Русская история XVII-XVIII веков [М К Любавский] (fb2) читать онлайн

М. К. Любавский Русская история XVII–XVIII веков

Матвей Кузьмич Любавский (1860–1936)

Матвей Кузьмич Любавский (1 августа (12 августа) 1860, село Большие Можары Рязанской губернии — 22 ноября 1936, Уфа) — российский историк. Ректор Московского университета (1911–1917). Академик АН СССР (1929, член-корреспондент с 1917).

Родился в семье сельского диакона Кузьмы Ивановича и его супруги Матрёны Федотовны. В юности из-за несчастного случая потерял глаз.

Окончил Сапожковское духовное училище, Рязанскую духовную семинарию, историко-филологический факультет Московского университета (1882). Занимался в семинариях у профессоров В. О. Ключевского, В. И. Герье, Н. А. Попова, окончил университет в один год с П. Н. Милюковым. Кандидатское сочинение: «Служилые люди Московского государства, городовые дворяне и дети боярские» удостоено премии им. Н. В. Исакова и золотой медали. Был оставлен при кафедре русской истории для приготовления к профессорскому званию.

Магистр русской истории (1894; тема диссертации: «Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени издания литовского статута», удостоена Малой премии графа Уварова). Доктор русской истории (1900; тема диссертации: «Литовско-русский сейм»).

Работал в средних учебных заведениях Москвы: с 1886 преподавал историю в частной гимназии О. А. Виноградовой. С 1887 преподавал географию во 2-й женской гимназии императрицы Марии, в Мариинском училище дамского попечительства о бедных, на Высших женских курсах, организованных В. И. Герье и В. А. Полторацкой. В 1904–1907 — инспектор Мариинского училища.

Одновременно с преподаванием работал в Московском архиве министерства юстиции, где разбирал материалы древнелитовского архива (Литовской метрики).

С 1894 — приват-доцент Московского университета, читал лекции по истории Литовско-Русского государства, с 1897 — по исторической географии, с 1899 — по истории западных славян.

С 1901 — экстраординарный профессор, с 1902 — ординарный профессор Московского университета. Непрерывно преподавал в университете до 1930. Также читал лекции на Высших женских курсах профессора Герье.

В 1902–1904 и 1906–1908 — секретарь историко-филологического факультета Московского университета, в 1908–1911 — декан этого факультета.

В 1911 был уволен ректор Московского университета А. А. Мануйлов и, вслед за этим, университет покинули более 100 профессоров и преподавателей, принадлежавших к кадетской партии, а также симпатизировавших ей или более левым политическим силам. В том же году ректором университета был избран М. К. Любавский, близкий к партии «Союз 17 октября». Выступал против политизации учебного процесса, за сохранение университетской автономии, стремился сохранить университетские традиции и высокий уровень преподавания после ухода многих талантливых учёных. В 1913 был избран председателем Общества истории и древностей российских при Московском университете.

После Февральской революции организовал возвращение в университет ушедших в 1911 коллег. На очередных выборах ректора весной 1917 не выставлял свою кандидатуру (был слишком консервативно настроен для революционного времени).

С 1919 — заслуженный ординарный профессор, с 1922 — сверхштатный профессор факультета общественных наук, с 1925 — сверхштатный профессор этнологического факультета МГУ.

В деятельности Любавского как историка можно выделить три основные составляющие. Первая — история Литовско-Русского государства — считал, что она «является в известном смысле прямым продолжением, дальнейшим развитием истории Киевской Руси». Полагал, что в дальнейшем оформились два центра объединения русских земель: московский и литовский. Причём, как и Киевская Русь, «Великое княжество Литовское, включившее значительную часть бывших древнерусских территорий, имело характер федерации».

Вторая — история западных славян. Любавский считал, что история Литвы не может быть понята без знания исторического опыта соседей — Польши и Чехии. Его курс истории западных славян был единственным фундаментальным исследованием в этой области в русской историографии в течение многих лет (первый советский учебник по этой тематике появился лишь в 1957).

Третья — историческая география. Показал важную, порой даже решающую государства в колонизационных процессах. Подчёркивал взаимосвязь проблемы расселения русского народа с различными аспектами региональной политики российского государства — военно-стратегическими и политическими интересами, комплексом мероприятий в национальной, конфессиональной, сословной, экономической политики и элементами демографического регулирования в регионах.

Многие университетские курсы, прочитанные Любавским в начале ХХ века, сохранили свою актуальность и спустя столетие, когда они были переизданы.

После Октябрьской революции пошёл на сотрудничество с властью во имя спасения историко-культурного достояния страны — её архивов. В 1918 — руководитель Московского отделения Главархива — Московского областного управления архивным делом, до 1920 — член коллегии, заместитель председателя Главархива. В 1920 был экспертом-консультантом по архивным вопросам Наркомата иностранных дел, участвовал в Рижской конференции по заключению мирного договора между РСФСР и Польшей. В 1920–1929 — директор Московского отделения юридической секции Единого государственного архивного фонда (с 1925 — Древлехранилища Московского отделения Центрального исторического архива РСФСР; ныне Российский государственный архив древних актов), много сделал для проверки и организации сохранности документов, описания уникальных архивных фондов русских дворянских фамилий Шереметевых, Голицыных, Пазухиных, Архива старых дел и Дворцового архива.

Выступил с проектом организации в Москве и Петрограде двух архивно-археографических институтов (уже после ареста М. К. Любавского этот проект был частично реализован в результате создания Историко-архивного института). С 1929 преподавал на архивном цикле при этнологическом факультете МГУ, автор пособия «История архивного дела в России».

9 августа 1930 был арестован по так называемому «академическому» делу («дело академика Платонова»). Год находился в предварительном заключении, затем выслан на пять лет в Уфу и лишён звания академика (восстановлен в 1969). Его сын Валериан, преподаватель Московского института растениеводства, был расстрелян в 1931 за «контрреволюционную деятельность».

Находясь в ссылке, активно сотрудничал с Институтом национальной культуры Башкирской АССР, где работал над историей землевладения и классовой борьбы в этих землях в XVII–XVIII вв. чему посвящены две его последние неопубликованные монографии — «Очерки по истории башкирского землевладения в XVII-XVIII и XIX веках» и «Очерк башкирских восстаний в XVII и XVIII вв.».

Русская история XVII века и первой четверти XVIII века

Часть первая

Лекция первая

ПРЕДМЕТОМ курса является история России XVII и первой четверти XVIII века, Эта, по-видимому, некоторая хронологическая раздробленность возмещается внутренним единством, которое заключается в том, что курс включает в себя переходную эпоху в жизни нашего общества. Изложение курса начнем как раз с момента превращения русского государства на востоке в государство европейское, а потому надо сделать хоть в кратких чертах обзор предшествующей истории. В V веке до Р. X., около полутора тысяч лет тому назад по русской равнине стало разбрасываться славянское племя, основа русской народности. Да того времени славяне врезались в нашу страну клином лишь в одном месте: у верховьев Западного и Южного Буга и Днестра и отчасти в бассейне рек Припяти и Березины. Это и была исконная славянская территория. Остальное пространство нашей страны населяли другие племена: на западе жили литовские племена, на востоке — очень многочисленное племя финнов, а на юге бродили кочевники. До V века это были, главным образом, народы иранского племени, родственные лидийцам, персам и т. д. Это были так называемые скифы, а потом сарматы.

Мало-помалу славяне размножились, им стало тесно жить у себя на прародине, и тогда началось расселение их по равнине. Этому содействовало и великое передвижение народов, начавшееся в то время. Вторжение тюркских кочевых орд в IV, V и начале VI века смело население наших степей, оседлое и полуоседлое. Степи запустели. Кочевники удалились в Приднепровье и в низовья Волги. Но природа не терпит пустоты, и лишь только наши степные пространства освободились, как туда хлынули потоки населения из Прикарпатья, с Припяти и Березины. Скучившиеся на юге массы славянства расползлись по степным рекам, под защитой лесов проходили они и в лесные области, раздвигая литовские и финские племена и оттесняя их в дебри, отчасти истребляя, отчасти ассимилируя. Но и в лесных областях они селились именно по рекам, в речной поросли, где можно было обзаводиться разными промыслами: тут можно было найти дичь, разводить пчел, ловить рыбу. Таким образом леса служили естественной защитой и заключали в себе громадные богатства. В лесных областях, среди дебрей и топей, реки служили естественными и удобными путями сообщения, по которым летом поселения удобно внедрялись в лесную чащу. Кроме того, около рек всегда лежали луговые пространства, а мелкую приречную поросль легко было расчистить под пашню. Наши славяне уже на прародине стали земледельцами, и вопрос о нивах, о посеве ставился ими всегда. В начале VI и VII веков они заняли пространства по Южному Бугу, Днепру, Дону, Западной Двине, Днестру, Оке, Волге и по озеру Ильмень. Расселение славян произвело переворот в их экономическом быту и общественной организации. До расселения по равнине среди них определенно господствовала родоплеменная организация. Основной клеточкой этой организации был род, то есть разросшаяся из нескольких поколений семья. Роды соединились потом в братства, а братства — в племена. Организация эта уцелела в форме исторического пережитка у боснийских и герцеговинских сербов и у черногорцев. Остатки этих институтов и учреждений дают повод с уверенностью утверждать, что эта форма родоплеменной организации была общеславянской. Когда славянское расселение разбило основную ячейку, когда прежние племенные связи неминуемо должны были разрушиться, сложился более или менее устойчивый родовой строй. Родственные связи оказались более устойчивыми, нежели племенные, да и обстоятельства и условия жизни не позволяли селиться слишком дробно. Не было еще прочной государственной организации, поэтому родичи в силу необходимости и по инстинкту самосохранения должны были селиться вместе для общей защиты от внешних врагов. Что родовой быт сохранялся еще долгое время после расселения славян по русской равнине, свидетельствует и обычай родовой кровной мести, которая была отменена только при сыновьях Ярослава Мудрого. Мало-помалу, однако, вследствие расселения родственные роды смешались, перетасовались и образовали группы поселений, члены которых были уже связаны только узами соседства; даже группы родственных родов соединялись с иноплеменными, и организация стала исключительно территориальной. Этот процесс не везде протекал одинаково быстро и успешно. Наибольшей успешностью отличался он в бассейне озера Ильмень и по великому водному пути «из варяг в греки». Тут возникали крупные поселки, в которых были представлены различные роды и племена. Эти пункты были рынками для местного населения. Между ними и торговыми городами завязывались уже не родственные, а чисто политические связи. Мелкие поселки стали жить заодно с городами, в которых имели общее вече, заодно оборонялись от общих внешних врагов. Так возникла первая у нас политическая форма — городовая волость. Таких волостей возникло тогда несколько: Киевская, Черниговская, Переяславская, Смоленская, Полоцкая, Новгородская. Наряду с этим кое-где в стороне от великого водного пути уцелела и прежняя племенная организация. Остатки ее, например, находим у вятичей, у радимичей и древлян. Резюмируя все изложенное, мы должны сказать, что славяне, размножившись, двинулись из своей прародины, заняли южные степи и расселились по главным рекам русской равнины, а так как этот процесс расселения совершался не везде с одинаковой быстротой и успешностью, то и получилась такая дробность и несходство в общественной организации по местам.

Когда туземцы, сначала покоренные и раздробленные, освоились с новыми пришельцами, они вскоре сами стали нападать и завоевывать. С юго-востока двинулись хазары, кочевые орды смешанного состава, но главным образом тюркского племени. Они заняли низовья Волги и Дона и открыли оживленную торговлю. С севера надвигались нормандские конунги со своими дружинами. Этих новых пришельцев называли варягами. Хазары сжились со славянами, покорили некоторые их племена и удовольствовались скромной данью, которую они брали со славян. Завязались деятельные торговые сношения с хазарами. Предметами обмена были мед, воск и невольники. Пришельцы с севера разбрелись по городам и занялись сбором и отправкой в Грецию сырых продуктов. Удалые витязи-мореходы превратились таким образом в мирных купцов, которых нанимали для сбора дани «мира деля», то есть ради мира (и сама дань называлась тогда «мира») и для защиты. Норманны являлись господствующим элементом и в политическом, и в экономическом отношении. Они были деятельными экспортерами сырья и составляли вооруженную силу на Западе. От них и восточные славяне стали называться Русью, Будучи в постоянном общении со славянскими народностями, норманны и сами стали славянами. Слияние это подтверждается тем фактом, что норманны из дружины Игоря клялись Перуном, а Перун был богом славянским, а не нормандским.

С IX века новые кочевые орды прорывают хазарскую плотину. Южные степи опустошают сначала венгры, за ними печенеги, в X веке турки, в XI веке — половцы. Восточные славяне отодвигаются на север. До того же времени они жили по северным берегам Черного и Азовского морей, к северу от Азовского моря, по обе стороны реки Дон; теперь они вынуждены были покинуть низовья Днепра, Волги и Дона. Многие из них были истреблены, остальные почувствовали острую потребность в объединении для борьбы со степными кочевниками. Ранее других эту нужду в объединении почувствовали большие торговые города, так как пресеклось морское торговое движение, и вот тогда городовые волости начали соединяться под военным прикрытием Киева, одни добровольно, Другие — «примученные» киевским князем — конунгом.

Таков был ход русской истории до X века. Сначала союз славян отличался крепостью и преуспевал в этом направлении. Киевский князь подчинил себе других князей и держал их у себя под рукой, покорял остальных князей или вовсе изгонял их из областей. Он набрал себе дружину, отчасти из варягов, отчасти из туземных элементов, и с ее помощью, с помощью своих княжих мужей держал в повиновении население в покоренных охраняемых областях. Власть князя сделала успехи за это время. Прежде князь занимал подчиненное положение, играл роль предводителя войска, распорядительная же власть принадлежала местному вечу. С объединением городовых областей под своей властью князь стал вне городского общества, над ним — из наемного сторожа сделался правителем и хозяином области, распорядителем ее судеб, стал смотреть на нее как на свою вотчину, как на личное достояние, стал собирать подати и водить в поход ополчение. Распространение христианства с его высокими воззрениями на княжеский сан закрепило и усилило этот порядок, но не создало прочной долговечной государственной организации. Само возвышение власти не шло параллельно с успехами осознания ею своего государственного значения, что создало опасность для государственного единства. Киевский князь применяет к своем княжеству приемы пользования частным имуществом: дробит власть, раздает волости детям и внукам; так появляется много князей, но все они осознают, что они — «единого деда внуки», поэтому они поддерживают между собой единение, повинуются старшему в роде, меняются волостями в зависимости от порядка старшинства; однако идеальным стремлениям князей не удалось возобладать над реальными эгоистическими побуждениями. Князья много и часто ссорились: в XI, XII и XIII веках шли непрерывно княжеские усобицы. Государственное единство распалось. От власти великого князя, старшего на Руси, осталась только тень. Младшие князья не слушались старшего и не почитали. В XII веке русское государство распадается на ряд «земель», одни из этих «земель» появляются еще до образования великого княжества Киевского, другие — уже при киевском князе, как земли Переяславская, Черниговская, Суздальская, Новгородская, Витебская, Волынская, Галицкая, Муромская и Рязанская. Князья стали держаться особняком, лишь о порядке и благе внутри своего только княжества «промышлять и радеть» и действовать только в союзе с немногими соседями, а не сообща, не всей землей. В эту пору приобрели особое значение веча главных городов, за которыми стояли пригороды. На вечах пользовались влиянием члены княжеской дружины, осевшие на местах и положившие основание влиятельному земскому классу, превратившись из перехожих дружинников в землевладельцев. Мало-помалу с размножением князей, что послужило естественной причиной их обеднения, князья уже не были в состоянии содержать свою дружину на всем готовом у себя на княжеском дворе, и принуждены были искать для нее иных средств к жизни: князья начинают тогда раздавать в пользование дружинникам земли с домашним скотом и челядью. Прежние перехожие дружинники благодаря этому оказались тесно связаны с князем. Они стали теперь местными обывателями, прочно усевшись на одном месте. Таким образом, тут уже не князь, явившийся со стороны, примкнул к обществу, а общество сгруппировалось вокруг князя.

Распад Киевского союза был вызван не только усобицами, но и некоторыми другими причинами. Он явился отчасти следствием географического разобщения русской земли в XII веке, когда население разбрасывалось в разные стороны. Киевский союз был еще крепок, когда восточные славяне пробивались к озеру Ильмень, в Приднепровье и в бассейн Волги, а отсюда они уже разбрасывались отдельными полосами в степной области. Но здесь в XII веке учащаются княжеские усобицы и половецкие нападения. Случалось, что князья сами приводили половцев на русскую землю. При таких условиях жизнь в Приднепровье стала невозможна. Население расходилось отсюда в разные стороны, большей частью в Суздальскую землю — в междуречье Оки и верхней Волги и на запад — в земли Волынскую и Галицкую, а также на север в бассейн верхнего Днепра и Западной Двины, так что в XIII веке получилось три ядра славянской народности. За географическим разобщением следовало раздробление экономическое и политическое.

Когда был крепок еще Киевский союз, тогда всех славян связывал единый экономический интерес: держать великий водный путь чистым от внешних нападений и оберегать его от кочевников. Теперь внешняя торговля прекратилась, и прежняя торговая дорога запустела. Торговля направлялась теперь в разные стороны и разными путями: из Суздальской земли она шла в Новгородскую землю через ильменский и ладожский бассейны; с верхнего Днепра и Западной Двины, из Смоленской и Полоцкой областей — по Западной Двине, из Чернигова и Киева — Волгой, из Галича — тоже на запад, через Польшу и Венгрию.

Прежде был и единый политический интерес, так как был всего только один враг — степняки; теперь у разных политических центров появились и разные враги: в Киевской и Черниговской Руси — степняки; Волынь и Галич должны были бороться больше с венграми, поляками, литовцами и меньше с кочевниками; Муромо-Рязанская и Суздальская области имели дело с финнами, мордвой и болгарами и никогда — со степными кочевниками. При таком разобщении Киевский союз уже не мог существовать. Татары довершили его разрушение. Они разгромили Приднепровье, изгнали и истребили население Малой Руси. Затем стала возвышаться Суздальская область. Тут жизнь шла особым путем, и порядок строился на новых основаниях. Здесь вокруг Москвы выросло и окрепло русской государство. На истории этой Суздальской северо-восточной Руси мы теперь и остановим наше внимание.

В Суздальской Руси в деле устройства народной жизни первую роль играл князь. В Киеве и Новгороде князья пришли уже на готовое: они нашли области уже заселенными, нашли готовый политический порядок, который отроился без них и до них, так что в Киеве и Новгороде князья не могли играть видной роли, не могли быть там полными хозяевами. Большое значение там получили веча. В Киевской Руси мы видели борющимися две политические силы: вече и князя. В Новгороде возобладала одна из них — вече. Совсем иное находим в Суздальской земле. Когда она досталась Юрию Долгорукому, одному из младших сыновей Владимира Мономаха, она представляла собой почти сплошную лесную пустыню. Население было редкое, больших городов не было, если не считать старинных пунктов Ростова и Суздаля; изредка встречались рассыпанные тут и там финские поселки. На редкие полянки, затерявшиеся среди лесов, и направлялась русская колонизация. Такова была Суздальская Русь. Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо устраивали эту пустыню. Заселяли земли, строили города. В конце XII века благодаря колонизаторской деятельности князей эта пустынная земля начала заселяться, появились многочисленные славянские поселения, но это было совсем не то, что в Киевской Руси, это были не большие торговые города, а села, деревни, починки. Русское население тут было не торговое, как в Приднепровье, а хлебопашеское. Крупный торговый экспорт не свил себе гнезда в Суздальской Руси. Тут князь не примкнул к обществу, а наоборот, сам явился на новом месте устроителем и начал властвовать и повелевать. Не встретил он тут и сильных земских миров с их вечами, как в Киевской и Новгородской Руси. Единственные старинные города не были достаточно сильны, чтобы бороться с самовластием князя; известно, как была неудачна их попытка выступить против первого русского самовластца Андрея Боголюбского: когда они вздумали было по собственному усмотрению выбрать ему преемника, то встретили энергичное сопротивление со стороны людей «молодших, мизинных, володимирцев», жителей пригорода. Таким образом, из двух политических сил в Суздальской Руси возобладала княжеская власть, а вече мало-помалу исчезло совсем. В виде исключения оно удержалось еще в Новгороде и Пскове, Упадок веча обнаруживается постепенно еще до татарского нашествия. Татарские погромы лишь ускорили и обострили этот процесс порабощения народной массы. Это в значительной степени было обусловлено хроническим обеднением населения вследствие необходимости платить «выход», постоянную дань татарам. Таким образом, капитал уплывал из страны, а при таких условиях не могли развиваться ни промышленность, ни торговля. Единственным ресурсом в руках населения оставался личный труд, и притом труд, прилагаемый к земле. Заботы о материальных интересах поглощали все внимание, а между тем этот труд не мог быть организован без помощи и содействия княжеской власти. Когда улеглась тревога после татарских погромов, князья принялись за организацию народного хозяйства. Те крестьяне, которые не могли восстановить своих хозяйств, начали прилагать труд на чужих землях, сделались перехожими съемщиками чужой земли. В такой общественной среде князь нашел больше простора для своей власти и деятельности. С обедневшего бродячего населения нельзя уже было получить больших доходов, поэтому князья начинают организовывать собственные хозяйства. Эти княжеские поместья, их личная собственность, стали привязывать их к месту, благодаря чему становятся реже, а потом и вовсе прекращаются перемещения князей по старшинству. Таким образом, татарские погромы оказали на князей действие, обратное тому, которое они имели на население: население стало бродячим, князья же сделались более оседлыми. Так окончательно установился удельный порядок в северо-восточной Руси.

Лекция вторая

ТЕНДЕНЦИЯ к оседанию среди князей, к присвоению ими безграничной власти в своей области обнаружилась уже в Киевской Руси. Неизбежным следствием размножения князей явилось то, что области стали мельчать, доходы с волостей уменьшаться, дани и пошлин, собираемых с населения, уже не хватало на княжеский обиход, и князьям пришлось искать иные средства к существованию. Тогда князья становятся сельскими хозяевами. У них появляются села, населенные челядью, с большими запасами хлеба и скота и со всем хозяйственным обзаведением. При таких условиях перекочевание для князей становилось уже невозможным. Князья стараются держаться ближе к своим селам. Когда наступает татарский погром, население разоряется от набегов и уплаты «выхода», князья начинают еще больше заниматься хозяйством. Теперь и им приходится выступать в роли организаторов народного труда. Они собирают бродячее население, прикрепляют его к земле, помогают обзаводиться хозяйственным инвентарем. Мало-помалу окончательно устанавливается удельная система, так как князья уже не переходят, а владеют наследственно своими волостями, которые раз и навсегда достаются им в удел.

Установление удельного порядка повлекло за собой, в свою очередь, своеобразные последствия. Вот что случилось: волости дробились, уделы мельчали, и в конце концов княжества по размерам стали близко подходить к типу простых частных владений. У Ключевского в его «Курсе русской истории» приводится характерный пример такого князя-землевладельца. Все его владения состояли из одной «веси» на берегу Кубенского озера. Многие простые землевладельцы-бояре нередко имели большие владения. При таких размерах княжества деятельность князей состояла уже не в суде и не в управлении, а в распоряжении хозяйством. Прежние помощники, советники князя — бояре, выступали уже не как правители, а как приказчики. Они носили и соответственные титулы — дворецкого, то есть заведующего княжеским двором, всеми службами и слугами, казначея — заведующего домашней казной князя и так далее; все эти стольники, то есть заведующие столом князя и людьми, работающими для кухни — рыболовами, пчеловодами и прочими, ловчие, начальники княжеской охоты и другие должностные лица были, по большей части, просто слуги князя, часто его холопы.

Многие удельные княжества походили на частные владения не только по размерам, но и по всему внутреннему порядку и строю, а с другой стороны и одновременно с этим, вотчины бояр и церковных учреждений стали походить на княжества. Раз суд и управление не стали давать уже много доходов князьям, они перестали дорожить этим правом и стали жаловать частным землевладельцам право судить и рядить в своих владениях и облагать данью население своих земель. Землевладельцы хлопотали о получении грамот, которые освобождали их земли от подсудности князю; особенно охотно такие грамоты давались тем землевладельцам, которые устраивались вновь, занимали пустые земли, с которых князья все равно не получали никаких доходов и которые они, следовательно, не жалели отдать. Выходило, таким образом, что владельцы имений, снабженные правом дани и суда были похожи на князей. Значит, князья стали походить на вотчинников, а вотчинники — на князей. При таких условиях затмевалось представление о князе как о государе, как о политическом властителе, князь стал рассматриваться как владелец земель, которые он непосредственно эксплуатировал в свою пользу; вместе с тем и подчинение князю в глазах населения приобретало договорный характер: люди, жившие на землях князя, стали считать, что сидят на них добровольно, подобно тому, как на землях церковных и частновладельческих. Служилые люди стали переходить свободно с княжеских земель на земли частных владельцев и на земли монастырские или, как говорили тогда, стали «закладываться за бояр и за монастыри». Свободно переходили и крестьяне. Князья, конечно, не могли быть равнодушны к этому, так как им было важно обеспечить за собой необходимый контингент слуг; к тому же требовалось платить обременительный «выход» в Орду; поэтому князья боролись с правом отъезда служилых людей и со свободой перехода крестьян, уговариваясь друг с другом не принимать людей, записанных в писцовые книги в той или другой местности, и не пускать своих людей на земли бояр и духовенства. Но на землях князей жили и те элементы населения, которые изначально считали себя слугами вольными: бояре и дети боярские, которым прямо запретить переход было нельзя, почему князья всегда оговариваются в своих договорных грамотах: «а бояром и слугом межи нас вольным воля».

Все эти отношения объединяются в одном порядке явлений: господствовавший у нас в XIII, XIV и XV веках общественно-политический строй близко подходит к западноевропейскому феодализму. У нас мы находим те же элементарные черты, которые характеризуют феодальную систему: во-первых, и у нас замечается дробление власти не только между князьями, но и между князьями и частными землевладельцами, а также между князьями и церковными учреждениями; во-вторых, и у нас было соединение политических прав с землевладением, и в-третьих, у нас также существовала система частного подданства, вассальных отношений. Значит, самые главные признаки феодализма у нас были налицо. Вся разница заключается в том, что у нас они не развились в стройную систему социально-политических отношений. У нас не сложился феодальный «coutume^[1]», действия которого в истории Западной Европы сказались, например, в устройстве Иерусалимского королевства. У нас господствующие общественные отношения не вылились в прочную юридическую форму: ленные учреждения у нас были в эмбриональном, зачаточном состоянии; однако можно сказать, что и Русь все-таки прошла ту фазу исторического развития, которую проходили все народы Европы. Это является необходимым и естественным ходом истории. Феодальному порядку отношений положило конец возвышение Москвы и объединение вокруг нее удельных княжеств. На этом факте мы теперь и остановимся и попытаемся осветить причины, которые создали это возвышение Москвы.

Московское княжество во второй половине XIII века было одним из самых мелких княжеств, почему и досталось одному из младших сыновей Александра Невского. В последующее время в распределении власти над княжеством наблюдается градация, обычный порядок владения по старшинству, в течение более чем 50 лет, пока один из московских князей не получил от хана ярлык на великое княжение. За это время Москва успела возвыситься и окрепнуть. Что же произошло за эти годы и каковы причины такого быстрого усиления? В ряду причин на первое место, конечно, нужно поставить выгодное географическое положение в середине северо-восточной Руси, на дороге между Киевской землей с одной стороны и Владимирской и Суздальской — с другой. Это главная, если не единственная причина быстрого роста Московского княжества. Во второй половине XIII века в Киевской Руси шла страшная усобица между сыновьями Александра Невского Дмитрием Переяславским и Андреем Городецким. Князья приводили на русскую землю татар, которым было все равно, кому помогать и служить, лишь бы представлялась возможность пограбить и обогатиться за чужой счет. Из-за этого население уходило из Киевской Руси туда, где было безопаснее: на верховья Волги и в бассейн реки Москвы. Тогда это был глухой лесистый край, но зато он был безопасен в смысле татарских нападений. В результате Киевская земля запустела; был упразднен ряд княжеств в бассейне Клязьмы и по Волге; зато появляются новые в бассейне реки Москвы и верхней Волги. Особенно видное место между ними занимают два: Тверское и Московское. Некоторое время между ними происходит соперничество, завязывается борьба за первенство и главенство над остальными землями. Одержало верх княжество Московское. Московский князь воспользовался критическим моментом, когда тверской князь Александр Михайлович не только не смог удержать население от бунта против татар, от избиения татарских баскаков, пришедших для сбора дани, но и сам стал во главе движения. Баскаков заперли в деревянные срубы и сожгли. Тогда хан предпринял большой поход на Тверь, в котором приняли участие и русские князья. После понесенного удара, после разорения от русско-татарского ополчения Тверь уже более не могла оправиться. Тогда Москва осталась без соперников и утвердила свое господство в северо-восточной Руси. У московских князей было много и денег, и войска; они и начинают, благодаря этому, «примышлять» разными способами чужие земли и расширять свои владения. Иногда они просто отнимали уделы у более слабых князей. Так, в 1301 году князь Даниил Александрович Московский напал на рязанского князя Константина и захватил у него Коломну, а в 1303 году Юрий Данилович захватил у смоленского князя Можайск. Кроме того, много княжеских владений было выкинуто на рынок с возрастающим обеднением князей и населения от татарских погромов, вследствие чего князья стали несостоятельными плательщиками «выхода»; в особенности это резко сказалось в потомстве Константина Всеволодовича Рязанского. Известно, что когда частное лицо оказывается не в состоянии платить необходимые налоги, оно продает свое имущество. Так поступали и князья со своими княжествами: они продавали свои владения по частям или целиком, а сами поступали в разряд слуг московского князя, что в политическом отношении было спокойнее, нежели положение владетельных князей. Бывало иногда и иначе: уделы несостоятельных плательщиков хан передавал московскому князю, который всегда платил исправно. Так были переданы княжества Суздальско-Нижегородское, Муром, Таруса, Мещера; все это — одновременные присоединения.

Московские князья все родились и воспитывались в этой атмосфере стяжательства и соперничества, все выросли в одинаковой обстановке, потому все они была похожи друг на друга, как две капли воды, и в политике все шли по одному пути.

Успеху Москвы много содействовала «дружная» работа московского боярства. Московские князья и бояре были дружными сотрудниками. Чем более росли владения московского князя, тем выгоднее было у него служить. Бояре других княжеств, видя, как хорошо живется у московского князя, сами переходили на его земли, чтобы радеть о его интересах. Духовенство тоже стало содействовать торжеству московского князя. Оно желало видеть на Руси единого государя, подобно царю греческому, желало объединения Руси и в церковной организации, вот почему духовенство деятельно помогало всем московским князьям стремиться к объединению власти.

Народные массы тоже тяготели к Москве, потому что думали, что легче содержать одно большое государство, нежели несколько мелких, которые, как известно, всегда стремятся больше великих обременять подданных; кроме того, у московского князя было спокойнее жить: он — друг хана и всегда может предотвратить его гнев и охранить от набегов. Особенные симпатии населения к Москве проявились после первой победы над татарами на Куликовом поле, где московский князь явился со значением национального государя, так как выступил от лица всей земли бороться за ее самостоятельность и свободу. И действительно, в конце концов из соединения самостоятельных крупных княжеств — Тверского, Смоленского, Рязанского, Новгородского и других, выросло великое национальное государство.

Вот в общих чертах процесс его возвышения и объединения. Первые присоединители волостей, сел и княжеств вовсе и не думали сначала об установлении единодержавия, они хотели лишь увеличить свое семейное достояние, умирая, по-прежнему делили свои владения и выделяли вдовам «опричнину» на «прожиток». Но хотя в первое время тенденции к объединению еще не было, процесс объединения уже совершался. Владения скапливались в руках одного княжеского рода, хотя в пределах этого рода они по-прежнему дробились, и в наследовании частей наблюдалась градация по старшинству. Главной заботой князя было то, чтобы поддержать в своем, роде мир и согласие, обеспечить подчинение и повиновение старшему, а для этого ему нужно было дать перевес и в материальном отношении. И так было не в одной Москве. Обычным явлением при делении княжеских владений был излишек «на старейший путь». Этот излишек мало-помалу стал достигать непомерных размеров и подавлять величиной владения других членов княжеского рода. В таком случае у князей начинал уже действовать инстинкт династического самосохранения: желая обеспечить власть за своим родом, князь давал старшему его представителю и необходимые средства для того, чтобы держать в подчинении других князей. Особенно этот инстинкт, хотя в несколько иной, более сознательной форме, проявился у Ивана II, уже в форме стремления к сохранению государства. Однако наблюдается, что этот излишек «на старейший путь» не давал гарантий порядка: во все время княжения Василия Васильевича продолжалась усобица, причем великого князя даже ослепили, татары вторгались и разоряли землю. Вот почему Иван III решил, что борьба возможна лишь тогда, когда великий князь объединит всю Русь под своей властью и сделается единым полноправным государем; поэтому он позаботился сосредоточить выморочные уделы братьев в своих руках, отобрал также мало-помалу уделы и у живых братьев. Старший сын Ивана III, Василий III, был, можно сказать, первым настоящим государем: в его руках оказались 66 городов, то есть ²/з всего государства, а на долю четырех его братьев досталась всего только ¹/₃, то есть приблизительно 30 городов. Кроме того, он получил и Политические преимущества: исключительное право вести дипломатические сношения, чеканить монету и наследовать выморочные уделы братьев. Иван III еще при жизни венчал сына царем и великим князем всея Руси, и этот факт можно рассматривать как установление единодержавия и прекращение древнего суверенного порядка феодальной эпохи. В начале XVI века феодальный порядок прекратил свое существование. Правда, уделы еще оставались, но они уже не были самостоятельными княжествами, а имениями, владельцы которых имели право суда и дани над населением. Это было то же, что и аналогичное право частных вотчинников, которое еще существовало при Иване III, Василии III и даже Иване Грозном.

Последним уделом был Углицкий. Сделавшись единодержавным государем великого государства, московский князь почувствовал себя более важной персоной и стал смотреть на себя иными глазами, чем прежде. Это возвышение самосознания сказалось в изменении всей обстановки, придворного быта и в новом титуле. Князь отстроил заново свою столицу, обнес каменной стеной и башнями свою резиденцию — Кремль, построил каменные палаты для приемов и для жилья, развелся со своей прежней супругой и женился на знатной византийской принцессе, завел роскошь при дворе, а в сношениях с другими государями стал называть себя царем, что тогда было равносильно титулу цесаря, кесаря, императора, в смысле независимого властителя. Осмыслить свое новое положение князю помогла тогдашняя церковная интеллигенция, которая внушала князю взгляд на себя как на единого защитника от внешних и внутренних врагов, как на правителя.

Превращение вотчинника в государя всея Руси, в царя всего православного мира вело к изменению отношений князя к обществу, к уничтожению последних пережитков феодальной эпохи, в частности к уничтожению господства договорных отношений с обществом, которые нашли себе наиболее яркое выражение в праве вольного отъезда бояр и слуг. Право отъезда было выгодно до поры московским князьям, потому что отъезд совершался к ним, а не от них, однако вместе с тем они были заинтересованы в том, чтобы удержать военных слуг за собой; поэтому, оговаривая по-прежнему в своих договорных грамотах «а боярам и слугам межи нас вольным воля», московские князья принимали меры, направленные к тому, чтобы не пускать от себя бояр, брали с них записи о не отъезде и притом с крепким денежным поручительством за их верность от приятелей и родных. Таким образом, например, в 1474 году была взята запись с князя Даниила Дмитриевича Холмского, причем за него поручилось 8 бояр, всего на сумму 8 тысяч рублей. Такие же укрепленные грамоты брались с отдельных лиц и позже, при Василии III и при царе Иване Васильевиче Грозном, причем вошло в обычай брать поручителей даже за тех, кто ручался, то есть поручителей за поручителей.

Не довольствуясь этим, московское правительство старалось положить-конец переходу и некоторыми общими распоряжениями, и своими договорами с удельными князьями: так, уже великий князь Семен Иванович, сын Калиты, обязал своих братьев не принимать к себе на службу боярина Алексея Петровича и заставил их признать, что волен в нем великий князь и в его жене и в его детях, а Иван III в своем завещании обусловил: «Боярам и детям боярским Ярославским со своими вотчинами и куплями от сына моего Василия не отъехати никуды, а кто отъедет — земли его моему сыну». Так исподволь уничтожалось право вольного отъезда бояр и слуг к своим удельным князьям, так что отъезд мог совершиться лишь в чужое государство, а такой отъезд раньше трактовался как измена. Прежние вольные слуги стали, таким образом, невольными, а невольными слугами по тому времени были холопы. Удельные князья и бояре это сознали и сами стали называть себя холопами и, обращаясь к великому князю, писали о себе: «холоп твой Петрушка князишка челом бьет тебе». Понятие государя стало, таким образом, соотносительно с понятием землевладельца и рабовладельца. Со всех вотчин стала обязательной служба, и сами вотчины стали средством содержания служилых людей. «А городняя осада, кто где живет, тому туто и сесть», — встречаем в княжеских договорах, значит, нельзя было жить у одного князя, а служить у другого. Мало-помалу московский князь стал искоренять и другие пережитки феодального строя — политические права удельных князей, которые стали его слугами, но в своих вотчинах все еще оставались государями: судили, рядили, собирали подати, имели своих бояр и слуг. Московские Князья под разными предлогами начали отбирать вотчины, а владельцевсажать в других местах, но уже без княжеских прав.

Изменилось и отношение московского князя к боярам, своим ближайшим сотрудникам. В удельное время бояре имели большое значение, были сотрудниками и советниками князя, с мнением, которых князь должен был считаться, и которые, будучи свободны, не сойдясь с князем, не поладив с ним, могли во всякое время отъехать от него на сторону. Теперь князь стал смотреть на бояр как на исполнителей своей воли и налагать опалы и наказания на тех, которые начинали противоречить ему, «высокоумничали», как тогда говорили, то есть шли наперекор князю в своих мнениях и действиях. Таких, впрочем, было мало. Барон Сигизмунд Герберштейн, который посетил Москву во второй четверти XVI века, говорит, что московский государь властью своей превосходит всех монархов Европы, перед всесильным московским великим князем склонялись все головы, смолкали все голоса.

Московский государь, как мы видим, становится самодержавным не только по отношению к другим государям, но и по отношению к подданным. Исчезают вольности и свободы. Московский государь превращается в абсолютного национального монарха. Общественная среда благоприятствовала развитию монархического абсолютизма. Удельная эпоха разбила общество на множество мелких мирков, которые при подвижности населения лишены были внутренней стойкости, — это были отдельные сгустки населения, которые легко рассыпались. Над этими малоустойчивыми мирками московскому властителю легко было утверждать свою власть. Не было солидарных и сильных общественных классов, которые поставили бы предел развитию монархического абсолютизма. У бояр и удельных князей и были шансы сгруппироваться против московского государя: в их руках были военные и финансовые средства и крепостные слуги, но дело в том, что этот общественный класс еще не успел сплотиться и достигнуть солидарности. После постигшего их житейского крушения удельные князья чувствовали себя в Москве чужими и начали соперничать, конкурировать друг с другом, начали стремиться поправить свои семейные дела, опасаться, как бы их не затерли; между ними вошло в обычай местничество, обычай считаться местами по службе и родовитостью. Это не только не сплачивало их, а, наоборот, разъединяло. Обстановка этих исторических споров и дрязг делала князей неспособными к общественному делу, к дружной деятельности в одном направлении. Что касается самого московского властителя, то он осторожно обращался с опальным общественным классом: до поры великий князь московский вел политику, которая не затрагивала интересов класса в целом и не возбуждала к дружному противодействию. Первый московский самодержец распространял на отдельных лиц лишение политических прав, имущества и жизни, но не трогал целого класса, поэтому возмущались отдельные лица, а не целый правительственный класс. Боярство проявило политические стремления в сторону известной сдержки развития абсолютизма лишь в 1553 году. К этому времени абсолютизм уже успел обнаружиться в значительной степени в отрицательную сторону. После полновластного монарха в 1533 году остался ребенок, который не мог пользоваться властью, поэтому власть захватила его мать с фаворитами и некоторыми боярами. Они от имени царя-ребенка делали что хотели и ознаменовали свое правление своекорыстием и несправедливостью, рядом насилий и жестокостей. Самодержавие ребенка сменилось, таким образом, самовластием и произволом боярских фамилий. Самовластие оказалось вредным и тогда, когда власть сосредоточилась в руках дурно воспитанного государя-юноши. Обнаружился недостаток в постоянном и устойчивом учреждений, которое гарантировало бы последовательность и твердость во внутренней и внешней политике и устраняло бы опасность от дикого произвола и беспримерных насилий в правлении, В это время нашлись наверху у царя люди, которые сплотились, чтобы спасти государство от падения. Это были царский духовник монах Сильвестр, царский постельничий Алексей Адашев, митрополит Макарий и некоторые благомыслящие люди из боярской знати, как князь А. М. Курбский и другие. После пожара и мятежа 1547 года, событий, которые произвели сильное впечатление на царя и благодаря которым он впал в удрученное состояние, считая их наказанием за свои грехи, эти люди воспользовались изменением в настроении царя, чтобы повлиять на него и оказать ему нравственную поддержку. С тех пор они составили его постоянный совет, или «избранную раду», и ставили своей задачей ввести текущие дела в настоящую колею. Подумали они и об установлении доброго порядка управления. По их инициативе был составлен новый Судебник, в котором определялся порядок судопроизводства в центре и в областях, доходы и, как основное правило, устанавливалось: «а которыя будут дела новыя, а в сем Судебнике не писаны, и как те дела с государеву докладу и со всех бояр приговору вершатся, и те дела в сем Судебнике приписывати». Предполагалось, следовательно, что закон не есть дело усмотрения одного государя, а совместной его деятельности с думой, постоянным совещательным учреждением при государе. Не удовольствовавшись этим, «избранная рада» привлекла и остальные классы населения к участию в управлении. Одним боярам оказалась не по силам задача управлять великим государством.

Внушениям «избранной рады», несомненно, обязан своим созывом первый Земский собор 1550 года. Задачей первого Земского собора предполагалось всеобщее примирение и сложение тяжб и недовольств, накопившихся в обществе за время боярского правления и царского произвола и тирании. Предполагалось выслушать и разобрать все жалобы, удовлетворить все желания.

Внушениями рады созван был и церковный собор, так называемый Стоглавый (по книге «Стоглав» — сборник правил церковного порядка и благочиния, составленный собором), для устроения церкви. Судя по признаниям членов «избранной рады», признаниям, рассеянным в тогдашней литературе (ем. «Беседы валаамских чудотворцев»), созыв Земского собора предполагал «в обычай дать царю пользоваться не только от мудрости бояр высокородных, но и всенародных человек, дар бо духа дается не по рождению, а по правости духовной». Так легко установлено было ограничение абсолютизма, благодаря влиянию благомыслящих людей, а не в результате борьбы против него общества. Это ограничение не было закреплено конституционной хартией и было поэтому непрочно и недолговечно. Впоследствии настала еще горшая тирания. «Избранная рада», окружив царя опекой, не удержалась на высоте своего положения. Опека приняла мелочный, докучливый характер. Опеке подвергалась не только политическая, но и личная, семейная жизнь царя. Члены «избранной рады» не сумели остаться и совершенно беспристрастными и не могли иной раз удержаться от того, чтобы не покровительствовать своим близким. В вопросе о престолонаследии члены «избранной рады» заняли положение, которое дало повод царю усомниться в их преданности ему и его семье: в 1553 году они выставляли кандидатуру князя Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата царя, против Дмитрия I, младшего сына Грозного от Анастасии Романовны, умершего в младенчестве. Все это подготовило разрыв царя с «избранной радой». Смерть Анастасии Романовны нарушила душевное равновесие царя: он обрушился на боярский класс, стал истреблять без милости своих прежних советников, однако он не считал все-таки возможным удалить их вовсе от управления государством. Тут ясно сказалось сознание идеи государства: государство есть не простая княжеская вотчина и должно быть управляемо не просто единой царской волей, а советом бояр и всей земли; но править вместе с боярами царь не мог и решил поделиться с ними: он выделил известную часть государства в свое единоличное распоряжение, а остальную отдал боярам. Государство разделилось на опричнину и земщину. В опричнину отошел ряд волостей и городов, по преимуществу в центральных и северных уездах (Вязьма, Козельск, Суздаль, Галич, Вологда, Старая Руса, Каргополь и др.). Владение особой частью царь оставил за собой и стал называться просто московским князем, сняв с себя даже титул царя, а остальную землю предоставил в управление боярам, поставив им даже особого царя — крещеного татарина князя Симеона Бекбулатовича. Но затея этого обособления не могла удаться. Даже современниками она рассматривалась как комедия, и бояре не могли отнестись к этому делу серьезно и по-прежнему в больших делах обращались к царю, а Грозный, забывая, что он уже не царь, а просто Иван, князь Московский, отдавал приказания боярам «сидеть» с ним вместе о делах и решать всем «сообча». Опричная часть не составила особого государства уже потому, что опричные владения не были сосредоточены в одном месте, а были разбросаны в разных местах и сносились с земщиной по необходимым общим делам: военным, ямским, дипломатическим, так что вскоре и сам царь перестал смотреть на опричнину как на нечто отдельное, а стал в ней видеть простое учреждение для борьбы с внутренними врагами, учреждение, которое помогало ему утверждать свою власть в государстве. С помощью этого своего рода корпуса жандармов Грозный стал истреблять бояр, боярские ряды поредели. Многие княжеские и боярские вотчины были конфискованы, владельцы их были заменены другими. Таким образом произошла перетасовка землевладельцев, причем прежние удельные князья и бояре, которые должны были выйти из своих старых гнезд на новые земли, уже не могли там, конечно, приобрести такого уважения и авторитета в глазах населения, как у себя в прежних вотчинах. К этому политическому разгрому присоединились и неблагоприятные экономические условия, которые разорили массу боярства: с половины XVI века занятие новых плодородных земель на востоке и юге вызвало усиленный отток землевладельческого населения из центральных областей Московского государства, где расположены были вотчины князей и родовитых бояр, на окраины в Казанские и Астраханские земли, в дикие поля и южные степи.

Таким образом, не стало сильной аристократии, которая могла бы помешать торжеству развивающегося монархического абсолютизма. При Грозном, по сравнению с правлением великого князя Василия III, сделала большие успехи идея ограниченной монархической власти, но средств осуществить ее оказалось еще меньше, чем прежде.

Лекция третья

В ПРОШЛЫЙ раз мы следили за тем, как удельная, княжеская вотчина князей Данилова рода исподволь превратилась в Великорусское государство. В этом государстве начинает быть заметной государственная идея, то есть не только у правительственного класса, но и у самой государственной власти возникает мысль о том, что государство есть не вотчина, не частное имение, а общественное установление, которое должно жить интересами общества как такового. Эта идея выразилась в учреждении опричнины и в противопоставлении опричнины земщине.

Царь Иван Васильевич по своим привычкам и наклонностям, взглядам и убеждениям был способен быть только вотчинником, а не государем, поэтому он отделил себе удел в частное владение, а остальное государство отдал боярам земским и противопоставлял его своему уделу как самодовлеющее установление. Это сознание, то есть сознание, что государство есть самодовлеющее установление, сказалось и в устройстве местного управления XVI века.

До этого времени Московское государство в этом отношении представляло вотчину. Сотрудники московского князя, бояре, были его приказчиками, которые заведовали отдельными статьями обширного княжеского хозяйства. Таковы были разные «путные бояре» — дворецкие, чашники, стольники, ловчие, сокольники и прочие. К этим приказчикам принадлежали и те лица, которые чинили суд и управу в городах и волостях, то есть наместники и волостели. Сама эта управа и суд рассматривались не как государственные функции, а как хозяйственные статьи, как источники дохода.

И наместники, и волостели посылались по городам и волостям не в интересах общества, а для извлечения доходов с населения, часть которых шла князю, а часть составляла их кормление. Конечно, тут заключались и некоторые элементы государственного управления, но во всяком случае они стояли не на первом плане. Вообще областные чиновники были не столько правителями, сколько приказчиками, и с этой точки зрения они и рассматривались главным и преимущественным образом. Из этих же приказчиков слагался и правительственный совет князя, его дума, обсуждавшая всякие дела, не только хозяйственные, но и государственные. Особых лиц или учреждений для заведования государственными делами тогда не было, да и самих правительственных дел было так немного, что князь легко управлялся со всеми этими делами со своими сотрудниками, хозяйственными чиновниками, В удельную эпоху учреждений вообще не было, при небольших размерах княжеств легко было обходиться и с отдельными лицами, которым обыкновенно поручались дела, и не было нужды создавать присутственные места — канцелярии, архивы и пр. Но положение дел совершенно изменилось, когда Московское княжество превратилось в Великорусское государство: государственных дел оказалось тогда великое множество, и явилась нужда поручить заведование ими должностным лицам, а при них учредить канцелярии. Тогда появляются целые учреждения — так называемые приказы — для заведования государственными делами: Разряд, или разрядный приказ, заведовал служебными делами и вел списки служилых людей; Посольский приказ ведал дипломатические сношения, переводил бумаги, получаемые от иностранных государств, сам составлял документы для отсылки за границу; Поместный заведовал раздачей поместий и регистрацией их; возникли также приказы Стрелецкий, Пушкарский, Судные приказы, Ямской, Челобитный и Финансовые приказы — Большого Дворца и Большого Прихода. Выросли такие учреждения, которые мы назовем теперь с полным правом министерствами, учреждения, которые ведали исключительно государственные дела, которых в Московском государстве стало теперь великое множество. Центральное управление усложнилось, организовалось в систему учреждений, которые стали обслуживать не личные хозяйственные интересы государя, а интересы государства, страны, народа.

Аналогичные изменения произошли и в организации местного управления в XVI веке. В удельную эпоху на нервом плане имелось в виду кормление княжеских слуг, извлечение доходов из управления. Пока эти доходы были невелики, система кормлений не расходилась особенно с интересами общества. При незначительных размерах государства вся судебно-административная и финансовая деятельность местных правителей совершалась на виду у центральной власти, а население всегда имело возможность бороться с проявлением произвола подачей жалоб князю, а если жалобы не доходили, то просто уходом в другие княжества. Но совершенно изменилось положение вещей, когда расшатались прежние удельные обычаи, а новые еще не установились. С объединением Руси, по народной пословице, «до Бога стало высоко, а до царя далеко», тогда и система кормлений перестала удовлетворять общественным задачам и быстро превращалась в систему административного произвола и злоупотреблений. Тогда и со стороны центрального правительства предпринимается ряд мер в центральном и местном управлении, мер, направленных на ограждение интересов общества. Дело началось с того, что правительство начало выдавать отдельным уездам и волостям особые уставные грамоты, а наместникам и волостелям такие же грамоты, где определялась их будущая деятельность, их права, порядок судопроизводства и доходы с населения, на которые они имели право. Но так как уставных грамот не хватало для всего государства и их было трудно выдавать отдельным волостям и городам, то для того, чтобы регулировать деятельность наместников и волостелей, в конце XV века при великом князе Иване III издан был Судебник, исправленный и дополненный потом при Иване Васильевиче Грозном в 1550 году, была, так сказать, написана одна уставная грамота для всего государства; впрочем, те местности, которые уже получили отдельные уставные грамоты, продолжали руководиться последними, так что Судебник явился дополнением к уставным грамотам отдельных областей. Судебник 1550 года более подробно и тщательно определял порядок судопроизводства и размер судебных пошлин, чем уставные грамоты. Но и этого оказалось недостаточно. Наместники и волостели, как и кормленщики, больше всего заботившиеся о сборе своих доходов, а потому заинтересованные в умножении судебных дел всякого рода, пассивно относились к умножению преступлений, не проявляли должной инициативы и энергии в ограждении общества от разбойников, воров и всяких лихих людей. В Москву поэтому стали со всех сторон приходить жалобы на нерадение и попустительство наместников и волостелей. Правительство вняло этим жалобам и жаловало отдельным обществам и селениям право самих «лихих людей меж себя обыскивать и казнить», не водя на суд к наместнику. Для этого дела все землевладельцы уезда — князь, дворяне, дети боярские, духовные лица, крестьяне — должны были съезжаться вместе и выбирать губного старосту из местных дворян и детей боярских и их помощников, губных целовальников, присяжных, которые крест целовали, — из крестьян. Эти выборные власти составляли полицейское учреждение, так называемую губную избу, где делопроизводство велось губными дьяками.

Когда же и все эти предпринятые правительством меры не привели к цели, а злоупотребления наместников и волостелей чрезвычайно развились, так что искоренить их уже оказалось невозможно, правительство попросту уничтожило наместников и волостелей в большей части городов и волостей и предоставило самому населению избирать «старост излюбленных, которых себе крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею». Этой мерой бы пожалован земский суд отдельным общинам. Этот суд состоял из излюбленного головы и старосты, выбираемых посадскими людьми и черными крестьянами. Земские дьяки и лучшие люди, целовальники, выбирались в количестве от 10 до 12. Эти целовальники, лучшие люди, назывались также земскими судьями и судейками. Полицейские обязанности при судьях несли выборные в каждом обществе сотские, пятидесятники, десятники и т. д. Вводя земские учреждения, правительство отменяло наместников и волостелей, но не отменяло наместничьих кормов, а лишь перелагало их на оброк, который было поручено собирать самим выборным и отвозить в Москву, причем оброк взимался уже не натурой, а деньгами.

Итак, идеи общественного блага начинают выдвигаться и в устройстве местного управления на первый план. Уже в XV веке Московское государство, поглотив в себя всю великую Русь, значительно отошло от удельной вотчины. Князь начал видеть в нем не одну только свою собственность, но и общественную земскую организацию, и в управлении стал руководиться не одними своими: владельческими интересами, но и интересами управляемого общества, создал для обеспечения этих интересов ряд учреждений, как в центре, так и в областях, и дал им известные права. Так эволюционировал политический строй северо-восточной Руси вместе с объединением ее в одно государство. Главной задачей этого государства сделалась охрана его от внешних врагов. Эта задача при ограниченной территории не встречала затруднений. Теперь же она сделалась очень сложной и трудной. Для выполнения ее Московское государство поспешило организовать военные силы общества, постаралось навербовать многочисленный военно-служилый класс с тем, чтобы он взял на себя задачу обороны государства, задачу, которая падала ранее на все население. Теперь населению уже было не под силу нести эту обязанность, обнаружилась нужда в разделении труда: нужно было определить, кому пахать, а кому с ружьем стоять на страже. Так и построилось Московское государство. Оно выбрало в состав старых общественных классов подходящие элементы, служившие в удельное время в войске; таковыми были, прежде всего, дети боярские. Впоследствии оно пополнило контингент прежних служилых людей другими элементами: дворянами и разными слугами дворцовыми; кроме того, правительство верстало в службу казаков, жалуя их в дети боярские, а также и крестьян. К концу XV века военно-служилый класс Московского государства стал уже очень многочисленным. По свидетельству Флетчера (английский посол), численность его простиралась до 80 тысяч человек, а по туземным известиям до 400 тысяч человек. Из них, по свидетельству Флетчера, 12 тысяч человек было пеших Стрельцов, а остальные служили в коннице, Кроме стрельцов для гарнизонной службы вербовались охочие люди из тяглого, посадского, главным образом, населения. Эти служилые люди по прибору носили разные названия: пищальники, пушкари, затинщики и пр…

Большая часть людей военно-служилого класса не имела земель; правительство наделило их землей в пожизненное пользование на поместном нраве. Поместьями же, за неимением других средств, наделяло оно и новые поколения служилого класса. Так слагалось служилое поместное землевладение. Это обстоятельство влекло за собой в свою очередь важные последствия для народной, массы, для земледельческого населении. Раньше уже говорилось, что в эпоху татарских погромов многие мелкие землевладельцы стали перехожими арендаторами чужой земли. В дальнейшем крестьянское землевладение реставрировалось туго вследствие крайнего обеднения народной массы, а также и того, что земли захватывались крупными землевладельцами, боярами, сильными людьми.

С образованием Московского государства обеднение народной массы еще более усилилось, потому что правительство захватывало огромную массу земель в раздачу служилым людям.

Таким образом, поместная система и организация служилого класса стала служить новой помехой для развития крестьянского землевладения. Оно даже поглощало его, так как правительство раздавало не только пустые земли, но и заселенные крестьянами.

Поместная система создавала удобные условия для экономического и юридического закрепощения крестьян: деваться им после татарского погрома было некуда, на пустых землях нельзя было осаживаться без хозяйственного инвентаря; зато можно было садиться на земли, заселенные помещиками и вотчинниками, которые, получив поместья, всякими льготами, ссудами на хозяйственное обзаведение старались заманить к себе крестьян-земледельцев. Им самим были необходимы рабочие руки, так как с пустых земель они не могли содержать себя и своих вооруженных слуг. Крестьяне шли на земли помещиков, должали им, заживались подолгу и превращались в старинных засидевшихся крестьян, которые, по общему правилу, не могли уходить от своих владельцев. Это правило стало устанавливаться еще в удельную эпоху. Обязанные платить подать хану и отвечая перед ханом за исправное поступление «выхода», князья уговаривались между собой «не перезывати и не перенимаете друг от друга людей тяглых или письменных», то есть крестьян-старожильцев и записанных в писцовые книги, жалуя земли монастырям, князья и с ними заключали те же условия. Массовая раздача земель в поместное владение при организации военно-служилого класса содействовала прикреплению крестьян. Льготы в платеже податей, которые давали служилые люди крестьянам на своих землях, вызвали усиленный отток крестьян с дворцовых я черных земель. Тогда правительство устанавливает общим правилом прикрепление всех крестьян-старожильцев черных и дворцовых волостей к своему тяглу. С ростом поместного землевладения опасность лишиться крестьян и дохода с них стала угрожать не только черным волостям, но и вотчинам бояр ж церковным имениям; особенно эта опасность давала себя чувствовать в местностях с плодородной почвой: там между землевладельцами должна была прямо возникнуть борьба за рабочие руки. Поэтому вотчинники, бояре и монастыри начали хлопотать перед правительством о получении для себя грамот, которые давали им право не пускать от себя, крестьян, а беглых сыскивать и возвращать. Раз правительство держалось того же правила в отношении своих черных волостей, оно не могло не признать его и за землями монастырей и частных владельцев.

Итак, раздача поместий, размножение частных имений ускорило процесс прикрепления крестьян к земле. Мало того, одновременно с прикреплением развивался успешно я другой процесс, процесс закабаления народной массы, превращения мелких земледельцев в холопов. Чтобы иметь больше прав на труд земледельцев, помещики, пользуясь задолженностью крестьян, стали обращать их в холопов, брать с них «служилыя кабалы».

Энергия землевладельцев в этом отношении вызывалась стремлением оградить себя от тяжести лежавших на них самих повинностей. Можно сказать, что великая государственная постройка ложилась тяжелым гнетом на народную массу, служившую для нее фундаментом. Главное неудобство заключалось в том, что эта тяжесть оказалась чрезвычайно большой, что обнаружилась перегрузка, и Московское государство чуть не рухнуло по окончании государственной отстройки.

Вот к каким результатам привело построение такого громадного государства в северо-восточной Руси: создано было огромное государство, но с разбросанным, неорганизованным помещичьим землевладельческим классом, неспособным к организованной политической самодеятельности в большом масштабе уже потому, что само земледелие носило подвижный, неустойчивый характер. Прежняя крупная политическая организация была разрушена, а новая еще не народилась, общество переживало еще удельную рознь и могло держаться в порядке лишь силой центральной власти. Вследствие этих ненормальных условий в Московском государстве накопилось много недовольных элементов из среды тех, которые подверглись юридическому и экономическому закрепощению. Все благополучие государства зависело только от силы центральной власти, а она была неспособна для этой роли, хотя и достигла тогда удивительных размеров. Поэтому в начале XVII века и начинается в Московском государстве «великая разруха» или «смута».

Великая разруха в Московском государстве началась с момента прекращения династии князей-собирателей. Этот факт не был простой случайностью: прекращение династии Рюриковичей было естественным финалом ее выродившегося абсолютизма. Дело началось с того, что царь Иван Васильевич убил собственного старшего, способного царствовать, сына Ивана. Об этом событии мы знаем по разным источникам: Псковская летопись передает, что царевич однажды горячо заспорил с отцом о том, что необходимо подать помощь Пскову, который в то время был осажден Баторием, царь в это время уже не мог терпеть «встреч», то есть возражений: ткнул сына в гневе посохом в висок и пробил ему черепную кость на виске. По другим известиям, царевич заступился за жену, которую старик свекор избил за неисполнение правил придворного этикета.

Смертью царевича Ивана открывался путь к престолу третьему сыну Грозного, Федору, от Анастасии Романовны. Но царь Иван Грозный, с юности не знавший удержу своим страстям, передал ему очень дурную наследственность. Царевич Федор рос хилым созданием и в физическом, и в нравственном отношении: низкого роста, с опухшим лицом, нетвердой походкой и с вечной улыбкой на лице, он производил впечатление одного из тех людей, которых называли тогда юродивыми, то есть был физическим и нравственным уродцем. Родившаяся от такого отца дочь умерла уже в первый год своей жизни, а больше у него детей уже и не рождалось. Следовательно, дорога к престолу открывалась царевичу Дмитрию, младшему сыну Грозного, от седьмой жены, Марии Нагой; но Дмитрий попал в такие условия, которые не допускали его до престола: он был сыном седьмой жены, в сущности, незаконный уже сын Грозного; царевич был как бы живым укором его памяти, а потому его поспешили убрать из Москвы подальше, дав ему в удел отдаленный Углич, где Дмитрий и жил со своей матерью (Дмитрий и был последним удельным князем на Руси). Этого требовало простое приличие: ведь нельзя же было держать такого человека при дворе. Царевич уже с малых лет проявлял неприязненные чувства к боярам. Флетчер сообщает, что, по отзывам близких людей, царевич обещал быть похожим во всем на своего отца. Рассказывали, что царевич любил смотреть на мучения животных. Другие источники передают о нем и более яркие факты, характеризующие его отношение к боярам. Буссов рассказывает, что однажды Дмитрий наделал из снега чучел, назвал их именами знатнейших московских бояр, рубил им головы своей саблей и приговаривал, что так он будет поступать с недругами своими — боярами, когда займет московский престол. Авраамий Палицын пишет, что из Углича сообщали в Москву, будто Дмитрий враждебно настроен к боярам и особенно к Борису Годунову. И этому свидетельству мы, конечно, вполне можем верить. Царевич действительно по-детски мог выражать чувства, которые вызывались в нем окружающими его людьми, и эти чувства в будущем не обещали ничего хорошего боярам, особенно тем из них, которые, как говорилось, были приставлены к нему для береженья, на самом же деле для стереженья, и на которых прежде всего должна была обратиться ненависть матери царевича и его самого как на тюремных сторожей, дозорщиков и утеснителей. Флетчер в год смерти царевича Дмитрия писал, что жизнь его (Дмитрия) в опасности от тех, кто имеет виды на престол, так как в случае бездетной смерти царя он останется единственным наследником. Слова Флетчера оказались пророческими: в то время, когда Флетчер писал об этом, Дмитрий был убит. Трудно теперь сказать, кто был истинным виновником его смерти. Быть может, в этом виноваты были приставы, так как им прежде всего грозила опасность со стороны Дмитрия при вступлении его на престол и, кроме того, они могли надеяться на безнаказанность вследствие сочувствия со стороны московских бояр, которые тоже желали избавиться от Дмитрия. Впоследствии в убийстве царевича Дмитрия обвиняли Бориса Годунова, и до сих пор все еще идет спор об этом среди историков. Мы должны признать, однако, что спор этот неразрешим, потому что все это дело представляет собой, в сущности, судебное следствие, и если уж по горячим следам бывает трудно разобраться в таких делах, то через несколько столетий тем более трудно воспроизвести все и сказать определенно, кто был душой всего этого предприятия. По-видимому, обвинение действительно падает больше всего на Бориса. Некоторые определенно считают его убийцей: так, например, думал Карамзин, так думал и Пушкин со слов Карамзина. То же самое получается, если мы будем рассматривать дело со слов официальных актов об избрании царя Михаила Федоровича на царство, но тут, может быть, мы опять-таки наталкиваемся на обычный случай поспешного умозаключения. Быть может, Годунов и мог бы наследовать престол по смерти Федора, но весьма возможно, что он все-таки не был виновнее других бояр, которые тоже постарались замять дело, тоже «ни во что вменили кровь невиннаго младенца», по словам Авраамия Палицына. С другой стороны, мы не можем с такой уж уверенностью и оправдать Годунова, как это делает, например, Погодин. Не нужно все-таки забывать, в какой обстановке вырос Годунов: ведь он воспитывался в школе опричнины, был родней Малюте Скуратову, близким человеком Грозному, и мы имеем основание думать, что Годунов не отличался и особенно развитым моральным чувством, так что нет ничего невозможного в том, что он и был тем злодеем, который совершил это дело. Одно несомненно: мы слишком удалены, поэтому не можем расследовать дела вполне и сказать определенно, виновен Годунов или нет.

Как бы то ни было, но династия князей-собирателей прекратилась, и Московское государство испытало сильное потрясение. Прекращение династии редко когда проходит без потрясений, а в Московском государстве они должны были быть сильнее, чем где-либо. Как раз в момент прекращения династии в Московском государстве происходило сильное общественное брожение: все общественные группы были недовольны своим положением и ходом дел в государстве. Источником общественного недовольства был выродившийся абсолютизм, ярким представителем которого являлся Иван IV. Мы не будем добираться сами до коренных причин этого общего недовольства, а послушаем лучше, что говорят современники, вдумчивые, объективные наблюдатели. Я разумею опять-таки Флетчера, который писал: «Низкая политика и варварские поступки царя Ивана так потрясли все государство и до того возбудили общественное недовольство и непримиримую ненависть, что все может кончиться не иначе, как общим восстанием». Отметив улучшение правления при Федоре, Флетчер все же характеризует его как правление тираническое. «Правление у них чисто тираническое, — говорит он, — все действия клонятся к пользе и выгоде одного царя, и притом все это достигается варварскими способами: подати и налоги вводятся без справедливости, дворяне и мужики — только хранители царских доходов. Едва только они успеют нажить что-нибудь, как все переходит тотчас же в царские сундуки». Эта тирания, по замечанию Флетчера, давала полную свободу для угнетения низших классов общества высшими. Впрочем, дворяне при общем угнетении пользуются несправедливой и неограниченной свободой повелевать, особенно же в тех местах, где дворянам принадлежат еще особые права по управлению. «Нет слуги или раба, — пишет он, — который бы больше боялся своего господина, как здешний простой народ боится царя и дворянства. Здесь каждый — раб, и не только в отношении царя, но и в отношении чиновников и военных; что касается движимости и другой собственности народа, то она принадлежит ему только по названию и ничем не ограждена от хищений и грабежа, и не только высших властей, но и низших чиновников, даже простых солдат».

Широкий произвол и угнетение народной массы отразились своеобразными последствиями и на экономическом развитии народа: чрезмерные потрясения, которым подвергались простые люди, лишили их бодрости и охоты заниматься промыслами, при более или менее успешном ведении дела была опасность лишиться не только имущества, но и самой жизни. При таких условиях заниматься промыслами, конечно, было мало охотников. Вот почему народ, по природе способный и трудолюбивый, стал предаваться лени и пьянству. «Бродяг и нищих у них, — пишет Флетчер, — великое множество. Голод и нужда изнуряют их до того, что они просят милостыню прямо отчаянным образом: „подай или зарежь, подай или убей меня“, — говорят они». Это угнетение наложило печать на нравы и на характер народа: видя жестокости начальников, подчиненные бесчеловечно относятся друг к другу, самый низкий мужик, готовый лизать сапоги дворянина, — несносный тиран для своих подчиненных, как только их получит. Всюду грабежи, убийства, жизнь человека здесь нипочем, развилась лживость, слову нет никакой цены, для выгоды готовы на все. Административное и социальное угнетение вытравило и здоровое национальное чувство народа, он хочет вторжения чужой державы как избавления от тирании. Таково в общих чертах свидетельство современника — иноземца и, следовательно, вполне беспристрастного наблюдателя. В этом брожении всех общественных элементов и скрывалась причина великой разрухи, которая обусловила нравственное разложение общества, вызвала те чувства социальной ненависти и вражды, ту жестокость и лживость, которые играли такую видную роль в Смутное время. Наблюдалось падение здорового национального чувства: миру люди предпочитали измену стране и предавались врагам. Флетчер является великим комментатором событий, которые развернулись вслед за тем, как он был в Москве. При такой общей разрухе благополучие государства было непрочно: оно держалось только по инерции, опиралось еще пока на целость традиционной царской власти, которая скрепляла государство. Как только она распалась, заколебалось, и чуть было не распалось само государство, если бы не было поддержки снизу, со стороны общественных классов.

После падения династии государство продержалось еще некоторое время.

По смерти Федора московский престол достался шурину царя — Борису Годунову. Еще при жизни Федора Годунов сделался первым человеком в государстве. За границей и дома он пользовался большой популярностью. В Англии его называли «лордом-протектором», наместником; в России — «печальником земли русской», дворцовым воеводой, боярином конюшим и «держателем царств Казанского и Астраханского». Еще правителем Борис имел официальное право писать от своего имени грамоты иностранным государям, иноземные посольства искали аудиенции у него, при царских приемах иностранных посольств он стоял у царского трона и держал в руках «царского чину яблоко золотое», символ власти — державу, а его собственные приемы были копией царских. Такой человек, конечно, должен был приобрести, большие материальные и моральные средства, чтобы получить престол. По сообщению Флетчера, годовой доход Бориса равнялся 100 тысяч рублей, и он мог выставить в поле целую армию слуг со своих земель. Борис снискал себе популярность среди простого народа «своим правильным и крепким правлением, разумом и правосудием». В правление Бориса общество отдохнуло от ужасов террора. «Умилосердись Господь Бог на люди своя, — пишет один современник, — и возвеличи царя и люди и повели ону державствовати тихо и безмятежно… и дарова всякое изобилие и немятежное на земле русской пребывание и возрастание вел нею славою. Начальницы же Московского государства, княже и бояре и воеводы и все православное христианство начата от скорби утешатися и тихо и безмятежно жити». Это свидетельство современника подтверждает голландец Исаак Масса. «Состояние всего Московского государства, — пишет он, — улучшилось, и народонаселение увеличилось; Московия, совершенно опустошенная и разоренная вследствие страшной тирании покойного великого князя Ивана и его чиновников, теперь, благодаря преимущественно доброте и кротости князя Федора, а также благодаря способностям необыкновенным Годунова, снова стала оправляться и богатеть». Даже по словам Авраамия Палицына, врага Годунова, «Борис о исправлении всех нужных царству вещей зело печашеся и таковых ради строений всенародных всем любезен быстъ». Понятно, что Борис как никто другой мог бы угодить народу, но обстоятельства воцарения его были таковы, что ему пришлось вступить на престол только после борьбы с соперниками, и с соперниками очень серьезными, которых успокоить было нелегко. Литовский пограничный староста (нечто вроде военного губернатора) Андрей Сапега еще в январе 1598 года сообщал литовскому гетману К. Радзивиллу, что на московский престол есть четыре кандидата: Борис Годунов, Федор Иванович Мстиславский, Федор Никитич Романов и Богдан Яковлевич Вельский, и что больше всех шансов у Ф. Н. Романова. Позже эта кандидатура пошатнулась. Сапега передает, что когда Годунов спрашивал умирающего Федора в присутствии Ирины и Ф. Н. Романова, кому быть на престоле, Федор сказал: «Ты можешь быть великим князем, если только тебя изберут единодушно, но я сомневаюсь, чтобы тебя избрали, так как ты низкого происхождения», и указал на Романова, говоря: «Если его изберут на престол, пусть удержит тебя при себе». Между претендентами, естественно, должна была завязаться борьба, и отголоски этой борьбы были слышны за границей. Сапега писал, что у Бориса идут ссоры с боярами, которые упрекают его в убийстве царевича Дмитрия и в отравлении царя Федора, что Ф. Н. Романов однажды в пылу благородного негодования бросился с ножом на Годунова, и тот после этого перестал бывать в думе. Сам Борис, как говорят источники, перед своим избранием на престол агитировал в свою пользу. В Германию писали из Пскова, что там чиновники Годунова агитировали за его избрание. Дьяк Иван Тимофеев в своем сказании говорит, что Годунов «всю Москву наполнил клевретами и подчинил себе даже патриарха». По свидетельству Буссова, у Бориса было много агентов, через которых он узнавал о том, как к нему относятся в разных углах государства. Буссов рассказывает, что Ирина, сестра Бориса, собирала каких-то сотников, пятидесятников, стрелецких голов и подкупала их в пользу брата, а сам Борис подкупал монахов, вдов и сирот, которые славословили его народу. В «Повести о Самозванце» (1606) рассказывается, как сгоняли народ на площадь перед дворцом для избрания Бориса на царство и как приказывали, чтобы все «с великим кричанием вопили ж слезы точили». Но, конечно, своим избранием на престол Борис был обязан, главным образом своей популярности. Земский собор, составленный в большинстве из московских служилых людей и духовенства, избрал Бориса. Бояре хотели было взять с него ограничительную запись, но Борис просто отмолчался, они не посмели настаивать — так он и вступил на престол самодержцем.

Лекция четвертая

В 1598 году был избран на русский престол Борис Годунов. Так как Годунов был фактическим правителем государства уже при царе Фёдоре, то, казалось бы, что царствование Бориса Годунова явится продолжением царствования Федора, но на деле вышло иное. Возбуждение страстей, вызванное избранием на царство Бориса Годунова, не улеглось. Борис не мог забыть своих счетов с боярами, не мог забыть того, что Романовы сами искали царства. Противники Годунова, в свою очередь, не могли забыть того, что он им не только не ровня, но значительно ниже их по происхождению. Нашлись люди, которые стали разжигать эту вражду, натянутые отношения между царем и боярами все обострялись и разрешились опалой на Романовых. Ф. Н. Романов и жена его были пострижены, а остальные Романовы разосланы по дальним городам в ссылку. Пострадали также их родственники и друзья, князья Сицкие, Черкасские, Репнины и думный дьяк Василий Щелкалов, пострадал и Богдан Яковлевич Вельский, который сам метил в цари. Мы не знаем ближайших причин, которые вызвали опалы, но можем о них догадываться. Есть указания на то, что Борис встречал со стороны бояр не только пассивную неприязнь, но и активные попытки к его низвержению. Однако открытым путем это осуществить было трудно, так как Борис был все-таки утвержден на престоле всенародным избранием, сделался царем по усиленным мольбам «всех чинов государства», так что его мог свергнуть только прирожденный наследник, царь «Божьей милостью», имеющий права на престол по самому своему происхождению. Любопытно, что такой царь имелся уже в самый момент избрания Бориса. В 1598 году, в год смерти царя Федора и в разгар избирательной борьбы за престол, литовский наместник Андрей Сапега писал в Вильну, что «будто бы по смертивеликого князя (Федора) Годунов имел при себе своего друга, во всем очень похожего на покойного князя Дмитрия, и что будто из-за него у Бориса были большие неприятности с боярами, особенно с Ф. Н. Романовым». Появление мнимого Дмитрия в Москве было встречено с большим изумлением. Быть может, это и был Гришка Отрепьев, холоп бояр Романовых. Первоначально, может быть, им хотел воспользоваться сам Годунов, на случай, если бы счастье улыбнулось Федору Никитичу; ведь известия, которые сообщает Сапега, очень странны: он пишет, что этот неизвестный был в дружбе с Борисом. Когда Годунов был избран на престол, то друг ему, естественно, больше не понадобился и даже перестал быть для него безопасным, поэтому Борис мог заботиться лишь о том, как бы от него отделаться. Тогда Гришка (будем называть его так) укрывается от Бориса в Чудов монастырь и постригается «в чернцы», но с врагами Бориса продолжает поддерживать сношения. По известиям летописи, он «у князей Черкасских в их благодатном доме бывал и от князя Ивана Борисовича Черкасского честь большую приобретал». Теперь мысль о самозванце возникает уже в этом кругу, куда прилепился Отрепьев. Некоторые обстоятельства показывают, что самозванца готовили именно Романовы: Борис начинает изводить Романовых именно с момента появления самозванца в Литве. С предположением о том, что именно Романовы выдвинули первого самозванца, вполне согласуется и тот факт, что Лжедмитрий, утвердившись в Москве, поспешил осыпать Романовых милостями. Тут безусловно имели значение не родственные чувства, а чувство благодарности за оказанную Романовыми поддержку. На то, что Романовы принимали участие в авантюре первого самозванца, указывает и поведение Федора Никитича Романова в Антониевом Сийском монастыре, куда он был заключен Борисом. Сначала Царю доносили, что старец Филарет все время находится в удрученном состоянии, ни о чем не говорит, вспоминает лишь о жене и детях и просит Господа Бога, чтобы Он поскорее прибрал их к себе. Позже получались известия иного рода: говорили уже, что старец Филарет живет в монастыре не по монастырскому чину: смеется неведомо чему, толкует о мирском, к старцам жесток стал, все ругает их и приговаривает: «Вот увидите, каков я впредь буду». Перемена в настроении была, очевидно, вызвана успехами Лжедмитрия. Филарет получил ободряющие вести, почувствовал, что удалась их затея, почувствовал близость освобождения, и в нем снова проснулся жизнерадостный московский боярин.

С предположения о том, что Лжедмитрий начал свою авантюру по инициативе недругов Бориса, переходим к вопросу о самой личности самозванца. Прежде в литературе по этому вопросу господствовала официальная традиция: признавалось, что самозванец был именно Гришка Отрепьев, родом из галицких детей боярских, послушник Чудова монастыря. Эта традиция вела свое начало от манифеста Годунова, который он опубликовал тотчас после появления самозванца и в котором указывал, кто такой этот самозванец.

Впервые эта традиционная версия о самозванце была заподозрена Костомаровым. Разобрав известия о первом самозванце, Костомаров пришел к заключению, что он — человек западнорусский, не москаль, так как для москаля он был слишком боек, образован, слишком отрешился от всего московского, был передовым человеком своего времени, каких было много в Западной Руси. Другими далее указывалось на то, что Лжедмитрий не знал московского обычая, не мог, например, даже истово приложиться к иконе. Потом домыслы продолжали развиваться дальше, фантазия исследовательская все разыгрывалась, начали уже доказывать, что появившийся самозванец — на самом деле не самозванец, а действительный Дмитрий, которого друзья с малолетства еще увезли в Польшу. Такое мнение встречаем, например, у графа Шереметева, знаменитого исследователя русской старины. Но за последнее время в исторической литературе снова возобладала старинная официальная версия. Много сделал для ее реставрации ученый иезуит отец Пирлинг. Он предпринял целый ряд исследований, которые и объединил потом в одном труде под названием «Россия и Св. Престол». Эти исследования он предпринял с целью выяснить отношения между русским правительством и папским престолом и в связи с попытками установить унию в России. Попутно он обратился и к вопросу о событиях Смутного времени, в которых папская курия принимала большое участие.

Пирлинг обратил внимание, главным образом, на одно обстоятельство: странно было, что Годунов, у которого полицейская часть была поставлена так хорошо, который всюду имел своих агентов, не мог узнать достоверно, кто такой самозванец. Ведь слова манифеста Бориса являются результатом действительных изысканий. Далее, в 1611 году на литовском сейме литовский канцлер Лев Сапега определенно говорил, что первый самозванец — Отрепьев. Наконец, сохранились письма Лжедмитрия I, которые подвергли филологической критике польские ученые Петербургского университета Бодуэн де Куртенэ и С. Л. Пташицкий и пришли к выводу, что они писаны лицом великорусского происхождения, человеком, который плохо знал язык и писал под чужую диктовку.

Итак, эта странная версия является и наиболее правдоподобной.

С выступлением Лжедмитрия на сцену политической жизни борьба за московский престол выходит из тесной сферы придворного боярства, она усложняется: в нее постепенно втягиваются и другие слои населения, отчасти по импульсу сверху, когда их привлекают как военную силу, отчасти и в своих целях и интересах. Таким образом, придворная усобица переходит в социальную борьбу.

Ранее других в борьбу вмешивается население Северской и Польской Украины, то есть население бывшего Чернигово-Северского княжества и степной окраины Московского государства, городов, стоявших на границах «дикого поля». Это население состояло из разного сбродного люда, недовольного политическим и социальным положением, ушедшего сюда из внутренних областей искать лучших условий жизни. В царствование Бориса Годунова недовольство низших слоев населения страшно возросло. Обеспечивая интересы служилого класса, правительство приняло ряд мер, содействующих порабощению народной массы. Крупным землевладельцам запрещено было перевозить крестьян с земель мелких помещиков. Кроме стеснения свободы мера эта вызвала недовольство еще и потому, что у крупных помещиков крепостным крестьянам жилось лучше, чем у мелких. Ограничение свободы коснулось и всех вообще крестьян, так как правительство считало «старожильцами» тех из них, которые были записаны в писцовые книги 1592–1593 годов. Правительство желало таким образом закрепить не только крестьян, но и просто челядь. При Федоре же издавались указы, запрещающие состоятельным людям держать у себя вольных холопов и предписывающие формально укреплять людей или «брать с них кабалы», как говорилось. На почве этого закона выросло много злоупотреблений. Богатые помещики продолжали принимать людей на службу и «вымучивали» у них кабальные записи. По свидетельству Авраамия Палицына, «написание служивое», служилую кабалу, вымогали силой и муками, иногда зазывали к себе «винца токмо испить» и выманивали кабальную запись у пьяных, «по трех или четырех чарочках». Запрещение держать вольных слуг было вызвано полицейскими соображениями. Дело в том, что за холопа отвечал его господин, а вольный слуга отвечал сам за себя, но с вольного слуги были взятки гладки. Поэтому в интересах правительства было укрепление вольных слуг. Единственным средством восстановления свободы для таких закрепощенных слуг было бегство на Украину, куда бежали и закрепощенные крестьяне. К этим причинам политического и социального характера, которые должны были питать недовольство низших слоев населения, присоединились и экономические причины. При Борисе Годунове Россию постигли бедствия, разорительные для крестьянской массы. Летом 1601 года хлеб пророс на корню, а сильными заморозками его совсем сразило. Сбор был ничтожный, стали жить впроголодь. Первое время питались запасами (хлеб тогда не продавали, а хранили его в закромах, на месте), но когда в следующем году посевы погибли в земле, наступил настоящий голод со всеми его ужасами.

Народ питался травой, сеном, трупами, бывали даже случаи убийства людей, чтобы потом употреблять их в пищу. В это время многие богатые люди распустили свою дворню, потому что ее нечем было кормить. Отпущенные на волю холопы стали составлять разбойничьи шайки, которые приводили население в еще больший ужас и отчаяние.

В тяжелые годины общественных бедствий народ задается вопросом не о том, отчего произошло бедствие, а о том, кто является его виновником. Так было и тогда, причем готовый ответ уже давали недоброжелатели Бориса: Борис похитил престол, убив законного наследника, и Бог покарал народ за грехи царя. Очень скоро появилась и другая версия: Борис не убил, а только устранил наследника от престола, законный наследник спасся чудом от руки убийц и скоро явится в Москву добывать себе отцовский престол. Эти слухи возбуждали ненависть к законному правителю. Голодный народ повалил на Украину, в польские и северские города.

В первую четверть XVII века, по свидетельству Авраамия Палицына, туда переселилось более 20 тысяч человек.

Но и на Украине этому люду приходилось сталкиваться с ненавистным правительством. Вышедшие на южную границу государства «приходцы» записывались там или в приборные служилые люди — в казаки, пушкари, стрельцы и затинщики, или в крестьяне на поместных землях. Московское правительство действовало в этом отношении довольно либерально: Оно не спрашивало паспортов, а просто записывало являвшихся людей и наделяло их землей. Так как выяснилась необходимость держать в городе запасы хлеба на случай осады, то около города заведена была государева «десятинная» пашня, для которой отбирались лучшие земли служилых людей, а им взамен отводились земли отдаленные, отхожие, где они могли бывать только наездами, и обрабатывать эти земли приходилось урывками. Кроме того, и государеву пашню правительство заставляло обрабатывать служилых людей. Вольный люд опять попадал в то самое ярмо, от которого он освободился бегством. Другим средством устроиться на Украине было поступление в артели вольного казачества. Правительство царя Бориса принимало строгие меры против этого казачества: казакам запрещено было приезжать в Москву, покупать у московских купцов товары и пр. Правительство хотело вообще уничтожить вольное казачество на Дону, а потому не удивительна, что донские казаки первыми стали под знамя самозванца против Бориса Годунова. К ним присоединились служилые люди Северской земли, а за ними и дворяне заречных городов. Когда стали читать грамоты самозванца в Москве, восстала и московская чернь. Одни видели в этом суд Божий над домом Бориса, другие надежду хоть на какой-нибудь исход кризиса, хоть какой-нибудь выход из: тяжелого положения, иные — просто повод выразить давно наболевшее чувство недовольства. Так политическое междоусобие стало принижать характер социальной борьбы. Поднявшаяся народная волна поглотила Годунова и утвердила на престоле. Лжедмитрия., но он скоро погиб, так как был лишь орудием в чужих руках для низвержения Годунова. Как скоро цель эта была достигнута, орудие стало не нужно, бесполезно и нужно было его устранить.

Безрассудное поведение самозванца лишь ускорило его гибель, но не вызвало ее. Бояре помогли, конечно, подчиниться заведомому самозванцу, ими же самими созданному. В борьбе против Годунова принимали большое участие Романовы: от них вышла авантюра самозванца, в их среде она была выкована, но не Романовым пришлось воспользоваться несчастьем Годунова. В борьбе пострадали обе стороны. Большая часть Романовых померла в ссылке. Остались в живых только Федор и Иван. Но Федор Никитич не мог уже выступать с прежними домогательствами на престол, так как самозванец надел на его голову архиерейский клобук и этим лишил его возможности надеть царский венец. Пока Федор был простым чернецом, он мог еще рассчитывать вернуться в мир, не шокируя ничьего чувства, но он не мог уже этого сделать, раз принял святительский сан (он сделался архиепископом ростовским) и притом, по крайней мере наружно, принял добровольно. Сын его Михаил был еще слишком юн, а брат Иван не пользовался популярностью. Поэтому с поползновениями на московский престол должны были выступить другие фамилии. Шансы в настоящем случае находились на стороне той фамилии, которая явится с наибольшими правами по своему происхождению.

Эти права и признал за собой князь Василий Иванович Шуйский, принадлежавший к старшей линии в роде Александра Невского и, следовательно, превосходивший правами даже угасшую линию Даниловичей. Свои хлопоты князь Василий Иванович Шуйский начал с агитации против самозванца. Он стал распространять слухи, что Дмитрий — вор, еретик, расстрига, Гришка Отрепьев. Эта агитация едва не стоила головы Шуйскому. Противников самозванца Шуйский начал вербовать в торговых рядах Китай-города. В рядах Китай-города торговцы чаще других имели случай наблюдать мнимого Дмитрия и были возмущены его странным поведением: вместо того, чтобы ложиться спать после обеда, Лжедмитрий шел гулять по площади и по рядам без всякой свиты, запросто, и во время этих прогулок вступал в разговоры с торговцами и должно быть не очень тактично вел себя, унижая свое царское достоинство, слишком уж был запанибрата с торговцами, так что невольно закрадывалось подозрение, подлинно ли он царь. С ужасом рассказывали о том, что он в церковь мало ходит, постов не соблюдает, в бане по субботам не моется, телятину ест, что тогда считалось запрещенным, и проч. Благодаря тому, что здесь, в торговой среде, эти слухи чаще слышались и передавались, были вовлечены в борьбу новые элементы Общества, которые по роду своих занятий дорожили скорее миром, спокойствием.

Итак, сначала борьба велась в недрах боярских верхов, потом в борьбу вступили казаки и сбродный люд Северской и Польской Украины и служилые люди заречных городов, а теперь вступило в борьбу и московское Купечество.

Одновременно привлечены были к борьбе В. В. Галицын, Куракин и другие бояре. Шуйский вступил в соглашение и с Романовыми. Это ясно видно из того факта, что Иван принимал участие в перевороте 17 мая, примкнув к руководителям заговора, а Федор наречен был при Шуйском в награду за оказанную помощь патриархом.

В борьбу были вовлечены и служилые люди, стоявшие под Москвой числом до 18 тысяч человек.

Заговор удался. Лжедмитрий погиб утром 17 мая 1606 года, а Шуйский поспешил использовать свою победу. Рано утром 19 мая на Красной площади собрался народ. Духовенство и бояре предложили собравшимся избрать патриарха, который бы разослал грамоты для созвания «советных людей», то есть Земский собор для избрания нового царя; но из толпы закричали, что царь нужнее патриарха. В это время В. И. Шуйский и был, по удачному выражению современников, «выкрикнут царем». Чувствуя, что восходит на царство путем coup d'Etat^[2], а не общественным избранием, новый царь счел необходимым обеспечить себе признательность земли и тех классов общества, которые помогли ему взойти на престол, то есть бояр, служилых людей и торговых людей. Когда наступило ему время венчаться, он целовал к земле крест на том, что «всякого человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати; и вотчин и дворов и животов у братьи их и у жен и у детей не отымати, будет которые с ними в мысли не были, также у гостей и у торговых и у черных людей, хоти который по суду и до сыску дойдет и до смертный вины, и после их у жен и у детей дворов и лавок и животов не отымати, будет с ними они в той вине невинны, да и доводов ложных мне, великому Государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи… а кто на кого солжет, и, сыскав, того казнити, смотря по вине его». Так московский государь ограничивал свою власть, брал на себя известные обязательства в интересах общества. Крестная запись Шуйского была выдана в пользу тех классов русского общества, которые помогали ему в борьбе с самозванцем, в пользу бояр и купцов. Относительно этой крестной записи Шуйского существовало мнение, будто это первая русская конституционная хартия. По обнародовании всех материалов нельзя признать ее за конституционную хартию в том виде, как она была издана: ниоткуда не видно, чтобы царь дал в ней какие-либо обязательства по соглашению с обществом, не дано также никакого указания на то, что он будет когда-либо отвечать за исполнение этих обязательств перед народом, сказано лишь, что царь отвечает перед Господом Богом на Страшном Суде — ни на какую конституцию не похоже. Крестная запись Шуйского в значительной своей части без изменений вошла в Уложение царя Алексея Михайловича — до такой степени она, значит, не походила на конституционную хартию, что кодификаторы не задумываясь внесли ее в состав законодательного свода «всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержца». На основании других источников можно полагать, что эта запись была результатом негласного уговора Шуйского с боярами, которые натерпелись раньше от царского произвола и теперь решили оградить свои права. Но так как в исполнении указанных ограничений были заинтересованы и другие классы общества, то запись и была составлена в такой общей форме, в какой мы ее знаем. Но обнародованием подкрестной записи еще не исчерпывались ограничения власти царя Василия Шуйского. Есть известия, идущие из русских источников, что бояре уговаривались с царем «общим советом» русской землей управлять и никому не мстить за прежние обиды. Этому известию можно поверить, так как при Шуйском действительно бояре имели большую силу и держали себя с царем довольно свободно. В. И. Шуйский был только как бы председателем Боярской думы в силу негласного уговора. В московском обществе до начала XVIII столетия сохранялось убеждение, что власть Шуйского была ограничена боярами. Швед Стралленберг сообщает, что в числе условий, предложенных В. И. Шуйскому, было обязательство без ведома Боярской думы не издавать законов и не вводить новых налогов. Шуйский, по выражению современников, был «боярским царем». Это обстоятельство и было, как мы увидим, главной причиной постигшего его крушения. Шуйский не имел корней в народе и держался только при содействии бояр; вся задача его сводилась поэтому только к тому, чтобы дружить с боярами, держать их в согласии и самому быть с ними в мире. Но Шуйский этой задачи не выполнил: прежде всего оказалось, что боярский царь, обязавшийся править сообща с боярами; не был в состоянии поладить с ними. Предшествующая история не приучила бояр к дружной совместной работе на общую пользу. Бояре сумели еще объединиться для того, чтобы поставить царя, но когда начались обычные текущие будничные дела, среди них опять начались интриги и раздоры, а царь, сам недавний боярин, не сумел защитить себя, не сумел остаться нейтральным, начал снова считаться с боярами, отнимать вотчины и рассылать в ссылки по городам…

Расправился Шуйский и с Романовыми. В конце июля произошла уличная демонстрация, толпа кричала, что царем должен быть первоприсутствующий в Боярской думе Ф. И. Мстиславский. Шуйский увидел в этом интригу и ответил на демонстрацию рядом репрессий по отношению к боярам. Филарет был скинут с патриаршества, Шереметев отдан под суд и сослан. Чем дальше, тем больше портились отношения Шуйского с боярами: И. С. Куракин и князь Голицын отшатнулись от Шуйского, а так как только бояре были опорой для Шуйского, то разрыв с боярством имел роковые последствия для него.

В остальном населении воцарение В. И. Шуйского встречено было сильным неудовольствием. Оно прежде всего проявилось в Москве. В народе обвиняли бояр и Шуйского, что они погубили настоящего царя, горячие головы начинали верить, что и на этот раз Бог спас Дмитрия от руки бояр, что он успел скрыться. Эта молва с первых же дней воцарения В. И, Шуйского все росла и росла. Чтобы рассеять эти слухи и успокоить народное возбуждение, Шуйский распорядился перенести гробницу царевича из Углича в Москву, но и это не помогло, а только усилило подозрения. Как было верить? Шуйский уже не раз выступал с заявлениями о смерти царевича Дмитрия. Первый раз он выступал в царствование Федора. Шуйский вел следственное дело и пустил ту версию, что царевич Дмитрий сам закололся во время игры в свайку. Когда же Лжедмитрий низверг с престола Годунова, Шуйский подготовил и другую версию, что царевич Дмитрий чудом Божьим спасся, что убит был не он, а поповский сын, его сверстник. Два раза Шуйский лгал. Теперь он в третий раз выступал с объявлением о смерти Дмитрия, и оно, конечно, не находило веры, Qui s'excuse, s'accuse^[3], решил народ и тысячами собирался на Красной площади в Кремле, так что Кремль пришлось объявить на военном положении и расставить везде стрельцов с пушками, но ничто не помогло. Такое же действие имели грамоты с объявлением произошедшего переворота и с разъяснением некоторых документов, компрометирующих самозванца, по которым он намерен был подчинить государство папе. Но народ не слушал уже ничего. Все видели здесь козни Шуйского, интригу и ложь. Не помогло и открытие мощей нового святого.

Со времени избрания Бориса сложился прецедент избрания царя всей землей, и общество не могло все еще примириться, что при воцарении Шуйского нарушен обычный порядок избрания.

Мятежное движение, начавшееся в Москве, распространилось дальше: сначала поднялись северские города, к ним примкнули Тула и Рязань, присоединились поволжские города, а затем мятежное движение перескочило через Волгу на Вятку и, наконец, восстала и отдаленная Астрахань. Брожение началось и по западной границе — в новгородской и псковской областях. Сильнее всего подеялось восстание в Северской Украине. Это движение носило яркую социальную окраску: оно выступает перед нами как война низших классов общества против высших. «Собрахуся боярские люди, и крестьяне, — говорит летопись о движении Болотникова, — с ними же пристаху».

Лекция пятая

МЫ остановились в прошлый раз на том моменте Смутного времени, когда избран был на русский престол князь Василий Шуйский и когда со всех сторон обнаружилось враждебное к нему отношение московского общества. Избранием Шуйского были недовольны не только низы: движение против него началось, как известно, на Северской Украине, под предводительством Шаховского и Болотникова, — но недовольны им были также дворяне и дети боярские, служилые люди заокских заречных областей, которые тоже стали против него под начальством Ляпунова. Движение перекинулось на восток, в казанские места, так что даже уже к моменту избрания Шуйского Смута была в полном разгаре.

На первых порах правительство Шуйского справилось с мятежным движением. И это не удивительно. В возникшем движении соединились собственно социальные враги, которые расходились в самых существенных своих интересах. По словам патриарха Гермогена, Ляпунов и другие вожди движения стали рассылать грамоты по городам, в которых «велят боярским холопам побивать своих бояр, и жены их, и вотчины, и поместья им сулят; и шпыням, и безымянникам ворам велят гостей и всех торговых людей побивати, животы их грабити; и призывают их, воров, к себе и хотят им давати боярство и воеводство, и окольничество, и дьячество». Таким образом, низы общества поднялись, собственно, по поводу Шуйского, а не против Шуйского: движение направлялось, собственно, против состоятельных классов — бояр, то есть землевладельцев, если употреблять этот термин в его экономическом, а не политическом значении, и против высших слоев торгово-промышленного люда — гостей и купцов. Естественно, что служилые люди, которые соединились с «ворами» для низвержения правительства Шуйского, знали, что торжество «воров» угрожает и им. Тогда дворяне Северской Украины всей корпорацией во главе с Ляпуновым «отъехали» от «воров» и явились с повинной к Шуйскому. Казалось бы, при таких условиях правительство его должно было бы восторжествовать. И действительно, 2 декабря 1606 года войска Шуйского разгромили полчища Болотникова у села Коломенского. Много «воров» было побито, еще больше было захвачено в плен, и тогда была произведена жестокая расправа с «ворами»: Шуйский распорядился «посадить в воду» захваченных «воров», то есть отдал приказ утопить их. Топили «воров» тысячами, и не только в Москве, но и в Новгороде (в реке Волхов), так как там тоже обнаружилось враждебное движение. Все-таки значительная часть войска Болотникова спаслась бегством, и с этими остатками воровских шаек правительству Шуйского пришлось бороться еще около года. Эти «воры», которым удалось бежать из-под Коломенского, засели в Туле. В октябре 1607 года Шуйский взял Тулу хитростью окружив город со всех сторон водой. И на этот раз много мятежников было «посажено в воду», но далеко не все, многим царь оказал милость: тех из них, у которых отыскивались прежние господа, отдавали назад по старым крепостям, а заключенных в тюрьмы предоставлено было брать на поруки. Этим широко воспользовались многие корыстолюбивые люди из служилых. Взяв «воров» из тюрьмы на поруки, они брали с них служилые кабалы, то есть закрепощали за собой в качестве холопов. Таким образом, восставшие на крепостной порядок «воры» снова становились жертвами этого порядка. Само собой разумеется, что они оставались недолго в этом положении и снова бежали при первом удобном случае туда, откуда их привалили целые полчища, то есть на Северскую Украину. Лучшая участь постигла тех «воров», которые сами пришли с повинной, их приводили к присяге и отпускали по домам.

Теперь, следовательно, снова собирались разбойничьи шайки на Украине и ждали только нового предводителя. Этот новый предводитель скоро появился. Он принял в истории имя Лжедмитрия II или «Тушинского вора», как его тогда называли. Характерно само появление этого лица, указывающее на странное психическое состояние русского общества в начале XVII века. Когда был убит Лжедмитрий I, многие никак не хотели с этим мириться, не хотели верить. На этой почве среди недовольных элементов общества и распространился слух о том, что Дмитрий и на этот раз спасся каким-то чудом и явится рано или поздно добывать себе отеческий стол. Из уст в уста эта молва передавалась, росла, увеличивалась конкретными подробностями, так как в этом деле был полный простор фантазии. Появились даже лица, которые рассказывали, что видели Дмитрия. И вот случилось однажды в Путивле, один из таких очевидцев, подьячий, сидя в кабаке и порядочно подвыпив, разболтался (имя царя ведь тогда было у всех на языке). Подьячий говорил, что царь жив, не убит, что о нем появились слухи в Литве и что он скоро появится и в этих местах. Шпионы, которые подслушали эти рассказы, донесли кому следует, тогда подьячего схватили и начали пытать, спрашивая, где царь и от кого подьячий слышал о нем. Когда подьячего начали пытать, хмель с него уже сбежал: он начал говорить, что ничего не знает, что все наболтал сдуру и спьяну, но ему уже не поверили, продолжали держать в заключении и подвергать пыткам. Рассказанный случай имел место в Путивле, а в это же время по соседству, в Литве, схватили праздношатающегося человека, который вызывал против себя подозрения. Это был «беглый мастер», то есть странствующий учитель, промышлявший тем, что ходил из села в село и учил ребят. Человек он был бедный, ходил весь год в нагольном тулупе и также, по-видимому, любил выпить. Он показался почему-то подозрительным литовскому старосте, поэтому, по приказанию последнего, его схватили и начали пытать, а так как он был человек без роду и племени, не помнящий родства, то и не мог удовлетворительно сказать, кто он такой. Когда его начали пытать, он сказал, что он — родственник царя Дмитрия, один из служилых людей московских, что он бежал, спасаясь от правительства Шуйского. Тогда литовский староста, желая избежать неприятностей с этим царским родственником, выдал его новгород-северскому воеводе. В Москве этого неизвестного допрашивали снова, и там он по-прежнему давал сбивчивые указания. Тогда решили поставить его на очную ставку с подьячим из Путивля. Очевидно, население Украины ждало появления царя, искало узнать, где находится желанный государь. Когда устроили очную ставку между мнимым родственником царя и подьячим, то на первых порах из этого ничего не вышло. Родственник по-прежнему не говорил ничего определенного, по-прежнему от него нельзя было добиться откровенных и прямых указаний; тогда подьячего начали истязать на его глазах, и тот, не терпя мук, бросился к ногам мнимого царского родственника и заявил: «Вот — батюшка царь. Он не узнал меня и смотрит, как вы тут надо мной издеваетесь». Тот сначала смешался, не знал, что ему делать, а потом оправился, принял важный вид, схватил палку и закричал: «Что же вы меня не узнаете? Я — царь. Вот я вам задам». Мнимого царя ввели с торжеством в город, отвели ему лучшую избу, изготовили царское одеяние. Весть о царе быстро распространилась и проникла в Украину. Скоро к нему потянулись отряды приверженцев. В Польше в это время были люди, жившие военным ремеслом, записываясь в так называемые жолнеры. Эти люди были мелкие безземельные шляхтичи. Естественно, что это был народ отпетый, отчаянный, военное ремесло интересовало их постольку, поскольку давало возможность весело, шумно, беззаботно жить. В это время им уже надоело бездействие в Западной Украине, где они стояли гарнизонами в городах для защиты от татар. Теперь весь этот люд под начальством нескольких удальцов, подступил к Москве. Предводители были по большей части люди с большим прошлым, люди, которые дома у себя были в опале за всякие грабежи и разбои. Итак, толпы военных гулящих людей явились из Польши разорять Московское государство под начальством Рожинского, Сапеги и Лисовского. Под знаменем вора сгруппировались такие же, как и он сам, воры, которые, конечно, совершенно не интересовались его правом на московский престол, а просто искали удобного случая пограбить и поживиться на его счет. Это была, в сущности, колоссальная разбойничья организация, которая только прикрывалась политическими целями. Основной контингент этой разбойничьей шайки составляли польские жолнеры, а затем к ним примкнули и свои русские воры. В права мнимого Дмитрия они, конечно, нисколько не верили, но они хорошо понимали его значение, они величали его не царем, а «цариком», обращались с ним, как с игрушкой, он нужен был им лишь как предлог для смуты и, следовательно, как залог их успеха. Демократическое движение шло на Руси так далеко, что всякий атаман разбойничьей шайки спешил выдать себя если не за царя, то за царского родственника или приближенного к царю человека. Много тогда появилось у нас таких царьков и царевичей, сыновей и внуков Грозного и царя Федора Ивановича. Донцы привели к Лжедмитрию II его племянника, царевича Федьку, мнимого сына царя Федора. Дядя очень нелюбезно принял своего племянника, приказав его повесить. В Астрахани появился царевич Август, который выдавал себя за сына Ивана Грозного от Анны Колтовской. Там же появился и Лаврентий, мнимый внук Грозного от царевича Ивана. В степных городах появились еще царевичи Клементий, Савелий, Симеон и Василий, а дальше пошли просто Ерошка, Мартынка и другие — все сыновья Федора Ивановича, и вокруг каждого из этих царевичей собирались разбойничьи шайки.

Самая колоссальная шайка сгруппировалась около Тушинского вора. Эта шайка выросла в такую силу, что московское правительство было не в состоянии справиться с ней своими средствами. Сам мастер, когда явились к нему, поляки и казаки, пожалуй, уже готов был бежать, потому что сообразил, что затея и для него добром не кончится, но за ним зорко следили, его не пускали, он был теперь нужен мятежникам и был уже теперь царем поневоле. Это, конечно, нисколько не улучшало положения дел, нисколько не облегчало борьбы с ним правительства Шуйского. Воровские полчища подошли к Москве и, не будучи в силах взять город, расположились в 12 верстах от него, в селе Тушино. Отдельные отряды этих полчищ грабили окрестности. Это так напугало и деморализовало население столицы, что в ожидании победы Тушинского вора служилые люди, стольники, стряпчие, подьячие и другие стали отъезжать из Москвы в Тушино. И этот отъезд, конечно, имел влияние и на других служилых людей, оставшихся в Москве, которые еще заранее переселились сюда и перевезли все имущество, жен и детей. Когда Сапега разбил московское войско под селом Рахмановым и распространил свои захваты дальше на север, в Москве произошла паника. Дворяне северных городов поспешили убраться из Москвы на помощь своим семьям, так как дорога туда была открыта. За служилыми людьми северных городов бросились из Москвы и служилые люди поволжских городов. Шуйский оказался в критическом положении. Он вышел из этого положения благодаря чужеземной помощи шведов и благодаря уходу поляков из Тушина под Смоленск по вызову Сигизмунда. Эти два обстоятельства — вмешательство шведов и уход поляков под Смоленск — устрашающим образом подействовали на воровское скопище: самозванец бежал на юг, в Калугу. Но внутренние смуты не прекратились. Сигизмунд же решил воспользоваться наступившим междоусобием, чтобы вернуть области, отрезанные раньше Москвой от великого княжества Литовского. В особенности он стремился отторгнуть Смоленск. Сигизмунд и раньше старался содействовать смуте. Теперь, когда Сигизмунд подступил к Смоленску с намерением овладеть городом и Смоленской областью, перед ним открылись такие политические перспективы, о которых он и не мечтал, и встали перед ним такие задачи, которых он себе не ставил.

Из-под Москвы явилось к нему посольство с предложением русской короны сыну его, королевичу Владиславу. Это посольство явилось, конечно, не из Москвы, а было отправлено теми людьми, которые от Москвы перешли на службу к Тушинскому вору. Когда вор бежал в Калугу, перебежчики очутились в критическом положении: дело вора было проиграно, а от московского правительства они не могли ожидать ничего хорошего. Среди них созрела мысль возвести на русский престол Владислава, и они снарядили посольство в Смоленск.

Во главе этих людей стоял «нареченный патриарх» Филарет Никитич. Он был захвачен в плен Тушинским вором, но жил в Тушине на свободе и даже в почете. Приезжавшие в Тушино представлялись и самозванцу, и патриарху. От имени патриарха писались грамоты духовенству, печатавшиеся особой патриаршей печатью. В стане самозванца Филарета держала вражда к Шуйскому, но он не был расположен поддерживать самозванца и ждал результатов борьбы. По свидетельству Авраамия Палицына, Филарет, будучи окружен в Тушине знаками патриаршего достоинства, «разумен сый и не преклонися ни на десно, ни на лево, но пребысть твердо в правой вере». Ядро русских людей, которые звали на царство Владислава, составляли представители знатных боярских фамилий: тут мы видим князя Д. М. Черкасского, князей Трубецких, Шаховских, князя Рубец-Мосальского и других. К ним примыкали и люди менее знатные, наконец, в составе этого посольства заметен и прямо демократический элемент — люди простые, неродовитые. Виднее других в этом кружке был Михалка Молчанов, а также торговый мужик, кожевник, Федька Андронов. Эта компания «самых худых людей и торговых мужиков» при нормальном ходе дел в государстве оставалась бы в полной неизвестности, но в Тушине она попала в исключительные условия. Вор «сказывал им чины и подарки», и торговый мужик Федька Андронов попал в думные дворяне. Все эти люди, оставшись без предводителя, должны были искать выход из своего затруднительного положения — теперь, когда вор убежал из Тушина, единственным выходом для этих людей было искать нового царя помимо Василия Ивановича Шуйского. Это заставило их отправить посольство к Сигизмунду с просьбой отпустить на московский престол сына Владислава. Результатом этого обращения явился договор 4 февраля 1610 года, заключенный послами от имени «всей земли», самозванными представителями которой они были.

Не касаясь вопроса о перемене веры, о переходе из католичества в православие, договор обязывал царевича Владислава венчаться на царство от руки патриарха, сохранять неприкосновенность православной веры, судить по старым законам, суд вести по старине, никого не наказывать, не осудив истинным судом со всеми боярами, вводить новые законы с согласия бояр и всей земли, то есть Боярской думы и Земского собора, великих чинов людей без вины не понижать, а меньших возвышать по заслугам, дозволять выезд для науки в чужие земли, подать собирать по старине, новые налоги вводить не иначе, как с согласия всех бояр, родственников и детей виновных их имущества не лишать, холопам воли не давать и т. д. Этот письменный договор послов с Сигизмундом был у нас первым конституционным актом, Это уже не подкрестная запись Шуйского, которая заключала только своего рода моральные обязательства, а не политические обязательства царя перед землей. Конституционный характер этого договора объясняется, конечна, не успехами политической мысли в русском обществе XVII века, а просто обстоятельствами жизни и составом того кружка людей, которые вступили в переговоры с королём Сигизмундом. На московский престол вступал иноземный королевич, которому были чужды московские порядки ж который мог поэтому их нарушать. В будущем надо было обеспечить национальный порядок особым договором с новым царем.

Люди, которые проявили при заключении этого договора особую инициативу, должны были, естественно, позаботиться в договоре о себе. К числу таких людей, которые приняли особенно деятельное участие в составлении договора, принадлежало по большей части боярство, поэтому в договоре встречаем ряд статей, повторяющих обязательства Шуйского боярам: тут мы находим те же требования относительно новых законов, которые нельзя издавать без приговора бояр и всей земли, о новых налогах, которые не могут вводиться без согласия думы, постановления о том, чтобы жизни и чести никого не лишать, не осудив праведным судом со всеми боярами, о том, чтобы жен и детей виновного ни жизни, ни имущества не лишать и пр. Но вместе с тем в этом договоре были и другие статьи, продиктованные уже не боярами, а людьми низших чинов: таковы, например, статьи, говорящие о том, чтобы меньших людей возвышать по заслугам, новые законы издавать не только «со всех бояр», но ж «со всей земли приговора». Несомненно, что этими же людьми была продиктована и та статья, где говорится, что царь будет отпускать людей свободно для науки в чужие земли. Это они, конечно, люди меньшие, желали отъезжать в чужие земли за наукой, чтобы, возвратившись, потом повышаться у себя на родине по заслугам. В общем договор несомненно стремился к обеспечению интересов военно-служилого класса: договор обещает сохранять за служилыми людьми жалованье, «денежные оброки и поместья и отчизны»; оговорена в договоре и необходимость произвести новую перепись: будущий царь обещал послать дозорщиков исследовать доходы, получаемые с поместий, и установить тягости на основании живущих, то есть по степени населенности, и запустошенным полям дать льготы. В пользу служилого класса продиктована и та статья, которая говорит, чтобы холопов на волю не отпускать, крепостных людей держать по-прежнему.

Договор 4 февраля ускорил падение Шуйского. После того, как князь Дмитрий Шуйский потерпел поражение от Жолкевского, Сигизмунд двинулся на Москву, чтобы посадить на царство Владислава, Тушинский вор в последний раз сделал попытку овладеть Москвой и из Калуги с оставшимся у него сбродом двинулся к Москве и остановился неподалеку, в селе Коломенском. Московское население под влиянием этих наступлений с двух сторон, поляков с запада и Тушинского вора с юга, пришло в большое возбуждение. По словам летописи, «все люди подвигошася на царя», в народе говорили, что «государь несчастлив», что при нем «кровь многая льется» и «многие люди к погибели приходят», и просили, чтобы он «царство оставил».

После того, как Шуйский был свергнут, остались два кандидата на русский престол: Владислав и Лжедмитрий II, и каждый из них имел своих приверженцев. Однако были и такие члены общества, которые не склонялись ни в ту, ни в другую сторону. Вот к этой-то части и апеллировал патриарх Гермоген, убеждая стоять за Михаила Федоровича Романова, за которого были также люди меньшие, служилые и торговые. Некоторыми выдвигалась еще кандидатура князя В. В. Голицына, так что было, следовательно, 4 кандидата. Отсюда ясно, какое раздробление в мыслях в среде русского общества произошло, когда возник вопрос о том, кому быть царем.

Московские бояре склонялись по преимуществу на сторону Владислава, они ждали от него больших милостей, бояре принимали в расчет то обстоятельство, что он приходил из страны, где аристократия играла важную роль. На такую же роль в государстве рассчитывала и русская аристократия, призывая иноземного царевича, но самым главным мотивом симпатий к Владиславу со стороны аристократии был все-таки страх торжества Тушинского вора и окружающего его сброда, страх торжества черни, поэтому, как только Жолкевский подступил к Москве, бояре поспешили открыть ему ворота. 17 августа 1610 года был заключен новый договор с Жолкевским, в основу которого был положен договор 4 февраля, но бояре внесли в него и некоторые изменения, направленные, главным образом, к тому, чтобы духовенство не противилось польскому кандидату на престол, именно: в договоре требовалось, чтобы царевич принял православие; затем были внесены и другие изменения: были вычеркнуты статьи о свободном выезде в чужие земли и о повышении меньших людей. После присяги Владиславу Жолкевский вступил в Москву и прогнал вора, который убежал в Калугу. Тогда Москва оказалась во власти поляков, и наступил момент, который мы можем определить как время самого бедственного положения Московского государства. Внутри государство разрушали воры, группировавшиеся около самозванца. Правда, скоро самозванец погиб (его зарезали однажды на охоте), но гибель его не улучшила положения вещей. Сброд, окружавший самозванца, рассыпался по всей стране; разбойничьи шайки грабили, жгли, убивали и производили всевозможные бесчинства. Образовывались и новые шайки воров, повсюду на пространстве государства шла война неимущих против состоятельных.

На государство, раздираемое внутренними усобицами, бросились со всех сторон внешниевраги, почувствовав возможность добычи. После договора с Сигизмундом шведы, бывшие прежде союзниками русских, обратились во врагов и заняли Новгород. Поляки после заключения договора, несмотря на завязавшиеся новые отношения с Московским государством, не прекратили военные действия. Король Сигизмунд хотел, во что бы то ни стало, добиться возврата Смоленска и требовал от смолян, чтобы они все-таки сдались на его имя. Сигизмунд склонен был даже отказаться утвердить главный пункт договора с Жолкевским — о принятии православия царевичем. Это и понятно. Ведь Сигизмунд был фанатиком католицизма. У себя в Польше он дал торжество воинствующему католицизму. Мало того, он обнаружил намерение вовсе не пускать сына в Москву. Под тем предлогом, что ему нужно очистить путь молодому неопытному царевичу и подготовить его въезд в столицу, Сигизмунд требовал, чтобы его допустили в Москву. Филарет Никитич и некоторые другие бояре не соглашались на эти условия, тем более, что Сигизмунд очень недвусмысленно обнаруживал намерение самому завладеть Московским государством.

Такой оборот дела грозил Московскому государству не только потерей национальной самобытности, но и утеснением православной веры от государя, который уже насадил унию в Западной Руси. Эта двойная опасность пробудила в русском обществе сильные национальные и религиозные чувства и вызвала движение в его среде, которое и привело к восстановлению государственного порядка. Толчок этому движению дал, как известно, патриарх Гермоген. Он стал рассылать по городам грамоты, в которых призывал русских людей стать на защиту православной веры и отечества. Города заволновались. Прокопий Ляпунов со свойственной ему горячностью первым приступил к делу — после воззвания патриарха он сразу же стал собирать войско. В январе 1611 года Прокопий Ляпунов двинулся к Москве на освобождение. К нему присоединились земские ополчения из Рязанской, Северской, Муромской, Суздальской областей и из поволжских и понизовых городов. Религиозно-национальное движение захватило даже тушинцев и казаков. Тушинцы двинулись к Москве под предводительством Д. Т. Трубецкого, одного из тушинских бояр, и атамана И. М. Заруцкого. С севера пришли казачьи разбойничьи шайки под начальством атамана Просовецкого. Всего под стенами Москвы в 1611 году оказалось до 100 тысяч вооруженных людей.

Однако это первое ополчение оказалось не и состоянии отстоять Москву от поляков. Причины этого бессилия лежали в самом составе первого ополчения: здесь опять соединились социальные враги — служилые люди и казаки. На первых порах они могли еще действовать сообща, когда же осада Москвы затянулась, среди защитников проявилась эта скрытая до того времени рознь и вражда, и дело кончилось распадом ополчения. Предводители этого ополчения считали себя представителями земли и поспешили установить временное правительство. Трое воевод: Ляпунов, Д. Т. Трубецкой и И. М. Заруцкий, именем земли издавали распоряжения о собрании ратных людей, назначали и сменяли воевод в городах, защищали Новгород от шведов, раздавали поместья и пр. В своих действиях воеводы руководились «общим советом рати», который представлял собой некоторое подобие Земского собора. Тогда было трудно созвать настоящий Земский собор, поэтому и потребовалось организовать выборных от служилых людей, которые и составили особый совет при военачальниках. Однако скоро в среде ополчения начались раздоры. Военачальники начали ссориться между собой и считаться, кто кому служит и кто за кого стоит; стали раздаваться жалобы, что военачальники жалуют меньших людей лицеприятно; а служилые люди были недовольны тем, что они принимали под свои знамена беглых холопов, обещая считать их вольными казаками.

Для устранения возникших недоразумений созван был 30 июня собор всей рати. На этом соборе всего войска были представители всех служилых людей и казаков. На соборе приговорили и выбрали опять Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого, которые должны были «строить землю и всяким земским и ратным делом промышлять». Так как фактически они и раньше уже выполняли эти обязанности, то это избрание их на соборе было лишь формой, выражающей им доверие. Несмотря на это, им все-таки дали и некоторые специальные инструкции: например, от них потребовали не казнить смертью и не ссылать без общего всей рати приговора, Затем, в войске были установлены все те учреждения, какие существовали и в столице, то есть главным образом приказы: Большой приказ, Поместный приказ, Земский, Разбойный и др. Так как Смута внесла большой беспорядок в поместные дела, то решено было отобрать земли из незаконного пользования у тех лиц, которые не служили в войске, и все те лишние земли, какие окажутся у помещиков сверх их нормальных наделов. Отобранные земли решено было отдать в поместья неимущим и разоренным служилым людям, служащим в войске. Кроме того, было приговорено вернуть в московское войско всех казаков, разосланных на службу и ушедших в города, и впредь в целях борьбы с грабежами посылать их за припасами не иначе, как под надзором служилых людей. Постановлено было также беглых крестьян и холопов, которые считались казаками, возвратить прежним господам и обратить в прежнее состояние. Эти постановления вызвали бурю негодования среди казаков и сильное раздражение против Ляпунова, которого считали инициатором собора. «И с этой поры, — говорит летописец, — начата над Прокофием думати, како бы его убить». О возникших несогласиях прослышали поляки и воспользовались ими в своих целях. В стан казаков были подброшены грамоты, в которых Ляпунов обвинялся в каких-то замыслах против казаков. Казаки вызвали его в свой круг для объяснения, а когда он явился, зарубили его саблями.

Тогда ополчение окончательно распалось. Скоро на смену ему явилось другое, которому и удалось выполнить главную задачу — очистить государство от внешних и внутренних врагов.

Лекция шестая

ПЕРВОЕ земское ополчение, которое собралось на выручку Москвы, не достигло цели, так как в его среде соединились социальные враги: казачество и служилый люд. Первый порыв национального одушевления был поэтому непрочен и недолговечен. Внутренняя вражда охватила все ополчение, и служилые люди разъехались из-под Москвы, а под Москвой остались одни казаки под начальством Заруцкого. Это был критический момент в истории Московского государства, оно достигло в своем затруднительном положении последней крайности: западная часть русского государства была уже во власти внешних врагов. 3 июня 1611 года Сигизмунд взял Смоленск. 16 июля шведы захватили Новгород, а в Пскове в то же самое время утвердился третий Лжедмитрий — дьякон Исидор, или самозванец Сидорка, как его называли. Но этот критический момент был в то же время поворотным моментом смуты. Усиление внешних и внутренних врагов вызвало в населении новый прилив патриотического чувства, новые усилия к одолению врагов родины. На этот раз усилия русских людей увенчались успехом. Дело происходило так: города Поволжья пересылали друг другу грамоты, в которых советовались между собой о том, как поступить и что нужно делать русским людям в их тяжелом положении. Все поволжские города согласились в том, чтобы им «быть в совете и единении»; решили не допускать грабежей, не заводить усобиц, не принимать новых начальников, откуда бы они ни приходили, а держаться старых, и не знаться с казаками.

Первоначально поволжские города, движимые единственно инстинктом самосохранения, советовались лишь о том, как обороняться от внешних и внутренних опасностей, но от обороны они в конце концов должны были перейти и к вопросу о том, как совсем избавить страну от внутренних и внешних врагов. На этот путь решительного наступления против врагов родины города были увлечены патриархом Гермогеном, который как-то нашел возможность из своего заключения рассылать грамоты по городам, а когда умер Гермоген — грамотами Троицкого монастыря. Грамоты эти возымели свое действие. Первый пример подали нижегородцы. Нижегородцы были увлечены пламенной речью своего земского старосты Кузьмы Минина Сухорука. Они приговорили собрать «третью деньгу» (то есть третью часть имущества) на содержание ратных людей и организовать ополчение на выручку Москвы. Весть о деятельности нижегородцев скоро распространилась по городам Поволжья, и к ним стали приставать бездомные дворяне и дети боярские. Первыми пришли к ним смоляне, вязьмичи и дорогобужцы, дворяне, которые, лишившись своих поместий, когда их земли были заняты поляками, пришли искать приюта и были «испомещены» в Арзамасском уезде, но откуда были изгнаны Заруцким и казаками. Однако нижегородское ополчение было еще слишком незначительно, а поэтому нижегородцы обратились к другим городам с окружными грамотами, в которых они призывали города «с ними быти в одном совете и ратным людям на польских и литовских людей итти вместе, чтобы казаки по-прежнему низовой рати своим воровством, грабежи и иными воровскими заводы и Маринкиным сыном не разгромили». Нижегородские грамоты приглашали население государства стать против польских и литовских людей и против казаков, так что и те и другие в этих грамотах прямо объявляются врагами отечества. На призыв нижегородцев откликнулось много городов, и первым — Коломна. Когда ополчение выросло уже во внушительную силу, оно выступило в марте 1612 года вверх по Волге по дороге в Ярославль. Князь Д. Пожарский, ставший во главе ополчения, предпринял этот обходной путь для того, чтобы по дороге собрать еще ратных сил, дать русским людям возможность примкнуть к нему, объявить по Руси, что собирается земское ополчение. Около трех месяцев ополчение стояло в Ярославле, выжидая, пока подойдут новые силы. В недрах этого второго земского ополчения, как и в недрах первого, организовался Земский собор для ведения государственных дел. Организация такого Земского собора была необходима, так как всеми признаваемого правительства в Московском государстве в то время не было, ополчение же, которое выступало по своей воле на защиту всей земли, имело, конечно, моральное право установить временное правительство в своих недрах. Еще когда ополчение находилось в Нижнем, города присылали сюда не только ратных людей, но и своих выборных представителей, а в апреле из Ярославля Пожарский разослал грамоты по городам, в которых просил прислать выборных «для царского обиранья». Когда же не все города прислали своих выборных, Пожарский разослал новые грамоты. Очевидно, у него было желание, чтобы Земский собор отличался возможной полнотой, чтобы все города были на нем представлены. Подобно тому, как в первом земском ополчении исполнительная власть находилась в руках трех воевод — Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого, так и теперь князь Пожарский управлял не только ополчением, но и всей землей: принимал челобитные, давал тарханные и жалованные грамоты монастырям, производил сборы на ратное дело, заведовал постройками в городе, но всем этим он распоряжался не по своей единоличной воле, а «по указу всей земли», то есть по приговору Земского собора, который заседал в его стане. Так Земский собор в военном стане два раза становился верховным правительством страны.

Земское ополчение, собравшееся в Ярославле, предполагало вступить в борьбу не только с поляками, но и с казаками, уцелевшими от первого ополчения. В грамотах, разосланных Пожарским и его товарищами в апреле, казаков, как врагов государства, выставляли даже на первый план: писали, что «старые заводчики великому злу, атаманы и казаки, которые служили в Тушине лжеименитому царю, убив Ляпунова, хотели всем в государстве по своему воровскому обычаю владети», присягнув Маринкину сыну, и вернулись к злому совету: лучших земских людей убили, животы разграбили и владеют ими по воровскому своему обычаю. Поэтому Пожарский принимал в свое ополчение всех, кто крепко стоял против польских и немецких врагов и воров, которые, по его словам, в государстве «новую кровь вчинают». Казаки сами открыли военное действие против нижегородцев. Пожарский выбил казаков из поволжских уездов и отбросил их к Москве, где они не только не были вредны, но и полезны для целей Пожарского, так как с поляками они не дружили, вели с ними борьбу в Кремле и подрывали польские силы. Предоставляя врагам истреблять друг друга во взаимной борьбе, Пожарский не спешил к Москве: предполагая избрать царя всей землей, он рассылал грамоты по городам, приглашая избрать «советных людей» «для царского обиранья», то есть для избрания царя. Но в Ярославле этому делу не удалось осуществиться: пришли вести о приходе гетмана Ходкевича с большими силами на выручку литовского гарнизона, сидевшего в Кремле. Пожарский ускоренным маршем должен был отправиться к Москве. С приближением земского ополчения часть казаков под начальством Заруцкого поспешила ретироваться на юг, а другая часть более мирных и умеренных под начальством Трубецкого осталась под Москвой и стала ждать столкновения Пожарского с Ходкевичем. После переговоров Пожарского с казаками произошло их соединение с войсками Пожарского для общих действий. Очень много содействовал этому соединению троицкий келарь Авраамий Палицын. Дело происходило так: в тот критический момент, когда Ходкевич подходил к Москве-реке, чтобы соединиться с польским гарнизоном, в стане казаков явился Авраамий Палицын и произнес воодушевленную речь, обещая казакам все сокровища Троице-Сергиевской лавры и именем преподобного Сергия убеждая их встать против врагов православной веры. Эта речь затронула национальные и религиозные чувства, еще дремавшие в душах казаков: они поднялись и ударили на Ходкевича, которого задумали отбить и заставить отступить из-под Москвы. 22 октября 1612 года соединенное земское ополчение взяло Китай-город, а 26 октября сдался Кремль, который представлял тогда мерзость запустения: в Кремле нашли истощенных голодом поляков, которые питались павшими лошадьми и даже, как полагают, трупами людей; по крайней мере, в чанах, где хранилась солонина, будто бы найдены были и части человеческого тела. Итак, государственный центр был очищен от врагов. Оставалось реставрировать царскую власть. За это-то и взялись русские люди по очищении Москвы от поляков.

Первоначально князь Пожарский предполагал избрать царя в Ярославле, но когда Москва была очищена от поляков, это намерение было изменено. Во-первых, должно было избрать царя в Москве, как в древней столице государства, а во-вторых, можно было рассчитывать, что Земский собор в Москве был бы более полного состава, так как в земском ополчении были представлены только север государства и Поволжье, а южные окраины вовсе не были представлены в земской рати; поэтому после занятия Москвы, в половине ноября 1612 года, князь Пожарский разослал новые грамоты по городам Московского государства с предложением избрать по 10 человек «крепких и разумных людей» для «царского обирания». В грамотах населению предлагалось дать своим выборным «договоры», то есть инструкции о том, как строить государство до избрания царя.

В январе 1613 года выборные съехались в Москву и составили Великий Земский Совет, или думу. Этот совет отличался небывалой полнотой своего состава. На избирательной грамоте Михаила Федоровича имеется 277 подписей, но участников собора было, несомненно, гораздо больше, так как подписывались только те, кто был «грамоте учен». Например, от Нижнего Новгорода подписались на грамоте четверо: протопоп, посадский и 2 стрельца, а между тем известно, что выборных от этого города было 19 человек: 3 попа, 13 посадских, дьякон и 2 стрельца. Подписывались тогда не все потому, что на само это дело смотрели иными глазами, нежели теперь. Подписываясь, имели в виду лишь засвидетельствование совершенного акта, а для этого было достаточно и небольшого числа подписей; при подписании грамоты практиковалось широкое заместительство, причем подписывающийся даже и не перечислял всех по именам, а писал просто, например так: «такой-то за себя и за всех тулян место руку приложил». Если предположить, что каждый город прислал по 10 выборных, то общее число их будет около 500 человек, так как на соборе было представлено, как видно из грамот, 50 городов. К этому надо прибавить еще освященный собор, который входил в Земский собор в полном составе; если прибавим еще думных людей, стольников, чины служилые и промышленные, то окажется, что участвующих в Земском соборе 1613 года было по крайней мере 700 человек. Этим большим количеством участников собора объясняется и то обстоятельство, что для них не нашлось помещения, и заседания происходили в Успенском соборе. Собор 1613 года был полон не только по количеству представленных на нем местностей, но и по количеству различных сословных рубрик, по своему социальному составу. Этим он значительно отличался от всех предыдущих и следующих за ним Земских соборов, так как в них принимали участие, кроме высшего духовенства и Боярской думы, только московские придворные и торговые люди, боярские дети и посадские. На соборе же 1613 года мы видим также представителей посадского населения от областей, видим выборных от казаков и даже от «уездных людей», то есть от государственных крестьян черносошных; впрочем, относительно последних в литературе существует разногласие: иные разумеют под «уездными людьми» помещичьих крестьян, указывая на факт нахождения на соборе «уездных людей» из южных уездов, где государственных черносошных крестьян не было; другие разумеют под «уездными людьми» крестьян государственных. Во всяком случае этот вопрос еще не решен: может быть, мы не вполне еще точно знаем население южных уездов, чтобы утверждать, что там не было государственных крестьян. Можно сказать только одно с несомненностью: все слои свободного населения Московского государства участвовали в «царском обираньи» и Земский собор 1613 года по составу вполне заслуживает название Великого Земского Совета. Но необходимо заметить, что на соборе 1613 года не было первостатейного боярства, «князя Ф. И. Мстиславского со товарищи»: они скомпрометировали себя службой королевичу Владиславу — во время осады Кремля они сидели за его стенами с поляками, а когда Кремль был взят, поляки их выпустили, и они разъехались по своим имениям. Но так как эти бояре скомпрометировали себя службой иноземному царевичу, то их сначала и не пригласили на собор, так что они не участвовали ни в агитации за того или другого кандидата, ни в самом избрании, а явились уже в конце, когда осталось только торжественное провозглашение избранного царя. Временное правительство разослало первостатейных бояр в почетную ссылку на воеводства.

Долгое время на Земском соборе не могли прийти к соглашению относительно того или иного кандидата на русский престол. «По многие дни, — говорит летописец, — бысть собрания людям, дела же утвердити не могут и всуе мятутся семо и овамо». «Начальники» не прочь были избрать иноземца (выставлена была кандидатура королевича Владислава), но «народы ратные», то есть служилые люди, «не восхотеша сему быти». Большинство было озлоблено на иноземцев, так как они грабили русскую землю и мучили население. Национальное чувство присутствующих на Земском соборе 1613 года находилось в приподнятом состоянии, что выразилось в решении собора: «Литовского и свейского короля и их детей за их многия неправды, и иных никоторых земель людей на Московское государство не обирати и Маринки с сыном не хотети». Кого же хотели иметь своим царем московские люди? «Говорили на соборах и о царевичах, которые служат в Московском государстве», то есть о Сибирских и Касимовских, потомках Кучума, и «о великих родах, кому из них Бог даст быть государем». Выставлялись кандидатуры различных бояр. Много искали, но не могли остановиться ни на ком. «И тако препроводиша не малые дни», по словам летописи. «Многие же от вельмож, — говорит летописец, — желающи царем быть, подкупахуся, многим и дающи и обещающи многие дары». Итак, бесплодно продолжались споры, когда в конце концов заблистала звезда Романовых, представителей угасшей династии Рюриковичей. За Романовых прежде всего были казаки (те самые мирные и умеренные, которые остались под Москвой и соединились с Пожарским). Нет сомнения, что они выдвинули кандидатуру Михаила Федоровича по Тушинским воспоминаниям. Как мы знаем, Филарет был в Тушине нареченным патриархом, так что избрание на царство Михаила Федоровича Романова представлялось некоторым современникам делом казаков. Литовский канцлер Лев Сапега говорил самому Филарету, что «сына его посадили на Московское государство государем казаки донцы». Шведы высказывали мнение, что во время царского избрания казаки играли в Москве главную роль, что казаки на Москве были самыми сильными людьми. Конечно, такое освещение событий является слишком односторонним: дело в том, что Романовы были вообще популярны в Москве. Уже в 1610 году Михаил Федорович Романов считался возможным кандидатом на престол.

На кандидатуре Романова сошлись и служилые люди, и казаки. У современников мы читаем, что какой-то дворянин из Галича выступил на соборе с грамотой о правах Михаила на престол. То же самое делает какой-то донской атаман. К Палицыну приходили многие люди с просьбой передать Земскому собору свою мысль об избрании Романова. Кандидатура Михаила Федоровича нашла сочувствие, и 21 февраля 1613 года он был провозглашен царем. Так восстановлена была царская власть в Московском государстве.

Теперь нам должно обратить внимание на один важный вопрос, который в науке не получил еще окончательного разрешения, на вопрос об ограничении власти царя Михаила Федоровича. Существует ряд известий о том, что новоизбранный царь получил неполную власть. Первое из этих известий принадлежит современнику, русскому человеку, автору сказания «О бедех, скорбех и напастех», помещенного в Псковской летописи. Рассказывая о том, как бояре при Михаиле обладали русской землей, царя не боялись и ни во что ни ставили, он говорит, что при самом поставлении царя ему было поставлено условием не казнить людей, ни бояр родовитых, а только рассылать в ссылку: «от их вельможеска роду и болярска, аще и вина будет преступлению их, не казнити их, но рассылати в затоки».

Второе известие принадлежит подьячему Посольского приказа Григорию Карповичу Котошихину, который 12 лет спустя по смерти Михаила Федоровича, то есть в 1657 году бежал в Швецию и по требованию шведского правительства написал там мемуары «О России в царствование Алексея Михайловича». Коснувшись вопроса о царском самодержавии, Котошихин говорит, что «прежние цари после царя Ивана Васильевича обираны на царство и по них были иманы письма» в том, чтобы им не быть жестокими, опалы ни на кого не налагать и никого не казнить, без совета бояр и думных людей никакого дела не делать.

Так продолжалось до Алексея Михайловича. «А нынешнего царя (Алексея), — продолжает Котошихин, — обирали на царство, а письма он на себя не дал никакого, почему и писался самодержцем и управлял государством по всей своей воле. А отец его блаженныя памяти царь Михаил Феодорович хотя самодержцем писался, однако без боярскаго совету не мог делати ничего». Вот туземные известия об ограничении власти Михаила Федоровича Романова.

Затем идет ряд иноземных известий. Значительную ценность представляет известие, которое принадлежит шведу Страленбергу. Он был взят в плен под Полтавой и сослан в Сибирь, где находился до Ништадтского мира. Вернувшись на родину, в Швецию, он в 1730 году выпустил сочинение на немецком языке «Историческое и географическое описание северной и восточной частей Европы и Азии». В этом сочинении Страленберг, со слов москвичей, рассказывает, что М. Ф. Романов был избран на царство при следующих условиях: 1) обязался блюсти и охранять православную веру; 2) забыть прежние обиды, причиненные отцу Михаила и вообще всей его фамилии; 3) по собственному усмотрению не издавать новых законов и не отменять старых; 4) рассмотрение важных дел и исков производить не по усмотрению, а по закону и правильному суду; 5) не начинать войны и не заключать мира по собственному почину и 6) свои вотчины или отдать родственникам, или присоединить к коронным землям.

Четвертое известие приписывается секретарю прусского посольства Фокеродту, который по поручению Фридриха в 1737 году, то есть спустя 7 лет после Страленберга, составил по поручению прусского кронпринца, будущего короля Фридриха Великого, записку о состоянии России в начале XVIII века для Вольтера, задумавшего в то время писать историю Петра Великого, Фокеродт сообщает, что бояре в 1613 году решили взять с избранного царя следующее обязательство: 1) держать суд по старым земским законам, 2) никого не судить собственной властью, и 3) без собора не вводить новых законов, не назначать новых налогов, не начинать войны и не заключать мира.

Пятое известие принадлежит видному русскому историку XVIII века Татищеву. Он пользовался многими источниками, которые до нас не дошли; может быть, они погибли во время пожара 1812 года, только во всяком случае в «Истории» Татищева есть известия, которые не подтверждаются в других местах. Татищев сообщает, что хотя Михаила Федоровича выбрали всенародно, но с ограничительной записью.

Шестое сообщение принадлежит Шмидту Физельдеку. Физельдек кратко говорит, что в 1613 году с М. Ф. Романова была взята формальная запись об ограничении «eine formliche Kapitulation^[4]». Все эти известия давали повод говорить об ограничении власти Михаила Федоровича, если и не формальной конституционной хартией, то тайным уговором с боярами. Однако эти известия были впервые заподозрены профессором Одесского университета Марковичем. В недавнее время они были подвергнуты тщательному разбору профессором Петербургского университета С. Ф. Платоновым (см. статью в Журнале Министерства народного просвещения за 1906 год — «Московское правительство при первых Романовых»), который пришел к заключению, что нельзя поверить ни сообщениям иностранцев, ни рассказам Псковского сказания, ни Г. Котошихину и, кроме того, по обстоятельствам того времени, нельзя признать, чтобы власть Михаила Федоровича была ограничена.

Разбирая дошедшие до нас известия об ограничении власти Михаила Федоровича, профессор Платонов сосредоточивает свое внимание на туземных сказаниях. Он указывает, что автор сказания «О бедех, скорбех и напастех» был проникнут ненавистью к «владущим боярам», и поэтому там, где дело касалось «владущих», он готов был на всякие обвинения и подозрения. В его сообщении о присяге Михаила профессор Платонов видит простой домысел, которым автор хотел объяснить всемогущество, своеволие и безнаказанность бояр. По мнению профессора Платонова, автор сказания желал изобразить бояр при Михаиле такими, какими они были при Шуйском, боярском царе: с Шуйского была взята ограничительная запись, поэтому бояре так вольно и держали себя при нем. Очевидно, и с Михаила была взята такая же запись, если и при нем бояре допускали своеволие.

Что касается сообщений Котошихина, то они грешат, по мнению профессора Платонова, большими неточностями. Котошихин представляет дело так, будто все цари после Ивана Грозного давали ограничительные письма. Но ведь в действительности этого не было: ни Федор Иванович, ни Борис Годунов, ни Лжедмитрий никаких записей не давали. Годунов, как известно, очень ловко увернулся от ограничения своей власти, с Лжедмитрия тоже никаких обязательств взято не было и т. д. Впервые с Шуйского и с королевича Владислава были взяты ограничительные обещания. Само содержание писем у Котошихина излагается так, что они неверны как по отношению к Шуйскому, так и по отношению к Владиславу. Следовательно, сообщения Котошихина слишком легко и поверхностно касаются излагаемых фактов.

Что касается иностранных свидетельств, то Фокеродт черпал свои сведения у Страленберга, следовательно, его известия разбирать не приходится. Что же касается сообщений Страленберга, то они характерны только для того времени, когда записаны. В 20-х годах XVIII столетия в высших кругах русского общества господствовала мысль о создании чего-либо наподобие Боярской думы, пробудилось конституционное движение, окончившееся «затейкою» 1730 года, то есть попыткой ограничить самодержавную власть. В это время в русском обществе наводили справки об историческом прошлом и, как это всегда бывает, находили там те данные, которые были желательны. Ходившие в русском обществе толки и рассказы и были подхвачены иностранцами, которые стали ссылаться на них как на результаты архивных изысканий. Страленберг упоминает о «письме», «которое, как говорят, можно было еще видеть в оригинале у недавно умершего фельдмаршала Шереметева и из коего некто, его читавший, сообщил ему несколько данных». Физельдек, живший в доме Миниха, только по слухам, ходившим в кругу его патрона, мог знать о документах, хранившихся в Успенском соборе и в каком-то архиве. Татищев сам сомневается в существовании конституционной записи и сознается, что не знает письменных свидетельств об ограничении власти Михаила Федоровича.

Таким образом, все известия не заслуживают веры.

Профессор Платонов не видит возможности вывести заключение об ограничении власти Михаила и из фактов, предшествовавших его избранию и последовавших за ним. Не сохранилось фактических указаний на то, что личный авторитет государя был чем-нибудь стеснен даже в первые годы правления, а затем, бояре вовсе не были в таком положении, чтобы иметь возможность ограничить власть избранного государя: они были, как мы знаем, подвергнуты почетной ссылке и вернулись только после избрания. «Возможно ли допустить, — говорит профессор Платонов, — чтобы эти недавние узники польские, а затем казачьи и земские, только что получившие свободу и амнистию от „всея земли“, могли предложить не ими избранному царю какие бы то ни было условия от своего лица или от имени их разбитого смутою сословия? Разумеется, нет».

Все эти доводы являются, несомненно, чрезвычайно сильными, но все-таки вопрос об ограничении власти Михаила Федоровича нельзя считать бесспорно решенным.

В. О. Ключевский принимал известия псковского летописца, но на существовании формальной записи настаивать не решался.

Как бы то ни было, будем мы признавать существование конституционной записи или не будем, мы все-таки должны прийти к выводу, что с избранием Михаила началась новая эпоха в истории государственного развития России. Дело в том, что реставрация верховной власти усилиями общества является фактом огромной важности. Фактом, который открывал собой новую эпоху в отношениях между московским государем и государством. Старое Московское государство развилось из вотчины московского князя и носило поэтому характер частного хозяйства, имело в виду не самодовлеющие цели, а интересы князя-вотчинника. Идея государства сделала успехи еще при Грозном, однако все-таки было еще очень далеко до ее полного торжества. Московское государство все еще мало отличалось от удельной вотчины по приемам управления и по воззрениям государя и общества. «Бог дал нам людей в работу, — говорил тогда государь устами царя Ивана Васильевича, — и мы вольны их жаловать и казнить, не отвечая никому кроме Бога». Правда, в торжественные минуты и Грозный говорил, что Бог дал ему людей не только для работы, а и для того, чтобы держать их в православии, но это было лишь в торжественные минуты, а в обыкновенное время царь смотрел на государство теми же глазами, как и вотчинник смотрел на свой дом, землю и на живущих у него людей.

В конце XVI и начале XVII века старое вотчинное государство, собранное усилиями дома Калиты, было разрушено, и на развалинах его выросло новое государство, созданное усилиями общества, и в противоположность старому вотчинному государству стало называться государством земским. С самого начала оно имело уже в виду благо общества, охрану жизни, имущества и религии своих членов. Московские люди восстановили его для собственного блага, и в этом возрожденном государстве появились и новые отношения, была усвоена иная точка зрения: уже не говорилось, что Бог дал людей в работу царю, а говорилось, что Бог дал царя народу для его блага. Послы Земского собора, выражая эту идею, говорили Михаилу Федоровичу, когда он вздумал было отказываться от престола, что «такое великое Божье дело не по людей хотению учинилось», и что «если Михаил на царство не поедет, то Бог взыщет на нем гибель государства». Государь по положению своему стоял теперь не выше государства, а ниже его, был к его услугам, занимал подчиненное служебное положение. Верховным органом воли Божьей был теперь уже не царь, а Земский собор, избирающий царя и переносящий на него всю полноту власти, которая нужна для блага государства.

Таким образом, будем или не будем признавать ограничение власти Михаила Федоровича, мы должны признать, что его царствование начинало собой новую эпоху в государственном развитии России. Мы видим, что произошла коренная перемена в понятиях и взглядах на государя и государство, и эта перемена не замедлила сказаться и на языке людей того времени. Тогда заговорили о земском и о государевом деле, как бы земскому делу было прибыльнее.

Уже один тот факт, что произошла такая перемена в воззрениях общества на государство, на его цели, является опровержением того взгляда, который развивался некоторыми учеными, в том числе и Костомаровым, взгляда, заключающегося в том, что Смута прошла для русского государства совершенно бесследно, не оставив никаких последствий, кроме временного экономического упадка.

«Смутная эпоха, — писал Костомаров, — ничего не изменила, ничего не внесла нового в государственный механизм, в строй понятий, в быт общественной жизни, в нравы и стремления, ничего такого, что, истекая из ее явлений, двинуло бы течение русской жизни на новый путь, в благоприятном или неблагоприятном для нее смысле. Страшная встряска перебуровила все вверх дном, нанесла народу несчетные бедствия, но в строе нашей жизни нет следов этой страшной кары Божьей… Русская история вообще идет чрезвычайно последовательно, но ее разумный ход будто бы перескакивает через Смутное время и далее продолжает свое течение тем же путем… В тяжелый период смуты были явления новые и чуждые порядку вещей, господствовавшему в предшествовавшем периоде, однако они не повторялись впоследствии, и то, что, казалось, в это время сеялось, не возрастало после».

С этим утверждением Костомарова едва ли можно согласиться, ведь идея государства выплыла именно в Смутную эпоху. Тогда русские люди получили, можно сказать, предметный урок и почувствовали, что государство — не вотчина, а общественное установление, обслуживающее интересы народного блага. Если присмотримся к самим формам русской народной жизни той поры, то и там мы найдем последствия Смутной эпохи. И в XVI веке высшая власть в известных случаях, в моменты внешних и внутренних затруднений, когда пробуждалось сознание, что устроение государства — дело земское, общественное, обращалась к содействию общества. После смуты это сознание стало постоянным.

С реставрацией верховной власти не прекратились для Московского государства внутренние и внешние опасности, и общество принимало деятельное участие в устроении земли. Земский собор 1613 года после избрания М. Ф. Романова не разошелся, а продолжал свои заседания до 1615 года включительно. В 1615 году на смену этому собору появился новый собор, и так продолжалось до 1622 года включительно. И после этого, до конца царствования Михаила Федоровича, земские соборы собирались очень часто и заседали подолгу, но постоянного собора уже не было. Время Михаила Федоровича было, можно сказать, временем процветания деятельности Земского собора, который чуть было не сделался постоянным учреждением. И не удивительно: реставрированная верховная власть не могла обойтись без содействия общества. Страну опустошали «лисовчики», шведы и казаки, государственная казна была пуста, поступления в нее прекратились вследствие обеднения населения, а также и по причине общей распущенности. В людях была «шаткость и измена». Одному царю немыслимо было справиться со всеми задачами, которые выдвигала жизнь. Помимо всего новому государю нужна была и моральная поддержка общества, которая сообщала бы нужную силу его требованиям. Высшее верховное правительство Михаила Федоровича и функционировало все время при помощи Земского собора. Не прав поэтому Костомаров, говоря, что Смута не внесла ничего нового в нашу государственную жизнь, напротив, она внесла большое подпорное колесо в виде Земского собора.

Лекция седьмая

В ПРОШЛОЙ лекции говорилось о том, какое огромное значение в правительственной деятельности Михаила Федоровича получил Земский собор. Без Земского собора правительство не предпринимало никакой сколько-нибудь важной меры. Земский собор заседал почти непрерывно всю первую половину царствования Михаила Федоровича и очень часто собирался во вторую половину, и деятельность его была чрезвычайно разнообразна. Земский собор решал вопросы внешней политики и внутреннего законодательства, принимал и финансовые мероприятия, чтобы удовлетворить насущные нужды государства. Время Михаила Федоровича было временем процветания Земского собора. Можно сказать, что он достиг в это время кульминационного пункта в своем развитии. Ввиду этого необходимо ознакомиться поближе с характером его деятельности, произвести оценку его политической роли.

Земский собор состоял из трех групп: 1) из Боярской думы в полном составе, 2) освященного собора в полном составе и 3) из выборных от разных чинов Московского государства, от разных общественных классов.

Боярская дума слагалась из всех наличных бояр, то есть из тех, которые в настоящее время были в Москве, окольничьих и думных дворян.

Бояре и окольничьи — два старших звания, это были члены государева совета. Из окольничьих жаловали в бояре или «сказывали боярство», как говорили тогда. Разделение на бояр и окольничьих произошло из состава думных людей разных степеней знатности. В древности у нас было деление людей на статьи, так, существовали посадские люди первой, второй и третьей статьи; такая же расценка по статьям была и в среде высшего класса — бояр. Знатные и не очень богатые люди были окольничьи. Более старшие из них, заслуженные, возводились в боярство по выслуге, а очень знатные прямо жаловались в бояре. Думные дворяне были люди, по случаю вынырнувшие в служебную среду, люди, обыкновенно незнатные, это были по большей части люди знания и таланта. И вот Боярская дума, слагавшаяся из этих трех элементов — бояр, окольничьих и думных дворян, и входила вся целиком в состав Земского собора. Освященный собор состоял из патриарха, митрополита, архиепископов, епископов, архимандритов и игуменов важнейших монастырей. К этой группе примыкали и те духовные лица, которые попадали на Земский собор по выбору от местных обществ. Так, на учредительном соборе 1613 года от нижегородцев было, как известно, 2 попа выборных. Эти выборные духовные лица не должны были сидеть в светской среде. Таким образом, эта вторая категория участников Земского собора была смешанного состава. Люди попадали в эту категорию отчасти по должности, по званию, отчасти по выбору.

Третью группу составляли выборные от разных чинов Московского государства. Особенно богата выборными была Москва. Она давала по одному или по два представителя от служилых московских чинов; а служилых чинов московских было несколько: во-первых, придворные чины — стольники, стряпчие, дворяне московские, от них, значит, по два выборных; затем жильцы, провинциальные служилые люди, которые по очереди приезжали в Москву и там дежурили, чтобы во всякое время быть в распоряжении правительства для выполнения разнообразных его поручений. Итак, на соборе были выборные от придворных чинов и жильцов. В составе придворных чинов стольники прислуживали за столом государя, стряпчие были люди, которые шли за государем для выполнения разных мелких услуг: держали, например, шапку государя, когда он разговаривал с иностранными послами, или его посох и пр. В эту должность было возведено очень много людей. Конечно, для всех них не хватало этих мелких обязанностей, так что эта должность стала со временем просто почетным званием, подобно тому, как у нас теперь звания камергера, камер-юнкера носят просто как титулы, как чины.

Хорошо была представлена Москва на Земском соборе и от людей тяглых классов: прежде всего по одному или по два представителя посылали высшие разряды московского купечества — гости, люди гостиной и суконной сотни. Остальное тяглое население столицы послало также по одному представителю от каждой черной сотни и слободы. Москва представляла собой соединение множества отдельных тяглых миров, которые соединились, срослись в одно целое. Это были миры посадские, сотни и слободы. Разницы между сотнями и слободами в то время уже не было, но в старину эта разница была: сотнями назывались селения, состоящие из людей одного ремесла, одного промысла, например, были лесницкая сотня, кузнецкая сотня. Эти сотни представляли собой нечто вроде замкнутых цехов, но с течением времени в среде лесницкой, кузнецкой и других сотен стали покупать дома и усадьбы и поселяться посторонние, между тем как местность по-прежнему называлась сотней. Часто и в слободах селились люди той или другой сотни, благодаря чему деление на сотни и слободы мало-помалу приобретало исторический характер. Но как бы то ни было, все-таки это были отдельные миры, от которых шли представители на Земский собор.

Представлены были на соборе и провинциальные области. Уезды московские прислали выборных от каждого чина — от городовых дворян, от детей боярских: от каждого посада посылался один или два выборных.

Государственные крестьяне после 1613 года не имели отдельных представителей, на соборе они объединялись с посадскими, так что посад и волость государственных крестьян составляли один посадский мир. Владельческие крестьяне не имели своих представителей на Земском соборе, за них представительствовали их владельцы. Таков был обычный состав Земских соборов.

Но не все соборы были одинаковы по своему составу. В царствование Михаила Земские соборы не всегда имели всех представителей: некоторые соборы имели неполный состав, то есть заключали в себе представителей не от всех чинов государства.Только что рассказанная схема Земского собора варьируется в зависимости от момента. Иногда на Земском соборе, собравшемся наспех, присутствовали только московские чины. Из служилых людей были на нем только те, кто случайно находился в Москве. Но всегда бывало так, что неполный Земский собор все равно считал свои действия правильными, как я при полном составе.

Какие же дела решал Земский собор? Собор 1613 года, избравший на царство Михаила Федоровича, покончив с этим делом, то есть с избранием царя, стал принимать меры против мятежников, заботился об устройстве царского двора, разграбленного поляками и русскими, отбирал дворцовые земли от тех, кто неправильно завладел ими во время смуты, собирал запасы для дворца, принимал меры для пополнения казны, заботился о сборе податей и недоимок, назначал сбор «пятой деньги», то есть сбор 120 рублей с сохи (соха была крупной искусственной податной единицей, и 120 рублей — колоссальные деньги по тому времени, составляют по нашему счету около полутора тысяч рублей). Собор 1616 года, который продолжался и в 1617 и 1618 годах, издал целый ряд мер: сделал постановления о сборе денег, о мерах защиты против Владислава, о местничестве и пр. Новый собор 1619 года решал вопрос о новой описи государства, о прикреплении посадских людей к тяглу, об учреждении наместников для разбора жалоб на сильных людей и т. п. Собор 1620–1621 годов занимался делами текущего законодательства, решал вопрос о заключении союза с турками, шведами и татарами против Польши; собор 1623 года решил вопрос о войне с Польшей; соборы 1632, 1633 и 1634 годов издали распоряжения и определили экстренный сбор налогов на средства для войны (пятую деньгу); собор 1636 года заботился о защите государства от набегов крымских татар; наконец, в 1642 году выборные обсуждали вопрос о том, принять ли от казаков Азов и воевать ли с турками, и если воевать, то откуда взять Для этого денег. Вообще правительство царя Михаила все важные вопросы государственного управления решало на Земских соборах и все важные меры принимало при моральной поддержке и содействии Великого Земского совета. Какое же значение имели соборы в этом сотрудничестве?

Юридически Земский собор был совещательным учреждением, но фактически значение его этим не исчерпывалось.

Порядок обсуждения дел на Земском соборе не был определен с точностью. Собор не имел никакого регламента для своих занятий. Обыкновенно дело происходило так: выборные люди собирались в Грановитую палату или «залу ответа», где принимали иностранных послов, и им читали «письмо», правительственное предложение или проект, заранее обсужденный царем с Боярской думой, а иногда и с освященным собором, так что было уже намечено известное решение, которое и предлагалось выборным людям. Выборные, ознакомившись с правительственным предложением и «накрепко помыслив», должны были подать свои мнения государю тоже на «письме». При обсуждении того или другого вопроса, как всегда бывает в неорганизованном собрании, собор делился на группы, и каждая группа вырабатывала отдельное мнение. Иногда эти группы состояли из людей одного чина: например, иногда все посадские сходились вместе на соборе и вырабатывали общее письменное мнение; иногда сочетались люди разных чинов, но земляки, то есть выборные одной какой-либо местности, например, чебоксарцы посадские и слободские; иногда группы составлялись из людей, которые случайно оказались одного мнения; бывали и отдельные лица, которые, как бы мы теперь сказали, оставались при особом мнении. Письменные заявления отдельных групп подавались «наверх» царю и боярам. Там мнения поданных сводились, обрабатывались, обобщались, иногда чисто механически, так что мы можем читать в акте Земского собора, например, что те-то написали то-то, а такой-то написал то-то и то-то и т. д., а потом делается общий вывод, но общий вывод делал царь, так что эти мнения имели лишь совещательное значение. Однако обыкновенно, несмотря на неорганизованность, на отсутствие правильной подачи голосов на Земском соборе, он все-таки составлял хор и пел в унисон, может быть потому, что сама жизнь держала камертон и давала направление голосам. Благодаря этому в суждениях и мнениях отдельных групп и выделялось нечто общее, как приговор всей земли. Из этого видно, что Смутное время внесло в правительственный механизм Московского государства сильное подпорное колесо, вопреки утверждению Костомарова. На деле оказалось не так. Земский, собор, который прежде созывался редко, теперь заседал почти постоянно, и хотя с внешней формальной стороны был учреждением совещательным, внутреннее моральное значение его было очень велико. Государь сам признавал это значение Земского собора и считался с ним. Это была, можно сказать, неписаная конституция. Неправильность утверждения Костомарова обнаруживается еще яснее, если познакомиться с изменениями, которые произошли после смуты не только в центральном, но и в местном управлении. В областях и уездах до Грозного сидели кормленщики: наместники и волостели. При Иване Грозном наместники и волостели были отменены и заменены выборными земскими властями, излюбленными головами, земскими старостами и целовальниками. Во главе этих выборных властей был поставлен излюбленный голова или земский староста, его помощниками являлись земский дьяк и лучшие выборные люди — целовальники, то есть присяжные, которые целовали крест. Кое-где были введены также особые выборные для суда и экзекуции над профессиональными ворами и убийцами — губные головы или старосты с губными целовальниками и дьяками. Полицейские обязанности исполняли сотские и десятские. Земский староста с целовальниками творил суд в пределах своего мира, собирал подати и отправлял их в Москву.

Эти выборные власти не судили тяглых посадских и крестьян, что же касается служилых людей, то они не судились общим судом даже и при наместниках и волостелях, а имели особые «несудимые» грамоты, по которым суда и управы на них нужно было искать у самого великого князя. В летописи находим выражение «А сужу их аз» (великий князь или царь). Дело обыкновенно обстояло так, что на них ездили бить челом в Москву, и там с этой целью было учреждено два приказа: Московский и Владимирский. Так продолжалось до «Расстригина прихода», то есть до появления самозванца, до Смутного времени. В Смутное время явилась нужда иметь на местах сильную военную власть, которая могла бы защищать население от воров и лихих людей. Это почувствовало прежде всего само население и сделало попытку создать такую сильную власть. Далее, требовался глава, командир этой вооруженной силы. Земские старосты с целовальниками, конечно, не подходили для этой роли. И вот в 1609 году жители Устюжны Железноводской (теперь город Вологодской губернии — Устюг) собрались всем городом и выбрали себе воеводу. Потребность в сильной военной власти на местах не исчезла и с избранием на царство Михаила Федоровича. Смута долго давала себя чувствовать в виде оставшихся после великой разрухи анархических привычек населения, неповиновения властям и нежелания платить государственные повинности, в виде многочисленных шаек воров и разбойников, бродивших по стране. Центральное правительство должно было почувствовать нужду в местных органах с сильной сосредоточенной властью. Такой властью и явился воевода, который сосредоточил в своих руках полномочия военные, политические, финансовые и судебные. Он был, если можно так сказать, генерал-губернатором в уезде. С самого начала воеводы явились органами государственного управления и заботились об удовлетворении государственных потребностей. Правительство настоятельно подчеркивало ту мысль, что воеводы — не кормленщики. Посылая, например, воеводу в Бежецкий Верх, правительство писало населению, чтобы оно воеводам кормов не давало и этим себе убытков не чинило. Откуда же воевода получал содержание? Они должны были получать жалованье из центральных учреждений — приказов, которые назывались четвертями. Так, были Галицкая, Новгородская, Костромская и другие четверти. Туда крестьянское население посылало оброки взамен кормов. Итак, воевода получал жалованье из приказов, однако прежние привычки и в среде самой власти, и в населении были еще очень сильны. Население само стало приносить воеводам подарки, и обе стороны (то есть население и воевода) считали это вполне естественным.

Таким образом, если население теперь и не кормило воеводу, то во всяком случае «прикармливало» его. Но главной целью власти теперь все-таки стало не кормление, а обслуживание интересов населения. Воевода не один правил уездом. В больших городах (как, например, в Астрахани, Пскове) было по несколько воевод с товарищами. В маленьких городах товарищами или помощниками воеводы были дьяки и подьячие. Из воевод, дьяков и товарищей воеводы составлялась в уездном городе воеводская или приказная изба. Иногда эта изба разделялась на столы. Круг ведомства воевод определялся особыми наказами. Наказы эти очень различны по своей форме. Для каждого города обыкновенно устанавливалась особая форма наказов, которая повторялась с некоторыми добавлениями и изменениями, вызванными временем и обстоятельствами, для каждого воеводы, вновь назначаемого в данный город. Впрочем, при всем разнообразии этих инструкций в них всегда можно выделить и кое-что общее. Каждый воевода при приезде на воеводство должен был произвести ревизию управления своего предшественника, учесть его, то есть воевода должен был сделать опись всего, что ему оставил его предшественник и произвести опрос населения, нет ли у него жалоб на старого воеводу. Результаты ревизии воевода должен был изложить письменно и свой доклад представить в Москву. Затем, в наказах перечислялись обязанности воеводы, определялся круг его административной и военной деятельности. Воевода должен был охранять безопасность вверенной ему местности, ведать укрепление пограничных городов, вести сношения с иностранными властями, если его город был пограничным, должен был преследовать воров и разбойников, не допускать корчемства, уничтожать притоны и непотребные дома, следить, чтобы «курения табаку не было». Наконец, воеводе был предоставлен суд во всем уезде. В этом отношении воеводы отличались от наместников, так как последние судили только в пределах подгородной волости и лишь по некоторым делам в пределах всего уезда.

Итак, после Смутного времени, в царствование Михаила Федоровича повсеместно в Московском государстве были учреждены новые власти, именно, воеводы, в руках которых сосредоточилось военное и финансовое управление и суд.

Является вопрос: куда же девались земские выборные власти, которые существовали в уездах? Что сделалось с прежними излюбленными головами или земскими старостами и целовальниками, с губными старостами и целовальниками? Учреждением воевод эти власти не были уничтожены, но встали по отношению к воеводам в подчиненное положение, сделались помощниками воеводы, исполнителями его поручений. Губные старосты сделались помощниками воеводы не только в отправлении уголовного правосудия, но и в общем управлении уездом. Губной староста выбирался всем уездом из всех бояр и детей боярских, главными его обязанностями были поимка, суд и казнь лихих людей. В XVII веке к этому были присоединены и разные другие обязанности по управлению уездом, например сбор податей. Словом, губные старосты стали товарищами воевод по выбору от местного населения. Когда старый воевода уезжал в Москву, а новый еще не успевал приехать, то обыкновенно заменять воеводу в городе оставался губной староста, действовавший на правах воеводы: он судил, командовал войсками и собирал подати. Так как губной староста сделался помощником воеводы, то случалось так, что правительство отменяло воевод, а управление уездом поручало губному старосте. Одно время во многих уездах совсем не было воевод — их заменяли губные старосты, но потом должность воеводы была опять восстановлена.

Хотя вообще губные старосты занимали при воеводах подчиненное положение, случалось, что губному старосте поручался надзор за воеводой, а воевода, в свою очередь, должен был следить за губным старостой. В XVII веке были не очень щепетильны в отношении служебной иерархии, и такие отношения были вполне возможны. Были случаи, когда губной староста даже арестовывал воеводу, правда, в таких случаях он брал на себя и ответственность за эту меру.

Что касается земских старост и целовальников, то в большей части уездов они были отменены. По свидетельству Котошихина, на их место были учреждены «судейки» и «судят промеж себя», кроме разбора тех дел, которые касаются очень тяжких преступлений. Грамоты 1615–1616 годов подтверждают существование таких «судейков». На них возлагалась также обязанность собирать подати и отвозить в Москву, в центральные приказы под ответственностью перед воеводой.

Итак, Смутное время не прошло бесследно для внутренней организации государства.

Смутное время имело крупные последствия и в социальном развитии Московского государства. Прежде всего оно отразилось на положении боярства. Бояре в Смутное время подорвали свой нравственный авторитет в глазах общества изменой, службой иноземному царю и вору. Кроме того, многие бояре вовсе выбыли из строя. Боярская аристократия поблекла и захудала, и на высшие государственные должности стали чаще и чаще попадать люди из средних и низших чинов, правительственный класс становился все более и более демократическим. Смута в данном случае продолжала дело, которое начал еще царь Иван IV с опричниной, то есть дело искоренения московской аристократии.

Напротив, значение рядового дворянства после Смуты должно было подняться: оно захватило в свои руки государственные должности в центральном и местном управлении, фигурировало в Государевой думе и в Великом Земском совете, то есть на Земском соборе.

Следовательно, Смута содействовала падению боярской аристократии и возвышению дворянского класса или рядового служилого сословия. Служилое сословие не только повысилось теперь в своем значении, но все более и более обособлялось от остального населения и становилось привилегированным. В Смутную эпоху уже зарождались дворянские привилегии XVIII века. Начало дворянской России восходит к Смутному времени. В XVIII веке дворянство — класс, господствующий и социально, и политически. Увеличив количество внешних и внутренних врагов, Смута заставила дорожить наличностью служилого класса. Правительство тогда стало стремиться к прикреплению военно-служилых людей к службе, как посадских и крестьян прикрепляло к тяглу. В 1621 году дворяне и Дети боярские жаловались на тяготы службы. Оно распорядилось, чтобы все помещики, поступившие на частную службу к знатным лицам и богатым землевладельцам, были взяты и поверстаны на службу, и впредь запрещало принимать в холопы дворян и детей боярских. Правительство стало вообще запрещать отдаваться в холопы с целью избежать военной службы.

С другой стороны, чтобы дать возможность служилым людям отбывать военную службу, правительство начало усиленно наделять служилых людей поместьями и одновременно запрещать неслужилым людям приобретать вотчины, так что землевладение стало сословной привилегией военно-служилого класса.

Так отдельные течения жизни вели к тому, что военно-служилый класс все больше замыкался, обособлялся от остального населения.

Для облегчения хозяйственного положения служилых людей правительство давало им и податные привилегии. В XVI веке военно-служилые люди обрабатывали часть своей земли сами при помощи своих дворовых слуг или холопов, а остальную землю отдавали крестьянам на оброк или «издолье», то есть барщину. Таким путем образовались две категории земель: барская и крестьянская запашки. В XVI веке это разделение было чисто хозяйственным, так как поземельный налог падал одинаково на те и на другие земли. После Смуты дело обстояло иначе. Служилый класс воспользовался своим положением, своим выросшим политическим значением, чтобы избавиться от обложения налогом барской запашки. В договоре с Сигизмундом 1610 года служилые люди выставили требования, по которому податному обложению должны были подлежать только населенные земли, то есть крестьянские, так как барская запашка считалась землей ненаселенной. Правительство царя Михаила Федоровича для облегчения жизни служилого населения и стало применять это правило.

Так ратной службой, которая становилась определенным обязательным тяглом, и своими привилегиями военно-служилый класс все более обособлялся и сплачивался в отдельное сословие.

Таковы были последствия Смуты в социальной жизни Московского государства. Влияние Смуты можно отметить и на положении других общественных классов.

После Смуты Московское государство ощущало острую нужду не только в людях для борьбы с внешними и внутренними врагами, но и в денежных средствах, необходимых на содержание двора, администрации и военно-служилого класса, нуждалось в организации финансовых сил. Государственная казна пополнялась очень туго вследствие разорения населения и общей деморализации: население после смуты стало уклоняться от несения податей и повинностей. Поэтому одной из главных задач царствования Михаила Федоровича и была борьба с этим уклонением податного населения от платежа податей и прикрепление общественных классов к их специальным повинностям, к их тяглу. Тяглые люди уклонялись от несения повинностей, уходя со старых мест жительства на сторону и укрываясь за спиной других владельцев в качестве подсуседков и захребетников или закладчиков. Что такое представляли собой эти захребетники или закладчики, объяснить очень просто: положим, крестьянин несет самостоятельное тягло, у него есть земля, и с этой земли он и несет государственные повинности. Но повинностей этих сравнительно много, он не может справиться с ними одними своими домашними силами и поселяет у себя на дворе сотрудника, человека семейного, по большей части, строит ему хибарку, и тот обрабатывает часть земли своего патрона и платит ему за прожиток. Этот сидящий на чужой земле в личном тягле не состоит, государственным тяглецом является хозяин земли, а этот сиделец и называется захребетником, закладчиком или подсуседком. Правительство царя Михаила и начало принимать меры к возвращению подобных людей на старые места. Еще в 1613 году велено было посадских людей, ушедших из Москвы, разыскивать по всем городам и возвращать обратно. Для тяглых общин побеги тяглецов были тем труднее, что правительство с ними не считалось и неизменно взыскивало с тяглой общины определенную сумму, так что оставшиеся члены должны были платить и за «выбылых», поэтому уже практический интерес заставлял посадские городские общины разыскивать бежавших тяглецов. В 1619 году состоялось общее постановление Земского собора, гласившее, что все ушедшие посадские люди должны быть возвращены на прежние места. По-видимому, это постановление не исполнялось, так как его пришлось подтвердить и в 1638 и в 1642 годах, причем розыски бежавших предписывалось производить под угрозой известных наказаний. Целью этих распоряжений было более исправное поступление податей и повинностей. Хотя и существовала круговая порука, но она цели не достигала, так как общины все-таки были не в силах заплатить всей требуемой суммы податей и за ними всегда оставались так называемые «доимки», то есть то, что еще оставалось добрать, в противоположность современному «недоимки» — то, что недобрано. В результате правительственных распоряжений произошло прикрепление к тяглу и посадских людей, потому что они, уходя, могли жить не только в другом посаде, но и проживать «во крестьянех» в качестве закладчиков. К такому же результату, то есть к прикреплению людей к тяглу и обособлению общественных групп в составе населения, приводило и составление нового земельного кадастра, то есть новых писцовых книг, предпринятое в целях наиболее равномерного и полного обложения податями и повинностями. Надо сказать, что в Смутное время произошли огромные перемены в распределении податного населения: иные местности совершенно разорились и были покинуты податным населением, в других, наоборот, замечался прирост населения. Московское правительство, несмотря на такую перестановку населения, взыскивало подати по старым писцовым книгам. Благодаря этому, в силу круговой поруки, разоренным областям приходилось очень тяжело, а местностям с увеличившимся населением несоразмерно легко. Собор 1619 года постановил послать в разные места дозорщиков, то есть ревизоров, чтобы они привели все в известность: и площадь запашки, и все перемены в количестве населения, и в культуре земель, и вообще платежную способность населения на местах, затем посланы были писцы для составления новой описи. В книги записывались все наличные податные люди, и кто попадал в эти книги, тем самым навсегда был прикреплен к государственному тяглу; даже побег больше уже не мог избавить от платежа податей благодаря установленной системе строгого розыска.

В том же направлении Смута подействовала и на положение перехожих крестьян, связанных с владельцами земли известными обязательствами. Уже при Федоре Ивановиче для сыска крестьян, бежавших, не исполнив обязательств, был установлен 5-летний срок. В царствование Михаила служилые люди, нуждавшиеся в рабочих руках, не раз били челом о продлении этого срока. Правительство внимало этим просьбам и давало льготы в этом отношении отдельным лицам, а в 1642 году был установлен как общее правило 10-летний срок для сыска бежавших и 15-летний — для вывезенных насильно в другие земли. Это было сделано с целью лучшего обеспечения помещику и вотчиннику дарового крестьянского труда. Служилому человеку надо было, чтобы его земли обрабатывались как следует, чтобы ему «было из чего государева служба служити».

Итак, необходимо признать, что Смутное время не осталось без влияния на государственную жизнь: оно сопровождалось дифференциацией общества, как в смысле социального обособления и закрепощения разных общественных классов тяглом, так и в смысле внутреннего настроения, потому что именно в Смутное время возникла и укрепилась идея государства. Кроме того, из смуты народ вышел более впечатлительным и раздражительным, более склонным к возражениям и ропоту на произвол властей, утратил ту политическую выносливость, которой он обладал раньше в XV и XVI веках. В XVIII веке все классы общества усиленно жалуются на свое положение, на злоупотребление властей, жалуются на то, от чего страдали и прежде, но страдали молча. Эта перемена народной психологии выразилась и в целом ряде мятежей в царствование благодушнейшего из царей дома Романовых, Алексея Михайловича Тишайшего, так что нельзя утверждать, будто Смута не внесла никаких крупных внутренних изменений в народную жизнь. Изменение было внесено и в социальные отношения, и в нравственное настроение общества, не говоря уже о внешних последствиях экономических и политических.

Лекция восьмая

Я остановил ваше внимание на ближайших результатах, которые имело Смутное время в истории развития Московского государства и в истории развития социального строя. Мы видели, что последствия Смутного времени во всех областях жизни были очень значительны. Если оценивать влияние смуты на жизнь Московского государства вообще, то придется сказать так: Смута не изменила самого хода жизни, жизнь направлялась по старому руслу, как и в XVI веке, но сам процесс этого поступательного движения, как это бывает и во время болезни живого развивающегося организма, обострился. Например, история нам дала известную социальную организацию, но под влиянием событий Смутного времени процесс разделения и обособления сословий выразился гораздо резче, чем это было бы при отсутствии такого сильного внутреннего потрясения.

Теперь посмотрим, какие общие результаты имело царствование первого земского царя, с которым связано восстановление государственного и общественного порядка.

Правительству земского царя удалось так или иначе выполнить неотложные задачи, поставленные Смутным временем. Первой задачей, самой настоятельной, было внутреннее умиротворение государства, очищение страны от воровских шаек, из которых самой многочисленной и сильной являлась шайка Заруцкого, в стане которого находилась и Марина Мнишек с сыном или с «воренком», как тогда выражались. Заруцкий занял Астрахань и манил к себе казаков с Дона и Терека. Московское правительство, со своей стороны, тоже посылало к казакам ласковые грамоты с подарками. Казачество не стало помогать Заруцкому, а Астрахань возмутилась против него, и он должен был засесть в Астраханском кремле. Небольшой стрелецкий отряд выбил Заруцкого из кремля, разбил его и взял в плен с Мариной Мнишек и с ее сыном. В Москве Заруцкий был казнен вместе с «воренком», а Марина кончила свою полную приключений жизнь в тюрьме. Мальчик, конечно, ни в чем не был виноват, но в оправдание той жестокости, которая была допущена по отношению к нему, нужно сказать, что на этого мальчика русские люди того времени смотрели как на исчадие ада: ведь он был сын какого-то темного, неизвестного человека; самозванец в глазах русских людей того времени был какой-то злой, нечистой силой, а этот «воренок» был его порождением и, следовательно, его нельзя было щадить. После того, как Заруцкий был уничтожен, правительство направило свои силы на борьбу с разбойничьими шайками на севере. 1 сентября 1614 года Земский собор решил послать туда для увещания архиепископа Герасима и князя Лыкова, но увещания не подействовали. Напротив, воры увидели, что с ними считаются; в том, что московское правительство вступило в переговоры, они видели бессилие правительства и осмелели еще больше. Особенно буйствовал атаман Баловень. Он осмелел до того, что решил идти на Москву. Его встретил из Москвы окольничий Измайлов, а с севера пришел князь Лыков. Воры были разбиты, многие из них были переловлены и сосланы по тюрьмам, а атаман Баловень казнен. Так были уничтожены самые опасные скопища воров во внутренних областях, но борьба с мелкими воровскими шайками продолжалась все царствование Михаила Федоровича — правительство возложило это дело на местных воевод, Кроме своих собственных воров, казацких шаек, по стране бродили еще так называемые «лисовчики», то есть польские и литовские отряды под начальством пана Лисовского. Лисовский был прямо неуловим. Он со своей шайкой описывал круги по Московскому государству, ускользая от царских войск. С верхней Оки, где на него напал Пожарский, он бросился к Ржеву, отсюда направился на восток, на Кашин и Углич, прошел между Костромой и Ярославлем в суздальские места, отсюда между Владимиром и Муромом пробрался к Туле, прошел мимо Тулы и Серпухова к Алексину. Здесь его настигли царские воеводы и побили его людей, а сам он с оставшимися силами выбрался за рубеж, в литовские пределы.

С уходом Лисовского внимание правительства было обращено на внешних врагов — на шведов и поляков.

Шведы с воцарением Михаила Федоровича предприняли ряд набегов на русские области: захватили Старую Руссу, Гдов и подошли к Пскову, но взять его не могли. В конце концов благоразумие шведского короля, знаменитого Густава Адольфа, взяло верх. Он увидел, какие огромные затруднения для Швеции возникают от завоевания московских областей, и кроме того, у него на плечах лежала война с Польшей и была опасность со стороны Дании. Поэтому Густав Адольф был склонен к заключению мира с Россией. Посредниками явились английский посол Джон Мерик и голландские послы во главе с Жаном Бродераде. Англичане и голландцы давно тяготились смутой в Московском государстве и в своих торговых интересах желали скорейшего прекращения военных действий. Еще в половине XVI века англичане и голландцы вступили с Россией в выгодные торговые сношения, теперь эта внутренняя междоусобная война и внешняя борьба разоряли население и отвлекали его от мирного труда, все это непосредственно било иноземцев по карману, а кроме того, они хотели за свое посредничество получить и некоторые торговые льготы. Их старания увенчались успехом: в деревне Столбове, близ города Тихвина, в конце февраля 1617 года был заключен мирный трактат. Шведы отрекались от притязаний на русский престол для своего королевича Филиппа (ведь раньше Новгород признал королевича Филиппа царем, да и в Москве у него была своя партия; теперь шведы отказывались окончательно от этой кандидатуры); кроме того они возвращали Новгород с областью, получали с Московского государства 20 тысяч серебряных рублей и оставляли за собой южный берег Финского залива с городами Ямом, Иван-городом, Копорьем и Орешком. Значение этого трактата было прекрасно оценено Густавом Адольфом в его речи на сейме вскоре после заключения мира: «Теперь без нашего позволения Россия не может выслать ни одной лодки в Балтийское море; даст Бог, теперь русским не так-то легко будет перепрыгнуть через этот ручеек».

Шведы, очевидно, все-таки побаивались Московского государства. Теперь Густав Адольф в своей речи подчеркивает, что эта опасность миновала, что русским надолго прегражден доступ к Балтийскому морю. И действительно, потребовались многие усилия и железная воля внука Михаила Федоровича и тяжелые жертвы со стороны населения для того, чтобы стать твердой ногой на берегах Балтийского моря, и для того, чтобы без чьего бы то ни было позволения высылать на его воды свои корабли.

Но при тогдашнем положении вещей этот мир был величайшим благом для России, так как он давал возможность сосредоточить все свои силы для борьбы с польско-литовским государством. До 1618 года оба государства, Польша и Россия, вели между собой мелкую затяжную войну, дело ограничивалось отдельными стычками, но до большой войны не доходило. Эта затяжная мелкая борьба была одинаково тяжела и для Польши, и для России, потому что требовала больших расходов. Поэтому в 1618 году Польша решила покончить с Московским государством одним ударом. В 1618 году в пределы Московского государства явился сам королевич Владислав добывать себе престол. На помощь ему пришел гетман Сагайдачный с 25-тысячным отрядом казаков. Они подошли к Москве и пытались захватить ее, но безуспешно. Казаки были весьма равнодушны к кандидатуре королевича Владислава, им важно было идти с ними ради грабежа; когда же они увидели, что это не так легко осуществить, они перестали деятельно помогать Владиславу. В довершение бедствий неисправный подвоз съестных припасов поставил поляков в такое положение, в каком в 1812 году очутились французы. Все это заставило Владислава вступить в переговоры, результатом которых было 14-летнее перемирие, заключенное в деревне Деулине и называемое Деулинским. По этому миру поляки удержали большую часть своих завоеваний; они оставили за собой Смоленскую и Северскую земли, исключая Вязьму, Можайск, Козельск и Мешовск. На реке Поляновке (около Вязьмы) был произведен обмен пленными; Филарет Никитич с товарищами возвратился в Москву.

Щекотливый вопрос с кандидатурой Владислава был пока обойден. В положении, в каком находилась Москва, 14-летнее перемирие было крупным успехом московской политики. Но московское правительство на этом не остановилось, а как только оправилось и как только представился внешний повод, оно снова вступило в счеты с Польшей.

Срок перемирия приходил к концу, наступал 1632 год. Московское правительство усиленно готовилось к войне: оно производило ремонт старых укреплений на западной окраине государства, усиленно верстало новиков и набирало даточных людей по одному конному и пешему с 400 четей земли. Затем московское правительство отправило полковника Александра Лесли в Швецию и Данию, Голландию и Англию, а подполковника Генриха Фандама в Голштинию для найма военных людей и закупки артиллерии и оружия. Это было как раз время 30-летней войны. Тогда в Германии, Франции, Англии, вообще повсюду в Европе была масса военного люда, предлагавшего свою службу за деньги: это были так называемые ландскнехты, их-то и задумало московское правительство навербовать на свою службу. Лесли и Фандаму удалось навербовать четыре регимента иностранных солдат. Независимо от этого приглашены были иностранные офицеры и сформировано 6 русских полков и один конный полк по немецкому образцу. Таким образом сформировано было 11 полков иноземного строя. По окончании этих приготовлений московское правительство объявило Польше войну. В то время в Польше умер Сигизмунд (1632), и там наступило междуцарствие. Начатая война не оправдала ожидания русского правительства. Московский воевода Шеин капитулировал под Смоленском и сдал Владиславу всю артиллерию, приобретенную со страшным напряжением финансовых средств. Но все-таки русские добились того, что Владислав отказался от престола, и с Польшей был заключен вечный мир.

Все эти задачи московское правительство выполняло с крайним напряжением платежных сил страны. Об этом напряжении свидетельствуют следующие факты. В первые дни по приезде избранного царя в Москву Земский собор разослал сборщиков с грамотами, в которых населению предлагалось, чтобы оно для пополнения казны вносило в нее деньгами, хлебом, сукнами и другими товарами. Особая грамота была отправлена к Строгановым. Кроме этого, правительство предписало строго взыскивать недоимки. В 1615 году по указу царя и приговору Земского собора велено было со всех людей собирать «пятую деньгу», то есть 20 % с валового дохода. Это постановление касалось, собственно, посадского населения, а крестьяне должны были платить по 120 рублей с сохи, то есть с 800 четей земли. «Пятая деньга» собиралась с большой строгостью, нещадным правежом и притом чистыми деньгами. Подобные чрезвычайные сборы делались и позднее. Каждый Земский собор назначал какую-нибудь деньгу: либо пятую, либо десятую. На соборе 1632 года постановлено было собрать пятую деньгу с торговых людей и добровольные взносы с бояр, дворян и приказных людей. Когда началась война с Польшей, патриарх Филарет приказал монастырям прислать сведения об их денежной наличности и предложил половину капитала отдать в Москву на жалованье ратным людям. В то же время правительство стало вместо даточных взыскивать 5 рублей за конного и 10 рублей за пешего выбылого человека.

Нужда заставила правительство прибегнуть и к другим мерам, которые должны были отразиться на благе населения, особенно тяглого. К числу этих мер надо отнести различные казенные монополии. Московское правительство не задумывалось взять в монополию отпускную торговлю хлебом, очень выгодную для купечества, Кроме того, высший класс московского купечества кормился от прибылей, получаемых через перепродажу заморских товаров на московском рынке: после Смуты московское правительство иначе организовало эту торговлю: оно предложило английским купцам торговать беспошлинно. Эта привилегия давалась им за то, что они обещали ставить свои товары в царскую казну по той же цене, по какой они продавались в Англии. Правительство полагало, что купцам от этого убытку не будет, так как англичане будут торговать только партиями, а не в розницу. Чтобы стеснить их в этом направлении, московское правительство запрещало им держать русских приказчиков, Но на деле вышло не так. Крупные московские фирмы лишились своих заработков, так как англичане стали свободно разъезжать по государству и продавать товары хотя и оптом, но очень мелкими партиями. Мало того, англичане стали закупать русские товары и переправлять их к архангельскому порту, стали сами учиться русскому языку и обходиться без русских посредников. Такие же привилегии получили и голландцы. Вообще иноземцы, благодаря своим капиталам, опытности и энергии, совсем стеснили русских купцов. Царская казна несомненно пополнялась, но русские торговые люди совершенно обнищали. Итак, борьба с внутренними и внешними врагами требовала страшного напряжения финансовых сил страны, вызывала налоговое бремя, которое ложилось страшной тяжестью на все классы общества, и создавала финансовую политику, которая была очень тяжела для туземного населения.

Результатом всех этих финансовых мер было страшное экономическое изнурение податного населения — посадского и крестьянского. Об этом красноречиво свидетельствовали представители земли на Земском соборе 1642 года «от беспрестанных служб, — говорили торговые люди, — и от пятинныя деньги, что мы давали тебе в Смоленскую службу ратным и всяким служилым людям на подмогу, многие из нас оскудели и обнищали до конца», «Мы, сироты твои, — заявляли представители от черных сотен и посадских людей, — черных сотен и слобод соцкие и старостишки и все тяглые людишки ныне грехом своим оскудели и обнищали от великих пожаров и от пятинных денег и от даточных людей, от подвод, что мы, сироты твои, давали тебе, Государю, в Смоленскую службу, и от поворотных денег и от городового земскаго дела и от твоих Государевых великих податей, и от многих невольничьих служб, которых мы, сироты, в твоих Государевых, в разных службах в Москве служили и с гостьми и опричь гостей. И от тое великия бедности многие тяглые людишки из сотен и из слобод разбрелися розно и дворишки свои мечут».

Кроме финансовых тягостей на Земском соборе 1642 года было отмечено и еще одно условие, подрывавшее благосостояние всех классов общества: это злоупотребления московской администрации, центральной и местной. Если торговые люди много терпели от областной администрации, то служилые люди, которые чаще бывали по делам в Москве, угнетались здешней администрацией. Высшие классы общества говорили: «а в городех всякие люди обнищали и оскудали до конца от твоих Государевых воевод, а торговые людишки, которые ездят по городам для своего торгового промыслишка, от их же воеводскаго задержания и насильства в проездех торгов своих отбыли». Служилые люди писали в своей сказке: «а разорены мы, холопи твои, пуще Турских и Крымских бусурманов московскою волокитою от неправд и от неправедных судов». Для доказательства правильности своих жалоб выборные писали: «а твои Государевы дьяки и подьячие пожалованы твоим государским денежным жалованием и поместьями и вотчинами, и будучи безпрестанно у твоих государевых дел и обогатев многим богатством неправедным, своим мздоимством, и покупили многия вотчины и домы свои строили многие, палаты каменныя такия, что неудобь-сказуемыя, блаженныя памяти при прежних Государях и у великородных людей таких домов не бывало, кому было достойно в таких домах жити». Жалобы населения на злоупотребления администрации раздавались до самого конца царствования Михаила Федоровича. 12 июля 1645 года Михаил Федорович скончался. К концу царствования Михаила Федоровича в обществе накопилось раздражение против правящего класса. О нем дают яркое представление те сказки, которые были поданы представителями разных классов общества на Земском соборе 1642 года. О силе общественного раздражения наглядно свидетельствуют и те события, которые произошли в начале царствования нового государя. Юный (он вступил на престол 16 лет) и тихий царь Алексей Михайлович находился всецело в руках своего воспитателя Бориса Ивановича Морозова. Чтобы упрочить свое положение, Морозов женил царя на Марии Ильиничне Милославской, а сам женился на ее сестре, так что царь и его воспитатель сделались свояками. Илья Данилович Милославский, по свидетельству Олеария, который был в Москве в царствование Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, сделавшись царским тестем, вошел в большую силу и стал покровительствовать в назначении на важнейшие государственные должности своим бедным родственникам и слугам, которые не прочь были поживиться за счет государевой казны. В этом отношении особенно отличался Леонтий Степанович Плещеев, бывший главным судьей на Земском дворе, то есть в Земском приказе, нечто вроде обер-полицмейстера города Москвы. Он, по словам Олеария, «безмерно драл и скоблил кожу с правого и виноватого… высасывал мозг из костей и отпускал приходивших к нему нищими». В числе таких безбожных чиновников был и Петр Тихонович Тарахантиотов, управлявший Пушкарским приказом. Тарахантиотов грабил всех, с кем сталкивал его случай.

Долготерпение общества, наконец, истощилось, и летом 1648 года разразился в Москве мятеж, повторившийся и в других городах. «Бысть мятеж, — говорит летописец, — возсташа чернь на бояр и слуг мзды и бысть междоусобица велика». Восстала не только чернь, но и служилые люди. Мятеж был направлен против Морозова, Плещеева и Тарахантиотова. Но, конечно, эти лица были только теми каплями, которые переполнили народное терпение — их деятельность была только искрой, которая зажгла готовый горючий материал, В мятеже принимали участие все классы общества: и служилые люди, и высшие торговые классы московские, недовольные привилегиями, предоставленными иноземцам, и московская чернь, недовольная налогом на соль, так как все они потерпели от насилий администрации. Против кого направлено было движение — это ясно из следующих фактов. Когда наемные немецкие отряды с распущенными знаменами и барабанным боем шли на защиту дворца, москвичи давали им дорогу и говорили, что «немцы люди честные и к ним у них недружбы нет». Движение было направлено против правящего класса. Народ говорил, что на царя он не жалуется, а «жалуется на людей, которые его именем воруют». Заявления общества на соборе 1642 года и бурно повторенные во время мятежа 1648 года и определили внутреннюю деятельность правительства царя Алексея в первые пять лет его правления, последовавшие за мятежом 1648 года, до самого начала затяжной Польской войны, то есть до 1654 года включительно.

Одной из главных причин народного раздражения была «московская волокита» и злоупотребления приказных людей, чиновников центрального и областного управления. Эта причина коренилась не только в злой воле, не в одной деморализации московской администрации, а преимущественно в несовершенстве самого московского законодательства. В XVI веке руководством для правительственной деятельности был Судебник и частные указы, изданные царем и думой по отдельным случаям. Эти указы записывались приказами, до которых они касались, в их указные книги, и служили для приказов руководством в их деятельности наравне с Судебником. Таких указов к половине XVII столетия накопилось довольно много, причем они сплошь и рядом нисколько не были согласованы между собой. Другим недостатком московского законодательства былоотсутствие по многим вопросам внутреннего управления каких бы то ни было законодательных установлений. Все это сильно затрудняло и тяжущихся, и судей и, с другой стороны, открывало широкую дорогу для злоупотреблений. У дьяков и подьячих создалась вредная монополия знания законов, и они пользовались ею, снабжая справками и указаниями, иногда такими, которые им самим были выгодны, но которые не были согласны со справедливостью. Необходимость усовершенствования законодательства, необходимость сделать законы для всех очевидными и доступными, чтобы каждый мог сам защищать свое право на суде, чувствовалась на каждом шагу и правительством, и обществом. Во время мятежа 1648 года и были предложены определенные требования в этом смысле.

Мятеж произошел в июне, а в июле Алексей Михайлович по совету с патриархом московским Иосифом и с боярами, по челобитию всех чинов Московского государства решил «на всякия расправные дела написать Судебник и Уложенную книгу, чтобы впредь по той Уложенной книге всякия дела делать и вершить без всякаго переводу и безволокитно». Ясное дело, если сопоставить хронологически эти два факта, что намерение составить новый законодательный сборник родилось под давлением событий 1648 года. Это предположение подтверждается и свидетельством патриарха Никона о Земском соборе 1648–1649 годов: «И то всем ведомо, — говорил Никон, — что сбор был не по воле, боязни ради и междоусобия от всех черных людей, а не истинныя правды ради». Значит, мятеж не прошел бесследно для правительственной политики, и заставил его взяться за составление нового кодекса. И русское общество приняло активное участие в составлении этого кодекса.

У нас в исторической литературе долго господствовал взгляд, что русское государство строилось исключительно силами правительства, что общество представляло собой как бы мягкий воск, из которого правительство лепило все, что ему угодно. Такую точку зрения можно найти, например, у Чичерина. По мнению Чичерина, собор только слушал уложение, а сам не принимал участие в его составлении, созван был только для осведомления, только для того, чтобы заслушать предлагаемые правительством мероприятия, так как иного способа осведомления населения, за отсутствием газет и журналов, тогда не было. Но после того, как детально изучены были факты и новые источники, оказалось, что дело обстояло не так. На самом деле общество принимало деятельное участие в составлении нового кодекса законов.

Первоначальный проект Уложения был составлен комиссией, в которую вошли князь Н. И. Одоевский, князь С. В. Прозоровский, окольничий князь Ф. Ф. Волконский и два дьяка: Леонтьев и Ф. Грибоедов. Комиссия должна была воспользоваться при составлении нового кодекса следующими материалами: выписать те статьи, «который написаны в правилах святых Апостол и св. отец, и в градских законех греческих царей», то есть комиссия должна была прежде всего обратиться к Кормчей книге и заимствовать оттуда те статьи, «который к государственным и земским делам пристойны», и затем она должна была «собрать указы прежних государей и боярские приговоры на всякия государственныя и на земския дела, и те государские указы и боярские приговоры с судебниками справити», наконец, комиссия должна была написать вновь те статьи, на которые «в прошлых годех прежних государей в Судебниках указу не положено». Все это комиссия должна была написать в доклад царю и Боярской думе. Но из всего этого должен был получиться только начальный проект, который нужно было исправить, дополнить и подписать «по общему совету», то есть по указанию Земского собора. Поэтому «для того своего государева и земскаго великаго царственного дела указал государь… выбрати из стольников, и из стряпчих, и из дворян московских и из жильцов, из чину по два человека; также всех городов из дворян и из детей боярских взяти из больших городов, опричь Новгорода, по два человека; а из новгородцев с пятины по человеку; а из меньших городов по человеку; а из гостей 3 человека; а из гостинныя и суконныя сотни по 2 человека; а из черных сотен и из слобод, и из городов с посадов по человеку, добрых и смышленых людей, чтобы его государево царственное и земское дело с теми со всеми выборными людьми утвердите, и на мере поставить». Из этой выдержки можно видеть, что земским выборным отводилась видная роль в предстоящем деле, предполагалось активное их участие в разработке начального проекта. Сроком для явки выборных в Москву было назначено 1 сентября 1648 года. Итак, в трудах по составлению нового Уложения принял участие и Земский собор. В чем же конкретно, реально выразилось участие общества в выработке Уложения? Участие это было довольно разнообразное: прежде всего некоторые из выборных были привлечены в комиссию «князя Одоевского со товарищи» и, таким образом, принимали участие даже в разработке начального проекта Уложения. Это были, как видно, особо выдающиеся люди — они обнаружили большое усердие к государеву и земскому делу и поэтому по окончании работ были награждены: служилые люди получили прибавку в 5 рублей к своему денежному жалованью, а один из них, депутат от Бежецкого Верха Заборовский, обнаруживший особенно много ума и опытности, взят был в Государеву думу, пожалован в думные дьяки.

Участие других выборных в подготовке Уложения носило более пассивный характер: они привезли с собой много челобитных, которые поступили к государю и боярам в думу, а оттуда в комиссию и послужили материалом для составления новых статей.

Наконец, все вообще выборные слушали составленное в комиссии Уложение и скрепили его своими подписями. По-видимому, при окончательном чтении Уложения в него вносились поправки и дополнения. Это ясно уже из того, что чтение Уложения продолжалось слишком долго. Выборные приехали в Москву к 1 сентября 1648 года и слушали Уложение до 29 января 1649 года. Едва ли целых 5 месяцев выборные только «слушали» составленный комиссией проект Уложения. Вероятно, по отдельным статьям были «разговоры», делались поправки и вносились дополнения. Работы закончены были 29 января. В мае того же года Уложение было напечатано в количестве 1200 экземпляров. Это первое издание Уложения быстро разошлось, и в конце 1649 года было выпущено второе издание, также в количестве 1200 экземпляров. Собственно, можно считать, что было только одно издание, потому что второе издание отличалось от первого только тем, что в нем шрифт не разбирался не в тех же местах, что в первом. Сам текст Уложения написан был на длинном свитке (длиной в 426 аршин). Этот свиток хранится теперь в Московском Архиве Министерства Иностранных Дел. Со свитка была составлена тогда рукописная книга, которая тоже была сверена и засвидетельствована подписями, как и свиток, на котором члены собора приложили свои руки, а уже с рукописной книги было сделано и печатное издание.

Новый свод законов резко разошелся в своем содержании с прежними законодательными сборниками. Прежние собрания законов были прежде всего судебники, практические руководства для суда, «как суд судить окольничьим, боярам и думным людям». Уложение шире захватывает сферу действий правительства, оно является опытом органического законодательства, где нашли выражение не одни только нормы суда. Правда, и в Уложении самая большая (десятая) глава посвящена порядку судопроизводства, но ведь, кроме этой главы, там есть еще 24 главы, трактующие и о верховной власти, и о положении различных классов общества, и об их взаимном отношении, и т. д.

Если всмотреться в содержание статей Уложения, то мы увидим в них не простой механический свод старых законов, а следы теоретической законодательной мысли, которая работала по чужим образцам (литовский Статут, Византийские законы и др.), благодаря этому в нем мы находим много законодательных определений, имеющих не практический, а принципиальный неказуистический характер. Так как в составлении нового кодекса принимали участие военно-служилые и торговые люди, то в Уложении, хотя оно и имело значение общегосударственного свода законов, нашли защиту, главным образом, интересы этих классов русского общества.

Лекция девятая

НА соборе 1648-1649-годов, который созван был для составления и слушания нового Уложения, участвовали представители военно-служилого класса и торгово-промышленного, почему их интересы, главным образом, и нашли удовлетворение в новом кодексе. Остановимся прежде всего на военно-служилом классе и посмотрим, какие нужды и потребности этого класса удовлетворяло новое Уложение.

Главным интересом военно-служилых людей было обеспечение их землей и рабочими силами. Ведь служилый класс, можно сказать, жил землей, и для него главными потребностями были земля и рабочее население, а между тем землевладельческие интересы много страдали от произвола властей и от необеспеченности землевладения вообще: ведь землевладение было условно, рассматривалось как жалованье за службу, а в раздаче этого жалованья часто бывали злоупотребления, и служилые люди не могли поэтому чувствовать себя обеспеченными в отношении владения землей. В новом Уложении были приняты следующие меры в этом направлении: прежде всего, чтобы обуздать произвол властей, в Уложении были сгруппированы все законы, которые гарантировали и регулировали вотчинное и поместное землевладение. Прежде эти законы входили в состав Судебника и Указных книг Поместного приказа, издавались по разным отдельным случаям и никогда между собой в согласии не были, и конечно, при таких условиях служилым людям было очень трудно отстаивать свои права. Затем созданы были новые статьи и подтверждены старые, которые имели целью упорядочить и обеспечить служилому человеку его землевладение. Было постановлено, что старые и увечные люди не должны лишаться поместий, а могут нести более легкую службу — сторожевую, гарнизонную, то есть им было разрешено не ездить в походы, а служить в городе или «с города», как тогда говорили. Затем подтверждено было, что жены и дочери служилых людей не остаются без всяких средств, а обеспечиваются землей: вдовы до нового замужества или до смерти, а дочери до замужества. Размеры «прожитка» вдовам и дочерям были разнообразные: если служилый человек умирал дома естественной смертью, то размер прожитка жене равнялся 10 процентам его имения, а дочери 5 процентам; если он умирал, хотя бы также естественной смертью, но не дома, а на войне, то размер прожитка увеличивался в 1,5 раза, то есть жена получала уже 15 процентов, а дочь 7,5 процентов; наконец, если служилый человек был убит, то вдова получала 20 процентов прожитка, а дочь — 10 процентов. Эти поместья, которые выдавались вдовам и дочерям служилых людей, так и назывались «прожиточные» поместья. Если у служилого человека оставались сыновья, то поместья его переходили целиком жене и детям, а когда дети (мальчики, разумеется) вырастали, они вступали во владение поместьем. Так как поместья фактически сделались наследственными, то Уложение разрешило менять не только поместья на поместья, но и вотчины на поместья и обратно. Это правило было большим удобством для служилых людей: хозяйственный интерес требовал сосредоточения земель в одном месте, а между тем в руках служилого человека на деле оказывалось множество мелких клочков по 20, 15 четвертин в разных местах. Теперь служилым людям разрешалось консолидировать свои имения, сосредоточить их в одном месте, в одном пункте. Затем, престарелым и бездетным служилым людям разрешено было сдавать свои поместья бездетным родственникам с тем, чтобы они кормили их и отправляли за них службу, а по их смерти наследовали поместье. Всеми этими мерами Уложение гарантировало интересы служилого класса от произвола администрации и обеспечивало служилому человеку владение землей: хотя земля и продолжала считаться собственностью государства, служилый человек все-таки мог быть уверен, что она не уйдет от него, останется навсегда за его родом. Кроме произвола администрации, военно-служилый класс много терпел от роста церковного землевладения. Хотя земель было тогда много, пользоваться ими было нельзя: много было пустующих земель, а чтобы завести хозяйство на нови, требовались большие затраты капитала. Поэтому служилые люди предпочитали брать уже разработанные пашни, тогда как культурной земли было мало. При таких условиях, понятно, чувствовалась земельная теснота, именно, недостаток культурной земли, хотя пустующих земель было много. На культурные же земли распространялись аппетиты не только служилых людей, но и духовенства. Против непомерного роста церковного землевладения принимались разные меры еще в XVI столетии. Так, в 1580 году церквям и монастырям запрещено было принимать земли в заклад и брать земельные вклады на помин души, а в 1584 году духовенству запрещено было вообще увеличивать монастырские и церковные земли каким бы то ни было способом. Но духовные лица, пользуясь дружбой с царем, добивались разных льгот в этом отношении, монастыри часто жаловались на недостаток и скудость и просили разрешения принимать имения на помин души, и государь почти всегда в таких случаях разрешал. Много пожалований монастырям произошло таким образом при царе Михаиле Федоровиче, когда во главе управления стоял для духовенства свой человек — патриарх Филарет. Поэтому и оказалось, что в 1623 году в московском уезде около половины обработанной земли (43–44 процента) числилось за монастырями. На соборе 1648 года была подана жалоба на духовенство, что оно, несмотря на запретительные указы 1580 и 1584 годов, продолжает приобретать земли, и была предложена секуляризация церковных имений. Правительство не пошло так далеко: это была слишком радикальная мера, которая к тому же и не согласовалась с духом общества того времени. Однако правительство все-таки в 42 статье XVII главы Уложения подтвердило запрещения монастырям покупать вотчины и принимать их в заклад или на помин души, а также присваивать вотчины служилых людей, поступающих в монахи. Для общества были неприятны и другие привилегии монастырских и церковных людей: например, жаловаться на них можно было только прямо царю, а царь назначал для следствия особого боярина — следовательно, не было постоянного присутственного места, куда бы можно было обращаться с жалобами. Теперь, по челобитию стольников, стряпчих, детей боярских, гостей и посадских людей, государь велел быть Монастырскому приказу. Эта мера вызвала сильное неудовольствие среди духовенства. Патриарх Никон особенно восставал против Монастырского приказа. Таковы были меры, направленные на утверждение служилого землевладения.

В связи с землевладением служилые люди позаботились и об обеспечении себя крестьянским трудом. Уже при Михаиле Федоровиче были приняты к этому некоторые меры. Тогда установлен был сначала 5-летний срок давности для сыска беглых крестьян, потом был заменен 10-летним для бежавших и установлен 15-летний для вывезенных крестьян, а теперь государь отменил срок давности, предоставив сыскивать беглых крестьян бессрочно. Этим был сделан новый шаг к прикреплению крестьянской массы. Таковы были меры, предпринятые правительством в интересах служилого класса.

Кроме служилых людей на соборе 1648 года присутствовали выборные от посадских обществ, представители гостинных и суконных сотен и черных сотен и слобод, а также и представители провинциальных посадов по 1 и по 2 человека, смотря по городу, — всего на соборе посадских было около 80 человек. Конечно, интересы посадского населения также должны были найти выражение и удовлетворение в Уложении. Интересы их страдали, главным образом, от того, что многие тяглецы выходили из посада, а оставшиеся принуждены были, в силу круговой ответственности, платить подати и за выбылых. Уложение постановило: вернуть в тягло всех вышедших в другие общественные состояния и запретить посадским людям записываться в закладчики и называться чьими-либо крестьянами и людьми, то есть холопами, под страхом торговой казни, то есть публичного наказания кнутом и ссылки в Сибирь. Кроме этого, Уложение признало за правило, что посадские вдовы и дочери, выходя замуж с недвижимым имуществом за вольных людей, сообщают своим мужьям посадское состояние, так что они становились посадскими тяглыми людьми, если не желали продать свое посадское имущество кому-либо другому, на которого тогда переносилось и тягло. Все эти меры способствовали обособлению посадского населения и вместе с тем прикрепляли посадских людей к тяглу. Эта прикрепительная тенденция шла не только сверху, но и снизу, то есть прикрепления желало не только правительство, но и само посадское население. Интересы посадского населения сильно страдали и от того, что с ними конкурировали в торговле и промыслах владельческие крестьяне, проживавшие в посаде, но не записанные вместе с посадскими в тягло. Чтобы иметь возможность платить тягостные подати, посадские люди должны были назначать товарам более высокие цены, нежели нетяглые люди, жившие и торговавшие в посаде. Эти люди назывались дворниками или подворниками и были, по большей части, крепостными крестьянами служилых людей. Служилые люди имели, обыкновенно, в городе свои дома, куда они укрывались при нашествиях татар и куда свозили имущество, жен и детей; там же они и останавливались во время своих приездов в город. В отсутствие владельцев во дворе оставались дворники, они-то в свободное время и занимались торговлей и промыслами в посаде, конкурируя с членами тяглой посадской общины, но сами не платя посадского тягла. На этих дворах нередко жили и занимались торговлей люди, которые только числились дворниками, а на самом деле всего лишь снимали помещение во дворе. Конкурировали с посадскими и жители монастырских и архиерейских слобод, то есть люди, жившие на обширных усадебных землях монастырей и церквей. Такие слободы были не только в городе, но часто и поблизости от города, а между тем люди, жившие в этих слободах, монастырские служки и крестьяне, занимались торговлей и промыслами в городе, конкурировали с членами посадской общины, а сами не входили в ее состав и не связывали себя с ней круговой порукой в уплате податей. Все это возбуждало в среде посадского населения большое недовольство, которое и выразилось в челобитной посадских людей на соборе 1648–1649 годов. «На Москве и около Москвы, — говорилось в челобитной, — по городам и на посадах дворы, и около посадов заведены слободы патриарши и митрополичи, и владычни, и монастырский и боярския, и княженецкия, и стольников и думных, и ближних людей, а в тех де дворех и в слободах живут многие торговые и ремесленные люди и дворники, торговые крестьяне, и всякие промыслами и торгами большими на Москве и в городах торгуют и промышляют, и многими лавками и онбары, и соляными варницами посадскими владеют, и во всяких промыслех их такие заступные и торговые люди затеснили и изобидели многими обидами; а с промыслов де они с своих и с вотчин государевых податей не платят и служб с ними не платят, живут всегда во льготе и на Москве де, и в городех от них, заступных людей, в торгех и в их многих обидах чинится и междоусобия и ссоры большия». Посадское население и просило, чтобы правительство не позволяло жить в посаде никому, кто не несет посадского тягла. Правительство вняло голосу посадских людей и постановило: взять в казну все владельческие вотчины и обложить посадским тяглом промыслы и торги в посаде.

Такое удовлетворение нашли в Уложении интересы военно-служилого класса и посадских людей. Соборное Уложение 1649 года является поэтому не только памятником правительственной деятельности царя Алексея Михайловича, но и памятником общественного движения 40-х годов XVII столетия, выразителем стремлений военно-служилого и промышленного классов русского общества. Если мы обратим внимание на эти стремления, то увидим, что они вовсе не шли в сторону от господствовавшего направления жизни: вся предшествующая история вела к сословной дифференциации на почве экономических интересов и государственного тягла.

Издание Уложения было самым крупным фактом правительственной деятельности Алексея Михайловича, в дальнейшем эта деятельность также стояла в связи с общественным движением 40-х годов XVII века.

Это обстоятельство является очень важным. Как известно, в исторической литературе существовало мнение, что общество XVII века было рыхлое, мягкое, пассивное, что оно само не участвовало в государственном строении, а лишь пассивно воспринимало то, что проводилось правительством. Но при более внимательном исследовании факты показали другое. Для нас теперь ясно, что общество XVII века принимало активное участие во внутренних делах государства, оказывало заметное влияние на направление политики правительства, что само Уложение явилось в результате совокупной работы над выработкой его содержания всех общественных групп, представленных на соборе 1648–1649 годов.

Интересы торгово-промышленного класса в России страдали не только от внутренней конкуренции людей, живших в посаде и занимавшихся торговлей и промыслами наряду с посадскими, но не плативших вместе с ними казенного тягла, — но и от внешней конкуренции иноземных купцов, которые получили уже в царствование Михаила Федоровича очень существенные привилегии: англичанам и голландцам позволялось приезжать внутрь Московского государства, привозить свои товары и продавать их здесь оптом; но опт — понятие растяжимое; ведь, пожалуй, и дюжину можно назвать оптом, так что фактически английские и голландские купцы имели возможность торговать и в розницу. Кроме того, эти иноземцы скупали разное местное сырье и отправляли его на дощаниках и стругах в Архангельский порт.

Эта конкуренция со стороны иноземцев была особенно тяжела для русских купцов и гостей, почему с их стороны, как в царствование Михаила Федоровича, так и в царствование Алексея Михайловича, неоднократно подавались правительству жалобы на то, что «затеснили их в торговле англичане и голландцы и кизильбашцы (персы)». Сам бунт 1648 года в Москве был вызван отчасти раздражением против привилегий, предоставленных иностранным купцам. В ответ на жалобы русских торгово-промышленных людей правительство Алексея Михайловича в 1649 году запретило англичанам торговать во внутренних областях государства и предоставило заключать торговые сделки с русскими людьми только у Архангельского порта. Однако для такого ограничения нужно было найти какой-нибудь более значительный повод, помимо жалоб московских купцов, и такой повод был найден, именно: отнятие у англичан торговых привилегий мотивировалось тем, что они пожалованы были «ради дружбы Московского Государя с королем Карлусом, а теперь англичане всею землею учинили великое зло: короля своего Карл уса убили до смерти».

Кроме иноземной конкуренции торговых людей очень угнетали проездные пошлины, взыскиваемые при перевозе товаров из одной местности в другую. Хотя политические перегородки, отделявшие отдельные княжества в удельной Руси, и были уничтожены, экономические перегородки и стеснения остались. На всем пространстве государства были рассеяны внутренние таможни. Вся Русь была ими перегорожена и переделена. В этих-то таможенных пунктах и приходилось платить проездные пошлины. Воеводы и приказные люди, пользуясь этим, допускали злоупотребления. И вот правительство в 1653–1654 годах для облегчения счетов, взамен различных пошлин, постановило брать с торговых людей только одну пошлину — 10 денег с рубля, то есть 5 % стоимости товара (1 рубль = 200 денег).

Правительство царя Алексея Михайловича позаботилось и об удовлетворении нужд крестьянской массы. Крестьяне хотя и не участвовали в Земских соборах конца царствования Михаила Федоровича и начала царствования Алексея Михайловича, но зато постоянно посылали жалобы правительству на неудовлетворительный порядок взимания податей, при котором они распределялись слишком неравномерно в среде крестьянского населения. С половины XVI века подати собирались с земельных участков, или вытей, под круговой порукой крестьян, которые составляли тяглую общину. Тяглые участки, или выти, обрабатывались неодинаковым количеством крестьян: некоторые крестьянские дворы очень разрастались и потому могли полностью использовать свой участок и даже могли взять в аренду часть чужой земли; к иным тяглецам на их участки приходили вольные крестьяне, которые по договору с ними обрабатывали их землю, но сами податей не платили, такие тяглые семьи с помощью своих захребетников, подеуседков, конечно, легко могли справляться со своими повинностями; но наряду с такими тяглыми семьями были тяглецы и маломочные, которые не могли обрабатывать весь тяглый участок, это были или люди малосемейные, у которых не было достаточного числа работников, или бедные, а между тем подати они обязаны были платить со всей выти, которая была записана за ними в книгах. Следствием такого положения явилась крайняя неравномерность податного бремени. Кроме того, многие совершенно ускользали от податного обложения благодаря тому, что не брали непосредственно на себя земельных участков, а сидели «за хребтом» тяглецов (захребетники и подсуседки). Наконец, в силу круговой поруки, тяглым крестьянским общинам приходилось платить и за «выбылых» членов. И вот по настоятельным просьбам крестьянского населения правительство Алексея Михайловича приступило к новой переписи, причем в книги заносились не только земли или выти, но и количество дворов на них, почему и сами книги, в отличие от прежних «Писцовых» книг, получили название «Переписных». В два года задача составления подворной переписи была окончена. В книги внесены были все прежние тяглые крестьяне а также захребетники и подсуседки; теперь уже никто не мог ускользнуть от податного бремени. Предполагалось взять новый принцип для обложения, — не по земле, а по дворам. Одна и та же выть, если на ней было, например, 3 двора, должна была платить больше, нежели в том случае, если бы на ней был только один двор. Но ожидания тяглого населения не оправдались: правительство стало собирать по дворам только новые подати — «запросные деньги» на военные нужды, а из старых податей только «полоняничные» деньги, сбор которых был установлен в XVI веке для выкупа пленных. Все остальные налоги продолжали собирать по-прежнему с вытей и с сох. Окончательный переход к подворной подати произошел уже в царствование Федора Алексеевича.

Лишь только правительство Алексея Михайловича вышло из внутренних затруднений, лишь только покончило с последствиями прошлого, перед ним стали новые задачи. Прежде всего предстояла продолжительная и упорная борьба за Малороссию с Польшей, борьба, которая втянула Россию в борьбу со Швецией и Турцией. В связи с войной выдвинулись новые вопросы государственного хозяйства и военного устройства и, наконец, в связи с общим направлением жизни в XVII веке выдвинулся вопрос о церковных исправлениях, осложнившийся культурной борьбой вообще между традициями старины и новыми культурными влияниями.

Итак, остановимся прежде всего на внешней борьбе и рассмотрим ее внешние и внутренние последствия.

Борьба с Польшей, можно сказать, была навязана Московскому государству событиями. В начале царствования Алексей Михайлович был настроен по отношению к Польше крайне миролюбиво, так что делал даже попытки заключить с Польшей союз против крымцев, отнимавших южные области Московского и польско-литовского государств. Борьба с крымскими татарами и стоящими сзади них турками естественно сближала Московское государство с Польшей и вела их к союзу. Но в 1648 году в пределах Польши разразилось восстание малороссийских казаков и холопов под предводительством Богдана Хмельницкого за вольность и православную веру против польских панов, притеснявших народ. Богдан Хмельницкий с самого начала восстания не раз обращался с просьбой о помощи и заступничестве к Алексею Михайловичу, но московское правительство сначала очень сдержанно относилось к этим просьбам гетмана и ограничилось только дипломатическим предстательством за казаков. Но дипломатическое предстательство — вообще вещь опасная, оно произвело дурное впечатление на польское правительство: поляки усмотрели в нем намерение Москвы воспользоваться внутренним замешательством в польском государстве в своих целях. Отношения стали обостренными, а польская публицистика еще подлила масла в огонь. В Москве стали жаловаться, что в некоторых польских книгах печатаются «злые бесчестия и укоризны и хулы, чего не токмо Великим Государям Христианским помазанникам Божиим, и простому человеку слышати и терпети невозможно и помыслити страшно». Кроме этого, в Москве узнали, что польское правительство пропустило в Швецию гонца крымского хана, который хотел предложить Швеции союз против Москвы. В 1651 году московское правительство созвало Земский собор для решения вопроса о том, что делать при таких обстоятельствах. Из отрывочных данных, сохранившихся от этого собора, мы узнаем, что Земский собор не выразил особенной готовности к войне. Члены Земского собора 1651 года предложили возобновить заступничество «за гетмана Запорожского и за черкас», т. е. за малороссийских казаков; если же Польша откажется дать удовлетворение, решено было объявить ей войну. Поляки вообще часто подпадали под влияние своего чувства, и в данном случае не хотели мириться с таким вмешательством со стороны России. Однако войны все-таки на этот раз не последовало. Русские только после того вступили в борьбу с Польшей, когда Богдан Хмельницкий после мира под Белой Церковью в 1652 году обратился к Алексею Михайловичу с просьбой принять его и все войско запорожское под высокую государеву руку, заявив, что иначе он принужден будет отдаться в подданство турецкому султану. Затруднительное положение Хмельницкого осложнялось еще тем обстоятельством, что по условиям Белоцерковского трактата количество реестровых казаков сократилось в 2 раза сравнительно с количеством по условиям Зборовского трактата, то есть с 40 тысяч уменьшилось до 20 тысяч человек; между тем в борьбе участвовали не 40 и не 20 тысяч казаков, а огромное количество; может быть, сотни тысяч. Что же должно было делать с холопами и казаками, которые не были внесены в реестр? Они должны были, очевидно, возвратиться снова под ярмо помещиков, освобождения от которого искали. Это было невыполнимое требование для Хмельницкого; вот почему он, хотя и соглашался на сокращение числа реестровых казаков, но уже заранее знал, что не исполнит этого условия. Так как он потерпел поражение под Берестечком, то знал, что не в силах будет вести борьбу одними собственными силами и просил принять его с войском под высокую государеву руку. Получив такое предложение, Алексей Михайлович вновь созвал в октябре 1653 года Земский собор. Допустить Хмельницкого и казаков до подданства турецкому султану было немыслимо для Москвы ни в политическом, ни в религиозном отношении. Члены Земского собора заявили, что необходимо принять «гетмана Богдана Хмельницкого и все войско Запорожское ради спасения православной веры с городами и с землями». К такому же решению пришло еще до собора и московское правительство, которому теперь открылась перспектива отнять у Польши земли, захваченные в Смутное время. Служилые люди заявили на Земском соборе, что они «за их Государскую честь учнут с Литовским Королем биться, не щадя голов своих», а торговые люди изъявили готовность взять на себя финансовые тягости войны, Так началась продолжительная борьба Московского государства с Польшей, осложнившаяся борьбой со Швецией, война, стоившая много крови, денег и вызвавшая сильное материальное истощение страны. На первых порах война пошла очень удачно для русских; они заняли Смоленск, Могилев, Витебск, Полоцк, всю Белоруссию и даже всю Малороссию с городами: Вильно, Гродно и Ковно. Казалось, что наступил момент полного и окончательного объединения Руси. Все западнорусские земли соединились теперь под властью Москвы; а московский государь стал называться уже «царем Божией милостью» и «всея Великия Малыя и Белыя Руси Самодержцем». Но судьба на целых 150 лет задержала окончательное объединение Руси. Дело в том, что на территории Польского государства русские люди встретили шведов, которые воспользовались затруднениями поляков и заняли большую часть польской территории. Поляки, увидев двух врагов, постарались перессорить их между собой и таким образом отделаться от обоих. Литовский гетман Радзивилл сделал очень ловкий шахматный ход: он поддался нарочно шведскому королю и стал величаться «великим гетманом шведского короля и Великого княжества Литовского», утверждая этим права шведского короля на Литву. Шведы захотели реализовать эти права и начали занимать один город за другим. Царь, встревоженный таким оборотом дела, вступил в мирные переговоры с Польшей, чтобы сосредоточить свои силы в борьбе с другим противником. Летом 1656 года царь приказал войскам вступить в Ливонию, которая принадлежала Швеции. Он не опасался больше поляков, разбитых и казаками, и шведами, и московитянами, и решил воспользоваться удобным случаем, чтобы померяться своими силами со шведами и пробиться к открытому морю. Вы видите, таким образом, что первоначальная задача московского правительства сильно изменилась, усложнилась и затруднилась. Московское государство, как говорится, погналось за двумя зайцами: оно решило приобрести и Малороссию, и Балтийское побережье. Но оказалось, что силы Московского государства были недостаточны для борьбы со шведами, вообще для дальнейших успехов предприятия. Швеция ведь была тогда первым военным государством. Русские взяли шведские крепости Динабург, Кокенгаузен, заняли Дерпт, но должны были оставить осаду Риги и вернуться к прежним задачам. В это время в Малороссии обнаружилось сильное недовольство Москвой за то, что московское правительство прекратило войну с Польшей. По смерти Хмельницкого это недовольство выразилось в том, что Малороссия отказалась от московского подданства и перешла в подданство Польши, чему много содействовал преемник Богдана Хмельницкого гетман Иван Выговский. При таких условиях московскому правительству ничего не оставалось, как заключить мир со шведами, чтобы сосредоточить свои силы на борьбе за приобретение Малороссии. 21 июня 1661 года между Дерптом и Ревелем, близ Кардиса, был подписан мирный договор. По этому договору русские уступали свои завоевания в Ливонии и обязались доставить шведам 10 тысяч бочек ржи и 5 тысяч бочек жита. Заветная цель — достичь моря — не была осуществлена. Шведская экспедиция только затруднила задачу объединения Руси. Когда московское правительство, бросив войну со шведами, снова приступило к выполнению этой задачи, ему уже пришлось считаться с новыми условиями, которые сильно затруднили благоприятный исход дела. При Богдане Хмельницком казачество чрезвычайно единодушно «поволило» под власть московского царя, а теперь оно раскололось: Левобережная Украина, связанная географически с Москвой, желала присоединения к Москве, а правобережная склонялась некоторое время к Польше, а затем с гетманом Дорошенко во главе перешла в подданство турецкому султану. Кроме политических причин — недовольства Москвой за то, что она не охраняла Малороссию от поляков, — казаки были недовольны также и тем, что они под властью московского царя не получили тех вольностей, к которым стремились и которые были гарантированы им в прежних договорах с Москвой. Московскому государству приходилось теперь вступать в борьбу с новым врагом, перед которым все трепетали в Европе — с турками, и приходилось вступать в борьбу в такое время, когда оно было утомлено и истощено войнами с Польшей и Швецией. Это побудило московское правительство искать мира с поляками, тем более, что и сами поляки не прочь были помириться вследствие надвигавшейся турецкой грозы. В селе Андрусове (недалеко от Смоленска) начались мирные переговоры России с Польшей, которые закончились перемирием на тринадцать с половиной лет (1667 год). Царь должен был уступить Польше все свои завоевания в Ливонии, Литве и Белоруссии, но удержал за собою Смоленск и Северскую землю как древние московские владения, отпавшие от Москвы в Смутное время. Правобережная Украина отходила к Польше, за исключением Киева, который был уступлен поляками на 2 года, но остался за Москвой навсегда. Поветы Стародубский и Черниговский и левобережная Украина отошли к Московскому государству. Казакам строго было запрещено выходить на Черное море и нарушать мир с турками. Опасность турецкого нашествия на время помирила врагов. Впрочем, борьба за Малороссию не кончилась. Война с поляками продолжалась до 1680 года, когда заключено было перемирие. Эта борьба не внесла ничего нового в территориальное расширение Московского государства. Вы видите, что намеченная первоначально цель была оставлена только временно, так как московское правительство отклонилось от нее в сторону.

Лекция десятая

В ПРОШЛОЙ лекции я говорил о той напряженной и продолжительной войне с Польшей, которая была навязана Московскому государству в царствование Алексея Михайловича, несмотря на то, что Алексей Михайлович этой войны вести не желал. Мы видели уже внешние результаты этой борьбы. Намеченная Московским государством цель была достигнута лишь отчасти: Малороссия была присоединена к России только в восточной своей части. Мы знаем ведь, что только левобережная Украина отошла к Москве, а правобережная по-прежнему оставалась под властью Польши. Такой половинчатый результат этой напряженной борьбы в значительной степени объясняется тем, что московское правительство в преследовании намеченной цели отклонилось от нее в сторону: одновременно с присоединением Западной Руси Москва хотела вступить твердой ногой на Балтийском побережье, почему и пришлось иметь дело не только с Польшей, но и со Швецией. Конечно, при неудачах имело значение и стечение неблагоприятных обстоятельств, но главное, что мешало успеху войны, был все-таки недостаток денежных ресурсов. Война велась с крайним истощением платежных сил населения. За время от 1654 года, когда война начиналась, до 1680 года, когда она заканчивалась, правительство восемь раз обращалось к экстренному обложению населения: 2 раза собиралась «пятая деньга», 5 раз — «десятая» и 1 раз — «пятнадцатая». Эти сборы были чрезвычайно тяжелы для населения, так как взимались не с чистой прибыли, а с валового дохода; они поглощали периодически народный капитал и таким образом подрывали народное благосостояние. Не будучи в состоянии обходиться при помощи постоянных податей и экстренных сборов, «запросных денег», на военные нужды, московское правительство XVII века вынуждено было прибегнуть к кредитной операции, к внутреннему займу у населения. Этот внутренний заем правительство оказалось не в состоянии погасить, и опять произошла, таким образом, растрата народного капитала. Уже на второй год войны почувствовался недостаток в деньгах, и правительство было вынуждено прибегнуть к следующей операции. Дело в том, что в Московском государстве, кроме туземных «денег» и «копеек», находились в обращении и иностранные монеты. Местные «деньги» представляли собой нечто среднее между теперешним серебряным гривенником и пятаком, только были не круглой, а продолговатой, овальной формы. «Копейки» были в два раза больше, то есть представляли среднее между гривенником и двугривенным, были вроде нынешнего пятиалтынного. Кроме этих туземных денег, как уже было сказано, в Московском государстве были в обращении и иностранные монеты, главным образом, немецкие талеры, назывались по городу, где они чеканились; у нас их называли просто «ефимки». Курс этих ефимков был от 42 до 50 копеек, то есть ефимки принимались в казну по 42–50 копеек; казна собирала эти ефимки и потом перечеканивала их в московскую монету, причем из ефимка старались сделать не 40 и не 50 копеек, а 64 копейки, получая выгоду в 15–20 копеек. Эта операция была очень выгодна. Теперь московское правительство перестало перечеканивать ефимки, а просто стало штемпелевать их и выпускать с принудительным курсом в 100 копеек. Таким образом казна стала наживать уже 50 копеек. Эта мера оказалась неудачной — она привела к подделке клейменых ефимков. Нашлись спекулянты, которые начали подделывать штемпелеванные ефимки и сбывать их большими массами. Вскоре это было замечено, и клейменые ефимки перестали приниматься в торговых сделках. Боярин Ф. М. Ртищев предложил тогда правительству выпустить медную монету одинаковой величины с серебряной и по одной цене с серебряной. Около 3 лет все шло благополучно. Казна принимала казенные сборы и расплачивалась медными деньгами вместо серебряных. Но затем курс медных денег стал стремительно падать: в 1662 году за 100 серебряных рублей давали 300 медных, в конце того же года за 100 серебряных давали 900 медных, а в 1663 году за 100 серебряных не брали и 1500 медных. Другими словами, медные деньги приблизились к своей рыночной цене по весу. Медь в слитках ценилась в 15 раз дешевле серебра, так же стали цениться и медные деньги, сравнительно с серебряными. Чем же объяснить это быстрое падение курса медных денег? Вина в данном случае лежит на самой казне: обрадовавшись возможности легко добывать деньги, бросили в обращение 20 миллионов, тогда как вообще в обращении было не больше 5 миллионов рублей. Неумеренный выпуск казной медных денег был увеличен еще выпусками частных лиц. Начальник монетного двора, тесть царя, боярин И. Милославский, скупал медь, переливал ее в деньги и начеканил таким образом до 100 тысяч рублей. Примеру начальника последовали и подчиненные — «монетных дел мастера». Московские люди пустили тогда в ход старые котлы, ендовы, ковши, чтобы наделать побольше денег. Чеканка монеты была очень незамысловата, а потому явились подделыватели из среды частных лиц: деньги стали чеканить все московские «медных дел мастера». Фальшивомонетчиков наказывали тогда самым бесчеловечным образом — заливали горло расплавленным свинцом, но и эта перспектива не устрашала: слишком велико было искушение. Мейерберг, иностранный путешественник, который был в России в 1661 году, говорит, что во время его пребывания в Москве за подделку монеты сидело в тюрьмах около 400 человек, а по словам Котошихина, всего за те деньги были «казнены в те годы смертною казнью больше 7000 человек». Когда медными деньгами были набиты все карманы, естественно должно было сложиться представление, что это — не ценные деньги, что это —простая медь, а отсюда появилось недоверие к медным деньгам. Это недоверие прежде всего выразилось в новоприсоединенной Малороссии, где московские войска были в это время на постое и не могли там ничего купить на медные деньги, которые население отказывалось принимать. В конце концов то же самое должно было произойти и в Москве. С падением ценности медных денег появилось страшное вздорожание товаров, так что многие умирали с голоду. Карманы были набиты медными деньгами, а товары ценились на серебряные. В результате начались народные волнения, а в Москве летом 1662 года разразился настоящий бунт против Милославского, Ртищева и других бояр. Народ толпой повалил в Коломенское, где в то время находился царь, искать на них суда и управы. Бояре и дети боярские, которые находились при царе, разогнали толпу, но восстание все-таки не было безрезультатным. В 1663 году московское правительство вернулось к прежней, финансовой системе: оно стало выдавать войску жалованье серебром и запретило частным лицам производить расчеты на медные деньги, всем было предоставлено право обменивать эти медные деньги в казне на серебряные, получая за медный рубль 10 серебряных денег. Так неудачно окончилась финансовая операция московского правительства. Эта операция совершенно соответствует финансовой операции Джона Лоу во Франции, и результаты в том и в другом случае были одни и те же. Как французская казна расплатилась тогда со своими долгами, так и наше правительство вышло временно из денежных затруднений, но тоже за счет народа. Эта операция была, в сущности, замаскированным отобранием части народного капитала, экспроприацией частного имущества в пользу казны.

После того как были использованы все средства для пополнения казны — и чрезвычайные налоги, и кредитные операции, московское правительство пришло к мысли о реформе самой системы обложения тяглого населения. До сих пор прямые налоги в Московском государстве («данные деньги», «оброчные», «ямские» и «стрелецкие») взимались на основании сошного письма, по писцовым книгам, то есть с земли. Только одни «полоняничные деньги» и чрезвычайные налоги, «запросные деньги» на военные нужды взыскивались подворно на основании Переписных книг, составленных в 1646 году. Я указывал вам на то, что уже в начале царствования Алексея Михайловича московское правительство пришло к убеждению, что подворное обложение больше соответствует платежным силам населения, и поэтому оно сделало шаг к переходу от старой системы поземельного обложения к новой системе подворного обложения: «полоняничные деньги» стали собираться со дворов. Затем со дворов начали собирать и «запросные деньги», то есть экстренные поборы на военные нужды (пятая, десятая, пятнадцатая деньга).

Надо иметь в виду, что земля сама по себе, необработанная, не могла приносить дохода, и взимание налогов с земельных участков или вытей было, в сущности, несправедливо. Бывало, что крестьянин, державший выть, не только сполна обрабатывал свой земельный участок, но и брал кроме того часть земли в аренду у соседа. Такие многосемейные крестьянские дворы были и более богатые, а между тем они платили только за выть. Было и другое положение вещей, когда крестьянин, хотя и должен был платить за выть, не обрабатывал ее полностью, потому что у него некому было работать, положим, когда не было взрослых сыновей и приходилось обрабатывать самому земельный участок. При таких условиях взимание податей с земли было явно несправедливо, почему московское правительство и пришло к мысли брать подать не с земли, а с рабочих сил, группировавшихся во дворе, то есть со двора. Уже в царствование Федора Алексеевича, вскоре после смерти Алексея Михайловича, решено было все прямые налоги собирать со дворов.

В 1678–1679 годах была произведена новая подворная перепись. Всех тяглых дворов по этой переписи оказалось 888 тысяч, причем здесь разумеются дворы и посадских людей, и черносошных, то есть государственных крестьян, и крестьян церковных, монастырских, архиерейских и дворцовых, а также крестьян вотчинников и помещиков, то есть бояр, думных и ближних людей, дворян и детей боярских. По известиям Котошихина и по указам 1686–1687 годах оказывается, что более половины крестьянских дворов — 507 тысяч (57 %) приходилось на долю военнослужилого класса — дворян и детей боярских, что несколько более 10 % — 92 тысячи крестьянских дворов приходилось на долю посадских и черных крестьян, то есть принадлежало казне, на долю боярских крестьян приходилось 10 % — 88 тысяч, на долю дворцовых 9 % — 83 тысячи дворов и на долю церковных, архиерейских и монастырских 13 % — 118 тысяч крестьянских дворов. Эти цифры очень интересны, они наглядно характеризуют положение вещей — очевидно, что стремление к уничтожению церковного землевладения имело некоторый результат: прежде духовенству принадлежала третья часть обработанных земель, теперь ему принадлежит только 13 %. Из данных переписи видно, что девять десятых крестьянских дворов находились в крепостной зависимости от дворян, от церквей и от правящего класса, и только 10 % было свободных или государевых черных крестьян.

Одновременно с введением новой системы обложения московское правительство произвело некоторые упрощения в самой системе налогов. До сих пор посадские люди и крестьяне черные и владельческие платили целый ряд податей: 1) данные деньги (это дань, собиравшаяся со времени первых князей); 2) оброчные деньги (исследователи склоняются к тому мнению, что оброчные деньги взимались взамен наместничьих кормов и установлены в XVI веке); 3) ямские деньги (подать на содержание ям и ямщиков); 4) стрелецкая подать (на содержание стрельцов, собиравшаяся хлебом и деньгами); 5) полоняничные деньги (подать на выкуп пленных).

Из всех податей особенно прогрессировала стрелецкая подать. С 1630 по 1663 год стрелецкая подать увеличилась в 10 раз, потому что количество стрельцов страшно возросло. Теперь, при подворном обложении, произведено было следующее распределение уплаты стрелецких податей: стрелецкая подать была разбита на 10 подворных окладов и распределена по дворам от 2 рублей до 80 копеек; ее должно было платить все посадское население, как более богатое, так и черные крестьяне; ямские и полоняничные деньги, слитые в одну подать, положены были на церковных крестьян по 10 копеек со двора и на крестьян дворцовых и светских владельцев — по 5 копеек со двора. Таким образом, подати были разверстаны. Владельческие крестьяне (дворцовые, церковные и частновладельческие) не платили стрелецкой подати, но на них падали ямские и полоняничные деньги. Но все-таки и владельческие крестьяне привлечены были к оплате содержания военных людей: с них брали стрелецкий хлеб натурой и в следующем размере: 3¹/₂ меры со двора церковного крестьянина, 2¹/₂ — со двора дворцового крестьянина и 1¹/₂ — со двора крестьянина помещичьего или вотчинного. Когда хлеб натурой было везти очень далеко (а отвозить его нужно было в Москву), дозволялось взамен давать деньги.

Финансовая реформа была связана еще с одним нововведением: с зачислением значительной части холопов в тягло. Это был первый шаг по пути слияния крестьян с холопами. Холоп был частной собственностью владельца, он не был казенным человеком и не пользовался охраной закона: за убийство холопа владелец не был ответственен перед уголовным судом, а отвечал лишь перед своим духовником. Холоп не нес никаких повинностей и не платил никаких податей. С течением времени произошла некоторая эволюция в положении холопства: с умножением владений частных лиц очень увеличилось на их землях число холопов, которым уже нечего было делать на дворе у помещика или вотчинника. Тогда владельцы имений, желая использовать целиком имеющуюся в их распоряжении рабочую силу, стали выводить холопов за двор, давая им земельные участки, которые они должны были обрабатывать и нести обычные крестьянские повинности. Эта категория холопов, сведенных с боярского двора в село, посаженных на земельные участки, получила название «задворных людей». Особенно много задворных людей появилось после смуты. Владельцы нарочно переводили многих крестьян в разряд холопов, чтобы потом перевести их в разряд задворных людей и таким образом уклониться от несения государственных повинностей. Увеличение класса задворных людей шло вразрез с интересами казны, а потому правительство и записало их в дворовое число. Таким образом, задворные люди становились казенными людьми, попадали в ведение государства.

Изменяя способ обложения, правительство стремилось обеспечить более полное и исправное поступление податей тем, что устранило от их взимания воевод и местных приказных людей. Стрелецкую подать приказано было собирать земским старостам и целовальникам, а ямскую и полоняничную — владельцам и их приказчикам. Воеводы и приказные люди были устранены также от сбора и косвенных налогов — таможенных и кабацких денег, этот сбор был поручен верным головам с целовальниками. Стремясь сократить расходы на администрацию, правительство уничтожило целый ряд административных должностей: сыщиков, ямских приказчиков, житьих голов и прочих; всюду старались обходиться выборными людьми. Но нужно сказать, что местное самоуправление развивалось только для выполнения казенных поручений и надобностей, а не для выполнения задач местного благоустройства.

Таковы были результаты тяжелой и напряженной внешней борьбы.

Когда приходится иметь дело с фактом такого сильного напряжения платежных сил населения, невольно возникает вопрос: чем оно было вызвано, почему война России с Польшей и Швецией вызвала такие большие расходы?

Ведь в Московском государстве главная масса войска складывалась из дворян и детей боярских, которые должны были содержаться на войне за свой счет. Теперь, в наше время, дело поставлено иначе: теперь войско находится на полном иждивении казны, получает от казны и провиант, и фураж, и вооружение, и боевые припасы. При таких обстоятельствах естественно, что война ложится тяжелым экономическим бременем на все население. При Алексее Михайловиче внутренняя борьба также вызвала крайнее напряжение платежных сил населения, и произошло это потому, что вести ее пришлось по-новому. Старая милиция оказалась недостаточной, войны требовали постоянного, хорошо вооруженного, как конного, так и пешего войска. Поэтому московское правительство уже в царствование Михаила Федоровича, готовясь ко второй Польской войне, сформировало несколько конных и пеших полков иноземного строя — рейтар, солдат и драгун. Эти полки не были распущены по окончании войны и существовали в течение конца царствования Михаила Федоровича и начала царствования Алексея Михайловича. В борьбе за Малороссию правительство решило увеличить количество этих войск. Для пополнения этих полков иногда производились принудительные наборы: по городам рассылались гонцы и вербовали детей, братьев и племянников стрелецких, а также их захребетников, бездетных родственников и зятьев. В 1678 году велено было взять в солдаты всех «скудных дворян», а по указу 1680 года все способные к военной службе дворяне Северского, Тамбовского и Белгородского разрядов, то есть военных округов, были записаны в солдатскую службу. Для пополнения полков иноземного строя было привлечено и крестьянское население: с определенного количества дворов брали в рейтары и солдаты даточных людей. Это уже были настоящие рекрутские наборы. Прежде в ополчение вербовали только «охочих» людей, теперь брали в военную службу и насильно. Таким образом, еще до Петра Великого началась организация новой армии по принципу принудительных рекрутских наборов. Организация нового войска увеличила расходы правительства. Войска находились под командой иностранных офицеров, которым правительство должно было платить большое жалованье, потому что они не только обучали войска, но и водили их в бой, следовательно, рисковали жизнью. Огромное количество денег должно было идти также на содержание ратных людей иноземного строя: им выдавали еду, жалованье и платье, тогда как прежде служилые люди снаряжались сами на свои доходы с поместий и вотчин. Вооружение теперь было гораздо дороже: солдаты были вооружены бердышами, шпагами, рейтары — карабинами, пистолетами, саблями и копьями, — все это выдавалось из казны и приобреталось на казенные средства. Надо сказать, что эти расходы были весьма значительными, несмотря на все старания к их сокращению. Московское правительство скоро стало рейтаров верстать поместьями, и они, таким образом, переводились в войско старого строя; но как бы то ни было, расходы были огромны. В связи с этим произведены были реформы и в области военно-финансового управления. Раз явилась необходимость распределить войска по областям и раз они требовали постоянного обучения и забот о снаряжении, необходимо было создать и органы военного управления. Так и явились разряды. Московское государство было поделено на военные округа, во главе которых стояли воеводы с Дьяками и подьячими; начальствующим войсками главного округа были подчинены воеводы других городов. Сначала появились разряды Украинский, Рязанский, затем — Новгородский, Белгородский, Тамбовский, Казанский, а при Федоре предполагалось образовать разряды и внутри государства и присоединить к существующим еще разряды Московский, Владимирский, Смоленский, но при Федоре эта мысль не была осуществлена. Под руководством этих военных штабов формировалось войско иноземного строя в каждом округе. Воеводы со своими помощниками ведали всех служилых людей данной территории и собирали их для обучения. После выучки служилые люди расходились по домам, а при надобности опять собирались в город. В городе жили офицеры, которые периодически производили смотры и обучали солдат, рейтар и драгун. Для содержания войск в распоряжение военных начальников были отданы доходы с городов, принадлежащих к разряду, и все управление сосредоточивалось, в связи с этим, в главном городе военного округа. Такими мерами правительство облегчало казну от значительной части расходов — содержание войск без территориального размещения было бы очень трудно — но при всем том расходы возрастали непомерно. В начале XVII века расходы на армию равнялись 250 тысяч рублей, а при Алексее Михайловиче эти расходы увеличилась в 3 раза и равнялись уже 750 тысяч рублей. Этим и объясняется, почему правительство требовало увеличения податного бремени. Воевать доморощенными полками служилых людей было уже неудобно — они требовали значительного усовершенствования, а усовершенствование стоило больших денег.

Несмотря на все меры, принимавшиеся московским правительством к увеличению постоянных доходов, несмотря на все ухищрения обойтись наличными средствами, денег все-таки не хватало, и правительство царя Алексея Михайловича не могло не сознавать необходимости позаботиться о развитии производительных сил страны, об успехах народного труда. Я обращаю на это особенное внимание, чтобы показать, что уже в XVII веке проложены были пути деятельности Петра Великого в этом направлении.

К таким попыткам надо отнести и дарование привилегий голландскому купцу Андрею Виниусу на устройство железоделательных заводов близ Тулы с обязательством поставлять в казну по удешевленным ценам пушки, ядра и всякое железо. Так возникли тульские железоделательные заводы. Царь Алексей Михайлович в 1670 году дал такую же привилегию гамбургскому купцу Марселису на устройство железоделательных заводов по рекам Шексне, Костроме и Ваге (левый приток Северной Двины). Кроме этого, было основано несколько кожевенных, стеклянных, поташных, писчебумажных и других заводов и мельниц. Для развития производительных сил страны московское правительство обращалось к иноземцам, выписывало техников, «рудознатцев», мастеров пушечного и часового дела, «водяного взвода», то есть специалистов по устройству насосов, каменщиков и поташного дела мастеров. Мастера обязывались «без утайки» обучить русских людей разным ремеслам. Так был предпринят целый ряд попыток завести новые отрасли промышленности.

Наряду с заботами об увеличении производительности народного труда нужно отметить и усилия, направленные к тому, чтобы облегчить внутреннюю и внешнюю торговлю и постепенно организовать ее на новых основаниях. Памятником этих усилий в сфере торговой политики служит Новоторговый устав, изданный в 1667 году.

Большим препятствием для внутренней торговли были многочисленные торговые пошлины, взимавшиеся на разных пунктах при передвижении товаров. Дело в том, что, хотя удельные перегородки и были уничтожены, но заставы на прежних границах продолжали существовать: московское правительство оставило их, так как они приносили доход: при передвижении товаров из одной области Московского государства в другую они должны были оплачиваться пошлинами. Существовали пошлины с ценности товара, с возов, с людей, сопровождавших товары и, наконец, с разных моментов перевозки: подушная, мыть, свальная, складочная, поворотная, статейная (при перечислении товаров и записи их в таможенные книги), мостовая, гостиная и т. д. Некоторые пошлины, будучи раз установлены, продолжали существовать, хотя бы уже утратили всякий raison d'etre^[5]; иные вели свое начало еще от удельной эпохи. В 1653–1654 годах была сделана попытка часть этих многочисленных пошлин заменить одной, но эта реформа не охватила тогда все виды существовавших пошлин. Теперь (в 1667 году) все разнообразные сборы при перевозке товаров были отменены и заменены общей рублевой пошлиной. Это вносило большое облегчение в таможенные расчеты и должно было содействовать скорости передвижения товаров.

Внутренняя торговля парализовалась и злоупотреблениями приказных людей — дьяков и воевод, которые «чинили утеснения и налоги». Чтобы избавить торговых людей от этих налогов и утеснений, в Новоторговом уставе высказывалась мысль об учреждении «Приказа купецких дел» в Москве. Приказ купецких дел должен был оборонять русских купцов в порубежных городах от иноземцев и во всех внутренних городах — от воевод и давать суд и управу по челобитью купцов на приказных людей. В этом проекте Новоторгового устава об учреждении приказа купецких дел уже находила себе выражение и идея объединения всего торгового сословия в единое целое, идея, которую проводил впоследствии Петр Великий, учреждая Великую Московскую Ратушу или Бурмистерскую палату и стремясь таким образом к цели «собрать рассеянную российского купечества храмину».

Новоторговый устав разрешил иностранным купцам ввозить товары во внутренние области государства, но с условием платить пошлины, продавать товары оптом и только русским купцам; иноземцы с иноземцами не должны были торговать под страхом отобрания товаров в казну. Этим положена была преграда к повышению цен на иноземные товары. Пошлина с продажи иноземных товаров была установлена в количестве 2 алтына с рубля (то есть 6 %). С русских товаров, отправляемых за границу, назначена была пошлина в гривну с рубля (то есть 10 %). Иноземцам давалось право беспошлинно вывозить только такие товары, которые они будут покупать на золото и ефимки. Это было сделано для того, чтобы привлечь из-за границы драгоценный металл, который у нас не добывался, и дать прибыль казне. Ефимки, как мы знаем, московское правительство переливало в туземные денежные знаки с прибылью, так что от беспошлинного вывоза товаров, купленных на золото и ефимки, правительство ничего не теряло.

Большие неудобства испытывала наша внутренняя торговля и оттого, что не было организованного кредита: купцам, которые не имели денег для того, чтобы развить свои торговые операции, приходилось терпеть большие стеснения и брать в долг у частных лиц под большие проценты. Иностранные купцы являлись в торговом обороте более сильной стороной благодаря тому, что у них кредитные операции были более развиты и организованы; они являлись на рынке с большим количеством покупных средств.

Новоторговый устав 1667 года шел на помощь русским купцам: в нем выражено намерение правительства оказывать русским купцам кредит из средств казны, в столице — из таможенных сборов, а в городах — из средств земской избы. Таким образом, русские купцы могли пользоваться государственным кредитом, богатым купцам рекомендовалось беречь маломочных торговых людей, привлекая их в торговые компании (то есть рекомендовалось соединение капиталов для выполнения торговых операций) и удерживая их от займов у иноземцев. Эти займы гибельно отзывались на русской торговле. Раз русский купец брал в долг товары у иноземных купцов, то, конечно, он вынужден был за них переплачивать; с другой стороны, если он отдавал свои товары в уплату долга, то, конечно, отдавал их по цене более дешевой, чем обычная цена данного товара. Оттого и получалось, что иноземные товары очень дороги, а русские очень дешевы. Новоторговый устав стремился разрушить все привилегии иностранных купцов. Он вообще проникнут духом покровительства национальной промышленности и торговли. Автором Новоторгового устава был Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, один из самых передовых людей своего времени, убежденный в том, что все надо делать «с примеру чужих государств». Заботясь о развитии торговли, московское правительство стало думать о заведении собственного торгового фонда и о собственной морской торговле, о поездке за море русских купцов с товарами и для покупки иноземных товаров на месте, чтобы было дешевле.

В 1662 году московский посол Желябужский проездом в Англию говорил с курляндским герцогом, расспрашивал его, куда ходят его корабли, во что обходится постройка их, откуда и почем привозят пряности и овощи и нельзя ли построить несколько кораблей для московского государя и выпускать их из курляндских гаваней. Герцогу не особенно улыбалась эта перспектива, и он очень деликатно и умело отклонил это предложение. Герцог ответил, что его корабли ходят в Индию, что постройка их обходится очень дорого и что Великому Государю пристойнее заводить корабли у своего города Архангельска. Эти переговоры очень характерны. Они указывают, какие причины заставили правительство царя Алексея Михайловича вступить в борьбу со Швецией: очевидно, оно стремилось пробить себе выход к Балтийскому морю. Поборником этих стремлений был опять-таки Ордын-Нащокин. Он все время говорил, что надо прекратить борьбу с Польшей за Малороссию и направить все свои силы на борьбу со Швецией, чтобы захватить у шведов гавани Ригу и Ревель. Замыслам его не удалось осуществиться в царствование Алексея Михайловича, но ими уже намечалась программа деятельности Петра Великого. Инициативе Ордын-Нащокина принадлежит и попытка московского правительства завести флот на Каспийском море и организовать непосредственные торговые сношения с Персией, откуда русские купцы получали шелк-сырец не только для собственных надобностей, для местных рынков, но и для сбыта за границу. Эта транзитная торговля была очень выгодна для русских купцов, но неудобство ее заключалось в том, что они ждали на месте приезда кизильбашей (персидских купцов) с товарами. Конечно, за товарами выгоднее было ездить самим в Персию. И вот сделана была попытка завести собственный торговый флот: в селе Дединове Коломенского уезда, на реке Оке, был выстроен иностранцем Брэндом корабль «Орел». Вся постройка велась под руководством и наблюдением Ордын-Нащокина. Корабль был спущен на воду под командой Бутлера. Но этот родоначальник русского флота просуществовал недолго — в 1670 году он был сожжен Стенькой Разиным.

Все эти попытки московского правительства к развитию производительных сил страны и сами по себе были неудовлетворительными, и результат могли дать только с течением времени. Отсюда, как естественное последствие, было непомерное обременение народной массы. Жизнь не ждала, предстояли расходы, их надо было пополнять, и вот московское правительство тянет с населения все, что только можно. О чрезвычайном обременении народной массы мы имеем красноречивые свидетельства современников. Патриарх Никон в 1661 году писал царю: «Ты всем проповедуешь поститься, а теперь и неведомо, кто не постится ради скудости хлебной; во многих местах и до смерти постятся, потому что есть нечего. Нет никого, кто был бы помилован: нищие, слепые, хромые, чернецы и черницы — все данями обложены тяжкими, везде плач и сокрушение, нет никого веселящегося в дни сии». Четыре года спустя, в 1665 году, Никон пишет восточным патриархам: «Берут людей на службу, хлеб, деньги берут немилосердно, весь род христианский отягчил царь данями сугубо, трегубо и больше, и все бесполезно». Никон в раздражении не хотел понять, что это обременение населения податями вызвано государственными нуждами, свалившимися на Московское государство исторически неизбежными задачами, а не личными капризами царя; но свидетельство его характерно и ценно и подтверждается теми многочисленными заявлениями, которые выходили из народной массы, выражались в жалобах и челобитных, которые приносили «государевы сироты», крестьяне, и в народных волнениях.

Самым крупным из этих волнений был бунт Стеньки Разина, разразившийся три года спустя по окончании войны за Малороссию, в 1670 году. Тут была естественная связь событий. Дело в том, что по мере напряжения платежных сил страны тяглое население выделило из своей среды много голытьбы. Вся эта голытьба пошла вековечной сиротской дорогой на Дон «промышлять новые зипуны». Кроме бедности голытьба понесла с собой озлобление против бояр и приказных людей и против государственного порядка вообще. Она-то и произвела бунт под предводительством Стеньки Разина и увлекла за собой значительную часть поволжских крестьян. Восставшие имели намерение всюду ввести казачье устройство; движение носило ясно выраженный противогосударственный характер. Это было естественным последствием страшного давления государства на народную массу.

Часть вторая

Лекция одиннадцатая

ПАТРИАРХ Никон заодно с народной массой объяснял ее бедность непосильными тяготами, которые были возложены на нее правительством царя Алексея Михайловича, но были современные наблюдатели, которые видели причину бедности глубже: не только в непосильном обременении народной массы, но и в культурной отсталости России. Соображения в этом роде находим у таких писателей, как Олеарий, который был два раза в Москве при Михаиле Федоровиче, и Мейерберг, австрийский посол, который был в России при Алексее Михайловиче, но яснее всех представлял себе это дело хорватский священник Юрий Крижанич, который приехал в Москву с тайным поручением вкрасться в доверие московских правительственных кругов и исподволь приучить их к мысли об унии с Римом. Для достижения этой цели Крижанич должен был внушить к себе доверие, показать себя благожелательным человеком перед русским государем и перед русским народом. И вот чтобы заручиться доверием, Крижанич преподавал правительству мудрые советы касательно разных вопросов и не упускал между тем случая поговорить и о соединении церквей. Но независимо от этого тайного поручения Юрий Крижанич был славянин-энтузиаст, которому дорога была славянская национальность и который являлся предшественником позднейших славянофилов или панславистов. Он был предан одновременно и идее католицизма, и идее славянства.

По мнению Крижанича, Россия — единственное славянское государство, которое ждет великая будущность.

Он желал для России возрождения, процветания, силы и могущества, потому что видел в России будущую объединительницу славян. Поэтому советы Крижанича были совершенно искренни. Он написал нечто вроде докладной записки о России под названием «Политичныя думы». В этой докладной записке Крижанич ярко изобразил то, чего не доставало России, все современные ему недостатки нашли в нем меткого наблюдателя и авторитетного советника по вопросу об их устранении. Касаясь бедности и экономической отсталости России по сравнению с западноевропейскими государствами, Крижанич писал: «Там на Западе разумы у народов хитры, сметливы, много книг о земледелии и других промыслах, есть гавани, цветут обширная морская торговля, земледелие, ремесла. Ничего этого нет в России. Здесь умы у народа тупы и косны, нет уменья ни в торговле, ни в земледелии, ни в домашнем хозяйстве; здесь люди сами ничего не выдумают, если им не покажут, ленивы, непромышленны, сами себе добра не хотят сделать, если их не приневолят к тому силой (мысль, которую впоследствии высказал Петр Великий), книг у них нет никаких ни о земледелии, ни о других промыслах; купцы не учатся даже арифметике и иноземцы во всякое время беспощадно их обманывают». Юрий Крижанич вообще был не особенно высокого мнения о русских: он отмечает пьянство русских, поражается отсутствию у них благородной гордости и стыдливости, слабому развитию чувства правды, неумению соблюдать меру, «ходить средним путем», а все по окраинам да по пропастям. Крижанич даже туркам и татарам отдает преимущество перед русскими и советует последним учиться от них терпению, справедливости, правдивости и даже стыдливости. Московское правительство, по словам Ю. Крижанича, то вконец распущенно, то чересчур жестоко.

И эти замечания очень характерны. Крижанич в них касается, как мы видим, упорных особенностей русской жизни. «Во всем свете, — говорит Крижанич, — нет такого беспорядного и распущенного государства, как польское, и такого крутого правления, как в Москве». Перечислив все недостатки русского народа, Крижанич задается вопросом, как помочь горю, как выйти из этого положения государству, которому предназначена такая высокая миссия.

Он прежде всего советует обращаться к науке, к книгам, которые, по его словам, хоть и мертвые, но мудрые и правдивые советники. По его мнению, необходимо озаботиться приобретением и переводом иностранных книг, особенно технического содержания, техническое образование ведет к обогащению, правительство должно насаждать технические знания в народе и должно вызывать иностранных мастеров для обучения русских людей разным ремеслам. Тут, по мнению Крижанича, много поможет полнота московской самодержавной власти: повелением государя можно все исправить и ввести по-новому. Исполнение всех планов кажется Крижаничу очень легким: «не знает, например, купец арифметики — запереть указом его лавочку, пока не выучится». Но и при самодержавии, по мнению Крижанича, не должно быть жестокости, «людодерства», непомерного податного обременения, необходимы общественные «слободины», политические права общества и сословное самоуправление, необходимо купцам предоставить право выбирать старост, устроить ремесленные цехи, нужно предоставить промышленным людям право ходатайствовать перед правительством о своих нуждах.

Вы видите перед собой целую программу преобразований, и эта программа поражает своим сходством с той, которую выполнял Петр Великий — он как бы следовал программе этого умного славянина, хотя его «Политичныя думы» не были известны Петру. Это является наглядным показателем того, что сама русская жизнь громко говорила о том, чего в ней недостает и что требовало улучшений.

Крижанич писал свои «Политичныя думы» в Москве, обладая большим опытом европейской жизни. И не только Крижанич, но и русские люди, побывавшие за границей и набравшиеся тамошних впечатлений, научились находить там материал для сравнения с русской жизнью и отмечать в России того времени те же недостатки, какие бросались в глаза Крижаничу. Одним из таких наблюдателей является, например, подьячий Посольского приказа Григорий Карпович Котошихин, бежавший из своего отечества в Швецию и составивший описание Московского государства в царствование Алексея Михайловича по поручению шведского правительства (шведского канцлера). Шведское правительство, очевидно, желало получить сведения от такого человека, который должен был иметь правильное представление о внутреннем состоянии могущественного соседа. Значит, труд Котошихина есть собственно мемориал, предоставленный им шведскому правительству. Все описание насквозь проникнуто пренебрежительным отношением к России. Котошихин всем недоволен в своем отечестве: и людьми, и порядками. Русские, говорит Котошихин, «породою своею спесивы и необычайны ко всякому делу, понеже в государстве своем научения добраго никакого не имеют и не приемлют кроме спесивства и безстыдства и ненависти и неправды; для науки и обычая в иныя государства детей своих не посылают… бояре же грамоте не ученые и не студированные».

Описания Крижанича и Котошихина, конечно, справедливы только относительно большинства, так как к тому времени в русском обществе выдвинулась уже известная группа людей, стремившихся к образованию, к восприятию западноевропейского просвещения, западноевропейских вкусов и понятий, создалась как бы известная интеллигенция с сильным тяготением к Западу.

Появление в русском обществе XVII века людей, стремящихся к образованию, было результатом общения русских с иностранцами, которое началось еще с конца XV века, но особенно усилилось в половине XVII столетия. В XVII веке в Москве существовала уже значительная иноземная колония — Немецкая слобода, возникшая при Грозном и состоявшая из ливонских пленников, часть которых была разослана по провинциальным городам, а другая значительная часть была оставлена в Москве. Это были, по большей части, люди, которые что-либо знали, могли чему-нибудь научить. Этим невольным поселенцам было отведено особое место близ устья реки Яузы, на ее правом берегу, в Земляном городе (где теперь находится Императорский воспитательный дом). Эта старая Немецкая слобода достигла большого процветания в XVI веке в царствование Бориса Годунова, который, как известно, благоволил иноземцам, оказывал им всякое покровительство, любил подолгу беседовать с ними. В Смутное время эта слобода сгорела со всей деревянной Москвой, рассеянной вокруг Кремля и Китай-города, а население ее разбрелось. После смуты иноземцы, лишившись области в Яузском предместье, стали расселяться в разных местах внутри города. Главными центрами немецкой оседлости стали Покровка, Мясницкая и Чистые пруды (которые и до настоящего времени являются излюбленным местом немцев), затем дома их, перекупленные у москвичей, стали появляться на Тверской, Арбате и Сивцевом Вражке. Число иноземцев все больше и больше увеличивалось, что видно, например, из количества церквей: сначала была только одна лютеранская церковь, а потом появилось их три: две кирхи и одна реформатская. Рассеявшись среди русского населения, иностранцы начали втягиваться в русскую жизнь: заводили знакомства с русскими, держали русскую прислугу, усваивали русский язык и начинали носить русское платье, чтобы не бросаться в глаза костюмом и не навлекать на себя неприятности (это последнее объясняется тем, что на улицах часто иноземцев встречали очень недружелюбно). Такая ассимиляция возбудила жалобы с разных сторон: торговцы жаловались на то, что их затеснили немцы, домовладельцы — на повышение цен на усадьбы; особенно же против иноземцев восставало духовенство, опасавшееся влияния иноземцев на нравы и религиозные представления русских людей. Правительство уступило этим жалобам и в 1643 году распорядилось, чтобы немцы продали дома, снесли церкви и выстроились бы вновь выше по течению Яузы, где были старые немецкие дворы. Так образовалась в конце царствования Михаила Федоровича и в начале царствования Алексея Михайловича новая Немецкая слобода на месте теперешней Немецкой улицы. Интересен состав населения Немецкой слободы по переписи 1665 года. В ней оказалось 204 двора, совершенно не похожих на московские дворы посадских людей: это были благоустроенные хоромы, улицы в слободе были правильные и вымощенные. Большая часть домов (142) принадлежала иноземным офицерам, от полковника до прапорщика включительно; значительную часть домов (23) занимали торговые люди, столько же (24) разные придворные мастера (часовщики, живописцы, портные, пушечного дела и водяного взвода мастера, то есть водопроводчики; наконец, в состав жителей Немецкой слободы входили еще 4 лекаря, 3 переводчика, 3 пастора, один синдик (стряпчий), один еврей и 3 лица неизвестного звания. В общей сложности население Немецкой слободы доходило до 1500 человек; преобладали немцы-лютеране, но были представители и других национальностей, например, голландцы, шотландцы реформатского исповедания и другие; только католиков московское правительство не допускало в Россию — не терпело их, за редкими исключениями.

Выселение немцев за город должно было приостановить слияние их с русскими людьми, но сила иноземного влияния от этого не уменьшалась, но даже увеличивалась. Теперь под самыми стенами Москвы сформировался благоустроенный иностранный городок с совершенно особым строем жизни и быта. Эта жизнь поражала своими особенностями: дома были чисты, улицы прямы, всюду были разбиты бульвары, выкопаны пруды. В Немецкой слободе шла веселая жизнь: гремела музыка, шли танцы и большое веселье. Москвичи ходили глазеть, как веселились немцы. Иноземная культура теперь перестала растворяться в русской, а встала рядом с ней и послужила готовым образцом для подражания. Как всегда бывает, это началось прежде всего с внешнего: с костюма и убранства жилищ. Русские люди начали носить иноземное платье еще с конца XV века. Мы знаем одно увещание псковского пастыря, заклинающее не носить немецкого платья. Протест против заимствования одежды выражался и в церковной живописи: обыкновенно бесы на картинах Страшного Суда изображались в немецких костюмах. В известном политическом памфлете XVI века «Беседа Валаамских чудотворцев» обличаются те грешники, которые позавидовали ризам неверных и облеклись в них с ног до головы. Несмотря на запрещения и увещания, мода увлекала очень многих, и в XVII веке потребовался специальный царский указ по этому предмету. В 1675 году царь разжаловал в низший чин одного придворного щеголя за модную прическу и издал приказ, чтобы стольники, стряпчие, жильцы московские и дворяне «иноземных извычаев не перенимали, волос не постригали, а также платья и кафтанов немецких не носили и людям своим носить не велели». Но обличения и запрещения помогали мало, их пришлось повторять, что указывает на их бессилие. В московских рядах продавали немецкое платье, а портные, которые шили немецкие камзолы, не имели недостатка в заказчиках. Запретить ношение немецкого платья было трудно уже потому, что само правительство не было последовательно: у царя во дворце оба царевича были одеты в немецкое платье.

В XVII веке в царском дворце и в боярских домах появились предметы европейского домашнего обихода, дубовые столы и скамейки стали заменяться столами и стульями немецкого и польского образца из «индейского дерева» с кривыми точеными ножками, появились кресла с замысловатой обивкой, зеркала, часы настенные и карманные и дешевые картины и гравюры, так называемые «фряжские листы», — религиозного, нравоучительного и сатирического содержания (см. собрание гравюр Ровинекого). Иностранцы, входя в дома богатых московских вельмож, не замечали уже никакой разницы в обстановке с домами европейских магнатов. Дом Артамона Сергеевича Матвеева, по отзывам иностранцев, был убран совершенно по-европейски.

Затем заимствования идут дальше: при дворе царя и в домах московской аристократии появляются забавы и увеселения иноземного образца. Раньше против различных увеселений сильно восставало духовенство, и правительство постоянно предписывало воеводам «вынимать» из волости скоморохов, теперь увеселения начинают распространяться вполне свободно. При Михаиле Федоровиче «немец» Иван Семенов увеселял царскую семью акробатическими упражнениями: пляской, танцеванием на канате и другими эквилибристическими «действами»; он оставил после себя целую школу: выучил «по канату ходить и танцевать и всяким потехам, какия сам умел, 5 человек да по барабану бить 24 человека». Кроме того, при царском дворе были немецкие музыканты и, наконец, со времени женитьбы царя на Наталье Нарышкиной появилась театральная потеха. «В 1674 году, — читаем в Дворцовом Разряде, — была в селе Преображенском комедия „Как Олоферну царю царица голову отсекла“, тешили иноземцы и дворцовые люди Артамона Сергеевича Матвеева». В присутствии царя и царицы с детьми была дана и другая комедия — «как Артаксеркс велел повесить Амана». Разыгрывались, как видите, средневековые мистерии. Дело, наконец, дошло до развлечения, которое можно сопоставить с современным балетом. На заговенье в 1674 году в присутствии царя с семейством «играли на фиолах, органах и страментах и танцевали». Начальником потешных немцев был магистр Иоганн Готфрид Грегори, а при нем в качестве декоратора находился «перспективного письма мастер Петр Энглес». Потехи очень полюбились царю, так что одних немцев и дворовых людей Матвеева оказалось недостаточно. И вот в 1673 году было приказано набрать в Мещанской слободе 26 человек мещанских детей и отдать их на выучку Грегори. Затем стали набирать мещан в польских и литовских городах и посылали их на выучку в Москву: они были все-таки побойчее, пообтесаннее, нежели наши посадские люди, и более пригодны поэтому для обучения комедийному делу.

Все это, конечно, были внешние заимствования; но скоро влияние пошло глубже: начало захватывать сам строй понятий, все миросозерцание русского человека XVII века. Общение с иноземцами выражалось уже не только в усвоении внешних форм жизни, но прививало и более серьезные вкусы и стремление к просвещению в настоящем смысле этого слова. Еще в Смутное время боярин Федор Головин рассказывал по секрету поляку Маскевичу, что его брат имел большую охоту к иноземным языкам и тайком учился им у немцев и у поляков, учителя приходили к нему тайно, переодевшись в русское платье, запирались с ним в комнате и читали вместе латинские и немецкие книги. Маскевич сам видел эти книги и те переводы, которые сделал Головин с латинского языка на польский. При Алексее Михайловиче иноземные учителя и библиотеки иностранных книг в домах московской знати сделались обычным явлением. В роли учителей появились прежде всего поляки и западнорусские ученые, воспитывавшиеся в латино-польских школах. Боярин А. Л. Ордын-Нащокин окружил своего сына учителями-иноземцами из пленных поляков, которые имелитакое большое влияние на юношу, что он под впечатлением их рассказов уехал из Москвы за границу и пытался там остаться навсегда. А. С. Матвеев учил своего сына латинскому и греческому языкам.

Значит, отзыв Котошихина о московских боярах не совсем справедлив. Сам царь Алексей Михайлович, не довольствуясь обычной выучкой, которая давалась царевичам у подьячих, учил старших сыновей — Алексея и Федора — польскому и латинскому языкам; образование их было поручено вызванному с Запада ученому монаху — Симеону Полоцкому, воспитаннику польской школы и Киевской славяно-греко-латинской академии. Он старался сделать уроки возможно интереснее, занимательнее и плодотворнее, нередко преподавал их в виршах, в стихах, касался иногда в своих наставлениях и политических тем: поучал будущего царя, что он не должен лениться, должен до всего доходить сам, не относиться к подданным строго, но разбирать их нужды по справедливости, не быть жестоким к ним, «не за псы их считать». Федор помогал своему учителю в стихотворных упражнениях, например, он перевел стихами Псалтырь. Даже царевна Софья была научена польскому языку: она говорила по-польски, в ее русских письмах можно встретить польские словечки или русские слова, написанные польскими буквами. По свидетельству черниговского архиепископа Лазаря Барановича, «синклит пресветлаго величества польскаго языка не гнушался, но читал книги ляцкия в сладость». В московском обществе был очень большой спрос на польские книги, так что в 1672 году типография Киево-Печерской лавры сочла выгодным открыть в Москве книжную лавку с иностранными книгами, среди которых книги на польском языке занимали самое видное место. Но эта книжная лавка просуществовала очень недолго. Правительство испугалось очень быстрого распространения книг и в том же году закрыло книжную лавку.

Спрос на иноземную науку был огромный, появилась необходимость в переводах на русский язык иностранных сочинений. Переводы стали делаться еще при Михаиле Федоровиче. В 1623 году голландец Фандергин представил в Посольский приказ перевод сочинения: «Об алхимической мудрости и об иных делех». Алхимия, как известно, ставила своей целью найти средство для добывания золота; такое сочинение, конечно, должно было сильно интересовать московское правительство. В 1626 году этот же Фандергин подал записку «О высшей философской алхимии». Особенно много переводов было сделано в царствование Алексея Михайловича. В 1649 году он вызвал из Киева двух лучших ученых монахов, Епифания Славинецкого и Арсения Сатановского, для перевода Библии с греческого языка на славянский (у нас полного перевода Библии не было, а были отрывки, которые читались в церкви во время богослужения); но этим ученым монахам пришлось заниматься и другими переводами. Епифаний Славинецкий должен был перевести «Уставы гражданско-правительственные из первой книги Фукидидовой истории», «Панегирик Трояну» Плиния Младшего — руководство в административной практике, 2 части Географии (о Европе и Азии), «Книгу врачевскую анатомию Андрея Брюссельскаго», «Историческое сказание об убиении английскаго короля Карла I», «Гражданство и обучение нравов детских» — руководство по педагогике.

Словом, требовались очень разнообразные сочинения, чтобы ориентироваться в разных отраслях знания и опыта. Арсений Сатановский перевел сборник, представлявший собой энциклопедию всяких знаний — «О граде царском, или Поучение некоего учителя именем Мефрета, собрано от 120 творцов греческих и латинских, как внешних философов, стихотворцев и историков, врачев, та-коже и духовных богословцев и сказателей писания божественнаго. А писано в той книге имена и свойства или естественныя природы различных многих зверей четвероногих, птиц, рыб удивительных морских, змиев и всяких пресмыкающихся, камней драгих, бисер, древес всяких, моря, рек, источников, лесов, четырех стихий: воды, земли, воздуха, огня. Обретают же ся еще повести на всякую вещь философов, царей, врачевание на многия болезни, обычаи различных языков (сравнительное языковедение), положение стран, выспрь гор, различныя семена, злаки травные, притчи и иная многая собранная и в едино место совокупленная». В этом сочинении, как видим, были собраны самые разнообразные сведения; в нем трактовалось о животном и растительном царстве, сообщались знания по географии, истории, медицине, по сравнительному языковедению и прочем; в нем можно было найти все, что могло интересовать тогда московского человека. Особенно много переводилось книг по астрономии, военной науке, по космографии, географии, медицине. В это время в Россию, можно сказать, хлынул поток научной литературы, правда невысокого качества, литературы, которая на Западе представляла уже отбросы, средневековщину, у нас же она пришлась как раз по уровню развития и интересов. Наряду с научной литературой переводились и книги беллетристического содержания. В начале XVII века толмач греческого и латинского языков Федор Гозвинский перевел «Басни Эзопа», был переведен с польского средневековый сборник повестей «Cesta Romanorum» — «Римские деяния»; появился перевод «Апофегмата» — собрания анекдотов из римской истории. С польского языка переводились, главным образом, беллетристические сочинения, переведен был сборник «Фацеций», то есть смешных и скабрезных рассказов, шуток и анекдотов, наконец, появился перевод рыцарского романа «Бова Королевич».

Оригинальная и переводная литература, несмотря на ее невысокое качество, открыла русским людям целый новый мир фактов и идей. Русские люди начали прозревать от национального ослепления, начали сознавать свою культурную отсталость и необходимость науки и просвещения; наиболее сильные и ясные умы поняли, что просвещение возможно насадить только при помощи настоящей школы, и пропагандировали насаждение школьного образования в России.

До второй половины XVII века Московская Русь не знала организованных учебных заведений в настоящем смысле этого слова. Обучение производилось «мастерами», которые представляли собой нечто вроде странствующих учителей; это были обыкновенно или дьячки, или служащие при церкви, или недоучившиеся люди духовного звания. Они вели обучение самым примитивным способом. Самое большее, чего достигали «мастера» своим обучением, была простая грамотность, то есть умение читать всякую книгу и с трудом писать.

Грамотность могла создать простых начетчиков, которые читали механически, не разумея силы, то есть смысла читаемого, но не создавала образованных людей, это не замедлило сказаться в церковной области. Невежественные переписчики, ученики «мастеров», механически списывали текст богослужебных книг и искажали его своими описками, а невежественные «справщики» ошибки, допущенные в рукописных книгах, вносили в печатные издания. Еще при царе Михаиле Федоровиче была составлена комиссия для исправления Требника, во главе которой был поставлен троицкий архимандрит Дионисий. Но деятельность этой комиссии возбудила нападки со стороны духовенства. В свое оправдание члены комиссии по исправлению богослужебных книг объясняли эти нападки невежеством своих противников, которые, в сущности, не знали ни православия, ни кривославия, «точию божественный писания по чернилам проходили, разума же сих не нудились разумети».

Один из членов комиссии, старец Арсений Глухой, высказал при этом замечательное для русского человека XVII века понимание необходимости правильного школьного образования не только в церковной, но и в государственной жизни. «Есть, государь, — писал Арсений, оправдывая сделанные в Требнике поправки, — иные и таковы, которые на нас ересь возвели, а сами едва и азбуку знают, не знают, который в азбуке буквы гласныя, согласныя и двоегласныя, а что восемь частей слова разуметь, роды, числа, времена и лица, звания и залоги, то им и на разум не всхаживало, священная философия и в руках не бывала, а не зная этого, легко можно погрешить не только в божественных писаниях, но и в земских делах, если кто даже естеством и остроумен будет». Школьная грамота, по мысли Арсения, нужна не только для понимания, но и для надлежащего отправления земских дел. Образование нужно не только в церковных, но и в светских делах. Замечательно, что эту мысль высказывали простые русские люди-самоучки в XVII веке.

Все эти идеи не пропали даром. В московских правительственных кругах проснулось, наконец, сознание необходимости правильного школьного научения. Правительство по инициативе патриарха Филарета сделало практический почин в этом направлении. В 1632 году оно поручило протосингелу александрийского патриарха монаху Иосифу «учить малых ребят на учительском дворе в монастыре языкам греческому и славянскому и грамматической хитрости». Как можно догадаться, «малых ребят» хотели обучать греческому и славянскому языкам, конечно, прежде всего для того, чтобы подготовить образованных корректоров, справщиков церковных книг.

Школа эта просуществовала очень недолго, всего полтора года. В начале 1634 года учитель эллинской мудрости Иосиф умер, и дело обучения прекратилось.

Шесть лет спустя, в 1640 году, киевский митрополит Петр Могила, основатель Киевской академии, прислал царю предложение — соорудить в Москве монастырь и поселить в нем старцев общежитийного Киевского монастыря, чтобы они «детей бояр и простого чина» учили грамматике греческой и славянской. Правительство царя Михаила осталось глухо к этому предложению, но за эту мысль ухватились некоторые передовые московские бояре, особенно Федор Михайлович Ртищев. И вот недалеко от Москвы, на Воробьевых горах, в первый год царствования Алексея Михайловича возникает Андреевский монастырь, построенный Ртищевым на свои собственные средства. Для своего монастыря Ртищев выписал из Киева и других монастырей 30 ученых монахов, которые жили здесь на всем готовом, переводили иностранные книги на русский язык и учили желающих грамматике славянской, латинской и греческой, риторике, философии и другим словесным наукам. Ртищев с большим жаром взялся за дело, он сам засел за изучение греческой грамматики и ночи просиживал в беседах с учеными и монахами. Пользуясь своим влиянием при дворе, Ртищев заставил молодых подьячих ходить к киевским старцам в Андреевский монастырь, чтобы учиться по-латыни и по-гречески. Многие посещали старцев «страха ради», но некоторые так втягивались в науку, что им мало было научения старцев, и они отправлялись доучиваться за счет Ртищева в Киевскую академию.

Видно, что в московском правительстве пробуждается стремление всячески содействовать насаждению истинной науки. Это особенно ясно по деятельности печатного двора. Печатается целый ряд учебных книг: буквари, учебный Часослов, учебная Псалтирь, и, что особенно интересно, издается грамматика славянского языка Мелетия Смотрицкого, грамматика, которая лет 100 была в школьном употреблении. В предисловии к этой грамматике, написанной, кстати сказать, невозможным, туманным языком, издатели убеждали, что «грамматика есть неизбежная дверь высших наук, первая и начальная из семи свободных искусств; не зная ее, легко заблудиться и сильному разумом».

Есть известие, сохранившееся у Олеария, что московское правительство пыталось устроить греко-латинскую школу; для преподавания в этой школе греческого языка предполагали вызвать учителей из Киевской академии, а преподавание латинского языка поручить греку Арсению, который получил образование в западных школах и оставался в Москве в качестве переводчика. Но эта попытка не была осуществлена; по крайней мере туземных известий, подтверждающих сообщение Олеария, мы не знаем.

Новая попытка в этом направлении была предпринята в 60-х годах XVII века Симеоном Полоцким. В 1665 году основано было в Заиконо-Спасском монастыре особое училище для обучения подьячих греческому языку и грамматике. В 1668 году курс учения в этой школе был пройден, и ученики были отправлены в Курляндию с Ордын-Нащокиным для пополнения образования. Таким образом, это училище не было школой в настоящем смысле этого слова; просто взята была партия подьячих, и когда она была обучена, прекратилось и существование школы. Очевидно, что не только церковь нуждалась в просвещенных пастырях, но и правительству необходимы были образованные чиновники.

Интересно, что мысль о пользе школы стала распространяться и в московском обществе. От 70-х годов XVII столетия сохранилась патриаршая благословенная грамота Иосифа II; из этой грамоты мы узнаем, что прихожане церкви Иоанна Богослова задумали устроить «гимнасион», чтобы «студеи» (студенты) собирались туда изучать «грамматическия хитрости для изощрения разумов с благоискустных дидаскалов». Была ли открыта эта школа — неизвестно. Нет никаких свидетельств о том, что эта школа существовала, но во всяком случае этот факт свидетельствует о пробуждении в русском обществе под влиянием общения с просвещенными людьми Запада потребности к науке и просвещению.

Тяготение правительства и общества к иноземному просвещению должно было вызвать реакцию со стороны другой части общества, состоявшей из приверженцев русской старины. Реакция сначала выражалась в отдельных протестах, а затем вылилась в могучий поток, известный под именем раскола.

Лекция двенадцатая

В ПРОШЛЫЙ раз говорилось о распространении иноземного влияния в жизни Московского государства XVII века, то есть западного, влияния западноевропейской жизни. Но это влияние, хотя и широко распространялось в русском обществе XVII века, проникало все-таки не без помех, не без противодействия со стороны закоснелых слоев русского общества, и, следовательно, одновременно с переменами в русской жизни XVII века, вызванными западноевропейским влиянием, зарождалась и развивалась реакция против новшеств. Теперь спрашивается, откуда же вышла эта реакция, каков источник ее, каковы причины этой реакции? Продолжительное житейское обособление русского народа в связи с церковным разделением воспитало в нем пренебрежительное отношение к Западу и его обывателям. Латиняне были чуждыми людьми для Восточной Европы. Затем, большую роль в этом отношении сыграли насилия, которые претерпел русский народ от иноземцев, особенно от католиков, во время Смуты. Благодаря этим причинам предубеждение, которое имели русские люди против иноземцев, превратилось во вражду и ненависть, и эта вражда сказывалась при всяком удобном и неудобном случае: на улицах иностранцев преследовали отборными ругательствами, а иногда даже камнями и грязью не только уличные мальчишки, но и взрослые люди; когда иностранец заглядывал в церковь, его выталкивали оттуда в шею и заметали его следы. На всех, кто водил знакомство с иностранцами, смотрели очень косо.

Так было в начале столетия. В половине XVII века положение иноземцев мало изменилось, как можно видеть из сообщения беспристрастного наблюдателя дьякона Павла Алеппского, приехавшего в Москву со свитой антиохийского патриарха Макария за обычной милостыней. Москвичи, по его словам, «считают чуждого по вере в высшей степени нечистым: никто из народа не смеет войти в жилище кого-нибудь из франкских купцов, чтобы купить у него что-нибудь, не должен идти в лавку на рынке, а то его сейчас же хватают со словами: ты пошел, чтобы сделаться франком».

Эта ненависть ко всему иноземному держалась не только среди московского простонародья, но и в высших классах общества, которые по уровню развития не очень поднимались над народной массой, это предубеждение сказывалось самым недвусмысленным образом. Более всего подозрительно и недоверчиво относилось к иноземцам духовенство, боявшееся за чистоту веры.

В 1643 году московское духовенство подало формальную жадобу царю Михаилу на то, что иностранцы-де строят свои церкви близко от русских, русских людей у себя во дворах держат, и всякое осквернение от того русским людям бывает: или скоромным в пост накормят, или в церковь к службе не пустят. Результатом этой жалобы было выселение иноземцев за город. Раньше они были рассеяны по всей Москве: после Смуты иноземцы жили и на Никитской, и на Арбате, и на Сивцевом Вражке, и в других местах в центре Москвы. Теперь их выселили в Немецкую слободу за городом; кроме того, одновременно с выселением правительство издало закон о смертной казни за богохульство. Этому понятию тогда придавалось очень широкое значение, так что даже сомнение в догматах православия подводилось под понятие богохульства.

Надо, однако, оговориться, что во всем этом походе против всего иноземного действовала не только слепая ненависть: есть интересные факты, которые указывают, что общение русских с иноземцами приводило не только к усвоению иноземного платья и внешней обстановки жизни и обычаев, но вело и к усвоению иноземных идей, шедших вразрез с становившимся мировоззрением святой Руси. В этом отношении интересна фигура князя И. А. Хворостинина, который жил в царствование Михаила Федоровича. Царским указом 1632 года свидетельствуется, что еще при Расстриге, то есть при самозванце, князь И. А. Хворостинин хулил православную веру и постов и христианских обычаев не исполнял, за что при Шуйском был сослан на исправление в Иосифо-Волоколамский монастырь. Но это его не образумило. Выйдя из монастыря, он начал принимать к себе польских и литовских попов и вел с ними беседы, «книги и образа их письма принимал и держал в чести» наравне с образами греческого письма. Вольнодумство князя пошло еще дальше: он запретил своим дворовым ходить в церковь, а тех, которые ходили, «бил и мучил», говорил, что молиться не для чего, что воскресения мертвых не будет; начал он жить не по-христиански и «без просыпу» пить. В 1622 году всю Страстную неделю князь Хворостинин пил «без просыпу»; утром в Светлое Воскресение до рассвета напился и за два часа до службы ел мясное кушанье; к государю христосоваться не поехал и у заутрени и у обедни не был. Хворостинин жаловался, что ему чрезвычайно тяжело жить в московском обществе, говорил, что в Москве людей нет, все народ глупый, «жить не с кем», и собирался распродать имущество и отъехать за границу. Накопившуюся горечь князь изливал в виршах, в которых, по словам указа, писал «многие злыя и укоризненный слова про всяких людей Московскаго государства», говорил, будто бы московские люди кланяются иконам «по подписи, а которыя иконы правильно написаны, да не подписаны, тем не кланяются», да будто бы в Московском государстве «сеют землю рожью, а живут все ложью». Князя Хворостинина опять сослали в Кирилло-Белозерский монастырь; там он раскаялся, дал обещание не впадать больше в еретичество, был затем возвращен в Москву и получил доступ ко двору. Князь И. А. Хворостинин был первый русский радикал; он несомненно был человек недюжинный, вдумчивый, хотя необразованный; от него остались интересные записки, касающиеся событий Смутного времени. В этих записках князь Хворостинин не только излагает события, не только рассказывает о том, что случилось, но и осмысливает события, старается указать их причины, выступает в роли историка смуты, причем обнаруживает тонкую наблюдательность и широкий умственный кругозор: он судил о событиях, как может судить только современный историк, удаленный от Смутного времени несколькими веками и вооруженный средствами науки. Князь Хворостинин был, вероятно, одним из наиболее выдающихся людей своего времени, но были, вероятно и другие в таком же роде.

Общение с иноземцами насаждало в русском обществе разномыслие, вызывало расхождение во взглядах на вековой уклад, на сложившиеся понятия и обычаи. Естественно, что часть русского общества вооружалась против нововведений.

Большой беды ждали русские люди от насаждения западной науки или «еллинской мудрости». В этом случае русских людей настроили боязливо сами византийские ученые, которые нередко в своих писаниях отрицательно относились к «языческой мудрости», к «мудрованию человеческого разума». Это было следствием аскетического направления византийской литературы. И вот русские люди со слов самих греков стали так говорить про «еллинскую мудрость»: «Богомерзостен пред Богом всякий, кто любит геометрию; а се душевные греси — учиться астрономии и еллинским книгам; по своему разуму верующий легко впадает в премногия заблуждения; люби простоту паче мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, не испытуй того, что глубже тебя, а какое дано тебе от Бога готовое учение, то и держи». Это обычные выпады аскетического характера против западной науки и гордости человеческого разума. Такие же выпады можно найти и в западной литературе. Русские ученые дают такой совет русским людям: «Не мудрствуйте, братие, но в смирении пребывайте. Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех; учуся книгам благодатного закона, как бы можно было мою грешную душу очистить от грехов». Неудивительно поэтому, что многими русскими людьми стало овладевать тяжелое раздумье и недовольство по поводу проникновения к нам иноземной науки. До нас дошел от 1650 года отрывок следственного дела, из которого видно это недовольство.

В деле выступают несколько молодых подьячих: Степан Алябьев, Лучка Голосов, Иван Засецкий и дьячок Благовещенского собора Костка (Константин) Иванов — они хулили правительственные меры. Степан Алябьев на допросе говорил, что когда жил в Москве старец Арсений, он стал было у него учиться по-латыни, а как его сослали в Соловки, то азбуку изодрал и учиться перестал, так как стали ему говорить его «родимцы» (родственники): «Перестань учиться по латыни, дурно-де это, а какое дурно, того не сказали». Как видим, страх совершенно бессознательный, сами не знают, почему латыни следует бояться. Лучка Голосов учился в Андреевском монастыре у киевских старцев по приговору Ртищева, но учился нехотя, поневоле. Он говорил своему другу Костке Иванову: «Извести протопопа (Стефана Вонифатьева), что я у киевских чернцов учиться не хочу, старцы они недобрые, я в них добра не нашел и доброго ученья у них нет». «Теперь, — продолжал Лучка, — я только маню Ф. М. Ртищева, а впредь у них учиться ни за что не хочу», и к этому прибавлял: «Да и кто по-латыни научился, тот с правого пути совратился». Здесь этот страх перед латынью выразился даже в виде пословицы, в форме афоризма. Относительно Зеркальникова и Озерова, молодых людей, товарищей Голосова, которых Ртищев отправил в Киев довершать образование, Лучка Голосов говорил, что хорошо бы их вернуть назад, потому что и так они всех укоряют, ни во что ставят благочестивых московских протопопов Ивана и Степана (Неронова и Вонифатьева) и говорят про них, что «враки-де они вракуют, слушать у них нечего и себе имени не делают, учат просто, сами не знают, чему учат».

Это обычное явление: вкусив западной мудрости, эти молодые люди преисполнились высокомерия по отношению к необразованным или полуобразованным, но уважаемым лицам московского общества.

Против западной науки и иноземных учителей оказалось не только простонародье, но и известная часть русского общества, которая могла быть названа русской интеллигенцией того времени, и это обстоятельство мы должны теперь особенно подчеркнуть, потому что когда объясняют происхождение раскола, то утверждают, что раскол есть реакция невежественной массы против западного просвещения. На самом деле оказалось, что не только невежественная масса восставала против западной науки, но и часть московской интеллигенции.

Сейчас мы увидим, почему это было так, почему известная часть русского общества шла во главе народной массы.

Независимо от причин принципиального характера в презрительном отношении к европейской науке немалую роль сыграло просто оскорбление самолюбия московских книжников. Московские начетчики были озлоблены тем, что от них ускользало духовное руководительство обществом: новые учителя и их ученики стали подрывать их авторитет. Протопопы Неронов и Вонифатьев, конечно, не могли быть довольны, что явились люди поумнее и пообразованнее их, которые стали укорять их. Арсений Глухой, исправлявший Требник, в ответ на обвинения со стороны московских начетчиков обличал их в невежестве. Особенно сильно доставалось самолюбию московских ученых от киевских монахов. Симеон Полоцкий говорил в своих проповедях: «Премудрость в России не имеет где главу преклонить; русские учения чуждаются и мудрость, предстоящую Богу, презирают». Все люди, которые считали себя носителями мудрости, не могли, конечно, не оскорбиться подобными речами и не проникнуться враждой к заносчивым хохлам.

Сначала реакция выражалась в частичных протестах, в жалобах и в недовольстве, но когда западное влияние коснулось церковных порядков, эта реакция против иноземного влияния охватила широкий круг людей и превратилась в могучее общественное движение, известное под именем раскола. Причины раскола очень глубоки, они коренятся в воспитавшемся веками недоверии русского общества к Западу.

Ближайшим толчком раскольничьему движению было исправление богослужебных книг и обрядов патриархом Никоном. Исправление богослужебных книг и обрядов было необходимым, но в высшей степени трудным и деликатным делом, требовавшим не только знаний, но и такта для проведения этих исправлений в жизнь. Дело в том, что большинство русских людей не отличали в религии важное от второстепенного, суть от формы, догматов от обрядов и склонны были всякие изменения буквы обряда считать ересью.

Такое отношение к делам веры объясняется низким уровнем развития и внешним формальным пониманием религии. Исследователи, которые останавливали свое внимание на религиозной жизни русского общества XVII века, приходят к заключению, что на Руси было чистое язычество: религия превратилась в ряд молитвенных формул, всякого рода заклинаний, имевших магический смысл. Выкинуть из формулы хотя одну букву — значило лишить ее таинственной силы. До какой степени русские люди были щепетильны в этом отношении, показывает замечание новгородского летописца под 1476 годом. «В лето 6984, — пишет летописец, — непии философы начата пети: „Осподи помилуй“, иные просто „Господи помилуй“». Очевидно «философы» познакомились с греческим звательным падежом с восклицанием «О!» в начале и захотели исправить русскую форму с помощью греческой, и вот «О Господи, помилуй» сокращенно выходило «Осподи, помилуй».

Было бы, однако, ошибкой думать, что приверженность к старым обрядам была исключительно слепой. В числе ревнителей старины были Неронов, Вонифатьев и знаменитый протопоп Аввакум, этот «родник живого духа»; у этих людей приверженность к старине имела известное историческое обоснование, носила сознательный характер. Дело объясняется следующим образом. После принятия греками Флорентийской унии (1439) и падения Константинополя (1453) русские люди стали смотреть на свою страну как на единственную носительницу православной христианской веры, как на «Русь Святую»; дальнейшей исторической задачей своей страны они стали считать сохранение православия во всей его чистоте и неприкосновенности. Припомните, что писал псковский инок Филофей великому князю Василию Ивановичу: «Внимай тому, благочестивый царь: два Рима пали, третий, Москва, стоит, а четвертому не бывать. Соборная Церковь наша одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в твоем царстве; на всей земле один ты — православный царь. Подобает содержать это со страхом Божиим». Русские люди и преисполнились теперь Божьего страха по отношению к переданному им сокровищу православия и боялись малейшего от него уклонения. О силе и степени этого страха за чистоту веры свидетельствует история исправления богослужебных книг при великом князе Василии Ивановиче. Дело исправления было поручено Максиму Греку, известному ученому и притом благочестивой жизни человеку, и нескольким местным духовным лицам; эти люди рассказывали, что их «пробирала дрожь великая», когда Максим, справляясь с греческим текстом, приказывал зачеркнуть слово или строчку в славянском тексте. Его деятельность возбудила бурю негодования в русском обществе: «Великую ты досаду, человече, — говорили Максиму его противники, — прилагаешь своими исправлениями воссиявшим в нашей земле преподобнейшим чудотворцам. Они ведь этими священными книгами благоугодили Богу, жили по ним и по смерти прославились чудесами». Максим доказывал, что для суждения об исправлении нужно знать «книжный разум греческого учения», что «еллинский язык — зело есть хитрейший» и усвоить его можно только просидев над ним несколько лет и занимаясь у нарочитых учителей, что даже природные греки, не пройдя школы, не знают этого языка в совершенстве. Максиму возражали, что напрасно он хвалится «еллинскими и жидовскими мудрованиями», в которые и не подобает вдаваться христианам. Привязанность к старым обрядам и к букве Писания не была исключительно слепой, у некоторых она носила принципиальный характер, основываясь на недоверии к силам познающего разума в делах веры.

Но как ни ратовали приверженцы старины против «еллинской мудрости», жизнь властно говорила, что обойтись без нее никак нельзя. Дело в том, что то самое Божественное Предание, о сохранении которого заботились русские люди, не соблюдалось в чистоте, а подвергалось порче, готовое учение не сохранялось в неприкосновенности, и его приходилось реставрировать, следовательно, вопрос об исправлении книг все-таки встал на очередь: когда приходилось сличать разных изданий богослужебные книги, то оказывалось, что они были разные. Нужно было исправлять текст. Потребность исправления богослужебных книг и обрядов с полной ясностью обнаружилась у нас еще в XVI столетии. Царь Иван Васильевич на соборе 1551 года заявлял, что «писцы пишут книги с неправильных переводов, а написав, не правят». Кроме того, оказались разногласия даже в песнопениях и обрядах: в одних церквях сугубили «аллилуйя», в других трегубили; одни крестились двумя перстами, другие — тремя и т. п. Собор 1551 года пытался восстановить в чистоте вселенское Предание Церкви, но мало успел в этом. Он узаконил только некоторые национальные особенности в обрядах, например, двуперстие и сугубое аллилуйя, текст же богослужебных книг не был исправлен и вошел в печатные книги со времени заведения в конце 60-х годов в Москве типографии. После смуты, когда был восстановлен печатный двор, решено было прежде всего приступить к исправлению книг, для чего назначена была комиссия под руководством троицкого архимандрита Дионисия. В комиссии этой были еще, кроме Дионисия, монах Арсений Глухой, Логгин, монах Филарет и некоторые другие «разумные и духовные старцы». Тут опять обнаружилось, что без «еллинской мудрости» обойтись нельзя. В молитве водоосвящения Дионисий нашел странную и бессмысленную прибавку. В словах «очисти, Господи, воду сию Духом Твоим Святым и огнем», прибавка «и огнем» бессмысленна и звучит чем-то языческим, а потому Дионисий без колебания решил ее вычеркнуть. Это подняло целую бурю: Дионисия стали обвинять в еретичестве, в том, что он хочет «огонь вывести из мира». Дело кончилось тем, что Дионисий был сослан в Белозерский монастырь, и только заявления антиохийского и александрийского патриархов о правильности сделанной Дионисием поправки спасли Дионисия и дали ему возможность вернуться из ссылки. Исправление богослужебных книг продолжалось и в царствование Алексея Михайловича, оно было поручено московским начетчикам, которые могли выправить только самые грубые ошибки пера, но не ошибки мысли. Во главе этих начетчиков стояли: Неронов, протопоп Благовещенского собора, Вонифатьев, протоиерей Успенского собора, дьякон Казанского собора Федор и протопоп Аввакум — все эти люди были из кружка Вонифатъева, они правили книги очень неудовлетворительно, что доказывается допущенными ими ошибками. По-видимому, эта неудовлетворительность исправлений сознавалась уже в то время, и на помощь им были выписаны ученые монахи Арсений Сатановский и Епифаний Славинецкий. Новый оборот делу исправления богослужебных книг был дан с приездом в Москву в 1649 году константинопольского патриарха Паисия. Присмотревшись к нашему богослужению, Паисий указал царю и патриарху на многие новшества и отступления от преданий Вселенской Греческой Церкви. Русские же люди, наоборот, думали, что сокровищем истинного благочестия является Русь, что только здесь соблюдается в чистоте Вселенское Предание. Когда Паисий отправлялся назад в Константинополь, с ним послали монаха Арсения Суханова, который должен был изучить греческие церковные обряды и собрать древние греческие книги. Согласно указаниям константинопольского патриарха, решили уничтожить «многогласие», которое заключалось в том, что во время богослужения одновременно пели и читали в 2–3 местах, так как чин богослужения был очень длинный, и если бы петь и читать все положенное подряд, то служба растянулась бы на несколько часов. Через 3 года, в 1652 году, Арсений Суханов сообщил в Москву новость, которая должна была обескуражить русское общество: он писал, что на Афоне монахи сожгли книги русской печати как еретические. По возвращении в следующем, 1653 году из своей командировки Арсений Суханов написал большой отчет, в котором он констатировал подробно разницу в обрядах между греческой церковью и русской. Для русского общества, таким образом, выяснилось, что в русской церкви не хранилось Вселенское Предание, а создались местные особенности, выяснилось, что необходимо восстановить согласие русской церкви с греческой в богослужебных книгах и обрядах. Попытка такого согласования и привела к церковному мятежу, который известен под именем раскола. За дело согласования русских богослужебных книг и обрядов с греческими взялся второй патриарх времени Царствования Алексея Михайловича — Никон. Когда Никон, по своем вступлении на патриарший престол, стал рассматривать патриаршую библиотеку, он заметил грамоту, которой утверждалось в Москве патриаршество; в этой грамоте он прочел, что патриаршество утверждалось в Москве при условии полного единения русской церкви с греческой церковью, при условии строгого соблюдения русской церковью вселенских догматов. Между тем в русской церкви, что заметно было для Никона, встречались многочисленные отступления от обрядов церкви греческой. Прежде всего существовала масса вариантов в переводе одних и тех же молитв. Даже такого рода акт, как Символ Веры, читался на Руси иначе, чем в греческой церкви. В восьмом члене Символа Веры у нас читалось: «И в Духа Святаго Господа истиннаго и животворящаго», в греческой же церкви слова «истиннаго» не было; в седьмом члене у нас стояло: «Царствию Его несть конца», вместо «царствию Его не будет конца». Кроме того, имя Иисус на Руси читалось и произносилось, как Исус. Очень странны были также окончания некоторых отпусков; священник, например, говорил: «Христос истинный Бог наш молитвами Пречистыя Своея Матери, честнаго и славнаго Ея Рождества (или честнаго и славнаго Ее Введения, или Благовещения) помилует и спасет нас», то есть Рождество, Введение и Благовещение, отвлеченные понятия, представлялись личностями. Были и такие отпуски, в которых встречались, например, такие выражения: «молитвами Святого апостола Петра святых его вериг и пр… помилует и спасет нас…» Что касается обрядов, то наиболее выдающиеся отступления были таковы: проскомидия совершалась у нас на семи просфорах, а не на пяти, как теперь; аллилуйю cугубили, а не пели три раза; в крестных ходах ходили «посолонь», то есть по солнцу, а не против солнца; крестились двумя перстами, а не тремя; отпуск после часов совершался в Царских Вратах, а не в алтаре, как теперь. Конечно, с современной точки зрения все эти отступления — второстепенные частности, которые никого не могут шокировать и смущать, но в то время им придавали огромное значение, смотрели на них как на уклонение от православной веры в еретичество.

Убедившись в существовании отклонений русской церкви от греческой, Никон со свойственной ему решительностью начал самовольно исправлять эти отступления. В 1653 году во время чтения молитвы «Господи и Владыко живота моего» Никон сделал не 12 поклонов, как это было принято прежде, а только 4. Но вот как принято было это нововведение благочестивыми московскими протопопами, которые стояли во главе исправления книг при патриархе Иосифе, то есть Стефаном Вонифатьевым, Иваном Нероновым, протопопом Аввакумом и другими: «Задумалися, сошедшися между собою, — писал Аввакум в своей знаменитой автобиографии, — видим яко зима хощет быти: сердце озябло и ноги задрожали». Эти благочестивые ревнители старины подали царю известную челобитную на патриарха, в которой обвиняли его в ереси. На соборе 1653 года, собранном по поводу дела Логгина, Неронов наговорил Никону множество дерзостей, а Аввакум, поссорившись со священнослужителями Казанского собора, перестал служить в соборе и устроил всенощную в сарае, потому что в «некоторое время», по его словам, «и конюшня-де иная лучше церкви бывает». За это Неронов был сослан в монастырь на смирение, а Аввакум отправлен в ссылку в Тобольск. Противодействие, встреченное Никоном со стороны ревнителей благочестия заставило его действовать осмотрительнее; он решил созвать собор, чтобы заручиться его авторитетом и узаконить предполагаемое церковное исправление. Собор был созван в 1654 году; на нем присутствовали 5 митрополитов, 5 архиепископов и епископов, 11 архимандритов и игуменов и 13 протопопов. На соборе Никон указал на неисправность наших богослужебных книг и обрядов и доказывал необходимость их исправления. Собор постановил, что книги нужно исправить, сверяясь с греческими книгами. Никон же, по согласию с царем, послал грамоту в Константинополь с 26 запросами относительно исправления богослужебных книг и обрядов. Константинопольский патриарх по поводу присланных вопросов созвал собор, на котором планы Никона были одобрены. Оставалось приступить к делу. Славянских книг было собрано достаточно, надо было найти греческие книги, необходимые для исправления. В этих целях был отправлен на Афон Арсений Суханов, который и вывез оттуда до 500 греческих рукописей. Эти рукописи в настоящее время входят в состав патриаршей (теперешней Синодальной) библиотеки и составляют ценный вклад в культурную сокровищницу Москвы. Кроме этого, патриархи александрийский и антиохийский, со своей стороны, прислали в Москву древние книги. Само исправление богослужебных книг теперь нельзя было поручить московским начетчикам, требовались лица, знающие греческий язык. Для этого дела составили комиссию, в которую вошли Епифаний Славинецкий, Арсений Суханов и два грека — Дионисий «святогорец» и Арсений, учившийся в Риме и Венеции. Оказывается, что в комиссии был только один московский человек — Арсений Суханов, один западнорусс и два грека. Это очень важно отметить, чтобы объяснить, почему исправления богослужебных книг не были признаны. Здесь же нужно оговориться о следующем факте: думали, что богослужебные книги будут исправлены по древним спискам, но когда приступили к делу, то оказалось, что это такая трудная работа, которую никак нельзя произвести в короткий срок. Тогда поступили проще: взяли греческий Служебник, который к великому соблазну русских людей был напечатан в Венеции, в латинской земле, иноверной, и по нему стали править русские книги. Это должно было сильно смущать русских людей, потому что не было выполнено самое главное обещание — исправить русские книги по древним греческим. Первой исправленной книгой был Служебник или Требник, который выпустили в 1655 году, предварительно прочитав его на соборе и получив одобрение двух греческих архиереев, которые тогда находились в Москве, — патриарха антиохийского Макария и митрополита Сербского Гавриила. Одновременно начато было и исправление богослужебных обрядов. Вся эта реформа вызвала в народе страшное беспокойство. Во многих местах новые книги не хотели принимать. Пока Никон оставался патриархом, неповиновение не переходило в открытый мятеж, но когда в 1658 году Никон удалился с патриаршества и патриарший престол занял слабый и уступчивый Крутицкий митрополит Питирим, противодействие церковной реформе стало выражаться смелее и вылилось в могучее церковное движение, последствия которого переживаются и до сих пор.

Лекция тринадцатая

В ПРОШЛОЙ лекции нам пришлось остановиться на движении, которое возникло в русском обществе XVII века и которое можно рассматривать как реакцию против иноземного, и в частности против западного влияния на жизнь русских людей того времени. Первое время это реакционное движение выражалось в отдельных протестах отдельных лиц против общения с иноземцами, а потом слилось в могучий поток народного мятежа, который привел к разделению церкви, известному под именем раскола. Раскольничье движение произошло от того, что новшества коснулись заветной области в жизни русских людей, области церковного предания, церковных обрядов; оно было вызвано ближайшим образом исправлением церковных книг и обрядов при патриархе Никоне. На первых порах, впрочем, это движение хотя и приняло большие размеры, все-таки протекало в известном русле и нельзя было ожидать, что оно приведет к форменному расколу, к отделению от господствующей церкви значительного числа русских людей. В таком положении находилось дело, пока Никон не оставлял патриаршего престола, но в 1658 году он самовольно оставил патриарший престол и тем поставил Церковь в чрезвычайно затруднительное положение: избирать нового патриарха было нельзя, потому что Никон формально не слагал с себя сана. Всеми делами московского патриаршества стал временно управлять Крутицкий митрополит Питирим и при нем, не столь энергичном и настойчивом, как Никон, растерявшемся ввиду всего происшедшего, протест стал выражаться уже в бурной форме. Во главе недовольных стали ревнители древнего благочестия протоиереи Вонифатьев, Неронов, Аввакум и их приятели — все приближенные к царю лица; к ним присоединился Вятский епископ Александр, поп Лазарь, Никита Пустосвят и дьякон Федор; за этими лицами шел целый ряд менее заметных личностей, но тем не менее упорных фанатиков и непоколебимых приверженцев старины; все они нашли себе сочувствие в широких кругах русского общества. Сама царица Мария Ильинична Милославская сочувствовала протестам против исправлений, а ееродственницы боярыни Феодосия Прокопьевна Морозова и Евдокия Прокопьевна Урусова сделались первыми мученицами раскола. Не встречая противодействия со стороны властей, противники церковной реформы очень успешно действовали в Москве и многих успели склонить на свою сторону. Движение охватило не только Москву, но распространилось и по провинциальным городам: оно проявилось во Владимире, в Нижнем Новгороде, в Муроме и на крайнем севере — в Соловецком монастыре.

Все это заставило московское правительство созвать весной 1666 года новый собор. На этом соборе обсуждались следующие вопросы, поставленные в логическом порядке: 1) православны ли греческие патриархи? 2) праведны ли и достоверны ли греческие богослужебные книги? 3) праведен ли московский собор 1654 года, разрешивший исправление богослужебных книг и обрядов?

Я сказал, что все вопросы были поставлены в логическом порядке; и действительно, так как все исправления, произведенные Никоном, были санкционированы православными патриархами Востока, то невольно являлся вопрос, могут ли эти патриархи считаться авторитетными судьями в этом вопросе; затем, так как исправление велось по греческим книгам, то естественно возникал вопрос, праведны ли эти книги; и наконец, если будет признано и то и другое, то есть доказано и православие греческих патриархов, и достоверность греческих книг, то отсюда естественно должен вытекать утвердительный ответ и на последний вопрос, то есть праведен ли собор 1654 года.

Собор на все вопросы ответил утвердительно. Затем он судил противников церковной реформы и присудил их к лишению священных санов и к ссылке. Все осужденные, кроме протопопа Аввакума и дьякона Федора, принесли покаяние и были приняты снова в общение с Церковью. Кроме этого собор составил и разослал «окружную грамоту» духовенству, в которой призывал следовать новым богослужебным книгам, а также рассмотрел и одобрил к изданию «Жезл Правления», сочинение Симеона Полоцкого, направленное против расколоучителей.

Немедленно после собора 1666 года состоялся в Москве великий Церковный Собор 1666–1667 годов с участием патриархов антиохийского и александрийского. Таким образом, на этом соборе присутствовали уже не одни только русские иерархи, и он мог поэтому рассматриваться как Вселенский Собор Православной Церкви. Собор этот был созван для суда над патриархом Никоном, но занялся и вопросом о церковных исправлениях. Он утвердил и благословил исправления Никона и, что особенно важно, изрек анафему на тех, кто ослушается соборных постановлений и не примет новых книг. Эта анафема имела огромное историческое значение: ею все приверженцы старины были поставлены в положение еретиков, она превратила разрозненную оппозицию в формальное разделение церкви и вместо того, чтобы уничтожить церковную смуту, усилила и обострила ее. Движение против новшеств не только не прекратилось, но увеличилось, превратилось в вооруженный мятеж. В Соловецком монастыре движение было подавлено только в 1676 году.

Надо сказать, что приверженцы русской старины не смущались тем, что реформы производились учеными людьми, греками и киевлянами, и одобрены восточными патриархами. Русские люди не считали греков и киевлян своими учителями. После Брестской унии 1596 года киевляне были заподозрены в симпатиях к латинству; в Москве говорили, что у них православие «пестро». Это убеждение поддерживалось и той ученостью, которую привозили с собой киевские монахи: ведь они все выходили из школ, которые хотя и были основаны православными, но все же по образцу иезуитских коллегий, и преподавание там велось по тем же учебникам. Многие, желая усовершенствоваться в науках, временно отпадали от православия, чтобы иметь возможность доучиваться в иезуитских коллегиях и в Риме.

Что же касается греков, то они скомпрометировали себя Флорентийской унией, и хотя они отступились от нее, доверие к ним не восстановилось. Даже такой просвещенный человек, как Арсений Суханов, член редакционной комиссии по исправлению богослужебных книг, отзывался о греческом духовенстве пренебрежительно, он говорил: «И папа — не глава церкви, да и греки — не источник, а если бы и были источником, то ныне этот источник пересох; вы и сами, — говорил он грекам, упрекавшим московитян в том, что их православие испорчено, — страдаете от жажды; как же вам напоить весь свет из своего источника». И в этих словах была несомненно доля правды.

Православная церковь на востоке влачила тогда жалкое существование, в среде иерархов были люди малоученые, простецы — что они могли дать русским людям в смысле научения веры? По мнению русских людей, греки не могли держать в чистоте православие. Московитяне полагали, что русские люди, — живущие под властью православного царя, должны иметь преимущество. В глазах благочестивых людей православие сохранялось только в одной Москве, и они решили сохранить это переданное Богом сокровище во всей неприкосновенности. Протопоп Аввакум был красноречивым выразителем этого взгляда. На соборе 1666–1667 годов на упрек греческих патриархов в том, что он упрям, что все на востоке — и сербы, и албанцы, и римляне, и ляхи крестятся тремя перстами, а он упорствует и крестится двумя, отвечал: «Вселенские учители! Рим давно упал и лежит невосклонно, и ляхи с ним же погибли, да и у вас православие пестро, от насилия турскаго Махмета немощны вы стали и впредь приезжайте к нам учиться; у нас Божией благодатью самодержавие и до Никона-отступника православие было чисто и непорочно и церковь немятежна». Греческие патриархи потеряли уважение в глазах русских людей, потому что они постоянно приезжали в Москву за милостыней. Русские люди знали, что за милостыню они подтвердят все, что бы им ни предложили. Сам Никон жестоко бранил их на соборе, когда правительство авторитетом патриархов стало пользоваться против него. «Бродяги вы, — говорил Никон, — ходите всюду за милостынею», и иронически советовал им поделить между собой золото и жемчуг с его патриаршего клобука и панагии. При таких условиях, конечно, мало что значили заявления антиохийского и александрийского патриархов. Оставался еще судья в этих вопросах — человеческий разум, но компетенция человеческого разума в делах веры была заподозрена еще раньше, чем авторитет греческой церкви. Этому презрению к усилиям человеческого разума русские люди научились от самих греков, от византийских ученых. Поэтому вполне понятно изречение протопопа Аввакума: «Хоть я и несмыслен гораздо — неученый человек, диалектике, риторике, философии не учен, — зато знаю, что вся в церкви, от святых отцов переданная, свята и непорочна суть; держу до смерти, яко же приях, не предлагаю предел вечных; до нас положено: лежи оно так во веки веков». Понятна теперь и решимость Аввакума и его сторонников отстоять каждое слово, каждую букву, «умереть за единый аз».

Это говорилось по поводу Символа Веры, где, как известно, в одном месте был лишний аз: «рожденна, а не сотворенна». При такой психологии раскольническое движение должно было принять характер не только консервативный, а прямо ретроградный, должно было выйти не только протестом против церковной реформы, но и против западного просвещения. И вот мы слышим от Аввакума: «Ох, бедная Русь, что это тебе захотелось латинских обычаев и немецких поступков?» Этот вопль находил отклик во многих сердцах ревнителей древнего благочестия. Вследствие этого движение вышло из тесных рамок церковной жизни и сделалось национальной реакцией против иноземного влияния. В этом своем виде движение обнаружилось уже после смерти Алексея Михайловича, при Федоре Алексеевиче и, главным образом, при Петре Великом.

Таким образом, в русской жизни XVII века обнаружились два течения: одно приводило к усвоению западной культуры, другое течение было консервативное и было представлено людьми, которые упорно стояли на старине. На этой почве и возгорелась борьба, которая выражалась часто в ярких драматических или даже прямо в трагических эпизодах: припомним хотя бы подвиги самосжигателей на севере в царствование Федора Алексеевича и Петра Великого — люди изнемогали в борьбе с царством антихриста и спешили очистить себя огненным крещением, палили себя в срубах с женами и детьми. Однако жизнь брала свое, колесо истории было трудно остановить, и все более могущественным становилось то течение, которое превращало Московское государство в государство европейское.

Несмотря на всю закоснелость русского общества, несмотря на сильные протесты приверженцев старины, иноземное влияние крепло и развивалось и, наконец, проникло туда, куда ему загражден был всякий доступ, — проникло на женскую половину царского дворца. И вот после смерти Алексея Михайловича двери царского терема широко раскрылись, и из них вышла в народ царевна, совершенно не похожая на тех, которых знали русские люди. Эта царевна смело вошла в мужское придворное общество, с бою вырвала кормило правления у своей матери и в сообществе со своими друзьями стала направлять Московское государство на тот же путь прогресса, который ему указан был предшествующей историей. Это была царевна Софья, старшая дочь царя Алексея Михайловича.

Чтобы оценить по достоинству это новое явление русской жизни XVII века, мы должны познакомиться с бытом царского терема XVII столетия, должны посмотреть, что такое представляли собой прежние царицы и царевны и каково было их житье-бытье.

Русские царевны XVI и XVII веков имели более несчастную участь, чем боярышни того же времени, а положение последних было таково, что едва ли какая-либо современная девица способна представить его даже в мыслях. В быту русского общества XVI и XVII столетий господствовало строгое затворничество женщин. «Состояние женщин, — писал барон Сигизмунд Герберштейн (который был послом в России при Василии III), — самое плачевное. Женщина считается честною только тогда, когда она живет дома взаперти и никуда не выходит; напротив, если она позволяет видеть себя чужим и посторонним лицам, то ее поведение становится зазорным. Весьма редко позволяется им ходить в храм, а еще реже в дружеские беседы, разве уже в престарелых летах, когда они не могут навлекать на себя никаких подозрений». «Знатные люди, — рассказывает другой иностранный наблюдатель, Бухау (в половине XVI столетия), — не показывали своих жен и дочерей не только посторонним людям, но даже братьям и другим своим родственникам, и в церковь позволяли им ходить только во время говенья, чтобы приобщиться святых тайн или в другое время в самые большие праздники». Прошло еще сто лет, и мы от своих и иностранных наблюдателей опять слышим то же самое. «Московскаго государства женский пол, — пишет наш подьячий Г. К. Котошихин, — грамоте неученыя и не обычай тому есть, а природным разумом простоваты, и на отговоры несмышлены и стыдливы: понеже от младенческих лет до замужества своего у отцов своих живут в тайных покоях, и опричь самых ближних родственников, чужие люди, никто их, и оне людей видети не могут. И потому мочно дознаться, от чего бы им быти гораздо разумным и смелым. Также как и замуж выйдут, и их потомуж люди видают мало». Так Котошихин описывает положение женщины высшего класса русского общества. Что же касается женщин из простонародья, то их, конечно, можно было видеть везде: и на улице, и на рынке, и на реке, и в хороводе, и на качелях. Но то, что в быту высшего московского общества было обычаем, в царском быту охранялось правилами строгого придворного этикета. Женщины царской семьи были совершенно изолированы от внешнего мира. Австрийский посол Мейерберг, бывший в России в царствование Алексея Михайловича, сообщает, что «за столом государя никогда не являлись ни его супруга, ни его сын, ни сестры, ни дочери; из 1000 придворных, — продолжает он, — едва ли найдется один, который может похвалиться, что видел царицу или кого-либо из сестер и дочерей государя». Даже врач не мог их видеть. Когда однажды по случаю болезни царицы необходимо было призвать врача, то прежде чем ввели его в комнату к больной, завесили плотно все окна, чтобы ничего не было видно, а когда врачу нужно было пощупать у ней пульс, то руку ее окутали тонким покровом, дабы медик не мог коснуться ее тела. «Царица и царевны выезжают в каретах или в санях, всегда плотно и со всех сторон закрытых; в церковь они выходят по особой галерее, со всех сторон совершенно закрытой». Когда царице и царевнам приходилось выходить из кареты, около них по обе стороны носили «суконные полы» (то есть ширмы), чтобы «люди их зрети не могли». В церкви царицы и царевны стояли на особых местах, завешанных легкой тафтой. Во время пребывания их в церкви там находилось очень немного народу: священник, несколько церковников и несколько ближних бояр, а иные люди не бывали. Чтобы не попадаться людям на глаза, царицы и царевны выезжали в церкви и монастыри по ночам, в монастырях иногда в час ночи служили обедню специально для царицы и царевен. Когда царица выходила из своих внутренних покоев, чтобы садиться в карету, все встречные должны были падать ниц на землю, то же самое происходило и тогда, когда царица подъезжала ко двору и выходила из кареты. В самом дворце, по свидетельству Рейтенфельса, «русские царицы проводили жизнь в своих покоях, в кругу благородных девиц и дам, так уединенно, что ни один мужчина, кроме слуг, не мог ни видеть их, ни говорить с ними». Но Рейтенфельс не точно сообщил, что слуги могли видеть царицу: они тоже не имели доступа в ее покои. Царица посылала со своими поручениями прислужниц или ближних бояр родственников. Вот какова была обстановка, в которой протекала жизнь русских цариц и царевен в XVI и XVII веках почти до смерти Алексея Михайловича.

Этот характерный факт русской жизни того времени — затворничество женщин — обращал всегда на себя внимание исследователей, которые ставили вопрос: чем объяснить затворничество женщин в царском быту и в быту высшего московского общества? На этот вопрос давали различные ответы. Говорили, что затворничество женщин является наследием языческой старины, когда существовало многоженство и содержались гаремы, указывали на татарское влияние, на грубость нравов, но наиболее правильным является объяснение, которое дал талантливый исследователь быта русских царей и цариц И. Г. Забелин. Он видит в затворничестве женщин влияние аскетических взглядов византийской учительной литературы. Сущность аскетических воззрений сводится к беспощадному отрицанию всех радостей жизни. Женщина, как один из источников радости, сделалась поэтому мишенью ярых нападок со стороны учителей нравственности. Женщина, по учению аскетов, в самой своей природе носит грех и грех только творит: «От жены начало греху, и тою все умираем», — вот какое заключение делали наши книжники. Подобными идеями проникнута была византийская церковная литература, эти идеи были перенесены и на нашу литературную почву и мало-помалу воспитали умы и нравы нашего общества, которое оказалось способным воспринять эти воззрения. Женщину стали считать великой помехой в нравственном поведении, источником соблазна, который необходимо отделить как можно дальше от мужского общества. Даже в церкви женщинам нельзя было стоять вместе с мужчинами: они становились на левую сторону, или «на полати» (то есть на хоры), или в притворе.

Все эти представления о греховности женского существа были восприняты самими женщинами. Они стали смотреть на себя как на источник зла, стали уединяться и замыкаться, чтобы не распространять этого зла и чтобы заслужить себе право на существование. Постничество и келейная жизнь стали идеалом русской женщины, к осуществлению которого она и стала стремиться всеми силами души. Если судьба заставляла женщину жить с мужем и родить детей, она свою домашнюю жизнь старалась устроить наподобие монашеской и в этом, конечно, находила всегда поддержку со стороны как мужа, так и церкви. Так и создался терем, как произведение древнего благочестия.

Что же делали женщины в своем уединении?

Значительная часть времени у царицы и у царевен уходила на богомолье. Ежедневно совершалось утреннее и вечернее правило, которое заключалось в чтении и пении определенных уставом молитв, псалмов, канонов, тропарей, кондаков и акафистов, по праздникам служился молебен с водосвятием. Утреннее и вечернее правило совершались в Крестовой Палате, куда приходил священник с пятью дьячками, причем царица и царевны стояли на особом месте, скрытые занавесом. После утреннего правила царица и царевны отправлялись к заутрене или к обедне в одну из домовых церквей, находившихся или в главах Благовещенского собора, или «в сенях» и называвшихся «сенными» или «верховными». Каждый день читалось особое поучительное слово из сборника «Златоуст» и сверх того житие дневного святого. Это — обычные религиозные обязанности, которые неукоснительно выполнялись. Иногда, кроме этого, царица и царевны совершали поездки на богомолье в Вознесенский, Зачатьевский, Алексеевский, Новоспасский и другие монастыри и в Троице-Сергиеву Лавру, и в особо чтимые церкви. В Родительские субботы царица и царевны служили панихиды в Вознесенском монастыре, где покоились царские родственники по женской линии, в Архангельском соборе, где покоились московские цари, в Новодевичьем монастыре, где покоились предки Романовых, и иногда в каком-нибудь другом, где были погребены родственники царицы. Болезни детей всегда служили поводом для поездки или к Никите Мученику, подававшему исцеление от «родимца», или к Антипию Чудотворцу, помогавшему от зубной боли, или к другим святым. Наконец, иногда царица и царевны, соскучившись дома, отправлялись в женский монастырь поговорить с игуменьей и уважаемыми старицами.

Значительная часть времени у царицы и у царевен уходила на дневные приемы. Котошихин рассказывает, что ежедневно во дворец приезжали по делам похлопотать за родственников или просто в гости жены и дочери бояр. Эти приезды разнообразили монотонную жизнь терема и устанавливали общение его с миром. Несмотря на затворничество, через приезжих боярынь в царском тереме знали все, что творится на белом свете, знали то, что было и чего не было. Из переписки Алексея Михайловича хорошо видно, что на женской половине через боярынь и боярышень знали все, что говорилось и на площади, и в отдаленных походах. На Рождество к царице и царевнам приезжал патриарх с духовными властителями «Христа славить», а на Светлой неделе приходил христосоваться, причем приносил им благословенные образа, кресты и обычные великоденские дары. На Пасхе царица принимала у себя и «государев светский чин», то есть бояр, приходивших ударить челом и поздравлять ее. Это был единственный день, когда двери царского терема открывались и для мужчин. В Прощеный день к царице приходил патриарх с властями и ближайшие родственники «прощаться». По праздникам у царицы и царевен устраивались торжественные приемы, на которые приезжали по особому «зову» боярыни и боярышни, причем подносили царице куличи и сдобные пироги.

Собственно у царицы уходила масса времени на хозяйственные заботы. В ведении царицы находилась целая мастерская палата, где изготовлялось белье, дамские уборы и прочее; царица выбирала материи и руководила работами. Это хозяйство было так обширно, что под наблюдением царицы находился целый Постельный приказ. Сама царица вышивала золотом, серебром и шелком пелены, воздухи, подвески к иконам, которые дарила в соборы, монастыри и в церкви особо чтимых угодников, вышивала воротники, ожерелья, полотенца, но больше всего этим делом занимались царевны — еще до сих пор в подмосковных церквях можно найти вышитые ими воздухи и плащаницы.

После обеда в праздники и в долгие осенние и зимние вечера во дворце происходили «потехи». Потехи были чисто народные и сообразовались с обычным их распределением: на Святой неделе устраивались качели, на Масленицу «скатные горы», которые устраиваются еще и теперь в маленьких городах, на Троицу водили хороводы. Надо сказать, что при царском дворе жило много верховых боярынь (будущих фрейлин), с которыми царевны и забавлялись утехами. При дворе для забавы царевен находились турки, шуты, шутихи и былинники. Для игр были устроены особые сени и держались специальные игрицы, которые знали народные игры, бывали целые штаты слепых домрочеев, распевавших былины под звуки домры. Так изо дня в день монотонно протекала жизнь царицы и царевен.

Жизнь царицы была так или иначе наполнена хозяйственными заботами, семейными интересами и делами благочестия, но совсем без интересов протекала жизнь царевен, которым кроме рукоделия и богомолья нечего было делать. Их положение было тем более горько, что оно было безвыходно. «Сестры царския, — пишет Котошихин, — и дщери царевы, имея свои особые покои разные, и живуще яко пустынницы, мало зряху людей и их люди; но всегда в молитве и в посте пребываху и лица свои слезами омываху, понеже удовольствие имея царственное, не имеют удовольствия, данного человеку Богом — иметь детей. А государства своего за княжей и за бояр замуж выдавати их не повелось, потому что князи и бояре их есть холопи и на челобитьи своем пишутся холопами, и то оставлено в вечный позор, ежели за раба выдать госпожа; а иных государств за королевичей и за князей давати не повелось для того, что не одной веры, и веры своей отменити не учинят, ставят своей веры в поругание, да и для того, что иных государств языка и политики не знают, и от того бы им было в стыде». Но отзывы Котошихина констатируют тот порядок вещей, который отживал свой век. Время и обстоятельства брали свое и стремились раскрыть завесы, скрывавшие царственных женщин.

Уже вторая супруга царя Алексея Михайловича, молодая царица Наталья Кирилловна, воспитанная в доме Артамона Сергеевича Матвеева, в среде, чуждой всякой закоснелости, стала вести себя с большей свободой в отношении к установившемуся этикету. Рейтенфельс рассказывает, что она при первом же выезде, соскучившись сидеть в потемках, «несколько открыла окно кареты и посмотрела на народ». Такой поступок вызвал замешательство в обществе. По словам Рейтенфельса, когда царице доложили, что ее поступок произвел сенсацию, «она с примерным благоразумием охотно уступила мнению народа, освященному обычаем». Но эта уступка была непродолжительна: скоро Наталья Кирилловна стала выезжать вместе с царем в открытой карете. Кроме того, она пошла еще дальше: справляя 26 августа свои именины, Наталья Кирилловна лично принимала влиятельных бояр и раздавала им из собственных рук именинный пирог.

За мачехой последовали и дочери Алексея Михайловича от первого брака, которые были ей почти ровесницами, особенно старшая — Софья.

Софья была «больше мужеска ума преисполненная дева». Она получила очень хорошее образование, была начитана не только в русской, но и в польской литературе, из чего видно, что влияние западной науки проникло даже в глубину царского дворца. Такой девице, как Софья, с мужским складом ума, не сиделось в тереме — ее тянуло на волю, в общество мужчин, и она воспользовалась для этого первым благоприятным случаем.

После смерти Алексея Михайловича царский престол занял хилый и болезненный сын его Федор. Он почти не выходил из своей спальни, куда являлись к нему и бояре со своими докладами. Всякий раз они встречали у царя сестру его Софью, приходившую ухаживать за больным братом, но это, конечно, было только предлогом. Здесь Софья очень близко перезнакомилась со всеми государственными дельцами конца царствования Алексея Михайловича и царствования Федора. С одним из этих дельцов (с В. В. Голицыным), к великому соблазну московского общества, она сошлась очень близко — ее письма «к свету братцу Васеньке» не оставляют сомневаться в характере их взаимных отношений. Царевна исподволь втянулась в государственные дела, постепенно приобрела вкус к политике и к власти, и нечего удивляться, что по смерти Федора она силой постаралась захватить власть в свои руки, опираясь на стрельцов. Так возникло явление, небывалое в русской жизни — регентство царевны.

Если царь Алексей Михайлович и Федор Алексеевич являются во внутренней и во внешней политике предшественниками Петра Великого, то Софья была предшественницей тех царственных женщин, которых было так много в XVIII веке после Петра, предшественницей со всеми их достоинствами и недостатками. Деятельное участие в управлении государством Софья принимала не только в свое регентство, но и во время правления Федора.

Софья стояла в центре правительственного кружка, вертевшего всеми делами в государстве. О настроении и направлении этого кружка дают понятие те меры, которые были предприняты правительством в царствование Федора и Софьи. Эти меры являются непосредственным продолжением и развитием правительственной деятельности Алексея Михайловича, и на них необходимо обратить внимание.

Прежде всего отметим чрезвычайно важные военные преобразования. При Федоре возник весьма серьезный вопрос «об устроении рати». Для обсуждения этого вопроса была созвана комиссия из стольников, стряпчих, дворян, жильцов, городовых дворян, детей боярских и генералов и полковников рейтарских и пехотных полков под председательством князя Василия Васильевича Голицына. Эта комиссия была односословным Земским собором. С последними в то время произошла такая эволюция: в первой половине XVII века, когда Московское государство не было устроено, когда приходилось всем общественным классам принимать участие в устроении земли, Земские соборы были всесословными; когда же во второй половине XVII века государственные дела вошли в свою колею, когда сословия разобщились в своих интересах, когда жизнь вошла в свои обычные рамки, когда у правительства возникали только вопросы технического характера, а не общественного, тогда прекратились созывы общесословных Земских соборов и стали созываться односословные комиссии. В 1682 году и была созвана комиссия из выборных от ратных людей разных чинов для решения вопроса о военном устройстве. Эта комиссия главную причину всех военных неудач усмотрела в местничестве и возбудила вопрос о его отмене при назначении на военные должности, что повело к полному его уничтожению в 1682 году. Местничество, очевидно, уже отжило свой век, обстоятельства требовали его отмены, так как в правительственный класс стало все больше и больше попадать новых людей. Государственная служба требовала ума, знаний, опыта, а не породы, личные качества при назначении на должность брали перевес над породой, и местничество при таких условиях стало анахронизмом. В сущности, уничтожение местничества было завершением процесса, развивавшегося постепенно после Смутного времени, о котором засвидетельствовал Котошихин: «Прежние большие роды князей и бояр многие без остатку миновались».

Лекция четырнадцатая

В ПРОШЛОЙ лекции говорилось о том, что правление Федора и Софьи было продолжением политики Алексея Михайловича: продолжалось сближение с Западом, насаждение в русском обществе западной науки, новых знаний, школьного образования. По части насаждения знаний и высшей науки замечательна следующая мера, предпринятая еще правительством Федора. Прибывший из Палестины в Москву русский иеромонах Тимофей растрогал царя Федора своими рассказами о бедствиях греческой церкви, о печальном состоянии в ней науки, необходимой для поддержания в ней православия, мы искали тогда руководства для исправления книг в греческой церкви, а между тем сама эта церковь оказалась в упадке — это и подало повод открыть в Москве Высшее духовное училище. Начальником училища был назначен сам Тимофей, а учителями два грека. Кроме этого, ученик Симеона Полоцкого — монах Сильвестр Медведев, вскоре выхлопотал у царя позволение возобновить школу своего учителя в Заиконоспасском монастыре, где он и начал преподавать «грамоту, словенское учение и латынь» (на последнее нужно обратить особенное внимание). Духовное училище монаха Тимофея должно было служить потребностям духовного образования, а школа Сильвестра Медведева, по-видимому, — светского. Наконец, в Москве появляется и знаменитая Славяно-греко-латинская академия. Проект этой школы был составлен еще при Федоре в 1685 году. Сохранилась царская грамота, из которой мы узнаем, какая широкая программа намечалась для греко-латинской академии. В ней должны были изучаться следующие науки: грамматика, поэтика, риторика, диалектика, философия «разумительная», то есть умозрительная, спекулятивная, «естественная», или натурфилософия, и «правная» (философия права); предполагалось изучать правосудие мирское и духовное и все вообще свободные науки, «ими же целость академии, сиречь училищ, составляется быти». Это было, таким образом, как бы universitas literarum^[6]. Эта программа является сколком программ западных университетов, таких высших учебных заведений, как, например, Сорбонна. На содержание академии предположено было отвести некоторые богатые монастыри: Заиконоспасский, Андреевский, Даниловский в Москве и Богословский под Рязанью со всеми крестьянскими и бобыльскими дворами и со всеми угодьями, а кроме того, царь от себя давал Вышегородскую дворцовую волость и десять пустошей в разных местах. Учителей предполагалось пригласить из греков и киевских ученых после тщательного исследования их правоверия, предполагалось набирать из людей всякого звания. Интересен внутренний строй этой школы. Учителя и ученики должны были состоять под юрисдикцией своего академического суда, состоявшего из учителей под предводительством блюстителя, то есть попечителя академии. Этот суд — не академический суд, который существует до сих пор и у нас, но который разбирает дела морального и дисциплинарного характера. В этот суд академии должны были подаваться жалобы на учителей и учеников академии, так что они, следовательно, были изъяты из подсудности других властей. Учителям за хорошую службу назначались пенсии, а ученики получали чины и щедрые награды от царя. Царская грамота заявляла, что неученые свободным наукам впредь не будут допускаться в государственные чины (в стольники, стряпчие), кроме великородных. Интересна мысль, что неблагородные могут дослуживаться до высших чинов — мысль, высказанная Петром Великим в «Табели о рангах». Кроме обучения свободным наукам на академию был возложен еще целый ряд обязанностей: она должна была экзаменовать всех иностранцев — значит, при ней была организована испытательная комиссия (в этом случае опять XVII век предвосхитил учреждение XVIII века), во-вторых, академия должна была блюсти, чтобы не появлялось противностей и распрей в вере и следить, чтобы «всякаго чина духовные и мирские люди волшебных, чародейных, гадательных и всяких церковью запрещенных, богохульных и богоненавистных книг и писаний у себя не держали, по ним не действовали и других не учили». Значит, академия должна была бороться с суеверием, но не академическими, а полицейскими мерами. Блюститель академии и учителя должны были судить всех, кто обвинялся в хуле на православную веру и, если это подтверждалось, виновный должен был подвергнуться сожжению. Оказывается, таким образом, что академия, с одной стороны — рассадник свободной науки, с другой — своего рода инквизиционный трибунал. Но не следует все-таки относиться слишком строго к такому смешению функций и не надо относить это на счет недомыслия наших предков, так как они сами подражали уже готовым образцам в данном случае. Западные университеты тогда играли ту же роль: например, Саламанкский университет должен был решать, ведьма или не ведьма заподозренная женщина, Сорбонна выступала в роли эксперта по богословским вопросам. На академию же была возложена обязанность завести государственную «вивлиофику» (то есть библиотеку). Из этого мы видим, как рано явилась мысль о создании публичной библиотеки. Но эта широкая программа национального университета не была осуществлена, так как не было самого главного: учителей. В Москве вместо академии была открыта только очень скромная школа (1687), в которой преподавали все науки братья Ганникий и Софроний Лихуды, приехавшие из-за границы. Но программа академии важна в том отношении, что она показывает, как высоко возносилась реформационная мысль русских людей XVII века и как они сроднились духовно с Западом, так что для понимания дела проект этот заслуживает внимания — он показывает, как медленно в жизни назревает реформа (выясняется, что Петр вовсе не повернул Россию круто лицом к Западу, а лишь сделал последнее энергичное усилие в этом направлении).

Любопытное явление в этом отношении представляет собой и деятель времени Федора и Софьи князь Голицын. Французский посол Невилль, бывший в России в 1689 году, описывая прием у Голицына, который заведовал иностранными сношениями и был начальником Посольского приказа, пишет: «Я думал, что нахожусь при дворе какого-нибудь итальянского государя. Разговор у нас тел на латинском языке обо всем, что происходило важного тогда в Европе; Голицын был в курсе всего, что делалось в Западной Европе, хотел знать мое мнение о войне, которую император и столько других государей вели против Франции, и особенно об английской революции» (1688). Голицын излагал и собственные планы: он хотел, по словам Невилля, «населить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов сделать храбрыми, пастушечьи шалаши превратить в каменные палаты». Голицын, как бы мы сказали, задавался вопросом об осуществлении целого плана социальных реформ. Общественное благо очень его заботило: он думал, как вывести Россию на путь могущества и процветания, в частности, он хотел создать регулярную армию из дворян на денежном жалованьи из казны, сбор же даточных людей он предполагал прекратить, а взамен этого обложить крестьян умеренной поголовной податью на жалованье ратным людям (это — первая мысль о подушной подати). Владельческих крестьян В. В. Голицын предлагал отпустить на волю с землей, которую они обрабатывали на момент освобождения (вот когда впервые возник вопрос об освобождении крестьян). Благодаря введению жалованья за ратную службу, крепостное право лишилось своего raison d'etre^[7]. Оно служило формой обеспечения военной службы дворян и детей боярских — если теперь была введена другая форма обеспечения, то и крепостное право перестало быть необходимым. В этом проекте Голицына интересна еще одна точка зрения: отдать обрабатываемые земли крестьянам (помещичьи земли были, собственно, земли государственные: они давались в обеспечение за военную службу; теперь, раз введено было жалованье, помещики теряли право на земли), а в виде вознаграждения за землю предлагал обложить крестьянское население оброком, который шел бы на увеличение денежного жалованья служилым людям. В своих планах В. В. Голицын предвосхитил некоторые идеи крестьянской реформы, осуществленной в 60-х годах XIX столетия.

Этот европейски образованный человек и жил по-новому, в совершенно европейской обстановке. Его дом в Охотном ряду, по словам современников, «был одним из великолепнейших в Европе». (Это тот самый дом на углу Тверской, в котором помещается гостиница «Париж».) Сохранилось описание имения Голицына, представляющее значительный интерес. Эта опись произведена была во время ареста Голицына при конфискации всего его имущества. Вот что читаем мы в этой описи: «В палате подволока накатная, прикрыта холстами; в середине подволоки солнце с лучами вызолочено сусальным золотом; круг солнца боги небесные с зодиями и с планеты писаны живописью; от средняго солнца на железных трех прутах паникадило белое костяное о пяти ярусах, в ярусе по осьми подсвешников, цена паникадилу 100 рублей.

А по другую сторону солнца месяц в лучах посеребрен; круг потолка в 20 клеймах разных позолоченных писаны пророческия и пророчиц лица. В простенках в четырех рамах резных 4 листа немецких, за лист по пяти рублей. Из портретов были у Голицына: вел. кн. Владимира Киевского, царей — Ивана IV, Федора Ивановича, Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича, Феодора, Ивана и Петра Алексеевичей, четыре персоны королевских. На стенах палаты в разных местах пять зеркал, одно в черепаховой раме. В той же палате 46 окон с оконницами стеклянными, в них стекла с личинами. В спальне, в рамах деревянных золоченых землемерные чертежи печатные немецкие на полотне; четыре зеркала, две личины человеческих каменных арапския; кровать немецкая ореховая, резная, резь сквозная, личины человеческия и птицы и травы; на кровати верх ореховый же резной, в середине зеркало круглое; цена 150 рублей. Девять стульев обиты кожами золотными; кресла с подножием, обиты бархатом. Много было часов боевых и столовых в оправах черепаховых, оклеенных усом китовым, кожею красною. Немчин на коне, а в лошади часы. Шкатулки удивительныя со множеством выдвижных ящиков, чернильницы янтарныя». Был, наконец, термометр, о котором составитель описи пишет: «стоят три фигуры немецкия; у них в серединах трубки стеклянный, на них по мишени медной, на мишенях вырезаны слова немецкия, а под трубками в стеклянных чашках ртуть».

У В. В. Голицына была очень интересная библиотека, указывающая, как широки были его умственные интересы и вкусы. Перечень книг наглядно иллюстрирует нам уклон в сторону Запада в направлении мысли князя В. В. Голицына. В библиотеке находились следующие книги: «Книга писанная о гражданском житии или о направлении всех дел яже надлежат обще народу», «Книга Тестамент или завет Василия царя греческаго сыну его Льву Философу», «Грамматик печатной», «Книга писанная на польском языке», «Книга письменная, перевод от Вселенских патриархов Мелетия диакона», «Книга перевод с польскаго письма с печатныя книги, глаголемой Алиоран Махметов», «четыре книги немецких», «четыре книги о строении комедии», «восемь книг календарей разных лет», «Книга рукописнаго права или устав воинский Голландской земли», «Певчая немецкаго языка», «Грамматика польскаго и латинскаго языка», «Конский лечебник», «Книга на немецком языке всяким рыбам и зверям в лицах», «Судебник», «Рукопись Юрия Сербенина», «Артикульная книга о ратном строю», «Книга землемерная немецкая» и некоторые другие.

И Голицын не был одинок. В его время были в России и другие европейски образованные люди, например, Артамон Сергеевич Матвеев. В его доме выросла и воспиталась Наталья Кирилловна Нарышкина, которая впервые отворила двери царского терема, вышла сама на волю и вывела свою падчерицу Софью.

С разрушением царского терема изменилась та привычная обстановка, в которой росли и воспитывались царские сыновья, что, конечно, не могло не отразиться на их воспитании по существу. В старину московские царевичи проводили детство и отрочество (до 15 лет) в том же самом тереме, где жили царицы и царевны. «А до 15 лет и больше, — слышим мы от Котошихина, — царевича, окромя тех людей, которые к нему уставлены, и окромя бояр и ближних людей, видеть никто не может, таковый бо есть обычай; а по 15 летех укажут его всем людям, как ходит с отцом своим в церковь и на потехи». У русских людей того времени существовала своеобразная теория «сглаза», так что маленьких вообще не показывали посторонним, боясь «дурного глаза». Тем более, конечно, берегли царевича. В течение первого года жизни царевич находился на руках у кормилицы, а затем поступал под присмотр мамки, «боярыни честной, вдовы старой»; кроме того, для него были «приставлены нянька и иныя послужницы». По достижении пяти лет к царевичу приставляли «для береженья и наученья уже гувернера, боярина, честью великого (то есть знатного), тиха и разумна», а к нему товарища — «окольничаго или думнаго человека». Чтобы царевичу не было скучно, его окружали сверстниками — «робятками», однолетками царевича из детей боярских придворных чинов. Когда наступала пора учиться, выбирали для царевича «учительных людей, тихих и не бражников», для научения письму приглашали посольского подьячего, в среде которых были особенно искусные грамотеи — каллиграфы. Учили царевича только церковно-славянскому языку, то есть сначала проходилась азбука, букварь, затем читался Часослов по складам, повторялись «зады» бесконечное число раз, так что ученик заучивал все склады наизусть, прежде чем выучивался читать бегло, после того читался Псалтырь и, наконец, Деяния Апостольские. «А иным языком, — пишет Котошихин, — латинскому, греческому, немецкому и некоторым, кроме русского, наученья в Российском государстве не бывает». Но такой порядок даже и для времени Котошихина уже является анахронизмом. Котошихин в своем сообщении засвидетельствовал о более ранней поре. Мы знаем, что уже Федор и Софья учились польскому языку и латинскому, следовательно, сообщение Котошихина не соответствует действительности.

Алексей Михайлович не оставил после себя взрослого сына, и это обстоятельство вывело из терема царевну Софью и молодую вдову Наталью Кирилловну. Около падчерицы и мачехи сгруппировались их родственники, и возникла борьба, сначала глухая, а потом и открытая.

Эта борьба привела сначала к воцарению Петра мимо старшего брата и торжеству Натальи Кирилловны, а затем к дополнительному избранию Ивана Алексеевича и к регентству царевны Софьи. Наталья Кирилловна вынуждена была покинуть свой московский терем и проживать в подмосковном селе Преображенском. Все это создало для ее сына Петра новую обстановку жизни, не походившую на жизнь терема в котором воспитывались прежние царевичи.

Петр раньше вышел на люди и сам стал видеть людей не с 15, как прежние царевичи, а с 10 лет. Он рано попал в общество, не похожее на то, какое окружало прежних царевичей и в конце концов из него вышел своеобразный человек, непохожий на прежних царевичей. Жизнь с пеленок стала готовить Петра к роли будущего преобразователя. С младенческих лет у Петра должна была развиваться любознательность и интерес к иноземному, к заморскому. Он родился, когда интерес к иноземному стал проявляться в русском обществе особенно сильно, когда и во дворце, и в домах знатных людей начали появляться заморские диковинки, когда русские люди стали учиться иностранным языкам, предаваться иностранным потехам. Это влияние иноземной культуры проникало и в детскую юного Петра.

Когда Петру было 3 года, его окружили «робятками», и он стал играть со своими сверстниками в «воинское дело». В его распоряжении были игрушечные деревянные ружья, пистолеты, барабаны, знамена и другие принадлежности вооружения войск иноземного строя. Руководителем воинских потехбыл заправский полковник, шотландец Милезиус, человек образованный, говоривший на нескольких языках, ловкий, бывалый. Он должен был удовлетворить любознательность мальчика, мог многое ему сообщить.

Когда Петру исполнилось 5 лет, его стали учить грамоте. Учителем назначен был дьяк Никита Моисеевич Зотов. Учил Зотов Петра не совсем по-старому; правда, как и полагалось, приступили к чтению Часослова, Псалтири, Апостольских Деяний и Евангелия, но тут пришлось все-таки ввести некоторые новые элементы в обучение. Петр был очень живым мальчиком, который минуты не мог усидеть спокойно, не мог покорно твердить «зады» и читать по складам, поэтому Зотов старался его заинтересовать, чем-нибудь удержать при книжке. Заметив, что мальчик начинает скучать за книгой, болтать ногами, Зотов приносил какую-нибудь книгу и показывал царевичу картинки, а то и прямо приносил «потешные фряжские или немецкие листы», то есть гравюры, лубочные картинки, которые тогда продавались у нас в рядах и на которых были изображены или сцены из исторической жизни, или здания, корабли, города и т. п., и все это объяснял Петру. Петр жадно поглощал сообщаемые сведения и требовал все нового и нового. Зотов начал заказывать картины у мастеров царской иконописной палаты, а также брал, из библиотеки «лицевыя летописи и хронографы», показывал их Петру и попутно объяснял русскую историю. Таким образом Петр познакомился с деятельностью Владимира Святого, Ивана Грозного, Алексея Михайловича и других русских царей. Так целая масса разнообразных впечатлений ложилась на восприимчивый ум ребенка, и в его воображении создавался новый мир, который ему хотелось видеть в действительности. Дети вообще никогда не ограничиваются пассивным восприятием, а всегда пытаются воспроизвести прекрасные образы, созданные ими в воображении. Еще в детстве у Петра должно было создаться стремление строить города, здания, брать крепости, плавать по морю и т. п., так как у него был целый рой впечатлений от различных иллюстраций.

Когда Петру исполнилось 10 лет, Зотов был отставлен, а другого учителя ему не дали. Тем временем царица Наталья Кирилловна должна была уехать из Москвы в Преображенское, и воспитание Петра было забыто: он остался и без дела, и без руководителей. Правда, при нем находился дядька князь Борис Голицын, но он, по выражению современников, «весь был налит вином» и не мог, конечно, обращать должного внимания на воспитание Петра. Петр целые дни проводил в любимых своих воинских играх на дворе Преображенского дворца со своими сверстниками. Прежних товарищей Петру оказалось недостаточно, так как вкусы его в этом отношении усовершенствовались, поэтому он начал набирать новых товарищей из детей придворных слуг и разных охочих людей, записавшихся в потешные полки. Так вокруг юного царя собралось пестрое общество, совсем не похожее на аристократическую молодежь, которая окружала прежних московских царевичей. Отношения, установившиеся среди членов этого общества, отличались непринужденностью. Из этих товарищей Петра и составился впоследствии Преображенский полк. С ними Петр обучался военному искусству, предпринимал походы, строил крепости и штурмовал их. Пестрое общество, которым окружал себя Петр, конечно, должно было в известном отношении дурно повлиять на юного царя — здесь надо искать происхождение некоторого свойственного ему цинизма, его грубых привычек, несдержанности, резкости и безобразного разгула. Но с другой стороны, несомненно, что это же общество воспитало в Петре прямой характер, простоту жизни, демократические симпатии к дельным и способным людям без различия званий и стремление возвысить их и приблизить к себе. Впоследствии мы увидим, что придя в совершенный возраст, Петр из этих людей разного звания сформировал заново правительственный класс. В Преображенском, таким образом, подготавливалось окончательное падение политического значения московского боярства. Пять лет продолжались воинские потехи Петра, число его товарищей возросло, и Петр образовал второй потешный полк — Семеновский. По мере того, как Петр вырастал, потехи принимали все более и более грандиозный и серьезный характер и становились настоящими военными экзерцициями.

В 1688 году эти потехи осложнились учебными занятиями Петра, к которым он обратился по собственной инициативе и, кроме того, корабельными потехами. Князь Яков Федорович Долгорукий, отправляясь послом во Францию и разговорившись с Петром, сообщил ему, что у него был важный инструмент, которым можно было брать дистанции, не доходя до назначенного места, то есть определять расстояние. Петр пожелал иметь такой инструмент у себя и поручил князю Долгорукому купить этот инструмент (то есть астролябию) за границей. Долгорукий привез Петру и астролябию, и готовальню, но Петр ничего не мог с ними поделать, а из русских никто не мог объяснить ему их употребление. Тогда Петр поехал в Немецкую слободу и обратился к немцу доктору, но и тот не мог помочь ему, так как успел уже забыть математику, а указал Петру на голландца Тиммермана. Тиммерман объяснил Петру, что без знания математики нельзя пользоваться инструментом. Петр стал просить Тиммермана, чтобы тот научил его математике. И вот «гораздо с охотою» Петр приступил к изучению арифметики, геометрии и фортификации, потому что все дело началось из-за того, чтобы этот инструмент приложить к военным потехам. Учитель попал в затруднительное положение, так как сам был не особенно силен в этих предметах, но Петр оказался таким талантливым учеником, что его достаточно было только натолкнуть на идею, дать только необходимые указания. Сохранились тетради, по которым можно видеть, каково было образование, полученное Петром. В тетрадях нет почти ни одного слова, написанного правильно: Петр писал по 3–4 слова вместе, коверкал их, не дописывал. Но наряду с этим по записям в тетрадях мы можем судить и о способностях Петра; его выкладки, решения задач — вернее, чем решения Тиммермана.

В том же году, когда начались учебные занятия Петра, он нашел в амбаре старый бот, принадлежавший Никите Ивановичу Романову, племяннику патриарха Филарета и двоюродному брату Михаила Федоровича. Тиммерман объяснил царю, что этот бот может ходить на парусах не только по ветру, но и против ветра, и указал ему как на знатока этого дела на своего земляка Христиана Бранта. Брант был корабельный мастер, вызванный Алексеем Михайловичем для постройки флотилии на Каспийском море. Брант починил бот и по приказанию царя пролавировал на нем по реке Яузе. Петр был в восторге и с увлечением принялся за упражнения, но они ему не удавались, так как мешали узкие берега реки. Тогда он приказал перевезти бот на пруд в село Измайлово, но и там его преследовали неудачи. Люди донесли Петру, что есть очень удобное для плавания Переяславское озеро. Петр отпросился у матери на богомолье к Троице, а отправился в Переяславль. Затем он просил разрешить ему завести новую потеху на озере, и царица не могла ему отказать, хотя и боялась, что он утонет. Петр с Брантом уехал в Переяславль и начал постройку кораблей, совершенно перестав жить дома. Наталья Кирилловна, чтобы вернуть сына к себе, чтобы отвлечь его от военной потехи, прибегла к решительному средству: нашла ему невесту. В 1689 году Петр женился, не имея к этому никакой охоты. Но надежды матери не оправдались. После вскрытия рек Петр опять уехал на Переяславское озеро и снова начал постройку судов. Мать сказывалась больной и вызывала его в Москву, молодая жена писала ему нежные письма. Петр приезжал на день-два, а затем опять отправлялся на свое озеро. Любя мать, он делился с ней в письмах впечатлениями от своих успехов. «У нас, матушка, — писал он, — молитвами твоими здорово все».

Увлечение Петра корабельными потехами едва не стоило ему престола.

В 1689 году Софья за свою попытку захватить в свои руки власть была заключена в монастырь, и управление всецело перешло в руки Петра; но и это не образумило его и не привело к серьезному делу управления государством. Оставив дела на попечение патриарха Иоакима, матери и родственников, Петр возвратился к своим корабельным потехам.

Лекция пятнадцатая

НЕСМОТРЯ на то, что Петр Великий в 1689 году исторгнул регентство из рук своей сестры, царевны Софьи, он не занялся исключительно управлением государственными делами, а продолжал по-прежнему проводить время в потехах и увеселениях, которые принимали все более и более грандиозный характер и, переставая быть потешными, становились серьезным делом, которое ждало только своей цели и результатов.

Петр со своими потешными начал устраивать примерные сражения, штурмы крепостей и т. п. На этих примерных сражениях бывали даже раненые и убитые. В одном из них поплатился жизнью один из близких царю людей — князь И. А. Долгорукий, самому царю опалило однажды лицо лопнувшей ручной гранатой, с которой он лез на штурм крепости. Осенью 1694 года при деревне Кожухово были устроены самые большие военные маневры. Все потешные войска были разделены на две половины: одна из них под командой Ромодановского должна была играть роль русской армии, другая находилась под управлением И. И. Бутурлина, который разыгрывал роль польского короля. Здесь все происходило так же, как на театре войны — устраивались военные советы, производились инженерные работы: выкапывание рвов, постройка мостов и пр. Сам Петр в чине бомбардира принимал участие в этой потехе. В конце концов польский король был взят в плен, и военная потеха кончилась пиром у генералиссимуса Ромодановского, впрочем, за счет знатного купечества. Потешная война продолжалась около месяца.

Рядом с сухопутными военными упражнениями шла постройка кораблей. По приказанию царя Брант выстроил на Переяславском озере два малых фрегата, а сам царь построил на Москва-реке несколько небольших судов. В августе 1691 года в Переславле Петр заложил первый русский военный корабль, поручив его Ромодановскому, возведенному в звание адмирала флота, в 1692 году этот корабль был спущен на воду в присутствии обеих цариц и двора.

Эти странные занятия молодого царя могут поражать современного наблюдателя. Взрослый молодой человек, казалось бы, должен был заниматься серьезным делом. Это дело и было серьезное, но, по-видимому, бесцельное. Зачем, в самом деле, понадобились корабли на Переяславском озере? А между тем на них тратились большие деньги. Но в этих юношеских забавах Петра уже крылось зерно будущих преобразований. Петр стихийно переходил от забав к делу — сохраняя непосредственность и наивность детской души, он делал серьезное дело. Конечно, военный корабль на Переяславском озере был игрушкой, но с 1694 года, со смертью Натальи Кирилловны, стеснявшей Петра в его планах, он перенес свою кораблестроительную деятельность из Переяславского озера на Белое море, где она приняла серьезный характер, перестав быть пустой забавой. Похоронив мать, Петр распорядился отправить в Архангельск корабельные снасти, оружие и припасы и изготовить дощаники для плавания по Двине, а в конце апреля 1694 года туда же отправился и сам. Уже плывя по Двине, Петр называл свои дощаники флотом и придумал для него красно-сине-белый флаг, который и в настоящее время является национальным русским флагом. К величайшему удовольствию Петра в Архангельске был спущен на воду 20 мая один из строящихся там кораблей, в честь чего царь устроил на нем пир, а 30-го мая отправился на яхте «Св. Петр» в Соловки. По дороге поднялся страшный шторм, какого Петру еще не приходилось испытывать, яхта едва не погибла, и Петр должен был вернуться. 28 июня был спущен на воду другой корабль, по поводу чего опять был устроен великий пир. Радости Петра не было конца, особенно тогда, когда 1 июля прибыл из Голландии заказанный там фрегат. Петр писал в Москву, что в Архангельске «при таких случаях всегда Бахус почитается, который своими листьями заслоняет очи хотящим пространно писати». В августе 1694 года Петр со всеми кораблями опять пустился в море. По дороге при плохом умении управлять опять был застигнут бурей и опять вернулся в Архангельск. С этих пор русский флот считался уже существующим, адмиралом флота был назначен любимец Петра Лефорт.

Так мало-помалу, незаметно потехи Петра превращались в серьезное дело. Эти потехи сблизили его с иноземцами, жившими в Москве. Петру захотелось узнать все воинские порядки, узнать последнее слово корабельного и военного искусства, за этим он обратился к полковнику Францу Лефорту и генералу русской службы шотландцу Патрику Гордону.

Гордон был человек умный и образованный, приятный в обращении, он и сделался руководителем Петра во всех его серьезных военных начинаниях. Ближе всего Петр сошелся с Лефортом, или «Лафёртом», как его у нас называли. Он, по свидетельству знавших его лиц, был невежественным и малосведущим человеком, но умел говорить решительно обо всем и был живым, веселым и приятным собеседником.

Лефорт произвел особенное впечатление на Петра и расположил его к усвоению иноземной внешности. Под руководством Лефорта Петр задумал пройти сам всю военную службу, начиная с самых низших чинов, и достиг при этом больших успехов. Петр оказался хорошим стрелком и даже инженером — он, например, умел строить понтоны. Лефорт же ввел молодого царя и в Немецкую cлободу. Царь стал запросто ездить на семейные вечера к иноземцам, танцевал и ухаживал за девицами-иноземками, из которых одна (Анна Монс) сделалась предметом его серьезного увлечения. Это общество Немецкой слободы было действительно интересное: там тратилось много денег, царили легкие нравы. Петру после чопорных московских порядков такое житье казалось просто раем. Петр присутствовал даже при католическом богослужении, что по тогдашним представлениям было верхом неприличия.

Не довольствуясь семейными вечерами, на которых, по выражению современников, «пили до безобразия и плясали до упаду», Петр позволял себе кутить и в холостой компании — тут сказалось влияние на Петра того пестрого общества, которое его окружало. Пьяная компания получила постоянную организацию и называлась «Всешутейшим собором». Председателем этого собора был Никита Зотов, носивший название «Всешутейшаго отца Иоаникита, Пресбургскаго, Кокуйскаго и Яузскаго патриарха». Эта пьяная компания служила Бахусу и Ивашке Хмельницкому. С ней Петр устраивал сумасбродные потехи, доходившие иногда до грубого цинизма: в 1694 году, например, было устроено празднование свадьбы шута Якова Тургенева. Пьянство и обжорство было обычным делом компании, способы выражения членов этой компании отличались грубостью и цинизмом.

Так в потехах, экзерцициях, увеселениях и кутежах проходила юность нашего преобразователя.

В 1695 году Петр к удивлению всех сразу перешел к серьезной деятельности: был организован поход на Азов, который являлся продолжением крымских походов Софьи в исполнение обязательств перед союзниками — Польшей и Австрией. В то время турецкое господство в Европе заколебалось. Некогда турки наводили ужас на европейские народы, но после того, как они потерпели поражение от Яна Собеского в 1683 году, опасность с их стороны стала менее угрожающей. В 1686 году Россия заключила вечный мир с Польшей, таким образом, поляки из врагов сделались союзниками. Когда в Европе стала составляться коалиция против турок, в нее вошли папа, Венеция, Австрия, Польша и Россия.

На долю России досталось покончить с союзником турецкого султана, крымским ханом. Два раза предпринимались походы на турок, но оба они кончились неудачей. Поход Петра на Азов в первый раз также не удался, так как Азов, окруженный неприступными каменными стенами, нельзя было взять, не блокируя его с моря. Но неудача не охладила Петра. Вернувшись из похода, Петр на реке Воронеж начал строить флот для боя и перевозки солдат. Часть стругов строилась на реке Москве и на Дону. В весеннее половодье 1696 года русские войска двинулись к Азову и осадили его с суши и с моря. Петр сам участвовал в походе в чине капитана. 18 июля Азов сдался. Петр был в восторге от победы, которая являлась блестящим оправданием его корабельных потех: он ведь знал, что окружающие относились неодобрительно к его корабельным увеселениям. В Москве торжественно праздновали победу: войска вступали в столицу через особые Триумфальные ворота, неделю шел пир, раздавались подарки и награды.

Со взятием Азова Россия приобрела новое южное море. Петру стали представляться чрезвычайно широкие перспективы развития русского мореплавания и торговли на Азовском море. Но для этого недостаточно было только взять Азов — нужно было в противовес турецкому иметь собственный сильный флот, чтобы обезопасить море и берега. Решено было переселить в Азов 3 тысячи стрельцов и 3 тысячи семейств из приволжских городов, а флот создать силами общества на Воронежских верфях. Все духовные и светские владетели должны были составлять «кумпанства», то есть сложиться в товарищества или компании; бояре и служилые люди должны были с 10 тысяч крестьянских дворов, а духовенство с 8 тысяч выстроить по кораблю; гости и торговые люди взамен собираемой с них десятой деньги должны были выставить 12 кораблей со всеми припасами. Всех судов предполагалось выстроить 52. Для производства постройки в 1696 году выписаны были иноземные мастера, так как с одними своими в таком серьезном деле обойтись было немыслимо. Венецианский сенат прислал 13 корабельных мастеров. В начале 1697 года Тиммерман набрал 50 мастеров из голландцев, шведов и датчан. Все мастера были отправлены в Воронеж и распределены по кумпанствам. Простые рабочие набраны были из русских. Для флота выстроена была на Азовском море новая гавань — Таганрог. Далее Петр задумал соединить Азовское море с Волжским бассейном и начал строить канал между Иволгой (приток Волги) и Камышинкой (приток Дона). Так кораблестроение из потехи превратилось в государственное дело, которому Петр предался с пылкостью и энергией, свойственными его страстной натуре.

В деле постройки кораблей Петр тяготился своей зависимостью от иноземных мастеров и решил создать собственных корабельных инженеров-строителей. С этой целью отправлены были за границу 50 молодых людей из стольников для изучения «архитектуры и управления корабельного». Они должны были отправиться в Англию, Голландию, Италию и Венецию. Сам Петр, привыкнув всегда быть в курсе дела, не усидел дома и в 1697 году сам отправился за границу для изучения морского и корабельного дела. Он поехал под именем простого дворянина Петра Михайлова в свите великого посольства для переговоров о союзе против Турции. За границей Петр достиг таких успехов в корабельном деле, что мог один весь корабль построить. Поработав на верфях в Амстердаме и Лондоне, Петр в Англии получил аттестат корабельного мастера. Это путешествие было, однако, гораздо богаче по своим последствиям, чем выучка Петра корабельному делу. Западная Европа поразила и увлекла Петра своей культурой, и он со страстной любознательностью ко всему присматривался, все изучал и обо всем расспрашивал. В Голландии он изучал не одно только корабельное дело, но также осматривал фабрики и заводы, в Лейденском университете присутствовал при вскрытии трупа, рассматривал препараты в микроскоп, в Амстердаме занимался гравированием, в Англии в Вульвиче осматривал литейный завод и госпиталь, посетил монетный двор, был в Оксфордском университете, в парламенте, дискутировал с английским епископом о вере, заходил даже в квакерскую общину, словом, не было такого искусства или ремесла, с которым бы не ознакомился царь. Солсберийский епископ Вернет дает чрезвычайно любопытный отзыв о русском царе: это был, по мнению Бернета, человек с необычайными способностями и с такими познаниями, которых никак нельзя было ожидать при его небрежном воспитании, проявляющемся на каждом шагу, — он очень груб и несдержан. Употребление вина еще более развило в нем эти качества. Этот отзыв вполне сходится с отзывом ганноверской и бранденбургской курфюрстин: они оценили необыкновенный ум и любознательность Петра, но обратили внимание на его грубость, неопрятность, трясение головой и нервные гримасы. «Это человек, — писали они, — очень хороший и вместе очень дурной». В Англии Петр сошелся с лордом Кармартеном, большим любителем мореплавания, и при его посредстве пригласил в Россию несколько инженеров и мастеров и заключил с английскими купцами договор о свободном ввозе табака. Когда один из купцов заметил, что русские, особенно духовенство, питают ненависть к курению табака, Петр ответил: «Я их переделаю на свой лад, когда вернусь домой». Этот ответ знаменателен, он указывает на то, какие намерения и стремления создались у Петра за границей: Петр увидел культурное превосходство Западной Европы и проникся желанием переделать в России на западноевропейский образец и людей, и законы, и учреждения. Такое стремление он и проявил после своего возвращения из-за границы в Москву.

Нетерпеливый, горячий царь хотел иметь утешение хоть в том, чтобы русские, хоть по внешности, стали бы походить на европейцев. Принимая бояр, явившихся поздравить царя с возвращением, Петр начал собственноручно резать им бороды и окорачивать их кафтаны. Легко себе представить, какое впечатление производили эти новшества. Дело в том, что в то время на Руси взять за бороду считалось тяжким оскорблением. Еще «Русская Правда» предусматривала пеню, как за увечье, если кто порвет бороду. В Древней Руси борода считалась неотъемлемой принадлежностью мужского лица. Лишение бороды было, с точки зрения тогдашнего русского человека, искажением образа и подобия Божия, а между тем Петр объявил особым указом брадобритие и ношение немецкого платья обязательными. Не желавшие брить бороды должны были платить ежегодную пошлину, в приеме которой стала выдаваться особая квитанция с надписью «с бороды пошлина взята», чтобы показывать ее царским приставам, которые останавливали бородачей на перекрестках. Все близкие к царю лица и войска были обмундированы по-европейски. Все это, с нашей точки зрения, мелочи, но тогда эти распоряжения были радикальными мерами, так как русские люди смотрели на бритье бороды как на искажение «образа и подобия Божия» и считали бритье «развратным и скаредным делом», против бритья бород к ношения немецкого платья высказывались в своих поучениях даже высшие духовные власти, а с бритыми бородами и усами изображались на иконах грешники и черти. При таком положении вещей распоряжения Петра ошеломляюще действовали на русское общество. Вскоре последовал ряд других мер, которые тоже сильно взбудоражили общественное мнение. В декабре 1699 года было объявлено, «чтобы впредь летоисчисление велось не от сотворения мира, а от Рождества Христова» и чтобы новый год праздновался не 1 сентября, а 1 января, как на Западе. Петр распорядился, чтобы и празднование совершалось по заграничному образцу: дома украшали елками, палили из пушек и пр. В 1700 году указ о ношении немецкой одежды был распространен на всех, кроме крестьян и духовенства. По распоряжению царя женщинам приказано было одеваться в иноземное платье и на общественных увеселениях находиться вместе с мужчинами. Царь для примера сам ездил на балы и свадьбы. Был отменен обычай совершать браки по воле родителей, и постановлено, чтобы венчание совершалось не иначе, как с согласия жениха и невесты. Спрашивать согласия вошло впоследствии в сам обряд венчания. Петр лично на себе испытал неудобство этого старого обычая: воля матери навязала ему жену. Находясь за границей, он поручил Льву Кирилловичу Нарышкину и своему духовнику уговорить царицу Евдокию постричься в монастырь, но так как она не соглашалась добровольно отречься от мира, то Петр прибег к насилию и отослал ее в Суздальский Покровский монастырь. Тяжелая семейная драма должна была враждебно настроить Петра по отношению к установившемуся укладу семейной жизни, он хотел, чтобы подрастающее поколение не потерпело от того порядка, от которого он лично пострадал.

Уже при Алексее Михайловиче при царском дворе заведены были иноземные театральные потехи по иностранному образцу. Петр сделал попытку создать общественный театр. В 1701 году выписан был в Москву из Саксонии Иоганн Куншт с труппой актеров. Эта труппа играла в особой «комедийной храмине», выстроенной на Театральной площади. Посещение театра было разрешено всем, а для придворных сделалось обязательным. Петр строго смотрел за последними и уклонявшихся от посещения представлений наказывал штрафами. В храмине играли не только духовные мистерии, но и светские пьесы европейского репертуара, переведенные на русский язык, — играли, например, пьесу Мольера «Лекарь поневоле» (Le Medecin malgre lui). Актеры должны были обучать русских подьячих, набранных в 1702 году.

В заботах, чтобы русские люди следовали иноземным образцам, Петр 30 декабря 1701 года запретил подписываться в челобитных унизительными именами, падать на колени перед царем и зимой снимать шапки перед дворцом.

Своему сыну Алексею Петр хотел дать настоящее европейское образование. В 1701 году к царевичу был определен немец Нейгебауер, воспитанник Лейпцигского университета, «для наставления в науках и нравоучении».

Чтобы двинуть вперед просвещение русского общества, Петр дал привилегию амстердамскому жителю Иоганну Тессингу на заведение русской типографии и печатание книг на славянском языке по математике, архитектуре, военному искусству и другим отраслям знания с исключительным правом продавать их в России. Составление и редактирование книг было поручено поляку Копиевскому, который вначале работал вместе с Тессингом, но затем поссорился с ним, вследствие чего типография была отобрана от Тессинга и передана Копиевскому. Последний издал много учебников и переводов, которые были очень полезны для русских людей, не знавших иностранных языков. Были напечатаны «Грамматика славянского и латинского языков», «Разговоры на трех языках», «Книга, учащая морскому плаванию», «Руковедение в арифметике», «Введение во всякую (то есть всеобщую) историю» и др. Так как печатание книг не гарантировало распространения просвещения, то Петр пришел к мысли о необходимости школ и вознамерился организовать обучение иностранным языкам. В 1701 году в Сухаревой башне была открыта школа математических и морских наук. Для преподавания в этой школе был выписан англичанин Фанерсон с товарищами, который и начал обучать математике «добровольно хотящих, а иных же даче и с принуждением». Ежегодно школа выпускала до 700 учеников. Спрос на иноземное образование, искусственно возбужденный царем, создал предложение школьной науки со стороны частных лиц. В 1703 году в Москве была открыта первая частная гимназия мариенбургского пастора Глюка, который еще на родине выучился русскому языку от монаха Псковского Печерского монастыря. Это был тот самый пастор Глюк, в доме которого жила горничной будущая императрица Екатерина I.

Глюк намерен был обучать русских юношей географии, ифике, то есть этике, политике, латинской риторике с ораторскими упражнениями, философии картезианской, то есть Декартовой, языкам греческому, еврейскому, сирскому, халдейскому, латинскому, французскому и немецкому, танцевальному искусству и поступи немецких и французских учтивств, рыцарской конной езде и берейторскому обучению. Так рано появилась у нас типичная школа XVIII века, ставившая своей задачей воспитать молодых людей comme il faut^[8]. Петр дал Глюку хорошее казенное пособие, так как сочувствовал обращению неотесанных русских парней в европейских благовоспитанных юношей. Для своей школы Глюк подготовил на русском языке Лютеров катехизис, молитвенник, немецкую грамматику, словарь языков русского, немецкого, латинского и французского и Комениево введение к изучению языков. Школа эта просуществовала только два года, так как в 1705 году Глюк умер и она перешла в заведование Иоанна Вернера Пауза. Вот, значит, к какому раннему времени относится основание у нас первой немецкой школы. Немецкая школа сыграла вообще в истории нашего образования очень большую роль.

В интересах ознакомления русского общества с тем, что делалось у себя и в чужих странах, для уничтожения замкнутости и отчужденности русских людей Петр приказал 17 декабря 1702 года печатать «куранты», то есть «ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и в иных окрестных странах». Этим приказом было положено начало русской периодической прессе.

Петр возвратился из-за границы под обаянием торгового и промышленного успеха, под обаянием колоссальных богатств, которыми располагали европейские народы и которое должно было резко выступить на фоне русской бедности и скудости. У него естественно явилось желание видеть Россию богатой и промышленной страной. Петр заметил, что главным двигателем торговли и промышленности в Западной Европе был предприимчивый класс буржуазии, пользовавшийся правами самоуправления и свободный от административного гнета. Петр и задумал создать в России такой же предприимчивый городской класс. Как все радикальные реформаторы, Петр принадлежал к числу тех людей, которые верят в рациональные законы и учреждения и полагают, что законы и учреждения создают людей, а не наоборот. Петр думал, что стоит только надлежащим образом организовать обстановку деятельности индивидуума, и все пойдет хорошо. Он и задумал ввести хорошую организацию, чтобы двинуть вперед промышленное процветание страны.

Указом 30 января 1699 года русские города получили самоуправление. Торговые и промышленные, то есть посадские, люди изъяты были из ведения и подсудности приказных людей и подчинены власти выборных бурмистров. Выборные люди в провинциальных городах составляли ратуши, а в Москве Бурмистерскую палату. Провинциальные ратуши должны были подчиняться Бурмистерской палате как высшей административной и судебной инстанции. В этой мере Петр не был вполне новатором. Жизнь давно указывала на необходимость предоставить торговому классу самоуправление и гарантировать его от злоупотреблений приказной администрации. Вы помните, что еще при Алексее Михайловиче при обсуждении Новоторгового устава возникла мысль об учреждении Приказа купецких дел, который должен был избавить торговых людей от необходимости иметь дело со множеством приказов. Разница между старым и новым учреждением заключалась только в том, что Бурмистерская палата состояла из выборных людей, а Приказ купецких дел — из лиц по назначению. Во Пскове по инициативе Ордын-Нащокина было даже организовано городское самоуправление из выборных, которые должны были судить торговых людей. Петр, таким образом, осуществил то, что давно намечалось и к чему стремились его предшественники.

В интересах промышленного развития страны Петр учредил и Приказ рудо-сыскных дел, ставший предшественником Берг-коллегии. Всем разрешено было искать руду, не считаясь с правами владения, на землях помещиков и вотчинников без их согласия, лишь с условием платить в пользу собственника земли известный процент. Не дожидаясь результатов частной предприимчивости, Петр там, где найдена была руда, постарался основать казенные заводы. В 1699 году был выстроен железоделательный завод в Верхотурском уезде. Завод впоследствии был передан во владение горнозаводчику Демидову. В 1703 году основан был железоделательный и чугуноплавильный завод на берегу Онежского озера, где впоследствии вырос город Петрозаводск.

Внутренняя и внешняя торговля России страдала от отсутствия меновых средств, от отсутствия в обращении мелких денежных знаков. В XVII веке, у нас в обращении были только две медных монеты: 1) «деньги» серебряные (нечто среднее между 5 и 10 копейками) и 2) «копейки» (среднее между 10 и 20 копейками, то есть монета, соответствующая современному пятиалтынному). Однако в торговле приходилось иметь дело и со стоимостью ниже деньги или копейки, так что приходилось прибегать и к сдаче товаром, а иногда за недостатком мелких денег у нас разрубали серебряные копейки и денежки и расплачивались кусочками. В 1700 году Петр приказал чеканить мелкую медную монету: денежки, полушки и полуполушки. Не было в обороте и крупных денежных знаков, и вот в 1701 году были введены серебряные полтины, то есть 200 денег или 100 копеек, и золотые червонцы, а также алтын — не монетная, а счетная единица для облегчения торгового оборота.

Для облегчения внутренней торговли предпринята была и еще одна чрезвычайно важная мера. С начала XVIII века начинают вести работы по устройству соединительных речных каналов. Петр намерен был соединить Оку с Доном при посредстве Упы, но предпринятые работы не были доведены до конца. Произведены были также изыскания для соединения Белого моря с Каспийским.

Затем, русские торговые люди давно признавали, что им с иноземными купцами «не стянуть», так как те торгуют компаниями. Уже Новоторговый устав рекомендовал состоятельным русским купцам принимать к себе «маломочных», чтобы последние не одалживались у иноземцев и не набивали цен на иноземные товары. Ордын-Нащокин не ограничился в то время одним теоретическим рассуждением, а задумал осуществить эту мысль во Пскове, где он был воеводой. Он предложил псковским купцам распределить между собой «маломочных» торговых людей. Маломочные купцы, получая деньги из земских изб, должны были скупать товары, свозить их во Псков и сдавать состоятельным купцам «кто за кем записан». «Лучшие» купцы должны были платить «маломочным» за товары цену с надбавкой «для прокормления», а затем сбывать товары за границу. Затея Ордын-Нащокина не удалась во Пскове, но его идея не умерла — Петр, как бы воспользовавшись мыслью Нащокина, в 1699 году предписал русским купцам торговать компаниями «и чинить отпуск товарам в компаниях к городу Архангельскому, в Астрахань, также и через Новгород, и иметь о том всем купецким людям меж собою с общаго совета установление, как пристойно было бы к распространению торгов их, от чего надлежит быть в сборах великаго государя казны пополнению». Конечно, это в значительной мере было pium desiderium^[9]. Русские люди плохо справлялись с компаниями, и многие из них были в сущности фикциями.

Для развития промышленности и ремесел Петр, подобно своим предшественникам, прибегал к услугам иноземцев и выписывал инженеров, кузнецов и разных мастеров.

Духом просвещенного домостроительства проникнуты все распоряжения Петра, изданные в первый год по возвращении из-за границы. Он как бы поставил задачей переустроить государство во всех отношениях.

В целях борьбы с сутяжничеством запрещено было принимать пустые жалобы. В самом деле, жалобы тогда подавались часто по ничтожным поводам: например, случалось, что кто-нибудь жаловался на другого, указывая в качестве вины, что тот «смотрит на него зверообразно». Во избежание убийств при драках запрещалось носить с собой ножи.

В 1700 году запрещено было несведущим лицам лечить других травами и зельями. В Москве велено было открыть 8 аптек с докторами, аптекарями и лекарями. Запрещено было хоронить мертвых ранее трех дней. Младенцев-уродов, «которые родятся особым некаким видом, или несущественным образом, или каким чудом», приказано было не утаивать, а объявлять в Монастырском приказе. Во избежание пожаров приказано было строить каменные дома.

Но всё эти заботы Петра парализовались затяжной Северной войной, происхождение которой нужно искать в тех же заботах Петра о торгово-промышленном развитии России, войной, которая оказала громадное влияние на ход всех дальнейших преобразований и реформ.

Лекция шестнадцатая

Я уже говорил вам о надеждах и планах, которые окрыляли Петра Великого, как только он добился Азовского моря. Петру представлялось в будущем широкое развитие русской торговли на Азовском и Черном морях, и он уже начал принимать меры к тому, чтобы заложить прочный фундамент этому делу: на Азовском море им была основана гавань Таганрог, стоянка русского коммерческого флота; затем Петр стремился также облегчить экспорт и с этой целью задумал соединить каналом Камышинку и Иволгу. Но суровая действительность очень скоро должна была охладить пыл юных мечтаний и стремлений Петра. Во-первых, должна была выступить на вид удаленность Азовского моря от главного района русской оседлости, к тому же оно было отделено от нас незаселенными степями, где хозяйничали не только русские люди, но и крымские татары. Во-вторых, нельзя было не заметить того обстоятельства, что все мечты о развитии торговли на Азовском море бесплодны до тех пор, пока все выходы из Азовского моря находятся в руках турок. Поэтому молодого царя вскоре должно было постигнуть разочарование в его планах и начинаниях. Тем с большей готовностью он принял предложение польского короля Августа присоединиться к союзу против Швеции с целью отнять южные берега Балтийского моря: Эстляндию, Ливонию, Померанию и Голштинию. Это предложение открыло Петру новые перспективы: ему представлялся случай стать твердой ногой на Балтийском море и через него установить непосредственные и постоянные сношения с Западной Европой. Это было заветной мечтой его предков, целью, к которой стремились еще Иван Грозный и Алексей Михайлович.

Так и началась продолжительная и изнурительная, но богатая по своим последствиям великая Северная война. Мы в настоящем случае рассмотрим последствия войны, как они определились до Прутского мира (1711).

Прежде всего война потребовала напряжения боевых сил государства, что привело к новой их организации. Петр начал войну с теми войсками иноземного строя, которые остались ему после отца и брата и с теми полками (Преображенским и Семеновским), которые были созданы из его потешных. После разгрома под Нарвой, когда выяснилась совершенная непригодность русских войск, Петр развил громадную деятельность по комплектованию и обучению армии. Не довольствуясь дворянами, стрельцами и охочими людьми, Петр стал принудительно пополнять свои войска разнообразными элементами из податных и других общественных классов. В этом отношении характерны следующие отдельные мероприятия. В январе 1703 года Петр велел всех кабальных людей сгонять и записывать в солдаты и матросы. (Кабальные люди — холопы известной категории, которые служили по так называемым служилым кабалам и холопство которых продолжалось только до смерти их владельца — они не переходили по наследству к детям владельца, и дети кабальных не становились холопами.) Осенью 1703 года велено было взять в солдаты у служилых и торговых людей пятого, а у «деловых» людей, т. е. рабочих, — седьмого человека, не моложе 20 и не старше 30 лет. Такое же распоряжение коснулось духовенства: бельцов, клирошан и монашеских детей, которые жили в монастырях, потому что отцы, удаляясь от мира, забирали детей с собой в монастыри. Ямщики, со своей стороны, должны были дать известный процент людей в военную службу. Кроме того, со всей России велено было собрать воров, которые находились под судом. Последнее распоряжение, может быть, не вяжется с нашими современными представлениями: теперь, как известно, не берут на военную службу лиц, обвиненных по суду, так как теперь военная служба рассматривается не как обязанность, а как почетное право защищать свое отечество. Но у Петра, как видите, был чисто утилитарный взгляд на вещи, и кроме того, тогдашняя железная дисциплина перерабатывала все негодные элементы и давала хороших солдат. В январе 1705 года с разных городов, посадов и волостей приказано было взять в армию по одному человеку возрастом от 20 до 30 лет с каждых 20 дворов. В феврале того же года велено было со всего государства взять с каждых 20 дворов по рекруту, возрастом от 15 до 20 лет. Тот же порядок сохранялся и в последующие годы. Так как интендантская часть не была еще хорошо организована, то велено было всем сдатчикам новобранцев давать им обувь, шубы, чулки и вообще все необходимое снаряжение. Если рекрут убегал или умирал, на его место должен был набираться новый. В декабре 1705 года опять последовал рекрутский набор по одному человеку с 20 дворов, и так продолжалось в 1706, 1707 и 1708 годах. Кроме податных людей к несению рекрутской повинности были привлечены и другие общественные элементы. В феврале 1705 года отобраны были от дьяков сведения об их родственниках, и приказано было выставить из них драгун. В 1707 году Петр нашел, что дьяков и приказных чересчур много, приказал поверстать их в военную службу и составил из них полк, который должен был содержаться на их собственные средства. Даже священники и дьяконы косвенно привлечены были к отбыванию воинской повинности: с них брали лошадей для драгун. Набранные рекруты попадали под суровую военную дисциплину и обучались всем приемам европейского военного искусства. Под Полтавой русские солдаты успешно сдали экзамен и заслужили похвалу даже от врагов. Так создано было регулярное войско, по боевым качествам не уступавшее западноевропейским войскам.

Петровская армия, в противоположность прежним войскам, состояла из людей, совершенно оторванных от дома и промыслов, тогда как прежние солдаты были в то же время землевладельцами и земледельцами в мирное время. Непрерывная и продолжительная война сделала совершенно невозможным совмещение мирных и военных занятий, и русское войско сделалось совокупностью людей, занимавшихся только военным, и никаким больше, делом. Само собой разумеется, что новое войско потребовало огромных сумм на его содержание. Прежде всего требовалось организовать провиантскую часть. И вот мы видим, что одной из первых мер Петра было учреждение должности генерал-провиантмейстера. Много денег потребовалось также на обмундирование и снабжение оружием солдат. Все это вызвало чрезвычайное напряжение финансовых сил страны и повело к строгому взысканию старых недоимок и к установлению новых чрезвычайно обременительных и разорительных налогов. Для того, чтобы не пропадали казенные сборы, в 1701 году Петр распорядился устроить по всем городам «крепостные избы»; в них установлены были особые надсмотрщики, которые должны были записывать все гражданские сделки и брать за это крепостные пошлины. В 1702 году в России заведены были метрические книги для записи родившихся, бракосочетавшихся и умерших для точного учета движения населения в фискальных целях, для более полного взимания сборов. Новыми поборами были особенно богаты 1704 и 1705 годы. Прежде всего, рыбные ловли, пожалованные в вотчину илипоместье, были отобраны на государя и отданы с торгов в аренду. Для заведования этим делом была учреждена Ижорская канцелярия под управлением Меншикова — здесь собирали сведения о стоимости рыбы, о качестве ее, о ценах и производились торги. Затем Петр идет дальше. Были описаны и взяты в казну все постоялые дворы, пристани, мельницы, мосты, перевозы, торговые площади и затем отданы из казны на оброк. Это была мера слишком радикальная — экспроприация частной собственности для нужд казны. К этой мере современные Петру государи не обращались. Вскоре выяснилось, что мера эта неудобна, и мельницы были отданы назад владельцам с условием платить в казну четверть доходов. В 1706 году была отменена мера относительно постоялых дворов, и они были отданы частным лицам с обязательством платить казне четверть доходов. Русские люди любили попариться в банях, — и вот все бани были отобраны в казну и стали сдаваться на откуп; частным лицам вначале запретили постройку бань, но затем Петр разрешил с условием уплаты налога от 3 алтын и больше в год. Во всем государстве приказано было описать пчельники и обложить их оброком. На мастеровых — плотников, каменщиков, портных, хлебников, калачников и мелочных торговцев была наложена годовая подать в 2 гривны с человека, а на чернорабочих — в 4 алтына (приблизительно 12 копеек). Для сбора податей были организованы особые канцелярии, подчинявшиеся Ижорской канцелярии под управлением Меншикова, почему и все сборы получили название «канцелярских пошлин». Это название может ввести в заблуждение — заставить предполагать, что канцелярские пошлины представляют собой нечто вроде современного гербового сбора. На самом деле это были мелкие сборы с населения, собиравшиеся в Ижорской канцелярии и потому называвшиеся канцелярскими. Петр Великий обратился также и к монополиям. В 1705 году была объявлена казенной монополией продажа соли, которую казна отпускала по цене в два раза большей подрядной, наживая таким образом 100 %. В это же время появилась и новая монополия — на продажу табака. В тот же год в январе был введен чрезвычайно интересный налог: велено было собрать со всего государства и описать дубовые гробы (колоды) и приказано продавать их в монастырях по цене в четыре раза большей обыкновенной — это был налог на пристрастие и приверженность к старинному благочестию, потому что, как известно, старообрядцы и до сих пор хоронят в деревянных гробах или так называемых колодах. Такое же значение имел и налог на ношение бород и пошлина за ношение русского платья: за ношение бород со служилых, приказных и посадских людей брали по 60 рублей в год, с гостей и богатых купцов — по 100 рублей в год, с боярских людей и ямщиков — по 30 рублей; крестьянам не запрещалось носить русское платье и бороду; заплатившему налог давался медный знак, который он должен был предъявлять по первому требованию, с крестьян брали за бороды по 2 деньги по въезде в город и по выезде. За ношение русского платья со всех, кроме крестьян, брали 13 алтын, 2 деньги с пешего и 2 рубля с конного. Как видите, Петр в своем стремлении добыть денег на нужды государства не стеснялся ни в чем и прибегал иногда к самым крайним мерам.

В то время наша внутренняя торговля была очень несовершенна: торговали дегтем, рыбьим жиром, колесной мазью, салом и смолой — и вот все эти товары стали отдаваться на откуп, а с 1707 года торговля стала вестись от казны и была воспрещена частным лицам. Государство стремилось все забрать в свои руки. Облагались налогами предметы необходимости и вкуса. Правительство было охвачено налоговой горячкой. Время родит людей — и вот к услугам правительства появились «прибыльщики» — изобретатели новых налогов. Из них особенно отличился Курбатов, предложивший ввести в России «орленую» (то есть гербовую) бумагу.

Но как ни изощрялось правительство в изобретении новых налогов, в казне не хватало денег для удовлетворения государственных потребностей. Правительство стало — прибегать к обложению населения натуральными повинностями. Когда завоевана была Ингрия, то сюда стали стягивать людей и средства для постройки городов, крепостей и верфи. Для постройки Петербурга ежегодно сгонялось до 40 тысяч рабочих, на содержание которых собиралось ежегодно до 100 тысяч рублей и хлебный провиант, рабочие посылались на Воронежскую и Казанскую верфи и к Архангельскому порту. Народная масса изнемогала под бременем налоговых тягостей и натуральных повинностей, и в ней стал слышаться ропот, сначала тихий, а потом и открытый. В народе не понимали кипучей деятельности Петра, не понимали цели его войн, его преобразований. «С тех пор, как Бог дал этого царя, — говорили в народе, — светлых дней не видим: все рубли, да полтины, да подводы; это — мироед, а не царь: весь мир перевел, а на его кутилку и перевода нет». Жены убитых на войне солдат, скитаясь по миру, проклинали свою судьбу и царя с его нововведениями и войнами. Ревнители старины возмущались брадобритием, немецким платьем и общением царя с иноземцами. В народе начали уже ходить толки, что Петр — не царь, а воплотившийся антихрист. Народ постоянно уклонялся от несения новых служб и повинностей. Царь боролся с этими уклонениями мерами жестокости: сначала за побег с военной службы грозила смертная казнь не только бежавшему солдату, но и всем тем, кто знал об этом и не доносил. Но беглых солдат оказалось так много, что пришлось смягчить закон: из трех беглых солдат одного вешали, а двух били кнутом и ссылали на каторгу. Но все эти меры жестокости не уменьшили того зла, против которого были направлены, а только увеличили народное раздражение. Это раздражение и разразилось открытым мятежом в Астрахани (1705) и на Дону (1708).

В Астрахани началось с толков, что Петр — не сын царя Алексея Михайловича, что у царя родилась девочка, а ее подменили мальчиком — этот мнимый сын Алексея Михайловича теперь и царствует. Ходили и другие слухи: говорили, что настоящий государь взят в плен и сидит в «Стекольне» (то есть в Стокгольме), «а на Москве — не прямой государь». Кроме этого, астраханский воевода раздражал местное население точным исполнением царских приказов: там не пускали в церковь в русском платье, насильно брили бороды и отягощали всевозможными поборами. «Худо в Астрахани, — говорили астраханцы, — делается от воеводы и начальных людей: завели причальные и отвальные пошлины. Хотя хворосту на шесть денег в лодке привези, а привального дай гривну». Возбуждение достигло крайнего предела, когда прошел слух, что в Астрахань присылают немцев, чтобы повыдать за них замуж астраханских девиц. Перед Масленицей астраханцы поспешили сыграть 100 свадеб, перепились и ночью ворвались в Кремль и убили воеводу. В ответ на это в Астрахань прислан был Шереметев, который и подавил мятеж. Бунт на Дону вызван был требованием правительства выдачи беглых, которое нарушало установившийся обычай: казаки говорили, что «с Дону выдачи нет».

Эти народные волнения в связи с ростом недоимок убедили Петра в необходимости преобразовывать управление, создать органы, которые обеспечили бы правильное исполнение требований государства. И вот одновременно с военными и финансовыми мероприятиями Петр преобразовывает и управление, как местное, так и центральное.

Необычайная деятельность, которую развил Петр Великий в первый период великой Северной войны по устройству армии и флота и по привлечению населения к несению повинностей, потребовала от него нововведений и в устройстве управления: старые органы оказались не соответствующими новым задачам. Сначала Петр принимал частные меры в этом направлении, а затем обобщил их и свел в известную систему.

Свою кипучую деятельность Петр начал в селе Преображенском — здесь и возникает особая канцелярия под названием Преображенского приказа, в ней сосредоточивается все производство по делам, которыми занимался лично сам царь. Но так как эти дела принимали все более и более грандиозный характер, переставая быть потехами, одного приказа оказалось недостаточно, а поэтому рядом с Преображенским приказом возник Военный приказ, в ведение которого отошли дела по укомплектованию войска нового иноземного строя. Затем возникли: Адмиралтейский приказ — по делам постройки судов, Военно-морской, заведовавший личным персоналом флота, Провиантский приказ, приказ Рудо-сыскных дел и др. Параллельно с ростом этих приказов сужалась компетенция Преображенского приказа, который превратился в судебно-сыскное учреждение по политическим преступлениям. Тут производил свои расправы князь-кесарь Ромодановский: вешал преступников за ребра и живьем поджигал.

Учреждая новые приказы, Петр должен был уничтожить старые, которые теперь оказались лишними. С учреждением Военного приказа должны были упразднить аналогичные ему Рейтарский и Драгунский. Отмена стрелецкого войска сделала лишним Стрелецкий приказ.

Особенно большие перемены произвело учреждение Бурмистерской палаты или Ратуши в Москве (1699). Бурмистерская палата была венцом самоуправления торгово-промышленного класса: ей подчинены были ратуши в других городах. Возникшее городское самоуправление должно было обеспечивать исправное поступление казенных доходов, собиравшихся с посадских людей таможенными, кабацкими и другими верными головами и целовальниками. Раньше посадские люди находились в ведении приказа Большой Казны, Сибирского приказа и четвертей: Владимирской, Галицкой, Устюжской и др., теперь по всем финансовым делам торговые люди подчинены были Бурмистерской палате, и естественно, что ведомство старых приказов сократилось, а у некоторых свелось на нет — в это самое время и умерли естественной смертью четверти и некоторые приказы, так как дела их сосредоточились в Бурмистерской палате.

Но с учреждением Бурмистерской палаты финансовое управление не было вполне объединено, а потому для учета всех приходов и расходов в 1699 году была учреждена Ближняя канцелярия под начальством думного дворянина Никиты Зотова. В эту канцелярию еженедельно должны были представляться из приказов отчетные ведомости, «что где чего в приходе, в расходе и кому что должно на что расход держать». Учреждение Ближней канцелярии было восстановлением Счетного приказа, действовавшего при царе Алексее Михайловиче и ведавшего, по словам Котошихина, «приход и расход и остаток по книгам» всех приказов. Разница между ними заключалась только в том, что Ближняя канцелярия была поставлена в тесную связь с Боярской думой, сделалась ее особой канцелярией. Бояре, ведавшие денежные дела, стали теперь съезжаться в Ближнюю канцелярию, и она сосредоточила в себе все делопроизводство.

Что касается Боярской думы, то она за это время (до 1711 года) претерпела существенные изменения в своем составе, в компетенции и в общем характере деятельности. Прежде всего теперь почти прекратились общие собрания думных чинов: бояр, окольничьих и думных дворян, всего до 50 членов. Дума имела законосовещательное значение и помогала царю в разборе судебных дел, поступавших из мелких учреждений. Такова была роль прежней Боярской думы. Теперь сам царь редко бывал в Москве, чаще он находился в отлучках, и его сотрудники — бояре, тоже рассылались по разным городам государства. Поэтому должны были прекратиться и общие собрания думы. В Москве вместо полной Боярской думы стала действовать Думская комиссия. В 1700 году государь приказал «на Москве на своем государевом дворе быть и дела ведать» боярину И. В. Троекурову с двумя товарищами, окольничьим и думным дьяком. В конце 1706 года «государь указал в Москве быть и в палате расправные дела ведать боярину князю М. А. Черкасскому с товарищи». Чаще всего текущие дела по управлению стали вершить бояре, которые управляли отдельными приказами. Дума превратилась как бы в Комитет министров. Этому тесному кружку бояр предоставлено было право приглашать в свою «консилию» и других начальников приказов, которые находились в Москве, но не были думными людьми. И прежде в случае надобности недумные чины допускались в думу, но разница с создавшимся при Петре порядком вещей заключалась в том, что эти недумные чины сделались теперь равноправными с думными людьми. Так изменился состав обычно действовавшего боярского совета. Совет стал гораздо меньше и по своей численности. Прежде в состав Боярской думы входило 50–60 человек, а теперь в «консилиуме», который съезжался в Ближней канцелярии, было 15, 12, 5, а иногда и 3 члена. Произошли перемены и в характере деятельности Боярской думы. Прежде дума была законодательно-совещательным учреждением, обсуждала важнейшие мероприятия и судила, теперь боярская консилия стала исполнительным и распорядительным органом высшей власти, действующим во время отлучек царя и исполняющим его планы и предписания. В таком именно виде боярская консилия и представлялась австрийскому дипломатическому агенту Плейеру, который был в России в 1710 году, и который пишет, что «в Тайном совете говорили о том, как всего удобнее привести в исполнение царские указы, а последние касались сбора податей, изыскания новых государственных доходов, набора, обмундировки, обучения, расквартирования и содержания рекрут, развития торговли и пр.»; в случае какого-либо волнения совет, по словам Плейера, принимал меры, о которых доносил царю. Изменение компетенции учреждения пошло, таким образом, в том направлении, что оно из законодательно-совещательного делалось административным. Петр стал в свое отсутствие возлагать на это учреждение дела по управлению, причем этот распорядительный совет в известных пределах действовал самостоятельно и отвечал за свои действия перед государем. Петр сам писал, чтобы правители отдельных ведомств обращались за указаниями по текущим делам не к нему, а к консилии. В ответ на донесение о таких делах он писал в 1707 году из Польши князю Ромодановскому: «Еще прошу вас, дабы о таких делах и подобных им изволили там, где съезд бывает, в Верхней канцелярии, или где инде, посоветовав с прочими, решение чинить, а здесь истинно и без того дела много». В соответствии с изменением компетенции и всего характера деятельности в новом учреждении изменился и сам порядок делопроизводства. Прежняя Боярская дума стояла близко к царю, поэтому никаких канцелярских формальностей не было: бояре просто «сидели с государем о делах», выносилось известное решение, думный дьяк делал на нем пометку «государь указал, и бояре приговорили» и затем излагал содержание этого решения. Теперь в делопроизводство вводятся известные формальности: в Ближней канцелярии заведена была для записи указов особая книга, которая давала возможность царю следить за течением дел в думу из приказов и за исполнением государевых распоряжений. В 1707 году были установлены обязательные протоколы заседаний думы для облегчения контроля. В письме из Вильно Петр предписал Ромодановекому «объявить всем министрам, которые в консилию съезжаются, чтобы они всякие дела, о которых советуют, записывали, и каждый бы министр своей рукой подписывал, что зело надобно, и без того отнюдь никакого дела не определяли, ибо сим всякая дурость явлена будет». Так эволюционировала в первую половину царствования Петра Великого Боярская дума: она стала тесным советом высших сановников, из которых некоторые не были членами прежней Боярской думы. Она руководила внутренним управлением, исполняла предписания государя, не вмешиваясь в военные дела и внешнюю политику. Этот совет и превратился потом в Сенат, который насчитывал много преемников Боярской думы, но он соединяется в преемстве не непосредственно, а через промежуточное звено, через тесный исполнительный и распорядительный совет ответственных перед государем сановников, в который превратилась Боярская дума при Петре. Если взять Боярскую думу времен Алексея Михайловича и Сенат, то между ними нельзя отыскать ничего общего, но если взять Боярскую консилию, то можно видеть, что Сенат является только оформленным учреждением этой консилии. Так перестраивалось центральное управление в первую половину царствования Петра.

Одновременно с центральным произошли изменения и в областном управлении. Петр столкнулся с одним неудобством в местном управлении, когда приступил к своей военной деятельности. Государство делилось на уезды, во главе каждого уезда стоял воевода, который исполнял всевозможные поручения центральной власти. Это раздробление ставило центральную власть в необходимость иметь дело со многими исполнителями, а это обстоятельство приводило к многим неисправностям в делах. Сама жизнь показала, в каком направлении должны быть сделаны изменения: требовалось создать более крупные территориальные единицы и во главе их поставить энергичных и ответственных перед царем исполнителей. Петр и начал создавать такие власти. Прежде всего стали возникать учреждения, объединявшие целые группы уездов.

В 1700 году в Воронеже был учрежден Адмиралтейский приказ под управлением адмирала Апраксина. Это учреждение ведало кораблестроение, которое велось силами и средствами Белгородского полка или разряда. Все города, приписанные к Белгородскому разряду, были переданы теперь в ведение Воронежского Адмиралтейского приказа «воеводскими отпусками и расправой», а с 1704 года подчинены ему и в финансовом отношении.

Одновременно с образованием Воронежского приказа возникло отдельное Азовское ведомство во главе с азовским воеводой, которому был подчинен целый ряд городов, приписанных к постройке гавани у Таганрога. С 1706 года азовский воевода стал называться губернатором.

Еще новое ведомство возникло на северо-западе под начальством Меншикова. Взяв Нотебург (Орешек), Петр назначил Меншикова губернатором этой крепости, затем, по мере завоевания, подчинил ему и другие города: Меншиков стал губернатором Петербурга, Ингрии, Карелии и Эстляндии.

В Петербурге возникала особая Приказная палата, куда поступали сборы с Ингерманландии. В 1703 году к области Меншикова были приписаны Олонец, Пошехонье, Белоозеро и Каргополь, приписанные к Олонецкой верфи. В 1706 году к губернии Меншикова были присоединены города «Новгородского разряда». Меншиков получил в свое распоряжение военные и финансовые средства городов и уездов.

Борьба с Карлом XII заставила Петра объединить еще ряд уездов вокруг Смоленска.

В 1707 году Петр соединил под управлением Голицына Киев, Чернигов, Севск и Белгород. Голицын стал называться генерал-майором и губернатором. С устройством этой губернии в Москве был уничтожен Малороссийский приказ.

Разыгравшийся в Астрахани бунт заставил Петра организовать особое ведомство в Поволжье. Для усмирения мятежа в Астрахань был отправлен фельдмаршал Шереметев, сбор податей поручен был Никите Кудрявцеву, которому приказано было «всячески тщиться, чтобы утишить и ниоткуда для сборов податей указу ничьего не слушать». Так ограничено было ведомство Казанского дворца, и значительная часть дел перенесена из Москвы в область. Такое положение вещей сохранилось и после усмирения бунта: в Астрахань был отправлен Петр Апраксин, и ему были подчинены в военно-финансовом отношении все низовые города.

Все эти перемены происходили исподволь, а в конце концов Петр, убедившись в необходимости систематического преобразования местного управления, в 1708 году разделил всю Россию на 8 губерний: Ингерманландскую (переименованную впоследствии в Петербургскую), Смоленскую, Киевскую, Азовскую, Казанскую, Московскую, Архангелогородскую и Сибирскую. Во главе губерний были поставлены губернаторы, которым были подчинены вице-губернаторы, управлявшие частями губерний, воеводы, стоявшие во главе уездов, и коменданты пограничных крепостей, земские судьи или ландрихтеры ведали судебные дела. В руках воеводы была сосредоточена сильная военная и гражданская власть: он заведовал сбором рекрутов, содержанием и расквартированием полков, постройкой и содержанием крепостей, наблюдал за правильным поступлением податей и заботился о безопасности вверенной ему губернии от внешних врагов.

Так создавались новые власти, создавались новые территории административного деления, и вы видите, что губернская реформа подготавливалась исподволь, губернии возникали под влиянием нужд и потребностей жизни, а Петр только обобщал частные меры.

Лекция семнадцатая

В ПРОШЛЫЙ раз мы рассматривали преобразования Петра Великого в устройстве управления, предпринятые им в первую половину великой Северной войны. Преобразования эти касались прежде всего местной жизни. Дело в том, что Московское государство делилось на мелкие уезды; во главе каждого из уездов стоял особый воевода. Эта раздробленность очень затрудняла центральное правительство в его деятельности: приходилось иметь дело со многими агентами, вести с ними сложную переписку, и вследствие этого дела не могли идти быстро, тогда как эти дела требовали быстрого исполнения: нужно было вовремя набрать достаточное количество рекрутов и собрать подати. В связи с этими затруднениями у Петра появляется мысль централизовать управление. На очередь выдвигается задача соединить уезды в группы — мысль, которая стала осуществляться уже в первую половину великой Северной войны: тогда стали появляться так называемые губернации, например губернация князя Меншикова, Воронежская, Адмиралтейская и др., а в 1708 году Россия была разделена уже на 8 губерний.

С учреждением губерний значение старой центральной приказной администрации, естественно, стало падать: у приказов осталось слишком мало дел, и они или исчезали, или становились конторами губерний в Москве. Большая часть дел приказа Казанского Дворца и Сибирского перешла к канцелярии Казанской Сибирской губернии, а приказы остались в качестве комиссарств губерний в Москве, где ведались некоторые дела. Тем же самым сделался и Ингерманландский приказ, управление Ингерманландией сосредоточилось в канцелярии Петербургской губернии, и Ингерманландский приказ превратился в контору Петербургской губернии в Москве. Петр, как мы видели, сосредоточил финансовое управление в Бурмистерской палате, но с учреждением губерний и финансовые сборы попали в руки губернаторов. Ведомство Бурмистерской палаты, таким образом, сократилось, и она превратилась в Ратушу города Москвы, перестав быть объединяющим центральным органом для всего городского населения. Приказы Большого Дворца, Поместный, Земский и другие также утратили свое общегосударственное значение и превратились в учреждения одной Московской губернии.

Эта децентрализация, вытекавшая из предоставления губернаторам высшей власти в губернии, имела и свои отрицательные стороны. Россия распалась по управлению на отдельные части, и в этих частях установился произвол, к которому у нас всегда были склонны правящие лица. Петр, заметив это обстоятельство, решил создать в центре государства властное и авторитетное учреждение, которое контролировало бы губернаторов. Такое учреждение жизнь уже наметила в лице Боярской консилии, заседавшей в Ближней канцелярии, но этому учреждению недоставало надлежащей организованности, настоящей официальной санкции: это была только комиссия, действовавшая по временному поручению государя. Петр надеялся перестроить ее в постоянное учреждение с точно определенным кругом прав и обязанностей. 22 февраля 1711 года, отправляясь на Прут, в турецкий поход, Петр издал указ, гласивший: «определили для отлучек наших быть Правительствующему Сенату». В состав Сената вошли девять членов, назначенных самим государем. Сенат имел право издавать в отсутствие государя указы, которые подлежали исполнению как повеления самого государя под страхом наказания смертной казнью за ослушание. Сенат ведал суды в государстве, наказывал за неправосудие, должен был иметь попечение о торговле и промышленности, наблюдать за расходами, за правильным отбыванием военной службы; но главной его целью было «денег как можно более собирать, понеже деньги суть артерия войны», — писал Петр. Сенату были подчинены все губернаторы, для каждой губернии в канцелярии Сената был особый стол — «повытье с подьячими». В канцелярии Сената должны были неотлучно пребывать комиссары из губерний «для принимания» царских и сенатских указов, касающихся той или другой губернии, и для немедленного сообщения их губернаторам, а также для доклада Сенату о нуждах губерний.

Сенат составился из высших должностных лиц, независимо от их происхождения. В этом отношении он напоминает скорее не Боярскую думу, а Боярскую консилию.

Мы знаем, что Боярская консилия была довольно пестрого состава, этот состав усвоил и Сенат: один из сенаторов был военным казначеем, другой — заведующим тульскими горными заводами и т. п.

Полномочия Сената были очень обширны. Кроме определенных законом функций Сенат мог на свой собственный страх принимать чрезвычайные меры. За свои действия Сенат отвечал перед государем. Жаловаться на Сенат можно было только во время присутствия государя в столице.

Органом сенатского надзора за управлением были фискалы, состоявшие под наблюдением генерал-фискала с его помощником обер-фискалом (от слова «фиск», что значит «казна»). Термин «фискал» еще не имел тогда никакого одиозного смысла. Под именем фискала разумелось лицо, которое заботилось вообще об интересах государства. Фискалы должны были «тайно проведывать, доносить и обличать» злоупотребления и хищения должностных лиц. В случае правильности доноса половина штрафа шла в казну, а другая половина в пользу фискала за открытие злоупотреблений; если фискал ошибался и донос оказывался несправедливым, предписано было «в вину ему того не ставить». Никто не мог выразить ему своей досады по поводу неправильного обвинения, так как ошибка фискала предполагалась незлонамеренной. Институт фискалов был организован следующим образом: под ведением генерал-фискала находились провинциал-фискалы в губерниях, они имели в провинции те же права и обязанности, как генерал-фискал в государстве, но не могли привлекать к суду знатных лиц, а под ведением провинциал-фискалов были еще городовые фискалы.

Словом, существовала целая сеть органов, помогающих Сенату следить за правильностью управления.

Для лучшего функционирования власти в 1713 году была принята еще одна мера — при губернаторах были организованы советы из ландратов. Ландраты, хотя и назначались правительством из среды местного дворянства, все же были представителями местного земского элемента при губернаторе и охраняли население от злоупотреблений властью. В настоящем случае правительство повторило меру, принятую в 1702 году. Вы помните, что в XVII веке при воеводе состояли губные старосты, собираемые всеми землевладельцами из дворян, для розыска и суда по тяжким преступлениям; впоследствии их компетенция расширилась: они сделались товарищами воевод, их помощниками по управлению и даже заместителями в определенных случаях. В 1702 году Петр счел нужным уничтожить эту должность, но предоставил местным дворянам выбирать по 4, по 3 и по 2 человека и посылать их вершить все дела с воеводой, который не должен был без них «никакого дела делать и не чинить никаких указов». В 1713 году этот выборный дворянский элемент был введен в губернское управление. По образцу Остзейского края велено было учредить при губернаторах ландратов: в больших городах по 12, в меньших по 10 и по 8 для помощи губернаторам в управлении. Дело в том, что в 1711 году обнаружилось неудобство от чрезвычайной величины губернии, и они были поделены на доли; теперь эти доли губерний, или провинции, и были поручены ведению ландратов. Кроме этого, ландраты в количестве двух человек должны были находиться при губернаторе и с ним сообща вершить дела. В указе об учреждении ландратов говорилось, что губернатор в «консилиуме» — «не яко властитель, но яко президент», то есть дела должны были решаться коллегиально, но губернатору было предоставлено при решении два голоса. Ландраты, управлявшие долями, должны были съезжаться в губернский город один раз в год «для счета и исправления дел». С 1714 года ландраты стали выборными, тогда как раньше они назначались по представлению Сената.

Так перестраивалось центральное и местное управление в первую половину царствования Петра Великого, Эта перестройка совершалась не по заранее обдуманному плану, а по указанию минуты. Это была настоящая органическая реформа, отправлявшаяся от данных предшествующей истории. Реформа, произведенная Петром, была завершением исторического процесса XVII века в его кульминационном пункте.

В самом деле, возьмем, например, Сенат: постепенное превращение Боярской думы в Боярскую консилию как раз вело к установлению такого учреждения. Точно так же и деление на губернии наметилось уже при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче. Уже тогда чувствовалась необходимость административного деления, уже тогда были так называемые «разряды»: Новгородский, Севский и др. Петр тоже пришел к мысли о необходимости образовать крупные территориальные единицы, так что в его областной реформе, как и в реформе центрального управления, все идет по заранее намеченному пути, В этой — реформе иноземными были только названия, а содержание было туземное, вытекавшее из нужд и потребностей жизни. Но было бы ошибочно распространять эту характеристику на всю реформу Петра Великого. Часто говорят, что в реформе Петра не было системы, не было никакой определенной идеи. Но это не совсем так: реформы второй половины царствования Петра имели совершенно иной характер: в них было больше искусственности, теоретичности, больше заимствований со стороны. В этот период своей деятельности Петр прямо задается целью создать «регулярное» государство. Но с другой стороны, мы имеем случай наблюдать, как эфемерны были реформы второй половины царствования Петра Великого, тогда как органическая реформа оказалась более жизненной. Перейдем теперь к реформе Петра во вторую половину царствования.

Первый период царствования Петра закончился неудачным походом на Прут и мирным договором с Турцией, по которому он отказался от завоеваний на Азовском побережье. Этот договор оказался полезным в том отношении, что дал ему возможность сосредоточить свои силы в борьбе со Швецией и этим облегчил достижение заветной цели Петра — приобрести Балтийское побережье, к чему он неуклонно стремился, несмотря на постигавшие его неудачи. Петр по-прежнему напрягал до последней крайности боевые и платежные силы нации, не останавливаясь решительно ни перед чем. Из года в год производились рекрутские наборы, по одному человеку с 50 и, редко, с 75 дворов. Эта повинность до крайности опротивела населению, и Петру приходилось бороться с массовыми уклонениями от воинской службы. Рекрут приводили из сел и деревень в города закованными в кандалы и держали их как преступников, по тюрьмам и острогам; пойманных беглых рекрут клеймили; лиц, дававших пристанище беглым, штрафовали на огромные суммы. Петр все более и более расширял круг лиц, подлежащих рекрутской повинности. Кроме государственных и владельческих крестьян и посадских людей к рекрутской повинности были привлечены инородцы: мордва, татары, чуваши и черемисы, тогда как инородцы обыкновенно прежде платили ясак и откупались от воинской службы; были привлечены дети церковников, которые еще не успели приобрести духовное звание, и солдатские дети. От рекрутской повинности были избавлены только духовенство и купечество, которые взамен каждого рекрута должны были платить 100 рублей, то есть на наши деньги 1500 рублей. В конце концов Петру удалось довести комплект регулярных войск до 210 тысяч человек. Это была очень крупная цифра по сравнению с прежним. Кроме регулярной армии, по окончании шведской войны Петр организовал из однодворцев отряд конных гусар, вооруженных карабинами и пиками. Это драгунское войско организовано было потому, что приходилось вести борьбу не только с европейскими армиями, но и с татарскими, против которых не стоило выставлять регулярную армию. В 1713 году из однодворцев же было набрано 5 тысяч человек ландмилиции. Гусары и ландмилиционеры должны были охранять русские пределы от крымцев. В целях обороны по южной границе была устроена линия «вышек» (то есть башен высотою сажени в три на таком расстоянии одна от другой, чтобы можно было видеть, что делается в промежутках между ними. На «вышках» постоянно стояли караульные, которые должны были в случае тревоги зажигать снопы соломы или смоляные бочки, так что татарский набег очень скоро становился известным на сотни верст.

Было обращено также большое внимание и на организацию флота, который во вторую половину царствования Петра Великого мог уже стать в уровень с флотом других европейских государств. После Прутского мира борьба со Швецией, которая велась сначала на территории России, была перенесена на север Германии. В целях успешного продолжения войны и понадобился сильный военный флот, и Петр энергично принялся за его постройку. К 1717 году имелось уже 28 линейных кораблей с экипажем от 50 до 92 человек на каждом. В конце царствования у Петра было уже 48 линейных кораблей и сверх того 787 галер с 28 тысячами человек экипажа.

Чем более возрастали регулярная армия и флот, тем более увеличивались расходы государства. Некоторое время Петр почерпал средства из тех же источников, что и в первую половину царствования, это были таможенные и кабацкие сборы, соляной сбор, доход с денежного двора, сборы с рыбной ловли, с мельниц, с бань, с пчельников, оброк с дворцовых и церковных имений, ясак с инородцев, контрибуция с балтийских провинций, арендные сборы, крепостные, печатные и судебные пошлины, конские пошлины (при продаже лошадей), сборы с попов на драгунских лошадей и т. д. Затем, когда являлась экстренная нужда, Петр не задумываясь создавал новый налог либо для известной части государства, либо для всего государства. В 1713 году, например, Петру понадобился фураж для армии, и он обложил Петербургскую губернию 120 тысячами рублей, а со всех остальных губерний приказано было собрать 45 тысяч рублей. В 1720 году для запасных хлебных магазинов (в Нижнем Новгороде, Орле, Смоленске, Брянске и других городах) приказано было собирать со двора по четверику ржи. Каждый год собирался провиант для флота: мясо соленое, сало, горох, крупа, вино и т. д. Все собранное отправлялось затем или в Петербург или в Ревель, где была другая стоянка военного флота. Но все эти поступления, несмотря на их разнообразие и на то, что сборы производились довольно часто, часто не могли удовлетворить возникавших потребностей. Кроме этого, обнаружились недоимки, особенно по сбору прямых налогов — подворной подати. Все это склонило Петра к коренной реформе системы прямого обложения.

Система подворной подати была введена при Федоре Алексеевиче и уже успела обнаружить свои отрицательные стороны. Население, желая избежать обложения, искусственно скучивалось во дворах. Владельцы дворов имели у себя на дворе бани и другие хозяйственные строения, где укрывались тяглые люди. Таким образом, появились снова захребетники, соседи, подсуседки, которых знала еще Московская Русь. Петр решил изменить сам порядок взимания податей. С этой целью он распорядился прежде всего привести в известность число лиц, которые могут платить подати. В 1718–1722 годах произведена была во всем государстве перепись податного населения. Сначала считали крестьян и «пахотных холопей», затем предписано было заносить в ревизские сказки и не пахотных, но зависимых людей: корабельных холопов, дворовых и, наконец, «гулящих» людей, то есть не приписанных ни к какому сословию. Эта перепись носит название ревизии, а все переписанные люди получили название ревизских душ. Списки плательщиков назывались ревизскими сказками. В них записывалось все мужское население независимо от возраста лиц. Кроме черносошных крестьян, владельческих, монастырских и дворцовых, приписанных к фабрикам, были переписаны посадские люди и однодворцы, то есть мелкие служилые землевладельцы. Перепись коснулась даже инородцев: астраханских татар и лопарей. По окончании ревизии была введена подушная подать по 80 копеек с ревизской души. Все, входившие в подушный склад и находившиеся не за помещиками, обязаны были еще платить 4 гривны с души. Этот излишек в 4 гривны был наложен на государственных крестьян потому, что они не платили помещичьего оброка.

Подушная подать просуществовала до Александра III. Она представляла собой налог не на землю и не на труд, а скорее только на возможность труда, потому что все мужское население было обложено, не исключая и детей, хотя бы им было две недели или даже один день от рождения. Однако не следует думать, что подать собиралась механически с каждого из записанных в податные списки. Порядок взимания податей был такой: высчитывалось количество ревизских душ, которые числились, положим, за известным имением, и оно должно было платить сумму, которая получается от умножения 80 копеек на число этих душ (так как с каждой души взималось 80 копеек), сама же раскладка податей производилась помещиком или его приказчиком смотря «по животом и по промыслом», то есть как и раньше. Тот же порядок существовал и относительно посадских общин. Например, если в посаде, положим, имеется 200 ревизских душ и на них причитается известная сумма податей, то это не значит, что все посадские люди должны платить поровну. Между ними были и такие, которые совсем ничего платить не могут. За них платят более состоятельные, в силу круговой поруки. Таким образом, ревизская душа была просто счетной единицей для центрального правительства. Введение подушной подати сразу подняло финансы государства чуть ли не в три раза; в конце царствования Петра доходы равнялись 9 миллионам рублей, тогда как в начале царствования они были равны 1,5 миллионам рублей, а около времени Прутского похода — 3 миллионам рублей. Из числа девяти миллионов 4 656 тысяч рублей составлялось из подушной подати. Это — недостижимый идеал для современного бюджета, который, как известно, составляется целиком из косвенных налогов, между которыми главное место занимает акциз, таможенные сборы и т. п. Собственно, вся задача современной финансовой науки заключается в том, чтобы основать бюджет на прямом обложении. Петру удалось это сделать без особых затруднений.

Увеличение прямых поступлений стояло в связи с новым порядком взимания податей: с введением подушной подати было привлечено к несению государственных повинностей большее количество лиц, чем прежде. Когда действовало податное обложение, многие «избывали» податей, покидая свои дворы; население искусственно скучивалось в тяглых дворах, чтобы податной оклад падал на большее количество лиц. Теперь эти способы уклонения от государственного тягла должны были прекратиться: подать стала налогом на труд, на рабочую силу, независимо от того, где она находилась. К платежу были привлечены теперь и такие элементы, которые раньше не подлежали податному тяглу: холопы, церковники и «гулящие люди». Надо, однако, заметить, что правительство по-прежнему имело дело не с отдельными лицами, а с целыми обществами, которые были связаны круговой порукой, или с владельцами, которые отвечали за своих крестьян. Конечно, такой порядок должен был гарантировать исправное поступление податей. Сюда же нужно присоединить и еще одно обстоятельство — помощь гражданским властям в сборе податей со стороны военных. Армия, как мы знаем, была расквартирована по губерниям, полковое начальство должно было получать деньги непосредственно от земских комиссаров, то есть выборных от дворян для приема податей от помещиков и их приказчика, от посадских и крестьянских властей; но в тех случаях, когда земский комиссар не мог добиться взноса подушной подати, полковое начальство содействовало ему в сборе. Полковники и офицеры должны были наблюдать, чтобы крестьяне, приписанные к полку, не бегали, а в случае побега должны были снаряжать за ними военную погоню и пойманных приводить для наказания. Эта система привела к выколачиванию подушной подати военными командами: не получая денег в срок, войсковые начальники отряжали в деревни команды для сбора недоимок.

Податное население подпало под власть множества начальников (воевод, земских комиссаров, помещиков, офицеров), и ему трудно было «избывать» платежа, податей. Итак, подати стали поступать в казну гораздо исправнее, но положение народной массы сделалось в высшей степени тягостным. Увеличилась власть помещиков над крестьянами, положение которых было еще хуже в тех имениях, где распоряжались не сами помещики, а их приказчики. «Умножение правителей и канцелярий во всем государстве, — читаем мы в указе 1727 года, — не только служит к великому отягощению штата, но и к великой тягости народа, понеже вместо, что прежде к одному правителю адресоваться имели во всех делах, ныне к 10 и может и больше, а все те разные управители имеют свои особливые канцелярии и канцелярских служителей и свой особливый суд, и каждый по своим делам бедный народ волочит, и все те управители и канцелярские служители жить и пропитания своего хотят, умалчивая о других непорядках, которые от бессовестных людей к вящей народной тягости ежедневно происходят».

Итак, вы видите, какие результаты имела военная деятельность Петра Великого для народной массы. Но было бы заблуждением думать, что Петр в своей финансовой политике не шел дальше наилучшего обирания населения. Петр понимал, что облагая население тяжелыми поборами, он ведет его к разорению, и если прибегал к крайним мерам в этом направлении, то только под давлением неотложных государственных нужд, понимая, что казна полна только там, где богат народ, где процветает промышленность и торговля. К развитию национальной промышленности и торговли и были направлены все усилия его ума и воли, в интересах подъема экономического благосостояния страны он предпринял и войну, которая так истощила силы его народа.

Во второй период деятельности Петра его экономическая политика была направлена по тому же пути, который был намечен в первый период: Петр заботился о широкой эксплуатации природных богатств страны и о создании новых промыслов.

Прежде всего Петр стремился внести улучшения в старый и главный промысел населения — земледелие. В 1721 году Петр узнал, что в Остзейском крае и в Пруссии очень быстро убирают хлеб, потому что вместо серпов снимают хлеб особыми косами с граблями, и разослал по губерниям образцы таких кос, приказав губернаторам, чтобы они находили смышленых поселян, которые быобучили население обращаться с новыми косами. «Сами знаете, — писал Петр, — что добро и надобно, а новое дело то наши люди без принуждения не сделают». Действительно, из-за несовершенных способов уборки пропадало много хлеба. Петр пытался ввести разнообразие и в само занятие земледелием. Прежде земледелие у нас ограничивалось посевом хлебов и огородничеством. В 1720 году Петр указал завести в Астрахани огороды аптекарских трав (из Персии были привезены разные новые породы деревьев и трав, большей частью лечебных), там же были заведены виноградные сады для производства вина. Один французский выходец развел семь сортов французского винограда и предлагал завести там шелковое производство. Когда в 1723 году Россия получила от Персии новую область (Дербент, по Кавказскому берегу Черного моря), Петр распорядился собрать сведения, где родится сахарный тростник, плодовые деревья и шелковица, и собирался выписать для развития шелкового производства итальянских мастеров. На шелк у нас был спрос еще в XVI и XVII веках. Тогда мы получали из Персии шелк-сырец, переправляли его транзитом в Европу, а оттуда получали ткани. Теперь Петр задумал развить шелковое дело в России. Одним из главных предметов русского вывоза были также лен, пенька и лесные материалы: тес, смола, деготь. Петр распорядился увеличить площадь посева льна и пеньки; те хозяева, которые засевали льном одну четверть, должны были засевать еще одну, а там, где посева совсем не было, приказано было обязать к этому хозяев, объясняя им пользу разведения льна.

Позаботился Петр и о скотоводстве. В целях обеспечения армии хорошими лошадьми он выписал производителей из Пруссии и Силезии и открыл конские заводы в Азовской, Казанской и Киевской губерниях. В 1716 году Петр выписал из-за границы двадцать овцеводов и послал их в Казань для ознакомления населения со способами обработки хорошей шерсти. В 1722 году всем крупным землевладельцам предписано было разводить породистых овец («шлёнских» или силезских, длинношерстных), а шерсть продавать на фабрики. Выписана была голландская порода рогатого скота для разведения в Архангельском крае. Эта порода существует там и до сих пор под именем «холмогорской».

Царь находил, что его подданные недостаточно пользуются рыбными и звериными богатствами своей страны, и пытался поощрить развитие промыслов, приказывал ловить стерлядей на Белом море, организовывал компании промышленников. В 1721 году на Белом море отданы были Матвею Евреинову китовые и моржовые промыслы, компания эта получила субсидию от казны. Но главные заботы правительства были направлены на развитие горного промысла, на добывание руд и металлов. В 1716 году предписано было губернаторам принять меры к отысканию руды в управляемых ими губерниях и, должно сказать, что эти предписания не остались безрезультатными. При Петре был найден золотой песок на реке Гае (на Алтае), куда были отправлены шведские пленные инженеры.

Были также предприняты меры к тому, чтобы не расхищались природные богатства страны. Предметом попечения Петра прежде всего служил лес, к которому он относился с отеческой любовью и ценил его как строительный материал для флота. В Петербургской губернии были отданы Адмиралтейству дуб, клен, липа и ясень и запрещалось пускать в лес скот; за нарушение правил били кнутом.

В июне 1719 года был издан указ, которым объявлялись заповедными деревья: дуб, клен, вяз и сосна в 12 вершков; за порубку грозило вырывание ноздрей, ссылка на каторгу и даже смертная казнь. Для охраны лесов была учреждена должность вальдмейстеров. Петру жаль было употреблять лес на топливо, и он рассылал сведущих людей на Дон и Днепр искать и копать каменный уголь. Наконец, Петр был очень рад, когда узнал, что торф является хорошим топливом, и дал одному иноземцу привилегию на добывание торфа (1723 год).

Так Петр старался развить и упрочить разумную эксплуатацию естественных богатств страны, но главные его стремления были направлены к тому, чтобы Россия не ограничивалась производством сырья, но чтобы сырье перерабатывалось на собственных русских фабриках и заводах собственными мастерами и ремесленниками.

Лекция восемнадцатая

В ПРОШЛЫЙ раз я указывал, что Петр Великий не был узким финансистом, полагал, что нельзя построить все управление государством на системе налогов, думал, что систематическое обирательство населения может истощить народные силы, что следует заботиться поэтому и о народном благосостоянии, потому что «где народ беден, там и казна пуста». Петр предпринимал меры к развитию производительных сил страны. Особенное внимание было обращено им на земледелие и скотоводство, а также приняты были меры к отысканию и разработке руд, каменного угля, торфа и т. п. Затем Петр также взглянул на дело и с другой стороны: он видел, что некоторые естественные богатства страны расходуются нерасчетливо, главным предметом его забот стала охрана леса. Но главные его усилия были направлены все-таки к развитию обрабатывающей промышленности. До Петра Великого Россия для внутреннего и международного рынка производила исключительно сырье: хлеб, пеньку, лен, сало, кожи, меха и пр., все же произведения фабричной и мануфактурной промышленности шли к нам из-за границы. Петр вознамерился положить конец такому положению вещей и горячо принялся за устройство на Руси заводов, фабрик и ремесленных предприятий. В этом деле Петром руководило общее убеждение века в том, что богаты только те народы, которые мало покупают и много продают, и те страны, в которых развита фабричная промышленность. Петр был сторонником взглядов, которые характеризуют эпоху меркантилизма и протекционизма, блестящим представителем которой во Франции был Кольбер. Конечно, теперь, с точки зрения современной политической экономии, эти взгляды Петра на народное благосостояние уже не выдерживают критики: теперь известно, что народ может быть богатым даже если он много покупает, в настоящее время это является лишь доказательством того, что внутри идет интенсивная промышленная деятельность, но тогда господствовала еще наивная точка зрения: явления частного хозяйства переносились в сферу хозяйства народного. В основу народного благосостояния полагали тогда систему торгового баланса, то есть преобладание вывоза над ввозом. Какие же меры предпринимал Петр для развития промышленности и на какие виды ее обратил главное внимание?

У нас в России производилось много пеньки и льна, которые отправлялись к нам в виде полотняных и парусиновых изделий. Петр и направил все усилия к тому, чтобы русские люди получили возможность дома перерабатывать лен и пеньку. В 1714 году он разрешил голландцу Тиммерману завести полотняную фабрику, четыре года спустя была учреждена компания для вывоза русских полотняных изделий. Другая полотняная фабрика была отдана компании, во главе которой стоял иностранец Томес. Эта компания получила право приглашать из-за границы мастеров, выписывать машины с платежом пошлин, а собственные изделия продавать беспошлинно в продолжение 5 лет. Для распространения искусства выделывать полотна компания имела право брать на фабрику русских в качестве учеников и рабочих с тем, чтобы они пребывали в учениках не более трех лет, а затем становились бы подмастерьями. В 1720 году Петр разрешил Тиммерману основать парусинную фабрику в Москве и дал ему казенную ссуду в 20 тысяч рублей с тем, чтобы он ежегодно поставлял в казну 3 тысячи кусков парусины, а остальную продавал в частное пользование, причем Тиммерману предоставлялось получать за исключением всех расходов 10 % прибыли, а остальные барыши должны были идти в казну. Так как теперь все низшие сорта полотна производились в России, Петр издал запрещение ввозить их из-за границы (1720 год). Вместе с тем, чтобы русские люди не имели возможности покупать иностранное полотно, ссылаясь на недостаток русского, Петр запретил вывоз русского холста за границу. По свидетельству Вебера, оставившего интересное сочинение «Преобразованная Россия» («Dasveranderte Russland»), полотна, которые вырабатывались в России при Петре Великом, не уступали по качеству голландским.

Вторая отрасль промышленности, на которую Петр обратил внимание, было суконное и шерстяное производство.

До Петра из России шла за границу шерсть, которая возвращалась к нам в виде тонких французских, английских и немецких сукон, которые шли, главным образом, на обмундирование армии по европейскому образцу. Раз существовала казенная надобность, Петр не замедлил попытаться развить в России суконное производство. И вот в 1719 году в Москве у Каменного моста возникла первая суконная фабрика. Воспоминание об этой фабрике сохранилось и до сих пор в названии московских «суконных» бань, которое держалось в течение всего XVIII и XIX века. Само здание бань было сначала под фабрикой. Эта фабрика была заведена на средства казны, а затем отдана купцу Щеголину с обязательством расширить ее так, чтобы вырабатываемого сукна хватало на обмундирование армии. Из казны Щеголину была выдана ссуда в 30 тысяч рублей, предоставлено было право беспошлинной торговли в продолжение пяти лет, разрешено было выписывать для фабрики мастеров и нужные машины из-за границы и принимать для обучения русских людей. Интересна еще одна мера Петра для более успешного развития промышленности. Торговые люди Московского государства, кроме податей, несли еще тяжелую повинность — казенные службы (из них выбирались верные головы и целовальники), Петр установил за правило, что лица, вступившие в компании, не подлежат казенным службам и имеют право отказаться от выборной должности. Как только заведена была суконная фабрика, Петр издал указ о запрещении вывозить за границу шерсть.

Кроме дорогих полотен, английских и французских, в России чувствовалась большая потребность в шелковых тканях. Петр решил и эту потребность русского общества попытаться удовлетворить дома, тем более, что шелк в довольно значительном количестве Россия получала из Китая и Персии, но обыкновенно он не оставался у нас, а переправлялся за границу. В 1717 году Петр поручил вице-канцлеру барону Шафирову и графу Толстому учредить фабрику шелковых изделий при помощи мастеров, выписанных из Франции. Им жаловались дворы и усадебные места и разрешалась беспошлинная торговля по городам и селам. Заграничную же торговлю они производили на общих основаниях, с уплатой пошлин. Для обеспечения нового производства запрещено было вывозить шелк за границу, а для поощрения привоза разрешен был беспошлинный вывоз шелка из Китая. В 1718 году возникли две шелковые фабрики, одна из них — фабрика шелковых лент А. Милютина. В 1720 году всем разрешено было открывать шелковые фабрики.

И все другие товары, привозившиеся прежде к нам из-за границы, Петр старался производить дома. Была сделана попытка завести в России сахарный завод. В марте 1718 года была образована для этой цели компания под руководством купца Лестока, которая получила право на беспошлинный ввоз сахара-сырца и на беспошлинную торговлю в России очищенным сахаром в головах. Тогда еще не умели делать сахар из свекловицы, так что в продаже был только тростниковый сахар.

Вместе с этим было издано запрещение ввоза сахара в головах из-за границы. До Петра бумага также составляла предмет ввоза из-за границы. В 1714 году была основана бумажная фабрика, куда было приказано свозить все тряпье; вывоз его был запрещен. Вся бумага, изготовленная на фабрике, должна была свозиться в Адмиралтейство, откуда поступала в продажу для типографий, канцелярий, аптек и т. п. В 1720 году Петр заводит в Киеве фабрику зеркал, то есть хрустальный завод.

Особенным покровительством Петра пользовались металлургические заводы. Такие заводы существовали на Урале, в Пермском крае и в Сибири. В 1720 году Петр приказал осмотреть эти заводы и привести их в надлежащее состояние. Был учрежден железоделательный завод в Усольском уезде (Пермской губ.) и закончена постройка Екатеринбургского горного завода. Около Петрозаводска в 1724 году возникли Сестрорецкие литейные заводы, давшие начало городу Сестрорецку.

Для поощрения и развития фабрично-заводской промышленности указом 18 января 1721 года Петр освободил всех заводчиков и фабрикантов от казенных служб и позволил им приобретать населенные имения. В крепостной России трудно было вести производство свободными наемными руками. Петр давал большие льготы фабрикантам — строго преследуя беглых вообще, он сквозь пальцы смотрел на их пребывание на фабриках и заводах, но рабочих рук все-таки не хватало.

Покровительствуя всевозможными способами туземному производству, Петр старался держать его под строгим надзором и контролем. Фабричные изделия были строго регламентированы, они должны были изготавливаться по строго определенному образцу, строго определенного вида, веса и добротности, — и Петр строго карал за уклонение от образцов, за отступление от регламента.

Исподволь Петр приходил к мысли о невыгодности казенного производства и пытался, построив казенный завод, сдать его частным лицам. Но так как многие капиталисты, опасаясь риска, уклонялись от фабрично-заводской деятельности, то Петр навязывал им заводы силой. В этом случае он так оправдывал свои действия: «Наш народ, — писал он в одном из указов по этому поводу, — яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, коли от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят». Петр и был таким мастером-учителем, обучающим своих подданных, что и как нужно делать.

Заботы Петра о развитии в России фабрично-заводской промышленности увенчались успехом. В его правление было создано 233 фабрики и завода, так что Петр может быть назван создателем у нас заводской промышленности. И надо удивляться тому, что на этих казенных фабриках, учрежденных Петром, все было образцовым — еще и теперь в дедовских сундуках сохраняются старинные мундиры, сшитые из сукна, изготовленного на фабриках, учрежденных Петром, и это сукно оказывается такой высокой добротности, что мундиры не пришли в ветхость до сих пор.

Заботясь о развитии фабрично-заводской промышленности, Петр не мог оставить без внимания и ремесла. В России было много пленных шведов, хорошо знавших кузнечное дело, и вот Петр рассылает их по 2 человека в губернию для обучения русских людей кузнечному мастерству. Губернаторам было приказано оказывать всякое содействие посланным учителям и побуждать молодых людей обучаться ружейному, замочному и седельному ремеслу. Эти молодые люди должны были выбираться губернатором по своему усмотрению, а жители должны были поставлять им провиант и одежду.

Для развития ремесленной промышленности Петр в 1722 году издал указ о введении в России цехов. Все занимавшиеся известным ремеслом должны были составлять ассоциации с альдерманом во главе. В состав цеха входили мастера, подмастерья и ученики. Всякий, кто предполагал заняться каким-нибудь мастерством, должен был подвергнуться испытанию на звание мастера; только одним мастерам дозволялось выпускать изделия с наложением клейма, продажа неклейменых изделий не допускалась; ученики должны были обучаться ремеслу и по окончании учения получали свидетельства. Этими мерами Петр хотел поднять качество туземных изделий и таким образом увеличить их сбыт.

Если не все планы Петра Великого были осуществлены, то во всяком случае его энергия дала сильнейший импульс народному труду и заложила хорошее начало фабрично-заводской и ремесленной промышленности. Все заботы Петра о развитии фабрично-заводской промышленности вытекали из того взгляда, что если Россия все будет производить дома и много вывозить, то она будет благоденствовать. Значит, главной целью Петра было развитие экспорта.

В этих целях Петр прилагал всевозможные старания, которые прежде всего были направлены на создание нового порта для внешней торговли. До приобретения Балтийского побережья внешняя торговля шла через Архангельск, но это было сопряжено с большими неудобствами: прежде всего этот путь был обходной; Россия вела торговые сношения с Англией и Германией, а прямая дорога в эти страны шла не через Белое море, которое доступно для плавания лишь на короткое время, а через Балтийское море, к приобретению которого все время и стремился Петр. Новый порт на Балтийском море и был Петербург; нужно было еще направить через него торговлю. Ведь известно, что торговля всегда придерживается известной традиции, всегда стремится направляться по путям, уже проложенным раньше, так что Петр для того, чтобы привлечь торговлю к новому порту, должен был создать из него благоустроенный большой город. Он ничего не жалел для устройства своего «парадиза». В первые годы постройкой Петербурга были заняты 40 тысяч рабочих, на содержание которых расходовалось, кроме натуры, ежегодно 100 тысяч рублей. Помимо укрепления берегов и почвы болотистой местности начали возводиться казенные и частные постройки. В июне 1714 года велено было селиться в Петербурге людям разного звания: царедворцам, чиновникам, торговцам (300 человек) и мастерам (300 человек). За лето к осень 1714 года город должен был населиться. В 1717 году царь приказал земским, главным образом посадским людям во всех городах выбирать из своей среды «первостатейных и средних, — а не бедных», не старых и не одиноких, и присылать их в Петербург. Конечно, эти приказы принимались населением как повинность, и оно пыталось сплавлять в новый город бедноту. В 1722 году приказано было набрать 350 плотников из северных городов, а в 1724 году еще 1000 плотников. В 1724 году царь приказал селиться на Васильевском острове помещикам, они должны были быстро строиться к 1726 году под страхом конфискации половины имущества и должны были занимать место в соответствии с числом душ. Результатом всех этих мер было то, что уже в 1714 году в Петербурге было 34 500 домов.

Из своего Петербурга Петр стал созидать город, который во всех отношениях походил на западноевропейские города. По его желанию в Петербурге должны были строиться только каменные здания. В 1714 году был издан указ, чтобы на городской стороне и на Адмиралтейском острове, по реке Неве и на Васильевском острове строились только каменные дома, а не деревянные; подальше от Невы разрешалось строить мазанки на каменном фундаменте; запрещалась постройка курных изб; печи должны были во всех домах строиться с большими каменными трубами; строения должны были крыться не соломой, а дранкой; запрещалось строить сараи и конюшни на улицу, как прежде было принято. Деревянные постройки должны были быть брусяные, обиты тесом и окрашены под кирпич. Все строения должны были возводиться по утвержденному плану и по форме; постройки, не удовлетворявшие этим требованиям, Петр приказывал ломать. Так возник большой город с каменными правильно расположенными зданиями. Печать, положенная на Петербург его основателем, не сгладилась и до сих пор — и теперь Петербург напоминает о ширине размаха творческой деятельности Петра Великого.

Только Петр мог основать большой и прекрасный город на пустынном чухонском болоте. И теперь, знакомясь с Петербургом в первый раз, поражаешься его колоссальности: улицы прямы и вытянуты вдоль на громадные расстояния. В общем плане города последнее время ничего не прибавило нового к тому, что было при Петре. Город был распланирован на 2–3 века вперед. Он совсем не напоминает такие человеческие гнезда, как Москва, Лондон, Париж, которые слагались и росли исторически, чем объясняется и своеобразный план этих городов: от центральной части улицы расположены радиусами и концентрическими кругами, соединяющими радиусы. Петербург, напротив, поражает правильностью и прямолинейностью своего плана.

Благоустройством Петербурга Петр был занят так же серьезно, как важным государственным делом. По этому предмету был издан целый ряд указов. Петр предписывал, чтобы улицы содержались в чистоте и сухости, запрещал строить на перекрестках шалаши и продавать на улицах что-либо вредное для здоровья под страхом наказания: в первый раз кнутом, во второй раз — ссылкой на каторгу и в третий раз — смертной казнью. Всем, привозившим в Петербург сено, дрова и сельские продукты, велено было становиться на рынке, а не как попало, Скот было велено бить подальше от жилья, в реку нечистот не бросать, по малым каналам не ездить, чтобы не засорять их, и скот на улицу не выпускать. В 1722 года был заведен первый ассенизационный обоз с рабочими из рекрут и праздношатающихся людей; в том же году улицы стали освещаться фонарями. Для предупреждения пожаров полиция каждую четверть года осматривала печи, и в каждой части были заведены пожарные команды. Все это было новостью и с трудом прививалось в других городах, кроме Петербурга. Был издан также целый ряд указов о благочинии: запрещалась быстрая, езда, драки; велено было уничтожить притоны пьянства, игр, разврата; приказано было забирать нищих и слоняющихся людей, гнездившихся по торговым баням и харчевням; были устроены в Петербурге шлагбаумы, через которые с 11 часов ночи не пропускался никто, кроме священников, докторов и повивальных бабок; исключение было сделано только для знатных, ходивших с фонарями, «подлые» же люди пропускались только в исключительных случаях и по одному. В 1718 году всех нищих велено было забирать. За нищенство в первый раз били батогами и отсылали на родину, во второй раз били кнутом и мужчин отсылали на каторжные работы, а женщин в прядильные дома, детей — на суконные дворы, а позже — на фабрики. Петр не мог терпеть нищих, не выносил их вида и не желал, конечно, видеть их в Петербурге.

Попечение о благочинии было возложено на учрежденную Петром полицию, во главе которой был поставлен генерал-полицмейстер в Петербурге и обер-полицмейстер в Москве. Полиция действовала с чрезвычайной строгостью. В 1719 году генерал-полицмейстер граф Девьер сек ежедневно кнутом по 6 и по 10 человек обоего пола. Порядки, заведенные Петром в Петербурге, установились, и этот город в отношении благочиния и благоустройства сделался примером и недосягаемым образцом для других городов. Желая иметь под своим наблюдением внешнюю торговлю, Петр перенес свою резиденцию в Петербург.

Новую резиденцию Петр поставил под покровительство того святого, которого можно было считать местным, — Александра Невского. В 1723 году в Петербург были перенесены из Владимира мощи Александра Невского и положены в Александро-Невском монастыре в наглухо залитой серебряной раке. Надо удивляться тому, что Петр, еще не завоевав окончательно страну, уже строит там город и предвидит его будущее значение.

Как только новый порт был вчерне готов, Петр начал принимать меры к тому, чтобы торговое движение шло через Петербург. В 1713 году велено было пеньку, юфть, смолу, икру, щетину, клей направлять не в Архангельск и Вологду, а в Петербург. Этот указ произвел страшный переполох среди торговых людей, так как исполнение его многим грозило разорением. Торговые люди указывали Петру, что нельзя сразу прекратить торговое движение к Архангельску, так как там у них ведутся торговые счеты. Кроме того, торговый путь на Архангельск вызвал развитие разнообразных промыслов: извозного, трактирного и других, в Вологде трепанием льна было занято 25 тысяч человек. Указывали и на то, что близ Балтийского моря пенька будет портиться от сырости. В конце концов Петр принужден был сделать уступку: он разрешил везти половину товаров в Архангельск, а другая половина должна была все-таки направляться в Петербург. Желая добиться привлечения купцов к Петербургу, Петр понизил в Петербурге отпускную пошлину с 5 % на 3 %. Наконец, когда дело было улажено, Петр в 1721 году издал распоряжение, чтобы через Архангельск и Ригу направлялись товары только из прилежащих к ним местностей, а из остальной России — через Петербург, затем было издано распоряжение, чтобы контракты с иноземными купцами заключались только в Петербурге, а в Риге и Архангельске разрешалось вести торговлю только на чистые деньги. Эти распоряжения, конечно, должны были привлечь купцов к новому пункту товарного движения.

Но если Петр хотел сделать Петербург отпускным портом, необходимо было связать его удобными путями сообщения с внутренней Россией. И вот почти одновременно с закладкой Петербурга в 1703 году Петр начал строить канал в Вышнем Волочке для соединения Тверцы и Меты. Канал этот известен под именем Тверского. Работы продолжались пять лет, и в 1709 году открылся искусственный водный путь, соединявший бассейн Волги с бассейном Ладожского озера. Но здесь обнаружились значительные неудобства: по рекам и каналу могли ходить только плоскодонные суда, неудобные для плавания по бурному Ладожскому озеру, дно которого было расширено и углублено. Суда, подвергаясь шторму, разламывались пополам или захлестывались водой. Петр приказал провести обводный канал около Ладожского озера. В 1718 году он приказал на это канальное дело собрать с каждого крестьянского двора по 22 деньги 3 алтына, с торговых людей — по 10 денег с рубля и с киевских и азовских однодворцев по 1 рублю 12 алтын и 2 деньги. Сборы денег на постройку каналов производились и в последующее время, сюда же ссылались на работы преступники и нищие. Петру не удалось дожить до устройства канала — он простудился здесь, наблюдая за работами; канал был окончен уже после смерти Петра Минихом. Но прокладывая новые водные пути для торговли, Петр сознавал и необходимость постройки настоящих килевых торговых судов. Прежние струги и баржи были неудобны как тем, что на них мало можно было погрузить, так и тем, что часто подвергались крушениям.

В 1714 году Петр издал приказ ходить в море не на ладьях, а на галерах и других судах, построенных по иноземному образцу. Русские люди вообще побаивались моря; чтобы приучить их к нему, Петр приказал всем жителям Петербурга раздать парусные гребные казенные суда, с условием выстроить новые, когда они испортятся. Для постройки торговых судов была устроена казенная верфь, куда мог обращаться всякий желающий. Была составлена подробная инструкция, как управлять судами, за уклонение от которой Петр наказывал штрафами. В 1718 году Петр поручил подпоручику Румянцеву заведовать этим делом и разослал по Волхову, Мете и другим рекам корабельных мастеров, которые должны были следить, чтобы суда строились по установленным образцам. В разных местностях были устроены казенные верфи, где частные лица могли заказывать себе суда.

Петр предполагал отпускать на Запад не только сырье, но и другие товары. В Россию приходило из Персии так много шелка, что его хватало не только для русского производства шелковых изделий, но и оставался излишек. Торговля с Персией была меновая, и часто возникали доводы к разным недоразумениям, Когда русским купцам приходилось обращаться к персидскому суду, они не находили там защиты своим интересам. Петр заключил с Персией мирный договор, а в 1722 году появился первый русский консул в Испагани и вице-консульство в Шемахе. Эти консулы должны были собирать разные сведения о торговле, наблюдать за торговыми сделками, свидетельствовать завещания в случае смерти русского купца в Персии, охранять его имущество, а главное, помогать русским людям советом и делом. По примеру персидского консульства были основаны консульства и в других городах за границей. Для обеспечения торговли с Персией Петр в 1722–1723 годах предпринял туда военные походы. Мысли Петра о расширении внешней торговли простирались очень далеко: он хотел организовать непосредственные сношения с Индией. В 1716 году для разведки водных путей в Индию была послана экспедиция под начальством Бековича-Черкасского, но этот русский отряд был перерезан хивинцами. Это событие дало повод английской легенде о завещании Петра Великого своим преемникам завладеть Индией. На этой легенде основана была и вся английская политика по отношению к России, исполненная соревнования, зависти и недоверия.

Покровительствуя всеми мерами развитию торговли, Петр в 1713 году издал указ, которым предоставлялось право вести торговлю лицам всех сословий с платой определенной пошлины. В данном случае Петр восставал против убеждения русских людей в том, что шляхетству непристойно заниматься торговым ремеслом.

Лекция девятнадатая

В ПРОШЛЫЙ раз мы рассматривали экономическую политику Петра Великого, и я уже указывал, что Петр, вводя новую систему налогов, пришел, наконец, к мысли, что нельзя безгранично только брать с народа, но необходимо и давать ему, что нельзя все благосостояние государства основывать на системе обирательства населения, что нужно также дать возможность населению обогащаться. Петр старался разными частными мерами содействовать развитию производительных сил страны.

Но мер, направленных к обогащению страны, к развитию производительности народного труда, было еще недостаточно для обеспечения интересов государства и успешного выполнения его задач. Поэтому Петр и не ограничивался только этими мерами, а шел дальше, полагая, что экономическое развитие страны связано с умственным развитием общества. О необходимости просвещения говорили и прямые нужды государства. И вот, наряду с финансовыми и другими мерами, мы встречаем в Петровскую эпоху меры, направленные к развитию народного просвещения. Надо сказать, что и в этой области Петру была присуща известная широта взгляда, заставлявшая его идти дальше непосредственно необходимого в данный момент. Начинал Петр обыкновенно с того, что было необходимо для ближайших правительственных нужд, а затем увлекался общими соображениями о пользе науки и стремился насаждать просвещение независимо от прямых потребностей, в силу теоретических принципов. Значит, нельзя сказать, что в деятельности Петра не было никакой системы, никакого плана — хотя импульс к деятельности давал всегда какой-нибудь факт жизни, в дальнейшем Петр руководился и общими отвлеченными соображениями о необходимости просвещения и вел сознательную просветительную политику. Впрочем, Петр все-таки никак не мог освободиться от утилитарного взгляда на науку.

В 1701 году Петр учредил в Москве в Сухаревой башне Школу математических и навигацких наук с целью иметь образованных моряков, но людьми, получившими образование в этой школе, пришлось пользоваться я для других государственных дел. Петр сам замечал, что «не токмо к морскому ходу нужна сия школа». Нужда в образованных людях заставила Петра в 1712 году учредить в Москве инженерную школу. В ней должны были преподаваться геометрия и фортификация, то есть искусство строить крепости, и из нее должны были выходить образованные военные инженеры. Две трети воспитанников этой школы составляли дети дворян. В то же самое время возникла в Петербурге артиллерийская школа, в которой получали образование дети дворян и пушкарей. Предполагалось также учредить школу для гражданских чиновников, подьячих, так сказать, юридический факультет. Конечно, потребность в образованных людях всего сильнее была в Москве, но Петр не ограничивался устройством школ только в столице. Устраивая школы в Москве, Петр задумал покрыть и всю Россию сетью школ.

Лучшие школы ему, конечно, хотелось бы иметь в своем «Парадизе», то есть в Петербурге. В 1715 году Петр основал в Петербурге Морскую академию, В этой академии преподавались арифметика, геометрия, воинское обучение, география и навигация, рисование, фортификация и сообщались сведения из астрономии, то есть все главным образом такие науки, которые имели отношение к военному делу. Контингент учеников Морской академии должен был составиться из учеников Московской школы навигацких и математических наук. После основания Морской академии Московская школа при Сухаревой башне должна была не только уменьшиться в составе, но и изменить свой характер: из навигацкой и математической стала только математической. Морская академия была исключительно дворянской школой, какой она остается и до сих пор. По сообщению одного иностранца, «не было в России ни одной дворянской фамилии, из которой не было бы юноши в Морской академии». Петр приказывал дворянам детей своих 10 лет и выше присылать в Петербург учиться морскому делу. В 1719 году Петр открыл в Петербурге Инженерное училище, причем контингент учащихся был набран из Московской инженерной школы, основанной в 1712 году, что привело к закрытию последней.

Конечно, тех школ, которые были основаны в Москве и Петербурге, было еще недостаточно для того, чтобы вместить всех молодых людей, которым нужно было учиться, поэтому были заведены цифирные школы в провинциальных городах. В 1714 году именным царским указом Петр распорядился «детей всякого чина людей учить грамоте, цифири и геометрии». Для этой цели были разосланы по губерниям по 2 ученика из математической школы. Цифирные школы открывались в монастырях или в архиерейских домах: учение в этих школах было принудительное и бесплатное. Впрочем, по окончании курса учитель имел право брать с учеников по одному рублю. Без свидетельства об окончании цифирной школы молодым людям дворянского звания нельзя было жениться. Большую часть учеников цифирных школ составляли дети духовенства, потому что школы устраивались при монастырях и архиерейских домах; но были также и дети пушкарей, солдат, приказных и сравнительно мало было детей дворян, так как последние учились в дворянских школах в столицах, в привилегированных школах. Ученики цифирных школ, выучившись читать, писать и считать, оканчивали курс и поступали писарями в разные канцелярии, помощниками к архитекторам, учениками в аптеки и т. п. Вот откуда пошло звание аптекарского помощника, которое держится и до сих пор. Звание чертежника, или помощника архитектора, теперь уже исчезло. Всего цифирных школ было открыто до 1722 года около 42, но этим школам не суждено было упрочиться. Дальнейшему их развитию помешало открытие духовных школ. В 1721 году, когда был учрежден Синод, правительство распорядилось, чтобы были открыты школы при архиерейских домах для обучения детей духовенства. До смерти Петра таких духовных школ было открыто 46. Содержались эти училища на средства архиереев. Учителя для них набирались совершенно случайно, в лучшем случае это были воспитанники Киевской или Московской славяно-греко-латинской академии, обыкновенно же учителями были сколько-нибудь образованные лица из местного духовенства. В зависимости от учителей была различна и программа духовных училищ — в лучшем случае программа их приближалась к программе Московской славяно-греко-латинской академии, то есть когда проходились все свободные науки: грамматика, риторика, философия и богословие, а в худшем преподавание не шло далее грамматики. Наиболее известной духовной школой, где особенно хорошо было поставлено преподавание, была Новгородская духовная школа, в которой нашли приют братья Софроний и Иоаникий Лихуды (изгнанные из славяно-греко-латинской академии). Но такие школы были исключением, в большинстве же случаев дело ограничивалось просто грамотностью — для поступления в священники или дьяконы большего и не требовали.

Ясно, какие последствия произошли от распространения духовных школ. Эти школы подорвали развитие прежних цифирных школ, в которых большую часть учащихся составляли дети духовенства. С открытием духовных школ цифирные быстро стали закрываться. К 1727 году их уцелело только 28, а учеников было около 500 человек, причем почти исключительно из детей приказных. К 1744 году, при Елизавете, цифирных школ оставалось уже только 8, и из этих восьми три были соединены с гарнизонными школами, основанными при полках. Так светская всесословная школа, учрежденная Петром, оказалась недолговечной. Она оказалась не по плечу тогдашнему обществу, которое резко делилось на сословия. Благодаря этому и образование расслоилось: возникли сословные школы для дворян и для духовенства, а для простого народа особых школ и не оказалось.

Для насаждения низшего образования необходимы были средние учебные заведения, а для возможности их существования — высшие. Петр и задумал ввести в России высшее университетское образование, учредить в Москве общество ученых людей для разработки и усовершенствования наук и искусств, хотел для этой цели выписать знаменитых ученых из Западной Европы и дать им хорошее жалованье. Толчком к этому послужил газетный слух, что будто бы какому-то немцу Орфиреусу удалось устроить снаряд, осуществляющий perpetuum mobile^[10] (непрерывное движение). Петр был сильно заинтересован этим многообещающим открытием и обратился к знаменитому естествоиспытателю Христиану Вольфу с просьбой прибыть в Россию на каких угодно условиях и заняться усовершенствованием perpetuum mobile. Петр писал Вольфу и о своем намерении открыть для славного Российского государства «общество ученых людей, которые бы трудились над усовершенствованием наук и искусств». Но Вольф, зная, что perpetuum mobile осуществить нельзя, не захотел ехать в Россию и в ответном письме Петру деликатно дал понять, что для России полезнее распространять науку, а не разрабатывать ее, что более необходимо пригласить профессоров для чтения лекций, а для этого не нужно знаменитых ученых, которые к тому же и не поедут. В таком же смысле писал Петру и знаменитый философ Лейбниц, с которым он был знаком и вел переписку с 1711 года, и который состоял у него советником на жалованье (получал 1000 рейхсталеров в год). Петр советы эти принял во внимание, но не отказался от прежней мысли, а решил открыть академию и сделать ее высшим ученым учреждением и высшим учебным заведением. В данном случае Петр оказался проницательнее двух великих ученых и понимал, что для того, чтобы насадить высшее образование, нужно поставить его в тесную органическую связь с движением науки. Высшая школа, по его мнению, должна не только учить, но и двигать вперед науку. Указом 27 января 1724 года Петр велел устроить Академию Наук, где бы учили «языкам, наукам и знатным художествам». Академию предполагалось сделать таким учебным заведением, где бы профессора публично читали лекции, а с некоторыми учениками занимались особо, чтобы последние со временем сами могли обучать других первым основам знания, стараясь, чтобы от этого имели пользу вольные художества и мануфактуры. Академия по проекту разделялась на 3 класса: в первом классе предполагались 4 персоны, которые должны преподавать математику, астрономию, географию, навигацию и механику; во втором, физическом классе — тоже четыре преподавателя: анатомии, химии, физики, теоретической и экспериментальной ботаники; в третьем классе 3 персоны должны были преподавать элоквенцию, то есть красноречие (преподавал Василий Кириллович Тредиаковский), древности, древнюю и новую историю, натуральное и публичное право, политику, этику и экономию. Академики должны были следить за текущей научной литературой, каждый из них должен был написать свой курс по-латыни и перевести его на русский язык. При Академии предполагалось устроить библиотеку и «натуральных вещей камеру», то есть музей естественных наук. Это все и осуществилось впоследствии, когда возникла Академия наук. Академия должна была также иметь своего живописца и гравировального мастера. И в настоящее время это также нашло себе осуществление: издания Академии наук отличаются и с технической стороны удивительным совершенством. Три раза в год в Академии должны были происходить публичные ассамблеи, на которых один из академиков должен был читать речь. На содержание Академии Наук были назначены доходы с Нарвы, Пернова, Аренсбурга, Дерпта и других городов, всего около 25 тысяч рублей в год. Но предполагалось, что этих средств будет недостаточно, а потому проект разрешал учителям читать партикулярные лекции, то есть давать частные уроки. Академики должны были обучать студентов, а студенты — учеников гимназии, которую предполагалось открыть при Академии. Это осуществилось при открытии Московского университета: при нем были открыты две гимназии, причем гимназистов бывало больше, чем студентов. Число гимназистов нередко доходило до 3 тысяч, а студентов, особенно в первые годы по открытии университета, едва ли было более сотни, и все они должны были быть преподавателями и воспитателями в гимназиях и лишь в свободное от этих занятий время сами занимались науками. Таким образом, в университете были как бы организованы дополнительные занятия для преподавателей. Петр не дожил до открытия Академии, все проекты пришлось выполнять уже Екатерине I, но Академия все-таки — создание Петра, и она действительно сделалась у нас рассадником науки и высшего образования.

Учреждением школ не ограничились меры Петра по распространению в России знания и просвещения. Вскоре после своего возвращения из-за границы и позже он лихорадочно принимается за организацию переводов, приказывает издать учебники и руководства по языкам и другим предметам. Переводы обыкновенно давались лицам, получившим образование в Киевской академии, славяно-греко-латинской (где преподавались языки: латинский, греческий и польский), но и они не всегда могли справиться со своей задачей: часто переводчик либо худо знал иностранный язык, либо не знал науки, но Петр не стеснялся такими пустяками и приказывал переводчику либо учить язык, либо науку. Большей частью Петр приказывал переводить книги по прикладным наукам, которые ему были нужны больше всего, но при этом надо сказать, что он чужд был исключительности и приказывал иногда переводить сочинения, имевшие чисто теоретический интерес, расширявшие умственный кругозор читателя. Вот примеры таких сочинений: 1) «Введение во всякую (то есть во всеобщую) историю» Самуила Пуффендорфа, 2) «Феатрон или позор исторический» (то есть зрелище историческое), 3) «Церковные летописи» Барония, — то есть изложение событий из истории римско-католической церкви в средние века, 4) «Гистория о разорении Иерусалима Титом и о взятии Константинополя турками». Кантемир по приказанию Петра составил «Систему или состояние магометанской религии», то есть изложение вероучения мусульман; последнее имело и некоторый практический интерес, потому что на территории России жило много мусульман. Австрийский выходец Савва Лукич Рагузинский-Владиславич (или просто «Владиславич») перевел сочинение Рагузинского архимандрита Мавро Урбино «Историческое начало имени, славы и расширения народа словенского». Это первое сочинение, в котором намечались панславистские идеи, то есть идеи о возможности и желательностинационального и политического объединения славян и о великих результатах этого объединения в случае, если бы оно было осуществлено. Интерес к славянству возник у Петра, вероятно, под влиянием сношений с балканскими народностями во время турецкой войны. Заботясь о введении между русскими людьми приемов европейского обращения, Петр приказал напечатать книгу «Юности честное зерцало, или Показание житейского обхождения», в которой излагались правила о том, как вести себя в обществе, и которая выдержала столько изданий, как никакая другая книга при Петре.

Стараясь расширить умственный кругозор русского общества путем распространения сведений о западноевропейской жизни, Петр не оставил без внимания и историю своей страны.

Одной из существенных задач Петра было собирание и распространение среди русских людей научных сведений о своем собственном отечестве. Лейбниц советовал Петру снаряжать ученые экспедиции для географических и физических открытий, указывая, в частности, на необходимость решения вопроса о том, соединяется ли северо-восточная Азия с Америкой; он же дал совет собирать и охранять письменные и вещественные памятники древности. Петр внял советам Лейбница и в 1720 году разослал учеников Петербургской Морской академии по губерниям для составления географических карт, предписав губернаторам оказывать им всякое содействие и наблюдать, чтобы они не уклонялись от своих прямых задач. Законченные работы приказано было присылать в Сенат. Результаты этой командировки были очень важны, но Петр не дожил до их опубликования. Уже после его смерти на основании работ учеников Морской академии был составлен атлас, изданный в 1799 году Академией наук, это был первый географический атлас, составленный русскими людьми. Для решения вопроса о соединении Азии и Америки Петр отправил на восток Евреинова и Лужина, которые, при содействии шведского пленника Буша, посетили Камчатку, Охотское море, плавали между Курильскими островами, но из-за бурь и льдов не решили поставленной им задачи. Незадолго до своей смерти Петр снарядил другую экспедицию под начальством капитана Беринга, которому удалось пройти через пролив, отделяющий Азию от Америки, этот пролив до настоящего времени сохраняет название Берингова, хотя и не совсем справедливо, так как еще в XVII веке через него прошел сибирский казак Семен Дежнев. Одновременно с Берингом Петр отправил в Сибирь Мессершмидта с археологическими и естественнонаучными целями. Этот ученый ни слова не понимал по-русски, объяснялся через переводчика и все-таки, несмотря на страшные затруднения, нашел и привез в Петербург голову мамонта, два рога, часть зуба и кость ноги, а также китайские, монгольские и тунгусские рукописи. Все это сделалось достоянием Кунсткамеры Академии наук.

Петр исполнил заветы своих ученых корреспондентов и относительно сохранения памятников прошлого и позаботился о приведении в известность памятников русской истории. В 1720 году предписано было губернаторам, вице-губернаторам и воеводам собрать из монастырей и церквей старинные грамоты, исторические рукописи и церковные старопечатные книги, осмотреть их, разобрать, снять копии и списки прислать в Петербург. Это было наивное распоряжение и, конечно, оно не было исполнено: власти не умели справиться с поставленной задачей и не имели на это времени, к тому же сама переписка старопечатных книг была делом бесполезным. Тогда Петр в 1722 году обратился к духовенству и приказал из всех епархий и монастырей переслать в Синод все рукописи, заключавшие в себе летописи, степенные книги, хронографы и т. п.; для переписки этих книг предположено было устроить особую канцелярию. Это была уже практическая мера, но она не привела ни к каким результатам: духовенство не присылало книг, отговариваясь их отсутствием. Позаботился Петр также и о том, чтобы его собственные деяния дошли до потомства: по окончании шведской войны Петру пришла мысль составить историю отношений России и Швеции. И вот он, назначив для исторических занятий субботы, сам стал переписывать в хронологическом порядке все военные события и известия. Но вы знаете, что Петр не мастер был писать, а потому он скоро охладел к работе и поручил ее барону Гюйсену, затем вице-канцлеру Шафирову и, наконец, Феофану Прокоповичу. Петр желал, чтобы эта история еще при жизни государя «в совершение пришла». Таким путем коллективного творчества возникла «История Свейской войны» — один из самых важных памятников деятельности Петра Великого, самый важный источник по истории Петровского царствования, особенно ценный тем, что был составлен самим Петром и его ближайшими сотрудниками.

В Древней Руси духовное руководство обществом принадлежало церкви. Теперь его взяла в свои руки светская власть, и это, в свою очередь, заставило Петра принимать решительные меры к тому, чтобы не встретить противодействия своей политике со стороны церковной власти. Петр делал все для того, чтобы направить жизнь церкви в ту же колею, по которой пошла мирская жизнь. Русская церковь до Петра имела сильную и авторитетную власть в лице патриарха, которая конкурировала с царской и сдерживала и ограничивала ее. Не только Алексей Михайлович, но и сам Петр лично испытал на себе неудобства подобной власти. Патриарх Адриан не одобрял Петра за увлечения его западноевропейскими обычаями и глухо противодействовал его нововведениям. Когда в 1700 году Адриан скончался, Петр решил не иметь больше патриарха. Он уничтожил патриарший приказ, распределив все его дела по отдельным ведомствам, и назначил блюстителем патриаршего престола рязанского митрополита Стефана Яворского. Стефан Яворский был родом малоросс, он был человек очень просвещенный: воспитание получил в Киевской академии и в иезуитских коллегиях. Петр рассчитывал на то, что он не будет ему мешать в преобразовательной деятельности, но его расчеты не оправдались. Стефан Яворский по своим убеждениям склонялся больше к католичеству и был против увлечения протестантскими идеями, которые получили у нас при Петре широкое распространение — образовалась даже целая группа сочувствующих протестантизму во главе с неким Тверитиновым. Яворский написал сочинение «Камень веры», направленное против Тверитинова и его товарищей, но в этом сочинении он не пощадил и Петра, не щадил он Петра и в своих проповедях, которые все наполнены были прозрачными намеками на Петра и его жизнь. И общие выводы, к которым приходил Яворский после своих наблюдений над русской жизнью, были неутешительны: «Русское государство, — писал он, — подобно рыбе начинает загнивать с головы». Все эти осуждения Яворский умел высказывать так ловко, что они не раздражали Петра; он даже любил назначать Яворского на такие должности или дела, которым тот не сочувствовал: например, Яворский не сочувствовал учреждению Синода, а Петр назначил его там президентом. Зато Феофан Прокопович всецело поддерживал Петра в его начинаниях. Его перу, как полагают, принадлежит «Молот на камень веры» — сочинение, исполненное выпадов по адресу католицизма. На архиерейские места Петр вообще назначал главным образом малороссов, как более образованных и не зараженных предрассудками людей. В 1701 году был посвящен в Ростове известный митрополит Димитрий (впоследствии святой), Сибирским митрополитом назначен Филофей Лещинский, а архиепископом Новгородским — Феофан Прокопович. Из великорусских митрополитов приятное для Петра исключение представлял Митрофан Воронежский. Это был один из тех немногих людей, которые понимали Петра и сочувствовали ему.

Противодействие петровским новшествам шло, главным образом, от низшего духовенства, и Петр принимал меры, чтобы поднять его умственный уровень, запретив ставить на священнические места невежественных людей.

Петр ревностно стремился также искоренить из практики церковной жизни то, что было следствием замкнутости и невежества. Прежде при переходе иноверцев в православие их перекрещивали, но во второй половине XVII века русская церковь перестала смотреть на иноверцев как на нехристиан: перестали требовать перекрещивания от католиков. Петр по этому поводу послал запрос к Константинопольскому патриарху Иеремии. Патриарх отвечал, что перекрещивать не следует, а нужно только совершать над ними таинство миропомазания. Руководясь объяснениями константинопольского патриарха, Петр издал указ, которым устанавливалось: иноверцев при переходе в православие только миропомазывать, а не перекрещивать. Раз католики и лютеране были признаны церковью христианами, логически должна была вытекать возможность заключения браков между православными и иноверцами — и действительно, Синод разрешил такие браки, ссылаясь в доказательство на древнее время, когда были возможны браки даже между христианами и язычниками. Все эти меры имели весьма большое принципиальное и воспитательное значение для народной массы — так они отучали ее от враждебного отношения к иноверцам.

К этому же ряду мер, нужно отнести заботы Петра об искоренении суеверий. В 1715 году царским указом было объявлено, что в церкви Исаакия Далматского плотничья жена Варвара Лонгинова во время богослужения кричала, что она испорчена, а потом призналась, что кричала нарочно, чтобы оговорить по злобе плотника (своего мужа), который побил ее деверя. Это дало повод Петру, чтобы приводили всех кликуш, перед которыми народ испытывает суеверный страх, в приказ, где должны были приводить их в чувство. Действительно, на истеричек часто приходится действовать угрозами — на них это оказывает благотворное влияние. Архиереям приказано было смотреть, чтобы не было потачки кликушам, чтобы невежды не почитали ложных мощей, не боготворили икон, а ханжи не вымышляли ложных чудес. В 1722 году велено было за распространение каждого нового суеверия и вымышления ложного чуда вырезать ноздри и ссылать на каторжные работы. Стремясь к повышению религиозного чувства в народе, Петр указом 30 апреля 1722 года запретил освящать храмы в честь икон Богородицы. Затем, русские люди издавна имели обычай приносить в церковь и молиться своим иконам, то есть как бы иметь в церкви своих божков; по этому поводу нередко случались нелепые недоразумения: случалось, например, что кто-нибудь молился по ошибке или по рассеянности на чужую икону, тогда тот, кому принадлежала икона, начинал выражать свое неудовольствие, потому что предполагал, что тогда милости от Бога будут направляться не по адресу. В 1723 году Петр запретил приносить в церкви свои иконы, а имевшиеся приказал разобрать по принадлежности; вместе с этим было запрещено украшать иконы драгоценными камнями, лентами, привешивать к иконам монеты и золотые и серебряные вещи, так как все это напоминало идолопоклонство. Последнее запрещение не исполнялось, так что позже Петру III пришлось издавать указ с теми же запрещениями. Несмотря на это, обычай навешивать на иконы драгоценности держится и до сих пор.

Для ознакомления русских людей с сущностью христианской религии, в отличие от обрядовой стороны, Петр приказал написать книгу «Разница Закона Божия и обрядов», а в 1723 году к великому соблазну русских людей приказал издать «лютеранский и кальвинский катехизис» для ознакомления с чужими верами.

Так многообразными мерами Петр стремился к просвещению своего народа. Его можно назвать первым представителем просвещенного абсолютизма в России.

Результаты всех распоряжений Петра были невелики, но Петр положил начало просветительной политике, показал пример, указал путь, на который некоторые из его последователей и вступили с большим или меньшим успехом.

В дальнейшем изложении нам предстоит обратить внимание на реформу государственного управления во второй половине царствования Петра Великого.

Во второй половине своего царствования Петр поставил для своей деятельности самые сложные и разнообразные задачи: он уже не довольствовался одним устройством армии по западноевропейскому образцу, созданием флота и финансовыми мероприятиями для увеличения доходов казны, а принимал меры к улучшению и развитию промышленности и торговли и к духовному просвещению своего народа. Петр глубоко проникся и глубоко сочувствовал идеям просвещенного абсолютизма и пытался решительно все перестроить в своем государстве, в корне перевоспитать свой народ. Этими стремлениями проникнуты все петровские указы, мотивированные разъяснением причин и целей предпринимаемых мер, а иногда энергичными угрозами. Но всего этого было мало до тех пор, пока оставалась без изменения организация государственных учреждений. Между тем в этом отношении дело обстояло крайне неудовлетворительно. Для успешного сбора денег и рекрутов Петр организовал областные губернские учреждения, которые отняли у приказов большую часть их дел. В самом непродолжительном времени Россия оказалась с авторитетными правительственными наместниками в провинции и без сильной власти в центре — уцелевшие приказы превратились в местные учреждения Московской губернии. Такой порядок вещей должен был привести к нежелательным последствиям, и Петр поспешил сосредоточить центральную, административную и исполнительную власть в Сенате. В нем как бы слились все центральные учреждения, не было решительно никакой отрасли государственного управления, которая бы не входила в состав сенатской компетенции. «Все на вас положено, все у вас в руках», — неоднократно заявлял Петр в своих указах Сенату. Сенат ведал все дела внутренней политики: контролировал повсеместно администрацию, заботился об удовлетворении нужд армии и флота, о снабжении армии провиантом и фуражом, о наборе рекрутов, о службе и обучении шляхетства, о сборе и доставке в казну податей, о чиновниках; он же ведал торговые дела, монетное дело и покровительствовал всякого рода промышленности; на Сенате лежали полицейские заботы о благоустройстве и безопасности и о мерах против пожаров, заразных болезней и разбоев; на его же попечении лежали заботы о школах и о духовных делах, о просвещении вообще; он должен был заботиться о постройке городов, каналов и дорог, ведать почтовое дело; в качестве высшей апелляционной инстанции Сенат решал множество судебных дел (все его решения не подлежали обжалованию государя, исключая те случаи, когда Сенат отказывался решать дело или когда при рассмотрении дел Сенатом было совершено явное нарушение закона); в отсутствие государя Сенат своей властью обсуждал и издавал законы; мало того, Сенат вел отчасти даже дела внешней политики, сносясь с иностранными государствами через коллегию иностранных дел и непосредственно через русских посланников. При сложности своих обязанностей Сенат не мог выполнять их удовлетворительно, а Петр, занятый трудной борьбой со Швецией и Турцией, не мог заметить эти недостатки управления. Когда по окончании шведской войны прекратились чрезвычайные обстоятельства, в которых находилась Россия, и Петр стал принимать более деятельное участие в государственном управлении, он не мог не заметить недостатков существовавшего порядка, не мог не убедиться в необходимости центральных учреждений помимо Сената. При высшем учреждении накопилось огромное количество дел, с которыми невозможно было управиться, необходимы были вспомогательные органы центрального управления. Такими органами и являлись коллегии.

Лекция двадцатая

В ПРОШЛЫЙ раз я остановился на преобразовании управления при Петре Великом: чтобы облегчить сбор денег и рекрутов Петр решил централизовать местное управление, которое представляло то неудобство, что территориальные единицы административного деления были очень небольшие; вследствие этого правительству приходилось иметь дело со многими агентами, а в таких случаях дело обычно не спорится. Петр решил поделить государство на 8 губерний с губернаторами во главе. Тогда центральное управление отчасти разгрузилось, но вместе с тем почти нарушилось единство России, тем более, что в первое время не было еще общего руководящего учреждения, каким явился впоследствии Сенат. Сенат объединял и руководил деятельностью губернаторов. Компетенция Сената была очень обширна: и военное, и финансовое, и морское дело, и отчасти законодательство — все было в руках Сената. За время, пока продолжалась война, Петр не замечал неудобств новой системы управления. Когда же бурное время прошло и Петр стал больше времени посвящать управлению государством, он понял, что сосредоточение всех дел в руках одного учреждения неудобно, и стал приходить к мысли о необходимости дать Сенату вспомогательные органы. Иностранцы давно уже советовали Петру учредить коллегии для заведования различными отраслями управления. В 1715 году Петр уже серьезно обдумывал учреждение коллегий: в его записной книжке сохранилась собственноручная заметка от 23 марта «о коллегиях к соображению», в которой перечислены шесть коллегий, подлежащих введению в России: 1) юстиц-коллегия, 2) коллегия иностранных дел, 3) адмиралтейств-коллегия, 4) кригс-коллегия (военная), 5) камер-коллегия и 6) коммерц-коллегия. Решив взамен прежних приказов учредить коллегии для отправления отдельных функций управления, Петр начал собирать материалы для проведения реформы в жизнь. С этой целью был командирован в Швецию (потому что новые учреждения предполагалось организовать по образцу шведских) Генрих Фик. Через 2 года (в 1717 году) Генрих Фик вернулся из Швеции и привез с собой несколько сот регламентов и разных ведомостей, Петру очень понравилось иноземное делопроизводство своей отчетливостью и ясностью: все было предусмотрено и строго определено формой и давало возможность легко изучить дело по документам и облегчало розыск нужных бумаг. Кроме Фика к делу реформы был привлечен Петром барон Люберас. Для работы в новых учреждениях нужны были опытные бюрократы. Петр и поручил Люберасу вывезти из Германии нужных людей. Люберас исполнил это поручение и кроме того составил общий очерк учреждения коллегий и подал 28 проектов уставов и регламентов для их руководства. Так исподволь подготавливалась реформа. В 1717 году было определено количество коллегий; в том же году Петр назначил коллежских президентов и вице-президентов. В 1718 году был определен особым указом способ устройства коллегий, в 1719 году были составлены некоторые из регламентов коллегий, наконец, в 1720 году был издан генеральный регламент об устройстве коллегий.

Каждая коллегия состояла из присутствия и канцелярии. В состав присутствия входили: президент, вице-президент, четыре коллежских советника и четыре коллежских асессора. (Эти названия, теперь ничего не значащие, тогда, как видите, имели свой смысл.) Президент назначался государем, вице-президент — Сенатом с утверждением государя, и, наконец, советники и асессоры назначались Сенатом по представлению коллегии, так что коллегии были самопополняющимися учреждениями. Президент руководил коллегией, исполнял обязанности председателя и имел право доносить Сенату о злоупотреблениях членов коллегии и их неспособности к отправлению возложенных на них обязанностей и о назначении других на их место, иначе говоря, президенту принадлежала «верховная дирекция» в учреждении.

Канцелярия коллегии состояла из секретаря, регистраторов, протоколистов, актуариуса, иногда переводчика и низших канцелярских служителей: а) канцеляристов, более или менее самостоятельных чиновников, и б) копиистов, то есть каллиграфов, простых переписчиков бумаг. Секретарь подготавливал доклады для присутствия, участвовал в заседаниях без права голоса, принимал прошения от челобитчиков и наблюдал за деятельностью канцелярских чиновников. Регистратор вел запись входящих и исходящих бумаг; протоколист, или нотариус, вел протоколы заседаний присутствия; актуариус хранил бумаги, отвечал за их целость; переводчик переводил бумаги, написанные на иностранных языках, на русский язык; низшие канцелярские служители работали под наблюдением секретаря.

Всех коллегий первоначально было учреждено девять. Три коллегии государственных: Чужестранных дел, Военная и Морская; три финансовых: Камер-коллегия, ведавшая государственные доходы, Штатс-контор-коллегия, или просто «контора», ведавшая государственные расходы, и Ревизион-коллегия (современный «государственный контроль»), проверявшая доходы и расходы и наблюдавшая за делами Камер- и Штате-коллегии; затем были еще Коммерц-коллегия, ведавшая торговлей, Берг- и Мануфактур-коллегия, то есть ведомство горнозаводской и фабричной промышленности, и одна судебная, или Юстиц-коллегия.

Дела в коллегиях решались по строго определенному порядку. Прежде всего в присутствии должны были слушаться дела государственной важности, «интересные» дела, по терминологии того времени (то есть такие, в которых были замешаны интересы казны), а затем частные дела. На решение государственных дел полагался недельный срок, а для частных — шестимесячный. По окончании прений присутствие приступало к баллотировке, причем младшие члены подавали голоса раньше старших, чтобы начальство не имело возможности оказывать давление на их совесть. Приговор составлялся по большинству голосов, а при равенстве их голос председателя давал перевес. Всякий член, в случае разногласия с большинством, имел право требовать занесения своего мнения в протокол.

Учреждение коллегий было одним из главнейших проявлений общего стремления Петра превратить Россию в настоящее регулярное европейское государство. В отличие от прежних приказов с запутанным ведомством, учреждавшихся случайно, по мере надобности, и ведавших либо часть государства по всем делам, либо все государство по известной части дел, вместо этой груды учреждений, напоминающих коралловую постройку, Петр хотел создать правильный государственный механизм, все части которого находились бы в соответствии между собой и, не препятствуя совместной работе всех, приводили бы одна другую в действие — коллегии должны были охватить все области государства, каждая по своему роду дел.

С учреждением коллегий старые приказы должны были прекратить свое существование, но есть пословица — «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», и при Петре отдельные пестрые учреждения удержались довольно долго — долго ему не удавалось уничтожить обособление отдельных ведомств и свести их в стройную систему.

Не удалось, например, Петру уничтожить обособление церковного ведомства. В 1720 году Петр отобрал было все монастырские вотчины и ведение их поручил коллегиям, но уже 14 февраля 1721 года Святейший Синод подал доклад государю, в котором высказывался за возвращение церковного достояния, ссылаясь на то, что «от гражданских правителей вотчины пришли в скудость и нищету». Петр должен был уступить. Монастырская коллегия была подчинена Синоду. В 1724 году монастырские и патриаршие вотчины были переданы в ведение Синодального правительства камер-конторы, впоследствии Экономической коллегии синодального управления, а с 1727 года для наблюдения были разосланы по имениям комиссары Синодальной команды.

С другой стороны, сохранялось еще обособление городского и сельского управления.

Стройность и единство системы нарушало также учреждение Главного Магистрата. В конце XVII века Петр учредил Бурмистерскую палату, которая с учреждением губерний, как мы знаем, превратилась в Ратушу города Москвы. Но Петр не отказался от идеи объединить и все российское купечество, или, как он говорил, «рассыпанную российского купечества храмину собрать воедино». В 1720 году он учредил в Петербурге Главный Магистрат для управления городским сословием. В-1721 году Главному Магистрату был дан регламент, в котором были изложены основания городского устройства. Все купцы в финансовых делах находились в ведении Магистрата, а не губернатора. Главный Магистрат стал как бы десятой коллегией, он ведал по всем делам городской класс.

Кроме этого, с учреждением коллегий в 1724 году сборы с дворцовых волостей были поручены не Камер-коллегии, а Дворцовой канцелярии. Сборы церковные поручены были Экономической коллегии Синодального управления, а сборы с города — Главному магистрату.

Под конец царствования Петра создалось еще одно территориальное учреждение местного характера. До 1722 года малороссийский гетман мало зависел от контроля великорусских чиновников; в 1722 году была учреждена особая Малороссийская коллегия.

Учреждение коллегий должно было непременно отразиться на положении Сената. Сенат раньше совмещал в себе все административные, судебные и частью законодательные функции, Коллегии же по первоначальной идее должны были быть придаточными при Сенате учреждениями, с помощью которых осуществлялось разделение труда между сенаторами, поэтому всякий сенатор был президентом коллегии и президент коллегии ео ipso^[11] становился сенатором. Сенат стал, таким образом, собранием президентов коллегий. Но скоро Петр увидел, что «сие сначала не осмотра учинено, что ныне исправить надлежит». Оказалось, что председатели коллегий не имели возможности ездить в общие заседания, то есть заседать в качестве сенаторов, и вследствие этого приходилось рассылать дела сенаторам на дом, чтобы собрать их мнения и отобрать подписи. Кроме того, выяснилась необходимость, чтобы члены Сената были поставлены над коллегиями «яко свободные от них, а ныне сами будучи во оных, как могут сами себя судить?» На основании этих соображений указом 22 января 1722 года Петр вывел президентов коллегий из Сената. Сенаторы должны были назначаться особо из чинов первых трех классов и должны были приносить особую, сочиненную Петром на этот случай присягу. Коллегии, таким образом, были оторваны от Сената, перестали быть его придатками. Но Петр не выдержал в этом отношении последовательности и приказал президентам трех государственных коллегий (Чужестранных дел, Военной и Морской) присутствовать в Сенате. В 1722 году коллегии сделались подчиненными Сенату учреждениями, стали посредниками между Сенатом и губернаторами. Конторы губерний при Сенате и комиссары были упразднены.

Для приема жалоб на коллегии Петр еще в 1720 году назначил при Сенате «знатную персону». В 1722 году была учреждена должность рекетмейстера. В его обязанности входил прием жалоб на коллегии и доклад по ним Сенату, если же из поданных жалоб рекетмейстер убеждался в наличии злоупотреблений со стороны коллегий, то должен был доносить об этом непосредственно самому государю. При рекетмейстере состояла особая канцелярия как часть сенатской.

В 1722 году возникла при Сенате и должность герольдмейстера, и при нем контора. Еще при первоначальном учреждении Сената Петр упразднил Разрядный приказ, в котором велись записи служебных назначений, наград и перемещений, и велел быть разрядному столу в Сенате. К Сенату, таким образом, перешло писание в чины, назначение на должности, списки служащих, дела по службе и наблюдения за неукоснительным отправлением службы. В 1722 году этот разрядный стол превратился в герольдмейстерскую контору.

К 1722 году относится и установление при Сенате чрезвычайно важного института прокуратуры. Я говорил вам, что для надзора за деятельностью государственных учреждений была учреждена должность фискалов, которые должны были доносить о казнокрадстве, взяточничестве и хищениях должностных лиц и возбуждать негласные дела, «которые не имеют челобитчиков о себе». При Сенате состоял генерал-фискал с четырьмя помощниками, в губерниях — провинциал-фискал с тремя помощниками, а во всяком городе — два или три городовых фискала. Эти органы надзора скоро оказались неудовлетворительными, так как фискалы реагировали только на совершенные служебные преступления, а не предупреждали их. Нужда в органах, которые заботились бы и о предупреждении злоупотреблений, и заставила Петра Великого перенести на русскую почву французский институт прокуратуры, деятельность которого ему пришлось наблюдать во время второго своего путешествия за границу.

Петр учредил институт прокуратуры указом 12 января 1722 года. Во главе прокуроров был поставлен генерал-прокурор, его помощником был обер-прокурор — оба они назначались государем. В ведении генерал-прокурора находились прокуроры при коллегиях и надворных судах, которые избирались генерал-прокурором и утверждались Сенатом. Генерал-прокурор был «оком государевым» и «стряпчим о делах государственных», то есть защитником государственных интересов. В качестве «ока государева» он должен был смотреть за сенатской канцелярией, «чтобы не на столе только дела вершались, но самым действом по указам исполнялись», то есть чтобы сенатские постановления не валялись подолгу в канцелярии, а отсылались немедленно в надлежащие места для исполнения. Все дела, поступившие в Сенат, проходили через руки генерал-прокурора и им вносились на обсуждение Сената. Прокурор же созывал чрезвычайные и общие сенатские заседания, руководил прениями, ставил вопросы на баллотировку, словом, играл роль председателя, наконец, ему принадлежало право протестовать против сенатских постановлений и доносить государю о неправильности действий сенаторов. Генерал-прокурору принадлежало также право законодательной инициативы: он мог возбуждать вопросы об издании новых законов. Генерал-прокурор обязан был объявлять Сенату «слово государя» и представлять последнему сенатские доклады, рапорты и мемории.

Что касается компетенции Сената, то и она в конце царствования Петра Великого подвергалась некоторым изменениям. Петр учреждал Сенат для руководства делами государственного управления в свое отсутствие. Во время частых отлучек Петра в первую половину царствования Сенат заменял личность государя, и до 1722 года он пользовался даже правом издавать законы в отсутствие государя. Сенат очень широко пользовался своим правом и приостанавливал даже именные указы Петра. Так, Сенат взял в свои руки Поместный приказ, подчинявшийся до того московскому губернатору, уничтожил Ямской приказ, передал «розыскные дела» (то есть дела по политическим преступлениям) в ведение Преображенского приказа, разрешил рубку дуба в Сибири, в Архангельской губернии и Уфимской провинции вопреки именному указу Петра 1719 года, так как, по мнению Сената, запрещение рубки леса тяжело отзывалось на материальном благосостоянии жителей.

После Ништадтского мира прекратились частые отлучки Петра из столицы, и он мог принимать более деятельное участие в государственном управлении, поэтому в 1722 году последовал указ, которым ограничивалось прежнее законодательное право Сената. Сенат имел право в отсутствие государя издавать указы и чинить по ним исполнение, но не мог их печатать, «ниже утверждать по тех мест, — читаем мы в указе, — пока от нас оный апробован, напечатан и к регламентам присовокуплен будет». Другими словами, у Сената было отнято право законодательной санкции. Но все же Сенат принимал участие в законодательстве как законодательно-совещательное учреждение: он возбуждал вопросы об отмене старых законов, об издании новых, или по собственному усмотрению, или по представлению коллегий, он составлял и обсуждал проекты законов и на его обязанности лежала публикация утвержденных государем законов.

С 1711 по 1714 год Сенат находился в Москве, переселяясь по временам в полном составе или частью в Петербург, с 1714 года он имел постоянное местопребывание в Петербурге и приезжал в Москву только на время, где осталась канцелярия Сенатского управления. В 1722 году в Москве были учреждены Сенатские конторы, каждая с одним сенатором и двумя асессорами. Целью учреждения этих контор было облегчение сношений Сената с провинциальными учреждениями и решение мелких текущих дел.

В такой вид вылилось центральное управление при Петре Великом, после всех перестроек, надстроек, поправок и дополнений.

Заимствуя из Швеции образцы центральных учреждений, Петр силой вещей вынужден был соответственно им перестроить и местное управление. По шведской системе центральные органы управления находились в тесной связи с областными; нельзя было ввести одни центральные учреждения, не заимствуя областных, потому что только правильная деятельность областных учреждений давала содержание деятельности учреждений центральных.

Тот же самый Фик, который составлял проект центральных учреждений, представил описание шведского местного управления, в котором параллельно с шведскими губернскими должностями указывал на соответствующие им русские губернские власти. По этому вопросу Фик представил в Сенат доклад. С осени 1718 года по докладу Фика Сенат начал обсуждать перемены местных учреждений, а в ноябре того же года они были выработаны и утверждены. В 1719 году новые учреждения были введены в Петербургской, а в 1720 году — в остальных губерниях.

Новая система областного управления вводила и новое административное деление.

В 1708 году, как мы знаем, Петр разделил всю Россию на 8 губерний, но на практике оказалось, что эти административные единицы слишком велики и неудобны для управления. В 1715 году все губернии были поделены на доли под управлением ландратов; на каждую долю было положено приблизительно 5500 дворов. Вот эти-то доли по новой реформе и были заменены провинциями по 5 на каждую губернию.

Главным правителем провинции был воевода. Обязанности воеводы были чрезвычайно обширны: на нем лежало наблюдение за безопасностью и благоустройством провинции, ему было поручено следить за соблюдением законов и надзирать над всеми органами провинциального управления. В качестве лица, которому поручено было наблюдение за безопасностью провинции, воевода должен был заботиться о хорошем содержании крепостей, о расквартировании и продовольствии войск, должен был бороться с шпионством, нищенством, бродяжничеством, воровством и пр. Хотя воевода не имел права вмешиваться в отправление правосудия, но он мог пресекать судебную волокиту, должен был отсылать к суду вовремя тяжких преступников и вовремя приводить в исполнение судебные приговоры. На воеводу были возложены также заботы о развитии торговли, промышленности и просвещения; особенное внимание он должен был обращать на города, чтобы там процветали рукоделия и мануфактуры. Заседал провинциальный воевода в особом присутственном месте, которое носило название «провинциальной канцелярии».

На практике воевода действовал не один, а стоял во главе целого ряда учреждений и властей, существовавших в провинции. Прежде всего в некоторых значительных пунктах, опасных в военном отношении, были поставлены коменданты и обер-коменданты, которые заведовали крепостями и гарнизоном и подчинялись губернатору. Для финансового управления во всех провинциях были созданы три должности, кроме воеводы: камерир, рентмейстер и провиантмейстер.

Камерир поставлен был в зависимость от Камер-коллегии и заведовал государственными приходами, надзирал за всеми сборами, получал и проверял отчеты от местных властей и отсылал их на рассмотрение Камер-коллегии и Штатс-конторы. Кроме этого, он наблюдал за казенными подрядами, заведовал государственными имуществами, отдавал на откуп разные казенные статьи и надзирал за хозяйством местных общественных учреждений. Камерир заседал в особом присутственном месте, называвшемся «земской конторой».

Получая и проверяя отчеты и счеты, камерир не имел права получать деньги и расходовать их. Деньги получал и хранил в особой земской казне (рентерее) рентмейстер; расходы же велись только по особым ассигновкам, выданным из центрального учреждения — Бург-коллегии.

Провиантмейстер заведовал казенными хлебными магазинами в провинции. Дело в том, что при Петре значительная часть казенных сборов поступала натурой, а так как казне все равно надо было покупать хлеб для армии, то он и ссыпался в особые казенные магазины.

Каждая провинция по новой реформе была разделена на округа, которые назывались дистриктами. Эти дистрикты большей частью совпадали со старыми уездами. Во главе дистрикта поставлен был земский комиссар, до 1724 года бессрочно назначаемый Камер-коллегией, а с 1724 года избираемый дворянами. Земский комиссар совмещал в себе в уезде функции воеводы, рентмейстера, камерира и провиантмейстера. Он собирал подати с уезда, которые записывались земским писарем в приходную книгу. По истечении месяца денежную наличность он отправлял в рентерею, в провинциальное казначейство, с отчетом о приходах и расходах собранных сумм, представляемых в земскую контору. По истечении года он должен был представить годовой отчет. Кроме этого, земский комиссар следил за правильным исполнением рекрутской, постойной и других повинностей, за исправным состоянием дорог, принимал меры против беглых и разбойников, заботился о насаждении добрых нравов и о распространении просвещения, о том, «чтобы подданные при всех случаях страху Божию и добродетели, к добрым поступкам, правде и справедливости ко всем людям тако-ж к подданнейшей верности и покорности Его Царскому Величеству обучены и наставливаны были; тако-ж чтобы они своих детей в таких добрых порядках воспитали, а сколь возможно читанию и письму обучали, к тому ж никому ни какого плутовства, татьбы, обмана, богохуления, и прочих всяких грехов не попускать, но отдать таких немедленно к суду». Конечно, на деле земский комиссар едва успевал справляться с земскими сборами, да и то с помощью военных отрядов, расставленных по округам. Другими словами, на земском комиссаре лежала не только полиция безопасности, но и полиция нравов.

Мы рассмотрели постановку администрации в провинции и в дистрикте. Теперь посмотрим, в чьих руках находился суд.

Познакомившись со шведским государственным устройством, Петр проникся симпатией к отделению суда от администрации. В 1719 году новое судебное устройство было введено в жизнь и приняло следующий вид: вся территория России разделялась в судебном отношении на округа, приписанные к своему надворному суду, который являлся высшей областной судебной инстанцией. Пять судебных округов совпали с пределами губерний: Московской, Нижегородской, Казанской, Киевской и Азовской. Три губернии (Петербургская, Смоленская и Сибирская) оказались слишком обширными для судебных округов, и в них было учреждено по 2 округа. В Петербургской губернии были учреждены Петербургский и Ярославский округа; в Смоленской — Рижский и Смоленский; в Сибирской — Тобольский и Енисейский для Западной и Восточной Сибири. В Архангелогородской и Астраханской губерниях совсем не было надворных судов.

Надворные суды были коллегиального устройства и состояли из президентов, вице-президентов и обыкновенно из 6 надворных советников. Председателями надворных судов со званием президентов и вице-президентов в большинстве случаев были провинциальные начальники, губернаторы, вице-губернаторы или местные воеводы. В данном случае назначением губернатора и воеводы председателем суда нарушался принцип отделения суда от администрации. Но Петр исходил здесь из того соображения, что благодаря соединению суда и администрации в лице председателя «произойдет лучшее в тех делах отправление», вместе с тем он думал, что представители административной власти юстиции не будут касаться. Значит, одни и те же лица в разных учреждениях должны были работать по-разному. При надворном суде находилась канцелярия под управлением секретаря. Была установлена чрезвычайно мелочная отчетность, канцелярщина, если можно так выразиться: каждый шаг надворного суда должен был оставлять след на бумаге, все должно было заноситься в протоколы, должны были вестись книги, в которых записывалось содержание входящих и исходящих бумаг и пр. Эту канцелярщину Петр вводил для того, чтобы судьи решали дела как можно правильнее и чтобы иметь возможность их контролировать. Гражданские дела постановлено было решать по большинству голосов, а при равенстве голосов имел значение голос председателя. В уголовных делах при равенстве голосов должно было приниматься более снисходительное решение, «ибо в сомнительных и в неясных делах сей способ правильнее и безопаснее есть: лучше повинного оправдать, чем невинного безосмотрительно осудить». (Вот когда был высказан в нашем законодательстве принцип, который составляет отличительную черту судебных учреждений Александра II.)

В провинции нижние суды были учреждены двух типов: коллегиальные и единоличные. Коллегиальные суды находились в некоторых наиболее важных городах и состояли из председателей, называвшихся обер-ландрихтерами, и из двух или четырех членов — асессоров. Во всех остальных городах были введены единоличные органы суда, «городовые судьи». Компетенция нижних судов была та же, что и компетенция надворных, но они не могли некоторые наиболее важные уголовные дела доводить до конца, а должны были посылать их на утверждение высшей инстанции, надворного суда. К таким делам относились те, за которые грозила смертная казнь или политическая смерть (то есть лишение всех прав). К надворным судам нижние суды обращались и сами в затруднительных случаях, в надворный суд направлялись и жалобы на решения нижних судов, наконец, сами надворные суды могли требовать дела из нижних судов на ревизию по жалобе одной из сторон на неправильный суд.

Вот каково было первоначальное устройство суда в области. Вы видите, что тут довольно далеко была проведена идея отделения суда от администрации. Тогда этот принцип считался непреложным правилом в науке государственного права. Но русское общество не признавало такого порядка суда и по старой привычке продолжало обращаться к воеводам. Когда не нравился кому-либо приговор нижнего суда, обыкновенно жаловались не в надворный суд, а воеводе, рассматривая его как начальника над судом. К сожалению, в инструкции Петра воеводам для этого было известное основание: воеводам поручено было следить за правильностью отправления правосудия, а потому они и не задумывались требовать от суда присылки какого-либо дела в свою канцелярию. Результатом такого положения вещей были постоянные столкновения суда и администрации. Опыт жизни заставил Петра отказаться от принципа отделения суда от администрации, первоначально положенного в основу судебно-административных преобразований.

Единоличные суды в городах, коллегиальные нижние суды были отменены, а взамен их в каждой провинции учреждены новые коллегиальные суды. Они состояли из воеводы и из двух или одного асессора для скорости отправления правосудия, В городах,отстоявших от провинциального воеводы на 200 верст, был учрежден меньший суд из одного судебного асессора, который назначался воеводой и состоял под его командой. Надворные суды сохранялись в качестве высшей инстанции над провинциальными судами. Хотя провинциальные суды и были как бы коллегиальными учреждениями, но в действительности асессоры являлись только помощниками воеводы, а не равноправными членами суда, они были даже подчинены провинциальным судам, членами которых состояли. Так, следовательно, была восстановлена судебная власть прежних воевод.

Слияние судебной и административной властей в лице воеводы было вторым решительным шагом в том направлении, по которому шел Петр Великий в судебной реформе, назначив губернаторов и воевод председателями надворных судов. В слиянии суда и администрации практика жизни пошла еще дальше: асессоры стали заниматься не одними только судебными делами, но по своей деятельности стали уподобляться прежним воеводским товарищам. Жизнь брала свое, не укладываясь в намеченные для нее рамки. Единственным цельным результатом попытки отделения суда от администрации было существование в ряду коллегий особого органа, заведовавшего судебными учреждениями (Юстиц-коллегия) и, кроме того, несколько областных трибуналов, каковыми были надворные суды. Но в последних идея отделения суда от администрации не была проведена вполне.

Лекция двадцать первая

В ЭТОЙ лекции я остановлю ваше внимание еще на одной реформе Петра Великого, которой мы уже касались вскользь, но которая не была еще освещена во всей полноте. Я разумею реформу церковного управления. Вы знаете, что по смерти патриарха Адриана (16 октября 1700 года) Петр оставил патриарший престол незамещенным, а назначил рязанского митрополита Стефана Яворского, родом малоросса, «местоблюстителем патриаршего престола». Уже в 1700 году Петр проникся неприязненным и ревнивым чувством по отношению к патриарху. В XVII веке патриарх нередко, в силу некоторых обстоятельств, конкурировал с царской властью.

При Михаиле Федоровиче патриархом был отец царя, опытный государственный человек, который фактически и правил государством; сын уступал ему первое место во всем. Такое положение патриарха, создавшееся в силу случайных обстоятельств, сделалось потом прецедентом. Честолюбивый патриарх Никон выступил с притязаниями пользоваться тем же влиянием, что и отец государя при Михаиле Федоровиче. Из-за этого между царем и патриархом возник конфликт, который окончился поражением патриарха.

Патриаршество так или иначе давало чувствовать и Петру свою силу и значение. В юношеские годы царя патриарх Иоаким не раз журил его за разгул, за его дружбу с иноземцами и осуждал за некоторые иноземные пристрастия, вроде бритья бород и т. п. Для всех недовольных петровскими нововведениями патриарх сделался нравственным оплотом. Хотя Адриан не выступал резко и открыто против реформ Петра, но в глазах царя он был виновен уже тем, что молчал и не защищал его нововведений.

Петр проникся ненавистью к институту патриаршества и ко всему древнерусскому клерикализму. «О, бородачи, бородачи! — говорил он, — отец мой имел дело только с одним, а мне приходится иметь дело с тысячами; многому злу корень — старцы и попы».

Проникнувшись ненавистью к клерикализму, Петр давал волю своим чувствам по отношению к духовенству в тех оргиях, которые он устраивал со своим «всешутейшим и всепьянейшим собором», во главе с «всешутейшим патриархом Яузским и Кокуйским». Эти оргии были самыми неприличными пародиями на патриарха, освященный собор и весь монашеский и священнический чин. В 1715 году Петр вздумал женить «всешутейшего патриарха», своего бывшего учителя, Никиту Зотова, на вдове Стремоуховой, несмотря на то, что ему было 70 лет. Напрасны были ходатайства сына Зотова, Конона Никитича, пощадить старость отца, не срамить старика, свадьба была решена. Венчал Зотова девяностолетний священник Архангельского собора. Весь январь 1715 года длились свадебные торжества, на которых присутствовала и Екатерина с придворными дамами, из этих придворных дам боярыня Ржевская носила звание «князя-игуменьи». В шутовских костюмах, со свистом, трещотками и хохотом носилась по улицам свадебная процессия, производя дикую какофонию звуков; но это еще не все: вместе с тем раздавался звон колоколов всех московских церквей. Царь приказал поить чернь вином на улицах и рынках — везде раздавались крики: «Да здравствует патриарх с патриаршею». Когда Зотов умер, его место занял Бутурлин, носивший до того времени титул «шутовского митрополита Петербургского». Избрание нового патриарха происходило 28 декабря 1717 года, а рукоположение 10 января 1718 года, Петр сам начертал особый чин избрания «всешутейшего патриарха». Роль царя при избрании играл князь-кесарь Иван Федорович Ромодановский, сын первого князя-кесаря.

В написанном ритуале Петр пародировал во всех деталях церковный чин избрания действительного патриарха, так что совершалась прямо кощунственная пародия на церковный обряд: «собравшимся на старом дворе папы и седшим архижрецам начинают оные петь песнь Бахусову, потом восходит князь, великий оратор, на высокое место и чинит предику, увещевая, дабы прилежно просили Бахуса и не по каким фикциям, но ревностным по оным сердцем избирали, и потом итить всем в каменный дом, по учрежденной конклавии».

Здесь в шутовском виде были певчие, попы, дьяконы, архимандриты, суфраганы, архижрецы, князь-папины служители. Пародировалось несение образа, как делалось при избрании патриарха, — такую роль играл здесь «Бахус, несомый монахами великой обители» (намек на обряд несения образа Спасителя монахами Троице-Сергиевского монастыря при избрании настоящего патриарха). В каменном доме театральный государь, князь-кесарь, говорил членам «всешутейшего собора» речь, напоминающую речи, некогда произносимые царями при избрании патриархов. Потом происходил выбор из трех кандидатов. По окончании баллотировки, совершаемой c использованием яиц, новоизбранного поздравляли, величали многолетием, потом сажали в громадный ковш и несли в собственный его дом, где опускали в чан с вином. За избранием следовало поставление. Чин поставления, начертанный Петром, был пародией поставления архиереев. Поставляющий, возглашая: «Пьянство Бахусово да будет с тобой», намекал на священные слова: «Благодать святого Духа да будет с тобой». Подобно тому, как архиереев заставляют произносить исповедание веры, шутовской князь-папа исповедовал поклонение уродливому пьянству: «вином яко лучшим и любезнейшим Бахусовым, чрево свое, яко бочку, добре наполняю, так что иногда и ядем, мимо рта моего носимым, от дрожания моей десницы и предстоящей очесех моих мгле, не вижу, и тако всегда творю и учити мне врученных обещаюсь, инако же мудрствующие отвергаю, и яко чуждых творю и… маствую всех пьяноборцев, но якоже вышерек творити обещаюсь до скончания моей жизни, с помощью отца нашего Бахуса, в нем же живем, а иногда и с места не двигаемся и есть ли мы или нет — не ведаем (пародия на слова Священного Писания „о нем же живем, движемся и есмы“), еже желаю тебе, отцу моему, и всему нашему собору получить. Аминь». Следовало рукоположение: во имя разных принадлежностей пьянства, пересчитываемых одна за другой: пьяниц, скляниц, шутов, сумасбродов, водок, вин, пив, бочек, ведер, кружек, стаканов, чарок, карт, Табаков, кабаков и пр. Потом следовало облачение новопоставленного с произнесением выражений, напоминающих облачение первосвященников. Например: «облачается в ризу неведения своего»; флягу возлагая, произносилось: «сердце исполнено вина да будет в тебе»; нарукавники возлагая: «да будут дрожащи руце твои»; отдавая жезл: «дубина Дидана вручается тебе, да разгонявши люди своя». Первый жрец помазывал крепким вином голову новопоставленного и делая образ круга около его глаз, произнося такое выражение: «Тако да будет кружиться ум твой». Наконец, на него надевали подобие первосвященнической шапки с возгласом: «Венец мглы Бахусовой возлагаю на главу твою, да не познаеши десницы твоей, во пьянстве твоем». Все хором пели «аксиос». Новопоставленный садился на бочку, игравшую роль первосвященнического седалища. Он испивал Великого Орла — как назывался огромный кубок — и давал пить из него же всем другим. Пением многолетия оканчивался чин поставления.

Устраивая неприличные пародии, поставляя «всешутейшего патриарха», дыша ненавистью к клерикализму, стремясь дискредитировать патриаршую власть столь грубыми средствами, Петр не мог собраться поставить действительного патриарха. Стефан Яворский целых 20 лет просидел местоблюстителем патриаршего престола и управлял русской церковью, но действовал не один, а совместно с освященным собором. Казалось, что остается старый порядок — на самом же деле от старины осталась только одна форма. В состав освященного собора входили все митрополиты, архиепископы и епископы, но управляли делами не все вместе, а в известной очереди, так как заседания собора сделались постоянными. При местоблюстителе патриаршего престола образовалось, таким образом, постоянное учреждение из очередных членов освященного собора. Это учреждение было как бы прототипом Синода, подобно тому, как «боярская консилия» была прототипом Правительствующего Сената, это было промежуточное звено между древним освященным собором и Святейшим Синодом. Так продолжалось до 1721 года, когда был издан «Духовный регламент», учредивший Духовный коллегиум, вскоре переименованный в Святейший Правительствующий Синод.

Ближайшим сотрудником Петра в этой коренной церковной реформе и автором «Духовного регламента» был псковский архиепископ Феофан Прокопович, родом малоросс, — живой, умный и энергичный человек. Он кончил Киевскую академию и, кроме того, учился в католических коллегиях в Кракове, Львове и даже в самом Риме. В этих коллегиях он проникся антипатией к католичеству, к схоластическому богословию и вообще к «папежскому духу», которого не терпел и Петр Великий. В данном случае, как можно видеть, сошлись люди с одинаковыми взглядами. Феофан Прокопович был полной противоположностью Стефану Яворскому в отношении к католичеству. Стефан Яворский тоже учился в католических коллегиях, но вынес оттуда, наоборот, симпатии к католицизму.

Изучая протестантское богословие, Ф. Прокопович усвоил некоторые протестантские воззрения и выражал их в своих произведениях, что вызвало даже полемику в русской литературе (Стефан Яворский составил огромное сочинение «Камень веры», наполненное скрытой полемикой с Ф. Прокоповичем). Петр, сам воспитанный на протестантизме, познакомившись в Киеве в 1716 году с Ф. Прокоповичем, который приветствовал его речью и поразил Петра своим умом, жизнерадостностью и остроумием, сделал его епископом Псковским и перевел его в Петербург. С этого момента Прокопович стал правой рукой Петра в церковных делах: он и написал «Духовный регламент», который был отредактирован самим Петром. Феофан Прокопович и Стефан Яворский были представителями двух главнейших направлений в русской богословской науке, которая и в позднейшее время развивалась в пределах этих двух направлений: одно из них тяготело к католицизму, другое — к протестантизму.

Надо заметить, что Феофан Прокопович был не только сотрудником Петра, но и собутыльником. Сохранился ряд анекдотов, в которых рассказывается об участии Феофана Прокоповича в пирушках. Рассказывают, например, такой случай. Петр, услыхав о том, что Феофан Прокопович слишком уж предается кутежам, и желая проверить эти слухи, явился раз ночью и застал Феофана Прокоповича в компании приятелей за пирушкой. Те не растерялись и не смутились и встретили Петра пением: «Се жених грядет во полунощи». Петра так это развеселило, что он даже и не наложил никакого наказания на участников кутежа.

«Духовный регламент» Феофана Прокоповича — не сухой научный трактат, а живое литературное произведение, памятник не только законодательства, но литературы и общественной мысли.

В «Регламенте» совершенно справедливо указывалось на вред единоличного управления патриарха и на политические неудобства, происходящие от его преувеличенной авторитетности не только в делах церковных, но и в государственных. «От соборного правления можно не опасаться отечеству мятежей и смущения, яковые происходят от единого собственного правителя духовного», — читаем мы в «Регламенте». «Ибо простой народ не ведает, как разнствует власть духовная от самодержавной; но, великою высочайшего пастыря честию и славою удивляемый, промышляет, что таковой правитель есть то второй государь самодержцу равносильный, или и больше его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство». При таком взгляде на патриарха, как на лицо, облеченное властью, равной монаршей, в случае конфликта между ними, «простые сердца духовному паче, нежели мирскому правителю, согласуют и за него поборствуют и бунтоватися дерзают, и льстят себе, окаянныя, что они по самом Бозе поборствуют». Этим пользуются «коварные человецы», враждующие на государя, и побуждают народ к подобному «беззаконию». Так Петр совершенно ясно указал на неудобство иметь авторитетную единоличную духовную власть. Патриарх был опасным конкурентом для самодержавного государя: народ ставил власть духовную выше светской. Кроме этого у Петра были и другие мотивы, побуждавшие его к преобразованию церковного управления: он был поклонником вообще коллегиальной системы в управлении: «ею известнее изыскуется истина, нежели единым лицом: чего один не изыскует, то постигнет другой». Затем, коллегия пользуется, как казалось Петру, большим почтением и авторитетом, чем единоличное правительство: в ней нет места пристрастию и лихоимному суду. Однако и в коллегиях взяточничество было не менее развито, нежели в приказах, потому что дела только формально решались коллегией, а по существу вся работа производилась в канцеляриях канцеляристами, и там были возможны всякие злоупотребления. Кроме того, Петр был уверен, что при единоличном правлении дела решаются медленнее, чем при коллегиальном. Это было общим убеждением века, которое впоследствии было разбито самой жизнью, что и повело к замене коллегий министерствами.

По «Регламенту» Синод должен был состоять из 12 правительственных особ, назначавшихся государем из митрополитов, архиепископов, игуменов и протопопов, причем эти чины по очереди должны были исправлять обязанности синодальных членов. Присутствие Синода состояло из президента, двух вице-президентов, четырех советников и четырех асессоров, как и во всех коллегиях. Председатель избирался государем и обязательно из архиереев. При Синоде, так же как и при Сенате, были учреждены фискалы для наблюдения за злоупотреблениями и для своевременного представления о них в Синод, эти фискалы получили название инквизиторов, с прото-инквизитором во главе. В 1722 году они были подчинены синодальному обер-прокурору, обязанности которого были тождественны с обязанностями генерал-прокурора в Сенате; как последний был «государевым оком» в Сенате, так первый — в Синоде. Так же, как генерал-прокурор в Сенате, обер-прокурор состоял во главе канцелярии, которой заведовал обер-секретарь.

Делопроизводство в Синоде было определено на общем основании Генеральным Регламентом. Всякое дело сначала поступало в канцелярию, оттуда вносилось в присутствие, где после доклада происходили под руководством председателя прения, заканчивавшиеся баллотировкой, причем подача голосов начиналась с младших членов, чтобы они не находились под давлением старших. Дела решались по большинству голосов, причем при равенстве голос председателя давал перевес. Однако в общее присутствие вносились только наиболее важные дела, а остальные рассматривались в особых конторах, учрежденных при Синоде: в конторе судебных дел, раскольнических дел и пр. Во главе контор стояли члены Синода — советники и асессоры. Некоторые дела не строго церковного, а общегосударственного характера Синод должен был разрешать совместно с Сенатом на особых конференциях.

Что касается компетенции Синода, то «Регламент» прямо устанавливает, что Синод имеет силу и власть патриарха, отсюда Синоду присвоен и титул «Святейшего». Сам Петр в одном из своих указов писал: «За благо рассудили мы установить со властью равнопатриаршею духовный Синод», В качестве преемника патриарха Синод получил в свое ведение епархию, которая прежде находилась под непосредственным управлением патриарха. Этой епархией Синод стал управлять через коллегию, которая заменила прежний Патриарший приказ и получила название «дикастерии», или «консистории». Вся полнота власти патриарха в церковных делах перешла к Синоду. Ему принадлежала высшая административная власть в церкви: он выполнял следующие функции: 1) должен был следить за чистотой веры, за правильностью вероучения, должен был бороться с ересями, расколом, заботиться о религиозном просвещении народа и о распространении христианства среди язычников; 2) в качестве высшего административного органа Синод должен был наблюдать за всем церковным управлением, органы которого были подчинены ему; кроме этого, он должен был 3) назначать духовных лиц на должности; 4) заботиться о материальном благосостоянии церквей и заведовать церковными имуществами, переданными ему из Монастырского приказа. Для управления этими имениями. У Синода были особые чиновники — комиссары Синодальной команды, которые являлись приказчиками в имениях. Синод был верховной инстанцией церковного суда и высшим церковным судом. На его разрешение в апелляционном порядке поступали следующие дела: 1) о преступлениях против веры: о богохульстве, расколе, ересях и волшебстве; 2) о преступлениях против семейного права (например, дела о браках, заключенных в недозволенных степенях родства); 3) дела по обвинению духовных лиц в брани, в бою, в краже, в обидах и в бесчестиях. В качестве церковного суда первой инстанции Синод разбирал: 1) дела по жалобам на архиереев со стороны других духовных лиц, 2) дела по жалобам архиереев друг на друга и 3) дела по жалобам на синодальных членов. Наконец, мы видим у Синода и законодательную власть: он мог дополнять свой «Регламент» с окончательной санкцией государя; если же государя не было в столице, Синоду предоставлялось право сноситься с Сенатом относительно новых законов, но не публиковать их впредь до «апробации». Такова была компетенция Синода.

Естественно возникает вопрос: какое место занял Синод в ряду других высших государственных учреждений?

Название Синода «Правительствующим» говорит за то, что он был равен Сенату. Сам Петр на одном из докладов положил резолюцию именно в этом смысле: «Понеже Синод в духовном деле равную власть имеет, как Сенат в гражданском, того ради решпект и послушание ему равное отдавать надлежит». Это равенство с Сенатом сказывалось и внешним образом, недаром Петр поместил Сенат и Синод в одном и том же здании: в правом крыле — Синод, а в левом — Сенат. Но с другой стороны, Синод нередко рассматривался и оценивался как одна из коллегий, и даже сначала назывался «Духовный коллегиум». В некоторых отношениях он был подчинен Сенату: во время отсутствия государя Синод вносил свои генеральные определения на рассмотрение Сената; кроме этого, и во время присутствия государя всякие докладные пункты Синода по законодательным делам прежде представления государю должны были рассматриваться и разрешаться Сенатом. Наконец, административные распоряжения Синода нуждались в обсуждении Сената и могли быть кассированы им. Значит, Синод занимал среднее положение: в некоторых отношениях он был равен Сенату, в других — коллегиям.

Учреждение Синода знаменует собой новую эпоху в истории не только нашего церковного, но и государственного развития. Петр вышел из затруднения, перед которым стоял целых 20 лет. Его церковно-административная реформа лишила высшую церковную власть того политического влияния, какое принадлежало ей в XVII веке. Вопрос об отношении церкви к государству решен был в пользу государства.

Поставив церковь в зависимое положение от государства, Петр по отношению к ней применил ту же политику просвещенного абсолютизма, которой запечатлена его деятельность в гражданской области. Изданный Петром «Духовный регламент» был не только учредительной хартией, но касался и содержания деятельности будущего учреждения, давал Синоду целый ряд предписаний относительно действий на будущее время, относительно управления церковью, устройства, улучшений и возможных исправлений. В этом отношении «Духовный регламент» является в высшей степени интересным памятником, важным для оценки политики Петра Великого.

«Духовный регламент» начинает с преследования того, что по невежеству боготворили раньше, не допуская критики. Сюда относятся, прежде всего, жития святых, из которых многие были явно вымышленными. Но автор «Регламента» упускает из виду одно обстоятельство: жития святых писались не для того, чтобы сообщать фактические сведения, а в назидание на готовые темы. Конечно, с точки зрения исторической действительности они не выдерживают критики — это были моралистические произведения, для которых тот или иной святой были только поводом к нравоучению, поэтому они и писались обычно по известному определенному шаблону. Автор «Регламента», не понимая характера древнерусской агиографии, считал многие жития святых подделкой и подлогом. Кое-что в этом отношении и действительно было: например, можно указать на житие Ефросима Полоцкого с его «сугубой аллилуйей», на которое ссылались раскольники. Рядом с житиями святых Петр задел акафисты и молитвы, распространявшиеся из Малороссии и ничего противного церковной истине не заключавшие.

Петр подчеркнул необходимость их исключения, «дабы по времени не вошли в закон и совести человеческой не отягощали». «Регламент» предписывал Синоду искоренять суеверия. На Руси соблюдался, например, обычай ничего не делать по пятницам, «дабы пятница не разгневалась», и строго поститься 12 пятниц для получения духовных и телесных благ. Пятница в народе, олицетворялась, и духовенство, идя народному суеверию навстречу, приурочило святую Параскеву к этой пятнице. Культ пятницы возник от торгов, которые обыкновенно совершались в этот день, пятница сделалась символическим образом, силой, которая покровительствовала торговцам. В Малороссии создался даже особый культ пятницы: водили с крестным ходом женщину с распущенными волосами, называли ее Пятницей и давали ей перед церковью дары. Духовенство сквозь пальцы смотрело на такие вещи и, наконец, на место пятницы поставило святую Параскеву. В иных местах попы, потакая суевериям народным, совершали молебствия перед дубами и раздавали ветки от них в благословение. Это — прямо отголосок языческого культа леса и воды. Чаще же всего злоупотребляли чудотворными иконами. Архиереи и попы, особенно в бедных приходах, подыскивали явленные иконы в пустынях, у источников, объявляя их чудотворными, рассказывали о чудесах и, таким образом, распространяли суеверие, выгодное для духовенства. Регламент восставал также против особого почитания богослужения некоторых дней (Благовещенской обедни, Пасхальной утрени, вечерни Пятидесятницы и др.) и требовал искоренения верования, что погребенные в Киево-Печерском монастыре, хотя бы они умерли и без покаяния, попадают прямо в царствие небесное.

Противясь вредным суевериям в целях религиозного воспитания народа, «Регламент» рекомендовал «сочинить три книжицы небольшие»: 1) о догматах веры и заповедях Божьих, 2) «о собственных всякого чина должностях» (в них должны быть изложены доводы от Священного Писания кратко и понятно); 3) нравоучительные проповеди из творений отцов и учителей церкви. Эти «три книжицы» должны были, по «Регламенту», читаться в церквях каждые три месяца. В этой мере странного рецептурного характера ярко сказалась наивная самоуверенность поборников полицейского государства в силе правительственных предписаний: при помощи «трех книжиц» во вкусе Лютерова катехизиса думали перевернуть мировоззрение русского народа, разрушить то, что сидело глубокими корнями в народной душе, что составляло ее поэтический, космический и нравственный багаж.

Гораздо серьезнее была другая мера, предложенная «Регламентом» для просвещения народной массы, — это подготовка духовных учителей и проповедников в семинариях и в академиях с семинариумами (то есть интернатами). Академии велено было учредить при всех архиерейских кафедрах по епархиям. В них должны были преподаваться следующие предметы: грамматика, география, история, арифметика, геометрия, логика, риторика и «стихотворное учение», физика с краткой метафизикой, политика Пуффендорфа и богословие. Предположено было также изучать языки — греческий и еврейский, если найдутся сведущие учителя. Курс обучения в академиях был восьмилетний, из которых два года ученики должны были посвящать изучению богословия. Начальниками академии были ректор и префекты. Все протопопы и богатые священники должны были отдавать своих детей для обучения в академии. Для академического здания предполагалось выбирать место на окраине города, чтобы ученики были изолированы от городских соблазнов. При академии должен был находиться интернат наподобие монастыря, где бы ученики (от 50–70 человек) находили жилище и получали пищу и одежду. Они должны были размещаться по 8–9 человек в комнате под присмотром префекта, который мог наказывать младших розгами, а средних и старших выговорами. В семинариуме все должно было делаться по звонку, как в солдатских казармах по барабанному бою. Для прогулок было назначено два часа в день, однажды или дважды в месяц семинаристам позволялось «проездиться на островы, на поля и вообще в веселые места». Во время обеда семинаристы должны были слушать чтение, но только не из житий святых, как в монастырях, а из военной и гражданской истории, а также о великих мужах, о церковных учителях, историках, астрономах, риторах, философах и пр. В большие праздники за столом позволялось иметь свою музыку. Ректор два раза в год мог устраивать «акции (акты), диспуты, комедии и риторские экзерциции (упражнения)». В гости семинаристы отпускались не более семи раз в год под наблюдением префекта, принимать гостей можно было в трапезной или в саду, можно было даже угощать их «кушанием и питанием» в присутствии ректора. Так восприняли свое бытие наши семинарии со всем их учебным и воспитательным режимом, который держался очень долго и держится в некоторых отношениях до сих пор.

Полицейское государство простерло и дальше свое влияние на церковные дела. «Духовный регламент» предписывал, чтобы все христиане слушали от пастырей православное учение и «единажды в год» исповедовались и причащались; уклонение от причащения считалось доказательством принадлежности данного лица к расколу. Священники должны были вести вероисповедные книги и ежегодно доносить епископу о всех, кто не был у исповеди и причастия, под страхом жестоких наказаний за укрывательство. Раскольники не должны были допускаться ни к каким государственным должностям. Терпимый ко всем вообще вероучениям, замещая государственные должности «лютерами и кальвинами», Петр не терпел раскольников — они были для него синонимом невежества, фанатизма, косности и тупости. «Регламент» запрещал всем, кроме лиц царской фамилии, устраивать домовые церкви и иметь крестовых попов, «ибо сие лишнее есть, и от единыя спеси деется, и духовному чину укорительно. Ходили бы господа к церквам приходским и не стыдились бы братиею, хотя и крестьян своих, в обществе христианстем».

Ставленники в приходские священники должны были представлять свидетельства от прихожан или помещиков в том, что они люди «жития доброго и неподозрительного», а последние, со своей стороны, должны были обозначать в челобитных, «какая священнику руга будет или земля».

«Духовный регламент» посвящает очень много прочувствованных строк епископам. Для донесений о злоупотреблениях епископы должны были установить «законщиков» или благочинных, то есть духовных фискалов. В своем доме епископы должны были содержать школу для первоначального обучения священнических детей и здесь удостоверяться, кто будет способен к священническому чину и кого нужно заранее, «по довольном искушении», как неспособного отпускать домой. На содержание этих школ предположено было брать часть доходов с монастырей и церковных земель. Сами епископы должны были жить скромно, лишних служителей не держать, ненужных строений не делать и священного одеяния и всякого платья для себя «не умножать». «Ведал бы всяк епископ, — говорится в „Регламенте“, — меру чести своея, и не высоко бы о ней мыслил, и дело убо великое, но честь никаковая».

Затем, епископам предписывалось также иметь при своем дворе школу для священнических детей. Здесь могли видеть легко, кто с самого детства уже был достоин к принятию священнического сана, и кого заранее можно было отпустить. Школы эти содержались, главным образом, на средства землевладельцев. Епископы не должны были делать себе роскошного платья: хотя у них дело и великое, но все же во Священном Писании им никакой особенной чести не положено. Запрещено было водить епископов под руки и кланяться им в землю. Епископам строго запрещено было злоупотреблять своей властью и разрешено предавать анафеме нераскаянных грешников, производящих хулу на Священное Писание или на церковь, только испробовав все средства. Объезжать свою епархию епископ должен был летом, чтобы не стеснять священников и граждан отводом квартиры. По приезде в село епископ должен был расспросить у «меньших церковников» или прихожан, как живут священники и дьяконы, и чинить им управу, а пока не кончит, не должен был ходить в гости и приглашать к себе гостей, чтобы не быть стесненным в своих действиях. Ему было вменено в обязанность спрашивать, «не делаются ли где суеверия», «не шатаются ли беспутно монахи, не обретаются ли кликуши», «не проявляет ли кто для скверноприбытства ложных чудес при иконах, при кладезях, источниках и прочая», и «таковые безделия запретить».

Епископ непременно должен был следить за своими служками, чтобы они не добивались подарков, «ибо слуги архиерейские, — говорит „Регламент“, — обычно бывают лакомые и где видят власть своего владыки, там с великою гордостью и бесстыдием как татары на хищение устремляются». Что касается священников, то им давалась в обеспечение «руга», то есть земля, и каждый священник должен был дать подписку, что будет доволен своей «ругой» и прикрепляется к ней навсегда. Петр не любил шатающихся духовных.

Так Петр Великий старался преобразовать «церковный чин» на Руси и направить русскую церковь по пути прогресса и просвещения. «Регламент» служит свидетельством того, что церковная жизнь пришла в подчинение государственной власти. Значит, спор XVII века между царством и священством кончился в пользу царства.

Русская история XVIII века

Часть первая Дополнение и изменение реформ Петра Великого в царствование Екатерины I и Петра III

ПЕРВЫЕ пять лет, которые протекли со смерти Петра, когда у кормила правления стояли его жена и внук, были только продолжением его царствования. В эти пять лет заканчивались преобразования Петра, в частности исправлялись некоторые его реформы и отменялось то, что отошло от условий русской действительности. Общей тенденцией этих пяти лет было возвращение к испытанным порядкам московского периода. С дополнениями и поправками, произведенными преемниками Петра, его реформы стали еще более связанными с Московскими порядками.

Верховный тайный совет

Мы начинаем с верховного управления и посмотрим, какие изменения потерпело оно в первые годы после смерти Петра, и какой смысл имели эти изменения.

Известно, что верховным правительственным учреждением при Петре стал Сенат. Компетенция этого учреждения была очень обширна. Так как Сенат являлся помощником государя, а во время его отсутствия заменял персону государя («вместо его величества персоны»), он ведал всем и всеми. Не было отрасли управления, которая не входила бы в состав компетенции Сената. «Все на вас положено», «все у вас в руках», — неоднократно заявлял Петр в своих указах и письмах Сенату. И действительно, Сенат был высшей судебной инстанцией в апелляционном отношении, разбирал некоторые дела в первой инстанции и разрешал жалобы на решения коллегий и низших судебных мест. Сенат был высшим административным учреждением, обязан был по указу 1718 года «неусыпное попечение иметь о монашеской и государственной пользе». В частности Сенат ведал военным делом, то есть снабжением армии и флота людьми, лошадьми, амуницией, боевыми припасами и т. п., и имел надзор за службой и обучением шляхетства через герольдмейстера, состоявшего при Сенате. Он ведал также финансами, торговлей и промышленностью, то есть приходами и расходами государственных сумм, установлением новых налогов и монетным делом. Он ведал полицией безопасности и благосостоянием, то есть постройкой городов, прорытием каналов, проведением дорог, почтой, принятием мер против пожаров, голода, заразных болезней и разбоев: на нем же вместе с Синодом лежали заботы о школах; наконец, Сенат отчасти заведовал и иностранной политикой. Кроме всего этого, Сенату принадлежали права и в области законодательной; в отсутствие государя Сенат мог издавать генеральные определения, которые имели значение временных законов вплоть до «апробации» их государем; он обращался к государю с ходатайствами об издании законов, принимал участие в обсуждении законов и опубликовывал их (эта функция остается за Сенатом и в настоящее время).

Но как ни велика была компетенция Сената, он был органом, который исполнял волю и предначертания монарха. С учреждением Сената не была заполнена та пустота, которая образовалась около русского государя с исчезновением Боярской Думы и так называемой Ближней Думы, с которой московский государь советовался в важных случаях. Сенат был больше исполнителем воли Петра, осуществлял его предначертания, чем давал ему советы. Происходило это оттого, что Петр по складу своего характера не любил совещаться в многолюдных коллегиях, а обдумывал свои планы наедине или обращался за советом к отдельным умным людям. Но рано или поздно Петр должен был почувствовать недостаток в совещательном учреждении. Задачи управления постепенно усложнялись и запутывались, а силы Петра с годами стали истощаться, энергия — иссякать, бремя правления чувствовалось тяжелее, и Петр стал подумывать об учреждении, которое помогало бы ему, направляло бы внешнюю и внутреннюю политику. Сенат был для этого слишком пассивным. До нас дошли следы его дум, его собственноручная заметка следующего содержания: «О коллегии такой, которая бы смотрела, что исправить, переменить, оставить, вновь сделать начение от порядков прибыли, даже до чистоты и украшения в государстве». И близкие к Петру люди стали думать об учреждении Совета. Так Либерас предлагал учредить особый кабинет или Тайный Совет, в котором должны были разбираться важные государственные вопросы законодательства и управления. Курбатов, известный прибыльщик, выдумавший орленую бумагу, выступил с проектом особого Кабинет-коллегиума, с учреждением которого «от многих стужаний и трудов восприиметь его величество многую свободность». Фик, второй иностранец, помогавший Петру в переустройстве центральных учреждений, идя навстречу сказавшейся потребности, тоже предлагал учредить Тайный Совет специально для иностранных дел; сообща с Сенатом он должен был разрешать все важные вопросы законодательства, управления и суда.

Вняв этим представлениям, Петр указом 13 февраля 1720 года учредил особый Тайный Совет, в состав которого, кроме государя, канцлера и подканцлера, должны были войти «все или несколько, по важности дела», действительные тайные советники. Этот Тайный Совет должен был решать все важные государственные вопросы. Так Петр под новым названием возродил Ближнюю Думу его предков. Эта Ближняя Дума была отделением Сената и состояла из главных сенаторов. Учреждение особого Тайного Совета для обсуждения важных государственных вопросов при Петре было только попыткой, которая не имела успеха. Хотя Петр и сознавал необходимость правильной организации и постоянной деятельности совещательного учреждения, он по своей натуре не мог совещаться с этим учреждением и продолжал вести дело по собственной инициативе или по совету с определенными лицами; натура Петра была слишком властной, чтобы выносить регулярные совещания с сановниками.

Так обстояли дела и при Екатерине I; Екатерина еще больше, чем Петр нуждалась в советниках. Она часто обращалась за советом по важным государственным делам к влиятельным временщикам (Меншикову, Головкину, Апраксину, Остерману и др.), но советники не имели еще организации. В результате «сильные персоны» овладевали волей императрицы и при взаимном соперничестве колебали императрицу, как тростник, из стороны в сторону. Больше всех забрал силы Меншиков, у которого раньше Екатерина была в служанках. Тяготясь опекой Меншикова, Екатерина привлекла к совещаниям и его недругов — Ягужинского и Толстого. Борьба этих лиц за влияние на императрицу в конце концов создала для нее невыносимо тяжелое положение. Единственным выходом из этого тяжелого положения было упорядочение Совета, возведение его на степень правительственного органа. Саксонский посол в 1725 году писал: «Поговаривают об учреждении Верховного Совета. Он будет состоять из Головкина, Меншикова, Апраксина».

8 февраля 1726 года Екатерина повелела учредить Верховный Тайный Совет «как для внешних, так и для внутренних государственных важных дел». В Верховный Тайный Совет вошли следующие лица: Меншиков, Толстой, Головкин, Апраксин, князь Д. М. Голицын, Остерман и герцог Голштинский. Все эти лица, за исключением последнего, были сенаторами и начальниками коллегий (Меншиков — военной коллегии, Апраксин — адмиралтейств-коллегий, Головкин — иностранной). Когда их ввели в Верховный Тайный Совет, то признано было невозможным совмещение звания члена Верховного Тайного Совета и сенатора, почему все они были выведены из Сената. Таким образом, Тайный Совет, который при Петре был отделением Сената, теперь сделался совершенно особым, отдельным от Сената учреждением. Я нарочно остановился на этих подробностях, чтобы видели, что Верховный Тайный Совет не был продуктом момента, что и это учреждение имело историю; жизнь еще при Петре намечала его создание, но он не мог тогда реализоваться, теперь же вошел в жизнь в несколько измененном виде.

Факт обособления Верховного Тайного Совета от Сената имел чрезвычайно важные последствия. Сенат сделался органом подзаконного управления. Он должен был действовать по указаниям законов, функции самостоятельного верховного управления были от него отняты. Натолкнувшись на какие-либо факты, не предусмотренные законами, Сенат должен был доложить о них государю в Верховном Тайном Совете и получить оттуда резолюцию. Раз Сенат стал органом подзаконного управления, он не имел права носить титул Правительствующего, и указ 14 марта не замедлил предписать не именоваться ему впредь Правительствующим, а называться Высоким. В равной мере эти изменения коснулись и Синода.

Верховное управление сосредоточилось в Верховном Тайном Совете, который и стал решать дела, не предусмотренные законами: он ведал внешней политикой, финансами, военным делом и прочим: в Верховном Тайном Совете стали решаться и все судебные дела, которые восходили на Высочайшее рассмотрение. Сенат, Синод, коллегии, губернские присутствия были подчинены Верховному Тайному Совету и обязаны были подавать ему рапорты.

Возникает вопрос: какое отношение установилось между Верховным Тайным Советом и монархом?

Надо сказать, что Верховный Тайный Совет не имел никакого конституционного значения в смысле ограничения власти монарха. И это обстоятельство разъяснено было самим Верховным Тайным Советом. По инициативе герцога Голштинского члены Верховного Тайного Совета подали Екатерине мнение об этом учреждении, в котором проводили мысль, что Верховный Тайный Совет «не есть особый коллегиум».

Все постановления Верховного Тайного Совета шли на апробацию императрицы и только после утверждения их получали силу закона. Постановления должны были выноситься единогласно. Если же достигнуть единогласия оказывалось невозможным, то отдельные мнения членов Совета представлялись императрице, и от нее уже зависело утвердить то мнение, которое ей казалось наиболее подходящим по обстоятельствам дела. Из всего этого видно, что Верховный Тайный Совет конституционного значения не имел.

Так возродилось при русском государе учреждение, которое напоминало прежнюю Боярскую Думу; последняя воскресла, но под другим названием и в другом составе. Боярская Дума была учреждением аристократическим, в Верховный Тайный Совет вошли люди случайные, выдвинувшиеся бюрократы, но по функциям Верховный Тайный Совет — прямой преемник Боярской Думы.

Верховный Тайный Совет фактически должен был получить гораздо большее значение, чем простое совещательное учреждение. Ведь Екатерина I совсем не была похожа на Екатерину II. При ее невежестве и необразованности, само собой разумеется, фактически все дела должны были перейти к Верховному Тайному Совету.

Меры верховного тайного совета для поддержания материальных средств России

Самыми жгучими вопросами, которыми пришлось заниматься Верховному Тайному Совету, были вопросы финансовые и экономические. Вы знаете, что Петр ввел подушную подать, которую должны были собирать земские комиссары и отдавать на содержание расквартированного по губерниям войска. Но комиссары чрезвычайно медленно собирали деньги, так что солдаты голодали, — и, в конце концов, полковники и офицеры взяли на себя сбор подушной подати и стали выколачивать ее с крестьян. Результатом этого явилось разорение крестьян, которые бежали на окраины и даже в Польшу и Литву. Притеснения чинили не только воеводы, но и те лица, которые отправлялись для производства ревизии, для составления списков податного населения. ВерховныйТайный Совет, исходя из мысли, что нужно иметь попечение о крестьянах, постановил вывести из уездов генералитет и впредь не посылать туда обер-офицеров. Сбор подати возложен был на воевод, в помощь которым на каждую провинцию назначали по одному офицеру. На время воеводства воевода жаловался полковничьим разрядом, чтобы его авторитету подчинялись офицеры. В целях облегчения жизни крестьян Верховный Тайный Совет распорядился, чтобы недоимки взыскивались не с крестьян, но с помещиков, а за треть мая 1727 года велено было недоимки совсем не собирать. В интересах крестьян отменено было петровское размещение войск: приказано было вывести войска из деревень и распределить их по городам, преимущественно по окраинам. Затем, когда позволили обстоятельства, велено было две трети офицеров, происходивших из шляхетства, отпустить по домам, чтобы они привели в порядок свои деревни, и две трети оставить при полках. Стал, таким образом, практиковаться отпуск офицеров в деревню. На этот факт нужно обратить внимание: это первая ласточка дворянской весны, первое обнаружение тяготения военнослужилого класса в деревню.

Кроме этих мероприятий, Верховный Тайный Совет принимал меры и к сокращению государственных расходов. Вы знаете, что штаты коллегии были довольно значительны. Верховный Тайный Совет распорядился оставить в каждой коллегии по 6 человек: президента, вице-президента, двух советников и двух асессоров, но и этим 6 лицам велено было заседать по очереди: одна половина их должна была жить в деревне и не получала жалования. Эта мера, если ее рассматривать в исторической перспективе, в сущности является реставрацией старины. В коллегиях теперь заседало по 3 человека; значит, состав коллегий приблизился к составу московских приказов, где сидел обыкновенно судья — боярин с товарищем и дьяком. В это же время в целях сокращения расходов Штатс-коллегия была соединена с Камер-коллегией.

Восстановление старого воеводского управления

Местное управление в последние годы царствования Петра приняло сложный и запутанный вид.

10 губерний были поделены на провинции, провинции — на дистрикты или округа. Во главе губерний стояли губернаторы, во главе провинций — воеводы, а во главе дистриктов — земские комиссары. Губернатор управлял провинцией, в которой находился губернский город, и ведал во всей губернии делами по рекрутским наборам и подушной подати. Кроме того, губернаторы были председателями надворного суда (иногда председателями надворного суда были и вице-губернаторы). Воевода в провинции имел надзор за ходом всего управления, заседал в особом присутственном месте, называвшемся воеводской канцелярией, и был председателем воеводского суда, состоящего из нескольких асессоров. В некоторых провинциях при воеводах состояли коменданты и обер-коменданты, и во всех провинциях был целый ряд должностных лиц: камериры, рактмейстеры, провиантмейстеры, судебные комиссары (суд по маловажным делам). Наряду с этим существовал целый ряд других органов: для городов — магистраты, для дворцовых крестьян — дворцовый приказ; лесное ведомство в провинциях было выделено и состояло в ведении унтер-вальдмейстеров, подчиненных главному вальдмейстеру. По областям же были рассеяны и органы синодского управления (синодальная команда), которое было сосредоточено в экономической коллегии Святейшего Синода для заведования церковными имуществами. К этому присоединялись еще органы надзора: фискалы, называвшиеся в провинциях провинциал-фискалами и состоявшие под управлением генерал-фискала, и прокуроры, находившиеся при надворных судах и подчиненные генерал-прокурору.

Верховный Тайный Совет признал устройство местного управления сложным и обременительным для жителей, стал упрощать петровские учреждения и, упрощая, незаметно реставрировал московскую старину. Прежде всего, были отменены рент-мейстеры, а обязанности их возложены на камериров; упразднены были и вальдмейстеры; судебные комиссары вместе с земскими комиссарами были заменены воеводами. Это мотивировалось тем, что «чин воеводский уездным людям в отправлении всяких дел может быть страшнее». Указ 24 февраля 1727 года пошел еще дальше. Велено было «как надворные суды, так и всех вышних управителей, и канцелярии, и конторы земских комиссаров и прочих тому подобных вовсе отставить, и положить всю расправу и суд по-прежнему на губернаторов и воевод, а от губернаторов апелляцию в юстиц-коллегию, чтобы нашим подданным тем показано быть могло облегчение, и вместо бы разных и многих канцелярий и судей знали токмо одну канцелярию, а на многих бы судей и на их подчиненных в даче жалованья напрасного убытку не было».

Так рухнуло сложное и громоздкое построение местного управления, воздвигнутое Петром. Общество не в состоянии было вынести его на своих плечах: 1) по недостатку средств и 2) по недостатку людей. Россия вернулась к воеводскому управлению, которое существовало в XVII веке. Вся разница управления XVII века от XVIII века заключалась только в том, что управление XVII века знало две инстанции: 1) воеводу главного города и 2) воеводу провинциального города; теперь же было три инстанции: воевода уездного города был подчинен воеводе провинциальному, а провинциальный — губернатору.

Итак, старые порядки возродились после смерти Петра Великого. Это обстоятельство может служить наглядным доказательством того, что петровские реформы вовсе не так изменили жизнь, как казалось: это были надстройки на поверхности русской жизни, и когда под ними заколебалась почва, они рухнули. Возврат к старине можно подметить и в других мероприятиях Верховного Тайного Совета. Петр Великий употребил много усилий, чтобы направить внешнюю отпускную торговлю к Петербургу: был закрыт Архангельский порт и обложены высокой пошлиной товары, шедшие по старым торговым дорогам. После Петра увидали, что привоз товаров к Архангельску по старым дорогам дешевле, чем подвоз их к Петербургу, а потом снова открыли Архангельский порт. Петр Великий в целях создания национальной фабрично-заводской промышленности издал целый ряд стеснительных мер: запрещено было отправлять некоторые товары за границу и некоторые изделия приказано было вырабатывать по казенной мерке. Основанная после Петра Великого Коммерц-коллегия отменила ряд стеснительных мер, изданных при Петре; она разрешила вывозить за границу некоторое сырье, позволила вырабатывать некоторые товары (например, полотно) по старым образцам и т. п.

Словом, во всех сторонах жизни после смерти Петра можно наблюдать возврат к старым порядкам. Но если присмотреться к происходившим переменам, то нельзя сказать, что возврат к старине носил характер провинциальной реакции; к старине возвращались потому, что последняя более подходила к потребностям данного времени. Некоторые же начинания Петра продолжали развиваться; продолжались работы по прорытию каналов, по устройству флота, была открыта проектированная Петром Академия наук и т. д.

Конец царствования Екатерины I ознаменовался возвратом к старине в области престолонаследия. Петр Великий, как вы знаете, издал закон, по которому наличный государь мог назначать наследником престола кого угодно, согласно своему желанию. Неудобство этого закона обнаружилось при первом же замещении престола после смерти Петра. Петр умер, не успев сделать завещания, и русский престол, можно сказать, был захвачен его супругой с помощью вельмож и гвардии. Закон Петра решительно противоречил правосознанию русского общества, которое не могло мириться с устранением от престола законных наследников. Уже воцарение Екатерины I, помимо внука Петра Великого, возбудило неудовольствие в народной массе. Это неудовольствие усилилось, когда распространился слух, что Екатерина хочет сделать наследником герцога Голштинского, мужа Анны Петровны. Недовольство общества было настолько сильно, что для многих стало ясным, что вторичное устранение внука Петра I от престола невозможно. С заявлением об этом открыто выступил Остерман. Но так как ему было известно, что императрица желает утвердить престол за одной из своих дочерей, то для примирения интересов Остерман предлагал, по его мнению, очень простое средство: женить Петра Алексеевича на царевне Елизавете Петровне. По мнению Остермана, это вполне допустимо. «В начале, при сотворении мира, — писал Остерман, — сестры и братья посягали, и через то токмо человеческий род распложался, следовательно, такое между близкими родными супружество отнюдь общим натуральным и божественным законам не противно, когда Бог сам оное, яко средство мир распространить, употреблял». Даже Меншиков был убежден в невозможности вторичного устранения от престола внука Петра I. Чтобы обеспечить за собой свое положение при будущем императоре Петре, Меншиков вынудил у императрицы согласие на обручение Петра с одной из его дочерей, которая была значительно старше наследника престола.

При таком положении вещей не удивительно, что, когда Екатерина I заболела горячкой, члены Верховного Тайного Совета, Сената, Синода, майоры гвардии и президенты коллегий высказались единогласно за кандидатуру Петра. Затем составлено было от имени умирающей Екатерины завещание, которое при ее полной безграмотности было подписано Елизаветой. Она объявляла своим сукцессором Петра Алексеевича, а на случай его бездетной смерти — Анну Петровну с ее десцендентами; после же нее должна была наследовать престол Елизавета Петровна со своими десцендентами. Это завещание и вступило в силу (6 мая 1727 года). Оно, как видите, определяло право престолонаследия в духе старых воззрений.

В царствование Петра II можно отметить также кое-какие факторы и меры, носившие характер возврата к старым порядкам московского периода. Вы помните, что заветной мыслью Петра Великого было собрать «разрозненную храмину российского купечества». С этой целью были учреждены Бурмистерская Палата в Москве (1721) и магистрат в Петербурге, которому должны были подчиняться все магистраты и ратуши. После смерти Петра все городские магистраты и ратуши были подчинены воеводам. Существование Главного магистрата как учреждения, объединявшего по идее все городские учреждения, потеряло raison d'etre^[12]. 18 августа 1727 года издан был указ, уничтожавший Главный магистрат в Петербурге и заменявший его городским магистратом для Санкт-Петербурга, без власти по отношению к прочим городским магистратам.

Затем, так как восшествие на престол Петра II удовлетворило большинство населения, и исчезли все сыскные политические дела, был уничтожен Преображенский Приказ, а подведомственные ему дела были распределены, смотря по важности, между Верховным Тайным Советом и Сенатом.

В Малороссии в царствование Петра II восстановлены были те порядки, которые существовали там при Алексее Михайловиче. Петр Великий после смерти малороссийского гетмана Скоропадского не разрешил выбрать нового гетмана и запретил челобитные по сему предмету. Управление Малороссией было сосредоточено в Малороссийской коллегии. Все это было коренным нарушением прав и вольностей, которыми должны были пользоваться малороссы по договору с Хмельницким. Надвигавшаяся война с Турцией способствовала перемене политики. Еще в 1726 году при Екатерине I в Верховном Тайном Совете было положено прежде войны с Турцией «приласкать» малороссов, позволив им выбрать из своей среды гетмана; подати, собираемые с них, отменить, а в рассуждении сборов на жалование и содержание войск поступать так, как бывало прежде при гетманах; суд и расправу производить им самим, и одни только апелляционные дела отправлять в Малороссийскую коллегию. Но это постановление не было исполнено. Новый император в первое заседание свое в Верховном Тайном Совете определил: «В Малой России к удовольствию тамошнего народа поставить гетмана и прочую гетманскую старшину во всем по содержанию пунктов, на которых сей народ в подданство Российской империи вступил». Повторен был указ об отмене новых податей: «Доходы с них денежные и хлебные собирать те, которые подлежат по пунктам гетмана Богдана Хмельницкого»; запрещено было велико-россиянам покупать имения в Малороссии, «чтобы от того малороссиянам не было учинено озлобления». Малороссия в политическом отношении становилась отдельной автономной областью и была передана в ведение иностранной коллегии.

Политическое возвышение правящих классов русского общества

ВСЕ перечисленные мною дополнительные поправки к преобразованиям Петра Великого, несомненно, сблизили тогдашнюю Россию со старым Московским государством, но полного возврата, к старине, конечно, констатировать нельзя. Жизнь идет вперед и вносит новые черты, согласно с условиями времени. За время, которое протекло со смерти Петра Великого, создались и выдвинулись такие факты государственной жизни России, которых не было в старой Московской Руси, и которые при благоприятных условиях могли существенным образом изменить политический строй. Я подразумеваю то участие, которое высшие классы русского общества стали принимать в замещении престола и в верховном управлении страной. Это участие не было результатом созревшего политического стремления внутри общественных классов, а до известной степени являлось результатом случайного стечения обстоятельств. Петр Великий не оставил после себя преемника, право которого на русский престол было бы бесспорным. Его вдова (Екатерина I), долго бывшая его невенчанной женой, коронованная им перед своей смертью (1724), не могла иметь прав на престол. Не имели прав и ее дочери — Екатерина и Елизавета, как прижитые вне церковного брака. Независимо от этого женщины не считались обычным правосознанием законными преемницами престола. Оставался внук Петра Великого, Петр Алексеевич, но и его право было спорным, после того, как его отец лишен был прав на престол волей Петра Великого. Таким образом, вопрос о престолонаследии после Петра призвано было решать дворянство, в лице класса, близко стоявшего к власти. Общество быстро не могло организоваться для этого дела, а потому вопрос был решен наиболее предприимчивыми людьми, сгруппировавшимися вокруг Меншикова.

Восшествие на престол Екатерины I произошло при следующих обстоятельствах. Зная о предстоящей кончине императора, во дворце собрались члены Сената, Синода и генералитет и стали совещаться о его преемнике. Меншиков, Толстой и Ягужинский высказывались в пользу Екатерины. Толстой произнес речь о заслугах Екатерины и указал на торжественную коронацию, как на свидетельство ее прав на престол. Слова Толстого вызвали громогласное выражение сочувствия из одного угла зала, где собрались гвардейские офицеры. Они явились сюда без всякого приглашения. Раздались барабаны, и присутствовавшие узнали, что около дворца стоят оба гвардейских полка. Репнин (президент Военной коллегии) спросил: «Кто осмелился привести их сюда без моего ведома? Разве я не фельдмаршал?». Стоявший в углу Бутурлин отвечал: «Я велел им прийти сюда по воле императрицы, которой всякий подданый должен повиноваться, не исключая и тебя». Против этого аргумента никто не осмелился выступить, и Екатерина была объявлена самодержавной императрицей.

Так, следовательно, вопрос о престолонаследии стал решаться высшим классом русского общества. В этом проявилась политическая самостоятельность этого класса. Высший класс русского общества после смерти Петра Великого получил и свой общественный орган в лице Верховного Тайного Совета. Что касается своего положения, то Верховный Тайный Совет за короткое время успел сделать значительную эволюцию. Первоначально это было только совещательное учреждение при императоре, а затем он сделался не просто совещательным учреждением, а регентом правительствующего государя. Завещание Екатерины устанавливало, «что во время малолетства государя имеют администрацию вести наши обе цесаревны, герцог (Голштинский) и прочие члены Верховного Совета, который обще из 9 персон состоять имеет». Совету предоставлена была власть правительствующего самодержавного государя; он не мог только отменять и изменять определений о сукцессии. Дела должны были решаться по большинству голосов; ни один повелевать не имел права. Так Верховный Тайный Совет сделался гораздо большим, чем Совет при особе государя.

Причины политического движения 1730 года

Политическое значение, которое получили после смерти Петра Великого высшие классы русского общества в практике государственной жизни, неминуемо должно было породить известные политические вкусы, стремления, желание упрочить и обеспечить приобретенную позицию. Эти стремления и проявились после смерти Петра II, при избрании на престол Анны Иоанновны. Надо сказать, что царствование Петра II отличалось такими особенностями, которые давали чувствовать недостатки монархического абсолютизма, не сдерживаемого учреждениями и законами. Это царствование напоминало время юности Ивана Васильевича Грозного; как тогда в государственных делах царил произвол бояр-временщиков, так теперь самодержавной властью императора стали распоряжаться сильные люди. Я говорил вам, что завещание императрицы Екатерины I передавало Верховному Тайному Совету верховную власть и предписывало решать все государственные дела большинством голосов; но наряду с этим не было гарантировано вмешательство в государственные дела со стороны мальчика-императора. В результате с властью Верховного Тайного Совета стали успешно конкурировать разные сильные лица, отдельные члены Совета, которым удавалось овладеть волей и расположением императора. Такими были сначала генерал Меншиков, а затем родственники второй невесты Петра — князья Долгорукие. По отзывам современных наблюдателей, все эти лица действовали своекорыстно. «Трудно понять, — писал саксонский посланник своему двору, — каким образом управляется это государство. Меншиков все делает только для себя». Он бессовестным образом обирал казну. После падения Меншикова было конфисковано 90 000 душ крестьян и города Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, 2 города в Малороссии, до 13 миллионов денег, а золотой и серебряной посуды более 200 пудов. Долгорукие, если и не обирали казну, то действовали в своих фамильных интересах, занимая юного императора забавами, отвлекая его от всяких серьезных дел и распоряжаясь от его имени.

Это всесилие временщиков, сопровождавшееся актами насилия над отдельными лицами и общим угнетением всех, должно было, в конце концов, вызвать естественное стремление к уничтожению такого порядка, при котором оно было возможно. Сравните со временем Грозного: среди членов Избранной рады стала развиваться и осуществляться мысль об известном политическом порядке, о гарантиях от произвола. В настоящем случае подобные стремления пробудились в недрах Верховного Тайного Совета, из которого выходили временщики.

Политическое движение 1730 года

Инициатором попытки ограничить самодержавную власть был член Верховного Тайного Совета князь Д. М. Голицын.

Князь Голицын был одним из деятелей эпохи Петра Великого. Получив заграничное образование, Д. М. Голицын приобрел интерес не только к наукам, но и к политической литературе, и к государственному устройству. Еще генерал-губернатором в Киеве Д. М. Голицын заставлял студентов Киевской Академии переводить ему различных политических писателей и, по свидетельству Седеркрейца, усердно занимался изучением Пуффендорфа, Томазия, Гуго Греция и Маккиавелли, которые в рукописных переводах находились в его библиотеке. Д. М. Голицыну удалось очень хорошо ознакомиться и с государственным устройством Швеции. Петр назначил его президентом Камер-коллегии и поручил привить к русской жизни шведские образцы областного и центрального управления. На этой почве Д. М. Голицын близко сошелся с одним из инициаторов административной реформы, гамбургским уроженцем Фиком, Фик предоставил в распоряжение Голицына все материалы для ознакомления с государственным устройством и административным механизмом Швеции. Голицын часто приглашал к себе Фика и толковал с ним «о старой и новой истории и различиях между религиями». Фик в Швеции получил вкус к республиканскому правлению, и легко понять, как он влиял на Голицына. Позже Фик, когда план Голицына был уже составлен, читал «пункты» своим сослуживцам (в Камер-коллегии) и «хвалился, что дал к тому повод».

Смерть Петра II дала благоприятный случай Голицыну выступить со своим планом. Тотчас после смерти Петра II собрался Верховный Тайный Совет, с участием двух фельдмаршалов, князей В. Долгорукого и М. М. Голицына, а также сибирского губернатора князя М. В. Долгорукого. Все эти три лица не имели прав на заседание в Совете и попали туда по родству с верховниками. Это импровизированное собрание, никем не уполномоченное, и взялось решить вопрос о замещении престола. Князья Долгорукие предварительно заявили о завещании Петра II в пользу невесты, но Голицын объявил это завещание подложным, а завещание Екатерины I в пользу Голштинской фамилии недействительным, так как Екатерина сама не имела права занимать престола как женщина низкого происхождения. Голицын устранил от кандидатуры на престол и первую жену Петра Великого — Евдокию, и старшую из племянниц Петра — Екатерину Ивановну, герцогиню Мекленбургекую, на том основании, что ее муж может причинить России разные затруднения. Он остановил свой выбор на Анне Иоанновне, вдове герцога Курляндского. Когда Совет согласился на избрание Анны Иоанновны, Голицын стал говорить: «Надобно себе полегчить, воли себе прибавить». Князь Василий Лукич заявил: «Хоть зачнем, да не удержим этого». Голицын же настаивал, чтобы «написав, послать к ее величеству пункты». Несмотря на то, что это предложение не встретило сочувствия среди членов Совета, Голицын настоял на своем. От имени Верховного Тайного Совета были составлены пункты, принятием которых обусловлено было вступление Анны на престол.

Императрица обязывалась не вступать в супружество, не определять наследника; без согласия Верховного Тайного Совета не начинать войны и не заключать мира, не налагать новых податей, не производить в чины и не назначать на знатные должности; у шляхетства жизни, чести и благосостояния без суда не отнимать, вотчин и деревень не жаловать, не расходовать по своему усмотрению государственные доходы. Один из пунктов гласил, что гвардия и прочие войска должны состоять в ведении Верховного Тайного Совета. Обязательства заканчивались многозначительным заявлением: «А буде сего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны».

С этими пунктами и отправлен был к Анне Иоанновне князь В. Долгорукий, который должен был известить ее об избрании и предложить подписать пункты.

Современники смотрели на пункты как на «затейку» Верховного Тайного Совета, который хотел ограничить власть императрицы в свою пользу. От современников событий этот взгляд перешел и долго держался в исторической литературе. Но в последнее время дело стало представляться в ином свете. Было установлено, что Верховный Тайный Совет согласился послать пункты Анне Иоанновне по усиленным настояниям Голицына, который был автором пунктов и который не встретив поддержки своей «затейке» среди членов Верховного Тайного Совета, искал этой поддержки вне его. Установлено, что Голицын вовсе не думал ограничиться этими пунктами; пункты составляли только часть конституционного плана, задуманного Голицыным. Этот план был составлен по шведским образцам. Голицын выдвинул только часть проекта по практическим соображениям, дабы поскорее закрепить исходные пункты ограничения самодержавной власти. Верховный Тайный Совет был единственным из учреждений, которое могло договариваться с императрицей на почве, похожей на юридическую. Согласие Анны Иоанновны на пункты должно было положить начало задуманным реформам. Через 4 дня Голицын вынес на обсуждение верховного Тайного Совета полный проект нового государственного устройства. По проекту императрица лично и бесконтрольно распоряжается только своими карманными деньгами. Начальствует она только над отрядом гвардии, назначенным для ее личной охраны и караулов во дворце. Верховную власть императрица делит с Верховным Тайным Советом, который состоит из 10–12 членов, принадлежащих к знатнейшим фамилиям; иностранцы в состав Совета не допускаются. Совет ведает важнейшими делами по иностранной политике: войной, миром; назначает на должности и начальствует над всеми войсками через двух фельдмаршалов, дающих отчет Совету. Для финансового управления Советом избирается особый государственный казначей, который дает Совету точный отчет о расходах. Кроме этого верховного управления, существует Сенат, состоящий из 30–36 членов, который предварительно рассматривает все дела, вносимые в Совет, и представляет высшую судебную инстанцию. Кроме Сената организуется Палата низшего шляхетства, из 200 членов, которая должна охранять права этого сословия в случае нарушения их Верховным Тайным Советом, и Палата городских представителей — по два от каждого города, которая ведает торговыми делами и интересами простого народа.

Вы видите по содержанию проекта, что Голицын не прочь был дать место шляхетским и городским представителям, но тот прием, к которому прибегли верховники, начав с тайной посылки пунктов Анне Иоанновне, испортил дело; он заставлял думать, что дело предпринято верховниками исключительно в своих интересах.

По случаю предполагавшегося бракосочетания Петра II в Москве в январе 1730 г. собралось все, что было влиятельного и выдающегося в России: члены Сената и Синода, генералитет — с третьим фельдмаршалом во главе — с князем Трубецким, многие представители высшей администрации и, наконец, шляхетство — гвардейское, армейское и даже частью отставное. Среди собравшейся знати и шляхетства поднялось страшное волнение, как только распространился слух о намерениях верховников. Знать и шляхетство разделились на две партии. Одни не хотели и слышать о пунктах, желая «старое от прародителей восприятое государства правило удержать непременно». Другая не отрицала в принципе необходимости реформ, но была обижена тем, что не спросили ее мнения. «И хотя бы они (верховники) преполезное нечто усмотрели, однакож скрывать то перед другими, а наипаче и правительствующим особам не сообщать — неприятно то и смрадно пахнет», — рассуждали эти люди. Недовольство перешло в негодование, когда стало известно содержание кондиций. Защитники самодержавия усматривали в кондициях раздел власти между 8 лицами, вызванный «несытым лакомством и властолюбием» верховников, и предсказывали, как последствие этого раздела, междоусобные войны, возвращение России в тот «скаредный» вид, какой она имела, «когда на многие княжения расторжена — бедствовала». Другая партия, сочувствовавшая ограничению самодержавия, не находила в плане Голицына гарантий от самовластия верховников. «Кто нам поручится, — говорили члены этой партии, — что со временем вместо одного государя не явится столько тиранов, сколько членов в Совете, и что они своими притеснениями не увеличат рабства? У нас нет установленных законов, которыми мог бы руководиться Совет; если его члены станут сами издавать законы, то они во всякое время могут их уничтожить». Кроме того, эта партия полагала, что новое государственное устройство должно быть выработано учредительным собранием более широким по своему составу, чем Совет. Сильно негодовало на «затейку» верховников и провинциальное шляхетство. Один из дворян писал Салтыкову: «Слышно здесь, что делается у вас, или уже сделано, чтобы быть у нас республике. Я зело в этом сумнителен. Боже сохрани, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными как бы согласно ни было, однако впредь, конечно, у них без разборов не будет, и так один будет миловать, другие, на того ярясь, вредить и губить станут». Шляхетство, приехавшее в Москву, собиралось по домам ж вело совещания. Некоторые из представителей шляхетства предлагали даже «на верховных господ, когда они в место свое соберутся, напасть внезапно оружною рукою, и, если не похотят отстать умыслов своих, смерти всех предать». Но большинство предпочитало другое мнение — убедить верховников «призвать их в свое дружество» и действовать сообща.

Все совещания и настроения шляхетства были известны верховникам, которые обратились к угрозам, но, видя, что угрозы не действуют, стали приглашать видных противников на свои совещания. В совещаниях и переговорах протекало время до 1 февраля, когда прибыли послы от Анны с ее согласием на предложенные ей кондиции. На второе число было назначено торжественное заседание Верховного Тайного Совета для выслушивания вестей из Митавы. На собрание были приглашены члены Сената, Синода, генералитета, президенты коллегии и гражданские чины первых четырех классов. Письмо было выслушано холодно, только Голицын говорил о милости и благодеянии императрицы, о будущем благоденствии и процветании России, но не встретил ни одобрения, ни поддержки. Когда же Голицын стал «нарекать»: «для чего никто ни одного слова не промолвит». Изволил бы сказать, кто что думает, хотя и нет-де ничего говорить, только благодарить той милосердной государыне, — один из сторонников самодержавия тихим голосом, с великой трудностью промолвил: «Не ведаю-де и весьма чуждаюся, отчего на мысль пришло государыне так писать». После этого заявления опять наступило еще более тягостное молчание, разрешившееся вопросом князя Черкасского: «Коим образом впредь то правление быть имеет?» Верховники, обрадованные этим выступлением, поспешили предложить представителям шляхетства, «чтобы они, ища общей государственной пользы и благополучия, написали проект от себя и подали на другой день». Так к решению вопроса о новом государственном устройстве была привлечена часть шляхетства.

Получив разрешение написать свой собственный проект, сторонники ограничения самодержавия собрались в доме сенатора Новосильцева. На этом собрании выступил с докладом В. Н. Татищев и представил свои соображения, которые были приняты присутствующими. Татищев отвергал право верховников определять наследование престола; присвоив себе это право, они, по мнению Татищева, нарушили права «шляхетства и других санов», которые должны «оное свое право защищать по крайней возможности, и не давая тому закоснеть». Но Татищев оговаривался, что все это имеет принципиальное значение («токмо сие должно протестовать для предка»), а фактически «весь народ персоной ее величества доволен, и никто не спорит». Другими словами, Татищев хотел уничтожить прецедент такого избрания помимо народной волк, но фактически не хотел устанавливать переизбрания. Гораздо большее значение, по мнению Татищева, имеет само изменение форм управления. Для обсуждения нового государственного устройства Татищев предлагает требовать от Верховного Тайного Совета созыва представителей от шляхетства в количестве не менее 100 человек. Татищев предлагал и свой план государственного устройства. По этому плану Верховный Тайный Совет упразднялся, и во главе государства «в помощь ее величеству» учреждались две палаты: Сенат, состоящий из 21 члена, включая сюда весь наличный состав Верховного Тайного Совета, и «нижнее правительство» — из 100 членов. «Высшее правительство», то есть Сенат, обсуждает законопроекты и сочиняет законы, представляя их на утверждение государя. В составе его не могло быть более одного лица из одной фамилии (этот пункт был направлен против Голицыных и Долгоруких). «Нижнее правительство» занимается «внутренней экономией» и для этого делится на. 3 группы; каждая треть заседает в течение четырех месяцев. Для важных дел (война и др.) собирается все «нижнее правительство». Для замещения важных должностей в государстве «высшее правительство» соединяется с «нижним» и присоединяет к себе всех генералов и президентов коллегии. Но Татищев, сторонник неограниченной монархической власти, оговаривается, что новое государственное устройство учреждается «на время, доколе нам Всевышний мужскую персону на престол дарует»; исключительно во внимание к тому, что новая государыня «как есть персона женская, к так многим трудам не удобна, паче же ей знания законов не достает». Татищев внес в свой проект и все задушевные желания тогдашнего дворянства: должна быть определена наличность подлинного шляхетства и от старинного столбового дворянства отделено дворянство новое, «которое из солдат, гусар однодворцев и подьячих». Принадлежность к шляхетству доказывается, кроме древности рода, исключительно жалованными грамотами; не имеющие этого доказательства, исключаются из шляхетского сословия. (Это требование — поход против «Табели о рангах».) Закон о единонаследии отменяется. Шляхетская военная служба начинается не раньше 18 лет и ограничивается двадцатилетним сроком; в матросах и ремесленниках шляхетство служить не должно. По всем городам должны быть учреждены шляхетские училища.

Кроме того, в проекте Татищева предоставлялись некоторые льготы и для других сословий; для духовенства — устройство духовных училищ и обеспечение содержанием, «чтобы деревенские могли детей своих в училищах содержать и сами не пахали бы»; для купечества — освобождение от постоев и притеснений и некоторые меры в пользу торговли и промышленности.

Проект Татищева подписали 39 человек из «генералитета» и 249 — из гвардейского и армейского офицерства. 5 февраля проект Татищева был внесен в Верховный Тайный Совет. Тогда же последовало обращение к остальному шляхетству с призывом подать свое мнение. Шляхетство отозвалось на этот призыв, и в Совет стало поступать одно мнение за другим. Мнения были разнообразны, но сходились в общем стремлении предоставить шляхетству больше участия в управлении. Проект Татищева, как мы видели, сосредоточивал власть в руках высшего чиновничества. Другие проекты требовали, чтобы новые члены в Сенат и коллегии выбирались обществом, чтобы высшие должности замещались генералитетом и шляхетством в составе не менее 100 человек. Для решения важных государственных вопросов предлагалось «сочинить сейму».

Споры и несогласия, возникшие среди шляхетства, разбили его на ряд несогласных групп, пререкания между которыми принимали все более и более острый характер, так что «можно было опасаться восстания».

Между тем приближался срок приезда императрицы. Голицын решил отдать дело в руки Верховного Тайного Совета и представил проект, который должен был до известной степени объединить шляхетство и верховников. Этот проект он представил в форме сочиненной им присяги, которую подданные должны были приносить ее величеству. В этой присяге были отмечены все главные основы будущего государственного устройства. Оставляя во главе управления Верховный Тайный Совет, Голицын, чтобы удовлетворить шляхетство, определил значение Верховного Тайного Совета словами одного из представленных шляхтой проекта; Верховный Тайный Совет «не для иной какой собственной того собрания власти, точию для лучшей государственной пользы и управления в помощь их императорских величеств». При решении всех дел Верховный Тайный Совет должен руководствоваться правилом, «что не персоны управляют законом, но закон управляет персонами». Вы видите, что взамен ясных политических определений, взамен юридической конституции в компетенции Верховного Тайного Совета, здесь поставлены общие фразы, моральное наставление. На это нужно обратить внимание, чтобы объяснить отрицательное отношение шляхетства к этому проекту. В присягу введена была и статья о выборе кандидатов в члены Совета из «первых фамилий, из генералитета и из шляхетства, не больше 2 из одной и той же фамилии». Выбор «людей верных и обществу народному доброжелательных» сосредоточиваются в руках Верховного Тайного Совета и Сената. Верховный Тайный Совет остается самопополняющимся учреждением. Уступая шляхетству в его стремлении участвовать в государственном управлении, Голицын внес в присягу еще одну статью: «Для совета и рассуждения» о важных государственных делах Верховный Тайный Совет приглашает Сенат, генералитет, коллежских чинов и знатное шляхетство, а в духовных делах также синодальных чинов и архиереев. Уступку эту нельзя признать полной, так как всем лицам, приглашенным в Совет. Давали совещательный, а не решающий голос. Зато Голицын старался удовлетворить общество в другом отношении. Духовенству обещается уничтожение коллегии экономии и возвращение имуществ в непосредственное распоряжение церкви. Шляхетству обещается, что во все учреждения будут набираться члены из первых фамилий, из шляхетства и генералитета «люди верные и обществу народному доброжелательные», и все шляхетство будет содержаться в надлежащем почтении и «ее императорского величества милости им консидерации». Опять взамен юридических положений — обещания. Шляхетство не будет отдаваться в солдаты, матросы и прочие подлые чины, а для обучения ратного проектируются «кадетские роты», по окончании которых дворяне могут поступать прямо офицерами в гвардию. Люди достойные будут присоединяться к шляхетству, но люди дворовые и крестьяне не будут допускаться ни к каким должностям. После казненных смертной казнью у жены и детей имения их не будут отниматься. Таковы были обещания духовенству и шляхетству. Не были забыты и купцы: им обещано было не устраивать монополий. Даже пожелание о перенесении столицы из Петербурга в Москву нашло себе удовлетворение в проекте Голицына.

Но все уступки мало удовлетворили шляхетство, так как это были пустые слова, а не юридические положения.

Шведский дипломат Дитмер об этих событиях следующим образом доносил своему правительству: «Так как члены Совета хотят удержать одни всю власть, то существует сильное недовольство среди дворянства по этому поводу… К чему все приведет, нельзя еще сказать с уверенностью. Но я боюсь, что вследствие возникшего разногласия все пойдет обратным ходом и императрица сохранит самодержавие». Такой же исход предсказывал в своих донесениях Маньян и де-Лира. Так и случилось в действительности.

Еще в конце января Дитмер сообщал своему правительству, что «уже существует партия, которая стремится к сохранению самодержавия» и которая «ждет только прибытия императрицы, чтобы обнаружить свои намерения, которые теперь держит про себя». Душой этой партии были Остерман и Феофан Прокопович. Упрочение власти в руках родовой знати грозила Остерману потерей положения и даже высылкой из России, так как он знал о нерасположении конституционалистов к иноземцам (иностранцы устранялись от участия в управлении, и только для Остермана было сделано исключение). Феофан Прокопович был принципиальным противником ограничения самодержавной власти. Остерман и Феофан Прокопович нашли себе много сторонников среди шляхты и духовенства. Несмотря на все меры, принятые с целью изолировать императрицу от влияния Остермана и его единомышленников, сторонники самодержавия ухитрились дать ей знать о себе. Сама Анна Иоанновна вообще не была расположена к аристократическим планам верховников. При отсутствии полного единства и при нерешительности действий планы верховников рухнули.

Падение дела конституционалистов началось еще раньше приезда императрицы в Москву. Духовенство на своих богослужениях стало поминать Анну самодержавной, и Верховный Тайный Совет не решился запретить этого, так как не опубликован был манифест о восшествии Анны на престол с ограничениями. Признан был сам факт восшествия Анны на престол, и по традиции она должна была поминаться самодержавной. Затем, Верховный Тайный Совет не осмелился преподнести государыне формулу присяги, выработанную Голицыным. Свою нерешительность в данном случае Совет оправдывал тем, что народ счел бы власть Анны ограниченной верховниками, если бы он опубликовал об этом ограничении раньше приезда императрицы в Москву. Но и после приезда Анны действия верховников не сделались более решительными. Верховники ожидали, что инициатива обнародования этой формулы будет исходить от императрицы, а она не только откладывала опубликование манифеста, но не стеснялась действовать и вопреки пунктам, как самодержавная императрица. Когда она подъезжала к Москве и остановилась во Всесвятском, ей пришлось принимать батальон преображенцев и отряд кавалергардов. Анна, позабыв о пунктах, объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов, что было принято полками с радостью и удовольствием. Назначая себя полковником, Анна Иоанновна резко нарушала один из подписанных ею пунктов (четвертый).

Когда императрица прибыла в Москву, верховники преподнесли ей коротенькую формулу присяги, по которой поданные «обязывались приносить присягу государыне и государству и обещали охранять пользу и благополучие»; ничего прежнего в присяге не осталось. Итак, слабость верховников обнаружилась в полной мере, а их противники действовали все решительнее и смелее. «Некоторые наиболее хитрые люди из духовенства, — писал Маньян, — делали всякие усилия, чтобы восстановить мелкое дворянство против Верховного Совета, главных членов которого изображали злодеями, желавшими изменить форму правления только для того, чтобы самим завладеть верховной властью, вследствие чего рабское положение шляхетства стало бы еще невыносимее, чем при сохранении самодержавия государыни». Маньян намекает на Феофана Прокоповича. И действительно, Феофан в публичных проповедях громил верховников: он говорил, что князь Василий Лукич Долгорукий, «как бы некий дракон охраняет императрицу неприступную, что „без воли его она ни в чем не вольна и неизвестно, жива ли — а если жива, то насилу дышит“, что „оные тираны имеют государыню за тень государыни, а между тем злейшее нечто помышляют, чего другим и догадываться нельзя“». Остерман со своей стороны старался внушить императрице, что она занимает престол по праву рождения и может отказаться от кондиций. Кроме того, Остерман агитировал в армии через князя Салтыкова и других. Ввиду этой агитации князь Голицын сделал попыткусближения с конституционной партией шляхетства, Верховный Тайный Совет выбрал те места голицынской присяги, которые походили на уступки шляхетству и приложили последнему этот акт к подписи, но собрали только 97 подписей. Остерман успел склонить на свою сторону даже князя Черкасского; он указывал ему, что шляхетство скорее все получит от императрицы, чем от Совета; стоит только попросить уничтожить Верховный Тайный Совет, восстановить Сенат и дозволить шляхетству выработать общий план государственных преобразований. Так действовал Остерман, руководясь принципом: divide et impera ^[13]. В частных собраниях шляхетство и решило обратиться к императрице.

25 февраля состоялся торжественный прием шляхетства у императрицы. Князь Черкасский подал ей челобитную, благодарил за подписание пунктов и просил разрешить им сочинить новую форму государственного управления. Эта челобитная на первых порах очень изумила Анну Иоанновну. От Остермана она слышала, что шляхетство хочет восстановления самодержавия, а ей пришлось выслушать прошение об организации учредительного собрания. Изумлены были и сторонники самодержавия, особенно гвардейское офицерство, которое также думало, что шляхетство будет просить о восстановлении самодержавия. Когда князь Черкасский прочитал челобитную, из среды гвардейского офицерства послышались голоса, что нужно просить о восстановлении самодержавия. Им возражали; начался шум. Тогда кн. В. Л. Долгорукий обратился к князю Черкасскому с вопросом: «Кто вам позволил присвоить себе законодательную власть?» Князь Черкасский отвечал: «Государыня вами обманута, вы уверяли ее, что кондиции писаны с согласия всех чинов, а это было сделано без нашего ведома и участия». Гнев вырвал из уст князя Черкасского слова, которых он не сказал бы, подумав. Князь Долгорукий обратился к Анне, советуя ей удалиться в кабинет и там обсудить прошение шляхетства. В аудиенц-зале волнение возрастало; Анна, не зная, что делать, испугалась за свою жизнь; в решительную минуту Екатерина Ивановна (герцогиня Мекленбургская) бросилась к Анне с пером и чернилами и просила подписать челобитную шляхетства. Подписав челобитную, Анна Иоанновна воротила ее шляхетству и велела снова обсудить и в тот же день сообщить ей свое решение. Конституционалисты удалились в другую залу, верховники были приглашены на обед, а гвардейские офицеры дали полную волю своему негодованию. «Мы не хотим, — говорили они, — чтобы государыне предписывали законы; она должна быть такой же самодержавной, как ее предки». Когда Анна вышла к офицерам, они бросились к ее ногам, крича, что готовы пожертвовать за нее жизнью, но не потерпят ее злодеев. Сцена кончилась тем, что офицеры во главе с Салтыковым приветствовали Анну, как самодержавную императрицу.

После этого и конституционалистам ничего не оставалось делать, как просить Анну «принять самодержавство» и уничтожить подписанные пункты. Но шляхетство не отказалось от всех своих требований и в челобитной просило вместо Верховного Совета и Высокого Сената сочинить один правительствующий Сенат из 21 персоны, а в Сенат и на высшие государственные должности повелеть выбрать шляхетству баллотированием; конституционалисты отказались от ограничения самодержавия, но просили, чтобы новая форма правления была выработана согласно их челобитной. Челобитная вручена была Анне князем Трубецким. Выслушав ее, Анна обратилась к членам Верховного Тайного Совета с вопросом: «Согласны ли, чтобы я приняла предлагаемое мне моим народом?» Верховники молча наклонили головы. Тогда Анна послала за пунктами и своим письмом в канцелярию Совета, «и те пункты ее величество при всем народе изволила, приняв, разодрать». Таков финал «затейки» 1730 года.

Что касается причин неудачи конституционного движения 1730 года, то следует сказать, что, прежде всего, это движение шло на поверхности русского общества, не затрагивало его глубоко, совершалось в самых высших его слоях, не было поддержано народной массой; затем, сама конституционная партия сложилась экспромтом, не успела спеться и выработать общего плана действий; раздоры в значительной степени способствовали падению дела…

Результаты политического движения 1730 года

Политическое движение 1730 года не привело к той цели, к которой было направлено, то есть к ограничению самодержавной власти, но было бы ошибкой думать, что оно прошло безрезультатно для общества, не имело никаких последствий, Анна Иоанновна, восстановив самодержавную власть, сочла необходимым дать шляхетству удовлетворение по требованиям сословного характера.

Мы видели, что одним из требований большинства челобитных было учреждение одного Сената вместо Верховного Тайного Совета и Высокого Сената и пополнение его «довольным числом» членов, 21-й персоной. Указом 4 марта 1730 года Верховный Тайный Совет и Высокий Сенат были «отставлены» и заменены Правительствующим Сенатом в той силе, какой он обладал при Петре Великом. Количество членов Правительствующего Сената было определено согласно просьбе шляхты (21). В Сенат вошли все члены Верховного Тайного Совета (кроме А. Г. Долгорукого), 3 фельдмаршала и видные представители шляхты, вожди конституционной партии, авторы мнений, шедшие на компромисс с верховниками, и лица, способствовавшие восстановлению самодержавия. Анна Иоанновна удовлетворила всех, поместив в Правительствующий Сенат лиц, стремившихся играть политическую роль. Посадив всех в Правительствующий Сенат, Анна Иоанновна не обнаружила охоты делиться своей властью с учреждением и действовала вполне самостоятельно; и это обстоятельство имело роковое значение для Сената. Так удовлетворены были Анной Иоанновной требования шляхетства сословно-политического характера.

Кроме восстановления Правительствующего Сената, шляхетство просило, чтобы высшие правительственные должности замещались по выборам. И это требование шляхетства Анна исполнила, но только отчасти. Указом 5 февраля 1431 года предоставлено было замещать в гвардии и армии офицерские места баллотировкой. Шляхетство просило участия в избирании администрации. Анна соглашается на это, но только по отношению к низшим должностям.

Шляхетство настаивало на отмене закона о единонаследии (1714), изданного Петром Великим. Этот закон был страшным бременем для родового дворянства и не достигал цели, ради которой был издан. Дворяне, несмотря на запрещение, продавали свои имения в чужой род, чтобы снабдить своих сыновей деньгами; если же не успевали продать, то в духовных завещаниях писали, чтобы старший сын уплатил определенную сумму младшим братьям. Некоторые исполняли завещания, другие отказывались, и на этой почве разыгрывались целые драмы: «не только братья, но и дети отцев своих побивали», — пишет майор Данилов. Закон о единонаследии, имевший целью предотвратить хозяйственное дробление, имел отрицательные результаты. Наследники считали скот, хлеб и сельскохозяйственные орудия за движимую собственность, и часто выходило, что старший сын получал имение без инвентаря, а младшие — инвентарь без имения. Обо всем этом Сенатом был сделан доклад императрице, после чего закон 1714 года был отменен, и шляхетству предоставлено было право свободно распоряжаться своими имениями; в это же время формально было уничтожено различие между поместьями и вотчинами, что разграничивалось при Петре Великом. Что касается наследования имущества по закону, то было установлено, что оно принадлежит детям: дочери из недвижимого имущества получают четырнадцатую часть, а из движимого — восьмую. Вот когда был установлен закон, который действует до последнего времени.

Шляхетство в своих челобитных выражало желание, чтобы военная служба была ограничена определенным сроком. Надо сказать, что дворянство стало уже тяготиться постоянной службой и постоянно уклоняться от нее. По свидетельству Посошкова, «в ослушании и в презрении указов царского величества иные дворяне уже состарились, в деревнях живучи, а на службе одною ногою не бывали». Майор М. В. Данилов сообщает о своем зяте: «Зять мой Астафьев, получа большое наследство, неприлежно стал уже в полку служить: а как в тогдашнее время отставки от службы не было или трудно ее получить было, то он нашел милостивца в полковом секретаре, который его отпускал в годовые отпуски за малые деревенские гостинцы. Секретарь доволен был, когда за пашпорт получил душек двенадцать мужеска пола с женами и с детьми, с обязательством таковым: когда зять мой Астафьев на срок оных подаренных крестьян не вывезет, куда назначено было, тогда неустойка награждалась прибавкою к 12 душам. Чтобы не потерять дружбы, таковым полезным от секретаря отпуском зять мой пользовался год по договору. Случалось мне и то видеть самому, при самом уже его в отпуск отъезде из полку, не оставят у него писари полковые и ротные постели и подушек, хотя он даже сидел в кибитке, и то вытаскивали и делили по себе, как завоеванную добычу. Странное видение было сих бесстыдных подлецов. Полковой писарь гораздо был совестнее секретаря своего: он брал только по одному человеку за пашпорт». В старой Московской Руси военная служба была не так интенсивна, и служилые люди имели возможность вести свои хозяйственные дела. С введением регулярного войска дворяне были прикованы к своим полкам, а их пребывание в деревне было гораздо важнее, чем прежде. Крестьянское население было обложено подушной податью, за исправное поступление которой должны были отвечать помещики. В 1731 году в регламенте Камер-коллегии было установлено, что подушная подать вносится самими помещиками; они же должны были вносить и недоимки, которые с каждым годом возрастали; владельцам стало угрожать разорение. Избежать разорения можно было, только живя в деревне, непосредственно руководя хозяйством. Непреложная сила обстоятельств превращала дворянина-воина в помещика-хозяина, в обывателя уезда, и он стал правдами и неправдами оставаться в деревне, стал требовать себе льгот от военной службы. В 1786 году правительство Анны Иоанновны удовлетворило и это требование шляхетства; военная служба ограничена 25-летним сроком. После опубликования указа о 25-летней службе половина служащих дворян подала прошение об отставке; правительство отступило от своего указа, и отставка не была дана, пока в 1740 году этот указ не был восстановлен манифестом во всей силе. Этот манифест — первый шаг к раскрепощению русского дворянства.

Наряду с установлением срока службы дворянство добилось и освобождения его от службы в нижних чинах и поступления прямо в офицерский ранг. В 1731 году был издан указ об учреждениях Сухопутного кадетского корпуса, «дабы шляхетство от младых лет к воинскому делу в теории обучены, а потом и в практику годны были». Молодые люди должны были, таким образом, проходить рядовую службу в корпусе. Здесь же предполагалось их обучать: «арифметике, геометрии, рисованию, фортификации, артиллерии, шпатному действу, на лошадях ездить и прочим к воинскому действу потребным наукам». Тот же указ предписывал: «Понеже не каждого человека природа к одному воинскому склонна, но в государстве нужно политическое и гражданское обучение, то того ради иметь при корпусе учителей чужестранных языков, истории, географии, юриспруденции, танцевания, музыки и прочих полезных наук». Кадетский корпус решено было открыть в Петербурге. Здесь находилась Академия наук, здесь содержалось значительное количество войск, возводились военные и гражданские постройки, и молодые люди могли видеть применение теории к практике. Здесь же было значительное количество иностранцев, что могло способствовать изучению молодыми людьми иностранных языков. Тех кадет, которые имели наклонность к изучению высших гражданских наук, предположено было обучать в Академии наук. Так, следовательно, выработан был план общеобразовательной школы с широкой программой, правда, практического характера; из школ должны были выходить ученые, военные и чиновники. Эта широкая программа, однако, не осуществилась, и действительное устройство Сухопутного кадетского корпуса вышло проще. По рапорту Миниха видно, что в корпусе обучали Закону Божию, военным экзерцициям и арифметике, а остальным наукам учились только те, кто хотел; зато число воспитанников возросло вдвойне. Кроме кадетского корпуса, предлагалось учредить артиллерийскую школу на 700 человек и увеличить число школ в губерниях, чтобы дворянские дети обучались грамоте, наукам и военным экзерцициям. Но так как школы не могли вместить всех, то дворянам дана была возможность обучать детей дома и периодически представлять их на экзамены. Все дворянские недоросли по достижении восьми лет должны были записываться в Петербурге у герольдмейстера, а в Москве и в губерниях — у губернаторов. По достижении 12 лет их должны были представлять на второй смотр, когда им производился экзамен из чтения и письма. Дворяне, имевшие до 100 душ крестьян, имели право взять своих сыновей опять домой и должны были представить их на следующий смотр в 16 лет, когда производился экзамен по Закону Божию, арифметике и геометрии. Сыновей мелких дворян по достижении 12 лет отдавали в школу. На третьем смотре дворянам делали разбор: некоторых помещали в Сенат в разные канцелярии, где они продолжали обучение и приучались к канцелярской работе; других отсылали домой до 20 лет с обязательством учиться географии, фортификации и истории; если кто-либо не имел возможности проходить эти науки дома, их отдавали в школу. 20-летних недорослей представляли на окончательный смотр, когда их распределяли на военную службу в офицерские или на гражданскую в соответственные гражданские чины. Так выполнено было желание шляхетства не проходить военную службу в нижних чинах.

Итак, движение 1730 года не прошло бесследно в последующем историческом развитии, оно сказалось крупными результатами. Шляхетство не добилось участия в верховном управлении, но расширило свои сословно-политические права. В этом отношении царствование Анны Иоанновны — начальный период дворянской истории.

Движение 1730 года не прошло бесследно и для других сословий. Мы видели, что верховники и шляхетство не обходили купечество, которому предположено было дать возможность защищать свои интересы при новых порядках. Проект повлиял и на законодательство Анны Иоанновны; она пошла навстречу купеческим интересам. В 1731 году в интересах купечества крестьянам запрещено было брать откупа и подряды, в 1734 году строить суконные фабрики. В пользу купцов и в интересах дворянства уменьшены были права крестьян. Указ 1730 года запретил крестьянам приобретать недвижимые имущества, а указ 1736 года — отправляться на промыслы без разрешения помещика; это было вызвано тем обстоятельством, что по указу 1731 года помещики сами должны были вносить подати за своих крестьян. Вообще помещики стали увеличивать свои права над крестьянами, и крепостная неволя стала все более и более усиливаться. Начало сословного возвышения дворянства ознаменовалась резким сословным унижением крестьянства.

Верховное управление в царствование Анны Иоанновны

АННА Иоанновна начала свое правление с восстановления Сената и на первых порах ревностно занималась государственными делами. Саксонский посланник Лефорт сообщал своему двору, что Анна старается во все вникать и все видеть. Протоколы первых заседаний Сената до известной степени подтверждают это свидетельство. Из этих протоколов видно, что императрица часто лично присутствовала в Сенате и ставила на обсуждение некоторые вопросы (например, о сбавке подушной подати, о благочестивом содержании христианской веры и др.). Но этот первый пыл очень скоро остыл, «Изволила слушать реестр докладов, читаемых в Сенате, и указала те доклады внесть со временем в дом ее императорского величества, и тогда рассматривать изволит. Потом изволила отсутствовать». Анна была не из таких натур, которые долго способны выдерживать напряжение физических и умственных сил. Она вступила на престол 37 лет. Выданная замуж за Курляндекого герцога, Анна рано овдовела и проводила многие годы в праздности и развлечениях, которые доставлял Курляндский двор. Русский президент при Курляндском дворе избавил вдовствующую герцогиню от тягостей управления, и она явилась на русский престол без опыта и привычки к труду. Но было бы ошибкой все относить за счет личных качеств Анны. Устранение Анны от дел объясняется также и тем, что реставрированный Сенат мало был приспособлен к сотрудничеству с носителем верховной власти. В нем слишком много было текущей будничной работы, в которой государю немыслимо было и бесполезно принимать постоянное и деятельное участие. Ближайшим помощником государя может быть такое учреждение, которое не входит в мелочи, а подносит только важные дела в разработанном виде. С другой стороны, Сенат был слишком многочисленным, чтобы государыня могла интимно советоваться с ним. Уже Петр чувствовал это неудобство, и при нем намечался особый Тайный Совет. Этот Тайный Совет обособился от Сената и при Екатерине I и Петре II превратился в Верховный Тайный Совет. Анна упразднила Верховный Тайный Совет, но оказалось, что без подобного учреждения обойтись нельзя. В апреле 1730 года разнесся слух об образовании особого кабинета из нескольких лиц; через полтора года слух подтвердился. 19 ноября 1731 года последовал указ императрицы, гласивший: «Для лучшаго и порядочнеишаго отправления всех государственных дел, к собственному нашему всемилостивейшему решению подлежащих, и ради пользы государственной и верных наших подданных, заблагоразсудили учредить при дворе нашем кабинет и в оный определить из министров наших канцлера графа Головкина, вице-канцлера графа Остермана, действительного тайного советника князя Черкасскаго». Так возникло новое учреждение — Кабинет, но оно было новым только по имени. Все современники, русские и иностранцы, единогласно говорили, что Кабинет заменил собой Верховный Тайный Совет; он отправлял те же функции и имел ту же власть, что и Верховный Тайный Совет. Кабинет обсуждал все новые законодательные меры, выходившие высочайшие повеления: указ, подписанный тремя членами, получал силу именного высочайшего повеления. Кабинет контролировал деятельность всех учреждений (Сената, коллегий); ему должны были представляться ежемесячные ведомости о течении дел по всем присутственным местам. С учреждением Кабинета значение Сената пало, как и при учреждении Верховного Тайного Совета. Кабинет взял в свои руки непосредственное руководство над подчиненными Сенату учреждениями. Только тогда, когда в Кабинет вошел Волынский, значение Сената стало подниматься. Кабинет стал приглашать Сенат к совместному обсуждению важнейших государственных вопросов, а коллегии снова были подчинены Сенату. Так устроилось высшее государственное управление при Анне Иоанновне. Вы видите, что в этом отношении можно констатировать некоторую эволюцию в начале и конце царствования Анны Иоанновны.

Но восстановленный в начале царствования Сенат и новоучрежденный кабинет не были по своему значению такими учреждениями, которые могли бы поставить в законные границы монархическую власть. Вследствие этого царствование Анны Иоанновны ознаменовалось еще горшими злоупотреблениями, чем правление слабой и избалованной женщины и капризного мальчика, предпочитавшего детские забавы и развлечения государственным делам. Русский престол заняла женщина, пережившая период второй молодости со всеми его недостатками, избалованная, любившая больше всего шутки, забавы, балы и маскарады. Царствование Анны было повторением царствования Петра II в более крупном масштабе.

Господство немцев

Анна начала с того, что постепенно устранила от дел всех вельмож, которые навлекали на себя ее личное нерасположение. Больше всех Анна была недовольна князем В. Л. Долгоруким, который подсунул ей пункты и стерег ее в Митаве и Москве, «яко некий дракон». В апреле месяце 1730 года Анна определила князя Василия Лукича Долгорукого губернатором в Сибирь, князя Михаила Долгорукого — в Астрахань, князя Ивана Григорьевича Долгорукого — воеводой в Вологду, а князю Алексею Григорьевичу Долгорукому со всем семейством и брату его Сергею велено было жить в дальних деревнях. Не забыла Анна и Петра Бестужева, который также был сослан на житье в дальние деревни. Немного времени спустя все Долгорукие были сосланы: Алексей — в Березов, Василий Лукич — в Соловки, Сергей — в Ораниенбаум, Иван Григорьевич — в Пустозерск, мать князя Алексея — в Ораниенбург; князь Василий Долгорукий был заключен в Шлиссельбургскую крепость. Анна вызвала ко двору Петра Румянцева, подвергшегося опале в царствование Петра II, но он был сослан в казанские деревни, так как не мог помириться с господством немцев и роскошью двора.

С устранением Долгоруких около Анны не осталось русских влиятельных вельмож. Князь Д. М. Голицын, видя засилье иноземцев, поспешил удалиться от дел; канцлер Головкин одряхлел и не вмешивался в управление; Ягужинский был сослан в почетную ссылку — посланником в Берлин; Шафиров — в Персию. При дворе стали господствовать немцы, которые захватили все управление государством в свои руки. Во главе управления стал Бирон, завоевавший сердце Анны Иоанновны еще в Митаве своей наружностью и любезностью. Анна объявила это всем своим верноподданным в рескрипте, изданном по случаю возведения его в обер-камергеры. «Сиятельный, особливо нам любезно верный, граф Яган Эрнестович фон Бирон, — писала Анна Иоанновна, — через многие годы будучи в нашей службе при комнате нашей (камергером), во всем так похвально поступал и такую совершенную верность и ревностное радение к нам и нашим интересам оказал, что его особливые добрые квалитеты и достохвальные поступки и к нам показанные многие верные, усердные и полезные службы не инако, как к совершенной всемилостивейшей благоугодности нашей касаться могли». Из курляндских немцев расположение Анны Иоанновны заслужил обер-гофмаршал Левенвольд, вытащивший брата своего Карла, и, кроме того, вице-канцлер Остерман.

В мае 1730 года иностранные дипломаты сообщали своим правительствам, что Бирон и Левенвольд управляют императрицей как хотят, но сзади их стоит Остерман и управляет империей. В руки немцев попали и вооруженные силы страны. Миних был назначен президентом военной коллегии и стал управлять делами независимо от Сената. Карл Левенвольд был назначен начальником Измайловского полка, который был сформирован из украинской шляхты. Господство иноземцев прочно утвердилось.

Сама Анна Иоанновна имела на дела самое дурное влияние.

Роскошь двора

Уже в Курляндии жаловались на непомерную роскошь двора Анны. Окруженная курляндскими придворными Анна Иоанновна и на русском престоле отдавалась забавам и увеселениям. Праздник следовал за праздником, бал сменялся маскарадом, которые отличались непомерной роскошью и требовали огромных издержек. «Во всем городе устроена иллюминация, — писал испанский резидент, — и такая великолепная, подобных которой не видали в этой стране. Вчера мы были приглашены во дворец, где был бал и ужин, и никогда не видал я такого блестящего праздника и такого отличного ужина. Вы не можете вообразить роскошь этого двора. Я был при многих дворах, но могу уверить, что здешний двор своею роскошью и великолепием превосходит даже самые богатейшие, не исключая и французские» (двор Людовика XVI).

При дворе не пропускали никакого случая для празднества, 15 февраля 1731 года праздновали даже годовщину въезда Анны Иоанновны в Москву. В «Петербургских Ведомостях» по этому случаю писали: «Кушали при дворе все иностранные и здешние министры со знатнейшими дамами. Полудни был бал, причем такожде и машкарадом увеселялись; в 10 часу вечера имеет изрядный фейерверк зажжен быть». От 18 февраля новое известие из Москвы: «Машкарадом здесь еще и поныне непрестанно забавляются, причем машкарадное платье всегда переменяется. Итальянские придворные комедианты короля польского сюда уже прибыли и будут на сей неделе первую комедию при дворе действовать». 25 февраля встречаем такое известие: «В прошедшее воскресенье был машкарад при дворе; во вторник был машкарад у великого канцлера, а потом у фельдмаршала князя Долгорукого, сегодня у вице-канцлера Остермана». То же самое продолжалось и в Петербурге, куда переехал двор.

Для своих будничных развлечений Анна Иоанновна имела массу шутов, шутих, карликов, карлиц и т. п. Двор Анны наполнился шутами и шутихами, карликами и карлицами, с которыми и забавлялась императрица. Когда домашние забавы истощались, выступал Бирон и придумывал какую-либо новую шутку. Творчество Бирона в этой области доходило до виртуозности.

В 1740 году сыграна была свадьба 50-летнего князя Голицына, прозывавшегося квасником, которого женили на придворной калмычке Бужениновой. Для новобрачных был устроен ледяной дом, что легко было сделать при страшных морозах тогдашней зимы. Народ потешался пальбой из ледяных пушек, стоявших у дома; ледяными дельфинами, которые выбрасывали ночью огонь из зажженной нефти; смешными картинами, которые были поставлены за ледяными стеклами дома, освещенного внутри множеством свеч; забавлялся ледяными птицами, сидевшими на ледяных деревьях с ледяными ветками и листьями, «что все изрядным мастерством сделано было», ледяным слоном в натуральную величину с сидевшим на нем ледяным персиянином; днем слон извергал воду, а ночью — горящую нефть. Но этого было мало. Выписали по паре инородцев, которые в национальных костюмах должны были участвовать в торжестве шутовской свадьбы. Кроме этого, привезли деревенских баб с мужьями, умевших плясать; для свадебного поезда выписали козлов, собак, баранов «четвероногих и пятеророгих». Приветственные стихи поручено было прочитать Тредиаковскому.

Общественное недовольство

Все эти праздники и увеселения совершенно не гармонировали с настроением общества, были диссонансом в общем ходе мыслей и чувств.

Начав царствование с милостей и льгот, Анна повернула на другой путь — на путь неуклонного взыскания недоимок. С 1720 года, как обнаружилось, по 1730-й накопилось 7 миллионов недоимок. Правительство приписало это нерадению властей, которое, по его мнению, объяснялось отсутствием строгой отчетности и контроля. В 1733 году восстановлена была Ревизион-Коллегия. На нее была возложена «вышняя дирекция в свидетельстве и в ревизии счетов обо всех государственных доходах и расходах». Тогда же была учреждена генеральная счетная комиссия, которая должна была проверить все счета с 1719 по 1732 год. Взыскание недоимок возложено было на особый доимочный приказ в Москве, которому велено было, доправивши сполна всю недоимку на должниках, расписать штраф на губернаторов, воевод и приказных людей, по небрежению которых доимка была запущена.

Учреждение доимочного приказа имело самые пагубные экзекуции, сопровождавшиеся полным разорением недоимщиков. Эти экзекуции были тем тяжелее, что в этот год был неурожай, и крестьяне и без того шли по миру. Императрица опубликовала указ, чтобы помещики кормили своих крестьян и снабжали их семенами для засева полей, но указ помог очень мало. Бедствие достигло во многих местах высшей степени; крестьяне от голода стали уходить за рубеж (в Польшу), многие лежали больными от голода и т. п. Пришлось кормить крестьян за казенный счет. Неурожай отозвался и на промышленности.

В такое время подвернулась война, смысла которой народ никак не мог понять. Русские войска были посланы в Польшу, чтобы свергнуть Станислава Лещинского и возвести на польский престол Августа III Саксонского. Война потребовала расходов, вызвала более энергичное взыскание недоимок и легла тяжелым бременем на население рекрутской повинностью. Тогда же началась турецкая война, еще более продолжительная. Войны велись иностранцами Минихом и Лесси, и не особенно успешно.

Все это в связи с господством немцев породило сильное неудовольствие во всех слоях русского общества. Люди высших чинов говорили: «Ныне силу великую имеют обер-камергер (Бирон) и фельдмаршал Миних, которые, что хотят, то и делают, и всех нас губят; все от них пропали, и никто не смеет с ними говорить. Однакож Бог им заплатит, и сами того же будут ждать». Люди средних чинов говорили: «Бирон взял силу, и государыня без него ничего не сделает. Всем ныне овладели иноземцы. Лещинский уехал из Данцига миллионах на двух, недаром его граф Миних упустил; это все в его воле было… Государыня ничего без Бирона не сделает — все делает Бирон. Нет у нас никакого доброго порядку. Овладели все у нас иноземцы. Бирон всем овладел». В монастырях говорили: «Как не благотворят чрева, когда, тирански собирая с бедного подданства слезные и кровные подати, употребляют на объядения и пьянства, и как сатане жертвы не приносят, когда слезные и кровавые сборы употребляют на потехи? А на все это приводят государыню иноземцы, понеже у них крестьян нет и жалеть им некого, хоть все пропади; да хотя есть у них, да не у многих, а хотя б и у всех были, так они берегут ли наших русских крестьян? Чай, хуже собак почитают. Пропащее наше государство».

Люди, платившие слезные и кровавые подати, также не молчали; они приписывали свои беды женскому правлению: «Где ей столько знать, как мужской пол? Будет веровать боярам, бабьи города никогда не стоят, бабьи сени высоко не стоят. Хлеб не родится, потому что женский пол царством владеет. При первом императоре нам житье было добро, а ныне нам стало что год, то хуже; какое нам житье за бабою» (это — «пыточные речи»).

Недовольство народной массы бабьим правлением привело к появлению самозванцев. В 1734 году в тамбовских местах появились сразу два самозванца — Тимофей Труженик, назвавшийся царевичем Алексеем Петровичем, и Стародубцев, назвавшийся Петром Петровичем. Оба они были схвачены и казнены. В 1733 году появился Алексей Петрович, оказавшийся польским шляхтичем Иваном Петровичем Миницким. Его посадили на кол, а сообщников четвертовали.

Правительство боролось с брожением в народной массе розысками, пытками и жестокими наказаниями, которые только увеличивали общее негодование. В 1731 году был восстановлен Преображенский приказ, уничтоженный при Петре II. Учреждение это было поручено генералу Ушакову и получило название «Канцелярии тайных розыскных дел». Оно оставило по себе не менее мрачную память, чем Преображенский приказ. Здесь принимались доносы и оговоры и производились пытки. Бирон и компания устранили всех, кто был опасен им или недоволен правлением.

В недавнее время в русской исторической литературе появилась попытка реабилитировать память Бирона. Собраны были все благоприятные отзывы о Бироне, и он был характеризован как мягкий, гуманный, не вмешивающийся в государственное управление человек. Да, действительно, Бирон был из таких людей, которые «мягко стелят, но жестко спать». Бирон был человеком глубоко безразличным к людским страданиям, поэтому без надобности не смотрел зверем, а был очень любезен; больше всего Бирон дорожил своим спокойствием. Это был жестоко легкомысленный человек.

Мы видели, что из верховников уцелел только Д. М. Голицын, который поспешил устраниться от дел, когда полезли в гору немцы. Это ему поставили на вид, предали его суду и присудили к смертной казни, но императрица заменила ему смертную казнь ссылкой в Шлиссельбург; движимое и недвижимое имущество его было конфисковано. Не оставили в покое и Долгоруких. Донесли, что Иван Долгорукий бранил императрицу неприличными словами. Это послужило поводом к новому над ними следствию, и Долгоруких из мест ссылок собрали в Новгороде. Ивану Алексеевичу была отсечена голова после колесования, Василию Лукичу, Сергею и Ивану Григорьевичам просто отсечены головы, а Василия и Михаила Владимировичей велено было держать в ссылке и кроме церкви никуда не пускать.

Высшее русское общество было терроризировано Бироном и раболепствовало перед ним. Сама цесаревна Елизавета писала ему ласковые, униженные письма. Дочь князя Черкасского дарила Бирону тканные серебром туфли, баронесса Строганова для жены Бирона делала жемчужные нашивки…

Между тем здоровье Анны Иоанновны пошатнулось. Временщик, чтобы упрочить свое положение, задумал женить своего 16-летнего сына Петра на принцессе Мекленбургской Анне Леопольдовне. Но планы Бирона разбились о сопротивление невесты, которая слышать не хотела о 16-летнем женихе и вышла замуж за Антона Ульриха. От этого брака родился Иоанн Антонович, которого Анна объявила наследником престола. Не доверяя ветреной племяннице, Анна не решалась вручить родителям регентство в малолетство наследника. Находясь на смертном одре, она после долгих колебаний подписала указ о назначении Бирона регентом государя. Бирон достиг апогея своего влияния и власти. Но скоро наступил конец этой власти и мрачной эпохи, получившей название бироновщины.

Дворцовые перевороты после смерти Анны Иоанновны

Господство немцев продержалось после смерти Анны Иоанновны всего год с небольшим. Это господство достигло высшей степени и потому стало особенно ненавистно русскому обществу. Немцы, стоявшие у власти, оставшись без государыни, вступили между собой в борьбу и в ней подорвали свои силы и свое положение. Надо сказать, что немцы не представляли собой солидарной группы; это была шайка карьеристов, из которых каждый стремился к личному возвышению и не прочь был для осуществления своих целей воспользоваться несчастием другого. Они поддерживали друг друга только до тех пор, пока оттесняли от государственных дел самостоятельных и способных русских людей. Достигнув власти, они стали действовать друг против друга и оплетали друг друга целой сетью интриг и подкопов. Родители Иоанна Антоновича искали поддержки у Миниха и Остермана, которые не терпели ни друг друга, ни Бирона. Это отсутствие солидарности, борьба друг с другом и привели к крушению немецкого господства.

Полет немцев вниз открыл Бирон. Анна Иоанновна указом, который был напечатан 18 октября 1740 года, передавала регенту ту же власть, которой пользовался самодержавный всероссийский император. Бирон получил право решать все вопросы внешней политики и внутреннего управления. Он объявлен был регентом и на тот случай, если бы Иоанн Антонович умер и императором сделался один из его братьев. Русское общество было возмущено, когда Бирон, ненавистный фаворит-иноземец, на которого привыкли складывать все бедствия прошлого тяжелого царствования, стал самостоятельным правителем. Русские люди почувствовали стыд за то, что у них произошло. Ни для кого не были тайной причины возвышения Бирона. Одни говорили о несправедливости по отношению к цесаревне Елизавете, другие толковали о регентстве отца, Антона Ульриха, при Иоанне Антоновиче, третьи считали более целесообразным возведение на престол герцога Голштинского. Гвардия дожидалась только похорон Анны Иоанновны, чтобы начать действия против Бирона. Иностранные резиденты писали своим дворам, что положение Бирона опасно. Развязку ускорил сам Бирон. Узнав о движении в гвардии и о том, что в народе не хотят иметь его регентом, а хотят родителей императора, Бирон стал говорить, что вызовет в Россию молодого принца Голштинского — Петра, а Брауншвейгскую фамилию выпроводит из России. Он устроил чрезвычайное заседание кабинета министров и сенаторов и генералитета и привлек отца императора, принца Антона, к формальному допросу. Принц сознался, что хотел произвести бунт и завладеть престолом. Бирон заявил, что он охотно сложит с себя регентство, если высокое собрание сочтет принца более способным к управлению. Присутствовавшие просили герцога продолжать правление для блага всей земли. Тогда Бирон потребовал, чтобы все подписали указ императрицы Анны о его регентстве. Все, не исключая принца Антона, исполнили это требование. Бирон мог считать свое положение обеспеченным. Но пошли слухи, что Бирон хотел женить своего сына Петра на Елизавете, дочь свою выдать замуж за принца Голштинского, а Брауншвейгскую фамилию выслать из России. Тогда Анна Леопольдовна обратилась к Миниху, жаловалась ему на дурное обращение с ней регента, указывала, что он хочет выслать их из России и просила, чтобы ей, по крайней мере, можно было взять с собой сына. Миних воспользовался этим случаем, чтобы проложить дорогу к власти. Он предложил Анне Леопольдовне избавить ее от тирана. В ночь с 8 на 9 ноября Миних исполнил свое обещание и арестовал Бирона в его дворце.

На другой день (9 ноября) был объявлен манифест, в котором говорилось, что герцог Курляндский «дерзнул не токмо многие противные государственным правилам поступки чинить, но и к любезнейшим нашим родителям великое непочтение и презрение публично оказывать и притом с употреблением непристойных угроз… И потому принуждены себя нашли, по усердному желанию и прошению всех наших верных подданных духовного и мирского чина, онаго герцога от регентства отрешить и по тому же прошению оное правительство поручить нашей государыне матери». Так писал император, который еще не умел говорить. Бирон был заключен в Шлиссельбургскую крепость, а потом сослан в Сибирь.

Бирон был свергнут, но и Миниху не удалось управлять Россией. По указу императрицы Миних получил звание первого министра. Но с возвышением Миниха не мог примириться Остерман. Наблюдательные иностранцы писали своим дворам: «Остерман никогда не терпел совместника в главном управлении делами России, а теперь он на месте далеко не первом и может быть в отчаянии, видя фельдмаршала первым министром. Должно думать, что Остерман в настоящее время считает себя обесчещенным на весь мир, если не выйдет из этого положения посредством падения фельдмаршала». Остерман действительно скоро нашел выход. Различными путями он внушал Анне Леопольдовне недоверие к Миниху и открыто говорил, что Миних не сведущ в иностранных делах, что он по своей неопытности может вовлечь Россию в большие неприятности, что он не сведущ и во внутренних делах империи, так как всегда был занят военным делом. Результатом этих внушений был указ, которым вводилось разделение кабинета на департаменты и устанавливался новый порядок делопроизводства. Первому министру Миниху велено было ведать всем, что касается сухопутной армии, фортификации, артиллерии, кадетского корпуса и Ладожского канала, рапортуя обо всем герцогу Брауншвейг-Люнебургскому. Миних, таким образом, был сведен на свою специальность. Остерману было приказано ведать всем, что «подлежит до иностранных дел и дворов, также адмиралтейство и флот». Канцлеру Черкасскому и вице-канцлеру Головкину велено было ведать всем, «что касается до внутренних дел по Сенату и Синоду, и о государственных по камер-коллегии сборах и других доходах, о коммерции и юстиции». Каждый кабинет-Министр должен был решать дела и сообщать свое мнение другим министрам для соглашения. Таким образом, прекращалось совместное обсуждение и решение дел в Кабинете.

Благодаря реформе Кабинета полномочия Миниха были сужены. Независимо от этого Анна Леопольдовна всячески старалась отделаться от Миниха. При его докладах правительница оказывалась обремененной множеством дел, отговаривалась неимением времени и т. д. Этими женскими уловками она довела Миниха до того, что он потерял терпение и подал в отставку. Падению Миниха способствовали и показания Бирона, из которых обнаружилось, что он действовал против родителей государя.

Так пал Бирон, за ним Миних, а вслед за ними наступило время падения и других немцев с Анной Леопольдовной, ее мужем и сыном.

Новая правительница старалась снискать популярность в гвардии, которая сосредоточивала в себе цвет тогдашнего русского дворянства. Часть гвардии, хлопотавшая о регентстве родственников государя, стояла за Анну Леопольдовну, но другая часть гвардии обращала свои взоры на потомков Петра Великого. Для ублаготворения своих сторонников и противников Анна Леопольдовна постаралась дать дворянству то, чего оно желало. 31 января 1741 года правительством был издан указ об отпуске военных чинов по выслуге ими 25 лет (считая службу от 20-летнего возраста), а равно всех больных и раненых. Подобный указ был издан еще Анной Иоанновной, но правительство уклонилось тогда от проведения его в жизнь, так как боялось остаться без офицеров, которые тянули в деревню. Теперь же была подготовлена возможность осуществления этого указа и высказаны мотивы, по которым правительство считало необходимым давать военным людям отставку: «Дабы шляхетские домы в экономии не упадали, но от времени до времени в добром состоянии находиться могли». Таким образом, указ был мотивирован, для дворян, необходимостью привести в благоустройство свои поместья. Участие гвардии в переворотах, как мы видим, приводило все к большему и большему расширению сословных прав шляхетства.

Но новое правительство не могло все-таки удержаться. Анна Леопольдовна была легкомысленной женщиной, которая быстро меняла фаворитов: когда ей нужно было удалить министра, она дружила с Остерманом, а когда это было сделано, она отвернулась и от последнего. Главное влияние на Анну имел саксонский посланник при русском дворе граф Линар, внушивший ей нежные чувства еще во время ее девичества, за что был удален из Петербурга по требованию императрицы Анны Иоанновны. Теперь Линар снова был вызван в Петербург и занял положение, которое занимал Бирон при покойной тетке Анны Леопольдовны. Линар получил звание обер-камергера и, чтобы не шокировать общественное мнение, был объявлен женихом фрейлины Менгден.

Но такое положение вещей скоро потерпело крушение, виной чему была Елизавета Петровна. В царствование Анны Иоанновны Елизавета Петровна жила скромно в тесном кругу своих придворных. Десятилетняя опала совсем изменила ее. Молодая, ветреная, шаловливая красавица исчезла; Елизавета возмужала, сохранив свою красоту, получившую теперь какой-то спокойный, величественный, царственный характер. Редко, в торжественных случаях являлась она перед народом — прекрасная, величественная, спокойная, во печальная; являлась как молчаливый протест против тяжелого, оскорбительного для народной чести настоящего, как живое напоминание о славном прошлом, о Петре Великом. На короткое время регентства Бирона, который был расположен к Елизавете Петровне, положение ее улучшилось. Бирон увеличил ее материальноеблагосостояние и оказывал ей всяческое внимание, но с его падением положение Елизаветы ухудшилось. При дворе узнали, что по свержении Бирона три гвардейских полка шли к дворцу с убеждением, что императрицей будет провозглашена Елизавета Петровна; знали, что Елизавета любима в гвардии; знали, что она, живя в своем доме около гвардейских казарм, принимает у себя гвардейских офицеров и солдат. При дворе над этим смеялись, отпуская по адресу Елизаветы разные двусмысленные шутки; говорили, что «у цесаревны Елизаветы ассамблеи для Преображенских солдат». Анна Леопольдовна считала все это пустяками, не стоящими внимания, но ее муж и Остерман смотрели на дело иначе, сильно беспокоились и, чтобы отдалить от гвардии Елизавету, решили выдать ее замуж за Людвига, герцога Брауншвейгского, брата Антона Ульриха, но Елизавета заявила, что она никогда не выйдет замуж.

Между тем в России дела шли все хуже и хуже: во внутреннем управлении царила бестолковщина: то, что создавала правительница, переделывали ее муж и Остерман; как раз в это же время Швеция объявила войну России, что еще более возмутило гвардию.

Восшествие на престол Елизаветы

С ПРЕДЛОЖЕНИЕМ произвести переворот стал обращаться к Елизавете французский посланник Шетарди. Он вошел в переговоры с Елизаветой через Лестока. Конечно, эти переговоры стали известны при дворе. Анна Леопольдовна допрашивала о них Елизавету, но та сумела выпутаться. 24 ноября правительство отдало приказ о выступлении гвардейских полков в Финляндию против шведов. Люди, благожелательно относившиеся к Елизавете, увидели, что удаление гвардии грозит Елизавете опасностью. Поэтому они стали настаивать на немедленном приступлении к действиям. Елизавета отказывалась, ссылаясь на опасность предприятия, на что Воронцов сказал: «Подлинно, это дело требует не малой отважности, которой не сыскать ни в ком, кроме крови Петра Великого». Эти слова подействовали на самолюбие Елизаветы, — и она решила немедленно произвести переворот с помощью гвардии. Были вызваны гренадеры, которых Елизавета спросила, можно ли на них положиться; те отвечали: «Готовы умереть за тебя, матушка!» Растроганная Елизавета удалила солдат из комнаты, а сама начала молиться; можно думать, что именно в этот момент ею был дан обет не подписывать никому смертных приговоров. Во втором часу ночи Елизавета надела мужскую кирасу и в сопровождении Воронцова, Лестока и Шварца отправилась в казармы Преображенского полка, где ее уже ожидали. На ее возглас: «Ребята, вы знаете, чья я дочь! Ступайте за мною!» — солдаты и офицеры отвечали: «Матушка! Мы готовы, мы их всех перебьем». Окруженная гвардейцами, Елизавета из казарм Преображенского полка отправилась на санях в Зимний дворец и без всякого сопротивления караула вступила во внутренний покой мирно почивавшей Анны Леопольдовны. Войдя к ней в спальню, Елизавета сказала ей: «Сестрица, пора вставать!» Увидев Елизавету в сопровождении гвардейцев, Анна Леопольдовна догадалась, в чем дело, и стала умолять Елизавету не причинять зла ей и ее детям. Елизавета отвезла Анну Леопольдовну в свой дворец, куда привезла принца Антона Ульриха, Миниха и Остермана; принц Людвиг Брауншвейгский был оставлен под домашним арестом. Созваны были важнейшие духовные и светские лица, и составлен манифест о восшествии Елизаветы на престол, в котором она объявляла, что заняла престол, принадлежавший ей по праву, по желанию народа, а «особливо лейб-гвардии нашей полков», для упорядочения правления. К 8 часам утра манифест был готов. Елизавета надела Андреевскую ленту, объявила себя полковником трех гвардейских полков и, выйдя на балкон, была встречена громким приветствием многотысячной толпы. Весть о перевороте облетела ночью весь Петербург и, несмотря на страшный холод, к утру весь народ был на ногах. В 3-м часу дня Елизавета переехала в Зимний дворец.

28 ноября был выпущен новый манифест, в котором указывалось, что в силу завещания Екатерины I престол должен был перейти к Елизавете, но недоброжелательными и коварными происками А. Остермана духовная Екатерины после смерти Петра II была скрыта, и престол заняла Анна Иоанновна. А когда Анна была при смерти, тот же Остерман сочинил завещание в пользу Брауншвейгской фамилии. Анна подписала завещание, будучи уже в крайней слабости. Все принуждены были присягать Иоанну Антоновичу, так как гвардия и полевые полки были в команде Миниха и принца Антона. Принцесса Анна Мекленбургская не устыдилась назвать себя великой императрицей всероссийской, от чего не только большие беспорядки, крайние утеснения и обиды начались, но даже отважились утвердить принцессу Анну императрицей всероссийской еще при жизни сына ее.

В этом манифесте содержалось прямое обвинение против лиц, руководивших государством в царствование Анны Леопольдовны. Но это обвинение было только прелюдией к строгим мерам по отношению к этим лицам. Вначале 1742 года (13 января) Сенат получил приказ «судить их по государственным правам и указам»; кроме сенаторов, в состав суда были приглашены президенты коллегии, Остерман был приговорен к смертной казни; Миних к четвертованию; Левенвольд, Головкин, Менгден — к отсечению головы. Остерману на эшафоте, а остальным без возведения на эшафот — смертная казнь была заменена ссылкой, Остерман был сослан в Березов, Миних — в Пелым, откуда возвращен был Бирон и водворен в Ярославль; Левенвольд — в Соликамск. Что касается членов Брауншвейгской фамилии, то Елизавета распорядилась сначала выслать их на родину, выдать им значительное содержание и оставить принцессе орден св. Екатерины, а принцу Антону, его сыну и брату — Андреевский орден. Но Брауншвейгская семья доехала только до Риги. Послав в Киль барона Корфа за племянником своим молодым герцогом Голштинским для провозглашения его наследником престола, Елизавета сильно беспокоилась, как бы Брауншвейгская фамилия, находясь за границей, не начала действовать против него, а потому предписала, чтобы их везли как можно медленнее, останавливаясь по 2 дня в одном месте. Петр был привезен в Петербург 5 февраля 1742 года вместе с обер-гофмаршалом его Брюммером и обер-камергером Берхольцем. После принятия православия, 7 ноября 1742 года Елизавета объявила его наследником престола. Слабым местом в манифесте Елизаветы было утверждение, что она являлась непосредственной наследницей Петра II; по распоряжению Екатерины I после Петра II престол принадлежал герцогу Голштинскому, и Елизавета боялась, что устранение его послужит ей во вред, а потому и поторопилась назначить его своим преемником. Но это не изменило к лучшему участи Брауншвейгской фамилии; был открыт заговор нескольких лиц с целью убить Елизавету и возвести на престол свергнутого Иоанна Антоновича. Поэтому Елизавета решила возвратить Анну Леопольдовну из Риги; Брауншвейгское семейство было перевезено в Холмогоры, где держали его в очень скудной обстановке. Там у Анны Леопольдовны родились еще два сына, болезненных и рахитичных; сама она умерла в 1745 году. Иоанн Антонович в 16 лет был перевезен в Шлиссельбургскую крепость, где ему были запрещены всякие сообщения с внешним миром. Пребывание в Шлиссельбурге было непрерывной пыткой для несчастного узника и подорвало его здоровье.

Верховное управление в царствование Елизаветы. Конференция. Сенат

С первых же дней царствования Елизаветы фактически перестало существовать то учреждение, которое раньше руководило всеми делами, то есть Кабинет, душой которого был Остерман, теперь отправленный в ссылку. Окружив себя русскими людьми, Елизавета не захотела пользоваться учреждением, с которым ассоциировалось представление о господстве немцев. Но так как без советников обойтись было невозможно, Елизавета сейчас же по вступлении на престол учредила при дворе «министерское и генералитетское собрание», а через два с половиной года издала указ, поставивший Сенат во главе всего управления. Елизавета, однако, не решилась Отдать в руки Сената иностранную политику, и управление иностранными делами было поручено канцлеру князю Алексею Черкасскому, вице-канцлеру, действительному тайному советнику Алексею Бестужеву-Рюмину и тайному советнику Бреверну; в случае важных дел в Конференции с этими лицами должны были присутствовать адмирал граф Головин и обер-штальмейстер князь Куракин. Таким образом, рядом с Сенатом ставилось особое учреждение для заведования иностранными делами, получившее название Конференции. Эта Конференция была очень похожа на тот Тайный Совет, который возник в последние годы царствования Петра Великого и был не чем иным, как отделением Сената для заведования иностранными делами. Теперь было то же самое: все члены Конференции были сенаторами. Что касается Кабинета, то в том значении, какое он имел при Анне Иоанновне, он перестал существовать. Елизавета оставила его только в том виде и значении, в каком он существовал при Петре, то есть в качестве личной канцелярии государыни, под управлением кабинет-секретаря. Впоследствии мы увидим, что эта личная канцелярия играла большую роль и до известной степени конкурировала с Сенатом. Итак, со вступлением на престол Елизаветы в области высшего управления реставрировался порядок, установившийся в конце царствования Петра Великого. Но при Елизавете Сенат достиг такого могущественного значения, которого он не имел ни раньше, ни позже. Эпоха Елизаветы была эпохой сенатского управления, причины чему лежали в тех условиях, при которых Сенату пришлось функционировать в царствование Елизаветы. Компетенция Сената вообще не имела определенных, точно установленных границ; Сенат совмещал в себе все роды власти. Будучи по идее чисто исполнительным учреждением, он был и законодательным учреждением, и органом верховного контроля, и наивысшим судебным трибуналом. При таком энергичном и самостоятельном монархе, каким был Петр, Сенат не мог разойтись, несмотря на всю полноту своих полномочий; но дочь Петра в отношении самостоятельности не была похожа на своего отца, и Сенат играл при ней ту роль, которую Петр отводил ему на время своего отсутствия. Елизавета, хотя и редко выезжала из столицы, но, можно сказать, отсутствовала для государства. Вступив на престол, она продолжала, как и раньше, жить главным образом для себя, стремилась вполне использовать свое положение. Десять лет молодости, проведенные в совершенной праздности, не прошли бесследно. Елизавета оказалась совершенно неспособной к постоянному и правильному правительственному труду. Сделавшись императрицей, Елизавета продолжала вести прежний праздный образ жизни, только на более широкую ногу, не стесняясь ни людей. Сидеть с гостями было ее обычным будничным препровождением времени. Елизавета отличалась большим радушием и гостеприимством. Ее двор представлял собой гостиницу, где всегда были званые и незваные гости. Достаточно было иметь гвардейский мундир, чтобы без всяких приглашений отправиться на вечер во дворец и быть впущенным туда беспрепятственно. Дворец Елизаветы сделался клубом, в котором собиралось все высшее общество столицы. Императрица выходила к этому обществу, беседовала со своими знакомыми, садилась играть в карты и уходила, когда ей вздумается, предоставляя гостей самим себе. Часто все это продолжалось целые ночи напролет. Придворная прислуга совершенно сбилась с ног, жила прямо мученической жизнью. Гости и увеселения были потребностью Елизаветы, потому что давали ей случай блеснуть своей красотой и своими нарядами: она, можно сказать, наслаждалась действием своей красоты на других. Отсюда вытекала и ее страсть к нарядам. Во время ее туалета, пишет один современник, приносили весь ее гардероб, и она переставала примерять платья только тогда, когда ей казалось, что она осуществляет собой идеал красавицы. Придворные балы начинались обыкновенно в 6 часов вечера, и никто не имел права отсутствовать; сама же императрица часто являлась часов в 11, а иногда объявляли, что ее совсем не будет; это означало, что ей не понравился туалет, и гости могли разъезжаться. Гардероб Елизаветы был громадный. Екатерина сообщает, что в гардеробе Елизаветы было около 15 000 платьев. Заботясь о существовании в себе идеала красавицы, Елизавета требовала слепого исполнения своих капризов и была в этом отношении властной особой, от которой много приходилось терпеть, особенно женщинам, имевшим несчастье быть красивыми. Свою самодержавную власть Елизавета практиковала в области подобных отношений, а в государственном управлении вполне полагалась на Сенат и министров. Единственным интересом в государственном управлении для Елизаветы были доклады о финансовом состоянии государства. Легко представить себе, какую диктаторскую власть приобрел Сенат в царствовании Елизаветы. В 1750 году был голод, и Сенат распорядился описать весь хлеб, имевшийся у помещиков, купцов и промышленников, и раздать бедным; запретил винокурение помещикам и приказал им снабдить семенами своих крестьян. В 1754 году Сенат приказал уничтожить все фабрики и заводы, отстоявшие от Москвы ближе, чем на 50 верст. В 1759 году Сенат вследствие недостатка меди приказал конфисковать половину имевшейся у частных лиц меди и отвезти на монетный двор. В законодательной власти Сенат осуществлял единственное законодательное учреждение, потому что в нем сосредоточивались все дела и от него исходили распоряжения и указы. В 1751 году он издал указ, в котором признавались неправоспособными все лица моложе 17 лет и который освобождал их от пыток и смертной казни. В 1757 году Сенат собственной властью смягчил телесные наказания для женщин, предписав после наказания их кнутом ссылать, не клеймя и не вырывая ноздрей. Своей властью он разрешил выдавать деньги в долг на годичный срок, вопреки банковому уставу, разрешавшему давать в долг деньги на полгода и т. д. Екатерина II писала обер-прокурору Вяземскому, что Сенат устанавливает для всех законы, что все учреждения, центральные и местные, находятся в подчинении у Сената; «нижние места, — по замечанию Екатерины, — вследствие этого пришли в великий упадок и регламенты свои забыли».

Но как ни велика была власть Сената, она не исключала конкуренции с ним другого правительственного учреждения. Сенат при всем своем фактическом значении не ограничивал императорской власти, и эта власть по временам действовала через другое учреждение. Таким учреждением, через которое императрица могла действовать без посредства Сената, был Кабинет. По свидетельству Панина, «тогдашние случайные и „припадочные“ люди (то есть фавориты) воспользовались сим домашним местом для своих прихотей и собственных видов, и поставили средством онаго всегда заключительный общему благу интервал между государя и правительства»… Фавориты «хватали» в Кабинет дела отовсюду, «государственные распорядки делали», «в наследство и дележ партикулярных людей без законов и причин мешались». В результате такого порядка вещей «все было смешано», «все наивысшие должности и службы претворены были в ранги и в награждения любимцев и угодников; везде фавор и старшинство людей определяло». Хотя отзыв Панина, может быть, и грешит преувеличением, но из исторических источников видно, что кабинет императрицы рассылал именные указы присутственным местам. Так было в первое время царствования Елизаветы.

В эпоху семилетней войны возникла Конференция, учрежденная для заведования иностранными делами. Во время семилетней войны в Конференции сосредоточивалось решение и обсуждение не только дипломатических вопросов, но и всех дел, связанных с войной, то есть дел яо доставке рекрутов, средств для ведения войны и т. п. Сенат стал получать от Конференции запросы, приказы и высочайшие повеления. Таким образом, Конференция превратилась в учреждение такого же типа, как Верховный Тайный Совет и Кабинет, но смерть Елизаветы оставила всю государственную власть в таком состоянии, которое Екатерина II характеризовала словами: «Все места вышли из своего основания».

Новые милости дворянству

Я остановлю внимание на правительственных мероприятиях Елизаветы Петровны. По тому, как сложилось высшее управление в царствование Елизаветы, можно склоняться к мысли, что едва ли в делах этого управления могла быть система, определенное направление; невольно приходит в голову мысль, что в правительственных мероприятиях должен был царить хаос, или, выражаясь тривиально, кавардак. Но на деле этого не было. Могучие факторы жизни диктовали правительству Елизаветы известную систему, определенное направление во внутренней политике; оказывается, есть такие исторические условия, которые стоят выше не только достоинств, но и недостатков правителей. Такими факторами, которые направляли волю деятелей царствования Елизаветы, были, во-первых, усилившееся значение дворянства и, во-вторых, финансовое истощение страны, вызванное внутренним непорядком и внешними войнами, в которых участвовала Россия.

Обязанная своим восшествием на престол дворянству, Елизавета невольно должна была действовать на благо этого класса, и мероприятия правительства естественно должны были проникнуться дворянскими тенденциями.

Елизавета начала с того, что осыпала милостями гвардию. Офицеры гвардии двух полков — Ингерманландского и Астраханского — получили треть жалованья не в зачет, на Преображенский полк было выдано 12 000 руб., на Семеновский и Измайловский — по 9000 руб., на Конный — 6000 руб., на Ингерманландский и Астраханский — по 3000 руб. Гренадерская рота Преображенского полка, с которой Елизавета шла во дворец правительницы, получила название лейб-компании; капитаном роты была сама императрица; капитан-поручик приравнен был к полному генералу; два поручика — к генерал-майорам, прапорщик — к полковнику, сержанты — к подполковникам, капралы — к капитанам. Все офицеры, капралы, рядовые были пожалованы в потомственные дворяне; в их гербы был внесен девиз «за верность и ревность». Обер-офицеры, унтер-офицеры и рядовые лейб-компании получили деревни и деревеньки.

Но это было только началом. Лица, стоявшие у власти и вышедшие в большинстве случаев из среды дворянства, не пропускали случая, чтобы не сделать чего-либо в интересах своего сословия. Таким образом, в 1746 году, по случаю производства новой ревизии, издан был указ, запрещавший разночинцам, состоявшим в подушном окладе, приобретать земли, населенные крестьянами, а равно и крестьян без земли. Землевладение и душевладение начинало становиться исключительным правом дворян. Это было дальнейшим расширением мероприятий московского правительства, которое, как мы знаем, стремилось к сосредоточению в руках служилого сословия земель и людей. Тут действовала известная житейская тенденция стихийного характера, вытекавшая из социального развития страны; эта тенденция брала верх и направляла умы и волю деятелей царствования Елизаветы. В 1754 году в инструкции по случаю предполагавшегося генерального межевания земель, этот указ вновь был подтвержден с вариантами и дополнениями. Повторено было, что купцы, государственные и помещичьи крестьяне, приказные служители нешляхетского происхождения, а равно и их жены, хотя бы они происходили и из дворянского звания, не могут владеть вообще землями и, в частности, землями, населенными крестьянами. Прошли 4 года, и правительство пошло дальше. Всем этим лицам велено было, если они имеют земли, продать их в полугодичный срок, под страхом конфискации в казну.

Создавая привилегии дворянству, правительство естественно должно было стремиться к тому, чтобы точнее определить границы дворянского сословия. Вы помните, что по табели о рангах дослужившиеся до обер-офицерского чина становились потомственными дворянами. Теперь это правило было ограничено. Было постановлено, что лица, прошедшие в обер-офицеры, не могут считаться потомственными дворянами, а дети их совсем не считаются дворянами. Так появилась на Руси сословная категория личных дворян, отделенных от дворян потомственных. Пока не было издано этого указа, много лиц вошло в дворянскую среду, но согласно новому уставу они не принадлежали к дворянству. Вследствие этого в 1756 году Сенат определил, что в дворянские списки могут быть записаны только те лица, которые доказали свое дворянское происхождение; определен был и порядок доказательства. Наделяя дворянство правами землевладения и душевладения, правительство Елизаветы принимало меры и к обеспечению фактического пользования этими правами. Указом 13 мая 1754 года учрежден был государственный заемный банк, чтобы дворяне могли под залог доставать деньги с меньшими процентами, так как многие из них разорялись, платя 12 и 15 %. Банк учрежден был при Сенате в Петербурге и в Москве — при Сенатской канцелярии; образовалось, таким образом, два отделения, которые назывались Конторами Государственного банка для дворян. Банки брали только 6 % и давали в одни руки не более 1000 руб., на срок не более одного года, за поручительством или под залог имений, причем душа оценивалась в 50 руб. В первый же год деятельности банка оказались долги; в 1754 году помещики получили отсрочку на 2 года, затем еще на год; в 1759 году отсрочки были продолжены. Льготы еще более располагали к отсрочкам, и в 1761 году велено было отсрочить платежи до 8 лет, так что краткосрочный кредит превратился в долгосрочный.

Рост крепостного права

Заботясь об обеспечении дворян землями и крепостными душами, правительство шло навстречу и стремлениям дворян расширить свои права над крестьянским населением.

В 1747 году разрешено было помещикам продавать своих крестьян и дворовых людей кому угодно для поставки их в рекруты. Вы помните, что уже Петр Великий боролся с этим злом и принимал в этом отношении некоторые меры, но жизнь брала свое, Петр был беспомощен в борьбе с этим злом, а его преемники попали в зависимость от дворянства и расширили права последних над крестьянами.

Указом 1760 года разрешено было помещикам ссылать своих крепостных за неисправность в Сибирь с зачетом их в рекруты. Это был ужасный закон, так как, пользуясь им, помещики стали ссылать в Сибирь просто негодных крестьян, неработников, стариков или больных, чтобы удержать у себя здоровых мужиков. В интересах владельцев закон запрещал крестьянам обязываться векселями, заемными письмами и т. д. Таким образом, параллельно с расширением прав дворянского сословия крестьяне теряли гражданские права.

Таким образом, факт политического возвышения дворянства повел к целому ряду законодательных мероприятий, проникнутых известной системой: расширялись права и привилегии дворянства, и суживались права других классов общества, особенно крестьян.

Финансы

Вторым фактором, который направлял политику правительства Елизаветы, была постоянная нужда в деньгах. Нужда вызвана была непомерными расходами двора, и в особенности войнами, которые пришлось вести Елизавете. По наследству от своих предшественников Елизавета получила Шведскую войну и расстроенные финансы. Накопилась огромная сумма недоимок податных денег, более 5 000 000 рублей. Войска, стоявшие в Остзейском крае и в Финляндии, не получали жалованья, Сенат прибег к строгим мерам. На губернаторов и вице-губернаторов, на провинциальных и городских воевод были наложены штрафы; помещикам приказано было заплатить недоимки в течение 4 месяцев, а кто не заплатит, у того вычитать из жалованья или править со штрафом по 10 копеек с рубля, а имение конфисковать. Для пополнения казны правительство прибегло к процентному вычету из жалованья у духовных, военных, статских и придворных чинов — от 5 до 20 %. Для сокращения расходов дворян предписано было, чтобы никто не носил золота, серебра, шелкового платья, носили по классам кружева известной ширины (не свыше 3 платьев)… «Фейерверку» было приказано быть только в день коронации, а в остальные праздники быть одной иллюминации.

Но всех этих мер, конечно, было недостаточно. Тогда Сенат прибег к средству, испытанному Петром, то есть к ревизии. Сенат исходил из верного предположения, что со времени первой ревизии количество ревизских душ значительно увеличилось, и поэтому настала пора вновь привести их в известность ж составить оклады по имениям и по «черным» государственным волостям. Императрица согласилась с Сенатом, и в 1743 году начались приготовления к ревизии. Ревизия производилась около трех лет, с 1745 по 1747 год. Общее количество народонаселения по новой ревизии оказалось больше против прежней переписи, а следовательно, больше должно было собираться и подушных денег. Если принять во внимание результаты новой ревизии, то нельзя не признать ее целесообразность. Постановлено было впредь производить ревизии через 15 лет, и в 1761 году была произведена новая ревизия, но эта ревизия закончилась уже в царствование Екатерины II, так что при Елизавете не пришлось воспользоваться результатами.

Одной переписи податного населения было недостаточно для того, чтобы обеспечить правильное и полное поступление податей, и правительству Елизаветы пришлось вести непрерывную борьбу с уклонением от платежей. Обычным средством уклонения было бегство крестьян. Стародавняя излюбленная сиротская дорога лежала в степь к казакам, у которых беглые крестьяне и устраивались в тамошних городках. Поэтому Сенат в самом начале царствования Елизаветы распорядился послать грамоту на Дон к казакам, чтобы они не принимали беглых крестьян, а известных им беглецов высылали обратно. Казаки в то время уже не были тем, чем они были в царствование Петра Великого и раньше, при Алексее Михайловиче, и это распоряжение в большинстве случаев исполняли. Но крестьяне пробили себе новую дорогу: большое количество крестьян бежало за рубеж, в Польшу, в Молдавию, куда правительству Елизаветы нельзя было послать грамоты, как к казакам. Надо сказать, что в течение всего XVIII века огромное количество крестьян переселилось в пределы Речи Посполитой, и это обстоятельство надо учитывать, когда приходится заниматься вопросом о политике России по отношению к Польше. Не только простая жажда завоевания, не только национальные соображения, но чрезвычайно важный и существенный интерес дворянства заставлял правительство отодвинуть польский рубеж на запад и занять те земли, которые сделались для русских крестьян тем же, чем раньше был Дон. Но правительство Елизаветы не могло еще властно выступать и повелительно распоряжаться в Польше, а потому оно пыталось льготами вернуть крестьян обратно. В 1749 году разрешено было беглым крестьянам вернуться из Польши и Молдавии и поселиться в Белогородской или Воронежской губерниях, причем им предлагалось записаться либо в посадские люди, либо в казацкую службу, то есть беглецам была гарантирована возможность устроиться в положении мещан или государственных крестьян. В Польше до 1763 года продолжал действовать старый порядок: кроме крепостных крестьян, существовал класс крестьян перехожих, которые имели право переходить от одного владельца к другому и снимать земли на известных условиях. Наши беглые крестьяне и мешались в этот слой крестьян.

Значительная часть беглых крестьян бродила внутри государства, образуя разбойничьи шайки. В течение всего царствования Елизаветы велась беспрерывная борьба с этими разбойничьими шайками. При Петре Великом для скорейшего пополнения нового войска позволено было крепостным крестьянам поступить в солдаты без согласия на это и позволения помещика; это был способ убежать от крепостной неволи. После Петра это было запрещено. В царствование дочери Петра среди крепостных крестьян распространился слух, что им дозволено будет записаться в «вольницу», и одни стали подавать об этом прошения императрице, а другие прямо бежали от помещиков, чтобы поступить в солдаты. Но крестьяне жестоко ошиблись в своих надеждах. Правительству нужны были не солдаты, а исправные плательщики податей; поэтому правительство распорядилось: тех, кто подавал челобитные «немалым собранием», то есть скопом, бить кнутом, а заводчиков сослать в Сибирь в работы на казенные заводы, а тех, кто подавал челобитные поодиночке, — бить батогами и плетьми помещикам.

В результате всех этих мер, направленных к обеспечению наиболее полного сбора казенных податей, было еще большее расширение и утверждение крепостного права над крестьянским населением. Крепостное право все более и более надвигалось на крестьян и все тяжелее и тяжелее начинало давить народную массу. Следствием этого был ряд крестьянских мятежей. Правительству Елизаветы пришлось усмирять их чуть ли не каждый год. В 1744 году взбунтовались крестьяне, приписанные к Никольскому Песношскому монастырю, отказавшись повиноваться монастырскому начальству. Причиной волнения был слух, что крестьяне, приписанные к монастырским землям, объявлены свободными. В Псковской вотчине графини Анны Бестужевой крестьяне самовольно выбрали себе управителя, а прежнего управляющего выгнали; для усмирения их пришлось посылать войсковую команду. Особенно богаты крестьянскими мятежами были 1751 и 1752 годы. В Вятской провинции произошли волнения крестьян архиерейского дома и некоторых монастырей. Эти крестьяне в прежние годы покинули архиерейские и монастырские вотчины, так как в них было слишком мало земли, и разрабатывали самостоятельно пустоши и лесные земли. При второй ревизии они были положены в подушный оклад по месту прежнего жительства, с чем они не могли примириться, так как им приходилось бросать насиженные хозяйства. В том же году происходили волнения заводских крестьян Демидовых, так как для этих крестьян открывалась перспектива увеличения повинностей: крестьянского тягла с них не сняли, а кроме того, на них лежало и тягло фабричное. В конце царствования Елизаветы произошли волнения на Шуваловских заводах Казанского уезда. Больше всего волновались монастырские крестьяне. Интересно отметить этот факт. Априори хотелось бы думать, что в церковных волостях крестьянам жилось лучше: они испытывали меньше угнетения, и у них больше было самостоятельности. И нужно сказать, что крестьянские мятежи стояли в зависимости не от степени угнетения, а от степени самостоятельности. При Анне Иоанновне монастырские крестьяне находились в ведении государственной власти, в ведении Коллегии Экономии, В 1751 году, после упразднения Коллегий Экономии, монастырские земли были отданы в распоряжение Святейшего Синода. Эта перемена и вызвала крайнее недовольство крестьян. В 1754 г. от крестьян стали поступать жалобы на беззаконные поступки и разорение от монастырских властей и служек. Крестьяне писали, что они били челом архиереям, но управы им не дают. Очевидно, что церковные крестьяне, побывав под управлением общей государственной власти, были недовольны, когда их приравняли к владельческим крестьянам. В царствование Елизаветы эти протесты не привели к осязательным результатам, но имели значение для царствования Екатерины; они послужили мотивом для отделения крестьян от монастырей и церквей в 1764 году.

В своих непрерывных заботах о пополнении казны Сенат не мог оставить без внимания и косвенное обложение. В начале 1750 года, по проекту П. И. Шувалова, поднята была цена на вино по 50 копеек с ведра, а соль положено было продавать по 35 копеек за пуд (кроме Астрахани и Черного Яра, где была назначена менее значительная цена, так как здесь требовалось огромное количество соли для рыбных промыслов). Когда кончилась семилетняя война, правительство еще сильнее увеличило цену на водку и на соль; прибавлено было 50 копеек на ведро водки и 15 копеек на пуд соли, так что ведро водки стоило 2 руб. 33,5 копеек, а пуд соли — 50 копеек. В самом конце царствования Елизаветы Сенат для увеличения жалования чиновникам набавил еще по 2 копейки на ведро вина, пива и меда и увеличил крепостные пошлины, то есть пошлины, взимавшиеся при совершении различных актов.

Но, всячески увеличивая прямые и косвенные налоги, елизаветинский Сенат усвоил и другую точку зрения Петра: он понимал, что нельзя ограничиваться одним обирательством населения, а нужно принимать энергичные меры к развитию промышленности и торговли в стране. В этом отношении Сенат пошел по стопам Петра Великого и держался опеки, которую практиковал и Петр. Сенат начал с того, что выхлопотал у императрицы восстановление тех учреждений, которые были открыты Петром — Берг- и Мануфактур-коллегии. Указом 1742 года восстановлены были то и другое учреждение. Но, восстановив эти учреждения, Сенат не сложил с себя непосредственных забот о промышленности, и от него идет целый ряд указов, регулирующих и опекающих промышленность. Определено было качество сукна, полотна, бумаги (для поставки в канцелярии и синодальную типографию), определены были цены мастеровым на казенных фабриках и т, п. Как и при Петре Великом, Сенат выдавал привилегии на устройство фабрик. Такие привилегии были даны, например, Нерванову на учреждение фабрики в Астрахани. Для поощрения фабрикантов им жалуются чины и шпаги. За тщательное произведение и размножение железных и медных заводов статский советник Акинфий Демидов был пожалован в действительные статские советники, а дворянин Никита Демидов — в статские советники: содержатель шелковой фабрики Яков Евреинов в советники Мануфактур-коллегии, содержатель парусной и бумажной фабрики Афанасий Гончаров произведен был в коллежские асессоры за распространение этих фабрик в пользу государства; шелковый фабрикант С. Мыльников и бумажный фабрикант В, Короткий пожалованы директорами своих фабрик с рангом коллежского секретаря. Чины давались даже мастерам. Получили чин поручиков мастера из дворян Инков и Водилов, которые были отправлены Петром Великим в Италию и во Францию и, вернувшись, работали на Московской шелковой мануфактуре и завели здесь бархатные, грезетные, штофные и тафтяные станы. На заседаниях Сената совершенно серьезно занимались вопросом о рисунках на материях. В 1746 году в Сенат были присланы образцы шелковых материй и бархата. Сенат, рассмотрев их, нашел, что некоторые материи цветами не особенно хороши, и послал указ в Мануфактур-коллегию, в котором ей поручалось «иметь крайнее смотрение», чтобы «шелковые материи делались самым хорошим мастерством по образцу европейских мануфактур, употребляя цвета хорошие, прибирая оные по приличности».

Вмешиваясь в детали производства, Сенат принимал меры к тому, чтобы обеспечить фабричный сбыт, а также заботился и об обеспечении фабрик рабочими руками. По предложению фабрикантов Болтиных Сенат согласился (в 1749 г.) определить к ним на фабрику солдатских и зазорных детей из гарнизонных школ, «которые непонятливы к военной экзерциции и к словесному учению». Таким же духом покровительства и опеки проникнута была и торговая политика правительства. В начале царствования Елизаветы был восстановлен Главный магистрат, который должен был по мысли Петра Великого объединить торгово-промышленный класс, «собрать рассыпавшуюся храмину российского купечества». Он имел целью защищать интересы торгово-промышленного класса и двигать вперед торговлю и промышленность. На деле Главный магистрат сделался исполнительным органом по отношению к торгово-промышленному классу; он не проявлял ни инициативы, ни самостоятельности, а был всего лишь коллегией, а коллегии получали указы от Сената. Таким вышел и елизаветинский Главный Магистрат. Почин и инициатива исходили от правящей бюрократии, от Сената. Из торговых мероприятий Сената необходимо отметить прежде всего запрещение некоторых контрактов между иноземными и русскими купцами, последовавшее в 1755 году. Вследствие недостатка в оборотных капиталах русские купцы обязывались перед иностранцами представить к порту известное количество русских торгов, брали с них вперед деньги и закупали нужные товары. Иногда же русские купцы брали у иностранцев в долг иноземные товары, распродавали их внутри страны и потом расплачивались с кредиторами либо деньгами, либо туземными товарами. Значит, в XVII веке упорно держался порядок, который стремилось искоренить правительство Алексея Михайловича в своем Новоторговом Уставе. Коммерц-коллегия не усматривала ничего дурного в этом порядке и докладывала Сенату, что внешняя торговля развивается, «отчего и пошлины увеличиваются и русскому купечеству польза немалая». Но Сенат обратил внимание на то, что господство торговли по контрактам поднимает цену на привозные товары и понижает цены на вывозные, Коммерц-коллегия просмотрела, что иностранцы диктуют цены на русском рынке. Сенат разрешил русским купцам заключать контракты только с русскими; другими словами, Сенат восстановил действие Новоторгового Устава 1667 года. Для того чтобы дать возможность русским купцам получать кредит, Сенат распорядился учредить государственный заемный банк не только для дворян, но и для купцов. Сенат проводил в жизнь и другие принципы Новоторгового Устава. Новоторговый Устав смотрел на внутренние пошлины, как на препятствия торговле и стремился уменьшить их количество; правительство Елизаветы довершило дело Новоторгового Устава: были отменены внутренние таможенные пошлины. Сенатор П. И. Шувалов вошел в Сенат с предложением отменить внутренние пошлины и увеличить портовые и пограничные сборы. Он мотивировал свое предложение тем, что внутренние сборы разорительны для купечества, малодоходны для казны и обременительны для населения, особенно посадского, которое должно было выставлять для сбора пошлины голов и целовальников, и разорительны для сборщиков, которые должны были пополнять недоимки. Сенат согласился с докладом П. И. Шувалова, и внутренние таможенные пошлины были отменены. Таможенные пошлины стали взиматься только в портовых и пограничных городах по 13 коп. с рубля, вместо прежних 5 коп. Таким образом, Сенат довершил дело, которое начато было в XVII веке. Таковы правительственные мероприятия Елизаветы Петровны. Они проникнуты известным единством, несмотря на то, что государыня представляла собой по своему характеру решительное отрицание всякой системы.

Культурные перемены в жизни русского общества после Петра Великого и до Екатерины II

РАССМОТРЕВ историю четырех царствований, которые протекли после смерти Петра Великого, мы имели случай наблюдать две перемены, которые произошли в жизни русского общества. С одной стороны, это возвышение дворянского сословия, рост его различных льгот и преимуществ, с другой — параллельное понижение прав крестьянского сословия; другими словами, мы наблюдали, как развивалась социальная пропасть между землевладельцами и земледельцами. Теперь я остановлю ваше внимание на другой стороне того же самого процесса.

Пропасть между дворянством и народными массами все более и более увеличивалась и вследствие тех культурных перемен, которые произошли в быту высших классов русского общества. Вы помните, что Петр нарядил русских людей в немецкие кафтаны, остриг их, обрил, надел парики, заставил устраивать ассамблеи, танцевальные вечера, познакомил с элементами западноевропейских теоретических и практических наук и с началами политической философии по Пуффендорфу и Гуго Гроцию. Высшее русское общество оказалось особенно восприимчивым к усвоению внешности западно-европейской культуры, к усвоению житейского лоска. Показателем восприимчивости в этом направлении служит одно руководство, которое появилось в 1717 году под названием: «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению». Надо сказать, что это руководство расходилось очень быстро; в 1767 году вышло пятое издание «Зерцала»; в 50-летие потребовалось 5 изданий, то есть каждое издание средним числом расходилось в 10 лет. Главная задача этого руководства — научить молодого дворянина «не быть подобным деревенскому мужику» и приблизить его к идеалу придворного человека. В нем содержатся самые подробные наставления в том, как вести себя в обществе. Рекомендовалось, например, в обществе в круг не плевать, а на сторону; в платок громко не сморкаться и не чихать, перстом носа не чистить, губ рукой не утирать, за столом на стол не опираться, руками по столу не колобродить, ногами не болтать и т. п. Это все чисто внешние правила, но наряду с ними были и более глубокие. Благовоспитанный молодой человек, предписывало руководство, «говоря о печальных вещах, должен иметь вид печальный и иметь сожаление; в радостном случае быть радостно и являть себя веселым с веселыми»; собеседнику не противоречить резко, по возможности соглашаться, свое мнение высказывать осторожно, правду говорить не всегда. При дворе руководство рекомендует быть смелым, самому объявлять о своих заслугах и искать награды. «Кто при дворе стыдлив бывает, с порожними руками от двора отходит». Между тем даром служат только Богу. Государю же надо служить ради чести и прибыли. При этом никому не следует раскрывать своих целей, чтобы ими не воспользовались другие. Для полного успеха при дворе и хорошем обществе необходимы и некоторые познания. «Прямым придворным человеком» может быть лишь тот «младший шляхтич или дворянин», который «в экзерциции своей совершен, а наипаче в языках, в конной езде, в танцевании, в шпажной битве и может добрый разговор учинить, к тому же красноглаголив и в книге научен». Особенно важно знание иностранных языков, «чтобы можно было порядочного человека от других незнающих болванов распознать»; для того чтобы не забывать языки, надо говорить на них «между собой» и поддерживать знание «чтением полезных книг».

Так со времен Петра Великого стал формироваться у нас тип благовоспитанного дворянина, который известен по историческим свидетельствам, по художественно-литературным воспроизведениям, и едва ли можно ошибиться, сказав — и по личным наблюдениям.

«Людность» уже при Петре сделала крупные успехи. Голштинский камер-юнкер Берхгольц, бывавший в Париже и Берлине, находил, что петербургские придворные дамы 1720-х годов не уступают ни немкам, ни француженкам ни в светских манерах, ни в уменье одеваться, краситься и причесываться. С этого времени, по выражению князя Щербатова, «страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать». Уже при Петре начала распространяться роскошь в костюмах, в домашней обстановке, в угощениях. Петр требовал, чтобы все это соответствовало социальному положению человека, «понеже знатность и достоинство чина какой особы часто тем умаляются, когда убор и прочийпоступок тем не сходствует». Надо сказать, что Петр делал исключение только для самого себя: он ходил обтрепанным, в стоптанных башмаках, угощал своих гостей гвардейской сивухой, хотя сам на стороне не прочь был выпить «гданской», «бургундского» и «шампанского».

В течение 50 лет, протекших со смерти Петра, «людкость» сделала огромные успехи. Если Петр предписывал культурную внешность соответственно рангу, то его преемникам пришлось перейти к обратному — к ограничению роскоши. В 1742 году было определено, в какую цену материи имеют права носить лица различных рангов: первых пяти рангов — не дороже 4 руб. за аршин, следующие три — не дороже 3 руб., остальные — не дороже 2 руб. Это распоряжение было вызвано развитием роскоши, стремлением жить не по средствам, в результате чего разорялись фамильные имения. С течением времени одежды высшего класса русского общества становились все более и более дорогими. Простая обшивка галунами стала казаться чересчур бедной; явилось золотое и серебряное шитье, которое все более и более заполняло костюм. Сукно было заменено шелком, бархатом и даже парчой; для манжет стали употреблять дорогие кружева, для отделки платья — жемчуг, для пуговиц — бриллианты. Являться часто ко двору в одном и том же костюме стало считаться неловким. Не удивительно, что уже в середине XVIII века, как свидетельствует князь Щербатов, «часто гардероб составлял почти равный капитал с прочим достатком придворных людей».

Указ предписывал дворянам обязательно брить бороды: «А ежели где в деревнях, гласил указ, таких людей, кто брить умеет, не случится, то подстригать ножницами до плоти каждую неделю по дважды». В образе жизни провинциального дворянства, разбросанного по глухим деревням, наблюдалось мало перемен. По рассказу Болотова, ходили они в старинном платье, долгополых кафтанах, с «ужасной величины обшлагами», сидели по своим углам и почти не бывали друг у друга, а если собирались, то пили и вели бесконечные разговоры про местные тяжбы. 12-летний Болотов был в этой компании и казался ей чудом учености. И самое житье оставалось здесь таким же, каким оно было до реформы. Обыкновенно дворянская семья ютилась в двух теплых комнатах огромного дома. Большой холодный зал с почерневшими деревянными стенами, потолками и корявым дубовым полом, открывался только для молебнов и по большим праздникам. Но тот же Болотов рисует и другую картину, которая свидетельствует об успехах новой культуры. В псковской деревне своего зятя Неклюдова, Опанкине, Болотов нашел общество, «которому светское обращение не менее знакомо, как и петербургским жителям». Сестра гордится его светскими талантами, его костюмами и разговорами, когда он приезжает к ней из Петербурга, и приходит в ужас, когда он, растерявши все свои «поступки, поведение и обхождение, в смешном, неловком и непристойном платье», является к ней из своего Каширского захолустья. Она не хочет показывать соседям «деревенского пентюха». Соседи эти весь деревенский досуг убивают на то, что поочередно ездят компанией друг к другу в гости. Один из соседей возит с собой и музыку, две-три скрипки, на которых его лакеи изображают польские менуэты и «контрадансы». После обеда, продолжающегося несколько часов, с обильными возлияниями, барыни засаживаются играть в карты, в модную игру «памфель», барышни и кавалеры весь вечер танцуют, а отцы семейств, «держа в руках то и дело подносимые рюмки», упражняются в разговорах. Заканчивается вечер чисто по-русски. Подгулявшие господа хотят плясать сами, менуэты и «контрадансы» сменяются русской пляской, в которой принимают участие и дамы, оставив свой «памфель».

Затем зовут девок и лакеев и начинают забавляться русскими песнями, к великому негодованию молодежи, у которой были свои модные песенки. В комнатах псковского зятя Болотова мебель на европейский образец, а стены покрыты холстом, разрисованным масляными красками. Так изменялся быт высших классов русского общества. Дворяне все более и более переставали походить на мужиков.

Перемены в мировоззрении русского общества. Татищев

Высшие классы русского общества все более и более стали расходиться с народной массой в строе чувств и понятий. Традиционное религиозное мировоззрение, которое господствовало над мыслью русских людей в Московскую эпоху, сильно пошатнулось уже в первую половину XVIII века. Факт этот выразился, прежде всего, в пренебрежительном отношении к церковным обрядам и преданиям, в равнодушии к идеям религии, в религиозном индифферентизме и даже в бессознательном атеизме. Вместе с этим в русском обществе начала XVIII столетия стали появляться и мыслители, которые шли в разрез с традиционным мировоззрением. Любопытным образцом этого сорта людей является Василий Никитич Татищев.

Татищев насквозь пропитан идеями западноевропейской философии о законности и разумности всего того, что естественно, что вытекает из свойств человеческой природы. Свои воззрения он выразил в знаменитом произведении — «Разговор о пользе наук и училищ». Татищев исходит из того положения, что «естественный закон» человеческой природы есть такой же «божественный закон», как и тот, который записан в священном писании. Разница между ними заключается только в том, что первый вложен Богом в человека при сотворении, а потому везде, всегда и для всех людей одинаков, как их натура; тогда как писаный закон словесно от Бога передан первоначально одним евреям. Но естественный закон основан на любви к себе, он является в форме постоянного стремления человека к счастью, между тем как Божеский закон основан на любви к Богу и ближнему и требует отрешения от личного счастья. Как будто между этими законами существует противоречие. Но Татищев доказывает, что этого противоречия нет. Разумный эгоизм обязательно включает в себя любовь к Богу и ближнему, так как это необходимые условия человеческого благополучия. Человек «взаимодательно» будет любить людей, так как нуждается в их любви для собственного счастья. Воздержание от счастья, по мнению Татищева, — грех. «Любочестие, любоимение и плодоугодие нам от Творца всех вместе с душою вкоренены, а так как Бог есть творец добра, то и все, что он сотворил, не иначе, как добром именовать можем». Если удовлетворение потребностей совершается разумно, те оно добродетель, если беспорядочно и чрезмерно, то обращается в преступление. Природа человеческая устроена так премудро, что она сама указывает меру, награждая за соблюдение меры удовольствием, за нарушение — страданием, «Бог во все оные противоприродные преступления вложил наказания, дабы каждому преступлению естественные и наказания последовали». Грех есть то, что вредно натуре человека, добродетель — то, что ей полезно. Но вредное и полезное нужно знать, следовательно, знание своей натуры — необходимое условие добродетельного поведения. Извращение человеческой природы после грехопадения и состоит в затруднении самопознания, но наука должна вернуть человечеству это равновесие душевных сил, нарушенное адамовым грехом. Так подходит Татищев к своей основной теме, поставленной в заглавии. Из этих теоретических предпосылок вытекает целый ряд положений чисто житейского, практического характера.

Как же относится Татищев к церковным предписаниям? Церковный закон, по мнению Татищева, не то же, что естественный и божеский, а «самовольный человеческий», наравне с законом гражданским. Закон Божеский предписывает молиться, но «время и мера», «когда и как молиться», регламентируется церковным законом. Пост предписывается естественным законом — для сохранения здоровья, а божеским — для украшения страстей, но он состоит в воле человека, по человеческому соглашению определены скоромные и постные дни и пища.

Брак необходим и по божеским, и по естественным законам, церковный закон определяет чин брака, возраст и другие условия врачующихся. А если церковь запрещает брак, то это является нарушением и естественных, и божественных законов. Как «самоизвольный» человеческий закон, закон церковный в разных церквах различен, тогда как закон естественный и божеский один. Вывод — отсюда является требование полной веротерпимости. Татищев утверждает, что «разность вер великой в государстве беды не наносит». Только для иезуитов, по их «коварству», и для евреев, «не для веры, но паче для их злой природы», Татищев склонен сделать исключение. Из сказанного видно, как далеко отошел Татищев от традиций старой русской интеллигенции, основанных на византийских аскетических принципах. Татищев, бесспорно, был одним из самых выдающихся людей первой половины XVIII века, но он не был исключением, а являлся сыном своего века. В своем трактате он отчетливо выразил то, что жило в чувствах его современников, бродило в умах в форме смутных представлений, незаконченных понятий, которые фактически определяли их поведение.

Если вы вспомните литературные и философские произведения первой половины XVIII века, вы найдете много понятий этого калибра. Если их соединить, то получится то же мировоззрение, какое выработал Татищев. Это мировоззрение можно назвать рационалистическим. Русское общество XVIII века охвачено было тем же духом, как и современное ему общество западноевропейское.

Новые школы

Показателем нового направления в духовной жизни русского общества является также стремление к общему образованию, независимо от практических результатов, приносимых образованием. В русском обществе пробуждается интерес к светской литературе, к театру, к художествам. В этом отношении являются чрезвычайно характерными некоторые правительственные мероприятия, принятые для удовлетворения потребностей, возникших у всех классов русского общества. Я говорю об учреждении Сухопутного шляхетского корпуса в царствование Анны Иоанновны. Цель учреждения корпуса была сословно утилитарная — давать образование дворянам, чтобы они имели возможность начинать военную службу, не проходя ее «в подлых чинах». Но в цикл наук, преподававшихся в корпусе, были включены такие, которые не имели отношения к будущей специальности молодых дворян: история, музыка, латинский язык, танцы. Очевидно, что в обществе прибавилось желание получать общее развитие, общее образование. Но эта школа, конечно, не могла удовлетворять всех потребностей, проявившихся в обществе, а потому при Анне Иоанновне и при Елизавете появилось много частных пансионов, в которых обучались молодые люди из дворян. Вот, например, какие объявления печатались в «Санкт-Петербургских Ведомостях» (1753) содержателями и устроителями частных учебных заведений: «Некая иностранная фамилия шляхетского роду намерена принимать к себе детей учить основательно по-французски и по-немецки, и по понятию и по летам каждого за все учение о плате вдруг договориться; а девиц кроме французского языка обучать еще шитью, арифметике, экономии, танцеванию, истории и географии, а притом и читанию ведомостей». Богатые купцы не отставали от дворян и посылали своих сыновей учиться за границу. Так, архангельский купец Никита Крылов, имевший в Архангельске на Быковской верфи корабельный завод, сына своего Петра послал за море «для обучения иностранным языкам и лучшему в Европе обхождению и званию». Проживавшие в Москве и около Москвы помещики, как гласил указ об утверждении Московского университета, «имели о воспитании детей своих многое старание, держали учителей иностранцев, не щадя, иные, по бедности великой части своего имения и ласкаясь надеждой произвести из детей своих достойных людей в службу государеву». Большая часть этих учителей «не только учить науки не могут, гласил указ, но и сами к тому никакого начала не имеют и только через то младые лета учеников и лучшее время к учению пропадает, а за учение оным великая плата дается». По тому же официальному свидетельству помещики «по необходимости, не сыскав лучших учителей, принимают таких, которые лакеями, парикмахерами и другими подобными ремеслами всю жизнь свою препровождали».

Чтобы выйти из этого положения, по инициативе Ивана Ивановича Шувалова, решили учредить новое учебное заведение для дворян; учредить в Москве, где в этом чувствовалась большая нужда, чем в Петербурге. Указом 12 января 1755 года был открыт наш университет и соединенная с ним Академия художеств;, при университете учреждены были две гимназии: одна для дворян, а другая для разночинцев. Интересно присмотреться к первоначальным уставам учебных заведений; тогда станет ясным как их характер, так и цель их учреждения. По штатам Московский университет должен был состоять из трех факультетов: юридического, медицинского и философского; на всех факультетах должны были преподавать только десять профессоров. «В юридическом: 1) профессор юриспруденции, который учить должен натуральные и народные права и узаконения римской древней и новой империи (то есть философии права, истории римского права и западноевропейского); 2) профессор юриспруденции российской, который, сверх вышеописанных, должен знать и обучать особливо внутренние государственные права; 3) профессор политики, который должен показывать взаимное поведение, союзы и поступки государств и государей между собой, как было в прошедшие века и как состоят в нынешние времена (то есть профессор международного права). В медицинском: 1) доктор и профессор химии, физической особливо и аптекарской; 2) доктор и профессор натуральной истории должен на лекции показывать разные роды минералов, трав и животных; 3) доктор и профессор анатомии обучать должен и показывать практикой строение тела человеческого на анатомическом театре и приучать студентов к медицинской практике. В философском: 1) профессор философии обучать должен логике, метафизике и нравоучению; 2) профессор физики обучать должен физике экспериментальной и теоретической; 3) профессор красноречия для обучения оратории и стихотворства (сюда входил латинский язык, изучавшийся преимущественно по Цицерону, и теория художественной литературы); 4) профессор истории для показания истории универсальной и российской, также древности и геральдии». По уставу каждый профессор должен был учить по крайней мере два часа в день, за искоючением воскресных, табельных дней и субботы; по субботам должны были происходить собрания профессоров для решения университетских дел. Устав ограничивал самостоятельность профессора при преподавании. Никто из профессоров не мог излагать предмета по своей системе, но должен был «следовать тому порядку и тем авторам, которые ему профессорским собранием и от кураторов предписаны будут». Задачей профессора было читать одобренное руководство и комментировать его; преподаватели очень часто заменяли трудное руководство более легким, а первым только пугали студентов. Лекции должны были читаться на латинском или на русском языках, смотря как по приличеству материи, так и по тому, иностранный ли будет профессор или «природный русский». Вакаций предложено было две: зимой — от 18 декабря по 6 января; и летом — от 10 июня по 1 июля.

Всматриваясь в состав предметов, которым должны были обучаться студенты, вы можете видеть, что наряду с определенными и узкими задачами — готовить лекарей, план университетского преподавания был рассчитан на удовлетворение потребностей в общем образовании, ставил своей задачей поднять культурный уровень русского общества. Даже в самих мотивах учреждения Московского университета указывалось на то, что наука нужна всем, что благодаря ей страна может процветать, что наша пространная империя требует образованных людей «к разным изобретениям сокровенных в ней вещей и к исполнению начатых предприятиев», то есть наука нужна для развития материальной производительности страны; указывалось, что высшее образование нужно и для того, чтобы русские профессора могли преподавать в училищах, «от которых и в отдаленном простом народе суеверия, расколы и тому подобные от невежества ереси истреблятся»; другими словами, университет должен был стать рассадником учителей для училищ, которые предположено было открыть в России и которые должны были способствовать поднятию уровня образования в народной массе.

Так как образованные люди, специалисты ли, или люди с общим образованием, нужны были для государства, то и учение в университете зачиталось за военную службу. Гимназист, становясь студентом, получал шпагу и дворянство и выходил из университета с обер-офицерским чином.

При университете учреждены были две гимназии: одна для дворян, другая для разночинцев. Последних предполагалось учить искусствам, музыке, пению, живописи, техническим знаниям и переводить в Академию Художеств, которая должна была открыться при университете. В дворянской гимназии предполагалось преподавать русский и иностранные языки, латинский язык, арифметику, географию и сокращенную философию. Но этот первоначальный план подвергся изменению, а Академия художеств была открыта в Петербурге; разночинцев стали принимать не только в Академию, но и в университет.

Университет должен был служить рассадником учителей для всех училищ. Иван Иванович Шувалов проектировал покрыть всю Россию сетью учебных заведений; в маленьких городах должны были быть элементарные школы, а в значительных городах — гимназии, откуда ученики должны были переходить в высшие учебные заведения обеих столиц. Это предложение осуществилось только в ничтожной части. В 1758 году открыты были две гимназии в Казани (одна для дворян, другая для разночинцев), с той же программой, как и московская.

Все мероприятия правительства Елизаветы Петровны шли навстречу жизни и желаниям русского общества; они ясно показывают пробуждавшуюся в обществе потребность в общем образовании, в знании, которое расширяло бы умственный кругозор. Во взгляде на науку за время, протекшее со смерти Петра Великого, произошла значительная эволюция.

Книжное производство и литературное творчество

О том, что умственные запросы русского общества в это время значительно повысились, свидетельствует, между прочим, и подъем книжного производства и литературного творчества.

Книжное производство получило при Елизавете Петровне совершенно другое направление, чем раньше. При Петре печатались главным образом учебники и руководства, которые очень туго расходились в обществе, так как было слишком мало лиц, нуждающихся в этих руководствах. Учреждения, где эти руководства находились на складе, не знали, что с ними делать. Академия наук нашла, наконец, выход из своего положения: в 1743 году она представила Сенату проект, по которому каждый чиновник должен был купить изданных руководств рублей на 5–6 со 100 рублей получаемого жалованья, а купцы — «по пропорции их торгу». Синодальная же типография пустила руководства на обложки для вновь выходящих книг. Эти залежавшиеся петровские учебники не находили сбыта потому, что в это время пошел другой спрос на книги. Идя навстречу этому спросу, президент Академии наук, граф Кирилл Разумовский 27 января 1748 года передал ей устный указ Елизаветы — «стараться при Академии переводить и печатать на русском языке книги гражданские различного содержания, в которых бы польза и забава соединены были с пристойным к светскому житию нравоучением»… В исполнение этого указа Академия наук приглашала через «Санкт-Петербургские Ведомости» желающих переводить книги с иностранных языков на русский, предлагая в виде гонорара 100 экземпляров переведенной книги. Переводчиками явились большей частью ученики академической гимназии и университета или же служащие при Академии. Переводились же большей частью иностранные романы, тогда как в первой четверти XVIII века казенным способом фабриковались учебники и руководства.

О том, какое впечатление производили на тогдашнюю русскую публику переводные романы, красноречиво свидетельствует Болотов: «Обыкновенно обвиняют романы, — говорит Болотов, — в том, что чтение их не столько пользы, сколько вреда производит, и что они нередко ядом и отравой молодым людям почесться могут. Однако я торжественно о себе скажу, что мне не сделали они ничего дурного. Сколько я их читал, не развратились ими мысли мои и не испортилось сердце… но чтение оных, напротив того, произвело для меня бесчисленные выгоды и пользы… Читая описываемые путешествия во всех государствах и во всех краях света, я нечувствительно узнал и получил довольное понятие о разных нравах и обыкновениях народов, и обо всем том, что во всех государствах есть хорошего и худого, и как люди в том и другом государстве живут и что у них там водится… Не меньшее понятие получил я и о роде жизни разного состояния людей, начиная от владык земных до людей самого низкого состояния. Самая житейская светская жизнь во всех ее разных видах и состояниях и вообще весь свет сделался мне знакомее перед прежним… Что касается до моего сердца, то от многочтения преисполнилось оно столь рьяными и особыми чувствованиями, что я приметно ощущал в себе великую перемену и самого себя точно как переродившимся. Я начинал смотреть на все происшествия в свете какими-то иными и благонравнейшими глазами, а все сие и вверяло в меня некое отвращение от грубого и гнусного общества и сообщества с прочими людьми. Что же касается до увеселения, производимого во мне сим чтением романов, то я не знаю уж с чем бы оное сравнить и как бы изобразить оное. А довольно, когда скажу, что оное было беспрерывно и так велико, что я и поныне еще не могу позабыть тогдашнего времени и того, сколь оно было для меня приятно и увеселительно».

Показания Болотова дышат такой правдивостью и искренностью, что мы не имеем никаких оснований ему не верить. Нельзя не заключить, что переводные романы стали серьезной культурной силой, вызвали интерес к области чувства, хотя и сообщили чувствам отвлеченный характер, вне их связи с действительностью. Так насаждался у нас сентиментализм, который состоял в хоре нежных чувств, очень редко переходивших в волю.

Переводные романы нашли спрос главным образом у дворян. Публика попроще и теперь спрашивала такие произведения, которые вращались в ней раньше и приобрели популярность, в роде «Троянской истории», «Синопсиса», «Юности честного зерцала» и др. Но теперь и эти сочинения стали печататься в большем количестве экземпляров. Издательская деятельность так возросла, что старая Академическая типография не в состоянии была выполнять всех заказов; потребовалось учредить новую типографию с целью «умножить в оной печатание книг, как для удовольствия народного, так и для прибыли казенной».

Академия наук не ограничилась только изданием переводных книг, а попыталась выпускать в свет и самостоятельные произведения русского пера. Ясно, что в русском обществе появились литературные силы, если при Академии наук стал издаваться с 1753 года журнал «Ежемесячные сочинения». Редактором журнала был Мюллер, а обязательными сотрудниками — академические студенты с жалованием 100–150 руб. в год. Журнал издавался целых 10 лет и прекратил свое существование с отъездом Мюллера в Москву.

В этом журнале можно встретить и разочарование миром. Поэты проникнуты мыслью, что мир есть тлен и суета, что нетленна только добродетель, что цель жизни — истребление зла в мире посредством любви и т. п. Все эти журналы печатались в небольшом количестве экземпляров, но при тогдашних нравах было бы ошибкой измерять этим количеством круг клиентов журналов и влияние их на общество. Журналы возбуждали мысль, мысли вызывали слова, а мы, конечно, не можем учесть живого устного обмена мыслей. Во всяком случае, вы видите, что замечается возвышение умственного уровня русского общества. Возбуждается целый ряд вопросов литературного и философского характера, начинается широкая работа мысли.

Театр

Проводником новых чувств и понятий являлся также театр. Он свил себе гнездо при дворе в виде оперы и балета. Композитор-итальянец Франческо Арайа составил из придворных певчих оперный хор, а для танцев являлись воспитанники Сухопутного шляхетского корпуса, где это искусство преподавал очень успешно Landet. В конце царствования Анны Иоанновны помимо итальянской оперы появилась и немецкая драматическая группа под дирекцией Нейбурга. При Елизавете на смену немецкой труппе явилась французская труппа Сериньи, в которой было несколько актеров из Comedie Francaise. В конце концов театральные представления так упрочились, что вызвали создание самостоятельного русского репертуара. И вот явился Сумароков со своими пьесами: «Хорев», «Гамлет», «Синав» и «Артистона». Эти пьесы разыграны были первоначально в Сухопутном шляхетском корпусе, с 1750 года стали ставиться при дворе. Раз забава становилась постоянной, нужно было организовать труппу. В 1752 году 7 придворных певчих были отданы «для обучения наукам» в Сухопутный шляхетский корпус; за ними через несколько дней поступили в корпус двое ярославцев, посадских — Дмитревский и Попов, участвовавшие в любительских спектаклях и доставленные в Петербург; затем туда же поступили и купеческие сыновья — братья Ф. и Г. Волковы. В 1756 году обучение певчих и «комедиантов» закончилось, и осенью того же года русский театр был учрежден официально. 5 мая 1757 года дано «первое представление для народа вольной трагедии русской за деньги». В том же году был учрежден русский казенный театр в Москве. Кроме пьес Сумарокова, ставились пьесы Гольдберга, Мольера, Сен-Фуа, Лафона и др. Репертуар, как видно, был ложно классический. Но искусственность и приподнятость сумароковских трагедий не мешала публике наслаждаться ими. Эффектные монологи схватывались публикой и декламировались вне театра. По свидетельству Болотова, молодежь наша стала «прокрикивать стихи и с жестами делать декламации», подражая артистам.

Так создался в высшем русском обществе новый строй чувств и понятий, шедших в разрезе с тем, что завещала ему Московская старина. Этот строй чувств и понятий вместе с западноевропейским образованием и обособил высшие классы русского общества от народной массы, превратил этот класс в иноземцев в своем собственном отечестве.

Часть вторая История царствования императрицы Екатерины II

ИЗ всего того, что нам приходилось наблюдать в период времени от смерти Петра Великого до Екатерины II, должно вытекать впечатление, что преемники Петра Великого, в сущности, только царствовали, но не управляли народом.

Такое же впечатление создавалось и у современников этой эпохи. Престарелый граф Миних, начавший свое служебное поприще при Петре, но проходивший его при преемниках Петра, писал: «Русское государство имеет то преимущество, что оно управляется непосредственно Богом: иначе не может быть, так как же оно может существовать». Предшественники Екатерины не властвовали над людьми, а, наоборот, над ними властвовали и люди, и обстоятельства.

Это пассивное управление прекратилось со вступлением на престол Екатерины II. Екатерина II сумела приноровиться и к людям, и к обстоятельствам, сумела, располагая ими, создать сильную и авторитетную власть и проявить такую самостоятельность, энергию и твердость, такое творчество во внутреннем управлении и во внешней политике, что напоминала своей деятельностью Петра I и заставила депутатов Комиссии 1767 года поднести ей титул «Великой» и «Матери отечества», титул «Великий» был поднесен и Петру I.

Екатерина осталась для потомства крупной исторической личностью. Эта личность наложила свою печать на целую эпоху русской истории, которая будет называться екатерининской, и которую нельзя объяснить без понимания личности Екатерины. Поэтому нам прежде всего необходимо остановиться на личности этой замечательной женщины, уяснить ее свойства и те разнообразные влияния, из которых она складывалась.

Детство и воспитание Екатерины. Приезд ее в Россию

Екатерина родилась 21 апреля 1729 года. Она провела свое детство в скромной обстановке в г. Штетии, где ее отец, принц Фридрих-Август Ангальт-Цербтский, был губернатором Фридриха П. В детстве ее держали очень просто: она свободно играла с детьми своего возраста, и никогда никто не называл ее принцессой — все звали уменьшительным именем Фике. Но уже с раннего детства у Екатерины появились такие черты характера, которые отличали ее и на русском престоле: если можно так выразиться, любовь к мужскому делу. Сверстники Екатерины вспоминали впоследствии, что Фике всегда брала на себя роль устроительницы игр, была крепче всех и обыкновенно ближе к мальчикам, чем к девочкам. Очевидно, это была здоровая, полная жизненных сил натура. Лица, помнившие Екатерину в детстве, до известной степени подтверждают это. Она была хорошо сложена, отличалась благородной осанкой и была выше своих лет; выражение ее лица было некрасивое, но влиятельное, причем открытый взгляд и любезная улыбка делали ее фигуру весьма привлекательной. Эту наружность Екатерина сохранила до конца своих дней.

В то время в протестантской Германии воспитание детей обыкновенно вверялось французским эмигрантам, покинувшим родину при Людовике XIV. Так же поступили и родители Екатерины; они пригласили ей в гувернантки француженку г-жу Кардель; придворный проповедник Перар, учитель чистописания Лоран и учитель танцев были также французы. Из числа учителей принцессы известны только 3 немца: Вагнер — преподаватель немецкого языка, лютеранин-законоучитель пастор Дове и учитель музыки Реллинх.

Из всех своих наставников у Екатерины осталась добрая память лишь о г-же Кардель. Это была, по отзыву Екатерины, живая, умная француженка: «Она почти все знала, ничему не учившись; знала как свои пять пальцев все комедии и трагедии и была очень забавна». Она приохотила принцессу к чтению Расина, Корнеля, Мольера и, таким образом, положила начало ее литературным вкусам. Но о других учителях Екатерина сохранила дурную память, а своего наставника в немецком языке она прямо называла дураком и скучным педантом.

Каковы же были результаты домашнего воспитания Екатерины? И по собственному ее признанию, и, по отзывам других, результаты были невеликие. По словам Екатерины, ее домашнее воспитание было достаточно только для того, чтобы быть замужем за каким-нибудь соседним принцем.

Но, несмотря на такое скудное воспитание, Екатерина проявляла себя в детстве как умная и способная девочка. Один из друзей ее матери упрекал ее за то, что она мало занимается дочерью, говоря, «что ее дочь выше своих лет, что у нее философский склад ума». По признанию Екатерины, у нее с самых ранних лет был критический ум: «я по-своему принимала все, что слышала». Эту склонность слушать одно, а думать другое подметила и г-жа Кардель, и за это «себе на уме» звала свою воспитанницу «elle a un esprit gauche» ^[14].

Но Екатерина едва ли со своими природными задатками и дарованиями пошла далеко, если бы случай не сделал ее женой русского императора.

Императрица Елизавета, озабоченная удержанием русского престола в потомстве своего отца, вывезла в 1742 году из Голштинии герцога Ульриха-Петра, сына Анны Петровны, и объявила его своим наследником. В 1743 году, когда Петру исполнилось 15 лет, ему стали подыскивать невесту. Дипломаты наперебой сватали ему знатных принцесс, дочерей английского, французского королей. Но эти сватовства не нашли сочувствия у Елизаветы, которая не хотела связывать себя родством с иностранными дворами, чтобы оно не мешало внешней политике. Она остановила свой выбор на принцессе Софии. К политическому расчету здесь примешивалось то теплое чувство, которое питала Елизавета к матери Софии, как сестре принца Карла. Дело в том, что принц Карл был в России в качестве жениха Елизаветы, очень ей понравился, но, к великому несчастью, умер. Елизавета перенесла часть своей любви на его сестру, и ей, конечно, было очень приятно видеть у себя племянницу любимого человека.

В январе 1744 года принцесса София с матерью поехала в Россию. Перед отъездом отец вручил дочери инструкцию, ряд наставлений, как ей вести себя в ожидающем ее новом положении; эти наставления очень любопытны, как показатели той среды, из которой вышла Екатерина. Самым важным вопросом, который должен был смущать отца Екатерины, был вопрос о перемене веры (жена наследника русского престола должна обязательно быть православной). Она рекомендовал дочери решить этот вопрос следующим образом: пусть она примет то, что сходно с лютеранской религией, а остальное отвергнет, даже если бы пришлось отказаться от супружества с будущим русским императором. Но после этого вполне определенного совета отец оставил дочери, на всякий случай, мостик для совести, сказав, что, так как каждый живет согласно с личной совестью, то пусть она поступает так, как ей подсказывает ее убеждение. Затем следовал целый ряд житейских наставлений. Отец рекомендовал дочери оказывать всевозможное уважение императрице Елизавете и великому князю и при всяком случае снискивать их доверие и любовь; затем он советовал дочери не входить ни с кем в близкие отношения, но всегда сохранять свое собственное достоинство, милостиво смотреть на слуг, избегать крупной игры в карты, бережно расходовать карманные деньги, чтобы не попасть в неловкое положение, не вмешиваться в правительственные дела, не раздражать Сенат, ни с кем особенно не дружить, кроме императрицы и великого князя.

По всему видно, что Екатерина была достойной дочерью своего отца и не могла остаться глухой к этому призыву родственной души, тем более что обстановка, в которую она попала, заставила Екатерину действовать в духе родительских наставлений.

Новая обстановка, в которую попала Екатерина по приезде в Россию, ошеломила и захватила ее. В самом деле, долгое время она с матерью тащилась на перекладных по пескам Пруссии; ехали бедно, ночевать приходилось им в хозяйских комнатах, немногим отличавшихся от свинарни. Но все это как бы по волшебству переменилось, когда 6 февраля 1745 года мать и дочь въехали в Ригу. Вокруг повозки, раньше одиноко ехавшей, появляются гоф-курьеры, в сенях и при каждой двери часовые; им представляется генерал-аншеф, представители высшего дворянства; везде золото, бархат, серебро, шелк; встреча происходит с таким почетом и великолепием, что кажется Екатерине волшебным сном; все напоминает ей, что она невеста русского наследника. В Риге принцесса получает первый подарок — великолепную соболью шубу.

Из Риги они едут в Петербург. За ними высылают императорские сани, обитые мехами, с 10 лошадьми, по две в ряд; их сопровождает эскадрон кирасир, отряд финляндского полка и целая свита придворных. В Петербурге принцессу ждала новая торжественная встреча. Начались представления тысячи лиц высшей знати, военных и гражданских чинов и духовенства. Из Петербурга мать и дочь едут в Москву, где была тогда императрица Елизавета. Тут встреча еще торжественнее; не прошло и суток, как императрица жалует их орденом ев. Екатерины. «Мы живем как королевы, всегда пышные выезды», — писала княгиня, мать Екатерины. Юная Фике была очарована сказочной роскошью и великолепием.

«Моя дочь, — писала ее мать Фридриху II, — здорова и бодра. Нужно иметь железное здоровье, чтобы перенести все трудности путешествия и утомление придворного этикета. Моя дочь счастливее меня: ее поддерживает молодость. Подобно молодым солдатам, которые презирают опасность потому, что не сознают ее, она наслаждается величием, которое окружает ее».

Я остановился подробнее на этом для того, чтобы выяснить, почему Екатерина не только покорилась судьбе, но и пошла навстречу союзу, который, как можно было видеть, не сулил ей личного счастья.

Характеристика великого князя Петра Федоровича

Темным пятном на лучезарном фоне, и притом пятном очень резким, в жизни Екатерины был ее жених. Петр был полной противоположностью Екатерине, цветущей, жизнерадостной, но вместе с тем и сдержанной, тактичной, умной, развитой не по летам женщины, которая очаровала все русское придворное общество. Петр Федорович был болезненным, нервным и раздражительным человеком, никого не любил и ни в ком не возбуждал симпатии. Этот принц и от природы получил немного даров, а нелепое воспитание искалечило его и физически, и духовно, задержало его развитие и сделало полуидиотом.

Петр, нескольких недель, лишился матери, а в 11 лет — отца; до 7 лет он был на попечении женщин, а затем его сдали на руки офицерам, которые стали учить его военному строю, произвели в унтер-офицеры и посылали на караулы и дежурства. Мальчик пристрастился к военщине, бредил солдатами; когда происходили парады, не было никаких сил, чтобы занять его, — он бросался к окну, чтобы любоваться этим зрелищем; было самым большим наказанием для Петра, когда занавешивали окна, и он не мог видеть солдат.

После смерти отца мальчика сдали обер-гофмаршалу Врюммеру. Трудно было сделать более неудачный выбор. По словам современников, это был злой интриган, тупой, крайне невежественный и развратный человек, более способный выезжать лошадей, чем воспитывать детей. Его воспитательная система вредно отразилась и на физическом, и на моральном развитии Петра. Благодаря педагогическим приемам Брюммера, ребенок часто не получал обеда, голодал, за обедом сидел ни жив ни мертв и ничего не ел. Другие наказания были такого же рода: Петра ставили голыми коленями на горох, привязывали к столу, секли розгами и хлыстом. Петра редко пускали на воздух; даже в прекрасную летнюю погоду, когда все гуляли и играли, он в комнатах должен был танцевать с дочерью Брюммера.

Учили Петра чрезвычайно бестолково. То заставляли его заниматься русским языком, то шведским, смотря по тому, на какой престол ему открывалось больше шансов (Петр был внук русского императора Петра I и шведского короля Карла XII); сообразно с этим, к нему ходил то пастор Хоземан, то иеромонах русской посольской Кильской церкви. В результате принц не только не знал, но и не хотел знать никакого Закона Божия, а потом по религиозным убеждениям был даже более лютеранином, чем православным. Его учили и латинскому языку, но он вселил ему только отвращение и настолько сильное, что, уже будучи русским императором, Петр строго запретил в придворной библиотеке держать латинские книги.

Когда Петр попал в Петербург, то, кроме отвращения к науке, он ничего не имел. Но дело нельзя было бросить так, и его принялись учить русскому языку. Уроки Исаака Веселовского по русскому языку почти пропали даром. Больше пользу принесли уроки Симона Тодорского, который не выучил Петра Закону Божию, но обучил русскому языку. Чтобы пополнить общее образование Петра, Елизавета пригласила ученого шведа Штелина, которому дана была инструкция заниматься, сочетая полезное с приятным. 3 года Штелин смотрел с Петром картинки, делал модели, рассказывал русскую историю по медалям Петра Великого, смотрели планы и чертежи и т. д. Когда ученику не сиделось, то Штелин ходил с ним, занимаясь полезным разговором. Учитель пользовался всяким предлогом, чтобы сообщить ученику разные знания, и отравлял ему занятия, игры и всякие удовольствия от непосредственных впечатлений. Он старался использовать все; проходя, например, по комнатам, он указывал на расписанные плафоны и попутно проходил мифологию; если попадалась на глаза какая-нибудь машина, то Штелин объяснил тут же ее механизм; если случалось увидать пожар, то учитель объяснял Петру пожарные инструменты; на аудиенциях обучали его придворному этикету и т. д. Эти не то занятия, не то развлечения, мешание дела с бездельем, не приучили мальчика ни к серьезному труду, ни к самостоятельным занятиям. Строгие требования были лишь относительно танцев, которые он проходил 4 раза в неделю, танцуя с фрейлинами. Таково было умственное и физическое воспитание великого князя.

Не лучше обстояло дело и со стороны моральной. С Петром грубо обращались, грубо унижали его, подавляли чувство достоинства и, что хуже всего, часто поступали несправедливо. Брюммер раз чуть было не побил Петра, когда он был уже наследником престола, и только заступничество Штелина спасло его от этого наказания. Петр как бы застыл в своем развитии. Раздраженный и стесненный своими воспитателями, он стал искать развлечения у лакеев, по целым часам просиживал с ними, слушал их сальные и грубые рассказы и сам хвастал, что раз с отрядом голштинцев разбил огромное войско датчан; часами Петр занимался тем, что расставлял оловянных солдатиков. В таком обществе великий князь рано загрязнил свое воображение и приучился пить. Все усилия исправить его остались тщетными.

Не без задней мысли — приобрести нового наследника, Елизавета решила женить Петра. Петр был рад приезду своей невесты, так как ей он мог говорить все, что ему вздумается. Он сейчас же и поспешил открыть Екатерине свою душу, заявив ей, что она нравится ему, что она его троюродная сестра, что он любит другую, но рад жениться на ней. Из этой болтовни Екатерина не могла не видеть, с кем имела дело. «Я краснела, слушая выражения родственных чувств, — писала потом Екатерина, — но благодарила его за откровенность, а в глубине души дивилась его бесстыдству и непониманию многих вещей». Иная девица пришла бы от этого в отчаяние, но София, закрыв глаза на то, с кем ей придется жить, думала о своем новом положении — жены наследника престола и стала готовиться к новой жизни.

Екатерина и Петр в Царствование Елизаветы

Готовясь к своему новому положению, Екатерина стала учить русский язык и православное вероучение, вставала для этого по ночам, чтобы твердить уроки, заданные учителями. Расхаживая босиком по полу во время зубрежки уроков, Екатерина однажды простудилась и чуть не умерла; это сильно тронуло Елизавету и весь двор. Даже во время болезни Екатерина сделала чрезвычайно удачный ход: больная, она пригласила к себе не лютеранского пастора, а православного священника Симона Тодорского, то есть успела заявить, что она прониклась истинами православной веры. Судьба благоприятствовала Екатерине. В лице Симона Тодорского она получала облегчение для перехода из лютеранства и православную веру. Симон Тодорский после окончания духовной академии побывал за границей, слушал лекции в заграничном университете и вернулся на родину высокообразованным богословом, который внутренний смысл веры ставил выше обрядностей. В беседах с Екатериной Тодорский останавливал внимание своей ученицы не на богословских антитезахправославия и лютеранства, а на сходствах православного и лютеранского вероучений. Неудивительно, что в начале мая принцесса писала своему отцу: «Так как я не нахожу почти никакого различия между религией) греческою и лютеранскою, то я решались переменить исповедание».

26 июня 1754 года принцесса София приняла православие и была наречена Екатериной Алексеевной; на другой день (29 июня) она обручилась с Петром. Твердо и неуклонно молодая девушка шла к намеченной цели. Когда ее жених захворал оспой, Екатерина нежно ухаживала за ним; эта нежность и участие в семейном горе сильно тронуло Елизавету, и она осыпала ее милостями и любезностями.

По мере того как приближалось время свадьбы, Екатерина становилась все меланхоличнее. «Сердце не предвещало мне счастья, — писала она, — но в глубине души было что-то, что ни на минуту не оставляло меня, что рано или поздно я добьюсь того, что сделаюсь самодержавной русской императрицей». Это «что-то» было впечатлением от жениха, сознанием, что он недолго будет государем, и что она сама станет на его место. 25 августа 1745 года мечты Екатерины наполовину осуществились: она стала женой наследника русского престола.

Целых 17 лет, однако, пришлось Екатерине ждать осуществления своей мечты — стать самодержавной императрицей. За это время ей пришлось вынести много опасностей, но зато в это время она прекрасно изучила среду, в которой ей впоследствии пришлось действовать, образовала свой ум, овладела искусством приноравливаться к людям и приготовилась частью теоретически, а частью практически к роли правительницы.

Семейная жизнь Екатерины не удалась. Уже 2 недели спустя после свадьбы Петр открыто признавался ей, что он любит одну фрейлину, которая, по его словам, во всех отношениях лучше Екатерины. У Петра были и другие симптомы; он был постоянен только в одном — в полной холодности к своей жене. При таких условиях семейная жизнь была тяжка, и если поддерживалась, то только в силу их положения; каждый жил своими интересами и, надо сказать, своими сердечными привязанностями.

До 1755 года великий князь продолжал заниматься прежними ребяческими увеселениями и забавами, и Штелин, его воспитатель, писал, что тот забыл все, что учил, и проводил время в забавах с невоспитанными людьми. Из лакеев он устраивал полки, наряжал их солдатами, устраивал службу, при этом грубил, фамильярничал и позволял себе непристойные шутки. Когда надоедали люди, Петр принимался за игрушки. На его столе были выстроены в порядке оловянные солдатики; к ним был прикреплен шнур, дернув за который можно было произвести звук, напоминающий Петру ружейный залп. С чрезвычайной точностью Петр чествовал все праздники особым салютом. Сверх того, он каждый день делал им разводы, смотры, причем сам присутствовал в полном мундире и при шпаге. Когда надоедали оловянные солдатики, Петр принимался дрессировать собак и беспощадно бил их хлыстом, так что неистовый собачий визг наполнял все комнаты. Иногда Петр принимался терзать уши окружающих игрой на скрипке, а то ходил из угла в угол, хлопал бичом и болтал всякий вздор. Екатерина не чаяла, когда он уйдет от нее, до того тягостно было его присутствие; отношения между ними были невозможные. В церкви Петр вел себя непристойно, бранился, показывал язык; за столом он сыпал непристойными шутками и издевался над лакеями. Елизавета не знала, что делать, и приказала канцлеру Бестужеву сочинить инструкцию для лиц, окружающих великого князя, чтобы они удерживали его от непристойных поступков, «чинимых по молодости лет». Но легко было написать инструкцию, а выполнить ее не было никакой возможности.

В 1755 году к Петру явились голштинские офицеры и солдаты; Петр был в неистовом восторге и с ними стал проводить большую часть времени. Он изо всех сил старался подладиться к этой компании. Будучи слаб здоровьем, он курил, выпивал непомерное количество пива, напивался пьяным, и Екатерина потихоньку должна была убирать из под кровати множество пивных и винных бутылок. Этим Петр в конце расшатал свое здоровье. В пьяном виде он буйствовал, бранился, был прямо невозможен. Больше всех, конечно, доставалось от него великой княгине.

С первых же дней замужества Екатерина запаслась терпением и этому терпению не изменила до самой смерти Петра. Для стороннего наблюдателя ее жизнь могла даже показаться приятной: она бывала на спектаклях, на придворных балах, выездах и т. п. Но эти придворные выезды и торжества не заполняли всей жизни великой княгини; возвращаясь домой, молодая женщина не встречала ни ласки мужа, ни занятий, ни дела, и очень скучала.

От скуки Екатерина принялась за чтение и в течение целого года читала романы. Случайно ей попались под руку письма m-me de Savinie ^[15]. Живой слог изложения, смелость и ясность мысли, искренность этих писем, которые и сейчас читаются с большим интересом, вызывали расположение Екатерины, и она прямо «пожирала» их, встречая в них много ноток, созвучных ей душевному настроению. В 1746 г. Екатерина стала читать сочинения Вольтера. Познакомившись с Вольтером, она стала разборчивее в чтении и потом писала Вольтеру и другим знаменитостям, что Вольтер был ее учителем. В следующем году Екатерина обратилась к историческому чтению; читала историю Генриха IV, историю Германии Барра, мемуары Брантома, сочинения Платона, «Дух законов» Монтескье. Философский словарь Бейля и исторические сочинения Тацита; когда вышел энциклопедический словарь Д'Аламбера и Дидро, Екатерина усидчиво стала изучать этот капитальный труд.

Чтение оказало могучее влияние на духовное развитие Екатерины. Генрих IV сделался ее любимым героем, и она всем рассказывала про него, когда хотела указать пример великого полководца. Сочинение Монтескье «Дух законов» стало ее политическим евангелием. Философский словарь Бейля подвергал критике все вопросы и вместе с Вольтером убил в Екатерине все наивное и напитал ее тем скептицизмом, которым была проникнута вся атмосфера первой половины XVIII века и к которому сама Екатерина была склонна по своей природе. Энциклопедисты Дидро и Д'Аламбер заложили в Екатерине начала рационализма, которым отличался весь просветительный XVIII век.

Но на Екатерину влияли и такие книги, как мемуары Брантома. Здесь в целом ряде картин, более или менее свободно, рисовалась безнаказанность преступных деяний, оправдывался успех, несмотря на цену, которой он был достигнут, восхвалялись низкие инстинкты, словом, уничтожалось различие понятий добра и зла. Между прочим, в этой книге Екатерина читала, что разврат не мешает быть великим полководцем, что супружеская верность для высокопоставленных дам не только излишня, но даже преступна. Судя по последующему, надо думать, что кое-что из этой «поучительной» книги запало в душу Екатерины.

Летнее времяпровождение Екатерины было разнообразнее. Вот что она сама пишет в своих мемуарах про свое житье летом 1748 года в Ораниенбауме: «По утру я вставала в 3 часа и без прислуги с ног до головы одевалась в мужской костюм. Мой старый егерь ждал уже меня; на берегу стояла рыбачья ладья; пешком, с ружьями на плечах, мы проходили садом, взяв с собой легавую собаку; я, егерь и рыбак садились в лодку. Я стреляла уток в тростнике по берегам Ораниенбаумского канала; часто мы огибали весь канал и иногда ветер уносил нашу лодку в море». В то же время Екатерина пристрастилась к верховой езде. «Я не любили ездить на охоту, — писала она, — но любила верховую езду из-за ее опасностей. Мне случалось до 13 раз на дню садиться в седло». Впоследствии Екатерина изучала верховую езду систематически. В этих развлечениях сказывалась ее самостоятельность, смелость, некоторый избыток физических сил и веселость, доходившая иногда до дурачества; видно, что тяжелые жизненные условия не сломили сильную и здоровую натуру Екатерины.

В 1754 году Екатерина исполнила настойчивое желание Елизаветы — родила сына. Рождение ребенка сплошь и рядом дает другую полосу в жизни женщины. Но Елизавета, боясь потерять внука, не доверила уход за ним матери и отобрала его от нее; больную Екатерину бросили, и она чуть не умерла. То же повторилось через 4 года при рождении дочери. Екатерине, таким образом, совершенно не удалось материнство; она была родительницей, но не имела счастья быть матерью; материнские чувства были грубо подавлены в ней при самом их зарождении. Это обстоятельство, конечно, не могло не отразиться на дальнейшей жизни Екатерины: ее нравственные силы, не получившие приложения в семейной жизни, должны были направиться в другую сторону — в сторону политики.

В этой области Екатерине уже в 1754 году приходилось действовать практически. Муж ее, достигнув совершеннолетия, должен был заниматься делами своего наследственного княжества — герцогства Голштинского, между тем всякие занятия были ему в тягость; поэтому он передал их своей супруге, поручив ей принимать послов и доклады. Екатерина сделалась фактической правительницей герцогства Голштинского. Это была хорошая школа для будущей императрицы. Тут стали перед ней все вопросы, которые могут занимать правительство: вопросы финансов, торговли, промышленности, — весь сложный механизм управления, вместе с интригами, борьбой и честолюбием.

В занятиях делами герцогства Голштинского Екатерина приобретала не только правительственный навык, но вместе с тем прояснялись и ее политические взгляды, должна была зреть ее политическая мысль, возбужденная чтением философской литературы. Но эта политическая мысль обращена была не на Голштинию, а на русское государство.

Ко времени 1759–1762 годов относятся собственноручные записи Екатерины, имеющие характер политической исповеди, из которых видно, что Екатерина думала о своем будущем царствовании в России, и что мысль эта стояла у нее прежде всего. Эти записки до некоторой степени обрисовывают ее как будущую императрицу. «Желаю и хочу блага стране, в которую привел меня Господь Бог; слава ее — моя слава… Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты. Вот начала, от которых я отправляюсь. Свобода — это душа всего, без нее все мертво. Хочу законного повиновения, но не хочу рабов… Хочу достигнуть общего счастья, но не своенравием и жестокостью, которые несовместимы с христианским учением, а истиной и разумом… Следует объявить всем, что разум говорит за необходимость… Власть без доверия народа ничего не значит… Легко достигнуть любви и славы тому, кто желает быть справедливым. Примите в основу ваших действий благо народа — и остальное все приложится». Здесь нельзя не видеть глубокой веры в разум и того оптимизма, которым была проникнута Екатерина всю свою жизнь. В других местах своих записок великая княгиня касается более частных вопросов; она говорит о началах теории населения, о финансах, о женском образовании, о судопроизводстве, о значении дворян, о причинах чрезвычайной смертности в России, о бессмысленности пыток, о соединении Каспийского моря с Черным и т. д.

В этих записках сказалась вся Екатерина II с ее стремлением к популярности, с ее широкими замыслами, с самоуверенностью и некоторой похвальностью. Но по мере того, как Екатерина свыкалась с мыслью о своем высоком положении в России, надвигалась опасность, грозившая ей потерей положения. Екатерина должна была напрячь все силы на борьбу с опасностями и в конце концов вышла победительницей их этой борьбы. Она сумела создать себе опору в высшем обществе, сумела собрать и объединить нужных ей людей. А положение дел было крайне серьезное для Екатерины. Екатерина все более и более привлекала к себе расположение императрицы Елизаветы, тогда как с Петром Елизавета не могла пробыть вместе и четверти часа. Она часто плакала и жаловалась, что Господь наказал ее, послав ей такого племянника. Петр действительно становился все невозможнее. К его ребяческим выходкам с течением времени стали присоединяться и серьезные действия. Великий князь стал слушать предложения о перемене престола; подобная попытка была открыта в 1749 году; это, конечно, не могло увеличить расположение к нему тетки. Когда началась Семилетняя война (1756–1763), Петр вошел в тайные сношения с Фридрихом II, завел с ним секретную переписку, не скрывал своих к нему симпатий и открыто радовался неудачам русских войск (поражение при Цорндорфе — 1758). Наряду с этим и в личной жизни Петр все более опускался, стал проигрывать крупные деньги в карты, делать долги и т. п.

При таких обстоятельствах каждую минуту можно было ожидать устранения Петра от престолонаследия; но это устранение должно было погубить и все мечты Екатерины. Это одна сторона беды. А с другой стороны, и достижение Петром престола не обещало ей ничего хорошего. Отношения Петра к Екатерине из холодных все более и более становились враждебными. Сердцем Петра завладела окончательно Елизавета Романовна Воронцова; Петр наяву и во сне стал бредить о браке с ней и о разводе с Екатериной. Впрочем, и Екатерина переживала в это время уже свой третий роман. «Я видела, — писала Екатерина впоследствии, — что мне остается на выбор три равно опасных пути: 1) разделить свою судьбу с судьбой великого князя, какова она ни будет, 2) находиться от него в зависимости и ждать, что ему будет угодно сделать со мной, 3) действовать так, чтобы не быть в зависимости от него; при этом было три исхода: или погибнуть с великим князем, или погибнуть от него, или, наконец, спастись». Екатерина избрала, конечно, третий путь и всячески стала расчищать себе дорогу к власти.

В этом стремлении навстречу ее желаниям пошли все окружавшие ее люди при Елизавете, которым не улыбалось будущее царствование злого и сумасбродного Петра Федоровича; все эти люди, раньше враждовавшие друг с другом, ввиду общей опасности сблизились и объединились вокруг Екатерины, Английский посланник Уильямс доносил своему правительству, что великая княгиня чрезвычайно деятельна, что ее все очень любят, а некоторые боятся, и что лица, близкие к императрице Елизавете, желают сблизиться с Екатериной. Сам посланник в интересах своего отечества тоже старался сблизиться с «восходящей звездой» и снабжал Екатерину деньгами, без которых она не могла добиться никаких сведений. Таким образом, Екатерина вошла в сношения с Шуваловым, Бестужевым, Апраксиным, Орловыми, Паниным и другими вельможами. Братья Орловы, из которых Григорий, красивый, рослый гвардеец, был с Екатериной в интимных отношениях, подготовили в ее пользу офицерскую гвардейскую молодежь.

Формируя вокруг себя партию, Екатерина подверглась страшной опасности, которая чуть было не положила конец ее стремлениям. В 1757 году генерал-фельдмаршал Апраксин, после битвы при Гросс-Егерсдорфе, вместо того чтобы воспользоваться плодами своей победы, зачем-то отступил; это было связано с болезнью Елизаветы и с возможностью перемены престола и приписано было инструкции канцлера Бестужева. По настоянию английского и французского посланников, канцлер был арестован; у него была захвачена секретная переписка, которую вела Екатерина с Бестужевым и с Апраксиным, вопреки прямому запрещению Елизаветы. К счастью Екатерины, наиболее опасные, компрометирующие бумаги, касавшиеся престолонаследия, были уничтожены, а попались одни пустяки, по которым на нее нельзя было возвести обвинения, так что она осталась только на подозрении. Но и это обстоятельство сопряжено было с большой опасностью. Приближенные давно нашептывали великому князю, что пора «раздавить змею», а приближенные Елизаветы советовали ей выселить Екатерину в Германию. Екатерина поспешила опять сблизиться с Елизаветой, что ей до некоторой степени удалось; императрица не выслала Екатерину в Германию, потому что не могла примириться с мыслью о передаче престола Петру. По-видимому, она хотела, отстранив Петра, назначить императором Павла, а его мать объявить регентшей до его совершеннолетия. Но это намерение не было осуществлено. 25 декабря 1761 года Елизавета скончалась, и на престол взошел Петр III.

Царствование Петра III

С восшествием на престол Петра положение Екатерины стало в высшей степени опасно. Император оказывал явную ненависть к Екатерине и проводил все время с Елизаветой Воронцовой. В день празднования заключения мира с Фридрихом II — 1 мая 1762 года — Петр за торжественным столом публично назвал Екатерину дурой и приказал ее арестовать. На этот раз Екатерину выручил дядя Петра, принц Жорж, который уговорил Петра отменить приказ вследствие праздника. Но это было только отсрочкой. В последних числах июня Петр возложил орден св. Екатерины на свою любовницу Елизавету Воронцову и снова распорядился арестовать Екатерину, которую вторично спас принц Жорж. Екатерина убедилась, что ей нельзя жить и царствовать вместе с мужем, и что кто-нибудь из них, она или он, должен погибнуть. Екатерина, конечно, предпочла последнее.

Петр со своей стороны сделал все, чтобы облегчить супруге достижение этой цели. Правда, первые распоряжения правительства, хотя и внушенные Петру своекорыстными людьми, но направленные к упрочению его на престоле, произвели на общество благоприятное впечатление: по указу Петра было возвращено из ссылки много лиц, подвергнутых опале в прежнее царствование: Бирон, Миних, Лесток и другие.

18 февраля 1752 года был обнародован знаменитый манифест о вольности дворянства. В нем говорилось, что при Петре Великом нужно было принуждать дворян, чтобы они служили и учились, отчего произошло искоренение грубости и невежества и умножилось число сведущих людей; но теперь уже нет нужды в принудительной силе. Манифест и объявлял всем дворянам, служившим в гражданских и военных чинах, что они могут служить, но могут и выходить в отставку, когда того захотят, кроме военного времени и за 3 месяца до начала войны. Все неслужащие дворяне беспрепятственно могут ехать за границу и вступать в службу к дружественным государям, с обязательством вернуться на родину по первому требованию правительства. Манифест выражал уверенность, что дворяне не будут злоупотреблять дарованной им свободой, не будут уклоняться от службы, а детей своих будут учить наукам; ослушникам манифест грозит «презрением» и запрещением приезда ко двору.

Освобождение от обязательной службы было общим желанием дворян, и некоторые шаги к нему были сделаны еще до Петра. Мысль об освобождении дворян от обязательной службы была подсказана Петру Романом Воронцовым, который стремился сделать новое царствование популярным, так как намеревался выдать за Петра свою дочь Елизавету.

Этими людьми была проведена и другая мера — уничтожение Тайной канцелярии и запрещение выкрикивать ненавистное «слово и дело». В конце января 1762 года издан был указ, который позволял раскольникам, бежавшим в Польшу и другие заграничные страны, возвратиться в Россию и поселиться в Сибири, в Барабинской степи и других подобных местах, причем приказано было не делать им никакого препятствия в содержании закона по их обыкновению и по старопечатным книгам. Кроме того, была понижена цена на соль, составлявшую казенную монополию.

Общественное недовольство

Но все эти меры не достигали своей цели: дурными поступками император вооружил против себя все классы русского общества и тем подготовил свою гибель.

Прежде всего Петр восстановил против себя духовенство. Монастырские и архиерейские крестьяне были отобраны от духовенства и отданы в ведение Монастырского приказа, тогда как при Елизавете, государыне старорусского вкуса, любившей монашеский чин, они были возвращены в ведение духовенства. Указом 16 февраля 1762 года Петр заменил церковную власть над крестьянами властью отставных штаб- и обер-офицеров, подчиненных Коллегии экономии — другими словами, секвестрировал у монастырей и архиерейских кафедр их имущество. Все доходы с церковных имений должны были поступать в казну и идти на нужды церковных учреждений, а духовенству предположено было выдавать жалованье по штату: 3 архиерея должны были получать по 5000 руб., а остальные — по 3000 руб. в год, архимандриты 10 важнейших монастырей — по 500 руб., а архимандриты остальных монастырей — по 100–150 руб., простые монахи — по 6 руб. и 5 четвертей хлеба в год и т. д. Духовенство, таким образом, переставало быть хозяином в своих имениях и, понятное дело, не могло быть довольным этими распоряжениями Петра.

Белое духовенство было в претензии на Петра за его указ, предписывавший брать в солдаты поповских и дьяконских детей, не выучившихся грамоте, а также тех, которые живут при родителях без определенных занятий, дожидаясь дьяконских мест.

Но раздражение еще более увеличилось, когда Петр обнаружил посягательство на православную веру. Призвав митрополита Новгородского Дмитрия Сеченова, он приказал ему, чтобы в церквах были иконы только Спасителя и Божьей Матери, а остальные иконы приказал вынести и, кроме того, распорядился, чтобы священники обрили бороды и носили рясы лютеранских протестантов, и чтобы все домовые церкви были запечатаны. Русские люди ясно увидели, что император хочет уничтожить православную веру и заменить ее верой «люторскою».

Кроме духовенства, императором была возмущена и гвардия, так как еще в бытность великим князем Петр не скрывал своего отвращения к гвардейцам и называл нх янычарами. Когда Петр сделался императором, то стал говорить, что гвардии скоро настанет конец, что она будет раскассирована по армейским полкам, и стал везде и всюду отдавать предпочтение голштинцам. Больше всего национальное чувство русских было задето преклонением Петра III перед Фридрихом II, который был несколько раз бит русскими войсками. Негодовали также на прекращение Семилетней войны, на которую было потрачено столько русских денег и жизней. Вступив на престол, Петр не только велел прекратить военные действия против Фридриха II, но заключил с ним мир и вернул ему все завоевания и даже готов был воевать с ним против своих вчерашних союзников. Петр повесил над своей кроватью портрет Фридриха, не расставался с прусским орденом Черного Орла и во всеуслышание говорил, что для него воля Фридриха — воля Божья. Петр отнял у гвардии старые удобные зеленые мундиры, данные ей еще Петром I, и заменил их разноцветной узкой формой прусского образца. Он ввел строгую дисциплину и ежедневные экзерциции, чем отягчил все войска и особенно гвардию. Ни возраст, ни чин не избавляли от участия в упражнениях; старые офицеры наравне с молодыми солдатами должны были месить и топтать грязь. Все это в общей сложности имело вид какого-то издевательства. Гвардия начала открыто и громко роптать. «В Петербурге, — говорит очевидец, — ходят люди, особливо гвардейцы, и въявь ругают государя». Действительно, все гвардейцы были против Петра III и готовы были пролить кровь за Екатерину.

Наряду с этим, всех шокировала личная жизнь Петра: не довольствуясь Елизаветой Воронцовой, император стал проводить ночи в кутежах с итальянскими актрисами и певицами второго сорта, и это тогда, когда Елизавета лежала еще в гробу. Ежедневно до обеда Петр напивался пьяным, а за обедом говорил «такой вздор и такие нескладицы, что при слушании оных обливалось даже сердце кровью от стыда перед иностранными министрами, видящими и слышавшими то, и несомненно, смеющимися внутренне». «Но особенно было тяжело, — пишет современник, — когда Петр наезжал куда-либо в гости. Он возил с собою целую корзину голландских глиняных трубок и множество картузов с кнастером и другими табаками; и не успеем куда приехать, — говорит очевидец, — один миг вся комната наполнится густейшим дымом, а государю то было и любо, и он, ходючи по комнате, только что шутил, хвалил и хохотал… Но сие куда бы уж ни шло, если б не было ничего дальнейшего и для всех россиян постыднейшнего… Не успеют, бывало, сесть за стол, как и загремят рюмки и бокалы, и столь прилежно, что вставши из-за стола, сделаются иногда все как маленькие ребяточки и начнут шуметь, кричать, хохотать, говорить нескладицы и несообразности сущие… А однажды, вышедши с балкона прямо в сад, ну играть все тут на усыпанной песком площадке, как играют маленькие ребятки; ну все прыгать на одной ножке, а другие согнутым коленом толкать своих товарищей. А посему судите, каково ж нам было тогда смотреть на зрелище сие из окон, и видеть сим образом всех первейших в государстве людей, украшенных орденами и звездами, вдруг спрыгивающих, толкающихся и друг друга наземь валяющих?»…

Негодование на государя было сильно не только у знати, но сделалось почти всенародным. Тупой, упрямый, невоздержанный, Петр III, став самодержцем, искренне был убежден, что весь мир существует для удовлетворения его желаний и капризов, был ослеплен своей властью и потерял способность правильно мыслить.

Переворот 28 июня 1762 года. Смерть Петра III

Напряженная атмосфера, создавшаяся за короткое царствование Петра III, разрядилась, наконец, июньским переворотом. Ближайшим поводом к этому перевороту послужили приказы, отданные императором. Первый касался выступления русской гвардии в поход против Дании, который был предпринят исключительно в интересах Голштинии: русским не было решительно никакого дела до голштинско-датских споров. Гвардия была охвачена негодованием, когда узнала о предстоящем походе. Второй приказ касался ареста любимой всеми императрицы. Друзья императрицы стали просить ее, чтобы она стала во главе преданных ей людей и низвергнула Петра. Этот совет, давно уже продуманный ею самой, Екатерина выслушала благосклонно, но медлила. В это время был арестован Пассек. Арест Пассека вызвал опасения, что он выдаст кого-либо из заговорщиков; надо было торопиться, и Екатерина согласилась на переворот.

Переворот благополучно был совершен 28 июня 1762 года. Екатерина осуществила заветную мечту, которую лелеяла целых 18 лет, — стала самодержавной русской императрицей.

Петр III, застигнутый врасплох и не имевший поддержки, отрекся от престола и власти. Временно его отправили в Ропшу, пока для него готовилась камера в Шлиссельбургской крепости. Но 6 июля вечером Екатерина получила от Алексея Орлова письмо, написанное нетвердым почерком, в котором сообщалось следующее:

«Матушка, милосердная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному рабу своему; но как перед Богом скажу истину. Матушка, готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда Ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете… Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, государыня, совершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским); не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить, Свет не мил: прогневили тебя и погубили души навек».

Екатерина была огорчена и убита этим известием, но же велела производить следствия. «II faut marcher droit, — сказала она, — je ne doit pas etre suspects^[16]». В манифесте она объявила, что бывший император Петр III, «обыкновенными прежде часто случавшимися ему припадками гемороидическими впал в прежестокую колику и, несмотря на поданную ему врачебную помощь, волею Всевышнего Бога скончался».

Современное мнение обвиняло Екатерину в смерти мужа. Но приведенное письмо Орлова, сделавшееся известным после смерти Екатерины, показывает, что если Екатерина в чем и была виновата, то только в сокрытии истинной причины смерти Петра III. Павел, как известно, подозревал свою мать в преступлении против отца и был очень обрадован, когда Безбородко принес ему ларец с письмами Екатерины, среди которых было и письмо А. Орлова. Известно, что Павел устроил торжественное венчание своего умершего отца; в этом венчании должен был принимать участие и Алексей Орлов, который по необходимости снова пережил печальное событие.

Правительственная деятельность Екатерины до созыва комиссии 1767 года

ИСПОЛНИЛАСЬ заветная мечта Екатерины: она стала самодержавной русской императрицей; но удержаться в этом положении было так же трудно, даже труднее, чем достичь престола.

Прежде всего, трудно было подчинить и дисциплинировать тех лиц, которым она обязана была восшествием на престол, трудно было ввести их в определенные границы, внушить должное уважение к особе государыни, держать их так, чтобы они не забывались. На первых порах Екатерине это не удалось; с ней обращались не как с императрицей, а как с участницей заговора; к ней лезли со всевозможными претензиями, просьбами и советами, и Екатерине приходилось всех выслушивать, всем угождать. Французский посланник доносил своему правительству, что интересно наблюдать, как в больших собраниях Екатерина хочет нравиться всем, как все толкуют ей разные вещи, а она старается всем угодить — значит, замечает посланник, она зависима. Екатерина сама писала Понятовскому, что ей необходима величайшая осторожность, что за ней следят. «Меня принудят, — писала она, — сделать еще тысячу странностей; если я уступлю, меня будут уважать; если нет, то я не знаю, что случится». Положение Екатерины, по ее собственному признанию, было таково, что каждый солдат гвардии возведение ее на престол считал делом своих рук.

Для удовлетворения заговорщиков Екатерине пришлось раздать им до 180 000 душ крестьян и до 180 000 руб. единовременно, не считая постоянных пенсий от 5000 руб. и менее. Особыми милостями были осыпаны братья Орловы, из которых трое (Григорий, Алексей и Михаил) были возведены в графское достоинство. Но и на этом пути Екатерины стояли опасности. Возвышение Орловых вскружило голову другим, и некоторые стали думать, как бы устроить другой переворот в целях собственного возвышения. Так произошла всем известная попытка поручика Мировича возвести на престол Иоанна Антоновича, содержащегося в тюрьме; еще ранее были аналогичные попытки поручиков Гурьева и Хрущева. Затем многие говорили, что короновать следует Павла, а Екатерину объявить регентшей до его совершеннолетия. Некоторые из участников переворота — Рославлев, Хитрово, недовольные возвышением Орловых, стали интриговать. Иноземные наблюдатели считали положение Екатерины шатким. Английский посол писал своему правительству, что Екатерина сделала большую ошибку, возложив корону на себя, а не на Павла.

Но английский дипломат ошибался: Екатерина не только не ошиблась, но и установила сильную и авторитетную власть, которой не пользовался никто из ее предшественников, кроме Петра Великого. Ее выручили ее природный ум, тактичность, знание среды, приобретенное в бытность великой княгиней, и необыкновенное искусство применяться к людям и обстоятельствам. Задача ее облегчалась тем, что ей приходилось иметь дело с разрозненными людьми и с частными интересами и стремлениями, а не с какой-нибудь солидарной общественной оппозицией, не с определенным политическим движением, а с политическим брожением. Не удивительно поэтому, что Екатерина в конце концов и восторжествовала почти над всеми препятствиями и прочно уселась на престол, на который она не имела решительно никаких прав.

При вступлении на престол Екатерины русское общество не проявило никаких политических конституционных стремлений, которые обнаружились при вступлении на престол императрицы Анны Иоанновны в 1730 году. В 1762 году добивались смены лица, а не смены политического порядка. Чем же объясняется такой шаг назад в сравнении с 1730 годом? Для объяснения этого факта можно указать несколько причин. Прежде всего, необходимо отметить гибель вожаков конституционного движения; вы помните, какая учесть постигла инициаторов «затейки» 1730 г. Затем нужно указать и на то обстоятельство, что дворянство, примкнувшее к движению 1730 года, получив удовлетворение своих сословных интересов, совершенно охладело к политической программе. Вожаки этого дворянства, с князем Черкасским во главе, занимая высшие места в государстве, не чувствовали нужды в перемене правления. Кроме того, царствование Елизаветы было совершенно неблагоприятно для развития конституционных вожделений среди высшего класса русского общества. Обожаемая государыня совсем не занималась управлением, и знать фактически держала все в своих руках, всем распоряжалась в государстве. При Елизавете возвысилось значение Сената, где заседала та же знать и дворянство; но из этих лиц никто не достигал того положения, которым раньше пользовались фавориты. Можно сказать, что Елизавета без конституции только царствовала, а не управляла государством. Царствование Петра III могло бы, конечно, возбудить общественную позицию, но оно было слишком кратковременно для того, чтобы общественное возбуждение могло превратиться в сознательное политическое движение. Поэтому Екатерина при вступлении на престол должна была считаться не с конституционными домогательствами, а с беспорядочным хозяйничаньем знати, которому она и решила положить конец, ввести его в определенные границы.

6 июля 1762 года Екатерина издала манифест, чрезвычайно хитро составленный, который можно было толковать как угодно. В этом манифесте Екатерина писала: «Наиторжественнейше обещаем нашим императорским словом узаконить такие государственные установления, по которым бы правительство любезного нашего отечества в своей силе и принадлежащих границах течение свое имело так, чтобы и в потомки каждое государственное место имело свои пределы и законы к соблюдению доброго во всем порядка». Эта неопределенная фраза подавала повод к толкованиям, что Екатерина введет известное конституционное устройство. На самом же деле под именем «государственных управлений» Екатерина разумела знать, сосредоточившуюся в Сенате, которая делала в царствование Елизаветы, что хотела.

Проект панина об учреждении императорского совета

В исполнение предначертаний Екатерины Никита Иванович Панин выработал и представил Устав верховного правительства. В объяснительной записке к Уставу Панин вооружился против совмещения в Сенате законодательной, исполнительной и судебной власти (Сенат на самом деле, как видно из практики, писал императорские указы). Панин резко подчеркнул, что Сенат — учреждение подзаконное и должен лишь блюсти законы, а не создавать их, и указывал, что при Елизавете он несправедливо присвоил себе функции законодательной власти. Чтобы восстановить значение верховной власти, Панин предлагал учредить «Верховное место лежисляции» (то есть верховную законодательную власть), «из которого, яко от единого государя и из единого места, истекать будет собственное монаршее изволение», и которое «оградит самодержавную власть от скрытых иногда похитителей оныя». Здесь, как видно, Панин намекал не только на Сенат, но и на фаворитов. Таким верховным местом, которое должно было во всем способствовать самодержавной верховной власти, является Императорский Совет из 6 или 8 персон под председательством императрицы.

Из 6 членов Императорского Совета — 4 министра (иностранных дел, внутренних дел, военный, морской); ведению его подлежит все, что по существу своему подлежит ведению верховной власти; что идет на решение государя, то теперь должно идти на решение Императорского Совета, который должен составлять с государем неразрывное целое. По определению проекта, «Императорский Совет не что иное, как то самое место, в котором мы об империи трудимся, и потому все доходящие до нас, яко до государя, дела должны быть по их свойству разделяемы между теми статскими секретарями (министрами), а они по своим департаментам должны их рассматривать, вырабатывать, в ясность приводить, нам в Совете предлагать и по ним отправления чинить нашим резолюциям и повелениям» (ст. 5). На будущее время проект устанавливал такой порядок управления: дела, подлежащие ведению какого-нибудь министра, докладываются им и обсуждаются в Совете, а государь «самодержавным повелением определяет последнюю резолюцию».

С учреждением Императорского Совета Сенат должен был ведать одним только текущим управлением на основании закона; должен был стать их исполнителем и блюстителем. Панин предлагал разделить Сенат на 6 департаментов и между ними поделить все дела; общему собранию Сената должны были докладываться лишь дела, вызывавшие разногласия в департаменте.

Сначала Екатерина очень сочувственно отнеслась к проекту, составленному Н. И. Паниным, и даже подписала манифест об учреждении Императорского Совета, но затем переменила свое решение. Хотя Панин и подчеркивал совещательный характер Императорского Совета, Екатерина не могла не видеть, что все-таки учреждением этого совета создается ограничение самодержавной власти. Ведь все-таки все дела должны были направляться в Совет и через Совет; государь не мог ничего делать без Императорского Совета. В раздумье Екатерина отдала проект на рассмотрение приближенным лицам, которые отнеслись к нему не сочувственно. Генерал-фельцегмейстер Вильбуа сказал ей, что автор проекта склонен к аристократическому правлению. Ведь императрица, рассуждал он, — и так усвоила себе взгляд, что личные распоряжения государя не могут идти против мнения Государственного Совета, но зачем же делать обязательным проведение закона через него. Ведь дело в том, что «обязательный и государственным законом установленный Совет и влиятельные его члены (особенно если обладают недостаточным к тому своеволием, честолюбием и смышлением), с течением времени весьма удобно могут подняться до значения соправителей». Вильбуа находит, что «разум и дух императрицы не нуждаются ни в каком особенном совете, только здравие Ее Величества требует облегчения от невыносимой тяжести необработанных и восходящих к ней дел»; поэтому он и предлагает разделить личный кабинет императрицы на департаменты, секретари которых должны принимать входящие бумаги, отпускать исходящие бумаги и докладывать дела и бумаги императрице для резолюции и подписания, а затем уже чинить исполнение.

«Императрица, замечает Вильбуа, может выбирать коего ей угодно из умных и полезных людей, а между тем в случае учреждения Императорского Совета Ее Величество будет связана. Для русского монарха, заключает Вильбуа, необходима неограниченная власть. Императорский же Совет слишком приблизит подданного к государю, и у подданого может явиться желание поделить власть с государем».

Против проекта Панина решительно высказался и канцлер Елизаветы Бестужев-Рюмин. Он указал Екатерине на опасность учреждения Совета, с которым она должна будет разделить свою власть.

Екатерина последовала этим указаниям и надорвала манифест об учреждении Императорского Совета. Она организовала совет, но не постоянный, без определенного состава и круга ведомства. В этот совет вошли: Бестужев-Рюмин, Панин, вице-канцлер Голицын и др.

Сенат

Но проект Панина не пропал даром, и его предложение о разделении Сената было исполнено. В 1763 году Сенат был разделен на 5 департаментов, из которых 2 находились в Москве, 4 — в Петербурге; общие собрания Сената с этого момента стали происходить очень редко. Все дела начинались и окончательно решались в отдельных департаментах, а в общие собрания вносились лишь в случае разногласия. Раздробив Сенат, Екатерина увеличила компетенцию состоящего при Сенате генерал-прокурора, сделала его контролером и предоставила ему много дел, которые изъяла из ведения Сената. Фактически генерал-прокурор забрал все дела в свои руки, сделался министром «на все руки». Исследователи, занимавшиеся вопросом о происхождении министерств, о развитии министерского начала, прежде всего, обращали внимание на рост значения генерал-прокурора при Сенате в царствование Екатерины; он сделался как бы министром юстиции и внутренних дел. В то же самое время от Сената были отделены 3 коллегии: иностранных дел, военная и морская.

Екатерина умалила значение Сената и в области законодательной власти: указом 1763 года у него было отнято право толковать законы, и предписано исполнять их буквально, «не умаляя ни единые их литеры». Сенату было вменено в обязанность во всех сомнительных случаях докладывать императрице. Сенат, бывший при Елизавете фактическим правителем государства, при Екатерине снизошел в ряды органов исполнительной власти. Так Екатерина не только прочно утвердилась на престоле, но и сосредоточила в своих руках такую власть, которой еще не пользовался ни один из ее предшественников после смерти Петра I. Она сделалась не только по титулу, но и на самом деле, фактически, самодержавной государыней, которая ни с кем не делила своей власти.

Личное участие Екатерины в делах управления

Екатерина без колебания взяла в свои руки управление и с первых же дней по воцарении обнаружила кипучую правительственную деятельность. Она часто присутствовала в Сенате и лично принимала участие в разрешении дел, сама просматривала многие бумаги, на которых иногда остроумно и метко излагала свои мнения. Резкий тон, которым она делает внушение Сенату и который слегка напоминает тон Петра Великого, указывает на ее повышенное самочувствие; Екатерина смотрела на своих советников сверху вниз; самоуверенность и самомнение остались присущи ей до конца ее дней.

Современники в самое первое время царствования Екатерины удивлялись ее необыкновенной работоспособности. Рассказывают, что она вставала в 5 часов утра и тотчас же принималась за дела. Министры говорили про императрицу, что она работает 15 часов в сутки. Теперь ей пригодилось то энциклопедическое образование, которое она получила в бытность великой княгиней. Вникая во все вопросы администрации, Екатерина думала об устранении замеченных недостатков и стремилась даже быть воспитательницей своих подданных. Редко у кого из государей, как у Екатерины, исполнение обязанностей связано было с таким чувством ответственности перед государством; и в то же время она обладала редким оптимизмом, уверенностью в успехе своих начинаний, верой и свою непогрешимость. Этот оптимизм обусловливался отчасти собственной натурой Екатерины, а отчасти и влиянием века. Екатерина вынесла этот оптимизм из французской политической литературы, одной из аксиом которой была мысль о всемогуществе мудрого законодателя; а так как она считала себя мудрой, то и верила в полный успех своих мероприятий.

Очередные задачи царствования Екатерины

Тяжелая задача выпала на долю Екатерины: она получила государство от своих предшественников в крайнем расстройстве, описание которого она оставила в своих записках. Финансы были истощены, армия два месяца не получала жалованья, торговля находилась в полном упадке, так как продажа многих товаров была отобрана в монополию; в государственном хозяйстве не было никакой системы, военное ведомство было в долгах, а морское едва влачило свое существование, находясь в крайнем пренебрежении; духовенство было недовольно отнятием у него земель; заводские и монастырские крестьяне почти все были в открытом непослушании властям, а к ним готовы были присоединиться и помещичьи; правосудие продавалось с торга и было очень дорого; законами руководились только тогда, когда они благоприятствовали людям сильным; управление вообще было из рук вон плохо. Сенат, задавив всякую самостоятельность в подчиненных органах, прибрал все к своим рукам. Но сам он не справлялся со своими делами и вершил их необыкновенно медленно и кое-как. Екатерина рассказывала, что одно дело о выгоне города Мосальска Сенат слушал 6 недель. Определяя воевод, Сенат не знал количества городов и не имел карты России; Екатерина, будучи в Сенате, узнав об этом, дала 5 руб. и послала купить атлас Кириллова. Сенат не знал количества получаемых доходов и при восшествии на престол Екатерины доносил ей, что государственных доходов по его счетам — 16 миллионов руб. Екатерина не поверила и учредила для выяснения вопроса комиссию. Оказалось, что всех доходов получалось до 28 миллионов рублей.

Екатерине предстояло решить следующие 4 задачи:

1) улучшить финансы и упорядочить вообще государственное хозяйство;

2) решить вопрос о церковных имуществах;

3) умиротворить восставшее крестьянское население;

4) упорядочить правосудие и удешевить судебный процесс.

По присущей Екатерине самостоятельности она взялась было сама сразу решить все эти вопросы и приняла целый ряд соответствующих мер, пока наконец не убедилась, что одних этих мер недостаточно, что для выполнения задач, поставленных жизнью, нужно широкое соединение общества. Но прежде, чем перейти к этому моменту, нам необходимо ознакомиться с тем, что сделала Екатерина при помощи бюрократии — до созыва комиссии 1767 года.

Финансовый вопрос

Свою деятельность Екатерина начала с упорядочения финансов. 31 июня 1762 года издан был указ с запрещением монополии на продажу за границу хлеба и соленого мяса, и разрешено было вывозить их из всех портов с уплатой половинной пошлины. Этот указ уничтожал также все стеснения для ввоза и отпуска товаров, которые были изданы в целях привлечения торговли к Петербургу. Затем отданы были в вольную торговлю узкий холст, ревень, шелк, бобровые меха (раньше эти товары составляли монополию казны), уничтожены были откупа на рыбные, бобровые и тюленьи промыслы и т. д. Всеми этими мерами Екатерина надеялась оживить торговлю и таким образом вызвать увеличение косвенных поступлений.

В 1764 году Екатерина созвала комиссию «для рассмотрения коммерции государства Российского» и в занятиях ее сама обещала принять деятельное участие. Эта комиссия для расширения русской торговли рекомендовала ей уничтожить пошлины с посылок заграницу и предложила разрешить посылать купеческих детей по славным своей торговлей государствам и городам для обучения теории и практике торгового дела. Екатерина даже взяла на себя инициативу в деле расширения торговли; она вошла участницей в компанию для торговли с Италией и на свой счет снарядила корабль («Надежда Благополучия»), который в 1764 году прибыл в Ливорно, нагруженный русскими товарами.

Для оживления товарного оборота Екатерина пришла к мысли увеличить самое число знаков и организовать кредит. По расчетам Екатерины, в России обращалось денежных знаков, как новых, так и старых, не больше 5 руб. на человека. Считая это весьма недостаточным, Екатерина распорядилась чеканить медные монеты по 16 руб. из пуда. Так и появились большие екатерининские пятачки, попадающиеся еще и теперь.

Для удобства денежных расчетов Екатерина стала хлопотать об устройстве банков, «дабы партикулярные люди перестали деньги возить возами, а переводили через вексели». Те же соображения об увеличении денежных знаков Екатерина высказала в инструкции генерал-прокурору Вяземскому, рекомендуя ему самые энергичные меры в этих целях. В 1764 году Екатерина велела бить золотую монету 88-й пробы (империалы и полуимпериалы) с тем расчетом, чтобы золотая монета была дороже серебряной в 15 раз. Екатерина заботилась и о привлечениях частных капиталов в государственные банки и распорядилась, чтобы частные капиталы отдавались в рост только частным лицам.

Все эти мероприятия, направленные к развитию русской торговли и промышленности, не могли, конечно, сразу принести осязаемые результаты, а между тем государственные нужды не терпели, их необходимо было удовлетворять. И вот Екатерина против своей воли должна была увеличить косвенные налоги. Прежде всего, был увеличен налог на спиртные напитки. В 1763 году цена вина, продававшегося из казенных кабаков, была увеличена на 30 коп. с ведра, а цена пива и меда — на 5 коп. Но увеличение цены казенного вина вызвало страшное развитие корчемства и сильное сокращение потребления казенного вина. В результате получилось не увеличение, а уменьшение казенных доходов. Кормчество приняло такие размеры, что с ним стало невозможно бороться. В инструкции Вяземскому Екатерина писала: «В корчемстве столько виновных, что наказывать их почти невозможно, понеже целые провинции себя оному подвергли». Продажа казенного вина происходила двумя способами: она или отдавалась на откуп, или поручалась городским магистратам и ратушам. Откупщики так много платили правительству, что не могли бы получить барыша, если бы не продавали контрабандное вино. Что же касается ратуш, то тут, по отзывам современников, происходили «превеликие подлоги и утайки, вражды, доносительства, тяжбы и пресечение купеческого промысла». Екатерина долго билась над этим вопросом и в конце концов решила созвать комиссию, которая бы указала ей, что делать с вином. Комиссия пришла к заключению, что выгоднее отдать продажу на откуп огулом, а не с ведра. Сенат согласился с этим заключением, и 1 августа 1764 года издан был манифест об отдаче вина на откупа; так родилась та откупная система, которая существовала около 100 лет. Доход с откупов был исчислен более чем на 4 миллиона руб., что в тогдашнем бюджете составляло пятую часть государственного дохода.

Кроме увеличения косвенных налогов, Екатерина проявила заботы и относительно прямых налогов, то есть подушной подати. Я уже говорил вам, что распоряжение о производстве третьей ревизии было сделано еще при Елизавете, но не было приведено в исполнение. Ревизии всегда обходились слишком дорого и для населения, и для правительства. Ревизоры обыкновенно обирали население; от ревизии, как от морового поветрия, народ нередко бежал в Польшу. Ревизоры за взятки или показывали меньшее число жителей, или, если им было дано мало, показывали большее число жителей, а так как подати вносились не каждым отдельным плательщиком за себя, а по раскладке всем миром или помещиком оптом за всех крестьян, то это было разорительно как для крестьян, так и для помещиков.

Екатерина решила отменить этот разорительный порядок производства ревизии и не посылать ревизоров. Она предписала Сенату, чтобы каждое селение через своих помещиков или старост вычисляло наличное число ревизских душ, свою ревизскую сказку пересылало бы в воеводскую канцелярию, воеводская канцелярия пересылала бы губернатору, а губернатор уже в Сенат. Но и тут сейчас же открылись злоупотребления в другом роде. Воеводские канцелярии отказывались принимать без взяток от старост их ревизские сказки; тогда Екатерина предписала ревизские сказки в воеводские канцелярии по почте. Екатерина не испугалась пропусков и утаек, которые должны были оказаться после производства переписи, так как они были и при ревизорах. Для предотвращения же злоупотреблений были объявлены строгие наказания за утайку ревизских душ. В общем, Екатерина не ошиблась в своем расчете; ошиблась она только в своих надеждах на скорость переписи; несмотря на неоднократные предписания, ревизия была окончена только к 1 июня 1764 года. Всех ревизских душ теперь (для 1764 года) оказалось 7 363 348, тогда как по второй ревизии их значилось всего 6 614 529, то есть плательщиков прибавилось более чем на 700 000.

Вопрос о церковных имениях

В связи с вопросами государственного хозяйства Екатерине предстояло решить поставленный жизнью на очередь вопрос о церковных имениях. Уже Петр III приступил к разрешению этого вопроса и распорядился отобрать все церковные имения и учредить особую Коллегию экономии, которая должна была часть доходов с церковных имений отдавать в казну, а часть употреблять на нужды духовенства. По восшествии на престол Екатерины духовенство сейчас же подало ей челобитную о возвращении отобранных у него имений и об упразднении Коллегии экономии. Екатерина передала челобитную на рассмотрение Сенату, который, обсудив челобитную, высказался в том смысле, что отобранные имения возвратить духовенству, но с церковных и монастырских крестьян, кроме подушной подати, брать еще 1 руб., из которого 50 коп. должно было пойти в казну на содержание инвалидов, а 50 коп. отойти духовенству. Монастырские крестьяне должны были управляться соответственными выборными старостами и освобождаться от присуда Коллегии экономии, управлявшей через своих отставных офицеров. Екатерина согласилась с этим мнением, и 12 августа 1762 года последовал соответствующий указ. Но духовенство заспорило: архиереи стали противиться тому, чтобы ¹/₂ оброка с крестьян шла в казну, и предлагали удовлетворить казну взносом 300 000 руб. в год, с тем условием, что все остальные сборы будут предоставлены духовенству. Духовенство, как мы узнаем, сделало крупную ошибку, за которую и поплатилось.

Когда духовенство продолжало упорствовать, Екатерина по предложению новгородского митрополита Дмитрия Сеченова учредила комиссию из светских и духовных лиц для решения вопроса о распределении доходов между казной и духовенством и для сочинения «штатов» духовенству и монастырям. В то время, как заседала эта комиссия, монастырские крестьяне сильно взбунтовались, не желая и слышать о возврате в Синодальное ведомство. Это было на руку Екатерине, и по ее предначертанию комиссия решила восстановить Коллегию экономии для заведования всеми церковными имуществами и выдачи из получаемых доходов денег на содержание архиереев и училищ. Духовенство теперь уже не было в состоянии возражать против этого.

Всех монастырских крестьян вначале было отобрано в казну до 911 000 душ, не включая сюда губернии Курскую, Екатеринославскую, Харьковскую, Воронежскую и всю Малороссию, где исчисление было произведено позднее. Каждый бывший церковный крестьянин обложен, кроме подушной подати, оброком в 1 руб. 50 коп. с души, который шел в казну и в общем составлял сумму в 1 366 299 руб. в год. Из этих денег 149 586 руб. шло на содержание архиерейских домов, 174 750 руб. — на содержание 156 мужских монастырей, вошедших в штат, 33 000 руб. — на содержание штатных женских монастырей и т. д. Что касается остальных монастырей, не имевших крестьян, то 161 из них, которые могли жить своими средствами, были оставлены, а остальные — закрыты и обращены в простые церкви. Надо сказать, что древние монастыри не представляли собой того, что представляют монастыри современные. На севере было много монастырей в селах. Очень часто крестьяне вместо приходской церкви строили у себя монастырь. При этом они руководились такими соображениями: 1) чин монастырского богослужения был более благолепен и 2) среди крестьян был обычай пред смертью постригаться в монахи и даже принимать схиму. Иноки таких монастырей жили в крестьянских избах; игумены большей частью были неграмотны, и службу отправлял мирской священник. В состав братьи этих северных монастырей входили иногда не только мужчины, но и женщины. Вот эти-то монастыри, устроенные крестьянами, монастыри, надо сказать, очень бедные, и были прикрыты; из всех их оставлены было только 161. Количество таких монастырей было громадное, и нельзя привести точной их цифры, но если принять во внимание сообщение об этих монастырях, то их можно насчитать более 3000.

Каждый архиерейский дом должен был содержать богадельню. Комиссия нашла, что неудобно содержать дома инвалидов при монастырях; поэтому решено было отпускать на содержание инвалидов 80 600 руб., а самих инвалидов отправить в назначенные для этого города и разместить по квартирам обывателей. Из тех же сумм должны были идти средства на содержание духовных училищ.

Так решен был вопрос о церковных имениях, поставленный на очередь еще в начале XVI века. Решение его в пользу государства имело крупные последствия. Секуляризация, лишив церковь ее материального обеспечения, лишила ее и самостоятельности и независимости от государства, которое с тех пор получило полное господство и торжество над ней.

Крестьянский вопрос

Кроме задач по упорядочению финансов, в начале царствования перед Екатериной стоял грозный крестьянский вопрос. В одной из своих записок Екатерина сообщает, что заводских крестьян было в явном возмущении 49 000 человек, а монастырских и помещичьих — до 150 000.

Для усмирения заводских крестьян Екатерина отправила генерал-квартирмейстера князя Вяземского. В данной ему инструкции Екатерина поручила прежде всего принести крестьян «в райское состояние и усмирить», а потом разыскать зачинщиков и наконец исследовать те злоупотребления, которые привели заводских крестьян к возмущению. Виновных приказчиков Екатерина приказывала наказывать нестрого и тайно от крестьян. Усмирив крестьян и сыскав их зачинщиков, Вяземский должен был расследовать состояние заводов и узнать, не лучше ли вместо крепостных употреблять рабочих по вольному найму.

Вяземский исполнил поручение императрицы: крестьян усмирил и представил записку, в которой излагал причины их волнений. Эта записка очень любопытна в качестве описания жизни заводских крестьян. Вяземский доносил Екатерине, что у заводских крестьян, действительно, было много поводов быть недовольными. Вопреки закону, их приписывали к заводам не целыми деревнями, а по выбору, от чего происходили великие неравенства и отягощение крестьян. Заводские повинности ложились лишним бременем на крестьян. Работы на заводе были так велики, что никто не мог выполнить своего урока, не говоря уже о том, что за исполнением заводской работы не оставалось свободного времени. Иногда приписывали крестьян, живших от завода верст за 400, так что они совершенно непроизводительно теряли много дорогого времени на переходы из поместья к заводу. При таком положении дел заводчики получали прибыли, а крестьяне совершенно разорялись.

Результатом этой записки был указ Берг-коллегии, который предписывал объявить заводчикам, что крестьяне восстали не сами, а послушавшись по простоте своей наущения злоумышленных людей; но, с другой стороны, так как крестьяне несли большие отягчения от заводчиков, то и содержатели заводов не могли взыскивать с них своих убытков. Заводчикам предлагалось войти в мирное соглашение с крестьянами относительно работы.

Но это были сентиментальные пожелания, которых нельзя назвать решением вопроса. Екатерина сознавала это, и в 1765 году была созвана комиссия, чтобы решить вопрос, не лучше ли заводы из партикулярных рук отобрать в казну на ее содержание, какие меры принять, чтобы крестьяне не бунтовали, и «рассмотреть, отчего сей вред происходил». В своих записках Екатерина признается, что возмущения заводских крестьян не прекращались до тех пор, пока самые крупные заводы не были отобраны в казну, и в 1779 году не был издан указ, таксировавший размеры работы на заводах.

Еще труднее и сложнее был вопрос о помещичьих крестьянах, которые бунтовали в разных местах России. Усмирять их Екатерина послала Бибикова с солдатами и пушками, который исполнил ее поручение, причем некоторые селения пришлось бомбардировать.

Но все эти меры не были решением крестьянского вопроса. Справедливость требовала, чтобы после манифеста 18 февраля 1762 года, освобождавшего дворян от обязательной службы государству, последовало бы освобождение крестьян от обязательней работы на дворян, службу которых они обеспечивали. Это сознание и подняло крестьянские массы и привело их в волнение. Но государственные основы крепостного права затмились в сознании русского правительства и общества: преобладала частноправовая точка зрения на помещичьих крестьян как на собственность владельцев. Екатерина, обязанная дворянам своим восшествием на престол, не могла отклониться от этого взгляда. Через 5 дней по восшествии на престол она в особом указе прямо заявила: «Понеже благосостояние государства, согласно божеским и всенародным узаконениям, требует, чтоб все и каждый при своих благонажитых имениях и правостях сохраняем был, так как и напротив того, чтобы никто не выступал из пределов своего звания и должности, то и намерены мы помещиков при их имениях и владениях ненарушимо сохранять, и крестьян в должном им повиновении содержать».

Легко было сказать это, но чрезвычайно трудно выполнить. Крестьян усмиряли вооруженной силой, а они отвечали на это побегами за границу, в Польшу. Эти побеги сделались так часты и многочисленны, что встревожили правительство Екатерины. Частные меры, вроде амнистии вернувшимся на родину, и даже посылки военных команд в Польшу не помогали общему положению дела: необходимы были не частные, а общие меры… На это обстоятельство обратите внимание, потому что наша политика в польском вопросе — стремление к разделу Речи Посполитой — в значительной степени объясняется этим фактом. Польша была убежищем для наших крестьян, а потому правительственные круги русского общества должны были стремиться к захвату польской территории.

Екатерина была озабочена вопросом о беглых, и вскоре Петр Иванович Панин, брат воспитателя Павла Петровича — Н. Н. Панина, подал ей доклад, в котором указывал на причины крестьянских побегов и на меры их пресечения. Этот доклад в высшей степени интересен, так как очень ясно рисует положение тогдашних крестьян. Из России в Польшу бежало значительное количество людей «старой веры». Панин объясняет это строгостью корыстолюбивого духовенства. Затем крестьяне бежали от рекрутских наборов и от привычки продавать крестьян из своих деревень другим помещикам в рекруты. Много значило также дурное содержание рекрутов до распределения их по полкам: унтер-офицеры обирали рекрутов, заставляли их работать, оставляли без помещения, так что зимой рекруты целый день проводили на морозе, а ночь — в страшной жаре в торговых банях. Затем Панин указывал также на неограниченную власть помещиков, неумеренная роскошь которых заставляла употреблять труд своих крестьян свыше меры. Общие условия жизни также были неблагоприятны: высокие цены на соль и вино и их монопольная продажа. Это, конечно, были причины второстепенные. Много, по мнению Панина, значило неправосудие, нерадение и лихоимство администрации.

Рассмотрев причины бегства крестьян, Панин предлагал различные меры к прекращению этого зла. Он рекомендовал Екатерине открыть доступ для желающих возвратиться на родину раскольников, облагая их подушной податью в 2 руб. 70 коп. Крестьян, вернувшихся из заграницы, Панин предлагал не возвращать прежнему помещику, с которым они не ужились, а взамен их выдавать ему из казны 100 руб., возвратившихся же беглых зачислять в казенные крестьяне. Если бы возвращались дети или внуки бежавших крестьян, то помещики не получали ничего. С деревень и городов, которые лежат не далее 70 верст от границы, Панин предлагал совсем не брать рекрутов, а брать выкуп в 100 руб. на вербовку вольных людей в гусарские полки. Затем, по его мнению, надо было запретить продажу рекрутов в чужие деревни, а вообще продажу крестьян разрешить только семьями. Так как много крестьян бежало от рекрутчины, то Панин предлагал издать закон «для приласкания идущих в солдаты и для утешения разлучающихся семей», то есть предлагал гуманное отношение к солдатам. Затем вследствие того, что многие крестьяне бежали по вине помещиков, Панин предлагал сочинить «примерное уложение для работ», но не опубликовывать его, а тайно разослать губернаторам, которые должны были руководиться им при усмирении волнений. В этом «уложении» Панин рекомендовал требовать с крестьян 4 рабочих дня в неделю, считая нормальным рабочим днем, если крестьянин вспашет 1 десятину, скосит ³/4 десятины сена или нарубит 1 ¹/₂ погонных сажени дров.

Но все это легко было написать на бумаге, но трудно выполнить. Екатерина увидела всю непрактичность этих мер, поняла, что вопрос лежит глубже, и стала искать новые пути в разрешении крестьянского вопроса, хотя до конца царствования так и не нашла их.

Заботы об увеличении населения

Препятствием к раскрепощению крестьян служила незначительность населения на весьма значительной территории. На вольнонаемном труде у нас нельзя было построить ни частного, ни казенного хозяйства, и поэтому правительству поневоле приходилось «приписывать» крестьян, а помещикам укреплять за собой рабочие руки. Мы увидим, что без крепостных крестьян трудно было обходиться даже торговому и промышленному классу. Екатерина хорошо понимала это, и с самого начала царствования стала заботиться об увеличении населения России.

Указом 15 октября 1762 года Екатерина разрешила Сенату принимать в Россию без доклада всех желающих селиться иностранцев, кроме евреев. Ввиду того, что иностранцы боялись ехать в Россию, опасаясь притеснений, была устроена особая канцелярия «опекунства иностранных» (22 июля 1763 года), президентом которой был назначен граф Григорий Орлов. Иностранцам по приезде в Россию разрешено было записываться в купцы и в цеховые любых городов или селиться особыми колониями на свободных землях. Они получали гарантию о свободе исповедания, разрешение строить церкви и колокольни, иметь потребное число пасторов и даже вести пропаганду среди магометан, Им запрещалось только строить монастыри (это относилось к католикам) и совращать православных. Колонисты, поселившиеся на свободных землях, получали льготы на 30 лет, а поселившиеся в городах лет на 5-10, каждому из них было обещано денежное вспомоществование с уплатой в 3 года, и то по прожитии 10 лет. Все колонии получали самоуправление.

Так было положено начало иноземной колонизации Поволжья и южных степей.

Предоставляя льготы иноземцам, Екатерина, очевидно, имела в виду не только одно численное увеличение населения, но и культурное их влияние на русских. Но эта надежда ее не оправдалась: иностранцы устраивались отлично, но до самого последнего времени жили особняком, не сообщаясь с остальным населением. Только учреждения императора Александра II связали иностранных колонистов с окружающим русским населением.

В интересах гуманности и увеличения населения Екатерина заботилась и о «зазорных детях», то есть о незаконнорожденных, которых бросали куда и где попало. В начале 1763 года Екатерина утвердила план Императорского Воспитательного дома, составленный И. И. Бецким. Через год Воспитательный дом был открыт в Москве, а несколько позже и в Петербурге.

Меры к упорядочению внутреннего управления

Мы видели, что Панин как на одну из причин крестьянских побегов указывал на страшное неправосудие и нерадение администрации. На это зло указала и сама императрица в своем красноречивом манифесте от 18 июля 1762 года «Мы уже от давнего времени слышали довольно, — писала Екатерина, — а ныне и делом самым увидели, ищет ли кто места — платит, защищается ли кто от клеветы — обороняется деньгами, клевещет ли кто на кого — все происки свои хитрые подкрепляет дарами. Напротив того: многие судящие освященное свое место, в котором они именем нашим должны показывать правосудие, в торжище превращают, вменяя себе вверенное от нас звание судии бескорыстного и нелицеприятного за пожалованный будто им доход в поправление дома своего, а не за службу, приносимую Богу, нам и отечеству, и мздоимством богомерзким претворяют клевету в праведный донос, разорение государственных доходов в прибыль государственную, а иногда нищего делают богатым, а богатого нищим. Таковым примерам, которые вкоренилися от единого бесстрашия в важнейших местах, последуют… и самые малые судьи… и берут с бедных самых людей не токмо за дела беззаконные, но и за такие, которые не инако, как нашего благоволения достойны, так что сердце наше содрогнулось, когда мы услышали, что новгородской губернской канцелярии регистратор Яков Ренбер, приводя ныне к присяге нам в верности бедных людей, брал и за то с каждого себе деньги»…

Господство лихоимства Екатерина объясняла плохим выбором должностных лиц и тем, что «люди не только с некоторым достатком, но ниже имея дневное пропитание, отсылались к делам, не получая при том никакого жалованья, и немного лучше, как бы неимущие в богадельне для одного только пропитания, а не для исправления дел». Действительно, после Петра I у нас водворилась еще более откровенная система кормлений, чем в былое время в Московской Руси, где дьяки, подьячие и разные приказные люди, какое-никакое, но все же получали денежное жалованье, а после Петра люди определялись на должности совершенно без жалованья, с тем, чтобы они кормились от дел. 15 декабря 1763 года Екатерина издала манифест о назначении жалованья чиновникам по штату, служащим не только в столице, но и в провинции. Этот манифест нельзя не признать крупным шагом вперед в деле упорядочения внутреннего управления России. Но одним назначением жалованья нельзя было ограничиться, нужно было отнять у чиновников желание копить деньги на черный день. Последовательность требовала назначения пенсий. Это и было сделано: за 35 лет службы была назначена пенсия. Вот когда получил начало закон о пенсиях, действующий и поныне.

Кроме лихоимства, управление в России страдало от страшной пассивности и полного индифферентизма чиновников; подчиненные органы не проявляли никакой инициативы.

Такую индифферентность Екатерина склонна была объяснять тем, что Сенат лишил подчиненные органы инициативы. Но дело заключалось не только в этом; еще в Московском государств подчиненные органы были исполнителями приказаний свыше: централизация — это давнишний злой факт русской жизни. Екатерина считала централизацию крупным недостатком и старалась противодействовать ему.

В 1764 году она издала инструкцию губернаторам, объяснявшую им их права и обязанности. Здесь Екатерина исходит из того положения, что губернатор есть хозяин губернии, который ответствен за нее перед государем, который должен заботиться о населении вверенной ему губернии, о процветании в ней земледелия, торговли и промышленности, о размножении производимых здесь продуктов, должен следить за дорогами, ловить воров и разбойников, заботиться о лесосохранении и т. д. Всех чиновников, изобличенных в лихоимстве, он должен отстранять от должностей и предавать суду. В экстренных случаях — при пожаре, голоде, наводнении, моровой язве, сильных разбойничьих движениях или вовремя народного мятежа — губернатор должен принять на себя «главное начальство над всеми служащими и неслужащими, находящимися в его губернии людьми, до тех пор, пока такое приключение прекратится». «Все учреждения, до сих пор не подчиненные губернской канцелярии (таможни, магистраты, ямские правления и пр.), переходят в ведение губернатора, как истинного опекуна врученной ему от нас губернии». Губернатор получает точные рапорты и известия о порядках в губернии, имеет право представлять о пользах и нуждах общественных и должен защищать бедных. Так выдвинуты были идеи, которые нашли точное выражение в «Учреждении об управлении губерниями»; инструкция 1764 года была теоретической прелюдией закона 1775 года.

Все эти мероприятия Екатерины не были радикальным разрешением вопросов, но они показывают, что Екатерина ясно сознавала очередные задачи, видела положение дел в государстве. Желая ближе ознакомиться с положением дел в своей стране, Екатерина предпринимала путешествия. Так, в 1763 году она ездила из Москвы в Ростов и Ярославль, в 1764 году — из Петербурга в Малороссию, а в 1767 году — по Волге вплоть до Симбирска. Все эти путешествия не могли дать ей полного понятия и всестороннего знакомства с внутренним состоянием государства. Более пользы принесла ей созванная ею «Комиссия для составления проекта Нового Уложения».

Комиссия для составления нового уложения и ее значение

В СВОИХ записках, относящихся к 1779 году, Екатерина рассказывает, — что из разных прошений, сенатских и коллежских дел, из рассуждений сенаторов и других лиц она постоянно усматривала «неединообразные о единой вещи установления и правила», то есть видела, что законы, изданные в разное время, противоречили друг другу, и задалась целью привести законодательство в лучший порядок.

Действительно, трудно представить себе что-либо более хаотичное, чем русское законодательство, действовавшее в начале царствования Екатерины II. Здесь мы видим и Уложение царя Алексея Михайловича 1649 года, и многие новоуказные статьи, изданные в дополнение к Уложению, и разные Петровские регламенты, и указы, которые изменяли их, и, наконец, разнообразные указы Сената и Верховного Тайного Совета, которые отменяли петровские указы, и т. д. Прибавим к этому, что все эти указы даже внешним образом не были собраны и были мало известны правительственным органам, кроме немногих старых подьячих, которые из своей монополии знания законов извлекали всяческие для себя выгоды.

Попытки кодификации до Екатерины II

Хаотичное состояние законодательства озабочивало и предшественников Екатерины, которые не раз делали попытки привести в систему и порядок русские законы, но все их попытки остались без результата или имели очень слабый успех. В 1700 году Петр учредил «Палату» для исправления уложения, в состав которой вошли бояре, окольничьи, думные дьяки — всего 71 человек. Эта палата должна была написать «Новоуложенную книгу», то есть свести старое Уложение 1649 года со всеми новоуказными статьями, изданными до 1700 года, то есть за 5 лет. Палата исполнила возложенное на нее поручение и составила «Новоуложенную книгу». Но эта книга явилась простым механическим сводом статей Уложения с новыми статьями, между которыми не было никакого согласия. Познакомившись с Новоуложенной книгой, Петр велел, чтобы судьи судили по старому Уложению, а из новоуказных статей пользовались лишь теми, которые были изданы «не в перемену, а в развитие и дополнение старых». Вместе с тем Петр приказал Сенату составить новый систематический кодекс законов. Сенат в исполнение этого приказания выделил из себя особую комиссию под председательством сенатора Апухтина. По предположению Петра новый кодекс должен был появиться к 1 720 году, но к этому времени комиссия успела проработать лишь 10 глав.

Наскучив ожиданием русских законов, Петр решил взять иноземный кодекс, дополнить его и приспособить для русской жизни. Но откуда взять иноземные законы? Наиболее подходящими Петру казались шведские законы. Тогда была создана новая комиссия, в которую вошли 3 иностранца и 5 русских. Комиссия эта работала до конца 1725 года, но исправила всего только 4 книги Уложения. Большинство ее членов по разным причинам со временем выбыло, а другие работали не спеша. Екатерина I приказала пополнить комиссию 2 духовными, 2 военными особами, 2 гражданскими чиновниками и 2 из главного магистрата. Но прибавка новых членов не помогла делу.

Отчаявшись в возможности составить новое Уложение при помощи чиновников, правительство решило обратиться с этим к общественным силам. В мае 1728 года Верховный Тайный Совет издал указ об образовании новой комиссии для сочинения уложения, а для этого велено было «выслать в Москву из офицеров и из дворян добрых и знающих людей из каждой губернии, кроме Эстляндии, Лифляндии и Сибири, по 5 человек, за выбором из шляхетства». Выборные должны были собраться в Москве к 1 сентября 1728 года. Но дворяне не спешили с выборами, а выборные депутаты не спешили ехать в Москву. Очевидно, те и другие смотрели на это дело, как на прихоть правительства и не усвоили себе его точки зрения. Устное начальство для производства выборов должно было прибегнуть к репрессивным мерам: чтобы дворяне охотнее выбирали и чтобы выборные скорее ехали в Москву, арестовывали их жен и захватывали их крепостных. В результате были выбраны непригодные к делу лица; дворяне послали не «добрых и знающих» людей, а глухих, хромых, старых, дряхлых и бедных. Когда эти выборные собрались, то правительство поспешило распустить их по домам и предписало губернаторам произвести новые выборы под своей ответственностью.

Тем временем Петр II умер. При Анне Иоанновне приказано было произвести выборы, кроме дворян, от духовенства и от купцов. Но общество и на этот раз упорно отказывалось от всякого участия в законодательстве. К декабрю 1730 года съехалось только 5 депутатов из дворян. Видя такое упорное нежелание общества, правительство велело отпустить и этих. Работа опять была поручена одним чиновникам. Но и чиновники тоже не выполнили своей задачи, так как она, кроме того, была еще осложнена. С одной стороны, по мысли Петра Великого, приказано было выбрать новый материал из иностранных законов, а с другой стороны, требовалось сделать сводку русским законам и систематизировать их. Такие требования действительно могли казаться капризом правительства. Чиновники были совершенно поглощены текущей работой, и не имели времени на составление кодекса.

Но жизнь настоятельно требовала составления Свода законов, и правительство Елизаветы не могло не пойти навстречу этому требованию жизни. В 1754 году Сенат постановил для составления сиода законов учредить общую комиссию из 8 лиц, и, кроме того, приказал отдельным ведомствам организовать целый ряд (35) частных комиссий. Из плана работ комиссий видно, что задачей общей комиссии было уложить главы судную, уголовную, вотчинную и о правах состояния, иначе говоря, общая комиссия должна была выработать гражданское и уголовное уложение и положение о правах состояния; а частные комиссии должны были составить специальные законы по отдельным отраслям управления. Ко времени 1755 года общая комиссия разработала 2 части — судную и криминальную, то есть устав судопроизводства и уложение о наказаниях, а когда приступила к выработке закона о правах состояния, нашла необходимым привлечь к делу выборных от дворян, духовенства и купечества и в этом смысле подала рапорт Сенату. Сенат согласился с мнением членов комиссии и издал указ о производстве выборов от дворян и купцов. В указе Сената обстоятельно объяснялось, как необходимо для общества в его собственных интересах принять участие в законодательстве. Но общество и на этот раз осталось глухо, избиратели и депутаты прибегали ко всяким уловкам, чтобы только не явиться в Петербург, громадное большинство не прибыло, а прибывших после первого заседания пришлось отпустить, так как это были глухие старцы. Но как-никак выборные на этот раз приняли участие в кодификационной работе, хотя, к сожалению, у нас имеется мало сведений для определения степени их участия в работе. Комиссия работала при Елизавете и в первые годы царствования Екатерины до 1767 года, пока не умерла естественной смертью, будучи заменена новой комиссией.

Деятельность елизаветинской комиссии не была безрезультатной. Она составила 3 главы предполагавшегося кодекса: 1) о суде, 2) о розыскных делах и «как за словесные преступления казнить» и 3) о состоянии подданных, то есть о юридическом положении отдельных сословий и разрядов населения, об их правах и обязанностях, об отношении их друг к другу и правительству. Анализ содержания разработанных глав показывает, что это были не простые своды, а проекты, по многим вопросам предлагавшие новые ответы и вводившие начала. Любопытно, что многое из постановлений елизаветинского уложения повторялось в депутатских наказах, присланных в Екатерининскую комиссию; очевидно, что эти поправки в Елизаветинское уложение были внесены по инициативе выборных, В этом и состоит характерная черта Елизаветинской комиссии, объясняемая участием и влиянием выборных, Но дело Елизаветинской комиссии не было окончено; она не составила нового кодекса, а оставила после себя исторический памятник кодификационных попыток.

Екатерине оставалось воспользоваться трудами своих предшественников, но она предпочла идти не проторенной дорогой, а самостоятельным путем: задумала составить кодекс новых законов. Это соответствовало взглядам Екатерины, последовательницы французской просветительной литературы. Она хотела дать идеальные законы, основанные на разуме и любви к человечеству, а их она совсем не видела в старых русских законах, которые представлялись ей варварскими. Смотря гуманным взглядом на преступление и наказание, Екатерина не соглашалась со строгими нормами Елизаветинской комиссии. Самоуверенная по природе и вдохновляемая французскими авторами, Екатерина считала составление новых законов, основанных на здравом смысле и любви к отечеству, делом легким; она не пожелала продолжать дело своих предшественников и порвала преемственность в кодификационной работе.

Наказ Екатерины

Для выработки нового кодекса Екатерина считала необходимым сначала найти общие правила, принципы, а затем уже установить детали, которые являлись бы выводами из найденных аксиом.

Выработку общих принципов законодательства Екатерина взяла на себя и приступила к делу в 1765 году. Для этого она обратилась к изучению западноевропейской литературы того времени, и в частности к знакомому ей уже «Духу законов» Монтескье. Теперь, изучая эту книгу с определенной целью, вдумываясь в каждое слово, Екатерина пришла в восторг, ее прямо очаровывало это произведение, которое, по ее словам, должно быть молитвенником монархов, — и она полной рукой стала черпать мысли Монтескье для своего труда. Екатерина писала д'Аламберу (в 1765 году): «Скоро я пришлю вам тетрадь, из которой вы увидите, как я там, на пользу моей империи обобрала президента Монтескье, не называя его. Но я надеюсь, что если бы он с того света увидал меня работающей, то простил бы мне эту литературную кражу во благо 20 миллионов людей, которое из того последует. Он слишком любил человечество, чтобы обидеться тем, его книга служит для меня молитвенником». Анализ содержания екатерининского «Наказа комиссии для составления проекта нового уложения» вскрывает, что из 526 статей его около 260 действительно заимствованы из «Духа законов» Монтескье. Кроме «Духа законов», Екатерина много заимствовала еще из сочинения итальянского юриста Веккариа «О преступлении и наказании», отсюда она взяла до 100 статей. Затем она пользовалась сочинением Гельвеция «О разуме, о человеке» и др. Таким образом, Наказ Екатерины есть, в сущности говоря, простая компиляция. Сама Екатерина, посылая экземпляр Наказа Фридриху II, писала: «Ваше Величество не найдет здесь ничего нового, не известного для себя. Вы увидите, что я, как ворона в басне, нарядилась в павлиньи перья. В этом сочинении мне принадлежит только расположение материала и, — то здесь, то там одна строчка, одно слово; если собрать все, что я прибавила, я не думаю, чтобы вышло более 2–3 листов». Труд Екатерины был трудом исключительно литературного характера.

Итак, первая часть задачи была решена, общие принципы были найдены Екатериной, но тут ее постигло первое разочарование. Когда Наказ был уже готов, Екатерина по частям раздала его разным лицам, желая знать их мнение. Только один Орлов был в восторге, а другие держались совсем иного мнения. Никита Панин, воспитатель Павла Петровича, поразился радикализмом Наказа, совершенно не соответствовавшим русской действительности, и прямо заявил его автору: «Се sont des axiomes a renverser des murailles»^[17]. Подобные замечания были сделаны и другими лицами, но только более определенно. Все это заставило Екатерину переделать свой Наказ. И вот в 1767 г. она пишет д'Аламберу: «Я занимаюсь непохожим на то, что желала бы отослать вам. Более половины моей работы мной зачеркнуто, разорвано и сожжено, и Бог ведает, что станется с остальными — однако придется окончить к означенному мной сроку». Перед изданием уже сокращенной редакции Наказа Екатерина созвала в село Коломенское, где она тогда находилась, разных «вельми разномысленных людей» и заставила их слушать сочиненный ею Наказ. Тут при обсуждении каждой статьи возникали сильные прения. «Я дала им волю чернить и вырезать все, что хотели, — писала потом Екатерина, — „и они более половины написанного мной помарали, и остался Наказ, яко оный напечатан“». В общем можно сказать, что едва ли четверть всего, написанного Екатериной, попало в печать.

Сохранился, однако, рукописный черновик Екатерины, и по этому черновику можно установить, какого рода сокращения сделаны были цензорами; эти сокращения чрезвычайно интересны, так как они указывают на настроение той дворянской среды, которая окружала Екатерину. Так, например, в первой редакции Екатерина писала: «два рода есть покорностей, одна, существенная, другая личная, то есть крестьянство и холопство, существенная привязывает крестьян к участку земли. Такие рабы были, например, у германцев; они не служили при домах своих господ, а давали им определенную часть урожая или скота, или своего изделья, и далее этого рабство их не простиралось. Так дело обстоит и сейчас в Венгрии, в Чехии, во многих местах Германии и других странах. Личная служба или холопство связано со службой в доме господина. Великое злоупотребление бывает, когда смешиваются вместе покорность личная и существенная». Это рассуждение очень ясно обнаруживает, что Екатерина имела правильное представление о сущности крепостного права и холопства, и справедливо осуждала смешение их.

Все это рассуждение, правильное с точки зренияисторической и юридической, было вычеркнуто цензорами и в печатный Наказ не попало. Цензоры оставили только следующую затем фразу: «какого бы рода покорство ни было, надлежит, чтоб законы гражданские с одной стороны злоупотребление рабства отвратили, а с другой стороны предостерегали бы опасности, могущие оттуду произойти», то есть цензоры выпустили все ядро рассуждения Екатерины и оставили лишь одну скорлупу.

Цензоры целиком выпустили рассуждение Екатерины о том, что всякий человек должен иметь пищу и одежду по своему состоянию, и что надо определить законом, чтобы рабы в старости и в болезни не были бросаемы, что господин должен пользоваться правом наказывать своих рабов не как господин, а как судья, и что надо установить правильный порядок производства помещичьего суда, для чего можно воспользоваться примером Финляндии, где 7–8 выборных крестьян судят своих односельчан.

Ясно, что Екатерина думала об освобождении крестьян, и можно подметить целый ряд мыслей, направленных в эту сторону. «Законы могут чинить нечто полезное для собственного рабов имущества, — писала она, — и привести их в такое состояние, чтобы сами они себе купили свободу. Надлежит, чтобы законы гражданские определяли точно, сколько рабам за освобождение своим господам по уговору уплатить». Из этого видно, что Екатерина в своем Наказе не прочь была исподволь подготовить эмансипацию крестьян, обеспечив законом имущественные права крестьян, чтобы они не только не разорялись, а могли бы накопить имущество для своего выкупа, право которого должно быть оговорено.

Но на деле оказалось, что далеко не все принципы рационального законодательства можно поставить в руководство при составлении кодекса новых законов. За всем тем Екатерине все-таки удалось в своем Наказе установить ряд правил, отвечавших идеалам современных западноевропейских мыслителей. В печатном Наказе мы встречаем целый ряд ультралиберальных положений. Приведем некоторые из них для иллюстрации: «Ничего не должно запрещать законами, кроме того, что может быть вредно или каждому особенно, или всему обществу» (Гл. VI, 41). Законы «не с иным намерением установлены, как только, чтобы сделать самое большое спокойствие и пользу людям, под сими законами живущим; надобно, чтобы всяк несомненно был уверен, что он ради собственной своей пользы должен сохранить нерушимыми сии законы». Говоря о суде, Екатерина высказывалась против таких средств получения признания, как пытка, утверждая, что она «противна здравому естественному рассуждению». Рассуждая о мерах пресечения, Екатерина говорила, что предварительный арест обвиняемого есть по существу своему наказание, и потому «закон должен стараться точнее определить знаки преступления, по которым можно взять под стражу обвиняемого: при этом самое заключение должно быть возможно короче и снисходительнее, ибо обвиняемый не есть обвиненный». Таким образом, те принципы, которые были положены в основу судебных реформ Александра II, высказаны были 100 лет тому назад. Екатерина высказывалась и против смертной казни, говоря, что применение ее не приносило пользы, также она была против всяких наказаний, уродующих человека, и вообще за мягкие наказания. Наказание — это только паллиатив, «гораздо лучше предупреждать преступления, чем наказывать»; «приложить должно более старания к тому, чтобы вселить узаконениями добрые нравы во граждан, нежели привести дух их в уныние казнями». «Хотите ли предупреждать преступления? — спрашивает она. — Сделайте, чтобы просвещение распространилось между людьми» (Гл. X, 245). Вопросу о воспитании Екатерина посвящает целую главу, в которой излагает наставления воспитателям. Я не буду передавать вам этих наставлений, так как они представляют собой общие, банальные места. Само общество, по мнению Екатерины, должно быть в таком состоянии, чтобы все граждане были равны между собой в том смысле, «чтобы все подвержены были тем же законам» (Гл. V, 34). Установление такого порядка возможно только при существовании такого закона, «чтобы один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов» (Гл. V, 39). Но Екатерина не останавливается на том общем определении свободы, а говорит и о разных видах свободы: о свободе слова, печати и вероисповедания. Так о печати она пишет: «Весьма беречься надобно изыскания о сочинениях язвительных далече распространять, представляя себе ту опасность, что умы почувствуют притеснение и угнетение: а сие ничего иного не произведет, как невежество, опровергнет дарования разума человеческого, и охоту писать отнимет»; Екатерина советует, следовательно, не угнетать свободу слова и не особенно преследовать язвительные сочинения, а рекомендует по отношению к ним терпимость. Веротерпимость Екатерина считает обязательной для правительства такого государства, как Россия, в которой живет столь много разных народов. «Гонение человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает и самые жестоковыйные сердца, и отводит их от заматерелого упорства, утишая споры их, противные тишине государства и соединению граждан» (Гл. XX, 496).

Я нарочно подробно остановился на разборе Наказа Екатерины. Из приведенных выдержек вы видите, что он вносил в обиход русского общества множество тех либеральных воззрений, из которых слагается теперешнее, уже обычное мировоззрение интеллигенции. Наказ Екатерины можно считать таким образом праотцем современного русского либерализма.

В свое время Наказ стоял в решительном противоречии не только с фактами русской жизни, но и с преобладающим строем мыслей и чувств русского общества. Екатерина не могла этого не видеть, и потому старалась оправдаться интересным рассуждением. «Россия есть европейская держава, — писала она в начале своего Наказа. — Доказательство сему следующее. Перемены, которые в России предпринял Петр Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали с климатом, и принесены были к нам смешением разных народов и завоеваниями чуждых областей. Петр Первый, вводя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам не ожидал». Екатерина и хочет продолжать дело Петра; она вносит европейские начала в русские законы, которые, по ее словам, не могут не привиться на Руси, хотя вначале могут казаться чуждыми. Таким образом, Екатерина зажигала веру в русский народ как в народ европейский, в его способность воспринять европейские начала, хотя на первых порах они могут быть и не всегда удобными.

Этими доводами Екатерина старалась убедить всех в исполнимости ее намерений. Ей не приходило в голову только одного, что ее европейские начала нигде тогда в Западной Европе не применялись, были лишь принципами философии, а не началами быта. Но Екатерина верила, что эти начала должны и могут найти себе применение в реальной жизни. К составлению нового Уложения Екатерина решила приступить в 1767 году при помощи депутатов от народа на началах, которых не отвергнут те, кто любит человечество.

Но Екатерина жестоко ошибалась: депутаты не только не приняли ее основных начал, но и самое Уложение не было составлено.

Созыв комиссии и ее состав

14 декабря 1766 года Екатерина издала указ, которым предписывала на будущий 1767 год прислать в Москву депутатов от Сената, Синода, всех канцелярий, за исключением губернских и провинциальных, и из всех городов и уездов. Этих депутатов она вызывала не только для того, чтобы выслушать нужды и недостатки народа, но и для того, чтобы учредить из них «Комиссию для составления проекта нового Уложения».

К манифесту был приложен и порядок производства выборов, или, как выражалась Екатерина, «обряд» выборов. Депутаты созывались от дворян, от горожан, от казаков, от свободных крестьян и от некочующих инородцев, причем дворяне должны были выбирать по депутату от каждого уезда, горожане — по депутату от каждого города, свободные крестьяне — по депутату от каждой провинции и некочующие инородцы — по депутату от каждого народа провинции. От горожан и дворян выборы должны были быть одностепенные, а от крестьян — трехстепенные, то есть каждый погост избирал особого поверенного, из среды которых избирался уездный поверенный, из которых затем выбирался депутат провинции. Определение количества депутатов от казаков было возложено на их командиров. Депутаты должны были быть не моложе 25 лет, им назначалось жалованье: дворянам — 400 руб. в год, городским депутатам — 122 руб., а остальным — по 37 руб. в год. Депутаты навсегда освобождались от смертной казни, пыток, телесного наказания и конфискации имения, обидевший депутата отвечал вдвое против обычного. Внешним отличием депутатов был значок, который они должны были носить на шее, на нем было написано: «Блаженство каждого и всех». Каждый депутат получал от своих избирателей наказ, составленный комиссией пяти избирателей, о нуждах общества и о тех требованиях, которые оно хотело предъявить правительству. Кроме того, дворянство каждого уезда перед выборами депутата должно было выбрать себе на два года предводителя; этот предводитель должен был занимать между ними первое место; под его председательством происходили и выборы депутата. Точно так же и горожане перед выборами должны были выбрать городского голову, который получал титул «степенного», и под председательством которого избирались депутаты.

Нельзя сказать, чтобы положение о выборах в должной мере соответствовало той цели, которую имела в виду Екатерина. Дело в том, что целые сословия не получили представительства: например, не приглашены были депутаты от духовенства, которое, как-никак, занимало далеко не последнее место в государстве. Не было представителей и от таких групп крестьяне, как дворцовые, экономические (бывшие монастырские) и посессионные (то есть заводские), которых легко можно было приравнять к свободным крестьянам. В сущности, в целях Екатерины важно было присутствие выборных и от владельческих крестьян, так как в комиссии должны были затронуть вопрос об отношении господина к его подданным; но об этом она и подумать не смела, зная общее настроение дворянства. Затем, нельзя не указать на неравномерное распределение выборных внутри сословий и на несоответствие представителей фактическому значению класса. Так, в отношении присылки депутатов были уравнены между собой такие большие города, как Петербург и Москва, с такими захудалыми городишками, как Волоколамск или Новоржев. Так как число городов было более числа уездов, то представителей от городов было больше, чем представителей от дворян. Из общего числа депутатов (564) дворянских было — 161, городских — 208, казацких — 54, крестьянских — 79, иноверческих — 34 и от правительственных учреждений — 28. Следовательно, первенствующее сословие в государстве (дворянство) имело представителей 30 %, а горожане — 39 %. Впрочем, надо сказать, что городскими депутатами были не только купцы и мещане, но и представители других сословий. Так, от Петербурга депутатом был граф Орлов, а от Москвы князь Черкасов.

Но как бы то ни было, на этот раз общество отозвалось на зов правительства с большей готовностью, чем раньше. Ко дню открытия Комиссии для сочинения проекта нового Уложения в Москву явилось 460 депутатов.

Причины популярности комиссии в обществе

Такой успех призыва правительства объясняется условиями, которыми были обставлены выборы и участие депутатов в работах Комиссии. Во-первых, депутаты теперь получали жалованье, так что не было соображений материального характера отсутствовать. Во-вторых, депутаты пользовались почетом и отличием от других людей: они носили особый значок и пользовались своего рода пожизненной неприкосновенностью личности, следовательно, быть депутатом было не только не разорительно, но даже лестно. Затем население отправило депутатов не с пустыми руками, а с требованиями и пожеланиями, которые должны были получить удовлетворение в новом Уложении. Население очень серьезно отнеслось к выработке наказов, и депутаты привезли в Москву более 1600 наказов, из которых 1066 были присланы государственными крестьянами.

Причины неудачи комиссии

Но, несмотря на готовность общества содействовать законодательству, последнее не удалось. Какие же причины обусловливали неудачу?

Прежде всего, нужно указать на трудность задачи, возложенной Екатериной на Комиссию: Комиссии предстояло составить проект нового Уложения, обнимающий собой все стороны законодательства, все отрасли права, причем проект должен был явиться новым во всех отношениях. Русское общество рассматривалось Екатериной как находящееся в первобытной стадии развития, в силу чего ему предстояло дать государственный и гражданский быт. Все предыдущее развитие как бы аннулировалось, и русское государство трактовалось как «tabula rasa», чистая доска, которую предстояло заполнить всесторонним законодательством.

Из каких же источников надо было почерпнуть содержание русских законов? По мнению Екатерины, такими источниками должны были быть непререкаемые правила и истины ее Наказа — с одной стороны, желания и требования общества, выраженные в депутатских наказах, — с другой, здравый рассудок и любовь к отечеству самих депутатов — с третьей. Что же касается действующего права, то Екатерина, разрывая с прошлым и желая заново создать русский государственный и гражданский строй, считала, что им нужно пользоваться лишь как справочным материалом.

Но составить новое Уложение по этим источникам было чрезвычайно трудно.

Прежде всего, Наказ императрицы, значившийся источником законов, по многим вопросам давал не начала законодательства, которые можно было бы развивать, а указывал общие и неопределенные положения или ограничивался простым приведением примеров, не делая никаких выводов. Так, Наказ говорит: «Надлежит установить порядок неподвижный для наследования». Но какой? Ответа на этот вопрос тщетно искать в Наказе. Екатерина, указывая на греческие и римские законы о наследстве, заключает: «Мое намерение в сем деле склоняется больше к разделению имения». Какого же разделения желает императрица: равного или пропорционального? Ведь у нас на Руси до Екатерины имения тоже делились. Довольна она прежним порядком или нет? Или еще пример: «Полезно сделать учреждение об опекунстве», — говорит Наказ. Возникает вопрос: какое учреждение? Екатерина ограничивается указанием на то, что «опека должна быть для малолетних, безумных и тому подобных». Но в России и ранее была опека, и притом не только для малолетних и безумных, но и для расточителей и жестоких помещиков, и правила ее, при всем их несовершенстве, были определеннее правил Наказа. По многим отраслям права Наказ не давал никаких указаний. Например, он совершенно игнорировал всю область гражданского права. По мнению профессора Сергеевича, Наказ Екатерины, который выставлен был ею как главный источник нового Уложения, не обнимал собой и сотой части всей сложной системы права, так что депутатам в сущности было предоставлено работать собственными силами. Таким образом, «непререкаемые правила» Наказа мало годились для практического законодательства.

Вторым источником законодательства были депутатские наказы, но эти депутатские наказы во многом шли в диаметрально противоположную сторону, чем Наказ Екатерины. Я уже говорил вам, что Екатерина отрицательно смотрела на смертную казнь и вообще на строгие наказания, а дворянство в своих наказах, жалуясь на усиление грабежей и воровства, просило отмены ограничения пытки и смертной казни и требовало возвращения к старой практике Уложения, видя в суровых репрессиях единственное средство прекратить зло. Вопреки мнению императрицы, дворяне говорили, что мягкие законы и гуманные суды непременно приведут к разложению общества и к порче нравов. Такие противоречия депутатских наказов с Наказом императрицы ставили Комиссию в безвыходное положение. Кроме того, Екатерина предупреждала, что ее Наказ не должен иметь предрешающей силы: «Я запретила на оный инако взирать, как единственно он есть, то есть правила, на которых основать можно мнения, но не яко закон, и для того по делам не выписывать, яко закон, но мнение основать на оном дозволено». На деле приходилось наказы, противоречившие Екатерининскому, отсылать назад для исправления. Таким образом, Большой Наказ не только не помогал, но тормозил дело.

Очень много помешала продуктивности работ крайне неудачная организация их в Комиссии и неуменье руководить работами. Легче бы всего правительство достигло своей цели таким образом, если бы оно само при помощи специалистов заготовило проект нового Уложения, а потом предложило бы его депутатам для обсуждения, исправления и дополнения. Но Екатерина пошла совершенно противоположным, более длинным путем. Она поручила составление нового Уложения такому учреждению, которое, по-настоящему, должно было только слушать его и обсуждать. Этого нельзя не считать фатальным недоразумением. Но раз составление Уложения было возложено на многочисленную комиссию, то надо было, по крайней мере, провести разделение труда, организовать, отдельные подкомиссии, поручив им разработку отдельных частей Уложения. Екатерина и пыталась установить это разделение труда, но в высшей степени неудачно: она не освободила от черновой, подготовительной работы общее собрание, и делопроизводство Комиссии пришло в полный хаос.

В силу «обряда управления Комиссии» при большой Комиссии были учреждены 3 частных: 1) дирекционная, 2) экспедиционная и 3) комиссия для разбора депутатских наказов.

Обязанности дирекционной комиссии, как показывает самое название, заключались в общем направлении работ, она должна была предлагать общему собранию организовать ту или иную частную комиссию, и под ее надзором происходили выборы кандидатов в эти комиссии. Затем дирекционная комиссия наблюдала также за деятельностью частных комиссий, которые каждую неделю должны были представлять ей «мемории» о своих работах. Выработанные законопроекты представлялись в дирекционную комиссию, которая смотрела, не противоречат ли они Наказу, После этого законопроекты переходили на рассмотрение экспедиционной комиссии, которая следила за тем, чтобы законопроекты «по правилу языками слога изложены были», то есть отделывала законопроекты с литературной стороны. Третья комиссия по разбору депутатских наказов должна была читать наказы и разбирать содержавшийся в них материал по статьям. В течение занятий Комиссии было организовано 16 частных комиссий для разработки отдельных частей Уложения. Благодаря порядку рассмотрения проектов установилось чрезвычайно сложное и медленное делопроизводство.

Вот каково было нормальное течение дел: каждый вопрос предварительно обсуждался в общем собрании, затем по предложению дирекционной комиссии поручался частной комиссии, которая, выполнив возложенное на нее дело, передавала его дирекционной комиссии. Дирекционная комиссия цензуровала проект и если была надобность, то передавала его обратно в частную комиссию. Когда дирекционная комиссия кончала свои дела, то проект переходил к экспедиционной комиссии для исправления слога, после чего опять поступал в Большую Комиссию. Таким образом, каждый, вопрос в своей разработке проходил несколько ступеней и притом, как видите, повторявшихся.

Устанавливая такой порядок делопроизводства, Екатерина совершенно не предусмотрела очереди вопросов; поэтому вопросы попадали в Комиссию случайно, без плана, перебивая один другой, результатом чего был полный хаос в делах Комиссии.

Не наблюдалось никакого плана, никакой системы и в организации частных комиссий, которые возникали по личной инициативе отдельных депутатов; благодаря этому по одному вопросу возникало несколько комиссий. Так, например, когда приступили к вопросу о состояниях, была учреждена комиссия «о разборе родов государственных жителей», мы бы сказали, комиссия о сословиях, и тут же затем образовали комиссию «о среднем роде людей», то есть о горожанах. Наряду с комиссией «о размножении народа и о домостроительстве» была организована комиссия «о сохранении лесов» — вопрос, входивший в компетенцию предыдущей комиссии. Курьезнее всего то, что, учредив комиссию для разбора депутатских наказов, Екатерина не освободила и всю комиссию от слушания и разбора их в общем собрании. Таким образом, общее собрание не освобождалось от черновой, подготовительной работы.

При такой организации дела работы Комиссии затянулись и не привели к желаемым результатам.

Комиссия собралась 30 июля 1767 года в Москве в Грановитой палате. На первом собрании выбрали 3 кандидатов в председатели, из которых императрица утвердила генерал-квартирмейстера Бибикова. В течение 8 следующих заседаний депутаты читали Наказ императрицы, который произвел на них сильное впечатление, после чего они решили поднести Екатерине титул «премудрой, великой и матери отечества». Вопросу об этом титуле было посвящено целое заседание, что вызвало ироническое замечание Екатерины: «Я велела им сделать рассмотрение законов, а они думают анатомию моим качествам». 12 августа депутаты представились императрице и поднесли ей титул, но она отклонилась от него, говоря, что премудр и велик только Бог, что же до титула матери отечества, то отвечала: «Любить Богом вверенных мне подданных я за долг звания моего почитаю, быть любимой от них есть мое желание».

Начиная с восьмого заседания, Комиссия перешла к чтению депутатских наказов и убила на это целых 15 заседаний, прочитав 12 наказов. Не дочитав их, она стала разбирать закон о правах высшего сословия — о дворянах; начали читать старые законы, плохо их понимали и потратили на это 10 заседаний. Не кончив этого дела и образовав частную комиссию для разработки вопроса, депутаты обратились к чтению законов о купцах, на что ушло 36 заседаний. Таким образом, до 60 заседаний было убито на чтение наказов и законов; это чтение без голосования, без резолюции, проходило совершенно бесполезно, отнимая у депутатов массу труда и времени. От купеческих наказов Комиссия обратилась к эстляндским и лифляндским привилегиям, на что ушло 11 заседаний.

18 февраля 1768 года Комиссия была переведена в Петербург, где стала заниматься чтением законов о юстиции. Тут депутаты делали свои замечания, которые вместе с проектами законов передавали в Комиссию. Председатель по-прежнему не поднимал вопросов и не ставил их на голосование. Так продолжалось целых 5 месяцев. Не кончив чтение законов о юстиции, депутаты опять вернулись к вопросу о правах благородных, ибо комиссия «о разборе родов государственных жителей», закончив к этому времени порученный ее разработке вопрос, внесла проект прав благородных на общее собрание. На это потратили 20 заседаний, но к определенному решению не пришли. После этого маршал Бибиков опять передал проект в частную комиссию, а депутаты стали обсуждать закон о поместьях и вотчинах.

Так дело продолжалось до 18 декабря 1768 года, когда по случаю войны с Турцией заседания Большой Комиссии были прерваны, и депутаты, не состоявшие членами частных комиссий, были отпущены по домам. Что касается частных комиссий, то они в прежнем составе просуществовали до самого конца 1774 года, когда именным указом от 4 декабря депутаты, входившие в их состав, были распущены, но самые комиссии продолжали существовать в течение всего царствования Екатерины, так как взамен депутатов были назначены другие.

Таким образом, екатерининскую Комиссию постигла та же участь, какая была присуща и всем предыдущим комиссиям. Новое Уложение не было составлено. Единственное, что осталось от комиссии — это проекты частных комиссий, из которых многие, как например, о городах, об училищах и др., не были даже кончены и дошли до нас в виде набросков. Вполне закончены были только 3 проекта: проект по правам благородных и проекты законов о правах среднего и нижнего рода государственных жителей.

Было бы крупной ошибкой думать, что екатерининская Комиссия ничего не сделала; в действительности результаты ее деятельности были огромные. Перед Екатериной были представители всех частей России, и она лучше, чем в путешествиях, познакомилась с разнообразными нуждами своего народа. «Комиссия об Уложении, — писала она, — подала мне свет и сведения обо всей империи, с кем дело имею и о ком пекчись должно». Правительство, знакомясь с характером и содержанием прений в Большой Комиссии, читая депутатские наказы и изучая записки частных комиссий, должно было убедиться в необходимости реформ, и, кроме того, получило указание, в каких именно реформах чувствовалась особенная нужда. Мало того, комиссии подготовили те законы, которые были потом проведены в жизнь. Городовое положение 1785 года и жалованная грамота дворянству были переделками проектов, выработанных в частных комиссиях. Другими словами, Комиссия 1767–1768 годов вдохновила Екатерину на реформаторскую деятельность в направлении, согласном с нуждами и требованиями общества.

Учреждение об управлении губерниями

ЛИШЬ только замерла работа комиссий по составлению нового Уложения, как началась законодательная деятельность самой Екатерины. В 1775 году опубликовано было «Учреждение об управлении губерниями Всероссийской империи». Это учреждение радикальным образом изменяло весь строй старого управления, сложившийся при Петре Великом. Если присмотреться к этому учреждению, то можно видеть, что оно соответствовало пожеланиям, выраженным в депутатских наказах. В настоящее время я и обращу ваше внимание на те петиции, в которых содержались эти пожелания. Все петиции можно разделить на 2 разряда: в одних содержались жалобы на неправосудие, в других — положительные указания о необходимых преобразованиях.

Органами местного управления до 1775 года были всесильные воеводы, со своими канцеляриями — уездными и провинциальными. Наказы полны нападок на эти канцелярии и согласно изображают полную их непригодность для удовлетворения общественных нужд. Когда обиженные, — пишут лихвенские дворяне, — обращаются к судьям, то судьи отвечают свирепым взором, а иногда бранью и криком; это происходит от того, что им впору управиться только с «интересными», то есть казенными делами. Примеру судей следовали и низшие канцелярские служители, которые обращались чрезвычайно грубо даже с заслуженными дворянами. Дворянские наказы поэтому требуют, чтобы в секретари не назначались люди, имеющие офицерские чины, «дабы дворяне за дерзости могли их штрафовать палкой». Интересная картина рисуется в наказе рижских дворян. В рижской канцелярии все прошения частных лиц оставались без удовлетворения, следствий по уголовным делам не производилось, колодников иногда держали более срока, а иногда, чтобы не было канители, сразу отпускали; мостов и дорог в исправности не содержали; за продажей казенной соли не наблюдали, а на целовальников, которые давали им взятки, жалоб совсем не принимали; присылаемых из высших правительственных мест указов во всеобщее сведение не публиковали. Наказы жалуются также на «злоимание». Брали решительно со всех, но взяточничество было хорошо замаскировано: в ряжской канцелярии, например, все «пьяные канцелярские служители» взяток не брали, о чем они всегда заявляли, но надо было платить «за труд» 15 вольнонаемным писцам, к которым тяжущиеся должны были обращаться за справками и которые брали в таком размере, что хватало и на бескорыстных чиновников.

Более всего наказы жалуются на страшную недоступность суда и медлительность судопроизводства. Суд был малодоступен для населения по двум причинам. Во-первых, по дальности расстояния; иногда приходилось отправляться по незначительному делу верст за 300; во-вторых, суд был дорог; уже при подаче искового прошения надо было заплатить пошлин 3 руб. независимо от цены иска; все писали на дорогой гербовой бумаге; затем нужно было привести обвиняемого в суд, а для этого нужно было послать канцелярского служителя, который ехал только за определенную плату; таких посылок по меньшей мере всегда было три. Данковское дворянство высчитывало, что подача иска и три посылки стоят 5 руб. 84 коп. При таких условиях, конечно, сплошь и рядом обиженные отказывались от удовлетворения. Сюда еще надо прибавить неизбежные взятки и расходы по проживанию в городе; расходы были тем больше, что суд был чрезвычайно продолжителен. По выражению дмитровских дворян, «суд есть обряд продолжительный и, можно сказать, бесконечный». Процессы, по словам наказов, сплошь и рядом тянулись по 10, 20 и более лет.

Медленность суда зависела от свойств самого судебного процесса и больше всего от злоупотреблений судей, тяжущихся сторон и их адвокатов. Тогда была в силе форма суда 1723 года, медленный состязательный процесс, обставленный разными формальностями. Петр, желая превратить судебный процесс в механизм, обставил его такими условиями, что он мог тянуться до бесконечности. Наказы требуют отмены этой формы суда.

Затем дворяне жалуются на бесконечное число судебных инстанций. Судебное дело шло по следующим ступеням: 1) поступая в уездную воеводскую канцелярию, 2) в провинциальную канцелярию, 3) в губернскую канцелярию, 4) в коллегию, 5) наконец, в Сенат.

Кроме формальных причин, дело затягивалось также вследствие злоупотреблений. Для всякого дела являлась необходимость в составлении всяких выписей, записей, переписей, описей, которые затягивали дело до бесконечности. Сами ответчики, по выражению верейского наказа, употребляли такие «промыслы и пронырки волочить и убыточитъ», что лет по 5 бывали неразысканными. Часто истец совсем не мог найти ответчика. Для этого обычно наряжался подьячий, который не находил ответчика дома; подьячему говорили, что ответчик уехал в Сибирь или в Астрахань. Тогда, по Уложению, ответчику давался поверстный срок для явки на суд. Когда срок истекал, оказывалось, что ответчик болен; при этом многие из сильных и влиятельных людей прямо не обращали никакого внимания на приказания явиться в суд, и судьи не могли с ними справиться. В Комиссии один депутат из однодворцев заявлял, что однодворцам невозможно привлечь дворянина на суд; судья кричал на однодворцев, если они жаловались на дворян, и приказывал выталкивать их из канцелярии в шею. Благодаря состязательному процессу развился институт адвокатуры, ибо тяжущиеся не умели говорить на суде. Они нанимали таких поверенных, которые в «ябедничестве искусны и своими речами стараются запутать судью, чтобы он не сыскал правды».

Вот какую картину состояния местного управления рисуют наказы. Много времени протекло от реформ XVII века, но суд остался тем же. Наказы депутатов рисуют, можно сказать, более мрачную картину, чем челобитные, которые приносили в приказы люди XVII века.

Наказы не ограничиваются указанием на недостатки управления, но вместе с этим высказывают пожелания и положительного характера. Больше всего предложений к исправлению можно встретить в наказах господствующего сословия дворян. Одни наказы предлагают все управления передать в руки дворян, говоря, что уездный съезд дворян должен выбирать всех должностных лиц на 1 или на 2 года с тем, что по истечении этих лет выборные дадут дворянам отчет. Если окажется, что они плохо исполняли свои обязанности, уездный съезд дворян имеет право судить, штрафовать и низлагать этих лиц собственной властью. Все эти выборные по-разному называются в наказах — ландратами, опекунами и т. п., но все наказы избегают называть их воеводами. Тульский наказ прямо просит не называть их ни в коем случае «воеводами», «дабы изгладить из памяти самое это ненавистное имя».

Другая группа наказов не идет уж так далеко. Она требует не полного упразднения назначенной администрации, а участия дворян в управлении наряду с представителями коронной администрации. Одни наказы требуют назначения дворян товарищами воеводы и секретарями, другие требуют выборных товарищей губернатора или воеводы. Но все сходятся в одном — в требовании выборного сословного суда: съезд дворян каждого уезда выбирает на определенное время выборного судью, который решает дела дворян, кроме важных уголовных. Наказы предлагали передать ему и полицейские функции: заведование дорогами, распределение постойной повинности, опеку над малолетними, розыски о разбое, о корчмах и т. п. Так дворяне наталкивали правительство на учреждение выборного капитан-исправника. Некоторые предлагали избирать и низших судей с тем, чтобы их делопроизводство было словесное. Все выборные судьи должны быть под контролем дворянского общества. Заботясь об организации чисто дворянских судов, наказы до известной степени желают подчинить контролю дворянства и действия коронных судов, для чего предлагают учредить должность выборных от дворян прокуроров, которые обязаны блюсти интересы дворянства, а по некоторым наказам — и следить за законностью деятельности коронной администрации.

Надо сказать, что дворяне в этих требованиях не были одиноки. Другие сословия также просили себе выборного сословного суда. Иркутский городской депутат после жалобы на злоупотребления администрации заявлял, что было бы целесообразнее в магистрат назначать людей не из дальних городов, а выборных из местных купцов. Депутат от жителей крепости св. Елизаветы предлагал к магистрату прибавить 12 выборных от купечества. Депутаты от свободных крестьян также просили себе выборного суда. Депутат от нижегородских пахотных солдат просил учредить для них земских старост и земских судей из их же братии. Его поддержал депутат от казанских ясачных крестьян, то есть от татар. Депутат от елецких однодворцев просил учредить выборных от однодворцев полицейских комиссаров.

Требуя введения в состав администрации и суда выборных, наказы требовали и увеличения компетенции местных учреждений, то есть децентрализации. Нейтрализация, которая давила местное управление, в особенности тяжело отзывалась на лицах, которым приходилось заключать земельные сделки. Такие дела на всю империю ведала Вотчинная Коллегия, которая находилась в Москве. Сосредоточение поземельных дел в одном учреждении, в Вотчинной Коллегии, являлось наследием московской старины, когда все земельные сделки совершались в Поместном приказе. Тогда, при развитии поместной системы, такой порядок был необходим, так как правительство должно было зорко следить за изменениями казенного земельного фонда. Но теперь, в XVIII веке, когда раздача земель в поместье прекратилась, не было нужды сосредоточивать сделки в одном месте. Такой порядок был очень неудобен, за утверждением земли надо было ехать в отдаленную Москву и тратиться там на прожитие. Поэтому мелкие дворяне предпочитали совершать земельные сделки и владеть землей без крепости и документов, так как получение этих документов порой стоило дороже, чем сама земля. Такое неукрепленное владение землей вызывало со стороны сильных и недобросовестных людей различные ухищрения оттягать ее у владельцев. Дворяне и требовали, чтобы земельные сделки совершались перед местными учреждениями, и чтобы для справок все документы из главного вотчинного архива были разосланы по местам, то есть требовали децентрализации Вотчинной Коллегии.

Наказы заботились не только об организации местного управления, но и о тех предметах его деятельности, которые недостаточно были представлены в прежнее время. Например, наказы жаловались на отсутствие медицинской помощи и просили об определении по уездам «искусных лекарей с подлекарями, с подлежащими их мастерству инструментами и аптеками». Тульский наказ просил об учреждении госпиталей; орловский наказ ходатайствовал даже об умножении «медицинских университетов» с целью увеличения количества лекарей. Наконец, очень многие наказы просили правительство об учреждении школ. Псковский наказ, например, просил, чтобы учителями были попы и дьяконы, которые лучше грамоту знают, и чтобы обучение было обязательно для одной сотой детей крестьян. Копорский наказ находил нужным построить училища как для русских, так и для чухонцев, чтобы смягчить их дикость просвещением. Тульский наказ хлопотал об учреждении училищ в городах. Ямбургский наказ предлагал даже устроить особый сбор для содержания училищ. Наконец, многие наказы хлопотали о мерах к обеспечению народа продовольствием, об устройстве хлебных магазинов, которые бы кормили народ в голодные годы.

Вот в общей сложности главные указания, полученные правительством из депутатских наказов как относительно организации местного управления, так и его задач.

Стремления сословий в общем совпадали со взглядами самой Екатерины. Я уже приводил вам в пример указ Екатерины 1764 года, обращенный к губернаторам, в котором она ставила им на вид, что они должны не только пассивно, но и активно заботиться о благосостоянии вверенной им губернии. Единодушным желанием сословий было иметь сословный выборный суд. Это совпадало с теоретическими воззрениями императрицы, выраженными в Наказе; в 180 статье Екатерина писала: «Весьма полезно иметь такие законы, которые предписывают всякого человека судить через равных ему». С другой стороны, требование сословного суда — отделение суда от администрации — совпадало с идеальным разделением властей.

Наконец, сословные суды должны были увеличить количество правящего персонала, чему Екатерина также сочувствовала. Сословия просили о народном образовании, о медицинской помощи и об организации продовольственной части, а это было заветной мечтой Екатерины. «Хотите ли предупредить преступления? — писала она, — Сделайте, чтобы просвещение распространилось между людьми». Говоря о смертности крестьянских детей, Екатерина писала: «Какое цветущее состояние было бы всей державы, если бы могли благоразумными учреждениями отвратить или предупредить сию пагубу» (Ст. 266).

Совпадение желаний сословий относительно местного самоуправления с основными взглядами Екатерины заставило ее решительно идти навстречу этим желаниям. Пять месяцев употребила Екатерина на составление «Учреждения об управлении губерниями». Пособиями для нее послужили комментарии на английские законы Бекстона и Отзейское Уложение. Результатом труда Екатерины явилось знаменитое «Учреждение об управлении губерниями Российской Империи» (1775 год).

История составления губернских учреждений очень поучительна — и вот с какой стороны. Когда мало была известна подготовительная работа правительства, исследователи стояли на той точке зрения, что русское общество во все время господства монархического абсолютизма представляло собой tabula rasa ^[18], было пассивно, являлось мягкой глиной, из которой лепила что угодно творческая власть. С течением времени, когда стали выясняться условия, вызвавшие к жизни учреждения об управлении губерниями, это представление отходит на задний план. Реформы Екатерины, реформы просвещенного абсолютизма, решительным образом опровергают это представление.

Теперь мы обратимся к рассмотрению учреждения об управлении губерниями и посмотрим, что нового вносили они в русскую жизнь.

Прежде всего Екатерина обратила внимание на чрезмерно большое пространство губерний (разделенных еще Петром) и в целях упорядочена управления нашла необходимым, чтобы в губерниях было от 300 000 до 400 000 душ; губернии должны были делиться на уезды или округа по 20 000-30 000 душ в каждом.

Главной местной властью по «Учреждению» должен был стать наместник или генерал-губернатор. Ему поручалось иметь надзор за всеми губернскими учреждениями и общее попечение о благе населения. Он должен был «строгое и точное взыскание чинить со всех ему подчиненных мест и людей, о исполнении законов и определенного их звания и должностей». В силу этого права он должен вступаться за всякого, «кого по делам волочат». Если генерал-губернатор усматривал что-либо неправильное в решении судебных учреждений, то, приостановив их решение, мог докладывать Сенату, а в важных случаях и ее Императорскому Величеству. По уголовным делам, которые наказывались смертной казнью или отнятием имущества, окончательного приговора нельзя было произнести без ведома генерал-губернатора. Генерал-губернатор признается высшим начальником полиции: вследствие этого он может «пресекать разного рода злоупотребления, а не иначе роскошь бессмертную и заразительную, обуздывать излишество, беспутство, мотовство, тиранство и жестокость». На него же возложено было и попечение о казенном интересе, то есть он должен был следить за правильным сбором налогов и податей и за отправлением повинностей. Кроме того, он должен был заботиться о благоустройстве губернии, а в пограничных областях — и о безопасности ее от соседей.

Генерал-губернатор выполнял свои функции не единолично, а вместе с губернским правлением, в котором он играл роль председателя, но почетного, так как будничные дела вел его помощник и заместитель — губернатор. Кроме генерал-губернатора и губернатора, в состав губернского правления входили два губернских советника, которые обсуждали дела и подавали по ним резолюции, но они обязаны были повиноваться резолюциям губернатора. «Если же окажется, что предписание губернатора, — говорилось в Учреждении, — не соответствует пользе общей или службе императорского величества или нарушает узаконения, и губернатора рассуждениями отвратить не можно, то советники должны письменно изложить свое мнение и послать его в Сенат, но приказы губернатора отменять не могут, и должны чинить по ним исполнение».

Все те обязанности, которые возложены были на генерал-губернатора, ж выполняло на деле, с технической стороны, губернское правление. «Губернское правление есть место, управляющее всей губернией, в силу законов именем императорского величества»; и поэтому оно «обнародует и объявляет повсюду в подчиненных оному областях законы и приказания императорского величества и выходящие из Сената и прочих государственных мест на то власть имеющих». Губернское правление следит за исполнением законов и имеет прилежное старание о сохранении благонравия, мира и тишины не только в городах и селениях, но и на дорогах, реках и всех местах губернии; затем оно взыскивает по подписанным счетам, ясным контрактам и по судебным приговорам. В важных случаях наместник наводит справки с мнением Уголовной и Гражданской палаты и, если ему закон кажетсянеудобным, то он представляет в Сенат, а затем уже приводит его в исполнение. Надзирая за деятельностью губернских учреждений, губернское правление само находится под непосредственным надзором Сената, который и разбирает поданные жалобы на неправильность действий губернского правления.

Генерал-губернатор, губернатор и губернское правление были общими для всей губернии. Для других специальных дел был создан другой ряд учреждений. Екатерина, следуя теории и желанию сословий, создала отдельно административные и отдельно — судебные учреждения.

В качестве административных учреждений в губернии были казенная палата и приказ общественного призрения, в уездах — уездное казначейство, нижний земский суд и городничий.

Казенная палата — это орган финансового управления; она, по определению закона, есть «соединенный департамент Камер- и Ревизион-коллегий», которые в центре прекратили свое существование. Казенная палата ведает дела о народной переписи, казенные доходы и расходы, заведует доходными статьями соляных и винных откупов, казенными зданиями и имуществами и ревизует счета других учреждений, то есть в казенной палате делалось то, что теперь подлежит ведению казенной палаты, управлению государственных имуществ и контрольной палаты. Председательствовал в Казенной палате вице-губернатор, а членами ее были директор экономии или домоводства, советник, 2 асессора и губернский казначей.

Приказ общественного призрения заведовал школами, домами для сирот, надзирал за больницами, за домами для неизлечимых больных и сумасшедших, за работными и смирительными домами, то есть приказ общественного призрения заведовал тем, что в настоящее время состоит в ведении городских и земских учреждений империи. Земские и городские учреждения являются органами общественного самоуправления. И Екатерине не была чужда мысль привлечь к этому делу выборных людей. В состав приказа общественного призрения вошло по 2 депутата от выборных судов; 2 от верхнего земского суда, 2 от нижнего земского суда, 2 от купцов и мещан и 2 от верхней расправы. Таким образом, приказ общественного призрения был учреждением всесословным, каковыми являются и наши земства. По желанию в него могли входить губернский предводитель дворянства и городской голова губернского города; председательствовал в нем губернатор.

В уездном городе было прежде всего уездное казначейство, которое принимало казенные сборы, вело счет казенным доходам и расходам, а книги по ним отсылало в губернский город, то есть уездное казначейство ведало те же дела, что и теперь.

Нижний земский суд ведал в уезде то, что в губернии ведало губернское правление, то есть был органом общего управления. По «учреждению» он должен был иметь попечение, дабы в уезде благочиние, благонравие и порядок были и дабы все законы везде соблюдались. В его руках были сосредоточены заботы о содержании дорог и мостов; он же принимал меры против падежей скота, против распространения бродяг, заботился о безопасности от огня и т. д. Нижний земский суд обязан был приводить в исполнение все предписания губернского правления, казенной палаты и верхнего земского суда. Кроме того, на нижний земский суд была возложена специальная обязанность следить, чтобы никто не принимал к себе и не держал беглых крестьян; ослушников он имел право привлекать к суду. Отсюда произошло и название этого учреждения судом. По «Учреждению о губерниях» нижний земский суд состоял из земского исправника и двух заседателей; на ту и на другую должность назначались выборные от дворян уезда. Таким образом, нижний земский суд был выборным учреждением от дворян.

Нижний земский суд функционировал только в пределах уезда, а в городах его обязанности исполнял знаменитый городничий, большей частью из бывших военных; в пограничных городах его заменял комендант.

Наряду с административными существовали особые судебные учреждения. В уездном городе их было 3: 1) уездный суд, 2) городовой магистрат и 3) нижняя расправа.

Уездный суд отправлял правосудие по уголовным и гражданским делам для местного дворянства, в тяжбах их между собой и по искам на них недворян. Он состоял из судьи и двух заседателей, выбираемых местным дворянством на 3 года. При уездном суде была дворянская опека для вдов и малолетних детей под председательством уездного предводителя дворянства.

Городовой магистрат отправлял правосудие по гражданским и уголовным делам для горожан — в их тяжбах между собой и по искам на них. Он состоял из 2 бургомистров и 4 ратманов, выбираемых местным купечеством и мещанами. При городском магистрате был сиротский суд. Председателем его был городской голова, а состоял он из двух членов — городового магистрата и посадского старшины.

Нижняя расправа имелась только в тех городах и округах, где жили государственные крестьяне. Она состояла из расправного судьи по назначению от губернского правления и 8 заседателей по избранию от крестьян (на 3 года).

Апелляционной инстанцией для уездного суда был верхний земский суд, для городового магистрата — губернский магистрат и для нижней расправы — верхняя расправа.

Верхний земский суд состоял из одного или 2 председателей, назначаемых императрицей по представлению Сената, и из 10 заседателей, выбираемых на 3 года дворянами той части губернии (или губернии), которая была в юрисдикции данного верхнего земского суда. Этот суд делился на 2 департамента — уголовный и гражданский.

Губернский магистрат состоял из 2 председателей, назначаемых Сенатом по представлению губернского правления, и 6 заседателей, избираемых из купцов и мещан губернского города. Губернский магистрат делился на 2 департамента; в него поступали дела по апелляциям от городовых магистратов и посадских ратуш.

Верхняя расправа состояла из 2 председателей по назначению Сената и 10 выборных от крестьян. Она рассматривала дела по апелляции от нижней расправы.

Сверх этих учреждений, в губернском городе были еще две высшие судебные инстанции: Палата гражданских дел и Палата уголовных дел. Эти палаты, по определению закона, были как бы департаментами Юстиц-  и Вотчинной коллегии, которые прекратили свое существование. Палата уголовная разбирала дела, которые поступали к ней без апелляции, а в порядке ревизии; эти дела касались лишения жизни и чести. Что касается Гражданской палаты, то это был апелляционный трибунал; в нее поступали по апелляциям все гражданские дела из верхнего земского суда, губернского магистрата и верхней земской расправы.

Эти две высшие судебные инстанции были коронными учреждениями. Председатели их назначались императрицей, а советники и асессоры — Сенатом.

Кроме того, в губернском городе был совестный суд, который состоял из одного совестного судьи и 6 заседателей (по 2 от дворян, горожан и государственных крестьян). Совестный судья назначался губернатором из кандидатов, представленных из всех судебных мест. Совестный суд должен был быть не только органом правосудия, но и органом естественной справедливости. В его компетенцию входил разбор преступлений, совершенных безумными или малоумными, дела о колдовстве («поелику в оных заключается глупость, обман или невежество»), дела и споры детей с родителями об имуществе, то есть такие дела, которые требовали более чуткой совести, чем юридических норм. Совестный суд ведал также мировые сделки по гражданским делам. Ему принадлежала еще одна замечательная функция — всякий, кто считал себя неправильно заключенным в тюрьму, мог жаловаться в совестный суд; последний тотчас же по получении прошения должен был, не выходя из присутствия, послать за заключенным и за бумагами по его делу. Если обвинение оказывалось неосновательным, совестный суд мог освободить заключенного на поруки.

Таковы были учреждения, введенные в 1775 году для управления губерниями.

Необходимо остановиться еще на одном институте, который получил большое распространение — это прокурорский надзор. При наместническом управлении состоял 1 прокурор и 2 стряпчих; затем по прокурору, и стряпчему было при губернском правлении и верхнем земском суде; в уезде также был 1 прокурор. Они должны были заботиться о сохранении в производстве дел порядка, наблюдать за целостью власти Ее Императорского Величества и истреблять повсюду зловредные взятки.

Познакомившись с губернскими учреждениями Екатерины, мы видим, что стремления общества нашли известное удовлетворение. Согласно с заявлениями сословий была произведена децентрализация: общество получило возможность иметь суд на местах; увеличено было также число должностных лиц, отчего должна была уменьшиться волокита; сословия получили выборные суды, и на местные учреждения возложены были заботы о том, о чем просили наказы. Наибольшее количество прав, по Учреждению 1775 года, выпало на долю первенствующего дворянского сословия. Это сословие получило известную внутреннюю организацию. Дворяне должны были теперь собираться целым уездом, выбирать себе предводителя, капитан-исправника и заседателей в свои сословные суды. Уездное дворянство становится сплоченным обществом; администрация и полиция сосредоточиваются в нижнем земском суде. Дворянство получает также преобладание и в выборном губернском правлении. А если принять во внимание, что масса чиновников, служивших в бюрократических учреждениях, были тоже дворяне, то можно сказать, что все губернское управление было в дворянских руках. Это было последней стадией в политическом возвышении дворянства. С упадком старого боярства, который можно датировать концом XVII века, дворянство стало помощником верховной власти в управлении страной, наполнив все центральные учреждения дворянами-чиновниками; с 1775 года вся Россия стала управляться дворянством: в центре — бюрократией, а на местах выборными от дворянских обществ; с 1775 года Россия стала дворянской страной. Если дворянам не удалось сделаться соучастниками верховной власти, чего они не прочь были добиваться в 1730 году, то они сделались органами этой верховной власти, ее исполнителями.

«Жалованная грамота дворянству» (1785 год)

В «УЧРЕЖДЕНИЯХ» 1775 года получили удовлетворение не все желания дворянства, выраженные ими в наказах. Дворяне желали консолидироваться, обособиться от остальных сословий. Идея «Дворянского корпуса» как чего-то изолированного уже вполне созрела и проникла в сознании дворянских масс. «Чтобы корпусу дворянства права и преимущества самодержавной властью пожалованы были», — требовали волоколамские дворяне. Корпуса дворянского, отдельного «от прочих разного рода и звания людей», требовали волховские дворяне. «О составлении права дворянского» просили симбирские и казанские дворяне, «дабы они имели преимущества и отличались тем от подлых людей».

Но дворянские наказы не ограничивались одними требованиями общего характера, они определяли также и состав дворянского корпуса, и те права и преимущества, которыми они желали отделиться от остальных людей подлого рода. В стремлении к обособлению дворян должны были враждебно отнестись к «Табели о рангах» Петра I, которая доводила мысль о преимуществе службы перед родом. Многие дворянские наказы и хлопочут, чтобы дворянство давалось только через пожалование самим государем; мало того, некоторые наказы просят исключить из числа дворян тех, кто попал в него по чину. Но большинство наказов не шло так далеко: большинство просило только исключить из дворянского сословия тех лиц, которые, не имея дворянских дипломов и не представляя никаких доказательств своего дворянского происхождения, продолжали состоять в числе дворян. В старину и при Петре было несколько низших разрядов служилого сословия, которые оставались на каком-то межеумочном положении; некоторые из них попадали в подушный оклад, некоторые — нет, но и не зачислялись в ряды благородного шляхетства, хотя по старой памяти и продолжали называться дворянами. Так вот теперь их старшие братья не захотели иметь их в своей среде. Некоторые наказы предлагали установить особую категорию выслужившихся дворян, категорию «помещиков». Ярославское дворянство, представителем которого был известный князь М. М. Щербатов, просило, «чтобы дворяне по степени знатности рассортированы были по 6 реестрам; князья, графы, бароны, дворяне иностранного происхождения, пожалованные дворяне и чиновники»; кроме того, ярославские дворяне просили «расписать всех дворян по городам, учредить ежегодные дворянские собрания и завести дворянские книги». Высоко ценя свое благородство, дворяне добивались, чтобы оно отнималось не иначе, как по суду за неблаговидные для дворян поступки. «Проект прав благородных» предлагал лишать дворянства за измену, воровство, подлог, нарушение клятвы и т. п. Затем с точки зрения своего благородства дворяне добивались освобождения от телесных наказаний, пыток и смертной казни; некоторые наказы прибавляли сюда и конфискацию имущества.

В области имущественных прав дворяне добивались исключительного права на владение населенными имениями. Надо сказать, что это их право подтверждалось еще при императрицах Анне и Елизавете, но на практике плохо исполнялось; жизнь была сильнее дворянских тенденций; теперь дворяне и просили категорически запретить всем недворянам владеть землями с крепостным населением. Дворяне хлопочут об отмене стеснительного указа Петра Великого о руде, просят разрешить им приобретать дома в городах, беспошлинно курить вино для домашнего употребления, брать откупы и подряды и продавать продукты своих земель. Затем дворяне хлопочут об уничтожении мелких, но докучливых сборов с бань, мельниц, пасек, просят об освобождении их домов от военного постоя и т. п.

Все сословные домогательства дворян были приняты Екатериной и нашли себе почти полное удовлетворение в жалованной грамоте дворянству 1785 года В одном только Екатерина не выполнила желания дворян; она не замкнула дворянского сословия, осталась на точке зрения петровского законодательства, что дворянство приобретается службой и трудами, престолу российскому полезными. Но все же Екатерина признала и тот принцип давности, который выдвигался в наказах. Первая статья жалованной Грамоты гласила: «Дворянское звание есть следствие, истекающее от качеств и добродетелей, приобретенных древними мужами, от заслуг обращающих род в достоинство и приобретающих потомству своему нарицание благородных».

Как логическое последствие этого общего положения, жалованная грамота говорила, что дворянин, женясь на недворянке, сообщает свое звание ей и детям, и что дворянское достоинство неотъемлемо — что дворянин теряет его не иначе, как по суду за те преступления, за которые следует телесное наказание и лишение чести, и не иначе, как с конфирмацией государя. Раз дворянское звание в таком смысле неотъемлемо, то «Жалованная Грамота» признает, что дворянка, выйдя замуж за недворянина, не теряет своего звания, но не сообщает его ни мужу, ни детям. Дворянин, покамест он остается дворянином, не может быть подвергнут телесному наказанию или лишению чести без суда, должен быть судим равными себе и лично должен быть освобожден от всех податей. Таковы права дворянства, вытекающие из самого понятия благородства.

Екатерина утвердила также за дворянами все те права и преимущества, которые были им дарованы ее предшественниками; дворяне вольны служить и вольны просить об отставке, они имеют право вступать на службу к дружественным заграничным государям, но при нужде государства каждый дворянин по первому требованию самодержавной власти должен служить, не щадя ничего, даже живота своего.

Затем Екатерина подтвердила право дворян свободного распоряжения благоприобретенными имениями и установила, что наследственные имения не подлежат конфискации, а переходят к наследникам. Затем дворянам было даровано право торговать оптом плодами своей земли без платежа тех налогов, которые падали на купцов; открывать заводы, ярмарки и подлежать городовому праву, если бы они пожелали им воспользоваться. Исполняя желания дворян, «Грамота» подтвердила их права на недра земли. Кроме того, был снят с дворянских лесов целый ряд ограничений, которые лежали на них по указам Петра I, запрещавшего в целях сбережения мачтового леса рубить дубы и сосны известной величины. Помещичьи дома в деревнях освобождались от постоя.

Вняв желанию дворян составить особый «корпус», «Жалованная Грамота» предоставляла дворянам собираться в той губернии, где они жительство имеют, и составлять дворянские общества. Созывались дворяне генерал-губернатором через каждые 3 года для выборов разных должностных лиц и для выслушивания предложений и требовали генерал-губернатора и губернатора. На предложения генерал-губернатора дворяне имеют право чинить пристойные ответы о добре и пользе общественной. Но, кроме этого пассивного права, дворяне через депутатов имеют право подавать жалобы в Сенат и непосредственно государю, делать представления об общих государственных нуждах. Дворянство каждой губернии имеет право иметь свой дом, архив, свою печать, своего секретаря и своими добровольными вкладами составлять особую казну.

Желая если не замкнуть, то ясной чертой отделить дворянство от остальных классов, Екатерина разрешила дворянам иметь в каждом уезде свою родословную книгу и на предмет ведения ее выбирать одного депутата. Этот депутат вместе с предводителем дворянства должен иметь попечение о составлении и пополнении дворянской родословной книги. В нее должно записывать дворян, которые имеют недвижимость в уезде и могут доказать свое право на дворянское звание. Родословная книга должна была состоять из 6 частей. В первую часть вносятся действительные дворяне, то есть те, кто пожалован в дворяне благодаря гербу, печати и чей род существует более 100 лет. Во вторую часть заносятся те дворяне и их потомки, которые во Франции назывались «дворянством шпаги» (noblesse d'epoe), то есть потомки обер-офицеров, возведенных в дворяне по «Табели о рангах» Петра I. Третья часть вмещает в себя те фамилии, которые во Франции назывались nobless de robe, то есть потомство чиновников, попавших в дворянство по «Табели о рангах» Петра Великого. В четвертую часть записывались иностранные дворянские роды, переехавшие на службу в Россию. Пятая часть обнимала собой титулованные дворянские роды — князей, графов, баронов; в шестую часть, самую почетную, попадали древние, самые благородные дворянские роды, которые вели свое родословное дерево с XVII и даже XVI столетия. Так удовлетворила Екатерина желание дворянства иметь в своей среде известную дифференциацию.

Все внесенные в родословную книгу получали право присутствовать на дворянских собраниях, а правом голоса пользовались лишь те, кто достиг 25-летнего возраста, имел свою деревню и дослужился до обер-офицерского чина; кто не удовлетворял этим условиям, тот мог только присутствовать, но ни активным, ни пассивным избирательным правом не пользовался. Эти ограничения существуют и до сих пор. Пассивным избирательным правом пользовались те, кто имел со своих деревень дохода не менее 100 руб.

«Жалованная Грамота дворянству» 1785 года была кульминационным пунктом, который завершил консолидацию и социально-политическое возвышение дворянства. Дворянство сделалось теперь свободным общественным классом, классом привилегированным, который обставлен рядом гарантий по отношению к верховной власти и ее представителям. В истории нашего гражданского развития «Жалованная Грамота дворянству» была первым шагом на пути раскрепощения личности, порабощенной государством, признания прав человека, права самоопределения независимо от распоряжений и усмотрений государственной власти. С этой точки зрения значение «Жалованной Грамоты дворянству» гораздо шире ее прямого назначения. Она являлась показателем нового направления русской общественности, будила надежду, что вслед за дарованием прав одному сословию будут даны права и другим сословиям русского общества.

«Жалованная грамота городам» (1785 год)

ЭТО тем более справедливо, что вместе с дворянами Екатерина дала жалованную грамоту и городам. Уже в своем Наказе Екатерина высказывала мысль, что в том государстве, где дворянство есть основание, необходимо учредить положение и о среднем роде людей, основанное на идее и сущности этого звания. В основе дворянского рода людей, рассуждала она, лежит добродетели и честность, а в основе среднего рода людей лежит добронравие и трудолюбие, с потерей которые теряются и права среднего рода людей. К этому роду людей Екатерина причисляет всех тех, «кои, не быв ни дворянином, ни хлебопашцем, упражняются в художествах, в науках, в мореплавании, в торговле и ремеслах», а также все те, «кои выходить будут, не быв дворянами, изо всех учрежденных правительством училищ и воспитательных домов». Высоко ценя дворянский род людей, Екатерина и за средним родом людей признавала важные государственные функции. За ними она признавала как бы коррелятив дворянству по действию на общественное благосостояние, и дарование прав одним она связывала с дарованием прав и другим. Эту мысль она проводила и в Наказе, согласно с нею поступала и на деле.

В один и тот же год, в один и тот же день, 21 апреля 1785 года, когда выдана была «Жалованная Грамота дворянству», Екатерина издала и знаменитое Городовое Положение.

Городовое Положение по содержанию разделяется на 3 отдела. В первом отделе содержится определение города как общественной единицы и юридического лица, обозначается состав горожан и совокупность общих их прав. Во втором отделе изображается внутренняя организация отдельных разрядов городского населения, то есть купцов, посадских людей, и перечисляются особые права каждого разряда. В третьем отделе описывается устройство городского самоуправления и его компетенция. В такой последовательности мы и будем рассматривать Городовое Положение.

По Положению Екатерины, каждый город есть юридическое лицо, которое пользуется имущественными правами. Вся земля, которая находится под городом, со всеми угодьями, лугами, лесами и т. п., составляет его вечное и нерушимое владение. Но в составе городской территории различаются частные владения горожан и общественные владения всего города. Всем жителям сохраняется их собственность. Хотя частные владения и ограничивают собственность города, но город является верховным собственником. Как естественное следствие из этого положения вытекает право города на наследование выморочных имуществ, находящихся в пределах его территории. Город имеет право на общественных землях строить мельницы, харчевни, гостиницы, трактиры, гостиные дворы и отдавать земли внаем. Город имеет право содержать свой особый дом. Каждый город строится по особому плану, получает свою печать и герб за подписанием руки императорского величества. В городе могут жить люди всяких сословий и занятий, но при всем том город рассматривается преимущественно как средоточие ремесел, рукоделия и торговли, и потому Городовое Положение дает целый ряд гарантирующих это правил. Всеми законными правами пользовались те, кто был приписан к городу, а иногородцы, не приписанные к городу, не могли промышлять городской торговлей. Допускалось, впрочем, одно исключение — в каждом городе бывала ярмарка и базарные дни, в которые уездные люди и могли свободно и беспрепятственно привозить и продавать свои товары; на ярмарки имели право приезжать и иногородние купцы, и продавать, и покупать товары, не платя городских налогов. В интересах правильного торга город должен иметь клейменые весы и меры, установить разборку и браковку товаров и во всем поступать по указаниям. Согласно основному взгляду на город как на сосредоточие торговли, рукоделия и ремесел, Городовое Положение под горожанами разумеет купцов, мещан, вообще «средний род людей», но сюда же оно относит и дворян, если они имеют в городе дома, сады, места или дворы. Дворяне, приписанные к городу, должны нести тягости наравне с мещанами, за исключением повинностей, непристойных для дворян; они не платят подушной подати, не ходят в наряды и не ставят рекрутов. Так как в городе живут не одни купцы и мелкие торговцы и ремесленники, то Екатерина дает и другое, более широкое определение городским обывателям. Городские обыватели — это те лица, «кои в том городе или старожилы, или родились, или поселились, или дома, или места, или землю имеют, кои в гильдии или цех записаны или службу городскую отправляли, или в оклад записаны, и по тому городу носят службу или тягость». А кто из отдельных лиц в частности относится к горожанам, — право определять это «Жалованная грамота» возлагает на местное городское общество.

В своем Большом Наказе Екатерина параллельно дворянству ставила и среднее сословие. Этот параллелизм идей отразился и на законодательстве Екатерины, и на ее отношении к городскому сословию. Екатерина старалась во всем провести параллель между дворянами и горожанами; так, например, городские обыватели приравнивались ею к уездным дворянам.

Через каждые 3 года граждане с позволения или по приказанию генерал-губернатора или губернатора собирались под председательством своего выборного городского головы для выборов или для выслушивания предложений губернатора. В это время они выбирали членов своих сословных судов — бургомистра, ратманов, заседателей и т. д. Активным и пассивным избирательным правом пользовались граждане, достигшие 25 лет (аналогия с «Дворянской Жалованной Грамотой») и обладающие имущественным цензом (вдвое меньшим, чем для дворян) в 50 руб. годового дохода с недвижимости. На предложения генерал-губернатора горожане обязаны давать пристойные ответы, «сходственные с узаконениями и общественным благом». Городские обыватели, как и дворяне, могут представлять губернатору о своих нуждах и пользах. Для своих общественных собраний горожане могут иметь особый дом, свою «архиву», а также свой герб, свою печать, своего писаря (у дворян — секретаря). Городскому обществу дозволяется своими вкладами составить казну и употреблять ее по общему согласию на общественный нужды.

Как и у дворянства, в каждом городском обществе ведется Городовая обывательская книга, в которую записываются обыватели города и их потомки. Для составления и ведения Городовой книги общество выбирает старост и депутатов, действующих под председательством городского головы. Эта Городовая книга делится, как и Дворянская родословная, на 6 частей. В первую часть (в дворянской книге записывались действительные дворяне) Городовой книги записываются настоящие городские обыватели, то есть те, кто имел в городе дома, места, дворы. Во вторую часть (в Дворянской — дети офицеров, noblesse d'epee) вносятся все лица, записанные в гильдии. В третью часть (в Дворянской — дети чиновников, noblesse de robe) Городовой книги записываются ремесленники и купцы, не внесенные в гильдии. Четвертая часть (в Дворянской — иностранные дворянские — роды) обнимает собой иногородних и иностранных гостей, поселившихся в городе ради торговли или ремесла. В пятую часть (в Дворянской — титулованные дворяне) Городовой книги вносятся именитые граждане. Сюда относятся те горожане, которые отправляли службу по выборам и кончили ее с похвалой, ученые, имеющие аттестаты академий и университетов, архитекторы, живописцы, музыкосочини-тели с академическими дипломами и крупные капиталисты, объявившие за собой капитал свыше 50 000 руб., оптовые торговцы, торговавшие без лавок, амбаров и лабазов, судохозяева, банкиры и т. д. Шестая часть Городовой книги (Дворянская книга — старинные знатные роды) состояла из почтенных старожилов города, торговцев и ремесленников, не внесенных в другие книги.

Итак, городское общество было организовано на тех же самых началах, что и дворянское. «Городовое Положение» вполне аналогично с «Жалованной Грамотой дворянству». Аналогию можно подметить и в определении личных прав и привилегий горожан. Мещанское звание, как и дворянское, наследственно, — гласит Положение, оно передается жене и детям. Мещанин без суда не может быть лишен доброго имени, жизни и имения и судится мещанским судом. Своим благоприобретенным имением он может распоряжаться по своему усмотрению, а наследственным — по закону; мещанин может заводить по желанию торговлю и промыслы без особого на то разрешения. За обиду, учиненную мещанину словом, ему полагалось бесчестье, то есть денежный штраф, величина которого должна равняться количеству податей, платимых мещанином в год; за обиду его жены бесчестье полагалось вдвое больше, за обиду его мальчиков бесчестье вполовину, а за обиду девочек — в 4 раза больше. Таковы были общие права всех городовых обывателей, людей среднего рода, или мещан в широком смысле слова.

Затем были определены специальные частные права различных разрядов городских обывателей. Именитые граждане, купцы 1-й и 2-й гильдии, освобождались от телесных наказаний, а также от подушной подати; вместо поставки рекрутов они имели права вносить деньги. Именитые граждане имели право устраивать заводы, иметь загородные сады, дворы и пр., торговать оптом и в розницу внутри городов и в уездах. Посадским людям дано было право содержать дворы, лавки, торговать по мелочам, брать подряды и т. д. Иностранным гостям гарантировалось свободное отправление своей веры и право отъезда за границу, обусловленное только своевременным заявлением магистрату, уплатой долгов и трехлетней подати.

Таким образом, городовому сословию даются чуть ли не все те права, которые получили дворяне (кроме, главным образом, права иметь крепостных), но не в равной мере всем разрядам. Так, например, освобождены от телесных наказаний были только именитые граждане и купцы 1-й и 2-й гильдии, от подушной подати они же и еще купцы 3-й гильдии и т. д. «Жалованная Грамота городам» императрицы Екатерины II дала внутреннюю организацию отделенным разрядам городского населения — купцам, ремесленникам и посадским людям.

Во главе купеческой и посадской (то есть мещанской) организации стояли особые старшины, на обязанности которых было созывать собрания, вести соответственные части городской обывательской книги и т. д.

Но надо сказать, что Екатерина мельком затронула купеческую и посадскую организацию, а с особой заботливостью и вниманием остановилась на организации ремесленных цехов, и поэтому ее «Городовое Положение» вышло чем-то странным, так как большая часть статей относится к организации цехов. Это объясняется тем, что «Городовое Положение» было опубликовано не в отделанном виде, а скорее представляло собой черновой набросок. Ввиду того, что в курсах русской истории приходится очень редко останавливаться на организации ремесленного класса, я более подробно изложу вам ту часть «Жалованной Грамоты», которая касалась ремесленников.

По «Положению» Екатерины, во всех городах, в которых было более 5 мастеров известной специальности, должны были учреждаться ремесленные управы. Разделение цехов по специальностям производилось городовым магистратом или городской ратушей. Каждый цех получал от магистрата «ремесленное положение», свой значок, цеховую печать, а также весы, — меры, пробу и пр. предметы, которое употреблялись при ремесленной экспертизе. Все эти принадлежности вместе с цеховой казной хранились там, где предполагались собрания цеха. Все мастера, записанные в данный цех, собирались ежегодно для выбора цехового или управного старшины и двух товарищей. Управный старшина являлся главой внутреннего управления цехом; он заседал в городской думе и представлял сведения о нуждах цеха; к нему же подавались жалобы на ремесленников. Цеховой старшина должен был следить, чтобы мастера работали чисто и добросовестно и чтобы изготовляемые ими продукты соответствовали определенному весу и общим предписаниям касательно того или иного дела. В случае жалобы на недобросовестное исполнение заказа он должен был производить экспертизу и чинить взыскание с виновного, причем не только в пользу потерпевшего, но и в пользу цеховой казны. Затем рассматривал жалобы на неумеренно запрашиваемые цены и на неисправное выполнение заказов. Кроме того, цеховой старшина разбирал исковые дела на сумму не свыше 25 руб. Он же с товарищами заведовал цеховой казной, которая составлялась из добровольных взносов мастеров и из штрафных денег. Расходовать ремесленную казну управный старшина мог только с согласия цеха; каждый месяц собрание цеха определяло ссуды заболевшим или обнищавшим ремесленникам.

В непосредственном ведении управного старшины и его товарищей наводились ремесленники или мастеровые, которым позволялось иметь учеников. Ученики отдавались для обучения мастеру на срок от трех до пяти лет, причем условия приема записывались в особую книгу у управного старшины в присутствии двух свидетелей. При записи с родителей ученика брали в ремесленную казну взнос не свыше 5 руб. Ученики должны были быть послушными, прилежными, верными ж почтительными к хозяевам, а мастер должен был обходиться с ними кротко, справедливо и человеколюбиво, без причины не наказывать учеников и охотно учить их своему мастерству; на суровое обращение мастера можно было жаловаться управному старшине, который имел право подвергнуть его штрафу в пользу ремесленной казны. Мастер не должен был прогонять учеников, а если для этого были законные причины, должен сообщить о них старшине и его товарищам. По окончании срока ученья мастер выдавал ученику свидетельство на звание подмастерья, с которым последний мог или остаться у своего хозяина, или поступить к другому мастеру. Ранее договорного срока ни мастер не мог прогнать ученика, ни ученик уйти от мастера.

Для того чтобы уничтожить конкуренцию между мастерами, «Ремесленное Положение» устанавливало, что плата подмастерьям не может быть индивидуальной, а определяется ремесленным сходом. Подмастерье, прослуживший не менее трех лет, мог стать мастером, для чего должен был представить управному старшине удостоверение от своего мастера о знании ремесла и образчик своей работы. Для оценки этого образца управный старшина и его товарищи приглашали трех младших мастеров. Эти три мастера оценивали работу, а затем ищущему звания мастера давали «урок», производили экзамен в звании ремесла. Если урок был выполнен надлежащим образом, подмастерье делался мастером и получал аттестат на право производства самостоятельных ремесленных работ.

Конечно, между подмастерьями и учениками с одной стороны и мастерами — с другой могли происходить всяческие недоразумения. Эти недоразумения решались в цеховой управе, в присутствии представителей от подмастерьев — для гарантии полной справедливости.

Такова была внутренняя организация цехов, которую создало «Городовое Положение» Екатерины П. Эта организация оказалась очень живучей, и в несколько измененном виде действует и по сие время, причем последующее законодательство представляет, пожалуй, шаг назад.

Нелишне отметить, как законодательство Екатерины регулировало рабочее время. Оно устанавливает для ремесленников 6 рабочих дней в неделю; в воскресенья и праздничные дни работ не было. Работы начинались с 6 часов утра и продолжались до 6 часов вечера, исключая полчаса на завтрак и полтора часа на обед. Таким образом, «Положение» устанавливало 10-часовой рабочий день. За прогулы «Положение» определяет взыскивать с гуляк пеню. Пеня по «Положению» назначается даже за прогул ночи, так как это ослабляет работоспособность ремесленника на будущий день.

Все цехи города ежегодно собирались вместе и выбирали ремесленного голову, который утверждался городским магистратом. Этот ремесленный, голова заседал в шестигласной Думе и докладывал там «о нуждах и недостатках» цехов. Кроме того, ремесленный голова разрешал все столкновения между цехами, которые могли возникнуть у них из-за вторжения в чужую специальность. В состав его юрисдикции входили и споры между должностными лицами и членами одного и того же цеха. Без дозволения ремесленного головы никого нельзя было выгнать из цеха. Он также приводил к присяге управного старшину и его товарищей.

Мастерам-иноверцам разрешалось свободно строить церкви; католики и католическое духовенство подчинялись могилевскому епископу, а лица Аугсбургского вероисповедания подчинялись консисториям, которые учреждены были по губернским городам и состояли из духовных и светских заседателей. Консисториям предоставлено было право блюсти церковный порядок и учреждать школы для подготовки пасторов. Гражданские права иноземных гостей обеспечивались тем, что там, где их было 500 и более иностранцев, им разрешалось к наличному числу бургомистров и ратманов из русских людей прибавлять одного своего и вести делопроизводство на русском и иностранном языках; это же правило применялось и к цехам.

Такова была внутренняя организация отдельных разрядов городского населения. Но, кроме частных организаций, была общая городская организация, объединявшая всех членов городского общества в самоуправлении.

До Екатерины управление городами находилось в руках магистратов и ратуш. Хотя это и были выборные сословные учреждения, но по роду и значению своей деятельности были скорее органами государственной власти, чем органами местного самоуправления. Ведь главной обязанностью магистратов и ратуш был суд над горожанами и раскладка податей и повинностей, налагавшихся центральным правительством. Эти учреждения, несмотря на иностранные названия, были прямыми продолжателями старых посадских органов московского государства. Правда, на магистрате лежали заботы о внешнем благочинии и о внутреннем благоустройстве, но эти полицейские функции не получили развития. Прежде всего, полиция благочиния находилась в ведении особого должностного лица — полицмейстера в больших городах и городничего в более мелких. Полиция благоустройства и благосостояния (постройка школ, сиротских домов, госпиталей) оставалась большей частью на бумаге, была литературным украшением магистратских регламентов; когда же некоторые города на самом деле стали заводить школы, то их деятельность сузилась и стала заключаться только в доставлении денег, а действительное заведование перешло в руки государственной власти. Таким образом, и петровские магистраты и ратуши не были органами городского самоуправления, а скорее местными исполнительными органами центральной власти.

Екатерина и задумала изменить этот порядок и создать такое учреждение, которое главным образом радело бы о пользах и нуждах города, не было бы органом государственной власти, а было бы органом городского самоуправления в собственном смысле. Не отнимая от магистрата административных и судебных функций, не лишая их сословного характера, Екатерина рядом с ним и в подчиненном отношении учредила городскую Думу, причем Дума стала каким-то вспомогательным органом.

Городская общая Дума состояла из городского головы и из гласных от каждого из 6 разрядов городского населения; при этом гласные от одного разряда составляли в общем собрании один голос, то есть все вопросы предварительно должны были обсуждаться в пределах каждого сословия, а затем уже их решение представлялось одним голосом при общем решении. Эти гласные выбирались следующим образом; т. к. настоящих городских обывателей было много, то они выбирали по одному гласному от каждой части города; гильдии выбирали по одному гласному от каждой гильдии, цехи по одному гласному от каждого цеха, иностранные и иногородние гости выбирали по одному от каждого народа, именитые граждане по одному человеку от каждого звания, если в этом звании не менее 5 человек; посадские люди выбирали по гласному от каждой части города.

Общая городская Дума собиралась раз в три года, а, кроме того, могли происходить экстренные собрания, когда того требовали дела. Заседания происходили в доме городского общества.

Для ведения текущих дел городская Дума избирала из своей среды шестигласную Думу, в состав которой входило по одному гласному от каждого разряда населения, всего 6 гласных, под председательством городского головы (это учреждение и соответствует нынешней городской управе).

Что касается ведомства городской Думы, то по «Городовому Положению» оно было определено так: Дума должна была «доставлять жителям города нужное пособие к их прокормлению и содержанию», то есть на Думу возлагалось прежде всего попечение о народном продовольствии. Затем она должна была заботиться об охране города от ссор и тяжб с соседними городами и селениями, а также хранить мир и согласие между жителями города, поощрять привоз в город и продажу всего того, что может служить к благу и выгодам жителей, наблюдать за прочностью городских зданий, заботиться о постройке и хорошем содержании пристаней, площадей, амбаров и т. п., о приращении доходов на пользу города, разрушать недоумения по ремеслам и гильдиям и наблюдать, чтобы «Городовое Положение» и «Ремесленное Положение» были повсюду точно соблюдаемы (последние функции были приписаны и магистрату; как разрешить возникающее недоумение, сказать трудно. «Городовое Положение» вообще часто дает пищу для недоумений и вопросов). Городской Думе строго запрещалось вмешиваться в судебные дела между жителями города, решение которых предоставлено было особым судебным учреждениям. Городской магистрат должен был выполнять все законные требования городской Думы.

Возлагая на городскую Думу такие широкие обязанности, «Городовое положение» должно было позаботиться и о материальных средствах, которые давали бы ей возможность выполнять свои функции. Городская Дума получала: 1) 2 % таможенных сборов с привозных товаров (в тех городах, где были таможни, преимущественно портовых), 2) 1 % с доходов от казенной продажи питья, 3) арендную плату с городских имуществ и угодий (у города могли быть мельницы, лавки, ряды и т. п.), 4) штрафные деньги с местных жителей (которые поступали в Приказ общественного призрения и шли на содержание школ, больниц и т. п.), и, наконец, 5) все выморочные имущества отходили к городу. Эти доводы шли на содержание магистрата и других должностных лиц, затем на содержание городской школы и различных учреждений ведомства Приказа общественного призрения, на постройку и ремонт городских зданий и т. п. Ни на что иное городская Дума не имела права расходовать свои средства. Если по городу предстоял какой-либо расход, то Дума должна представить о немгубернатору и ждать его разрешения. Губернатору же должны представляться отчеты о доходах и расходах города. Это были старые пережитки административной опеки.

Мы не будем касаться вопроса о том, в какой мере все эти предложения Екатерины вошли в жизнь, но можно заранее сказать, что не они могли осуществиться. Задача будущего исследователя — проследить момент проведения в жизнь «Городового Положения».

Как бы то ни было, надо сказать, что «Городовое Положение» Екатерины является провозвестником развития общественного самоуправления в современном смысле этого слова. Впервые на Руси создавалась такая организация, в которую входили все классы общества. Ранее общественные органы были созданы для удовлетворения казенных интересов, для платежа государственных податей, несения государственных повинностей, для наилучшего отправления правосудия и т. д.; интересы общества были налицо и ранее, но они имелись в виду лишь постольку, поскольку это было в интересах государства; в «Городовом Положении» Екатерина впервые отступила от старых начал самоуправления и создала всесословное городское общество, которое заботилось о городе как о торгово-промышленном и культурном центре. «Городовое Положение» Екатерины является начальным звеном в цепи тех учреждений, которые создала новая русская история. При рассмотрении «Городового Положения» естественным является вопрос: в какой мере Екатерина в данном случае находилась в зависимости от указаний, шедших от общества? Тут заранее надо сказать, что при начертании «Городового Положения» Екатерина действовала более самостоятельно, чем при издании «Жалованной Грамоты дворянству». Я только что говорил, что Екатерина объединила в городе все сословия без исключения, в том числе и дворян: а наказы от городов предлагали объединить «по старине» только один торговый класс, «купеческим правом должны пользоваться только купцы» — вот основное требование торгово-промышленного класса. Тенденция сделать город купеческим и мещанским живет еще до сих пор, а тогда проявлялась с особенной силой. Как и дворяне, купцы желали замкнуться и поэтому предлагали, чтобы купцам и цеховым был запрещен выход в другие чины, чтобы купеческие вдовы и дочери выходили замуж за людей других сословий не иначе как продав свою недвижимость (дома, лавки и т. п.), и чтобы право заниматься торговлей, ремеслом и промыслами было предоставлено лишь купцам и ремесленникам. Екатерина не исполнила ничего из этих пожеланий. Наказы предлагали организовать и городское управление на чисто сословных началах. По мнению наказов, во главе управления должны были стоять магистрат и ратуша, сплошь состоявшие из купцов. Только два столичных наказа (от Москвы и Петербурга) предлагали, чтобы ¹/₃ ратманов избиралась из дворян, живущих в городе. Административная компетенция магистрата, по наказам, должна была простираться на все население, в городе должны были господствовать купцы. Екатерина оставила сословный суд, а все остальное передала в ведение всесословной Думы.

Но было бы ошибкой думать, что Екатерина ни в чем не послушалась купцов и мещан. Все наказы просили отвести для городов выгоны, сенные покосы, леса и пахотные земли. Екатерина пошла навстречу этим просьбам, и в своей «Грамоте» утвердила права собственности городов на просимые ими угодья, отведенные по межевой инструкции. Наказы хлопочут об отмене телесного наказания для купцов: Екатерина удовлетворила до известной степени и это желание, освободив от телесного наказания именитых граждан и купцов 1-й и 2-й гильдии: остальным было гарантировано, что они не могут потерять имения иначе, как по суду. Наказы просили освободить горожан от казенных служб и от постойной, почтовой и других повинностей, а рекрутскую повинность просили заменить денежной. И в этом случае Екатерина пошла навстречу желаниям горожан: именитые граждане и купцы 1-й и 2-й гильдии были освобождены от личных служб и посылок, от командировок в казначейство для счета денег, для сбора кабацких денег и т. п. «Жалованная Грамота» освобождала дома некоторых граждан от постойной повинности, а для купцов рекрутскую повинность заменила денежной.

В различных городских наказах встречались требования организации цехов. Например, Ярославский наказ просил, чтобы заниматься ремеслом позволено было исключительно в цехах. Екатерина с особенной полнотой и обстоятельностью в своей «Жалованной Грамоте» удовлетворила это желание. Наказы требовали также устройства ярмарок, банков и банкирских контор. 26-я статья «Жалованной Грамоты» гласит: «учредить в городе одну ярмарку или более, смотря по обстоятельствам и потребности, и для сего определить время и отвести место, куда иногородние люди могут свои товары привозить и продавать их, а непроданные свободно увозить за город». 158-я статья позволяла горожанам из остатков капитала устраивать банки.

Итак, даже в свободно составленное Екатериной «Городовое Положение» вошло много пожеланий, выраженных в Комиссии для сочинения проекта нового Уложения. И в данном случае деятельность комиссии не прошла бесследно, хотя Екатерина воспользовалась ее указаниями и не в таком размере, как для «Губернских учреждений» 1775 года и для «Жалованной Грамоты дворянству» 1785 года.

Крестьянский вопрос в царствование Екатерины II

ОДНОВРЕМЕННО с жалованными грамотами дворянству и городам императрица Екатерина имела в виду выдать жалованную грамоту крестьянскому сословию, разумея под ним свободных государственных крестьян. Но это намерение императрицы не было осуществлено, как не было осуществлено и другое ее намерение, более радикальное, — намерение уничтожить крепостное право. Вопрос о крепостном праве встал на очередь в царствование Екатерины II и подвергся разностороннему обсуждению и критике; было высказано много способов уничтожения крепостного права. Некоторые из них были осуществлены, но только в царствование Александра II, а во второй половине XVIII века вопрос об уничтожении крепостного права так и остался в стадии обсуждения. На этом вопросе я и остановлю ваше внимание.

Прежде всего, необходимо ясно себе представить, каково было положение владельческих крестьян к моменту вступления на престол императрицы Екатерины II.

Владельческие крестьяне во второй половине XVII века

В нашей исторической литературе раньше утверждали, что крепостное право обязано своим происхождением XVIII веку, но более внимательные изыскания последнего времени выяснили, что крепостное право в основных чертах было продуктом московской истории, что уже во второй половине XVII века были налицо все элементы, из которых слагается понятие крепостного права. Уже к концу XVII века крестьяне приравнялись к холопам, за редкими исключениями они потеряли свою свободу и были крепостными людьми. Но если крестьяне потеряли личную свободу, владельцы пользовались правом переводить крестьян из одного имения в другое, продавать их, дарить и менять. Продажа крестьян в начале XVIII века практиковалась в таких громадных размерах, что возмущала Петра, которого никоим образом нельзя заподозрить в сентиментальности. «Обычай есть в России, — гласил указ 1721 года, — что крестьян продают, как скотов, чего во всем свете не водится». Ни имущественные, ни личные права крестьян не были ограждены законом; никакой закон не обязывал помещиков наделять своих крестьян участками земли, и хотя крестьяне владели пахотными жеребьями, но помещик мог распоряжаться крестьянскими наделами по своему усмотрению.

Платежи и повинности крестьян в пользу помещиков регулировались исключительно обычаем и доброй волей землевладельцев. Крестьяне фактически владели и распоряжались движимым имуществом, входили в известные обязательства, которые защищались законом, но наряду с этим закон признавал право владения на это движимое имущество за помещиками (если имение помещика продавалось с торгов и вырученная сумма не покрывала долгов, продавали имущество крестьян). В области личных прав крестьян необходимо отметить вмешательство помещичьей власти в их семейную жизнь. Помещики женили и выдавали замуж своих крепостных, руководясь соображениями заводчиков рысистых лошадей и породистых овец. Помещики судили своих крестьян и наказывали их по своему усмотрению. На боярском дворе уже в XVII веке появились тюрьмы, батоги, кандалы и кнут. Закон предписывал, чтобы помещики не убивали своих крестьян, но не определял взыскания за нарушение предписания. Значит, все те черты, которые характеризуют крепостное право, были налицо в конце XVII века.

Владельческие крестьяне в первой половине XVIII века

Все эти права помещиков над крепостными, все ограничения личных и имущественных прав владельческих крестьян в первой половине XVIII века еще более выявились и определились. Первая половина XVIII века является только простым продолжением процесса второй половины XVII века. Торговля крестьянами в розницу все более и более развивалась. Петр предпринял было меры к уничтожению этого зла, запретив продавать крепостных в одиночку, а не целыми селениями, но это так и осталось распоряжением, не войдя в жизнь. Зато другим распоряжением Петр содействовал развитию работорговли. В 1717 и 1720 годах он позволил людям всяких чинов, кроме шляхетства, покупать людей для поставки вместо себя в рекруты. Естественно, что бедные помещики с нетерпением дожидались времени, когда подрастет какой-нибудь молодец, чтобы продать его купцу для поставки в рекруты. По части обеспечения крестьянского имущества законодательство первой половины XVIII века не выработало решительно никаких конкретных норм, предоставляя и тут дело обычаю и доброй воле землевладельцев. Закон только требовал, чтобы помещики кормили своих крестьян в голодные годы, не допускали их до нищеты и не отпускали на волю бедных, больных, увечных и старых. Но и это не исполнялось помещиками, а местные власти нисколько не склонны были обращать на это внимание. Закон Петра рекомендовал отдавать в опеку тех помещиков, которые бесчеловечно обращаются со своими крепостными; но ведь отдача в опеку зависела от местных властей, а местные власти, связанные родством и сословными интересами с помещиками, не могли действовать по точному смыслу закона. Таким образом, все благие пожелания правительства оставались только на бумаге. Крестьянские платежи и повинности в первой половине XVIII века по мере развития роскоши помещичьей жизни все более и более увеличивались, и крестьянская нужда все более и более возрастала. Само правительство в одном из своих указов жаловалось, что работа крепостных крестьян на помещиков отнимает у них все время, так что они не могут платить податей и добывать себе пропитание. О том же самом свидетельствуют и иностранцы. Леди Рондо, под впечатлением поездки из Петербурга в Москву, сообщала, что она встретила народ очень учтивый, но вследствие непомерной работы и бедности потерявший образ человеческий.

В первой половине XVIII века все больше и больше утверждалось воззрение, что крепостной труд и его плоды — собственность помещиков, обложенная налогом в пользу государства. В силу этого взгляда целый ряд указов ограничил право крестьян в области труда и промышленности. Указом 1717 года крестьяне лишены были права уходить на промыслы без разрешения помещика; указ 1731 года запретил крестьянам вступать в откупа; указ 1761 года запретил крестьянам обязываться векселями и заемными письмами. Дело дошло даже до того, что при восшествии на престол Елизаветы крепостные крестьяне не были допущены к присяге, чем признано было, что они не государственные подданные, а состоят в подданстве у помещиков, которые являются непосредственными их господами. Власть помещиков над крепостными была более власти самого государства, так как простиралась даже в сферу семейных отношений. Помещики разделяли родителей с детьми, устраивали по своему усмотрению браки, при выходе замуж за пределы вотчины требовали выводные или отпускные грамоты, а за выведенную невесту взимали плату от 10 до 20 руб. Как и в XVII веке, помещики судили своих крепостных крестьян и наказывали их по собственному усмотрению, доходя иногда до ужасающих примеров жестокости. В этом отношении темную память оставила по себе известная Салтычиха, которая замучила до смерти около 100 человек, преимущественно женщин — за плохую стирку белья. К обычным наказаниям — битью кнутом, батогами и розгами — в XVIII веке присоединилось еще право помещиков ссылать крепостных в Сибирь. Указом 1760 года помещикам было предоставлено право ссылать своих крестьян с семействами в зачет рекрутов в Сибирь, «понеже в Сибирской губернии к поселению удобные места имеются». Вот общий очерк положения крестьян в первой половине XVIII века, их состояние в момент вступления на престол императрицы Екатерины П.

Взгляды Екатерины на крестьянский вопрос и ее политика в первые годы по вступлении на престол

Как ни тяжело было положение крестьян, однако до Екатерины II, если не считать мечты Голицына, совершенно не возникало вопроса об отмене крепостного права. Пока существовала обязательная служба дворян, крепостное право оправдывалось в глазах правительства и дворянства и даже самих крестьян. Помещики были царскими слугами, и крестьяне обязаны были их содержать.

Вопрос о законности существования крепостного права выдвинут был во второй половине XVIII века. Он встал на очередь, как по внутренним побуждениям либеральной государыни, так и по требованиям жизни.

Еще в бытность великой княгиней, как видно из заметок, Екатерина думала об отмене крепостного права. Она писала: «Противно христианской вере и справедливости делать невольниками людей; они все родились свободными». Уже в то время Екатерина прониклась философской идеей естественного права, которую исповедовала французская просветительная литература XVIII века. Она думала, что можно постепенно уничтожить крепостное право, и мечтала в этих целях издать закон, который определял бы, что при передаче имения из одних рук в другие крестьяне освобождались от крепостной зависимости. Таким путем она надеялась уничтожить крепостное право в 100 лет.

Действительность заставила Екатерину идти другим путем. Манифестом 18 февраля 1762 года ее супруг, Петр III, освободил дворян от обязательной службы. Логика вещей требовала упразднить крепостное право и дать жалованную грамоту крестьянству. И действительно, после 18 февраля 1762 года крестьяне и для себя стали ждать такого манифеста, а когда их ожидания не оправдались, среди них появились слухи, что помещики скрыли от крестьян этот государев манифест; крестьяне стали волноваться. Волнения произошли в Тверском и Клинском уездах. Тогда Петр III 19 июня издал манифест, в котором опровергал «ложно рассеиваемые от непотребных людей слухи» и заявлял, что он «намерен помещиков в их владении нерушимо сохранять, а крестьян в должном повиновении им содержать».

Через 10 дней после этого манифеста вступила на престол Екатерина II, и вступила революционным путем, при помощи гвардии, то есть высшего слоя дворянства. Что же ей оставалось делать в таких условиях, как не подтвердить только манифест своего супруга? И действительно, через 3–4 дня после своего восшествия на престол (3 июня) Екатерина подтвердила манифест 19 июня.

Между тем волнения крестьян все продолжались; они увеличились и охватили целый ряд уездов черноземных губерний и в меньшей степени — северных; Каширский, Тульский, Епифанский уезды Тульской губернии, Волоколамский уезд, Галицкий — Костромской губернии и другие. Екатерина ответила на крестьянские волнения карательной экспедицией князей Вяземского и Бибикова, а затем 8 октября издала новый указ «о пребывании крестьян под властью помещиков». Этот указ велено было читать в церквах по всем воскресным и праздничным дням. Под впечатлением крестьянских волнений Екатерина вскоре же по вступлении на престол, в 1765 году, издала указ, которым предоставила помещикам право ссылать своих крепостных на каторгу «за предерзостное состояние» на какое угодно время, с правом брать их обратно. Так, следовательно, крепостное право не только не было отменено, но было подтверждено и словом и делом и даже расширено в своем объеме. Елизавета предоставила помещикам право ссылать своих крестьян в Сибирь на поселение, а Екатерина позволила отправлять их на каторжные работы. Помимо этого указа, характерен еще указ 1767 года, которым запрещено было владельческим крестьянам подавать жалобы на Высочайшее имя, под страхом ссылки в Нерчинск на каторжные работы. Этот указ был ответом на ту массу челобитных, которые были поданы Екатерине во время ее путешествия по России.

Но было бы ошибкой думать, что изданием этих указов Екатерина ограничилась в разрешении поставленного ей жизнью крестьянского вопроса. Эти указы были изданы благодаря сложившимся обстоятельствам, по требованию минуты, но Екатерина не отступила еще от своего прежнего воззрения, не перестала думать об изменении положения крестьян, она только дала своим планам другое направление. Суровая русская действительность показывала ей, что нельзя задаваться планом об освобождении крестьян, а можно только думать об улучшении их положения, об ограждении их от произвола и насилия владельцев. Другими словами, вопрос об эмансипации крестьян у Екатерины заменился вопросом об улучшении их положения. В сущности, и в XIX веке крестьянский вопрос прошел такой же путь; ведь и тогда был поставлен вопрос только об улучшении быта помещичьих крестьян, но результаты в том и другом случае получились различные, так как за 100 лет жизнь многому научила и многое показала.

Как же Екатерина приступила к разрешению крестьянского вопроса? Она следовала двумя путями; во первых, вызвала общественное обсуждение этого вопроса и, во вторых, поставила этот вопрос в комиссии для составления нового Уложения, наметив в своем наказе основания для его решения.

Обсуждение крестьянского вопроса в вольном экономическом обществе

В конце 1765 года Екатерина обратилась в недавно открытое Вольное экономическое общество с письмом, в котором говорила, что «многие разумные авторы поставляют и самые опыты доказывают, что не может быть там ни искусного рукоделия, ни твердо основанной торговли там, где земледелие в уничижении или нерачительно производится, что земледельчество не может процветать там, где земледелец не имеет ничего собственного. Поставляя сии правила за неоспоримые, — продолжала императрица, — остались мне просить вас решить, в чем состоит или состоять должно для твердого распространения земледельчества имение и наследие хлебопашцев?» Из этого рассуждения видно, что Екатерина хорошо была знакома с сочинениями физиократов, которые источником народного благосостояния считали земледелие. Земледелие — основной промысел народа, от которого зависит и фабрично-заводская, и торговая промышленность, но земледелие не может процветать там, где земледелец не имеет собственности. Екатерина и спрашивала Вольное экономическое общество, в чем должна состоять эта собственность.

Письмо Екатерины было подписано только двумя буквами — И. Е. (Императрица Екатерина), а потому Общество, думая, что это дело какого-либо досужего человека, не обратило на него никакого внимания и вспомнило о нем только по получении второго письма, когда это неизвестное И. Е., кроме того, прислало ящик с сотней червонцев и просило употребить присланные деньги на премию за лучшее сочинение, написанное на тему: «в чем состоит собственность земледельца, в земле ли его, которую он обрабатывает, или в движимости, и какое он право на то или другое для пользы общенародной иметь может». Такая тема для нас теперь совершенно бессмысленна, но тогда она имела смысл, если под земледельцами понимать тогдашних крестьян. Вольное экономическое общество и поняло эту тему в таком именно смысле. Исполняя волю жертвователя, Общество, обещая награду в 100 червонцев и медаль в 25 червонцев, объявило на соискание премии сочинение на такую тему: «что полезнее для общества, — чтоб крестьянин имел в собственности землю или только движимое имение, и сколь далеко его права на то или другое имение простираться должны?»

Екатерина имела слабость порисоваться и прислала письмо в Вольное экономическое общество, на этот раз подписанное полным именем, в котором говорила, что, узнав о полезном начинании неизвестного автора, она посылает 1000 червонцев и просит увеличить награды за сочинения.

Предлагая Вольному экономическому обществу вопрос о крестьянской собственности на имущество, Екатерина желала получить только детали, подробности, а самый вопрос принципиально был уже ею решен в положительном смысле. В то время как раз Екатерина составляла Наказ, в котором сделала некоторые замечания относительно крепостного права. В нем Екатерина писала, что «законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества». Между прочим, в Наказе Екатерина доказывала необходимость для земледельца иметь свою собственную землю, и доказывала тем, что не может земледелие процветать там, где земледелец лишен собственности. «Сие основано на правиле весьма простом: всякий человек имеет более попечения о своем собственном, нежели о том, чего опасаться может, что другой у него отымет», В первоначальной редакции Наказа необходимость гарантировать крестьянам их имущественные права мотивировалась тем, что им нужно накопить известный достаток для выкупа себя; цену выкупа Екатерина полагала определить законом. Приближенные Екатерины, как вы знаете, вычеркнули из Наказа все те места, в которых говорилось о возможности ослабления или отмены крепостного права, и с высоты политической и философской мысли Екатерине пришлось сойти на низы русской действительности, над которой она и стала работать. Екатерина считала своей обязанностью издать гражданские законы, регулирующие русское крепостное право. «Русское крепостное, право, — писала она, — есть смешение покорности личной с покорностью существенной, то есть холопства с крепостным правом: сие смешение опасно, и надлежит, чтобы законы предотвратили его». Кроме законов о собственности крестьян, Екатерина предполагала издать законы, регулирующие помещичьи поборы с крепостных. «Кажется, — писала она, — что невозможным способом увеличивают хозяева свои доходы, облагая оброком своих крестьян по рублю, по 2, по 3 и даже по 5 с души, несмотря на то, как достаются сии деньги. Вельми было бы нужно предписать, чтобы оброк полагался сообразно с земледелием». Затем в Наказе Екатерина возмущается таким проявлением помещичьей власти, как обычай помещиков насильно женить своих «подданных». «Петр велел отдавать под опеку не только безумных, но и мучающих своих подданных, — писала Екатерина, — по первой статье сего указа чинится исполнение, а последняя для чего без действа осталася, неизвестно».

Имея такие взгляды на крепостное право, Екатерина и предложила высказаться по этому вопросу специалистам и депутатам комиссии. От первых она ожидала теоретических рассуждений, а от вторых — практических законов, охраняющих крестьян от помещичьего произвола.

Теперь нам и предстоит рассмотреть ответы тех и других на вопросы государыни.

К 22 апреля 1766 года Вольное экономическое общество получило 162 трактата, из которых 7 было на русском языке, 129 — на немецком, 21 — на французском, 3 — на латинском, 1 — на голландском и 1 — на шведском языке. Сочинения поступали со всех концов Европы — из Германии, Франции, Италии и Польши. По мере поступления сочинения прочитывались особыми комиссиями, а одобренные выслушивались в Общем собрании. Лучшие из них поступали в конкурс. Таких лучших сочинений одобрено было 15. Для выбора из них был организован особый комитет. Этот комитет, рассмотрев представленные работы, присудил премию сочинению под девизом «in favorem omnia jura clamat, mais est modus in rebus» ^[19]. Автором этого сочинения оказался Беарде-де-Лабей (Beard'e de 1'Abaye), доктор прав в Аахене. Что касается остальных сочинений, то четырем из них — сочинению русского радикала Поленова, гальберштадского каноника Вёлльнера, лифляндца Мека и француза Граслена, дано было одобрение. Премированные и одобренные сочинения решено было напечатать, за исключением сочинения Поленова, которое содержало «многие сверх меры сильные и по здешнему состоянию неприличные выражения».

Сочинение Беарде-де-Лабея

Рассмотрение ответов мы начнем с сочинения Беарде-де-Лабея.

«Крестьяне, — начинает автор, — корни, основание всего государства. Крестьяне уже тем приносят пользу государству, что главным образом благодаря им увеличивается народонаселение; поэтому крестьянин должен иметь неотъемлемую собственность, чтобы он не опасался, что детям его придется голодать, а, следовательно, и размножался бы охотно. Но, прежде чем давать крестьянину собственность, необходимо сделать его лично свободным; вся вселенная требует от господ, чтобы они освободили своих крестьян. Повсюду богатство и могущество государства есть прямое следствие свободы и благосостояния крестьян. Самое лучшее средство поощрить трудолюбие крестьян — это сделать их собственниками земли, которую они обрабатывают. Иметь только движимую собственность — значит не иметь почти никакой». Вот общие рассуждения Беарде-де-Лабея.

Но недаром к первой либеральной части своего девиза — «В пользу свободы вопиют все права» — автор прибавил: «но есть мера всему». Автор во второй половине своего труда предостерегает от вредной поспешности проведения реформ: опасно спустить с цепи медведя, не приручив его. Есть еще и другая опасность; Беарде-де-Лабей думает, что крестьяне после освобождения предадутся праздности и будут погибать от голода, как было с вольноотпущенными неграми в Америке. Интересно, что все эти рассуждения повторялись и впоследствии, и последние перепевы этих рассуждений раздавались в комиссиях, действовавших при освобождении крестьян. Этот факт доказывает, как туго работала общественная мысль. «Прежде чем даровать крестьянам право собственности, — писал Беарде-де-Лабей, — надо приготовить рабов к восприятию свободы; надо приучить их дорожить свободой, а для этого надо дать им образование». Право собственности Беарде-де-Лабей рекомендует давать исподволь, как награду за усердие и трудолюбие. «Давайте крестьянину собственность и свободу, — говорит он, — только, так сказать, по мелочам. Устройте отличие между рабами; пусть усердие, заслуги будут вознаграждены. Дайте сначала право иметь только движимое имущество, а потом уже и недвижимое. Когда же умы будут достаточно подготовлены, можно будет разорвать цепи рабства».

Дальше либеральный автор трактата старается убедить помещиков, что освобождение крестьян будет для них выгодно. Доходы их возрастут, получение их сделается вернее, а, кроме того, им не надо будет хлопотать по хозяйству. «А для этого, — пишет Беарде-де-Лабей, — давайте крестьянину собственность, чтобы он мог себя считать господином маленького владения; вы можете тогда с полной безопасностью доверять ему ваши фермы. Вам нечего будет опасаться, что вы не получите арендной платы: его маленький клочок земли или, лучше сказать, привязанность, которую он будет иметь к своему новому имению, послужит вам порукой. Таким образом, богатые, осчастливив крестьян, увеличат свои собственные средства и сделают более верным получение доходов».

В интересах помещиков Беарде-де-Лабей полагал необходимым давать крестьянам маленькие наделы, чтобы они принуждены были арендовать помещичьи земли. Это, как известно, основной мотив, который раздавался в эпоху освобождения; многие впоследствии стояли именно на этой точке зрения.

Таково в кратких чертах содержание сочинения Беарде-де-Лабея.

Понятно, что Беарде-де-Лабей получил премию из Вольного экономического общества, членами которого были люди либеральные, но в то же время землевладельцы. Беарде-де-Лабей предлагал, в сущности, самим помещикам решить весь крестьянский вопрос, без вмешательства со стороны государства; по его плану, господин сам должен наблюдать за освобождением, причем дарованию земли должно предшествовать дарование личной свободы. Беарде-де-Лабей надеялся, что крестьянский вопрос будет решен скоро, но на самом деле он откладывал решение вопроса в долгий ящик. Он, как рационалист, был проникнут политическим оптимизмом; мужики узнают блага свободы и собственности и из глупых и нерадивых превратятся в умных и трудолюбивых, а их владельцы, увидав пользу освобождения крестьян, будут освобождать их. Беарде-де-Лабей не предусматривал, что будет, если крестьяне не поймут благ свободы и не будут стараться, а равно и помещики не поймут пользы освобождения. Как рационалист, он не ставил этого вопроса, полагая, что если что дойдет до разума, то необходимо выльется и в поступки.

Сочинение Поленова

Никаких радикальных мер не предлагало и сочинение русского радикала Поленова. Автор начинает с теоретических доказательств необходимости для крестьян иметь право собственности «в движимом и недвижимом имении». Необходимо, чтобы крестьяне стали зажиточными, так как зажиточный охотнее вступает в брак, старательнее обрабатываем землю, лучше платит подати и т. д. Напротив, лишение прав собственности производит печальные последствия: такие люди делаются совершенно нерадивыми, дурно едят и одеваются, их жизнь непродолжительна, а потому и народонаселение России не может сильно увеличиваться.

Переходя от общих рассуждений к положению о русских крестьянах, Поленов писал: «Я не нахожу беднейших людей, как наших крестьян, которые, не имея ни малой от законов защиты, подвержены всевозможным, не только в рассуждении имения, но и самой жизни, обидам и претерпевают беспрестанные наглости, истязания и насильства, отчего неотменно должны они опуститься и прийти в сие преисполненное бедствий как для них самих, так и для всего общества состояние, в котором мы их теперь действительно видим». Что же предлагает Поленов для улучшения быта крестьян? Прежде всего — образование. Поленов указывает на образование, точно так же, как и Беарде-де-Лабей; это была ходячая мысль, висевшая, можно — сказать, в воздухе. «Напрасно некоторые думают, — рассуждал автор, — что лучшее средство удержать крестьянина от пороков состоит в строгости, принуждении и казнях; гораздо действеннее тут воспитание, которое может преобразить всякого человека, какого бы состояния он ни был». Автор предлагает завести школы и обязать крестьян зимой посылать туда детей, начиная с десятилетнего возраста; издать книги для обучения и чтения и поручить преподавание священникам и дьячкам. Он желает также, чтобы в деревнях завели лекарей и обученных повивальных бабок.

Переходя к основному вопросу, Поленов требует, чтобы крестьянину было предоставлено довольно земли для хлебопашества и скотоводства; требует, чтобы помещик не мог отнять ее до тех пор, пока крестьянин исправно будет отбывать повинности, в противном случае он может передать ее другому, но не иначе, как по рассмотрению дела в суде.

Затем Поленов предлагал, чтобы крестьянину не только не дозволялось продавать, дарить и закладывать свой участок, но даже и разделять его между несколькими детьми; по смерти отца должен был владеть один из сыновей. Торговля крепостными по одиночке должна быть совершенно запрещена. Он не соглашается и на продажу целыми семьями, а желает, чтобы крестьяне вовсе не продавались без земли. Рассматривая вопрос о суде, автор считает необходимым, чтобы правосудие защищало право собственности крестьян на движимое и недвижимое имущество. Подати с крестьян должны быть точно определены. Поленов предлагает сбирать с крестьян одну десятую часть урожая, а чтобы поощрить крестьян усерднее заниматься земледелием, подати брать или хлебом или по оценке деньгами. Барщину Поленов, предлагает ограничить одним днем. Точное определение повинностей в пользу помещиков необходимо «для прекращения грабительств и разорений»; это «немало защитит крестьян от наглостей их помещиков, которые их без всякой пощады и милосердия мучают, отнимая все то, что им на глаза попадется и через то приводят в несказанную бедность, от которой они никогда не в состоянии избавиться».

Поленов не оставляет без рассмотрения и вопроса о власти помещиков над крепостными. Он предлагает, чтобы сельский суд состоял из старосты и 3–4 выборных крестьян; они должны разбирать обиды, драки и небольшие тяжбы. Более важные ссоры между крестьянами и несогласия их с помещиками должны разбирать высшие крестьянские суды; апелляция от этих судов должна идти в земские суды из окружных дворян, с участием опытных юрисконсультов. Кроме того, Поленов предлагает дозволить богатым крестьянам записываться в мещанство, заплатив помещику за каждую выведенную из деревни душу.

Резюмируя идеи Поленова, можно сказать, что он ратовал за всяческие облегчения участи крестьян, но основной идеи крепостного права не трогал. Все предложенные меры Поленов рекомендует вводить постепенно, ибо «многими примерами уже подтверждено, сколь далеко в подобных случаях простирается неистовство подлого народа». Можно видеть, что пожелания Поленова шли навстречу намерениям Екатерины.

Сочинения Вёльнера

Теперь нам остается рассмотреть еще три сочинения по крестьянскому вопросу, которые в комиссии получили одобрение. Это, прежде всего, сочинение гальберштадского каноника Вёльнера.

Вёльнер, как и Беарде-де-Лабей и Поленов, выступает поборником крестьянской собственности на землю, но понимает собственность в особом смысле. Прежде всего, он указывает на плохое качество подневольного труда и на невозможность для срочного арендатора заботиться о прочных усовершенствованиях на своем участке. Вёльнер предлагает правительству поощрять тех помещиков, которые передадут землю в собственность своим крестьянам.

Условия и основания передачи земли в собственность крестьянам Вёльнер не указывает и предоставляет выработать Вольному экономическому обществу, а с своей стороны предлагает издать следующий закон: «1) крестьянин может быть лишен земли только в том случае, пели он будет дурно вести себя и плохо заниматься земледелием; 2) крестьянам дается полное право производить на своих участках какие угодно улучшения, сеять какой угодно хлеб и кормовые травы; 3) крестьяне, получившие землю в собственность, остаются в подданстве помещика и должны платить податей вдвое более чем прежде, с условием, что раз установленные подати не будут возвышаться; 4) крестьянин, который по болезни или по старости не в состоянии более работать на своей земле, может с согласия землевладельца продать ее, причем приобретший должен принять на себя исполнение лежащих на ней повинностей; 5) на таких же условиях крестьянин может завещать свою землю своим детям и родственникам».

Вот предложения, сделанные Вёльнером. Если рассмотреть их более внимательно, то можно видеть, что Вёльнер проектировал отдать крестьянам землю не в собственность, а в наследственное и неотъемлемое пользование за определенные повинности; это — вечная аренда, а не собственность, хотя сам Вёльнер указывал на неотъемлемость участков, на возможность завещать их и продавать, и называл такое владение собственностью.

Сочинение фон Мека

Много сходного в основных идеях имело и сочинение лифляндского дворянина фон Мека, которого Общество наградило за его труд медалью в 12 червонцев. «Крепостные, — говорит он, — должны иметь собственность, но с дарованием ее не следует спешить. Если сразу уничтожить крепостное право, то свобода может обратиться в необузданность, крестьяне покинут земли, которые прежде обрабатывали, и начнут бродить, ища места, где бы могли получить землю без повинностей и денежных оброков. Поэтому нужно начинать с дарования крестьянам прав собственности на движимое имущество и обставить это дело следующими формальностями; господин заявляет в суде, что он дозволяет лучшим крестьянам неограниченно распоряжаться движимым имуществом; это заявление должно быть записано в книги, и чиновники должны следить за его исполнением. Когда же все или большая часть крестьян приобретут движимую собственность, то помещик в награду лучшим и зажиточным может продать участок земли, который они обрабатывают. Крестьянин, приобретший землю, будет иметь на нее полное право собственности, но на следующих условиях: его участок не может быть отделен от всего имения; крестьянин не может его покинуть; за каждый такой участок господин имеет право на известную и раз навсегда установленную работу». Таким образом, и здесь дело идет не о праве собственности, а о наследственном, гарантированном владении землей на известных условиях.

Сочинение Граслена

Самым радикальным из всех проектов является проект француза Граслена. Путем теоретических рассуждении Граслен приходит к выводу, что «общее благо требует, чтобы земля была собственностью единственно и исключительно тех, кто ее обрабатывает, то есть крестьян, но в то же время они должны владеть только тем количеством земли, какое могут сами обработать, иначе они обратятся в землевладельцев-вотчинников». Таким образом, оказывается, что то положение, которое составляет основу программы современной нам партии трудовиков, было высказано более 100 лет тому назад французом Грасленом. Переходя к современному общественному строю, Граслен говорит, что если в данное время и невозможно думать об его изменении согласно указанным принципам, то, по крайней мере, не следует лишать крестьян права собственности на землю, так как это было бы большим ущербом для общества. Конечно, крестьяне должны иметь право и на движимое имущество.

Вот содержание сочинений, представленных в Вольное экономическое общество на тему, предложенную Екатериной, удостоенных премии и похвальных отзывов. При всем их различии в подробностях, легко заметить и общие черты. Во всех проектах признается необходимым 1) обеспечить имущественные права крестьян от произвола помещиков; 2) во всех проектах устраняется прямое вмешательство государства в решение крестьянского вопроса и 3) это решение предоставляется доброй воле и усмотрению владельцев, долженствующих узнать свою выгоду. Единственное, что допускают проекты по отношению государственной власти — это показывать добрый пример помещикам, но законодательное решение вопроса в существе устраняется.

Крестьянский вопрос в комиссии для сочинения нового уложения

А теперь мы посмотрим, что получила Екатерина от депутатов, созванных для составления нового Уложения, в ответ на запросы и пожелания, выраженные ей в Большом Наказе.

Прежде всего, рассмотрим, что содержали дворянские наказы, чего желали дворяне, прежде чем они выслушали Наказ императрицы.

Раскрываем, например, наказ дворянской Полонской пятины (Новгородской губернии) и читаем: «Всепокорнейше просим, дабы в сохранение древнего узаконения и дворовые люди, и крестьяне в подлежащем повиновении яко своим господам были, и о том в ныне сочиняемом проекте нового Уложения подтвердить с таким объявлением, что узаконенная издревле помещицкая власть над их людьми и крестьянами не отъемлется безатменно, как доныне была, так и впредь будет». Вот определенное и ясное пожелание, чтобы все оставалось по-старому. Обратимся к другому наказу — кашинских дворян; в нем высказаны те же требования; «чтобы крестьяне были в безотрицательном повиновении владельцев и в полной их власти, дабы тишина и спокойствие общества господствовали, и экономия распространялась, без чего оные существовать не могут». А вот что говорили керенские дворяне: «Дворянству своих людей и крестьян содержать на прежних основаниях в своей власти и полномочии, не ограничивая их преимуществ и полномочий, ибо Российской империи народ сравнения не имеет в качествах с европейским».

Больше всего дворяне просят о принятии мер против беглых крестьян. Так, тамбовские дворяне просили наказывать беглых отдачей в рекруты и ссылкой на поселение и на каторжные работы с предварительным наказанием плетьми и кнутом и ходатайствовали перед правительством, чтобы смерть беглых крестьян от наказаний не ставилась помещикам в вину. Пусторжевские дворяне во избежание побегов в Польшу просили расположить по границе через каждые пять верст военные отряды с пушками, а по самой границе провести двойной ров и вал, «дабы помешать людям переходить границу с телегами и скотом». Дворяне Полонской пятины Новгородской губернии просили в тех же целях об укреплении границ с Эстляндией и Финляндией и о посылке туда военных отрядов для сыска беглых. Многие наказы говорят, что за укрывательство беглых законы карают слишком слабо и требуют усиленных наказаний. Почти все дворянские наказы стояли на той точке зрения, что владеть крестьянами имеют право только дворяне и просили об устранении от владения крестьянами лиц недворянского звания. Но в этом случае дворяне разошлись с желаниями других классов русского общества.

Почти все наказы, составленные торгово-промышленным классом, выражали требование, чтобы купцам первой и второй гильдии было дано право владеть крепостными. Наказы по-разному мотивировали это требование. Типичной является мотивировка наказа казанского купечества. Оно указывало, что купцам часто приходится отлучаться по делам из дому, а на наймитов во время отлучек положиться нельзя. Купцам нужны крепостные люди и для отправления городских полицейских должностей; наконец, купцам, которые занимаются развозной торговлей, неудобно иметь дело с наемными служащими, так как они, забрав деньги и товар, имеют обыкновение бежать, а если и живут, то чинят самовольство, не смотрят за деньгами и товаром. Казанский наказ не был одинок. Такие же требования содержались и в наказах других городов, считавших необходимым «для распространения коммерции и исправности торгов» дозволить покупать крепостных купцам первой гильдии.

Синод в лице своего депутата требовал предоставить, право белому духовенству покупать себе в услужение людей, ссылаясь на то, что не самому же отцу протоиерею идти пахать землю илипродавать что-либо.

За купцами и духовенством потянулись мелкие землевладельцы — недворяне.

Сибирские служилые люди, так называемые дети боярские, просили сделать их потомственными дворянами, наделить их землей и дать право покупать людей.

Сибирские казаки, представители Донского, Чугуевского и Уфимского казацких войск, ходатайствовали, чтобы казацкому старшине дозволено было покупать дворовых людей и крестьян.

Однодворцы, часть которых владела крепостными, которых они могли продавать только членам своего сословия, желали увеличить число своих крестьян покупкой их у помещиков и просили дать им соответствующее разрешение.

Даже пахотные солдаты, люди старых служб просили себе права иметь крепостных.

Таким образом, почти от всех сословий раздалось требование не об освобождении крестьян от крепостной зависимости, а о распространении права владеть ими. Раз это было так, Екатерина и думать не могла об освобождении крестьян и сосредоточила свое внимание на вопросе об улучшении быта крепостных крестьян, их правового и экономического положения.

Что касается этой стороны крестьянского вопроса, то дворянские наказы требуют, во-первых, ограничить торговлю крепостными и, во-вторых, обуздания жестоких помещиков. Михайловские дворяне (Рязанской губернии) просили ограничить продажу крестьян без земли и разрешить продавать крестьян только в пределах одного уезда, «дабы проданные находились недалеко от своих родственников». Более решительно были настроены шлиссельбургские дворяне; они требовали совершенного запрещения продажи крепостных без земли. Кинешемские дворяне (Костромской губернии) просили запретить торговлю крепостными на три месяца в году, во время рекрутских наборов, ибо помещики, «кои алчут о своих прибытках», продают крепостных в рекруты и «через то крестьян своих доводят до крайнего разорения и бедности». О том же просили и тамбовские дворяне. Костромской наказ требовал назначать опекунов над помещиками, которые «неистово своими деревнями владеют и подчиненных им людей и крестьян мучают». Пусторжевский наказ требует отдавать под опеку также и тех, которые обременяют своих крестьян непосильными поборами. Но дальше установления опеки дворянские наказы не шли и даже не говорили о том, какое же наказание должно постичь помещика, мучающего своих крестьян. По этому вопросу высказались только представители судебных и административных учреждений. Юстиц-коллегия указывала на необходимость издания закона о том, какому наказанию должен подвергнуться помещик, замучившей до смерти своего крепостного. Кроме того, депутат главной полиции заявил, что надлежит разрешить дворовым и крепостным жаловаться на своих господ, и задавать вопрос, что делать с теми господами дворянами, на которых принесена жалоба.

Мнение Коробьина и вызванные им прения

Вопрос об улучшении быта крепостных крестьян сделался предметом горячих споров в заседаниях Комиссии. Прения эти продолжались целый месяц, и из всех ораторов за улучшение крестьянского быта высказалось 8, а решительно против — 12. Прения приняли особенно страстный характер после речи депутата от козловских дворян.

Коробьина, произнесенной 5 мая 1768 года. Коробьин остановился на вопросе о причинах побегов крепостных крестьян и высказал мысль, что в побегах виноваты сами помещики, «которые с крестьян своих берут против обыкновенного подати, кои, промотав свои пожитки и набрав много долгу, отдают своих людей, отлучив их от земледелия, зарабатывать одни хоть следуемые ежегодно к уплате проценты; которые, видя, что получаемых с крестьян себе доходов на удовольствие прихотей своих не станет, удалив от семейств, употребляют единственно для своей корысти». Но что всего хуже, некоторые владельцы, как только крестьянин приобретает небольшой достаток, лишают его всех плодов его труда, увеличивая с него оброки. Ссылаясь на статьи (295 и 261) Наказа Екатерины, Коробьин предлагал издать благоразумные и человеколюбивые законы; надо, говорил Коробьин, чтобы крестьянин только часть своего имения считал не своим, а помещичьим, а остальное должно быть его собственное, «которое он может без опасения пустить в обращение, как-то, заложить, подарить и оставить по себе, кому хочет, не думая, что оное когда-нибудь отнято будет его помещиком». Нужно установить, чтобы крестьянин платил определенную дань; в одних местах — натурой, в других — деньгами, смотря по местным условиям.

Заявление и доводы Коробьина поддержали депутаты от свободных крестьян и землевладельцев-недворян; в особенности сильную поддержку Коробьину оказал депутат от Екатеринославской провинции Яков Козельский.

На обвинения крестьян в лености, нерадении и пьянстве Я. Козельский возражал, что «и самый трудолюбивый человек сделается нерадивым во всегдашнем насилии»; причина зла — в самих помещиках. «Дворянство требует, — говорил Козельский, — учредить опеку над жестокими помещиками, разоряющими своих крестьян, но зачем отдавать в опеку уже разоренное имение; гораздо лучше предупредить разорение общим законом». Он предлагает установить определенное число дней барщины в неделю, отнять их на деньги и предоставить крестьянам право свободно выбирать барщину или оброк. «Помещики, противящиеся определению повинностей, — говорил Козельский, — желают иметь большую власть, чем государство над своими подданными, так как и самая верховная власть по самодержавию своему не требует более определенной всякой службы, кроме на содержание необходимой войны». Козельский предлагал назначить в пользу помещика 2 дня работы, а затем 2 дня определять на зарабатывание податей, то есть на государство, 2 дня на собственную работу, а седьмой день — Господу Богу твоему. Для всех, кто пожелал бы вместо отбывания барщины платить оброк, Козельский предлагал оценить рабочий день в 10 коп., то есть в год помещик получал бы с крестьянина 10 руб., что в среднем соответствовало бы, при населении двора в 3–4 души, подушной подати в 2–3 руб. Это был обычный тогда оброк, и Козельский не предлагал его понизить, а желал только точно определить. От определения повинностей произойдут, по мнению Козельского, следующие выгоды; крестьяне будут прилежнее заниматься земледелием, станут более размножать свои семейства, прекратятся разные злодейства, наконец, вернутся на родину многие из бежавших в Польшу, Валахию и Венгрию. Что же касается до имений крестьянских движимых и недвижимых, то Козельский предлагал оставить их в пользовании крестьян, без права продать и заложить недвижимые имения, но с условием, что крестьяне будут владеть ими сами потомственно, «без участия помещиков». Козельский предлагал отмежевать земли, находившиеся под крестьянской запашкой, и разбить их на участки, «чтобы мужики, почитая те земли за собственный свой удел, основательнее обзаводиться и постояннее жить могли». Таким образом, по проекту Козельского, крестьяне должны были получить земли в неотъемлемое владение за умеренные повинности. Нельзя не сказать, что при тогдашних условиях предложения Козельского были самыми практичными.

Все эти заявления Коробьина и его единомышленников вызвали целую бурю протестов со стороны дворянских депутатов. Коробьин и другие ораторы подверглись потоку личных нападок и оскорблений. Дело, однако, не ограничилось одной личной перебранкой. Противники Коробьина и его единомышленников высказали целый ряд принципиальных возражений, причем некоторые из них заслуживают внимания. Приходится признать, что так называемые «крепостники» очень много своими доводами содействовали разъяснению вопроса по существу, так что действительно можно сказать: из столкновения противоположных мнений родится истина.

Коробьин указывал на побеги крепостных как на следствие чрезмерного их обременения работами и поборами в пользу помещика. На это консерваторы отвечали, что это неправда, так как бегут не одни крепостные, а также государственные, дворцовые и экономические крестьяне, бегут даже церковники от своих церквей и купцы; значит, бегство крестьян происходит не от одного угнетения крестьян помещиками, а от развращения нравов, лености и нерачения в работе. В этом, конечно, была доля правды. М. М. Щербатов говорил: «Кроме угнетения крестьян, есть еще чисто физические причины их побегов»; он указывал на обширность России, на разнообразие климатов, которых он насчитывал 8 (в этом случае Щербатову нельзя отказать в наблюдательности; стремление расползаться по обширной равнине — давнишнее свойство русского народа), на разницу в плодородии, на рекрутские наборы и на «непостоянство, леность и худые нравы своих крестьян».

Затем дворяне отрицали самый факт экономического угнетения крестьян помещиками. «Помещики, — говорили они, — не только не разоряют своих крестьян, но, напротив, по случаю нынешних неурожаев, кормят их, снабжают домашним скотом и платят за них подать и, одним словом, пекутся об них, как об детях».

Движимым имуществом, по словам дворянских депутатов, крестьяне распоряжаются совершенно свободно. «Они, — говорил Щербатов, — имеют полное право собственности, правда, не утвержденное законом, но, можно сказать, еще сильнейшее, так как оно основано на общем умствовании и взаимной пользе».

Ораторы не ограничились одной защитой крепостного права, но подвергли критике предложения Коробьина и его единомышленников. Последние требовали определения размеров повинностей; консерваторы указывали им на невозможность исполнить это вследствие крайнего разнообразия местных условий. Это замечание было справедливо, поскольку оно было направлено против единообразия в установлении податей; при определении повинностей, конечно, необходимо было принимать в соображение экономические условия различных местностей. Затем консерваторы справедливо указывали, что нельзя крестьянину обеспечить право собственности на движимое имение, оставляя в то же время его личность в полной зависимости от помещика. «Тщетно имя собственности растверживать, когда тело чье подвластно другому; имение его всегда тому же подвластно будет».

Коробьин и его единомышленники полагали, что крестьянину в случае произвола со стороны помещика нужно предоставить право жаловаться на их притеснения. Консерваторы возражали, что это только приведет к разрушению добрых отношений, увеличит количество судебных дел, которые отвратят крестьян от земледелия, поведет к бунтам и посягательствам на жизнь помещиков. В этих словах есть, конечно, доля правды, так как предложенная либералами мера в данном случае не была особенно удачной.

Особенно любопытны доводы, которые приводил князь М. М. Щербатов против предоставления крестьянам полной собственности на землю с правом ее отчуждения. По мнению Щербатова, помещики заботятся, чтобы крестьяне не страдали от недостатка или плохого качества земли, а с нарезкой земли эта забота прекратится, и положение крестьян только ухудшится. Отдать крестьянам в собственность недвижимые имения — очень вредно для государства. Продавшие землю, не имея ни места для поселения, ни средств, принуждены будут или вовсе покинуть земледелие, или идти в батраки, то есть образуется сельский пролетариат. Таким образом, через получение мнимой собственности крестьяне лишатся действительной. Кроме того, предоставление крестьянам земли в собственность поведет к ее раздроблению, но хозяйство «не можно вести там, где крестьяне будут землю на лоскутья раздирать». От раздела земли произойдет новое неудобство — чересполосица, а она вызовет драки, убийства, перекосы, потравы и т. п. Как на пример, консерваторы указывали на быт однодворцев.

Большинство депутатов консервативной партии, отвергая все предложения либералов, соглашались только на одну меру для улучшения положения крепостных — на отдачу под опеку всех владельцев, мучающих своих людей, и, кроме того, все соглашались на запрещение торговли людьми в розницу. Таким образом, вы видите, что и консервативная партия не безусловно была против улучшения быта крепостных крестьян, она шла на уступки, но эти уступки были очень незначительны.

Прения по поводу проекта прав благородных

Совершенно неожиданно для консервативной партии пришлось считаться и с предложением об освобождении крестьян. В половине 1768 года частная комиссия «о разборе родов государственных жителей» внесла проект прав благородных, где была помещена такая статья: «благородные могут, если пожелают, право владения крепостных своих деревень переменить на право деревень свободных, но свободных деревень паки на право крепостных переменить уже не можно». Что это значило? Что разумела Комиссия под «свободными деревнями»? Под свободными деревнями подразумевались деревни, существовавшие в Малороссии, Финляндии и на некоторых островах Балтийского моря, крестьяне которых могли переходить с места на место, жаловаться на помещика, имели право собственности на движимое имущество, но земли получали от помещиков в пользование на несколько лет по соглашению, а по истечении срока господин мог согнать их с земли; значит, это были крестьяне-арендаторы. В проекте, таким образом, намечалось освобождение крестьян без земли, с заменой их юридической зависимости от помещиков зависимостью экономической. Превращение крепостных крестьян в арендаторов проект предлагал проводить постепенно, именно — изданием закона, который запрещал бы наследование крепостных деревень и устанавливал бы, что дворяне могут завещать только свободные деревни. Значит, если бы помещик захотел отказать кому-либо свое поместье по своей смерти, он должен был бы освободить своих крестьян. Для поощрения дворян к обращению крепостных деревень в свободные комиссия предлагала издать закон, в силу которого можно было бы покупать и продавать свободные деревни беспошлинно.

При обсуждении этого проекта в Общем собрании произошла целая буря. Особенно горячо возражал идеолог дворянского сословия ярославский депутат М. М. Щербатов. Он утверждал, что такое освобождение крестьян — дело ненужное и вредное. Крестьяне под властью помещиков становятся все богаче, как это и подтверждается жалобами в наказах от городов на то, что крестьяне своей торговлей вредят купеческому сословию. Тут была несомненная подтасовка фактов: были действительно зажиточные крестьяне, как, например, крестьяне графа Шереметева, которым, кстати сказать, принадлежал весь Охотный ряд, но они были исключением. «Освобождение, — говорил — Щербатов, — разорвет цепь, связующую помещиков с их крестьянами»; от этого пострадает нравственность крепостных, начнутся разбег, воровство, недоимки в государственных сборах, ухудшение земледелия, запустение фабрик и заводов. «Еще российский народ, — продолжает Щербатов, — требует во многом просвещения, которого ни от кого иного, как от своих господ, крестьяне получить не могут, и следственно, если бы возможно было без утеснения, надлежало бы стеснить сей союз, их взаимно связующий, а не клониться его прервать». «Единое имя свободы не произведет ли умствование неподданства, до самой крайности доведенного?» Освобожденные крестьяне всегда будут подозревать своих господ, что они меру власти своей превосходят. Щербатов указывал также, что освобождение одной деревни и оставление другой в крепостном праве будет служить причиной возбуждения крестьян и вызовет мятежи. В этом указании нельзя не признать правоты ярославского депутата. С этим мнением согласились 33 депутата и в том числе 3 от черносошных крестьян. Когда Татищев стал говорить, что государыня «разум вольности в нас во всех вселить хочет, за что мы ее должны превозносить и прославлять», что хлебопашеству не повредит, если дворянин будет иметь крестьян подданными, а не рабами, Щербатов, придерживаясь учения о влиянии климата на нравы, говорил, что «при холодном климате России земледельца необходимо понуждать; правительство же за такой пространной монархией усмотреть не может; ныне же дворяне, владея своими деревнями, лучший присмотр делают». Так Щербатов предвосхитил мысль, высказанную потом императором Павлом, указывавшим на то, что в его государстве каждый помещик — полицмейстер. «Если бы государыне, — возражал Щербатов, — угодно было хлебопашцев сделать вольными, то она бы в другой главе Наказа о том написать изволила». Мы знаем, что Екатерина и соизволила написать, но написанное было вычеркнуто цензорами. Обе стороны остались при своем мнении.

Крестьянский вопрос в частных комиссиях

В общих заседаниях дело и ограничилось этими спорами. Никаких постановлений по этому вопросу вынесено не было и голосований не происходило. Общая комиссия дожидалась проектов частной комиссии, которая должна была затронуть крестьянский вопрос о разборе родов государственных жителей. Осенью 1770 года эта комиссия после того, как кончились уже заседания общего собрания, представила проект по крестьянскому вопросу. Мы и рассмотрим содержание этого проекта.

В отделе о личных правах крестьян комиссия пошла на встречу желанию императрицы, выраженному в Большом Наказе, и постановила, что крепостные крестьяне должны судиться в учрежденном помещиком суде из их же собратий. Если разбираемое дело касалось только крестьян одного помещика, то в случае недовольства его постановлением дело должно было решаться помещиком; но если дело касалось крестьян разных владельцев, решение крестьянского суда и суда помещика можно было обжаловать в земском суде. Но уголовным делам крестьяне должны были подлежать ведению правительственных учреждений. Вот одно улучшение в быте крепостных крестьян, которое проектировалось комиссией. Вторая статья касалась вопроса о наказаниях. Проект признает за помещиками право наказывать крестьян за непослушание, но в то же время указывает, что помещики «не имеют права жестоко их наказывать», но должны «наблюдать умеренность, чтобы тем наказанием не повредить членам и не лишить жизни». Третья статья говорит, что помещики при продаже своих крестьян не могут разлучать мужа с женой и родителей с малолетними детьми менее семи лет. Наконец, последняя статья о личных правах крепостных говорит, что «крепостные крестьяне, когда от своих помещиков будут претерпевать тиранство, или помещики будут у крестьян отнимать беззаконно собственное их имение, от чего они совершенно разорены быть могут, имеют право защищены быть в учрежденных местах», то есть комиссия проектировала дать крестьянам право жаловаться на притеснения помещиков. Некоторые, в общем несущественные постановления сделала комиссия и касательно имущественных прав крестьян. Проект этой комиссии, собственно говоря, санкционировал то, что фактически существовало, но его нельзя не признать шагом вперед, так как он хотел законодательным путем ограничить крепостное право.

Кроме комиссии о разборе родов государственные жителей крестьянский вопрос был затронут и в некоторых других частных комиссиях, именно в комиссии об имениях и в комиссии о земледелии.

В комиссии об имениях, по свидетельству ее члена Гадебуша, «много толковали о свободе крестьян и о крепостном праве». Но единственное, что сделала эта комиссия, заключалось в том, что по ее настоянию другая частная комиссия — «о разных постановлениях, касающихся до лиц», внесла статью об опеке над жестокими помещиками. По проекту этой комиссии о личных правах граждан, опека устанавливалась следующим образом — когда судебному учреждению сделается известным, что какой-либо владелец бесчеловечно обращается со своими крестьянами, то оно должно через особых комиссаров собрать о нем сведения и потом потребовать его к суду. Если помещик принесет извинение, то суд не назначает над ним опеки, а, сделав ему увещание, дозволяет самому управлять имением, наблюдая, как он исполняет свое обещание, и только не исправившегося отдает под опеку. Если же помещик в суде во всем запрется, то его имение следует тотчас отдать под опеку. При этом доносы крепостных крестьян на помещиков не принимались; привлечение помещика к суду зависело от человеколюбия соседей. Отданные под опеку имения должны были управляться опекунами, но доход шел сполна помещику. Это был лишний шанс к тому, чтобы из опеки ничего не вышло.

Комиссия о земледелии должна была определить размер крестьянских повинностей. За эту работу взялся член комиссии Титов, который и выработал целый законопроект, чрезвычайно любопытный как попытка разрешения крестьянского вопроса. Титов предлагал дать крестьянам такое количество земли, которое они могут обработать; сам он полагал, что один работник может обработать по 3 десятины в поле и скосить до 500 пудов сена; надел, таким образом, по мнению Титова, должен был равняться 9 десятинам. Такая величина надела объясняется тем, что, по проекту Титова, крестьяне, кроме барщины и поборов, должны были отдавать помещику треть своего урожая. Для барщины он предлагал 1 день в неделю летом и 2 — зимой. Чтобы можно было учесть урожай, крестьяне не делят землю на участки, а должны обрабатывать сообща; весь собираемый хлеб должен складываться в одно место; по выделению третьей части — помещику, пятидесятой — для бесприютных остальное делится по числу работников. Кроме этого, с крестьян собирают на помещика пятую часть от приплода скота, хмеля и сотканного холста. Титов предлагал и целый ряд других повинностей. Крестьяне должны были кормить помещичьих коров; за это они берут себе молоко и приплод, а помещику дают в год 20 фунтов масла с каждой коровы. В случае недостатка земли помещик мог переводить крестьян на оброк, но с тем, чтобы взималось не более 2 руб. 50 коп. с души (это обычный средний оброк того времени). Землю неисправных крестьян проект предлагал отдавать другим крестьянам, а их самих отдавать в работники к ним, чтобы помещик не терпел убытка.

Но все проекты были лишь благими пожеланиями; разрабатывая вопросы теоретически, комиссии не указывали практических мер к осуществлению своих предложений.

Что Екатерина получила в ответ на сбои запросы

Довольно часто в литературе и в учебниках повторялось мнение, что Екатерина не нашла в обществе, а особенно в дворянстве сочувствия своим гуманным стремлениям, что дворянская среда была чересчур враждебна ее начинаниям, а потому она и оставила свою мысль об улучшении быта крепостных крестьян.

Но после того как мы познакомились с проектами и предложениями дворянских депутатов и с работами частных комиссий, приходится сказать, что это ходячее мнение нуждается в больших оговорках и ограничениях. Правда, мысль об уничтожении крепостного права вмешательством государственной власти не встретила сочувствия ни в проектах писателей, ни в речах депутатов, которые раздавались в комиссии; но все же и здесь вышли проекты добровольного освобождения крестьян от помещичьей власти при моральной поддержке государственной власти. Вы помните, как обстоял этот вопрос у Беарде-де-Лабея и что говорилось по этому поводу в комиссии: ведь они допускали постепенное освобождение крестьян; даже сам князь М. М. Щербатов находил возможным освобождать крестьян за деньги в том случае, если они должны были перейти к расточительным и жестоким наследникам.

Еще более сочувствия и поддержки встретили намерения Екатерины ограничить крепостное право и определить законом размеры повинностей крестьян. Почти все лица, обсуждавшие проекты, соглашались на запрещение торговли крестьянами в розницу и на другие ограничения. Все соглашались на принятие мер к обузданию жестоких помещиков, причем представлены были и проекты о необходимых мероприятиях в этом направлении. Затем, большое сочувствие в дворянской среде встретила мысль об обеспечении за крестьянами владения их движимым имуществом. Об этом говорилось во всех сочинениях, одобренных Вольным экономическим обществом, за это ратовали в комиссии Коробьин и его единомышленники, за это высказывалась комиссия по разбору родов государственных жителей. Ведь и консерваторы указывали на то, что у крестьян должно быть движимое имущество, они его признавали, не желали лишь санкционировать его и возражали не по существу, а с точки зрения тактики. Немало голосов раздалось и за земельное обеспечение крестьян. За него высказывались Беарде-де-Лабей, Поленов и Граслен в своих проектах, за него говорил в комиссии Козельский, его предлагал в своем проекте даже Титов.

Идея законодательного определения размеров крестьянских повинностей нашла поборников и вызвала соответствующие детальные предположения в проектах, поданных в Вольное экономическое общество и в комиссии в лице Коробьина, Козельского и Титова. Нашла сочувствие и мысль об ограждении прав крепостных крестьян собственным независимым сословным и коронным судом. Об этом говорил Поленов и проект прав третьего рода людей. Эта мысль была высказана и в Наказе Екатерины.

Правда, в комиссии раздавалось немало голосов и против ограничения крепостного права, но ведь окончательного подсчета голосов в комиссии не производилось. Если бы даже большинство комиссий и оказалось против всяких ограничений, то это не имело бы никакого решающего значения для Екатерины. Важно было то, что Екатерина не оказалась одинокой, что она встретила сочувствие в значительной и притом лучшей части дворянства, а этого, как показывает пример Александра II, достаточно для самодержавного государя, чтобы провести свои реформы. Ясно, что мнение, будто Екатерина не встретила поддержки в обществе, нуждается в сильном ограничении.

Что сделала Екатерина в действительности для улучшения быта крестьян

Все освободительные мечты Екатерины свелись к изданию законов, которые полагали предел дальнейшему закрепощению свободных людей. В 1775 году 17 марта был издан манифест, который дозволял всем крестьянам, отпущенным от помещиков на волю, как ныне, так и впредь не записываться в оклад, а при ревизии заявлять, поступят ли они на службу, или запишутся в мещане или в купцы. Сенатским указом б апреля того же года правительство в виде общей меры прямо запретило вольноотпущенным записываться в подушный оклад. Затем манифестом 28 июня 1777 года Екатерина уничтожила сбор с явки отпускных людей, которых освобождали помещики от крепостной зависимости. Наконец, указом 1783 года Екатерина вообще запретила впредь закрепощаться всем свободным людям.

Положив предел дальнейшему закрепощению, Екатерина не сделала ничего для того, чтобы содействовать освобождению закрепощенных людей. Правда, к мерам, освобождающим крестьян, можно отнести манифест 1777 года о не взимании явочных денег, но эта ничтожная мера не могла дать никаких ощутительных результатов.

Очень мало или почти ничего Екатерина не сделала и для ограничения торговли людьми, возмутительность которой осознана была самим дворянством. В 1766 году состоялось запрещение совершать купчие на крепостных за 3 месяца до рекрутского набора; этим запрещением имелось в виду ограничить продажу крепостных в рекруты; но этот закон легко можно было обойти; можно было покупать и продавать крестьян в рекруты ранее, чем за три месяца до набора; наконец, в законе не запрещалось брать крестьян в рекруты за долги, как обыкновенно и поступали. Указ 5 августа 1771 года запрещал продавать крестьян с молотка на аукционах. Смысл закона был ясен, но в 1792 году было разъяснено, что указ запрещает продавать крестьян с молотка, но ничего не говорилось о продаже с аукциона.

Никаких других ограничений, хотя бы тех, которых желала комиссия по разбору родов государственных жителей, Екатериной сделано не было, и торговля людьми продолжала развиваться; крепостных продавали на рынках; нередки были и такие объявления в газетах: «продаются портной, башмачник, повар, венской прочной работы коляска и выездная лошадь», или «продается девка и молодая лошадь, видеть можно их там-то», или «продаются 4 пары гончих кобелей, 1–5 щенков и две девки, цена такая-то». Цена крепостного равнялась в то время 70-100 руб. за душу при продаже имения, а в одиночку увеличивалась или уменьшалась, смотря по его личным качествам. В 1766 году за рекрута платили 120 руб., а через 20 лет цена доходила до 300 руб. Ремесленники и артисты стоили от 300 руб., а актрисы — несколько тысяч, прислуга 50–80 руб. и дороже; дети — от 3 до 20.руб.

Екатерина не только не ограничивала торговлю людьми, но даже содействовала ее развитию. Указом 1779 года она предписала Сенату принимать рекрутов рт помещиков во всякое время для зачета их за будущих. То есть Екатерина в 1779 году фактически разрешила то, что запрещала в 1766 году.

Мы видели, что все дворяне соглашались на учреждение опеки над помещиками, мучающими своих крестьян. В 1767 году Екатерина запретила крестьянам подавать жалобы на помещиков, а по Учреждениям 1775 года возложила на наместников обязанность пресекать мотовство, тиранство и жестокость помещиков. Но наместники, в сущности, не имели никаких средств следить за жестокими проявлениями помещичьей власти.

Затем были попытки смягчить наказания, налагаемые помещиками на крестьян. В 1773 году, после доклада Сената о частой ссылке помещиками крестьян в Сибирь, Екатерина велела ее приостановить, но через полтора года вновь разрешила ее. В 1772 году был издан указ о недопущении крепостных к прошению милостыни и в 1782 году — о запрещении помещикам отпускать на свободу таких крепостных, которые не могли прокормить себя по болезни или старости.

Вот и все, что сделала Екатерина для осуществления своих гуманных стремлений: сделала она меньше по сравнению даже с тем, что указало ей общество в лице депутатов комиссии 1767 года. Екатерина не издала никаких законов, которые облегчали бы положение крепостных крестьян, не выработала никаких серьезных гарантий личных и имущественных прав крепостных, не определила отношений между владельцами и их крестьянами. Разрешение всех этих задач она оставила в наследство своему сыну Павлу I и внукам — Александру I и Николаю I. Павел I и его сыновья как бы выполняли то, что предстояло сделать Екатерине, и чего она не сделала. Правда, меры, принимаемые этими государями относительно крестьян, не были разрешением крестьянского вопроса, так как его могло разрешить только полное уничтожение его; но попытки этих государей были исторически необходимы, так как прежде чем дойти до 19 февраля 1861 года, надо было убедиться на деле в бесполезности одних улучшений. Екатерина, не сделав этих попыток, отодвинула на полвека упразднение крепостного права.

Причины неудач Екатерины в крестьянском вопросе

Обыкновенно указывают на пугачевский бунт как на первую и начальную причину охлаждения Екатерины к крестьянскому вопросу.

Известно, что пугачевский бунт, в котором большое участие принимали крепостные крестьяне, был, прежде всего, движением антидворянским. Главной его целью было «истребление проклятого рода дворянского, который не насытился крестьянами в России, но природные казачьи войска подчинить себе желает, и истребить казачий род». «Всему миру известно, — писалось в одной прокламации, — сколь российские дворяне обладают крестьянами и, хотя в Законе Божием сказано, что с крестьянами надо обходиться как с детьми, они обращаются с ними хуже, чем с собаками своими». В Саратове Пугачев сказал толпе: «Я вам законный император. Жена моя увлеклась на сторону дворян, и я поклялся перед Богом истребить всех их до единого. Они склонили ее, чтобы всех вас отдать им в рабство, но я этому воспротивился, и они вознегодовали на меня, подослали убийц, но Бог спас меня». Движение, таким образом, направлялось против правительства и Екатерины. В своем манифесте от 31 июля 1774 года Пугачев жаловал «всех находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков вольностью и свободой вечно казаками», не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей, жаловал им помещичьи «земли, луга, леса, выгоны, сенные покосы, соленые озера, без покупки и без оброку». В конце концов, движение приняло антигосударственный характер, грозило всему установившемуся общественному порядку. Общая опасность сблизила Екатерину с дворянством, и Екатерина торжественно манифестировала этот факт. Когда, по вызову Бибикова, казанское дворянство решило выставить корпус для борьбы с мятежниками, Екатерина велела передать им, что она чрезвычайно довольна их пожертвованием, и «яко помещица той губернии», то приказала поставить в дворянский корпус рекрутов с дворцовых волостей.

Но из этого сближения нельзя заключить, что Екатерина охладела к крестьянскому вопросу, что она подпала под ту реакцию, которая распространилась среди дворян после пугачевского бунта. Не надо забывать, что мы имеем дело с человеком, который был на голову выше окружающих современников, У нас есть доказательства, что Екатерина не поддалась естественной реакции, что пугачевский бунт не отвлек ее от мысли об улучшении быта крепостных крестьян.

После усмирения бунта Сенат предлагал жестоко расправиться с его участниками, одинаково наказывая смертью как активных участников мятежа, так и тех крестьян, которые не защищали своих помещиков. Екатерина, возражая Сенату, доказывала, что если за жизнь одного помещика истреблять целую деревню, то возникнет новый и еще более ужасный бунт; она предлагала гуманное отношение к крестьянам, говоря, что, если не уменьшить жестокостей, то они против нашей воли восстанут и рано или поздно возьмут себе свободу.

На этом настаивали и некоторые сановники; к числу их принадлежал и новгородский губернатор Сивере. В 1775 году он напомнил императрице, что весьма значительная часть ее подданных, именно крепостные крестьяне, «лишены ее мил остей». — «Я позволю себе сказать, — писал он, — что неограниченное рабство погубит государство, и, мне кажется, я не ошибаюсь, считая невыносимое рабское иго главной причиной волнений от Оренбурга до Казани и на нижнем течении Волги. Я знаю, что это щекотливый вопрос; мы недавно видели это в Богемии; но пусть Ваше Величество ограничит чрезмерную власть помещика, пусть, по крайней мере, господин не будет иметь права без судебного разбирательства наказывать людей своих кнутом (что почти равносильно смертной казни), установите, чтобы крепостной, семья которого состоит из двух или трех душ мужского пола, мог выкупиться за 500 руб.» и т. д.

Екатерина охотно слушала подобные предложения, до конца 1770-х годов не оставляла намерения ограничить крепостное право и беседовала об этом со своими приближенными. Так как намерения императрицы были известны, то и в это время продолжали составляться проекты, которые бы облегчили осуществление этих намерений.

От 1778–1780 годов до нас дошел проект, который прямо указывает, что «Высочайшее Ее Императорского Величества соизволение состоит в том: найти средства к уравнению владельцев и крестьян, к пресечению налагаемые одними излишних податей и работ и происходящих через то от других непослушаний». Таким образом, самый проект указывает, что благие намерения Екатерины к тому времени еще не иссякли. Автор проекта предлагает, чтобы крестьянин 3 дня в неделю работал на себя, 3 дня на помещика, а по воскресеньям и праздникам был бы свободен. В воскресные и праздничные дни крестьяне должны работать только на легких работах. Настоящими работниками должны считаться люди от 15 до 60 лет, но стариков, по мнению автора проекта, можно заставить сторожить огороды и сады, пасти птиц, а детей — собирать ягоды, грибы и т. п. Касаясь вопроса о земельном обеспечении крестьян, автор полагает, что на тягло нужно дать 2 десятины в поле пахотной земли и некоторое количество на сенокос. Там, где не хватит такого количества земли, автор предлагает делить землю пополам между помещиком и крестьянами, но во всяком случае на одно тягло давать не меньше 1 десятины в поле. Автор проекта, бывший, очевидно, землевладельцем в местности, близкой к Петербургу, предлагал, сверх барщинных работ, собирать с крестьян пятую часть хлеба и других продуктов, «по введенному издавна в Новгородской и Псковской губерниях обыкновению». Радикальных перемен проект не предлагал, но он важен как показатель, что мысль об улучшении быта крепостных крестьян не угасла, она, так сказать, все еще тлела.

Расположением Екатерины к улучшению быта крепостных крестьян объясняются и некоторые попытки практического характера, предпринятые дворянством по собственной инициативе. В 1780 году ораниенбаумские и ямбургские дворяне выработали особое «мнение» по части точного определения повинностей крестьян, которое и было представлено императрице. Дворяне предлагали следующий размер барщины: с 1 апреля по 1 октября с каждого тягла работает на господ по 3 дня в неделю конный или пеший работник, смотря по тому, что будет нужно. Баба ходит на барщину в апреле и мае по 2 дня в неделю, а с июня по октябрь — по 3 дня. Осенью и зимой как крестьяне, так и их жены работают на господина по 2 дня в неделю; у кого есть дочери, то с тех пор, как им минет 18 лет, начинают ходить на барщину по 2 дня в неделю круглый год. Дворяне решили накладывать тягла на холостых с 17 лет, а на женатых — с момента женитьбы: снимать тягла в 60 лет, а также с неизлечимо больных и изувечивших себя. Кроме барщины, дворяне постановили брать пятую часть хлеба, хмеля, конопли и капусты, что было обычным в этой местности.

Хотя, таким образом, несомненно, что мысль об улучшении быта крепостных крестьян не умирала, но время шло, а никаких мер в пользу крепостных не предпринималось. Еще в половине 1780-х годов Екатерина задавалась крестьянским вопросом. Граф Блудов предлагал ей издать закон, по которому бы дети крепостных крестьян, родившихся после 1785 года, становились свободными. Но проект этот так и остался проектом.

В половине 1780-х годов замерли последние мечты Екатерины об облегчении участи крепостных крестьян, и она окончательно примирилась с существовавшим порядком и даже сделалась его охранительницей. Объяснение этому нужно искать не в отдельных событиях, а в общем стечении всех событий и обстоятельств царствования Екатерины и в личных свойствах этой замечательной женщины. Энергичная, самоуверенная по природе, вдохновляемая в том же направлении западными авторами, твердившими, что мудрый законодатель все может сделать, Екатерина, вступив на престол, принялась за переустройство русской жизни во всех отношениях и притом сразу. Сначала она взяла на себя только одно общее руководство, принципиальное направление реформ, а разработку реформ поручила самому обществу в лице его выборных. Мы видели, что это ее намерение не удалось отчасти по ее вине, а отчасти по неподготовленности общества. Но неудача не остановила Екатерину: убедившись, что люди проникнуты духом партий (то есть защищают только классовые интересы), что только она одна стремится к общему благу, Екатерина лично принялась за дело реформ, за выработку законов. Эта работа, как мы видели, у нее не спорилась. В 1775 году вышло из-под ее пера «Учреждение о губерниях», и только через 10 лет Екатерина была в состоянии выпустить жалованные грамоты дворянству и городам. Эти грамоты написаны были самой Екатериной. Я обращаю ваше внимание на факт личного авторства императрицы, чтобы показать, что Екатерина слишком много взяла на себя и, благодаря этому, не достигла того, к чему стремилась.

Но, кроме личного участия в законодательстве, Екатерине мешали и другие события и занятия. С 1768 года она вступила в войны с Турцией, Польшей и Швецией, повела сложную в тонкую дипломатическую игру с Австрией, Пруссией и Англией, отстаивая интересы России. Внешняя политика часто всецело поглощала внимание Екатерины. В 1794 году Екатерина писала, что раньше случалось, что в несколько дней к ней приходило столько почты, и курьеры натаскивали столько бумаг, что они едва умещались на 10 столах. С течением времени Екатерина увлеклась внешней политикой гораздо более, чем внутренним благоустройством государства. В области внешней политики, естественно, она получала более видимые и осязательные результаты: ведь результаты внутренней политики сказываются только впоследствии. Правда, Екатерина проповедовала, что дела нужно совершать не из-за благодарности, а по внутреннему убеждению в их благе и с расчетом, что их оценят потомки; но это были только красивые и благородные слова. Екатерина была живым человеком, падким на всякие соблазны, и ее честолюбие, переходившее сплошь и рядом в тщеславие, не могло довольствоваться только одним одобрением философов и надеждой на признание потомков. Екатерине нужны были похвалы, рукоплескания толпы, и ими она упивалась не меньше, чем лестью философов и писателей. Победы и завоевания давали Екатерине большую честь и славу у современников, и не удивительно, если она пристрастилась к ним, стала строить всевозможные планы возвышения России на степень первостепенной державы, мечтала об окончательном истреблении внешних врагов. Справедливость требует, однако, добавить, что наряду с честолюбивыми мотивами действовали в Екатерине и ясное сознание народных интересов, и патриотическое чувство государыни, вполне сроднившейся со своей страной. Но как бы то ни было, внешняя политика поглотила внимание и время Екатерины, ей мало приходилось думать об улучшении быта крепостных крестьян.

Огромное количество времени у Екатерины уходило на чтение, которым она занималась по выработавшейся привычке, по потребности управительницы и законодательницы и по тщеславному желанию не отставать от века, а быть в курсе современной мысли и науки. Екатерина читала сказки, романы, драмы и серьезные книги. Она читала и Блексона, и Ричардсона, и Сервантеса, а особенно любила исторические сочинения: она штудировала «Историю Австрийского Дома» Жиркура, мемуары о Карле XII, посмертные сочинения Фридриха II, секретную историю Берлинского двора и т. д. С большим удовольствием Екатерина читала «Эпохи природы» Бюффона; она сравнивала его с Ньютоном и красноречиво описывала, какое освежающее впечатление производила на нее эта книга. С Бюффоном Екатерина была в переписке, спрашивала его по разным интересовавшим ее вопросам, послала ему целую шкатулку с медалями, меха и собрание древностей, привезенных из Сибири.

Это чтение не было пассивным: Екатерина перерабатывала читаемое, делала из него извлечения, иногда дополняла автора, так что ее чтение часто переходило в литературную работу. Так, например, читая «Дон-Кихота» Сервантеса, Екатерина отметилавсе поговорки и пословицы, встречающиеся в нем, и выписала их; читая жизнеописания Плутарха, она составила примечания к биографии Кориолана. В оставшейся после Екатерины библиотеке можно найти самые разнообразные сочинения. Но Екатерина осталась глуха к романтической литературе: она не читала ни Лессинга, ни Шиллера, ни Гете: очевидно, она по складу своего ума была дочерью XVIII века, и не могла интересоваться этими произведениями.

Много времени Екатерина уделяла и своим литературным занятиям: писательство сделалось ее страстью. Однажды в разговоре со своим секретарем Екатерина сказала, что не написав чего-нибудь, нельзя прожить и одного дня. Из написанного ей можно составить целую библиотеку. Екатерина писала учебники, сказки, в 1769 году и в 1770 году была негласным редактором журнала «Всякая всячина», а в 1780-х годах принимала деятельное участие в журнале «Быль и небылицы», который издавался княгиней Дашковой; она помещала в нем заметки о нравах и смешных сторонах жизни. Екатерина не прочь была действовать сочинениями на умоначертания общества. Видное место среди сочинений Екатерины занимают ее драматические произведения. Некоторые из них можно считать очень удачными.

В своей комедии «О время!» Екатерина выступает против крепостного права. Главная героиня комедии г-жа Ханжихина проводит день так: после молитвы чешет свою кошечку и поет «Блажен человек, иже и скоты милует». «И в то же время „нас милует“, — рассказывает ее девушка, — иную жалует пощечинами, иную тростью»; затем она идет к заутрене и, там то бранит своих крепостных, то шепчет молитвы, то посылает кого-нибудь на конюшню пороть.

В некоторых своих произведениях Екатерина описывает тех лиц, с которыми ей приходилось сталкиваться во внешней политике. Так, например, в опере «Горе-Богатырь» она выставляет шведского короля Густава III; а драма «Олег» представляет собой иллюстрацию турецкой войны и описание подвигов ее любимца Орлова.

Некоторые из произведений Екатерины ставились в Большом театре, а другие давались в Эрмитаже.

Часто Екатерине приходилось выступать с пером в руках, чтобы защитить русское правительство и его действия и честь империи. Манифесты и многие законы она писала сама. Когда французский писатель аббат Шапп д'Отерош выпустил книгу «Путешествие в Сибирь» (Voyage en Siberie), где ругал Россию и русские порядки, то в ответ ему Екатерина сейчас же написала целую книгу «Противоядие, или Исследование о пакостной книге Voyage en Siberie».

Не чужда была Екатерина и историографических занятий: она умерла за составлением русской истории.

Еще в молодости Екатерина занималась русской историей: делала выписки из летописей, собирала рукописи и исторические материалы; ей обязана своим появлением в свет «Древняя Российская Библиотека», первое собрание исторических актов и документов. Затем Екатерина снаряжала ученые экспедиции Палласова, Вельяминова, Депехина, которые дали богатый материал по этнографии и археологии. По ее желанию, князь М. М. Щербатов написал свой огромнейший труд «История России», а Голиков собрал богатый материал по истории Петра Великого. С 1783 года Екатерина лично принялась за писание русской истории. К этому делу она подошла таким образом: внимательно следя за воспитанием своих внуков, она нашла, что нет учебника русской истории, и решила составить его, а затем перешла к сочинению полной истории России.

В 1793 году Екатерина писала Гримму: «Я ничего не читаю, кроме относящегося к XIII веку Российской истории». 2 года спустя Екатерина писала тому же Гримму: «У меня все был недостаток времени благодаря делам; я читаю летописи и пишу. Вот какая страсть! Я знаю, что никто не будет читать моего труда, кроме двух педантов, но я очень довольна, что написала историю лучше всех, кто брался за эту работу. Я тружусь точно за деньги, так стараюсь; кладу в дело весь свой ум и на каждой странице восклицаю: ах, как это хорошо, мило, восхитительно! Но об этом, разумеется, я никому, кроме вас, не говорю. Вы понимаете, как приятно разбираться в сведениях о Рюрике, Дмитрии Донском в других; я люблю их до безумия». В 1736 году Екатерина писала, что через год надеется кончить свой огромнейший труд по русской истории. Но судьба не соблаговолила ей на окончание: Екатерина умерла раньше, чем успела поставить последнюю точку.

Живая и общительная Екатерина II не могла заниматься про себя, в одиночку, она чувствовала потребность обмена мнениями, и поэтому вела переписку по интересовавшим ее вопросам с огромным количеством лиц. Письма ее составляют несколько томов. Между ее корреспондентами видное место занимают Фридрих II, Иосиф II, Вольтер, барон Гримм, Дидро, д'Аламбер, Потемкин, Олсуфьев, Чернышев, Штакельберг и многие другие лица. Екатерина писала на русском, немецком, но чаще всего на французском языке. Переписка с Гриммом — самая обширная; она продолжалась более 20 лет.

Екатерина думала, что никто не может так ее понять и оценить ее идеи, как Гримм. Беседы с Гриммом сделались для нее потребностью. Письма Екатерины к Гримму носят характер дневника и представляют интерес для изучения ее личной жизни.

Из всего сказанного очевидно, как занята была императрица. Надо сказать, что она вела замечательно правильный образ жизни. Вставая в 6 часов, Екатерина 2 часа посвящала чтению и письму, а затем занималась делами и слушала доклады. Около 12 часов Екатерина обедала, а после обеда приказывала читать вслух, а сама садилась в кресла и занималась рукоделием; затем опять переходила к государственным делам, а по вечерам развлекалась игрой в карты, на бильярде или же смотрела драматические представления. Ложилась спать очень рано. Этот порядок Екатерина не прерывала и во время путешествий. Тогда она ухитрялась просматривать и снабжать примечаниями законопроекты, читала серьезные сочинения, писала, беседовала и т. д. Так, например, во время путешествия по Волге в 1767 году Екатерина ухитрилась изучить и перевести сочинения Марманделя, тогда же занималась внешней политикой, забавлялась шутками и играми и т. д.

Но как ни умела Екатерина выбирать время для своих литературных занятий, она постоянно жаловалась на его недостаток, говорила, что не может располагать минутой свободного времени. Очевидно, что Екатерина сделалась жертвой своего темперамента, своей отзывчивости, любознательности и энциклопедизма. Она не сумела ввести свою деятельность в определенные рамки, установить план в расходовании умственных и нравственных сил, попросту сказать, разбросалась. Екатерина сама признавалась в своем отвращении к систематике, говорила, что она порождает упрямство, нетерпимость, сухость и педантизм. Но Екатерина не понимала, к чему приводит отсутствие ненавистной ей систематики; оно ведет к тому, что люди делают не то, что нужней, а то, что легче и интереснее. Наиболее же трудные и сложные дела откладывают на неопределенное время и в конце концов совсем забывают о них. Так и случилось у Екатерины с крестьянским вопросом.

Из всех законодательных задач Екатерина, как мы видели, выполнила прежде всего наиболее легкую — именно по организации управления. Легкой эта задача была потому, что у Екатерины был уже некоторый опыт и определенное, довольно единодушное желание общества. Здесь ничто не представляло затруднений, и новые «Учреждения о губерниях» раньше всего вошли в жизнь. С гораздо большим трудом пришлось считаться при определении прав и обязанностей сословий, так как приходилось наталкиваться на противоречивые стремления различных сословных групп; и мы видели, что Екатерина смогла это сделать только 10 лет спустя и то не вполне; она дала жалованные грамоты дворянству и городам, но не дала жалованной грамоты сельскому люду, хотя имела в виду дать грамоту свободным крестьянам. Еще труднее был крестьянский вопрос. Екатерина сама писала: «Крестьянский вопрос очень труден, — где не начнешь трогать, нигде не поддается». Не удивительно поэтому, что Екатерина откладывала со дня на день разрешение этого вопроса; она делала это тем спокойнее, что со всех сторон ей твердили, что с этим делом не надо торопиться, что нужна осмотрительность к осторожность. Такой совет давал Екатерине Поленов, искренно желавший счастья крестьянам, то же самое слышала она и от западных писателей. Вот, например, что писал Руссо в «Размышлениях об управлении Польши»: «Освобождение крестьян в Польше великое и прекрасное дело, но смелое и опасное, и за него не следует браться опрометчиво. Необходимо сделать их сначала достойными свободы. Нельзя освобождать тело ранее души». Вот что слышала Екатерина с Запада. Ведь она с большим правом могла применить эти слова социального мудреца и к России.

Но всякая нерешительность, раз она становится длительной, в конце концов превращается в охранение status quo. Так и случилось с Екатериной. Не решаясь издать сельский закон, со дня на день откладывая его, Екатерина все более и более примирялась с существовавшим порядком, а отсюда легко было перейти и к защите этого порядка. Вообще надо сказать, что Екатерина, несмотря на свои гуманные стремления, всегда была готова защищать существовавший в России порядок, если только как-нибудь задевалось ее личное самолюбие. Екатерина хотела проводить реформы только по собственной инициативе, хотела быть всегда умнее всех, благосклонно слушала тех, кто подпевал ей и говорил с улыбкой на устах, но не любила слушать тех, кто говорил самостоятельно. Упаси Бог, если бы кто, помимо нее самой, указал на какой-нибудь недостаток, хотя сама она и сознавала его.

В 1768 году, когда Екатерина всего решительнее была настроена против крепостного права, — появилась известная нам уже книга аббата Шапп д'Отурош — «Путешествие в Сибирь». Тут в мрачных красках описывалась нищета, бедственное и угнетенное положение русских крестьян. Казалось, он пишет о том, что сознавала и Екатерина, но она в своем ответе резко заявляла: «Мнимая нищета в России не существует; русские крестьяне во сто раз счастливее и достаточнее, чем ваши французские; они знают, сколько и за что они платят; между тем, у вас есть провинции, где крестьяне питаются каштанами и не знают даже числа всех повинностей, которые лежат на них». Аббат Шапп д'Отурош указывал на дурное обращение с прислугой. Екатерина отвечала: «Хорошее или дурное обращение с домашней прислугой гораздо более зависит от хорошей или дурной нравственности господ, чем от законов страны, но наши нравы не ухудшаются». Один раз Дидро задал Екатерине неосторожный вопрос: какие отношения существуют между владельцами и рабами в России? На это Екатерина ему строго отвечала: «Не существует никаких условий между владетелями и крестьянами, но каждый хозяин, имеющий здравый смысл, побережет свою корову, чтобы она лучше доилась. Когда нет закона, то в ту же самую минуту начинает действовать естественное право, и часто от этого порядки в делах идут не хуже, ибо тогда вещи текут сообразно существу своему и совершенно естественно». Это было писано в 1773 году; в самый разгар пугачевского бунта Екатерина отрицала угнетение крестьян в России.

Екатерина имела софистический ум, который мог обманывать ее саму, найти всему оправдание и усыпить совесть. К началу 1780-х годов Екатерина стала примиряться с существованием крепостного права; на это указывает и прикрепление малороссийских крестьян.

Прикрепление крестьян в Малороссии

НАДО сказать, что в исторической литературе по поводу прикрепления крестьян в Малороссии существуют некоторые разногласия. Малороссийские, особенно украинские историки, приписывают это прикрепление крестьян господству великороссиян над Малороссией. Указывают, что Малороссия была страной вольности, и только тогда, когда она была связана с Великороссией, пошли всяческие угнетения, в том числе и прикрепление крестьян. Но это соображение историков рушится, потому что в настоящее время достоверно известно, как утверждалось крепостное право в Малороссии. Оказывается, что это был процесс внутреннего характера, начавшийся раньше и только закончившийся в царствование Екатерины. Еще в 1730-х годах казацкая старшина начинает подавать гетману просьбы о запрещении переходов крестьян; великороссийские чины действуют подобно тому, как действовали землевладельцы в XVII веке; они укрепляют малороссиян в вечное холопство, берут на них крепости, женят на своих крепостных. По просьбе старшины генеральная войсковая канцелярия в 1739 году воспрещает переходы, но Елизавета Петровна по настоянию Разумовского восстанавливает свободу перехода крестьян в Малороссии и запрещает великороссийским чинам укреплять за собой малороссиян. Но казацкая старшина неустанно стремится к закрепощению крестьян. В 1763 году, на другой год царствования Екатерины, гетман со всем малороссийским шляхетством подал челобитную, в которой просил: 1) «самовольный малороссийских мужиков переход в силу прав малороссийских навсегда пресечь; 2) о перешедших в слободские полки и великороссийские слободы приказать учинить публикацию, чтобы они на прежние свои жилища в положенный срок возвратились, а ежели не возвратятся, то чтоб вольно было всякому помещику своего мужика, отыскав, взять и пожилые деньги за оного доправить; 3) перешедшим от малороссийских помещиков к другим малороссийским же помещикам мужикам, понеже тот вольный переход делали они с дозволения, указать остаться навсегда на тех местах, где ныне находятся; 4)запретить впредь мужикам записываться в казаки». Кроме этого, малороссийское шляхетство просило «раскольников, поселившихся на землях малороссийского шляхетства, отдать в подданство тех земель помещикам, чтобы они, по примеру других малороссийских мужиков, помещичьи работы исправляли». Вот каковы были желания малороссийских помещиков. Но Екатерина не отменила перехода крестьян, а обставила его известными формальностями. После уничтожения гетманства в Малороссии, при вступлении Румянцева в должность генерал-губернатора края, императрица дала ему секретное наставление, в котором рекомендовала, чтобы «весьма вредные, как владельцам, так и самим посполитым людям, с места на место переходы» были оставлены. Надо сказать, что перед этим Екатерина получила «Записки о Малой России» Теплова, в которых он указывал на вред, который, по его мнению, Приносят вольные переходы крестьян. Но Екатерина не решилась все-таки издать прямо запретительного закона. В 1766 году Румянцев сделал императрице представление, в котором предлагал, чтобы «от сего времени никого более в казаки не писать, а кто по нынешней генеральной в Малой России описи, к окончанию приводимой, где как найден будет, тому там уже и быть вечно». В малороссийском шляхетском наказе, привезенном в комиссию по составлению нового Уложения, встречается ходатайство о запрещении вольного перехода крестьян. И вот Екатерина, вняв советам Румянцева, указом 1783 года приравняла малороссийских крестьян к великорусским. Это показывает, что положение великорусских крестьян Екатерина стала считать нормальным.

Крестьянский вопрос в художественной литературе

Перемена в настроении Екатерины в отношении крестьянского вопроса отразилось и в тогдашней литературе, которой Екатерина вообще задавала тон. Надо сказать, что в то время, когда Екатерина предложила свою тему на обсуждение Вольному экономическому обществу и когда она писала свой Наказ комиссии по составлению нового Уложения, в русской литературе усилились дебаты по вопросу о крепостном праве, и в тогдашних сатирах постоянно затрагивалась эта сторона жизни, Но теперь времена изменились, и литература отразила перемену в настроении Екатерины.

Еще в «Недоросле» (1783) предавались осмеянию и позору жестокие и безжалостные помещики, хотя мрачность красок уже смягчалась и тут выставлением добродетельных чиновников и восхвалением наместника, который «с ревностью помогает страждущему человечеству». После «Недоросля» обличения злоупотреблений крепостного права становятся все бледнее и бледнее, и иногда сопровождаются поучениями господам и рабам, вроде следующего: «…Бог, Премудрый и Преблагий Отец, восхотел, чтобы ты был слугой… так порадуйся сему управлению, сей воле Божией. Ибо все, что Бог хочет, есть благо… посему лучше быть тебе слугой, служанкой или нянькой и прочая, нежели каким-нибудь другим человеком», Иногда автор, изображая безобразные типы крепостников, спешил утешить читателя, что «сила просвещения» значительно уменьшила число таких «уродов».

Общественная реакция сказалась и в том, что некоторые писатели вместо отрицательного отношения к крепостному праву стали доказывать, что положение наших крестьян очень хорошо сравнительно с жизнью простонародья на Западе. В конце 1780-х годов эту задачу взял на себя генерал-майор Болтин в своих полемических примечаниях на русскую историю Леклерка. Болтин издал свой труд с ведома императрицы, которая была, таким образом, его нравственной руководительницей. Во многих местах своего сочинения Болтин доказывает, что положение наших крепостных крестьян лучше, чем французских и немецких. Он утверждает, что крепостные de facto ^[20] владеют своим движимым имуществом на основании обычая, «который имеет силу, не меньшую закона», хотя и сознается, что крестьяне некоторых помещиков «из сего всеобщего состояния исключаются». Но эти исключения, по его мнению, не дают основания требовать освобождения крепостных крестьян из-под власти помещиков. «Прежде должно освободить души рабов, — приводит он слова Руссо, — а потом уже тела». «Не всякому народу, — пишет Болтин, — вольность может быть полезна; не всякий умеет ее снести и ею наслаждаться; потребно к сему расположение умов и нравов особливое, которое приобретается веками и пособием многих обстоятельств». Болтин признает только необходимость дать некоторое облегчение крестьянам, которое должно состоять в ограничении помещичьей власти, главным образом в отправлении крестьянами их повинностей. Болтин восстает против безземельного освобождения крестьян и считает такую вольность хуже рабства. «Земледельцы наши, — говорит он, — прусской вольности не снесут, германская не сделает их состояние лучшим, с французской помрут они с голоду, а английская низвергнет их в бездну погибели».

Не все, однако, русские люди примирились с крепостным правом по примеру Екатерины и не все голоса пели в унисон с ее настроением. В 1783 году Екатерина прикрепила крестьян в Малороссии. В. Капнист ответил на это прикрепление одой «На рабство», в которой он пел:

Обращаясь к императрице, поэт спрашивает ее: неужели она «умножит муки» народа:

Поэт выражает надежду, что настанет

Тогда

Княгиня Дашкова хотела поместить оду Капниста в журнале «Новые ежемесячные сочинения», который стал издаваться с 1786 года. Но Державин, друг Капниста, объяснил ей, что как для нее, так и для автора выгоднее не печатать этой оды. Впервые она появилась в печати в «Лирических сочинениях» Капниста в 1806 году.

Державин был прав, потому что семь лет спустя и не такое произведение едва не стоило жизни его автору.

Сочинение Радищева

В 1790 году вышло из печати знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева. Не ограничиваясь указанием на отдельные факты, Радищев обобщил их и путем рассуждений указал на тот вред, который приносило всему государству крепостное право. Как бы припоминая самонадеянное намерение императрицы доставить блаженство всем, Радищев говорит, что нельзя назвать блаженной ту страну, «где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют ни надежного пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова». От существования рабства страдают не только рабы, оно вредно и для всего государства. Рабский труд менее производителен, чем свободный. Рабство приносит более вреда, чем нашествие врага: последнее «опустошает случайно и мгновенно, тогда как первое „губит долговременно и всегда“». Кроме того, рабство приносит еще большой нравственный вред — как рабам, так и господам; «с одной стороны, родится надменность, а с другой — робость»; рабы «оковы свои возлюбят», а для других сословий «примеры властвования суть заразительны». Наконец рабство опасно. «Не ведаете ли, любезные наши сограждане, кол икая нам предстоит гибель, в коликой мы вращаемся опасности? Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противостояние. Прорвав оплот единожды, ничто уже в разлитии его противиться ему невозможет. Таковы суть братия наши, в узах нами содержимые. Ждут случая и часа. Колокол ударяет. И се пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание, — нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медлительнее и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее они будут в мщении своем». Приглашая своих читателей вспомнить пугачевский бунт, Радищев предлагает помещикам приступить к освобождению своих крестьян. Но он желает дарования не одной личной свободы, а полагает, что земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает. «Кто же в ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ее?» — спрашивает Радищев. Освобождение крестьян он полагает совершить постепенно в следующем порядке. Сначала Радищев предлагает уничтожить рабство, оставив крепостное право. Он объясняет это следующим образом: уничтожается помещичья воля и запрещается помещикам переводить крестьян в дворовые; взятый на двор делается свободным; крестьяне получают право вступать в брак без согласия помещика. Затем крестьяне получают земельную собственность и гражданские права. Одним из этих прав является право быть судимым равными себе, в расправах, которые выбираются из помещичьих крестьян. (Это, как видите, идея Екатерины и Комиссии). После всего этого настанет совершенное уничтожение рабства.

Но, изложив план постепенного уничтожения крепостного права, Радищев как будто спохватывается и говорит, что он не ожидает согласия на осуществление этого плана от помещиков. «Свобода сельских жителей, — пишет Радищев, — обидит, как-то говорят, право собственности. А все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, к свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения». «Крестьянин в законе мертв, сказали мы… Нет, нет, он жив, он жив будет, если того восхощет!» Значит, только стремление самой народной массы изменит существующий порядок. Но Радищев верит и в другие силы — в просвещение, в разум.

«Путешествие из Петербурга в Москву» слишком больно задело самолюбие императрицы. Екатерина, слишком любившая похвалу, привыкшая слушать истину, говоримую с улыбкой, приправленную значительной долей лести, в книге Радищева встретилась с такой свободой речи и смелостью критики, от которых она давно уже отвыкла в применении к русской действительности; вдобавок она терзалась призраками революции и с опаской вглядывалась в настроение русского общества, склонная всюду видеть революционеров. Прочитав 30 страниц произведения Радищева, Екатерина подвергла его суровой критике. «Намерение сей книги, — писала Екатерина, — в каждом листе видно. Сочинитель наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески умаления власти и защищает все, способствующее приведению крестьян в непослушание». Характерны заметки Екатерины, посвященные крестьянскому вопросу. Так, например, по поводу продажи людей с молотка она замечает: «Начинается прежалкая повесть о семье, проданной с молотка за долги господина». По поводу другого места она говорит: «едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лучшей судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной». Глава, посвященная крестьянскому вопросу, вызывает такое замечание императрицы: «клонится к возмущению крестьян противу помещиков»; на увещание Радищева освободить рабов Екатерина восклицает: «уговаривает помещиков освободить крестьян, да никто не послушает».

Приведенные замечания не оставляют никакого сомнения в том, что под конец жизни Екатерина смотрела на крепостное право как на институт, не подлежащий отмене. Крепостное право представлялось ей нормальным порядком, а нападки на него — сентиментальностью или мятежом.

По приказанию Екатерины Сенат судил Радищева и присудил его к смертной казни, которую императрица заменила ему десятилетней ссылкой.

Так, выражаясь вульгарно, Екатерина в крестьянском вопросе начала за здравие, а кончила за упокой.

Положение крепостных крестьян в царствование Екатерины

«ПУТЕШЕСТВИЕ из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева — произведение литературного характера и, следовательно, само по себе не может служить характеристикой действительного положения крепостных крестьян. Для того чтобы ясно представить себе существовавшее положение вещей, необходимо сопоставить данные этого сочинения с показаниями других источников, тем более, что было не мало голосов противоположного характера, шедших от князя Щербатова и его сторонников, которые склонны были рисовать идиллию крепостного права. Чтобы разобраться и уяснить себе, кто был прав, мы должны охарактеризовать действительное положение вещей в царствование Екатерины II.

Князь Щербатов и его единомышленники для социально-политического преобладания дворянства находили моральное оправдание в значении дворян как опекунов, руководителей и устроителей крестьян. Но действительность представляла мало сходства с этим взглядом на помещиков, а, наоборот, помещик чаще всего выступал в роли эксплуататора крестьянского труда. Дело в том, что огромное количество крепостных крестьян находилось в руках вельмож, которые совершенно не заглядывали в деревни, довольствуясь получением оброка. Здесь, следовательно, не могло быть и речи об опеке и заботах о своих крестьянах. Землевладельцы получали оброк и, если вмешивались во внутреннюю жизнь крестьян, то только для наилучшего извлечения доходов; на общее же направление хозяйственной деятельности не имели влияния. В нечерноземных губерниях большинство средних и мелких помещиков предпочитали также брать с крестьян оброк. В среднем выводе оброчная система преобладала над барщиной (55 % оброчных и 45 % барщинных). В черноземных губерниях преобладала барщинная система, но и среди этих губерний оброчных крестьян иногда было более, чем барщинных; в Воронежской губернии было 64 % оброчных, а в Пензенской — 52 %. Георги, путешествовавший в России в начале 1770-х годов, говорит об оброчных крестьянах: «Они прокармливают себя, как могут, и уплачивают правительству обыкновенную подушную подать, да, кроме того, помещику ежегодный оброк чистыми деньгами, который бывает весьма различен, смотря по заработкам крестьян, доброте или строгости господина и т. д. Обыкновенно же оброк бывает от 1 до 5 руб. с души; зажиточные крестьяне платят более, чем бедные». Значит, в 1770-х годах оброк простирался от 1 до 5 руб. Если следить за последующим временем, то можно видеть, что величина оброка постепенно повышается. В 1783 году само правительство признало, что «помещичий оброк или доход всеместно до 4 руб. с души простирается, большей же частью гораздо сие количество превосходит». Генерал-майор Болтин в 1788 году писал: «С оброчных помещики получают от 3 до 5 руб. с души, а в некоторых провинциях, лежащих поблизости от столиц и судоходных рек, и по 10 руб. Но таких деревень немного, как равным образом и таких, кои бы меньше 3-х рублей с души платили». В 1790-х годах, по свидетельству известного экономиста Шторха, средний оброк равнялся 5 руб. с души. Наконец дело дошло до того, что в некоторых местах в конце царствования Екатерины II помещичьи крестьяне платили своим господам ежегодно до 20 руб. с тягла, то есть 10 руб. с ревизской души, подлежащей обложению подушной податью, так как тягло состояло из мужа, жены и сына. Деньги для уплаты оброка крестьяне добывали, конечно, не земледельческим трудом, а главным образом отхожими промыслами. Но помещики в этом деле не принимали решительно никакого участия, не управляли трудом своих крестьян, они только эксплуатировали их уменье, знание и предприимчивость; отношение их к крепостным крестьянам характеризуется двумя короткими словами; «вынь и положь». Следовательно, та мысль, которая приводилась в аргументах князя Щербатова и его единомышленников в защиту социально-политического преобладания дворянства, не соответствовала действительности.

Что касается помещиков, имения которых были на барщине, то они еще резче выступают в роли простых эксплуататоров крестьянского труда. В имениях оброчных крестьян, прежде всего, располагали большим количеством земли, чем в барщинных. Щербатов высчитывал, что в оброчных деревнях приходится в среднем около 10 десятин на душу, тогда как в барщинных только 3,1 десятины. Впрочем, это еще ничего не значит, так как почва в оброчных губерниях была значительно хуже, чем в барщинных. Кроме того, в оброчных деревнях крестьяне пользовались большей свободой и самоуправлением, потому что владельцы оброчных имений обыкновенно не жили в своих поместьях. Свободы и самоуправления были лишены крестьяне барщинные, так как помещики при барщинном хозяйстве обыкновенно жили в своих имениях. Положение барщинных крестьян было неизмеримо хуже, чем оброчных. В Тверской губернии в 1780-х годах у некоторых помещиков крестьяне работали на барщине до уборки господского хлеба и только тогда могли приступать к уборке собственных полей; то же было и в Вологодском уезде. Вследствие этого крестьяне не успевали вовремя кончать свои полевые работы: сено сгнивало, а хлеб осыпался. Результатом этого было обнищание крестьян, на которое указывали современники. Барщина нередко превосходила 3 дня; в Елецкой провинции крестьяне работали на помещика по 4 дня в неделю, а в некоторых местностях Рязанской — по 4 и даже по 5. Но бывало и еще хуже. Крестьяне одного села Орловской губернии должны были работать на помещика ежедневно. Крестьяне генеральши Толстой жаловались императрице, что их постоянно заставляют работать на барщине, не освобождая даже по воскресеньям и самым большим праздникам. Иностранцы, жившие в России в конце царствования Екатерины II, свидетельствуют, что некоторые помещики требовали от крестьян пяти- и шестидневной барщины. Ввиду всего этого не приходится считать преувеличением те картинки, которые нарисовал Радищев в своем сочинении. На перевале от Любани до Чудова путешественник встретил крестьянина, пахавшего в воскресенье свою ниву. На вопрос путешественника: «Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенью не спускаешь да еще в самой жаре?» — крестьянин отвечал: «В неделе-то, барин, шесть дней — а мы шесть раз в неделю ходим на барщину, да под вечерок возим оставшееся в лесу сено на господский двор, коли погода хороша. А бабы и девки, для прогулки, ходят по праздникам в лес по грибы да по ягоды». «Как же ты успеваешь доставать хлеб, коли только праздник имеешь свободным?» — спрашивает путешественник. «Не одни праздники, и ночь наша, — отвечает крестьянин. — Не ленись наш брат, не то с голоду умрешь». Этот крестьянин прямо завидует тем, кто живет на оброке. «То ли житье нашему брату, — говорит он, — как где барин оброк берет с крестьянина, да еще без приказчика. Правда, что иногда и добрые господа берут более трех рублей с души; но все лучше барщины».

Повинности барщинных крестьян не ограничивались одними работами по господскому хозяйству. Как в боярских вотчинах старой допетровской Руси, с барщинных крестьян собирали еще столовые запасы. У Георги в описании народов, населяющих Россию, читаем: «Подобно пчелам, крестьяне сносят на двор господский муки, крупы, овса и прочих жит мешки великие, стяги говяжьи, туши свиные, бараны жирные, дворовых и диких птиц множество, коровьи масла, яиц луковки, сотов и медов чистых кадки, концы холстов, свертки сукон домашних». Последнее приношение, то есть свертки сукон, объясняется тем, что бабы зимой должны были прясть и ткать на господина. Каждая тягловая крестьянка должна была напрясть и выткать сукна и холста по 12 аршин, а в некоторых местах и больше, причем шерсть выдавалась помещиками. Болтин говорит, что поборы натурой обыкновенно собирались в следующем размере: с каждого тягла по гусю или по индейке, по курице, по нескольку яиц, по нескольку аршин холста, сермяжного сукна и проч. Кроме того, все эти столовые запасы крестьянам сплошь и рядом приходилось отправлять в столицу или в провинциальный город, где жил или служил помещик. По первому санному пути тянулись подводы с разными припасами в Петербург и в Москву, где с господского двора часто попадали в Охотный ряд и на Сенную площадь.

Если перевести на деньги все повинности барщинных крестьян, то окажется, что они давали своим помещикам вдвое больше, чем оброчные крестьяне. По казенной таксе, действовавшей на заводах, рабочий крестьянский день оценивался следующим образом: летом пеший работник получал 10 коп., конный — 20 коп.; зимой пеший получал 8 коп., конный — 16 коп.; женский рабочий день круглый год оценивался по 8 коп, в день. Значит, летние работы крестьянина при 3-дневной барщине, считая 39 дней конных и 39 дней пеших, должны быть оценены в 11 руб. 70 коп., а зимние — в 7 р. 30 коп. Годичный труд крестьянки должен быть оценен в 12 руб, 48 коп. Если предположить, что поборов натурой собиралось на 1 или 2 руб., то получается, что вся ценность труда и повинностей с одного тягла равнялась 33–34 руб.; а так как в тягле было 2 ревизских души, то на каждую ревизскую душу при барщине приходилось до 17 руб., тогда как в 1770-х годах оброк равнялся 10 руб, на ревизскую душу. Следовательно, барщинные крестьяне несли повинностей почти вдвое больше оброчных.

Обремененные непосильными работами и повинностями, крепостные крестьяне нередко еле влачили жалкое, нищенское существование. Вот как рисует Радищев обстановку их жизни. Это изображение носит портретный характер. «Четыре стены, до половины покрытые, так как и весь потолок, сажей; пол в щелях, на вершок по крайней мере поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дымом всякое утро зимой и летом наполняющая избу; окончины, в коих затянутый пузырь смеркающийся в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастлива изба, коли в одном из них всякой день есть пустые щи!). Деревянная чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топором срубленный, который скоблят скребком по праздниками. Корыто кормит свиней или телят, буде есть, спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесой кажется. К счастью, кадка с квасом, на уксус похожим, и на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь, данная природой, онучки с лаптями для выхода. Тут видна, — продолжает Радищев, — алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. Звери алчные, пьяницы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? То, чего отнять не можем — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли — хлеб и воду, но и самый свет… Жестокосердный помещик, посмотри на детей, тебе подвластных. Они почти наги, От чего? Не ты ли росших в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброком? Не ты ли не сотканное еще полотно определяешь себе в пользу? На что тебе смрадное рубище, которое к неге привыкшая твоя рука подъяти гнушается? Едва послужит оно на отирание служащего тебе скота. Ты собираешь и то, что тебе ненадобно, несмотря на то, что неприкрытая нагота твоих крестьян тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда, но пред судией, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого, совесть, но коего развратный твой рассудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но не ласкайся безвозмездием». Едва ли подобный вопль был результатом сентиментального самовнушения, здесь чувствуется любовь сердца, возмущение действительностью. Эта действительность совершенно не соответствовала той идиллии, которую рисовали князь Щербатов и его единомышленники.

Влияние крепостного права на земледелие, обрабатывающую промышленность и торговлю

Кроме указаний на попечение и устройство крестьянской жизни помещиками, Щербатов оправдывал существование помещичьей власти над крестьянами разнообразными соображениями государственного характера. Помещики, рассуждал Щербатов, способствуют развитию земледелия и обрабатывающей промышленности, что в свою очередь способствует развитию торговли, а все это создает благоприятные условия для увеличения населения в стране. Крестьяне представляются князю Щербатову ленивыми и невежественными, и только помещичья власть, по его мнению, может побудить их обрабатывать землю, руководить этой обработкой, улучшать способы земледелия и т. д. Конечно, хорошие хозяева-помещики были, они оказывали влияние на развитие земледелия, дисциплинировали крестьянский труд, учили обработке земли, но такие помещики были чрезвычайно редки. В большинстве случаев, пользуясь даровым крестьянским трудом, помещики бестолково расходовали этот труд, заменяя качество труда количеством, не заботясь о хозяйственных улучшениях, не делая сбережений для этого улучшения, а потому не могли способствовать развитию земледелия. Задавив крестьян непомерными работами, помещики делали их апатичными, заставляли жать изо дня в день, подрывали охоту к усовершенствованиям труда, плодами которого крестьяне не пользовались, и тем обрекали крепостное хозяйство на рутину и застой, о чем прямо засвидетельствовано в манифесте 19 февраля 1861 года. В сущности, влияние крепостного права на земледелие было совершенно обратным тому, на которое указывал князь Щербатов и его сторонники.

Щербатов не усматривал и еще одного отрицательного условия для развития земледелия, созданного крепостным правом. Благодаря крепостному праву крестьянский труд был обращен исключительно на обработку неплодородных земель. Вследствие долгого господства кочевников в южных степях большая часть земледельческого населения сосредоточилась на неплодородном суглинке верховьев Волги и Оки. В XVII веке явилась возможность селиться на черноземных землях, но крепостное право прикрепило большую часть крестьян к неплодородной почве. Итак, крепостное право нельзя считать благоприятным условием для развития земледелия. Падает этот аргумент Щербатова, падают и другие.

Но, кроме того, крепостное право и прямым образом задерживало развитие обрабатывающей промышленности и торговли в России.

Сплошь и рядом помещики не только не направляли крестьянский труд на земледелие, но прямо отрывали крестьян от производительного труда, набирая себе многочисленную дворню. Вот что говорит об этом Шторх: «Число крестьян, которые таким образом отвлекаются от полезнейшего из всех занятии и непроизводительно употребляются для домашнего услужения, так велико, что в других странах не могут себе этого и представить. Можно без преувеличения сказать, что в русском помещичьем доме втрое или впятеро больше слуг, чем в таком же немецком; о домах же вельмож и говорить нечего. Помещичьи дома кишат дворовыми людьми, которых многочисленное потомство почти никогда не возвращается к сохе, а, выросши в праздности, приготовляется к тому же назначению, как и их отцы. В деревнях эти вредные нахлебники государства приносят своим господам хоть некоторую пользу ремесленными работами, которым их иногда обучают; но в больших городах это бывает редко, и там в помещичьем доме всегда найдешь множество совершенных дармоедов. Если бы было возможно сделать точную перепись слуг и дворовых людей во всем государстве, то все были бы поражены тем ущербом, который терпит от этого добывающая промышленность». Вот, между прочим, одно из влияний крепостного права на земледелие. Для иллюстрации к отзыву Шторха поучительны некоторые цифровые данные. У богатого помещика Головина было более 300 человек дворовых; у графа Орлова, по свидетельству английского путешественника Кларка, было не менее 500 слуг. Сегюр свидетельствует, что нередко у наших вельмож было по 400–500 человек дворниобоего пола. За знатными барами тянулись и помещики средней руки. «Прежде, — говорит Рычков, — лучшие люди жили в своих деревнях умеренно и бережно, теперь же молодые помещики выстраивают себе богатые дома, роскошно убирают их и заводят немалое число официантов и ливрейных служителей». Как много держали дворни даже помещики средней руки, можно видеть из следующего примера. Помещик Лунин, в имениях которого было 1613 душ мужского пола и 1603 — женского пола, имел дворовых мужчин 143, то есть 9 %, а женщин — 137, то есть 8,5 %. Конечно, часть дворовых не проживала в праздности, а употреблялась на необходимые сельскохозяйственные работы в качестве садовников, скотников. Были среди них и ремесленники — кузнецы, портные, сапожники, бондари и прочие; но несомненно, что при всем том множество народа праздно болтались в барских хоромах, около дела, но не при деле. В одном воспоминании о помещичьем житье-бытье, в так называемых «Бабушкиных рассказах», мы находим такое свидетельство многочисленности барской дворни: «Людей в домах держали тогда премножество, потому что, кроме выездных лакеев и официантов, были еще дворецкие и буфетчик, а то и два: камердинер и помощник, парикмахер, кондитер, два или три повара и столько же поварят; ключник, два дворника, скороходы, кучера, форейторы и конюхи, а ежели где при доме сад, то и садовники.

Кроме этого, у людей достаточных, и не то что особенно богатых, бывали свои музыканты и песенники, ну хоть понемногу, а все-таки человек по десяти. Это только в городе: а в деревне — там еще многие мастеровые и у многих псари и егеря, которые стреляли дичь для стола, а там скотники и скотницы; если всех сосчитать городских и деревенских, мужчин и женщин, так едва ли в больших домах бывало не по двести человек прислуги, ежели не более». У богатого помещика графа Орлова в его подмосковном имении «Отрада» были свои портные, башмачники, шорники, конюхи, коновалы, садовники, фельдшера, аптекаря, часовщики, плотники, столяры, каменщики, кирпичники и пр., свои музыканты и актеры, свой архитектор, живописец и астроном; наконец, один камердинер исполнял обязанности богослова: читая графу вслух, он вступал с ним в словопрения по религиозным вопросам. Сколько людей, оторванных от производительного труда, служило здесь барским прихотям!

Увеличение количества дворни было вредно не только потому, что масса людей отрывалась от производительного труда: оно побуждало помещиков увеличивать размеры натуральных поборов и заставляло оброчных крестьян платить лишние подати.

Князь Шербатов, полемизируя с противниками крепостного права, предлагавшими, между прочим, выпустить дворовых людей на свободу, указывал, что дворовые в таком случае хлынут в город, понизят заработки ремесленников и подорвут материальное благосостояние городов. Но надо сказать, что дворня делала это, не переходя в город, а оставаясь у своих господ. Благодаря многочисленности и разнообразию дворовых ремесленников, помещики всегда обходились своими людьми и редко заказывали что-либо у городских ремесленников. Следовательно, конкуренция, на которую указывал Щербатов как на следствие освобождения дворовых людей, все равно существовала. С другой стороны, крестьяне, стесненные в распоряжении своим имуществом, все меньше и меньше были в состоянии покупать что-либо в городе.

Князь Шербатов доказывал, что роскошь дворян увеличивает заработки. Но русской промышленности это приносило очень мало пользы. Все, что покупали помещики, привозилось иностранцами или выписывалось из-за границы. Туземная городская торговля и промышленность влачила жалкое существование, и тот средний род людей, который питался торговлей и промышленностью, о котором так много заботилась и хлопотала Екатерина II, развивался крайне туго и медленно. Крестьяне ничего не закупали в городе: помещики все, что можно, делали дома своими дворовыми, а все, в чем нуждались, выписывали из-заграницы. Вот где причины крайне медленного роста городского сословия. По первой ревизии, городских обывателей на 6 миллионов податного населения насчитывалось 172 тыс., то есть 34-я часть. В 1769 году, когда была закончена третья ревизия, насчитано было городских обывателей 228 тыс. душ, то есть на 60 тыс. больше, чем по первой ревизии, но приблизительно в такой же пропорции (34-я часть) ко всему податному населению. К концу царствования Екатерины по пятой ревизии городских обывателей насчитывалось до 75 тыс. ревизских душ, то есть 25-я часть всего податного населения. Таково было влияние крепостного права на земледелие, на русскую обрабатывающую промышленность и торговлю.

Вред крепостного права для государства

Но беден народ — бедно и государство. Помещичья власть, несомненно, помогала правительству в сборе подушной подати, но благодаря помещичьей власти государство получало меньше, чем оно могло бы получать. Помещики поглощали крестьянский труд, а государство довольствовалось тем, что исстари платили крестьяне. Я говорил вам, как постепенно увеличивался оброк; в начале царствования Екатерины II он простирался от 1 до 5 руб., а в конце равнялся 10 руб., то есть увеличивался, во всяком случае, в 5 раз. Между тем, ничего подобного не замечается в обложении подушной податью. До конца царствования Екатерины взимался старый петровский семигривенный подушный оклад, и только в конце царствования подушная подать была увеличена до 1 руб. Доходы казны от подушной подати в начале царствования составляли около 6 миллионов руб., а в конце — около 11 миллионов. Тут, как видите, такого прогресса в росте подушного оклада, какой мы видели в росте оброка, совершенно нет.

Вследствие крайне незначительных прямых поступлений, правительство принуждено было извлекать средства путем косвенных налогов. Среди этих налогов наибольшее значение в царствование Екатерины получил питейный налог. Доход с него возвышался с необыкновенной быстротой. В начале царствования он равнялся 5 миллионам рублей, то есть был меньше подушной подати на 1 миллион: в 1787 году он перерос подушный сбор (подушный сбор равнялся 8 миллионам руб., а питейный — 9 миллионам); в 1795 году казна получила подушного сбора 11 миллионов руб., а питейного — 24 миллиона. Таким образом, больше трети всего бюджета, который тогда равнялся 68 миллионам, покрывалось налогом на потребление вина. Но к этому финансовому источнику прибегают только тогда, когда нет других способов увеличить поступления. Екатерина прибегла к нему, так как продукты народного труда всецело поглощались классом, который владел этим трудом, то есть дворянами.

Влияние крепостного права на дворянство

В числе аргументов, которые приводились крепостниками в Комиссии и в литературе екатерининского времени, встречаются указания на необходимость путем владения крепостными поддержать класс, который по своим правам и историческому воспитанию был поставщиком слуг государству. Но факты показывают, что крепостное право не только не поддерживало дворянства, а прямо разрушало его, оно деморализовало этот класс, содействуя его духовному и физическому вырождению, подрывало его значение, которое признавали за ним Щербатов и его сторонники. Крепостное право дало возможность значительной части дворянства жить праздно, без всякого серьезного дела. За отсутствием настоящих занятий, дворяне склонны были бездействие превращать в дело. Некоторые из них, например, всецело обращали свое внимание на установление порядка в доме, обдумывали все до малейших подробностей и строго следили за исполнением своих инструкций. Эти инструкции иногда облекались в письменную форму. Вот образчик такой инструкции, составленной помещиком Лукиным: «Дневальному официанту приказывается, как скоро приедет какая незнакомая барыня, тотчас узнать от ее человека, кто она такова, о имени, отчестве, фамилии и чине, и немедленно барыне о том донести, ежели словесно, то тихо, так, чтобы гостья не слыхала, а всего лучше записочкой… Он без напамятования должен чаще сам и посылать мальчиков снимать со свеч чисто и опрятно: на нем взыщется, ежели свеча не прямо в шандале поставлена, или оная шатается. После ужина, как скоро гости уедут, дневальный официант и лакей должны свечи погашать и в буфет непременно все шандалы и свечи порядочно отдать, где собирать до самых малых огарков, из коих потом самые малые для перелития в свечи отдавать в кладовую, а большие огарки употреблять в задних покоях. Винный погреб поручается Якову, который имеет все в нем поставленное содержать в исправности и с той точностью и разделением сортов вин, как он, устроенный с описью, ему отдан на руки; весть верную записку прихода и расхода всякому вину и еженедельно подавать ко мне по субботам реестр издержанным напиткам, и те реестры я или барыня будем подписывать… Его есть должность напитки к столу приготовить, а приготовляя, не портить, то есть не согревать тех, кои должны быть холодные… Ежели б случилось, чтоб приказали принесть разных сортов, то принеся, ставить какие ни есть знаки и опасаться взыскания, ежели смешается и подаст не то, которого спрашивали, каковые ошибки уже не раз были примечены… Конюхам повелевает и взыскивает Антон, яко конюший, а охотниками — Кастерь, как ловчий… с них же строго взыщется, ежели еще раз будет усмотрено, что в конюшню или на охотничий двор пойдут когда-либо с огнем без фонаря, равно за всякое послабление в присмотре за повелением… О весьма невоздержанных, или предерзливых, коих слегка и сами заказывать могут, а о заслуживших большее наказание докладывать мне и каждое утро обоим по своим должностям приходить меня рапортовать». Так муштровались и дисциплинировались те идеальные слуги крепостного права, о которых не так давно и не без сожаления вспоминали люди, заставшие крепостное право. Это, конечно, можно понять, но нельзя не заметить и мрачной стороны дела. Вы видите культ самодовольного барства, старавшегося обставить свою жизнь известным чином. На этой почве нередко проявлялось барское самодурство, причуды и лихие выходки. Вот как, например, проводил день Василий Васильевич Головин, вытерпевший при Бироне пытки, а при Елизавете спокойно проживавший в своей деревне, а иногда в Москве. «Когда барин просыпался, ему подавали чай. Впереди обыкновенно шел один служитель с большим медным чайником с горячей водой, за ним другой нес большую железную жаровню с горячими угольями, шествие заключал выборный с веником, насаженным на длинной палке, для обмахивания золы и пыли. Поставивши жаровню с горячими угольями на железный лист, а на нее — медный чайник, и сотворивши молитву Иисусову, слуги тихо выходили. Напившись чаю, барин отправлялся к обедне, в церкви стоял на особом месте и оттуда по переходам, поддерживаемый двумя лакеями, возвращался домой. Обед продолжался часа по три. Кушаньев считалось обыкновенно семь, но число блюд доходило иногда до 40 и более. Для каждого кушанья был особый повар, и каждый из них в белом фартуке и колпаке приносил свое кушанье… Доставивши первые блюда, все 7 поваров снимали колпаки и с низкими поклонами уходили за другими блюдами. Тут являлись 12 официантов, одетые в красные кафтаны кармазинного сукна, с напудренными волосами и предлинными на шее белыми косынками… Обед кончался часу в четвертом перед вечером. Вскоре после обеда Василий Васильевич ложился спать до самого утра. Приготовления ко сну начинались приказом закрывать ставни; изнутри прочитывали молитву Иисусову, „Аминь“ — отвечали несколько голосов извне, и с этим словом с ужасным стуком закрывали ставни и засовывали железными болтами. Двери комнат запирала и отпирала доверенные горничная, а ключи относила к барину и клала ему под изголовье; потом отдавала установленный приказ очередным сенным девушкам. Нужно заметить, что в комнатах у Головина было 7 кошек, которых на ночь привязывали к особому столу с 7 ножками. Если случалось, что какая-нибудь из кошек отрывалась от стола и приходила к барину, то кошки и девушки подвергались наказанию. Поэтому-то раз навсегда установленный приказ и начинался напоминанием о кошках. „Кошек-то смотрите, — говорила старшая горничная, — ничем не стучите, громко не говорите, по ночам не спите, поделушников глядите, огонь потушите и помните накрепко“. Ночью четыре чередовые и столько же караульных подымали стук, свист, гам и крик. Если что-нибудь помешало барину заснуть, то он уже не ложился и расстраивался на всю ночь. Тогда он или читал вслух жизнь Александра Македонского Квинта Курция, или произносил молитву, перебирая четки, или начинал ходить по всем комнатам, постукивая колотушкою и обмахивая пыль. Если пыль где-нибудь оказывалась, то тотчас же курили росным ладаном и окропляли то место святой водой. Эти странности поджигали любопытство, и многие подсматривали в щели, что делает барин. Но и на этот случай были приняты меры. Сенные девушки начинала кричать с различными прибаутками и поговорками, окачивали из верхнего окошка холодной водой поделушников, и барин одобрял все это, приговаривая: „Поделом вору и мука; ничто им, растреклятым, растрепоганым, растреокаянным, непытанным, немученным и ненаказанным!“ — топоча обеими ногами, повторяя неоднократно одно и то же. Последняя поговорка объясняется тем, что Головин не мог забыть пыток Бирона. Во всем у Головина требовалось точное исполнение установленного порядка, и все сопровождалось предписанными поговорками».

За неимением настоящего дела многие помещики наполняли свою жизнь всевозможными развлечениями, в которых нещадно растрачивали свои физические и духовные силы. Здесь на первом плане надо поставить поездки в гости и прием гостей, сопровождавшийся обильными угощениями и карточной игрой. Дворянин либо сам ехал в гости, либо сидел с гостями, еда и питье сделались своего рода богослужением, культом чрева, имевшим свой обряд и своих служителей. За сытными обедами и обильными возлияниями следовала карточная игра, продолжавшаяся несколько дней. Императрица, сама любившая играть в карты, жаловалась, что карточная игра разоряет старинные дворянские фамилии, и придимала меры к прекращению этого зла: но все меры были тщетны, раз сама Екатерина была в этом отношении не без греха. Кроме карточной игры, дворяне развлекались у себя по усадьбам музыкой, пением и театральными представлениями, которые страшно вошли в моду. Устраивались оперные хоры, труппы, составлявшие предмет серьезных забот помещиков. В московском доме Суворова жили целые партии крепостных певчих и музыкантов: их содержали для того, чтобы они в столице могли совершенствоваться в музыке и пении у других артистов, в особенности голицынских. Когда господин переезжал в деревню, артистов перевозили туда же. Уезжая из имения на службу, Суворов, между прочим, предписывал своему управляющему: «Иванов обучает певчих с прилежанием по моему наставлению. Николай — управитель музыкантов, у него под предводительством музыка и прочее. Ерофеев имеет обучать трагедиям и комедиям свой штат». Беспокоясь, однако, за то, что крепостные артисты окажутся не на высоте своего призвания, Суворов через управляющего давал методические наставления по части обучения артистов. «Помни музыку вашу — вокальный и инструментальный хоры, — писал он, — и чтобы не уронить концертное. А простое пение всегда было дурно, и больше, кажется, его испортил Бочкин великим гласом с кабацкого. Когда они в Москве певали с голицынскими певчими, сие надлежало давно обновить и того единожды держаться». «Театральное нужно для упражнения и невинного веселья, — писал Суворов. — Васька комик хорош; но трагиком будет лучше Никитка. Только должно ему научиться выражению, что легко по запятым, точкам, двоеточиям, восклицательным и вопросительным знакам. В приемах выйдет легко. Держаться надобно каданса в стихах, подобно инструментальному такту, без чего ясности и сладости в речи не будет, ни восхищения, — о чем ты все сие подтвердительно растолкуй». Войдите в положение управляющего, который должен был преподать артистам подобные наставления с барского голоса! Между прочим, Суворов приказывал «учиться исподволь французской грамматике Алексашке-парикмахеру». «Ему и Николай покажет, только бы он умел читать». Очевидно, имелось в виду разыгрывать французские комедии. У больших бар музыкальное и театральное дело было поставлено на широкую ногу. У графа Шереметева в театре села Кускова давались целые оперы, а в числе зрителей бывали императрица Екатерина, император Иосиф II, Станислав Понятовский и многие принцы.

Все эти затеи служили, однако, не одним эстетическим наслаждением скучающих бар… Эстетические наслаждения имели большую близость к некоторым элементарным инстинктам человеческой природы, и сплошь и рядом вызывали эти инстинкты; театр у помещиков превратился в развлечение, имеющее мало общего с невинными забавами. Так, гвардии прапорщик Есипов имел в своем имении театр и группу из вольнонаемных иностранцев и своих собственных людей; в театре представлялись комедии, оперы, трагедии и прочие пьесы. Вигель, автор известных воспоминаний, рассказывает, как он попал к Есипову и познакомился с его труппой. «Есипов нас употчевал по-своему, — говорит Вигель. — К ужину явилась целая дюжина нарядных молодых женщин, которые разместились между гостями. Приглашения поболее пить сопровождались горячими лобзаниями дев с припевом: „Обнимай, сосед, соседа; поцелуй, сосед, соседа; подливай, сосед, соседу“. Оказалось, что все эти девы были крепостные актрисы хозяйской труппы». Француз Passenans рассказывает про помещика Б.: «Его повара, его лакеи, конюхи делались в случае надобности музыкантами, столярами, сапожниками и т. д., его горничная и служанки — актрисами, золотошвейками и пр. Они в одно и то же время его наложницы, кормилицы и няньки детей, рожденных ими от барина. Когда этот помещик отправлялся в другое свое имение, за ним ехало не менее 20 человек с его наложницами, актрисами, танцовщицами, поварами и пр. На каждой станции раскидывали огромную палатку, где помещался барин со своими наложницами, а в другой палатке 20 человек увеселяли его пением во время обеда».

Помещичий разврат в царствование Екатерины принимал подчас чудовищные размеры, доходя иногда до совершенного скотства. В упомянутых мною «Рассказах бабушки» сообщается, что у помещика Бахметева «в деревне был по ночам бабий караул — поочередно, каждую ночь, наряжали двух баб караулить село и барские хоромы: одна баба ходила с трещоткой около дома и стучала в доску, а другая должна была ночевать в доме. Хорош был старик, нечего сказать!» — прибавляла рассказчица. Радищев рассказывает следующий факт: «В бывшее пугачевское возмущение некоторые крестьяне, связав своего господина, вели его на неизбежную казнь. Какая была тому причина? Он был господин добрый и человеколюбивый, но муж не был безопасен в своей жене, отец — в дочери: каждую ночь посланные его приводили к нему на жертву бесчестия ту, которую он того дня назначил. Известно же в деревне было, что он омерзил 60 девиц, лишив их непорочности». Мы можем не сомневаться в справедливости сего факта, так как императрица Екатерина по поводу этого места заметила: «Едва ли не гистория Александра Васильевича Салтыкова».

Конечно, подобные господа не были типами своего времени, были уклонениями, исключениями, но они весьма характерны как показатели того тлетворного влияния, которое оказывало крепостное право на тех, кто был его субъектом. Эти факты как нельзя лучше показывают, как должно было быстро прогрессировать под влиянием крепостного права вырождение первенствующего сословия в России.

Власть помещика, не ограниченная никакими законами и установлениями, воспитывала в господствующем сословии и другие дурные наклонности: черствость души, доходившую до жестокости, и склонность к произволу и насилию. Кроме того, она притупляла у дворян нравственное чувство ответственности. Конечно, образование, просвещение, развивавшиеся среди дворянства, искореняли дурные наклонности, но медленно и с большим трудом.

В царствование Екатерины приходится встречаться с ужасными проявлениями барского бессердечия и произвола. «Вследствие позволения, данного дворянству, произвольно, по своему усмотрению, отправлять в ссылку ему подвластных, — пишет новгородский губернатор Сивере, — причем суд даже не может спросить о причине ссылки и исследовать дело, ежедневно совершаются самые возмутительные дела. Все, кто не годится в рекруты вследствие малого роста или другого какого недостатка, должны отправляться в ссылку в зачет ближайшего рекрутского набора, а зачетные квитанции многие продают». Путешествовавший по Сибири Паллас видел этих ссыльных; все это были больные, увечные, старые и даже безумные люди. «Бесчеловечные и корыстолюбивые помещики, — говорит Паллас, — отрывают многих пожилых отцов от их многочисленных семей, даже от их жен, и одиноких отсылают в эту злополучную страну».

Бессердечие, доходившее до жестокости, проявлялось также в наказаниях, которым помещики подвергали своих крепостных крестьян. «Наказание рабов, — говорит Passenans, — изменяется сообразно с расположением духа и характером господина или заступающего его место… Самые обычные исправительные средства — палки, плети и розги. Наказание производится обыкновенно в конюшне или в другом отдаленном месте. Я видел, что палками наказывали как за кражу, так и за опрокинутую солонку (последнее, по русской примете, предзнаменует большое несчастие, и потому такое преступление редко прощается), за пьянство и за легкое непослушание, за дурно сжаренную курицу и за пересоленный суп. Какие предосторожности ни принимал я, чтобы не быть свидетелем жестоких наказаний, — они так часты, так обычны в деревнях, что невозможно не слышать сплошь и рядом криков несчастных жертв бесчеловечного произвола. Эти пронзительные вопли преследовали меня даже во сне». Для некоторых помещиков бить своих крепостных сделалось просто потребностью. Иногда это преимущественно выражалось пощечинами и подзатыльниками, ни за что, ни про что раздаваемыми домашней прислуге, иногда же переходило в систематическое мучительство. Один помещик, по словам Болотова, в пьяном виде ни с того, ни с сего подверг наказанию всех дворовых девушек. Другой, по словам Passenans'a, приказал жечь углем подошвы ног дворового за то, что тот утопил двух барских щенков, которых его жене приказано было вскормить своей грудью.

Одна барыня приказала высечь 80 женщин за то, что они не набрали земляники.

Били крепостных не одни только невежественные помещики. Вот что рассказывает Массой о княгине Козловской: «Она олицетворяет в себе понятие о всевозможных неистовствах и гнусностях. Не раз видали, как она велит раздевать мужчин и сечь их при себе розгами, считая хладнокровно удары и понукая исполнителя наказания бить сильнее. Видали, как она, в припадках бешеного исступления, заставляет служанок привязывать к столбу одного из своих слуг, совершенно обнаженного, и натравливает собак грызть несчастного, или же приказывает женщинам сечь его, причем вырывает у них розги и сама бичует истязаемого по самым чувствительным частям тела, соединяя, таким образом, чудовищное наслаждение зверской жестокости с затеями необузданного бесстыдства. В таком же вкусе изобретались муки для подвластных женщин; но тогда уже палачами назначались мужчины». Массой видел одну из подобных мучениц, которую княгиня вдобавок еще изуродовала: вложив пальцы в рот, разодрала ей губы до ушей. «Вся вина бедняжки, — говорит Массой, — заключалась в том, что она навлекла на себя ревность своей Мессалины к одному из ее презренных любовников».

Знакомясь со всеми фактами, имевшими место во второй половине XVIII века, невольно переносишься мыслью во времена Римской империи эпохи упадка, ясно видишь, как неограниченная власть над людьми развращала состоятельный материально, но бедный духовно класс дворян, как этот класс опускался в тину всяческой житейской грязи, как искажался в нем образ Божий, и все яснее и яснее вырисовывалась образина звериная.

Если наши дворяне не растлились до конца и не погибли, то только благодаря тому, что свой досуг они отдавали не только развлечениям, но и изучению европейской науки, усвоению результатов западноевропейской мысли. Оздоровляющее моральное влияние духовной культуры Запада предохранило дворян от окончательной гибели и положило конец самому рабовладению. Екатерине II, сохранившей крепостное право, принадлежит та заслуга, что она открыла широкую дверь этому западному влиянию в спертую атмосферу русской жизни.

Школа в царствование императрицы Екатерины II

Состояние школьного дела до Екатерины

ЕКАТЕРИНА II вступила на престол тогда, когда в русском обществе было заметно стремление не к специальному, практическому образованию, а к общему, независимому от практических целей. Очень широкая образовательная программа была введена в преподавание дворянских корпусов: там преподавали не только специальные науки, но и ряд общих, не имевших отношения к военному ремеслу его воспитанников. Затем для целей общего образования были построены Академический Университет и гимназия в Петербурге, Университет (1755) и при нем 2 гимназии в Москве и одна гимназия в Казани. Но эти меры были недостаточны. Эти школы удовлетворяли потребности высших классов, крестьяне же попадали в них редко и притом всегда в виде исключения. Но даже и потребности высших классов удовлетворялись крайне недостаточно: школы во всем терпели недостаток.

Московский университет в течение всей второй половины XVIII века пребывал в каком-то эмбриональном состоянии. На юридическом факультете был всего один профессор Дильтей, который читал все юридические курсы и притом на французском языке; на медицинском факультете сначала также был один профессор. Большинство профессоров были иностранцы; они читали лекции на французском, немецком и латинском языках, мало понятных для студентов. Русских профессоров было всего двое — Поповский и Барсов; первый читал философию и дидактику, а второй — сначала математику, а потом российскую словесность. Только потом уже прибавилось еще несколько профессоров.

Даже такое заведение, как Морской Кадетский Шляхетский Корпус, бедствовало от недостатка преподавателей. Иногда от него бывали такие объявления в газетах, что прямо недоумеваешь, как оно могло существовать. В 1765 году этот Морской Корпус дал в газетах такую публикацию: «В Морской Кадетский Шляхетский Корпус потребны: навигационных наук профессор — 1, корабельной архитектуры учитель — 1, подмастерье корабельной архитектуры — 1». Стало быть, основные предметы не имели преподавателей. Далее для обучения словесным наукам вызывалось учителей — 3, латинского языка учитель — 1, шведского языка учитель — 1, французского языка учитель — 1; подмастерьев для преподавания датского, шведского и французского языков — по 1, переводчиков — 2, учитель танцев и учитель геодезии. Таким образом, выходит, что в Морском Корпусе почти совсем не было учителей.

Самая постановка преподавания отличалась крайним несовершенством. Начать с того, что ученики переходили из класса в класс не по успехам, а по возрасту. Водном классе были ученики 15 лет, в другом — 16 и т. д. При таких условиях учителя занимались не с целым классом, а с каждым учеником в отдельности; случалось сплошь и рядом, что на одной скамейке сидели такие ученики, из которых один учил дивизию, то есть деление, другой мультипликацию, то есть умножение, а третий еще сидел на складах. Общей программы не было, учились каждый по своему желанию; в классе не было никакого общего дела, каждый, не исключая и учителя, занимался своим делом. Учитель ограничивался тем, что задавал уроки и выспрашивал отдельных учеников. Для полноты картины надо прибавить еще невежество, пьянство и нерадение учителей.

Такие учителя были обычны, и о них мы имеем красноречивые свидетельства. Майор Данилов рассказывает о своих учителях, что один из них, Алабушев, человек пьяный и развратный, был взят учителем в школу прямо из тюрьмы, где сидел за третье убийство. Известны также анекдоты, рассказываемые Фонвизиным про своих учителей: учитель арифметики «пил смертную чашу», учитель латинского языка — пример злонравия, пьянства и всех пороков, но голову имел преострую и как латинский, так и российский языки знал «преизрядно».

Не удивительно, если при таких условиях ученики ничего не знали. Припомним, как Фонвизин держал экзамены в университетской гимназии. «Накануне экзамена в нижний латинский класс пришел учитель латинского языка, голову имевший преострую; на кафтане его было 5 пуговиц, а на камзоле — 4. Удивленный, я спросил о пуговицах. „Пуговицы вам смешны, — отвечал учитель, — но оне суть стражи чести вашей и моей: четыре пуговицы на камзоле обозначают 4 спряжения, а пять пуговиц на кафтане обозначают 5 склонений. Когда тебя спросят что-нибудь, то смотри на пуговицы; если тебя спросят спряжение, то смотри на камзол, и если я возьмусь за вторую пуговицу, то значит второе спряжение, ты так и отвечай“». Еще оригинальнее был экзамен по географии. Экзаменоваться должно было 3 ученика. Но так как учитель географии был тупее, то он пришел на экзамен без всяких «пуговиц». «Товарищ мой, — рассказывает Фонвизин, — спрошен был, куда впадает Волга. Он отвечал: „В Черное море“. Сей вопрос был задан и мне. Я столь чистосердечно сказал: „не знаю“, что экзаменаторы единогласно медаль присудили выдать мне».

Если в школах плохо и мало учили, то зато строго и жестоко взыскивали. Иван Иванович Бецкий говорит, что кадеты столь наказывались «фухтелем», то есть палками, что, выйдя из корпусов, на всю жизнь оставались калеками.

Так как правительственных школ было мало, то многие прибегали к частным школам. Многие ограничивались обучением одной грамоте и для этого обращались к попам и дьячкам; но многие обращались и к иностранцам. Приходилось брать то, что предлагалось. В Оренбурге частную школу содержал ссыльнокаторжный немец Розен, человек развратный, жестокий и невежественный. Комедии и сатиры, начиная с Сумарокова, обличают дурное воспитание, которое велось под руководством французских гувернеров. Правительство пыталось оградить общество от плохих учителей, и в 1757 году был издан указ, который предписывал всем иностранцам, желающим быть учителями, держать экзамены на звание домашнего учителя в Петербурге при Академии и в Москве при Университете. Но указ, видимо, не достиг своей цели: учителя по-прежнему оставались невеждами, и в литературе продолжалось обличение их.

Иностранных учителей и мадам приглашали через газеты, где часто и они сами давали объявления. Данные из газет дают нам довольно яркую характеристику этих учителей. Например, два француза и немец в 1757 году дали публикацию, что принимают детей для обучения французскому, немецкому и латинскому языкам новым, скорым и легким способом, а жены их учат служанок мыть, шить и экономии. Содержатель другой школы объявлял, что он имеет аттестат от академии и обучает детей истории, географии, употреблению глобуса, метрике, риторике, немецкому и латинскому языкам; для начинающих имеются особые подмастерья: он же пишет просительные письма на всех языках. Один француз объявлял, что он обучает всем языкам, фортификации, архитектуре, политике, истории, географии и т. д.

Спрос на учителей был очень велик и вызвал к нам прилив всяких отбросов. «Мы были осаждены тучей французов всякого рода, — пишет секретарь французского посольства, — которые не ужились в Париже и отправлялись в другие страны. Мы были оскорблены, увидав среди них дезертиров, банкротов, негодных лакеев, которые лезли в воспитатели. Очевидно, эта дрянь рассеялась везде, вплоть до самого Китая».

Желания общества, высказанные в наказах

Но эти учителя были доступны далеко не всем, а потребность к образованию в обществе была велика, существующие же заведения не удовлетворяли даже дворян. Поэтому дворянские депутатские наказы хлопочут об учреждении школ, корпусов и гимназий для дворянских мальчиков, а некоторые наказы — даже о введении женского образования. Большинство наказов предлагают открыть эти заведения на казенный счет, некоторые предлагают для содержания их пособие от дворянства и лишь немногие дворяне, в том числе московские, предлагают открыть эти учебные заведения на свой счет.

Наказы не ограничиваются выражением общего пожелания, но намечают и программы, по которым им желательно, чтобы велось преподавание. Например, каширские дворяне требовали преподавания в корпусах грамоты, закона Божия, арифметики, геометрии, фортификации и немецкого языка. Но это были какие-то запоздалые дворяне: их программа пахнет еще временем Петра I. Более современную программу предложили кашинские дворяне: французский язык, рисование, фехтование, тригонометрия, артиллерия и танцы.

Дворяне хлопочут, чтобы эти корпуса предназначались исключительно для детей дворян. «Ученики школ, — гласил белевский наказ, — должны быть непременно дворяне, не примешивая других родов, дабы они не заразились подлостью». То же повторяли в другие дворянские наказы, исключая серпуховского, который готов был допустить в школы наряду с дворянами и детей приказных и купцов.

Некоторые дворянские наказы, а особенно южнорусские, как, например, черниговский, ходатайствуют об открытии не только шляхетского корпуса в академии, но и женского учебного заведения. Для тогдашнего времени это чрезвычайно важный факт, так как вопрос о женском образовании был нов. О том же просили глуховский и переяславский наказы.

Дворяне, требуя открытия школ исключительно для дворян, не прочь были распространить грамотность и среди крестьян. Дмитровский наказ предлагал помещику содержать учителя на каждые 100 дворов для обучения крестьянских детей грамоте и арифметике. Это пожелание было мотивировано тем соображением, что от грамотного крестьянина помещик больше дохода получит, и что грамота не мешает пахать.

Кроме дворян, об открытии учебных заведений хлопотали купцы. Московские купцы просили учинить такую школу, где бы не только дети достаточных, но и сироты на иждивении купечества обучались бы бухгалтерии, языкам и другим полезным купцу знаниям. Некоторые наказы, как, например, ряжский, требовали введения обязательного обучения грамоте с тем, чтобы родители, не обучающие своих детей, штрафовались. Но самый интересный в этом отношений наказ был от архангельского купечества. Архангельские купцы были народ развитый: они вели торговлю за границей, часто бывали там. Эти купцы жаловались, что молодые граждане вступают в жизнь, имея плохое воспитание, жалуются, что среди русских нет искусных негоциантов, которыми наполнена западная Европа, благодаря чему иностранцы берут преимущество в барышах. Для противодействия иностранцам купцы просили обучать их детей грамоте с христианским благочестием и знаниями, необходимыми купцу. Наказ подробно разработал программу: дети должны обучаться правописанию и чтению, купеческому письму, арифметике и науке о весах русских и иностранных, бухгалтерии, купеческой географии, иностранным языкам, праву купцов русских и иностранных и навигации. Эта программа сделала бы честь и теперешнему времени. Наказ предлагал учредить два рода учебных заведений: низшую элементарную школу и высшую. Низшая школа должна находиться в заведовании магистрата: посещение ее обязательно для детей обоего пола без изъятия; уклонение от обучения наказывается чувствительным штрафом отцов и матерей. Большой школой заведует особый ректор; в ней учат купеческим наукам. Магистрат должен снабжать школу всем необходимым — книгами и другими пособиями; он же назначает таксу на плату за учение, но не общую, а каждому в отдельности, смотря по чину и состоянию граждан; на его же обязанности лежит наблюдение за тем, чтобы учителя достаточно жалованья получали, «дабы от недостатка содержания они в другие промыслы не входили».

К хору голосов, требовавших школ, присоединились и писатели, писавшие на тему, предложенную Вольным экономическим обществом. Ведь и Беарде-де-Лабей, и Поленов рекомендовали устроить школу, и образование крестьянам дать ранее свободы.

Таким образом, мы видим, что потребность в школьном образовании была ясно сознана всеми.

Что же сделала Екатерина для удовлетворения выяснившейся потребности?

Воспитательные идеи и учреждения: И. И. Бецкий

Нельзя сказать, чтобы Екатерина сразу вступила на надлежащий путь. Первоначально она проявила самые широкие философские замыслы, самоуверенные до наивности, точно так же, как это было в законодательстве. Вместо того чтобы сразу пойти навстречу реальным жизненным потребностям и выполнить то, что просило население в наказах, Екатерина задумала перевоспитать общество, «создать новую породу людей». Она увлеклась педагогическими теориями, которые в первой половине XVIII века распространились в Западной Европе и проникли в Россию, главным образом, благодаря ей самой.

Сущность этих педагогических теорий, перешедших в половине XVIII века с Запада к нам в Россию, та, что целью воспитания и обучения является образование характера, направление его к добродетели и нравственности: приобретение знаний, ученость отходили на задний план; они считались не так важны, как воспитание. Воспитание должно быть основано на разуме, на понимании детской природы. Воспитание должно быть естественно и реально, а обучение должно служить лишь вспомогательным ему средством, которым надо пользоваться умеючи. Задача учителей и воспитателей должна состоять не в начинении учеников знаниями, а в возбуждении их мысли. Обучение должно быть наглядным, приятным и таким, чтобы оно казалось отдыхом, а не работой. Воспитатели должны возбуждать учеников собственным благим примером. Воспитание должно начинаться по возможности раньше для того, чтобы не дать возможности укорениться в детях дурным наклонностям.

Вот в кратких чертах сущность новых педагогических теорий, занесенных в Россию.

Эти взгляды проникли в Россию еще при Елизавете и укоренились в Московском Университете в лице профессоров Поповского и Барсова. Поповский перевел на русский язык сочинение Локка «Несколько мыслей о воспитании», Барсов в произнесенной им актовой речи указывал, что знание должно быть дверью к добродетели.

Екатерина не довольствовалась теоретической пропагандой новых идей. Она задалась целью применить их и учредить во всех губерниях и провинциях «пенсионные дома» или «воспитательные академии», дабы гуманным и рациональным воспитанием улучшить породу русских отцов и матерей и таким образом составить новое добродетельное общество.

Задачу разработать план выполнения этого намерения Екатерина поручила своему секретарю Теплову, который и представил ей записку «Мнение о провинциальных школах». В этой записке видны следы основательного знакомства с педагогическими теориями того времени, но не видно следов здравого смысла. Теплов думал, что одно поколение не нужно обучать, а только воспитывать. К воспитанию надо относиться с осторожностью; брать в воспитание детей обоего пола надлежит прямо от груди, «ибо ребенок, оставленный на воле, уже на третьем году есть фурия». При наборе детей Теплов рекомендует предпочитать хорошо рожденных детей, чем детей, происходящих от злонравных родителей. Когда от этого первого, воспитанного в нравственности, поколения произойдет благонравное потомство, «то второе или третье порожденье можно будет обучать наукам».

Екатерина не могла остановиться на таком нелепом плане. Более помог ей в деле насаждения просвещения Иван Иванович Бецкий. Он, был незаконный сын последнего боярина князя Ивана Дмитриевича Трубецкого. Он родился в Швеции, когда отец его был там в плену; как незаконный сын, он получил от отца только вторую половину его фамилии. Воспитывался он за границей, большей частью в Копенгагене. Отец его обеспечил, и как богатый и образованный человек, он путешествовал по Европе. С 1747 года, уже в чине генерал-майора, Бецкий целых 15 лет провел в Париже. Здесь он основательно проштудировал всех энциклопедистов, просветительную философскую литературу и новые педагогические теории, Петр III вызвал его в Петербург и назначил начальником канцелярии строения домов и садов Его Величества. Но Бецкий сблизился не с Петром III, а с его умной и развитой женой, у которой стал часто бывать как умный и понятный собеседник. Иван Иванович непременно бывал в кабинете императрицы, когда она, после обеда, сама сидя за рукоделием, слушала чтение. Этим чтецом часто бывал Бецкий.

В скором времени Бецкий стал выдвигать проект устроить в Москве воспитательный дом для незаконнорожденных брошенных детей. В 1763 году он подал императрице «Генеральный план Императорского воспитательного дома», составленный Барсовым. Екатерине чрезвычайно понравилась эта мысль, и 1 сентября того же года получил бытие Императорский воспитательный дом в Москве. На содержание его были ассигнованы огромные средства. Уже тут Бецкий выразил свои новые воспитательные идеи, которыми он был проникнут. Воспитательный дом должен готовить «новый род людей», людей добродетельных, которые могут служить примером для других, вследствие чего может произойти «счастливая перемена в нравах и наклонностях той части общества, где они будут жить». Для приготовления добродетельных людей Бецкий предлагал действовать на детей хорошим примером, лаской и обещаниями, наказывать редко и только в исключительных случаях. Бецкий был человек умный и свою программу не ограничил только воспитанием: он рекомендовал учить детей с 7-летнего возраста закону Божию, чтению, письму, цифири, а потом обучать способных и другим наукам, художеству и иностранным языкам.

Этот «Генеральный план» был как бы предисловием к другому труду Бецкого «Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношей». Здесь развивался план воспитания и обучения согласно с новыми педагогическими теориями, рассчитанный на применение не только в одном учебном заведении, но и во всех школах. План этот был представлен Екатерине, заслужил ее одобрение и лег в основу ее педагогической политики. Поэтому нам необходимо подробно остановиться на ознакомлении с ним.

Корень добра и зла, писал в своем труде Бецкий, есть воспитание. Надо произвести воспитанием «новую породу людей или новых отцов и матерей, которыемогли бы те же нравы детям вселить, которые они получили, а от них дети передали бы нравы своим детям и так на будущие веки». Для этого Бецкий предлагал покрыть Россию сетью «воспитательных училищ», куда нужно отдавать детей на пятом году от рождения, пока они еще не испорчены. В этих училищах детей будут безвыездно держать до 18–20 лет; они не должны иметь общения с внешним миром, а свидания с родственниками должны происходить редко и обязательно в присутствии воспитателей: «частое с людьми общение вредит воспитанию». Бецкий был уверен в полном осуществлении своего плана, лишь бы только добыть надлежайших учителей и учительниц, а в особенности — директоров. Воспитатели должны быть всеми любимы, поведение их должно быть безукоризненно, они должны быть преисполнены терпения, твердости, неподкупности, чтобы юноши почитали и любили их. Вся эта система рассчитана была очень оптимистически: стоит только найти воспитателей-ангелов, и дети будут ангелами. Бецкий верит в силу инструкций: пусть все будет точно, ясно, понятно, пусть совершенные учителя будут в точности выполнять их, и все пойдет как по маслу.

Но откуда взять этих учителей-ангелов, если общество русское таково, что его не стоит даже воспитывать, а необходимо создать прямо новую породу людей?

Труд выработать инструкции Бецкий взял на себя. Они написаны им в духе тех воспитательных теорий, которые разделялись и им, и Екатериной. На эти педагогические мечты Екатерины стоит обратить ваше внимание, так как они очень характерны.

Эти инструкции Бецкий изложил в уставах: им написаны устав «Воспитательного общества благородных девиц» (Смольного института), устав «Художественной академии», «Шляхетских сухопутных кадетских корпусов» и другие. Этими инструкциями Бецкий пустил в оборот русского общества все то, что было сказано на западе Европы — Локком, Монтаньи, Амосом Каменским и Руссо. Педагогические инструкции Бецкого в развитии русской педагогики сыграли ту же роль, что и Наказ Екатерины в истории русского либерализма. От инструкций Бецкого можно вести новое направление в русской педагогике.

Воспитание, по Бецкому, имеет 4 стороны: физическую, физико-моральную, моральную и дидактическую.

Физическая сторона в воспитании имеет огромное значение: только в здоровом теле может быть здоровый дух. По этому вопросу Бецкий собрал лучшее, что было в западной педагогике; он издал «Физические примечания к воспитанию детей». Эти «Физические примечания» настолько понравились Екатерине, что она велела напечатать их и продавать по общедоступной цене. В своих «Физических примечаниях» Бецкий рекомендует воспитателям обращать внимание на воздух, одежду, пищу и телесное развитие детей. Детей следует часто выпускать на свежий воздух, особенно при беге или играх. Труд на свежем воздухе умножает веселье и здоровье, а от душного воздуха происходит леность и худое воспитание, так что дети на всю жизнь остаются хилыми и болезненными. Теперь эти рассуждения представляются трюизмами, а тогда, когда не было даже форточек и вентиляций, это было очень радикальное наставление: оно шло в разрез с общим представлением. Бецкий осуждает излишнюю заботливость о здоровье детей и советует с ранних лет приучать их к стуже и позволять бегать во всякую погоду босиком. При простуде он советует не лечить, а просто сделать диету: вообще к лекарству Бецкий советует прибегать только в редких и крайних случаях. В пище Бецкий устраняет все то, что ослабляет неокрепший детский организм: кофе, вино, водку, пряности и т. д. Всегда лучше вести жизнь несколько суровую. Одежда детей должна быть проста, удобна; не узка и не дорога, чтобы они свободно могли в ней играть. Это рассуждение также было не по нутру многим маменькам, которые любили, да и до сих пор любят наряжать своих детей как кукол. Меховые шубы Бецкий называет вещью безрассудной и советует надевать их лишь в сильные морозы и в пути. Физико-моральное воспитание, по теории Бецкого, имеет большое значение, так как леность — мать всех пороков, а трудолюбие — отец всех добродетелей. Поэтому, когда дети будут достаточно сознательны, их надо приучать к делу, ко всяким рукоделиям, но не употреблять насилия, а приохочивать и выбирать им рукоделия, смотря по возрасту и способностям. Много значения Бецкий придает и играм: для того чтобы в свободное время у детей не возникало желания спать или лежать, спальни следует запирать, а детей выпускать на воздух, где устраивать игры. Игры и рукоделия не только укрепляют здоровье детей, но и приучают их к труду, к бодрости духа, уменьшают коварство, нелюдимость и, соединяя детей вместе, располагают их друг к другу и приучают к общению.

Моральному воспитанию в системе Бецкого отводится первое место. Каким же образом надлежит развивать нравственное здоровье детей? Прежде всего, от их слуха и зрения следует удалять все то, что им может быть вредно, то есть Бецкий предлагал закрытые типы воспитательных заведений. Но ведь это только отрицательное воздействие, а в чем же должно заключаться положительное воздействие? Надлежит, чтобы воспитатели укореняли добродетель своим собственным примером. Но ведь это довольно утопичное желание: дети, удаленные от жизни, не могут даже видеть добродетелей своих воспитателей, которые должны проявляться, конечно, не только по отношению к ним самим, а гораздо чаще по отношению к окружающим. Итак, по Бецкому, живой пример является главной силой в моральном воспитании: от него зависит весь успех или неуспех воспитания. Бецкий не ставит границ живому примеру. Он не считается с тем, что дали ребенку его родители, и не может допустить в ребенке врожденных дурных стремлений, так как душа ребенка — это tabula rasa ^[21]. Бецкий не признает того, что иногда грифель воспитателя будет скользить по этой «доске», не оставляя никаких следов или не такие следы, каких хотел воспитатель: Поэтому дурной характер детей всецело относится к дурному характеру воспитателей. «Когда худы будут воспитанники, то сие вина их начальников и воспитателей; сие на практике доказать легко». Кроме живого примера воспитателей, Бецкий рекомендует еще совет книги; он предлагает, чтобы в воспитательном заведении по стенам были написаны нравоучительные надписи, вроде «не делай зла», «не предавайся праздности», «не мучай животных», «не бранись» и т. п.

Возвысив значение морального воспитания, Бецкий оттенил на задний план значение обучения. Воспитатели в его системе и по чину, и по содержанию стоят выше учителей, роль которых, по его мнению, второстепенна и маловажна. Бецкий повторяет ошибку западных писателей, что наука есть нечто отдельное и не всегда полезное.

Но все же и по части обучения у Бецкого есть несколько дельных мыслей о характере и способах обучения. Бецкий против принуждения: «Надлежит или отрешись от обучения, или обучать, играя, чтобы это в отдых было.

Многоучение, а особливо наизусть, слишком наполняя юный ум, лишает его сил». Практичность и наглядность должны быть прежде всего; надлежит больше давать детям опыта, чем одни чертежи, географию надо проходить на глобусе, а не на картах, В преподавании закона Божия не следует обременять память заучиванием текстов, а больше обращать внимания на нравственное развитие.

Вот те воспитательные и дидактические идеи Бецкого, которые разделялись и Екатериной. Составляя уставы, Бецкий указывал, что это не только его личное мнение, а также и мнение всемилостивейшей государыни.

Что же сделала Екатерина для осуществления и для развития своих педагогических идей?

Еще ранее, нежели Бецкий написал «Генеральный план воспитания юношей обоего пола», Екатерина думала об учреждении закрытого учебного заведения для благородных девиц. Ей импонировала слава французского Сен-Сирского института, и для устройства такого у себя она намеревалась вызвать опытную наставницу и узнать уставы и журналы института. Но оказалось, что это заведение живет без всяких уставов и журналов; неудачны оказались также поиски наставницы.

После того, как Бецкий поднес ей «Генеральный план воспитания юношей обоего пола», Екатерина решила обойтись своими средствами, и 5 мая 1764 года ею был дан указ об открытии при Воскресенском Новодевичьем монастыре «Воспитательного общества благородных девиц». Так возник Смольный институт, получивший свое имя от урочища Смольного двора, где прежде был построен дворец для царевны Натальи Алексеевны.

Смольный институт был рассчитан для воспитания на казенный счет 200 благородных девиц. Эти 200 воспитанниц делятся по возрасту на 4 класса по 50 в каждом: в первом классе — девочки от 6–9 лет, во втором классе — девочки от 9-12 лет, в третьем классе — девочки от 12–15 лет и в четвертом классе — девицы от 15 до 18 лет. Каждый возраст различался по цвету платья: в первом классе носили платья коричневого цвета, во втором — голубого, в третьем — серого и в четвертом — белого. Прием воспитанниц происходил через каждые 3 года; с родителей бралось обязательство не брать дочерей ранее окончания курса. Родители вообще отстранялись от воспитанниц, так как они, как люди невоспитанные, могли показать им дурной пример.

Учебный план в Смольном институте был шире, чем в Сен-Сире. В первом классе должны преподаваться русский язык, иностранные языки и арифметика, во втором — география и история, в третьем — словесность, архитектура, геральдика, поэзия, музыка, танцы, в четвертом — занятия исключительно практические: воспитанницы по очереди, по две вместе, занимаются с маленькими девочками для того, чтобы приучиться воспитывать детей; они приучаются также и к содержанию доброго порядка и к домашней экономии, для этого они договариваются с поставщиками, каждую субботу производят подсчет расходов, платят по счетам, определяют цену продуктов, наблюдают, чтобы везде была чистота. Воспитанницы обучаются рукоделиям и, начиная с третьего класса, должны сами шить себе платья. Стихи, пение и всякие искусства входят в круг обучения, чтобы сделать воспитанниц приятными членами общества. Эти порядки, этот круг жизни, заведенные еще Екатериной, с некоторыми изменениями держатся в общих чертах и до сих пор.

Общее направление воспитания в Смольном институте было иное, чем в Сен-Сире. Там из воспитанниц готовили монахинь, все воспитание было проникнуто клерикальным духом; многие воспитанницы, кончив образование, сразу поступали в монастырь. Смольный институт, наоборот, вырабатывал девиц — украшение общества, то есть был рассадником светского воспитания.

Устав требовал от воспитанниц приветливости и благородства в обращении не только с равными себе людьми, но и с самыми низшими. Воспитанницы приучались к пристойности и к благородной скромности в поведении. Для этого им рекомендовалось вступать между собой в благоприличный разговор, высказывать свои мысли с подобающей вольностью. Для того чтобы приучить воспитанниц держать себя и говорить в обществе, по воскресеньям в институт приезжали светские дамы и кавалеры. В одно из таких воскресений воспитанницы давали концерт, в другое — спектакль, а третье посвящалось просто разговору и т. п. Воспитанницы старших классов на этих собраниях должны были играть роль приветливых и учтивых хозяек.

Во главе института стояла начальница, обладавшая огромными правами, которые в качестве пережитка удерживают за собой и теперешние начальницы. Она имеет право назначать и увольнять учителей и учительниц, она ведет все расчеты с экономом, принимает воспитанниц, дает им награды. От начальницы требуются особые качества: она должна быть всеми любима и почитаема, она должна вести себя кротко, весело; ей вменено в обязанность изгонять все то, что имеет вид скуки, задумчивости и печали.

В помощь начальнице должна быть правительница (теперешняя инспектриса): она наблюдает за учительницами и имеет крайнее радение о чистоте.

Для ближайшего надзора за воспитанницами в институте состоят четыре надзирательницы, по одной на каждый возраст; они, не спуская глаз, смотрят за воспитанницами, а также заменяют отсутствующих учительниц.

Всех учительниц на институт полагается двенадцать, по три на каждый возраст. Они не только учат девиц, но и воспитывают их в благоразумии, и искусными словами внедряют благонравие в нежные сердца их. Учительницы должны учить всем предметам, и только в крайнем случае дозволялось пригласить учителя, или, как тогда говорили, мастера.

Таково было «Воспитательное общество благородных девиц».

Но Екатерина хотела создать «новую породу людей» не только среди дворянства, но и в мещанстве и во всем остальном обществе, и поэтому указом 31 января 1765 года основала «Особливое училище» для воспитания дочерей чиновников, купцов и мещан. Им управляла та же начальница, что и в «Воспитательном обществе благородных девиц»; внутренний строй его был такой же, только курс попроще: воспитанниц учили языкам и арифметике: геральдика, архитектура не входили в программу, но зато более выдвинуты были женские рукоделия, а также музыка.

На каждую девицу, поступающую в институт, ассигновалось по 50 руб.; эти деньги клались на ее имя в банк, и ко времени окончания курса вместе с накопившимися процентами считались ее приданым. Обыкновенно само училище выдавало девиц замуж, а если этого не удавалось, то определяло ее в учительницы, договаривалось за нее и получало за нее жалованье. Никуда не пристроившиеся девицы имели право жить в институте, получая там комнату, пищу и свечи, отплачивая за это институту «рукоделием, трудолюбием и добродетелью». Как они могли платить добродетелью, остается непонятным.

Так было положено начало основанию институтов и воспитанию девиц в России.

Екатерина близко приняла к сердцу дело воспитания девиц. Она часто ездила в Смольный институт, и не только по праздникам, но и в будни: она часто звала воспитанниц к себе, и они ставили ей сценические сюрпризы. Екатерина необыкновенно просто и задушевно обращалась с воспитанницами, знала их не только по именам, но и по прозвищам, и, допуская короткое обращение с собой, никогда не роняла своего величия. Дети писали Екатерине письма, и она иногда отвечала им. Не доверяя вполне учительницам и воспитательницам, Екатерина старалась научить детей своим собственным примером. Она искренне полюбила детей и была с ними проста. Екатерина не играла роль матери, как начальница института, но была действительно матерью: дети, бросавшиеся ей навстречу, доставляли ей настоящую материнскую любовь. Переписываясь со своей «черномазой Лёвушкой», Екатерина любовно входила во все подробности ее детской жизни и ее интересы.

Екатерина была очень довольна ходом дел в Смольном институте. В письме к Вольтеру в 1772 году она так отзывалась про его воспитанниц: «они столь знают, что надо удивляться; они нравственны, но не мелочны, как монахини». Падкая на комплименты, Екатерина любила показывать своих воспитанниц и щеголять ими. В 1777 году Смольный институт посетил шведский король Густав III. В честь его воспитанницы давали спектакль, а потом он ужинал вместе со взрослыми воспитанницами. Густав III был очарован (насколько искренне, об этом трудно судить). Из Швеции он написал воспитанницам такое письмо: «Я с умилением и удовольствием буду всегда вспоминать вас и вашу держащую Основательницу. Это единственное зрелище, которое я только видел: это самое замечательное из всех дел Екатерины».

Основывая «Воспитательное общество благородных девиц», Екатерина задалась целью воспитать не только добродетельных, но и приятных для общества девиц: но вторая цель, как более легкая, взяла верх над первой, оттеснив ее на задний план, и, вместо воспитания добродетельных жен и матерей, Смольный институт стал воспитывать светских женщин. К выработке внешности прилагалось большое старание. То общество, в котором вращались воспитанницы Смольного института, было самое отборное, разговоры велись только на французском языке; вокруг себя они видели ласковое, благородное обращение. Устав не позволял воспитанницам ходить к служанкам и разговаривать с ними, чтобы не заразиться от них дурным примером.

Стол воспитанниц в Смольном институте был простой, но зато туалеты были роскошные. По воскресеньям их рядили в шелковые платья, давали им белые перчатки, ботинки, духи и т. п. Когда девочки подрастали, то их начинали практически знакомить со светом. Для этого начальница приглашала старших воспитанниц к своему столу, куда для общества приглашались светские молодые люди. Тут заключалась явная нелепость: родителей, как людей вредных, оттесняли, а посторонних свободно приглашали в институт. Воспитанницы старших классов часто ездили ко двору, играли в Эрмитаже, бывали в гостях у Бецкого. В Смольном часто давались балы, на которые приглашались кадеты: зачастую кадеты с девицами давали театральные представления. Раз в неделю, по воскресеньям, девочки публично танцевали. Екатерина сообщала Вольтеру о брате бывшего крымского султана Калге-Султане, который каждое воскресенье повадился ездить в Смольный смотреть эти публичные танцы.

Как ни умна была Екатерина, но она не понимала, как вредно отзывается на девочках-подростках 13–15 лет это любованье, эти вечные смотрины. Во всяком случае, атмосфера в Смольном была не такова, в которой вырастают достойные матери и жены. В своем сочинении «О повреждении нравов в России» Щербатов произносит суровый приговор всей воспитательной деятельности Екатерины: «Из „Воспитательного общества благородных девиц“ не вышло ни ученых, ни благородных девиц. Там более комедиями занимаются, нежели нравы и сердца исправляют».

Но этот приговор строг. Справедливо, что из Смольного не вышло ученых девиц, да Екатерина и не задавалась целью выпускать ученых девиц. По ученой части она была не требовательна. Часто посещая Смольный, Екатерина ни разу не присутствовала на экзаменах, которые происходили в ее отсутствие. Члены совета обыкновенно давали самые лестные отзывы о знаниях и успехах учениц. Каждый протокол обыкновенно удостоверял, что многие воспитанницы достойны награды. Что руководило в данном случае экзаменаторами, дававшими самые лестные отзывы — пленяла ли их благовоспитанность учениц, или они делали угодить Екатерине, — трудно сказать: вероятно, было и то, и другое.

Но всему бывает предел. Екатерина заметила, что в Смольном дела идут не так, как нужно, и в 1783 году приказала произвести ревизию учебного дела «Комиссии об учреждении народных училищ», Расследованием было обнаружено, что введенный, план не всегда точно исполнялся, преподавание предметов начиналось тогда, когда по плану оно должно было уже кончиться. В четвертом возрасте, например, воспитанницы не должны были изучать науки, а должны были подготовляться к практической деятельности: а на деле им преподавали там немецкий, итальянский языки, физику, естественную историю и рукоделие, то есть сама жизнь указала, в каком направлении должно произойти изменение программы. Комиссия усмотрела, что неуспех преподавания объясняется тем, что науки преподаются на иностранных языках, еще мало понятных воспитанницам: в результате получилось то, что и языки мешали наукам, и науки мешали языкам: окончившие курс девицы имели крайне мало общих сведений и не умели даже правильно писать свое имя. Недостаток преподавания заключался также в том, что в одной комнате сидели 2 или даже 3 учительницы и выспрашивали учениц. Учениц делили на группы даже по таким предметам, по которым можно бы было вести общее преподавание, например, по истории: Затем, девиц часто отрывали от занятий для танцев, спектаклей и т. п., меняли без нужды у них учителей и т. д.

Причину всех этих недостатков Комиссия объяснила невежеством учителей. Результатом расследования явилось преобразование плана Института, вследствие чего он стал не только воспитательным, но и учебным заведением.

Сделав доклад о неудовлетворительной постановке обучения в Смольном институте, Комиссия предложила:

1) чтобы все науки преподавались на русском языке, 2) чтобы вместо неспособных учительниц были приглашены опытные учителя, которых директор должен «освидетельствовать в их звании» и 3) чтобы наблюдение за исполнением обучения по классам было возложено на директора, которому в помощники должен быть дан учитель. Комиссия предложила также и новые способы обучения, в круг преподавания предложено было ввести простое чтение книг. К взрослым воспитанницам должны быть приставлены учительницы, хорошо знающие русский язык, чтобы они наставляли в нем воспитанниц; в этом виден уже поворот к национальному воспитанию.

Екатерина согласилась с доводами Комиссии и определила новую учебную программу. Теперь вводилось в неделю 24 учебных часа, а для таких занятий, как танцы, рукоделие, отводилось оставшееся свободное время. Таким образом, «Воспитательное общество благородных девиц» получило иной, чем прежде, тип, — оно стало учебным заведением по преимуществу. В царствование Екатерины этот новый план не вошел еще окончательно в действие и не строго выполнялся, так что Смольный институт оставался в каком-то переходном состоянии.

Главная цель, которую Екатерина поставила Смольному институту — быть рассадником светского воспитания — также не достигалась вполне, благодаря заведенному тепличному воспитанию. Правда, воспитанницы Смольного, выходившие в свет, были ловки, непринужденно держали себя в обществе, не боялись и не дичились людей, но что касается действительного знания жизни, то в этой области они имели целый ряд ложных представлений и отличались такой наивностью, которая граничит прямо с глупостью. Например, одна воспитанница рассказывала после, что к ним в институт ездил один генерал Луганов, семь сыновей которого, также посещавшие институтские балы, все служили офицерами в конной гвардии: воспитанницы признавались, что они думали, что все конногвардейцы назывались Лугановыми, то есть они смешивали фамилию и служебную должность. Греч рассказывал, что воспитанницы Смольного спрашивали, на каких деревьях растет белый хлеб. Тот же Греч приводит стихотворение, сочиненное воспитанницами:

Но все же несправедливо было бы отринуть ту пользу, которую приносило воспитание в Смольном институте. Уже одно то, что сотни девиц воспитывались в гуманной обстановке, а не в побоях, имело хорошие результаты. Мы имеем свидетельства, что из Смольного выходили некоторые идеальные женщины: такова, например, Смирная, дочь одного мелкопоместного помещика, убитого Пугачевым, вышедшая затем за князя Долгорукого. Выйдя замуж, она поехала к матери своего мужа, женщине совершенно необразованной, сошлась с ней и жила с ней в большой дружбе. Дмитриев, знавший княгиню Долгорукую, говорит, что она была женщина идеальная и на своего мужа имела хорошее влияние. Князь Долгорукий, бывший губернатором во Владимире, после ее смерти пожертвовал в память ее дом, в котором была основана гимназия. К этому дому он прибил надпись в память своей жены:

Князь Долгорукий отзывался хорошо и о других воспитанницах Смольного института, подругах его жены, бывавших у них в гостях.

Воспитание в Смольном институте, во всяком случае, было выше, чем в частных домах и пансионах, и воспитанницы, несмотря на аристократические тенденции этого заведения, выходили более гуманные и человечные, чем из частных пансионов.

Устраивая Смольный и другие, подобные ему, институты, Екатерина задавалась мыслью перевоспитать общество, создать новую породу людей добродетельных. Но средства, которыми она действовала, были ниже намеченной цели. В самом деле, если бы эти институты выпускали идеальных людей, то их все равно было бы ничтожное количество. Екатерина, когда ее пыл остыл, не могла не заметить, что выходит слишком мало образованных людей; а поэтому в Наказе она признала, что невозможно дать общее воспитание такому многочисленному народу и отдавать всех детей в «нарочитые дома». Екатерина поняла, что без домашнего образования обойтись нельзя, и поэтому в своем Наказе она изложила общие правила для домашнего воспитания. От родителей требовалось воспитывать детей в страхе Божием, внушать им любовь к просвещению, отвращать от жестоких поступков, не позволять тем, кто будет состоять при детях, показывать им дурные примеры. Из поданного ей доклада Бецкого «О воспитании обоего пола юношей» Екатерина издала отдельно целый ряд правил.

Но Екатерина предчувствовала, что всех этих принимаемых ею мер будет мало, и поэтому она поставила вопрос об открытии целой сети училищ «низших», «средних» и «верховных», то есть начальных училищ, гимназий и университетов. Поняв огромное значение заведения училищ, Екатерина велела учредить при Комиссии для составления проекта нового Уложения особую частную комиссию, чтобы она занялась вопросом об учреждении училищ. Эта комиссия выработала проекты о нижних деревенских, нижних городских и средних городских школах. На этом проекте остановимся подробнее.

Комиссия предложила по примеру Пруссии ввести обязательное обучение в деревнях мальчиков, а в городах — и мальчиков, и девочек. С этой целью она предложила основать школы в каждом селе и в каждой деревне, с тем расчетом, чтобы на каждые 100–250 семей приходилось по школе. Постоянное содержание этих училищ проект возлагал на прихожан, а чтобы обучение стоило дешевле, оно поручалось по проекту духовенству за особую плату. Поп должен получать три четверти ржи и 2 руб., а дьяконы и дьячки по 4 руб. (дьяконы и дьячки получали больше, потому что собственно они вели преподавание, а священнику предоставлялся только высший надзор). Учение должно происходить по составленным Синодом руководствам. В круг обучения в низших школах входили церковная и гражданская азбука, некоторые молитвы, краткий катехизис и изложение обязанностей крестьянина или горожанина. Крестьянские мальчики должны обязательно обучаться чтению, а письму — если только пожелают; в городах обучение обязательно с семилетнего возраста не только мальчикам, но и девочкам, мальчики обязательно обучаются и чтению и письму, а девочки обязательно — только чтению, обучение письму для них не обязательно. Комиссия предлагала также штрафовать тех родителей, которые не будут посылать своих детей учиться, налагать штрафы на те общества, которые не будут платить на содержание училищ и наказывать помещиков, которые будут препятствовать своим крестьянам отдавать детей.

Заведование низшими городскими школами поручалось губернаторам совместно с архиереями, заведование низшими сельскими школами — архиерею и дворянам, которые должны выбрать от себя депутата, чтобы он по крайней мере один раз в 2 месяца посещал школы, присутствовал на экзаменах, наблюдал за учителями, смирял их и т. п. Таким образом, проект Училищной Комиссии выдвинул план постройки церковно-приходских школ, которые усиленно вводились в жизнь при Александре III.

Что же касается средних школ, то Комиссия предлагала установить единственный тип их — гимназии. Средняя школа должна быть единоначальной, светской и духовной зараз; в эти гимназии Комиссия предлагала обратить все существовавшие уже духовные семинарии. При таких задачах средняя школа и управляться должна светскими и духовными властями — архиереем и губернатором; во главе ее должны стоять два ректора: один, духовный — архимандрит или игумен по назначению Синода, а другой, светский — по назначению университета.

Курс этих гимназий-семинарий должен быть чрезвычайно многопредметен. В него входили: латинский, греческий, французский, немецкий языки, философия, метафизика, архитектура, геодезия, космография, геометрия, политика, история, юриспруденция и т. д. Но так как изучить все эти предметы было нельзя, то ученикам предоставлялось право выбрать себе из них несколько для специального изучения, то есть устанавливалась предметная система с группами. Гимназии эти должны быть закрытыми, учеников отпускали домой лишь на каникулы: рассчитаны они были на 120 казеннокоштных учеников. В гимназии принимаются дети как дворян, так и разночинцев, но дети дворян должны по возможности отделяться от детей разночинцев как в помещениях, так и в столе.

Таков был план народного образования, выработанный в частной комиссии об училищах.

Академия наук предложила учредить «особое правительство» для заведывания высшим, средним и низшим образованием. Это «правительство» из 9 лиц, подчиненное непосредственно государю, должно выработать общий план обучения и отдельные уставы. Этот проект заслуживает нашего внимания: народилась идея особого центрального ведомства народного просвещения. Эта идея «нашла себе первоначальное осуществление в царствование Екатерины, а затем окончательное — при Александре I, когда было учреждено министерство народного просвещения».

Екатерина не нашла возможным ввести всеобщее обучение и не приняла проект. Дело учреждения училища было возложено ею на Приказ общественного призрения. По «Учреждению о губерниях» 1775 года предписано было открывать школы не только в городах, но и в селах, учиться могли все желающие, без всякого принуждения. За ученье полагалось умеренная плата, от которой бедные освобождались совсем. Курс этих школ состоял из обучения чтению, письму, арифметике, рисованию и основам катехизиса. Екатерина, даже в общем плане, дала ряд наставлений учителям: телесные наказания запрещались совсем, рекомендовались упражнения на свежем воздухе и т. п.

Все эти постановления остались мертвой буквой, да и не могли не остаться ею. Приказы общественного призрения не имели средств для оборудования и содержания училища. Правда, им было дано по 15 000 руб., но этот капитал был только фондом, на проценты с которого должны были содержаться училища. Приказы Общественного Призрения и стали заботиться о приращении процентов, но так увлеклись этой ссудной деятельностью, что забыли, что проценты должны расходоваться на школы: они их только копили и расширяли свои ссудные операции, давая деньги под залог имений. Но главным препятствием было полное отсутствие учителей и руководства, то есть перед Екатериной стояла задача создать и тех, и других. Екатерина не остановилась перед этой задачей, и за то многое, что она сделала, мы должны быть благодарны ей, так как она, можно сказать, почти из ничего положила основу русскому школьному образованию.

Итак, Екатерина заботу о постройке новых училищ возложила на Приказ общественного призрения, который должен был иметь попечение о школах. Но это, как мы уже видели, было очень непрактично. Приказы общественного призрения занимались ссудными операциями и не строили школ на получаемые проценты; правда, они должны были привлекать частные пожертвования, но из этого выходило очень мало пользы. Главным препятствием было то, что не было учителей.

Комиссия об учреждении народных училищ и ее деятельность

Заботясь о приискании учителей, Екатерина вела переписку с Гриммом и другими западными учеными. Но на верный путь она стала только в 1767 году, когда свиделась в Могилеве с австрийским императором Иосифом II, который рассказал ей, как поставлено дело народного образования в Австрии. Там преподавание велось по методу, выработанному в Пруссии настоятелем августинского Сатанского монастыря Фельбингером. В Австрии школы вводились этим самым Фельбингером, который был выписан для этой цели Марией Терезией. Екатерина захотела ввести в России такую систему обучения, которая уже была в Австрии. Иосиф II выбрал для нее подходящего человека — серба, православного, знавшего русский язык — Янковича де Мириево, который был директором народных училищ. Этот Янкович и явился у нас творцом общеобразовательной русской школы: он сделал так много, что все, сделанное до него, кажется только обрывками.

Янкович в 1782 году приехал в Россию, и тогда же была образована «Комиссия об учреждении народных училищ» под председательством Завадовского. Янкович был дан в распоряжение этой комиссии: ему было поручено составить «общий план народных училищ», что он и исполнил, и 21 сентября 1782 года этот план получил санкцию Екатерины. Свой окончательный вид этот план получил в «Уставах народных училищ» 1786 года.

Этот план предлагал 3 вида начальных школ: двухклассные малые, трехклассные средние и четырехклассные главные. Двухклассные школы предполагалось строить в селах, трехклассные — в городах и четырехклассные — в губернских городах. Все преподавание разделялось концентрически, так что программа каждого класса представляла из себя нечто целое и повторялась в следующем классе, только в большем размере.

В малых школах, в первом классе преподавалось чтение, письмо, цифры, катехизис, грамматика; во втором классе предметы были те же, но катехизис подробнее, хотя и без текстов, вместо цифр — уже начала арифметики, затем чистописание, рисование и «Книга о должностях человека и гражданина».

Средняя школа состояла из тех же двух классов и, кроме них, еще третьего, в котором преподавались те же предметы, но катехизис уже с текстами, затем история и география России.

В главных народных школах к трем предыдущим классам присоединялся еще четвертый, в котором география и история проходились подробнее, грамматика (не только орфография, но и правила сочинения), основы геометрии, естественной истории и архитектуры.

Вот какой план был спроектирован Комиссией об учреждении народных училищ.

Этот план не получил полного осуществления. Екатерина нашла непрактичным устраивать высшие, средние и низшие школы и решила основать только низшие и высшие, причем в программу последних был включен еще латинский язык, так как предполагалось, что из них ученики пойдут в университет. Таким образом, школы в губернских городах сделались предшественниками гимназий.

Целью этих учебных заведений было создать нравственного человека и доброго гражданина. Янкович в своих инструкциях требовал от учителей, чтобы они приходили в класс не для одного только задавания уроков или выспрашивания отдельных учеников, а для того чтобы ученики усвоили урок: для этого он должен спрашивать всех учеников.

Янкович рекомендовал даже ряд приемов занятий в классе для лучшего усвоения, за ним повторяет один ученик, а потом все хором; или же учитель, прочитав что-либо, пишет на доске одни заглавные буквы прочитанных им слов, а ученики догадываются, как будет далее. Это не Бог знает какого достоинства метод, но для того времени это было крупное улучшение. В некоторых случаях Янкович рекомендовал заставлять учеников пересказывать своими словами, вообще же он советовал чаще прибегать к наглядному обучению и индивидуализировать учеников: тех, кто имеет хорошую память, но плохо соображает, надо заставлять рассказывать своими словами, приводить свои примеры; тупым детям надо всячески облегчать учение и не обращаться с ними строго, теперь эти наставления опять-таки представляют собой трюизмы, а тогда, в конце XVIII века, когда педагогическая практика была совершенно иная, это было новостью. Мягкость, гуманное обращение с учениками были обязательны для учителей: телесные наказания совершенно исключались, потому что «нельзя детей растить как скот». Для поддержания дисциплины в классе достаточно увещаний, предостережений и лишений приятного. В этих инструкциях были разработаны все детали, все предвиделось наперед.

Но одних инструкций было мало: надобны были еще учителя и учебники, Заготовкой и тех, и других занялась Комиссия.

Прежде всего, Комиссия обратила свое внимание на семинаристов. Семинаристы у нас на Руси всегда служили и служат затычкой; их употребляют всегда в тех случаях, когда надо что-нибудь изготовить наспех. Янкович обратился к семинаристам, и в 4 месяца были подготовлены учителя для первых семи училищ. В первые 4 года было открыто до 70 малых училищ. Для того чтобы подготовлять учителей, в Петербурге было учреждено главное народное училище, сделавшееся учительской семинарией. В нее набирали учеников из семинарий, из славяно-греко-латинской академии, всего 100 человек. К 1786 году был уже первый выпуск учителей, из которых половина получила право быть преподавателями в главных училищах, а другая половина — в малых. Таким образом, оказалась возможность открыть училища в 26 губерниях, а затем главные народные училища были открыты еще в 14 губерниях.

Одновременно с этим печатались учебники и другие учебные пособия. Ко времени открытия училищ было уже напечатано 27 учебников, большей частью переведенных с немецкого, но некоторые из них, как, например, «Книга о должностях человека и гражданина», были самостоятельным произведением. Эта книга интересна в том отношении, что она показывает новую точку зрения Екатерины на школьную науку, Екатерина отступилась теперь от своей первоначальной мысли, что наука ничего не может дать для облагораживания человека: теперь она заботливо стала следить за составлением новых учебников — в этом видна несомненная эволюция.

С открытием в 1786 году главных-народных училищ потеряла смысл «Комиссия об учреждении народных училищ».

Тогда она была преобразована в «Главное правительство училищ», родоначальника современного министерства народного просвещения.

Это «Главное правительство училищ» было непосредственно подчинено императрице.

Местным управлением в каждой губернии ведали губернатор и Приказ общественного призрения. Губернатор должен был заботиться об устроении по городам училищ и ободрять учащих и учащихся. Приказ общественного призрения должен был изыскивать средства и помещения для училищ, подыскивать учителей и заготовлять учебники, Заведование учебным делом было поручено директорам народных училищ, которых должно быть по одному на губернию. Директор должен наблюдать, чтобы никто не попадал в учителя без надлежащего экзамена и диплома, должен присутствовать на экзаменах и посещать уездные училища, по крайней мере, раз в год. В уездных городах для наблюдения за училищами избирались попечители, или, как тогда говорили, «смотрители», должность вроде инспекторов. Нынешняя организация во многом ведет начало от времен Екатерины.

Так были устроены начала народного образования. Обучение было бесплатное, причем учителям на всякий случай внушалось, чтобы они не пренебрегали детьми бедных родителей. «Главное правительство училищ» имело право командировать членов для осмотра, ревизии училищ.

Положение о народных училищах принадлежит к числу замечательных актов Екатерины: им было положено начало широкому народному образованию в России. Петровские цифирные школы не были удачны, и они не привились; после них появились лишь сословные школы, да и то лишь в Петербурге, а в провинции были только бестолковые духовные училища. При таком положении дел законодательство о народном обучении, обдуманное и проверенное опытом других стран, явилось важным и крупным шагом вперед. В основе его лежала продуманная система, с мельчайшими подробностями было объяснено и распределено решительно все — не только предметы, подлежащие изучению, но и часы занятий, жалованье учителям, администрация и даже помещения. В нашей истории можно найти немало примеров, когда законы оставались только на бумаге. Законодательство об училищах не было бесплодным, так как ему предшествовали энергичные меры, например, были напечатаны руководства, то есть сделано именно то, чего недоставало петровским школам.

Но местные органы управления народным образованием не были вполне на высоте своей задачи: губернаторы были завалены текущей работой, а Приказы общественного призрения стали ведать только хозяйственными делами. Попечители, «смотрители» были нередко людьми невежественными, которые часто не только не содействовали делу образования, но даже тормозили его.

В этом отношении обессмертил себя один козловский купец, смотритель, который докладывал по начальству, что «все училища вредны и оные полезно было бы повсеместно закрыть».

Самой слабой стороной народного образования было то, что на него не отпускалось достаточных средств. Когда Екатерина давала 15 000 руб. в качестве фонда в Приказы общественного призрения, то она рассчитывала, что Приказы будут привлекать общественные пожертвования. На первых порах на училища поступило довольно много пожертвований. В Архангельске крестьянин Степанов пожертвовал под школу дом; жертвователи находились и в других городах, в Новгороде, в Петербурге и других: большей частью жертвовались помещения для школы, благодаря этому в уездных городах открылось довольно много училищ.

Но, как это всегда бывает в России, первый порыв остыл, и городские Думы стали тяготиться содержанием училищ и не только не строили новые помещения, но и просили закрыть старые. В 1786 году обыватели Лебедяни, Спасена (города Тамбовской губернии) подали губернатору просьбу освободить их от несения повинности на училища, мотивируя ее следующим образом: «понеже купецких и мещанских детей в школах не состоит и впредь отдавать их туда мы не намерены, того ради, что пользы в сем не видим».

Благодаря всем этим починам училища влачили жалкое существование. Учителя прямо бежали от своих должностей, так как полагавшееся им грошовое жалованье им часто платили не вовремя или же не доплачивали; те же, кто оставался, прямо спивались с горя, так как приходилось побираться, чтобы не умереть с голода. При таких условиях не было места идеальному методу, и дело шло по-старому: учителя продолжали выспрашивать учеников, а ученики долбили уроки.

Но как бы то ни было, делу народного образования при Екатерине было положено серьезное начало. К концу царствования Екатерины во всей России числилось 316 народных училищ с 744 учащими и 14 341 учащимися. Преемникам Екатерины пришлось только совершенствовать начатое ей дело, а не созидать его заново.

Попытки к установлению констуционных форм правления в царствование Екатерины II

МЫ познакомились с попытками, которые предпринималисьв царствование Екатерины для решения крестьянского вопроса. Они не привели к полному разрешению вопроса, но не были и безрезультатными: крестьянский вопрос получил широкую теоретическую разработку, был поставлен на очередь в литературу, так что XIX век в разрешении крестьянского вопроса шел уже до проложенному пути, дополняя его новыми деталями.

Затем мы рассмотрели то, что предпринималось для народного просвещения. Первоначальный широкий план не был осуществлен, но раз навсегда было установлено, что народное просвещение есть такая же государственная задача, как например, оборона страны. При Екатерине возник и особый орган государственного попечительства о народном образовании: при ней по всей. России была раскинута сеть народных училищ, которые должны служить для просвещения широких кругов.

При Екатерине была поставлена на очередь и та задача, которая с трудом разрешается теперь: я разумею попытки и желания ограничения самодержавной власти через определенные конституционные формы.

Еще в начале своего царствования в манифесте от 6 июля 1762 года Екатерина писала: «Наиторжественнейше обещаем Нашим императорским словом узаконить такие государственные установления, по которым бы правительство любезного Нашего отечества в своей силе и прилежащих границах течение имело». Как ни туманен смысл этой фразы, в ней нельзя не видеть обещания ограничить действовавшую тогда самодержавную власть известными постоянными установлениями. Правда, здесь имелась в виду не столько самодержавная власть, сколько временщики, которые ее узурпировали. Но это все равно; ясно, что ставилась задача — ввести в известные рамки действия самодержавной власти.

По всем данным, это обещание вырвалось у Екатерины под давлением обстоятельств, в силу того, что Екатерина не была уверена в окружающей среде и пыталась задобрить общество. Возможно также, что на нее действовал в этом направлении Никита Иванович Панин. Н. И. Панин с Е. Р. Дашковой и многими другими лицами составили при Петре III проект ограничения самодержавной власти. По словам Ривьера, это намерение ограничить самодержавную императорскую власть привлекло к себе много сторонников. Княгиня Дашкова с своей стороны подтверждает это свидетельство. По ее словам, когда она заговорила с Паниным о необходимости перемены на престоле, последний прибавил, что недурно было бы вовсе правительство устроить на началах шведской монархии. В сущности говоря, ограничение власти было необходимо Панину, так как он работал для переворота, но не в пользу Екатерины, а в пользу малолетнего Павла; Екатерина стать могла только регентшей; поэтому-то и являлась необходимость подумать, как бы оградить регентшу каким-нибудь постоянным учреждением.

Через несколько месяцев после вступления на престол Екатерины Панин подал ей уже известный нам проект, который был выработан им на началах шведской монархии и который должен был послужить исполнением обещания, данного Екатериною. Я говорил вам, в чем заключался проект Панина. Он не содержал в себе прямого ограничения самодержавной власти, но отправления этой власти ставил в определенные формы. Ни одно из постановлений самодержавной власти не могло пройти без обсуждения его в Императорском Совете. Для носителя самодержавной власти мнение Императорского Совета не было обязательно: он мог с ним соглашаться и мог не соглашаться, мог примкнуть к большинству и к меньшинству, но во всяком случае не мог ничего обнародовать, минуя Императорский Совет. Вы знаете, какая участь постигла этот проект. Екатерина, убежденная аргументами некоторых приближенных лиц, надорвала уже подписанный указ об учреждении Императорского Совета.

После этого на несколько лет Екатерина сосредоточилась на мысли о необходимости для России полного, ничем не ограниченного самодержавия. В секретной инструкции генеральному прокурору князю Вяземскому (в 1764 году) Екатерина писала, что «хотя воспоминание о недавних событиях и приятно честолюбию некоторых сенаторов, но пока я живу, я все оставлю по-старому, как это требуют мои обязанности. Российская империя есть страна столь обширная, что, кроме самодержавного государя, другие формы правления будут ей вредны».

Это же положение, заимствованное из «Духа законов» Монтескье, Екатерина высказывала и в Наказе.

Но хотя Екатерина и решилась поддерживать самодержавную власть, ей, однако, не переставали внушать мысли о необходимости так или иначе ограничить самодержавие, и под влиянием внушений и указаний она делала некоторые порывы в этом направлении.

Такое внушение прежде всего сделал Екатерине Дидро, советовавший ей снова созвать распущенную Комиссию для составления нового Уложения и сделать эту Комиссию постоянной. Дидро исходил из того положения, что хорошие монархи, как Екатерина II или Петр I, — редкие явления, и притом хорошие монархи могут сделаться плохими, так что необходимо принять меры к ограждению нации от их произвола. Недостаточно созвать нацию, чтобы составить законы. Законы есть только записанное право, а за ними стоить физическое существо, которое говорит и действует: этим физическим существом и должна быть Комиссия, если ее созвать и дать право провинциям посылать туда представителей. Дидро полагал, что от самой Екатерины зависит, какую часть прав передать этой Комиссии, «но раз отчужденные ей права необходимо оградить от произвола преемников: пусть Комиссия не вмешивается ни в военные дела, ни в иностранную политику, ни в финансы, но пусть она охраняет законы и имеет право петиций, и пусть те петиции, важность которых будет доказана их повторением, обязательно будут удовлетворены».

Вот что предлагал Екатерине один из ее интимных корреспондентов. Ввести народное представительство в России предлагал Екатерине и профессор Дильтей. Это очень интересный факт. Дильтей не представлял собой истинного гражданина: он был из тех людей, которые всегда говорят то, что нравится начальству. Очевидно, что он высказывал свои предложения в надежде, что они понравятся Екатерине. Собрание народных представителей, по мнению Дильтея, должно охранять основные законы от нарушения их монархом; в случае, если монарх нарушит основные законы, народные представители имеют право низложить его и судить. Это же собрание должно обсуждать и общую политику. Это писалось в начале 1770-Х годов.

В это же время вновь появился на сцене с конституционным проектом Никита Иванович Панин. Проект не дошел до нас в подлиннике, и мы имеем о нем сведения от секретаря Панина Д. И. Фонвизина. Панин предлагал ввести политическую свободу, но только для одних дворян, посредством учреждения Верховного Сената. Часть членов Сената должна быть бессменна, по назначению правительства, но большая часть должна быть выборной от дворянства.

Синод входит в состав этого Сената. Дворянским собраниям, уездным и городским, Панин предлагал дать право совещаться о местных и государственных пользах, подавать Сенату петиции и вносить проекты новых законов. Выборы сенаторов и местных чиновников, по проекту Панина, должны производиться в дворянских собраниях. Сенат должен быть облечен законодательной властью, а император — исполнительной, с правом санкции сенатских определений.

Есть известие, что этот проект явился плодом заговора, составленного Н. И. и П. И. Паниными, княгиней Дашковой, князем Репниным и некоторыми из вельмож и гвардейских офицеров, с целью низложить Екатерину и возвести на престол Павла. Говорят, будто бы сам Павел знал о предстоящем перевороте и о готовящейся конституции, даже подписал ее, причем присягнул никогда не отменять закона, ограничивающего самодержавие. Но все эти известия — отголосок праздных пересудов и сплетен, которые в изобилии ходят при дворах. По всем данным, около того времени Екатерина сама думала об изменении самодержавного строя. Ведь только этим можно объяснить тот факт, что на средства Екатерины в 1773 году была напечатана в русском переводе книга Мабли «Наблюдение над историей Греции», снабженная Радищевым примечаниями. В этих примечаниях Радищев выступает решительным сторонником идеи естественного права и народного суверенитета. Он, например, писал: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние. Мы не только не можем дать над собой никому неограниченной власти, но даже законы не имеют другого основания наказывать преступников, кроме нашей собственной сохранности». Радищев далеко шел в своих примечаниях: «Неправосудие государя дает народу, его судии, то же и более над ним право, какое дает ему (то есть народу) закон над преступником». Таким образом, в книге, изданной на средства самой Екатерины, проводилась мысль об ответственности самодержавной власти перед народом и об ограниченности ее полномочий.

Надо полагать, что проект Панина был знаком Екатерине. Мнения, высказанные в нем, отразились на «Учреждении о губерниях» (1775) и на «Жалованной Грамоте дворянству» (1785); особенного внимания заслуживает право петиций монарху, которое было предоставлено дворянским обществам.

Наконец, от 1775 года у нас сохранилось известие о разговоре Екатерины с московским главнокомандующим князем Волконским. Говори ему о своих планах по части преобразования высших государственных учреждений, Екатерина сказала: «Сенат останется, при нем будет Палата, дабы Сенат имел куда отослать людей и дела, которые разбора требуют, В Палату вой дет. Комиссия об Уложении».

И долгое время спустя Екатерина лелеяла мечту о переустройстве высшего управления в России на указанных основаниях. Накануне второй турецкой войны и французского замешательства, в 1787 году ею был заготовлен проект указа о сенатской реформе, очевидно, в исполнении намерения, высказанного князю Волконскому. Текст его неизвестен, но содержание передал нам в записке князь Безбородко. Здесь, после замечаний о совестном и уголовном суде, читаем: «Все собрание депутатов под председательством канцлера юстиции составляет „надзирание прав государственных“. Когда издается новый закон, то проект оного поступает на рассмотрение сего собрания и, наконец, утверждается самодержавной властью».

В 1788 году началась вторая турецкая война, и секретарь Екатерины Храповицкий занес в свой дневник такое замечание Екатерины: «Не время теперь делать реформы». Не время было тем более, что тогда начиналась французская революция, и Екатерину стал волновать вопрос, подпишет ли христианский король Людовик XVI противохристианекую конституцию. Подписание этой конституций, как известно, повело к разрыву России с Францией. Екатерина, которая сама была не прочь дать конституцию, решительно восстала против нее, как скоро конституция требовалась, вырывалась из рук монарха обществом. Вот почему Екатерина разгневалась и на Радищева за его «Путешествие из Петербурга в Москву», где он написал, в сущности говоря, то же, что и раньше, но только в решительном и требовательном тоне.

Такой же каре подвергся драматург Княжнин, который написал в 1789 году трагедию «Вадим Новгородский», в которой восхвалялась политическая свобода, а Рюрик трактовался как узурпатор.

Конституционные идеи, насажденные в русском обществе отчасти самой Екатериной как поклонницей французской просветительной литературы XVIII века, с наибольшей яркостью расцвели в то время, когда во Франции начиналась революция. Священник Самборский, наставник Александра I, писал в конце 1780-х годов: «Вольноглаголание о власти самодержавной стало почти всеобщим, все восхваляют французов, что предвещает кровопролитие». В мемуарах Сегюра сообщается, что падение Бастилии вызвало взрыв радости не только среди иностранцев, но и среди либерального русского общества. Прохожие посредине улицы обнимались и поздравляли друг друга, как с праздником, точно их избавили от тяжелых цепей, сковывавших их самих.

Все проявления общественного движения болезненно влияли на самолюбивую Екатерину. Она сама любила конституционные мечты, но как только эти мечты превращались в требования общества, она становилась решительно против них.

На Екатерину в ее желании ввести конституционные учреждения влияла не только просвещенная мысль западной философии; в эту же сторону направлял ее и характер ее наследника Павла. Екатерина с ужасом замечала, что ее сын весь нравом выходит «в батюшку», то есть Петра III, который был образцом деспота. Екатерина, конечно, не могла не задумываться о будущей судьбе своего государства. Она хотела обеспечить свое горячо любимое отечество таким строем верховного управления, который гарантировал бы его от повторения печального царствования ее мужа. В конце жизни Екатерины ходили слухи, что 1 января 1797 года в России будет введена конституция. Но Екатерина умерла раньше (6 декабря 1798 года), чем опубликовала ограничительный закон.

Мечты Екатерины о введении конституции так и остались мечтами. Но важно указать, что вопрос об изменении формы правления в России был поставлен еще при Екатерине II, во второй половине XVIII века.

Приложение

Материалы М. К. Любавского по истории Башкирии (В. С. Тольц)^[22]

Имя академика М. К. Любавского (1860–1936), посвятившего большую часть своей жизни исследованиям и преподаванию в Московском университете (с 1911 по 1918 год М. К. Любавский был его ректором) литовской и западнославянской истории, хорошо известно широкому кругу историков. Ученик и последователь В. О. Ключевского, блестящий представитель «юридической школы», М. К. Любавский явился основателем нового направления в русских исторических исследованиях — исторической географии и истории русской колонизации. Его труды в этой области, его фундаментальные исследования по истории Литвы и Польши XVI в. приобрели заслуженное признание современников и историков последующих поколений.

Менее известны специалистам неизданные работы М. К. Любавского, посвященные истории Башкирии, написанные в Уфе, где в первой половине 30-х гг. протекала его научная деятельность. Эти работы вместе с остальным архивом ученого поступили в 1965 г. в Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина^[23]. Кроме того, рукописи отдельных исследований М. К. Любавского хранятся в Отделе рукописных фондов Института истории СССР АН СССР^[24] и в Архиве Башкирского филиала АН СССР^[25]. Обзор этого богатого рукописного наследия М, К. Любавского, относящегося к башкирской истории, и является предметом настоящей статьи.

По характеру и степени завершенности авторских замыслов все эти материалы можно подразделить на три группы: законченные в основном монографии и исследования, подготовленные к публикации сборники документов и, наконец, обширные материалы, собранные для будущих исследований по различным вопросам башкирской истории, частично подвергнутые первоначальной обработке, иногда снабженные комментариями и сгруппированные в соответствии с авторской концепцией. Такая разнородность «башкирских рукописей» М. К. Любавского позволяет как бы заглянуть в творческую лабораторию ученого, наглядно демонстрирует его методические приемы работы с источниками и этапы формирования воззрений по тому или иному вопросу. Вместе с тем подобная специфика рассматриваемых здесь материалов и некоторая описательность, свойственная последнему периоду творчества М. К. Любавского, а также ограниченные размеры настоящего обзора заранее обусловили известный схематизм и упрощение при изложении содержания рассматриваемых здесь рукописей.

Источниками для исследований М. К. Любавского служили как опубликованные документы XVII–XIX вв., так и архивные материалы. Поскольку, находясь в Уфе, ученый был лишек возможности пользоваться центральными архивами, где хранится основной материал по истории Башкирии изучаемого им периода, он с поразительным умением основывал свои работы на пристальном и детальном изучении наиболее ценного «по богатству и разнообразию исторических источников, сплошь и рядом заменяющих материалы, хранящиеся в центральных архивах, и во всяком случае их дополняющих» местного фонда Оренбургского военного губернатора (с 1851 г. — генерал-губернатора), являвшегося с 1798 г. главным начальником и попечителем башкирского «военного» сословия. Фонд этот до нашего времени не сохранился, что придает материалам М. К. Любавского, в которых содержатся многочисленные копии документов названного фонда, особое значение. При этом М. К. Любавский полностью сознавал, что специфика этих материалов обусловливает некоторую источниковедческую ограниченность исследования, неравномерную обеспеченность источниками различных хронологических периодов исследуемого процесса, а отсюда — частую необходимость гипотетически ретроспективных построений. Поэтому он считал, что его исследования представляют собой некий «начальный остов» и их непременно надлежит продолжить на основном материале, касающемся изучаемых проблем, который хранится в центральных архивах. Кроме указанных выше источников, М. К. Любавский широко использует в своих исследованиях неопубликованные «Материалы к истории г. Уфы» Д. С. Волкова^[26], а также копии не дошедших до нас актов XVII в., собранные М. И. Касьяновым.

Наиболее значительной из работ М. К. Любавского по истории Башкирии представляется его монография, посвященная башкирскому землевладению и землепользованию^[27]. М. К. Любавскому свойственно восприятие землевладения и землепользования в Башкирии в XVII–XVIII вв. как сложного комплекса отношений (прежде всего юридических), основанного, с одной стороны, на нормах обычного права башкир, с другой — на законоустановлениях русской власти, отношение которой к владельческим правам башкир с течением времени менялось. М. К. Любавский устанавливает двойственную природу башкирских вотчин. Это «исконные» земли башкир, занятые ими до «русского периода», и земли, отошедшие к ним после присоединения Башкирии к Русскому государству и оформленные московским правительством как «государево жалование». Некоторая часть земель, не принадлежавшая башкирам до присоединения и после присоединения пожалованная служилой верхушке общества, является «государевым жалованием» не только юридически, но и фактически. В монографии высказывается мнение, что размеры башкирских вотчин определялись спецификой полукочевого хозяйства. Автор считает, что дробление крупных волостей на более мелкие, происходившее в XVII в., и связанное с ним выделение каждой из новообразованных единиц в собственную дачу отнюдь не приводили к измельчанию башкирских владений. «Парцелляция башкирских вотчин началась во второй половине XIX в. в связи с отмежеванием земли башкирским припущенникам, размежеванием вотчин между сельскими обществами, разделением сельских общинных земель на посемейные участки и выделом этих участков в частную собственность»^[28].

Анализируя состав и внутреннюю структуру вотчинного владения, а также методы его эксплуатации, исследователь приходит к выводу о значительном влиянии этих факторов, на эволюцию землепользования. В частности, припущенничество как метод землепользования порождено было, по мнению М. К, Любавского, особенностями хозяйства вотчинников, которые не имели «возможности или охоты собственными силами использовать естественные богатства своих обширных вотчин» и до 1736 г. были лишены права отчуждать свои владения. «Побуждением к такому припуску было в большинстве случаев желание облегчить для себя бремя платежа в казну ясака, который взимался с башкир-вотчинников не по дворам или душам, а по общему их земельному владению»^[29].

Детально рассматривая участив государства в распределении земель между коренным, и пришлым населением в XVII–XVIII вв., М. К. Любавский выделяет ряд узловых моментов земельной политики правительства и развития земельного законодательства вплоть до Генерального межевания. Он считает, что в течение XVII в. для земельной политики московского правительства, стремившегося «к обеспечению русского господства путем испомещения необходимого количества военнослужилых людей и поселения земледельцев», в то же время характерно стремление «поддерживать и укреплять землевладение коренных обитателей края — башкир». Кроме политических соображений — «не раздражать туземцев, плохо мирившихся с Московским, владычеством» — подобная политика диктовалась соображениями финансовыми — «стремлением к возможно большему получению „пушного“ ясака». К концу XVII в. для московского правительства в перспективе «стали на первом плане другие источники доходов с этого края — возделывание земли и добыча руд и металлов». Поскольку башкиры-вотчинники не проявляли склонности изменять в связи с этим привычный образ жизни «и не в состоянии были надлежащим образом ни обрабатывать землю, ни разрабатывать ее недра», а кроме того, все более склонялись к «участившимся мятежам», правительство, исходя из экономических, политических и финансовых соображений, «должно было открыть дорогу для использования этих естественных богатств Башкирии пришлым людям». Закон 11 февраля 1736 г., разрешивший продажу и сдачу в аренду башкирских вотчинных земель и угодий с согласия всех волостных людей, М. К. Любавский считает первым актом «новой земельной политики». Однако поземельные операции, разрешенные этим законом, с самого начала были осложнены отсутствием в нем определения категории волостных людей, что породило массу судебных тяжб, не поддающихся единообразному решению. В исследовании убедительно показано, что поиск точной формулировки для правила о порядке продажи и сдачи земель в аренду являлся одним из направлений в земельной политике правительства в течение всего XVIII в., но и в XIX в. эта проблема осталась до конца не решенной. С другой стороны, стремление к увеличению надежного населения в крае, нашедшее свое выражение в законе 11 февраля 1736 г. и позднейших к нему дополнениях, которые предоставили мещерякам, тептярям и бобылям, не участвовавшим в «бунтах» башкир, земли и угодья «бунтовщиков», «коими они владели прежде» по наймам, «в вечное и безоброчное (в пользу башкир) владение», породило еще одну проблему, которая также не была решена в течение всего XVIII в. Наметившийся еще в XVII в. конфликт между вотчинниками и пришлым населением теперь, поскольку, как считает М. К. Любавский, отвод этих земель не был произведен путем обмежевания, перерос в «беспрерывные тяжбы о бунтовщичьих башкирских землях». Указ 1747 г. и закон 1754 г. о башкирских землях в силу невыясненности для правительства вопроса об основах башкирского землевладения и землепользования, а также неясности и двусмысленности своих формулировок, сделались новыми источниками земельных тяжб между припущенниками и башкирами-вотчинниками. В связи с тем, что все попытки властей разрешить эти тяжбы судебным порядком оказались безуспешными, Сенат в конце концов издал закон, запрещающий иски о «бунтовщичьих землях». Эта проблема была, наконец, решена в результате общего пересмотра данных о владельческих правах на земли и проведения на основании его Генерального межевания. Значительная часть «Очерков» посвящена борьбе вотчинников-башкир за земли в XVII, XVIII и первой половине XIX в. Особенности воззрений исследователя на землевладение в Башкирии указанного периода и специфика материала источников, использованных в монографии, обусловили понимание этой борьбы как конфликта различных систем правосознания, вырастающих из хозяйственно-экономических различий вотчинников-башкир и пришлого русского и нерусского населения. Рассматривая различные формы борьбы (вооруженные столкновения, распродажа земель, занятых сторонними людьми), М. К. Любавский основное свое внимание концентрирует на анализе судебной борьбы. Мастерское исследование материала бесчисленных судебных процессов и типология их, исходящая из общности причин и условий, породивших те или иные тяжбы, позволяют еще раз во всей полноте рассмотреть сложную и запутанную мозаику поземельных отношений в Башкирии, развитие которых предстает перед нами уже не обезличенным конфликтом правовых принципов и представлений, но как волнующая драма судеб отдельных людей и целого народа.

Исследование башкирского землевладения поставило перед М. К. Любавским задачу более детального изучения взаимоотношений между вотчинниками и пришлым населением. В примыкающей к «Очеркам» работе «Вотчинники-башкиры и их припущенники в XVII–XVIII вв.»^[30] исследователь, подробно анализируя состав различных социальных групп пришлого населения и эволюцию их, особое внимание обращает на «те жизненные условия, которые способствовали консервации свободного состояния башкирских припущенников и утверждению их в качестве совладельцев или арендаторов башкирских земель и угодий». ^[31] В качестве причин, обусловивших подобное положение припущенников, М. К. Любавский называет отсутствие «частного индивидуального владения землею», не дающее возможностей к появлению частновладельческих крестьян, и правовые нормы, по которым припуск отдельными членами родовой вотчины считался незаконным^[32]. Работа снабжена приложениями, в которых автор иллюстрирует свои выводы богатым документальным материалом.

Составным звеном исследований по истории землевладения и землепользования должна была явиться, по мысли М. К. Любавского, монография «Русская помещичья и заводская колонизация Башкирии в XVII, XVIII и первой четверти XIX века», обширный подготовительный материал к которой содержит выписки из переписных книг, копии ревизских книг и сказок и приложенных к ним документов, статистические материалы о различных национально-сословных группах и отдельных служилых родах по 4, 5, 6, и 7 ревизиям^[33]. В процессе первоначальной обработки этого архивного материала исследователь пытается выявить район первоначальной русской колонизации, состав первых русских помещиков в Башкирии, установить размеры их деревень и намечает проследить генеалогическую историю русского землевладения в Башкирии до 60-х гг. XVIII в. М. К. Любавским составлен свод данных о количестве помещичьих сел, деревень и хуторов в разных уездах Оренбургской губернии и собраны сведения о дворовых и рабах в городах и крепостях. Рассматривая заводскую колонизацию в течение XVIII в., исследователь описывает первые медеплавильные и железоделательные заводы в Башкирии, возникновение заводских поселков и выясняет при этом, что к началу XIX в. почти все купеческие заводы становятся дворянскими.

В политической истории Башкирии внимание ученого привлекала «непрерывная борьба башкир с русской властью и наплывшим вместе с этой властью населением». Наиболее ярким проявлением этой борьбы и посвящен «Очерк башкирских восстаний в XVII и XVIII вв.»^[34]. Автор рассматривает восстания башкир как беспрецедентный исторический феномен. «Из покоренных Россиею народностей, — пишет он, — ни одна не потратила столько усилий и крови, чтобы отстоять свою старину, свои исконные права на занятые земли и угодья, свой национальный быт, как башкирская. В неравной борьбе она понесла большие количественные, материальные и несомненно духовные потери, но при всем том выявила свою этническую устойчивость, сумела сохранить многое из своего национального наследия и даже абсорбировать в себя значительную часть пришлых чужеродцев. — Естественно поэтому, что во главу угла башкирской национальной истории выдвигается эта борьба со всеми ее причинами и поводами, со всеми перипетиями»^[35]. В связи с этим главной задачей данной монографии М. К. Любавский считает «установление в надлежащей последовательности основных актов башкирской драмы, развивавшейся в течение XVII и XVIII вв. и приведшей в конце концов к введению кантонального, военно-поселенческого устройства и режима»^[36]. Опираясь в основном на опубликованные источники («Сборник материалов для истории уфимского дворянства» В. А. Новикова, «Акты исторические» и «Дополнения» к ним, «Полное Собрание Законов Российской Империи», материал, содержащийся в трудах С. М. Соловьева, П. Н. Рычкова, В. Н. Витевского, Н. Ф. Дубровина)^[37] и используя при этом рукописные материалы Д. С. Волкова, М. К. Любавский детально описывает в своей монографии общие предпосылки башкирских восстаний, усматривая их в утверждении путем «опустошительной войны» «Московского владычества» в Башкирии и ухудшения в связи с этим со второй половины XVII в. положения башкир, последовавшим за предполагаемым автором увеличением ясака. По его мнению, башкиры-общинниви пытались найти выход из этих обстоятельств, расширяя допуск в свои земли всякого рода припущенников, на которых вотчинники стремились сложить свои ясачные повинности. М. К. Любавский констатирует реакцию центральной власти на защитные меры башкир: «Московское правительство учло это увеличение рабочего люда в башкирских вотчинах в свою пользу и обложило этих припущенников особым бобыльским ясаком»^[38]. Рассматривая «объясачивание» башкирских припущенников как «косвенное увеличение обложения башкирских вотчин, а следовательно, и усиление их эксплуатации»^[39], исследователь выявляет значение этого акта и в несколько ином, весьма важном для последующей истории Башкирии, аспекте: «Объясаченные бобыли, — пишет он, — в силу самого факта платежа ясака и регистрации в ясачных книгах становились если не собственниками отведенных им земель и угодий, то постоянными участниками их эксплуатации, от которых владельцам нелегко уже было отделаться. Башкирские припущенники, ставшие в обязательные отношения к государству в качестве плательщиков казны, стали в положение крестьян в вотчинах и поместьях русских служилых людей, которых правительство считало нужным защищать от произвола владельцев. На этой почве между башкирами-вотчинниками и припущенниками с течением времени должна была возникнуть вражда, которая проявлялась, с одной стороны, в усмирении башкирских восстаний, а с другой — в разорениях, которые причиняли башкиры мещерякам и бобылям». ^[40] М. К. Любавский не ограничился рассмотрением общих предпосылок восстаний и основных направлений борьбы. В монографии содержится подробный анализ причин и хода восстания 1662–1663 гг., Сеитовского движения, осады Уфы в 1683 г. башкирами и калмыками, восстаний 30-40-х гг. XVIII в., волнений бобылей и тептярей в 1747 г., восстания 1755 г. и, наконец, исследование участия башкир в Крестьянской войне 1773–1775 гг.

Помимо названных выше исследований, М. К. Любавским в течение 1932–1933 гг. было подготовлено к печати два сборника материалов по истории Башкирки XVII–XVIH вв., ^[41] в которые вошли как документы, ранее опубликованные, так и материалы, извлеченные составителем из местного архива. Первый, посвященный выборам в Уфимской провинции депутатов в Екатерининскую комиссию 1787 г., содержит распоряжение о производстве выборов с приложением списка «сходцевых» деревень, рапорты уфимскому воеводе лиц, руководивших избранием поверенных и депутатов, списки поверенных и копии наказов, данных депутатам от различных национально-сословных групп. Во второй сборник вошли акты и документы по истории башкирского землевладения и землепользования — все основные законодательные акты о башкирских землях и угодьях XVII–XIX вв., документы по припуску и конфликтам вотчинников и припущенников. ^[42]

Таким образом, уже беглый обзор показывает большое значение исследований М. К. Любавского по башкирской истории. Ему принадлежит приоритет в постановке на современном научном уровне большинства проблем истории Башкирии, изучение которых продолжается; некоторые вопросы остаются не исследованными и по сей день. Вместе с тем использование этих материалов было до сих пор весьма ограниченным и производилось не всегда с должным уважением к памяти видного ученого. В этих обстоятельствах представляется целесообразным издание основных работ М. К. Любавского по истории Башкирии, которое, несомненно, вызвало бы пристальный интерес специалистов различных областей исторической науки и самых широких масс читателей.

Примечания

1

Обычай (имеющий силу закона, обязательный для применения).

(обратно)

2

Coup d’Etat — государственный переворот (фр.). — Примеч. ред.

(обратно)

3

Кто извиняется, тот сам себя обвиняет (фр.). — Примеч. ред.

(обратно)

4

Формальная капитуляция.

(обратно)

5

Смысл (фр.). — Примеч. ред.

(обратно)

6

Совокупность наук.

(обратно)

7

Разумное основание.

(обратно)

8

Комильфо — приличный, соответствующий правилам светского приличия.

(обратно)

9

Благое пожелание.

(обратно)

10

Вечный двигатель.

(обратно)

11

Тем самым, в силу этого.

(обратно)

12

Смысл существования (фр,).

(обратно)

13

Разделяй и властвуй (лат.).

(обратно)

14

Критический ум (фр.).

(обратно)

15

Мадам де Савинье.

(обратно)

16

Надо идти прямо — я не должна быть подозреваемой.

(обратно)

17

Ведь это такие аксиомы, от которых стены дрогнут.

(обратно)

18

Чистый лист (лат.).

(обратно)

19

В пользу свободы вопиют все права, но есть мера всему.

(обратно)

20

Фактически, реально.

(обратно)

21

Чистый лист, чистая доска (лат.).

(обратно)

22

Хотя статья В. С. Тольца и не связана напрямую с конкретной тематикой данной книги, редакция сочла целесообразным опубликовать ее в качестве приложения. М. К. Любавский был основоположником нового направления научных исследований — истории русской колонизации, которая неотделима от истории России в целом. Период жизни М. К. Любавского в Уфе оставил богатое рукописное наследие, мало известное даже специалистам. Обзору этого наследия и посвящена работа В. С. Тольца, представляющая несомненный интерес для читателя (Прим. ред.).

(обратно)

23

Описание архива М. К. Любавского см.: «Новые поступления» (составил Я. Н. Щапов). — «Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина». М., 1956. Вып. 18. С. 195–196.

(обратно)

24

Любавский М. К. Помещики-мусульмане и их крепостные в Башкирии в XVIII и XIX веках. — Отдел рукописных фондов Института истории СССР АН СССР, ф. 1. Сектор истории СССР периода феодализма, разд. 1, оп. 1, ед. хр. 32.

(обратно)

25

Любавский М. К. Помещики-мусульмане и их крепостные в Башкирии в XVIII и XIX веках. — Архив Башкирского филиала АН СССР, ф. 3, оп. 12, ед. хр. 33. Он же. Акты и документы, относящиеся к национально-сословным группам в Башкирии. — Там же. Кроме того, имеются указания, что в библиотеке Башкирского научно-исследовательского института истории, языка и литературы им. М. Гафури хранилась еще одна рукопись М. К. Любавского «Очерк башкирских восстаний в XVII и XVIII вв.», однако в настоящее время в фондах этого института в архиве БФАН СССР данная рукопись отсутствует.

(обратно)

26

Архив Башкирского филиала АН СССР, ф. 3, оп. 12, ед. хр. 106–116.

(обратно)

27

Любавский М. К. Очерки по истории башкирского землевладения и землепользования в XVII, XVIII и XIX вв., 1933. — Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, ф. 364, карт. 6, ед. хр. 1, 2;

(обратно)

28

Там же, ед. хр. 2, л. 47 об.

(обратно)

29

Там же, л. 48.

(обратно)

30

Любавский М. К. Очерки по истории башкирского землевладения и землепользования в XVII, XVIII и XIX вв., 1933. — Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, ф. 364, карт. 7, ед. хр. 1, 2 а-б, 3.

(обратно)

31

Там же, ед. хр. 3, л. 1а.

(обратно)

32

Там же, ед. хр. 2 б, л. 14–17.

(обратно)

33

Там же, ед. хр. 5 а-б, 6, 7, 8, 9, 10, 11.

(обратно)

34

Любавский М. К. Очерки по истории башкирского землевладения и землепользования в XVII, XVIII и XIX вв., 1933. — Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, ф. 364, карт. 5, ед. хр. 1–3; карт. 6, ед. хр. 3.

(обратно)

35

Там же, карт. 5, ед. хр. 1, л. 1.

(обратно)

36

Там же.

(обратно)

37

Подобная ограниченность круга использованных публикаций обусловлена причинами, от автора не зависящими, и специально им оговорена (см.: Там же, карт. 5, ед. хр. 2. — «Предисловие»).

(обратно)

38

Подобная ограниченность круга использованных публикаций обусловлена причинами, от автора не зависящими, и специально им оговорена (см.: Там же, карт. 5, ед. хр. 2. — «Предисловие»).

(обратно)

39

Там же, л. 51.

(обратно)

40

Там же.

(обратно)

41

Там же, карт. 8, ед. хр. 1, 2.

(обратно)

42

Кроме того, см. там же, ед. хр. 3. — «Материалы по истории башкирского землевладения, не вошедшие в сборник» — тексты документов, частично вошедших в сборник.

(обратно)

Оглавление

Матвей Кузьмич Любавский (1860–1936)

Русская история XVII века и первой четверти XVIII века

  Часть первая

    Лекция первая

    Лекция вторая

    Лекция третья

    Лекция четвертая

    Лекция пятая

    Лекция шестая

    Лекция седьмая

    Лекция восьмая

    Лекция девятая

    Лекция десятая

  Часть вторая

    Лекция одиннадцатая

    Лекция двенадцатая

    Лекция тринадцатая

    Лекция четырнадцатая

    Лекция пятнадцатая

    Лекция шестнадцатая

    Лекция семнадцатая

    Лекция восемнадцатая

    Лекция девятнадатая

    Лекция двадцатая

    Лекция двадцать первая

Русская история XVIII века

  Часть первая Дополнение и изменение реформ Петра Великого в царствование Екатерины I и Петра III

    Верховный тайный совет

    Меры верховного тайного совета для поддержания материальных средств России

    Восстановление старого воеводского управления

  Политическое возвышение правящих классов русского общества

    Причины политического движения 1730 года

    Политическое движение 1730 года

    Результаты политического движения 1730 года

  Верховное управление в царствование Анны Иоанновны

    Господство немцев

    Роскошь двора

    Общественное недовольство

    Дворцовые перевороты после смерти Анны Иоанновны

  Восшествие на престол Елизаветы

    Верховное управление в царствование Елизаветы. Конференция. Сенат

    Новые милости дворянству

    Рост крепостного права

    Финансы

  Культурные перемены в жизни русского общества после Петра Великого и до Екатерины II

    Перемены в мировоззрении русского общества. Татищев

    Новые школы

    Книжное производство и литературное творчество

    Театр

  Часть вторая История царствования императрицы Екатерины II

    Детство и воспитание Екатерины. Приезд ее в Россию

    Характеристика великого князя Петра Федоровича

    Екатерина и Петр в Царствование Елизаветы

    Царствование Петра III

    Общественное недовольство

    Переворот 28 июня 1762 года. Смерть Петра III

  Правительственная деятельность Екатерины до созыва комиссии 1767 года

    Проект панина об учреждении императорского совета

    Сенат

    Личное участие Екатерины в делах управления

    Очередные задачи царствования Екатерины

    Финансовый вопрос

    Вопрос о церковных имениях

    Крестьянский вопрос

    Заботы об увеличении населения

    Меры к упорядочению внутреннего управления

  Комиссия для составления нового уложения и ее значение

    Попытки кодификации до Екатерины II

    Наказ Екатерины

    Созыв комиссии и ее состав

    Причины популярности комиссии в обществе

    Причины неудачи комиссии

  Учреждение об управлении губерниями

  «Жалованная грамота дворянству» (1785 год)

  «Жалованная грамота городам» (1785 год)

  Крестьянский вопрос в царствование Екатерины II

    Владельческие крестьяне во второй половине XVII века

    Владельческие крестьяне в первой половине XVIII века

    Взгляды Екатерины на крестьянский вопрос и ее политика в первые годы по вступлении на престол

    Обсуждение крестьянского вопроса в вольном экономическом обществе

    Сочинение Беарде-де-Лабея

    Сочинение Поленова

    Сочинения Вёльнера

    Сочинение фон Мека

    Сочинение Граслена

    Крестьянский вопрос в комиссии для сочинения нового уложения

    Мнение Коробьина и вызванные им прения

    Прения по поводу проекта прав благородных

    Крестьянский вопрос в частных комиссиях

    Что Екатерина получила в ответ на сбои запросы

    Что сделала Екатерина в действительности для улучшения быта крестьян

    Причины неудач Екатерины в крестьянском вопросе

  Прикрепление крестьян в Малороссии

    Крестьянский вопрос в художественной литературе

    Сочинение Радищева

  Положение крепостных крестьян в царствование Екатерины

    Влияние крепостного права на земледелие, обрабатывающую промышленность и торговлю

    Вред крепостного права для государства

    Влияние крепостного права на дворянство

  Школа в царствование императрицы Екатерины II

    Состояние школьного дела до Екатерины

    Желания общества, высказанные в наказах

    Воспитательные идеи и учреждения: И. И. Бецкий

    Комиссия об учреждении народных училищ и ее деятельность

  Попытки к установлению констуционных форм правления в царствование Екатерины II

Приложение

  Материалы М. К. Любавского по истории Башкирии (В. С. Тольц)[22]

*** Примечания ***