Чужие браки [Рози Томас] (fb2) читать онлайн

Рози Томас Чужие браки

1

Стоял конец октября.

Лондон скрылся из вида, и люди, сидящие в машине, могли теперь наслаждаться красотой осеннего леса, тянущегося вдоль шоссе. В городе осень являлась в образе нового вида из окна — увядающие тополя и каштаны, а в общем — все тот же пейзаж, но здесь яркие кроны деревьев на фоне бурых полей и серебристо-серого неба напоминали пожар.

— Посмотри, — обратилась Нина к своему спутнику, — вот она, природа во всей своей красе. Ничего похожего на нашу городскую жизнь. И с сегодняшнего дня я — часть всего этого мира. Как там в стихотворении?..

Нина прекрасно помнила эти строки, но она боялась всколыхнуть в памяти неожиданную цепочку ассоциаций. Иногда память играла с ней злые шутки, неожиданно извлекая на свет какую-нибудь сцену из прошлого или обрывок фразы, которые заставляли Нину плакать. А слез в ее жизни и так было более чем достаточно.

— «Время туманов и зрелых плодов урожая…» — подсказал Патрик.

— Да, точно.

Строка из стихотворения навевала мысли о завершении какого-то важного периода жизни, вслед за которым неизбежно следовало равнодушное спокойствие, означавшее начало увядания.

Нина оглянулась, как будто бы надеялась еще раз увидеть вдали очертания Лондона. Но сзади не было ничего, кроме дороги, машин и буйства осенних красок.

Нина подумала, что уже уехала из Лондона, но еще никуда не приехала. У нее было такое чувство, что весь огромный мир, в котором она жила до сих пор, сжался до таких размеров, что мог поместиться в машине Патрика.

— Именно так я себя и чувствую, — произнесла Нина, имея в виду стихотворение.

— Ты еще не такая уж зрелая, — пошутил Патрик.

— И с плодами дела тоже обстоят неважно.

— Плоды — это твоя работа. И потом, тебе только тридцать пять…

… И поэтому, хотя она и вдова, у нее еще достаточно времени, чтобы встретить другого мужчину, а может быть, и выйти за него замуж, обзавестись, если ей этого захочется, целым выводком детишек. Не так уж много времени, но вполне достаточно. Патрик не хотел, чтобы она забывала об этом, но был достаточно деликатен, чтобы не говорить на эту тему прямо. Нина была благодарна ему за работу, однако какая-то ее часть в то же время хотела, чтобы ее любящие друзья перестали ходить вокруг нее на цыпочках, чтобы кто-нибудь из них прикрикнул на нее как следует: «Твой муж умер, но ты жива и должна, черт возьми, как-то с этим справиться».

Именно так она пыталась себя расшевелить. Ее переезд в Графтон должен был помочь ей в этом.

Нина протянула руку и прикоснулась к бедру Патрика. Сквозь одежду чувствовалось тепло его тела и сила мускулов. Патрик не вздрогнул, даже не пошевелился, но Нина немедленно убрала руку. У Нины часто возникало такое чувство, что смерть Ричарда изъяла и ее, а не только его, из мира материальных вещей. Вдовы не касаются сидящих рядом мужчин. Они лишь скорбно принимают молчаливые объятия, похлопывания по плечу и пожатия холодных рук, но никогда не дотрагиваются первыми, чтобы почувствовать успокаивающее тепло живой плоти.

— Спасибо, Патрик, что помогаешь мне перебраться, — сказала Нина.

Патрик на секунду оторвал глаза от дороги, чтобы взглянуть на свою спутницу. Он вел очень осторожно. Сегодня заднее сидение машины было снято и все пространство занимали аккуратно упакованные коробки — самые дорогие и ценные вещи Нины. Остальные должен был доставить фургон, который выехал чуть позже.

— Ты же знаешь, я ведь хотел перевезти тебя сам и посмотреть, как ты устроишься на новом месте, — сказал Патрик и опять стал пристально следить за дорогой.

Сзади показался немецкий автобус с туристами, и Патрик тут же взял вправо, чтобы пропустить его. «Будь на его месте Ричард, — подумала Нина, — он сильнее нажал бы на акселератор, чтобы машина резко вырвалась вперед». Нина разглядывала лица пассажиров за стеклами автобуса. В основном это были пожилые пары, главной целью которых было приятно провести время вместе. Нина поспешила отогнать надвигавшийся призрак грусти.

— Хочешь, остановимся где-нибудь выпить чаю? — спросил Патрик.

— Я-то нет, но раз тебе хочется, давай остановимся прямо здесь, — ответила его спутница.

Нина взяла с собой корзинку с чашками, заваркой и небольшим электрическим чайником, как советовала статья о переезде в журнале по домоводству. Во время сборов Нина проявила настоящий организаторский талант. Она составила больше дюжины различных списков, все время что-то добавляя и вычеркивая, на ходу меняя решения. Зато все было продумано до деталей, на каждой коробке была наклейка, на которой было указано, куда именно следует отнести ее по прибытии. Нина сама обмеряла мебель, причем проверила размеры дважды. Она могла без труда найти любую мелочь.

Главная проблема была в другом: правильно ли она делала, что переезжала, или же просто сошла с ума, а именно таково было мнение почти всех ее друзей.

— С тобой все в порядке? — спросил Патрик.

— Все просто замечательно, — улыбнулась Нина.

Сельский пейзаж казался бесконечным. До Графтона было еще около часа.

Сначала впереди показались две симметричные башенки собора. Потом стал виден и сам городок, который окружали поля, переходящие в гряды невысоких серых холмов. Типично английский пейзаж. Пилигримам, приходившим в Графтон лет пятьсот назад, наверняка открывался тот же вид, когда они спускались с холмов и приближались к городу.

Со времени детства Нины город разросся, вобрав в себя несколько пригородных местечек, выглядевших довольно уродливо. На съезде с Лондонского шоссе уже не было, как раньше, парка. Вместо него Нина увидела огромный супермаркет и сложенные из того же красного кирпича миниатюрные домики, тесно прижавшиеся друг к другу, да пару бензоколонок и небольшое кафе. Дорога постепенно превратилась в сложное переплетение перекрестков и светофоров. Ветер в беспорядке разбрасывал по улицам бумажный мусор.

— Езжай прямо, — сказала Нина, почувствовав вдруг желание извиниться перед Патриком за неприглядный вид за окном. Патрик повернул к собору.

Они пересекли Олд-бридж и очутились в старом городе. Мощеные улочки вели прямо к собору, к соборной площади. Было уже четыре часа. Улицы были полны машин, тротуары — людей, направляющихся за покупками — матери с колясками, другие — с детьми школьного возраста, старики. Глядя на все это, Нина вдруг почувствовала себя счастливой. Многое в облике родного города изменилось, но главное впечатление было то же, что и в детстве, когда Нина росла здесь, и это было прекрасно.

Дома были сложены из белого известняка и, казалось, сияли в лучах солнца. Нина узнавала изящные изгибы улиц — Саутгейт, Койн-стрит, Дроверс, любовалась безупречными пропорциями зданий, верхушками крыш — все казалось ей восхитительным и до боли близким. Они ехали мимо арки, за которой виднелся мощеный двор и серый фасад церкви.

— Куда теперь? — спросил Патрик.

— Вон туда, — показала Нина.

Они въехали в узенький коридор, по которому едва могла продвигаться машина. Миновав его, они наконец оказались в самом сердце Графтона — у лужайки перед собором. С одной стороны за высокими стенами виднелась соборная площадь, с другой — западная стена собора.

Патрик взглянул наверх, где на галерее из авантюрина в нишах безмолвно стояли святые и архангелы, взгляд его заскользил выше, от подножия колонн и контрфорсов к огромному темному окну и еще выше, туда, где красовался бельведер, выполненный в готическом стиле.

— А я и забыл, как величественно выглядят соборы, — проговорил он наконец.

Нина почувствовала себя польщенной.

— Я тоже успела забыть. Каждый раз это поражает меня заново. А вот и мой дом.

С одной стороны лужайки, как бы огораживая ее с севера, тянулся ряд домов эпохи Георга. К каждой двери вели четыре ступеньки с железными перилами, а окна первого этажа украшали причудливые литые гирлянды листьев. Дом Нины стоял в центре этого ряда, как раз напротив тутового дерева, которое росло в самом центре лужайки.

Нина вышла из машины, руки и ноги ее затекли и, разминая их, она скользнула взглядом по темным, безжизненным окнам дома.

— Когда я была маленькой, — сказала Нина, — то часто говорила, что хочу жить на Аллее Декана. Мама обычно смеялась надо мной. «Зачем же на Аллее Декана? — говорила она. — Почему уж сразу не в епископском дворце?» А я отвечала на это, что не хочу замуж за епископа, потому что у него очень смешные зубы.

Патрик подошел к Нине и встал рядом.

— Вот ты и дома, — сказал он.

Нине слышалось в его словах совсем другое: «Что же, может, это не такая уж безумная идея — поселиться здесь», — и слышалось настолько отчетливо, словно Патрик действительно произнес эти слова.

— Ключи у тебя есть? — спросил Патрик.

Нина вынула из сумки тяжелую связку и показала Патрику.

— Целых три, один — от замка с сигнализацией.

Патрик подождал, пока Нина поднимется по ступенькам и откроет дверь.

Нине нравилось смотреть на пустой дом. Она восхищалась изяществом строгих геометрических линий, идеально отделанных стыков. Будто само время до блеска отполировало дубовый паркет гостиной. Оконные ставни идеально пригнаны, а открыв их, можно было увидеть окно, состоящее из квадратов стекла, разделенных тонкими металлическими переплетами. Дневной свет струился внутрь мягко и ровно. Лестница, ведущая наверх, была украшена литьем причудливого узора. Спальни, находившиеся наверху, были просторными, квадратными, в каждой — камин, украшенный росписью. Дом был слишком велик для Нины, но это не имело особого значения. Ричард оставил ее богатой. Нина до сих пор еще была обескуражена цифрами, которые содержались в его завещании.

На чердаке дома предыдущие владельцы оборудовали что-то вроде студии. Скат наклонной крыши был стеклянным, внизу был небольшой портик, выходящий на лужайку и к восточному порталу собора. Готический бельведер, казалось, парил в небесах прямо над головой Нины.

Здесь она будет работать. Сюда принесут вскоре ее этюдник, мольберт, письменный стол и все, что ей необходимо, — коробки с красками и огромное количество бутылочек с цветными чернилами и цветные карандаши. Нина была иллюстратором детских книг, признанным и довольно известным.

— Нина! — раздался откуда-то снизу голос Патрика.

— Сейчас иду.

Патрик стоял на пороге гостиной. Дверь позади него была открыта, и можно было разглядеть окно, а за ним — тутовое дерево, святых и архангелов, неподвижно застывших в своих нишах.

— Ну, и как тебе все это? — спросила Нина.

— Восхитительно, — ответил Патрик. — Очень красивый дом.

Протянув руки, Нина обняла его. Она вновь почувствовала в Патрике какое-то внутреннее сопротивление: не то что бы отказ, а скорее какую-то напряженную сдержанность, как будто он не знал, что делать с Ниной. Она не ждала ничего такого: Патрик был голубым, и все десять лет, что они были знакомы, Нина прекрасно об этом знала. Но теперь неловкость Патрика подчеркивала, что ее тяжелая утрата и последовавшие вслед за ней многочисленные проявления сочувствия как бы ставили Нину в особое положение, заставляли существовать отдельно от всех. Считалось, что с ней нужно обращаться исключительно бережно, никому и в голову не приходило, что ее горе, так же как необходимость жить, заставляли ее подсознательно желать совсем другого: чтобы ее схватили, не спрашивая о ее желаниях, и любили так грубо и неистово, что это начисто стерло бы из ее памяти все остальное. Иногда Нина почти что молилась о том, чтобы это произошло.

— Давай спустимся на кухню и выпьем чаю, — предложила Нина.

— Прекрасно, — Патрик слегка похлопал ее по плечу.

Коробки, выгруженные из машины, были сложены у входной двери.

— Тебе надо было подождать меня, а не таскать одному, — всплеснула руками Нина.

— Ну уж если я, по-твоему, не могу поднять пару ящиков, то кто же тогда?

Патрик был антикваром. Он работал один и специализировался в довольно специфической области: его интересовала в основном дубовая мебель староанглийского стиля.

— Я очень благодарна тебе за все, что ты сделал, — быстро произнесла Нина. — Не только сегодня, а за все время со дня смерти Ричарда.

В тот день Патрик приехал к ней сразу же после того, как было получено из Норфолка сообщение о трагедии.

— Все в порядке, — ответил Патрик. — Если тебе что-то понадобится, ты знаешь, где меня найти.

Да, она знала. Вдруг, казалось бы, без малейшей связи со словами Патрика, Нина ощутила уверенность, что поступила правильно, когда продала дома и машины, сдала на хранение коллекцию Ричарда и приехала в Графтон. В Лондоне она была для всех вдовой Ричарда Корта. Здесь же ей предоставлялась полная свобода стать тем, кем ей захочется.

— Итак, чай.

Кухня находилась в подвале. Здесь было изобилие высоких буфетов, выкрашенных в серовато-голубой цвет, в промежутках между ними виднелась кирпичная кладка и шиферная плитка. Французские окна выходили на небольшой дворик позади дома. Нина вынула из корзинки чайник, налила в него воды и включила в розетку, а затем принялась распаковывать чашки и блюдца. Патрик тем временем рассматривал кухню. Он обнаружил двери, ведущие в кладовку и в уборную, исследовал пустые буфеты и отделения для вина, подвигал туда-сюда каждую дверцу.

Нина не очень любила кухню. Нарочитая простота помещения была не в ее вкусе. В Лондоне, где Нина готовила для Ричарда и их друзей, ее кухня была оборудована совсем по-другому: много нержавеющей стали и черное покрытие под гранит. Но здесь Нина не собиралась ничего переделывать. Кухня не будет центром ее дома, как это было в Лондоне. Она будет готовить здесь только для себя и делать это как можно быстрее и проще.

Нина разлила чай и протянула Патрику его чашку. Они уселись рядышком на один из рабочих столиков, потому что больше сидеть было не на чем.

— Посмотри только на все эти финтифлюшки на дверцах буфета. Удивительно, что здесь нет еще цветочков, нарисованных по трафарету, — пошутил Патрик.

— Ты прав, — улыбнулась Нина. — Я могу нарисовать их сама. Хотя Ричарду бы это не понравилось, как ты думаешь?

В Лондоне они тоже жили в доме эпохи короля Георга. Но архитектор, которого пригласил Ричард, полностью переделал интерьер. Он перестроил все таким образом, чтобы освободить огромные, очень светлые помещения, которые они не стали загромождать мебелью. Ричард купил еще квартиру в современном доме, где он поместил быстро разрастающуюся коллекцию современной живописи и скульптуры. Иногда они устраивали там вечеринки. Еще был дом на побережье, в Норфолке, с мраморными полами и толстыми стенами. Эти просторные величественные помещения видели ее счастливую семейную жизнь, а после смерти Ричарда казались Нине невыносимо однообразными и раздражающе просторными. Она продала дома, прибавив тем самым значительную сумму к своему и без того огромному наследству. Ричард был юристом и параллельно вел операции с недвижимостью. В середине восьмидесятых он сумел разбогатеть, но только после его смерти стало понятно, насколько богаты были Корты.

Патрик пил чай и смотрел на Нину. Она сидела чуть ссутулившись, держа чашку обеими руками. Нина выглядела спокойной, собранной, вполне способной принимать решения и самостоятельно устраивать свою жизнь, как, впрочем она делала и раньше. Патрик восхищался этой женщиной, ее силой духа. Ему довелось видеть смерть близких людей и он знал, как это отражалось на оставшихся в живых. И сдержанность Нины производила на него очень сильное впечатление.

— Так ты поэтому перебралась сюда? — спросил Патрик.

— Ты хочешь сказать, потому что соборная площадь, небольшой городок типа Графтона, да и сам этот дом — совсем не то, к чему я привыкла, живя с Ричардом?

— Да.

— Отчасти поэтому. Но еще мне очень нравится чувствовать, что я родом отсюда. Ощущение корней. Ведь это важно, правда?

Патрик, который вырос в Илфорде, пропустил ее вопрос мимо ушей.

— А ты знаешь здесь кого-нибудь?

— Ни души.

Нина была единственным ребенком в семье. Детство и юность ее прошли в Графтоне, но когда ей исполнилось восемнадцать, она уехала учиться в художественную школу. Примерно через год ее родители перебрались в другое место. Сейчас их уже не было в живых. Все ее связи с Графтоном давно были прерваны.

Неожиданно Нина рассмеялась.

— Здесь я могу родиться заново. Некому будет смотреть мне через плечо. Признайся, ведь ты немного завидуешь этой возможности избавиться от навязчивых ярлыков, которые люди вешают друг на друга, будучи знакомы достаточно долго? «Нина не любит карри, ничего не понимает в музыке и всегда плачет, смотря сентиментальные французские фильмы».

Патрик кивнул и продолжил:

— «Патрик водит машину как старая дева, жуткий сноб и никогда не научится кататься на лыжах».

Теперь рассмеялись оба.

— Все же не надо меняться слишком сильно, — сказал Патрик. — Всем друзьям, которые любят тебя такой, какая ты есть, будет очень не хватать прежней Нины.

— Хорошо, не буду.

Нина задумалась. Она надеялась, что, начав все сначала, вдали от людей, которые знали их с Ричардом, сможет избавиться от невосполнимости своей утраты. Возможно, это было наивно, но она очень хотела, чтобы все было именно так.

Сверху послышался стук дверного молотка. Прибыл фургон с мебелью.

Патрик руководил выгрузкой. Это заняло гораздо меньше времени, чем он предполагал, так как Нина привезла с собой только самое необходимое. Здесь было всего несколько вещей, памятных ему по лондонскому дому Кортов: шифоньер времен королевы Анны, диваны, стулья и еще французская настольная лампа на подставке в форме ладьи. Фургон разгрузили меньше чем за два часа, и он уехал.

Нина и Патрик немного выпили в гостиной. Мебели в комнате почти что не было, и их голоса отдавались эхом. В темноте за окнами величественно сиял подсвеченный фасад собора.

— Тебе хватит всего этого? — спросил Патрик, имея в виду обстановку.

— Я постаралась привезти как можно меньше, — ответила Нина.

Теперь она уже не чувствовала себя такой уверенной. Ей вдруг вспомнилось, как люди из агентства, куда она сдала коллекцию на хранение, упаковывали полотна и оборачивали джутовой материей статуи, перед тем как унести их.

— На первое время хватит, а потом я что-нибудь куплю, — сказала она. — Что-нибудь новое, другое.

— Хочешь, я останусь и свожу тебя куда-нибудь пообедать? — спросил Патрик.

— Спасибо, — ответила Нина. — Это очень мило с твоей стороны. Но тебе ведь так долго ехать обратно. А мне надо распаковать вещи.

Патрик понял, что Нина хочет остаться наедине со своими мыслями о будущем, какими бы они ни были. Он выпил еще стакан вина — очень не хотелось уходить, затем встал. Нина проводила Патрика до лужайки, где он припарковал машину. Они договорились насчет уик-энда и пообещали друг другу созвониться. Патрик расцеловал Нину в обе щеки, сел в машину и уехал.

Нина вернулась в дом и закрыла за собой дверь. Она медленно поднялась в спальню и остановилась около кровати, поглаживая ее полированную спинку. Ричард купил эту французскую кровать в качестве свадебного подарка жене.

В их брачную ночь Ричард укачивал Нину и просил ее представить себе, что они плывут в лодке по спокойному морю. Нина улыбалась мужу. Все было как во сне, и море удовольствий, казалось, не имело границ.

Нина обхватила себя руками, впилась ногтями в плечи, чувствуя спасительную боль.

— Почему ты оставил меня? — медленно произнесла она. — Я не могу жить без тебя.

Сейчас приезд в Графтон казался ей полной бессмыслицей. Даже если Нина продаст все, что они покупали вместе с Ричардом, уберет все, что так или иначе касается их совместной жизни, все равно и тогда будет болезненно ощущать его отсутствие.

В тишине пустого дома Нина громко разрыдалась.

2

Первыми Нину заметили Дженис Фрост и Марсель Уикхем. Они делали покупки в супермаркете, когда из-за соседнего ряда полок вышла высокая стройная женщина в черной юбке. Рыжие волосы были небрежно собраны в пучок, губы накрашены слишком ярко для ее бледного лица.

— Кто это? — заинтересовалась Дженис. Ей казалось, что она знает в городе всех или, по крайней мере, всех, кто заслуживает внимания.

Марсель посмотрела в ту сторону, куда указывала подруга. Женщина направлялась к выходу, неся пустую проволочную корзину, и вскоре скрылась из виду.

Марсель погрузила на свою тележку большую пачку стирального порошка и покатила ее дальше вдоль упаковок с кашами и соками.

— Понятия не имею, — сказала она. — Наверное приезжая. На голове Бог знает что.

Подруги методично обследовали супермаркет, двигаясь взад-вперед вдоль рядом, но рыжеволосая женщина больше не попалась им на глаза.

Нина заплатила за покупки, ставя их по очереди на специальный конвейер, расстроенно глядя на порции мяса, рыбы, овощей, рассчитанные на одного человека. Она любила готовить, но не получала никакого удовольствия, делая это для себя одной.

У Нины не было машины в Графтоне. Она продала и «альфу-ромео», которую купил ей Ричард, и «бентли-купе» сразу после смерти мужа — не могла сесть ни в одну из них. В супермаркет она приехала на небольшом автобусе, напоминавшем ей детскую игрушку.

Нина протиснулась в автобус, полный пенсионеров и молодых мамаш со складными колясками, прижав к бедру свою довольно легкую ношу. Автобус выехал со стоянки как раз перед «вольво» Дженис, в котором та ехала вместе с Марсель.

Затем Нина встретилась с Эндрю Фростом, мужем Дженис. Эндрю узнал ее.

Нина работала. Она рисовала тигра, выглядывающего из джунглей, для детского букваря. Ей удалось занять себя на целое утро. Нина работала медленно, то и дело макая кончик кисточки то в золотистую, то в изумрудную, то в бирюзовую краску. Проработав несколько часов, Нина подняла наконец голову и увидела над головой ярко-синее небо.

Было время ланча, но Нина не могла сейчас заставить себя приготовить даже что-то очень простое. Вместо этого она взяла с вешалки свое ярко-красное пальто и вышла прогуляться по лужайке.

Эндрю отлучился из офиса, чтобы послушать органный концерт. Он как раз направлялся к западному входу собора, радостно предвкушая целый час, наполненный музыкой и свободный от посетителей и телефонных звонков. И тут он увидел рыжеволосую женщину в малиновом пальто. Эндрю сразу же узнал ее. Костюм, в котором Нина играла когда-то Беатриче в школьном спектакле, был точно такого же цвета.

Эндрю ускорил шаг и нагнал Нину.

— Нина Стрейндж, я не ошибся? — спросил он.

Нина остановилась. Повернув голову, она увидела коренастого мужчину с редеющими светлыми волосами. На нем был костюм и плащ, хотя на небе не было видно ни облачка.

— Не узнаете меня, — утвердительно сказал мужчина.

Тень догадки промелькнула на лице Нины.

— Да нет, кажется узнаю. Подождите минутку…

— «Когда я говорил, что умру холостяком, я думал, что не доживу до свадьбы».

— О, Боже, вот теперь я вспомнила. Эндрю, не так ли?

— Эндрю Фрост. Бенедикт вашей неподражаемой Беатриче.

— Боже, как давно это было! — Они пожали друг другу руки. Нина радостно рассмеялась. Она вспомнила неуклюжего подростка, который играл вместе с ней в шекспировской пьесе, которую они подготовили в школе.

— Вы были бесподобны, я — ужасен.

— Это не так. Вы играли очень хорошо.

— А ваши ноги в елизаветинских чулках были просто восхитительны!

Эндрю улыбнулся ей.

— Я собирался послушать музыку, — сказал он, — но, может быть, теперь нам лучше пойти в кафе напротив? Вы уже завтракали?

Нина заколебалась.

Обрывки воспоминаний, прокручиваясь в ее голове, быстро приобретали форму, обрастая все новыми деталями, как поверхность моментального снимка. Сейчас вместо взрослого мужчины Нина видела перед собой того подростка, с которым была знакома когда-то и чем больше она вглядывалась в это лицо, тем более реальными казались черты мальчика и более призрачными — черты взрослого, так что в конце концов Эндрю сегодняшний стал казаться воспоминанием. Ей тут же вспомнились долгие часы репетиций в школьном зале, пахнущем мастикой для паркета, пронафталиненные костюмы, юношеские драмы, полные слез, но быстро забывающиеся, голоса учителей и друзей. После этого было странно обнаружить себя стоящей на лужайке в тени тутового дерева в образе зрелой женщины, а не юной школьницы.

— Спасибо за приглашение, но сегодня я не могу составить вам компанию, — сказала наконец Нина. — Работаю. Я вышла только на несколько секунд подышать свежим воздухом.

Вот уже три дня Нине некому было сказать даже пару слов. И ей не хотелось, чтобы Эндрю начал расспрашивать ее о жизни в баре за ланчем. Она боялась, что не сумеет пренебречь возможностью хоть с кем-то поговорить и скажет много такого, что совершенно не обязательно знать Эндрю Фросту.

— Работаешь? Так ты что, живешь теперь в Графтоне? — Эндрю стоял, засунув одну руку в карман, расслабленный и беззаботный, и в вопросах его сквозило естественное любопытство.

— Да, решила вернуться сюда, — ответила Нина. — Я купила дом на Аллее Декана.

Эндрю присвистнул от удивления.

— Да ты что!

— А как ты? — быстро спросила Нина. — Последовал примеру Бенедикта и нашел свою Беатриче? — На пальце Эндрю она давно уже заметила золотое обручальное кольцо.

— Я женился на Дженис Белл. Помнишь ее?

Нина покачала головой.

— Наверное, она появилась уже после твоего отъезда.

Нине хотелось завершить беседу: приятно было встретить старого знакомого, но требовалось время, чтобы все это как-то уложилось в ее голове. Она показала глазами на собор.

— Почему бы тебе не пойти все-таки на концерт? Позавтракаем вместе как-нибудь в другой раз.

Эндрю достал из кармана визитную карточку и написал что-то на обороте. Он передал карточку Нине, и она прочла: «Фрост-Рэнсом, консалтинг Инженирз», а чуть пониже — имя и фамилию Эндрю. На сей раз она присвистнула, пародируя Эндрю.

Лицо мальчишки исчезло, перед ней опять был взрослый мужчина.

— Мы устраиваем вечеринку в четверг, — сказал Эндрю. — Там на обороте адрес. Вообще-то ты ведь помнишь, это День Всех Святых, но страшный костюм одевать не обязательно. Приходи обязательно, Дженис рада будет с тобой познакомиться.

— Спасибо. Я точно не знаю, но я… постараюсь.

— Ты уже с кем-нибудь познакомилась у нас в Графтоне?

— Пока ни с кем, — ответила Нина.

— Тогда ты просто обязана прийти. И не спорь, — Эндрю пожал ей руку, как бы скрепляя тем самым их уговор. — Итак, в четверг.

Нина рада была бы придумать какую-нибудь отговорку, но Эндрю уже повернулся и зашагал в сторону собора. Нина вернулась к работе.

Конечно, Нина не собиралась идти на вечеринку. Она решила в четверг позвонить Эндрю в офис и передать свои извинения через секретаря. Наступил четверг, прошло полдня, и вдруг Нина поняла, что на самом деле ей хочется совсем другого.

Нина закончила рисунок, вложила его в лист кальки и положила в этюдник. Она была довольна своей работой. Студия полностью ее устраивала, и работалось ей здесь гораздо быстрее, чем ожидала она сама и ее издатели. Что ж, она пойдет на вечеринку к Фростам, потому что не может придумать причину, чтобы отказаться. Как можно скорее, чтобы не передумать, она отыскала в телефонной книге телефон транспортного агентства и заказала машину на восемь тридцать.

Марсель Уикхем была профессиональным кулинаром. Это утро она провела у Дженис, помогая ей готовить еду для вечеринки. Обе женщины работали в свое удовольствие под тихое мурлыканье радио.

Сейчас Дженис восхищенно смотрела на полный противень румяных гренков, только что вынутый из духовки. Она не удержалась, взяла один и засунула в рот.

— Восхитительно, — сказала она. — Ты готовишь как богиня, Map, тебе это известно?

— Передай мне, пожалуйста, формочку, — Марсель вытерла руки о передник, на грудке которого красовалась эмблема кулинарной школы, где она работала демонстратором блюд.

— Мне это очень нравится, — продолжала Марсель. — Мне нравится чистить, резать, смешивать, украшать, — лицо ее расплылось в улыбке. — Я по-настоящему люблю все это. Еще с детства. А еще очень приятно видеть результат своей работы, чувствовать, что всем нравится то, что ты приготовила.

— Счастливая, — вздохнула Дженис.

Марсель наполнила пластиковую формочку икрой из баклажанов и начала выдавливать на гренки аккуратные розочки.

— Я прочла где-то, что кулинария — одна из трех вещей, которые стоят посередине между ремеслом и искусством.

— А остальные?

— Садоводство.

— Ха! — Дженис взглянула в окно на свой большой запущенный сад, который чаще всего использовали как футбольное поле ее два сына.

— И секс.

— Ха-ха!

Они посмотрели друг на друга поверх стола. В глазах обеих можно было прочесть одно и то же — это можно прочесть в глазах любой женщины, которая замужем уже много лет: вечно усталые мужья, вечно ноющие и чего-то требующие дети, и секс, который давно уже стал привычкой и перестал иметь что-либо общее со страстью. Этим взглядом обе женщины как бы молчаливо признавались друг другу, что в душе, несмотря ни на что, продолжали чувствовать себя иногда свежими и полными жизни, как в юности.

— Я, пожалуй, выбираю цветочки, — сказала Дженис, и обе рассмеялись.

— Кто будет сегодня? — спросила Марсель.

— Как обычно: Роузы, Клегги, Рэнсомы.

Всего вместе с Фростами и Уикхемами их было пять семей. Они отдыхали, ели, пили, сплетничали в гостях друг у друга, их дети у всех, кроме Роузов, были маленькие, проводили вместе уик-энды, отпуска они тоже проводили все вместе. Конечно, у них было еще множество знакомых, многих из которых Дженис назвала и сейчас, но именно эти десять человек чувствовали себя как бы маленькой партией.

«Пять сияющих созвездий не небосводе Графтона», — назвал их всех как-то Дарси Клегг полушутя-полувсерьез, и они тут же выпили тост за звездное небо Графтона.

— В общем всего человек пятьдесят, — закончила Дженис. — Кажется, ты знакома со всеми. Ах, да, кроме одной женщины, с которой Эндрю вместе учился в школе. Он на днях случайно столкнулся с ней на лужайке перед собором.

— И как всегда наш неподражаемый Джимми.

Подруги опять обменялись понимающими взглядами. Все жены в их компании любили Джимми Роуза. На вечеринках он танцевал и флиртовал со всеми. У него был особый талант заставить каждую считать, что хотя он из вежливости весьма и весьма любезен с остальными, но именно она — та единственная, кто интересует его по-настоящему.

— Что ты наденешь? — спросила Марсель.

Дженис поморщилась:

— Придется то мое, черное. Достаточно устрашающе, к тому же я слишком располнела для всего остального. О, Боже! Взгляни-ка на часы! Через полчаса все уже начнут собираться.

В четыре часа Вики Рэнсом, жена компаньона Эндрю, привезла из школы детей. Она сама вызвалась сделать это, хотя была на сносях — до родов оставалось недели две. Сначала в кухню с криками ворвались сыновья Дженис, за ними — дети Вики и Марсель. Маленьким Фростам было одному — девять, другому — одиннадцать. Оба были в отца — коренастые, с такими же светлыми волосами и квадратными подбородками. Старший, Тоби, тут же вынул из кармана и натянул на лицо страшную маску и с душераздирающим воплем обернулся к семилетней дочери Марсель. Девочка завизжала и побежала прятаться за мать.

— Не будь ребенком, Дейзи, — сказала Марсель. — Ведь ты же знаешь, что это всего-навсего Тоби. Привет, Вики.

Мальчишки убежали, а Дейзи и дочь Вики продолжали крутиться вокруг матерей. Младшая дочь Вики, которая заснула по дороге, осталась в машине.

Вики устало облокотилась на кухонный стол.

— Они дрались всю дорогу. Девочки против мальчиков. Мальчики, конечно, победили.

Дженис подвинула ей табуретку.

— Бедняжка! Садись, выпей чаю.

Мальчики прибежали обратно и стали требовать, чтобы их накормили. Дженис раздала чай, бутерброды с медом и куски шоколадного торта. Шум ненадолго затих, и женщины продолжали разговор.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Марсель у Вики.

— Честно говоря, как Джон Херт в «Чужом».

— Тяжело наверное, — отозвался с другого конца стола Тоби Фрост.

Вики с трудом водрузилась на табуретку. Она закинула руки за спину и стала массировать поясницу. Волосы ее были заколоты в пучок, лицо раскраснелось. Продолжая потирать спину одной рукой, она потянулась другой за шоколадным тортом.

— И никак не могу заставить себя есть поменьше. Хрустящий картофель, шоколад, пирожные, рисовый пудинг прямо из коробки. Я стала такая огромная. Раньше такого не было.

— Осталось недолго, — утешила ее Дженис.

— И больше никогда, аминь, — Вики молитвенно сложила руки.

Спокойствие длилось недолго: покончив с едой, дети потребовали, чтобы им помогли мастерить фонари из тыквы и доделывать костюмы привидений. Уильям Фрост уже успел намазать волосы зеленым светящимся гелем, а Дейзи Уикхем, забыв обо всех своих страхах, облюбовала костюм скелета. Эндрю обещал детям до того, как начнется вечеринка, повозить их по знакомым в страшных костюмах.

— Оставляю вас ненадолго, — сказала Вики, беря за руку свою шестилетнюю дочурку, которая тут же захныкала, недовольная тем, что ее уводят от общего веселья. — Увидимся позже. Я буду сегодня в белом. Сможете отличить меня от Моби Дика только по малиновой физиономии.

Когда Вики вышла их кухни, Марсель нахмурилась.

— Вики как-то не очень хорошо себя чувствует в этот раз, — сказала она.

Дженис тоже выглядела озабоченной.

— После родов ей станет намного легче. О, Господи, посмотри-ка на часы. Тоби, пожалуйста, выйди из кухни. Слава богу, Эндрю вот-вот будет дома.

— Я бы не очень на это рассчитывала, — сказала Марсель.

Нина долго обдумывала, что надеть. Было не совсем понятно, что имел в виду Эндрю, когда сказал, что в страшном костюме приходить необязательно. По случаю праздника большинство гостей будут разгуливать по дому в белых простынях, изображая привидения.

В конце концов Нина остановилась на экстравагантном платье из зеленоватого шелка, отделанном шифоном цвета морской волны. Платье это стоило целое состояние, и когда она надела его впервые, Ричард сказал, что она похожа на медиума, приготовившегося к сеансу. Вспомнив об этом, Нина услышала голос мужа так ясно, как будто он стоял за ее спиной.

Нина прижалась лбом к холодному зеркалу ванной. Через минуту, когда спазм прошел, ей удалось сосредоточиться на макияже. Ровно в восемь тридцать приехало такси.

Дом Фростов стоял в конце тихой улочки в фешенебельной пригородной местности. Из окон струился яркий свет, и Нине удалось рассмотреть дом. Он был большой, довоенной постройки, с беспорядочно украшенными фронтонами и высокими каминными трубами. На столбах у ворот висело по фонарю из тыквы и по связке наполненных гелием шариков, бьющихся на ветру. Нина с трудом прошла на своих высоких каблуках по дорожке, выложенной гравием.

Как только открылась дверь, Нине показалось, что она в самом центре Вавилонского столпотворения: шум голосов, ревущая музыка и орды перевозбужденных детей, носящихся туда-сюда по лестнице.

Мелькнуло нечто в красном костюме с рогами и хвостом. Нина с трудом сконцентрировала внимание на женщине, которая открыла ей дверь. Темноволосая, с красивыми глазами и довольно большим ртом, она была одета в элегантное черное платье, скрадывавшее избыток веса. На голове ее была шляпа колдуньи со свисающим на одну сторону пером. Она пристально изучала Нину. Затем лицо женщины озарилось улыбкой, и она произнесла:

— Вы, должно быть, Нина, школьная подруга Эндрю? Заходите, чувствуйте себя как дома.

Дверь гостеприимно распахнулась настежь. Зайдя в дом, Нина отметила про себя приятный низкий голос хозяйки. И шум уже не казался ей таким оглушительным, да и на лестнице было всего-навсего четверо детей. Нина поняла, что проведя неделю в одиночестве, она просто отвыкла от любого шума.

— Я Дженис, — представилась хозяйка дома.

— Нина Корт. Когда-то была Ниной Стрейндж. Извините, что не пришла в карнавальном костюме.

Дженис протестующе покачала бокалом, который держала в руке:

— У вас очень красивое платье. Я сама в последнюю минуту нацепила эту шляпу, а Эндрю с большой неохотой надел свой костюм пингвина. — Тон Дженис был слегка пренебрежительным, но в глазах была гордость за мужа. — Пойдемте же, пойдемте со мной, я приготовлю вам выпить и представлю гостям.

Нина последовала за Дженис в глубину дома. Человек в костюме дьявола сидел на нижней ступеньке лестницы. Он проводил Нину удивленным взглядом.

Нина расцеловалась с Эндрю Фростом, и ей тут же вручили бокал шампанского. Выпив его, она взяла с подноса еще один.

Нину тут же вовлекли в один разговор, затем в другой, но у нее было такое ощущение, словно она потеряла направление в океане незнакомых лиц. Сюрреалистический эффект усилило то, что одни были в костюмах призраков и ведьм, другие — в вечерних платьях или традиционных рубашках с галстуками. Человек в костюме дьявола прокрался через комнату, помахивая хвостом. Он остановился позади хорошенькой девушки лет восемнадцати, которая обносила гостей канапе, и стал гримасничать за ее спиной.

Нина любила вечеринки, но на тех вечеринках, где она бывала до сих пор, с ней всегда был Ричард. Он был как бы буйком, за который всегда можно было зацепиться, почувствовав, что уплываешь слишком далеко. Теперь же привязаться было не к кому, а плыть одной во власти волн было страшновато.

В комнате было жарко и душно: в воздухе были смешаны ароматы не менее дюжины различных духов. Нина обратила внимание на женщину в длинном белом платье на последнем месяце беременности и еще на одну — в сверкающем наряде, оставлявшем снаружи две трети ее молочно-белых грудей. Еще ей запомнился темноволосый мужчина с носом, похожим на клюв, двое других, обсуждавших турнир по гольфу, и худая женщина с задумчивым лицом, которая даже не улыбнулась, когда ее знакомили с Ниной.

Нина выпила три бокала шампанского. Теперь она говорила быстро, оживленно жестикулируя и смеялась с преувеличенной готовностью. Она отчетливо понимала, что все время, с того дня, когда Эндрю пригласил ее, боялась идти одна в этот дом, полный незнакомых людей. Теперь же она боялась, как бы ей не стало плохо. Нине так хотелось, чтобы кто-то был рядом. Ей вдруг захотелось этого так сильно, что руки непроизвольно сжались в кулаки.

Она заставила себя высоко поднять голову и продолжила свой путь среди оживленно беседующих групп. В конце концов, это была самая обычная вечеринка, такая же как сотни других, на которых ей пришлось побывать за свою жизнь, разве что люди держались здесь более непосредственно, так как все хорошо знали друг друга: Графтон был маленьким городком.

Впереди она увидела кухню, освещенную ярче, чем все остальные комнаты. Здесь тоже толпились люди, но их было гораздо меньше. В центре кухни командовала Дженис, уже без шляпы, и еще одна женщина в переднике. Они заставляли едой длинный кухонный стол.

— Вам помочь? — вежливо спросила Нина.

— Спасибо, не надо, но заходите сюда — поболтаем, — ответила Дженис. — Вы уже знакомы с Марсель? Нет? Это Марсель Уикхем.

Женщина в переднике протянула руку и Нина пожала ее. Рука была сухой и теплой, и маленькой, почти как у ребенка.

— Привет, — сказала Марсель. — А мы уже видели вас в супермаркете, Джен и я. Она вам не говорила?

— У меня почти не было возможности поговорить с ней, — объяснила Дженис. — Извините, Нина, мне пора пойти объявить, что все готово. — Дженис тыльной стороной ладони подняла волосы со лба.

— Мы тогда еще все гадали, кто же вы такая, — продолжала Марсель.

— А это всего-навсего я, — сказала Нина.

— И кто же именно? — спросил вдруг мужской голос за ее спиной.

— Дарси, поухаживай за нашей гостьей, а то мне некогда, — попросила мужчину пробегавшая мимо Дженис.

Мужчина послушно склонил голову и подвинул Нине высокую табуретку. Нина села на то же место, на котором до нее сидела Вики Рэнсом.

— Я — Дарси Клегг, — представился мужчина.

Он был старше, чем большинство гостей Фростов, ему было слегка за пятьдесят. У Дарси было приятное крупное лицо и серые глаза под тяжелыми веками. Нине показалось, что на нем вечерний костюм от Голтье, довольно дорогой и очень элегантный, но по рукавам, по спине и по груди пиджак был расшит черной бахромой, вроде ковбойского костюма. Клегг держал в руках стакан, а на столе возле него стояла бутылка виски.

— Это мой карнавальный костюм, — растягивая гласные протянул Дарси.

Нине нравились мужчины, которым было небезразлично, что на них надето.

— Давно в Графтоне? — спросил Дарси.

Нина выпрямилась, почувствовав, что вот здесь, в ярком свете кухонных светильников, начнется сейчас мучительный для нее допрос.

Стараясь вложить в свои слова минимум эмоций, Нина объяснила, кто она и чем занимается. Дарси слушал, вертя в руках стакан, из которого он время от времени делал по большому глотку виски. Эта новая женщина казалась ему весьма и весьма интересной, хотя и довольно нервной особой. От нее, казалось, исходило какое-то эмоциональное напряжение. Пальцы ее все время двигались, как будто она пыталась что-то схватить. Дарси попытался представить себе, какова эта женщина в постели. Наверное, одна из этих малышек с горячей кожей и привычкой царапать спину и вскрикивать. Ничего общего с Ханной.

— Ваш муж тоже здесь? — спросил Дарси. Нина все еще носила обручальное кольцо.

— Он умер полгода назад. От приступа астмы. Он был в этот момент один в нашем загородном доме.

— Извините, — пробормотал Дарси. В голове его промелькнули обрывки воспоминаний, почему-то показавшихся неприятными, хотя Дарси не мог определить почему. Он попытался вспомнить точнее, от кого он уже слышал точно такую же трагическую историю. Но это не удавалось, и Дарси оставил попытки. Человек в принципе трудолюбивый, в каких-то вещах Дарси был ужасно ленив.

— А вы живете в Графтоне? — Нина решила, что теперь ее очередь задавать вопросы.

— За городом. Около трех миль в сторону Педлбери.

— Вы женаты?

Дарси поднял на Нину свои серые глаза и улыбнулся ее вопросу.

— Да. Мою жену зовут Ханна. Сегодня на ней серебристое платье с глубоким декольте.

Ну, конечно. Аппетитная блондинка с полуголой грудью. Про себя Нина невольно начала составлять из гостей пары.

— А девушка, которая разносит канапе, это Кэти, одна из моих дочек от первого брака. — Дарси вновь улыбнулся,продемонстрировав безукоризненно ровные зубы.

Нина подумала, что Дарси Клегг — мужчина безусловно очень привлекательный. Он наполнил стакан Нины, и они пустились обсуждать, как сильно изменился Графтон со времени детства Нины.

Гости продолжали перебираться на кухню, привлеченные запахами пищи, и Нина опять очутилась среди несмолкающего шума.

Гордон Рэнсом принес жене тарелку с едой и прибор, завернутый в салфетку. Вики сидела на низком стуле в углу комнаты, возле лампы, освещавшей ее сверху. На мгновение взгляд Гордона задержался на проборе жены и он поразился белизне ее кожи и тому, что волосы Вики растут точно также, как и на головках их двух дочурок. Волна нежности охватила его. Стул был слишком низким для Вики, и ей наверняка потребуется помощь, когда она захочет встать. Пышные складки белого платья подчеркивали ее живот. А когда Вики подняла голову, Гордон заметил, что черты ее лица заострились, а под глазами появились темные круги.

Вики взяла тарелку и, морщась от боли, выпрямилась на стуле. Она стала жадно есть, хотя знала, что уже после нескольких ложек почувствует изжогу. Фигура мужа, маячившая над ней, заставляла Вики чувствовать себя еще более неловко.

— Нам не стоит засиживаться, — сказала она. У Элис был насморк, а няньке, которую оставили за ней присматривать, самой было только пятнадцать лет.

— Я еще не хочу уходить, — не очень вежливо оборвал ее Гордон. — Только пришли.

С этими словами он направился в другой конец комнаты и тут же почувствовал жгучий стыд за эту вспышку плохого настроения. Но уж слишком часто в последнее время он чувствовал, что его беспомощная беременная жена и маленькие дочки были хотя и очень любимыми, но все-таки препятствиями, которые ему день за днем приходилось обходить, крадучись на цыпочках, чтобы кто-нибудь не проснулся и не заплакал. Он очень любил их всех, но уж слишком много заботы они требовали.

Дарси Клегг подошел к Вики с шалью, которую накинул ей на плечи.

В одной из комнат начались танцы. Эндрю взял напрокат передвижную дискотеку с двумя проигрывателями, кучей колонок и светомузыкой, отбрасывающей цветные блики на стены и потолок. Молоденький диск-жокей приглашенный на вечеринку, быстро захватил внимание публики, предложив открыть вечер одной из модных рок-мелодий шестидесятых годов. Мешанина огней, музыки, танцующих пар неожиданно так живо напомнила Нине атмосферу студенческих вечеринок, что она радостно рассмеялась и тут же почувствовала непреодолимое желание кинуться в круг танцующих.

Гордон тоже наблюдал за танцами. Одновременно он пытался определить, чего же ему хочется после нескольких бокалов шампанского и нескольких порций виски, которые он проглотил второпях на кухне вместе с Джимми Роузом. Он разглядел в толпе танцующих Кэти Клегг в короткой юбке, плотно облегающей ягодицы. А вот Ханна, с пышной белой грудью и привычкой закусывать полную нижнюю губку. Женщины Дарси. Нет, ни одна из них не интересовала Гордона.

Он хотел женщину. Гордон вдруг ясно понял это. Он хотел женщину горячо, страстно, как это было с ним в молодости. С Вики ему приходилось теперь быть очень осторожным. Неспокойный сон, судороги, вечная усталость жены делали интимную близость почти невозможной.

Гордону нравилась Стелла^[1] Роуз, жена Джимми, которую друзья называли Звездочка. Ему нравилось танцевать со Стеллой, разговаривать с ней. Она была женщиной умной и уже этим будто бросала вызов Гордону. Похожее ощущение вызывала у него и ее складная худощавая фигура. К тому же, выбрав Стеллу, он как бы мстил Джимми, который вечно шушукался и тискался по углам с чужими женами. Но сегодня Гордону не очень хотелось общаться со Стеллой. Она много пила, как это иногда бывало, и Гордон только что видел ее на кухне, где Стелла что-то бессвязно излагала Марсель. Под глазами Звездочки виднелись подтеки туши и выглядела она не лучшим образом.

Среди танцующих было еще несколько знакомых, но Гордон не остановился ни на ком из них. Вместо этого он стал приглядываться к женщине в элегантном зеленом платье, которую видел сегодня впервые. Их наскоро представили друг другу в начале вечеринки. Сейчас Гордону казалось, что с тех пор прошла вечность. Женщина была приветлива, но казалась слегка отчужденной. Гордон решил тогда, что она просто задирает нос, считая вечеринку у Фростов скучной, провинциальной. Чуть позже она промелькнула мимо Гордона в группе других гостей, коснувшись его краем платья.

Сейчас Гордон увидел, что женщина стоит одна в стороне и, как ему показалось, иронично улыбалась. Один из цветных бликов, голубой, скользнул по ее лицу, по рыжим волосам, окрасив их в ярко-медный цвет, как на витраже. Все это длилось ровно одну секунду, но Гордон почувствовал, как у него перехватило дыхание.

— Не хотите потанцевать? — предложил он.

Нина, вот как ее звали. Гордон вспомнил это, как только подошел ближе.

— С удовольствием, — ответила Нина, протягивая руку.

Гордон отвел свою партнершу в центр комнаты, и они начали свой танец. Он сразу обратил внимание на то, что Нина старается полностью раствориться в музыке, как будто ей хотелось хоть несколько минут отдохнуть от самой себя. Теперь на лице ее не было ни тени высокомерия, она была просто хорошенькой женщиной, и уже не казалась надменной и властной.

— Фросты часто устраивают такие вечеринки? — спросила Нина.

— Часто, и все точно такие же.

Гордон, очевидно, имел в виду царившую на этой вечеринке живую непосредственность, шампанское, студенческие мелодии, мешанину карнавальных костюмов и элегантных вечерних туалетов — все то, что показалось Нине таким очаровательным. Нина забыла имя человека, с которым танцевала сейчас. Она испытывала огромное удовольствие от того, что находилась в этом доме, веселилась и танцевала в кругу людей, которые ничего о ней не знали.

Дарси стоял в дверях, наблюдая за танцующими, рядом с Джимми Роузом. Джимми снял красный капюшон своего дьявольского костюма и взъерошил волосы так, что они встали дыбом.

— Кто эта прекрасная незнакомка? Почему меня ей не представили? — пробормотал он, глядя на Нину.

Нина с Гордоном как раз танцевали в центре комнаты, поглощенные музыкой, и не замечая ничего вокруг. Из колонок несся голос Мика Джаггера, и все парочки, которым было за тридцать, то есть большинство, подпевали: «Рад нашей встрече, надеюсь, ты угадаешь, как меня зовут…»

— Наверное, она не захотела знакомиться с дьяволом, — шутливо ответил Дарси на вопрос Джимми. — Ее зовут Нина, фамилию забыл, она недавно купила дом на Аллее Декана. Раньше там жили Коллинзы. Она вдова.

— О-го-го, — Джимми закатил глаза и, кривляясь, добавил: — Пахнет бедой, уж я-то чувствую.

Нина заказала машину на полдвенадцатого, чтобы ехать домой. Ее партнера по танцам успела уже к тому времени затребовать к себе его беременная жена. Маленький ирландец в костюме дьявола неожиданно оказался мужем женщины с серьезным лицом. Эндрю и Дженис вышли на крыльцо проводить Нину и стояли плечом к плечу, улыбаясь и махая ей на прощание.

В такси Нина откинулась на сидении и закрыла глаза. Фигуры гостей всплывали в ее памяти парами. Она запомнила всех в лицо и лишь немногих — по именам. Такой-то и такая-то, мистер и миссис Икс. Казалось, что каждый был половиной пары. Весь мир, казалось, был населен симпатичными улыбающимися супружескими парами, у каждой из которых осталось дома по выводку таких же счастливых, смеющихся детишек.

На Нину опять навалилось сознание своего одиночества.

— Аллея Декана, мисс, — вывел ее из оцепенения голос таксиста.

Пустой дом был наполнен тишиной. Нина ощущала эту тишину так явственно, что ей казалось — она может потрогать ее. Она налила себе выпить и взяла бокал с собой в гостиную. Не зажигая света, Нина встала у окна. Огни, которыми подсвечивали собор, в полночь гасили, и все же Нина почти физически ощущала присутствие святых и архангелов. Она прижала бокал со льдом к своей пылающей щеке. К своему удивлению, Нина почувствовала себя вдруг не такой одинокой в компании статуй. Или, может быть, все дело было в вечеринке. Она хорошо провела вечер, познакомилась с довольно занятными людьми. Эти графтонские парочки не имели ничего общего с ее лондонскими друзьями, но Нина была рада знакомству с ними.

— Ну что ж, спокойной ночи, — пожелала Нина святым и архангелам.

3

Поднявшись с колен, Вики начала спускаться по лестнице. Она не могла согнуться в талии, так что приходилось приседать. Сейчас Вики держалась одной рукой за перила, а другой собирала блоки конструктора «Лего», которые Элис рассыпала по всей лестнице. У Вики перехватило дыхание от затраченных усилий, и ей пришлось передохнуть несколько секунд, прежде чем отправиться в спальню девочек, куда надо было отнести конструктор.

В детской царил чудовищный беспорядок, одежда была раскидана вперемежку с игрушками. Взглянув на все это, Вики устало откинула волосы со лба. В последние дни у нее хватало сил только на то, чтобы полусонно бродить по дому. Вот и сейчас она повернулась и закрыла за собой дверь комнаты, испытывая при этом привычное чувство вины. Вики вовсе не была помешана на домашнем хозяйстве, но очень не любила полностью отпускать вожжи, хотя прекрасно сознавала, что слишком вымотана своим состоянием, чтобы держать их достаточно крепко.

На другой стороне лестничной площадки была комната, приготовленная для младенца, и, прежде чем снова спуститься на первый этаж, Вики на несколько секунд остановилась на пороге. Колыбелька уже успела послужить Мэри и Элис, белая краска была слегка облуплена, но на кроватке были новые шторки и покрывало, а в ящичках комода лежали новые крошечные вещички. Специальная корзина для младенцев со сложенными белыми одеяльцами была приготовлена для Гордона, который возьмет ее с собой в больницу. В этой корзинке они принесут ребенка домой.

Вики подумала о том, как через несколько дней она вернется сюда с новорожденным. Она будет сидеть в этой комнате среди ночной тишины и кормить ребенка грудью, наблюдая за гримасами крошечного лица, пока ребенок сосет ровно льющееся из груди молоко. Сейчас грудь Вики болела. И еще неприятно ныла поясница, так что приходилось неловко откидываться назад, чтобы немного уменьшить боль.

Внизу Элис сидела на диване и смотрела телевизор. Она притащила с собой одеяло из кроватки, и один кончик одеяла вместе с большим пальцем был засунут в рот малышки. Элис ходила в детский сад только с утра. Вики медленно подошла к дивану, и девочка, не отрывая глаз от экрана, подвинулась, чтобы освободить матери место.

— Устала, мамочка? — автоматически произнесла Элис.

— Правильно, устала.

Вики с тяжелым вздохом опустилась на диван, и дочка пристроилась поудобнее возле нее. Вики обняла девочку за плечи, и они стали вместе смотреть телевизор.

Голенькая ручка ребенка была полной и гладкой, вокруг запястья все еще видна была детская складочка, под ногтями виднелись следы пластилина, а от волос поднимался влажный запах сена.

— Этот дяденька глупый, — сказала Элис, указывая пальчиком на экран телевизора.

— Правда?

Вики вдруг задумалась о том, как растут ее дети, как, невидимые глазу, умножаются их крошечные клеточки, разветвляются вены, строятся кости, заставляя их расти, все больше отдаляя от нее и Гордона. И еще о том, как в один прекрасный день заботы взрослых людей, принадлежащие сегодня ей и Гордону, перейдут к Мэри и Элис. Вики представила, как под пушистыми волосиками постоянно работает мозг девочки, фотографируя в деталях мир, который окружает Элис, накапливая эти фотографии, создавая свой, особый шифр, который позволит ей наполнять свою растущую с каждым днем оболочку чувствами легкости и уверенности в себе. Маленькое существо, прислонившееся к матери, показалось вдруг Вики полным почти невыносимого совершенства.

Вики всегда испытывала острое физическое удовольствие, ощущая рядом крошечные тельца своих детей.

Это похожее на эротическое, но все-таки совершенно иное чувство было знакомо ей с того момента, когда после рождения Мэри медсестра вложила ей в руки крошечный сверток, и у Вики все сжалось внутри от нахлынувшей любви и нежности. Она вспомнила, как шесть лет назад Гордон брал иногда по утрам грудную Мэри в их кровать, и они с Вики склонялись над ее крошечным голеньким тельцем, без устали разглядывая это материальное воплощение и как бы продолжение их любви.

Шесть лет назад — не сейчас. Вики улыбнулась, ощутив вдруг, какой разительный контраст представляет их сегодняшнее существование с тем, что было раньше. Теперь у Гордона было гораздо больше работы, он дольше отсутствовал, а утро давно уже превратилось для Вики в сумасшедший дом, ведь надо было одновременно собирать девочек в школу и в детский сад, Гордона на работу. У них было теперь так мало свободного времени. Впрочем, Вики знала, что все пары, у которых есть маленькие дети, страдают от того же самого. Ничего, у них еще будет время. Вики была в этом уверена. Вики попыталась изменить положение, как вдруг боль в спине сделалась невыносимой.

— Элис, сбегай, пожалуйста, на кухню и принеси мне из большого буфета чистое полотенце, — вдруг резко сказала она.

Элис немедленно побежала исполнять просьбу матери, чуть напуганная жесткими нотками, прозвучавшими в ее голосе. У Вики отошли воды.

Гордон ехал с работы домой.

Он позвонил матери Вики, и она тут же выехала, чтобы забрать девочек. Марсель Уикхем заедет за Мэри в школу и побудет с ней и Элис, пока не приедет их бабушка. Гордон сосредоточился на дороге, но мысли вновь и вновь возвращались к тому, как он приедет сейчас домой, а затем повезет Вики в больницу. Гордона вызвали с совещания, и вместе с мыслями о Вики в его голове все еще вертелись обрывки речи, которую он собирался произнести.

На перекрестке была пробка, но Гордон быстро прикинул, что, если он присоединится к очереди из машин, это займет меньше времени, чем если он поедет в объезд. Пока Гордон ждал, в голову опять полезли мысли о том, что ему предстояло — долгие часы в родильном отделении. Он вспомнил момент рождения Мэри и Элис, напряженное лицо Вики, ее крики и стоны, то, как беззвучно раскрывался ее рот, когда она тужилась, и, наконец, ее триумф, когда, как по мановению волшебной палочки, на свет появлялись сначала маленькие головки, а потом — тельца их дочек. Каждый раз появление ребенка почему-то очень удивляло Гордона. Как будто бы долгие месяцы приготовлений, ожидания, посещений школы молодых родителей были нужны сами по себе, а не ради того, что должно за ними последовать. Каждый раз появление кого-то третьего из того, что было когда-то им и Вики, казалось Гордону непостижимым. И вот теперь это должно произойти еще раз, опять появится новый человек, для которого им всем придется перестраивать свой образ жизни. Гордон хотел мальчика. В последнее время обилие женщин в доме начало подавлять его.

Машина почти достигла перекрестка. Была середина ноября, и все кругом казалось серым, но некоторые деревья все еще не сбросили свои осенние наряды. Яркие цвета вдруг напомнили Гордону о той, новой женщине, которую он встретил на вечеринке у Эндрю, и о том, в какие цвета окрасил ее лицо и волосы случайно упавший на нее луч прожектора. Гордон миновал перекресток и прибавил газу.

Дженис приехала посидеть с Вики, пока Марсель, захватив с собой Элис, съездит в школу. Обе женщины сидели на кухне. Подбородок Вики был прижат к груди: она полностью сконцентрировалась на правильном дыхании. Услышав шаги Гордона, она подняла голову. Увидев мужа, Вики испытала облегчение. Гордону захотелось взять ее на руки, как Элис, и одновременно он вдруг почувствовал желание тряхнуть ее хорошенько и вновь увидеть перед собой Вики, которую знал когда-то, а не ту раздобревшую мать семейства, которой она стала сейчас. Гордон взял жену за руку и улыбнулся.

— Все хорошо, я уже здесь, — Гордон говорил ласково, как с ребенком. — Начались схватки?

— Пока не очень сильные, но довольно часто, — ответила Вики. — В больнице сказали: немедленно ехать к ним.

Гордон видел, что каждое слово дается Вики с трудом.

— Ну что же, тогда поехали, — мягко произнес он.

— Ее сумка в прихожей, — сказала Дженис. — Там все, что надо. А вот пальто.

Они накинули пальто Вики на плечи и помогли ей подняться.

— О девочках не беспокойся, — сказала Дженис, сажая подругу в машину. — Ну, с Богом.

Дженис стояла в дверях и махала им на прощание, как будто они уезжали в отпуск.

До больницы было минут пятнадцать езды, но к тому моменту, когда они доехали, Вики была уже сильно напугана. Санитар и медсестра, увидев, что они подъезжают, выкатили наружу кресло на колесиках. Вики видела их лица сквозь пелену боли и волнения.

Дни шли за днями. У Нины установился определенный распорядок дня. Рано утром она поднималась наверх в студию и работала примерно до полудня. Затем, если погода была хорошая, она выходила на прогулку. Будничность повседневной жизни действовала на Нину успокаивающе, она обнаружила, что, строго соблюдая придуманное ею расписание, она таким образом отвлекается от мрачных мыслей. Иногда Нина прогуливалась по центру города, разглядывая витрины новых магазинов и вывески ресторанов, пристроенных к старым домам. В другие дни Нина шла в противоположном направлении, через один из новых районов — к границе города, за которой начинались ухабистые дороги, ведущие к пустым полям, по которым гулял ветер, и дальше за город. Нина шла быстро, засунув руки в карманы пальто и жадно впитывая каждую черточку сельского пейзажа, как будто вычерченного тонкими карандашными линиями. Вечером, вернувшись домой, Нина обычно читала или перезванивалась со своими лондонскими друзьями, успокаивая Патрика и всех остальных и объясняя, что она не чувствует себя одинокой и пока еще не сошла с ума.

Да она и не проводила все свое время в одиночестве. Постепенно Нина почувствовала себя втянутой в кружок графтонских парочек.

Первый шаг в этом направлении сделала Дженис Фрост. Однажды утром она позвонила Нине и пригласила ее на ланч, и Нина согласилась, прежде чем успела придумать какую-нибудь отговорку.

На этот раз Нина отправилась к Фростам пешком, с интересом разглядывая попадавшиеся навстречу дома, утопающие в зелени садов. Когда-то одна из подружек Нины жила в таком же доме, и сейчас у Нины было чувство, что с тех пор ничего не изменилось. Разве что на улицах стало больше машин, но здесь дороги были довольно спокойными, и спокойствие, казалось, висело над крышами домов и верхушками деревьев. Нине стало любопытно, что произошло бы, останься она в Графтоне. Неужели тоже вышла бы замуж и обосновалась в одном из этих домов?

Нина уже подходила к калитке Фростов, когда позади нее затормозила машина. Обернувшись, Нина увидела «БМВ», за рулем которой сидела жена Дарси Клегга. Женщины одновременно оказались у входной двери.

— Привет, — сказала Ханна. — Джен только что позвонила мне и пригласила позавтракать с вами. Я оставила Менди приглядывать за магазином.

Видимо, предполагалось, что Нине известно и о магазине, и о Мэнди. Дженис открыла им дверь. На ней были джинсы и какой-то балахон, но глаза были подкрашены, и выглядела она моложе, чем тогда, на вечеринке. Она поцеловала Ханну и пригласила обеих женщин внутрь.

В кухне было тепло, аппетитные ароматы носились в воздухе. Стол был накрыт на троих. У каждого прибора лежала белая льняная салфетка и стоял бокал. Нине налили белого вина, и она прислонилась к одному из кухонных столов, на котором Дженис как раз резала зелень. В окно ей был виден сад с фруктовыми деревьями и футбольными воротами.

— Я рада, что вы пришли, — сказала Дженис. — Тогда, во время вечеринки, у меня не было времени поговорить с вами: здесь был такой сумасшедший дом. А потом я все мучилась тем, как негостеприимно это, должно быть, выглядело.

— Ну что вы, — возразила Нина. — Я еще помню, что такое устраивать вечеринку в своем доме.

— Фросты потрясающе гостеприимны, — вмешалась в разговор Ханна Клегг. — Если бы не они, жители Графтона вообще не встречались бы друг с другом.

Ханна сидела на табуретке, закинув ногу на ногу. На ней были замшевые брюки и легкий мягкий свитер, волосы заколоты наверх, так что видна была ее нежная белая шея. Очень скоро Ханне предстояло перейти границу, которая отделяет пышную женщину от полной, но сейчас она была сказочно красива — нежно-розовая кожа, чувственные губы. Нине она показалась слегка пресыщенной. Должно быть, Дарси очень внимателен к ней в постели. Собственное одиночество заставляло Нину чувствовать себя по сравнению с Ханной сухой и угловатой. Это сравнение заставило ее как бы ощутить одновременно каждую свою морщинку и почувствовать между ключицами ноющую боль от постоянной необходимости высоко держать голову, даже если ты не совсем в настроении.

— Я люблю устраивать вечеринки, — сказала Дженис. — Мне нравится, когда в доме много народу. Ведь у меня у единственной в нашей компании нету работы, надо же хоть чем-то заняться. Я пригласила сегодня и Марсель, но у нее как раз урок Она работает демонстратором блюд в кулинарной школе.

Ханна рассмеялась:

— Не слушайте ее, Нина. Может, Дженис и не работает, но зато она занимается всем остальным, что только можно придумать в Графтоне. Она заседает во всех комитетах Графтона — «Друзья Собора», ПТА, и еще каких-то таких, что и не выговоришь. Кроме того, в трех благотворительных обществах. И везде, если вы хотите чего-то добиться, вы в первую очередь спрашиваете миссис Фрост. Ее энергия всех нас восхищает.

Нина улыбнулась. Она постепенно все больше узнавала об этой женщине с ее аккуратно причесанными темными волосами и слегка покровительственными манерами. И то, что она узнавала, ей очень даже нравилось.

— Давайте есть, — сказала Дженис, — а то что-то мы совсем заболтались. — Все трое сели к столу.

Дженис угощала их горячей грибной закуской и пирогом с овощами. Ханна все время пила вино, а Дженис следила за тем, чтобы их бокалы не пустели. Нина рассчитывала сегодня еще поработать, но сейчас она не могла удержаться — много пила и жадно ела. Уж стишком приятно было сидеть вот так и наслаждаться вкусной домашней пищей. С перспективой вернуться сегодня в мастерскую Нина рассталась без сожаления. Гораздо интереснее посидеть и поболтать с Дженис и Ханной.

Неожиданно Нине пришло в голову, какой, должно быть, сухой и высокомерной она выглядит, безукоризненно следуя правилам хорошего тона. Она чувствовала внутри себя какую-то напряженность.

В какой-то момент вино и непритворное дружелюбие Дженис и Ханны подействовали на Нину расслабляюще. Она почувствовала, что может быть здесь такой, как она есть, вместо того, чтобы пытаться казаться равнодушной светской дамой.

И вдруг Ханна сказала что-то такое… Нина сразу же забыла, что именно, что-то про то, каким, должно быть, огромным и тихим был дом на Аллее Декана, — и неожиданно Нина разрыдалась.

Она часто плакала, когда оставалась одна, но никогда не позволяла себе этого в присутствии посторонних, да еще к тому же незнакомых людей, разве что в первые дни после смерти Ричарда. Чувствуя, как катятся по ее лицу слезы, Нина испытала одновременно шок и облегчение.

Обе женщины, обойдя стол, подошли к Нине. Ханна коснулась ее плеча.

— Ты это из-за того, что я сказала о твоем доме? Извини, я не думала…

Нина взяла бумажную салфетку, которую протянула ей Дженис, и высморкалась.

— Все в порядке, — пробормотала она. — Дело не в вас. Со мной иногда случается. Сейчас пройдет.

Они все понимали, обе. Ведь Нина говорила тогда, на вечеринке, Дарси Клеггу, что ее муж умер полгода назад. Было бы наивно с ее стороны думать, что переехав сюда, она сможет начать новую жизнь. Ведь от себя-то никуда не денешься. И багаж своих тревог и горестей не так просто скинуть с плеч. Что ж, наверное, с этим нужно смириться. Также как и с тем, что сейчас ей явно необходимо объяснить хотя бы часть того, что она чувствует, этим милым дружелюбным женщинам, молча, с любопытством глядящим на нее.

Нина вздрогнула.

— В начале этого года умер мой муж, — начала она. — Я решила переехать сюда, потому что подумала, что так мне будет легче, чем если я останусь в Лондоне, где все напоминает мне о Ричарде. Иногда мне действительно легче. Но иногда так невыносимо ужасно бывает вспоминать, что его больше нет. Кажется, что это невозможно вынести. Но выносить приходится. Вот и все. Мне очень жаль, что я оказалась вам в тягость. Ведь мы так недавно знакомы…

— Вы нисколько нам не в тягость, — протестующе заговорила Ханна. — Если кто и сморозил глупость, так это я.

Дженис кивнула, подтверждая слова подруги.

— И мы уже достаточно хорошо знакомы. Можешь все рассказать нам, если хочешь. Или лучше просто забудем об этом, если тебе так больше нравится.

Нина почувствовала, что минутная слабость прошла. Нина, конечно, была благодарна Ханне и Дженис за их сочувствие, но ей приятно было, что она уже может взять себя в руки.

— Пожалуй, так будет лучше, — мягко сказала она.

Женщины сели на свои места. Дженис достала из бара напротив Нины еще бутылку и потянулась за штопором. Через секунду вино опять заискрилось в бокалах.

Нина повернулась к Ханне.

— Расскажите мне, пожалуйста, о вашем магазине, — попросила она.

Ей казалось важным продолжать разговор, все равно о чем. Нина была тронута заботой Ханны и Дженис, но ей было как-то неловко принимать эту заботу. Теперь ей хотелось показать этим двум женщинам, что она не сдается, хотя это и было нелегко.

Ханна с готовностью принялась заглаживать свой неловкий поступок:

— Это магазин готового платья. «Ля Кутюр». Дарси купил мне его вскоре после свадьбы. Чтобы у меня было какое-то развлечение. Он очень удивился, когда я сумела повести дела так, что торговля оказалась прибыльной.

— Вам обязательно надо пойти туда взглянуть на все самой, — вмешалась в разговор Дженис. — Это на Саутгейт, напротив книжного магазина. Я-то не хожу туда, потому что ничего не могу себе там позволить. Ведь там, кажется, нет ничего дешевле девяноста фунтов, а, Ханна?

Ханна пропустила последнюю реплику мимо ушей.

— Мне удалось так преуспеть потому, что в Графтоне очень много денег, — Ханна сделала характерный жест пальцами, потерев их один о другой. — А люди любят время от времени обновлять свой гардероб, чтобы демонстрировать его соседям. Например, на вечеринках Джен. По крайней мере, до сих пор было так. Сейчас у нас депрессия, и неизвестно, что будет дальше. Я думаю, что деньги у большинства по-прежнему есть, только теперь они не уверены, что надо всем это демонстрировать.

«Вам с Дарси не о чем беспокоиться», — подумала Нина. Она также вспомнила о деньгах Ричарда, как бы возвышавшихся невидимой стеной за ее плечами. По лицу Дженис она видела, что та не очень одобряет деятельность Ханны и ее грубовато-жизнерадостные манеры. Нине стало интересно, как же на самом деле относятся друг к другу эти женщины, да и остальные члены их компании. Действительно ли они нравятся друг другу? Сейчас Нине как бы удалось подглядеть обратную сторону этих, казалось бы, дружеских отношений.

Нина допила вино и прикрыла свой бокал рукой, когда Дженис, вопросительно глядя на нее, подняла бутылку. Женщины, посмеиваясь, начала обмениваться свежими графтонскими сплетнями. Все трое испытывали явное облегчение от того, что им удалось благополучно забыть срыв Нины.

— Я отвезу тебя домой, — предложила Нине Ханна, когда пришло время уходить. — Я, кажется, слегка перебрала, но тем не менее рискну сесть за руль. Я всегда так делаю. Правда, Джен?

В резком смешке Ханны Нине послышалось что-то такое, что заставляло задуматься о том, в каких еще случаях та привыкла рисковать, а также о том, не было ли это сказано специально, чтобы позлить Дженис. Та пропустила все мимо ушей. Дженис пошла проводить их до машины. Она положила руку на запястье Нины и мягко произнесла:

— Что же, вы знаете, где мы живем…

— Да, — ответила Нина, опять отмечая про себя, что Дженис ей нравится.

Ханна вела машину очень невнимательно, к тому же гнала вовсю. Она высадила Нину около лужайки перед собором.

— Придешь посмотреть мой магазин? — спросила она.

— Да, конечно, — пообещала Нина.

— Извини, что я такая дурочка. Дарси — единственный человек, которому это до лампочки. — С этими словами Ханна резко тронулась с места.

Ребенок Вики Рэнсом был извлечен на свет при помощи кесарева сечения через шесть часов после того, как муж привез ее в родильное отделение. Сначала акушер надеялся, что роды пойдут нормально, ведь как-никак Вики уже родила двоих детей самостоятельно. Но затем мониторы показали, что ребенок слабеет, а осмотр выявил к тому же неправильное положение плода: ребенок шел не головой, а плечиком. Да и сама Вики была измучена и начинала паниковать.

— Нет смысла пытаться развернуть плод, — объяснил врач. — Лучше давайте перевезем ее в операционную.

Гордону дали маску и зеленый хирургический халат, чтобы он мог сопровождать Вики. Действия хирургов напоминали какой-то диковинный обряд. Гордон наблюдал за операцией, чувствуя свою полную беспомощность, хотя он и держал Вики за руку и нашептывал ей что-то ободряющее. Ребенок выпрыгнул из располосованного чрева Вики, как будто какое-то диковинное морское животное из волн бушующего океана.

— Хорошенькая маленькая девочка, — послышались голоса акушерок и врачей.

— Девочка? — переспросила Вики.

Ребенок закричал, его передали акушерке, которая запеленала крошечное тельце и дала подержать Гордону. Затем бригада врачей занялась Вики.

Гордон почувствовал, что его подташнивает. Ему удалось справиться с подступившей дурнотой, рывками вдыхая пропахший дезинфекторами воздух операционной. Наклонив голову, он поглядел в иссиня-черные глазки своей новорожденной дочери.

Вики перевезли в палату, положили на кровать и, задернув цветные шторки на дверях, оставили наедине с мужем.

Ребенком занимались теперь педиатры, но Рэнсомам уже успели сообщить, что с ним все в порядке.

— Мне очень жаль, — со вздохом сказала она.

— Почему жаль? — Гордон чувствовал себя усталым и раздраженным.

— Что я не смогла родить сама. Это было ужасно, да? Для меня это позор.

— Да нет же, это не было ужасно. С какой стати? Это было красиво — Гордон чувствовал, что врет не очень убедительно и в душе проклинал себя за это. Он знал, что существуют какие-то слова, которые заставят лицо Вики просиять, сделают его радостным, как это было после рождения двух первых детей, но никак не мог догадаться, что же это за слова, только чувствовал, что его ответ разочаровал жену.

— Я знаю, ты хотел мальчика, — сказала Вики.

Супруги разговаривали шепотом. Верхний свет в палате уже погасили на ночь, и они сидели под ночником над головой Вики. Усталость ее прошла, она чувствовала себя возбужденной, кожа на щеках блестела. Гордон понимал, что жене очень хочется сейчас поговорить с ним, хотя медсестра предупредила, что он может только зайти посмотреть, как устроена Вики. Он подумал о доме — тишина, пустая постель. Девочки наверняка уже у бабушки с дедушкой.

— Мне все равно, кто у нас родился, лишь бы с ним и с тобой все было в порядке. И ты прекрасно это знаешь. — Гордон нагнулся и поцеловал сложенные на груди руки жены.

— С ней. С ней все в порядке. Ведь это девочка.

Голос Вики дрожал. Гордон понял, что Вики сейчас расплачется, и ему захотелось вдруг встать и выйти, чтобы жена могла успокоиться и заснуть.

— Хорошенькая девочка. Еще одна маленькая сестренка, — ласково сказал он.

— Хелен, давай назовем ее Хелен, ты не против?

Это было одно из многих имен, которые они обсуждали. Гордон предпочитал имя Оливия для девочки и Оливер — для мальчика. Но сейчас он прошептал:

— Конечно, если тебе так хочется.

Гордон утешал Вики, как утешают ребенка, чтобы тот мог спокойно заснуть, позабыв обо всех горестях минувшего дня. Когда родилась первая девочка, они с Гордоном спорили, какое имя лучше — Мэри или Элис, и тогда сдалась Вики.

— Мистер Рэнсом, — послышался через занавеску голос медсестры. Гордон немедленно встал и, нагнувшись, коснулся губами лба Вики.

— Спи, дорогая, — сказал он. — Я приеду завтра, как только смогу вырваться.

Гордон вышел, и вскоре звук его шагов затих в глубине больничного коридора.

Собор был почти пуст. Последние туристы, которых и так-то было немного в эти зимние дни, уже успели разъехаться, а время хористов, которые любили собираться на хорах, чтобы поболтать перед вечерней спевкой, еще не настало. Ступени, ведущие к алтарю, и кафедра были освещены, но в нефе и боковых исповедальнях царил полумрак. Мимо прошел служка, неся стопку гимнов, кто-то начал потихоньку наигрывать на органе. Величественное спокойствие собора как бы растворяло звуки и преломляло их таким образом, что сквозь музыку слышалось что-то вроде эха — какой-то невнятный шепот.

Гордон сидел в глубине нефа, держа на коленях «дипломат». Рядом с ним на деревянном сидении лежали документы, касающиеся проекта работ по реставрации собора. Подняв голову, Гордон разглядывал хорошо знакомые очертания купола, в то же время отмечая про себя эрозию и другие дефекты, находившиеся в ведении Комитета по охране собора. Звуки органа, летящие под сводами арок и пилястров и неожиданно прерывающиеся, весьма красноречиво свидетельствовали о том, как обветшало здание за семь веков своего существования.

Тогда, в двенадцатом веке, на смену каменщикам, закончившим свою работу, пришли художники, увековечившие свои имена с помощью позолоты и красок. Каждая стена и перегородка была искусно расписана, а позолота лежала на каменных стенках, как кожа на костях, предохраняя известняковые стены от эрозии. Шли годы, жили и умирали служители и посетители собора, и постепенно оригинальная роспись исчезла со стен — стерлась. Кое-где поверх старых фресок наносили новые, исполненные в бледно-пастельных тонах классицизма, в других же местах камень оставался голым, ничем не защищенным от пагубного влияния диоксида серы.

К сегодняшнему дню Гордон Рэнсом вместе с остальными членами Консультативного комитета по охране собора готовился более двух лет. Через несколько дней сюда приедут рабочие со специальным оборудованием, которые воздвигнут леса, а вслед за этим начнутся работы по реставрации разрушающихся участков купола. Гордон пришел сюда прямо с очередного заседания Комитета, на котором декан сообщил, что Фонд реставрации, во главе которого стоял принц Уэльский, собрал дополнительно миллион фунтов к выделенному ранее, который позволяет начать второй этап реставрационных работ. На эту работу потребуются годы, но сознание того, что он был одним из тех, кто приблизил момент ее начала, наполнял Гордона профессиональной гордостью.

Гордон встал и собрал свои вещи. Он еще не знал точно, куда теперь пойдет. Очень не хотелось возвращаться в пустой дом. Вики пробудет в больнице еще несколько дней, а девочки по-прежнему были у ее родителей. У Гордона не было сейчас никаких обязанностей, кроме работы и ежедневных визитов к Вики и Хелен. Эта временная свобода была достаточно приятна, но одновременно Гордон не очень понимал, что с ней делать. Он настолько не привык к этому состоянию, что был несколько скован, как бы боясь сделать неверный шаг, наткнуться на какой-то невидимый барьер. Время от времени он получал приглашение от одной из графтонских парочек, но предпочитал вежливо отказываться.

Гордон вышел через боковую дверь, тихонько закрыв ее за собой и оставив за спиной эхом отзывавшуюся под сводами органную музыку. Еще не стемнело, но лужайка выглядела не слишком привлекательно — сырость, пожухлая трава, опавшие листья. Гордон застыл в нерешительности. Казалось, святые и пророки пристально смотрят на него из своих ниш. Он направился вниз по Аллее Декана. Пройдя ее где-то до середины, Гордон столкнулся лицом к лицу с Ниной.

Сначала он обратил внимание только на лицо, показавшееся ему знакомым и в то же время незнакомым, как будто увиденным когда-то во сне. Потом Гордон вспомнил, кто это.

На Нине был дождевик, резиновые сапоги и зеленый шерстяной шарф. Волосы были зачесаны наверх и собраны в хвост на затылке. Она довольно долго гуляла, и от лица ее веяло свежестью. Гордон и Нина уже прошли мимо друг друга, как вдруг одновременно остановились и оглянулись, оба сомневаясь, достаточно ли они хорошо знакомы, чтобы окликнуть друг друга на улице.

— Я — Гордон Рэнсом, — напомнил Нине Гордон. — Мы встречались на вечеринке у Фростов. И даже танцевали вместе.

— Я помню, — в этот момент они как раз подошли к Нининому дому. Нина поднялась на одну ступеньку и смотрела теперь на Гордона сверху вниз. Гордон был бледен, глаза покраснели и вид был невыспавшийся. — Я слышала о ребенке. Примите мои поздравления.

— Спасибо.

Гордону хотелось, чтобы Нина не сходила с места, и он мог как можно дольше видеть над собой ее сияющее лицо, он пытался придумать, что бы еще сказать. Но молчание прервала Нина, спросив его, не хочет ли он зайти к ней выпить чаю.

Они вместе сидела на кухне и обменивались ничего не значащими репликами о доме, о переезде Нины в Графтон. Нина поднялась, открыла буфет, достала чашки, поставила на поднос заварной чайник, и все это время Гордон не отрывал от нее взгляда. Она была высокой, длинноногой, слегка угловатой. Гордон вдруг подумал, что он может представить себе ее маленькие ступни, каждый палец, изгиб спины, выпуклости ягодиц так же ясно, как если бы видел Нину голой. Нина была такой же аккуратной, изящной, как и все, что ее окружало. Кухня была чисто убрана, на рабочих столиках ничего не стояло и их поверхности были натерты до блеска. Для Гордона это было необычно, далеко от того, что творилось на кухне у Вики. Вики считала, что надо развивать в детях свободу творчества и что это важнее мытья полов, поэтому стены были вечно изрисованы, а на полу валялись игрушки.

— Как Вики? — спросила Нина.

— Не так хорошо, как после первых двух родов. Не удивительно, — чтобы оправиться после кесарева сечения требуется гораздо больше времени. Ей придется пролежать в больнице еще с неделю. Но, слава Богу, с ней все хорошо и с ребенком тоже. Вики все делает правильно. Материнство явно ее жизненное предназначение.

— Правда?

— В ней это всегда было, даже до того, как мы завели своих детей. Она всегда так внимательна к детям. К тому же, это отчасти ее профессия. Вики — психотерапевт. Она работает с трудными детьми в специальной школе, которая у нас тут есть. Конечно, она давно уже работает неполный рабочий день, но она очень хороший специалист.

Нахваливая жену, Гордон вдруг почувствовал себя так, как будто он пытается засыпать море песком в момент прилива.

Нина остановилась около него с подносом в руках.

— Мы можем взять все это с собой наверх и устроиться там поудобнее, — предложила она. — Вот только камин я, к сожалению, сегодня не разжигала.

— Я могу разжечь его сам, — предложил Гордон.

Он взял из рук Нины поднос и последовал за ней наверх. Через открытые ставни комнаты, выходящей на лужайку, открывался чарующий вид на фасад собора.

— А что же будет Вики делать дальше?

Сначала Гордон не понял вопроса, но потом сообразил, что речь идет о карьере его жены.

— Как только сможет, наверное, будет работать по утрам. По соседству живет женщина, которая приходит иногда посидеть с нашими детьми, когда Вики на работе. Ей можно полностью доверять.

— Это хорошо, — сказала Нина, ощутив вдруг полное равнодушие к теме разговора. Во всем сказанном был какой-то подтекст. Нина ясно это чувствовала, но не могла понять, что же именно кажется ей странным.

Около камина стояла корзина с дровами и щепками для растопки. Гордон опустился на колени перед камином и положил в него бумагу, к которой тут же поднес спичку. Затем он сделал из дров что-то вроде пирамиды, постепенно подкладывая более толстые поленья поверх более тонких. Огонь занялся и начал разгораться. Секунду Гордон не шевелился, глядя в огонь. Блики пламени изменили комнату, сделали ее теплее и уютнее.

Для Нины компания Гордона была неожиданным подарком. Ей доставляло огромное удовольствие смотреть, как он стоит на коленях перед камином, спокойно и уверенно делая то, что для Нины было настоящей пыткой. Ее собственные попытки разжечь камин обычно приводили лишь к тому, что дрова обугливались, а комната наполнялась едким кисловатым дымом. В последнее время Нина перестала даже пытаться. Ей-то все время казалось, что, как любая девушка, участвовавшая в детстве в играх бойскаутов, она с легкостью может разжечь любой костер. Оказалось, что нет. Со дня смерти Ричарда Нине пришлось сделать не одно подобное открытие.

Гордон обернулся. Заметив улыбку на лице Нины, он решил, что, должно быть, выглядит смешно, стоя на коленях перед камином.

— У вас нет дров покрупнее? — спросил он.

— Садитесь пейте чай, — ответила Нина. — Я еще не выяснила, где здесь можно достать дрова. Надеюсь, это не очень сложно.

— Я могу организовать, чтобы вам их привозили. Если хотите, конечно.

Когда Гордон поднялся, подошел к столу и сел напротив, Нина почувствовала, что он ей, пожалуй, нравится. Она поняла это довольно отчетливо, и почти тут же ее бросило в жар. Неожиданно задрожали руки, и чашка, которую Нина передавала Гордону, мелодично звякнула о блюдце.

— Да, пожалуй, — ответила Нина на вопрос Гордона. — Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Гордон не смотрел на нее. Нина была ему благодарна и одновременно слегка разочарована. Она никак не могла отогнать от себя образ его беременной жены и двоих детей, которых она, впрочем, никогда не видела. Они представлялись ей похожими на маленьких херувимчиков, изображенных на витражах собора. Гордон смотрел в окно.

— Какой отсюда прекрасный вид, — произнес он наконец.

Пока Гордон занимался камином, солнце зашло и уже включили освещение у западного портала собора.

— Я и моя комната кажемся, наверное, по сравнению с этим великолепием чем-то совсем тусклым, — задумчиво сказала Нина.

— Только не мне, — ответил Гордон. — Знаете, что должно произойти в скором времени?

Нина медленно поставила чашку на стол. Гордон смотрел на ее руки. На левой блестело бриллиантовое кольцо, надетое поверх обручального, и Гордон опять вспомнил, как на вечеринке у Фростов луч синего света скользнул по лицу и волосам Нины.

— Так что же произойдет в скором времени? — вывел его из оцепенениявопрос Нины.

— Начнется реставрация собора. Сначала снаружи, а потом — внутри. Вы видите, что статуи разрушаются?

Гордон кивком предложил Нине следовать за ним, они встали и подошли к окну. Казалось, что от фигур напротив исходит сияние.

— Они такие старые, — мягко произнесла Нина, как бы защищая статуи.

— Они такие старые и хрупкие, что, если мы не предпримем необходимые меры, могут рассыпаться. Слава Богу, у нас появилась наконец возможность кое-что предпринять. Завтра должна приехать первая бригада рабочих. Они начнут строить леса. Вот та часть портала будет закрыта. — Рука Гордона, показывая направление, оказалась так близко от плеча Нины, что ее вновь охватило волнение. — После этого можно будет начинать работать по-настоящему.

— Это ваша работа? — спросила Нина.

— Вообще-то я не реставратор, а инженер, — ответил Гордон, — но мы тоже работаем на этот проект.

Нина смотрела на непроницаемые лица статуй.

— И как же им можно помочь? — спросила она.

— Все разрушения — от наростов кристаллической серы. Они попадают в мельчайшие трещинки на камне с каплями дождя. Затем солнце высушивает их, они опять превращаются в кристаллы, и ветер уносит их вместе с частичками камня. Чтобы этого избежать, необходимо нанести тонкое известковое покрытие, знаете, вроде медицинской пленки, которую напыляют на палец при ожоге или порезе.

Гордону нравилось говорить об этом. Восстановление собора казалось ему не просто работой, а как бы служением чему-то гораздо более важному, чем все остальные жизненные проблемы. Он вообще живо интересовался механическими и химическими процессами, которые применяют реставраторы в своей работе. Но в то же время Гордон понимал, что камень и леса — не лучшая тема для разговора с очаровательной женщиной.

Нина, однако, казалось, всерьез заинтересовалась проблемой.

— Но ведь лица святых таким образом не вернешь на место? — спросила она.

— Реставраторы знают способ восстановить их, — сказал Гордон.

— Вы не знаете, как именно? — последовал вопрос.

Да, определенно, разговор был ей интересен — это видно было и по голосу, и по выражению лица. Гордон почувствовал удовлетворение.

— Они оборачивают статуи специальным материалом, пропитав его предварительно известью, то есть одновременно очищают камень от пыли и грязи и наносят покрытие.

— И придают ему новую силу.

— Вот именно. А уже потом можно нарастить с помощью той же извести облупленные носы, недостающие пальцы, а то и целиком головы.

Нина живо представила себе, как ряды пророков и архангелов как бы просыпаются ото сна, опять целые и сияющие, в новых известковых одеждах.

— Боже мой, это будет напоминать день Страшного суда в миниатюре, — сказала она скорее самой себе, чем Гордону.

— Да, и я подумал о том же, — откликнулся он.

— Или о том, чтобы причислить к лику святых весь Совет по охране собора? — улыбнулась Нина.

— О, нет. Конечно, мы — всего лишь инструмент, которым орудуют высшие силы, — поддержал шутку Гордон.

Секунду они стояли молча, как бы оценивая масштабы работы, которую предстоит проделать, прежде чем цель будет достигнута. Их разделяло несколько футов, но обоим казалось, что они чувствуют прикосновения друг к другу.

— А сколько здесь статуй? — спросила наконец Нина.

— Триста двенадцать, если считать все — от Мадонны с младенцем до великомучеников в верхнем ряду.

— Мне будет интересно посмотреть на ход работ, — произнесла Нина после паузы.

— Самих работ видно почти не будет. Боюсь, что вас лишат этого прекрасного вида только лишь для того, чтобы заставить любоваться строительными лесами.

— Что же, переживу и это, — сказала Нина.

Гордон взглянул на часы. Увидев, сколько времени, Гордон вдруг осознал, что провел в этом доме гораздо больше времени, чем ему казалось, между тем как уже давно пора было идти в больницу к Вики и Хелен. Затем Гордон обнаружил, что не отрывает глаз от роскошных волос Нины и гадает про себя, что случится, если он возьмет и накрутит на палец одну из этих огненных прядей. Гордон откашлялся. Он напоминал сам себе возбужденного неопытного юнца.

— Если вам так все это интересно, — сказал он наконец, — можем как-нибудь зайти внутрь, и я покажу вам, какие работы планируется провести там.

— С огромным удовольствием, — ответила Нина.

Сейчас они стояли лицом к лицу, и невидимым прохожим на лужайке, должно быть, были хорошо видны их силуэты.

— Я позвоню завтра в это же время, и мы договоримся, — быстро выпалил Гордон, направляясь к двери.

Нина кивнула. Да, да, она будет очень ждать этого звонка, а потом они будут ходить под сводами собора, разглядывая готические арки и изящно скрытые вентиляционные отверстия.

Когда Гордон ушел, оставшись одна в пустом доме, Нина почувствовала, что уже начинает по нему скучать.

4

Через прозрачную перегородку в другом конце офиса Гордон мог наблюдать за своим партнером.

Эндрю работал, низко склонившись над столом, на котором лежала кипа отчетов и калькулятор. Все то время, пока Гордон разбирал документы на своем столе, раскладывая их в аккуратные стопки, Эндрю умудрился не сменить позы.

Его спокойная сосредоточенность злила Гордона. Он ощущал раздражение почти физически — как будто его голову пытались отшлифовать с помощью шкурки. У самого Гордона была куча работы. Он начал свой рабочий день с посещения места, намеченного под строительную площадку. Это находилось за городом. Потом Гордон отправился на встречу с архитекторами, которые хотели построить в этом месте спортивный комплекс. Затем Гордон планировал написать пояснительную записку к проекту инженерных работ, возложенных на фирму, но до сих пор еще даже не взглянул на свои записи. Он не мог ничего делать, кроме как ждать, считая минуты, когда день наконец подойдет к четырем, и они с Ниной отправятся в собор.

Зазвонил его личный телефон. Гордон схватил трубку в сумасшедшей надежде, что Нина каким-то непостижимым образом узнала его номер. Это была Вики.

— Да. Да, любимая, конечно. Просто занят. Скажи лучше, как ты?

— Швы немного побаливают, и очень сильно устаю. Вчера ночью в палату положили двух новеньких. Одна из них с близнецами.

Голос Вики слегка дрожал. Гордон понимал, что жена нуждается в его сочувствии, но ничего не мог с собой поделать. Сегодня его раздражало все, в том числе Вики с ее смесью беспомощности и стоицизма. Он опять подумал о шлифовальной шкурке.

— Бедная Вики. И бедная та женщина, с близнецами. А как сегодня Хелен?

— Спит уже гораздо меньше. Я как раз только что ее покормила. Она лежит рядышком и смотрит на меня.

Гордон почувствовал прилив любви и нежности к ним обеим, но — увы — на фоне все того же раздражения.

— Я приеду вечером, — сказал он.

— Поговори со мной хотя бы пять минут, — попросила Вики. — Расскажи, что там у вас новенького. Здесь так тоскливо и одиноко.

Вики почти плакала. Послеродовой бунт гормонов, объяснил про себя ее состояние Гордон. После кесарева сечения так же, как и после нормальных родов. Пожалуй, даже еще сильней. Надо будет сказать медсестре сегодня вечером.

— Гордон? — послышалось из телефонной трубки.

Он рассказал ей об утреннем визите на стройку, о ждущем его отчете — словом, обо всем, кроме, естественно, самого главного.

— Дорогая, — сказал он в конце концов, — сейчас мне уже обязательно надо работать. Увидимся позже.

— Я люблю тебя, — еле слышно прошептала Вики.

— Я тоже, — ответил Гордон.

Он достал ручку и заставил себя погрузиться в неразборчивые записи, сделанные сегодня утром, как заставляют себя нырнуть в холодную воду. Минут за двадцать ему удалось состряпать вполне приличный черновик доклада. Взглянув на часы, Гордон увидел, что уже половина четвертого.

В коридоре, торопливо натягивая пальто, Гордон заметил Эндрю. Голубая рубашка Фроста была такой же безукоризненно выглаженной, как и в начале рабочего дня, но узел галстука был ослаблен, как бы показывая, что он работал весь день без отдыха.

— В больницу? — мягко спросил Эндрю. В голосе звучали любопытство и забота, и ни тени упрека за то, что его партнер так рано покидает офис.

Гордон кивнул.

— Но сперва загляну ненадолго в собор.

Эндрю не был так заинтересован в проекте реставрации, как Гордон.

— Что же, увидимся завтра утром, обсудим проект супермаркета, — сказал он.

— Да, конечно, я буду в полвосьмого, — уже выходя, ответил Гордон.

Машина была припаркована на заднем дворе на его персональном месте для стоянки. Ведя машину в направлении центра города, Гордон чувствовал себя так, как будто совершает побег.

Гордон неожиданно обнаружил, что смеется, смеется от радости при мысли о своей свободе и о том, что сейчас он увидит Нину.

Нина была уже в соборе. В последнее время Нина стала чувствовать себя в Графтоне намного уютнее. У нее появилось, наконец, ощущение, что она здесь живет. Живет, а не прячется от жизни. Немалую роль в этом сыграло то, как тепло приняли Нину женщины Графтона.

Но со вчерашнего дня, с того момента, когда она увидела Гордона, склонившегося над камином, все опять переменилось.

Все время после его ухода Нина чувствовала какое-то неприятное возбуждение с примесью страха. Чтобы как-то отвлечься от неприятных мыслей, Нина вышла из дома немного пораньше, решив прогуляться по лужайке, уверенная, что Гордон найдет ее. Сейчас она сидела в глубине нефа на последнем ряду, бессмысленно глядя в окно.

Гордон пересек лужайку и, проходя через западный вход, вокруг которого уже были частично возведены леса, а потом через внутреннюю дверь, он внимательно оглядывал стены и купол, как будто желая убедиться, что внутри собора все в порядке, прежде чем привести сюда Нину.

Гордон сразу увидел ее. Нина сидела к нему спиной, скрестив ноги и сложив руки на груди. Сегодня она казалась Гордону еще более элегантной и утонченной. Его охватил острый прилив радости и благодарности судьбе за то, что эта женщина сидит здесь в полумраке нефа и ждет его, именно его и только его. Гордон подошел к ней сзади и положил руку на плечо. Он не убрал руку и тогда, когда Нина обернулась и взглянула на него снизу вверх.

— Я так рад вас видеть, — Гордон говорил чистую правду, без малейшего налета банальной светской любезности.

— Я тоже, — в ответе Нины звучала ровная спокойная грусть, и это тоже восхищало Гордона.

Нина встала. Она была в туфлях на высоких каблуках, так что теперь их глаза оказались на одном уровне.

— Что же, показывайте, — сказала она.

— Пойдемте, — сказал Гордон, стараясь не выдать голосом своего волнения.

Сначала Гордон провел Нину вдоль рядов деревянных кресел и вдоль боковых исповедален. Он рассказывал о том, какие работы запланированы в том или ином месте, Нина внимательно слушала, иногда задавала вопросы, но в основном молчала.

— Чтобы понять, насколько эффективна защита камня от эрозии, требуется очень много времени, иногда сто лет, — говорил Гордон. — А иногда и больше. Во времена королевы Виктории люди уже понимали, что здесь происходит, и пытались, как могли, с этим бороться. Они красили стены водонепроницаемой краской. Это была излюбленная техника того времени, действительно лучшая из всех, которые тогда существовали. Но дело в том, что под верхним слоем краски процесс не прекратился. Камень продолжает размягчаться и рушиться. Вот, посмотрите сюда. Видите?

Они прошли через сделанную в готическом стиле дверь с южной стороны от алтаря в украшенный колоннами холл. Теперь перед ними была витая лестница, ведущая под самый свод. Нина остановилась на первой ступеньке. Лестница была отполирована до блеска множеством ног, но, подняв глаза, Нина увидела наверху все ту же картину — потемневший камень, разрушавшийся, обнажая более светлый нижний слой. То, что в тринадцатом веке, должно быть, выглядело величественно, теперь смотрелось довольно жалко. Гордон стоял рядом, держась одной рукой за колонну. Он потер кончиками пальцев одну из выщербин величиной с кулак и показал Нине — рука была черной от пыли.

— А это можно как-то исправить? — спросила Нина.

— Будем пытаться. Использовать лучшие методы имеющиеся в нашем распоряжении. Надеюсь, нам повезет больше, чем викторианцам. Но некоторые колонны придется заменить полностью.

Нина подняла голову и оглядела колонны, прикидывая в уме масштабы работ.

— Во всех остальных частях собора будет применяться та же технология, что и снаружи — известковая пленка, как пенка на молоке. Такое покрытие защищает камень и в то же время дает ему дышать. Но только лет через сто те, кто придет на наше место, смогут сказать, насколько эффективна была наша работа.

Нине нравилось, что Гордон так серьезно, даже несколько педантично объясняет ей план реставрации, и в то же время в его тоне не было и тени высокомерной самоуверенности. Еще больше ей импонировал его спокойный оптимизм. Было приятно сознавать, что величественный средневековый собор с его колоннами и массивной лепниной олицетворявший старый город, сумел все-таки выстоять в самом центре другого Графтона — более легкомысленного и современного с его автостоянками, ресторанчиками и магазинами. Нина подумала об извечном противоречии, лежащем в основе этого контраста между духовным и материальным, и ей было приятно ощущать себя хоть в какой-то степени причастной к духовному.

Где-то там наверху, невидимая глазу, распахнулась дверь, и полумрак собора наполнился звоном голосов. Из-за угла появилась группа мальчиков-хористов, одетых в белые стихари поверх фиолетовых роб с плотными воротниками. Они проскользнули мимо Нины и Гордона, болтая и смеясь, и вошли в основное помещение собора. За ними появился хормейстер в сопровождении хористов более старшего возраста, а затем капеллан с массивной связкой ключей. Большинство мужчин поздоровалось с Гордоном, подняв руку, он поприветствовал священника. Наступило время вечерни.

Нина и Гордон последовали за хористами и, пройдя через неф, опять очутились около западного входа.

— Спасибо, — сказала Нина. Сейчас в ее голове все смешалось — убранство собора, свет свечей, белоснежные стихари хористов.

— Надеюсь, не очень утомил вас? — спросил Гордон, неожиданно осознав, что говорил-то все время он, а Нина произнесла за все время их экскурсии лишь несколько слов.

— Нет, что вы, — улыбнулась ему Нина. Хор уже начал петь. Высокие, но сильные голоса мальчиков улетали все выше и выше, столь же непобедимые в своей красоте и гармонии, как и все здание собора.

Снаружи было темно. Гордон, обдумывая, куда же им отправиться теперь, прикидывал в уме, сколько у него еще есть времени. В какой-нибудь бар? Или опять к Нине домой? Гордону нестерпима была мысль о расставании, но в то же время где-то в глубине души он постоянно помнил, что скоро надо идти в больницу к Вики и осознавал, что просто обязан помочь жене выбраться из охватившей ее депрессии.

Нина все еще улыбалась. Все вместе — и величественное спокойствие собора, и это пение, и то неясное волнение, которое она испытывала в присутствии Гордона, — все это принесло ей ощущение счастья. После смерти Ричарда Нина существовала как бы внутри какого-то ящика с голыми стенами и была не в состоянии поднять голову и оглядеться вокруг, поверх стен этого ящика. В то же время Нина вдруг поняла, что от Гордона исходит какая-то невнятная угроза, что они вместе ходят по краю чего-то. Нина и боялась этого чего-то, и в то же время ей хотелось шагнуть за этот край, ощутить, познав физическое наслаждение, хотя бы ненадолго освобождение из плена своего одиночества. Сейчас Нине казалось, что перед ней много путей освобождения. Подумав, что Гордон хочет протянуть руку и коснуться ее, Нина инстинктивно отстранилась.

— Сейчас я должна идти, — пробормотала она. — Надо доделать кое-какую работу.

Да, сейчас Нине вдруг захотелось одиночества. Она была уверена, что у них с Гордоном впереди еще завтрашний день и много, много других дней. Эта уверенность удивила ее, но Нина решила не копаться в себе.

Гордон почти что побежал за ней, совсем как мальчишка, преграждая Нине путь к отступлению.

— Мы встретимся еще? Может, я могу пригласить вас завтра на ланч?

Ах, нет, не на ланч. Гордон вспомнил, что завтра они с Эндрю завтракают с двумя крупными заказчиками.

— … или, еще лучше, на ужин, — поправился он. — Вы сможете? Я думаю, довольно поздно, после того, как я съезжу в больницу.

— Хорошо, спасибо за приглашение, — прервала его Нина.

— Заеду за вами около половины девятого.

Стуча каблучками по мощеному тротуару, Нина почти что кинулась к своему дому, и слова прощания Гордону пришлось кричать ей вслед.

Выводя машину со стоянки, Гордон чувствовал себя безмятежно счастливым.

Время посещений еще не наступило. Вики очень удивилась, когда Гордон откинул цветную занавеску, отгораживающую ее кровать. Девочка была у нее на руках, а в единственном кресле рядом с кроватью сидела Марсель Уикхем.

— Здравствуй, дорогой. Все в порядке?

Гордон подумал про себя, что последнее время жизнь его идет так, что, если он приезжает куда-то хоть на минуту раньше, вполне уместно поинтересоваться, все ли с ним в порядке.

— Конечно, милая. Все хорошо. Просто хотелось скорее увидеть вас обеих. — Гордон поцеловал пылающий лоб жены и приложил палец к щечке ребенка. Затем он поцеловал Марсель, почувствовав знакомый запах ее духов — ему часто приходилось танцевать с ней на вечеринках. Гордон огляделся, соображая, куда бы ему присесть. Вокруг кровати было множество ваз с цветами, которые, к сожалению, быстро увядали в жарком воздухе послеродовой палаты. Эти цветы, втиснутые в узкие, совершенно неподходящие для них вазы, должно быть, чувствовали себя так же, как Гордон. Помимо запаха цветов и духов, если принюхаться, в воздухе палаты ясно чувствовался запах детской рвоты. Гордон снял пиджак, положил его на кровать Вики и ослабил узел галстука.

— Садись сюда, Гордон, — предложила Марсель. — Мне уже пора ехать забирать детей с репетиции рождественской пьесы.

— Нет, Марсель, — запротестовала Вики. — Не надо уходить только потому, что пришел Гордон.

— Останься, я не видел тебя сто лет, — они уговаривали Марсель хором, так как обоих она, видимо, устраивала в качестве своеобразного буфера между ними.

— Ребенок просто чудный, — Марсель наклонилась, чтобы еще раз полюбоваться малышкой. — Я вам от души завидую.

Лицо Марсель выглядело печальным. Наверное, ей тоже хочется еще одного ребенка, а непреклонный Майкл Уикхем никак не соглашается. Гордон вспомнил, как однажды летом на пикнике Майкл, язык которого развязался от выпитого пива, сказал ему: «Эти чертовы дети — как вампиры, норовят отнять каждый час времени, высосать каждую каплю энергии, и моей, и жены — и все-то им мало. И почему мы их только заводим?» А в это время вокруг них носились дети всех возрастов, отовсюду слышались крики: «Это несправедливо!», «А-а-а, он меня ударил!». Гордон не помнил, что он ответил тогда Майклу.

Когда Марсель ушла, Гордон пересел в кресло и взял из рук Вики ребенка. Он глядел на крошечное личико дочки и видел немало общего с мордашками Мэри и Элис. Вроде бы все то же, но одновременно и что-то другое. Подержав немного дочку, Гордон переложил ее в кроватку, стоявшую рядом с койкой Вики.

— Марсель принесла мне перекусить. Я была голодна, — сказала Вики. На столике около кровати стояла белая коробка с остатками какого-то довольно аппетитного пирога и два пирожных. Вики была сладкоежкой. Гордон почувствовал себя виноватым: ему даже не пришло в голову привезти Вики чего-нибудь вкусненького, хотя он и знал, что в больнице кормят однообразно. Гордон взял руку жены в свою и стал перебирать ее пальцы. В последние недели беременности у Вики очень сильно опухали руки, и ей пришлось снять все кольца.

— Ты все еще хандришь? — спросил Гордон.

— Уже не так сильно, — слегка поморщившись от боли в шве, Вики откинулась на подушки. — Все эти дурацкие швы.

Гордон не видел живот Вики с того дня, когда присутствовал при родах. Он попытался себе представить шов, как раз над пятнышком вьющихся темных волос, в том самом месте, куда он так любил целовать Вики. Наверное, шрам будет напоминать закрытый рот. Доктор сказал, что со временем он превратится в едва различимую светлую полоску.

— Тебе скоро станет лучше, — успокоил он жену.

— Я знаю. Со мной все в порядке. А как ты? У тебя был тяжелый день?

Разговор получался натянутым. Видно было, что они оба думали каждый о своем.

— Да нет, не очень, — ответил он. — Я пришел сюда прямо из собора. Там начали возводить леса.

Вики интересовалась делами реставраторов еще меньше, чем Эндрю.

— Думаю, это будет длиться вечно, — сказала Вики. — Как жаль, что все это затеяли именно сейчас.

Да, — подумал Гордон, — могли собраться и лет через сто, и мне бы не пришлось в этом участвовать. Он был горд тем, что может внести свой вклад в возрождение этого величественного здания, а мысль о том, что Нина будет следить за работой, заставляла сердце биться быстрее. Гордону даже пришлось повернуться так, чтобы торчащий из вазы букет прикрыл его лицо и Вики не заметила, как оно озарилось радостью.

Наступило время посещений: палата наполнилась шумом голосов, кругом сновали старшие дети, пришедшие посмотреть на маленьких братиков и сестричек. Они падали на скользком полу, висели на высоких спинках кроватей.

— Я звонила вчера девочкам после того, как поговорила с тобой, — глядя на чужих детей, Вики вспомнила о своих.

— С ними все в порядке?

— Все будет о'кей, — сказал Гордон. — Отдохнешь, наберешься сил.

Время посещений подходило к концу. Гордон нагнулся и поцеловал Вики, так же, как он сделал это, когда пришел, но сейчас Вики даже не взглянула на него. Гордон почувствовал, как всплеск нежности и участия опять заглушается в нем чувством вины.

— Увидимся завтра.

— Да. Гордон?

— Что, дорогая?

— Все в порядке? — в этом вопросе были все страхи Вики и как бы просьба, чтобы Гордон развеял ее тревогу.

— Конечно, — отрепетированная вкрадчивая ложь. — Я жду не дождусь, когда ты вернешься домой.

Тревоги Вики как бы отодвинуты, но не исчезли.

— Говорят, еще два-три дня, — Вики откинулась на подушки, как бы отпуская его.

По дороге к выходу Гордон заглянул в кабинет медсестры. Он рассказал ей о депрессии Вики, как будто ожидая, что та немедленно предложит радикальное средство, чтобы ее преодолеть.

— Не стоит волноваться, — успокоила его сестра. — Матери, у которых уже есть двое-трое детей, часто беспокоятся, что не смогут справиться с еще одним. Будущее кажется им ужасным, особенно после такого стресса, каким является кесарево сечение.

Медсестра показалась Гордону слишком молодой, чтобы отвечать за состояние рожениц. Он отметил про себя, что девушка красива, просто так, совершенно автоматически. У нее было круглое личико, из-под шапочки выбивались коротко стриженые волосы.

— Ваша жена справится, — ободрила его медсестра. Своей лекцией о состоянии Вики она как бы исключила Гордона из круга женских проблем, в лучшем случае вынесла на поля книги, каждую страницу которой пишут женщины и только женщины. Эта забавная ассоциация немного приглушила чувство вины. — При надлежащей поддержке, — добавила медсестра. Гордону послышались в ее голосе обвиняющие нотки, но сейчас, когда он чувствовал себя уже почти свободным, он пропустил ее реплику мимо ушей.

— Ну конечно же, — подтвердил Гордон.

Вместе с другими посетителями Гордон вышел из больницы и направился к машине.

Спокойствие и тишина пустого дома подействовали на Гордона успокаивающе. Налив себе виски, он прошелся по комнате. Есть ему не хотелось. Алкоголь приятно грел горло.

Гордон поднялся наверх, в спальню детей, опустился на колени около постельки Элис и спрятал лицо в ее подушке. Он как будто наяву увидел перед собой дочурку в коротенькой ночной рубашечке. Гордон подумал, как пуста и безжизненна сейчас эта комната без жаркого дыхания детей. Ему очень сильно захотелось скорее забрать девочек домой. И в то же самое время ему нравилось быть одному дома. Он стал прислушиваться к звукам пустого дома слабый шум пламени обогревателя, журчанье воды в трубах.

Гордон встал, поправил подушку Элис, стерев с нее отпечаток своего лица. Он прошел в спальню и взглянул на кровать. Он застилал ее сегодня утром, но ему никогда не удавалось заставить покрывало лежать аккуратными складками, как это получалось у Вики. Кровать была убрана неаккуратно, вся в бугорках, как будто под покрывалом было что-то спрятано. Гордон взял с туалетного столика флакон духов, понюхал и поставил обратно. Он передвинул несколько коробочек и фотографий, стоявших на столе. На их месте остались непокрытые пылью следы. Один из верхних ящиков был приоткрыт. Гордон выдвинул его и посмотрел на сатиновые ленточки, костяшки и складки нижнего белья Вики.

Он отвернулся и тяжело опустился на край кровати. Поднял трубку стоящего около кровати телефона и, держа ее в руке, начал шарить по полке в поисках телефонного справочника. Открыв его, он провел еще несколько минут, пытаясь отыскать фамилию пары, которая жила в доме на Аллее Декана до того, как его купила Нина. Затем, не давая себе времени задуматься над тем, что он делает, Гордон набрал номер.

Нина ответила через два звонка, назвав вместо традиционного «алло» свое имя. Голос ее звучал так, как будто она улыбалась в трубку.

— Нина, это Гордон. Гордон Рэнсом.

— Да.

Тон этого «да» нисколько не был вопросительным, это позволило Гордону надеяться, что Нина ждала его звонка.

— Я хотел поговорить с вами.

Ему было гораздо легче произнести эту фразу по телефону. Гордон почувствовал, что сейчас способен рассказать Нине все что угодно, и она выслушает его с сочувствием и пониманием.

— Я не мог ждать до завтрашнего вечера.

Произнеся эту фразу, Гордон перешагнул какую-то невидимую черту. Теперь он уже не мог притвориться, что просто хотел поболтать. И перейдя эту призрачную границу, Гордон опять почувствовал себя беспричинно счастливым.

— Я рада, что вы позвонили, — просто сказала Нина. — Мне тоже хотелось поговорить. Услышав звонок, я решила, что это Патрик, мой друг из Лондона.

Гордон немедленно почувствовал жгучую ревность к этому незнакомому мужчине.

— И вы разочарованы, что это не он?

Нина рассмеялась.

— Да нет, вовсе не разочарована.

Услышав это невольное признание, Гордон почувствовал себя так, как будто от порога его дома протянулась тонкая, едва различимая ниточка, ведущая куда-то в темноту, в новые, неведомые дали, ждущие, когда он ступит в их просторы.

— Что вы делаете? — спросил он.

— Сижу на кухне. Смотрю на все эти дверцы и шкафчики, за которыми ничего нет.

Нине не хотелось сегодня вечером сидеть наверху, в гостиной, потому что и вид из окна, и пепел в камине слишком тесно были связаны в ее сознании с образом Гордона Рэнсома. Она чувствовала, совсем как в молодости, смесь возбуждения и страха, страха того, что принесет ей завтрашний вечер.

Гордон вспомнил полупустой дом.

— Да уж, вы путешествуете налегке.

— Так проще всего, — подтвердила Нина.

Гордон знал, по какой именно причине Нина перебралась в Графтон, и надеялся узнать еще много-много всего об этой замечательной женщине за то время, что им предстоит провести вместе. Гордон представлял, как срывает один за другим покровы тайны со своего и ее прошлого, пока они не узнают друг о друге абсолютно все. Это придало Гордону уверенности, и он спросил:

— Хотите, я приеду сейчас?

После секундной паузы Нина ответила:

— Нет. Давайте встретимся завтра, как договаривались.

Это было абсолютно нелогично, но Нине вдруг показалось очень важно безукоризненно соблюдать правила приличия на случай, если когда-нибудь потом ей придется защищаться от Гордона. Еще одна причина ее отказа заключалась в том, что Нине очень нравилось сидеть вот так на кухне и предвкушать удовольствия завтрашнего вечера. Ей так давно уже не приходилось ожидать чего-то приятного. Она попыталась представить себе Гордона на другом конце линии, сидящим в какой-нибудь чистенькой уютной комнате, вроде тех, что она видела в доме Дженис Фрост, среди детских игрушек и красивой мебели. На секунду лицо ее омрачилось тенью, но это быстро прошло.

— Гордон?

— Да. Я еще здесь.

— Все в порядке?

Тот же вопрос, что задала сегодня Вики, только отвечая, он будет чувствовать совсем другое.

— Да, — просто сказал Гордон, всем сердцем чувствуя, что это действительно так, а если и не совсем так, то они вместе этого добьются.

— Тогда спокойной ночи, — прошептала Нина.

— Спокойной ночи. До завтра.

Обед прошел неудачно. Гордон выбрал ресторан, который находился в нескольких милях от города и который, насколько он знал, не посещал никто из его знакомых. Они с Ниной были почти одни в претенциозно отделанном небольшом зале. Сидя друг напротив друга за столом, Гордон и Нина чувствовали, что бесшумно появляющиеся и исчезающие официантки пристально их изучают. Еда была довольно убогой, а музыка, лившаяся из динамиков — заунывной.

Гордон злился на себя за то, что сделал неправильный выбор. Он был смущен, как подросток, который чувствует, что первое в его жизни свидание пошло вкривь и вкось. Он вяло ковырялся вилкой в тарелке, жевал, не чувствуя вкуса пищи, в то время как Нина едва притронулась к своей тарелке. Гордону было еще больше не по себе, когда он думал о том, что Нина и ее муж наверняка были завсегдатаями самых модных лондонских ресторанов, что она наверняка не ждала ничего большего от обеда в провинциальном ресторане и оказалась права. Гордон плохо знал Лондон, и придавал чересчур большое значение мишурному блеску столицы. Он достаточно объективно оценивал свои шансы и понимал, что вполне может рассчитывать на успех в небольшом городке вроде Графтона, и его это вполне устраивало до тех пор, пока он не почувствовал, какая огромная дистанция существует между ним и Ниной Корт.

Беседа была довольно напряженной. Время от времени то Нина, то Гордон бросали какую-нибудь ничего не значащую реплику и ждали, пока собеседник ответит. Но музыка играла слишком громко, у официантов был такой вид, будто они подслушивают, поэтому разговор не клеился. Однако они успели обсудить свою работу, проект реставрации собора, дочек Гордона, в общем, все, что обычно обсуждают за обедом мало знакомые люди, какими они в сущности и были. На Нине был малиновый пиджак, отделанный черным шелком, и в этом наряде она казалась Гордону чуть бесполой, как будто женщина, переодетая в гусарский костюм. Гордону очень хотелось бы сейчас держать этого очаровательного гусара в своих объятиях, так, чтобы вся на свете кавалерия была забыта, а не сидеть тут вот так, поглощая отвратительную пищу и беседуя о проблемах образования. Его охватили сомнения. Уж не послышалась ли ему вчера теплота в голосе Нины?

Наконец, с едой было покончено. Гордон расплатился, даже не проверив счет, и они вышли на улицу. Гордон открыл дверцу машины, и, глядя на то, как Нина устраивается на переднем сидении, опять ощутил в этой шикарной женщине, которой невозможно не восхищаться, какой-то едва уловимый намек на беспомощность.

Некоторое время они ехали молча. Гордон понял, что если он сейчас не заговорит сам, молчание продлится до самого Графтона.

— Извините. Это было ужасно.

— Ничего, не имеет значения.

Нина просто констатировала факт, тон ее ничего не выражал. Гордон понял, что она сказала правду, это действительно не имело для нее значения. Она и не думала осуждать его за то, что он неудачно выбрал ресторан, не пыталась казаться этакой благородной мученицей, которой испортили вечер, как сделала бы в такой ситуации Вики. Обед действительно не имел никакого значения, и окажись он грандиозным или ужасным, как это произошло на самом деле, все равно оставался всего лишь частью некоего ритуала, определенной церемонией, в которой они оба должны были участвовать.

— Я хотел сводить вас куда-нибудь, чтобы вам это запомнилось, — объяснил Гордон. Нет, та теплота, которая возникла между ними, никуда не делась. Гордон чувствовал, что от Нины как бы исходят мягкие волны нежности, которые, казалось, постепенно наполняют всю машину, и даже лампочки на приборной доске мигают приветливо.

— Мне запомнилось, — сказала Нина.

К изумлению Гордона, Нина сняла вдруг с руля его правую руку, переплела свои пальцы с его и прижала руки к бедру. Гордон почувствовал такой прилив счастья и благодарности, что едва не поддался искушению закрыть глаза.

— Поедем домой, — прошептала Нина.

Они приехали в Графтон. Гордон припарковал машину недалеко от собора. Они с Ниной быстро прошли через узенький проход на лужайку, ускорив шаг и не глядя друг на друга в тот момент, когда свет фонарей падал на их лица. Темная громада собора возвышалась слева от них. Они повернули на Аллею Декана, прошли мимо темных зашторенных окон соседей Нины. Гордон попытался представить себе людей, живущих за этими окнами. Он подумал о том, что готов сейчас забыть о собственном доме и всей своей прошлой жизни, причем сделает это с радостью.

Они дошли наконец до дверей дома Нины. Она отперла замок, отключила сигнализацию и пропустила Гордона в дом.

Они стояли теперь в темном коридоре возле закрывшейся двери. Свет лампы, горящей над их головами, казался слишком ярким для глаз. Гордон смотрел, как Нина кладет на тумбочку свою сумку и медленно расстегивает пальто.

Так приятно было оказаться в тишине и уюте после шумного и одновременно скучного ресторана. Оба улыбались, не глядя друг на друга.

Гордон повернулся к Нине и, взяв ее за локти, крепко прижал к себе. Она подняла голову, и Гордон начала целовать ее. Нина сразу ответила на поцелуй, Гордон почувствовал во рту тепло ее языка. Неожиданно обоих охватила волна горячего смущения. Гордон чуть отстранил Нину, так что она стояла теперь, облокотившись о стену. Пальцы Гордона шарили по малиновому жакету, пока, сам не понимая как, он не расстегнул его. Под жакетом было шелковое нижнее белье с обычными кружевами и рюшами. Гордон вспомнил ящик комода, в котором лежало белье Вики, удивляясь про себя тому, что белье Нины было совсем другим. Ему это нравилось. Закрыв глаза, они опять жадно впились губами друг в друга.

Свет был чересчур ярким. Взглянув Нине в глаза, Гордон увидел, что зрачки ее сжались в микроскопические точки. Чуть поведя плечами, Нина выскользнула из его объятий. Тем же движением она освободилась от пальто, которое осталось висеть на перилах лестницы. Под расстегнутым жакетом Гордону видна была черная шелковая полоска и тоненькие черные бретельки, оттеняющие белизну кожи, покрытой крошечными веснушками.

— Пойдем наверх, — сказала Нина чуть приглушенно.

Гордон сразу последовал за ней, не сводя глаз с покачивающихся бедер и изящных икр, напрягающихся при каждом шаге.

Спальня Нины была на втором этаже, над гостиной, и из окон открывался все тот же вид на собор. Нина закрыла ставни, включила лампу на столике, и Гордон, стоявший в ногах кровати, увидел резное изголовье и простое белое покрывало. Никаких кружевных подушечек и фамильных плюшевых мишек, которыми полна была спальня Вики.

Нина сняла и отложила в сторону жакет. Затем расстегнула и уронила на пол юбку, и Гордон увидел, что на ней были чулки с кружевным поясом и подвязками. Вики носила колготки, и Гордон вспомнил, как ему всегда были видны линии швов на ягодицах, когда жена наклонялась в их крошечной спальне.

Чувствуя дрожь в коленях и сухость во рту, Гордон потянулся к Нине, но она, улыбаясь, ускользнула, и стала медленно снимать через голову, держа за кружевной подол, свою короткую нижнюю рубашку. Она подняла на стул сначала одну, а потом другую ногу, чтобы освободить чулки от подвязок, а затем медленно сняла чулки, обнажая постепенно изящные ягодицы и нежно-белые, покрытые такими же веснушками, как плечи, бедра.

Нина видела, как смотрит на нее Гордон, явно оценив по достоинству этот полушутливый сеанс стриптиза.

Она, встряхнув, расправила комочки чулок и аккуратно положила их поверх юбки и рубашки. Затем Нина выпрямилась, положив одну руку на грудь, другую — на живот. Теперь на ней был только черный лифчик и трусики.

— Давно не раздевалась перед мужчиной, — сказала она.

Мужчиной, который тебе не муж, подумал про себя Гордон. С которым тебя не связывает привычка ко всему — к виду и запаху его тела, к тому, как он занимается любовью, словом, перед мужчиной, с которым не возникает такого чувства, что выбор твой был сделан уже давно и страсть успела поутихнуть.

— Ты красивая, — сказал Гордон. — Дай мне посмотреть на тебя.

Не желая отставать от Нины, Гордон расстегнул ремень и начал расстегивать брюки своего синего в мелкую полоску костюма. Вики называла его костюм «тори», потому что считала, что ее муж похож в нем на министра внутренних дел. Он повесил брюки на спинку стула и стоял теперь перед Ниной в носках и трусах, незаметно поглядывая сверху вниз на упирающуюся в белый хлопок восставшую плоть. Протянув руки, Нина скользнула в его объятия так быстро, что он успел только отметить про себя безукоризненную белизну ее живота и синюю тень между черными кружевными чашечками лифчика. Расстегнув рубашку Гордона, она обняла его за талию.

— Что, толстею? — прошептал Гордон, целуя волосы Нины.

— Скорее, становишься солиднее, — ответила она.

Нина склонила голову. Без каблуков она казалась совсем маленькой, но фигура ее оказалась еще более красивой, чем представлял себе Гордон. Плечи были узкими, веснушки на них сливались друг с другом, образуя крупные пятна. Она смотрела вниз, просовывая свою маленькую ладошку под резинку его трусов. Гордон поднял руки, как боксер после победы, предоставив Нине делать то, что ей хочется. Он расстегнул манжеты и скинул на пол рубашку. Нина опустила широкую резинку трусов ему на бедра. Рот ее был полуоткрыт. Сомкнув кулак вокруг напрягшейся плоти Гордона, она сделала несколько сильных движений.

Это задумчивое неторопливое движение показалось Гордону несколько странным. Он не помнил, чтобы он когда-нибудь был так возбужден, но в то же время его удивляла и волновала какая-то едва заметная отстраненность от происходящего, которая ощущалась в Нине.

— Ты сейчас заставишь его встать до подбородка, — пошутил Гордон.

Шутка подействовала. Что-то такое промелькнуло в глазах Нины, заставило Гордона подумать, что ей понравились его слова.

Не разжимая кулак, второй рукой Нина стала ласкать его между ног, ощущая дрожь и волны напряжения, проходившие по его члену.

Она обратила вдруг внимание на влажные следы, которые оставлял Гордон на паркете, переступая босыми ногами. Ричард не употреблял слов типа «встанет». Он бывал с ней нежен гораздо чаще, чем страстен. Но этот человек — не Ричард и не имеет с ним ничего общего. И это хорошо.

Нина медленно опустилась на колени, мельком оглядев всю фигуру Гордона. Продолжая поглаживать пальцами его член, она взяла его в рот и начала ласкать языком, ощущая вкус соли и железа. Расставив ноги и выгнув спину, Гордон сомкнул ладони у нее на затылке.

На секунду он позволил себе подумать о том, что хорошо бы им было остаться вот так до самого конца. Но это была всего лишь мысль.

— Дай мне посмотреть на тебя, — сказал Гордон, откидывая назад голову Нины и поднимая ее на ноги. Он расстегнул крючки ее лифчика, спустил бретельки, проводя языком по следам резинок, сделавших веснушки почти малиновыми. У Нины была небольшая упругая грудь с жесткими коричневыми сосками, торчащими в стороны. Гордон ласкал их пальцами сжимая и нежно поглаживая, обнимая Нину за шею. Он заставил ее отступить назад, пока они не коснулись кровати и не упали на белое покрывало. Нина обняла ногами бедра Гордона. Она была на вершине возбуждения. Руки нетерпеливо шарили, направляя его движения. Глаза были закрыты. Нине казалось, что она как бы смотрит внутрь себя.

Гордон секунду стоял над ней на коленях, наслаждаясь своей властью. Поглаживая одной рукой Нину по животу, он подсунул другую под бедра, слегка приподняв их, снял с нее трусики. Он удивился тому, насколько у нее плоский и упругий, словно у подростка, живот. Живот Вики напоминал подушечки на ее кровати даже в перерывах между беременностями.

Гордон склонился над Ниной, водя по животу костяшками пальцев.

— Ни одной складочки, — восхищенно сказал он. Кожа на животе Вики вся была в тонких матовых ниточках растяжек.

— И ни одной беременности, — добавила Нина.

— Прости. Мне не надо было этого говорить.

— Ничего. Нам было хорошо и так.

Гордону не хотелось в эту минуту думать ни о муже Нины, ни о ее прошлом, о котором он ничего в сущности не знал, ни, тем более, вспоминать о Вики и вообще о чем бы то ни было. Он опустил бедра Нины и впился губами во влажное пятнышко волос в низу живота. Он целовал ее и ласкал языком до тех пор, пока Нина не издала тихий сдавленный стон. Затем Гордон поднял голову. Волосы обрамляли лицо Нины как занавес. Он приблизил к ним свое лицо, и Нина широко открыла глаза, как бы желая вобрать его в себя целиком.

— А вот теперь пора наконец тебя трахнуть, — сказал Гордон.

Ричард никогда не употребил бы в постели слова «трахнуть».

— Да, — сказала Нина.

Он раздвинул пошире ее ноги, еще больше возбуждаясь от этой нежной покорности, но Нина остановила его, уперевшись руками в грудь.

— Ничем не хочешь воспользоваться? — спросила она.

— У меня есть в пиджаке, — ответил Гордон.

После вечеринки у Эндрю, когда Гордон отчетливо понял, что хочет женщину, он отправился в аптеку и, убедившись, что не знаком с продавщицей, приобрел то, что ему требовалось, замаскировав свои истинные потребности несколькими тюбиками пасты и зубного эликсира. Несмотря на подобную предусмотрительность, сейчас ему совсем не хотелось пользоваться презервативом.

— Я проходил медосмотр месяц назад. И полный анализ крови, — сказал Гордон. — Все результаты отрицательные.

Ее глаза были совсем близко.

— Что ж, я тебе верю, — сказала Нина. — У меня никого не было с тех пор, как умер Ричард. А до этого я была ему верна.

Гордону неприятно было услышать об этой верности Нины той, прошлой любви, которая была для него как бы за семью печатями. Вместо ответа он развел ее руки, прижав их к кровати. Когда Гордон вошел в нее, Нина неожиданно спросила:

— А ты верен Вики?

— Только не сейчас, — пробормотал Гордон, начиная движение.

Нинабыла страстной любовницей. Войдя в нее, он, казалось, распахнул дверцы клетки, в которой заключалась ее страсть до сих пор. Черты лица ее сделались как бы мягче, она обвила Гордона ногами, в то время как руки водили по его спине и ягодицам.

Нина как бы просила войти в нее еще глубже. Оба продолжали с упоением целовать лицо, щеки, шею друг друга.

Нина была очень чувственной. Гордону нравилось это, ему нравилось ее чуть хрипловатое дыхание, то, как она оказалась вдруг сверху, так что теперь ему хорошо видны были ее маленькие упругие груди. Они были идеальными партнерами.

— Повернись, — прошептал Гордон. — Хочу посмотреть, какая ты сзади. — Опять, уже в третий раз, Гордон увидел, как дрогнули после его слов веки Нины. Наверное, муж не разговаривал с ней в постели. Нина сделала то, о чем он просил.

Гордон вошел в нее сзади. Она раскинула руки, сжимая пальцы в кулак в такт его движениям. Гордон целовал и ласкал ее плечи, пока они не стали красными. Потом они опять перевернулись, и Нина вновь обвила Гордона ногами.

— Теперь ты мой, — жестко констатировала она, с силой сжимая его талию руками.

— Это то, чего ты хочешь? — прошептал Гордон. Волосы Нины разметались по подушке, и он мог видеть ее лицо. Под глазами кожа была не такой упругой, хотя морщин еще не было, и сознание ее и своего несовершенства заставило Гордона почувствовать симпатию и сочувствие к себе и к Нине.

— Сейчас хочу! — ответила Нина.

— Что ж, сейчас я здесь.

Лицо Нины неожиданно исказила гримаса. Она закусила нижнюю губу, и Гордон тут же поцеловал след ее зубов, когда они разжались. Освободив руки, Гордон стал гладить Нину по лицу. Она приподняла бедра, чтобы ему было удобнее. Страсть смешалась с нежностью, и по изменившемуся лицу Нины Гордон понял, что она тоже это почувствовала.

Нина снова издала сдавленный стон. Гордон знал, что сейчас произойдет, и сконцентрировал все усилия на том, чтобы доставить Нине максимум удовольствия. Оргазм Нины сопровождался серией нечеловеческих вскриков. Гордон подумал о диком животном, застрявшем ночью в кустарнике. Пальцы Нины впились в его спину, голова была откинута назад, на шее напряженно билась жилка.

Когда все закончилось, Нина тихонько рассмеялась, как бы в каком-то радостном удивлении, а затем плотнее прижалась к Гордону.

— Знаешь, что я хочу сейчас сделать? — спросила Нина через какое-то время.

— И что же ты хочешь сейчас сделать?

Гордон отметил про себя, что Нина становится все более раскованной, очевидно, вдохновленная тем удовлетворением, которое получила сама и сумела доставить Гордону.

— Хочу выпить тебя, — сказала Нина.

У Гордона перехватило дыхание. Ведь именно об этом подумал он в самом начале, когда Нина опустилась перед ним на колени. И вот теперь она так спокойно предлагает ему это. Как и в начале, Гордон почувствовал, что ему не хватает воздуха.

— Что ж, давай, — сказал он.

Нина встала на колени над ним, широко раздвинув его ноги, и, прежде чем склониться к мужской плоти, аккуратно заправила волосы за уши.

— Вики этого не любит, — сказал Гордон. — Говорит, что у нее все время такое чувство, будто она сейчас захлебнется.

Нина на секунду подняла голову и посмотрела на него.

— Не хвастайся, — спокойный, ровный тон, которым Нина произнесла эти слова, вызвал у Гордона неудержимый прилив желания.

Все закончилось довольно быстро. Гордону казалось, что солоноватая жидкость, которой наполнился рот Нины, выплеснулась прямо из сердца.

Нина опять легла рядом и, целуя ее, Гордон с удовольствием чувствовал на ее губах вкус своего семени.

— Спасибо тебе, — начал было он, но Нина не позволила продолжать. Она обняла Гордона, теперь уже с почти материнской нежностью, и натянула на себя и на Гордона смявшееся покрывало.

Нина лежала молча, глядя в потолок и на закрытые ставнями окна. Казалось, что размеры комнаты изменились, она как бы расширилась, была теперь светлой и полной звенящего воздуха, благодаря тому ощущению счастья, которым наполнилась вдруг жизнь Нины. Ей захотелось еще крепче прижать Гордона к себе, чтобы время остановилось для них, но Нина подавила это желание. Не надо думать о том, что будет дальше, лучше — о том, что произошло только что.

— Все так просто, не правда ли? — задумчиво произнесла Нина.

Гордон успел почти что задремать. Прошлой ночью он спал урывками, его мучили кошмары. Вздрогнув от слов Нины, Гордон несколько секунд беспомощно моргал, не понимая, где он. Он с усилием приподнялся.

— Секс? Примерно также просто, как… молекулярная биология. Или астрофизика.

— Но начинается все очень просто, — она имела в виду, между ними. Ей хотелось как-то оправдать их обоих хотя бы ненадолго, прежде чем жизнь заставит их сделать множество неприятных открытий.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Гордон. — Но я не согласен с тобой. Каждый раз, когда оказываешься с кем-то в постели, не считая первой попытки, ты как бы пытаешься снова и снова возродить себя самого с помощью взгляда и ощущений нового в твоей жизни человека. И при каждой такой попытке рядом с тобой остаются все промахи и удачи предыдущих связей.

Гордон поднял руку, лежавшую на Нинином бедре, чуть выше, и Нина почувствовала одновременно тепло и холод его кожи.

— И с каждой такой попыткой обновления это становится все труднее и труднее, потому что все больше и больше помнят с каждым разом твои глаза, руки, кожа.

Гордон подумал о Вики, о доме, о том, что эта женщина, лежащая сейчас рядом, и эта комната вдруг стали значить для него гораздо больше. Образы двух женщин не пересекались ни в чем, хотя трудно было определенно сказать, чем же они так отличаются одна от другой.

— Твоя теория отдает нарциссизмом, — сказала Нина.

— Ты права, — рассмеялся Гордон. — Но все это не так-то просто.

Гордон говорил это лишь потому, что он больше всего на свете не хотел бы, чтобы Нина считала его похотливым мужиком, забравшимся к ней в кровать при первом же удобном случае. И в то же время он боялся задуматься над тем, к каким выводам могла прийти Нина, какие надежды могли у нее зародиться. Вне всякой связи с этими мыслями он вспомнил вдруг о том, что до встречи в Графтоне они принадлежали как бы к разным мирам и спросил довольно резко:

— А как у тебя было с мужем?

— В постели?

— Я имею в виду не только постель.

— Он был очень мягким.

Нина переменила позу. Она по-прежнему была полна безмятежного счастья, холодок страха перед будущим не коснулся еще ни ее сердца, ни ее мыслей.

— Ты можешь остаться? Я имею в виду — на ночь.

Гордон задумался. Идея казалась соблазнительной. Ехать домой не было ни малейшего желания. Если встать утром рано, можно успеть заехать домой покормить кошек и сменить рубашку. Он успеет в офис к половине девятого.

— Если ты позволишь, я бы остался, — решился наконец Гордон.

Он увидел, что Нине приятно его желание провести с ней ночь. Она повернулась и пристроилась поближе к Гордону — так же делала и Вики. Гордон окончательно проснулся. Теперь спальня Нины и его собственная спальня, которую он делил с женой, уже не сливалась в одно целое.

— Мы жили очень хорошо, — продолжила Нина рассказ о своем прошлом. — У нас было много друзей. И мы все-все делали вместе, были как бы единым целым. — Ей очень хотелось, чтобы Гордон понял, как она жила до него, и в то же время она намеренно выбирала самые нейтральные, почти лишенные эмоций фразы, чтобы не сделать больно ни себе, ни Гордону.

— Продолжай, — попросил Гордон, гладя Нинины волосы, разметавшиеся по его плечу.

— У нас был дом в Лондоне и дом в Норфолке около моря. Ричард любил рисовать во время уик-эндов. Особенно ему нравилось рисовать небо. Мы гуляли по пляжу, собирали обломки деревьев, выброшенные на берег. Там был камин, и мы вечно ссорились из-за того, какие ветки следует сжечь, а какие поставить на полку, чтобы любоваться ими.

Гордон расслабился. Одновременно ему показалось, что все тело его наливается тяжестью. Все-таки он очень устал сегодня.

— Говори, — опять попросил он.

— Когда он умер, я, как ни странно, разозлилась, и долгое время это было моим главным чувством — я как бы сердилась на Ричарда за то, что он так предательски оборвал наш мир, наше единение, наше сотрудничество.

— А что случилось с твоим мужем? — спросил Гордон.

— Он был один в нашем доме в Норфолке. Это было в будний день, я не поехала тогда с ним, потому что вместе со своим агентом должна была встретиться с одним американским издателем. Иногда Ричард уезжал в Норфолк один и работал там, получая необходимую информацию по факсу и по телефону. Он вообще любил покой и уединение. В то утро Ричард работал в саду. На дорожке стояла тачка, рядом с ней лежали грабли и лопата. У Ричарда случился приступ астмы. Сосед нашел его на тропинке между тачкой и кухонной дверью.

Гордон молча обнял Нину, прижал ее к себе.

— Я должна была быть там, — продолжала Нина. — Ему нельзя было делать ни малейшего усилия, не имея под рукой ингалятора. Он не должен был умереть.

Когда Нина с Патриком приехали в Норфолк, тело Ричарда уже унесли, но Нина живо представила себе, как ее муж лежит на тропинке под яблоней и задыхается. Не проронив ни единой слезинки, с непроницаемым лицом, Нина заставила соседа описать все, что он видел.

— Ты все еще злишься на него? — вывел Нину из оцепенения вопрос Гордона.

— Нет. Ведь прошло уже полгода, — ответила Нина.

Гордон почувствовал, как она одинока. Та жажда страсти, которую рождало в Нине это одиночество, показалась вдруг Гордону магнетически притягательной и вместе с тем отталкивающей. Одновременно с сочувствием Гордон почувствовал тревогу. Ощущение было настолько неприятным, что у него даже засосало под ложечкой.

— Пожалуйста, рассказывай дальше, — попросил он.

Слушая Нину, Гордон продолжал разглядывать спальню, как разглядывают незнакомую комнату, в которой рассчитывают очутиться еще не раз. Сейчас обстановка комнаты казалась Гордону уже знакомой, и он знал, что будет помнить все детали, даже если никогда больше не придет сюда.

Нина продолжала говорить. Она рассказала Гордону о тех мелочах, которые составляли их с Ричардом повседневную жизнь, и Гордону нравилась ее манера рассказывать — как будто она рисует на холсте картину. Нина описала свой лондонский дом, и Гордон вспомнил, что когда-то читал в архитектурном журнале о переделке интерьера этого здания. Это произвело на него большое впечатление. Гордон чувствовал, как каждую секунду открывает для себя новую Нину, совсем не такую, какой представлял ее себе, не будучи близко знаком с этой женщиной. Гордон опять засыпал, и как ни боролся с этим, на несколько секунд он все же отключился. Очнувшись, Гордон поймал себя на том, что ему кажется, будто он знает Нину очень хорошо, даже лучше, чем Вики.

Нина увидела, что Гордон задремал. Она говорила, глядя ему в лицо, и видела, как напрягались мускулы его лица, когда он вдруг просыпался, как приоткрывался его рот и становилось ровным дыхание, когда Гордон опять начинал дремать. Нина погасила свет. Засыпая окончательно, Гордон положил руку ей на бедро, и Нина подумала, что наверняка точно также он засыпает и со своей женой.

Проснувшись утром, Нина обнаружила, что вчерашнее чувство легкости не исчезло. В комнате было темно из-за закрытых ставен, но Нина могла различить черты спящего рядом Гордона. Она вспомнила прошедшую ночь и почувствовала себя по-прежнему счастливой, хорошо понимая одновременно, что сегодня для них настало время столкнуться с трудностями дня. Нина лежала молча, пристально глядя на Гордона и, пытаясь запомнить очертания губ, брови, веки Гордона, чтобы вызвать их вновь в своей памяти, когда его уже не будет рядом. Почувствовав взгляд Нины, Гордон зашевелился, открыл глаза и тут же посмотрел на часы.

— Двадцать минут восьмого, — подсказала ему Нина. Для нее это было слишком рано.

Гордон сел.

— Уже? Так поздно? Я должен идти.

— Обязательно? — спросила Нина.

Она представляла себе, что они позавтракают вместе и уже придумала, что положит на поднос, который принесет наверх.

— Да. Мне нужно быть на месте в восемь тридцать, — Гордон подумал о том, как приедет домой, примет горячий душ и быстренько опять вскочит в машину и помчится в офис. Он протянул руку и коснулся щеки Нины. — Извини. Наверное, мне надо было уехать вчера.

— Я рада, что ты не уехал, — Нина понимала, что сейчас Гордон встанет и уйдет. — Я рада, что ты был со мной. Когда я проснулась, то почувствовала себя счастливой. Я лежала и разглядывала твое лицо. Ты сделал меня счастливой, — она понимала, что говорит ему слишком много, но, подумав об этом, только улыбнулась, не желая ничего изменить.

— Все было чудесно. Жаль, что я должен ехать, — сказал Гордон.

Склонившись над Ниной, Гордон поцеловал ее и рывком поднялся с кровати. В ванной взгляд его скользнул по баночкам с кремами и флаконам с лосьонами, стоящим на стеклянных полках. Гордон старался не смотреть на себя в зеркало.

Нина лежала, откинувшись на подушки. Гордон взял со стула белье и начал одеваться. Он чувствовал себя неловко, стоя перед Ниной в носках и нижнем белье. Одевшись, Гордон остановился в ногах кровати. Откинув одеяло, Нина встала. Увидев вновь перед собой ее обнаженное тело, Гордон почувствовал желание толкнуть ее обратно на кровать. Нина надела полосатый купальный халат, туго запахнула его и завязала пояс. Она подошла к Гордону, и он обнял ее, наслаждаясь теплом ее тела.

— Спасибо, — сказал он.

Она едва заметно пожала плечами. Она не нуждалась сейчас в благодарности, скорее в том, чтобы ее приободрили.

— Я позвоню тебе, — сказал Гордон, прекрасно понимая, что этого мало.

— Да, — кивнула Нина.

Гордон поцеловал ее в лоб.

Нина проводила его до двери спальни. Ей даже не пришло в голову спуститься вместе с ним к входной двери. Пройдя по полутемному дому, Гордон вышел на улицу.

Еще только-только рассвело, и Аллея Декана была пуста. Напротив, через лужайку, Гордон увидел фургон строителей и немедленно повернул за угол. Было приятно вновь очутиться в тепле, забравшись в машину.

Гордон проехал по одной из маленьких улочек, пересекавших улицу, на которой находилась больница. Вроде бы никто из знакомых его не видел. Если он сможет незамеченным добраться до дома, то можно чувствовать себя в безопасности. Он послушал по радио дорожную сводку и прогноз погоды, но услышанное тут же вылетело из головы. Прогноз сменился концертом рок-музыки. Гордон обнаружил, что на губах его играет улыбка, а руки отбивают такт на рулевом колесе.

На его пути было еще одно опасное место. Свернув к дому, Гордон оглядел дорожку. Никого не было. Новенький «мерседес» его соседей был припаркован на подъездной дорожке, чтобы каждый мог полюбоваться. Окна их дома были зашторены. Все. Больше некому было заметить, что он не ночевал дома. Гордон повернул к своему дому. Все было в порядке. Гордон запер машину и медленно, почти крадучись, прошел в задний дворик. Он решил войти через черный ход.

В кухне было тепло и тихо. Послышался шорох, и, ласково мяукая, появилась кошка Элис. Она потерлась о ноги Гордона. Кончиками пальцев Гордон потер подбородок. У него было пятнадцать минут. Как раз достаточно, чтобы принять душ, побриться и даже выпить чашечку кофе.

Тихонько насвистывая, Гордон поставил чайник на огонь. Приятно было видеть, что в доме ничего не изменилось, как будто и не было этой ночи.

Но несмотря на огромное облегчение, которое испытывал Гордон от сознания своей безнаказанности, мысль, что эта ночь может не повториться, что он никогда больше не окажется с Ниной в постели, была для него невыносима.

5

Весь день Нина ждала звонка Гордона Рэнсома. Она поднялась в студию и села рисовать, но только делала вид, что работает, машинально касаясь холста тонкой кисточкой.

Она ощущала одновременно слабость и тяжесть. К тому же Нина не выспалась. Иногда, вспоминая подробности их вчерашней близости, Нина улыбалась. Она даже попыталась намеренно вызвать в себе раздражение таким полусонным состоянием, но у нее ничего не получилось, единственным чувством по-прежнему оставалось полное удовлетворение. Она стала перебирать в уме всех своих знакомых женщин и пыталась представить себе, что сказала бы та или иная, если бы узнала о том, что произошло с Ниной. Ей все время представлялась смесь зависти и скептицизма в их оценках.

Сначала Нина по-прежнему чувствовала себя счастливой, в радостном предвкушении поглядывая на телефон. Но проходил час за часом, и Нинина уверенность в себе таяла. Она все чаще думала о Вики, которую так и запомнила на сносях, и об их новом ребенке, и о том, что, в сущности, не задумываясь уступила мужчине, которого едва знает. Ночь, проведенная с Гордоном, теперь, казалось, потеряла свою значимость, воспоминания утратили прелесть, в них появилось что-то болезненно-стыдное. Нина, еще секунду назад с нетерпением ждавшая звонка, теперь думала о том, что она ни за что больше не должна встречаться с Гордоном.

Телефон зазвонил всего один раз, в пять часов, и Нина немедленно схватила трубку, выдавая нетерпение, которое пыталась скрыть от самой себя. Но это была Дженис Фрост.

— Нина? Мы с Эндрю хотим пригласить тебя в воскресенье на ужин. Ничего особенного. Просто заедут после гольфа Клегги и Роузы. И, может быть, заглянет Гордон Рэнсом. Вики выписывают только в понедельник. Уикхемов не будет, они заняты.

— Звучит заманчиво, — быстро ответила Нина.

Но тут она представила себя лицом к лицу с Гордоном под пристальными взглядами улыбающихся парочек и быстро соврала:

— …но… я уезжаю в Лондон на уик-энд. И не знаю, успею ли вернуться до ужина в воскресенье.

— Не беспокойся, — утешила ее Дженис. — Самый обычный ужин на кухне. Если успеешь вернуться и если будет желание, приходи к восьми. Ну, пока.

Наконец, к семи часам, Нина поняла, что больше не в состоянии сидеть вот так в пустом доме и прислушиваться. У нее конечно же не было никаких планов на уик-энд. Но сейчас она быстро спустилась в спальню, швырнула в сумку пару платьев и позвонила Патрику. Лучше уехать из Графтона, чтобы ее не смогли найти. Да, так будет правильно. Выйдя на улицу и обнаружив, что идет дождь со снегом, Нина впервые со дня своего приезда в Графтон пожалела о том, что у нее нет машины.

Обшитые дубовыми панелями комнаты в доме Патрика как всегда действовали на Нину ободряюще. Патрик зажег свечи в черных чугунных подсвечниках, и теперь в воздухе стоял запах воска и пылающих в камине дров.

— Что случилось? — спросил Патрик.

Нина потягивала вино, глядя на крошечные пузырьки, причудливо преломляемые венецианским стеклом бокала ручной работы. Мельчайшие детали материального мира стали ощущаться вдруг необычайно отчетливо: каждый стежок на вышитой скатерти, на которой лежали ее локти, тончайший слой сажи на дубовом столике у камина, каждая петля на чулках, легкое поскрипывание нейлона, когда Нина скрещивала лодыжки.

— Случилось? — переспросила она.

— Да. Это мужчина?

Патрик глядел на Нину с участием. Ну конечно, он что-то заметил сразу же, как только Нина вошла в дверь.

— Ишь ты, умник, — засмеялась Нина.

— Не нужно быть большим умником. Все написано у тебя на лице.

Патрик встал и подкинул полено в огонь. Полусгоревшие дрова превратились в седые угли, тлевшие багровым пламенем. Глядя на Патрика, на его спокойные движения, когда он протирал плиты камина, на озабоченно-хозяйственное, почти как у старой девы выражение лица, Нина подумала, как сильно она его любит, и любит эту комнату, где каждая вещь появляется только потому, что кажется Патрику красивой, и все дышит заботой и вниманием. Эти мысли как бы вернули ее обратно, в мир Ричарда, так сильно отличавшийся от Графтона, от его домов, наполненных детьми, разномастными предметами мебели, обитыми цветным ситцем. Чувство превосходства как бы отдалило Нину от Гордона, о котором она не переставала думать в течение всей поездки. Сейчас ее обрадовало сознание того, что между ними существует огромная дистанция.

— Ничего особенного, — ответила она наконец на вопрос Патрика. — Так, всего одна ночь. Он женат, и детей у него этак с дюжину. Но это было приятно, именно на одну ночь.

На лице Патрика она не увидела одобрения. Патрик был старым холостяком, человеком по характеру осторожным и не очень-то доверчивым. Он пережил вместе с Ниной тяжелые месяцы после смерти Ричарда и сейчас был рад видеть ее спокойной и оживленной, но обстоятельства, которые вызвали ее настроение, были вовсе не те, чтобы Нину можно было поздравить.

— Будь осторожна, — сказал Патрик, понимая, что совет звучит довольно банально.

Нина кивнула. Да, она понимает. Ей нужно быть осторожной во всех смыслах — эмоционально, морально и физически.

— Я была осторожна. И буду впредь, — пообещала она.

Боже, как чудесно было сидеть вот так рядом с Патриком, попивать вино и любоваться на огонь. Как прекрасно было, пусть и ненадолго, вновь почувствовать, что тебя любят. Стыд, который она испытывала в Графтоне, куда-то улетучился, и сейчас Нина была в превосходном настроении, наслаждаясь маленькими обыденными радостями этого мира. В голове роились мысли, напоминая снежные хлопья во время снегопада. Нина вспомнила о своих рисунках для азбуки и подумала, что надо будет непременно нарисовать радугу на стенке бокала и под ней — отражение средневековой комнаты.

— Нина? — отвлек ее мысли Патрик. — Что будем делать дальше? Если хочешь, можно пойти куда-нибудь на вечерний сеанс.

— Я не хочу выходить, но если ты хочешь…

Патрик внимательно смотрел на Нину. О, ему была хорошо знакома эта смесь возбуждения и мечтательности, хотя сам он давно уже не испытывал ничего подобного. Он слегка завидовал Нине и одновременно ему было ее жаль.

— Ты голодна? Приготовить что-нибудь?

Нина встала, подошла к Патрику и обняла его. На плече его свитера была маленькая дырочка, аккуратно выбритые щеки слегка блестели. Когда Нина прижалась к нему, он стоял неподвижно. Она уже не ощущала в нем постоянного напоминания о своем горе. Нина нежно, по-матерински, потрепала его по плечу.

— Пойдем приготовим что-нибудь вместе, — сказала она. — Сто лет ничего не готовила, кроме как из полуфабрикатов.

Только сейчас Нина поняла, что действительно голодна.

Нина прошла за Патриком в его аскетически обставленную кухню. Открыв дверцу холодильника, она окинула взглядом аккуратные упаковки продуктов, рассчитанные явно на одного человека. Ну конечно, он ее не ждал.

Оба они были одиноки. Вот и у нее в холодильнике точно так же притаились разные типы и разновидности одиночества в виде упаковок мяса и овощей. Нине вспомнились графтонские семейные пары, и большие теплые кухни с огромными дубовыми столами, их непосредственность и гостеприимство, постоянные улыбки на их лицах.

Первое мнение Нины о них, конечно же, было упрощенным. В ней говорила зависть, обостренное сознание собственного одиночества. Прошлой ночью, наедине с Гордоном Рэнсомом, она ясно поняла, что в жизни Графтона есть свои подводные течения. Сейчас Нина испытывала благодарность судьбе за счастье, выпавшее на ее долю — быть женой Ричарда.

Она шире распахнула дверцу холодильника.

— Итак, что же мы приготовим? — спросила Нина Патрика.

В семь тридцать, придя домой после целого дня деловых встреч, поездки на стройплощадку и визита в больницу, Гордон Рэнсом набрал наконец номер Нины. Никто не отвечал, даже автоответчик не был подключен. Гордон долго держал трубку, прислушиваясь к гудкам.

Он пытался дозвониться Нине все выходные, вновь и вновь набирая номер, так что в конце концов каждая цифра ясно отпечаталась в его мозгу, и он мог повторять телефон Нины как молитву. Но никто так и не ответил.

Для Нины это был самый обычный лондонский уик-энд, каких уже было множество в ее жизни. Только в этот раз все так хорошо знакомые действия были как бы воспоминанием. Она ходила с Патриком в театр на новую пьесу какой-то модной феминистки, потом они обедали в ресторане с друзьями Патрика. В воскресенье утром — бродили по рынку Брик-лейн, отыскивая сокровища среди антикварной полуразвалившейся мебели. Затем был нескончаемый ланч со старыми друзьями, которые отметили про себя, что Нина заметно повеселела и потихоньку опять становится прежней Ниной.

За ланчем она познакомилась с одним архитектором, которого никогда не встречала раньше, хотя по его словам он был знаком с Ричардом. Архитектор недавно развелся. После ланча они прогуливались по парку мимо хозяев с собаками, детишек на роликах и трехколесных велосипедах. Архитектор спросил, не согласится ли Нина как-нибудь пообедать с ним.

Нина шла, держа руки в карманах и теребя подкладку пальто, смотрела на силуэты прогуливающихся людей на фоне зеленоватого неба и Вестминстерского холма. Как все это было знакомо, и чем дольше она смотрела на все это, тем безразличнее и холоднее становилась. Нина думала о Графтоне, и ей захотелось скорее вернуться домой.

Она улыбнулась архитектору.

— Я, к сожалению, не могу, но спасибо за приглашение. Я больше не живу в Лондоне. Перебралась в провинцию и сегодня вечером возвращаюсь домой.

— Может быть, в следующий раз, когда вы приедете в Лондон? — предложил архитектор, отдавая дань приличиям и явно не надеясь на согласие Нины.

Мрачный декабрьский день быстро перешел в вечер. Вечеринка подходила к концу, несколько пар уже распрощались, направившись в сторону дома.

— Пора возвращаться в Графтон, — сказала Нина Патрику. Она рассчитывала, что если поедет шестичасовым поездом, то как раз успеет на вечеринку к Фростам где-нибудь в начале девятого. Она решила это как-то сразу, не позволив себе особенно задуматься по этому поводу. Патрик услышал нетерпение в голосе Нины.

— Я отвезу тебя в Пэддингтон, — предложил он.

На вокзале Нина вновь обняла его. Он сделал удивленное лицо, показывая, что не очень привык к таким выражениям признательности.

— Может быть, в следующий раз ты приедешь ко мне? — спросила Нина. Ее лицо светилось от счастья. Она обнаружила целый оазис, родник счастья, и ей хотелось, чтобы Патрик разделил это счастье или, по крайней мере, восхищался им вместе с ней. — Там есть очень симпатичные люди, — добавила Нина.

Патрик оценил ее щедрость.

— Конечно, приеду, — пообещал он.

— Прекрасно. Может быть, и я отважусь и устрою вечеринку.

— Будь осторожна, хорошо? — опять предостерег ее Патрик.

— Конечно, — рассмеялась она, и Патрик вновь позавидовал ее беззаботности. Он стоял на платформе и махал вслед отъезжающему поезду, затем медленно направился к машине и вскоре уже ехал в сумерках Сити в направлении Спитафилда — к дому.

Всю дорогу до Графтона Нине казалось, что поезд еле тащится. Она была совсем как школьница, торопящаяся на важную для нее вечеринку.

Джимми Роуз направил пульт дистанционного управления на экран с таким видом, словно прицеливался в кого-то невидимого. Пройдясь по каналам, он обнаружил то, о чем и так догадывался: смотреть было нечего. Джимми убавил громкость и стал смотреть, как Гарри Секомб молча двигает губами на экране.

Стелла была где-то наверху. Роузы жили в небольшом современном доме, и выключив звук телевизора, Джимми мог слышать шаги жены, скрип открываемой дверцы шкафа, стук раскладываемой гладильной доски.

Джимми вытянул затекшие ноги, допил остатки пива из банки. На улице было темно, но большое окно, выходящее в сад, не было зашторено. Джимми видел свое неясное отражение в оконном стекле.

Вообще-то Джимми любил воскресенья. Он взял себе за правило никогда не работать в этот день, даже не думать о работе, а заботиться только о собственном удовольствии. Он был очень доволен тем, что они с женой давно пришли к соглашению по этому поводу. Звездочка любила в воскресенье поработать в саду или посидеть почитать, в то время как Джимми был абсолютно равнодушен к саду, а читал вообще очень редко, обычно детективы или биографии известных спортсменов. Он любил поваляться в постели, поиграть в гольф или сквош с кем-нибудь из друзей, а затем выпить с ними в клубе. Иногда за выпивкой к ним присоединялись жены, но Джимми больше нравилось, когда дело обходилось без них. Воскресные вечера, если они ничего не устраивали и не шли куда-нибудь, обычно проходили в полудреме, являясь как бы началом плавного перехода через ночной сон к утру понедельника.

Это воскресенье, однако, выдалось крайне неудачным. Дарси Клегг, бывший обычно партнером Джимми по гольфу, сегодня предложил поменяться. Дарси играл в паре с завсегдатаем площадки для гольфа, неким Френсисом Келли, а Джимми достался Майкл Уикхем. Майкл не проронил ни слова за все время игры и, казалось, получал особое удовольствие, играя из рук вон плохо.

Из отчаянных попыток Джимми спасти положение ничего не вышло. Они проиграли одну за другой четыре партии. К моменту, когда вся компания оказалась в баре, Джимми уже был в таком же плохом настроении, как и Майкл. Он вообще не любил проигрывать, а в особенности — проигрывать Дарси Клеггу.

Бар был полон. Народу было гораздо больше, чем до этого на площадке. Не все любили играть зимой на ледяном поле, но бар гольф-клуба был излюбленным местом воскресных выпивок графтонских снобов, которые считали, что бар на Соборной площади годится только для туристов, а в остальных барах города чересчур много юнцов, электронных игр и слишком громкая музыка. Френсис и Джимми еле протиснулись через толпу подвыпивших мужчин. Майкл наблюдал за ними с мрачной ухмылкой.

— Так можно умереть от жажды, — ворчал Джимми, измеряя мысленно расстояние, оставшееся до стойки бара.

Дарси Клеггу, в отличие от своих спутников, не приходилось протискиваться через толпу. Как только он приближался к какой-нибудь группе, к нему тут же поворачивались расплывающиеся в улыбке лица и протягивались для приветствия руки. На лицах подвыпивших графтонцев было написано, что только теперь, когда в бар зашел сам Дарси Клегг, они убедились, что попали в правильное место.

— О, а вот и Дарси!

— Дарси, неужели ты еще и играл сегодня? Здесь, внутри, со стаканом в руках, гораздо приятнее, можешь мне поверить.

Дарси кивал головой, едва заметно, но при этом приветливо улыбаясь, и перебрасывался парой фраз то с одним, то с другим знакомым. Он добрался до стойки и знаком подозвал бармена.

— Здравствуйте, мистер Клегг. Что выпьете сегодня?

— Четыре пива, Джерри.

Дарси не спросил своих товарищей, что они будут пить. Никому также не пришло в голову усомниться в том, что за первую выпивку заплатит Дарси. Ловким движением он сгреб со стойки мелочь, всем своим видом демонстрируя, что он участвует во всем происходящем только потому, что сам считает нужным, а на самом деле он, Дарси Клегг, принадлежит другой жизни, более возвышенной и романтичной.

Народу было столько, что им пришлось расположиться на табуретках в зале клуба вокруг низенького столика: в самом баре свободных мест не нашлось.

— Что случилось, Майкл? — спросил Джимми, отпив из стакана. — Не считая гольфа, разумеется, — саркастически добавил он.

Майкл пожал плечами.

— Да ничего особенного. Извини, что из-за меня мы проиграли.

Майкл поставил стакан. Он был высоким худощавым мужчиной с седеющими жесткими волосами и типичными руками врача — постоянно красными, с широкими костями запястьев. Майкл никогда не был душой общества, но его сегодняшняя мрачная угрюмость начинала портить настроение всем.

Джимми почувствовал почти физическую боль при мысли о том, что это замечательное воскресенье грозит оказаться безнадежно испорченным. Дарси было явно неудобно на маленькой низенькой табуретке, и он уже начал поглядывать через плечо Френсиса Келли в сторону бара. Джимми понимал, что через несколько минут он встанет и присоединится к кому-нибудь из знакомых. Чтобы отвлечь Дарси от этих мыслей, Джимми, ненавидя себя за это, развлекал всех неестественно оживленной болтовней. Он рассказал о конференции, которую недавно организовала его компания, но говорил чересчур торопливо и со слишком шутовским выражением лица. Дарси глядел на него, удивленно приподняв брови, и только Френсис смеялся.

Увидев в дверях Ханну Клегг, Джимми вздохнул с облегчением. В любое другое воскресенье Джимми не обрадовался бы тому, что их компания оказалась разбавленной женщинами, хотя ему нравилась Ханна и он восхищался ее внешностью. Но сейчас Джимми был рад появлению миссис Клегг. По крайней мере, теперь Дарси перестанет глазеть по сторонам в поисках лучшей компании.

Ханна подошла к их столику, с видимым удовольствием ловя на себе одобрительные взгляды мужчин. На ней была полосатая безрукавка поверх кремового свитера и кремовые брюки, обтягивающие пышные бедра. Ханна поцеловала всех по очереди, последним — Дарси.

— Так и думала, что застану вас здесь, — весело прощебетала Ханна. — Мне немножко джина с тоником, Дарси. Я заехала по пути. Еду забрать Фредди.

— С ним все в порядке? — спросил Майкл, подняв глаза от своего пива.

— Да, Майкл, с ним все замечательно. Спасибо тебе. Как оказалось, много шуму из ничего.

Фредди был шестилетним сынишкой Ханны и Дарси. Ханна объяснила Френсису и Джимми, что несколько дней назад, когда Дарси был в отъезде, у мальчика неожиданно поднялась температура, а их домашний врач все никак не ехал. Тогда она позвонила Майклу, который имел отношение к медицине, хотя и специализировался не в педиатрии, а в ортопедической хирургии. Майкл приехал к Клеггам, осмотрел Фредди и успокоил Ханну.

Джимми и Френсис выслушали рассказ без особого интереса. Ханна любила пускаться в пространные монологи по поводу своих детей. Протянув руку, Ханна коснулась плеча Майкла.

— Спасибо, — еще раз повторила она.

Майкл чуть вздрогнул от прикосновения Ханны, как будто ему хотелось отстраниться, но лицо его просветлело.

— Это неопасно. Я ведь сразу так и сказал. Но я рад возможности быть вам хоть чем-то полезным.

— Все равно еще раз большое спасибо.

Майкл еще раз пристально взглянул на Ханну, затем вновь опустил глаза к своей выпивке. Ханна устроилась возле столика. Она сказала Джимми, что позже они увидятся у Фростов и что там будет Нина Корт, затем она опять завела какой-то разговор с Майклом.

Джимми принес всем еще по одной порции выпивки и сконцентрировался на поглощении алкоголя, надеясь таким способом хоть чуть-чуть воссоздать то благословенное чувство воскресного братства, в предвкушении которого он жил всю неделю. Ему нравились неписанные правила мужских компаний, и он считал себя лично обиженным, если кто-то пытался не придерживаться их в его присутствии, как это делал сегодня Майкл.

Ханна, казалось, и не собиралась уезжать. Она приняла еще одну порцию джина с тоником, предложенную Джимми, и когда они все допили, Дарси, взглянув на часы, сказал, что пора трогаться. Ханна не возражала. Минут через пять после их ухода Майкл тоже поднялся из-за стола. Френсис довольно быстро последовал за ним.

Джимми подошел к бару и заказал виски, раздумывая, не присоединиться ли ему еще к какой-нибудь компании, но день был уже испорчен. Джимми вернулся домой. Никого не было. Он вспомнил, что Стелла куда-то собиралась, но никак не мог вспомнить куда. Джимми сделал себе сэндвич, съел его и заснул перед телевизором. Проснулся он с головной болью, когда пришла Стелла.

Сейчас Джимми слышал, как жена спустилась вниз и ее каблуки застучали по паркету.

— Почему ты не зашторишь окно? — спросила Стелла, появляясь в дверях.

— А зачем? Заглядывать некому.

Стелла подошла к окну и задернула шторы. На ней была ярко-голубая рубашка, по покрою напоминающая мужскую, и обтягивающие брюки из эластичного материала, подчеркивающие изящные линии ее фигуры. Обычно она не уделяла столько внимания своему внешнему виду, собираясь к Фростам.

— Хорошо выглядишь, — лениво произнес Джимми. — Подойди сюда, — добавил он, протягивая руку.

Стелла подошла и встала напротив мужа. Он положил руки ей на бедра, затем поднял их выше, ощупывая шелк рубашки.

— Мне нравится эта блузка. Сегодня что, намечается что-то особенное?

Джимми вдруг ясно осознал, что после сегодняшнего неудачного утра он с надеждой думает о предстоящем ужине. Ему нравилась и крепко сбитая Дженис с ее темными глазами, и Ханна Клегг, да и услышав, что на сегодняшнем обеде будет Нина Корт, Джимми воодушевился не меньше, хотя и постарался, чтобы Ханна этого не заметила.

— Особенное? — переспросила Стелла. — Да нет, не думаю. Ты не собираешься переодеться?

Джимми встал. Стелла была на несколько дюймов выше мужа, а сейчас, когда он был в одних носках, разница в росте казалась еще больше. Ему всегда, с самой первой встречи, нравилось ощущать ее превосходство. Джимми коснулся губами шеи жены.

— М-м-м, от тебя хорошо пахнет.

— Ты не собираешься переодеться? — повторила Стелла.

Джимми вздохнул. Его мрачное настроение вдруг сменилось приливом добродушия и оптимизма.

— Если нужно… — протянул он, затем, театрально выгнув брови, спросил: — А ты не поднимешься со мной наверх?

— Уже половина восьмого, — Стелла отвернулась и стала поправлять плед на диване, где сидел Джимми.

Джимми не менее театрально вздохнул.

— А раньше пятнадцать минут считалось достаточно, — проворчал он.

Стелла сделала вид, что не слышат. Джимми подождал несколько секунд, затем, недоуменно пожав плечами, весело насвистывая, отправился наверх, переодеться.

Наконец Нина прибыла к Фростам. Расплачиваясь с таксистом, она увидела у ворот машину Гордона. Нина позвонила в дверь, невольно вспомнив прошлую вечеринку по случаю Дня Всех Святых. Ей открыл Эндрю. Вместо вечернего костюма на нем был обычный пиджак, который он, очевидно, носил дома по воскресеньям.

Гости сидели в той комнате, где в прошлый раз устраивались танцы. Нина вспомнила блики светомузыки и то чувство, которое испытала тогда, танцуя среди совершенно незнакомых людей, чувство благодарности судьбе за предоставленную возможность хотя бы ненадолго забыть о своем горе.

Сейчас в комнате сидели Дарси Клегг, как всегда неотразимый, Ханна с зачесанными наверх волосами и Стелла Роуз в ярко-синей блузке. Слева в кресле сидел Гордон. Нина не смогла заставить себя взглянуть ему в лицо.

Из трех женщин, присутствовавших в комнате, только Стелла поприветствовала ее достаточно тепло. Дженис без всякого выражения на лице подставила для поцелуя щеку, а Ханна лишь помахала унизанной кольцами рукой. Гости Фростов держались довольно прохладно, а может быть, Нина просто начинала пристальнее приглядываться к этим людям.

Нина устроилась на диване рядом с Дарси. Эндрю подал ей бокал. Она откинулась на спинку и пригубила вино. Детали материального мира опять начали обретать четкость и значительность.

— Только что вернулись из Лондона? — спросил Дарси. На нем тоже был воскресный костюм — брюки и кашемировый свитер.

— Да. Съездила повидаться со старыми друзьями, сходила в театр, позавтракала в ресторане.

Это объяснение предназначалось Гордону, и, хотя Нина произнесла все это не глядя в его сторону, она знала, что он внимательно слушает.

Дарси читал несколько рецензий на ту пьесу, которую посмотрела Нина, и он попросил ее описать свои впечатления. В разных углах комнаты возобновились прерванные приходом Нины разговоры, но голоса Гордона Рэнсома слышно не было. Кто-то жаловался на неудачную партию в гольф, описывая промахи играющих довольно комично и вызывая смех собеседников. Ну конечно, это Джимми Роуз. Не только слух — все чувства Нины обострились. Она ясно чувствовала то, что Джимми не произносил вслух. Он был расстроен и разочарован своим поражением. Острота восприятия заставила Нину почувствовать себя сильной и жизнерадостной.

Краем глаза Дарси постоянно наблюдал за Ниной. На щеках ее горел румянец, пальцы все время беспокойно перехватывали бокал.

И тут, безо всякой связи с разговором, то самое воспоминание, которое посетило Дарси, когда ему представили Нину в прошлый раз, вернулось опять. Да, кто-то уже описывал ему обстоятельства смерти Ричарда Корта, но тогда Дарси не очень-то это интересовало. Сейчас он вдруг вспомнил, как это было. Эту историю рассказала ему одна женщина, которую он знал достаточно хорошо, на одном из обедов во время его деловой поездки в Лондон несколько месяцев назад.

Размышляя об этом, Дарси не прерывал беседы о театре.

— А вы видели последнюю пьесу Артура Миллера? — спрашивал Дарси, и Нина что-то отвечала, пребывая все в том же лихорадочном возбуждении. Через комнату им делал какие-то знаки Джимми Роуз, хотя ни Нина, ни Дарси его не замечали.

Зашел Тоби, старший сын Эндрю и Дженис. На нем была просторная роба с капюшоном и огромного размера ботинки. Волосы, коротко подстриженные сзади, спереди падали на лоб.

— Всем привет, — сказал Тоби, усаживаясь на низенький столик, стоящий посреди комнаты. Одной рукой он откинул со лба непослушную прядь, которая тут же вернулась на свое место. Нина с большим интересом отметила про себя раскованность мальчика, подумала, что когда она и его отец были в том же возрасте, они наверняка остолбенели бы от смущения, если бы им предложили войти в комнату, полную гостей, что, впрочем, и не было принято в те годы.

«Старею», — улыбнувшись про себя, подумала Нина.

— Ты сделал уроки, Тоби? — спросил Эндрю.

— Да, пап, все в порядке, — ответил мальчик, опять пытаясь поправить волосы.

— Я слышал, вы хорошо сыграли вчера, — вступил в разговор Дарси.

— Да, неплохо, — ответил Тоби, и они принялись обсуждать игру школьной футбольной команды. Нина ничего не могла сказать по этому поводу, она вообще не очень представляла себе, как следует разговаривать с двенадцатилетним собеседником. Тоби загораживал ее от Гордона, и пользуясь этим, Нина решилась наконец взглянуть на него. Она тут же встретилась взглядом с глазами Гордона. Нину мгновенно пронзило чувство волнующей нежности. Боже, она помнила каждую черточку, каждый штрих его лица и тела, и чувство это было настолько странным, что казалось совершенно нелепым ощущать его здесь, посреди обычной воскресной встречи друзей.

Она чувствовала, что знает мужчину, сидящего в кресле напротив, так хорошо, как будто это Ричард воскрес из мертвых. Нина чуть улыбнулась, и улыбка эта тут же отразилась в глазах Гордона. Еще несколько секунд они смотрели друг на друга все с тем же выражением радостного удивления, затем Нина с усилием отвела глаза.

Невероятно, но никто из присутствующихв комнате не прервал разговора, никто не заметил то, что только что произошло между ними, никто не обратил внимания, на этот взгляд, красноречивее которого трудно было себе что-нибудь представить. Все продолжали болтать друг с другом, даже не взглянув в их сторону. Сердце Нины учащенно билось, рот словно вдруг высох от жажды.

Нина сделала большой глоток вина и тут же почувствовала, что в секунду опьянела. Она словно видела себя со стороны.

Дженис положила руку на плечо сына.

— Уилл собирается ложиться? — спросила она. — Если ты уже сделал все свои дела, Тоби, то и тебе пора отправляться спать.

— Ну, мам… — начал Тоби.

— Делай так, как говорит мама, — прервал его Эндрю.

В нытье Тоби в общем-то и не было настоящего протеста, так же как в ответе Эндрю — настоящей строгости. Нина с ее обострившимся восприятием тут же поняла, что Эндрю и Тоби разыгрывают роли строгого отца и непослушного ребенка в основном для гостей. Ханна Клегг тоже кивнула, понимающе улыбаясь. Опять фасады, подумала Нина, и тут же вспомнила, какими показались ей все эти люди, когда она видела их в первый раз: красивые, счастливые пары. Теперь же она как бы заглянула за хрупкую грань внешних эффектов. Когда Нина опять встретилась взглядом с Гордоном, в глазах ее было виноватое и одновременно страстное выражение.

— Я поднимусь наверх, проверю Уилла, — сказала Дженис, — и можем приниматься за ужин.

Тоби, пожелав всем спокойной ночи, отправился наверх вместе с матерью.

Гости поднялись. Дарси сопровождал Нину, слегка касаясь кончиками пальцев ее спины. Она чувствовала, что Гордон идет за ними, но нашла в себе силы дойти до кухни, не оглянувшись.

Дженис стояла в переднике у кухонного стола.

— Я говорила, это будет тихий семейный ужин, — как бы извиняясь перед Ниной, сказала она. — А когда ешь в столовой, это выглядит как-то чересчур официально.

— А я больше люблю столовую, — вставил Эндрю, проходя мимо.

— Тогда оставайся по утрам дома и помогай мне убираться, — холодно произнесла Дженис. — А Нине все равно. Правда, Нина?

— Ну конечно.

— Садитесь кто как хочет, — сказала Дженис. Только жены, чур, подальше от мужей.

Нина села между Дарси и Джимми Роузом. Гордон сидел с другой стороны от Джимми, и Нине не было его видно. В противовес заверениям Дженис, что это всего-навсего обычный воскресный ужин, стол был накрыт льняными салфетками, с серебром и роскошными хрустальными рюмками и бокалами. Чувствуя себя явно как дома, Дарси Клегг обошел стол, разливая эльзасское вино.

— Тост, — громко объявила Ханна, когда все бокалы были наполнены. Заколов свои шикарные волосы, Ханна выглядела совершенно по-другому, казалась старше. — За дружбу.

— За любовь и дружбу, — как ни странно, это добавила Стелла. Через стол она кивнула Нине. На секунду воцарилось молчание, затем Джимми Роуз шутливо поддержал жену.

— За любовь и дружбу.

Все выпили, кроме Дженис, копошившейся вокруг рабочего столика. Наконец она поставила на стол большое овальное блюдо, где на листьях зеленого салата были разложены куски заливного из овощей. Причудливо нарезанные кусочки моркови и зеленого перца, цветы брокколи плавали в золотистом желе. Нина знала, как долго и трудоемко готовить такое желе, и еще раз отметила про себя, что претензия на простоту и обыденность явно была нарочитой.

— О, Дженис, как красиво! — воскликнула Ханна Клегг.

Дженис улыбнулась.

— Ты видела когда-нибудь, как это получается у Марсель? Здесь всего лишь жалкая имитация, — сказала она. — Марсель превосходно готовит, — объяснила Дженис Нине.

— Я помню еще по той вечеринке, — сказала Нина.

— Майкл — счастливчик, — спокойным ровным голосом произнес Гордон, но Нине показалось, что теплая воздушная волна ударила ее в лицо.

— По нему не скажешь, — саркастически прокомментировал Джимми.

Дженис заняла, наконец, свое место в торце стола напротив Эндрю. Она явно была польщена реакций гостей на первое поданное блюдо. Подняв бокал, она сказала:

— Я тоже хочу за это выпить. За любовь и дружбу, Стелла. Ведь для этого все мы и собрались. Тяжелая работа, риск, заботы о семье, все, что делает каждый из нас, чтобы поддержать жизнь на должном уровне, это делается для того, чтобы иногда насладиться атмосферой таких вечеров, как этот, когда в доме собираются наши друзья. Наши любящие друзья. Нам всем очень не хватает Вики, но завтра она уже возвращается домой. А сегодня мы все рады видеть здесь Нину. — С серьезным видом Дженис оглядела сидящих за столом. — Ведь только это и имеет в нашей жизни настоящее значение, не так ли? Сидеть вот так всем вместе, выпивать, закусывать и разговаривать. — Щеки Дженис горели.

— Конечно, дорогая, — пробормотал Эндрю.

— Прекрасно сказано, Дженис, — похвалил Дарси, и Дженис одарила его благодарной улыбкой.

— Что же, вы все знаете, что я, возможно, не так уж умна и чересчур сентиментальна. Меня это не обижает. Но я люблю вас всех, и больше всего на свете люблю такие воскресенья, как сегодня, — Дженис осушила бокал.

Ханна захлопала в ладоши.

— Побольше бы таких вечеров, — сказала она.

— Ну конечно, нас ждет еще много точно таких же вечеров, дорогая, — мягко произнес Дарси. — Почему бы нет.

Нина больше слушала, чем разговаривала.

Она вдруг неожиданно поняла, что напряженность и противоречия существуют внутри супружеских пар, а не в отношениях между ними. Они так дорожат компанией друг друга, потому что общение помогает им как-то утвердиться, не перестать чувствовать себя близкими людьми, супругами.

Голоса звучали вокруг Нины вперемежку со звоном приборов и хрусталя, и ей нравилось все время различать среди них один голос и все время отслеживать его в каждом разговоре, как цветную ниточку, вплетенную в ткань. У Стеллы Роуз была манера очень быстро произносить слова, Джимми предпочитал абсолютно бессмысленную болтовню, Дарси говорил медленно, нараспев, нимало не сомневаясь в том, что его в любом случае дослушают до конца. Ханна в основном издавала смешки и какие-то невнятные вскрики, Дженис увлекалась местными сплетнями, и речь ее, пропорционально количеству выпитого, становилась все менее связной, к тому же ее отвлекал Джимми, шутливо поглаживая по руке. Эндрю направлял разговор, сидя во главе стола. И сквозь весь этот шум Нина постоянно слышала низкий, ровный голос Гордона, время от времени отпускающего реплики.

Нина соединяла голоса попарно. Повизгивания Ханны и бас Дарси, саркастически остроумные реплики Стеллы и болтовня Джимми, значительные высказывания Эндрю и беззаботное щебетанье Дженис. Но на сей раз они противились ее усилиям связать их. Пары вновь распадались на индивидуальности, затем опять все вместе становились группой друзей, совершенно однородной группой, и это единство удивляло Нину больше всего.

Эндрю вновь наполнил бокалы, на сей раз кларетом. Дженис поставила на стол говядину по-веллингтонски и разложила по тарелкам куски розового мяса, полив их густым золотистым соусом. На гарнир она подала запеченные овощи, и все опять воздали должное ее кулинарным способностям.

— А вы не очень разговорчивы, — сказал Нине Джимми, когда они приступили ко второму.

С катания на лыжах разговор перешел к машинам. Подперев подбородок рукой, Ханна нараспев произнесла:

— Мне нравится моя малютка триста двадцать пятая. Смотрится о-о-очень сексуально.

— Я мало понимаю в машинах, — равнодушно ответила Нина.

— А разве вам не интересно то, что они могут рассказать о своих владельцах?

Нина задумалась, но никак не могла вспомнить, как выглядит машина Гордона. Она провела в этой машине не меньше часа, но даже не помнила, какой она марки. Что-то серое, массивное, совершенно не похожее на Гордона. Дурацкая затея.

— Как вы думаете, на чем ездит Дарси? — продолжал тем временем Джимми.

— Дайте подумать. Наверное, на красном «порше».

— Не угадали. На красном «порше» ездил бы я, если бы мог себе это позволить. Нет. У Дарси «мазерати», а еще «рейнджровер» для плохой погоды и когда приходится разъезжать по делам, что практически одно и то же.

— Совершенно верно, — отозвался Дарси с другого конца стола. — А Джимми просто завидует.

Нина рассмеялась. Джимми Роуз был по-своему забавен.

— А кто же не позавидует человеку, у которого есть Уилтон-манор, «мазерати» и Ханна.

— Я тоже подумываю о том, чтобы купить машину, — сказала Нина.

— Неужели у вас нет машины? — брови Джимми поползли вверх.

Нина быстро произнесла.

— У меня была «альфа-ромео спайдер», но я продала ее.

— Красивые машины, — откликнулся Эндрю.

— Сексуальные машины, — прибавил Джимми.

— Вы должны купить другую, такую же шикарную, как вы сами, — вмешалась изрядно подвыпившая Ханна. Нина через стол улыбнулась Стелле. Хотя Звездочка болтала и смеялась не меньше других, в голосе ее ощущалась холодность, и у Нины создалось впечатление, что она не разделяет общего настроения. Может, это делалось в пику Джимми, от которого за столом было больше шума, чем от всех остальных вместе взятых.

— Я скорее всего захочу спросить вашего совета, Ханна, — ответила Нина.

Эндрю убрал тарелки из-под второго, и Дженис подала шоколадное суфле, вызвав новые возгласы восхищения.

— Советоваться надо с Гордоном, — сказала Ханна, указывая ложкой в его сторону. — Гордон большой специалист в этом деле. Даже больший, чем Эндрю. Хотя сегодня Гордон что-то не в себе. Что такое, Гордон? Послеродовая депрессия?

Дженис встала из-за стола, уже нетвердо держась на ногах.

— Все будут кофе? — спросила она. — Эндрю, что еще у нас есть выпить?

— А завтра будет говорить, что у нее болит голова, — вздохнул Эндрю.

— Если уже не сегодня, — поддразнил Джимми.

Нина попыталась встать из-за стола. Вскочив, Джимми отодвинул ее стул. Дженис помахала Нине.

— Можешь воспользоваться моей ванной, — сказала она, заговорщически подмигнув. — Наверх и налево. А то нижняя ванная наверняка полна грязных спортивных костюмов и шортов. Мальчишки никогда за собой не убирают.

Было приятно выбраться из душной комнаты, полной сигаретного дыма. В холле было темно и прохладно. Нина медленно поднялась по лестнице, невидящим взглядом окидывая картины в золотых рамах. Открыв дверь, она вошла в спальню Фростов. На полу был толстый ковер, а вдоль стен — несколько шкафов с зеркальными дверцами. На краю роскошной постели валялось нижнее белье Дженис. Нина шла на цыпочках, чувствуя себя захватчиком, вторгшимся на чужую территорию. На комоде стояла фотография в серебряной рамке, с которой улыбалась худенькая Дженис в свадебном платье, одной рукой придерживая ниспадающую белыми волнами пышную фату. Нина с любопытством принялась разглядывать фотографию. Стекло запотело от ее дыхания. Поставив портрет на место, Нина вошла в ванную.

Там было еще больше зеркал. На блестящей хромированной вешалке аккуратно висели кремовые полотенца с цветочками по углам. Нина представила себе, как, должно быть, любят Эндрю и Дженис заниматься любовью прямо здесь, в ванной, глядя на умножающуюся в зеркалах картину своей страсти. Нина присела, не запирая дверь.

Гордон тоже встал из-за стола. Его единственным желанием было сейчас найти Нину и провести с ней наедине хотя бы несколько минут, избавившись наконец от необходимости слушать всю эту однообразную болтовню.

Гордон открыл дверь ванной и увидел Нину. Она подняла глаза, в которых Гордон прочел негодование.

— Что ты, черт возьми, здесь делаешь?

Эта вспышка стыда и гнева тронула Гордона.

— Я просто хотел тебя увидеть. Не надо стесняться, — ответил он на вопрос Нины.

Нина встала.

— Они заметят, что не хватает нас обоих.

— Не заметят. Они решат, что я делаю то же самое внизу, в компании шортов и спортивных костюмов.

Почти одновременно они подались друг к другу. Поцеловав Нину, Гордон взял ее голову в свои руки и стал пристально вглядываться в ее лицо.

— Я звонил тебе, — произнес он наконец. — Я звонил тебе все выходные.

— Я убежала, — просто ответила Нина.

— Не надо больше убегать, — попросил Гордон.

— Бежать все равно некуда.

— Потому что я найду тебя везде, — прошептал Гордон.

Неожиданно Нина почувствовала, что теряет равновесие. Ей пришлось опереться рукой об одну из зеркальных стен ванной. Широкий рукав ее блузки задрался при этом, обнажив впадинку подмышки. Гордона охватила вдруг такая нежность, что он испугался прилива своих чувств, вдруг осознав, насколько же необходима ему теперь эта женщина.

— Нина, Нина! Мы увидимся еще? Когда?

— Да, — ответила Нина. — А когда — не знаю.

— Что же, сейчас достаточно одного твоего «да», чтобы сделать меня счастливым, — Гордон опять начал целовать Нину, прижимаясь к ней все крепче и крепче, но Нина выскользнула из его объятий.

— Нам надо идти. Ты — первый.

Гордон восхищался ее выдержкой и самообладанием.

— Как не хочется идти туда. Обед сегодня довольно дурацкий, — Гордон как бы извинялся перед Ниной за скучный вечер.

— Вовсе нет, — заспорила Нина. — Здесь все так хорошо друг к другу относятся. Пойдем скорее, а то все поймут, что тут происходит.

Гордон поцеловал ее в последний раз и вышел, оставив Нину наедине с ее отражением в зеркалах. Глаза Нины смотрели испуганно.

На кухне к тому времени остались только Джимми и Дженис. Джимми убирал со стола, Дженис тоже время от времени ставила в посудомоечную машину тарелки. Джимми подошел с полным подносом и поставил его рядом с Дженис.

— Боже мой, Дженис, да меня просто дрожь пробирает, когда я смотрю на тебя сзади.

Джимми сказал это полушутя, в своей обычной манере, но голос его звучал достаточно искренне. Дженис напряженно выпрямилась. Лицо ее пылало, прядки темных волос прилипли к щекам. И куда только подевалась та домовитая хозяйка, какой знали Дженис друзья?

— Ну ты и скажешь, Джимми. На меня приятно было посмотреть сзади, когда там была только половина того, что есть сейчас. Так что не идиотничай.

Джимми протянул руку и коснулся кончиками пальцев одной из каштановых прядей, лежавших на щеке Дженис, вызвав в ней прилив желания и какую-то смутную тревогу.

— Да, я действительно идиот, — сказал он, убирая руку.

Они пристально изучали друг друга еще несколько секунд, затем Дженис нахмурилась, как будто вспомнив о чем-то, преодолевая усталость и опьянение.

— У вас со Стеллой все в порядке? — спросила она.

Улыбка вернулась на лицо Джимми так же быстро, как до этого исчезла, а вместе с ней вернулась и привычка гримасничать.

— Лучше быть не может, — нараспев произнес он. — Прекрасно как всегда. Позвольте доставить вам еще поднос, мадам?

Спустившись вниз, Нина обнаружила, что кто-то успел уже поставить в комнате для танцев какую-то медленную музыку, и Дженис танцует с Джимми, а Эндрю — с Ханной Клегг. Гордон и Стелла сидела в стороне, оживленно беседуя. Нина присела рядом с Дарси.

— Хотите потанцевать? — спросил он, и Нина ощутила на себе все его очарование. Лицо, хотя и располневшее, было все же достаточно привлекательным, и несмотря на большое количество выпитого, в глазах, прикрытых тяжелыми веками, светились ум и проницательность.

— Пожалуй, я лучше посижу, — улыбнулась Нина.

Она чувствовала себя усталой. Ей хотелось скорее очутиться дома, в тишине и уюте, но она не знала, как ей сбежать от Гордона.

— Что же, тогда давайте посидим, — сказал Дарси. Несколько секунд они наблюдали за танцующими, затем Дарси придвинулся к Нине поближе, как бы приглашая ее в свой мир, отделяя от остальных. Нина почувствовала запах сигар, виски и дорогого одеколона.

— Расскажите же мне, — начал Дарси, — что вы думаете о нашем маленьком провинциальном мирке?

— Что я думаю о Графтоне? Не забывайте, я ведь здесь выросла, — ответила Нина.

— Да, я помню. Но мне интересно, не жалеете ли вы, что променяли то, к чему привыкли в Лондоне, на нашу скуку?

Дарси едва заметно кивнул головой в сторону танцующих.

В этой реплике Нина без труда разглядела еще одну попытку отделить себя и ее от всех остальных, даже от Ханны, подчеркнуть расстояние, существующее между избранными и простыми смертными. Он как бы приглашал Нину признаться, что ни мебель, ни еда Дженис, ни даже сами их общие друзья не идут ни в какое сравнение с тем, что оставила Нина в Лондоне.

Нина почувствовала неприязнь к Дарси за эту попытку заставить ее как бы предать Гордона, гостеприимство Дженис и дружеское участие всех остальных. Нина попыталась остановиться, но у нее ничего не получилось: она невольно посмотрела туда, где сидели, беседуя, Гордон и Стелла Роуз. Звездочка прикрыла глаза рукой, как будто ей хотелось расплакаться.

— Нет, я не жалею ни о чем, — резко ответила Нина, пытаясь сконцентрировать внимание на Дарси. — Мне здесь очень нравится. К тому же, на мой взгляд, в провинциальной жизни достоинств гораздо больше, чем недостатков. Например, ваше дружелюбие. В Лондоне не встретишь ничего подобного.

Нина чувствовала недовольство собой. Она понимала, что и сама невольно подмечает в манерах своих новых знакомых черты, отличающие их от лондонцев, то есть таким образом как бы смотрит на них теми же глазами, что и Дарси. Но все равно, это не значит, что она собирается объединиться с ним на этой почве.

Впрочем, намерения Дарси тут же изменились, непредсказуемо, как это всегда бывает у подвыпивших людей.

— А я скучаю, — пожаловался он. — Гораздо сильнее, чем признаюсь даже сам себе. Гораздо больше, чем можно позволить себе, имея все, что имею здесь я.

— Никогда бы не подумала, — сказала Нина. Ее неприязнь к Дарси тут же куда-то улетучилась. Что ж, она тоже выпила сегодня немало.

— Но мы, провинциалы, тоже все время ищем способы как-то разнообразить жизнь, бросить вызов судьбе, — добавил Дарси.

Нина не имела ни малейшего понятия о том, что он имел в виду. Дарси поднял руку, растопырив пальцы, как будто к ним были привязаны веревочки. У Нины промелькнула мысль, что Дарси действительно похож на кукольника, дергающего за ниточки, а все остальные, уставшие к концу вечера, изрядно подвыпившие, все плясали под его дудку. Нине стало не по себе. Она поймала взгляд Джимми, смотревшего на них через голову Дженис.

В другом углу комнаты Стелла говорила Гордону:

— Так бывает не только сегодня. Почти каждый вечер. И каждый раз я говорю себе, что мне все равно, мне наплевать на все, что он делает. Но на самом деле мне не наплевать. Мне не наплевать на саму себя и на то, как меня унижают на глазах у моих друзей. Извини, Гордон, я немного перебрала сегодня. Что ж, мне не впервой, а?

Гордон понимал, что Нина смотрела на него, а теперь отвернулась. И что это там шепчет ей Дарси Клегг? Стелла протянула руку, и Гордон взял ее довольно неохотно.

— Если ты с ним так несчастна, почему ты не разведешься? — спросил он.

Стелла забрала руку.

— А ты возьмешь меня к себе, если я разведусь? — спросила она.

Вопрос был шуткой лишь отчасти.

— Стелла, разве я могу…

— Конечно не можешь. Но ты знаешь, что я, если бы могла, хотела бы жить именно с тобой.

Стелла улыбнулась, слегка скривив губы, как бы поддразнивая саму себя.

Пластинка кончилась, и Ханна оставила наконец в покое Эндрю, излив на него предварительно целый водопад пьяной благодарности. Эндрю подвел ее к Дарси.

Нина увидела, что Стелла довольно решительно поднялась со своего места. Ясно было, что вечеринка закончилась.

Женщины отправились вслед за Дженис искать свои пальто, Гордон и Эндрю принялись вполголоса обсуждать какие-то дела, намеченные на завтра. Джимми и Дарси оказались лицом к лицу у входной двери.

— Ну и как тебе куколка? — спросил Джимми.

— Что ты имеешь в виду? — Дарси нравилось притворяться, что он ничего не понимает.

— А ты ей нравишься, — ухмыльнулся Джимми.

— Правда? — Дарси как бы признавал этот факт, в то же время не выдавая своего собственного интереса. Дарси был доволен произведенным впечатлением, тем более, что сам он не чувствовал склонности приударить за Ниной. Высокомерные, сдержанные женщины никогда не привлекали Дарси Клегга.

Джимми рассмеялся, но решил про себя, что тема явно не увлекла Дарси настолько, чтобы продолжать ее обсуждать.

— Не знаешь, какая муха укусила сегодня Майкла Уикхема? — спросил он.

— Откуда я знаю? — пожал плечами Дарси. — Наверное, погода…

— Все равно, — снова усмехнулся Дарси. — На следующей неделе мне бы не хотелось играть с ним в паре.

Дарси покровительственно похлопал Джимми по плечу.

— Что ж, в следующее воскресенье играем как обычно, — сказал он. — Так мы оба можем быть уверены в победе.

Женщины спускались по лестнице. Джимми позволил себе на секунду расслабиться и представить себя по очереди с каждой из них. Пышная Ханна, золотисто-таинственная Нина, аппетитная недоступная Дженис и наконец его Стелла.

— Мы подвезем вас домой, — приветливо предложил он Нине. — Ведь нам до вас ближе всех.

— Спасибо. Стелла уже успела мне это предложить, — сказала Нина.

Раскланиваясь и желая друг другу спокойной ночи, они дошли наконец до выхода. Нина пошла вместе с Роузами, так и не поговорив с Гордоном, только чувствуя спиной его взгляд и понимая, что он многое отдал бы сейчас, чтобы вернуть ее. Вечер был окончен.

Когда все ушли, Дженис буквально повисла на перилах.

— Я много выпила, да? — Вопрос был явно риторическим.

Глаза Дженис слезились, помада на губах размазалась. К концу вечеринки как будто что-то сломалось в Дженис, самоуверенность покинула ее, она выглядела теперь уязвимой и смущенной и все больше напоминала Эндрю ту нерешительную девушку, на которой он когда-то женился.

— Да, перебрала немножко, — все-таки ответил Эндрю на вопрос жены.

— Но не очень сильно?

— Да нет. Ты просто веселилась сегодня. Вечер определенно удался.

Они вошли в кухню. Эндрю открыл окно, позволив свежему воздуху, пахнувшему землей и дождем, выветрить из комнаты застоявшийся запах духов и сигаретного дыма. Затем он подошел к посудомоечной машине и начал складывать тарелки.

— Мы ведь устраиваем хорошие вечера? — спросила за его спиной Дженис.

Эндрю выпрямился. Ему хотелось поскорее убраться в кухне и посидеть немного в саду, наслаждаясь темнотой и тишиной. Но Дженис явно нуждалась сейчас в поддержке.

— Да, — ответил он на вопрос жены. — Спасибо тебе за это. Это ведь ты все устраиваешь — готовишь, ходишь в магазины. Я так, только вино открываю. — Это была их старая шутка, со временем чуть-чуть поднадоевшая обоим.

— Нет, ты делаешь гораздо больше, — Дженис нежно взяла мужа за руку. — Ты очень хороший муж. — Она с видимым затруднением подыскивала слова. — Ты такой хороший. Мы все тебя любим. Я тебя люблю.

Эндрю обнял жену, чувствуя, как она оседает в его руках. От волос Дженис пахло пищей, которую она готовила сегодня весь день. Однако надо было еще мыть посуду. Между супругами существовала негласная договоренность, что, когда они устраивают вечеринки, Дженис готовит, а Эндрю убирает.

— Я тоже люблю тебя — Обмен признаниями был довольно формальным. Не то что бы это было неправдой, нет, скорее правдой, но утратившей с течением времени свою актуальность. Эндрю поспешил отогнать от себя эту мысль.

— Джимми сегодня что-то разошелся, — начала Дженис, желая объясниться заранее на случай, если от мужа не укрылся их невинный флирт.

— Джимми есть Джимми, — ответил Эндрю.

— Я знаю, — вздохнула Дженис. Эндрю услышал в этом вздохе что-то похожее на сожаление, но и эту мысль он предпочел от себя отогнать.

— Я помогу тебе, — через некоторое время сказала Дженис. — Тут уже немного. — К Дженис вернулась едва уловимая грубоватость манер.

Они работали вместе, четко и слаженно, обходя друг друга, даже не задев. Дженис представила себе их следы на полу кухни. Наверное, они образуют фигуры какого-то специального домашнего танца.

Абсурдность этой мысли заставила Дженис улыбнуться.

А что? Следы Эндрю будут уходить от дома на работу и в клуб. А ее следы, наверное, протоптали целые тропинки в школу и к домам подруг. Но центр всего, конечно же, был здесь, на кухне. И думать об этом было приятно.

Наконец, оба решили, что кухня выглядит вполне удовлетворительно. Эндрю прошелся тряпкой по столам, сгребая в сложенную чашечкой ладонь крошки и остатки пищи. Он всегда трепетнее относился к чистоте, чем Дженис.

— Я иду спать, — объявила Дженис, зевая, как котенок.

— Я скоро приду. Подышу минут пять свежим воздухом и запру дверь.

Прошел дождь, но сейчас небо уже очистилось, хотя над головой все еще можно было заметить цепочку густых облаков. Но над ними видны были звезды.

Эндрю медленно оглядел сад. Было темно, и каждый шаг приходилось делать осторожно, ощупывая почву под ногами. Нагнувшись, чтобы не оцарапаться о вишневое дерево, ветви которого свисали над тропинкой, Эндрю разглядел наконец скамейку. Он сел, чувствуя под собой мокрое дерево. Звуки ночного сада были слышны гораздо отчетливее, чем доносящийся шум уличного движения.

Эндрю откинулся на спинку. Глаза его закрылись. Влажный воздух холодил веки. Эндрю тоже выпил сегодня порядочно. Только сейчас ему удалось избавиться от гула голосов, продолжавших звучать в его голове после ухода гостей. Тишина была прекрасна.

Открыв глаза, Эндрю взглянул на дом, окруженный со всех сторон деревьями. Палочка, поддерживающая глицинию, увивавшую дом, немножко отошла от стены. Надо будет в следующую субботу взять стремянку, коробку с инструментами и починить ее.

Неожиданно Эндрю почувствовал себя счастливым. Ведь у него был этот дом, два сада, та непередаваемая словами любовь, которую испытывал он к своим сыновьям, и у него была Дженис. Он вспомнил ее мутноватый взгляд, когда она начала сегодня жаловаться мужу на поведение Джимми, ее потребность в любви и поддержке, запах пищи, исходящий от ее волос.

Сейчас сердце его пело, как птичка, вылетевшая из клетки.

Жизнь вовсе не казалась такой уж сложной, жить было просто и радостно. Здесь было все, что у него есть, — все, что ему надо. Когда Эндрю поднялся наверх, Дженис уже спала. Эндрю разделся и скользнул под одеяло, поудобнее пристраиваясь поближе к ее теплой спине.

6

Человек сорок детишек носились под величественными сводами здания. Торжественная обстановка не производила на них ни малейшего впечатления: они бегали взад-вперед, карабкались на древние каменные сидения, расположенные вдоль стен. Сегодня была первая репетиция рождественской пьесы, которую ежегодно ставили в Графтоне.

Марсель Уикхем сидела на откидном месте, держа в руках список. Рядом с ней стояла плетеная тростниковая корзина. Дейзи Уикхем назначили петь в хоре ангелов. Это была большая честь, но, как всегда, имелась обратная сторона медали: в приглашении Дейзи на роль ангелочка была приписка, что миссис Уикхем, возможно, захочет помочь в изготовлении костюмов. Вздохнув, Марсель согласилась ради дочери. И вот теперь, когда до представления оставалось всего три недели, у шестнадцати детей все еще не было костюмов. В том числе не хватало костюмов быка и осла.

Подняв глаза от списка, Марсель увидела перед собой Нину Корт.

На ней был малиновый жакет, волосы рассыпались по плечам. Марсель вспомнила, как они с Дженис впервые увидели Нину в супермаркете. Сейчас Нина выглядела как яркий фонарик среди аскетического убранства капитула.

— Спасибо, что пришли, — сказала Марсель.

Режиссер призвал шумную труппу к порядку. Марсель и Нина понизили голос.

— То, что мне удалось сделать, — здесь, в корзине, — сказала Марсель.

Нина развернула костюм ангела. Он был сшит из простого дешевого ситца, но скроен был очень ладно.

— Без нимба из фольги? — спросила Нина.

— Без нимба из фольги, к великому разочарованию Дейзи.

— И что же, вы хотите, чтобы я сделала?

Нина услышала как-то жалобы Марсель на то, что та не поспевает с костюмами, и предложила свою помощь. Последнее время Нина чувствовала, что собор как бы притягивает ее. Куда бы она ни шла, ноги сами приводили ее к лужайке. На нее всегда производили впечатление величественные арки и колонны, витражи, разбивавшие на кусочки лучи солнечного света, но сейчас ее все чаще и чаще посещало ощущение, что собор — своеобразное сердце Графтона. Он как бы собирал под свои своды все улицы города, помогал жить всем, кто ходил по этим улицам.

Когда Нине в первый раз пришла в голову эта мысль, она только рассмеялась, но постепенно пришла к убеждению, что собор действительно не только духовное, но как бы и материальное сердце города. Парки, магазины Графтона, ряды ухоженных домов — все это было как бы листвой большого дерева, собор же был его корнями. Нет, не просто корнями — самой землей, из которой черпал город жизненные силы. Нина никогда раньше не была религиозной, она и сейчас не знала точно, имеют ли те чувства, которые она испытывает, что-то общее с религией, но ей нравилось сознавать, что собор — это нечто неизменное, что служба состоится непременно, независимо от того, придет ли кто-нибудь послушать, и что каждый день, выглянув из окна, она неизменно будет видеть и само здание, и соборную площадь.

— Мне хотелось, чтобы вы занялись костюмами животных, — извиняющимся голосом произнесла Марсель. — Бык, осел и овечки. Я знаю, это чересчур — просить об участии профессионального художника, но я подумала, может быть, нарисованные маски…

— Конечно, я нарисую маски, — прервала ее Нина, — если вы считаете, что это то, что нужно. А то можно еще сделать целые головы. Например, из папье-маше.

— Вы действительно можете это сделать?

— Ну конечно, — подтвердила Нина.

— Но, может, все-таки маски? Ведь дети такие маленькие, особенно наши овечки. Смотрите, вон тe двое, в первом ряду.

Нина посмотрела на двух кудрявеньких шестилетних мальчиков.

Хор ангелов уже выстроился вдоль одной из стен, к девочкам присоединились двенадцать профессиональных хористов из церковной школы, и дирижер готовился взмахнуть палочкой.

Дети запели хорал.

У Нины сжалось горло, настолько это было трогательно. Каждое Рождество родители обязательно водили ее в собор посмотреть рождественскую пьесу и послушать хорал. Сейчас Нина как бы вернулась в детство и вновь почувствовала запах мятных леденцов от кашля и еловых веток.

Дейзи Уикхем поискала глазами мать, чтобы убедиться, что она смотрит.

Детишки стояли в четыре ряда. Нина увидела еще одно знакомое существо: мальчик лет девяти с коротко стриженными белокурыми волосами вокруг довольно широкого лица.

— Вот там, в первом ряду слева, это ведь сынишка Фростов? — спросила Нина у Марсель.

— Да, это Уильям, младший.

Уильям был похож на своего брата Тоби, но черты лица его были еще мягкими, почти как у девочки, хотя Нина без труда могла себе представить, как превратится этот миловидный мальчуган сначала в грубоватого подростка, а потом — в солидного мужчину, такого, каким стал с возрастом Эндрю Фрост.

Впервые за много месяцев Нине вдруг очень захотелось иметь своего ребенка, лучше всего девочку, чтобы можно было так же смотреть на него и представлять себе, во что вырастет со временем это нежное создание.

Репетиция закончилась в восемь. К тому моменту, когда дети стали расходиться, Нина и Марсель уже успели поделить между собой, кому что кроить и шить, и Нина обещала принести на следующую репетицию эскизы масок.

— Я так вам благодарна, — сказала Марсель, и это было правдой, поскольку она была уверена, что все, за что взялась Нина Корт, будет сделано превосходно.

Женщины пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись в разные стороны. Нина направилась через лужайку к дому, думая о Вики, которая уже выписалась из больницы и была рядом с мужем и новорожденным ребенком, а также о хоре маленьких ангелочков, репетировавших сегодня хорал, и о женщинах, которые произвели их на свет.

Марсель ехала домой через весь город, Дейзи устроилась на заднем сидении. Марсель водила машину хорошо и любила отдохнуть, сидя за рулем и наслаждаясь одиночеством, — как бы изоляцией от окружающего мира в салоне машины. Ей нравилось свечение приборной панели, урчание двигателя, встречные огни, которые, скользнув по ее лицу, исчезали за спиной. Марсель хотелось бы, чтобы путь домой длился дольше, чтобы ехать и ехать наедине со своими мыслями.

Приехав домой, Марсель отметила про себя, что в кабинете Майкла за опущенными шторами горит свет. Равнодушное спокойствие, обретенное за время поездки по вечернему шоссе, тут же покинуло ее. Марсель почувствовала, как сжались ее губы.

— Что же, вот мы и дома, — сказала она Дейзи, стараясь изо всех сил, чтобы голос ее звучал радостно. Машина Майкла была в гараже. Марсель оставила свою на дороге и направилась к дому, неся в руках нотную папку Дейзи, устало семенившей за ней.

В доме было тихо, если не считать приглушенных звуков телевизора, доносившихся откуда-то издалека. Марсель поставила свою сумку и нотную папку дочери прямо на пол в коридоре.

Ссора, произошедшая в воскресенье между ней и Майклом, казалось, так и осталась висеть в воздухе, делая его душным и тяжелым.

Ссора была тем более чудовищной, что возникла практически из ничего, из обычного ворчания по поводу того, достаточно ли времени Майкл уделяет своим детям.

Майкл вошел в кухню одетый для гольфа.

— Опять уходишь? — сказала Марсель. — А как же Джон и Дейзи? Тебе не приходит в голову, что им хочется побыть в воскресенье со своим отцом? Они и так не видят тебя всю неделю.

— Да, я ухожу, — ответил Майкл. — Я иду играть в гольф. У меня очень тяжелая работа, и в выходные мне надо как-то отвлечься от этого всего. — Майкл имел в виду, конечно же, свою больницу. — И вот от этого тоже, — Майкл обвел рукой стены дома.

Он казался таким чужим и холодным, что Марсель испугалась, но тут же испуг ее сменился негодованием. Она взглянула на мужа через стол, на котором лежала разделочная доска, а сбоку стояла корзина, полная неглаженного белья.

— Я тоже работаю, Майкл. И как же я, когда я смогу отдохнуть?

Майкл тоже разозлился, причем, гораздо сильнее, чем жена.

— Тут все так, как нравится тебе. Твои стандарты, твои идеалы. Тебе непременно надо быть идеальной матерью идеального семейства, да к тому же еще и работать. Что же, прекрасно, тебе всего этого хочется — ты все это имеешь. Но не надо ожидать от меня, что я постараюсь слиться с обстановкой.

— Но ведь я делаю все это, потому что люблю вас, — запротестовала Марсель, срываясь на крик. Страх ее усилился, но теперь она боялась уже самой себя — раньше они никогда не кричала, ни разу не устраивала сцены.

— Что-то не похоже это на любовь, — продолжал Майкл.

— Что же, наверное, ты просто не в состоянии принять того, на что не способен сам, — парировала Марсель.

— Итак, во всем виноват я, не так ли? Я чего-то не хочу, я чего-то не делаю. Ну что ж, у тебя зато есть дети, есть твои хобби — всякое там шитье и готовка. По-моему, ты все-таки не так уж плохо устроилась.

— Готовить — это не хобби. Это моя работа, которая тоже вносит свой вклад в наш бюджет. Стараюсь, как могу, хотя на мне еще двое детей.

Спор нарастал, набирал обороты, превращаясь в ничем не сдерживаемый поток негодования с обеих сторон. Причины ссоры и доводы рассудка уже перестали иметь значение и казались теперь не более чем досадными помехами.

— Наверное, все гораздо проще, — подвела итоги Марсель. — Ты не любишь меня больше, вот и все.

— Наверное, — холодно согласился Майкл.

Дальше не мог остановиться уже ни один из них. Это напоминало лавину. Они наговорили друг другу столько гадостей! Ни один из них и представить себе не мог, что способен произнести подобные слова.

Марсель вдруг обратила внимание на то, как тихо было в доме. Это могло означать только одно: дети сидят в своих комнатах и прислушиваются к ссоре родителей. Ей вдруг стало стыдно и за себя, и за них.

Через минуту на верхней ступеньке лестницы появился Джонатан, белый как мел.

— Не ругайтесь, — закричал он. — Прекратите ругаться.

— Взрослые часто ругаются, — резко бросил ему Майкл. — Запомни это.

С этими словами, перекинув через плечо сумку с клюшками, он вышел из дома.

Книги Джонатана была разбросаны по столу в кухне, сам же он смотрел телевизор в соседней комнате. Из школы его привез Майкл: мальчик учился по вечерам. Джон поднял глаза на мать и сестру.

— Привет, ма, Дейз.

— Привет, Джон. Как дела? Где папа?

Марсель задала вопрос, заранее зная ответ.

Джонатан пожал плечами, вновь переводя взгляд на экран телевизора.

— Наверху, работает.

Марсель включила Дейзи воду в ванной и отвела ее туда. Затем она прошла мимо лестницы к кабинету Майкла и открыла дверь. Майкл сидел за столом, обложившись папками с документами и медицинскими журналами. Вот уже минут пятнадцать он читал статью в одном из них, абсолютно не улавливая содержания. Вместо этого, с того самого момента, когда Марсель и Дейзи переступили порог дома, Майкл прислушивался к их шагам. Паркет скрипел под ногами жены. Майкл услышал ее на лестнице, затем — звук включаемой воды, указания детям. Все это было знакомо до боли и лишь ценой титанических усилий Майклу удавалось выделять из всей этой хозяйственной кутерьмы просто образ жены сам по себе. Услышав, что Марсель открывает дверь кабинета, Майкл помрачнел.

— Как дела? — спросил он, снимая очки для чтения и потирая переносицу.

Марсель увидела, что он хмурится.

— Ничего. Нина помогает мне с костюмами для пьесы.

— Что ж, хорошо.

— Сейчас я уложу Дейзи, потом приготовлю ужин.

— Прекрасно. Я скоро спущусь.

Марсель секунду помедлила, сжимая дверную ручку.

Она успокоилась, увидев Майкла здесь, на своем месте, потому что уже давно начала немного побаиваться, что в один прекрасный день он вдруг не вернется домой. Но облегчение тут же сменилось раздражением, и эта смесь вызвала у Марсель очень странное чувство. Борясь с собой, она подошла и встала рядом со стулом, на котором сидел муж. Взглянув на него сверху вниз, Марсель отметила про себя, что волосы на лбу Майкла были теперь довольно редкими, а щеки покрывала сеточка проступающих сосудов.

Скучающим голосом Марсель произнесла:

— Если ты считаешь, что в том, что случилось в воскресенье, есть моя вина, что же, тогда я прошу прощения — извини.

С тех пор как Майкл ушел в воскресенье, они касались этой темы в первый раз.

— Я тоже извиняюсь, — секунду помедлив, произнес Майкл.

Он и не шевельнулся, чтобы обнять жену или хотя бы взять за руку, как делал это раньше. Марсель ждала, рассеянно скользя глазами по статье, которую изучал ее муж. Это был доклад о способах реабилитации ортопедических больных после операции на шейке бедра.

— Не хочешь спуститься выпить чего-нибудь? — сказала Марсель, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно теплее, и понимая, что ей это не удается.

— Я недолго, — повторил Майкл.

Марсель оставила мужа наедине с работой и пошла укладывать дочь.

Постепенно ребенок прекратил сосать грудь, разжал десны, и маленькая головка откинулась назад. Секунду Вики сидела не двигаясь, глядя на подрагивание крошечных ресничек и маленькую верхнюю губку, на которой осталась капелька молока. Девочка чем-то напоминала Мэри и Элис, и в то же время была совсем другой, была гораздо красивее и бесценнее, так как ей предстояло стать последним ребенком Вики. В этом не было никаких сомнений. Гордона никогда не удастся уговорить на еще одну попытку родить мальчика.

Вики начала качать ребенка, слегка прижав к себе. Она уже забыла и страх операции, и незаживающие швы, и депрессию, которая накатила на нее в больнице. Вики вернулась домой и вновь окунулась в водоворот привычной жизни. Старшие девочки остались вполне довольны новой сестренкой. Гордон все время рвался помочь ей. Хелен спала, ела, потом опять спала. Дом сомкнулся вокруг Вики, как кокон вокруг бабочки.

Убедившись, что девочка заснула, Вики отправилась вместе с ней на руках в другую комнату. Она завернула Хелен в одеялко и положила в корзину.

Было часов десять утра. Вики всегда любила это время больше всего. Можно было спокойно убраться, попить чаю, прежде чем начнется дневная суматоха. Когда Вики работала в клинике, ей нравилось принимать детишек именно в это время.

Впрочем, еще рано думать о работе. У нее впереди еще несколько недель послеродового отпуска.

Вики прошла в кухню и, облокотившись на раковину, стала смотреть в окно на зимний сад. На веревке, привязанной к ветке дерева, висело детское белье. Проглянуло бледное зимнее солнышко, бросая блики на кухонную утварь. В лучах солнца плясали пылинки. Пригревшись, Вики почувствовала, что ее клонит в сон.

Когда зазвонил телефон, висящий на стене, Вики машинально сняла трубку и еле слышно пробормотала:

— Алло.

На другом конце провода секунду молчали: должно быть, пока сигнал доходил до телефона в машине Гордона.

— Это ты, дорогая? — послышался наконец его голос. — Что с тобой? Звук какой-то странный?

— Да нет, все хорошо. Только что уложила Хелен. Какой сегодня приятный день, правда?

— Что? А да, день хороший. Я хотел убедиться, что у вас все в порядке. Я почти весь день проведу на стройплощадке, и со мной трудно будет связаться.

— Не беспокойся. У нас с Хелен все хорошо.

— Тогда я перезвоню попозже. Если что-нибудь понадобится, позвони Дженис или еще кому-нибудь.

— Да, конечно, да мне ничего и не надо. Но все равно, спасибо, что позвонил. Гордон?

— Да?

— Я люблю тебя, — сказала Вики, прижимая трубку плечом и все еще глядя через окно в сад на трепещущее на веревке белье.

— Я тоже люблю тебя. Постараюсь не задерживаться, — ответил Гордон.

Повесив трубку, Вики наполнила чайник, восхищенно следя за солнечными зайчиками, которые отбрасывала на стены струящаяся из крана вода.

Нина сидела рядом с Гордоном в его машине. Салон весь был наполнен ее ароматом, а кончики ее волос и шерстинки одежды, соприкасаясь, казалось, создавали заряд статического электричества. Гордону хотелось коснуться ее, потереть ее волосы, слушая, как трещат искорки, а затем впиться губами в ее рот.

— Куда мы едем? — спросила Нина.

Гордон следил за дорогой, но, не глядя, мог представить себе каждую черточку лица Нины, каждую блестящую на солнце пушинку над ее губой. Это было просто чудом, что он смог выкроить время для этой совместной поездки ценой всего-навсего небольшой лжи Вики и укоряющего взгляда Эндрю, когда он уходил из офиса.

— Ты же знаешь, куда мы едем, — ответил он Нине. — Покупать тебемашину.

Усмехнувшись, Нина вспомнила шутку Ханны по этому поводу. Так он, оказывается, воспринял это серьезно. Нина была тронута.

— Да, я знаю. И это так мило с твоей стороны.

— Мило?

— Конечно. Но я спрашиваю, куда мы едем покупать мне машину?

— К дилерам «Мерседеса». Я знаю один магазин недалеко от Бристоля.

— О? Неужели это обязательно должен быть «мерседес»? Не разумнее ли будет ограничиться чем-нибудь простеньким, японским?

— Там напротив есть магазин, весь уставленный «ниссанами», чтобы люди могли сравнивать. Но разве не ты сама назвала вчера «мерседес».

— Ну да, вообще-то «мерседесы» всегда мне нравились.

Гордон снял руку с руля и повернулся к Нине. Их руки сомкнулись, но оба продолжали смотреть на дорогу, а не друг на друга.

— «Мерседес» — отличная машина. Массивная, надежная, прекрасно сконструированная.

Нину немного смешила его серьезность.

— Ну что ж, если ты так говоришь…

— … и сексуальная, — продолжал Гордон. — Если правильно выбрать модель.

— Сексуальнее, чем, — Нина улыбнулась довольно ехидно, — ну, скажем, «БМВ» Ханны?

— Намного, — Гордон наконец-то взглянул на нее, и страсть, которая ясно читалась в его глазах, сначала приятно удивила Нину, но затем заставила ее почувствовать себя беззащитной. Нина слышала собственное участившееся дыхание.

— Так же, как ты, намного сексуальнее самой Ханны, — продолжал Гордон.

— Не думаю.

— Но это именно так. У Ханны все на лбу написано, а ты такая хрупкая, нежная. Ханна как жаркий полдень на пляже, а ты — лесная тропинка в лунном свете. Тени, неясные очертания и серебряный свет.

Странно было слышать столь поэтичные сравнения от мужчины, который никак не выглядел романтиком. Нина снова была растрогана. Она почувствовала к нему нежность и симпатию, не имевшую ничего общего с чувствами и желаниями, связанными с Гордоном.

Нина снова стала наблюдать за дорогой. Мимо промелькнул указатель: «Бристоль, 20 миль». Проехала «вольво» точно такого же цвета, как у Дженис. Гордон отпустил руку Нины. Довольно беспечно, но ощущая при этом что-то похожее на уколы ревности, Нина спросила:

— А кто из женщин вашей компании тебе нравится, если не Ханна?

— Не знаю, — пожал плечами Гордон. — Может, Стелла.

Нина вспомнила, как на вечеринке у Фростов ей показалось, что Стелла Роуз плачет.

— Она несчастлива?

— Кто знает? Думаю, не более, чем была бы несчастлива любая другая женщина, выйдя замуж за Джимми Роуза.

Гордон явно был не прочь перевести разговор на другую тему, и Нина позволила ему это сделать.

Магазин фирмы «Мерседес» сверкал стеклом и металлом. Напротив действительно находился гараж, полный «ниссанов», оформленный ярко и безвкусно.

Выйдя из машины, Нина и Гордон вступили в царство отполированных до блеска капотов, напоминающих зеркала оконных стекол и солнечных зайчиков, отбрасываемых стеклянными и хромированными поверхностями. Даже квадратики слюдяного пола, по которому они шли, слепили глаза. Чуть оробевшие, полуослепленные, но довольные своим сообщничеством в этом мероприятии, Гордон и Нина переступили порог магазина, как бы попадая в чудесную сказку.

К ним немедленно подошел продавец в синей униформе.

— Доброе утро, сэр, мадам. Чем могу быть полезен? — Улыбка обнажила рот, полный безукоризненный белых зубов, которых было, казалось, даже больше, чем положено.

— Мадам ищет машину, — ответил Гордон.

Нине вдруг ужасно захотелось захихикать и пихнуть Гордона локтем в бок. Взяв себя в руки, она с весьма серьезным выражением лица произнесла, указывая рукой на ближайший к ней островок хрома, стекла и эмали:

— Что-нибудь вроде этого, пожалуй.

— О, да, это модель 190ЕБ, — немедленно откликнулся продавец. — Та машина, на которую вы смотрите, была в употреблении два года, но наш магазин, конечно же, дает на нее свою гарантию. Пробег у нее чуть выше среднего для такого срока эксплуатации, но это, естественно, учтено в цене. Она окрашена под металл, это сейчас очень модно. А салон — дымчато-серого цвета.

— Что еще у вас есть?

— А что именно вы ищете? Модель 190 или что-нибудь побольше? Новую или подержанную?

— Я точно еще не решила, — испуганно заморгала Нина, но, увидев, как лицо продавца расплылось в покровительственной улыбке, начала импровизировать на ходу: — Не очень большую… не обязательно новую.

Гордон отошел от них и не мог прийти Нине на помощь. Он то и дело мелькал среди разноцветных кузовов, разглядывая машины. Нина вдруг вспомнила о его работе: Гордон занимался тем, что воплощал в реальность сухие планы и проекты. Примерно тем же он был занят сейчас: довольно расплывчатую идею о машине он принял всерьез и поспешил на помощь. В сопровождении продавца Нина двинулась вслед за Гордоном в конец демонстрационного зала.

Гордон остановился около красной машины цвета вызывающей губной помады с черным верхом и серебристыми дисками колес. Казалось, что это прекрасная незнакомка в результате какой-то несправедливости судьбы заперта здесь, среди своих недостойных собратьев.

— А как тебе вот эта? — пробормотал Гордон.

— Эта? — Нина провела рукой по дверце машины, оставив на алой эмали среды пальцев.

Продавец немедленно оказался рядом.

— Модель 50 °CЛ. Верх откидывается автоматически, система из тридцати двух клапанов, на сегодня это самое последнее достижение. Очень хорошая машина. Ей всего год. Прошла двенадцать тысяч миль. Все время в одних и тех же руках, мы осуществляем сервисное обслуживание со дня покупки.

Звякнув ключом зажигания, продавец нажал на какую-то кнопку справа от переключателя передач. Верх машины подался вверх и затем сложился, как какой-то диковинный зонтик. Внутри были черные кожаные сидения, отделанная под орех приборная панель и оплетенное кожей рулевое кресло.

— Очень симпатичная, — сказала Нина.

— Скорость до ста пятидесяти пяти миль, — продолжал продавец. — Здесь у нас правда нельзя развивать такую скорость, но на континенте… Машина способна на большее, но отрегулирована так, что не может превысить эту скорость. Набирает шестьдесят миль за шесть с половиной секунд, так что мало кто сможет обойти вас, пока вы трогаетесь на светофоре.

— Впечатляет, — сказала Нина.

Из-за спины продавца Гордон беззвучно, одними губами, произнес: — Очень сексуальная.

Нина сделала непроницаемое лицо.

— Хотите попробовать машину в деле? — спросил продавец.

Машина стояла перед Ниной, сияя всем своим великолепием. Нина видела отражение своего лица в крыле, волосы ее на красном фоне напоминали пожар. Конечно, машина не имела ничего общего с тем, что имела в виду Нина, она представляла себе нечто и оформленное более сдержанно.

— Почему бы и нет? — ответила она продавцу.

Он тут же распахнул перед ней дверцу, скользнул на шоферское место и включил зажигание. Ворчание двигателя возникло из глубины как бы само по себе, подобно тому, как всплывают пузырьки газа в бокале шампанского. Гордон и Нина заговорщически улыбались, как дети, решившие прогулять школу. Выведя «мерседес» на улицу, продавец подвинулся, оставив дверцу открытой для Нины.

— Но ведь тут всего два места, — заколебалась Нина.

— Я подожду, — успокоил ее Гордон — Давай, попробуй.

Нина села в машину и робко, как бы пробуя, взялась руками за руль, затем нащупала ногой акселератор.

— Объезжайте здание слева, затем — направо, на главную дорогу, — подсказал продавец. Трогаясь, Нина услышала, как восхищенно присвистнул Гордон.

Сначала она немного нервничала: давно не сидела за рулем, затем почувствовала приятно возбуждение. Ворчание двигателя перешло в звук, похожий на шелест шелка, и машина пошла ровнее. Нина слишком сильно повернула руль, сворачивая на дорогу, но быстро выровняла машину.

— Переключите передачу, — напомнил Нине продавец.

Они ехали быстро. В зеркале мелькали машины, — казавшиеся серыми и скучными по сравнению с красавицей, за рулем которой сидела Нина. Машина откликалась на малейшее прикосновение к рулю, красный капот блестел перед глазами, а вьющаяся за горизонт дорога заманчиво звала куда-то вдаль.

Продавец излагал условия продажи, он был уже почти уверен в успехе. Нина взглянула ему в лицо, затем на спидометр. Она ехала со скоростью сто пять миль в час. Чуть ослабив давление на педаль газа, Нина вновь стала любоваться пейзажем вдоль дороги.

— Я вижу, вам нравится быстрая езда, — сказал продавец.

— Да, — ответила Нина, хотя никогда раньше не замечала за собой подобных пристрастий.

Но сейчас Нина чувствовала, что езда действительно захватывает ее. Чем дальше она ехала, тем сильнее ей хотелось оставаться за рулем этой машины вечно. Скорость опять поползла вверх, голова Нины откинулась назад. Ей хотелось включить радио и запеть, казалось, что она едет прямо навстречу зимнему солнцу на горизонте.

— Там, чуть дальше, разворот, — сказал продавец.

Нина весьма неохотно последовала его совету.

Когда они подъехали к магазину, Нина увидела Гордона, стоявшего, засунув руки в карманы, возле своей машины. Нине пришлось сделать над собой усилие, чтобы выбраться из машины, покинуть хотя бы на время всецело пленившую ее блестящую клетку.

Гордон направился к ним.

— Ну и как? — спросил он.

Продавец обмахивался папкой.

— Мне понравилось, — серьезно сказала Нина.

— Ну что, пойдем смотреть, что там есть напротив? — спросил Гордон, кивая в сторону рядов «ниссанов».

Но Нина отвернулась, проигнорировав его предложение, и спросила, сколько стоит ее машина.

Сверившись со списком цен, продавец объявил, что эта машина стоит шестьдесят две тысячи девятьсот пятьдесят фунтов.

Несмотря на то, что цена была явно завышена, Нина уже открыла рот, чтобы сказать, что покупает ее, когда почувствовала, как рука Гордона твердо сомкнулась на ее запястье.

— Мы прогуляемся и подумаем, — сказал он продавцу.

Они вышли на холодное зимнее солнце. Ветер становился сильнее, и с востока наползала туча.

— Мне так понравилось, — восторженно начала Нина. — Это совсем не то, что я собиралась купить, но теперь я и думать не могу ни о чем другом.

Щеки ее пылали. С одной стороны, она чувствовала сквозь пальто теплое плечо Гордона, и в то же время ее пронизывал холод. Нина была возбуждена — ее радовало все: и машина, и погожий день, и близость Гордона. Он нагнулся и поцеловал Нину в губы. Рука его скользнула ей под пальто.

— Ты можешь себе позволить купить ее? — спросил Гордон.

Нина подумала о деньгах, лежавших мертвым грузом в банке и вложенных в акции, которые оставил ей Ричард, о самом Ричарде, каким она ни разу не видела его, — лежащем без движения на тропинке между деревьями. Он ушел и больше никогда не вернется.

— Да, — ответила она Гордону — Я даже могу заплатить наличными.

Рука Гордона нащупала под одеждой грудь Нины. «Скорость, деньги, секс, — думала Нина, чувствуя, как начинает кружиться голова. — Старая схема, но от этого не менее прекрасная».

— Тогда разреши мне заключить для тебя эту сделку, — попросил Гордон.

Они вернулись в смотровой зал, и Гордон начала переговоры.

По лицу продавца Нина поняла, что он чуть-чуть завидует им обоим. Ей из-за денег и возможности купить машину, а Гордону из-за того, что у него есть Нина. Атмосфера в небольшой конторе в углу зала напоминала натянутую струну.

— Мы не можем снизить цену. И так торгуем почти в убыток, — жаловался продавец.

— Тогда мы проедем в «Форшоу», посмотрим, что нам смогут предложить там, — просто сказал Гордон Нину пронзил ужас при этих словах.

Через полчаса переговоров Нина получила наконец свою машину ровно за пятьдесят пять тысяч. Вымотанный продавец вытирал платком вспотевший лоб.

— Я приеду с бланком банковского договора послезавтра, — улыбнувшись, сказала Нина.

Наконец, они пожали друг другу руки.

На улице Нина взяла Гордона за руку.

— Бедный продавец, — сказала она. — Ты был просто ужасен.

— Ничего не бедный, — возразил Гордон. — Небось, рад до смерти, что продал. Не так часто им здесь это удается.

— У меня потрясающая новая машина. Спасибо тебе за это.

Перед магазином «Ниссан» Гордон опять крепко обнял и поцеловал Нину.

— Садись, — сказал он, открывая перед ней дверцу машины.

Обратно они ехали молча, ясно слыша дыхание друг друга. Когда они выехали на шоссе, Нина робко протянула руку и дотронулась до Гордона, вспоминая при этом отполированные красные крылья и блеск хромированных частей «мерседеса».

— Как далеко до дома, — прошептала она.

Гордон понимал, что Нина была в восторге и от машины, и от всей этой захватывающей тайной экспедиции Ему все это тоже казалось замечательным, но желание делало его напряженным и прямолинейным.

— Я не могу ждать так долго, — грубовато признался Гордон.

Впереди они увидели указатель автокемпинга, на котором среди прочих символов, предлагающих пищу и разнообразные развлечения, была изображена кровать с подушкой.

Нина услышала щелчок индикатора, означавший, что они повернули налево и пристроились в хвост очереди машин, съезжающих с шоссе. Окна мотеля были зашторены, на стоянке — ни одной машины.

— Подожди меня здесь, — сказал Гордон.

Когда он зашел в дверь с надписью «Регистрация», Нина вдруг почувствовала себя страшно одинокой, сидя одна в чужой машине. Она сжалась в комочек на сиденье, подняла воротник пальто, но тут же сказала себе, что все ее страхи глупы и бессмысленны, и снова села прямо. Через секунду вернулся Гордон, сел за руль и только после этого разжал руку и показал ей ключ с пластиковой номерной табличкой. Они оба молча смотрели на него.

— Ты действительно этого хочешь? — спросил наконец Гордон. — Ты действительно хочешь быть со мной здесь, в гостиничном номере?

Нина неподвижно глядела на деревья, посаженные вдоль дороги, чтобы заглушить шум транспорта.

Гордон продолжал:

— То, что произошло между нами, можно, если хочешь, считать случайностью. Ты была одинока, а тут я, Вики в больнице…

«Во второй раз, — закончила про себя Нина, — все по-другому».

Теперь это произойдет по взаимному желанию, и им обоим придется подумать о последствиях. Ее муж мертв, этот человек с его зверским аппетитом до всего и прямолинейной манерой выражаться — муж другой женщины. Она прекрасно помнила всю тяжесть никем не разделенного одиночества и то облегчение, которое принес Гордон своим появлением, но при этом прекрасно понимала, что он не решит эту ее проблему навсегда.

Но, несмотря на все эти неспокойные мысли, глядя на голые кроны деревьев, Нина сознавала, что все равно хочет повторения их близости. Более того, невозможно было даже представить, что она нашла бы в себе силы отказаться от этого. Это убогое место, обшарпанное здание и ключ от номера — все наполнялось особым смыслом, поскольку было связано с Гордоном. Нина не понимала, как это случилось, но не было никаких сомнений, и она была готова покориться неизбежности, что бы ни готовило ей будущее.

Она взяла ключ из руки Гордона. При этом металл звякнул о пластиковую табличку.

— Да, хочу, — твердо сказала она.

Гордон крепко поцеловал ее, они вышли из машины и нетвердым шагом направились в мотель.

Это была небольшая квадратная комната с огромной кроватью, застланной дешевым покрывалом. Ванная была выложена розовым кафелем и увешана пестрыми полотенцами.

Гордон бросил ключ на покрывало.

— Извини меня, Нина. Это ужасно.

Он вспомнил полный достоинства интерьер дома на Аллее Декана. Гордон видел перед собой спальню Нины так же четко, как если бы перед ним была ее фотография. Но он хотел, чтобы второй раз, если это произойдет, они были на нейтральной территории — не у него и не у нее.

— Это не красиво и не ужасно, а просто место не имеет значения, — мягко сказала Нина.

Гордон был благодарен ей за такой ответ. Но теперь, в этом подобии спальни, в этой безликой комнате, где жили путешественники и командировочные, которым все равно было, где переночевать, или незадачливые любовники, вроде них, Гордон вдруг увидел свои отношения с Ниной такими, как они есть, без налета романтики. Он увидел мужчину средних лет, уставшего от своей замечательной жены, потому что изо дня в день в их жизни повторялось одно и то же. Он привез сюда Нину, и теперь, при свете дня, понял, что она была на самом деле не той пугливой девчонкой, которую он завоевал в прошлый раз, а печальной вдовой, тоже уже не очень молодой, с прекрасным грустным лицом. И он привез ее сюда, чтобы совершить довольно банальный акт супружеской измены.

Гордон вновь вспомнил о том вечере, когда он показывал Нине собор. Тогда все его мысли и чувства были поглощены Ниной, но тем не менее он вспомнил органную музыку и спевку хора. Гордон не был религиозен в общепринятом смысле слова, и с Вики они поженились в мэрии, но он ясно понимал, что то простое существование, полное верности и чувства долга, что одобрил бы Господь Бог, все больше удаляется от той реальной жизни, которую ведет он, Гордон Рэнсом.

— Что с тобой? — спросила Нина.

Гордон попытался произнести «ничего», но не смог при этом взглянуть Нине в глаза и повернулся к окну, за которым была видна его машина.

— Вина, — произнес наконец Гордон. — И страх. И запоздалое желание никого не обидеть.

Нина подошла к Гордону, обхватила его торс руками, просунув их под пиджак, и нежно прижала к себе, как прижимают ребенка или близкого друга.

— Я понимаю тебя, — сказала она.

Ответ был таким простым, а лицо Нины со всеми отметинами, оставленными на нем горем и прошедшими годами, было так близко, что Гордон почувствовал, как мгновенно улетучились все его сомнения, улетучились без следа. Теперь он был абсолютно уверен в том, что делает.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Я понял это вчера, там, в ванной у Эндрю.

А еще он хотел ее, хотел сильнее, чем когда-либо хотел Вики или любую другую женщину, с которой был близок.

Нина попыталась прижать ладонь к губам Гордона, чтобы остановить его, но он поймал и сжал ее руку.

— Я люблю тебя, — повторил он. — Я не знаю, как это произошло. Я не стремился к этому, но теперь, когда это произошло, я не хочу, чтобы это чувство покинуло меня. Я хочу, чтобы ты никогда-никогда меня не покинула.

Гордон шептал все это, касаясь губами ее лица. Все изменилось для него. Дешевая гостиничная комната казалась теперь святыней, он будто бы провел здесь всю жизнь и знал все как свои пять пальцев, а за стенами этой комнаты простиралась бесконечность, словно рассеялся густой туман, застилавший до этого глаза Гордона.

— Ты не любишь меня, — сказала Нина. — Ты не можешь любить меня: ведь ты совсем меня не знаешь. — Вот Ричард, тот знал ее как свои пять пальцев после стольких лет, прожитых вместе.

— Мне достаточно того, что я узнал, что еще нужно?

Он расстегнул блузку Нины и обнажил плечи, покрытые веснушками. Гордон целовал ее солоноватую кожу, оттесняя Нину к кровати.

— Ты тоже разденься, — потребовала Нина.

Гордон принялся расстегивать пуговицы. Нина помогала ему. Когда Гордон склонился над ней, стоя на коленях, губы Нины подрагивали, веки были полуприкрыты, вся она дрожала от страсти. Гордон вспомнил, как она выглядела в первый раз в своей белоснежной спальне. Нина ласкала его, сквозь опущенные веки наблюдая за произведенным эффектом. Через секунду они прильнули друг к другу. Узкий торс Нины извивался, подобно змее, на сей раз она не уступала Гордону, а командовала им. Она была так непохожа на Вики, которая все время ждала, что станет делать муж. Она не была особенно уступчивой, но как-то так установилось между ними, что в постели у Вики не было своих собственных желаний. На секунду женщина, с которой он был сейчас, напомнила ему жену, но тут же образ Вики исчез и осталась только Нина с ее неповторимостью, которая была во всем ее облике и оставалась загадочной для Гордона.

Это сочетание нежности и отчужденности вдруг подействовало на Гордона как наркотик, введенный в кровь. Он испугался, что все может закончиться слишком быстро, как будто он был неопытным юнцом.

— Скажи мне, о чем ты думаешь, что ты чувствуешь? — потребовала вдруг Нина, когда он вошел в нее. — О, как я хочу тебя, — простонала она, не дожидаясь ответа.

— Я втрескался в тебя по уши, — прошептал Гордон. Ты — единственная, неповторимая. Я хочу, чтобы это длилось вечно.

Гордону хотелось похоронить себя в водопаде ее волос, слиться с ней полностью. Он жаждал подняться над временем и материей, умереть и превратиться в звезду, как когда-то в детстве обещала ему мать.

Но на этот раз их близость была быстрой и какой-то лихорадочной. Их обоих поразила грубость этого акта. В отличие от первой ночи, сейчас у них не было времени. Тем не менее они жаждали воссоединиться друг с другом, забыв обо всем: об ужине у Фростов, о днях, проведенных Ниной в Лондоне, о машинах в магазине, да и о самом отеле, где они сейчас находились. Гордон и Нина слепо жаждали друг друга, как будто их близость была последней в жизни каждого.

Потом, когда Нина лежала рядом, привалившись к нему всем телом, а волосы ее падали на лицо Гордона, он с ужасом подумал о том, что в соседних комнатах прекрасно слышны были те звуки, которые они издавали. Только бы там никого не было!

Когда дыхание восстановилось, Гордон приподнял со лба волосы Нины, пытаясь рассмотреть ее лицо. Нина изучала дешевые обои, которыми была оклеена комната. Гордон почувствовал вдруг жгучую ревность ко всему, что отвлекало внимание Нины от него.

— Я сказал правду, понимаешь? — спросил Гордон.

— Правду? — переспросила Нина.

— Я люблю тебя.

— Немедленно замолчи!

Лицо Нины, ее нежная кожа — все, что так нравилось Гордону, вдруг перестало иметь значение, хотя он продолжал каким-то уголком своего сознания восхищаться всем этим. Но гораздо важнее вдруг стало поймать ту искорку, того маленького чертика, тот невидимый свет, который освещал эту женщину изнутри. Ему хотелось, чтобы не только тело Нины, но вся она целиком принадлежала ему. Гордон сам поразился своей жадности.

— Расскажи мне еще что-нибудь о Ричарде, — попросил он.

— Я только что думала о нем, — ответила Нина. — Как ты догадался?

— Сам не знаю.

Нина склонилась над Гордоном, касаясь грудью его груди.

— Извини. Дело вовсе не в том, что я забыла о тебе. Но я часто вспоминаю его. Это ведь так странно, когда молодой, преуспевающий мужчина вдруг внезапно уходит из жизни, как это произошло с Ричардом. Минуту назад человек заполнял собой твою жизнь, и вот через день, через час он уходит навсегда, и ты никогда его больше не увидишь.

— И что ты чувствуешь к нему сейчас?

— Не знаю. Чаше всего благодарность. За то, что у нас было, понимаешь?

Гордону понадобилось несколько секунд, чтобы переварить сказанное.

— А что ты хочешь получить от меня? — спросил он.

Как взволнованный мальчишка, он задавал вопросы, ожидая, похвалы одобрения, симпатии.

Подперев рукой голову, Нина смотрела на него сверху вниз. Гордону показалось, что она посмеивается про себя, и он почувствовал раздражение.

— Я хочу сказать, что я всего-навсего обыкновенный инженер. Я не богат, не красив, не так уж умен. Я не знаю, какие рестораны считаются самыми дорогими в Лондоне, я даже здесь не могу выбрать хороший ресторан. Я женат, у меня трое детей, слишком много работы…

— Я ничего от тебя не хочу, — прервала его Нина.

Она обвела рукой комнату, и, следя за ее движением, Гордон вновь взглянул на фанерный гардероб с пластиковыми ручками, зеркало до потолка, медный поднос, на котором стоял чайник и сахарница, наполненная пакетиками с чаем, коробочки с растворимым кофе и сухим молоком.

— Только вот это, — сказала Нина. Счастливо улыбаясь, она погладила его живот и положила руку на грудь. Чувствуя тепло ее руки, Гордон уже осознал, что Нина способна была сделать это убогое место красивым, придать ему значение, которого оно никогда и ни для кого не имело. Он почувствовал себя безмятежно счастливым.

— Ты боишься всего этого? Боишься меня? — пристально глядя на него, спросила Нина.

— Нет, ни капельки. Просто не могу до конца поверить своему счастью.

— Или моему, — мягко произнесла Нина.

Гордон увидел, что ей холодно, и набросил на плечи Нины покрывало. Она устроилась возле него поудобнее. Несколько минут они молчали.

— Я не буду уводить тебя от Вики, — сказала наконец Нина.

Она почувствовала, что должна пообещать это, хотя и не была уверена, что окажется способной сдержать слово. Было так ужасно думать о том, что через час они расстанутся, а ведь придется.

— Я знаю, — сказал Гордон. — Спасибо тебе за это.

Сейчас он испытывал нежность к жене и дочкам. Чтобы ни случилось, они не должны от этого пострадать.

После слов Нины Гордон почувствовал прилив оптимизма.

— Пойдем примем вместе ванну, — предложил он, целуя Нину в макушку.

Они зашли в розовую клетушку и пустили воду. Нина вылила в ванну содержимое всех бутылочек, которые стояли на полке. Пена доходила почти до краев, зеркало запотело. Когда они поудобнее устроились в ванной, мыльная вода перехлестнула через край и залила кафельный пол.

Они говорили сквозь облако пара, рассказывали друг другу о мелких и незначительных деталях своей жизни. Им обоим казалось важным знать, были ли у другого братья и сестры, путешествовал ли он, и куда именно ездил, говорил ли по-немецки или хотя бы по-французски, читал ли Апдайка и как относился к Джону Мейджеру.

Когда вода начала остывать, Гордон сказал:

— Пора ехать.

Они помогли друг другу вытереться, касаясь тел ласково, как дети, и начали одеваться.

Перед тем как выйти, Нина и Гордон остановились у двери, чтобы еще раз взглянуть на кровать, на поднос с чаем, стоящий на маленьком столике. Потом Гордон запер дверь, медленно и задумчиво, с таким чувством, как будто в этой комнате остается часть их общей жизни.

Они возвращались в Графтон. Погода незаметно менялась. Затянутое облаками небо предвещало снегопад.

7

Декабрь в этом году выдался холодным. По ночам стоял сильный мороз.

Рождественскую елку установили на лужайке перед Собором, совсем как в те годы, когда Нина была маленькой девочкой. Когда она выглядывала в окно, ей казалось, что даже разноцветные фонарики, которыми были увиты ветки, те же самые, что и много лет назад.

Дарси и Ханна Клегг рассылали оригинально оформленные, отпечатанные типографским способом приглашения на рождественский вечер.

Они устраивали празднество на Рождество уже пятый год. Эти вечера всегда проходили успешно, и графтонские парочки вспоминали о них потом целый год.

Нина положила приглашение Клеггов на камин, и сейчас Гордон выловил его из груды рождественских открыток. Гордон зашел к Нине после того, как побывал по делу в Соборе. Весь западный фасад был уже в лесах, работы шли полным ходом.

— Ты пойдешь? — спросил Гордон, кивая на приглашение.

— Да, собиралась, а почему бы и нет? — ответила Нина.

Сегодня между ними ощущалась какая-то напряженность. Несмотря на то, что Нина стремглав кинулась вниз, как только раздался его звонок, и как только закрылась входная дверь, они кинулись в объятия друг друга, охваченные порывом желания.

— Я всего на несколько минут, — прошептал Гордон, расстегивая ворот ее блузки.

Потом они привели в порядок одежду, стоя в гостиной около холодного камина и угрюмо поглядывая друг на друга. Гордон отказался выпить чаю, объяснив, что Эндрю ждет его в конторе.

Нина почувствовала себя униженной, поняв слова Гордона по поводу приглашения как намек на то, что хорошо бы ей держаться подальше от рождественской вечеринки. Там она впервые после того, что произошло между ними, увидит Гордона рука об руку с Вики.

— Я не имел в виду, что ты не должна идти, — взяв Нину за руки, начал оправдываться Гордон. — Я все время хочу тебя видеть и рад каждой такой возможности, где бы это ни происходило. Я только боюсь, что мне не удастся скрыть от окружающих, насколько сильно я этого хочу.

— Ничего, сможешь. Как тогда, у Фростов.

«Рядом с Вики будет даже легче», — подумала про себя Нина.

— Это было совсем не просто.

Ответ прозвучал так тепло и сердечно, что и Нина почувствовала, что она несправедлива к Гордону. Правда состояла в том, что она будет ревновать его к Вики, а также в том, что ей придется разжевать и проглотить эту ревность, поскольку ничего другого не остается.

— Извини, — произнесла наконец Нина.

Они вновь приникли друг к другу, как будто желая этим проявлением нежности прогнать прочь все проблемы. Их души как бы сливались в одну, и оба были уверены, что понимают друг друга целиком и полностью. И так близко было от минутной отчужденности до прежнего восхищения друг другом.

Для Гордона этот дом эпохи Георга напротив Собора был одновременно и святыней, и чем-то вроде капкана. Когда Гордон был далеко, он все время думал о нем, а когда, наконец, попадал сюда, чувствовал себя скованным, двигался по дому осторожно, как будто крадучись, постоянно прикидывал в уме, сколько еще времени он может позволить себе провести здесь и прокручивал в памяти многочисленные уловки, к которым пришлось прибегнуть, чтобы выкроить это время.

Сегодня Эндрю был явно недоволен, когда Гордон объявил, что ему надо очередной раз наведаться в Собор. Действительно ли в глазах его мелькнуло подозрение или Гордону только показалось? За последнее время он уже несколько раз отлучался, довольно сбивчиво объясняя Эндрю причины. И несмотря на все это, Гордон и подумать не мог о том, чтобы держаться подальше от Аллеи Декана. Нина заполняла собой все его мысли и переживания. Теперь Гордон понимал, что чувствует неисправимый азартный игрок или наркоман, хотя и злился сам на себя за то, что сравнивал Нину с такими вещами, как рулетка и наркотики.

Сейчас он спросил ее, касаясь губами лба:

— Когда мы увидимся в следующий раз?

Нина пожала плечами. Жест бессилия перед судьбой.

— Когда ты снова сможешь выкроить часок.

С тех пор, как они ездили покупать Нине машину, все их встречи происходили именно так. Они виделись всего четыре или пять раз, все время второпях и все время с таким ощущением, что весь мир караулит их за дверью.

Сейчас Гордону казалось, что он буквально слышит, как бегут минуты отведенного им часа. Так гудит взрывное устройство, которое вот-вот сработает. За это время даже дыхание не успеешь перевести.

— Прости, — робко произнес Гордон. — Но тут уж ничего не поделаешь. Ты же знаешь, что, будь моя воля, я каждый час проводил бы только с тобой.

Нина кивнула, затем подняла голову. Гордон увидел, как сузились ее зрачки. Он представил себе мышцы, которые приводят в движение крошечную прозрачную линзу, отбрасывающую на сетчатку его перевернутое изображение, которое отвечающие за это клеточки мозга ставят с головы на ноги.

Так уж устроен мозг, что только он способен выстраивать все, с чем сталкивается, в логически правильную схему.

— Я завтра еду в Бристоль, — сказала Нина. — Надо заняться машиной.

С тех пор, как доставили «мерседес», он все время стоял в переделанной под гараж конюшне с другой стороны Аллеи Декана.

— К тому же надо кое-что купить для рождественских костюмов Марсель, — прибавила Нина.

— Я поеду с тобой, — сказал Гордон, мгновенно забыв о том, сколько дел намечено у него на завтра. Счастье, засветившееся в глазах Нины, было ему наградой.

— Правда?

— Что-нибудь придумаю, — пообещал Гордон, уже понимая, что напрасно поддался своему порыву.

Марсель ехала на работу в Понд-скул. Сегодня у нее были занятия, приносившие колледжу наибольший доход: интенсивные курсы, рассчитанные на двенадцать недель, за которые требовалось обучить последним чудесам кулинарии девушек, претендующих на работу помощниц по хозяйству на горных курортах. В сегодняшней группе занимается Кэтти Клегг, одна из девятнадцатилетних близняшек Дарси. Кэтти была типичной представительницей студенток кулинарной школы. Единственное, что ее интересовало по поводу еды, это сколько ее можно в себя запихнуть, прежде чем на тебе перестанет сходиться юбка.

Марсель размышляла о полном отсутствии энтузиазма у ее студенток и одновременно обдумывала сегодняшний урок. Ей предстояло продемонстрировать группе выпечку хлеба и кое-какие навыки по замешиванию теста, которые они будут развивать на следующей неделе во время практических занятий.

Полностью погруженная в свои мысли, Марсель ехала знакомым путем автоматически, почти не глядя на дорогу.

Доехав до перекрестка, Марсель выбрала более длинную дорогу, которая позволяла, однако, избежать утренней дорожной пробки, так как не пересекала главную улицу Графтона, а вела через железнодорожные пути. Гул, раздававшийся со стороны Соборной площади, означал, что приближается поезд.

Это была не основная линия, и поезда ходили здесь крайне редко. Взглянув через изгородь, Марсель увидела, что шлагбаум уже начинает опускаться. Заехав за поворот, она обнаружила, что въезд на пути уже закрыт и горят красные предупреждающие огни, означающие, что поезд уже совсем близко. Чертыхнувшись, Марсель затормозила перед воротами.

С другой стороны путей стояла машина. Сначала Марсель только машинально отметила про себя ее присутствие. Однако воспоминания о чем-то еще, таком же красном и блестящем, заставили ее оглянуться. Марсель узнала новый «мерседес» Нины Корт. Шикарная машина вызвала немало пересудов в их компании. За рулем сидела Нина, рядом с ней кто-то еще.

Поезд приближался. Марсель слышала стук колес и видела краем глаза, как он появляется из-за поворота.

В этот момент Марсель поняла, что Нина и ее пассажир смеются и что между ними существует тесная и скорее всего не просто дружеская связь, хотя она наверняка не смогла бы объяснить, что позволило ей сделать подобный вывод. Просто она была уверена — и все. Так же, как и в том, что парочка ее не замечает, и что мужчина, сидящий рядом с Ниной — Гордон Рэнсом.

Секунду спустя поезд скрыл от нее красный «мерседес». Это был товарный состав. Марсель насчитала шестнадцать вагонов, не считая вагона охраны. Пока поезд ехал, Марсель придумывала всякие вполне невинные причины, почему Гордон Рэнсом и Нина Корт могли оказаться вместе в будний день и производить при этом впечатление пары, которая наслаждается кратковременным бегством от действительности.

Промелькнул перед глазами вагон охраны, как будто краешек отодвигаемой занавески. Марсель вновь видела теперь руки Нины, сжимающие руль, — два белых пятна. Она увидела также, что головы пассажиров отодвигаются друг от друга. Ей видны были лица, не оставляющие ни малейшего сомнения в том, кто перед ней, и было ясно на сто процентов, что Гордон и Нина целовались, ожидая, пока проедет поезд.

Красные огни погасли. Сейчас поднимут ворота. Пока обе машины стояли в ожидании этого момента, Гордон и Нина заметили Марсель и поняли, что она наблюдала за ними.

Лица их мгновенно превратились в безжизненные белые маски, полные ужаса.

Поезд скрылся за горизонтом. Беззвучно поднялись ворота, затем — шлагбаум. Путь был свободен.

Включив зажигание, Марсель и Нина двинулись навстречу друг к другу. Марсель помахала рукой. Гордон и Нина натянуто улыбнулись в ответ. Марсель понимала, чего стоит этим двоим скрыть, проезжая мимо нее, выражение тревоги под повседневным обычным приветствием.

Мелькнув еще раз в зеркале заднего вида, «мерседес» исчез за поворотом дороги.

Марсель поехала дальше, пытаясь как-то переварить то, что она только что видела. Через несколько миль, все еще думая о Вики, привязанной к своему младенцу, Марсель заметила серый «пежо» Гордона. Он оставил его на стоянке у придорожного ресторана.

— Она видела тебя? — волновалась Нина. — Она узнала тебя?

Побледневший Гордон смотрел прямо перед собой на дорогу, пытаясь осознать всю важность того, что только что произошло.

— Она не могла видеть, как мы целуемся, — утвердительно сказала Нина. — Между нами был поезд.

— Думаю, она видела достаточно, — возразил Гордон.

Как могли они вести себя, как будто были невидимы, только потому, что им было так хорошо друг с другом.

Оба дрожали. Им инстинктивно хотелось свернуть с дороги и найти утешение в прикосновениях друг друга, но сделать это прямо здесь, в людном месте, означало повторить только что совершенную ошибку. Даже сейчас Гордон продолжал спрашивать себя «Куда отправиться в следующий раз? Где мы можем быть в безопасности?», не допуская ни на секунду мысли о том, что сегодняшнее происшествие заставит его отказаться от близости с Ниной.

— Можно придумать вполне правдоподобное объяснение, — сказала Нина. — У тебя сломалась машина. Я проезжала мимо и подвезла тебя. А, Гордон?

Он не мог сейчас думать ни о чем конкретном. Сейчас ему казалось странным, как смог он проявить такую беспечность и не предусмотреть, что рано или поздно кто-нибудь обязательно увидит их вместе.

— Ничего теперь уже не поделаешь, — возразил Гордон. — Лучше просто молчать и не вылезать с этой историей о сломанной машине.

— А Марсель ничего не скажет Вики?

Гордон задумался.

— Думаю, что нет. По крайней мере, прямо. Наверное попытается предупредить ее как-то более расплывчато. Что женщины обычно говорят друг другу в таких случаях?

— Никогда не была в подобных обстоятельствах.

Голос Нины звучал раздраженно.

Они ехали молча. Гордон пытался себе представить, что произойдет, если он сейчас объявит Нине, что с этой историей пора покончить, прежде чем случится что-то еще. Но это были лишь размышления, не имевшие ничего общего с его намерениями. Все зашло уже слишком далеко, чтобы поворачивать назад.

Они доехали до перекрестка. Дорожный указатель известил, что до шоссе осталось всего несколько миль. На мгновение Нина сняла руки с руля.

— Что будет дальше? — спросила она. — Станем мы продолжать все это?

— Да, — немедленно отозвался Гордон. — Будем убегать отсюда как можно дальше, хотя бы на несколько часов.

Та уверенность, с которой Гордон произнес эти слова, в одно мгновение вернула Нине хорошее настроение. Их истории поверят, почему бы и нет. Это послужит им хорошим уроком: надо быть осторожнее.

Нина нажала на газ, машина поехала быстрее.

В демонстрационной кухне Понд-скул Марсель Уикхем колдовала над тестом для хлеба, а ее студентки пытались делать записи, позевывая и периодически отвлекаясь поболтать. Кэтти Клегг сидела в первом ряду, небрежно развалившись и поглядывая в окно.

Марсель достаточно часто давала уроки, чтобы делать это чисто автоматически. Пока она показывала и говорила, какая-то часть ее мозга вновь и вновь возвращалась к утреннему происшествию. Это заставляло ее задуматься о жизни всех своих знакомых.

То, что она увидела, вызывало в Марсель смутную тревогу. Марсель даже Дженис не признавалась в том, что в последнее время у нее появляется все больше оснований опасаться, что ее брак постепенно разрушается. Марсель, вообще, обсуждала с друзьями подобные вопросы разве что в форме грубоватых шуточек, которые чаще всего касались инфантильности и беспомощности их мужей. Они никогда не касались в этих разговорах собственного одиночества или своих разочарований, хотя иногда Дженис переставала подшучивать над мужьями и говорила, как будто стараясь приободрить сама себя:

— Но они ведь у нас не такие плохие, a, Map? В конце концов, могли попасться намного хуже.

Говоря это, Дженис обычно морщила нос и оправляла юбку на бедрах.

Действительно, их мужья могли быть пьяницами или бабниками, могли плохо с ними обращаться, могли, в конце концов, быть преступниками, но это ведь все писано не про них, разве не так? Жуткие мужья встречаются лишь в телесериалах и на страницах газет и не имеют никакого отношения к спокойной, устоявшейся жизни Графтона с его гольф-клубом, престижными школами и величественным собором в самом сердце города.

Марсель считала, что только ее брак тихо и неотвратимо умирает и в этом, наверное, есть и ее вина. Если бы она могла в чем-то побороть себя, возможно, Майкл опять стал бы относиться к ней теплее. До сих пор Марсель еще ни с кем, даже с Дженис, не поделилась своими опасениями. Ей не хотелось копать глубоко, не хотелось признаваться самой себе, сколько темного и непонятного таится за гладкой сияющей поверхностью их жизни.

Вот и сегодня утром. То, что увидела Марсель, задело ее не только потому, что ей стало обидно за Вики, хотя и поэтому, разумеется, тоже. У нее было такое чувство, как будто она проделала небольшую дырочку в занавеске, прикрывающей изнанку чужой жизни, и занавеска в этом месте непременно начнет рваться дальше, крошечная дырочка превратится в огромную дыру, из которой будут появляться и не давать покоя Марсель самые ужасные догадки и подозрения. Оказывается, не только в ее жизни были разочарования и неприятности. Спокойная нормальная жизнь, к которой так стремилась Марсель, теперь казалась ей тревожной, полной обмана. Так что же в Графтоне было реальностью, а что иллюзией? — спрашивала себя Марсель.

Звонок таймера духовки оторвал ее от невеселых мыслей.

— Миссис Уикхем! Хлеб, — напомнила одна из студенток.

— Спасибо, Эмма.

В свое время Марсель очень нравилось готовить что-нибудь вкусненькое для своих друзей и знакомых, хотя она и стеснялась в этом признаться. Сегодняшняя молодежь не придавала таким вещам никакого значения. Однако и для Марсель в последние годы — интересно, когда это началось? — кулинария стала работой, повседневной обязанностью.

Искусство и ремесло. Марсель вспомнился ее разговор с Дженис. Садоводство, кулинария и секс. Куда же делось удовольствие, которое получала она от всего этого раньше?

Было четыре часа. Марсель услышала за дверью голоса студентов из других групп.

— На сегодня все, — объявила она.

Марсель вышла из классной комнаты и заторопилась в учительскую забрать свое пальто, пока остальные учителя не собрались пить чай. Выйдя из здания школы, Марсель увидела впереди Кэтти Клегг, которая наверняка сбежала, не убрав все, что положено. Кэтти бежала вниз по ступенькам к молодому человеку, который только что вылез из «гольфа», припаркованного в неположенном месте. Из открытого окна машины доносилась громкая музыка.

— Барни! — радостно воскликнула Кэтти.

Марсель остановилась на верху лестницы, привыкая к морозу. Дыхание ее немедленно превращалось в облачко пара.

Барни Клегг обнял сестру.

— Привет, я дома, ты рада? Хорошо поготовили сегодня?

— Здорово, что ты приехал. На-ка,вот тут немного хлеба, ты ведь у нас вечно голоден.

Барни немедленно накинулся на кусок хлеба, который протянула ему Кэтти.

— Потрясающе! Это ты испекла?

— Не будь дурачком, Барни. Это Марсель. Если бы она увидела и попробовала мою стряпню, она пришла бы в ужас. Правда, Марсель?

Марсель медленно спустилась по лестнице и остановилась возле брата с сестрой. Оба одарили ее белозубыми улыбками. Марсель подумала, что Дарси Клегг не пожалел денег на то, чтобы дети посещали хорошего ортодонта. У брата и сестры было что-то общее, должно быть, черты сходства с их матерью, которую Марсель никогда не видела.

— Ты могла бы испечь еще лучше, Кэтти, если бы задалась такой целью, — сказала Марсель, прекрасно понимая, что говорит как классная дама, а не как мудрая наставница, способная вдохнуть в Кэтти кулинарное вдохновение на всю оставшуюся жизнь. Это огорчило ее. — Здравствуй, Барни. Приехал домой на Рождество?

Старший сын Дарси учился в агротехническом колледже.

— Да, — ответил Барни. — Приехал пожить немного дома. — Молодой человек улыбнулся, демонстрируя тот же шарм, которым отличался его отец, и тоненькие, как ниточки, линии в уголках глаз, которые со временем превратятся в точно такие же морщинки, как у Дарси. Барни был высок, широкоплеч, с белокурыми волосами и здоровым цветом Лица, какой бывает обычно у людей, проводящих много времени на свежем воздухе. В тренировочных штанах и бейсболке с кожаными рукавами он казался Марсель огромным, пусть не очень умным, но, безусловно, добродушным великаном, возвышающимся над ней, как гора.

— А как вы, Марсель? — спросил он. — Не считаете тяжкой необходимостью обучать Кэтти? Как семья?

Кэтти замахнулась на брата черным кожаным рюкзачком. Юноша и девушка напоминали Марсель двух здоровых, откормленных звериных детенышей, играющих около берлоги.

— Спасибо, у меня все хорошо, — улыбнулась она Барни. — Мне надо торопиться. Пора забирать детей от Дженис. Счастливого Рождества.

Марсель перешла через дорогу, направляясь к стоянке, а Кэтти и Барни залезли в машину, которая тут же сорвалась с места, и вскоре громкая музыка затихла вдали.

Сегодня была очередь Дженис брать детей из школы. Когда Марсель подъехала к дому Фростов, уже опустились зимние сумерки и небо казалось теперь низким и темным. Машина Дженис уже стояла на дорожке, ведущей к дому. Дети были на кухне. Там же сидела Вики Рэнсом с младенцем на руках. Две старшие девочки играли рядом.

Марсель взяла чашку чаю, которую протянула ей Дженис, и выслушала, что хотели сказать ей дети.

Джонатан забил гол во время футбольного матча, а Дейзи волновалась, что они опоздают на вечернюю репетицию.

— Молодец, Джон, — похвалила сына Марсель. — А ты, Дейзи, не волнуйся — у нас еще куча времени. Поужинаем и поедем в собор. Посмотри, Уильям же не волнуется. Правда, Уильям?

Уильям даже не оторвал взгляда от экрана телевизора.

Марсель присела на стол, по-прежнему держа в руках чашку чая и внимательно глядя на Вики Рэнсом.

Вики покачивала засыпающую малышку. Марсель поняла, что просто не в состоянии рассказать ей о том, что видела сегодня. Теперь ей стало еще тяжелее — к смутным догадкам по поводу того, что бы это значило, добавилась необходимость держать все в тайне. «Интересно, — подумала Марсель, — а не существуют ли еще какие-нибудь секреты, разделяющие троих женщин, сидящих вокруг кухонного стола».

Вики подняла голову. Марсель отметила про себя, что во время беременности у Вики появился второй подбородок, который не исчез и до сих пор.

— Я так устаю с тремя, — сказала Вики. — Элис часто просыпается ночью и всегда почему-то тогда, когда малышка только что уснула. Так и бегаю туда-сюда из комнаты в комнату, успокаивая их по очереди. Потом всю ночь сижу с Хелен кормлю ее, и мне кажется что мы с ней единственные люди на всем земном шаре, которые в этот момент не спят. Только в эти минуты я и могу насладиться тишиной.

— Я еще помню, как это бывает, — сказала Марсель.

— Но Гордон так помогает мне. Намного больше, чем с двумя старшими.

Марсель ясно представила себе, как, придя домой, Гордон старается загладить вину за то, что делал в другом месте, помогая Вики с ребенком. Она почувствовала, как в душе поднимается негодование на Гордона и на Нину Корт.

— Это хорошо, — автоматически ответила она Вики, видя в этот момент перед собой блестящую в лучах зимнего солнца красную машину и два лица, отшатнувшихся друг от друга.

В тот же вечер, только немного позже, Вики смотрела телевизор, сидя на своем любимом стуле, поджав ноги и сжимая в руках чашку горячего молока. Только мысль, что она может разлить молоко, удерживала ее от того, чтобы не задремать. Вики очень устала, но не было смысла ложиться до того, как она в последний раз накормит Хелен. Малышка лежала на диване в своей корзинке. Вики отпила глоток молока, и образовавшаяся на нем пенка осталась на ее верхней губе. Слизывая ее, Вики вспомнила свое детство, как она сидела рядом с матерью в ночной рубашке, а та слушала радио. Детское чувство безопасности как будто вернулось к ней, наполнив душу теплом и нежностью, которые распространялись теперь на Гордона и их детей.

В кухне Гордон убирался после обеда — готового блюда из цыпленка с кари, которое он не очень-то любил. Кухонный стол был весь в яичной скорлупе, оставшейся от ужина детей. Раковина заляпана вылитой в нее заваркой. Рядом в блюдечке с мыльной водой отмокали вилки и ложки, а в растворе для стерилизации плавали соски и бутылочки Хелен.

Гордон часто убирался на кухне. Вики небрежно относилась к домашнему хозяйству, он же любил чистоту и порядок. Вот уже много лет оба они заботились о том, чтобы эта разница во вкусах не портила им жизнь.

Убираясь, Гордон думал о Нине. Он вспоминал, устраивая себе как бы своеобразный тест, форму ее пальцев и ногтей, то, как растут вверх со лба ее волосы, звук ее голоса. Детали вспоминались без труда, и каждая из них казалась Гордону гораздо важнее всего остального, что составляло его жизнь. Теперь он точно знал, что любит Нину.

Когда Гордон остался доволен состоянием кухни, он пошел поискать Вики. Увидев мужа, та зевнула, затем лениво улыбнулась и вытянула руки, согнув пальцы, так что Гордон вспомнил о кошке.

— Вики? — Гордон мучился необходимостью скрывать от жены правду, тогда как ему хотелось все рассказать, выпалить единым духом, привести Вики в такое же смущение, в котором находился он сам.

— М-м-м, — невнятно пробормотала Вики.

«Я влюбился в Нину. Я хочу жить с ней. Я не могу не быть рядом с ней каждую секунду. Как мне объяснить тебе это?»

— Ты видела сегодня Марсель? — спросил он вместо этого.

«Она встретила нас на переезде. Я знаю, что она видела и что, следовательно, все знает».

— Да, — ответила Вики. Она была у Дженис — приехала забрать детей как раз, когда я сидела там. А что?

Итак, Марсель ничего не рассказала. Пока не рассказала.

— Да в общем, ничего, — сказал Гордон. — Просто что-то давно мы не виделись с Уикхемами. Я проезжал мимо Марсель на машине сегодня утром, вот и вспомнил.

Гордону показалось, что комната вздрогнула. Вздрогнули специально подобранные в цвет занавески и покрывала, книги, фотографии на стенах, чуть потершиеся за долгие годы службы обои — словом, все, что накопилось в этих стенах за годы их совместной жизни, вздрогнуло от его бессовестной лжи.

Вики вздохнула.

— Я знаю, нам давно пора собрать друзей у нас дома. Но, честно говоря, у меня нет сил. Может, сделаем это после Рождества?

Гордон положил руку на плечо Вики. Плечо было полным, и он чувствовал через одежду, как впивалась в кожу бретелька лифчика для кормящих матерей. Он так хорошо знал ее. Он понимал, что жена его бьется как рыба об лед, а он наблюдает за всем этим как бы со стороны. Они уже не вместе. Они уже не излучают больше общей энергии, как это было раньше.

— Ни о чем таком не беспокойся, — сказал Гордон. — Мы устроим что-нибудь, только если ты сама захочешь.

Вики опять потянулась. Ей была приятна забота мужа.

— Хорошо. Вернее, если мы оба захотим. Это не Хелен проснулась? Пожалуйста, посмотри.

Гордон склонился над корзиной. Глаза малышки были открыты. Они казались очень темными и глубокими и глядели сейчас прямо в глаза Гордону.

— Да, проснулась. Дать ее тебе?

Вместо ответа, Вики молча начала расстегивать пуговицы на блузке. Гордон увидел ее белье, из которого появилась оплетенная сеточкой голубых вен переполненная молоком грудь. Под грудью виднелась складка кожи на животе. В чашке лифчика лежала бумажная прокладка, от которой пахло свернувшимся молоком. Гордон вспомнил нежное, покрытое веснушками тело Нины и трогательно выпирающие косточки.

Он бережно поднял ребенка из корзины, поддерживая рукой ставшую уже довольно тяжелой головку. Прижав розовую щечку к своей щеке, Гордон почувствовал, как внутри нарастает жгучая боль, и ему захотелось закричать. Он вдохнул в себя запах волос дочки, и боль сделалась совершенно непереносимой.

Вики протянула руки, и Гордон с облегчением отдал ей девочку.

Вечером, накануне того дня, когда была назначена репетиция рождественской пьесы в костюмах, Марсель и Нина встретились в доме Уикхемов. Женщины не виделись друг с другом с той самой встречи на переезде. Нина принесла с собой маски животных, над которыми работала последние несколько дней у себя в мастерской. Она намучилась с ними, чувствуя себя во время работы так, как будто эти маски должны были стать своеобразным выкупом за все случившееся.

В столовой Нина, по очереди вынимая каждую маску из бумажного пакета, раскладывала их для просмотра и одобрения Марсель. Они были простыми и легкими. Скорее стилизованные представления людей о животных, чем попытки создать реалистическую картину. Марсель сразу поняла, насколько эффективнее должен воздействовать на зрителей такой стиль.

— Вышло просто замечательно, — сказала она, беря одну из масок овечек, чтобы рассмотреть поближе. Марсель приблизила маску к лицу и взглянула на Нину через овальные дырочки для глаз. Затем она опустила маску, и теперь две женщины смотрели прямо друг на друга.

— Вы уверены, что это — именно то, что вам нужно? — спросила Нина.

— Да, конечно, они просто замечательны. Я никогда не сделала бы ничего подобного.

Марсель бережно завернула маски в бумагу и отложила в сторону. По всей комнате были развешаны на плечиках костюмы, снабженные каждый бумажной этикеткой и готовые для репетиции.

На секунду воцарилась тишина.

Марсель не знала, что сказать. Наверное, надо придумать что-нибудь предостерегающее, что-нибудь такое, что пошло бы на пользу Вики. Ничего не приходило в голову. Марсель смотрела на Нину, которая крутила вокруг пальца обручальное кольцо. Оно было ей теперь велико. И Марсель вдруг почувствовала, что ей жалко Нину точно так же, как и Вики Рэнсом.

Нина тоже ждала. Она знала Марсель недостаточно хорошо, но Нине хотелось бы ей довериться. Может быть, сказать ей сейчас: «Не судите нас слишком строго и поспешно. Не надо думать, что это только то, что вы видели на переезде — самый банальный адюльтер».

Но как еще могла объяснить она то, что происходит между ней и Гордоном, подруге его жены? Рассказать ей о своем желании? О желании Гордона? О том счастье, которое дарят они друг другу, находясь вместе?

Нина вдруг отчетливо поняла, что ей нечего сказать Марсель в оправдание себя и Гордона. Ей нечего ждать от Марсель, кроме неприязни и недоверия.

Обе женщины начинали чувствовать себя неловко. Наконец, Марсель нарушила молчание.

— Спасибо, что помогли мне, — сказала она. — Наверное, пришлось потратить кучу времени.

Теперь они уже не могли заговорить о том, что обе знали. Момент прошел. Марсель злилась на себя и на Нину, поставившую ее перед этой дилеммой.

— Да нет, не так уж много, — соврала Нина. — Я рада, что смогла быть чем-то полезной.

Марсель никому ничего не расскажет. Теперь Нина была в этом уверена. «Мы должны быть осторожней впредь», — подумала она, чувствуя неожиданное облегчение и благодарность.

В столовую заглянул Майкл Уикхем. Было уже восемь вечера, но он был в костюме, как будто только что вернулся из больницы. Нине показалось, что он раздраженно поморщился, увидев двух женщин, копошащихся среди масок и костюмов. Однако Майкл довольно вежливо предложил ей выпить.

— Да, оставайтесь, выпейте с нами, — эхом откликнулась Марсель. — Хотя я чувствую, что выпивки явно недостаточно — за все, что вы сделали, я должна предложить вам по меньшей мере обед.

— Кстати, есть что-нибудь на обед? — сухо поинтересовался Майкл.

— Да, через полчаса все будет готово.

Гордон обещал Нине позвонить сегодня вечером. Вики собиралась выйти из дому часа на два, когда дети уснут.

— Я не могу остаться даже выпить, но все равно спасибо, — быстро сказала она. — Может, надо сделать что-нибудь еще?

Но помощь Марсель больше не требовалась. Нина попрощалась и поехала домой.

— Марсель что-нибудь сказала? — спросил Гордон. Он сидел на краю двуспальной кровати, глядя в незашторенное окно на черное небо. На полу у него под ногами валялись игрушки и детская одежда.

— Нет, — ответила Нина.

Это был один из их грустных и довольно бессмысленных телефонных разговоров. Иногда они забывали о разделяющем их расстоянии и разговаривали так, как будто касались при этом друг друга, но сегодня все, что они говорили, ни в малейшей степени не передавало того, что оба чувствовали. Они оба не понимали, зачем вообще ведут этот разговор, бросая в пространство ничего не значащие реплики.

— Когда я увижу тебя? — спросила Нина, накручивая на палец телефонный шнур.

— Я не знаю. Пока не знаю. На этой неделе вряд ли получится. И Эндрю ворчал вчера по поводу моих частых исчезновений.

Нина удивилась про себя, почему это Гордон должен отчитываться перед Эндрю, но вслух сказала:

— Это так сложно? Ну, тогда извини.

— Тебе не за что извиняться, — с усилием произнес Гордон, явно желая перевести разговор на другую тему. — Я люблю тебя.

— Я знаю, — бесстрастно ответила Нина.

Было ясно, что тон их разговора уже не изменится, что ни один из них не может предложить другому ничего в утешение. Гордон представил себе, что произошло бы, если бы он оставил дом и детей и поехал прямо к ней.

— Я еще позвоню тебе, — пообещал он.

— Да, позвони пожалуйста.

Нина повесила трубку, желая первой прекратить разговор.

Наступил вечер рождественского представления.

Нина не хотела идти, но когда подошло время, неожиданно для самой себя оказалась вместе с другими людьми, желающими посмотреть на представление на лужайке перед собором. «В конце концов, — сказала она себе, — ведь нельзя же вечно прятаться в доме».

Помещение капитула было полно народу. Нина медленно прошла вдоль рядов в поисках свободного места. Проходя, она кивала знакомым, которых замечала среди зрителей. Наконец, она нашла свободное место, довольно далеко от всех, кого знала, и села, сложив руки на коленях.

Майкл и Марсель сидели впереди, между ними крутился Джонатан. Марсель явно волновалась за Дейзи. С другой стороны от нее сидела Стелла Роуз. С отчужденным выражением лица она разглядывала окна. Джимми Роуз был католиком и очень редко соглашался сопровождать жену в «большой сарай», как он непочтительно называл собор. Через несколько рядов от них сидели Фросты с Тоби, облачившимся по такому случаю в черный пиджак. По традиции они поедут к Уикхемам выпить после представления. Дженис знала почти всех в зале и не успевала кивать головой проходящим.

Нина увидела, как вошло семейство Клеггов. Ханна была в норковом жакете по колено, с которым удивительно удачно контрастировали ее белокурые волосы. Ханна держала за руку Лауру, а Дарси вел Фредди. На малышах были двубортные синие курточки с вельветовыми воротничками. За отцом шли Кэтти и Люси, собирая дань бросаемых тайно или явно восхищенных взглядов. За близняшками шел крупный светловолосый юноша, которого Нина никогда раньше не видела. Когда молодой человек повернулся в профиль, пробираясь между рядами, она уловила черты фамильного сходства с Дарси.

Нина перевела взгляд со спутников Дарси на другой ряд. Когда она увидела Гордона, ее охватила ставшая уже привычной в таких случаях внезапная дрожь. Две старшие девочки сидели между ним и Вики. Вики сидела в конце ряда с белым свертком в руках. Волосы ее были коротко подстрижены и обильно побрызганы лаком. Все четверо смотрели прямо перед собой — образцовая семья, спокойно ожидающая начала представления.

Двери капитула справа от Нины отворились, и парами вошли хористы в белоснежных стихарях.

Они запели, и в зале воцарилась тишина.

— Однажды в городе царя Давида, — тянул хор.

Уильям Фрост пел соло. Его прекрасный голос, чистый и сильный, поднимался под своды здания. Через те же двери вошли двое детишек, изображавших Иосифа и Марию. На Марии было голубое одеяние, которое Нина видела недавно висящим на стуле в гостиной Марсель. Лицо девочки было перекошено от страха и волнения. Рядом с ней шел мальчик, одетый в серое, с маской ослика, которую сделала Нина, на голове.

Нина, Стелла Роуз, все графтонские парочки сидели под величественными сводами капитула, следя за сюжетом рождественской пьесы. Перед ними проходили пастухи в серых робах и короли в шикарных одеждах, подносящие подарки младенцу Христу, поющие и произносящие тщательно заученные уроки из Евангелия. Святое семейство, ангелы в белых одеждах и животные в масках склонились над колыбелькой. Дейзи Уикхем и Уильям Фрост вместе со школьным хором пели хорал, и серьезные лица детишек, казалось, отражали непознаваемое таинство Рождества Христова.

Пьеса была простой и великой одновременно.

Нина была тронута, она чувствовала, что то же самое испытывают люди, сидящие вокруг, ощущала себя единым целым со всем залом, к ней вновь вернулось ощущение покоя и защищенности, которое она не испытывала с тех пор, как девочкой присутствовала в этом же соборе на подобных празднествах.

Почти в самом конце представления Хелен начала плакать. Вики попыталась успокоить девочку, и Нина увидела лицо Гордона в тот момент, когда он наклонился к жене. Оно было другим, совсем незнакомым — словно это было лицо любого из сидящих в зале мужей и отцов, а не мужчины, который был ее любовником.

Вики с малышкой на руках выскользнула из капитула. Ее проводили понимающими улыбками. Щеки Вики горели, но голова была высоко поднята.

Зал встал, чтобы спеть последний хорал вместе с хором. Знакомые слова и музыка вновь заставили Нину почувствовать себя ребенком, стоящим рядом с родителями на том же самом месте и поющим тот же самый хорал. И, как будто воспринимая мир упрощенным, несовершенным сознанием ребенка, Нина вдруг остро пожалела, что некому прийти на смену той девочке, которой была она когда-то, что у нее нет своего ребенка, который встал бы на ее место.

Когда пьеса окончилась, Нина продолжала сидеть на месте, пока практически все присутствующие не покинули зал. Гордон прошел мимо с Эндрю и Дженис, не заметив ее. Клегги помахали Нине, а высокий молодой человек, который был, должно быть, сыном Дарси, кивнул, как будто был уверен, что хорошо знает ее. Когда Нина решила, что все ушли достаточно далеко, она тоже прошла через двери капитула и спустилась по ступенькам нефа. Нина посмотрела вверх на так хорошо знакомые готические арки, опиравшиеся на колонны. Именно отсюда начал тогда Гордон экскурсию по собору.

Нине не хотелось выходить через западные двери, так как она знала, что графтонские парочки наверняка соберутся на лужайке около елки, чтобы начать рождественский праздник. Если кто-то станет искать ее, пусть думают что она вышла с северной стороны.

Нина присела в тени нефа. Органист играл знакомую мелодию. Наверху, на галерее, горел свет.

Нина задумалась, не стоит ли ей помолиться, но не нашла слов, чтобы поведать Господу о своих грехах.

Через некоторое время один из служителей подошел и остановился около Нины. Это был очень высокий молодой человек, и сутана была ему коротковата.

— Боюсь, что собор уже закрывается, — произнес он, Нина оглянулась. Вокруг действительно никого уже не было.

— Я иду домой, — сказала она, улыбаясь юноше.

8

В канун Рождества Уилтон-Манор, резиденция Клеггов, был освещен, как крупный теплоход, стоящий на якоре среди моря припаркованных машин.

Майкл и Марсель Уикхем прошли расстояние от машины до дома молча, но, как только отворилась дверь, натянули на лица улыбки и, оживленные, вошли в дом.

Марсель сразу бросилась в глаза рыжая шевелюра Джимми Роуза. Близняшки Дарси были обе в обтягивающих легенсах, рядом с ними стоял Гордон Рэнсом, вежливо слушая Ханну Клегг, что-то шептавшую ему. На Ханне было облегающее платье из золотой парчи, скрывавшее только то, что никак нельзя было обнажить.

Марсель взяла с подноса, который проносили мимо, бокал шампанского и немедленно осушила почти половину. Вырвавшись наконец из дома, Марсель рада была возможности выпить и поболтать со знакомыми. Как будто бы от выпитого давление внутри ее головы уравнялось, наконец, с наружным давлением — Марсель вдруг почувствовала, как буквально врывается в нее гомон вечеринки — она слышала музыку, голоса, звуки приветствий. Настроение начинало подниматься.

— Марсель, Майкл, наконец-то, — рука Дарси Клегга обняла ее за плечи.

— Счастливого Рождества, Дарси!

— Вы уже запаслись выпивкой? Нет, это не выпивка, это только половина выпивки. Позволь мне долить тебе.

Шампанское заструилось в бокал Марсель. Майкл оставил ее. Она видела Дженис, чету Келли и еще дюжину знакомых, столпившихся в холле у елки и сидящих в гостиной. Марсель позволила увлечь себя навстречу поцелуям, приветствиям, сплетням, крепко сжимая в руках стакан.

Гордон увидел, как она вошла. И тут же невольно поискал глазами Нину. На ней было черное простое платье, и в нем она выглядела еще более худой, чем обычно. Глаза их на секунду встретились, затем оба отвели взгляд.

Дом сиял. Повсюду горели камины и были развешаны гирлянды из еловых веток, светились разноцветные фонарики. За приготовлениями следила Ханна и ее приемные дети, потому что Дарси был, как никогда, занят работой. Младшим Клеггам разрешено было встретить первых гостей, но сейчас дети уже спали наверху, повесив у кроваток чулки со своими именами, взрослые же дети Дарси, все трое — явно были украшением вечера.

Люси, Кэтти и Барни пригласили компанию своих сверстников, и эти юноши и девушки, пестро и разнообразно одетые, выделялись ярким пятном на довольно спокойном фоне вечеринки. Они все время просили диск-жокея играть никому незнакомые современные хиты, вместо милых сердцу мелодий шестидесятых и семидесятых, под которые обычно отплясывала компания, да и танцевала молодежь по-другому — в кругу, а не парами, нелепо размахивая руками.

Родители Графтона, оставившие своих родителей сидеть с внуками, вдруг обнаружили, что между ними и их детьми существует еще одно поколение младших.

Майкл и Дарси стояли плечом к плечу, наблюдая за молодежью. Майкл отказался от шампанского, отдав предпочтение виски. Стараясь заглушить шум голосов, он сказал Дарси:

— Ты когда-нибудь думал, что постареешь? Мы, дети шестидесятых, привыкли жить так, как будто у каждого дома припрятана склянка с эликсиром молодости, и все будет вечно идти так, как сейчас. Тем труднее сознавать теперь, что все прошло, все растрачено или унаследовано вот этими молодчиками, — Майкл показал стаканом в сторону танцующих, выплеснув при этом немного виски, так как был уже не вполне трезв.

Дарси пожал плечами.

— Никогда не думал, — сказал он, — что врачи тоже увлекаются всеми этими глупостями, которые проповедуют хиппи. Я был ребенком пятидесятых, мне больше всего на свете хотелось иметь то, чего не было v моего отца. Так что взрослел я не очень быстро.

Дарси выглядел озабоченным. В разговоре с Майклом Уикхемом участвовала лишь часть его сознания. За весь вечер он забыл о своих тревогах всего лишь раз, захваченный всеобщим весельем, но затем заботы вновь наползли на него, как змеи, притаившиеся среди камней.

Майкл удивленно взглянул на него, впервые заметив, что сегодня Дарси не стремится с обычным в таких случаях рвением играть роль гостеприимного хозяина. Он казался усталым, а его загорелое лицо приобрело землисто-серый оттенок. «Уж не болен ли он?» — подумал Майкл.

— Ну что ты, Дарси, ты всегда был примером для всех нас. Уж тебя-то никто не упрекнет в приверженности пережиткам идеализма хиппи. К тому же тебе есть что показать тем, кто быстро повзрослел — Уилтон-Манор, несколько машин, жены и дети. Твой дом — настоящий эпицентр жизни Графтона.

Дарси не попался на эту удочку. Отвернувшись от танцующих, он сказал:

— Давай налью тебе еще выпить. Большую часть этой порции ты разлил.

Джимми Роуз не ощущал с такой силой, как Майкл, минусов среднего возраста. У него не было детей, чтобы дышать ему в спину, а жена, слава богу, прекрасно понимала, что на вечеринках не стоит ходить за ним по пятам. Сегодня Джимми имел полную свободу наслаждаться видом обтянутых лайкрой бедер Люси Клегг и любоваться цветными ленточками, которые она вплела в волосы. Джимми млел в предвкушении очередной интрижки.

Близнецы увлекли его танцевать, взяв под руки с обеих сторон. Они, улыбаясь, делали не вполне понятные ему движения пальцами и виляли в такт музыке изящными бедрами. Никто из этих бестолковых юнцов, кривляющихся рядом, кажется, не претендовал ни на одну из девушек. Джимми обвил рукой талию Люси и несколько секунд танцевал, прижавшись щекой к ее щеке. От девушки пахло молодостью и свежестью.

Завершив свою первую атаку, Джимми понимающе улыбнулся Люси и взял с проносимого мимо подноса бокал шампанского. Джимми пил довольно много, и единственное действие, которое обычно оказывал на него алкоголь, заключалось в том, что увеличивалась способность Джимми нарываться на неприятности.

Чуть позже он заметил в другом конце комнаты для танцев Марсель Уикхем. Она стояла одна. Джимми оставил сестер Клегг и их друзей, пританцовывая, двигался вдоль толпы, пока не оказался рядом с Марсель.

— Потанцуешь со мной? — спросил Джимми.

— Да, — не изменив сердитого выражения лица, она протянула ему руки. Марсель и Джимми являли собой довольно странное зрелище, старомодно вальсируя среди прыгающей молодежи. На ней было длинное платье из темно-зеленой тафты, прилипавшее к ногам. Голова Марсель безжизненно упала на плечо Джимми. У духов ее был тяжелый и терпкий аромат. Совсем не так пахло от Люси. А жаркое тепло кожи Марсель еще усиливало запах.

— А ты вообще хочешь танцевать? — спросил Джимми.

— Не очень, — призналась Марсель.

— Тогда пойдем лучше посидим где-нибудь.

Джимми взял ее за руку и повел за собой. Марсель смотрела на его широкие плечи и рыжие волосы, растущие сзади на шее, напоминавшей ей холку бычка.

Джимми знал дом Клеггов как свой собственный. Он открыл дверь в крошечную комнату под лестницей. Это была то ли оружейная, то ли кладовая: здесь висели старые пальто и макинтоши, валялись рыболовные снасти, рюкзаки, старые стулья и разный спортивный инвентарь. Как и предполагал Джимми, в комнатке никого не было.

Марсель опустилась на стул, с глубоким вздохом откинув голову назад.

— Перебрала шампанского, — пояснила она, проглатывая одновременно смешок и икоту.

Джимми сел рядом с ней. Он повернул ее руку тыльной стороной вверх и приложил губы к выступающей на сгибе вене. Марсель казалось, что она смотрит на его склоненную голову с огромного расстояния.

— Расскажи мне все, — сказал он, не отрывая губ от руки Марсель.

— Нечего рассказывать.

Джимми поднял голову и обнял Марсель.

— Нет, есть. Я же вижу, что есть.

Джимми подался вперед, так что теперь губы его касались выступающей из-под темно-зеленого топа груди Марсель.

Марсель знала, что между грудями пролегает вертикальная морщинка. Она боялась, что пудра, которой она воспользовалась, может превратиться в серое грязное пятно, попав в эту складку. Неожиданно Марсель почувствовала себя смущенной и неопытной, неловкой и очень застеснялась несовершенств своего тела. Майкл не посчитал нужным сказать ей, что она хорошо выглядит, когда они отправлялись на вечеринку. Он вообще последнее время забывал сообщать ей об этом.

— Джимми, не надо, — сказала Марсель.

— Почему бы и нет? Разве тебе не приятно?

Сам Джимми чувствовал себя прекрасно. В этот момент он любил Марсель, хотя одновременно не переставал любить и Ханну, и Дженис. Джимми нравились все женщины с их такими разными фигурами, цветом лица и запахом, они напоминали ему блюда, расставленные на огромном столе, и то, что ему навряд ли удастся попробовать каждое, нисколько не умаляло аппетита Джимми.

— Да, — грустно сказала Марсель. — Это приятно, но только не сейчас.

— А когда? — ухмыльнулся Джимми. — Когда Майкл в больнице?

— Ты же знаешь, что я не это имела в виду, — возразила Марсель.

Джимми есть Джимми, это знали все женщины их компании. Марсель всегда достаточно мягко и с некоторой долей сожаления отвергала его притязания. Она не знала, что делали в таких случаях остальные, не спрашивала об этом даже Дженис, хотя, когда поблизости не было Стеллы, они частенько шутили по поводу поведения Джимми.

— Какая жалость! Ну что же, давай просто поболтаем. Расскажи старине Джимми о своих бедах.

На глаза Марсель неожиданно навернулись слезы.

— Ничего страшного, — заставила она себя произнести. Просто быт заел.

— Только это? — настаивал Джимми.

Кончиками пальцев он провел от запястья к ее локтю. Марсель смотрела на его движения как зачарованная, жалея, что выпила сегодня много шампанского. Выпивка всегда развязывала ей язык. Марсель колебалась, пытаясь изобрести какую-нибудь отговорку, но слова, казалось, сами вдруг полились из нее, как ни пыталась она сдержаться, как ни боялась разрушить раз и навсегда миф о счастливом замужестве.

— Нет, не только это, — говорила Марсель. — Гораздо больше. Или гораздо меньше, как посмотреть. Майкл… как будто бы куда-то уходит, отдаляется. Не в прямом смысле уходит, хотя, о, Боже, дома он бывает все меньше и меньше — больница, пациенты, всякие там комитеты волнуют его гораздо больше, чем мы. Но я имею в виду не только это. Майкл как бы ушел в себя, захлопнув дверь перед моим носом. Сначала я злилась, потом мне стало горько и обидно, почувствовала, что он наплевал на все мои надежды, на все мои желания, а я ведь по-прежнему его жена, мне хочется чувствовать себя любимой. Я просто не могу без этого.

Марсель перевела дыхание.

— Я не могу понять, в какой именно момент мы перестали быть партнерами и начали становиться врагами. Как будто мы теперь по разные стороны какой-то невидимой линии фронта. Сколько ни оглядываюсь назад, никак не могу понять, когда же это произошло, только знаю точно, что теперь это именно так. Мы начинаем ссориться, споры наши ничем не кончаются, потом в доме воцаряется тишина, иногда мы убийственно вежливы друг с другом, а затем опять споры, споры, споры.

Теперь Марсель рыдала, уже не стесняясь Джимми. Слезы горячими ручьями текли по ее лицу. Наверняка останутся следы.

— Ну-ну, — бормотал Джимми, — бедная старушка Map, бедняжка. Не плачь.

Он достал из кармана огромный белоснежный носовой платок и протянул его Марсель. Та высморкалась и вытерла губы, пытаясь унять рыдания.

— Например, сегодня вечером. Мы опаздывали, и я волновалась, а потом мое волнение сделало нас обоих злыми и раздражительными, и мы поссорились.

— Ты не любишь опаздывать, ты не любишь всего, что против правил, ты замечаешь при этом такие мелочи, которые никто, кроме тебя, не замечает. Ты постоянно стремишься к совершенству.

— Я? Да нет, не думаю. А вы со Стеллой? Вы счастливы друг с другом?

Глядя на Джимми сквозь пелену слез, Марсель вдруг увидела его совсем по-другому, как будто с него слетела маска, обнажив лисьи черты лица и лисью хитрость, светящуюся в глазах.

— О, мы со Звездочкой давно уже живем каждый по своей системе, — ответил он. — Так делают многие, кто живет в браке подолгу, разве я не прав?

Марсель вспомнилась высокомерная, полная чувства собственного достоинства сдержанность Стеллы во время вечеринок, на которых Джимми во всю флиртовал, перешептывался и целовался по углам с другими женщинами. Она вспомнила, что и сегодня Стелла была совсем рядом, когда Джимми танцевал с близняшками Дарси Клегга — отплясывала рядом с Эндрю Фростом. Роузам не оставалось ничего другого как иметь каждому свою систему.

— Майкл и я любили друг друга, — продолжала Марсель. — Я думала, это продлится вечно, оказалось, что нет. Теперь я ни за что не поверю, что Майкл любит меня.

— Может, все не так плохо, — сказал Джимми. — Я просто уверен в этом. Или ты думаешь, что у него есть кто-то еще?

— Нет, — покачала головой Марсель. — Кажется, он слишком холоден и для этого, весь заморожен изнутри.

— А у тебя есть кто-нибудь другой?

— Конечно, нет.

Секунду они сидели молча, прислушиваясь к музыке, доносящейся из комнаты для танцев. Вечеринка была в самом разгаре. Марсель постепенно приходила в себя и начинала сожалеть о том, что позволила себе расплакаться, пусть даже в пустой кладовке в присутствии одного лишь Джимми Роуза. Теперь она судорожно пыталась сообразить, что же такое надо сказать, чтобы ее откровение, казавшееся еще минуту назад самой важной вещью на свете, стало для Джимми событием малозначительным, которое не стоит лишний раз вспоминать, уделять ему внимание.

— Наверное, все дело в возрасте, — сказала она. — Небольшое охлаждение перед новой вспышкой взаимной симпатии.

— Наверное, — Джимми пожал плечами. Затем он сжал руку Марсель в кулак и положил ей на колено. Вид у Марсель был такой, как будто она готова вот-вот ударить кого-то.

Отчасти желая сгладить впечатление от своей истерики и отвлечь от себя внимание, отчасти — вознаградить хоть как-то Джимми за этот миг тепла и взаимопонимания, Марсель улыбнулась и сказала:

— Разумеется, эти проблемы не только у нас с Майклом.

Джимми вопросительно посмотрел ей прямо в глаза.

— Наверное, все проходят через это, только, конечно же, по-разному, — Марсель было приятно чувствовать себя частью целого, к тому же ей так хотелось поделиться тем, что она знала. — На днях я видела Гордона. Он был с Ниной Корт. Они вместе ехали в ее машине.

Как только у Марсель вырвались эти слова, она тут же пожалела об этом. Она снова улыбнулась Джимми, но на сей раз улыбка вышла несколько виноватой.

— Вместе? — переспросил Джимми.

— О, да. Не могу сказать тебе точно, как я определила, что между ними что-то есть, но мне это сделалось ясно сразу же, как только я их увидела. Тут не может быть ошибки, это уж точно. Они были в ужасе, когда увидели меня.

— Еще бы, — осклабился Джимми.

На лице Джимми светилось удовольствие, он улыбался, хищнически прищурив глаза, и так разволновался, переваривая полученную информацию, что, казалось, совсем забыл о присутствии Марсель. Он даже высунул язык от удовольствия. Взглянув на него, Марсель почувствовала вдруг отвращение, сама не понимая почему.

— Как интересно, — мурлыкал Джимми, обращаясь скорее к самому себе, чем к Марсель. — Как все это интересно. Тебе не кажется? — наконец он вспомнил о ее присутствии.

— Не знаю, — задумчиво произнесла Марсель, — может быть, и да, если только тебе удается абстрагироваться и не переживать по этому поводу. — У нее было такое чувство, как будто Нина, Гордон и Вики превратились в какие-то микроорганизмы, которые двигаются, делятся и вновь соединяются внутри пробирки под пристальными наблюдениями Джимми Роуза. — Ты ведь никому не расскажешь, правда? — спросила она.

— Ты же меня знаешь, — опять касаясь руки Марсель, ответил Джимми.

Марсель неохотно кивнула.

— Думаю, нам пора присоединиться к остальным, — сказала она.

Джимми приблизился и поцеловал ее в губы, но не страстно, а легко, нежно, как бы на прощание.

— Да, действительно пора, но сначала тебе стоит сходить привести в порядок лицо.

Выйдя из кладовки, они пошли в разные стороны.

Джимми, засунув руки в карманы, окунулся в веселящуюся толпу, подходя выпить и пошутить то к одной, то к другой группе. Добравшись до буфета в столовой, он насладился превосходной едой, доставленной специальной фирмой, обслуживающей банкеты и вечеринки. Затем Джимми спрятался за занавеской и, усевшись на подоконник, стал наблюдать за входящими в комнату, пока ел.

Он увидел Нину в черном платье и отметил про себя, каким грустным и усталым делалось ее лицо, когда она считала, что никто ее не видит. Он увидел Гордона, который с преувеличенным вниманием усадил Вики на самый удобный стул, затем принес ей тарелку с едой, приборы и салфетку, а когда она склонилась над тарелкой, стал смотреть через ее голову на стоящую в этот момент к нему спиной Нину. Зрачки его сузились, и Джимми мог ясно прочитать в глазах Гордона страстное желание.

Джимми задумчиво тянул вино из бокала. Вино было превосходным. Дарси никогда бы не потерпел, чтобы в его доме подавались дешевые напитки. Джимми провел несколько весьма приятных минут, подсчитывая в уме, во сколько же обходится Клеггам этот ежегодный рождественский прием.

Еще со своего наблюдательного пункта Джимми увидел Эндрю, раскрасневшегося от выпитого шампанского, за ним вошли Дженис и Марсель, которая уже успела вновь напудрить лицо. Ханна, слегка покачиваясь на высоких каблуках, со смехом делала вид, что насильно загоняет всю компанию в столовую. За ней шел Майкл Уикхем, ведя под руку его собственную жену. Джимми попытался представить себе, что бы он испытал, если бы видел сегодня Стеллу впервые. Пожалуй, он бы и сейчас оказался под впечатлением ее таинственности, исходящей от нее атмосферы чего-то неземного.

Единственного человека, которого Джимми хотелось сейчас увидеть — Дарси Клегга, — среди вошедших не было. Джимми оставил свою грязную тарелку на подоконнике и отправился его искать.

Дарси сидел в гостиной у камина, грея руки перед огнем, покуривая и наблюдая за своими гостями.

— Здорово, дружок, — растягивая слова и пощелкивая пальцами по бахроме, которой был отделан пиджак Дарси, произнес Джимми.

Дарси ничего не ответил. Между ним и Джимми было молчаливое соглашение, что они нужны друг другу как объекты для слегка агрессивного подшучивания, но сегодня у него не было ни сил, ни желания пикироваться с Джимми, который уже устроился рядом, поглядывая через открытую дверь на то, что происходит в другой комнате. У Дарси уже не впервые появилось такое чувство, что из-за несоответствия их размеров они с Джимми смотрятся рядом несколько нелепо.

— Сегодня почти все в сборе, — заметил Джимми.

— Да, в последний раз мы собирались вот так на Хэллоуин.

— Да, действительно. Тогда мы впервые увидели тебя рядом с прекрасной дамой, которая теперь, увы, для тебя потеряна.

— Ради кого потеряна? — поинтересовался Дарси.

— Ради Гордона Рэнсома.

Оба замолчали, оценивая каждый про себя эффект сказанного. Течение их мыслей, казалось, можно было даже услышать. Джимми, пожалуй, остался доволен результатом. Ему всегда нравилось осаживать Дарси, который был уверен в своей сексуальной неотразимости.

— Откуда ты знаешь? — спросил наконец Дарси.

Джимми пожал плечами.

— Спроси кого хочешь из наших женщин, — сказал он. — Они всегда в курсе подобных событий.

К удивлению Джимми, Дарси вдруг расхохотался. Смех был абсолютно искренним, Джимми не услышал в нем ноток смущения и разочарования, которые ему так хотелось вызвать в Дарси.

— Гордон Рэнсом? — смеялся Дарси. — Действительно? Что ж, в таком случае ему повезло. Все равно кто-то должен был оказаться на его месте.

— Разве не ты? — ехидно поинтересовался Джимми.

Дарси все еще смеялся.

— Тебе следовало бы знать, Джеймс, что я живу на белом свете не для того, чтобы претворять в жизнь твои фантазии. Судя по твоим словам, Вики тоже уже в курсе дела?

— Думаю, нет. Пока нет. Но, думаю, скоро узнает.

Джимми испытывал раздражение, он выдал ценную информацию, но не добился того, чего хотел. Дарси похлопал его по плечу.

— Счастливого Рождества, Джимми, — в его голосе ясно слышался триумф.

Джимми не совсем понимал причину радости Дарси. Он посмотрел на часы, пытаясь скрыть свои эмоции.

— Спасибо, — ответил он на поздравление. — Тебе того же. И благодарю за прекрасный вечер. Мне уже пора.

— Так рано?

— Я собираюсь на полуночную мессу.

— Извини, я совсем забыл об этом. Помолись там за нас грешных, Джим.

Джимми вышел в темную морозную ночь. Он нашел свою маленькую машину в ряду огромных шикарных автомобилей. Стеллу обещали подвезти домой Фросты.

Вики сидела в кресле в углу огромной спальни Клеггов и кормила грудью Хелен. Несколько минут назад ее нашла Мэнди, горничная Клеггов, чтобы сообщить ей, что наверху плачет ребенок. У Вики возникло странное и одновременно приятное чувство удаленности от всего и всех, когда из шума и света вечеринки она вошла в сумрак спальни и занялась такими знакомыми и обычными для нее вещами — перепеленала девочку и приступила к кормлению. Сначала Хелен впилась в грудь и принялась жадно сосать, затем движения ее щечек сделались более равномерными, она сосала, постепенно засыпая. Вики начала баюкать ее, напевая что-то такое, не имеющее определенного мотива, но действующее явно успокаивающе и на девочку, и на нее.

Здесь ее и нашел Дарси.

— Ничего, если я войду? — поинтересовался он.

Вики улыбнулась, слегка смущенная тем, что он слышал ее довольно бездарное пение.

— Конечно, входи. Это ведь твоя спальня.

Вместо того, чтобы начать обыскивать комнату в поисках свежей рубашки или чистого носового платка, как предполагала Вики, Дарси подошел прямо к ней и присел рядом. Он аккуратно пальцем отвернул край байковой простынки, чтобы ему видно было лицо Хелен.

— Она красивая, — нежно произнес Дарси.

Пол под ногами вдруг завибрировал от раздававшихся внизу звуков бас-гитары. Снизу раздались крики и звук бьющегося стекла.

— Это не в оранжерее? — спросила Вики.

— Плевать мне на оранжерею, — отозвался Дарси.

Он опустился на колени и подсунул ладонь под головку ребенка. Под теплой кожицей Дарси ощутил нежную твердость детской головки. Шум вечеринки затих для него, он ничего сейчас не слышал. Поглаживая маленькую головку, Дарси почувствовалнеожиданно блаженство и умиротворение. Беспокойство, страхи, заставлявшие его жить в постоянном напряжении, как будто все улетучилось куда-то. Он забыл о вечеринке, о Ханне, о Джимми, о всех своих делах и заботах, о грозящих ему неприятностях.

Сейчас для Дарси существовало только то приятное волнение, которое он испытывал, находясь так близко от Вики Рэнсом и ее ребенка. Ему казалось, что он может разглядеть молекулы воздуха, броуновское движение атомов, таких крошечных и простых, в то же время необходимых частиц.

Дарси боялся даже дышать, чтобы не нарушить эту возникшую между ними тремя близость, наполненную воздухом, светом и теплом. Очень мягко, осторожно шевеля пальцами, он погладил Хелен еще, затем еще раз. Дарси услышал легкий вдох и причмокивание. Ребенок отпустил грудь Вики. Дарси убрал руку, и Вики положила девочку на колени.

— Съела только половину, — пояснила Вики. Та естественность, невозмутимость, с которой она отреагировала на присутствие Дарси, наполнили его одновременно удивлением и каким-то необъяснимым удовольствием.

Нимало не смущаясь под взглядом Дарси, Вики убрала грудь в чашечку бюстгальтера, застегнув его спереди на крючки. Затем высвободила левую грудь.

Дарси увидел тяжелую округлость наполненной молоком груди, покрытой сеточкой голубых вен, их было особенно много вокруг блестящего темно-коричневого соска, который, как показалось Дарси в том состоянии транса, в котором он сейчас находился, был направлен прямо на него, как будто предлагал себя.

Согнувшись над малышкой, лежавшей на коленях матери, Дарси сомкнул губы вокруг соска. Он услышал резкий, удивленный выдох Вики, не нарушенное ничем дыхание младенца. Рот Дарси наполнился сладковатым вкусом грудного молока. Эффект был самым неожиданным: происшедшее вернуло Дарси в те годы, когда он мальчишкой любил наблюдать, как мать кормит младшего братишку, и он испытывал теперь то же ревнивое чувство собственника, а память повела его дальше, вслед за этим воспоминанием предлагая другое — то, как необходима была ему мать, когда сам он был грудным младенцем. Дарси понимал все это взрослой часть своего сознания, но остальная его часть была охвачена страстным желанием, которое быстро сменило все чувства, нахлынувшие после того, как губы его соединились с теплой упругой грудью Вики. Дарси почувствовал, как Вики положила руку ему на затылок. Она не пыталась оттолкнуть его, так же как не пыталась приблизить, просто держала — и все, как за несколько секунд до этого держала головку ребенка.

Если бы не ребенок между ними, Дарси толкнул бы Вики на кровать, подмял бы ее под себя.

Чувствуя одновременно душевную и физическую боль, Дарси разомкнул губы. Он тут же увидел, как из обнаженной груди забила тонкая струйка молока, грозя испачкать вечернее платье Вики. Дарси остановил ее, приложив к соску палец, а затем облизал ноготь. Вкус молока вызвал в нем новый прилив желания, который был однако уже не таким сильным — скорее эхом первого. Ему хотелось слиться с Вики и забыть обо всем на свете — никогда раньше ему не хотелось так сильно быть с женщиной.

— Дарси! Дарси! — вывел его из оцепенения голос Вики.

Он заставил себя взглянуть ей в глаза. В них не было враждебности, только запоздалое удивление и — неужели такое возможно? — что-то похожее на ответный порыв.

Несколько секунд они сидели молча, глядя в глаза друг другу…

Расставшись с Джимми Роузом, Дарси немедленно отправился на поиски Вики. Им двигали вполне искреннее сочувствие и симпатия, но уже тогда он понимал, что хочет также посмотреть, в каком состоянии Вики, и при случае воспользоваться ее незащищенностью. Вики всегда казалась ему привлекательной, а в последние месяцы беременности и после рождения Хелен он находил ее даже еще более интересной. Пик его интереса к своим собственным двум женам тоже всегда приходился на те моменты, когда они ждали, а затем рожали и кормили его детей. Дарси всегда возбуждал вид женщины, поглощенной заботами о своем ребенке.

Вот и сейчас новый прилив желания Дарси почувствовал именно в тот момент, когда Вики опять приподняла Хелен и засунула сосок — его сосок — в ротик ребенка.

Вики смотрела на него, а не на Хелен. Он увидел, что у нее круглые карие глаза с золотистыми пятнышками на радужной оболочке. Дарси понял, что он влюблен в эту женщину и одновременно как бы ищет у нее покровительства, хочет спрятаться, раствориться в ней.

— О, Боже мой! — вслух сказал Дарси.

Он никому не позволит причинить ей боль. Ни ее ловеласу-мужу, ни этой тощенькой вдовушке, никому другому в Графтоне. Он будет защищать ее, заботиться о ней.

— Шшш, — Вики закрыла ладонью его рот, чтобы сдержать поток опрометчивых слов и обещаний, роившихся в его голове.

Дарси все еще стоял перед ней на коленях между постелью и огромным креслом в котором любила свернуться калачиком с модным журналом в руках Ханна. Шум снизу опять начал достигать его ушей. Дарси успел уже забыть, что в его доме продолжают выпивать и веселиться больше ста человек.

— Дарси? — на этот раз его имя произнесла Ханна, которая стояла в дверях за его спиной.

Дарси обернулся и взглянул на жену. Ханна вся, казалось, горела — пылали плечи поверх золота платья, на щеках проступали через толстый слой пудры два малиновых пятна. Шелестя юбкой, Ханна прошла в комнату.

— Я везде ищу тебя, — сказала она. — Один из друзей Барни кривлялся со стулом, притворяясь, что танцует с ним или что-то еще в этом роде, и умудрился выпасть через французское окно и рассечь руку. Ты разве не слышал шум?

— Да, слышал. Так значит, он пострадал? А Майкл Уикхем еще здесь? Или Дэвид Пойнтер? Или кого там еще из медиков мы умудрились позвать на этот чертов вечер?

— Чертов — самое подходящее слово. Майкл сейчас как раз осматривает его. Тебе лучше спуститься. Что вообще сегодня происходит со всеми?

Ханна смотрела на них в упор, щеки по-прежнему горели. Дарси поднялся с колен с некоторым усилием, недовольный тем, что обнаружил бремя прожитых лет в присутствии молодых женщин.

— Что? — пробормотал он.

Ханна злилась. Сейчас ее лицо напоминало ему лицо Лауры, когда та закатывала истерику. Дарси опустил глаза и увидел на обшлаге своего пиджака пятнышко от молока Вики.

— Не беспокойся, сейчас спущусь и во всем разберусь, — пообещал Дарси, покидая спальню.

Ханна холодно взглянула на Вики.

— У тебя есть все, что нужно?

Теперь вспыхнула Вики. Она почувствовала себя пойманной на месте преступления, как будто сейчас ее призовут к ответу за то удивительно греховное удовольствие, которое только что испытали они с Дарси. Ее еще больше смущало то, что она была не совсем одета, тяжесть ребенка на коленях, великолепие спальни Ханны.

— Да, спасибо, — ответила наконец Вики. — Сейчас покормлю ее, и пора искать Гордона, собираться домой. — И затем добавила, понимая, что должна что-то сказать, пусть даже это будет неправдой. — Дарси только составил мне компанию…

Ханна пожала плечами.

— Все в порядке. Я знаю, что нравится Дарси. Как-никак он мой муж.

Нина танцевала с Эндрю Фростом, когда один из юношей, дурачившийся, держа в руках один из металлических садовых стульев Дарси, оступился и выпал, из окна. Несколько секунд он лежал под стулом неподвижно, сверху на него сыпалось стекло, а в доме, где еще никто не успел понять, что произошло, продолжала звучать музыка.

Первым к пострадавшему подбежала Нина Корт. Стекло хрустело у нее под ногами. Она сняла с парня стул.

— О, Господи, — простонал он.

Подбежали остальные, послышались самые разнообразные советы и указания. Юноша поднял руку, из которой хлестала кровь.

— Господи, — повторил он.

Нина опустилась перед ним на колени. Она оперлась рукой о землю, почувствовав под ладонью острый осколок.

— Лежи спокойно, — сказала она. — Держи руку так, как сейчас.

К ним подошел Эндрю с большим белым носовым платком. Нина схватила его и начала перевязывать запястье поверх рубашки, уже успевшей пропитаться кровью.

— Крепче, крепче, — повторяла она себе. — Интересно, это артерия? — Лицо парня стало белее бумаги. — Не помню, через какое время надо ослабить жгут.

— Где Майкл? — кричал Эндрю. — Приведите сюда Майкла.

Нина услышала свой собственный голос продолжающий твердить пареньку:

— Все в порядке, все будет хорошо.

Толпа зашевелилась, пропуская Майкла Уикхема. Он снимал на ходу пиджак и засучивал рукава рубашки. Позади него шла Ханна Клегг.

— Давайте посмотрим, — сказал Майкл.

Он развязал жгут. Нина опять увидела кровь и почувствовала, что у нее начинает кружиться голова. Майкл мельком взглянул на нее.

— Все в порядке, — повторил он слова Нины. — Будет жить.

Кто-то помог Нине подняться на ноги.

— Повязка наложена прекрасно, — сказал кто-то за спиной Нины. — О, Боже, да вы тоже вся в крови. Посмотрите на свое платье.

Обернувшись, Нина узнала в говорящем старшего сына Дарси Клегга. Дженис Фрост что-то рассказывала ей о нем чуть раньше, но Нина не помнила, что именно.

— Не имеет значения, — сказала Нина, брезгливо поднимая руки, чтобы не касаться испачканного платья. Но пальцы уже были липкими от крови.

Барни взял ее за руку.

— Пойдемте, — сказал он. — Разрешите мне позаботиться о вас. С Томом теперь будет все в порядке.

Нина дала увести себя.

В кухне Барни заставил ее сесть, затем принес миску, наполненную теплой водой. Он вытер салфеткой ее руки, и когда полоскал салфетку в миске, Нина увидела, как окрашивается в бурый цвет вода. Это было как бы отражение пролитой крови.

— Вы сами тоже порезались, — сказал Барни.

Нина посмотрела на рассеченную кожу большого пальца.

— Всего-навсего царапина.

Барни достал из аптечки пластырь, выбрал кусочек подходящего размера и наклеил его на палец Нины. Она отметила про себя, что у юноши чистые белые руки, но почему-то потрескавшиеся на суставах, как будто он занимался тяжелой физической работой.

— Я — Барни Клегг, — сказал он.

— Я знаю. А я — Нина Корт.

Они пожали друг другу руки.

— Даже не знаю, что нам делать с вашим платьем.

На лифе и на юбке видны были липкие промокшие пятна.

— Пожалуйста, не надо беспокоиться, — сказала Нина. — Вы уже сделали все, что могли. — Теперь, когда все было позади, Нина почувствовала вдруг желание смеяться. — Просто я не переношу вида крови.

— Я тоже, — рассмеялся в свою очередь Барни. — Всегда первым убегаю, если кто-нибудь поранится.

— Значит, мы оба проявили сегодня чудеса героизма, — пошутила Нина.

Вечеринка опять переместилась в кухню — копошились сотрудники фирмы, доставившей продукты, убирая посуду, то и дело в поисках друг друга заходили гости, из комнаты для танцев вновь доносилась музыка. Нина увидела вдруг, что Гордон стоит в дверях и наблюдает за ними. Смех ее мгновенно прервался. Она хотела бы, чтобы Гордон подошел к ней и занял место Барни Клегга, но знала, что этого не произойдет. Он посмотрит, потом отвернется и будет делать вид, что не замечает ее присутствия, как делал это сегодня весь вечер, опасаясь, как бы кто-нибудь из гостей, поймав его взгляд, не догадался о той связи, которая существует между ними.

Майкл Уикхем привел в кухню все еще бледного Тома и заставил его сесть рядом с Ниной. Рукав его рубашки был обрезан, рука была перевязана и висела на чьем-то шелковом шарфике, ставшем импровизированной перевязью.

— С тобой все в порядке, мой мальчик? — дурашливо спросил его Барни.

— Да. Прошу у всех прощения. И вы извините за доставленное беспокойство, — сказал он Нине.

Гордон отвернулся, как и предполагала Нина. Она заставила себя улыбнуться Тому.

— Ничего страшного. Я рада, что ваша рана оказалась не такой опасной, как мне показалось вначале.

— Все равно, — сказал Майкл, — кто-то должен отвезти его в медпункт, чтобы на руку наложили швы. И это наверняка не я.

— Это моя работа, — вздохнул Барни. — Я пока еще в состоянии вести машину. Надеюсь, мы еще увидимся, — через плечо бросил он Нине. — Пошли, Томас, продолжим празднование в травмопункте среди пострадавших.

Когда они ушли, Майкл спустил рукава рубашки и начал шарить в кармане брюк в поисках запонок. Чисто машинально Нина протянула руку, в которой тут же оказались две изящных золотых цепочки. Нина вдела их в манжеты Майкла, как все время делала это для Ричарда.

— Прекрасно исполнено, — прокомментировал Майкл.

— Вы тоже неплохо поработали сегодня, доктор, — ответила Нина.

Майкл вздохнул:

— Один из недостатков моей работы — никогда не удается отдохнуть от нее целиком и полностью.

Нина увидела, что, когда Майкл Уикхем не хмурится, у него простое, доброе, очень приятное лицо.

— Выпьете со мной по последней? — спросил он. — Прежде чем мы отправимся домой. Настоящей выпивки, а не этого дурацкого шампанского.

— Спасибо, с удовольствием, — ответила Нина, убедившись, что Гордона не видно нигде поблизости.

Гордон шел через холл, когда из темноты выступила Марсель и взяла его за руку. Гордон остановился. Мимо прошел Дарси, но он был занят своими мыслями и, не заметив их, направился в кухню.

— Чувствую себя сегодня как Летучий Голландец, — грустно произнесла Марсель. — Мы не могли бы поговорить минутку?

Гордон посмотрел на пальцы Марсель с ярко-красными ногтями, держащие его за рукав пиджака. У Марсель были ловкие руки домашней хозяйки, и ярко-красный лак выглядел не вполне уместно. Мысли Гордона целиком и полностью были заняты Ниной.

— Поговорить? Конечно! — ответил Гордон, ощущая надвигающуюся катастрофу.

— Пойдем сюда, — предложила Марсель, открывая дверь кладовки. На столе все еще стоял пустой бокал, оставленный Джимми Роузом.

— Ох уж эти вечеринки! Собираемся, пьем, болтаем, веселимся. Веселимся, чего бы это ни стоило, — Марсель потерла рукой шею в том месте, где пульсировала голубая жилка. Она очень устала.

— Марсель, — Гордон вопросительно смотрел на нее, — так что ты хотела мне сказать?

Марсель кивнула, чувствуя, как тяжелеет голова. Неужели только сегодня вечером Джимми поцеловал ее в этой самой комнате, и она еще боялась, что он заметит следы пудры на груди? Казалось, что с тех пор прошла вечность.

— Я знаю, это не мое дело, — начала Марсель, но тут же осеклась. — Извини, Гордон, я понимаю, наверное, именно это и говорят все старые сплетницы.

— Не знаю, — холодно ответил Гордон. — А ты что, прислушиваешься к сплетням?

Марсель вновь почувствовала, что готова разразиться обвинениями, тем более что обвинения эти были не беспочвенны.

— Что же, хорошо, Гордон. Я скажу тебе все как есть. Ты знаешь, что я увидела случайно на днях, и ты должен был уже догадаться, что до сегодняшнего дня я никому не обмолвилась об этом ни словом, даже Майклу.

— Что ж, ты была права в самом начале. Это действительно не твое дело, — резко оборвал ее Гордон.

Марсель почувствовала, что начинает злиться.

— Даже несмотря на то, что Вики — моя подруга? — спросила она.

— Наверное, вполне дружески будет не делиться с нею дурацкими догадками, которые возникли из беглого взгляда на двоих людей. Ты могла увидеть не совсем то, что было на самом деле, и неправильно это истолковать.

— Но ведь я не ошиблась, не так ли?

Гордон ничего не ответил. Марсель продолжала, желая поскорее покончить с разговором и вырваться из этой дурацкой комнаты.

— Что же, все примерно так, как я и думала, хотя я не очень-то могла себе представить этот наш разговор. Мы знаем друг друга достаточно хорошо, не так ли? Я хотела пообещать тебе держать язык за зубами, но, к сожалению, уже не справилась с этой задачей. Я рассказала об этом Джимми Роузу.

— Ты рассказала Джимми? — повторил Гордон.

Гордон вдруг живо представил себе, как лисья головка Джимми наклоняется поближе к сидящим в кружок и внимательно слушающим его людям и губы его шепчут потрясающую новость, которую сообщила Джимми Марсель. А затем все поочередно поворачиваются, оказываются в центре кружка других голов и начинают шептать, шептать, шептать… И у всех этих людей почему-то были губы Джимми. Затем круги расширяются, расширяются — и так до бесконечности.

— Мне очень жаль, — сказала Марсель. — Это было легкомыслием с моей стороны, опасным легкомыслием.

— Да, — Гордон не мог подобрать других слов, он просто признавал, что Марсель сказала чистую правду.

Рука Марсель потянулась к нему, как бы желая по возможности утешить и приободрить, но Гордон стоял неподвижно, и Марсель опустила руку. Затем она резко обернулась и кинулась к выходу.

Гордон безо всякого выражения смотрел, как захлопнулась дверь. Перед глазами рябили сине-зеленые цвета юбки Марсель. Гордон изрядно выпил сегодня. Он почувствовал, как его захлестывает жалость к Вики, Нине, самому себе, даже к Джимми и Марсель, и ясно понял, что пройдет совсем немного времени, прежде чем эта жалость превратится в его боль.

Вечер подходил к концу. Пары одна за одной направлялись в холл, брали свои пальто, обменивались последними поздравлениями и выходили на улицу. Музыка звучала теперь приглушенно, зато отчетливо было слышно, как захлопываются дверцы машин.

Дарси стоял у входной двери и прощался с гостями.

Гордон и Вики вместе спустились по лестнице. Гордон нес корзинку с Хелен. Дарси поцеловал Вики в щеку, и она на секунду прижалась к нему, глядя снизу вверх и сжав рукой его запястье.

— До свидания. Счастливого Рождества.

Уикхемы вышли вслед за Рэнсомами, за ними шли Эндрю, Дженис и Стелла Роуз. Во дворе все еще раз поздравили друг друга и отправились наконец по домам встречать первый день наступившего Рождества.

Марсель смотрела прямо пред собой на летящие навстречу огни. Ей хотелось установить контакт с Майклом сейчас, до того, как они приедут домой, где их ждали родители мужа, приехавшие на Рождество навестить внуков.

— С тем парнем все в порядке? — спросила она, имея в виду Тома, поранившего руку.

— Да, более или менее. Ему повезло — рана не опасная. — Майкл взглянул на жену. — А ты хорошо повеселилась? Я почти не видел тебя весь вечер.

Майкл вдруг вспомнил разом все вечеринки, где они побывали вместе, начиная с той, на которой познакомились, наряды Марсель и свои костюмы, друзей, с которыми они уже давно не общались, и тех, с кем виделись каждый день, просто мимолетные знакомства. Лица проплывали в памяти и исчезали. Майкл чувствовал, что эта их долгая история совместной жизни давит ему на плечи, создает такое ощущение, что он тащит на себе тяжелый груз.

Марсель вспоминала Джимми, склонившегося для поцелуя, обвинение Гордона и его холодное непроницаемое лицо. А еще ей вспомнились сияющие лица Нины и Гордона там, в красном «мерседесе».

— Да, — солгала Марсель, отвечая на вопрос Майкла. — Да, мне понравилось.

Майкл снял руку с руля и дотронулся до холодных пальцев Марсель.

— Мы ведь постараемся хорошо провести Рождество, правда? — сказал он.

— Конечно, — ответила Марсель.

Вики прижалась щекой к холодному стеклу. Она улыбалась. В поступке Дарси была какая-то бесхитростность, детская прямота, которая глубоко тронула Вики. Ей также нравилось чувствовать, как сильно он ее хотел. После стольких лет беременностей и кормлений, сменявших друг друга, приятно было почувствовать, что ты женщина и можешь вызывать желание. Вспоминая обо всем, что произошло в спальне, Вики вновь почувствовала волнение в крови.

Вики не думала о том, что же будет дальше, если вообще что-нибудь будет. Что бы ни последовало, она примет это как должное.

Гордон следил за дорогой. Впереди виднелись фары машины Фростов. Он подумал, что Вики, наверное, задремала и постарался вести машину мягче, чтобы не разбудить ее и ребенка. Ему необходимо было подумать.

Не оставалось никаких сомнений в том, что он должен рассказать обо всем Вики сам, прежде чем до нее дойдут сплетни.

Он все расскажет ей, стараясь сделать это как можно мягче, насколько это вообще возможно. Гордон не знал, какие именно слова он скажет Вики, так же как не мог себе представить, что собственно произойдет, когда она узнает о его измене. Но, несмотря на весь свой ужас перед тем, что должно произойти, для Гордона была невыносима мысль о том, что придется расстаться с Ниной.

Он вспомнил Нину, какой она была сегодня. Черное платье, высоко поднятая голова, красивые тонкие руки, испачканные кровью. Ему так хотелось подбежать к Нине в тот момент, но пришлось отвернуться, предоставив Барни Клеггу помогать ей.

Как может он пересказать Вики то, что сам не очень хорошо понимает, не понимает, откуда взялось в нем это властное, всепоглощающее желание обладать Ниной, несмотря ни на что.

И когда он расскажет? Он должен сначала предупредить Нину, иначе это будет еще одним предательством. Гордон почувствовал непреодолимое желание, отвезя Вики домой, развернуться и поехать на Аллею Декана.

Нет, сегодня не стоит ничего предпринимать.

Предстоят еще рождественские церемонии в кругу семьи, и ему придется перенести это все, прекрасно зная, что ждет их всех впереди, и не подавать виду. Через день, через два он, конечно, выберет подходящий момент, чтобы рассказать жене правду, прежде чем это сделает Джимми Роуз.

Потом, когда все будет кончено, он потеряет Нину. Подумав об этом, Гордон ощутил первый укол боли, отметив это про себя хладнокровно и отстраненно, как будто речь шла не о нем, а о ком-то еще.

Дарси присел на край кровати и начал снимать ботинки. Ханна уже легла и повернулась к мужу спиной.

— Что случилось? — спросил Дарси. — Вечер вроде бы прошел хорошо. По крайней уж мере, неплохо.

Не услышав ответа, Дарси развязал галстук, расстегнул рубашку, снял брюки, аккуратно складывая одежду на кресле, где сидела Вики. Он еще мог видеть на покрывалах отпечаток ее тела.

— Это что, из-за Вики Рэнсом? — спросил он.

Ханна что-то пробормотала. Дарси не расслышал слов, но тон был довольно недружелюбный.

— Не ворчи, дорогая, — начиная раздражаться, сказал Дарси. — Тебе это не идет.

Дарси голым направился в ванную и остановился перед зеркалом. Вокруг талии уже успела образоваться полоска жира, и волосы на груди поседели, но мускулы живота оставались упругими. Он в неплохой форме для своего возраста, сказал себе Дарси.

Когда Дарси забрался в постель, Ханна даже не пошевелилась. Дарси прижался к ней сзади. Ему всегда нравились пышные тела. И как это Джимми Роузу пришло в голову, что он позарится на эту костлявую Нину Корт.

— Ханна? — Дарси протянул руку через плечо жены и коснулся ее грудей. Это напомнило ему о Вики, и Дарси почувствовал прилив желания.

— Прекрати, Дарси, — сказала Ханна. — Через три часа встанут дети.

— Пусть за ними посмотрит Манди или девочки.

— Сейчас Рождество.

— Тем более можно позволить себе кое-какие маленькие радости.

Но в ответ Ханна только грубо скинула его руку. Дарси и сам слишком сильно хотел спать, чтобы настаивать на своем. Он знал, что Ханна мстит ему за подсмотренную сцену с Вики Рэнсом, но он также знал, что до завтра все забудется.

Улыбаясь, он протянул руку и погасил свет. Улыбку вызвало у него воспоминание о собственном убеждении, что он любит Вики Рэнсом. Он просто хотел с ней переспать и хотел очень сильно. Но любовь была здесь абсолютно ни при чем.

Джимми вышел из церкви. Он попрощался за руку со священником и еще с несколькими единоверцами, хотя знал их всех довольно плохо. Он любил слушать мессу в одиночестве.

Католическая церковь стояла на тихой улице. Это было современное кирпичное здание. Джимми прошел чуть ниже по улице, чтобы не оказаться среди людей и машин. Ночь была морозной и ясной. Уличные фонари лили над головой свой рассеянный оранжевый свет, не мешавший Джимми любоваться звездами. Оказавшись, наконец, один, Джимми пошел медленно, прислушиваясь к звукам собственных шагов.

Он остановился, задрал голову. Небо было просто усыпано звездами.

Было утро первого дня Рождества, и Джимми Роуз чувствовал себя прекрасно.

9

Дверь дома на Аллее Декана Гордону открыл мужчина, которого он никогда не видел раньше. Он был босой и в пижаме, хотя время было не раннее.

— Нина дома? — удивленно спросил Гордон.

— Да, — ответил Патрик, сразу же поняв, кто перед ним. С видимой неохотой он распахнул перед Гордоном дверь. — Заходите. Она наверху.

Нина и Патрик смотрели фильм о Генрихе Пятом. Они провели так вместе не одно утро — закутавшись в покрывала и погрузившись целиком и полностью в сюжет какой-нибудь картины. На полу стояла коробка бельгийского шоколада, пустые бокалы и чашки из-под кофе. На экране телевизора, стоявшего в углу, бесновалась грязная и оборванная армия короля.

— Я предпочитаю версию Оливье, — сказал Патрик как раз перед тем, как раздался стук в дверь. — Она лучше воссоздает дух времени Плантагенетов.

— Да, ты ведь романтик, — рассмеялась Нина. — Но не кажется ли тебе, что грязь, мертвые лошади — все это делает картину более реалистичной?

— А всегда ли хорош реализм?

И вот в дверях неожиданно появился Гордон. Нина сидела с ногами на диване, все еще не перестав смеяться. Появление Гордона было шоком.

Перед ним предстала картина спокойного утра двух зрелых людей. Гордон успел уже забыть, как это бывает. Его собственный дом был сегодня перевернут вверх дном. Дети, бабушка и дедушка, разбросанные по полу коробки и обертки. Как всегда, чисто убранная гостиная Нины и этот вялый незнакомый мужчина — все это являло собой некое целое, в котором не было места Гордону.

— Извини. Я тебя побеспокоил, — сказал он.

Нина вскочила на ноги. На ней были легенсы и свободная кашемировая туника, которую Гордон уже видел на ней раньше.

— Да нет, что ты, конечно нет, — сказала Нина.

На лице ее ясно читалась радость и ожидание чего-то приятного, и Гордон вновь почувствовал боль. Как хотел бы он прийти сюда сегодня с чем-нибудь другим, не с тем, о чем необходимо было сообщить Нине.

— Просто я думала, что сегодня… — Нина сделала пальцами какой-то неопределенный жест.

Гордон понимал, что она имеет в виду. Был второй день Рождества, день, когда детям вручают подарки, а потом рассматривают их всей семьей и вместе играют. Так что не удивительно, что Нина была уверена в том, что Гордон проведет этот день дома.

— Я сказал, что у меня болит голова и мне необходим свежий воздух, — пояснил Гордон. — Что не так уж далеко от истины.

На секунду Гордон забыл об этом бесцветном человеке, стоящем за его спиной. Но Нина не забыла.

— Гордон, это Патрик Форбс, мой старый друг, — сказала она. — Патрик, это Гордон Рэнсом.

Гордон угрюмо поздоровался.

— Привет, — сказал Патрик, пожимая плечами и улыбаясь.

Мужчины пожали руки, прекрасно понимая, что не нравятся друг другу. Получше разглядев Патрика, Гордон догадался, что тот — гомосексуалист. Гордон всегда неуютно чувствовал себя в их присутствии, а то, как держался Патрик с Ниной, явно претендуя на роль защитника и покровителя, заставило антипатию Гордона перейти в откровенную неприязнь.

Еще Гордон был слегка сбит с толку, поняв, что не ожидал застать Нину в чьем-то обществе, даже во второй день Рождества. Они не обсуждали с ней свои планы на праздники. Присутствие здесь Патрика в пижаме, явно чувствующего себя как дома, вновь напомнило Гордону о том, что существует мир друзей, пришедших из прошлой жизни Нины Корт, среди которых ему нет места. Гордон почувствовал жгучую ревность.

— Я думал, мы сможет поговорить пару минут, — произнес он, в упор глядя на Нину.

Брови Патрика поползли вверх.

— Схожу на кухню, приготовлю чаю, — предложил он.

— Ты очень любезен, — благодарно улыбнулась ему Нина.

Гордону казалось, что он вмешался в какую-то игру, правила которой были выше его понимания.

Но как только Патрик вышел из комнаты, Нина подошла к Гордону, вложила свои руки в его и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его. Гордон обнял ее сгорая от желания и в то же время как бы неохотно.

— Патрик все про нас знает, да? — спросил Гордон.

— Я должна была с кем-то поделиться, — сказала Нина. — Не могла же я держать в себе такую потрясающую новость. Тебе это не нравится?

Нина сияла от радости. Гордон обдумывал про себя, не стоит ли ему скрыть настоящую причину своего визита. Тогда они с Ниной смогут спокойно посидеть вместе среди смятых покрывал и разбросанных по полу листов телепрограммы. Как бы в ответ на его мысли лицо Нины изменилось, сделалось грустным.

— Что случилось? — спросила она.

За окном начинало темнеть. Скоро зажгут фонари. Гордон не отвечал, и Нина повторила вопрос.

— Что случилось? Скажи мне.

Гордон присел на краешек дивана. Почему-то вдруг вспомнилось, как он разжигал для Нины огонь в камине, когда впервые попал сюда, и как потом они с Ниной любовались видом собора, до того, как его скрыли строительные леса. Прошло не так уж много времени. Гордон мог даже точно сказать, сколько. И сколько раз они встречались за это время. Гордону казалось, что очень мало, особенно в свете того, что должно сейчас произойти.

— Марсель сказала Джимми Роузу, что видела нас вместе.

Нина во все глаза смотрела на него. Блики огня, горящего в камине, плясали по ее щекам и отражались в золотых сережках.

— Что же. Это очень плохо, — сказала Нина.

Гордон вопросительно взглянул на нее, но Нине больше нечего было сказать. Гордона начинало раздражать ее равнодушие, но он тут же сказал себе, что Нина еще не достаточно прожила в городе, чтобы хорошо понять сложные взаимоотношения их компании и, следовательно, отдавать себе отчет в том, что значила для них новость, которую только что сообщил Гордон.

— Если что-то узнал Джимми, можно считать, что это уже знают все, — сказал он. — Джимми абсолютно не умеет держать язык за зубами.

— Вики?

— Разумеется, Вики скоро узнает. Кто-нибудь ей расскажет.

Нина молчала.

С тех пор, как Гордон вошел в эту комнату, он не думал о Вики, но сейчас она вдруг встала у него перед глазами, такая, какой была сегодня, когда он уезжал из дому, сославшись на головную боль. Рядом с Вики сидели ее родители, и Гордон, глядя на них, вдруг представил себе, какой станет в старости Вики, так же, как глядя на Вики, он часто представлял себе, как будут выглядеть его дочки, когда станут взрослыми.

Гордон быстро пробормотал придуманную им отговорку, и Вики вздохнула, не глядя на него. И это молчание испугало Гордона. Он подумал, что, возможно, до Вики дошли уже какие-то слухи. И страх этот заставил Гордона поторопиться предупредить Нину.

Нина подняла глаза и встретилась взглядом с Гордоном. Черты ее лица на несколько секунд слились для Гордона с чертами Вики, как это уже было однажды, в самом начале их связи, когда Гордон представил себе одновременно тела двух женщин.

— Я понимаю, — спокойно сказала Нина. — И что это значит для нас?

— Это значит, — сказал Гордон, — что я должен сам рассказать Вики правду, прежде чем кто-нибудь передаст ей искаженную версию всего, что произошло. И еще это значит, что нам придется перестать встречаться. Мне очень жаль. Я кляну себя за то, что оказался таким неосмотрительным. Я чувствую себя так, как будто разбиваю что-то абсолютно неповторимое.

Нина сидела неподвижно, глядя в огонь. Когда она заговорила, голос ее по-прежнему звучал ровно, спокойно.

— Не беспокойся. Ничего ты не разбиваешь.

Не последовало ничего из того, к чему готовился Гордон — ни слез, ни протестов, ни обвинений. Лицо Нины было неподвижно, и молчание ее означало, что должен говорить Гордон, предлагая ей что-то взамен того, что сделалось теперь невозможным.

— Это так больно, Нина. Ты сделала меня счастливым. Да, и виноватым тоже, но в то же время счастливым. Счастье пронизывало все вокруг. Я мог ехать на какую-нибудь чертову стройку, сидеть на собрании, но, как только вспоминал о тебе, в душе моей начинала звучать музыка. Если я был в это время один, например, в машине, я начинал напевать что-нибудь, отбивая такт пальцами по рулю. Я чувствовал себя как мальчишка, — Гордон протянул к ней руки. — Я — обычный инженер средних лет, обремененный долгами, семьей и множеством обязанностей, но я не верю, не верю, что твое появление в моей жизни было лишь случайностью. — Нина молчала. — Я люблю тебя. И я люблю тебя сейчас.

Нина подняла наконец глаза.

— И что же случилось с ней, с этой любовью?

Гордон задумался, зная теперь, что Нина боится не меньше его.

Любовь захватила его, это чувство было одновременно устрашающим и бодрящим, заставило его испытать такой душевный подъем, какого он не помнил уже много лет. И эта женщина, которую Гордон, как ему казалось, понимал, хотя теперь он думал, что, пожалуй, и нет, приняла его любовь. Все это было окутано покровом тайны, отчего становилось еще прекрасней, еще восхитительней. После долгих лет супружеской верности, когда его внутренняя жизнь была такой же простой, открытой и такой же бесцветной, как и та часть жизни, которая проходила на виду у всех, Гордону нравилось иметь свою тайну и это ощущение возбуждало его еще больше.

Но теперь, когда тайна была раскрыта, все остальное тоже должно закончиться. Ведь как бы то ни было, теперь их личные дела вот-вот станут достоянием всех.

— Я по-прежнему люблю тебя, — беспомощно произнес Гордон.

Это было правдой. Гордон понимал, что это крайне неосмотрительно и вряд ли возможно, но ему хотелось сохранить отношения с Ниной. Даже сейчас, после всего, что произошло, как прекрасно было бы протянуть руку, расстегнуть одеяние Нины и обнажить белоснежную, покрытую веснушками кожу ее плеч.

Гордон облизал губы.

— Но я женат, и отвечаю не только за себя. Я думаю, ты понимаешь это, Нина?

— Понимаю что — что жену надо защищать любой ценой?

— Жену и детей… — сказал Гордон.

Произнося эти слова, он вдруг ясно понял еще одну вещь: эта потеря не просто принесет ему горе, но боль пройдет нескоро. Гордон жаждал спасения, и ему показалось, что выход найден, можно вздохнуть с облегчением.

— А как же я? — спросила Нина.

Голос ее звучал тускло и невыразительно.

Гордон медленно покачал головой. Что ж, эту боль надо воспринимать как должное, как расплату. И чем скорее это начнется, чем скорее даст он чувству утраты завладеть им, тем скорее кончится когда-нибудь эта пытка.

— Я не хочу причинить тебе боль, — продолжал Гордон. — Хочу помочь тебе легче перенести все это, но не знаю как. Мне непереносима сама мысль, что ты будешь страдать из-за меня.

— Но ты все-таки смог перенести эту мысль.

На улице было уже абсолютно темно. Свет уличных фонарей казался неестественным и раздражал глаза.

Нина подошла к ближайшему окну и закрыла ставни. Потом она сделала то же с двумя другими окнами, осторожно обойдя елку, чтобы подойти к ним. На елке висели серебристые звездочки и простые белые фонарики. Гордон невольно сравнил ее с елкой у себя дома, украшенной яркими игрушками, которые клеили его дети, и разноцветными лампочками.

Нина вернулась на место.

— Спасибо, что пришел рассказать мне, прежде чем признаться Вики, — сказала Нина.

Он никогда прежде не видел ее такой мрачно-холодной. С тех пор, как начался их роман, Нина всегда была с ним ласкова, внимательна, щедро дарила себя. Гордон хотел защитить Вики, которая ни в чем не была виновата, а результатом была эта холодность и отчуждение.

— Мне действительно очень жаль, — больше Гордон ничего не мог придумать.

— Да. Тем не менее, ты ничего не разбиваешь, — повторила Нина.

«А она сильная», — подумал Гордон отстраненно.

Эта сила вывела Гордона из равновесия, показав его собственную слабость.

Даже теперь, когда все уже было решено, Гордон испытывал ужасное, малодушное желание броситься к Нине, спрятать лицо у нее на груди, зарыдать, и чтобы ее нежные руки гладили и утешали его, как Вики утешает Элис, когда той приснится дурной сон. Гордон помнил запах Нины, ее кожу, волосы. Боль сделалась нестерпимой, Гордон обхватил голову руками. Нина не сделала ни одного движения, не произнесла ни слова, чтобы хоть как-то его утешить. Вместо этого, она посмотрела на часы, обнажив при этом запястье, тоже покрытое веснушками.

Затем произнесла прежним ледяным тоном:

— И где это, интересно, Патрик с чаем?

Гордон поднял голову.

— Я не хочу чаю.

— Конечно, твой чай ведь ждет тебя дома.

Как ни странно, то, что Нина злилась, приободрило Гордона. Значит, ей тоже не все равно. Он сделал движение в ее сторону, но Нина выставила вперед руки, как бы защищаясь.

Разговор был закончен. Гордон не мог больше ничего добавить. Нина все равно не станет его слушать.

Ничего не остается, как встать и надеть пальто, которое Гордон положил на кресло, когда Патрик привел его в комнату.

— Мы еще увидимся? — дурашливо произнес он.

Нина сидела на кровати, одна половина лица ее была освещена светом камина.

— Думаю, у Фростов или у Клеггов.

— Не будь такой жесткой, — попросил Гордон.

— А ты — таким мягким, — ответила Нина.

— Мне очень жаль, — сделал последнюю попытку Гордон.

— Да, — сказала Нина тоном, не оставлявшим сомнения в том, что разговор окончен.

Гордон спустился по лестнице и вышел на аллею Его «пежо» стоял около арки, ведущей на лужайку. Но поехал он не домой, а в противоположном направлении — за город, в сторону Уилтона. Он остановился, чуть-чуть не доехав до сверкающего вдалеке огнями дома Дарси Клегга.

Гордон включил печку и несколько секунд сидел неподвижно. Дорога была пустынна. Рука его потянулась к кассете, торчащей из магнитофона, но, подумав он не стал включать музыку. Гордон думал о том, что все люди наслаждаются сейчас праздником, и только он сидит вот так один, охваченный грустью, с которой не в силах справиться. Ему хотелось заглянуть в каждый дом и подсмотреть его секреты, которые тоже отравляют жизнь хозяевам.

Потом Гордон вспомнил свой собственный дом и почувствовал неожиданную нежность и даже облегчение. Осталось только признаться во всем Вики.

Через какое-то время, когда он начал замерзать, несмотря на работающую печку, Гордон развернулся и поехал наконец домой.

Оставшись одна в пустой комнате, Нина заметила на диване кусочек золотистой оберточной бумаги. Она подняла его, разгладила ногтем и обернула вокруг безымянного пальца, как будто это было обручальное кольцо — так всегда делают дети, когда играют в свадьбу.

«Мой муж будет красивым и богатым, и у нас будет восемь детей».

«Мой муж купит нам дом в Лондоне, еще один у моря и у нас все равно будет восемь детей — четыре мальчика и четыре девочки».

Бумажное колечко смотрелось странно рядом с двумя кольцами, подаренными ей Ричардом.

«Почему ты не со мной? — мысленно спрашивала Нина мужа. — Почему ты взял и оставил меня, когда я так в тебе нуждалась? У нас действительно были дома, и деньги, которые ты заработал, и счастье. Вот только не было детей. Прости меня за то, любовь моя. И вот ты умер и оставил меня одну».

Нина тупо смотрела на ставни, закрывшие от нее собор и строительные леса. Еще месяц назад, даже неделю назад, она билась бы в рыданиях от горя. Ничего не изменилось с тех пор, разве что она сама, но теперь Нина не плакала.

Гордон не очень-то смутил ее своей нерешительностью и замешательством: в глубине души Нина всегда понимала, что пытается сделать из него тень мужа. Она сама выдумала его мнимую силу и заботу о ней, ее интуиция спала, она вела себя подобно все той же маленькой девочке, играющей в семью.

Действительно было жестоко так злиться на Гордона только за то, что его сила оказалась иллюзий, а инстинкт самосохранения распространился на жену и детей, но не на Нину.

Нина сняла бумажное колечко, скатала его в шарик и бросила в огонь.

Она ясно поняла, что может полагаться в этой жизни лишь на свои собственные силы, ну и, конечно, у нее был Патрик, чья дружеская привязанность проверена годами.

Нина нашла его на кухне. Рядом стоял чайный поднос, на котором было абсолютно все необходимое… Патрик курил сигару с золотым фильтром — роскошь, которую он позволял себе только по праздникам.

— Я слышал, как он ушел, — сказал Патрик.

— Он приходил в последний раз.

Брови Патрика поползли вверх, и он скорчил одну из Нининых любимых гримас, которыми обычно смешил ее. Нина расхохоталась.

— Тебе весело? — поинтересовался Патрик.

— Вообще-то не очень. Скорее совсем нет.

— Тогда расскажи мне, — Патрик налил чашку чаю и передал ее Нине.

— Все произошло именно так, как ты сказал. Ты ведь предупреждал меня в самом начале.

Патрик только пожал плечами и скорчил еще одну смешную рожицу. Теперь рассмеялись оба.

— Одна из местных жен, одна из половинок од ной из пар, случайно увидела нас вместе. Она сказала одному из мужей, не своему, который в свою очередь наверняка расскажет остальным. Так что жена Гордона непременно узнает. Поэтому надо прекратить наши отношения, чтобы Гордон мог повиниться и покаяться перед ней.

— Как ты вообще живешь среди всего этого? — спросил Патрик. — Провинциальные парочки, подглядывающие друг за другом и разбалтывающие чужие секреты.

Нина отпила из чашки.

— Это не совсем так, — сказала она. — Здесь, конечно, нет многого из того, что может предложить большой город, но здесь чувствуешь себя как бы единым целым с остальными, так как все мы ведем одну и ту же жизнь. Большой ошибкой было завести здесь роман. Я просто не учла, что здесь, в Графтоне, такая вещь, как роман, имеет гораздо большее значение и может повлечь за собой гораздо более серьезные последствия.

Нина замолчала, вспоминая по очереди всех членов графтонской компании, так тесно связанных друг с другом узами дружбы и делового сотрудничества. Она вспомнила, как Дарси Клегг вызвал ее раздражение, пытаясь передразнивать их общих знакомых.

— Итак, твой роман закончен? — Патрик смотрел прямо в глаза Нины.

— О, да.

На секунду воцарилось молчание.

— Ну и ботинки на нем были, — попытался пошутить Патрик. — Похожи на пироги со свининой, оставленные полежать под дождем.

— Не надо смеяться над ним. Патрик, — попросила Нина. — Он мне очень нравился.

— И теперь тебе грустно?

— Да.

Патрик взял Нину за руку, затем обнял и положил ее голову себе на плечо.

— Почему бы тебе не вернуться в Лондон, вместо того, чтобы оставаться в том жутком месте, где бродят бандиты в ботинках, похожих на пироги со свининой?

Нина покачала головой.

— Мне здесь нравится, — сказала она, вспомнив статуи, неподвижно застывшие в своих нишах, которые реставраторы уже успели обмотать известковыми бинтами. Что же, это символобновления.

— Наверное, так оно и есть, — Патрик разжал объятия. — Может, досмотрим фильм?

— Почему бы и нет? И выпьем заодно по бокалу шампанского. Все-таки Рождество.

— Да, моя девочка.

Они допили чай, поднялись наверх и устроились с шампанским перед экраном телевизора. Снова постучали в дверь, и на сей раз Нина спустилась вниз. Перед дверью стояла машина, заехавшая на тротуар передними колесами, а на пороге — Барни Клегг и его приятель с забинтованной рукой. У Барни в руках были две бутылки, а у приятеля — завернутый в папиросную бумагу цветок в горшке, который он пристроил на локоть своей здоровой руки. Оба юноши, улыбаясь, смотрели на Нину.

— Итак, вы выжили, — отвечая на улыбку, сказала Нина Тому.

— Мы зашли поблагодарить. И вручить вам вот это, хотя я не знаю точно, что там такое.

— Рождественская роза, — пояснил Барни, — Хеллеборус нигер. Для вашего сада. Ведь у вас наверняка есть сад.

Нина приняла подарок.

— Какая красивая, — сказала она. — Мой сад явно недостоин такого чуда. Не хотите зайти выпить? Разумеется, если у Тома уже прекратилось кровотечение.

Молодые люди вошли в дом, и прихожая Нины тут же показалась ей маленькой.

— Одиннадцать швов, — гордо произнес Том, показывая на забинтованную руку.

— После одиннадцати часов, проведенных в медпункте и его окрестностях, — пожаловался Барни.

Они прошли вслед за Ниной на второй этаж, наполняя дом звуками молодых голосов.

— А мы только что от Майкла Уикхема. Тоже заезжали поблагодарить.

— И как они там?

— Тяжело им приходится. Дети с воплями носятся по всему дому, куда ни пойдешь, можно на кого-нибудь наступить.

— Как и у Барни, — вставил Том.

Нина открыла перед ними двери гостиной.

— Что же, здесь детей нет вообще. Только Патрик и я.

Патрик поднялся с дивана.

— Это Барни и его друг Том. Они пришли поблагодарить меня за те мелкие услуги, которые я оказала Тому, когда он поранил руку на рождественской вечеринке.

После обмена рукопожатиями Барни поставил перед ними свои бутылки.

— Не знаю, что это такое, — сказал он. — Это вообще можно пить? Просто взял у папы в погребе.

Патрик изучал наклейки.

— Еще как можно. Старый добрый «Померол».

— Тогда давайте откроем.

Принесли еще стаканы, подбросили дров в камин и выключили телевизор. Молодые люди устроились на диване. Патрик и Нина наливали вино, пускали по кругу тарелки с закуской. Из разговора они узнали, что Барни учится в агротехническом колледже на факультете садоводства и землеустройства, а Том — в местном политехническом колледже. Юноши дружили с детства, которое, впрочем, закончилось не так уж много лет назад. Попозже вечером друзья собирались посетить одну из местных дискотек, но Барни пожаловался на то, что дискотеки полны малолеток — «компания Люси и Кэтти». Скоро стало понятно, что Барни и Том, пожалуй, не откажутся остаться на обед.

Когда Патрик и Нина ненадолго оказались одни в кухне, Патрик высказал ей свое удивление. — Мне казалось, ты говорила, что ни с кем не знакома в Графтоне, кроме нескольких семейных пар среднего возраста.

— Сюрприз, сюрприз, — заговорщически подмигивая, ответила Нина.

Это был настоящий праздничный ужин. Патрик никогда не был особенно общительным, но вино растопило его сдержанность, сделав его разговорчивым и довольно забавным. Ему явно нравилось общество двух излучавших жизненную силу молодых людей. Что же касается Нины, то ей было весело в компании Барни и Тома, ей нравился их юмор и их живой энтузиазм, с которым они реагировали на все — от пищи, приготовленной Ниной, до скептических и довольно едких шуток Патрика.

В какой-то момент она вспомнила о Гордоне, и ей опять стало грустно и обидно, но она тут же заставила себя выкинуть Гордона из головы и сосредоточиться на лицах друзей, сидящих за столом. Ей странно было слышать у себя в доме веселый смех и звон тарелок. Она слишком долго была уверена, что здесь всегда будет тихо и пусто.

Рождественская роза стояла на доске для грязной посуды. На глиняный горшок налипли комочки земли. Нина отлепляла их один за другим. Подошел Барни и поставил в раковину стопку грязных тарелок.

— Я сорвал ее в оранжерее специально для вас, — сказал он.

Барни был выше на целую голову, и Нина смотрела на него снизу вверх.

— И еще одну для Майкла Уикхема? — спросила она.

— Конечно, нет, — ответил Барни.

Они оба смотрели на глянцевые зеленые листья с белыми прожилками. Нина со смущением поняла, что краснеет. Она слышала, как за их спиной Том объясняется Патрику правила какой-то довольно сложной игры в слова, в которую ему вдруг захотелось сыграть.

— Хотите я пересажу ее прямо сейчас? — предложил Барни. — Боюсь, что здесь для нее слишком жарко.

Нина включила свет на улице и повела Барни к дверям, ведущим в палисадник. Взгляду Барни предстала голая почва, кое-где лежали засохшие листья и принесенный ветром мусор.

— Я же говорила, что мой сад недостоин такого подарка, — сказала Нина.

Барни отпер калитку и вынес растение в сад. Он нашел защищенный от ветра угол и обложил горшок сухими листьями, чтобы предохранить корни от мороза. Он потер свои огромные руки о джинсы и заторопился обратно в дом.

— Я приду, когда будет светло, и посажу ее как следует. Если хотите, я могу привести сад в порядок и посадить что-нибудь еще.

Барни ждал ответа.

— Это очень мило с вашей стороны, — мягко сказала Нина. — Но не думаю, что вам стоит тратить время, занимаясь садом, который так безобразно запустила его хозяйка.

Ричард обожал заниматься садом. Он очень любил сад в Норфолке, сад, где его настигла смерть. Нина медленно убирала последние кусочки земли с доски для грязной посуды.

Барни пожал плечами.

— А что в этом такого особенного? Ведь это моя работа. Вернее, будет моей работой, если я когда-нибудь получу диплом.

— Ну что, мы будем играть? — крикнул им Том.

Нина вдруг поняла, что они уже довольно много выпили. Но, несмотря на это, она взяла еще бутылку вина и опять села за стол.

Игра состояла в том, что нужно было сначала выдумывать слова, а потом угадывать, что значит каждое слово. Лучше всех получалось у Патрика. Он всегда был первым, когда дело касалось всевозможных кроссвордов, шарад, анаграмм. Но Барни, к удивлению Нины, ненамного отстал от Патрика. Сама же она играла безнадежно плохо, но ей было приятно видеть, что Патрик получает удовольствие.

Наконец, уже далеко за полночь, молодые люди решили все-таки совершить поздний наезд на дискотеку. Они попытались уговорить Нину и Патрика составить им компанию, но безуспешно, и уехали, пообещав зайти завтра, навстречу новым приключениям.

Патрик, облокотившись на один из кухонных столиков, допивал последний бокал вина.

— Ты, наверное, считаешь меня старой глупой курицей, которая с ума сходит при виде двух стройных красивых парней? — спросил он Нину.

— Тогда и я — старая глупая курица, — попыталась отшутиться Нина, но Патрика не так просто было обмануть.

— Думаешь о мистере-Свиной Пирог? — спросил он.

— Да, — призналась Нина. И еще о Ричарде, но обременять всем этим Патрика ей не хотелось.

— Тогда прекрати, — приказал Патрик.

На третий день Рождества родители Вики уехали домой. Гордон донес до машины их чемоданы, и они начали устраиваться поудобнее, ворча друг на друга и споря, какой дорогой ехать домой, чтобы израсходовать поменьше бензина. Мэри и Элис выбежали на улицу попрощаться с бабушкой и дедушкой, а Вики стояла у окна, держа на руках Хелен, завернутую в белую шаль.

Гордон помог старикам устроиться поудобнее, объяснил Алеку, где ближайшая бензозаправка, которая должна быть открыта и в праздники, и пообещал Марджори, что позаботится о том, чтобы Вики побольше отдыхала. Одновременно Гордон пытался представить себе, какими же будут они с Вики в возрасте Алека и Марджори. Сколько же накопится разных поводов для раздражения за следующие двадцать пять лет. Они будут вот также приезжать в гости на Рождество, и муж Мэри будет подшучивать про себя над Гордоном, как сейчас Гордон подшучивает над Алеком. Перспектива не радовала.

Наконец старики приготовились к отъезду.

Вики вышла на порог и встала рядом с Гордоном, Мэри и Элис махали. Алек, как всегда, чересчур резко тронулся с места, машина чуть не задела розовые кусты, но потом Алек сумел ее выровнять, проехал через ворота и вырулили на дорогу.

— До свидания, бабушка. До свидания, дедушка, — кричали дети, а Гордон и Вики подняли руки и помахали на прощание. Несколько секунд семейной идиллии.

Когда машина скрылась наконец из виду, все вернулись в дом. Вики держала Хелен на плече и через шаль делала ей массаж спины.

Гордон осторожно огляделся вокруг, как будто видел комнату впервые. Свет казался ему неприятным, хорошо видно было, что краска на плинтусах почти совсем облупилась, а стены все сплошь в жирных отпечатках детских пальчиков. Теперь, когда они с Вики опять остались наедине, в воздухе, казалось, повисло угрюмое враждебное молчание.

Они прошли в такую же грязную кухню, и пока Вики укладывала ребенка в корзинку, Гордон тайком наблюдал за ней, изучал ее лицо. Оно казалось отекшим, кожа была неестественно, болезненно гладкой, как будто под ней была вода. Гордону неожиданно пришло в голову, что Вики тоже страдает.

Гордон решил, что поговорит с женой сегодня вечером, когда дети уснут. Именно предчувствие и ожидание того, что должно произойти, заставляли его вести себя так странно. Он в сотый раз возвращался к мысли, что, может быть, лучше ничего не говорить, положиться на удачу и понадеяться, что Вики никогда не узнает. Но с той самой вечеринки в канун Рождества Гордон продолжал представлять себе, как графтонские парочки передают новость о его измене от одного другому и понимал, что ему придется признаться, потому что нет надежды на то, что все останется в тайне.

Вики машинально складывала игрушки в корзину, где им полагалось находиться. Кто-то рассыпал по полу сахарный песок, который хрустел теперь при каждом шаге под ее шлепанцами.

— Я хотел вывести всех на прогулку к реке, — сказал Гордон. — Хелен я могу везти в коляске. А ты поспи часок, если хочешь.

Вики резко выпрямилась. Удивление постепенно сменялось на ее лице недоверием.

— Ты выглядишь усталой, — продолжал Гордон. — Пойди отдохни часок.

Не глядя на мужа, Вики отправила в корзину еще одну игрушку.

— Спасибо, — сказала она. — С удовольствием, если тебе это не трудно.

Гордон достал сапожки и варежки, помог Мари и Элис одеться, повязал им шарфы, одетую в комбинезон Хелен положил в коляску и почувствовал себя абсолютно вымотанным. Вики поднялась наверх, даже не оглянувшись.

— Ну, пошли, — кивнул Гордон дочкам.

Они направились вниз по улице. Гордон чувствовал под руками мерное покачивание коляски. Ему казалось, что они были одни в целом свете. Окна соседей были зашторены, сквозь занавески виднелись силуэты рождественских елок. Элис останавливалась на каждом углу, но Гордон торопил ее. Ему хотелось скорее дойти до парка у реки.

— Мама всегда разрешает мне остановиться поздороваться с полосатой собачкой, — жаловалась Элис.

— Разве ты не хочешь скорее добраться до качелей? — возразил Гордон.

Дойдя до парка, они остановились полюбоваться на реку. Любоваться особенно было нечем. Река была бурой от грязи, повсюду плавала какая-то серая пена. Дул холодный ветер. Крохотный носик Хелен успел уже стать красным, все остальное было застегнуто в комбинезон и укутано одеялом.

— Мы иногда бросаем в реку палочки, — сказала отцу Мэри.

— Покачаемся сегодня? — спросил Гордон, подумав, что этот вопрос наверняка каждый день задает им Вики. Он оставил коляску около моста.

Мэри подбежала к качелям и забралась на сиденье.

— Покачай меня, — потребовала она.

Элис побежала в другую сторону к желтому пластиковому петушку.

— Высоко? — спросил Гордон Мэри, начиная потихоньку покачивать качели.

— Намного выше, толкай сильнее, — кричала Мэри, выкидывая вперед ноги. — Вот так. Так лучше.

Гордону она казалась в этот момент такой хрупкой, маленьким комочком живой материи, скользящим взад-вперед по враждебному морозному воздуху. Волосы девчушки выбились из-под шапочки. Она явно получала удовольствие, не догадываясь о волнениях отца.

Краем глаза Гордон заметил Элис, которая оставила своего желтого петушка и бежала теперь к ним.

— Осторожно!!! — закричал Гордон, но было поздно. Сапог Мэри задел Элис по затылку, когда качели поднимались вверх. Она растянулась на асфальте, и качели пролетели прямо над ее головой. Гордон поймал наконец цепи и зафиксировал качели в высшей точке, почти что вывернув руки Мэри. Гордон мягко опустил качели, снял с них Мэри и кинулся к лежащей неподвижно Элис.

— Она сама побежала, — захныкала за его спиной Мэри.

Гордон склонился над Элис. Ее личико сжалось, зубы были оскалены. Несколько секунд было тихо, потом у Элис вырвались наконец первые сдавленные стоны. Сам почти плача от облегчения, Гордон взял Элис на руки. Крики стали громче, девочка зашевелилась.

На затылке Элис был синяк, и пока Гордон смотрел на него, сквозь разрывы в коже проступили красные бусинки крови.

— Мама прикладывает холодную водичку, — сказала Мэри, показывая на бьющий неподалеку фонтанчик. Гордон поднес плачущего ребенка к фонтану и смочил платок в ледяной воде. Затылок Элис был уже весь в крови и начал опухать. Гордон приложил к ранке холодный компресс и начал успокаивать дочь, чувствуя учащенное биение своего собственного сердца.

— Ничего страшного, дорогая, — говорил он. — Поболит и перестанет. Ударилась, это бывает на качелях.

Крики ребенка постепенно затихали, превратившись в икающие всхлипывания.

— Хорошая девочка, — шептал Гордон, укачивая Элис. — Храбрая девочка.

— Она глупая, — сказала Мэри, решив, что теперь, когда паника улеглась, пора наконец высказать свое мнение. — Сама побежала под качели. Я не виновата.

— Никто не виноват, просто так получилось, — сказал Гордон.

Свободной рукой он обнял Мэри и прижал к себе обеих дочек, до глубины души тронутый их зависимостью от него и уязвимостью, и разом вдруг осознав, сколько же внимания и заботы требуется, чтобы с ними все было в порядке, чтобы помогать им расти. Гордон почувствовал ответственность за девочек и вместе с ней пришло другое чувство, показавшееся сначала не очень приятным — восхищение своей женой. Он был доволен своим браком. Ведь, в конце концов, эти три крошки были его результатом. После того, что предстоит ему сегодня вечером, пообещал себе Гордон, он приложит все усилия, чтобы все опять было хорошо.

Шишка на затылке Элис была теперь размером с яйцо, но ссадина перестала кровоточить и было ясно, что Элис не получила серьезных повреждений. Гордон встал и поставил на землю Мэри и Элис.

— Нам пора домой, — сказал он. — Хелен скоро проснется и захочет кушать.

Вечером, уложив детей, Вики приготовила ужин из остатков праздничных трапез, уделив ему еще меньше внимания, чем обычно.

— Я схожу завтра за продуктами, — сказала она, предупреждая жалобы Гордона. Короткая передышка, выпавшая на ее долю утром, казалось, только увеличила усталость. Она лениво двигалась между холодильником и столом, на который ставила блюда с заветренной пищей.

— Это не имеет значения, — сказал Гордон. Он чувствовал себя виноватым, как никогда. Открыв бутылку вина, Гордон сделал себе сэндвич с холодной индейкой. Когда Вики уселась наконец за стол, он спросил: — Мы можем поговорить?

— Я очень устала, — ответила Вики.

— Это важно.

Вики молча ждала, что он скажет, держа бокал обеими руками. Припухлость кожи вокруг глаз делала глаза Вики гораздо меньше, отчего жена стала похожа на китаянку.

Гордон отложил сэндвич. Глядя в тарелку, он произнес наконец:

— Наверное, никак не удастся сделать, чтобы это звучало мягче. А жаль. Словом, у меня был роман с Ниной. Теперь все закончилось.

За спиной Гордона, фыркнув, заработал холодильник.

Вики выглядела так, как будто ее ударили. Гордон протянул руку, но она оттолкнула ее резким, испуганным движением.

— С Ниной? — повторила она.

— Я очень виноват перед тобой, но должен был все рассказать.

Вики беспомощно откинулась на спинку стула.

— Я знала, о, Боже, я чувствовала, что что-то происходит. — Она закрыла глаза рукой. — И сколько же он длился, этот роман?

— Все началось, когда ты была в больнице.

— Когда я была в больнице? Когда я была в больнице с нашим ребенком? — Вики покачала головой, как будто до нее не вполне доходил смысл сказанного.

Гордон знал, что это будет ужасно. Он даже много раз пытался представить себе, как именно это будет, но ему и в самом кошмарном сне не могло привидеться это растерянное, непонимающее лицо Вики.

— И когда же это закончилось?

— Вчера я поехал к Нине, чтобы сказать ей, что это конец.

— Почему же именно вчера?

После секундного замешательства Гордон объяснил:

— Несколько дней назад Марсель Уикхем видела нас вместе. На рождественской вечеринке она рассказала об этом Джимми Роузу.

— Так вот почему ты прекратил это!

— Я прекратил это потому, что захотел прекратить, — солгал Гордон. — И еще потому, что хотел, чтобы ты узнала это от меня, а не от Дженис, Стеллы или еще кого-нибудь.

Вики закивала головой, как бы поняв наконец, о чем идет речь.

— Значит, рождественская вечеринка? Ты прекратил это потому, что тебе пришлось это прекратить!

— Нет, это неправда.

Рука Вики, закрывавшая глаза, безжизненно упала на стол. Они смотрели друг на друга так, как будто за последние несколько минут изменились оба до неузнаваемости. Гордон почувствовал, что начинает дрожать.

— Ну и как она в постели, твоя Нина? Секс был бесподобен?

— Нет, — опять солгал Гордон.

Вики все также смотрела на него. Потом совершенно неожиданно лицо ее перекосилось, глаза расширились, рот широко открылся, а по лицу потекли слезы. Этот шок и последовавший за ним срыв напомнили Гордону неподвижность Элис, сменившуюся потоком слез после ее падения сегодня днем. Ему удалось наконец завладеть рукой Вики.

— Мне очень стыдно, — угрюмо произнес он. — Я поступил ужасно.

Вики плакала в голос, захлебываясь рыданиями.

— Что еще могу я сказать? — в отчаянии бормотал Гордон.

Вики вырвала руку, уронив при этом на пол свой бокал. Красное вино выплеснулось на рисунок Мэри, приколотый к одному из кухонных столиков. Вики встала, покачиваясь, как пьяная, и, перешагнув через осколки, подошла к раковине. Еще раз махнув рукой, она задела стопку тарелок и чашек, стоящих на доске для грязной посуды, устроив настоящий фарфоровый водопад.

Вики протягивала руки, казалось, в поисках еще чего-нибудь, что можно было бы разбить. Гордон вскочив со своего места и перепрыгнув через кучу битой посуды, схватил жену за руки.

— Прекрати, — приказал он.

Вики удалось вырвать одну руку. Размахнувшись, она залепила Гордону пощечину. Гордон прикусил при этом язык. Боль и унижение были чудовищны.

Гордон отступил назад, сам начиная злиться. Под ногами хрустели осколки.

Последним взмахом Вики смахнула со стола стерилизатор для бутылочек. С него слетела крышка, и Гордону под ноги покатились бутылочки и полился стерилизующий раствор. Вики кинулась вон из кухни. Гордону показалось, что теперь она смеется. Дверь хлопнула так, что звякнули оставшиеся целыми тарелки, стоявшие на полках.

Гордон стоял неподвижно, тяжело дыша и чувствуя во рту вкус крови. Бутылочки лежали рядом с битой посудой, а раствор извилистыми ручейками тек в сторону раковины.

Гордон коснулся ладонью своей пылающей щеки, затем тыльной стороной вытер кровь с губ. Мотор холодильника выключился, в кухне наступила тишина.

Гордон нагнулся и начал собирать осколки. Он работал медленно и методично, заворачивая осколки в газету, прежде чем бросить в мусорное ведро, стоявшее перед дверью черного хода. Зайдя опять на кухню, Гордон тщательно запер за собой дверь, наполнил ведро теплой водой и смыл со стен и дверок столов подтеки красного вина и стерилизующего раствора. Уборка не ограничилась ликвидацией последних повреждений: Гордон смел под столом крошки, и рассыпанный сахарный песок, и слежавшуюся пыль из всех углов.

Через полчаса и злость, и чувство вины улеглись.

Гордон вышел из кухни, собираясь поискать Вики, и увидел, что входная дверь открыта. Холодный ветер гулял по прихожей.

Пока он стоял, не понимая, в чем дело, Вики спустилась по лестнице со второго этажа, держа в руках его одежду. Гордон увидел пиджак от синего костюма и ракетку, которой играл в сквош. В другой руке был чемодан, самый большой в доме.

Вики швырнула вещи за дверь, вслед за ним — чемодан. Она продолжала плакать, вытирая лицо рукой.

— Давай, — закричала она Гордону. — Давай, ты нам не нужен. Убирайся отсюда. Иди к ней, ведь ты этого хочешь!

Лицо ее горело. Гордон никогда не видел Вики такой.

Все еще не понимая толком, что происходит, Гордон выбежал за дверь посмотреть, что произошло с его вещами.

Входная дверь захлопнулась за его спиной.

Гордон обернулся и услышал, как Вики запирает замки и накидывает цепочку, затем раздалось гудение, означавшее, что подключили сигнализацию.

Ночь была холодной, а Гордон стоял на ветру в одной рубашке.

В одной из комнат над его головой зажегся свет — проснулась одна из девочек — Мэри или Элис? — и начала плакать.

10

Шале, которое арендовала компания из Графтона, собираясь на выходные съездить в горы покататься на лыжах, находилась в верхней, более спокойной части Мерибела, около Ронд-пойнт и лыжной школы.

Здание было современным, но снаружи облицовано деревом, и на первом этаже его был балкон в альпийском стиле. Внутри стены и потолки были отделаны резными сосновыми панелями.

Дарси Клегг лежал на кровати в спальне. Это была лучшая спальня в шале — единственная, к которой примыкала ванная. Дарси лежал, положив руки под голову, и смотрел в потолок. Окно спальни было наполовину завалено снегом, который и сейчас продолжал падать крупными хлопьями.

— Живешь тут, как в сауне, — сказал Дарси. — Даже запах такой же. Удивительно, что я еще не на чал потеть.

Ханна распаковывала чемоданы, доставая из шелестящих пакетов свои тонкие шелковые блузки и аккуратно развешивая их на плечиках в шкафу.

— Не начинай ныть сразу же, — резко ответила Ханна, даже не повернув головы.

Дарси ничего не ответил. Ханна вообще-то не была грубой, но последнее время срывалась все чаще. Дарси продолжал смотреть в потолок, считая пятна на деревянных панелях и раздражаясь про себя, что не может построить из них никакую правильную геометрическую фигуру.

В голове Дарси вертелись цифры. Он думал о деньгах. Деньги были профессией Дарси. За годы, что он проработал в Сити, считая и зарабатывая деньги для других, Дарси в совершенстве овладел этим искусством и чувствовал себя уверенным, о чем бы ни шла речь, если дело касалось денег. Затем, когда он практически отдалился от дел и зажил с Ханной в Уилтоне, Дарси все же продолжал контакты с некоторыми своими клиентами и по-прежнему вел их дела. Он занимался этим дома, в своем кабинете, а когда требовалось, ездил в Лондон.

Но в последнее время Дарси стало казаться, что деньги перестают быть для него чем-то абстрактным и начинают приобретать какую-то призрачную реальность, какие-то черты, которые Дарси не в силах был осознать — мимолетность, противоречивость, способность ускользать, они напоминали Дарси неотразимую, но непостоянную женщину, которую он взялся сопровождать и развлекать.

Дарси стало вдруг нехорошо. Пятна на потолке запрыгали перед глазами и стали расплываться, должно быть, он слишком долго их рассматривал.

Дарси закрыл глаза и начал дышать ровнее, пытаясь заставить себя отбросить тревожные мысли, зревшие в голове. В шале был телефон, но не было факса. Это радовало Дарси. Ему необходима была смена обстановки, хотя бы здесь, среди снегов. Он устроил себе каникулы, и очень хорошо, что никто не сможет до него добраться.

Когда Дарси вновь открыл глаза, Ханна уже закончила распаковывать вещи. Она положила на полку последнюю стопку аккуратно сложенного белья и со скрежетом застегнула молнию на чемодане. Открылась дверь, и вошел Фредди, уже успевший облачиться в новый лыжный костюм. Лауру оставили дома с горничной, так как Ханна посчитала, что девушка еще слишком мала, чтобы учить ее кататься на лыжах, но Фредди очень рад был тому, что сестренка не будет вертеться под ногами.

— Пошли на улицу. Джон и Уильям играют в снежки, и я тоже хочу. Пошли, мам?

Ханна обернулась к Дарси.

— Почему бы тебе не выйти с ним? — сказала она.

Они довольно долго добирались от аэропорта до Мерибела. Сейчас на улице было уже темно и по-прежнему шел снег.

— Ради Бога, только не сейчас, — взмолился Дарси. — У нас еще будет время завтра. А сейчас я хочу спуститься вниз, пропустить стаканчик.

Перевернувшись на бок, Дарси с трудом поднялся с кровати, как будто его тело вдруг стало слишком тяжелым.

— Спасибо, — крикнула Ханна ему вслед.

Телефон стоял в гостиной на первом этаже на оранжевой льняной скатерти, покрывавшей стол. В голове Дарси образ денег как женщины-вампа каким-то странным образом переплетался с его мыслями о Вики. Войдя в комнату, Дарси взглянул на телефон. Но он понимал, что сейчас не стоит звонить Вики. Может, у него еще будет возможность в какой-нибудь другой день, когда все уйдут кататься.

В комнате сидел в одиночестве Майкл Уикхем. Он пил виски и читал воскресную газету, которую привез из дома. Дарси не стал покупать выпивку в аэропорту — ему претила мысль стоять в длинной очереди в ларек «дьюти-фри», чтобы получить скидку в несколько фунтов с каждой бутылки. Но сейчас он обрадовался, увидев полную бутылку «Джонни Уокера» возле локтя Майкла.

Майкл поднял голову от газеты и указал Дарси на пустой стакан. Дарси налил себе немного, немедленно выпил и вновь наполнил стакан.

— Спасибо, — Дарси подошел к окну и выглянул на улицу. — Нас ждет прекрасная неделя, когда кончится снегопад.

Майкл сложил газету.

— Да, — сказал он. — Особенно тех, кто умеет кататься.

Дарси забыл, что Майкл не очень преуспел в этом виде спорта.

— Ханна составит тебе компанию, — сказал он.

Ханна каталась примерно так же плохо, как и Майкл, это была одна из причин, почему они согласились поехать с Уикхемами и Фростами. Сам Дарси катался превосходно.

Майкл улыбался довольно редко, но лицо его при этом как бы озарялось каким-то внутренним светом. Эта вспышка удивила сейчас Дарси.

— Только на это и остается надеяться, — сказал Майкл. — Как вам комната?

— Как сауна в спортивном клубе.

— Вам еще повезло. Наша — как раздевалка сауны в спортивном клубе.

Мужчины рассмеялись.

В соседней комнате горничная накрывала на стол для детей, которых решили пораньше покормить ужином. Эти графтонские провинциалы всегда раздражали девушку подобными просьбами. Задняя дверь шале распахнулась, впустив облако морозного пара и ворох снега, и следом младших Фростов и Джоната Уикхема, все еще продолжавших кидаться друг в друга снежками. Мальчишки ввалились в комнату.

— Закройте эту чертову дверь, — закричал на них Майкл.

Ханна спустилась вниз. На ней были черные вельветовые джинсы и короткие замшевые сапожки. Рядом уныло плелся Фредди.

— Почему мне нельзя было поиграть в снежки с остальными? — на одной ноте тянул он.

— Интересно, нальют мне здесь выпить? — произнесла Ханна, не глядя на Дарси.

Майкл встал и налил ей виски.

— Счастливого праздника всем нам, — сказала Ханна, чокаясь с Майклом.

Вечером, когда детей уложили спать и обед был закончен, взрослые собрались выпить в гостиной. Снег так и не прекратился, он, казалось, засыпал все кругом, отрезая шестерых человек, сидящих в гостиной, от остального мира. Все ощущали в воздухе какой-то авантюрный дух, как будто действительно существовал риск остаться здесь вот так, вшестером, и еще не известно, что за этим последует.

Никто не обсуждал эту тему, но все знали, что произошло у Вики и Гордона из-за Нины, и как ни странно, эта история выбила из колеи абсолютно всех, заставив по-новому взглянуть друг на друга и задуматься, действительно ли они знают своих приятелей так хорошо, как им всегда казалось.

После скандала на Рождество Гордон жил какое-то время у себя в офисе, затем перебрался в отель. Затем разнеслись слухи, что он вроде бы опять живет дома. Определенно, Вики удалось прибрать мужа к рукам.

С Рождества никто не видел Рэнсомов ни вместе ни врозь. Эндрю сообщил Дженис, что Гордон очень много стал работать. Дженис рассказала остальным женщинам то, что также слышала от мужа: Нина Корт на некоторое время вернулась обратно в Лондон, но больше никто ничего не знал.

Все женщины нашли способ так или иначе сообщить Вики, что она может на них рассчитывать, если что-нибудь понадобится. Вики поблагодарила всех по очереди, но не сообщила никому никаких подробностей. Она казалась целиком поглощенной заботами о детях.

И все же графтонцы привезли с собой в Мерибел ощущение распада привычного жизненного уклада.

Ханна вытянула ноги перед камином. Она не заколола волосы, и они падали на лоб, скрывая руку, которой Ханна подперла голову. Джинсы подчеркивали ее тонкую талию и пышные бедра. Эндрю и Майкл оба смотрели на нее, и Ханна ощущала их взгляды. На губах ее играла улыбка покорительницы сердец, ей пока еще удавалось удержаться на границе между пышностью и полнотой.

Дарси, казалось, был единственным, кто не замечал, какой эффект производит Ханна на окружающих. Он успел основательно выпить еще до обеда и сейчас смотрел в окно на тающие на стекле снежные хлопья.

— Ну и как, — мягко начала Дженис, нарушив тишину. — Мы все рады, что приехали сюда, не так ли?

Она оглядела присутствующих в ожидании ответа.

На Дженис была просторная шелковая роба, так как она достигла в последние время максимально допустимого для себя веса, той стадии, когда она шутливо называла себя «Толстуха Джен». Скоро придется садиться на диету, которая превратит ее опять в «Пышку Джен», а потом все начнется сначала.

— Конечно, мы рады, — пробормотал Майкл. Вдали от больницы, в отсутствии необходимости постоянно думать о расписании на завтра Майкл Уикхем казался жизнерадостным, почти легкомысленным мужчиной. Вино и виски за обедом расслабили его еще больше. Ноги он вытянул перед собой, а его длинные пальцы хирурга барабанили какую-то развеселую мелодию по ручкам кресла.

Эндрю сонно водил руками по животу.

— Мне надо отдохнуть, — сказал он.

Последние месяцы выдались довольно тяжелыми. Экономический спад напрямую сказывался на бизнесе, к тому же еще Гордон Рэнсом не особенно перетруждал себя работой. Сейчас Эндрю удовлетворенно повторил про себя, что если кто и заслуживает отдых по-настоящему, то это он, Эндрю Фрост.

Марсель ничего не сказала. На ней были джинсы и свитер, вроде бы то же, что и на Ханне, но на той все выглядело нарядно, на Марсель же — буднично. Она знала, что выглядит увядшей и постаревшей. В этом году у Марсель было слишком много забот, связанных с отъездом — найти и привести в порядок лыжи и прочее снаряжение, найти себе замену на работе, законсервировать на неделю дом, чтобы ничего не случилось за время их отсутствия — не протекли краны, не замерзли трубы отопления. Все это так закружило Марсель, что она не нашла времени пройтись по магазинам и купить что-нибудь новое для себя. Она беспокоилась по поводу того, что в детской компании не будет девочек, кроме Дейзи, ее раздражало, что обеды, которые готовила угрюмая горничная, были хуже того, что могла предложить любая ее ученица, за исключением, быть может, Кэтти Клегг. Марсель чувствовала себя усталой и грустной, и ей так хотелось иметь возможность рассказать об этом Майклу, и чтобы тот успокоил и приободрил ее. Но она понимала, что этого делать не стоит, а лучше наоборот притворяться, что она в хорошем настроении и веселится вовсю, чтобы не увеличивать раздражение Майкла, а также собственное разочарование в своем браке. Со времени последней ссоры они были друг с другом безукоризненно вежливы, но настоящего примирения так и не произошло.

— Map? — Дженис смотрела на подругу, вопросительно нахмурив лоб.

— А, да, — Марсель изобразила улыбку, только сейчас вспомнив, о чем, собственно, шла речь. — Я останусь довольна, только если будет хорошая лыжня, — произнесла наконец Марсель. Она с детства прекрасно каталась на лыжах, пожалуй, лучше всех в группе, даже лучше чем Дарси. До этого года, пожалуй, даже до этого месяца, перспектива провести неделю на лыжном курорте подняла бы ее настроение, каким бы плохим оно ни было. И то, что на этот раз такого не произошло, только усиливало страх и грусть, охватившие Марсель.

— Итак, как же мы проведем оставшуюся часть вечера? — спросила Ханна. — Уже поздно, но еще не так поздно, чтобы отправляться спать.

Она рывком откинула волосы со лба, обнажив при этом безукоризненно белую шею. За спиной Ханны обрушилось в огонь, подняв сноп искр, обгоревшее полено.

Все опять замолчали.

В этой тихой комнате, лишенные из-за снегопада возможности выйти на улицу, все присутствующие вдруг вспомнили о Гордоне Рэнсоме и Нине Корт. Даже Марсель, за пеленой охватившей ее грусти, почувствовала, что что-то новое и скорее всего опасное готово ворваться и в их жизнь в любой момент. Даже Эндрю Фрост, начисто лишенный воображения, чувствовал то же самое.

— Сыграем во что-нибудь? — предложил Эндрю, вовсе не потому, что ему очень хотелось поиграть, а чтобы как-то прекратить эту паузу, как-то разрядить напряжение, появившееся в воздухе, и вернуть вечер в нормальное русло. В жизни графтонских приятелей был такой период, когда они увлекались разными играми после обеда, но это было в те времена, когда каждому казалось, что он знает достаточно об остальных и требовалась новая пища для ума.

— Ради Бога, только не эти дурацкие игры.

Дарси оторвался наконец от окна. Та грубая форма, в которой он выразил свое возражение, показала остальным, что Дарси был пьянее их всех. Но по традиции мнение Дарси было решающим, и никто не стал отстаивать предложение Эндрю.

Ханна посмотрела на мужа, и улыбка на секунду покинула ее лицо. Затем она встала, лениво вытянула вперед руки и пошевелила пальцами.

— Я знаю, — сказала Ханна, скидывая сапожки и обнажая накрашенные тем же бронзовым лаком, что и на руках, ногти на ногах.

Затем Ханна подошла к магнитофону, предоставлявшемуся отдыхающим вместе со всей остальной обстановкой шале. Рядом с магнитофоном лежала стопка кассет. Ханна просматривала их, пока наконец не выбрала одну. Майкл и Эндрю наблюдали за тем, как она вставляет кассету в магнитофон. Дженис откинулась в кресле и тоже ждала, что же будет дальше.

— Думаю, нам надо потанцевать, — объяснила наконец Ханна.

Она выбрала «Танцор по найму» Тины Тернер, музыку не особенно новую, но и не такую уж старую, хорошо знакомую всем присутствующим. Ханна начала тихонечко напевать, разыскивая на кассете то место, с которого считала нужным начать. Включив магнитофон, Ханна широко раскинула руки, откинула назад голову и начала свой танец.

Все они много раз видели, как танцует Ханна Клегг, но сегодня это было что-то совсем другое. Глаза Ханны были полузакрыты, на губах играла улыбка, бедра двигались в такт музыки, по спине, казалось, проходили волны, которые захватывали руки до самых кончиков пальцев. Она была полностью поглощена танцем и чуть слышно напевала: «Я — наемный танцор, я танцую за деньги, я исполню все, что закажут…»

Все сидели неподвижно.

Представление напоминало пародию, и была секунда, когда казалось, что вот сейчас кто-нибудь рассмеется, смех подхватят остальные, и танец Ханны немедленно потеряет свою власть над ними. Но этого не произошло, в комнате по-прежнему звучала лишь музыка и пение Ханны, в воздухе чувствовалось напряжение.

Дженис выпрямилась в кресле и во все глаза глядела на Ханну, чуть приоткрыв рот. С Эндрю слетела его сонливость, а Майкл потирал переносицу. И каждый из них думал о том, что началось в их сердцах, когда они узнали о романе Гордона и Нины. Перспектива того, что на смену привычному укладу их жизни придет что-то новое, неизвестное, что захватит так или иначе их всех, была пугающей, но эротичный танец Ханны делал ее одновременно и волнующей.

Только Дарси отвернулся к окну и продолжил свои наблюдения за снежными хлопьями, падающими за стеклом.

Ханна протянула руки к Эндрю, не приглашая, а как бы требуя, чтобы он шел танцевать вместе с ней. Как под гипнозом, Эндрю поднялся на ноги, и тут же руки Ханны обвились вокруг него, как змеи. Она опустила голову на плечо Эндрю и закрыла глаза.

— Танцуйте все, — сказала Ханна.

Майкл наклонился к Дженис.

— Пойдем? — предложил он.

Ему хотелось бы танцевать с Ханной, Майкл поражен был тем, насколько сильно он этого хотел, но она выбрала Эндрю.

Дженис встала. Она слегка пошатывалась, потому что выпила за обедом много вина, но Майкл поймал ее руку. Широкие рукава балахона Дженис упали, обнажив красивые круглые руки до локтя, она склонилась в шутливом поклоне, как бы предлагая себя Майклу. Майкл обнял ее. Когда они начали танцевать, Дженис крепко прижалась к нему, и Майкл позволил себе провести рукой по ее теплой спине. Она была гораздо крупнее Марсель, у Дженис были массивные плечи и бедра, и ее образ как бы слился для Майкла с образом Ханны. Закрыв глаза, он опять представил себе ее танец. Запах духов и шампуня Дженис раздражал его, на секунду Майклу показалось даже, что он сейчас отстранит ее от себя.

Обернувшись, Дарси увидел Марсель, неловко застывшую в своем кресле. Она сидела, высоко подняв голову, но что-то в ее выражении лица наводило на мысль, что Марсель глубоко несчастлива. Дарси обошел танцоров, чувствуя, как и несколько часов назад, что тело его стало чересчур тяжелым.

— Марсель? — приглашающе произнес он.

— Тебе не обязательно быть вежливым, Дарси.

В глазах Марсель было такое убитое выражение, что Дарси неожиданно жутко разозлился на Ханну за то, что она все это затеяла. Он-то хорошо знал, что таким способом Ханна демонстрирует, что она им недовольна, а обо всех остальных Ханна и не думала.

— Это не вежливость, — довольно резко произнес Дарси.

Когда он обнял Марсель, ее холодные маленькие руки напомнили ему о замерзших ладошках маленького мальчика — Барни, — когда он обнял отца несколько лет назад, придя домой с прогулки. Марсель казалась хрупкой, необычно легкой и холодной, ничего общего с Ханной или Вики, и еще она была намного выше — глаза Марсель были почти на одном уровне с глазами Дарси. Она танцевали довольно неуклюже, но Дарси не упустил случая отомстить Ханне, прижавшись щекой к щеке Марсель и найдя губами уголок ее рта. Дарси услышал, как сбилось дыхание Марсель. Он поцеловал ее, краем глаза наблюдая за Ханной и сжатым в тисках ее объятий Эндрю Фростом, который напоминал испуганного кролика, ослепленного фарами машины. Дженис и Майкл танцевали, закрыв глаза и не замечая ничего и никого вокруг.

Дарси заставил себя сосредоточиться на том, что делал в данный момент — то есть на поцелуе. Она принадлежала совершенно не к тому типу, который нравился Дарси, но было что-то необычное, волнующее в ее губах. Дарси еще раз потерся щекой о щеку Марсель. Она не ответила, но и не отстранилась. Глаза Марсель были широко открыты, и у Дарси создалось впечатление, что она смотрит куда-то вдаль, мимо него.

Зазвучала новая мелодия, и три пары снова закружились в танце. Дрова в камине превратились в угли, и комната окрасилась в темно-багровый цвет.

Дарси подумал с интересом, что же они станут делать дальше, когда объятия сомкнутся крепче, и всем трем парам удастся по очереди выскользнуть из комнаты и расползлись по спальням. В его голове проигрывались сцены, в то время как Дарси продолжал медленно вальсировать с Марсель Уикхем, ощупывая губами ее лицо. Он пытался представить, что станет делать он сам, кто из них первым проявит инициативу. Мысли эти были по меньшей мере странными, и в то же время могли стать реальностью, и это заставило Дарси задуматься о том, не изменились ли обычные, традиционные понятие о супружестве и дружеских отношениях точно так же, как его бизнес, который стал совсем не тем, чем был для Дарси всю жизнь. Сердце вновь отозвалось в груди ноющей болью.

Где-то в глубине дома, над их головами, кто-то из детей заплакал.

Дарси подумал, что этот крик ему лишь послышался, но все три пары, застыв на секунду, отпрянули друг от друга. Крик сменился другим громким звуком — послышался звук шлепка и топот босых ног.

— Кто это?! — воскликнула Марсель. Дженис уже бежала к двери, за ней — Майкл. Раздалось шлепанье босых ног на лестнице, и в дверном проеме появился Уильям Фрост. Дженис тут же подхватила сына на руки. Лицо его пылало, по щекам катились слезы, мальчик смотрел невидящим взглядом на обступивших его взрослых.

— Сон, — всхлипывал он. — Страшный сон.

Дженис гладила ребенка по волосам.

— Все хорошо, — шептала она. — Я здесь. Это только сон, противный дурной сон.

Все расступились, чтобы Дженис с Уильямом могли пройти к дивану, они до сих пор еще были в шоке от столь неожиданного поворота событий и избегали смотреть друг на друга. Дженис села рядом и прижала к себе сынишку. Эндрю тоже склонился над ним.

— Все пройдет, Уилл. Ты уже проснулся. Он уже не в первый раз видит эти сны, — пояснил Эндрю остальным.

Ханна откинула волосы со лба, собрала их в хвост на затылке. Майкл не сводил глаз с ее белой шеи. Однако он заставил себя склониться над Уильямом.

— Бедный мальчик, — мягко сказал он, беря Уилла за подбородок. — Я уверен, что беспокоиться не о чем. Может, выпьешь стакан горячего молока?

— Я пойду приготовлю, — сказала Ханна. Убрав волосы назад, она выглядела совсем по-другому — чинной матерью семейства. Марсель села обратно на свое место, а Дарси подошел к столу, где стояла бутылка виски. Кто-то выключил музыку, и комната стала обычной гостиной, какой и была в начале вечера.

Дженис присела на край кровати, сняла тапочки и скользнула под теплое одеяло. Потом выключила свет и свернулась калачиком рядом с Эндрю.

— Ты спишь? — спросила она.

Эндрю лег раньше жены, Дженис ходила в спальню детей убедиться, что Уильям окончательно успокоился.

— Еще не совсем — засыпаю. Уилл в порядке?

— Кажется, да.

Дженис по привычкеприслушалась, ожидая услышать тиканье часов, стоявших рядом с кроватью в ее спальне, как она обычно делала во время ночных разговоров с мужем. Но тут Дженис вспомнила, что она не дома. Сегодняшний вечер неприятно взволновал ее, Дженис знала, что не заснет.

— Что ты там делал с Ханной? — спросила она мужа.

Эндрю вздохнул.

— Ты хочешь сказать, что Ханна делала со мной?

— Разве есть разница?

— Конечно, есть. Ханна пыталась насолить Дарси. Что бы там ни было, неужели стоит обсуждать этой сейчас?

— Не похоже было, чтобы ты возражал.

— Пусть даже не возражал, но это было тогда, а сейчас — это сейчас, мы с тобой лежим в кроватке, любовь моя, и пора спать.

Эндрю повыше положил подушку, поворачиваясь таким образом к жене, но он лишь устраивался поудобнее, о том, чтобы заняться любовью, у него и мыслей не было.

Прижавшись лицом к его плечу, Дженис пробормотала:

— Жалеешь, что я не выгляжу, как Ханна, да?

— Что?! Ну конечно, нет. Что по-твоему, мне надо? К тому же, через пару лет Ханна будет выглядеть также, как ты.

Дженис подождала несколько секунд, давая Эндрю возможность осознать, что же он такое сказал, но он так и не понял, и она почувствовала, что начинает злиться.

Но, взглянув на мужа, Дженис поняла, что Эндрю засыпает, и подумала, что проще не затевать сейчас спор, расталкивать мужа и предъявлять ему претензии. Неожиданно Дженис обнаружила, что улыбается, с умилением вспоминая, каким растерянным выглядел Эндрю в объятиях Ханны и радуясь тому, что вечер закончился без эксцессов.

Марсель лежала на спине и смотрела в потолок. Она представляла себе кубики спален над ней и под ней, стены, разделявшие графтонцев по двое.

Майкл мерно посапывал у ее плеча. Марсель не была уверена, что он спит, но, когда она коснулась плеча Майкла, он не пошевелился. Так они и жили теперь. Когда один не мог заснуть, другой спал или притворялся, что спит.

Марсель повернулась на бок, спиной к мужу и начала вспоминать сегодняшний вечер. Все это затеяла Ханна, но Марсель понимала, что Ханна была не больше, чем спичкой, которую поднесли к бочке пороха. Марсель предвидела катастрофу с того дня, когда увидела на железнодорожном переезде Гордона и Нину — она понимала, что их тихой, спокойной, размеренной жизни постепенно приходит конец. Нина Корт как будто бы завезла в Графтон вирус недовольства жизнью и жажду перемен независимо от того, принесет ли она радость или боль. А вирус должен распространяться, и никто не знает заранее, в каком направлении.

Марсель приложила руку к щеке, у которой еще так недавно она чувствовала губы Дарси Клегга. Ее до сих пор преследовал исходивший от него запах виски.

Марсель закрыла глаза и попыталась заснуть.

«А если бы это был Джимми, — подумала Марсель. — Если бы сегодня вечером это был Джимми, чтобы я сделала тогда?» Марсель не была вполне уверена, но ей показалось вдруг, что она прижалась бы к нему покрепче и стала бы умолять спасти ее.

Ханна надела шелковый халат жемчужно-серого цвета, который так шел к ее розовой с серой отделкой ночной рубашке. Она распустила волосы. Стоя перед небольшим квадратным зеркалом, висящим на стене, она отдалась этому занятию целиком — это избавляло ее хотя бы ненадолго от необходимости думать о гораздо более неприятных вещах. Ханна распустила волосы по плечам, ей нравилось, как они смотрелись на фоне серого шелка.

«Не так плохо», — думала Ханна. Не так плохо для тридцатичетырехлетней женщины, родившей двоих детей. Во всяком случае, она выглядит лучше, чем Вики Рэнсом.

Ханна вспомнила, какими глазами глядели на нее сегодня Эндрю и Майкл. Ханна неожиданно почувствовала себя сильной, испробовав на них свои чары и поняв, что они по-прежнему не оставляют мужчин равнодушными. Их восхищение как бы наполняло Ханну новой энергией. Ханна подняла голову выше и вгляделась в свое отражение. Когда-то, когда они с Дарси только познакомились и влюбились друг в друга, Дарси смотрел на нее восхищенно каждый раз, когда она была перед ним.

Но все не так плохо. Что бы там ни думал Дарси, что бы там ему ни казалось, что он думает, она по-прежнему была чертовски привлекательна. Ханна внимательно рассматривала свои губы, отмечая, что их уголки слегка опустились вниз. Ханна заставила себя улыбнуться.

Дарси вышел из ванной и пошел к кровати, даже не взглянув на жену. Он снял халат и лег в постель в пижаме, пытаясь устроиться поудобнее на новой для него кровати. Глядя на мужа, Ханна вдруг ясно поняла, что Дарси стал старым и неповоротливым. Она почувствовала мимолетный проблеск сочувствия, которому сама удивилась. Она испытывала примерно то же самое к своему отцу или к Фредди, когда он был болен или плакал.

Ханна выключила свет и легла рядом с мужем. Она обняла мужа, просунув руку под тяжелое полное тело Дарси. Ханна чувствовала, что сегодняшний вечер возбудил ее и ждала, что это наконец поймет и Дарси. Дарси не отодвинулся, но и не ответил на ее объятия.

— Ну, давай, иди к мамочке, — прошептала Ханна, уткнувшись в плечо мужа.

Дарси повернулся к ней лицом. Он ничего не сказал, только засунул руки под ночную рубашку Ханны и нашел ее груди. Ханна крепче прижала его к себе. Для нее это было не более, чем еще одно удовольствие, которое принес с собой сегодняшний вечер. Не сказав друг другу ни слова, Дарси и Ханна машинально проделали привычный ритуал.

Когда все было закончено, и они лежали, отдыхая, бок о бок, Дарси произнес, обращаясь как бы в пространство:

— Мне не очень понравилось, как ты вела себя сегодня вечером.

Из горла Ханны вырвался звук, отдаленно напоминающий смешок.

— Ты ревновал? — спросила она.

— Нет, вовсе нет. Совсем наоборот. Просто то, что ты делала, задело Марсель и Дженис.

— Я уверена, что они правильно меня поняли. Женщины всегда все понимают правильно, разве нет? У них просто нет другого выхода.

— Что ты имеешь в виду?

Ханна почувствовала, что Дарси как-то неожиданно напрягся. Его рука и бедро задрожали, дрожь эта передалась Ханне. К Ханне вновь вернулось ощущение силы, на этот раз силы, которую давало ей пони мание того, что происходит с ними со всеми. Она заговорила, тщательно подбирая каждое слово.

— Это значит именно то, что я сказала. Женщинам приходится понимать то, что делают их мужья. Все их ошибки, мелкие предательства и ложь, которой очень трудно бывает верить. Они должны смотреть мимо, не так ли? Притворяться, что не понимают или не придают значения. Это хорошо, что ты посочувствовал Дженис и Марсель. Но почему же интересно твоя заботливость не распространяется на меня? Или ты истратил ее всю, жалея бедняжку Вики Рэнсом?

— Вики?

— Да, Вики. Она ведь томится там одна, со своими невинными крошками, без своего распутного неверного мужа.

— Ханна!

— Не надо изображать смущение, Дарси. Я прекрасно знаю, что ты трахаешься с Вики. А чем же еще интересно вы занимаетесь по утрам, когда ты безуспешно пытаешься поставить машину у подъезда Рэнсомов так, чтобы ее не было видно с улицы? Даешь ей советы, как лучше вложить деньги? И как это ты мог вообразить, что этот номер пройдет у тебя незамеченным в таком маленьком городишке, как Графтон? Гордону и его вдовушке это, как ты знаешь, не удалось.

— Линда Тодд, которая живет напротив Рэнсомов — одна из моих клиенток, — переведя дух, продолжала Ханна. — Она каждый раз не может дождаться того момента, когда расскажет мне, сколько раз видела тебя там за последние дни. Я и сама проехала один раз мимо, чтобы проверить, не сочиняет ли Линда. Это было как раз в тот день, когда ты соврал мне, что едешь в Бристоль.

— Не вижу причины, почему бы мне не заехать к Вики, — спокойно сказал Дарси. — Ей действительно требуется иногда деловой совет. Это вовсе не значит, что я сплю с ней.

Ханна резко отодвинулась от мужа, чтобы не чувствовать больше, как он дрожит. Она сказала, подводя итог:

— Может, и не значит, но ты ведь спишь, а, Дарси?

— Что я могу сделать, чтобы показать тебе обратное, если ты уже сделала свои выводы?

— Ничего, дорогой. Мы только поговорили с тобой о том, что должны понимать женщины. Я не собираюсь переживать за Дженис и Марсель только потому, что их мужья не сводили весь вечер глаз с моей задницы.

Ханна повернулась к Дарси спиной и с удивлением обнаружила, что ее клонит в сон, что ей тепло и уютно. Она сказала Дарси обо всем, что знала, и больше у Ханны не было желания с ним разговаривать. Дарси тоже молчал, и через несколько секунд Ханна погрузилась в крепкий сон.

Дарси еще долго лежал, глядя в потолок и думая о Вики.

Кроме нескольких банальных интрижек во время деловых поездок, которые были явно не в счет, Дарси Клегг был верен жене с самого дня их свадьбы и до прошлого месяца.

После того, как Вики выставила Гордона на мороз, она провела в одиночестве ночь и часть дня. Затем, чуть оправившись от первого потрясения, Вики почувствовала желание рассказать кому-нибудь обо всем. Она позвонила Ханне в Уилтон. Как раз в тот день Ханна была в магазине, готовилась к послерождественской распродаже, и трубку снял Дарси.

— Я сейчас приеду, — сказал он, узнав, что произошло.

Приехав в дом Рэнсомов, Дарси увидел, что повсюду разбросаны игрушки и детская одежда, на столе в кухне лежат остатки недоеденного ужина, сломан котел центрального отопления, а Вики сидит в одной ночной рубашке с Хелен на руках.

Дарси немного прибрался, позвонил монтеру, который обычно чинил центральное отопление в Уилтоне. Затем он сделал чай и тост для Вики, покормил Мэри и Элис и нашел в баре бутылку виски. Стараясь для Вики, Дарси почувствовал себя счастливым и, убираясь, он весело насвистывал.

Вики наблюдала, как Дарси хозяйничает в ее доме.

— Ты справляешься с хозяйством лучше, чем я, — грустно произнесла она.

— Ну что ты конечно же, это не так, — ответил Дарси.

Никто из них не упоминал Рождественскую вечеринку и сцену в спальне. Но когда наступило время кормить ребенка и Вики стала устраиваться в кресло, внутри Дарси, казалось, зазвучала натянутая струна. Он протянул руку и кончиками пальцев погладил Вики по щеке. Кровь бросилась ей в лицо, но она по-прежнему не отрывала глаз от Хелен.

Дарси уехал, оставив Вики номер телефона своего лондонского адвоката и пообещав заехать завтра.

Очень скоро все в их компании узнали, что Вики выгнала Гордона.

Женщины все по очереди позвонили, а потом заехали к Вики, предлагая поддержку и совет, но больше всего ей хотелось из них всех видеть Дарси. Вики знала, что он приезжает тайком от Ханны, и то, что он находится в ее доме как бы нелегально, делало его присутствие еще более волнующим — свет в комнатах казался ярче, а Вики чувствовала себя спокойнее и решительней, все тревоги как бы улетали прочь. Когда Вики сказала об этом Дарси, тот, рассмеявшись, сообщил, что на Ханну его присутствие явно оказывает обратное действие, но Вики видела, что Дарси польстило то, что она сказала.

Гордон постоянно звонил, то из офиса, то из отеля, но Вики сказала мужу, что не хочет видеть его, пока все не обдумает. Шли дни за днями, и первая злость Вики постепенно перешла в разочарование, но она выдерживала характер, каждый раз сообщая Гордону, что не хочет его возвращения. Вики никогда не подозревала в себе такой силы воли.

Однажды утром, недели через две после изгнания Гордона, Дарси, приехав навестить Вики, припарковал машину с другой стороны дома, чтобы ее не было видно с дороги. День был жаркий, чувствовалось приближение весны.

Дарси сидел у стола в кухне, а Вики готовила ему кофе. Старшие девочки были в школе. Хелен спала наверху в кроватке, в доме стояла тишина, полная молчаливого ожидания чего-то. Вики поставила на стол чашку кофе и остановилась в нерешительности.

— Я очень благодарна тебе, — начала Вики имея в виду то, что Дарси скрасил ее одиночество и дал ей много весьма полезных советов.

Дарси взял Вики за руку. Она серьезно смотрела на него сверху вниз. В этот момент ему опять показалось, что он влюблен в Вики, а не просто хочет переспать с ней. Дарси встал, обнял Вики и приник к ее губам. Вики стояла неподвижно. От нее пахло детским мылом и грудным молоком.

— Пойдем наверх, — сказал Дарси.

Двуспальная кровать была не застелена, кружевные подушечки валялись на полу, простыня еще сохраняла очертание тела Вики. Они стояли рядом с кроватью, Дарси расстегнул пуговицы на блузке Вики, обнажая набухшие от молока груди и живот, испещренный белыми полосками растянувшейся после беременности кожи. Вики сделала робкое движение, пытаясь закрыться руками, но Дарси развел ее руки в стороны и опустился на колени, поглаживая эти серебристые ниточки кончиками пальцев.

— Вики, — Дарси произнес ее имя больше для себя, как бы утверждая тем самым, что они вместе, здесь и сейчас.

Вики опустила руки ему на голову и стала нежно, почти по-матерински теребить волосы.

— Ты тоже разденься, — сказала она. — Тогда и я не буду чувствовать себя такой голой. Мне стыдно того, как я теперь выгляжу. Лучше бы я была тощей обтянутой кожей палкой, как Нина. Лучше бы и у меня были ноги как иголки, и никакой груди. Должно быть, это именно то, что нужно Гордону.

— Но это не то, что нужно мне. Я хочу тебя. Хочу смотреть на тебя. — Дарси поднял ее груди, наблюдая, как появляются на сосках капельки бесцветной жидкости.

— Тогда раздевайся, — повторила Вики — Пока Хелен не проснулась.

Дарси нравилась в Вики эта ее грубоватая практичность. Ханне нравилось, чтобы занятие сексом были окутаны романтикой, даже после семи лет супружества.

Вики помогла Дарси раздеться, аккуратно складывая на тумбочке его одежду по мере того, как он снимал ее. Она подумала, что для симпатичного, привлекательного мужчины, каким казался окружающим и чувствовал себя сам Дарси, у него на редкость некрасивое тело. Грудь и плечи его были покрыты седой щетиной, а мускулы живота, похоже, стали совсем дряблыми, и если Дарси не втягивал живот, он выдавался вперед так далеко, что, казалось, не был частью тела Дарси, а существовал сам по себе. Остальные части тела тоже не произвели на Вики впечатления.

Они легли на постель, и пока одна часть мозга Вики старалась уделить Дарси внимание, на которое он рассчитывал, другая продолжала размышлять, было ли все происходящее актом мести Гордону, или же она действительно этого хотела.

Вики с удивлением обнаружила, что как любовник Дарси гораздо хуже ее мужа. Все закончилось очень быстро, Дарси тяжело дышал, а Вики так и не удалось преодолеть свою раздвоенность, она словно бы со стороны наблюдала за происходящим, как бы в полусне, словно все это не имело к ней никого отношения. Она удивлялась про себя, что же находит во всем этом Ханна. И тут же Вики осенила догадка, что Ханна во всех случаях жизни находит удовольствие только лишь в самой себе, а Дарси для нее — одно из зеркал, в котором можно любоваться своим отражением. Это было настолько ясно, что Вики почувствовала себя уже не такой виноватой.

— Ты ведь согласилась не из благодарности, правда? — спросил Дарси. Они лежали обнявшись, до сих пор еще, казалось, удивленные присутствием Дарси в этой комнате.

— Нет, — ответила Вики. — Я сделала это потому, что мне хотелось.

Это была правда. Все те две недели, что Дарси навещал ее, Вики знала, что в один прекрасный момент это произойдет, и она просто спокойно ждала этого момента, не форсируя события, но и не боясь их.

— Мы займемся этим когда-нибудь еще? — спросил Дарси.

— Да, — сказала Вики, точно зная, что так оно и будет.

Дарси приехал на следующее утро, потом через день. На третье утро Вики поймала себя на том, что пристально разглядывает лицо Дарси, лежащее на подушке на месте Гордона. У Дарси появились складки и морщинки, которых она не замечала раньше.

— Ты выглядишь усталым, — сказала она.

— Последнее время плохо сплю по ночам, — объяснил Дарси.

— Тебя что-то беспокоит? Твой бизнес?

Дарси был приятно удивлен ее участием. Ханна никогда не интересовалась его работой.

— Я вложил деньги по просьбе моих клиентов, а вложение оказалось не таким выгодным, как я предполагал.

Ясные глаза Вики смотрели прямо на него.

— Это серьезно?

— Да нет, — ответил Дарси.

— Может быть, ты расскажешь мне об этом? Я могу чем-нибудь помочь?

— Тебе будет не интересно, — Дарси нежно провел пальцем по ее шее. — И это не так уж важно, потому что все легко поправить.

— Это хорошо, — улыбнулась Вики, Дарси был тронут, увидев ее облегчение. Он поцеловал Вики и глубже зарылся в теплую постель.

Прошло еще две недели, прежде чем Вики ответила на один из телефонных звонков Гордона.

— Ты позволишь мне вернуться? — спросил он снова. — Я скучаю по девочкам. Я скучаю по тебе.

Было десять часов утра — то самое время, которое всегда так любила Вики за возможность спокойно заняться хозяйством. Последнее время эти часы принадлежали Дарси Клеггу. Именно в это время Вики ждала всегда его приезда.

Сейчас Вики оглядела кухню. За стеклом буфета стояла посуда, слышен был шум работающей посудомоечной машины. «Вот та жизнь, — думала она, — которую создали мы с Гордоном». Сейчас эта жизнь казалась ей детской картинкой, где-то в глубине которой темными пятнами маячили Дарси Клегг и Нина Корт. Часы, проведенные с Дарси, конечно, были украдены у этой жизни, но он сумел вывести ее из состояния транса, напомнил ей, что она не только мать, но и женщина, и, безусловно, скрасил ее одиночество. Вики была благодарна Дарси, чуть влюблена в него легкомысленной любовью самовлюбленной девчонки. И главное, Вики теперь чувствовала себя сильной. Она была теперь уверена, что намного, намного сильнее Гордона.

Вики взглянула на руку, которую украшали два кольца — обручальное и то, которое Гордон подарил ей при помолвке. Вики пошевелила пальцами, довольно любуясь рукой, как обычно делают женщины, только что покрыв ногти лаком.

— Да, — сказала она наконец в телефонную трубку. — Хорошо. Я хочу, чтобы ты приехал домой.

В тот же день она сказала Дарси.

— Я разрешила Гордону вернуться домой.

— Тебе этого хочется? — спросил он.

Секунду подумав, Вики сказала:

— Да. Я очень рассердилась на себя, но сейчас моя злость прошла. — Она нежно коснулась руки Дарси. — То, что делали мы с тобой, помогло мне почувствовать себя менее… менее уязвленной поступком Гордона. Тебе это неприятно?

— А разве у меня есть право предъявлять тебе претензии? А как насчет наших отношений? Мы еще увидимся?

— Ты хочешь сказать, также, как встречались Гордон и Нина?

— Да, я имел в виду что-то в этом роде.

В голосе Вики слышалась улыбка:

— Я не знаю. Не уверена. Но ведь ты знаешь, где меня найти, а я знаю, где найти тебя. По-моему, на сегодняшний день этого достаточно.

— Что ж, придется с этим согласиться, — сказал Дарси.

Он вдруг почувствовал себя обиженным и отвергнутым. Дарси опять вспомнил рождественский вечер, когда ему показалось, что он испытывает к Вики романтическое влечение, прежде чем он объяснил его себе более грубыми и прозаическими желаниями. А ведь, пожалуй, первое впечатление было правильным. Только сейчас Дарси понял, сколько ошибок совершил он в этой истории.

Позже, в Мерибеле, Дарси набрал номер Вики, и стоял так, прислушиваясь к гудкам и глядя через балкон на сверкающие под солнцем снежные вершины.

— Алло? — послышалось в трубке.

— Алло.

Дарси не считал нужным называться, ему казалось, что их отношения таковы, что Вики не может его не узнать, однако прошло несколько секунд, прежде чем Вики спросила:

— Дарси? Это ты? Что-нибудь случилось?

— Почему ты решила, что что-то непременно должно случиться, чтобы я позвонил тебе?

— Но ведь ты на отдыхе, с Ханной и Фредди. Вот я и не ждала твоего звонка.

Дарси глядел в окно на разноцветные фигуры лыжников, выписывающих зигзаги по склонам.

— Я хотел поговорить.

— О… Что ж, знаешь, я опять собираюсь работать на полставки. Вчера мне звонил директор отделения терапии. Им требуется кто-нибудь на неполную нагрузку — два-три дня в неделю. Мы с Гордоном обсудили это вчера вечером и решили, что мне стоит согласиться. Надо только найти кого-нибудь, чтобы сидели в это время с Хелен.

Дарси слушал, прислонившись лбом к оконному стеклу и зажав трубку плечом. На полу балкона лежал снег, он покрывал резную балюстраду, сверкая на солнце и слепя глаза.

— Хорошо, я рад за тебя, — услышал Дарси собственный голос. Глядя на белый снег, он чувствовал себя грязной развалиной, на него навалилась вдруг усталость, а сила Вики, звучавшая в ее голосе, заставила почувствовать себя слабым, как беспомощное дитя.

— И все же, почему ты позвонил? — спросила Вики.

Дарси не мог больше держать это в себе.

— Я говорил вчера с Ханной. Вернее, правильней будет сказать, что она говорила со мной. Некто, по имени Линда Тодд, которая живет напротив тебя, якобы следит за моими передвижениями. Это похоже на правду?

— Да. Черт побери, еще как похоже. А что именно сказала Ханна?

— Ничего особенного. Гораздо интереснее то, что она сделала. Вечером она продемонстрировала всей компании некий эротический танец. Нет, не стриптиз — танец. Это было рассчитано в основном на Эндрю и Майкла, но я думаю, Ханна сделала тем самым предупредительный выстрел и в мою сторону.

— Могу себе представить.

Вики действительно живо представила себе Ханну, поглощенную танцем и охваченную довольством собой. Вики довольно долго дружила с Ханной, но до сих пор не могла понять, нравятся ли они друг другу на самом деле. Затем Вики сказала очень тихо, так тихо, что Дарси на секунду усомнился, правильно ли он расслышал:

— Думаю, нам надо закончить, Дарси.

— По крайней мере сейчас, — сказал Дарси, от всей души жалея, что ему нечего на это возразить.

Они распрощались, и Дарси повесил трубку.

Дарси открыл стеклянную дверь и вышел на балкон. Тут же перехватило дыхание от холодного воздуха. Облокотившись на перила, Дарси стал наблюдать за лыжниками на ближайшем к нему склоне. Неожиданно он увидел Ханну. На ней был серебристый лыжный костюм с капюшоном, отороченным мехом. Рядом с ней был Майкл Уикхем в темно-синем костюме, казавшемся издали черным. Тренер Ханны и Майкла демонстрировал им серию простеньких поворотов, и они послушно следовали за ним.

Дарси отметил про себя, что Ханна явно делает успехи.

Сделав последний поворот, Ханна подняла руки и помахала палками. Это был жест триумфа.

Майкл громко рассмеялся их общей победе.

11

Почти всю зиму строительные леса загораживали от Нины западный портал собора.

Однажды февральским утром Нина, стоя на краю лужайки, заглянула в просвет арматуры, через которые виден был небольшой фрагмент колонны, увенчанной святыми и архангелами. Каменные фигуры по-прежнему стояли в своих нишах, но одни из них были сплошь покрыты известковой пылью, другие — все еще обмотаны пропитанными восстанавливающим раствором бинтами, мимо них то и дело проходили рабочие с инструментами и ведрами. Глядя на все это, Нина по-прежнему не могла себе представить, как можно восстановить отбитые носы и пальцы и оживить статуи.

Дул холодный ветер. Обхватив себя руками за плечи, Нина повернулась спиной к собору и медленно направилась через лужайку. Сначала она хотела зайти внутрь и полюбоваться внутренними арками и колоннами, но затем передумала. С самого Рождества она подсознательно избегала собора, он был связан для нее с Гордоном Рэнсомом. Прежде всего, она боялась встретить его там, боялась даже не самой встречи, а того, что Гордон может вообразить, будто она преследует его. К тому же Нина вообще предпочитала держаться подальше от мест, где они были вместе и которые тесно были связаны в воображении Нины с Гордоном. Нина очень скучала по нему и старалась пощадить свои чувства хотя бы таким образом.

Дойдя до другого края лужайки, Нина увидела женщину, сидящую на одной из скамеек. На ней был длинный макинтош из какого-то светлого легкого материала. Она ела сэндвич и смотрела на приближающуюся к ней Нину. Нина узнала Стеллу Роуз.

— Привет, — сказала Звездочка своим обычным ровным холодным голосом. — А мне передали по беспроволочному телеграфу, что ты уехала, вернулась в Лондон.

Нина замялась. Начиная с Рождества из всех своих графтонских знакомых она видела только Дженис и Ханну, и эти встречи были мимолетными. Не то чтобы женщины держались недружелюбно, но так же, как Нина избегала мест, связанных в ее сознании с Гордоном, точно также она предпочитала не встречаться с друзьями Гордона и Вики.

— Я действительно ездила ненадолго в Лондон, но теперь я снова в Графтоне. Ведь здесь теперь мой дом.

Почти три недели Нина прожила в доме Патрика, но ей слишком непереносима была мысль, что, уехав в свое время из Лондона, чтобы избежать постоянных воспоминаний об одном мужчине, она сбежала теперь из Графтона в Лондон по той же самой причине, но уже из-за другого. Патрик не скрывал своей озабоченности ее состоянием.

— Ты не можешь, — говорил он, — вечно порхать вот так туда-сюда, оставляя свои потери на старом месте, как вышедшее из моды пальто.

— Я знаю, — мрачно ответила Нина. — Ты считаешь, что я должна вернуться в Графтон, вновь встретиться лицом к лицу с собой и носить старое пальто, пока не изменится погода?

Патрик взял Нину за руку и положил ее голову себе на плечо.

— Ты ведь знаешь, что можешь оставаться у меня в доме, сколько пожелаешь.

Но в конце концов Нина вернулась домой — надо было работать, и ей необходима была ее мастерская.

Стелла смяла бумажку из-под сэндвича.

— Я бы предложила вам разделить со мной завтрак, но — увы — это все, что от него осталось. Можем зайти в бистро выпить по чашечке кофе, если, конечно, хотите. Лично я абсолютно свободна. Как это всегда бывает в середине семестра.

Предложение было неожиданным, но Нине было приятно его услышать.

— Да, с удовольствием, — сказала она. — Пойдемте.

Стелла встала, отряхнула с одежды крошки от сэндвича, на которые тут же накинулись голуби, и обе женщины направились в сторону собора.

— Где вы преподаете? — спросила Нина. Она много раз встречала Стеллу, но всегда на обедах, вечеринках и других сборищах графтонских парочек.

— Уильямфорд. Современные языки.

Уильямфорд был большой средней школой смешанного типа, которую открыли уже после отъезда Нины из Графтона, слив школу для девочек, где она училась, со школой для мальчиков, в которой учился Эндрю Фрост.

— Я ходила в Школу Декана, — сказала Нина.

— Правда? — удивилась Стелла. — Ах, да, припоминаю, Эндрю Фрост что-то говорил об этом. Мы учимся в старых зданиях, хотя они, конечно, очень неудобные.

Нина вспомнила классные комнаты, отделанные под красный кирпич с высокими окнами, через которые вползал зимой влажный туман, а летом нещадно палило солнце, старые парты и доски, радиаторы, окрашенные в зеленый цвет.

— Наверное, сейчас там все по-другому, — сказала она вслух.

— Да что вы! Почти все то же. А кто преподавал у вас французский?

— Мистер Дженкинс. Ковин Дженкинс, так его, кажется, звали.

На Нину снова нахлынули воспоминания. Мистер Дженкинс был неуклюжим, нелюбимым в школе учителем с неудавшейся личной жизнью, о которой шептались тайком за его спиной.

— Он ушел на пенсию в прошлом году, — сказала Стелла. — Я стала вместо него заведующей отделением.

Стелла как будто завязала какой-то узелок, связывающий сегодняшнюю жизнь Нины в Графтоне со знакомыми до боли образами детства. Она не вспоминала о мистере Дженкинсе лет пятнадцать, но теперь как будто наяву слышала его тонкий, скрипучий голосок, с идеально правильным произношением декламирующий Мольера, и видела красные крылья его носа и допотопный плисовый пиджак, которые одевал он каждое утро, прежде чем предстать перед недружелюбной аудиторией.

— Достаточно услышать его имя, чтобы вновь почувствовать себя семнадцатилетней.

Стелла пожала плечами.

— Я и так почти все время чувствую себя семнадцатилетней. Когда дети начинают носиться по коридору, если бы вы знали, какого труда стоит мне не побежать вместе с ними, а начать их отчитывать.

Нина рассмеялась.

— Вы совсем не похожи на мистера Дженкинса. Наверное, дети любят вас.

— Большинство, — сухо, в своей обычной манере ответила Стелла.

Женщины обошли собор и подошли к кафе. Одна часть кафе была одновременно книжным магазином и небольшой чайной. Нина и Стелла прошли мимо полок с книгами по истории и архитектуре собора, стендов с чайными скатертями и еженедельниками с картинками на обложках. Они остановились перед буфетной стойкой, на которой стояли блюда с салатами, сэндвичами и пирожными, а также овсяным печеньем и другими сладостями. В стороне стояли широкие столы со скамейками. Почти все они были заняты женщинами, сидевшими по двое, по трое, жующими салат и мирно беседующими.

Стелла окинула их пренебрежительным взглядом.

— Может, лучше было пойти в «Игл» и выпить в мужской компании?

— Да нет, здесь очень хорошо, — быстро сказала Нина.

Они взяли кофе и направились к свободному столику, неся высокие керамические кружки. Стелла села, повесив пальто на спинку стула. Она зажгла сигарету и стала смотреть на тисовое дерево, которое росло в небольшом зимнем садике посреди кафе. Нина незаметно изучала ее лицо. У Стеллы были высокие скулы и довольно большой рот, волосы она носила зачесанными за уши. Стелла не красилась, у нее была красивая чистая кожа. Она не была красивой, но высокий рост и томные неторопливые движения делали ее, безусловно, интересной.

Через несколько секунд Стелла тоже взглянула на Нину. Она подняла свою кружку с кофе и сделала жест, как будто хочет чокнуться с Ниной.

— Добро пожаловать домой, — сказала она. — Я рада, что вы нас не бросили.

Нину приятно удивили ее слова. И она неосторожно произнесла:

— А что все говорили обо мне?

Брови Стеллы поползли вверх.

— Все? Я не знаю, что говорили все. Ни в центральной прессе, ни даже в «Графтон эдветайзер» я не нашла отчетов о вашем романе. Вы ведь это имеете в виду?

Нина почувствовала, что краснеет. Ее раздражало саркастическое замечание Стеллы, и в то же время она не могла не признать, что заслужила такой ответ, задав дурацкий вопрос. Живя в одиночестве, она слишком зациклилась на своих проблемах.

— Не только это. Я хотела знать реакцию графтонского общества на мое неожиданное и не очень приятное вторжение в вашу жизнь.

Стелла улыбнулась.

— Я в общем, так и подумала с самого начала, что вы имели в виду именно это. Но было ли ваше вторжение действительно неприятным?

— В том смысле, что я причинила боль…

— А, — Стелла насыпала в кофе сахар и принялась методично размешивать его. Наступила тишина, затем Стелла тихо сказала:

— Я всегда думала, что если я решу завести роман с чужим мужем, то это будет именно Гордон.

Нина подумала, что их беседа развивается что-то уж чересчур быстро, или же от нее просто ускользают какие-то важные моменты, связывающие воедино разные темы. Она неуверенно произнесла:

— Я не знала этого. Я все время натыкаюсь на историю… вашу общую историю, которая тянется за каждым из вас и за всеми вместе. Помнишь, когда вы пили этот тост, на обеде у Дженис? Вы пили не просто за дружбу, а за любящих друзей. На меня произвело это тогда огромное впечатление — и сам тост, и вы все — такие счастливые и веселые, и то, как вы прекрасно ладите друг с другом.

Стелла пожала плечами, очевидно, это был характерный для нее жест.

— Я всегда впадаю в романтическое настроение после двух бокалов вина. За мной и Гордоном Рэнсомом не тянется никакая история. К великому моему сожалению.

Нина вспомнила вдруг, что в тот вечер, когда она беседовала в гостях у Дженис с Дарси Клеггом, она одновременно потихоньку наблюдала за Стеллой и Гордоном, мирно беседующими в углу. И ей показалось тогда, будто бы Стелла плачет.

Стелла погасила одну сигарету и немедленно зажгла вторую. Уже перевалило за два часа, и женщины, допив и доев, начинали потихоньку расходиться по своим офисам и магазинам. Девушка в зеленом переднике собирала на поднос чашки и тарелки.

— Как это было с Гордоном? — спросила вдруг Стелла.

Нина подняла голову, и взгляды двух женщин встретились. После такого вопроса неудивительно было бы почувствовать в этой женщине своего врага, но прямота Стеллы и безыскусная простота ее манер импонировали Нине. Из ее вопроса следовало, что ей очень-очень хотелось знать то, о чем она спросила, и Стелла надеялась, что Нина способна понять почему.

И Нина, не размышляя не секунды, ответила также просто:

— Думаю, самое главное в нем было то, что он отдавался сексу целиком и полностью. Он предлагал себя с таким энтузиазмом, что это было не только эротично, но и трогательно. Он всегда шел прямо к цели. Не то что бы у него не было воображения, но поэтичным Гордона ни в коем случае не назовешь. Он употреблял запросто такие слова, как «член», «трахаешься», но делал это так, что вызывал и во мне желание говорить и делать такое, чего я раньше не могла себе даже представить. Я чувствовала себя так, словно сорвалась с цепи. — Через несколько секунд Нина мягко добавила. — Думаю, это был самый замечательный любовник в моей жизни.

Возможность поговорить о Гордоне после того, как два месяца Нина запрещала себе даже думать, да что там думать, даже вспоминать о нем, была как бы неожиданным подарком.

Стелла кивнула головой и грустно произнесла:

— Да. Я так себе это и представляла.

Нина почувствовала, что способна сейчас выплеснуть на этот деревянный стол самые сокровенные детали своего романа.

Женщины опять посмотрели друг на друга.

Между ними установилась какая-то незримая связь, которая, как осознали обе они в одно мгновение, не имела никакого отношения к Гордону.

Момент этот длился довольно долго, Нина слышала, как официантка вытирала столовые приборы, пристально глядя на собственную руку, лежавшую на столе.

Стелла дотронулась кончиками пальцев до руки Нины.

— Мне жаль тебя. Должно быть, это было больно.

— Да, это было больно. Это больно и сейчас. Но я это заслужила. Надо было подумать об этом заранее.

— Никто никогда и ничего не знает заранее. — Стелла убрала руку. — Будто бы всем нам вечно семнадцать.

Кафе, столы, чашки — все постепенно приобретало свои прежние очертания.

— Больше всего я мучаюсь из-за того, что пострадала Вики, — сказала Нина.

— Ты это серьезно? Ты думаешь Вики так уж безгрешна?

Стелла не стала дожидаться, пока Нина ответит. Она окинула взглядом почти опустившее уже кафе и поплотнее запахнулась в свой макинтош, как будто желая отгородиться от всего этого.

— Погуляем где-нибудь?

Нина собиралась проработать весь день, но теперь она готова была переменить свои планы. Вернувшись в Графтон, Нина возобновила свои одинокие прогулки, но теперь она гораздо болезненнее воспринимала свое одиночество. Но сегодня вдруг появилась Стелла…

К тому же, Нина хотела продолжить их разговор, интересно было, куда он их заведет. Неожиданная близость, так быстро возникшая между ними, заставила Нину понять, насколько сильно нуждалась она в подруге. Ей казалось, что и Стелле необходимо то же самое.

Они пересекли лужайку и направились в сторону, противоположную Аллее Декана. Стелла шла быстро, высоко подняв голову и засунув руки в карманы.

Они прошли по Саутгейт, лучшей улице Графтона. Ее украшали в основном фасады магазинов, расположившихся в зданиях восемнадцатого века, среди которых был и «Ля Кутюр» Ханны Клегг. На Саутгейт не было движения. С каждой стороны посреди улицы стояли две черные бетонные тумбы, вдоль тротуаров городской совет решил установить красочные зеленые с золотом мусорные баки, а на декоративных фонарях, выполненных в викторианском стиле, висели корзинки с цветами. Зимой в корзинах красовались традиционные анютины глазки и плющ, но листья давно завяли от ветра и недостатка влаги.

Нина и Стелла шли по середине мощеной улицы. Нина, как всегда, наблюдала за хозяйками, с пластиковыми сумками направляющимися за покупками. Все они выглядели весьма респектабельно, даже самые молодые. Одеты они были так, как будто все их костюмы смоделировали в одном и том же отделе муниципалитета, отвечающем за то, чтобы магазины на Саутгейт посещали только безукоризненно одетые покупатели. У всех пешеходов был такой вид, словно они не потерпят никаких отклонений от установленного ритуала. Эта самодовольная солидность Графтона иногда ободряла Нину, иногда же, наоборот, действовала ей на нервы.

Стелла рассмеялась.

— Над чем ты смеешься? — спросила Нина.

— Как здесь все прилизано. Прилизанная жизнь. Ведь ты, по-моему, думала сейчас об этом, разве нет?

Они ступили на Бридж-стрит, где машины ехали прямо по пластиковому мусору, валявшемуся перед закусочной «Мак-Дональдс».

— Да, что-то в этом роде, — подтвердила Нина.

— Графтон безукоризненно вылизан. И в социальном, и в эмоциональном смысле. Боль и страсть стараются держать там, где их не видно, особенно такие люди, как мы. Над этим можно зубоскалить сколько угодно, но по-настоящему мне это нравится. Помогает сохранять чувство собственного достоинства.

Нина вспомнила, как Дарси Клегг пытался втянуть ее в своеобразный заговор, распространяясь о преимуществах жизни в большом городе.

— С чего вы взяли, что я собираюсь зубоскалить по этому поводу? Я ведь переехала сюда жить, значит, и мне должно это нравиться.

Нина опять думала о супружеских парах, которые казались ей такими счастливыми, такими неуязвимыми в своих домах и о тех противоречивых отношениях в их компании, о которых она знала теперь. И тут же ей пришли на ум фигуры на западном портале собора, на которых века оставили свои следы, но ведь все-таки они выжили.

— Да нет, я не имела в виду вас, — сказала Стелла.

Они шли прямо к реке. Впереди уже виднелся старый мост и полоска воды. На дальнем берегу были игровые площадки и красные кирпичные здания Школы Декана, которые были теперь частью Уильямфорда.

— А что вы имели в виду, когда спросили меня, действительно ли я считаю Вики Рэнсом безгрешной?

Стелла взглянула на Нину через плечо. Взгляд этот был одновременно изучающим, смеющимся и немного злым.

— Только то, что сказала.

— О! Так я, стало быть, не виновата в том, что ее муж завел со мной роман, да еще какой роман, пока она с помощью кесарева сечения рожала ему ребенка?

Нина увидела, как сжались губы Стеллы, это выдало ее и заставило Нину задуматься над тем, как долго Стелла любила Гордона. Неудивительно, что Звездочка любит Графтон именно за его бессердечное достоинство. Она и сама обладала тем же качеством — умением подавить свою боль и смирить свою страсть.

— Нет, я не считаю, что Вики в чем-то виновата, — сказала Нина гораздо резче, чем ей хотелось бы.

— Ведь вы же прекрасно понимаете, что я совсем не это имела в виду.

Нина поняла наконец, на что именно намекает Стелла.

— Да, конечно, — сказала она. — И кто он в таком случае?

Стелла ободряюще кивнула ей, как кивают ученику, тугодуму, который понял наконец-то, что ему пытаются втолковать.

— Дарси, — сказала она.

Женщины дошли до поворота дороги. Дальше она шла параллельно реке. Железные перила отделяли дорогу от прибрежной полосы, заросшей ивами. Река не замерзла — то тут, то там то и дело вскипали барашки желтоватой пены.

— Откуда вы знаете? — почти автоматически поинтересовалась Нина.

— Слухи, — ответила Стелла. — Маленькие городки, типа Графтона, не умеют подолгу хранить свои секреты. Как вы уже убедились недавно.

— Да уж, убедилась.

Они перешли через мост, миновав таким образом границу Графтона и, поняв вдруг разом, что город остается позади, обернулись, чтобы посмотреть на него. Башенки собора, поднимавшиеся высоко над крышами домов, выглядели довольно мрачно на фоне чернеющего неба.

— А Ханна знает? — спросила Нина.

— Думаю, да. И наверняка это не пройдет ему бесследно. Возможно, Ханна не прочла за всю жизнь ни одной книги и считает, что Апдайк — это лыжный курорт, но все же она безусловно не дура. И Дарси пляшет все эти годы под ее дудку, хотя старому позеру наверняка кажется, что все наоборот.

— А Гордон?

— Вот он, кажется, не в курсе.

Нина облокотилась на каменный столбик моста, переваривая полученную только что информацию.

Трогая пальцами камень, Нина вспомнила вдруг, что именно на этом самом месте поцеловалась в первый раз в жизни. На столбике висел декоративный фонарь, один из четырех, которые установил муниципалитет Графтона в память о коронации, и когда молодой человек обнял ее и стал искать губами ее рот, Нина испугалась того, что их хорошо видно отовсюду при ярком освещении. И еще Нина боялась, что он сотрет губами слой помады, который она так тщательно накладывала сегодня перед зеркалом в школьной раздевалке. Они возвращались с рождественской вечеринки в Уильямфорд-холле, это Нина хорошо помнила, а вот про молодого человека она не могла припомнить никаких подробностей, кроме его имени и исходившего от него запаха зубного эликсира.

На Нину нахлынуло все разом: печальная мысль, что с того рождественского вечера прошло уже больше двадцати лет, а в Графтоне ничего так и не изменилось, и потрясение от услышанных от Стеллы Роуз новостей. Она издала нервный сдавленный смешок.

На лице Стеллы отразились одна за другой сначала насмешка, затем злость, затем появилось какое-то хищное выражение. Стелла тоже рассмеялась.

— Все это довольно забавно, — сказала Нина.

— Вы правы. Это забавно настолько, что причиняет боль.

Обе женщины откинулись на каменный парапет, не обращая внимания на проезжающий транспорт и не в силах совладать с сотрясавшим обеих истерическим хохотом. Затем, перестав смеяться, они, как по команде, повернулись спиной к Графтону и отправились дальше по дороге, вполне довольные обществом друг друга.

— Не знаю, почему я пошла именно сюда, — сказала Стелла. — Скорее всего сила привычки.

Они подошли к воротам школы. Ворота были заперты, но за ними орудовал метлой пожилой дворник, сметая в одну кучу намокшие осенние листья.

— Здравствуйте, Тед, — окликнула его Стелла.

— Добрый день, миссис Роуз. Что, тянет сюда даже во время каникул?

Нина стояла, вцепившись в перила, и с волнением оглядывала знакомый двор. Живой изгороди вокруг него уже не было. Вроде бы она состояла из тополей. На месте фермы по другую сторону школы стоял теперь большой современный дом. В голове опять зашевелились обрывки воспоминаний.

— Миссис Корт училась когда-то в этой школе, Тед. Можно намзайти внутрь, чтобы она могла здесь все осмотреть?

Нине действительно очень хотелось этого, но она не успела пока сформулировать свои желания даже про себя, так что теперь она в изумлении уставилась на Стеллу.

— Не могу впустить вас в помещение, миссис Роуз, — сказал Тед. — Штраф за это превысил бы мое месячное жалование. Но ворота, если хотите, открою. Сможете побродить вокруг.

Нина и Стелла подошли к красному кирпичному зданию. Нина прильнула к первому же окну, отгородившись от света ладонями, чтобы видно было то, что находилось за стеклом. Увидев ряды парт и доску, Нина опять немедленно почувствовала себя школьницей, которой была тогда-то, полной мечтаний и иллюзий и с большой неохотой выкраивавшей время для уроков. Вот она сидит за одной из этих парт, склонившись над каким-то упражнением.

Учебники, которыми они пользовались, были в жестких серых обложках, и Нина все их изрисовала черной ручкой, изображая странные причудливые фигуры, в которые потом врисовывала другие, поменьше, и еще поменьше, как будто хотела в этих мозаичных картинках спрятать все соблазны и смущение девочки-подростка.

— Здесь теперь все по-другому, — сказала она Стелле. — Мебель, отделка — все. И все равно как бы то же самое. Вот здесь, например, в мое время тоже был кабинет географии.

В кабинете географии всегда пахло мелом и пылью, лежащей на радиаторе, как, впрочем, и во всех остальных классах, но здесь к традиционным школьным запахам примешивался еще запах висевших на стенках огромных масляных холстов, на которых были изображены карты. В комнате всегда было душновато, настолько, что в жаркие дни здесь всех одолевала сонливость.

Обрывки воспоминаний соединились теперь в тонкую цепочку. Воспоминания причиняли легкую боль, потому что та жизнь, к которой они имели отношение, давно была в прошлом, но, вспоминая о ней, Нина неожиданно почувствовала, что ее место именно здесь, в Графтоне, а не в каком-либо другом месте из тех, в которых она жила, даже вместе с Ричардом. Нина поняла, что не зря вернулась сюда, поддавшись первому порыву, хотя Графтон теперь и другой, не такой, как в детстве — новые машины, новые дома, новые люди с новыми проблемами.

— Я всегда считала, что внутренняя сущность любого места никогда не меняется, — прервала ее мысли Стелла. — Потому что все зависит от пластов времени и событий, происходивших здесь, а вовсе не от цвета стен и стиля мебели.

— Не знаю, выдержит ли ваша теория критику, но мне понятно, о чем вы. И все это приятно осознавать, не так ли?

Стелла и Нина двинулись дальше вдоль здания, заглядывая по очереди во все окна.

Теперь Нина вспоминала выложенные кафелем коридоры, выкрашенные темно-зеленой краской раздевалки, колонны и арки, эхо голосов, и все это так отчетливо, как будто только вчера видела школу последний раз. Нина почувствовала, что школа как бы связывает их со Стеллой Роуз: ведь они обе, хотя и в разное время, прошли по одним и тем же коридорам, побывали в одних и тех же комнатах. Когда они вернулись опять к воротам, Нина взяла Стеллу под руку и зашагала с ней в ногу.

— Достаточно? — спросила Стелла.

— Да. Мне было очень приятно опять увидеть это все. Спасибо.

— Как видите, это было несложно организовать.

Тед выпустил их, и женщины вновь оказались на дороге перед запертыми воротами. Уже темнело, когда они вновь подошли к мосту. Над крышами домов и вокруг каминных труб висела едва заметная глазу зеленоватая дымка.

Нина смотрела прямо вперед, пытаясь соединить в сознании знакомые очертания Графтона с незнакомым ощущением тепла руки Стеллы. Ей пришло вдруг в голову, что со дня смерти Ричарда она никогда еще не чувствовала себя настолько уверенной в себе. Не счастливой, не спокойной, а именно уверенной в себе.

Как будто бы услышав про себя мысли Нины, а может, просто потому, что возвращение в Графтон напомнило о населявших его супружеских парах, Стелла вдруг спросила:

— Вы с мужем были счастливы?

— Да, очень.

— Расскажи, как это было.

Точно также Стелла спрашивала ее о Гордоне. Нина неожиданно со смущением почувствовала, как сильно нуждается она в обществе Стеллы Роуз, так сильно, что ей захотелось остановиться, обнять Стеллу, утешить ее. Но Нина просто крепче прижала к себе руку Стеллы.

— А что я могу рассказывать? Удачный во всех отношения брак. Дружба, сотрудничество, те же радости и те же сложности, что и у других.

Теперь они шли по мосту, как раз посредине между двумя парами декоративных фонарей.

Стелла кивнула, пристально глядя через парапет в воду.

— Никто из нас не может заглянуть внутрь чужих браков, не так ли? — сказала она. — Наш собственный брак всегда кажется ясным и понятным, а чужие — непостижимой тайной.

— Да, — сказала Нина, понимая, что все так и есть. Они медленно приближались к городу.

Когда женщины дошли до дома Нины, та пригласила Стеллу зайти, но она покачала головой.

— Мне надо идти. Но, может быть, встретимся еще как-нибудь?

Вопрос нисколько не показался Нине странным.

— Конечно, обязательно, — поспешно согласилась она.

— Что ж, тогда я позвоню тебе.

Стелла шагнула вперед, и женщины обнялись. Потом Стелла быстрыми шагами направилась через лужайку, так быстро, что ее желтый шарф, казалось, летел по воздуху.

Как только закончился снегопад, все приехавшие в Мерибел, немедленно залезли в комбинезоны и отправились кататься.

Детей отдали в лыжную школу, а Фросты вместе с Дарси Клеггом и Марсель Уикхем каждый день отправлялись на покорение какой-нибудь новой вершины. Когда лыжники возвращались вечером, под глазами их были белые круги от солнцезащитных очков на фоне побагровевших от зимнего загара лиц. Все садились за стол и обсуждали, как далеко и как высоко они сегодня забрались и как завтра они заберутся еще дальше и еще выше.

Никогда раньше во время каникул, которые графтонцы проводили вместе более или менее в постоянном составе, вся компания не была так поглощена лыжами. Ланчи тогда были более долгими, и они все любили посидеть поболтать на солнышке. Но в этом году, после того, что произошло в первый вечер, все стали как бы стесняться друг друга, хотя Эндрю и Дженис со свойственной им жизнерадостностью настойчиво делали вид, что ничего не произошло. Марсель была довольно спокойна, только иногда срывалась на детей, а Дарси вообще раздражался по любому поводу. Чтобы избавиться от возникшей неловкости между ними, все четверо по многу часов катались на лыжах, а вечером обсуждали свои результаты.

С молчаливого согласия родителей дети вставали довольно поздно и, наигравшись на воздухе, накатавшись до полного изнеможения на лыжах, ложились довольно рано. С угрожающей атмосферой первого вечера так или иначе удалось справиться.

Майкл и Ханна остались как бы за бортом основной компании, потому что не умели кататься так же хорошо, как остальные. Каждый день они брали уроки у частного тренера, долговязого француза, по имени Тьери, который курил на подъемнике «Мальборо» и не снимал темных очков, даже когда заходил в кафе или ресторанчик.

Майкл поймал себя на том, что с нетерпением ждет каждое утро моментов, когда Ханна спустится вниз в своем серебристом костюме, и они будут вместе ждать перед шале Тьери, который обычно съезжал к ним, картинно выписывая повороты. Ханна подшучивала над их занятиями, и хотя Тьери открыто флиртовал с ней, Ханна предпочитала разделять с Майклом триумф их общих побед и вместе с ним подшучивать над неудачами. Майкл чувствовал себя польщенным, он, казалось, таял в лучах улыбки этой яркой шикарной женщины. Он даже стал более гибким и ловким. Колени стали гнуться лучше, и к своему собственному удивлению, Майкл выписывал такие аккуратные и уверенные повороты, которые и не снились ему раньше.

Они вдвоем завтракали вместе с детьми, которые тоже учились кататься, и Майклу нравилось, как непринужденно общается с ними Ханна. Она заказывала детям еду и лимонад, помогала им найти недостающие детали лыжного снаряжения, выводила на дневные занятия. И не делала из всего этого проблемы, как Марсель в таких случаях.

— Знаешь, мне даже начинает нравиться завтракать с этими дурацкими детьми, — сказал как-то Майкл, когда они с Ханной стояли в очереди на подъемник. Тьери стоял чуть дальше, оживленно болтая с какой-то смазливенькой девицей. Лицо Ханны обрамлял серебристый мех капюшона. Она мазала губы каким-то специальным кремом, но прервала это занятие, чтобы одарить Майкла благодарной улыбкой.

— А почему бы и нет, — ответила Ханна. — Они такие забавные, не правда ли?

Зачерпнув указательным пальцем немного крема, Ханна коснулась губ Майкла, который был в этот момент занят своими лыжами, и начала втирать его. Лицо Ханны было при этом серьезным и сосредоточенным. Майкл видел, как раньше она с точно таким же выражением лица мазала губы Фредди.

Майклу захотелось поцеловать Ханну, но он лишь переложил лыжные палки в одну руку и неловко обнял ее. Мимо проплывали кабинки с лыжниками. Ханна убрала крем и аккуратно застегнула карман. Она взяла палки в обе руки, готовясь к подъему. Майкл неохотно убрал руку.

Майкл не признавался в этом даже самому себе, но он нехорошо чувствовал себя на подъемнике. Его слегка подташнивало, когда он смотрел вниз, и всегда вздыхал с облегчение, когда кабинка въезжала на специальные рельсы на самом верху и останавливалась.

Кабинки подъемника были рассчитаны на трех человек, но сейчас, оглядевшись, Майкл увидел, что перед ними стоят две группы по три человека, а рядом с Ханной никого нет. «Как хорошо, что мы будем вдвоем», — думал Майкл, стоя у барьера, а затем проходя в ворота. Теперь они с Ханной стояли плечом к плечу, готовясь впрыгнуть на подъезжающее кресло. Но тут сзади послышался смех и какая-то возня, и кто-то торопливо протиснулся через третьи воротца, которые уже начала закрываться. Лыжник скользнул в кабинку, чуть не упав и выведя все сооружение из равновесия.

— Осторожно, — предупредила Ханна. Голос ее звучал довольно резко. Снова послышался смех и французская речь.

Наконец все трое удобно устроились в кресле, и оно так быстро рванулось вверх, что Майкл еще успел опустить перекладину. Ему далось поставить ноги в лыжах на специальные подставки и, посмотрев в сторону Ханны, Майкл обнаружил, что она тоже приняла наконец правильное положение. Они медленно поднимались над крутым горным склоном. Кресло слегка вздрогнуло, когда они миновали место, где соединялись друг с другом механизмы подъемника. Кресло угрожающе накренилось, и, перегнувшись через Ханну, Майкл увидел, что третий лыжник, который оказался женщиной, пытается переместить ноги вперед. До этого она сидела боком. Девушка упала боком на сиденье, а ноги беспомощно болтались в воздухе. Майкл увидел ее испуганное лицо. Это была девчушка лет четырнадцати в красном с черным лыжном костюме.

— Сиди спокойно! — закричала Ханна, но красные с черным ноги продолжали молотить по воздуху. Лыжи ее казались очень длинными и тяжелыми.

— О, Господи! — услышал Майкл свой собственный голос.

— Она сейчас выпадет! — пронзительно визжала Ханна. Кресло продолжало раскачиваться. Казалось, что какая-то невидимая жесткая рука тянет девушку к себе. Она хваталась одной рукой за Ханну, истошно вопя. Ханна попыталась схватить юную француженку, при этом из рук ее выпали палки, а кресло подпрыгнуло на тросе, и со всех сторон раздались возмущенные голоса. С ужасающим воплем девушка выпустила из руки куртку Ханны, и теперь та судорожно пыталась поймать ее запястье. Было какое-то короткое мгновение, когда девушка быстро съехала вниз, а после этого механизм, крепивший их кресла к тросу, резко тряхнуло, Майкла кинуло назад, он прикусил язык и на несколько секунд ослеп от боли. Когда он вновь обрел способность видеть и слышать, то увидел, что девушка все-таки выпала, но зацепилась капюшоном за подставку для лыж. Теперь она болталась над пропастью, подвешенная за воротник. Тело ее мерно раскачивалось взад и вперед. Подъемник остановили. Ханна тянулась к девушке, рискуя каждую секунду выпасть сама. Майкл почувствовал, что задыхается. Во рту все еще был вкус крови. Почти бессознательным движением Майкл схватил Ханну за руку, а земля, видневшаяся в сорока футах внизу, казалось, стала стремительно надвигаться на него.

— Не надо, — еле выдавил он, обращаясь к Ханне. — Ты выпадешь. Сиди спокойно.

— Но я же должна ей помочь, — прошипела Ханна, отбрасывая его руку. Сквозь охватившее его чувство страха, Майкл почувствовал восхищение мужеством Ханны. Майкл посмотрел вверх, чтобы не видеть тот ужас, который творился у него под ногами. В каждой кабинке торчало по три неестественно бледных лица — застывшие маски, — с ужасом глядящих в их сторону. В кресле прямо над ним сидели четверо юношей из одной компании с девицей. Их лица напоминали неподвижные маски, перекошенные страхом. Далеко внизу виднелся красный тренерский комбинезон Тьери.

Ханна приблизила голову к плечу девушки так близко, как только могла.

— Они приедут быстро, — услышал Майкл ее голос. — Ты меня слышишь? Они скоро приедут. Я это точно знаю.

Красное с черным пятно зашевелилось, девушка опять задрыгала ногами с надетыми на них лыжами.

Майкл удивился, увидев, что девушка жива. По его представлениям, падая, она должна была сломать себе шею. Впрочем, она ведь скорее соскользнула чем упала, вспомнил Майкл.

Внизу под подъемником сгрудились лыжники. Их поднятые вверх лица напоминали бесцветные пятна. В центре толпы появились наконец два человека в оранжевой форме. Один из них как раз подносил к губам радиопередатчик.

— Как они собираются добраться до нее? — сдавленно прошептала Ханна, взглянув через плечо на Майкла.

— Я не знаю, — честно признался он. Майклу казалось, что в любой момент его может стошнить.

— Что же нам делать? — спросила Ханна.

— Сидеть спокойно. И больше ничего.

Вдруг стало очень тихо, хотя еще за секунду до этого воздух был полон криками.

Ханна вновь повернулась к девушке. Она заговорила ровным спокойным голосом, но слов Майкл не мог толком разобрать.

— … не говорю по-французски… все будет в порядке… попытайся скинуть лыжи.

Как ни удивительно, девушка реагировала на слова Ханны. Она подняла голову, и Майкл увидел ее землисто-серое лицо и запавшие черные глаза. Губы девушки шевелились, но слов было не слышно. Она скосила глаза на одну сторону, видимо, пытаясь разглядеть, что же до сих пор удерживает ее от окончательного падения. Ханна продолжала утешать ее. Она говорила, что девушка уже не может упасть, все закреплено надежно, остается только потерпеть немного и дождаться спасателей. Девушка не сводила глаз с лица Ханны.

Прошло довольно много времени. Майкл понял это, потому что успел промерзнуть до костей. Группа, собравшаяся внизу, превратилась теперь в толпу. Люди сновали туда-сюда, но все это, казалось, не имело никакого отношения к ним троим, застрявшим между небом и землей. Майкл пытался подсчитать в уме, сколько же понадобится времени вертолету, чтобы долететь до них, но он не имел ни малейшего понятия, откуда вылетают спасательные вертолеты. Он не понимал, почему никому не пришло в голову медленно дотянуть кабинку до следующей опоры, которая виднелась впереди футах в пятнадцати от них. Размышляя об этом, он увидел мужчину, который карабкался по приставной лестнице на опору.

Девушка опять принялась дрыгать ногами. Движение передавалось кабинке, которая тут же закачалась. Майкл понял, что девушка пытается, следуя совету Ханны, скинуть лыжи. Его опять замутило.

— Нет, нет, спокойнее, — требовательно произнесла Ханна.

Спасатель добрался до троса, прицепил к нему специальную петлю, начал медленно продвигаться в их сторону, пробираясь, покачиваясь, мимо еще двух сидений.

— Вот, он уже здесь, теперь все будет хорошо, — продолжала утешать девушку Ханна. Но та была уже в полузадохнувшемся состоянии и к тому же слишком напугана, чтобы найти в себе силы оглянуться. Спасатель приближался. У него было загорелое лицо, почти что цвета ореховой скорлупы. Услышав, что он говорит по-французски, девушка оторвалась наконец от лица Ханны и повернула голову.

Майкл и сейчас не имел ни малейшего понятия, как они собираются спасать девушку. На поясе спасателя висел, правда, мешок с инструментами, но второй петли не было, а та, на которой спускался он сам, явно не выдержала бы двух человек. Посмотрев вниз, Майкл увидел, что толпа опять пришла в движение. Группа рабочих спасательной службы раскладывала огромные оранжевые матрасы с пластиковым покрытием, которые были, как оказалось, закреплены внизу около каждой опоры вдоль трассы. Сейчас их складывали стопкой прямо под кабинкой.

Ханна увидела то же самое и оглянулась, чтобы сообщить об этом Майклу. Тот взял ее за руку, крепко сжав, как будто это ее падения ждали матрацы, расстеленные внизу.

Спасатель что-то кричал людям, стоящим внизу. Затем он спустился к девушке, поймал одну из ее ног и быстрыми, отточенными движениями расшнуровал ботинок. Одна, а затем и другая лыжа полетели вниз.

Майкл закрыл глаза, и именно в этот момент спасатель обрезал капюшон, державший девушку на весу.

Майкл услышал вскрик Ханны и, открыв глаза, увидел, как красно-черный комок сначала летит, а потом — приземляется на матрасы. Девушка покатилась, обхватив голову руками, и после этого затихла. Ее тут же окружили спасатели.

Майкл с силой дернул Ханну за руку, прекрасно сознавая, что, возможно, причиняет ей боль своим движением. Ханна села, наконец, ровно, и Майкл вцепился в нее как можно крепче.

Спасатель подтянулся на петле и опустился на пустое место в кресле. Он что-то бормотал по-французски, но когда понял, что Ханна с Майклом его не понимают, пожал плечами и замолк.

Никто не проронил ни слова. Ханна и Майкл были как бы в шоке, они продолжали разглядывать суету, царившую внизу. Принесли носилки и уложили на них девушку.

— С ней, должно быть, все не так плохо, — нарушил наконец молчание Майкл. — Если бы это было не так, они бы скорее всего не понесли на носилках, а стали ждать вертолета.

Ханну заметно трясло.

— Такая молодая и пережить такой ужас, — все время повторяла она.

— Матрасы смягчили падение, — успокаивал ее Майкл. — Ты видела, как она покатилась и закрыла голову руками. Это хороший знак. Значит, она в сознании и, возможно, с ее спиной и ногами все в порядке.

Майкл понимал, что машет кулаками после драки, а в момент кризиса проявил полную беспомощность, в то время как Ханна храбро делала все, что можно было сделать в данной ситуации. И он восхищался Ханной.

— Думаю, с ней порядок, — сказал спасатель, указывая пальцем вниз.

Майкл и Ханна дрожали от холода и нервного перенапряжения. Подъемник опять заработал, и кабинка медленно поползла вверх.

Наверху они увидели, что юноши из одной компании с упавшей девушкой поспешно съезжают на лыжах к месту ее падения. Палки Ханны были вне пределов досягаемости. Надо было ждать, пока Тьери доберется до них: сами Ханна и Майкл ничего не могли сделать. Майкл положил руки на плечи Ханны и заглянул ей в лицо.

— Ты вела себя прекрасно. Потрясающе, — сказал он.

Ханна улыбнулась. Лицо ее по-прежнему было мертвенно бледным, а губы почти что синими.

— Не могла вспомнить ни слова по-французски, — сказала она. — Ничего. Честно говоря, я думала, что она разобьется.

Майкл придвинулся ближе, потирая руки Ханны, пытаясь согреть их в своих руках.

— А я мог думать только о том, упадем ли и мы вместе с ней. А ведь я, черт возьми, вроде бы врач.

— Я знаю, что ты не любишь высоты, — сказала Ханна.

Майкл опять был несказанно удивлен. Он-то думал, что никак себя не выдал, а Ханна умудрилась разглядеть, и понять, и простить его. Майкл был как бы под ее защитой, как, например, Фредди, и он почувствовал, как накатила на него волна неистовой любви к этой женщине.

Тьери сошел с подъемника и подъехал к ним, на этот раз не пытаясь щеголять своим искусством. Он даже снял солнечные очки.

— Это, наверное, было ужасно, — сказал он. — Никогда раньше не видел ничего подобного. Как моя Анна? А Майкл? Думаю, нам стоит зайти в бар выпить и сегодня на этом закончить.

— Неплохая идея, — сказала Ханна.

Вечером в шале Ханна и Майкл чувствовали себя героями дня. Новости о несчастном случае уже облетели все бары курорта и лыжные раздевалки, и дети и взрослые просто остолбенели, когда придя домой узнали, насколько близко ко всему случившемуся оказались Ханна и Майкл.

— Расскажите нам все подробно, — требовали Тоби и Уильям. — А кровь была?

— Ради Бога, — запротестовал Майкл, но Ханна только рассмеялась. Она успела принять ванну и переодеться, краски вернулись на ее лицо или же, что скорее всего, она помогла им сделать это с помощью искусного грима.

— В этот раз я не мог ничем помочь, как тогда, на Рождество. Помните дружка Барни, который порезал руку?

Майкл позвонил в службу безопасности трассы и выяснил, что девушка находится в госпитале в соседнем городке и ранена не очень серьезно. Они с Ханной решили навестить ее на следующий день.

Хорошие новости показались достаточным поводом для того, чтобы это отпраздновать. Эндрю сходил за шампанским, и даже горничная, которая накрывала на стол, как оказалось, умеет все-таки улыбаться. Майкл выпил два бокала виски с содовой и столько же шампанского и очень быстро сделался весел и пьян, чего, собственно, и добивался. Он начал показывать в лицах их с Ханной участие в событиях, изображая Ханну бесстрашной спасительницей, а себя — трусливым докторишкой. Все смеялись и пытались помочь Майклу, когда он, пошатываясь, пытался встать из-за стола. Майклу доставляло удовольствие расписывать свою полную беспомощность в экстремальной ситуации, ведь на его фоне Ханна была еще большей героиней. Майкл смотрел, как Ханна трясет своими белокурыми кудряшками на другом конце стола, и думал о том, что нет на свете ничего приятнее и ничего желаннее, чем раздеть эту женщину, прижать ее к себе и назвать своей.

Он увидел, что и Дарси гордился женой, а Марсель впервые за последнее время смотрела на него без привычного выражения неодобрения во взгляде. Майкл выпрямился и стал смотреть на пламя свечи и на белокурые волосы Ханны прямо над пламенем.

Это был один из самых приятных вечеров за все время отдыха. Казалось, что напряженность первых дней забыта навеки, Эндрю и Дженис смеялись и одобрительно кивали друг другу и всем остальным. Пары засиделись дольше обычного, греясь в счастливых лучах дружеского участия.

Когда все расходились, Майкл, зайдя на кухню, застал там Ханну, которая пыталась обнаружить в холодильнике минеральную воду.

Майкл подошел к Ханне сзади и обнял ее за талию, чувствуя упругость ее широких бедер и ягодиц.

— Я немножко перебрал сегодня, — произнес он, касаясь губами шеи Ханны.

— Я знаю, — Ханна отстранилась, но улыбнулась при этом достаточно благосклонно.

Майкл взял ее за руку и поцеловал в том место, где бился пульс.

— Все, — нежно сказал он. — Теперь все.

Он вяло поплелся к двери, поднялся по лестнице и вошел в их с Марсель спальню.

Марсель была уже в постели, но не успела потушить свет.

Глядя, как он раздевается, Марсель произнесла:

— Ты был очень милый сегодня.

— Я и сейчас милый, — сказал Майкл.

— Я знаю это.

Дойдя до кровати, Майкл почти что свалился на нее. Прежде, чем повернуться к жене, он погасил свет. Затем он попытался и не смог расстегнуть пуговицы на ночной рубашке Марсель.

— Сними эту штуку, — потребовал Майкл.

Он занимался с Марсель любовью, чувствуя, что знает каждую впадинку и каждую выпуклость ее тела, и все время, пока он это делал, Майкл чувствовал со смешанным чувством вины и восторга, как будто проявляя негатив какой-то волшебной пленки, что серебристые кудряшки Ханны, с которых он не сводил глаз за обедом, были по-прежнему тут, с ним, и над ним, и под ним, и вокруг него.

12

Барни Клегг отступил немного назад, чтобы полюбоваться своей работой, отряхивая руки от земли.

— Вот. И как вам все это нравится? — спросил он Нину.

Нина стояла в дверях, ведущих в задний двор, где орудовал Барни. Пригревало неяркое, но теплое мартовское солнышко, а даффодилы и гиацинты, только что высаженные Барни, делали все вокруг еще более ярким.

— Я думаю, что это лучший сад, который можно было создать за одно мгновение, как это сделали вы, — похвалила Нина.

Барни приехал на небольшом фургоне, полном мешков с компостом и горшков с растениями и за несколько часов перекопал и удобрил истощенную, неухоженную землю и засадил ее свежей зеленью и весенними цветами.

— Я чувствую себя виноватой, — призналась Нина.

— Почему? — брови Барни удивленно поползли вверх.

— Ведь я ни разу не полила свой сад, не посадила ни единого зернышка. Все сделали вы.

— Ну, моя заслуга тоже не так уж велика.

— А откуда все эти растения? — спросила Нина.

— Не спрашивайте! — На губах Барни играла загадочная улыбка. — Главное, что это красиво, а остальное неважно.

— О, да, это действительно великолепно. Я буду все лето сидеть здесь и любоваться садом, — пообещала Нина.

— И думать обо мне.

Нина рассмеялась.

— О, конечно. Я так благодарна вам, Барни. Мне даже несколько неловко. Я отняла у вас время.

Нине не очень хотелось размышлять, с чего это вдруг Барни так заботится о ней. Она просто радовалась тому, как чудесно преобразился ее сад. К тому же, пока Барни работал, было очень приятно сидеть в кухне, делая вид, что чем-то занята, и подсматривать за юношей. На свежем воздухе Барни явно чувствовал себя в своей стихии.

— Я ведь обещал, что сделаю это для вас.

— Честно говоря, не думала, что вы сдержите это опрометчивое обещание.

— Вообще-то, я всегда выполняю свои обещания.

Они стояли около французского окна, Барни опирался на лопату, руки его все еще были в земле.

— Ну, вот, обидела вас, вместо того, чтобы отблагодарить. Ну, извините меня.

— Ничего, я не очень обиделся. Чашки чаю, пожалуй, будет достаточно, чтобы загладить вину.

Чуть раньше Нина уже предлагала Барни выпить чаю, но юноша отказался, сказав, что хочет сначала закончить работу.

— Вы действительно хотите чаю? — спросила Нина. — Может, лучше чего-нибудь покрепче? — Было около полудня, какое-то непонятное переходное время, когда люди обычно чувствуют себя неуютно. Идея выпить пришлась в самый раз.

— Что ж, — сказал Барни. — Раз уж вы сами предложили, пожалуй, я действительно лучше пропущу стаканчик.

Барни прошел вслед за Ниной в кухню. Пока он мыл руки, Нина рыскала по шкафам в поисках подходящей выпивки. Наконец она налила два бокала вина, поставила на стол хлеб, сыр и фрукты. Она по-прежнему не могла оторваться от яркой зелени за окном. Полдень совершенно неожиданно стал для нее праздничным. Сегодня был день рождения ее сада.

— Вам придется рассказать мне, что растет теперь у меня в саду, — сказала Нина. — Кроме рождественской розы я не запомнила ни одного названия.

Рождественская роза была на самом деле чемерицей. Сегодня Барни посадил для компании еще два таких же растения. Листья их напоминали Нине руки, воздетые к небесам.

— Нет ничего проще, — сказал Барни. — Вот «Койсиа терната», «Фастиа джапоника», «Хедера голдхарт» и «Хедера равенхолст».

— Стоп. Я уже запуталась. У нас в семье садом, собственно, занимался муж, а мне все это напоминает китайскую грамоту.

— Извините, — замялся Барни.

— Да что вы. Все в полном порядке.

Да, все действительно было в полном порядке. Со дня смерти Ричарда миновал уже почти год. Она сидит у себя в доме на Аллее Декана и пьет средь бела дня вино с очаровательным белокурым великаном и чувствует себя беспричинно счастливой.

Барни думал о том, что, когда Нина улыбается, или когда она удивлена чем-то, она выглядит так, как будто сошла с какой-нибудь картины, одной из тех, репродукции которых висят на стене у Кэтти в спальне. Может, Ботичелли?

— Давайте, — сказала Нина, — съешьте же что-нибудь.

Барни начал с довольно объемного бутерброда с сыром.

— Поначалу вам придется часто поливать сад, — сказал он. — Даже если погода будет дождливой. Здесь кругом стены, так что на клумбы не попадет достаточно воды.

— А из чего поливать? — спросила Нина. — Из садовой лейки?

— Если хотите заниматься этим целый день. А если нет, то, так и быть, привезу вам шланг и небольшую помпу.

— Нет-нет, я не имею право просить вас опять возиться со мной.

— Но мне это нравится. А мы, Клегги, всегда делаем именно то, что нам нравится.

Барни протянул руку и долил вина Нине в бокал. Сейчас в его юном лице проступали черты Дарси. Но Барни был еще очаровательней.

— Правда? — улыбнулась Нина. — Ну что ж, тогда ладно. — Недолго же ее пришлось уговаривать, а впрочем, ей все равно. — Что ж, если у вас есть время, возвращайтесь и наладьте воду.

— Я приеду в среду.

Покончив с первым бутербродом, Барни принялся за второй, ничуть не уступавший в размерах.

— В среду?

— В колледже в среду такие занятия, с которых явно стоит удрать, — пояснил Барни.

— Я должна дать добро на то, чтобы вы пропустили занятия, если хочу сделаться счастливой владелицей резиновых трубок и насоса?

Наклонив голову, Барни изучал лицо Нины. Нина знала, что в яркий весенний день наверняка видна каждая морщинка на ее лице. Что же касалось Барни, то от его загорелого лица веяло молодостью и свежестью, от него исходили как бы волны хорошего настроения и дружеского участия.

— Вашего согласия не требуется. Я и сам знаю, что небольшой опыт практической работы гораздо полезнее изучения теории. Никогда не любил ковыряться в бумажках.

До Нины начало наконец доходить, что весь этот разговор про шланги и насос был только предлогом. На деле Барни пытается с ней пофлиртовать. Что же, ее не расстроило это открытие. Она рассмеялась, Барни подхватил смех. Оба были рады тому неожиданному празднику, который подарили друг другу.

Наконец Нина перевела дух.

— Что ж. Хорошо. Вы уже достаточно большой мальчик, чтобы решать за себя самому. Но теперь, если вы уже допили вино и наелись, я хотела бы немного поработать.

— Увидимся в среду, — сказал Барни, — когда Нина открыла перед ним входную дверь. Я принесу все необходимое, чтобы закончить работу.

— Теперь я нисколько в этом не сомневаюсь, — уверенно произнесла Нина.

Нина немного задержалась у двери, глядя на брезент, которым был затянут западный вход. В лучах весеннего солнца весь мир казался ярким и чистым, как будто родившимся заново, и Нина нисколько не сомневалась, что, освободившись от бинтов, статуи предстанут взглядам еще более изящными, чем были раньше, но ничуть не менее таинственными.

— Куда ты идешь? — допытывалась Кэтти Клегг у сестры.

Люси пристально изучала свое лицо в зеркале с увеличением, висевшем на стене их общей ванной. Она только что закончила выщипывать брови и теперь критически оглядывала результат, поворачивая голову из стороны в сторону.

— Кое-куда, — ответила Люси сестре.

— Извини. Я просто спросила.

— Вообще-то, ты загораживаешь мне свет.

— Ты все время ходишь кое-куда. Ну, расскажи, кто он?

— Замолчи, Кэтти, ладно? И отойди в сторону, а то я не вижу, что делаю.

— Ты у нас сегодня сама неприступность. Но учти, что это моя блузка.

Люси закрыла футлярчик с губной помадой и, прищурившись, в последний раз оглядела свое отражение. Зеркальные стены отражали сестер, которые и без того были похожи как две капли воды, бессчетное количество раз, но Люси и Кэтти наблюдали это каждый день и так привыкли, что не замечали, насколько забавно это выглядит.

— Ну, ты ведь не против, Кэт, правда? И еще я возьму машину, ладно?

— Надеюсь, что это не тот, на кого я думаю, — вздохнула Кэтти.

Люси положила косметичку в сумочку.

— Ничего не надо говорить, все равно я уже ушла.

Озабоченно хмурясь, Кэтти последовала за сестрой. На лестнице они встретились с Барни. Держа руки в карманах, юноша что-то весело насвистывал, но увидев Люси, всплеснул руками и воскликнул:

— Ну ты клево выглядишь, сестренка!

— Не надо изображать из себя хиппи, Бан. Ты несколько староват для этого.

Люси послала брату воздушный поцелуй. Проходя мимо кухни, она заглянула внутрь. Ханна грела молоко для Фредди, неугомонная Лаура пыталась вскарабкаться на бедро матери. Ханна была простужена, так же, как и двое детей. Ее глаза слезились, а нос был красным.

— Пока, — крикнула ей Люси.

— Звонил твой отец, — сообщила Ханна, снимая кастрюльку с огня.

— С ним все в порядке?

— М-м-м. Думаю, да. Он сказал, что задержится еще на несколько дней. Что-то там еще необходимо уладить.

Дарси уехал несколько дней назад в Лондон, а затем позвонил оттуда жене и сообщил, что дела требуют его присутствия в Германии. Раньше он никогда не покидал Уилтон на столь долгий срок.

По крайней мере, Вики Рэнсом была дома. Ханна видела ее в городе, правда, издалека. Ханна помыла кастрюлю, почти не глядя на то, что делают ее руки. Но Люси была слишком поглощена своими мыслями, чтобы заметить волнение мачехи.

— Пока, Ханна, — повторила она. — Не волнуйся, если я приду поздно.

Люси быстро скользнула в их с Кэтти общую машину. Было темно, но небо, казалось, слегка просвечивалось. Люси развернулась и выехала со двора. Ханне, которая проносила в этот момент мимо входной двери чашку с горячим молоком, держа на руках Лауру, видны были только задние фары, напоминавшие два красных глаза.

Джимми Роуз ждал ее, сидя в своей машине.

Они договорились встретиться в своем любимом месте, на тихой пустынной улице между Уилтоном и Графтоном. Это было как раз то самое место, где сидел в один из рождественских дней Гордон Рэнсом после своего последнего визита к Нине. Вдалеке были видны огни дома Дарси. Вот показались фары машины. Джимми отметил про себя, что девушка водит чересчур быстро.

Фары приблизились, заскрежетали тормоза, и «рено» Люси остановился. Девушка выпрыгнула из машины, хлопнув дверцей, и Джимми увидел, как она бежит к его машине, берется за ручку, открывает дверь, и вот Люси уже рядом на сиденье.

Они поцеловались, не говоря ни слова, и Джимми почувствовал на шее тепло ее рук, прижимавших его к себе.

— Ты ехала слишком быстро, — произнес он наконец, оторвавшись от губ Люси.

Люси улыбнулась, показав белые безукоризненно ровные зубы.

— Я всегда езжу слишком быстро, — сказала она.

— Ты — глупенькая малышка. Я не хочу, чтобы ты разбилась.

Ответом был очередной страстный поцелуй. Джимми провел рукой по ее колену, по бедру, затянутому в какой-то эластичный материал.

— О, Боже, Люси! Я так скучал по тебе. Неделя — это слишком долго.

— Это не моя вина, что мы не виделись уже целую неделю. — Люси явно поддразнивала Джимми, но тот был достаточно умен, чтобы не пропустить едва заметный упрек, прозвучавший в этой фразе.

— Ну, конечно же, это не твоя вина. Но ты же знаешь, что если бы можно было сделать что-то еще, я бы это сделал. По правде говоря, тебе, наверное, не стоит терять время на женатого старика, вроде меня.

Он почувствовал, как дрогнула щека девушки. Затем Люси провела рукой вверх по внутренней части его бедра. Джимми блаженно улыбнулся и чуть переменил позу.

— Я вовсе на считаю это время потерянным, — прошептала Люси.

Джимми знал, что это правда. Он чувствовал это. Губы его снова нашли губы Люси, в то время как рука пробралась под жакетом к вороту ее блузки и нащупала наконец теплый шелк ее кожи. Но девушка вдруг резко выпрямилась, откинув волосы со лба.

— Куда мы поедем сегодня? — спросила Люси.

— На небеса и обратно, — пошутил Джимми.

— А куда перед этим? — настаивала Люси. Я не хочу, чтобы мы весь вечер просидели в машине. Давай обязательно сходим куда-нибудь, Джимми. Я разоделась сегодня ради тебя в пух и прах.

Теперь в голосе девушки уже отчетливо слышалась жалоба.

Джимми вздохнул.

— Я вижу, — сказал он. — Ты выглядишь потрясающе, и пахнет от тебя прекрасно.

На самом-то деле его нисколько не волновало, что было надето на Люси, лишь бы это что-то легко и быстро снималось. Но в награду за комплимент Люси опять крепко прижалась к нему.

— Я так хочу сходить с тобой куда-нибудь хотя бы разочек. Как будто ты действительно мой.

«Разочек», — подумал Джимми. Он встречался с Люси Клегг всего два месяца, но девятнадцатилетней девушке этот период наверняка казался вечностью.

— Я действительно твой, — успокоил ее Джимми. — Посмотри, вот он я. Ведь только эти редкие часы, когда мы вместе, и имеют значение, а все остальное не в счет. Поехали, отвезу тебя куда-нибудь выпить, раз уж тебе это так необходимо.

Милях в десяти по другую сторону Уилтона был бар, где можно было посидеть, не рискуя встретить знакомых. А потом у них еще будет время для всего остального. Правда, Стелла вернется с родительского собрания и увидит, что его нет дома, но ничего, он что-нибудь придумает. На деле Джимми гораздо больше беспокоило, чтобы об их отношениях с Люси не узнал Дарси Клегг. Сейчас было приятно сознавать, что отец Люси находится за много миль от них.

Джимми включил зажигание и в свете лампочек приборной доски увидел счастливую улыбку Люси — улыбку победительницы. Она опять положила руки между его бедер, медленно шевеля пальцами. Результат не заставил себя ждать.

Вернувшись домой, Стелла обнаружила, что кругом темно и пусто, хотя Джимми вроде бы не говорил, что собирается куда-нибудь. Стелла прошла в кухню, сделала себе сэндвич с сыром и чашку чаю, безразлично прислушиваясь к звуку воды, тонкой струйкой бегущей в раковину из неплотно завернутого крана. Стелле даже не пришло в голову попытаться закрутить его или же включить радио, чтобы заглушить звук. Она отнесла ужин в гостиную и уселась за стол, положив рядом стопку тетрадей, которые необходимо было проверить.

Стелла достала красную ручку, но тишина пустого дома оказывала на нее какое-то давящее действие, у нее болела голова и опускались руки. Вряд ли она была сейчас в состоянии проверять тетради.

Взглянув на обои, Стелла отметила про себя, что они начинают постепенно отставать на стыках, а рисунок покрыт тонким слоем пыли. Вертикальные жалюзи на окнах тоже уже больше не нравились Стелле, все, на что падал сегодня ее взгляд, казалось запущенным в результате полного пренебрежения хозяев. Они с Джимми жили в этом доме, просто жили и все. И прошло уже много времени с тех пор, как они последний раз пытались что-то здесь усовершенствовать, как-то позаботиться о своем жилище. Стелла пыталась оправдаться перед собой тем, что у них не было денег. Они жили фактически на ее зарплату: бизнес Джимми, который пытался оказывать услуги по организации различных конференций и собраний, практически заглох в последнее время. Джимми никогда не был так удачлив, как остальные мужчины в их компании, но вплоть до последнего времени, когда дела его были еще не настолько плохи, они со Стеллой даже позволяли себе обмениваться по этому поводу мрачноватыми шуточками. Последнее время дела ухудшились до такой степени, что шутить по этому поводу уже не тянуло ни Стеллу, ни Джимми, но тем не менее Стелла прекрасно понимала, что денег, имеющихся в их распоряжении, вполне достаточно для того, чтобы должным образом заботиться о доме, и все дело было в том, что ни одному из них этого толком не хотелось.

«Правда в том, — подумала Стелла, — что этот дом существует только для того, чтобы скрывать то, что внутри их жизни, а для этого он и так достаточно хорош».

Стелла выдвинула стержень на ручке и подвинула поближе стопку тетрадей. Даже отсюда было слышно, как льется в кране на кухне вода.

Без пяти двенадцать, когда Стелле осталось проверить всего две тетрадки, она услышала, как остановилась перед домом машина Джимми.

— Привет, — крикнул он, захлопывая за собой входную дверь. — Запирать дверь?

Стелла подождала, пока в дверях гостиной появится его смуглое лицо с высоко поднятыми бровями.

— Если только ты больше никуда не собираешься, — сказала она.

— Куда бы это мне собираться в такое время?

— Откуда мне знать.

— О, Господи, что случилось? Как прошло твое собрание?

Стелла смотрела на лежащую перед ней работу. Перевод Гарри Бардетта — испещренная до половины мелкими красными иероглифами страничка. Она размышляла про себя, пытаясь определиться в своих чувствах: то ли какая-то ее часть все еще любила Джимми Роуза, то ли ненавидела, то ли ей просто было стыдно за них обоих, и она устала от этого всего и стала абсолютно безразличной. Ей интересно было, с кем провел сегодня вечер Джимми, и был ли это кто-то из знакомых или какая-нибудь женщина не из их компании, поведение которой будет трудно, практически невозможно предсказать.

— Все было как обычно, — ответила она наконец на вопрос мужа. — А где был ты?

— Заехал в гольф-клуб пропустить стаканчик. А ты не хочешь немного выпить на сон грядущий?

Джимми открыл дверцу буфета и достал оттуда бутылку «Джонни Уокера», в которой оставалось примерно треть.

— Нет, спасибо. И кто же там был?

— Где? А, никого из знакомых.

— Ты поел?

— Да. Перекусил в баре.

Глядя на заострившееся в последнее время лицо Стеллы, Джимми подумал вдруг, что она все знает, но никакого страха при этой мысли он не испытывал. Стелла все знала, как обычно знают жены, которые полагаются на свою интуицию, имеют кое-какие основания для подозрений, но чаще всего не собираются докапываться до правды. Джимми подумал о том, что испытал бы он сам, узнав, что жена неверна ему, и уже в который раз решил про себя, что ему это было бы все равно.

Джимми потянулся к жене, собираясь поцеловать ее в макушку:

— Ты выглядишь усталой.

Но Стелла с сердитым выражением лица отшатнулась от мужа:

— Уже поздно, — холодно произнесла она.

Поднявшись, Стелла слегка задела рукой руку Джимми, в которой тот держал бокал, и несколько капель пролилось на пол. Джимми почувствовал, что тоже начинает злиться. Алкоголь к тому же усиливал его раздражение.

Интересно, пахнет ли от него еще духами Люси? Джимми все еще был полон ею. После того, как они выпили немного в баре, Люси, обвив его своими красивыми длинными ногами, со всем пылом молодости целиком отдалась сексу. Вернувшись домой, Джимми сначала чувствовал себя немного виноватым, но охватившее его сейчас негодование изменило его настроение. Он вовсе не собирается любоваться на злющую физиономию Стеллы, готовой в любой момент разразиться обвинениями. В конце концов, дом каждого мужчины должен выглядеть определенным образом, а Стелла несоздала ему такой дом. В такие моменты Джимми ненавидел жену. Ведь от нее зависело сделать так, чтобы жизнь стала намного проще для них обоих, но нет, в ней всегда была какая-то несгибаемая решимость, не позволявшая Стелле идти по пути наименьшего сопротивления. Свободной рукой Джимми вцепился в плечо Стеллы.

— Что с тобой происходит? — прошипел он. — Я всего-навсего поехал выпить пару рюмок.

Стелла взглянула ему прямо в глаза.

Глаза Джимми покраснели, щеки горели, плохо выбритые волоски на щеках стояли дыбом, но он далеко еще не был пьян. В голове ее пронеслись расплывчатые, но от этого не менее ужасные образы. Она представила себе, что дала Джимми пощечину, а он дал ей сдачи, сначала один раз, потом другой, потом начал без разбора осыпать ее ударами. Стелла вздрогнула. Она была крупнее Джимми, но он, будучи мужчиной, был, естественно сильнее. А те сцены, которые предстали сейчас перед ее мысленным взором, не все были фантазией, некоторые — воспоминаниями.

Осторожно, почти мягко, Стелла сняла с плеча руку Джимми и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.

Наверху, в спальне, Стелла медленно разделась, тщательно сложив вещи, развесила их в старом огромном гардеробе, который они с Джимми все никак не могли собраться поменять на более современную модель, вроде тех, что стояли в спальне у остальных графтонских пар. Она легка в постель, повернулась на бок и стала ждать.

Джимми поднялся вслед за ней наверх. Стелла слышала, как он плещется в ванной, затем Джимми зашел в спальню и стал раздеваться. О столик звякнула мелочь, которую он извлек из карманов. Лежа лицом к стенке, Стелла вспоминала другие вечера, которые обычно следовали за подобными сценами. «Если он захочет меня, думала она, значит не был сегодня ни с кем. А если не захочет, то все ясно без слов».

Джимми залез под одеяло и повернулся спиной к жене, устраиваясь поудобнее перед тем, как заснуть.

На следующий день Стелла позвонила Нине Корт. Она чувствовала себя как лабораторное животное, которое обследовало все выходы из клетки и убедилось, что они наглухо заперты, кроме одного, которое оно никогда не пробовало раньше. Вслушиваясь в гудки, Стелла представляла себе Нину в студии, которой она никогда не видела. Должно быть, там все очень чисто и много света.

— Нина, это Стелла. Может, встретимся. Я бы хотела поговорить. Я думала, что давно уже забыла, как это делается, но во время нашей прогулки, кажется, вспомнила. Я получила огромное удовольствие от нашей прогулки.

На том конце провода несколько секунд молчали.

— Мне тоже очень понравилась наша прогулка, — голос Нины звучал тепло и дружелюбно. Я рада, что ты позвонила. Заходи ко мне. Когда? Ну, например, можешь сегодня вечером? Я приготовлю ужин.

— Спасибо. Я обязательно приду.

Дом Нины Корт вызвал у Стеллы удивление. Нина провела ее по всем комнатам, и они прошли в студию, где взгляду Стеллы открылись белые стены и мебель, явно антикварная, которая произвела впечатление даже на Стеллу, как ни мало разбиралась она в подобных вещах. Стелле понравилось обилие света и воздуха в комнате, а также то, что все вещи, которые здесь находились, были куплены человеком, который был уверен, что именно эти вещи необходимы именно в этой комнате. Затем их расставили четко по своим местам, без всяких компромиссов с действительностью. Здесь не было ничего кустарного, никакого ширпотреба, и весь стиль этой комнаты заставлял жилища графтонцев, даже Уилтон-Манор, казаться обставленными надуманно и безнадежно провинциально.

Женщины спустились в гостиную на первый этаж. Нина разлила вино и протянула Стелле ее бокал.

— Ты богатая? — спросила Стелла. — Должно быть, богатая, если смогла позволить себе такой дом и все это. Жутко бестактный вопрос, правда? Видишь, я же предупреждала, что абсолютно разучилась общаться.

— Богатым был мой муж, — сказала Нина. — А я практически не подозревала об этом, пока он не умер.

Стелла почувствовала что-то похожее на зависть.

Нина была свободной, независимой, и к тому же богатой. Могла делать все, что захочет, и быть такой, какой хочет. «Неудивительно, — подумала Стелла, — что Гордон увлекся ею. Ведь сам Гордон, также как и Стелла, был типичным графтонцем, не больше и не меньше».

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказала Нина.

— Надеюсь, что нет. Эти мысли не делают мне чести.

— Мне не легче, а тяжелее оттого, что я имею все это. Ведь не так приятно иметь все это одной. Иметь все, но не иметь его. Вначале, сразу после его смерти, мне хотелось, чтобы все кругом отражало мое внутреннее состояние. Я продала дома в Лондоне и за городом, машины, отдала на хранение коллекцию Ричарда. Я считала, что должна жестоко расправиться со всем, что он мне оставил, потому что он оставил меня так жестоко. Вот и сюда я приехала только потому, что он никогда не был здесь. Графтон — это мое, только мое прошлое, не имеющее ничего общего с нашей жизнью с Ричардом. И когда я только что приехала сюда, я так завидовала всем вам. Ведь вы все были по двое.

— А, уж мы-то парами, это точно. А ты действительно угадала, о чем я думала. Правда, я не копала так глубоко. А тебе по-прежнему также грустно?

Нина откинулась на спинку стула. Очень не хотелось отвечать на этот вопрос, но никак нельзя было не ответить.

— Иногда. А иногда нет. Иногда, когда горе отступает, я вдруг начинаю чувствовать себя виноватой, как будто я обязана постоянно поддерживать в себе скорбь. А то вдруг чувствуешь себя такой счастливой, как будто раньше и представления не имела о том, что такое счастье. Так я чувствовала себя с Гордоном. И с тобой во время нашей прогулки. И с Барни Клеггом, когда он приехал, чтобы заняться моим садом.

— С Барни Клеггом?

— А почему бы и нет, — стала оправдываться Нина, но тут обе они рассмеялись. Казалось, они уже переступили барьер простого знакомства и становятся настоящими друзьями и союзниками.

— А ты? — спросила Нина.

Стелла пожала плечами.

— Ты же говорила, что хочешь пообщаться. Что, давно забыла, как это делается? Именно так, как мы делаем это сейчас. Ты хотела поговорить о Гордоне?

— Нет, только не о Гордоне.

— Тогда, наверное, о Джимми?

Стелла внимательно изучала свой бокал. Неожиданно она постучала по нему ногтем. Звук был чистым и мелодичным.

— Ты все еще завидуешь нам? — спросила Стелла. — Теперь, когда ты лучше узнала нас.

— Ты хочешь сказать после того, что я узнала о Вики и Дарси, и после того, что было между мной и Гордоном?

Нине не хотелось углубляться в обсуждение этой темы, не хотелось высказывать вслух свое впечатление, что привычный жизненный уклад графтонских парочек находится в настолько неустойчивом равновесии, что еще один порыв страсти наверняка необратимо нарушит привычный ход вещей и разобьет вдребезги устоявшиеся отношения.

Очень мягко Нина добавила:

— Ведь ты сама сказала мне как-то, что никто из нас не может взглянуть на чужой брак изнутри. Я не знаю, как живут Вики и Гордон, Дарси и Ханна, ты и Джимми. Я вижу только то, что лежит на поверхности. Когда я увидела вас всех впервые, мне показалось, что все в вашей жизни гладко и безоблачно.

Стелла изобразила в воздухе жест, обозначающий замкнутое пространство.

— У тебя было когда-нибудь такое чувство, что тебе некуда деться? — спросила она.

— Да, было. Но на самом деле всегда есть, куда деться. Если только ты твердо решил это про себя.

Стелла медленно допила вино, по-прежнему восхищенно разглядывая свой бокал, красивые резные ручки кресла, да и всю комнату, в которой они сидели.

— Как ты думаешь, мы могли бы быть друзьями? — после долгой паузы спросила Стелла.

— Наверное, да. Думаю, что да.

В среду Барни Клегг, как и обещал, пришел к Нине с двумя резиновыми шлангами, насосом и сумкой с инструментами. Весело посвистывая, он направился через кухню прямо в сад.

— Сейчас все приладим, уважаемая леди, — пошутил он. — Хорошенький у вас садик.

Нина молча смотрела, как, засучив рукава куртки, Барни принялся за работу. Она не сразу поняла, что он хочет сделать еще один кран на улице.

— Ничего, если я на полчасика перекрою воду? — спросил Барни. — Люблю это дело. Если больше ни на что в этой жизни не сгожусь, всегда могу стать сантехником.

— Думаю, до этого не дойдет, — улыбнулась Нина.

Она начинала верить, что Барни Клегг одинаково талантлив во всем, за что берется.

Барни целиком ушел в работу. Нина, накинув свой красный жакет, вышла посмотреть, как он прокладывает трубы под окном.

— Я выйду на полчасика, Барни, — сказала она. — Куплю продукты для ланча.

Барни сидел на корточках. Обернувшись, он вытер грязь со щеки.

— Я думал, мы сходим куда-нибудь вместе, — сказал он. — В кафе или куда захотите, если, конечно, вас заинтересует мое предложение.

— Заинтересует, — Нина глядела на юношу сверху вниз. — Пожалуй, заинтересует. Но все равно мне надо пройтись по магазинам. Я скоро вернусь.

Закрыв за собой входную дверь, Нина на секунду задержалась на верхней ступеньке. Приятно было подставить лицо весеннему солнышку. Выкрашенные черной краской перила под ее руками успели уже слегка нагреться. Лужайка была полна народу, в основном первыми туристами нового сезона. Все скамейки на той стороне лужайки, где сидела когда-то Стелла, доедая свой ланч, были заняты.

Гордон первым заметил Нину. Первое, что он подумал, это что она изменилась. Затем Гордон понял, что ему показалось так потому, что выражение лица Нины было совсем другим — он никогда не видел у нее такого.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал Гордон, подходя к Нине. — Ты выглядишь счастливой.

— Да? — Нина была слегка напугана его неожиданным появлением. Она уже начала забывать его, думала о том, что было между ними, все реже и реже.

— Я хотел повидать тебя, — сказал Гордон.

— Правда? — Нина изобразила удивление. — Кто бы мог подумать. Прошло уже столько времени.

— Что ж, ты имеешь право сердиться, — мрачно произнес Гордон. — Ничего не изменилось. Мне по-прежнему нечего тебе предложить, не больше чем тогда, на Рождество. Но я хотел видеть тебя, я хотел…

— Посмотреть, как я пережила наш разрыв? Спасибо, хорошо. А ты думал: я не переживу?

Говоря все это, Нина злилась сама на себя, на эти невольные проявления гнева, который она уже, в общем-то, перестала испытывать.

— Пожалуйста, Нина, давай зайдем к тебе и поговорим.

— Нет. Там Барни Клегг Он пришел сделать кое-что у меня в саду.

— Барни Клегг?

В тоне Гордона звучали те же нотки, что и у Стеллы Роуз, когда она задала тот же вопрос — удивление, смешанное с недоверием.

Нина улыбнулась, и Гордон снова заметил, что лицо ее стало совсем другим.

— Давай лучше прогуляемся, — предложила Нина.

Она взяла Гордона под руку, и они направились через лужайку к восточному входу собора.

Внутри, в левой части нефа, колонны все еще были в лесах, обтянутых полиэтиленом, но все равно было слышно, как гремят инструменты и переговариваются рабочие. В середине зала группа японцев, внимательно прислушивалась к тому, что рассказывал гид.

Гордон и Нина прошли на противоположную сторону, мимо каменных надгробных плит с латунными табличками, под которыми покоились средневековые рыцари и епископы.

— Помнишь, как мы пришли сюда в первый раз? — спросил Гордон. — Когда я показывал тебе собор?

— Я помню.

Они прошли мимо хоров и алтаря в часовню. Оконные стекла в этой части собора были когда-то разбиты и восстановлены уже после Реформации в виде витражей, в которых преобладали ярко-красный и черный цвета. Нина и Гордон, стоя плечом к плечу, любовались на витражи.

Нина думала о том, как непрочны и в то же время важны те нити, которые связывают ее с этим местом, с остальными жителями Графтона и их семьями, и в то же время с вечностью и бесконечностью.

Она поняла вдруг, что все они живут по какой-то твердо установленной схеме, которую не всегда можно разглядеть и еще реже понять, но тем не менее она, безусловно, существует, и от этой мысли становится легче жить.

Она подумала вдруг о Вики и Дарси, о том, что именно нужно им было друг от друга, и еще о том, что Гордон то ли ничего об этом не знает, то ли не хочет знать, потом о Стелле и Джимми и об остальных супружеских парах, чьи союзы оказались на поверку очень непрочны, и обо всех желаниях, чувствах, разочарованиях, которыми полон был Графтон, да и весь мир.

Мысль о непрочности связей между людьми расстроила Нину, и она вновь ощутила всю тяжесть потери Ричарда и возникшую внутри пустоту, и в то же время Нина почувствовала свою собственную силу и поняла, что справится со всем, что ее ждет, выживет.

Гордон отвернулся от окна.

— Пойдем дальше? — спросил он.

— Да, пойдем.

Они двинулись к противоположной части нефа, тем самым замыкая круг и возвращаясь туда, откуда начали.

После полумрака собора солнечный свет снаружи показался еще более ярким, чем был на самом деле. Гордон проводил Нину через лужайку до дверей ее дома.

— Как проходят реставрационные работы? — поинтересовалась она.

— Медленно, гораздо медленнее, чем надо, но тем не менее продвигаются. За этими лесами творятся чудеса. Но и стоят эти чудеса недешево. Они тщательно просчитаны и запланированы, но все равно захватывает дух, когда любуешься на все это.

В голосе Гордона, когда он говорил о работе, звучал такой неподдельный энтузиазм, что Нина не могла им не восхититься.

— У тебя все в порядке? — спросил Гордон.

— Да, — Нина выпустила его руку. — Надеюсь, что и у тебя тоже.

Больше они не коснулись друг друга. Гордон улыбнулся, кивнул Нине, затем, обернувшись, побрел прочь.

В саду Барни уже почти закончил работу. Бухта с аккуратно намотанным на нее шлангом лежала около нового крана.

— Помочь занести сумки? — крикнул Барни.

— Спасибо, но я не добралась в результате до магазина.

— Тогда смотрите.

Барни повернул кран и оттуда брызнула вода. Нина захлопала в ладоши, а Барни шутливо поклонился. Барни надел на конец шланга распылитель, и в воздухе запрыгали капли, переливаясь на солнце всеми цветами радуги. Капельки падали на листья растений. В воздухе остро запахло влажной землей.

— Барни, большое спасибо.

— Мне это доставило удовольствие. Пойдемте отметим это дело.

— Да, я просто обязана угостить вас.

Барни приблизился, так что тень его упала на лицо Нины. Он казался огромным и очень молодым. С серьезным лицом Барни наклонился и поцеловал Нину в губы. «И что же дальше», — подумала она.

— Барни…

— Ты ведь не сердишься, правда?

— Нет. Это было очень приятно. Неожиданно, но приятно.

— Наш сегодняшний ланч будет не последним, правда? Если, разумеется, ты захочешь…

«А почему бы и нет», — думала про себя Нина, — почему бы, в конце концов, и нет.

13

Вики кормила завтраком Мэри и Элис. Она была одета для работы — в кремовую блузку и темную юбку в складку, поэтому старалась двигаться осторожней, чтобы не забрызгаться молоком. Дети ели рисовую кашу из голубых мисочек, на каждой из которых было написано белыми буквами имя хозяйки. Хелен сидела с погремушкой в детском стульчике. Гордон спустился вниз в рубашке, чтобы поднять с пола почту, которую почтальон просунул под дверь.

Вики поставила перед мужем тарелку с завтраком. Он распечатывал один за другим конверты и, хмурясь, стопкой складывал находившиеся в них счета рядом со своей тарелкой. Радио было настроено на любимый канал Гордона. Передавали предвыборные новости. Девочки болтали между собой. Элис уже исполнилось пять, и она ходила вместе с сестрой в школу. Чайник закипел, и Вики сняла его прежде, чем раздался свисток. Она насыпала заварки в чайник.

Гордон наблюдал, как она это делает. Вики чувствовала, что мужу немного не по себе, но она только улыбнулась про себя и принялась намазывать медом тост для Элис.

Даже после всего, что последовало за рождением Хелен, Вики по-прежнему нравилось наблюдать, как ее семья сидит вместе за столом. Гордон опять был на своем месте, а имя Нины Корт больше не упоминалось в их доме. Даже Мэри, слава Богу, наконец-то перестала спрашивать, не придется ли папе опять уехать жить в другое место. Вики слышала, как один раз Гордон ответил дочери:

— Не волнуйся, дорогая, я не уеду больше никогда и никуда.

За это время Вики ни разу не попыталась заглянуть Гордону в глаза. Ей просто не было это нужно.

Вики сама не понимала, как ей удалось одержать победу в этой войне с Гордоном, ведь она всегда считала себя довольно слабой и беззащитной, но это было именно так.

Всего через несколько дней после того, как она выгнала Гордона, Вики почувствовала, что силы возвращаются к ней. Она кормила детей, укладывала их спать, поднимала и отправляла в школу, действуя четко и размеренно, сознавая, что главное в жизни находится внутри нее, а не зависит от жизненных обстоятельств.

Связь с Дарси также помогла Вики чувствовать себя сильной, особенно после того, как поняла, что именно ее материнские качества так привлекали Дарси, то есть именно та часть ее бытия, которая могла показаться такой неприглядной по сравнению со свободой Нины Корт, имевшей возможность заниматься только собой и своими чувствами.

Дарси сидел обычно там, где сейчас сидит Гордон, и ему она тоже делала чай, слушала его, а потом пускала в свою постель. Вики не испытывала и тени угрызений совести по поводу своей связи, как это случилось с ней однажды. Что было, то прошло, как и приключение Гордона. По крайней мере, Вики надеялась, что это так. Она смотрела теперь в прошлое с интересом, даже с любопытством, как будто все, что произошло, произошло не с ней, а с кем-нибудь другим.

Вики прекрасно понимала, что ей нравилось спать с Дарси Клеггом, потому что это было неожиданным вознаграждением за ее страдания, утешением в ее одиночестве. Она жадно ловила минуты наслаждения, и эта жадность напоминала ей о том, что она, черт возьми, еще жива, еще женщина, а не только мать и жена. Но какая-то главная часть ее самой осталась незатронутой их отношениями с Дарси.

Правда была в том, что связь с Дарси заставила Вики по-новому оценить Гордона. Вовсе не так уж приятно было изображать из себя любящую матушку Дарси Клегга. Если уж честно, инфантильность Дарси, неожиданно открывшаяся Вики под личиной самоуверенного дельца, была не только удивительна, но и содержала в себе что-то отталкивающее.

Так что конец их связи Вики встретила с облегчением.

Все то время, что Гордон жил отдельно от семьи, Вики сознавала, что рано или поздно разрешит ему вернуться. Она не отвечала на его телефонные звонки, в общем, для того, чтобы проучить Гордона, а когда решила, что он достаточно намучился, сразу же сдалась.

Когда Гордон, вернувшись домой, начал петь дифирамбы их образу жизни, которого ему так не хватало все это время, Вики сделала еще одно открытие: хотя внешне все выглядело так, будто Гордон заботится о ней, на самом деле все было наоборот: она опять частично выполняла материнские функции.

Ей казалось, что и Гордон тоже понимает это. Теперь он точно знал, что просто не выживет без нее и детей, а они волне могут прожить и без него, что и продемонстрировала Вики. Вики знала, что именно эти мысли заставляли Гордона выглядеть иногда таким испуганным.

Не то чтобы Нина была целиком и полностью довольна сложившейся ситуацией: нельзя было исключить возможность, что это Нина решила дать Гордону от ворот поворот, или же что он просто решил, что гораздо проще жить с женой, которую он знает, чем с любовницей, от которой еще не известно, чего ждать. Именно на этом месте Вики предпочитала прервать свои рассуждения, мысленно пожимая плечами. Как бы то ни было, муж ее был дома и вряд ли ему еще когда-нибудь захочется погулять.

Что Вики знала совершенно точно, так это расстановку сил, которая существовала теперь в их доме. Вики чувствовала себя сильной и спокойной. Если Гордон узнает о Дарси от Линды, Ханны, Джимми Роуза или Бог его знает от кого еще, Вики найдет способ с этими справиться. Вики выживет. Она чувствовала себя в полной безопасности и была как никогда уверена в себе.

Вики взглянула на часы, вмонтированные в плиту. Половина девятого. Через пять минут приедет Марсель. Сегодня ее очередь везти детей в школу, а она никогда не опаздывает. Гордон тоже посмотрел на часы, затем отодвинул в сторону завтрак и начал приводить в порядок девочек — вытирать их личики и разыскивать одежду.

Марсель уже стояла перед входной дверью.

Мэри побежала вниз, крича:

— Пора! Пора!

Женщины лишь обменялись на ходу приветствиями: Марсель надо было захватить еще пятерых детишек. Схема сегодняшнего дня четко вырисовывалась в голове Марсель, как некий тест на выносливость, который предстояло вынести, прежде чем снова погрузиться в сон.

Вики стояла на крылечке и махала рукой, пока машина не скрылась из виду. Она делала так каждое утро. Потом Вики вернулась в дом. В кухне Гордон успел вытащить Хелен из стульчика и поднести к окну, чтобы она полюбовалась на кисок в саду. Маленькие кулачки молотили воздух от удовольствия.

— Марсель выглядит усталой, — сказала Вики.

— Марсель никогда не отдыхает, пока в пределах ее досягаемости есть хоть что-то, что еще не доведено до совершенства. С ней должно быть очень тяжело жить.

— Не то что со мной, — сказала Вики.

Гордон взглянул на жену, в глазах его опять читалась тревога. Он пытался понять, говорит Вики в шутку или всерьез.

Вики только улыбнулась, начиная убирать со стола.

— Да, совсем не то, что с тобой, — согласился он.

— У нас есть время выпить еще по чашке чаю?

Гордон взглянул на часы. Женщина, которая присматривала за Хелен, пока Вики была на работе, еще не пришла, а как только она появится, можно будет вместе выйти из дому.

— Думаю, время есть.

Вики разлила чай. Заварка была холодной. Гордон прикидывал, кто же вымыл чашки — няня Хелен, Вики, когда пришла с работы, или он сам вчера вечером. Впрочем, это было не так уж важно. Сейчас они стояли в солнечном углу кухни и пили теплый чай, оба чувствуя, что отношения их постепенно наладились, наступило долгожданное перемирие.

Позже Гордон отвез Вики в терапевтический центр и смотрел, как она быстро удаляется, зажав под мышкой кожаный портфельчик с историями болезней. Вики по-прежнему носила короткую стрижку, которую выбрала сразу после рождения Хелен. Гордон вспомнил, как впервые увидел ее стриженой, придя от Нины. Жена казалась совсем другой, Гордон беспомощно уставился на нее, испытывая такое чувство, как будто Вики, а не Нина была ему чужой. Сейчас Гордон заметил, что какой-то молодой человек провожает Вики восхищенным взглядом. Гордон испытал неожиданное восхищение женой, ее силой, воспитанием, добротой, хорошим характером.

Гордон развернулся и поехал в город. На окнах красовались предвыборные плакаты. Графтон был центром избирательного округа. Кандидат, которого выставили на нынешние выбора консерваторы, был никому не известен, что касается лейбористов и либеральных демократов, то их представители были явно более заметными фигурами. Гордон всю жизнь голосовал за консерваторов, но сейчас его мучили опасения, что, видимо, судьба отвернулась от тори, и следующее правительство сформируют лейбористы.

Позавчера за ланчем Эндрю Фрост сказал по этому поводу:

— Если они проиграют на сей раз, экономическому спаду не будет конца. А что станет со строительными отраслями, страшно даже подумать.

Эндрю был членом комитета, выбравшего кандидата от консерваторов — какого-то адвоката из Лондона, так что Фростам неизбежно придется устраивать прием в честь выборов.

— Надеюсь, выборы пройдут все же так, что нам будет что праздновать, — мрачно пошутил Эндрю, передавая Гордону приглашение на прием.

Лавируя в потоке движения, Гордон думал сейчас совсем о другом. Он удивлялся, как быстро все те дни, что он провел, ночуя в офисе, а затем в отеле и вымаливая прощение у Вики, хотя ему неудержимо хотелось быть с Ниной, как быстро все эти дни стали казаться ему тяжелым сном. Вот и вчера, встретив Нину около ее дома, он чувствовал себя как во сне. Ему так хотелось коснуться Нины, когда они стояли бок о бок, глядя на витраж. Не имело никакого значения даже то, что это было невозможно, что оба они знали, что Гордон не посмеет дотронуться до Нины, от этого желание не становилось меньше. Реальность, которая заместила этот дивный сон — Вики, дом, дети — ничего не смогла изменить для него: Гордон по-прежнему любил Нину Корт.

Он прекрасно понимал, что, должно быть, давно сделался среди знакомых объектом жалости и сочувствия — бедняжкой Гордоном, которого выгнала жена, а затем, когда он немного пришел в чувство и одумался, ему милостиво позволили приползти обратно. Но и это не волновало Гордона. Он понимал, что проиграл в каком-то необъявленном состязании, что ему не хватило храбрости, решительности, и он повернул назад, вместо того, чтобы стремиться вперед, к Нине и всему, что за этим последует, и поэтому пренебрежительная жалость была именно тем чувством, которое он заслужил в свой адрес от окружающих. По-настоящему ужасным для Гордона было чувство, что он навеки потерял Нину, оказавшись человеком, который в решительную минуту предпочел плыть по течению, а не бороться с ним. И вот с этим-то чувством труднее всего было жить.

Гордон подъезжал к офису, почти не глядя на дорогу — не зря он ездил по ней каждый день уже в течение многих лет. Однако, заворачивая к подъезду, Гордон обратил внимание на машину, едущую навстречу. Он узнал машину. За рулем сидела Марсель Уикхем. Подняв руку, она с довольно равнодушным выражением лица приветственно помахала Гордону.

Майкл поехал дальше, в направлении Пендлберри. Сегодня ему не надо было спешить в больницу: вместе с другими хирургами он должен был присутствовать на конференции основателей фонда, который финансировал их больницу, но вопросы, касающиеся непосредственно Майкла Уикхема, будут обсуждать не раньше обеда. Майкл выехал пораньше, думая о том, что одна из дорог, по которой можно поехать в Пендлберри, проходит мимо Уилтона. С тех пор, как все они вернулись из Мерибела, он ни разу не видел Ханну. Сейчас, когда вдали показался стоящий на холме Уилтон-Манор, Майкл понял, что с самого начала, не отдавая себе в этом отчета, ехал повидать Ханну.

Машина медленно подъехала к дому по аллее, обсаженной деревьями, на которых пробивалась уже первая весенняя листва. Майкл внимательно оглядел дом. Казалось, дом состоял из одних окон с идеально отполированными стеклами и белоснежными переплетениями, за которыми висели непроницаемые тяжелые шторы, не позволяющие заглянуть внутрь. Денег на Уилтон-Манор было затрачено немало. «Что же, Дарси Клегг мог себе это позволить, — подумал Майкл. — Почему бы Ханне и не наслаждаться прелестями обеспеченной жизни, если это ей нравится?»

С одной стороны дома был припаркован «рейнджровер» и «БМВ» Ханны, но «мазерати» Дарси нигде не было видно. Майкл был готов к тому, что наткнется на Дарси. Он приготовился к тому, что выпьет с Дарси чашку кофе, откажется в столь ранний час от предложенной выпивки, затем они вяло побеседует о предстоящих выборах, о проблемах финансирования здравоохранения, и Майкл поедет на конференцию. Но сейчас Майклу приятно было обнаружить, что всего этого не будет, так как Дарси, видимо, уехал куда-то по своим делам. Он также не увидел ни одной машины из тех, которыми пользовались взрослые дети Дарси. «Фиата» горничной тоже не было видно.

Выйдя из машины, Майкл обогнул дом, глядя на нарциссы, растущие на клумбах вдоль стены, и слушая, как щебечут птицы на деревьях по другую сторону садовой дорожки. Майкл взглянул на окно, из которого вывалился на Рождество друг Барни. Стекло, само собой разумеется, давно уже заменили. Затем он пересек задний двор. Гаражи, устроенные в бывшей конюшне, тоже были пусты. Майкл постучал в заднюю дверь, помедлив несколько секунд и не дождавшись ответа, он вошел внутрь.

— Ханна? — позвал Майкл.

Молчание. Но ему показалось, что где-то наверху играет радио. Он опять позвал Ханну. Отделанный черно-белым мрамором коридор вел в кухню.

В конце коридора показалась Ханна с огромным кухонным ножом в руке. Застыв, она молча вглядывалась в полумрак коридора.

— Ханна, это всего-навсего я, — сказал Майкл.

— Майкл? О, Боже, как же ты напугал меня.

— Извини. Я стучал, звал, ты не слышала.

— Я думала, это грабитель.

Майкл подошел к Ханне и взял нож из ее рук, которые до сих пор еще дрожали.

— И этим ты собиралась расправиться с грабителем?

— Да, а как же! Надо защищать свое гнездышко. Больше мне ничего не пришло в голову.

Майкл нежно обнял Ханну, чувствуя себя виноватым, что так перепугал ее и одновременно уже в который раз восхищаясь мужеством этой женщины, хотя на сей раз оно и выглядело несколько абсурдно.

— А что, по-твоему, надо было делать? — спросила Ханна.

— Позвонить в полицию и включить сигнализацию.

— Как-то не сообразила, — пожала плечами Ханна, — и хорошо, ведь это был всего-навсего ты. Кстати, а что ты здесь делаешь?

Майкл отпустил Ханну и отошел на шаг назад, чтобы как следует рассмотреть ее.

— Просто проезжал мимо, — ответил он на вопрос Ханны.

— Неправда. Мимо этого чертова места никогда никто не проезжает.

— Что ж, значит, мне просто захотелось тебя увидеть. Не на обеде или вечеринке у кого-нибудь в гостях, а просто тебя одну.

— Лучше бы ты сначала позвонил. Я простужена и выгляжу как настоящее пугало.

Мысль о том, что Ханне хотелось бы лучше выглядеть ради него, наполнила Майкла неизъяснимым восторгом. Он увидел, что глаза ее действительно были красными, а нос и губы распухли. На лице не было косметики, а распущенные волосы явно пора было вымыть. Две-три прядки забились за воротник халата. На груди было несколько пятен, которые Ханна пыталась прикрыть руками, демонстрируя при этом ногти, на которых облупился лак. Ханна была босиком, и Майкл отметил про себя, что ногтям на ногах пришлось не лучше — про них тоже забыли последнее время. Майкл нашел все эти проявления ее усталой небрежности довольно трогательными.

Ханна улыбнулась ему, неожиданно забыв обо всех своих страхах.

— Что ж, раз уж ты здесь и раз уж я тебя не зарезала, проходи в дом.

Майкл последовал за Ханной в кухню. Там тоже был беспорядок, но оба они делали вид, что не замечают этого. Марсель на месте Ханны тут же раскраснелась бы и принялась смущенно извиняться. Ханна же просто прошла к кофеварке, которая была еще теплой, налила кофе и протянула чашку Майклу. Майкл положил нож, который все еще держал в руках, на стол.

— Так забавно видеть тебя в такой одежде, — сказала Ханна.

Сам он был в строгом деловом костюме. Он удивился, осознав вдруг, что ведь и Ханна видит его в таком виде впервые: до этого они встречали или во время праздников или у кого-нибудь в гостях.

— Я еду на конференцию.

Ханна скорчила забавную гримаску, как бы передразнивая важность Майкла.

— А где Дарси?

Ханна опустила руку, которой придерживала до сих пор ворот халат, и он слегка распахнулся в том месте, где отсутствовала пуговица. Майкл вдруг представил себе вкус и аромат нежной полоски кожи, обнажившейся под халатом. Вот такая, домашняя, Ханна показалась ему еще более желанной, чем светская дама в золотистых вечерних туалетах или в отороченном серебристым мехом лыжном костюме. Ханна тряхнула головой, раздраженно откидывая волосы со лба и постаралась сосредоточиться на том, о чем говорила:

— Опять в Лондоне. По крайней мере, так он сказал. В общем, по работе. Что-то там обстряпывает или улаживает или чем он еще там занимается…

— А ты не знаешь?

— Кто может знать точно, если речь идет о Дарси?! Он непредсказуем, как любой человек, который делает то, что хочет и никогда не хочет одного и того же в течение двух дней. Меня жутко бесит эта его черта.

— Все мужья бесят своих жен, — сказал Майкл. — Это аксиома.

Майкл произнес это довольно небрежно, но осекся, увидев вдруг, каким грустным стало лицо Ханны. Не говоря ни слова и совершенно неожиданно для самого себя Майкл нагнулся вдруг к Ханне, на несколько секунд прижался лбом к ее лбу, а затем поцеловал ее в губы. Мгновение Ханна сидела неподвижно, затем ответила на поцелуй. Довольно неуклюже, поскольку их разделял стол, Майкл поднял руку и потянулся к вороту халата, на котором не хватало одной пуговицы.

— Что же, доктор Уикхем, — по голосу было слышно, что Ханна улыбается, отталкивая его руку.

— Мистер Уикхем, если уж точно.

— Ах, извините.

Отодвинув стул, Майкл встал и подошел к Ханне. Она тоже поднялась. Майкл почувствовал запах кофе, зубной пасты и дезодоранта. Ханна подняла руки и обвила его шею, но объятие было довольно холодным, так что невозможно было определить, поощряет ли Ханна то, что происходит сейчас между ними.

— Я хотел этого еще в Мерибеле, — прошептал Майкл. Он вспомнил танец Ханны в первый день на курорте, вспомнил, как еще до этого на каждой вечеринке, где они встречались, Ханна неизменно привлекала к себе его внимание. — Нет, неправда, я хотел этого еще до Мерибела. — Он почувствовал у своей щеки улыбку Ханны. — Что у тебя под халатом? — спросил Майкл.

— Ничего.

— Я хочу снять его.

Ханна снова схватилась рукой за ворот. Теперь она откровенно смеялась.

— Ты не можешь вот так ворваться в мой дом, как налетчик, и рассчитывать, что я позволю тебе все это.

— Но почему? Разве это не было бы замечательно?

— А как же Марсель?

Майкл опустил голову. Он смотрел на обнаженную шею Ханны, на волосы, зачесанные за уши, на прошитое крест-накрест плечо халата, скрывавшего ее роскошное тело.

— А что ты хочешь, чтобы я сказал тебе о Марсель? — Говоря это, Майкл как бы видел жену перед глазами. Аккуратные, похожие на птичьи, черты лица. Марсель на кухне, профессионально орудующая ножами, всякими там скалками и Бог еще знает чем, наклонив голову на бок и сосредоточенно вглядываясь в то, что она делает. Порывшись в памяти, Майкл попытался вызвать какой-нибудь более привлекательный образ, но в голову лезли только сцены с детьми, которых Марсель торопливо запихивает в машину, чтоб отвезти в школу, или с утюгом, когда она гладит его рубашки, или с Дейзи на руках и с укоризненным взглядом в его сторону поверх детской головки. Он знал, что под всем этим где-то наверняка должны быть воспоминания о более счастливых моментах их жизни, но, как ни старался, не мог воскресить их в памяти. Вечно губы, сжатые в ниточку, взгляд, полный неодобрения, он даже не мог вспомнить, в какой же момент исчезла из его жизни девушка, на которой он женился, и появилась эта недружелюбная, сердитая женщина.

— Марсель — моя подруга, — с постным лицом произнесла Ханна.

— Да. Я вот только не знаю, по-прежнему ли она моя подруга, — сказал Майкл, глядя на Ханну сверху вниз. Она опустила руки.

— А разве тебе это надо?

— Думаю, этого хотят все, когда поймут, что того, что было вначале, уже не вернуть, — сказал Майкл. — Товарищества и постоянства. Разве нет? Общей, семейной истории и понимания, которое приходит за всем этим.

Ханна поплотнее запахнула халат, опять села на свое место и обеими руками обхватила чашку с кофе. Майкл немедленно пожалел о том, как изменилось настроение их беседы и захотел вернуть назад тот момент, когда Ханна обняла его за шею. Он чувствовал себя неловко в строгом черном костюме. Майкл неохотно вернулся на свое место.

— А вот мне нужно совсем другое, — сказала Ханна. — В любом случае у нас с Дарси нет и уже не будет долгой истории жизни. Он связан через Барни, Люси и Кэтти со своей первой женой, со своим первым делом, со всеми делами, которые были вслед за ним, ее старыми друзьями, с теми местами, где жил раньше, а я ничего этого не знаю, да и не хочу знать, не говоря уже о женщинах, которые были до, после и во время, я имею в виду его первый брак, и уж тем более о тех, которые были после развода до брака со мной.

— Но у вас же есть Лаура, Фредди, этот дом.

— Это все есть только у меня. Это не совместное предприятие. Именно я забочусь о детях и о доме, а Дарси просто оплачивает счета.

Майкла забавляли эти выкладки жены богатого человека.

— Ну так чего же хочешь ты?

— Конечно же, быть любимой, — сказала Ханна. — Чтобы меня любили неистово, страстно, властно, забыв обо всем на свете.

Ханна говорила, размахивая руками для пущей убедительности, и Майкл понял, что она действительно нуждается именно в том, о чем сейчас говорит.

— А разве Дарси не любит тебя?

— Ах, Майкл. А сам-то ты как думаешь?

— Думаю, что да.

— И ошибаешься. Дарси любит себя, любит заключать выгодные сделки, делать деньги, любит хорошую выпивку, еду, сигары, причем именно в таком порядке, как я все это перечислила. — Перечисляя, Ханна загибала пальцы. — А я, дети, вся наша жизнь — это лишь предметы мебели, создающие комфорт. Не знаю, насколько сюда вписывается Вики Рэнсом. Может быть, от нее он получает тот же комфорт, только вне дома.

— Вики? — Майкл удивленно уставился на Ханну.

— А ты что, не знал?

— Понятия не имел. — Своим массивным спокойствием Вики Рэнсом всегда напоминала Майклу корову, пасущуюся на лугу. И сейчас он был просто поражен услышанным и одновременно смущен своей неосведомленностью, а также тем открытием, что подобно Гордону и Нине, а теперь вот еще Дарси и Вики, тысячи пар имели свои секреты, свои сложные, полные разнообразных нюансов отношения, которых он попросту не замечал, ограничив свою жизнь домом и работой.

— На Рождество, когда тот парень поранил руку, я застала их вдвоем в своей спальне. А потом, когда Вики выставила Гордона, Дарси проводил у нее чуть ли не все свободное время. У Дарси слабость к женщинам с маленькими детьми на руках. Это его возбуждает. Материнство. Грудь, переполненная молоком. Это то, чего ему хочется в глубине души. Ему хочется, чтобы его по-матерински опекали. Он и от меня хотел того же самого, да только я смертельно от этого устала.

Ханна чуть заметно пожала плечами — жест, продемонстрировавший одновременно терпение и равнодушное прощение, показался Майклу особенно женственным, как будто Ханна хотела сказать, что уж она-то понимает мужчин и знает все их слабости, к которым относится снисходительно.

— Я не хочу, чтобы ты была моей матерью, — сказал Майкл.

— Это хорошо, — произнесла Ханна, глядя ему прямо в глаза.

Майклу показалось, что кухня за его спиной стала расширяться, превращаясь в необъятное пространство, полное света, гораздо более яркого и теплого, чем свет, проникавший через окна. Майкл испытал вдруг неведомое ему доселе чувство открывшихся перед ним неисчислимых возможностей, тело его налилось силой, Майкл острее почувствовал прелесть весеннего дня, этой минуты. Майкл понял вдруг, что именно такие моменты люди и называют счастьем.

Он взял Ханну за руку.

— Извини, что я ворвался сюда вот так и вел себе неприлично.

Свободной рукой Ханна заложила за ухо слипшиеся пряди волос. Еще никогда Майкл не видел ее непричесанной и никогда не хотелось ему так сильно сидеть вот так и смотреть на эту женщину.

Пальцы Ханны зашевелились в его руке. Она была с ним так же терпелива, как с Дарси.

— Разве не так поступают все мужчины?

Майкл подумал о том, что, видимо, все мужчины ведут себя именно так с женщинами, которые выглядят и ведут себя, как Ханна. Поэтому она и не может представить себе ничего другого.

— Вообще-то не обязательно, — ответил он, поколебавшись, на вопрос Ханны.

Затем Ханна наклонилась к нему и приложила палец к его губам.

— Я не сержусь, — сказала она. — Это хорошо, что ты так сделал.

Свет снова вспыхнул для Майкла нестерпимо ярко.

— Я по-прежнему хочу снять с тебя эту штуку.

— Не сейчас. Я не могу позволить тебе сделать это сейчас. Скоро вернется Лаура.

— Так когда же?

— Не знаю. А разве это имеет значение?

Майкл улыбнулся ей.

— Ну, конечно, не имеет, если речь идет о том, когда это произойдет, а не о том, произойдет ли это вообще.

— О том, когда, — мягко, но серьезно сказала Ханна.

В день выборов окна дома Фростов были заклеены синими предвыборным плакатами, а на дверном молотке висела синяя с белым розетка. Эндрю и Дженис пригласили друзей на довольно поздний ужин, во время которого можно было бы посмотреть результаты выборов. Гости начали прибывать где-то за час до того, как закончилось голосование. Они ставили на пустынной улице свои машины, и, заходя в дом, приветствовали друг друга, и немедленно переключались на прогнозы и предсказания результатов, которые всем предстояло услышать сегодня вечером. Все сгрудились в кабинете, где стоял большой телевизор. В воздухе царили ожидание и нетерпение, которые, однако, доставляли присутствующим удовольствие.

— Не одна партия не наберет большинства в Парламент, — ответил на чей-то вопрос Майкл. — И не раньше, чем через год, нас ждут еще одни выборы.

Эндрю разливал вино, держа по бутылке в каждой руке. Лицо его излучало довольство собой и гостеприимное радушие.

— Нет, вряд ли, — ответил он на реплику Майкла. — Те цифры, которые передавали до сих пор, выглядели весьма обнадеживающе. Еще два дня назад я думал так же, как ты, но эти дни были решающими. Готов спорить, что мы победим, хоть и незначительным большинством голосов.

Гордон стоял рядом с Эндрю. Он быстро оглядел комнату в поисках Нины, с какой-то сумасшедшей надеждой, хотя прекрасно знал, что ее не пригласили. Эндрю очень мягко поговорил с Гордоном, объяснив, что тому не о чем беспокоиться. Никто в общем-то ничего не имел против Нины Корт только из-за того, что ее связывали с Гордоном определенные отношения, уж во всяком случае не они с Дженис, но все-таки было бы, наверное, правильно не приглашать ее на те вечеринки, где будут Гордон с Вики. Гордон даже поблагодарил Эндрю за то, что тот так чутко отнесся ко всему. Сейчас, оглядев комнату, Гордон вспомнил, как выглядела Нина в зеленом шифоновом платье в тот вечер, когда он увидел ее впервые, как светомузыка окрашивала в разные цвета ее волосы. С Ниной они только один раз говорили о политике, лежа вдвоем в ванне в номере мотеля. Гордон вспоминал о тех временах, как о далеком, потерянном для него навсегда счастье.

На вопрос Эндрю он пробормотал, думая о другом, что-то невразумительное, вроде:

— Хотел бы я быть так же уверен в результате. Но боюсь, мы будем иметь к утру правительство лейбористов.

Гордон заезжал с Вики проголосовать, прежде чем отвез ее в клинику. Их избирательный участок находился в здании начальной школы. Там было много знакомых, живущих по соседству. Все они по случаю выборов выглядели сегодняпреисполненными ощущения собственной важности, тут же сидели представители партий, а избиратели полегкомысленнее развлекали друг друга сплетнями. В большой классной комнате Гордон, как всегда, взял избирательный бюллетень и отправился в зашторенную кабинку, где пробежался привязанным на бечевке карандашом по списку кандидатов.

В этот момент Гордон почувствовал вдруг странную скуку, подумав о том, насколько предсказуем он сам, да и все жители Графтона.

Гордон читал имена кандидатов, названия партий, к которым они принадлежали, и раздумывал про себя, грянет ли гром и сверкнет ли молния, если он, Гордон Рэнсом, возьмет вдруг и проголосует за какого-нибудь лейбориста или члена партии зеленых, а может, за кого-нибудь из крайне правых. Выбирать было особенно не из кого, хотя Гордон знал, что кандидат от лейбористов пользуется уважением в городе, а у кандидата от консерваторов отвратительные покровительственные манеры, а женщина, выставившая свою кандидатуру от партии зеленых, домохозяйка, решившая заняться политикой, замужем за кем-то там из городского отдела планирования. Гордон подумал об остальных семидесяти с небольшим процентах взрослых англичан, которые придут сегодня на избирательные участки, и ему стало интересно, скольким из них вот так же наскучил этот повторяющийся время от времени бессмысленный ритуал, который, кажется, для того и придуман, чтобы заставить человека почувствовать себя полным ничтожеством, посредственностью, от которой ничего, в сущности, не зависит.

Избиратели входили и выходили из соседних кабин. Гордон чувствовал спиной их изучающие взгляды. Если бы только, поставив галочку около одной или другой фамилии, Гордон мог изменить состояние Англии, да Господи, хотя бы свое собственное состояние и хотя бы на йоту!

Карандаш дрожал в его руке.

Затем он твердо нарисовал крест около фамилии кандидата от консерваторов, сложил бюллетень и протолкнул его в щель ящичка из черной жести, приспособленного под избирательную урну. Вики уже ждала Гордона у двери. У нее было спокойное, умиротворенное лицо человека, только что исполнившего свой долг.

— Долго не мог решить судьбу Англии? — пошутила Вики.

— Немного поразмышлял об ответственности избирателя, — улыбнулся в ответ Гордон.

Сейчас, на вечеринке, в ответ на реплику Гордона, что правительство могут формировать лейбористы, Джимми Роуз сказал:

— Сегодня все станет ясно, но я надеюсь, что ты ошибаешься. Ведь разве не обидно платить налоги тем, кто тебе не нравится.

Стелла оставила мужа почти сразу же, как только они приехали к Фростам. На ней был сегодня черно-белый полосатый пиджак с красной розой в петлице, который вызвал серию шуток, что Стелла Роуз — единственный приверженец лейбористов, которому позволили переступить порог дома Фростов. Стелла же отвечала на это, смеясь, что Эндрю Фрост, видимо, также непоследователен в своих пристрастиях, как Би-би-си.

В комнате становилось шумно. В ожидании результатов все обильно подкреплялись вином. Было довольно весело. Эндрю не успевал подливать. Наконец Дженис предложила всем пойти поужинать, пока еще ничего неясно с результатами. В столовой был накрыт причудливо оформленный стол с холодными закусками.

Клегги приехали позже всех в полном составе — вместе с Барни и близнецами. Дарси привез в подарок Эндрю ящик «боллиджера».

— Положи это в холодильник, — сказал он. — Разопьем, как только станет известно, что мы победили, и учти, я не уйду домой, пока не будет выпито все.

На щеках Дарси горел сегодня какой-то нездоровый румянец, и сам он выглядел каким-то несобранным, несмотря на то, что волосы его были тщательно причесаны и на нем был один из его самых элегантных костюмов в тонкую белую полоску. Отказавшись от вина, Дарси налил себе виски.

Молодежь Клеггов и Ханна тут же присоединились ко всеобщему веселью. На Ханне было сегодня ярко-зеленое платье из какого-то блестящего материала.

— Сейчас расскажу, за кого я проголосовала, — объявила Ханна.

— Наверняка за лейбористов, — поддразнил ее кто-то из гостей. — Эндрю, ты знаешь о том, что в твой дом прокрался предатель.

— И вовсе не обязательно голосовать за консерваторов, — возмутилась Марсель. — Я например, проголосовала за либеральных демократов, если это так важно для вас.

— Что-что, Марсель? За Партию неверных мужей?

На секунду воцарилась напряженная тишина, которую прервал чей-то сдавленный смешок — и всеобщее веселье возобновилось.

— Ну, пожалуйста, садитесь за стол, — просила Дженис.

Все последовали ее совету. Разложив угощение по тарелкам, гости увлеклись едой, благо до телевизионного обзора результатов было еще достаточно времени.

К еде осталась равнодушна только Люси Клегг, зато она все время подливала вина себе в бокал.

Марсель Уикхем сидела в углу дивана и лениво ковырялась вилкой в салате, когда рядом опустился Джимми Роуз.

— У тебя грустное лицо, — сказал он. — Что опять?

Марсель рассеянно смотрела на царившую вокруг суету. Ей было слышно одновременно три разговора, но нечего было добавить ни к одному из них. Она чувствовала чудовищную усталость.

— Я действительно выгляжу грустной? — ответила Марсель вопросом на вопрос Джимми. — В таком случае, я не специально.

В ближайшей к ним группе беседующих был Дарси, который что-то доказывал остальным, для убедительности размахивая вилкой. Марсель лениво заметила про себя, что побывала уже на сотне вечеров, где повторялось, в общем-то, одно и то же, да и люди были одни и те же.

— Поговори с дядюшкой Джимми, — не оставлял ее в покое Роуз. Глаза его блестели, а на губах играла демоническая улыбка. Джимми мало походил на доброго дядюшку.

— Я и так слишком много говорю целыми днями.

Напротив сидели Вики и Гордон, оживленно беседуя с четой Келли и Барни Клеггом. Джимми проследил за взглядом Марсель.

— Вот видишь, — сказал он, очевидно, имея в виду Гордона и Вики. — Все проходит и вновь становится на свои места.

В одиннадцать часов снова включили большой телевизор. Лицо обозревателя Джона Сноу заполнило весь экран.

— Опять промежуточные результаты или уже что-то ясно? — поинтересовалась Ханна.

Раздались возмущенные крики, призывающие к тишине. По мнению большинства, вот-вот должны были объявить результат. Слышны были иронические замечания и удивленные посвистывания.

Эндрю отснял на ксероксе газетный лист, где были перечислены ключевые и второстепенные места в Правительстве, которые раздавал теперь желающим. Те, кто увлекался политикой, приготовились отмечать результаты, остальные же шумными группами рассосались по всему дому. Кэтти Клегг предложила сестре потихоньку улизнуть, но та лишь молча покачала головой. Она старалась держаться подальше от всеобщего веселья, крепко сжимая в руках стакан и все время отворачиваясь от Джимми Роуза. Сегодня Люси была бледной и выглядела не такой хорошенькой, как обычно.

Стелла Роуз сидела на высокой табуретке около одного из кухонных столов. Рядом стояла бутылка вина. Она выглядела очень элегантно в своем полосатом жакете. Роза в петличке начинала увядать — в доме было жарко. Гордон подсел к Стелле и наполнил свой стакан.

— Интересно, долго еще придется прождать шампанского, которое привез Дарси? — пробормотал он.

— По-моему, вечно, — резко сказала Стелла.

— Извини, улыбнулся Гордон. — Как я мог забыть. Ведь ты даже выбрала для сегодняшнего вечера цвета своей партии.

Из комнаты, где смотрели телевизор, раздались возбужденные крики, — видимо, объявили первый результат.

— Не хочешь пойти посмотреть? — спросила Стелла.

— Нет. Мне абсолютно все равно, кто победит.

— А по-моему, не все равно, — настойчиво возразила Стелла, так настойчиво, что Гордон позавидовал ее убежденности. Но сегодня Гордону меньше всего хотелось спорить о политике со Стеллой Роуз.

— Как поживаешь? — спросил он, вместо этого.

— Ничего не изменилось. Ты прекрасно знаешь, как я поживаю.

Это было как бы признанием того, что у них есть какое-то незаконченное общее дело, которое они никогда уже теперь не закончат. Стелла пила вино, и Гордон заметил, как это было уже не однажды, что она как бы использует свою грусть в качестве защитной брони.

Вики смотрела телевизор, а в кухне не было никого, кто мог бы услышать их разговор.

Подняв голову, Стелла сказала:

— Я вижусь иногда с Ниной. Она мне нравится. Мы решили быть друзьями…

Гордону радостно было слышать имя Нины, произнесенное с искренней симпатией.

— Я очень рад, — сказал он. — Я знаю, что Нине нужен друг, и, по-моему, она не могла сделать лучший выбор.

Гордон испытал глубокое разочарование, поняв вдруг, что для Нины и Стеллы он был теперь не больше, чем просто общим знакомым.

Опять послышался шум из комнаты. Причем возгласы казались разочарованными.

— Неужели победили мы? — сказала Стелла.

Дарси взглянул на часы. Было около часа ночи. Результаты выглядели обнадеживающе, но полной ясности все еще не было. Оглянувшись, Дарси поискал глазами жену, но Ханны нигде не было. Дарси не очень хотелось шампанского. У него и так кружилась голова и было такое чувство, словно череп неплотно прилегает к тому, что внутри. К тому же у него с самого утра покалывало сегодня в боку. Но предчувствие победы консерваторов и торжественного раскупориванию бутылок с шампанским, которое последует вслед за этим, даст Дарси возможность хоть на чем-то сосредоточиться. Дарси слышал как бы со стороны, как кричат что-то по поводу происходящего на экране. Неожиданно фигуры в телевизоре запрыгали у него перед глазами, а взрывы хохота, последовавшие вслед за этим, были слышны как бы издалека. Дарси потянулся за стаканом, в котором почти уже ничего не было, и обнаружил, что кто-то успел долить ему виски. Дарси сделал большой глоток.

Барни сидел на ступеньках лестницы и разговаривал с Тоби и Уильямом. Юным Фростам разрешили дождаться первых результатов, и Дженис, занятая гостями, до сих пор не заметила, что мальчики так и не легли.

— Мы в классе играли в выборы, — рассказывал Тоби. Он был, в отличие от своего младшего братишки, очень бойким и разговорчивым мальчиком. — Я был кандидатом от лейбористов и набрал семь голосов.

— Семь, так мало? — захихикал Уильям. Братишка Тоби был совсем еще ребенком, в то время как на лице Тоби уже появились первые следы возмужания. Барни обычно не обращал внимания на детей, даже на Лауру и Фредди, но сейчас он молча удивлялся этой разнице между братьями, которые были, в общем-то, очень похожи и в то же время так отличались.

— Погоди-ка минутку, — сказал Барни, — а сколько всего народу в классе? Восемнадцать? В таком случае Тоби набрал почти пятьдесят процентов. Это не так плохо, Уильям. Думаю, такой результат устроил бы даже мистера Киннока.

Люси сидела в спальне Дженис. Она рада была возможности несколько минут побыть одной, но одновременно надеялась, что Джимми пойдет ее искать. Но он, наверное, даже не заметил, что девушка исчезла. Люси злилась, что Джимми не обращал на ее присутствие никакого внимания, а предпочитал веселиться на этой дурацкой вечеринке, которую устроили друзья ее родителей. Люси достала из кармана расческу и попыталась привести в порядок волосы. Она погляделась в зеркало, чувствуя, как выпитое за вечер вино раздражает желудок. Люси задумчиво наклонилась над раковиной, пытаясь понять, тошнит ее или нет. Но ничего не произошло. Люси выпрямилась и решительно направилась к двери. Что ж, раз Джимми не приходит в голову найти ее, она сама пойдет за ним.

Ханне надоело слушать, как Дарси и Джимми громко спорят перед телевизором о своих политических прогнозах. Она прошла через гостиную, где сидели любители более спокойных бесед, мимо лестницы, где сидели Барни, Тоби и Уильям. Ханна потрепала пасынка по плечу и зашла в пустую столовую. Она как раз раздумывала, не съесть ли ей еще что-нибудь, когда вдруг заметила, что не одна в комнате. Майкл стоял к ней спиной около французского окна, глядя на улицу. Она почувствовала, что не просто рада, а буквально счастлива его видеть.

Когда Ханна подошла к Майклу и коснулась его руки, тот подвинулся, даже не оглянувшись, как будто стоял здесь вот так и ждал ее.

— А ты не интересуешься результатами выборов? — спросила Ханна.

Майкл только покачал головой. Затем он медленно открыл окно.

— Пойдем со мной туда, — пригласил он Ханну.

Они ступили в темноту. Воздух был сырым и влажным. Приятно было после обилия шума и света оказаться в тишине темного сада. Майкл взял Ханну за руку, и они ступили на незнакомую территорию. Перед ними маячил закрытый на зиму тентом бассейн. Майкл с Ханной обогнули бассейн и подошли к дощатой купальне. Майкл подергал дверь. Она оказалась незапертой. Внутри, когда глаза привыкли к темноте, они смогли различить очертания сложенной на зиму садовой мебели. Пахло холстом, сеном и маслом для газонокосилки.

Ханна поежилась, Майкл снял с себя пиджак и накинул ей на плечи. Затем он снял с садовых качелей полиэтиленовое покрытие.

— Посиди здесь со мной, — прошептал Майкл.

Качели заскрипели под их тяжестью. Ханна вспоминала про себя в темноте, какой тканью было обито сидение. Кажется, зеленые листья и красные цветы на белом фоне.

— Скоро лето, — пробормотала она.

— А потом опять осень, — подхватил Майкл, — Хэллоуин, Рождество.

Майкл коснулся губами волос Ханны.

Из их убежища Ханне и Майклу виден был бассейн, прямо за которым были зашторенные окна комнаты, где все смотрели телевизор. Оба они вспоминали сейчас лето, долгие дни в саду, когда детей не заставишь вылезти из бассейна, а взрослые сидят в шезлонгах по всему саду, лениво потягивая выпивку, а издали доносится запах мяса, которое жарят в гриле.

— Неужели все когда-нибудь кончается? — спросила Ханна.

Ей казалось, что поверхность этой идиллической картинки, которая возникла в ее мозгу, пошла трещинами, хотя стекло, за которым лежит эта картинка, по-прежнему оставалось гладким, как вода в бассейне, в которую только еще собираешься нырнуть.

— Нет, не все, — успокоил ее Майкл, хотя сам вовсе не был в этом уверен.

Он крепко поцеловал Ханну, потому что сейчас ему не хотелось думать ни о чем, кроме того, что происходило здесь и сейчас. Она откинулась на спинку качелей, и Майкл нащупал под своим пиджаком обнаженные плечи Ханны. Рука его спустилась ниже, туда, где начиналась плотная ткань платья.

— «Когда» уже наступило? — спросил Майкл и Ханна тихонечко рассмеялась ему в ухо.

— Самое начало «когда», — ответила она.

Качели опять заскрипели, когда Майкл начал медленно расстегивать молнию на платье Ханны, скользя губами все ниже и вдыхая запах духов и горячий аромат тела Ханны.

Люси бесцельно слонялась среди гостей, думая, что если бы она была невидимой, и то трудно было бы уделить ей меньше внимания.

Среди сидящих у телевизора она заметила отца, но, слава Богу, Джимми больше не было рядом с ним. Затем она увидела Стеллу Роуз, которая, стоя в дверях телевизионной, смотрела на всех с характерным для нее выражением собственного превосходства. Отвернувшись, Люси постаралась проскочить мимо Стеллы как можно незаметнее. Даже Барни нигде не было видно. Наверное, он уже уехал на своей машине, чтобы присоединиться к какой-нибудь компании повеселее. Даже Кэтти бросила ее одну.

Запах пищи в столовой показался Люси неприятным, к тому же и запах сигаретного дыма так и не выветрился, несмотря на то, что Дженис и Марсель Уикхем уже успели убрать со стола и открыть окна. Люси тяжело дышала. Опять накатила тошнота. И тут в группе гостей, беседующих в другом конце столовой, рядом со скучающими завсегдатаями гольф-клуба, среди которых были мистер и миссис Келли, Люси увидела наконец Джимми Роуза.

Люси подошла и встала рядом, и, когда компания расступилась, чтобы дать ей место, повернулась так, что плечом как бы оттеснила Джимми от всех остальных.

— Я хочу поговорить с тобой, — сказала Люси, поражаясь, как тонко, почти визгливо, звучит ее голос.

— Люси, дорогая моя. Конечно, говори, — нежно сказал Джимми, акцент его казался Люси еще сильнее, чем обычно, и еще ей показалось, что он подмигивает через ее плечо тем, кто стоял за спиной и мог слышать их разговор.

— Только не здесь. Пожалуйста, — попросила Люси.

Участливое выражение лица Джимми не изменилось, но, взяв Люси за руку, он чересчур сильно сжал ее ладонь. Шутливо раскланявшись с собеседниками, Джимми повел Люси в холл. Там было пусто. Как только они оказались одни, рот Джимми сжался в тонкую линию, а глаза стали как бы пустыми. Теперь Люси ясно поняла, что Джимми злится, а ведь она всего-то навсего хотела несколько минут поговорить с ним с глазу на глаз, вытащить из душной дымной столовой. Глаза девушки наполнились слезами.

Джимми еще раз огляделся вокруг и, открыв входную дверь, почти что вытолкнул Люси наружу и потащил к машине. Оказавшись внутри, Люди почувствовала, что здесь она на своей территории, там, где она была для Джимми королевой.

— Мне необходимо было видеть тебя, — прошептала девушка.

— Не будь идиоткой! Здесь, при твоем отце и всех остальных?

Люси поняла, что Джимми все еще злится, несмотря на то, что теперь они были одни. Она залилась слезами, не в силах больше сдерживаться.

— Я люблю тебя. Для меня невыносимо видеть тебя и не быть рядом.

— Я знаю. Но ты должна. А мне думаешь каково?

Теперь голос Джимми звучал мягче. Уткнувшись ему в плечо, Люси продолжала всхлипывать.

— Ты мне нужен. Ты необходим мне сейчас.

— Сколько ты выпила сегодня?

— Довольно много. Меня тошнит.

Джимми резко выпрямился.

— Тебя сейчас вырвет?

— Да нет, это не то. — Люси откинула волосы со лба и заглянула в лицо Джимми. Она прониклась важностью того, что собиралась сообщить Джимми, и лицо ее было угрюмо-серьезным. — Я думаю, меня тошнит, потому что я беременна.

В неясном свете внутри машины Люси увидела, как неожиданно заострились черты лица Джимми. Он весь напрягся.

— Я думал, ты принимаешь таблетки.

— Я принимаю. Но иногда забываю это сделать. — Люси закусила губу, чтобы снова не разрыдаться.

— Сколько дней задержка?

— Восемь.

Джимми немного расслабился.

— О, это не так уж много. Может, все не так плохо, как ты думаешь? Неделя — это не срок.

Люси набралась наконец решимости задать главный вопрос:

— А что, если это правда?

— Не беспокойся, мы все уладим.

Люси взяла Джимми за руку.

— Я не хочу ничего улаживать. Это твой ребенок, наш ребенок, и я хочу родить его. Вот уже неделю я не могу думать ни о чем другом, Джимми…

Джимми сбросил ее руку и схватил девушку за плечи. Голова Люси резко дернулась, и девушка опять заплакала, потому что такие знакомые и такие любимые черты Джимми никогда еще не искажало такое свирепое выражение, увидев которое, Люси захотелось сейчас выскочить из машины и убежать.

— Не можешь ты рожать никакого ребенка. Я не твой муж. Я уже женат, а тебе только девятнадцать лет. Есть же у тебя, в конце концов, хотя капелька здравого смысла!

— Смысл?! И ты это называешь смыслом?! Неужели ты не хочешь ребенка, своего собственного ребенка. Ведь у тебя нет детей. А я рожу тебе. Ведь ты же должен хотеть стать отцом!

Джимми встряхнул ее так, что зубы Люси лязгнули друг о друга.

— Нет, я не хочу. Не таким же образом. И ты тоже не хочешь.

Люси рывком вдохнула воздух. Чувство чудовищной потери, разочарования и страха душной волной подступили к горлу. Все ее мысли, планы, надежды вдруг как бы отделились от нее и начали ускользать, скрываясь в тумане и причиняя при этом сильнейшую боль.

— Раз ты не хочешь слушать меня, я расскажу все твоей жене. Я расскажу Стелле, пусть знает, что ты хочешь убить собственного ребенка.

Джимми попытался схватить девушку за руку, но она уже выскочила из машины и побежала к крыльцу. Чуть помедлив перед ступеньками, Люси услышала, что Джимми бежит за ней, страх придал ей сил, и она побежала еще быстрее и буквально ворвалась в прихожую.

Шум, казалось, ударил прямо в лицо. В прихожей были люди. Они, смеясь, поздравляли друг друга.

— Еще пять лет, — слышалось отовсюду.

Люси проскользнула мимо них и стала искать глазами полосатый пиджак Стеллы. Необходимо было поговорить с ней, пока Джимми не догнал ее. Люси скорее почувствовала, чем увидела, что собравшаяся в прихожей толпа задержала Джимми. Она направилась в кухню.

Посреди комнаты Люси увидела отца, вокруг которого собралось человек десять, все они просто надрывались от хохота. Сам же Дарси не смеялся. Лицо его было угрюмым, он поднимал перед собой бутылку шампанского, как какой-нибудь трофей. Люси увидела, что костяшки пальцев, сжимавших бутылку, побелели.

В комнате было шумно, но вокруг Дарси был как бы островок тишины. На лице отца отразилось усилие, которое он приложил, пытаясь открыть пробку. Неожиданно Дарси как-то странно оскалил зубы и начал закрывать глаза.

Все происходило очень медленно в этом его островке тишины.

Люси, остолбенев, наблюдала, как лицо ее отца превращается в маску, искаженную гримасой боли. На лбу его выступил пот, который блестел в ярком свете ламп. Так и не открытая бутылка шампанского выпала из рук Дарси и покатилась по полу.

Тело Дарси вдруг сделалось слабым, и он медленно повалился в толпу, стоявшую вокруг.

Послышались испуганные возгласы, которые заглушил голос, раздавшийся из-за спины Люси:

— Ура! У нас большинство, по крайней мере, голосов в двадцать!

— Дарси! — кто-то еще выкрикнул имя отца Люси с выражением удивленного недоверия.

Все столпились над Дарси, скрыв его от глаз дочери.

Ближе всех к Дарси стояли Вики и Эндрю, который пытался оградить Дарси от участливых, но бесполезных попыток что-то сделать.

— Отойдите, — просил он. — Ему нужен воздух.

Вики присела у распростертого на полу тела. Она коснулась посеревшего лица Дарси и почувствовала, что оно было влажным и липким. Затем она приблизилась и легонько поцеловала Дарси, чувствуя на щеке едва заметное дыхание. Дрожащими пальцами она попыталась ослабить галстук и расстегнуть воротник рубашки Дарси. Растолкав толпу, Люси пробралась наконец к отцу и опустилась рядом с Вики.

— Папа, папа!

Эндрю обнял девушку и попытался поднять ее, но Люси вцепилась в руку Дарси. Вики не могла оторвать взгляда от лица Дарси. Она не знала, что может сделать для него.

— Найдите Майкла, кто-нибудь, найдите Майкла, — услышала Вики свой собственный голос, доносившийся как бы издалека.

Она опять склонилась над Дарси, рукой зажала ему нос и приблизила губы к его рту, стала вдувать воздух в его легкие. Затем, прислушавшись, Вики услышала выдох. Губы Дарси зашевелились, но Вики никак не могла разобрать, что же он пытается произнести. Зато она поняла, что Дарси жив и нет повода для отчаяния.

— Ради всего святого, где же Майкл?

Вопрос передали по цепочке. Никто из находившихся в кухне не видел Майкла. Люси и Вики стояли на коленях по обе стороны Дарси, Эндрю Фрост — около его головы. Лицо Дарси по-прежнему было серым, но он дышал, хотя и хрипло, с явным затруднением выдыхая воздух. Рот его приоткрылся, и оттуда вытекла струйка слюны, которую Вики отерла ладонью.

— Вызовите «скорую помощь», — сказал Эндрю.

Люси услышала, как Джимми звонил по телефону из кухни. Подняв голову, она увидела рядом с ним Стеллу.

Голоса, зовущие Майкла, раздавались теперь за пределами кухни. Марсель и Дженис прибежали в столовую, обе бледные, как мел.

— Он где-то здесь, — сказала Марсель. — Разве он не смотрел с вами телевизор?

Появились Барни и Кэтти, которые играли все это время на компьютере Уильяма Фроста. Через кухонную дверь невозможно было протиснуться.

— Джен, выведи всех отсюда, — попросил Эндрю.

— Где Ханна? — спросил Барни, склоняясь над отцом.

Бедра Ханны казались мягкими, как масло. Майкл спустил ее чулки до колен и припал губами к теплой и мягкой коже, продвигаясь все выше и выше. Откинувшись на спинку качелей, Ханна напоминала одалиску. Поднимая голову, Майкл видел ее ленивую, почти кошачью улыбку.

Он слышал какие-то голоса в доме, но поначалу не обратил на них никакого внимания. Никому не придет в голову зайти в купальню, а он был всецело поглощен вкусом, запахом, мягкой улыбкой Ханны.

Но затем он услышал свое имя. Да, точно, голоса выкрикивали его имя. Качели скрипнули: Ханна выпрямилась, и они застыли неподвижно, прислушиваясь к голосам.

— Майкл! Где же Майкл?

— Кто-то опять поранился, — прошептал Майкл. — Черт бы их всех побрал.

Майкл вскочил на ноги, приводя в порядок одежду и пытаясь причесаться пятерней, как неудачливый любовник из какой-нибудь комедии. Ханна протянула ему пиджак и Майкл торопливо вдел руки в рукава.

— Подожди меня здесь, — попросил он Ханну.

Выйдя из купальни, Майкл побежал, скользя по мокрой траве. Французское окно было по-прежнему открыто, свет падал на клумбы с цветами. Обеспокоенные чем-то люди пристально вглядывались в темноту сада. Увидев их, Майкл перестал бежать, засунул руки в карманы и попытался изобразить, что спокойно прогуливается по саду.

— Вон он, в саду, — послышался чей-то голос.

— Что происходит? — спросил Майкл, заходя в дом.

Дарси лежал на полу в кухне, рядом сгрудились его дети, Вики и Эндрю, напоминая святых на какой-нибудь рождественской открытке. Глаза Дарси были широко открыты.

— Не толпитесь вокруг, — сказал Майкл. — Кто-нибудь позвонил в больницу?

Все молча и послушно расступились, давая проход специалисту.

Склонившись над Дарси, Майкл услышал за своей спиной голоса:

— Где Ханна? Кто-нибудь должен сказать Ханне.

— Нам придется отвезти тебя в больницу, Дарси, — сказал Майкл. — Ты слышишь меня?

Дарси поднял глаза. Они были неестественно черными на землисто-сером лице. Дарси кивнул в знак того, что он понимает слова Майкла.

— У тебя что-то вроде сердечного приступа. Больше я ничего не могу сказать, пока тебя не осмотрят как следует. Лежи спокойно, пока не приедет «скорая помощь».

Сзади послышалось какое-то движение, и среди наблюдавших появилась Ханна. Широко открытыми глазами она смотрела на мужа, до сих пор еще плохо понимая, что же происходит. Барни подошел к мачехе и покровительственно обнял ее за плечи. Голые плечи Ханны были все в мурашках, а туфли были перепачканы землей. Не могло быть никаких сомнений, что Ханна пришла снаружи. Опять послышалось перешептывание, и, подняв голову, Майкл увидел, что Марсель пристально смотрит на Ханну. Затем она перевела взгляд на Майкла.

— С ним все будет в порядке, — сказал Майкл Ханне. — Мы постараемся как можно скорее доставить его в больницу.

Ханна медленно подняла руку ко рту, чтобы скрыть то место, где после поцелуя Майкла стерлась губная помада.

Приехала «скорая помощь», Дарси погрузили на носилки и понесли к машине. Майкл и Ханна шли за носилками.

— Я вернусь домой, как только выясню, что с Дарси, — невнятно пробормотал Майкл, проходя мимо Марсель, но та даже не подняла на него глаз.

В машине Майкл вместе с бригадой врачей следил за показаниями приборов, отражающих состояние Дарси. Ханна, согнувшись, сидела в углу. Они не разговаривали друг с другом. Барни, Люси и Кэтти ехали следом в «гольфе» Барни.

Вечеринка неожиданно прервалась: почти все предпочли тихо разойтись по домам. Марсель сидела за кухонным столом Дженис, сжимая обеими руками кружку с чаем, как сидела уже, наверное, тысячу раз. И эта обыденность, эта повседневная домашняя обстановка делала то, что увидела сегодня Марсель, еще более ужасным, уродливым. Майкл в саду занимался любовью с Ханной. Перед глазами Марсель снова и снова вставали лица Майкла и Ханны, пытающихся скрыть следы происшедшего. Все было настолько очевидно, что не могло быть другого объяснения, кроме одного, очевидного и унизительного.

Марсель поставила чашку на стол, вновь видя перед собой Майкла, которому так и не удалось толком привести в порядок одежду, и Ханну, дрожащую от холода в своих легких туфельках.

Дженис присела рядом с Марсель и обняла подругу за плечи.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

— Да, все прекрасно.

Даже Дженис она не может показать своего настроения, иначе слишком о многом пришлось бы рассказать. Чувства сменяли одно другое — злость, горечь, страх, недоверие.

— Эндрю отвезет тебя домой, — сказала Дженис. — Или давай вызовем такси.

— Да нет, я вполне в состоянии вести сама. Сейчас допью чай и поеду, — усилием воли Марсель заставила свой голос звучать бодро и весело, пресекая возможные попытки Дженис посочувствовать ей, предпочитая делать вид, что обе они ничего не видели и ничего не поняли.

— Ох, уж эти вечеринки, — вздохнула Дженис. — Вечно либо устраиваешь вечеринку, либо собираешься на чью-нибудь вечеринку. Интересно, и зачем нам это нужно на самом деле?

Было семь утра, уже рассвело, но день был пасмурным и холодным и не сулил перемен к лучшему. Вот уже час, как Нина проснулась. Она лежала на спине, тупо глядя в потолок, когда услышала, что кто-то стучит в дверь. Стучали мягко, как бы вопросительно, а отнюдь не требовательно, но Нина немедленно вскочила и накинула халат.

На ступеньках стоял Барни Клегг. Он был небрит и выглядел абсолютно вымотанным.

— Что случилось? — испугавшись, спросила Нина. Ее первая безрассудная мысль была о Гордоне.

— Можно мне войти?

— Да. Да, конечно же, заходи. — Нина пошире распахнула дверь.

В кухне Барни рассказал Нине о том, что случилось с Дарси.

— Все обошлось. Майкл сделал все возможное. Потом к нам вышел кардиолог, или как он там называется, и сказал, что у отца был сердечный приступ, но не очень сильный и опасный. Сейчас он под наблюдением в интенсивной терапии. Я отвез Ханну и девочек домой, но мне не захотелось оставаться дома.

Барни пожал плечами. Нина еще раз отмстила про себя, как молодо он выглядел.

Она подошла к Барни и ласково обняла юношу.

— Не волнуйся, все будет хорошо, — успокоила она Барни.

— Я вернулся в Уилтон и развел Ханну и сестер по их спальням. Но сам я понял, что не смогу заснуть. — Барни тоже обнял Нину. — Я не очень побеспокоил тебя? — спросил он.

Нина покачала головой.

— Нет. Хочешь подняться наверх и попробовать уснуть здесь? — Барни сжал в своих огромных ладонях руку Нины. Секунду, показавшуюся обоим вечностью, они смотрели друг другу в глаза.

— Я лягу только, если ты пойдешь со мной, — сказал наконец Барни.

Нина едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Но одновременно она подумала о том, как естественно и как приятно будет лечь и прижаться к большому теплому телу Барни. Пугающая цифра — разница в их возрасте — как-то вылетела у Нины из головы.

— Я пойду и полежу с тобой, пока ты не заснешь.

Смятые простыни на кровати Нины еще хранили тепло ее тела.

14

Из больницы домой Майкл доехал на такси. Следующий день обещал быть трудным, и он предпочел убедить себя в том, что с Дарси наверняка уже все в порядке. Было четыре часа утра, темнота, казалось, сомкнулась вокруг машины, как будто черный куб, и двигалась вместе с ней, отрезая пути к отступлению.

Майкл думал о Марсель и детях. Он хорошо разглядел лицо жены, когда вошел из сада в кухню, но сейчас мысли его были в основном о Джонатане и Дейзи.

Майкл прекрасно понимал, что никогда не был по-настоящему счастливым отцом, никогда не испытывал к детям тех чувств, которые рисовались в его воображении перед рождением Джонатана. Майкл любил детей, но иногда они казались ему непредсказуемыми в своих поступках помехами, которые надо было дипломатично обходить на жизненном пути. Дети отнимали все время Марсель, его собственное время, и, хотя Майкл гордился сыном и дочерью, в глубине души он считал, что энергия, затраченная на их воспитание, не окупается сполна. Дети не всегда вели себя так, как хотелось бы Майклу. Иногда дети молча смотрели на отца и во взгляде их можно было прочитать упрек. Тогда у Майкла все холодело внутри, ему становилось стыдно своего равнодушия, просыпалось чувство вины.

Теперь же все открылось Майклу совсем с другой стороны. Он прекрасно понимал, что, добиваясь Ханны, пытается получить то, что давно уже не могла ему дать Марсель. Но он также знал, что рискует таким образом потерять Марсель и детей. Представив себе существование без детей, Майкл неожиданно ясно увидел перед глазами сына и дочь. Упрямо-вопросительный взгляд Джонатана и верхнюю губку Дейзи, распухшую от слез, которые так часто текли из маленьких глазок девочки. Дети казались ему сейчас непостижимо сложными существами, не имеющими, казалось бы, ничего общего с ним и Марсель. Майкл почувствовал, насколько зависимы от него его дети — он неожиданно испугался за них и одновременно продолжал чувствовать своего рода ужас при мысли, что и сын, и дочь были сами собой, были единственными и неповторимыми.

Еще Майкл вспомнил, как выглядел Дарси в больничной палате, во власти бригады кардиологов, проводивших интенсивную терапию. Майкл знал почти всех врачей и медсестер, по крайней мере, в лицо, а некоторых и довольно близко, и было странно и жутко видеть среди них Дарси Клегга, с которого сняли одежду и все другие атрибуты солидного человека, превратив его из того всеми уважаемого Дарси, которого знал Майкл, в просто тело на каталке. От мысли о детях, а потом о Дарси, на глаза Майкла навернулись слезы, так что он уже ничего перед собой не видел.

Майкл вошел в дом, аккуратно, стараясь не шуметь, запер за собой дверь. В доме казалось еще тише и темнее, чем на улице. В воздухе стоял едва уловимый запах несвежей пищи и лака, которым Джонатан покрывал законченную недавно модель аэроплана. Осторожно, почти крадучись, Майкл прошел в прихожую.

Марсель не спала. Она никак не могла заснуть хотя давно уже вернулась домой от Фростов. Лежа в постели, она слышала, как подъехала машина, а затем, как Майкл осторожно, вслепую пробирался по темной прихожей.

Дверь спальни приоткрылась, затем закрылась опять. Марсель охватил вдруг безотчетный страх. Ей показалось, что это не Майкл.

— Я не сплю, — сказала она. Голос Марсель дрожал.

— Да? Уже поздно…

Ну, конечно же, это был Майкл, но облегчения Марсель не испытала. Она включила ночник.

— Как Дарси?

Майкл стоял, держа в одной руке ботинки, а в другой пиджак, как человек, застигнутый врасплох при попытке бесшумно улизнуть из дома.

— Судя по всему с ним скоро будет все в порядке.

Марсель выслушала рассказ Майкла о Дарси и о больнице. Рассказывая, Майкл раздевался. Он положил запонки на резное деревянное блюдо, стоящее на комоде, бросил белье и рубашку в корзину для грязного белья. Марсель подумала, что вот так Майкл раздевался перед ней уже наверное тысячи раз, что за ними тянется бесконечное количество ночей, проведенных вместе.

— А Ханна? — спросила она.

Майкл лег на свою половину кровати.

— Разумеется, очень обеспокоена. Но довольно хорошо с этим справляется.

Марсель вдруг очень захотелось, чтобы Майкл обнял ее и развеял все возникшие сегодня подозрения. Но она знала, что этого не произойдет.

— Так что же произошло сегодня вечером?

Несколько секунд Майкл молчал.

— Мне очень жаль, — сказал он наконец. — Я прекрасно понимаю, как это должно было выглядеть. Но мы просто-напросто выпили по паре коктейлей и признались друг другу, что оба мы смертельно устали от выборов. Поэтому мы решили выйти в сад. Ну и там подурачились немного. Ты ведь знаешь, что представляет из себя Ханна.

— Очевидно, не до конца, — ответила Марсель.

Она была уверена, что слова Майкла — ложь. Она еще и еще раз прокручивала в голове все сказанное Майклом, пытаясь найти хоть небольшую крупицу правды, но ей это не удавалось, каждое слово было лишь ширмой, и ее никак нельзя было отодвинуть, чтобы посмотреть, что же за ней скрывается.

— Что значит «подурачились»? — продолжала допытываться Марсель. Она никогда раньше не слышала, чтобы Майкл употреблял это слово. Может, именно поэтому слова звучали фальшиво, как будто это не Майкл произносил их.

— Я поцеловал ее. Чисто по-дружески, ну, может быть, чуть-чуть игриво. Такое иногда случается между старыми друзьями.

— Да, действительно?

Майкл нашел руку Марсель и сжал ее.

— Да, бывает, — сказал он. — Мне очень жаль, что это так тебя расстроило.

Марсель понимала, что больше из Майкла ничего не вытянешь. И в каком-то смысле ей стало легче на душе. Все равно ничего не оставалось, как принять объяснения Майкла, и это был самый простой выход, позволявший отбросить в сторону все тревоги и сом нения. Да, такое действительно случается. Между людьми их возраста, долгие годы прожившими бок о бок. Она уже знала об этом от Джимми Роуза.

Майкл убрал руку и начал устраиваться поудобнее, собираясь заснуть.

— Я устал, — сказал он. — И завтра у меня тяжелый день. А у тебя?

— То же самое.

Марсель закрыла глаза, и супруги подвинулись ближе друг к другу, думая каждый о своем.

Нина лежала на боку и внимательно рассматривала голую спину Барни.

Он сидел на краю кровати и разговаривал по телефону с больницей. Она закрыла, а затем опять открыла глаза. Все те же смятые простыни и массивный силуэт Барни на краю постели. Нина изучала шею Барни. Она попыталась представить себе его череп под волосами и кожей. Лица Барни видно не было, но он задавал вопросы голосом взволнованного мальчишки, противореча тому, что видели перед собой глаза Нины.

Барни положил трубку и обернулся к Нине.

— Состояние стабильное, сердце подключено к приборам, — сообщил он. — Сейчас отец спит.

— Что ж, это хорошие новости.

— Можно я позвоню Ханне?

— Конечно. Только не говори ей, откуда ты звонишь, хорошо?

— Ладно, если тебе этого не хочется.

Барни снова набрал номер и его почти мгновенно соединили с Ханной. «Та, наверное, ждала у телефона», — подумала Нина. Она повернулась на спину и стала думать о том, что произошло сегодня утром, стараясь отвлечься от разговора Барни с мачехой.

Итак, они с Барни вместе поднялись наверх, и там, в тишине полутемной комнаты с закрытыми ставнями, Барни не казался больше ни усталым ребенком, ни возбужденным мужчиной — он был просто самим собой. Барни поцеловал Нину и расстегнул ее халат. Нина молча смотрела, как Барни разглядывает ее тело. Затем Барни коснулся ее руки.

— Замерзнешь, — сказал он.

Барни поднял одеяло, и Нина скользнула под него, чувствуя приятное тепло. Барни снял с себя костюм, который одел на вечеринку к Фростам уже тысячу лет назад, как казалось ему теперь, и лег рядом с Ниной. Нина протянула к нему руки.

— Ты разрешишь мне? — спросил Барни. Сейчас он напоминал вежливого мальчика, который просит у хозяйки кусочек торта на какой-нибудь вечеринке для подростков. Нина рассмеялась.

— Что ж, пожалуй, раз мы зашли уже так далеко.

Барни тоже рассмеялся с облегчением, склоняясь над Ниной и целуя ее в уголки рта.

— Спасибо. Заснуть я бы сейчас все равно не смог.

Нине не хотелось сравнивать Барни с Гордоном, но она не смогла удержаться от этого. Барни не удалось заставить ее забыть себя, время, место — все кроме того, что он с ней делал, как это удавалось Гордону, да Нина и не ждала от него этого. Она чувствовала его страсть, его юношескую неловкость, и ей захотелось вдруг приободрить его.

— Все хорошо. Я хочу быть с тобой. Я рада, что мы вместе.

Барни закрыл глаза и вздохнул, а затем пробормотал:

— Я так хотел этого. Я так долго этого хотел. Я думал, ты это видишь.

— Я видела.

Оба они вновь радостно рассмеялись, понимая, что удалось наконец преодолеть разделявшую их пропасть или хотя бы забыть о ней ненадолго.

После этих слов все было уже легче. Нина вселила в Барни уверенность, он был очень нежен и абсолютно естественен, как и ожидала Нина.

Когда все закончилось, Барни прошептал, прижавшись губами к щеке Нины:

— Спасибо тебе. Я не помню, я говорил тебе, что ты красивая?

— Думаю, что да, в той или иной форме.

— В той или иной форме недостаточно. Ты безумно красивая.

Нина улыбнулась. Теперь настала ее очередь благодарить Барни.

— Спасибо тебе, — нежно сказала она.

Ей было приятно то, что оба они так легко и непринужденно подошли к этому моменту. Нина отогнала от себя весь свой здравый смысл и чувство ответственности и заставила себя думать о том, как их с Барни дыхания сливаются в одно. Через несколько секунд Нина поняла, что Барни засыпает — и не удивительно. По кругам под глазами и заострившимся чертам лица было видно, насколько он вымотан.

Барни проспал примерно час. Все это время Нина тихонько лежала рядом. Затем он неожиданно открыл глаза. Барни выглядел полностью отдохнувшим. Это заставило Нину опять подумать о его молодости и здоровье.

— Я должен позвонить, — сказал Барни.

Он позвонил снова в больницу, затем Ханне.

— Я сказал ей, чтобы она ложилась и попробовала заснуть, — объяснил он Нине. — Она думает, что я у Тома.

Барни снова лег рядом с Ниной. Несколько секунд они пристально изучали лица друг друга, как бы пытаясь еще раз осмыслить и осознать эту новую степень их близости и понять, что же следует делать дальше. Нина провела пальцами по губам Барни. У него был очень красивый рот. Ей опять вспомнилось все, что произошло утром. И тут же Нина испугалась, что может показаться жадной до наслаждений вдовушкой, заманившей смазливого юнца к себе в постель.

— Все это должно остаться между нами, Барни, — сказала она. — Это было очень приятно, немного удивительно, но я не хочу, чтобы об этом узнал весь белый свет.

— А я хочу рассказать всем. Мне хочется залезть на крышу и прокричать оттуда на весь Графтон. Как же я могу удержаться?

Широкая улыбка обнажила безупречно белые зубы Барни, он приподнялся на локте и смотрел теперь на Нину сверху вниз. Всякая неуверенность улетучилась, как дым. Барни был вполне доволен собой и своей победой. «Как молоденький петушок», — устало подумала Нина, чувствуя себя по сравнению с Барни какой-то высохшей изнутри, старой и вымотанной жизнью. Нине было бы легче, если бы Барни ей не нравился. Но все было как раз наоборот. Нину вновь начали одолевать призраки.

— Придется удержаться, — сказала она. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал.

— Ну, конечно же, никто не узнает, если тебе так хочется, — заверил ее Барни. — Ты стыдишься меня, в этом все дело, да?

— Вовсе нет. Скорее самой себя.

— Почему?! — удивился Барни. — Тебе что, не понравилось, как все это было?

— Ну что ты, Барни. Мне все очень понравилось. Но это вопрос… ну, приличия, что ли.

— Потому что мы не совсемодного возраста? Но ведь если мы с тобой чувствуем, что подходим друг другу, кого еще это, черт возьми, касается.

Нине приятно было это слышать. Увидев, что попал в точку, Барни продолжал:

— Если никто ничего не узнает, можно мне будет прийти к тебе еще? Я прокрадусь неузнанным под покровом ночи, если ты так уж на этом настаиваешь.

Нина увидела, что Барни смеется, и сама тоже почувствовала какую-то легкость. Вспоминая Гордона, Нина успела уже подумать о том, что за новые наслаждения тоже придется расплачиваться страданиями. Но взгляд Барни на окружающий мир был настолько прост и естественен, что ей тут же захотелось разделить его.

В конце концов, напомнила она себе, оба они бы ли взрослыми людьми, вполне способными отвечать за свои поступки, и испытывали друг к другу определенное влечение, и неважно, что неизвестно было сколько это продлится.

— Тебе придется пробираться ко мне ночью в длинном плаще и с фальшивой бородой, — сказала Нина.

— Все, что угодно, только бы тебе понравиться. Так можно мне прийти?

Нина кивнула, и наградой ей было засветившееся от счастья лицо Барни.

Кэтти и Люси пришли в больницу навестить отца. Прошло два дня после приступа. Дарси перевели уже в общую палату, и сейчас он сидел, откинувшись на спинку кровати. Лицо его было все еще не очень здорового цвета, но часть его беспокойной энергии уже, казалось, вернулась к Дарси.

— Диета и упражнения, — пожаловался он дочкам. — Эти чертовы доктора вваливаются сюда толпами, становятся вокруг постели и начинают перечислять мне, чего я не должен есть, чего не должен пить и как я должен гулять, плавать и избегать стрессов. Как вам нравится такая жизнь?

— Ты должен делать все, что они говорят, папа, — сказала Кэтти. — Ведь правда, Люси? — обернулась она к сестре.

Люси сидела на стуле в углу и накручивала на палец непослушную прядь волос, выбившуюся из прически.

— Да. Забудь о сигарах и ешь побольше грейпфрутов.

Дарси поправил одеяло.

— Я пообещаю им все, что угодно, только бы они скорее выпустили меня отсюда. И если они не пообещают сделать этого в ближайшее время, я просто встану и убегу.

Кэтти покачала головой.

— Что за спешка? Воспользуйся случаем и отдохни как следует.

— Не нужен мне никакой отдых. У меня куча дел, которые необходимо сделать.

Кэтти удивила какая-то незнакомая ей злобная настойчивость, проглянувшая сквозь привычные жалобы больного человека, который, почувствовав себя чуть лучше, рвется покинуть больничную койку. Дарси отер ладонью рот, а Кэтти встревоженно оглянулась, ища поддержки у сестры, но Люси казалась полностью поглощенной своими волосами.

— Слушайся врачей, папа, — настаивала Кэтти. — Ты ведь знаешь, как все мы тебя любим. — Кэтти накрыла ладонью руку отца.

Дарси внимательно вглядывался в лицо дочери, хотя на лице его читалось нетерпение.

— Действительно любите? Все? И вы с Барни тоже?

— Ты же знаешь, что да, — успокоила отца Кэтти.

— Барни сказал, что приедет к тебе сегодня, — подала голос Люси.

— Правда? А где он сейчас? Я надеюсь, что в колледже.

— Не знаю, — Люси оставила наконец волосы в покое и пожала плечами. Люси с каждым днем все труднее было скрывать переутомление, особенно здесь, видя своего отца, обычно полного жизненных сил и энергии, распростертым на подушках и абсолютно беспомощным. Люси с облегчением увидела, что Кэтти глядит на свои огромные черные часы.

— Мы должны идти, па, — сказала она. — Марсель убьет меня, если я пропущу еще хоть один ее урок.

— Что ж, тогда поторапливайтесь.

Девушки одновременно поцеловали Дарси в обе щеки, как делали это, когда были совсем маленькими. Дарси выпрямился, чтобы проводить их, но как только девушки повернулись к нему спиной, вновь устало откинулся на подушки. Напряжение было для него непомерным — все мускулы напряглись, а сердце казалось слишком большим и тяжелым для грудной клетки.

Машину вела Кэтти.

— Ты не могла бы высадить меня в городе? — попросила Люси. — Мне надо бы кое-что купить.

— Где тебя высадить?

— Около обувного.

— О'кей.

Люси вышла из машины всего на пять минут. Кэтти видела, как выйдя из аптеки, сестра засовывает к себе в рюкзак пластиковый пакет с покупками.

На следующее утро Люси опробовала на себе тест на беременность, тщательно придерживаясь инструкции, приложенной к набору химикалий и пробирок. Закрепив пробирку в специальном держателе, Люси спустилась вниз.

Кэтти уже уехала в Понд-скул, но Ханна была дома на кухне вместе с Фредди, Лаурой и горничной. Дети ели яйца, а Мэнди разрезала для них тосты на маленькие квадратики. Люси подошла погреться у плиты, стараясь не смотреть на еду.

— Кофе только что сварили, — сказала Ханна.

— Нет, спасибо, — еле ворочая пересохшим языком ответила Люси.

Ханна внимательно изучала падчерицу. Люси полагалось заниматься, чтобы сдать экзамен, который она завалила, и искать себе место на неполный рабочий день, но что-то незаметно было, чтобы она проявляла особенную активность. Сквозь всегдашнюю симпатию Ханны к девушке начинало пробиваться раздражение.

— Что случилось? — довольно резко спросила она Люси. — Поздно пришла вчера?

Девушка выглядела бледной и невыспавшейся и одновременно угрюмой.

— Да нет, — ответила Люси на вопрос Ханны. — А почему что-то должно было случиться? Все прекрасно.

Люси повернулась на каблуках и выбежала из кухни, не глядя в сторону стола, где Лаура и Мэнди корчили друг другу забавные рожицы.

Ханна налила себе еще чашку кофе и стояла, потягивая горячий напиток и глядя в окно на аккуратно высаженные тюльпаны. У нее достаточно своих проблем, чтобы вникать еще в проблемы Люси. В глубине души Ханна всегда считала, что все старшие дети, Дарси безнадежно испорчены, а Люси — в особенности. Очень жаль, что их родной матери не было под рукой, но первая жена Дарси во второй раз вышла замуж и жила где-то в Сан-Диего. Дети предпочли остаться в Англии с отцом.

Ответственность за них тяготила Ханну. Все еще глядя на тюльпаны, Ханна взмолилась про себя, чтобы Дарси как можно скорее стало лучше. Затем мысли ее снова, как уже не раз за сегодняшнее утро, вернулись к Майклу Уикхему. А что если Дарси так и не станет лучше? Если она окажется вдруг замужем за инвалидом, что тогда?

Наверху Люси стояла, тупо глядя на пробирку, вернее на ее отражение в зеркале. Там было кольцо, как две капли воды похожее на то, что было нарисовано в инструкции. Итак, результат был положительным, в этом не оставалось никаких сомнений. Люси действительно носила под сердцем ребенка. Ребенка Джимми Роуза.

На столе Джимми зазвонил телефон. Его секретарша отпросилась сегодня на утро, поэтому Джимми пришлось поднять глаза от плана конференции, которую он должен был организовать для фирмы, торгующей косметикой, и ответить на звонок самому.

— Мне необходимо тебя увидеть, — Люси сразу приступила к делу.

Джимми взял со стола ручку и начал вертеть ее в пальцах.

— Как Дарси? — осторожно спросил он.

— В порядке. Нам нужно увидеться вовсе не по этому поводу.

— А я знаю, по какому? — спросил Джимми. Два образа Люси путались у него в голове — темпераментной женщины и безрассудной, непредсказуемой девчонки. Что он сказал ей тогда? «Не волнуйся, мы все уладим».

— Мне необходимо увидеть тебя, — настойчиво повторила Люси.

— Как насчет ланча? — Утро было прекрасным и будет довольно приятно пропустить стаканчик-другой и полюбоваться красивыми длинными ногами Люси. Джимми предложил встретиться в загородном баре, в котором он частенько бывал в последнее время.

— У меня нет машины, — ответила Люси. — На ней уехала Кэтти.

— Тогда возьми машину Ханны или Дарси, или этой вашей чертовой горничной. У вас ведь там навалом машин.

— Но я не застрахована, — голос Люси дрожал, она готова была расплакаться.

— Ты уже взрослая, — сказал Джимми. Похоже, ланч будет не таким уж приятным. — Я буду там в час. А сейчас я должен идти.

Джимми приехал в бар пораньше. Он уже успел заказать выпивку, когда увидел «рейндж-ровер», подъезжающий к стоянке. Люси казалась совсем маленькой за рулем этой громадины. Когда девушка появилась в дверях бара в коротенькой юбочке и с волосами, завязанными в два хвостика, как будто она только что встала с постели, Джимми подумал про себя, как молода, свежа и, в сущности, неотразима была Люси. Он радостно улыбнулся девушке.

— У меня нет прав водить такую машину, — сказала Люси. — Я взяла ключи отца. Если кто-нибудь увидит здесь эту машину, придется тебе сказать, что это ты был за рулем.

— Ты смотрелась как неотъемлемая часть этой шикарной штучки, — усмехнулся Джимми.

От выпивки Люси отказалась, Джимми заказал ей кока-колу, и они пересели за дубовую перегородку, которая почти полностью скрывала их от остальных посетителей.

Откинув волосы со лба, Люси наконец взглянула Джимми прямо в лицо.

— Я сделала тест, — объявила она. — Один из тех, что продают в аптеке. С пробиркой. В общем, я беременна.

Джимми огляделся вокруг. Никто не смотрел в их сторону.

— Это точно?

— Абсолютно. — Люси в упор смотрела на Джимми. Ему это не нравилось. Он все пытался убедить себя, что это выпивка спровоцировала истерику Люси на вечеринке, но сейчас он вовсе не был в этом уверен. Джимми взял Люси за руку и потер ее, как если бы девушка пожаловалась перед этим на то, что ей холодно.

— Ты ходила к врачу?

— К доктору Робертсону? Нашему семейному врачу? «Доктор, я жду ребенка». — «Понимаю. А молодой человек обрадовался этому известию?» — «Вообще-то, он лучший друг моего отца».

Пальцы Люси впились в его руку, это неприятно напомнило ему об инциденте во время вечеринки у Фростов.

— Люси, Люси, не веди себя так. Я понимаю, тебе тяжело. Это самое ужасное, что могло случиться, но мы все уладим, не беспокойся.

Джимми снова оглядел бар. На этот раз ему показалось, что некоторые прислушиваются к их беседе. Джимми допил пиво и отодвинул стакан.

— Мы не можем обсуждать это здесь. Пойдем пройдемся.

К облегчению Джимми, Люси послушно последовала за ним.

Снаружи ярко светило солнце. Через дорогу начиналась тропинка, ведущая через поле, прямо к лесу. Туда-то Джимми и повел девушку.

Изгородь вдоль поля была увита плющом, через который пробивались звездочки примул. Кругом щебетали птички.

— Весна красна, — сказал Джимми, стараясь, чтобы голос его звучал бодро, но Люси, казалось, не слышала его. Она шла быстро, опустив голову и сжав руки в кулаки. Джимми взял ее за руку, как бы предлагая идти помедленнее.

— Чего бы тебе хотелось? — спросил он так мягко и нежно, как только мог.

Люси пожала плечами и замотала головой, так что белокурые хвостики захлестали ее по щекам и по лбу.

— Я не знаю, не знаю. Ведь это ребенок, как ты не понимаешь. Наш ребенок — твой и мой.

— Это еще не ребенок. Всего лишь несколько микроскопических клеточек. Мы все устроим, ты сделаешь аборт. Все будет быстро, ты и почувствовать не успеешь. Зато потом сразу станет легче.

Они дошли до другой тропинки, которая уводила прямо в лес. Солнечный свет, проникающий сквозь кроны деревьев, отбрасывал под ноги серебристо-зеленые блики. Люси через плечо поглядела на Джимми.

— А я думала, ты католик.

— Я действительно католик, — недоуменно ответил Джимми.

— А я думала католики против абортов.

В лесу было тихо. Еще раз взглянув на Джимми, Люси обернулась и пошла от него прочь.

— Вообще-то я против, — сказал Джимми. — Но в этом случае — за.

— Ведь это так удобно для тебя, не правда ли?

Джимми почувствовал, что начинает злиться. Он схватил Люси за руку, прежде чем девушка успела увернуться. Люси обернулась, и Джимми прочел на ее лице смесь злобы, презрения и страха. Кожа ее была липкой, губы сжаты в ниточку. Джимми всегда удивлялся тому, как менялась буквально за одну секунду внешность Люси. Вот и сейчас, еще недавно выглядевшая прекрасно, Люси казалась дурнушкой, и тем не менее, ощутив ее близость, Джимми почувствовал, как злость его уступает место желанию.

На деревьях над их головами ворковали лесные голуби.

Джимми не ослабил хватки, но, подавшись вперед, он коснулся языком губ Люси.

— Ты как змея, — сказала Люси.

— Действительно.

Джимми провел рукой по спине Люси, продолжая протискивать язык между ее зубами, пока она наконец не ответила на поцелуй. Затем, обвив руками шею Джимми, девушка прижалась к нему всем телом, почти что повиснув на руках, так что Джимми пришлось подхватить ее.

— Я люблю тебя, — простонала Люси. — Я по-настоящему люблю тебя, и ты это знаешь.

Джимми огляделся поверх головы Люси. Чуть слева под деревьями была как бы небольшая лужайка.

«Это будет в последний раз», — сказал он себе.

Он поднял Люси на руки и понес ее к лужайке. Земля была сырой и не очень чистой, но у них не было времени искать другое место. Джимми снял пиджак и бросил его на влажную траву. Люси кинула на землю свитер. Девушка расстегнула туфли и сняла колготки. Джимми встал перед ней на колени, не сводя глаз с белоснежной кожи ее бедер и треугольника белокурых волос, который не могла скрыть, как всегда, короткая юбка девушки.

Джимми расстегнулся, хотя второпях пальцы отказывались ему повиноваться, Люси наклонилась, и губы их слились в страстном поцелуе.

Джимми на секунду отстранился, а затем повалил девушку на землю. Он провел пальцами по синим ниточкам вен, проступающим сквозь прозрачную кожу, и видя, как закрываются глаза и открывается рот Люси, которая была уже на вершине возбуждения.

— Джимми, — шептала она.

Торопливо освободившись от одежды, Джимми вошел в нее, скорее чувствуя, а не слыша сдавленные стоны наслаждения. Ноги Люси обвились вокруг его бедер, а руки потонули в волосах Джимми. Они катались по земле, не видя ничего вокруг себя. Раздражение Джимми потонуло в этом порыве страсти, но не растворилось вовсе. Он кусал губы и плечи девушки, зная, что делает ей больно, но руки Люси все крепче сжимали его плечи, а ноги обвивались вновь и вновь вокруг бедер. Когда Люси вскрикнула, послышалось хлопанье крыльев — голуби, испугавшись, поднялись в воздух. Джимми не слышал ни стонов Люси, ни криков встревоженных птиц. Глаза его были закрыты, а зубы оскалены, как будто он вот-вот зарычит. Наконец он застыл поверх Люси, положив голову ей на плечо. Люси лежала, глядя в небо сквозь листья дерева. У нее пересохло в горле, лицо горело.

Через какое-то время Джимми приподнялся на руках, так что ему стало видно лицо Люси. В волосах у девушки были листья, все тело исцарапано сучьями, кое-где проступали капельки крови. Джимми сел, нашарил свою одежду и достал из кармана брюк носовой платок и аккуратно промокнул кровь. Поглядев на лицо Люси, Джимми только сейчас заметил, что девушка беззвучно рыдает. Он коснулся платком ее щеки, но Люси резко повернулась на бок и подтянула колени к груди.

— Не плачь, — сказал Джимми.

— Я плачу потому, что меня злит вся эта несправедливость. Ну почему все так? Мы ведь могли бы быть счастливы, если бы только ты не был женат. Если ты был моим…

Джимми резко прервал ее.

— Я не хочу, чтобы ты что-нибудь наболтала Стелле. Ты слышишь меня? Ничего похожего на то, что ты устроила позавчера у Фростов, не должно повториться. Не вздумай бегать за Стеллой и нести Бог знает что.

Что-то в его голосе и выражении лица напомнило Люси о том, что существует другой Джимми, страшный Джимми, который гнался за ней в ту ночь. Ей вдруг пришло в голову, что этот ужасный человек никогда никуда и не исчезал, всегда незримо присутствовал при их встречах, просто раньше она не придавала этому значения. Голос Люси был чем-то средним между всхлипом и воплем.

— Я так хотела бы быть на ее месте, — рыдала она. — Так хотела бы быть твоей женой.

К большому облегчению Люси, лицо Джимми смягчилось.

— Да нет же, — сказал он. — Тебе только кажется, что ты бы этого хотела. — Джимми погладил Люси по волосам, вынимая из них листья.

— Что же теперь будет? — прошептала Люси.

— Будет то, что должно быть, и ты это знаешь.

Ожидая, пока до Люси дойдет смысл сказанного Джимми прислушивался к воркотне лесных голубей.

Люси вздрогнула и вцепилась пальцами в пучок травы в нескольких дюймах от ее лица.

— Ты не хочешь нашего ребенка. Тебе не нужна я. — Выражение недоверия на ее лице сменилось отчаянием.

Джимми призвал все свое терпение.

— Люси, дорогая, правда в том, что я не могу быть с тобой. Я уже женат.

Джимми помог Люси сесть, отряхнул ее свитер и надел ей на голову. Когда Люси оделась, он сжал ладонями ее лицо, посмотрел на него несколько секунд, затем поцеловал в губы.

— Вот, — сказал он. — Это чтобы напомнить тебе, что я к тебе испытываю и что ты для меня значишь. Но я всегда считал, что ты понимаешь, какие отношения могут, а какие не могут существовать между нами. Так ведь?

Взяв Люси за подбородок, Джимми поднял голову девушки. Даже сейчас ее несчастный вид вызывал смесь желания и раздражения.

— Не волнуйся, — пробормотал он. — Мы будем видеться все время, пока не кончится этот кошмар. А потом придет время, ты оглянешься на все это и на меня, и. тебе будет непонятно, как ты вообще могла подумать, что хочешь быть со мной.

Рукавом свитера Люси потерла щеку.

— Я действительно очень люблю тебя, — сказала она. — Но я так запуталась во всем этом.

— Я знаю. Конечно же. А теперь скажи, что ты думаешь делать, куда пойдешь? Ты хочешь, чтобы я этим занялся?

— Нет, — покачала головой Люси. — Раз уж так надо, я все сделаю.

— Если тебе нужны деньги…

— О'кей, — Люси взяла лежащие на пиджаке Джимми черные колготки, а пиджак протянула хозяину. Джимми смотрела, как она натягивает колготки, надевает туфли, встает. Джимми тоже поднялся на ноги. Он попытался поцеловать Люси, но она отвернулась. Они отправились обратно по той же тропинке, по которой пришли.

Джимми больше не злился. Он испытывал облегчение и одновременно ему было грустно. И не только из-за того, что заканчивался его роман с Люси, но и из-за необходимости избавиться от ребенка. Хотя это еще не было ребенком, он говорил так Люси и почти что убедил в этом самого себя, но Джимми понимал, что и на нем лежит, несмотря ни на что, часть вины за жизнь, прерванную еще до рождения. Но он не даст Люси догадаться о своих переживаниях, как не дал ей до сих пор догадаться ни об одной из своих истинных мыслей. Люси никогда ни о чем не догадается.

Они подошли к стоянке.

Люси была бледна, взгляд у нее был отсутствующий, она всецело предалась мыслям о трагедии, центром которой была. Джимми молча довел ее до «рейндж-ровера» Дарси и, как всегда оглянувшись и убедившись, что никто не наблюдает за ними, коснулся губами губ девушки. Люси уселась за руль и, прежде чем надеть солнечные очки, поглядела на себя в зеркало. Она тронулась, Джимми помахал рукой. Когда машина скрылась из виду, Джимми сел за руль своей и поехал обратно на работу.

Когда Люси подъехала к Уилтону, Кэтти как раз припарковывала у дома их «рено».

— Куда, черт возьми, тебя носило в папиной машине? — воскликнула она, увидев сестру.

— Надо было кое-куда съездить, кое-кого увидеть.

Люси сняла темные очки, и тут лицо ее неожиданно перекосилось, и уже в который раз за сегодняшний день Люси разрыдалась, не обращая внимания на то, что могла подумать сестра.

Кэтти подбежала к Люси и обняла ее.

— Ты должна рассказать мне наконец, что происходит. Пожалуйста!

— О, Кэт, мне необходимо рассказать тебе. Мне действительно необходимо все тебе рассказать.

Обнявшись и плача уже в два голоса, сестры вошли в дом и поднялись в спальню Люси.

Захлебываясь рыданиями, в перерывах между сигаретами, Люси все выложила сестре. Теперь близняшки сидели, недоуменно глядя друг на друга и чувствуя, что их неразделимая близость, которая ослабла со времен детства, возобновляется вновь.

— Почему ты не рассказала мне обо всем этом раньше? — укорила сестру Кэтти.

— Не знаю. Отчасти, наверное, потому, что мне было стыдно за себя. Но я действительно любила его. Я и сейчас люблю его. — Люси шмыгнула носом, расчесала пальцами один из своих хвостиков и потянулась за еще одной французской сигаретой.

— Я обо всем догадывалась. Ничего не знала, не понимала, но обо всем догадывалась, понимаешь?

— Мне надо было рассказать тебе. Но я боялась, что ты станешь плохо обо мне думать.

— Как ты могла бояться меня. Ты должна была понимать, как я все это восприму. Если это делало тебя счастливой, то было бы хорошо и для меня, а если бы я знала, какую боль он тебе причинил, о, я бы тут же захотела убить его.

— Но он действительно сделал меня счастливой.

— Тогда я бы не убила его. А что ты собираешься делать теперь?

Люси смотрела на свои руки, на пальцы с обкусанными ногтями. Она несколько минут размышляла о чем-то, затем сказала:

— Думаю, я хотела ребенка, и чтобы он развелся со Стеллой, женился на мне, и мы были бы вместе. Были бы семьей.

Кэтти молча ждала, что скажет Люси дальше, но выражение ее лица было довольно скептическим.

— А сегодня там, в лесу, я поняла, что это никогда не случится. Он не оставит жену ради меня. Он никогда даже не думал об этом. И мы никогда не будем вместе. Как там говорят? — Люси рассмеялась сквозь слезы. — Он использовал меня, как будто я. тварь бессловесная.

Они услышали, как во дворе затормозила машина.

— Барни вернулся, — сказала Кэтти.

Люси подняла голову. Из глаз ее опять текли слезы.

— Я так счастлива, — сказала она, — что у меня есть ты и Барни. Папа болен, Джимми оказался не тем, за кого я его принимала. Но ведь мы трос, мы самые близкие друг другу люди и должны держаться вместе, правда?

— Ну, конечно же.

Сестры сидели бок о бок в дыму сигарет, сознавая, что они союзники, сплотившиеся против всего остального мира.

— Люси, что же мы теперь будем делать?

Думая о Барни и Кэтти, о том, что он поддержит ее, Люси вновь обрела присутствие духа. Она сказала с новой для себя самой решимостью.

— Я не хочу, чтобы об этом узнали папа и Ханна, ну и, конечно, Стелла Роуз.

— Что же, это на руку Джимми, — сказала Кэтти.

На лице Люси отразилось презрение.

— Меня это тоже устраивает. Я не хочу принимать его помощь. Если уж так надо, сделаем всем сами.

Тут мужество вновь покинуло Люси, она зарылась головой в подушку и дала волю слезам, как тогда, на лужайке, возле Джимми. Кэтти сидела рядом, поглаживая сестру по волосам и похлопывая по плечу, и ждала, пока буря уляжется.

Они услышали шаги на ступеньках, и Кэтти выглянула из окна, чтобы посмотреть, кто идет. Она увидела, что Барни снова вскочил в свой «гольф» и уехал.

— Интересно, куда это помчался Барни в такой спешке, разодетый в пух и прах? — пошутила она, пытаясь отвлечь Люси.

Наконец Люси села на кровати. Глаза ее были опухшими. Кэтти закурила сигарету и протянула ее сестре.

— Спасибо, — затянувшись, Люси задумчиво выпустила облачко дыма. Она постепенно отвлеклась и вспомнила, что на свете существует много разных вещей, помимо ее горя.

— А почему ты дома? — спросила она Кэтти. Я думала, тебе обязательно надо быть сегодня в школе, пока тебя не вышибли оттуда.

— Да, все так, но Марсель заболела, и урок отменили. Она вообще-то пришла, но с такой чудовищной мигренью, что ей пришлось вернуться домой. Выглядела она ужасно. Так непохоже на Марсель. Никогда раньше не видела ее больной.

Люси курила, уперев подбородок в колени. Ей нечего было добавить по поводу Марсель.

Майкл прогуливался по Саутгейту — улице, где находились самые шикарные магазины Графтона. Он оставил машину на многоэтажной подземной стоянке в самом конце улицы, хотя сейчас, в конце дня, было достаточно места и на улице. Большинство магазинов уже закрывались. На витрине ювелирного уже были опущены жалюзи, лавочка с дорогими винами чуть подальше тоже уже закончила работу.

Майкл разглядел, что магазин «Ля Кутюр» еще открыт: витые золотые буквы на темно-синем фасаде были освещены двумя латунными фонарями. На витрине висело одно-единственное платье — из черного вельвета с золотистой баской вокруг лифа. Майкл представил себе это платье на Ханне — золотое облако вокруг кремового шелка ее плеч.

В дверях магазина Майкл замешкался. За стеклом висела табличка, на которой было написано «открыто» тем же причудливым шрифтом, каким была выполнена вывеска магазина. Он поглядел через стекло внутрь. Интерьер магазина был отделан обоями и кожей цвета меда. Он увидел, что Ханна сидит за рабочим столом в глубине зала. Она читала, надев очки в изящной черепаховой оправе. Когда Майкл толкнул дверь, оказавшуюся незапертой, раздалось мелодичное позвякивание.

Ханна подняла глаза. Сегодня волосы ее были собраны в пучок на макушке, на ней был темно-синий костюм с золотыми пуговицами. Эта одежда и очки придавали Ханне вид деловой женщины. Это было новостью для Майкла — он никогда не видел ее такой. Но и в этом наряде Ханна была ничуть не менее соблазнительной.

— Боюсь, что я не за коктейльным платьем, — улыбнулся Майкл.

Ханна сняла очки и задумчиво вертела их в руке.

— Нет? А как насчет платья для танцев в гольф-клубе? Или семейного торжества? Мне кажется, я могла бы вам кое-что подобрать.

— Думаю, не стоит. Ничего, что зашел вот так?

Ханна сложила очки и положила их на стол. Она отложила документы в сторону и поднялась. Майкл подумал, что она подойдет к нему и протянул руки, желая заключить ее в объятия, но Ханна проскользнула мимо и направилась к двери.

— Ничего? Ну, конечно же, ничего. Я подняла глаза и увидела тебя. Прямо как в сказке. Чудесной сказке. Я уже собиралась закрыть магазин. Ведь шесть уже есть?

Ханна перевернула табличку и повернула ключ в замке. Потом она повернула выключатель, и огни, освещавшие витрину, погасли. Теперь они были заперты в мерцающем полумраке магазина.

Майкл огляделся вокруг. Он никогда раньше не был в магазине Ханны. Сейчас он чувствовал себя как бы внутри дорогой красивой коробки конфет. Все было в бледных и мягких тонах, пропитано приятными запахами, поверхности отполированы до блеска, кругом висели изящные драпировки кремового, золотисто-бежевого и медно-коричневого цветов. На полу — толстый ковер, посреди зала — кушетка и столик с журналами мод. Одежда висела по стенам. Она была развешана в определенном порядке, как бы небольшими островками, так что вся картина в целом напоминала какое-нибудь художественное произведение в стиле модерн. Кругом был бархат, шелк, вуаль — ничего такого, что имело бы отношение к миру работы, к жизни, которую люди ведут до шести часов вечера.

Майкл чувствовал себя так, как будто все эти запахи и полумрак обволакивают его со всех сторон и начинают проникать внутрь. В этой отстраненности от реальной жизни было какое-то чисто женское начало, что-то мистическое и эротичное. И посреди всего этого великолепия стояла Ханна — живое олицетворение всех этих чувств — пышная, белокожая, как всегда шикарная. По контрасту Майкл вспомнил купальню, запахи холста, сена и креозота, поскрипывание качелей.

— Теперь мы в безопасности? — прошептал Майкл.

— Да, — улыбнувшись, кивнула Ханна. — Теперь сюда никто не войдет.

— Но нас могут увидеть снаружи. — Майкл показал рукой в сторону окна, за которым был все тот же Графтон, Саутгейт, словом — реальность.

— Нет, через эти стекла никто ничего не разглядит.

Ханна взяла Майкла за руку и повела за собой. Они прошли под аркой, отделявшей торговый зал от остальных помещений магазина. Там тоже висели тяжелые желто-кремовые шторы с золотой бахромой. Дальше Майкл увидел комнату с зеркалами вместо стен, затянутую тканью, как восточный шатер. Ханна повернула какой-то выключатель, замерцал свет, занавеска опустилась за ними, оставив их наедине с множеством отражений, глядящих изо всех зеркал.

— Здесь подгоняют одежду по фигуре, — прошептала Ханна. — Женщины любят уединение, когда их зашивают и подкалывают, чтобы угодить их самым странным подчас фантазиям.

Майкл стоял за спиной Ханны, глядя в одно из зеркал. Несколько секунд они просто смотрели на отражения друг друга.

Затем Майкл поднял руки и накрыл ими грудь Ханны. Глядя в зеркало на свое отражение и на расширившиеся от возбуждения глаза Ханны, Майкл медленно, одну за другой, расстегивал золотые пуговицы. Под пиджаком было черное кружевное белье, белая кожа Ханны и глубокая ложбинка между грудей. Юбка врезалась в пышную талию Ханны. Майклу нравилась мягкость и упругость Ханны, как бы обещавшая, что, освобождая ее от одежды, он увидит все новые и новые соблазнительные изгибы и складочки. Наконец он нашел молнию юбки, вслепую шаря руками под пиджаком. Ханна с мечтательным выражением лица выгнула спину.

— Ты уже занималась здесь этим раньше? — спросил Майкл, касаясь губами ее шеи. — Перед этими зеркалами.

— Нет, но я всегда представляла, как это будет.

— Вот так?

— Нет. Во много-много раз лучше, чем я могла себе представить.

Ханна повернулась к нему лицом, и теперь, через ее плечо, Майкл видел в зеркалах, как его руки скользят по пышным бедрам и ягодицам, жадно прижимают Ханну. Затем он опустил голову и начал целовать Ханну, как бы закрыв картинку занавеской — отражения исчезли, теперь они были только вдвоем.

Ханна расстегивала пуговицы на рубашке Майкла.

— Рубашка в полоску, золотые запонки, — бормотала она. — Типичный костюм делового человека.

— Полуодетого? В примерочной магазина женской одежды?

Смеясь, они помогли друг другу избавиться от остатков одежды. Белье Ханны упало на пол рядом с Майклом, и смех замолк так же неожиданно, как и начался. Майкл обнял Ханну за талию, а она поднялась на цыпочки, чтобы губы их были на одном уровне. Майкл взглянул вниз, на пышную округлость ее живота и тяжелые очертания бедер, на маленькие изящные руки, сомкнувшиеся вокруг него, на красные полоски, оставленные на белоснежной коже чересчур тесной одеждой. Его переполняла нежность и страсть.

— Ложись, — попросил он Ханну.

Она покорно опустилась на колени, а затем легла. Майкл опустился рядом с Ханной на колени, поднял ее руки и раздвинул ноги так, что теперь она напоминала звезду на фоне бледно желтого ковра. Майкл наклонился над ней и начал медленно целовать все ее тело, скользя губами от живота все ниже и ниже, пока бедра Ханны не задрожали и она не зашептала в исступлении:

— Да, да, о пожалуйста, да!

Украшенный зеркалами восточный шатер превратился в сказочное королевство.

Когда Майкл вошел в нее, Ханна обвила его ногами, и они оба стали смотреть на отражения в зеркалах. Лица друг друга казались им необычными, незнакомыми, тающими от удовольствия. Майклу давно уже не было так хорошо. Он купался в удовольствии, напоминавшем сладкую смерть, приветствуя ее приход.

Потом, когда они лежали, изнеможенные в объятиях друг друга, Майкл прошептал:

— Я хотел бы, чтобы это никогда не кончалось. Чтобы мне никогда не надо было уходить от тебя.

Ханна нежно провела пальцами по спине Майкла. Майкл чувствовал прикосновение каждого ее ногтя, накрашенного так ярко, что в зеркалах можно было различить яркие пурпурные пятнышки. Он давно уже перестал чувствовать разницу между тем, что видит, и тем, что ощущает, тем, что было в зеркалах, а что во плоти и крови.

Он перестал различать черты лица Ханны. Она лежала, едва заметно улыбаясь и смотрела на Майкла, опутанная собственными волосами.

— Ты сделал меня счастливой, — сказала она. — Не ожидала этого от тебя.

— Я и сам никогда еще не был так счастлив. Я люблю тебя.

Ханна закрыла ладонью его рот.

— Осторожней со словами.

— Я не могу быть осторожным, поздно быть осторожным. Я люблю тебя, Ханна.

Ханну окутало приятное тепло. «Поздно быть осторожным».

— Я знаю, — просто сказала она, касаясь губами его рта.

15

— Я могла сделать это, — сказала Дженис в своей обычной безаппеляционной манере. — Я даже должна была это сделать. В конце концов, это наш теннисный корт.

Дженис стояла, уперев руки в бока, наклонив голову и внимательно рассматривала два садовых столика и разномастные стулья, которыми загромоздили террасу Рэнсомов. На Дженис были длинные шорты в широкую полоску, знакомые всем по прошлому лету, хотя в это теплое майское воскресенье она надела их в первый раз в этом сезоне. Можно было считать это официальным открытием летнего сезона. Отвороты шорт заканчивались как раз над красивыми круглыми коленками Дженис.

Вики встряхнула цветную скатерть и постелила ее на один из столов.

— Нет, — сказала она. — Я хотела устроить все сама. Очень хотела. Мы уже сто лет никого не приглашали.

Вики не могла даже вспомнить, когда они с Гордоном в последний раз приглашали друзей к себе. Задолго до того, как родилась Хелен.

— Как ты думаешь, — спросила она Дженис, — нормально будет, если мы сядем за этим столом, а детей посадим вон туда?

— Конечно же, нормально, — отозвалась Дженис, продолжая раскладывать на цветной скатерти приборы, протирая каждый кухонным полотенцем. — Вот. Два, четыре, шесть, восемь и еще два, если Клегги сумеют вырваться. И шестеро детей. С Клеггами — восемь. Замечательно.

«Хорошо бы было справляться со всеми своими проблемами так же легко, как накрывать на стол», — думала Дженис. Она была сильно встревожена в последнее время: Дженис казалось, что слишком многое в их жизнях, слишком многие привычные черты в последнее время менялись, а то и утрачивались безвозвратно. Ее мучили еще какие-то неопределенные, невнятные страхи, причины которых она не смогла бы описать словами, и от этого они казались еще ужаснее. Она старалась отвлечься на тарелки и бокалы.

Стелла Роуз бродила по саду. Для начала мая день выдался необычно жарким, и наступавшая вечерняя прохлада была ей приятна. Сад Рэнсомов был не таким большим, как у Фростов, но Стелла всегда любила его больше. Здесь были сырые дикие уголки под сводами высоких деревьев, на клумбах, даже тех, что находились ближе к дому, видны были прошлогодние листья, не то что у Эндрю, где грядки казались разбитыми по линейке.

Стелла направилась к дому с букетиком ландышей в руках. По лужайке бегали дети. Взглянув на террасу, Стелла подумала, что три женщины, находившиеся там, являли собой довольно забавную картину. Марсель сидела в шезлонге, закинув одну руку за голову. Дженис и Вики медленно, размеренно двигались между столами, солнце сверкало, отражаясь в бокалах, которые они ставили на столы, казалось, что бокалы наполнены светом. Ароматы травы и листьев смешивались с запахом углей, тлевших в мангале, дыма и теплой земли.

Стелла протянула Вики цветы.

— Я собрала это для стола, хорошо?

— Прекрасный букет. Давай, поставь его сюда, — предложила Вики, протягивая Стелле один из бокалов. Стелла поставила цветы в бокал и расправила их, восхищаясь их свежестью и красотой.

— Я как раз говорила Вики, что это я должна была угощать вас всех обедом, — сказала Дженис. — Но здесь гораздо лучше, чем у нас. Спасибо Вики. Если бы мы собрались около корта, это был бы бесконечный теннис не только днем, но и вечером.

— Здесь очень хорошо, — подтвердила Стелла, видя, что от нее ждут именно этого.

У графтонцев существовала традиция устраивать обед с барбекю под открытым небом в первый же уик-энд, как только выдастся хорошая погода. Это всегда было одним из тех сборищ, которых ждали целый год и по которым как бы отсчитывали время.

В этом году все было немного иначе, чем всегда. Эндрю недавно установил у себя в саду закрытый теннисный корт и пригласил мужчин поиграть в теннис, как бы обновить корт, устроив что-то вроде турнира. А женщины, захватив с собой детей, собрались в саду в Рэнсомов, чтобы совместными усилиями подготовиться к вечеру, как это было уже не раз.

Но только сегодня вечером все было не совсем как всегда.

Например, отсутствовали Клегги. Дарси уже перевезли из больницы в Уилтон-Манор, но он не особенно появлялся на людях. Все соглашались друг с другом в том, что Дарси не вполне оправился, хотя Ханна жизнерадостно пытается делать вид, что все в полном порядке. «Дарси просто необходим отдых, только и всего», — говорила она. Она пообещала, что они приедут на барбекю, если Дарси не слишком устанет за день, но, конечно, ни о какой игре в теннис не могло быть и речи. От этого всем было как-то не по себе. Еще месяц назад Дарси не упустил бы возможности поиграть в теннис ни за что на свете. Его всегда возбуждали любые соревнования. Дарси любил играть и особенно любил побеждать.

И все же не только болезнь Дарси изменила годами установленные традиции.

Марсель сидела в шезлонге, чуть склонив голову набок, вроде бы со всеми вместе и в то же время сама по себе.

Дженис наклонилась к ней и спросила:

— С тобой все в порядке, Map?

— Да, — быстро ответила Марсель. — Так приятно сидеть здесь и смотреть, как играют дети. Но я, наверное, могу чем-нибудь помочь вам. Что мне сделать, Вики?

— Ничего. Сиди как сидишь.

Марсель показалось, что над ее головой подруги обменялись понимающими сочувственными взглядами.

Она вспомнила, как все они вместе сочувствовали Вики после измены Гордона, как старались поддержать Стеллу, когда Джимми в очередной раз плохо себя вел, но Марсель было слишком плохо, чтобы даже подумать о том, что поняли подруги про их отношения с Майклом. Марсель перестала думать обо всем этом так же быстро, как и начала. Она вообще старалась не думать ни о чем конкретном, это помогало Марсель поддерживать себя в состоянии покоя, глядя на все вполглаза и слушая вполуха.

Вики улыбалась, целиком поглощенная приготовлениями к вечеринке, Стелла сосредоточенно расставляла цветы. Ее вечно сумеречное лицо просветлело — Стелла любовалась цветами. Дженис, засунув руки в карманы, пошла к детям.

Женщины уселись в кружок. Никто из них не заговаривал о переменах, витающих в воздухе, но все прекрасно о них догадывались. Все они были как бы настороже, хотя по-прежнему испытывали друг к другу самые теплые чувства.

Марсель снова стала смотреть на детей.

Джонатан был почти одного возраста с Уильямом Фростом, но намного ниже ростом и слабее физически. В мальчике жила какая-то беспокойная энергия, заставлявшая его буквально кидаться на мяч, вместо того, чтобы спокойно отбивать, когда мяч летел прямо на него. В то время как пришла очередь Дейзи отбивать, она так сильно взмахнула битой, что мячик взвился высоко над головами игроков и опустился в заросли плюща и жимолости в дальнем конце сада.

Послышались возмущенные детские голоса:

— Дейзи запулила мячик! Мы никогда не найдем его в этих зарослях!

— Так нечестно…

Дженис нашла другой мяч и кинула его детям. Жалобы смолкли.

— Они скоро будут здесь, — сказала Вики, имея в виду их мужей.

Но прошло еще с полчаса, прежде чем приехали мужчины. Все были в теннисных туфлях и с мокрыми волосами: успели искупаться в бассейне Фростов. У каждого была в руках банка пива, и они без умолку обсуждали результаты теннисного матча.

Джимми и Гордон победили Эндрю и Майкла, но с незначительным преимуществом, так что довольны, в общем-то, остались все. Гордон положил руку на плечо Вики.

— Мы очень поздно? Извини, пожалуйста. Пришлось играть пятый сет. Мне уже начинать готовить барбекю?

— Как здорово, папочка, — сказала Мэри Рэнсом, обнимая отца за ногу. Гордон положил руку на нагретые солнцем белокурые кудряшки дочери. Так они и стояли все трое, касаясь друг друга, пока Вики не отошла.

— Жарь сначала колбаски для детей, — сказала Вики.

— А как же я? — спросил Джимми у Мэри. — А я разве не здорово играл?

Джимми высоко подбросил девчушку, так что Мэри завизжала от страха и восторга одновременно. Затем Джимми усадил ее на плечи и начал катать по лужайке.

— Ты лошадка, лошадка, ты здорово играла, лошадка.

Марсель все так же сидела в шезлонге и наблюдала за Майклом, который последним появился в саду. Майкл почувствовал на себе взгляд жены, помахал ей рукой и направился в сторону Стеллы, Эндрю и Дженис, вытирая ладонями пену от пива, смеялись какой-то шутке, которой не слышно было с того места, где стоял шезлонг Марсель. Марсель не знала толком, чего она бы хотела сейчас от мужа, но столь явное пренебрежение наполнило ее вдруг такой досадой, что в глазах защипало, а контуры террасы и сада начали расплываться перед глазами.

Джимми еще раз поднял Мэри высоко над головой, затем поставил на землю. Все тело его приятно ныло после целого утра, проведенного за игрой в теннис, и радость победы все еще была с ним. Сейчас он стоял рядом с Марсель, тень его падала на шезлонг. Он отметил про себя, что на Марсель были сегодня большие тяжелые серьги, явно слишком крупные для ее лица.

— Эй, Map, тебе не налили выпить?

— Увы, а я бы выпила стаканчик вина. Любого.

Он принес себе и Марсель по бокалу вина и уселся перед шезлонгом, облокотившись о колени Марсель.

Он увидел на дереве пару лесных голубей. Джимми подумал о Люси, с облегчением напоминая себе, что, слава Богу, здесь нет Дарси. Он уже неделю не общался с Люси и начинал побаиваться, не придет ли ей в голову рассказать все отцу. Каждое утро Джимми говорил себе, что сегодня непременно надо позвонить девушке и назначить день, когда она сделает аборт, но каждый день он малодушно находил очередную причину отложить звонок.

Марсель чувствовала ногой тепло плеча Джимми. Ей казалось, что это тепло согревает и ее. Марсель поняла, что замерзла. Марсель коснулась пальцами воротника рубашки Джимми. Несмотря на отстраненно-равнодушное настроение, ей приятно было разглядывать сзади его массивную шею, поросшую рыжими волосками, вдыхать запах пива и бассейна, исходящий от него. По сравнению с Джимми Майкл казался ей сейчас каким-то бестелесным, постоянно ускользающим. Последнее время, даже если они случайно касались друг друга, обоим становилось неловко. Никто из них ни разу не попытался обсудить эту новую степень их отчужденности.

Марсель поймала вдруг себя на том, что ей хочется прижаться щекой к шее Джимми. Ей захотелось заплакать, чтобы Джимми гладил ее по волосам и нашептывал слова утешения. Марсель ужаснулась собственной слабости.

— У тебя холодные пальцы, Марсель, — сказал Джимми, поворачиваясь к ней. Марсель тут же попыталась убрать руку, но Джимми схватил ее и сжал в своих огромных ладонях.

— Поговори со мной, — попросила Марсель, пытаясь скрыть замешательство.

— И что же тебе рассказать?

Марсель отметила про себя, что Джимми явно доволен собой и сегодняшним вечером.

«Скажи мне, что ты видишь меня, что я не невидимка, что я еще существую», — молча взмолилась Марсель. Вслух же онасказала:

— Все что хочешь. Какую-нибудь сплетню.

Джимми сделал вид, что задумался. Сейчас ему не хотелось сплетничать, последнее время он вообще разлюбил сплетни. Воркотня лесных голубей становилась все громче и громче.

— Х-м-м. Сплетни… Боюсь, что в последнее время ничего новенького. Скука, правда?

Майкл сидел в одном из садовых кресел, наблюдая как Гордон жарит колбаски в мангале. Как только они свернули на улицу, на которой находился дом Рэнсомов, Майкл начал присматриваться в надежде увидеть одну из машин Клеггов. Его ждало разочарование, которое он попытался поначалу успокоить мыслями о том, что Ханна могла приехать и в одной машине с кем-нибудь, или хотя бы догадалась передать ему, например, через Дженис, какую-нибудь весточку, которая звучала бы невинно для всех остальных. Но не было ни Ханны, ни какого-либо намека на ее возможное появление, и вечер показался Майклу невыразимо скучным. Майкл подал Гордону щипцы и не знал, что делать с собой дальше.

Вскоре детей позвали к столу. Родители выпили еще по бокалу, пока Гордон закладывал мясо в мангал. Солнце постепенно садилось, и контуры сада, казалось, менялись, расплывались, из зеленых становились серыми.

Все уже готовы были приняться за еду, когда позвонили во входную дверь. Гордон пошел открывать, а Вики начала торопливо ставить на стол приборы, которые успела уже убрать.

Через несколько секунд в сад вошли в сопровождении Гордона Дарси и Ханна. Сидящие за столом прервали беседу.

Сначала Майкл не видел ничего, кроме Ханны. На ней была ярко-желтая батистовая рубашка и белые брюки, кончавшиеся на лодыжках. Казалось, что солнечный свет опять вспыхнул и сконцентрировался вокруг ее головы. Тут же вспомнилась вдруг теплая и мягкая кожа Ханны, запах Ханны, вкус Ханны, восточный шатер примерочной в недрах ее магазина, бесконечные отражения в зеркалах. Майкл поймал себя на том, что он слегка приподнялся на своем месте, неловко толкнул при этом стол. Дарси казался рядом с Ханной темным безликим пятном.

Послышался хор приветствий, однако произносили их в основном женские голоса. Джимми стал вдруг необычно молчаливым, а Эндрю во все глаза молча смотрел на Дарси.

Дарси отделился от Ханны и Гордона и, казалось, собирался усесться за стол. Вдруг он слегка покачнулся, и ему пришлось облокотиться о спинку стула Гордона. Воцарилась тишина, замолкли даже дети за соседним столом. Затем Дарси спросил:

— А что такое? Мне что, не дадут выпить?

— Дарси… — начала Ханна.

Но Дарси даже не повернул головы.

— Могу я, черт побери, налить себе стакан вина?

Ханна только пожала плечами. Она уселась между Эндрю и Джимми, стараясь не глядеть на мужа. Вики встала, подошла к другому концу стола и налила Дарси выпить. Все не сводили глаз с бокала с калифорнийским каберне, как будто это был яд или что-то в этом роде. Дарси сел на место Гордона, отодвинув его тарелку. Дарси разом осушил полбокала и бережно поставил его на стол. Было ясно, что это не первая его выпивка за этот день.

— Итак, — начал он. Кто победил в чемпионате века? Джим?

Джимми ждал совсем других вопросов. Теперь же вероятность того, что Люси все рассказала отцу, как бы уменьшилась, очевидно, плохое настроение Дарси объяснялось совсем другими причинами. Он улыбнулся Дарси.

— Да, Гордон и я. Каждому по половинке пирога.

Приобняв Марсель за плечи и слегка сжав их, как будто она была его трофеем, Джимми услышал мелодичное позвякивание ее сережек.

Эндрю запротестовал, утверждая, что ему принадлежит меньше половины пирога. Разговор вернулся в привычное русло. Дарси выпил, ну и что в этом, собственно, такого?

Майкл украдкой взглянул на Ханну. Несмотря на то, что она была тщательно накрашена, косметика не скрывала какой-то неясной тени на ее лице. Она казалась сегодня не такой красивой, как всегда. Вновь Майкл невольно сравнил Ханну, какой она бывала обычно на людях, с другой Ханной, которую он открыл для себя недавно — одновременно трогательной и вселяющей тревогу. Майкл заставил себя отвести взгляд и посмотреть на Дарси.

Тот громко разговаривал, жестикулируя стаканом, жаловался, что теперь ему не скоро придется поиграть в теннис. Майкл испытал запоздалый шок от того, как выглядел Дарси.

Нос был красным, на щеках горел румянец, но кожа была дряблой, а губы синеватыми. Дарси по-прежнему казался красивым и даже импозантным, но выглядело все это так, как будто приятная наружность перешла ему по наследству от какого-то другого Дарси, которого больше нет уже в живых.

Заработало профессиональное сознание Майкла. Он заставил себя вспомнить фамилию терапевта, услугами которого пользовался Дарси, и подумал, что надо обсудить состояние Дарси с его кардиологом.

Затем все эти беспокойные мысли оформились в го голове в одну: что будет, если Дарси умрет? Что будет с Ханной? Ханна… Майклу показалось странным, что он никогда до сих пор не задавал себе этого вопроса. Но Дарси всегда был заметной фигурой в их компании, да и во всем Графтоне. Каким же непоколебимо надежным должен был он казаться Ханне! И вот у них на глазах Дарси пережил сердечный приступ и был теперь абсолютно больным человеком.

Майкл снова взглянул на Ханну, и в голову вновь полезли странные мысли. Он вздрогнул от смешанного чувства желания и неприятных предчувствий. Ханна, оживленно жестикулируя, что-то говорила Эндрю Фросту, который смеялся над ее рассказом.

Дети пошли в дом. Гордон поставил на стол свечи, на свет их из темноты сада летели мотыльки, предательский жар обжигал их, заставляя виться от боли как бы по спирали.

Беседа постепенно затихала, превращалась в обмен отрывочными репликами, как будто все задумались вдруг о гораздо более важных предметах для разговора, которые никогда не обсуждаются вслух.

Дарси едва притронулся к пище, чего не скажешь о выпивке — пил он много. Он не давал никому ни о чем толком поговорить, даже на другом конце стола, все время наклоняясь вперед и требовательно вопрошая:

— Что? О чем вы там, черт возьми?

Все это выглядело так, как будто Дарси хотел показать, что сохранил свое былое превосходство над окружающими, хотя бы здесь, в кругу друзей. Все относились к этому снисходительно, послушно замолкали, когда Дарси все громче и громче вмешивался в разговор, причем здравого смысла в его репликах становилось все меньше и меньше, и в результате все разговоры заглохли сами собой. Язык Дарси заплетался, к тому же он начал зевать.

— Что ты знаешь? — продолжал он спорить с Эндрю Фростом. — Что, мать твою, ты знаешь? — Лицо его исказилось вдруг от бессильной злобы, но он успел уже забыть сам предмет спора.

Всем было хорошо видно, насколько он беспомощен.

Ханна вообще старалась не смотреть в его сторону.

Гордон перестал наполнять бокалы. Но Дарси, хитро улыбаясь, протянул руку и достал припрятанную в тени около мангала непочатую бутылку вина. Ему стоило огромного труда нагнуться, и был момент, когда казалось, что он не в состоянии будет выпрямиться. Однако ему это удалось, и он издал возглас триумфа, ставя на стол полную бутылку.

— Все пьют со мной? — радостно спросил он, сжимая в кулаке горлышко бутылки. Размахивая бутылкой, Дарси задел один из бокалов, он попытался поймать его на лету, но руки плохо слушались его, и в результате он уронил и бутылку. Фонтан красного вина брызнул над столом, заливая свечи. На скатерти расплылось малиновое пятно, еще один стакан покатился и разбился о пол.

На секунду все растерялись, но потом пришли в себя. Бутылку поймали и поставили на место, руки потянулись перекрывать ручейки вина, стекающего по скатерти.

— Дарси? С тобой все в порядке? — спросил Майкл.

Дарси не отвечал. Голова его была низко опущена, казалось — он разглядывает разбитый бокал. Очень медленно, преодолевая боль, он поднял руки, поставил локти на стол и закрыл лицо руками.

Потом Дарси очень тихо произнес:

— О, Боже…

В свете свечей все лица, кроме, пожалуй, Ханниного, напоминали бледные луны, во всех глазах светилась смесь сочувствия, смущения и сомнений, что им надлежит делать дальше.

Майкл начал вставать, но Вики его опередила. Она успела подойти к Дарси, прежде чем он поднял голову.

— Да, — сказал наконец Дарси. — Со мной все в порядке.

Он оказался неожиданно совершенно трезвым и с удивлением, как только что проснувшийся человек, смотрел на своих друзей, столпившихся вокруг и не сводящих с него глаз.

Вики коснулась его плеча.

— Пойдем в дом, — сказала она. — Я сделаю тебе чашку кофе. Здесь становится холодно.

— Да, да, конечно, — Дарси послушно последовал за Вики, ноги плохо слушались его, но он был покорным, как ребенок.

Гордон смотрел, как Вики и Дарси входят в дом. Его немного удивила прямота, с которой Вики распорядилась с Дарси, и в то же время Гордон чувствовал прилив восхищения женой, которой с такой легкостью удалось разрядить обстановку и увести Дарси в дом. И в то же самое время что-то зашевелилось в глубине подсознания Гордона, и сцена начала казаться ему несколько странной.

Дженис начала собирать тарелки, а Гордон нагнулся, чтобы убрать битое стекло. Остальные тоже поднялись, испытывая с уходом Дарси явное облегчение. Теперь все сочувственно глядели на Ханну.

— Мне очень жаль, — сказала она Гордону. — Нам не надо было приходить. Но ему так хотелось, а когда Дарси чего-то хочется, его не остановить. — Ханна беспомощно развела руками.

— Как он? — спросил Майкл. Остальные молчали, явно признавая за ним преимущество, как за профессионалом.

Ханна заколебалась:

— Что же… может быть, мы как-нибудь поговорим с тобой об этом… в другой раз.

Глаза их встретились, молча говоря друг другу «Я хочу видеть тебя, мне это необходимо».

— Если вы хотите быстренько проконсультироваться, — сказал Гордон, — если ты считаешь, что Майкл может чем-то помочь, почему бы вам не пройти в мой кабинет.

Он указал рукой на французские окна, распахнутые настежь, через которые можно было пройти в дом. Ханна кивнула.

— Большое спасибо. Если, конечно, не возражаешь, Майкл. Мне жаль, что вечер оказался испорчен.

Марсель сидела неподвижно, как бы остолбенев, и прислушивалась к учащенному биению собственного сердца.

Майкл взял Ханну под руку и повел ее в дом.

В кабинете Гордона царил полумрак. Он закрыл одну створку двери, оставив вторую распахнутой настежь, думая все время о том, наблюдает ли за ними Марсель. Ханна смотрела на него, отступив на несколько шагов. Майкл видел только ее полуоткрытый рот. Не говоря ни слова, он обнял Ханну. Целуя, он вдыхал запах ее кожи и волос, пальцы машинально нащупывали ворот ее блузки, в то же время он не переставал думать о раскрытых настежь окнах, и вновь вспомнился запах, стоявший в купальне Фростов.

— Не сейчас, — шептала Ханна. — Сейчас нельзя.

Майкл почувствовал губами, что она улыбается, отвечая на его поцелуй. Ханна явно наслаждалась своей властью, а Майкл, как ни странно, испытывал необъяснимое наслаждение от сознания собственного бессилия, от неизбежности пасть жертвой этой женщины.

— Да, да, можно. Никто не войдет, — настаивал он.

Ханна уже полулежала на столе Гордона. Майклу хорошо было видно аккуратную стопку счетов и небольшую шкатулочку с бумагой для записей.

— Нет. Там Марсель. Да и Дарси где-то рядом. Ты же видел, что с ним творится.

Желание Майкла постепенно сменилось раздражением. Он знал, что сейчас ему ничего не добиться от Ханны, и не понимал, что же заставляет его продолжать настаивать на своем.

— Тогда когда же?

— Приходи в магазин во вторник вечером. Перед закрытием.

Она явно спланировала это заранее. Майкл вновь почувствовал прилив желания. Ну конечно же, не могло быть никаких сомнений в том, что он придет. Сейчас Майкл силился и не мог вспомнить, что же он собирался делать во вторник.

— Да, я приду. Ты ведь знала, что я обязательно приду?

Ханне наконец удалось выскользнуть из-под него. Снаружи вспыхнул свет, осветивший сад. Теперь им хорошо было видно друг друга, бумаги Гордона, разложенные на столе, и слышны звучание посуды и звуки отодвигаемых стульев — в саду убирали со стола. Майкл медленно обошел письменный стол и сел в кресло, подперев рукой подбородок.

— А что там насчет Дарси? — спросил он с явной неохотой.

Ханна села в другое кресло. Оба прекрасно понимали, что напоминают сейчас пародию на доктора и пациента. Майкл подумал, что если кто-нибудь видит их сейчас из сада, то они сидят в самых невинных позах, которые только можно себе представить.

— Ты же видел, что творилось сегодня вечером. Похоже, что он чувствует себя то ли испуганным, то ли просто очень ослабшим после болезни, но ему невыносима мысль, что кто-нибудь, даже я, это заметит — Ханна сделала руками какой-то неопределенный жест в воздухе. — Отсюда все это странное поведение — агрессивность, решимость работать так, будто бы ни чего не произошло, и все это настолько сильно, что я не в состоянии разглядеть сквозь это настоящей причины. Но я думаю, он боится. Даже когда Дарси спит, все это в нем присутствует. Спит он плохо и периодически вздрагивает во сне, знаешь, как собака?

— Ты думаешь, у него есть еще какие-нибудь причины для беспокойства? Кроме того, что месяц назад v него произошел сердечный приступ?

После секундного колебания Ханна сказала.

— Нет, а что бы, по-твоему, это могло быть?

— Я думаю, что для такой сильной личности, как Дарси, очень трудно смириться с мыслью о своей физической уязвимости. А реакция на это может быть в любой форме. Он еще много чего может учудить, прежде чем смирится наконец с этой мыслью. Дарси — человек сложный.

Майкл пытался таким способом приободрить Ханну, хотя на самом деле он считал, что самоуверенность Дарси и его хозяйские манеры всегда отдавали дешевкой.

Ханна кивнула. Затем произнесла, очевидно, считая, что важно произнести это вслух.

— Я все еще люблю его. Но думаю, что иногда одновременно ненавижу.

— Думаю, это не так уж необычно, — мягко сказал Майкл. — А ты? После всего, что произошло между нами всеми?

Майкл чувствовал себя так, как будто услышал какие-то неясные тревожные звуки, недоступные его уху раньше. Звучащий на высокой ноте мотив сексуальных влечений и сексуальной неудовлетворенности, который летел от пары к паре, пронизывал насквозь его собственный брак, брак Ханны, браки всех остальных людей и терялся в бесконечности.

«Ведь Дарси может умереть», — вновь подумал он. И он тут же представил себе все возможные в этом случае осложнения. Ханна сказала, что все еще любит мужа. Значит, и у нее есть своя слабость, несмотря на то, что она кажется такой сильной. Теперь Майкл смотрел на Ханну так, как будто она действительно была пациенткой и испытывал что-то среднее, на этот раз между желанием и жалостью.

— Да, — ответила наконец Ханна на его вопрос. — Я думаю, это вполне обычно.

Она улыбнулась Майклу, лицо ее при этом потеплело и как бы осветилось изнутри.

— Я рада, что ты здесь. И рада тому, что происходит между нами.

— Это хорошо, — сказал Майкл, почему-то чувствуя себя обманщиком.

Стелла Роуз и Фросты зашли в дом вместе с Вики и Гордоном. Марсель и Джимми остались в саду одни. Джимми дотянулся до недопитой бутылки вина и наполнил их бокалы. Марсель пила в невнятной надежде, что действие алкоголя ослабит ее боль. Ей хотелось оказаться где-нибудь в другом месте, но она не могла придумать где. Огни дома казались ей слишком яркими, слепили. Марсель прикрыла глаза, но пожар продолжал бушевать за закрытыми веками. Окна кабинета Гордона были темны.

— Давай пройдемся по саду, — предложил Джимми, прервав затянувшуюся паузу. Пародийно-старомодным жестом он предложил Марсель руку.

В саду было темно, это действовало успокаивающе после бьющего в глаза света террасы. Запах земли и прошлогодней травы становился все сильнее и сильнее, вызывая у Джимми воспоминания о последнем свидании с Люси на лесной полянке. Но ему довольно легко удалось прогнать тревожные мысли. Если бы Дарси что-нибудь знал, это уже выплыло бы наружу.

Они сели рядом на скамейку, скрытые от дома живой изгородью. Марсель обеими руками обхватила себя за плечи. Она чувствовала себя так, как будто проваливается в какую-то яму, невидимую посторонним. Прислушиваясь к своим ощущениям, Марсель размышляла, удастся ли ей напрячь волю и вернуться к нормальному восприятию мира, или дело обстоит более серьезно. Джимми возвышался на пути ее падения как некая твердая опора, за которую можно было попытаться зацепиться, чтобы хоть ненадолго замедлить падение.

— Ты считаешь меня дурой? — резко спросила Марсель.

— Нет, — немедленно ответил Джимми. — Ни в коем случае не дурой. А почему ты спросила?

Голова Марсель откинулась назад, на руку Джимми, которая лежала на скамейке за ее спиной. Было приятно почувствовать затылком тепло человеческого тела. Что-то подобное она испытала чуть раньше, днем, когда коснулась ворота его рубашки и заметила рыжие волоски, покрывавшие шею. «Успокаивающее прикосновение», — подумала Марсель. С Майклом давно уже не было ничего похожего — ни прикосновений, ни, тем более, спокойствия. Одиночество вдруг накатило на Марсель, ослепив ее ярким, до боли пронзительным светом, подобно лучу солнца, проходящему сквозь увеличительное стекло. С неожиданным приливом злости она подумала: «Почему, почему я, именно я лишена этого всего, тогда как остальные получают все, чего хотят?»

Без какой-либо связи с этими мыслями Марсель охватила вдруг такая неистовая жажда любви, какой она не испытывала, наверное, никогда в жизни и которая казалась гораздо важней, чем все, что она когда-либо чувствовала. Она почти уже высказала вслух свои подозрения по поводу Майкла и Ханны, но тревога ее вдруг померкла, как бы потеряв значение по сравнению с охватившим ее новым чувством. Она вдруг ясно вспомнила, что произошло на Рождество, как она поделилась с Джимми чужим секретом и тут же пожалела, что не хватило сил удержать язык за зубами, Джимми был явно не тем человеком, которому стоит исповедоваться, особенно если есть в чем каяться. Но Джимми вел себя как ее друг. И не раз намекал на возможность стать больше, чем другом. Несомненно, Джимми — именно тот человек, который нужен ей сейчас.

— Так почему же ты спросила? — повторил Джимми. По голосу было слышно, что он улыбается.

Марсель подумала, что все они напоминают костяшки домино, которые лежали когда-то аккуратной линейкой, но вот случай поставил в конце цепочки Нину Корт, которая неудачно толкнула соседнюю фишку, нарушив привычный рисунок, и все пары пошли вразброд, а теперь вот очередь, видимо, дошла и до нее, теперь и ей пора менять привычное положение. От этой мысли ей сделалось вдруг смешно, Марсель с удивлением обнаружила, что она действительно смеется, смеется вслух, положив голову на руку Джимми Роуза и глядя на ночные звезды.

— Ничего, просто так, — еле выдавила она сквозь смех ответ на вопрос Джимми.

— Я рад, что это так забавно, что бы это ни было, — сказал Джимми.

Марсель потянулась, как кошка, расправляя руки и ноги, как бы разрывая нити напряжения, сковывавшего ее долгие годы.

Смех не убил в ней жажды любви, все это вместе приятно щекотало нервы.

Марсель медленно повернула голову к Джимми. Его четкий профиль был хорошо виден в лунном свете. «Похож на довольного пса, — подумала Марсель. — Или на какое-нибудь доисторическое животное, удовлетворенно поглаживающее живот после сытной трапезы». Марсель подняла руку и провела по волоскам на шее Джимми. Они были пушистыми и мягкими. Марсель почувствовала, как становится горячо в низу живота.

Верхняя губа Джимми приподнялась, обнажая зубы. Он в упор посмотрел на Марсель. Она порадовалась тому, что в саду темно. Можно было не стесняться того, как она выглядит, и чувствовать себя королевой.

Подавшись чуть вперед, Джимми поцеловал ее. Нежный братский поцелуй. Марсель ждала, ощущая, как движется кровь в каждой клеточке ее возбужденного тела. Затем она приблизила лицо и поцеловала Джимми в ответ. Она и раньше целовала Джимми на вечеринках, когда, подвыпив, все они танцевали, смеялись, веселились в домах друг друга, но никогда раньше не было в ее поцелуе приглашения ко всему, что может последовать позже. Сегодня же это приглашение нельзя было спутать ни с чем — Марсель впилась пальцами в волосы Джимми и все крепче и крепче прижималась к нему.

Рука Джимми неловко лежала за спиной Марсель. Он чувствовал, что кожа ее была сухой и горячей, от нее исходил какой-то невнятно знакомый запах — такой бывает обычно у человека с высокой температурой.

Джимми всегда нравилась Марсель, и не только как часть этого милого кружка жен его друзей, за каждой из которых можно было приударить, но и сама по себе. Иногда, и довольно часто, он с удовольствием в подробностях представлял себе, какова же Марсель в постели. И порой он позволял себе помечтать, что когда-нибудь во время одной из обычных попыток шутливого флирта, они позволят себе зайти достаточно далеко, и Джимми представится возможность проверить, подтвердились ли его догадки. Но сейчас, чувствуя во рту язык Марсель и горячее биение ее пульса у своей щеки, Джимми не испытывал ничего, кроме испуга и отчаяния. Ему захотелось вдруг прочистить горло. Взяв руку Марсель, он стал целовать ее пальцы, используя это как предлог освободить рот.

Джимми мог думать сейчас только о Люси, о ее обнаженных белых ногах на лесной лужайке и о всех других встречах, но он не испытывал при этом того прилива былой страсти, который мог бы сейчас прийти ему на помощь. Он думал о ее беременности, делавшей девушку одновременно и его невинной жертвой, и угрозой его благополучию. Его охватило одновременно желание еще раз переспать с Люси и в то же время как можно скорее убраться из Графтона, пока Дарси ни до чего не докопался. Облегчение, которое он испытал во время обеда, свело теперь на нет мысль о том, что узнает Дарси или нет, — в общем-то, вопрос времени. Дарси вел себя сегодня агрессивно, Джимми легко мог представить себе, что может произойти, когда он обо всем узнает.

А теперь вот еще непрошенное вторжение Марсель.

Джимми подумал про себя, принял бы он молчаливое предложение Марсель, если бы не Люси? На секунду он даже представил себя и Марсель вдвоем на этой скамейке — ноги Марсель обвиты вокруг него, лицо поднято к небу, по телу проходят спазмы удовлетворения. Он тут же отогнал от себя эту мысль, не исключая, впрочем, возможность, что когда-нибудь она вновь посетит его, и снова поцеловал пальцы Марсель.

— Тебе ведь не хочется этого на самом деле, правда же? — пробормотал он.

Марсель заколебалась. Она почувствовала, что начинает смущаться.

— Мне? Да нет же, хочется!

Кто он вообще такой, чтобы объяснять ей, чего она может хотеть или не хотеть?!

Всего лишь минуту Марсель казалось, что все на свете так прекрасно и соблазнительно, а еще — очень просто. Ее хотели, она хотела, и Джимми будет любить ее здесь, сейчас, в темном, полном запахов и звуков саду, и еще потом, она точно не знала, где и как. Она знала, что сумеет сохранить этот секрет, не выдать себя ничем во время очередных вечеринок, носить его всегда с собой, подобно амулету.

Она слишком поздно поняла, что раскрылась перед Джимми полностью, продемонстрировала готовность отдаться во власть своей страсти, а он отверг ее.

— Map, — голос Джимми был вкрадчивым, полным того же смущения, что испытывала теперь и она, — ты же знаешь, как я люблю тебя, но…

Марсель холодно прервала его.

— Но трахать меня тебе не хочется. Я правильно поняла?

Внутри ее закипал гнев. Нет, она не попытается обратить все в шутку и тем самым облегчить ему жизнь, дать возможность считать этот эпизод одной из маленьких главок в длинной саге приключений Джимми. Он достаточно часто приставал к ней. Как там он сказал тогда, с этой своей противной лисьей ухмылкой: «А когда же? Когда Майкл будет в больнице?»

Он позволил ей — да нет, заставил ее — считать, что может стать ее прибежищем в любой момент, когда Марсель будет это необходимо. Но это, видимо, было для Джимми лишь одним из способов польстить своему самолюбию, и не имело ничего общего с самой Марсель и ее чувствами и еще меньше — с ее желаниями и потребностями.

Марсель в жизни своей никогда еще так не злилась. Злость оказалась для нее спасением — она затмила все, даже и мысль о собственном унижении. Она выдернула руку из пальцев Джимми и едва удержалась, чтобы не залепить ему пощечину. Пальцы Марсель зудели, но она уже предвкушала удовлетворение, которое наступит вслед за ударом, эхо которого разнесется в тишине сада.

— Ну, конечно же, хочется, — лепетал Джимми. — Но только не здесь, в этом саду, когда рядом Майкл и Стелла.

— Не ври, — сказала Марсель. — Ты даже не представляешь себе, насколько ты сейчас отвратителен.

Ей даже расхотелось его бить. Вместо этого она встала и быстро пошла к дому.

— Марсель, погоди, — крикнул ей вслед Джимми.

Марсель увидела Майкла. Он стоял в кухне спиной к окну и разговаривал с Гордоном и Эндрю. Марсель провела рукой по пылающему лицу, заставляя глаза раскрыться, а рот изобразить улыбку. Она вошла на террасу, ослепленная ярким светом. Она немного побаивалась тех чувств, которые будет испытывать тоже, но сейчас у нее было превосходное оружие против всех и вся — гнев, сильнее которого не было ничего не свете. Она открыла дверь и с высоко поднятой головой вошла в кухню, готовая предстать перед чьими угодно взглядами.

Джимми остался сидеть на скамейке. Он достал сигарету, но, выкурив примерно половину, выкинул ее, встал и пошел в дом вслед за Марсель.

Спальня Вики была все той же, но Дарси казалось, что он не был в этой комнате долгие годы, а не несколько месяцев, как оно было на самом деле. Дарси сидел на кровати, закутанный в одеяла и что-то еще, напоминавшее шаль.

Дарси думал о своих прошлых визитах в эту спальню, о Вики на фоне окна в лучах неяркого зимнего солнышка, расстегивающей свои просторные одежды кормящей матери. Он терял себя, забывал обо всем, тонул в ее пышном теле с голубыми прожилками вен под тонкой белой кожей. Он помнил все подробности их встреч, как помнил эти белые покрывала, отороченные кружевами простыни. Все это напоминало разглядывание фотографий, изображавших их свидания. Безжалостное вмешательство времени и болезни отделяло его от всего этого надежнее, чем стальная дверь. Дарси казалось чудовищным, что невозможно было вернуться назад, повернуть время вспять, или хоть что-то исправить и сделать по-другому. Чувство потери, чувство тоски по собственной жизни, такой, какой она была или казалась в тот момент, всецело завладело Дарси. Сердце беспокойно забилось в груди, по телу пробежала легкая судорога.

Только будучи пьяным, Дарси оказывался обычно в состоянии проникать в самую суть вещей, видеть все в истинном свете. Дарси знал, что трезвым он предпочтет, как всегда, спрятаться за дела, притвориться слепым, обмануть себя точно так же, как он обманывает других. Но целый день постоянных выпивок очистил сознание Дарси, и теперь он размышлял, можно ли еще хоть что-то исправить, пока не стало совсем поздно.

Однако он лишь продолжал сидеть на краю постели Вики. Дарси смертельно устал от всей этой гонки, которой была его жизнь. Он не знал, куда бежать теперь, не имел ни малейшего представления.

Вики подала ему чашку кофе.

— На. Выпей.

Дарси склонился над чашкой. Лицу стало тепло, это вызвало новый поток воспоминаний — на этот раз о матери.

Вики села рядом.

— Как ты себя чувствуешь, Дарси?

Перебрав в голове все варианты ответа, Дарси честно признался:

— Пьяным. Извини за испорченный вечер.

— Испорченный вечер не имеет никакого значения, — постаралась успокоить его Вики. — Но тебе, Дарси, нельзя столько пить.

«Как просто, — подумал Дарси. — Хороший дружеский совет. Только поздно».

— Ханна…

— Нет, это Вики, — она возразила так мягко, как только могла.

— Я знаю. Я не настолько еще слетел с катушек. Вики. Вики. Я помню. Я хотел только сказать, что Ханна говорит мне то же самое. И врачи. Ха! Вредно для сердца. Я только все время думаю, что лучше было сдохнуть с первого раза. Избавил бы всех… Я даже не знаю от чего. Во всяком случае, от кучи лишних хлопот.

Вики забрала у Дарси пустую чашку. На матрасе остались контуры ее тела. Дарси опять, чуть отстраненно, как бы издалека, вспомнил, сколько времени провели они вместе в этой самой постели. Вики обняла его и начала мурлыкать что-то утешительное.

— Ты не должен так говорить. Ты не должен так даже думать. Ты был болен, но теперь ты поправляешься. Ты не должен сам себе мешать поправляться. Это произойдете само собой, надо только довериться природе, а не думать, что ты можешь быстро и самостоятельно решить этот вопрос, как решаешь свои деловые проблемы.

Руки Вики гладили его плечи, пальцы теребили подбородок. Опять ассоциации.

— Решал свои проблемы.

Голова Дарси упала вперед, на руки Вики, она стала как бы убаюкивать его. Дарси уже не разбирал слов, только ощущал на себе успокаивающее действие мягкого голоса Вики.

— Я устал, — жалобно произнес Дарси. Это было правдой. Дарси чувствовал, что глаза его начинают закрываться сами собой.

— Я знаю.

— И еще я боюсь, — признался Дарси.

Сейчас он напоминал Вики ребенка, который жалуется матери на свои беды.

— Я знаю, — повторила Вики. — Все будет хорошо.

— Нет, не будет. Не может быть.

— Дарси, не надо засыпать сейчас. Ханна ведь наверняка захочет отвезти тебя домой.

Позже, когда гости разошлись, Гордон поднялся наверх. Вики была уже в постели, сидела, облокотившись на спинку, в ночной рубашке. Гордон сел рядом, совсем близко, так что Вики пришлось отложить в сторону то, что она читала.

— Что ты думаешь о Дарси? — спросил Гордон.

— Кроме того, что известно всем, ты хочешь сказать? Он сказал мне, что его мучают страхи, он боится.

— Боится чего?

— Не знаю. Скорее всего того же, чего боимся мы все.

Невинное выражение лица и чистые глаза жены, казалось, отталкивали от себя все вопросы. Он мог бы сейчас прямо спросить Вики, был ли у нее роман с Дарси, но и тогда выражение ее лица не изменилось бы и Вики не выдала бы своих секретов. Гордон понимал, что ему, скорее всего, не следует заставлять Вики давать объяснения, или, что еще более вероятно, он просто не хотел знать правду.

Гордон встал, а Вики вернулась к отложенному журналу. Раздеваясь, Гордон думал о Нине, о ее просторном прохладном доме на соборной площади. Интересно, неужели он так и будет с вожделением вспоминать об этой женщине до самой старости?

На следующее утро Дарси очень рано спустился вниз. Никто еще не проснулся. Он не мог больше спать. Дарси прошел на кухню и сделал себе чаю. Он уселся с чашкой к столу, глядя на сад и на дорогу за ним.

Дарси увидел, что к их дому поворачивает машина. Было очень тихо, и Дарси слышно было, как скрипит гравий под ногами человека, приближающегося к входной двери. Через несколько секунд зазвонил звонок. Дарси поплотнее запахнулся в купальный халат и пошел открывать дверь.

На пороге стоял человек, которого Дарси хорошо знал. Это был бухгалтер по имени Джофри Лоусон. Последний раз Дарси видел его, когда оба они участвовали в благотворительном чемпионате по гольфу.

— Джофри? Так рано? Мы ведь, кажется, не договаривались на сегодня, не так ли?

— Нет. Но можно мне все-таки войти?

Мужчина прошел за Дарси в кухню. На нем был строгий деловой костюм. Он стоял в дверях, держа в одной руке черный дипломат.

— Что же мне предложить вам? Кофе? Или, может быть, позавтракаете? — Предлагая все это, Дарси посмотрел на кухонные часы. Еще не было восьми.

— Ничего не надо, спасибо, Дарси. Перейду сразу к делу. Вчера вечером мне позвонил Винсент Темплмен.

Дарси неподвижно застыл, ожидая, что последует дальше.

— Можем мы пройти к вам в кабинет? — попросил Джофри.

— Конечно.

В дипломате Лоусона оказались бумаги частной компании его клиента — Винсента Темплмена. Он занимался недвижимостью, сейчас ушел на покой и поселился в Джерси. Более пяти лет Дарси управлял его собственностью и частными фондами. Лоусон положил бумаги перед Дарси.

— Когда Винсент звонил мне вчера вечером, он сказал, что его кое-что насторожило в этих цифрах. Я пообещал ему, что утром немедленно отправлюсь к вам.

На секунду воцарилась тишина. Дарси слышал, как наверху один из детей — Фредди или Лаура — бежит по коридору. Горничная звала детей одеваться. Скоро и Ханна спустится вниз.

— Могу я посмотреть чековую книжку компании? — спросил наконец Джофри Лоусон.

Дарси подошел к сейфу, достал книги и положил их перед бухгалтером.

— Можно мне присесть вон там? — спросил Лоусон, указывая на кресло перед письменным столом.

— Конечно, — опять сказал Дарси. Сейчас, когда это произошло, несмотря на то, что вот уже несколько месяцев Дарси пытался убедить себя, что этого просто не может случиться, он чувствовал лишь спасительное для него в этой ситуации отстраненное равнодушие. Он спокойно смотрел, как мужчина, сидящий напротив, раскладывает на столе бумаги, достает серебряную ручку и калькулятор в кожаном футляре.

— Пойду надену что-нибудь, — сказал Дарси.

Дарси вышел, оставив Лоусона склонившимся над книгами.

Ханна уже встала. Войдя в спальню, Дарси услышал, как она напевает в ванной. Дарси прошел в свою ванную, побрился, оделся в темный костюм гораздо лучшего покроя, чем на бухгалтере, повязал шелковый галстук, как он делал обычно только в те дни, когда собирался в Лондон. Затем он медленно спустился по лестнице обратно на первый этаж. Было слышно, как в кухне Мэнди бьется с Лаурой и Фредди, пытаясь накормить их завтраком. Когда Дарси вошел в кабинет, человек, сидящий за столом, на секунду поднял глаза и тут же вернулся к работе.

Еще через некоторое время он снял колпачок с ручки и заговорил, не снимая пальцы левой руки с кнопок калькулятора. Голос его абсолютно ничего не выражал.

— Дарси, выяснилось, что на фирму Темплмена было выписано пять неучтенных чеков. Три на ваше имя и три на имя Клейнворта Бенсона. Общая сумма составляет примерно девяносто девять тысяч фунтов. У вас есть какое-либо объяснение, которое вы хотели бы, чтобы я довел до сведения клиента?

— Не надо так торопиться, — ответил Дарси.

Объяснения будут позже. Дарси придется начать свою игру, хотя сейчас он чувствовал себя настолько усталым, что сомневался, сможет ли он держать в руках даже телефонную трубку.

— Мне ведь придется перезвонить Темплмену. Вы это понимаете, не правда ли?

Дарси молча кивнул. Он смотрел, как Лоусон собирает документы и чековые книжки и запирает их в дипломат. Он проводил Лоусона до двери и смотрел, стоя на пороге, как тот забирается в машину и уезжает.

— Кто это был? — спросила Ханна, спускаясь по лестнице.

— Джеф Лоусон. Заезжал забрать кое-какие бумаги.

Ханна поцеловала мужа в щеку. От нее вкусно пахло. Дарси любил эти духи, но никак не мог запомнить их название.

— Как ты себя чувствуешь? Я не знала, что ты собираешься сегодня в город.

— Я и не собираюсь, — ответил Дарси, поворачиваясь спиной к двери. — Просто забыл об этом, когда одевался.

Он вернулся в кабинет и сел за стол.

Ханна просунула голову в дверь, чтобы попрощаться перед тем, как ехать в магазин. Он услышал, как Мэнди поехала отвозить детей в сад и школу, как быстро сбежала по лестнице и кинулась к своей машине Кэтти. Он только сейчас заметил, что утро было солнечным — теплый свет заливал стены комнаты.

Дарси сидел за столом и ждал. Где-то в доме слышался шум пылесоса, то ли из комнаты Люси, то ли Ханны. Звук усилил чувство одиночества в толпе, которое давно уже начал испытывать Дарси. Он посмотрел на шкаф, полный толстых папок, стоявший напротив стола, но не мог найти в себе силы подняться и заглянуть в них.

Дарси выпил чашку кофе, которую горничная приготовила для него во время завтрака, но есть ничего не стал. Рука его потянулась было к телефону, но он так и не нашел в себе силы взять трубку. Дарси вспомнил, как накануне Вики Рэнсом баюкала его на руках и говорила, что все будет хорошо. Сейчас Дарси очень хотелось бы поговорить с Вики, но он во время вспомнил, что в это время она должна быть в клинике. Несколько раз звонил телефон, но Дарси сидел неподвижно, предоставив автоответчику записывать голоса.

После полудня дом снова ожил. Лаура и Фредди были опять дома. Дарси видел, что дочурка пробежала мимо его окна, прямо по газону. Солнце скрылось за домом и больше не освещало письменный стол. Ханна тоже вернулась, но даже не заглянула к мужу.

Когда уже перевалило за шесть, и Дарси почувствовал, что все члены его затекли от целого дня сидения в одной позе, к дому подъехала еще одна машина. Снова зазвенел звонок. Дарси весь напрягся и ждал, что же последует дальше.

Он слышал звуки голосов, постукивание высоких каблучков Ханны. Затем Ханна постучала в дверь кабинета.

— Дарси? Тут какие-то люди хотят тебя видеть.

Их было трое. Все в строгих черных пиджаках, одинаковых полосатых галстуках и с дешевыми часами на запястьях. Когда дверь за Ханной закрылась, один из мужчин назвался и представил своих коллег. Они были из отдела по борьбе с мошенничеством.

Главный полицейский объяснил, что они пришли с ордером на обыск, выданным на основании пункта девять Положения о полицейских расследованиях. А Дарси так и сидел за столом, за которым он целый день дожидался дальнейшего развития событий. Он повернул голову и увидел, как за окном Лаура снова бежит по газону, на этот раз навстречу Мэнди.

Потом, поняв, что он уже не в силах что-либо изменить, Дарси поднялся, чтобы полицейские могли подойти к сейфу и папкам с картотекой. Они провели в кабинете в общей сложности минут сорок и удалились, забрав с собой почти все книги и папки, имевшие хоть какое-то отношение к делам Дарси.

Когда серый «форд-скорпио» отъехал от дома, Дарси прошел в залитую солнечным светом гостиную. На столиках по обеим сторонам камина стояли вазы с огненно-красными пионами. Ханна и Люси с Кэтти стояли посреди комнаты, молча наблюдая за Дарси.

— Кто это был? — спросила Ханна. Она подошла к мужу и накрыла ладонями его руки. Близнецы стояли неподвижно, как будто защищая друг друга. — Дарси, что происходит?

— Это были полицейские, — просто ответил Дарси.

Он машинально отмстил про себя выражение замешательства и испуга на одинаковых личиках двух дочек и то, как изменилось вдруг лицо Ханны, на высоких скулах которой на глазах расцвели два ярко-красных пятна, напоминавших пионы в вазах.

— Не волнуйтесь, все будет в порядке, — сказал Дарси. — Беспокоиться абсолютно не о чем. — Голос его сорвался. Он отвернулся, чтобы не видеть глаз жены и дочек.

— Я должен позвонить своему адвокату, — все тем же изменившимся голосом сказал Дарси.

16

— К вам миссис Клегг, — сказала медсестра, заглянув в тесный кабинет, который занимал Майкл в больнице, во вторник утром.

— Пригласите ее, — сказал Майкл.

Долгий день и толпа пациентов казались ему сегодня чем-то вроде приговора, который будет приведен в исполнение, и все это надо пережить, прежде чем вечером он увидит наконец Ханну.

— Майкл?

Он улыбнулся в трубку.

— Ты чудом застала меня. Я уже собирался на обход.

— Кое-что произошло. С Дарси.

— Сердце?

На него вновь нахлынули все страхи и сомнения, не раз посещавшие его в последнее время. Майкл почувствовал, как его сердце подпрыгнуло.

— Нет. С сердцем все в порядке. Дело не в этом.

— Что же тогда?

— Все это совершенно непостижимо. Вчера вечером сюда приехала полиция с ордером на обыск. Они забрали все книги Дарси, картотеку, в общем, все, что имело хоть какое-то отношение к его бизнесу.

— А что говорит Дарси? Он дома?

— Да. Он говорит, что это ошибка. Вчера, после того, как ушли полицейские, он позвонил адвокату. Тот только что приехал, и они с Дарси заперлись у него в кабинете. Это значит, что я не могу увидеться с тобой сегодня вечером, хотя мне очень этого хочется. Мне надо быть дома на случай, если я понадоблюсь Дарси, ведь ты понимаешь?

— Ну конечно. Не беспокойся. Это действительно какая-то ошибка, раз Дарси так говорит.

Говоря это Ханне, Майкл прокручивал в уме различные ситуации, пытаясь понять, насколько велика вероятность, что Дарси действительно замешан в чем-нибудь противозаконном. Дарси всегда купался в деньгах, да и его помпезное гостеприимство теперь, когда для этого появились причины, казалось весьма и весьма подозрительным.

— Надеюсь, что ты прав, — прошептала Ханна.

В голосе ее были тревога и сомнение, ни тени обычной уверенности. Майкл понял, что отговорки Дарси убедили Ханну не больше, чем его.

— Послушай, — начал Майкл. Сегодняшний вечер явно не мог состояться, но ему пришла в голову мысль, вернувшая надежду вскоре увидеть Ханну. — На следующей неделе я собирался на медицинскую конференцию на два дня — среду и четверг. Я уже говорил об этом с Марсель. Я должен представлять там одну работу. Но Дэвид Кин, мой соавтор, попросил меня сегодня уступить ему возможность прочитать эту работу на конференции. Так что нам двоим там делать нечего. Вместо этого, если бы ты тоже смогла вырваться, мы могли бы провести эти два дня вместе. Ты сможешь?

Поскольку новые неприятности Дарси оборачивались для Майкла и Ханны тем, что они вряд ли смогут в ближайшее время встречаться в Графтоне, Майкл ухватился за эти два дня, которые можно было провести вне дома, как утопающий за соломинку.

— Я не знаю, — в голосе Ханны не было слышно энтузиазма, да ее и трудно было в этом упрекнуть, но уж очень хотелось, чтобы она согласилась на это предложение, так неожиданно созревшее в его мозгу.

— Пожалуйста, — просил Майкл.

— Я… я думаю, что смогла бы. Если, допустим, сказать, что я еду обновить ассортимент магазина. Если у меня пройдет этот номер…

— Обязательно получится. И тогда… — Майкл увидел в конце коридора несколько человек в белых халатах. Он уже почти что опоздал на обход. — Я должен идти, Ханна. Я люблю тебя.

Он уже говорил ей об этом, в их чудесном шатре, там, в магазине. Тогда он даже не был уверен, что говорит правду. Но здесь, в мрачном помещении его убогого кабинета, да еще в такой момент, узнав о неприятностях Ханны, казалось, лучше, как-то благороднее, испытывать эту любовь, не сулившую никому ничего хорошего, чем не испытывать ничего.

— Действительно? — Ханна тоже явно не очень доверяла его словам, но у Майкла уже совсем не было времени, чтобы попытаться ее в чем-то убедить.

— Я позвоню тебе завтра, — пообещалон.

Вечером того же дня Кэтти и Люси Клегг сидели на втором этаже, в комнате, которую Ханна отвела под гостиную для старших детей Дарси. Из комнаты открывался очень красивый вид на сад и поля, тянущиеся от Уилтона к Графтону, но сама гостиная имела по сравнению со всем остальным домом вид довольно запущенный. Занавески были просто полосатыми кусками холста, висящими на простых деревянных палках-карнизах, стены были практически голыми, если не считать модных когда-то плакатов, которые начали уже выцветать. По обе стороны неработающего камина стояли небольшие диваны, заваленные журналами и потрепанными книжками в мягких обложках. Возле одной из стен был складной стол, принадлежащий Барни. В прошлом комната служила близняшкам и Барни убежищем от Ханны и от бьющей через край экстравагантности, царившей в Уилтон-Манор.

Сейчас Люси сидела на одном из диванов, закинув руки за голову. Кэтти лениво перелистывала какую-то книгу. Казалось, они сидят здесь вечность.

— Ненавижу это проклятое ожидание, — нарушила тишину Люси. — Ужасно висеть между небом и землей — ни вперед ни назад. Я не знаю, что мне делать, а тут еще папа. Что будет дальше?

Она встала и подошла к окну. Кэтти наблюдала за сестрой со своего места на диване. Девушки дожидались приезда Барни, поскольку Дарси сказал, что хочет поговорить с ними тремя. Дом наполняла обманчивая тишина, за которой все пытались скрыть свое смятение.

— Я не знаю, — ответила Кэтти на вопрос сестры. — Я не могу понять, что происходит. Я знаю только одно — ты не можешь больше тянуть. Надо на что-то решиться.

Люси, не шевелясь, стояла у окна.

— Он даже ничего не собирается предпринять, — прошептала она. — Я думала, что, может быть, он придет позже, после того, как я дам ему время осознать все это. Понять, что это наш ребенок — мой и его. И тогда как бы это выглядело, если бы я уже успела сделать аборт?

— Джимми не собирается приходить к тебе, пойми ты это! — сказала Кэтти. — Да и как бы он мог? Подумай о последствиях.

Они уже не в первый раз обсуждали этот вопрос.

— Но он даже не позвонил мне.

— Я знаю. Люси, ты собираешься тянуть дальше и родить ребенка?

Люси скрестила руки на груди и стала потирать локти. Вплоть до сегодняшнего дня она жила сумасшедшей надеждой, что Джимми, опровергнув все, что стало о нем известно в последнее время, все-таки придет ей на помощь. То, что он этого не сделал, было не удивительно, но Люси все равно жалко было расставаться со своей надеждой — она приобрела как бы самостоятельное значение. И Люси продолжала за эту надежду цепляться.

Но надо было думать не только об этом.

Дарси всегда казался своим детям незыблемой величественной скалой, возвышающейся посреди их жизни. И вот пожалуйста. Сначала эта болезнь, открывшая всем уязвимость Дарси, а теперь — еще одно доказательство его ненадежности. Люси могла только догадываться о том, что же значили визиты полисменов и адвокатов, срочные телефонные звонки, Ханна, едва скрывающая слезы, но она смутно чувствовала, что из-под нее выдергивают какую-то опору, которая казалась до сих пор незыблемой, надежно обеспечивающей безопасность всей семьи. Люси начинала побаиваться, что отец может не просто перестать быть для нее защитником от всех превратностей судьбы, которые ждут ее в этом жестоком мире, но больше того, сам может стать человеком, который нуждается в защите.

Мысль эта заставляла Люси чувствовать себя абсолютно беззащитной и неуверенной в себе, но одновременно более мудрой, как будто она неожиданно стала намного старше. Люси прижала кулак к животу, как будто хотела добраться до того, что было внутри.

— Нет, — сказала она Кэтти. — Я не собираюсь тянуть и заводить ребенка одна.

— Тогда есть только один выход, не так ли? — Кэтти подняла голову. — Слушай. Мне кажется, Барни уже здесь.

Они действительно услышали голос Барни и невнятное бормотание отца. Открылась дверь, и они появились на пороге комнаты. На Дарси был какой-то старый, казавшийся бесформенным свитер, плечи его были уныло опущены.

Люси вдруг разом поняла, насколько он стар, и ее охватила паника, гораздо более сильная, чем даже тогда, когда с Дарси случился сердечный приступ. Дарси — старик.

Дарси подождал, пока дети рассядутся. Барни вопросительно глядел на сестер, всем видом показывая, что не больше, чем они, понимает, что значит вся эта атмосфера недосказанностей и полумистических предчувствий.

Сам Дарси не стал садиться. Вместо этого, он начал расхаживать по комнате, стараясь не встречаться ни с кем глазами. Он пригласил их, чтобы сообщить то, что и так скоро станет достоянием гласности.

— Меня обвиняют в краже, — сказал Дарси. — Мой клиент Винсент Темплмен и его бухгалтер утверждают, что я с помощью подделок и фальсификации бухгалтерских отчетов использовал средства, принадлежащие частной компании Темплмена, в своих интересах.

Дарси продолжал мерять шагами комнату. Казалось, что он считает в уме шаги и прикидывает, через сколько еще можно сообщить детям очередную ужасающую новость. Барни и девушки сидели неподвижно, не сводя глаз с отца. Люси открыла, было, рот, чтобы что-то сказать, но Барни нежно взял сестру за руку, беззвучно призывая ее к молчанию.

— Полицию поставили в известность, поэтому они и обыскали вчера мой кабинет. Они забрали мои книги и множество других документов, без которых я не могу продолжать заниматься бизнесом. Мой адвокат считает, что скоро они предъявят обвинения, на которые придется что-то отвечать. Я еще не знаю, что последует за этим. Но я думаю, что дело получит… огласку, прежде чем во всем разберутся и все наладится. Поскольку я занимался делами здесь, дома, все это ляжет не только на мои плечи, но коснется также Ханны и всех вас. Поэтому я и решил все рассказать вам.

Дарси подошел к окну. На этот раз он остановился и стал смотреть в сад, как это делала незадолго до того Люси.

— Я хотел сам все объяснить вам и сказать, что мне очень жаль.

В комнате стояла зловещая тишина — только сейчас до всех начал доходить наконец ужасный смысл слов Дарси.

Люси выпрямилась.

— Они не могут обвинять тебя, — воскликнула она. — Не могут утверждать, будто ты сделал что-то, чего ты на самом деле не делал. У нас свободная страна, а не какое-нибудь… какое-нибудь полицейское государство.

Барни все еще держал ее за руку. Он понял вдруг, что делает ей больно, пытаясь удержать на одном месте. Люси удалось наконец вырваться.

— Папа?

Дарси обернулся, и по его лицу все поняли, насколько же ему тяжело.

— Я знаю, что ты не делал этого, отец, — сказал Барни. — Но что послужило основанием для обвинения?

Дарси вымученно улыбнулся, так что эта улыбка напоминала скорее минутный приступ удушья.

«Он держится молодцом, — подумала Люси. — Он держится молодцом, потому что ничего другого ему не остается».

— Я не сделал ничего противозаконного. Но вы знаете, кто я. Я не всегда действую в рамках установившихся традиций. Ведь я всю жизнь работал в одиночку. И если бы я не нарушил ни одного правила, то не стал бы тем, чем я стал.

Дарси беспомощно пожал плечами. Он пытался бодриться, пытался изобразить перед ними того отца, которого они знали всю свою жизнь — неотразимого, уверенного в себе, и эта попытка обнаружила еще очевиднее те перемены, которые произошли с ним в последнее время. Все были в замешательстве — не знали, что бы сказать, чтобы не выдать себя, не дать Дарси понять, что его отговорки абсолютно неубедительны. Все трос сидели, пытаясь переварить до конца свалившиеся на них новости, догадаться о том, что было недосказано, составить единую картину происходящего.

— Что ж, нам все ясно, — сказала наконец Кэтти. Она устала и подошла к отцу. Дарси благодарно обнял ее, поглаживая по волосам, и Кэтти прильнула к нему.

— Девочка моя, — дрожащим голосом произнес Дарси.

Люси и Барни последовали примеру сестры. Они обняли отца, и сила всех троих, соединенная вместе, еще раз напомнила о слабости отца.

— Не волнуйся, папа, — сказала Люси.

— Я и не волнуюсь. За себя, по крайней мере. Только из-за того, чем это обернется для вас троих, для Лауры, для Фрэдди. Если бы не моя болезнь, я привел бы все в порядок. Вот я и не беспокоился. Все это казалось мне делом времени.

Никому не хотелось выслушивать подробности. Все и так было ясно.

— Вот так-то, дорогие мои, — сказал Дарси, вновь пытаясь изобразить самоуверенность. — Теперь вы знаете все, что вам необходимо знать. Спасибо, что вы такие хорошие дети. А мне пора отправляться вниз к вашей маме.

После неловкой паузы Дарси поправился.

— То есть к Ханне, я хотел сказать.

Ханна сидела в гостиной. Комната, полная тепла и уюта, рассеянного света и блестящих полированных поверхностей, мягких, ниспадающих складками драпировок, показалась Дарси особенно дорогой, но чувство это не было сейчас приятным из-за терзавших его страхов.

— Ты сказал им? Они поняли? — спросила Ханна.

— Да, конечно. Как они могли не понять? — ответил Дарси, как мог, бодро и уверенно. Ему казалось сейчас особенно важным сохранить свою обычную жизнерадостную манеру. Дарси подошел к серебряному подносу и взял одну из бутылок, стоящих в ряд вдоль стены. Алкоголь поможет ему немного успокоиться, Дарси знал это, хотя и понимал, что не решит таким образом ни одной из своих проблем. — Давай выпьем, хорошо? Отпразднуем, что дожили до сегодняшнего вечера.

Наверху заплакала Люси. Жалобные всхлипы вырывались из ее перекошенного рта. Барни нежно посмотрел на сестру, его обычно такое веселое лицо было сейчас задумчивым, полным заботы и внимания.

— Папа во всем разберется, — утешал он сестру. — Хотя сейчас и не похоже на то, но думаю, все наладится, и довольно скоро.

— Дело не только в этом. — Люси порывисто вздохнула, сквозь потоки слез глядя на брата. Когда Люси плакала, лицо ее было чудовищно некрасиво, просто безобразно. — Я беременна, — почти что выкрикнула она. — Я не знаю, что делать. Я хотела сказать об этом отцу. Но как я могу сказать ему это сейчас?

Барни медленно обернулся к Кэтти, которая мрачно кивнула, подтверждая слова сестры.

— Кто? — спросил Барни.

— Джимми Роуз, — со злым выражением лица выпалила Люси.

Сестры пристально смотрели на лицо Барни, пока он переваривал услышанное.

— Тогда ты не смеешь говорить об этом с отцом. — Барни злился очень редко, но это был как раз один из таких моментов. — Не смеешь обрушивать на него еще и это. Ты что же, не понимаешь, что с ним сейчас происходит?

Люси вновь затряслась от рыданий. Ей казалось, что в жизни не существует для нее больше ничего, кроме рыданий, боли и отчаяния.

— А как же я? — стонала она.

— Мне очень жаль тебя.

— Да уж, по тебе заметно!

— Барни! — сказала Кэтти. — Ну посмотри же на нее.

Барни вздохнул.

— Мне действительно очень жаль тебя, Люси, правда. Но ты не должна прямо сейчас бежать к отцу, именно в такой момент, когда все и так пошло прахом, и сообщать, что его лучший друг сделал тебе ребенка. И как тебя вообще угораздило связаться с Джимми Роузом? Он и сам годится тебе в отцы. Как все это могло произойти, как ты могла допустить такое?

— Таблетка. Я иногда забываю принять. И я была уверена, что люблю его.

— Джимми Роуза? — Теперь Барни издал звук, похожий на стон. Затем Барни кивнул, в знак того, что он понимает чувства сестры, хотя и делает это весьма неохотно. — Ну хорошо, теперь я понимаю, в чем дело. Бедная Люси, но ты все равно не можешь рассказывать об этом отцу. К тому же, ты ведь уже рассказала мне. И первое, что я сделаю, это немедленно отправлюсь к Джимми Роузу и выверну этого негодяя наизнанку.

— И засунешь его яйца в кофемолку, — злорадно пробормотала Кэтти.

— Да. А кое-что еще насажу на шампур. Как мелкую крысу.

Люси издала звук, который не был ни рыданием, ни стоном. Это был издевательский смешок, прорвавшийся сквозь ее горе и отчаяние.

— Вот так-то лучше, — сказал Барни. Он сел рядом с сестрой, обнял Люси и положил ее голову к себе на плечо. Затем зашептал ей в ухо, пытаясь утешить, ободрить, убедить, что она не одинока в своем горе:

— Ведь мы можем уладить все это сами, правда?

Люси медленно кивнула головой.

— Я хочу сделать аборт. И уехать из Графтона.

— Ну разумеется, — согласился с ней Барни.

Нина открыла входную дверь и увидела на пороге Барни.

— Ты работаешь? спросил он.

— Да, — кивнула Нина.

— Можно мне все-таки войти?

Нина распахнула перед ним дверь. Она не удивилась, увидев Барни. Он уже не в первый раз приходил без звонка, как будто чувствуя, что ей гораздо легче будет отказаться от встречи по телефону, не видя его перед собой. Что в действительности удивило Нину, так это то, что вторжение Барни посреди рабочего дня не вызвало у нее ни неудовольствия, ни раздражения.

Барни прошел за Ниной на кухню. Спросив жестом ее разрешения, Барни подошел к холодильнику, открыл его и достал оттуда банку пива, которое она держала теперь специально на случай его прихода. Нине даже нравилось, как легко и быстро освоился он v нее в кухне, где Барни вел теперь себя абсолютно по-хозяйски. Это создавало иллюзию, что в доме все-таки кто-то живет. Барни потянул за металлическое колечко, и прежде чем отпить из банки, спросил, шевеля губами над полоской пены:

— Ну, и как дела? — Он всегда задавал один и тот же вопрос.

Это не вызывало в Нине раздражения. Напротив, непосредственность Барни как бы заставляла и ее чувствовать себя моложе, быть частью того мира, в котором работа и чувство ответственности были лишь неприятными препятствиями, которые надо было преодолевать ежедневно, чтобы иметь возможность заняться наконец настоящим делом — получать удовольствие от жизни.

Нина рассмеялась.

— Спасибо, хорошо, — ответила она на вопрос Барни. — Я много работала. Ездила в Лондон договориться о новой сделке. А ты?

Барни отпил еще немного пива.

— А у меня все не так хорошо, — сокрушенно сказал он.

Нина взглянула в лицо юноши, ожидая рассказа о дорожной катастрофе или о неприятностях в колледже.

— Расскажи мне, — попросила она.

Барни встал из-за стола, за которым сидел, и подошел к Нине. Он двигался немного неуклюже и в то же время грациозно, и еще прежде, чем он подошел к ней, Нина знала, что ей приятно будет его прикосновение. Когда Барни обнял ее, она нежно прильнула к нему.

— Пойдем наверх? — спросил Барни, поцеловав Нину.

— Мы не можем все время подниматься наверх и укладываться в постель, — возразила Нина.

— А почему нет?

— Хм, сейчас, когда ты спросил, я не могу придумать конкретной причины. Просто человек не должен все время потакать своим желаниям. Это вопрос принципа. Самодисциплины.

— Ерунда, — прервал ее Барни.

В конце концов они все-таки поднялись в спальню.

В постели Барни был таким же, как и в жизни — одновременно грациозным и неловким. Барни понимал, что он чересчур порывист и иногда делает что-то не то, и, когда юноша начинал беззвучно посмеиваться над собой, Нина, прижавшись лицом к его лицу, думала, что он напоминает ей улыбчивого, здорового зверя. Если она пыталась слегка направить его действия движением рук или бедер, черты лица Барни тут же заострялись, он становился настороженным и сосредоточенным, тоже как чуткое животное, и Нина тут же спешила приободрить его улыбкой или другим проявлением нежности, чтобы он не понял ее попытку как недовольство тем, что делает он сам, и не обиделся.

Когда Барни оказался в ее постели во второй или в третий раз, Нина спросила его, со сколькими женщинами он занимался любовью.

— С полдюжины. С шестью, — поправился Барни, поняв, что «полдюжины» может звучать как отговорка, нежелание отвечать. — Включая тебя.

— Так же, как и я. Я имею в виду любовников.

Это признание как бы сделало еще короче дистанцию между ними. Но, в отличие от Гордона, Барни не заставлял ее рассказывать о Ричарде и о ее прошлой жизни. Барни больше интересовало настоящее. После Гордона и того неприятного осадка, который оставил их разрыв, порывистость Барни казалась такой естественной, как бы неизбежной и оттого еще более приятной.

Ладонями Нина ощупывала его мускулистую спину, затем принялась мечтательно глядеть в потолок, но страсть Барни постепенно захватила ее и заставила стать не менее активной, чем он, как это случалось каждый раз. И это, как и многие другие вещи, касающиеся Барни, одновременно удивляло и радовало Нину.

— Ты говорил, что что-то случилось, — сказала Нина, когда все было закончено. — Ты из-за этого пришел ко мне?

— Нет, — Барни нежно провел пальцем по ключице Нины. — Но кое-что действительно случилось. Рассказать тебе?

— Ну, конечно.

Сначала Барни рассказал о Люси и Джимми Роузе. Нина внимательно слушала, и хотя рассказ Барни звучал достаточно бесстрастно, скорее как отчет, он заставил Нину оглянуться на пятнадцать лет назад и вспомнить себя в возрасте Люси.

Через год после того, как Нина покинула Графтон, она впервые влюбилась в художника, рисовавшего тяжеловесные абстрактные полотна, которые никто не хотел покупать, и преподававшего живопись в художественной школе, где училась Нина. Через три месяца Нина забеременела, и спустя несколько недель художник исчез с ее горизонта, вернувшись, судя по слухам, к жене и двум маленьким детям.

Выслушав рассказ Барни, Нина рассказала ему свою историю. Его звали Деннис О'Мэлли. И у него было довольно много общего с Джимми Роузом. Я не вспоминала о нем уже тысячу лет.

— А что ты сделала тогда?

— Аборт.

Мысли о Люси Клегг воскресили воспоминания и об этом неприятном событии. Нина с удивлением обнаружила, что прекрасно помнит буквально каждый болтик на металлических каркасах мебели в кабинете, где недоброжелательный врач задавал ей вопросы, улицу на окраине Лондона, которую она раз двадцать прошла взад-вперед, прежде чем решилась наконец войти в клинику, страх, одиночество и злость, смешанные с горячим желанием иметь ребенка и тем более мучительным, поскольку это желание пришлось все-таки подавить, убить. Когда все закончилось, Нина чувствовала себя убитой, какой-то пустой внутри.

Эти несколько недель, полные страха, были единственными в жизни Нины, когда в ней зародилась новая жизнь. Когда Гордон Рэнсом восхищался ее упругим и плоским животом, Нина сказала ему не всю правду. Ведь она не сдержала обещание, которое дала себе, оказавшись опять на той же лондонской улице перед клиникой, когда все было кончено — никогда больше в своей жизни не связываться с женатыми мужчинами.

Нина подумала о Стелле Роуз, о ее полной достоинства холодности, с которой держалась она на графтонских вечеринках, старательно отворачиваясь от пошловатых шалостей мужа, о дружбе, предложенной ей Нине. Интересно, сколько еще таких Люси пришлось ей пережить за годы жизни с Джимми Роузом и знала ли о них Стелла. И потом, как это часто бывало с ней в последнее время, Нина подумала о Вики Рэнсом. Нина чуть отвернулась от Барни и стала смотреть в потолок.

— Люси тоже собирается делать аборт, — нарушил тишину Барни.

— Если она так хочет, значит, это правильно. А Джимми?

— Джимми — пустое место.

— Да, конечно.

Барни подвинулся поближе к Нине. Нина чувствовала тепло его кожи, даже в тех местах, где тела их не касались друг друга.

— Есть еще дополнительные сложности, — сказал Барни. — Это касается Дарси. Может быть, мне не следует тебе этого рассказывать, но я не могу просить тебя о помощи, ничего не объяснив тебе, ведь правда?

Нина вздохнула.

— Я не знаю. По-моему, ты считаешь меня гораздо более мудрой, чем я есть на самом деле. Я же и сама полна смятения и терзаюсь противоречиями.

— Ну пожалуйста, мне так надо поделиться с тобой.

— Тогда рассказывай.

Нина снова слушала, а Барни рассказывал, на сей раз — о визите полицейских, о напряженности, царившей теперь в Уилтон-Манор, о вымученных, совершенно неубедительных объяснениях отца. Нине очень жаль было Ханну, да и самого Дарси, потому что оба они нравились ей, хотя, пожалуй, она не могла бы поручиться, что Дарси Клегг не способен присвоить чужие деньги.

Вдруг перед глазами Нины ясно возникла картина графтонских парочек, танцующих по двое, какими они увидела их впервые на Хэллоуин в доме Фростов. Только улыбки их казались теперь Нине масками, за которыми были чужие, незнакомые лица, ненадежные и что-то скрывающие от нее, да и друг от друга — от всего мира. И она увидела среди них себя, сначала с Гордоном, а потом, как будто по мановению палочки невидимого танцмейстера, меняющей партнера на Барни. И пары вокруг тоже менялись партнерами и продолжали танцевать, по-прежнему пряча свои настоящие лица за улыбающимися масками.

— Ты спишь? — прошептал Барни.

Нина лежала очень тихо, но ей слышно было каждое слово Барни. Он не спросил мнения Нины, ему даже на секунду не пришло в голову, что Дарси может быть виновен в том, в чем его обвиняют. И этим он нравился Нине еще больше. Она подумала о том, что все домашние, конечно же, поддерживают Дарси.

— Нет, я не сплю, — сказала Нина, поворачивая голову к Барни. — Бедный Дарси. Мне так жаль его.

Нина поцеловала Барни и обняла его. Сейчас она, как никогда, чувствовала, что их разделяют годы.

— Понимаешь, что это значит? — продолжал Барни. — Люси хочет рассказать отцу о том, что с ней произошло. Надеется, что он ей чем-то поможет. Ведь он всегда помогал всем нам, как только возни кали проблемы. Но она ни в коем случае не должна говорить ему этого сейчас. Его нельзя тревожить еще и этим.

— Думаю, ты прав, — поддержала его Нина.

— Но дело в том, что Люси сейчас в таком состоянии, что на нее нельзя положиться. Ей так нужен кто-нибудь, кто знал бы, что делать, чтобы помочь сестренке пройти через это все. Вот я и решил попросить тебя… Это не слишком большая наглость с моей стороны?

— Нет, конечно же, нет. Я могу дать Люси телефон моего гинеколога. Это на Харди-стрит. Хотя есть множество других больниц и клиник, куда Люси может обратиться. Но я уверена, что мистер Уолш поймет состояние Люси, скажет, что и как нужно сделать. Думаю, что он сможет устроить все так, что Люси проведет в клинике всего пару дней.

— Сколько это будет стоить?

На Нину опять нахлынули воспоминания о лондонской клинике, врачах за металлическими столами на металлических креслах и собственное одиночество и отчаяние. Она не знала, стоит ли вмешиваться в жизнь Люси Клегг, но раз уж она зашла так далеко, она должна идти дальше.

— Можешь сказать Люси, — стараясь, чтобы голос ее звучал как можно заботливее, произнесла Нина, — что и с этим я тоже ей помогу. Когда-нибудь она рассчитается со мной.

Барни коснулся кончиками пальцев щеки Нины, затем — ее губ. В глазах его Нина прочла облегчение. Нине приятно было помочь Барни и Люси, но еще она делала это ради Стеллы. Если Стеллу удастся хотя бы временно уберечь от этого всего, будет уже хорошо.

— И если Люси негде остановиться в Лондоне — до и после аборта, — мы всегда можем попросить Патрика приютить ее.

— Спасибо тебе, — благодарно прошептал Барни.

— Не за что, — пробормотала Нина. Ответом был горячий поцелуй Барни, и Нина почувствовала, как в ней вновь просыпается желание.

Шел дождь. Тяжелые струи дождя лились с неба, разбиваясь о воздух и превращаясь в тонкие ледяные нити, падающие на тротуар. Ханна и Майкл, промокшие до нитки, с прилипшей к телу одеждой, бежали рука об руку. Они бежали до тех пор, пока Ханна не почувствовала, что задыхается и не начала спотыкаться — каблуки ее были стоптаны.

— Я не могу больше бежать!

— Уже недалеко, — успокоил ее Майкл, пытаясь перекричать дождь.

На улицах было полно такси, но ни одному из них даже не пришло в голову воспользоваться машиной. Майкл так и тащил Ханну за собой через текущие под ноги ручьи дождевой воды, пока, завернув за угол, они не увидели наконец свой отель. Портье немедленно выбежал им навстречу с бесполезным уже зонтом, они проскочили сквозь вращающиеся двери в зеркальный вестибюль отеля.

— Спасены, — объявил Майкл. Он был сильно возбужден их пробежкой под разверзшимися небесами. Он взял мокрую руку Ханны и повел ее к лифту. Они поехали вверх в сопровождении множества своих отражений в зеркальных стенах лифта. Идя по коридору к номеру, они оставляли за собой мокрые следы.

— Дай мне вытереть тебя, — сказал Майкл, выходя из ванной с целым ворохом полотенец в руках. Расстегнув одежду Ханны, Майкл медленно раздел ее и, опустившись на колени, стал снимать с нее туфли. Он накинул на Ханну полотенце и стал нежно промокать ее лицо, глядя, как черная тушь для ресниц стекает по ее щекам. Дождь барабанил за окном, отделяя их от всего белого света в этом гостиничном номере с его потертой мебелью и пустыми шкафами. Майкл подумал о том, что все это очень волнующе, возбуждающе и одновременно грустно, но, когда он попробовал справиться либо с грустью, либо с возбуждением, в результате от него ускользнуло и то, и другое. Теперь ему неловко было стоять в мокрой одежде перед обнаженной, завернутой в полотенце Ханной.

— Мне холодно, — сказала Ханна.

— Прими горячую ванну и забирайся в постель, — посоветовал Майкл. — Я закажу нам чаю.

Было пять часов. Они уже провели вместе одну ночь перед серым глазом телевизора, стоящего в ногах кровати. Майкл так неистово пытался слиться с Ханной, что его настойчивость заставила ее наконец спросить, полушутя:

— Что вы пытаетесь доказать, мистер Уикхем? Это не соревнование!

— Я просто хочу тебя, — ответил Майкл, — и ничего не могу с собой поделать. А ты разве хочешь, что бы все было по-другому?

Но дело было в том, что, сколько не сжимал Майкл в своих объятиях это роскошное тело, он все равно не мог слиться с Ханной воедино, и эта невозможность приводила его в отчаяние. Ханна по-прежнему оставалась собой, была все такой же желанной, но между ними чувствовалось какое-то пространство и отчужденность. Майкл поймал себя на том, что думает о Марсель и детях и их образы встают между ним и Ханной, и нет никакой возможности избавиться от их образов, от их лиц.

Сегодня Майкл сопровождал Ханну в салоны известных модельеров. Он сидел в стороне на неудобных креслах для посетителей, пока манекенщицы демонстрировали Ханне последние модели. Ему нравилась эта необычная, деловая сторона ее жизни, но Ханна на попытки заговорить об этом только пожимала плечами.

— Я просто выбираю то, что мне нравится, то, что будет хорошо продаваться. На самом деле, нет даже особой необходимости мотаться по всем этим салонам. Я просто все это делаю, чтобы обеспечить себе алиби на эти два дня.

Объяснение польстило Майклу, но не уменьшило дистанции между ним и Ханной. Они позавтракали в ресторане, который Майкл выбрал по «Справочнику хорошей кухни», потом, стараясь не показать друг другу своего разочарования, пошли в Национальную Галерею, побродили с туристами по залам, а затем вышли под дождь.

Пробежка под проливным дождем прибавила Майклу бодрости и энергии, и отчужденность между ним и Ханной как будто бы смыло этим ливнем. Когда она вышла к нему после горячей ванной, вся розовая и сияющая, Майкла охватило желание уже без вчерашней примеси меланхолии. Официант в белом халате принес чайный поднос с серебряным чайником и тонким китайским фарфором, но, как только он вышел, стало ясно, что чай так и остынет на столике, возле кровати. Майкл встал на колени рядом с лежащей на кровати Ханной и припал к ее полуоткрытым губам.

Этой ночью Майкл чувствовал себя так же, как в первый раз в магазине у Ханны — очистившимся, опустошенным, готовым к обновлению.

Затем, посмотрев на Ханну, откинувшуюся на подушки, Майкл с изумлением увидел, что она плачет.

— Что такое? Ханна? Что я такого сделал?

Сначала Ханна ничего не отвечала, только трясла головой, и из ее закрытых глаз катились крупные слезы.

— Ты должна сказать мне, — настаивал Майкл. — Ведь если я не знаю, о чем идет речь, как могу я что-то исправить? — Но он был, казалось, бессилен убедить Ханну, и это слегка раздражало.

— Все в порядке, — повторяла Ханна. — Это не имеет к тебе никакого отношения. Нет, действительно. Просто я почувствовала себя вдруг такой одинокой.

— Одинокой? В тот момент, когда я рядом с тобой? — Майкл улыбнулся, прижавшись губами к щеке Ханны, пытаясь утешить ее. Но к нему тут же вернулось ощущение той дистанции, которая их разделяла, к тому же было ясно, что и Ханна чувствует то же самое. Глядя на волосы Ханны, Майкл заметил, что корни были намного темнее самих прядей цвета меда. Неожиданно открывшаяся уязвимость Ханны действовала на него угнетающе.

Ханна поплакала еще несколько минут, прижавшись мокрой щекой к его плечу. Затем она подняла голову и потянулась за бумажными носовыми платками, лежащими на тумбочке.

— Извини, — сказала она.

— Не говори глупостей. Но мне, конечно же, не нравится, когда ты плачешь.

Это была правдой. Майклу нравилась мужественная, жизнерадостная Ханна, своеобразный антипод его собственной трусости и малодушию, ему нравилось то эротическое чудо, которое он открыл для себя под сводами восточного шатра в «Ля Кутюр». Но его нисколько не волновала та слезливая, тяжело вздыхающая женщина, которая лежала сейчас рядом с ним.

— Я беспокоюсь о Дарси. Боюсь того, что случится дальше. А от него ведь все равно ничего не добьешься, кроме заверений в том, что все скоро наладится.

— Ну конечно, ты беспокоишься, — Майкл погладил Ханну по волосам.

— А еще я боюсь, что не смогу справиться с тем, что последует дальше. Арест, судебный процесс. Я не знаю, что еще. Я должна пережить все это рядом с Дарси плечом к плечу, но я боюсь, что у меня не хватит сил.

На глаза Ханны опять навернулись слезы, которые она стала промокать бумажной салфеткой.

— Я абсолютно уверен, что ты справишься со всем, — убежденно сказал Майкл. — Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы ни секунды в этом не сомневаться.

— Ты так думаешь?

— Я знаю.

Ханна потянула носом.

— Наверное, мне просто требовалось хорошенько поплакать. — Ханна вымученно улыбнулась. — Теперь мне легче. Глупо, правда? А еще собралась поддерживать Дарси.

— Ты жалеешь, что поехала со мной сюда?

— Нет, — подумав, сказала Ханна. — Не жалею. — Она придвинулась поближе к Майклу и обняла его одной рукой.

— Что будем делать сегодня вечером? — спросил Майкл.

— Ничего. Лежать вот так и смотреть телевизор. А потом закажем чего-нибудь в номер.

Майкл дотянулся до переключателя и начал щелкать кнопками, подыскивая подходящий канал.

Они лежали среди подушек и одеял и смотрели конец «Новостей Четвертого канала». У Майкла было такое чувство, словно хрупкая оболочка их близости пережила шторм и ее выбросило, намокшую и потрепанную, но все еще целую, в более спокойные воды.

Майкл привез с собою в Графтон чувство своеобразного обновления. Ханна уехала утренним поездом, а Майкл один ехал на машине. Майкл чувствовал, что это недолгое и не очень удачное время, проведенное вместе, все же оставило после себя ощущение счастья, которое скрасило унылую обратную дорогу. Майкл включил радио и начал что-то бодро насвистывать. Он чувствовал сейчас любовь ко всему белому свету, был великодушен и терпим ко всем его недостаткам и преисполнен самых нежных чувств к жене и детям.

Подъезжая к дому, Майкл как будто в первый раз увидел свой сад, аккуратно обработанное вишневое дерево, вокруг которого был аккуратный, ровный круг, засыпанный гравием, куст пиона, ветки которого гнулись под тяжелыми багровыми бутонами, машину Марсель, стоящую у двери гаража. Майкл думал, что в это время дня Марсель будет в школе. Вылезая из машины, Майкл все еще насвистывал. Он отпер дверь и вошел. В доме было тихо, но из кухни доносился приятный запах еды.

Майкл прошел в кухню. Марсель была там. Она стояла возле одного из рабочих столиков в окружении обычного набора кухонной утвари. Когда Марсель взглянула на мужа, лицо ее напоминало застывшую ледяную маску.

— Как конференция? — спросила она.

Майкл на секунду заколебался, пытаясь понять, к чему клонит Марсель, затем ответил:

— Хорошо. Как любая другая конференция. Что-то интересно, что-то нет. А ты почему не в школе?

— А твой доклад хорошо принят?

— Да, очень хорошо.

Майкл взял с подноса кучу писем, которые пришли ему за это время и пробежал их глазами, не очень-то вникая в смысл. В воздухе витало напряжение, оно ощущалось, как некий удушливый ядовитый запах, так не похожий на аромат готовящейся пищи.

— Что ты готовишь? — спросил Майкл.

Марсель не ответила. Майкл внимательно посмотрел на жену. Она сыпала в миску муку. Легкое белое облачко висело в воздухе.

— Я не знаю, — прошептала Марсель. — Разве не забавно? Понятия не имею о том, что делаю.

Голова Марсель упала на грудь, рот искривился, и она разразилась рыданиями. Остолбенев от неожиданности, Майкл пристально посмотрел на жену.

— Ты не был на конференции, — выдавила наконец Марсель.

Майкл представил себе поток обвинений, упреков и лжи, которые последуют, если он попытается отрицать.

— Да, не был, — согласился он.

— Где же ты был?

— В Лондоне.

— Почему же ты солгал мне? — Обвиняющее выражение покинуло лицо Марсель. Теперь оно выражало лишь жгучую боль. Майкл вжал голову в плечи, как бы желая спрятаться от этого всего.

— Просто не хотел сделать тебе больно, — ответил он на вопрос жены.

— И с кем же ты был?

— Марсель, неужели тебе обязательно это знать? Какое это имеет значение? — Майкл сделал несколько шагов к жене и попытался взять Марсель за руку.

Марсель склонила голову набок, как бы внимательно обдумывая полученную информацию.

— Думаю, что нет, — сказала она наконец. — Думаю, это не так и важно по сравнению с тем, что между нами все кончено. — Марсель взмахнула руками, и над миской вновь поднялось белое мучное облако. — Вот так и заканчиваются браки, не правда ли? Я думаю об этом с тех пор, как в среду встретила Каролину Кин, и она стала щебетать, как они с Дэвидом благодарны тебе, как это было великодушно с твоей стороны разрешить ему поехать вместо тебя на конференцию и прочитать доклад. Вот так все и кончается, — думала я все эти дни. Даже для нас. Кончается — и все.

Майкл пытался вспомнить то время, когда они с Марсель были счастливы в этом самом доме. Он хорошо помнил, что такое время было, но не мог сейчас припомнить даже приблизительную дату, хотя бы год, когда это перестало быть правдой. Может, когда дети были поменьше? Или вообще до их рождения? Видимо, та нежность, которую испытывал Майкл, возвращаясь из Лондона, была не более чем сентиментальностью, усиленной чувством вины.

— Ну что ж, раз ты так считаешь… — безо всякого выражения произнес Майкл.

— Я звонила в Уилтон, — продолжала Марсель. — Кэтти сказала мне, что Ханна на пару дней уехала в Лондон.

Каролина Кин, думал Майкл. Господи, Боже, ведь они с Марсель не встречались, пожалуй, не меньше года. И надо же им было наткнуться друг на друга именно в этот самый день! Майкл тут же удивился этим мыслям. Да ведь так всегда и случается, разве нет? Так и выводят на чистую воду неверных жен и мужей.

— Все это не имеет прямого отношения к Ханне, — сказал он. — Это прежде всего касается тебя и меня, Марсель, разве ты не понимаешь? Ханна — лишь следствие изменений в наших отношениях.

Марсель опять заплакала. Это были вовсе не те театральные слезы, которые хотелось промокнуть платочком, как это делала Ханна.

— И что же ты хочешь сделать теперь? — спросил Майкл.

— Я хочу, чтобы ты ушел. Нечего являться сюда, помахивая дипломатом и довольно улыбаясь в ожидании, что тебя здесь накормят, погладят, словом, подзаправят горючим для следующего приключения. Ты потерял меня, детей, дом. Ты ведь и так уже наполовину ушел, так почему бы не уйти совсем? Попробуй теперь пожить без нас. Может, так тебе понравится больше. Наверное, Ханна сумеет сделать для тебя больше, чем я. Если только посчитает нужным. Если прикинет и поймет, что это не будет стоить особых хлопот, что для этого не надо будет ломать хоть один свой цепкий красный ноготок.

— Ты злишься, Марсель. Но не надо злиться на Ханну. Что бы ты ни думала о ней в эту минуту, у Ханны достаточно сейчас своих сложностей, и ей тоже приходится нелегко.

— Да, ты прав. Я действительно злюсь.

В уголках рта Марсель показались пузырьки слюны. Она облизала губы и провела рукой по нерасчесанным волосам, не обращая внимания на то, что пальцы были в муке. Майкл поймал себя на том, что боится ее.

— Я так зла, что готова убить тебя. Мне хочется сделать тебе больно. Я хочу, чтобы… — голос Марсель сорвался, руки сжались в кулаки, она смотрела на побелевшие костяшки пальцев, будто бы не веря, что это ее руки, — чтобы ты побыл хоть раз в моей шкуре и почувствовал себя так же, как я сейчас.

Марсель резко повернулась к мужу спиной, подошла к окну, и плечи ее вновь затряслись от плача.

— Мне очень жаль, что я привел тебя в такое состояние. Если можешь, прости меня за то, что я сделал, — беспомощно сказал Майкл.

Марсель резко обернулась к нему.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — пронзительно закричала она. — Убирайся!

— А что ты сказала детям? Как они отреагируют на то, что их отца вдруг не станет с ними?

— А почему ты не подумал об этом? — Марсель подскочила к Майклу и залепила ему хорошую пощечину, вновь подняв в воздухе мучное облако. Майклу пришлось защищаться, чтобы удержать Марсель от новых ударов.

— Прекрати, мать твою, — закричал он.

В этот момент раздался звонок в дверь.

— Это дети! Дженис забирает их по пятницам. — Марсель, тяжело дыша, отступила от мужа. Она вытерла рот тыльной стороной руки и убрала со лба непослушную прядь волос.

Майкл медленно направился к входной двери. Через непрозрачное стекло он мог различить темные головки детей и возвышавшийся за ними силуэт Дженис.

— Привет, — крикнула она через дверь. — У вас там все в порядке?

Майкл открыл дверь и впустил Джонатана и Дейзи. Дети казались бледными.

— Да, спасибо, Дженис. Желаю приятно провести выходные.

Он запер дверь.

— Привет, ребята! Ну, как дела сегодня?

Голос Майкла был таким же фальшивым, как красный нос клоуна в цирке.

— Где мама? — серьезно спросил Джонатан.

В кухне мальчик и девочка остановились по обе стороны Марсель. Дрожащими руками она обняла их за плечи.

— Папа хочет что-то сказать вам, — объявила она.

— Марсель, — предостерегающе произнес Майкл. — Не надо при детях.

— А почему? Почему нет? Теперь тебе стыдно? А тебе не кажется, что дети имеют полное право знать, что вытворяет их отец.

Дети переводили округлившиеся глаза с матери на отца и обратно.

— Все о'кэй, — сказал Джонатан, борясь с желанием заплакать.

— Ну почему всегда вот так, — не выдержав, разразилась слезами Дейзи.

Джонатан не выдал своих чувств, но голос девочки звучал обвиняюще.

«Интересно, они всегда так реагировали на наши ссоры?» — подумал Майкл. Он и не предполагал, что их с Марсель несогласие таким образом отражается на детях, так глубоко затрагивает их. Сейчас его мучило ощущение собственного бессилия, полной невозможности хоть как-то утешить Джонатана и Дейзи.

— Подойдите сюда, — попросил он, раскрывая руки для объятий. Но дети остались стоять рядом с матерью. Майкл ненавидел сейчас Марсель, которая искусственно проводила черту между ним и его детьми, но он тут же вспомнил, что вполне заслуживает упрека в том, что черту эту провел, и уже давно, он сам. Тем не менее, было такое ощущение, что Джонатан и Дейзи всегда принадлежали прежде всего Марсель, и уж только потом — ему. И такой порядок завела в доме Марсель.

Майкл опустил руки. Он заговорил быстро, чтобы как можно скорее покончить со всем этим:

— Ваша мама очень зла на меня, и она имеет на это право. Я сказал ей неправду про то, где был эти два дня. Но это — не единственная наша проблема. Мы давно уже не счастливы друг с другом. Уверен, что и вы уже не первый день об этом догадываетесь.

— И что же теперь будет? — сквозь плотно сжатые губы спросил Джонатан.

— Думаю, мне придется уйти. И какое-то время пожить в другом месте.

Джонатан быстро-быстро закивал головой, как будто давая понять, что он вполне доволен, для него главное было узнать факты.

— Папа, я люблю тебя, — пронзительно закричала Дейзи.

Девочка подбежала к отцу и, рыдая, обхватила его за пояс. Поверх ее головы Майкл ненавидящим взглядом смотрел на жену. «Да, действительно, вот так вот все и кончается», — думал он.

Смотри! Видишь, что ты наделала? — сказал Майкл.

— Я не делала этого. Это сделал ты, — выплюнула она ему в лицо.

Майкл встал перед девочкой на колени, чтобы видеть ее лицо.

— Я тоже люблю тебя. И всегда буду любить. И мы всегда будет твоими родителями, что бы ни случилось.

Дейзи начала истошно вопить.

— Нет! Не-е-ет! Я этого не вынесу, я так не могу!

Майкл вновь поднялся на ноги. Стараясь не сорваться, он подвел дочурку к матери, вышел из кухни и поднялся наверх, пристально разглядывая по дороге дыры в обоях и лупящуюся краску перил — почетные шрамы семейной жизни. Он упаковал еще один чемодан, кроме того, с которым ездил в Лондон, и вновь спустился вниз. В доме снова было тихо. Майкл не представлял себе, как следует прощаться в таких случаях, поэтому он не стал ничего говорить. Просто тихонько закрыл за собой входную дверь.

17

Зазвонил звонок у входной двери. Казалось, это не прекратится никогда, как будто звонивший вообще не собирался отрывать палец от кнопки.

Дарси давно уже проснулся и неподвижно лежал рядом с Ханной в лучах неяркого утреннего света. Звук оглушительно отзывался в его голове. А ведь не было слышно, чтобы подъехала какая-нибудь машина.

Ханна, разбуженная звонком, подняла голову и пробормотала:

— Ну, что такое?

Дарси встал и надел поверх пижамы халат.

— Пойду посмотрю, — сказал он.

На лестнице он встретил горничную, тоже зевающую и в халате.

— Я уже иду, — сказал ей Дарси. Звонок замолчал, но, вместо него, в дверь стали барабанить. Дверь сотрясалась от ударов. Дарси слышал, как наверху, очевидно, испуганные громоподобными звуками, просыпаются дети.

Дарси заторопился по ступенькам, неловко ступая в своих шлепанцах.

Открывая дверь, он уже знал, кого сейчас увидит.

На этот раз их было пятеро. Не те, что приходили раньше, но все они мало чем друг от друга отличались. Эти люди тоже были в костюмах и галстуках и, стоя перед ними в халате и ночной пижаме, Дарси чувствовал себя абсолютно беззащитным и словно бы раздетым.

— Почему вас так много? — спросил он. Было половина седьмого утра.

— Дарси Клегг? — спросил один из полицейских.

— Вы прекрасно знаете, кто я такой. Да, я — Дарси Клегг.

— Я — уголовный инспектор Хелли, из отдела по борьбе с мошенничеством в особо крупных размерах.

Остальные четверо окружили Дарси со всех сторон, как будто боялись, что, несмотря на больное сердце и их численное превосходство, он прорвет их цепь и кинется бежать по собственному газону, а затем перепрыгнет через забор и скроется в полях.

— У меня есть ордер на ваш арест, — продолжал инспектор.

Он зачитал обвинения и напомнил Дарси о его правах. Дарси казалось, что все это происходит как бы не с ним, а скорее напоминает сцену из низкопробного полицейского телесериала. В последнее время в моменты, когда Дарси решался трезво взглянуть на ситуацию, он представлял себе, что полицейские явятся за ним именно так, и приходил в ужас от этой мысли, тем не менее сейчас, когда это действительно произошло, все казалось таким малозначительным, почти комичным. Дарси, наверное, даже рассмеялся бы, если бы в этот момент не обернулся и не увидел перекошенные лица домашних, столпившихся на лестнице. Фредди и Лаура выглядывали, как сквозь прутья клетки из-за дубовых перил. За ними стояла Кэтти в коротком халатике, из-под которого видны были босые загорелые ноги. Люси зачем-то уехала на несколько дней в Лондон, вспомнил Дарси. Он знал, что полицейские тоже смотрят на его дочь. Дарси еще раз осознал, насколько она красива, и горло его сжал спазм стыда и отчаяния при мысли о том, что это из-за него Кэтти подвергается сейчас этому унизительному осмотру. Рядом с Кэтти стоял Барни. Юноша потирал ладонью подбородок и, казалось, был все еще не в силах поверить в то, что происходило сейчас на его глазах.

На Ханне был шелковый халат поверх такой же рубашки. На нее полицейские тоже смотрели довольно пристально, и Дарси знал, что позже они будут вспоминать всю эту сцену и смеяться над ними. Руки его непроизвольно сжались в кулаки, и Дарси стал прикидывать в уме, что произойдет, если он смажет одному из своих конвоиров по физиономии — наденут ли на него наручники или просто прикажут держать руки за спиной. Вновь захотелось смеяться, но тут же подпрыгнуло в груди и отозвалось болью сердце, напоминая о том, что Дарси был стар и виновен почти во всем, в чем его обвиняли.

Ханна схватила мужа за руку:

— Что им надо? — спросила она, одной рукой поддерживая непокорную копну волос. При этом задрался рукав ее халата, и Дарси стали видны крошечные морщинки, появившиеся в последнее время около локтя Ханны. Это напоминание о том, что Ханна тоже не молодеет с каждым годом, заставило Дарси вспомнить, что он любил жену, любил всю эту жизнь в этом доме, пытаясь сохранить которую, он и рискует теперь потерять все. Ведь только это он и пытался сделать. В мозгу Дарси вновь включились защитные механизмы. Ощущение, что все это происходит как бы не с ним, постепенно улетучилось.

— Мы вынуждены просить вас последовать за нами, — сказал Хелли.

Дарси так хотелось сейчас положить голову на плечо жены. Он чувствовал себя таким усталым, что едва удержался от того, чтобы не закрыть глаза.

— Они пришли арестовать меня, — просто сказал он.

Мэнди пыталась увести Лауру и Фредди. Лаура начала жалобно скулить.

Ханна кинулась к полицейскому. Она выглядела так, как будто готова была сцепиться с ним в рукопашную.

— Вы не можете, — кричала она. — Вы не имеет права врываться вот так в дом к ни в чем не повинному человеку и хватать его на глазах у жены и детей!

— Не надо, Ханна, — сказал Дарси. — Все в порядке. Беспокоиться не о чем. — Сколько раз Дарси повторял Ханне эти слова! Но сейчас недоверие на лице жены заставляло их звучать особенно бессмысленно. — Я полагаю, вы позволите мне сначала одеться? — спросил Дарси у полицейского.

Рядом с ним стояли теперь Барни и Кэтти.

— Они действительно могут это сделать? — спросил Барни.

— О, да, еще как можем, — с издевательской улыбкой ответил один из полицейских примерно того же возраста, что и Барни. — И даже с вашим папенькой!

Два полицейских поднялись с Дарси наверх. Они позволили ему надеть костюм, но не дали времени побриться. Когда они спустились вниз, все заметили, как похудел Дарси за последние дни — костюм буквально висел на нем.

— Когда вы отпустите его? — не унималась Ханна.

— Я не могу вам сказать, — ответил инспектор. — Обвинения весьма и весьма серьезные, а сумма залога зависит от многих факторов.

— Это продлится недолго, — успокаивал жену Дарси. — Возможно, всего несколько часов. — Позвони Макинтайру, скажи ему, что произошло. Пусть приезжает как можно быстрее.

Дарси вывели наружу. Двое полицейских шли по обе его стороны. Они уселись в одну из машин. Ханна, Барни и Кэтти вышли проводить Дарси, но тот даже не обернулся, когда машины тронулись.

— О, Боже, никак не могу в это поверить, — бормотал Барни. — Почему он не сказал нам, что его могут арестовать? Что же он сделал в конце концов?

Ханна обернулась к пасынку, глаза ее горели, вид был не менее свирепым, чем когда она накинулась на полицейского.

— Он ничего не сделал, — палец с огненно-красным ногтем уперся в грудь Барни, как будто Ханна хотела проткнуть его насквозь. — Ничего! Запомни это на случай, если кто-нибудь тебя спросит.

И Ханна бросилась в дом.

Новости распространились довольно быстро. Уже к вечеру того же дня все приятели Клеггов, а с их легкой руки, и половина белого света знали об аресте Дарси. Ханна угрюмо отвечала на телефонные звонки. Журналистам и репортерам на их провокационные, а то и просто оскорбительные вопросы Ханна отвечала резким отказом давать какую-либо информацию. Друзьям же, которые звонили либо посочувствовать, либо, будучи в полном шоке, узнать, правда ли то, что они услышали, она говорила что-то вроде:

— Это связано с использованием не по назначению каких-то там фондов, но Дарси ни в чем не виноват. С ним его адвокат, он уверен, что через несколько часов Дарси выпустят. Я скажу Дарси, что вы звонили. Да, да, конечно же, со мной все в порядке. Просто очень беспокоюсь о Дарси.

Как только Ханна опускала трубку после очередного разговора, телефон тут же звонил опять.

Барни и Кэтти позвонили Люси в Спитафилд, где она остановилась в доме Патрика.

— Мне надо приехать домой? — спросила Люси, выслушав новости.

— Думаю, не обязательно, — ответила Кэтти. — Как ты себя чувствуешь?

— Беспокоюсь об отце.

— Это понятно. Я имею в виду твое здоровье.

После минутной паузы Люси ответила:

— Очень странно себя чувствую. Грустной и какой-то… маленькой. Но приятно стать опять собой. Просто собой, чтобы не надо было бояться ответственности за кого-то еще. Как будто я могу справиться с чем угодно, лишь бы это касалось только меня и больше никого.

— Хорошо. Ведь это хорошо, правда? Оставайся пока там. Так, наверное, будет лучше. Если здесь случится что-нибудь еще, я немедленно дам тебе знать. Тут все кругом кишит репортерами, которые так и норовят прорваться внутрь.

Люси положила трубку и уселась, скрестив ноги, обтянутые легенсами, на антикварный диван Патрика. Она откинула челку со лба, тряхнула белыми хвостиками, в которые были собраны ее волосы.

— Мой отец арестован по обвинению в мошенничестве, — сказала девушка в ответ на вопросительный взгляд Патрика. — Сегодня вечером в дом явилась полиция.

Патрик слышал о Дарси Клегге от Нины.

— Бедная Люси, — сочувственно произнес он.

— Бедный папа! Не надо особенно сочувствовать мне, а то я сейчас разревусь.

Патрик ласково похлопал девушку по плечу.

— Хорошо. Больше ни слова сочувствия.

Люси подняла голову и взглянула на Патрика.

— Почему вы с Ниной так добры ко мне? — спросила она. — Ведь вы же даже не знаете меня.

Патрик пожал плечами.

— У Нины свои причины, за нее я не отвечаю. Что же касается меня, то ты же видишь, у меня здесь куча свободного места.

Люси ужасно нравился великолепно отделанный просторный дом Патрика. Хотя она была здесь чужой, чувствовала себя слабой и отчаявшейся, Люси очень быстро освоилась в доме, после того как Патрик привез ее сюда из клиники вчера утром. Комнаты были полупустыми, особенно по сравнению с ее домом в Уилтон-Маноре, и это действовало утешающе. Шторы и покрывала, сделанные из какого-то незнакомого Люси тяжелого темного материала, из-за штопки казались чуть ли не сотканными заново, но от этого ничуть не проигрывали, пожалуй, даже наоборот, не то что занавески и чехлы для мебели в гостиной Ханны.

Люси, на удивление, хорошо спала, ей даже не потребовалось принимать для этого таблетки, которые ей дали в клинике. Огромная дубовая кровать и крахмальные белые простыни действовали лучше любых таблеток.

— Тебе скучно в пустом доме, правда?

— Уж слишком он пустой.

— Тебе одиноко.

Патрик нахмурился. Ему нравилась эта девушка с ее раскованными и непосредственными манерами. Он догадывался, что, несмотря на внешнюю хрупкость, Люси была довольно мужественной.

Еще ни разу Патрик не видел слез на ее лице. Это, конечно, не означало, что Люси хладнокровно прошла через выпавшие на ее долю испытания.

Люси потянулась к руке Патрика и переплела его пальцы со своими.

— Мне было очень одиноко в клинике. Все были очень добры ко мне. Пусть Нина не думает, что что-то было не так, но все равно, то, что случилось, — на моей совести. Никто не мог помочь мне, надо было пережить весь этот ужас самой. Я чувствовала себя так, как будто я одна на всем белом свете. Нет ребенка, нет больше ничего. Может быть, так даже лучше для меня. Я ведь никогда раньше не бывала одна. Мы с Кэтти близнецы, и всю жизнь вместе. Но там мне даже не хотелось, чтобы сестра была рядом.

Очень тихо, почти что себе под нос, Люси добавила:

— Наверное, это было правильно. За все отвечаю я сама. Некого осуждать, некого обвинять. Но ведь теперь, когда я здесь, тебе не так одиноко, правда?

— Да, спасибо тебе.

Патрик так и сидел на диване рядом с Люси, не пытаясь убрать руку, хотя все это казалось ему несколько странным. Он нечасто сидел с кем-либо вот так — рука об руку.

Поняв, что Люси не хочет больше говорить об аборте, Патрик попросил:

— Расскажи мне о своем отце.

Люси низко опустила голову, так что волосы закрыли ее лицо.

— Всю жизнь отец казался нам с Кэтти огромным и сильным. Когда мы были маленькими, мы считали, что наш папа — до неба и может сделать абсолютно все на свете. Например, летать. Или остановить дождь. Он не так часто бывал дома, но когда он находился рядом, из него все сыпалось, как из рога изобилия — веселье, деньги, уверенность в себе, гостеприимство. Он никогда, в отличие от матери, не говорил нам «нет» или «нельзя».

Увидев выражение лица Патрика, Люси захихикала.

— Да, я знаю, о чем ты думаешь. Испорченные дети, правда? Папа и сам часто повторял это.

Улыбка сошла с ее лица.

— О, Боже, почему я говорю об отце в прошедшем времени. Когда папа заболел, я впервые… впервые поняла, что он на самом деле не вечен. И вот теперь это все… Я чувствую что-то вроде вины, как будто это я должна была присматривать за отцом и не справилась.

Патрик неожиданно почувствовал что-то вроде зависти к Дарси Клеггу, сидящему в тюрьме.

— Думаю, отцу понравились бы твои слова, если бы он мог их сейчас слышать.

Люси кивнула.

— Да. Я попытаюсь рассказать ему все это, когда мы оба вернемся домой.

Джимми Роуз позвонил в Уилтон сразу же, как только узнал об аресте Дарси. Ханна уже поднялась наверх с Лаурой, и трубку взяла Кэтти.

— Люси? Это ты? — спросил Джимми.

— Кто говорит? — холодно спросила Кэтти.

— Ну же, не надо так. Я все время думаю о тебе, беспокоюсь. Ты уже решила, что ты будешь делать?

— Люси нет дома. Она уехала в Лондон.

На другом конце провода наступила тишина. Кэтти позволила себе злорадно улыбнуться.

Когда Джимми вновь заговорил, в голосе его звучало негодование.

— Почему ты не сказала мне, что это ты?

— Ты не дал мне такой возможности.

— Ну, хорошо, как Люси?

— Почему тебя это интересует?

— Господи Иисусе, а почему нет? Ты думаешь, мне на нее наплевать?

Кэтти вздохнула.

— С ней все в порядке. Она остановилась у друзей.

— А она…

— Да, да! Она уже все сделала! Решила все сама, потому что ей так хотелось. Теперь ты доволен?

— Конечно же, нет, — Джимми обернулся, чтобы взглянуть за спинку кресла, на котором он сидел. Он увидел, что Стелла вошла в комнату, держа под мышкой кипу тетрадей. Она вернулась сегодня гораздо раньше, чем предполагал Джимми. Избавившись от своей ноши, Стелла вышла из комнаты, не проронив ни слова. Джимми заговорил другим тоном.

— Я вообще-то хотел поговорить с Ханной. Не будешь ли ты так добра передать ей, что если что-нибудь понадобится, ей достаточно позвонить мне.

— Уверена, что она будет очень благодарна.

«Злобная маленькая сучка, — подумал Джимми. — Обе они злобные маленькие сучки».

— Но я не думаю, что сейчас нам что-нибудь нужно, — продолжала Кэтти. — Только что звонил папин адвокат. Его отпустили под залог, и сейчас они едут домой.

— Потрясающие новости. А кто же внес за него залог?

— Мой дядя и Эндрю Фрост.

Джимми был шокирован.

— Могли бы обратиться и ко мне! Почему Дарси ничего не сказал мне?

— Я не знаю. Думаю, потому что попросил Эндрю.

— Ну что ж, если ему что-нибудь потребуется, передай ему, чтобы звонил.

Джимми повесил трубку. Выглянув в сад, он увидел, что кусты бьются под неестественно сильным для этого времени года порывом ветра, а по стеклу стучат уже первые капли дождя. Джимми злился и на Кэтти, и на Дарси. Вид собственной довольно обшарпанной гостиной, запущенного сада, стоящих за забором довольно неприглядных домов, которыми была застроена эта не слишком фешенебельная часть Графтона, только подливали масла в огонь. Джимми сел, сжав кулаки и положив их между колен, и так он сидел, пока не вошла Стелла. Она расположилась в другом конце комнаты с книгой в руках.

Взглянув на жену, Джимми подумал, что она как будто нарочно напускает на себя такой высокомерный вид, чтобы позлить его.

В голове Джимми начинал уже потихоньку складываться сценарий их очередной ссоры, которую он немедленно начал словами:

— И почему ты такая сука?

Стелла подняла голову. Лицо ее было холодным, губы напряглись, как будто она почувствовала какой-то неприятный запах.

— Если я и сука, то только потому, что ты сделал меня такой.

Ее холодный, презрительный голос напомнил Джимми голос Кэтти Клегг. То, что Дарси не попросил его о помощи, казалось теперь преднамеренным оскорблением. Неужели эта идиотка Люси все-таки рассказала ему обо всем? Даже сейчас в нем шевельнулось желание быть с Люси, иметь ребенка, тоска по всему, что могло бы случиться, но никогда уже не случится. Негодование его обратилось опять на Стеллу. Джимми готов был стереть жену в порошок.

— Это не имеет ко мне никакого отношения. Кроме такой несчастливой случайности, что должен жить с тобой. Ну почему именно меня угораздило жениться на бесчувственной, фригидной доске.

Стелла закрыла книгу и уронила ее на пол. Она встала и направилась к мужу. Стелла широко размахнулась и ударила Джимми по лицу. Голова его откинулась назад, струйка слюны вытекла из уголка рта.

— Не смей называть меня доской, — прошептала Стелла.

Джимми облизал губы, затем провел по ним пальцем, который стал внимательно рассматривать, видимо, ожидая обнаружить кровь.

— Я буду называть тебя так, как захочу!

Стелла отпрянула назад, но было уже поздно. Джимми больно сжал ее запястье и дернул к себе.

— Нет…

Последовало два коротких удара — кулаком по одной щеке и ладонью по другой.

— Твою мать…

Джимми отпустил жену, испытывая отвращение к ней и к себе. Секунду на щеке Стеллы было белое пятно, которое тут же стало наливаться кровью.

Стелла повернулась и очень медленно и осторожно, как будто боясь, что ноги перестанут ей повиноваться, пошла к своему креслу. По-прежнему прямо держа спину, Стелла подняла книгу и положила ее на столик. Потом она прошла через прихожую, вышла на улицу и пошла по улице, не отдавая себе отчета в том, куда направляется.

Джимми налил себе виски. Отпив из стакана, он снова подвинул к себе телефон.

— Эндрю? Это Джимми. Да, я все знаю. И сколько тебе пришлось внести? — Джимми присвистнул, услышав сумму. Все равно это попадет в газеты. По двести пятьдесят грандов каждый! Неплохой кусочек на случай, если Дарси сбежит.

Эндрю вновь заговорил, а Джимми молча кивал, оглядывая пустую гостиную.

— Не хочешь выпить сегодня попозже? Я собирался в гольф-клуб. Нет? Ну, хорошо. Тогда, может быть, в субботу.

Поговорив с Эндрю, Джимми налил себе еще порцию виски и выпил залпом.

Стелла очнулась от своей апатии и обнаружила, что идет по тропинке вдоль реки. Было начало лета, и в Графтон уже прибыли первые туристы, которые даже под дождем прогуливались вдоль живой изгороди. Это были, главным образом, пожилые пары, которым надо было как-то убить время между посещением собора и обедом в отеле. Стелла медленно прошла мимо них, отвернув голову и внимательно глядя на воду, прекрасно понимая, что два синяка, которые украшали теперь ее лицо, лучше, по возможности, никому не демонстрировать. На воде была легкая рябь.

Камень набережной и водная гладь, также как и холмы, видимые в отдалении, всегда ласкали глаз Стеллы. Ей нравилось все в городе, что несло на себе, как вот этот старинный парапет, печать времени.

Стелле нравилось думать, что все ее мелкие повседневные заботы ничего не значат по сравнению с тем, что видели эти древние сооружения. Сейчас она шла и думала, что именно такие чувства удерживали ее в Графтоне, да еще страх нарушить привычный ход жизни, променяв его неизвестно на что.

Но сейчас, бредя в толпе туристов мимо развесистых ив, Стелла думала о том, что, видимо, настало время, когда надо все-таки уезжать отсюда. Она больше не любила своего мужа, если предположить, что она вообще когда-то любила его. Дело было даже не в самом осознании этого факта, а скорее в том, что сегодняшний вечер положил конец всему — это был явный и окончательный разрыв, смерть их отношений. Ничего уже не повернуть вспять, и поздно делать хорошую мину при плохой игре.

Стелла начала строить планы. Она шла и шла по берегу реки. Графтон остался далеко позади.

Вечером, через двенадцать часов после ареста, адвокат Дарси Клегга доставил его домой. Ханна, Барни и Кэтти с нескрываемым напряжением ждали его в гостиной. Когда они услышали, как тормозит машина, то одновременно вскочили и кинулись в прихожую, не очень представляя, что они там увидят. Когда машина свернула на подъездную дорожку, двое журналистов, карауливших целый день, вскочили со скамейки, на которую они присели, было, покурить, и бросились к дверце. Дарси вышел из машины. Ханне и детям было слышно из прихожей, как он сказал журналистам:

— У меня нет для вас никакой информации. Здесь частное владение, и вам лучше немедленно убраться отсюда, иначе я позабочусь, чтобы вам помогли это сделать.

Тим Макинтайр, адвокат Дарси, поспешил ему на помощь.

— Ведь мистер Клегг сказал вам — у него нет для вас никакой информации.

Дарси пропустил Тима в дом и захлопнул дверь.

— Эти крысы так и торчали здесь целый день? — задал первый вопрос Дарси.

Он почти кричал, и вид у него был не такой осунувшийся, как утром. Теперь уже не казалось, что костюм висит на нем. Как будто Дарси надули, так что теперь он заполнял весь предоставленный объем. Морщины слегка разгладились, темные круги под глазами почти исчезли. Ханна переглянулась с Барни и Кэтти. В глазах всех троих читалось изумление и одновременно надежда на лучший исход.

— С тобой все в порядке? — начала Ханна.

— Ну конечно, — уверенно сказал Дарси. — А ты думала, что может быть иначе?

Адвокат кивнул, подтверждая слова своего клиента, и Дарси увлек их всех в гостиную.

— Насчет залога договорились довольно легко. Но, как всегда в таких случаях, очень много времени ушло на формальности.

Дарси стоял, обняв Кэтти за плечи и обводил взглядом комнату вновь чувствуя себя здесь главой и хозяином.

— Ханна, нам надо выпить. Причем по две-три порции после того, что пришлось пережить за сегодняшний день. Тим отлично поработал. Все будет прекрасно.

Майкл ждал Ханну в меблированной комнате, которую сдала ему больница.

Квартира находилась в пристройке к основному зданию. Здесь было также общежитие медсестер. А в квартире, которую занимал теперь Майкл, обычно жили врачи, перебравшиеся из других городов, пока не находили себе постоянного жилья. Когда Майкл услышал, что квартира временно пустует, ему показалось, что это прекрасный способ решить свои проблемы. Теперь же, поселившись здесь, Майкл уже не был так в этом уверен. Квартира была странно расположена — она, не являясь частью больничного помещения, в то же время не была и полностью изолирована от него. Окна кухни выходили на автостоянку, и в глазах рябило от множества белых с синим указателей, показывающих путь к роддому, рентгеновскому отделению и другим корпусам больницы. Окна спальни и гостиной выходили на другую сторону, на зеленую лужайку, которая целыми днями полна была младшего медперсонала, проходившего практику, сидящего с пакетами кофе и конспектами лекции в руках.

Отвернувшись от окна, чтобы не вспоминать о больнице, Майкл прошелся по крошечным комнатушкам, обставленным разрозненными предметами мебели, которые больше нигде не пригодились — столы, обклеенные под дерево, белые фанерные полки, кресла и диван, обитые оранжевым твидом, стандартная для медицинских учреждений лампа, прожженная с одной стороны. Все это напоминало Майклу о тех комнатах, в которых он ютился, сам будучи студентом, которые он менял одну за одной, пребывая в полной уверенности, что все это временно и заслуживает внимания только с той точки зрения, что необходимо решить, насколько та или иная комната удобна или хотя бы не настолько ужасна, чтобы особенно сильно его раздражать и дешево ли за нее просят.

Сейчас же, в зрелом возрасте, у Майкла было такое впечатление, что он, на свое несчастье, стал видеть гораздо яснее. Он видел каждое пятнышко от пролитого на ковер вина или просыпанного из кофемолки кофе, как призрачные отпечатки жизней предыдущих хозяев, их веселых вечеринок и буйных ссор, и чем дольше жил Майкл в этих комнатах, тем более призрачным и бестелесным представлялось ему собственное существование. Как будто изгнанный из собственного дома, он сделался фигурой не более реальной, чем эти мифические предыдущие жильцы, давно канувшие в прошлое.

Майклу казалось особенно странным ожидать на этой ничьей территории Ханну — живое воплощение полноты и радости плотской жизни.

А ведь он ждал ее и прекрасно отдавал себе в этом отчет, хотя понятия не имел, придет ли она в конце концов; решится ли променять Уилтон-Манор на то, что сможет предложить он ей взамен. Он даже не мог точно сказать, хочет ли на самом деле этого сам или же по-настоящему ему хочется только одного — свободы от каких бы то ни было обязательств — перед Ханной или перед Марсель и детьми — все равно.

Он просто проживал день за днем, погруженный в одиночество, лениво двигаясь между повседневной рутиной больничной жизни и неуютом меблированных комнат.

Майкл выглянул в окно и увидел, как Ханна идет к пристройке от стоянки, где она оставила свою «БМВ». Ханна шла, быстро перебирая туфельками на высоких каблуках и прижимая к себе рукой изящную сумочку на кожаном ремешке, свисающую с плеча. С тех пор, как они встречались в последний раз, прошло чуть больше недели.

Майкл схватил со стола пыльный стакан и пару немытых тарелок и поспешно поставил их в раковину. Он слишком резко открыл холодный кран и еле успел отскочить, чтобы вода не брызнула на рубашку.

Ханна постучала. Майкл вышел в крошечную прихожую и открыл ей, вдыхая аромат желанного тела и ловя себя на том, что, несмотря ни на что, он счастлив, что Ханна пришла. Улыбнувшись, Майкл попытался обнять ее.

— Я ненадолго, — сказала Ханна. — Сказала Дарси, что мне нужно кое-что для магазина.

— Но все-таки заходи.

Майкл проводил Ханну в гостиную и налил ей бокал вина из бутылки, купленной специально на случай ее визита. Ханна отпила и с глубоким вздохом откинулась на спинку дивана. Майкл не сводил глаз с ее белой шеи и округлой линии подбородка.

— Извини, что я опоздала.

— Тяжелая неделя?

— Еще спрашиваешь!

— Что там у вас происходит?

— Более или менее то, чего я и ожидала. Дарси полным ходом готовит свою защиту. Он так возбужден, что иногда становится похож на маньяка. Бесконечные встречи, телефонные звонки. Его адвокат консультировался с Джорджем Карменом. Как всегда, все самое лучшее! Мне страшно даже подумать, во что это все обойдется. Мне сказали, что может пройти не меньше года прежде, чем дело передадут в суд.

— А что будет все это время?

— Я не знаю. Я прежде всего не знаю, на что мы будем жить.

— У Дарси наверняка должна быть какая-то недвижимость.

— Я тоже так думаю. — Ханна закурила сигарету. — Но точно я ничего не знаю. Если мне требовались деньги, Дарси всегда доставал их из кармана. Типичная психология содержанки, да?

— Я так не думаю. В конце концов, ведь именно Дарси поощрял такой образ жизни.

Ханна пристально смотрела на Майкла, пытаясь сообразить, какой смысл был ее любовнику защищать ее мужа?

— А что все это будет значить для наших отношений? — продолжал расспрашивать Майкл. Он уже не в первый раз задавал Ханне этот вопрос.

После паузы Ханна сказала:

— И этого я тоже не знаю.

Майкл положил руки ей на плечи и коснулся лбом ее лба. Так они и сидели, не делая попыток поцеловаться.

— Бедная Ханна, — произнес наконец Майкл.

Ханна подумала о том, что вовсе не нуждается в его сочувствии. Она слишком поглощена была своей тревогой и страхом перед будущим. Ханна боялась, что придется продать Уилтон и погрузиться в мир полной нестабильности после того, как она успела привыкнуть к богатству и роскоши. Ханна нисколько не сомневалась, что они переживут и бедность, если не будет другого выхода, но при мысли об этом ей становилось плохо.

Пока все было хорошо, даже после сердечного приступа Дарси, роман с Майклом казался Ханне приятным способом потакать собственным прихотям. Теперь же их отношения начинали казаться Ханне неуместными и даже нежелательными. Она не хотела, чтобы Майкл жалел ее, не хотела постоянно испытывать чувство вины за то, что пришлось ему потерять из-за нее. Все это было вовсе не то, что предполагалось в самом начале. Это становилось теперь не отдушиной, а только еще одним бременем, свалившимся на ее плечи.

Она не могла сказать Майклу, насколько противно ей видеть его в этой ужасной, убогой квартире. Это не просто роняло его в глазах Ханны, а было как бы весьма неприятным намеком на то, что вполне возможно в скором времени ожидает и их с Дарси. Возможно, им с Лаурой и Фредди придется ютиться в меблированных комнатах, вроде этой, — с прожженными синтетическими пледами и призраками прежних обитателей этих жилищ.

— А как ты? — вяло поинтересовалась Ханна.

Майкл сделал какой-то неопределенный жест, вошедший у него в привычку в последнее время. Он налил Ханне еще вина, перелив через край бокала. Ханна знала, что на пластике стола останется после этого липкое пятно, которое Майкл вряд ли потрудится вытереть.

— Сама видишь как, — сказал Майкл.

— А Марсель?

— Я не могу этого понять. Я брал на воскресенье Джона и Дейзи. Когда мы вернулись, она вроде была рада нас видеть…

— Тогда бедная Марсель!

Майкл невесело засмеялся, затем взял Ханну за Руку.

— Мы должны позаботиться друг о друге, — сказал он. — Я рад, что ты здесь, — сказал Майкл, наклоняясь, чтобы поцеловать Ханну. Рука его тем временем расстегивала пуговицы ее шелковой блузки. Ханна закрыла глаза, прекрасно понимая, что не хочет всего этого по-настоящему. Просто приятно было чувствовать себя в центре внимания, хотя бы на час иметь возможность просто брать то, что ей предлагают, не прилагая к этому самой никаких усилий. На Ханне в последнее время начинало сказываться напряжение, вызванное необходимостью постоянно изображать жизнерадостную уверенность в благополучном исходе дела Дарси.

Диван был жестким и твид тер ей плечи.

— Пошли в постель, — прошептала Ханна.

Спальня была маленькой, на стенах были розоватые шторы, а на полу — бежевый ковер. Рядом с кроватью стоял туалетный столик с зеркалом, отражавшим сейчас их полуобнаженные силуэты. На столике ничего не было, если не считать всякой ерунды, которую Майкл, видимо, выгрузил из карманов: ключи, мелочь, бумажник. Предметы эти стерли в нескольких местах толстый слой пыли, покрывавший столик.

Неожиданно на Ханну накатила волна сочувствия. Она разрешила Майклу целовать себя, пытаясь сосредоточиться на собственном возбуждении, пока наконец предательская жалость не уступила место порыву страсти.

Они раздели друг друга и опустились на постель, которую Майкл, готовясь к визиту Ханны, убрал сегодня, что он делал последнее время далеко не каждый день.

Ханне нравилось то, что делал с ней Майкл, нравилось его стройное мускулистое тело. Майкл был прекрасным любовником, несмотря на то, что время от времени он накидывался на нее чересчур яростно, как будто забыв, что существует на свете и более спокойный ритм. Ханна стонала и извивалась под ним. Было так приятно отдаться во власть того, что происходит между ними, и забыть о неприятностях, ждущих за дверью.

Потом Ханна легла на бок, повернувшись к Майклу, который перекатился на спину. Она нежно провела пальцем по груди и животу Майкла.

— Это было здорово, — Ханна улыбалась.

Вместо ответа, Майкл, тяжело дыша, спросил:

— Ты скажешь что-нибудь Дарси?

Ханна вздохнула. Она не собиралась обсуждать это. Она предпочла бы сейчас выпить еще вина и принять ванную, перед тем как ехать домой.

— А ты хотел бы?

Майкл пожал плечами.

— Я плохо представляю себе, что это изменит.

— А что может измениться?

Майкл резко повернул к ней голову. Этим вопросом Ханна разозлила его.

— Меня, черт возьми, выгнали из дома! Мне пришлось оставить жену и детей и поселиться в этой конуре из-за тебя. И мне кажется, я имею право знать, что ты собираешься сказать по поводу всего этого своему мужу, если ты вообще собираешься что-то ему говорить. Я люблю тебя, черт побери! Дарси о чем-нибудь догадывается?

— Нет, — осторожно произнесла Ханна. — Хотя он, наверное, знает о том, что вы с Марсель решили пожить отдельно. Он очень вам сочувствует. Мы не очень долго обсуждали все это, у Дарси сейчас навалом своих проблем. — Не было смысла даже пытаться объяснить Майклу, в каком лихорадочном состоянии жил Дарси все эти дни.

— Ты предпочитаешь, чтобы он узнал это от кого-то еще?

— А что, Марсель может рассказать ему?

— Нет, не думаю, — Майкл хорошо знал свою жену. Пожалуй, Марсель позаботится о том, чтобы никто, даже Дженис, ее лучшая подруга, не догадался о настоящей причине их разрыва. Она были слишком гордой, слишком любила порядок во всем, чтобы рассказывать кому-то о таких вещах.

— Тогда говори уж начистоту, — все так же мягко произнесла Ханна. — Ты ведь практически предупреждаешь меня, что если я сама не расскажу о нас с тобой Дарси, то это сделаешь ты?

Майкл чувствовал, что Ханна специально доводит разговор до такой точки, когда их разговор в любую минуту может превратиться в ссору.

— Я этого не говорил, и это вовсе не то, чего я хочу.

Теперь они не смотрели друг на друга, их разделяли затянувшаяся тишина и шесть дюймов холодного пространства между ними. Майкл заговорил первым. Он старался, чтобы его слова звучали как можно убедительнее.

— Ведь мы оба с тобой знаем Графтон, не так ли? Сколько времени мы еще продержимся, прежде чем кто-нибудь случайно увидит нас вместе и пустит сплетню?

— Да, ты прав — мы оба знаем, где живем.

— Ханна, вот только это я и имел в виду…

Ханна закусила губу. Ей вдруг с такой силой захотелось защитить, оградить мужа от неприятностей, что этот порыв несказанно удивил ее. «Ведь в конце концов мы друг друга стоим», — подумала она.

— Я устала от своего мужа, но не могу решиться уйти от него. Мать же не может бросить грудного ребенка.

Ханна попыталась сконцентрировать все внимание на том, что она сейчас скажет Майклу.

— Я не могу сейчас говорить об этом с Дарси, как ты не понимаешь? Что я скажу ему? «Ты потерял почти все, чем жил, тебя, возможно, посадят в тюрьму, на всех этих чертовых вечеринках о тебе говорят, как о самом крупном воре и мошеннике со времен Максвелла. И, ах, да, кстати, я тоже ухожу от тебя»? Я не знаю, чего ты ждешь от меня, Майкл, но правда в том, что я вовсе не просила тебя в меня влюбляться.

Свет, освещавший комнату, постепенно угасал, лучи, проникавшие сквозь полосатые занавески, казались какими-то тяжелыми, как будто вот-вот не смогут удержаться в воздухе и упадут под тяжестью собственного веса. Снаружи доносились голоса медсестер, откуда-то издали слышался скрип тележки мороженщика. Грусть, подобно радиации, проникала в их плоть и кровь.

— Я знаю, — сказал наконец Майкл.

Они непроизвольно протянули руки друг другу. Так они и лежали, отодвинувшись друг от друга, держась за руки и прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи.

Наконец Ханна подняла свободную левую руку и посмотрела на часы.

— Я должна идти, — пробормотала она.

Майкл немедленно отпустил ее теплую ладонь. Она выскользнула из-под пледа и, стоя на коленях на кровати, помассировала пальцами грудь.

— Я позвоню тебе, — пообещала Ханна. В неярком свете уходящего дня выражение лица ее показалось Майклу одновременно нежным и серьезным.

— Буду ждать, — ответил он.

Он лежал и смотрел, как одевается Ханна, думая о том, что данные только что обещания были не больше чем попыткой спасти достоинство друг друга. Майкл был рад, что они не поссорились.

Поцеловав Майкла, Ханна выскользнула за дверь. Майкл обмотал вокруг пояса полотенце и подошел к окну на кухне. Он увидел, как Ханна пересекла парк, быстро шагая на высоких каблуках. Майкл стоял у окна, пока не скрылась за поворотом ее машина. Потом, даже не потрудившись одеться, он стал слоняться по пустым комнатам, стараясь обходить осколки жизней чужих людей, как будто эти пятна на ковре и дыры в обоях действительно были препятствием на его пути.

Вновь наступило воскресенье. Майкл, как было условлено у них с Марсель, заехал домой, чтобы взять детей на день. Подъехав к воротам, Майкл увидел Джонатана, гоняющего мяч в саду перед домом.

— Привет, па!

— Привет, Джон, — Майкл привлек мальчика к себе и потрепал его по волосам. — Ну, как прошла неделя?

— Все о'кей. Дейзи ждет внутри.

Марсель открыла дверь. Майкл заметил, что на ней новая юбка, сшитая из какого-то мягкого материала цвета корицы, которая очень ей шла. Она слегка отступила, впуская Майкла.

— Дейзи еще в ванной.

Они смотрели друг на друга так, как будто виделись впервые в жизни.

— Как ты поживаешь? — спросил Майкл.

Марсель пожала плечами.

— А как ты думаешь?

Дейзи сбежала вниз по лестнице. Они вышли во двор, Майкл усадил детей в машину и, выезжая со двора заметил, что входная дверь захлопнулась только сейчас.

Когда они свернули на дорогу, Дейзи спросила:

— Ну, и какие же у нас планы на сегодня?

— Я ничего не придумывал заранее. А чего хотелось бы вам?

— Ну, папа! — в голосе Дейзи звучал протест, но больше никто ничего не сказал по этому поводу. В наступившей тишине Майкл взглянул в зеркало заднего вида и увидел бледные личики детишек, которые сидели, глядя в разные стороны на однообразный пейзаж за окнами машины, который явно не мог заинтересовать всерьез детей их возраста. Он не знал, что говорить и что делать, и прекрасно понимал, что они предпочли бы провести это воскресенье дома с матерью.

Марсель поднялась наверх с воскресной газетой в руках. Она нашла магнитофон Джонатана в его комнате и выбрала кассету с поздними квартетами Бетховена. Засунув кассету в магнитофон, Марсель взяла его с собой в ванную. Она сделала погромче, чтобы слышать музыку, несмотря на шум воды. Затем разделась и стала внимательно и беспристрастно изучать свое тело в зеркале. Она даже повернулась спиной и посмотрела через плечо, как выглядит сзади. Ей видны были ребра и позвонки, проступающие сквозь кожу. Марсель удовлетворенно кивнула. Ничего не обвисло, вены на ногах пока не были заметны.

— Не так плохо, — произнесла она вслух. — Есть еще на что посмотреть.

Затем она опустилась в ванную и растянулась в горячей воде, наслаждаясь теплом и покоем. Музыка и пар очищали голову. Марсель закрыла глаза и позволила себе забыться.

Марсель не могла вспомнить, когда она в последний раз делала то, что ей хочется. Воскресное утро всегда означало семейный завтрак, после которого Майкл обычно отправлялся играть в гольф. А после этого, придя домой, он любил съесть довольно обильный ланч. А сегодня Марсель ни для кого ничего не надо было готовить. Ей не надо никуда везти детей, разбирать их споры, плавать, играть в теннис, сидеть допоздна над домашним заданием, о котором не вспомнила вовремя. Ей вообще ничего не надо было делать.

Подумав так, Марсель вся внутренне сжалась, на секунду ей стало страшно. Но это тут же прошло.

Это уже второе воскресенье, которое она проведет абсолютно одна, и одиночество казалось ей желанным, почти благословенным. Прошлое воскресенье, пока дети были с Майклом, она провела в хозяйственных хлопотах. Вечером Марсель добралась до постели вся разбитая и, лежа одна, спрашивала себя, потому ли она надрывалась целый день, что хотела доказать себе, что она хорошая мать, или просто потому, что больше ничего не могла придумать.

Ответ пришел к ней совершенно неожиданно. Она не позволяла себе отдыхать, потому что ей казалось, что она этого не заслужила. «А почему собственно, — спрашивала себя Марсель, лежа под чистыми накрахмаленными простынями. — Потому что мой муж завел интрижку с одной из моих подруг? Потому что ты — мать, жена, учительница, а не женщина, достойная внимания? Кто, если не ты, заслуживает отдых от этого всего»?

Она злилась на себя, и злость эта разбередила незаживающую рану, которая отозвалась жгучей болью. Но, несмотря на это, Марсель почувствовала, что силы возвращаются к ней.

Всю неделю Марсель пестовала в себе это чувство. Она не скучала по Майклу, хотя и ощущала какую-то пустоту вокруг себя. Она не особенно беспокоилась о детях. Марсель видела, что дети ведут себя беспокойно, что им постоянно что-то надо от матери, но ведь их потребности могут возрастать вот так день за днем, пока не превысят ее возможностей, не захлестнут ее с головой. Она вполне хладнокровно решила, что не даст потопить себя во всем этом. Так лучше для нее, а в конечном счете, и для детей. Марсель нравился этот новый для нее образ мыслей.

Всю неделю Марсель думала большей частью о себе. Сначала у нее получалось довольно плохо, в голову лезли самые странные, почти бредовые идеи. Но потом стало получаться лучше, мысли эти стали доставлять ей удовольствие, почти что вызывали возбуждение. Однажды, уложив детей спать, Марсель приготовила себе ужин. Обычно она доедала остатки за детьми или вообще обходилась вечером без пищи. Но в тот вечер она потратила не меньше часа, возясь с кастрюльками и нарезая салат, и все это только для себя. Она накрыла на стол, достала бутылку вина и села, чтобы насладиться собственным обществом. Ощущение было странным. Было немного грустно, что после стольких лет супружества приходится ужинать вот так, одной. Но было во всем этом что-то удивительное и даже бодрящее, вселяющее уверенность в себе. Она доела ужин, выпила вина, причем довольно много, потому что позволила себе, не заходя в ванную, улечься сразу в постель.

Марсель лежала на казавшейся теперь, после ухода Майкла, огромной кровати, чувствуя внутри какую-то довольно приятную пустоту, и медленно погружалась в сон.

Дженис и Вики названивали так регулярно и зазывали ее к себе так настойчиво, что было ясно: они уже успели обсудить между собой ее новое положение. Марсель была благодарна подругам за заботу, ее радовала порой их компания, но в то же время приятно было сознавать, что и от них она не зависит и прекрасно может справиться одна.

Особенно рвалась поговорить Вики. Она сидела в кухне с чашкой кофе в руках, смотрела, как Хелен крутится в своем детском стульчике и вспоминала, что почувствовала, когда Гордон сообщил ей о своей измене. Она описывала, как убивала время, пока они жили врозь. Марсель слушала и кивала.

— Я обнаружила в себе такие черты, о которых и не догадывалась раньше, — говорила Вики. — Например, что я не так уж зависима от Гордона. Что я использовала детей, материнские заботы, чтобы оградиться от всего остального мира. Я обнаружила, что я, черт возьми, все еще женщина и могу вызывать желание.

Огонек, сверкнувший в глазах Вики при этих словах, не укрылся от Марсель, но она не стала требовать подробностей.

— В конце концов, даже хорошо, что все это случилось с нами. Теперь мы оба сильнее, и еще более счастливы вместе, — спокойно сказала Вики. — И не забывай, что у вас с Майклом может получиться так же.

— Хорошо, я не буду ныть, — пообещала Марсель.

Она ничего никому не рассказывала о Ханне и Майкле. И гордость, о которой подумал Майкл, была лишь отчасти причиной ее молчания. В основном же дело было в том, что Марсель теперь сконцентрировалась на своих чувствах и переживаниях, ее гораздо больше волновало то, что происходит с ней самой. Поэтому она позволяла себе по несколько дней не вспоминать о Майкле, а следовательно, и о Ханне, и с интересом обнаружила, что чувствует себя при этом гораздо спокойней и уютней.

Забота Дженис проявлялась в постоянном беспокойстве по поводу одиночества подруги.

— Тебе не скучно? — спрашивала она. — Ты в любой момент можешь приходить к нам. Или звонить. А как насчет выходных? Может, съездим куда-нибудь все вместе, с детьми? Мы с Эндрю были бы очень рады.

Но это было именно то, чего не хотелось сейчас Марсель. Она бормотала Дженис что-то невнятное о том, что по воскресеньям дети должны видеться с отцом. Упоминания о детях вызывали у Дженис новый поток красноречия.

— С ними все в порядке? — спрашивала она.

— Вроде бы, — отвечала Марсель. Ведут себя немного беспокойно, но в общем, неплохо переносят всю эту историю.

— Самое ужасное во всем этом то, что страдают дети, правда?

Вспоминая, как носится Дженис со своими мальчиками,Марсель думала, что для нее, пожалуй, в такой ситуации, действительно главным горем были бы страдания ее детей. Но сегодняшняя Марсель с ее новым образом мыслей тут же говорила себе, что дети в Сараево и в голодной Африке страдают гораздо сильнее. Джонатан и Дейзи в конце концов перенесут разрыв родителей, которые очень любят сына и дочь, но давно уже не уверены в том, что любят друг друга. Дженис она, конечно же, не высказывала подобных мыслей.

Сегодня, лежа в горячей ванне, Марсель вновь упражнялась в новом образе мыслей. Вода начала остывать, квартет Бетховена подходил к концу. Марсель лень было протянуть руку и перевернуть кассету. Тишина пустого дома доставляла ей неизъяснимое удовольствие. Подумав о том, что ее милые добрые Дженис и Эндрю проводят это воскресенье в каком-нибудь тесном пляжном домике среди орущих на разные голоса детей, Марсель сочувственно улыбнулась.

Когда вода остыла уже настолько, что Марсель начала замерзать, она вылезла из ванны и быстро вытерлась. Слегка поеживаясь, она нашла в стенном шкафу давно забытую бутылочку лосьона для тела и, налив его в сложенную чашечкой ладонь, стала растирать локти, колени, лодыжки. Она не стала мыть ванну, а отправилась прямо в спальню. На кровати поверх одеяла валялись воскресные газеты. Подушка все еще хранила очертания головы Марсель. Постель как бы приглашала ее лечь. Марсель скользнула под одеяло.

Лежа на чистых простынях, наслаждаясь теплом и покоем, Марсель вспомнила вдруг вот такое же воскресенье, проведенное в постели, когда она была еще не замужем. Она провела тогда целый день в кровати с одним студентом, которого едва знала, но он очень ей нравился. Не то чтобы ее аккуратная спальня напоминала его убогую комнатушку или ее постель — смятые простыни на холостяцкой кровати. Но какие-то чувства, ощущения были общими для двух этих воскресений, которые разделяли годы. Тот, далекий уик-энд был для Марсель как бы посвящением в радости секса. В понедельник утром она встала и пошла домой. Потом она несколько раз встречала этого парня, но не испытывала ни малейшего желания повторить их встречу, да он и сам не просил об этом. Наверное, оба они чувствовали, что все это было хорошо, пока длилось, но не стоит пытаться повторить.

Марсель уже давно не вспоминала этот эпизод. Как бы в унисон воспоминаниям, Марсель провела рукой по животу и бедрам.

Теперь ей вспоминалась сцена с Джимми Роузом в саду у Рэнсомов. То, как отказался от нее Джимми, добавило еще один повод чувствовать себя несчастной в и без того длинный список Марсель, но теперь она как бы мысленно рвала этот список, на смену несчастью и отчаянию приходила вполне здоровая женская злость. Она злилась на Джимми с его юрким языком и вкрадчивой манерой ухаживать, и в то же время ей было абсолютно на него наплевать. Она забыла и его, и темный, наполненный звуками и шорохами сад.

Марсель ощутила вдруг, что у нее все хорошо, хорошо и правильно, и она счастлива, как никогда. Поглаживая себя, она довольно быстро достигла оргазма, и это было приятно, как никогда. Она немного полежала неподвижно, ощущая приятную тяжесть во всем теле и прислушиваясь к неистовому биению сердца, потом повторила весь процесс, на этот раз громко и счастливо рассмеявшись в самом конце.

Примерно в начале первого ночи Марсель наконец заснула.

18

В нишах магазина «Ля Кутюр» по-прежнему висели коротенькие шелковые и хлопчатобумажные платья, но казалось, что солнечный свет, попадая на ткань, как бы тускнел, терял свой блеск. Когда подруги собрались сегодня утром в магазине, Стелле показалось, что все эти шикарные, чуть легкомысленные платья, принадлежат как бы к другой, прошлой их жизни, они стали почти что историческими костюмами. Стелла бродила вдоль стен, слегка касаясь пальцами бархатных топов и шелковых юбок.

— Примерь вон то, золотое, — посоветовала Ханна, сидя за своим письменным столом. — Оно тебе пойдет.

— У меня нет денег, — сказала Стелла. И уж во всяком случае она не собирается тратить то, что у нее есть, на покупку подобных нарядов. У нее были совсем другие планы.

— Ни у кого нет денег. К сожалению, — откликнулась Ханна.

Вики и Дженис сидели на одном из заваленных всякой всячиной диванов и пили кофе. Это был их последний свободный день — завтра у детей начинались каникулы. Покупателей в магазине не было, и ничто не мешало подругам наболтаться вволю.

Дженис огляделась вокруг.

— С осени дела снова пойдут в гору. Так, по крайней мере, говорит Эндрю. Скоро ставки упадут настолько, что все опять начнет приходить в движение, возрождаться.

— Что ж, может быть.

За окнами магазина прогуливались туристы, дома были украшены корзинами с цветами, на которые каждый год по традиции разорялся муниципалитет Графтона. Погода была ветреной, переменчивой, и почти все гуляющие были в светлых, пастельных тонов легких куртках поверх ярких летних нарядов.

Раньше Ханне удавалось за лето продать одну-другую вещь кому-нибудь из туристов, но в принципе ее основными клиентами были жители Графтона и пригородов, которых Ханна всех хорошо знала, и покупала кое-что специально для них, прикидывая, что больше подойдет той или иной женщине. Но этим летом постоянные клиентки не торопились ни за деловыми повседневными костюмами, ни за вечерними платьями. Вещи так и висели на своих местах, в нишах уже почти не было места для новых товаров.

Ханна прекрасно понимала, что происходит.

Некоторые женщины экономили, покупая теперь новые шляпки лишь тогда, когда старые приходили в полную негодность, так же, как их мужья ездили теперь в «мерседесах» трехлетней давности, а не в новых машинах, как они привыкли раньше.

Но большая часть покупателей, конечно же, не приходила из-за Дарси. Когда новости о его аресте только что появились в газетах, к ней зачастили желающие посмотреть на жену крупного мошенника и пошептаться потом по углам, но они ничего не покупали, и никто из них не приходил в магазин во второй раз. Ни у кого, вроде бы, не было особых причин перестать покупать у нее одежду только потому, что ее мужа обвиняют в воровстве и мошенничестве, но Ханна прекрасно понимала, что если бы перед ней стоял в свое время подобный выбор, она скорее всего поступила бы так же, как большинство ее покупателей.

Возможно, «Ля Кутюр» смог бы пережить один из этих спадов покупательского спроса, но не оба сразу Оборот за последние недели упал почти до нуля.

— Но не думаю, — продолжала Ханна начатый разговор, — что я смогу следить за обещанным тобой подъемом, сидя на этом же самом месте. Если, конечно, он вообще произойдет.

Ханна встала из-за стола и подошла к одной из ниш, где висело красное с белым платье, которому, видимо, так и не дождаться момента, когда к нему оденут в цвет модную шляпку блюдечком, сетчатую вуаль и пойдут на какую-нибудь свадебную церемонию наслаждаться шампанским и выслушивать скучные поздравления новобрачным. Ханна молча сняла платье со стены, и оно безжизненно повисло на ее руке.

— Все действительно так плохо? — участливо спросила Дженис.

Ханна подняла платье над головой и швырнула его в кипу другой одежды, наваленной на диване.

— Да, — просто ответила она.

— О, Ханна, — лицо Дженис вспыхнуло.

Стелла смотрела в окно на прохожих. Картина была вполне обыденной, но в последнее время Стелла частенько ловила себя на том, что смотрит на Графтон совершенно другими глазами, как бы желая запечатлеть его в своем сознании.

— И что же ты будешь делать? — спросила она Ханну.

— Делать?

Все подошли поближе к Ханне. У подруг было такое чувство, как будто они все еще находятся под защитой своих дружеских связей, как в каком-то лабиринте, в то время как все кругом рушится, привычные ритуалы меняются, и они остаются как бы беззащитными перед этими переменами.

Дженис была напугана, как это уже случилось с ней на барбекю у Рэнсомов. Она не могла точно определить свой страх, когда она пыталась облечь свои опасения в словесную формулировку, они, вроде бы, улетучивались, но лишь для того, чтобы притаиться в тайном уголке ее сознания угрожающим облачком тревоги и неуверенности. Ей захотелось скорее броситься домой к мужу и детям, посмотреть внимательно, не коснулась ли уже и их та эрозия, которую видела она вокруг себя. И в глубине души она надеялась, что Эндрю сумеет успокоить ее, когда она поделится с ним своими страхами.

— Я закрою магазин, — решительно произнесла Ханна.

— Но это ведь не просто магазин, — возразила Вики, — это дело рук твоих, твое детище.

Все согласно закивали.

— Все равно я не могу его оставить. У нас нет сейчас денег содержать его.

Было странно слышать от Ханны, которая всегда была женой богатого человека, подобные признания.

— И что же ты собираешься предпринять? — на этот раз вопрос задала Вики.

Ханна поняла, что на этот раз ее спрашивают не только о магазине. Она представила себе Дарси там в Уилтон-Манор, неестественно оживленного приготовлениями к предстоящему процессу или же, что тоже часто случалось с ним в последнее время, угрюмо молчащего в своем кресле. И еще она подумала о Майкле, об их совместном походе в модный салон на просмотр осенней коллекции. Все туалеты были длиной до щиколоток. Ханна же всегда предпочитала короткие юбки. Она почти не смотрела на одежду, которую демонстрировали манекенщицы, а поглядывала, вместо этого, украдкой на Майкла, но постепенно то отстраненное равнодушие, которое она испытывала к тому, что видела на подиуме, распространилось, как ни странно, и на него.

— О, конечно же, я останусь с Дарси, — ответила она на вопрос Вики. — Буду ждать, что бы ни последовало.

Она имела в виду процесс и возможное тюремное заключение.

Дженис кивнула. Вики думала о том, что Дарси действительно очень нужна будет поддержка жены. Она вспомнила его инфантильность, которую обнаружила во время их недолгой близости, как сначала ей было неловко от сознания его слабости, но со временем она начала вызывать в Вики нежность, хотя и с примесью некоторой брезгливости. Глаза ее встретились с глазами Ханны, в которых Вики увидела что-то похожее на вызов. Ханна была слабой и уязвимой, как любая женщина, несмотря на надетую на себя броню в виде шикарного черного делового костюма, но одновременно в ней чувствовалась решимость отчаявшегося человека.

— Я восхищаюсь тобой, — мягко сказала Вики. — Дарси очень повезло с женой.

Они еще несколько секунд пристально смотрели друг другу в глаза. Вики первой отвела взгляд. Ей хотелось бы обнять Ханну в знак поддержки и понимания, но что-то подсказывало, что лучше этого не делать.

Стелла вновь обернулась к окну и принялась разглядывать толпу.

— Да, — сказала Ханна. — Конечно, ему повезло. Ну и как, подходит мне роль маленькой героини?

Вопрос явно не требовал ответа, поэтому все молчали. Затем Ханна произнесла все тем же спокойным голосом.

— Я полагаю, надо что-то придумать со всей этой одеждой.

Она подошла к следующей нише и сняла еще одно платье, на этот раз золотисто-желтое с большими черными пуговицами, напоминающими чьи-то сияющие глаза. Ханна протянула его Вики.

— Давай, примерь его. Посмотри, как оно выглядит.

Вики удивленно переводила глаза с Ханны на платье.

— Надеть это? С моими-то бедрами?

— Не будь занудой. Надевай, тебе пойдет этот цвет.

Лицо Ханны просветлело. Она подошла к витрине и вернулась с ворохом одежды в руках.

— Давайте, переодевайтесь. Надо же и нам когда-то позабавиться. Смотри, Дженис, вот это как раз твой размер.

— Ханна, но оно оранжевое…

— Цвета ноготков. Мадам любит ноготки?

Стелла отвернулась от окна. Она тоже улыбалась.

— А мне тогда дай вон то золотое. И вон тот пестренький костюмчик. Я давно положила на него глаз.

Вики исчезла в примерочной и вышла оттуда в желтом платье. Склонив голову набок, Ханна оценивающе оглядела ее.

— Сюда нужны украшения. Большие серьги. Примерь вот эти. — Ханна открыла небольшую стеклянную витрину и вынула оттуда пригорошню бижутерии. — Следующий, — скомандовала она.

Вперед неуверенно вышла Дженис.

— Длинные перчатки, — тоном судьи произнесла Ханна. — Из черной замши. Возьми вон там. Стелла? Ну, разве я не говорила, что в золотом ты будешь бесподобна?

Теперь все они смеялись. Вики взяла бальное платье из цветной тафты и, приложив его к себе, крутилась перед остальными.

— Я всегда мечтала о таком.

— Теперь тебе выпал счастливый случай.

— Вики, эти сережки — настоящий шедевр.

— Ты не могла бы застегнуть мне молнию?

— Попробуй вот это к тому платью.

Они сновали туда-сюда из примерочной в зал, груда одежды на диванах росла. Они хихикали, как дети, добравшиеся до маминого гардероба, а Ханна подзадоривала их, открывая все новые шкафы и витрины и, подобно сказочной фее, извлекая оттуда наряды и украшения.

— Я всегда мечтала устроить здесь что-нибудь в этом роде, — счастливо улыбаясь, сказала Стелла. — Это как в детстве — вдруг оказаться ночью в магазине игрушек.

Они позировали перед огромными зеркалами, забыв о ветреном непогожем дне за окнами.

— О, Господи, да мы все — настоящие фотомодели, — сказала Вики.

— Вы — мои манекенщицы, — объявила Ханна.

Самый приятный способ расстаться с магазином — устроить из этого веселую игру. Ханна почувствовала вдруг необъяснимую нежность ко всем этим женщинам, представших сейчас совсем другими, не такими, какими она уже много лет знала их всех — более хрупкими и в то же время более яркими, привлекательными, и все благодаря ее непроданной одежде.

Стелла медленно вальсировала, отливая золотом.

— Я хочу, чтобы ты купила это платье, — сказала ей Ханна. — Я отдам его тебе за свою цену. А вот это, смотри! — Ханна отколола от черной бархатной подушечки золотистые сережки с горным хрусталем. — А серьги к нему можешь взять бесплатно.

Стелла обняла Ханну за плечи голой рукой.

— Ты отличный продавец. Я сдаюсь. Беру и платье и сережки и начинаю новую жизнь, чтобы всему этому соответствовать.

— А почему бы и нет?

— А почему бы, черт возьми, и нет? — бормотала покорно Стелла, но Ханна уже не слушала ее.

— Подождите секунду, — она достала еще несколько бархатных подушечек. — Вот это для Дженис и Вики. Каждой по подарку к летним каникулам.

Это тоже были сережки — одна пара изображала маленькие ракушки, другая — морских звезд.

Рэнсомы и Фросты сняли на часть лета соседние дома на берегу моря. Клегги останутся в Уилтоне, вместо того, чтобы, как обычно делали, отправиться в Грецию. Дарси пришлось сдать паспорт в полицию.

Женщины улыбались своим отражениями в зеркалах. На этот раз Вики обняла все-таки Ханну.

— Мне так хотелось бы, — сказала она, — чтобы вы с Дарси тоже могли отправиться куда-нибудь на лето. И чтобы все было, как прежде.

— Я знаю, — ответила Ханна, понимая, что Вики говорит чистую правду и одновременно как бы извиняется перед ней.

Неожиданно годы их дружбы, все эти вечеринки, совместные летние уик-энды, поездки на лыжные курорты, показались всем четверым самым дорогим, что только было в их жизни. И все это ускользало теперь куда-то. А они-то считали, что все эти вещи незыблемы, неизменны, как и сами супружеские пары, и не ценили всего этого, пока не заметили, что могут лишиться этих маленьких радостей, что процесс уже начался — процесс разложения отношений.

Все опять сделались вдруг серьезными и перестали хорошо чувствовать себя в надетых несколько минут назад экзотических нарядах. Дженис медленно снимала длинные перчатки.

— Мне так жаль, Ханна, — сказала она. — Если бы я только могла…

Она сделала жест перчаткой, означавший полное бессилие перед судьбой.

— Ведь Эндрю и так выплатил половину залога, — сказала Ханна. — Разве мы вправе ожидать чего-то еще?

Ханне очень не хотелось сейчас расплакаться, но она уже чувствовала, как начинает щипать в носу. Она вспомнила вдруг завтрак у Дженис, когда она сморозила какую-то глупость и довела до слез Нину Корт, и как Нина сидела у стола и плакала. Ведь и ее слезы означали какие-то никому неведомые потери и необходимость скрывать их ото всех.

Зазвонил звонок, и открылась входная дверь. Все обернулись и увидели Дарси. Среди женщин он выглядел огромным и… каким-то неопрятным. Волосы его были длиннее, чем обычно, а одежда выглядела так, как будто он надел все это, не думая о том подходят ли отдельные детали гардероба друг другу.

— Я помешал? — спросил он.

— Вовсе нет. Заходи и смотри, — ответила Ханна. — И что ты думаешь?

Дарси присвистнул. Он ходил от одной женщины к другой, касаясь рукой то голого плеча, то обтянутого шелком или бархатом бедра. Вики он осмотрел точно так же, как и остальных.

Стелла вспомнила Дарси, каким он был всегда. Смотрел на всех на них чуть снисходительно, почти как на свою собственность, не только на женщин, на пары целиком. И вот теперь он пытается, делая те же движения, сделать вид, что сохранил и прежнюю власть.

— Это все для меня? Откуда вы знали, что я приду? — пошутил он, пожалуй, чересчур громко.

— Женская интуиция.

Они привычно отшучивались, приняв предложенный Дарси тон легкого флирта и впервые со дня его ареста сознавая, что не знают теперь, как им обращаться с Дарси.

Когда Стелла, Вики и Дженис удалились переодеваться, Дарси сказал Ханне:

— Я искал тебя.

— Ты же знаешь где, — мягко сказала Ханна, вешая одежду на плечики.

— Я хотел видеть тебя.

Это была правда. Натянутая тишина Уилтона с висящими в воздухе взаимными упреками сделалась в последнее время невыносимой, и Дарси вдруг обнаружил, сидя один в тишине кабинета, как сильно ему хочется, чтобы жена была сейчас рядом. Он немедленно вскочил в машину и поехал в Графтон.

— Все хорошо, — сказала Ханна, как говорила она обычно Лауре или Фредди.

Она отложила вешалки с одеждой и протянула руки к Дарси. Он подошел к жене. Теперь им обоим было видно смущение Дарси. Ханна похлопала мужа по плечу, глядя куда-то в даль, как будто надеясь увидеть там собственное будущее.

Мысли ее переключились вдруг на Майкла, а затем, как это ни странно, на Марсель. Ей очень хотелось бы, чтобы Марсель тоже пришла сегодня сюда, как это сделала Вики, и чтобы между ними установились те же, что и с Вики, отношения всепонимающего прощения. Она с грустью думала о том, чего же все-таки ждала от своих отношений с Майклом Уикхемом, что надеялась найти? Тот вечер, который провели они когда-то здесь, в магазине, был теперь далеко-далеко, их отражения в зеркалах, казалось, принадлежали тогда кому-то другому.

Подумав об этом, Ханна поймала себя на том, что Майкл, пожалуй, даже не нравился ей по-настоящему. Марсель была гораздо симпатичнее во всех отношениях.

Ханна положила руки на плечи мужа и быстро и резко встряхнула Дарси, как бы желая вернуть ему прежнюю энергию.

— Ну же, — прошептала она.

Дарси испытывал усталое восхищение силой жены, и в то же время послушно сделал то, о чем она просила его без слов — высоко поднял голову, чтобы остальные женщины, которые могли в любой момент появиться из примерочной, не видели его слабость.

Из-за занавески появилась Стелла Роуз. Золотистое платье мерцало в ее руках.

— Так ты берешь его? — спросила Ханна.

— Давай скорее заплачу, пока я не передумала.

Ханна подошла к письменному столу.

— Опять кому-то что-то всучила, — пошутил Дарси. — Ну прирожденная продавщица! Надо поручить ей поработать над моей репутацией, правда?

Ханна молча выписывала счет Стелле Роуз.

Когда платье было упаковано в фирменный синий пакет, Вики, Дженис и Стелла распрощались с Клеггами на пороге магазина — пора было ехать в школу за детьми. Учебный год закончился. Через несколько дней Фросты и Рэнсомы отправятся в Корнуол на каникулы.

Дарси расцеловался со всеми, напоминая при этом зануду-церемонимейстера, который распускает гостей в конце вечера, но не раньше чем они завершат все принятые в таких случаях ритуалы.

— Уезжаем-то всего на три недели, — протестовала Дженис. Она вдруг почувствовала, что все ее страхи возвращаются вновь.

— Джимми останется здесь, — сказала Стелла. — Мы ничего не планировали на лето.

— Джимми, мальчик мой, — закивал Дарси весьма добродушно, но безо всякого выражения на лице, так что, глядя на него, можно было усомниться, помнит ли он вообще, кто такой Джимми.

Женщины расцеловались, желая друг другу счастливого отдыха. Они оставили Дарси с Ханной перед дверьми магазина и отправились вниз по Саутгейт в толпе туристов и покупателей. На углу, где Стелла покидала их и поворачивала в другую сторону, они остановились, чтобы взглянуть через лужайку перед собором на западный портал. Рабочие разбирали часть лесов, обнажая бледные каменные стены.

— Так вы с Джимми не уезжаете? — спросила Вики у Стеллы.

В этот момент упала на землю одна из опор лесов.

Все еще глядя на собор, Стелла ответила:

— Не знаю. Ничего не знаю. Я не говорила тебе, что я оставила работу и уволилась? На следующий семестр уже не вернусь в школу. И все еще понятия не имею, чем буду заниматься. Так что не спрашивай меня ни о чем.

Дженис и Вики переглянулись. Все кругом меняло привычные очертания.

— Так будет лучше для тебя? — спросила Дженис.

Стелла ослепительно улыбнулась.

— Кто знает? Сейчас мне кажется, что да. Я чувствую, что я… как бы очистилась, вроде этих вот святых, — Стелла сделала неопределенный жест в сторону собора. — Как будто с меня сняли старый слой, грязный и облупившийся, и я готова опять стоять под дождем. Конечно, будет немножко холодно без привычной одежды. Но так или иначе я это сделала. И теперь осталось только решить, как жить дальше. Пожелайте мне удачи.

Они пожелали. Стелла поблагодарила их с налетом своей обычной иронии. Поправила на плече сумку и пошла своим путем.

Нине нравился Графтон в разгаре лета. Она наслаждалась своеобразным чувством, что Графтон принадлежит ей и только ей, благо все ее знакомые были сейчас на отдыхе, и ей нравилось делиться этим своим городом с туристами, прогуливающимися по соборной площади у нее под окнами.

Она работала у себя в студии, башенки собора парили у нее над головой, а днем Нина совершала долгие прогулки по зеленым аллеям и полям, окружавшим Графтон, как делала это в первые недели в Графтоне до того, как познакомилась с Гордоном Рэнсомом.

Сейчас ее единственным постоянным посетителем был Барни Клегг.

Однажды Нина вывезла юношу за город на своем красном «мерседесе». Это было в начале августа. День был теплый, но довольно облачный, воздух был тяжелым и неподвижным. Нина ехала по дороге в сторону холмов, пока они не увидели подходящего места для пикника с видом на зеленое поле и Графтон, маячивший вдалеке. Барни достал из машины корзину для пикника. Это была специальная корзина с отделениями для тарелок, приборов и бутылок внутри. Когда-то ее подарил Нине Патрик. Барни восхищенно смотрел, как она распаковывала шампанское, бриоши, малину.

— А я-то всегда думал, что пикник — это сэндвичи с бананами, теплая пепси-кола и песок.

— Непохоже, чтобы твой отец допускал такое.

— Нет, но отец никогда и не вывозил нас на пикники. Я всегда ездил с чужими родителями.

Нина протянула ему бокал шампанского. Они чокнулись и выпили.

— Теперь ты знаешь, что бывает по-другому. И я рада, что ты узнал это именно от меня.

— Ты действительно рада?

Волосы Нины были сегодня собраны на затылке, при ярком дневном свете видна была каждая морщинка на ее лице. Сегодня она выглядела на свой возраст, никак не меньше. Барни наклонился и поцеловал ее, ощущая на губах вкус шампанского. Затем Барни в нерешительности выпрямился, видя, как обострились черты лица Нины. Но она только сказала:

— Да. Я рада, что между нами произошло все то, что произошло. Ты голоден? Глупый вопрос, да?

Барни всегда был голоден. Количество поглощаемой им пищи стало одной из излюбленных тем для их шуток. Они начали есть, сидя бок о бок, как старые приятели и глядя на зеленую равнину, простиравшуюся перед ними. Нине всегда нравилось думать, что вот этот вид на Графтон с этого поля, пожалуй, остался неизменным со времен средневековья. Глаза ее были полузакрыты, так легче было не видеть труб и другие атрибуты индустриального пейзажа, зато по-прежнему хорошо был виден старый город, в центре которого царил собор.

Когда она смотрела вот так, свет кругом начинал пульсировать, приобретал красноватый оттенок. Нина чувствовала, как бежит по жилам приятное тепло и глаза начинают слипаться, видимо, это был результат действия шампанского. Нина позволила себе прилечь на бок и положить голову на плечо Барни. Он не двигался, не пытался ни отодвинуться, ни прижаться к ней крепче.

— Что случилось? — спросила Нина.

— Мне необходимо поговорить с тобой.

— Говори.

— Что ты хочешь, чтобы было дальше?

Нина чувствовала, что Барни неловко затевать этот разговор, создавая как бы невидимую преграду между ними. От этой его неловкости Нине тоже стало немного не по себе.

— Я хочу, чтобы у всех было достаточно еды, немного чувства собственного достоинства и возможность быть счастливыми, — ответила Нина.

— Не надо пытаться свести все к шутке.

— Это не шутка, Барни.

— Хорошо. Спасибо, что ты поделилась со мной своими взглядами на этот мир. А что ты хочешь, чтобы было дальше в наших отношениях?

Думая над ответом, Нина взяла в свои руки ладонь Барни. Рука его была серой от грязи, въевшейся в кожу за время летних садовых работ. Кисть была покрыта жесткими белыми волосками.

— Я хочу, чтобы все было так, как раньше — не больше, но и не меньше. Это тот самый честный серьезный ответ, которого ты ждал?

— Только отчасти. Ты сказала «так, как раньше». Значит ли это, что ты хочешь продолжения? Или нет?

Очень мягко Нина произнесла:

— Теперь я понимаю, что ты имеешь в виду. Скажем так: я не хочу, чтобы это кончалось, но прекрасно понимаю, что это не продлится долго.

Нина почувствовала на секунду, что ей стало грустно и одиноко, но чувство это тут же сменилось облегчением и признательностью к Барни, которому, в свою очередь, быстро пришла на смену чисто физическая реакция.

— Разве это так важно сегодня, сейчас? — спросила Нина, начиная опасаться, что серьезный разговор окончательно испортит очарование теплого летнего дня.

— Я завалил экзамены, — безо всякого выражения сказал Барни. — В общем, это, конечно, не бог весть какая неожиданность. На следующий год я не вернусь в колледж. Нет особого смысла, да и не очень хочется после того, что случилось с Дарси. Я чувствую, что должен остаться здесь, чтобы как-то поддержать сестер, Ханну, да и маленьких, если им потребуется моя помощь.

— Но?

— Да, есть одно «но». — Барни убрал руку, чтобы подпереть кулаком подбородок. — Но мне очень хочется побывать еще кое-где. Отец одного моего приятеля предложил мне работу. Что-то там связанное с озеленением. Точнее, с устройством сада. В Австралии. В Перте. Мне хотелось бы завербоваться на год, а на обратном пути попутешествовать еще где-нибудь. Так сейчас многие делают.

— Да, я знаю.

«Он ведь очень молод», — думала Нина. Сейчас она чувствовала себя по сравнению с Барни старухой, но она тут же вспомнила, как чисто юношеские заботы Барни о том, как приятно провести время, омрачались теперь свалившейся на его плечи ответственностью за семью. Бедный Барни!

— На твоем месте, я бы поехала. Ведь здесь ты на самом деле ничем не можешь помочь, разве не так? Ведь дело твоего отца не дойдет до суда еще года полтора.

— Все равно я чувствую, что отвечаю за них всех. Хотя мне и пришлось спихнуть проблемы Люси на тебя и Патрика.

Люси все еще жила в Лондоне, у Патрика. Их связывала самая что ни на есть искренняя дружба, каким бы невероятным это не казалось. Патрик пообещал помочь Люси найти работу. Нина погладила низко склоненную голову Барни. Волосы его были густыми и блестящими, было приятно ворошить их и вспоминать, как она делала то же самое, держа его в своих объятиях. На нее нахлынули воспоминания, сожаление о том, чего уже нельзя было вернуть, предчувствия будущих страданий, которые самым странным образом переплетались с сознанием того, что самым горячим ее желанием, как ни странно, было бы сейчас, чтобы они оба разделись и утонули в зеленой траве в объятиях друг друга. Жара становилась все сильнее, парило.

— И за меня ты тоже чувствуешь ответственность? — спросила Нина.

— Что-то вроде.

Нина выпрямилась и чуть отодвинулась от Барни.

— Пожалуйста, не надо. Я этого не хочу.

— Это правда? — Барни в упор смотрел на нее. Видимо, именно это ему и хотелось услышать.

— Что еще?

Барни встал. Засунув руки в карманы, он медленно обошел вокруг машины. Вернувшись к Нине, он поднял ее на ноги, положив свои большие сильные руки ей на бедра.

— Ты потрясающая женщина, тебе это известно?

Нина вздохнула. Все это было так забавно. Барни был таким огромным, добродушным, искренним, весь как на ладони. Она старалась не показать ему, что посмеивается про себя.

— Спасибо, — грустно сказала она. — Я думаю о тебе примерно то же самое.

— Ты действительно думаешь, что я поеду в Австралию?

— Да.

Барни усмехнулся.

— Что ж, возможно, я так и сделаю. Но не сейчас.

Барни, не отпуская Нину, сделал несколько шагов назад и уперся спиной в капот автомобиля.

— Ох уж эта машина, — пробормотал он.

— Она тебе не нравится? — спросила Нина. Ей было все равно, что думал Барни по поводу «мерседеса». Эта машина принадлежала Гордону Рэнсому, так же как и ветреный день, когда они отправились в автомобильный салон, и тот номер в мотеле на шоссе.

— А как насчет загрязнения окружающей среды? — усмехнувшись, спросил он.

— Ну хорошо, я продам его.

— Но не сейчас, — повторил Барни.

Он уселся на капот, широко раздвинув ноги, и притянул Нину поближе к себе, сжимая коленями ее бедра. Нина улыбнулась, и, как бы желая продолжить игру Барни, начала расстегивать ремень на его брюках. Расстегивая пуговицы его джинсов, Нина заметила, что первые капли дождя застучали по машине, расплющиваясь в форме звездочек.

— Ты не боишься промокнуть? — прошептал Барни, лаская губами ее шею.

— Давай попробуем.

Нине не хотелось, чтобы Барни говорил. Уж слишком явной стала в последнее время разница между Барни, молча делающим свое дело, и Барни, рассуждающим о жизни.

Они целовались, дождь становился все сильнее, но это был теплый, мягкий летний дождь, поливающий машину и их обращенные к небу лица. Нина слизала капельку дождя с уголка рта. Она расстегнула рубашку, которая начала уже прилипать к телу, и обнажила плечи. Барни встал на колени прямо в мокрую траву и начал снимать с нее туфли. Дождь ритмично барабанил по крыше машины.

Барни собрал их одежду и закинул ее в машину, чтобы не промокла. Они выпрямились и молча прижались друг к другу, чувствуя себя так, как будто на свете нет больше ничего, кроме них и этого дождя.

Нина пыталась напомнить себе, что она уже не так молода и не настолько пьяна сегодня, чтобы купаться голой под дождем с очаровательным белокурым юношей. Она пыталась сообразить, как бы обратить все это в шутку и немедленно прекратить, но потом подумала: «А почему, собственно, я слишком стара для этого или для чего-то другого, если внутри себя я чувствую, что все наоборот».

Вся ее прошлая жизнь промелькнула вдруг перед Ниной в одно мгновение, так что у нее закружилась голова.

Годы замужества казались теперь годами молчаливой жертвы, одностороннего преклонения перед Ричардом, перед работой Ричарда, перед мнением Ричарда по поводу всего на свете, в то время как ее собственные нужды и заботы оставались как бы в стороне. Даже ее недолгий роман с Гордоном в основном состоял из того, что нравилось Гордону, а ее роль заключалась лишь в том, что она покорно позволяла собой воспользоваться, а затем также покорно позволила от себя отказаться, как будто была обязана выполнять абсолютно все его желания.

Эта покорность, это терпение были как бы основой ее жизни, и она еще считала, что счастлива.

Но теперь видение мира как бы изменилось, и Нина спрашивала себя, было ли это действительно счастье или лишь бесцветное молчаливое спокойствие.

А если это было действительно так, а не казалось ей сквозь пелену дождя, искажающую размеры, расстояние и всю эту ситуацию, в которой находилась она в данный момент, если все это было так на самом деле, то Нине не хотелось, чтобы так в ее жизни продолжалось и дальше.

Нина почувствовала, как ломается и рушится что-то внутри нее. Как будто бы старая кожа отстает от тела и отваливается совершенно безболезненно, а под ней обнаруживается другая. Как у статуй в нишах собора, только ее возродили дождь и первозданная нагота. Нина чувствовала себя абсолютно свободной, без примеси страха и сожаления, и эта свобода пьянила ее. Нина откинулась на капот, спиной ощущая тепло, и раскинула руки и ноги, подобно жертве, предназначенной на заклание.

— Весьма и весьма возбуждает, — пробормотал Барни.

Нина на секунду открыла глаза.

— Хорошо, — просто сказала она, в глубине души сознавая, что хочет сейчас нравиться вовсе не Барни, а самой себе. Тела их слились наконец вместе, дождь ударял по закрытым векам Нины, по ее лбу и щекам, и она слышала, как тихонько поскрипывает металл в такт движениям ее тела.

Один раз над ними сверкнула молния. Пальцы Нины впились в твердые выпуклые мускулы на спине Барни, и она двигалась теперь как бы сама по себе, забыв о его присутствии и помня только свое новое прекрасное состояние. Барни почувствовал, как рот ее искривился в улыбке. Он удивленно взглянул на нее, но глаза Нины были закрыты и невозможно было понять, что все это значит.

В момент оргазма пальцы Нины сжались в кулаки, а бедра, будто сведенные судорогой, приподнялись под протестующий скрип красной жести.

Потом Нина лежала неподвижно, жадно впитывая все вокруг — дождь, запах краски, раскаты далекого грома, горячее дыхание Барни на своей щеке. И все это вместе окружало ее, было как бы своеобразной раковиной, внутри которой она жила, которая защищала ее теперь также надежно, как чрево матери плод ребенка.

Барни положил голову ей на плечо, и Нина нежно гладила его кончиками пальцев по спине, как тогда, в первый раз.

— Тебе не холодно? — спросил Барни.

— Нет. Очень тепло и очень понравилось.

— Да, пожалуй, неплохо, правда?

«Гораздо лучше, чем просто неплохо», — подумала про себя Нина.

Барни соскользнул на землю, достал из машины свою рубашку и безуспешно попытался вытереть их тела. Все еще шел дождь, но воздух становился легче, а небо над Графтоном становилось голубым.

Забравшись в машину, они с трудом натянули на мокрые тела одежду. Когда это более или менее удалось, Барни снова улыбнулся Нине.

— Со мной такое впервые.

— Что именно — дождь или капот машины?

— И то и другое.

— И со мной, как ни странно, тоже.

Этим признанием было сказано все.

Пока они ехали домой, выглянуло солнце. Барни искоса взглянул на Нину.

— Ты так красиво улыбаешься! Почему? — спросил он.

Нина сказала ему правду.

— Потому что я счастлива сегодня.

Майкл на десять дней взял детей с собой в Корнуолл. Они остановились неподалеку от Рэнсомов и Фростов, так как Майкл с Марсель договорились, что для детей будет полезно отдохнуть вместе с отцом, а присутствие рядом других детей сделает не таким заметным отсутствие матери.

Марсель осталась в Графтоне одна. Понд-скул в августе была закрыта, в этот раз не стали набирать даже на летние курсы молодых хозяек. Дни, полные одиночества, тянулись один за другим. Ей немного не хватало Вики и Дженис и их частых визитов, к которым она уже успела привыкнуть, но с другой стороны, полное одиночества помогало, как ничто другое, чувствовать себя личностью, а не придатком к собственному дому, мужу, детям и их друзьям.

Марсель попадались иногда в газетах сообщения о деле Дарси Клегга. Она знала, что Дарси и Ханна отшельничают в Уилтоне и несколько раз представляла себе, как едет знакомой дорогой навестить их. Это не казалось таким уж невозможным, поскольку Марсель почти уже не чувствовала никакой враждебности к Ханне. Злоба, горечь, отчаяние, память о которых сохранилась еще в ее душе, связывались в сознании Марсель только с Майклом.

Всю неделю, пока дети были с Майклом, Марсель никого не видела и практически не выходила из дому. Погода стояла облачная и прохладная, и даже соседские окна, выходившие в их сад, казались Марсель угрожающими черными дырами, за которыми прячутся враги, желающие подглядеть за ее жизнью, хотя Марсель знала, что почти все соседи уехали на лето — на Корфу, в Тоскану, на другие курорты. Марсель думала о семейных парах, которые проводят отдых друг с другом, в окружении детей, среди все той же повседневной кутерьмы, которую оставили дома, и вовсе не чувствовала себя обделенной. Хотя было немного необычно — непривычно именно из-за этой тишины, царившей в доме.

Марсель не чувствовала себя несчастной, хотя очарования ее второго одинокого воскресенья уже так и не удалось повторить.

Вечером седьмого дня после отъезда детей Марсель сидела в саду на бамбуковом кресле. Рядом стояли ровными рядами горшки, в которые она еще с утра высадила эдельвейсы и анютины глазки. Когда зазвенел звонок, Марсель поняла, что сидит и смотрит на зеленые листья вот уже несколько часов, забыв о книге, лежащей на коленях.

Сначала она, растерявшись, подумала, что это звонил телефон. Наверное, дети хотят сообщить ей последние новости или Майкл — спросить о чем-то. Потом она поняла, что звонят в дверь. Она покорно поплелась к двери.

На пороге стоял Джимми Роуз.

— Я очень некстати? Только, скажи, и я тут же удалюсь, не очень поспешно, но очень покорно.

Судя по витиеватым фразам и заплетающемуся языку, Джимми успел уже сегодня где-то выпить. Он не был пьян, но находился весьма близко к этому. Марсель смотрела на него безо всякого выражения, как будто видела в первый раз.

— Нет, ты не очень некстати, — голос Марсель звучал хрипло, она уже несколько дней ни с кем не разговаривала. — Заходи.

Они вошли в чисто убранную кухню.

— Хочешь выпить? — спросила Марсель.

Джимми обедал сегодня со своим банковским менеджером. Такие обеды давно вошли у них в традицию, от обсуждения состояния финансов Джимми они очень быстро переходили к обычной болтовне о политике, бизнесе, гольфе, а ближе к последней порции выпивки — на местные сплетни. Сегодня, однако, хотя банковский служащий держался не менее приветливо, чем обычно, он сообщил Джимми, что его расходы превысили лимит займа, установленный банком. Он понимал, что в наши дни это нелегко, но тем не менее выразил надежду, что Джимми в ближайшее время поправит дела, иначе банк, по своим правилам, должен будет отказать ему в кредите…

Джимми кивал, ковыряя вилкой в тарелке с каким-то безвкусным блюдом, которое ему вовсе не хотелось есть. Каждый кусок застревал в горле, и приходилось делать по огромному глотку вина, чтобы избавиться от неприятного вкуса во рту. Дела Джимми начали потихоньку идти в гору, и он был уверен, что к осени все наладится.

Менеджеру явно не очень понравилась реакция Джимми на его предостережения. Он не стал больше возвращаться к этому вопросу, но отказался остаться и распить еще бутылку бренди, которую заказал Джимми.

Они пожали друг другу руки, и Джимми остался за столиком один, наедине с бутылкой. Он довольно быстро покончил с выпивкой и отправился к себе в офис. Прозевав там часов до пяти, он пошел побродить по средневековым улочкам центра Графтона. Блуждая, он наткнулся на какой-то захудалый бар около старой ярмарочной площади. Бар был пуст, но казалось, что его населяют призраки торговцев скотом с провалившимися глазницами и в грязных старинных одеждах, а воздух пропитан запахами хлева и конюшни. Джимми выпил полторы пинты пива, стараясь не обращать внимания на телевизор, что-то бубнивший над его головой. Когда Джимми уже не мог смотреть на пиво, он встал, не зная точно, куда он сейчас отправится, но сознавая, что меньше всего ему хочется домой. И тут он вспомнил о Марсель.

И вот он сидел у нее в кухне.

— Я бы выпил «скотч». Спасибо. А ты составишь мне компанию?

— Выпью, пожалуй, немного вина.

Марсель поставила на стол бутылки и бокалы Джимми нетерпеливо потянулся за своей порцией виски. Алкоголь наполнил его приятным теплом, вселил надежду, что все будет хорошо.

— Ты голоден? — спросила Марсель.

— Не особенно. Обедал сегодня с банковским менеджером. Обычный дежурный ланч.

Сейчас Джимми почувствовал, что по-настоящему зол на этого парня из банка. Поглощенный сознанием собственного негодования, Джимми краем уха услышал, что Марсель что-то предлагает ему. Так и не поняв толком, что именно, Джимми последовал за ней, и они оказались в саду, в его небольшом уголке, отгороженном стеной. Земля под ногами была уставлена какими-то крошечными растениями в горшках. Было тихо, если не считать птиц, щебетавших на деревьях.

Марсель пристально смотрела на Джимми. Она была аккуратно причесана, темные волосы блестели. Джимми отметил про себя, что Марсель явно изменилась к лучшему, расставшись с Майклом. Впрочем, этого следовало ожидать.

Джимми откинулся на спинку кресла. Пожалуй, он слишком устал, чтобы злиться на кого-то. Ему приятно было нежиться в солнечных лучах, как будто лица касались ласковые женские пальцы.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал Джимми. — Гораздо лучше, чем раньше.

— Я и чувствую себя намного лучше. Забавно, правда?

Джимми не особенно хотелось обсуждать проблемы Марсель, у него достаточно было своих. Но ему приятно было находиться рядом с этой женщиной. Когда-то они сидели вот так же в чьем-то чужом саду, и Джимми пришлось разочаровать Марсель. Кажется, это было из-за Люси. Воспоминание о девушке отозвалось в нем жгучей болью. Он все еще не мог примириться с тем, что потерял ее. С решительным видом Джимми выпрямился. Бессмысленно было отдаваться во власть грустных мыслей.

Он протянул руку и коснулся голой ноги Марсель, ласково поглаживая ее пальцами. Кожа была гладкой и приятной на ощупь. Похоже, сегодняшний день все же не пропал даром. Приятные предчувствия начинали поднимать его настроение.

Марсель тоже подалась вперед. Джимми ощущал теперь сладковатый и терпкий запах ее волос, видел, как подрагивают ее веки. Джимми мысленно раздел ее, вспоминая, как выглядела Марсель в купальнике, когда они в последний раз были вместе на пляже. Джимми приготовился поцеловать Марсель, но в этот момент она сняла его руку со своей ноги.

Непонимая, что произошло, Джимми пробормотал:

— Ну же, Map! Всего лишь поцелуй. Ведь мы так давно знаем друг друга!

— Да, давно.

— Тогда почему же нет. Я думал, тебе этого хочется.

Виски после пива означало, что Джимми напился уже как следует. Он был возбужден, но не знал, как долго это продлится, если придется уговаривать Марсель. В нем снова поднималось раздражение.

— А вот тут-то ты и не прав. Я ничего не хочу, Джимми, во всяком случае с тобой. Не хочу ни капельки.

Джимми посмотрел вниз на стакан, который он аккуратно поставил у ножки кресла, на цветы в горшках, чувствуя, как улетучиваются надежды хорошо провести вечер, как покидает его очарование вечернего сада и возвращаются воспоминания о грубой реальности повседневной жизни.

— Почему? — все-таки спросил он. Его не очень интересовал ответ. — Ведь мы оба одиноки сегодня, не так ли? — Это было ясно и без слов, но Джимми почувствовал вдруг потребность произнести это вслух, признаться в этом кому-то. Он действительно чувствовал себя одиноким.

Марсель размышляла о чем-то своем. Она вспомнила, как на несколько секунд почувствовала себя неотразимой там, в саду Рэнсомов, прежде чем Джимми отверг ее, и как злоба потом пришла на смену унижению.

Марсель позволила себе насладиться моментом, а затем произнесла:

— Я целую неделю жила тут сама по себе. Одна в доме. Но мне вовсе не так уж одиноко. За неделю о многом успеваешь подумать, и одно из принятых мною решений состоит в том, чтобы делать впредь только то, что я захочу. Или хотя бы не так часто делать то, чего я не хочу. И сейчас, в этот самый момент, я поняла вдруг, что ты как раз относишься к длинному списку того, чего я не хочу. Решил, что можешь прийти сюда только потому, что нет Майкла, и я тут же улягусь под тебя, не сказав ни слова? Я не хочу с тобой целоваться, я не хочу ложиться с тобой в постель, хотя однажды, пожалуй, была не прочь это сделать.

Джимми увидел, что Марсель зло улыбается. Волна раздражения накатила на него.

— Я не хочу, чтобы ты щупал меня, как обычно делаешь это по углам на вечеринках со всеми по очереди. Уж слишком ты неразборчив, чтобы хоть кто-то при этом чувствовал себя польщенным. Мне не нравится, как ты обращаешься со Стеллой, как ты постоянно выбалтываешь чужие секреты. И мне не нравится, как воняет от тебя сегодня дешевым кабаком.

Марсель зажала себе рот ладонью, как будто та, старая Марсель испугалась, что она в своем новом воплощении выболтает что-нибудь еще, такое же злое и резкое.

Джимми встал. Его слегка покачивало. Виски ударило ему в голову.

— Безмозглая сука, — злобно прошипел он.

Джимми поднял руку и несколько секунд изучал свою открытую ладонь, затем медленно сжал кулак и оглянулся, как бы выбирая, на что бы обратить свой гнев. Он сильно ударил по стене. Боль пронзила руку от кисти до локтя. Поглядев еще раз на руку, Джимми увидел, что на костяшках пальцев выступает кровь. Марсель неподвижно застыла в своем кресле. По крайней мере, теперь она не улыбалась. Джимми отпихнул ногой стакан и услышал, как он разбился о камни мощеной дорожки. Едва держась на ногах, он прошел через дом и вышел, хлопнув входной дверью. Среди припаркованных на дороге машин, Джимми с трудом отыскал свою и поехал домой. Рука по-прежнему саднила.

Марсель сидела там, где оставил ее Джимми. Казалось, даже птицы замолчали. Тишина действовала угнетающе. Марсель вошла в дом, прошла по тихим комнатам, сознавая, какими стерильными, совершенно необитаемыми они выглядят.

Сцена с Джимми как бы пробила ее броню. Марсель хотелось увидеть детей, поговорить с Майклом, прижать их всех к себе и чувствовать, что они по-прежнему принадлежат ей. Как только Марсель сформулировала про себя это желание, оно стало еще сильней. Дом был лишь раковиной, из которой вынули устрицу, но сама Марсель не была и не хотела становиться пустой оболочкой. Марсель почти бегом кинулась к телефону. Оставалось еще три дня каникул. Если выехать прямо сейчас, Марсель приедет в Корнуолл до того, как дети лягут спать.

Майкл поднял трубку на другом конце провода.

— У тебя как-то странно изменился голос, — сказал он.

— Майкл, я хочу приехать к вам. Я не знаю, почему сижу здесь одна, без вас. Можно мне приехать?

— Да, — сказал Майкл после секундной паузы. — Да, приезжай. Мы ждем.

Стелла смотрела в окно, как Джимми ставит машину во дворе. Ремень безопасности попал в дверь, и она никак не захлопывалась, но Джимми не стал поправлять. Стелла почувствовала, как у нее похолодело все внутри.

Хлопнула входная дверь, Джимми вошел в дом. Стелла стояла у окна, ожидая, пока муж войдет в комнату. Джимми прошел мимо и уселся на потертый диван. Плечи его были опущены, руки безвольно висели между колен. Он поднял глаза на жену. От него как бы исходили волны агрессии, в зрачках глаз горели красные точки. Стелла знала, что сейчас произойдет.

— Почему у тебя такой вид? — спросил Джимми.

— Какой?

— Сама знаешь. Как у святой.

— Это тебе так кажется. Сколько же надо было выпить…

Джимми одной рукой сжал запястье другой. Лицо его перекосилось.

— Совсем недостаточно, мать твою. О Боже, прекрати на меня пялиться, ладно?

Стелла не двигалась. Джимми встал и направился к ней.

— Не смей больше трогать меня, — предупредила Стелла. Тут она заметила кровь на его руке. — Что ты натворил? Не прикасайся ко мне…

В голове Стеллы проносились картины одна ужаснее другой. Джимми не так уж часто бил ее, но сейчас каждый такой случай отчетливо вставал у нее перед глазами, уступая место следующему, как слайды в проекторе. До сих пор она старалась не вспоминать об этом. Хотя сцены были унизительными, сейчас они больше не казались Стелле позорными пятнами в ее воспоминаниях. Напротив, каждая была освещена яркой вспышкой гнева. Стеллу слепили эти вспышки и сосало под ложечкой от предвкушения нового акта насилия.

Джимми колебался. Он стоял посреди гостиной, где все было свидетельством их долгой совместной жизни. Стелла чувствовала себя среди всего этого гораздо свободнее, чем он, но сейчас у нее было такое чувство, как будто бы она постепенно отдаляется, освобождается от всего привычного, что окружало ее все эти годы.

— Я и не собираюсь трогать тебя, — пробормотал наконец Джимми, глядя на свой кулак. — Я ударил стену. У Марсель.

Теперь в глазах Джимми не было агрессии. Они были абсолютно пусты.

Не сводя с Джимми испуганных глаз, Стелла начала поспешно кивать. Ничто больше не связывало ее ни с этой комнатой, хотя она и казалась такой странно знакомой, ни с мужчиной на картинах, быстро пробегавших в ее голове. Она давно догадывалась об этом, и теперь понимала, что давно уже ждала именно этой самой минуты.

Она все еще продолжала кивать своим мыслям, не страшась конца и не жалуясь на судьбу. В полной тишине они с Джимми молча смотрели друг на друга, а мебель, книги, фотографии на стенах были как бы немыми свидетелями этой сцены.

— Я ухожу, — сказала наконец Стелла.

Джимми протянул руку, чтобы удержать ее, но они стояли слишком далеко друг от друга.

— Куда уходишь?

Стелла отметила про себя его смущение, но совершенно равнодушно — он больше не принадлежал ей.

— Никуда конкретно. Просто ухожу отсюда. Я возьму свои вещи. И позвоню тебе, когда… когда нам надо будет встретиться и уладить остальные формальности.

Стелла поднялась наверх. Она упаковала в пакет кое-какую, одежду, не глядя доставая из гардероба белье, блузки и юбки. Комната вызывала у нее не больше чувств, чем гостиничный номер, в котором останавливаешься проездом.

Когда Стелла спустилась, Джимми сидел на своем любимом кресле в гостиной, глядя в окно.

— Я позвоню, — сказала Стелла, но Джимми даже не обернулся. Стелла вышла из дома с огромным пакетом в руках и направилась через весь город к соборной площади, к дому Нины Корт на Аллее Декана.

Женщины сидели друг напротив друга в гостиной наверху. Стелла выпила два стакана вина, но отказалась от предложений Нины приготовить что-нибудь поесть.

— Как, должно быть, прекрасно жить с таким видом из окна, — говорила Стелла. Освобожденные от лесов, статуи парили в воздухе. Полупустая гостиная и общество Нины казались желанной точкой в конце наскучившего предложения. — Она была беременна? — спросила Стелла. — Эта девочка Дарси?

— Да.

— Как тяжело ей, должно быть, пришлось? С ней все в порядке?

— Думаю, да. Мой друг Патрик опекает ее.

— Я знала о ней и Джимми. И обо всех остальных. Все эти годы.

Нина рассказала Стелле все, что могла — не так уж много, и теперь приготовилась слушать.

— Я не собираюсь возвращаться домой, — сказала Стелла.

— А что ты будешь делать?

Стелла смотрела в бокал и улыбалась.

— У меня не такая уж плохая стартовая площадка. Спасибо, что приютила меня.

— Я рада, что ты здесь. В последнее время мне было очень одиноко.

Это была правда. Они с Барни не ссорились, но после пикника он перестал неожиданно появляться на пороге ее дома после работы в саду. Нина налила еще вина.

— Помнишь, тогда в феврале, когда мы познакомились поближе, пока все были на лыжном курорте, ну, когда мы ходили в школу. У меня было тогда такое чувство, словно мы остались одни во всем Графтоне.

— Да, — мягко сказала Стелла. — Мне тоже так казалось, и мне это нравилось. Примерно так же я чувствую себя сейчас.

Они сидели и смотрели на статуи, маячившие за окном, пока не выключили свет и они не погрузились во мрак. Теперь их связывало полное взаимопонимание.

— А что будет делать сегодня Джимми?

— Будет сидеть там, где я его оставила, с бутылкой и стаканом. Потом заснет, повалившись на софу.

Нине стало грустно. Мужья и жены так близко знают друг друга, все неприятные привычки, которые не показывают чужим людям.

— Тебе не хочется вернуться? — спросила Нина.

— Нет, я не вернусь. — В голосе Стеллы не было ни тени сомнения. — Да он и не заметит, ночевала я дома или нет.

Яркая вспышка осветила вдруг комнату. Стелла и Нина испуганно заморгали, ослепленные бьющим в комнату светом. Опомнившись, они вновь обернулись к окну. Фронтон собора светился золотистым светом, превращавшим зеленоватые летние сумерки в беспросветную мглу. Бледный, казавшийся голым камень статуй освещали теперь тысячи лучей.

— Я не знала, — удивленно бормотала Нина. — Гордон говорил, что их включат не раньше, чем через год.

Упоминание о Гордоне было как бы еще одним подтверждением установившегося между ними взаимопонимания. Нина никогда и ни с кем не говорила о нем.

Женщины поднялись со своих кресел и подошли к окну. Вновь, стоя бок о бок, любовались они возрожденными ангелами и святыми. Лица, руки, складки одежды были теперь видны очень четко, как будто со статуй стерли не только пыль веков, но как бы само время.

Стелла обняла Нину за плечи.

Огни погасли так же неожиданно, как и зажглись. После ослепительного света темнота казалась непереносимой.

— Наверное, они проверяли их, — сказала Нина.

— В нашу честь, — пошутила Стелла. — Я рада, что мы это видели.

Нина решила, что это надо отметить.

— Думаю, надо принести еще вина. Сейчас пойду, как только глаза привыкнут к темноте.

Она пили вино, разговаривали, но ни той, ни другой не хотелось есть. Поздно ночью они поднялись в комнату над спальней Нины с тем же самым видом на собор, только немного под другим углом. Здесь был дубовый паркет, маленькие окна и дюралевая кровать с белым покрывалом. Нина сняла с постели покрывало и стала открывать ставни, чтобы проветрить.

— Оставь их открытыми, — попросила Стелла. — Чтобы можно было ночью выглянуть в окно.

Стелла сидела на краю кровати, чувствуя себя неожиданно растерянной и неуверенной в чужой незнакомой комнате. Нина вспомнила вдруг, что Гордон тоже любил, когда она оставляла ставни открытыми. Сравнение показалось ей странным. Она присела рядом со Стеллой и взяла ее за руку.

— Тебе будет удобно? — спросила Нина.

Комната освещалась только небольшим ночником, стоявшим на тумбочке. На лицах Нины и Стеллы лежали грустные тени, делая их зловеще странными, абсолютно незнакомыми.

Стелла ничего не ответила. Вместо этого, она наклонилась вперед и коснулась губами губ Нины, вопросительно глядя ей в глаза.

Нина сидела неподвижно, прислушиваясь к своим ощущениям.

Затем, не зная точно, что означает дрожь, которая пронизала ее сейчас — облегчение или сожаление — Нина отодвинулась от Стеллы.

— Извини, — тихо проговорила она.

— Все в порядке. Но это позволяет лучше узнать друг друга, тебе не кажется?

— Мне ничего об этом неизвестно.

— Барни Клегг, да?

Все это напоминало фарс. Обе они неожиданно рассмеялись. Смех наполнял комнату, изгоняя смущение.

— Да, — сказала наконец Нина. — Но все совсем не так, как ты думаешь.

«И даже не так, как я думаю», — сказала себе Нина, первый раз признаваясь в своей неуверенности в будущем их отношений.

— Понимаю, — усмехнулась Стелла и добавила: — Ну что ж, давай, иди ложись.

Обернувшись в дверях, Нина сказала:

— Ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь. И делать все, что захочешь.

— Спасибо, — сказала Стелла. Темные тени вновь легли на ее лицо.

19

Марсель добралась до домика на побережье Корнуолла уже за полночь. Она два раза поворачивала не там, где нужно, безумно устала и уже сомневалась, что вообще доберется сегодня до места, когда спрашивала дорогу в последний раз.

Наконец фары ее машины осветили низенькую изгородь, дрожащие на ветру деревья и несколько низеньких домиков в стороне от шоссе. Во дворе одного из них возвышался киль недостроенного кораблика. Горело всего лишь одно окно в одном из домиков — маленький желтый огонек в непроглядной мгле. Марсель заметила машину Майкла и припарковала свою рядом с ней. Прежде чем погасить фары, Марсель заметила парусные доски, прислоненные к стене, и водолазный костюм, напоминавший человеческую кожу, снятую и вывешенную для просушки. Марсель вышла из машины, расправляя затекшие руки и ноги. У нее перехватило горло от хлынувшего в легкие морского воздуха. Марсель постояла несколько секунд, вслушиваясь в звук прибоя. Ей вспомнились дюжины других летних каникул, проведенных у моря с детьми, и те, когда сама она была ребенком. Все они сливались в ее памяти в круговорот морской соли, волн и солнечного света.

Теперь, стоя на морском берегу, Марсель думала о семейном отдыхе уже совсем не так, как в Графтоне, сидя одна в пустом доме. Воспоминания создавали чувство непрерывности, казалось особенно лажным передать те же ощущения детям, чтобы те, в свою очередь, передали их когда-нибудь своим детям. Она была прежде всего матерью — от правды никуда не денешься, как бы ей этого ни хотелось, и ее семейные обязанности вовсе нельзя было так легко отбросить в сторону, как казалось Марсель во время одинокого существования в Графтоне.

На песок лег прямоугольник желтого света — открылась дверь в домике, в котором горел свет. Марсель разглядела на пороге силуэт Майкла. Она прошла по тропинке к воротам, затем по бетонной дорожке к двери. Майкл посторонился, пропуская ее в дом.

Марсель увидела гостиную со стандартным набором курортной деревянной мебели, грубые домотканые красно-коричневые шторы, которые не были сейчас задернуты. Комната напомнила Марсель шале в Мерибеле, и она тут же вспомнила Майкла, скользящего по снежному склону, и Ханну в серебристом лыжном костюме.

Марсель привыкла к свету, не очень понимая, что она будет делать теперь, когда доехала до места.

— Как добралась? — спросил Майкл.

— Очень долго ехала. Без приключений, если не считать того, что в конце пути я заблудилась.

— Джон и Дейзи будут рады твоему приезду.

— Где они спят?

Майкл показал пальцем на потолок.

— Пойду взглянуть на них, хорошо?

Комната была небольшой, дверь Майкл оставил открытой, чтобы туда попадало немного света. Дейзи до сих пор еще не хотела засыпать в темноте. Марсель на цыпочках подошла к одной, потом к другой кроватке и прислушалась к мерному дыханию спящих детей. Джонатан спал так же, как дома, натянув одеяло на голову. Дейзи лежала на спине, раскинув руки и ноги. Марсель приподняла одеяло, чтобы прикрыть плечи девочки, и Дейзи перевернулась во сне, что-то невнятно бормоча. Затем она открыла глаза и немедленно лицо ее озарилось улыбкой. Она протянула ручку и обняла мать за шею.

— Хорошо, — отчетливо произнесла Дейзи, снова погружаясь в сон.

Марсель почувствовала такую любовь к своим детям, которой, пожалуй, не испытывала еще никогда. Это чувство сейчас как бы пронзило ее насквозь.

Майкл сидел за столиком в гостиной. На столе была еда: хлеб, фрукты, холодный окорок и бутылка вина.

— Ты ела? — спросил Майкл.

— Нет. Я не очень голодна, но все равно спасибо.

Майкл налил ей вина, и Марсель с благодарностью приняла от него бокал. После нескольких недель одиночества этот маленький знак внимания казался ей почти экзотикой. Марсель вдруг охватило удивившее ее нервное напряжение, от которого сделалось даже тяжело дышать. Хотя в общем присутствие Майкла рядом было таким знакомым и естественным. Они выехали на каникулы в летний домик на побережье, как делали это уже много раз в прошлом. И если не думать об этом специально, все было так, как будто они и не думали расставаться.

Они немного поговорили о детях, об остальных графтонских семействах, обосновавшихся по соседству, Майкл выслушал новости, которые привезла с собой Марсель. Она пила вино, смотрела на мужа и пыталась понять по лицу Майкла, что происходит у него внутри.

— Почему ты решила приехать вот так, вдруг? — спросил наконец Майкл.

Марсель рассказала ему о визите Джимми Роуза.

Она описала их разговор слово в слово, но абсолютно сухим, бесстрастным тоном, как будто все это случилось с ней давным-давно, а не несколько часов назад. И все равно Марсель чувствовала, что слова ее замыкают не один круг, проясняют множество связей между членами их компании. Она как бы слышала мысли Майкла: Джимми и ты, Нина и Гордон, я и Ханна. Случается в нашем возрасте. Надо считаться с потребностями друг друга. Мы стыдимся их, но не можем отрицать, что они существуют.

Простота этих мыслей поразила ее, но Марсель не стала размышлять об этом дальше. Но все это как бы сближало ее с Майклом.

— Я не понимаю, — заговорил наконец Майкл. — Каким образом то, что наговорил тебе Джимми, а ты ему, заставило тебя приехать сюда, к нам?

— Когда он ушел, я зашла в дом. Все было чисто прибрано, так, как я всегда мечтала, и вовсе не так, как в доме, где живут Дейзи и Джон. Я приводила дом в порядок целую неделю.

— Могу себе представить, — Майкл рассмеялся, и перед Марсель на секунду предстал человек, за которого она выходила когда-то замуж. Марсель рассмеялась вместе с ним, пораженная подобным единодушием.

— Но я вдруг поняла, что все это мне не нравится. Так было пусто, вот все это и заставило меня вспомнить о том, что вы все тут, а меня с вами нет.

Марсель тяжело вздохнула. От Майкла не укрылся этот вздох. Жена казалась ему сейчас похожей на маленькую птичку — существо достаточно беспомощное, но довольно решительное. Он подумал, что любил ее когда-то, просто в какой-то момент в ходе совместного пути по жизни он позволил себе об этом забыть и теперь никак не мог вспомнить, как это было.

— Я чувствовала себя в царстве тишины, — продолжала Марсель. — И мне так не хватало ощущения семьи. Я думала, что одиночество дало мне возможность почувствовать себя личностью, и мне нравилось это чувство. И в то же время я была одинока настолько, что начала сомневаться, существую ли я вообще. В общем, ссора с Джимми не открыла мне ничего нового. — Марсель вытянула вперед руку с растопыренными пальцами, как бы желая убедиться в своей материальности. — И в конце концов я приехала просто потому, что мне очень этого захотелось.

Марсель понимала, что очень важно рассказать сейчас Майклу о своих желаниях.

— Я рад, что тебе этого хотелось. — Майкл встал, обошел вокруг стола и остановился за стулом Марсель. Он положил руки на плечи жены. Сквозь тонкую кожу Марсель проступали косточки ключиц. Так не похоже на пышные плечи Ханны. Но тоже очень трогательно, женственно. Майкл наклонился так, что щека его касалась теперь макушки Марсель.

— А как насчет меня? — спросил он.

Марсель стало вдруг немного смешно, но она постаралась скрыть улыбку. Горечь, с которой были связаны для нее до сих пор воспоминания о Майкле, потихоньку начинала испаряться.

— Тебя я тоже хотела видеть.

— Я рад этому, — тихо произнес Майкл.

Марсель выскользнула из-под рук мужа, встала и повернулась к нему лицом. Она чуть подалась вперед и уткнулась ему в плечо.

Это не было примирением, Марсель прекрасно это понимала. Это даже близко не стояло к примирению. Просто жест понимания и доверия.

Следующий день был теплым и ясным, как будто погода приветствовала приезд Марсель.

Рэнсомы и Фросты пришли в восторг, когда, зайдя утром к Уикхемам, увидели Марсель.

— Нам тебя не хватало, — от имени всех четверых сообщил ей Эндрю Фрост.

Все три семейства отправились на пляж и расположились среди других пар со своими шезлонгами, большими зонтами от солнца и разнообразным спортивным снаряжением. Марсель сидела в шезлонге и глядела, как дети плещутся в море. Хелен Рэнсом спала в коляске, прикрытая от солнца белой ажурной накидкой. Марсель снова одолевали воспоминания. Она чувствовала, что ничего в ее жизни не закончилось с уходом Майкла. Все еще будет.

— Как дела? — Вики и Дженис улучили минутку, чтобы поговорить с Марсель наедине.

— Ну что я сейчас могу сказать, — искренне ответила им Марсель. — Не знаю. — Она посмотрела на Майкла, который вместе с Тоби Фростом пускал игрушечную лодку на волнах прибоя. Издалека длинноногий Майкл был похож на аиста. Ее первая вспышка обиды на мужа уже прошла. На смену ей пришло примирение и терпимость, которые появились, словно новая кожа под струпьями.

Ночью они лежали рядом, иногда касаясь друг друга, но не делая попыток перейти еще существующую невидимую грань. Марсель прислушивалась к ровному и глубокому дыханию Майкла. Она чувствовала себя усталой, но ощущение близости казалось ей таким естественным и, более того, драгоценным — вот так лежать рядом с мужем, смотреть на него спящего и прислушиваться к шелесту волн, доносящемуся с моря.

А назавтра был еще один прекрасный день на берегу. Умиротворенность взрослых отражалась и на детях. Они без ссор и размолвок играли все вместе, только Джонатан и Дейзи время от времени подбегали к Марсель, чтобы убедиться, что их мама никуда не делась, что она по-прежнему здесь, с ними со всеми.

Когда день подходил к концу и стало уже прохладно, им всем не захотелось расставаться до завтрашнего утра.

— А давайте поужинаем все вместе, — предложил Джонатан. — Раз уж мама приехала, а?

— И вправду! — радостно поддержала его Дженис.

Домик, который снимали Фросты, стоял в некотором отдалении от прибрежных скал. Компания собралась в саду, где стояли деревянные скамьи и грубо сколоченный стол. Взрослые с явным удовольствием грелись в лучах заходящего солнца, потягивая пиво и переговариваясь. Дети побежали в дом за чипсами и кока-колой, а затем вернулись и стали играть на лужайке. Эндрю возился с жаровней, в воздухе пахло дымом. Все успели слегка обгореть на пляже. Майкл и Марсель сидели рядышком на одной из скамеек.

— Совсем как раньше, — сказала Вики. — Опять отдыхаем вместе.

Все согласились, прекрасно понимая, что имеет в виду Вики, — кажется, прошла вечность с тех пор, как они сидели вот так все вместе, и близость их ничем не омрачалась.

Дженис принесла еще бутылки, все перешли с пива на вино и вскоре абсолютно расслабились, тем более что у них и не было в данный момент никаких проблем, кроме разве что сомнений по поводу того, какой дорогой лучше идти домой. Небо из голубого стало постепенно бледно-серым, а потом — темно-бирюзовым.

Дети оставили свои игры и тоже сгрудились вокруг стола. Те, что помладше, уже устали, вспыхивали первые ссоры, но взрослые продолжали пребывать в расслабленном и добродушном настроении, пока все не было доедено. Марсель сидела, подперев ладонью подбородок. Ей приятно было провести вечер за вином и сплетнями, чувствуя, что она отдыхает среди друзей. Она улыбалась и ощущала приятную слабость во всем теле — пожалуй, будет очень трудно встать, когда придет время.

Небо все темнело и темнело, и вскоре уже трудно было различить лица сидящих напротив. Эндрю принес из дома несколько свечей и поставил их в пустые банки из-под джема. Весь видимый мир сосредоточился теперь в золотистом полукруге вокруг стола. Дети выбегали из круга в темноту и возвращались обратно, время от времени голоса их доносились из темноты сада.

— Девочкам пора спать, — сказал Гордон. — Мэри! Элис! Я отведу их, Вики, а ты, если хочешь, можешь остаться.

— Я бы тоже пошла домой, — виновато проговорила Вики. — Но, кажется, я успела перебрать…

— Мы на отдыхе, — сказал Эндрю, наливая всем еще по бокалу вина. Гордон взял на руки спящую Хелен и отправился к соседнему домику. Мэри и Элис семенили вслед за отцом, хватаясь за его брюки.

Оставшиеся сидеть за столом слышали протесты Мэри.

— Это несправедливо, Дейзи еще не ложится.

Гордон спокойно что-то объяснял дочери. Голоса затихли вдали.

— Нам тоже пора? — спросил Майкл у Марсель. Он обнял жену рукой за плечи, и Марсель положила голову ему на плечо.

— Еще нет.

— Еще нет, — эхом откликнулась Дейзи. — Мы хотим играть.

Дейзи была наверху блаженства — ведь ее оставили поиграть вместе с Джонатаном и младшими Фростами, как большую.

— Ну хорошо, еще полчасика, — сказал Майкл. Было уже абсолютно темно. Тоби Фрост, главный заводила, объяснял всем правила какой-то новой игры.

— Подождите меня, — крикнула мальчишкам Дейзи.

Послышался топот убегающих ног. Они услышали, как Уильям считает, затем поет что-то. Его сильный, поставленный голос высоко звенел в тишине. Затем пение стихло, и теперь слышен был только шелест волн. Эндрю взял со стола одну из банок-подсвечников, чтобы поставить туда новую свечу, приплавив ее к остаткам старой, и несколько секунд лицо его было зловеще освещено снизу, как у маски на Хэллоуин.

Вики подняла бокал и шутливо чокнулась с собственным носом.

— За нас всех, — сказала она.

Все выпили, повторив слова тоста.

Все вспомнили множество других вечеров, проведенных вот так вместе, на Рождество, за барбекю летом, по разным другим поводам, и каждый почувствовал, как не хватает среди них Клеггов и Роузов. Это заставило их поближе придвинуться друг к другу и начать обсуждать планы на следующий год, чтобы как-то унять зловещую дрожь, вызванную ощущением того, что будущее, как и недавнее прошлое, может оказаться далеко не безмятежным. Но сейчас все смеялись, пьяные не только от вина, но еще от хорошего настроения и морского воздуха.

В небе висел золотистый диск луны.

— Какая красивая ночь, — прошептала Марсель. — Прислушайтесь к волнам…

Прибоя было почти не слышно, как будто кто-то повернул специальную ручку, вроде регулятора громкости на телевизоре, и сделал его потише. Еле слышный шелест только усиливал ощущение тишины, царящей вокруг. Не было ни голосов, ни топота бегущих ног.

— Когда же вернутся дети? — спросил кто-то.

— Они сказали, куда отправились?

— Я не видел, по какой дороге они убежали.

Эндрю резко встал, задев стол, так что пламя свечей задрожало.

— Вряд ли они убежали далеко. Но я пойду на берег поищу их. Всем давно пора спать.

Все прислушивались к шагам Эндрю на дорожке, ведущей к пляжу.

— Я сделаю кофе, — нарушила молчание Дженис.

Она как раз ставила на стол поднос с чашками, когда все услышали, что Эндрю возвращается.

— Нашел их?

— На пляже их нет.

— Когда это они убежали?

— Кажется, с полчаса назад. Может, чуть больше.

— Надо пойти поискать их. Майкл, ты иди через лужайку за забор, а я — в противоположном направлении.

— А мы? Что, по-вашему, должны делать мы? — спросила Дженис. В голосе ее слышалась паника. — Как мы можем сидеть здесь, когда дети потерялись?

— Все в порядке, Джен. Оставайтесь здесь. Мы с Майклом найдем их.

Мужчины ушли, а подруги остались сидеть за столом. Марсель поднялась и стала собирать в стопку грязные тарелки. Она не очень твердо держалась на ногах, и позвякивание посуды и приборов казалось слегка неестественным в наступившей тишине, казавшейся теперь зловещей. Все напряженно прислушивались. Вики положила руку на плечо Дженис и обнаружила, что та дрожит.

— Ты замерзла. У тебя есть свитер?

— Где-то там, в доме.

Марсель пошла в дом поискать свитер Дженис. Свет, горевший в кухне, показался ей чересчур ярким, слепящим, и только сейчас, неуверенно шаря по кухне в поисках свитера, Марсель поняла, что действительно очень много выпила сегодня. Во рту было сухо, и сосало под ложечкой от какого-то безотчетного страха. Наконец она обнаружила свитер на спинке стула и понесла его в сад. Марсель вспомнила, как поднялась вчера взглянуть на спящих детей и как осветилось улыбкой лицо спящей Дейзи при мысли о матери. Она поймала себя на том, что тихо шепчет:

— Господи, ну пожалуйста…

Дженис стояла в дальнем конце сада, у стены, пристально вглядываясь в темноту. Она взяла свитер из рук Марсель, но не торопилась надевать его.

— Что-то случилось, — пробормотала она. — Я знаю.

Они ждали, минуты тянулись бесконечно. Сначала было слышно, как Майкл и Эндрю зовут детей, но теперь голоса их смолкли.

— Сколько уже, как они пошли искать?

— Десять минут. Может, пятнадцать.

— Ну где же они все?

Вдруг Вики вздрогнула и резко обернулась.

— Слушайте! Что это?

Послышался звук бегущих ног, затем шелест травы и на лужайке появились две маленькие фигурки — Джонатан и Дейзи.

«Слава Богу», — подумала Марсель.

Лица детей казались двумя круглыми белыми пятнами, вынырнувшими из темноты прямо перед домом.

И Майкл, и Эндрю, видимо, отправились не тем путем.

Марсель бросилась к детям, Вики и Дженис — за ней. Дети со всех ног бежали им навстречу. Облегчения Марсель как не бывало, когда она взглянула на лица детей — оба они запыхались, лицо Дейзи было искажено от испуга.

— Уильям упал, — громко ревел Джонатан.

Прошла долгая ужасная секунда, пока он переводил дыхание, и дети кинулись в объятия Марсель. «Минуту назад все было нормально, — думала она, — все сидели, выпивали, смеялись, а теперь вот происходит Бог знает что».

— Где, Джон? — настаивала Вики. — Где упал Уильям?

— Со скалы. Он карабкался вверх и упал на камни. Тоби пытается спуститься к нему. А нас он послал за папой и Эндрю.

Ноги Дженис подкашивались, но она уже бежала в направлении, указанном Джоном.

Первой опомнилась Вики.

— Марсель, позвони, чтобы прислали помощь, — скомандовала она.

Затем Вики побежала вслед за Дженис. Рядом семенил Джонатан.

Дейзи рыдала. Слезы градом катились по ее лицу.

— Уильям ранен, — кричала она. — Он лежал и не двигался. Где папа?

— Ищет вас.

Марсель схватила дочь за руку и потащила ее в дом. Она потеряла несколько секунд, разыскивая телефон, а когда нашла аппарат и дозвонилась, то обнаружила, что совершенно не знает местности и не может толком описать, где же собственно произошел несчастный случай. Положив трубку, Марсель обернулась к испуганно дрожащей дочери.

— Помощь выслали. Что такое?

Дейзи опять начала плакать.

— Мы пошли на пляж, а обратно возвращались другим путем. Там есть тропинка, которая повыше, по ней мы дошли бы скорее, а ведь мы торопились, потому что знали, что гуляем уже долго и вы будете сердиться. А потом Уильям сказал, что может залезть на самую высокую скалу. Мы стали смотреть. Он действительно долез почти до половины, но только это было не так легко, как он хвастался. А потом что-то сорвалось у него под ногой, и Уил полетел вниз.

— Ох, Дейзи.

Марсель опустилась на стул и прижала к себе дочь, как будто желая таким образом доказать себе, что хотя бы ее она может спасти от подстерегающих на каждом шагу опасностей.

— Не надо было отпускать вас так далеко в темноте. — Снаружи не доносилось ни звука, кроме шелеста волн. — Скорее бы вернулся отец.

Тоби ждал, присев на камни рядом с лежавшим неподвижно братом. Он дрожал. Скала, на которую пытался забраться Уильям, вовсе не казалась отсюда, снизу, такой уж крутой. Тоби думал, что братишка легко вскарабкается на нее. Волны громко бились о берег. Уильям лежал с закрытыми глазами. Он не упал, а скорее скатился вниз.

В голове Тоби вертелись обрывки фраз, объяснений, слова молитв. Он боялся прикоснуться к Уильяму, боялся всего. На лбу Уильяма было темное пятно, волосы тоже были мокрыми от крови.

«Хоть бы они пришли скорее! Джон ведь быстро бегает! Они уже должны прийти обратно…»

Тоби даже не мог сказать с уверенностью, дышит Уильям или нет. Тишина, нарушаемая лишь рокотом волн, пугала его еще больше.

Что это? Голоса? Тоби поднял глаза. Футах в тридцати-сорока над собой он увидел лица. Наконец-то! Это были его мама, Вики и Джон.

— Сюда, мы здесь! — крикнул Тоби. Теперь, когда помощь приближалась, он окончательно потерял контроль над собой.

Потом, где-то далеко слева, Тоби услышал голос отца.

— Эндрю, — крикнула ему Дженис.

Услышав панику в ее голосе, Тоби перепугался еще больше.

— Помогите! — истошно завопил он. Уильям не двигался.

Марсель и Дейзи сидели в кухне и ждали. На стене висели часы с красными цифрами и тонкими красными стрелками, и Марсель казалось, что каждая секунда, которую они отсчитывали, длится вечно.

Когда скрипнули ворота сада, обе они тут же подскочили к окну. Это были Вики и Джонатан. Джонатан тоже плакал, они с Дейзи побежали друг к другу и обнялись.

— Там Майкл и Эндрю. «Скорая» выехала?

— Да. Я дозвонилась минут десять-двенадцать назад.

— Я позвоню еще. Майкл сказал, что потребуется спасательная команда.

Когда Вики вернулась на кухню, обе женщины беспомощно взглянули друг на друга над головами детей.

— Так что там? — прошептала Марсель.

Вики лишь протестующе мотнула головой, уголки ее рта поползли вниз. Марсель крепко зажмурила глаза, но когда она открыла их вновь, ни яркий свет, ни часы, ни казавшийся враждебным рокот холодильника — ничего не изменилось. Им было страшно. Ужин с барбекю, казалось, был вечность назад, был частью какой-то другой жизни, на которую все они потеряли право.

— С Уильямом все будет в порядке? — всхлипывая, спросила Дейзи.

— Я надеюсь, — сказала Марсель.

— Посмотрите, — Джонатан указывал пальцем на окно. По улице приближались мерцающие синие огни «скорой помощи».

Уильяма подняли на носилках и погрузили в «скорую помощь». Майкл и Дженис тоже сели в машину. Полицейская машина отвезла домой Эндрю и Тоби. Женщины, Дейзи и Джонатан все еще ждали на кухне, пристально вглядываясь в красные стрелки часов.

— Как он?

Эндрю пожал плечами.

— Не знаю. Повредил голову. Я тоже еду в больницу.

— И я хочу с тобой, — попросил Тоби. Плотно сжатые губы и выдвинутый вперед подбородок придавали лицу мальчика мужественный вид, несмотря на бледность и смертельный испуг, отражавшийся на лице.

— Нет, — отрезал Эндрю. — Оставайся здесь с Марсель и Вики.

Эндрю уехал вслед за полицией и спасательной командой, и тем, кто остался сидеть в, кухне, показалось, что тьма и рокот прибоя захватили, завоевали и поработили дом. Как много времени прошло с тех пор, как они тихо сидели в саду, воображая себя его владельцами.

Женщины сделали детям теплое питье и уговорили их лечь в постель: Джонатана — на второй этаж двухъярусной кровати, где спал Уильям, а Дейзи — на двуспальную кровать Эндрю и Дженис. Тоби весь дрожал, и все трос утверждали, что не могут заснуть, но в результате все-таки заснули, забывшись как-то разом, будто бы желая убежать от кошмара действительности. Марсель сидела за кухонным столом, стараясь не прислушиваться к тому, что говорила Вики по телефону Гордону.

Она вспоминала вечеринку по случаю выборов, когда Майклу пришлось сопровождать в больницу Дарси Клегга после сердечного приступа, а она сидела вот так же за столом в кухне Дженис, собираясь с силами, чтобы уехать домой одной. Почему это возвращается к ней вновь и вновь? Майкл и Ханна, грязь и трава на каблуках ее туфель, собственный шок и отчаяние. Теперь, по сравнению с тем, что произошло сегодня вечером, все это ровным счетом ничего не значило.

— Хоть бы только все было хорошо с Уильямом, — шептала она. — Мы все изменимся, мы все станем другими после того, что открылось нам сегодня.

Марсель молитвенно сложила холодные ладони, благодаря Бога за то, что с ее собственными детьми ничего не случилось. А еще она думала о Майкле, как уже давно этого не делала — думала о том, что он врач, и что, когда кто-нибудь попадает в беду, он может не просто охать и ахать вместе с остальными, а действительно оказать помощь. И на смену пустоте, поселившейся внутри в последнее время пришло вдруг новое, абсолютно незнакомое чувство — восхищение мужем.

Вики села напротив Марсель и положила руку на ее сложенные на груди ладони.

— Что мы можем сделать? — спросила ее Марсель.

— Я думаю, только молиться.

Они так и просидели остаток ночи в тишине, прислушиваясь к доносящимся извне звукам наступавшего утра.

С рассветом вернулся Майкл. По его лицу они сразу поняли, что хороших новостей он не привез. Марсель встала и подошла к мужу, чувствуя себя неловко и не зная, как обращаться с ним после той ужасной ночи, которую он провел в больнице.

Безо всяких предисловий Майкл сказал:

— Внутреннее кровоизлияние. Сгусток крови под костями черепа. Нужна операция, чтобы удалить его. Если его состояние не ухудшится, операцию назначат на завтра.

— Он очень плох? — спросила Вики.

— Его шансы — пятьдесят на пятьдесят.

В комнате воцарилась тяжелая, давящая тишина. Никто не смел пошевелиться. Майкл присел к столу, закрыл глаза и стал потирать пальцами переносицу.

— Бедный маленький Уильям, — прошептала Вики.

— А как Эндрю и Дженис?

— Остались ждать в приемном покое. Красные больничные стулья, кофе в пластиковых стаканчиках — сколько раз я видел, как родители сидят и ждут, с надеждой поднимают голову и смотрят тебе в глаза, когда ты появляешься на пороге, как будто ты — сам Господь Бог, а не какой-нибудь заштатный хирург… — его голос задрожал.

Марсель закончила за него:

— Но все равно ты делаешь все, что только можешь.

— Было так ужасно смотреть, как они сидят там, — произнес Майкл, не отнимая ладоней от лица.

Марсель обошла стол и встала за стулом мужа. Он протянул руки и взял ее за запястье.

— Мне надо идти домой, к Гордону, — сказала Вики.

Майкл отпустил руки Марсель, они отпрянули друг от друга, как будто испуганные вмешательством Вики, о присутствии которой успели уже забыть, но эта минута забытья еще долго казалась им обоим тоненьким лучиком бледного света надежды.

Майкл проводил Вики домой по тропинке, по которой, казалось, уже много дней назад, ушел от них Гордон с детьми. Когда он вернулся, Марсель уже лежала в постели. Майкл быстро разделся, беспорядочно раскидав одежду, и скользнул под одеяло. Дейзи лежала между родителями, ровно и глубоко дыша. Оба повернулись к дочери, наблюдая за чертами любимого личика и сознавая, какой хрупкой, ранимой была их дочурка, как нуждалась она в их защите. И тут же защемило сердце, когда они представили себе малыша Эндрю и Дженис, неподвижно лежащего на больничной койке.

Было уже совсем светло.

Уильяма Фроста оперировали на следующее утро. Ближе к вечеру приехала Дженис и сообщила, что состояние мальчика стабильное, хотя он все еще не пришел в сознание. Под глазами Дженис были темные круги. Тоби немедленно кинулся к матери и ткнулся лицом в ее грудь. Дженис пыталась приободрить мальчика, все время повторяя, что это был всего-навсего несчастный случай, и Тоби ни в чем не виноват.

Детям накрыли ужин все за тем же столом в саду. По молчаливому соглашению никто не занял то место, где вчера сидел Уильям Фрост, как будто бы он мог неожиданно появиться, материализоваться из воздуха.

Несмотря на разницу в возрасте, дети стали как бы ближе друг другу, их связывали теперь общие тревоги, общее сознание своей причастности к происшедшей трагедии. Они ели молча, галантно передавая друг другу соль и кетчуп, сознательно демонстрируя хорошие манеры, зная, что родители наблюдают за ними.

Дженис прилегла поспать на часок, остальные же действительно наблюдали через окно кухни за рядом детских головок одна меньше другой — от Тоби до Элис. Родители ощущали сегодня, как никогда, бремя ответственности за детей, которое одновременно объединяло и разделяло их, как бы связывая висящими в воздухе нитями, невидимыми глазу. Еще все они сознавали, что сидели позавчера в саду, пили и смеялись в тот момент, когда Уильям уже свалился со скалы, и общее чувство вины тоже заставляло их сплотиться.

Марсель вытирала тарелки — все терла и терла их кухонным полотенцем.

— Когда он придет в сознание, с ним все будет в порядке?

— Я не знаю, — ответил Майкл. — Думаю, что они и сами не знают. Все может быть, это будет ясно только, когда он очнется.

Марсель продолжала возиться с посудой, глядя через окно на сидящих в саду детей.

— Это наша вина?

«Что ж, такой вопрос очень характерен для Марсель, — подумал Майкл. — Она всегда готова были винить во всем себя». Но он думал так без раздражения, просто констатируя факт.

— Ничего уже не исправишь — есть в этом чья-то вина или нет. — Эти слова произнес Гордон.

Вики, кормившая Хелен, подняла глаза. Девочка сидела в детском стульчике, который крепился специальным приспособлением к кухонному столу. Вики обратила внимание на то, что Гордон, которого уже не было в саду, когда ушли старшие дети, отождествляет себя тем не менее с остальными, тоже чувствует себя причастным к трагедии. Вики улыбнулась мужу, в очередной раз сознавая, как сильно она любит его.

— Гордон прав, — сказала она Марсель.

Они услышали шаги у себя над головой — проснулась Дженис. На этот раз не надо было выражать словами того, что они чувствовали — сострадание и дружеское участие.

Дженис опять поехала в больницу ждать вместе с Эндрю новостей о состоянии сына.

Прошло еще два долгих дня и две ночи, отпуск заканчивался, а состояние Уильяма Фроста оставалось неизменным.

Семьи погрузили свои пожитки в машины и отправились в Графтон. Эндрю иДженис договорились, что будут по очереди приезжать дежурить у постели Уильяма, чтобы, когда мальчик очнется, кто-нибудь из них обязательно был рядом.

Наступил сентябрь. Листья каштанов в Епископском саду начинали понемногу желтеть. Утром по полям вокруг Графтона стелился туман, звон колоколов как бы стоял неподвижно в сыром осеннем воздухе. Улицы Графтона понемногу пустели — поток туристов сокращался, в деловых кругах города после летних отпусков наметилось некоторое оживление.

Все с нетерпением ждали новостей от Фростов. Когда они встречались друг с другом, то обычно тихо сидели парами вокруг стола, как бы под впечатлением всех одновременно происшествий этого года. Уильям все еще был в коме.

Стелла жила с Ниной на Аллее Декана, хотя и готовилась к отъезду за границу. Все переговоры с Джимми были на удивление подчеркнуто официальными, словно они были едва знакомыми людьми.

Сама Нина чувствовала себя неспокойно. Она закончила один заказ и никак не могла найти следующий. Она опять стала совершать долгие прогулки, иногда задавая себе вопрос, не пытается ли она просто таким образом избавиться от мучивших ее вопросов о будущем, на которые никак не могла найти ответа. Компания Стеллы была приятна ей лишь отчасти. Иногда Нине хотелось снова быть одной, как будто это помогло бы ей обрести ясность мыслей.

Однажды мрачным осенним днем, идя через лужайку перед собором, Нина замедлила шаг и стала разглядывать западный фронтон. Теперь уже всю стену освободили от лесов, и статуи высились рядами одна над другой до самых башенок наверху. Нина простояла так довольно долго, восхищаясь работой средневековых каменщиков и успехами современных реставраторов. Затем она повернулась и, не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, вошла в собор. Она давно уже не была в соборе, но запах ладана, эхо шагов, приглушенные голоса — все казалось ей таким же знакомым, как звуки и запахи собственного дома. Она прошла в неф и опустилась на одно из деревянных сидений и сидела так, сложив руки на коленях и с благоговением глядя на высокий алтарь.

Она не собиралась оставаться на вечернюю молитву, но, просидев несколько минут, не заметила, что впереди нее занимают места несколько человек. Заиграл орган, и хористки и священники начали занимать свои места. Зазвучало мелодичное сопрано солиста.

И только тогда Нина заметила мужчину, преклонившего колени недалеко от ее места. Он поднялся и сел, вслушиваясь в пение хористов. Это был Гордон Рэнсом. Он был в деловом костюме, на соседнем сидении стоял его дипломат.

Нина сидела, вставала и преклоняла колени вместе с остальными молящимися. Окруженная стенами собора, она чувствовала себя сейчас безмятежно счастливой, как это уже было с ней однажды в самом начале их отношений с Гордоном.

Служба закончилась, и органист заиграл что-то произвольное. Гордон встал со своего места, подошел и сел рядом с Ниной. Только сейчас она поняла, что они давно уже одни в соборе.

— Я видел, как ты вошла, — сказал Гордон. — Ты выглядела грустной.

Гордон не сказал, что рыжие волосы Нины напоминали кровавое пятно вокруг бледного лица, и что ему тут же захотелось подойти к ней.

Нина улыбнулась.

— Нет, мне не было грустно. Просто, наверное, задумалась. Я и не знала, что ты ходишь к вечерне.

— Я был на заседании Совета. — Рука Гордона лежала на дипломате. — А потом понял, что подошло уже время вечерни. Хотел поблагодарить небеса.

— За что?

— А ты не слышала? Уильям Фрост пришел в сознание. Уже несколько дней назад появились признаки улучшения, а сегодня утром он открыл наконец глаза. Дженис была с ним. Он пожелал ей доброго утра и спросил, где Эндрю.

По-прежнему звучал орган. Нина вспомнила рождественскую пьесу и маленького Уильяма с чертами Эндрю и выражением лица Дженис, поющего в хоре. Хорал, запах Рождества, здание капитула — все это напомнило ей тогда собственное детство. И тут же перед мысленным взором Нины встала Вики, державшая белый сверток с ребенком.

Она непроизвольно потянулась к руке Гордона. Тот взял ее холодную кисть и сжал между своими ладонями.

— Как это прекрасно, — сказала Нина. — Просто замечательно. Это значит, что теперь он пойдет на поправку?

— Эндрю не мог со мной долго разговаривать, поэтому я не совсем в курсе дела. Но думаю, теперь его шансы возросли.

Нина кивнула. Ей было легко на сердце, руки Гордона приятно грели кожу ладони.

— Я так рада за них! Это лучшая новость, которую мне сообщили за последнее время!

Нина вспомнила, что Гордон молился. Ей тоже захотелось опуститься на колени и вознести к небесам свою неуклюжую, косноязычную благодарность за Уильяма и за решение собственных проблем, которое пришло к ней вдруг неожиданно, и теперь ей даже странно было подумать о том, что еще недавно они казались ей неразрешимыми.

— Ты идешь куда-нибудь сейчас? — Лицо Гордона было так близко, что Нине видны были отблески неяркого света в его зрачках.

— Нет.

— Думаю, нам стоит зайти куда-нибудь выпить.

Нина подумала о доме, о Стелле, о том странном треугольнике, который являли собой они трое, потом представила себе бар на площади.

— Лучше не выпить, а прогуляться.

— Да. Так пошли?

Они встали, и когда выходили из собора, Гордон взял Нину под руку. Они медленно пошли, глядя прямо перед собой, как будто только что обвенчавшаяся пара.

Гордон выехал из Графтона по дороге, которая вела в сторону Уилтона. Он остановил машину, и они отправились по дорожке, ведущей через поле в лес. Они шли мимо кустов ежевики, тополей и сосен. Гордон отвечал на вопросы Нины по поводу летнего отдыха, Вики, детей, следующей стадии реставрационных работ.

Когда они дошли наконец до ряда древних дубов на вершине небольшого холма, разговор их затух как-то сам собой. Опавшие листья под ногами заглушали звук их шагов, кроны деревьев над головой полны были птичьего гомона. Они молча шли в полумраке леса среди огромных деревьев, вспоминая собор.

Они прошли рощу насквозь и замерли неподвижно, как бы сомневаясь, стоит ли выходить из-под спасительной сени деревьев. Лес шумел за их спиной — птицы, ветер, шелест ветвей. Они смотрели в направлении Уилтон-Манор, хотя сам дом не виден был за холмами.

— Ты виделась с Дарси или Ханной? — спросил Гордон.

— В последнее время нет. Я вообще мало с кем вижусь. Кроме Стеллы, конечно.

— Мне очень жаль, — после паузы произнес Гордон.

— Что я ни с кем не вижусь?

— Ты прекрасно знаешь, что я не это имел в виду.

— Да, — согласилась Нина. Она немного постояла, отвернувшись и сожалея о том, что затеяла эту прогулку, хотя Нина не раз проигрывала подобные сцены в своем воображении, теперь она не знала, что сказать, и понимала, что оба они чувствуют себя неловко в обществе друг друга.

— Мне хотелось извиниться перед тобой за то, как я вел себя, но не за то, что случилось. Почему ты не смотришь на меня?

Нина повернулась к Гордону. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, затем Гордон сделал несколько шагов и обнял Нину. Они стояли щека к щеке, прислушиваясь к дыханию друг друга. Губы их так и не коснулись друг друга. Нина смотрела мимо Гордона, куда-то вдаль, туда, где скрывался за холмами Уилтон-Манор.

— Я не могу придумать никакого другого исхода наших отношений, — сказал Гордон. — Но мне очень хотелось бы, чтобы все было по-другому, я думаю об этом вновь и вновь, как будто желания могут что-то изменить.

Слова Гордона не были попыткой оправдаться или извиниться — он просто говорил то, что чувствовал. Нина поняла, что Гордон очень давно хотел поговорить с ней об этом, и чувство неловкости исчезло.

— Мне тоже хотелось бы, чтобы все было по-другому, — мягко сказала она. — Хотя, как ты правильно заметил, от наших желаний ничего не зависит.

Гордон крепче прижал ее к себе, перебирая пальцами распущенные рыжие волосы. Нина закрыла на секунду глаза, потом подняла веки и стала смотреть на висящие низко над горизонтом грязно-серые тучи.

— Как ты живешь? — спросил Гордон.

— Я не знаю. По крайней мере наверняка. Но я начинаю всерьез задумываться о том, что пора покинуть Графтон и перебраться обратно в Лондон. Я живу здесь уже почти год. У меня такое чувство, что этот период моей жизни пора уже заканчивать.

— Так вот что это было — период? С того самого момента, когда ты переехала сюда, и все, что случилось после этого?

— Значит ли это, что ты считаешь, что все что произошло, произошло из-за моего приезда?

Гордон вновь крепко прижал ее к себе.

— Нет. Но ты была как бы катализатором. Думаю, что когда люди женаты подолгу, как мы, когда год за годом рождаются и растут наши дети, а круг друзей остается постоянным, мы позволяем себе считать, что эти вещи неизменны. Проходит время, и пусть мы не способны уже испытывать сильные радости, но и боли мы тоже не чувствуем. Потом случается что-то или появляется кто-то, вроде тебя, и баланс боли и радостей нарушается. Все, что казалось простым и ясным, больше не кажется таким, становится расплывчатым, зыбким, ненадежным.

— Может быть, ты и прав, — сказала Нина. — Может быть. А что же будет дальше?

— Что-то восстановится, а что-то нет. И у каждого появятся свои планы на будущее, свои перспективы.

— И для нас с тобой.

— Да, пожалуй, для нас с тобой даже в большей степени, чем для кого бы то ни было, из-за того, что могло произойти и не произошло.

Нина печально кивнула.

Гордон отпустил Нину и отступил на несколько шагов, поднимая ее волосы и собирая их в узел на затылке. Он почувствовал, что этим жестом как бы возвращает Нину самой себе, отрывая ее от себя.

Они еще несколько минут прислушивались к пению птиц, потом повернули обратно.

— Когда ты собираешься уехать? — спросил Гордон, понимая, что ему вовсе не хочется услышать ответ.

Нина шла быстро, засунув руки в карманы жакета.

— Я не знаю. Как только Стелла уедет в Америку, как только найду, где жить в Лондоне. Думаю, примерно через месяц, — Нина неопределенно повела плечами, и ее равнодушие немного обидело Гордона.

— Нам будет тебя не хватать.

— Разве что чуть-чуть. Зато восстановится утраченное равновесие.

Нина в упор взглянула на Гордона, затем взяла его под руку, и они опять пошли, глядя прямо перед собой, как выходили сегодня из собора.

— Теперь грустным выглядишь ты, — сказала она.

— А ты, похоже, счастлива, — с удивлением заметил Гордон.

— У меня все в порядке, — уверенно сказала Нина.

Она могла бы раскрыть ему свой секрет, но почему-то ей не хотелось этого делать. Нина вот уже несколько дней была уверена в том, что она беременна, а сегодня в соборе ей открылась еще одна простая и великая истина — ничего на свете не хотелось ей так, как иметь ребенка.

Ребенка Барни, нет — ее ребенка.

20

На Стелле было золотое платье и сережки, которые подарила ей Ханна.

Она внимательно изучала свое отражение в небольшом зеркале, висевшем в ее спальне в доме Нины, стараясь взглянуть на свое лицо как бы со стороны. Но черты лица были слишком знакомы и не поддавались попытке смотреть отстраненно. Стелла отступила немного назад, уже в который раз признаваясь себе, что было несколько абсурдно одеваться подобным образом для обеда втроем на кухне.

И загадочная улыбка, заигравшая на губах Стеллы при этой мысли, на секунду действительно преобразила ее лицо.

Стелла повернулась к зеркалу спиной. На кровати лежали почти собранные чемоданы, рядом лежало расписание авиарейсов с вложенным в него билетом до Портленда, штат Орегон. Сегодня был ее последний вечер в Графтоне — завтра Стелла улетала в Штаты к сестре. Она не знала, как долго прогостит там и куда отправится, когда иссякнет гостеприимство сестры. Но эта неуверенность скорее приятно возбуждала Стеллу, чем тревожила.

Нина настояла на том, что необходимо отмстить ее последний вечер в Англии.

— Кого мы пригласим? — спрашивали женщины друг друга.

Одну за другой они отвергли идеи по поводу графтонских парочек, хотя обе понимали, что с удовольствием пригласили бы Гордона, чтобы устроить настоящий ужин ля-труа — вряд ли уже доведется когда-нибудь встретиться. В конце концов они, посмеиваясь, остановились на кандидатуре Барни Клегга.

Стелла спустилась в кухню. Ей нравилось жить в огромном полупустом доме Нины, вызывавшем ощущение свободы и независимости. Пожив немного без Джимми, Стелла только яснее поняла, что никогда не вернется к мужу.

Нина готовила. Она тоже успела уже переодеться в черное бархатное платье, отделанное черным же кружевом. Увидев Стеллу, она восхищенно присвистнула.

— Выглядишь потрясающе.

Стелле так и не удалось разглядеть себя как следует, но она знала, что Нина говорит правду. Прежнее безжизненное выражение сошло наконец с ее лица, щеки возбужденно горели. Она повернулась, демонстрируя платье со всех сторон.

— Я рада, что Ханна заставила меня купить его. Хотя ходить в нем некуда.

— А вот и нет. Мы можем ходить куда угодно, и сегодняшний вечер только начало. Выпей вот это.

Нина протянула Стелле бокал шампанского. Шурша платьем, Стелла подошла взглянуть через плечо Нины на содержимое блюдечек.

— Пахнет потрясающе. Барни будет счастлив.

— Барни всегда счастлив, — смеясь, сказала Нина.

Черное платье Нины было сильно декольтировано сзади, так что голой оставалась почти вся спина. Стелла смотрела на обнаженные плечи Нины, покрытые веснушками, и на тс места, где, сливаясь вместе, несколько веснушек превращались в пятнышко неправильной формы. Стелла протянула руку и погладила пальцем одно из таких пятнышек.

Нина успела уже привыкнуть к таким проявлениям интимности, и хотя она почти что жаждала одиночества, но одновременно понимала, что дом опустеет, станет холодным, когда Стелла уедет.

— Я буду скучать по тебе, — сказала она.

— Мне тоже будет тебя не хватать, — ответила Стелла.

Она подалась вперед и поцеловала Нину. Потом все так же сосредоточенно она стерла след губной помады, оставленный на лице Нины.

Позвонили в дверь.

— Наш мальчик, — ухмыльнулась Стелла и пошла открывать.

— О, Боже! — воскликнул Барни при виде чудесно преобразившейся Стеллы. На нем самом были джинсы и свитер, в руках он держал две бутылки шампанского. — Почему вы не предупредили меня?

— Не предупредили о чем? — притворяясь, что не понимает, лукаво сказала Нина, освобождая его от бутылок.

— Что надо было надеть отцовский фрак или что-нибудь в этом роде.

Женщины рассмеялись. У обеих был такой заговорщический вид, что Барни на секунду почувствовал себя лишним.

— Если бы мы захотели видеть праздничный костюм Дарси, мы бы пригласили его самого, — сказала Стелла.

— Я польщен тем, что остановились все-таки на мне.

— Это действительно должно тебе льстить, разве нет, Стелла? — Нина, улыбаясь, наполнила бокалы и подняла свой. — Счастливого пути, — пожелала она обоим. На следующей неделе Барни уезжал в Австралию.

Все чокнулись.

— Вы очень красивые, — просто сказал Барни, допив шампанское. — Обе.

Он слегка опасался их великолепия и атмосферы женского заговора, витающей в воздухе. У него было такое чувство, будто его взяли на время, чтобы изучить, а сейчас, закончив опыты, спокойно вернули своему поколению. Он бы чувствовал себя и вовсе неловко, если бы шампанское и запах вкусной пищи не поднимали ему настроение. Барни напомнил себе, что вскоре отправится навстречу новым приключениям, освободившись от тревожной атмосферы Уилтона. Он также вздыхал с облегчением, думая о том, что его роман с Ниной подходил к неизбежному и безболезненному концу. Он не хотел никому делать больно, но менее всего — себе самому.

Нина вновь наполнила бокалы. Они будут наслаждаться последним вечером, как наслаждались этим летом, проведенным друг с другом. У них был счастливый роман.

— Не пора ли приниматься за еду? — спросила Нина, жестом указывая на стол. Он был накрыт лучшей скатертью и украшен свечами в изящных подсвечниках. Барни отодвинул стул сначала для Нины, а потом и для Стеллы, и после этого уселся сам.

Когда шампанское подействовало и сняло напряжение Барни, вечер показался всем превосходным. Всем троим предстоял переезд, и это их объединяло, все трое хотели, чтобы прощание их было безболезненным. Нина и Стелла как бы приняли Барни в члены заговора. Они то льстили ему, то слегка поддразнивали, то пускались в дружеские откровения, так что вскоре Барни вполне освоился с отведенной ему ролью — почтительного рыцаря черной и золотой прекрасных дам.

Он довольно много выпил, и ему нравилось быть в центре участливого внимания двух этих женщин. К полуночи Барни уже был способен только сидеть на дальнем конце стола, очаровательно улыбаться, беспомощно моргать и время от времени — но очень редко — вставлять слово-другое в разговор.

Наконец Нина сказала.

— Барни, ты не можешь садиться за руль в таком состоянии. Оставь машину у меня. Я вызову тебе такси.

— А разве мне нельзя остаться с тобой? — Протянув руку, Барни поймал проходившую мимо Нину. Нина остановилась, и Барни прижался лбом к черному бархату ее платья.

— Я самый счастливый пьяница на свете, — бормотал он. — Надеюсь, я доставляю не слишком много хлопот.

Нина потрепала его по волосам.

— Вовсе нет, — сказала она. — Но сегодня тебе лучше поехать домой. Я позвоню тебе.

Она едва успела вернуться на свое место, когда раздался громкий стук в дверь.

— Ба-бах! — передразнил звук Барни. Он встал, но держался на ногах весьма нетвердо.

Женщины переглянулись.

— Я открою, — сказала Нина.

Это был Джимми.

— Я хочу видеть Стеллу, — уверенно произнес он. — Попрощаться, или что там еще делают в таких случаях.

— Она тебя ждет?

Джимми выглядел как всегда: если он и выпил, то это трудно было определить на первый взгляд. Но Стелла достаточно порассказала Нине, чтобы неожиданный приход Джимми вызвал у нее определенные опасения.

— Ждет ли она меня? А ты что, ее горничная или как? Нет, она не ждет, что я приду сегодня, мне не назначено, но я хочу ее видеть. Она ведь здесь, не так ли?

Разговор шел уже на повышенных тонах. Нина отступила, пропуская Джимми в дом.

— Ну что ж, входи.

Джимми спустился вслед за ней в кухню.

Барни стоял с чашкой кофе в руках, облокотившись на буфет. Стелла тоже стояла. Свечи, горевшие на столе, отсвечивали в ее золотистом платье. Джимми удивленно смотрел на нее, на Барни, на пустые бокалы на столе, начиная понимать, что нарушил своим появлением спокойное течение вечера.

— Я не знал, что у вас вечеринка. Извините.

Никто ничего не ответил. Стелла смотрела на мужа, высоко подняв голову.

Джимми неожиданно резко качнуло в сторону жены. Движение напоминало выпад, вольный или невольный. Невозможно было точно догадаться о намерениях Джимми.

— Нет, Джимми! — закричала Нина, а Барни, стряхнув с себя пьяное оцепенение, кинулся на него и схватил за руки. Джимми стряхнул его, даже не обернувшись.

Стелла спокойно протянула руку и перехватила запястье Джимми, прежде чем он успел ее коснуться. Она оборонялась, но одновременно поддерживала Джимми, не давая ему упасть.

— Что происходит? — недоуменно бормотал Барни.

— Все в порядке, — ледяным тоном произнесла Стелла.

— Ты так считаешь? Теперь это так называется? — лицо Джимми перекосило на одну сторону, как будто его вот-вот хватит удар.

К удивлению Нины и Барни, которые все еще стояли, готовые в любой момент прийти Стелле на помощь, Стелла положила руку на плечо мужа. Она подвела Джимми к тому месту, где весь вечер сидел Барни и помогла усесться.

Во входную дверь опять постучали.

— Это — твое такси, — сказала Нина Барни.

— Я не оставлю вас здесь с ним, если он…

Джимми не обращал на Барни никакого внимания. Он сидел у стола, обхватив голову руками. Стелла стояла рядом.

— Пожелай нам спокойной ночи, Барни, — твердо сказала Нина.

К ее удивлению и облегчению, именно так Барни и поступил. На пороге, прежде чем подойти к машине, он пробормотал, обращаясь к Нине:

— Я позвоню тебе. Прежде чем уехать, понимаешь? Может, зайду, если… Я напился до чертиков, вот в чем беда. Но я буду скучать по тебе и… по всему этому, — закончил Барни, обводя рукой прихожую Нины и явно имея в виду весь дом.

— Я знаю, — мягко произнесла Нина.

— Вы справитесь с Джимми?

Нина пообещала, что все будет в порядке.

Барни неловко поцеловал ее.

— Ну что ж. Спасибо тебе… ну, ты сама знаешь, за все это. И за то, что ты — это ты. За это — больше всего.

— Тебе тоже спасибо. За все, и за то, о чем ты даже не догадываешься.

Барни забрался в машину. Он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Нину, но она уже исчезла в доме.

Нина ждала в прихожей, внимательно прислушиваясь к тому, что происходит в кухне. Слышны были только приглушенные голоса — и больше ничего. Секунду поколебавшись, она поднялась к себе в спальню.

— Я никогда не видел тебя в этом платье, — сказал Джимми. Длинный подол платья почти что лежал у его ног. Стелла напоминала ему сейчас средневековую даму. Но он понимал, что изменения произошли не только в одежде Стеллы, но в основном — в ее лице. Теперь это было лицо свободной женщины. Она выскользнула из их тесного кокона, расправив пару чудесных крыльев. А Джимми остался в прошлом, не в силах оторваться от земли, обреченный на одиночество.

— Когда ты уезжаешь?

Стелла сказала ему, и они обсудили подробности ее маршрута и планы, касавшиеся первых дней пребывания в Америке. Обоим было понятно, что их светская беседа — всего лишь маневр, что на самом деле они должны говорить сейчас совсем о другом.

— Ты объявил о продаже дома?

Джимми кивнул.

— Агенты не особенно меня обнадежили. Сейчас небольшой спрос на дома с тремя спальнями на окраине города в плохом состоянии, можешь мне поверить.

— Но надо попытаться, правда?

Половина нелюбимого дома принадлежала Стелле. Это всегда было как бы призраком ее независимости, хотя атмосфера в доме говорила о другом.

— Ты действительно так считаешь?

Черты лица Джимми вдруг обострились, исчезло выражение лисьей хитрости. Губы его искривило жалкое подобие улыбки, перешедшей в какую-то странную гримасу. Джимми выглядел смущенным и растерянным, почти испуганным.

— Не уезжай, — жалобно произнес он.

Стелла молчала. Джимми начал говорить быстрее, глотая и невнятно произнося слова.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала. Я отдал бы сейчас все на свете, чтобы ты вернулась домой. Мы ведь можем все изменить, если оба этого захотим. Я знаю, что был тебе плохим мужем, но если я что-то обещаю… О, Боже, я даже не знаю что, ну, попробовать делать все так, как этого хочется тебе, чтобы это ни было, и, может быть, все наладится, как ты дума ешь? Ведь мы можем, по крайней мере, попытаться, вместо того, чтобы дать нашей совместной жизни вот так превратиться в ничто. Посмотри, что с нами уже стало.

Джимми привычным жестом взъерошил волосы на голове.

Стелла дотронулась до его руки.

— Перестань, — попросила она.

— Перестать что?

— Говорить все это. Я не могу вернуться, Джим. И не хочу. Я хочу делать то, что я делаю.

Джимми удивленно посмотрел на Стеллу, и она поняла вдруг, что даже эта последняя сцена была такой же игрой, как и все остальное — игрой для одного зрителя. Он был уверен, что она вернется, он даже не думал всерьез о том, что она действительно его бросит. И все-таки Стелла испытывала к нему какую-то странную, необъяснимую жалость.

— А ты жестокая, — медленно произнес Джимми.

Стелла не пыталась оспорить обвинение.

— Да, если меня к этому вынуждают.

Джимми тыльной стороной ладони вытер рот и теперь смотрел, как зачарованный, на пятнышко слюны на смуглой коже руки.

— Так ты согласна со мной, не так ли?

Стелла ничего не сказала, желая пощадить его, насколько это возможно. Они сидели бок о бок, и уже врозь, прислушиваясь к казавшемуся физически ощутимым шелесту секунд.

Наконец Джимми встал.

— Я позвоню Джейн, если появятся какие-нибудь новости насчет дома.

Джейн звали сестру Стеллы, к которой она ехала в Орегон.

— Спасибо, — кивнула Стелла.

Он подождал еще несколько секунд, но Стелла молчала. Она сидела у стола, низко опустив голову и слушая, как Джимми поднялся к входной двери и вышел на улицу. Стелла боялась, что даже сейчас еще может передумать и захотеть все вернуть.

Стелла просидела в кухне довольно долго, пока голые плечи не начали замерзать, по телу прошла дрожь. Тогда она поднялась наверх и постучалась в дверь спальни Нины.

— Заходи, — сказала Нина. Она лежала без света, но не спала.

— Не зажигай свет, — попросила ее Стелла. Она подошла к краю кровати и присела. Теплая руки Нины коснулась ее запястья.

— Ты совсем замерзла. Забирайся ко мне.

Стелла расстегнула молнию, повесила на стул свое шикарное платье, сняла туфли и осторожно, постепенно окунаясь в тепло, залезла к Нине под одеяло.

— Ты плакала? — спросила ее Нина.

— Совсем немного.

— Что он сказал?

Стелла глядела прямо перед собой.

— О, то же, что и всегда.

— А ты что сказала?

Стелла несколько секунд молчала, потом она нервно рассмеялась, но в смехе этом слышались слезы.

— А я — не то что всегда. Ничего из того, что говорила всегда.

— А теперь он ушел?

— Да.

Они лежали молча. Стелла уже согрелась. Нина нащупала под одеялом руку подруги и крепко сжала.

— Ты считаешь, что так лучше?

— На какую-то секунду я в этом усомнилась, — честно ответила Стелла. — Всегда кажется, что брак так привязывает друг к другу, но приходит время, и все, что связывало, кажется таким незначительным, начинаешь понимать, что это вовсе не стоило тех усилий, которые были затрачены, чтобы все сохранить. Становится грустно, жалко того, что было, ты думаешь, что, может быть, можно это как-то вернуть, но я не верю, что такие вещи подлежат реанимации. Поэтому так действительно будет лучше. Думаю, и Джимми поймет это со временем.

Стелла вспомнила, как несколько часов назад Джимми ерошил волосы, сидя за столом в кухне Нины, и ей стало грустно. Она была сейчас очень благодарна Нине за тепло ее руки и за ту дружбу, которая их связывала, а главное — за понимание.

— Спасибо, что устроила для меня эту вечеринку, — сказала Стелла. — Я рада, что это произошло именно здесь.

— Я тоже, — улыбнулась Нина.

— Барни Клегг, надо же, — улыбаясь в свою очередь, произнесла Стелла.

— Да. Стелла, сказать тебе кое-что? Я никому еще об этом не рассказывала.

— Угу. Ты выходишь за него замуж?

Теперь была очередь Нины смеяться.

— Нет. Но я беременна.

— Ребенок Барни?

— Да и нет. Мой ребенок.

Стелле понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить услышанное. Потом она радостно воскликнула.

— Я так рада за тебя. По-моему, это прекрасно.

— Я тоже так думаю, — прошептала Нина.

Стелла повернулась, пытаясь разглядеть в темноте лицо подруги. Затем рука ее скользнула на живот Нины.

— Еще только одиннадцать недель, — сказала Нина.

— Но мне кажется, я что-то чувствую.

— Наверное, только кажется.

— Что ты собираешься делать?

— Я все время думаю об этом. Перееду обратно в Лондон, скорее всего. Я ведь не могу оставаться в Графтоне после всего. Продам дом, куплю другой — поближе к какому-нибудь парку, ко всяким там школам, как обычно делают семьи, где есть дети.

Разные возможности, одна заманчивее другой, роились в ее голове.

— Счастливая! — сказала Стелла. — Ребеночек… Интересно, каким он будет?

Они подвинулись поближе друг к другу, теперь лица их почти касались.

— Все время пытаюсь себе представить, — сонно прошептала Нина.

Они обе очень устали сегодня. Вскоре обе женщины уже мирно спали, прижавшись друг к другу.

В последнюю неделю октября Фросты обзванивали остальных членов графтонской компании, включая Джимми Роуза, и пригласили всех на Хэллоуин.

— Все будет очень скромно, — объясняла Дженис. — Совсем не как в прошлом году. Только свои, выпьем немного и поужинаем. Но я думаю, все-таки надо хоть что-то устроить. Так вы придете, правда?

Все откликнулись на приглашение. Никто не хотел признаваться в том, что на этой вечеринке все они будут чувствовать себя, как выжившие в кораблекрушении.

Наступил вечер Хэллоуина. Маленькие Уикхемы вместе с Элис и Мэри Рэнсом требовали, чтобы их провели по соседним домам и дали возможность попугать всех костюмами призраков и скелетов. Детей одели в костюмы, Майкл и Эндрю отправились с ними по соседям. Когда они ушли, Дженис переоделась в лучшее свое черное платье, ничего что теперь оно сидело на ней гораздо свободнее, и занялась приготовлением обеда. Марсель сидела рядом с ней в кухне.

— Что мне сделать? — спросила она.

— Нет, — твердо сказала Дженис. — Только не сегодня.

Обе женщины чувствовали, что им по-прежнему хорошо в обществе друг друга.

Майкл опять жил дома, и Дженис больше не спрашивала Марсель, все ли у них в порядке. Марсель чувствовала, что подруга совсем по-другому стала относиться к жизни и к людям после выздоровления Уильяма. У них опять были в ходу ворчливые шуточки по поводу того, как наскучило им играть роли жен и матерей. Но теперь обе они прекрасно понимали, что это не более, чем шутки, и что на деле они наслаждаются тем, что их семейная жизнь не разрушилась ни временем, ни обстоятельствами, по крайней мере до сих пор.

Мясо уже поставили в духовку, накрыли на стол, а Майкл и Эндрю все еще не вернулись.

— Будем надеяться, что они уже скоро придут, — вздохнула Дженис, взглянув на часы.

— Я бы не особенно на это рассчитывала, — улыбаясь, произнесла Марсель.

Девочки Рэнсомов должны были ночевать в Уилтоне с Фредди и Лаурой. Новая горничная Клеггов — Зуи, заменившая Мэнди в начале учебного года, уже приехала забрать их. Дверь отворилась, и дети ворвались в дом и кинулись на кухню, обдавая стоящих вокруг холодным воздухом. Грим был перемешан на их личиках с кремом и сахарной пудрой, они радостно демонстрировали свои трофеи — игрушки и пакеты со сладостями, которыми откупались от них соседи.

— Мы разбили на пороге Уоткинсов яйцо и посыпали мукой, — радостно вопил Тоби Фрост. В общем, в кухне творилось Бог знает что.

Зуи уже пыталась увести Мэри и Элис.

— Миссис Клегг сказала, что они выедут, как только я привезу девочек, — сказала она Дженис.

— Хорошо. Эндрю, и как это ты разрешил им устроить такое у Уоткинсов на крыльце?

Эндрю доставал из холодильника пиво. Он протянул одну банку Майклу.

— Я здесь абсолютно ни при чем, — сказал он.

— Ма, но ведь это же Хэллоуин!

Дейзи и Джонатан оставались ночевать вместе с Тоби и Уильямом. Дети начали потихоньку перебираться наверх. Глядя на них, Дженис думала: «Все как раньше, а я так боялась, что все уже никогда не вернется на круги своя». После всех летних событий каким счастливым, благословенным казалось ей теперь это однообразие!

Уильям задержался на кухне. На мальчике была страшная маска, на голове — черный капюшон.

— Сними это, Уилл, — попросила Дженис.

Мальчик послушался. Лицо его было бледным, на лбу виднелся небольшой шрам, еще не успевший зарасти волосами. Дженис подошла к сынишке и положила руку ему на плечо. Ей хотелось покрепче прижать его к себе, но она сдержалась, понимая, что мальчика смутит такое прилюдное проявление материнской нежности. Он и так отступил сейчас немного назад, пытаясь выскользнуть из-под ее руки.

— Я в порядке, мам.

— Я знаю, я знаю.

Но она прекрасно понимала, что с ним не совсем еще все в порядке. В нем все еще сидел какой-то внутренний страх, неуверенность. Мальчик был совсем не тем шумным, шаловливым ребенком, каким был до несчастного случая. Но Дженис уже перестала за него бояться. Все летние тревоги и волнения начали потихоньку забываться, на смену им приходило чувство обновления и новой силы. К тому же, к своему великому облегчению, Дженис в последнее время стала замечать, что те странные вещи, которые происходят в семьях ее друзей, вовсе не разрушили их жизни, как она того опасалась. Все постепенно возвращалось на круги своя, приобретя при этом новое качество. Главным чувством Дженис в последнее время было облегчение. Она была так счастлива, что ей хотелось разделить это счастье со всеми своими друзьями. Поэтому она и устроила сегодня эту вечеринку — чтобы как бы подвести черту подо всем, что произошло с ними за этот год, провозгласить новую эру.

Уильям побежал к остальным детям. Дженис сняла передник и взяла стакан вина, налитый ей Эндрю.

Вскоре приехал Джимми Роуз. Он совершенно одинаково поприветствовал Дженис и Марсель — поцеловал в щеку, обняв одной рукой за бедра. Обе они позволили ему это сделать, но то приятное волнение, которое испытывали они раньше от прикосновений Джимми, видимо, безвозвратно кануло в прошлое. Без Стеллы Джимми выглядел каким-то грустным, унылым, съежившимся, как будто из него выпустили воздух. Женщины слегка посмеивались над ним. Марсель вспомнила вдруг, что все мужчины в их компании всегда так или иначе подшучивали над Джимми. Он никогда и никому не казался опасным, кроме разве что Стеллы.

Сегодня Рэнсомы принесли шампанское, хотя обычно это было привилегией Дарси Клегга. Вики, в свою очередь, позволила Джимми себя обнять. Она похудела в последнее время и сегодня позволила себе появиться в узком обтягивающем платье и замшевых полусапожках на высоких каблуках.

Гордон вспоминал, какой была Вики на прошлый Хэллоуин в просторном белом платье для беременных, а потом — о синих бликах в огненных волосах Нины. Сегодня вечером он подошел к ее дому, не потому, что хотел этого, но ноги, казалось, сами несли его через лужайку перед собором к Аллее Декана. Ни в одном из окон не было света, и Гордон побродил немного по площади с толпой ряженых, гадая, где же может быть Нина.

Все собрались в кухне и в ожидании Клеггов потягивали шампанское. Джимми как всегда вмешивался абсолютно во все разговоры. Наконец, опоздав минут на сорок, появились Ханна и Дарси. Дарси тоже очень сильно похудел, цвет лица его был по-прежнему нездоровым, дряблая кожа складками висела на щеках и подбородке.

— А что мы отмечаем? — спросил Дарси, увидев шампанское. — День рождения, свадьбу, еще какое-нибудь важное событие?

Наступила пауза, затем Гордон предложил.

— Мы могли бы обмыть окончание работ в соборе. С западным фасадом уже все в порядке. А вчера нам сказали, что, возможно, выделят еще средства и мы сможем…

Дарси перебил его:

— Есть ли еще среди нас хоть один человек, которому так надоел бы этот собор, как надоел он мне? Как будто в Графтоне нет больше ничего, за что стоило бы выпить.

Вики стояла рядом с Дарси. Ей очень хотелось как-то успокоить его, отвлечь всех присутствующих от его обычного хозяйского поведения, которое так не вязалось теперь с его внешним видом. Ханна болтала с Дженис в другом конце комнаты.

— Я тоже устала уже от этой темы, — сказала Вики. — Гордон проводит там целые дни.

Эндрю ходил между гостями, разливая шампанское.

— Лучше бы кто-нибудь потратился на реставрацию моей берлоги, — пошутил Джимми. — Тогда, быть может, какой-нибудь несчастный купил бы ее, и Стелла смогла бы поехать в Мексику. Или куда ей будет угодно.

— А Стелла собиралась в Мексику? — спросила Марсель.

— Да. Счастливого ей пути, — ответил Джимми.

Марсель хотелось бы расспросить Джимми, как ему живется без Стеллы и что значит для него их разрыв, но его откровенно недоброжелательный тон несколько смутил ее.

Дженис пригласила всех к столу.

Раньше все уверенно занимали свои места, но теперь, поняв вдруг, что их теперь нечетное количество, все почувствовали себя неловко. Наконец Джимми уселся между Вики и Ханной, а Гордон оказался рядом с Эндрю.

— Надо было пригласить еще женщину, и как это я не подумала, — сказала Дженис.

— Например, Нину? — поддразнил ее Джимми.

За столом возникло неловкое напряжение, но Вики сделала вид, что ничего не слышит. Она продолжала что-то рассказывать Ханне. Зато Гордон невольно вздрогнул, услышав имя Нины.

— Например, кого-нибудь еще, — пробормотала Дженис.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказал Джимми, обнимая за плечи сидящую рядом Ханну. — Я прекрасно себя чувствую, насколько это вообще возможно.

Ханна тоже похудела и как-то поблекла. Пропало ощущение роскошной пышности, теперь она была просто полной женщиной. Одежда и косметика Ханны тоже не были теперь такими яркими. Клегги мало с кем виделись в течение этого лета, хотя Ханна постоянно звонила и предлагала свою помощь Дженис, когда Уильям был в больнице.

Теперь Ханна сидела, ощущая на плече руку Джимми, и думала о том, что, несмотря на все сложности последнего года, это один из многих таких же вечеров, и ничего, в сущности, не изменилось. Она посмотрела на Марсель, которая сидела на другом конце стола, как можно дальше от Ханны. Вся эта кутерьма с рассаживанием привела к тому, что Майкла усадили рядом с Марсель, и Ханна подумала, что так оно, пожалуй, и правильно. Майкл был мужем Марсель, и она воспринимала его теперь только в этом качестве. Все желания, связанные с ним раньше, исчезли без следа, и Ханне было странно теперь вспоминать и их полные страсти свидания в примерочной, и то, что Майкл ушел из-за нее из дома и жил в той жуткой квартире при больнице, обставленной фанерной мебелью. Интересно, он делал все это для нее или просто назло Марсель?

Мысли Ханны начали расплываться. Она слишком устала сегодня, а тема явно не стоила того, чтобы долго ее обдумывать. У нее была теперь куча других забот, которые не то чтобы были приятнее, чем мысли о конце ее романа с Майклом, а просто были более насущными.

Магазин был закрыт, и Ханна пыталась теперь продать право на аренду помещения. Деньги не помешали бы им сейчас, хотя загадочные источники доходов Дарси, как оказалось, не иссякли полностью. Но хотя магазин располагался в очень престижном месте, особого интереса к помещению никто не проявлял. В Графтоне вообще очень редко открывались новые предприятия.

Теперь, когда она лишилась магазина, единственное, что у нее оставалось — это Дарси.

Ханна взглянула на мужа, и Дарси тут же поднял глаза и тоже посмотрел на нее. Ханна очень строго следила за ним в последнее время по части выпивки и диеты, и постепенно Дарси становился послушным, стремился во всем угодить жене. У Дарси бывали иногда вспышки беспричинного гнева, но, в общем, он был вполне предсказуем и управляем, совсем как Фредди. Ханна была уверена, что Дарси благополучно выдержит процесс, и что она всегда будет рядом, будет помогать мужу, поддерживать его, как бы далеко все это не зашло.

Ханна прекрасно сознавала, что это был единственный способ попытаться спасти что-то и в своей, и в его жизни. Ханна готова была бороться, чтобы во что бы то ни стало сохранить то, что еще можно было сохранить. А ни на что другое у нее просто не было больше сил.

Да, это действительно был такой же вечер, как все остальные. И Ханна знала, что впереди всех их ждет еще множество таких же вечеров. Разве что Джимми как-то разнообразит компанию то одной, то другой подружкой, пренебрежительно подумала Ханна, улыбаясь Джимми, который наконец-то убрал руку с ее плеча, и одна из них станет со временем постоянным членом их кружка. Но вряд ли кому-то еще удастся оказать на них такое же влияние, какое оказала Нина Корт. И дело было не только в приезде Нины, а еще в незаданных вопросах и невостребованных чувствах, которые жили внутри каждого из них. Но все у всех устоялось, кроме них с Дарси, и сегодня вечером, как никогда, ощущалось, что все вернулось к исходной точке.

Ханна снова взглянула на Дарси.

Действительно ли она хотела это спасти? Но если не это, то что же? Ханна склонила голову набок и вилкой стала задумчиво чертить полосы на крахмальной скатерти Дженис.

Джимми пытался погладить ее по голой спине, но Ханна не обращала на него абсолютно никакого внимания.

Все воздали должное лимонному суфле, доели его, похвалили еще раз. Дженис слегка подалась вперед и оглядела всех присутствующих за столом.

— Я хочу кое-что сказать, — объявила она.

По выражению ее лица все поняли, что это должно быть что-то серьезное. Воцарилась тишина. Одних охватили приятные предчувствия, других — тревога.

— Я знаю, вы все считаете меня сентиментальной, — начала Дженис.

За столом послышались протестующие возгласы вперемешку с добродушными, но довольно едкими шуточками.

— И что я, как обычно, выпила уже стаканчик-другой вина… — продолжала Дженис. Все ждали, что она скажет дальше. — Но я все-таки хочу сказать вам то, что мне кажется важным. Я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы были с нами этим летом. Вы заставили нас с Эндрю почувствовать, что мы окружены любовью и вниманием, когда с Уильямом произошел несчастный случай. Это очень помогло нам обоим, а благодарность, которую я испытывала ко всем вам, даже заставляла меня забыть на время свое горе и страх. Даже тогда, когда я думала, что мой мальчик умрет. Я знаю, — продолжала Дженис, — что не умею так красиво выражать свои мысли, как Дарси или Вики, да что там — любой из вас. Я вообще могу заставить себя что-то произнести только после изрядной порции спиртного. Но сегодня я чувствую себя такой счастливой и хочу поделиться этим счастьем со всеми вами. Поэтому мне так хотелось, чтобы все собрались сегодня здесь. Не только из-за Уильяма, хотя то, что случилось с Уильямом, заставило меня обратить внимание на многие вещи, которых я раньше попросту не замечала. Мы все — счастливые люди, несмотря на то, что случилось с нами за этот год. Мы друзья, мы любим друг друга, и эта дружба — единственное, что имеет значение. И я хочу продолжать эту дружбу, беречь ее.

В начале речи Дженис все сидели слегка смущенные, стараясь не смотреть друг на друга. Но наивные и искренние слова Дженис затронули что-то в душе каждого из них.

Эндрю через весь стол глядел на жену. Он был доволен вечером — слава Богу, ни одно из подводных течений в их отношениях не вырвалось до сих пор на поверхность. Если бы он знал о намерении Дженис произнести речь, он, пожалуй, посоветовал бы ей воздержаться, но хотя и получилось наоборот, Эндрю чувствовал, что ему это приятно.

Марсель смотрела на Ханну, которая сидела, опустив невидящий взгляд на собственные руки, сложенные на столе. Неожиданно Ханна резко подняла голову. Они несколько минут изучали друг друга: сначала безо всякого выражения, а затем — с подобием ободряющей улыбки.

— Я хотела только сказать, — продолжала Дженис, улыбаясь, а в глазах ее стояли слезы, — от меня трудно ожидать особенногокрасноречия, правда? Но я люблю всех вас, и я говорила уже как-то раз, что наша дружба — это то, для чего мы живем, так же как мы живем для наших детей, и никогда не надо об этом забывать. — Лицо Дженис неожиданно сморщилось. Она смущенно потерла щеку. — О, посмотрите на меня. Похоже, мне придется закончить, прежде чем я успела что-то сказать.

Она взяла чистый платок, протянутый Майклом, и уткнулась в него.

Несколько секунд царила тишина — смущение уступило место доброму, понимающему смеху.

Затем Дарси громко захлопал в ладоши, все по очереди присоединились к нему, и тишину разорвал настоящий гром аплодисментов. Это была настоящая овация. Все смущенно улыбались друг другу.

— Браво, — тихо произнес Майкл.

— Мы тоже все очень любим тебя, Джен, — объявил Джимми.

Нина была на вечеринке в Лондоне.

Она пришла туда вместе с Патриком. Хозяином дома был тот самый архитектор, с которым она познакомилась в Хэмпстеде во время ланча, когда в начале зимы убежала из Графтона от Гордона. Архитектор тогда пригласил ее поужинать как-нибудь вместе, но Нина отклонила приглашение. Сегодня он очень обрадовался Нине.

Дом архитектора находился в северной части Лондона, это была довольно просторная вилла из красного кирпича, стоящая на высоком холме и выходящая окнами на Александр-пэлис, расположенный в отдалении на еще более высоком холме. В доме был светлый паркет, не очень много мебели, зато — обилие произведений современной живописи. Это был типичный столичный вечер, его ни за что нельзя было перепутать с графтонскими вечеринками.

— Кого вы здесь знаете, кроме Патрика? — спрашивал ее архитектор. — Или кого хотели бы узнать? — Он держал Нину за руку, едва касаясь ее запястья кончиками пальцев.

Нина смотрела на комнату, на головы, плечи, декольте, движения накрашенных губ и обнаженных рук и улыбалась. Она не испытывала ни малейшей неловкости, возвращаясь ко всему этому. За тот год, что она провела в Графтоне, изменилось, в общем-то, немногое. Немногое и практически все.

— У нас довольно много общих знакомых, — ответила она на вопрос архитектора.

Это была правда, Нина успела заметить в толпе с дюжину старых знакомых. Здесь были даже Люси и Кэтти Клегг, которых тоже пригласили вместе с Патриком. Свои мини-юбки из синтетики близнецы сменили на входящие опять в моду ажурные юбки-клеш. Патрик помог Люси найти работу в картинной галерее, Кэтти работала в кафе-экспресс в Ковент-Гардене. Девушки помахали Нине через комнату. Длинные волосы их были абсолютно прямыми, причесанными на пробор.

— Вы знаете этих двоих? — спросил архитектор. — Выглядят они потрясающе.

— Так случилось, что я действительно знаю этих девушек, — сказала Нина.

Архитектор подвел ее к одной из групп, среди членов которой было два психотерапевта, журналист и художник.

— Я скоро вернусь, — пообещал он.

Нина нисколько не сомневалась, что именно так он и сделает. Он был достаточно хорош собой, а Нина уже думала о том, что две-три небольших интрижки помогли бы ей сейчас скрыть правду о том, кто отец ее будущего ребенка. Нина улыбнулась своим мыслям и присоединилась к беседе. Ей нравилось ее новое состояние — она была теперь уверена в себе и готова ко всему.

Гости сходились, расходились, переходили от группы к группе. Принесли еду, которая довольно быстро была съедена, шум вечеринки все нарастал. Сестры Клегг поведали Нине, что жизнь в Лондоне была несравненно интереснее, чем в Графтоне, и что Патрик так ужасно добр к ним. Нина тоже переходила от группки к группке, прислушиваясь к новостям и свежим сплетням. Чуть позже, когда гости начали уже расходиться, Нина вдруг почувствовала, что очень устала стоять и, обнаружив место в углу огромного дивана, направилась туда. Рядом сидели мужчина в джинсах и женщина, которую, впрочем, было почти не видно за молодым человеком.

Она услышала, как мужчина спросил:

— А не принести ли мне всем кофе?

Он встал, и Нина осталась в обществе женщины. Она почувствовала, что ее рассматривают, и повернула голову.

— Я — Миранда Френч, — сказала женщина.

Она была моложе Нины — лет, наверное, тридцати, с темно-рыжими волосами, примерно такими же, как у Нины, забранными в пучок на затылке и с челкой, падающей на лоб. Темно-красная помада делала ее рот почти что черным, а тонкие прямые брови подчеркивали темные большие глаза. Нине вдруг стало неуютно под ее взглядом. Было в этой женщине что-то неприятное, угрожающее, что, впрочем, можно было отнести за счет выпитого.

— Нина Корт, — представилась в свою очередь Нина.

— Я знаю. Вы — знакомая Дарси Клегга, правда? А вон те девушки — его дочери?

— Да. А откуда вы знаете Дарси?

— Я работала с ним когда-то давно. Все, что с ним сейчас происходит, просто ужасно!

Они немного поговорили о неприятностях Дарси, о газетной шумихе, о процессе, дату которого все еще не назначили. Миранда Френч не сводила глаз с лица Нины, и это вызывало у той неприятное чувство. Хотелось встать и уйти куда-нибудь, где Миранда уже не будет ее видеть. Она как раз обдумывала, как лучше это сделать, когда заметила вдруг, что глаза Миранды наполнились слезами. Женщина заморгала, и капельки заблестели на ее ресницах, а затем потекли по щекам.

— Вы ведь не знаете, кто я, правда? — прошептала Миранда.

— Нет, не знаю, — Нина почувствовала, как беспокойно забилось сердце.

— Да и откуда вам знать? — Миранда подалась вперед, и Нине вновь пришлось бороться с желанием спрятаться от ее взгляда. — Но я любила его. Я была его любовницей.

Нина тупо смотрела в одну точку.

— Чьей любовницей? Дарси?

— Ричарда, — произнесла Миранда, отчетливо проговаривая каждую букву его имени.

Шум вечеринки по-прежнему достигал ушей Нины, ей казалось, что он волнами проходит сквозь нее, пока она переваривает сказанное.

— Ричард был моим мужем, — удивленно произнесла Нина.

Плечи Миранды сотрясали рыдания, она спрятала лицо в ладонях. Нина равнодушно отметила про себя, что они начинают привлекать к себе внимание.

— Вы думаете, я не знаю, что он был вашим мужем? О, Ричард замечательно заботился о том, чтобы вы ничего о нас не узнали. Он всегда защищал вас от всего. Но я была его любовницей. И я была с ним там…

— Где вы были с ним? — спросила Нина, стараясь, чтобы по лицу нельзя было догадаться о ее чувствах.

— Тогда в коттедже в Норфолке. Всю неделю. Я уехала в то самое проклятое утро. Я была последней, кто видел его живым. Он вышел на дорогу помахать мне, когда я уезжала.

Нина представила себе яблоню, садовую дорожку, коттедж. Когда они с Патриком прибыли на место, тело Ричарда уже внесли в дом.

— И как долго это продолжалось? — вырвалось у Нины. Она не хотела расспрашивать, не хотела слышать подробности, но не смогла удержаться.

— Два года, — помада Миранды размазалась, из глаз градом катились слезы.

Все с интересом смотрели в сторону двух женщин. Нине захотелось спрятаться от этого всего. Она немедленно уезжает из этого дома, от этих людей, от этой женщины.

— А вот и я, — услышала Нина у себя над головой. Перед ними стоял мужчина в джинсах с чашкой кофе в каждой руке.

— Извините, — громко сказала Нина. Она не помнила, как встала и как дошла до двери, проталкиваясь через толпу гостей. На лестнице тоже были люди, но Нина протиснулась и среди них, тяжело опираясь на перила. Пальто ее было в куче одежды на кровати в одной из нижних комнат. Ни Патрика, ни архитектора нигде не было. Она оделась и подняла воротник пальто, как будто желая защититься таким образом. Она направилась к выходу, вжав голову в плечи и моля Бога, чтобы ей удалось выбраться из дома, пока ее не заметил Патрик.

В дверях, уже на улице, она остановилась перевести дух, как будто долго бежала куда-то. Темное небо было прозрачным, воздух — холодным.

Нине потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, где она находится, и еще какое-то время — чтобы вспомнить, что ее машина стоит на параллельной улице. Она нашла «мерседес» и несколько минут с отрешенным видом сидела в кабине, глядя поверх капота на ровные линии аккуратных домов, спускавшихся с холма.

Перед глазами ее вновь и вновь вставал образ рыжеволосой Миранды, удаляющейся по дороге от коттеджа, и Ричарда, стоящего на шоссе и машущего ей вслед. Когда приезжала Нина, он тоже всегда выходил помахать ей.

Руки ее сжимали руль. Мимо прошла, обняв друг друга за талию, какая-то парочка. Они оглянулись, чтобы рассмотреть, кто сидит в машине. Это отвлекло Нину от ее невеселых мыслей. Она включила зажигание и нажала на газ, не очень представляя, куда она едет.

Два года. Нина перебирала в памяти все события, произошедшие за последние два года ее жизни с Ричардом, отпуска, вечеринки, дни рождения, и пыталась вспомнить, было ли хоть раз в поведении Ричарда что-нибудь такое, что позволило бы ей хотя бы предположить, что перед ней не только ее муж, но и любовник другой женщины. Ничего не приходило в Голову. Ричард всегда вел себя одинаково, и, думая сейчас об этом, Нина чувствовала себя еще более одураченной и окончательно запутавшейся.

Нина ехала и ехала по незнакомым улицам. Наконец, заметив в стороне огни ночной бензоколонки, она остановилась заправиться. Из автомата около бензоколонки она набрала номер Патрика и очень удивилась, когда ей ответил электронный секретарь. Вечеринка, видимо, затянулась, и было очень странно, что Патрик все еще там, рядом с этой женщиной. Она надиктовала на автоответчик довольно сухое сообщение, что она жива и здорова, но не вернется сегодня ночевать.

Нина поехала дальше, продолжая размышлять о Ричарде, об их долгом, казавшемся счастливом браке, не только о последних двух годах.

Салон «мерседеса», всегда вызывавший в памяти воспоминания о Гордоне, сейчас, как ни странно, действовал на Нину успокаивающе. Через какое-то время Нина увидела знаки, указывающие на близость шоссе и проехала по ним, пока не свернула наконец на залитую оранжевым светом гладкую дорогу. Она слилась с движущимся потоком и почувствовала что-то вроде облегчения: отпала необходимость останавливаться на светофорах и решать на перекрестках, направо или налево надо поворачивать. Езда действовала успокаивающе, потрясение от услышанного на вечеринке потихоньку проходило. Она чувствовала теперь лишь грусть, усталость и что-то еще — пожалуй, скуку.

Она проехала через арку, означавшую, что теперь она за пределами Лондона, и, по-прежнему не задумываясь над тем, что делает, свернула на восточное ответвление и поехала в сторону Графтона. За городом фонари светили не так ярко. Нина поняла вдруг, что смертельно устала. Глаза ее слипались. Казалось, так просто закрыть глаза, снять руки с руля — пусть все происходит само по себе, без ее участия. Нина склонила голову на грудь и смежила веки.

Затем она заставила себя выпрямиться, чувствуя одновременно испуг и что-то вроде отвращения к себе.

Нина открыла окно, и холодный воздух ударил ей в лицо. Она включила радио, и салон заполнился оглушительной музыкой. Нина дрожала — от холода и от того, что только что пришло ей в голову и чего она почти успела пожелать.

Ведь теперь у нее был ребенок. Не ребенок Ричарда, а ее собственный. А кругом были машины с невидимыми водителями.

Нина вспомнила, как через несколько месяцев после смерти Ричарда испытывала сильное желание, чтобы друзья прекратили ей сочувствовать, а вместо этого, сказали ей, что Ричард умер, но она-то, черт возьми, жива и должна продолжать свою дорогу по жизни. Что ж, в результате она так и сделала… Она продолжала жить, иногда забывая о своем горе, иногда злясь на Ричарда, ушедшего из ее жизни и оставившего после себя неугасимую боль утраты. Потом были Гордон, Барни, ее дружба со Стеллой Роуз и общение с графтонскнми парочками, ее работа, а скоро будет еще и ребенок. И она будет жить, какие бы еще сюрпризы не всплывали из прошлого, чтобы выбить ее из седла. Нину охватило вдруг радостное чувство.

Она вновь стала вспоминать свой роман с Гордоном. Нина всегда будет помнить то ощущение неземной радости и ту боль, которую принесли ей их отношения. И ведь ей никогда не приходило в голову ни тогда, ни сейчас обвинять Гордона, осуждать его за то, что он заставил пережить Вики. Да и как бы она могла? И как же может она теперь обвинять Ричарда, чья жизнь так трагически прервалась и который никогда уже не сможет сам рассказать ей всю правду.

Нина начала постепенно приходить к тому, что она может злиться на мужа, может ревновать, переживать, но не имеет никакого права осуждать его за то, что он сделал, что принадлежало теперь прошлому, в котором нельзя ничего изменить. И она невольно испытала при этой мысли что-то похожее на сочувствие к плачущей рыжеволосой женщине.

Нина ехала все дальше не запад, продолжая размышлять о чужих тайнах, предательстве, о своих графтонских знакомых и тех тонких и очень личных моментах, на которых держится брак.

Еще через час Нину опять начало клонить в сон. Часы на приборной панели показывали три часа утра. Нина свернула с шоссе и поехала наобум по какой-то проселочной дороге, ведущей через деревню в поля. Она свернула на обочину и выключила двигатель. Откинувшись на спинку, Нина поплотнее закуталась в пальто. Мысли ее становились спокойнее, постепенно ускользали, гасли, и наконец Нина заснула.

Когда она открыла глаза, было уже светло. Восходящее солнце било прямо в глаза Нины, все тело ее затекло и замерзло. На траве вокруг были следы заморозков.

Нина развернулась и медленно поехала в сторону деревни, которую проезжала ночью. Прочитав название, Нина с удивлением обнаружила, что находится всего в двадцати милях от Графтона. Если ехать по прямой дороге, проходящей через деревню, она скоро въедет в город, миновав по дороге Уилтон-Манор.

В половине десятого машина Нины Корт подъехала к дому Клеггов. Солнце растопило иней, и Дарси Клегг в рабочей одежде вышел в сад сгрести опавшие листья.

Нина вылезла из машины, вся дрожа в своем вечернем платье от холода и напряжения минувшей ночи.

— Нина? Нина, с тобой все в порядке? — удивленно и встревоженно воскликнул Дарси.

Нина заметила дырку на рукаве его куртки. Нина видела его таким в первый раз. Обычно Дарси Клегг всегда выглядел безукоризненно.

— Да, — ответила она на его вопрос, — более или менее. Я ездила на Хэллоуин в Лондон и на обратном пути заснула в машине.

Дарси взял ее за руку. Нина с удивлением заметила на его лице беспокойство и дружеское участие.

— Ты совсем замерзла. Давай, заходи в дом. Ханна повезла Фредди в школу верховой езды, но думаю, я способен сварить тебе чашку кофе и приготовить вполне сносный завтрак.

В огромной кухне было тепло и уютно. Нина сидела за столом и пила горячий кофе. Прибежала Лаура в ночной рубашке, Дарси поднял девочку и усадил за стол.

— Ешь, — строго сказал он. Затем с улыбкой пожаловался Нине: — Дом кажется мне пустым после того, как уехали Барни и девочки.

— Это неудивительно, — откликнулась Нина.

— Мы тоже отмечали вчера Хэллоуин. У Эндрю и Дженис.

— Как там все поживают?

— В основном как обычно. Все, кроме Джимми. Дженис выпила пару бокалов и произнесла речь о нашей дружбе. Я чуть не расплакался. Становлюсь сентиментальным.

— Мне не кажется, что дорожить дружбой — это сентиментальность.

Дарси внимательно поглядел на Нину.

— Что ж, может и нет. Ты голодна?

Нина вдруг почувствовала, как сосет под ложечкой.

Дарси приготовил ей омлет, который Нина с удовольствием съела.

Когда она закончила завтрак, а Лаура убежала искать Зуи, Дарси спросил:

— Так в чем дело, Нина?

— Я хотела спросить тебя кое о чем. Можно?

— Почему бы и нет? Времени у меня предостаточно.

Нина начала безо всяких предисловий.

— Вчера вечером на вечеринке я встретила женщину, по имени Миранда Френч. Она сказала, что знает вас. И еще она сказала, что была любовницей моего мужа. Вы знали об этом?

— Да, — сказал Дарси. Он открыл дверцу буфета и достал оттуда пачку сигарет. Дарси закурил одну и жадно затянулся. — Вообще-то это строго запрещается, — пояснил он Нине. — Да, я хорошо знал Миранду еще до женитьбы на Ханне. Я слышал об их связи с Ричардом, о его смерти, а потом просто забыл об этом. И вспомнил только через какое-то время после того, как познакомился с тобой и понял, что ты — его жена.

— Но ты никогда ничего не говорил мне…

— Мне не хотелось причинить тебе боль, — мягко, почти нежно произнес Дарси.

Нина поняла, что Дарси говорит правду. Он действительно не хотел стать причиной чужой боли, так же как Нина не хотела ранить Вики Рэнсом или невольно разрушить своим появлением спокойный мир очаровательных, улыбчивых графтонских семейств. Вот и Ричард не хотел сделать ей больно. И то, что она чувствовала себя в безопасности до самой его смерти, было тому лучшим доказательством.

— Все мы в чем-то перед кем-то виноваты, правда? — задумчиво произнесла Нина, не замечая, что говорит вслух.

Дарси рассмеялся, на секунду вновь сделавшись тем импозантным, уверенным в себе мужчиной, которого Нина встретила год назад.

— Несомненно, — ответил он, гася сигарету. — Виноваты, да еще как.

Нина посмотрела на часы. Ей хотелось уйти, прежде чем вернется Ханна.

— Спасибо за завтрак, — сказала она.

— Не надо больше спать в машине на обочине дороги. Это опасно.

— Хорошо, не буду, — пообещала Нина.

Дарси пошел проводить ее до машины. Прежде чем Нина села за руль, он взял ее за руку.

— Ты была добра к моему Барни?

До сих пор Дарси ничем не выдал, что ему все известно. Нина спокойно встретила его взгляд.

— Да, была. Честное слово, была.

Дарси удовлетворенно кивнул, поцеловал ее в щеку и отошел. Отъезжая от Уилтона, Нина видела, что Дарси стоит на шоссе и машет ей вслед.

Нина решила собрать кое-какие вещи и вернуться в Лондон. Дом был молчаливо-холодным, в камине гостиной лежала зола. Нина подошла к окну и долго стояла, глядя на западный фронтон собора и золотисто-желтые фигуры святых, архангелов и великомучеников.

Приятно было видеть эти символы возрождения и обновления.

Затем Нина аккуратно закрыла ставни, вставив болт в специальное гнездо на створках. Теперь неяркое ноябрьское солнце не могло проникнуть в холодную комнату, которую ей предстоит вскоре покинуть.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Звезда (итал.).

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

*** Примечания ***