Восточный экспресс [Данила Врангель] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ДАНИЛА ВРАНГЕЛЬ. ВОСТОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС


Дизель-поезд Хабаровск – Советская Гавань, урча, полз сквозь лиственно-хвойные джунгли. Тепловоз громыхал выхлопами и детонировал мутной смесью, питающей его двигатель. В хвосте плелись четыре вагона, такие же развалюхи, как и волочащий их старикан. Все ходило ходуном, перегородки скрипели и пищали. Подъемные полки не фиксировались. Половина окон были выбиты и заложены картонными листами из-под ящиков с апельсинами. В туалете отсутствовали двери.


Проводник сидел на куче тряпок и тяжелым взглядом смотрел в окно на тысячекратно виденную картину. Радовало одно: за окном была золотая осень. Огненно-оранжевый лес одним своим видом грел душу, обескураженную внутренностями металлического чудовища: оно не желало умирать, как тот же окружающий лес, – изящно и красиво, а упорно тянуло свою огнедышащую лямку до последней отвалившейся гайки.


Проводник встал и, шатаясь в такт покачиванию вагона, пошел вдоль плацкартных купе: «Чай, чай, печенье». В вагоне за боковым столиком единственный пассажир смотрел в окно. По внешности это был человек с Востока. Проводник приблизился и стал напротив: «Чай. Печенье».


– Водка есть?


Во взгляде проводника что-то мелькнуло:


– Водка есть…


– Одну бутылку.


– Пятьсот рублей.


– Ты что, с ума сошел?


– Пятьсот рублей.


– Ладно, ты прав. Сумасшедший тот, кто её не пьет.


Проводник оживился, чуя родственную душу. И стал суетиться:


– Сорок два градуса. «Полет Женьшеня». Так просто не купишь, поэтому и цена чуть-чуть подороже.


Он побежал в свое купе и принес бутылку черного стекла с красивой этикеткой. Восточный человек отдал деньги, взял бутылку и стал рассматривать. Открутил пробочку, понюхал. Проводник уселся напротив и смотрел в окно.


– А стаканы?


– Что? А-а, я сейчас, сейчас… – проводник умчался и вернулся с двумя стаканами, полбуханкой хлеба и большим, как кабачок, огурцом. Порезал огурец на части, посолил солью из спичечного коробка. Поезд тряхнуло на стыке, и коробок, подпрыгнув, свалился, но соль не просыпалась.


– К удаче твоя соль упала, – заметил пассажир.


– Да уж. Вся жизнь удача. И соль еще тут как тут, – пробурчал проводник.


Пассажир налил по полстакана водки.


– Ну, будем знакомы. Катаяма, – он протянул стакан.


– Федор, – представился проводник.


Они выпили настойку и захрустели огурцом.


– И долго эта твоя развалюха до Гавани добираться будет? – поинтересовался пассажир.


– Ну, тут же одноколейка. Пропускаем всякие там платформы с «тойотами». Часов через пятнадцать, может, будем. А ты далеко?


– Домой.


– В Гавань?


– В Японию.


– В Японию?..


– А что?


– Да так, ничего. Но не подумал бы. Говоришь совсем не по-японски.


– Ну, там заговорю.


– А здесь чего делал?


– Лес рубил.


– Да ну – лес? Что-то я, наверное, не въехал.


– Въехал, въехал. Я с поселения. Освободился. В Хабаровске получил документы и разрешение на выезд. Три года… Три года не нюхал сакуры, ты представляешь, Федя?


– И что ж ты сотворил?


– Как тебе сказать… Статья номер ноль. Есть такая.


– Да неужто и статья номер ноль есть?


– Есть. Для японцев. По ней и осудили. Хорошо хоть по половинке выпустили. Кто-то из ваших к нашим прилетел. Поели, попили, что-то там поделили, ну и – добрый жест. Иностранных заключенных, не совершивших особо… Ну, и так далее.


Японец помолчал мгновение, затем решил продолжить:


– В общем, повезло. Меня не хотели отпускать, но знакомая одна помогла. Машка любит иностранцев и сама всё во Францию собирается, язык учит. Работает в прачечной, живет с начальником лагеря. Убедила того, что я – японец, а то по документам меня уже удмуртом сделали. А после Машиного протежирования снова на статью номер ноль скинули. Я ей, конечно, положенное спасибо сделал, но все равно в должниках остался. Судьба сведет – рассчитаюсь. – Катаяма взял веточку укропа и стал перебирать ее, как четки. – Двухлетний «хвост» на вашей зоне – слишком дорогое удовольствие. Через пару лет я и в самом деле удмуртом стал бы…


Федя закурил папиросу, пустил дым:


– Статья номер ноль! Ну-ну. Во дают...


Состав тряхнуло еще на одной колдобине. В последнем купе упала полка. Японец налил ещё водки. Выпили.


– Ну, так как наша зона? – с интересом спросил Федор.


– Мрак, – ответил попутчик. – Но люди хорошие. Я из-за людей язык выучил. Думаю, не хуже японского. А, может, лучше. Вот приеду – проверю. Емкость, емкость – вот что мне нравится у вас. В смысле разговора, общения. Одним словом можно выразить пятьдесят идей. Сила! Я одно время на родине филологию изучал, так теперь стыдно, что учил, после русских оборотов речи. Зря терял время.


Поезд стучал деформированными колесами, шумел вагон разболтанными шурупами, тараканы бегали с места на место в поисках пропитания, а за окном горела желтым пламенем осень Приморья.


Обрусевший самурай налил еще женьшеневой настойки, они с Федором бахнули стакан о стакан и вгрызлись в приморский огурец, закусив горбушкой черного хлеба.


– У вас здесь в России можно вообще не разговаривать, а тебя всё равно поймут. – Федор согласно кивнул. – Но у нас в Японии ты можешь говорить полдня – и тебя не поймут. Не поймут! Я много прочел разной русской литературы и тоже обнаружил там японские образцы мыслевыражения. Я бы тебе по памяти прочел, для сравнения, но боюсь, ты уснешь, пока я буду говорить литературный вариант.


Федор закурил еще одну беломорину и позволил:


– Не боись! Читай.


– Ну, как бы это начать… Понимаешь, Федор, в воображаемую нами реальность улетает ум, душа, но не тело. И поэтому реальное, воспринимаемое уже и телом, так отличается от воображаемого, что совсем порой различно и даже противоположно. Поэтому никакой тщательный аналитический прогноз и расчет предстоящих событий не может состояться из-за невозможности учесть субъективные моменты реактивности животного существа. Оно, существо, накладывает свой алгоритм на, так сказать, объективную реальность, возникающую посредством субъективного восприятия. Ибо верно замечено, что бытие определяет сознание, – а бытие присутствует только в настоящем времени, исключая прошлое и будущее, то есть расчетам подвергаться не может. Ну как, Федор, доступно?


– Это… перевод с японского?


– Да нет, это подобие японского, но русский. Бобергауз какой-то написал. А знаешь, как сказать это на настоящем русском?


– Ну, выдай.


– Все ништяк, когда ты в деле. Остальное – понты.


– И все?


– И все.


Федор восхищенно посмотрел на собеседника, так невозмутимо отрезающего все лишнее от главной мысли, хотя в произнесённой фразе не понял абсолютно ничего. Но почему-то поверил. Видно было – честный человек.


– Да ты на зоне, наверное, переводчиком был. Или священником.


– Нет, электриком. Туда, где фаза была выше 24 вольт, посылали японца, специалиста по электронике, то есть меня. Представлял лицо империи, чинил телевизоры и утюги.


– Ну, а дома ждет кто?


– Мать. А это мало?


– Это даже очень много. Меня вот никто не ждет. Уже. Так случилось. Наливай, Катаяма! Я сейчас еще принесу, за мой счет.


Тепловоз издал скрипящий звук, как сиплая заводская труба, и хрипел, хрипел не переставая.


– Чего это он? – спросил Катаяма.


– Зона повышенной медвежьей пассивности.


– Повышенной медвежьей пассивности?..


– Рельсы нагреваются на солнце, они на них и спят. Медведи. И попробуй разбуди! Несколько раз буфером на обочину сваливали, так все равно не проснулись. Жирные, как боровы. Спячка скоро. А ленивые! Ляжет под куст с малиной, откроет рот и спит, ждет, когда ягода дозреет и упадет сама. У вас там, в Японии, такие же, наверно?


– Да, есть такие же. Только не медведи.


Труба замолчала. Опять стал слышен перестук колес и скрипение вагонной утвари. Бутылка стояла опустевшая, и ее сиротливый, виноватый вид напоминал о том, что всё когда-нибудь проходит. Федя сходил к себе в купе и принес еще одну, кусок сала, краюху хлеба, банку грибов, лук, чеснок, вареную картошку и миску с большими сочными помидорами. Пустую бутылку унес. От греха подальше.


Налили еще.


– Ну, так как тебе наши бабы? – не унимался Федор.


– Работящие, – ответил японец, – но водки пьют много. Правда, есть и исключения. Нормальные бабы. Бабы как бабы. У нас такие же, только по-другому называются. Водки, правда, не пьют, но у них своей дури хватает. У вашей почти всё на лице, а у нашей – в башке. Попробуй залезь.


Сквозь громыхание разваливающегося вагона пробился посторонний звук. Кто-то хлопнул дверью в тамбуре и шел к ним. Подошел, постоял, поглядел на стол и сел.


– Познакомься, – сказал Федор. – Начальник поезда, Григорий.


Григорий склонил голову и пожал руку японцу.


– Катаяма, – представил японца проводник. – Едет домой из командировки. В Японию.


– Японец? – изумился начальник. – Японец в таком поезде, а не в аэропорту? Ну, тогда свой парень, свой. Знаешь, а ты у нас единственный пассажир на весь состав. Там что-то намутили с расписанием, передвинули отправление на пять часов раньше, а объявление написать забыли. Ты сам-то как сюда попал?


– Купил билет за десять минут до отхода.


– Да, повезло тебе. Незнание не освобождает от удачи.


– А в чем повезло?


– Этот рейс последний. Ветку закрывают на два месяца. Капитальный ремонт линии. Установка автоматики, новые светофоры. А самолетом – лети. Билеты проданы на сорок дней вперед. Да они и летают-то как? Раз долетел, раз упал – ресурс сопромата вышел. Крылья отпадают… – начальник поезда невозмутимо глядел на Катаяму, жуя помидор.


– Гриша, это правда? – изумленно спросил японец.


– Еще какая. Да они и летают прямо над самыми елями, чтобы если что – самортизировать и повиснуть на деревьях. Ель все выдержит. Тут своя технология. Дальний Восток! Мгновенно сливают керосин – и падают в кусты. Пока все живые. Правда, долго потом добираются до этой Гавани.


– Ну, давай за удачу! – произнес Катаяма, слегка шокированный ментальностью русских с их национальными рулетками.


Третий стакан уже был давно на месте, и японец, не сбивая руки, продолжал наливать.


– Хха! Хоррроший настойчик, – проговорил начальник поезда и вгрызся в огурец. Немного закусив, продолжил тему:


– Нет людей. Некому работать. Да нет, люди-то есть! Но нет тех, которые могут работать. Тотальное сокращение, совмещение, кадрирование и кодирование. От алкоголя. Но это не помогает. Кодировать можно только сомнамбул, есть такие кадры. Да они и сами могут кодироваться. Написал на бумажке «Я больше не пью», положил под подушку, а наутро – трезвенник. Но лунатиков таких мало. И деньги с них даром дерут. Ну, а с остальных – тем более. Их кодировка не берет, они же не сомнамбулы. Такой вот фикус. Оттого Федор, например, совмещает в себе должности четырех проводников. Один проводник на четыре вагона. Это нормально?


– Ну, судя по заполнению состава, достаточно, – рассудил Катаяма.


– Согласен, – ответил начальник. – В таком рейсе Федора даже слишком много. Но кроме этого он совмещает обязанности электрика, сантехника, повара и ветеринарного врача.


– А что, есть и такой?


– На этих линиях есть.


– А кто обыкновенный доктор, для людей?


– Я.


– Вы совмещаете должности начальника поезда и врача? Разумно, разумно…


– Еще я совмещаю обязанности ревизора и первого машиниста.


– А кто второй машинист?


– А его нет. Сокращена должность.


– Так кто же сейчас управляет тепловозом?


– Ну, в принципе, я.


Катаяма ошарашено глядел на невозмутимого первого машиниста:


– Как это вы? А кто в кабине?..


– Никого. А что тут такого? Зону медвежьей пассивности прошли. Встречного состава не предвидится. Глухомань. Людей нет. Самолеты на автопилотах летают, а тут какой-то дизель. В первый раз, что ли? Да ты наливай!


– Так что, нас только трое на весь состав и пустая кабина? – не унимался обалдевший Катаяма. Всего он повидал на зоне, но такого вот классического образца пофигизма не встречал. Крепчает народ!


– Трое. Вернее, двое. Ты не в счет. Мы тебя везем.


Впереди по ходу движения что-то громыхнуло. В вагоне свалилась еще одна полка.


– Сбили-таки, наверное, медведяру, – проговорил первый машинист. – Спать надо в отведенных местах. В норах, например. Да нет, в норе они не хотят! Они хотят на шпалах! Ладно, пойду пройдусь в кабину, проверю уровень масла. Вы тут особо не налегайте, я скоро вернусь.