожающе шевельнулась.

— Слышите? Бросайте оружие!

Из глубины машины послышался другой голос:

— Успокойся, черт возьми! Это же Капровский из 52-го комиссариата и лейтенант Кленси.

Капровский спокойно держал револьвер на ладони, а потом так же спокойно вложил его в кобуру и нагнулся к полицейскому, который перед этим угрожал ему.

— Тебе надо носить очки, парень.

Дверца открылась, и молоденький полицейский со смущенным лицом вышел из машины. Из другой дверцы вышел сержант и подошел к Кленси.

— Приветствую вас. Что произошло, лейтенант?

— Нас обстреляли. Из проезжающей машины. Посмотрите-ка!

Он показал на разбитую дверь и на следы от пуль в стене. Сержант восхищенно присвистнул.

— Пулемет, — сказал он. — Вы видели, кто был в машине? — Он вынул из кармана записную книжку.

— Имеем все основания думать, что это был никто иной, как Ленни Сервера.

— Тип, сбежавший из Синг-Синга?

— Да. Но, по правде сказать, я ничего не видел. Все произошло слишком стремительно.

— Это была машина черного цвета с одним седоком внутри, — уточнил Капровский. — Он держал руль левой рукой, а правая его рука была на пулемете. Машина совершенно новая. По крайней мере, мне так показалось. — На мгновение он замолчал, вспоминая что-то. — И номер у нее был определенно нью-йоркский. Я заметил это, когда выстрелил вслед.

— Вы попали?

— Нет, — сказал Капровский, сокрушенно покачав головой.

Сержант что-то записал, потом сделал знак молодому полицейскому, который сел в машину и стал тихо говорить в микрофон. На улице бесшумно собралась небольшая толпа. Она стала полукругом на почтительном расстоянии от машины Кленси.

— Вы займетесь этим, сержант? — спросил Кленси. — Я бы очень хотел уйти. — Он показал на толпу. — Может быть, среди них есть такие, кто хоть что-нибудь видел?

— Хорошо. Я займусь этим, лейтенант.

— Спасибо. Идемте, Кап!

Они сели в машину.

— Я довезу вас до метро, Кап. Поздно. Я буду спать.

— Что? — спросил Капровский с удивлением. — Спать после такого происшествия? Безо всяких вопросов и обсуждений! Я остаюсь с вами, лейтенант. Эти бандиты, может быть, еще попытаются напасть на вас!

Машина тронулась.

— Согласен, Кап. Хватит на эту ночь волнений. Вы будете спать у меня на диване. Я прошу вас только об одном…

— Да, лейтенант?

— Никогда больше не называйте Серверу мелким мошенником, — сказал Кленси бархатным голосом, как будто это не он сам называл так Серверу, — как хотите, но только не так!

Глава 4

Среда, 8 часов 15 минут

Стентон положил две кассеты с магнитофонной лентой на стол Кленси, а затем принял свою любимую позу, верхом на стуле. Капровский по своей привычке сидел на опрокинутом стуле. Он зевал и закрывал глаза, полагая, что проведенная им ночь давала ему на это право. Кленси посмотрел на кассеты.

— Их стоит слушать? — спросил он.

— Я считаю, что не надо. Если только вы хотите послушать глупые разговоры и если у вас есть лишнее время. Там записи на двенадцать часов. Этот чертов телефон звонил всю ночь, Компания сделала золотое дело. Звонили в любое время!

Кленси с удивлением посмотрел на него.

— Сколько же времени вы были у аппарата?

— Я-то? Да всю ночь. Моя жена сейчас в Вайт-Плене. Она сидит с ребенком сестры, которая в больнице, а я совершенно свободен, Вот я и подумал, что мне лучше остаться там, у телефона, чем возвращаться домой и смотреть на раковину, полную грязной посуды, которую мне так не хочется мыть. Я, правда, раза два или три вздремнул, не снимая наушников. Просыпаясь, я прослушивал, что записывал магнитофон, пока я дремал, но все время была одна и та же история, все те же пустые разговоры.

— Почему?

— Прежде всего потому, что в этой семье триста пятьдесят человек! Все эти тети, дяди и троюродные братья, все обезумевшие и взволнованные, звонили один за другим, видимо, как только узнавали о побеге Серверы. В этой семье, когда у кого-нибудь неприятности, все наперебой предлагают свою помощь. Если бы они принесли все, что пообещали, старуха смело могла бы открыть магазин. Короче говоря, все, кто звонили, были потрясены. Кроме старухи, и вот это обстоятельство мне кажется довольно странным. Она была самой спокойной из всех. Она всем говорила, что Ленни хороший мальчик и за него не надо волноваться, что у него есть хорошая работа, которая его ждет после освобождения из тюрьмы. Я говорю вам: эта женщина — та еще штучка!

Кленси зажег сигарету и посмотрел на спичку.

— Вы уверены, что среди всех этих дядей и тетей не было Ленни?

— Я уверен только в одном: все они поклялись старухе, что она никогда не будет голодать. Если один из них и был Ленни, то он ничего, кроме этого, и не сказал, во всяком случае — ничего такого, что могло бы навести нас на его след. И я лично сомневаюсь, чтобы парень, бежавший из Синг-Синга, обещал кому-нибудь поддержку, даже и своей матери!

Капровский лениво открыл один глаз.

— Семья Серверы — каталонцы. Они все говорят по-английски?

— Да. Но время от времени попадались и такие типы, которые начинали говорить на иностранном языке, но старуха отвечала по-английски, и те делали так же. Как она говорит, ее Ленни — стопроцентный американец.

— Ленни не говорит по-испански, — сказал с отсутствующим видом Кленси. — Отец его погиб во время несчастного случая, когда Ленни был еще совсем маленьким, а мать всегда говорила с ним только по-английски.

— Хорошо, — сказал Стентон. — Хотите послушать эту пленку, лейтенант?

Кленси оттолкнул кассеты.

— Нет. Скажите, Стентон, никто не говорил старухе, что случилось с Марсией Эрнандес?

— Нет. А что с ней случилось?

— Сервера отправил ее на тот свет, — сказал за Кленси Капровский.

— Вот дерьмо! — выругался, выпрямляясь, Стентон. — Я этого не знал!

— Заходи время от времени в комиссариат, тогда будешь в курсе всех дел. Здесь ведь получают информационные бюллетени.

В дверях появилась массивная фигура капитана Вайса. Он с озабоченным видом посмотрел на Кленси.

— Мне сказали, что у вас была очень насыщенная ночь, Кленси.

— Совершенно справедливо, капитан, очень даже насыщенная.

— Вы пришли к каким-нибудь выводам?

— Я пришел к тому, что чувствую себя довольно разбитым, — сказал Кленси. — Сегодня я иду к директору Синг-Синга. Возможно, что-нибудь и узнаю.

— Вам можно помочь?

— Да, — ответил Кленси. — Я хотел бы, чтобы Роя Кирквуда и судью Кейля охраняли как следует. Чтобы охранялись не только их дома, но и их самих не отпускали ни на шаг — нравится им это или нет. И мне нужны Кап и Стентон: для них у меня есть работа. Кап, вы разыщете бывшую банду Ленни. Они именуют себя «сиды». Поговорите с главарем, применяя любые средства, даже кулаки, если в этом возникнет необходимость. Этой ночью ни у кого не угоняли черный автомобиль. Я это точно проверил. Сервера достал эту машину где-то в другом месте. — Он повернулся к Стентону. — Вы поедете в Джерси, в фирму, которая обещала работу Ленни. Он мог именно там взять машину. Я в самом деле пока не знаю, где его разыскивать.

— А вы, Кленси? — спросил Вайс. — Кто будет охранять вас, ведь вы распорядились об усилении охраны всех, кроме себя?

— Себя я буду охранять сам, — ответил Кленси.

— Великолепно! — капитан Вайс произнес это с презрением. — Изображается великий ирландский герой, а? Только прошлой ночью Сервера чуть было не угробил вас, и просто чудо спасло вас от гибели. Я только что прочитал рапорт сержанта. Есть одна мышка, которая все видела из своего окна. Она заявила, что, если бы Капровский не повалил вас на землю, вы были бы готовы!

— Ну, нет. Он стрелял слишком высоко… — Кленси умолк и выпрямился в кресле. — А эта девица видела машину?

— Да, видела. Несчастье в том, что она не отличает «мерседес» от тройки!

— Прекрасно, — кисло улыбнулся Кленси, удобнее усаживаясь в своем кресле. — Хорошо, в любом случае я иду в Синг-Синг, и меня удивило бы, если бы Сервера последовал за мной. — Он поднял глаза на Стентона и Капровского. — Чего вы ждете? Я ведь дал вам поручения, за дело! Капровский с шумом поставил на пол свой стул. Стентон поспешно встал, и оба они, не говоря больше ни слова, вышли из кабинета.

Кленси вздохнул.

— Согласен, Сэм, — сказал он Вайсу, — вы правы. Играть героя при такой профессии, как у нас, — это просто идиотизм. Когда я вернусь из Синг-Синга, вы можете приставить ко мне ангела-хранителя, но, честно говоря, сейчас бесполезно приклеивать ко мне кого бы то ни было!

— Хорошо, — согласился капитан Вайе.

Зазвонил телефон. Кленси снял трубку.

— Алло!

— Кленси? Как дела? Это доктор Фримен.

— Приветствую вас, доктор! Как поживаете?

— Спасибо, очень хорошо. Я только что осмотрел девушку, которую сбили сегодня ночью. Мне сказали, что ее привез Капровский. Она замешана в том деле, которое вы ведете?

— Более или менее, — сказал Кленси. — Почему вы об этом спрашиваете? Вы что-нибудь обнаружили?

— Кленси, у меня есть для вас новости! Правда, это плохие новости! Конечно, если я не сошел с ума, это определенно не несчастный случай, а преднамеренное убийство.

Кленси покачал головой и вздохнул.

— Доктор, прошло две секунды после несчастного случая… — Он неожиданно оборвал себя на полуслове и нахмурил брови. — Мы знали, что это убийство, — сказал он, немного помедлив. — Но вы? Как вы это установили? Вы обнаружили что-нибудь подтверждающее, что это убийство?

— На одежде не было ни грязи, ни осколков стекол.

— Что?

— Кленси, я видел кучи похожих трупов. Но я еще никогда не видел человека, до такой степени изуродованного, и чтобы при этом не разбились фары и не оставили бы осколков, никогда… Я попросил своих ассистентов внимательно осмотреть одежду девушки: они нашли в ней кусочки дерева, это южная сосна. Единственное логическое объяснение — это то, что шоферюга положил, впереди доски, чтобы предохранить радиатор и фары. То есть убийство было тщательно продумано, и удар был рассчитан заранее.

— Там был Капровский, он все видел. Но он не заметил на машине никакого специального оборудования.

— Я читал его рапорт, — сказал Фримен. — С того места, где он находился, не много можно увидеть, и тем более, что произошло все это очень быстро. Впрочем, деревянный щит не мог быть очень большим.

— Да, — вздохнул Кленси, — но это все не слишком-то нам помогает, даже сведения о каком-то специальном приспособлении.

— Я делаю что могу, Кленси. Вы хотите, чтобы я дал вам надежду, но я предоставляю вам только факты. Таким образом, будет очень трудно установить, кто вел машину. Единственно возможные улики — это все же, хотя и слегка, помятый радиатор. А у какой машины в этом городе слегка не помят радиатор? Если вы найдете такую, я дам в вашу честь обед.

— Не занимайтесь благотворительностью, — сказал Кленси, изобразив на лице улыбку, которая тут же исчезла. — В радиаторе тоже могут оказаться щепочки от дерева, — задумчиво проговорил он.

— Но это только в том случае, если не было чехла, — заметил доктор. — Или если они не были настолько хитры, чтобы удалить их. И еще их мог смыть дождь. Или если в гараже прилежный рабочий, то, наливая масло, он мог смахнуть их. Или…

— Хорошо, — перебил Кленси, — я вам весьма благодарен и все понял.

— Не сердитесь. Я только хотел держать вас в курсе дела.

— Благодарю! — Расстроенный Кленси положил трубку на рычаг.

— Я почти все слышал, — сказал капитан Вайс. — Никакой возможности найти машину по уликам, а? — Он покачал головой. — Не говорите мне, что этот мошенник выйдет сухим из воды.

Кленси пожал плечами.

— Сэм, если разрешите, я сейчас поработаю, а потом пойду к директору Синг-Синга.

Капитан Вайс кивнул и вышел, оставив Кленси одного в кабинете.

Кленси пододвинул к себе стопку папок и одну за другой просмотрел их: большая часть из них не содержала ничего интересного. Кленси продолжал листать бумаги, и вдруг его внимание привлек лист, написанный от руки. Он сейчас же схватился за телефонную трубку.

— Сержант, Мэтью здесь?

— Нет, лейтенант, сегодня он придет поздно. Он вчера охранял Кирквуда, лег под утро.

— Я знаю, — сказал Кленси. — Но все равно свяжитесь с ним по телефону. Я буду ждать.

Минуту сержант потратил, уверяя миссис Мэтью, что дело очень серьезное и она должна немедленно разбудить своего господина и повелителя.

Мэтью, совершенно сонный, подошел наконец к телефону.

— Алло!

— Мэтью? Говорит лейтенант Кленси. Скажите, Мэтью, вчера вечером, когда вы пошли к Кирквуду, вы проверили, на посту ли тот тип, который охранял черный ход?

— Конечно, лейтенант. Вы говорили мне об этом. Но его не было на месте, и он так и не появился до ночи. Я старался устроиться так, чтобы наблюдать сразу за обеими сторонами. Но это было очень трудным делом. — Он зевнул. — Я все это изложил в своем рапорте. Вы не читали его?

— Да, читал. Именно поэтому я и звоню вам. Что за манера охранять людей?

— Бог мой, лейтенант! Но ведь это же не моя вина! Кстати, ведь с Кирквудом ничего не случилось. Я лично видел, как он вчера вернулся домой, а сегодня вышел из дома. А утром его уже охраняли двое. Все идет хорошо.

— Вам везет. Ну, хорошо. Продолжайте спать!

— Спасибо, лейтенант, — зевая сказал Мэтью.

Кленси бросил взгляд на часы: до отхода поезда в Оссининг оставался еще час. Он снова углубился в бумаги.

Среда, 12 часов 50 минут

По лицу директора Синг-Синга было видно, что он не спал уже несколько ночей.

— Главный охранник говорил мне, что вы вчера звонили, — сказал он, когда Кленси представился. — Чем я могу быть вам полезен?

Кленси сел в кресло и положил шляпу на колени.

— Я не знаю, господин директор, условий, при которых сбежал Сервера. Мне поручили его найти и только. Прежде чем попасть к вам, он угрожал многим лицам, и вполне вероятно, что сейчас может выполнить свои угрозы. Я хотел бы узнать от вас какие-нибудь детали, указывающие, куда он мог сейчас направиться, с какими людьми встретиться?

— Я знаю, что произошло прошлой ночью, лейтенант, — директор покачал головой, и его глаза с кругами от бессонницы остановились на собеседнике. — Я думаю, лучше, если вы будете задавать мне интересующие вас вопросы.

— Хорошо, — согласился Кленси. — Прежде всего, что вы думаете о Ленни Сервере? Как он вел себя здесь все это время. Вы знали его в течение трех лет, могли вы ожидать, что он выкинет подобную шутку?

Директор несколько секунд подумал и нахмурил брови.

— Лейтенант, я лично вижу заключенных только в момент их поступления в тюрьму и по окончании срока их наказания, когда они выходят отсюда. В другое время я их не вижу, за исключением серьезных случаев, как с Блаунтом, например. С Серверой же у меня не было никакого контакта. Слишком много здесь народу, а у меня много других обязанностей. Может быть, это и неправильно, но дело обстоит именно так. Все, что я вам могу сказать, я знаю со слов охранников. У Серверы за эти три года не было никаких неприятностей, и он никогда не был их причиной. Но я скажу вам одну вещь, лейтенант, я работаю здесь уже пятнадцать лет и всегда ожидаю от заключенных чего угодно.

— Вы намекаете на Блаунта? Я тоже хотел поговорить с вами о нем. Я прочел, что пишут газеты о сбежавших, и хотел бы знать ваше мнение об этих людях.

— Вы знаете Серверу и его историю. Вилльямс же зарезал человека во время ссоры в баре. Маркус был осужден за поджог. Блаунт — опасный тип: он сидел в тюрьме за нападение на банк, но у него уже до этого был срок за поножовщину, за покушение с бомбой и за другие нарушения закона. Он и здесь доставлял нам много неприятностей. Это настоящий идиот.

— Какие же, например, неприятности?

— Всяких понемногу. Он дрался, постоянно жаловался на кого-нибудь, саботировал. Половину времени он провел в карцере.

— Все четверо заключенных работали в одной секции?

— Блаунт и Сервера работали в интендантстве. Вилльямс в прачечной, а Маркус в библиотеке. Маркус из них был самый образованный.

— У них были тесные контакты? Кто-нибудь из них сидел вместе с другими в камере?

— Нет. Они могли видеться только во дворе и в зале для отдыха, встречаться также и в библиотеке. Мне кажется, что все четверо играют в бейсбол, но кроме этого…

— А визиты? К ним приходили посетители?

— К Сервере приходили мать и его подружка, иногда приходил какой-то парень, как будто из их бывшей банды. К Вилльямсу регулярно приходил его брат. У Маркуса никого не было. Странно, что у шантажистов ни на свободе, ни в тюрьме нет друзей. Блаунт соглашался видеться только с одним человеком, со своей женой, и она одна имела на него влияние. После этих визитов в течение дня или двух он вел себя как порядочный человек. Если бы она не навещала его, он сидел бы все время в карцере.

— И никаких сексуальных проблем?

— В тюрьме всегда есть сексуальные проблемы. Но что касается этих четверых, то с их стороны — ничего особенного.

Кленси недоверчиво слушал, глядя на тулью своей шляпы. Затем, как бы осмелев, спокойно взглянул на директора.

— Господин директор, я знаю, что вам пришлось пережить очень неприятные минуты, что вы устали, а в голове бродит множество мыслей. Я не хотел бы, чтобы вы пренебрегли тем, что я сейчас вам скажу. Это ведь тюрьма, и вы за нее ответственны. И вы должны согласиться, что побегу помогали изнутри. Все четверо — люди разного возраста и характера, совершили разные преступления, работали в разных секторах… Короче говоря, имели мало общего между собой. Мне кажется…

— Мы уже думали об этом, — возразил директор с бесстрастным видом. — Разумеется, мы об этом думали, и у нас есть свои идеи на этот счет, но я вам сейчас не могу сказать о них. Ни вам и никому другому. — Он наклонился к Кленси, нахмурив брови, его голос стал тверже. — Но я могу сказать вам одно, лейтенант: если ваше следствие подтвердит наши подозрения, кто-то вместе с Маркусом сядет на электрический стул.

— На стул?

— Джимми Хуг умер час тому назад. Это тот полицейский, который пытался остановить беглецов.

Воцарилось молчание. Наконец Кленси, прочистив горло, прервал его:

— Господин директор, не могу ли я увидеть Маркуса?

Директор покачал головой.

— Бесполезно. Он пока еще без сознания. Ему влили пару литров свежей крови… и все это для того, чтобы в итоге все же направить его на стул.

Кленси встал. Выражение лица директора было несколько холодным и даже неприятным.

— Хорошо. Благодарю вас, — сказал Кленси.

Директор повернулся на стуле и позвонил.

— Вас проводит охранник, лейтенант. Если мы узнаем что-либо интересующее вас, то дадим вам об этом знать.

— Благодарю.

За серыми стенами тюрьмы Кленси оказался под ослепительными лучами солнца. Никогда еще оно не доставляло ему такой радости.

Среда, 16 часов 20 минут

Вернувшись в свое бюро, Кленси увидел Капровского, раскачивающегося на откинутом стуле, в шляпе, сдвинутой на затылок. Капровский спокойно рассматривал молодого человека лет двадцати, сидящего перед столом. Парень имел мрачный вид. У него были слишком длинные волосы и сильно поношенная кожаная куртка. Кленси вопросительно посмотрел на Капровского.

— Разрешите вам представить, лейтенант, Джулио Сагарра, — спокойно произнес Капровский.

Он с шумом выпрямил свой стул. Огромной ручищей он взял худенькую руку парня и слегка тряхнул ее. Молодой человек сжал зубы.

— Я представляю тебе лейтенанта Кленси. Ты, надеюсь, будешь так любезен и все расскажешь.

Молодой человек гневно вырвал свою руку.

— Я уже сказал все, что мог!

Кленси повесил свое пальто, положил шляпу и сел за стол.

— Джулио — шеф «сидов», — объяснил Капровский. — Это настоящий мошенник и к тому же непревзойденный враль.

— Это вы так думаете, — усмехнулся Джулио.

Капровский поднял свою ручищу. Джулио машинально втянул голову в плечи.

— Именно это я и говорю, — сказал Капровский и повернулся к Кленси. — Мы с ним долго говорили, но я не очень-то доволен его ответами. Думаю, что после беседы с вами он будет держать себя иначе.

— Даю слово, он заговорит, — сказал Кленси, приняв официальный вид. — Но нет нужды, Капровский, трясти его. Так что же не понравилось вам в его ответах?

— Он клянется, что ни он, ни кто другой из его банды не согласился бы даже говорить с Серверой, а не то чтобы давать ему машину. Но я думаю, что этот подонок что-то крутит.

— Если вы считаете меня подонком, легавый, то…

Капровский поднял руку, Джулио весь сжался. Кленси сдержал улыбку.

— Я уже сказал вам, Капровский, попридержите-ка пока свои руки. Я совершенно уверен — это бесполезно.

— Вы правы, — подтвердил Джулио.

— Видите, Кап. Ну, парень, рассказывай все начистоту!

— Вот, — начал Джулио, опершись на стол грязными руками. — Этот тип, — он показал пальцем на Капровского, не сводя, однако, глаз с Кленси, — этот тип пришел ко мне и спросил, не давали ли мы Ленни автомобиль, и еще спрашивал всякую ерунду. Я сказал ему правду, я повторил ему ее раз двадцать, но он не хочет мне верить!

— Чему же он не хочет верить?

— Разве есть среди нас такой тип, у которого была бы машина? А? У нас на всех есть один старый мотоцикл, который половину времени находится в ремонте. И я сказал, что, если бы у нас и была сотня машин, мы не дали бы Сервере даже старой колымаги!

— Почему же?

— Потому что он подонок, вот почему!

— Так.

Кленси вынул из пачки сигарету и тут же заметил, что парень жадно следит за ним. Он бросил ему пачку, Джулио мгновение колебался, потом взял одну сигарету. Кленси зажег спичку и протянул ее Джулио, потом зажег свою сигарету. Закурив, он небрежно откинулся на спинку стула.

— Так почему же Ленни подонок, Джулио?

— Потому что он убил Марсию Эрнандес. Она была мировой девчонкой. Это отвратительно, что он так сделал.

— Это правда. Только надо понять точку зрения Капровского, Джулио. Ты говоришь, что не давал автомобиля Сервере, потому что он убил Марсию Эрнандес. Но машину-то ему дали до того, как он ее убил. Именно поэтому-то Капровский и считает, что твоя история не слишком правдоподобна.

— Но что я должен сделать, чтобы убедить вас? — спросил с отчаянием Джулио. — Разве вы не понимаете, что у нас нет машины?! И Ленни мы не давали ни машины, ни чего-либо другого. И я настаиваю на том, что он подонок, самый подлый из подонков.

— Да, — спокойно сказал Кленси, — но надо поставить себя на место Ленни. Я как-то слышал, что это Марсия выдала Ленни.

— Марсия? — ухмыльнулся Джулио. — Это определенно треп!

— Я не говорю, что это правда, я только слышал об этом. Ленни тоже мог узнать об этом и поверить, а поверив, мог и отомстить!

— Значит, он вдвойне подонок. Подонок, что поверил, и подонок, что…

Он неожиданно замолчал, и Кленси спокойно закончил за него фразу:

— …не предупредил банду, да? Еще есть время. Я хотел бы знать, что бы ты сделал в этом случае?

Нахмурившись, Джулио сильно затянулся сигаретой, погасил ее, а окурок положил в карман куртки.

— Вы что, хотите спровоцировать меня, да? — спросил он, сверля взглядом Кленси.

— Да нет, я просто задаю тебе вопрос.

— Вы хотите, чтобы я тоже стал подонком?

— Я хочу, чтобы ты понял одну только вещь, Джулио. Подумай, Ленни сбежал вместе с тремя парнями, и они убили полицейского. Затем он хладнокровно расправился с Марсией: он раздавил ее, как собаку. И когда его поймают, он обязательно сядет на стул. А те, кто ему помогают, окажутся тоже в хорошеньком положении. Это серьезнее, чем воровать яблоки с витрины.

Помимо его воли голос Кленси становился все более суровым, и он смотрел на Джулио ледяным взглядом. Последний поочередно переводил взгляд с Кленси на Капровского и медленно покачивал головой.

— Понимаю, — сказал он. — Возможно, я не очень-то умен, но я понимаю, в чем дело. Вы выступаете дуэтом… — Он оттолкнул стул и встал. — Могу я уйти, или этот тип будет еще угрожать мне, что разобьет морду?

— Ты можешь идти, но не забывай, что я тебе сказал: Ленни Сервера умрет на стуле, а тот, кто будет ему помогать, станет его сообщником. Если ты навещал Ленни в Синг-Синге, ты знаешь, как это выглядит. Так что подумай!

— Согласен, лейтенант. — Его молодое лицо стало суровым и задумчивым. — Я обязательно подумаю. Даю вам слово. — Он повернулся, скосил глаза на Капровского и пошел медленными шагами к двери. — И спасибо за сигарету, лейтенант!

Кленси удовлетворенно кивнул головой. Капровский встал и улыбнулся Кленси.

— Сыграли вхолостую, лейтенант? А когда же перейдем к настоящей игре, когда?

— Когда будет готов номер, — хмуро ответил Кленси. Мгновение он молчал, затем резко спросил:

— Я вырос в блошином квартале, Кап, а вы?

— Я тоже, — удивленно ответил Капровский. — А почему вы об этом спрашиваете?

— Разве это так плохо? Не только среда…

— По-моему, лейтенант, — сказал Капровский, у которого иногда была поразительная интуиция, — большая часть из этих подонков трусы. Я же никогда не трусил и думаю, что вы тоже. И даже больше, если бы я не шел прямо, моя мать сломала бы мне шею.

— Может быть, и так. — Кленси вздохнул и посмотрел на часы. — Который час, Кап? Мои остановились.

— Почти пять часов.

— И все еще ничего нет от Стентона? Хорошо. Я пойду перекушу и отправлюсь все-таки домой спать или, во всяком случае, постараюсь заснуть. Но прежде… — Он снял трубку. — Сержант, я иду домой. Когда вы увидите Стентона, попросите, чтобы он мне сразу же позвонил. — Кленси положил трубку и встал. — Хотите, я подвезу вас?

— Я иду свами. В эту ночь я до конца буду с вами. — Капровский поднял свой громадный кулак. — Приказ капитана Вайса, лейтенант, а приказам надо подчиняться. Не протестуйте.

— Я, конечно, не удавлю вас, — улыбнулся Кленси. — Впрочем, со вчерашнего вечера я обязан вам жизнью и теперь на все согласен. И я даже сделаю вам некий подарок: вы будете спать на моей кровати, а я на диване. Принимая во внимание ваш рост — это вполне нормально.

Капровский улыбнулся.

— Я тоже сделаю вам подарок, лейтенант. На этот раз я не буду спорить.

Глава 5

Среда, 20 часов 50 минут

Капровский покачал головой и, осторожно прислонившись к двери ванной комнаты, скромно постучал. Оглушительный шум душа не прерывался. Он подождал еще некоторое время, потом постучал сильнее. Шум воды тут же смолк. До него донесся раздраженный голос:

— Ну что еще там?

— Стентон у телефона, лейтенант.

— Господи! Скажите, пожалуйста, чтобы он подождал немного, я же под душем. — Воцарилось молчание. — Ну, хорошо, я уже готов!

Щелкнув, открылся запор ванной комнаты, и в облаке пара появился Кленси с полотенцем на бедрах. Он быстро прошел к телефону.

— Алло!

— Говорит Стентон, лейтенант. Я только что вернулся.

— Прекрасно. Ну так что? Вы что-нибудь нашли в Джерси?

— Это место, лейтенант, гораздо больше, чем кажется по карте. Что касается матери Серверы, то она лжет так же просто, как дышит.

— Остановите немного свое красноречие, — прервал его Кленси. — На мне только полотенце, и я уже окоченел. Что все же происходит?

— Так вот, — сказал Стентон. — Старуха дала мне адрес мастерской в Джерси и имя ее хозяина, друга отца Ленни, который обещал дать ему работу. Я пошел по адресу, но там находятся лавочки модисток, дамские парикмахерские, чайные салоны, но ничего похожего на какой-нибудь гараж нет. Никаких прокатных машин. Я уж подумал, что напутал что-нибудь, записывая адрес, и попытался ей позвонить, но никто не подошел к телефону. Я посмотрел в телефонной книге, там тоже ничего. Проверил справочник станций проката машин — там тоже ничего подходящего не оказалось. — Он помолчал. — Алло?

— Я слушаю вас, — отозвался Кленси. — И все еще мерзну. Ну, рассказывайте побыстрее.

— Хорошо. Я возвращаюсь в Нью-Йорк, и на этот раз старуха оказалась дома. Я спросил ее, что все это значит, но она не смутилась, ни на секунду не растерялась даже, не думайте, не упала в обморок. Она спокойно ответила, что, наверное, ошиблась. Вынула свою записную книжку и дала мне другой адрес. И у нее был такой спокойный вид, что я, как идиот, вместо того чтобы проверить по телефону, снова направился в Джерси. На этот раз были не парикмахерские, а лавки букинистов и ростовщиков и…

— Ближе к делу, — сказал Кленси. — Душ ждет меня, и я хотел бы немного поспать этой ночью.

— Извините… Я снова возвращаюсь в Нью-Йорк в бешенстве. На этот раз нахальная старуха дала мне адрес в Пэссейке и назвала даже имя, не имеющее ничего общего с первым. Она все это выдумывает, уверяю вас, лейтенант.

— Возможно, — сказал Кленси, поправляя все время сползающее полотенце. — Но подождите. Если старуха говорила чепуху, то этим самым она тоже хотела помочь Ленни и Марсии. Я видел одно письмо Ленни к Марсии, он там писал, что мать нашла ему работу.

— Лейтенант, — сказал Стентон, — именно поэтому я сдержался и не сграбастал старуху. Если хотите знать, то я думаю, что старуха рассказывает эту чепуху в основном для самой себя и верит в это. Ей так хочется, чтобы у Ленни была работа и он спокойно жил, что она сама все это выдумала. И в конце концов сама поверила в это.

— Да… — задумчиво проговорил Кленси, — это вполне возможно.

— А я так считаю, что это совершенно точно.

— Да… — Кленси попытался сосредоточиться, но в голове у него было только одно: кровать, на которую он сел, была такая удобная, что ему хотелось растянуться на ней, заснуть и забыть об этом деле до следующего утра.

Наконец Кленси произнес:

— Есть одна вещь, которую я должен был бы давно проверить: была ли у Ленни машина до того, как он сел в тюрьму?

— Лейтенант, — сказал Стентон, — вы, наверное, очень сильно устали? Если бы у Ленни была машина, зачем ему угонять чужую? У матери не было машины, это я знаю.

— Да, — согласился Кленси, — я и в самом деле без сил. Хорошо. Что вы собираетесь делать?

— Пойти домой и вымыть наконец всю грязную посуду, накопившуюся за время отсутствия жены. Жена возвращается завтра, и если она увидит, какой бордель в кухне, мне здорово достанется. — По крайней мере, казалось, что Стентон действительно так думает. — Лейтенант, если у вас нет для меня работы…

— Нет, — ответил Кленси. — Желаю вам хорошо и быстро вымыть посуду. До завтра!

— Хорошо, лейтенант, спасибо. Спокойной ночи!

Кленси медленно положил трубку. Его мучила одна мысль: во время допроса он должен был задавать только нужные вопросы. Он должен был бы опросить кучу людей. Впрочем, и это вполне возможно, что он задавал именно нужные вопросы и получал точные ответы, но не придавал им значения. Он стал вспоминать события минувшего дня, но почти тут же отказался от этого: он слишком устал, и это в данный момент все равно ничего бы не дало. Он встал и направился в ванную.

— Стентон что-нибудь нашел? — спросил Капровский.

— Нет. Я опять иду под душ, а если еще позвонят…

Как раз в этот момент и зазвонил телефон. Кленси с отвращением посмотрел на него.

— Возьмите трубку. Я все-таки надену пижаму и халат.

Он быстро вернулся из ванной, завязывая на ходу пояс халата, и взял трубку, которую ему протянул Капровский, пробормотав:

— Капитан Вайс.

— Алло, Сэм, — сказал Кленси, садясь на кровать.

— Привет, Кленси. Мне только сейчас позвонили…

— Где вы находитесь?

— Дома. Мне позвонили из бюро. Это по поводу Блаунта.

Кленси сжал трубку, вся его усталость пропала.

— Его задержали?

— Нет. Он удрал, но его видели.

— Где? — Какое разочарование! Тем больше, что минуту назад появилась надежда. — А им это не привиделось?

— Нет. Это на самом деле был он.

— Но где?

— В Олбани.

— Когда?

— Три четверти часа или час тому назад. Они сначала позвонили в Центр-стрит, потом в 52-е, а затем уже ко мне. Во всяком случае…

— Он был один?

— Боже мой, Кленси! — взорвался капитан Вайс, который по натуре был человеком очень терпеливым. — Чертов ирландец! Дадите вы мне сказать слово?!

— Извините, Сэм, я слушаю вас.

— Ишь ты, слушает! Благодарю покорно. С вами мне трудно говорить, еще труднее, чем с женой. Ну это ничего, ладно уж. Как я пытаюсь в течение часа сказать вам, полицейские Олбани, которые знают, что Блаунт без ума от своей жены, подумали, что он наверняка постарается связаться с ней. Они не выпускали ее из виду ни на секунду, по крайней мере они клянутся в этом. Однако надо думать, что на некоторое время они все же упустили ее. Блаунт виделся с женой, она дала ему деньги, и он скрылся.

— Просто так?

— Да. Просто так!

— И вы говорите, что за ней неустанно наблюдали?

— За ней ходили минимум двое полицейских.

— Что там с ними происходит, в Олбани? Они слепые или идиоты?

— Нет. Просто Блаунт мастерски все проделал. Они поставили одного полицейского у машины перед домом жены Блаунта, а другого за домом. Телефон ее прослушивался, и там все время находился один полицейский. Короче говоря, они сделали все так, как с девицей Серверы.

— Не говорите мне об этом, — с горечью сказал Кленси. — Ну? Как же все произошло?

— Приблизительно два часа тому назад к жене Блаунта пришла соседка. Они сидели в кухне и пили чай. Тип, наблюдавший у задней части дома, видел их очень хорошо в окно. Через некоторое время соседка ушла. Миссис Блаунт вымыла чашки, привела себя в порядок и вышла через парадную дверь. Она остановила такси и села в него. Полицейский, что был перед домом, поехал за ними. Квартала через два миссис Блаунт оставила машину, вышла, прошла немного пешком, потом остановила другое такси и возвратилась домой.

— Не тяните, Сэм. Это очень вредно для моего сердца!

— У вас нет сердца, Кленси, если вы с таким снобизмом относитесь к Мери Келли…

— Сэм!

— Я ничего не говорю. Впрочем, вам ничего и нельзя сказать. Ну, я уж лучше вернусь к Блаунту. По-видимому, он через соседку предупредил свою жену и назначил ей свидание: он лежал в первом такси, которое она наняла, и угрожал шоферу револьвером. Шофер немедленно сообщил в полицию, как только Блаунт покинул машину. Он утверждает, что миссис Блаунт передала своему мужу деньги, половину которых он ей вернул, сказав, что ему надо немного. Когда она вышла, Блаунт приказал шоферу отвезти себя на маленькую улочку около вокзала.

— Говорил ли Блаунт о своих планах жене?

— В такси — нет.

— А миссис Блаунт и ее соседку арестовали?

— Нет. Наши коллеги думают, что аналогичный случай может повториться, но теперь они прослушивают и телефон соседки.

— Это, конечно, ничего не даст.

У Кленси мелькнула какая-то мысль. Что-то весьма неопределенное, что он никак не мог четко сформулировать.

— Сэм, — спросил он, — когда арестовали Блаунта после нападения на банк Гленс Фоллс, украденные деньги были возвращены?

— Да, все до последнего цента. А почему вы об этом спрашиваете?

— Не знаю. — Неясная мысль все еще бродила у него в голове. Вообще, когда такую мысль удается ухватить, она всегда что-нибудь дает. — Я спросил просто так. Я смутно что-то чувствую…

— Очень хорошо, — сказал капитан Вайс. — Я люблю, когда вы так говорите. Нюхайте и ищите всю ночь. Результаты доложите мне завтра.

— Попытаюсь, Сэм. Спасибо, что позвонили.

— Благодарю, что вы предоставили мне возможность сказать вам пару слов. Спокойной ночи.

Кленси положил трубку, секунду подумал, не придумал ничего интересного и вошел в комнату. Капровский снял свою куртку и, сидя в кресле, перелистывал журнал, который отложил при виде Кленси.

— Новости, лейтенант?

— В Олбани видели Блаунта, но он удрал.

Кленси зажег сигарету и тоже бросился в кресло.

— Кап?

— Да…

— Что вы знаете о Холли Вилльямсе и Филе Маркусе?

— Вилльямса я совсем не знаю, я никогда им не занимался, Но Маркуса я хорошо помню. Я помню допросы по поводу пожара. Никто ничего не понимал. И в Центр-стрит я видел его один только раз, в тот день, когда его поймали. Но боже мой, лейтенант, вы должны помнить их лучше меня!

— Я их помню. Я не о том говорю…

Неясная мысль все больше и больше мучила его. Он наклонился, взял сигарету и стал сосредоточенно рассматривать свои босые ноги, стараясь отогнать дым, мешавший ему.

— Я хочу сказать… — начал он.

Опять зазвонил телефон.

— Черт возьми, — выругался Капровский, — с этой машиной вам не удастся закрыть глаза всю ночь. Впрочем, и мне тоже.

Кленси с задумчивым видом прошел в другую комнату и поднял трубку.

— Алло! — рассеянно проговорил он.

— Кленси? Говорит Рой Кирквуд. Я…

Голос Кирквуда был такой пронзительный и нервозный, что Кленси не сразу узнал его.

— Кто, кто?

— Рой Кирквуд!

— Что случилось, Рой?

— Кленси, я хотел бы, чтобы вы оказали мне одну услугу.

— Ну разумеется. Что же это?

Воцарилось молчание, очень долгое, затем натянутым и почти неслышным голосом Кирквуд сказал:

— Пять минут тому назад мне позвонили. Голос был мужской, незнакомый. Глухой голос, который нельзя узнать. Он, должно быть, прикрыл трубку…

— Что он сказал? — вдруг порывисто спросил Кленси. — Постарайтесь повторить слово в слово все, что он вам сказал.

Кирквуд зло рассмеялся.

— Ну это-то я как раз помню и не смогу забыть. Он мне сказал: «Кирквуд? Вы думаете, что вы нас перехитрили, если вас охраняют полицейские, а? Вы считаете себя в безопасности? Я звоню сказать вам, что с одним из ваших малышей тоже может случиться несчастье». После этих слов он хихикнул и положил трубку.

— Когда он сказал «Кирквуд», то подождал, когда вы ответите?

— Нет.

— Был кто-нибудь из моих людей рядом с вами?

— Да. Кэнливен был.

— Дайте ему трубку.

— Подождите, Кленси, послушайте сначала меня. Услуга, о которой я вас прошу… Вот… Я хочу послать жену и детей к теще. Она живет в Кэмдине. Прошу, чтобы ваши люди проводили их.

— Ваших детей будут охранять, Рой. Не волнуйтесь только, пожалуйста.

— Я не хочу, чтобы их охраняли. Я не хочу, чтобы они оставались в городе, пока не задержан этот сумасшедший! — Голос Кирквуда повысился, стал еще более пронзительным. — Я не хочу, чтобы они ходили в школу, окруженные полицейскими. Я не хочу, чтобы они надевали пуленепробиваемые жилеты, когда идут в кино. Они дети. Вы понимаете?

— Послушайте, Рой…

— Я не буду вас слушать, Кленси! Вы знаете так же хорошо, как и я, что вся это история с охраной — просто насмешка. Если я хочу убить президента Соединенных Штатов, если я этого действительно хочу, то мне это определенно удастся несмотря ни на какую охрану в мире. Вы-то прекрасно это знаете! Я прошу вас только об одном, Кленси. Можете вы распорядиться, чтобы мою жену и детей проводили к теще?

— Ну да, Рой, конечно, могу. Только не нервничайте. Нельзя помешать вам отправить ваших детей, куда вам будет угодно. И их обязательно проводят. Только я предпочел бы, чтобы вы поехали вместе с ними.

— Я? Нечего мне больше делать! — Теперь он говорил совсем тихо, с горечью. — Во-первых, на полном ходу предвыборная кампания, но даже и без этого у меня есть револьвер и разрешение носить оружие, и пусть только этот подонок попробует напасть на меня. Да, я надеюсь, что этот негодяй появится! Подумать только, угрожать моим детям!

— Успокойтесь, Рой, успокойтесь!

— Черт возьми, — прорычал Кирквуд, — послушайте, Кленси…

— Говорю вам, заткнитесь! — взорвался Кленси, но тут же взял себя в руки. — Простите, Рой. А теперь я хотел бы поговорить с Кэнливеном.

Воцарилось молчание, потом в трубке послышался другой голос.

— Алло, лейтенант, Кэнливен слушает.

— Где вы были, когда позвонили Кирквуду?

Кленси хотел задать совсем не этот вопрос, но он как-то сам по себе сорвался у него с языка.

— Я? — подумал Кэнливен, — я был в туалете, а когда вернулся, то Кирквуд уже говорил по телефону и сделал мне знак молчать. Он молча слушал и ничего не отвечал, потом положил трубку и тут же позвонил вам.

— Кто там с вами еще?

— Причард в машине перед домом. А сзади какой-то тип, не наш, я его не знаю. Я не знаю его имени.

— Можете вы подвести машину и посадить в нее семью Кирквуда так, чтобы это было не очень заметно?

— Думаю, что да, лейтенант.

— Хорошо. Отвезите его семью к теще Кирквуда. Она живет в Кэмдине, он сам даст вам точный адрес. Вы останетесь с ним. Заставьте его выпить глоток виски и не спускайте с него глаз. Понятно?

— Понятно, лейтенант.

Кленси положил трубку и вернулся в комнату. Капровский не терял времени зря: он постелил простыни, положил одеяло и изобразил на диване довольно приличную постель. Кленси грозно нахмурился:

— Вы что, мать мне, что ли?

Капровский улыбнулся.

— Если говорить о матерях, то у моей — кто не умел стелить постель, так тот и не спал. Кто там звонил, лейтенант?

— Ничего интересного. А ваша постель и вправду кажется удобной. Сейчас я нырну в нее. Если вам что-нибудь понадобится, найдите сами!

— Я обойдусь. Единственно, чего я прошу, чтобы этот чертов телефон больше не звонил. — Капровский погасил верхний свет и зажег ночник. — Спокойной ночи, лейтенант.

— Спокойной ночи, — ответил Кленси, — приятных сновидений!

Четверг, 6 часов 45 минут

Приятных сновидений…

Кленси зашевелился, перевернулся набок, бормоча что-то невнятное. Ум его еще путешествовал в мире, отделяющем события, происшедшие накануне, от сновидений. Его чуть приоткрытые глаза смотрели в направлении окна, где уже забрезжил рассвет, но отяжелевший ум пока не воспринимал виденного. Перед его глазами возникла туманная, волнующая картина. Кленси не пытался вмешаться в происходящую перед его мысленным взором сцену, пустив свое воображение по воле волн…

…Стоя перед изгородью школьного двора, он смотрел, как играла группа детей. Взявшись за руки, они водили хоровод. У двух детей были на голове забрала, блестевшие на послеполуденном солнце. Забрала были опущены, и лиц не было видно. Около них два больших полисмена в голубой форме ходили по кругу с такими же серьезными лицами, как и у детей. Никто не удивлялся ни забралам на лицах детей, ни присутствию полицейских, ни их участию в игре. И как ни странно, Кленси тоже находил все это нормальным.

Его били по локтю, а он спокойно поворачивал голову и глядел, как в нескольких шагах от него на тротуаре группа рабочих в голубой форме устанавливала телефонную будку. Они не тянули проводов к кабине, и Кленси это тоже казалось вполне нормальным.

Он смотрел, как они работали, как ставили будку около ограды. Потом один из рабочих вошел в будку и поднял трубку, чтобы проверить, работает ли аппарат. Пораженный Кленси вдруг увидел себя с трубкой в руке: он говорил с рабочим, находящимся в будке.

— Алло, это Марсия?

— Да, — ответил Кленси, уверенный, что он и есть Марсия. — Кто у телефона?

— Слушай, ничего не говори. Заткнись и слушай. У меня к тебе поручение от твоего старого друга. Он хочет повидаться с тобой. Сейчас же!

— Где? — спросил заинтригованный Кленси.

— Я ведь велел тебе заткнуться, черт возьми! Он хочет видеть тебя в том месте, которое ты, конечно, прекрасно знаешь. Там, где вы встретились впервые и познакомились с ним.

— Но… — начал Кленси.

Затем он посмотрел на кабину и с удивлением обнаружил, что рабочий уже исчез, уступив место какой-то старой даме, которая говорила, сильно жестикулируя. Но она, должно, быть, говорила с кем-то другим, потому что в трубке у Кленси не было больше никаких звуков.

Он посмотрел вокруг, услышал звук клаксона и заметил, что телефон тоже исчез: теперь он уже видел себя ведущим машину и держащим руль левой рукой. В зеркальце он видел своего пассажира на заднем сиденье. Кленси, забыв, что ведет машину, наклонился вперед и стал быстро говорить по телефону.

— Здесь Блаунт, — говорил он, совсем не зная, к кому обращается. — Он, наверное, сошел с ума. Он бросает в окно деньги… Я скажу, когда они у него кончатся. Звоните мне…

Он протянул руку, чтобы положить трубку, и не нашел аппарата, но это не имело значения, так как телефон снова зазвонил. Кленси опять взял трубку и поднес ее к уху:

— Алло! — Никакого ответа. Он тряхнул трубку. — Алло! Алло?!

Кленси перевернулся и затуманенным взглядом посмотрел на будильник, стоявший на ночном столике.

«Черт возьми! — смущенно подумал он. — Еще пять минут и, может быть, я понял бы смысл этого проклятого сна!»

Глава 6

Четверг, 7 часов 25 минут

Кленси вышел из ванной если и не совсем отдохнувшим, то во всяком случае тщательно выбритым и аккуратно одетым. Капровский уже достал из холодильника апельсиновый сок, кофе весело кипел на спиртовке, на столе розовели тосты. Сам Капровский был погружен в чтение газеты. Кленси посмотрел на него с восхищением.

— Кап, когда вы женитесь, будете идеальным мужем!

Капровский поднял голову и улыбнулся.

— Кто-нибудь, вроде Мери Келли, лейтенант, а? — Он показал на газету. — Они смакуют вчерашний рискованный поступок Блаунта. Надо сказать, что такси все же очень удобная машина, а, лейтенант?

— Это да, — с мрачным видом ответил Кленси. — Только подумать, что эти идиоты полицейские…

Капровский возмущенно посмотрел на него.

— Откуда же они могли угадать? — Его вдруг осенило. — Вы плохо чувствуете себя, лейтенант? Вы плохо спали на этом диване?

— Вам что, доплачивают, чтобы вы узнавали, как кто спал? — сухо спросил Кленси и покачал головой. — Впрочем, я спал очень хорошо, за исключением момента перед пробуждением, когда в каком-то полусне видел кошмар… — Он сел к столу и взял стакан с апельсиновым соком. Начал пить, но остановился и отставил наполовину отпитый сок. Потом, нахмурив брови, посмотрел на стакан, не видя его. — Я спрашиваю себя…

Он резко оттолкнул стул, прошел в комнату, взял телефонную трубку и набрал хорошо ему известный номер.

На другом конце провода телефон долго звонил, а Кленси терпеливо ждал. Наконец трубку подняли и послышался сонный голос:

— Алло… Боже мой, кто звонит в такой ранний час? — Молчание, а потом голос так же возмущенно продолжал: — Черт возьми, кто это?

— Проснись, Порки, — спокойно сказал Кленси. — Мне надо обязательно повидать тебя.

— А! — Кленси представил себе Порки в шелковой пижаме и его глаза, мечущие молнии на аппарат. — Я узнаю этот милый голос, мистер К. У вас вид так хорошо выспавшегося человека, что это противно мне, мистер К. Вы забываете, что у меня нет таких регулярных гонораров, как у вас, а сейчас середина ночи!

— Так, через двадцать минут!

— Через двадцать минут? — На секунду Порки потерял дар речи. — Скажите мне, мистер К., вы имеете какое-нибудь представление о том, в котором часу я лег этой ночью? А вернее, этим утром?

— А мне совершенно наплевать на это, — искренне ответил Кленси. — Мне надо тебя увидеть, и немедленно. Ты знаешь условия нашего договора. Они имеют и свои преимущества, и свои недостатки.

— Ну хорошо, хорошо, идет! — Порки шумно зевнул. — Может быть, когда-нибудь я обнаружу и преимущества в этом пресловутом договоре! — Он умолк. — Дайте мне по крайней мере выбрать место. Соседнее бистро меня вполне устраивает, к тому же оно расположено близко от моего дома, и я смогу после свидания с вами вернуться домой и поспать еще немного.

— Так где тебя устраивает?

— Анджелос-бар, идет? Это на Второй улице, в ста метрах от моего дома. Там открыто во всякое время суток.

— Знаю. Буду там через двадцать минут.

— Вы очень добры, мистер К., — сказал Порки. Опять молчание, окончившееся зевком. — Ао-ох! Вы извините меня, если я буду небритым?

— Извиню.

Кленси прошел в кухню. Голова его уже прояснилась от сна, и он чувствовал себя оптимистом. У него создалось впечатление, что он продвинулся на шаг и может уже сформулировать мысль, неясно бродившую у него в голове. Он смял газету, которую держал у своего лица Капровский.

— Уходим!

Капровский ошарашенно посмотрел на него.

— Куда это? Вы даже и не поели! Я сейчас сварю вам яйца!

— Сделайте себе, — сказал Кленси. — Так как я ухожу. Я прошу вас только вымыть потом посуду.

Капровский поспешно встал, погасил огонь под кофейником и пошел, понурившись, за Кленси.

— Вы хорошо знаете, что я не могу так поступить, лейтенант, и оставить вас одного.

— Тогда пошли. — Кленси надел пальто и шляпу. — Ждите меня в машине. Хватит с меня пуль.

— Капитан Вайс…

Но Кленси, не слушая, уже вышел на лестничную площадку и вызвал лифт.

Четверг, 8 часов 05 минут

Бар встретил Кленси запахом пива, и он вдруг пожалел, что вышел из дома не позавтракав. Бармен бросил на него взгляд, выражавший снисхождение и даже какую-то жалость, которым обычно бармены награждают несчастных, заходящих в бар до десяти часов утра.

— Черный кофе, — сказал Кленси, не обратив ни малейшего внимания на этот взгляд. — И томатный сок, если он у вас есть.

Он прошел мимо стойки, не замедляя шага и не заботясь о том, слышал ли его бармен. Вошел в отделение, находящееся в глубине бара, где перед нетронутой чашкой кофе его уже ждал Порки.

Даже не сняв пальто, Кленси опустился на стул.

— Привет, Порки!

Порки ответил ему столь же любезно, сколь и сонно.

— Здравствуйте, господин К.

Постановщик полицейского фильма никогда бы не взял Порки на роль полицейского агента. Однако он мог бы взять его на роль молодого банкира, «хорошо представленного».

Франк Порки совсем не соответствовал образу обычного полицейского агента, и он был очень этим доволен. Обычно это слегка сгорбленные парни с косыми взглядами, посматривающие через правое плечо. По правде сказать, Порки скорее всего был вполне удовлетворен своей жизнью. Общительный и добрый парень, он держал книжную мастерскую, скромную и честную. Его работа полицейского агента была чем-то сторонним, но она помогала ему подрабатывать, что позволяло ему вести вполне приличную жизнь и время от времени видеться с Кленси, которому он симпатизировал.

Оба ждали, когда бармен принесет напитки для Кленси. Порки, наконец как бы очнувшись, встряхнулся и отпил глоток кофе, доброжелательно улыбнувшись бармену. Его вытащили из кровати в самое неподходящее время, но и это обстоятельство не повлияло на его хорошее настроение. Он был одет так же тщательно, как всегда, за исключением того, что он, как и объявил, был не брит.

— Мистер К., — сказал Порки, как только они остались одни, — мне всегда очень приятно беседовать с вами, по, честно говоря, если вы рассчитываете узнать от меня, что я думаю о том, о чем вы хотите спросить, то вы лишаетесь денег, а меня лишаете сна!

— Такова жизнь, — философски заметил Кленси.

Он выпил томатный сок и нашел его вкусным, и это подняло его настроение.

— И что ты думаешь, я хочу спросить у тебя?

— О Ленни Сервере, — спокойно сказал Порки. — Я слышал, что вам поручили это дело. Разумеется, под руководством инспектора Клайтона. Но у меня для вас плохая новость: я абсолютно ничего не знаю.

— А что тебе известно о втором беглеце, о Блаунте?

— Блаунт? — Порки пожал плечами. — Об этом еще меньше. До их бегства я даже не слышал о нем и знаю Только то, что вчера говорили об этом по телевидению. — Он вздохнул. — Это уж очень плохо — быть в курсе дел мошенников издали, не находясь в гуще событий.

— Честное слово, я думаю то же самое. — Кленси с улыбкой посмотрел на Порки. — А теперь я могу задать тебе вопрос, из-за которого я, собственно, поднял тебя с постели и пришел сюда?

— Разумеется.

— Что ты знаешь о Холли Вилльямсе и Филе Маркусе?

Глаза Порки округлились. Это единственное свидетельство удивления, которое он себе позволял.

— Может быть, меньше, чем вы, — ответил он. — А что вы хотите знать?

Кленси рассеянно поболтал ложечкой кофе, сделал глоток и отодвинул чашку.

— В чем допрос? В конце концов Филу Маркусу перед тем, как его упрятали, удалось произвести несколько поджогов, и я не думаю, чтобы он не имел от этого выгоды, а делал это из-за любви к такому прозаическому ремеслу. У него было время составить себе небольшое состояние, прежде чем его накрыли. Меня интересует, были ли у него деньги в последнюю неделю, и если да, то кто их хранит. То же самое и о Холли Вилльямсе. Этот вопрос меня очень интересует. Больше того, у Вилльямса есть брат, который регулярно навещал его в тюрьме. И как мне кажется, это он хранит деньги Вилльямса. Я хотел бы знать это наверняка, и если да, то где он их прячет? Ты должен найти мне эти денежки.

— Вы можете их получить официально, мистер К.

— Я знаю, — сказал Кленси. — Но это займет больше времени, и я не уверен, что это будет сделано так мастерски!

Порки принял комплимент без фальшивой скромности. Он допил свой кофе и вытер губы платком.

— Видите ли, мистер К., — сказал он задумчиво, — у вас хороший ясный ум, это мне нравится. Я думаю, что понимаю, чего вы хотите достичь. Я не могу вам ответить сейчас, но я, конечно, все разузнаю самым тщательным образом.

— Хорошо, — сказал Кленси. — Когда?

— Самое позднее, скажем, сегодня во второй половине дня.

— Превосходно! Где я тебя смогу найти, или ты сам дашь знать о себе?

— Я сам дам вам знать!

— Согласен, — сказал Кленси.

Они поднялись и вышли из комнатки.

— Еще одна просьба: если ты что-нибудь узнаешь о Ленни Сервере, это мне тоже пригодится. Это самое малое, что я могу сказать.

— Сомневаюсь.

— Я вижу, что мы понимаем друг друга, — заметил Кленси.

Он сделал вид, что достает портмоне, но Порки небрежным жестом остановил его.

— Это потом. — Он улыбнулся. — И я даже заплачу за ваш кофе.

— Спасибо, — поблагодарил Кленси, — его можно пить только при тебе.

И, не оборачиваясь, ушел.

Четверг, 8 часов 45 минут

Стентон, ожидавший в кабинете Кленси, отодвинул стул, чтобы дать пройти обоим мужчинам, и сложил газету.

— Здравствуйте, лейтенант! Отчаянный номер выкинул вчера Блаунт!

— Да, — спокойно сказал Кленси.

Он повесил пальто, положил шляпу, сел за стол и сморщился, как от зубной боли, увидев на столе кучу рапортов.

— Какова программа на сегодня, лейтенант? — спросил Стентон.

Кленси секунду подумал.

— Вам, Стен, надо заменить Капровского, который занимался «сидами», бывшей бандой Ленни. Со вчерашнего дня Кап не очень популярен, у него специальное поручение капитана Вайса следить за тем, чтобы меня не ухлопал Сервера, а я не хочу, чтобы капитан подумал, будто я пренебрегаю его распоряжениями. — Улыбка внезапно осветила лицо Кленси. — Но я, конечно, не жалуюсь. Когда дело окончится, я думаю, что попрошу навсегда откомандировать Капровского в мое распоряжение в качестве гувернера!

— Согласен, лейтенант, — сказал Стентон, немного заинтригованный комментариями начальника. — А сейчас что я должен делать? Я имею в виду — с бандой?

Кленси снова стал серьезным и наклонился над столом.

— Ленни, наверное, где-то бросил машину, когда дело было сделано. Я не думаю, что банда ему помогла достать ее, но, возможно, ребята знают, куда он ее спрятал. Могло, конечно, быть и по-другому. Честно говоря, — я ничего не знаю. И что еще более важно, может быть, они знают, где прятался Ленни эти два дня. — Он похлопал по кучке рапортов. — Благодаря подслушиванию, удалось установить телефоны людей, звонивших матери Серверы; комиссариаты, к которым они относятся, уже предупреждены и делают все необходимое. Остается только банда. По крайней мере сейчас я ничего другого не вижу. Может быть, это потерянное время, но если вы можете предложить что-либо другое, я вас внимательно выслушаю.

— А как вы думаете, где я могу найти банду?

— Кап все вам расскажет. Он был на два пальца от того, чтобы пополнить ее ряды своей персоной. Но вы поговорите с ним в соседней комнате. У меня сейчас срочная работа.

— Хорошо, лейтенант, все будет исполнено.

— И потом, Стен, звоните время от времени и информируйте меня, чтобы я не был вынужден поднимать всех на ноги, разыскивая вас.

Стентон кивнул в знак согласия, и оба агента вышли из комнаты.

Кленси зажег сигарету и принялся за просмотр рапортов. Время шло. Стопка просмотренных бумаг увеличивалась. Но когда он окончил, то должен был признаться, что все прочитанное можно было выразить одним словом: пустота.

Кленси, вздохнув, взял карандаш и блокнот. Он не успел написать и двух слов, как зазвонил телефон.

— Не кладите трубку, лейтенант. — Это был дежурный сержант. — С вами хочет поговорить инспектор Клайтон.

Кленси поудобнее устроился в кресле и стал ждать, играя карандашом.

— Алло, Кленси, — услышал он хорошо знакомый голос инспектора Клайтона. — Вы вчера ездили в Синг-Синг?

— Да, сэр. Я хотел навести некоторые справки о беглецах. Я надеялся, что это поможет мне обнаружить следы Серверы, но мой визит ничего не дал.

— Директор разве не поделился с вами своими подозрениями, что среди охранников есть изменник?

— Он дал мне это понять. Правда, он не говорил, что подозревает какого-нибудь охранника. Он, наверное, опасался, чтобы я не задал ему стесняющих вопросов о побеге и о системе охраны тюрьмы вообще. В конце концов, инспектор, организация охраны государственных тюрем нас не касается, и я сказал ему об этом. У нас множество своих дел. Мне необходимо было узнать, как этим четверым удалось сбежать и сделала ли что-нибудь дирекция тюрьмы, чтобы в дальнейшем избежать подобных фактов? Но организовывать все это не наше дело, а их прямая обязанность.

— Я знаю, — ответил Клайтон. — Впрочем, я недавно говорил с директором. Он сам мне позвонил. Кажется, вчера после обеда один из охранников не явился на дежурство. Это именно тот, которого подозревал директор и… которому он дал возможность…

Кленси, вновь принявшийся играть карандашом, резко отбросил его в сторону и даже привстал со своего места.

— Он… Он дал ему возможность? Бог мой! Какую возможность? Значит, теперь надо ловить не двоих, а троих?!

— Нет, Кленси. — Голос инспектора был невыразительным. — Совсем нет. Его уже нашли. Нашли раньше, чем мы узнали о его исчезновении.

Кленси сразу же догадался о дальнейшем.

— Где?

— В Гудзоне. Ребята увидели, как его несло течением где-то около Восьмидесятой улицы. Но столкнуть его в воду могли в любом другом месте. В его теле две пули. Ребята из Манхэттен Вест занимаются этим, но пока ничего не нашли.

Кленси молчал. Он думал. Инспектор снова заговорил, голос его был слишком нежен:

— Так как вы не подали никакого рапорта, Кленси, я не могу ничего сказать… Это совпадает с данными, которые имеются у вас?

Кленси с мрачным видом покачал головой.

— Не знаю. Сколько времени он был в воде?

— По мнению полицейского врача, около двух дней. Его осматривал доктор Фримен. Возможно, он уточнит что-нибудь позднее, но вы знаете, что бывает, когда труп такое продолжительное время находится в воде.

— Да!.. — Вдруг Кленси осенило. — Инспектор, а при нем были деньги?

— Не знаю, но это же можно очень просто выяснить. Подождите.

Кленси ждал. Смерть охранника связывала некоторые звенья в цепочке розыска, но пока не давала никакой надежды на решение проблемы в целом.

Клайтон снова взял трубку.

— У него в кармане было только четыре доллара и шестнадцать центов. Ничего другого не обнаружено, во всяком случае, ничего интересного. У вас какая-нибудь идея, Кленси?

— Честное слово, это очень трудно объяснить, — медленно произнес Кленси. — Сегодня утром, в полусне, я видел себя в такси с Блаунтом; он бросал в окно машины деньги. Когда я проснулся, то эта картина не выходила у меня из головы, и я в конце концов понял. — Он замолчал, стараясь яснее сформулировать свою мысль. Инспектор Клайтон, хорошо знавший его, терпеливо ждал. — Грубо говоря, это следующее: побег, как и всякое дело в этом низменном мире, стоит денег. Никто из четверых сбежавших не имел концерна или богатого дядюшки. Это одинокие люди, не связанные друг с другом. Я спрашивал себя, кто же финансировал этот побег? Ведь надо было подкупить охранника, нанять машину, нужно было оружие и минимум денег на поездку и еду, не говоря уже о соответствующей одежде, которую они нашли в грузовике. Все это — деньги. Кто их дал? У Серверы не было ни цента, у его семьи и подружки тоже. Вчерашнее приключение в Олбани тоже свидетельствует о том, что Блаунт был пуст. Остаются Вилльямс и Маркус…

— Вы хотите, чтобы занялись ими? — спросил Клайтон.

— Кто-нибудь должен немедленно этим заняться. Мне нужен ответ во второй половине дня, без этого мы не можем продвинуться в нашем деле ни на шаг.

— Знаете, Кленси, — заметил инспектор Клайтон, — может быть, охранник ничего и не получил. Ему могли пообещать деньги, а потом, в качестве платы, всадить в него две пули, убив при этом сразу двух зайцев, — не расплачиваться и убрать важного свидетеля.

— Возможно, — сказал Кленси, — но это все равно не даст ответа на вопрос, кто же заплатил за остальное. Впрочем, я плохо представляю себе охранника, который стал бы рисковать без платы вперед. Он ведь определенно знал, с кем имеет дело.

Клайтон вздохнул.

— Я с вами совершенно согласен, Кленси. Будем надеяться, что нам помогут сведения о Вилльямсе и Маркусе. Но не забывайте, что сам по себе побег нас не касается. Наше дело — это поймать Серверу, пока он не убил еще кого-нибудь.

Кленси удержал готовую сорваться с его губ резкую реплику. Он знал, что инспектору прекрасно известны все его трудности.

— Мы постараемся, инспектор.

— Я полностью доверяю вам, Кленси. Только прошу держать меня в курсе дел.

— Хорошо, сэр.

Кленси положил трубку, снова взял в руки карандаш и принялся за составление рапорта. Он уже заканчивал преамбулу, когда снова зазвонил телефон. Он поднял глаза к небу и снял трубку.

— Вы интересуетесь лошадьми, лейтенант? — удивленно спросил дежурный сержант.

— Что? Лошадьми? Я? — гаркнул в трубку Кленси. — С чего вы это взяли?

— Я так и думал, — сказал сержант жалобным голосом. — Но этот тип говорил, что вы накажете меня, если я не передам вам его поручение.

— И какое это поручение?

— Я вынужден был его записать, настолько оно было бессмысленным. «Томатный сок и черный кофе бегут к югу. Анджело на сто процентов из ста принесет и на вашем месте опустит в окошечко, как только его откроют».

Кленси улыбнулся. Не было необходимости в использовании кода между Порки и им. Единственное, чего требовал Порки и в чем ему шли навстречу, чтобы его обращения к Кленси не проходили через дежурного сержанта. Они иногда употребляли код, так, ради шутки.

— Это говорит вам что-нибудь, лейтенант? — спросил сержант после минутного колебания.

— Абсолютно ничего, — твердо сказал Кленси. — Это, наверное, какой-нибудь ненормальный.

Он положил трубку, посмотрел на часы и встал. Неоконченный рапорт, как упрек, лежал на столе.

Кленси перевернул первую страницу, надел пальто и вышел из кабинета. Тут же из соседней двери показался Капровский.

— Алло, лейтенант! Не так быстро, подождите меня! Я ведь должен сопровождать вас согласно приказу капитана.

— Я иду только завтракать, — сказал Кленси. Он улыбнулся. — Ах, в конце концов, пойдемте! Вы будете вести машину.

Они вышли из комиссариата и сели в машину Кленси.

— Куда поедем? — спросил Капровский.

— К Анджело, в тот бар, где мы были сегодня утром. Потом поедим. — Он почему-то пристально посмотрел на Капровского. — Вы отвезете меня к Анджело и подождете в машине, понятно? И не спорьте!

— А я еще ничего и не сказал, — обиженным тоном ответил Капровский.

Четверг, полдень

Они остановились у Анджелос-бара в том же месте, что и утром, и тот же запах пива встретил Кленси при входе в бар. Поверх голов посетителей, устроившихся у стойки, он бросил взгляд на бармена.

— Пиво, — коротко бросил он, направляясь в глубину зала.

Порки сидел в последнем боксе перед большой порцией виски с водой. Он весело улыбнулся Кленси.

— Привет, мистер К. Слава богу, пришел час выпить. Я ненавижу пить раньше полудня. Правда, это со мной иногда случается, но мне это глубоко противно. А для вас, сэр, что заказать, томатный сок?

Подошел бармен, поставил на стол бутылку пива и стакан и вернулся к стойке.

— Пиво? — удивился Порки. — Алкоголь во время службы? Вы поражаете меня, мистер К.!

— Перед возвращением в комиссариат я пожую резинку, — сказал Кленси. Он наполнил свой стакан и медленно его выпил. — Так ты все для меня узнал? Каким же образом так быстро?

— Я все уже знал через пятнадцать минут после того, как мы с вами расстались, — с гордостью сказал Порки. — Прежде чем пойти спать, я захотел кое-что позондировать. А оказалось, что сведения валяются прямо под ногами, мне надо было только нагнуться и поднять их.

— Почему же ты не позвонил мне сразу же?

— По многим причинам, сэр. Во-первых, я хотел спать. Во-вторых, то, что я нашел, не годилось вам в таком виде. Тогда я подумал, что можно еще немного подождать. И, в-третьих, когда все идет слишком быстро, вы не цените работу. Вы думаете, что это делается как бы само собой. Заметьте, — чистосердечно добавил он, — что в этом случае все шло так быстро, что стыдно было брать у вас гонорар.

— Никто тебя и не обязывает, — заметил Кленси, снова взяв свой стакан. — Так что же ты узнал?

— Они оба были без денег. На краю пропасти. Маркус, как говорят, должен был делать деньги, но он умел их только тратить. Что бы там ни было, я узнал сегодня утром, что в тот момент, когда Маркус сбежал, он должен был две тысячи долларов Биг Бенни. Я сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь возместил этот долг, получая по двадцать центов в день в тюрьме! Хорошо еще, что он должен Биг Бенни, а не мне, а это могло бы случиться!

Кленси покрутил головой.

— Так. А Холли Вилльямс?

— Он был еще более нищ, если это только возможно. Нет, это не совсем точно: у него по крайней мере не было долгов. До ареста он был шофером грузовика на одном предприятии, правда, очень недолго, и все время со всеми ссорился. Его брат работал у цинковщика. Это он оплатил адвоката, а теперь оплачивает погребение. Правда, и семья Вилльямса тоже не купается в золоте.

Кленси был разочарован. Он допил свое пиво и вытер губы.

— Бесполезные старания, — немного подумав, сказал он.

Пристально глядя на Кленси, Порки медленно отхлебнул виски и лукаво улыбнулся.

— Но вообще, мистер К., вам все еще неизвестно самое главное: кто дал средства на организацию побега. Так?

— Ты очень умен, Порки.

— Я никогда и не думал обратного.

— Это верно, — сказал Кленси. — Я бы много дал, чтобы узнать, кто финансировал это предприятие и почему. У тебя есть какая-нибудь мысль по этому поводу?

Порки отрицательно покачал головой:

— Сейчас нет. Но при моей профессии многое слышишь.

— Тогда навостри уши, — сказал Кленси. — Так как при твоей профессии тоже наживают состояния. — Он встал, вынул из кармана деньги и положил их на стол. — Из этой суммы ты заплатишь за мое пиво.

— С удовольствием, — улыбнулся Порки. — И я никому не скажу, что вы выпили.

Кленси кивнул на прощание и вышел из бара. Подозвав машину, он сел в нее и уехал. Если и можно было узнать, кто давал деньги, то он этого не узнал, он все время стоял на мертвой точке. Однако кто же дал деньги беглецам, благодаря которым Сервера мог спрятаться неизвестно где? И помимо того, что его внешность изменилась за три года, проведенные в Синг-Синге, он, должно быть, постарался изменить ее еще больше, чтобы полиция, имея его дотюремные фотографии, все же не могла узнать его… Вдруг Кленси осознал, что Капровский что-то говорит.

— Что вы сказали?

— Я спросил, где мы будем завтракать? — Капровский обогнал машину, стоявшую впереди, и поехал вниз по улице. — Если попробовать поесть в новом греческом ресторане, который расположен рядом с нашим комиссариатом?

— В принципе, вы должны охранять мою жизнь, — холодно заметил Кленси, — а не подвергать ее опасности!

Четверг, 15 часов 20 минут

У телефона был Стентон.

— Я звоню вам, как вы приказали, лейтенант. Слежу за бандой, говорил почти со всеми, но пока это ничегоне дало.

— Где вы находитесь? — спросил Кленси.

— Честное слово. — Стентон был смущен. — Я… чиню им… я чиню им их мотоцикл. Разумеется, я мог бы их послать к черту, но они все стоят вокруг меня и смотрят, как я работаю, а я думаю о том, что, может быть, после этого кто-нибудь из них и скажет что-либо. Во всяком случае, их мотоцикл не так уж изуродован, — каким-то извиняющимся тоном продолжал Стентон.

— Хорошо… — начал Кленси, но телефонист перебил его.

— Лейтенант, вас немедленно требуют в город! Дворец правосудия, четвертый этаж! Быстрее! Сервера взорвал динамитом судью Кейля…

— Стентон, — сказал Кленси. — Вы слышали?

— Господи, да, я слышал, лейтенант!

— Оставайтесь там, где вы сейчас находитесь. Постарайтесь узнать, не мог ли кто-нибудь из ваших парней достать динамит на какой-нибудь стройке или в другом месте. И дайте мне обязательно знать, когда закончите.

Кленси положил трубку, на ходу схватил пальто и шляпу и выбежал из кабинета.

— Едем, Кап.

Глава 7

Четверг, 15 часов 45 минут

На четвертом этаже во Дворце правосудия двое агентов с флегматичным видом удерживали гудящую толпу, собравшуюся в узком коридоре позади зала заседаний, ведущем в кабинеты судей. Работники суда, взбудораженные взрывом, в соседней комнате смешались с посетителями, находившимися здесь в момент взрыва. Репортеры в сопровождении своих фотографов старались протолкаться к тяжелой дубовой двери. Агенты стоически защищали проход, отталкивая репортеров. Слабый запах гари носился в воздухе.

Кленси, сопровождаемый Капровским, с большим трудом проложил себе дорогу в этой мятущейся толпе. Один из журналистов узнал его и схватил за руку.

— Лейтенант, ради бога, скажите этим неучам, чтобы они позвали Лендберга или кого-нибудь другого. Через полчаса надо сдавать материалы в печать…

Кленси с трудом высвободил руку, но ее немедленно схватил другой репортер.

— Лейтенант Кленси…

Кленси сжал челюсти, потом он обернулся и бросил:

— Кап!

Капровский поднажал на людскую массу, протиснулся перед Кленси и очистил ему проход до самых дверей. Вспыхнуло несколько ламп, это старались фотографы, но без особых результатов.

Полицейские приоткрыли дверь, Кленси проскользнул внутрь и закрыл за собой дверь, оставив Капровского снаружи. Один из фотографов, с висящим на шее аппаратом, постарался воспользоваться тем, что дверь приоткрылась, чтобы сфотографировать внутренний вид комнаты. Но внушительная фигура Капровского закрыла собой образовавшийся проем.

Выругавшись, фотограф опустил аппарат.

В кабинете судьи работали четыре человека. Один фотографировал комнату под всеми углами зрения. Другой посыпал везде порошок, чтобы выявить отпечатки пальцев преступника. Двое других осторожно собирали осколки, усыпавшие ковер.

Одним из находившихся в комнате был лейтенант Виллер Лендберг из бригады взрывов. При звуке открываемой двери, он поднял голову и взглянул на входившего Кленси.

— Привет, Кленси, — сказал он серьезным тоном. — Через секунду я буду к вашим услугам.

Кленси коротко ответил на приветствие и посмотрел вокруг.

Комната была совершенно разорена. На подоконнике валялись осколки стекол, рамы вылетели во двор. Кресло разбилось о стену. Книги в беспорядке валялись на полу. Огромный стол из красного дерева не сдвинулся с места, но выглядел так, будто его ударили топором. Что-то сломанное пополам и покрытое простыней лежало у книжного шкафа. Маленькая нога, обутая в блестящий ботинок, виднелась из-под простыни. В комнате стоял едкий запах несмотря на выбитые окна.

В комнате было две двери, одна вела в раздевалку и висела на одной петле, другая — ведущая в ванную — была невредима.

Лейтенант Лендберг выпрямился, положил на угол стола осколки, которые он собрал, и повернулся к Кленси.

— Какая неприятность, — спокойно произнес он.

Кленси показал на труп.

— Кто его накрыл?

— Врач из Бельвю. Он только что ушел. Удовольствовался тем, что констатировал смерть. Врачебное заключение несколько задержится… но, по правде сказать, это и не горит…

— Секретаря не было?

— Он находился в другой комнате. Большая удача для него.

— В котором часу это случилось?

Лендберг пальцем указал на стенные часы. Стекло было разбито, а стрелки остановились на делениях 3 часа 12 минут.

— Ваши люди подтвердили вам это?

— А где они?

— Я сказал им, чтобы они вас ждали в зале заседаний.

Лендберг потер подбородок.

— Вот так штука… — На некоторое время воцарилось яростное молчание. — Я пойду успокою охотников за новостями.

Он вышел из комнаты, оставив дверь полуоткрытой, снаружи резко усилилась толкучка, потом шум как-то внезапно прекратился, когда Лендберг начал говорить.

— Господа, произошел просто несчастный случай, — сказал он спокойно. — Судья Кейль мертв. Как только мы узнаем подробности, мы оповестим прессу, как обычно. А пока, дети мои, это все.

В незакрытую дверь Кленси увидел, как защелкали аппараты: со всех сторон полетели вопросы.

— Лейтенант, а что же было причиной несчастного случая? Что вызвало взрыв? Бомба? Что же все-таки произошло?

— Эй, лейтенант, смотрите-ка сюда! Пожалуйста, смотрите сюда!

— Это убийство?

— Еще одно, лейтенант…

Лендберг повысил голос, чтобы перекрыть весь этот гвалт.

— Это пока все, что я вам могу сообщить. Как только будут новости, вас всех предупредят.

Он круто повернулся и возвратился в комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

— Вот так штука, — повторил он, потирая подбородок.

— Вы лично имеете какое-нибудь представление о том, что здесь произошло? — спросил Кленси.

— Мне кажется, что здесь попросту устроили западню.

Лейтенант подошел к столу. Рука одного из его ассистентов высунулась из-под стола и положила на него горсть осколков. Концом карандаша Лендберг отделил маленький кусочек кожи, рваный по краям.

— Человек, который сделал это, в совершенстве знал свое дело. Он воспользовался обыкновенной книгой, переплетенной в кожу; в ней было сделано углубление для взрывчатки. Достаточно было положить книгу на угол стола или на пачку бумаги. Говорят, что старик Кейль был очень педантичен, и он, наверное, машинально взял книгу, чтобы положить ее на место. — Лендберг немного подумал. — Может быть, в ней был заложен и часовой механизм, но в этом я несколько сомневаюсь. Никто не мог предвидеть, в каком часу судья вернется из зала заседаний. — Он пожал плечами. — Если мы соберем достаточное количество осколков, то, возможно, соединив их в лаборатории, мы разберемся и в системе.

— А где были мои люди в это время?

— Это вы спросите у них, — ответил Лендберг.

— Ну хорошо. Во всем можете рассчитывать на меня, — сказал Кленси ледяным тоном. — Я ничего не пропущу.

— Я нисколько в этом не сомневаюсь. — Лендберг наклонился к своему ассистенту. — Ты вылезаешь, Джим?

Из-под стола показалось темно-красное лицо, человек присел на каблуках.

— Лейтенант, человек произведший взрыв, увеличил необходимое количество взрывчатки в несколько раз. Странно было бы, если бы мы нашли осколки, по которым можно определить, как все это произошло… Это все равно что употребить атомную бомбу для взрыва бутылки из-под кока-колы!

— Но все же продолжайте искать, — сказал Лендберг.

— Может быть, — предположил Джимми, — показывая глазами на труп, покрытый простыней, — может быть, при медицинском обследовании найдут что-нибудь более интересное.

— Возможно, — сказал Лендберг.

Кленси осмотрелся.

— Как вы думаете, есть хотя бы шанс предположить, что бомба была брошена снаружи, когда судья был в своем кабинете? Это дало бы нам возможность определить, в каком часу убийца находился, в наших краях.

Лендберг покачал головой.

— Если я правильно понял, ваши люди дежурили у дома, значит они не могли не заметить, что в окна ничего не бросали. Нет, эта машина ожидала судью здесь до того момента, когда он вернется после заседания. А положить ее могли в любое время.

Джимми выпрямился, положил свои последние находки на стол и стал отряхивать от пыли колени. Фотограф навел аппарат, чтобы сфотографировать собранные обломки. Человек, занимающийся отпечатками пальцев, принялся осматривать библиотеку.

— Знаете, что мне это напоминает? — неожиданно спросил Джимми. — Знаменитую серию пожаров. Это один метод. Только здесь дело с убийством, а не пожар.

— Какие пожары? — с живостью спросил Кленси.

— Вы не помните ряд пожаров, происшедших несколько лет тому назад? — спросил Лендберг. — Нас в атом поражало то, что преступник всегда употреблял взрывчатку для уничтожения следов поджога. И взрывчатка тоже находилась в специальных книгах. Можно было прогуливаться с книгой под мышкой, не привлекая ничьего внимания. А раз однажды трюк удался, то его обязательно повторяют вновь.

— Вы говорите о Маркусе? — спросил Кленси.

— Именно, — ответил Джимми, щелкнув пальцами. — Фил Маркус! И он… — Он замолчал и посмотрел на Кленси.

— Да, — сказал Кленси, — совершенно верно. Это один из четверых, сбежавших из Синг-Синга. Но он в настоящее время в тюремном госпитале. — Затем добавил. — Блаунт, несомненно, тоже умел пользоваться динамитом. И он товарищ Маркуса…

Кленси вздохнул.

— Ладно, я, пожалуй, пойду к своим ребятам. Если вы что-нибудь найдете, то дайте мне знать, хорошо, Вилл?

Тот кивнул, и Кленси, повернувшись, направился к двери, но вдруг остановился, пораженный каким-то неясным предчувствием. Он старался вспомнить, что ему говорил судья, принимавший его в своей сверхроскошной квартире. Это его раздражало. Лендберг и Джимми ждали, глядя на его нахмуренные брови. Кленси вдруг вспомнил и щелкнул пальцами.

— Вилл, вы осмотрели бумаги, находящиеся в кабинете?

— Нет еще. Мы ждем анализа отпечатков пальцев.

— Когда вы его сделаете, посмотрите, не попадется ли вам копия речи, которую судья должен был произнести сегодня вечером на радио.

— Хорошо, — произнес слегка озадаченный лейтенант. — Я могу также спросить секретаршу. Может быть, она печатала его речь. Во всяком случае я буду держать вас в курсе дела.

— Спасибо, — поблагодарил Кленси.

Он чувствовал себя гораздо лучше, даже сам себе не отдавая отчета, почему.

Толпа в коридоре уже поредела, остались только журналисты и фотографы. Капровский, завидя Кленси, тут же направился к нему. Кленси поднял руку.

— Лейтенант Лендберг вам все сказал. — Он повернулся к Капровскому. — Вы, Кап…

Он услышал постукивание высоких каблучков. Это была Кэрол Уэлс. Увидя толпу, она побежала, растолкала людей и судорожно схватила руку Кленси. Глаза ее были полны ужаса.

— Лейтенант… Это кабинет моего отца…

Кленси ласково обнял ее за плечи.

— Произошел несчастный случай, — сказал он.

Журналисты с оживившимся интересом кинулись на новую добычу.

— Миссис Уэлс, не можете ли вы сказать нам…

— Это миссис Уэлс? Дочь судьи? А! Миссис Уэлс…

— Посмотрите, пожалуйста, сюда, миссис Уэлс!..

— Ваш отец принимал всерьез угрозы Серверы?

— Он ничего не говорил вам об этом?

— Смотрите сюда, миссис Уэлс!..

Восклицания неслись со всех сторон. Кэрол Уэлс вырвалась и постаралась отстранить двух агентов, охранявших дверь. Лицо у нее осунулось, глаза расширились от ужаса.

Кленси догнал ее, остановил и, повернувшись к Капровскому, процедил сквозь зубы:

— Кап, освободите нас от этих хищников.

Капровский возвысил голос:

— Первому, кто сейчас начнет фотографировать, я разобью аппарат об его голову! А ну-ка, дайте дорогу! Идите, идите! Проходите из коридора!

Кэрол Уэлс посмотрела на Кленси.

— Я хочу увидеть его, — умоляющим голосом прошептала она.

— Вы не можете сейчас увидеть его, — мягко ответил Кленси. — Пойдемте, миссис Уэлс. Пойдемте куда-нибудь, где бы вы могли присесть.

Она, ничего не видя, повернулась, сделала несколько шагов и рухнула. Кленси подхватил ее на лету. Капровский взял молодую женщину из рук Кленси и легко пронес ее сквозь толпу репортеров, внезапно умолкнувших и во все глаза наблюдавших эту сцену.

На полдороге они свернули в параллельный коридор, и Кленси открыл первую попавшуюся ему на пути дверь.

В комнате находилась молодая секретарша. Увидя Капровского с бесчувственной женщиной на руках, она с удивлением встала.

— Нет ли здесь свободной комнаты? — спросил Кленси.

— Да, есть… — сказала девушка, поспешно отходя от стола. — Но, это бюро, господа…

Кленси открыл указанную дверь и закрыл ее за Капровским, который осторожно уложил молодую женщину на диван.

— Воды, — произнес Кленси.

Капровский вышел и вернулся через мгновение, неся поду в картонном стаканчике. Кленси приподнял голову молодой женщины и поднес стакан к ее губам, а Капровский, смочив пальцы водой, прикладывал их к ее лбу.

Кэрол Уэлс слабо застонала, отпила глоток воды из стаканчика, прижатого к ее губам, и открыла глаза.

— Я… я… потеряла сознание…

Она посмотрела на Кленси. Затем к ней окончательно вернулось сознание, и глаза ее снова округлились от ужаса. Она сделала попытку встать.

— Осторожно, — предупредил Кленси, — выпейте еще немного воды и полежите спокойно.

Она повиновалась. Потом с помощью Кленси приподнялась, спустила ноги на пол и осталась сидеть с поникшей головой.

— Что же все-таки произошло, лейтенант? — задыхаясь, спросила она.

— Несчастный случай.

— Мой отец… он… он мертв… да?

— Да.

Она судорожно глотнула воздух. Кленси передал стакан Капровскому и протянул Кэрол Уэлс пачку сигарет. Она покачала головой, потом повернула лицо в сторону Кленси.

— Это Сервера убил его?

— Мы не знаем, — сказал Кленси, стараясь, чтобы ответ его прозвучал искренне. — Но кто бы ни был убийца, мы обязательно найдем его.

— Это не может помочь моему бедному отцу…

Кэрол Уэлс выпрямилась и машинально стряхнула с платья капли воды. Было видно, что она старается сохранить спокойствие.

— Но как это случилось?

— Сейчас не время говорить об этом, — сказал Кленси. — Когда вы будете чувствовать себя лучше, вам расскажут все детали.

Он посмотрел на часы. По-видимому, его жест что-то напомнил молодой женщине. Она вздрогнула.

— Джон… Мой муж должен был приехать сюда за нами. Мы хотели ехать на выставку Фрёгофта, на 57-ю улицу. Отец собирался купить…

Она изо всех сил зажмурила глаза, стараясь прогнать видение, как они втроем весело спорят среди расставленных картин.

Кленси вытер лоб. Он желал бы быть сейчас в другом месте. Подальше от всего этого ужаса. Как можно дальше отсюда…

— Успокойтесь, через некоторое время придет ваш муж. Все будет хорошо.

— Но он не знает…

— Я скажу ему. — Кленси повернулся к Капровскому. — Кап, подождите Уэлса у выхода из лифта и проводите его сюда.

— Хорошо, лейтенант. — Капровский заколебался. — А как я его узнаю.

— Ему около тридцати лет, он носит усы и приблизительно вашего роста. — Кленси пристально посмотрел на него. — Если вы даже увидите десять человек, подходящих под это описание, спросите их имя или возьмите отпечатки пальцев, — съехидничал Кленси.

Кивнув, Капровский вышел. Он терпеть не мог, когда Кленси выходил из себя.

Кленси повернулся к Кэрол Уэлс.

— Как вы себя чувствуете?

— Я чувствую себя идиоткой. Конечно, это не совсем точно, но что-то такое определенно во мне есть. Я думаю, что должна совершенно четко понимать все происходящее, а я не понимаю. У меня такое впечатление…

— Успокойтесь, — сказал Кленси, вытирая лоб.

Вдруг ему пришла в голову мысль, и он не мог удержаться от вопроса:

— Миссис Уэлс… — Он даже откашлялся от внезапного волнения, — как вы думаете… Есть ли у вас копия речи, которую ваш отец должен был произнести сегодня вечером по радио?

Кэрол отрицательно покачала головой.

— Отец никогда заранее не писал речей, он пользовался просто короткими набросками. Говорил, что его весьма затрудняет смотреть каждый раз в записи, особенно если они длинные.

На глазах у нее появились слезы. Она закусила губу и разрыдалась. Кленси мысленно выругал себя.

— Я в отчаянии, миссис…

Он снова вытер лоб. До них доносились обычные шумы города, странно чуждые тому, что происходило в маленьком кабинете.

Кэрол Уэлс мало-помалу успокоилась, а через мгновение, которое показалось Кленси вечностью, появился Джон Уэлс, сопровождаемый Капровским. Он не глядя поклонился Кленси, нагнулся к жене и взял ее руки в свои. Через секунду она была в его объятиях.

— Дорогая моя!..

Капровский повернулся к Кленси.

— Я ему все сказал. Я подумал, что вы уже достаточно рассказывали об этом.

Супруги прижались друг к другу. Кленси, вздохнув, встал. Поверх плеча жены адвокат сделал ему знак.

— Лейтенант… — начал он.

— Будет лучше, если вы отвезете свою жену домой, мистер Уэлс, — спокойно перебил его Кленси. — Она, перенесла ужасное потрясение. А обо всем происшедшем мы поговорим позднее.

Голубые глаза адвоката расширились. Потом он тихо произнес:

— Вы правы.

Он вывел свою жену из кабинета. Кленси и Капровский проводили их до лифта.

— Спасибо, лейтенант, — сердечно поблагодарил Уэлс.

Кленси кивнул, ничего не ответив. Он смотрел на закрывающиеся двери лифта.

«Спасибо… За что спасибо? — с горечью подумал он. — За то, что обязан нести ответственность за смерть человека, которого взорвали бомбой? И все потому, что я ошибся в своих расчетах и не сделал того, что было необходимо. Потому что я пренебрег деталью, проскользнувшей у меня под носом так, что я ее и не заметил, „Спасибо“ за то, что я протирал брюки, составляя рапорты в то время, когда какой-то сумасшедший, оказавшийся в десять раз хитрее меня и в пятьдесят раз удачливее, подложил бомбу в кабинет своей жертвы? „Спасибо, лейтенант!..“ В самом деле не за что, мистер Уэлс!»

Стоя у окна в коридоре, Кленси видел, как Джон Уэлс вышел из здания с женой. Он бережно усадил ее в машину, и они отъехали. Кленси повернулся к Капровскому.

— Пойдем посмотрим на людей, которые должны были охранять судью, — гневно бросил он.

Четверг, 16 часов 35 минут

Детектив Гомес и два агента, один из которых — Хузер — парень из 52-го отделения, ждали в пустом зале заседаний, сидя за столом для защитников.

При появлении Кленси Гомес поспешно поднялся, погасив сигарету.

Двое других еще некоторое время сидели, а потом стали медленно подниматься.

Взгляд Кленси быстро скользнул по лицам агентов и остановился на Гомесе. Он произнес только одно слово, но оно было как удар бича по голому телу.

— Ну?

Гомес откашлялся, открыл рот, но опять закрыл его.

Кленси посмотрел на мужчин, стоявших перед ним с опущенными головами, и постарался взять себя в руки.

— Так, — сказал он уже более спокойно и даже немного устало, — так сделать ничего нельзя было? Что же здесь все-таки произошло?

— Следили за кабинетом судьи… — Гомес внезапно оборвал свою фразу, будто бы вспомнив, что это наблюдение совсем не оправдало себя и не обеспечило защиту судьи.

— То есть?

— Ну, так вот, — снова начал несчастный Гомес, — приехали все вместе; я с судьей, Хузер впереди, а Майкл на несколько шагов позади нас. Прошли маленьким коридором, который тянется сзади между залом заседаний и кабинетами судей. Судья открыл дверь своим ключом, я вошел, осмотрел все внутри и вернулся в коридор. Потом вошел судья и закрыл дверь у меня перед носом. Так же, как и вчера. Когда он снова вышел, переодетый в свою судейскую одежду, мы проводили его до маленькой двери зала заседаний, до той, которая в глубине. Туда я тоже вошел первым. Я сел впереди, около судебного исполнителя. Хузер сел в глубине, около двери, откуда он мог видеть народ, а Майкл расположился снаружи в коридоре, у главного входа.

— Продолжайте, — сказал Кленси.

— Честное слово, в 12 часов 30 минут судья прервал заседание на завтрак. Я первым вышел в коридор, открыл дверь его кабинета и внимательно все осмотрел. Потом вошел судья и как всегда закрыл дверь у меня перед носом. Минут через десять пришел парнишка с подносом, накрытым салфеткой, он сказал мне, что это завтрак, который судья заказал по телефону. Я открыл ему дверь. Судья сидел в своем кресле, закрыв глаза…

— Вы осмотрели содержимое подноса под салфеткой? — с угрозой в голосе спросил Кленси.

— Да, лейтенант, — ответил Гомес, — посмотрел. Там были сэндвичи с ветчиной и сыром, салат-латук, сливки и кувшинчик не то с кофе, не то с чаем… Ах, да… еще была бутылка, совсем маленькая бутылка… — Он замолчал, смущенный тем, что намекает на такую слабость судьи, тем более теперь покойного судьи. — Во всяком случае, парнишка был ни при чем, так как через сорок пять минут судья вышел из кабинета, и мы еще не успели дойти до зала суда, как тот же парень вернулся за посудой.

— А он пришел с пустыми руками? — спросил Кленси.

— Да, лейтенант. Потом, когда судья уселся на свое место и началось заседание, я пошел, чтобы тоже перекусить. Во время моего отсутствия Хузер занял мое место около судебного исполнителя, а Майкл остался у двери. Когда я вернулся, пошел перекусить Хузер, а потом…

— Ну, понятно, вы все поели, и я в восторге от этого, — перебил его Кленси. — Вы лучше ответьте мне, где вы все трое были, когда произошел взрыв?

— Я только что собирался вам об этом сказать, — запротестовал Гомес, удивленный таким резким тоном своего шефа. — Около трех часов судья закрыл заседание и направился к двери, но я как всегда обогнал его. Я шел впереди по коридору, открыл дверь кабинета и снова осмотрел его, как и всегда. А когда вошел судья, он опять закрыл перед моим носом дверь, а через минуту… нет, нет, секунд через тридцать… — Гомес поднял глаза к потолку. — Бум!

— Ну и что вы сделали в это время?

— Я? Я заглянул в кабинет, увидел происшедшее, закрыл обратно дверь, поставил Хузера и Майкла охранять ее и пошел звонить. Потом присоединился к ним. Я был там до приезда Лендберга, который отослал нас сюда и приказал дожидаться вашего прихода.

— Вижу, — сказал Кленси, подавляя в себе желчь. — Когда перед взрывом вы осматривали кабинет, не заметили ли вы, лежало что-нибудь на столе судьи или нет? Ну, например, книга?

— Я всегда искал людей, а на вещи не обращал внимания. В комнате никого не было. Двери в гардероб и в туалет были открыты, и можно было видеть внутренность комнат, а впрочем, после взрыва из кабинета тоже никто не выходил. Я искал людей, но, тем не менее, не заметил ничего особенного ни на столе, ни где-либо еще… Лейтенант, что мы могли еще сделать?

— Не имею ни малейшего представления, — холодно сказал Кленси, — но, конечно, что-то надо было сделать. — Мгновение он молчал, глядя на стол. — В общем, пока судья и вы были в зале заседаний, кто угодно мог войти в кабинет и положить там все, что ему заблагорассудится. Не так ли?

Казалось, Гомес обдумывает эту проблему.

— Приехав утром, судья отпер дверь своим ключом, но я сейчас припоминаю, что она была открыта, когда мы вернулись из зала заседаний в полдень, и мне даже кажется, что он ее не запер и тогда, когда мы возвращались в зал заседаний после завтрака. Тогда я об этом не подумал.

— Так вот. — Кленси мрачно посмотрел на них. — Хорошо, не будем пока об этом говорить. Завтра вы, Гомес и Хузер, вернетесь в 52-й комиссариат и напишете подробный рапорт обо всем происшедшем. Если вы не будете мне нужны, то возьметесь за другую работу. Вы, Майкл, вернетесь в свой комиссариат.

— Но боже мой, лейтенант, — жалобно воскликнул Гомес, — что же мы могли еще сделать?

— Откуда я могу знать?! — уже в бешенстве воскликнул Кленси.

— Вы же не говорили нам, что его могут убить таким образом, а нам самим это и в головы не пришло.

— Знаю, что не говорил. Двое из беглецов орудовали с динамитом и бомбами, а я тоже об этом не подумал. Именно это сейчас и бесит меня! — Кленси овладел собой и вздохнул. — Ну ладно, на сегодня все! — Он огляделся вокруг, затем неожиданно повернулся на каблуках и быстро вышел в сопровождении Капровского.

Они вошли в небольшую комнату, куда приводили Кэрол Уэлс. Секретарша узнала его.

— Мой шеф вернулся, — сказала она, показывая глазами на двери другого кабинета.

— Какое счастье! — сухо произнес Кленси.

Он подошел к столу и снял трубку телефона на глазах ошеломленной девушки, набрал номер и немного подождал.

— Алло, инспектор? Говорит Кленси. Я нахожусь во Дворце правосудия…

Тон инспектора показался ему нормальным, спокойным, с некоторым покровительственным оттенком.

— Да, Кленси. Я в курсе дела. Лендберг звонил мне, а также звонил и полицейский врач. Приходите завтра утром, мы спокойно обо всем побеседуем. Ну, скажем, в девять часов, если до этого не случится чего-нибудь совершенно непредвиденного.

Кленси удивился.

— Завтра утром? У вас нет желания видеть меня сейчас же?

— Честное слово, нет. Если, конечно, вы не хотите сообщить мне что-нибудь особенное.

— Нет, инспектор, ничего нового, что бы вам не сообщил лейтенант Лендберг. Я только подумал…

— Отдыхайте, Кленси, — сказал инспектор каким-то совершенно безразличным тоном. — До завтра.

Он положил трубку, а Кленси так и застыл с трубкой в руке. Потом он с недоумением в свою очередь положил трубку и направился к двери, стараясь переварить грубый отказ своего начальника.

— Мой шеф вернулся, — повторила секретарша.

— В другой раз, — резко ответил Кленси. Он повернулся к стоявшему на пороге комнаты Капровскому. — Поедем ко мне, Кап. С меня всего этого хватит. Если всем наплевать, почему я должен волноваться?

Это была скорее жалоба, чем вызов, и он почувствовал это; Капровский сделал вид, что понял все наоборот.

— Правда, лейтенант, чего бы это вам волноваться! — с сочувствием сказал он.

Глава 8

Пятница, 5 часов 30 минут

Угловое окно гостиной Кленси дрожало под порывами ветра, стекла плохо прикрытого окна все время дребезжали, это угнетающе действовало на Кленси и мешало ему спать.

Он поймал себя на том, что прислушивается ко всем этим звукам: ему даже показалось, что из крана капает вода, хотя он ясно помнил, что крепко завернул его.

Он повернулся на постели, нашел если и не совсем удобное, то все же новое положение и зажмурил глаза, стараясь уснуть.

Как бы утомившись, ветер так же внезапно стих. Капровский мирно похрапывал, и все вместе это действовало на Кленси усыпляюще. Веки его смежились, хотя мозг все еще сопротивлялся, но Кленси, несомненно, уже засыпал и пустился в калейдоскопическое путешествие через туман сознания. Сон унес Кленси в свои видения, и он стал внимательным зрителем проносившихся перед ним картин.

Он не удивился, когда обнаружил во сне посредине лестницы Дворца правосудия телефонную будку. Так как на Фолей-сквере совершенно не было людей, надо думать, что это была ночь, хотя яркое солнце заливало ступеньки дворца, но Кленси не обратил внимания на эту деталь.

Вот появился какой-то ребенок в купальных трусах и в жилете, который, кажется, служил защитой от пуль — во всяком случае, он блестел, как кольчуга. Ребенок вошел в кабину и снял трубку несмотря на маленький рост и на жилет, несомненно, мешавший ему. Тут Кленси заметил, что он не так уж мал, и что на нем нет больше жилета, и что это совсем не ребенок. Это уже был Рой Кирквуд и, казалось, что он торопится позвонить.

Кленси зевнул, по скверу прошел легкий ветер, он гнал сухие листья, хотя на всем сквере не было ни одного дерева.

Кленси повернул голову и увидел Ленни Серверу, поднимавшегося по лестнице Дворца правосудия с револьвером в руке. Он даже поприветствовал бы его, но у Ленни, видимо, были другие заботы. Подойдя к кабине, он направил револьвер на человека, находящегося внутри, и принялся стрелять в стекло. Казалось, что Роя Кирквуда это нисколько не смущало.

Кленси с философским видом пожал плечами и, не отводя взгляда от кабины и находящегося в ней человека, поднес к уху трубку. Голос, заглушенный стеклом, вдруг стал совершенно явственным.

— Это Марсия?

Кленси зевнул так, что у него чуть не сдвинулась челюсть.

— Идиотская игра, — произнес он, — которая может продолжаться бесконечно.

— Да. Кто у телефона?

Казалось, что ответ доносится издалека, звук доходил с некоторым опозданием, как эхо. «Он мог бы говорить и более ясно», — с раздражением подумал Кленси. На самом деле это не имело никакого значения, так как он знал, что этот человек собирается сказать ему.

— Молчите, не открывайте рта. Откройте только пошире уши, я буду говорить только для вас. Я звоню по поручению одного вашего старого знакомого, который хочет видеть вас и как можно скорее.

Кленси хотел изобразить некоторый интерес. Напрасно. Он не мог этого сделать.

— Где?

— Я говорю вам заткнитесь, черт возьми! Он говорил, что вы должны помнить то место. Это там, где вы познакомились…

— Но…

Кленси нахмурил брови: телефонная кабина вдруг неожиданно исчезла. Он стал искать постового, чтобы пожаловаться на это похищение, но увидел приближающегося Серверу. Убийца медленно поднимался по лестнице, направив свой пистолет на Кленси. Из его дула с бешеной силой стал вылетать огонь. Так-так-так-так…

Реакция Кленси была автоматической. Он нырнул под пули и оказался… около своего дивана, запутавшись в одеяле.

Немного растерявшись, он встал, поправил пижамные брюки и хотел поправить кровать. С простынями все обошлось благополучно, но с одеялом дело обстояло иначе. Пух все время сбивался в одном месте. Вдруг Кленси бросил одеяло и поспешил в комнату.

Капровский безмятежно спал, укрывшись с головой одеялом, и это частично приглушало его храп.

Кленси зажег лампу и снял телефонную трубку. «Хорошо еще, что голова Капровского под одеялом, — подумал он. — Так мне спокойнее».

Он набрал номер и ждал, надеясь, что не вытащит какого-нибудь несчастного незнакомца из постели, так как не очень полагался на свою память и не был уверен, что правильно набрал номер. Он пожалел, что поторопился и не успел надеть халат и тапочки, когда на другом конце сняли трубку.

— Да, кто у телефона? — спросил удивленный и взволнованный женский голос.

«Точно те же слова, которые произнесла тогда Марсия», — подумал Кленси.

— Стентон здесь? — спросил он.

— Сейчас…

Кленси старался согреть ноги, потирая одной о другую, но напрасно. В трубке он услышал громкий шепот; жена Стентона говорила повелительным голосом:

— Стен! Эй, Стен! Мне кажется, что это твой начальник, лейтенант Кленси…

— Алло, да, — наконец произнес Стентон сонным голосом.

— Вы проснулись, Стен?

Стентон подавил зевок.

— Почти. Что у вас случилось, лейтенант?

— Слушайте, Стен, я хочу повидаться с Джулио Сагарра. Вы знаете, это шеф «сидов». Приведите его сегодня утром в восемь часов в комиссариат.

— Хорошо, лейтенант… Кто это?

— Стен! Проснитесь! Запишите, а то вы обязательно забудете! Или попросите жену записать эту мою просьбу, Джулио Сагарра, шеф банды.

— Вы хотите, что бы я арестовал Джулио, лейтенант…

— Нет, Стен, я просто хочу, чтобы вы привели его в восемь часов утра ко мне в комиссариат. Мне надо побеседовать с ним. Поняли?

— Почти, лейтенант…

— Черт возьми! — взорвался Кленси. — Вы поняли или нет?

От такого окрика Стентон окончательно проснулся.

— Понял, лейтенант! — уже совершенно ясным голосом отчеканил он.

— Слава богу, наконец-то! Итак, в восемь часов в комиссариате, да?

Едва Кленси положил трубку, как пожалел о своей нервозности. Сам он не был образцом сообразительности и жизнерадостности, если его ночью вытаскивали из постели. Он повернулся — Капровский высунул голову из-под одеяла и недоуменно посмотрел на Кленси заспанными глазами.

— Что вы говорите, лейтенант?

— Ничего, — ответил Кленси, — спите.

Он вернулся в гостиную, завернулся в одеяло, вытянулся и тут же уснул спокойным, уже без сновидений, здоровым сном.

Пятница, 8 часов утра

Кленси был один в своем кабинете, когда прибыл Стентон. Впереди себя он подталкивал Джулио Сагарру. Молодой человек оглядывался вокруг с воинственным видом, но потом вдруг улыбнулся Кленси.

— Привет, лейтенант.

— Садись, — спокойно сказал Кленси.

— Не вижу в этом ничего неприличного, — ответил тот. Он наклонил стул и, копируя Стентона, сел на него верхом. — Ваш парень сказал, что вы хотите поговорить со мной. — Пальцем он показал на Стентона. — Знаете, лейтенант, этот парень не так уж плох. Даже могу сказать больше. Он очень хороший мошенник.

Кленси пропустил эту тираду мимо ушей. Он предложил Джулио, как и в прошлый раз, сигарету и сам зажег ее.

— Джулио, у меня к тебе только один вопрос…

— На который я не отвечу… — При этом он лукаво улыбнулся, затянулся сигаретой и, выпуская дым, продолжил начатую фразу, — потому что я ничего не знаю.

— А если знаешь? Ты разве догадался, о чем я тебя собираюсь спросить?

— По-видимому, — ответил Джулио презрительно. — По-моему, теперь, когда вы знаете, что я не лгу и сказал правду о том, что мы не давали машину Ленни, теперь вы хотите спросить, у кого он скрывается. А я об этом абсолютно ничего не знаю.

— Лейтенант, — вмешался Стентон, — этот мошенник отказывается предоставить вам сведения!

— Он очень мил, — с каким-то отвращением сказал Джулио.

Кленси сделал вид, что не заметил вмешательства. Он продолжал:

— Послушай, Джулио, вопрос, который я хочу тебе задать, вообще-то очень прост. Мне необходимо знать, где Сервера встретился с Марсией Эрнандес. Ну, где он познакомился с ней?

— Что?

— Я прошу тебя только сказать, где встретились Ленни и Марсия?

— Зачем вам надо это знать? — спросил Джулио.

— Пусть это тебя не волнует. Отвечай.

Джулио покачал головой.

— Я был бы рад помочь вам, лейтенант, но, к сожалению, я этого не знаю. Они уже были вместе, когда я вступил в банду.

У Кленси создалось впечатление, что Джулио говорит правду.

— А не можешь ли ты узнать это для меня?

— Конечно. Кто-нибудь в банде, может быть, помнит это. Но зачем вам надо узнавать, где они познакомились, и какое это вообще имеет значение для поимки Ленни?

— Чтобы установить там мемориальную доску, — хмуро проговорил Кленси, — отлитую из бронзы, и выгравировать на ней их имена.

— Что?

— Хватит, Джулио. — Он обернулся к Стентону. — Идите проводите его и возвращайтесь сразу же, как только получите нужные сведения.

Сагарра смотрел на него, раскрыв рот.

— И это все?

— Все.

Парень поднялся и повернулся к Стентону.

— Идем, механик? — спросил он и засмеялся. — Механик-мошенник!

Он вышел, покачиваясь, в сопровождении Стентона, сбитого с толку так же, как и он.

Кленси посмотрел на часы: у него оставалось некоторое время, чтобы просмотреть несколько рапортов до свидания с инспектором Клайтоном. Он не успел прочитать и десяти строчек, как зазвонил телефон.

— Лейтенант, — сказал телефонист, — капитан Вайс просит вас подняться к нему.

— Наваждение, — подумал Кленси, — стоит мне притронуться к рапорту, как обязательно звонит телефон и я кому-то нужен.

Он взял пальто и шляпу и поднялся к капитану Вайсу.

— Вы хотели видеть меня, Сэм?

Вайс поднял голову от стола, заваленного досье, и предложил Кленси сесть.

— Я хотел бы знать, что с вами случилось, Кленси… — Он как бы колебался. — Эта бомба вчера… это произвело плохое впечатление, знаете ли. Как вы думаете, кто ответственен за это?

— Тип, подложивший ее, — спокойно произнес Кленси. — Я говорил с людьми, которым было поручено охранять судью, я даже рычал на них. Вы знаете так же, как и я, Сэм, что практически невозможно уберечь человека от решительного убийцы, а тем более такого коварного, как Сервера.

— Знаю, вообще-то знаю, — сказал Вайс. — Он вздохнул. — Именно это я и говорил себе. Как вы думаете, это Сервера?

Кленси пожал плечами.

— Может быть. Но также может быть и Блаунт. У меня такое впечатление, что он в наших краях.

Капитан нахмурил брови.

— А на чем же основано это впечатление?

— Да ни на чем. — Кленси посмотрел в лицо своему старому другу. — Правда в том, Сэм, что я в этом деле не продвинулся ни на миллиметр с тех пор, как мне его поручили. Вы хотите меня заменить?

Вайс, не моргнув, выдержал взгляд Кленси.

— Я буду искренним, Кленси. Это было бы уже сделано, если бы зависело от меня. Я снял бы вас с дела и послал подальше подышать свежим воздухом, пока мы не поймали бы этого одержимого. Но вас назначил Клайтон, и вы зависите целиком от него. Признаюсь, я предпочитаю, чтобы вы не бегали по улицам в то время, когда ваше имя находится в черном списке какого-то помешанного.

— Мне тоже не нравится подобное обстоятельство, — сказал Кленси. — Я хотел бы покончить с этим как можно скорее и отобрать свою постель у Капровского. Я уступил ее ему, а сам вынужден спать на диване.

— Даже вот до чего дошло… — Вайс в смущении опустил глаза.

— Сэм, — сказал Кленси, — я очень хорошо знаю вас. Вы вызвали меня определенно не для того, чтобы сказать мне, что Сервера опасный тип, Что у вас на уме?

Вайс вдруг решился.

— Хорошо, Кленси, я скажу вам все откровенно. Теперь, когда свободен Гомес, я хотел бы, чтобы и он вместе с Капровским охранял вас.

— А я?! — воскликнул Кленси. — Где я буду спать? Теперь уже, наверное, на полу? — Он посмотрел на озабоченное лицо начальника. — Послушайте, Сэм, для моей охраны вполне достаточно одного Капровского. Не настаивайте. Это же глупо заставлять человека терять время. — Он встал, взял пальто, шляпу и направился к выходу. У двери он обернулся: — Мы поручили троим охранять судью Кейля, и вы видели результат.

— Вы не судья Кейль, — мягко заметил Вайс.

— К счастью, еще нет, — мрачно возразил Кленси.

Он простился и вышел.

Пятница, 9 часов 05 минут

Капровский со спортивным журналом в руках устроился на скамейке в коридоре комиссариата, а Кленси вошел в кабинет инспектора Клайтона. Лейтенант Лендберг тоже находился там и ждал, сидя в кресле, пока инспектор Клайтон поговорит по телефону.

Кленси жестом поприветствовал Лендберга и сел рядом с ним. Инспектор посмотрел на него и, не прерывая разговора, кивнул головой.

— Да, миссис Уэлс… Ваш муж? Конечно. Во всяком случае, если вы желаете, я сделаю все необходимое. Нет, никаких замечаний нет… Когда? Великолепно, я сам лично займусь этим… Да, мы поговорим об этом после обеда. — Он посмотрел на присутствующих и бессильно пожал плечами. — Что?.. Ну да, конечно. До свидания.

Он положил трубку и повернулся к Кленси.

— Это миссис Уэлс. Она хочет назначить награду за любые сведения о смерти ее отца. Ее муж сам расскажет вам обо всем. Она находится еще под наблюдением врачей. Лицо Кленси вытянулось.

— Я предпочел бы не видеть их.

Клайтон еще раз пожал плечами.

— Свидания с родными жертвы всегда малоприятны, лейтенант, но именно это и составляет часть нашей службы. Я предлагаю устроить свидание в моем кабинете. По правде говоря, надо было бы мне выразить им личное соболезнование, я ведь знаю Кэрол с детства.

— И когда состоится это свидание? — без особого энтузиазма спросил Кленси.

— Сегодня вечером, в шесть часов, здесь, в моем кабинете. — Клайтон повернулся к Лендбергу. — Ну, Вилл, что нового, кроме того, что уже сказано в рапортах, которые я только что перечитал.

Лендберг покачал головой.

— Ничего полезного и интересного для вас. Почти точно установлено, что бомба была спрятана в книгу, но в этом мы не сомневались и с самого начала, а взрыв произошел оттого, что книгу открыли. Да, просто открыли. Следов часового механизма пока не найдено. Как я уже говорил Кленси, это заставляет подумать о Филе Маркусе. Это тот тип, который совершил ряд поджогов, прежде чем его поймали. Во всяком случае книга должна была быть довольно объемистой, тяжелой и переплетенной. И, судя по следам, в ней должны были быть установлены две палочки динамита, но мы не нашли абсолютно ничего, что могло бы нам помочь определить, кто этот негодяй, устроивший взрыв.

— А отпечатки пальцев? Разве их тоже нет?

— Отпечатки, не принадлежавшие судье и секретарю, могли принадлежать кому угодно, начиная от парнишки, который принес завтрак, до женщины, каждый вечер подметающей кабинет судьи. — Лендберг Зажег сигарету и стал еще мрачнее: — Наши люди пытались выяснить, не обратил ли кто-нибудь внимания на человека с большой книгой, проходящего по помещению до взрыва. Но вы знаете Дворец правосудия, инспектор. Человека с книгой там можно искать с таким же успехом, как и в публичной библиотеке. Одни видели людей только с книгой, другие не менее подозрительных, но только без книги. Уже не считая того, что этот тип мог пронести книгу завернутой в бумагу или даже просто в портфеле, или в каком-нибудь чемоданчике. — Он повернулся к Кленси. — Также не обнаружено никаких следов текста речи судьи для радио. А секретарша не печатала ничего такого, что…

— Я знаю об этом, — сказал Кленси, — он не печатал заранее никаких речей, он просто всегда импровизировал.

Инспектор Клайтон нахмурился, услышав эту реплику, но вопроса не задал. Он тоже повернулся к Кленси.

— А вы, лейтенант, какие сведения собрали вы о Холли Вилльямсе и Филе Маркусе? Я имею в виду насчет денег.

— Поскольку это представляет интерес, — сказал Кленси, — то у обоих были пустые карманы, совершенно пустые. У Вилльямса была только зарплата шофера, а Маркус имел случайный доход. Когда его посадили в Синг-Синг, он еще был должен две тысячи Бигу Бенни.

— Это уже может вызвать интерес, — сказал инспектор.

— Я раньше и сам так думал, — каким-то виноватым тоном произнес Кленси, — но теперь я не знаю…

— Ну, — нетерпеливо перебил его инспектор.

Но разговор внезапно был прерван телефонным звон-ком. После нескольких ворчливых фраз Клэйтон положил трубку и пристально посмотрел на Кленси.

— Это капитан Вайс, — произнес он невыразительным голосом. — Он просит, чтобы вас перебросили на другое дело до тех пор, пока не поймают Серверу…

Он замолчал, не спуская с Кленси внимательно-вопрошающего взгляда.

— Вам решать, — спокойно сказал Кленси. — Лично мне Сервера не внушает страха, и вы это прекрасно знаете. Но признаю, что в этом деле я не проявил блестящих…

— У вас в самом деле нет никаких идей, Кленси?

Кленси неопределенно пожал плечами.

— О, есть кое-какие проблески, но пока они мне ничего полезного не дали. В настоящее время Стентон отрабатывает одну деталь, необходимую мне для дальнейшего следствия, на которую я сначала не обратил внимания. Так что, если вы хотите снять меня с этого дела, это зависит только от вас.

— И все же решать этот вопрос мы должны сообща, — сказал Клайтон. — Если вы думаете…

Еще раз зазвонил телефон, и инспектор, подавив проклятье, снял трубку.

— Алло. Что? Но боже мой! Ему надо только посмотреть досье. И прошу вас, сержант, не беспокойте больше меня и не соединяйте ни с кем, только в крайнем случае, если будет что-нибудь серьезное. Я занят, я очень занят. Понятно? — Он не мог окончательно подавить раздражения и бросил трубку. — Чертова штука этот телефон…

— Не говорите мне об этом, — поддержал Кленси. — Я дошел с этим телефоном до точки, мне он снится даже по ночам. — Оба слушателя с удивлением посмотрели на него. — Клянусь, что это истинная правда. В течение двух ночей мне снится телефонная будка…

Как будто бы ужаснувшись чему-то, он вдруг резко оборвал фразу и замолчал. Он не мог точно сказать, в каком месте реплики рассеялся туман. Но вдруг телефонная будка из его снов, угол улицы, где жила Марсия Эрнандес, большая лестница Дворца правосудия, приближающийся к нему Сервера с пистолетом в руке — все это вдруг стало одной картиной, имеющей вполне законченный смысл. Он расширенными глазами посмотрел на инспектора Клайтона, а потом такой же взгляд бросил на Лендберга.

— Телефон… Святая дева!

— Эй, Кленси, Кленси! Что с вами? — спросил озадаченный и сбитый с толку инспектор.

Кленси вскочил, держа в руках шляпу.

— Инспектор, — сказал он, задыхаясь, — могу я сейчас уйти? Мне кажется, наконец… Дело горит!

Он повернулся и вышел, не дожидаясь ответа Клантона и не заметив раскрытого рта Лендберга. Они услышали, как Кленси звал Капровского:

— Эй, Кап! Пошли! Скорее!

Пятница, 10 часов 20 минут

Кленси остановил машину у тротуара против одной из телефонных будок, которые в течение некоторого времени не выходили у него из головы ни ночью, ни днем; он предоставил Капровскому объясняться с регулировщиком, который уже надвигался на них.

Кленси вошел в будку, опустил монету и набрал номер. Ему ответили почти сразу.

— Алло!

— Алло, Порки. Все еще ничего нового о побеге?

Порки был удивлен и шокирован ненормальным, на его взгляд, началом разговора.

— Мистер К.! Вы как будто не считаетесь с правилами игры…

— У меня нет времени на подобную ерунду, — сказал Кленси. — Не делай из ничего историй, отвечай.

— Согласен, — сказал Порки. — Но это будет стоить намного дороже. Во всяком случае, было бы дороже, если бы я что-нибудь знал. Но я ничего не знаю.

— Ничего?

— Смотря что назвать «ничего». Я шарил со всех сторон, но этот побег — тайна для нас, смертных.

— Что же, тем хуже, — сказал Кленси и тут же перешел к настоящей причине своего звонка. — Скажи, Порки, ты знаешь всех крупных ростовщиков в городе? Ну, тех, кто дает в долг, ничего не спрашивая у своих клиентов.

— Мистер К., за кого вы меня принимаете?

— Послушай, Порки, у меня не то настроение, чтобы я мог шутить. Ты знаешь их или нет?

— Я думаю, что вы имеете в виду не Национальный кредитный банк, а частных лиц, таких как Менни Клоппер или Сеньор. Этих я хорошо знаю. Даже очень хорошо. Эти парни из породы «плати вперед». Ну…

— Послушай, Порки, я хотел бы, чтобы ты повидался с этими парнями и выяснил кое-что для меня. Может быть, это и не даст ничего, но как знать. И как только ты получишь ответ — каков бы он ни был: да или нет, — пришли мне в бюро записку, и чем скорее, тем лучше. А теперь слушай внимательно, вот в чем дело…

Кленси был краток и точен. На другом конце провода Порки, ошеломленный тем, что он услышал, запоминал каждую деталь, мудро воздерживаясь от всяких комментариев. Надо было отдать ему должное — он умел молчать, когда это было нужно.

— Идет, мистер К-,— сказал он, когда Кленси Кончил.

— Можно предположить, что мы что-нибудь найдем?

— Если есть что-нибудь, то мы обязательно должны найти и найдем, — сказал Порки проникновенным голосом и повесил трубку.

Кленси вернулся в машину. Регулировщик все еще был здесь. Он мирно беседовал с Капровским, опершись на дверцу. Кленси кивнул ему, сел за руль и, не говоря ни слова, тронул машину под неодобрительным взглядом регулировщика.

— Хорошие новости, лейтенант? — спросил Капровский, видя удовлетворенную улыбку начальства.

— Да, — ответил Кленси, — я думаю, что скоро верну себе свою кровать.

Пятница, 10 часов 45 минут

Стентон ждал Кленси в его кабинете; от скуки он скатывал и кидал бумажные шарики в корзину.

Кленси стремительно ворвался в комнату, положил пальто и шляпу на край стола и повернулся к Стентону, который поспешно запихивал последний шарик в карман.

— Развлекаемся? — с иронией спросил Кленси.

— Простите, лейтенант.

— Я спрашиваю вас, где встретились Сервера и Марсия?

Стентон предпочел бы отрапортовать по всем правилам и даже вынул из кармана записную книжку, но почувствовал, что лучше не тянуть.

— Руконкома, лейтенант. Озеро Руконкома, Исландия. Был пикник, и там…

— Не важно! — воскликнул торжествующий Кленси.

Он бросился в кресло, не объяснив Стентону, почему это теперь не так уж и важно.

— Кап!

Немедленно появился Капровский.

— Да, лейтенант?

— Гомес здесь?

— Да, лейтенант!

— Не стойте как вкопанный! Найдите его и пригласите сюда!

— Есть, лейтенант!

Капровский вылетел пулей, а Кленси зажег сигарету, ожидая его появления вместе с Гомесом. Когда все трое оказались около его стола, Кленси с удовлетворением посмотрел на них.

— Дело горит, ребята! Вы, Гомес, идите в справочное бюро, и если найдете то, что я предполагаю, то объедете торговцев машинами…

Он погасил сигарету и написал несколько строк на листе бумаги, который протянул Гомесу. Гомес нахмурил брови.

— Не понимаю, лейтенант.

— Это ничего. Проверьте, верно ли это. И это все, что пока от вас требуется. И позвоните мне, как только что-нибудь узнаете или даже если вы ничего не найдете. — Он повернулся к двум другим. — Стен и вы, Кап, отправитесь в Оссининг… — Он написал несколько слов и протянул бумажку Стентону. — Постарайтесь достать копию регистрационных списков отеля и записи телефонных разговоров…

Стентон поморщился, глядя на бумажку, и покачал головой.

— Есть ли они у них, лейтенант…

— Они, конечно, у них есть, — уверенно произнес Кленси. — По крайней мере, будем надеяться. Телефонная компания регистрирует все вызовы.

— Но, лейтенант, — сказал Капровский, — я не должен покидать вас ни на минуту. Капитан Вайс…

— Я беру его на себя, — улыбнулся Кленси. — Делайте, что я вам приказываю, и точка.

— Но…

— Никаких «но». Я забаррикадируюсь в бюро в обществе молочной бутылки, — сказал Кленси. — Если вы еще не поняли, что должны торопиться, то это означает, что или я плохо объяснил, или вы плохо слушали.

— Ладно, — согласился Капровский. — Мы отправляемся, но с условием, лейтенант, то вы меня не обманете и не подведете…

— Я знаю, что делаю, в конце-то концов, — сказал Кленси. — Ладно уж, отправляйтесь. Стен, позвоните мне из Оссининга, как только что-нибудь узнаете. Чтобы я не томился в ожидании вашего возвращения.

— Хорошо, лейтенант.

Все трое вышли из кабинета, а Кленси подвинул к себе стопку рапортов и перечитал их. Во время чтения он замечал все детали, которые теперь, когда дело представлялось ему в новом свете, казались уже более значительными. Закончив, он взял блокнот, карандаш и начал писать…

Гомес звонил два раза. Кленси записал передаваемые им сведения, дал ему новые указания и вернулся к своей работе.

В час дня он заметил, что голоден, и отправил посыльного за сэндвичами и сигаретами, но отложил сэндвич, только надкусив его, и больше не притронулся к нему.

В два часа позвонил Стентон: первые открытия его очень возбудили. Кленси пожелал ему успеха и снова принялся за свою писанину.

К трем часам прибыл посыльный из Восточного района, явно недовольный тем, что ему пришлось везти послание в полицейский комиссариат, меблировка которого не блистала роскошью.

Кленси прочитал записку и наградил посланца чаевыми, которые привели того в восторг, так как превосходили все его ожидания. Тем более, что чаевые исходили от полицейского.

Порки Френк, как всегда, показал себя сообразительным и ловким, быстро и точно выполняющим порученное ему дело. Кленси потирал руки: задача была решена. Во всяком случае, на бумаге…

Пятница, 16 часов 15 минут

Тяжелые шаги капитана Вайса, поднимающегося по лестнице, вынудили Кленси поднять голову. Через секунду капитан вкатился в его кабинет — он тщетно старался на ходу сунуть руку в рукав пальто.

— В дорогу, Кленси!

— Что произошло?

— Блаунт! Его только что поймали! Он в комиссариате на Центр-стрит!

Кленси уже вскочил. Он быстро сложил свои бумаги, запихнул их в карман и схватил пальто и шляпу.

— Пошли! — радостно воскликнул он и поспешил за капитаном в коридор.

— Да, — бросил Вайс через плечо. — Только этот подонок Сервера еще не пойман, к сожалению…

Кленси не ответил на последнее замечание Вайса. Они сбежали по лестнице, вскочили в машину, ожидающую их у тротуара, и шофер тронулся с места, включив сирену. Вайс вдруг как бы проснулся.

— А где Капровский? — спросил он.

— Теряет время, — ответил Кленси, широко улыбаясь.

— Как это?

— Да, — подтвердил Кленси. — Он, Стентон и Гомес, все вместе они теряют время! Но вы понимаете, я не мог предвидеть, что поймают Блаунта…

И он откинулся на спинку сиденья. Его темные глаза блестели, и удовлетворенная улыбка тронула губы.

Пятница, 16 часов 30 минут

Гектор Лионель Блаунт попался самым банальным образом.

В то время как сержант-детектив Дейв Фейнберг ждал автобуса, возвращаясь домой после работы, он заметил, что у него кончились сигареты. Он сложил газету и вошел в соседний бар, где в глубине зала был автомат с сигаретами.

Блаунт сидел в третьем боксе, направо от автомата, а детектив Фейнберг по профессиональной привычке всматривался в лица, проходя мимо боксов. Он подошел к автомату, достал монету и неожиданно замер на месте. Он осторожно положил газету на автомат и расстегнул пальто, чтобы свободнее было двигаться. Затем медленно повернулся и пошел обратно. Дойдя до третьего бокса, который теперь был слева от него, Фейнберг взял в одну руку пистолет, а в другую наручники.

Блаунт был так растерян, что не оказал никакого сопротивления. Но все же понадобилось некоторое время, чтобы убедить других клиентов и владельца бара, что это — законный арест.

Обыскав преступника, детектив нашел у него пистолет, но при данных обстоятельствах хлеб был бы Блаунту более необходим, так как с этого момента в течение долгих часов ему никто не предлагал никакой, еды…

Пятница, 17 часов 05 минут

В холле комиссариата на Центр-стрит царил беспорядок. Журналисты, узнавшие капитана Вайса, пытались преградить ему дорогу, но толстяк отодвинул их одним движением своего могучего плеча. Он прошел прямо к дежурному, справился, в какой комнате допрашивают Блаунта, сделал знак Кленси следовать за ним, и оба они пошли по длинному коридору.

Вдруг Кленси заметил знакомое лицо. Он дернул капитана Вайса за рукав и остановился.

— Кэнливен! Что вы здесь делаете?

— Продолжаю охранять нашего клиента, — обернувшись, ответил полицейский.

Кленси резко обернулся. Кирквуд прокладывал себе дорогу в зал допросов. Сжав челюсти, Кленси врезался в толпу и грубо схватил его за руку.

Кирквуд, с открытым ртом, в бешенстве обернулся, но Кленси, не обращая внимания, потащил его за собой и, когда они оставили толпу далеко позади, прижал его к стене.

— Кирквуд! Вы что, голову потеряли?

— Они схватили Блаунта, — сказал Кирквуд каким-то совершенно бесцветным голосом. — Он обязательно должен знать, где находится этот прохвост Сервера. Я хочу поговорить с ним лично. — Дыхание его стало ровнее, и он овладел собой. — В конце концов, — добавил он спокойнее, — я из окружной прокуратуры.

— Не рассказывайте мне историй. Окружной прокуратуре еще рано заниматься этим делом.

Кирквуд не сдержался.

— Мне надо обязательно поговорить с ним, вы это понимаете? Надо! Я заставлю его признаться, где скрывается Сервера…

В нескольких шагах от них находилась дверь. Кленси, все еще крепко державший Кирквуда за руку, открыл эту дверь и впихнул туда своего пленника, предусмотрительно крепко прикрыв дверь за собой: Он впустил Вайса и Кэнливена, которые последовали за ним с ошарашенным видом, и снова закрыл дверь.

Два агента в форме, сидевшие за своими столами, подняли головы и с недоумением посмотрели на вошедших. Затем, узнав вновь прибывших, замерли на своих местах и с интересом стали наблюдать за этой сценой.

Кленси повернул Кирквуда, обшарил его фигуру, отобрал у него револьвер и положил к себе в карман.

— Решительно, вы разочаровываете меня, Рой!

— Какого черта вы так распоряжаетесь? Этот револьвер принадлежит мне, — сказал Кирквуд в ярости. — Я имею право носить его!

— А я пока имею право конфисковать его в случае необходимости, — холодно возразил Кленси. Он обернулся к Кэнливену. — До тех пор, пока мы не вернемся с допроса, он не должен выходить отсюда. Понятно?

— Понятно, лейтенант. Когда он вам понадобится, вы найдете его здесь.

— Прекрасно, — сказал Кленси. — А теперь, Сэм, пойдемте, а то мы пропустим начало спектакля.

Они пересекли коридор и проскользнули в зал допросов. При входе на них обрушился ослепительный свет.

В зале допросов они застали весьма поучительную картину. Посреди комнаты, на стуле, сидел Блаунт. Инспектор Клайтон сидел напротив него, небрежно опершись на угол стола. Фейнберг, инициатор ареста, и Лендберг из бригады взрывников стояли, прислонившись к стене. На другом конце стола, в кресле перед машинкой, сидел стенографист.

Блаунт был человеком лет сорока, с жестким лицом, пересеченным двумя глубокими морщинами, идущими от глаз к уголкам его тонкого рта. Черные волосы, уже седеющие на висках, падали ему прямо на лоб. Отложной воротничок рубашки открывал шею с выступающими сухожилиями. «Толстый и тонкий», — подумал Кленси, сравнивая его со стоявшим рядом капитаном Вайсом.

Капитан Вайс бросил пальто на стул и подошел к инспектору Клайтону.

— Что он говорит? — спросил Вайс.

— Он говорит, что ничего не знает. Абсолютно ничего, — сказал Клайтон, не спуская взгляда с застывшего лица арестованного. — Ну что ж, начнем сначала. Где Сервера?

— Не имею ни малейшего представления, — без всяких эмоций ответил Блаунт.

— Кто организовал побег?

— Не знаю.

— Не знаешь? Может, ты скажешь, что просто представился удобный случай и ты последовал за другими, чтобы отогреть ноги?

— Точно, совершенно точно, — невозмутимо произнес Блаунт.

Капитан Вайс подался вперед.

— А по роже хочешь получить? — с угрожающим видом спросил он.

Блаунт даже не моргнул. С секунду он смотрел на капитана, потом перевел взгляд на инспектора Клайтона. Клайтон судорожно вздохнул.

— Ты знаешь, что Хагес, полицейский, в которого ты стрелял в Оссининге, умер? Понимаешь, что это значит для тебя, Блаунт? Если даже не удастся доказать твои другие убийства, одного этого вполне достаточно, чтобы послать тебя на электрический стул. Тебе уже нечего терять. Скажи, где сейчас находится Ленни Сервера?

— Никакого представления…

Подошел Лендберг.

— Сколько времени ты в Нью-Йорке?

Блаунт посмотрел на него.

— Недавно.

— Зачем ты приехал сюда? Это ведь опасно для тебя, а? Блаунт усмехнулся.

— Я хотел увидеть ночной матч янки.

— А после матча ты сделал игрушку с динамитом?

— С динамитом? — лицо Блаунта вдруг окаменело. — Я вообще никогда не дотрагивался до него.

— В самом деле? А машина, которую ты взорвал в Трое?

— Это сделал не я.

— А сейф банка Гленс Фоллс?

— Это не дина… Это тоже не я.

Вайс вмешался снова.

— А если я тебе дам по уху?

— Верно, — сказал Лендберг. — Ты, видимо, принимаешь нас за дураков. Ты не посмотрел ни на меня, ни на капитана. — Он потряс кулаком перед носом Блаунта. — Ты пойдешь на электрический стул! Это решено. Но никакой закон не говорит, что ты должен идти на своих ногах. Если у тебя будут сломаны ноги, тебя попросту понесут. И если у тебя лопнет кожа, это не помешает им побрить твою голову, чтобы присоединить к ней электроды.

Блаунт пристально смотрел на него.

— Согласен, я пойду на электрический стул. Но вам нечего рассчитывать, что я заговорю. — Он ухмылялся. — Вы думаете, что испугаете меня? Да вы просто не знаете жуликов…

В дверь постучали, она приоткрылась, и в щели появилась голова одного из агентов.

— Инспектор, мистер Уэлс в вашем кабинете.

— Попросите, чтобы он подождал, — отозвался инспектор Клайтон. — Мы задержимся здесь еще немного.

Агент хотел уйти, но Кленси щелкнул пальцами.

— Минуточку! Уэлс, кажется, адвокат? Пригласите его сюда. Я думаю, что знаю, как заставить говорить этого упрямого осла.

— Рой Кирквуд тоже адвокат, — заметил Вайс.

— Кирквуд? О чем разговор, — возразил Кленси. — Уэлс превосходно справится с делом!

Агент взглянул на Клайтона, тот кивнул головой. Все молчали. Клайтон и Вайс смотрели на Кленси, но его худощавое лицо было непроницаемо, и на нем ничего нельзя было прочесть.

Открылась дверь, и в сопровождении агента вошел Джон Уэлс. Он поклонился всем и кивнул Кленси.

— Здравствуйте, мистер Уэлс, — улыбнулся Кленси. — Это инспектор Клайтон, капитан Вайс, лейтенант Лендберг, сержант Фейнберг… А вот и Блаунт, один из сообщников, убивших судью Кейля. Мы нуждаемся в вашей помощи, мистер Уэлс. Я хотел бы, чтобы вы объяснили Блаунту некоторые тонкости уголовного кодекса.

— Разумеется, пожалуйста, я это сделаю с удовольствием, — с некоторым удивлением, сказал Уэлс. — Какие именно?

— Вы узнаете это через две минуты, — сказал Кленси.

Он подошел к Блаунту, который недоверчиво смотрел на него, и встал перед ним, сдвинув шляпу на затылок.

— Превосходно, Блаунт, — спокойно сказал он. — Можешь ли ты ответить на следующий вопрос: сколько денег дала тебе жена, когда ты встретился с ней в такси?

Блаунт посмотрел на него и снова усмехнулся.

— Зачем это вам знать? Что, хотели бы получить часть из них? Никакой надежды, цыпленочек. Я все истратил!

— Сколько она дала тебе? — Кленси снова повторил свой вопрос. — Доллар? Десять? Сто?

Блаунт помрачнел. Он не понимал, почему они задают ему этот вопрос, и это его беспокоило.

— Немного, — наконец ответил он. — Но зачем?

— Потому что ей это будет стоить лет двадцать минимум, — мягко сказал Кленси.

— Двадцать лет?! Вы что, издеваетесь?!

— Нисколько, — спокойно возразил Кленси. — Спроси у мистера Уэлса, он адвокат.

— А почему я должен ему верить?

— Он не из полиции, — сказал Кленси. — И он член комиссии по досрочному освобождению заключенных. Он не солжет тебе.

— Что это за шутка? Двадцать лет? Почему? За что?

— За сообщничество с убийцей. И когда я говорю двадцать лет, то это еще очень скромно.

— Как это — сообщничество? Она не имеет ничего общего с этим!

— Она дала тебе деньги, — сказал Кленси. — Она дала тебе их, зная, что ты сбежал из тюрьмы и тебя разыскивает полиция. Она помогла человеку, побег которого стоил жизни полицейскому и судье. Так что она готова. Спроси у мистера Уэлса, если ты не веришь мне.

Блаунт посмотрел на Уэлса.

— Лейтенант Кленси говорит правду. Ваша жена — сообщница убийцы. Это очень серьезно, особенно когда убийство еще отягощается и побегом из тюрьмы.

— Она не дала мне ни цента! — воскликнул Блаунт.

— Ты только что в присутствии всех нас сказал, что она дала тебе денег, — заметил Кленси, — и ко всему прочему у нас есть свидетельство, подписанное шофером такси, в котором все это происходило. Как ты думаешь, кому поверит суд?

— Но черт возьми, она же моя жена! Как же она должна была поступить?

— Об этом я подумаю позже, — спокойно возразил Кленси. — Я тебе хотел сказать, что, при желании, ее могут упрятать очень далеко и надолго. Учти, очень надолго!

— Если захотят? — переспросил Блаунт. — Ну? А какой в этом смысл?

Кленси повернулся к Джону Уэлсу.

— Расскажите!

— Лейтенант хочет сказать, что, если вы поможете полиции, отвечая на их вопросы, то они примут это во внимание при установлении виновности вашей жены.

Блаунт обернулся к Кленси.

— Я не ослышался? Я все правильно понял?.. Иначе говоря, если я буду говорить, то она может выйти из воды сухой?

— Я не могу тебе обещать, что она выйдет сухой из воды, — сказал Кленси, — но у нее просто будет значительный шанс. Я говорю тебе, Блаунт… — Он наклонился и посмотрел Блаунту в глаза с твердостью, которая не могла обмануть. — Если ты не будешь отвечать или если будешь лгать, клянусь головой своей матери, я сделаю все, что в моих силах, чтобы твоя жена получила максимальный срок!

Блаунт облизал губы и посмотрел на Уэлса.

— Почему я должен верить вам? Какие гарантии? Я знаю, что меня определенно поджарят. И когда я буду мертв, кто поручится, что вы сдержите свое слово?

— Лейтенант Кленси сдержит данное слово, — уверенно сказал Уэлс. — Преследование вашей жены ему ничего не даст.

— И больше того, у меня нет выбора, — грубо сказал Кленси. — Ты знаешь, что случится с твоей женой, если ты будешь молчать…

Воцарилось молчание. Нахмурившись еще больше, Блаунт лихорадочно размышлял. Все замерли. Наконец Блаунт поднял голову и повернулся к Кленси.

— Хорошо, идет… Что вы хотите знать? — спросил он сразу как-то охрипшим голосом.

Все постарались скрыть облегчение. Кленси подавил торжествующий вздох.

— Для начала скажи нам, кто организовал побег из тюрьмы?

— Я боялся, что вы к этому придете, — сказал Блаунт с несчастным видом. — Вы мне не верите…

— А ты все же попытайся правдиво ответить.

— Правда в том, — проговорил Блаунт, — что я и на самом деле ничего не знаю. Охранник предложил мне этот трюк. Я сначала подумал: это провокация шефа, чтобы заполучить мою шкуру. Тогда я послал его к черту. Затем ко мне пришел Маркус и сказал, что бояться нечего, охранник верный человек, принимает участие в этом деле и во всем нам поможет. Он сказал, что бегство планируется для нас троих — третий Вилльямс. Я знал Вилльямса, поговорил с ним и, решив, что ничего не потеряю, согласился на побег.

— А Сервера?

— Это я ввел его в дело. Мы вместе работали… в интендантстве исправительной тюрьмы. Оттуда мы и должны были бежать, поэтому они меня и привлекли к побегу, я был им нужен. Но я сказал, что или Ленни бежит с нами, или пусть они не рассчитывают на меня. Ленни был мой напарник, а я никогда не бросаю товарищей в беде.

Кленси с интересом посмотрел на него.

— А почему Ленни пошел с вами, ведь он был так близок к освобождению?

Блаунт пожал плечами.

— Видно, что вы никогда не сидели в тюряге. Ленни должен был отсидеть минимум еще пять или восемь месяцев. Для вас это ничего не значит, и вам это кажется слишком малым сроком, а для него — это целая жизнь. Кроме того, он знал, что, если мы убежим через интендантство, а он останется, то его будут заставлять выдать нас, а если он этого не сделает, его не только не освободят, а еще добавят срок. Но Ленни не был доносчиком. Видите, все не так просто, как вы думаете!

— Понимаю, и это звучит вполне правдоподобно, — сказал Кленси. — Но все же — разве ты не знаешь, кто персонально организовал побег?

— Не знаю, и это святая правда.

— Хорошо, вернемся к этому позже. Где сейчас Сервера?

— Этого я тоже не знаю.

— Когда ты видел его в последний раз?

— Вчера утром… У меня был сверток для него…

— Книга?

Блаунт сжал челюсти.

— Да, книга… Послушайте, я рассказываю вам все это, но только потому, что вы мне обещали…

— Продолжай, продолжай, — спокойно сказал Кленси. — Пока все идет нормально. Расскажи мне немного про эту книгу. Или начни с того места, когда Ленни и ты покинули грузовик, после побега из тюрьмы.

Блаунт наморщил лоб. Он думал, поможет ли его искренность жене или только еще больше усугубит ее вину.

Сидевший на другом конце стенографист ждал, когда Блаунт заговорит, чтобы записать его показания, он держал пальцы на клавиатуре пишущей машинки.

— Ну так вот, — наконец произнес Блаунт, когда мы переоделись, то выскочили из грузовика; Холли остановился в том месте, которое ему указал Маркус, и мы пересели в машину, ожидавшую нас…

— Кто ее вел?

Блаунт пожал плечами.

— Не спрашивайте меня об этом, я этого не знаю. Маркус сказал, что у него две машины — одна для нас, и другая для него и Холли Вилльямса, которая стоит немного дальше. Маркус показал нам машину, мы вскочили в нее и помчались на четвертой скорости.

— Какая это была машина?

— Не знаю. Большая, черная, она выглядела почти новой. Одна из тех машин, которые ходят везде. Марки я не знаю, я ведь ничего не понимаю в машинах.

Лендберг не сдержался:

— Вы разбираетесь в них тогда, когда их надо взорвать гранатой или еще чем-нибудь.

Блаунт не обратил никакого внимания на его слова и продолжал с невозмутимым видом свой рассказ.

— Во всяком случае, машину вел Ленни. Меня доставили в Кикскил, это около сортировочной станции. Ленни сказал, что проедет мимо реки, пересечет Джерси и въедет в Нью-Йорк с юга. Он дал мне номер телефона, чтобы я позвонил ему, как только доберусь до места.

— Какой номер?

Блаунт отрицательно покачал головой.

— Напишите любые цифры… Этот телефон не имеет ничего общего ни со мной, ни с Ленин. Я не предаю людей, которые к этому не имеют никакого отношения!

— Ну, хорошо, оставим номер, — миролюбиво сказал Кленси. — Продолжай.

Блаунт глубоко вздохнул и продолжал рассказывать:

— Короче, я высадился в Нью-Йорке, позвонил Ленни, и он дал мне две палочки динамита, которые где-то достал или стащил, чтобы я их устроил так, как нам показывал Маркус, когда объяснял, как он проделывал свои дела с поджогами и заметал следы с помощью динамита, и я…

— А где был в это время Ленни?

— Не знаю. Мы встречались в баре.

— В каком?

— Можете придумать любое название…

— Хорошо, — сказал Кленси. — Продолжай. Он, конечно, не жил в этом баре.

— Это все. Вчера я передал ему сверток и больше я его не видел.

— А сегодня у вас не была назначена встреча?

— Нет. Впрочем, вы хорошо понимаете, что он не пришел бы, так как все газеты пишут о моем аресте.

В допрос вмешался инспектор Клайтон.

— Это ты убил охранника, который помогал вам в побеге?

Блаунт был в нерешительности.

— Я… Нет… Может быть, Ленни.

Кленси опять взял инициативу в свои руки.

— Когда ты впервые встретился с Ленни в Нью-Йорке, он говорил тебе, что убил свою подружку?

— Она предала его, — сказал Блаунт. — Что вы думаете, после этого он должен был дарить ей драгоценности, что ли?

Воцарилось молчание.

— Ну вот, — сказал Клайтон, сидевший на углу стола, — ты не имеешь никакого представления о том, где находится сейчас Сервера? Так?

— Он не докладывает мне о своем местопребывании, — сказал Блаунт, — но я думаю, что он в настоящее время очень далеко…

— Это как же так? Значит, он уехал, не ликвидировав нас, Кирквуда и меня? — спросил Кленси таким тоном, как будто он этого никак не мог понять.

Блаунт пожал плечами.

— Он особенно был зол на судью Кейля. Он еще в тюрьме говорил мне, что, как только выйдет, сразу же доберется до его шкуры…

Казалось, что Джон Уэлс только что проснулся.

— Значит, это вы смастерили бомбу, убившую судью?

Блаунт спокойно посмотрел на него.

— Я только смастерил книгу для своего друга Ленни. Я не спрашивал его, что он собирается с ней делать. — И он улыбнулся. — Могу вам гарантировать, что, конечно, он не собирался ее читать, ему было не до этого.

— Но это вы сделали бомбу?

— Чего вы добиваетесь, Уэлс? — спросил Клайтон, обращаясь к адвокату.

Уэлс рассеянно покачал головой.

— Подумать только, моя жена все еще в состоянии шока, и это потому, что этот парень… Он определенно поджарится на электрическом стуле, но после того, что он сделал, это для него еще слишком мягкое наказание.

— К несчастью, это все, что нам позволяет закон, — сказал инспектор Клайтон с сочувствием. — Но что касается смерти, то он умрет. Этим мы обязаны детективу Фейнбергу.

Уэлс повернулся к Фейнбергу, который стоял, прислонившись к стене, и поклонился присутствующим после слов инспектора.

— Вы, без сомнения, знаете, что моя жена хотела назначить награду за поимку убийцы ее отца. Если она не переменила своего решения, то вы получите достаточно.

— Это еще будет видно, — сказал Кленси. — У меня такое впечатление, что большая часть все же достанется Рою Кирквуду.

Все головы повернулись к Кленси. Блаунт, которого эта беседа как бы и не интересовала, был погружен в свои мысли.

Он сказал:

— Вы дали слово, лейтенант! Вы сказали, что если я проглочу кусок, то вы не будете мучить мою жену. Это обещано, лейтенант. Вы не забудете?

— Я всегда сдерживаю свои обещания, — сухо подтвердил Кленси. Он взял стул и сел на него верхом напротив Блаунта. — Да, я дал тебе слово. Я сказал, и я это сделаю, рассчитывай на меня. Я сделаю все возможное, чтобы твоя жена получила максимальный срок!

Блаунт чуть не задохнулся. Лицо его исказилось.

— Дерьмо! — бросил он.

Кленси вздохнул.

— Начнем с самого начала, Блаунт. Торг не окончен и продолжается. Начнем с ответа на вопрос, который я задам тебе, и тогда уж окончательно договоримся… — Он не спеша закурил сигарету. — Слушай меня очень внимательно, Блаунт… Что ты сделал с трупом Серверы после того, как убил его? Куда ты его запрятал?

На этот раз молчание было прервано всеобщими восклицаниями величайшего удивления. Вайс закрыл глаза от неожиданности. Клайтон посмотрел на Кленси и заметил в его глазах какой-то особенный свет, который уже видел однажды. Другие, с открытыми ртами, напряженно уставились на Кленси. Только невозмутимый стенографист ждал продолжения допроса, держа пальцы на клавиатуре машинки.

Лицо Блаунта стало пепельно-серым. Он облизнул губы и проглотил слюну. Кленси не спускал с него глаз.

— Я жду, Блаунт, — сказал он почти ласково.

— Вы тронулись…

— Нет, Блаунт! Но ты действительно тронулся, если думал спасти жену ложью, которая не могла обмануть даже ребенка. Ты хотел вытащить ее из этого грязного и мокрого дела и, больше того, оставить ей денежки. Да, это ты и никто иной — сумасшедший!

Блаунт смотрел вокруг как затравленный зверь. Но мало-помалу он овладел собой, вздохнул и как-то обмяк, как будто бы, наконец, осознал действительность и отчетливо понял создавшееся положение.

— Согласен, — наконец выдавил он из себя с яростным отчаянием. — Вы выиграли!

Да, это я убил Ленни! Я убил его и сбросил в реку около Кикскила. Это я убил его девчонку и подложил бомбу судье!

Кленси мрачно смотрел на него.

— Ты убил девушку в то время, когда находился в Олбани? — Кленси покачал головой. — Ты что, в самом деле хочешь, чтобы твоя жена получила двадцать лет? Знаешь ли ты, что такое женская тюрьма? Это еще в несколько раз хуже, чем Синг-Синг, и тебе это прекрасно известно… Кажется, твоя жена хорошенькая… Охранники будут драться из-за нее, и она напрасно будет бороться, ей обязательно придется пройти через это. А ты в это время…

Блаунт вскочил со стула, все присутствующие подались вперед, чтобы вовремя вмешаться, но Кленси ограничился лишь тем, что оттолкнул его ладонью.

— Когда ты наконец поймешь, что я не шучу, и все, что я тебе здесь говорю, слишком серьезно? — сказал он Блаунту, который бессильно опустился на стул. — Когда я получу исчерпывающие ответы на все вопросы? В конце концов, может быть, тебе лучше молчать. Ты пока еще не готов к защите. Но ты всем этим только осложняешь свое положение, вот и все. Можешь оставить все это своему адвокату. — Через плечо он посмотрел на Уэлса. — Мистер Уэлс, этот человек нуждается в советах. У вас нет желания оказать ему юридическую помощь?

— Я? — Уэлс, шокированный, приблизился. — Мне помогать убийце? Убийце судьи Кейля?

— Нет, — возразил Кленси, — разумеется, дело не идет о защите убийцы судьи Кейля. Вы должны понять это, мистер Уэлс… — Кленси с любопытством посмотрел на адвоката. — Предпочитаете выпутаться ложью? Или, может быть, хотите все же признаться? Блаунт уже дошел до точки, он не знает, что еще выдумать, его воображение не на высоте! Но вы здесь… И мы вас держим… — Он поднял сжатый кулак. — Вот так!

Уэлс смотрел на него остановившимся взглядом. Казалось, что он окаменел.

— Теперь Блаунт уже определенно выпустит кусок, — продолжал спокойно Кленси. — Прежде всего, он хочет спасти свою жену и он знает, что может довериться моим обещаниям. Он также знает, что я крепко держу свое слово. — Он дернул плечами. — По-видимому, у нее все же не будет денег, которые вы должны были ей передать, но нельзя же иметь все! Во всяком случае, она обойдется без них без особого труда…

Казалось, что адвокат тает на глазах. Он как-то потускнел и потерял свою гордую осанку. Кровь отлила от его лица, ничего не видящим взглядом он посмотрел вокруг и рухнул на пол. Кленси мгновение глядел на бесчувственное тело блестящего адвоката. Затем его взгляд вернулся к лицу, полному ужаса, лицу человека, сидящего перед ним.

— Продолжай, Блаунт, — сказал он устало. — Я слушаю тебя. Итак, начнем сначала…

Глава 9

Пятница, 21 час 05 минут

Метрдотель Веккио Алпин-ресторан был очень смущен. Четверо прибывших вместе мужчин были так непохожи друг на друга, что их размещение грозило превратиться в проблему. Первый, разумеется, тот элегантный, с голубыми проницательными глазами и важным видом. Но толстый увалень с седыми волосами, которому давно надо было сходить к парикмахеру, резко отличался от него. А высокий брюнет с ярким галстуком, темными глазами и пронзительным взглядом еще больше усложнял положение. Не говоря уже о четвертом, хорошо одетом, который был слишком чем-то взволнован, или попросту пьян, и едва держался на ногах.

Проблему эту решил инспектор Клайтон, направившийся к ближайшему столику, а его компаньоны — за ним.

После вопросительного взгляда на метрдотеля, который ответил неопределенным пожатием плеч, гарсон подошел к их столику с картой вин и меню. Клайтон даже не взглянул на него.

— Виски с водой, — сказал он.

— Превосходно, — поддержал его капитан Вайс, — мне то же самое.

— Пива, — коротко произнес Кленси.

— Ну а мне, — сказал Кирквуд, — сухое виски, двойное. Ни воды, ни льда, ничего.

Гарсон удалился, удовлетворенный тем, что его предчувствие совершенно оправдалось.

Кирквуд повернулся к Кленси, сидевшему слева от него.

— Вы насмерть перепугали меня, Кленси. Когда вы заперли меня в той комнате с Кэнливеном и двумя стражами, которые следили за мной из-за своих столов, я в самом деле подумал, что вы подозреваете меня в том, что я подложил бомбу в кабинет судьи. Вы понимаете, что у меня самого кабинет там…

— Знаю, — сказал Кленси. — Заметьте, что, если бы я вас заподозрил в самом деле, то только по вашей вине. Я просил вас, чтобы вы не старались ускользать от моих людей, а тут Мэтью сообщил мне, что вы вернулись, это значит, вы выходили и какое-то время не были под наблюдением. А в это, именно в это время, когда вы выходили, убили женщину, стреляли в Капровского и в меня.

— Я уходил только обедать, — сказал Кирквуд. — А потом, чтобы немного рассеяться, я пошел в кино. Я не пытался ускользнуть от ваших людей намеренно, но не мог оставаться в доме один, а Ева с детьми уже уехала…

— Ну разумеется, — сказал Кленси. — Потом я иду к судье Кейлю и узнаю, что он собирается уничтожить вас в своей будущей речи по радио. Я не знаю, считаете ли вы это важным…

Кирквуд ошеломленно посмотрел на него.

— Уж во всяком случае не могли же вы думать что я убью человека только для того, чтобы помешать его нападкам на меня во время избирательной кампании?

— Разумеется, нет. Хотя мотивы преступлений бывают очень различны. Вероятно, вам известно, что причина преступления имеет значение только для того, кто его совершает. Проще говоря, я понял, что вы тут совершенно ни при чем, как только стал яснее видеть…

Гарсон, принес напитки. Чтобы оказать честь Клэйтону, так как предполагал, что тот пригласил сюда всех остальных, а не из уважения лично к Кленси, он принес бутылку пива «Хайнекен». Очень довольный этим, Кленси тут же налил себе и уже приготовился выпить, когда инспектор вдруг поднял руку.

— Я думаю, что мы должны выпить за лейтенанта Кленси, — с торжественным видом произнес он.

Все чокнулись. Кленси улыбнулся и поблагодарил. Капитан Вайс отпил глоток виски и поставил стакан.

— Ну, Кленси, может быть, вы расскажете нам об Уэлсе? И почему во время допроса вы сказали, что награда должна частично достаться Рою, вашему другу?

— Ба, да это чтобы произвести ошеломляющее впечатление на Уэлса. Однако задача была решена благодаря присутствию Роя на Вашингтон-гейтс.

Все с недоумением посмотрели на Кленси. Он широко улыбнулся и доброжелательно оглядел всех присутствующих.

— Хорошо, — сказал он. — Начнем с самого начала. Они теперь уже признались оба, но если бы не схватили Блаунта, Уэлс был бы все равно загнан в угол. Он, впрочем, был поразительно небрежен… — Кленси допил свой стакан и зажег сигарету.

— Что мучило меня вначале, так это то, что я никак не мог понять, почему бежал Сервера, которому оставалось так мало до полного освобождения? У каждого на этот счет было свое мнение, но ни одно из них не казалось мне убедительным. Но в прошлый вторник, когда я был у судьи Кейля, Джон Уэлс сам лично представил мне единственное в этом случае подходящее объяснение! «Ленни дошел до точки». Что и подтвердил Блаунт сегодня, когда объяснял нам про Ленни. Это объяснение не вязалось с тем, что говорила мать Серверы, регулярно посещавшая сына. И директор тюрьмы не мог предположить ничего подобного; однако и у охранников есть нюх на эти вещи, и они всегда предупреждают заранее.

Позже я прочитал последние письма Ленни к Марсии, из них не следовало, что он уж очень мучается от пребывания в тюрьме. — Кленси нахмурился. — Ну, это объяснение тоже не стоило больше предыдущих. И я стал задавать себе вопрос, по своей ли воле бежал Ленни из тюрьмы, не утащили ли его оттуда силой? Я как раз остановился на этих мыслях, когда была убита Марсия и стреляли в меня и в Капровского.

Моей первой реакцией было отказаться от своей теории насчет насильственного похищения Ленни, потому что я понял, что могло побудить Серверу к бегству: отомстить тем, кто способствовал его аресту и осуждению. В то время я мог поклясться, что он не знал о доносе Марсии, но выходило, после ее убийства, что он это знал. Если толковать его письмо в этом смысле… Но чем больше я об этом думал, тем менее верил в это.

Мне было непонятно, как мог Ленни узнать, что Марсия донесла на него? Никто не знал об этом, кроме меня, Кейля и Роя. А потом если предположить, что он и узнал об этом, то он бы дал знать ребятам из своей банды, а не говорил бы им, что она — верный человек. В этом и она была уверена, и мадам Сервера…

Нет, в самом деле, ничего не выходило с этой версией. — Кленси внезапно поднял голову. — Не считая того, что, когда в меня стреляли, мне показалось странным, что тип машины был тот же, но сидящий в ней почему-то промахнулся: на улице было совершенно безлюдно, и у него было время даже стереть нас в порошок. А потом я начал видеть какие-то бредовые сны. Меня преследовали все время кошмары, связанные с этим делом. Но, впрочем, они были и не такими уж бредовыми: это мое подсознание старалось найти ответы на вопросы, которые я задавал себе в течение дня.

Во-первых, кто финансировал побег? А потом: мог ли его финансировать человек, не имеющий прямых связей с бежавшими? Я все же нашел ответ на второй вопрос, потому что мне без конца снился телефонный разговор, записанный на магнитофонную ленту благодаря нашим системам подслушивания. Кто-то приказывал Марсии немедленно идти на свидание к Ленни в то место, где они познакомились. Марсия возразила: «Но…» Однако приказывавший тип прервал ее. Я долго пытался разгадать значение этого «но» и возражение, которое готовилась произнести Марсия. Она в самом деле не могла пойти в то место, где они познакомились, по крайней мере немедленно, да еще ночью, так как они познакомились с Ленни не в Нью-Йорке, о чем я узнал позже.

Инспектор Клайтон наклонился вперед.

— Но она в этот момент должна была понять, что этот звонок фальшивый и исходит не от Ленни Серверы. Почему же она поспешила выйти на улицу?

— Этого мы никогда не узнаем, — с сожалением сказал Кленси. — Но, по-моему, она сразу поняла, что ей расставляют ловушку и знают, где она живет, и, может быть, она подумала, что чем скорее уйдет из дома, тем быстрее скроется от них.

Как бы то ни было, это доказывало, что звонил не Ленни Сервера и даже звонили не по его поручению, и единственной целью было заставить девушку выйти из дома, чтобы уничтожить ее. Но подстроено все так, чтобы думали: убийца именно Ленни Сервера. Почему? А просто потому, чтобы создалось впечатление, что Ленни собирается ликвидировать всех тех, кто был причиной его неприятностей…

Гарсон бродил вокруг стола с меню в руках.

Клайтон сделал знак, чтобы повторили выпивку, и гарсон с довольным видом ушел, а Кленси продолжил свой рассказ.

— Вот тогда-то я и начал лихорадочно работать своей головой. Я понял, что Ленни служил кому-то козлом отпущения. Только мы трое знали, что Марсия была причиной его ареста, а ему это определенно не было известно. Значит, убийца Марсии знал об этом, но он думал, что и Ленни тоже об этом знает… Позже я понял, что так мог действовать только Джон Уэлс.

Судья в свое время рассказал ему все дело и, не придав значения, сообщил, что это Марсия рассказала нам про Ленни. Значит, я был этим возвращен к своей первой версии: Ленни воспользовались потому, что он из-за мальчишеского бахвальства угрожал когда-торяду лиц, в числе которых был и судья Кейль. Если Ленни бежит из тюрьмы, а кто-нибудь из этих людей окажется убитым, то все подозрения и вся вина автоматически переносятся на Ленни Серверу. Но я тут же подумал, а если бы не было Ленни, с какой стороны стали бы мы вести следствие?

Возьмем, например, смерть судьи Кейля. Если бы мы не были предубеждены и не подозревали Ленни Серверу, мы начали бы спрашивать себя, кому выгодна эта смерть? В этом случае ответ был бы очень прост: Джону Уэлсу, мужу единственной наследницы судьи, которому уже надоело ждать наследства.

С этого момента многие вещи стали бы понятными и, однако, я все же не был уверен, что не ошибся…

К столу вернулся с заказанными напитками гарсон. Он спрашивал себя, когда же эти клиенты закажут обед? И вообще, закажут ли они его?

Кленси отпил глоток пива и стал рассказывать дальше.

— Именно тогда кто-то позвонил Рою на новую квартиру и угрожал уже не только ему, а даже его детям. Мне начали сниться телефонные кабины и дети, одетые в кольчуги. Но только в это утро, в кабинете инспектора, я вдруг подумал, а кто же мог узнать так быстро новый адрес и новый телефон Роя? Даже наш дежурный телефонист не мог сделать этого, и только позвонив в избирательный комитет демократов, он получил его. Как могли Сервера и Блаунт (в это время я уже вплотную заинтересовался Блаунтом) узнать, что Рой Кирквуд переехал на другую квартиру, и особенно — так быстро достать номер телефона, его нового, никому не сообщенного телефона? Но тут-то вскрылось совершенно новое для меня обстоятельство. Я узнал, что Джон Уэлс — член демократической партии и что он был против тестя во всем, даже в политике. И вот ему-то было просто, очень просто узнать номер телефона квартиры Кирквуда, и это именно он позвонил ему для поддержания легенды, что Сервера в самом деле нападает и сводит счеты со всеми, причастными к его осуждению. Это была самая грубая ошибка из всех, совершенных Джоном Уэлсом.

До этого у меня еще были кое-какие сомнения, но телефонный звонок к Кирквуду подтвердил, что я на правильном пути.

Когда я совершенно ясно осознал это, мне оставалось только собрать показания. Организатор побега должен был иметь связи с охраной Синг-Синга и деньги, чтобы финансировать этот побег. У Уэлса такие связи, несомненно, были, он ведь член комиссии по досрочному освобождению заключенных с примерным поведением под честное слово. А деньги? Честное слово, деньги… а вот денег такие заключенные, определенно, не имели, но занять деньги без всяких гарантий проще, чем мы иногда думаем. Во всяком случае, в нелегальных источниках. Благодаря Филу Маркусу, Вилльямс знал один нелегальный источник, а нелегальность — это владение Порки Франка. Может быть, это удача, но факт таков, что Франк нашел человека, одолжившего деньги, меньше чем за четыре часа.

Вы слышали две исповеди. Посредником был Вилльямс, Блаунт и Маркус были избраны благодаря своим познаниям во взрывном деле. Им было известно только, что они должны вытащить Серверу из тюрьмы и что это позволит бежать и им.

Как только мы узнали, что же надо искать, так сразу же и нашли, что хотели. Даже без Блаунта мы добрались бы до Джона Уэлса. Он был уверен, что сделал все чисто, не замечал своей небрежности, считая план безупречным и неуязвимым.

Но мы уже развернули следствие достаточно широко. Гомес нашел машину и гараж, откуда Уэлс брал ее. Стентон проследил телефонные звонки Уэлса из отеля Оссининга — домой к убитому им охраннику и миссис Блаунт, в Олбани. Кстати, ему повезло, что полицейский из Оссининга умер, так как это позволило ему обрести уверенность, что теперь-то уж Блаунту не отвертеться, все подозрения падут на него, и он пойдет на электрический стул. Уэлс это знал, взвесил все с юридической точки зрения, а ведь он был блестящим адвокатом. Он знал: можно заставить Блаунта говорить только то, что было выгодно ему, обещая создать жене Блаунта условия, при которых она будет вполне обеспечена материально и жить спокойной жизнью. Блаунт обожал свою жену, и ему нечего было терять.

Но тут в рассказ вмешался капитан Вайс:

— Но если Уэлс хотел убедить нас, что Ленни Сервера пытался ликвидировать всех своих врагов, почему же он вдруг выпустил пулю в воздух, стреляя в вас?

Кленси улыбнулся.

— Держу пари, что он теперь горько сожалеет об этом. Он не стремился убить нас всех. Он только хотел создать видимость расплаты Серверы со своими врагами, с теми, кому он грозил отомстить. И вообще, что бы он выиграл, убив меня? Он ведь, собственно, не знал тогда, какую я представляю для него угрозу. Вот убийство девицы подходило к якобы задуманной Ленни мести. Но убить полицейского? Он понимал, что сейчас же будет мобилизована вся полиция. — Кленси покачал головой. — Нет, он не стремился убить меня, так же как и не стремился причинить какое-нибудь зло детям Роя Кирквуда. Он просто хотел заставить нас смотреть на все это дело так, как это было выгодно ему, был уверен, что дальше мы не пойдем, думал, что должно было произойти…

— А как вы угадали, что Сервера мертв? — с интересом спросил инспектор Клайтон.

— Он явно был козлом отпущения. Если бы Сервера был жив, он мог бы рассказать нам всю историю или шантажировать их. И это в то время, когда они сделали вид, что Сервера бежал из тюрьмы для того, чтобы отомстить врагам. Когда я все это понял, то мне стало совершенно ясно, что им было необходимо избавиться от него, что они и сделали.

Мужчины молчали, поглощая свои напитки и устремив глаза на скатерть, каждый был погружен в свои мысли.

Вдруг Вайс шумно вздохнул и как-то странно завращал глазами.

— Телефон… — прошептал он.

Кленси улыбнулся.

— Не говорите мне об этом! — Он поднял глаза к небу и остался с открытым ртом. — О!.. Нет, нет!

Гарсон наклонился к Клайтону, услужливо протягивая ему аппарат.

— Вы просили телефон?

Сидевшие за столом дружно улыбнулись.

— Нет, — спокойно ответил инспектор Клайтон, — мы просили меню.

— Телефон и меню, — серьезно продолжил капитан Вайс, косясь на Кленси, — ведь это так похоже, совершенно не удивительно, что вы так мило перепутали!

Алистер Маклин Путь к пыльной смерти

Глава 1

В тот жаркий и безоблачный день Харлоу сидел на краю трека и ветер трепал его длинные волосы, бросая пряди на лицо. Его руки в шоферских перчатках крепко сжимали золотящийся на солнце шлем — казалось, Харлоу пытается раздавить его. Руки эти неудержимо дрожали и временами все его тело сводила мучительная судорога.

Машина, из которой лишь чудом его выбросило живым и невредимым в последний момент перед тем, как она перевернулась, теперь, по иронии судьбы, лежала в смотровой яме фирмы «Коронадо» вверх колесами, которые все еще крутились. Струйки дыма выползали из мотора, уже погребенного под пеной огнетушителей, и было ясно, что теперь можно не опасаться взрыва уцелевшего бензинового бака.

Алексис Даннет, первым прибежавший к месту катастрофы, заметил, что Харлоу смотрит не на свой автомобиль, а, словно завороженный, не сводит глаз с того места, где — ярдах в двухстах от него — человек по имени Айзек Джету догорал в белом пламени погребального костра, пожиравшего то, что до недавнего времени было его прославленной гоночной машиной. Удивительно мало дыма поднималось от пылающих обломков, может быть, из-за тепла, исходившего из раскаленного магниевого сплава колес, и когда порыв ветра разрывал порой высокую завесу пламени, можно было видеть Джету в единственно уцелевшей части машины среди всей этой бесформенной, неузнаваемой массы покореженной стали. По крайней мере, Даннет знал, что это — Айзек Джету, ибо то, что представилось его взору, было почерневшее до жути и обугленное человеческое тело.

Тысячи людей на трибунах и вдоль трека, застыв в безмолвии, с ужасом, еще не веря своим глазам, смотрели на горящую машину. Когда дежурные по трассе, отчаянно размахивая флажками, дали сигнал к прекращению гонок, у пункта обслуживания фирмы «Коронадо» замер мотор последней из тех девяти машин, участвовавших в гонках Гран-При, что скопились сейчас здесь.

Теперь все потонуло в молчании: и голос диктора, и вопль сирены на машине «скорой помощи», со скрежетом затормозившей на благоразумном расстоянии от автомобиля Джету. Свет ее фонаря словно растворился на фоне белого пламени. Рабочие спасательной команды в огнеупорных комбинезонах, орудуя кто огромными огнетушителями на колесах, а кто ломиками и топорами, отчаянно пытались добраться до автомобиля и извлечь из него обуглившийся труп, но неослабевающий огонь как будто издевался над ними. Их усилия были столь же тщетны, как бесполезно было и присутствие «скорой помощи». Айзек Джету находился уже там, где для человека нет ни помощи, ни надежды.

Даннет перевел взгляд на человека в комбинезоне, сгорбившегося рядом с ним. Руки, сжимавшие шлем, все еще дрожали, а глаза, неподвижно прикованные к пламени, охватившему теперь уже весь автомобиль Джету, напоминали глаза ослепшего орла. Даннет протянул руку и слегка потряс его за плечо, но Харлоу словно не заметил этого. Тогда Даннет спросил, не ранен ли он, потому что трясущиеся руки Харлоу и его лицо были в крови (он перевернулся по крайней мере раз шесть, прежде чем его выбросило из машины и она рухнула в смотровую яму), но Харлоу не шевельнулся и взглянул на Даннета как человек, с трудом приходящий в себя после кошмарного сна. Потом покачал головой.

К ним подбежали два санитара с носилками, но Харлоу, опираясь только на руку Даннета, с трудом поднялся на ноги и отмахнулся от них. Однако не оттолкнул поддержавшую его руку, и оба они медленно направились к пункту обслуживания — все еще оглушенный, не сознающий всей полноты случившегося Харлоу и Даннет — высокий, худой, с темными волосами, разделенными прямым пробором, с темной, словно подведенной карандашом, полоской усов и в пенсне — воплощение ходячей идеи образцового бухгалтера, хотя паспорт его недвусмысленно указывал на то, что он журналист.

У входа в пункт обслуживания им повстречался Мак-Элпайн, все еще не выпускавший из рук огнетушителя. Джеймс Мак-Элпайн, владелец фирмы «Коронадо» и создатель ее гоночной команды, был человеком лет пятидесяти пяти с массивным подбородком и грузной фигурой, изрезанным морщинами лицом и внушительной гривой черных с серебристой проседью волос. За его спиной главный механик Джейкобсон и два его рыжеволосых помощника, близнецы Рафферти, которых все почему-то звали Твидлдом и Твидлди, все еще возились у догоравшего автомобиля, в то время как за ними двое людей в белых халатах из «скорой помощи» выполняли свои более сложные функции. На шоссе, потеряв сознание, но все еще сжимая в руках карандаш и блокнот, где она описывала каждый эпизод, лежала Мери Мак-Элпайн, черноволосая двадцатилетняя дочь владельца «Коронадо». Склонившись над ней, врачи осторожно разрезали ножницами от лодыжки до колена левую брючину, которая еще минуту назад была белой, но сейчас имела винно-красный цвет.

Мак-Элпайн взял Харлоу за руку, намеренно заслонив от него свою дочь, и повел к павильону, который находился позади смотровых ям. Он в полной мере обладал качествами, как правило, присущими миллионерам: деловитостью, твердостью духа и самообладанием. Правда, за всем этим скрывались — проглядывая порой, как, например, сейчас — доброта и чуткость, в которых никто не посмел бы его заподозрить.

В глубине павильона стоял деревянный ящик, служивший портативным баром. Большую его часть занимал холодильник с запасами пива и множеством безалкогольных напитков, предназначенных главным образом для механиков, так как работа под иссушающе жарким солнцем вызывала сильную жажду. Здесь же хранились две бутылки шампанского на случай, если гонщик, выигравший Гран-При пять раз подряд (что практически невозможно), станет победителем и в шестой.

Харлоу поднял крышку бара и не глядя вынул бутылку бренди и налил полстакана. При этом горлышко бутылки так стучало по краю стакана, что бренди вылилось больше на пол, чем попало в стакан. А чтобы поднести стакан ко рту, Харлоу пришлось взять его обеими руками, и теперь его край выбивал звонкую дробь — не хуже кастаньет — на зубах Харлоу. Тем не менее ему удалось сделать глоток, но большая часть все-таки стекла маленькими струйками по испачканному кровью подбородку на белый комбинезон, оставив на нем пятна такого же цвета, как и на одежде раненой девушки.

Харлоу тупо уставился на пустой стакан, опустился на скамью и снова потянулся за бутылкой.

Мак-Элпайн бесстрастно посмотрел на Даннета.

За всю свою карьеру гонщика Харлоу пережил три катастрофы, из которых последняя, произошедшая два года назад, едва не оказалась для него роковой. Но даже тогда, находясь почти в агонии, он улыбался, когда его клали на носилки и вносили в самолет, чтобы отправить обратно в Лондон, и его левая рука с многозначительно поднятым вверх большим пальцем (правда, сломанная в двух местах), была тверда, словно высеченная из мрамора. Но еще более зловещим было то обстоятельство, что, если не считать символического глотка шампанского в честь одержанной им победы, Харлоу до этого никогда в жизни не притрагивался к алкоголю.

«Все они к этому приходят, — часто говаривал Мак-Элпайн, — рано или поздно, но все они к этому приходят. Не важно, в какой степени, они хладнокровны, смелы и талантливы, они все равно придут к этому, и чем тверже их ледяное спокойствие и самообладание, тем легче они ломаются».

Правда, Мак-Элпайн порой любил несколько преувеличить. К тому же была группа — пусть даже и очень небольшая — выдающихся гонщиков, в прошлом победителей в больших международных состязаниях, которые ушли из спорта в расцвете физических и духовных сил и, таким образом, могли бы начисто опровергнуть утверждение Мак-Элпайна. Но, с другой стороны, кто же не знал о водителях-виртуозах, которые пришли к полному краху или так устали от нервного и умственного напряжения, что превратились в пустую оболочку своих прежних «я», и кто же не знал, что среди нынешних двадцати четырех завоевателей Гран-При есть пять или шесть человек, которые никогда больше не выиграют ни одной гонки, так как утратили всякое желание добиваться победы и продолжают участвовать в гонках только ради поддержания своего фасада — уже давно опустевшего обиталища гордости. И все же в мире гонщиков есть свои законы, и один из них гласит: нельзя вычеркнуть человека из славной когорты участников Гран-При только из-за того, что у него сдали нервы.

Печальная истина, однако, заключалась в том, что Мак-Элпайн был чаще прав, чем неправ, о чем ясно свидетельствовал вид дрожащей фигурки, поникшей рядом с ним на скамье. Если какой-нибудь человек и одолевал вершину, достигал и перешагивал пределы возможного, прежде чем низвергнуться в бездну самоотрицания и приятия конечного краха, то этим человеком, несомненно, был Джонни Харлоу, золотой мальчик заездов Гран-При и до этого дня, без сомнения, выдающийся гонщик своего времени, а по мнению многих, и всех времен. Ведь несмотря на то, что в прошлом году он стал чемпионом международных гонок и что, лидируя в первой половине заездов нынешнего сезона, он мог, по всем прогнозам, снова стать обладателем Гран-При, его нервы и воля, очевидно, были непоправимо надломлены. И Мак-Элпайн, и Даннет ясно понимали, что — проживи он хоть сто лет — обугленный призрак, бывший раньше Айзеком Джету, будет преследовать его до конца дней.

Да, по правде говоря, те, кто имеет глаза, чтобы видеть, могли и раньше заметить кое-какие признаки, а у гонщиков и механиков на трассе глаза что надо. Эти признаки появились уже после второй большой гонки этого сезона, когда Харлоу так легко и убедительно одержал победу, еще не зная, что его младший брат, идя со скоростью более ста пятидесяти миль в час, был оттеснен с трека и врезался в ствол сосны. Харлоу никогда не отличался общительностью и не тянулся к шумным сборищам, но после этого он стал еще более сдержанным и молчаливым, а если и улыбался, что случалось все реже, улыбка эта была пустой, как у человека, который не находит в жизни ничего, чему стоило бы улыбаться. До сих пор самый хладнокровный из гонщиков, учитывающий любую мелочь, и враг всякого лихачества, цена которому — человеческая жизнь, он стал понемногу отступать от своих высоких принципов и все меньше заботился о безопасности, хотя и продолжал свой триумфальный путь на мототреках Европы. Но теперь он добивался рекордов, завоевывая один за другим трофеи Гран-При с риском для себя и своих товарищей. Его езда стала неосторожной и даже опасной, и другие гонщики, при всей их крепкой профессиональной закалке, явно испытывали перед ним какой-то страх, ибо вместо того, чтобы оспаривать у него повороты, как это бывало прежде, почти все они теперь предпочитали притормаживать, когда сзади появлялся его бледно-зеленый «коронадо». Говоря по совести, последнее было весьма редко, ибо Харлоу придерживался простой и эффективной формулы: сразу проскочить вперед и оставаться впереди до конца.

Теперь все больше людей громко заявляли, что его самоубийственное соперничество на гоночных дорогах означало битву не против равных, а против самого себя. Становилось все очевиднее, что эта битва была единственной, которую он никогда не сможет выиграть, что его последняя отчаянная ставка против сдающих нервов ни к чему не приведет, что настанет день, когда поток удач иссякнет. И вот теперь такое случилось — с ним и с Айзеком Джету, и Джонни Харлоу на глазах у всего мира проиграл свою последнюю битву на треках приза Гран-При и в Европе, и в Америке.

Не исключено, конечно, что он останется на треке и будет еще сражаться, но одно казалось совершенно очевидным: никто не понимает с большей ясностью, чем сам Харлоу, что его боевые дни уже позади.

В третий раз Харлоу потянулся к бутылке. Руки его по-прежнему дрожали. Бутылка была уже на треть опорожнена, но лишь малая доля жидкости попала по назначению — настолько неуверенными и неуправляемыми были движения Харлоу.

Мак-Элпайн мрачно взглянул на Даннета, пожал грузными плечами, жест не то отречения, не то принятия неизбежного, и выглянул из павильона. В этот момент за его дочерью прибыла машина «скорой помощи» и он поспешил туда, а Даннет принялся обмывать лицо Харлоу губкой, обмакивая ее в ведро с водой. Казалось, Харлоу было совершенно все равно, что будет с его лицом. О чем бы ни думал он в те минуты, а при данных обстоятельствах только полный идиот не прочитал бы его мыслей, все его внимание сосредоточивалось на этой бутылке бренди, и если вообще в человеческих возможностях стать воплощением какой-то идеи, причем, абсолютным воплощением, то именно таким и был Харлоу сейчас: воплощением одной-единственной потребности, одного неумолимого желания, а именно — немедленного забвения.

Пожалуй, оно и к лучшему, что ни Харлоу, ни Мак-Элпайн не заметили человека, стоявшего снаружи у самой двери и всем своим видом показывавшего, что больше всего на свете ему хочется, чтобы Харлоу вообще перешел в мир вечного забвения. Лицо сына Мак-Элпайна, Рори, этого смуглого кудрявого подростка, отличавшегося обычно дружелюбием, сейчас омрачала грозовая туча — выражение как будто и немыслимое для человека, который уже несколько лет и даже еще несколько минут тому назад считал Харлоу единственным кумиром своей жизни.

Рори перевел взгляд на машину «скорой помощи», куда внесли его окровавленную сестру, и немыслимое перестало казаться немыслимым. Он повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на Харлоу, и во взгляде этом было столько ненависти, сколько вообще может выражать взгляд шестнадцатилетнего подростка.

Официальное следствие, проведенное почти сразу после несчастного случая, как и предполагали, не выявило никого, кто мог бы служить причиной катастрофы. Официальное следствие почти никогда не выявляло конкретного виновника, в том числе и в пресловутом и беспрецедентном убийстве в Ле-Мансе, где во время гонок погибли семьдесят три зрителя, а виновника так и не нашли, хотя всем было хорошо известно, что виновником этой трагедии был всего один человек, теперь уже покойный.

Как только что было упомянуто, виновника не нашли и на этот раз, хотя две или три тысячи зрителей, находившихся на главных трибунах, не колеблясь, возложили бы вину на плечи Джонни Харлоу. Но еще больше его обличало неопровержимое свидетельство всего случившегося в виде телезаписи. Экран в маленьком зале, где велось следствие, был небольшой и весь в пятнах, но изображение на нем было достаточно четким, а звук живо и реалистично воспроизводил то, что произошло на трассе. Из фильма — а он длился всего каких-нибудь двадцать секунд, но повторялся для просмотра пять раз — было видно, как три машины, снятые сзади при помощи телеобъектива с переменным фокусным расстоянием, приближались к пункту обслуживания. Харлоу в своем «коронадо» висел на лидирующей машине, зарегистрированной от имени частного лица, старой марки «феррари», которая шла впереди лишь по той причине, что уже успела отстать на целый круг. Двигаясь на еще большей скорости, чем Харлоу, и держась четко другой стороны трека, шла зарегистрированная от завода красная, как пожарный автомобиль, машина фирмы «феррари», которую вел блестящий калифорниец Айзек Джету. На прямом отрезке пути двенадцатицилиндровый двигатель Джету имел значительное преимущество перед восьмицилиндровым двигателем Харлоу, и было ясно, что Джету намерен обойти Харлоу. Видимо, и Харлоу это понимал, ибо включил стоп-сигнал, очевидно, собираясь слегка убавить скорость и следовать за отстающей на круг машиной, пока Джету не проскочит мимо.

Вдруг случилось невероятное: тормозные сигналы машины Харлоу погасли, и «коронадо» с силой рвануло вбок, словно Харлоу в последний момент решил обойти идущую впереди машину до того, как Джету успеет проскочить.

Если он действительно принял столь необъяснимое решение, то это было величайшим безрассудством, ибо он поставил свою машину на пути машины Джету, который шел со скоростью не менее 180 миль и не имел ни малейшей возможности затормозить или уклониться в сторону; а ведь только это и могло спасти его.

В момент столкновения переднее колесо машины Джету ударило сбоку в самый центр переднего колеса машины Харлоу. Для последнего последствия столкновения были, мягко говоря, достаточно серьезны, ибо его машина превратилась в неуправляемый волчок, для Джету же они оказались фатальными. Даже сквозь какофонию ревущих моторов и скрежет шин на гудроне звук лопнувшей шины на переднем колесе машины Джету прогремел как выстрел, и в этот самый момент Джету был обречен. Его «феррари», полностью потеряв управление и превратившись в бездушное механическое чудовище, стремящееся к самоуничтожению, ударился о предохранительный барьер, идущий вдоль трека, отлетел от него рикошетом на другую сторону шоссе и, изрыгая красное пламя и клубы черного жаркого дыма, врезался в противоположный барьер. После удара, вращаясь, как безумный, «феррари» пронесся по треку ярдов двести, дважды перевернулся и рухнул на все четыре исковерканные колеса. И все это время Джету продолжал сидеть в водительском кресле, запертый в машине, как в ловушке. Скорее всего, он к этому моменту был уже мертв. И именно к этому моменту красное пламя превратилось в белое.

То, что Харлоу явился непосредственной причиной гибели Джету, не вызывало сомнений. Но Харлоу — одиннадцатикратный чемпион Гран-При — был и по очкам, и по общим характеристикам лучшим водителем в мире, а кто же осмелится осуждать такого человека? Такие вещи не делаются! Поэтому все это трагическое происшествие определили как гоночный эквивалент божьего деяния и, скромно опустив занавес, дали понять, что действие закончено.

Глава 2

Французы даже в расслабленном состоянии не способны скрывать свои истинные чувства, а плотная толпа, что собралась в тот день в Клермон-Ферране, была крайне возбуждена и напряжена и тем более не была расположена сдерживаться. Когда Харлоу, опустив голову, скорее плелся, чем шел, вдоль трека, направляясь из зала следствия к пункту обслуживания фирмы «Коронадо», выражение ее чувств стало поистине громогласным. Вопли, сопровождаемые типично галльским размахиванием множества сжатых в кулаки рук, шипение, свист и просто гневные выкрики были не только страшными, но и угрожающими. Зрелище было отнюдь не из приятных, казалось, не хватает только искры, чтобы вспыхнул мятеж, и мстительные чувства против Джонни Харлоу вылились бы в физическую расправу над ним. Очевидно, именно этого и боялись полицейские, ибо они шли следом за Харлоу, готовые, в случае необходимости, тут же взять его под защиту, хотя по выражению их лиц можно было судить, что такая задача им совсем не по душе, и по тому, как они избегали смотреть на Харлоу, было ясно, что они полностью разделяли чувства своих соотечественников.

Отставая на несколько шагов от Харлоу и окруженный по бокам Даннетом и Мак-Элпайном, шел еще один человек, мнение которого явно совпадало с мнением зрителей и полицейских. Гневно дергая за ремешок свой шлем, он шел, одетый в комбинезон гонщика, похожий на комбинезон Харлоу, — Никола Тараккиа фактически был водителем номер 2 в гоночной команде «Коронадо». Тараккиа был вызывающе красив. Его темные волосы вились, сияющие зубы были столь совершенны, что ни один производитель зубной пасты не посмел бы изобразить такие в своей рекламе, а по сравнению с его загаром любой другой загар показался бы бледно-зеленым. И то, что в данный момент он выглядел не особенно привлекательно, объяснялось злобной гримасой, омрачавшей его лицо, — легендарной гримасой Тараккиа, которая славилась, словно одно из чудес света, была всегда у него наготове и воспринималась окружающими с различной степенью почтительности, благоговейного ужаса или открытого страха, но никогда — равнодушно.

Тараккиа был весьма невысокого мнения о своих близких и смотрел на большинство людей, в частности на своих прославленных товарищей-гонщиков, как на недоразвитых подростков. Разумеется, круг его общения был ограничен. Но обиднее всего для Тараккиа было то обстоятельство, что, каким бы блестящим водителем он ни был, он все же чуть-чуть не дотягивал до Харлоу. И это обострялось сознанием того, что, как бы долго и отчаянно он ни старался, ему никогда не удастся преодолеть это «чуть-чуть». И сейчас, разговаривая с Мак-Элпайном, он не делал ни малейшей попытки понизить голос, что при данных обстоятельствах не имело никакого значения, так как из-за воплей толпы Харлоу все равно не смог бы ничего услышать. Правда, было ясно, что Тараккиа не понизил бы голоса и при других обстоятельствах.

— Божье деяние! — горькое удивление в его голосе было совершенно искренним. — О боже ты мой! Вы слышали, какое определение дали эти кретины судьи? Божье деяние! А я бы сказал — злодеяние!

— Ты неправ, мой мальчик, неправ. — Мак-Элпайн положил руку на плечо Тараккиа, но тот в раздражении стряхнул ее. — Если посмотреть только с внешней стороны, то можно говорить лишь о непреднамеренном убийстве. Но и эта формулировка слишком строга. Вы же сами знаете, как много водителей погибло во время гонок Гран-При за последние четыре года и только из-за того, что их машины теряли управление. — Он вздохнул.

— Теряли!.. Управление!.. — Не находя слов, что отнюдь не было ему свойственно, Тараккиа возвел глаза к небу, будто ожидая подсказки свыше. — О, боже ты мой, так ведь мы все видели на экране. Видели пять раз. Он снял ногу с педали и пошел наперерез Джету… — А вы говорите божье деяние! Ну, конечно, конечно, божье деяние! Но только потому, что за последнее время он взял одиннадцать призов чемпиона Гран-При, и потому, что в прошлом году он выиграл чемпионат и, похоже, выиграет в этом!

— Что вы имеете в виду?

— Как будто вы сами не знаете, что я имею в виду! Отлично знаете, черт бы вас побрал! Ведь если вы снимете его с дистанции, то спокойно можете снимать и всю команду! Если уж он так плох, то каковы, скажут, остальные? Мы-то знаем, что все это не так, но что скажет публика? Видит бог, и так уж многие люди, и притом чертовски влиятельные, ратуют за запрещение гонок Гран-При во всем мире, а многие страны просто ждут приличного повода, чтобы выйти из этого дела. А тут — убрать чемпиона! Как бы не так! Ведь это было бы для них отличной зацепкой… Нам нужны наши джонни харлоу, разве не так, Мак? Даже, если они убивают людей…

— А я-то думал, что он — ваш друг, Никки.

— Само собой, Мак! Само собой! Но ведь Джету тоже был моим другом!

На такую реплику нечего было возразить, и Мак-Элпайн промолчал. Тараккиа, видимо, уже высказал все, что хотел, и тоже умолк, вновь изобразив свою гримасу на лице.

Молча и без всяких происшествий, так как полицейский эскорт к тому времени значительно увеличился, все четверо дошли до пункта обслуживания. Ни на кого не глядя и не сказав никому ни слова, Харлоу устремился в павильончик за эстакадой. В свою очередь никто из присутствующих — а здесь были также Джейкобсон и двое его механиков — не попытался заговорить с ним или остановить его. Никто даже не обменялся с другими многозначительными взглядами — к чему подчеркивать то, что и так бросается в глаза? Джейкобсон просто сделал вид, что не видит Харлоу, и подошел к Мак-Элпайну. Главный механик, признанный мастер своего дела, был тощим, высоким, крепко сбитым мужчиной со смуглым, покрытым глубокими морщинами лицом, которое имело такое выражение, словно он уже давно не улыбался и не собирался делать исключения и на этот раз.

Он спросил:

— Харлоу, конечно, оправдали?

— Конечно?.. Я вас не понимаю.

— Ну вот! Неужели мне нужно объяснять, что, если осудить Харлоу, это значит отбросить автоспорт на десять лет назад? Кто же позволит такое? Ведь в гонки вложены миллионы! Что, разве не так, мистер Мак-Элпайн?

Ничего не ответив, Мак-Элпайн задумчиво посмотрел на Джейкобсона, потом бросил мимолетный взгляд на все еще не убравшего злобную гримасу Тараккиа и, наконец, отвернулся и подошел к искалеченному и покореженному огнем «коронадо» Харлоу. Машину уже успели поднять и поставить на колеса. Мак-Элпайн осмотрел ее не спеша, даже как-то задумчиво, постоял над водительским креслом и, повернув рулевое колесо, которое не оказало никакого сопротивления, выпрямился.

— Н-да, интересно! — протянул он.

Джейкобсон холодно взглянул на него. Его глаза, выражая неудовольствие, могли быть столь же грозными и страшными, как и злобная гримаса Тараккиа.

Он произнес:

— Эту машину готовил я, мистер Мак-Элпайн.

Мак-Элпайн лишь пожал плечами, последовала долгая минута молчания. Наконец он сказал:

— Знаю, Джейкобсон, знаю. Я знаю также, что никто не делает это лучше вас. Знаю и то, что вы здесь служите уже слишком давно, чтобы говорить чепуху. Такое может случиться с любой машиной. Сколько вам нужно времени?

— Вы хотите, чтобы я начал сейчас же?

— Вот именно.

— Четыре часа. — Джейкобсон говорил сухо: он был обижен и не скрывал этого. — От силы шесть.

Мак-Элпайн кивнул и, взяв Даннета под руку, хотел было уйти, но в последнее мгновение остановился. Тараккиа и Рори тихо разговаривали о чем-то, и хотя слов не было слышно, враждебные, жесткие взгляды, которые они бросали внутрь павильона на Харлоу и на его бутылку с бренди, были достаточно красноречивы. Мак-Элпайн, все еще держа Даннета за руку, отвернулся с сожалением и снова вздохнул.

— Сегодня у Джонни друзей не прибавилось, не так ли?

— Угу. Да и за последние дни, боюсь, тоже. А вон, кажется, и еще один, который едва ли увеличит их число.

Человек в комбинезоне небесно-голубого цвета шагал по направлению к пункту обслуживания с таким видом, как будто у него было что-то на уме. Это был Нойбауер — высокий и очень светлый блондин истинно нордического типа, хотя и австриец, гонщик номер 1 команды «Гальяри». Имя «Гальяри» было вышито на груди его комбинезона. Своими победами на трассах Гран-При он завоевал репутацию кронпринца среди гонщиков, и его прочили в наследники Харлоу. Как и Тараккиа, это был холодный, недружелюбный человек, совершенно нетерпимый к дуракам, каковыми он считал большинство окружающих. Как и у Тараккиа, у него было мало друзей, и не удивительно, что эти два человека, самые непримиримые соперники на автотрассах, в жизни были близкими друзьями.

Нойбауер явно кипел от гнева, и его настроение отнюдь не улучшилось, когда на его пути возникла массивная фигура Мак-Элпайна.

— О, боже ты мой! — Вздохи как будто становились второй натурой Мак-Элпайна. — Кажется, у Нойбауера действительно есть что-то на уме.

— Прочь с дороги! — сквозь зубы произнес Нойбауер.

Мак-Элпайн посмотрел на него с кротким удивлением.

— Простите, что вы сказали?

— Извините меня, мистер Мак-Элпайн… Где этот негодяй Харлоу?

— Оставьте его в покое. Ему и без того тошно…

— А Джету, считаете, не тошно? Не знаю, какого дьявола все носятся с этим Харлоу! Правда, мне наплевать на это. Но с какой стати этот маньяк должен оставаться на свободе? Ведь он же настоящий маньяк! И вы это отлично знаете. Мы все это знаем. Сегодня он дважды оттеснял меня с трека. И я тоже мог сгореть заживо, как Джету. Я вас предупреждаю, мистер Мак-Элпайн! Я собираюсь поставить вопрос, чтобы Харлоу сняли с дистанции.

— Кому-кому, но только не вам, Вилли, поднимать такой вопрос. — Мак-Элпайн положил руку на плечо Нойбауера. — Вы не можете позволить себе показывать пальцем на Джонни. Вы отлично знаете, кого ждет чемпионское место, если Харлоу уйдет.

Нойбауер широко раскрыл глаза. Ярость почти погасла на его лице, и он с удивлением уставился на Мак-Элпайна — с удивлением и недоверчивым изумлением. А когда он заговорил снова, голос его упал почти до шепота:

— Вы думаете, я действительно поступил бы так, мистер Мак-Элпайн?

— Нет, Вилли, я этого не думаю, Я просто хочу сказать, что большинство людей подумали бы так.

Наступила долгая пауза, за это время гнев Нойбауера окончательно угас, и он спокойно сказал:

— Но он же убийца. Он и еще кого-нибудь убьет, — он мягко снял руку Мак-Элпайна со своих плеч, повернулся и пошел прочь. Даннет проводил его задумчивым и тревожным взглядом.

— Может, он и прав, Джеймс… Я понимаю, Харлоу взял подряд четыре приза Гран-При, но с тех пор, как его брат погиб на Больших гонках в Испании… Да что говорить, вы и сами это хорошо знаете…

— Взял подряд четыре приза, а вы хотите убедить меня, что у него сдали нервы?

— Я не могу сказать точно, что у него там сдало. Просто не знаю. Я знаю только одно: если самый осторожный гонщик стал неосторожен и опасен, так самоубийственно неистов, если хотите, то это ненормально. Ведь другие гонщики просто боятся его. Они уступают ему дорогу, потому что предпочитают остаться в живых, чем оспаривать у него хотя бы ярд пути. Вот почему он и продолжает выигрывать.

Мак-Элпайн пристально посмотрел на Даннета и покачал головой. Ему было не по себе. Это правда, он, Мак-Элпайн, а совсем не Даннет, — признанный мастер в подобных делах. Но Мак-Элпайн относился к самому Даннету и к его мнению с глубочайшим уважением. Что ни говори, а Даннет чрезвычайно умный и проницательный человек. Будучи профессиональным журналистом, и весьма компетентным, он сменил роль политического обозревателя на роль спортивного комментатора лишь по той причине, что нет на свете ничего скучнее политики. Против такого объяснения трудно привести какие-либо контрдоводы. Острую проницательность и незаурядную способность наблюдать и анализировать он теперь легко и успешно применял на мототреках мира. Будучи постоянным корреспондентом одной из ежедневных британских газет и двух журналов по автомобильному спорту — британского и американского (хотя, кроме того, он выполнял много работы и на стороне), — он быстро приобрел репутацию одного из немногих действительно крупных обозревателей мирового автомобильного спорта. Добиться всего этого за два с небольшим года было бесспорным достижением. Причем успех его был настолько велик, что он даже навлёк на себя зависть и неудовольствие, если не сказать ярость, со стороны многих, не столь преуспевающих братьев по перу.

Не возвысило его в мнении коллег и то обстоятельство, что он, по их же выражению, прилип, как пиявка, к команде гонщиков фирмы «Коронадо», сделавшись их постоянным комментатором. Нельзя сказать, чтобы насчет подобного образа действий существовали какие-нибудь законы, писаные или неписаные, но во всяком случае до него так не поступал ни один журналист. Его задача, — утверждали собратья по перу, — состоит в том, чтобы беспристрастно и без предубеждений писать обо всех автомобилях и обо всех водителях на трассах Гран-При, и их возмущение отнюдь не уменьшилось, когда он вполне разумно и с неопровержимой логикой и точностью доказал им, что именно этим он и занимается. В действительности, конечно, их глубоко задевало, что во время гонок он первым из всех комментаторов получал материалы у команды фирмы «Коронадо», расцветшей и уже прославленной компании спортивного бизнеса, и трудно было бы отрицать, что все статьи, которые он вообще когда-либо написал — частично о команде, но главным образом о Харлоу, — составили бы в целом весьма внушительный том. Не исправила положения и публикация книги, которую он написал в соавторстве с Харлоу.

Мак-Элпайн сказал:

— Боюсь, что вы правы, Алексис… то есть, я знаю, что вы правы, но не хочу признаваться в этом даже самому себе. Он прямо страх на всех наводит. И на меня — тоже. А теперь еще это…

Оба посмотрели в ту сторону, где у самого павильона, на скамье, сидел Харлоу. Совершенно не заботясь о том, видят его или нет, он наполовину наполнил стакан из быстро опустошаемой бутылки с бренди. Даже издали можно было с уверенностью сказать, что руки у него все еще дрожат, хотя протестующие крики зрителей стали много тише. Правда, разговаривать при этом гуле было еще труднее, но тем не менее даже на его фоне можно было услышать, как стекло выбивает дробь о стекло.

Харлоу сделал быстрый глоток, оперся локтями на колени, и, не мигая, без всякого выражения, уставился на свою искалеченную машину.

Даннет сказал:

— А ведь еще два месяца назад он бы ни за что не притронулся к спиртному. Что вы собираетесь предпринять, Джеймс?

— Сейчас? — Мак-Элпайн слабо улыбнулся. — Навестить Мери. Надеюсь, теперь-то уж меня пустят к ней. — Он бросил взгляд на Харлоу, снова подносившего стакан к губам, потом — на рыжеволосых близнецов Рафферти, у которых был почти такой же удрученный вид, как и у Даннета, на Джейкобсона, Тараккиа и Рори, с одинаково злобными лицами поглядывавших в известном направлении, последний раз вздохнул, повернулся и, тяжело ступая, пошел прочь.

Мери Мак-Элпайн было двадцать лет. Лицо у нее было бледным несмотря на многие часы, проведенные на солнце, большие карие глаза, блестящие, черные, как ночь, и зачесанные назад волосы и самая обворожительная улыбка, когда-либо озарявшая мототрек Гран-При. Она вовсе не старалась улыбаться обворожительно, это получалось само собой. Все члены команды, даже молчаливый Джейкобсон с его ужасным характером, были так или иначе в нее влюблены, не говоря уже о множестве других. Мери сознавала это, принимала как должное и с достоинством, но без тени насмешки или снисхождения. Во всяком случае, она рассматривала уважение, которое к ней питали другие, лишь как естественный отклик на то уважение, которое она питала к ним. Несмотря на живой ум и сообразительность, Мери Мак-Элпайн в некоторых отношениях была еще совсем ребенком.

В этот вечер, лежа в безупречно чистой и безжизненно стерильной больничной палате, Мери Мак-Элпайн выглядела еще более юной, чем обычно, а также, что и не удивительно, совсем больной. И без того бледная от природы кожа сейчас казалась совсем белой, а большие темные глаза, которые она открывала на мгновение и будто нехотя, были затуманены от боли.

Эта боль отразилась и в глазах Мак-Элпайна, когда он посмотрел на свою дочь, на ее перевязанную ногу, лежавшую поверх простыни.

Он наклонился и поцеловал дочь в лоб, потом сказал:

— Тебе надо хорошенько выспаться, дорогая. Спокойной ночи!

Она попыталась улыбнуться.

— После всех этих таблеток, что мне дали, я, конечно, засну… И еще, папа…

— Да, родная?

— Джонни не виноват… Я знаю, он не виноват. Это все из-за машины. Я точно знаю.

— Мы это выясним. Джейкобсон уже занялся машиной.

— Вот увидишь… Ты попросишь Джонни навестить меня?

— Только не сегодня, родная. Боюсь, что он тоже не совсем здоров…

— Он… он не…

— Нет, нет… Просто шок. — Мак-Элпайн улыбнулся. — И его напичкали такими же таблетками, что и тебя.

— Шок? У Джонни Харлоу шок? Не могу поверить! Он уже три раза был на волосок от смерти и тем не менее ни разу…

— Он видел, что с тобой произошло, моя родная. — Мак-Элпайн сжал руку дочери. — Я еще зайду сегодня, попозже.

Он вышел из палаты и направился в приемную. У дежурного столика врач разговаривал с сестрой.

— Скажите, это вы лечите мою дочь? — спросил Мак-Элпайн.

— Мистер Мак-Элпайн? Да, я. Доктор Шолле.

— У нее очень плохой вид.

— Никакой опасности нет, мистер Мак-Элпайн. Она просто находится под действием анестезии. Мы были вынуждены сделать это, чтобы уменьшить боль, понимаете?

— Понимаю. И как долго она…

— Две недели. Возможно, три. Не больше.

— Еще один вопрос, доктор Шолле. Почему вы не сделали ей вытяжение?

— Мне кажется, мистер Мак-Элпайн, что вы не из тех, кто боится правды…

— Почему вы не сделали ей вытяжение?

— Вытяжение, мистер Мак-Элпайн, применяют при переломе костей. А у вашей дочери левая лодыжка не просто сломана, она — как это по-английски — раздроблена, да, пожалуй, это то слово: раздроблена почти в порошок. Немедленная операция пользы не принесет. Придется соединять воедино только то, что осталось от кости.

— Значит, она никогда не сможет сгибать лодыжку? — Шолле утвердительно кивнул. — Вечная хромота? На всю жизнь?

— Вы можете созвать консилиум, мистер Мак-Элпайн. Пригласите лучшего ортопеда из Парижа. Вы имеете все права…

— Нет, не нужно. Мне все ясно, доктор.

— Я глубоко сожалею, мистер Мак-Элпайн. У вас прелестная дочь. Но я только хирург. А чудес на свете не бывает. К сожалению.

— Спасибо, доктор. Вы очень добры, Я зайду снова. Скажем, часа через два.

— Лучше не надо. Она должна проспать по крайней мере двенадцать часов. А возможно, и все шестнадцать.

Мак-Элпайн кивнул в знак согласия и вышел.

Даннет отодвинул тарелку, так и не притронувшись к еде, посмотрел на тарелку Мак-Элпайна, тоже нетронутую, и перевел взгляд на погруженного в свои мысли Мак-Элпайна.

— Оказывается, Джеймс, — сказал он, — ни один из нас в действительности не такой уж крепкий, как мы думали.

— Всему виною возраст, Алексис. Он догоняет нас во всем.

— Да, и, судя по всему, с большой скоростью. — Даннет придвинул к себе тарелку, горестно посмотрел на нее и снова отодвинул. — В конце концов, черт возьми, это лучше, чем ампутация.

— Вот именно. Вот именно. — Мак-Элпайн оттолкнул стул и поднялся. — Может быть, пройдемся, Алексис?

— Для аппетита? Не поможет. Во всяком случае мне.

— Мне — тоже Я просто подумал: может быть, стоит взглянуть, не нашел ли Джейкобсон что-нибудь интересное?

Гараж был длинный и низкий, с застекленным потолком, ярко освещенный висячими лампами и удивительно чистый и ухоженный. Когда металлическая дверь со скрежетом открылась, они увидели, что Джейкобсон работал в дальнем углу, склонившись над искалеченным «коронадо» Харлоу. Он выпрямился, приподнял руку, показывая, что заметил появление Мак-Элпайна и Даннета, и снова вернулся к осмотру машины.

Даннет закрыл дверь и спокойно спросил:

— А где другие механики?

Мак-Элпайн ответил:

— Вам бы давно следовало знать: пострадавшими машинами Джейкобсон всегда занимается в одиночку. Он не доверяет другим механикам, Говорит, что они либо не замечают доказательства вины, либо уничтожают их своей неуклюжестью.

Они прошли вперед и стали молча следить за тем, как Джейкобсон возится с тормозной системой. За этим наблюдали не только они: прямо над ними, в открытом слуховом окне, невидимо для стоявших внизу, поблескивало что-то металлическое. Этот металлический предмет был ручной восьмимиллиметровой камерой, и державшие эту камеру руки были совершенно тверды. Это были руки Джонни Харлоу. Лицо его было так же бесстрастно, пак и тверды были его руки, — сосредоточенное, спокойное и внимательное. Это было лицо совершенно трезвого человека.

— Ну что? — спросил Мак-Элпайн.

Джейкобсон выпрямился и стал аккуратно потирать спину, которая его явно беспокоила.

— Ничего. Абсолютно ничего. Подвеска, тормоз, двигатель, передача, управление — все о’кей!

— Но управление…

— Разрыв протектора. Ничего другого случиться не могло. Все было еще в порядке, когда он выскочил перед машиной Джету. И не говорите мне, мистер Мак-Элпайн, что именно в эту секунду управление отказало. Совпадения, конечно, бывают, но такое было бы уж слишком.

— Значит, мы еще блуждаем в потемках? — спросил Даннет.

— Для меня лично все ясно как божий день. Водительский просчет! Старейшая из всех причин.

— Водительский просчет? — Даннет покачал головой. — Джонни Харлоу никогда в жизни не допускал водительских просчетов.

Джейкобсон улыбнулся, но глаза его смотрели холодно.

— Хотел бы я услышать, что думает об этом дух покойного Джету.

— Все эти разговоры ни к чему, — заметил Мак-Элпайн. — Пошли в гостиницу. Вы сегодня даже не поели, Джейкобсон. — Он взглянул на Даннета. — Думаю, что стаканчик на сон грядущий не помешает, а потом на минуту зайдем к Джонни.

— Напрасно потеряете время, сэр. К вашему приходу он уже будет совсем невменяем.

Мак-Элпайн внимательно посмотрел на Джейкобсона, потом, после долгой паузы, очень медленно сказал:

— Он все еще чемпион мира. Он все еще — Коронадо Номер Один!

— Ах, вот как!

— А вы хотите, чтобы было иначе?

Джейкобсон направился к умывальнику, стал мыть руки. Затем, не оборачиваясь, произнес:

— Вы здесь босс, мистер Мак-Элпайн.

Тот ничего не ответил.

Когда Джейкобсон вытер руки, все трое молча вышли из гаража, закрыв за собой тяжелую металлическую дверь.

Ухватившись за конек крыши в форме буквы «фау», Харлоу наблюдал, как эти трое удаляются по ярко освещенной главной дороге. Как только они свернули за угол и скрылись из виду, он осторожно соскользнул к слуховому окну, протиснулся внутрь и нащупал ногой металлическую балку. Осторожно балансируя на балке, он вынул из внутреннего кармана электрический фонарик (Джейкобсон, уходя, выключил свет) и направил луч вниз. До бетонированного пола было около девяти футов.

Харлоу наклонился, схватился руками за балку, повис на ней и разжал руки. Приземлился он легко и без шума. Потом прошел к двери, включил все лампы и приблизился к «коронадо». У него была не одна, а две камеры: восьмимиллиметровая кинокамера и миниатюрный фотоаппарат со вспышкой.

Найдя промасленную тряпку, он начисто протер подвески, подачу горючего, систему управления и один из карбюраторов. Каждый из этих участков он несколько раз сфотографировал. Потом, измазав на полу тряпку маслом и грязью, быстро затер сфотографированные части и бросил тряпку в металлическое ведерко.

Подойдя к двери, он подергал ручку. Тщетно. Дверь была заперта снаружи, а ее прочность исключала всякую попытку открыть ее силой. Оставлять же здесь следы своего присутствия совершенно не входило в намерения Харлоу. Он быстро оглядел гараж.

Слева от него к стене была подвешена деревянная лестница, вероятно, предназначенная для мытья стекол в слуховых окнах. Под ней, в углу, лежал небрежно брошенный моток каната.

Харлоу прошел в угол, поднял моток, снял лестницу со стены и, закрепив канат на верхней перекладине, подвел лестницу под металлическую балку, Вернувшись к двери, он выключил свет.

Освещая свой путь фонариком, он по лестнице забрался обратно на балку. Потом, не без известных усилий, ему удалось, удерживая в руках канат, навесить лестницу нижней перекладиной на металлические скобы, на которых она до этого держалась на стене. Отвязав канат, он небрежно скатал его и бросил на прежнее место. С трудом удерживая равновесие, он выпрямился на балке во весь рост, ухватился за раму слухового окна, просунул наружу голову и плечи и, подтянувшись, исчез в ночной тьме.

Мак-Элпайн и Даннет сидели в одиночестве в опустевшем баре. Они молча приняли принесенное официантом виски — две порции. Мак-Элпайн поднял свой стакан и невесело улыбнулся.

— Чудесный конец чудесного дня! О, господи, как я устал!

— Итак, вы сожгли за собой все мосты, Джеймс. Харлоу остается на своем месте.

— А все Джейкобсон: он поставил меня в такое положение. У меня не было выбора.

Харлоу быстро бежал по ярко освещенной главной дороге. Внезапно он резко остановился. Улица была пустынной, и неожиданно впереди появились две фигуры: ему навстречу шли двое высоких мужчин.

На мгновение Харлоу остановился в нерешительности, а потом быстро оглянулся и нырнул в небольшую нишу в стене, где помещался вход в магазин. Прижавшись к двери, он стоял не шевелясь, пока эти двое не прошли мимо, — это были его товарищи по команде Никола Тараккиа и Вилли Нойбауер.

Они были поглощены тихой и, видимо, очень серьезной беседой. Ни один из них не заметил Харлоу. Когда они удалились, Харлоу вышел из своего убежища, с опаской огляделся по сторонам, выждал, пока Тараккиа и Нойбауер не исчезли за углом, а потом снова бросился бежать.

Мак-Элпайн и Даннет осушили стаканы. Мак-Элпайн вопросительно взглянул на Даннета.

Тот сказал:

— Ну что ж, я полагаю, что иногда приходится принимать и такое решение.

— Видимо, да, — ответил Мак-Элпайн.

Они поднялись, кивнули бармену и, не торопясь, вышли.

Харлоу, сменив бег на быстрый шаг, перешел на другую сторону улицы, где светилась неоновая вывеска гостиницы. Миновав главный вход, он свернул в переулок направо и, дойдя до пожарной лестницы стал подниматься наверх, перешагивая через две ступеньки. Движения его были легки и уверенны, как движения горной козы, равновесие совершенное, на лице никаких эмоций. Выразительными были только глаза. Взгляд был ясен и спокоен, но в нем светилась сосредоточенная решимость. Это было лицо человека, целиком посвятившего себя одной цели и отлично сознающего, на что он идет.

Мак-Элпайн остановился перед дверью с номером 312. На лице его можно было одновременно прочесть и гнев, и озабоченность. Как ни странно, Даннет был равнодушен. Правда, это было равнодушие с крепко сжатыми губами, но ведь Даннет принадлежал к той категории людей, которые вообще редко разжимают губы.

Мак-Элпайн громко постучал в дверь костяшками пальцев. Никакого эффекта. Он со злостью посмотрел на занывшие суставы, бросил взгляд на Даннета и снова атаковал дверь. Даннет не проронил ни слова — здесь комментарии были излишни.

Харлоу быстро достиг площадки, находящейся на уровне четвертого этажа, перемахнул через предохранительные перила и, сделав большой шаг, благополучно влез в открытое окно. Номер был маленьким. На полу лежал открытый чемодан, его содержимое было беспорядочно разбросано тут же на полу. На тумбочке у кровати стояла лампа, тускло освещавшая комнату, а также наполовину опорожненная бутылка виски. Под аккомпанемент непрекращающегося яростного стука в дверь Харлоу закрыл окно.

Из-за двери доносился разгневанный голос Мак-Элпайна:

— Откройте, Джонни! Откройте или я разнесу к чертям собачьим эту проклятую дверь!

Харлоу сунул обе камеры под кровать. Сорвав с себя черную кожаную куртку и черный свитер, он послал то и другое вслед за камерами. Потом он вылил немного виски на ладонь и протер лицо…

Дверь распахнулась, и показалась правая нога Мак-Элпайна — очевидно, каблук послужил ему орудием для взлома. Переступив порог, Мак-Элпайн и Даннет остановились. Харлоу, в сорочке и брюках, не сняв даже ботинок, лежал, вытянувшись, на кровати, находясь, по-видимому, на грани комы. Его правая рука свешивалась с кровати, сжимая горлышко бутылки с виски.

Мак-Элпайн с угрюмым видом и словно не веря своим глазам подошел к кровати, склонился над Харлоу, с отвращением принюхался и вынул бутылку из бесчувственной руки. Потом посмотрел на Даннета, который ответил ему бесстрастным взглядом.

Мак-Элпайн протянул:

— И это — величайший гонщик мира!

— Прошу вас, Джеймс. Вы же сами говорили, что все они к этому приходят. Помните? Рано или поздно, но все они приходят к этому.

— Но Джонни Харлоу!

— И Джонни Харлоу.

Мак-Элпайн кивнул. Оба повернулись и вышли из номера, прикрыв взломанную дверь.

Харлоу открыл глаза и задумчиво потер подбородок. Потом рука его остановилась и он понюхал ладонь. Тотчас же он с отвращением сморщил нос.

Глава 3

Бурные недели, промелькнувшие после гонок в Клермон-Ферране, как будто не внесли особых изменений в поведение Джонни Харлоу. Всегда сдержанный, замкнутый и одинокий, он таким и оставался, разве что стал еще более одиноким.

В дни своего возвышения, находясь в расцвете сил и на вершине славы, он был почти ненормально спокоен, держа свое внутреннее «я» под железным контролем, и таким же спокойным он казался и сейчас, так же сторонился других и замыкался в себе, как и раньше, и его замечательные глаза, замечательные по своему феноменальному зрению, а не по красоте, смотрели так же спокойно, ясно, не мигая, как и прежде, а его орлиное лицо было совершенно бесстрастно.

Его руки теперь тоже были спокойны — руки, говорившие, что этот человек находится в мире с самим собой, тем не менее можно было предположить, что руки эти говорят неправду, ибо иногда казалось, что он отнюдь не в мире с самим собой и никогда уже не достигнет внутреннего равновесия. Ведь сказать, что с того дня, как он убил Джету и сделал Мери калекой, его счастье неумолимо пошло на убыль, было бы очень мягко. Его счастье не пошло на убыль, а рухнуло самым что ни на есть роковым и бесповоротным образом, как для него самого, так и для его друзей, знакомых и почитателей.

Спустя две недели после гибели Джету в его родной Британии на глазах самых дружелюбных зрителей, явившихся все как один, чтобы вдохновить своего кумира на новые победы, Харлоу пережил позорную неудачу, чтобы не сказать унижение, сойдя с дистанции в первом же заезде. Все обошлось без травм, но его «коронадо» пришел в полную негодность, и теперь его оставалось только списать на металлолом. Поскольку лопнули обе передние шины, высказывалось предположение, что по меньшей мере одна лопнула еще на треке. Иначе чем объяснить, — говорили многие, — что его машина так неожиданно врезалась в дерево? Правда, мнение это не было всеобщим. Джейкобсон, как и следовало ожидать, высказал в узком кругу свою точку зрения. Он считал, что предлагаемое большинством объяснение — поистине образец милосердия. Теперь Джейкобсон уже довольно часто повторял свою излюбленную фразу: «водительский просчет».

Еще через две недели, на Больших гонках в Германии, пожалуй, одном из самых трудных состязаний, общепризнанным героем которых давно уже стал Харлоу, настроение уныния, нависшее подобно грозовой туче над заправочным пунктом фирмы «Коронадо», стало почти физически ощутимо, почти видимо глазу, казалось, его можно схватить руками и оттолкнуть в сторону — туча была совершенно недвижима. Гонки заканчивались, и последний автомобиль скрылся из виду, чтобы пройти завершающий круг перед тем, как отправиться на осмотр.

Мак-Элпайн с убитым видом посмотрел на Даннета. Тот опустил глаза, прикусил нижнюю губу и покачал головой. Мак-Элпайн отвел свой горький взгляд и задумался. Рядом, на складном парусиновом стульчике сидела Мери. Ее левая нога все еще была в гипсе, а к спинке стула были прислонены костыли. В одной руке она держала блокнот, в другой — хронометр и карандаш. Она грызла карандаш, и по ее лицу было видно, что она вот-вот расплачется. Позади нее стояли Джейкобсон, два его механика и Рори. Лицо Джейкобсона, если не считать его обычной саркастической усмешки, было бесстрастно. Лица механиков, рыжеволосых близнецов Рафферти, выражали, как и всегда, одинаковые чувства: на этот раз — смесь покорности и отчаяния. В лице Рори не было ничего, кроме холодного презрения.

— Одиннадцатое место из двенадцати! Ну и водитель! Ничего себе рекорд для нашего чемпиона мира!

Джейкобсон задумчиво посмотрел на него.

— Месяц назад он был вашим кумиром.

Рори покосился на сестру. Та все еще покусывала карандаш, плечи ее были опущены, и уже не было сомнения в том, что глаза ее полны слез.

Рори перевел взгляд на Джейкобсона и сказал:

— То было месяц назад.

Светло-зеленый «коронадо» подкатил к смотровым ямам, затормозил и остановился. Шум его мотора затих. Никола Тараккиа снял шлем, вынул большой шелковый платок и, обтерев свое картинно красивое лицо, начал стягивать с рук перчатки.

Он был явно доволен собой, и на это имелась веская причина: он пришел вторым, отстав от соперника всего на длину автомобиля лидера.

Мак-Элпайн подошел к нему — Тараккиа все еще сидел в машине — и похлопал его по спине.

— Великолепно, Никки! Ваш лучший результат, да еще на таком зверски трудном маршруте. Второе место третий раз из пяти. — Он улыбнулся. — Знаете, я начинаю думать, что мы еще сделаем из вас первоклассного гонщика.

Тараккиа расплылся в улыбке и вылез из кабины.

— Вы еще не то увидите! До сих пор Никола Тараккиа не старался по-настоящему, просто пытался улучшить ход тех машин, которые наш главный механик приводит в негодность в периоды между гонками. — Он улыбнулся Джейкобсону. Тот ответил ему усмешкой: несмотря на различие характеров и интересов, между этими людьми было что-то общее. — Теперь, когда дело дойдет до Больших гонок Гран-При в Австрии — через две недели, — пожалуй, придется вам раскошелиться на пару бутылок шампанского!

Мак-Элпайн снова улыбнулся, и было ясно, что, хотя улыбка давалась ему с трудом, виновником этого был не Тараккиа. За один короткий месяц Мак-Элпайн сильно потерял в весе, хотя и не производил впечатление человека худощавого, лицо его осунулось, морщины стали глубже, а в великолепной густой шевелюре появилось еще больше серебра. Трудно было предположить, что одно лишь падение его суперзвезды, даже такое внезапное и неожиданное, могло вызвать в нем столь драматическую перемену. Но предположить, что могла быть и другая причина, было также сложно.

Он сказал:

— Если не учитывать, что в этих гонках будет участвовать настоящий живой австриец, не правда ли? Я имею в виду Вилли Нойбауера. Вы, конечно, слышали о нем?

Тараккиа остался невозмутимым.

— Может быть, наш Вилли и австриец, но только австрийские гонки ему еще не по зубам. Его наивысшее достижение — это четвертое место. А я уже два года держу второе. — Он оглянулся на подъехавший автомобиль марки «коронадо» и снова обратился к Мак-Элпайну. — А кто первый — вы сами знаете?

— Знаю. — Мак-Элпайн неторопливо повернулся и направился к прибывшей на пункт обслуживания машине. Из нее вышел Харлоу. Он стянул с головы шлем, поглядел на свой автомобиль и сокрушенно покачал головой.

Когда Мак-Элпайн заговорил, в голосе его не было ни горечи, ни гнева, ни осуждения. Лишь на его лице можно было прочесть выражение безнадежного отчаяния.

— Ну и бог с ним, Джонни! Не можете же вы вечно быть первым, в конце концов!

— На такой машине — нет. Не могу…

— Что вы хотите сказать?

— Спускает скорость.

Подошедший как раз в этот момент Джейкобсон с бесстрастным лицом выслушал ответ Харлоу.

— С самого старта? — спросил он.

— Не волнуйтесь, Джейк. К вам это не имеет никакого отношения. А чертовски забавно все это было — то поддаст, то снова спустит. Я выжимал из машины полную скорость по крайней мере раз шесть, да только ненадолго. — Он повернулся и снова хмуро посмотрел на автомобиль.

Джейкобсон взглянул на Мак-Элпайна, и тот ответил ему едва заметным кивком.

Когда сгустились сумерки, трек был уже пуст. Разошлись все — и служащие, и зрители. Только у заправочно-ремонтного пункта фирмы «Коронадо» виднелась одинокая фигура — Мак-Элпайн стоял, засунув руки в карманы своего габардинового костюма, глубоко задумавшись.

Однако он не был так уж одинок, как ему, возможно, казалось. Неподалеку от заправочного пункта фирмы «Гальяри», в тени, притаился кто-то в темном свитере и темной кожаной куртке. Джонни Харлоу обладал способностью сохранять абсолютную неподвижность и беззвучие, и этой своей способностью он пользовался в данную минуту в полной мере… Но за исключением двух фигур на протяжении всего трека, казалось, вымерло все живое.

Все — кроме звука. Ибо в этот момент послышался рокот мотора, и вскоре появилась машина марки «коронадо» с включенными фарами. Она сбавила скорость, проходя мимо пункта «Гальяри», затормозила и остановилась у смотровых ям «Коронадо». Из машины вылез Джейкобсон и снял с головы шлем.

Мак-Элпайн спросил:

— Ну, как?

— Все его слова — чушь собачья! — Голос Джейкобсона не выдавал никаких эмоций, но глаза смотрели жестко. — Машина летела как птица. У нашего Джонни, видимо, сильно развито воображение. Скажу я вам, мистер Мак-Элпайн, тут уже что-то большее, чем просто водительский просчет.

Мак-Элпайн был в нерешительности. То, что Джейкобсон безукоризненно сделал пробный круг, еще ничего не доказывало. По сути дела, он никогда в жизни не смог бы развить такую скорость, с какой ездил Харлоу. К тому же машина могла барахлить только тогда, когда мотор нагревался до максимума, а сейчас такого случиться не могло — ведь Джейкобсон сделал всего один круг. И, наконец, эти высокоорганизованные гоночные двигатели стоимостью до восьми тысяч фунтов — необыкновенно капризные создания и вполне способны приходить в расстройство и тут же восстанавливаться без какого-либо вмешательства человека.

Джейкобсон мог понять молчание Мак-Элпайна либо как сомнение, либо как знак полного согласия.

— Может быть, мистер Мак-Элпайн, — сказал он, — вы тоже уже пришли к такому заключению?

Мак-Элпайн не ответил ни да, ни нет. Вместо этого он сказал:

— Оставьте машину как есть. Мы пошлем Генри и мальчиков с транспортировщиком, пусть ее заберут… Пошли обедать. По-моему, мы заслужили обед, не так ли? И стаканчик опрокинуть тоже не помешает. Пожалуй, у меня еще никогда не было столько оснований опрокинуть стаканчик, как за прошедшие четыре недели.

— Не буду с вами спорить на этот счет, мистер Мак-Элпайн.

Синий автомобиль Мак-Элпайна находился позади заправочного пункта «Коронадо». Мак-Элпайн и Джейкобсон сели в него и поехали вниз по шоссе.

Харлоу проводил их взглядом. Если его и встревожили выводы, к которым пришел Джейкобсон, а может быть, и Мак-Элпайн тоже, то это никак не отразилось на его спокойном лице. Выждав, пока машина скроется в сумерках, он осторожно огляделся, чтобы удостовериться, что вокруг никого нет и никто за ним не следит, и направился на пункт обслуживания фирмы «Гальяри». Там он открыл парусиновую сумку, которую принес с собой, достал плоский электрический фонарик с вращающейся головкой, молоток, отвертку, слесарное зубило и разложил все это на крышке ближайшего ящика. Потом включил фонарь, и яркий белый луч высветил окружающие предметы. Поворот головки — и ослепительно белый свет сменился мгновенно темно-красным. Харлоу взял молоток и зубило и решительно принялся за дело.

Сказать по правде, большую часть коробок и ящиков не понадобилось открывать с помощью инструментов — они не были заколочены, ибо не содержали ничего, что могло бы заинтересовать прихотливого вора, случись он поблизости. Он даже не знал бы, что именно надо искать среди этой коллекции частей двигателя, гаек и других предметов, понятных только посвященным, а если бы и взял что-нибудь, то не знал бы, как этим воспользоваться. Те несколько ящиков, которые действительно потребовали применения силы, Харлоу открыл очень осторожно, аккуратно и совершенно бесшумно.

Осмотр содержимого занял очень немного времени, может быть, по той причине, что всякое промедление таило в себе опасность быть застигнутым на месте. К тому же Харлоу, видимо, очень хорошо знал, что именно ему нужно. В некоторые ящики он бросил лишь мимолетный взгляд и даже на самый большой из них он потратил не больше минуты. Через полчаса после начала операции он начал закрывать все обследованные им ящики. Те, что пришлось вскрывать, он забил снова, обмотав молоток куском ветоши, чтобы свести звуки к минимуму и по возможности не оставить следов своего вторжения.

Закончив с этим делом он сложил фонарь и инструменты в сумку, снова вышел на трек и растворился в темноте. Если он и был разочарован результатом своих поисков, то он ничем не выдал своих чувств. Правда, Харлоу вообще весьма редко проявлял какие-либо чувства.

Через четырнадцать дней Никола Тараккиа достиг того, что он обещал Мак-Элпайну и что составляло честолюбивое стремление всей его жизни, — он взял Большой приз Австрии. Харлоу — на которого теперь почти никто и не надеялся — не выиграл ничего. Хуже того, он не только не закончил гонку, он фактически только начал ее, сделав лишь на четыре заезда больше, чем в Англии. А ведь там он провалился на первом же заезде.

Начал он, правда, хорошо. По любым меркам, даже по его собственным, он стартовал с блеском и после пятого заезда лидировал, вырвавшись далеко вперед. Но на следующем круге его «коронадо» оказался в смотровой яме. Когда Харлоу вышел из машины, он выглядел вполне нормально — ни малейшего проявления тревоги и ничего даже отдаленно напоминавшего холодный пот. Но руки его были глубоко засунуты в карманы комбинезона и крепко сжаты в кулаки, а в таких случаях вы никогда не скажете, дрожат они или нет. Лишь на мгновение он вынул одну руку, чтобы отмахнуться от бежавших к нему людей, тех, кому не безразлична была судьба команды «Коронадо», — всех, кроме еще прикованной к своему креслу Мери.

— Никакой паники! — Он тряхнул головой. — И спешить тоже некуда. Полетела четвертая скорость. — Он стоял, мрачно глядя куда-то на шоссе.

Мак-Элпайн пристально посмотрел на него, потом — на Даннета, который кивнул в ответ, хотя как будто и не видел обращенного на него взгляда. Глаза Даннета были прикованы к стиснутым в кулаки рукам Харлоу, спрятанным в карманы.

Мак-Элпайн сказал:

— Снимем Никки. Вы сможете взять его автомобиль.

Харлоу помедлил с ответом. В этот момент послышался рев приближающейся машины, и Харлоу кивком указал на шоссе. И в ту же секунду мимо промчался светло-зеленый «коронадо». Харлоу не отрывал глаз от трека. Прошло не меньше пятнадцати секунд, прежде чем появилась следующая машина — синяя «гальяри» Нойбауера. Тогда Харлоу обернулся и посмотрел на Мак-Элпайна. На его бесстрастном лице промелькнуло нечто вроде проблеска удивления и недоверия.

— Снять Никки? Бог с вами, Мак, вы с ума сошли. Теперь, когда я вышел из игры, Никки выиграл чистых пятнадцать секунд. Теперь-то уж он не проиграет. Наш сеньор Тараккиа никогда не простил бы ни мне, ни вам, если бы вы сейчас сняли его с дистанции. Ведь это будет его первый Большой приз и как раз тот, о котором он мечтал.

С этими словами Харлоу повернулся и зашагал прочь, как будто для него вопрос этот был окончательно решен. Мак-Элпайн заколебался, хотел что-то сказать, но потом тоже повернулся и пошел в противоположную сторону. Даннет — за ним. Мери и Рори проводили Харлоу взглядом: она — с выражением затаенной боли, а Рори — с торжеством и презрением, которых даже не пытался скрыть.

Дойдя до угла заправочного пункта, Мак-Элпайн и Даннет остановились.

— Ну и как? — спросил Мак-Элпайн.

— Что «ну и как», Джеймс? — спросил Даннет.

— Имейте совесть! От вас я этого не заслужил.

— Вы хотите сказать, видел ли я то, что заметили вы? Заметил ли я его руки?

— Да… Они опять дрожат. — Мак-Элпайн помолчал, а потом вздохнул и покачал головой. — Говорю вам, они все к этому приходят. Независимо от того, какими бы хладнокровными, смелыми и талантливыми ни были раньше… Тьфу ты, черт, я, кажется, повторяюсь! Короче говоря, когда человек отличается таким ледяным спокойствием и железным самообладанием, как у нашего Джонни, тогда его крах особенно тяжел…

— И когда же наступит этот крах?

— Думаю, весьма скоро. Дам ему еще один шанс, еще одну Большую гонку Гран-При.

— А знаете, что он собирается сейчас сделать? Сегодня вечером или немного попозже — теперь он стал хитрым на этот счет…

— И знать не хочу!

— Он собирается приложиться к бутылке.

Голос с явным акцентом жителя Глазго произнес:

— Говорят, уже прикладывался и не раз.

Мак-Элпайн и Даннет, оба, не спеша оглянулись. Из тени вышел человечек с необыкновенно сморщенным лицом и мохнатыми седыми усами, которые странно контрастировали с его лысиной. Еще более странно выглядела длинная, тощая черная сигара, с каким-то необычным наклоном торчавшая из уголка его беззубого рта. Этого человека звали Генри, и он был старейшим водителем транспортировщика, давно, перешагнувшим тот рубеж, когда обычно люди уходят на пенсию. Сигара его была особым знаком, его маркой, — поговаривали, что он даже ест иногда с сигарой во рту.

Не повышая голоса, Мак-Элпайн сказал:

— Небось подслушивали, Генри?

— Подслушивал? — Трудно было сказать, что выражал тон Генри — возмущение или удивление, но как бы то ни было, звучал он с олимпийским спокойствием. — Вы прекрасно знаете, мистер Мак-Элпайн, что я никогда бы не стал подслушивать. Я просто слушал. А это совершенно иное дело.

— Так что вы только что сказали?

— Вы же слышали, что я сказал. — Спокойствие Генри было трудно поколебать. — Сами знаете, что он ездит как сумасшедший. Водители начинают его бояться, точнее говоря, уже боятся. Его нельзя выпускать на трассу. Парня просто зашибло, сразу видно. А когда у нас в Глазго говорят, что парня зашибло, то имеют в виду…

— Мы знаем, что у вас в Глазго имеют в виду, — сказал Мак-Элпайн. — А я-то думал, вы ему друг, Генри.

— Угу… Я и есть его друг. Прекраснейший джентльмен из всех, кого я знал, не в обиду будь вам сказано, джентльмены. И именно потому, что он мне друг, я не хочу, чтобы он разбился или угодил под суд за убийство.

Мак-Элпайн сказал дружеским тоном:

— Вы уж занимайтесь своим транспортировщиком, Генри, а я буду заниматься командой «Коронадо».

Генри кивнул и отвернулся. Когда он уходил, лицо его было мрачным и серьезным, а походка выражала сдержанное возмущение, как будто он хотел сказать этим, что выполнил свой долг, и если его пророческое предупреждение не приняли во внимание, вина за последствия падет не на него.

Мак-Элпайн с таким же мрачно-серьезным видом потер щеку и сказал:

— Может быть, он и прав. Фактически у меня имеются все основания предполагать, что он действительно… того.

— Что «того», Джеймс?

— Не в себе. Дошел до точки. Зашибло, как сказал Генри.

— Зашибло? Кто и чем его зашиб?

— Парень по имени Бахус, Алексис, Парень, который предпочитает действовать не битьем, а питьем.

— И у вас есть доказательства?

— Меня удручает не наличие доказательств, что он пьет, а отсутствие доказательств, что он не пьет.

— Простите, не понимаю. Вы что-то мудрите, Джеймс.

Мак-Элпайн вкратце рассказал, как он покривил душой вместо того, чтобы сразу выполнить свой долг: ведь уже в тот день, когда погиб Джету и Харлоу проявил полную несостоятельность — не сумел ни налить, ни выпить стакан бренди, — он впервые заподозрил, что Харлоу изменил своему принципу не пить. Разумеется, никаких шумных попоек пока что не было, ибо замеченный в этом водитель автоматически исключался из числа мировых гонщиков. Гений по части скрытности и одиночества, Харлоу и здесь действовал втихаря, хитро и упорно, пил всегда в одиночку или только в малопосещаемых и, как правило, отдаленных местах, куда не заглядывал никто из его знакомых и где никто бы его не смог узнать. Об этом Мак-Элпайн имел достоверные сведения, так как нанял человека, который фактически следил за Харлоу. Но либо Харлоу чертовски везло, либо, поняв, что происходит, а он был человеком достаточно умным и проницательным, и, должно быть, заподозрив, что за ним следят, он стал необычайно бдительным и ловко уклонялся от наемного информатора. Тому только трижды удалось проследовать за ним к источнику возлияний — маленькому винному погребку, затерянному в лесах, окружавших автотреки близ Хоккенгейма и Курбергринга. Да и в этих трех случаях было отмечено, что он лишь деликатно прихлебывал из маленького стаканчика, проявляя поистине похвальную умеренность. Тех порций, которые он себе позволял, едва ли было достаточно, чтобы притупить утонченные способности и реакцию Гонщика Номер Один. Эта неуловимость Харлоу была тем более удивительной, что он всюду появлялся на своем огненно-красном «феррари», самом приметном автомобиле на дорогах Европы. Однако именно то, что он так старательно и так успешно ускользал от слежки, было для Мак-Элпайна доказательством тайных запоев Харлоу в одиночку.

В заключение Мак-Элпайн сказал, что в последнее время особенно выделялась одна зловещая деталь — каждый день приносит неопровержимые данные о том, что Харлоу безнадежно пристрастился к спиртному.

Даннет промолчал и, убедившись, что Мак-Элпайн высказал все, что хотел, спросил:

— Данные? Какие данные?

— Запах.

После некоторой паузы, Даннет сказал:

— Я ни разу не чувствовал никакого запаха.

— Это все по той причине, Алексис, — ласково объяснил Мак-Элпайн, — что вы вообще не чувствуете никаких запахов. Вы не чувствуете запаха нефти, бензина, горящих шин. Где ж вам почувствовать запах виски.

Даннет склонил голову в знак согласия. Потом спросил:

— А вы сами-то что-нибудь унюхали?

Мак-Элпайн отрицательно покачал головой.

— Вот видите! А еще говорите!

— Но он бегает от меня, как от чумы, — ответил Мак-Элпайн. — А ведь раньше, как вы знаете, мы с Джонни были близкими друзьями. Теперь же, когда он оказывается рядом, от него просто несет ментоловыми таблетками. Разве это вам ничего не говорит?

— Бросьте, Джеймс! Это еще не доказательство!

— Может быть, и нет. Но Тараккиа и Рори клянутся, что он пьет. И Джейкобсон тоже.

— Тоже нашли мне беспристрастных свидетелей! Ведь если Джонни заставят уйти, кто будет Номером Один команды «Коронадо» и кандидатом в чемпионы? Конечно же, наш Никки! Джейкобсон и Джонни никогда не были в хороших отношениях, а теперь их отношения все более портятся с каждым днем. Джейкобсону не нравится, что его автомобили выходят из строя, и так же не нравится Харлоу, который уверяет, что Джейкобсон тут ни при чем. Ведь эти слова ставят под сомнение способность Джейкобсона надлежащим образом подготовить автомобиль к гонке. Ну, а что касается Рори, тот возненавидел Харлоу из-за несчастья с Мери, а отчасти потому, что она-то, несмотря ни на что, ничуть не изменила своего отношения к Харлоу. Боюсь, Джеймс, что ваша дочь — единственный человек во всей команде, который до конца предан Джонни Харлоу.

— Знаю, — сказал Мак-Элпайн. На мгновение он замолчал, а потом добавил упавшим голосом: — Но Мери первая мне об этом и сказала.

— О господи! — Даннет с несчастным видом посмотрел вдоль шоссе и, не глядя на Мак-Элпайна, произнес: — Значит, выбора нет. Вам придется с ним расстаться. И лучше всего это сделать сегодня и поставить точку.

— Вы забываете, Алексис, что узнали об этом только сейчас и поэтому у вас такая реакция. Я же знаю об этом уже какое-то время и кое-что успел обдумать. Еще один раз допущу его к гонкам, а уж потом окончательно поставлю крест.

В гаснущем свете дня автопарк выглядел как место последнего успокоения бегемотов минувших эпох. Огромные транспортировщики — фургоны, возившие гоночные машины, запчасти и передвижные ремонтные мастерские по всей Европе, стоявшие теперь в беспорядке по всей площадке, — зловеще темнели в сумерках. Без света, с выключенными фарами, они казались совершенно безжизненными. Таким же безжизненным и всеми покинутым выглядел бы и сам автопарк, если бы не одна темная фигура, которая внезапно появилась во мраке и, проскользнув в ворота, направилась в сторону транспортировщика.

Джонни Харлоу, видимо, не старался скрыть своего присутствия здесь от глаз наблюдателя, если бы он случайно оказался поблизости. Помахивая парусиновой сумкой, он по диагонали пересек площадку и остановился возле одного из огромных «бегемотов». На нем сбоку и сзади выделялось слово ФЕРРАРИ, выведенное большими буквами. Не дав себе труда даже подергать дверцу транспортировщика, он вынул из сумки связку ключей весьма причудливой формы, и буквально через несколько секунд замок поддался.

Харлоу исчез в фургоне, закрыв за собой дверцу, минут пять он потратил лишь на то, чтобы добросовестно и терпеливо переходить от одного окошечка к другому, расположенным в боковых стенках фургона, чтобы убедиться, что никто не заметил его незаконного вторжения. По всей вероятности, так оно и было на самом деле — его не видел никто. Удостоверившись в этом, он извлек из сумки свой фонарь, включил красный свет и, склонившись над ближайшим гоночным автомобилем марки «феррари», стал тщательно его обследовать.

В тот вечер в холле гостиницы собралось человек тридцать. Среди них были Мери Мак-Элпайн и ее брат, Генри и оба рыжеволосых близнеца Рафферти. Шла оживленная и громкая беседа. На весь уик-энд гостиницу забронировали несколько команд, участвовавших в международных гонках Гран-При, а братство гонщиков не отличается особой сдержанностью на язык. Все они, в основном водители и несколько механиков, уже успели скинуть с себя рабочую одежду и принарядились, как подобает людям, готовящимся к публичной трапезе, до которой, впрочем, оставалось еще более часа. Особенно изысканно выглядел Генри в своем костюме в крапинку и с красной розой в петлице. Даже усы его, казалось, были аккуратно расчесаны. Рядом с ним и немного поодаль от Рори, который читал (или делал вид, что читает), сидела Мери. Она сидела молча, без тени улыбки на лице, машинально сжимая и вертя одну из тростей, которые теперь сменили ее костыли.

Внезапно она повернулась к Генри.

— Куда же исчезает Джонни каждый вечер? После обеда мы теперь его почти не видим.

— Джонни? — Генри поправил розу в петлице. — Понятия не имею, мисс. — Или предпочитает развлекаться в одиночестве, или, может быть, ему больше нравится питаться где-нибудь в другом месте. А может быть, и еще по какой-нибудь причине, кто его знает.

Рори держал перед собой журнал, однако он явно не читал его, ибо глаза его были неподвижны. В эти мгновенья ему было не до чтения, он весь превратился в слух.

— Может быть, дело совсем не в том, что где-то вкуснее готовят, — промолвила Мери.

— А в чем же? В девушках, мисс? Нет, Джонни Харлоу девушки не интересуют. — И он бросил на нее хитрый и, как, вероятно, вообразил, кокетливый взгляд, гармонировавший, по его мнению, с джентльменским великолепием его костюма. Потом добавил:

— Исключая одну известную вам особу.

— Не прикидывайтесь дурачком. — Мери Мак-Элпайн не всегда была розой без шипов. — Вы отлично знаете, что я имею в виду.

— Что же именно, мисс?

Генри принял скорбный вид человека, которого никто не понимает.

— Не смейтесь надо мной, Генри. Не разыгрывайте меня…

— Я не так уж умен, чтобы кого-нибудь разыгрывать, мисс.

Мери посмотрела на него холодным, оценивающим взглядом, потом резко отвернулась.

Рори тоже быстро отвел глаза. Казалось, он о чем-то размышляет, при этом выражение его лица едва ли можно было назвать приятным.

При темно-красном свете фонаря Харлоу исследовал глубины ящика с запчастями. Внезапно он выпрямился, поднял голову, как бы прислушиваясь, выключил фонарь и, подойдя к боковому окошку, выглянул из него.

Вечерние сумерки уже успели смениться почти полной темнотой, но желтоватый месяц, плывущий среди разорванных туч, светил достаточно ярко. Лавируя между транспортировщиками, в сторону стоянки «Коронадо», находящейся футах в двадцати от наблюдательного пункта Харлоу, направлялись два человека. Харлоу легко узнал в них Мак-Элпайна и Джейкобсона. Тогда он осторожно приоткрыл дверцу ровно настолько, чтобы видеть дверцу транспортировщика «Коронадо». В этот момент Мак-Элпайн как раз вставил ключ в замок и сказал:

— Значит, никакого сомнения? Четвертая скорость выведена из строя?

— Полностью.

— И, значит, он может быть реабилитирован? — В голосе Мак-Элпайна слышалась почти мольба.

— Скорость можно вывести из строя по-разному. — Тон Джейкобсона был отнюдь не обнадеживающим.

— Да, конечно, конечно! Пошли посмотрим на эту чертову коробку скоростей.

Они вошли внутрь, и в следующее мгновение в окошках транспортировщика вспыхнул свет.

Харлоу, с непривычной на лице полуулыбкой, кивнул и, осторожно закрыв дверцу, возобновил свои поиски. Действовал он с такой же предусмотрительностью, как и на пункте «Гальяри», вскрывая там, где было необходимо, ящики и коробки таким образом, чтобы их можно было закрыть, не вставив по возможности никаких следов. Он работал быстро и сосредоточенно, прервавшись только один раз, когда снаружи послышались какие-то звуки. Это Мак-Элпайн и Джейкобсон вышли из транспортировщика «Коронадо» и покинули пустынный автопарк.

После этого он снова принялся за работу.

Глава 4

Когда Харлоу, наконец, вернулся в гостиницу, холл, служивший также и баром, был переполнен. Почти все места были заняты, а возле бара теснилась группа мужчин, по меньшей мере человек шесть.

Мак-Элпайн и Джейкобсон сидели за одним столиком с Даннетом. Мери, Генри и Рори оставались на прежних местах.

Как только Харлоу закрыл за собой входную дверь, гонг возвестил о том, что настало время обеда. Отель напоминал маленькую провинциальную гостиницу, где каждый обедает в один и тот же час или же не обедает вовсе. Это удобно для обслуживающего персонала, но не очень-то удобно для гостей.

Гости поднимались со своих мест, когда Харлоу проходил через холл к лестнице. Никто его не приветствовал, и лишь немногие удостоили его небрежным взглядом. Мак-Элпайн, Джейкобсон и Даннет не обратили на него совершенно никакого внимания. Рори посмотрел на Харлоу зло и с открытым презрением. Мери быстро взглянула на Джонни, прикусила губу и тотчас же отвела глаза. Два месяца назад Джонни Харлоу понадобилось бы целых пять минут, чтобы добраться до нижних ступенек лестницы, но в этот вечер он не затратил на это и десяти секунд. Но если оказанный ему прием и привел его в отчаяние, то ему удалось скрыть свои чувства. Лицо его оставалось бесстрастным, как лик высеченного из дерева индейца.

Очутившись у себя в номере, он быстро умылся, причесал волосы и, подойдя к буфету, потянулся рукой к верхней полке. Достав оттуда бутылку с шотландским виски, он прошел в ванную, отхлебнул глоток, подержал его во рту, а потом с гримасой выплюнул в умывальник. Оставив почти полный стакан на краю умывальника, он поставил бутылку обратно в буфет и сошел вниз, в столовую.

Джонни появился там последним. И тем не менее совершенно посторонний человек привлек бы больше внимания, чем он. Харлоу был уже не тем, знакомство с кем было приятно и выгодно. В столовой свободных мест почти не было. Из четырехместных столиков только за тремя сидели по три человека, из двухместных — только за единственным сидел один человек — Генри. У Харлоу дрогнули губы. Но это произошло так стремительно, что никто ничего не заметил. Затем он, не колеблясь, прошел к столику Генри.

— Не возражаете, Генри?

— Буду только рад, мистер Харлоу. — Генри был само радушие и таким же радушным он оставался на протяжении всего обеда, разглагольствуя на самые разнообразные, совершенно ничтожные темы, в которых Харлоу, как ни старался, не смог найти ничего интересного.

Харлоу, как и все остальные, ясно понимал, что самый факт его присутствия сковывал всякую нормальную беседу. Поэтому Генри, вероятно, счел благоразумным понизить голос и говорил почти шепотом, как разговаривают на кладбище, так что ему приходилось приближаться почти вплотную к лицу Харлоу. И тот почувствовал, хотя и не высказал вслух, огромное облегчение, когда обед закончился. Ко всему прочему у Генри неприятно пахло изо рта.

Харлоу встал из-за стола в числе последних. Без всякой цели он забрел в многолюдный холл. Там он и стоял в нерешительности, праздным взором оглядывая зал. На него никто не обращал внимания. Он увидел Мери и Рори, затем взгляд его упал на Мак-Элпайна, который остановился, чтобы обменяться несколькими словами с Генри.

— Ну, как? — спросил Мак-Элпайн.

Генри ответил как человек, абсолютно уверенный в своей правоте:

— Несет, как от винокуренного завода, сэр.

Мак-Элпайнкисло улыбнулся.

— Как уроженец Глазго, вы должны кое-что смыслить в таких вещах. Молодец, Генри. Приношу вам свои извинения.

Тот наклонил голову.

— Я удовлетворен, мистер Мак-Элпайн.

Харлоу отвернулся от этой сценки. Он не слышал ни слова из того, что было сказано, но ему и так все было ясно. Внезапно, как человек, быстро принявший какое-то решение, он направился к выходу.

Мери, увидев, что он уходит, оглянулась, проверяя, не смотрит ли на нее кто-нибудь. Придя к выводу, что никто не смотрит, подхватила обе свои палки и, хромая, пошла следом за ним. Рори, в свою очередь, выждал минут десять после ухода сестры и затем с небрежным видом двинулся к двери.

Минут пять спустя Харлоу вошел в маленькое кафе и сел за свободный столик, откуда была видна входная дверь. К нему тотчас же приблизилась хорошенькая и молоденькая официантка. Она посмотрела на него своими большими глазами и улыбнулась. Во всей Европе лишь немногие из молодых людей не узнали бы Джонни Харлоу.

Харлоу тоже улыбнулся в ответ.

— Тонизирующий напиток и воду, пожалуйста.

Ее глаза стали еще больше.

— Простите, сэр?

— Тонизирующего и воды.

Официантка, мнение которой о гонщиках — чемпионах мира явно подверглось мгновенному пересмотру, быстро выполнила заказ. Харлоу сидел, время от времени отпивая глоток, не сводя глаз с входной двери. Он нахмурился, когда она открылась и встревоженная Мери вошла в кафе. Она тотчас же увидела Харлоу, хромая, прошла через зал и подсела к нему.

— Хелло, Джонни! — сказала она тоном человека, который не уверен, какой прием ему окажут.

— Признаться, я ждал кое-кого другого.

— Вы… что?

— Ждал другого.

— Не понимаю. Кто…

— Неважно. — Голос Харлоу звучал так же резко, как и его слова. — Кто послал вас шпионить за мной?

— Шпионить за вами? Шпионить… за вами? — Она уставилась на него, скорее не понимая, чем не веря. — Что вы хотите этим сказать?

Харлоу ответил таким же суровым тоном.

— Будто уж вы не знаете, что означает слово «шпионить»?

— О, Джонни! — Чувство обиды так же явственно выразилось в ее больших глазах, как и в звуках ее голоса. — Вы же отлично знаете, что я бы никогда не согласилась шпионить за вами!

Харлоу немного смягчился.

— Тогда почему вы оказались здесь?

— Разве вам не приятно просто меня видеть?

— Я не об этом… Что вам понадобилось в этом кафе?

— Я… просто проходила мимо… и…

— И увидели меня! И вошли! — Он внезапно оттолкнул свой стул и встал. — Подождите, я сейчас…

Харлоу подошел к двери, быстро осмотрел ее и открыл. На мгновение он вышел на улицу, но тут же вернулся. Продолжая стоять в дверях, он некоторое время смотрел в ту сторону, откуда пришел. Потом его интерес сосредоточился на парадном напротив кафе, на другой стороне улицы. Там, в полумраке, стоял человек. Не подавая вида, что заметил его, Харлоу вернулся в кафе, закрыл дверь и сел за свой столик.

— Повезло же вам с глазами, — сказал он. — Просвечивают все, как рентгеновские лучи. Повсюду — матовые стекла. А вы меня тем не менее увидели.

— Ну хорошо, Джонни! Не будем играть в прятки, — сказала она усталым голосом. — Я просто пошла следом за вами. Я беспокоюсь. Ужасно беспокоюсь.

— Все мы беспокоимся время от времени. Видели бы вы меня порой на треке! — Он помолчал, потом спросил без всякой видимой связи: — Когда вы выходили из гостиницы, Рори все еще был там?

Она озадаченно нахмурила брови.

— Да, да. Он был там. Я как раз обратила на него внимание, когда выходила.

— А он мог вас видеть?

— Какой странный вопрос.

— А я вообще человек странный. Спросите любого из гонщиков… Так он мог вас видеть?

— Н-ну… Конечно… Вероятно, мог. Только не понимаю, при чем тут Рори?

— Просто мне не хочется, чтобы бедный мальчуган бродил по вечерам по улицам. Ведь так можно и простудиться. Или даже стать жертвой ограбления. — Харлоу замолчал, обдумывая что-то. — A-а! Вот и идея!

— О, Джонни, перестаньте! Перестаньте! Я понимаю, он не может смотреть на вас без ненависти, не хочет даже говорить о вас, с тех пор… с тех пор… как…

— С тех пор, как я сделал вас калекой!

— О, боже ты мой! — По ее лицу было заметно, что она расстроена. — Он — мой брат, Джонни, но ведь он — не я. Что я могу, если… Послушайте, что бы он ни имел против вас, неужели вы не можете забыть об этом. Вы — самый добрый человек, Джонни Харлоу. Самый добрый человек на свете…

— Доброта ничего не дает, Мери.

— И все равно — вы добрый, я знаю. Неужели вы не можете забыть? Не можете простить его? Вы великодушны. Больше чем великодушны. Кроме того, ведь он еще мальчик. А вы — мужчина. Чем он вам опасен? Что он может сделать?

— Вы бы посмотрели, что может сделать десятилетний вьетнамец, когда у него в руках ружье!

Она хотела было встать. В ее глазах блестели слезы, хотя она и говорила бесстрастным тоном:

— Я не должна была вам надоедать. Спокойной ночи, Джонни!

Но он нежно удержал ее руку, и она не сделала попытки освободить ее, просто сидела, ожидая чего-то, с онемевшим от отчаяния лицом.

Он сказал:

— Прошу вас, не уходите. Я просто хотел удостовериться…

— В чем?

— Как ни странно, теперь это не имеет значения. Забудем о Рори. Поговорим о вас. — Он подозвал официантку. — Прошу вас, повторите, пожалуйста.

Мери посмотрела на него и на вновь наполненный стакан.

— Что это? — спросила она. — Джин? Водка?

— Тонизирующий напиток с водой.

— О, Джонни!

— Что вы все заладили: «О, Джонни! О, Джонни!» — Из его тона нельзя было понять, искренне или притворно его раздражение. — Ну, ладно, вы говорите, что беспокоитесь. Но неужели вы думаете, что я и так этого не вижу? Хотите, Мери, я отгадаю все причины вашего беспокойства? Я бы сказал, что у вас имеется для беспокойства пять поводов: Рори, вы сами, ваш отец, ваша мать и я… — Мери хотела что-то сказать, но Харлоу остановил ее. — О Рори и его вражде ко мне можете забыть, пройдет месяц, и все это покажется ему дурным сном. Теперь о вас! Только не вздумайте отрицать, что вас не беспокоят… ну, наши с вами отношения. Могу сказать, что с этим тоже уладится. Нужно только время. Затем — ваши отец и мать и, в общем, снова я… Ну, как, правильно я говорю?

— Вы давно со мной так не говорили.

— Вы хотите сказать, что я прав?

Она молча кивнула в знак согласия.

— Вернемся к вашему отцу, — продолжал Джонни. — Я знаю, он неважно выглядит, потерял в весе. По-моему, он беспокоится о вашей матери и обо мне. Именно в такой последовательности.

— О моей матери? — прошептала она. — Откуда вы об этом знаете? Ведь об этом знают только два человека — отец и я.

— Подозреваю, что Даннет тоже знает об этом. Ведь они — близкие друзья. Впрочем, не уверен. Но мне рассказывал об этом ваш отец, сам, месяца два тому назад. Понятно, что в те времена он в меня верил, поэтому и рассказал мне все, что касается вашей матушки…

— Прошу вас, Джонни!

— Что ж, это уже лучше, чем «О, Джонни!». Несмотря на все, что произошло, мне думается, он мне еще доверяет. Только прошу вас не говорить ему о нашем разговоре. Я поклялся никому об этом не рассказывать. Обещаете?

— Обещаю, Джонни.

— Последние два месяца ваш отец был не очень-то общительным. Я вполне понимаю — по какой причине. Я не чувствовал себя вправе задавать ему вопросы… Скажите, Мери, это дело совсем не продвинулось вперед? Никаких сведений вы не получили с тех пор, как она уехала из вашего дома в Марселе три месяца назад?

— Ничего, решительно ничего мне о ней неизвестно. А ведь она всегда звонила нам каждый день, если уезжала надолго. Каждую неделю писала письма, а сейчас…

— И ваш отец испробовал уже все средства?

— Папа — миллионер. Неужели вы думаете, что он не испробовал всего, что только мог?

— Да, конечно. Я должен был и так это понять. Значит, вы чем-то обеспокоены? Чем я могу вам помочь?

Мери побарабанила пальцами по столу и взглянула на него. В ее глазах стояли слезы.

— Вы бы могли устранить вторую причину его беспокойства…

— Вы имеете в виду меня?

Девушка молча кивнула.

В эту самую минуту Мак-Элпайн предпринял решительные шаги по исследованию одной из важных причин его беспокойства. Он и Даннет стояли перед дверью в номер Харлоу, и Мак-Элпайн как раз вставлял ключ в замочную скважину.

Даннет опасливо огляделся и сказал:

— Не думаю, что дежурный администратор поверил хоть одному вашему слову.

— Какое это имеет значение? — Мак-Элпайн повернул ключ в замке. — Важно только то, что я получил ключ от номера Харлоу. Разве не так?

— А если бы не получили?

— Значит, пришлось бы взломать эту чертову дверь. Если вы не забыли, однажды я уже это проделал.

Они вошли в номер Харлоу и заперли за собой дверь. Молча и методично принялись осматривать комнату, заглядывая во все мыслимые и немыслимые места. Надо прямо сказать, что в гостиничных номерах число мест, где можно что-нибудь спрятать, весьма ограничено. Не прошло и пяти минут, как обыск был закончен, и результат его оказался столь же успешным, сколь и удручающим. В молчании оба смотрели на то, что они выгребли из-под кровати Харлоу, — четыре полные бутылки виски и еще одну, наполовину опорожненную. Они обменялись взглядами, и Даннет выразил общие чувства самым лаконичным образом, воскликнув:

— О господи!

Мак-Элпайн кивнул. Против обыкновения, казалось, он не находил слов, чтобы выразить Даннету все, что он чувствует в связи с крайне неприятной дилеммой, перед которой он сам себя поставил. Он связал себя решением дать Харлоу последнюю возможность участвовать в международных гонках, а сейчас перед ним были самые неопровержимые улики, позволяющие избавиться от Харлоу немедленно.

— Что будем делать? — спросил Даннет.

— Унесем с собой это проклятое зелье — вот что! — Голос Мак-Элпайна звучал резко, а глаза сузились от боли.

— Но ведь он заметит. И притом — сразу. Насколько мы теперь его знаем, первое, что он сделает, вернувшись сюда, это бросится к своим бутылкам.

— Плевать мне на то, что он заметит! И что он может сделать? Тем более, что он может сказать? Не побежит же он вниз кричать: «Я Джонни Харлоу! Кто-то сейчас выкрал из моего номера пять бутылок шотландского виски!..» Нет, он ничего не сможет ни сказать, ни предпринять.

— Конечно, не сможет… Но он будет знать, что бутылки взяты. Как вы думаете, какие мысли возникнут в его голове?

— Очень интересно знать, какие мысли могут возникнуть в голове у начинающего алкоголика? И потом: почему вы думаете, что он придет к выводу, что это дело наших рук? Ведь если бы эти бутылки обнаружили мы, то на него само небо обрушилось бы, как только он вернется. Так подумал бы он. Но небо на него не обрушится, мы не скажем ему ни слова — до поры до времени. Поэтому он придет к выводу, что бутылки у него украл какой-нибудь воришка, возможно, кто-либо из членов команды. Ведь среди команды тоже есть люди, которые способны на мелкое воровство.

— Значит, мы ничем не сможем ему помочь?

— Мы — не сможем… О, будь я проклят! И будь он трижды проклят, этот Харлоу!

— Уже слишком поздно, Мери, — сказал Харлоу. — Я больше не могу водить гоночные машины. Джонни Харлоу дошел до точки. Спросите об этом кого угодно.

— Я не об этом. И вы это знаете. Я о том, что — вы пьете…

— Я? Пью? — лицо Харлоу, как всегда, было бесстрастным. — Кто это говорит?

— Все!

— Значит, все лгут!

Это замечание, как и было рассчитано, прекратило разговор. Со щеки Мери на ее ручные часы капнула слеза, но Харлоу не сказал ни слова. Постепенно Мери успокоилась и, вздохнув, сказала:

— Я сдаюсь… Глупо было бы и пытаться что-то сделать, Джонни. Вы идете вечером на прием к мэру?

— Нет.

— Я-то надеялась, что вы пойдете вместе со мной. Может быть, вы мне окажете такую любезность?

— Чтобы выставить вас мученицей перед всеми? Нет!

— Но почему вы не ходите на такие приемы? Ведь на них ходит каждый третий гонщик.

— Я — не каждый третий. Я — Джонни Харлоу. Я — пария, отверженный. У меня тонкая и чувствительная натура, и я не люблю, когда люди не обращают на меня внимания и не разговаривают со мной.

Мери положила обе руки на его руку.

— Я буду разговаривать с вами, Джонни. Вы же знаете, я всегда буду с вами разговаривать! Всегда!

— Знаю. — В тоне Харлоу не было ни горечи, ни иронии. — Я искалечил вас на всю жизнь, и вы всегда будете разговаривать со мной. Лучше держитесь от меня подальше, моя юная Мери. Ведь я — все равно что яд.

— Некоторые яды мне очень нравятся.

Харлоу сжал ее руку и поднялся.

— Пойдемте. Вам надо успеть переодеться к вечернему приему. Я провожу вас до гостиницы.

Они вышли из кафе. Одной рукой Мери опиралась на палку, другой взяла Джонни под руку. Он нес вторую палку, замедляя шаг, приноравливаясь к ее походке.

Когда они медленно шли по улице, на углу, из темной парадной выскочил Рори Мак-Элпайн. Он дрожал от холода, однако не замечал этого. Судя по удовлетворенному выражению лица, мысли его были заняты более приятными категориями, чем вечерняя температура. Он перешел на другую сторону улицы и пошел вслед за Мери и Харлоу, правда, держась от них на весьма почтенном расстоянии. Дойдя до первого перекрестка, он сразу же свернул и бросился бежать.

Когда Рори вернулся в гостиницу, он уже не только не дрожал, а обливался потом, так как почти всю дорогу ему пришлось бежать. Он прошел через холл, поднялся по лестнице, вошел в свой номер, вымылся, причесался, поправил галстук и провел несколько минут перед зеркалом, стараясь придать лицу выражение печали и покорности. Наконец он достиг желаемого эффекта и отправился в номер к отцу.

Он постучал, услышал какое-то невнятное бормотание и вошел.

Номер Джеймса Мак-Элпайна был самым комфортабельным в отеле. Мак-Элпайн мог позволить себе любую роскошь. И как человек, и как миллионер, он не видел причины отказывать себе в этом.

Но в данный момент Мак-Элпайн не испытывал никакого наслаждения от своих возможностей и, откинувшись в мягком кресле, казалось, не ощущал никакого удовольствия, естественного для человека, которого всегда окружает комфорт. Он как будто погрузился в какой-то одному ему известный мрак, из которого выглянул только в тот момент, когда сын его прикрыл за собой дверь.

— В чем дело, мой мальчик? Неужели нельзя было подождать до завтра?

— Нет, папа, нельзя.

— Тогда выкладывай побыстрее. А то, видишь, я занят.

— Да, папа, знаю… — Выражение печали и покорности не сходило с лица Рори. — Но есть кое-что, о чем я обязательно должен тебе сказать. — Он нерешительно замолчал, словно собираясь с духом. — Это касается Джонни Харлоу, папа, — добавил он наконец.

— Все, что ты думаешь о Харлоу, не должно предаваться гласности. — Несмотря на строгий тон, каким были сказаны эти слова, на осунувшемся лице Мак-Элпайна промелькнуло любопытство. — Мы все знаем, как ты относишься к Харлоу.

— Да, папа… И я об этом подумал, прежде чем идти к тебе. — Рори снова замолчал в нерешительности. — Ты знаешь, что говорят о Джонни Харлоу, папа? То, что он слишком много пьет?

— Ну и что же? — Голос Мак-Элпайна прозвучал совершенно спокойно.

Рори лишь с трудом удержал на лице благочестивое выражение. Кажется, дело будет потруднее, чем он воображал.

— Все это правда… Ну, что… то, что он пьет… Я сегодня видел его в кабачке.

— Спасибо, Рори. Можешь идти. — Мак-Элпайн помолчал. — А ты тоже был в этом кабачке?

— Я? Ну что ты, папа! Я был на улице. Но я видел через окно.

— Значит, шпионил, мой мальчик?

— Просто проходил мимо, — обиженно ответил Рори.

Мак-Элпайн махнул рукой, показывая, что Рори может идти. Рори повернулся к двери, но потом остановился и вновь посмотрел на отца.

— Может, я и не люблю Джонни Харлоу. Но Мери… Мери я люблю больше всего на свете… — Мак-Элпайн кивнул, он знал, что это правда. — И я не хочу, чтобы ей причинили зло. Поэтому я и пришел к тебе. Она тоже была в том кабачке вместе с Харлоу.

— Что? — Лицо Мак-Элпайна внезапно потемнело от гнева.

— Даю голову на отсечение!

— Ты уверен?

— Совершенно уверен, папа! Конечно, уверен. Глаза у меня в порядке.

— Надеюсь, — автоматически вымолвил Мак-Элпайн. Гнев немного поутих, и он успокоился. — Просто я не желаю об этом слышать. Учти — я не люблю доносчиков! Я не люблю шпионов!

— Это не шпионство, папа. — Иногда сознание своей правоты доходило у Рори до абсурда. — Я просто действовал как сыщик. Когда на карту ставится доброе имя фирмы «Коронадо»…

Мак-Элпайн поднял руку, предотвращая этим дальнейший поток громких слов, и тяжело вздохнул.

— Ладно, ладно, добродетельное ты чудовище! Передай Мери, чтобы она зашла ко мне. Сейчас. Скажи ей, что я хочу её видеть. Только не говори — зачем.

Пять минут спустя Рори сменила Мери. У нее был настороженный и покорный вид.

Она спросила:

— Кто тебе об этом сказал?

— Не важно, кто. Это верно или нет?

— Папа, мне двадцать лет. — Она держалась очень спокойно. — И я не обязана тебе отвечать. Могу и сама о себе позаботиться.

— Говоришь, можешь? А если бы я выбросил тебя из команды «Коронадо»? У тебя нет денег, и пока я не умру — не будет. Тебе, неужели не ясно, деваться некуда. У тебя нет матери, по крайней мере, ты не можешь до нее добраться. У тебя нет никакой специальности. У кого же, скажи теперь, хватит смелости взять на работу калеку без специальности?

— Хотела бы я, чтобы ты повторил все эти страшные слова в присутствии Джонни Харлоу!

— Тебе может показаться странным, но я не стану на это реагировать. Возможно, в твоем возрасте я тоже стремился к независимости и пренебрегал родительским авторитетом. — Он помолчал, а потом спросил с Любопытством: — Ты что, влюблена в этого подонка?

— Он не подонок. Он — Джонни Харлоу! — Мак-Элпайн поднял бровь, услышав, с какой страстью она это сказала. — А что касается твоего вопроса, то, как ты думаешь, в моей жизни может быть что-то личное?

— Ну, хорошо, хорошо, дочка. — Мак-Элпайн вздохнул. — Давай договоримся так: ты мне ответишь на мои вопросы, а я тебе скажу, почему я их тебе задаю. О’кей?

Мери кивнула.

— Вот и хорошо! Так это верно или нет?

— Если твои шпионы так уверены в этом, то зачем задавать этот вопрос мне?

— Только прошу тебя: выбирай слова! — Упоминание о шпионах задело Мак-Элпайна за живое.

— Извинись за свое «выбирай слова».

— О боже ты мой! — Мак-Элпайн с удивлением посмотрел на дочь, в этом удивлении сквозило и раздражение, и восхищение. — А ты и в самом деле моя дочь!.. Прошу прощения. Он пил?

— Да.

— Что?

— Не знаю. Что-то прозрачное, он сказал, что это тонизирующий напиток с водой.

— И ты знаешься с этим лгуном? Как же, знаем, что это за вода! Сторонись его, Мери. А не будешь сторониться, отправлю тебя домой — в Марсель.

— Но почему, почему, папа? Почему?!

— Видит бог, у меня и так достаточно неприятностей, а тут еще моя единственная дочь связывается с алкоголиком, который скатывается все ниже и ниже.

— Джонни? Алкоголик? Послушай, папа, я знаю, что он пьет совсем немного…

Мак-Элпайн заставил ее замолчать, схватив телефонную трубку.

— Говорит Мак-Элпайн. Попросите, пожалуйста, мистера Даннета зайти ко мне. Да, сейчас. — Он повесил трубку. Потом опять повернулся к Мери. — Я обещал объяснить причину, почему я задаю все эти вопросы. Я не хотел этого делать, но, видимо, придется.

Вошел Даннет. У него был вид человека, который чувствует, что от ближайших нескольких минут он не получит никакого удовольствия.

Мак-Элпайн пригласил его сесть и сказал:

— Расскажи ей обо всем, Алексис. Пожалуйста.

Даннет совсем растерялся.

— А нужно ли это, Джеймс?

— Боюсь, что нужно. Она не поверит мне, если ты не подтвердишь, что именно мы нашли у Джонни в номере.

Мери с недоумением переводила взгляд с одного на другого. Наконец она выдавила:

— Вы посмели обыскать комнату Джонни?

Даннет глубоко вздохнул.

— У нас были для этого основания, Мери. И слава богу, что мы это сделали. Я сам до сих пор не могу поверить, что мы там нашли. А нашли мы пять бутылок виски. В его номере. И одна из них была уже полупустая.

Мери растерянно посмотрела на них. Она верила Даннету. И когда Мак-Элпайн снова заговорил, голос у него был мягким, почти нежным:

— Мне очень жаль. Мы все знаем, как ты его любишь. Между прочим, мы забрали эти бутылки.

— Вы забрали эти бутылки… — Она повторила эти слова медленно, глухим голосом, словно стараясь усвоить значение услышанного. — Но он же узнает об этом. И сообщит о краже. Явится полиция. Найдут отпечатки пальцев… ваших пальцев. И потом…

Мак-Элпайн перебил ее:

— Неужели ты думаешь, что Джонни Харлоу признается хоть одной живой душе, что держал у себя в номере пять бутылок виски? Беги, девочка, и переоденься! Через двадцать минут мы отправимся на этот чертов прием. И, очевидно, без твоего драгоценного Джонни.

Мери продолжала сидеть с неподвижным лицом, не сводя с отца немигающих глаз.

— Прости, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Это вышло неожиданно.

Даннет придержал дверь, пока Мери, хромая, не вышла из номера.

Глава 5

Для братства лучших гонщиков мира, как и для всех закоренелых путешественников, отель есть отель — место, где можно спать, где можно поесть, остановка в пути. И таковым он является для любого другого безликого человеческого потока. Однако недавно построенный Вилла-отель Чессни на окраине Монцы мог с полным правом претендовать на исключение из этого правила. Превосходный замысел нашел и превосходное воплощение: великолепное сочетание архитектуры и пейзажа, огромные номера с высокими потолками, безупречно и комфортабельно обставленные, роскошные ванные комнаты, прекрасные, словно парящие в воздухе балконы, обильный и вкусный стол и первоклассное, приветливое обслуживание. Глядя на все это, любой бы подумал: вот она, грандиозная гостиница, непревзойденное пристанище миллионера, путь которого усыпан розами…

Однако таким отель должен был стать в недалеком будущем. А пока что Вилла-отелю Чессни предстояло приобрести свою клиентуру, свой особый стиль, свою репутацию, свои традиции, как надеялись его владельцы и покровители, а для достижения этих бесконечно желанных целей репутация честности в равной мере необходима и киоску, торгующему горячими сосисками, и отелю-люкс.

С другой стороны, поскольку ни один вид спорта на земле не привлекает такого поистине международного внимания, как Большие гонки Гран-При, администрация сочла благоразумным предоставить свой дворец за чрезвычайно низкую плату самым прославленным командам на период гонок в Италии. Лишь немногие команды не воспользовались приглашением, и едва ли кто задумывался о мотивах поведения администрации. Достаточно было знать, что Вилла-отель Чессни несравненно комфортабельнее и чуть-чуть дешевле, чем те австрийские гостиницы, которые они покинули двадцать дней тому назад с большим чувством благодарности. Вполне возможно, что в будущем году им здесь не позволят устроиться даже в подвальном помещении, но то будет через год, а пока…

В тот вечер, в последнюю пятницу августа, было тепло, но не настолько, чтобы оправдать подключение кондиционированного воздуха. Тем не менее кондиционеры в холле Вилла-отеля Чессни работали во всю мощь, и атмосфера в этом роскошном убежище от низших классов была более чем прохладной. Здравый смысл подсказывал, что такой микроклимат здесь совершенно не нужен, однако престиж этого требовал. Администрация просто помешалась на престиже, и кондиционеры продолжали работать.

Мак-Элпайн и Даннет, сидя рядом, но почти не видя друг друга из-за внушительной конструкции плюшевых кресел, в которых они скорее полулежали, чем сидели, были заняты делами более важными, нежели температура в отеле. Они почти не разговаривали, а если и обменивались порой двумя-тремя словами, то делали это без всякого воодушевления. Казалось, ничто их не может расшевелить.

Наконец Даннет забеспокоился:

— Наш бродяга-мальчик все еще не вернулся с трека.

— У него есть оправдание, — ответил Мак-Элпайн. — По крайней мере надеюсь, что есть, черт бы меня побрал! Чего-чего, а добросовестности у него не отнимешь, когда речь идет о работе. Он собирался проделать несколько кругов, чтобы проверить подвески и переключатели скоростей. Машина-то у него новая.

Даннет выслушал все это с мрачным видом.

— А передать Тараккиа это, видимо, нельзя?

— Конечно, нельзя, Алексис, вы, наверное, и сами это понимаете. Непреложный закон этикета. Джонни не только Номер Один среди гонщиков мира. Наши милые покровители, без которых мы не смогли бы развить такую деятельность (впрочем, я бы мог, но черта с два я буду один вкладывать такую сумму)… Так вот, наши покровители весьма чувствительные люди. Чувствительные к общественному мнению, конечно. Единственная цель, ради которой они пишут на наших автомобилях название своей фирмы, состоит в том, чтобы народ раскупал эти автомобили. Думаете, они наши благодетели? Ничуть! Разве что чисто формально. Организаторы рекламы. А цель рекламы — создать себе самый широкий рынок. Девяносто девять и девять десятых процента этого рынка, как вы знаете, лежит за пределами спортивного мира. Им важно только то, во что верит публика: А она верит в то, что Харлоу не имеет себе равных. Так что самый лучший и самый новый автомобиль должен получить Харлоу. Если он его не получит, публика потеряет веру в Харлоу, в «Коронадо», в рекламу этой фирмы, и притом совсем необязательно она будет терять веру именно в этой последовательности.

— Эх, да что говорить об этом! Может быть, для нар просто еще не пришло время чудес. В конце концов, никто не видел и не знает, чтобы он выпил хоть раз за последние двенадцать дней. Может быть, он еще всех нас удивит. А до Больших гонок в Италии осталось всего два дня.

— В таком случае, для чего ему понадобились эти бутылки с шотландским виски, которые вы унесли из его номера только час назад?

— Можно предположить, что он просто испытывал себя на моральную устойчивость. Но знаю, что в такое предположение трудно поверить.

— А вам?

— Откровенно говоря, Джеймс, я тоже не поверю. — Даннет снова погрузился в мрачное молчание, из которого вскоре вынырнул, чтобы спросить: — Есть какие-нибудь сведения от ваших южных агентов, Джеймс?

— Никаких… Боюсь, Алексис, что и надеяться больше нет смысла. Прошло уже четырнадцать недель с тех пор, как исчезла Мари. Это большой срок, слишком большой. Если с ней произошел несчастный случай, я бы уже знал об этом. Если имело место преступление, то я бы наверняка знал. Если бы ее похитили ради выкупа, я бы тоже наверняка об этом уже знал, как это ни странно. Но она просто исчезла! Пропала! Утонула! Просто ума не приложу.

— А то, что мы часто говорили про амнезию…

— Но я так же часто говорил вам, без ложной скромности, что Мари Мак-Элпайн — слишком известная личность, и какое бы психическое расстройство ее не постигло, ее бы сразу нашли.

— Да, вы правы. Мери очень это переживает, не так ли?

— Особенно последние дни. А тут еще и Харлоу… Алексис, мы разбили ей сердце, тогда в Австрии. Я не знал, как далеко она зашла… Ах, да у меня и выбора-то не было.

— Вы возьмете ее сегодня с собой на прием?

— Да. Уговорил кое-как. Лишь бы отвлечь ее от этих переживаний — только это я и твержу себе. А может, просто хочу успокоить собственную совесть?.. Не знаю, ничего не знаю. Может быть, делаю еще одну ошибку.

— Мне кажется, тут во многом виноват этот молодчик Харлоу. Значит, это его последний шанс, Джеймс? Еще раз — сумасшедшая гонка, еще раз — фиаско, еще раз — виски и точка? Так?

— Все так! — Мак-Элпайн кивнул в сторону вращающейся входной двери. — Думаете, нужно ему об этом сказать? Сейчас?

Даннет посмотрел в ту же сторону. По ступеням мраморной лестницы поднимался Харлоу. На нем был его обычный, безупречно белый комбинезон. Хорошенькая девушка, сидевшая за окошечком администратора, улыбнулась ему, когда он проходил мимо. Но Харлоу бросил на нее мгновенный, ничего не выражающий взгляд, и ее улыбка замерла. Он же продолжал свой путь через холл, и сотни уст умолкли при его приближении.

Казалось, Харлоу никого не замечал, он не смотрел ни направо, ни налево, и тем не менее можно было почти с уверенностью сказать, что его необычайные глаза ничего не упустили, ибо даже не глядя в их сторону, он круто повернулся и направился туда, где сидели Мак-Элпайн и Даннет.

Мак-Элпайн сказал:

— Все ясно. Ни виски, ни ментола. Иначе он бросился бы от меня, как от прокаженного.

В следующий момент Харлоу уже остановился перед ними. Без малейшего оттенка иронии или сарказма он сказал:

— Наслаждаетесь мирным вечером, джентльмены?

— Угадали, — ответил Мак-Элпайн. — И наше наслаждение было бы гораздо более полным, если бы вы поведали нам, как ведет себя новый «коронадо».

— Входит в норму. Джейкобсон в кои-то веки согласился со мной, что этой машине нужно только небольшое изменение в соотношении скоростей и в задней подвеске, К воскресенью все будет в полном порядке.

— Значит, никаких жалоб?

— Никаких. Прекрасный автомобиль. Лучший автомобиль фирмы «Коронадо» за все время. И быстроходный. Быстроходнее предыдущих.

— Намного?

— Еще не выяснил. Но мы уже дважды перекрыли рекордную скорость на круговом заезде.

— Ну и ну… — Мак-Элпайн взглянул на часы. — Пожалуй, пора собираться. Через полчаса мы должны выходить, иначе опоздаем на прием.

— Я что-то устал. Приму душ, потом — часа два сна, потом — обед. Я здесь ради Гран-При, а не для того, чтобы приобщаться к высшему обществу.

— Вы решительно отказываетесь?

— Я решительно отказался еще в прошлый раз. Если хотите, создал прецедент.

— Но это обязательно, знаете ли вы…

— В моем лексиконе «обязательно» и «принудительно» не одно и то же.

— Но там будут два или три весьма влиятельных лица — специально для того, чтобы встретиться с вами.

— Знаю.

Мак-Элпайн помолчал, а потом спросил неторопливо:

— Откуда вы знаете? Это известно только Алексису и мне.

— Мне сказала Мери. — С этими словами Харлоу повернулся и пошел прочь.

— Вот так-то! — Даннет поджал губы. — Какой наглец! Пришел только, чтобы сказать нам, что превысил рекордную скорость, и произнес это с таким небрежным видом, словно это ему ничего не стоило. Смешнее всего, что я ему верю… Ведь именно для этого он и подходил к нам, не так ли?

— Угу… А также намекнуть мне, что он все еще остается лучшим из лучших. И кроме того, сказать, что ему плевать на этот прием, что он и впредь будет поддерживать отношения с Мери, независимо от того, нравится мне это или нет. И, наконец, дать мне понять, что у Мери от него нет решительно никаких секретов… Но куда же запропастилась моя проклятущая дочь?

— Да, это было бы очень интересно, — задумчиво протянул Даннет.

— Что именно интересно?

— Знать, действительно ли вы сможете разбить молодое сердце?

Мак-Элпайн тяжело вздохнул и еще глубже погрузился в кресло.

— Думаю, вы правы, Алексис… Думаю, правы. Судя по всему, я бы и сейчас с удовольствием столкнул вместе их молодые головы.

Харлоу в белом махровом халате вышел из ванной и открыл платяной шкаф. Он вынул новый костюм, а потом сунул руку на верхнюю полку. Видимо, он не нашел того, что ожидал найти, и брови его приподнялись. Заглянул в буфет — тот же результат. Остановившись посреди комнаты, он задумался, потом широко улыбнулся.

— Ну и ну! — сказал он мягко. — Опять взялись за свои штучки! Умные, дьяволы!

Судя по тому, что на лице его все еще продолжала витать улыбка, он не верил собственным глазам. Он приподнял матрац, заглянул под кровать и, достав плоскую маленькую бутылку виски, осмотрел. Потом сунул ее обратно, прошел в ванную и, сняв с бачка крышку, вынул еще одну бутылку шотландского виски. Проверив ее уровень — бутылка была полна на две трети, он поставил ее на место и закрыл бачок, положив крышку слегка наискосок.

Вернувшись в спальню, он надел светло-серый костюм и начал было завязывать галстук, когда до его слуха донесся шум мощного мотора. Он выключил свет, раздвинул занавеску и, открыв окно, осторожно выглянул наружу.

У подъезда стоял большой автобус, в который вереницей входили гонщики, административный персонал, механики и журналисты. Харлоу внимательно проследил, чтобы в автобус поднялись все, чье отсутствие в этот вечер было крайне желательно для него: Даннет, Тараккиа, Нойбауер, Джейкобсон и Мак-Элпайн. За руку последнего крепко держалась бледная и подавленная Мери. Все уселись в автобус, который через несколько мгновений укатил в темноту.

Пять минут спустя Харлоу уже стоял перед окошечком администратора. Там сидела все та же хорошенькая девушка, на которую он недавно, проходя мимо, не обратил внимания. На этот раз он широко улыбнулся ей, его коллеги просто не поверили бы своим глазам, а она, быстро оправившись от шока, вызванного столь неожиданным проявлением второй натуры Харлоу, вспыхнула от радости и ответила улыбкой на улыбку. Для тех, кто не принадлежал непосредственно к миру гонщиков, Харлоу все еще был Гонщиком Номер Один.

— Добрый вечер! — сказал Харлоу.

— Добрый вечер, сэр. — Улыбка исчезла. — Боюсь, что автобус уже ушел…

— А у меня — свой собственный транспорт.

— На лице девушки вновь появилась улыбка.

— Ну, разумеется, мистер Харлоу. Какая я глупая. Ваш красавец «феррари». Могу я чем-нибудь…

— Да, пожалуйста. Вот тут у меня четыре фамилии — Мак-Элпайн, Нойбауер, Тараккиа и Джейкобсон. Вы не могли бы назвать мне номера их комнат.

— Разумеется, мистер Харлоу. Но, боюсь, все эти джентльмены только что уехали.

— Знаю. Я и ждал, пока они не уехали.

— Не понимаю, сэр.

— Просто хочу подсунуть им кое-что под двери. Старинный обычай перед гонками. Понимаете?

— Ох уж эти гонщики и эти розыгрыши! — До этого вечера она наверняка не видела ни одного гонщика, но это не помешало ей бросить лукавый и понимающий взгляд. — Их номера — 202, 208, 204, 206.

— Вы назвали их в той последовательности, в какой я назвал фамилии?

— Да, сэр.

— Благодарю вас. — Харлоу приложил палец к губам. — И, разумеется, — никому ни слова!

— Конечно же, мистер Харлоу. — Она улыбнулась с видом заговорщицы и проводила его взглядом.

Харлоу же мог достаточно трезво оценить силу своей славы, чтобы понять, что ее молчания хватит лишь до конца этой недели, а потом она будет не один месяц рассказывать всем об этом кратком разговоре.

Он вернулся к себе в номер, достал из чемодана кинокамеру, отвинтил заднюю стенку, сделал царапину на матово-черном металле и вытащил оттуда миниатюрный киноаппаратик, величиной с пачку сигарет. Положив его к себе в карман, он вновь привинтил крышку кинокамеры, положил ее обратно в чемодан и устремил задумчивый взгляд на лежавшую там же маленькую холщовую сумку с инструментами. Нет, в этот вечер они ему не понадобятся — там, куда он собирался идти, он сможет найти все эти инструменты. И все же он взял сумку. Потом вышел из номера.

Он прошел по коридору к номеру 202 — это был номер Мак-Элпайна. В отличие от последнего, Харлоу не пришлось прибегать к хитрости, чтобы выманить ключи из чужого кармана, у него был собственный отменный набор ключей. Подошел уже четвертый ключ. Замок открылся, он вошел и запер за собой дверь.

Расправившись в первую очередь с сумкой, стоявшей на самой верхней полке стенного шкафа, почти на недосягаемой высоте, Харлоу начал методично осматривать всю комнату. Ничто не ускользнуло от его пристального внимания: ни одежда Мак-Элпайна, ни шкафы и шкафчики, ни чемоданы.

Наконец он натолкнулся на маленький чемоданчик, размером почти с портфель, но запертый на замки удивительно мощные и необычные для такого крошечного вместилища. Но в наборе Харлоу были самые удивительные и разные ключи, и открыть этот маленький чемоданчик ему не стоило особого труда.

Внутри чемоданчик напоминал настоящий походный офис: документы, включая накладные, квитанции, чековые книжки и бланки для заключения контрактов. Владелец команды «Коронадо» явно сам занимался своей бухгалтерией. Харлоу интересовали только перехваченные резинкой чековые книжки. Он быстро перелистал их, и взгляд его приковали первые страницы одной из этих книжек, где были вписаны все произведенные платежи. Он внимательно вчитался в эти четыре странички, сокрушенно покачал головой, словно не веря своим глазам, сложил губы трубочкой, будто собираясь свистнуть, а потом извлек из кармана мини-камеру и сделал восемь снимков, дважды засняв каждую из четырех страниц. Затем привел все в номере в порядок и удалился.

В коридоре никого не было. Харлоу дошел до номера 204 — номера Тараккиа — и открыл дверь тем же ключом: ключи гостиничных номеров имеют лишь несущественные отличия, ибо все двери должен отпирать один общий, служебный ключ. Тот ключ, которым пользовался Харлоу, фактически и был таким.

Поскольку у Тараккиа имущества было значительно меньше, чем у Мак-Элпайна, осмотр его номера занял сравнительно мало времени. Но и здесь Харлоу обнаружил миниатюрный портфельчик, открыть который ему было так же легко. В нем оказались лишь несколько деловых бумаг, в которых Харлоу не нашел ничего интересного. Его внимание привлекла тонкая записная книжка в черно-красном переплете, в которой имелись записи, с виду похожие на крайне загадочный список адресов. Каждый адрес, если речь шла действительно об адресах, был помечен какой-нибудь одной буквой, за которой следовали две или три строчки совершенно непонятного набора букв. Это могло означать что-то интересное, но могло и ничего не означать. Харлоу был в нерешительности. Потом, пожав плечами, вынул киноаппарат и заснял эти страницы.

Номер Тараккиа он оставил в таком же безупречном виде, как и номер Мак-Элпайна.

Две минуты спустя, в номере 208, Харлоу, сидя на кровати Нойбауера и держа на коленях портфель, уже не колебался. Мини-камера деловито пощелкивала: тонкая записная книжка в черно-красном переплете, которую он держал в руке, была точной копией книжки, которую он видел у Тараккиа.

Наконец, Харлоу добрался до последнего из намеченных объектов — до номера Джейкобсона. Видимо, Джейкобсон был или менее предусмотрительным, или менее хитрым, чем Тараккиа и Нойбауер. У него были две банковские книжки, и, открыв их, Харлоу замер в неподвижности. Как явствовало из этих книжек, доход Джейкобсона в двадцать раз превышал то, что можно было нажить при нормальных заработках главного механика. В одной из книжек Харлоу нашел список адресов на английском языке, рассеянных по всей Европе.

Все эти детали Харлоу тоже запечатлел с помощью своей верной камеры.

Он положил бумаги в портфель, а портфель — в чемодан и хотел уже было уйти, как вдруг в коридоре послышались шаги. Он остановился в нерешительности. Шаги приближались и смолкли перед дверью Джейкобсона. Харлоу выхватил носовой платок и собирался приладить его вместо маски, но в этот момент в скважине замка стал поворачиваться ключ. Харлоу едва успел бесшумно проскочить в гардероб и тихо прикрыть за собой дверцу, как входная дверь открылась и в номер кто-то вошел.

Харлоу находился в непроглядной тьме. Он слышал, как кто-то двигается по комнате, но по доносившимся оттуда звукам не мог понять, чем занят этот человек. Похоже было, что он занимался тем же, что за минуту до этого делал он сам.

Харлоу на ощупь сложил платок треугольником, приложил его к лицу так, что основание пришлось прямо под глазами, а концы завязал узлом на затылке.

Дверь в гардероб внезапно открылась, и взору Харлоу предстала горничная. В руках у нее была диванная подушка. Видимо, она только что сменила ее ночными подушками.

Перед горничной же возникла из тьмы грозная фигура человека в белой маске, и глаза ее, как говорится, сразу полезли на лоб. Беззвучно, не издав даже вздоха, она стала медленно падать на дверцу. Харлоу переступил порог, подхватил ее, не дав коснуться мраморного плинтуса, и мягко опустил на пол, подложив ей под голову диванную подушку. Потом быстро подскочил к двери, ведущей в коридор, запер ее и, сорвав маску-платок, тщательно протер им все поверхности, до которых дотрагивался, включая ручку и замки портфеля. Напоследок он снял телефонную трубку с аппарата и положил ее рядом на стол. Уходя, он оставил дверь в номер слегка приоткрытой.

Быстро пробежав по коридору, он замедлил шаг, спустился по лестнице и со спокойным видом вошел в бар.

В следующую минуту он уже сделал заказ. Бармен посмотрел на него, почти не скрывая удивления:

— Что вы сказали, сэр?

— Я сказал: двойную джина и тонизирующей.

— Хорошо, мистер Харлоу. Очень хорошо, мистер Харлоу.

Бесстрастно, как только мог, бармен приготовил напиток, который Харлоу унес с собой в укромный уголок и сел в кресло, поставленное между двумя растениями в кадках.

С интересом он стал наблюдать за всем происходящим в зале.

Вскоре возле коммутатора возникло необычное оживление и девушка-телефонистка уже начала раздражаться. Сигнальные лампочки на ее щитке непрерывно вспыхивали, но ей, видимо, никак не удавалось соединиться с требуемым номером. В конце концов она не выдержала, подозвала мальчика-рассыльного и, понизив голос, что-то ему сказала. Понимающе кивнув, он неторопливым шагом пересек холл в полном соответствии с хорошим тоном, принятым в Вилла-отеле Чессни.

Вернулся он совсем в другом темпе. Быстро промчавшись через холл к телефонистке, он стал что-то настойчиво шептать ей на ухо. Та соскочила со своего места, и не прошло и секунды, как появился сам администратор и поспешил через холл.

Харлоу терпеливо ждал, делая вид, будто отхлебывает время от времени из своего стакана. Он знал, что большинство присутствующих украдкой наблюдали за ним, но это его нисколько не смущало. На таком расстоянии они вполне могли подумать, что он пьет просто лимонад или тонизирующий напиток. Бармен-то, конечно, знал, что он пьет на самом деле. Знал он также и о том, что первое, что сделает Мак-Элпайн, когда вернется, — это потребует счет Джонни Харлоу под каким-нибудь благовидным предлогом.

Администратор вновь появился в холле и отнюдь не начальнической рысцой поспешил к телефону. К этому времени весь холл охватило возбужденное оживление. Теперь всеобщее внимание переключилось с Харлоу на администратора, и Харлоу воспользовался этим, чтобы выплеснуть содержимое своего стакана в цветочный горшок. Потом он поднялся и не спешапошел через холл, словно направляясь к выходу. Проходя мимо администратора, он задержался.

— Неприятности? — сочувственно спросил он.

— И очень серьезные, мистер Харлоу! Очень серьезные. — Администратор держал у уха телефонную трубку, видимо, ожидая, пока его соединят, и тем не менее он был явно польщен тем, что Джонни Харлоу нашел время поговорить с ним. — Грабители! Убийцы! Одна из наших горничных подверглась самому жестокому и зверскому нападению…

— Боже мой! И где же?

— В номере мистера Джейкобсона.

— Джейкобсона? Но ведь это наш главный механик! У него и красть-то нечего.

— Вполне возможно, мистер Харлоу. Но грабитель-то мог этого и не знать, не так ли?

Харлоу настороженно спросил:

— Надеюсь, она хоть в состоянии опознать преступника?

— Исключается. Гигант в маске… Выскочил прямо из гардероба и напал на нее. Вот и все, что она помнит… Да, и еще она говорит, что в руках у него была дубинка. — Он прикрыл трубку рукой. — Извините, полиция.

Харлоу повернулся, глубоко и облегченно вздохнул и прошел через вращающиеся двери. Выйдя, свернул направо, потом еще раз направо, снова вошел в отель через боковую дверь и, никем не замеченный, поднялся в свой номер.

Здесь он вынул из своей миниатюрной кинокамеры кассету, заменил ее новой, вложил мини-камеру в большую камеру, закрепил заднюю стенку и добавил на ее матово-черной поверхности еще несколько царапин. Использованную кассету он вложил в конверт, надписал свое имя и номер комнаты, отнес ее вниз к администратору, волнение которого к этому времени немного улеглось, и попросил спрятать конверт в сейф. Затем он вернулся к себе в номер.

Час спустя, уже сменив свой строгий костюм на темно-синий пуловер с высоким воротом и кожаную куртку, Харлоу сидел на краю кровати в терпеливом ожидании. Вскоре второй раз за этот вечер он услышал внизу глухой рокот мощного мотора, выключил свет, раздвинул занавески, открыл окно и высунулся наружу. Это вернулись с приема у мэра. Он снова задвинул занавески, включил свет и, вытащив из-под матраца бутылку виски, прополоскал содержимым рот. Потом он вышел из номера.

Спустился он вниз как раз в тот момент, когда вернувшиеся с приема вошли в холл. Мери, которая теперь пользовалась уже только одной тростью, опиралась на руку отца. Но как только Мак-Элпайн увидел Харлоу, он поручил позаботиться о своей дочери Даннету.

Мери спокойно и внимательно посмотрела на Харлоу, но ничто не изменилось в ее лице.

Харлоу попытался пройти мимо них, но Мак-Элпайн преградил ему дорогу.

— Мэр был очень раздосадован и недоволен вашим отсутствием, — сказал он.

Харлоу, казалось, не волновала реакция мэра.

— Бьюсь об заклад, он был единственным, кто заметил мое отсутствие, — ответил он.

— Вы не забыли, что у вас завтра с утра несколько тренировочных заездов?

— Это же мои заезды, как я могу о них забыть?

Харлоу снова попытался пройти мимо Мак-Элпайна, но тот снова удержал его.

— Куда вы? — спросил он.

— Пройтись.

— Я вам запрещаю.

— Вы не можете запретить мне того, чего нет в контракте.

Харлоу ушел. Даннет взглянул на Мак-Элпайна и принюхался.

— В воздухе что-то есть, не так ли?

— Видимо, мы чего-то недосмотрели, — ответил Мак-Элпайн. — Пойдем, посмотрим, что именно мы упустили.

Мери переводила взгляд с одного на другого.

— Значит, вы опять обыскивали его комнату, пока он был на треке? И теперь, не успел он уйти, вы снова собираетесь это делать? Какая подлость! Вы ведете себя, как самые низкие жулики! — Она выдернула руку из-под локтя Даннета. — Не прикасайтесь ко мне! Я и без вас найду дорогу!

И она, прихрамывая, пошла через холл.

Оба молча смотрели ей вслед, а потом Даннет обиженно произнес:

— Учитывая возможный исход — я имею в виду жизнь или смерть, это весьма неразумная позиция.

— Такова уж любовь, — ответил Мак-Элпайн со вздохом. — Такова уж любовь.

Сбегая по ступенькам отеля, Харлоу проскочил мимо Нойбауера и Тараккиа. Он не только не поздоровался с ними, хотя они еще соблюдали правила вежливости, но, казалось, даже не заметил их.

Они обернулись и посмотрели ему вслед. Харлоу шел слишком быстро и слишком напряженной походкой, свойственной человеку, которому хмель ударил в голову, но который изо всех сил старается показать, что с ним все в порядке. Один раз Харлоу как бы непреднамеренно качнулся в сторону.

Нойбауер и Тараккиа переглянулись, кивнули друг другу, лишь один короткий кивок, и Нойбауер вошел в отель, а Тараккиа двинулся следом за Харлоу.

Прогревшийся за день воздух вдруг дохнул холодом, и начался мелкий моросящий дождь. Тараккиа это было на руку: при первых же каплях дождя улицы быстро опустели, и опасность потерять Харлоу из виду среди прохожих исчезла.

Дождь упорно моросил, и в конце концов Харлоу и Тараккиа остались одни на безлюдной улице. Это, конечно, сделало положение Тараккиа несколько рискованным — вздумай Харлоу оглянуться, и преследователь был бы тут же обнаружен. Однако было очевидно, что Харлоу и не думает оглядываться, у него был вид человека решительного и целеустремленного, который направляется прямо к намеченной цели, и обращать свой взор назад отнюдь не входит в его намерения. Уразумев это, Тараккиа осмелился сократить разделявшее их расстояние, так что вскоре между ними осталось всего каких-нибудь десять ярдов.

Между тем в поведении Харлоу появилось что-то беспорядочное. Он потерял способность идти по прямой и начал выписывать заметные восьмерки. Один раз он даже ткнулся в витрину магазина, и Тараккиа поймал в стекле его отражение — голова Харлоу тряслась, а глаза были закрыты. Но в следующее мгновение он словно встряхнулся и снова решительно, хотя и нетвердо, продолжал путь.

Тараккиа был теперь еще ближе, его обуревало смешанное чувство: состояние Харлоу его и забавляло, и вызывало презрение и отвращение. Это ощущение усилилось, когда Харлоу, потеряв ориентиры, запнулся, и его занесло влево, за угол дома.

Очутившись вне поля зрения Тараккиа, Харлоу тотчас же преобразился. Все признаки опьянения исчезли, и он быстро шагнул в первую темную подворотню за углом. Из заднего кармана он вытащил предмет, который обычно гонщики с собой не носят, — плетеную кожаную дубинку с петлей, надеваемой на руку. Он просунул руку в петлю и стал ждать.

Долго ждать не пришлось. Как только Тараккиа завернул за угол, презрение на его лице сменилось замешательством — тускло освещенная улица была совершенно безлюдна. В тревоге он ускорил шаг и поравнялся с темной глубокой подворотней, где прятался Харлоу.

Чтобы быть чемпионом Гран-При, необходимо обладать чувством времени, точностью и острым зрением. Все эти качества были присущи Харлоу в избытке. К тому же он был в прекрасной форме. Удар был произведен молниеносно, и почти так же молниеносно Тараккиа потерял сознание.

Даже не взглянув на поверженного, Харлоу переступил через него и энергично зашагал прочь.

Но он пошел не прямо, а повернул обратно и, пройдя с четверть мили, свернул налево. Через несколько секунд он уже оказался у стоянки транспортировщиков. Судя по всему, когда Тараккиа придет в себя, он и отдаленно не сможет представить, куда именно держал путь Харлоу.

А Харлоу тем временем направился к ближайшему фургону. Даже несмотря на дождь и тьму, можно было легко прочесть начертанные двухфутовые буквы: КОРОНАДО.

Харлоу отпер дверцы, вошел внутрь и включил свет, яркий свет, который служил механикам при осмотре и наладке тончайшей техники. Здесь не было необходимости пользоваться красным светом фонаря, а также принимать меры предосторожности — ведь никто бы не усомнился в праве Харлоу заходить в фургон собственной команды. Тем не менее он все-таки запер дверцы изнутри и оставил ключ в замке, чтобы никто не смог открыть ее снаружи. Потом он закрыл фанерой окошки, чтобы не было видно, кто находится внутри. И только после этого подошел к полке с инструментами и выбрал те, которые ему были нужны.

Уже не в первый раз Даннет и Мак-Элпайн обыскивали номер Харлоу и чувствовали себя при этом прескверно. И совсем не потому, что ощущали себя подлецами, а потому, что им совсем не нравилось, что они там находили. Точнее, что они нашли в ванной комнате.

Даннет держал крышку от бачка в руке, когда Мак-Элпайн вынул из воды бутылку с виски. Оба какое-то время взирали друг на друга, не находя слов, а потом Даннет сказал:

— Находчивый мальчик наш Джонни! Чего доброго, он сунул корзинку с бутылками и под сиденье своего «коронадо». Но, пожалуй, нам лучше оставить бутылку там, где мы ее нашли.

— Зачем? Какой в этом смысл?

— С ее помощью мы, может быть, установим его дневную норму. А если мы ее заберем, то он наверняка налижется в другом месте, вы же знаете его необыкновенную способность исчезать в своем красном «феррари». А тогда нам уж никак не узнать, сколько он выпьет.

— Пожалуй, пожалуй. — Мак-Элпайн смотрел на бутылку, и в глазах его была боль. — Самый талантливый гонщик нашего времени, а может быть, и всех времен, а до чего докатился! И почему только боги карают таких людей, как Джонни Харлоу! А, Алексис? Наверное, потому, что боятся. Ведь он может подняться до их высот.

— Поставьте бутылку обратно, Джеймс.

Двумя номерами дальше в комнате сидели тоже два человека и, по всей видимости, чувствовали себя очень несчастными.

Судя по усердию, с каким Тараккиа массажировал себе шею и затылок, он испытывал сильную боль. Нойбауер наблюдал за ним со смешанным чувством сострадания и возмущения.

— Ты уверен, что это дело рук мерзавца Харлоу?

— Уверен. Больше некому.

— Дал же он маху. Пожалуй, я потеряю ключ от номера и попрошу на время общий.

Тараккиа перестал растирать себе шею и удивленно посмотрел на Нойбауера.

— Что ты задумал, черт возьми?

— Увидишь. Подожди меня здесь.

Через две минуты Нойбауер вернулся, крутя на пальце кольцо с ключом.

— В воскресенье приглашу на прием к мэру блондинку, что дежурит внизу. А в следующий раз попрошу у нее ключ от сейфа, — сказал он.

— Вилли, — сказал Тараккиа с терпением мученика. — Сейчас не время и не место играть комедию.

— Прошу. — Вместо ответа Нойбауер открыл дверь.

Они вышли в коридор. Вокруг — ни души. Не прошло и десяти секунд, как оба уже были в номере Харлоу. Нойбауер запер дверь изнутри.

— А что если явится Харлоу? — спросил Тараккиа.

— А кто, по твоему, сильнее — мы или он.

— Какое-то время они обшаривали комнату. Внезапно Нойбауер сказал:

— Ты был совершенно прав, Никки. Да, наш дорогой друг Харлоу действительно дал маху.

Он показал Тараккиа кинокамеру с царапинами вокруг винтиков, закрепляющих заднюю стенку, вынул из кармана складной нож, извлек маленькую отвертку и, сняв заднюю стенку кинокамеры, вынул из нее миниатюрный киноаппаратик. Потом он достал кассету и внимательно ее осмотрел.

— Возьмем с собой?

Тараккиа отрицательно мотнул головой и тут же скривился от острой боли, вызванной этим неосторожным движением. Через какое-то время он сказал:

— Не советую. Иначе он догадается, что мы были здесь.

Нойбауер бросил:

— Значит, остается только одно?

Тараккиа кивнул, и его опять передернуло от боли.

Нойбауер открыл кассету, размотал пленку и поднес ее к яркому свету настольной лампы. Потом не без труда вновь свернул пленку, положил ее в кассету, кассету — в микрокамеру, а микрокамеру — в кинокамеру.

Тараккиа сказал:

— Правда, это еще ничего не доказывает. Связаться с Марселем?

Нойбауер кивнул, и они вышли из номера.

Харлоу на фут отодвинул автомобиль и, внимательно оглядев открывшийся участок пола, вынул фонарь, опустился на колени и пристально посмотрел на пол. На одной из продольных планок виднелись две поперечные линии, приблизительно дюймах в пятнадцати одна от другой. Харлоу потер промасленной ветошью одну из линий и пришел к выводу, что это вовсе не линия, а очень тонкая и острая прорезь. Головки двух гвоздей, закреплявших планку, блестели как новенькие. Харлоу воспользовался стамеской, и часть планки поднялась, как крышка, с удивительной легкостью. Он опустил в отверстие руку, чтобы измерить глубину и длину открывшегося пространства. Слегка приподнятые брови были единственным признаком удивления, очевидно, вызванного размерами невидимого пространства. Харлоу вынул руку и поднес кончили пальцев ко рту и к носу. Выражение его лица не изменилось.

Он осторожно положил планку на место, постучал по головкам гвоздей рукояткой стамески. Достаточно промасленной тряпкой он замазал прорези, а также головки гвоздей.

С момента выхода Харлоу из Вилла-отеля Чессни и его возвращения прошло сорок пять минут. Просторный холл казался полупустым, но фактически в нем было человек сто. Многие только что вернулись с официального приема, и все ждали ужина.

Первыми, кого увидел Харлоу, были Мак-Элпайн и Даннет, сидевшие за отдельным столиком. Через два столика от них, в полном одиночестве, сидела Мери. Перед ней стоял стакан с прохладительным напитком и лежал открытый журнал. Она явно не читала, и лицо ее и поза выражали какую-то холодную отчужденность. «Против кого это она так ожесточилась? — подумал Харлоу. — Пожалуй, против меня…» Но, с другой стороны, он замечал, как постепенно растет отчуждение между Мери и ее отцом. Рори нигде не было видно. «Возможно, опять где-то высматривает», — подумал Харлоу.

Все трое заметили его в тот же миг, когда и он увидел их. Мак-Элпайн тотчас же встал.

— Буду очень благодарен вам, Алексис, если вы возьмете Мери на свое попечение. Я пройду в ресторан. Боюсь, если я останусь здесь…

— Хорошо, Джеймс! Я понял.

Харлоу видел со спины удалявшегося Мак-Элпайна, который всей своей походкой выражал холодность и безразличие.

Лицо Харлоу внешне осталось бесстрастным, однако это внешнее отсутствие чувства сменилось некоторым беспокойством, когда он заметил, что Мери направляется в его сторону. Теперь он уже не сомневался: именно к нему относилась ее враждебность. И она не скрывала, что ждала его прихода. Милой улыбки, которая делала ее любимицей завсегдатаев всех гоночных треков, не было и в помине.

Харлоу внутренне подтянулся. Он уже наперед знал, что сейчас будет сказано тихим, но суровым голосом. И он угадал.

— Вы нарочно появляетесь перед всеми в таком виде? И в таком месте? Вы опять этим занимаетесь?

Харлоу нахмурился. Потом сказал:

— Отлично! Продолжайте в том же духе! Оскорбляйте чувства невинного человека. Вы передо мной… то есть я перед вами… в долгу.

— Просто противно смотреть! Трезвые люди не падают лицом в грязь на улице! Вы только посмотрите на себя!

Харлоу посмотрел на себя.

— Ого!.. Ну что ж, приятных сновидений, нежная Мери.

Он направился к лестнице, поднялся на пять ступенек и резко остановился — навстречу ему спускался Даннет. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга с неподвижными лицами, потом Даннет почти неуловимо поднял бровь.

Когда Харлоу заговорил, голос его звучал ровно и спокойно.

Он сказал лаконично:

— Пошли!

— «Коронадо»?

— Да.

— Пошли.

Глава 6

Харлоу допил свой кофе, теперь у него вошло в привычку завтракать в одиночестве в своей спальне, и подошел к окну. Прославленное солнце итальянской осени в это утро не появлялось. Над землей нависли тяжелые тучи, но сама земля была сухой, а видимость превосходная — идеальная погода для автомобильных гонок.

Он прошел в ванную, распахнул окно, снял с бачка крышку, и вынув оттуда бутылку с виски, открыл кран и вылил половину содержимого бутылки в раковину. Потом спрятал бутылку обратно на место, обрызгал комнату аэрозольным освежителем воздуха и вышел из номера.

Харлоу поехал на трек один, место пассажира в его красном «феррари» теперь редко было кем-нибудь занято, и застал там Джейкобсона, его двух механиков и Даннета.

Коротко поздоровавшись, он уселся в шлеме и комбинезоне за руль своего нового «коронадо».

Джейкобсон удостоил его своим обычным хмурым взглядом.

— Надеюсь, вы покажете сегодня хорошее тренировочное время, Джонни, — сказал он.

— Я-то думал, что у меня и вчера дела шли не очень плохо, — ответил Харлоу. — Но во всяком случае постараюсь. — Приготовившись к старту, он взглянул на Даннета. — А где же сегодня наш добрый хозяин? Я даже не помню, когда он пропускал тренировки.

— В отеле. У него дела.

Мак-Элпайн действительно занимался делами. И дело, которым он занимался в данную минуту, уже превратилось для него почти в рутину — он исследовал уровень содержимого в бутылке с виски из запасов в номере Харлоу.

Не успел он войти в ванную, как сразу же понял, что осмотр бутылки в бачке будет лишь простой формальностью: распахнутое окно и пропахший дезодорантом воздух делал дальнейшую операцию излишней.

Лицо его потемнело от гнева, когда он поднял из бачка наполовину опустошенную бутылку. Потом он поставил ее на прежнее место, быстро вышел из номера, почти бегом пересек вестибюль и, сев в свой «эстон», тронулся так стремительно, что случайные прохожие могли подумать, что он по ошибке принял подъездную дорогу к Вилла-отелю Чессни за гоночный трек Монцы.

Когда он прибыл на заправочный пункт «Коронадо», он тяжело дышал, словно ему пришлось преодолеть какое-то расстояние бегом. Там он встретил Даннета, который уже собирался уходить. Все еще тяжело дыша, Мак-Элпайн спросил:

— Где этот мерзавец Харлоу?

Даннет медлил с ответом. Казалось, все его внимание было направлено на то, чтобы с недоуменным видом качать головой.

— Скажите, ради бога, где этот пьяный забулдыга? — Мак-Элпайн почти перешел на крик. — Его ни в коем случае нельзя выпускать на трек!

— Масса гонщиков с удовольствием поддержала бы вас.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что этот пьяный забулдыга только что перекрыл рекордное время на две и одну десятую секунды. — Даннет все еще недоуменно качал головой. — Просто не верится!

— На две и одну десятую? На две и одну десятую! — Теперь настала очередь и для Мак-Элпайна проделать ту же гимнастику. — Не может быть! На целых две секунды! Не может этого быть!

— Спросите у хронометристов. Они повторили это дважды.

— О боже ты мой!

— Вы как будто недовольны, Джеймс?

— Недоволен? Я просто в ужасе… Ну, конечно, конечно, он все еще лучший гонщик в мире, но в решающий момент у него сдают нервы. Правда, в сегодняшнем рекорде виновато вовсе не его искусство. Просто пьяная храбрость! Одна только, черт возьми, самоубийственная пьяная храбрость.

— Я вас не понимаю.

— Он влил в себя полбутылки виски, Алексис!

Даннет уставился на него. Видимо, он не находил слов. Наконец он сказал:

— Не верю! Не верю! Может быть, он и гнал машину как дьявол, но вел ее как бог… Полбутылки виски! Да он наверняка бы разбился, если бы столько выпил!

— Может быть, и хорошо, что на треке никого не было. А то бы, пожалуй, он опять кого-нибудь угробил.

— Да… Но целых полбутылки…

— Хотите пойти и взглянуть в его бачок, что находится в ванной?

— Нет, нет, что вы! Разве я когда-нибудь сомневался в ваших словах? Просто я ничего не понимаю.

— И я… Я тоже ничего не понимаю. Ну, а где же сейчас наш чемпион мира?

— Уехал. Сказал, что на сегодня с него хватит. Сказал также, что на завтра занял внутреннюю дорожку, и если кто-нибудь его столкнет, он вернется и прогонит пришельца… Что-то он высокомерен сегодня, наш Джонни.

— Гм! Он никогда не говорил ничего подобного. Нет, Алексис, это не высокомерие! Это — чистая и распроклятая эйфория, парение в облаках. Вот это что! О боже всемогущий! Еще одна проблема на мою голову!

— Да, еще одна проблема, Джеймс.

Если бы Мак-Элпайну довелось в ту же субботу днем попасть на одну из невзрачных улиц Монцы, он бы смог убедиться, что его проблемы вдвойне и даже втройне усложнились.

С обеих сторон узкой улочки смотрели друг на друга два совершенно непримечательных маленьких кафе. Их объединяло нечто общее, а именно — полинявший фасад, с которого понемногу лущилась краска, обвислые камышовые шторы на окнах, выставленные на тротуар и покрытые скатертями из клетчатой материи столики и голый, казенный, удивительно неаппетитный интерьер. По обычаю, кафе такого типа — и одно, и другое — были разгорожены кабинками, открытыми в сторону улицы.

В одной из таких кабинок, поодаль от окна, на южной затемненной стороне улицы, сидели Нойбауер и Тараккиа. Перед ними на столике стояли нетронутые стаканы. Ни один из них не прикасался к питью, ибо их внимание было поглощено совершенно другим. Интерес обоих всецело сосредоточился на кафе напротив, где у самого окна, на виду, сидят в такой же кабинке Харлоу и Даннет. В руках у них стаканы, и они, по всей вероятности, заняты серьезной беседой.

— Ну, и что толку? — сказал Нойбауер. — Ну, выследили мы их, а что дальше? Ты же не умеешь читать по губам.

— Подождем и посмотрим, что будет дальше. А насчет того, что мы ничего не услышим, это ты точно сказал. О боже, Вилли, как бы мне хотелось уметь читать по губам! И с чего это они вдруг так подружились? Ведь последнее время они почти не разговаривали друг с другом, во всяком случае при всех. И почему им надо было прийти сюда, чтобы о чем-то поговорить? Наверняка Харлоу задумал что-то. У меня до сих пор ломит шею и затылок, я едва натянул сегодня этот проклятый шлем. А если он и Даннет действительно снюхались, значит, они оба что-то задумали. Только Даннет всего-навсего журналист. А что могут задумать журналист и бывший гонщик?

— Бывший? А ты видел сегодня его время?

— Все равно бывший. Вот увидишь — завтра он загнется, как загнулся на последних четырех гонках.

— Да, тут есть и еще одна странность. Почему ему так везет на тренировках и так не везет на самих гонках?

— Ничего странного тут нет. Всем известно, что Харлоу почти алкоголик. Я бы даже сказал — алкоголик, без всяких «почти». Ну, несколько кругов он еще может осилить. Три, пять, даже побольше. Но восемнадцать кругов на гонках Гран-При — разве можно ожидать от алкоголика, чтобы он выдержал такое напряжение? Непременно загнется. — Тараккиа отвел взгляд от кафе напротив и с угрюмым видом отхлебнул из своего стакана. — О господи! Чего бы я не дал, чтобы сидеть с этой парочкой рядом, в соседней комнате!

Внезапно он положил руку на руку Нойбауера.

— А может быть, этого и не нужно? Может, мы уже нашли пару ушей, которые все услышат? Посмотри-ка!

Нойбауер посмотрел в ту сторону, куда показал Тараккиа. В кабину, рядом с той, где сидели Харлоу и Даннет, крадучись и стараясь, чтобы те его не заметили, пробрался Рори Мак-Элпайн: в руке у него был стакан с чем-то темным. Он сел так, чтобы быть спиной к Харлоу. Между ними был всего какой-нибудь фут с лишним. Потом он выпрямился, почти прижавшись спиной и затылком к разделявшей их перегородке, — он явно вслушивался в то, о чем разговаривали собеседники. И вид у него был такой, словно он готовился стать опытным шпионом или агентом, работающим сразу на две стороны. Однако нужно было отдать ему должное — он, несомненно, обладал редким талантом слушать и наблюдать, оставаясь при этом незамеченным.

Нойбауер спросил:

— Как ты думаешь, что он затеял, этот юный Мак-Элпайн?

— Сейчас? Здесь? — Тараккиа развел руками. — Все что угодно. В одном можешь быть уверен — он не желает Харлоу добра. Я думаю, он старается собрать материал против Харлоу. Любую мелочь. Просто дьявол, а не парень. А как он ненавидит Харлоу! Признаться, я не хотел бы попасть к нему в немилость.

— Значит, у нас есть союзник? Не так ли, Никки?

— А почему бы и нет? Давай-ка придумаем, что мы ему скажем. — Он внимательно смотрел на противоположную сторону улицы. — Кажется, наш маленький Рори чем-то недоволен.

Он был прав, лицо Рори выражало смешанное чувство досады, раздражения и озадаченности: из-за высокой перегородки и глухого гула голосов других посетителей он мог улавливать из соседней кабины лишь обрывки разговора.

Как назло, Харлоу и Даннет говорили очень тихо. Перед ними стояли высокие стаканы с прозрачной жидкостью, в каждом плавал кусочек льда и ломтик лимона. Даннет задумчиво разглядывал крошечную кассету, лежавшую у него на ладони. Потом он аккуратно спрятал ее в карман.

— Фотографии шифра? Вы уверены?

— Уверен, что это шифр. Возможно, даже смесь шифра с каким-нибудь иностранным языком. Боюсь, я не очень-то сведущ в таких делах.

— Не менее, чем я. Но зато мы знаем людей, более сведущих… И потом: о транспортировщике «Коронадо» — в этом вы тоже уверены?

— Несомненно.

— Значит, мы согревали на своей груди змею. Кажется, так это называется?

— Несколько неожиданно, правда?

— И никаких оснований полагать, что Генри тоже замешан в этом деле?

— Генри? — Харлоу отрицательно покачал головой. — Могу дать голову на отсечение.

— Даже учитывая то обстоятельство, что он как шофер транспортировщика участвует в каждой поездке?

— Даже это.

— И ему придется уйти?

— А что еще можно придумать?

— Так, значит, Генри уходит. Временно. Хотя он и не будет об этом знать. Вернется на свою прежнюю работу. Конечно, он будет обижен. Но что значит одна обида против пожизненного пособия…

— А если он откажется?

— Придется устроить его «похищение», — деловито сказал Даннет. — Или убрать его как-нибудь иначе, разумеется, не причиняя ему вреда. Но я думаю, он согласится. У меня уже есть подписанный бланк медицинского свидетельства.

— Значит, кто-то уже позабыл о своей врачебной этике?

— Пятьсот фунтов и соответствующее истине врачебное заключение о сердечной недостаточности — от такой комбинации врачебная щепетильность тает, как снежинка в руке. Ведь у старика действительно не все в порядке с сердцем.

Они допили свои напитки и вышли из кафе. Рори не торопился уходить, соблюдая нужный, с его точки зрения, интервал. Но потом встал и он.

В кафе напротив Нойбауер и Тараккиа поспешно покинули свою кабину и уже через полминуты нагнали Рори. Тот, увидев их, очень удивился.

Тараккиа доверительно сказал:

— Нам нужно поговорить с тобой, Рори. Ты тайны хранить умеешь?

Такое вступление сразу заинтриговало Рори, но он был от природы очень осторожен и редко изменял себе в подобных случаях.

— О каких тайнах идет речь?

— Ну и подозрительный же ты парень!

— Что за тайна у вас?

— Это касается Джонни Харлоу.

— Тогда другое дело. — Последней фразой Тараккиа мгновенно завоевал его внимание. — Конечно, я умею хранить тайны.

— Только имей в виду: никому ни слова! Даже намеками. Ни единому человеку — ни слова! Иначе все полетит к черту. Усек? — сказал Нойбауер.

— Конечно, — согласился Рори, не имея еще ни малейшего понятия, о чем идет речь.

— Ты слышал, парень, о АГГП?

— А то нет! Это Ассоциация гонщиков Гран-При!

— Точно! Так вот, эта АГГП решила, ради нашей безопасности, гонщиков и зрителей, исключить Харлоу из своих рядов. Мы хотим, чтобы его сняли со всех треков Европы. Ты знаешь, что он пристрастился к спиртному?

— Кто ж не знает об этом?

— Он так много пьет, что стал самым опасным гонщиком в Европе. — Голос Нойбауера звучал тихо, конспиративно и очень убедительно. — Каждый третий гонщик боится показаться на трассе рядом с ним. Никто ведь не знает, в какой момент может оказаться вторым Джету.

— Вы…. считаете, что он?..

— Был тогда пьян в стельку. Именно по этой причине и погиб хороший человек. Только потому, что другой выпил лишнего. Ведь такое поведение на треке равносильно преднамеренному убийству.

— Совершенно согласен с вами! Никакой разницы нет!

— Вот поэтому АГГП попросила Вилли и меня собрать все улики, касающиеся того, что Харлоу систематически пьет, понимаешь? — сказал Тараккиа. — Тем более, что предстоят Большие гонки. Хочешь нам помочь?

— И вы еще спрашиваете?

— Знаем, мальчик, знаем, что хочешь. — Нойбауер положил руку на его плечо — жест, выражающий одновременно и сочувствие, и понимание. — Мы ведь тоже переживаем за Мери. Вот ты только что видел Харлоу и Даннета в кафе. Харлоу пил?

— Да я их, собственно, и не видел. Сидел в соседней кабине. Но я слышал, что мистер Даннет говорил что-то насчет джина, и видел, как официант понес им два высоких стакана, — правда, похоже, что с водой.

— С водой! — Тараккиа скорбно покачал головой. — Скорее, там было нечто совсем другое. Правда, мне как-то не верится, чтобы Даннет… А впрочем, кто его знает. А они что-нибудь говорили о выпивке?

— Мистер Даннет? А что, он тоже не совсем того…

Тараккиа ответил уклончиво, хорошо зная, что это — лучший способ возбудить интерес Рори:

— Я ничего не знаю про мистера Даннета. Во всяком случае, насчет того, пьет он или нет.

— Они очень тихо говорили. Я вообще уловил совсем немного. Единственное, что я слышал, касалось замены кассеты. В кинокамере или что-то в этом роде. И что-то насчет того, что Харлоу передал мистеру Даннету. Я не очень понял, что к чему.

— Это вряд ли нас касается, — заметил Тараккиа. — Но все остальное — да. Смотри в оба и держи впредь ушки на макушке.

Рори кивнул, тщательно скрывая новоприобретенное чувство собственной значимости, и они расстались.

Нойбауер и Тараккиа посмотрели друг на друга с яростью, которая, правда, относилась к другому, а не к визави.

Сквозь стиснутые зубы Тараккиа процедил:

— Ну и хитрый же негодяй! Теперь мы у него на кассете. А та, что мы уничтожили, нам просто подсунута. Фальшивка!

Вечером того же дня Даннет и Генри сидели, уединившись, в дальнем углу холла Вилла-отеля Чессни. На лице Даннета было свойственное ему замкнутое выражение. Генри, казалось, был несколько растерян, хотя было ясно, что его острый от природы ум усиленно старается оценить данную ситуацию и приспособиться к назревающей новой. Сейчас он прилагал все усилия, чтобы сохранить невозмутимый и простодушный вид.

— Однако же, — сказал он, — здорово вы умеете сложить все в одну строчку, мистер Даннет! — Тон почтительного восхищения перед высшим интеллектом был найден и выражен в совершенстве, но на Даннета это абсолютно не подействовало, и, конечно, Генри был удивлен.

— Если вы хотите сказать, что я выразил свои мысли коротко и ясно, Генри, то тогда вы правы — я действительно, можно сказать, уложил все в одну строчку. Так «да» или «нет»?

— О, господи, мистер Даннет! Вы и подумать человеку не даете!

Даннет терпеливо продолжал:

— О чем же тут думать, Генри? Просто скажите — «да» или «нет». Соглашайтесь или отказывайтесь.

Генри не хотелось сразу выкладывать на стол свои карты.

— А если я откажусь?

— Вот когда вы откажетесь, тогда и будем говорить, что будет, если…

Такой ответ явно обеспокоил Генри.

— Не нравится мне весь этот разговор, мистер Даннет. Как-то не так он звучит.

— Как же он звучит на ваш слух, Генри?

— Ведь, надеюсь, вы не собираетесь меня шантажировать или угрожать мне?

У Даннета был вид человека, который только что произнес, что считает до трех.

— Извините, Генри, но вы… вы просто вздор несете. Как можно шантажировать человека, который ведет такую безупречную жизнь, как вы? Ведь вся ваша жизнь чиста и безупречна, не так ли? И потом, почему, скажите на милость, я стал бы вам угрожать? — Он выждал долгую паузу. — Так «да» или «нет»?

Генри покорно вздохнул.

— Да! И будь все проклято! Мне терять нечего. За 5000 фунтов и работу в нашем марсельском гараже я продал бы в рабство и свою родную бабушку, упокой бог ее душу!

— Это было бы излишне, даже если было бы возможно. Только абсолютное молчание — и ничего больше. Вот вам справка от местного врача. Он удостоверяет, что вы страдаете сердечной недостаточностью и больше не сможете выполнять тяжелую работу… ну, скажем, водить транспортировщик.

— Последнее время я неважно себя чувствовал — это факт!

Даннет позволил себе чуть заметно усмехнуться.

— Я так и думал.

— А мистер Мак-Элпайн знает об этом?

— Узнает, когда вы ему скажете.

— И он не будет возражать?

— Если вы имеете в виду, примирится ли он с этим, то могу сказать одно: да, примирится. У него не будет другого выхода.

— Могу я узнать причину всего этого?

— Нет. Вам заплатят 5000 фунтов за то, чтобы вы не задавали вопросов. И не болтали. Нигде.

— Ну и странный же вы журналист, мистер Даннет!

— Очень странный.

— Мне говорили, что когда-то вы работали бухгалтером в этом… ну, как это называется… В Сити.

Почему вы оттуда ушли?

— Здоровьишко не позволило, Генри. Эмфизема. Есть такая легочная болезнь…

— Что-нибудь вроде сердечной недостаточности?

— В наш век страстей и стрессов, Генри, совершенное здоровье — это благо, которое дано очень немногим. А теперь вам лучше пойти и поговорить с мистером Мак-Элпайном.

Генри ушел. Даннет написал короткую записку, надписал адрес на плотном светло-коричневом конверте, метил в верхнем левом углу: «важное и срочное», вложил в него записку и микрофильм и тоже удалился.

Выходя в коридор, он не заметил, что дверь соседнего помещения была слегка приоткрыта, а следовательно, не заметил и того, что чей-то глаз следил за ним сквозь эту узкую щель.

Глаз этот принадлежал Тараккиа. Через какое-то время Тараккиа закрыл дверь, вышел на балкон и помахал рукой, подавая сигнал. Вдали, на значительном расстоянии от отеля, смутно различимая фигура в ответ тоже подняла руку.

После этого Тараккиа сбежал вниз по лестнице и встретился с Нойбауером. Они оба направились в бар и расположились там, заказав безалкогольный напитой. Их заметили и узнали по крайней мере человек двадцать, ибо Тараккиа и Нойбауер были известны едва ли меньше, чем сам Харлоу. Но Тараккиа не был бы Тараккиа, если бы обеспечил себе алиби лишь наполовину.

— В пять часов мне должны позвонить из Милана, — сказал он бармену. — Который сейчас час на ваших часах?

— Ровно пять, мистер Тараккиа.

— Передайте, пожалуйста, телефонистке, что я в баре.

Прямой путь на почту вел через узкий и короткий переулок, застроенный нежилыми, видимо, служебными строениями и гаражами. Переулок был безлюден — факт, который Даннет приписал наступлению субботнего вечера. На всем протяжении переулка, не более двухсот ярдов, безлюдье нарушала только одна фигура человека в рабочем комбинезоне, который возился с мотором автомобиля перед распахнутой дверью гаража. На голове у человека был темно-синий флотский берет, надвинутый на лоб до самых глаз, скорее на французский, чем на итальянский лад, а лицо было так выпачкано мазутом и машинным маслом, что разглядеть его было практически невозможно.

Даннет невольно подумал, что в команде «Коронадо» такого механика не потерпели бы и пяти секунд. Но одно дело — приводить в порядок машину «коронадо» и совсем другое — ремонтировать старенький и обшарпанный «фиат-600».

Не успел Даннет поравняться с машиной, как механик резко выпрямился. Даннет вежливо уклонился в сторону, желая обойти его, но в то же мгновение механик, упершись одной ногой в стенку автомобиля, чтобы придать броску дополнительную силу, обрушился на Даннета всей тяжестью своего тела. Теряя равновесие и уже падая, Даннет влетел в открытую дверь гаража. Его стремительный полет был неожиданно и эффективно ускорен двумя мощными и огромными фигурами, лица которых скрывались под натянутыми на головы чулками и которым более мягкие способы убеждения были чужды. В следующее мгновение двери гаража уже захлопнулись за ними.

Рори был поглощен чтением юмористического журнала, а Тараккиа и Нойбауер, обеспечив себя надежным алиби, все еще сидели у стойки бара, когда в холле появился Даннет. Его приход тотчас же привлек всеобщее внимание — да иначе и быть не могло. Даннет не вошел, а ввалился в дверь, спотыкаясь, как пьяный, и непременно упал бы, если бы не два полицейских, которые поддерживали его с обеих сторон. Изо рта и носа у Даннета обильно шла кровь, правый глаз почти заплыл, на лбу зиял страшный порез и вообще все лицо было в синяках и царапинах.

Тараккиа, Нойбауер и дежурный администратор почти одновременно бросились ему навстречу.

Потрясенный Тараккиа воскликнул:

— Царь небесный! Да что же такое с вами приключилось, мистер Даннет?

Тот попытался улыбнуться, но содрогнулся от боли и передумал. Еле внятно он произнес:

— Кажется, на меня напали…

Нойбауер выдавил:

— Но кто… то есть где… почему… Почему, мистер Даннет?

Один из полицейских предостерегающе поднял руку и обратился к дежурному:

— Пожалуйста, поскорее доктора!

— Сию минуту! У нас в отеле сейчас семь врачей. — Девушка-дежурная обратилась к Тараккиа. — Вы знаете, как пройти в номер мистера Даннета? Если бы вы и мистер Нойбауер были так добры и проводили бы офицеров…

— Не нужно. Мистер Нойбауер и я… мы сами можем проводить его в номер.

Один из полицейских сказал!

— Извините, но нам тоже придется подняться. Чтобы снять показания…

Он запнулся, как запинается большинство людей, увидев адресованную им знаменитую угрожающую гримасу Тараккиа.

— Оставьте номер полицейского участка у этой молодой леди. Вас вызовут, как только врач разрешит мистеру Даннету разговаривать. Но не раньше. А сейчас он должен немедленно лечь в постель… Вы поняли?

Они поняли, кивнули и удалились без лишних слов.

Тараккиа и Нойбауер в сопровождении Рори, которого это происшествие столь же озадачило, сколь и обеспокоило, доставили Даннета в его номер и как раз укладывали в постель, когда появился врач. Это был молодой итальянец, с виду очень компетентный. Вежливо он попросил их покинуть комнату.

В коридоре Рори спросил:

— Кому понадобилось так отделать мистера Даннета?

— Кто знает? — ответил Тараккиа. — Грабителям, ворам, людям, которым легче пойти на грабеж и чуть ли не на убийство, чем заниматься честным трудом. — Он метнул на Нойбауера взгляд, специально рассчитанный на то, чтобы Рори его заметил. — На свете масса негодяев, Рори. Предоставим это дело полиции.

— Значит, вам все равно…

— Мы гонщики, мой мальчик, — сказал Нойбауер. — А не сыщики.

— Я не мальчик! Мне скоро семнадцать. И я не дурак. — Рори овладел собой и подавил вспышку гнева, пытливо посмотрев на них. — Все это очень подозрительно. Здесь происходит что-то нечистое. Держу пари, что в этом каким-то образом замешан Харлоу!

— Харлоу? — Тараккиа поднял бровь, как будто слова Рори показались ему забавными, что весьма не понравилось Рори. — Брось, Рори! Ведь ты сам подслушал разговор Харлоу и Даннета во время их дружеской беседы тет-а-тет.

— Вот в том-то и дело! Я не подслушал их разговор! Я только слышал их голоса, а не то, что они говорили. А говорить они могли о чем угодно… Может быть, Харлоу угрожал Даннету… — Рори на мгновение умолк, оценивая это внезапно возникшее интригующее предположение, которое в следующее мгновение уже превратилось в уверенность. — Конечно, так оно и было! Харлоу угрожал Даннету, потому что Даннет выслеживал или шантажировал его!

— Рори, — ласково произнес Тараккиа, — право же, ты просто начитался этих ужасных комиксов. Даже если бы Даннет выслеживал и шантажировал Харлоу, — то какой ему смысл избивать его? Ведь Харлоу все равно останется в руках Даннета, не так ли? Он может по-прежнему, как ты говоришь, выслеживать и шантажировать. Боюсь, что ты чего-то не додумал, Рори.

Тот медленно произнес:

— Что ж, может быть, и додумаю. Даннет говорит, что его избили в узком переулке, что выходит на главную улицу. А вы знаете, что находится на другом конце этого переулка? Почтовое отделение! Даннет шел на почту, чтобы отправить какие-нибудь свидетельства против Харлоу? Может быть, он подумал, что их опасно оставлять при себе? Вот Харлоу и постарался помешать ему попасть на почту.

Нойбауер взглянул на Тараккиа и снова перевел взгляд на Рори. Он уже не улыбался. Он спросил:

— Какие свидетельства, Рори?

— Откуда я знаю? — Рори не мог сдержать раздражения. — Я и так уже достаточно поломал голову. Теперь ваш черед поразмыслить об этом.

— Может быть, если уж на то пошло. — Тараккиа, как и Нойбауер, принял глубокомысленный и серьезный вид. — Кстати, тебе лучше нигде об этом не болтать, парень. Не говоря уже о том, что у нас нет ни малейших доказательств, на свете существует еще такая штука, как закон о клевете.

— Я уже сказал вам, что я — не дурак! — довольно язвительно произнес Рори. — Кроме того, неважный был бы у вас вид, если бы все узнали, что вы осмелились поднять хоть палец на Джонни Харлоу.

— Тоже верно, — ответил Тараккиа. — Плохая молва на крыльях летит. Вот идет мистер Мак-Элпайн.

На площадке лестницы действительно появился Мак-Элпайн. Его лицо, которое за два месяца сильно осунулось и еще больше покрылось морщинами, было угрюмым и в то же время гневным.

Он спросил:

— Это правда? Насчет Даннета?

— Боюсь, что да, — ответил Тараккиа. — Кто-то здорово его отделал. Один или несколько негодяев.

— О боже ты мой! Но за что?!

— Похоже, что с целью ограбления…

— Ограбление? Среди бела дня? Поистине цивилизация дает сладкие плоды! И когда это случилось?

— Да не более десяти минут назад. Когда он уходил, Вилли и я были в баре. Было ровно пять. Я как раз спросил время у бармена, потому что мне должны были звонить. И когда Даннет вернулся, мы все еще находились в баре, и я заметил время по своим часам, подумал, что это, возможно, поможет полиции. Было двенадцать минут шестого. Он не мог далеко уйти за это время.

— Где же он сейчас?

— У себя в номере.

— Почему же вы трое…

— Там врач. Он нас выставил.

— Ну меня-то он не выставит! — сказал Мак-Элпайн уверенным тоном.

Он оказался прав. Спустя минут пять первым в коридоре появился врач, а еще минут через пять из номера вышел и Мак-Элпайн. Глаза его метали молнии и в то же время выражали глубокое беспокойство. Он прошел прямо к себе.

Тараккиа, Нойбауер и Рори сидели за столиком у стены, когда в холле появился Харлоу. Если он их и видел, то не обратил на них никакого внимания и прошел через холл прямо к лестнице. Два или три раза он слабо улыбнулся в ответ на робкие приветствия и почтительные улыбки, но вообще лицо его сохраняло свойственное ему бесстрастное выражение.

— Согласитесь, что нашего Джонни не очень-то волнуют вопросы жизни, — заметил Нойбауер.

— Держу пари, что ему на все наплевать, — сказал Рори. — Его нельзя было обвинить в злословии, ибо он еще не овладел этим искусством, но он явношел к этому. — Держу пари, что и вопросы смерти его не очень то волнуют. Даже если бы шла речь о его родной бабушке, он бы…

— Рори! — Тараккиа предостерегающе поднял руку. — Не давай слишком много воли своему воображению. Ассоциация гонщиков Гран-При — очень почетное учреждение. У нас, как говорится, хорошее общественное лицо, и мы не собираемся его портить. Конечно, мы рады, что ты — на нашей стороне, но несдержанный язык может только навредить всем, кто имеет к делу хоть какое-то отношение.

Рори злобно взглянул сперва на одного, потом на другого, поднялся и удалился с напыщенным видом.

Нойбауер заметил с грустью:

— Боюсь, Никки, что эта молодая и горячая голова вскоре испытает несколько самых неприятных минут в своей жизни.

— Это ему, конечно, не повредит, — ответил Тараккиа. — Да и нам с тобой — тоже.

Пророчеству Нойбауера суждено было сбыться удивительно скоро.

Харлоу закрыл за собой дверь и устремил взор на неподвижно лежащего Даннета, лицо которого, несмотря на добросовестное отношение и опытные руки врача, выглядело так, будто он всего несколько минут назад стал жертвой грандиозной автомобильной аварии и избежал смерти только чудом. Говоря по совести, разглядеть его лицо было довольно трудно, так как оно почти все было залеплено пластырем, под которым скрывались ссадины и кровоподтеки. Торчал только нос, да и тот был в два раза толще, чем обычно, и виделся совершенно заплывший глаз, отливавший всеми цветами радуги. О недавних превратностях его жизни красноречиво говорили и швы на лбу и верхней губе.

Харлоу сочувственно пощелкал языком, бесшумно вернулся к двери и рывком распахнул ее. В номер буквально ввалился Рори, растянувшись во весь рост на великолепных мраморных плитах Вилла-отеля Чессни.

Не сказав ни слова, Харлоу склонился над ним, запустил пальцы в его черные курчавые волосы и, подняв, поставил его на пол.

Рори тоже не проронил ни слова, издав лишь пронзительный, идущий из глубины души крик, вызванный нестерпимой болью.

Все так же молча Харлоу мертвой хваткой вцепился в ухо Рори, провел его маршем по коридору к номеру Мак-Элпайна, постучал в дверь и вошел, влача за собой Рори, по лицу которого текли слезы.

Мак-Элпайн лежал на кровати, он приподнялся на локте, а лицо его вспыхнуло от ярости при виде столь жестокого обращения с его единственным сыном, но эта ярость сразу погасла, когда он увидел, что это обращение исходило от Джонни Харлоу.

Харлоу сказал:

— Я знаю, что я сейчас не очень-то в милости у членов команды «Коронадо». Знаю также, что это — ваш сын. Но если я еще раз увижу, что этот юный бродяга шпионит, подслушивая под дверью, я как следует его отколочу.

Мак-Элпайн взглянул на Харлоу, потом на Рори и снова на Харлоу.

— Не верю. Не хочу этому верить… — Голос его прозвучал тускло и до странности неубедительно.

— Мне безразлично, верите вы или нет. — Гнев Харлоу как будто испарился и лицо его вновь приняло свойственное ему бесстрастное выражение. — Но Даннету, конечно, вы поверите. Пойдите и спросите. Я был у него в номере и открыл дверь слишком неожиданно для нашего юного друга. Он так плотно налегал на нее, что даже грохнулся на пол. Я помог ему встать, ухватив за волосы. По этой причине у него и слезы на глазах.

Мак-Элпайн взглянул на Рори взором отнюдь не отеческим.

— Это правда?

Рори вытер глаза рукавом и, с угрюмой сосредоточенностью уставившись на носки своих ботинок, благоразумно промолчал.

— Предоставьте его мне, Джонни… — Мак-Элпайн не то чтобы рассердился или расстроился, казалось, он просто очень, очень устал. — И прошу прощения, если обидел вас. Я вовсе не сомневался в том, что вы сказали правду.

Харлоу кивнул, вернулся в номер к Даннету, запер за собой дверь и под молчаливым взглядом Даннета начал тщательно обыскивать комнату. Несколько минут спустя, явно неудовлетворенный поисками, он зашел в примыкавшую к номеру ванную, пустил сильную струю воды из крана и из душа, потом, оставив дверь открытой, вернулся в комнату. В шуме льющейся воды даже самый чувствительный микрофон не способен уловить звуки человеческой речи хотя бы с минимальной отчетливостью.

Даже не сказав «с вашего разрешения», Харлоу обшарил все карманы в одежде, которая была на Даннете и момент нападения. Водворив все на место, он взглянул на него, на порванную рубашку и на светлую полоску, оставленную на загорелой руке ремешком от часов.

— Вам не приходило в голову, Алексис, что некоторые ваши действия кое-кому не по вкусу и что эти люди попытаются отбить у вас охоту продолжать в том же духе? — спросил он.

— Интересно… Чертовски интересно. — Голос Даннета, естественно, звучал так глухо и невнятно, что опасения насчет микрофона казались почти излишними. — Почему в таком случае они не попытались отбить у меня эту охоту навсегда?

— Только идиот убивает без надобности. А мы ведь с вами замахнулись не на идиотов. Впрочем, в какой-то момент… Короче говоря, кто знает? Ну, ладно. Забрали все: бумажник, мелочь, часы, запонки, даже полдюжины ваших авторучек и ключи от машины. Словно действовали по списку, согласны?

— Черт с ним, со всем этим! — Даннет сплюнул кровь в кусочек марли. — Самое скверное, что пропала та кассета…

Харлоу неуверенно посмотрел на Даннета, а потом смущенно кашлянул.

— Ну и пусть себе пропадает, Алексис…

Единственным живым местом на лице Даннета был его опухший правый глаз, и именно его, после минутного недоумения, Даннет использовал весьма эффективно, гневно обратив его на Харлоу и вложив в этот взгляд максимум подозрительности.

— Что вы хотите этим сказать, черт бы вас побрал!

Харлоу с отсутствующим видом смотрел куда-то в пространство.

— Откровенно говоря, Алексис, я действительно немного виноват перед вами, но та кассета, из-за которой вы сокрушаетесь, цела и невредима. Она находится в сейфе отеля. А та, что забрали ваши друзья, то есть та, которую я вам дал, не содержала ничего компрометирующего.

Лицо Даннета, насколько это можно было видеть, начало мрачнеть от гнева, он даже попытался приподняться, но Харлоу мягко, хотя и решительно, заставил его снова опуститься на подушки.

— Не надо только волноваться, Алексис, — сказал он. — Вам же будет хуже. А потом — у меня не было другого выхода. Они за мной следили, и мне надо было как-то вывернуться — иначе мне была бы крышка. Но, видит бог, я никак не мог подумать и даже предположить, что они так поступят с вами. — Он помолчал и добавил: — Но я таки вывернулся…

— Не советую быть таким уверенным. — Даннет сказал это уже мирным голосом, хотя в глазах его продолжал светиться гнев.

— Я не так уверен, но посудите сами, Алексис: когда они проявят пленку, то обнаружат микрофотографии — почти сто штук, и все это будут фотографии газотурбинного двигателя. Конечно, они придут к выводу, что я такой же, как и они, преступник, но только по части промышленного шпионажа, так что я не стану им поперек дороги. И они перестанут мною интересоваться.

Даннет посмотрел на него каким-то невидящим взглядом.

— Ну и хитер мерзавец! И как только можно было придумать такое!

— Иногда можно, — ответил Харлоу и направился к двери. Открыв ее, он снова повернулся к Даннету. — Тем более, что все это получилось за чужой счет.

Глава 7

На следующий день на пункте обслуживания «Коронадо» взъерошенный Мак-Элпайн и изрядно потрепанный в результате нападения Даннет вели приглушенный, но очень страстный спор. На лицах обоих была написана тревога.

Мак-Элпайн, кроме того, даже не пытался скрыть душившую его ярость.

— Но бутылка пуста! Понимаете? — говорил он. — Пуста до последней капельки! Я сам только что проверял… О господи! Да я просто не могу выпустить его на трассу, ведь он еще кого-нибудь угробит!

— Если вы снимете его с соревнования, вам придется объяснить представителям печати, по какой причине вы это сделали. А это, в свою очередь, вызовет сенсацию и международный скандал. Причем такого масштаба, какого спорт не видел уже лет десять. Не говоря уже о том, что это, ко всему прочему, убьет Джонни, с профессиональной точки зрения, разумеется…

— Пусть лучше погибнет как профессионал, зато больше никого не угробит.

Даннет предложил:

— Разрешите ему участвовать в первых двух заездах. Пели вы увидите, что он лидирует, то оставите его в покое: будучи лидером, он никого не сможет угробить. Если он лидировать не будет, то вы снимете его с дистанции. А для прессы мы что-нибудь придумаем. Во всяком случае, вы должны помнить, что он сделал вчера, влив в себя такую же порцию спиртного.

— Вчера ему просто повезло. А сегодня…

— А сегодня уже слишком поздно что-либо менять.

— Да, сегодня уже слишком поздно.

Даже на расстоянии нескольких футов рев двадцати четырех стартующих автомобилей ударил по нервам, потрясая внезапностью и оглушительностью звука. Мак-Элпайн и Даннет переглянулись и одновременно пожали плечами — это была единственно возможная реакция в данной ситуации.

Первым гонщиком, уже несколько оторвавшимся от Никола Тараккиа, был Харлоу в своем светло-зеленом «коронадо». Мак-Элпайн повернулся к Даннету и сказал мрачным тоном:

— Первая ласточка не делает весны…

Во время восьмого заезда, а может быть, и раньше, Мак-Элпайн начал сомневаться в своих орнитологических познаниях. У него был даже слегка ошеломленный вид. Брови Даннета тоже медленно, но неуклонно ползли вверх. Выражение на лице Джейкобсона едва ли свидетельствовало о душевной радости, в то время как Рори буквально исходил злобой, хотя и пытался это скрыть. Только Мери открыто и щедро проявляла свои чувства — лицо ее светилось от радости.

— Еще только восьмой заезд, а у него уже три рекорда! — сказала она, словно сама себе не веря. — Три рекорда из восьми…

Но к концу девятого заезда эмоции всех присутствовавших на пункте команды «Коронадо», столь явно отражавшиеся на лицах, радикально изменились. Джейкобсон и Рори теперь уже пытались скрыть радостное выражение, а Мери тревожно грызла свой карандаш. Мак-Элпайн был мрачен, как грозовая туча, но к этой мрачности примешивалась еще и глубокая тревога.

— Опоздал уже на сорок секунд! — произнес он. — На сорок секунд! Все прошли, а его даже не видно… О боже ты мой! И что там стряслось с ним?

— Может, обзвонить контрольные пункты? — предложил Даннет.

Мак-Элпайн кивнул, и Даннет стал названивать. Первые два звонка не дали никаких сведений, и Даннет уже начал звонить на третий контрольный пункт, когда на трассе появился светло-зеленый «коронадо» Харлоу и остановился на пункте обслуживания. Судя по звуку мотора, с автомобилем было все в порядке, чего, однако, нельзя было сказать о Харлоу, когда он вылез из машины и снял очки, — глаза его были тусклые и налитые кровью. С минуту он смотрел на всех как будто сквозь пленку, а потом развел руками. Сомнений быть не могло — руки заметно дрожали.

— Очень сожалею. Пришлось остановиться. Двоится в глазах. Не видел дороги… Да и сейчас плохо вижу…

— Переодевайтесь! — мрачный и резкий тон Мак-Элпайна заставил всех вздрогнуть. — Я отвезу вас в больницу!

Харлоу какое-то мгновение помедлил, хотел что-то сказать, но потом повернулся и, пожав плечами, пошел прочь.

Даннет спросил, понизив голос:

— Надеюсь, вы повезете его не к нашему врачу?

— Я повезу его к моему другу. Он не только крупный окулист, но и вообще широко образованный врач. Но мне нужен от него сущий пустяк — небольшая проверка. Эту проверку я не мог бы сохранить в тайне, если бы обратился к нашему врачу.

Даннет спросил тихо, почти печально:

— Хотите проверить наличие алкоголя в крови?

— Вот именно! Всего один анализ крови мне и нужен…

— И на этом закончится путь суперзвезды гонок Гран-При?

— Да, на этом и закончится!

Для человека, имеющего все основания полагать, что его профессиональная карьера закончена, Харлоу, сидевший расслабившись в больничном коридоре, выглядел уж слишком спокойным и невозмутимым. Он даже покуривал сигарету, что было ему несвойственно, а рука, в которой он держал сигарету, казалось, была высечена из мрамора — так она была тверда.

Харлоу задумчиво смотрел на дверь в дальнем конце коридора. За этой дверью Мак-Элпайн, всем своим видом выражая недоверие и замешательство, разговаривал с врачом, доброжелательным бородатым пожилым человеком, который сидел за столиком напротив, скинув пиджак.

— Не может быть! — сказал Мак-Элпайн. — Не может этого быть. Это просто исключается! Или я не так понял? Вы хотите сказать, что у него в крови не нашли никаких следов алкоголя?

— Исключается это или не исключается, но я констатирую только факт. Мой опытный коллега проверял дважды — у него в крови не больше алкоголя, чем у человека, который всю жизнь был закоренелым трезвенником.

Мак-Элпайн покачал головой.

— Не может этого быть, — повторял он. — Послушайте, профессор, у меня есть доказательства.

— Для нас, многострадальных врачей, нет ничего невозможного. Скорость усвоения алкоголя у разных людей различна. Вы даже не поверите мне, если я скажу, насколько она различна. И у такого молодого и явно очень здорового человека, как этот ваш друг…

— Но глаза!.. Вы видели его глаза! Мутные, налитые кровью…

— Ну, на это могло быть полдюжины разных причин…

— А расстройство зрения?

— Глаза у него вполне нормальные. А как хорошо он видит, об этом пока сказать трудно. Иногда бывает, что глаза сами по себе совершенно здоровы, но поврежден зрительный нерв. — Он поднялся. — Я бы сделал целую серию проб. Но, к сожалению, сейчас не могу, меня ждут в операционной. Может быть, ваш молодой человек сможет зайти сюда вечерком, часов в семь?

Мак-Элпайн ответил, что тот обязательно придет, поблагодарил врача и вышел. Подойдя к Харлоу, он взглянул на сигарету, которую тот держал в руках, потом на Харлоу, потом — опять на сигарету, но не сказал ни слова. Все так же молча оба они вышли из больницы, сели в машину Мак-Элпайна и поехали обратно по дороге в Монцу.

Харлоу первым нарушил молчание:

— Вы не думаете, — начал он кротким голосом, — что мне, как лицу заинтересованному, не мешало бы знать, что сказал врач?

— Пока — ничего, — отрывисто бросил Мак-Элпайн. — Хочет провести серию проб. Первая — сегодня вечером, в семь часов.

— Думаю, что вряд ли это нужно, — все тем же кротким голосом возразил Харлоу.

Мак-Элпайн вопросительно посмотрел на него.

— Как вас понимать?

— В полмиле отсюда находится небольшая закусочная. Остановите там машину, пожалуйста, Мне нужно поговорить с вами кое о чем.

В семь часов вечера — то есть в тот час, когда Харлоу, как предполагалось, должен был находиться в больнице, Даннет сидел в номере Мак-Элпайна. Оба выглядели как на похоронах. И в руках у них были бокалы с виски.

Даннет сказал:

— О боже мой, Джеймс! Так он тебе и сказал? Что у него сдали нервы, что знает, что он уже конченый человек, и спросил, не может ли он расторгнуть контракт?

— Именно так и сказал… Нечего, мол, играть в прятки! Хватит пускать пыль в глаза, особенно самому себе. Один бог знает, сколько мужества понадобилось парию, чтобы высказать все это.

— А как насчет виски?

Мак-Элпайн отхлебнул из своего стакана.

— А насчет виски финал был довольно комичным, представьте себе! Говорит, что терпеть не может это чертово зелье и благодарен, что есть причина никогда не дотрагиваться до него.

Теперь настала очередь Даннета приложиться к своему бокалу.

— И что же теперь с ним будет, с вашим бедолагой? Только не подумайте, Джеймс, — я прекрасно понимаю, чего это стоит вам. Вы теряете лучшего гонщика… Но сейчас меня больше беспокоит Джонни.

— Меня — тоже. Но что делать? Что делать?!

А человек, явившийся причиной всех этих переживаний, был удивительно невозмутим. И для виновника величайшего поражения в истории автогонок Джонни Харлоу выглядел необыкновенно бодро. Находясь у себя в номере и завязывая перед зеркалом галстук, он даже что-то насвистывал, хотя и почти беззвучно. Иногда он ненадолго замолкал и улыбался какой-то затаенной мысли. Наконец он надел куртку, вышел из номера, спустился в холл и, заказав в баре стакан сока, сел за ближайший столик.

Не успел он отпить и глотка, как в холл вошла Мери и подсела к нему.

Обеими руками она крепко сжала его руку.

— Джонни! — прошептала она. — О, Джонни!

Харлоу устремил на нее печальный взгляд.

А она продолжала:

— Папа мне только что все сказал… Что теперь нам делать, Джонни?

— Нам?

Она молча смотрела на него. Потом отвела глаза и сказала:

— В один день потерять двух лучших моих друзей…

В ее голосе звучали слезы.

— Двух лучших друзей? Что вы имеете в виду?

— Я думала, вы знаете… — По ее щекам потекли слезы. — У Генри плохо с сердцем. Он вынужден бросить эту работу.

— Генри? О боже ты мой! — Харлоу сжал ее руки и устремил взгляд куда-то в пространство. — Бедный старый Генри! Что же с ним теперь будет?

— О, насчет его судьбы можно не беспокоиться. Папа устраивает его у себя в Марселе.

— Ну, в таком случае это, пожалуй, к лучшему. Генри уже тяжеловато справляться со своей работой.

Несколько секунд Харлоу задумчиво молчал, потом положил свою руку на ее.

— Ты знаешь, Мери, что я тебя люблю, — сказал он. — Ты должна знать об этом. Можешь подождать меня немного, я скоро вернусь.

Минутой позже Харлоу был уже в номере Мак-Элпайна. Там же находился и Даннет, у которого был такой вид, будто он лишь с трудом удерживается, чтобы не дать выход гневу. Мак-Элпайн был сильно расстроен. Он то и дело тряс головой.

— Нет, нет и нет! — говорил он. — Ни за что, и ни при каких обстоятельствах! Таких вещей не делают! Сегодня он побивает рекорды, а завтра тащит по тем же дорогам неуклюжий транспортировщик? Посмейте сделать такое — и вы сразу же станете посмешищем всей Европы!

— Возможно, вы правы. — Голос Харлоу прозвучал спокойно и без тени горечи. — Неужели вы считаете, что я был бы меньшим посмешищем, если бы люди узнали о действительной причине моего ухода, мистер Мак-Элпайн?

— Мистер Мак-Элпайн! Мистер Мак-Элпайн! — обиделся тот. — Я по-прежнему для вас Джеймс, мой мальчик. И всегда был Джеймсом.

— Но больше не будете, сэр. Вы могли бы объяснить мой уход расстройством зрения. Сказать, что я остался при вас как специалист-консультант. Что может быть естественнее? Кроме того, как же вы действительно обойдетесь без водителя?

Мак-Элпайн медленно покачал головой, давая понять, что решение его окончательное.

Джонни Харлоу никогда не будет шофером ни одного из моих транспортировщиков — и точка!

С этими словами Мак-Элпайн закрыл лицо руками, Харлоу взглянул на Даннета, и тот резким движением указал ему на дверь. Харлоу кивнул и вышел.

После нескольких секунд томительного молчания Даннет сказал, тщательно выбирая слова и без всяких эмоций в голосе:

— Вы и на мне поставили точку. Ну что же, прощайте, Джеймс Мак-Элпайн. Общаться с вами мне всегда доставляло высшую радость — всегда, кроме этих последних минут…

Мак-Элпайн отнял руки от лица, медленно поднял голову и с удивлением уставился на Даннета.

— Что это значит, Алексис? Я вас не понимаю.

— Что ж тут непонятного? Я слишком ценю свое здоровье, чтобы каждый раз расстраиваться, вспоминая о том, что вы сделали. Ведь для этого мальчика вся жизнь — в автоспорте. Это все, что он знает, и теперь в целом мире для него нет места. И я бы хотел напомнить вам, Джеймс Мак-Элпайн, что за четыре коротких года «коронадо» из никому не известной рядовой машины превратилась в прославленный гоночный автомобиль, в чемпиона Гран-При, — и благодаря чему! Только благодаря одному — несравненному водительскому таланту этого мальчика, которому вы только что указали на дверь. Не вы, Джеймс, отнюдь не вы, а Джонни Харлоу создал «коронадо». Но вы не можете допустить, чтобы ваше имя связывали с провалом — и он стал вам больше не нужен. Вы выбросили его, как ненужную вещь. Надеюсь, сегодня вы будете спать спокойно, мистер Мак-Элпайн! Еще бы! У вас есть все основания гордиться собой!

Даннет повернулся, собираясь уйти. Со слезами на глазах Мак-Элпайн тихо произнес:

— Алексис…

Даннет обернулся.

Мак-Элпайн сказал!

— Если вы когда-нибудь заговорите со мной таким тоном, я сверну вам шею. Я устал, смертельно устал. Я хочу немного вздремнуть до обеда. Ступайте и скажите этому парню, что он — черт бы его подрал! — может занимать любую должность в команде «Коронадо», хоть мою, если ему угодно.

— Я понимаю, что был чертовски груб с вами, — сказал Даннет. — Прошу вас принять мои извинения… И большое вам спасибо, Джеймс.

Мак-Элпайн слабо улыбнулся.

— Значит, я снова не «мистер Мак-Элпайн»?

— Я же сказал вам: «Спасибо, Джеймс!»

Они улыбнулись друг другу, и Даннет вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

Он спустился в холл, где сидели Харлоу и Мери, не дотрагиваясь до своих стаканов. Атмосфера глубокой подавленности и уныния почти осязаемо нависла над их столиком.

Даннет с полным стаканом в руке отошел от бара и приблизился к их столику. Подняв свой стакан, он, широко улыбаясь, произнес:

— За здоровье водителя самого скоростного транспортировщика в Европе!

Харлоу не притронулся к питью.

— Алексис, — сказал он, — сегодня я менее всего расположен к шуткам.

Даннет весело сказал:

— Мистер Джеймс Мак-Элпайн внезапно и решительно изменил свои намерения. Его последними словами были: «Ступайте и скажите этому парню, что он — черт бы его подрал! — может занимать любую должность в команде „Коронадо“, хоть мою, если ему угодно».

Харлоу покачал головой, и Даннет сразу быстро добавил:

— Честное слово, Джонни, я вас не разыгрываю.

Харлоу снова покачал головой.

— В этом я не сомневаюсь, Алексис, Я просто ошеломлен. Как это вам удалось, черт возьми? Впрочем, не говорите мне, может, так оно будет и лучше. — Он едва заметно улыбнулся. — Только я не уверен, что мне действительно хочется занять должность Мак-Элпайна.

— О, Джонни! — Глаза Мери были полны слез. Но это были не горькие слезы, лицо ее сияло. Она поднялась, обняла его за шею и поцеловала в щеку. Харлоу, хотя и вздрогнул от неожиданности, но не был смущен.

— Молодец, девочка! — одобрительно заметил Даннет. — Последнее «прости» — водителю самой скоростной грузовой машины в Европе!

Она вскинула на него глаза.

— Что вы имеете в виду?

— Транспортировщик сегодня вечером отправляется в Марсель. И кто-то должен его вести. А кто водит транспортировщик? Естественно, его водитель.

— О боже ты мой! — вырвалось у Харлоу. — Об этом я как-то не подумал! Уже сегодня?

— Вот именно. И, кажется, дело весьма срочное. По-моему, вам лучше сейчас же пойти к Джеймсу.

Харлоу кивнул, поднялся в свой номер, надел темные брюки, темно-синий свитер и кожаную куртку и отправился к Мак-Элпайну. Тот лежал на кровати и выглядел совсем больным.

— Должен признаться, Джонни, что мое решение во многом было продиктовано моими интересами, — сказал он. — Твидлдом и Твидлди, хотя и хорошие механики, не могли бы вести даже автокар. Джейкобсон уже отбыл в Марсель, чтобы подготовить все к завтрашней погрузке. Я понимаю, что прошу многого, но мне нужно, чтобы завтра в полдень на тренировочном треке и Виньоле была наша новая машина-икс, четвертый номер и запасной двигатель. Нам дали этот трек только на два дня. Знаю, что поездка будет нелегкой и спать вам придется всего пару часов, но погрузку в Марселе надо начать в шесть утра.

— Отлично! Ну а что же мне делать с моим собственным автомобилем?

— Ах, с этим! Вы — единственный водитель транспортировщика в Европе, имеющий собственный «феррари»! Алексис поведет мою машину, а я лично доставлю вашу в Виньоль. А потом вы отведете ее в Марсель и поставите в гараж. Только боюсь, что надолго.

— Понимаю, мистер Мак-Элпайн.

— Мистер Мак-Элпайн! Мистер Мак-Элпайн! Вы уверены, что все это нужно, Джонни?

— Более чем уверен, сэр.

Вернувшись в холл, Харлоу уже не застал там Даннета и Мери. Он снова поднялся наверх, нашел Даннета в его номере и спросил:

— Где Мери?

— Пошла пройтись.

— Сегодня чертовски холодный вечер для прогулки.

— Думаю, что в таком состоянии она вряд ли почувствует холод, — сухо ответил Даннет. — Эйфория… Кажется, это так называется? Вы были у старикана?

— Да. И этот старикан, как вы его назвали, действительно выглядит стариком. За последние шесть месяцев постарел лет на пять.

— На все десять. И это понятно — жена-то у него пропала. Может быть, если бы вы потеряли человека, с которым прожили двадцать пять лет…

— Он потерял нечто большее…

— Например?

— Я и сам не знаю… Присущее ему мужество, веру в себя, энергию, волю к борьбе и победе. — Харлоу улыбнулся. — На этой неделе мы как-нибудь постараемся вернуть ему эти потерянные десять лет.

— Вы — самый нахальный и самоуверенный тип, какого я когда-либо встречал! — с восхищением сказал Даннет. Не получив ответа, он пожал плечами и вздохнул. — Пожалуй, чтобы стать чемпионом мира, нельзя не быть самоуверенным. Так что мы делаем теперь?

— Я отбываю. По дороге захвачу из здешнего сейфа ту маленькую игрушку, которую собираюсь доставить нашему другу на улицу Сен-Пьер. Это надежнее, чем ходить с ней на почту. Как вы смотрите на то, чтобы выпить в баре и удостовериться, не интересуется ли кто моей особой?

— С чего бы они стали вами интересоваться? Они же получили ту самую кассету или считают, что она — та самая, что, в принципе, одно и то же.

— Может быть, считают, а, может быть, и нет. Кроме того, не исключена возможность, что эти нечестивцы передумают, когда увидят, как я вынимаю из сейфа конверт, вскрываю его, бросаю, проверив кассету, и прячу ее в карман. Они же знают, что один раз я их уже надул. Даю голову на отсечение, что их легко заставить подумать, что их надули и во второй раз.

Какое-то время Даннет смотрел на Харлоу так, словно видел его впервые. А когда заговорил, голос его упал до шепота:

— Это хуже, чем просто нарываться на неприятности. Это все равно что заказать самому себе сосновый ящик.

— Ну уж нет! Никакой сосны! Для чемпиона мира — только из лучшего дуба! И с золотыми ручками. Ну как, пошли?

Они спустились в холл. Даннет направился к бару, а Харлоу — в бюро администратора. Пока Даннет оглядывал холл, Харлоу получил свой конверт, вскрыл его, извлек кассету и внимательно ее осмотрел, прежде чем сунуть к себе в карман. Когда он повернулся, собираясь идти, Даннет будто случайно приблизился к нему и сказал вполголоса:

— Тараккиа… У него глаза на лоб полезли. И почти бегом он направился в телефонную будку.

Харлоу молча кивнул, толкнул вращающуюся дверь и, выйдя, почти столкнулся с женщиной в кожаном пальто.

— Мери? Ты что тут… Ведь сейчас чертовски холодно!

— Я только хотела проститься.

— Могла проститься в холле.

— Я не могу на людях.

— К тому же завтра мы уже снова увидимся в Виньоле.

— Правда, Джонни? Уже завтра?

— Ну вот, еще нашелся один неверующий в мой водительский талант?

— Не старайся обратить все в шутку, Джонни. У меня совсем не то настроение. Мне как-то не по себе. Такое чувство, что вот-вот случится что-то ужасное… С тобой…

Небрежным тоном Харлоу ответил:

— Это в тебе говорит твоя полушотландская кровь. Роковое предчувствие, как говорят шотландцы. Только все эти чувствительные души ошибаются на все сто процентов — если это сможет тебя утешить.

— Не смейся надо мной, Джонни… — В ее глазах опять стояли слезы.

Он обнял ее за плечи.

— Смеяться над тобой? С тобой вместе — другое дело. Над тобой — никогда!

— Возвращайся ко мне, Джонни,

— Я всегда буду возвращаться к тебе, Мери.

— Что? Что ты сказал?

— Оговорился. — Он прижал ев к себе, быстро поцеловал в щеку и шагнул в сгущающуюся темноту.

Глава 8

Гигантский транспортировщик фирмы «Коронадо», сверкая по меньшей мере двадцатью огнями, обозначавшими его огромный корпус с боков и сзади, не говоря уже о его четырех мощных фарах, громыхал сквозь тьму по пустынным дорогам со скоростью, которая едва ли получила бы одобрение итальянских полицейских патрулей, если бы они повстречались ему в эту ночь. Но, к счастью, этого не случилось.

Харлоу выбрал автостраду, ведущую на Турин, а потом свернул на юг, в сторону Кунео, и теперь приближался к Коль де Тенду, тому страшному горному ущелью, с туннелем на вершине, которое является естественной границей между Италией и Францией. Даже в обычной легковой машине при дневном свете и сухой погоде дорога через перевал требует максимум внимания и осторожности: крутизна подъемов и спусков и целый ряд извилистых поворотов до и после туннеля, которым, кажется, нет конца, делают этот перевал одним из самых опасных и трудных в Европе. Но вести по этой дороге тяжелый транспортировщик, да еще под начинающимся дождем, когда колеса вот-вот потеряют цепи, было не просто опасно, но, в известной мере, рискованно.

Кое-кому это казалось не только рискованным, но и довольно мучительным. Рыжеволосые близнецы Твидлдом и Твидлди — один, сжавшись комочком на сиденье рядом с Харлоу, другой, распростершись на узкой скамье позади них, — совершенно измотались от напряжения, но сна не было, что называется, ни в одном глазу. Мягко говоря, они боялись, и всякий раз, когда машину заносило и раскачивало во все стороны на очередном крутом повороте, со страхом переглядывались и закрывали глаза. Ибо, соскользни они хоть чуть-чуть за обочину, это означало бы не просто грохнуться о землю, а упасть в глубокую пропасть, разумеется, без всякой надежды остаться в живых.

Теперь близнецы начинали понимать, почему старик Генри никогда не вел машину так, как вел ее чемпион Гран-При.

Если Харлоу и заметил их страх, то он этого не показал. Всем своим существом он сосредоточился на управлении транспортировщиком и пытался предугадать направление хотя бы на три поворота вперед. Тараккиа и его сообщники знали, что он везет с собой кассету, и Харлоу ни секунды не сомневался в том, что они собираются отнять у него эту кассету. О том, где и когда они это сделают, можно было только гадать. Транспортировщик, ползущий по зигзагообразной дороге к вершине Коль де Тенда, представлял собой отличную мишень для прятавшихся в засаде. Кто бы ни были его враги, Харлоу был убежден, что они базируются в Марселе, и маловероятно, чтобы они осмелились нарушить итальянские законы. Он был также уверен, что никто не следовал за ним из Монцы. Возможно, они даже знали, какой он выбрал маршрут. Может быть, они поджидают его поблизости от своей базы или даже в самом Марселе. С другой стороны, они могли предположить, что он постарается отделаться от кассеты еще по дороге. Так что размышлять об этом было сейчас бесполезно. Поэтому Харлоу уже давно выбросил эти мысли из головы и сосредоточил свое внимание на управлении машиной, хотя и был наготове на случай опасности.

Наконец они благополучно добрались до вершины, прошли итальянскую и французскую таможни и начали зловеще извилистый спуск по другую сторону перевала.

Доехав до Ла Жандолы, Харлоу на мгновение заколебался. Можно было взять курс на Вентимилью и, таким образом, воспользоваться новыми автострадами, идущими к западу вдоль Ривьеры, или же ехать по более короткой, но и более извилистой дороге прямо на Ниццу. Харлоу подумал, что по пути на Вентимилью придется снова проходить через таможни, и притом дважды, и выбрал более короткий путь.

В Ниццу он прибыл без всяких происшествий, миновал Канны, доехал до Тулона и свернул на шоссе — 8, которое вело к Марселю. Едва они отъехали миль на двадцать от Канн, как случилось то, чего он уже давно ожидал.

За одним из поворотов, в четверти мили впереди, они увидели четыре огня — два неподвижных и два движущихся. Оба последних были красными и, очевидно, эти источники света держали в руках, ибо они описывали равномерные дуги приблизительно по девяносто градусов.

Звук мотора транспортировщика немного изменился — Харлоу сбросил скорость. Это разбудило задремавших было близнецов как раз вовремя, чтобы они успели разобрать, секундой позже, чем Харлоу, значение двух неподвижных сигналов — красного и синего, которые вспыхивали попеременно. Один означал «стоп», другой «полиция». За световыми сигналами угадывались фигуры по меньшей мере пяти человек. Двое из них стояли посередине дороги.

Харлоу пригнулся к рулевому колесу, глаза его сузились так, что зрачков почти не было видно. Идеально согласованное движение руки и ноги — и звук мотора снова изменился. Харлоу еще больше сбросил скорость.

Красные огни впереди перестали раскачиваться. Очевидно, те, кто размахивал ими, решили, что транспортировщик замедлил ход, чтобы остановиться.

Но ярдах в пятидесяти от преграды Харлоу снова нажал на педаль акселератора, почти прижав ее ногой к полу. Он заранее предусмотрел возможность переключения на последнюю скорость, и теперь расстояние между транспортировщиком и красными огнями стало быстро сокращаться. Люди, подававшие сигналы, отскочили в стороны — они внезапно поняли, и это прозрение было для них весьма неприятным, что транспортировщик вовсе не собирается останавливаться.

На лицах близнецов внутри кабины были написаны те же чувства — страх и удивление. Лицо Харлоу было бесстрастно, хотя он и увидел, как группа людей, с такой уверенностью преграждавших ему путь, рассыпалась в разные стороны. Сквозь все усиливающийся рокот мотора послышался звон стекла и скрежет металла, когда машина опрокинула и переехала сигнальные фонари, укрепленные на подпорках посреди дороги.

Проехав ярдов двадцать, они услышали что-то похожее на град тяжелых ударов в заднюю стенку транспортировщика. Эти удары сопровождали их на протяжении тридцати-сорока ярдов — до тех пор, пока транспортировщик не скрылся за поворотом.

Харлоу несколько раз переключал скорость и, наконец, включил наивысшую. Вид у него был совершенно невозмутимый, чего нельзя было сказать о близнецах.

Твидлдом сказал со страхом в голосе:

— О боже ты мой, Джонни! Ты что, с ума сошел? Этак мы все угодим в тюрьму из-за тебя! Ведь это была полиция…

— Полиция? Без полицейских машин и мотоциклов? Без полицейских в форме? Удивляюсь, зачем только господь бог дал вам каждому по два глаза?

Твидлди сказал:

— Но это полицейские сигналы…

— Предпочитаю воздержаться от соболезнующих слов в ваш адрес, — любезно сказал Харлоу. — Пожалуйста, не ломайте головы над этими вопросами. Ко всему прочему я бы добавил, что французская полиция не скрывает свои лица под масками, а эти люди были в масках, и не надевает на пистолеты глушителей.

— Глушителей? — одновременно повторили оба близнеца.

— Вы, надеюсь, слышали эту барабанную дробь по задней стенке машины? Как вы думаете, что это было? Неужели вы думаете, что они швыряли в нас камнями?

Один из близнецов спросил:

— Тогда что же это за люди?

— Бандиты, Представители почетной и уважаемой в здешних местах профессии. «Да простят мне жители Прованса эту клевету!» — подумал Харлоу, имея в виду честных жителей, но в данный момент он просто не мог найти для близнецов других слов, которые могли бы служить объяснением, да к тому же близнецы были прекрасными механиками, но простодушными людьми, готовыми поверить любому слову, исходящему от Джонни Харлоу.

— Но как они могли узнать, что мы проедем?

— А они и не знали… — Харлоу приходилось быстро импровизировать. — Они обычно держат радиосвязь с наблюдательными постами, которые выставляют в миле от места засады. Возможно, мы как раз и проехали мимо такого поста. Когда мимо проезжает кто-то, на кого есть смысл напасть — как на нас, например, им ничего не стоит за несколько секунд устроить всю эту петрушку со световыми сигналами.

— Отсталый народ эти лягушатники, — заметил один из близнецов.

— Конечно! — согласился Харлоу. — Они даже не дошли еще до ограбления поездов!

Близнецы стали готовиться ко сну. Харлоу, словно не зная усталости, по-прежнему внимательно следил за дорогой. Через несколько минут он заметил в зеркале заднего вида пару мощных фар, которые быстро приближались к транспортировщику. У Харлоу мелькнула мысль, не блокировать ли дорогу на тот случай, если в машине окажутся те, кто устроил им засаду, но он тут же отбросил ее. Если они действительно настроены враждебно, то им ничего не стоит прострелить дырки в шинах задних колес — весьма эффективный способ заставить машину остановиться.

Вскоре выяснилось, что тот или те, кто были в машине, не проявляют никакой враждебности. Однако произошел любопытный эпизод: как только машина поравнялась с транспортировщиком, ее фары и огни погасли и вновь вспыхнули только после того, как она была уже не менее чем в ста ярдах впереди, так что различить ее номер было невозможно.

Секундой позже Харлоу вновь увидел позади пару мощных фар, которые приближались с еще большей скоростью. Водитель этой машины не выключил фары, обгоняя транспортировщик, да это было бы и неестественно, ибо это была полицейская машина с сиреной и синим фонарем на крыше. И то, и другое было в идеальном порядке.

Харлоу блаженно улыбнулся и на протяжении целой минуты сохранял на лице выражение, какое появляется у человека, предвкушающего что-то интересное или любопытное. При этом он слегка сбавил скорость своей машины.

Через какое-то время впереди вновь возникла полицейская машина. Теперь она уже стояла у обочины дороги, продолжая посылать в темноту вспышки синего света. Перед ней, чуть-чуть впереди, стояла другая машина, и полицейский, с блокнотом в руке, что-то спрашивал у водителя через открытое окошко. Харлоу был почти уверен, что знает, о чем вел разговор полицейский. За исключением определенных автострад, скорость на дорогах Франции не должна превышать 110 миль. Человек же, сидевший за рулем, промчался мимо транспортировщика со скоростью по крайней мере 150 миль.

Транспортировщик, все еще не убыстряя хода, взял немного левее, чтобы объехать эти две машины, и Харлоу теперь без труда смог разобрать номер на машине, остановленной полицейским патрулем: ПН-111-К.

Как и в большинстве крупных городов, в Марселе есть места, вполне достойные внимания, но есть и места, которые нельзя причислить к этой категории. К последним, бесспорно, относятся районы в северо-западной части Марселя, обветшавшие и убогие, бывшие предместья, ныне застроенные больше промышленными предприятиями, чем жилыми домами. Улица Жерар была типичной улицей такого района. Сказать, что она так же приятна, как ячмень на глазу, было бы, возможно, слишком сильно, но тем не менее она была очень непривлекательна и почти вся застроена мелкими фабриками и большими гаражами. Самым большим зданием было чудовище из кирпича и гофрированного железа по левой стороне улицы. Над огромной ребристой металлической дверью этого гаража красовалось выписанное высотой в фут одно-единственное слово: КОРОНАДО.

Харлоу, ведя свой громыхающий транспортировщик по улице Жерар, не обращал внимания на непрезентабельный вид улицы. Близнецы крепко спали.

Когда Харлоу приблизился к гаражу, огромная металлическая дверь поползла наверх, а внутри гаража вспыхнул свет.

Гараж был похож на глубокую пещеру восьмидесяти футов в длину и пятидесяти в ширину. По конструкции и по внешнему виду здание казалось старым, но содержалось в чистоте и порядке, которые могли бы служить образцом для любых гаражей.

По правой стене стояли в ряд три автомобиля «коронадо-Ф-1», а за ними, на пьедесталах — три двигателя, несомненно, системы «форд-котсворт-Ф-8». У самой двери, по этой же стороне, стоял черный «ситроен» типа ДС-21.

Левая сторона гаража была занята рядами прекрасно укомплектованных верстаков, в то время как в глубине размещалась друг на друге, высотой с человеческий рост, дюжина ящиков с запасными частями и шинами. Над головой были укреплены продольные и поперечные брусья с приспособлениями для погрузки.

Харлоу ввел транспортировщик в гараж и остановил его под главным продольным брусом. Потом выключил мотор, разбудил близнецов и спрыгнул на пол. Перед ним стоял Джейкобсон. Он не проявил особой радости при встрече, правда, он никогда не радовался никаким встречам, и, взглянув на часы, буркнул, словно бы с завистью:

— Всего два часа! Быстро же вы добрались!

— Дорога была свободна… А что теперь?

— Спать, что же еще? У нас тут за углом есть вилла. Не бог весть что, но отдохнуть можно. После того как разгрузимся, разумеется. Два здешних механика придут помогать.

— Мак и Гарри?

— Они уволились. — У Джейкобсона был даже более кислый вид, чем обычно. — Сказали, что соскучились по дому. Всем им вечно хочется домой. Просто не хотят работать, вот и все. Новые механики — итальянцы. Впрочем, кажется, ничего.

Только сейчас Джейкобсон как будто заметил следы пуль на задней стенке транспортировщика.

— А это что за отметины? — спросил он подозрительно.

— Пули. Кто-то пытался напасть на нас, после того как мы миновали Тулон. Во всяком случае, я думаю, что это была попытка нападения. Если это действительно так, то они — не такие уж опытные налетчики.

— Кому нужно на вас нападать? Кому выгода — от пары машин «коронадо»?

— Я тоже не понимаю. Может быть, их просто неправильно информировали? В таких вот фургонах иногда перевозят ценные грузы: шотландское виски, сигареты. И каждый груз — на миллион, а то и на два миллиона франков. Иногда ограбление очень выгодно. Как бы то ни было, но с нами у них ничего не вышло. Весь инцидент был исчерпан за пятнадцать минут.

— Утром сообщу об этом полиции, — сказал Джейкобсон. — По французским законам — умолчать о таком происшествии все равно что совершить преступление. Правда, — добавил он угрюмо, — они все равно палец о палец не ударят.

Все четверо вышли из гаража. Проходя мимо черного «ситроена», Харлоу небрежно взглянул на него. На нем висел номер ПН-111-К.

Как сказал Джейкобсон, вилла и в самом деле была не бог весть что. Отдохнуть, правда, было можно, но и только.

Харлоу сел на стул в скудно обставленной комнате, где, не считая узкой кровати и потертого линолеума на полу, был еще один стул, служивший вместо тумбочки. Окно этой спальни, выходившее в переулок и находившееся почти на уровне мостовой, не было ничем занавешено, кроме тощей марлевой сетки. Хотя свет был выключен, в комнатупроникало слабое мерцание от уличных фонарей.

Харлоу слегка отодвинул марлевую сетку и выглянул на улицу. Убогая узкая улочка, по сравнению с которой улица Жерар могла показаться главной магистралью, казалась совершенно безлюдной.

Харлоу посмотрел на часы. Светящиеся стрелки показывали 2.15. Внезапно Харлоу вскинул голову, к чему-то прислушиваясь, «Может быть, почудилось? — подумал он. — Или это действительно кто-то осторожно крадется по коридору?»

Бесшумными шагами он добрался до кровати и лег. Кровать не скрипнула, потому что на ней был волосяной матрац, имевший долгую и, может быть, весьма почтенную историю. Рука его скользнула под подушку, которая была под стать матрацу, и извлекла оттуда знакомую дубинку. Накинув петлю дубинки на правое запястье, он снова сунул руку с дубинкой под подушку.

Дверь тихонько приоткрылась. Глубоко и размеренно дыша, Харлоу смотрел сквозь прищуренные веки. В дверях появилась смутная тень, узнать человека было невозможно.

Харлоу продолжал лежать не двигаясь, с видом человека, спящего спокойным и безмятежным сном. Через несколько секунд дверь закрылась так же тихо, как и открылась, и до обостренного слуха Харлоу донеслись слабые звуки удаляющихся шагов.

Харлоу сел на кровати, в нерешительности потирая подбородок, потом снова встал и занял свой пост у окна.

Из дверей вышел человек, в котором Харлоу безошибочно узнал Джейкобсона. Он перешел на другую сторону улицы, и как раз в этот момент из-за угла вынырнул темный автомобиль — маленький «рено» и остановился. Джейкобсон что-то сказал водителю. Тот сразу же вышел из машины.

Он снял с себя темное пальто, аккуратно сложил его, во всех его движениях проглядывала какая-то неприятная и угрожающая уверенность, положил его на заднее сиденье, похлопал себя по карманам, проверяя, что ничего не забыл, кивнул Джейкобсону и сошел с тротуара на мостовую. Джейкобсон исчез.

Харлоу отошел от окна и снова лег, притворяясь спящим, сунув руку с дубинкой под подушку и повернувшись лицом к окну, Глаза его были прищурены, чтобы можно было наблюдать.

И почти сразу же он увидел, как за окном возникла смутная фигура человека; Харлоу не мог разглядеть его лицо, так как свет от фонаря падал сзади, но было ясно, что человек этот заглядывает в окно. Потом он приподнял правую руку, и Харлоу понял, что в ней был пистолет. Харлоу разглядел даже, что на конце дула находилось нечто вроде продолговатого цилиндра. Глушитель! Приспособление, которое заглушит звук выстрела.

Фигура исчезла.

Харлоу быстро вскочил с кровати. Конечно, дубинка не могла сравниться с пистолетом, но что было делать? Харлоу встал у стены, футах в двух от двери, со стороны дверных петель.

В течение секунд десяти, показавшихся Харлоу, у которого нервы были натянуты до предела, невыносимо долгими, царила полная тишина. Потом в коридоре едва слышно скрипнула половица, на вилле не очень-то заботились о том, чтобы покрывать полы коврами. Потом едва заметно шевельнулась ручка двери, в следующую секунду вновь приняв прежнее положение, в то время как сама дверь начала медленно и бесшумно открываться. Щель постепенно расширялась, пока не достигла дюймов десяти. А потом дверь на мгновение замерла, и в образовавшейся щели осторожно показалась голова.

У пришельца было худое лицо, черные волосы, плотно лежавшие на узком черепе, и тонкая черточка усов над верхней губой.

Харлоу уперся левой ногой в пол, поднял правую ногу и изо всех сил ударил пяткой по двери под самой замочной скважиной, из которой заранее предусмотрительно вынул ключ. Раздался глухой и отрывистый крик. В то же мгновение Харлоу рывком распахнул дверь, и в комнату почти упал низкорослый худой человек в темном костюме. Не выпуская из руки пистолета, он прижимал обе руки к залитому кровью обезображенному лицу, Нос его, несомненно, был сломан, а что стало со скулами и зубами, об этом можно было только догадываться.

Но Харлоу ничуть не интересовало состояние этого человека. В его лице не было ни проблеска жалости. Он замахнулся дубинкой, вложив в удар достаточно силы, и опустил ее на правый висок незваного посетителя. Тот со стоном упал на колени. Харлоу вынул из обессилевшей руки пистолет, а другой рукой быстро обыскал пришельца. У его пояса он обнаружил нож. Вынув его из чехла, он увидел, что это нож длиной в шесть дюймов, обоюдоострый, наточенный словно бритва и с заостренным концом. С брезгливой осторожностью Харлоу сунул нож во внешний карман своей кожаной куртки, потом передумал, поменял нож и пистолет местами и, схватив человека за его черные, смазанные каким-то жиром волосы, безжалостно поставил на ноги… Столь же безжалостно он ткнул его ножом в спину так, что кончик проколол кожу.

— Выходи! — сказал Харлоу.

Поскольку к спине его был приставлен нож, у неудачливого убийцы выбора не было. Оба вышли на улицу и перешли на другую сторону, где стоял маленький черный «рено». Харлоу втолкнул человека на место водителя, а сам сел сзади.

— Трогай! — приказал он.

Едва внятно по вполне понятной причине человек процедил какое-то ругательство.

Харлоу поднял дубинку и ударил его почти так же сильно, как и первый раз, но на этот раз в левый висок. Человек осел, склонившись к рулю.

Харлоу резко сказал:

— Поехали! Быстро! В полицию!

Человек повиновался. Естественно, это было самое мучительное путешествие, какое Харлоу когда-либо совершал. Ко всему прочему и водитель был на грани обморока. Вынужденный вести машину одной рукой, он другой держал пропитанный кровью платок у разбитого лица. К счастью, улицы были пустыми, а до полицейского участка — всего десять минут езды.

Харлоу наполовину втолкнул, наполовину внес избитого итальянца в полицейский участок, посадил его — не слишком мягко — на скамейку и подошел к столу полицейского инспектора. За ним сидели двое полицейских атлетического сложения, грубоватых с виду, но явно добродушных по натуре. Один был в форме инспектора, другой — в форме сержанта. Они с удивлением посмотрели на человека на скамейке, который в эту минуту был почти в бессознательном состоянии, прикрывая обеими руками залитое кровью лицо.

Харлоу сказал:

— Хочу подать жалобу на этого человека.

— Мне кажется, — мягко возразил инспектор, — это он мог бы подать жалобу на вас.

— Вам нужны мои документы? — спросил Харлоу, предъявляя паспорт и водительские права, но инспектор отмахнулся от них, даже не удостоив их взглядом.

— Вся полиция знает вас в лицо лучше, чем любого преступника в Европе! Но я до сих пор считал, что вы занимаетесь автомобильным спортом, а не боксом.

Сержант, который до этого мгновения с интересом всматривался в итальянца, тронул инспектора за рукав.

— Ну и ну! — сказал он. — Никак это наш старый и верный друг Луиджи Легкая Рука! Правда, сейчас его очень трудно узнать. — Он взглянул на Харлоу. — Как вы с ним познакомились, сэр?

— Просто он нанес мне неожиданный визит. Сожалею, что не обошлось без насилия.

— Извинения тут неуместны, — сказал инспектор. — Луиджи надо поколачивать регулярно. Желательно раз в неделю. Но на этот раз он, пожалуй, получил на все два месяца вперед. Это было… гм… необходимо?

Не говоря ни слова, Харлоу достал из карманов нож и пистолет и положил их на стол.

Инспектор свистнул.

— С такими вещественными доказательствами — минимум пять лет. Вы, конечно, выдвинете обвинение?

— Сделайте это за меня, пожалуйста. У меня — срочные дела. Если можно, я зайду попозже. Судя по всему, я не думаю, что Луиджи хотел меня ограбить. Я думаю, он хотел меня убить. И я бы хотел выяснить, кто его подослал.

— Думаю, это все можно установить, мистер Харлоу. — На лице инспектора появилось выражение угрюмой задумчивости, не предвещавшее Луиджи ничего хорошего.

Харлоу поблагодарил его, вышел и, сев в машину, уехал. Он без всякого зазрения совести решил воспользоваться машиной Луиджи, так как было маловероятно, что ее хозяин сможет вскоре сесть за руль.

Чтобы доехать от виллы до полицейского участка, Луиджи понадобилось десять минут. Харлоу потратил на обратный путь неполных четыре, а потом еще около тридцати секунд, чтобы поставить «рено» в пятидесяти ярдах от огромной металлической двери гаража «Коронадо». Дверь была закрыта, но сквозь щели с обеих сторон изнутри проникали тонкие лучи света.

Маленькая дверь, находившаяся сбоку, открылась и выпустила четырех человек. Даже при скудном освещении, отпущенном на долю такой ничтожной улицы, как улица Жерар, Харлоу без труда узнал Джейкобсона, Нойбауера и Тараккиа, четвертого он никогда не видел, вероятно, это был один из механиков Джейкобсона.

Предоставив своим спутникам запереть дверь, Джейкобсон быстро направился в сторону виллы. Переходя через улицу, он даже не взглянул туда, где в машине сидел Харлоу. Мало ли маленьких черных «рено» разъезжает по улицам Марселя!

Остальные трое заперли дверь, сели в «ситроен» и тронулись. Машина Харлоу, с выключенными фарами, оторвалась от тротуара и двинулась следом. Это отнюдь не должно было выглядеть как преследование или погоня — просто две машины шли на небольшой скорости по городскому предместью: одна впереди, другая сзади, то приближаясь, то отставая, но всегда сохраняя приличное расстояние. Только один раз Харлоу пришлось значительно отстать и включить фары, когда навстречу попалась полицейская машина, но вскоре он без труда восстановил нужную дистанцию.

Наконец они выехали на довольно широкий, обсаженный деревьями бульвар в явно зажиточном районе города. По обе стороны дороги, прячась за высокими кирпичными стенами, расположились большие виллы.

«Ситроен» свернул за угол направо. Секунд через пятнадцать Харлоу сделал то же самое и немедленно включил боковые сигналы. Впереди, примерно ярдах в пятидесяти, «ситроен» остановился на углу улицы перед виллой, и один из пассажиров — это был Тараккиа — вышел и направился к воротам, держа в руке ключ.

Харлоу прибавил скорость и поравнялся со стоящей машиной. Как раз в этот момент ворота открылись, и оставшиеся в машине не обратили внимания на проходивший мимо «рено».

Харлоу свернул в первый же переулок и остановил машину. Вышел, натянул на себя темное пальто Луиджи и поднял воротник. Вернувшись на бульвар, где дощечка указывала, что это улица Жорж Санд, он дошел до угловой виллы, куда свернул «ситроен». Вилла называлась «Эрмитаж» — название, которое показалось Харлоу совершенно неподходящим при данных обстоятельствах. С обеих сторон ворот возвышалась ограда футов на десять высотой, усеянная сверху битым стеклом. Сами ворота были такой же высоты и заканчивались чем-то вроде очень острых зубцов. Ярдах в двадцати от ворот, внутри, находилась вилла — дряхлое старинное здание в стиле эпохи Эдуардов, все облепленное балконами. Сквозь щели между занавесками в окнах мерцал свет.

Харлоу осторожно тронул ворота. Они были на запоре. Он огляделся, дабы убедиться, что бульвар обезлюдел, а потом достал довольно большую связку ключей. Он рассмотрел замок, затем ключи. Выбрал один и попробовал вставить его в скважину. Ключ сработал с первого же раза. Тогда он спрятал ключи обратно в карман.

Минут пятнадцать спустя Харлоу вновь вышел из машины на одной неприметной улочке. Он взбежал по ступеням крыльца, но прежде чем успел позвонить или постучать, дверь открылась. Толстенький, похожий на пирожок пожилой седовласый человек, кутающийся в китайский халат, пригласил его войти, сделав соответствующий жест рукой.

Комната, в которую он ввел Харлоу, представляла собой нечто среднее между электронной лабораторией и темной комнатой фотографа. Вся она была наполнена весьма внушительной научного и современного вида аппаратурой. Однако тут же стояли два уютных кресла. Пожимая руку, человек сказал:

— Алексис Даннет предупредил меня, но все же вы явились в крайне неудобный час, Джонни Харлоу. Садитесь, пожалуйста.

— Я явился в неудобный час и по крайне неудобному делу, Джанкарло. И у меня нет времени. — Он вынул кассету и передал ее хозяину. — Как скоро вы сможете проявить это и дать мне увеличенные копии каждого снимка?

— Сколько их?

— Вы имеете в виду кадров?

Джанкарло кивнул.

— Шестьдесят. Ну как, беретесь?

— Только и всего? — с сарказмом произнес Джанкарло. — Для меня это пустяк! Сегодня днем все будет готово.

Харлоу спросил:

— Жан-Клод в городе?

— Тс! Тс! Шифр?

Харлоу кивнул.

— В городе. Я выясню, что он может сделать.

Харлоу простился. Возвращаясь на виллу «Коронадо», он обдумывал, как вести себя с Джейкобсоном. Почти наверняка тот по возвращении на виллу проверит первым делом его, Харлоу, комнату. Отсутствие Харлоу ничуть его не удивит: они, эти уважающие себя убийцы, не станут бросать тень подозрения на своего хозяина, оставив в соседней комнате труп убитого, — в Марселе и вокруг него достаточно воды, а раздобыть свинцовое грузило совсем не трудно, когда знаешь, где его искать, да и Луиджи Легкая Рука не производил впечатление человека, способного спасовать в таком случае.

У Джейкобсона будет, конечно, легкий сердечный приступ, независимо от того, когда именно он увидит Харлоу, сейчас или во время намеченной на шесть утра встречи. Но если он увидит Харлоу только в шесть утра, он поймет, что тот до этого времени где-то отсутствовал, и Джейкобсон — это воплощение подозрительности, станет гадать, где же это Харлоу пропадал в долгие ночные часы Нет, лучше встретиться с ним сейчас же!

В итоге сама судьба не оставила Харлоу другого выбора, Он прибыл на виллу «Коронадо» как раз в тот момент, когда Джейкобсон выходил из нее. Харлоу с интересом отметил два обстоятельства: связку ключей в его руке (он, несомненно, шел в гараж, чтобы провернуть какую-то операцию и, возможно, надуть своих друзей) и выражение крайнего замешательства: очевидно, Джейкобсона поразило на мгновение, что явился дух Харлоу, явился, чтобы преследовать его. Тем не менее Джейкобсон, как человек не робкого десятка, пришел в себя если не сразу, то очень быстро.

— Сейчас всего четыре часа утра! — Потрясение, которое Джейкобсон только что пережил, отразилось в его слишком напряженном и громком голосе. — Где вы, черт возьми, шатались, Харлоу?

— Вы же не страж мне, Джейкобсон, не так ли?

— Вот именно страж, Харлоу! Теперь я для вас босс. Я искал вас и ждал битый час. Собирался уже связаться с полицией…

— Вот ведь ирония судьбы… А я как раз оттуда!

— Вы… оттуда? Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что сказал. Я как раз из полиции. Сдал им одного бандита. Парня, который явился ко мне в глухую ночь с пистолетом и ножом. Не думаю, чтобы он приходил рассказать мне сказку на сон грядущий. Только он оказался не очень-то шустрым. Сейчас он на больничной койке, под усиленной охраной полиции.

— Войдем в дом, — сказал Джейкобсон. — Я хочу знать подробности.

Они вошли в дом, и Харлоу рассказал о случившемся настолько подробно, насколько, по его мнению, следовало знать Джейкобсону. А потом добавил:

— Господи, как я устал! Еще минута и я просто свалюсь и засну на месте!

Харлоу вернулся в свою спартанскую обитель и занял пост у окна. Не прошло и трех минут, как на улице появился Джейкобсон и, по-видимому, направился в гараж «Коронадо». Каковы были его намерения — Харлоу не знал, да и не очень-то интересовался ими в данный момент.

Через какое-то время он тоже вышел на улицу и поехал на машине Луиджи в сторону, противоположную той, куда ушел Джейкобсон. Проехав квартала четыре, он свернул на узкую улицу, выключил мотор, тщательно запер дверцу изнутри, поставил стрелку будильника на 5.45 утра и приготовился хоть немного вздремнуть. Вилла «Коронадо» в качестве места, где можно приклонить усталую голову, Джонни Харлоу отнюдь не понравилась.

Глава 9

Едва забрезжил рассвет, как Харлоу и близнецы вошли в гараж «Коронадо». Джейкобсон и незнакомый механик были уже на месте. Они выглядели такими же усталыми, как и Харлоу.

— Помнится, вы говорили, что у вас здесь два механика? — спросил Харлоу.

— Один из них не явился, — угрюмо ответил Джейкобсон. — Как только придет, я ему скажу, что он уволен. Пошли, освободим транспортировщик и начнем погрузку!

Яркое утреннее солнце, предвещавшее дождь ближе к вечеру, сияло над крышами домов, когда Харлоу, дав задний ход, вывел транспортировщик из гаража на улицу Жерар.

Джейкобсон сказал:

— Поезжайте втроем. А я буду в Виньоле часа через два после вас. Нужно закончить одно дело.

Харлоу даже не потрудился задать естественный вопрос, что это за дело. Во-первых, он знал, что ответ Джейкобсона будет заведомой ложью, а, во-вторых, он и сам отлично понимал, в чем заключается это дело. Старшему механику нужно срочно встретиться со своими сообщниками на улице Жорж Санд и проинформировать их о неудаче и о несчастье, постигшем Луиджи Легкую Руку. Поэтому он просто кивнул и тронул машину с места.

К великому облегчению близнецов, — путешествие в Виньоль ничем не напоминало жуткую поездку из Монцы в Марсель. Харлоу вел машину на небольшой скорости. Во-первых, в его распоряжении было достаточно времени. Во-вторых, он и сам понимал, что силы у него на пределе и на большой скорости он не мог бы как нужно сосредоточиться, И, в-третьих, через час после того, как они выехали из Марселя, пошел дождь, сперва мелкий, а потом все сильнее и сильнее, так что видимость значительно ухудшилась. Тем не менее в 11.30 они уже достигли места назначения.

Харлоу оставил транспортировщик на стоянке между гостиницей, похожей на шале́, и аэродромом и спрыгнул на землю. Дождь все еще шел, и небо было обложено тучами. Харлоу вгляделся в серое, пустынное безлюдье Виньольского шоссе, потянулся и зевнул.

— Дом, родной дом! Господи, как я устал и хочу есть. Посмотрим, что там дают в столовой.

В столовой давали не бог весть что, но все трое так проголодались, что рады были чему угодно.

Пока они закусывали, столовая постепенно наполнялась людьми, главным образом дорожными рабочими и служащими. Все они знали Харлоу, но почти никто из них этого не показывал. Харлоу тоже сохранял полное безразличие. Ровно в двенадцать он отодвинул стул и поднялся из-за стола. Но не успел он подойти к двери, как она открылась и вошла Мери. Она щедро вознаградила его за проявленное другими равнодушие. Радостно улыбаясь, она обхватила его за шею и крепко прижалась к нему.

Харлоу кашлянул и оглядел столовую, посетители которой вдруг стали проявлять к нему живой интерес.

— Помнится, кто-то сказал, что не может на людях…

— Конечно! Но я ведь всех обнимаю. Ты знаешь.

— Вот спасибо!

Она погладила его по щеке.

— Ты шершавый, грязный и небритый.

— А что еще можно сказать о лице, которого целые сутки не касались ни вода, ни бритва?

Она улыбнулась.

— Мистер Даннет ждет тебя в шале, Джонни. Хотя почему он не мог встретить тебя в столовой?..

— Уверен, что у мистера Даннета есть на то все основания. Не хочет, например, появляться в моем обществе.

Мери недоверчиво сморщила носик и пошла к выходу, увлекая за собой Харлоу. Сжав его руку, она сказала;

— Я так боялась, Джонни… Так боялась!

— И вполне обоснованно боялась, — торжественно произнес Харлоу. — Вести транспортировщик в Марсель и обратно — миссия чрезвычайно опасная.

— Джонни!

— Прости.

Она и Джонни перебежали под дождем в шале, взбежали по ступенькам на крытое крыльцо и очутились в холле. Едва дверь за ними закрылась, Мери потянулась к Харлоу и поцеловала его. Поцелуй был отнюдь не сестринский и не платонический. Харлоу заморгал глазами, не в силах скрыть удивление.

Мери сказала:

— Но этого я не делаю со всеми… Этого я ни с кем не делаю…

— Ты просто маленькая кокетка, Мери.

— Конечно! Маленькая и милая.

— Пожалуй, пожалуй…

Рори наблюдал за этой сценой с верхней площадки лестницы. Он взирал на эту парочку с испепеляющей злобой во взгляде, но у него хватило ума мгновенно испариться, когда Мери и Харлоу повернулись, чтобы подняться наверх. Рори все еще не мог вспомнить без боли о своей последней встрече с Харлоу.

Минут через двадцать, приняв душ, побрившись, но все еще очень усталый, Харлоу сидел в комнате Даннета. Изложение ночных событий было кратким и суховатым, но включало все, что имело хоть какое-нибудь отношение к делу. Когда Харлоу умолк, Даннет спросил:

— И что же теперь?

— Надо ехать обратно в Марсель в моем «феррари». Заеду к Джанкарло и заберу пленки. Потом — к Луиджи Легкой Руке, чтобы выразить ему соболезнование. Как вы думаете, он запоет? В смысле — расколется?

— Еще как запоет! Как коноплянка! Ведь если он расколется, полиция забудет, что они когда-либо видели его пистолет и нож, а это, в свою очередь, избавит нашего друга от пятилетнего шитья почтовых мешков, работы в каменоломнях или другой какой-нибудь в этом же роде. Луиджи не производит впечатления героического римлянина. А как вы доберетесь обратно в Виньоль?

— Все на том же «феррари».

— Но, кажется, Джеймс сказал, что…

— Что я должен оставить машину в Марселе? Я собираюсь оставить ее на той заброшенной ферме у дороги. Она понадобится мне сегодня вечером. Хочу попасть на виллу «Эрмитаж». И мне нужно оружие.

Несколько долгих минут сидел Даннет, не шевелясь и не глядя на Джонни. Потом вытащил из-под кровати свою пишущую машинку и, открыв ее, снял каретку. Из чрева машинки, устланного фетром, он извлек два автоматических пистолета, два глушителя и две запасные обоймы.

Харлоу выбрал пистолет поменьше, один глушитель и одну запасную обойму. Тщательно проверив, все ли в порядке, он спрятал все во внутренние карманы куртки и застегнул молнию. После этого он, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

Через некоторое время он уже был у Мак-Элпайна. Лицо Мак-Элпайна еще больше осунулось и посерело, и он, несомненно, выглядел тяжелобольным, но только ни один врач, исцеляющий тело, не смог бы правильно поставить ему диагноз.

— Едете? — спросил он. — Прямо сейчас? Да вы просто свалитесь от усталости.

— Возможно, это произойдет завтра утром, — сказал Харлоу.

Мак-Элпайн взглянул в окно. Дождь все лил, образуя сплошную завесу. Он обернулся к Харлоу и сказал:

— Не завидую вам и вашей поездке в Марсель. Правда, если верить прогнозу, то к вечеру погода прояснится. Тогда и разгрузим транспортировщик…

— Мне кажется, вы хотите мне что-то сказать, сэр?

— Ну… да. — Мак-Элпайн был в нерешительности. — Я слышал, вы целовали мою дочь?

— Бессовестная ложь! Это она меня целовала. Кстати, в один из ближайших дней я отколочу вашего милого мальчугана.

— Желаю успеха, — устало проговорил Мак-Элпайн. — Вы имеете какие-нибудь виды на мою дочь, Джонни?

— Этого я еще не решил. Но она совершенно явно имеет на меня виды.

Выйдя в коридор, Харлоу буквально столкнулся с Рори. Они посмотрели друг на друга: Харлоу — задумчиво, Рори — с трепетом во взоре.

— Ага! Опять подслушивал? Другими словами — шпионил? Так ведь, Рори?

— Я? Подслушивал? Никогда!..

Харлоу дружески обнял его одной рукой за плечи.

— Рори, мой мальчик, а у меня есть для тебя новости. Твой отец разрешил не только поколотить тебя, но даже одобрил мое намерение. Сказал, что я могу это сделать в любое время, когда мне будет удобно.

И Харлоу потрепал Рори по плечу, хотя в этом дружеском жесте было что-то угрожающее. После этого он, улыбаясь, спустился вниз, где его поджидала Мери.

— Можно поговорить с тобой, Джонни?

— Конечно. Но только на крыльце. Это юное черноволосое чудовище, пожалуй, опутало весь дом проводами подслушивающего устройства.

Они вышли на крыльцо и закрыли за собой двери. Холодный дождь заполнял все пространство.

— Обними меня, Джонни, — попросила Мери.

— Охотно повинуюсь.

— Только, пожалуйста, не шути, Джонни. Я боюсь. Я теперь все время боюсь… за тебя. Ведь сейчас происходит что-то страшное и плохое, да, Джонни?

— Ну что может быть страшного?

— О, ты невыносим! — Она переменила тему разговора. — Едешь в Марсель?

— Да.

— Возьми меня с собой.

— Не могу.

— В тебе — ни капли галантности.

— Что верно, то верно. Ни капли.

— Ну что ты за человек, Джонни? И что у тебя на уме?

До этой минуты она тесно прижималась к нему, но теперь отстранилась — медленно, с недоумением. Потом сунула руку ему под куртку, потянула за молнию и вынула из его кармана автоматический пистолет. Словно загипнотизированная, она уставилась на отливающее синевой оружие.

— В этом нет ничего плохого, милая Мери.

Снова засунув руку ему в карман, она вытащила глушитель, и в глазах ее появилось болезненное выражение тревоги и страха.

— Это — глушитель, правда? — прошептала она. — И с его помощью ты можешь убивать людей так, что никто не услышит?

— Я же сказал, что не собираюсь делать ничего плохого, Мери, милая…

— Я знаю, знаю… Ты и не можешь сделать что-то плохое, Джонни. Но я… я должна рассказать папе…

— Если хочешь погубить своего отца, ступай и расскажи! — Харлоу понимал, что слова эти звучат грубо, но он не мог придумать другого способа повлиять на нее. — Валяй! Расскажи ему!

— Погубить моего… Что ты имеешь в виду?

— Мне нужно кое-что сделать. Если бы твой отец узнал об этом, он помешал бы мне. Он потерял уверенность, понимаешь? Я же ее не потерял, вопреки всеобщему мнению.

— Но что значит — погубить его?

— Мне кажется, он не перенесет смерти твоей матери.

— Моей матери? — Несколько секунд она смотрела на него с тревогой. — Но моя мать…

— Твоя мать жива. Я знаю. Я думаю, что могу узнать, где она. Если это действительно так, то я поеду и заберу ее оттуда уже сегодня вечером.

— Ты уверен? — Она тихо плакала. — Ты уверен в этом?

— Уверен, Мери, милая… — Как ему хотелось, чтобы это были не только слова.

— Но ведь для этого существует полиция, Джонни!

— Нет. Я, правда, мог сказать им, как узнать о ее местопребывании. Но они никогда этого не сделают. Они могут действовать только в рамках закона.

Инстинктивно ее взгляд оторвался от его лица и устремился на пистолет и глушитель, которые она все еще держала в руке. В следующее мгновение она опять подняла на него глаза. Харлоу едва заметно кивнул, мягко взял пистолет и глушитель из ее рук и снова спрятал их в карман куртки.

Девушка долго и испытующе смотрела на него, а потом взяла его обеими руками за отвороты куртки.

— Возвращайся скорее, Джонни!

— Я всегда буду возвращаться к тебе, Мери.

Она попыталась улыбнуться сквозь слезы, но без особого успеха.

— Опять оговорился? — спросила она.

— Нет, на этот раз не оговорился! — Харлоу поднял воротник куртки и, сбежав по ступенькам, быстро ушел в темноту и дождь. Уходя, он ни разу не обернулся.

Немногим менее часа спустя Харлоу и Джанкарло сидели в уютных креслах в технической лаборатории последнего. Харлоу перебирал толстую пачку отливавших глянцем фотографий.

— Фотограф из меня хоть куда, — сказал он. — Хотя это и может показаться хвастовством.

Джанкарло кивнул.

— Согласен. Все ваши сюжеты очень интересны уже с человеческой точки зрения. Документы Нойбауера и Тараккиа, увы, временно сбивают нас с толку, но это придает всему еще больший интерес, не так ли? И это не означает что Мак-Элпайн и Джейкобсон не представляют интереса. Отнюдь! Вы знаете, что за последние шесть месяцев Мак-Элпайн выплатил 140 тысяч долларов!

— Я догадывался, что сумма большая, но что такая! Даже для миллионера это чувствительно. Какие же у нас шансы узнать, кто этот счастливый получатель?

— В данный момент они равны нулю. Счет, судя по номеру, поступил из Цюриха. Но если представить доказательства, что это связано с преступными действиями, особенно с убийством, то швейцарские банки не станут скрывать имя получателя.

— Доказательства они получат! — сказал Харлоу.

Джанкарло посмотрел на него долгим и задумчивым взглядом, потом кивнул.

— Не буду этим очень удивлен. А что касается нашего друга Джейкобсона, то он, должно быть, самый богатый механик в Европе. Его список адресатов — это адреса ведущих букмекеров Европы.

— Ставит на лошадок?

Джанкарло снисходительно посмотрел на Харлоу.

— Совсем нетрудно догадаться. Все видно по датам. Каждый вклад в банк — через два дня после очередных гонок Гран-При.

— Ну и ну! Предприимчивый малый наш Джейкобсон! Научился использовать самые соблазнительные перспективы, так?

— Угу. Эти фотографии можете взять. У меня есть дубликаты.

— Большое, большое вам спасибо. — Харлоу протянул ему фотографии. — Но я не имею никакого желания попасться с этой дьявольщиной.

Поблагодарив Джанкарло еще раз за работу и простившись с ним, Харлоу повел машину прямо в полицейский участок. Дежурил все тот же инспектор, что и утром. Однако от его добродушия не осталось и следа. Вид у него был мрачный и недовольный.

— Ну, как поживает наш Луиджи Легкая Рука? — спросил Харлоу. — Раскололся?

Инспектор мрачно покачал головой.

— Увы, наша маленькая коноплянка потеряла голос.

— То есть?!

— Лекарство плохо на него подействовало. Боюсь, мистер Харлоу, что вы слишком жестоко обошлись с ним — ему пришлось через каждый час давать болеутоляющие таблетки. Я приставил к нему караул — четырех человек. Двое — в палате и двое — в коридоре. За десять минут до полудня медсестра, сногсшибательная молодая блондинка, по словам этих кретинов…

— Кретинов?

— Ну да, кретинов! Моего сержанта и его трех людей… Так вот, она оставила две таблетки и стакан с водой и попросила проследить, чтобы больной принял эти таблетки ровно в полдень. Сержант Флери — это сама галантность и пунктуальность, так что ровно в полдень он дал Луиджи эти две таблетки…

— И что это были за таблетки?

— Цианистый калий!

К вечеру Харлоу въехал на своем «феррари» во двор заброшенной фермы, расположенной с южной стороны Виньольского аэродрома. Дверь пустого амбара была открыта. Харлоу завел автомобиль в амбар, выключил мотор и вышел из машины, стараясь приспособиться к окружающему мраку. В ту же минуту из этой самой тьмы будто материализовалась фигура человека, с чулком на голове вместо маски. Несмотря на свойственную ему быстроту реакции, ставшую чуть ли не легендарной, Харлоу не успел выхватить пистолет, ибо человек был от него менее чем в шести футах и уже взмахнул чем-то, что Харлоу принял за рукоятку топора. Харлоу молниеносно нырнул вперед, под руку, которая уже сделала замах, и въехал человеку плечом как раз под грудную клетку. У того перехватило дыхание. Он вскрикнул, отшатнулся и упал навзничь. Харлоу упал на него, схватив его одной рукой за горло, а другой стараясь вытащить из кармана пистолет.

Но он не успел даже расстегнуть молнию. До него донесся едва слышный шорох, и он обернулся как раз вовремя, чтобы заметить второго человека, вынырнувшего из темноты с поднятой дубинкой. В то же мгновение на него обрушился сокрушающий удар, угодивший ему в лоб и в правый висок. Не издав ни звука, он рухнул наземь.

Первый, с которым Харлоу успел уже разделаться, кое-как поднялся с пола, согнувшись почти вдвое от боли, и ударил Харлоу ногой в помертвевшее и незащищенное лицо. Пожалуй, Харлоу повезло, что противник его был еще слишком слаб, иначе этот удар мог оказаться смертельным.

Несмотря на это, человек явно не успокоился и хотел нанести Харлоу второй удар, но сообщник оттащил его в сторону, прежде чем тот успел выполнить свое намерение.

Все еще согнувшись, он добрался до стоявшей тут же скамейки и сел на нее, в то время как второй начал тщательно обыскивать потерявшего сознание Харлоу.

Когда Харлоу стал медленно приходить в себя, в амбаре заметно потемнело. Он шевельнулся, застонал, а потом с трудом приподнялся, упираясь рукой в пол, и некоторое время находился в этом положении. Затем поистине Геркулесовым усилием ему удалось подняться на ноги, но тело не слушалось его, и он качался, как пьяный. Лицо так болело, будто его ударил проходящий мимо «коронадо». Минуты две спустя, скорее инстинктивно, чем сознательно, он выбрался из амбара, пересек двор, дважды упав по пути, и направился, шатаясь и выделывая немыслимые крендели, к взлетной полосе аэродрома.

Между тем дождь прекратился, и небо начало проясняться. Даннет как раз вышел из столовой и направился к шале, когда его внимание привлекла шатающаяся фигура, идущая по взлетной полосе. На мгновение Даннет застыл на месте, а потом бросился бежать. Через несколько секунд он нагнал Харлоу и, обхватив его за плечи, посмотрел на его лицо, ставшее теперь почти неузнаваемым. Лоб был рассечен и обезображен страшными ссадинами, и кровь, которая все еще сочилась из раны, покрывала всю правую часть лица и правый глаз. Левую щеку перекосила огромная ссадина с поперечным порезом. Из носа и изо рта шла кровь, губа была разбита, и во рту не хватало по меньшей мере двух зубов.

— О боже ты мой! — выдавил Даннет. — Что они с вами сделали!

Он скорее не провел, а пронес спотыкающегося и полубесчувственного Харлоу через взлетную полосу, поднялся с ним по ступенькам крыльца и вошел в холл шале. Как на беду, именно в этот момент в холле появилась Мери. На мгновение она замерла, уставясь на них своими огромными глазами, а когда попыталась говорить, то с губ сорвался только шепот:

— Джонни! О, Джонни!.. Что они с тобой сделали!

Она протянула руку и осторожно дотронулась до залитого кровью лица. В следующий момент она вся содрогнулась, и по лицу ее потекли слезы.

— Сейчас не время плакать, Мери! — Голос Даннета прозвучал с нарочитой энергией. — Теплой воды, полотенце, губку. А также принесите пакет первой помощи. Отцу — ни слова. Мы будем в гостиной.

Спустя пять минут у ног Харлоу уже стоял таз с окрашенной кровью водой и валялось испачканное в крови полотенце. Лицо было начисто вымыто, но выглядело сейчас еще страшнее, чем прежде, поскольку порезы и ссадины выделялись еще ярче на бледной коже. Даннет безжалостно пользовался йодом и антисептиками, и по тому, как передергивалось лицо его пациента, можно было понять, что Харлоу испытывает сильную боль.

Вдруг Харлоу засунул в рот пальцы, дернул и, вытащив зуб, стал его рассматривать. Потом с недовольным видом бросил его в таз с водой. Когда он заговорил, хотя это давалось ему с трудом, было ясно, что дух его вновь обрел прежнее равновесие, невзирая на сильные физические страдания.

— Сперва — вас, а теперь — меня, а, Алексис? Нам бы следовало сфотографироваться вместе. Для семейного альбома. Интересно, кто из нас красивее, если попытаться сравнить?

Даннет оценивающе взглянул на него.

— Я бы сказал: оба красивы.

— Все равно… Но учтите, мне кажется, что природа несправедливо дала мне некоторые преимущества перед вами…

— Прекратите! Слышите, прекратите! — Мери уже плакала, не скрывая этого. — Он весь изранен и искалечен. Я вызову врача.

— Ни в коем случае! — Голос Харлоу уже не был насмешлив, теперь в нем слышался металл. — Никаких врачей! Никаких швов! Позже… Не сегодня!

Мери посмотрела на руку Харлоу, которая держала стакан с бренди, она была тверда, как рука каменной статуи. И она сказала без тени упрека, а как человек, начинающий постигать истину:

— Ты нас всех дурачил… Чемпион мира, у которого сдали нервы… Трясутся руки… Ты все время нас дурачил… Да, Джонни?

— Да… И, пожалуйста, Мери, выйди из комнаты.

— Клянусь, я ничего никому не скажу, даже папе!

— Выйди из комнаты.

— Пусть остается, — сказал Даннет. — Но предупреждаю вас, Мери, если вы проговоритесь, он никогда даже не посмотрит на вас. Господи, вот уж действительно, пришла беда — отворяй ворота. Несчастье с вами, Харлоу, — это уже второе происшествие. У нас пропали близнецы.

Даннет внимательно следил за Харлоу, ожидая его реакции, но никакой реакции не было.

— Они в это время разгружали транспортировщик, — сказал Харлоу. — Я так думаю. — И это был не вопрос, а утверждение.

— Откуда вы это знаете, черт возьми?

— В южном ангаре. Вместе с Джейкобсоном.

Даннет медленно кивнул.

— Они слишком много видели, — сказал Харлоу. — Слишком много. Конечно, все это вышло, видимо, случайно, потому что, видит бог, они не отличались проницательностью. Но они видели слишком много… А что говорит по этому поводу Джейкобсон?

— Я спрашивал его, он ответил, что они якобы пошли в столовую. Когда они через сорок минут не вернулись, он отправился их искать. Но они как сквозь землю провалились.

— А они действительно были в столовой?

Даннет отрицательно покачал головой.

— В таком случае, — мрачно сказал Харлоу, — их найдут на дне какого-нибудь ущелья или канала. Если вообще найдут… Помните Жака и Гарри в гараже «Коронадо»? — Даннет кивнул. — Джейкобсон сказал, что они якобы соскучились по своим и уехали домой. Они так же уехали домой, как и близнецы. У него в гараже два механика, но сегодня был только один. Второй не пришел. У меня нет доказательств, но я их добуду. Второй механик не пришел по той причине, что я на рассвете уложил его в больницу.

Даннет слушал с невозмутимым видом. А Мери смотрела на Харлоу, не сводя с него полных ужаса глаз.

Харлоу продолжал:

— Прости, Мери, но Джейкобсон — убийца, сознательный и целеустремленный убийца, если хотите. Ради своих интересов он пойдет на все. Я знаю, что он был виноват в гибели моего брата на первых гонках Гран-При этого сезона. Вот тогда Алексис и уговорил меня работать вместе с ним.

Мери недоверчиво посмотрела сперва на одного, потом на другого.

— Ты работаешь с Алексисом как… с журналистом?

Словно не слыша ее слов, Харлоу продолжал:

— Он пытался меня убить еще во время гонок во Франции. И у меня есть фотодоказательства. Он был виноват в гибели Джету. Он хотел схватить меня прошлой ночью, устроив на дороге засаду и пытаясь выдать эту засаду за полицейскую проверку. И он отвечает за убийство человека сегодня днем, в Марселе!

— Кого именно? — спокойно спросил Даннет.

— Луиджи Легкой Руки. Сегодня в больнице ему дали таблетку от боли. И боль у него действительно прошла — навсегда. Цианистый калий. А ведь Луиджи знал только один человек — Джейкобсон. И он постарался убрать его до того, как тот расскажет обо всем полиции. Я тоже в какой-то степени виноват, рассказав о Луиджи Джейкобсону. Да, виноват. Но в тот момент у меня не было выбора.

— Не верю! — сказала Мери, вконец сломленная. — Не верю! Просто кошмар какой-то!

— Можешь верить, а можешь и не верить, но от Джейкобсона держись за милю! Он прочтет все по твоему лицу, как по книге, и сразу заинтересуется тобой. Я же совсем не хочу, чтобы он тобой заинтересовался и ты закончила бы свои дни на дне какой-нибудь пропасти. Помни еще и другое: ты — калека на всю жизнь, и это — тоже дело рук Джейкобсона!

Говоря это, Харлоу тщательно исследовал свои карманы.

— Обчистили, — деловито сказал он. — Забрали все до последнего. Бумажник, паспорт, права, деньги, ключи от машины. Но у меня есть запасные. И все мои отмычки забрали. — Он быстро прикинул в уме. — Это значит, что мне нужны веревки, крюк и кусок брезента из транспортировщика. И потом…

Мери в страхе перебила его:

— Нет! Нет! Только не сегодня! Ты не можешь сегодня опять сесть за руль! По-настоящему тебе надо в больницу!

Харлоу быстро и без всякого выражения взглянул на нее.

— И потом, конечно, они забрали мой пистолет. Мне нужен другой, Алексис. И немного денег.

С этими словами Харлоу приподнялся, быстро и бесшумно подошел к двери и рывком распахнул ее. Рори, который явно подслушивал, прижав ухо к двери, почти влетел к ним в комнату. Харлоу схватил его за волосы, и Рори взвыл от боли, когда Харлоу, тряхнув его, поставил на ноги перед собой.

— Посмотри-ка на мое дивное лицо, Рори! — сказал Харлоу.

Рори поднял глаза, содрогнулся и побледнел.

— И в этом виноват ты, Рори, — сказал Харлоу.

Потом он вдруг ударил Рори плашмя по левой щеке. Это был сильный удар, и Рори, несомненно, отлетел бы в сторону, если бы левая рука Харлоу не держала его за волосы мертвой хваткой. Харлоу снова ударил его с такой же силой теперь по правой щеке, а затем стал повторять этот процесс с регулярностью метронома.

Мери вскрикнула:

— Джонни! Джонни! Ты с ума сошел! — Она хотела броситься на Харлоу, но Даннет быстрым движением поймал ее сзади и крепко схватил за руки. Его ничуть не смутил оборот, какой приняли события.

— Я буду продолжать, Рори, — сказал Харлоу, — пока ты не почувствуешь на себе, что значит выглядеть так, как выгляжу сейчас я.

И Харлоу продолжал. Рори не пытался ни сопротивляться, ни отвечать ударами. Его голова беспомощно моталась из стороны в сторону. Наконец, решив, что процесс воспитательной тренировки зашел достаточно далеко, Харлоу остановился.

— Мне нужны сведения! Мне нужна правда! Сию минуту! Ты подслушал сегодня днем мой разговор с мистером Даннетом, верно?

Рори ответил дрожащим шепотом:

— Нет, нет! Клянусь, я не подслушивал. Клянусь!

В тот же момент он завизжал от боли, так как Харлоу продолжил курс воспитания. Через несколько секунд он вновь остановился.

Мери, заливаясь горькими слезами и все еще удерживаемая Даннетом, смотрела на него, онемев от ужаса и отвращения.

Харлоу сказал:

— Меня избили люди, которые знали, что я еду в Марсель за очень важными фотографиями. Они во что бы то ни стало хотели получить эти фотографии. Они знали также, что я собираюсь оставить «феррари» на заброшенной ферме возле аэродрома. Кроме меня, обо всем этом знал только один мистер Даннет. Может быть, это он им все рассказал?

— Может быть… — Как и у сестры, у Рори щеки были залиты слезами. — Не знаю… Да, да, наверное, он…

Харлоу заговорил медленно, чеканя каждое слово и сопровождая их звонкими пощечинами:

— Мистер Даннет совсем не журналист! И мистер Даннет никогда бы не сделал этого. Он никогда не был бухгалтером. Мистер Даннет — старший офицер специального отдела Скотленд-Ярда и член Интерпола, и у него есть доказательства, что ты помогаешь преступникам и покрываешь их. У него вполне достаточно фактов, чтобы отправить тебя на несколько лет в исправительную колонию. — Он отпустил волосы Рори. — Кому ты об этом рассказал?

— Тараккиа.

Харлоу бросил Рори в кресло, где он и остался сидеть, сгорбившись и закрыв руками пылающее лицо.

Харлоу взглянул на Даннета.

— Где сейчас Тараккиа?

— Поехал в Марсель. Так, во всяком случае, он сказал. С Нойбауером.

— Ах, и этот был тут! Да, да,конечно! А Джейкобсон?

— Уехал куда-то на своей машине. Сказал: искать близнецов.

— Вероятно, захватив с собой лопату. Пойду возьму запасные ключи и выведу «феррари». Встретимся через пятнадцать минут возле транспортировщика. Не забудьте пистолет и деньги.

Харлоу повернулся и вышел. Рори, выбравшись из кресла, не очень твердыми шагами пошел за ним. Даннет обнял Мери за плечи, достал носовой платок и стал вытирать ее мокрое от слез лицо. Мери смотрела на него, и в глазах ее читалось глубокое удивление, словно сейчас она увидела Алексиса Даннета с какой-то новой и совершенно неожиданной стороны.

— Вы действительно из Скотленд-Ярда и из Интерпола, как сказал Джонни?

— Ну, в общем, да. В некотором роде я офицер.

— В таком случае остановите его, мистер Даннет! Прошу вас! Верните его!

— Неужели вы до сих пор не знаете, каков он, ваш Джонни?

Мери лишь с горьким видом кивнула в ответ, Потом спросила:

— Он преследует Тараккиа, да?

— И Тараккиа, и многих других. Но главный, кто его интересует, это Джейкобсон. Если Джонни говорит, что Джейкобсон виноват в гибели семи человек, то, значит, так оно и есть — он действительно виноват, А кроме того, у него с Джейкобсоном личные счеты. По двум причинам…

— В связи с гибелью младшего брата?

Даннет утвердительно кивнул.

— А вторая причина?

Даннет задумчиво посмотрел на нее, а потом сказал каким-то отсутствующим тоном:

— А вы взгляните на свою левую ногу, Мери.

Глава 10

На обводной дороге к югу от Виньоля черный «ситроен» затормозил, пропуская вперед красный «феррари» Харлоу. Когда «феррари» пронесся мимо, Джейкобсон, сидевший за рулем черного «ситроена», задумчиво потер подбородок, потом развернулся и поехал обратно в сторону Виньоля. У первой же телефонной будки он остановился.

В Виньоле Мак-Элпайн и Даннет доедали свой обед в почти опустевшей столовой. Когда Мери покидала столовую, они проводили ее взглядами.

Мак-Элпайн вздохнул.

— Что-то моя дочь сегодня приуныла.

— Ваша дочь влюблена.

— Боюсь, что так оно и есть, Алексис… А куда пропал этот дьяволенок Рори?

— Ну, если не входить в подробности… Харлоу опять поймал этого дьяволенка, когда тот подслушивал за дверью.

— Вот это да! Опять подслушивал?

— Опять. И произошла неприятная сцена. Я присутствовал при этом. Так что, думаю, Рори просто боится встретить здесь Джонни. А Джонни наверняка уже в постели. Ведь прошлой ночью ему вряд ли удалось поспать.

— Вы мне напомнили о постели… Это — очень заманчивая перспектива, лечь и поспать. Почему-то я сегодня ужасно устал, Надеюсь, вы извините меня, Алексис?

Он уже собирался встать, но тут же снова сел, так как в столовую вошел Джейкобсон и направился прямо к ним. Вид у него был такой, будто он изнемогает от усталости.

Мак-Элпайн спросил;

— Каковы успехи?

— Никаких. Я объездил весь район и окрестности в радиусе пяти миль. Никаких следов. Правда, из полиции мне только что сообщили, что в Боссэ видели двух человек с их приметами. А вряд ли найдется вторая такая пара, как эти ужасные близнецы. Перекушу что-нибудь и поеду в Боссэ. Только сначала надо найти машину — моя что-то барахлит.

Мак-Элпайн протянул Джейкобсону ключи от машины.

— Возьмите мой «эстон-мартин».

— Вот спасибо, мистер Мак-Элпайн. А как насчет страховых бумаг?

— Все находится в ящике для перчаток. Очень любезно с вашей стороны взять на себя эту заботу.

— Это же и мои мальчики, мистер Мак-Элпайн.

Даннет с бесстрастным видом смотрел куда-то в пространство.

Спидометр «феррари» показывал 180 миль в час. Харлоу будто забыл, что на французских дорогах лимитом скорости является 110 миль, но время от времени все же поглядывал в зеркальце — чисто инстинктивно, ибо во всей Франции не было, вероятно, ни одной полицейской машины, которая могла бы догнать его. И в зеркале отражались только веревки, крюк и пакет первой помощи на заднем сиденье, да небрежно брошенный на пол рулон серого брезента.

С трудом верилось, что прошло всего сорок минут после отъезда из Виньоля, когда впереди возник щит с надписью: «Марсель». Еще через милю «феррари» затормозил перед красным сигналом светофора.

Лицо Харлоу было так изранено и залеплено пластырем, что невозможно было сказать, какие чувства оно выражало. Но глаза смотрели так же спокойно, твердо и внимательно, как и всегда, и такой же спокойной была его поза — ни тени нетерпения, никакого нервного постукивания пальцами по рулевому колесу. И тем не менее оказалось, что даже невозмутимость Харлоу можно было на какое-то мгновение нарушить.

— Мистер Харлоу! — Голос донесся как бы издалека.

Харлоу резко обернулся и увидел Рори, голова которого, как из кокона, высунулась из рулона брезента.

Харлоу спросил, медленно и отчетливо произнося каждое слово:

— Какого дьявола тебе здесь понадобилось?

Рори сразу ощетинился:

— Я думал, вам может понадобиться помощь… Так, на всякий случай…

Харлоу удержался от резкого ответа, но это далось ему нелегко.

— Я бы сказал тебе пару теплых слов, но этим ничего уже не исправишь. — Из внутреннего кармана он выудил несколько бумажек из тех денег, которые дал ему Даннет. — Вот триста франков. Из первого же отеля позвони утром в Виньоль и скажи, чтобы за тобой выслали машину!

— Нет, спасибо, мистер Харлоу. Я ужасно ошибся насчет вас. Кажется, я просто дурак. Я — не прошу прощения — никакие «простите» в мире не исправят дела. Лучший способ попросить прощения — это помочь. Прошу вас, мистер Харлоу!

— Послушай, малыш, сегодня вечером я встречусь с людьми, которые убили бы тебя не моргнув глазом. А я теперь отвечаю за тебя перед твоим отцом.

Свет переключился на зеленый, и «феррари» тронулся с места. Насколько можно было судить по лицу Харлоу, он был слегка озадачен.

— Кстати, об отце, — сказал Рори. — Что с ним, с моим отцом?

— Его шантажируют.

— Папу? Шантажируют?

— Не потому, что он что-либо натворил. Я когда-нибудь тебе расскажу об этом.

— И вы заставите этих людей прекратить шантаж?

— Надеюсь, что да.

— А Джейкобсон? Это он искалечил Мери. Я просто был идиотом, когда поверил, что это — ваша вина! С ним вы тоже разделаетесь?

— Да.

— Сейчас вы уже не сказали «надеюсь». Вы сказали только «да».

— Это точно.

Рори кашлянул и робко спросил:

— Мистер Харлоу, вы хотите жениться на Мери?

— Похоже, что стены брачной тюрьмы смыкаются вокруг меня.

— Я ведь тоже ее люблю. Иначе, конечно, но так же сильно. Если вы преследуете мерзавца, который искалечил Мери, — я с вами!

— Не трепи языком! — рассеянно произнес Харлоу, Некоторое время он вел машину молча, а потом облегченно вздохнул.

— О’кей! Но только если пообещаешь не попадаться им на глаза и соблюдать осторожность.

— Есть — не попадаться на глаза и соблюдать осторожность!

Харлоу прикусил губу, но тут же его передернуло, он задел рану. Потом он взглянул в зеркальце. Рори, усевшись на заднем сиденье, удовлетворенно улыбался. Харлоу покачал головой, не то с каким-то недоверием, не то с какой-то безнадежностью. Вполне возможно, что он испытывал и то, и другое.

Десять минут спустя он остановил машину ярдах в трехстах от угла улицы Жорж Санд, уложил все свое снаряжение в парусиновую сумку, накинул ее на плечо и пошел, сопровождаемый Рори, на лице которого выражение уверенности сменилось выражением тревожной настороженности, в сторону виллы «Эрмитаж».

Не говоря о главной, была и еще одна причина, которая заставляла Рори нервничать: в безоблачном звездном небе Ривьеры висела полная луна. Видимость была по меньшей мере не хуже, чем в пасмурный зимний день. Разница была лишь в том, что в такие ночи теневые места темнее, чем зимой.

В одном из таких затемненных мест и притаились Харлоу с Рори, прижавшись к высокой стене, окружавшей виллу «Эрмитаж».

Харлоу проверил содержимое сумки.

— Итак: веревка, крюк, брезент, шпагат, кусачки с изоляцией, стамески, пакет первой помощи. Да, все на месте.

— Зачем вам все это, мистер Харлоу?

— Первые три, чтобы перелезть через стену. Шпагат — чтобы связывать то, что придется. Кусачки, чтобы перерезать провода сигнализации. Стамески — чтобы вскрывать разные вещи. Пакет первой помощи — на всякий случай… Рори, будь добр, перестань лязгать зубами! Наши друзья в «Эрмитаже» услышат тебя за сорок футов!

— Н-ничего, не м-могу поделать, м-мистер Харлоу!

— И запомни: ты остаешься здесь! Меньше всего нам нужна полиция, но если через 30 минут я не вернусь, беги в телефонную будку и вызови их сюда!

С этими словами Харлоу закрепил крюк на конце веревки. На этот раз яркий свет луны оказался кстати. При первом же броске крюк зацепился за ветку дерева, растущего за стеной. Харлоу осторожно потянул за веревку, пока крюк не сел плотно на ветку, перебросил парусиновую сумку через плечо, а также и кусок брезента, и, поднявшись по веревке на несколько футов, набросил брезент на битое стекло. Потом подтянулся, осторожно уселся на стену верхом и внимательно осмотрел дерево, где зацепился крюк. От нижних ветвей до земли было около четырех футов.

— Помни все, что я тебе сказал! — прошептал он Рори.

Затем он скинул парусиновую сумку вниз, схватился за ветку дерева обеими руками, перебрался на дерево и быстро спустился вниз.

Ему пришлось пробираться сквозь чащу деревьев и кустарников.

Из занавешенных окон первого этажа сквозь щели между портьерами струился свет. Массивная дубовая дверь была закрыта и, вероятно, заперта на засов. Во всяком случае, Харлоу считал, что попытаться войти в дом через парадную дверь было бы равносильно самоубийству.

Держась по возможности в тени, он приблизился к боковой двери дома. Окна первого этажа были неприступны — их защищали крепкие железные решетки. Черный ход, скорее всего, тоже был на замке. Харлоу не без иронии подумал о том, что единственная отмычка, которая могла бы открыть этот замок, находится сейчас внутри дома.

Он обошел дом с другой стороны. Оставив мысль о первом этаже, он оглядел второй, и его внимание тотчас же привлекло одно из окон: оно было приоткрыто. Правда, чуть-чуть, на каких-нибудь три дюйма, но все-таки приоткрыто.

Харлоу осмотрелся. Ярдах в двадцати темнели молодые посадки, где были сарайчик для садовых инструментов и теплица. Он решительно направился туда.

Между тем Рори, оставаясь на улице, ходил взад и вперед, то и дело поглядывая на свисавшую со стены веревку. Видно было, что он находился в нерешительности. Внезапно, словно приняв решение, он схватился за веревку и полез наверх.

В тот момент, когда он спрыгнул наземь по ту сторону стены, Харлоу, приставив лестницу к подоконнику приоткрытого окна, уже почти добрался доверху. Включив фонарик, он внимательно обследовал окно с обеих сторон. Вдоль рам тянулись провода. Харлоу пошарил в сумке, извлек кусачки и, перекусив провода, приподнял фрамугу. В следующее мгновение он уже был внутри.

Минуты за две он убедился, что на втором этаже никого нет. Держа в левой руке парусиновую сумку и выключенный фонарик, а в правой — пистолет, на который был надет глушитель, он, крадучись, спустился в прихожую.

Из приоткрытой двери, ведущей в комнату, виднелась полоса света и явственно доносились голоса. Один из них принадлежал женщине. Этой комнате на первых порах Харлоу не уделил никакого внимания. Он сперва обошел весь первый этаж и убедился, что в остальных комнатах никого нет.

В кухне его фонарик высветил ряд ступенек, ведущих в подвал. Харлоу осторожно спустился вниз и очутился в подвальном помещении с бетонированными стенами и полом. Тут было четыре двери. Три выглядели вполне нормально. Зато четвертая была закрыта на два мощных засова, а из замочной скважины торчал тяжелый ключ — таким ключом, вероятно, запирали темницу в каком-нибудь средневековом замке. Харлоу отодвинул засовы, вошел и, нащупав выключатель, включил свет.

Разумеется, это была не темница. Это была хорошо оборудованная лаборатория, назначение которой ему было еще не ясно. Он подошел к расположенным в ряд алюминиевым контейнерам, приподнял крышку одного из них, понюхал наполнявший его белый порошок и, с отвращением сморщившись, снова опустил крышку.

Повернувшись, он заметил на стене телефонный аппарат. Судя по диску, это был внешний телефон. Какое-то время он стоял в нерешительности, а потом пожал плечами и вышел, оставив дверь открытой и не выключив света.

Когда Харлоу поднимался из подвала, Рори сидел на корточках в чаще кустарников, в глубокой тени. Из своего убежища он видел и фасад, и боковую стену дома. Постепенно опасения, волновавшие его, уступили место настоящему страху. Дело в том, что из-за дома неожиданно появился коренастый, крепко сложенный человек в темных брюках и свитере. На мгновение этот человек, видимо, сторож, на присутствие которого Харлоу не рассчитывал, замер, как вкопанный, заметив лестницу, прислоненную к стене, а потом ринулся к парадной двери дома. Словно по волшебству, в руках у него появились два предмета — ключ и большой нож.

Харлоу стоял в прихожей, у двери комнаты, в которой горел свет, задумчиво созерцая падающую сквозь щель полоску света и прислушиваясь к голосам, доносившимся из комнаты. Потом проверил глушитель, стремительно шагнул вперед и ударом правой ноги распахнул дверь с такой силой, что она чуть не сорвалась с петель.

В комнате находились пять человек. Трое из них были удивительно похожи друг на друга — возможно, братья — рослые, хорошо одетые, явно преуспевающие в жизни, черноволосые и очень смуглые. Четвертой была красивая молодая блондинка. А пятым был Вилли Нойбауер.

Словно загипнотизированные, они уставились на Харлоу, израненное лицо которого и пистолет с глушителем являли собой, должно быть, не очень-то приятное для них зрелище.

— Поднимите, пожалуйста, руки! — сказал Харлоу.

Все пятеро повиновались.

— Повыше, пожалуйста, повыше!

Все пятеро вытянули руки вверх до отказа.

— Черт возьми, что все это значит, Харлоу? — Нойбауер явно пытался говорить резким и требовательным тоном, однако голос его срывался от напряжения. — Я приезжаю к друзьям…

— Это вы расскажете судье! — перебил его Харлоу. — Судьи — народ терпеливый, не то, что я. А сейчас вам лучше заткнуться! — В его голосе звучал металл.

— Берегитесь, Джонни! — Этот почти истерический крик, раздавшийся за спиной Харлоу, явно исходил от Рори, хотя самого Рори не было видно.

Реакция Харлоу была мгновенной, да без отменной реакции выдающимся гонщиком и стать-то невозможно. Он повернулся и выстрелил одновременно. Коренастый человек в темном, нож которого уже готов был вонзиться в спину Харлоу, вскрикнул от боли и, как бы не веря своим глазам, уставился на простреленную руку.

Не обращая больше на него внимания, Харлоу вновь повернулся к остальным еще до того, как нож коренастого успел звякнуть об пол. Тем не менее один из пятерых уже успел опустить правую руку и сунуть ее под пиджак.

— Хотите покинуть нашу грешную землю? — поинтересовался Харлоу.

Человек снова быстро поднял руку над головой. Харлоу благоразумно отступил в сторону и едва заметным движением пистолета дал раненому понять, что он должен присоединиться к остальным.

Корчась от боли и поддерживая левой рукой простреленную правую, человек в темном повиновался. В этот момент в комнате появился Рори.

— Спасибо тебе, Рори, — сказал Харлоу. — Прощаю тебе все твои грехи. Вынь-ка из сумки пакет первой помощи. Я же говорил, что он нам пригодится. — Он мрачным взглядом обвел всю компанию. — Надеюсь, это было первый и последний раз! — Он указал глазами на молодую блондинку. — Подойдите сюда, вы!

Она поднялась со стула и медленно направилась к нему. Харлоу холодно улыбнулся, но она была либо ошеломлена, либо слишком тупа, чтобы понять, что скрывается за этой улыбкой.

— Полагаю, вы претендуете на звание медсестры, — сказал Харлоу, — хотя покойный Луиджи, возможно, имел бы на этот счет свое мнение. Вот вам пакет первой помощи. Перевяжите руку вашему приятелю.

Она плюнула ему в лицо:

— Сам перевязывай!

Без всякого предупреждения Харлоу сделал неуловимый жест пистолетом и глушителем ударил ее по лицу. Она взвизгнула, отшатнулась и опустилась на пол. Из пореза на шее и на губах показалась кровь.

— О боже мой! — ужаснулся Рори. — Мистер Харлоу, что вы делаете?

— Да будет тебе известно, Рори, что это обольстительное создание обвиняется в преднамеренном убийстве. — Он взглянул на блондинку, и в лице его не было ни капли жалости. — Вставайте и перевяжите вашего приятеля! А потом, если желаете, и свое лицо. Правда, ваше лицо меня совсем не волнует. Остальные — на пол, лицом вниз, руки за спину! Рори, посмотри, нет ли у них оружия. Кто пошевельнется, получит пулю в затылок!

Рори быстро обыскал их. Закончив обыск, он почти с благоговейным страхом посмотрел на четыре пистолета, которые выложил на стол.

— У них у всех были пистолеты! — заикаясь, сказал он.

— А ты что думал? Что они носят с собой пудреницы? А теперь, Рори, — веревки. Ты знаешь, что с ними делать. Вяжи на сколько хочешь узлов и как можно крепче! И черт с ним, с их кровообращением!

Рори с энтузиазмом принялся за дело, и очень скоро руки у всех были связаны за спиной, а рука раненого, кроме того, и перевязана.

Харлоу повернулся к Нойбауеру:

— Где ключ от ворот?

Тот со злостью ядовитой змеи посмотрел на него и промолчал.

Харлоу спрятал в карман пистолет, поднял с пола нож, который выпал из рук его неудачливого убийцы, и приставил его к горлу Нойбауера, слегка оцарапав кожу.

— Считаю до трех, а потом просто проткну вам шею! Думаете, у меня есть время церемониться с вами? Один, два…

— На столе в прихожей… — выдавил Нойбауер, лицо которого сразу приобрело пепельный оттенок.

— Всем встать! И вниз — в подвал!

Все шестеро поплелись в подвал. На всех лицах читался чуть ли не панический страх. Один из трех смуглых мужчин, замыкавший шествие, сделал попытку броситься на Харлоу, намереваясь, очевидно, сбить с ног, сбросить со ступенек и затоптать его ногами в подвале, — безрассудное намерение, поскольку он уже успел убедиться в быстроте реакции Харлоу.

Тот мгновенно уклонился в сторону, ударил напавшего повыше уха дулом пистолета и со спокойным видом посмотрел, как тот опрокинулся навзничь и, потеряв сознание, перекатился через несколько ступенек. Схватив его за лодыжку, Харлоу стащил его вниз, совершенно не обращая внимания на то, что голова смуглолицего билась о ступеньки.

— Побойтесь бога, Харлоу! — вскричал один из их компании. — Вы что, с ума сошли? Вы же его убьете!

Харлоу бросил бесчувственного врага на цементный пол и равнодушно взглянул на говорившего.

— Ну и что? А вы не подумали о том, что я вас всех собираюсь убить?

Он загнал всех в лабораторию, с помощью Рори втащил туда же еще не пришедшего в сознание сообщника.

— Лечь на пол! — приказал он. — Рори, свяжи им ноги у лодыжек. Покрепче, пожалуйста!

Рори выполнил задание не только ревностно, но и не скрывая удовольствия, он был рад выполнять роль помощника Харлоу. Когда он закончил, Харлоу сказал:

— Обыщи их карманы. Нет ли у них удостоверений личности. Нойбауера можешь не обыскивать — мы и так знаем нашего милого Вилли.

Через пару минут Рори подал Харлоу целый ворох удостоверений. Потом нерешительно посмотрел на молодую блондинку.

— Не надо путать, Рори, женщин с преступными суками… — Харлоу взглянул на нее. — Где ваша сумка?

— У меня нет сумки.

Харлоу вздохнул, подошел к ней и опустился на колени.

— Когда я исполосую вторую половину твоего лица, на тебя больше никогда не посмотрит ни один мужчина. Правда, тебе и не придется много якшаться с мужчинами — ни один суд не отнесется равнодушно к показаниям четверых полицейских и к отпечаткам твоих пальцев, оставленным на том стакане. — Он посмотрел на нее оценивающим взглядом. — Да и тюремщик вряд ли будет интересоваться тем, как ты выглядишь… Итак, где сумка?

— У меня в спальне… — Голос ее дрожал, а лицо было искажено от страха.

— Где именно в спальне?

— В платяном шкафу.

Харлоу взглянул на Рори.

— Будь добр, Рори…

Тот нерешительно спросил:

— А как я узнаю, где ее спальня?

Харлоу терпеливо объяснил:

— Когда войдешь в комнату, где туалетный столик будет походить на прилавок в аптеке, то можешь быть уверенным, что попал по адресу. И принеси заодно те четыре пистолета, что остались в комнате на столе.

Рори вышел. Харлоу поднялся с колен, подошел к столу, на который были выложены документы, и с интересом начал изучать их. Через минуту он поднял глаза.

— Так, так, так! Марцио, Марцио и Марцио! Звучит как солидная юридическая фирма. И все трое — с Корсики. Помнится, я где-то уже слышал о братьях Марцио. Уверен, что полиция будет в восторге, когда получит эти документы. — Он снова положил их на стол, отмотал дюймов шесть клейкой ленты и слегка прикрепил ее к краю стола. — Ни за что не догадаетесь — зачем?

Вернулся Рори, неся пистолеты и большую сумку, которая больше походила на чемодан. Харлоу раскрыл сумку, ознакомился с содержимым, раскрыл и паспорт, а потом оттянул молнию на боковом кармане и вытащил оттуда пистолет.

— Ну и ну! Значит, и Анна-Мария Пучелли носит с собой огнестрельное оружие. Несомненно, для того, чтобы отбиваться от грабителей, жаждущих отнять у нее те таблетки цианистого калия, которыми она угостила бедного Луиджи!

Харлоу положил пистолет обратно, потом побросал в сумку все документы и четыре пистолета, принесенные Рори. Вытащив из сумки пакет первой помощи, он вынул из него крошечный флакончик и вытряхнул на ладонь несколько белых таблеток.

— Очень кстати! Как раз шесть таблеток. По одной на каждого! Я хочу знать, где находится миссис Мак-Элпайн, и намерен получить ответ не позже чем через две минуты. В противном случае вы все, наверное, догадываетесь, что вас ждет? Наша Флоренс Найтингейл^[1] может вам объяснить. Она знает, что это за таблетки.

Новоявленная Флоренс Найтингейл воздержалась от комментария. Лицо ее, белое, как бумага, было искажено страхом. Казалось, что за эти несколько минут она постарела лет на десять.

— Что это за таблетки? — поинтересовался Рори.

— Цианистый калий в сахарной оболочке. Очень приятный на вкус! Оболочка растворяется через три минуты…

— О нет, нет! Вы этого не сделаете! — С лица Рори сбежала вся краска. — Вы просто не сможете этого сделать! Ведь это же убийство!

— А ты хочешь снова увидеть свою мать? К тому же это вовсе не убийство. Это истребление. Ведь мы имеем дело не с людьми, а с животными. Оглядись вокруг! Как ты думаешь, что производит это прелестное предприятие кустарной промышленности? — Рори непонимающе покачал головой — он как будто лишился дара речи. — Это героин, Рори. А теперь подумай о сотнях… нет, о тысячах людей, которых убили эти мерзавцы… Я оскорбил животных, назвав этих тварей их именем! Это не животные, это — самая низшая форма паразитов, какие только существуют на свете. Так что стереть всю эту шестерку с лица земли — одно удовольствие!

Между тем эта шестерка связанных и поверженных наземь исходила потом и облизывала пересохшие губы. В словах и тоне Харлоу слышались решительность и безжалостность, которые с ужасающей ясностью свидетельствовали о том, что он отнюдь не шутит.

Харлоу надавил коленом на грудь Нойбауера, держа в одной руке таблетку, а в другой пистолет. Двумя пальцами он ударил Нойбауера в солнечное сплетение. Тот вскрикнул и стал ловить ртом воздух, а Харлоу просунул глушитель пистолета ему в рот, чтобы помешать стиснуть зубы. Одновременно он поднес к его губам таблетку.

— Где миссис Мак-Элпайн? — спросил он, вынимая изо рта Нойбауера пистолет. Тот сразу выдавил, обезумев от страха:

— В Вандоле… В Вандоле… На яхте.

— На какой именно яхте? И где она стоит?

— В заливе… Моторная яхта. Футов сорок длины. Синяя с белым. Название «Шевалье».

Харлоу сказал Рори:

— Принеси мне со стула ту клейкую ленту.

Он снова ударил Нойбауера двумя пальцами в солнечное Сплетение. И снова пистолет очутился у того во рту. И таблетка — тоже.

— Я вам не верю…

Он наложил клейкую ленту Нойбауеру на рот.

— Теперь вам ее не выплюнуть — эту таблетку с цианистым калием.

Харлоу шагнул к одному из братьев, который тщетно пытался освободиться от своих пут. Держа в руке таблетку, он опустился возле него на колени. Охваченный ужасом, тот закричал еще до того, как Харлоу успел сказать хоть одно слово:

— Вы в своем уме? В своем уме? Клянусь богом, он сказал правду. Она — на яхте «Шевалье». Моторная яхта. Синяя с белым. Стоит на якоре ярдах в двухстах от берега.

Харлоу пристально посмотрел на него, кивнул, поднялся с колен и, подойдя к телефону на стене, снял трубку и набрал номер полиции. На противоположном конце провода тотчас же сняли трубку.

— Я звоню из виллы «Эрмитаж», — сказал Харлоу. — На улице Жорж Санд. Да, да, та самая. В подвале этой виллы вы найдете склад героина. Целое состояние! Там же — аппаратура для массового производства героина, Там же — шесть человек, виновных в производстве и распространении этого героина. Сопротивления не будет — они надежно связаны. Из них трое — братья Марцио. Я забрал у них документы, в том числе паспорт совершившей убийство Анны-Марии Пучелли… Да, да, объявлен розыск. Вечером я эти документы вам представлю.

На другом конце провода голос дежурного заговорил о чем-то возбужденно и настойчиво, но Харлоу не стал слушать его и сказал:

— Я не стану повторяться. Я знаю, что каждый звонок такого рода фиксируется на пленку, так что нет необходимости держать меня тут до вашего прибытия.

Не успел он повесить трубку, как Рори схватил его за руку.

— Вы узнали все, что хотели! — прошептал он в сильном волнении. — Три минуты еще не прошли. Вы еще успеете вынуть изо рта Нойбауера таблетку!

— Ах, вот ты о чем? — Харлоу вложил четыре таблетки обратно во флакончик, держа пятую, словно демонстрируя ее. — Это таблетки с ацетилсалициловой кислотой! Аспирин! Вот почему я заклеил ему рот. Не хотел, чтобы он крикнул своим дружкам, что его накормили аспирином. Ведь в Европе любой взрослый человек знает вкус аспирина. Посмотри на его лицо, он ведь уже не боится. Он просто спятил… Впрочем, у них у всех такой вид. Ну да ладно! — Он взглянул на блондинку и взял ее сумку. — Мы временно займем ее у вас… Лет этак на пятнадцать-двадцать. Судя по тому, сколько вам даст судья.

Они вышли из лаборатории, заперев ее на ключ и задвинув засовы, нашли на столе в прихожей ключ от ворот и, сбежав с парадного крыльца, открыли ворота настежь.

Здесь Харлоу придержал Рори за руку, и оба укрылись в тени росших у стены сосен.

— Чего мы ждем? — прошептал Рори.

— Нам нужно убедиться, что первыми сюда придут нужные нам люди.

Через несколько секунд они уже услышали приближающийся вой полицейской сирены. Прошли еще считанные секунды, и в ворота виллы проскочили, все еще завывая и мелькая синими огнями на крышах, две полицейские машины и крытый фургон. Перед подъездом они резко затормозили, шурша колесами по гравию, и не меньше семи полицейских взбежали на крыльцо и скрылись в доме. Хотя Харлоу и предупредил их, что преступники связаны, полицейские держали наготове пистолеты.

— Нужные нам люди прибыли первыми, — сказал Харлоу.

Спустя пятнадцать минут Харлоу уже сидел в лаборатории Джанкарло. Тот, просмотрев документы, которые держал в руках, глубоко вздохнул.

— Да, интересная у вас жизнь. Джонни. Здесь, там, повсюду. Сегодня вы сделали большое дело. Эти трое, о которых вы рассказали, действительно братья. Братья Марцио, снискавшие себе недобрую славу. Все считают, что они из Сицилии и члены мафии, но это неверно. Как вы сами поняли, они — корсиканцы. А корсиканцы смотрят на сицилийскую мафию как на сборище любителей. Эти трое стоят во главе наших списков уже много лет. И никаких улик. Но на этот раз им уже не вывернуться. Производство героина на несколько миллионов долларов — куда уж дальше!.. Ну, ладно, услуга за услугу. — Он передал Харлоу несколько исписанных листков бумаги. — Жан-Клод не уронил своей чести. Сегодня он расшифровал вам код. Почитайте-ка!.. Интересно, правда?

Примерно через минуту Харлоу сказал:

— Действительно интересно. Список грязных дел Нойбауера и Тараккиа по всей Европе! Как бы мне поскорее связаться с Даннетом?

Джанкарло посмотрел на него почти с сожалением.

— Разве вы не знаете, что я могу связаться с любым пунктом Франции за тридцать секунд?

В приемной полицейского участка, куда доставили всю преступную компанию во главе с Нойбауером, было не менее дюжины полицейских.

Нойбауер обратился к дежурному сержанту:

— Мне предъявлено обвинение. Я хочу позвонить своему адвокату. Я имею на это право.

— Имеете. — Сержант кивком показал на телефон, стоявший на столе.

— Разговор между адвокатом и его клиентом — конфиденциальный разговор. И мне известно — почему. Чтобы обвиняемые могли свободно говорить со своими адвокатами. — Нойбауер показал на телефонную будку. — Могу я…

Сержант снова кивнул.

Почти в полумиле от полицейского участка в одной из весьма роскошных квартир зазвонил телефон. На кушетке, расслабившись и откинувшись на подушки, полулежал Тараккиа. Рядом с ним находилась пышная брюнетка, явно питавшая глубокое отвращение к лишней одежде. Тараккиа, злобно скривившись, взял трубку.

— Мой дорогой Вилли? Я страшно огорчен. Меня неожиданно задержали…

До него отчетливо донесся голос Нойбауера:

— Ты один?

— Нет.

— Так сделай так, чтобы ты был один!

Тараккиа сказал девушке:

— Жоржет, дорогая, пойди попудри носик!

Та недовольно поднялась и вышла из комнаты.

— Путь свободен! — сказал Тараккиа в трубку.

— Благодари бога, что тебя задержали, иначе бы ты сейчас находился там же, где и я, на пороге тюрьмы. А теперь слушай…

Уродливая гримаса гнева исказила обычно красивое лицо Тараккиа, когда он внимательно выслушал краткий рассказ Нойбауера.

В заключение Нойбауер сказал:

— Так вот, захвати автомат и бинокль. Если он попадет туда раньше тебя, уложи его, когда он сойдет на берег. Разумеется, если он останется жив после гостеприимства Паули. Если же ты будешь там раньше, чем он, оставайся на борту и жди его. Потом брось автомат в море. Кто сейчас на «Шевалье»?

— Только Паули. Я возьму с собой Йонни. Может быть, мне понадобится помощник. А ты, Вилли, не волнуйся. Завтра мы тебя выручим. Общение с преступниками само по себе еще не преступление, а против тебя у них нет абсолютно никаких улик.

— Откуда у тебя такая уверенность? И почему ты уверен, что тебя самого не взяли на заметку? Я бы не был удивлен — этот мерзавец Харлоу способен на все! Разделайся с ним за меня!

— С величайшим удовольствием, Вилли!

В лаборатории Джанкарло Харлоу говорил по телефону:

— Итак, все аресты произвести одновременно, завтра в 5 утра. К 5.10 в Европе будет масса несчастных людей. Я спешу, так что все подробности узнаете от Джанкарло. Надеюсь, что вечером вас увижу. А пока у меня тут еще одно дело.

Глава 11

Рори спросил:

— Мистер Харлоу, вы служите в секретном отделе? Или тайный агент? Или еще что-нибудь в этом роде?

Харлоу посмотрел на него, а потом вновь перевел взгляд на дорогу. Он вел машину на большой, но отнюдь не предельной скорости. Казалось, что дело, которое ему предстоит выполнить, не требует большой спешки.

Какое-то время он молчал, а потом произнес:

— Я — безработный гонщик.

— Да ну вас? Кого вы обманываете?

— Никого. Говоря твоими же словами, я оказываю некоторую помощь мистеру Даннету. На всякий случай.

— Ничего себе — некоторую помощь! Что-то не видно, чтобы мистер Даннет много чего делал!

— Мистер Даннет — координатор. А я, как говорится, его уполномоченный.

— Да, но в чем заключаются ваши обязанности?

— Проверяю других гонщиков, участников Гран-При. Вернее, наблюдаю за ними. И за механиками. Короче говоря, за всеми, кто имеет отношение к международным гонкам.

— Не понимаю, — ответил Рори. — Простите за нескромность, мистер Харлоу, но почему именно вы? А не за вами?

— Справедливый вопрос. Возможно, потому, что последние два-три года мне особенно везло, и они решили, что зарабатывать честным путем мне выгоднее, чем нечестным.

— Логично, — сказал Рори рассудительным тоном. — Но почему вообще понадобилось наблюдать?

— Потому что уже больше года на международных гонках Гран-При пахнет чем-то подозрительным. Автомобили, которые явно должны были выиграть, проигрывали, а те, что вообще не имели никаких шансов на победу, выигрывали. Автомобили терпели таинственные аварии. Сходили с трека там, где для этого не было совершенно никаких причин. Ни с того, ни с сего у них вдруг кончалось горючее. Неизвестно почему перегревались двигатели. В самое неподходящее время неожиданно заболевали водители. А поскольку иметь автомобиль, который всегда приходит первым, означает иметь престиж, славу, власть и, главное, большие доходы, то сначала думали, что какой-то производитель или, точнее, владелец гоночной команды старается вытеснить всех конкурентов и полностью завладеть рынком.

— Но он не старался?

— Да, как ты правильно заметил, он не старался. Это выяснилось, когда и производители, и владельцы гоночных машин обнаружили, что они все, решительно все становятся жертвами чьих-то комбинаций. Вот тогда-то они и обратились в Скотленд-Ярд, но там им ответили, что международные дела не входят в их компетенцию. И Скотленд-Ярд призвал на помощь Интерпол. Фактически — мистера Даннета.

— Но как вам удалось докопаться до таких людей, как Тараккиа и Нойбауер?

— В основном благодаря слежке. Круглосуточное наблюдение за телефонными звонками на телефонных станциях и коммутаторах, строгое наблюдение за всеми, кто вызывает хоть малейшее подозрение в периоды гонок Гран-При, и просмотр всей приходящей и уходящей корреспонденции. Мы обнаружили, что пять гонщиков и семь-восемь механиков откладывают на свои счета больше, чем они могли бы заработать. Но у большинства все это было нерегулярно, от случая к случаю. Ведь невозможно зарабатывать на каждой гонке. А вот Тараккиа и Нойбауер вносили деньги после каждой гонки. Отсюда мы пришли к выводу, что в каждой стране они что-то продают. И что на свете существует только один товар, который приносит такую прибыль, какую они получали…

— Наркотики? Героин?..

— Вот именно! — Харлоу указал вперед, и Рори увидел высвеченный фарами щит с надписью: «Вандоль».

Харлоу сбавил скорость, опустил оконное стекло и, высунув голову, посмотрел вверх. По небу ползли длинные гладкие облака, но все-таки звезд было больше.

— Не самая удачная ночь для нашего дела, — сказал Харлоу. — Все ясно, как на ладони. А ведь они наверняка приставили к твоей матери часового, а то и двух. Вопрос только в том, будут ли они начеку именно сегодня, учитывая, что твоя мать бежать не может и что никто из посторонних не взойдет на борт. Не вижу никаких причин, почему бы они могли предположить, что кто-то попытается проникнуть на яхту. Не представляю себе, каким образом на борту «Шевалье» могли бы узнать о несчастье, постигшем Нойбауера и его дружков. Но, с другой стороны, такая организация, как братья Марцио, потому и долговечна, что никогда не полагается на авось.

— Значит, надо исходить из того, что там есть часовой?

— Именно, из этого и будем исходить.

Харлоу въехал в маленький городок, остановил машину на безлюдной строительной площадке, обнесенной высокой оградой, так что увидеть автомобиль из узкого переулка казалось маловероятным. Они вышли из машины и вскоре уже осторожно шли по небольшой территории гавани, все время держась в тени. Остановившись, они окинули взглядом восточную часть залива.

— Это не она? — Хотя вокруг не было ни души, Харлоу говорил негромко. — Наверняка она!

В маленьком заливчике, ярко освещенном луной и неподвижно-гладком, как зеркало, швартовалось не менее дюжины яхт и других судов. Но ближе всех к берегу стояла роскошная моторная яхта, скорее все пятьдесят, чем сорок, футов в длину, и ее корпус был, несомненно, синего цвета с белой полосой по бортам.

— Что теперь? — спросил Рори. — Что будем делать? — Он дрожал, но не от холода и не от страха, как на вилле «Эрмитаж», а от возбуждения.

Харлоу задумчиво поднял глаза. Небо было еще довольно ясным, хотя длинная полоса туч уже ползла в сторону луны.

— Сначала надо поесть. Я голоден.

— Поесть? Поесть?.. Но ведь… то есть… — Рори жестом указал на яхту.

— Все в свое время. Твоя мать вряд ли исчезнет в ближайший час. Кроме того, если бы сейчас… гм… мы одолжили лодку и направились к «Шевалье», представляешь, как бы мы выглядели в этом сияющем свете луны? Надвигаются тучи. Так что резонно немного подождать.

— Подождать чего?

— Просто немного подождать. Так звучит старое народное выражение. Фестина ленте.

Рори непонимающе посмотрел на Харлоу.

— Фестина, что?

— А ты и в самом деле незнайка и бездельник, — сказал Харлоу, смягчая улыбкой резкость слов. — А это еще более древнее латинское изречение: спеши не торопясь.

Они отправились дальше и вскоре набрели на припортовое кафе, которое Харлоу сперва внимательно осмотрел снаружи. Вскоре он отрицательно покачал головой, и они двинулись дальше, до следующего кафе. Результат оказался тот же. В третье они, наконец, вошли и сели у занавешенного портьерой окна.

— А что здесь есть такого, чего не было в первых двух? — спросил Рори.

Харлоу приподнял портьеру.

— Перспектива.

Из окна, у которого стоял их столик, открывался вид на «Шевалье».

— Понятно. — Рори без всякого энтузиазма смотрел в меню. — Есть совсем не хочется…

Харлоу сказал ободряюще:

— Давай все-таки попробуем. Хотя бы самую малость.

Минут через пять перед ними появились две огромные порции рыбы, тушенной в белом вине. А еще минут через пять тарелка Рори была пуста. Харлоу улыбнулся и посмотрел на пустую тарелку и на Рори, но в следующее мгновение улыбка его внезапно исчезла.

— Рори, смотри только на меня, не оглядывайся. Особенно не смотри в сторону бара. Но держись и разговаривай естественно. Сюда только что вошел человек, которого я немного знал. Механик, который ушел из команды «Коронадо» через несколько недель после моего прихода. Твой отец уволил его за кражу. Он был очень дружен с Тараккиа, и поскольку он в Вандоле, то ставлю миллион против одного, что они по-прежнему друзья.

У стойки бара сидел низенький смуглый человечек, до того тощий и сухопарый, что казался сморщенным. Перед ним стояла кружка пива. Не успел он отхлебнуть, как его взгляд случайно упал на зеркало позади бара. В зеркале отражался столик у окна, и за столиком — Харлоу, который серьезно разговаривал с Рори. Человечек поперхнулся и чуть не пролил свое пиво. В следующее мгновение он уже поставил кружку, положил деньги на прилавок и вышел так же незаметно, как и появился.

— Кажется, его зовут Йонни. Только не знаю, настоящее это имя или нет, — продолжал Харлоу. — Думаю, он уверен, что мы его не видели, а если видели, то не узнали. Если он с Тараккиа, а скорее всего так оно и есть, то, значит, Тараккиа уже на борту. Либо Тараккиа временно освободил его от дежурства, чтобы он мог сойти на берег и отвести душу за кружкой пива, либо специально отослал с яхты, чтобы не было свидетелей, когда он подстрелит меня на пути к яхте.

Харлоу отодвинул портьеру, и оба посмотрели за окно. Они заметили маленькую шлюпку с подвесным мотором, направлявшуюся прямо к «Шевалье».

Рори вопросительно посмотрел на Харлоу.

— Наш Никола Тараккиа, — заметил тот, — импульсивный, чтобы не сказать порывистый, парень. Поэтому-то он и не стал таким гонщиком, каким мог бы стать. Через пять минут он будет прятаться в тени где-нибудь поблизости, чтобы подстрелить меня, как только мы отсюда выйдем. Сбегай-ка к машине, Рори! Принеси мне веревки и клейкую ленту. Думаю, они мне понадобятся. Встретимся на набережной, на верхней площадке причала.

Пока Харлоу расплачивался с официантом, Рори вышел из кафе. Сначала он старался идти непринужденно и спокойно, но как только переступил порог кафе, бросился бежать. Добравшись до «феррари», он открыл багажник, сунул в карман моток веревки и клейкую ленту, закрыл багажник, словно раздумывая о чем-то, а потом открыл переднюю дверцу машины и вынул из-под сиденья четыре автоматических пистолета. Выбрав из них самый маленький, он спрятал остальные обратно, внимательно осмотрел тот, что держал в руке, спустил Предохранитель и, виновато оглядевшись, сунул пистолет во внутренний карман. После этого он поспешил к причалу.

Неподалеку от лестницы, спускавшейся к причалу, выстроились два ряда бочек, поставленных по две одна на другую. Харлоу и Рори молча стояли в тени этих бочек. Харлоу держал в руке пистолет. Они видели приближавшуюся к берегу шлюпку, слышали рокот ее мотора. Вскоре звук мотора изменился и затих, а потом послышались шаги. Два человека поднимались по деревянным ступенькам причала.

Вскоре на набережной появились две фигуры — Тараккиа и Йонни. В руках у Тараккиа был автомат.

Харлоу выступил из тени на свет.

— Не двигаться! — сказал он. — Автомат — на землю, Тараккиа! Поднять руки и повернуться ко мне спиной! Я повторять не буду! Это не в моих правилах. Первый, кто шевельнет хоть пальцем, получит пулю в затылок! Будьте уверены — с четырех футов я не промахнусь!.. Рори, посмотри, что там в карманах у твоего бывшего друга и у его приятеля.

Рори обыскал обоих и извлек на свет божий два пистолета.

— Брось их в воду… А вы оба — за бочки! Лечь лицом вниз, и руки за спину! Рори, займись нашим другом Йонни!

С ловкостью, приобретенной в результате недавней, но успешной практики, Рори связал Йонни, как индейку, меньше чем за две минуты.

Харлоу сказал:

— Ты ведь знаешь, для чего предназначена липкая лента?

Рори уже знал об этом. Он использовал около двух футов темной клейкой ленты, которые обеспечили со стороны Йонни полное молчание.

— А дышать-то он может? — поинтересовался Харлоу.

— Во всяком случае, не задохнется.

— Ну хорошо… Впрочем, это не имеет значения. Мы оставим его здесь. Может быть, утром его кто-нибудь найдет… А вы, Тараккиа,вставайте!

— Но разве вы… — начал Рори.

— Мистер Тараккиа нам нужен. Кто знает, может быть, у них на борту есть и еще кто-то. А поскольку Тараккиа у нас великий специалист по части заложников, то он поймет, зачем он нам понадобился.

Рори посмотрел на небо.

— Эта туча, которая движется к луне, не очень-то спешит.

— Да, она явно не торопится. Но теперь мы, пожалуй, можем рискнуть. Для страховки у нас есть заложник.

Через пару минут моторная лодка уже неслась по блестящей от лунного света воде. За рулем был Тараккиа, а Харлоу, с пистолетом в руке, сидел лицом к нему и следил за каждым его движением. Рори устроился на носу, глядя вперед. До синей с белым яхты оставалось каких-нибудь сто ярдов.

В рубке яхты высокий и плотный человек приложил к глазам бинокль. Внезапно он стиснул зубы. Отложив бинокль в сторону, он вытащил из столика пистолет, выскочил из рубки и, поднявшись по лестнице, распластался на крыше рубки.

Лодка подошла к опущенной на корме лесенке, и Рори привязал лодку к ступени. По знаку Харлоу Тараккиа вылез на корму первым, за ним следовал Харлоу, упираясь дулом пистолета ему в спину. Рори замыкал шествие.

Харлоу жестом велел ему не отставать и, не сводя глаз с пистолета у спины Тараккиа, отправился обыскивать яхту.

Через минуту Харлоу, Рори и злобно сверкающий глазами Тараккиа были уже в ярко освещенном салоне «Шевалье».

— Судя по всему, на яхте больше никого нет, — заметил Харлоу. — А миссис Мак-Элпайн, очевидно, находится за этой дверью. Мне нужен ключ, Тараккиа!

В тот же момент грубый и низкий голос произнес:

— Не двигаться! Не оборачиваться! И бросить пистолет!

Харлоу замер на месте и, не оборачиваясь, бросил пистолет.

В салоне появился человек в одежде моряка.

Тараккиа блаженно улыбнулся.

— Молодец, Паули!

— Рад стараться, синьор Тараккиа.

Он прошел мимо Рори, толкнув его при этом с такой силой, что тот отлетел в угол, и, подойдя к Харлоу, нагнулся, чтобы поднять пистолет.

— А ну!.. Вы! Бросьте оружие! — Голос Рори заметно дрожал.

Паули круто повернулся, удивленный этим неожиданным вмешательством. Рори сжимал пистолет обеими руками, которым явно не хватало твердости, и направлял его прямо на Паули.

Тот широко улыбнулся.

— Ну и ну! Какой храбрый петушок! — Он поднял свой пистолет…

Руки Рори тряслись, как осиновый лист на ветру, но он сжал губы, зажмурил глаза и нажал на спуск.

В маленьком салоне яхты выстрел прогремел, как сильный удар грома, но даже и он не смог заглушить крика боли, вырвавшегося у Паули. Оцепенев, Паули смотрел, как между пальцев его левой руки, которой он инстинктивно схватился за правое плечо, побежали струйки крови.

Тараккиа озадаченно уставился на своего помощника, но в тот же момент сокрушительный кулак Харлоу вонзился ему в живот. Он согнулся пополам. И тут же Харлоу ударил его по шее. Но Тараккиа оказался цепким и живучим. Все еще сгибаясь, он прорвался к двери и, спотыкаясь, выбрался на палубу. При этом он проскочил мимо Рори, который был очень бледен и, казалось, совсем лишился сил.

Во всяком случае, его возможности к дальнейшим подвигам в области стрельбы явно иссякли. Но это, пожалуй, было и к лучшему, иначе Харлоу, преследуя Тараккиа буквально по пятам, легко мог стать жертвой столь сомнительного стрелкового мастерства.

А Рори посмотрел на раненого Паули, потом на пистолеты, валявшиеся у его ног, и, не выпуская из рук пистолета, произнес:

— Сядьте в угол!

Несмотря на терзавшую его боль, Паули поспешил исполнить приказание Рори — как знать, куда бы угодила следующая шальная пуля, выпущенная этим неопытным стрелком.

Пока он усаживался в угол, с палубы донеслись отрывистые крики и звуки борьбы. Рори подхватил с пола пистолеты и выбежал из салона.

Схватка на палубе достигла своего апогея. Тараккиа, неистово молотя по воздуху руками и ногами, лежал спиной на поручнях, перегнувшись так, что верхняя часть его тела нависла над водой. Харлоу обеими руками держал его за горло. Тараккиа пытался ударить его по голове, но тщетно. Харлоу медленно, но упорно выталкивал его все дальше и дальше. Внезапно, изменив тактику, он отнял правую руку от шеи Тараккиа, подхватил его под ребра и начал перекидывать через поручни.

Тараккиа пронзительно закричал:

— Я не умею плавать! Я не умею плавать!

Если Харлоу и слышал этот крик, то ни одним движением мускулов на лице не выдал этого. Выражение его лица совершенно не изменилось.

Еще один порывистый толчок — и ноги Тараккиа мелькнули в воздухе. Он шлепнулся в воду с громким всплеском, брызги от которого долетели до лица Харлоу.

В ту же секунду туча наконец закрыла луну. Секунд пятнадцать Харлоу пристально всматривался в воду, а потом вынул фонарик и последовательно осветил им всю водную гладь вокруг яхты. Вернувшись на прежнее место, он, все еще тяжело дыша, всмотрелся в темную воду и, наконец, обернулся к Рори.

— Может быть, это и правда, — сказал он. — Может быть, он действительно не умел плавать.

Рори сорвал с себя куртку.

— Я умею! Я хорошо плаваю, мистер Харлоу!

Железная рука схватила его за воротник.

— Ты что, с ума сошел?!

Рори посмотрел на него долгим взглядом, кивнул и, подобрав куртку, снова надел ее. Потом спросил:

— Паразит?

— Да.

Они вернулись в салон. Паули все еще сидел в углу и стонал.

Харлоу потребовал:

— Ключи от каюты миссис Мак-Элпайн!

Паули кивнул в сторону стенного шкафа. Харлоу нашел ключ, снял закрепленный на переборке пакет первой помощи, под дулом пистолета заставил Паули пройти вниз, открыл дверь первой же каюты и, загнав туда Паули, бросил ему пакет первой помощи.

— Через полчаса здесь будет врач! — сказал он. — А вообще-то мне совершенно безразлично, останетесь ли вы живы или умрете.

С этими словами он запер каюту на ключ.

В соседней комнате на стуле, возле своей койки, сидела женщина лет сорока. Бледная и исхудавшая от долгого заключения, она, тем не менее, и сейчас еще была красива. С первого же взгляда поражало ее сходство с дочерью. Она сидела покорно и инертно — воплощение обреченности и отчаяния. До нее, несомненно, доносились звуки выстрелов и шум драки, но она никак на них не реагировала.

В замке повернулся ключ, дверь открылась, и вошел Харлоу.

Она не шевельнулась.

Он подошел к ней почти вплотную, но она так же безучастно смотрела в пол. Харлоу дотронулся до ее плеча и мягко сказал:

— Я пришел, чтобы отвезти вас домой, Мари.

Медленно и недоверчиво она повернула голову, сначала не узнавая, что было вполне понятно, человека с сильно пораненным лицом. Потом, словно не веря своим глазам, вгляделась в него, и на лице ее появилось что-то похожее на улыбку. Она нерешительно поднялась, слабо улыбнулась, сделала робкий шаг в его сторону и, обхватив тонкими руками за шею, спрятала лицо у него на плече.

— Джонни Харлоу! — прошептала она. — Мой милый, милый Джонни Харлоу… Что они сделали с вашим лицом?

— Время залечит все раны! — бодро ответил Харлоу. — В конце концов, все не так страшно, как кажется. — При этом он слегка похлопал ее по спине, словно желая убедить в реальности своего присутствия. — И кроме того, тут есть еще кое-кто, кто очень хотел бы видеть вас, Мари.

Для человека, утверждавшего, что он не умеет плавать, Тараккиа рассекал воду очень резво. Вскоре он достиг лестницы, выбрался на набережную и устремился к ближайшей телефонной будке.

Он заказал разговор с Виньолем, и ему пришлось простоять в будке минут пять, прежде чем его соединили: французская телефонная служба — не лучшая в мире.

Он попросил позвать к телефону Джейкобсона, который был уже у себя в спальне.

Рассказ Тараккиа о событиях этих часов был краток. Он мог быть еще короче, если бы не перемежался самыми разнообразными проклятиями.

— Вот так-то, Джейк! — закончил Тараккиа. — Этот мерзавец опять всех нас перехитрил!

Лицо Джейкобсона, когда он, сидя на кровати, выслушивал отчет Тараккиа, исказилось от гнева, но тем не менее он в совершенстве владел собой.

— Ну, это мы еще посмотрим! — сказал он. — Значит, мы потеряли наш главный козырь? Что ж, в таком случае нам надо найти другой, не так ли? Ты меня понимаешь?

— Понимаю.

— Тогда встречаемся в Вандоле через час, в обычном месте.

— Паспорт?

— Да.

— В ящике моей тумбочки. И привези мне, ради Христа, сухую смену белья, а то я к утру схвачу воспаление легких.

Тараккиа вышел из телефонной будки. Теперь он даже улыбался. Он направился к рядам бочек, желая найти укромное местечко, где можно было, чувствуя себя в безопасности, следить за «Шевалье», и, выискивая это местечко, он буквально натолкнулся на лежавшего между бочками Йонни.

— О боже ты мой, Йонни! Я совершенно забыл, где ты остался. — Связанный и безгласный человек смотрел на Тараккиа умоляющими глазами. Тараккиа покачал головой. — Извини, но я пока еще не могу тебя развязать. Этот мерзавец Харлоу, точнее, молодой Мак-Элпайн, подстрелил Паули. Мне пришлось спасаться вплавь. Оба они вот-вот появятся на берегу. Харлоу, возможно, захочет проверить, здесь ли ты, и если он тебя не найдет, то поднимет страшный шум. А если ты будешь на том же месте, он решит, что ты обезврежен. Таким образом мы выиграем время. Когда они высадятся и уедут, возьмешь лодку и направишься на «Шевалье». Отыщи там какую-нибудь сумку и вложи в нее все бумаги, какие только найдешь в двух верхних ящиках, под морскими картами. Не дай бог, чтобы они попали в руки полиции! Кстати, и твои дни были бы тогда сочтены… Отвези все это к себе в Марсель на моей машине и жди меня там. Если успеешь забрать эти бумаги, ты будешь чист, как стеклышко. Харлоу наверняка тебя не узнал в темноте, а имени твоего никто и не знает. Ты понял?

Йонни угрюмо кивнул и повернул голову в сторону гавани, Тараккиа тоже кивнул на прощание и благоразумно удалился на двадцать или тридцать ярдов — он безошибочно определил звук мотора, и вскоре действительно от носа «Шевалье» отошла лодка.

Через какое-то время лодка причалила к пристани и первым на причал вышел Рори, держа в руке пистолет, Как только он закрепил лодку, Харлоу помог Мари и сам выпрыгнул на пристань. В одной руке у него был ее чемодан, в другой — пистолет.

У Тараккиа возникла мысль устроить ему тут, в темноте, засаду, но он благоразумно выбросил это из головы, Он понимал, что Харлоу сейчас настроен так, что лучше не рисковать и что при необходимости он, не раздумывая, будет стрелять и стрелять, чтобы убить, без всякого сожаления.

Харлоу направился прямо к Йонни, склонился над ним, а потом выпрямился и произнес:

— Все в порядке!

Все трое перешли через дорогу к телефонной будке, той самой, из которой Тараккиа недавно звонил Джейкобсону, и Харлоу вошел внутрь.

Скрываясь в тени под прикрытием бочек, Тараккиа прокрался к месту, где лежал Йонни. Вытащив нож, он перерезал шпагат и освободил его. Тот приподнялся и сел с видом человека, который много бы дал за возможность облегчить свои муки громкими стонами. Страдальчески морщась, он стал растирать кисти рук и запястья. Рори, связывая его, не слишком-то беспокоился о его кровообращении. Постепенно, действуя очень осторожно и явно не испытывая от этой операции никакого удовольствия, он содрал с лица клейкую ленту. В следующий момент он открыл было рот, но Тараккиа быстро прикрыл его рукой, предотвратив тем самым поток брани.

— Тихо! — прошептал Тараккиа. — Они здесь, через дорогу. Харлоу — в телефонной будке. — Он убрал руку. — Когда они уберутся, я пойду за ними, прослежу, действительно ли они уедут из Вандоля. Как только мы исчезнем из поля зрения, бери лодку и быстро на «Шевалье». Иди на веслах! Нам совсем ни к чему, чтобы Харлоу услышал, как заводится мотор. Он может вернуться и проверить, в чем дело.

— Мне?.. Идти на веслах? — хриплым голосом переспросил Йонни. Он согнул и разогнул пальцы, и его всего передернуло. — У меня руки словно омертвели.

— Так верни их к жизни и поскорее! — жестко ответил Тараккиа. — Иначе сам будешь мертвецом. Тс! Вот он! — он заговорил еще тише. — Вышел из будки. Замри! Этот мерзавец Харлоу за двадцать футов услышит, как падает с дерева лист.

Харлоу, Рори и миссис Мак-Элпайн направились по улице, которая вела от гавани в город. Вскоре они завернули за угол и исчезли.

Тараккиа сказал:

— Ну, пошел!

Он проследил, как Ионии спустился по ступенькам причала, а потом быстро направился вслед за ушедшими. Минуты три он держался от них на весьма почтительном расстоянии, а когда они снова свернули за угол, потерял их из виду. С осторожностью добравшись до угла, он обнаружил, что за углом находится тупик. Колебания его прервали знакомые звуки мотора «феррари». Дрожа в своей мокрой одежде, Тараккиа прижался к стене в какой-то темной нише.

Вскоре из тупика выехал «феррари». Он свернул налево и взял курс на север, из Вандоля.

Выждав еще минуту, Тараккиа поспешно вернулся к телефонной будке. Ему снова пришлось ждать какое-то время, пока его не соединили с Виньолем. Наконец он услышал голос Джейкобсона и сказал:

— Харлоу только что отбыл вместе с Рори и миссис Мак-Элпайн. Перед этим он звонил по телефону, очевидно, в Виньоль, чтобы сообщить Мак-Элпайну, что везет его жену. На твоем месте я бы вышел с черного хода.

— Можешь не беспокоиться! — Джейкобсон говорил уверенным тоном. — Я и уйду с черного хода. По пожарной лестнице. Наши вещи уже в машине, паспорта у меня в кармане. Вот только захвачу наш третий паспорт. Пока!

Тараккиа повесил трубку. Он уже собрался выйти из телефонной будки, как вдруг замер на месте. Большая черная машина бесшумно выскользнула из-за угла, выключив фары.

Неподалеку от причала она остановилась. Ни мигания синих огней на крыше, ни воя сирены, и тем не менее сомнения не было: это была полицейская машина, притом выполняющая весьма секретную миссию.

Из машины вышли четверо в полицейской форме.

Тараккиа до отказа открыл дверь телефонной будки, чтобы автоматически выключить в ней свет, а потом отступил в глубину, моля бога, чтобы его не заметили. Его не заметили. Четверо полицейских быстро исчезли за бочками, очевидно, направляясь туда, где незадолго до этого лежал связанный Йонни.

Секунд через десять они вновь появились в поле зрения. У двоих в руках были карманные фонарики. Третий тоже что-то держал в руке, но что именно — непонятно. Однако Тараккиа не надо было напрягать зрение, чтобы увидеть, что было в руке у полицейского, он и без того знал, что это был шпагат и клейкая лента, с помощью которых Харлоу обеспечил временный нейтралитет и молчание Йонни.

Полицейские быстро посовещались между собой и устремились к причалу. Секунд через двадцать к «Шевалье» бесшумно, но решительно направилась двухвесельная лодка.

Тараккиа вышел из телефонной будки. Руки его были крепко сжаты в кулаки, а лицо даже потемнело от злобы. С его губ то и дело срывались слова, едва слышные, и единственным печатным словом из этого набора было слово «Харлоу». Только сейчас Тараккиа с горечью понял, что Харлоу звонил вовсе не Мак-Элпайну, а в местную полицию.

Когда в дверь постучали, Мери как раз переодевалась к обеду. Она открыла и увидела Джейкобсона.

— Могу я с вами поговорить, Мери? — спросил тот. — У меня очень важное дело.

Она посмотрела на него с некоторым удивлением и впустила в комнату.

Джейкобсон плотно закрыл за собой дверь.

— Ну и что это за важное дело? — с любопытством спросила Мери. — Что вас привело ко мне?

Джейкобсон вытащил из кармана куртки пистолет.

— Я вынужден похитить вас… Я попал в беду, и мне нужна гарантия, что у меня не будет более крупных неприятностей. Вы будете моей гарантией… Заложницей, так сказать. Захватите с собой все, что вам нужно на сутки, и дайте мне ваш паспорт…

— Вы что, с ума сошли? — спросила девушка достаточно твердым голосом, но в глазах ее появился страх.

— Меня можно было бы принять за сумасшедшего, если бы я действовал иначе.

— Но почему именно я?

— Не задавайте лишних вопросов и складывайте свои вещи!

Мери послушно вытащила из шкафа небольшой чемоданчик и, положив его на кровать, начала укладывать вещи.

— Почему именно я? — снова спросила она.

— Потому что через час ваш дружок Харлоу будет уже здесь… Вместе с вашей матерью. Моей заложницей была она. Теперь мне нужна другая.

Мери недоверчиво уставилась на него.

— Вы говорите, что Джонни…

— Да, он нашел вашу мать! — В тоне Джейкобсона было не меньше ожесточения, чем на его лице. — Это искусный, коварный, хитрый и абсолютно безжалостный молодой мерзавец!

Мери твердо сказала:

— Из ваших уст это звучит как лучшая похвала. Полагаю, я буду восьмой?

— Что значит — восьмой?

— Восемь следует за семью. Жак и Гарри, ваши два механика в Марселе, которые знали слишком много. Близнецы, которые слишком много узнали. Луиджи, которого вы отравили цианистым калием. Младший брат Джонни, Джету, погибший на гонках. Кроме того, вы пытались убить и самого Джонни во время гонок во Франции, у него есть фотографии, из которых видно, как вы ремонтировали сломанный рычаг подвески и поврежденные тормозные шланги…

— О боже мой! — Джейкобсон был потрясен. — Кто рассказал вам весь этот вздор?

— Это не вздор. Это правда. И мне рассказал об этом сам Джонни! Вы виноваты в смерти семерых людей! Так что значит для вас еще одна? — Трясущимися руками она пыталась закрыть чемодан. — Я — восьмая, я это знаю. Но только учтите, Джейкобсон: Джонни Харлоу найдет вас даже на краю света!

Тот подошел к кровати и защелкнул замок на ее чемодане.

— Пошли!

— Куда вы меня повезете?

— Я сказал: пошли! — Он угрожающе поднял руку с пистолетом.

— Уж лучше убейте меня прямо на месте. Пусть я буду восьмой…

— В Кунсо… И далее… Я никогда не воюю с женщинами. Через двадцать четыре часа вы будете свободны. — Он говорил резко, но в тоне его звучала искренность.

— Через двадцать четыре часа меня не будет в живых. — Она взяла свою сумочку. — О боже, меня тошнит. Могу я сходить в ванную?

Джейкобсон открыл дверь в ванную и заглянул внутрь. Ни окна, ни телефона.

— О’кей! — сказал он.

Мери вошла в ванную и закрыла за собой дверь Потом вынула из сумочки ручку, нацарапала несколько слов на листке бумаги, положила листок чистой стороной на пол за дверью и вышла.

Джейкобсон ждал ее. В левой руке у него был чемодан, в правой — глубоко в кармане — он держал пистолет.

Находясь на борту «Шевалье», Йонни сунул в портфель последние документы, вернулся в салон и, положив портфель на канапе, спустился вниз. Войдя в свою каюту, он провел там пять лихорадочных минут, запихивая принадлежавшие ему вещи в парусиновую сумку. Потом он обшарил другие каюты, в надежде найти какие-нибудь ценности или деньги. Надежды его не обманули, и, вернувшись к себе, он спрятал добычу в ту же парусиновую сумку. Задернув застежку «молнию», он отправился наверх. До конца трапа оставалось всего четыре ступеньки, когда он внезапно остановился. На его лице, судя по всему, должно было бы появиться выражение страха и растерянности, но ничего подобного не случилось, Йонни просто утратил все способности ощущать какие-либо эмоции и выражать их.

В салоне, рассевшись на канапе, мирно отдыхали четыре дюжих полицейских. Все были вооружены. А сержант, с портфелем Йонни на коленях, сидел, опершись на него локтем и направляя пистолет туда, где у Йонни должно было находиться сердце. Увидев его, он добродушно спросил:

— И куда это ты собрался, Йонни?

Глава 12

И снова «феррари» мчался в ночной тьме. Харлоу не медлил, но и не очень спешил. Как и во время поездки из Марселя в Вандоль, казалось, что особенно торопиться нет необходимости. Миссис Мак-Элпайн сидела рядом, накинув на себя по его настоянию двойной ремень. Полусонный Рори устроился на заднем сиденье.

Харлоу рассказывал:

— Так что, как видите, на самом деле все очень просто. Джейкобсон был негласным вдохновителем и организатором этой операции, хотя главными действующими лицами оказались братья Марцио. Как бы то ни было, но мысль ставить на водителей-гонщиков Гран-При принадлежала Джейкобсону, и он менял счет в свою пользу, подкупая всякий раз не менее пяти гонщиков и еще больше — механиков. Платил он им дай боже, но зато и себе составил целое состояние. Я же был занозой в его теле. Он был достаточно умен, чтобы не подъезжать ко мне со взятками, а так как я в большинстве случаев приходил первым, это сильно затрудняло его бизнес. Поэтому-то он и попытался убить меня в Клермон-Ферране. Я могу это доказать — у меня есть снимки и кинокадры.

Рори сонно шевельнулся.

— Но как он мог это сделать, когда вы были на трассе?

— И не только я, но и многие другие. Двумя способами. Управляемым по радио приспособлением для взрыва подвеса или химически действующими веществами на тормозных шлангах. Оба приспособления, как мне представляется, были бы уничтожены во время взрыва, и никаких следов не должно было остаться. Во всяком случае, на моих снимках и кинокадрах видно, как Джейкобсон заменял и подвес, и тормозные шланги.

— Значит, по этой причине он и настаивал всегда на том, чтобы осматривать поврежденные машины в одиночестве? — спросил Рори.

Харлоу кивнул и на мгновение задумался.

Миссис Мак-Элпайн сказала:

— Но как… как вы смогли решиться низвести себя до такого ужасного положения?

— Разумеется, это было не очень приятно, — ответил Харлоу. — Но вы же знаете — моя жизнь у всех на виду. Я не могу даже зубы почистить без того, чтобы это не стало достоянием гласности. Поэтому я должен был отвести от себя внимание, выйти из луча этого прожектора, стать отшельником, отщепенцем, если хотите. В конце концов это оказалось не так уж трудно сделать. Ну а то, что я опустился до должности водителя транспортировщика, — так ведь мне нужно было установить, действительно ли это зелье хранилось в гараже «Коронадо». Оказалось, что так оно и было.

— Зелье?

— Ну да! Пыль, пыльца… Так называется героин — на европейском жаргоне. Ах, дорогая Мари, путей к пыльной смерти гораздо больше, чем к смерти на гоночной трассе!

— Путь к пыльной смерти… — Она содрогнулась и повторила. — Путь к пыльной смерти… А Джеймс знал об этом?

— Шесть месяцев назад он узнал, что они используют транспортировщик. Как ни странно, он ни разу не заподозрил Джейкобсона. Вероятно, потому, что они слишком долго проработали вместе. Конечно, вся эта банда каким-то образом должна была заставить его замолчать. Вот вы и оказались гарантией этого молчания. В связи с вашим исчезновением его, вдобавок ко всему, и шантажировали, так что он должен был выплачивать им около двадцати пяти тысяч фунтов в месяц.

Какое-то мгновение она молчала, а потом спросила:

— А Джеймс знал, что я жива?

— Да.

— Но он знал и про героин!.. Знал все это время! Подумать только, как много людей разорились из-за этого, потеряли здоровье… погибли, быть может… Если подумать обо всем этом, то становится страшно.

Харлоу правой рукой взял ее руку.

— Мне кажется, он вас очень любит, Мари.

В этот момент навстречу им вынырнула машина с притушенными фарами. Харлоу пригасил свет фар. На миг, словно случайно, фары приближавшейся машины ослепительно вспыхнули и снова погасли, как только она промчалась мимо. Когда автомобили уже разъехались, водитель встречной машины повернулся к сидевшей рядом с ним девушке, чьи руки были связаны и лежали на коленях.

— Вот те на! — В тоне Джейкобсона прозвучали юмористические нотки. — Молодой рыцарь едет не в ту сторону!

Почти в тот же момент в другой машине миссис Мак-Элпайн сказала:

— И Джеймса привлекут к суду за соучастие в торговле наркотиками?

— Джеймса никогда и на за что не привлекут к суду.

— Но героин…

— Героин! Героин! — раздраженно повторил Харлоу. — Рори, ты слышал хоть раз, чтобы кто-нибудь употребил слово «героин»?

— Маме пришлось много пережить, мистер Харлоу, — ответил паренек. — Вот ей и чудятся даже те слова, которые никто не произносит!

Машина марки «эстон-мартин» остановилась перед темным кафе на окраине Вандоля. Из темноты возник бледный и трясущийся от холода Тараккиа. Он забрался на заднее сиденье и увидел Мери.

— Полный комплект! — сказал он. — Даже «страховой полис» на месте. Но прошу тебя, Джейк, остановись у первой же рощи, как только выедем из Вандоля. Если я не переоденусь в сухое, я замерзну до смерти.

— Хорошо… А где Йонни?

— За решеткой.

— О боже ты мой! — Даже крайне флегматичный Джейкобсон был потрясен. — Что же случилось, черт побери?!

— Я послал Йонни на яхту перед тем, как звонить тебе. Велел ему привезти на берег все документы и бумаги, какие там были. Ты же знаешь, как много они для нас значат, Джейк?

— Я-то знаю! — При звуке этого голоса Тараккиа почудилось, будто звякнул нож.

— Помнишь, я сказал тебе по телефону, что Харлоу, по-моему, звонил в Виньоль? — заговорил Тараккиа торопливо. — Так вот, этот мерзавец, оказывается, звонил не в Виньоль, а в местную полицию. Не успел я отойти от телефона, как они уже прикатили. И я ничего не мог поделать. Они отправились на «Шевалье» и застукали там Йонни.

— А бумаги?

— У одного из полицейских в руках был большой портфель.

— Думаю, что Вандоль вреден для нашего здоровья, — проговорил Джейкобсон. Он уже обрел обычное равновесие и прибавил скорость, но не настолько, чтобы привлечь чье-либо внимание.

Когда они выехали за городскую черту, он сказал:

— Значит, так! С этими бумагами и с той кассетой вся операция лопнула. Финиш! Конец пути! — Он выглядел необыкновенно спокойным.

— И что теперь?

— Операция «Улетай»! Я много месяцев обдумывал этот план. Первая остановка — наша квартира в Кунсо.

— О ней никто не знает?

— Никто, кроме Вилли. А он не станет болтать. К тому же — она не на наше имя. — Он остановился у группы деревьев. — Багажник заперт, вот ключ, а твои вещи в сером чемодане. А те, что на тебе… оставь их под деревом.

— Почему? Это прекрасный костюм и…

— А что будет, если нас на таможне обыщут и найдут чемодан с мокрой насквозь одеждой?

— Пожалуй, ты прав, — сказал Тараккиа и вылез из машины. Когда минуты две-три спустя он вернулся, Джейкобсон уже сидел на заднем сиденье.

— Ты хочешь, чтобы я сел за руль? — спросил Тараккиа.

— Да, ведь нужно спешить, а я не гонщик Никола Тараккиа. — Подождав, пока Тараккиа включил мотор, он продолжал:

— Вообще-то в Коль де Тенде у нас не должно быть никаких осложнений ни с таможней, ни с полицией. Сообщение поступит только через несколько часов. Возможно, что они еще не хватились Мери. А кроме того, у них нет ни малейшего представления о нашем маршруте. И у них нет оснований оповещать пограничную полицию. Но неприятности могут начаться, когда мы доберемся до швейцарской границы.

— А именно?

— Все дело во времени. Два часа — в Кунсо. Там мы сменим машину, то есть оставим «эстон-мартин» и пересядем в «пежо». Прихватим еще немного вещей для себя, возьмем другие паспорта и документы, потом вызовем Эриту и нашего друга фотографа. За час Эрита превратит Мери в блондинку, а наш друг очень быстро приготовит для нее миленький лоснящийся британский паспорт. Затем мы отправимся в Швейцарию. Если к тому времени о нас уже заявят, то мальчики из пограничной полиции будут начеку. По крайней мере настолько, насколько эти кретины вообще способны проявлять бдительность среди ночи. Но они-то будут высматривать одного мужчину и брюнетку в автомобиле «эстон-мартин», а не двух мужчин с блондинкой в «пежо» — конечно, если не предположить, что наши друзья в Виньоле догадались, что к чему. Но я в этом сильно сомневаюсь. А пограничники ни в чем не заподозрят двух мужчин и блондинку в машине «пежо» и с совершенно другими именами в паспортах.

Теперь Тараккиа вел машину на предельной скорости, и, чтобы быть услышанным, Джейкобсону приходилось чуть ли не кричать. «Эстон-мартин» — великолепная и отнюдь не тихоходная машина. А владельцы «феррари», как известно, определяли «эстон-мартин» как самый скоростной автомобиль в Европе.

Тараккиа прокричал в ответ:

— Ты уж очень уверен в себе, Джейк!

— Так и должно быть!

Тараккиа взглянул на сидевшую рядом девушку.

— А Мери? Видит бог, мы — не ангелы, но я не хочу, чтобы ей было плохо.

— И не будет. Я ей уже сказал, что с женщинами не воюю. И я не изменю своему слову. Она — просто гарантия нашей безопасности на тот случай, если за нами погонится полиция.

— Или Джонни Харлоу?

— Или Харлоу. Как только доберемся до Цюриха, сходим по очереди в банк. Пока один снимает деньги со счета и переводит их, другой будет ее сторожить как заложницу. А потом… потом полетим в бескрайние синие просторы!

— Думаешь, в Цюрихе могут быть неприятности?

— Никаких. Нас ведь даже не арестовали, не то что не осудили, так что наши цюрихские друзья нас не выдадут. Кроме того, мы ведь там фигурируем под другими именами, а счет у каждого не на имя, а под номером.

— В бескрайние синие просторы, говоришь? И это при том, что наши фотографии будут разосланы по телетайпу во все европейские и даже мировые аэропорты?

— Только в главные. И на аэродромы, обслуживающие регулярные рейсы. А есть масса мелких аэропортов. При аэропорте в Клотене, например, есть частная авиакомпания, и у меня там друг. Пилот. Он оформит нам рейс на Женеву, это значит, что нам не придется проходить таможню, а посадит нас где-нибудь подальше, в Швейцарии. Он всегда может сказать, что его самолет угнали. Десять тысяч швейцарских франков — и дело сделано.

— И обо всем-то ты подумал, Джейк! — В голосе Тараккиа звучало искреннее восхищение.

— Стараюсь по мере сил. — Джейкобсон произнес это почти услужливым тоном, что ему было совершенно не свойственно. — Стараюсь по мере сил.

Красный «феррари» остановился у шале в Виньоле. Мак-Элпайн заключил в объятия свою рыдающую жену, но вид у него был далеко не такой счастливый, как можно было ожидать.

Даннет подошел к Харлоу.

— Как себя чувствуете, дружище?

— Можно сказать, совсем без сил.

— Плохие новости, Джонни. Джейкобсон убежал.

— Далеко не убежит. Все равно я до него доберусь.

— Но это не все, Джонни.

— Что же еще?

— Он увез с собой Мери.

Харлоу окаменел, его осунувшееся усталое лицо как бы застыло.

Он спросил:

— Джеймс знает?

— Я только что сказал ему. И, наверное, сейчас он говорит об этом жене. — Он протянул Харлоу записку. — Нашел это в номере Мери, в ванной.

Харлоу взял записку, прочел: «Джейкобсон увозит меня в Кунсо».

— Я еду за ним, — сразу же произнес он.

— Это невозможно! Ведь вы же сами только что сказали, что совершенно выбились из сил.

— Моя усталость уже прошла. Поедете со мной?

— Конечно! Но у меня нет оружия.

— Оружие у нас есть, — вмешался Рори и в подтверждение своих слов показал все четыре пистолета.

— У нас? — удивленно переспросил Харлоу. — Никаких «нас»! Ты останешься здесь!

— Мне хотелось бы напомнить вам, мистер Харлоу, — произнес Рори несколько сурово, — что сегодня ночью я дважды спас вам жизнь. А все божьи дела совершаются трижды. Так что я имею право ехать с вами.

Харлоу вздохнул и сокрушенно кивнул.

— Что же… наверное, имеешь…

Мак-Элпайн и его жена смотрели на них, будто завороженные. На их лицах можно было прочитать самые противоречивые чувства — и радость, и счастье, и горестную растерянность.

Со слезами на глазах Мак-Элпайн сказал:

— Алексис рассказал мне все, Джонни. И я никогда не смогу отблагодарить вас, никогда. Для этого не хватит всей моей жизни. Вы погубили свою карьеру, погубили себя… и все это ради того, чтобы вернуть мне Мари…

— Погубил себя? — спокойно переспросил Харлоу. — Чепуха! Приближается следующий спортивный сезон. — Он невесело усмехнулся. — И причем без наших главных соперников. — Он снова улыбнулся, на этот раз ободряюще. — Я привезу Мери домой… Но только с вашей помощью, Джеймс. Вас все знают, и вы знаете всех. Кроме того, вы — миллионер. Отсюда до Кунсо только одна дорога. Позвоните кому-нибудь, лучше всего — какой-нибудь крупной фирме в Ницце, перевозящей грузы. Предложите им десять тысяч фунтов за то, чтобы они блокировали Коль де Тенд с французской стороны. У меня ведь нет паспорта, понимаете?

— У меня в Ницце есть друг, который сделал бы это без всякой платы. Но какой в этом смысл, Джонни? Ведь это дело полиции.

— Нет… И мне не нравится европейский обычай — сперва изрешетить пулями преследуемый автомобиль, а потом допрашивать извлеченные из него трупы! То, чего хочу я…

— Джонни, никакой разницы не будет в том, кто схватит их первыми — вы или полиция. Я знаю, что вам известно и что вы знали об этом уже давно… Эти двое — люди, которые меня потопят…

Харлоу мягко сказал:

— Есть еще третий, Джеймс! Вилли Нойбауер. Но этот никогда не проговорится. Ведь если он сознается в том, что участвовал в похищении человека, он получит за это десять лет. Вы не очень-то прислушивались к моим словам, Джеймс. Поэтому прошу вас еще раз: позвоните в Ниццу! И позвоните немедленно! А я повторяю вам: я верну Мери домой!

В следующее мгновение Мак-Элпайн и его супруга стояли, провожая красный «феррари» взглядом и прислушиваясь к его шуму, постепенно затихавшему вдали. Почти шепотом Мари Мак-Элпайн спросила:

— Что он хотел этим сказать, Джеймс? И почему он хочет опередить полицию?

— Я должен позвонить в Ниццу, Мари. И немедленно! А потом возьмем самые большие бокалы, которые только найдутся в шале, скромно пообедаем и в постель. Мы все равно ничем не можем ему помочь. — Он помолчал, а потом печально добавил: — Есть границы, за которые я не могу выйти. Масштабы Харлоу мне не по плечу.

— Что он хотел сказать своими словами? — повторила миссис Мак-Элпайн.

— То, что ты слышала, — сказал Мак-Элпайн, крепко обняв жену за плечи. — Он привез тебя домой, не так ли? А теперь он привезет и нашу Мери. Разве ты не знаешь, что они любят друг друга?..

— Что он хотел этим сказать, Джеймс?

Мак-Элпайн произнес угасшим голосом:

— Он хотел сказать, что никто из нас не увидит больше ни Джейкобсона, ни Тараккиа…

Поездка в Коль де Тенд навсегда останется в памяти Даннета и Рори как кошмарный сон. Она проходила почти в полном молчании отчасти потому, что Харлоу целиком сосредоточился на том, что ожидало его впереди, а отчасти потому, что Даннет и Рори дошли до состояния, которое граничило с ужасом. Харлоу выжимал из своего «феррари» не только предельную скорость, но, по мнению двух своих спутников, уже давно превысил ее предел.

Когда они мчались по автостраде между Каннами и Ниццей, Даннет взглянул на спидометр — тот показывал приблизительно 160 миль в час.

— Можно мне высказать свое мнение? — спросил он.

Харлоу быстро взглянул на него.

— Ну конечно же…

— Лучший водитель в мире! Звезда из звезд, если хотите, но… черт бы вас побрал, зачем вы рискуете тремя жизнями?

— Придержите язычок! — коротко ответил Харлоу. — Сзади сидит мой будущий шурин.

— Именно таким образом вы и зарабатываете себе хлеб насущный?

— Вот именно…

В то время как Даннет, невзирая на привязной ремень, отчаянно цеплялся за все, за что только можно было ухватиться, Харлоу немного сбросил скорость и под визгливый скрежет всех четырех колес срезал угол на скорости почти сто миль в час, который лишь немногие, даже самые опытные водители, решились бы срезать на скорости лишь семьдесят.

— …И тем не менее это лучше, чем находиться на государственной службе!

— О боже ты мой! — Даннет был ошеломлен и, закрыв глаза, погрузился в молчание. Губы его тихо шевелились, будто он читал молитву. Возможно, он и в самом деле молился.

Двести четвертое шоссе, соединяющее Ниццу с Ла Жандолой, на том отрезке, где оно смыкается с дорогой из Вентильи, извилистое, с живописными и крутыми поворотами, со спусками и подъемами, которые иногда превышают три тысячи футов, но Харлоу гнал так, будто ехал по ровной и прямой, как стрела, автостраде. Вскоре не только Даннет, но и Рори закрыл глаза. Возможно, оба они очень устали, но скорее всего они просто боялись наблюдать за тем, что вытворял Харлоу со своим «феррари».

Шоссе было пустынно. Они миновали Коль де Вро, пролетели на бешеной скорости через Соспель и влетели в Ла Жандолу, не встретив ни единой машины, что было, пожалуй, к лучшему, поскольку сберегло нервы тем водителям, которые могли попасться им навстречу.

Потом они повернули на север, проехали Саорж, Фонтан и, наконец, сам городок Тенд. Только когда они выехали из Тенда, Даннет шевельнулся и открыл глаза.

— Я еще жив? — спросил он.

— Думаю, что да.

Даннет протер глаза.

— А что вы только что говорили про вашего шурина?

— Это ваше «только что» было уже давно. — Харлоу призадумался. — Сдается мне, что семейство Мак-Элпайна нуждается в присмотре. Поэтому я решил, что это лучше делать на законном основании.

— Ах вы тихоня такой-сякой! Помолвлены…

— Да нет… Я ее еще не спрашивал. Но вам, Алексис, могу сказать лишь одно: обратно в Виньоль машину поведете вы, а я буду спать сном праведника на заднем сиденье, вместе с Мери.

— Вы даже не спросили ее, согласна ли она стать вашей женой… И твердо уверены, что повезете ее обратно? — Даннет с удивлением посмотрел на Харлоу, покачав головой. — Джонни Харлоу, вы самое нахальное существо, какое я встречал до сих пор!

— Не обижайте моего будущего родственника, мистер Даннет, — проговорил Рори сонным голосом. — Кстати, мистер Харлоу, если я действительно ваш будущий шурин, можно я буду называть вас Джонни?

Харлоу улыбнулся.

— Можешь называть меня как хочешь, лишь бы это говорилось уважительным тоном.

— Конечно, мистер Харлоу… То есть Джонни… — Внезапно с него соскочила вся сонливость. — Я вижу… Вижу… А вы видите?

Впереди мерцали огни автомобиля, петляющего по коварным изгибам дороги Коль де Тенда.

— Я уже давно ее вижу. Это Тараккиа!

Даннет взглянул на него.

— Почему вы так решили?

— По двум приметам…

Харлоу слегка сбавил скорость, приближаясь к повороту.

— В Европе не найдется и дюжины людей, которые ведут машину так, как ведет ее он.

Он еще немного сбавил скорость и взял поворот со спокойствием человека, сидящего в церкви на богослужении.

— И потом — стиль. Покажите знатоку пятьдесят разных картин, и он сразу скажет вам, кто художник. Я не имею в виду таких разных художников, как, например, Рембрандт и Ренуар. Я имею в виду одну и ту же школу. Так вот, я могу узнать стиль любого гонщика Гран-При в мире. В конце концов, таких гонщиков меньше, чем художников. У Тараккиа есть привычка слегка притормаживать еще до поворота и сразу же набавлять скорость на самом повороте… — Под протестующий визг шин он провел «феррари» по следующему повороту. — Точно, это — Тараккиа!

Действительно, это был Тараккиа. Сидя рядом с ним, Джейкобсон с тревогой следил за убегающей в зеркальце дорогой.

Внезапно он сказал:

— За нами кто-то едет!

— Дорога общая. Любой может ехать по ней.

— Поверь мне, Никки, это не любой!

Нагоняя машину, Харлоу предупредил:

— Я думаю, нам следует приготовиться.

Он нажал на кнопку, и оконные стекла скользнули вниз. Потом он достал пистолет и положил его рядом с собой.

— Я буду вам премного благодарен, если никто из вас не пристрелит Мери.

— Надеюсь, этот чертов туннель успели блокировать, — заметил Даннет, вынимая свой пистолет.

Туннель действительно блокировали прочно и основательно. Его вход перегораживал по диагонали огромный и будто вросший в землю фургон для перевозки мебели.

«Эстон-мартин» сделал последний поворот, и в тот же момент Тараккиа грубо выругался и рывком остановил машину. Он и Джейкобсон со страхом наблюдали за приближающейся машиной.

Мери — тоже, но не со страхом, а с надеждой.

Джейкобсон сказал:

— Только не вздумай мне говорить, что этот фургон застрял здесь случайно. Разверни машину, Никки!.. О господи! Это они!

«Феррари», взяв последний поворот, теперь мчался прямо на них. Тараккиа сделал отчаянную попытку развернуть машину, но его маневр был сорван Харлоу, который, круто затормозив, протаранил «эстона» в бок.

Джейкобсон выхватил пистолет и наугад выстрелил.

— В Джейкобсона! — быстро выкрикнул Харлоу. — Не в Тараккиа! Иначе вы убьете Мери!

Харлоу и Даннет выстрелили в тот момент, когда стекла «феррари» покрылись лучистыми звездами.

Джейкобсон поспешил пригнуться, но опоздал. Две пули впились в его левое плечо, и он вскрикнул от боли.

В этот момент Мери открыла дверцу автомобиля и выскочила из него, забыв про свою больную ногу.

В первое мгновение Джейкобсон и Тараккиа даже не заметили ее бегства.

Последний, согнувшись в три погибели, наконец умудрился развернуть машину и рванул ее по дороге. Буквально через четыре секунды после того, как Даннет втащил Мери в «феррари», Харлоу устремился в погоню. Не обращая внимания на боль, Джонни кулаком ударил по и так уже разбитому ветровому стеклу. Даннет довершил начатое рукояткой своего револьвера.

Несколько раз Мери вскрикивала от страха, когда Харлоу бросал «феррари» в вираж на поворотах.

Рори обхватил сестру рукой, и хотя он не показывал вида, что боится, видимо, и он испытывал то же чувство, что и Мери.

У Даннета, который посылал во след беглецам пулю за пулей, вид был тоже не очень радостный.

Зато лицо Харлоу, как всегда, было неподвижно и бесстрастно. Со стороны могло показаться, что за рулем сидит сумасшедший, но Харлоу в совершенстве владел собой и машиной.

Под мучительный визг шин и рев двигателя он вел машину на спусках так, как никто не вел до него и не смог бы вести после него.

Приближаясь к шестому повороту, он шел за «эстоном» уже с просветом всего в несколько футов.

— Перестаньте стрелять! — крикнул он Даннету.

Ему приходилось кричать, так как обычный голос потонул бы в реве мотора.

— Почему?

— Потому что это не решит проблемы окончательно!

«Эстон», опережая «феррари» только на длину автомобиля, сделал очередной отчаянный поворот вправо.

Харлоу, вместо того чтобы затормозить, увеличил скорость, мгновенно тоже повернув руль вправо, и машину стало как бы заносить на всех четырех визжащих колесах.

На первый взгляд казалось, что машина вышла из-под контроля, но Харлоу рассчитал все с леденящей кровь точностью — бок «феррари» с силойударил в бок «эстона», и машина Харлоу была отброшена в центр дорожного изгиба и через несколько секунд остановилась.

«Эстон» же, теперь двигаясь по диагонали и безнадежно потеряв управление, скользил к краю дороги, за которой начинался обрыв, глубиной футов шестьсот, зияющий, словно пасть гигантского животного.

Харлоу выскочил из машины как раз в тот момент, когда содрогающийся «эстон» уже повис над бездной. За Харлоу вышли и все остальные. Они приблизились к обрыву и посмотрели вниз.

«Эстон» падал удивительно медленно, переворачиваясь каждый раз, как ударялся о камни.

Вскоре он исчез в глубине ущелья, а через несколько мгновений раздался взрыв, и огромный язык яркого оранжевого пламени взметнулся из темноты, почти достигнув того места, где стояли Харлоу и его спутники. В следующее мгновение он исчез, и ущелье вновь стало таким же темным и безмолвным.

Все четверо стояли на дороге молча и неподвижно.

Потом Мери вздрогнула и спрятала свое лицо на плече Харлоу.

Он обнял ее, но каким-то невидящим взглядом продолжал смотреть, словно надеясь увидеть еще что-то.

Но в черных, скрытых глубинах ущелья ничего больше нельзя было разглядеть.

Эллери Квин Дверь между…

Часть первая

1

Когда Карен Лейт получила Большой американский приз за литературное произведение, ее благодарный издатель немало удивил всех, включая и самого себя, уговорив свою примадонну наконец-то показаться публично.

Еще более удивительным было разрешение мисс Лейт организовать прием в ее собственном японском садике, расположенном за изящным домом на Вашингтон-сквер.

На приеме было много выдающихся личностей, которые были рассыпаны, как изюминки в тесте, украшая своим присутствием массу ничем не выдающихся людей. И все были счастливы. Но больше всех, конечно, издатель мисс Лейт, который не смел и мечтать о подобном празднике.

Очевидно, получение литературной награды слишком много значило для этой маленькой, скромной, все еще хорошенькой женщины. В 1927 году она приехала из Японии, заточила себя за высокими, непроницаемыми стенами в доме на Вашингтон-сквер и из этого святилища одаривала мир необычайно изящными новеллами. И те, кому приходилось видеть ее раньше, утверждали, что никогда еще она не была так взволнована и в то же время так приветлива и дружелюбна.

Но большинство гостей впервые видели Карен Лейт, так что ее прием являлся своего рода дебютом. Для женщины, имеющей репутацию пугливой птички, она прекрасно справлялась с этим испытанием. Больше того, своим нарядом она даже до некоторой степени бросала вызов присутствующим. Ее хрупкую фигурку окутывало роскошное японское кимоно, а иссиня-черные волосы были гладко зачесаны и собраны сзади свободными петлями в японском стиле. Однако даже самые придирчивые критики-дамы были обескуражены изяществом, с которым держалась Карен в своем необычном костюме. Все понимали, что это отнюдь не вызов, а скорее привычка. Она просто свободнее чувствовала себя в японской одежде, чем в любом другом туалете, сшитом самой искусной портнихой с Пятой авеню. Шпильки из слоновой кости и нефрита, подобно драгоценной короне, украшали ее голову. И действительно, Карен была сегодня королевой, принимающей гостей в день своей коронации, скрывая волнение за спокойной, величественной маской.

Знаменитый автор «Восьмого облака», маленькое, воздушное создание, на вид была до того хрупка и легка, что любой слабый ветерок мог бы поднять ее на воздух и унести, как перышко, в голубые дали. Это заметил один джентльмен, имевший поэтические наклонности. Ее щеки напоминали бледные впадины под тщательно наложенной и довольно необычной косметикой. Она казалась больной. Вялость движений свидетельствовала или о чрезмерном переутомлении, или о неврастении.

Только глаза ее были полны жизни: огромные, серые, ярко сверкающие и в то же время слегка затененные фиолетовыми веками, будто с давних пор она привыкла прищуриваться под ударами судьбы.

Все присутствующие дамы единодушно согласились, что мисс Лейт очаровательна, быть может, несколько фантастическим, неземным очарованием. К тому же она была типичной представительницей женщин без возраста. Она была похожа на изделие из восточной керамики или на одну из своих странных, как бы керамических новелл.

Все соглашались, что Карен Лейт была очень естественна, а что именно представляет она собой, никто не знал, так как она никогда нигде не показывалась. Как монашка, затворницей проводила она все свое время в доме и в саду. А поскольку дом был практически никому не доступен, а стены сада слишком высоки, детали ее биографии были необычайно скудны: она была дочерью безвестного американского эмигранта, который до конца своей жизни преподавал курс современной литературы в Имперском университете в Токио. Большую часть своей жизни она провела в Японии. Вот, кажется, и все, что было известно о ней.

Прием проходил в маленьком павильоне в центре этого чужеземного садика. Карен сама готовила чай по какой-то особой японской церемонии, которую она называла ча-но-йю. Она пропела эти непривычные звуки с такой легкостью, как будто это был ее родной язык. Ее девичьи руки проворно насыпали зеленый порошок чая в грубую корейскую чашу из толстого старинного фаянса. Пожилая восточная женщина, одетая в японский костюм, молча стояла позади нее, как охраняющее ее божество.

— Ее имя Кинумэ, — объяснила Карен в ответ на вопрос об этой женщине. — Чудесная, кроткая душа. Она со мной вот уже… о… целую вечность.

На мгновение очаровательное личико Карен слегка затуманилось.

— Она похожа на японку и одновременно чем-то не похожа, — заметил один из гостей.

— До чего же она мала!

Карен что-то просвистела — все приняли это за японский язык, — и старуха, сделав церемонный поклон, удалилась.

— Она отлично понимает по-английски, — извиняющимся тоном пояснила Карен, — хотя и не умеет бегло говорить… Собственно, она не из самой Японии. Она с островов Лу-Чу. Это небольшая группа островов, находящихся на севере Восточно-Китайского моря между Тайванем и материком. Их жители отличаются еще меньшим ростом, чем японцы, однако сложены более пропорционально.

— Вот мне и показалось, что она не совсем похожа на японку.

— Среди этнологов ведется горячий спор о происхождении этого племени. Говорят, в жилах лучуанцев течет кровь айнов. У них обильнее растительность, более прямые носы и менее плоские щеки, как вы сами могли заметить. И это самый кроткий народ на земном шаре.

Высокий молодой человек в пенсне произнес:

— О кротости характера судят по поступкам. Сколь кротки деяния этого народа, мисс Лейт?

Карен улыбнулась одной из своих редких улыбок.

— Мне кажется, смертоносное оружие не применялось на Лу-Чу, по крайней мере, в течение последних 300 лет.

— Тогда я обеими руками голосую за Лу-Чу, — весело заявил высокий молодой человек. — Рай без убийц! Звучит невероятно.

— И отнюдь не типично для японцев, — добавил издатель Карен.

Карен взглянула на него. И затем пустила по кругу чашу с чаем. Газетный репортер задал какой-то вопрос.

— Попробуйте… О, я не помню Лафкадио Херна. Мне было всего восемь лет, когда он умер. Но мой отец хорошо знал его, они вместе преподавали в Имперском университете… Разве это не восхитительно?

Это была восхитительная ирония, а не чай. Первым, кому пришлось испить из корейской чаши, оказался высокий молодой человек в пенсне по имени Квин. Он не входил в число выдающихся личностей, присутствующих на приеме. Он был просто автором детективных романов.

Однако мистер Квин не оценил этой иронии. Он оценит ее позже, при значительно менее приятных обстоятельствах. Поэтому он великодушно ответил, что чай действительно восхитительный (хотя подумал при этом, что это отвратительная мешанина), и передал чашу своему соседу, гориллообразному, с сутулостью ученого, мужчине средних лет, который от чая отказался и передал чашу дальше.

— Я готов разделить с вами все, — объяснил он Карен, — кроме этих эмбрионов чая.

Все рассмеялись.

— О, доктор! — воскликнула леди — автор пустых рассказов о Новой Англии, к тому же написанных деревянным языком. — В вас нет и искорки поэзии.

Доктор Макклур ответил:

— Даже эмбрионов.

Карен чуть заметно улыбнулась.

Заведующий издательством «Уорлд» усиленно старался припомнить дату смерти Лафкадио Херна. Наконец он сказал:

— Не сердитесь на меня, мисс Лейт, но, кажется, вам сейчас около сорока лет?

Карен не ответила. Она готовила вторую чашу японского напитка.

— Замечательно, — пробормотал Квин, — говорят, что именно в этом возрасте и начинается жизнь.

Робкий, осторожный взгляд Карен был устремлен на грудь доктора Макклура.

— Это просто чистое совпадение. А вообще-то жизнь начинается и в пятьдесят, и в пятнадцать лет. — Она чуть заметно вздохнула. — Жизнь начинается, когда приходит счастье.

Женщины многозначительно переглянулись. Они поняли, о чем говорит Карен: наконец-то у нее появился избранник. Одна из них коварно спросила мнение доктора Макклура по этому поводу.

— Я больше не занимаюсь акушерством, — коротко ответил он.

— Джон! — упрекнула его Карен.

— Я не интересуюсь началом жизни. Меня больше интересует ее конец.

Не надо было объяснять, что именно он хотел сказать, так как доктор Макклур заслуженно славился как яростный враг смерти.

Некоторое время было тихо. Казалось, что слова доктора Макклура, человека, постоянно имеющего дело со смертью, источали некие миазмы, заставившие присутствующих замолчать. В докторе было нечто такое, что вызывало в его собеседниках непонятную неловкость. Его вид навевал мысли о карболовой кислоте и белых халатах. Он представлялся верховным жрецом таинственного культа. О нем ходили легенды. Деньги и слава для него ничего не значили, может быть, потому — как об этом зло судачили его завистливые коллеги, — что у него совершенно достаточно было и того и другого.

Почти всех людей он рассматривал просто как насекомых, копошащихся под стеклами микроскопа, как создания, годные только для лабораторных исследований, и, когда они начинали ему надоедать, он просто прихлопывал их своей огромной, волосатой, антисептической лапой.

Это был неопрятный, рассеянный человек. Никто не помнил, носил ли он что-нибудь другое, кроме старого коричневого костюма, неглаженого, с помятыми лацканами и обтрепанными краями, который неряшливо болтался на его плечах.

Это был сильный человек и в то же время усталый, на вид ему нельзя было дать его лет, но тем не менее он производил впечатление по крайней мере столетнего старца.

Любопытный парадокс, но этот человек, который заставлял всех людей чувствовать себя в его присутствии неловкими детьми, сам во всем, кроме своей работы, был сущим ребенком. Он был беспомощный и неловкий и не имел никакого понятия о впечатлении, которое производил на окружающих.

Сейчас он устремил свой взгляд на Карен. Таким взглядом ребенок в минуту опасности смотрит на мать. Он искал у Карен ответа, почему вдруг все замолчали.

— Где Ева, Джон? — быстро нашлась Карен. У нее выработалось шестое чувство, которым она угадывала, когда доктор был в замешательстве.

— Ева? Кажется, я видел ее…

— Я здесь, — отозвалась высокая девушка со ступенек павильона. Но в павильон она не вошла.

— Вот она, — обрадовался доктор Макклур. — Тебе весело, дорогая? Хочешь чаю?..

— Где ты была, милочка? — спросила Карен. — Ты со всеми знакома? Это мистер Квин, кажется, так? Мисс Макклур, а это…

— Мы, вероятно, все уже встречались когда-нибудь, — перебила ее Ева с чуть заметной вежливой улыбкой.

— Нет, мы, например, не встречались, — признался мистер Квин и тотчас встал.

— Папа, опять у тебя галстук съехал к самому уху, — сказала мисс Макклур, совершенно игнорируя мистера Квина и окидывая безразличным взглядом остальных мужчин.

— О, — вздохнула Карен, — просто невозможно заставить его иметь приличный вид!

— У меня все в порядке, — промямлил доктор Макклур, отступая в уголок.

— Вы тоже пишете, мисс Макклур? — полюбопытствовал поэт.

— Я вообще ничего не делаю, — ответила мисс Макклур подчеркнуто любезным тоном. — О, извините, пожалуйста, Карен. Кажется, там…

Она ушла, обескуражив поэта своим поведением. Девушка исчезла среди множества шумных гостей. Японские слуги, нанятые для этого вечера, обносили всех различными заморскими яствами. Но Ева ни к кому не подошла и ни с кем не заговорила, а, сердито нахмурившись, прошла к маленькому мостику в глубине сада.

— Ваша дочь очаровательна, доктор, — пропыхтела русская эмигрантка-писательница. При этих словах тюль яростно заколыхался на ее роскошном бюсте. — Такая пышущая здоровьем девушка!

— Она должна быть такой, — сказал доктор Макклур, поправляя галстук.

— Отличный образец. И надлежащее воспитание.

— Великолепные глаза, — сказал поэт, — хотя, с моей точки зрения, пожалуй, слишком холодные.

— Кому еще чаю? — предложила Карен.

— Доктор, просто удивительно, как вы находите время еще воспитывать дочь, — снова пропыхтела русская леди.

Доктор Макклур посмотрел на поэта и на русскую леди: у обоих были плохие зубы, и, кроме того, доктор очень не любил, чтобы его личные дела обсуждались публично.

— Джон находит время для всего, кроме самого себя, — быстро вмешалась Карен. — Ему уже давно пора отдохнуть. Еще чаю?

— Такое отношение к себе — признак величия натуры, — сказал издатель Карен, обращаясь ко всем присутствующим. — А почему, собственно говоря, вы не поехали в Стокгольм в декабре прошлого года? Только представьте себе: человек пренебрег награждением его международной медицинской премией!

— Нет времени, — пробурчал доктор Макклур.

— О, нет, дело тут не в пренебрежении, — снова вмешалась Карен. — Джон ни к кому на свете не относится с пренебрежением. Он просто беби.

— И именно поэтому вы выходите за него замуж, дорогая? — громко пропыхтела русская леди.

Карен только улыбнулась.

— Еще чаю, мистер Квин?

— О, это так романтично, — провизжала писательница из Новой Англии. — Два лауреата премий, можно сказать, два гения соединяются, чтобы потом, согласно законам наследственности, создать…

— Еще чаю? — спокойно спросила Карен.

Доктор Макклур сердито посмотрел на дам и отошел.

И действительно, жизнь начиналась для доктора только в 53 года. Он никогда не задумывался о своем возрасте, не считал себя ни пожилым человеком, ни юношей. А теперь столь внезапно нахлынувшая юность вызвала у него одновременно чувство радости и раздражения.

Медицинскую награду он мог принять и без нарушения своей размеренной жизни. Ведь поездка за наградой неизбежно означала бы сопутствующие этому досадные процедуры: интервью газетам, приглашения на торжественные медицинские заседания, присуждение почетных степеней. Он с удивительным безразличием отбросил все эти формальности и не поехал в Стокгольм, хотя о присуждении награды ему было известно еще с прошлой осени. Его внимание было полностью посвящено новым научным изысканиям, и месяц май застал его все еще в Нью-Йорке, в его империи — Онкологическом институте.

То, что он неожиданно влюбился в Карен, очень поразило его и вывело из равновесия. Вот уже в течение нескольких месяцев он ведет бесконечные споры сам с собой и из-за этого до сих пор никак не может отделаться от некоторого чувства раздражения. Это чертовски ненаучно: влюбиться в женщину, которую ты знаешь уже более двадцати лет. Он помнил Карен, когда она была еще угрюмым семнадцатилетним подростком, пристававшим к своему терпеливому отцу с бесконечными вопросами о Шекспире. Это было в доме Лейтов в Токио, где на юго-востоке возвышалась Фудзияма, похожая на огромную порцию мороженого.

В то время доктор Макклур был еще молод. В Японию он приехал в поисках материалов для своих исследований в области онкологии. Он потом почти никогда не вспоминал о Карен, разве что в неодобрительных тонах. Вот ее сестра Эстер, это, конечно, совсем другое дело. Он часто думал о ней, об этой слегка прихрамывающей женщине с золотистыми волосами. Земная богиня! Но Карен… С 1918 по 1937 год он ее не видел. Это были годы ее юности. Естественно, когда она, покинув Восток, приехала в Нью-Йорк, он, по сентиментальным соображениям, стал ее врачом. Но сентиментальность — плохая вещь. Казалось бы, то, что он является врачом Карен, должно было отдалить их… должны были установиться чисто профессиональные отношения. Но этого не случилось. Доктор Макклур, бесцельно проходя мимо отдельных групп гостей, развлекавшихся в японском садике, невольно прищелкнул языком. И теперь он должен признаться, что ему, пожалуй, даже нравится это чувство возвратившейся юности. Он взглянул на луну и подумал, что хорошо бы ему остаться наедине с Карен в этом маленьком садике с причудливыми японскими цветами.

2

На маленьком выгнутом мостике, облокотившись на перила, стояла Ева Макклур, устремив вниз пристальный взгляд. Узкая полоска воды была совсем черной, кроме тех мест, куда падал лунный свет.

Здесь все было миниатюрное: маленькие карликовые деревья юмы, сливы с их нежным ароматом. Из-за мостика чуть слышно доносились голоса гостей. Над головой на невидимых проволоках, как миниатюрные аккордеончики, висели маленькие японские фонарики.

Среди азалий, ирисов, глициний, пионов — самых любимых цветов Карен — Ева чувствовала себя как школьница-переросток в стране игрушек.

«Что же все-таки со мной происходит?» — с отчаянием спрашивала она себя, наблюдая, как отблеск лунного света то расширяется, то сужается в потревоженной рыбкой воде.

Вот уже в который раз задает она себе этот вопрос. До последнего времени она чувствовала себя здоровым молодым растением, созревающим под землей. Она не испытывала никаких чувств; ни огорчений, ни удовольствия. Она просто росла.

И доктор Макклур обеспечил ей плодородную почву. Ева росла в райском уголке — в Нантакете, овеваемом солеными ветрами и благоухающем щедрой растительностью.

Доктор посылал ее в лучшие школы. Он обеспечивал ее деньгами, веселым времяпрепровождением, гардеробом, заботой тщательно выбранных служанок. Несмотря на отсутствие матери, ей был обеспечен редкостный домашний уют. Он сделал соответствующую прививку ее морали против всяческой инфекции так же, как обеспечил гигиену ее тела.

Но это были годы формирования, когда Еву не терзали еще никакие эмоции. Она чувствовала, как формируется, — даже растение, вероятно, чувствует свой рост. Подобно всему растущему, она чувствовала, как жизнь все больше и больше вливается в ее тело, производя в нем разительные перемены, формируя ее, наполняя мыслями, слишком зелеными и неосознанными, чтобы быть точно сформулированными; перед ней возникали цели, слишком далекие, чтобы она могла их хорошо разглядеть. Это было очень интересное время. И Ева была тогда счастлива, но только каким-то особым, как бы растительным счастьем.

Но затем вдруг все потемнело, как будто какое-то гигантское чудовище проглотило солнце и окутало мир злом, окрасив его неестественными красками.

Из очаровательного растения она превратилась в существо с настроениями по большей части мрачными. Пища вдруг потеряла вкус. Мода, которая всегда так волновала ее, почему-то наскучила, она отчаянно ссорилась со своими портнихами. Ее друзья, с которыми она прекрасно проводила время, вдруг стали невыносимы. Двух из них она потеряла навеки, высказав им в глаза все, что думала о них.

Все было непонятно и таинственно. Театры, любимые книги, волшебство Калловея и Тосканини, коктейли, покупки в модных магазинах Нью-Йорка, сплетни, танцы, соревнования, в которых она неизменно одерживала победы, — все, что раньше наполняло интересом и смыслом ее жизнь, теперь вдруг поблекло, будто по чьему-то приказу, и отвернулось от нее. Она даже попыталась выместить свое мрачное настроение на Брауни, ее любимой лошади из конюшен Центрального парка, на что Брауни, естественно, обиделась и бесцеремонно сбросила ее в канаву. До сих пор еще ушибы от падения давали о себе знать.

И все эти странные симптомы, появившиеся у нее в эту коварную весну в Нью-Йорке, свелись бы к очень простому диагнозу, но доктор Макклур не проявил на сей раз присущей ему прозорливости. В эти дни бедняга был слишком занят своей собственной экскурсией в мир романтики и не видел дальше собственного носа.

— Как бы я хотела умереть, — проговорила Ева, обращаясь к маленьким рыбкам в бассейне. И в данный момент это было правдой.

Мостик слегка скрипнул, Ева услышала шаги и почувствовала, что сзади остановился мужчина. Ее бросило в жар. Ужасно глупо, если он слышал…

— А почему? — раздался голос молодого человека. Да, это был голос мужчины, точнее молодого мужчины, и, что удивительно, голос был до противного веселый.

— Уходите отсюда, — сказала Ева.

— И до конца своей жизни мучиться из-за вас угрызениями совести?

— Пожалуйста, не приставайте ко мне. Уходите!

— Слушайте, — вновь произнес голос. — Как раз у ваших ног вода, и вы в диком отчаянии. Собираетесь покончить жизнь самоубийством?

— Не говорите глупостей, — вспыхнула Ева, повернувшись к нему. — Здесь не глубже двух футов.

Перед ней стоял высокий молодой человек. «Почти такой же крупный, как отец», — с досадой отметила Ева. И он был до омерзения красивый. Больше того, он вырядился в вечерний костюм, который очень шел ему. Те же проницательные, слегка прищуренные глаза, как у доктора Макклура. Под их взглядом Ева почувствовала себя беспомощным ребенком.

Она решила игнорировать его и снова повернулась к нему спиной.

— О, нет, — сказал высокий молодой человек. — Так дело не пойдет. Я чувствую определенную социальную ответственность. Так, значит, речь идет не об утоплении. Что же? Порошок цианистого калия при лунном свете?

Несносное создание подошло к ней. Она чувствовала его близость, но упорно смотрела на воду.

— Вы не писательница, — продолжал рассуждать молодой человек, — хотя этот сад буквально кишит ими. Вы слишком молоды и, я бы сказал, слишком безнадежны в своем отчаянии. А вся сегодняшняя орава отлично себя чувствует.

— Да, — холодно отрезала Ева. — Я не писательница. Я Ева Макклур, и мне бы хотелось, чтобы вы как можно скорее убрались отсюда.

— Ева Макклур? Дочь старого Джона? Отлично!

Молодой человек, видимо, был очень доволен.

— Я очень рад, что вы не принадлежите к этой своре. Я действительно очень рад.

— Ах, вы очень рады! Вот как?

Ева надеялась, что ей удалось вложить в эти слова максимум язвительности. Но ситуация все ухудшалась.

— Ненавижу писательниц. Кривляки. И во всей толпе ни одного красивого лица.

— Карен Лейт очень красива.

— Ни одна женщина старше тридцати лет не может быть красивой. Красота — это молодость! После этого — сплошная косметика. А то, что принято называть шармом… я думаю, вы можете дать вашей будущей мачехе сто очков вперед.

Ева чуть не задохнулась.

— А я думаю, что вы самый… что вы самый невоспитанный, самый дерзкий…

— Я вижу их всех обнаженными, без одежды, — продолжал он, не обращая никакого внимания на слова Евы. — Они самые обыкновенные люди, такие же, как все остальные.

— Вы что? — Голос Евы сорвался. Ей казалось, что никогда в жизни она не встречала более отвратительного мужчину.

— Гм-м, — промычал он, изучая ее профиль. — Луна. Вода. Хорошенькая девушка, изучающая свое отражение… Что ж, несмотря на мрачную философию, еще есть надежда.

— Не знаю, почему я вообще продолжаю с вами разговаривать, — сердилась Ева. — Я просто любовалась золотыми рыбками и думала, когда эти создания спят?

— Что?! — воскликнул отвратительный молодой человек. — А дело-то, оказывается, гораздо хуже, чем я предполагал.

— В самом деле…

— Смотреть при луне в бассейн и думать о том, когда спят золотые рыбки. Это, пожалуй, еще худший признак, чем желание смерти!

Ева повернулась и окинула его ледяным взглядом.

— Могу я спросить, кто вы такой?

— Это уже лучше, — с удовлетворением ответил молодой человек. — Мы всегда считаем, что определенно выраженные эмоции, например злость, являются хорошим признаком в патологических случаях. Так вот, я — человек по имени Скотт.

— Вы, наконец, уберетесь отсюда? — грубо сказала Ева. — Или мне уйти, мистер Скотт?

— Нечего так задирать ваш очаровательный носик. Это единственное имя, которое я когда-либо имел. Скотт Ричард Барр. Доктор. Хотя для вас просто Дик.

— О, — невольно опешила Ева. — Тот самый Скотт?

Она много слышала о докторе Ричарде Барре Скотте. Она могла бы не знать о нем, если бы жила где-нибудь в Патагонии. Вот уже в течение нескольких лет ее подруги с пеной у рта рассказывали о докторе Ричарде Барре Скотте. В определенных дамских кругах было принято регулярно посещать роскошную приемную доктора Скотта на Парк-авеню. Даже самые добродетельные матери вдруг обнаруживали у себя признаки различных таинственных заболеваний, требующих вмешательства доктора, хотя по туалетам, в которых женщины отправлялись к нему на прием, можно было скорее сделать вывод, что они идут на коктейль в отель «Риц».

— Теперь вы видите, почему ваши слова затронули меня? — спросил доктор Скотт, слегка наклоняясь к ней. — Чисто профессиональная реакция. Все равно что бросить собаке кость. Садитесь, пожалуйста.

— Простите.

— Садитесь, пожалуйста.

— Садиться? — пробормотала Ева, невольно подумав при этом, в порядке ли у нее прическа. — Зачем?

Доктор огляделся. Но, кроме мириадов светлячков и доносившегося издалека говора гостей, ничто не нарушало их одиночества в этой части японского садика. Он положил свою сильную, прохладную руку на кисть Евы, от чего по ее телу побежали мурашки. Она редко испытывала это чувство и резко отдернула руку.

— Не будьте ребенком, — успокоил он ее. — Садитесь и снимите скорее ваши туфельки и чулки.

— Никогда в жизни я не сделаю ничего подобного. — Удивлению и негодованию Евы не было предела.

— Снимите же, — в голосе молодого человека послышалась угроза.

И в следующий момент, неожиданно для себя, Ева послушно села на каменную стенку бассейна и покорно выполнила его приказание.

— Отлично, — весело сказал доктор Скотт, присев около нее на корточки.

— Давайте посмотрю. Очаровательные ножки. Просто очаровательные! Красивый изгиб, подъем и никакой тенденции к плоскостопию. А теперь опустите их в воду.

К величайшему смущению Евы, ей вдруг понравилась эта ситуация. Все было так романтично, как в модных новеллах. Да, действительно, он несколько необычный доктор, неохотно призналась она себе. Все, что говорят о нем, отнюдь не является преувеличением.

— Очень мило, очень мило, — задумчиво повторял доктор Скотт.

И вдруг в Еве вспыхнула ревность. Вероятно, он уже не раз в прошлом проделывал такие же глупости с другими женщинами. Конечно же, это один из элементов его профессиональной техники. Светский врач. И вся ситуация утратила для Евы часть своего очарования. От доктора Макклура она много слышала о таких врачах. Это были умные молодые люди, обязанные своими успехами личному обаянию и умелому поведению у постели больного. Доктор Макклур называл их паразитами. Конечно, они были всегда очень красивыми, всегда высматривали добычу среди глупых представительниц женского пола. Они представляют собой определенную угрозу для общества. Ева безоговорочно соглашалась с этим приговором.

Сейчас она покажет ему. Он, вероятно, думает, что поймал очередную рыбку. Дочь доктора Макклура. Несомненно, это великолепная реклама. Объявление об этом можно будет повесить в приемной, как шкуру убитого зверя… Ева уже совсем приготовилась снова натянуть чулки, как вдруг почувствовала, что он крепко взял ее за лодыжки и опустил ее ноги в воду.

— Великолепно, очаровательно, — продолжал рассеянно повторять доктор Скотт.

Ее босые ноги окутала прохлада, которая постепенно стала подниматься все выше, охлаждая разгоряченное тело.

— Холодно? — спросил доктор Скотт.

Ева уже начала злиться на себя, однако из ее уст послышалось только робкое «да».

Доктор Скотт поднялся.

— Вот и отлично. А теперь, юная леди, ответьте мне на несколько сугубо личных вопросов.

Ева вспыхнула. Но сидеть, погрузив ноги в прохладную воду, было так приятно, что она тотчас успокоилась.

Доктор кивнул:

— Ноги горячие — нрав вспыльчивый. И наоборот. Отличное средство в жаркую погоду.

— Это обычное приготовление к осмотру, доктор Скотт? — съязвила Ева.

— Что?

— Я хочу сказать, что, у вас в приемной тоже есть бассейн? А чем вы заменяете луну?

— О, — рассеянно пробормотал доктор Скотт. — Вероятно, это от слишком обильного потребления саки-юки или чего-то в этом роде.

Ева вздохнула, с удовольствием шевеля пальчиками в прохладной воде.

Доктор Скотт не сводил с нее взгляда. Потом встал и сказал:

— Понимаете, обычно бывает несколько причин, которые могут вызвать у молодой девушки мысли о самоубийстве.

Он сел рядом с ней.

— Сколько вам лет?

— А где же бланк «истории болезни»? — спросила Ева.

— Что?

— Да так. Мне двадцать лет.

— Пищеварение?

— Отличное.

— Аппетит?

— До недавнего прошлого ела как чушка.

Доктор Скотт посмотрел на ее прямую спину, гладкие руки и изящную фигуру, залитую лунным светом.

— Гм, — промычал он. — Утешительно. Весьма утешительно.

Ева улыбнулась. Большинство ее подруг считали аппетит своим злейшим врагом, они с тревогой поглядывали на неумолимую стрелку медицинских весов.

— Какой вес? — продолжал доктор Скотт, по-прежнему не спуская с нее глаз.

— 54 килограмма, — и шаловливо добавила, — раздетая.

— Так, так. Много двигаетесь?

— Только лошади двигаются больше.

— Головокружение по утрам? Боли в суставах?

— Слава богу, нет.

— Замечали провалы в памяти? Невозможность сосредоточиться?

— Ни капельки, — серьезно ответила Ева и тотчас рассердилась на себя. Она продолжает серьезно отвечать. Что с ней случилось? Она сжала губы.

— Никаких неприятностей с обменом веществ? Спите хорошо?

Ева слегка вскрикнула и выдернула ноги из воды. Золотая рыбка приняла ее движущиеся пальчики за приманку и клюнула. Когда испуг прошел. Ева снова опустила ноги в бассейн.

— Сплю как убитая, — твердо заявила она.

— Часто видите сны?

— Часто. Но только не спрашивайте, что именно я вижу во сне, я все равно вам не скажу.

— А вы уже все мне сказали. Ну что ж, давайте резюмируем диагноз, установленный самим пациентом. Это часто помогает в некоторых психических случаях. У вас же не может быть и речи о каком-либо физическом заболевании. Как вы сами думаете, что с вами происходит?

Ева с решительным видом вытащила ножки из воды и сердито взглянула на молодого человека.

— О, пожалуйста, оставьте ваши догадки. Вы меня неправильно поняли. Я репетировала роль. На будущей неделе мы ставим благотворительный спектакль для детей.

— «Как бы я хотела умереть…» — задумчиво повторил доктор Скотт. — Вряд ли подходящий текст для ребятишек.

Их глаза встретились, и Ева быстро отвернулась к маленьким золотым рыбкам в бассейне. Ее бросало то в жар, то в холод.

— И вся эта болтовня о том, когда же спят золотые рыбки, — продолжал молодой человек. — Не пытайтесь меня обмануть. У вас есть какая-нибудь приятельница, с которой вы могли бы откровенно поговорить?

— Целая толпа.

— Например? Вероятно, я знаю некоторых из них?

— Ну, например, Карен. — Ева с отчаянием обнаружила, что не может припомнить кого-нибудь другого.

— Чепуха. Это не женщина. Это облако. И притом она вдвое старше вас.

— А я вообще не люблю женщин.

— А как насчет мужчин?

— Я ненавижу мужчин.

Скотт присвистнул. Он развалился на траве, подложив ладони под голову.

— Нервничаете?

— Иногда.

— Зуд в ногах, хочется дать кому-нибудь хороший пинок?

— Но почему?..

— Детский крик вдруг стал действовать на нервы?

— Я не говорила…

— Видите сны, которых потом стыдитесь? Можете не отвечать. Я сам все знаю.

— Но я никогда ничего подобного не говорила.

— Мечтаете о кинозвездах? О Говарде, Кларке Гейбле?

— Доктор Скотт!

— И конечно, смотритесь в зеркало значительно чаще, чем раньше?

Ева была так удивлена, что не удержалась и крикнула:

— Откуда вы?..

Но тут же прикусила губы. Ей вдруг стало стыдно, как будто ее раздели донага. «Как можно выходить замуж за доктора?» — задавала она себе вопрос. Вероятно, это ужасно жить с… живым стетоскопом, которому все о тебе известно. И ведь все, что он сказал, — правда. Абсолютная правда. И Ева возненавидела его за это. Она даже не предполагала, что способна на такую ненависть. Плохо, когда какой-нибудь пожилой доктор вытягивает из тебя все сокровенные секреты, но молодой… Она слышала, что ему всего тридцать с небольшим. Как же он смеет?..

— Откуда мне все это известно? — задумчиво переспросил доктор Скотт. Она чувствовала, как его взгляд обжигал ее обнаженную спину. — Но это же чистая биология. Именно от этого и рождаются дети.

— Вы… просто… просто… ужасны, — крикнула Ева.

Она пристально рассматривала свое отражение в воде. С ней происходило что-то непонятное. Она ощущала какую-то внутреннюю вибрацию. Волна горячей крови, казалось, заполняла ее тело.

— Конечно, еще никогда ни в кого не влюблялись? — продолжал доктор Скотт.

Ева вскочила, босая.

— Ну, я ухожу.

— Ага, задело за живое. Садитесь.

Ева села: какое интересное явление это внутреннее волнение, охватившее ее, все более затрудняя дыхание.

— Так что же вам прописать? То, чего вы сами страстно желаете. Вот вам рецепт доктора Скотта для молодых женщин: любовь, или как вы, женщины, это называете? Это, несомненно, принесет вам пользу.

— Прощайте, — почти со слезами проговорила Ева, но не ушла.

— Беда ваша в том, что вы задыхаетесь в окружающей вас среде. Ум, гениальность, слава, окружающие вас, несколько принижали вашу личность. Купите-ка вы себе на пару тысчонок новых туалетов да найдите хорошего мужа, и все болезни у вас как рукой снимет.

Наступила напряженная тишина. Но не такая, что наступает, когда врач пропишет курс лечения своему пациенту. Однако и врач редко осматривает юную девушку при лунном свете в японском садике.

И что странно, Ева вдруг почувствовала, что она больше не пациентка. Она чувствовала, как в ней пробуждается уверенность в себе… Все произошло с быстротой молнии. Японский садик со стрекочущими цикадами отдалился, казалось, весь мир перевернулся вверх дном. Отчаяние последних месяцев исчезло, как по мановению волшебного жезла.

И удивительно, теперь, когда молодой человек замолчал, ей захотелось снова слышать его голос.

Ева никогда раньше не испытывала подобного чувства. Опасное чувство. И она вдруг поняла, что именно эта опасность — самая приятная на свете.

Она слышала его тяжелое дыхание, оно было тяжелее, чем должно быть дыхание врача после осмотра больного. И она была очень рада этому. Ева вдруг почувствовала себя счастливой. Она обнаружила, что обладает чудесной властью над определенным мужчиной, а до сих пор не было еще на свете мужчины, над которым бы она имела такую власть. Она поняла, что он теперь в ее руках.

Ей стоит только повернуться к нему лицом, и невозможное свершится.

Но теперь, когда этот момент был так близок, ей вдруг захотелось немного оттянуть финал. Все еще сидя к нему спиной, она начала медленно обуваться. Он не шевелился. С сосредоточенным видом надевала она туфельки. Мелькали бесчисленные огоньки светлячков. Голоса гостей доносились как бы с другой планеты.

— Доктор! — Ева лениво поднялась и посмотрела на него, отлично сознавая, как она эффектно выглядит со слегка повернутым корпусом. Сейчас она стояла над ним, он смотрел на нее, стройную, спокойную, довольную и внутренне трепещущую. Ева чувствовала себя женщиной-рыцарем над повергнутым в прах драконом. Она тихонько хихикнула, с трудом удерживаясь от желания поставить свою ногу ему на грудь.

— Что ж, значит, вы доктор, — сказала она.

Он смотрел на нее широко открытыми глазами мужчины с любопытством и некоторой злостью. Оба не двигались. И Ева почти физически чувствовала, как ее обхватывают его крепкие, сильные руки. Она видела его тело, лежащее на траве и готовое в любой момент подняться.

— Ева, — вдруг раздался голос доктора Макклура.

Ева похолодела, а доктор Скотт вскочил на ноги и начал стряхивать с одежды травинки.

— А, вот ты где, — проговорил доктор Макклур, подойдя к мостику. Он увидел молодого человека и остановился. Ева стояла между ними и в замешательстве мяла свой платочек.

Глядя на мужчин, Ева готова была рассмеяться. Они внимательно рассматривали друг друга.

— Это доктор Ричард Барр Скотт, папа, — спокойно проговорила Ева.

— Ха, — хмыкнул доктор Макклур.

Доктор Скотт пробормотал:

— Здравствуйте.

Он сунул руки в карманы. Ева знала, что он ужасно рассердился, и была очень довольна.

— Слышал о вас, — проворчал доктор Макклур.

— Очень мило с вашей стороны, — хмуро буркнул доктор Скотт.

Они изучали друг друга, как потенциальные враги. И Ева была счастлива до головокружения.

3

Итак, жизнь начиналась для Карен Лейт в сорок лет, для доктора Макклура в пятьдесят три года, а для Евы Макклур — в двадцать лет в романтическом японском садике Карен Лейт в один из майских вечеров.

За один вечер Ева превратилась в девушку, уверенную в себе. Все остальные проблемы отлетели, как опавшие листья. Ее обуяла радость охоты. Она целиком отдалась этой старой, как мир, игре, будто уже много лет занималась ею, игре, в которой охотница стоит на месте, а добыча беспомощно покоряется судьбе и сама лезет в силки. Доктор Макклур был не единственным врачом в Нью-Йорке, которого сразили стрелы Амура, молодой доктор Скотт был поражен ими в неменьшей степени.

Помолвка состоялась в июне.

— Папа, мне нужно поговорить с тобой по одному делу, — сказала Ева доктору Макклуру вскоре после помолвки. Был великолепный вечер, они опять сидели в садике Карен. — Это относительно меня и Ричарда.

— В чем дело? — спросил доктор Макклур.

Ева пристально разглядывала свои руки.

— Я не знаю, нужно ли мне сказать ему… ну, знаешь, о том, что мы с тобой…

Доктор Макклур печально посмотрел на нее. В последние дни он выглядел усталым и постаревшим.

— Да, Ева?

Ева волновалась.

— Должна ли я сказать ему, что ты мне не родной отец? По-моему, я не имею права умолчать об этом… но…

Доктор Макклур молчал. Сидевшая рядом с ним Карен пробормотала:

— Не будь дурочкой, Ева. К чему это? Какой смысл?

В ярком цветастом платье, с гладко зачесанными волосами, Карен казалась старше, а совет ее убедительным.

— Я не знаю, Карен. Но, по-моему, это просто нехорошо…

— Ева, — сказал доктор Макклур, и такого нежного голоса у него никто, кроме этих двух женщин, никогда не слышал. Он взял обе ее руки в свои. — Ты знаешь, дорогая, что я не мог бы любить тебя больше, если бы ты была моей родной дочерью.

— О, папа, я совсем не это хотела сказать…

— Забудь об этом, — резко сказала Карен, — и ничего ему не говори.

Ева вздохнула. Собственно, подобная ситуация уже была в раннем детстве, если можно так выразиться, в ее доисторические времена. Много лет назад доктор Макклур рассказал ей об удочерении, и смятение, которое вызвал у нее его рассказ, до сих пор не покидало ее.

— Ну, я не буду, если вы так считаете, — с сомнением проговорила она, хотя по ее голосу чувствовалось, что она не одобряет этого. С другой стороны, она была очень рада, что ей посоветовали молчать, ведь она так боялась всего, что могло угрожать ее наконец-то обретенному счастью.

Закрыв глаза, доктор Макклур откинулся на спинку скамейки.

— Да, пожалуй, лучше не говорить, — согласился он.

— Вы уже назначили день свадьбы? — спросила Карен, бросив быстрый взгляд на доктора.

— Пока еще нет. — Ева всячески старалась избавиться от подавленного настроения. — Вероятно, я ужасная идиотка, мне бы хотелось, чтобы мы поскорее повенчались. Я никак не могу отделаться от странного чувства, что…

— …Что этого никогда не случится? — добавила Карен.

— Да, — с дрожью сказала Ева. — Я… я просто не знаю, почему мне в голову лезут такие мысли. Ведь выйти замуж за Дика — это моя единственная мечта.

— Где он? — сухо спросил доктор Макклур.

— О, где-то в госпитале. У него очень сложный случай…

— Гланды? — сыронизировал доктор.

— Папа! — укоризненно воскликнула Ева.

— Ах, извини, милочка, — быстро спохватился он, открывая глаза. — Не обращай на меня внимания. Я просто хочу подготовить тебя к жизни жены доктора. Я хочу…

— А меня это не касается, — вызывающе перебила его Ева. — Меня интересует Дик, а не его работа. И я легко привыкну к своей роли.

— Конечно, милочка моя.

— Иногда мне кажется, что мы никогда не поженимся, — вновь проговорила Ева. — Такое у меня предчувствие. И это ужасно.

— Ради всего святого, Ева! — воскликнула Карен. — Не будь глупой девочкой. Ты так хочешь выйти за него замуж, так выходи уж скорее, чтобы покончить с этим.

Некоторое время Ева молчала, потом сказала:

— Извини, Карен, если мои мысли показались тебе глупыми. — Она встала.

— Садись, милая, — печально сказал доктор Макклур. — Карен не хотела тебя обидеть.

— Извини, — пробормотала Карен. — Я… Это все нервы, Ева.

Ева села.

— Я… По-моему, я тоже сама не своя в последние дни. Ричард почему-то думает, что нам следует немного подождать со свадьбой. И он прав. Глупо торопить события. Человек не может в один день полностью изменить свою жизнь.

— Да, Ева, — сказал доктор Макклур. — Ты очень мудрая девушка, если так быстро пришла к подобному заключению.

— Дик такой… я не знаю, как бы точнее сказать… такой уютный. Мне с ним очень хорошо. — Ева весело рассмеялась. — В Париже мы будем ходить с ним по всяким интересным местечкам и совершать сумасбродные поступки, которые обычноделают в медовый месяц.

— Ты ведь уверена в себе, Ева? — Карен положила свою темную головку на плечо доктора Макклура.

— Уверена? Да, именно, это уверенность… И это самое сокровенное мое желание. Я все время мечтаю о нем. Во сне я вижу только Дика. Он такой большой, сильный и в то же время такой ребенок…

Карен в темноте улыбнулась и слегка повернула голову, чтобы взглянуть на доктора Макклура. Доктор выпрямился и закрыл лицо руками. Улыбка Карен исчезла, глаза затуманились, в них появилось выражение скрытого беспокойства. По ее хорошенькому личику скользнула тень, так часто появлявшаяся в последнее время.

— Вот ведь я какая, — весело проговорила Ева. — Болтаю только о себе в то время, как вы… Вы знаете, что вы оба ужасно выглядите? Ты что, нездорова, Карен?

— О, я чувствую себя как обычно. Но вот Джону необходимо отдохнуть. Может быть, нам с тобой удастся, наконец, уговорить его.

— Папа, ты действительно в последнее время очень осунулся. Почему бы тебе не закрыть на время свою темницу и не поехать в Европу? Хотя я не доктор, но отлично понимаю, что морская прогулка принесет тебе пользу.

— Да, пожалуй, — согласился доктор. Он встал и начал ходить по траве.

— И ты тоже должна поехать с ним, Карен, — решительно заявила Ева.

С чуть заметной улыбкой Карен покачала головой.

— Я не смогу тронуться с этого места, Ева. Я пустила здесь слишком глубокие корни. Но Джон обязательно поедет.

— Ты поедешь, папа?

Доктор Макклур остановился.

— Слушай, дорогая моя, занимайся-ка ты своими делами со своим молодым человеком и не беспокойся обо мне. Ты ведь счастлива? Да?

Доктор Макклур поцеловал ее, а Карен так и застыла с улыбкой на губах, как будто она в это время думала о чем-то другом.

В конце июня доктор Макклур не выдержал решительного натиска со стороны женщин и, наконец, сдался. Он отложил свою работу, чтобы поехать в отпуск в Европу. Он страшно похудел, костюм прямо-таки неприлично висел на его еще более ссутулившихся плечах.

— Будьте, наконец, разумны, — довольно грубо уговаривал его жених Евы. — Так дальше продолжаться не может. В один прекрасный день вы совсем свалитесь. Сами ведь отлично знаете, что вы не железный.

— Да, я это уже обнаружил, — с кривой усмешкой согласился доктор Макклур. — Что ж, хорошо, Дик, ты меня уговорил. Я поеду.

Ричард и Ева проводили его. Карен, прикованная к дому, чрезмерно утомленная, в порт не поехала, и доктор Макклур простился с ней в ее изящном садике на Вашингтон-сквер.

— Я поручаю Еву вашим заботам, — сказал доктор Ричарду, когда ударил последний гонг парохода.

— Не беспокойтесь о нас. Лучше как следует займитесь собой, сэр.

— Папа, ты обещаешь?

— Хорошо, хорошо, — недовольно проворчал доктор Макклур. — Боже, вы разговариваете со мной так, как будто мне уже 80 лет. До свидания, Ева.

Ева обняла его, и он тоже крепко сжал ее в своих объятиях. Потом, пожав руку Ричарду, поспешил на борт парохода. Он долго стоял у перил, махал им рукой, пока пароход разворачивался. Ева вдруг почувствовала себя одинокой. Ведь до сих пор он не уезжал от нее так далеко, и эта разлука немного ее пугала. Она даже всплакнула в такси, положив голову на плечо Ричарда.

Уже прошел август. Ева изредка получала от доктора короткие письма, хотя сама регулярно писала ему. Доктор не любил много писать. Он прислал несколько писем, весьма характерных для него: они были краткие, точные в деталях и только на общие темы. Ничего личного. Он писал из Рима, Вены, Берлина и Парижа.

— Он побывал у всех знаменитых онкологов мира, — с негодованием говорила Ева Ричарду. — Хорош отдых. Кому-нибудь из нас нужно было непременно поехать с ним.

— Возможно, именно это ему и требуется: проводить время по своему усмотрению, — улыбнулся доктор Скотт. — Ведь главное — это перемена обстановки. Физически он совершенно здоров. Я тщательно осмотрел его перед отъездом. Давай оставим его в покое.

Ева проводила дни в бесконечных, но очень приятных заботах. Она приобретала приданое, получала многочисленные приглашения друзей на чашку чая, ездила вместе с Ричардом на морской берег на уик-энды и т. д. Ева с упоением торжествовала свою победу над всеми представительницами женского пола. Ей так быстро и легко удалось завоевать сердце популярного доктора Скотта. Она очень редко виделась с Карен, и порой ей было стыдно за такое невнимание к ней.

Доктором Скоттом иногда овладевали сомнения:

— Почему-то в этом месяце у меня резко сократилась практика. Не понимаю, что за причина?

— А разве в прошлый летний сезон этого не было?

— Да, но…

— Ах ты, дамский угодник! — воскликнула Ева. — Все эти… все эти жалкие создания влюблены в тебя, и теперь только потому, что ты помолвлен со мной, они перестали ходить к тебе. Я отлично знаю их, ведьмы проклятые. И ты такой же, как они. Я очень жалею…

И она разразилась слезами. Это была их первая ссора, и на Еву она произвела тяжелое впечатление. Что касается доктора Скотта, то во время этой ссоры у него был такой вид, будто он наступил на липкую грязь.

— Милый! О, прости меня! Я совсем так не думаю. Я просто с ума схожу от любви к тебе. Ты полностью завладел мной, всеми моими мыслями. И я все равно буду любить тебя, даже если эти проклятые ипохондрички не будут ходить к тебе. Черт с ними, с твоими пациентками. О, Дик, — всхлипывала она в его объятиях. — Я твоя раба. Я сделаю для тебя все, что ты захочешь.

Потом Ева вновь была счастлива, потому что он поцеловал ее в любимое местечко и повел в ближайшее кафе угостить шоколадным пломбиром, который она очень любила.

В начале сентября доктор Макклур сообщил из Стокгольма, что он скоро возвращается. Ева помчалась с этим письмом в приемную жениха.

— Гм-м, — критически хмыкнул Ричард, вертя в руках эту весьма скудную информацию. — Примерно столь же красноречив, как египетская мумия.

— Как ты думаешь, принесла ему пользу поездка? — расспрашивала его Ева, как будто доктор Скотт мог видеть за четыре тысячи миль.

— Должна принести, милая. Не беспокойся. Если со здоровьем у него плохо, мы его срочно отремонтируем, как только он высадится на берег. Сейчас он, вероятно, уже в пути.

— Интересно, знает ли Карен? — Ева едва сдерживала волнение. — Возможно, знает. Вероятно, папа написал и ей.

— Я думаю. В конце концов, ведь она же его будущая жена.

— И это мне кое-что напомнило, Ричард Скотт.

Ева вынула цветок из букета, стоявшего на столе доктора.

— Говоря о будущих женах…

— Да?

— О, Дикки, не будь глупым, — вспыхнула Ева. — Разве ты не понимаешь? Я говорю… — Ева посмотрела ему прямо в лицо. — Дик, когда мы поженимся?

— Слушай, ангел мой… — начал он, смеясь и пытаясь обнять ее.

— Нет, Дик. Я совершенно серьезно.

Они долго смотрели друг на друга. Потом доктор Скотт вздохнул и слегка откинулся на своем вращающемся стуле.

— Что ж, хорошо, — сказал он с некоторым раздражением. — Кажется, я действительно конченый человек. Я дошел до такой точки, что ты мне мерещишься повсюду: я ем тебя за завтраком, я вижу тебя во всех обнаженных бюстах, к которым прикладываю свой стетоскоп.

— Дик!

— Я никогда не думал, что скажу какой-нибудь женщине: «Я не могу жить без тебя». Но теперь, Ева, я именно это и собираюсь тебе сказать. Ева, я не могу жить без тебя. Черт возьми, Ева, я женюсь на тебе в ту самую минуту, когда вернется старый Джон!

— О, Дик, — только и могла прошептать Ева. Она обошла вокруг стола, села ему на колени и поцеловала кончик красивого носа Ричарда. Потом, соскользнув с его колен, сказала:

— Конечно. Я немедленно бегу к Карен на Вашингтон-сквер.

— Но побудь со мной еще хоть немного, — проворчал он. — Неужели ты не можешь сходить к Карен в другой раз?

— Нет. Я и так совсем ее забросила, а кроме того…

— И меня тоже бросаешь…

Он нажал кнопку звонка. Вошла сестра.

— На сегодня прием окончен, мисс Харриган.

А когда сестра вышла, позвал:

— Ну, иди ко мне.

— Нет.

— Ты хочешь, чтобы я, как дурачок, бегал за тобой по всему кабинету? Ловил тебя?

— О, Дикки, милый, пожалуйста, не надо.

Ева энергично пудрила свой носик.

— Я должна пойти к Карен.

— Откуда вдруг такая любовь к Карен?

— Ну, пусти меня, Дикки. Я хочу все рассказать ей, дурачок ты этакий. Я просто должна хоть кому-нибудь рассказать!

— Ну, тогда я, пожалуй, немного вздремну, — сказал он. — Когда у тебя поднимается подбородок, спорить с тобой бесполезно. А я всю ночь не спал, сидел у кровати миссис Мартин. Я держал ее за руку и внушал ей, что рожать ребенка совсем не страшно, все равно что удалить зуб.

— О, бедняжка!

Ева поцеловала его.

— А она хорошенькая? Ну ладно, не буду. Спи.

— Вечером увидимся? В конце концов, надо же отпраздновать.

— Конечно.

Ева убежала.

Она появилась на залитой солнечными лучами Парк-авеню именно с таким видом, какой и должен быть у девушки перед свадьбой. Она сияла от счастья. Швейцар мило улыбнулся ей, а шофер такси бросил зубочистку и поспешил открыть ей дверцу.

Она дала адрес Карен и, закрыв глаза, откинулась на сиденье. Итак, наконец-то. Теперь уже свадьба не за горами. И не просто какая-нибудь свадьба, а с Ричардом. Конечно, будет масса сплетен о том, как она бросилась к нему на шею, как подцепила его. Ну и пусть их болтают. Они просто завидуют. И чем больше будут ей завидовать, тем счастливее будет она. Ей хотелось, чтобы все женщины мира завидовали ей. Миссис Ричард Барр Скотт… звучит отлично.

Такси остановилось перед домом Карен. Ева вышла, расплатилась с шофером и остановилась полюбоваться на Вашингтон-сквер. Было четыре часа дня.

Послеполуденное солнце ярко освещало геометрические фигуры газона, фонтаны и бесчисленных нянек с разноцветными детскими колясочками. Взглянув на колясочки, Ева вспыхнула. В последнее время она что-то часто стала думать о детях. Потом ей пришло на ум, что если они с Ричардом после свадьбы не смогут жить в Вестчестере или на Лонг-Айленде, то самым подходящим местом для них будет домик вроде домика Карен. Это самый красивый дом в Нью-Йорке. С достаточным количеством спальных комнат… с красивыми драпировками…

Она позвонила.

Ева с отцом жили в обыкновенной квартире на 60-й улице. Несмотря на все хлопоты и суету, на то, что они вложили в нее большие деньги, квартира все-таки оставалась самой обыкновенной квартирой. Но доктор Макклур категорически отказывался переезжать куда бы то ни было. Он должен был находиться в двух шагах от Онкологического института. И конечно, собственный дом для них был совершенно ненужной роскошью, поскольку Евы почти никогда не было дома, а доктор Макклур чуть ли не жил в лаборатории. И Ева очень радовалась, что Карен и доктор Макклур в самое ближайшее время тоже поженятся. Когда она уедет, он не будет таким покинутым и одиноким в этой ужасной квартире.

Дверь ей открыла незнакомая служанка. Это удивило Еву. Она вошла в вестибюль и спросила:

— Мисс Лейт дома? — Вопрос глупый, но его обычно всегда задают.

— Да, мисс. А кто ее спрашивает?

Служанка была мрачная молодая девушка, и, видимо, довольно неопытная.

— Ева Макклур. О, пожалуйста, не докладывайте обо мне, я своя, — сказала Ева. — А что случилось с Элси?

— Ее уволили, — слегка оживилась девушка.

— Значит, вы здесь новенькая?

— Да, мисс, я здесь три недели.

— Боже мой, — испугалась Ева. — Так давно! А где мисс Лейт? В саду?

— Нет, наверху.

— Тогда я пойду прямо туда.

Ева легко взбежала наверх по широкой лестнице, оставив в вестибюле немного опешившую служанку.

Нижний этаж дома Карен и помещения для прислуги имели вполне современный западный вид, приданный им модным декоратором. Но наверху царили Карен и восточный стиль. Спальни в японском стиле были все заставлены японской мебелью и различными безделушками, которые Карен привезла из Токио, из дома отца. «Как жаль, — думала Ева, поднимаясь наверх, — что так мало людей имеют доступ в верхние комнаты Карен. В них так много интересного, они как уголки музея».

Ей показалось, что одетая в кимоно фигура проскользнула в дверь гостиной. Ева поспешила догнать ее.

Конечно, это Кинумэ, старая служанка Карен. Ева совершенно ясно видела фигурку маленькой чужестранки, когда та входила в спальню Карен и закрывала за собой дверь. И прежде, чем Кинумэ исчезла за дверью, Ева успела заметить, что у нее в руках были листок японской почтовой бумаги и маленький конверт с изящным рисунком из розово-желтых хризантем.

Когда Ева собиралась постучать в дверь Карен, она открылась и на пороге показалась маленькая фигурка Кинумэ. В руках у нее теперь ничего не было, и она что-то говорила на своем свистящем языке.

— Ои дамарэ, — услышала Ева раздраженный голос из комнаты.

— Люди уходить, насаи окасан, — просвистела Кинумэ, закрывая дверь и поворачиваясь.

Увидев Еву, старая японка свое удивление выразила единственным известным Еве способом: легким расширением глаз.

— Ло, Ева. Давно не приходить видеть мисси.

— Хелло, Кинумэ, — сказала Ева. — Я знаю, и мне ужасно стыдно. Как поживаешь, Кинумэ? Как поживает Карен?

— Я хорошо, — ответила Кинумэ, не отходя от двери, — мисси нехорошо.

— Разве Карен?.. — испугалась Ева.

Но сморщенные губы японки были плотно сжаты.

— Нельзя видеть мисси сейчас, — заявила Кинумэ. — Мисси писать. Она скоро кончать.

Ева засмеялась.

— Я ни за что на свете не решилась бы помешать знаменитой писательнице. Я подожду.

— Пойду сказать мисси, что вы здесь.

Кинумэ повернулась, чтобы пойти.

— О, не беспокойся. Я никуда не спешу. Я могу посидеть немного и почитать книгу, или еще что-нибудь.

Кинумэ поклонилась, запрятав маленькие ручки в рукава, и ушла, закрыв за собой дверь в коридор.

Оставшись одна, Ева сняла шляпу, жакет и подошла к зеркалу причудливой формы, чтобы поправить прическу и полюбоваться собой. Она решила, что завтра же непременно сделает перманент и вообще волосы уже пора помыть. Потом открыла сумочку, достала губную помаду и подумала: привезет ли ей доктор Макклур такую же помаду, какую она видела у Сузи Хотчкисс. Мистер Хотчкисс привез Сузи из Парижа замечательный набор косметики. Она три раза провела пальчиками по губам и затем положила новый слой помады. Поцелуи Дика несколько сломали линию ее губ, и он так и не дал поправить ее. Если верить рекламе, то помада не должна размазываться, однако она размазалась. Ева решила больше не покупать помаду этой фирмы.

Потом она подошла к окну и взглянула на дремавший в послеполуденном солнце японский садик.

На окнах были железные решетки. Бедная Карен! И зачем она, как только купила этот дом, поставила на все окна железные решетки? Взрослая женщина! Это просто какой-то абсурд! Она почему-то всего боялась в Нью-Йорке. И зачем тогда было уезжать из Японии?

Ева бросилась на одну из изящных японских кушеток. В комнате стояла уютная тишина: самое подходящее место для мечтаний. В саду щебетали птички. Гостиная и спальня Карен были расположены в задней части дома, окнами в сад, и детские крики только чуть слышно доносились из сквера на площади… Как приятно помечтать о Ричарде, о том, как они поженятся. Еве очень захотелось, чтобы в этот момент Ричард, ее милый Дикки, оказался здесь в ее объятиях. Бедняжка Дик. Он так огорчился, когда она убежала от него. Как ребенок, у которого отняли шоколадку.

За дверью в спальне не слышалось ни единого звука. Ева взяла со столика первую попавшуюся книгу и начала лениво перелистывать страницы.

4

В 17.30 по нью-йоркскому времени «Пантия» спокойно разрезала воды океана. Темнело. Доктор Макклур лежал в кресле на палубе и смотрел на тонкую полоску горизонта, постепенно темнеющего на востоке.

Верхняя палуба была почти пуста, все ушли переодеваться к обеду. Только один высокий молодой человек в пенсне и в полотняном кепи прогуливался по палубе. Изредка он останавливался и, облокотившись на перила, бросал укоризненные взгляды на спокойное теперь море.

Когда он проходил мимо доктора Макклура, его зеленое лицо слегка пожелтело.

— Доктор Макклур!

Доктор повернул голову и некоторое время, не узнавая, рассматривал молодого человека.

— Вероятно, вы меня не помните, — сказал молодой человек. — Мое имя Квин. Мы встречались с вами в мае этого года на приеме у вашей невесты на Вашингтон-сквер.

— Ах, да, — с кроткой улыбкой сказал доктор Макклур. — Здравствуйте! Как путешествие? Нравится?

— Нет, знаете ли…

— Да. Со мной то же самое. Начиная с самого Саутгемптона. Морская болезнь. Мой желудок никогда не переносил океана.

Мистер Квин сделал отчаянную попытку улыбнуться.

— Знаете, у меня то же самое. Чертовски мучаюсь. Если у меня такой же вид, как у вас, доктор…

— Да, вероятно, такой же, — проворчал доктор Макклур. — Вот что значит морская болезнь. Это мои родственники отправили меня в Европу. Не могу сказать, чтобы я чувствовал себя сейчас значительно лучше, чем до поездки.

Мистер Квин пробормотал:

— А меня отец. Фактически он отправил меня насильно. Вы знаете, он инспектор Квин из Полицейского департамента. Если я и чувствовал себя в Европе немного лучше, чем до поездки, то обратное путешествие перечеркнуло все.

— Слушайте. Вы ведь, кажется, автор детективных романов? Я теперь вспомнил. Садитесь, мистер Квин, садитесь. Сам я не читал ваши романы — я терпеть не могу подобных вещей, — но все мои друзья…

— Вероятно, написали обо мне кучу недовольных писем, — вздохнул Эллери Квин, опускаясь в соседнее кресло.

— Я не то хотел сказать, — поспешил поправиться доктор Макклур. — Я вообще не люблю этот сорт литературы, я отнюдь не имел в виду лично ваши произведения. Вечно подтасовывают научные данные. Вы, конечно, понимаете, что я не хочу этим оскорбить вас.

— Да, понимаю, — печально проговорил мистер Квин.

На него сильное впечатление произвела перемена, произошедшая во внешнем облике доктора. Его полное, суровое лицо осунулось, а одежда буквально болталась на сутулых плечах.

— Я вас что-то до сих пор не замечал на пароходе, — сказал доктор. — Хотя почти все время проводил в этом кресле.

— Я ужасно страдал от морской болезни. Все, на что я был способен, это стонать в своей каюте и грызть сухие сэндвичи с цыплятами. Долго были за границей, доктор?

— Около двух месяцев. Разъезжал по столицам, смотрел, что у них там сделано. Остановился в Стокгольме повидаться с людьми из Наградного комитета. Извинился, что не мог приехать раньше. А они вполне приличные люди, я имею в виду размер премии.

— Я слышал, — улыбнулся Эллери, — вы передали чек вашему институту?

Доктор Макклур кивнул. Некоторое время они сидели молча, любуясь морем. Наконец Эллери спросил:

— А мисс Лейт с вами?

Он должен был повторить вопрос, так как доктор сразу не ответил.

— Что? Ах, извините, — ответил доктор. — Нет, Карен в Нью-Йорке.

— По-моему, морское путешествие принесло бы ей большую пользу, — сказал Эллери. — В мае она выглядела очень плохо.

— Да, она очень устала.

— Обычное утомление после выпуска очередной книги, — вздохнул Эллери. — Но вы, люди науки, и не представляете себе, сколь тяжела эта работа. А какая прелесть «Восьмое облако». Как изделие из нефрита.

— Не могу судить о трудности вашей работы, — сказал доктор с усталой улыбкой. — Я ведь патолог.

— Ее знание восточной психологии просто изумительно. И какая изящная проза. Не удивительно, что она теперь так утомлена. Вероятно, похудела.

— Она вообще несколько анемична.

— И слишком чувствительна?

— В основном нервы, — сказал доктор.

— Тогда почему же она не поехала с вами?

— Что? — вспыхнул доктор Макклур. — О, извините, я…

— Я вижу, — улыбнулся Эллери, — вы предпочитаете остаться в одиночестве?

— Нет, нет, сидите, пожалуйста. Просто я немного устал. Собственно, никаких секретов нет: Карен просто чрезвычайно робка и застенчива. Это стало почти манией. Боится воров и прочее.

— Я заметил, что все окна у нее закрыты железными решетками, — сказал Эллери. — Конечно, подобная обстановка удручающе действует на психику человека. Вероятно, это результат ее долгой жизни в Японии. Никак не может идти в ногу с американским образом жизни.

— Да, не приспособилась.

— Я слышал, что она ни разу не ночевала вне дома. Все свое время проводит в доме или в саду.

— Да.

— Она напоминает мне Эмили Дикинсон. Можно предположить, что в жизни мисс Лейт была какая-то трагедия.

Макклур повернулся к Эллери, слегка приподнялся в кресле и внимательно посмотрел на него.

— Почему вы так говорите? — спросил он.

— А разве… разве что-нибудь было?

Доктор снова опустился в кресло и закрыл глаза.

— Да… кое-что было. Много лет тому назад.

— Семейное? — предположил Эллери, сгорающий от ненасытного любопытства.

— Сестра. Эстер. — Доктор некоторое время помолчал. — Я знал их обеих в Японии. В 1913 году, как раз перед первой мировой войной.

— Вероятно, какая-нибудь трагедия? — не унимался Эллери.

Доктор Макклур резким движением вынул изо рта сигару.

— Если не возражаете, мистер Квин… Я бы не хотел обсуждать эту тему.

— О, извините. — Затем через некоторое время Эллери спросил: — Скажите, пожалуйста, доктор, а за какую работу вы получили награду? Я никогда не мог разобраться в научных деталях.

Доктор заметно оживился.

— Это доказывает правоту моих слов. Вы, писатели, все одинаковы: в деталях не разбираетесь, а пишете.

— И все-таки, что же это было?

— А, так, глупости, очередная не продуманная до, конца гипотеза. Я потратил массу времени на изучение различных ферментов и их влияния на процесс окисления в живых клетках, процесс ферментации, связанный с дыханием… Собственно, я продолжил работу Варбурга из Берлина. Поставленную проблему я, к сожалению, не разрешил, но несколько второстепенных вопросов удалось при этом уточнить. — Он пожал плечами. — Правда, никаких практических результатов. Однако я надеюсь.

— Это все из области раковых заболеваний? Я полагаю, все доктора сходятся на том, что рак — болезнь наследственная.

— Великий боже, нет! — воскликнул доктор Макклур, подпрыгнув в кресле. — Где вы это, черт возьми, слышали? Наследственная! Хм!

Эллери смутился.

— А… разве нет?

— О, слушайте, Квин, — доктор был явно раздражен. — Мы уже двадцать лет тому назад отказались от теории наследственности в раковых заболеваниях.

К нему подошел стюард.

— Вы доктор Макклур? Вас вызывают по телефону из Нью-Йорка, сэр.

Макклур вскочил, лицо его снова осунулось.

— Извините, — пробормотал он. — Вероятно, это дочь.

— Не возражаете, если я пойду с вами? — спросил Эллери, вставая. — Мне надо поговорить с корабельным экономом.

Они молча последовали за стюардом на палубу «А», где доктор Макклур быстрыми шагами вошел в кабину с надписью «Телефон корабль — берег». Эллери, ожидая, пока эконом успокоит рассерженную чем-то пухлую даму, рассматривал сквозь стекло кабины доктора. Все-таки что-то угнетает его, и это не вопрос здоровья…

В следующий момент Эллери быстро вскочил со стула. Когда доктора соединили с берегом и он услышал чей-то голос, с ним произошло нечто невероятное. Эллери видел, как доктор конвульсивно сжал трубку, кровь отхлынула от его лица, плечи опустились, и казалось, что он вот-вот упадет.

Первой мыслью Эллери было, что у доктора сердечный приступ. Но он тут же по выражению лица доктора догадался, что это не физическая боль, побледневшие губы искривились от какого-то ужасного сообщения.

Наконец доктор Макклур вышел из будки, неловко оттягивая воротничок сорочки, будто ему не хватало воздуха.

— Квин, — произнес он неузнаваемым голосом. — Квин, когда мы прибываем?

— В среду утром. — Эллери взял дрожащего доктора под руку.

— Боже мой, — прохрипел доктор, — целых полтора дня.

— Доктор, что случилось? Что-нибудь с дочерью?..

Доктор Макклур с трудом подошел к стулу и бессильно опустился на него, не спуская глаз с телефонного аппарата. Белки его глаз пожелтели, на них четко вырисовывались маленькие красные пятнышки. Эллери подозвал стюарда и попросил его принести виски. К ним уже со всех ног бежал корабельный эконом.

— Ужасно. Это просто ужасно, — бормотал доктор. — Я не могу понять. Это ужасно.

Эллери потряс его за плечо.

— Ради бога, доктор, скажите же, что случилось? Кто вам звонил?

— Что? — Доктор посмотрел на него невидящими глазами.

— Кто вам звонил?

— Ах, да, да. Это из нью-йоркской полиции.

5

В половине пятого Ева приподнялась на кушетке и, потягиваясь, зевнула. Книга упала с ее колен. Она сморщила носик: книга оказалась скучной. А может быть, это потому, что в теперешнем состоянии она не могла связать между собой и двух фраз. Ей так о многом нужно подумать: свадьба, медовый месяц, дом, в котором они будут жить, мебель…

Если Карен еще не скоро закончит свое писание, она, пожалуй, свернется здесь клубочком и попробует уснуть. До шести часов еще масса времени, а в шесть у нее заказан разговор с доктором Макклуром. Ей страшно не терпелось поскорее сообщить ему о свадьбе. Хорошо бы Карен пошла вместе с ней на переговорный пункт. Они бы вместе позвонили на «Пантию». Или лучше сохранить эту новость как приятный сюрприз до прибытия «Пантии» в среду утром?

В спальне Карен раздался телефонный звонок.

Ева откинулась на шелковые подушки, ничего не слыша, с застывшей улыбкой на лице. Телефон позвонил опять. Потом замолчал. Снова зазвонил.

«Странно», — подумала Ева, глядя на закрытую дверь. Телефон стоял на письменном столе Карен перед эркером, выходящим в сад. Именно здесь Карен иногда писала свои произведения. Ей стоит только протянуть руку… Вот опять звонок.

Может быть, Карен прилегла? Но такой резкий звонок должен был ее разбудить. Или она ушла в свою таинственную мансарду? Но… Вот опять звонок.

Возможно, Карен сознательно не отвечает на него. Карен ведь странная особа — нервная, вспыльчивая, — может быть, она просто разозлилась на телефон, который прервал ее мысли. В доме царил строгий закон: ни в коем случае не мешать Карен во время ее работы. Пусть звонит… Ева поуютнее устроилась на подушках. Но телефон не унимался.

Вдруг Ева вскочила. А если что-нибудь случилось? Кинумэ сказала, Карен «писать». Но что именно она пишет? Ведь Кинумэ принесла ей почтовую бумагу и конверт. Значит, она не работает над очередной новеллой, а просто пишет письмо, почему же она не отвечает на звонки?

Телефон позвонил в последний раз и замолчал. Ева побежала в спальню. Вероятно, с Карен что-нибудь случилось. Она ведь была больна. Так говорила Кинумэ. Когда Ева видела ее в последний раз, Карен ужасно выглядела. Да, конечно, что-то случилось.

Ева буквально ворвалась в спальню Карен. Она с такой силой распахнула дверь, что та стукнулась о стену и быстро закрылась, ударив Еву сзади. С замирающим сердцем Ева осмотрелась по сторонам.

Сначала ей показалось, что в комнате никого нет. Никого не было в маленькой японской кроватке, никого не было за письменным столом, стоявшим у эркера. Стул был глубоко задвинут под стол с противоположной от Евы стороны. Стол и стул Карен были расположены так, чтобы свет из тройного окна эркера падал сзади, из-за плеча.

Ева прошла по комнате, озираясь по сторонам, озадаченная. Все на месте: красивая японская кроватка, ширма у стены, акварели на стенах, около кровати огромная пустая клетка для птиц, картина знаменитого японского художника Огури Сотан, которую Карен высоко ценила, различные безделушки — все на месте, за исключением самой Карен. Где она? Она определенно была в этой комнате полчаса тому назад. Ева слышала ее голос. Если только она поднялась в мансарду, которую никто никогда не видел…

И тут Ева увидела два маленьких японских башмачка, свешивавшихся со ступеньки эркера. Пол эркера несколько возвышался над уровнем пола комнаты. И башмачки были надеты на ножки Карен… а дальше виднелся кусочек ее кимоно…

Ева почувствовала, как у нее сжалось сердце. Бедняжка Карен. Она просто упала в обморок. Ева обежала вокруг стола. Вот Карен. Она лежит лицом вниз на возвышении эркера, растянувшись вдоль всей ступеньки.

Ева открыла рот, чтобы позвать Кинумэ.

Но рот ее закрылся. Широко открытыми глазами смотрела она перед собой. Все ее тело, кроме глаз, было парализовано.

Кровь на ступеньке эркера. Ева больше ни о чем не могла думать. Кровь. Голова Карен была слегка повернута в сторону Евы, и на полу около ее белой шеи растекалась огромная лужа крови. Крови было очень много, как будто ее кто-то выкачивал из этого ужасного разреза на горле Карен… Ошеломленная Ева закрыла глаза руками и как-то неестественно захныкала.

Когда она опустила руки, мозг ее начал постепенно функционировать: Карен лежала так спокойно, ее впалые щеки были иссиня-белы, веки испещрены жилками. Карен была мертва. Карен умерла от ножевой раны на горле…

Карен была убита.

Эта мысль пронеслась в ее мозгу бесконечное число раз, подобно тому, как только что бесконечно звонил и звонил телефон. Только телефонные звонки в конце концов прекратились, а эта мысль продолжала вертеться в мозгу Евы. Ева схватилась рукой за письменный стол, ей надо было на что-нибудь опереться.

Ее рука дотронулась до какого-то холодного предмета. Инстинктивно она отдернула руку и посмотрела на него. Это оказался длинный металлический предмет, заостренный на одном конце и с отверстием на другом. Едва сознавая, что она делает, Ева взяла этот предмет в руку. Это была… — «как это странно», — подумала Ева — половинка ножниц. Она разглядела маленькую дырку между острым концом и отверстием для пальцев, дырку для винтика, который скрепляет обе половинки. Но форма этих ножниц была удивительной, необычной. Ева никогда не видела…

Ева чуть не вскрикнула. Это лезвие, этот острый конец… это же оружие. Оружие, которым была убита Карен. Кто-то зарезал Карен половинкой ножниц, потом вытер с лезвия кровь и оставил половинку ножниц на столе. У Евы затряслись руки, и металлический предмет выскользнул из них и, ударившись о край стола, упал в корзинку для бумаги, стоявшую с правой стороны стула. Невольно Ева вытерла о юбку руки, но на пальцах все же осталось неприятное ощущение холодной стали.

Она подошла ближе и опустилась на колени около тела Карен.

«Карен, Карен, — думала она, — такое странное и в то же время очаровательное создание. Она была безумно счастлива после долгих лет затворничества, а теперь такая ужасная смерть». Ева почувствовала дурноту и оперлась рукой о пол рядом с телом Карен.

На сей раз ее пальцы дотронулись до какой-то желеобразной массы. Ева вскочила и издала бессвязное, чуть слышное восклицание, которое прозвучало в пустой комнате как шепот.

Это была кровь Карен, и теперь вся ее рука была испачкана этой кровью.

Ева бессознательно попятилась назад, вне себя от ужаса и подступившей к горлу тошноты.

«Где у меня носовой платок? Надо вытереть руки…» — Она искала в кармане юбки, тщательно стараясь не оставить на ней кровавых пятен. Наконец платок нашелся, и она начала тереть и тереть руки, как будто они уже больше никогда не будут чистыми. Вытерев руки и испачкав платок красными кровавыми пятнами, она продолжала смотреть на синеющее лицо Карен.

И вдруг она замерла. Сзади нее кто-то прищелкивал языком.

Ева так быстро обернулась, что чуть не упала. Она прислонилась к столу, прижимая к груди испачканный кровью платок.

На пороге стоял мужчина и прищелкивал языком, а его холодные серые глаза смотрели не на лицо Евы, а на ее руки.

Наконец низким голосом он медленно проговорил:

— Стойте, красавица моя.

6

Мужчина оттолкнулся от косяка и на цыпочках вошел в комнату. Он шел так осторожно, что у Евы появилось желание истерически расхохотаться. Она подумала, что делает он это ловко, не без некоторой грации, очевидно, ему часто приходится так ходить.

Мужчина не смотрел ей в лицо, он видел только ее руки.

«Боже, платок с кровавыми пятнами», — в ужасе подумала Ева… Она уронила платок на пол и слегка оттолкнулась от стола.

— Я сказал, стойте.

Ева остановилась. Мужчина, не спуская с нее своих проницательных глаз, попятился назад к двери и нащупал ее руками.

— Я… Она… — начала Ева, указывая жестом через плечо. Во рту у нее пересохло, и она замолчала.

— Молчать!

Это был молодой человек с прекрасным, загорелым, худым лицом. Слова, как капли ледяной воды, просачивались сквозь его плотно сжатые губы.

— Стойте на месте. Там, около стола. И держите ваши ручки так, чтобы я мог их все время видеть.

Все в комнате закружилось, пол начал куда-то проваливаться. Ева закрыла глаза. Оказывается, у нее головокружение. «Держите ваши ручки…» Ноги похолодели, а мозг, как мотор, продолжал отстукивать слова, смысл которых не доходил до ее сознания: «Держите ваши ручки…»

Когда она снова открыла глаза, он стоял около нее с выражением озадаченности в больших серых глазах. И теперь уже он смотрел не на ее руки, которыми она держалась за стол, а на ее лицо. Он старался что-то прочитать по ее лицу. Он внимательно рассматривал сначала ее брови, потом глаза, нос, рот, подбородок, как счетовод, производящий инвентаризацию. Ева пыталась найти какой-то смысл в происходящем хаосе, но безуспешно. А может быть, это просто сон, она надеялась, что это в конце концов окажется кошмарным сном. Она почти убедила себя, что это сон, и закрыла глаза.

Она не слышала, как он двигался. Значит, действительно, это все только сон. И когда она снова открыла глаза, его перед ней уже не было.

Но повернув голову, она увидела его позади стола в эркере, на коленях около тела Карен. Он не дотрагивался до Карен, не дотрагивался и до крови, он, даже встав на колени, почти не касался пола.

Ева теперь отлично видела его строгое, загорелое, молодое лицо, склонившееся над трупом. Ни у одного из знакомых ей мужчин не было такого лица: ни у доктора Макклура, ни у Ричарда Скотта. Гладкое, загорелое лицо, почти лишенное растительности. Ева подумала, что это могло бы быть лицо мальчика, не будь оно таким суровым и непроницаемым. Лицо взрослого человека, которому приходится жить среди врагов, и поэтому он прикрыл его непроницаемым коричневым щитом. У него были широкие плечи и большие, чистые, загорелые руки. Когда он наклонялся, на животе у него не появлялось никаких складок, живот был плоский и упругий, а у Ричарда уже появлялся мягкий жирок.

У Ричарда… О, Ричард!..

Одет он был в, пожалуй, уж слишком аккуратный серый костюм с Палм-Бич, темно-синюю рубашку и белый шелковый галстук. Шляпа — белая итальянская соломка — была залихватски надвинута на один серый глаз.

Загорелый человек встал и начал крадучись обходить всю комнату. Он переходил от предмета к предмету, внимательно осматривая все.

«Да, — подумала Ева, — это именно так: он, как охотник, подкрадывается к дичи». Он буквально все осмотрел, ни до чего не дотрагиваясь, и все это время он не упускал ее из вида.

«Кто он такой? — думала Ева. — Кто он?» Эта мысль повергала ее в панику. Кто он такой? Она раньше никогда не видела его. Невероятно, чтобы он был другом Карен или другом одного из знакомых Евы. Она никогда не видела подобных мужчин. Он не похож на ее знакомых, он не похож и на игроков на скачках, которых Еве часто приходилось видеть, и не похож на тех типов, которые болтаются на Таймс-сквер.

Так кто же он такой? Каким образом вошел он в дом? Может быть, все это время он находился в спальне? Но Ева отлично помнила, что, когда она вошла в спальню, за исключением Карен, там никого не было. Так когда же он пришел? Кто он? Гангстер? Может быть, он…

Сердце Евы снова замерло, и, прежде чем она смогла сдвинуться с места, он уже стоял перед ней. Он схватил обе ее руки и до боли сжал в своей огромной руке. Другой рукой он взял ее за подбородок и слегка потряс голову. У Евы застучали зубы и на глазах показались слезы.

— Отвечайте быстро, детка, — выстрелил он как из пулемета. — Ваше имя?

К немалому удивлению, Ева услышала свой голос:

— Ева. Ева Макклур, — пролепетала она, как ребенок.

По легкому движению его руки она поняла, что ему известно это имя, однако глаза никак на это не отреагировали.

— В котором часу вы пришли сюда?

— В четыре. Около четырех.

— Кто вас видел?

— Служанки.

Она удивилась, почему это она вдруг отвечает на вопросы незнакомца. Но она утратила всякую волю и превратилась в бесхарактерную медузу.

— Япошка?

— Кинумэ была наверху, она приносила Карен почтовую бумагу. Я из гостиной слышала голос Карен, но ее не видела. И она не знала, что я пришла. Кинумэ как раз вышла из спальни и сказала, что Карен пишет. Я отослала Кинумэ и осталась в гостиной подождать.

— Кого?

— Я хотела поговорить с Карен о… кое о чем.

— Сколько времени вы ожидали?

— В половине пятого здесь позвонил телефон, — механически отвечала Ева. — Он все звонил и звонил, и наконец замолчал. — Еве почему-то показалось, что ему известно все о телефонном звонке, но откуда он мог это знать и почему именно она думала, что он знает, она не могла объяснить. — Я испугалась, вошла сюда и нашла ее…

Голос Евы упал. Мужчина снова внимательно посмотрел на нее, выражение озадаченности не покидало его. И удивительно, какой силой обладали эти глаза…

— Что вы делали с этим испачканным кровью платком? — Он наподдал ногой лежавший на полу платок.

— Я… я подошла посмотреть на Карен и испачкала руки в крови на полу. И я вытерла их.

— Отлично, милочка, — медленно проговорил он. — Думаю, что вы слишком наивны, чтобы так искусно врать.

Колени Евы подкосились, она опустилась на пол и, прислонившись к столу, плакала, как дурочка.

Загорелый человек стоял над ней, широко расставив ноги, и смотрел на нее. Потом ноги его исчезли. Она не видела, куда он ушел, но чувствовала, что он продолжает обыск.

Ричард… Если бы только Ричард был здесь. В его объятиях она бы чувствовала себя, в полной безопасности. Он защитил бы ее от этого загорелого человека с ужасными глазами. О, если бы Ева скорее стала навсегда его женой и обрела его могучую защиту: Несмотря на огромное желание перестать плакать, она не могла овладеть собой и продолжала всхлипывать. Ричард… А отец? Но она тут же постаралась прогнать от себя мысль об этом огромном усталом человеке, находящемся сейчас в океане.

Сзади нее послышался звон разбитого стекла. Что-то пролетело над ее головой и упало на пол рядом.

Этот брошенный предмет чуть не попал в лицо незнакомцу, который собирался подняться на ступеньку эркера. Он инстинктивно закрыл лицо руками, чтобы защитить глаза от осколков стекла из разбитого центрального окна эркера. Потом они с Евой бросились к другим окнам эркера, чтобы посмотреть, кто это бросается камнями. Как и когда Ева вскочила на ноги, она не помнила. Она только помнила звук разбитого стекла и потом увидела, что она вместе с загорелым мужчиной находится в эркере. Кровь на полу, маленькая неподвижная фигурка…

Но в саду никого не было. Человек, разбивший стекло, уже убежал.

Ева начала дико хохотать. Она прислонилась к груди загорелого человека и содрогалась в конвульсиях смеха. Потом сбежала со ступенек эркера, облокотилась на стол и продолжала смеяться до тех пор, пока слезы ручьем не полились из ее глаз.

— Бросают камни… — истерически выкрикивала она, — бросают камни… в Карен… в Карен…

Он с силой хлопнул ее ладонью по щеке. Она вскрикнула от боли и отшатнулась от него.

— Я же сказал вам, молчать, — нахмурившись, проворчал он. Эти слова были произнесены тоном, скорее похожим на извинение.

И как будто устыдившись, он быстро отвернулся от нее. Ева подумала, что ему стало стыдно не за то, что он шлепнул ее, а за то, что извинился. Она внимательно наблюдала за ним.

Незнакомец рассматривал разбитое окно. Толстые вертикальные прутья железной решетки с внешней стороны окна отстояли друг от друга на расстояние примерно пятнадцати сантиметров. Потом он подошел посмотреть на камень, по пути взглянув на часы.

Камень лежал посередине комнаты. Самая обыкновенная галька. Одна сторона ее была испачкана глиной, теперь раскрошившейся на полу. Слегка влажная, будто ее только что выковырнули из земли, галька была овальной формы, длиной около 12–13 сантиметров. Он наподдал ее ногой, и она перевернулась. С другой стороны камень был чистым. И это все.

— Странно, — произнес он через некоторое время. И Ева поняла, что он уже пришёл к определенному заключению по поводу этого камня.

— Какой-нибудь парнишка… Мисс Макклур.

— Да? — отозвалась Ева.

— Вы уверены, что слышали голос Карен Лейт, когда япошка приносила ей почтовую бумагу?

— Уверена.

— А что это была за бумага? Та, которая сейчас лежит на столе?

Ева посмотрела. Это была та самая бумага с бледным рисунком из розово-желтых хризантем. Но бумага была скомкана… Рядом с ней лежал чистый конверт.

— По-моему, это та самая, — сказала Ева.

Он подошел к столу, достал из кармана носовой платок и, закрыв им пальцы, расправил листок. На нем было что-то написано. Ева прочитала слова, но ее сознание отказывалось работать нормально, и она не смогла постичь смысл написанного. Она запомнила только слово «Морель». Это фамилия адвоката Карен. Очевидно, это было начало письма к Морелю, письма, которое так и не было закончено, оно прерывалось на половине фразы.

— Это ее почерк?

— Да.

Он снова скомкал бумагу и бросил на стол точно на то же место, где она лежала раньше. Потом обошел вокруг стола и осмотрел все ящики.

— Никакой другой почтовой бумаги нет, — пробормотал он и задумался, прикусив верхнюю губу. — Послушайте, сестренка, — сказал он, — япошка дала Лейт бумагу и ушла. А когда бумага была еще у япошки, на ней было что-нибудь написано?

— Нет.

— Значит, это не она. Мисс Лейт писала после того, как ушла япошка. Это доказывает, что, когда япошка уходила, Карен еще была жива. Отлично. — Он посмотрел на часы.

— Кинумэ? — удивилась Ева. — Кинумэ никогда в жизни не сделает ничего подобного.

— А я и не говорил, что это сделала она. Не говорил ведь? — рассердился молодой человек. — Значит, вы все время сидели в гостиной. Никуда невыходили?

— Нет.

— Кто-нибудь входил или выходил из этой комнаты, пока вы так сидели?

— Никто.

— Никто? — Молодой человек был явно удивлен. В его глазах вновь появилось выражение озадаченности, и он по-прежнему внимательно посмотрел в ее лицо.

«Почему? — подумала Ева. — Хотя какое это теперь имеет значение? Стоит ли об этом задумываться, главное — Карен умерла». Единственное, чего ей сейчас хотелось, — чтобы Дик был здесь.

Загорелый молодой человек подбежал к двери, прислушался, потом бесшумно открыл ее и с порога осмотрел гостиную. Из гостиной шли две двери: одна в коридор, другая та, на пороге которой он стоял. Не поворачиваясь, он спросил:

— Вы абсолютно уверены? Может быть, вы заснули?

— Нет, никто не входил и не выходил из этой комнаты.

Он вернулся к ней, на ходу сжимая и разжимая пальцы рук.

— Вернемся к японке. Сколько времени она пробыла в этой комнате?

— Не больше десяти секунд.

— Чепуха. — Он даже покраснел от злости. — Конечно, Карен зарезали в то время, когда вы сидели в той комнате. Вы говорите, что никто мимо вас не проходил. Тогда как же, черт возьми, убийца вышел из комнаты? Даже если предположить, что убийца уже был в комнате, где-нибудь спрятался в то время, как японка приносила бумагу, как же, черт возьми, он вышел отсюда? Ну-ка, скажите мне. Ну, скажите.

— Я не знаю. — У Евы разболелась голова, и она ничего не могла сообразить.

А он все больше и больше злился.

«И почему он так злится?» — подумала Ева.

— Что ж, отлично. Значит, убийца не проходил через гостиную, — говорил он сам с собой. — Но он должен был каким-то образом уйти. Ведь его сейчас здесь нет. Как же он ушел? В эти окна? Нет. Они все загорожены железными решетками. Давайте допустим совершенно сумасшедшую идею. Допустим, что он никогда не входил в эту комнату, все время был за окном, висел на веревке, привязанной к крыше или еще к какой-нибудь штуковине, и сквозь решетку метнул в нее нож. Тогда почему сейчас ножа нет в горле? Нет, это чепуха… и в комнате нет другой двери, ведущей в холл. Только одна, в гостиную. Вот проклятье!

— Это не совсем так, — сказала Ева. — Здесь есть вторая дверь.

— Где? — Он повернулся и осмотрел комнату.

— Но; пожалуйста, не трогайте ее, пожалуйста, не трогайте!

— Где она?

— Карен… Карен никогда никому не позволяла дотрагиваться до нее. Никому. Никто не подходил к ней, даже самые близкие.

Он подошел к Еве совсем близко, она чувствовала на своем лбу его разъяренное дыхание.

— Где она? — требовал он.

Ева прошептала:

— За японской ширмой. Ширма скрывает ее.

Он в два прыжка очутился там и отодвинул ширму.

— Куда она ведет? Ну, быстро отвечайте.

— В… в мансарду. Там Карен работает, там она написала большую часть своих произведений. Туда никто никогда не ходил. Даже мой отец. О, пожалуйста, не трогайте…

Это была самая обыкновенная дверь. Его возбуждение постепенно затихало, он успокоился и стоял, не двигаясь и не дотрагиваясь до двери. Он просто смотрел. Потом повернулся.

— Здесь задвижка. И она задвинута с этой стороны двери.

Он уже больше не сердился. Он просто пристально смотрел на нее, так же пристально, как в тот момент, когда только что вошел в комнату.

— Вы дотрагивались до этой задвижки?

— Я даже не подходила к ней близко. А почему?.. А что?..

Он опять прищелкнул языком.

— Я… я ничего не понимаю, — прошептала Ева.

— Кажется, красавица, для вас дело дрянь. Похоже, что занавес опустится очень скоро.

Со ступенек эркера послышался едва уловимый шорох, от которого у обоих мороз пробежал по коже. Ева почувствовала, как у нее от ужаса буквально зашевелился каждый волосок. Это был булькающий звук, чуть слышное бульканье, издаваемое человеком, и притом… живым…

— О, боже, — прошептала Ева, — она… она…

Прежде чем она успела сдвинуться с места, он прошмыгнул мимо нее. Когда же ноги Евы обрели силу, чтобы двигаться, он уже стоял на коленях около Карен.

Карен открыла глаза и так пристально посмотрела на Еву, что она невольно зажмурилась. Но тотчас снова открыла глаза, потому что все еще слышала это ужасное бульканье, вырывавшееся из разрезанного горла Карен, при этом ее бескровные губы совершенно не двигались.

Молодой человек спросил чуть хриплым голосом:

— Мисс Лейт, кто на вас напал?..

Но он замолчал, так как пристальный взгляд Карен застыл, на искривленных губах появилась кровавая пена. Не успев отвернуться, Ева наблюдала всю эту ужасную сцену.

Молодой человек встал.

— Я готов был поклясться, что она уже мертва. Черт возьми. Она так распласталась на ступеньке…

Он достал сигарету и медленно закурил, потом положил использованную спичку к себе в карман. Все это время он не смотрел на Карен.

— Ну, что вы можете сказать в свое, оправдание?

Ева только смотрела на него, она не слышала ни одного его слова.

— Значит, не хватает ума придумать себе какое-нибудь алиби? Кой черт принес меня сегодня сюда? Одуреть можно.

— Вы сказали, — начала Ева надтреснутым голосом, — вы сказали, что я…

— Да, да, красавица моя, вы здорово влипли. Только вот не знаю, кто вы такая: или вы самая глупая на свете бабенка, или вы уж слишком умны.

Он продолжал внимательно рассматривать ее оценивающим и в то же время озадаченным взглядом.

— Что вы хотите сказать? Я не…

— Когда вы вошли сюда, она была еще жива. После того, как японка ушла, и до того, как зазвонил телефон, в этот промежуток времени никто через гостиную не проходил ни в спальню, ни из спальни, по крайней мере, вы сами так говорите. Никто не мог пролезть через эти железные решетки на окнах. Никто не мог, выйти из этой комнаты через вторую дверь, которая ведет в мансарду… потому что эта дверь была заперта на задвижку изнутри. Что же получается? Никто отсюда не выходил. Ну-ка, подумайте хорошенько, что получается?

Ева задрожала и стала нервно тереть глаза.

— Вы меня извините, пожалуйста, — тихо проговорила она. — Я, кажется, немного… немного устала, знаете, это шок из-за смерти Карен. Я, кажется, ничего не понимаю. Не думаете же вы, что я…

Он притянул ее к себе и повернул так, чтобы она посмотрела в его внимательные серые глаза.

— Я вот что думаю, — сказал он строго, — никто отсюда не выходил потому, что никто и не мог выйти отсюда. То есть, я хочу сказать: вы единственный человек на этом богом проклятом свете, который имел возможность убить Карен.

Его лицо куда-то поплыло, его молодое, загорелое, овальное лицо… Ричард, Ричард, Ричард. Пожалуйста, приди ко мне, Дик, Дик…

— И не только это, — услышала она его по-прежнему суровый голос. — Не успеет ягненок и двух раз хвостиком вильнуть, как в вашу жизнь вмешается Полицейский департамент Нью-Йорка. Карен Лейт назначила сегодня на пять часов свидание с одним шпиком из Главного полицейского управления, а сейчас без двух минут пять.

Затем она услышала свой собственный голос, далекий и неузнаваемый. Тоненьким голоском она вскрикнула:

— Нет. Я не делала этого! О, пожалуйста, поверьте мне. Это не я! Это не я!

И в то же время другой, внутренний голос повторял: все кончено, ничего больше не будет, ни Дика, ни свадьбы, ни счастья… ни жизни.

Часть вторая

7

Приходя в себя, Ева почувствовала, что ее щеки горят от легких шлепков. И где-то далеко она услышала голос загорелого молодого человека:

— Эй, слушайте, бросьте вы это. Ради всего святого. Вот еще выдумала — обморок. Бросьте это.

Голос слышался все ближе и ближе, и наконец Ева открыла глаза и увидела, что лежит на полу, а загорелый молодой человек стоит около нее на коленях и слегка похлопывает ее По щекам.

— Перестаньте шлепать меня, — слабым голосом проговорила Ева, отстраняя его руку и приподнимаясь. — Я не ребенок.

Он поставил ее на ноги, прижал к шкафу, схватил за локти и слегка потряс.

— Вы зарезали Карен Лейт или не вы? Говорите скорее. Слышите? Вот еще вздумала… обморок.

Он сердито смотрел на нее сверху вниз. В глазах у Евы снова потемнело. Когда-то давным-давно с ней уже случалось нечто подобное. Давным-давно… В Нантакете жил один мальчик с таким же загорелым лицом и серыми глазами, как у этого мужчины. Однажды она упала с дерева и лежала в обмороке, и мальчик начал так же шлепать ее по щекам до тех пор, пока она не очнулась. Раскрасневшись от досады, что упала на глазах у мальчика в обморок, она накричала на него и отшлепала. Вот и сейчас она почувствовала зуд в ладонях и с трудом удержалась, чтобы не вернуть ему шлепки.

— Нет. Я не убивала Карен.

В его глазах было столько подозрения, столько недоумения и мальчишеской неуверенности, что Еве даже стало его жалко.

— Если это сделали вы, скажите мне, я могу держать язык за зубами, если захочу. Скажите.

«Ева Макклур, — думала между тем Ева, — помолвленная девушка, предмет зависти всех ее подруг, центр ее собственной маленькой вселенной… попала в ловушку». Она чувствовала, как дверца ловушки захлопывается, ее острые зубцы уже больно прокусили Еву. И она осталась совсем одна. Карен — уже остывший труп, доктор Макклур далеко, Дик Скотт — соблазнительное лакомство, которого ей уже никогда не отведать. Она осталась одна в этом мире мерзкой действительности, в этой ужасной комнате с трупом, кровью на полу и загорелым молодым человеком… Она осталась одна с этим сердитым молодым человеком, который крепко держал ее за локти. Или нет. Это она держалась за него. За него так удобно цепляться, у него такие сильные руки, такие теплые, так охотно предлагающие ей помощь.

— Повторяю, я не убивала Карен. — Обессиленная, она прислонилась к нему.

— Но только вы одна могли это сделать. Не пытайтесь меня обмануть. И не такие, как вы, пробовали, только ничего у них не получалось.

— Если вы уверены в том, что это сделала я, зачем же вы меня спрашиваете?

Он снова потряс ее, потом оттолкнул немного назад и заглянул ей в глаза.

Ева закрыла глаза, но тут же снова открыла их.

— Вы должны поверить мне, — вздохнула она. — Но в подтверждение я могу только дать вам свое честное слово. Вы должны мне поверить.

Он резко оттолкнул ее от себя, и она прислонилась к письменному столу.

— Вот чертов дурак. — Его губы вытянулись в прямую линию. Ева поняла, что он говорит о себе.

Он быстро оглянулся. Теперь он вновь напоминав животное, вынюхивающее след.

— Что вы собираетесь делать? — спросила Ева.

В два прыжка он очутился около двери в мансарду, достал из кармана носовой платок, обвязал им правую руку и схватился за задвижку. Но задвижка не поддавалась. Он отступил немного вправо и снова потерпел фиаско.

— Черт, заклинило! — Он продолжал толкать задвижку. — Платок. Возьмите его. Тот, на котором кровь.

— Что? — чуть слышно прошептала Ева.

— Платок на полу. Сожгите его. Быстро.

— Сжечь? — повторила Ева. — Зачем? Где?

— В гостиной в камине. Только сначала закройте дверь в коридор. Ну, быстро! Слышите?

— Но у меня нет…

— Возьмите у меня в кармане пиджака. Черт возьми, быстрее поворачивайтесь.

Ева подошла к нему. Мозг совсем отказывался работать, она просто механически подчинялась его приказаниям.

Она засунула руку в карман его пиджака и почувствовала, как напряглись мускулы на его бедрах в тщетных попытках отодвинуть задвижку. Он прикусил губы так, что их совсем не было видно, а сухожилия на шее напряглись и припухли. Наконец она нашла спички.

Ева вернулась к письменному столу, взяла испачканный кровью носовой платок и медленно пошла в гостиную. Закрывая дверь в спальню, она слышала тяжелое дыхание загорелого молодого человека, все еще возившегося с задвижкой. Она опустилась на колени перед камином.

Огонь в камине погас совсем недавно; там еще тлела небольшая кучка пепла. Ева механически вспомнила, что вчерашний вечер был очень прохладным, а Карен всегда зябла. Карен такое малокровное создание… А на платке Евы ее кровь. Кровь Карен…

«Кровь Карен… — подумала Ева. — И она сжигает кровь Карен…» Платок разгорался с легким шипением.

Ева встала и снова пошла в спальню. Ей не хотелось смотреть, как будет гореть этот платок с пятнами крови Карен… Она вообще хотела забыть о платке, забыть о теле, что теперь лежало на полу, а когда-то было Карен, забыть о зияющей ране на ее горле…

— Я не могу здесь больше оставаться, — крикнула она, врываясь в спальню. — Я сейчас убегу, спрячусь куда-нибудь. Возьмите меня отсюда. Дик, возьми меня домой, куда-нибудь…

— Прекратите, слышите? Перестаньте выть. — Он даже не повернулся к ней.

— Если я отсюда не уйду…

— Все будет в порядке.

— А полиция?..

— Они опоздали. Вам повезло. Вы сожгли платок? — По его загорелому лицу струился пот.

— Но если они меня здесь застанут?..

— Японка видела вас. Видела? Черт бы побрал эту задвижку. — Он со злостью постучал по ней рукой, обвязанной носовым платком.

— О, боже, — простонала Ева. — Я не знаю, что мне делать. Я не знаю…

— Если вы сейчас же не заткнетесь, получите от меня хорошую затрещину. А-а-ах!

Задвижка наконец-то с громким скрипом подалась.

По-прежнему обернутой носовым платком рукой он распахнул дверь и исчез во мраке.

Ева подошла к открытой двери и оперлась о косяк. За дверью была небольшая площадка, а вверх шла узенькая лестница с деревянными ступеньками. Вверх… в комнату в мансарде. Комната. Что, это за комната?

Комната Евы была где-то далеко, на 60-й улице… Ее кровать с роскошным вышитым покрывалом: на белом крепдешине ярко-желтые цветы. В третьем ящике туалетного стола — чулки, свернутые клубочками. Целый шкаф летних шляпок. Старый чемодан с оборванными наклейками. Черное шелковое белье, о котором Сузи Хотчкисс сказала, что такое белье носят только содержанки и актрисы. Как тогда рассердилась на нее Ева… Гобелен над кроватью довольно рискованного содержания, который ей так надоел, шокировал Венецию и очень нравился доктору Макклуру.

Она слышала, как наверху двигался молодой человек. Слышала металлический стук оконной задвижки, легкий скрип оконной рамы…

Да, она, кажется, забыла убрать лак для ногтей. Вот уж разворчится черномазая Венеция. Ева, кажется, капнула лаком на вязаный коврик…

Сверху спускался загорелый молодой человек. Он слегка оттолкнул ее от косяка и оставил дверь открытой. Он снова внимательно осмотрел спальню. Его грудь теперь равномерно поднималась и опускалась в спокойном дыхании.

— Я не понимаю, — спросила Ева, — что вы делаете?

— Даю вам выход из ловушки, — ответил он, не глядя на нее. — Интересно только, что я получу за это? А? Великолепная?

Она съежилась. Ах, так вот почему…

— Я знаю, что получу, — горько усмехнулся он. — Пинок под зад. Дадите мне урок хорошего тона: не лезь не в свое дело.

Он аккуратно отставил японскую ширму от двери и прислонил ее к стене.

— Что вы делаете? — опять спросила Ева.

— Даю копам материал для умозаключений. Дверь была заперта изнутри. Я ее отпер. Теперь они решат, что убийца вошел и вышел именно этим путем, через эту дверь. Они будут думать, что убийца из сада по крыше пробрался в мансарду. Оба окна в мансарде тоже были заперты изнутри. Никто не мог влезть через них. А я их открыл.

— Я все еще ничего не понимаю, — шептала Ева. — Это невозможно. Этого не может быть.

— Они подумают, что убийца влез в окно мансарды, спустился вниз, сделал что хотел и тем же путем убрался обратно. Ну-ка, попудрите ваш носик…

— Но…

— Никаких «но». Попудрите ваш носик. Прикажете мне и это сделать за вас?

Ева побежала в гостиную за сумочкой, она лежала на кушетке, на которой Ева совсем недавно читала книгу… Недавно? Когда это было? В комнате стоял слабый запах гари…

А он все осматривал спальню, чтобы еще и еще раз во всем удостовериться.

Внизу — оба услышали одновременно — кто-то позвонил в дверь.

Еве с трудом удалось открыть сумочку, но он тут же вырвал ее из рук Евы, быстро захлопнул и бросил на кушетку. Через секунду его сильные руки подняли Еву и усадили на кушетку рядом с сумочкой.

— Времени уже нет, — шептал загорелый молодой человек. — Ну-ка, сделайте вид, что вы горько плачете. До чего вы дотрагивались в той комнате?

— Что?

— О, боже мой, до чего же бестолковая. До каких предметов вы там дотрагивались?

— До письменного стола, — прошептала Ева. — Потом я оперлась рукой о пол под окнами эркера.

— Еще до чего? Ну, ради бога, скорее говорите.

— Я забыла. Я трогала там еще что-то. Птицу со сверкающими камнями.

Ей показалось, что он снова собирается отшлепать ее по щекам. До того он рассвирепел.

— Птица. Камни. Что за чертовщина? Слушайте. Вы лучше держите язык за зубами и выполняйте мои указания. Плачьте, если есть охота. Можете упасть в обморок. Делайте любую чертовщину, только не болтайте много.

«Боже мой, он меня не понял. Птица. Половинка птицы».

— Но…

— Никаких «но». Когда к вам обратятся, расскажите им то, что вы рассказали мне с самого начала. — Он направился к двери спальни. — Только ни в коем случае не говорите, что дверь в мансарду была заперта на задвижку. Поняли? Когда вы вошли в комнату, дверь была в таком же состоянии, как и сейчас. Поняли?

Он ушел.

Он ушел… Единственным звуком, который раздавался теперь в этой комнате, было ее собственное дыхание. Полиция. Ей теперь хорошо были слышны голоса: новой служанки, Кинумэ и мужской, хрипловатый… Вот они уже на лестнице. Вот в конце коридора. Женщины горячо протестовали против чего-то, а мужчина насмехался над ними.

«Он меня не понял, — думала Ева, сидя на кушетке и обеими руками держась за нее. — Я говорила о тех маленьких ножницах, которые нашла на письменном столе. Ножницы, сделанные в форме птицы, украшенные драгоценными камнями. Лезвие ножниц — клюв, середина — тело птицы и ручки ножниц — ноги птицы. Он подумал, что я сошла с ума. Но ведь я до них дотрагивалась».

Она вскочила с кушетки и открыла было рот, чтобы позвать его, но в это время в дверь застучали кулаком. Ева снова упала на кушетку и хотела сказать «войдите», но, к своему удивлению, обнаружила, что кроме учащенного стука ее сердца никакого звука не раздалось.

В спальне загорелый молодой человек кому-то сердито кричал:

— Живо-живо, сестренка! Дайте мне Главное полицейское управление! Где вы там? Эй, скорее, вы, там!

Он нарочито громко продолжал повторять слова «Главное полицейское управление».

Стук в дверь прекратился, кто-то нажал на ручку, и дверь распахнулась.

Ева увидела маленького, тощего седого человечка в модной фетровой шляпе и довольно поношенном старом синем костюме. Он стоял на пороге, засунув правую руку в карман брюк.

— Кто тут вспоминает о Главном полицейском управлении? — спросил вошедший, не двигаясь с места и внимательно осматриваясь по сторонам. Белая девушка и Кинумэ испуганно выглядывали из-за его плеча.

— Мне кажется, — начала Ева, но, вспомнив, что ей говорил загорелый молодой человек, замолчала.

Мужчина, стоявший в дверях, был явно озадачен.

— Вы мисс Лейт? — спросил он вежливо, все еще не двигаясь с места.

— Полицейское управление? — доносился из спальни голос загорелого молодого человека! — Что за черт? Что случилось с аппаратом? Эй, барышня, — послышался ожесточенный стук по рычагу.

Маленький седой человечек быстро вошел, но загорелый молодой человек двигался еще быстрее, он уже стоял в дверях спальни, полностью загораживая своими широкими плечами вход в нее.

Ева, сидя на кушетке, чувствовала себя зрителем увлекательной мелодрамы. Она могла только сидеть и смотреть, сердце ее сжималось. Да, но это, к сожалению, была не мелодрама, а действительность… Действительность.

— Вот это сервис, черт возьми, — воскликнул загорелый молодой человек. — Высылают фараона еще до того, как получили сообщение о преступлении. Хелло, Гилфойл.

Седой человек проворчал:

— А, это опять ты? Что тут за карусель, черт бы вас побрал? — Он повернулся к Еве. — Я спрашиваю вас: вы мисс Лейт? Карен Лейт? Меня прислали сюда…

Кинумэ с порога разразилась каскадом свистящих японских слов. Загорелый молодой человек посмотрел в ее сторону, и она замолчала. «Кажется, обе женщины, — подумала Ева, — знали этого человека». Он схватил Гилфойла под руку и повернул его:

— Это же не Карен Лейт, ты, куриная башка. Это мисс Ева Макклур. Ну-ка, сними шляпу перед леди.

— Слушай, Терри, — спокойно сказал Гилфойл. — Не задирайся. Что тут в конце концов случилось? Меня послали…

— А я сказал тебе, сними шляпу, — засмеялся загорелый молодой человек и изловчился сбить с головы Гилфойла его новую шляпу. Потом большим пальцем показал через плечо: — А мисс Лейт найдешь там.

Гилфойл неохотно нагнулся за шляпой.

— Ты меня лучше не трогай. Понял? Что здесь случилось? Босс приказал мне прийти сюда, и вдруг я натыкаюсь здесь на Терри Ринга. — По его лицу проскользнула тень подозрения. — Эй, слушай, ты говоришь, преступление? Ты сказал, преступление?

«Ах, так вот как его имя, — подумала Ева. — Терри Ринг. Вероятно, Теренс. Он похож на ирландца. И до такой степени не похож на Гилфойла, полицейского. Такой веселый». Да, он Очень веселый — в уголках серых глаз появились морщинки и теперь его суровые губы улыбаются. Только глаза сохранили то же выражение, какое было в них, когда она впервые увидела его. Наблюдательность. Он и сейчас наблюдал за ней. Он наблюдал и за Гилфойлом.

Терри Ринг с шутовским поклоном отступил в сторону, и детектив проскользнул мимо него в спальню.

— Разве я не велел тебе снять шляпу, — крикнул ему вдогонку Терри Ринг. — Теперь-то уж ты ее обязательно снимешь.

Все еще улыбаясь, он посмотрел вслед Гилфойлу, а левой рукой махнул Еве. Этот сочувственный, дружелюбный жест подействовал на нее успокаивающе, она упала на кушетку и, уткнувшись лицом в подушки, залилась слезами без истерических всхлипываний.

Терри Ринг вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Сквозь слезы Ева слышала восклицание Гилфойла и стук рычага телефонного аппарата, стоявшего на письменном столе Карен.

8

Теперь события начали разворачиваться с потрясающей быстротой. Ева безучастно наблюдала за происходящим. Вероятно, прошло уже много времени, а она все еще продолжала сидеть на кушетке. Мысли ее никак не могли обрести прежнюю ясность.

Гостиная была полна народа, это она понимала.

Там были мужчины, много мужчин, и только мужчины. Сначала приехали двое одетых в форму полицейских офицеров, Ева хорошо видела знаки отличия в их петлицах, потом два работника из местного отделения полиции в штатском. Затем огромный мужчина, более крупный, чем Терри Ринг. Ева никогда еще не видела таких широких плеч. Это был сержант Вели, и, хотя они были давно знакомы с Терри Рингом, они совсем не разговаривали. Потом приехал маленький седой человечек, более седой и меньше ростом, чем Гилфойл. Это был начальник. У него были мягкий, вкрадчивый голос и проницательные глаза. Все присутствующие с большим уважением приветствовали его. Это был инспектор не то Брин, не то Квин, Ева не расслышала. Потом приехали мужчины с фотоаппаратами и еще какой-то мужчина с маленькими бутылочками и щеточками. Обе комнаты наполнились папиросным дымом. Это было похоже на мужской политический клуб в субботний вечер.

Наконец пришел человек по имени Праути. У него в руках были огромная черная сигара и докторский чемоданчик. Он прошел прямо в спальню и закрыл за собой дверь. Когда он оттуда вышел, двое полицейских в форме принесли носилки, прошли с ними в спальню и тоже закрыли за собой дверь. Потом они вышли с теми же носилками, которые теперь стали тяжелее. Ева заметила это по усилию, с которым их несли.

Затем посыпались вопросы. Терри Ринг старался отделаться от них шуточками и все время был около Евы, чтобы словом или взглядом поддержать ее.

Несколько вопросов задал сам инспектор Квин. Он поговорил немного с Кинумэ и с новой служанкой, которую звали Дженни О’Мара. Затем отеческим тоном, с большой симпатией поговорил с Евой. Он задал ей несколько незначительных вопросов и все время отдавал вполголоса какие-то приказания различным людям, которых он называл Флинт, Пиггот, Хагстром и Риттер.

И все эти люди без всякого плана, по мнению Евы, толкались в комнатах, поднимались и спускались из мансарды, что-то кричали, просили помочь и обменивались шуточками, которые, с точки зрения Евы, не отличались хорошим вкусом.

Ева почувствовала, что ей на плечо кто-то положил руку. Она оглянулась и увидела маленькую Кинумэ. Та была совершенно убита горем, ее старенькое сморщенное лицо выражало великую скорбь. Она смотрела на Еву покрасневшими от слез глазами. Ева взяла руку Кинумэ и с чувством большой симпатии пожала ее. Это было вскоре после того, как вынесли носилки.

Ева усадила Кинумэ рядом. Та снова всплакнула, спрятав свое маленькое личико в широких рукавах кимоно, чему Ева очень удивилась. Она никогда не думала, что японцы способны испытывать подобные эмоций. Она обняла хрупкие плечики старой японки.

Были разговоры и о загорелом молодом человеке. Ева слышала отдельные обрывки фраз и шутливые намеки на его веселое прошлое, настоящее и возможное будущее. Довольно грубые комментарии по поводу его родословной. Некоторое время Еву совершенно игнорировали, и она с интересом прислушивалась ко всему происходящему: все казалось нереальным и невероятным.

Оказывается, Терри Ринг был одним из тех странных созданий, которых называют «частный детектив». Он знал всех работников полиции, и все они знали его, однако в их отношениях явно чувствовалась некоторая враждебность. Взаимные насмешки были полны ядовитого сарказма.

Из разговоров Ева поняла, что Терри Ринг был человеком, который всем обязан лишь самому себе. Происходил он из кварталов Ист-Сайда, где, несмотря на улучшение материального положения, продолжал жить и поныне. Ему было 28 лет. В прошлом он был зазывалой в цирке, работай на кессонных работах, был букмекером на скачках, упаковщиком на фабрике мясопродуктов, бродягой, профессиональным игроком в бейсбол, бильярдным маркером и очень короткое время на случайной работе в Голливуде. Ева подумала, как он мог за такую короткую жизнь переменить столько профессий. Вероятно, он очень рано, начал… Ей вдруг стало очень жаль его. Она поняла, что он был круглый сирота, дитя улицы, один из тех детей, для которых устраивают благотворительные спектакли. Каким образом он достиг теперешнего положения, ей было не совсем ясно. Кто-то говорил об «улыбке фортуны». Намекали на знаменитое дело о похищении бриллиантов у голливудской звезды, которое Терри Ринг быстро раскрыл. Это и дало ему повод избрать новую профессию — частного детектива.

Все это время он не спускал глаз с Евы.

А противный инспектор Квин все время вставлял коварные вопросики: почему это ни Кинумэ, ни О’Мара не слышали, когда он вошел в дом, почему под окнами мансарды на земле нет следов убежавшего убийцы, земля там достаточно рыхлая, зачем вообще Терри пришел сюда и т. д. и т. п.

— Ну, будь хорошим мальчиком, Терри, — сказал инспектор Квин добродушно. — Я ведь всегда был твоим другом. Что ты здесь делал сегодня?

— У меня было назначено свидание с Карен.

— Служанка О’Мара говорит, что ты и на прошлой неделе был здесь.

— Я и тогда приходил к ней на свидание, — весело подмигнул Терри. Оба захихикали, и инспектор с удовлетворением кивнул головой, как будто то, что сказал Терри, было святой правдой. Однако взгляд его острых проницательных глаз все время переходил от Евы к Терри, затем к Кинумэ и снова к Еве.

— А вот вы, мисс Макклур, вы абсолютно ничего не слышали, пока сидели здесь в течение двадцати минут? Может быть, какой-нибудь крик, стон, какое-нибудь слово, вообще какой-нибудь звук?

Ева покачала головой. Она видела стоящего позади инспектора Терри Ринга, он не спускал с нее глаз.

— Я читала книгу… и думала.

Значит, фактически не очень внимательно читали? Да? — допытывался старик.

— Я… я только что узнала о дате своей свадьбы, понимаете? — вздохнула Ева. — Поэтому…

— О, понимаю. Совершенно естественно. Конечно, вы мечтали. Поэтому были глухи, как столб. Это очень плохо. Все-таки какой-то звук должен был быть.

Он отошел от нее, и Терри Ринг резко повернулся на каблуках. Они пошли в спальню… В спальню.

Ее охватила паника. Корзинка для бумаги… половинка ножниц. Ева уронила половинку ножниц именно в корзинку для бумаги. А что, в корзинке была какая-нибудь бумага? Кажется, да, была. Может быть, они не найдут?.. Нет, обязательно найдут. Ева отлично знала, что найдут. Полиция всегда все находит. Они сразу догадаются, что это орудие убийства. Они сейчас именно и ищут орудие убийства. Конечно, Карен зарезали. Очень часто убийца забывает на месте преступления орудие своего преступления. Они будут тщательно обыскивать все и, конечно, найдут. Если бы только она решилась пойти за ними…

Терри Ринг вошел в спальню, и никто его не остановил. Они просто терпели его. Очевидно, так можно определить их отношение к нему. Почему-то он пользовался такой привилегией. Ни одного репортера не пустили. Она слышала, как внизу сердито шумела целая толпа репортеров. Но Терри Ринг почему-то пользовался особой милостью у представителей Полицейского департамента. Вероятно, они его очень хорошо знают, очевидно, верят в его честность или… может быть… Неужели? Неужели они подозревают его? Может быть, они все время наблюдают за ним, дают ему возможность выдать себя… Ева нервно передернула плечами.

Он сказал, что у него на пять часов было назначено свидание с Карен, — и маленький смешной инспектор придавал этому заявлению большое значение, — что он пришел к пяти, дверь внизу оказалась открытой (что Дженни О’Мара категорически отрицала), что пришел он как раз перед Гилфойлом, который теперь с печальным выражением наблюдал за деятельностью своих коллег. И когда он вошел в спальню, то увидел труп и около него мисс Макклур в полуобморочном состоянии. Он сразу попытался связаться с полицейским управлением. Вот и все…

Ева подтвердила его показания. Она пришла навестить Карен. Кинумэ сказала ей, что Карен пишет. Ева решила подождать в гостиной, когда Карен освободится. Когда же в спальне начал без конца звонить телефон и никто не отвечал, она решила войти в спальню и посмотреть, не случилось ли чего с Карен. Она была в спальне не больше минуты, когда туда вошел Терри Ринг.

Допрашивали и Кинумэ, и старушка на своем ломаном английском языке подтвердила слова Евы о том, как та пришла, как она принесла Карен почтовую бумагу и что Карен выслала ее из комнаты перед самым приходом Евы. Еву просили опознать почерк Карен на скомканном письме. По-видимому, в спальне не нашлось других листков почтовой бумаги. Потом они увели куда-то Кинумэ для дальнейших допросов.

Маленького инспектора, казалось, очень волновал таинственный телефонный звонок. На что Терри только улыбался. Вообще он все время улыбался.

«Но как насчет половинки ножниц? — думала Ева. — Нашли ее?» Она вглядывалась в лица полицейских, стараясь не выказать своего волнения. И что скажет загорелый молодой человек, когда ее в конце концов найдут? Вероятно, он… щеки Евы загорелись. Вероятно, он часто шлепает людей по щекам. Конечно, он будет ругать ее за то, что она ему не сказала вовремя. Ах, все так перепуталось. Она откинулась на спинку кушетки, Слишком усталая, чтобы думать о чем бы то ни было.

Вдруг до нее донесся голос инспектора Квина.

— Мисс Макклур.

Ева взглянула на него. Он стоял перед ней и улыбался, а рядом с ним был мужчина с чернильной подушечкой и маленькими пронумерованными листочками бумаги.

«Вот оно. Они все узнали. Что это он говорит?» — Ева сделала отчаянную попытку сосредоточиться.

— Не пугайтесь, мисс Макклур. Но это очень поможет нам в расследовании.

Краем глаза она видела, что Терри Ринг вышел из спальни. Но инспектор тоже там недавно побывал. Ева многозначительно взглянула на загорелого молодого человека и быстро отвела глаза. Он знал. Инспектор тоже знал. Нет, инспектор не мог знать, у него пока что нет отпечатков ее пальцев. Но Терри Ринг теперь отлично понял, что она пыталась сказать ему о птице и блестящих камнях. Он знал.

— Когда вы были в спальне, — сказал инспектор, отечески похлопывая Еву по плечу, — то в волнении могли дотрагиваться там до различных предметов. Вы дотрагивались до всевозможных вещей и в этой комнате. Но так как вы утверждаете, что никто через нее не проходил, то эта комната нас не интересует. Но вот спальня — другое дело.

— Я понимаю, — сказала Ева.

— Мы взяли в спальне несколько отпечатков пальцев и должны определить, кому они принадлежат. Мы установим, какие из них являются отпечатками пальцев мисс Лейт, какие — старой японки, какие ваши и т. д. Может быть, там обнаружатся и неизвестные нам отпечатки.

— Как относительно моих? — весело подмигнул Терри.

— О, не беспокойся, мы возьмем и у тебя, — сказал инспектор. — Хотя я абсолютно уверен, что ты не оставил никаких отпечатков. Не хотел бы я тебя иметь в роли убийцы. — Оба дружелюбно засмеялись.

Ева протянула обе руки, прилагая неимоверные усилия, чтобы они не дрожали. Работник дактилоскопической лаборатории ловко проделал эту процедуру. Все закончилось очень быстро, и Ева с интересом рассматривала десять чернильных пятен на пронумерованных листочках бумаги.

«Значит, это отпечатки моих пальцев, — думала она. — Все кончено. Все кончено». Она до того устала, что у нее даже не было сил плакать. Она могла только сидеть и наблюдать, как инспектор распоряжается своими подчиненными, и все время чувствовала ужасную улыбку Терри Ринга, которая приковывала ее к месту.

И Ева решила, что она никому на свете не скажет о том, что она дотрагивалась до ножниц: ни Дику, ни доктору Макклуру, ни даже Терри Рингу. Может быть, он забыл, что она ему говорила о птице и камнях. А может быть, на ножницах вообще не осталось отпечатков ее пальцев. Может быть, никогда никто об этом и не узнает. Потом она услышала голос, такой желанный, такой теплый, участливый. Он подействовал на Еву как целительный бальзам. Теперь все в порядке. Теперь все должно быть в порядке. Это Дик. Нечего ей беспокоиться относительно Терри Ринга, или инспектора Квина, или еще о чем-нибудь.

Она протянула ему руки, и он сел рядом с ней на кушетку. Его красивое лицо выражало беспокойство и нежность. Она знала, что все на них смотрят, в том числе и Терри Ринг. Она видела, что он смотрит. Но теперь ей все было безразлично. Она, как ребенок, спрятала голову на груди доктора Скотта.

— Все будет хорошо, моя милая, — повторял он ей без конца. — Успокойся. Все будет хорошо.

— О, Дик, — вздохнула она, еще теснее прильнув к нему. Она была очень рада, что Терри Ринг смотрит на нее. Пусть он видит, что у нее есть свой мужчина, который теперь о ней позаботится. Пусть он не воображает себя всемогущим. Это ее семья. Ее собственная семья, а Терри чужой. Она подняла личико и поцеловала доктора Скотта. Терри Ринг улыбнулся. Доктор продолжал напевать ей о том, что все будет хорошо, и Ева успокоилась. Теперь все будет в порядке.

— Ради бога, Ева, расскажи, что случилось? — прошептал наконец доктор Скотт.

— Я никак не могу поверить. Это чертовски невероятно.

Нет, отнюдь не все в порядке. Она забыла. Какая же она дурочка, если подумала хотя бы на секунду, что с ее неприятностями покончено. «Что случилось?» Да, действительно, что случилось? Случилось то, что она навсегда потеряла Дика.

Ева медленно выпрямилась.

— Ничего, Дик… просто… просто кто-то убил Карен.

— Бедняжка ты моя. — Доктор нежно посмотрел на нее. — Почему бы тебе не поплакать? — Он чувствовал, что ее спокойствие неестественно. Если бы только он знал все.

— Я уже плакала. Не беспокойся обо мне, Дик. Я не хочу выглядеть дурочкой.

— Но я хочу, чтобы ты поплакала. Тебе будет гораздо легче. Ты не должна забывать, милая… есть еще отец…

«Да, — подумала Ева, — есть еще отец. Есть еще доктор Макклур».

— Тебе надо подготовиться к встрече с ним. Для него это будет ужасным ударом. Ты одна можешь его утешить.

— Я знаю, Дик. Все будет хорошо.

— Его уже известили. Я разговаривал с этим инспектором. Они позвонили на «Пантию». К сожалению, он никак не может быть здесь раньше, чем в среду утром.

— Да, Дик.

— Ты меня не слушаешь.

— Нет, нет, Дик. Я слушаю, слушаю.

— Я не знаю почему, но, как только ты ушла, меня охватило беспокойство. Я не мог заснуть и решил зайти сюда за тобой и захватить тебя… Ева!

— Да, Дик?

Она почувствовала, как его объятия сжались еще крепче.

— Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала. Да и для себя тоже.

Она слегка отодвинулась от него, пристально глядя в его глаза.

— Я хочу, чтобы ты немедленно вышла за меня замуж. Сегодня же вечером.

Выйти за него замуж. Как страстно желала она этого еще сегодня днем и как она хочет этого и сейчас, вот в этот момент.

— Не говори глупостей. У нас даже нет лицензии. — Боже, как может она так спокойно говорить?

— Тогда завтра. Мы завтра же непременно пойдем, в Сити-холл.

— Но…

— Никаких но. Мы поженимся до того, как твой отец вернется. Без всякого шума… Хорошо, милая?

Мозг Евы отчаянно работал. Как ему объяснить, что со времени их последней встречи многое изменилось? Он обязательно захочет узнать, что именно случилось. А она ни в коем случае не хочет рассказывать ему. Да, Ева живет теперь с петлей, на шее. Ей остается только ждать, когда кто-нибудь: инспектор Квин или этот огромный ужасный сержант Вели — подойдет и затянет петлю потуже. Но если она выйдет замуж за Дика, эта петля затянется и на его шее. Она потащит за собой и Дика. Нет, она не может этого сделать. Поднимется скандал, шумиха в газетах, эти корреспонденты присосутся, как пиявки…

Внутренний голос говорил ей: «Расскажи все. Расскажи ему. Он поймет. Он поверит тебе. Он поможет».

Поможет? Нет. Ведь в конце концов все против нее, и если он узнает все факты… Но Терри Ринг знает все и… Да, и теперь она в его руках. Он преследует какие-то личные цели. Она лишь пешка в его игре. Он ведь не верит в ее невиновность. И как может кто-нибудь поверить? Как может поверить Дик? Кроме Евы, больше никто не мог убить Карен, так сказал Терри Ринг. И пожалуй, это уж будет чересчур: требовать даже от любящего человека, чтобы он поверил тебе перед лицом таких вопиющих фактов. А она никогда не сможет остаться с Диком, если только он допустит мысль, что она способна на убийство.

Все против нее. Как-то она горячо поспорила с Карен… Из-за чего это произошло? Она не помнит. Но спор был очень горячим, и Элси — бывшая служанка Карен — подслушала. Конечно же, они раскопают Элси, они теперь раскопают все и всех, кто был связан с Карен… А потом — это было всего несколько месяцев назад, — когда доктор Макклур сообщил о своем намерении жениться на Карен, Ева была против. Ева всегда считала Карен немного странной, она никогда не любила ее. И все об этом знали. Слишком уж много тайн вокруг Карен, слишком многое скрывалось, а люди обычно скрывают те вещи, которых следует стыдиться. И Карен знала об отношении к ней Евы. После помолвки мисс Лейт с доктором Макклуром Ева и Карен были взаимно вежливы, но это была только оболочка, скрывающая неприязнь. А вдруг они узнают…

— Нет, Дик, — закричала Ева. — Нет!

Он был очень удивлен ее упорством.

— Но, Ева, я думал…

— Теперь все изменилось, Дик. Карен умерла. Проклятая тайна ее убийства, папа… Сейчас я не могу. Нужно подождать некоторое время. Пожалуйста, милый. Пожалуйста.

— Конечно, я понимаю.

Он нежно потрепал ее по руке, но она знала, что он не понял. В глубине его глаз было какое-то странное выражение.

— Извини, Ева. Вероятно, я не вовремя предложил это. Я только думал, что это может тебе помочь…

— Я знаю, Дик. Ты самый хороший, самый замечательный на свете человек. О, Дик!

Она заплакала, прислонившись к нему, и Дик облегченно вздохнул: он верил в спасительную силу слез. Они сидели посередине шумной комнаты, ничего не замечая.

Терри Ринг окликнул ее:

— Хелло. Снова проливаете ручьи?

Ева выпрямилась. Терри стоял около них и улыбался, спокойный и беспечный, как будто убийства, плачущие женщины и жуткие тайны были для него обычным, повседневным делом.

Доктор Скотт встал, двое мужчин смотрели друг на друга.

— Кто это? — резко спросил он. — Почему вы, ребята, не оставите ее в покое? Неужели вы не видите, в каком она состоянии?

— Дик, — сказала Ева, беря его за руку. — Ты не понял. Это тот самый джентльмен, который… который пришел, когда я нашла… Это мистер Ринг.

— Ах, извините. — Доктор Скотт покраснел. — Ужасное дело.

— У-угу, — буркнул мистер Ринг и взглянул на Еву. В его серых глазах были одновременно и вопрос, и предупреждение. Он предупреждал, чтобы она ни о чем не говорила жениху. И она почувствовала себя такой несчастной, что чуть снова не залилась слезами, только она их уже все выплакала. Ева молча сидела, и второй раз за последние месяцы ей захотелось тихо и спокойно умереть, только на сей раз причина была более уважительной.

9

Вторник прошел как в тумане. Еву вызывали в Главное полицейское управление. Терри Ринг был там, но с ней не разговаривал. Доктор Скотт вел себя в обстановке полицейского учреждения несколько сдержанно, но ни на шаг не отходил от Евы, в любую минуту готовый встать на ее защиту. Нужно было подписать несколько показаний, ответить на несколько вопросов. Целый день Ева ничего не ела.

Вечером доктор Скотт отвез ее на квартиру Макклуров, на 60-ю улицу. Там их ожидала телеграмма от доктора Макклура. Она была очень краткой: «Не волнуйся. Прибываю в среду утром. Бодрись. Люблю. Папа».

Ева немного всплакнула, прочитав ее, и совершенно проигнорировала остальные письма, телеграммы и телефонограммы, грудой лежавшие на столике в холле. Это были соболезнования от друзей, которые целый день нескончаемым потоком поступали на квартиру доктора, и черная Венеция буквально сбилась с ног, принимая их.

Ева бросилась на свою деревянную кровать, и доктор Скотт приложил к ее лбу холодный компресс. Зазвонил телефон. Венеция сказала, что звонит мистер Ринг. Доктор Скотт ответил, что мисс Макклур нет дома, у Евы не было сил спорить с ним.

Доктор дал Еве выпить что-то очень противное, и она быстрозаснула. Когда она проснулась в десять часов вечера, он все еще был здесь, стоял у окна. Увидев, что она открыла глаза, Ричард пошел на кухню, и немного погодя Венеция принесла ей чашку горячего бульона. Ева чувствовала такую сонливость, что, выпив бульон, снова заснула. До следующего утра она так и не знала, что доктор Скотт устроился в гостиной на диване и, не раздеваясь, проспал там всю ночь, чем несказанно шокировал Венецию, баптистская душа которой постоянно возмущалась распущенностью современного общества.

В среду утром по пути в порт им с большим трудом удалось удрать от целой своры репортеров. Когда же они, наконец, достигли спасительного крова морского вокзала, первым, кого они там увидели, был Терри Ринг. В бежевом габардиновом костюме, коричневой рубашке и ярко-желтом галстуке он со скучающим видом прохаживался около таможенного бюро. На них он даже не взглянул. При виде его высокой стройной фигуры у доктора Скотта между бровями появилась маленькая складка.

Доктор оставил Еву в зале ожиданий и пошел справиться о пароходе. И как только он ушел, перед Евой как из-под земли вырос загорелый молодой человек.

— Хелло, красавица, — сказал Терри. — Сегодня вы выглядите значительно Лучше. Где это вы достали такую шляпку? Очаровательная шляпка.

— Мистер Ринг, — быстро пробормотала Ева, оглядываясь по сторонам.

— Для вас — Терри.

— Терри, я не имела возможности поблагодарить вас за все, что вы…

— Бросьте вы. Слушайте, Ева. — Он назвал ее по имени так естественно, что Ева почти не заметила этого. — Ну, как, вы случайно не выложили всю историю своему дружку?

Ева, низко опустив голову, старательно разглядывала свои лайковые перчатки.

— Нет.

— Вот умница девочка.

Ева рассердилась на себя за то, что не хотела смотреть ему в глаза.

— И дальше продолжайте держать свой язычок за зубами.

— Нет, — сказала Ева.

— А я говорю — да.

— Нет, пожалуйста, не заставляйте меня. Я не могу скрыть это от своего отца. Это нехорошо, мистер Ринг.

—. Терри. — По его тону она поняла, что он на нее рассердился. — Вы что, не соображаете, в какой переплет вы попали? Сначала были умницей, а теперь вдруг задумали глупить.

— Терри. — Ева почувствовала, что должна спросить у него. — Почему вы мне помогаете?

Он не ответил. Она подняла голову и увидела, что в его глазах сверкают гневные огоньки.

— Если это деньги, — быстро проговорила Ева, — то я…

Ей показалось, что он собирается ударить ее при всем честном народе, здесь, в зале ожиданий.

— Слушайте, вы… Слушайте, вы… — Он слегка нагнулся, его загорелое лицо залилось пурпурной краской. Потом он овладел собой и спокойно сказал:

— Ну, и во сколько же вы оцениваете мою помощь?

— О, — прошептала Ева. — Извините.

— Испугались, что я разорю вас? Да? Слушайте, не смейте больше говорить мне подобные вещи.

Еве стало ужасно стыдно, она положила свою руку на его, но он быстро отдернул ее и выпрямился. Из-под полей своей желтой фетровой шляпки она видела, как кулаки его нервно сжимаются и снова разжимаются.

— Извините меня, пожалуйста, Терри. Мне очень жаль, что я вас обидела. Но как я могла подумать?..

— Это потому, что с вашей точки зрения я подонок? Да?

— Я просто не могу себе объяснить, почему вы для меня все это делаете…

— А я один из тех парней в стальной сорочке, рыцари, что ли, они называются? Странствую по свету и спасаю красивых девушек, попавших в беду.

— Но если я могу доверять вам, абсолютно незнакомому человеку, я с еще большим основанием могу доверять своему отцу. Не так ли?

— А уж это как хотите.

— И потом, я не могу подвергать вас большей опасности, чем…

— Ха, — презрительно фыркнул он. — А кто же вам тогда поможет?

Теперь она уже начала сердиться.

— Дик. А вы самый…

— Тогда почему же вы не рассказали ему все?

Ева опустила глаза.

— Но… были причины.

— Боялись, что он сбежит от вас?

— Нет.

— Конечно, только подлец мог бы так поступить. И вы боялись. Боялись, что ваш красавец женишок окажется именно таким подлецом. И пожалуйста, не спорьте со мной.

— Вы… просто самый отвратительный…

— Слушайте. Вы отлично знаете, в какой переплет вы попали. Эта старая акула Квин не пропустит ни одной мелочи. Мне и раньше приходилось встречаться с ним по работе. Он дотошный парень, ко всему относится с подозрением. Наверное, вы уже сами заметили это.

— Я ужасно боюсь, — прошептала Ева.

— Так и должно быть.

Он ушел. В его походке была какая-то мальчишеская дерзость, и он сердито сдвинул свою шляпу на затылок.

Ева смотрела ему вслед. Но он не ушел из порта, а снова вернулся к таможенному столу, где уже толпился целый рой репортеров;

— «Пантия» сейчас в карантине, — услышала она голос доктора Скотта. — Их забрали с борта «Пантии» на полицейском катере, об этом есть договоренность с портовыми властями. Вероятно, они уже скоро прибудут.

— Они? — повторила Ева.

— Да, твой отец и парень по имени Квин. Кажется, они встретились на пароходе.

— Квин?

Доктор Скотт кивнул.

— Да, это сын инспектора. Сам он к полиции не имеет никакого отношения. Пишет детективные романы или что-то в этом роде. Ты не помнишь, он ведь, кажется, был на приеме у Карен?

— Квин, — снова глухо повторила Ева.

— Не могу себе представить, какое отношение он может иметь к этому делу, — пробормотал доктор Скотт.

— Квин, — в третий раз произнесла Ева. Ей очень не нравилось это имя. И оно вновь на ее пути. Какая-то сверхъестественная сила заставляет ее все время сталкиваться с этим именем Квин. Она смутно припомнила высокого молодого человека в пенсне на приеме у Карен. Он показался ей вполне порядочным молодым человеком. Он так дружелюбно посмотрел на нее. Кажется, она ему нагрубила и была этим очень довольна. Но это было тогда… А теперь…

Она прислонилась к плечу доктора Скотта, стараясь ни о чем не думать. А он снова так странно посмотрел на нее, так же, как смотрел Терри Ринг, застав ее в комнате Карен. Доктор Скотт по-прежнему был нежен с ней, и Ева была очень благодарна ему за участие, но, несмотря на это, что-то мешало их прежним отношениям.

Дни с шоколадным мороженым казались теперь безвозвратно утерянными…

Доктор Скотт заметил, что к ним направляется вся стая репортеров. Он схватил Еву под руку, и они удрали.

Ева плохо запомнила момент встречи с доктором Макклуром. Вероятно, потому что чувствовала себя виноватой и хотела скорее забыть обо всем. Несмотря на то, что в течение последнего дня и двух ночей она неоднократно принимала твердое решение при встрече держаться молодцом, именно она и сорвалась, а он был очень сдержан. Она плакала на его груди так же, как в свое время плакала в Нантакете о поломанной кукле, когда весь мир для нее ограничивался полем за Нантакетом. Она плакала потому, что он был спокоен.

Это было тем более трагично, потому что он похудел и состарился, а лицо его имело землистый оттенок. Под глазами были огромные красные круги, как будто он ни минуты не спал и плакал в своей каюте.

Высокий молодой человек в пенсне пробормотал какую-то пустячную сочувственную фразу и на время исчез. Однако он быстро вернулся со стороны телефонных будок, причем шел с довольно мрачным видом. «Вероятно, звонил своему отцу», — с невольной дрожью подумала Ева. Потом он поговорил с какими-то людьми, и тотчас все пришло в движение. Они быстро прошли таможенный осмотр, оформили всякие въездные формальности, и даже представители прессы, толпившиеся вокруг, быстро рассеялись. Когда багаж доктора Макклура погрузили на такси, мистер Квин бросил туда же свои три чемодана, намереваясь, очевидно, помогать им и в дальнейшем.

Ева умышленно отстала со своим женихом.

— Дик… Ты не возражаешь? Я хотела бы поговорить с папой одна.

— Возражаю? Конечно нет.

Доктор Скотт поцеловал ее.

— Я придумаю какой-нибудь предлог и исчезну. Я понимаю, милая.

«О, Дик, — думала Ева. — Ты совсем ничего не понимаешь».

Но она улыбнулась ему, и они пошли к такси, где доктор Макклур и Эллери дожидались их.

— Извините, сэр, — сказал Дик доктору. — Мне непременно нужно вернуться в госпиталь. И теперь, когда вы приехали…

Доктор Макклур усталым жестом почесал лоб.

— Идите, Дик. Я позабочусь о Еве.

— Вечером увидимся, милый?

Скотт поцеловал ее, вызывающе взглянул на Эллери и сел в машину.

— Все на борт, — весело скомандовал Эллери. — Прыгайте, мисс Макклур.

Но Ева не двигалась. Она испуганно прижала к груди сумочку из крокодиловой кожи.

— Куда мы поедем?

— Мы поедем с мистером Квином, — сказал доктор Макклур. — Не беспокойся, милая.

— Но, папа… Я хотела бы поговорить с тобой.

— Вот мы и поговорим вместе с мистером Квином, Ева, — сказал доктор. — Если так можно выразиться, я нанял его.

— Ну, я не сказал бы, что речь идет о найме, — улыбнулся Эллери. — Давайте лучше назовем это дружеской услугой. Так, может быть, вы все-таки сядете в машину?

— О, — глухо промолвила Ева и вошла в машину.

По дороге мистер Квин мило болтал о европейской политике, о некоторых странностях англичан. Ева с ужасом думала, сколь добрым и приветливым окажется мистер Квин, когда узнает всю правду.

Лишь с большим трудом удалось обуздать радость Джуны, черноглазого слуги Эллери, по поводу возвращения из-за границы его идола, мистера Квина. В конце концов Эллери все-таки утихомирил его и отослал на кухню приготовить кофе. Затем некоторое время Эллери был занят выполнением долга гостеприимного хозяина: поудобнее усаживал их, достал сигареты, подал сваренный Джуной кофе и все время болтал.

Раздался звонок. Джуна открыл дверь. В холл без приглашения, засунув руки в карманы, вошел загорелый молодой человек. Ева затаила дыхание.

— Эй, Квин, — сказал Терри Ринг, ловко забрасывая свою шляпу на крючок вешалки. — Помнишь мальчонку миссис Ринг по имени Терри?

Если Эллери и был недоволен этим вторжением, он не подал вида. Они обменялись сердечным рукопожатием, и Квин представил Терри доктору Макклуру.

— Папа рассказал мне о вашем участии в этом печальном деле, Терри, — сказал Эллери. — То есть он рассказал все, что ему известно, а это не так уж и много.

Терри улыбнулся, взглянул на доктора Макклура и сел. Доктор в свою очередь тоже окинул его внимательным взглядом.

Потягивая кофе маленькими глоточками, Ева пробормотала:

— Так вы знаете мистера Ринга?

— А кто его не знает? Терри и я, если можно так выразиться, братья по оружию. Мы частенько раздражаем полицейское управление своим участием в расследовании различных дел. Мы им уже порядком надоели.

— Да, с одной только разницей, — дружелюбно заметил Терри. — Для меня это моя работа, а для вас нет. А я всю жизнь говорил, — продолжал он, обращаясь через голову Эллери к Еве, — что парню, который работает для заработка, всегда можно доверять, но отнюдь не всегда можно доверять… как это называется… дилетанту.

Ага, он не хочет, чтобы Ева все рассказала мистеру Эллери Квину. Как будто она собиралась!

Мистер Эллери Квин внимательно рассматривал ее. Потом так же внимательно посмотрел на Терри Ринга.

Затем, усевшись с сигарой в руке, стал наблюдать за обоими.

— Ну, Терри, — сказал он наконец, — какова цель вашего неожиданного визита?

— Просто дружеский визит, — улыбнулся Терри.

— Я полагаю, вам известно, что за вами установлено наблюдение?

— Что? О, конечно, известно. — Терри небрежно махнул рукой.

— Мне сообщили, что со времени смерти мисс Лейт вы преследуете мисс Макклур, как современный донжуан, пристающий на улице к женщинам.

Загорелый молодой человек слегка сощурился.

— А это уж мое личное дело.

— И мое тоже, — спокойно добавил доктор Макклур.

— Возможно, — сказал Эллери, — вы боитесь, что мисс Макклур может рассказать кому-нибудь об обстоятельствах, которые могут повредить… ну, скажем, вам?

Терри распечатал новую пачку сигарет. Эллери встал и вежливо подал ему спички.

— С чего это вдруг такая идея пришла вам в голову?

— Мы с доктором Макклуром решили, что вам известно об этом деле несколько больше, чем моему отцу.

— Что ж, это делает вам честь. Выходит, вы очень умные ребята. Значит, потратили уйму докторских башлей на трансатлантические переговоры с вашим папашей?

Эллери медленно выпустил табачный дым.

— Может быть, нам лучше изменить тон разговора? — сказал он. — Как вы думаете, доктор?

Но Ева не дала ему ответить.

— Папа, не могли бы мы… ну, отложить, что ли, на некоторое время наш разговор с мистером Квином? Пойдем домой. Я уверена, что мистер Квин и мистер Ринг извинят нас.

— Ева, — серьезно проговорил доктор Макклур, положив руку ей на плечо. — Я бы хотел, чтобы ты мне кое-что сказала.

От испуга Ева начала грызть кончик перчатки на указательном пальце левой руки. Она никогда не видела доктора Макклура таким бледным и таким суровым. Трое мужчин внимательно смотрели на нее. Она почувствовала себя в западне.

— Ева. — Доктор слегка приподнял ее лицо. — Ты убила Карен?

Этот вопрос, как электрический ток высокого напряжения, прошел по всему ее телу и лишил дара речи. Она могла только бессмысленно смотреть в голубке, полные тревоги глаза Макклура.

— Ты должна ответить мне, милая. Я должен все знать.

— И я, — сказал Эллери. — Я тоже должен знать. Разрешите мне сказать, мисс Макклур, вы несправедливо обижаете вашего отца, глядя на него с таким ужасом. Фактически это мой вопрос.

Она не смела двигаться, не смела даже взглянуть на Терри Ринга.

— Я хочу, чтобы вы поняли одно, — весело сказал Эллери, а доктор Макклур печально махнул рукой и сел на диван. — Здесь в комнате нас четыре человека, и у этих стен нет ни ушей, ни даже намека на них. Моего отца здесь тоже нет.

— Вашего отца, — прошептала Ева.

— Я хочу, чтобы вы поняли, мисс Макклур, что в нашей семье, когда речь идет о деле, не существует никаких сантиментов. Отец живет своей жизнью, я — своей. Наши методы работы, наша техника совершенно различны. Отец ищет доказательства, я ищу правду, и они не всегда совпадают.

— Что вам известно? — грубо перебил его Терри Ринг. — Бросьте вы все эти ваши вступления.

— Хорошо, Терри, согласен: карты на стол. Я сейчас скажу вам, что мне известно.

Эллери раскрошил сигарету.

— Я поддерживал непрерывную связь с отцом. У него пока еще нет определенного мнения, но он подозревает вас обоих. — Ева подняла глаза. — Папа работает с присущей ему осторожностью и тщательностью, и, должен сказать, у него имеется достаточно оснований подозревать вас обоих.

— Ева, милая, — простонал доктор Макклур. — Почему бы тебе…

— Простите, доктор. Я хочу объяснить свое участие в этом деле. Я хорошо узнал доктора Макклура и могу сказать, что полюбил его. Я встречал раньше и мисс Лейт, и вас, мисс Макклур. Ваш отец был так добр, — что рассказал мне много подробностей о вашем прошлом, о ваших отношениях. Я должен признаться откровенно, что меня крайне заинтересовало это дело. И я согласился помочь. Моему отцу это известно. Я ему об этом сказал. С этого момента он ведет дело своим путем, я — своим. Все, что я узнаю, я сохраню от него в секрете, и все, что узнает он, — будет тайной для меня.

— Ну, быстрее, ближе к делу, — не выдержал Терри Ринг. — Не тратьте попусту время.

— А разве оно так уж ценно? Из того, что мне удалось узнать, картина преступления представляется мне следующим образом: неизвестный убийца пробрался в дом мисс Лейт через окно мансарды, спустился по лестнице, убил мисс Лейт и тем же путем убежал. Но это только теория. Потому что для подтверждения ее нет ни одной улики, ни одного хотя бы самого маленького доказательства… Нет следов ног в саду под окнами, нет отпечатков пальцев неизвестного человека, вообще нет ничего, кроме гипотетического предположения относительно проникновения убийцы в комнату и выхода из нее. И тем не менее, это единственная теория, которая может; объяснить физическую возможность убийства мисс Лейт, — он пожал плечами, — если только убили не вы, мисс Макклур.

— О, — чуть слышно прошептала Ева, а Терри только вздрогнул.

— Простите меня за такую грубую постановку вопроса, мисс Макклур, но, как я уже объяснил вашему отцу, я всегда в таких случаях подхожу к делу как к математической проблеме. Нет никаких доказательств, что какой-то преступник вошел в дом через открытое окно, в то время как вы все это время сидели в соседней комнате.

— Ева, — снова обратился к ней доктор Макклур, но Эллери не дал ему закончить фразу.

— Если вы не сможете немедленно же доказать мне свою невиновность, — мягко продолжал Эллери, — я сейчас же выхожу из дела. Если вы виновны — это не по моей части. Я даже для доктора Макклура не возьмусь за это дело.

— Доказать вам? — крикнула Ева, вскакивая со стула. — Как я могу доказать? Как может вообще кто-нибудь доказать это?

— Это ты сделала? — продолжал доктор Макклур. — Ты, милая?

Ева обеими руками схватилась за голову, сдвинув при этом шляпку на самый затылок.

— Мне кажется, я сейчас… Никто не может мне поверить. И я ничем не могу доказать. Я… я просто в западне.

— Замолчите, — тихо сказал ей Терри.

— Нет, я не буду молчать. Я не убивала Карен. Зачем мне ее убивать? Я была так счастлива, Дик обещал жениться на мне, и я побежала скорее рассказать обо всем Карен. Даже если бы у меня были причины убить Карен, могла ли я сделать это в то время, когда чувствовала себя такой счастливой? Убить?

Дрожа от волнения, она упала на стул.

— Я не могу убить даже… букашку.

Теперь доктор смотрел на нее совсем другими глазами.

— Но если я расскажу вам всю правду, — продолжала Ева, — я…

— Не будьте дурочкой, — вмешался Терри. — Помните, что я вам сказал.

— Да? — ожидающе произнес Эллери.

— Тогда вы должны будете сказать, что это сделала я. Все так скажут. Все, все! — Она залилась слезами.

— Может быть, именно по этой причине я и не скажу, — пробормотал Эллери.

Терри Ринг посмотрел на нее, пожал плечами и отошел к окну, с ожесточением раскуривая сигарету. Доктор Макклур нагнулся, поправил ее шляпку и погладил по голове.

Эллери подошел к Еве и приподнял ее голову.

Тогда Ева глубоко вздохнула.

— Я расскажу все.

Терри выругался и выбросил в окно окурок.

Когда Ева закончила свой рассказ, она опустилась на кушетку, обессиленная, опустошенная. Доктор Макклур пристально разглядывал свои ботинки, хрустел костяшками пальцев в каком-то диком порыве мазохизма.

Терри, стоя у окна, спросил:

— Ол райт, Шерлок! Каков же приговор?

Эллери прошел в спальню и закрыл за собой дверь. Они услышали стук рычага телефонного аппарата. Потом он вышел и сказал:

— Я ничего не могу делать до тех пор, пока не побываю в том доме. Я попросил Мореля, адвоката мисс Лейт, встретиться там с нами. Мне надо задать ему несколько вопросов. Мисс Макклур?

— Да? — отозвалась Ева, не открывая глаз.

— Я хочу, чтобы вы перестали нервничать, вы во многом можете нам помочь, если будете отвечать и действовать трезво и разумно.

— Я чувствую себя хорошо.

— С ней будет все в порядке, — сказал Терри.

— А теперь насчет вас, Терри. Подобные дела — это наша профессия. Вероятно, вы с самого начала заметили, с какими трудностями придется встретиться мисс Макклур. Что вы думаете по этому поводу?

— Я думаю, что у нее все будет о’кей, если вы не разболтаете о задвижке на двери.

— Да, — сказал Эллери, расхаживая по комнате. — Положение очень трудное. Если мы согласимся, что мисс Макклур невиновна, то тогда вообще совершение преступления станет невозможным. Да, в таком случае преступление не могло быть совершено. И тем не менее оно произошло. Терри, зачем вы приходили а понедельник к Карен Лейт?

— А это вас не касается.

— Ваш ответ едва ли свидетельствует о желании сотрудничать с нами. А откуда вам было известно, что в пять часов в понедельник туда должен был прийти работник Главного полицейского управления, который был вызван Карен по телефону еще в воскресенье утром?

— А эту весть мне птичка на хвосте принесла.

— А самое главное, почему вы сделались соучастником девушки, которая, в свете известных вам фактов, должна быть убийцей?

— Я вам сейчас объясню, — ответил Терри, круто повернувшись на каблуках. — Потому что она чертовски милый ребенок, потому что на нее слишком явно падало подозрение и потому что так убийства не совершают. И еще я считаю, что ее сделали козлом отпущения.

— Что? Сознательно Подставили? Да?

— Подставили? — Доктор Макклур покачал головой. — Но это невозможно, Ринг, так как нет никого…

— Но главным образом потому, — продолжал Терри, подходя к Еве и улыбаясь ей, — главным образом потому, что я сразу поверил, что она говорит правду. Может быть, конечно, я безнадежный осел, не знаю. Но я все время буду с вами, детка, только держитесь того, что я вам сказал. Я до конца буду с вами.

Ева вспыхнула, и ее нижняя губа слегка задрожала. Терри нахмурился и быстро зашагал к выходу.

— Я не могу выразить, Ринг, — начал неловко доктор, — как высоко я ценю…

— А вот насчет цены вы лучше договаривайтесь о ним. В этих делах он большой мастак.

Раздался стук закрываемой двери.

— Кажется, — сказал Эллери, обращаясь к Еве, — вы одержали победу. Насколько мне известно, вы — первая женщина, которой это удалось.

10

В такси по дороге на Вашингтон-сквер Эллери спросил:

— Знал ли кто-нибудь заранее, что вы собираетесь пойти к Карен Лейт в понедельник днем?

— Никто. Кроме Дика. — Ева положила свою головку на плечо доктора Макклура. — И Дик узнал об этом всего за несколько минут до моего ухода.

— Значит, вы внезапно решили пойти туда?

— Да.

— Тогда Терри Ринг ошибается. Это не может быть сознательной подтасовкой фактов с целью оклеветать вас.

К их величайшему изумлению, в доме на Вашингтон-сквер они встретили неугомонного мистера Ринга. Он обменивался острыми шуточками с инспектором Квином, все внимание которого, казалось, было занято этой милой словесной перепалкой. Оба Квина взглядами приветствовали друг друга, и Эллери представил отцу доктора Макклура, который имел вид чрезвычайно усталого, больного человека.

— Почему бы вам не поехать домой, доктор? — спросил инспектор. — Вряд ли эти дела доставят вам большое удовольствие. Мы поговорим с вами как-нибудь в другой раз.

Доктор Макклур покачал головой и обнял Еву за талию.

Инспектор кивнул.

— Ну, сынок, картина такова. Все на месте, точно так же, как было, за исключением, конечно, трупа.

Ноздри Эллери раздувались, что служило признаком сосредоточенной умственной работы. Он бросил только мимолетный взгляд на гостиную и сразу же прошел в спальню. Все молча последовали за ним.

Эллери на пороге остановился и долго всматривался в комнату, не двигаясь с места.

— Нашли оружие?

— Как тебе сказать? — ответил инспектор. — Думаю, что нашли.

Эллери несколько удивил такой скромный ответ, он взглянул на отца и начал тщательный осмотр комнаты.

— Между прочим, — поинтересовался он, осматривая письменный стол, — каким образом и зачем мисс Лейт вызывала детектива?

— Она позвонила в Главное управление около девяти часов утра в воскресенье и попросила прислать ей сыщика в пять часов в понедельник. Гилфойл пришел и нашел ее уже мертвой, а около нее мисс Макклур и Терри. А зачем она вызывала, это никому неизвестно, и, вероятно, мы теперь никогда этого не узнаем.

Ева отвернулась. Каждое слово, произносимое этим маленьким старичком, было для нее как удар ножа.

— Ты уверен, что звонила сама Карен Лейт?

— Японская служанка Кинумэ была как раз в этой комнате, когда Карен, звонила.

— Слушай, Терри, — обратился к нему инспектор, — почему бы тебе не рассказать все откровенно? Ты бы нам здорово помог.

— А что именно вас интересует? — спросил Терри.

— Ты несколько раз звонил Карен Лейт во время последнего уик-энда. В частности, ты звонил ей и в воскресенье днем. Это мне сказала О’Мара. Какие дела были у тебя с мисс Лейт?

— А кто сказал, что это были дела? Ой, копы, у меня от вас прямо-таки голова разболелась.

Инспектор Квин только пожал плечами. Он ко всему относился философски. Он может и подождать. Он всегда умел ждать…

Эллери внимательно разглядывал пустую клетку для птиц, висевшую возле низенькой японской кроватки.

— Что это? Чистая символика или в ней действительно была птица?

— Не знаю, — ответил инспектор. — При нас никакой птицы там не было. Мисс Макклур, что, клетка была пустая, когда вы пришли сюда в понедельник?

— Я не помню.

— Пустая, — вставил Терри.

— Может быть, вам что-нибудь известно о птице, обитавшей в этой клетке, доктор?

— Очень немного. Я просто видел ее здесь, и все. Какая-то японская птица, которую Карен привезла из Токио девять лет назад. Она очень любила ее, заботилась о ней, как о ребенке. Кинумэ может рассказать вам подробнее. Они вместе приехали из Японии.

Инспектор вышел, а Эллери неторопливо продолжал осмотр. Он не заглядывал в коридорчик, что был за дверью в мансарду, но внимательно осмотрел задвижку. Доктор Макклур уселся на маленькую японскую табуреточку и закрыл лицо руками. Ева подошла ближе к Терри. В комнате царила атмосфера, не располагающая к разговорам.

Инспектор вернулся вместе с Кинумэ, которая несла в руках клетку несколько иной формы, чем висевшая у кровати. В клетке сидела птица. За Кинумэ шла белая служанка О’Мара. Она остановилась в дверях и выглядывала оттуда с тупым, жадным и в то же время полным страха любопытством.

— Какая красота! — воскликнул Эллери, беря клетку из рук японки. — Вы Кинумэ. Я помню. Вы очень огорчены тем, что ваша хозяйка ушла от вас, Кинумэ?

Старушка опустила красные от слез глаза.

— Это очень большое несчастье, джентльмены, — пробормотала она.

Эллери смотрел то на нее, то на птицу. Они удивительно гармонировали друг с другом. В птице было нечто экзотическое. Голова, крылья и хвост — пурпурные, туловище — пурпурно-шоколадное, на шее чуть заметная белая полоска. У нее был сильный клюв. Птица была крупная: от клюва до конца хвоста не меньше тридцати сантиметров. По всей вероятности, птица за что-то рассердилась на Эллери. Она пристально посмотрела на него своими сверкающими глазами, открыла клюв, и в комнате раздался неприятный хриплый крик.

— Естественная компенсация, — заметил Эллери. — В природе нет совершенства. Обязательно хоть в чем-то малом, но уродство. Кинумэ, как называется эта птица?

— Каши-дори, — просвистела Кинумэ, — по-вашему — сойка. Каши-дори с Лу-Чу. Она из моей страны. Она старая.

— Лучуанская сойка, — задумчиво проговорил Эллери. — Да, действительно, и вид у нее довольно глупый. А почему она не в этой клетке, здесь, в спальне, Кинумэ?

— Иногда птица здесь, иногда внизу. Другая клетка. Всегда в комнате, где солнце. Ночью она кричит, мисси не может спать.

Кинумэ закрыла глаза широким рукавом кимоно и снова заплакала.

— Мисси любила ее. Любила больше всего на свете. Мисси всегда ухаживала за ней.

— И еще как, — раздался вдруг с порога голос служанки О’Мара. Потом, очевидно, испугавшись звука собственного голоса, она быстро огляделась по сторонам и немного попятилась назад.

— Одну минуточку. Что вы говорите? — спросил Эллери.

Она остановилась в нерешительности и стала приглаживать свои волосы.

— Я ничего не говорю, — промычала она.

— Но все же вы что-то сказали?

— А то, что она с ума сходила из-за этой птицы.

Служанка опять стала пятиться к двери, не спуская глаз с инспектора.

— Подойдите сюда, — попросил Эллери. — Вас здесь никто не обидит.

— Что за шум вокруг этой птицы? — проворчал инспектор.

— Никакого шума. Я просто собираю информацию. Скажите, как ваше имя и сколько времени вы здесь живете?

— Дженни О’Мара, три недели.

Теперь она еще сильнее испугалась и из глупого упрямства, бывшего, вероятно, отличительной чертой ее характера, сохраняла свое мрачное настроение.

— Вы ухаживали за птицей?

— Нет, она. Я не прожила здесь и недели, как она заболела. — Девушка презрительно ткнула пальцем в сторону Кинумэ. — Поэтому мне пришлось кормить ее мясом, яйцами и какой-то кашей, а она, чертовка, один раз вылетела из клетки, и мы ужасно долго мучились, никак не могли ее поймать. Забралась на крышу и ни за что не хотела оттуда улетать. Я думала, что мисс Лейт хватит удар, так она волновалась, прямо-таки с ума сходила. И хотела немедленно уволить меня. Она очень часто увольняла служанок. Так мне сказала Элси, что служила здесь до меня. Всех увольняла, кроме вот этой.

— Ах ты гадкая девка! — закричала Кинумэ, сверкнув глазами.

— А ты заткнись, косоглазая!

— Пожалуйста, прошу вас, — вмешался доктор Макклур.

Белая служанка испуганно убежала. Лучуанская сойка снова крикнула.

— Уберите отсюда эту проклятую птицу, — устало попросил доктор.

— Ну и птичка, — с отвращением заметил Терри Ринг.

— Вы можете идти, — сказал Эллери Кинумэ.

Она покорно поклонилась и унесла с собой клетку с птицей.

Когда Эллери разглаживал на письменном столе скомканный листок японской почтовой бумаги, в комнату буквально влетел толстый маленький джентльмен в накрахмаленном парусиновом костюме и с портфелем под мышкой. На ходу он старательно вытирал свою лысину носовым платком.

— Я Морель, — объявил он писклявым голоском. — Адвокат мисс Лейт. Хелло, инспектор. Хелло, мисс Макклур. Ах, какая ужасная трагедия. Несомненно, это дело рук какого-нибудь сумасшедшего. А вы Эллери Квин, конечно? Я видел вашу фотографию.

Он протянул Эллери свою влажную руку.

— Да, — сказал Эллери. — Я полагаю, вы знакомы со всеми, за исключением мистера Ринга.

— Мистер Ринг, здравствуйте.

Морель искоса посмотрел на Терри. Тот только взглянул на его влажную руку…

— Гм, гм… мистер Квин, собственно говоря, что…

— Вы читали это письмо?

— Да, вчера. Странно, почему она не закончила его. А может быть, не странно. Может быть, она была… Я хочу сказать… до того, как окончила письмо…

Адвокат кашлянул.

— Тогда кто же его скомкал? — насмешливо спросил Терри Ринг.

Эллери посмотрел на него и затем прочитал письмо. Оно было написано мелким аккуратным почерком и датировано понедельником.

«Дорогой Морель!

Мои записи свидетельствуют о том, что мне следует получить в Европе за, переводы моих книг значительную сумму денег. Самая большая сумма числится, как вы знаете, за Германией, главным образом потому, что по нацистским законам издатели не имеют права высылать деньги за границу. Я хочу, чтобы вы немедленно составили точный список причитающихся мне выплат. Мне следует получить за мои книги в Испании, Италии, Франции и Венгрии, за фрагменты моих новелл, опубликованные в газетах Дании и Швеции. Постарайтесь добиться немедленной выплаты этих денег. Посмотрите, нельзя ли добиться взаимных расчетов между Хардести и Феттингом. Насколько мне известно, между английскими агентами и немецкими издателями достигнуто соответствующее соглашение по этому поводу».

— А почему, — спросил Эллери, взглянув на Мореля, — мисс Лейт просила заняться этими расчетами вас, мистер Морель?

— Кроме меня, она никому не доверяла. Мне доверяла полностью. Я был ее адвокатом, ее агентом и один бог знает, чем еще.

Эллери продолжал читать:

«Морель, я хочу попросить вас сделать следующее. Это дело величайшей важности и сугубо конфиденциальное. Я знаю, что вполне могу вам довериться, вы никогда не под…»

— Гм-м, — промычал Эллери. — Письмо оборвалось, прежде чем она успела что-либо объяснить. Я думаю, что Терри прав. Она сама почему-то решила не писать этого письма.

— Но очень важно установить, что именно она хотела написать, — пропищал Морель. — Мне бы хотелось знать совершенно определенно.

— А кому не хотелось бы? — проворчал Терри. Доктор Макклур и Ева подошли к письменному столу и еще раз вместе прочитали письмо.

Доктор Макклур сказал:

— По-моему, единственно важным и конфиденциальным документом могло быть новое завещание.

— Нет, сэр. Нет, сэр. Мисс Лейт говорила мне только на прошлой неделе, что ее вполне удовлетворяет старое завещание.

— Значит, завещание все-таки у нее было? — спросил Эллери.

— Да. Она хотела, чтобы после ликвидации ее имущества все деньги были разделены в виде пожертвований между различными образовательными учреждениями…

— Колледжами это называется, — перебил его Терри. Совершенно явно, ему не нравился мистер Морель.

— Определенная сумма, — невозмутимо продолжал адвокат, — предназначается для Имперского университета в Токио. Вам, вероятно, известно, что после смерти отца она там некоторое время преподавала.

— Да, доктор Макклур говорил мне. А как относительно персональных наследников?

— Нет никаких.

— Но, может быть, она хотела изменить свое завещание в связи с предстоящим браком с доктором Макклуром?

— Нет, сэр.

— В этом не было необходимости, — сказал доктор Макклур. — Мое состояние значительно больше, чем ее, и она отлично знала это.

— Просто чудно. Все дело чудное, — заметил Терри.

— И нет никого… ну, кто бы получил выгоду в случае ее смерти?

— Ни единой живой души, — уверенно пропищал Морель. — У мисс Лейт был крупный ежегодный доход от имения умершей дальней родственницы, кажется, она была ей внучатой племянницей. По условиям завещания этой тетушки, мисс Лейт должна была получать ежегодную ренту до достижения ею сорока лет. После чего весь капитал переходил бы в ее полное владение.

— Значит, она умерла богатой женщиной?

— Это зависит от точки зрения, — ответил адвокат. — Богатой? Ха! Я бы сказал, сравнительно богатой. А правильнее сказать — хорошо обеспеченной.

— Но ведь вы сказали, что она унаследовала огромное состояние?

— О, нет. Дело в том, что она умерла, не достигнув обусловленного возраста. Она умерла, не дожив до сорока лет. Сорок лет должно было исполниться только в октябре. Не хватало лишь одного месяца. Боже мой, боже мой!

— Да, это действительно интересно.

— Я бы скорее назвал: «неудачно». Но завещание тетушки предусматривает и такую возможность. Согласно этому завещанию, если мисс Лейт умрет, не достигнув возраста сорока лет, все огромное состояние тетушки переходит к ближайшему родственнику мисс Лейт.

— И кто же это?

— Совершенно никого нет. У нее не было родственников. Одна на всем белом свете. Она сама мне говорила. И, таким образом, теперь тетушкин капитал пойдет различным благотворительным учреждениям, особо указанным в завещании.

В разговор вступил инспектор Квин.

— Доктор Макклур, не было ли у мисс Лейт какого-нибудь разочарованного искателя ее руки?

— Нет. Я был первым и последним.

— Мистер Морель, — спросил Эллери, — может быть, вам что-нибудь известно о личных делах мисс Лейт, что помогло бы нам разрешить загадку ее убийства?

Морель снова энергично потер лысину.

— Не знаю, может быть, это поможет вам? Недавно она говорила мне, что у нее совсем нет врагов.

— Это она так думала, — вставил Терри Ринг.

Морель просверлил его своими маленькими глазками и что-то невнятно пробормотал. Потом вскочил, схватил свой портфель, который он так и не открывал, и ушел.

Эллери сказал:

— Вы знаете, все очень странно. Перед нами женщина, у которой в жизни было буквально все. Смерть для нее могла означать только жестокое несчастье. Она была знаменита: она только что получила самую высокую на_; граду, на которую может надеяться американский писатель. Потенциально — причем в самом недалеком будущем — она должна была стать очень богатой: через месяц она получила бы большое наследство. Она была счастлива и надеялась в ближайшее время стать еще более счастливой. Она собиралась выйти замуж за избранника своего сердца… И вдруг на самой, так сказать, вершине блаженства наглый убийца лишает ее жизни.

— Я просто ничего не могу понять, — пробормотал доктор Макклур.

— Зачем вообще люди совершают преступления? Ради выгоды? Но после ее смерти ни один человек не получил бы ни пенни, за исключением, конечно, некоторых учебных заведений, которые вряд ли можно подозревать в убийстве. Из ревности? Но совершенно очевидно, в ее жизни никогда не было любовных интриг. Так что это не может быть «преступлением по страсти». Из ненависти? Но мы слышали, Морель сказал, что у нее не было врагов. Да, действительно, очень странно.

— Хотел бы я знать, что здесь можно предположить, — сказал доктор. В его поведении чувствовалась некоторая принужденность, и Ева невольно отвернулась от него.

— А пожалуй, адвокат-то не так уж неправ, — неожиданно заявил Терри Ринг. — Возможно, это дело рук какого-нибудь сумасшедшего.

Наконец Эллери обратился к Еве:

— Садитесь, мисс Макклур. Я знаю, что это довольно жестоко по отношению к вам, но побудьте здесь еще немного. Вы мне можете понадобиться. Садитесь.

— Благодарю, — чуть слышно проговорила Ева. — Я… я, пожалуй, останусь.

Она села на край низенькой кроватки.

Эллери зашел с другой стороны письменного стола и стал рыться в корзинке для бумаги.

— Вот камень, который разбил окно, — заметил инспектор. Он указал носком ботинка на гальку, лежащую на полу на том месте, где Ева увидела ее в первый раз.

— Ах, камень, — сказал Эллери, взглянув на него. — Ты знаешь, папа, у Терри есть теория относительно этого камня. Он считает, что его бросил какой-нибудь мальчишка. Просто так, шалость.

Он продолжал рыться в корзинке.

— Да, он так думает? Что ж, может быть, он прав.

— Ах, — воскликнул Эллери, наклоняясь, чтобы взять какой-то предмет со дна корзинки. Он обращался с ним так, будто это была бомба.

— Не беспокойся относительно отпечатков, — заметил инспектор. — Их уже сняли.

Подошел доктор Макклур, внимательно всматриваясь налитыми кровью глазами в металлический предмет в руках Эллери.

— Это нечто новое, — сказал он, вновь оживившись. — Я раньше никогда этого не видел, мистер Квин.

— Это отнюдь не новое, — поправил его инспектор. — По крайней мере, так утверждает японца. Она говорила, что мисс Лейт привезла их с собой из Японии.

Это была половинка ножниц, которую Ева нашла в понедельник на письменном столе. Эллери сразу сообразил, что, если соединить эту половинку с отсутствующей, получится птица со сверкающим оперением и клювом длиной в шесть сантиметров. Несомненно, это было восточное изделие. Металл был искусно инкрустирован сверкающими камнями. В собранном виде режущая часть представляла бы собой клюв, средняя — туловище, а ручки — ноги птицы. Редкостные по форме ножницы имели необычайно острые лезвия. Инкрустация из камней создавала впечатление яркого плюмажа в лучах солнечного света, проникавшего в комнату через окна эркера, камни переливались всеми цветами радуги. Несмотря на двенадцатисантиметровую длину, ножницы были чрезвычайно легкими. Эллери почти не чувствовал их тяжести, они были как перья того создания, которое они изображали.

— Остроумная идея, — похвалил Эллери.

— Интересно, что это за птица?

— Кинумэ говорит, что это журавль, она назвала ее по-японски, нечто вроде тцуру, — объяснил инспектор Квин. — Она говорит, что это священная птица. Кажется, мисс Лейт вообще обожала птиц.

— Я вспоминаю. Японцы считают журавля символом долговечности. Но в данном случае вряд ли можно сказать, что этот журавль оправдал примету.

— Ты, конечно, можешь видеть в них утонченное произведение искусства, — сурово проговорил инспектор. — А для меня это просто нож, которым зарезали мисс, Лейт.

Ева почувствовала, что, если старик еще хотя бы на секунду продолжит этот разговор, она непременно закричит. О, если бы она вовремя вспомнила о ножницах и они стерли бы с них отпечатки ее пальцев.

— Ты уверен, что именно это послужило орудием убийства? — спросил Эллери.

— Сэм Праути говорил, что рана точно такой же ширины, как лезвие этих ножниц. Вряд ли это простое совпадение.

— Да. Но, может быть, все-таки было другое оружие?

— Не футляр же?

— Какой футляр?

— Мы нашли наверху в мансарде коробочку, и японка говорила, что в ней всегда лежали ножницы. Но коробочка отнюдь не острая.

— В мансарде?

Хотя глаза Эллери были пристально устремлены на золотую печатку для писем, стоявшую на столе, он ее не видел. Его мысли были чем-то заняты.

Мансарда. Ева совсем забыла о ней. Мансарда, которую она никогда не видела, та комната, в которую никому никогда не разрешалось входить. Что там находится? Но какое ей до этого дело? Какая разница, что там находится…

— Надо полагать, что ножницы принесли сюда сверху, — сказал инспектор. — Вот почему никто их не помнит, кроме Кинумэ. Она говорила, что они сломались уже несколько лет назад. Кажется, все очень хорошо подходит. Убийца влез в окно мансарды, по дороге взял эти ножницы, сошел вниз, убил мисс Лейт, вытер кровь с лезвия, бросил их в корзинку и ушел тем же путем, что и пришел. Да, все отлично подходит.

«Что это? Не звучит ли в его словах насмешка? — подумала обезумевшая от страха Ева. — То, что он говорит, невозможно, убийца не мог прийти сюда из мансарды. Дверь была заперта со стороны спальни. А может быть, он действительно верит в то, что говорит?»

— Я полагаю, — задумчиво сказал Эллери, — надо взглянуть на эту мансарду.

11

Ступеньки были узенькие, крутые и скрипучие. Вслед за Эллери на лестницу стали подниматься Ева и ее отец. Оба чувствовали необходимость близости. Возникло минутное соперничество между Терри Рингом и инспектором за право завершить процессию. К величайшему раздражению инспектора, победил молодой человек. Старик страшно не любил, чтобы кто-нибудь шел за ним по пятам, особенно если этот человек умеет бесшумно подниматься по скрипучим ступенькам.

Они очутились в прохладной комнате с покатым потолком, отнюдь не похожей на ту таинственную комнату, которую рисовало воображение Евы. После подъема по темной лестнице комната, казалось, утопала в солнечном свете: невинная, элегантная, не имеющая ничего зловещего. На окнах — маркизетовые занавески, деревянная кровать, рисунокшелкового покрывала гармонировал с рисунком оконных занавесок. На стенах были японские акварели, на гладком блестящем полу — циновки, явно заокеанского происхождения.

— Какая чудесная комната, — невольно воскликнула Ева. — Не удивительно, что Карен любила писать именно здесь.

— Мне кажется, здесь немного душно, — сказал доктор Макклур. Он подошел к окну, открыл его и встал возле него спиной к присутствующим.

— И какое невероятное смешение Востока и Запада, — добавил Эллери, взглянув на старую пишущую машинку, стоявшую на письменном столе из тикового дерева.

— Странно, что внизу машинки нет.

В углу комнаты стоял холодильник, над ним кухонный шкаф, рядом газовая плита. Маленькая дверь вела из спальни в миниатюрную ванную комнату, оборудованную по последнему слову техники. Судя по внешнему виду этой квартирки, она должна быть жилищем женщины утонченного вкуса, строго охраняемой затворницы. Дверь внизу лестницы была единственным выходом в мир.

— Вот одиночество в полном смысле этого слова, — сказал Эллери. — Интересно, как она делила свое время между комнатами внизу и этой мансардой?

— Она написала здесь «Восьмое облако», — со слезами на глазах сказала Ева. — Я никогда не думала, что здесь так… мило.

— Насколько я мог установить, — сказал инспектор Квин, — она иногда запиралась здесь на целую неделю, а то и на две, когда писала что-либо значительное.

Эллери взглянул на ряд бамбуковых книжных полок, выстроившихся вдоль стен. Здесь были различные справочники, по меньшей мере на полдюжине языков, книги на японском языке, книги Лафкадио Херна, Чемберлена, Астона, Окума, переводы японских поэтов на английский, французский и немецкий языки. Посреди этой японской классики — католическая литература, довольно потрепанная из-за частого пользования. На письменном столе и в ящиках, которые Эллери неторопливо просматривал, были еще книги, рукописи, целая связка загадочных листиков с аккуратно отпечатанными на машинке текстами — обычные аксессуары любого писателя, по которым можно проследить его жизнь и процесс его творчества. Такое бесцеремонное обращение с бумагами со стороны Эллери казалось Еве святотатством.

Наконец он достал изящный футляр, сделанный из слоновой кости, украшенный резьбой. К футляру на шелковом шнуре была прикреплена монета с японскими иероглифами.

— Это футляр для ножниц, — подтвердил инспектор.

— А нашли вторую половинку ножниц?

— Пока что нет. Вероятно, она потерялась уже давно.

Эллери отложил футляр, окинул взглядом комнату и подошел к открытому платяному шкафу. Он был битком набит женской одеждой. Различные предметы женского туалета были уже далеко не новыми, в основном выцветшими и полинявшими. На нижней полке стояли два ботинка. Ни шляп, ни пальто не было. Эллери заглянул в шкаф, потом под шкаф, покачал головой и подошел к маленькому туалетному столику. На нем лежали расческа, щетка, туалетный прибор, лакированная коробка с красивыми безделушками, шпильками, принадлежностями для маникюра. Эллери сощурил глаза.

— В чем дело? — спросил инспектор Квин.

Эллери снял пенсне, старательно протер стекла и надел его снова. Затем вернулся к шкафу. Взял яркое хлопчатобумажное платье, висевшее на плечиках, внимательно посмотрел на него. Повесил обратно и взял другое: черное шелковое с кружевной отделкой. И это платье он повесил обратно, прикусив верхнюю губу, нагнулся и внимательно осмотрел ботинки. Потом что-то увидел и протянул руку за предметом, скрытым висящими платьями.

У Евы возникло подозрение по поводу одной странности. «Интересно, заметил ли он», — думала Ева. Остальные, конечно, не заметили…

Эллери открыл футляр. В нем лежала скрипка шоколадного цвета, на колке болтались четыре струны, очевидно, лопнувшие от жары прошедшего лета. Он долго рассматривал этот поломанный музыкальный инструмент.

Затем подошел к кровати и положил на нее футляр. Все внимательно следили за ним, даже доктор Макклур, который теперь отвернулся от окна, удивленный наступившим молчанием.

— Так, — вздохнул Эллери. — Так, так.

— Что «так»? Что с тобой? — сердито спросил инспектор.

Терри Ринг нарочито торжественно произнес:

— Знаменитый мистер Квин в своем репертуаре. Что-нибудь обнаружили, мистер Квин?

Эллери закурил сигарету и долго смотрел на ее горящий кончик.

— Да, обнаружил. Обнаружил совершенно потрясающий факт… Карен Лейт не жила в этой комнате.

— Карен… не… — начал доктор Макклур, широко открыв глаза от удивления. Ева чуть не вскрикнула. Значит, мистер Эллери заметил. Мысли вихрем проносились в ее голове. Если бы только… может быть, тогда…

— Да, доктор, — сказал Эллери. — Она не жила здесь в течение уже многих лет. И до недавнего прошлого в этой комнате постоянно проживала другая женщина.

Маленький ротик инспектора Квина так и раскрылся от удивления, а его седые усики зашевелились от неожиданности и негодования.

— Ай, да брось ты! — крикнул он. — Как это Карен Лейт не жила в этой комнате? Мои ребята все перевернули…

— Ну, скажем, — пожал плечами Эллери, — на сей раз твои ребята оказались не на высоте, У меня нет никаких сомнений относительно того, что я сказал.

— Но это невозможно! — воскликнул доктор Макклур.

— Мой дорогой доктор, правильно ли я помню, что мисс Лейт не была левшой?

— Конечно, не была.

— Да, я помню, как она готовила нам чай по-японски в тот вечер на приеме у себя в саду. Она все делала правой рукой. И это вполне соответствует моей теории. Правильно ли, что рост вашей невесты был самое большее 155–157 сантиметров, а вес не больше 48 килограммов?

— Правильно, мистер Квин, — чуть слышно проговорила Ева. — Ее рост был 156 сантиметров, а вес 46,5 килограммов.

— И конечно же, она жгучая брюнетка, у нее были, пожалуй, самые черные волосы, какие мне когда-либо приходилось видеть. Смуглое лицо.

— Ну и что? Что из этого?

— А вот что. Более развитой у нее была правая рука, она все делала правой рукой, однако этой скрипкой пользовался левша. Между прочим, очень редкое явление.

Он взял скрипку в руки и потрепал оборванные струны.

— На этой скрипке расположение струн совершенно необычное, вы сами легко можете убедиться в этом, судя по толщине струн. Скрипка предназначена для левши.

Эллери убрал скрипку в футляр, снова подошел к шкафу и достал оттуда яркое хлопчатобумажное платье.

— А как насчет этого, мисс Макклур? Могла ли такая худенькая, маленькая женщина, как Карен Лейт, носить это платье?

— Боже мой, конечно нет, — сказала Ева. — Я сразу это заметила, как только поглядела в шкаф. Карен носила платья самое большее 46-го размера, а это по крайней мере 50-й размер. То же самое и с черным платьем с кружевной отделкой.

Эллери, повесил платье обратно в шкаф.

— А что вы скажете по поводу этих волос? — спросил он, беря в руки расческу с туалетного стола. — Могли ли эти волосы расти на голове Карен Лейт?

Все обступили его и увидели на расческе несколько пепельно-белокурых волосков.

— Или посмотрите вот сюда, — продолжал Эллери, открывая пудреницу. — Могла ли брюнетка Карен Лейт пользоваться пудрой этого цвета?

Доктор Макклур опустился на кровать. Ева прижала к своей груди его огромную косматую голову. Вот оно! Наконец-то! Нашелся некто, на кого может пасть подозрение этого ужасного маленького инспектора Квина. Женщина, которая жила здесь. Неизвестная женщина… Инспектор Квин подумает, что именно она убила Карен. Он должен будет так подумать. Боже, как я рада. Она отгоняла от себя мысль о том, что эта женщина не могла убить Карен, ведь дверь была заперта на задвижку. Заперта на задвижку. На задвижку…

Эллери положил на место пудреницу и расческу и сказал:

— Картина совершенно ясна. Сейчас можно легко установить, что за женщина жила в этой комнате. А что, твои люди нашли здесь какие-либо отпечатки пальцев, папа?

— Никаких, — ответил старик. — Вероятно, недавно в этой комнате производили генеральную уборку. А японка ничего не хочет говорить.

— Давайте-ка посмотрим, — продолжал рассуждать Эллери. — Судя по платьям, рост женщины примерно 170–173 сантиметра, а вес что-то между 60 и 70 килограммами. Блондинка, белолицая. Судя по фасонам платьев — немолодая. Вы согласны со мной, мисс Макклур?

— Да, такие платья носят женщины лет сорока. Кстати, фасоны очень старомодные.

— И она играет или играла на скрипке. И существует какая-то тайна, очень важная тайна, связанная с этой женщиной. Иначе как можно объяснить поведение мисс Лейт? Почему она так тщательно скрывала от всех существование этой женщины? Она предпринимала тысячи предосторожностей, чтобы ни у кого не возникало никаких подозрений. Например, железный закон о том, что никто не имеет права входить сюда; частая смена белых служанок; звуконепроницаемые стены, вы можете в этом убедиться… Тайна.

Он повернулся к доктору Макклуру.

— Доктор, мое описание не подходит ни к одной известной вам женщине?

Доктор Макклур медленно провел рукой по лицу.

— Нет… Не припоминаю…

— Подумайте хорошенько. Вероятно, эта женщина не является главой из ее американской жизни. На всем лежит печать более отдаленных времен. Япония. Япония…

Он наклонился к доктору и пристально посмотрел на него.

— Ну, доктор, подумайте хорошенько. Ее семья… Да ну же, подумайте.

Он медленно выпрямился.

— Ее семья… Да, пожалуй, это вполне подходит. Подождите-ка.

Он буквально побежал к шкафу и достал оттуда два ботинка.

— Вот еще одна примета, я совсем было забыл. Два ботинка, оба правые. И все. Левых нет. Вы видите?

— Молодец, Шерлок! — воскликнул Терри Ринг.

— И ботинки совсем новые. Их никогда не надевали.

Эллери постучал подметкой о подметку.

— Это дает нам основание предположить одно из двух: или у женщины вообще нет правой ноги, или с правой ногой что-то не в порядке и она носит особую ортопедическую обувь. В обоих случаях обычные ботинки на правую ногу не требуются. Ну, доктор?

Доктор Макклур, очевидно, пораженный какой-то мыслью, тихо пробормотал:

— Нет. Это невозможно.

— Папа! — крикнула Ева. — Что невозможно? Скажи нам.

Терри Ринг многозначительно произнес:

— Все равно все это теперь раскроется, доктор. Вопрос только во времени.

— А я говорю, что это невозможно, — прорычал доктор. Он снова отошел к окну, плечи его еще больше ссутулились. Он говорил с большим трудом, и все видели, как его руки нервно теребили оконные занавески.

— В жизни Карен была одна женщина, которая вполне подходит к вашему описанию. Когда я ее знал, она была блондинкой, примерно такого же роста и веса, какой, по вашим словам, был у обитательницы этой комнаты. Она была левша и играла на скрипке. Но это было двадцать лет назад. Ей было двадцать два года. Действительно, для правой ноги ей заказывали специальную обувь, так как она с рождения была немного короче левой. Она слегка волочила ногу.

— Кто она, доктор?

— Сестра Карен. Старшая сестра Карен — Эстер.

Ева попятилась к кровати. Для нее это было уж слишком. Она слышала об Эстер Лейт. Она знала, почему доктор Макклур заявил, что невозможно, чтобы Эстер Лейт жила в мансарде…

— Это не может быть совпадением, — медленно проговорил инспектор. — Это та самая женщина.

— Вы так думаете?

Доктор Макклур отвернулся от окна, и все увидели его лицо. Ева едва удержалась от восклицания.

— Вы так думаете? А что вы скажете, если я сообщу вам, что Эстер Лейт никогда не уезжала из Японии? Что Эстер Лейт все еще находится в Японии?

— И вы уверены в этом? — спросил инспектор.

— Совершенно уверен, — печально ответил доктор Макклур. — Эстер Лейт умерла в Токио в 1924 году, то есть более двенадцати лет назад.

Часть третья

12

— Вы видели ее мертвой, доктор? — спросил инспектор Квин.

— Не обращай внимания на эту чепуху, Ева, — сказал доктор. — Это дьявольское, это просто фантастическое совпадение.

— Но, папа! — воскликнула Ева. — Ее родная сестра. Это же… это же ужасно.

— Я говорю тебе, не верь. Ты слышишь меня?

— Не советовал бы вам уклоняться от ответа, — предупредил инспектор. — Так мы ни к чему не придем.

— Но это абсурд! — продолжал бушевать доктор. — Эстер покончила жизнь самоубийством. Во время морской прогулки она бросилась с парохода в Тихий океан.

— Именно об, этой трагедии вы не хотели мне рассказать на борту «Пантии», доктор?

— Да. Естественно, мне неприятно беседовать на эту тему. В то время я был в Новой Англии, и Карен мне все написала. Об этом даже была статья в бостонской газете. Доктор, Лейт родился и долго жил в этом городе.

— Интересно, — пробормотал инспектор.

— Но это правда, инспектор! — воскликнула Ева. — Карен мне как-то рассказывала об этом. Конечно, это были неприятные воспоминания, но она мне все рассказала.

— Извините меня, я на минутку, — сказал инспектор Квин.

Он прошмыгнул мимо Эллери, и все услышали, как он спускался по лестнице. Терри Ринг неловко переминался с ноги на ногу.

— Отлично, Томас, — услышали они голос инспектора. — Следи внимательно.

Затем на лестнице снова послышались его шаги. Он принес с собой небольшую пачку писем, перевязанных тонкой красной ленточкой.

— Что это такое? — спросил Эллери. — Я этого не видел.

— Конечно, не видел, милый сынок, — любезно ответил инспектор. — Мы отложили их и раньше не придавали им особого значения, но теперь, в свете того, что мы сейчас узнали, — другое дело. Вот смотрите, — сказал инспектор. — Эту пачку писем мисс Лейт хранила на дне старого сундука в кладовке. Большая часть писем датирована 1913 годом, но два из них написаны в 1918 году. Между прочим, одно из последних писем написано вами, доктор, и адресовано Эстер… Лейт… Макклур.

Доктор Макклур бессильно опустился на стул, стоявший около письменного стола.

— Я полагаю, остальные представляют собой переписку между Эстер и Флойдом? — простонал он. — Да, глупо было надеяться…

— Папа, — нахмурилась Ева, — скажи, наконец, в чем дело?

— Я должен был уже давно тебе рассказать, — устало ответил он. — Эстер Лейт была моей снохой. В 1914 году в Токио она вышла замуж за моего брата Флойда.

И доктор печально рассказал всю историю. Когда в 1913 году он пересек океан в поисках разгадки тайн раковой болезни — которую, кстати, он так и не нашел, — его сопровождал младший брат Флойд, тоже врач. Он коротко рассказал о своем брате: безответственный юноша, веселый, безобидный, легко поддающийся влиянию, он буквально боготворил старшего брата и врачом сделался больше из желания посоревноваться со своим идолом, чем по призванию.

— В Токио мы встретились с сестрами Лейт, — продолжал доктор Макклур, не отрывая глаз от пола. — Нас познакомил профессор Мацудо, человек, ради которого я, собственно, и приезжал в Японию. Он преподавал курс патологии в Имперском университете и, конечно, хорошо знал Хью Лейта, американца, преподавателя литературы. Лейту мы очень понравились — ему в то время редко приходилось встречаться с американцами — и в результате большую часть времени проводили в его доме. Ну, Эстер и Флойд влюбились друг в друга и поженились летом 1914 года, за несколько недель до того, как Япония объявила войну Германии.

Ева подошла к доктору и положила ему руку на плечо.

— Но вы ведь тоже любили ее, доктор, — сказал инспектор. Он постучал пальцами по связке писем. — Из этого не трудно обо всем догадаться.

Доктор вспыхнул.

— Будь прокляты эти письма. Что ж, я не отрицаю. В те дни я был довольно серьезным молодым человеком и видел, что предпочтение отдано Флойду. Пожалуй, он так никогда и не догадался о моих чувствах.

— Милый, — прошептала Ева.

— Когда они поженились, уже всерьез начали поговаривать о войне… и все пошло кувырком. Мои исследования окончились неудачей… Словом, я вернулся в Штаты, а Флойд остался в Японии. Он легко приспособился к новой жизни, полюбил эту страну и хотел остаться там навсегда. С тех пор я его больше не видел.

Наступило молчание, которое прервал инспектор.

— Что ж, продолжайте, доктор. Он ведь, кажется, был убит… несчастный случай? В одном из ваших писем к Карен Лейт упоминается об этом.

— Да. Карен сообщила мне об этом. У Флойда была одна слабость — страсть к оружию. Он был энтузиастом стрелкового спорта и вскоре после свадьбы устроил тир в саду своего токийского дома. Он и раньше пробовал научить Эстер хорошо стрелять.

— И она его убила? — спросил Эллери.

Чуть слышным голосом доктор ответил:

— О, это проклятый несчастный случай… Собственно, таких случаев тысячи. Она целилась в мишень, а он стоял слишком близко, в опасной зоне. Она нервничала. Пуля пробила череп. Он умер мгновенно, не успев ничего понять.

Он снова замолчал, но инспектор не унимался.

— Но это не все, доктор. Не так ли? Речь шла о какой-то другой женщине…

— Ах, вам и это известно? Я никак не мог предполагать, что эти письма все еще…

Доктор Макклур встал и нервно зашагал по комнате.

— Да. Была другая женщина. Правда, доказательств никаких нет, я и сейчас ничего не могу сказать с уверенностью. Не думаю, чтобы у Флойда было что-нибудь серьезное. Он был очень красив и нравился женщинам. Но я готов поклясться, что он любил Эстер, и только ее одну. Но… начались сплетни. Каким-то образом Эстер узнала о них.

— О! — сочувственно воскликнула Ева.

— Если бы вы знали Эстер! Она была прекрасная женщина. Красавица, добрая, умная, образованная, писательница… Но физический недостаток в какой-то степени отразился на ее психике, а сплетни о неверности Флойда довели ее до полного отчаяния. Поэтому, когда она случайно убила Флойда, то поверила, что подсознательно хотела убить его. Она вообразила, что это отнюдь не был несчастный случай, а самое настоящее убийство.

— И это явилось причиной ее самоубийства?

— Да, После следствия, которое совершенно реабилитировало ее, она перенесла очень тяжелый нервный припадок, окончившийся временным умопомешательством.

Доктор вытер пот, струившийся по лицу.

— Это произошло в 1918 году. Узнав об этом, я немедленно выехал туда, но убедился, что помочь ничем не мог. Я вернулся в Штаты в начале 1919 года. Доктор Лейт умер во время войны, в 1916 году, так что Карен и Эстер остались одни. В 1924 году я узнал, что Эстер утопилась, а в 1927 году Карен окончательно покинула Японию и переехала в Нью-Йорк. Я даже не знал о ее переезде, пока не увидел ее имя в одной из бостонских газет. Естественно, я разыскал ее и… Дальше вам все известно. Теперь вы понижаете, почему я считаю совершеннейшей чепухой ваши слова о том, что женщина, жившая в этой комнате, была Эстер.

— Я знаю! — воскликнула Ева. — Все это очень просто. Из чисто сентиментальных побуждений Карен воссоздала комнату своей сестры, со всеми платьями и прочими вещами. Конечно же, это так. Папа прав, Эстер умерла.

— А я бы на вашем месте не был в этом так уверен, — сказал Терри Ринг, внимательно рассматривая свои ногти. — Неужели вы думаете, что она столько времени хранила все эти щеточки и расчесочки с волосками умершей сестры?

— Подождите…

Ева обеими руками схватилась за голову.

— Возможно, она жива, — но… у нее легкое помешательство. Папа, ведь ты говорил, что после того случая она впала в легкое помешательство. Может быть, этим все и объясняется: Карен нарочно распространила слух, что ее сестра покончила жизнь самоубийством, а… на самом деле держала ее здесь. Если она не буйная… вообще безобидная, возможно, Карен не захотела отдать ее в больницу…

Инспектор посмотрел на Еву.

— Слушайте, а ведь в ваших словах есть смысл, мисс Макклур.

Эллери подошел к письменному столу и посмотрел на какие-то бумажки. Он был чем-то обеспокоен.

— Слушай, папа, ты лучше поскорее займись делом. У тебя есть достаточно полное описание этой женщины, и она не могла еще очень далеко убежать, кем бы она ни была.

— Я уже поручил это Томасу, он свяжется по телеграфу с Японией, узнает относительно свидетельства о смерти и т. д. Если мы обнаружим что-либо подозрительное в связи с ее смертью, то пошлем туда письма с ее почерком, в этой связке их много.

— А я говорю вам, это невозможно, — продолжал настаивать доктор.

Инспектор Квин вышел на лестницу и крикнул:

— Кинумэ! Эй, пойди сюда! В мансарду!

Вернувшись в комнату, он сказал:

— Одну проверку мы можем сделать немедленно. Карен Лейт должна была пользоваться чьими-то услугами, чтобы в течение стольких лет держать здесь женщину. Кто-то должен был ей помогать. Если здесь действительно жила Эстер Лейт, то совершенно ясно, что ухаживала за ней Кинумэ, ведь она приехала сюда с мисс Лейт. Эй, Кинумэ! — снова крикнул он.

— Я не думаю, чтобы она… — начал доктор Макклур.

— Но кто-то должен был убираться в этом помещении? Я уже говорил вам, что, вероятно, всего несколько дней назад здесь произвели генеральную уборку. Потом, кто-то должен был сторожить ее и выполнять всякую грязную работу. Пойди сюда, Кинумэ.

Старушка медленно поднималась по лестнице, часто останавливаясь, чтобы перевести дух. Когда, наконец, она показалась наверху, то посмотрела на всех полными ужаса раскосыми глазами. Ее хрупкая фигурка дрожала с головы до ног. Она еще раз окинула взглядом комнату, желая убедиться, что там нет того человека, которого она так хорошо знала, потом опустила глаза, спрятала руки в рукава и стала ожидать.

— Кинумэ, — спросил инспектор. — Где Эстер?

Кинумэ спокойно сказала:

— Ло, Ева. Ло, доктор Макклур.

— Ты слышала, что я спросил? Где Эстер Лейт?

Кинумэ поклонилась.

— Мисси Эстер умерла. Она умерла давно. Она умерла в большой воде.

— Кто жил в этой комнате?

— Мисси Карен. Иногда жила там, иногда здесь.

— И больше никто здесь не жил?

— Здесь жила мисси Карен.

— Ты убирала эту комнату несколько дней назад?

— Мисси никого не пускала в эту комнату.

— Ладно, — вздохнул инспектор, — можешь идти. Уж если япошка не захочет говорить, она ни за что не скажет ни слова.

Кинумэ снова поклонилась и стала спускаться по лестнице, не обратив внимания на небрежность инспектора в употреблении некоторых выражений.

— Пожалуй, вы оба можете идти домой, отдохнуть, — продолжал инспектор. — Сегодня вы нам больше не понадобитесь. Если будут новости относительно Эстер, я вам позвоню.

— До свидания, — тихо проговорила Ева, не обращаясь персонально ни к кому.

Когда она и вздохнувший с облегчением доктор Макклур стали спускаться по лестнице, Терри Ринг сделал движение, чтобы последовать за ними.

— Нет, — нежным голоском проговорил инспектор. — К тебе это не относится, Терри.

13

— О! — воскликнул Терри Ринг и остановился. Инспектор подошел к двери и закрыл ее.

Эллери вздохнул, подошел к окну и выглянул в сад. Безлюдный сад мирно дремал. Приближались сумерки. Эллери подумал: «Может быть, в тот вечер приема у Карен Лейт женщина, которая жила здесь, в мансарде, так же стояла у окна и смотрела на гостей внизу. Интересно, что она при этом чувствовала?»

Он увидел на окнах тяжелые деревянные ставни с отверстиями для воздуха. Сейчас они были открыты, но, когда ставни закрывали, лишь слабый свет проникал в комнату. «Как в тюремной камере», — подумал Эллери.

— Просто невероятно, — сказал он, не оборачиваясь. — Как это могло случиться, что долгие годы здесь жил человек и никто об этом не подозревал?

— Ерунда. Сейчас не до пустых разговоров, — сказал инспектор Квин. — Терри!

— Что на сей раз, папаша? — вздохнул Терри. — Браслеточки? Бросьте вы это, будьте разумным человеком.

Эллери повернулся и увидел, что двое мужчин пристально смотрели друг на друга, как два дуэлянта. У обоих на губах была чуть заметная улыбка.

— Я знаю тебя уже много лет, — сказал инспектор Квин. — Ты всегда был хорошим мальчиком. Иногда тебе удавалось обдурить работников полиции, но ты никогда не был мошенником и негодяем. Ты мне всегда нравился, Терри.

— Это взаимно, папаша, — торжественно заявил Терри.

— Почему бы тебе не рассказать нам откровенно, как ты связан с этим делом? Ты можешь здорово нам помочь. Здесь кроется масса всяких дел. Что ты знаешь?

— Что я знаю? А вот что: если «Гиганты» опять проиграют, на будущий год я поставлю на команду «Сен Луи Браунс» и, с божьей помощью, выиграю, — сказал Терри.

— Я вижу, — продолжал инспектор, не обращая внимания на его шутовской ответ, — что ты преследуешь какую-то цель, работая против нас. Кто же тебе теперь заплатит? Карен Лейт умерла.

Выстрел попал в цель, но Терри мгновенно овладел собой и улыбнулся.

— Умерла? Ах, бедняжка. Царство ей небесное. Когда похороны?

— Да, печально, очень печально, мой мальчик, — сказал старик. — Знаешь, если бы мне не была известна твоя биография, я бы тебя немедленно арестовал как свидетеля. И вообще я очень не люблю этих шакалов, частных сыщиков. Большинство из них довольно темные личности. Шантажисты, драчуны, пьяницы, вообще всякий сброд. Но ты не такой, Терри.

— Отлично, папаша. Мне нравится эта рекомендация, — весело отозвался Терри. — Могу при случае цитировать?

— Вот что ты можешь цитировать, — ответил на это инспектор. — Если ты не будешь говорить, не пройдет и недели, как ты окажешься в тюрьме.

Терри Ринг начал старательно оглядываться по сторонам.

— Что ты ищешь?

— Телефон. Кажется, надо будет пригласить моего адвоката. Разве не так поступают все мошенники, когда представители закона пытаются взять их на пушку?

Инспектор повысил голос:

— Клянусь богом, я тебе предъявлю обвинение, от которого не так-то легко будет отвертеться!

— Черт возьми, папаша, кажется, ты здорово меня напугал.

Лицо старика потемнело от ярости. Он бросился к двери и во весь голос рявкнул:

— Томас! Эй, где ты там, черт бы тебя побрал! Томас, иди сюда!

Терри спокойно слушал, как под тяжестью чьих-то шагов внизу заскрипел пол, затем показалась гигантская фигура сержанта Вели.

— В чем дело? — прорычал он.

— Забери-ка его к нам и заставь говорить, — приказал инспектор.

Сержант Вели подошел к Терри, потирая то, что у людей называется ладонями.

— Пошли, Терри.

— Иди ты к черту, — мило улыбнулся ему Терри. Теперь он стоял спиной к кровати, прислонившись к стойке, поддерживающей полог. Его слегка расслабленное тело приняло полусогнутое положение. При этом улыбка не покидала его лица.

— Слушай, милаха моя, плохи дела-то, — сказал с улыбкой сержант Вели. — Пошли, я тебя не обижу. Я ведь помню, когда ты еще стоял на углу Сентрал-стрит и продавал газеты. Я тебя тогда частенько угощал шлепками. Ну, как, пойдешь добровольно или предпочитаешь, чтобы я тебя потащил?

— Ты? — спросил Терри. — И сколько там еще таких, как ты?

Улыбка сержанта постепенно стала превращаться в звериный оскал. Он облизнул губы и немного наклонился вперед для первого выпада.

— Одну минуточку, — раздался голос Эллери. — Пока здесь еще не началось побоище.

Сержант снова выпрямился и с глупым видом посмотрел на Эллери.

— Папа, а ты не думаешь, что тебе следовало бы немного обуздать свой темперамент? Терри совершенно прав. Если ты притащишь его в полицейское управление, он без особого труда выйдет оттуда самое большее через два часа. И совершенно естественно, он захочет отомстить, если вы его там немного потреплете. Ты отлично знаешь, газетчики его любят.

Маленькие усики инспектора недовольно топорщились, когда он взглянул на Терри, с интересом наблюдавшего за ним. Потом инспектор достал свою табакерку, взял огромную щепотку коричневого порошка, жадно вдохнул, оглушительно чихнул и проворчал:

— Ладно, Томас, можешь идти. Но я тебе этого не прощу, Терри.

И он поплелся вниз за сержантом, как маленький фокстерьер за волкодавом. Эллери и Терри слышали, как за ними с шумом захлопнулась дверь спальни.

— Фьють, — просвистел Терри, доставая из кармана пачку сигарет. — Колоссальный старичок ваш папаша. — Он прищелкнул языком. — Сигарету?

Эллери взял, и Терри зажег ему спичку.

— Что бы вы стали делать, если бы этот людоед действительно набросился на вас? Мне однажды пришлось видеть, как Вели спокойно разделался с семью человеками, и они тоже отнюдь не были маменькиными сынками.

— Черт побери, не знаю, — ответил Терри, почесывая затылок. Потом он улыбнулся. — А мне даже немного жаль, что вы остановили его. Мне давно хотелось посмотреть, не смогу ли я уложить на обе лопатки эту огромную обезьяну, но только все никак не подворачивался подходящий случай.

— Да бросьте вы, — сказал Эллери. — Ужасно не люблю драчунов.

Спускаясь вниз, они прошли мимо Кинумэ. Усталая старушка с трудом передвигалась по комнате. Она посторонилась, тесно прижавшись к стене и опустив глаза. Эллери оглянулся. Она снова поднималась в мансарду.

— Если она поднимается, чтобы там напроказничать, я ей не позавидую, — сказал Терри. — Эта скотина Риттер способен спустить шкуру с собственной бабушки.

Эллери нахмурился.

— Кинумэ… Она могла бы помочь нам решить хотя бы одну проблему. Будь они прокляты, эти восточные люди.

— А что вы имеете против нее?

— О, ничего. К этой старушке я не испытываю ничего, кроме восхищения. Меня раздражают некоторые черты характера, присущие этой расе. Вы знаете, из всех рас на земле японцы, пожалуй, больше всех испытывают комплекс неполноценности. Никак не могут преодолеть в своей психологии сознание превосходства белого человека.

— При чем тут вся эта ерундовина?

— Неужели вы не понимаете? Кинумэ никак не может преодолеть благоговения перед человеком с белой кожей. Она принадлежала Дарен Лейт. Несомненно, ей было известно все, что происходило в комнате в мансарде. Но Карен взяла с нее клятву хранить молчание, и теперь некоторое различие в пигментации эпидермы держит ее рот закрытым так же плотно, как, ну… скажем, ваш.

— А-а, — протянул Терри и замолчал.

По дороге в сад им пришлось пройти через маленькую комнатку. Громкоголосая лучуанская сойка, сидящая там в клетке, провожала их зловещим взглядом своих сверкающих глаз.

— При виде этой птицы меня бросает в дрожь, — поежившись, сказал Эллери. — Брысь.

Сойка открыла свой мощный клюв и послала вдогонку Эллери такой враждебный душераздирающий крик, что у того буквально волосы встали дыбом, и он поспешил за Терри на маленькую веранду, выходящую в сад.

— Можно подумать, что Карен Лейт когда-то свернула ей шею, так она теперь хрипит, — проворчал он.

— Возможно, — согласился Терри, думая о чем-то своем. — А может быть, эта птица — однолюб и скорбит теперь об утрате хозяйки.

Они прогуливались в саду между яркими клумбами, карликовыми деревьями, наслаждались щебетом птиц и воздухом, напоенным ароматом поздних цветов. Стояла приятная прохлада, и Эллери слегка поморщился, вспомнив о маленьком застывшем трупе, лежащем в морге на столе доктора Праути.

— Давайте присядем, — предложил он. — У меня еще не было времени все обдумать.

Они сели на скамейку, откуда были видны окна дома, и некоторое время молчали. Терри в ожидании курил. Эллери прислонился к спинке и закрыл глаза. Терри увидел в окне нижнего этажа лицо старой японки, прижавшееся к стеклу. Она наблюдала за ними. Из другого окна выглянуло лицо белой служанки О’Мара. Но он не подал вида, что заметил их.

Наконец Эллери открыл глаза и сказал:

— В этих уравнениях так много неизвестных, что невозможно даже угадать их решение. И ключ к решению одного из них — причем самого важного — храните вы.

— Я?

— Ну конечно. По-вашему, в чьих интересах я работаю?

— Откуда я знаю? Если вы считаете, что Ева Макклур невиновна, это будет первый случай, когда вы поверили на слово.

Эллери засмеялся.

— Кажется, в данном случае мы повинны в одном и том же грехе.

Загорелый молодой человек наподдал ногой гальку.

— Ну, что ж, отлично, — вздохнул Эллери. — Давайте посмотрим, чего можно достичь простым угадыванием. Знаете такую игру? Один отгадывает, другой говорит только «да» или «нет». Прежде всего телефонный звонок, на который Карен Лейт так и не ответила по весьма уважительной причине. Ибо в понедельник днем, когда звонил телефон, она уже была мертва. Этот звонок очень волнует моего отца, чего я не могу сказать о себе. Я уже давно решил, что это звонили вы.

— Что же, валяйте, отгадывайте.

— Нет, Терри, — со смехом запротестовал Эллери. — Здесь дело не в отгадке. Не нужно быть гением, чтобы понять, что ваши связи с Карен Лейт отнюдь не носили личного характера. Это была, так сказать, профессиональная связь, то есть вы познакомились с ней благодаря вашей профессии частного детектива. Я совсем не хочу вас оскорбить, но вряд ли ее интересовал ваш интеллект.

— А чем, черт возьми, плох мой интеллект? — вспыхнул Терри. — Тем, что я не учился в колледже, как все эти накрахмаленные сорочки?..

— О, ради бога, Терри. Лично я очень высокого мнения о вашем интеллекте, но только я не думаю, чтобы он в какой-то степени интересовал мисс Лейт. Скорее могли произвести впечатление ваши физические данные… Но сейчас речь не об этом. Итак, она наняла вас для выполнения определенной работы, соответствующей вашей профессии. Причем поручение носило секретный характер — обычно люди обращаются к частным детективам в тех случаях, когда дело сугубо конфиденциальное. В чем же состояло ее секретное поручение? Разыскать женщину, которую Карен в течение долгих лет прятала в своей мансарде. Ну, как мои догадки? Думаю, что все было именно так.

— Ну и что из этого?

— И вдруг мисс Лейт предпринимает шаги к тому, чтобы установить еще одну деловую связь, на сей раз с настоящими полицейскими силами. Почему? Рассуждаем: или вы обманули ее ожидания и она была вынуждена Прибегнуть к помощи полиции, чтобы провести расследование по общепринятым каналам, или вы достигли успеха, но ваш успех каким-то образом усложнил всю ситуацию, и без того достаточно грязную.

— Послушайте, вы… — начал Терри, вставая.

Эллери дотронулся до его руки.

— Та-та-та. Ну и мускулатура. Садитесь, пожалуйста, Терри.

Терри сердито посмотрел на него, однако повиновался.

— В обоих случаях в ваших услугах больше не нуждались. И теперь разрешите мне сделать небольшое лирическое отступление. Ваше самолюбие было задето. Знать обо всем — ваша профессия, и вы каким-то образом узнали, что она обратилась в Главное полицейское управление за детективом. Может быть, даже она сама вам об этом сказала.

Терри молчал.

— Зная о том, что на пять часов у Карен было назначено свидание с Гилфойлом, вы поспешили на Вашингтон-сквер и по дороге остановились, ну, скажем, на Юниверсити-плейс и позвонили ей по телефону. Никто не ответил. Через минуту вы в доме Карен и находите ее уже мертвой.

— Ну, что ж? Поскольку здесь нет свидетелей, я могу вам сказать: да, это я звонил. Ну и что? Почему я не мог ей позвонить?

— Ага! — радостно воскликнул Эллери, но тотчас пожалел о столь бурном проявлении триумфа, так как его собеседник снова угрюмо замолчал. — Продолжаю дальше развивать свою теорию… Терри, мне кажется, что нашей приятельницы блондинки уже не было в доме в последний уик-энд. Что вы на это скажете?

Терри даже подпрыгнул.

— Ну, знаете, у вас откуда-то довольно подробные сведения… Какого черта вы меня здесь допрашиваете, выкачиваете из меня по слову, в то время как вам все давно известно?

— Ага, значит, и эта теория правильна?

Возбуждение Терри быстро улеглось. Он посмотрел на Эллери, потом слегка ударил себя кулаком по скуле и пожал плечами.

— Ах, я дурак, осел, сопляк, проболтался! А вы, оказывается, умный парень, умнее, чем я предполагал.

— Разрешите принять это как похвалу? — улыбнулся Эллери. — Теперь мне ясна вся ситуация. Блондинка сбежала из комнаты в мансарде. Ее побег привел в ужас Карен Лейт. Почему? Признаюсь, пока не знаю. Об этом еще надо подумать.

— Что ж, подумайте, вы в этом мастак, — мрачно проворчал Терри.

— Она наняла вас как частного детектива, чтобы вы нашли эту женщину. Вы согласились ей помочь и принялись за работу. Но почему-то ее охватило нетерпение. Очевидно, по каким-то причинам ей было необходимо срочно найти эту женщину. И когда вы позвонили ей с отрицательным ответом, она вас уволила и сказала, что хочет обратиться в полицию. Вы страшно рассердились и решили не сдаваться.

— Теплее, — согласился Терри, наподдавая ногой гальку.

— Она сообщила вам имя блондинки или то, что она жила в комнате в мансарде?

— Нет. Я потом узнал это сам. Она только сказала, что ей нужно разыскать женщину, которая ее очень интересует, и дала ее описание.

— Имя не называла?

— Нет. Сказала, что она, вероятно, возьмет фальшивое имя.

— А каким образом вы узнали, что она жила в мансарде?

— Что вы хотите? Узнать все мои профессиональные тайны?

— Значит, вы не смогли разыскать эту женщину?

Терри Ринг встал и начал прохаживаться по дорожке. Эллери внимательно следил за ним. Терри нагнулся, выковырял из бортика дорожки овальную гальку и подбросил ее на ладони. Потом он резко повернулся и подошел к Эллери.

— Скажу откровенно, Квин: я вам не доверяю.

— Почему вы помогли Еве Макклур? Я никак не могу понять. Предположим, дверь так и осталась бы запертой на задвижку и полиция арестовала бы Еву как единственно возможного убийцу Карен Лейт. Вам-то что до этого?

Терри Ринг посмотрел на камень, лежащий у него на ладони.

— Хотя, возможно, вы успели заключить сделку еще с кем-нибудь? Может быть, вы предали Карен Лейт в пользу кого-то другого?

Эллери на мгновение почувствовал, что над ним нависла смертельная опасность. Молодой человек крепко сжал в руке камень, и Эллери подумал, с какой легкостью можно пробить череп этим экскрементом природы. Но Терри развернулся и далеко метнул камень. Подобно бейсбольному мячу, он пролетел над оградой сада, сбил веточку с дерева, растущего в соседнем саду, и скрылся из вида.

— Можете хоть до мозолей трепать вашим проклятым языком, — сказал Терри, — я не отвечу ни на один из ваших паршивых вопросов.

Между тем Эллери с интересом рассматривал веточку, сломанную брошенным камнем.

— Бог мой, — наконец проговорил он. — Вы нарочно это сделали?

— Что я сделал нарочно?

— Вы целились именно в эту веточку?

— Ах, это! — Терри пренебрежительно пожал плечами. — Конечно.

— Бог мой, человече, да здесь добрых двенадцать метров. Отличный бросок.

— Паршивый бросок, — спокойно ответил Терри. — Я метил в верхний листик, а попал в третий.

— И притом камнем овальной формы, — не унимался Эллери. — Знаете, Терри, это подало мне одну мысль.

— Я ведь одно время был подающим у «Ридсов»… Что вы говорите? Какую мысль? — резко повернулся он.

Эллери смотрел вверх на окно второго этажа, загороженное железной решеткой. Окно, которое в понедельник было пробито камнем.

Терри проворчал:

— Вы же знаете, что, когда камень влетел в окно, я вместе с девушкой был в комнате. Какого же черта вы?..

— А я вас ни в чем не обвиняю, — нетерпеливо перебил его Эллери. — Терри, найдите скорее камень примерно такой же формы и веса, как тот, что разбил стекло. Можно даже чуть поменьше.

Терри пожал плечами и пошел искать камень.

— Эй! Вот здесь их целая куча.

Эллери быстро подбежал к нему. Там действительно были камни такие же гладкие и примерно такого же размера, как тот, который Эллери видел на полу в спальне Карен. Они обрамляли дорожку сада. Овальная вмятина на рыхлой почве свидетельствовала о том, что недавно кто-то выковырял в этом месте один камень.

— Значит, тот камень был взят отсюда.

— Наверное.

Эллери выковырял еще два.

— Возьмите и вы несколько.

Когда Терри нагнулся за камнями, Эллери вернулся к скамейке и снова посмотрел на разбитое окно.

— Что ж, попробуем, — сказал он, размахнулся и бросил камень. Тот попал в стену слева от окна, отскочил и упал на землю.

— Это не так-то легко, — пробормотал он, обращаясь к Терри.

Он бросил второй камень. На сей раз тот попал в стену немного ниже окна. В окне гостиной показалось испуганное лицо.

— Эй, ребята! — крикнул полицейский Риттер. — Что вы там еще нашли себе за забаву, черт вас подери?

Затем он узнал Эллери.

— О, я не знал, что это вы, мистер Квин. Что здесь произошло?

— Весьма неудачный эксперимент, — ответил Эллери. — Не обращайте внимания, Риттер, и поберегите голову. Может быть, нам удастся совершить чудо.

Полицейский поспешно скрылся. Из нижних окон смотрели испуганные Кинумэ и О’Мара.

— Попробуйте теперь вы, — предложил Эллери. — Вы ведь были профессиональным подающим. Не так ли? И вы можете по заказу сбивать с деревьев листочки на расстоянии двенадцати метров. Попробуйте разбить окно, соседнее с разбитым.

— А как же я его разобью, если там железная решетка? — спросил Терри, взглянув на окно.

— Вот именно это я и хочу проверить. А как вы это сделаете — ваша забота. Вы в этих делах эксперт. Ну, давайте.

Терри снял пиджак, развязал лимонно-желтый галстук, швырнул шляпу на скамейку и поднял овальную гальку. Заняв соответствующую позицию, он прицелился в правое окно эркера, размахнулся и бросил камень. Тот ударил рикошетом в два железных прута и упал на землю.

— Еще раз, — попросил Эллери.

Терри попробовал еще раз, бросив камень под другим углом. Но в стекло опять не попал, только железная решетка протестующе задребезжала.

— Неплохо, — похвалил Эллери. — Еще раз, мой высокоодаренный друг.

И на третий раз камень не коснулся стекла. И на четвертый, и на пятый…

— К черту, — рассердился Терри. — Это невозможно.

— И все же, — многозначительно сказал Эллери, — это было сделано.

— Никто не может убедить меня, что в тот раз человек действительно целился камнем в стекло между железными прутьями. Это невозможно. Я не стал бы и пробовать, если бы вы, не попросили меня об этом. Зазор между камнем и прутьями чуть больше сантиметра.

— Да, — согласился Эллери. — Вы совершенно правы.

— Даже «Паровоз» не смог бы этого сделать.

— Совершенно верно, — сказал Эллери, — даже мистер Джонсон не сделал бы этого.

— И «Диэ» тоже.

— Да, и мистер Дин тоже. Знаете, Терри, этотэксперимент кое-что доказал мне.

— Да? — саркастически ухмыльнулся Терри, надевая шляпу. — Он доказал вам, что камень не имеет никакого отношения к убийству. Мне это было известно еще в понедельник.

14

Венеция ожидала Макклуров с накрытым для обеда столом и приготовленными ваннами. Уклоняясь от бурного ликования черной служанки по поводу его возвращения, доктор поспешил погрузиться в теплую ванну. Несколько страниц из записной книжки, исписанных старательным почерком негритянки, дожидались Макклуров в холле на телефонном столике рядом с грудой писем, телеграмм и букетами цветов.

— О, боже, — вздохнула Ева. — Вероятно, нужно ответить всем этим людям. Я и не знала, что у Карен так много друзей.

— Это не ее друзья, — фыркнула Венеция. — Это друзья доктора Джона.

— Что, доктор Скотт звонил?

— Нет, милая, не звонил. Ну-ка, иди скорее сюда. Сними-ка платье и ныряй в ванну. Ты слышишь меня?

— Да, Венеция, — послушно отозвалась Ева и прошла в свою спальню. Венеция взглянула на телефонный аппарат и, ворча, отправилась на кухню.

Пока Ева купалась, телефон звонил четыре раза. Но ей было безразлично. Ей вообще все стало безразлично. Когда она пудрилась, стоя перед огромным стенным зеркалом в ванной комнате, выложенной черным кафелем, то подумала: интересно, что думает человек, когда он умирает? Если умереть как Карен, то почувствуешь укол, боль, а потом?.. Что потом? О чем думала Карен, когда лежала там, в эркере, не имея сил двигаться, ни даже открыть глаза и зная, что она умирает? Может быть, она слышала все, о чем разговаривали между собой Терри Ринг и Ева? О, если бы только у Евы хватило смелости вовремя послушать, бьется ли у Карен сердце. Может быть, Карен сказала бы что-нибудь? Может быть, в последний момент она сказала бы что-нибудь такое, что помогло бы разрешить загадку ее убийства… А этот ее пристальный взгляд, когда в горле у нее что-то забулькало, но она все еще была жива. Молодой человек подумал — Ева была уверена в этом, — что своим взглядом Карен обвиняет Еву. Но Ева знала, что это не так. Она знала, что это был просто последний взгляд перед смертью, когда Карен уже чувствовала, как глаза ее все плотнее заволакивает темная пелена, а сердце перестает биться.

Сидя перед туалетным столиком, Ева сердито припудрила веки и стала смазывать лицо кремом.

А все эти телефонные разговоры, телеграммы, цветы… Вероятно, все недоумевают и вообще чувствуют себя неловко. Они, собственно, не знают, как им поступить. Когда человек умирает обычной смертью, все просто звонят по телефону, посылают цветы и письма с выражением соболезнования. Все получается печально и красиво. И каждый думает: как приятно остаться живым. Но когда человека убили? В книге этикета по этому поводу ничего не говорится. Особенно когда убийство произошло при таких загадочных обстоятельствах и никому не известно, кто именно это сделал. Может быть, ты посылаешь цветы убийце?

Все было абсурдно и трагично. Ева опустила голову на туалетный столик и заплакала, так и не стерев толстый слой крема. Если бы только люди знали! Если бы только они знали, что Ева единственный человек, который мог убить Карен Лейт. Она, Ева Макклур, только она… Если бы только знал Дик…

— Ева, — послышался голос доктора Скотта за дверью ванной комнаты.

Он пришел!

Ева быстро стерла крем, плеснула на лицо холодной водой, вытерла его, попудрилась, сделала на губах три мазка губной помадой нового оттенка — кораллово-персикового, под цвет ногтей и блесток в ее волосах, — закуталась в турецкий купальный халат, распахнула дверь и упала в объятия доктора Скотта.

Венецию, стоявшую в дверях спальни, чуть не хватил удар.

— Ева, ты… Это неприлично.

— Убирайтесь отсюда, — сказал доктор Скотт.

— Ева, послушай меня, девочка моя. Я сейчас же пойду к доктору Джону и скажу…

— Венеция, уходи, — процедила сквозь зубы Ева.

— Но твои волосы… все спутались. И ты босая.

— Наплевать, — сказала Ева, целуя доктора Скотта в третий раз и прижимаясь к нему трепещущим телом.

— Ты простудишься. Стоишь босиком на холодном полу.

Доктор Скотт освободился из объятий Евы, подошел к двери и захлопнул ее перед самым носом разъяренной Венеции. Потом вернулся, подхватил Еву и усадил ее рядом с собой на кресло-качалку.

— О, Дик, — проворковала Ева.

— Молчи, милая.

Он крепко держал ее в своих объятиях. Но несмотря на приятную теплоту его рук, несмотря на свои страдания, Ева продолжала лихорадочно думать: его что-то беспокоит. Да, совершенно определенно. Он успокаивает ее, но в действительности он пытается успокоить самого себя. А его нежелание разговаривать свидетельствует о том, что он просто не хочет ни о чем думать. Ему просто хотелось сидеть здесь, обнимать ее, чувствовать ее близость.

Она слегка отодвинулась от него и откинула с глаз непокорные локоны.

— Что случилось, Дик?

— Случилось? Почему ты так спрашиваешь? Ничего не случилось.

Он попытался снова притянуть ее к себе.

— Давай не будем ни о чем говорить, Ева. Просто так посидим.

— Но что-то случилось. Я знаю.

Он попытался улыбнуться.

— Откуда вдруг такое обострение интуиции? Просто был плохой день. Вот и все.

— Что-нибудь в госпитале? Бедняжка.

— Да, неудачные роды. Кесарево сечение. Все было бы в порядке, если бы она вела себя как следует.

— О!

Ева снова прижалась к его груди.

Теперь, наоборот, ему вдруг захотелось говорить, как будто по необходимости в чем-то оправдаться.

— Она мне все время лгала. Я назначил ей строгую диету. Но не мог же я следить за ней, как сторожевой пес. Правда? И оказывается, она поглощала неимоверные количества мороженого, взбитых сливок, жирного мяса и бог знает чего еще.

Затем он с горечью добавил:

— Если женщина лжет врачу, какой же может быть шанс у мужа, что она ему будет говорить правду?

Ах, вот оно что! Ева спокойно лежала в его объятиях. Теперь она все поняла. Это его обычная манера задавать вопросы. Прижавшись к его груди, она прислушивалась к неритмичному биению его сердца. А эти вопросительные взгляды, какие он бросал на нее с вечера понедельника!

— А потом меня целый день преследовали эти проклятые репортеры.

«Ага, — подумала Ева, — теперь его прорвало. Он сейчас все расскажет».

— Какого черта они хотят от меня? Я ведь ничего не сделал. В какой-то грязной газетке сегодня даже поместили мой портрет с надписью: «Молодой светский врач отрицает». Что отрицает? Боже мой! Я же ничего не знаю.

— Дик, — спокойно сказала Ева.

— И куда бы я ни пошел, всюду натыкаюсь на целые своры этих молодчиков. Как дела, доктор? Кто убил Карен Лейт? Каково ваше мнение? Какова ваша роль? Правда ли, что она страдала сердечными приступами? Это вы запретили вашей невесте говорить? Почему? Когда? Где? — Он в волнении прикусил губы. — Они буквально заполонили мою приемную, докучали моим пациентам, охотились за мной в госпитале, допрашивали моих нянечек, сестер. И все хотят знать, когда мы поженимся.

— Дик, послушай меня, милый. — Она приложила обе руки к его раскрасневшемуся лицу. — Я хочу тебе кое-что рассказать.

Кончик его красивого носа, который Ева так часто целовала, слегка побелел. Он произнес: — Да? — чуть хрипловатым, испуганным голосом. Он испугался. Он не мог скрыть свой испуг, который проступал во всем. Ева чуть было не спросила, чего он так боится. Но она отлично знала.

— Полиции не все известно о смерти Карен. Есть одно очень важное обстоятельство, о котором там еще не знают.

Он сидел, не двигаясь и не глядя на нее.

— Да? — снова проговорил он. На сей раз он даже не пытался скрыть, до какой степени был испуган.

— О, Дик, — торопливо начала Ева. — Эта дверь была заперта. Она была заперта на задвижку со стороны спальни.

Вот так лучше. Теперь все сказано. И она сразу почувствовала огромное облегчение. «Пусть он еще больше испугается, — подумала Ева со злорадством. — Если он уже был сильно перепуган, то теперь он буквально онемеет от страха».

И он онемел. Доктор Скотт слегка приподнялся с кресла, чуть не столкнув Еву на пол. Затем снова опустился, обратив на Еву бессмысленный взгляд.

— Ева! Какая дверь?

— Дверь из спальни Карен в мансарду. Когда я вошла в спальню, дверь была заперта на задвижку. Заперта со стороны спальни.

Ева с любопытством смотрела на него, удивляясь, почему она совсем не волнуется. Сейчас она испытывала только чувство сострадания. У него был такой несчастный вид. Дважды он пошевелил губами, пытаясь начать разговор.

— Но, Ева, — наконец произнес он чужим голосом. — Как же мог кто-то… Значит, в спальню никто не мог пройти через мансарду.

— Да.

— И окна в спальне…

— …загорожены железными решетками. — Ева говорила таким тоном, будто речь шла о примерке новой шляпки.

— И единственный выход из спальни — через гостиную, где ты сидела.

Он оживился.

— Ева, кто-то прошел мимо тебя, и ты… но ты не сказала об этом полиции.

— Нет, милый, — возразила она. — Никто не проходил. Даже мышка не прошмыгнула.

— Но, боже мой!

— В этой части показаний я не лгала, — сказала она.

Он снова беззвучно пошевелил губами, потом посадил ее прямо на пол и стал буквально бегать по комнате, как человек, опаздывающий на поезд.

— Но, Ева, ты сама не понимаешь, что говоришь. Это значит, что никто… никто, кроме тебя, не мог…

— Это значит, — спокойно закончила Ева, — что никто, кроме меня, не мог убить Карен. Скажи это. Не бойся сказать это, милый. Я хочу, чтобы ты это сказал, Я хочу послушать, как ты это скажешь.

Тогда он остановился и посмотрел на нее. Она тоже глядела на него. В комнате наступила тишина, лишь из гостиной доносилось ворчание доктора Макклура.

Наконец доктор Скотт не выдержал, взгляд его дрогнул. Он сунул руки в карманы и с силой наподдал ногой коврик.

— Будь все проклято! — взорвался он. — Это невозможно!

— Что невозможно?

— Вся ситуация.

— Какая ситуация — убийства… или наша?

Он в отчаянии взъерошил волосы.

— Слушай, Ева, мне нужно подумать. Ты должна дать мне время подумать. Ты меня буквально огорошила этими словами.

Ева плотнее запахнула купальный халат.

— Посмотри на меня, Дик. Ты веришь, что я убила Карен?

— Боже правый, нет! — воскликнул он. — Но откуда мне знать? Комната… только один выход… никто не проходил мимо… что здесь можно подумать? Посуди сама, Ева. Дай мне время.

Его слова были до того противоречивы, в них было столько сомнения и боли, что Ева почувствовала, будто ей вонзили нож в грудь. Внутри что-то оборвалось. У нее даже появились позывы к рвоте. Но она еще не закончила. Нужно сказать еще одну вещь. Задать еще один вопрос. Тогда — думала она — все будет ясно.

Ева овладела собой.

— В понедельник ты просил меня немедленно выйти за тебя замуж. Я тогда просила тебя подождать, Дик. И все это из-за задвижки на двери. Мне нужно было время, потому что… я не могла тогда сказать тебе об этом. А не сказав, не могла выйти за тебя замуж. Ты понимаешь? А теперь я сказала.

Ева замолчала, так как почувствовала, что теперь уже не было необходимости в словах. Они уже не дети и понимают все без лишних слов.

Он облизнул пересохшие губы.

— Жениться? Ты хочешь сказать, сейчас?

— Завтра, — спокойно произнесла Ева. — Как только ты получишь лицензию. В ратуше… Где угодно.

Она не узнавала своего голоса. Может быть, он изменился, потому что ее сердце окаменело и охлаждало всю кровь, проходящую через него? Она уже знала ответ на свой вопрос. Он может ничего не говорить. В понедельник он хотел жениться немедленно, сегодня, в среду, он будет просить отсрочки.

Но Ева не ожидала того, что последовало. Он схватил ее за руки.

— Ева! — В его голосе слышались новые нотки. — Я сейчас думал об этом. Кто отпер эту дверь в понедельник до прихода полиции, ты или этот парень, Ринг?

— Это не имеет никакого значения, — ответила Ева. — А сделал это мистер Ринг. Он это придумал и спас меня.

— Кто еще знает об этом?

— Папа. Мистер Квин… младший.

— Все, кроме меня, — горько усмехнулся он. — И ты хочешь, чтобы я… — Он сердито посмотрел на нее. — А что будет, если инспектор Квин узнает об этом?

— О, Дик, — прошептала Ева. — Я не знаю.

— И какую цель преследует Ринг? Почему он сделал подобную вещь для девушки, которую увидел первый раз в жизни?

В глазах доктора вспыхнул огонек.

— Или, может быть, ты знала его раньше? Знала?

Глупо. Это было так несерьезно и глупо.

— Нет, Дик. Он просто был очень добр ко мне, по-своему.

— Ах, по-своему? — фыркнул доктор Скотт. — Я знаю, почему он был так добр к тебе. Этот истсайдский подонок. Я справлялся о нем. Закадычный друг всех гангстеров в этом городе. Я знаю, чего он хочет. Знаю этих типов.

— Дик, таких грязных и несправедливых слов я от тебя еще не слышала ни по какому поводу.

— Ах, ты еще его защищаешь? Я просто хотел знать, в какую грязь может попасть моя будущая жена. Вот и все.

— Ты не смеешь так со мной разговаривать.

— Запутана в подозрительном убийстве…

Ева бросилась на кровать и спрятала лицо в вышитом покрывале.

— Уходи, — всхлипывала она. — Я больше не хочу тебя видеть. Ты думаешь, я убила ее? Ты подозреваешь меня во всяких грязных отношениях с этим… с этим Рингом. Уходи.

Она лежала на кровати и плакала, уткнувшись в покрывало. Халат ее распахнулся, а босые ножки свесились с кровати. Но ей было безразлично. Все кончено… Он… он ушел. И все ушло. И теперь, когда он ушел — хотя она не слышала, как за ним хлопнула дверь, — она поняла, насколько безрассудно было с ее стороны ожидать, что он ей сразу поверит. Слепо, без всяких вопросов. Это бесчеловечно. Ни одна женщина не может этого требовать от любимого мужчины. В конце концов, что он о ней знает? Ничего. Совсем ничего. Обычно влюбленные проводят время в поцелуях и болтовне о всяких пустяках. Они хорошо изучают черты лица любимого человека, знают, как он дышит, как целует, как вздыхает. И больше ничего, ничего существенного. Не знают внутреннего мира человека, а это наиболее важно. Так как же она смеет упрекать его? И не надо забывать о его карьере, так много значащей для него. А теперь, когда он неожиданно узнал, что его невеста по уши увязла в деле о таинственном убийстве, как же ему не думать о своем будущем… о том, что теперь станут шептать за его спиной? Даже если все и окончится благополучно. А у него повышенная чувствительность к этому. Он ведь происходит из хорошей семьи. Может быть, за всем этим стоит его семья, его отговаривают, нажимают на него. Его чопорная мамаша или папаша с недовольным, злым лицом…

Рыдания Евы возобновились с новой силой. Теперь она считала себя черствой эгоисткой, не имеющей ни капельки чуткости, зверем, а не человеком. Он ничего не может поделать со своей семьей и бессилен помочь Еве в ее положении. Он просто обыкновенный мужчина… такой дорогой… такой любимый… Она прогнала его, и больше нет надежды на счастье. У нее нет никого и ничего на свете, кроме этого сердитого, ужасного маленького инспектора.

Доктор Скотт разжал кулаки и опустился на кровать рядом с Евой. Полный раскаяния и любви, он тесно прижался к ней.

— Я люблю тебя. Милая. Я люблю тебя. Прости, милая. Я не хотел тебя обидеть. Поцелуй меня, Ева, я люблю тебя.

— О, Дик, — плакала Ева, крепко обняв его за шею.

— Ради бога, ничего не говори. Мы вместе обо всем подумаем. Обними меня крепче. Поцелуй меня, любимая.

— Дик…

— Если ты хочешь, чтобы мы завтра повенчались…

— Нет. До тех пор, пока все… все…

— Хорошо, милая. Как ты хочешь. И пожалуйста, больше не волнуйся.

А немного позже Ева спокойно лежала на кровати, а он сидел рядом. И только прохладные пальцы доктора все время двигались: он гладил ей виски, пульсирующие кровеносные сосуды, успокаивая, усыпляя ее. Но красивое лицо доктора, склонившееся над ее растрепавшимися волосами, было печальным и озабоченным…

15

— Трудность этого дела, — жаловался Эллери в четверг днем Терри Рингу, — в его невероятной неустойчивости. Оно как пчела, перелетающая с цветка на цветок. За ним никак не угонишься.

— Ну, что еще там случилось?

Терри смахнул пепел со своего розово-лилового галстука, повязанного на рубашке винно-красного цвета.

— Ах, черт бы его побрал, кажется, я прожег свой галстук!

— Между прочим, зачем вы носите такие ужасные рубашки, Терри?

Они остановились на маленьком мостике в саду Карен Лейт.

— Ваше оперение в последнее время стало чересчур ярким. Сейчас сентябрь, дружище, а не весна.

— Идите вы к черту, — вспыхнул Терри.

— Вы избрали своим идолом неудавшуюся кинозвезду?

— Я вам сказал, убирайтесь к черту. Ну, что у вас сегодня на уме?

Эллери бросил в воду маленький камешек.

— Я сделал одно открытие, которое очень волнует меня.

— Да?

— Вы знали Карен Лейт, по крайней мере в последние дни ее жизни. Я считаю вас большим знатоком человеческих душ. Как по-вашему, что это была за женщина?

— Я знаю о ней только то, что было напечатано в газетах: знаменитая писательница, около сорока лет от роду, довольно хорошенькая, если вы вообще любите такие постные физиономии, умна, как дьявол, и столь же таинственна.

— Мой милый Терри, я хочу знать ваше личное мнение о ней.

Терри внимательно разглядывал плавающую в пруду золотую рыбку.

— По-моему, она сплошная подделка, фальшивка.

— Что?

— Вы хотели знать мое мнение. По-моему, она форменная фальшивка. Я никогда бы не доверил ей вставной челюсти моей покойной бабушки. Низкая душонка, внутри грубая, как последняя шлюха, а снаружи дьявольски тщеславная. А мыслей у нее не больше, чем у громкоговорителя.

Эллери с восхищением взглянул на него.

— Мой драгоценный собеседник. Вот это характеристика! Но она правильная.

— Счастье доктора Макклура, что он так легко отделался от нее. Если бы они окрутились, он бы начал лупить ее кулаком по морде самое большее через три месяца после свадьбы.

— Доктор Макклур скорее принадлежит к школе Лесли Говарда, чем Виктора Мак-Лагена, и тем не менее ваше предсказание могло оправдаться.

— Если бы док не был в понедельник днем на борту «Пантии» за тысячу километров отсюда, я, пожалуй, подумал бы, что это сделал он.

— Да, гидропланов на борту «Пантии» не было, если вы именно на это намекаете, — сказал Эллери. — Нет. По-моему, беспокойство доктора скорее связано с Евой, чем с погибшей невестой.

Он долго и пристально разглядывал дно пруда.

— Хотел бы я знать, что именно его тревожит.

— Я тоже, — сказал Терри и поправил галстук. — Ну, ладно, давайте выкладывайте, что там у вас. Что вы узнали?

Эллери очнулся от задумчивости и закурил сигарету.

— Терри, вы знаете, кто в действительности была Карен Лейт? Я вам сейчас скажу: паразит. Особый вид живого монстра. Редкостный экземпляр сосуда зла, который бог создал в виде существа, носящего юбки.

— Вы будете, наконец, говорить или нет? — нетерпеливо перебил его рассуждения Терри.

— И что больше всего меня удивляет, так это следующее: как она могла в течение стольких лет концентрировать на одном человеке свою зловредную деятельность? И при этом постоянно находиться в страхе. Это просто невообразимо. На это способна только женщина, обладающая бешеной злобой и исключительной способностью молчать. Я не знаю, что кроется за этим. Могу только догадываться. Я думаю, что много лет назад она любила Флойда Макклура.

— Но это только одни догадки, мой друг.

— Любовь, не имевшая взаимности… Да, это могло быть причиной.

— А, ерунда! — сказал Терри.

Эллери пристально всматривался в свое отражение в пруду.

— А потом, это преступление. Даже зная о том, каким чудовищем была Карен, само преступление остается загадкой.

Терри возмущенно надвинул на глаза светло-серую фетровую шляпу и бросился на траву.

— Вот любит поговорить! Вам бы выставить свою кандидатуру в Конгресс.

— Я осмотрел все помещение наверху, фигурально выражаясь, со стетоскопом в руках. Я проверил железные решетки на окнах эркера. Это солидные железные прутья, вмонтированные в бетон. Никаких изъянов. Все на своем месте. Ни один из прутьев не заменялся в последнее время. Нет, никто не мог ни войти, ни выйти через эти окна, Терри.

— Именно это и я говорил еще в понедельник.

— Я тщательно осмотрел дверь и задвижку. Когда вы вошли, дверь была заперта на задвижку со стороны спальни. Я искал какой-нибудь механизм, с помощью которого можно было бы запереть дверь с другой стороны.

— Уф, — пробормотал Терри из-под шляпы. — Вы что, читаете мне один из своих паршивых детективных романов?

— О, пожалуйста, без насмешек. Так бывало. Но не в этом случае. Если исключить дверь и окна, я подумал… только не смейтесь, пожалуйста…

— Я уже смеюсь.

— Я подумал о потайной двери. А почему бы нет? — защищался Эллери. — Вы скажете, это слишком древний прием? Но при чем тут время? Мы не можем наплевать на вашу прабабушку только потому, что она давным-давно умерла. Но во всяком случае, никакой потайной двери нет. Стены этой комнаты столь же монолитны, как пирамида Хеопса.

— А шкаф?

— Просто шкаф. Я ничего не понимаю. — Эллери скорчил гримасу. — И в конце концов, остается чувство полнейшего неудовлетворения.

— Еще бы.

— Я уже все предполагал: например, что преступление было совершено сквозь железную решетку, а убийца все время оставался снаружи. Но это тоже не подходит. Оружие. Оно было извлечено из шеи Карен. И вытерто. Попробуем принять натянутую версию о том, что Карен стояла около окна и кто-то проткнул ей шею сквозь решетку. Карен упала. Убийца вытер оружие и бросил его через решетку на письменный стол… Все равно не подходит. Положение трупа не позволяет допустить эту версию. И на подоконнике нет следов крови, нет их и на полу вблизи подоконника. Кровь была обнаружена только на ступеньке эркера. В таком положении ее не могли зарезать через оконную решетку, если только убийца не был длиннорукой гориллой.

— Даже у гориллы руки не такие длинные.

— Невольно на ум приходит Эдгар По. Это безумие. Это невозможно.

— Если только, — искоса посмотрел на него Терри, — Ева Макклур не лжет.

— Если только Ева Макклур не лжет.

Терри вскочил.

— Нет, она не лжет. Не могу же я именно на сей раз оказаться первоклассным премированным тупицей. Нет. Уверяю вас, с ней полный порядок. Она говорит правду. Я не могу ошибиться. Мне в жизни много раз приходилось встречаться с женщинами, и я всегда был прав в их оценке.

— Человеческое существо способно совершать самые невероятные вещи для спасения собственной шкуры.

— Значит, вы думаете, что она убила эту фальшивку?

Некоторое время Эллери не отвечал. Золотая рыбка всплыла на поверхность и быстро нырнула, оставив на спокойной глади пруда разбегающиеся круги.

— Есть еще одна возможность, — неожиданно сказал Эллери. — Но она до того фантастична, что я сам никак не могу поверить в нее.

— Какая возможность? Что такое? — наступал на него Терри. — Черт с ней, какой бы невероятной она вам ни показалась. Скажите, что это за возможность?

— Все равно это затрагивает Еву. В этом случае, возможно, Ева говорит правду, и все же… — Он покачал головой.

— Ну, говорите же вы, чертова обезьяна!

Но в этот момент в окне гостиной показалось красное лицо Риттера.

— Эй, мистер Квин! Пришли Макклуры. Они спрашивают вас. Мистер Квин!

— Ну, что ты так раскричался?

Эллери дружелюбно кивнул головой Терри.

— Пошли, Терри. Это я их пригласил. — Он подмигнул. — Может быть, сейчас одной загадкой станет меньше.

Но когда они вошли в дом, там кроме Макклуров оказался и доктор Скотт. Сегодня Ева была более спокойной, вероятно, ночью хорошо спала. Доктор Макклур тоже овладел собой, пропала краснота глаз, но в них появилось выражение обреченности. Внешний вид доктора Скотта говорил о том, что он очень плохо провел ночь. Эллери догадался, что ему уже рассказали о таинственной блондинке, проживавшей у Карен Лейт. «Но почему, — подумал Эллери, — это так взволновало доктора Скотта? Может быть, у него традиционная неприязнь к семейным тайнам?»

— Хелло. — Он старался, чтобы его голос звучал весело. — Вы все сегодня выглядите значительно лучше.

— Что случилось? — спросил доктор Макклур. — Из вашего звонка я понял…

— Да, — вздохнул Эллери. — Это действительно очень важно, доктор.

Он посторонился, чтобы пропустить Кинумэ. Затем, внимательно рассматривая свои ногти, сказал:

— Если мне придется рассказать вам… ну, нечто очень важное и трагичное… могу ли я говорить в присутствии доктора Скотта?

— А почему бы и нет? — сердито спросил доктор Скотт. — Если вы собираетесь раскрыть какую-то тайну в присутствии этого парня, — он ткнул указательным пальцем в сторону Терри, — то почему бы не сделать этого при мне? У меня гораздо больше прав на это, чем у него. Я…

— А вам не стоит быть таким чертовски высокомерным, — сказал Терри, поворачиваясь к двери. — Я ухожу.

— Нет, подождите, — остановил его Эллери. — Я хочу, чтобы вы остались, Терри. Давайте воздержимся от всяких эмоциональных выпадов. Нам предстоит заняться очень печальным делом и не стоит затевать ссору.

Ева спокойно сказала:

— Вчера вечером я все рассказала Дику.

— О! Что ж, это ваше дело, мисс Макклур. Вам лучше знать. Прошу всех наверх.

Эллери пошел впереди и на верхней ступеньке сказал что-то Риттеру. Когда все вошли в гостиную, Риттер закрыл за ними дверь. Терри, как обычно, шел последним, и доктор Скотт через каждые несколько ступенек оглядывался на него.

— Давайте поднимемся в мансарду, — предложил Эллери. — Я ожидаю издателя Карен Лейт. Мы можем подождать его там.

— Бьюшера? — нахмурился доктор Макклур. — Какое он имеет отношение?

— Я хочу, чтобы он подтвердил одно мое заключение.

И Эллери молча повел всех по лестнице в мансарду.

Едва они успели войти в комнату с покатым потолком, как снизу раздался голос Риттера:

— Хелло, мистер Квин. Пришел мистер Бьюшер.

— Проходите сюда, мистер Бьюшер, — крикнул Эллери. — А пока давайте устроимся поудобнее. А, мистер Бьюшер! Вы, конечно, знакомы с, доктором Макклуром. Это доктор Скотт. А это мистер Ринг, частный детектив.

Издатель Карен Лейт протянул потную руку обоим молодым людям и сказал, обращаясь к доктору Макклуру:

— Примите мои искренние сожаления, доктор. Я уже послал вам свои соболезнования… Такой ужасный удар. Если я могу чем-нибудь помочь…

— Хорошо, мистер Бьюшер, хорошо, — ответил доктор Макклур. Он подошел к окну и встал, заложив руки за спину.

Бьюшер — маленький, худенький человек с умным лицом — держался гоголем. Во всем его облике было что-то шутовское. Но кто знал его, высоко ценили его ум и образованность. Имея только планы и надежды, он из ничего создал огромное издательство. Теперь там печатались семь известных американских писателей и целая куча мелких рыбешек. Он осторожно сел на край венского стула и положил руки на худые, острые колени. Взгляд его больших невинных глаз переходил от лица к лицу и, наконец, остановился на Эллери.

— Чем могу служить, мистер Квин?

— Мистер Бьюшер, мне отлично известна ваша репутация, — сказал Эллери. — Вы умный человек. Но как насчет хранения тайн?

Издатель улыбнулся.

— Человек в моем положении умеет держать язык за зубами. Конечно, если речь идет о чем-нибудь незаконном…

— Инспектору Квину все известно. Я все рассказал ему сегодня утром.

— В таком случае, естественно…

— Что ему известно, мистер Квин? — спросил доктор Макклур. — Что?

— Я сделал это предупреждение мистеру Бьюшеру, потому что сведения, которые я сейчас сообщу, могут ввести его в искушение. Изумительная реклама.

Бьюшер развел руками.

— Ну, я думаю, — сухо сказал он, — что касается Карен Лейт, то за последние несколько лет она имела паблисити, какое вообще могла выдержать пресса.

— Однако новость, которую я сейчас сообщу, значительно более важная, чем, скажем, смерть Карен Лейт.

— Более важная… — начал доктор и замолчал.

— Доктор Макклур, — вздохнул Эллери, — к своему глубочайшему удовлетворению, я получил доказательства того, что обитательницей этой комнаты была Эстер Лейт Макклур.

По спине доктора прошла дрожь. Бьюшер молчал.

— Мисс Макклур, вчера вы были не правы. Эстер Лейт Макклур такой же нормальный человек, как вы или я. Отсюда следует, что Карен Лейт — злодейка.

— Мистер Квин, что же вы узнали? — воскликнула Ева.

Эллери подошел к письменному столу, открыл верхний ящик и достал оттуда пачку писем, обвязанную красной ленточкой, которую инспектор Квин показывал им накануне. Он положил их на стол. Затем указал пальцем на стопку бумаг с напечатанными на машинке текстами.

— Мистер Бьюшер, вы хорошо знаете труды мисс Лейт?

Довольно неуверенным тоном Бьюшер ответил:

— Да, хорошо. Конечно, хорошо.

— В каком виде она обычно передавала вам свои рукописи?

— Отпечатанными на машинке.

— И вы лично читали их в оригинале.

— Да, конечно.

— Это относится и к «Восьмому облаку», ее последней работе, получившей премию?

— Это особенно относится к «Восьмому облаку». Я сразу понял, что это необыкновенная новелла. Мы все буквально с ума сходили от нее.

— Вы помните, что в подлиннике было несколько исправлений, сделанных от руки? Слова, напечатанные на машинке, были зачеркнуты и вместо них карандашом вписаны другие?

— Да, кажется, там было несколько исправлений.

— Является ли вот это подлинником рукописи «Восьмого облака»?

Эллери передал мистеру Бьюшеру отпечатанные на машинке листы. Тот надел очки в золотой оправе и просмотрел текст.

— Да, — наконец произнес он, возвращая бумаги Эллери. — Но разрешите спросить, чем вызван такой… э-э-э… я бы сказал, необычный допрос?

Эллери отложил рукопись и взял несколько листков бумаги, лежавших на столе.

— Вот здесь у меня есть записи, сделанные рукой Карен Лейт. Мистер Морель подтвердил, что это ее почерк. В этом у него нет никаких сомнений. Доктор Макклур, будьте любезны, просмотрите эти записи, чтобы подтвердить заявление адвоката.

Доктор подошел к столу, но записки в руки не взял, а поглядел на них из рук Эллери, не изменив своей позы.

— Да, это почерк Карен Лейт. Это совершенно бесспорно.

— Мистер Бьюшер?

Издатель тщательно просмотрел бумаги.

— Да, да. Это ее почерк.

— Теперь, — продолжал Эллери, — разрешите мне зачитать несколько фрагментов из «Восьмого облака».

Он поправил пенсне и стал читать громко и отчетливо:

«Старый мистер Сабуро сидел на циновке и смеялся без видимой причины. Но сквозь бессмысленную пелену, скрывавшую его глаза, можно было заметить время от времени мелькавшую мысль».

Он помолчал.

— Теперь я прочитаю вам эту фразу после того, как в ней были сделаны исправления карандашом.

Он медленно прочитал:

«Старый мистер Сабуро сидел на циновке и смеялся без видимой причины. Но время от времени в пустых окнах его головы мелькала мысль».

— Да, — пробормотал издатель. — Я помню это место.

Эллери перевернул несколько страниц.

«Будучи невидимым с террасы, Оно Джонс видел ее, стоявшую внизу в саду».

Он взглянул на присутствующих.

— Эта фраза, обратите внимание, была заменена следующей:

«Будучи невидимым с террасы, Оно Джонс различал ее темную фигуру, стоявшую против лунного света».

— Я не совсем понимаю… — начал Бьюшер.

Эллери перелистал еще несколько страниц.

— Вот здесь при описании летнего неба было использовано японское слово «клуазонэ». Потом это слово было зачеркнуто и заменено словом «эмаль». В этом же разделе панорама, открывавшаяся над головами героев, когда они вышли в сад, описывается как «перевернутая изящная чаша». Затем автор решил по-другому выразить свою мысль, и после правки она выглядит так: «Они стояли под разрисованной чашей, перевернутой вверх дном».

Эллери закрыл рукопись.

— Мистер Бьюшер, какой характер носят эти поправки?

Издатель явно недоумевал.

— Ну, я бы сказал, что они, безусловно, творческие. Подбирались слова, которые могли более четко выразить чувства автора. Каждый писатель вносит такие поправки в свои произведения.

— И они сугубо индивидуальные? И никто другой не возьмет на себя смелость вносить в чужую работу поправки такого рода?

— Но вы сами писатель, мистер Квин, — ответил Бьюшер.

— Другими словами, вы считаете, что Карен Лейт лично внесла эти поправки карандашом. Так же как и подобные поправки в других своих произведениях?

— Конечно.

Эллери подошел к Бьюшеру с рукописью и записками Карен.

— Пожалуйста, сравните почерк, которым сделаны поправки в рукописи, с почерком Карен Лейт, — спокойно сказал он.

Бьюшер взглянул на рукопись, потом схватил ее обеими руками и начал лихорадочно перелистывать страницы, сличая их с записками Карен.

— Боже мой! — воскликнул он. — Это почерк другого человека.

— Извините, доктор, — сказал Эллери. — Из этого, так же как и из ряда других фактов, можно установить совершенно непреложную истину: Карен Лейт не писала «Восьмое облако», она не писала и предыдущего произведения «Солнце», не писала «Дети воды» и вообще ни одного произведения, приписываемого ей и подписанного ее именем. К произведению, принесшему ей международную известность, Карен Лейт имеет не больше отношения, чем, скажем, младший корректор мистера Бьюшера.

— Но здесь какая-то ошибка, — воскликнула Ева. — Кто мог их писать? Разве кто-нибудь разрешит другому человеку присваивать свои произведения?

— А я и не утверждал, что это делалось с разрешения. Существует много способов для подобного вероломства. Все эти новеллы были написаны сестрой Карен Лейт — Эстер.

Доктор Макклур бессильно опустился на подоконник.

— В этом нет ни малейшего сомнения, — продолжал Эллери. — Я тщательно проверил все. Поправки, внесенные в рукописи, безусловно сделаны рукой Эстер Лейт. В этой связке есть много писем, написанных ею. Естественно, что почерк немного изменился со временем, — ведь прошло много лет. Все письма датированы 1913 годом. Но сегодня утром я носил документы на экспертизу, и приговор был однозначным. Нельзя предположить, что Эстер была просто секретарем Карен, потому что, как сказал мистер Бьюшер, поправки носят творческий характер.

Доктор Скотт откашлялся.

— А может быть, вы все-таки преувеличиваете? Возможно, эти поправки сделала сама Карен Лейт, а ее сестра писала под диктовку.

— Тогда как же вы объясните, — возразил Эллери, беря со стола толстую тетрадь, — что в этой тетради почерком Эстер Лейт записан полный рабочий план «Восьмого облака», сделано много различных записей, и все творческого характера, сугубо индивидуальные, с крат-ними пометками на полях. Бесспорно, что все мысли в этом произведении принадлежат Эстер Лейт.

— Но она умерла, — сказала Ева. — Папа так говорит. И Карен тоже говорила.

— Очевидно, ваш отец, так же как и вы, был умышленно введен в заблуждение самой мисс Лейт. Эстер жива. По рассказам Карен, «самоубийство» Эстер произошло в 1924 году, однако все эти книги были написаны после 1924 года.

— Но может быть, это старые книги, старые записи, сделанные много лет назад и найденные лишь недавно…

— Нет, мисс Макклур. Большинство из них касается событий, происшедших значительно позже 1924 года. Эстер жива, и она написала все книги, подписанные Карен Лейт, в этой самой комнате.

— Боже мой! — воскликнул Бьюшер. Он встал и нервно зашагал по комнате. — Скандал. Это перевернет вверх дном весь литературный мир.

— Нет, этого не будет, если мы не захотим, — вмешался доктор Макклур. Его глаза снова покраснели. — Она умерла. Зачем воскрешать?

— А потом, не забывайте, произведение получило премию, — буквально простонал издатель. — Если будет обнаружена подделка или плагиат…

— Мистер Бьюшер, — оборвал его Эллери, — могла ли сумасшедшая женщина написать «Восьмое облако»?

— Боже правый, нет, — простонал Бьюшер. Он нервно взъерошил волосы. — Но я предполагаю, что Эстер Лейт добровольно согласилась на все это по каким-то соображениям. Может быть…

— Нет, я этого не думаю, — сказал Эллери. — Карен Лейт стояла над своей сестрой с револьвером в руке, она превратила ее в живой труп.

— И какое спокойствие при этом. Помните, на приеме в мае… Но никто этому не поверит! — воскликнул Бьюшер. — Меня поднимут на смех.

— А где сейчас эта бедняжка? — спросила Ева. — В конце концов, это вопиющая несправедливость по отношению к ней.

Она подбежала к доктору Макклуру.

— Я понимаю, что ты чувствуешь сейчас, папа, узнав об этом подлом… этом… Но если Карен действительно так поступила со своей сестрой, мы обязаны немедленно найти ее и восстановить ее права.

— Да, — сказал доктор. — Мы обязаны найти ее.

— Почему бы не подождать, пока она сама найдется? — спокойно спросил Терри Ринг. — Пока можно помолчать, а когда она найдется, решить, как следует поступить.

— Терри прав, — сказал Эллери, — так мы и поступим. Я уже говорил по этому поводу с отцом. Он удвоит усилия, чтобы найти ее.

— О, я уверена, он найдет, — сказала Ева. — Папа, ты рад, что она еще жива и…

Она замолчала. Лицо доктора было искажено болью. Ева вспомнила, что он как-то рассказывал ей, что в молодости безумно любил женщину, которая вышла замуж за его брата.

Доктор Макклур вздохнул и проговорил:

— Хорошо, мы посмотрим… посмотрим…

Снизу раздался голос Риттера:

— Мистер Квин! На проводе инспектор.

16

Эллери поднялся из спальни Карен с печальным видом.

— Нашли ее? — спросила Ева.

— Нет.

Эллери обратился к мистеру Бьюшеру:

— Благодарю вас, мистер Бьюшер. Я думаю, на сегодня все. Надеюсь, вы не забудете ваши обещания?

— Ни в коем случае.

Бьюшер вытер потное лицо.

— Доктор… не могу выразить, нисколько я…

— До свидания, мистер Бьюшер, — резко оборвал его доктор Макклур.

Издатель пожал ему руку и, поджав губы, вышел из комнаты.

— Отец просит вас всех немедленно приехать на Сентрал-стрит, — сообщил Эллери.

— Опять в полицейское управление, — огорчилась Ева.

— Я думаю, что нам всем следует сейчас же пойти. Доктор Скотт, если не хотите, можете не ходить. Отец не упоминал вашего имени.

— А я пойду, — отрезал доктор Скотт. Он вспыхнул, взял Еву под руку, и они стали спускаться вниз.

— Что случилось? — прошептал доктор Макклур, — Эллери, неужели он… Может быть, он…

— Не знаю, доктор, папа ничего не сказал. Но я знаю своего отца, в его голосе звучал триумф. Пожалуй, лучше будет приготовиться к самому худшему.

Доктор молча кивнул и начал медленно спускаться по лестнице вслед за молодой парой.

— Вот она, расплата, — пробормотал Терри. — Я хорошо знаю вашего старика, Эллери. И все время ждал, что он докопается до отпечатков на ножницах.

— Пожалуй, у него что-то более серьезное, чем только отпечатки пальцев, Терри.

— Меня он тоже приглашал?

— Нет.

— Значит, я тоже пойду.

Терри схватил свою светло-серую шляпу и решительно надвинул ее на лоб.

Когда дежурный пропустил их в кабинет инспектора, последний был занят серьезной беседой с Морелем, толстым маленьким адвокатом.

— А, входите, — проговорил инспектор, поднимаясь. Его птичьи глазки так и сверкали.

— Я полагаю, вы все знаете мистера Мореля, но это не важно. Мистер Морель — слуга народа, не так ли, мистер Морель?

— Ха-ха, — отозвался Морель. Он весь вспотел и старался не встречаться взглядом с Макклурами. Потом он встал, зашел за стул и ухватился за спинку, будто нуждался не только в моральной поддержке.

— И ты тоже здесь? — проворчал инспектор, взглянув на Терри. — Прямо как фальшивая монета. Ты мне не нужен. Можешь убираться.

— А я думаю, что еще понадоблюсь вам, — отозвался Терри.

— Ну, ладно. Садись. Все садитесь.

— Боже мой, — истерически засмеялась Ева. — Как все торжественно.

— Вы тоже садитесь, доктор Скотт, раз уж вы пришли сюда. Хотя, возможно, вам придется пережить несколько неприятных минут.

Доктор Скотт пробормотал:

— Может быть, лучше…

Он побледнел, бросил мимолетный взгляд на Еву и отвернулся.

Инспектор сел.

— А почему ты думаешь, Терри, что понадобишься мне?

— Потому что еще вчера вам очень хотелось узнать о том, что мне известно.

— A-а, это другое дело, мой мальчик. Что же, готов говорить? А?

Он нажал кнопку.

— Теперь ты опять умный мальчик, опять прежний Терри. И прежде всего…

— Прежде всего, — сухо оборвал его Терри, — я ничего не скажу до тех пор, пока не узнаю, что там у тебя, старый разбойник.

— М-м-м, что это? Условия? Сделка?

— Ну, как, остаюсь?

— Остаешься.

Вошел молодой человек в форме.

— Ну-ка, Муши. Запиши весь наш разговор.

Молодой человек сел за маленький столик и открыл блокнот. Старик потер руки, откинулся на спинку кресла и спросил:

— Мисс Макклур, почему вы убили Карен Лейт?

«Вот оно, — спокойно думала Ева. — Вот оно. Величайший момент в моей жизни». Она чуть не засмеялась. Значит, он обнаружил отпечатки пальцев. И никто теперь ничего не сможет сделать: ни доктор Макклур, который сидит неподвижно, как гранитная глыба, ни Терри, спокойно засунувший руки в карманы, ни доктор Скотт, который сидел, покусывая губы, а потом вдруг, как ученик, вспомнивший урок, взял ее за руку, ни Эллери Квин, неподвижно стоящий у окна спиной к ним с таким видом, будто он ничего не слышит. Наверное, в тюрьме будет ужасно, думала Ева. На нее наденут грубое белье, бесформенное тюремное платье, заставят мыть полы… По крайней мере, это она видела в кинокартинах. Ева удивилась, что может так спокойно сидеть и думать, в то время как в ушах ее шумела бешено пульсирующая кровь и слышался звон железных тюремных дверей. Они захлопнутся за ней навсегда, и все будет кончено с ее глупой непрожитой жизнью. Может быть, даже…

Но об этом Ева не могла думать. Она закрыла глаза, чтобы отогнать от себя это слово. Но оно снова возвращалось, настойчиво вторгалось в ее мысли. Ева почувствовала дурноту. Одетые в тонкий шелк ножки начали дрожать, будто она пробежаланесколько километров без отдыха.

— Одну минуточку, — сказал Эллери.

— Нет, — отрезал инспектор Квин.

— А я говорю, одну минуточку. Я не знаю, что у тебя там, но не следует торопиться. Подожди, мисс Макклур никуда не убежит. Подожди.

— Я ждал, — сказал инспектор. — Я ждал ровно столько, сколько мне было нужно. А теперь я должен выполнить свой долг.

— Неужели ты не понимаешь, что для мисс Макклур будет означать твоя ошибка?

— Сплетни, разговоры, газеты, — вздохнул доктор Скотт.

— Она должна была об этом подумать, прежде чем убивать Карен Лейт. А кроме того, я ведь полицейский, а не судья. И не вмешивайтесь в мои дела, все вы… Эллери, у тебя есть какие-нибудь доказательства того, что Ева Макклур не убивала эту женщину?

— Пока нет. Но у меня есть некоторые проблески…

Старик отвернулся.

— Ну, мисс Макклур?

— Я… я… простите, — прошептала Ева. — Боюсь, что я вас не слушала.

— Не слушали?

— Ради бога, — вскричал доктор Макклур. — Неужели вы не видите, что ребенок на грани коллапса? Ева! — Он нагнулся к ней, сердитый, негодующий, прежний доктор Макклур. — Держись, Ева. Не распускай нервы. Милая. Ты слышишь меня?

— Да, да, — чуть слышно прошептала Ева. Она пыталась открыть глаза, но странно, они не открывались. Как будто кто-то склеил их.

— Ты, старая чертова вонючка, — закричал Терри Ринг. Он подскочил к столу инспектора, его глаза метали молнии. — Черт бы тебя побрал, кто ты такой есть, что посмел так пнуть под ребра эту бедную девочку. Убийство! Да она не способна убить и мухи. Хочешь пришить обвинение ребенку только потому, что твои чертовы полицейские до того глупы, что не могут найти настоящего убийцу. Грош цена…

— Эй-эй, слушай, ты, — взорвался старик. — Смотри не забывайся, ты, болван. Где ты находишься?! Все вы, кажется, забыли одну вещь: я никогда не бросаю обвинения напрасно. У меня есть доказательства.

Он сверкнул глазами в сторону Терри.

— А что касается тебя, Терри, я бы посоветовал тебе не покрывать мисс Макклур, а лучше подумать о собственной шкуре. Я вполне могу предъявить тебе обвинение в соучастии в убийстве.

Терри немного утихомирился. Он подошел к Еве и встал сзади нее. Морель, как перепуганная морская свинка, не смел поднять глаза на присутствующих.

— Ну, хорошо, папа. Давай, что там у тебя, — сказал Эллери. Он по-прежнему стоял у окна.

Инспектор осторожно достал из ящика письменного стола сверток, упакованный в вату.

— Вот оружие, которым была убита Карен Лейт. Отпечатки пальцев Евы Макклур найдены на лезвии и ручке этой половины ножниц.

— Боже мой, — прохрипел доктор Скотт.

Еве показалось, что голос доктора Скотта доносится откуда-то издалека.

— Кровь вытерта, но после этого вы не проявили достаточной осторожности, мисс Макклур.

Он стоял возле Евы, размахивая перед ее глазами половинкой ножниц. Наступила тишина, и только украшавшие ножницы камни зловеще сверкали.

— Она может это объяснить, — сказал Терри. — Она…

— Я разговариваю с мисс Макклур. Полицейский стенограф запишет любые ваши показания. Но ваше право ничего не отвечать, а мой долг предупредить вас, что все сказанное вами может быть использовано против вас.

Ева наконец открыла глаза. Они так легко открылись, как будто слова инспектора были ключом, отомкнувшим их.

— Ева, милая, молчи, — простонал доктор Макклур.

— Но это было так глупо, — неузнаваемым голосом проговорила Ева. — Я вошла в спальню и увидела лежавшую там Карен. Я подошла к ней поближе и облокотилась на письменный стол. При этом моя рука дотронулась до этой вещи. Не успев сообразить, что делаю, я взяла их. Потом я подумала, что, возможно, этими ножницами была убита Карен, и уронила их. Они упали в корзинку для бумаги.

— Понимаю, — кивнул инспектор, не сводя с нее своих умных глаз. — Значит, такова ваша версия? И что же, ножницы были чистыми, когда вы их взяли в руки?

Она удивленно взглянула на него.

— Была на них кровь?

— Нет, инспектор Квин.

— Почему же вы ничего не сказали об этом, когда я допрашивал вас в понедельник?

— Я испугалась, — прошептала Ева.

— Испугались чего?

— Не знаю. Просто испугалась.

— Испугались, что для вас это будет выглядеть не очень-то хорошо?

— Я? Да, думаю, что так.

— Но чего вам бояться, если вы не убивали Карен Лейт? Вы знали, что невиновны. Так ведь?

— Конечно. Я не убивала Карен. Я не убивала.

Инспектор молча рассматривал ее. Ева опустила глаза и залилась слезами. Смотреть прямо в глаза — признак чистой совести и честности. Но как она может смотреть в эти беспощадные, враждебные, подозрительные глаза? Любой чувствительный человек отведет взор от неприятного, жестокого…

— И это все? — насмешливо произнес Терри. — Шел бы ты лучше, папаша, домой и играл бы там на своей гармошке.

Инспектор Квин, не отвечая на дерзость Терри, вернулся к письменному столу, открыл ящик, убрал туда половинку ножниц и достал большой конверт.

— Около каминной решетки в гостиной, что рядом с комнатой, где произошло убийство, мы нашли вот это.

Он достал что-то из конверта. Ева заставила себя взглянуть. Что это? Нет, это невозможно. Этого не может быть. Судьба не может сыграть над ней такую злую шутку. И все же это так. Это был уголок ее носового платка, маленький треугольник с обгорелой стороной. На нем белыми шелковыми нитками была вышита ее метка, а рядом темнело пятнышко крови Карен.

Она почувствовала, как замерло дыхание у стоявшего сзади нее Терри. Да, этой опасности он не предусмотрел. Это единственная работа, которую он поручил проделать ей самой, и теперь он убедился, что она подвела. Она почти физически чувствовала его огорчение.

— Это ваш платок, мисс Макклур?

— Ева, не отвечай, милая. Не произноси ни слова. Он не имеет права.

Да, она ушла, не убедившись, что платок полностью сгорел. И конечно, огонь погас. Да, погас. И платок не догорел.

— На платке инициалы Е. М., — спокойно продолжал инспектор. — И не обольщайте себя надеждой, доктор Макклур, что вам удастся доказать, будто этот платок не принадлежал вашей дочери. Если хотите знать…

Но он вдруг замолчал, очевидно, опасаясь проговориться.

— Да, еще одна вещь. Это пятно на платке — человеческая кровь. Наши химики исследовали его. Они установили, что это кровь той же группы, что и кровь Карен Лейт. Кстати, очень редкой группы, и это несколько облегчает нашу задачу и затрудняет вашу, мисс Макклур.

— Ева, молчите, — умолял ее Терри. — Не смейте открывать рот.

— Нет. — Еве удалось встать со стула. — Это глупо, глупо. Да, это мой платок, на нем действительно кровь Карен, и я хотела сжечь его.

— Ага, — торжествовал инспектор. — Ты записал это, Муши?

— Боже мой, — снова проговорил доктор Скотт тем же тоном, что и в прошлый раз. Казалось, что он больше не способен произнести ни слова. Терри Ринг взглянул на Эллери, пожал плечами и закурил сигарету.

— Но это только потому, что я наклонилась над Карен в эркере и… испачкала руки в крови и вытерла их платком. Кровь была как желе.

Еву охватила нервная дрожь.

— Вы понимаете теперь? Любой сделал бы то же самое. Это такое неприятное чувство, когда у тебя на пальцах чья-то кровь. Вы бы поступили точно так же.

Она начала всхлипывать.

— И я сожгла его. Сожгла. Потому что я опять испугалась.

Она упала на руки доктора.

— Ах, значит, все было так? — съязвил инспектор.

— Слушай, папаша инспектор! — Терри Ринг схватил старика за руку. — Я расскажу все. Это была моя идея. Это я велел ей сжечь платок.

— Ах, это ты велел? Ты?

— Когда я вбежал в спальню Карен, она рассказала мне все, что случилось. И я заставил ее сжечь этот проклятый платок. Так что не думайте, вам не удастся пришить ей это дело. Я готов подтвердить свои слова где угодно.

— А почему, собственно говоря, вы посоветовали мисс Макклур сжечь платок, мистер Ринг? Вы тоже чего-то испугались?

— Потому что я знал, что подумает любой коп, который предпочитает работать больше кулаками, чем мозгами. Ему бы только сцапать кого-нибудь и посадить за решетку. Вот почему.

Морель кашлянул.

— Инспектор Квин, я действительно вам нужен? Видите ли… меня там дожидается клиент…

— Вас вызвали сюда, и сидите спокойно! — прикрикнул на него старик. Морель съежился и, видимо, охотно вдавился бы в спинку стула.

— Муши, ты записал все, что сказал этот мудрый советчик? О’кей, мисс Макклур, сейчас я расскажу вам, как все произошло на самом деле. Вы зарезали Карен Лейт половинкой ножниц и вытерли кровь с лезвия своим носовым платком, чтобы уничтожить следы вашего преступления. У нас есть два вещественных доказательства этой версии. Причем их не сможет оспорить ни один защитник. Если наш друг мистер Ринг будет настаивать на том, что он предложил вам сжечь платок, что ж, мы можем накинуть петельку и на его шею. Предъявим ему обвинение в соучастии в убийстве. У нас есть показания японки Кинумэ о том, что Карен Лейт была еще жива в тот момент, когда вы в одиночестве остались в гостиной. У нас есть ваши собственные показания, которые вы нам дали на месте преступления. Вы утверждали, что в течение получаса, которые вы, по вашему заявлению, провели в гостиной, никто не проходил мимо вас ни в спальню, ни из спальни. У нас есть письмо на имя Мореля, написанное рукой Карен Лейт. Оно ясно свидетельствует о том, что, когда Карен Лейт писала его, у нее не было никаких мыслей ни о возможности быть убитой, ни вообще о близкой смерти. Это было обыкновенное деловое письмо к адвокату. Письмо она начала писать после того, как Кинумэ принесла ей эту почтовую бумагу, то есть в момент вашего прихода. Мы можем доказать, что письмо оборвалось на полуслове только потому, что автор его был убит. У нас есть показания Терри Ринга, данные им в понедельник, о том, что, войдя в спальню Карен, он застал там вас склоненной над трупом Карен, и больше никого в комнате не было.

Старик повернулся к Морелю.

— Ну, Морель, вы — адвокат. Скажите, есть у нас основания начинать дело?

— Я… я, собственно, не судебный адвокат, — дрожа и заикаясь, чуть слышно пробормотал Морель.

— Ладно, — сухо сказал инспектор. — Есть Генри Сэмпсон, и это самый умный окружной прокурор, который когда-либо работал здесь. И Сэмпсон считает, что такие основания у нас есть.

Наступило молчание, скорее подчеркиваемое, чем прерываемое всхлипываниями Евы, склонившей голову на грудь доктора Макклура.

— Извините меня, пожалуйста, за вмешательство, — наконец нарушил молчание Терри Ринг, — но как там насчет блондинки из мансарды?

Инспектор сощурился. Потом подошел к письменному столу и сел.

— Ах, да, блондинка. Сестра Карен Лейт.

— Да, ее сестра. Как насчет этой блондинки?

— Что насчет блондинки?

— Не считаете ли вы, что, прежде чем указать пальцем на бедную девочку, вам следовало бы сначала выяснить всю ситуацию? Вы знаете, что Карен Лейт в течение девяти лет держала эту женщину, как узницу, в мансарде. Вам известно также, что блондинке наконец удалось сбежать. Вы отлично понимаете, что у нее были все основания ненавидеть свою сестрицу со всеми ее потрохами: известно, что Карен обкрадывала свою старшую сестру, присваивая себе ее литературную славу. Вам также известно, что она вполне могла спуститься с мансарды, вы знаете, что ножницы были принесены из мансарды, из комнаты, где жила эта блондинка.

— Сестра Карен Лейт, — бормотал инспектор. — Да, доктор, кстати, мы проверили сведения о самоубийстве Эстер Лейт.

— Что вы уклоняетесь? Выслушайте меня! — кричал Терри.

— В океане труп не обнаружили. Она просто исчезла. Кроме того, нам удалось установить, что Карен Лейт приехала из Японии с двумя другими пассажирками — Кинумэ и блондинкой, которая всю дорогу не выходила из каюты и, очевидно, была зарегистрирована под чужим именем. Вот почему Карен Лейт не сообщила вам о своем приезде. Она хотела сначала устроиться и спрятать свою сестру, прежде чем встречаться с кем-либо из своих знакомых.

— Тогда, значит, это правда, — неожиданно заговорил доктор Скотт. — Значит, эта женщина… та, которая убила брата доктора Макклура…

— Это отвратительная ложь, — воскликнул доктор Макклур, при этом его светло-серые глаза так угрожающе сверкнули, что доктор Скотт побледнел еще больше.

— Мне кажется, мы уклоняемся от темы, — вмешался Эллери, все так же не отходя от окна. — Вы вот говорили, инспектор, о возбуждении дела.

Отец и сын пристально посмотрели друг другу в глаза.

— Но я что-то не слышал даже самого слабого намека на мотив преступления.

— Полиция не обязана доказывать мотивы, — огрызнулся инспектор.

— Но существование мотива очень пригодится, когда вы будете убеждать присяжных в том, что молодая девушка с безупречной репутацией и безукоризненным прошлым умышленно зарезала невесту своего отца.

— Самое интересное в этом деле, — сказал инспектор, раскачиваясь на стуле, — то, что я сначала тоже недоумевал по поводу мотива. Я никак не мог представить себе, почему девушка из такой семьи, такого круга, как мисс Макклур, вдруг стала убийцей. Между прочим, именно по этой причине я медлил с ее арестом. Но вдруг, совершенно неожиданно, я нахожу мотив, причем такой, который присяжные безусловно поймут и, возможно, даже отнесутся к мисс Макклур с некоторой симпатией. — Он пожал плечами. — Но это уж их дело, а не мое.

— Мотив? — Ева приподняла голову. — У меня был мотив для убийства Карен? — Она дико засмеялась.

— Морель, — повернулся на стуле инспектор. — Что вы мне сегодня рассказывали?

Морель еще больше съежился под устремленным на него взглядом холодных серых глаз инспектора. Он бы с радостью удрал отсюда. А пока все прикладывал к своей лысине и без того уже мокрый платок.

— Я… пожалуйста, доктор Макклур, я прошу вас понять меня. Это просто случайность. Я хочу сказать, что не имел намерения вмешиваться в это дело. Но когда мне стали известны эти факты… естественно… моя обязанность как адвоката…

— Эй, бросьте эту трепотню. Ближе к делу, — прикрикнул на него Терри Ринг.

Адвокат окончательно растерялся и никак не мог придумать, что ему делать с носовым платком. Наконец, ом снова обрел дар речи.

— Несколько лет назад мисс Лейт вручила мне один… довольно большой конверт с указанием… вскрыть его после ее смерти. Я… да, извините, я совсем забыл о нем. Но сегодня утром я вспомнил. Распечатал его, в нем оказались бумаги Эстер Лейт Макклур, старые письма, переписка доктора Макклура с мисс Лейт, относящаяся к 1919 году, письменное распоряжение мисс Лейт относительно ее сестры… на случай смерти мисс Карен. Мисс Лейт дала указание тайно отправить сестру обратно в Японию…

— Все эти документы здесь, — сказал старик, похлопывая по одному из ящиков стола. И когда он затем взглянул на доктора Макклура, то в его глазах светилось сочувствие.

— Да, вы хорошо хранили тайну, доктор. И я знаю почему. Но, извините, мне придется все раскрыть.

— Не говорите ей. Ради бога, пусть она… Пусть будет… — шептал доктор Макклур, наклоняясь к инспектору.

— Извините, доктор. Я понимаю ваши чувства, но девушка все знает. Уверяю вас, ей все известно.

Он достал из папки документ большого формата и посмотрел Еве прямо в глаза. Затем откашлялся.

— Мисс Макклур, здесь у меня ордер на ваш арест по обвинению в убийстве Карен Лейт.

— Я думаю… — начала Ева, у которой буквально подкашивались ноги, — я думаю…

— Нет. Подождите, инспектор. — Терри Ринг подскочил к столу инспектора и быстро заговорил.

— У нас с вами был уговор, сделка. Сейчас я вам все расскажу. Не трогайте девочку. Она не преступница. Подождите, не арестовывайте ее. Нельзя забывать об этой полоумной Эстер.

Инспектор молчал.

— Она могла это сделать, уверяю вас. У нее было целых два мотива. Первый — жестокое обращение с ней ее сестрицы. А второй — деньги, наследство Карен Лейт, которое она получит от своей тетки.

— Да? — удивился инспектор Квин.

— Морель подтвердит вам. Карен Лейт умерла, не дожив до сорока лет. Поэтому теткино наследство переходит к ближайшей родственнице Карен. Если Эстер жива, то она является этой ближайшей родственницей. Она ее сестра и получит все эти башли. Морель!

— Д-да?

— Сколько там денег?

— Миллион с четвертью.

— Вот видите, инспектор. Кругленькая сумма. А? И она заграбастает все эти башли. Верно ведь?

Со сверкающими глазами Терри наступал на инспектора.

— И какой вы там нашли мотив для этого ребенка? Ни один мотив не выдержит сравнения с миллионом с четвертью долларов.

— Так какой же у нас был уговор, Терри? — спросил инспектор.

— Если вы меня очень попросите, — спокойно сказал Терри, — возможно, я найду для вас Эстер Лейт.

Старик улыбнулся.

— Не пойдет, Терри. Ты забыл одну вещь. Морель, что случилось бы с теткиными деньгами, если бы Карен Лейт прожила еще один месяц?

— Она унаследовала бы все деньги тетушки.

— А по завещанию Карен Лейт оставляла все деньги различным учебным и благотворительным учреждениям?

— Да.

— Другими словами, Терри, если бы Ева Макклур не убила Карен Лейт — а именно это она и сделала, — ей бы никогда не удалось прибрать к рукам эти денежки. Ни ей, ни Эстер Лейт.

Терри в недоумении нахмурил брови.

— Отпечатки пальцев на ножницах принадлежат девушке. Носовой платок принадлежит девушке. Нет никаких оснований предполагать, что Эстер вообще была в доме во время убийства. Не получится у нас с тобой сделки, Терри. Ставки не равные.

Он помолчал.

— А ты говоришь, что знаешь, где Эстер? Что ж, я это попомню.

— «Ей бы никогда не удалось прибрать к рукам эти денежки!» — фыркнул Терри. — Да ты что, рехнулся? Как может Ева прибрать к рукам денежки? Деньги перейдут только к кровной родственнице…

Наконец доктор Скотт нарушил молчание. Не поворачивая головы, он спросил:

— Инспектор Квин, вы именно этот мотив имели в виду?.. Вы хотите сказать, что моя невеста совершила преступление из-за денег?

— Да, из-за денег, — ответил инспектор, размахивая ордером на арест, — и из-за мести.

— Папа, — прошептала Ева, — ты слышал, что он скан зал? Из-за мести?

— Бросьте вы разыгрывать комедию, — строго прикрикнул инспектор. — Доктор Макклур такой же вам отец, как я.

— Не отец… Евы! — чуть слышно пробормотал доктор Скотт.

— Из-за мести? — повторила Ева.

— Да, месть за то, что Карен Лейт делала со своей сестрой Эстер: держала ее узницей в течение девяти лет, украла ее литературные труды, украла ее жизнь, семью, ее счастье.

— Мне кажется… — начала Ева. — Мне кажется, я сойду с ума, если мне не объяснят… что…

— А какое ей дело до того, как Карен Лейт поступила со своей сестрой Эстер? — со злостью спросил Терри.

— Какое дело? Я думаю, что ты тоже рассвирепел бы, если бы какая-нибудь женщина вроде Карен издевалась так над твоей родной матерью.

— Ее… матерью? — воскликнул доктор Скотт.

— Да, доктор Скотт, Эстер Лейт Макклур мать вашей невесты.

У Евы вырвался какой-то дикий крик.

— Моя мать?!

Ева пошатнулась. Терри Ринг и Эллери бросились к ней, но первым все-таки оказался загорелый молодой человек.

Часть четвертая

17

— Оставьте меня, — отстранилась от него Ева. — Оставьте меня в покое.

Она откинулась на спинку стула.

— Я вас уверяю, она ничего не знала, — сказал доктор Макклур инспектору Квину. — Поверьте мне, я скрывал от нее…

Но по лицу инспектора было видно, что он ему не верит, и доктор в отчаянии махнул рукой.

— Ева, Ева, милая.

— Вы сказали, моя мать? — спросила Ева, с недоверием глядя на инспектора. Она казалась вполне спокойной.

Но доктор Макклур видел ее глаза. Он оттолкнул доктора Скотта, который беспомощно стоял возле Евы, взял ее за локоть и подсел к кожаной кушетке, стоявшей в углу кабинета.

— Принесите воды.

Терри моментально сбегал куда-то и принес бумажный стаканчик с холодной водой. Доктор стал растирать руки и ноги Евы и смочил водой ее губы. Она посмотрела на него с болью в глазах.

— Извините, — прошептала она, пряча лицо на груди доктора.

— Успокойся, милая, все в порядке. Это я виноват, что не рассказал тебе. Поплачь, милая…

— Он сказал… Тогда, значит, Карен моя тетка. А ты мой дядя. А она… она моя мать.

— Не думал я, что тебе когда-нибудь придется все это пережить. А когда я узнал о смерти Эстер, мог ли я подозревать, что тогда она не умерла? Я считал, что тебе вообще ничего не стоит рассказывать.

— О, папа. Моя родная мать?

«Доктор Макклур стал гораздо спокойнее, — подумал Эллери, — чем в тот понедельник на борту „Пантии“. Его плечи выпрямились, будто на них лежит уже гораздо меньший груз».

— Выпей воды, дорогая.

— Все это очень мило, — сказал инспектор, — но боюсь, что мне придется попросить…

Доктор взглянул на него, и тот прикусил кончик своих седых усов.

— Вероятно, ты хочешь узнать все подробнее, Ева, — говорил доктор, гладя ее по голове. — Да, она действительно твоя родная мать, и это самая красивая и чудесная женщина, какую я когда-либо встречал.

— Я хочу к ней. Я хочу ее видеть, — всхлипывала Ева.

— Мы непременно найдем ее, Ева. А пока полежи.

Он положил ее на кушетку и широким шагом стал расхаживать по комнате.

— Я никогда не забуду телеграмму, в которой мне сообщали о твоем рождении. Телеграмма была от Флойда. Он был безумно счастлив и горд. Это было в 1916 году, в год смерти твоего деда, Хью Лейта. Через два года произошло несчастье с Флойдом, и твою мать сразила душевная болезнь. Карен, — при этом имени его лицо потемнело, — написала мне. Я все бросил и немедленно поехал в Японию. Было это в конце 1918 года, вскоре после заключения перемирия.

Ева лежала на кушетке и видела на потолке образ своей матери. Странно, как это получается, когда перед твоим взором вдруг отчетливо вырисовывается образ человека, которого ты никогда не видела… Высокая и стройная, с великолепными белокурыми волосами, конечно, красивая, со слегка волочащейся ногой. Она так ясно ее видела…

— Эстер была в больнице. После смерти Флойда при столь трагических обстоятельствах нервы ее окончательно сдали. На некоторое время она вообще как бы лишилась рассудка. Но потом снова стала вполне нормальным человеком. И все же в ней произошла какая-то перемена. Она потеряла… жизненный интерес, что ли, или вкус к жизни… я не знаю, как лучше охарактеризовать это состояние.

— А она помнила, что произошло? — спросил Эллери.

— Собственно, она больше ни о чем и не думала. Я понял, что ужас перед тем, что она убила Флойда, будет преследовать ее до конца жизни. Это была очень тонкая натура, необычайно чувствительная, клубок нервов, и уже в те дни — многообещающая поэтесса.

— Но почему она так настойчиво терзала себя подобными мыслями, доктор? Она воображала себя виновной или была виновна на самом деле?

— Я все тщательно выяснил. Это действительно был несчастный случай. Но во всей этой истории было что-то совершенно для меня непонятное. Не знаю, что именно. Но что-то мешало ее окончательному выздоровлению. И я ничего не мог сделать. Казалось, на Эстер постоянно воздействовала какая-то враждебная сила, растравляющая ее рану, препятствующая выздоровлению и навеки лишающая ее покоя.

«Бедняжка, — думала Ева, — бедняжка». Она всегда втайне завидовала подругам, имеющим матерей, даже если эти матери — нерадивые, тщеславные и пустые. Ведь несмотря на все их недостатки, дочери имели самое дорогое на свете: материнскую ласку. Глаза Евы снова наполнились слезами. И теперь, когда мать к ней почти вернулась… Что теперь будет? Скандал. Арест. И может быть…

— В Японии я оставался до тех пор, пока мне позволяли дела. Карен… Карен была очень мила. Она заверила меня, что теперь, когда умер отец, она будет работать и позаботится об Эстер. Эстер требовала постоянного Внимания к себе. Жизнь для нее потеряла смысл. Вряд ли в таком состоянии ей можно было доверить воспитание ребенка. Теперь я понимаю, что уже тогда, — воскликнул доктор, сжимая кулаки, — в голове Карен зародился этот дьявольский замысел. Но откуда я мог знать? — добавил он упавшим голосом.

Инспектор неловко заерзал на кресле. Он заметил, что Морель воспользовался замешательством и удрал, Все шло не так, как следовало. Он сердито закусил губы.

Доктор Макклур наклонился к Еве.

— И тогда именно Карен предложила мне взять тебя с собой, милая, удочерить тебя. Тебе тогда было меньше трех лет — маленькое худенькое созданьице с длинными локонами. Я знал, что ты очень мала и все позабудешь. И я взял тебя. Надо было оформить все законным порядком. К моему величайшему удивлению, Эстер дала свое согласие. Она даже настаивала на лишении ее материнских прав и хотела, чтобы я забрал тебя с собой.

После небольшой паузы он добавил:

— Да, вот, пожалуй, и все.

Ева продолжала смотреть в потолок. И впервые все ее существо пронзило чувство стыда. Ева Макклур — убийца. Ее мать тоже… Скажут, что это у нее наследственное, что убийство было в ее крови, в крови Эстер и в крови ее дочери. Как теперь глядеть людям в глаза? Как взглянуть в глаза Дику?

Она медленно повернула голову. Дик стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу. У него был такой вид, будто он проглотил что-то очень мерзкое. Ева подумала, что ее жених никак не проявил своего отношения к ней, он ничего не сделал. Даже не пытался ее успокоить. Был нем как рыба. Он целиком погрузился в мысли о своей судьбе, о том, как ему лучше выпутаться из этого положения.

— Дик, почему ты не уходишь? У тебя работа… госпиталь…

Она наблюдала за ним. Точно так же доктор Макклур когда-то наблюдал за поведением морской свинки, которой сделали инъекцию. Ева присутствовала при этом опыте.

Доктор Скотт неловко пробормотал:

— О чем ты говоришь, Ева. Ведь над тобой нависло это совершенно сумасшедшее обвинение…

Он подошел к ней и нагнулся, чтобы поцеловать. Ева ощутила на щеке холод его губ.

«Вот и все, — думала Ева. — Я, как подопытное животное, распластана на столе на глазах у этих мужчин…» Вдруг она села, с шумом опустив ноги на пол.

— Вам не удастся запугать меня, — зло крикнула она инспектору. — Я все время действовала, как испуганный ребенок. Но больше вы меня не запугаете. Я не убивала Карен Лейт. Я не знала, что моя мать жива. Я даже не знала, кто моя мать. Я дала вам правдивые и совершенно разумные объяснения относительно отпечатков пальцев и носового платка. Почему вы так несправедливы ко мне?

— Вот это я понимаю, беби! — улыбнулся Терри Ринг. — Ну-ка, укажите этому старому бабуину его место!

— А что касается вас, — гневно продолжала Ева, — то если вы знаете, где моя мать, почему вы не скажете нам об этом? Отведите меня к ней немедленно!

Терри виновато моргнул.

— Слушайте, детка, успокойтесь. Я ведь не говорил определенно, что знаю, я только сказал…

— Почему вы не заставите его говорить? — кричала Ева, обращаясь к инспектору. — Вы были сильны, когда речь шла о том, чтобы запугать женщину. Но когда вам приходится иметь дело с мужчиной…

Терри взял ее за руку.

— Послушайте, детка…

Она оттолкнула его руку и не спускала глаз с инспектора.

— Лучше займитесь тем, чтобы найти мою мать. Бог знает, что с ней может случиться. Одна в Нью-Йорке впервые в жизни после девяти долгих лет заточения на чердаке!

Инспектор кивнул стенографу.

— Все записал, Муши? Пришли сюда Томаса Вели. Надо ее забрать.

Возбуждение Евы постепенно утихало. Медленно оглядела она всех присутствующих. Доктор Макклур продолжал ходить по комнате. Доктор Скотт — между прочим, кто он такой? Еве почему-то показалось, что она раньше никогда его не видела. Он покусывал ногти и через окно внимательно разглядывал небо. Терри Ринг был серьезен, печален и прикуривал новую сигарету от своего еще не потухшего окурка. Эллери Квин стоял безучастно и неподвижно, как ониксовая статуэтка на столе инспектора.

Полицейский стенограф встал и ответил:

— Хорошо, сэр.

Но не успел он подойти к двери, как она широко распахнулась и на пороге появился высокий, худощавый, небритый мужчина в традиционном котелке, дымящий огромной черной сигарой.

— О, да здесь целая компания, — сердито нахмурился доктор Самуэль Праути, ассистент медицинского эксперта Нью-Йоркского округа.

— Хелло, Квин! А, доктор Макклур! Искренние сожаления по поводу всего… Слушай, Кью, у меня есть для тебя плохие новости.

— Плохие новости? — удивился инспектор.

— Ты знаешь, эта половинка ножниц, ну, та самая, которая у тебя в столе…

— Ну, ну?

— Так вот. Карен Лейт убита не этой половинкой.

Наступившее молчание нарушил насмешливый голос Терри Ринга:

— Ну, что вы на это скажете, почтеннейший инспектор?

— Надеюсь, ты не разыгрываешь старика, Сэм? — попытался улыбнуться инспектор.

— Смею тебя уверить, это правда, — ответил Праути. — Слушай, мне обязательно нужно через двадцать минут вернуться в морг, поэтому болтать некогда. Но все же, полагаю, что, получив данные вскрытия, произведенного во вторник, ты вправе требовать от меня объяснения.

Терри Ринг подошел к доктору Праути и пожал ему руку. Потом взял Еву под руку и подвел к кушетке.

— Садитесь, детка. В этом спектакле вы будете зрителем.

Крайне смущенная, Ева насторожилась. О чем идет речь? Половинка ножниц… отпечатки пальцев…

— Это моя вина, — сказал Праути. — Я был занят и поручил вскрытие… ну, неважно кому. Это совсем неопытный молодой человек. Но я ведь не ожидал никаких сюрпризов в этом деле, думал, так, обычная процедура. Никаких сомнений по поводу оружия не было.

Эллери стремительно подбежал к Праути и схватил за лацканы пиджака.

— Праути, да говорите же вы толком, или я вас задушу! Но если не этими ножницами, то чем же тогда была убита Карен Лейт?

— Дорогой Эллери… если вы дадите мне возможность…

Эллери стукнул кулаком по письменному столу отца.

— Только не говорите мне, что рана ножницами была сделана после уже нанесенной раны с целью скрыть ее.

Основательно нуждающаяся в бритье черная челюсть Праути отвисла в полнейшем изумлении.

— Боже, — возбужденно продолжал Эллери. — Я никак не мог себе представить… Праути, и вы можете это доказать? Вы уже определили яд?

— Яд?! — проговорил совершенно озадаченный доктор Праути.

— Ну да. Только вчера эта мысль пришла мне в голову. Я обдумывал это необычное дело. Мои мысли обратились к Кинумэ, — в полной экзальтации продолжал Эллери. — И я вспомнил слова Карен Лейт на майском приеме у нее в саду о том, что японка родом с островов Лу-Чу. Я заглянул в «Британскую энциклопедию» и нашел — между прочим, совершенно случайно, — что многие животные этих островов, особенно в местечке Амами Ошима, погибают от укусов ядовитых змей, называемых «хабу».

— Ха… что? — Недоумению Праути не было предела.

— Тримересурус. Надеюсь, я правильно запомнил название. На хвосте никаких колец, гладкая голова, длина от полутора до двух метров. Укус этого чудовища вызывает мгновенную смерть. — Эллери наконец перевел дыхание.

— Праути, под ножевой раной были следы ядовитых зубов?

Праути спокойно вынул изо рта сигару.

— Что с ним случилось, Кью? Он что, рехнулся?

Улыбка исчезла с лица Эллери.

— Вы хотите сказать, что не было укуса змеи?

— Абсолютно никакого.

— Я думал… — неуверенно начал Эллери.

— Откуда ты взял эту чепуху о том, что вторая рана маскировала какую-то первую рану?

— Но когда я спрашивал вас…

Праути махнул на него рукой.

— Слушай, Кью, позвони сначала в психиатрическую лечебницу, пусть заберут твоего сына, и покажи мне ту половинку ножниц.

Инспектор достал из ящика сверток с половинкой ножниц. Праути внимательно рассмотрел ее.

— Гм. Значит, я прав.

Он бросил на стол половинку ножниц и достал из кармана маленькую коробочку. В коробочке был кусочек ваты, а на ней, сверкая, как бриллиант, лежал маленький кусочек стали треугольной формы.

— Лично извлек из горла сегодня днем. Мой ассистент во вторник не заметил его.

Он передал коробочку инспектору, и все обступили его.

— Кончик острия ножниц, — медленно проговорил старик. — Сломался от удара. А кончик этой половинки, — он взглянул на стол, где она лежала, — цел, не сломан.

— Точно такой же кончик, как и этот. Верно ведь? — проговорил Терри Ринг.

— Что ты думаешь, Эл?

— Какие здесь могут быть сомнения? Этот кусочек — кончик недостающей половинки ножниц.

— Значит, ты прав, Сэм, — мрачно произнес старик. — Значит, Карен Лейт была убита не этой половинкой ножниц.

— О’кей, детка! — воскликнул Терри, подбегая к Еве. — Значит, сегодня будете спать в собственной кроватке.

— Вторую половинку нашли? — спросил Праути, направляясь к двери.

— Нет.

— Ладно. Ну, не очень уж ругайте меня.

Праути почесал небритую щеку.

— Гм, доктор Макклур. Мне не хотелось бы оставлять у вас впечатление, что подобные ошибки — обычное явление для нашего учреждения. Молодежь. Как говорится, молодо-зелено. Вы понимаете?..

Доктор Макклур махнул рукой.

— Между прочим, — спросил Эллери, — что вы еще обнаружили, Праути?

— О, ничего особенного. Коронарный тромбоз. Вы знали об этом, доктор? Кажется, вы были ее врачом?

— Подозревал, — пробормотал доктор.

— Коронарный тромбоз? — повторил Эллери. — Я думал, что это заболевание — удел одних мужчин.

— Чаще встречается у мужчин, — пояснил Праути, — но среди жертв этой болезни немало и женщин. У Карен Лейт был довольно запущенный тромбоз, вот почему она так быстро умерла.

— Быстро? Она мучилась по крайней мере пятнадцать минут.

— Обычно при ранениях горла живут по нескольку часов. Истекают кровью, а это продолжается долго.

— Что еще?

— Ничего интересного. Анемия, вялость кишечника. Вот, пожалуй, и все. После своего помощника я самым тщательным образом все осмотрел. Ну, мне пора идти. До свидания, доктор.

Праути ушел.

— Я никогда не говорил Карен о тромбозе, — вздохнул доктор Макклур. — Это только встревожило бы ее, а болезнь была в слабой форме. При ее образе жизни — никаких волнений, никакого напряжения, окруженная заботами — она могла бы прожить много лет.

— Она показалась мне тогда ипохондриком.

— Идеальный пациент. Никогда не обращалась к другому врачу, — сказал доктор. — Точно следовала моим предписаниям до мелочей. Вероятно, считала, что ей есть для чего жить. — В его словах звучала горечь.

— Мечтала о «современном браке», отдельной квартире. Интересно, каким образом собиралась она сохранить свой обман с Эстер?

— Современный брак. Отдельные квартиры, отдельные карьеры, хотела оставить свою фамилию и т. д. Я тогда расценивал это как каприз, а теперь вижу, почему она этого хотела. Это дало бы ей возможность продолжить обман.

Вдруг доктор взорвался.

— Черт возьми, до какой степени женщина может одурачить мужчину!

«Или мужчина женщину», — подумала Ева и спокойно сказала:

— Я думаю, Дик, тебе пора идти. Сегодня мне больше не угрожает никакая опасность, ведь так, инспектор?

Инспектор взял ордер на арест и разорвал его пополам.

— Извините, пожалуйста, — сказал он, но в его словах звучала скорее злость, чем раскаяние.

— Тогда я, пожалуй… — с трудом проговорил доктор Скотт, — я, пожалуй, пойду, Ева… Я позвоню тебе вечером.

— Хорошо, — согласилась Ева и, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, отвернулась. Он выпрямился, глуповато улыбнулся и вышел, не сказав больше ни слова.

— Вы все тоже можете идти, — сказал инспектор. — Или нет, подождите минутку. Мисс Макклур, вы случайно не видели в понедельник вторую половинку ножниц?

— Нет, инспектор.

Ева едва слышала его слова. Перстень с двухкратным бриллиантом жег безымянный палец ее левой руки.

— А вы, мистер Ринг?

— Я тоже Не видел.

— Случайно не было ли ее в одном из твоих карманов в понедельник, когда я отпустил тебя? — сердито спросил инспектор. — Это мне урок, никогда…

Он так и не закончил фразу.

— Пошли, Ева, — с улыбкой произнес Терри, взяв ее под руку. — Чего доброго, если мы быстренько не уберемся, этот старый полосатик предъявит вам обвинение в том, что вы содрали с него шкуру.

18

— Есть хочу, — кричал Терри Ринг, стоя на краю тротуара около здания полицейского управления. Он был в самом веселом настроении. — Пошли. Я вас всех отвезу сейчас к Фангу. Здесь есть один китаеза, который отлично готовит яичный рулет.

— Куда угодно.

Ева с наслаждением глубоко вдыхала воздух, как будто только сейчас поняла, каким приятным может быть свежий воздух, даже в Нью-Йорке.

— А как вы, док?

— Терпеть не могу это блюдо, — рассеянно ответил доктор Макклур.

— Тогда пойдемте куда-нибудь еще…

— Нет. — Доктор поцеловал Еву. — Иди, милая, И забудь обо всем. Хорошо?

— Хорошо, — ответила Ева, но знала, что не забудет, и была уверена, что и он это знает. — Пойдем с нами, папа. Мы…

— Нет. Я лучше пройдусь. Мне это необходимо.

Помолчав немного, он добавил:

— Всегда зови меня так, и только так, Ева.

Доктор быстро ушел. Они молча смотрели, как его огромная фигура удалялась в сторону полицейской академии, расположенной в следующем квартале.

— Отличный парень, — сказал Терри. — А как вы, мистер Квин? Может быть, вам тоже нужно куда-нибудь пойти? По-моему, вы очень устали.

— Я голоден, — отозвался Эллери.

На лице Терри отразилось разочарование. Потом он крикнул:

— Эй, такси!

И Ева вдруг заметила, что улыбается.

По дороге в Чайнатаун Терри непривычно болтал. Когда они приехали, он вручил шоферу долларовую бумажку, сказав при этом: «Сдачи не надо», — и повел их за собой через узенькую Полл-стрит к входу в ресторан, который размещался в довольно сомнительном на вид подвале.

— Не обращайте внимания на внешний вид этой хаты. Кухня не хуже Маккоя. Все китаезы здесь питаются. Хелло, Фанг!

Скуластый китаец улыбнулся и повел их в главный зал ресторана, который был пуст, если не считать трех китайцев в черных шляпах. Они пили рисовую водку из пивных бутылок.

— Хватит тебе раскланиваться, Фанг. Я займу свой столик, от которого тараканы держатся подальше.

Он повел их в угол и галантно подвинул стул Еве.

— Насчет тараканов это просто шутка, — сказал он, на что она снова улыбнулась. — Стены здесь ядовито-зеленого цвета и довольно-таки грязные, но кухня безупречна. Хотите посмотреть?

— Нет, благодарю.

— Вот такие-то дела. А у вас около рта ямочки, когда вы улыбаетесь. Вам надо почаще их показывать. Эй, Квин! Веселее! У вас все еще в глазах ядовитые лучуанские змеи?

— А ну вас, — проворчал Эллери. — Удивляюсь, как и что можно есть в подобном заведении?

— Положитесь на дядюшку Оскара, так, кажется, говорится? Вей!

К ним подлетел маленький китайчонок в фартуке и без галстука.

— Много-много ван-тан. Яичный рулет три порции. Чоп-суй с креветками. Чоу-мейн по-кантонски. Побольше риса. Вино. Чай. Да поворачивайся побыстрее.

— Кажется, этого будет слишком много, — сказала Ева. — Для меня, пожалуйста, только чоу-мейн и чай.

— Вы будете есть то, что я вам дам. — Терри небрежно бросил через плечо свою шляпу, и каким-то чудом она оказалась точно на крючке вешалки.

— Если вам жарко, Квин, снимите пиджак. Фанг возражать не будет.

— Но, может быть, мисс Макклур будет против.

— О, нет.

— Ну, скажите, что вам теперь хорошо, красавица! Как самочувствие? Лучше?

— Вы мне самой прямо-таки не даете возможности что-нибудь почувствовать, — сказала Ева. — Терри, где моя мама?

Терри отвернулся. В вертящихся дверях показался Вей, подобно Атланту, несущий на голове огромный поднос.

— Я не знаю…

— Но вы сказали…

— Знаю, что сказал.

Он снова повернулся к ней, взял за руку и рассеянно стал перебирать ее пальчики.

— Это было нечто вроде пускания пыли в глаза. Должен же я был что-нибудь сказать, детка? Я думал, может быть, он клюнет на это. Так, небольшой обман!

— Значит, вы не знали! — воскликнула Ева. — Никто ничего не знает.

— Спокойно, Ева. Не думайте об этом. Помните, что вам сказал ваш папа. И он прав. Забудьте обо всем. Все утрясется.

Вей поставил перед ними большую супницу и со словами «ван-тан» снова ушел. Это был китайский бульон с клецками и толстыми кусками свинины, плавающими, подобно льдинам в ледоход. Запах был очень аппетитный.

— Ага. — Терри потер руки. — Давайте вашу тарелку, детка. Это китайские кныши. Знаете, что такое кныши? Я раньше часто покупал их у старика Финкельштейна, когда парнишкой продавал газеты на Черри-стрит. У него была маленькая повозочка, он толкал ее перед собой и…

Эллери эта болтовня казалась неимоверно скучной, однако она не давала Еве возможности предаваться своим думам, она даже заставляла ее изредка улыбаться и отвечать Терри. И когда Эллери принялся за суп, он вдруг подумал, что, несмотря на своеобразную речь Терри и явное отсутствие у него полировки, мистер Теренс Ринг, тем не менее, исключительно умный молодой человек. Никогда нельзя догадаться, о чем в действительности думает мистер Ринг.

— Суп очень вкусный, — похвалил Эллери. — Вы извините меня, Терри, за то, что я перебью повествование о некоторых деталях вашей автобиографии, но…

— А, вы еще здесь? — проворчал Терри.

— Вы правы, мистер Квин. Нечего притворяться. Скажите, что мне теперь делать? — спросила Ева.

— Скушайте немного этого рулета, — ответил Терри.

— Вы очень милый, Терри, но все это бесполезно. Я по уши увязла в этом деле. И вы отлично это знаете.

Терри взглянул на Квина.

— Вы хорошо знаете своего старика. Что он теперь будет делать?

— Искать исчезнувшую половинку ножниц. Вы уверены, Ева, что не видели ее?

— Совершенно уверена.

— Ее там не было, — сказал Терри. — Тот, кто проделал эту работу, забрал ее с собой. И ваш старик отлично понимает это. Его люди буквально с пылесосом в руках прочистили весь дом снаружи и изнутри…

Эллери покачал головой.

— Хотел бы я знать, что здесь можно предположить. Но, к сожалению, не знаю. Совсем не знаю. Никогда в жизни не встречался с подобным делом: на вид такое сочное, а на самом деле нечего даже укусить.

— Одному ярадуюсь, — сказала Ева, отщипывая кусочек рулета, — мама не могла это сделать. Никак не могла, поскольку дверь была заперта со стороны спальни Карен.

— Что ж, во всяком случае, мы теперь будем иметь небольшую передышку. До тех пор, пока папа не узнает о запертой двери, все будет в порядке, — сказал Эллери.

— А откуда он может узнать? Только если один из нас проговорится.

Терри нахмурился.

— И есть один человек, который может это сделать.

— Кто? — спросила Ева, догадываясь, кого он имеет в виду.

— Парень, что подарил вам этот бриллиантик. Этот Скотт. Кой черт заставил вас влюбиться в него? Ну-ка, скушайте еще немного чоп-суя.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы в подобном тоне говорили о Дике. Он сейчас очень расстроен, да и как ему не расстраиваться? Вы думаете, ему легко, когда его невесту вот-вот арестуют по обвинению в убийстве?

— Но ведь и вам не легче. Не так ли? Слушайте, детка: он — подлец. Выдайте-ка ему увольнительные документы.

— О, прошу вас.

— Позвольте мне взять на себя смелость прервать эту романтическую интермедию, — сказал Эллери. Он отложил в сторону палочки, которыми тщетно пытался подцепить креветку из чоп-суя и взял вилку. — Мне кажется, я кое-что надумал.

Оба одновременно воскликнули:

— Что?

Эллери вытер губы бумажной салфеткой.

— Ева, где вы стояли, когда наш друг Терри подошел к двери, той, что ведет в мансарду, и сказал, что она заперта на задвижку?

Терри прищурился.

— А какая разница, где?

— Возможно, очень большая. Ну, Ева?

Ева переводила удивленный взгляд с Терри на Эллери.

— Я думаю, что стояла тогда около письменного стола Карен и смотрела на нее. А почему вы спрашиваете?

— Да, действительно, — вмешался Терри, — почему вы спрашиваете об этом?

— А запертую задвижку вы увидели до того, как он подошел к двери?

— Нет, дверь была загорожена японской ширмой. Я сказала ему, где находится эта дверь, и тогда он отодвинул ширму.

— И при этом его тело загораживало от вас дверь? Вы увидели задвижку только после того, как Терри отошел от двери?

— Я вообще ее тогда не видела. Он сам мне сказал…

— Эй, вы, минуточку, — вмешался Терри. — Куда вы клоните, Квин?

Эллери откинулся на спинку стула.

— Знаете, мой мозг просто отказывается переваривать что-либо невероятное, невозможное. Я страдаю хроническим недоверием, Терри.

— Бросьте эти словесные украшения. Говорите, в чем дело?

— Мы имеем ситуацию, в которой факты подсказывают только два возможных решения. Давайте рассуждать. В спальне Карен имеются три выхода: 1. Окна, по они загорожены железными решетками. 2. Дверь в мансарду, однако она была заперта на задвижку со стороны спальни. 3. Дверь в гостиную. Но Ева утверждает, что она все время находилась в гостиной и через эту дверь никто не выходил.

Решение: Ева убила свою тетку. Она единственный человек, который имел физическую возможность совершить убийство. Но только в том случае, если исходные факты соответствуют действительности.

— Но она не совершала преступления, — задиристо буркнул Терри. — Что же тогда?

— Терпение, мой мальчик. Я именно исхожу из предположения, что Ева безусловно невиновна.

— Благодарю вас, — иронически заметила Ева.

— Итак, разберем факты. Окна. Они не могли быть использованы в качестве выхода, в этом я убедился лично. Гостиная. Если исходить из предположения, что Ева невиновна, — а мы из этого и исходим, — то следует признать, что она говорит правду и никто через гостиную не проходил. Следовательно, остается только запертая на задвижку дверь в мансарду.

Эллери слегка наклонился к столу.

— И что довольно странно, Терри, у нас нет никаких доказательств, что дверь действительно была заперта.

— Я вас не понимаю, — медленно проговорил Терри.

— А я уверен, что отлично понимаете. Откуда мы знаем, что дверь была заперта на задвижку, когда Ева вошла в комнату и увидела там свою умирающую тетку? Разве она видела это? Нет, дверь была скрыта ширмой. Потом пришли вы. Через некоторое время вы отодвинули ширму и заявили, что дверь заперта. А Ева видела это? Нет. И вскоре после этого Ева упала в обморок. Когда же она очнулась, дверь действительно была заперта. Вы стали возиться с ней, как будто задвижку заклинило.

— Кого вы здесь хотите разыграть? — воскликнул Терри с побагровевшим лицом. — Она теряла сознание лишь на несколько секунд. А задвижка действительно была задвинута.

— Это вы так говорите, — пробормотал Эллери. — Все доказательства сводятся только к вашим словам.

Ева посмотрела на загорелого молодого человека. Она боялась, что Терри в ярости вышвырнет Эллери за дверь. Однако он быстро взял себя в руки и хрипловатым голосом произнес:

— Хорошо, продолжим нашу милую беседу. Предположим, что я свалил свою вину на Еву. Давайте допустим, что дверь не была заперта, когда я вошел в комнату, а я сказал, что заперта. Зачем я это сделал? Что за гениальная идея?

Эллери отправил в рот изрядное количество чоу-мейна.

— Если дверь была отперта, то ситуация делается возможной. И это — очко в пользу моей теории. Это дает кому-то возможность пройти через мансарду, убить Карен и снова уйти тем же путем.

— Но зачем мне врать насчет задвижки?

— Предположим, — промямлил с полным ртом Эллери, — что вы зарезали Карен Лейт.

— Вы что, с ума сошли? Парень окончательно рехнулся! — закричал Терри.

Размахивая руками, подбежал Фанг:

— Телли, не кричать. Не делать шум. Ты молчать.

— А иди ты к черту, — рявкнул на него Терри. — Так говорите, это сделал я? Тогда почему же вы…

— Тихо, тихо, Терри. Вы совершенно лишены способности размышлять. Я только сказал «предположим». Неужели вы не можете предположить это спокойно? Если дверь в мансарду действительно была отперта, то вы могли быть тем человеком, который вошел в спальню через мансарду и заколол Карен Лейт в то время, когда Ева сидела в гостиной. Вы могли снова выйти через мансарду и вернуться через главный вход в дом для того, чтобы запереть дверь со стороны спальни.

— Но зачем?

— Ах, боже мой, да по самой элементарной причине: чтобы обвинить Еву в преступлении. Сделать так, чтобы она была единственным человеком, имевшим физическую возможность совершить убийство.

— Да? — усмехнулся Терри. — Должно быть, вы совсем спятили. Если я сказал ей, что дверь заперта, за каким чертом мне было нужно снова отодвигать эту проклятую задвижку? И тем самым спасать девочку?

— Да, — сказала Ева. — Это же бессмысленно, мистер Квин.

— Ну, это уж я не знаю, — сказал Эллери. — Впрочем, м-м-м-да, действительно, это предположение никуда не годится… Что ж, Терри, возможно, вы стали спасать жертву после того, как сами же ее оклеветали. И по самой простой причине. По причине, которая так часто встречается в книгах. Испепеляющая страсть. Величайшая, мгновенно вспыхнувшая страсть. Вы влюбились в нее с первого взгляда. Вей, будь добр, налей еще немного этого отвратительного вина.

С пунцовым, как вишня, лицом Ева наклонилась над тарелкой и пыталась подцепить что-то на вилку. Влюбился! Хм. Этого еще не хватало. Это уж совсем нелепо… Он такой сильный, непокорный и самоуверенный. Терри Ринг не способен влюбиться с первого взгляда. Только не он. Он и здесь проявит максимальную осмотрительность и осторожность. У него для всего должен быть основательный довод.

Она искоса взглянула на него и удивилась, увидев, с какой яростью он ел, опустив глаза в тарелку и энергично манипулируя палочками. Кончики его изящных загорелых ушей горели.

— Вот видите, — вздохнул Эллери, ставя стакан на стол, — всему можно найти объяснение.

— Я не хочу больше с вами разговаривать, — огрызнулся Терри. — Я не убивал эту женщину. Дверь была заперта. И я не влюблялся ни в какую девушку. Поняли?

— Стоит ли так горячиться? — вставая, сказал Эллери. — Вряд ли ваши слова лестны для юной леди. Извините, я на минутку покину вас. Вей, где телефон, если он вообще у вас есть?

Вей стал отчаянно жестикулировать, и Эллери прошел через арку в кабинет Фанга. Терри и Ева молча ели. Терри отправлял в рот большие куски, а Ева отламывала маленькие кусочки. Три китайских джентльмена в черных шляпах взглянули на них и начали что-то бормотать на своем контрапунктическом языке. Терри немного понимал кантонский диалект, и его уши покраснели еще сильнее. Кажется, они говорили о том, что этот маленький цветок загорелого белого человека чем-то огорчил его, судя по его ярости, и что лучше терпеть муки Тысячи Ран, чем женщину, которая становится сварливой.

— А знаете, — сказала вдруг Ева, — мы с вами впервые остаемся наедине… после понедельника.

— Подайте-ка мне рис, — попросил Терри, продолжая забрасывать в рот чоу-мейн.

— Я ведь вас, Терри, даже еще не поблагодарила за то, что вы оказались таким чутким. Не обращайте внимания на мистера Квина. По-моему, он просто развлекался. Я отлично понимаю, как глупо…

— Что глупо? — спросил он, отбрасывая палочки.

Ева опять покраснела.

— Я имею в виду его болтовню о любви и т. д. Я знаю, почему вы мне помогали. Вам было жаль меня…

Терри с шумом глотнул.

— Слушайте, детка, он прав.

Он схватил ее за руку.

— Да, впервые юбка одержала надо мной победу. До сих пор для меня все женщины были все равно что отрава. Но я с ума схожу от вас. Я не могу спать и вообще что-либо делать. Вы все время у меня перед глазами.

— Терри!

Ева вырвала у него руку и оглянулась по сторонам. Три китайских джентльмена покачали головами: чудаки эти белые мужчины.

— Я никогда не думал, что могу влюбиться в такую девушку, как вы. Мне всегда нравились более крупные. Ну, знаете… такие, более пышные. А вы ужасная худышка…

— И совсем не худышка, — воскликнула Ева, — я вешу…

— Ну, может быть, худышка не совсем подходящее слово, — сказал он, внимательно осматривая ее, — но все же немного поправиться надо. А ваш очаровательный носик! Слегка вздернутый. Как раз то, что мне нравится. Как у Мирны Лой. А ямочки на щеках… — Он нахмурился. — Вам, вероятно, смешно.

Еве сначала хотелось смеяться, а потом она чуть не расплакалась. В эти дни все происходило так неожиданно. Терри Ринг. Такой большой, неотесанный. Ей вдруг стало стыдно. Это очень нехорошо. Он такой естественный, такой темпераментный. И никогда не знаешь, что он скажет, как поступит. Жизнь с ним будет такой… Но Ева прогнала от себя эти мысли. Это просто смешно. Что она знает о нем? И потом, она помолвлена с другим.

— Конечно, для вас я просто ничтожество. Никакого образования, за исключением того, что подхватил сам, бегая по улицам. Никаких манер и прочее. Да, видно, такое уж у меня счастье: влюбиться в девушку, стоящую значительно выше меня.

— Мне не нравится, что вы так говорите. Манеры, образование, воспитание. Все это очень немного значит. — И она горько добавила: — Карен Лейт доказала это.

— Не думайте, что мне все это очень нужно. Понимаете? — фыркнул он. — Мне и так о’кей. Я отлично живу. Но если нужно будет выучиться, какой там ложкой или вилкой есть белугу, только скажите, я мигом освою. И не таким вещам обучился.

— Я уверена в этом, — пробормотала Ева.

— И что вы нашли такого в этой крахмальной манишке, чего нет у меня? Убежал от вас. Сбежал. Никакой смелости. Жалкий трус.

— Пожалуйста, Терри, — сказала Ева. — Я не хочу, чтобы вы говорили подобные вещи о докторе Скотте.

— Ах, у него семья! А я? Я в семь лет воровал булки в пекарне и ночевал в доках. Что ж, он ходил в модные колледжи, получил ученую степень, имеет монету, умеет ответить на все вопросы, умеет ублажить всех пустышек, гоняющихся за ним на Парк-авеню…

— Это уж слишком, Терри, — холодно оборвала его Ева.

— А, ладно, детка, забудьте, о чем я вам болтал.

Он потер глаза.

— Я совершеннейший осел. Забудьте обо всем.

Ева вдруг улыбнулась.

— Мне бы не хотелось ссориться с вами, Терри. Вы отнеслись ко мне лучше, чем… кто бы то ни было.

Она взяла его за руку.

— Я никогда этого не забуду.

— Извините, — шепнул Фанг на ухо Терри. — Телли. Тебе идти.

— Что? Уходи, Фанг. Я занят.

Но Фанг настаивал.

— Тебе идти, Телли. Идти.

Терри отвернулся, затем снова взглянул на него. Потом встал, наматывая галстук на указательный палец.

— Извините, Ева. Я сейчас. Вероятно, меня к телефону.

Он пошел за китайцем, и Ева видела, как он скрылся в соседней комнате.

Открывая сумочку, чтобы достать губную помаду, Ева подумала, зачем Эллери решил прибегнуть к такой хитрости, чтобы поговорить о чем-то с Терри? Мир снова омрачился, и она почувствовала себя одинокой.

Ева достала помаду и вытянула нижнюю губу, чтобы наложить на нее свежий слой. В зеркало ей были видны оба. Они о чем-то серьезно разговаривали. Терри явно чем-то озабочен. Она видела, как какой-то маленький предмет перекочевал от Эллери в карман Терри.

Тайна. Опять тайна. Ева провела помадой по губам: две точки на верхней губе, одна в середине на нижней. И пока ее пальчики растирали помаду, Ева подумала, когда же, наконец, все кончится? Она убрала помаду, напудрилась и стала рассматривать в зеркало свой носик, которым так восхищался Терри Ринг. Она даже прорепетировала — быстро, конечно, украдкой и с некоторым чувством вины, — как у нее получаются ямочки на щеках.

Мужчины вернулись, стараясь улыбками стереть серьезность со своих лиц. Терри оплатил счет в один доллар с мелочью и дал Вею полдоллара на чай, которые тот ловко сунул в карман.

Потом Терри взял Еву под руку и вышел на Полл-стрит, пожимая ее локоть, не только для того, чтобы подбодрить ее.

За ними, вздыхая, следовал Эллери Квин.

19

В пятницу утром, в тот момент, когда Терри сжал в своих объятиях Еву и поцеловал ямочку на ее левой щеке, его разбудила миссис Рабинович. Эта пожилая женщина ежедневно приходила, чтобы убраться в его квартире на Третьей авеню и приготовить ему завтрак.

— А? Что? — проворчал Терри, садясь в кровати.

— Вас к телефону.

Миссис Рабинович решительно трясла его за плечо.

— Вставайте, вы, бездельник. И как вам не стыдно спать голым!

— Ладно, ладно, катись отсюда, Гвендолина, — проворчал Терри, сбрасывая с себя одеяло.

Миссис Рабинович вскрикнула, потом захихикала и поспешно удалилась. Терри надел халат и выругался. Надо окончательно рехнуться, чтобы звонить человеку в семь часов утра. Но как только он взял трубку, то сразу же перестал хмуриться и спокойно произнес:

— Ах, это вы? Подождите минутку.

Он закрыл дверь в гостиную.

— Ну, что там? Что за плохие новости?

— Они нашли ее, — сказал Эллери.

— У-гу.

Потом, немного помолчав, добавил:

— Ну и что?

— Слушайте, вы, — сказал Эллери. — Я встал в половине седьмого утра совсем не для того, чтобы позволить вам по-прежнему отделываться недомолвками. Вы отлично знаете, что теперь будет. Полиция нашла Эстер Лейт Макклур, и если вас хоть сколько-нибудь интересует это дело, а, по-моему, оно вас очень интересует — вы немедленно натянете на себя брюки.

— В Филадельфии?

— Ах, так вам это известно? Да, в Филадельфии. Телеграмма пришла вчера поздно вечером.

Терри пристально разглядывал телефонный аппарат.

— Что еще?

— Пока это все, что нам известно. Папа решил послать в Филадельфию сержанта Вели с десятичасовым поездом. Я думаю, что мы могли бы успеть туда немного раньше.

— Зачем?

— Кто знает? Поедете со мной?

— Ева знает?

— Пока нет. И доктор Макклур тоже не знает. Я думаю, мы заедем к доктору и потихоньку увезем его с собой.

— Где мы с вами встретимся?

— На квартире доктора Макклура. Полчаса достаточно?

— Давайте через двадцать минут.

Терри быстро прыгнул под душ, но побриться не успел. Через восемь минут он был уже одет и взялся за ручку двери. Но затем в раздумье нахмурил брови и вернулся в спальню. Из ящика письменного стола он достал автоматический пистолет 38 калибра, сунул его в карман пиджака, потрепал миссис Рабинович по тройному подбородку и убежал.

Телефонный звонок раздался как раз в тот момент, когда доктор Макклур собирался выпить свой утренний стакан томатного сока. Он отодвинул стакан в сторону.

Венеция сообщила:

— Это вас, доктор Джон. Джентльмен Квин. Он звонит снизу.

Доктор слушал, и лицо его постепенно темнело.

— Да, да, — повторил он несколько раз. — Нет, она еще спит. Я через минуту буду внизу.

Он подошел к спальне Евы и прислушался. Но Ева не спала, она всхлипывала. Когда доктор постучал, всхлипывание прекратилось и послышался глухой голос:

— Войдите.

Доктор вошел и увидел, что Ева сидит в постели спиной к двери.

— Мне нужно ненадолго уехать, милая. В институт… Что случилось?

— Ничего. Я просто очень плохо спала.

— Дик?

Она не ответила, только плечи ее немного приподнялись. Когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее, то подумал о докторе Скотте, о его молчании, о том, что вчера он так и не пришел и даже не позвонил. Доктор Макклур догадывался, почему доктор Скотт не позвонил. Он даже думал, что доктор Скотт вообще больше никогда не позвонит. Для молодого доктора это было слишком большим испытанием. Ему нужна невеста, а не жертва обстоятельств; жена, а не потенциальный газетный заголовок.

Доктор погладил разлохматившиеся волосы Евы. На ее письменном столе он увидел запечатанный конверт и на нем кольцо с бриллиантом.

Он оставил Венеции довольно смутное объяснение своего отъезда на случай, если будет звонить инспектор Квин, и на лифте спустился вниз. Трое мужчин молча обменялись рукопожатиями. Терри приехал на такси, которое дожидалось их у подъезда. Шофер спросил:

— Куда вы сказали? На Пенсильванский вокзал?

На восьмичасовой поезд они опоздали на десять минут, и следующего поезда пришлось дожидаться целых пятьдесят минут. Это время они потратили на завтрак в вокзальном ресторане. Все хранили молчание. Доктор закусывал, не поднимая глаз от тарелки.

В поезде доктор Макклур все время смотрел в окно, сидевший рядом с ним Эллери откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Терри, устроившись напротив, делил свое время между чтением утренних газет и довольно частыми экскурсиями в курительный салон.

В 10.45 поезд подходил к северному вокзалу Филадельфии. Терри потянулся за шляпой и сказал:

— Ну, скоро приедем.

Доктор встал, Эллери открыл глаза, и все пошли к выходу. Они сошли с поезда на западном филадельфийском вокзале. Эллери хотел пойти к автобусу на Бонд-стрит, но, помедлив, спросил:

— Где она остановилась, Терри?

Терри неохотно ответил:

— В западном квартале.

— Значит, вы знали? — спросил доктор Макклур.

— Конечно, док, я знал все время, — тихо ответил Терри. — Но что я мог сделать?

После этого доктор не сводил глаз с загорелого молодого человека, пока они шли по улице и садились в такси. Терри дал шоферу адрес и спросил:

— А зачем нам сначала ехать туда?

— У нас еще много времени, — ответил Эллери.

Такси остановилось перед темно-красным кирпичным зданием на узенькой извилистой улочке. На доме была вывеска «Меблированные комнаты». Доктор жадно вглядывался в окна с дешевыми занавесками. Эллери попросил шофера подождать, и они стали подниматься по высоким ступенькам.

Дверь открыла лохматая пожилая женщина с неприятным лицом.

— Подумать только, с порядочными людьми теперь нисколько не считаются. Ну, входите и поскорее кончайте ваше дело.

Тяжело дыша, она повела их наверх. Они подошли к рыжеватой двери, покрашенной масляной краской, такой же, как и три другие двери на этом этаже. Открыв дверь, она уперла руки в бедра и посторонилась.

— Мне велели, — со злостью сказала она, — держать эту комнату в таком виде, а почему — не знаю. А вчера у меня была возможность выгодно сдать ее.

Комната оказалась маленькой и грязной. На кровати лежал матрас с торчащими посередине пружинами, туалетный столик был без одной ножки, отчего он устало наклонился вперед. Постель была не убрана, простыни сбиты. На полу валялись черные домашние туфли, одна из них с большим нелепым каблуком. На качалке лежали серое шерстяное платье и пара шелковых чулок.

Доктор Макклур подошел к туалетному столику и потрогал стоявшие там чернила и ручку. Потом повернулся, посмотрел на кровать, на качалку, на грязный кисейный полог над кроватью, на туфли и треснутое стекло в окне.

— Сыщик вышел только на минуту, — сказала женщина менее агрессивным тоном, очевидно, смущенная их молчанием. — Если хотите подождать…

— Я думаю, незачем, — резко сказал Эллери. — Пошли, доктор. Вряд ли мы здесь что-либо узнаем.

Он вынужден был взять доктора под руку и повести, как слепого.

Такси доставило их в полицейское управление, и примерно после получасовых досадных и бесполезных расспросов Эллери наконец нашел нужного ему сотрудника.

— Мы хотели бы видеть Эстер Макклур, — попросил он.

— Кто вы такие?

Чиновник, мужчина с широким носом и темными зубами, подозрительно разглядывал по очереди всех троих.

Эллери подал ему карточку.

— Один из вас сержант Вели из Нью-Йорка?

— Нет, но это неважно. Все в порядке. Я — сын Квина.

— А мне наплевать, даже если бы вы были сам Квин. У меня приказ не давать никакой информации никому, кроме Вели. Он скоро приедет сюда с сотрудником Бюро по розыску пропавших без вести.

— Я знаю. Но мы как раз приехали из Нью-Йорка, чтобы выяснить…

— Никакой информации, — коротко отрезал толстоносый. — У меня приказ.

— Подождите, — сказал Терри. — У меня здесь есть знакомый, Джимми О’Делл. Я сейчас найду его, Квин, и мы узнаем…

— Слушай, я вспомнил тебя, — сказал толстоносый. — Ты частный сыщик из Нью-Йорка. Но это тебе ни капельки не поможет. Понял? У О’Делла есть такой же приказ, как и у меня.

— Ради бога, уйдемте отсюда, — взмолился доктор Макклур. — Стоит ли торговаться…

— Но мы должны непременно ее видеть, — настаивал Эллери. — Речь идет об опознании трупа. Это доктор Макклур из Нью-Йорка. Он единственный человек, который может ее опознать.

Толстоносый почесал затылок.

— Что ж, пожалуй, вы можете ее посмотреть. Насчет этого у меня никаких указаний не было.

Он взял авторучку и заполнил пропуск в городской морг Филадельфии.

В глубоком молчании стояли они возле мраморного стола в мертвецкой. На доктора Макклура, часто имевшего дело со смертью, вид покойника не произвел удручающего впечатления. Эллери понял, что доктор видел не распухшее посиневшее лицо, застывшие шейные мускулы и раздувшиеся ноздри. Он видел это лицо таким, каким оно было в жизни: длинные светлые ресницы, все еще красивые волосы, изящная линия щек, маленькие уши. Он долго смотрел, и его изможденное лицо выражало изумление, как будто он присутствовал при воскрешении человека.

— Доктор, — тихо окликнул его Эллери. — Это Эстер Макклур?

— Да, да. Это моя дорогая.

Терри отвернулся, а Эллери кашлянул. Доктор произнес последние слова полушепотом, и Эллери понял, что они не предназначались для присутствующих. По понятиям Эллери, это несколько выходило за рамки этикета. Не то чтобы это было неприлично, но, пожалуй… слишком обнаженно. И он подумал, что до сих пор совсем не знал этого человека.

Поймав вопросительный взгляд Терри, он жестом указал на дверь.

Когда они вошли в зал ожиданий Пенсильванского вокзала в Нью-Йорке, то, к величайшему удивлению Эллери, увидели там Еву. Она сидела на скамейке и смотрела на часы, стрелки которых показывали два часа. Но по глазам Евы Эллери догадался, что она не замечает их. Он подошел и дотронулся до ее плеча.

— О, боже, — прошептала она и осталась сидеть, скрестив руки.

Доктор Макклур поцеловал ее, сел рядом и взял за руку. Она уже все знала.

— Инспектор Квин сообщил мне, — просто сказала она. Ее веки, несмотря на обильный слой пудры, покраснели и распухли.

— Она умерла, Ева, — сказал доктор, — умерла.

— Я знаю, папа. Бедненький ты мой.

Эллери решительными шагами подошел к стоявшему неподалеку газетному киоску и сказал, обращаясь к щеголевато одетому невысокому старичку:

— Что за идея?

— А ты думал, что тебе так легко удастся все проделать? — спокойно ответил инспектор Квин. — За мисс Макклур и за Терри с понедельника установлена слежка. О том, что вы едете в Филадельфию, мне было известно сегодня утром, еще до того, как вы сели в поезд.

Эллери вспыхнул.

— Но мы ничего там не узнали. Может быть, это послужит целительным бальзамом для твоего оскорбленного самолюбия?

— Мне и это известно. Пойдем-ка со мной.

Эллери послушно пошел за стариком. Но он был страшно зол. Он не любил тайн. Он всю жизнь не мог терпеть никаких тайн. Они раздражали его, нарушали его интеллектуальное равновесие. Вот почему он всегда с таким интересом раскрывал таинственные преступления… А в этом деле слишком много тайн. Вместо того чтобы постепенно распутываться, дело все больше и больше запутывалось. Сейчас ему удалось совершенно точно установить только несколько мелких деталей. Во-первых, он знал, что доктор Макклур ожидал увидеть Эстер Макклур живой и что с ее смертью у него умерла последняя тайная надежда.

Во-вторых, Терри Ринг уже давно знал о самоубийстве Эстер. И Эллери даже мог догадаться о причине столь долгого молчания Терри. Но все же этого недостаточно. Недостаточно…

— Может быть, мы для разнообразия поговорим с тобой как разумные люди, Эл?

Инспектор указал на скамейку, где уже сидели Ева и доктор Макклур.

— Поскольку правда теперь обнаружилась…

— И такая ужасная правда, — проговорил доктор Макклур.

— Да, доктор. Вероятно, для вас это было большим ударом.

Старик сел и достал из табакерки огромную понюшку.

— Вы опознали труп?

— Да, это Эстер. Я не видел ее семнадцать лет, но это она. Я узнал бы ее… при любых обстоятельствах.

— В этом у нас нет никаких сомнений. Хелло, Терри! Вы знаете, полиция Филадельфии сначала не могла установить, чей это труп, когда в понедельник вечером ее нашли мертвой. Она отравилась синильной кислотой…

— В понедельник вечером? — чуть слышно повторила Ева.

— …не было никаких данных для установления ее личности. Конечно, она назвала хозяйке фальшивые адрес и имя. Полиция пыталась найти кого-нибудь из ее знакомых. Но имя и адрес оказались липой. Она назвала улицу — Филадельфия-стрит, а в этом городе вообще нет такой улицы.

— В котором часу ее нашли в понедельник, папа? — спросил Эллери. — Этот проклятый бюрократ не хотел давать нам никакой информации.

— В понедельник после полуночи. Хозяйке что-то показалось подозрительным. Детали мне самому пока еще неизвестны. Когда из Нью-Йорка было получено описание примет пропавшей — блондинка, около сорока семи лет, рост 170–173 сантиметра, вес от 60 до 70 килограммов, правая нога короче левой, — то, наконец, установили связь между разыскиваемой женщиной и самоубийцей. Сведения об этом мы получили вчера поздно вечером.

Инспектор вздохнул.

— Я послал туда Вели за оригиналом ее предсмертной записки.

— Предсмертной записки? — воскликнул доктор Макклур.

— Какой предсмертной записки? — спросил Эллери.

— У нее в руке под одеялом была зажата записка.

— Она оставила записку? — недоверчиво пробормотал Терри. За исключением Эллери, его никто не слышал.

Инспектор Квин в замешательстве поглаживал усы.

— Послушайте, мисс Макклур. Не могу выразить вам, как я сожалею… Я отлично понимаю, что это означает для вас.

Ева медленно повернулась к нему.

— Но, как говорится, нет худа без добра. В данном случае добро для вас заключается в том, что наконец-то загадка убийства Лейт разрешена.

Доктор Макклур вздрогнул от удивления.

— Загадка убийства Лейт…

— Извините, доктор. В своей предсмертной записке Эстер Лейт признается, что убила свою сестру.

— Я не верю этому! — крикнула Ева.

Инспектор достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и сказал:

— Вчера вечером мой сотрудник принял текст этой записки по телефону. Хотите прочитать?

Ева быстро схватила записку, но доктор тотчас взял ее из слабых пальчиков Евы. В полном молчании они вместе прочитали записку. Потом доктор передал ее Эллери.

Терри Ринг с интересом читал, заглядывая через плечо Эллери.

Несмотря на официальный бланк Главного полицейского управления и аккуратный почерк дежурного, принявшего по телефону этот текст, чувствовались глубокая усталость и состояние душевной депрессии, в котором находился автор записки.

«Тому, кто найдет меня.

Я не могу покинуть этот мир, не высказав все.

Я была своим судьей. Теперь я свой палач. Я взяла жизнь и отдаю свою.

Моя милая дочь, прости меня. Поверь мне, моя милая, ты всю жизнь приносила мне тайную радость. Это намного больше того, что дала тебе я. Твоя мать — чудовище. Благодарение богу, это чудовище было достаточно благоразумным и держало от тебя в секрете свою постыдную тайну.

Благослови тебя бог, моя любимая.

Дорогой Джон! Я отравила вашу жизнь. Я знаю, много лет назад вы любили меня. Теперь вы любите мою сестру, и наши судьбы вновь скрещиваются. Я видела, как это надвигалось на нас, но была бессильна что-либо сделать в своей чудовищной беспомощности. Если бы только вы не уезжали. Или если бы вы взяли ее с собой. Потому что вы единственный, кто мог бы спасти жизнь моей сестры. Но с вашим отъездом ушла ее последняя опора в нашей бессмысленной судьбе, ее последняя надежда.

Боже, будь милостив к нашим душам — сестры и моей. Прощайте, Джон. Позаботьтесь о моей дорогой девочке.

Прошу того, кто найдет меня, похоронить вместе с этой запиской».

Эллери почувствовал, как Терри схватил его за руку.

— Пойдите сюда.

Они отошли и сторону.

— Слушайте, — взволнованно начал Терри, — здесь что-то не так.

— Что вы хотите сказать?

— О, конечно, она сама написала эту записку. Но она не убивала свою сестру.

— Откуда вам это известно? — спросил Эллери, перечитывая записку.

— Я это точно знаю. Не могла она этого сделать. Как же в таком случае она вышла из спальни Карен? Даже если предположить, что она приехала из Филадельфии, проделала свое грязное дело и затем вернулась в эту дыру, чтобы принять яд.

— Но, пробормотал Эллери, — кто-то все же убил Карен Лейт и, следовательно, вышел из спальни. Почему это не может быть она?

Терри с беспокойством взглянул на него.

— Куда это вы гнете? Ваш старик считает, что дело закончено. Неужели вы хотите рассказать ему о задвижке на двери?

Эллери не ответил. Он в третий раз перечитал письмо. Терри внимательно смотрел на него, и его мысль лихорадочно работала.

— Интересно, — задумчиво проговорил инспектор, — в течение долгих девяти лет она позволяла этой женщине держать себя в заточении. И вдруг ни с того ни с сего взбесилась. Чего она так долго ждала? Вероятно, окончательно сошла с ума?

— Да, вот так-то, папаша, — поддержал его Терри. — Что-то вдруг стряслось. Уж ничего здесь не поделаешь.

— А знаете, — сердито сказал инспектор, — я все время думаю об этом деле. Создается странное впечатление. Почему вдруг Карен Лейт послала Кинумэ за почтовой бумагой вниз? Не думаете ли вы, что гораздо проще было бы ей самой подняться в мансарду, там целая куча этих листочков.

Лицо Терри снова превратилось в каменную маску. И беспечным тоном, со смешком, он произнес:

— Вот ведь какой неугомонный старичок. А какая разница? Убийца теперь нашелся. Можете спокойно засесть за рапорт своему начальству.

— Ну, не знаю, — неуверенно протянул инспектор. — Я только сейчас осознал, что именно меня все время беспокоило… Что ж, это очень легко проверить. Мы спросим ее.

— Папа… — начал Эллери.

Но инспектор уже направился к доктору Макклуру. Терри быстро проговорил:

— Я еду.

— Куда?

— В дом Лейт. Надо повидаться с японкой раньше инспектора. Пустите меня.

— Вы этого не сделаете, — сказал Эллери. — Терри, не будьте ослом. Вы можете проговориться о том, что без вашего вмешательства никогда бы не всплыло.

— А я говорю — пустите меня.

— Нет.

Они долго смотрели друг на друга.

— Что с вами случилось? — спросил инспектор. Они повернулись и увидели, что старик, Ева и доктор Макклур стоят у них за спиной.

— Когда-нибудь я двину по морде вашему глупому сынку, — сказал Терри, незаметно подмигивая Эллери. — И как еще двину…

— А, бросьте вы, — с раздражением прервал его старик. — До чего же вы мне надоели. Пошли, Эл. Макклуры тоже пойдут с нами.

— Слушайте, Ева, не ходите, — попросил Терри, преграждая ей дорогу. — Вы снова попадетесь. Почему бы вам не отправиться домой и…

— Нет, — устало проговорила Ева. — Я хочу взять там кое-какие… кое-какие мамины вещи.

— Вы сделаете это завтра.

— Ринг! — послышался голос доктора Макклура.

— Но…

— Пожалуйста, пустите меня, холодно сказала Ева.

Терри опустил руки и пожал плечами.

20

Дверь в доме на Вашингтон-сквер открыла белая служанка О’Мара. На ее по-прежнему безнадежно глупом лице гневно сверкали такие же глупые глазки.

— Эй, долго вы еще будете меня здесь держать? — обратилась она к инспектору. — Вы не имеете никакого права задерживать меня. Так мне сказал мой дружок, а он работает у адвоката. И кто будет платить мне жалованье? А? Что же вы молчите?

— Ты бы лучше попридержала свой язык, — проворчал инспектор. — Теперь уже недолго, если только ты не будешь нам грубить.

— Я выплачу жалованье служанке, — предложил доктор Макклур.

— О, тогда все в порядке, — улыбнулась она доктору.

— Где Кинумэ? — спросил старик.

— Где-то здесь.

Они молча поднялись наверх. В гостиной на кушетке дремал полицейский Риттер.

— Где японка, Риттер?

— А? Что? Я ее не видел, инспектор. Но я ее сейчас найду.

Риттер, громко зевая, удалился, а Ева сделала несколько робких шагов в сторону спальни. Инспектор добродушно проговорил:

— Все в порядке, мисс Макклур. Можете подняться наверх, если хотите.

— Я пойду с вами, — предложил Терри.

— Я бы предпочла пойти туда одна, Терри.

Ева скрылась за дверью, ведущей в спальню. Они слышали, как она поднималась по лестнице медленными, но решительными шагами.

— Бедняжка, — сказал инспектор. — Конечно, ей очень тяжело, доктор. Если мы можем чем-нибудь помочь…

Доктор Макклур подошел к окну и выглянул в сад.

— Инспектор, какие будут распоряжения относительно тела Эстер?

— Закону больше от нее ничего не требуется, доктор.

— Тогда я возьму на себя похороны.

Он помолчал.

— И, конечно, похороны Карен тоже.

— Отлично. A-а, Кинумэ, входи.

Японка боязливо остановилась на пороге, стараясь взглядом правильно оценить обстановку. За ней виднелась фигура Риттера, отрезавшего ей выход.

— Одну минуточку, инспектор.

Доктор Макклур повернулся, подошел к Кинумэ и взял ее сморщенные желтые руки.

— Кинумэ…

Кинумэ пробормотала:

— Ло, доктор Макклур.

— Нам все известно о Карен, Кинумэ, — ласково сказал он. — И об Эстер.

Она подняла на него испуганные глаза.

— Эстер. Она умерла. Эстер умерла давно в большой воде.

— Нет, Кинумэ. Ты сама знаешь, что это неправда. Ты отлично знаешь, что Эстер жила в маленькой комнате наверху. Ты видишь, теперь тебе незачем лгать.

— Эстер умерла, — упрямо твердила Кинумэ.

— Да, Кинумэ, умерла Эстер. Но она умерла только несколько дней назад. Полицейские нашли ее тело в другом городе, недалеко отсюда. Ты понимаешь?

Японка некоторое время с ужасом смотрела в глаза доктору Макклуру, а потом залилась слезами.

— Теперь ты больше не должна лгать ради кого бы то ни было, — продолжал доктор. — Кинумэ, у тебя осталась только Ева, Кинумэ. Только Ева. Ты понимаешь, Кинумэ? Только Ева.

Но старушка была слишком поглощена своим горем, чтобы уловить тонкий намек западного человека. Она плакала и стонала.

— Мисси умерла. Эстер умерла. Что теперь будет с Кинумэ?

Терри прошептал Эллери:

— Бесполезно. Она ничего не поняла.

Инспектор одобрительно отнесся к словам доктора. Он позволил ему отвести ее к кушетке. Кинумэ села и в горе стала раскачиваться из стороны в сторону.

— Ты не беспокойся о том, что будет с тобой, Кинумэ, — продолжал внушать ей доктор. — Хочешь теперь заботиться о Еве?

Кинумэ сквозь слезы кивнула.

— Кинумэ заботилась о матери Евы. Кинумэ будет заботиться о Еве.

— Защищать и беречь ее от беды, — шептал ей доктор. — Да, Кинумэ?

— Я буду заботиться о Еве, доктор Макклур.

Доктор встал и подошел к окну. Он сделал все, что мог.

— Кинумэ, — спросил Эллери, — это Карен не велела вам никому говорить о том, что Эстер жива и находится в этом доме?

— Мисси сказала не говорить. Теперь мисси умерла, Эстер тоже.

— Ты знаешь, кто убил мисси, Кинумэ? — спросил инспектор.

Она в удивлении подняла заплаканные глаза.

— Убил? Кто убил мисси?

— Эстер.

Кинумэ, широко открыв рот, обвела недоумевающим взглядом всех присутствующих. И снова стала плакать.

В дверях спальни показалась Ева.

— Я не могла… я не могла дотронуться там ни до одной вещи. Там так тихо. И что это со мной случилось?

— Подойдите сюда, детка, — начал Терри, — и не…

Но Ева подошла к Кинумэ, села рядом с ней и обняла плачущую японку.

— Не беспокойся, Кинумэ. Мы тебя не бросим.

— Слушай, — начал инспектор, садясь на кушетку по другую сторону от японки. — Ты хорошо помнишь, что было в понедельник, Кинумэ? Когда мисс Карен послала тебя вниз за почтовой бумагой? Ты помнишь?

Кинумэ ответила кивком головы. Она все еще плакала, спрятав лицо на груди Евы.

— Скажи, Кинумэ, почему мисс Карен послала тебя за бумагой вниз? Она ведь знала, что наверху в мансарде у нее много бумаги. Она что-нибудь говорила тебе?

Кинумэ села, открыв свое изможденное желтое лицо. Трое мужчин, затаив дыхание, ожидали ее ответа. Теперь все зависит от Кинумэ. Все…

— Мисси не могла идти комнату Эстер, — сказала Кинумэ.

Итак, все проиграно. Все их усилия пошли впустую. На кушетке, словно окаменев, сидела Ева, как узница в ожидании смертного приговора.

— Она не могла туда пойти?

Инспектор был озадачен. Потом он молча оглядел присутствующих. Инспектора поразило их напряженное спокойствие. Терри Ринг — затаил дыхание. Доктор Макклур — стал похож на покойника. Эллери — был слишком спокоен и напряжен. Ева Макклур… смирилась.

Он с силой потряс руку японки.

— Как это она не могла пойти в комнату Эстер? Скажи мне, Кинумэ! Почему она не могла пойти? Ведь дверь была открыта? Да?

Да. Бедняжка Кинумэ была глуха к обертонам, она не поняла внушаемую ей мысль: «Да, скажи, что она была открыта. Скажи, она была открыта». Но эта мысль не достигала сознания японки. Она опять стала раскачиваться и проговорила:

— Но дверь не открывалась. Задвижка крепко засела. Мы не могли открыть.

— Какая дверь? Покажи мне.

Кинумэ послушно встала, демонстрируя свое искреннее желание помочь инспектору, и подошла к двери в мансарду. Она ткнула своим сморщенным пальчиком в дверь. Для Евы, буквально приросшей к кушетке, это было равносильно нажатию кнопки электрического стула. «На сей раз, — тупо думала она, — все. На сей раз конец».

Инспектор Квин глубоко вздохнул.

— Крепко засела? Да? Вы никак не могли отодвинуть эту задвижку?

— Крепко засела, — повторяла Кинумэ. — Мисси пробовала открыть. Не могла. Мы пробовали, пробовали. У нас нет много сил. Мисси сходила с ума. Сказала: «Кинумэ, иди вниз, принеси почтовую бумагу». Она хочет писать письмо. Кинумэ ушла.

— Это было как раз перед тем, как пришла Ева?

— Потом пришла Ева. Кинумэ скоро принесла бумагу.

— Теперь я понял, — сказал инспектор.

«Понял, — думала Ева. — Наконец-то он узнал правду. И теперь неважно, что написала моя мать, он наконец-то добрался до меня». Инспектор смотрел на Еву, и ей казалось, что он смотрит на нее тысячью глаз, так проницателен и беспощаден был его взгляд.

— Значит, вы все-таки прокатили меня на карусели, милая дамочка? — сказал инспектор. — Но уверяю вас, это был мой последний круг. Да и ваш тоже.

— Слушайте, инспектор, — начал в отчаянии Терри. — Она все перепутала…

— Да, действительно, здесь что-то перепутано, я давно это чувствую. И здорово перепутано. Ваша мать не могла убить Карен Лейт, мисс Макклур. Непосредственно перед преступлением дверь в мансарду никак не могли открыть. Никто не мог ни войти, ни выйти из спальни через эту дверь. Окна загорожены железными решетками, сквозь них нельзя пролезть. И как вы сами утверждаете, никто не проходил через гостиную. Каким же образом ваша мать могла убить ее? Она не могла этого сделать. Могли только вы. Вы убили вашу тетку.

— Я уже говорила вам несколько раз, так что бесполезно это повторять, — чуть слышно сказала Ева. — Все же скажу в последний раз: нет, я не убивала Карен.

— Хорошо, — сказал инспектор Квин. Он взглянул на Терри. — А теперь обратимся к вам, самоуверенно-развязный мистер, я отчетливо представляю и твою роль. Это ты отодвинул задвижку перед тем, как пришел Гилфойл. Если двум женщинам не удалось это сделать, то не удалось бы, вероятно, и мисс Макклур. Значит, это сделал ты. Это ты инсценировал побег несуществующего убийцы. Ты отлично знал, что только эта девушка могла убить Карен Лейт.

— Пожалуйста. О, пожалуйста, прошу вас… — начала Ева.

— Молчите, Ева, — быстро проговорил Терри. — Не смейте открывать рта. Пусть он бредит, сколько влезет.

— А что касается этой женщины, Эстер, я теперь понял, в чем моя ошибка. Стой на месте, Ринг. Риттер, стереги его. Она покрывала свою дочь, беря на себя вину за преступление, которое та совершила. Ее слова и не могли быть правдой, потому что она не имела физической возможности совершить преступление.

В соседней комнате на письменном столе Карен Лейт зазвонил телефон, нарушивший зловещую тишину, воцарившуюся в гостиной. Еще звонок. Наконец инспектор приказал:

— Стереги их, Риттер.

И ушел в спальню Карен.

— Хелло… А, Томас? Ты где?.. Ну, вот-вот, теперь нашел. Что ты хочешь?

Старик слушал долго и внимательно. Наконец, не говоря ни слова, повесил трубку и вернулся в гостиную.

— Это звонил сержант Вели, — медленно проговорил он. — Он только что вернулся из Филадельфии. Егосообщение снимает последние сомнения. Из того, что он сказал, следует, что я ошибся в мотиве, заставившем Эстер признаться в преступлении, которого она не совершала. Это просто еще одна деталь, требующая дополнительного выяснения. Эстер не могла покрывать свою дочь, так как для этого она должна была знать, что Карен Лейт убита. А она этого не знала. Ее слова о «спасении жизни моей сестры» означают что-то другое.

— Так что же все-таки выяснил Вели? — спросил Эллери.

— А то, что Эстер Лейт Макклур умерла за сорок восемь часов до того, как нашли ее труп. Она покончила жизнь самоубийством в субботу вечером. А Карен Лейт была убита в понедельник. Отсюда следует, что ваша мать, мисс Макклур, невиновна в смерти Карен. И отсюда также следует, что Карен Лейт убита вами.

С диким воплем Ева вскочила с кушетки и выбежала мимо Риттера в холл. Все слышали стук ее каблучков по ступенькам лестницы, и, прежде чем кто-нибудь успел пошевелиться, хлопнула входная дверь.

— Ева… — простонал доктор Макклур и опустился на кушетку.

Инспектор закричал, а Риттер, открыв рот, засуетился и бросился было вслед за ней. Но в дверях он столкнулся с Терри Рингом и упал, зарычав от боли и злости.

— Я сейчас найду ее, папаша, — уверенно сказал Терри Ринг. Инспектор Квин увидел в его руке автоматический пистолет и прирос к месту, а растянувшийся на полу Риттер тоже предпочел не двигаться. — Я непременно найду ее. Мне всегда хотелось быть копом.

И, не дав никому опомниться. Терри выбежал вслед за Евой, захлопнув за собой дверь.

И здесь произошло самое невероятное. Все забыли о маленькой Кинумэ. Японка тихонько проскользнула к двери, так тихо, что никто ничего не слышал, повернула в замке ключ, пробежала через комнату под самым носом инспектора и выбросила ключ в сад через железную решетку окна.

— Черт бы тебя побрал, проклятая, — закричал инспектор Квин, вновь обретя дар речи. Он метался по комнате, лупил кулаками по шее Риттера.

— Ну, я им за это дам. Я нм покажу, — грозился он. — Да это заговор! А ты, дурья башка, осел, сапожник!

Он схватил Риттера за шиворот.

— Ломай дверь!

Риттер поднялся на ноги и принялся колотить по крепким доскам двери.

— Говоришь, убежали? Удрали? Ну, далеко не удерут. Дальше виселицы не удерут.

Старик направился к двери спальни.

— Что вы собираетесь делать? — спросил доктор Макклур.

— Закажу ордер на арест их обоих, — кричал инспектор, — по обвинению в убийстве и в соучастии в убийстве! Вот что я собираюсь делать.

21

Эллери Квин нажал кнопку звонка своей квартиры. Дверь открыл испуганный Джуна.

— Все в порядке, — крикнул Эллери, быстро входя в гостиную, но там никого не оказалось. Джуна запер входную дверь.

— Я говорю, все в порядке! — раздраженно крикнул он. — Все в порядке, вы, маньяки!

Терри Ринг высунул голову из спальни Эллери.

— Что вы так расшумелись? Выходите, детка.

Ева вышла из спальни, устроилась на огромном мягком кресле, прижавшись в уголок и скрестив руки, слегка поеживаясь от холода. Терри посмотрел на свой пистолет, покраснел и спрятал его в карман.

— А теперь, — сказал Эллери, бросая шляпу, — скажите, ради всего святого, Ева, что это за блестящая идея? Вы что, с ума сошли? — Вид у Евы был самый несчастный. — Убежала! Да и вы, Терри, тоже хороши. Я думал, у вас гораздо больше здравого смысла.

Эллери закурил сигарету. Он был явно возмущен.

— Я тоже так думал, — с горечью согласился Терри. — По крайней мере, так было раньше. Дайте мне сигарету.

Эллери протянул ему портсигар.

— Вы целились в моего отца.

— Нет, неправда. Пистолет просто вылетел у меня из кармана, когда этот дурак Риттер попался мне под ноги. И как я мог поступить иначе? Ведь она самая беспомощная из всех женщин, которых мне приходилось встречать. Она ничего не знает, ничего не умеет. Ее никак нельзя оставлять одну. Заберут на первом же углу.

— У меня в голове все перепуталось, — устало сказала Ева. — Как себя чувствует папа? Я… я и не подумала о нем, когда убегала.

— Я отослал его домой. И как он может себя чувствовать? Конечно, потрясен. Взял с собой Кинумэ. Надо сказать, что старушка проявила гораздо больше мужества, чем любой из нас.

Ева посмотрела на него.

— Что нам теперь делать?

— Если бы у меня было больше здравого смысла, чем у вас обоих, я бы сказал: надо сдаваться, — ответил Эллери. — Но я поражен той же болезнью, что и вы, — его отсутствием. Конечно, вы сами понимаете, что так долго продолжаться не может. Рано или поздно вас найдут.

— Здесь для нее самое безопасное место во всем Нью-Йорке, — сказал Терри, бросаясь на диван и пуская в потолок табачный дым. — Воображаю папашино лицо, когда он узнает, где она находится!

— У вас превратное чувство юмора. А вы вообразите его лицо, когда он узнает, что я сознательно потворствую вам.

— Терри рассказал мне, что тогда у Фанга вы дали ему ключ от своей квартиры. Я не знаю, почему вы оба так добры ко мне…

— Да, Эллери, между прочим, что вы здесь стонете? Ведь это была ваша идея использовать это место как укрытие от инспектора.

— Ну, предположим, что так. Но все вышло чертовски глупо. — Эллери пристально разглядывал кончик сигареты. — Теперь, учитывая ее побег и то, что она спряталась от Закона, каждый скажет: ее поведение доказывает ее виновность. Да, я ошибся. Я не должен был допускать этого. Как я зол на себя.

— Я же говорил вам, — сказал Терри, — она обладает исключительной способностью превращать разумных людей в идиотов. Я и сам не понимаю, как все это у меня получилось.

— Иногда я думаю… — сказала Ева, закрыв лицо руками, — иногда я думаю, что я действительно убила Карен… в каком-то кошмарном сне, не зная, не…

Эллери в волнении ходил по комнате.

— Такие разговоры нам не помогут. Мы больше не можем убегать от действительности. Надо, наконец, встретиться с ней лицом к лицу. Вы можете надеяться самое большее на несколько часов свободы, и после этого — за решетку.

— Я готова сдаться хоть сейчас, — прошептала Ева. — Когда он… начал говорить все это, какая-то внутренняя сила заставила меня убежать. Всегда убегаешь от того, чего боишься. Позвоните ему, мистер Квин.

— А, заткнитесь вы, — проворчал с дивана Терри. — Вам сейчас никак нельзя показываться. Сидите здесь спокойно. Может быть, что-нибудь и случится.

— Чудо?

Ева невесело улыбнулась.

— Я все вам спутала. Тот, кто сталкивается со мной, сталкивается с… как моя мать. Да, как моя мама.

Она помолчала, потом неожиданно сказала:

— Это какое-то проклятье. Это звучит нелепо, но посудите сами: сколько неприятностей навлекла я на голову Терри. Папе от меня одни сплошные огорчения. Из-за меня мистер Квин лжет своему отцу…

— Да заткнитесь же вы наконец! — прикрикнул на нее Терри. Он встал с дивана и начал вместе с Эллери быстро ходить по комнате. Удивленный Джуна подсматривал за ними сквозь щель в кухонной двери. Двое мужчин кружили по комнате, как заблудившиеся в тумане.

— Да, пожалуй, теперь действительно нет никакого смысла и дальше молчать, — пробормотал Терри. — Она в ваших руках, Квин, так же как и я. Все перепуталось. И пожалуй, нельзя сказать, что я покрыл себя неувядаемой славой в этом деле. Сейчас я вам все расскажу.

Ева закрыла глаза и прислонилась к спинке кресла.

— Вот слушайте, — начал Терри. — В прошлый четверг Карен Лейт вызвала меня к себе. Она рассказала, что у нее некоторое время проживала одна женщина, страдающая психическим расстройством, и во время очередного «приступа» эта женщина куда-то сбежала. Карен Лейт очень беспокоилась, не причинила бы та себе какого-нибудь вреда, и просила меня найти ее, но только без всякого шума. Она подробно описала эту женщину, все ее приметы. Мне это показалось очень подозрительным. Надо сказать, я не люблю браться за подозрительные дела, и я решил сначала немного разнюхать, что к чему. Я даже без ведома Лейт пробрался в мансарду. Словом, я убедился, что дело было самым что ни на есть подозрительным. Но все-таки я взялся за него, она меня очень просила и страшно боялась обратиться в полицию. Короче говоря, я взялся за него.

Эллери перестал ходить по комнате. Он сел и посасывал сигарету. Ева не спускала глаз с загорелого молодого человека.

— Дело оказалось не таким уж трудным. — Терри ловко бросил окурок в потухший камин. — Я быстро напал на след: через Пенсильванский вокзал она удрала в Филадельфию. Я расспросил своего приятеля О’Делла из полицейского управления Филадельфии. Он ничего не знал. Ну, я не буду объяснять вам технику, короче говоря, через шофера такси мне удалось напасть на след. И я все время поддерживал телефонную связь с Карен, но даже намеком не дал понять ей, что считаю дело подозрительным. Между прочим, у меня такое правило: прежде чем начать выполнять чье-либо поручение, сначала постараться узнать все об этом человеке. И я выяснил все, что мог, о самой Лейт, о докторе Макклуре и о Еве. Но эти сведения мне мало что дали.

В понедельник утром я нашел ее в тех самых меблированных комнатах. Я пробрался в тот дом и даже в ее комнату без ведома этой старой ведьмы, хозяйки. Я увидел, что она умерла, отравилась. — Он взглянул на Еву. — Извините, детка.

Еве казалось, что она теперь никогда не сможет испытывать какие-либо эмоции. Она чувствовала себя опустошенной, как высохшая на солнце тыква.

— Я сразу догадался, что она отравилась умышленно и умерла дня два назад. Но я не видел предсмертной записки, так как старался ни до чего не дотрагиваться. И я стал думать: сказать об этом Лейт или нет? Сообщать полиции или нет? Наконец, я решил вернуться в Нью-Йорк и при личном свидании с Карен принять то или иное решение. Все это показалось мне чертовски странным. Я вернулся в Нью-Йорк, не сказав никому ни слова о том, что Эстер умерла. Вероятно, хозяйка как-нибудь случайно обнаружила ее труп в понедельник вечером. Ну-ка, дайте мне еще сигарету.

Эллери молча протянул ему.

— В Нью-Йорк я приехал во второй половине дня в понедельник. Мне уже было известно, что Карен назначила свидание работнику полицейского управления на пять часов вечера. Она мне сама об этом сказала в воскресенье, когда я с ней разговаривал по телефону, и отказалась от моих услуг. Похоже было, что она чего-то опасается, если решила обратиться в полицию, хотя сначала категорически отказывалась от официальной помощи. Я позвонил ей из аптеки на Юниверсити-плейс. Телефон не отвечал. Поскольку мне было известно то, чего еще никто не знал, я подумал, если здесь запахнет жареным, будет совсем не вредно урвать себе кусочек, — извиняющимся тоном произнес он. — Ну, вы сами понимаете, как это бывает в нашей профессии.

— И по телефону вам никто не ответил, — размышлял Эллери. — Другими словами, Карен умерла, не зная, что ее сестра тоже мертва.

— Думаю, что так. Ну, я ворвался к ней в дом и нашел там Еву. — Терри опять нахмурился. — И после того, как я помог девочке, я сам оказался замешанным в этом грязном деле. Я знал, что Эстер не могла убить Карен, так как мне-то отлично было известно, что Эстер умерла намного раньше. И в то же время мне хотелось дать девочке возможность максимально оттянуть время. И труп в Филадельфии был моим козырным тузом в этом деле. Если бы Еву окончательно загнали в угол, я сообщил бы о трупе этой блондинки. Тогда потребовалось бы время, чтобы опознать труп и т. д. Я всячески старался оттянуть время. И вот теперь, наконец, мы подошли к последней точке. А то, что старику стало известно о запертой двери, вконец испортило все дело.

— И это все, Терри? Вы уверены в этом?

Терри посмотрел ему прямо в глаза.

— Да, я выложил все начистоту, Квин. Это все, что я знаю, и да поможет мне бог.

— О, Терри, — только и смогла произнести Ева. Он подошел к ней, и они долго смотрели друг на друга. Потом он неуверенно и довольно неловко обнял ее, и она прильнула к нему.

Эллери ожесточенно курил сигарету за сигаретой.

Минут через пятнадцать Эллери вдруг воскликнул:

— Ева!

Ева неохотно освободилась из объятий Терри. Эллери в возбуждении встал.

— Ева, когда вы лежали на кушетке в гостиной, до того, как увидели труп, вы не слышали никакого звука из спальни Карен?

— Ваш отец уже спрашивал меня об этом. Нет, я не слышала.

— Вы уверены? Уверены? — механически повторял он. — Подумайте хорошенько, Ева. Может быть, какое-нибудь движение, шум борьбы, или выкрик, или обрывок разговора?

Ева сдвинула брови. Движение… Борьба…

— Это могло бы нам помочь, — сказал Эллери. — Для решения этой загадки не хватает только одной маленькой детали. Если бы я мог о ней догадаться… Ну, подумайте, Ева.

И в ее ушах вдруг послышался какой-то странный хриплый звук, все время ускользающий из ее сознания. Звук, причину которого она не могла вспомнить. Что это было? Она читала книгу…

— Вспомнила, — воскликнула она. — Птица.

— Птица? — пробормотал Терри.

— Птица. Она крикнула.

— О, боже, — вздохнул Эллери. Дрожащими пальцами он поднес ко рту сигарету. — Лучуанская сойка.

— Как это я вдруг вспомнила? Я даже помню, что я тогда еще подумала, какой ужасный, душераздирающий голос у этой птицы.

— Лучуанская сойка, — повторил Эллери. — Так вот как, значит, было дело.

— Что? — допытывался Терри. — Что было?

Оба не спускали глаз с Эллери.

— Что? Ключ ко всему делу, — сказал Эллери, возобновив хождение по комнате и неистово дымя сигаретой. — Если бы только это было возможно. А не говорили ли вы мне — кто-то из вас, — что, когда вы сразу после убийства вошли в комнату, клетка была пуста?

— Конечно, она была пустая, — начал Терри, но тотчас, озадаченный, замолчал. — Слушайте, а как Ева могла слышать птичий крик, если этой проклятой птицы там не было?

Он схватил Еву за плечо.

— Или она там была? Была она в спальне, когда вы вошли туда? Когда я вошел, ее не было.

Ева нахмурилась.

— Я совершенно уверена, ее там не было. Я бы непременно вспомнила, если бы она там летала. А теперь, когда я об этом думаю, то совершенно отчетливо представляю всю обстановку. Совершенно верно, птицы там не было.

— Будь я проклят, если я что-нибудь понимаю, — воскликнул Терри.

— Конечно, — вполголоса бормотал Эллери, — возможно, что птицы действительно в комнате не было. Она могла быть снаружи, за окном, и Ева слышала ее крик из сада… Подождите минутку.

Он побежал в спальню.

— Ева, какой номер вашего телефона?

Ева назвала. Они услышали, как он снял трубку и набрал номер.

— Хелло… Будьте любезны, позовите доктора Макклура.

Ева и Терри стояли в дверях и в недоумении смотрели на него.

— Доктор Макклур? Это Эллери Квин.

— Вы нашли ее, Квин? — спросил доктор.

— Вы один?

— Дома только моя служанка, негритянка Венеция, и Кинумэ. Ну, нашли ее?

— Да, она у меня в квартире. В данный момент в полной безопасности.

— Слава богу.

— Разрешите мне поговорить… — начал Эллери.

Но в трубке послышался взволнованный голос доктора Макклура.

— Одну секунду. Кто-то звонит в дверь. Если я долго не вернусь, положите трубку. Значит, это ваш отец или кто-либо из полиции. Квин, ради бога, берегите Еву.

Эллери ждал, выстукивая какую-то мелодию на телефонном столике. Стоявшие в дверях Ева и Терри плотнее прижались друг к другу.

— Все в порядке, — послышался в трубке голос доктора Макклура. — Это служанка О’Мара. Инспектор отпустил ее, и она пришла ко мне за деньгами, которые я ей обещал.

Эллери обрадовался.

— Вот повезло-то. Задержите ее, доктор. А пока позовите к телефону Кинумэ.

В ожидании Кинумэ он быстро сказал Терри и Еве:

— А вы молитесь, вы оба. Что-то подсказывает мне…

Он услышал тоненький голосок Кинумэ:

— Ло, ло. Ева у вас?

— Да, слушайте, Кинумэ. Хотите помочь Еве?

— Я помогу, — просто ответила японка.

— Отлично. Тогда ответьте мне на несколько вопросов.

— Я отвечу.

— Слушайте внимательно и хорошенько подумайте.

Эллери говорил нарочито медленное отчеканивая каждое слово.

— Когда вы в понедельник днем принесли мисс Карен почтовую бумагу, до того, как вы увидели Еву, птица с островов Лу-Чу была в клетке в спальне Карен? Вы понимаете — каши-дори с островов Лу-Чу?

— Каши-дори в клетке. Да.

Глаза Эллери загорелись.

— Кинумэ, еще один вопрос. Когда мисс Карен нашли убитой в спальне, во что она была одета?

— Кимоно. Она иногда носила кимоно.

— Хорошо. Но мне вот что хотелось бы знать: что было на мисс Карен, когда вы вошли в ее спальню с почтовой бумагой?

— То же самое кимоно.

Эллери был явно разочарован.

— А во что она была одета, когда послала вас за почтовой бумагой?

— А тогда она была в обыкновенном платье. Американском платье.

— Ага, я так и думал, — пробормотал Эллери. — Незадолго, буквально за несколько минут до…

И он быстро проговорил в трубку:

— Вы мне отлично помогли, Кинумэ, и Ева благодарит вас. Передайте, пожалуйста, трубку доктору Макклуру… Доктор?

— Да, да. Что случилось, Квин? Что вы узнали?

— Очень многое. Дай бог здоровья Кинумэ. Теперь слушайте меня внимательно. Я не могу сделать это по телефону. Я хочу, чтобы вы взяли с собой Кинумэ и О’Мара и немедленно приехали ко мне на квартиру. Понимаете?

— Конечно, понимаю и сделаю все, что вы мне скажете. Сейчас?

— Сию минуту. И, доктор, будьте осторожны. Постарайтесь, чтобы вас никто не увидел. Как вы думаете, можете вы незаметно выйти из дома?

— Конечно. У нас есть черный ход. Думаю, что нам удастся это устроить. А вы полагаете, что за мной следят?

— Весьма возможно. Конечно, полицейские думают, что Ева захочет связаться с вами. Итак, будьте осторожны.

— Хорошо, — сказал доктор и повесил трубку.

Эллери повернулся к молодой паре, ожидавшей его объяснений.

— Я думаю, — весело сказал он, — что мы приближаемся к критической фазе, которую в книгах обычно называют развязкой. Встряхнитесь, Ева.

Он похлопал ее по щеке.

— Слушайте, а почему бы вам немного не отдохнуть здесь, пока я в одиночестве подумаю в гостиной?

Он вышел из спальни и закрыл за собой дверь.

Через двадцать минут Ева открыла дверь спальни, Эллери открыл глаза, а Джуна открыл входную дверь. Все произошло одновременно. Ева немного раскраснелась, и из ее глаз исчезла тревога, не покидавшая ее в последние дни. Терри неуклюже и с довольно глупым видом следовал за ней.

— Папа!

Ева подбежала к доктору Макклуру. Эллери ввел обеих служанок в гостиную.

— Закрой дверь, Джуна, — распорядился Эллери. — Не бойся, Кинумэ, и вы тоже, мисс О’Мара. Я хочу поговорить с вами обеими.

— Что вам от меня надо? — требовала объяснений ирландка. — Доктор притащил меня сюда, как будто я…

— Все будет в порядке. Доктор, за вами никто не следил?

— Думаю, что нет. Квин, что случилось? В последние полчаса вы дали мне больше надежды, чем за все…

— Прежде чем эта птица затянет свою песню, док, — перебил Терри Ринг, — я хочу сказать вам…

— Если здесь кто-нибудь и будет говорить, — раздался с порога голос инспектора Квина, — так это ваш покорный слуга.

Наступила глубокая тишина. Все невольно съежились, как заговорщики, застигнутые врасплох.

Эллери с сердцем отбросил сигарету.

— И надо же было тебе появиться в самый неподходящий момент.

— А с тобой я поговорю потом, — сказал инспектор, не спуская глаз с Терри и Евы, которые инстинктивно еще теснее прижались друг к другу. — Томас, на сей раз обеспечь надежную охрану, чтобы эта парочка снова не удрала на прогулку.

— Не убегут, — пообещал сержант Вели из передней. Потом он запер дверь в гостиную и для надежности прислонился к ней спиной.

Доктор Макклур бессильно опустился в кресло.

— Значит, вы все-таки следили за мной?

— Вот и хорошо, папа. Так гораздо лучше, — решительно заявила Ева.

— Мы всегда устанавливаем слежку и за черным ходом, доктор. Томас!

— Да?

— Где ордер на арест?

— Здесь.

Сержант передал документ инспектору и снова отошел к двери.

— Ева Макклур, — начал инспектор Квин, разворачивая документ, — я арестую вас…

— Папа.

— Я арестую вас…

— Папа! Прежде чем ты закончишь свою фразу, разреши мне сказать два слова доктору Макклуру.

Инспектор побледнел.

— A-а, ты, — с горечью проговорил он. — Подумать только, что ты проделываешь за спиной своего отца! Прячешь преступников! Я тебе этого никогда не прощу, Эл.

— Ты разрешаешь мне переговорить с доктором Макклуром или нет?

Инспектор посмотрел на сына и отвернулся.

— Доктор, — прошептал Эллери на ухо доктору, — остался единственный шанс. Отчаянный шанс. Предупреждаю вас. Если я ошибаюсь, мы пропали.

— А вы не ошибаетесь?

— Ошибаюсь я или нет, об этом ведомо только господу богу. Вы позволите мне рискнуть во имя спасения Евы? — Доктор с чувством пожал его руку.

— Если вы можете спасти Еву, пожалуйста, рискуйте.

Эллери кивнул, подошел к отцу и сказал:

— Ты собираешься арестовать эту девушку по обвинению в убийстве Карен Лейт?

— И ни ты, ни все черти ада не смогут меня остановить, — отрезал инспектор.

— Я думаю, что мы обойдемся без помощи Его Сатанинского Величества. Что ж, ты можешь уберечь мисс Макклур, да и себя тоже, от больших неприятностей, если немедленно разорвешь этот ордер.

— Она будет иметь право защищаться в суде.

— Один раз тебя уже удержали от ошибки. Не повторяй ее, папа.

В крайнем раздражении инспектор почесывал щеку.

— Так, значит, ты считаешь, что это не она убила Карен Лейт? Несмотря на явные доказательства?

— Она не убивала Карен Лейт.

— Я полагаю, — насмешливо сказал инспектор, — тебе известно, кто это сделал?

И Эллери ответил: «Да».

Часть пятая

22

— Может быть, это несколько преждевременно, — начал Эллери, — но твоя упорная поспешность в этом деле подгоняет меня. Логически рассуждая, можно вывести только одно правильное решение. Учитывая твое нетерпение, сейчас мне придется ограничиться лишь доказательствами, вытекающими из целого ряда умозаключений, и на некоторое время отложить подтверждение их вещественными доказательствами.

— Если вам действительно известна разгадка головоломки, — сказал Терри Ринг, — я немедленно отказываюсь от своего патента частного сыщика и возвращаюсь в бейсбольную команду.

Инспектор посмотрел на сержанта Вели и подал ему знак. Потом сел. Сержант, прислонившись к дверному косяку, тоже приготовился слушать.

— Не буду отрицать, — продолжал Эллери, закуривая сигарету, — что я уже выложил вам весь запас самых фантастических теорий. Это чертовски интересное дело. Масса мелких, как зернышки, фактов, интересных, загадочных и на первый взгляд несовместимых друг с другом. В свете этих мелких фактов совершение преступления казалось абсолютно невозможным.

В комнате воцарилась тишина.

— Итак, мы имеем комнату с двумя выходами: дверью в мансарду и дверью в гостиную. Нет никакой возможности выйти через железные решетки окон, и в стенах нет никаких потайных дверей. Однако установлено, что дверь, ведущая в мансарду, непосредственно после смерти Карен оказалась запертой на задвижку со стороны спальни. Этим исключается всякая возможность выхода из комнаты этим путем. Другая дверь ведет в гостиную, где во время убийства находилась мисс Макклур. Она упорно настаивает на том, что никто не проходил через гостиную. Я бы сказал, что ситуация невозможная. И все же Карен Лейт была жива, когда мисс Макклур пришла в гостиную, и умерла насильственной смертью к тому моменту, когда мисс Макклур вошла в спальню.

Эллери поморщился.

— Я рассмотрел несколько различных теорий. Первая: дверь в мансарду вообще не была заперта. Ведь о том, что она закрыта, нам стало известно только со слов Терри Ринга. Я уже вчера рассердил его этой теорией. Но Терри не мог солгать, это было бы бессмысленно, и кроме того, вчера Кинумэ подтвердила, что деревянная задвижка покоробилась и женщины не могли с ней справиться. Следовательно, дверь была заперта. Вторая: несмотря на все ваши уверения, Ева, кто-то все же прошел через гостиную, пока вы там сидели.

— Но это невозможно, — воскликнула Ева. — Я еще раз заявляю: никто не проходил. И я знаю, что я тогда не спала.

— Но предположим, — сказал Эллери, — что вас загипнотизировали.

Он сделал небольшую паузу, наслаждаясь эффектом, произведенным его гипотезой. Все буквально остолбенели, но он тотчас рассмеялся и сказал:

— Не ругайте меня за мысль о гипнозе. Должно же быть какое-нибудь разумное объяснение, Ева, если вы действительно невиновны. Гипноз объяснил бы эту загадку. Единственный недостаток этой гипотезы в том, что она слишком уж надуманна, совершенно недоказуема и… не соответствует действительности.

Доктор Макклур с облегчением вздохнул.

— Я рад, что не это является вашим объяснением.

Эллери некоторое время рассматривал кончик своей сигареты.

— И вдруг мне пришла в голову вполне разумная и обоснованная теория. Она объясняет все полностью, исключает необходимость обращаться к фантазии и в то же время настолько элементарна, что я просто удивлен, как это она никому не пришла в голову раньше. — Взгляните на факты. Ева Макклур единственный человек, который мог убить Карен Лейт. Только у нее была физическая возможность совершить убийство. Об этом говорят факты. Но предположим, что Ева не убивала свою тетку. Правильно ли, что только Ева могла убить Карен Лейт? Правильно ли утверждение, что если Ева невиновна, то Карен Лейт была бы жива? Нет. Неправильно. Есть еще человек, который мог заколоть Карен Лейт.

Все замерли. Наконец Терри Ринг с нескрываемым разочарованием проворчал:

— Да он просто сошел с ума.

— О, нет, — возразил Эллери. — Разве не могла Карен Лейт зарезать себя сама?

На 87-й улице послышался нетерпеливый сигнал автомобильного клаксона, но в гостиной Квинов время остановилось. Его остановило воцарившееся там изумление.

Наконец инспектор встал и яростно запротестовал!

— Но тогда это не убийство, а самоубийство!

— Совершенно верно, — подтвердил Эллери.

— Но орудие? — не унимался старик. — Что случилось с половинкой ножниц с отломанным кончиком? Если орудие самоубийства вынесено из этой комнаты, значит, это не было самоубийством.

— Почему люди всегда с возмущением оспаривают истину, если не они первые додумались до нее? Ты говоришь, что, поскольку в комнате не оказалось орудия самоубийства, значит, не было и самоубийства. А я утверждаю, что все факты свидетельствуют о том, что это было самоубийство, факты, которые вы, к сожалению, проглядели. А исчезновение второй половинки ножниц я вам объясню немного позже, когда мы к этому подойдем.

Инспектор снова сел на прежнее место и довольно долго молчал. Наконец совершенно спокойно спросил;

— Какие факты?

— Вот так-то лучше, — улыбнулся Эллери. — Какие факты? Давайте сейчас подробно разберем их. Какие же факты указывают на то, что произошло самоубийство? Я считаю, что таких фактов пять: три мелких и два весьма значительных, на которых висят мелкие детали, как плоды на дереве. Надо сказать, что три мелких факта — сравнительно слабые. Но они обретают силу при помощи остальных двух, более значительных. Разрешите мне начать с более слабых звеньев.

Каково было последнее дело, которое — насколько нам известно — Карен Лейт совершила по собственной воле перед смертью? Она начала писать письмо Морелю. А кто такой Морель? Ее адвокат и литературный агент. О чем было письмо? Это было распоряжение Морелю произвести денежные расчеты со всеми иностранными издателями. «…Я хочу, чтобы вы немедленно составили точный список всех причитающихся мне выплат… и добились немедленного получения этих денег». В этих словах заключен определенный смысл: требование окончательного расчета. Она как бы говорит: «Морель, пришло время привести в порядок все мои дела». Известно, что переводы от иностранных издателей часто запаздывают, их приходится ждать довольно-таки продолжительное время. Она же настаивает на немедленной выплате. Почему? Может быть, ей срочно понадобились деньги? Нет, нам известно, что у нее их было более чем достаточно. Так почему же такая настойчивость в требовании немедленной выплаты? — спросил Эллери. — Это не что иное, как желание окончательно привести в порядок свои дела, тогда, в понедельник днем, за несколько минут до своей смерти. Разве не так поступают многие самоубийцы, прежде чем наложить на себя руки? Конечно, это не может служить решающим доказательством. Это ее действие может иметь и другое, притом самое простое объяснение. Но тем не менее, это факт, который, как я уже говорил, обретает силу при наличии других фактов.

Он вздохнул.

— Следующий параграф ее письма к Морелю она так и не закончила — мы, конечно, никогда не сможем восстановить его точно, поскольку она умерла. Но совершенно очевидно, в нем должна идти речь о ее сестре Эстер. Возможно, она намеревалась передать судьбу‘Эстер (когда ее найдут) в руки Мореля. Вы, наверное, помните, что Карен, умирая, считала, что ее сестра жива. Но потом она скомкала это письмо… Возможно, она приняла другое решение или же ей стало совершенно безразлично, что будет после ее смерти с деньгами, с ее сестрой, ее тайной и всем остальным. Это вполне согласуется с теорией о самоубийстве.

Он раскрошил в пепельнице сигарету.

— Факт номер три также малозначителен сам по себе, но приобретает огромное значение, присоединившись к своим старшим братьям.

Он подошел к Кинумэ, забившейся в уголок и крайне смущенной всем происходящим.

— Кинумэ, вы помните ножницы, что сделаны в форме птицы? Ну, такая вещь, которой режут?

Эллери жестом показал ей, о чем он говорит.

— Ои. Мисс Эстер привезла их из Японии. Они всегда были сломаны. В коробке.

— И они всегда находились в комнате в мансарде?

Кинумэ кивнула.

— В последний раз я видела их, когда убиралась в комнате в мансарде.

— Ах, значит, ты все-таки убиралась там! — пробормотал инспектор.

— И когда это было? — спросил Эллери.

— Воскресенье.

— За день до смерти Карен, — с удовлетворением произнес Эллери. — Это тоже подходит. Японские ножницы принадлежали Эстер, они всегда находились наверху, в комнате Эстер, а не в спальне Карен. Однако после смерти Карен мы находим их в ее спальне. Кто мог принести их из мансарды? Не Эстер — Кинумэ видела их в воскресенье, а Эстер умерла в Филадельфии в субботу вечером. Таким образом, по всей вероятности, сама Карен сходила за ножницами в мансарду. Даже если это сделала не она — допустим, она велела Кинумэ принести их, — никакого значения не имеет. Зачем она это сделала? Конечно, не для того, чтобы снабдить убийцу удобным оружием. И они ей не были нужны как ножницы, так как они были сломаны и для работы не годились. И я утверждаю: тот факт, что Карен принесла к месту смерти этот необычный инструмент, психологически указывает на ее намерение использовать его в качестве оружия, которым она лишила себя жизни.

— Но почему именно такое странное оружие? — спросил инспектор.

— Для этого есть веские основания, к которым я в свое время подойду. А пока разрешите мне перейти к четвертому пункту, который самым существенным образом указывает, что произошло самоубийство. Несколько минут назад Кинумэ сказала мне по телефону, что, когда она заходила в комнату Карен незадолго до ее смерти, лучуанская сойка — птица, которая так шумно выражала мне свою неприязнь, — находилась в клетке возле кровати Карен.

— Да? — спросил старик.

— Да. За несколько минут до смерти Карен птица была в клетке, а когда Ева вошла туда через полчаса — клетка была пуста. И это подтверждает Терри. Разрешите мне задать вам вопрос: кто мог выпустить птицу в течение этого получаса?

— Только Карен могла это сделать, — сказал доктор.

— Совершенно верно. Карен освободила свою любимицу из неволи.

— Но как она вылетела из комнаты? — спросил Терри.

— Очень просто. Единственный человек, находившийся в комнате. — Карен — открыла клетку, взяла птицу, поднесла к окну и просунула ее между прутьями железной решетки. Человек не может пролезть сквозь решетку, но птица могла. Карен любила эту проклятую сойку, у нас есть тому множество подтверждений. Птицу никогда не выпускали из клетки. Был единственный, столь памятный случай во время болезни Кинумэ, когда О’Мара кормила птицу и та вылетела из клетки и улетела в сад.

— Мисс О’Мара, будьте любезны, расскажите нам, что потом произошло?

— Я не знаю, с чего это вдруг, но она буквально рвала на себе волосы, — ответила девушка. — Я говорю о мисс Лейт. Хотела даже уволить меня. Можно я сейчас уйду?

Но Эллери не ответил ей.

— Вы видите, теперь у нас есть все основания полагать, что за несколько минут до смерти Карен Лейт выпустила свою любимицу из клетки в сад. Она дала ей свободу. Почему люди освобождают из неволи своих любимцев? Потому что рабству любимцев пришел конец. Рабство кончается вместе с кончиной хозяина. А Карен Лейт решила покончить жизнь самоубийством.

Инспектор нервно грыз ногти.

— И наконец, мы подходим к пятому, самому убедительному из всех пунктов. Это сложный пункт, куда входят несколько фактов: смена западного облика восточным, кимоно, ступенька эркера, кинжал, украшенный драгоценными камнями, и перерезанное горло. Все это как нельзя лучше характеризует извращенную душу Карен и ее усталое тело. И если бы мы располагали только фактами, входящими в этот пункт, они должны были навести нас на мысль о самоубийстве Карен Лейт.

— Может быть, ты все-таки объяснишь подробнее? — попросил инспектор.

— Это замечательный пункт. Я бы сказал, красивый. Идеальная симметрия. Кем, в сущности, была Карен Лейт? Ну, ее кожа была белой, а изнутри она давно уже пожелтела. Она так долго жила в Японии, так любила все сугубо японское, что сама уже наполовину стала японкой. Вспомните, какая обстановка была у нее дома на Вашингтон-сквер. На всем — печать тоски по Японии, схожей с тоской по родине: японская мебель, японские произведения искусства, японские безделушки и даже японский сад. При первой же возможности она спешила надеть японское платье. Любила японские традиции, помните эту церемонию чаепития на ее приеме? Она воспитывалась в наполовину японском доме, общалась с друзьями-японцами, у нее были японские слуги, и после смерти отца она обучала японских студентов в японском университете. Она была новообращенной японкой. Нетрудно представить, что ее мышление и психология сделались в большей степени японскими, чем западными. Между прочим, известно много случаев обращения западных людей к японизму. Вспомните хотя бы Лафкадио Херна. И если теперь рассматривать Карен Лейт в этом свете, на какую мысль могут навести обстоятельства ее смерти? Одета в японское кимоно, перерезано горло, оружие — стальной предмет с драгоценными камнями. Почему за полчаса до смерти она переоделась, заменив обычную западную одежду — так мне сказала Кинумэ — восточным кимоно? Чем объяснить выбор такого мрачного способа смерти — перерезывания горла? Зачем при этом пользоваться таким специфическим оружием — украшенной драгоценными камнями половинкой ножниц, которая вполне может сойти за «кинжал с драгоценными камнями»? Я скажу вам почему: все эти три элемента — кинжал с драгоценными камнями, кимоно и разрезанное горло — являются обязательными атрибутами харакири, старинной японской церемонии самоубийства.

— Нет, — упрямо мотнул головой инспектор. — Нет, это не так. Я, конечно, не очень-то сведущ в этих вопросах, но отлично знаю, что при харакири режут не горло. Несколько лет назад мне пришлось столкнуться со случаем, когда один япошка выпотрошил себя. Я заинтересовался этим делом. Они всегда вспарывают себе брюхо.

— Это был мужчина? — спросил Эллери.

— Да.

— Значит, ты не очень глубоко изучил этот вопрос. А я изучил. Мужчина-японец кончает жизнь самоубийством, вскрывая брюшную полость. Женщина — перерезает себе горло.

— Ох, — вздохнул инспектор.

— Но это еще не все. Нельзя делать харакири просто так. Нет, для харакири существуют определенные мотивы. Все они связаны с вопросами чести. В Японии самоубийцы не так уж часто прибегают к харакири. Эту церемонию можно применить, если человек совершил бесчестный поступок. Тогда этот ритуал самоубийства смывает бесчестие, по крайней мере с точки зрения эстетики. А как насчет Карен Лейт? Разве она не совершила бесчестного поступка, который нужно было смыть? Разве она не украла талант своей сестры? И она умерла на маленькой ступеньке эркера, что говорит о ее коленопреклоненном положении в момент самоубийства. Это также — одно из требований ритуала харакири. Может быть, один или два факта, указанных мною в самом начале, являются малозначительными. Но при наличии последнего пункта, да еще факта освобождения из неволи птицы, мы должны принять теорию самоубийства.

Все молчали. Наконец инспектор воскликнул:

— Но у тебя нет никаких доказательств. Никаких вещественных доказательств, нет свидетельских показаний. Это только теория. Я не могу отпустить мисс Макклур на основании этой ничем не подкрепленной теории. Будь же благоразумен, Эл.

— Я воплощенное благоразумие, — вздохнул Элдери.

— Где же тогда недостающая половинка ножниц, которой она, по твоим словам, зарезалась?

Старик встал и покачал головой.

— Нет. Это не пойдет, Эл. У тебя замечательная теория, но она с дырой посередине, а мою теорию подкрепляет целый ряд вещественных доказательств.

— Слушай, — сказал Эллери, — если найдется вторая половинка ножниц с отломанным кончиком, примешь ли ты теорию самоубийства? Или простое присутствие Евы в соседней комнате убеждает тебя в том, что это было убийство?

— Но мы ведь не нашли около тела оружия. Понимаешь? Я имею в виду истинное оружие, а не ту половинку ножниц, на которой были отпечатки пальцев мисс Макклур.

— Тебе нужны доказательства?

— Их потребуют присяжные, — сказал инспектор извиняющимся тоном. — А еще раньше — окружной прокурор. Вам придется иметь дело с Генри Сэмпсоном, а не со мной.

Это звучало как финал. Ева беспомощно прижалась к Терри.

— Другими словами, — продолжал Эллери, — от меня требуются две вещи: объяснить, почему на месте самоубийства не было найдено оружие, и затем найти его. Если я выполню оба требования, ты будешь удовлетворен?

— Сначала выполни их.

— Что вы обыскали? Расскажи мне подробно.

— Весь дом.

— Нет, нет, более подробно.

— Все внутри дома. Не пропустили ни одной вещи. Обыскали даже чердак. И, конечно, мансарду. Почву вокруг дома, на тот случай, если оружие было выброшено из окна. И ничего не нашли.

Взгляд его проницательных глаз остановился на Еве.

— А все-таки, несмотря на то что ты сейчас рассказывал, может быть, мисс Макклур или этот негодяй Терри стащили ножницы в понедельник, когда я По глупости отпустил их.

— Или передали своему сообщнику?

— Да.

Эллери неожиданно хихикнул.

— А ты не задумывался над вопросом о роли камня?

— Камня? — медленно повторил инспектор.

— Да, да, обыкновенного камня, взятого в саду с края дорожки. Того самого камня, который в понедельник был заброшен в спальню Карен, пробив стекло.

— Его бросил какой-то мальчишка.

— Я давно утверждал это, — сказал Терри.

Они с инспектором внимательно смотрели на Эллери.

— А нашелся хоть какой-нибудь след этого мальчика?

— Нет. Не все ли равно, кто разбил стекло, — проворчал инспектор. — И слушай, если у тебя действительно что-то есть, давай выкладывай поскорее, — решительно добавил он.

— На днях мы с Терри провели небольшой эксперимент. Спроси Риттера. Он все видел и, наверное, принял нас за сумасшедших. Мы стояли в саду и бросали приблизительно такие же камни, что и тот, который влетел тогда в окно. И бросали мы их именно в стекла эркера.

— Зачем?

— Как тебе известно, Терри был когда-то классным игроком в бейсбол. Профессионал-подающий. Он умеет бросать. Я видел, как он бросал. Отличный глазомер, меткость исключительная…

— Ну, хватит, — оборвал его Терри. — Чего доброго, закатите здесь получасовой спич в мою честь. Лучше рассказывайте дальше.

— Терри, — невозмутимо продолжал Эллери, — по моей просьбе примерно с полдюжины раз пытался забросить камень в спальню Карен через железную решетку. И каждый раз его постигала неудача: камень ударялся о железные прутья и падал обратно в сад. По правде говоря, он и не надеялся на успех. Он сразу сказал мне, что ни один разумный человек не будет даже пытаться забросить камень, когда расстояние между прутьями лишь на 1–2 сантиметра больше самого камня. К тому же бросать приходится вверх.

— Но все-таки окно было разбито и камень влетел в спальню, не так ли? — спросил инспектор. — Что и доказывает возможность этого.

— Но это случайность, бросавший камень не делился в окно. Терри прав. Ни один разумный человек не пытался бы это сделать. Но допустим, что кто-то умышленно бросил его. Зачем? С какой целью? Конечно, не пытаясь отвлечь от чего-либо внимание присутствующих. Ведь в это время ничего не произошло. У бросавшего отнюдь не было намерения попасть в кого-нибудь в комнате. Как не было намерения передать какие-либо сведения, так как никакой записки к камню не было привязано. Да, папа, вывод напрашивается один. Метатель камня, что разбил окно в спальне Карен, не имел намерения разбить стекло. Камень попал в окно лишь по чистой случайности. Этот камень бросали совсем не в окно.

Изумление присутствующих возросло. Но Эллери только улыбался.

— Но если камень бросали не в окно, куда же и в кого его бросали? Совершенно ясно, во что-то, находившееся поблизости от окна А что там могло быть? Ну, нам известно, что незадолго до смерти Карен выпустила через окно лучуанскую сойку. Птица слишком долго жила в этом доме и не могла сразу его покинуть. Предположим, что сойка устроилась на фронтоне здания, над самым эркером. Это вполне возможно. Разве нельзя в таком случае допустить, что кто-то из сада бросил камнем в птицу и совершенно случайно попал в окно?

— Но какое это имеет отношение?.. — начал доктор Макклур.

— Все это лишь предположение, — заметил Эллери. — Нам известно, что несколько недельназад, благодаря небрежности мисс О’Мара, сойка вылетела из клетки. Мы знаем, что мисс Лейт подняла адский шум по этому поводу. Теперь давайте сделаем еще одно предположение: допустим, что в понедельник днем мисс О’Мара была в саду и вдруг увидела птицу, которая сидела на фронтоне здания или где-нибудь вблизи эркера. Разве не могла она подумать, что хозяйка опять будет бранить ее за вылетевшую в сад птицу? Разве не естественно было желание девушки поймать поскорее птицу и посадить ее в клетку, пока свирепая мисс Лейт не обнаружила ее исчезновения? Но противное создание забралось слишком высоко. О’Мара не могла ее достать. И вполне естественно предположить, что девушка взяла камень и бросила его, чтобы сойка испугалась и слетела с крыши вниз.

У ирландки был очень испуганный вид, и все поняли, что Эллери попал в точку.

Вызывающе вскинув голову, она сказала:

— Да, я это сделала. Ну и что из того? Что вы на меня так смотрите?

— И когда окно разбилось, вы испугались и быстренько спрятались за углом? Так ведь? — спросил Эллери.

— Да.

— А когда вам показалось, что горизонт чист, вы вышли из-за угла, нашли мирно сидящую в саду птицу и посадили ее в клетку в нижней комнате?

— Да, — повторила она.

— Вот видите, — вздохнул Эллери, — я установил эту истину исходя из двух фактов: исчезновения лучуанской сойки из клетки в спальне Карен перед ее смертью и появления этой птицы в клетке внизу. И все это с кристальной ясностью объясняет появление камня в спальне.

— Но какое все это имеет отношение к исчезновению половинки ножниц?

— Ну, прежде всего это дает нам указание на местонахождение птицы. Она была на крыше дома. Не так ли?

— Я все еще ничего не понимаю.

— Вы, конечно, знаете, что это была сойка. А сойки заслужили недобрую славу птиц-воровок. Как все сойки, эта лучуанская разновидность ее имеет склонность к ярким, блестящим предметам. Как я уже говорил, птица неожиданно и, возможно, против своего желания получила свободу. Не привыкшая к своему новому положению, она вернулась обратно к своей хозяйке. Вероятно, она села на подоконник и протиснулась между прутьями — вы помните, окна там открываются снизу. На полу в луже крови умирала ее хозяйка, а половинка ножниц со сломанным кончиком, запачканная в крови, лежала возле ее руки. Очарованная сверканием камней, украшавших ножницы, сойка схватила это оружие в свой сильный клюв, снова села на подоконник и вылетела в сад Что же она сделала дальше? Согласно ее воровским повадкам она стала искать место, где бы спрятать этот блестящий предмет. Но где в последний раз видели сойку? На фронтоне или на крыше дома.

Эллери ухмыльнулся.

— Вы обыскали весь дом, все вокруг дома и даже под домом, если можно так выразиться, но вы не осмотрели крышу. Итак, если вы теперь найдете недостающую половинку ножниц где-нибудь на фронтоне или в водосточном желобе, значит, я прав.

«Так вот о каком риске говорил Эллери», — печально подумал доктор Макклур. Рассуждения Эллери держались на слишком тонкой ниточке. Они казались правдоподобными, но… было ли так на самом деле? Он сжал руку Евы, и она механически ответила ему таким же пожатием. Никто не мог произнести ни слова. Все чувствовали, на какой тоненькой ниточке повисла судьба Евы.

Наконец инспектор прервал молчание:

— Я согласен, что все это будет выглядеть иначе, если мы найдем подтверждение твоих слов. Но даже если мы найдем эту половинку ножниц, разве не могла девушка убить свою тетку, освободить птицу из клетки и выпустить в окно с половинкой ножниц в клюве? Скажи, разве она не могла это сделать?

Это была чудовищная мысль. Испуганные Макклуры и Терри лишились всякой способности двигаться или говорить.

Наконец Эллери покачал головой.

— Каков же мотив подобных действий Евы?

— Отделаться от оружия.

— Да, но, если она совершила убийство, лучшим выходом для нее было создать картину самоубийства. А чего она добилась бы, спрятав оружие? Она добилась бы того, что произошло на самом деле: это выглядело бы как убийство, а она сама — как единственно возможный убийца. Нет, папа, это не пойдет.

Побежденный инспектор что-то проворчал.

— Я надеюсь, — спокойно продолжал Эллери, — что нас ждет удача. Нам повезло. Со времени смерти Карен не было дождя. Если сойка спрятала половинку ножниц в надежном месте — например, в водосточном желобе, на ней могут сохраниться отпечатки пальцев. Конечно, нежелательные последствия может иметь утренняя роса. Но если ножницы не заржавели, в твоих руках, отец, будет совершенно неоспоримое доказательство невиновности мисс Макклур.

— На ножницах будут отпечатки пальцев Карен Лент, — воскликнул Терри.

— Да, и только ее. И если это будет установлено, папа, далее ты должен будешь признать, что Карен Лейт покончила жизнь самоубийством.

В мрачном настроении инспектор позвонил в Главное полицейское управление и приказал послать соответствующих работников в дом на Вашингтон-сквер. Туда же отправилась и вся компания присутствующих в гостиной Эллери.

В доме Лейт их ожидали два специалиста по отпечаткам пальцев.

Сержант Вели достал где-то у соседей огромную лестницу. Эллери взобрался на крышу, и первое, что он там увидел, была исчезнувшая половинка ножниц со сломанным кончиком. Она лежала в водосточном желобе как раз над эркером спальни Карен Лейт.

Эллери взял эту половинку и, стоя на крыше, размахивал этим испачканным в крови оружием. Терри послал ему снизу такой оглушительный приветственный клич, что Эллери чуть не свалился с крыши. А из группы, стоявшей около лестницы, послышался истерический крик радости, и Ева упала в объятия доктора Макклура.

Эксперты нашли на ножницах отпечатки пальцев Карен Лейт. Других отпечатков не было. Отломанный кончик отлично подходил к найденной половинке ножниц. Это развеяло последние сомнения.

23

В пятницу вечером Макклуры в сопровождении Терри Ринга пошли в шикарный ресторан на 60-й улице и заказали обед. Обед прошел в молчании. Только изредка обменивались они отдельными замечаниями. Доктор выглядел утомленным, а Ева до предела усталой.

— Что вам теперь нужно, — сказал наконец Терри, — так это отдых. Перемена обстановки, каникулы. Нужно забыть обо всем. Можете теперь повенчаться со своим парнем с Парк-авеню.

— А разве Ева вам ничего не говорила? — спросил доктор. — Она возвратила кольцо доктору Скотту.

— Нет, я об этом ничего не знаю.

Терри отбросил в сторону вилку и посмотрел на Еву.

— Как же это так? А?

Он продолжал смотреть на нее. Она вспыхнула.

— Это была ошибка. Вот и все.

— Но, слушайте, — пробормотал Терри. — Это же замечательно, то есть я хочу сказать, мне очень жаль.

— Почему не пришел мистер Квин? — быстро спросила Ева, чтобы переменить тему разговора.

— У него, кажется, голова болит, — ответил Терри.

— Я думаю, — сказал доктор, вставая, — вам придется закончить обед без меня. Я ухожу.

— Нет, — воскликнула Ева. — Не уходи, папа!

— Но мне действительно надо уйти, — сказал доктор. — Я думаю, вы извините меня. Мне надо сегодня вечером повидаться с мистером Квином, я ведь еще не поблагодарил его за то, что он для нас сделал.

— Тогда я тоже пойду, — сказала Ева, намереваясь подняться из-за стола. — Я обязана ему больше всех.

— Нет, вы останетесь здесь, — прорычал Терри, схватив ее за руку. — Давайте, док, топайте. Я беру на себя ее доставку.

— Папа… — забеспокоилась Ева.

Но доктор Макклур только улыбнулся и ушел.

— Слушайте, — волнуясь, начал Терри, перегнувшись к ней через стол. — Я, конечно, ничего из себя не представляю… Я знаю это. Но если вы…

— Бедный папа, — проговорила Ева. — Он просто ужасно выглядит. Эти неприятности состарили его. А сегодня у него вид еще хуже, чем вчера. Он…

— Он отличный парень, — сердечно сказал Терри. — У него есть такт, Мы с ним поладим. Ева, вы…

— Я страшно беспокоюсь о нем, — нахмурилась Ева. — Он теперь с головой уйдет в свою работу в институте, будет работать как сумасшедший. Я уже знаю это. Ему бы надо куда-нибудь уехать.

— Вам, ему и мне тоже, — крикнул Терри. — Мы можем поехать все вместе.

— Но что вы хотите этим сказать? — спросила Ева.

— Я хочу сказать, что… мы… вы… слушайте…

Терри наклонился к ней ближе.

— Первое, что я сейчас сделаю, это срочно отправлюсь на Парк-авеню и как следует воткну этому парню, который от вас сбежал.

— Терри!

— Ну, ладно, хорошо. Я не поеду, раз вы этого не хотите, — проворчал он. Он снова наклонился к ней.

— Ева, я хочу сказать, что вы и я…

— Пардон, — раздался решительный голос. Они обернулись. Это говорил старший официант:

— Pardon, monsieur, mais vous faites trop de bruit…

— Ха! — вырвалось у Терри.

— Месье будет столь любезен…

— А иди ты отсюда, Лафайет, — сказал Терри и взял Еву за руку. — Слушайте, милочка, я хотел сказать, что…

— Он говорит, — перебила его Ева, отодвигаясь от Терри, — что вы очень громко разговариваете, слишком много шума…

— И если месье не будет говорить тише, — добавил старший официант более решительно, — я попрошу его удалиться отсюда.

Терри взглянул на него. Потом спокойно сказал Еве.

— Сидите спокойно, детка.

Он встал и, широко расставив ноги, смотрел на галльского джентльмена.

— Вы сказали, что я произвожу слишком много «брун» в вашем заведении?

Старший официант немного отступил.

— Филипп, Антуан!

Подбежали два здоровенных смуглых гарсона.

— Проводите, пожалуйста, мадемуазель и месье…

— Ни с места, Антуан, — крикнул Терри.

В зале наступила тишина. Шокированные посетители умолкли. Еву бросало то в жар, то в холод. Она была готова провалиться сквозь землю.

— Пожалуйста, Терри, — шептала она. — Не забывайте, где… Пожалуйста, не…

— Ну что же ты, Антуан, — подгонял гарсона старший официант.

Смуглый кулак Антуана замахнулся на Терри. Терри немного присел, и Ева зажмурилась. Она знала, сейчас будет драка. В таком шикарном ресторане. Завтра все попадет в газеты…

— Я сказал тебе «ни с места», — услышала она голос Терри. Он говорил своим обычным тоном, и Ева быстро открыла глаза.

Терри сдерживал руку Антуана и почти умоляюще смотрел на него. Пот градом катился по его лицу.

— Слушай, Антуан, — сказал он, облизывая губы, — ты когда-нибудь был… влюблен?

Антуан глубоко вздохнул и посмотрел на старшего официанта. Официант побледнел и спросил:

— Может быть, месье плохо себя чувствует? Может быть, позвать доктора?

— Любовь. Любовь, — настойчиво повторял Терри. — Ты понимаешь, что такое любовь? Амур. Л-ю-б-о-в-ь.

— Он сумасшедший, — пробормотал Антуан, осторожно отступая назад.

— Конечно, я сумасшедший! — кричал Терри, размахивая своими длинными руками. — Я буквально свихнулся, подыскивая слова, чтобы сделать предложение любимой девушке, а он говорит, что я слишком шумлю.

Никогда в жизни Ева не испытывала такого унижения. В ресторане стоял шум и гвалт. Все хохотали. Даже старший официант позволил себе улыбнуться.

— Вы неуклюжий дурак, — воскликнула, вскакивая, Ева. — В конце концов, я больше не могу.

Она побежала, провожаемая восторженным ревом, раздававшимся со всех сторон. Как он мог?.. Это какой-то… какой-то…

Но она успела добежать только до коврика у входа. Там ее встретил неизвестно откуда взявшийся Терри.

— Слушайте, детка, — сказал он. — Выходите за меня замуж и сделайте меня счастливейшим человеком в мире.

— О, Терри, — вздохнула Ева, обнимая его. — Я так счастлива. И я вас так люблю.

— Вив ля Франс, — крикнул Терри и поцеловал Еву.

Дверь Макклуру открыл Джуна.

— Хелло! — приветствовал доктора Эллери, вставая с кресла, стоявшего возле камина. — Входите.

— Я вас долго не задержу, — сказал доктор Макклур. — Я вас еще не поблагодарил как следует, и…

— Ах, вы об этом? — Эллери был явно смущен.

— Садитесь, доктор. Папа в управлении, подчищает последние детали и, кажется, собирается, наконец-то, удовлетворить любопытство репортеров.

— Терри сказал, что вы неважно себя чувствуете, — заметил доктор и взял сигарету, предложенную ему Эллери. — Вероятно, это естественная реакция. Да, действительно, изумительный образец рационалистического объяснения. А вид у вас в самом деле плохой. Как вы себя чувствуете?

— Подавленным. Мне показалось, что и у вас сегодня вид тоже более усталый, чем обычно.

— Ах, у меня. — Доктор пожал плечами. — Что ж, я ведь тоже человек. Несмотря на то, что с годами характер человека черствеет, есть вещи, которые очень глубоко его затрагивают. Например, опасность, угрожающая любимому существу. Затем Эстер. Узнать, что она жива, только для того, чтобы тотчас узнать о ее смерти. А потом, — добавил он, — Карен.

Эллери кивнул, внимательно глядя в камин. Доктор вздохнул и поднялся.

— Вряд ли необходимо выражать словами…

— Доктор, садитесь.

Макклур взглянул на него.

— Я должен с вами поговорить.

— Что-нибудь случилось, Квин?

— Да.

Доктор Макклур снова сел. На его исхудалом лице отразилось беспокойство. Брови сдвинулись.

Эллери встал с кресла и облокотился о камин.

— Весь сегодняшний день и вечер я думал, буквально не вставая с этого кресла… Да, доктор, кое-что случилось.

— Существенное?

— Исключительно.

— Если вы хотите сказать, — медленно начал доктор, — что Карен не совершала самоубийства…

— О, нет, самоубийство действительно произошло, — ответил Эллери. — Здесь не может быть никаких сомнений.

— Тогда что же произошло? — Доктор быстро встал.

— Не думаете же вы, что Ева каким-то образом… что она все-таки…

Эллери круто повернулся к нему.

— Некоторые стороны этого дела, доктор, до сих пор не затрагивались. И пока что дело ни в коем случае нельзя считать законченным. Оно далеко не закончено. О, конечно, что касается полиции и моего отца, здесь все в порядке. Но этого недостаточно. Я сейчас стою перед решением ужасной проблемы, самой трудной в моей практике. И откровенно говоря, я не знаю, как мне поступить.

В крайнем изумлении доктор снова сел.

— Но если Ева не… Если Карен действительно покончила жизнь самоубийством… Я не понимаю…

— Я рад, что вы пришли. Очевидно, в человеческих взаимоотношениях существуют какие-то связи нематериального характера.

Эллери снял пенсне и рассеянно протирал стекла.

— Ваш приход разрешает некоторые трудности. У вас есть время, доктор?

— Конечно, розно столько, сколько вам потребуется.

Доктор с большим интересом смотрел на Эллери.

— Понимаете, — начал Эллери, — моя дилемма несколько необычна: должен ли я сказать отцу то, что известно мне одному, или нет? И поскольку в этом деле есть очень деликатный момент, который нельзя разрешить обычным путем, я вынужден обратиться к вам за помощью.

— Но чем я могу помочь вам, Квин? Вы хотите сказать, что это все-таки имеет отношение к Еве?

Эллери сел и не спеша закурил сигарету.

— Давайте лучше начнем с самого начала. И в результате подробного анализа примем определенное решение. Собственно, я не буду принимать никакого решения, это сделаете вы. И я поступлю сообразно вашему совету. Как мне быть? Оставить ли это дело закрытым или завтра снова открыть его взрывом, который потрясет весь Нью-Йорк?

Доктор побледнел, но тем не менее твердо ответил:

— Я в своей жизни перенес всевозможные удары судьбы. Поэтому я полагаю, что вполне выдержу еще один. Говорите, Квин.

Эллери достал из кармана халата свернутый вчетверо листок бумаги. Доктор терпеливо ждал, пока Эллери развернет его.

— Здесь у меня копия предсмертной записки вашей снохи Эстер Лейт, которую нашли у нее в Филадельфии.

— Да?

— Оригинал, конечно, находится у отца. Позвольте мне сразу заверить вас, что в отношении авторства нет никаких сомнений. Почерк тщательно проверен, и точно установлено, что записку писала Эстер. Теперь, когда нами установлен факт самоубийства Карен Лейт, следует прочесть эту записку в несколько иной интерпретации, чем мы это делали раньше, — продолжал Эллери. — Раньше мы считали, будто заявление Эстер о том, что она убийца, является ее признанием в убийстве своей сестры. Теперь мы знаем, что Эстер умерла раньше сестры и поэтому не могла быть ее убийцей. Она также не могла умышленно взять на себя чью-либо вину, поскольку записка писалась, когда Карен была еще жива.

— Безусловно, ее слова относились к смерти моего брата, а не к смерти Карен, — подтвердил доктор. — Очевидно, Эстер до самой смерти продолжала считать себя убийцей Флойда.

— Да. Это бесспорно. Ее старая мания. Чувство страха. Это очень важный тезис, так как он дает точный ответ на один из наиболее загадочных вопросов этого дела. А именно: какая сила заставляла Эстер подчиняться Карен, даже согласиться на совершенно фантастическую, чудовищную эксплуатацию со стороны ее собственной сестры… Она даже согласилась на роль живого трупа.

Доктор сдвинул брови.

— Я не понимаю…

— Все дело здесь в исключительно коварной, патологически злобной психологии, — продолжал Эллери. — Вы сами как-то говорили, что семнадцать лет назад вас поразила степень обреченности Эстер, как она упорно, вопреки фактам настаивала на том, что умышленно убила вашего брата. Но причина ее одержимости сразу станет понятна, если представить себе активность очень умной, потерявшей совесть женщины, которая стремилась воспрепятствовать выздоровлению Эстер. Она постоянно нашептывала Эстер, что та намеренно убила своего мужа, и так сильно влияла на бедную измученную женщину, что в конце концов Эстер была полностью убеждена в том, что она умышленно убила мужа. И это все объясняет, — печально продолжал Эллери. — Это объясняет и настойчивость, с которой Эстер добивалась, чтобы отослали ребенка. Ее нежная натура не могла смириться с мыслью, что когда-нибудь дочь узнает, что ее мать — убийца. Вы сами рассказывали, как Эстер настаивала на том, чтобы вы удочерили Еву, забрали ее с собой в Штаты и воспитывали в полном неведении о ее настоящих родителях.

— Это верно, — согласился доктор, — и Карен всячески поддерживала ее в этом.

— Конечно. Возможно, вообще вся эта идея принадлежала Карен. Она — чрезвычайно лживая натура. В этом теперь нет сомнений. Совершить такое злодеяние, придумать такой грязный, коварный план могла только женщина, у которой отсутствуют всякие моральные устои, женщина без совести, интриганка. Она знала про талант Эстер, которым сама ни в малейшей степени не обладала. И Карен была необычайно тщеславной женщиной. Поэтому она подогревала уверенность Эстер в том, что та убила Флойда. И Эстер, находясь в состоянии эмоциональной неуравновешенности, легко сделалась жертвой тщеславия Карен и добровольно легла под ее пяту… Почему Карен так поступила? Дело не только в тщеславии. Кроме него была еще неразделенная страсть. Я думаю, что Карен любила вашего брата. И она заставила Эстер страдать за то, что та одержала победу над мужчиной, любви которого добивалась сама Карен.

Доктор только недоверчиво покачал головой. Эллери заглянул в записку.

— «Твоя мать… — обращалась она к Еве в своей предсмертной записке, — …чудовище. Благодарение богу, это чудовище… держало от тебя в секрете свою постыдную тайну». Это может означать лишь одно: только ради Евы Эстер во всем покорялась Карен. И именно Ева была сильнейшим орудием в руках Карен. Карен убедила Эстер, что, если Ева когда-нибудь узнает, что ее мать убила отца, жизнь ее будет разбита навсегда. И Эстер согласилась. Она сама понимала, что Ева не должна знать об этом. Карен видела, что для полного торжества ее тщеславия ей нужно вернуться в Штаты, где она соберет обильную жатву, посеянную талантом Эстер. Разве трудно догадаться, в какой восторг приводила Карен мысль о том, что они теперь будут совсем рядом с Евой, и Эстер будет беспредельно страдать, находясь в такой близости от дочери и не решаясь открыться ей. Это тоже было частью мести Карен… И всегда в ее руках находилось оружие, способное заставить Эстер повиноваться: угроза рассказать все Еве.

Доктор Макклур судорожно сжал пальцы.

— Это какой-то дьявол, — громко воскликнул он.

— Или, по крайней мере, его самка. Но я еще не подошел к самому интересному. Вот слушайте.

Он продолжал читать предсмертную записку Эстер;

— «…потому что вы единственный на свете, кто мог бы спасти жизнь моей сестры».

Эллери громко повторил:

— «…кто мог бы спасти жизнь моей сестры…» А откуда Эстер знала, что ее сестра собирается умереть? Откуда Эстер могла знать, что ее сестра скоро умрет, если сама она умерла на двое суток раньше Карен?

Он встал и начал взволнованно ходить по комнате.

— Эстер могло быть известно о смерти сестры только в том случае, если сама Карен сказала, что собирается покончить жизнь самоубийством. «Я видела, как это надвигалось на нас, — писала Эстер, — но была бессильна что-либо сделать». И тогда Эстер предпринимает отчаянный шаг. Она не хочет оставаться в этом доме после смерти Карен. Она не хочет также, чтобы ее труп нашли в этом доме, так как в обоих случаях Ева после смерти Карен узнает, что ее мать, «чудовище», была жива до последнего времени. Поэтому Эстер в панике убежала из дома, чтобы расстаться с жизнью в другом городе, под чужим именем. Именно об этом говорят ее слова: «Поэтому я сделала лишь то немногое, что смогла в своей чудовищной беспомощности…»

— Ясно, — устало сказал доктор.

— Ясно, доктор? А почему Карен убила себя? Почему? Ведь у нее было все для счастливой жизни: слава, богатство, в недалеком будущем — замужество. Почему же она покончила с собой?

— Но вы же сами сказали, что это могло быть раскаяние, голос совести.

— Вы так думаете? Разве женщина, подобная Карен Лейт, способна на раскаяние? Тогда почему же она не призналась во всем перед смертью? Раскаяние означает пробуждение, возрождение человеческой совести. Оно неизбежно влечет за собой стремление искупить вину, отплатить за обиду. А разве Карен Лейт перед смертью всенародно призналась, что в течение долгих лет совершала подлог, выдавая чужие труды за свои? Разве она изменила завещание, чтобы возместить Эстер то, что она у нее украла? Совершила ли она хотя бы один поступок, свойственный раскаявшейся женщине, мучающейся угрызениями совести? Нет. Она умерла, как и жила, сохранив тайну. Нет, доктор, это не раскаяние. И каков тон письма Эстер? Разве это письмо женщины, которой родная сестра только что призналась в преступлении против нее? Что имела в виду Эстер, когда писала: «Наши пути скрещиваются», «В нашей бессмысленной судьбе». Разве в этих словах не звучит нота симпатии к своей сестре? Даже если бы Эстер была ангелом, могла ли она с чувством симпатии писать о Карен, если бы узнала, что та лгала ей об этом убийстве семнадцать лет, что эксплуатировала ее преступным образом, используя эту ложь как угрозу? Нет, доктор. Карен покончила с собой не из раскаяния в своих поступках в отношении Эстер. Карен покончила с собой совсем по другой причине, не имеющей никакого отношения к Эстер. Об этой причине она сказала Эстер: вы помните, Эстер молила бога быть милосердным к душам обеих сестер.

— Вы меня смущаете, — сказал доктор, проводя рукой по лбу. — Я ничего не понимаю.

— Тогда, может быть, я помогу вам понять.

Эллери снова взял записку.

— «Если бы только вы не уезжали…» — это относится к вам, доктор. «Если бы только вы взяли ее с собой. Потому что вы единственный, кто мог бы спасти жизнь моей сестры». Теперь вам стало яснее?

— Эстер считала, — вздохнул доктор, — что, если бы я не уехал в отпуск в Европу или взял с собой Карен, она не покончила бы с собой.

— Но почему, — вкрадчивым голосом спросил Эллери, — почему она пишет, что только вы один могли спасти Карен?

— Ну, — нахмурился доктор, — влияние жениха… Я был единственным, кого Карен любила…

— Почему Эстер написала, что с вашим отъездом у Карен исчезла её последняя опора, ее последняя надежда?

Доктор смотрел на Эллери пристально и напряженно…

— Я сейчас скажу вам, доктор, — медленно проговорил Эллери. — Эта комната — могила, и я могу вам сказать. Могу высказать свою идею, эту чудовищную и настойчивую мысль. Это убеждение, которое мучает меня в течение всего вечера.

— Что вы хотите сказать?

Доктор судорожно схватился за ручку кресла.

— Я хочу сказать, доктор, что вы убили Карен Лейт.

24

Доктор быстро встал, подошел к окну и остановился там, заложив руки за спину, в столь знакомой Эллери позе. Потом он повернулся, и Эллери с удивлением обнаружил, что он улыбается.

— Вы, конечно, шутите, Квин? — спросил он с усмешкой.

— Уверяю вас, нет, — жестко ответил Эллери.

— Но, человече, вы страшно непоследовательны. Сначала вы сказали, что Карен покончила жизнь самоубийством, больше того, вы доказали это, а теперь, как гром среди ясного неба, бросаете мне обвинение в убийстве. Вы, конечно, понимаете мое недоумение?

Эллери стоял, почесывая левую щеку.

— Я никак не могу понять: вы что, решили позабавиться на мой счет или у вас действительно огромная выдержка? Доктор, я сейчас обвинил вас в самом тяжком преступлении уголовного кодекса. Разве у вас нет желания оправдаться передо мной?

— Нет, почему? Ради бога, — ответил доктор. — Мне очень любопытно узнать, как вы можете логически доказать это. Как человек, лежа в кресле на палубе парохода в открытом океане, мог убить женщину, которая в то время была в своем доме в Нью-Йорке?

Эллери вспыхнул.

— Вы меня оскорбляете. Прежде всего, я не говорил вам, что могу это доказать. Во-вторых, я не сказал, что вы своими руками убили Карен Лейт.

— Это становится еще интересней. Как же я это сделал? Своим астральным телом? Ну, ну, Квин, признайтесь, что вы хотели подшутить надо мной, и давайте прекратим этот разговор. Пойдемте лучше в Медицинский клуб, я угощу вас вином.

— Я с удовольствием выпью с вами, доктор, но лучше сначала несколько разрядить атмосферу.

— Так, значит, вы это серьезно?

Доктор внимательно посмотрел на Эллери, и тот почувствовал неловкость от взгляда этих проницательных, испытующих глаз.

— Что ж, давайте, — сказал наконец доктор. — Я слушаю вас, Квин.

— Хотите курить?

— Нет, благодарю.

Эллери закурил.

— Я должен повторить цитату из письма Эстер. Почему вы единственный человек, который «мог бы спасти Карен»? Почему вы были ее последней надеждой?

— Я, в свою очередь, тоже должен повторить, что это можно объяснить очень просто, хотя точно я не знаю, что имела в виду Эстер, когда писала эти слова. Она считала, что мое физическое присутствие, привязанность Карен ко мне могли бы остановить ее в желании лишить себя жизни.

— Однако Эстер не была в этом уверена, — заметил Эллери. — Она не написала, что вы могли спасти жизнь Карен, она лишь предположила, что вы могли бы сделать это.

— Это софизм. Вы играете на отдельных нюансах речи, — сказал доктор Макклур. — Конечно, если бы даже я был здесь, Карен могла покончить с собой.

— С другой стороны, — сказал Эллери, — мне бросилось в глаза, что, поскольку у Эстер не было в этом уверенности, значит, она не рассматривала вас как возлюбленного Карен.

— Должно быть, я сегодня слишком глуп, — улыбнулся доктор. — Что-то я никак не могу понять, к чему вы клоните.

— Доктор, — сказал Эллери, — что именно вы можете делать лучше всех на свете?

— Я никогда не подозревал о наличии у меня подавляющего превосходства в какой бы то ни было области. Но я, конечно, польщен.

— Вы слишком скромны. Вы знамениты… Вы недавно получили международное признание. Всю свою жизнь вы посвятили изучению и лечению раковых заболеваний. Вы имеете в этой области прославленный опыт.

— Ах, это.

Доктор махнул рукой.

— Всем известно, что вы являетесь лучшим знатоком в этой области. Даже Эстер это было известно. Хотя она находилась в заточении, ее книги показывают, что благодаря регулярному чтению она была полностью осведомлена о всех происходящих в мире событиях. Разве вам не кажется странным, почему Эстер, считающая вас величайшим авторитетом в области раковых заболеваний, пишет, что вы единственный человек, который мог бы спасти жизнь Карен?

Доктор Макклур вернулся к креслу, развалился в нем, скрестив руки на груди и полузакрыв глаза.

— Это фантастично, — произнес он.

— Не совсем. Если попытаться найти причину неожиданного самоубийства женщины, у которой было все для счастливой жизни, то, пожалуй, единственным мотивом могла быть неизлечимая болезнь. Карен чувствовала, что над ней занесена рука смерти. Она страдала от неизлечимой болезни. Она знала, что ее смерть — вопрос ближайшего будущего.

Доктор поежился.

— Вероятно, вы предполагаете, что у Карен был рак?

— Я убежден, что именно это имела в виду Эстер, когда писала свою предсмертную записку.

— Но вам, так же как и мне, отлично известно, что при вскрытии тела Карен никакого рака не было обнаружено. Неужели вы думаете, что доктор Праути не заметил такой серьезной болезни?

— Вот об этом я и хочу сейчас сказать. Карен Лейт покончила с собой, думая, что у нее рак. На самом же деле ничего подобного не было. И ее сестра тоже была уверена, что Карен больна раком.

Лицо доктора было спокойно и сурово.

— Понимаю, — сказал он. — Теперь все ясно. Значит, именно это вы имели в виду?

— Да. Вскрытие показало, что у Карен рака не было, однако она считала себя больной и покончила жизнь самоубийством. Она была совершенно уверена, что тяжело больна.

Эллери слегка наклонился вперед.

— А кто, по-вашему, внушил ей эту уверенность, доктор Макклур?

Доктор ничего не ответил.

— Разрешите мне процитировать ваши слова: «Она никогда не обращалась к другому врачу. Она точно следовала моим указаниям. Идеальный пациент». Да, доктор, вы были ее единственным лечащим врачом. Обнаружив симптомы неврастении и анемии: потерю веса и аппетита, возможно, несварение желудка, возможно, некоторые беспокойства после еды, вы установили диагноз ракового заболевания. Она поверила вам, потому что вы были ее женихом и величайшим авторитетом в области раковых болезней. Она и не подумала проконсультироваться с другим врачом, и вы отлично знали, что она ни к кому не обратится.

Доктор продолжал молчать.

— О, я не сомневаюсь, вы провели подробное клиническое обследование, возможно, показали ей чей-нибудь рентгеновский снимок, уверяя, что это ее. Вероятно, вы рассказали ей, сколь безнадежна ее болезнь, сказали, что поражены многие жизненно важные органы и болезнь слишком запущена для хирургического вмешательства. Вы все это так отлично проделали. Вы сумели убедить ее, что она безнадежно больна, и в короткое время Карен стала психологически вашей жертвой. И, учитывая состояние ее нервной системы, она неизбежно должна была сдаться, отказаться от борьбы и покончить жизнь самоубийством.

— Я вижу, — сказал доктор, — что вы уже где-то проконсультировались по этому вопросу?

— О, я позвонил одному врачу, которого хорошо знаю. В разговоре я задал ему вопрос и узнал, как легко может недобросовестный врач убедить свою анемичную пациентку, неврастеничку, в том, что у нее рак.

— Но при этом, — с приятной улыбкой сказал доктор, — вы упускаете из вида возможность ошибки в диагнозе, даже при самых лучших намерениях врача. Я знаю случаи, когда все анализы и все симптомы указывали на рак — да, да, включая рентген, — а на самом деле никакого рака не было.

— Совершенно невероятно, доктор, чтобы именно вы ошиблись, учитывая ваши знания и опыт. Но даже если ошибочный диагноз был установлен не умышленно, зачем вы ей сказали об этом перед самой свадьбой? Если бы вы исходили из добрых побуждений, разве не благороднее было скрыть от нее этот ужасный диагноз?

— Но врач, допустивший ошибку и будучи искренне убежден в том, что это рак, не может оставить пациента в полном неведении. Он должен попытаться применить какое-то лечение, независимо от того, в какой стадии эта болезнь.

— Однако вы не попытались применить какой-либо курс лечения. Не так ли, доктор? Вы покинули своего «пациента» и уехали в Европу. Нет, доктор, у вас не было добрых побуждений, скорее наоборот. Вы умышленно сказали ей, что она неизлечимо больна, вы умышленно сказали, что на данной стадии болезни лечение скорее может принести вред, чем пользу. Вы сделали это сознательно, чтобы заставить ее страдать, чтобы отнять у нее всякую надежду. Для того чтобы подтолкнуть ее к самоубийству.

Доктор вздохнул.

— Теперь вы понимаете, — спросил Эллери, — как может человек убить женщину, находись вдали от нее?

Доктор закрыл лицо руками.

— Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что, несмотря на самоубийство Карен, фактически вы убили ее? Это необычный способ убийства, доктор, это психологическое убийство. Вы просто внушили ей мысль о смерти, но тем не менее это убийство. Такое же, как если бы вы находились тогда не в океане, а в спальне Карен и собственноручно перерезали ей горло.

Доктор Макклур задумался.

— Какой же мотив приписываете вы мне, строя фантастическую, маккиавеллистическую теорию?

— Отнюдь не маккиавеллистическую, — ответил Эллери. — И мотив вполне понятный, человечный и даже заслуживающий одобрения. Вы каким-то образом узнали — в период между приемом у Карен и вашим отъездом в Европу, — что Эстер Лейт Макклур, которую вы много лет назад любили, все эти годы жила в мансарде, над головой вашей невесты… Она была узницей, крайне подавленной, обманутой, обворованной, плоды творчества которой все время присваивались. Возможно, вы даже видели Эстер и разговаривали с ней, но молчали ради Евы. Короче говоря, каким-то образом вы все узнали, и чувство любви к Карен превратилось в злобу, в жажду мести. Вы впервые увидели эту женщину такой, какой она была на самом деле: чудовищем, не заслуживающим того, чтобы жить.

— Против этого пункта, — сказал доктор, — не может быть никаких возражений.

— И когда на борту парохода, — мрачно продолжал Эллери, — вы узнали, что ваша невеста убита, — это было для вас ударом. Вы уезжали в Европу с уверенностью, что Карен лишит себя жизни, но известие о ее убийстве было для вас полнейшей неожиданностью. Вы и не думали о такой возможности. И вы нормально реагировали на это известие, беспокоясь только о Еве. Вы даже допускали возможность, что Ева тоже открыла эту тайну и сама убила Карен. Вы были уверены, что Карен убили, пока я не доказал, что это самоубийство. Вот тогда вы почувствовали на себе клеймо убийцы, поняли, что вы достигли своей цели.

— Можно попросить у вас сигарету? — спросил доктор Макклур.

Эллери молча протянул ему сигарету. Долгое время они сидели молча, как два друга, которые чувствуют такую духовную близость, что разговор становится излишним.

Наконец доктор Макклур произнес:

— Я думаю о том, что сказал бы ваш отец, если бы присутствовал при нашем разговоре.

Он улыбнулся и пожал плечами.

— Поверил бы он в эту историю? Хотел бы я знать! Потому что ведь не существует никаких доказательств! Совершенно никаких!

— Что такое доказательства? — спросил Эллери. — Это только одежда, в которую облекается уже известная нам истина. Все можно доказать, если есть желание поверить.

— Но тем не менее наш суд и кодекс судейской этики действуют на более осязаемой материальной основе.

— Это верно, — согласился Эллери.

— Что ж, будем считать, что мы провели чудесный литературный вечер, — сказал доктор, — прекратим эту болтовню и пойдем в мой клуб за выпивкой, которую я вам обещал.

Улыбаясь, он встал.

Эллери вздохнул.

— Кажется, мне придется в конце концов выложить на стол все карты.

— Что это значит?

— Извините, пожалуйста.

Эллери встал и пошел в спальню.

Доктор Макклур слегка нахмурился и раздавил в пепельнице сигарету. Эллери вернулся, держа в руках небольшой конверт.

— Полиция ничего не знает об этом письме, — предупредил Эллери. Он подал письмо доктору. Доктор повертел его своими крепкими, длинными пальцами. Это был изящный конверт с орнаментом из розово-желтых хризантем. На конверте аккуратным почерком Карен Лейт было написано только одно слово: «Джону». На обратной стороне конверта — золотая идеографическая японская печать, так хорошо знакомая доктору. Конверт был сбоку вскрыт, и доктор увидел в нем сложенный вдвое листок почтовой бумаги. Конверт был грязный, с пятнами от росы, как будто он долгое время находился на открытом воздухе.

— Я нашел это сегодня днем в водосточном желобе на крыше дома Карен Лейт, — сказал Эллери, внимательно наблюдая за доктором. — Он лежал около половинки ножниц. Он был запечатан, но я вскрыл его. И никому ничего не говорил… до настоящего момента.

— Сойка, — задумчиво проговорил доктор.

— Несомненно. Очевидно, она сделала в комнату два рейса: первый с половинкой ножниц и второй с этим конвертом. Вероятно, золотая печать очаровала воровской глаз этой птицы.

Доктор кивнул и снова повертел в руках конверт.

— Интересно, — пробормотал он, — откуда Карен взяла второй листок бумаги? Я думал, что у нее в спальне не было бумаги, раз она послала за ней Кинумэ…

— О, возможно, у нее оставался один лист бумаги и конверт, — просто ответил Эллери. — Но поскольку она собиралась написать два письма, одно вам и другое Морелю…

— Да.

Доктор положил конверт на столик и повернулся спиной к Эллери.

— К несчастью, — сказал Эллери, — не всегда происходит так, как нам хочется. Если бы не вмешательство этой птицы, все было бы по-другому. В этом конверте — если вы достанете оттуда записку — находятся последние слова Карен Лейт. Она заявляет, что собирается лишить себя жизни, и пишет почему. Она пишет, что рак — диагноз, который установлен вами, — болезнь неизлечимая и единственный выход — самоубийство.

Доктор Макклур пробормотал:

— Ах, вот как вы узнали. А я-то думал, что на долю вашего интеллекта выпала более сложная работа.

— Так вы понимаете, почему мне нужно спросить вашего совета, доктор? Конечно, очень жаль, что я обладаю таким вечно неудовлетворенным, вечно ищущим умом. Мне искренне жаль. Ваше преступление заслуживает лучшей участи, чем быть раскрытым. Я должен просить вашего совета, потому что сам не могу решить, как мне поступить. Решение в ваших руках, доктор.

— Да, — задумчиво проговорил доктор.

— Вы можете поступить трояко: уйти и продолжать хранить молчание. В этом случае вы сбрасываете решение на мои плечи. Вы можете пойти и заявить в полицию. Этим самым вы нанесете Еве последний, завершающий удар. Или можете уйти и…

— Я думаю, — спокойно сказал доктор, поворачиваясь к Эллери, — что я знаю, как мне поступить.

Доктор взял шляпу.

— Что ж, прощайте.

— Прощайте, — ответил Эллери.

Доктор Макклур протянул ему свою сильную руку. Эллери медленно ее пожал, как руку хорошего друга, с которым видишься в последний раз.

Когда доктор ушел, Эллери сел перед камином, взял конверт, некоторое время печально смотрел на него, потом чиркнул спичкой, поджег уголок конверта и бросил его в камин. Потом, скрестив руки, наблюдал, как он догорал. Он вспомнил слова, которые доктор произнес в конце разговора:

«Ах, вот как вы узнали? А я-то думал, что на долю вашего интеллекта выпала более сложная работа».

И Эллери вспомнил, как он сегодня тщательно обыскивал дом Карен в надежде найти чистый листок японской почтовой бумаги. Как долго он сидел в тишине дома, в комнате, где она умерла, стараясь как можно искуснее подделать ее почерк, чтобы написать единственное слово: «Джону». Как он вложил чистый листок бумаги в заготовленный конверт, заклеил его и приложил к золотому сургучу личную печать Карен Лейт. А потом разорвал сбоку конверт, испачкал его и имитировал на нем пятна росы.

Интеллектуальный процесс. «Да, — подумал он, — вполне интеллектуальный».

И наблюдая за тем, как плавится сургуч на догорающем конверте, он думал о том, как можно доказать случай интеллектуального убийства. Как доказать, что человек совершил убийство не своими руками, а с помощью работы одного мозга? Как наказывать в таком естественном случае, как совершение справедливого возмездия? Как поймать ветер, заарканить облако или заставить справедливость вынести смертный приговор?

Печально смотрел Эллери в камин. Он видел, как пламя облизнуло последний кусочек бумаги. И все, что осталось, — это кучка пепла и золотистый шарик.

Он подумал, что блеф — единственная защита против неощутимого, а совесть — единственный советчик и руководитель в жизни.

И он подумал, как легко ввергнуть человека в бездну отчаяния, имея в руках только ручку, чернила, бумагу и сургуч. Легко и в то же время ужасно.

Он поежился, сидя у потухшего камина. Слишком непосильна для человека задача разыгрывать из себя бога, творящего справедливое возмездие.

Коротко об авторах

РОБЕРТ ПАЙК — псевдоним американского писателя Роберта Фиша. Родился в Кливленде, штат Огайо, 21 августа 1912 г. К детективу обратился в 1960 г. Это была «вариация на тему» Артура Конан Дойла. В последующие годы было создано еще 11 подобных «вариаций». Одновременно с этим Р. Фиш обратился и к серьезному детективу. С 1963 г. начинает выходить серия полицейских процедурных романов и рассказов с лейтенантом Кленси, она продолжалась до 1976 г. и включает 7 романов. В 1979 г. писатель в соавторстве со знаменитым футболистом Пеле опубликовал книгу «Пеле, моя жизнь и замечательная игра».

23 февраля 1981 г. Роберта Фиша обнаружили мертвым в кабинете с авторучкой в руке.

На русский язык произведения Р. Пайка не переводились.

АЛИСТЕР МАКЛИН — родился в Глазго, Шотландия, в 1922 г., где и окончил университет. Во время второй мировой войны служил в военно-морском флоте. В 1954 г. принял участие в литературном конкурсе, который выиграл новеллой на морскую тематику. В дальнейшем писал шпионские и приключенческие книги, но почти во всех отдавал дань излюбленной теме моря. Маклин любит динамику действия, экзотичность мест событий, сильных, мужественных героев. Несколько произведений писатель опубликовал под псевдонимом Ян Стюарт.

2 февраля 1987 г. скоропостижно скончался в Мюнхене.

ЭЛЛЕРИ КВИН — псевдоним двухкузенов: Фредерика Деннея и Манфреда Ли. Оба родились в Бруклине, Нью-Йорк, в 1905 г. Сотрудничество их началось в 1928 г. Издано 39 романов под псевдонимом Эллери Квин, 4 — под псевдонимом Барнаби Росс, книги рассказов под их собственными именами, циклы радиопьес, приключенческие книги и др.

При известной неравноценности разных периодов творчество Эллери Квина считается классикой американского детектива.

Манфред Ли умер в 1971 г., Фредерик Денней — в 1982 г.

Примечания

1

Флоренс Найтингейл, 1820–1910 гг., известная английская филантропистка, прославившаяся самоотверженной помощью, которую она оказывала больным и раненым. — Ред.

(обратно)

Оглавление

Роберт Пайк Жертва

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Алистер Маклин Путь к пыльной смерти

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Эллери Квин Дверь между…

  Часть первая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Часть вторая

    7

    8

    9

    10

    11

  Часть третья

    12

    13

    14

    15

    16

  Часть четвертая

    17

    18

    19

    20

    21

  Часть пятая

    22

    23

    24

Коротко об авторах

*** Примечания ***