Быть любимой [Людмила Игоревна Белякова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Людмила Белякова Быть любимой

Светлана Творожкова была нежеланным ребенком. Вернее, не то чтобы уж совсем нежеланным, скорее, каким-то случайным, лишним. Ее родители вообще не планировали заводить двоих детей, решив ограничиться советским минимумом в одно чадо. Но рождение ее брата, о котором в конечном счете и мечтал Светланин отец, оттягивалось год за годом, и в родительском отношении к ней все больше и больше сквозило то, что она была как бы виновницей этой задержки, занявшей чужое, вовсе не ей предназначавшееся место. Света была чем-то вроде сделанной впопыхах покупки: очередь подошла, вот и купили. Назад не сдашь, и денег жалко, место в квартире занимает, и приходится волей-неволей тратить время и силы на уход за этой ненужностью — иначе что люди скажут?

Нет, мама-то относилась к ней неплохо — отсутствие братика у Светы было общей, сближавшей их виной перед отцом. Просто Светина часть вины была чуть-чуть больше маминой.

Мама-то свою часть работы выполнила как надо — родила нормального ребенка. Недоработала Света — родилась девочкой, такой вот был ее проступок перед родителями. Хотя у нее было все необходимое, тем более что семья была по тогдашним меркам благополучная, интеллигентная, уж никак не голодала. Мама выучилась стричь жиденькие Светины волосики в каре, потому что та стеснялась ходить с такими крысиными хвостиками в парикмахерскую, мама отдала ее в музыкальную школу и не жалела денег на книги — Света читать начала рано и читала запоем. Училась и вела себя Света тоже хорошо, изо всех сил стараясь заслужить любовь и родителей, и учителей, и соучеников, и вообще всех окружающих.

Нравиться отцу было сложней всего потому, что она была девочкой, а он хотел сына, и еще потому, что точные предметы давались Свете чуть хуже, чем гуманитарные. Папа же был кандидатом химической физики, руководил лабораторией в большом академическом НИИ и желал видеть в ребенке свое естественное продолжение.

Трудно сказать, как бы изменилась жизнь в их семье, если б родилась еще одна дочка, но когда Светлана училась в пятом классе, наконец-то на свет появился долгожданный Димка. Мать была на седьмом небе, отец сиял и даже стал выказывать дочери какую-то толику внимания.

Ее существование в глазах родителей наконец-то обрело некий смысл: отрочество и юность Светланы прошли за стиркой Димкиных пеленок, в стоянии в зябких утренних очередях на детской кухне и прогулках с маленьким братиком, а не со сверстниками, к которым она очень рано стала испытывать романтический интерес.


…Димке было года полтора, когда произошло одно неприятное событие. Резвый малыш, активно изучавший окружающий мир, в злосчастный момент, когда Света отвернулась, перевалился через борт кроватки и полетел вниз головой, крепко стукнувшись темечком об пол.

Мама влетела в комнату на истошный Димкин визг, отпихнула мерзавку-дочь так, что та чуть не упала, подхватила надрывавшегося криком пацана, стала его ощупывать и утешать. Потом, скоренько посадив Димку назад в кроватку и не отойдя еще от испуга, мать так отходила Свету по всем доступным для битья местам, что той пришлось спасаться бегством, что в их двухкомнатной квартирке было сделать сложновато. Потом Свету заставили просить прощения и попрекали грехом все то время, что на голове у Димки красовалась здоровенная шишка-рог, густо намазанная зеленкой. Это был первый случай, когда Свету (в сущности, уже не подростка, а молоденькую девушку) избили, унизили, да еще заставили извиняться.

Надо сказать, что Светлана Творожкова была очень хорошенькой, стройной, с точеным носиком и хоть и небольшими, но синими глазами девушкой. Глаза, правда, были еще и слабым ее местом: еще в детском саду у нее обнаружили редкий дефект зрения и без промедления, не слушая робких возражений, заковали в уродливые, сделанные на заказ очки. Эти очки сводили на нет прелесть ее все более хорошевшего личика, и успехом у одноклассников она пользовалась только тогда, когда надо было списать задания по английскому языку или литературе.

Свободного времени у Светы почти не было, поскольку надо было ухаживать за братом и помогать родителям на купленной для Димочкиного выгуливания даче. Когда она, очень прилично закончив школу, заикнулась об учебе в очном вузе, ответ был непререкаем — и думать забудь! Пойдешь работать сразу после школы! Причина этого была одна: Димка подрастал, и если б родители продолжали содержать еще и студентку Свету, обожаемому сынуле пришлось бы в чем-то отказывать, а это было абсолютно недопустимо.


Пойдя после школы работать на солидное предприятие и обретя некоторую свободу, Светлана сразу же бросилась решать свою главную проблему: стать хоть кем-то любимой. Перво-наперво она сняла очки, в которых, как ей казалось, никто ее не полюбит. Мир превратился в обиталище неясных теней, но надевала очки она только в очень редких случаях. Решение же главной проблемы — любовной — появилось довольно скоро в виде коллеги по работе, толкового инженера, вдобавок хорошо знавшего английский язык.

Ее избранник был в полтора раза старше, разведен и платил алименты маленькой дочке. Ухаживал Геннадий Савицкий недолго и не особенно активно, — Света влюбилась сразу, без памяти, и длинной прелюдии просто не потребовалось. Свадьба была скромной, поскольку для жениха это был не первый брак, а Светины родители ее скоропалительности не одобряли. Причина неодобрения была чисто экономическая — вместе с ней из семьи уходила и ее зарплата, небольшая, но за те полтора года, что прошли после окончания школы, прочно встроившаяся в семейный бюджет. Деньги матери она отдавала все до копейки, получая под расчет на транспорт и обед, а на маленькие радости, вроде импортного лифчика или косметики, приходилось клянчить, словно в давно прошедшие школьные времена.

Став не менее как Светланой Савицкой и женой классного специалиста, она не могла более терпеть свое среднее образование и без особого труда поступила на вечернее отделение хорошего вуза, и жизнь ее счастливо, как ей казалось, определилась на три-четыре года вперед. Детей Гена предложил пока не заводить, с чем она, конечно, согласилась.

Днем Света работала секретарем, стуча на машинке и со слезами выслушивая нотации за бесконечные опоздания, вечером училась в инязе, а все остальное время страстно любила своего невысокого, некрасивого, лопоухого, но, как ей казалось, очень умного супруга. Во входивших в моду гороскопах Света узнала, что она по зодиаку — Рак, самый трепетный, чувствительный и любвеобильный знак, и удивилась, как точно описана в гороскопе ее натура, для которой главное в жизни — это любовь, любовь, любовь!

Господи, как же ей хотелось быть любимой! Чтоб все окружающие неустанно оказывали ей внимание, изливали на нее теплые волны нежности, все время говорили комплименты ее красоте, восхищались ее умом и утонченностью, осыпали дорогими подарками, предупреждали все ее самые безумные желания…

Нельзя сказать, что совсем уж ничего из этого набора Света от мужа не получала. Иногда, особенно когда свекровь со свекром уезжали на несколько месяцев в заграничную командировку, они жили с Савицким душа в душу. Она могла, не боясь поймать ироничный взгляд свекрови, называть его Генусиком, неожиданно бросаться к нему на шею с поцелуями, смотреть на него восхищенными глазами, когда он, сидя рядом с ней на кровати, читал ей вслух по-английски или прямо с листа переводил с украинского. Пара лет прошли в любовном чаду незаметно, еще год пролетел в написании курсовых и подготовке к госэкзаменам.

Савицкий, никогда особенно не стремившийся облегчить Светино существование помощью по хозяйству, стал и вовсе невнимателен, сух и раздражителен, перестал хотя бы из вежливости поддерживать разговоры об их невероятной, неземной любви, позволял себе огрызаться и требовать, чтобы она отстала от него со своими объятиями-поцелуями и прочими лирическими благоглупостями.

Света с ужасом поняла, что и в замужестве по горячей любви она не получила того, что желала, — столь же горячей взаимности и, как следствие, стремления посвятить ей всю жизнь без остатка. Напротив, Генка так и не взял на себя хлопоты по устройству ее беспечной жизни, дорогими подарками отнюдь не баловал, а обожание принимал как должное. В один прекрасный день, раздраженный ее упреками в том, что «он ее не любит», он влепил ей такую затрещину, что бедная Света отлетела на два метра и, упав, получила хоть и легкое, но все-таки самое настоящее сотрясение мозга.

Выйдя из больницы, Света принялась бороться за любовь мужа испытанным российскими бабами способом — написанием жалоб в уже потихоньку отмиравшие парткомы, профкомы и завкомы. Слушая советы подруг и доброжелательниц, она стряпала длиннющие заявления в товарищеские суды, детально и со вкусом описывая издевательства мужа. Беднягу затаскали по разным заседаниям и комиссиям, и Света, уже давно переехав назад к родителям, сладострастно внимала новостям о Генкиных неприятностях. Света просто упивалась мыслью о том, как дорого обойдется любимому, нет, даже не та первая оплеуха и не все щедро отвешенные последующие, но то, что он не оценил ее пламенного чувства и не сумел ответить на него.

Основной помощницей в борьбе за моральное и служебное изничтожение Савицкого была Светина главная покровительница, Анна Павловна Луценко, начальник самого большого на фирме подразделения, эдакого государства в государстве. Знала Анна Павловна Свету с первых ее шагов на предприятии, всегда покровительствовала ей и понимала ее, тем более что тоже была по гороскопу Раком, эмоциональным и живущим исключительно чувствами человеком.

Анна Павловна вообще ухитрялась служить жилеткой-промокашкой практически всему женскому персоналу фирмы. Это значило, что более или менее регулярно у нее на груди рыдало до шестисот хронически несчастных баб и для всех у нее находились и неподдельное сочувствие, и дельный совет. Вняв рассказу о том, как Савицкий колотил тарелки о бедную Светину головку, она отказалась дать ему характеристику в партию, и, следовательно, о дальнейшем продвижении по служебной лестнице ему можно было не беспокоиться.

Вся эта длинная и нудная история окончилась закономерно: Савицкий перевелся в филиал предприятия и подал на развод. Это повергло Свету в отчаяние. В глубине души настоящего разрыва она совсем не желала. Она хотела дожать мужа до слезного раскаяния и до того, чтобы он, наконец, осознал свою вопиющую неправоту и начал любить ее так, как ей хотелось, — страстно, самоотверженно и безоглядно. Но события вытанцовывались совсем не так, как были задуманы, и, согласно типичной любовной схеме, Света решила покончить с собой.

Весь вечер короткой рабочей пятницы Света ходила по разным аптекам, прося дать ей упаковку снотворного без рецепта. Где давали, где не давали, но к вечеру у нее была сотня таблеток. Она пришла домой, забросила в себя все лекарство разом и легла умирать от любви. Мама обнаружила ее в коматозном состоянии и вызвала «скорую».

В больнице Свете через зонд промыли желудок и на сутки оставили в стационаре под наблюдением. Врачи не выказали ей никакого сочувствия и даже не спросили, зачем она это сделала. Толстая растрепанная санитарка, шумно ворочая палкой-ленивкой под ее кроватью, пробурчала: «С жиру бесятся, пожили бы, как мы в войну, голодные-холодные, научились бы жизнь ценить…»

Эта тетка не понимала, что жизнь — это не тарелка щей и не теплая батарея, это любовь, любовь, любовь!.. А этого-то у Светы как раз и не было…

В понедельник Света, голубоватая с лица, шаткой походкой притащилась на работу, где рассказала всем подругам о своем поступке в надежде, что эта история дойдет до Савицкого, и он, наконец, раскается и вернется к ней, страстно любящий. Однако ни раскаяния, ни тем более возвращения не последовало, а последовал его следующий, третий по счету брак и неприлично быстрое рождение его второй дочери. Это особенно оскорбило Свету — с первой и третьей женой он детей завел, а она у него что — только за бесплатную домработницу шла, кухарку-прачку?! За женщину он ее не держал?


Ощутив себя существом самого распоследнего сорта, не способным даже как следует наложить на себя руки, Светлана кинулась искать себе новый объект для обожания.

Она искала по принципу «от противного» и нашла его в лице простого водителя с десятилеткой и пролетарской грязью под ногтями. Он был на год моложе, доселе неженат, давно занимался боксом, вследствие чего в двадцать четыре года был покрыт разнокалиберными шрамами и не имел ни одного неотбитого и здорового органа, кроме разве что одного-двух. Мозги, по-видимому, в это число не входили, так как он мучился жуткими, до рвоты, головными болями.

Света влюбилась сумасшедше, отчаянно, сгорая он нежности и жалости. Она разрывалась между выпускными экзаменами в институте, работой и больницей, куда ежедневно таскала Толе Евсееву свежие пирожки и густые бульоны. Света мечтала о том, что этот простой и незамысловатый, как лопата, работяга будет любить ее со всей неистовой, неистраченной на предыдущие браки силой, ценить за образование, полученное в престижном вузе, гордиться ее нежной, тонкой красотой, умением себя вести и, главное, будет вкалывать день и ночь, чтобы обеспечить ей достойное существование.

Родители, понадеявшись, что первым отрицательным марьяжным опытом Света и ограничится, принялись отговаривать ее от второго замужества, а когда поняли, что она уперлась не на шутку, решительно посоветовали на их помощь в дальнейшем особенно не надеяться.

Ее вина перед родителями усугубилась и еще одним обстоятельством. Брат Димка подрастал, и становилось ясно, что Света не только отняла у него первородство, но и забрала себе практически весь запас достоинств, отпущенных им на двоих природой. Димка рос низеньким и откровенно некрасивым, хотя и был похож на хорошенькую сестру, и по всем предметам учился одинаково слабо. Потом, весьма рано и явно, обнаружилось еще одно неприятное качество, унаследованное от семьи матери: Димка был очень не дурак выпить.

А Светин роман тем временем завершился новым браком, рождением двух прелестных дочек-погодков и полным разочарованием в шоферской любви.

Нет, первые-то два года были вполне счастливыми. Толя был нежен и предупредителен ровно настолько, насколько позволяло его пролетарское происхождение и воспитание. Он обожал дочек и совсем не был в претензии, что нет сына — чего, памятуя собственный грех, опасалась Света. Он вставал к ним по ночам, менял пеленки и гулял с коляской.

Жили они в Толиной комнате в коммуналке, и Света, будучи на сносях, с крохотной Ксюшей под мышкой, ходила по райисполкомам выбивать квартиру. Переехать из «вороньей слободки» им удалось только тогда, когда Соне было уже два года. Тут-то, перестав стесняться многочисленных соседей, Толяша и показал свое истинное лицо.

Поняв, что с его реакцией и здоровьем боксерской карьеры не сделаешь и его потолок — титул чемпиона района в полусреднем весе, он начал пить. Он обзывал Свету «сукой и проституткой», говорил, что «руки у нее растут из жопы», денег на житье не давал и толку никакого от вспышек его любовной страсти не было, разве что многочисленные аборты. Света оказалась из тех несчастных женщин, над которыми «только штанами потряси, и она в «залете», а о предохранении шофер (в отличие от инженера) и слышать не желал, считая, что предохраняются только шлюхи и только с чужими мужиками, а жена на то и жена, чтобы с ней все было естественно.

Скоро обнаружилось и еще одно принципиальное отличие между Светиными мужьями: первый, будучи старше и образованнее, хотя бы не попрекал Свету невысоким заработком. Пролетарий же считал за Светой каждую копейку, выговаривая ей даже за импортный стиральный порошок, и в один прекрасный момент Света обнаружила, что он, ничего не давая ей на собственное питание, еще и крадет деньги из ее кошелька…

Понятно, что требования беззаветной любви и самоотдачи на Светино благо вызывали у Анатолия такую же рефлекторную озверелость, что и у Геннадия, только бил шофер чаще, злее и сильнее, да еще и в присутствии испуганных и зареванных дочек. Света оказалась в больнице со сломанным носом и настоящим, а не игрушечным сотрясением мозга, после чего последовал закономерный разъезд и развод.

Добивало совсем отчаявшуюся стать любимой Свету то, что Генка, расставшись с очередной женой, не попробовал вернуться к ней, хотя на тот момент она была формально свободна. На гребне первой перестроечной волны он махнул в Америку на ПМЖ и неплохо устроился в солнечном городе Майами. Особенно это огорчало Свету потому, что она с ужасом поняла, что ни разлюбить, ни позабыть Савицкого она по-настоящему так и не смогла…

А тем временем на семью Творожковых обрушилось очередное испытание. Не поступив по причине изрядной туповатости в очный институт, Димка пошел в армию и возвратился оттуда полновесным запойным «аликом». Полтора года родители и, по возможности, сама Света боролись с этим наваждением, добившись, наконец, того, что Димка стал хотя бы пить как все — с утра пятницы по вечер воскресенья с опохмелкой в обед понедельника. Света устроила его к себе на предприятие, чтобы досматривать его и в рабочее время тоже. Родители еще настояли на учебе в заочном институте, и все вроде бы в семье Творожковых устоялось.

Свету всю ее жизнь больно задевало то, что родители обделили ее любовью и заботой во имя Димки, который так и не смог стать гордостью родителей, а в ней своего счастья и надежды видеть решительно не хотели. Тем не менее брата она любила, пеклась о нем настолько, насколько могла, а он в свою очередь на удивление всем ловко исполнял роль любящего брата и внимательного дяди, прекрасно ладящего с замужней сестрой и маленькими племянницами.

Через некоторое время после развода, дав подругам уговорить себя, что ее совсем не портит оставшаяся на носу после травмы горбинка, и вняв Толькиным обещаниям «зашиться» и не пить, Света приняла разведенного мужа назад, тем более что перешагнула значимый для женщины рубеж в тридцать пять лет. Кроме того, войдя в зрелый дамский возраст и наслушавшись разговоров подруг, она безумно боялась остаться без регулярной порции мужских гормонов и начать стариться. Да и дочки просили извинить папу, особенно Ксюша, старшая, на Анатолия особенно похожая и очень его любившая.

Некоторым вознаграждением за рухнувшие мечты о неземной любви и безоблачном семейном счастье было общение с коллегами и подругами. Не всеми, конечно, но теми, кто, как ей казалось, понимал ее чувствительную душу, ценил ее золотое сердечко и любил ее. Приятным обстоятельством было и то, что в их отделе она была единственной женщиной, а окружали ее интеллигентные, галантные молодые люди, неуловимо напоминавшие Савицкого и разительно непохожие на Толю Евсеева, который хоть и окончил с грехом пополам заочный автомобильный институт, но так и остался дуб-дубом, валенок-валенком.

Света тогда работала в отделе у некоего Машина, и занимались они освоением нового оборудования. Света числилась техником, потому что должности переводчика в отделе не полагалось, и сидела, не вставая, над переводами немыслимой толщины инструкций к импортной электронике. Английский она любила, а вот французский, который тоже числился за ней по диплому, терпеть не могла, по работе не использовала и благополучно забыла. И переводчиком работать ей тоже нравилось, но вот художественную литературу она бы переводила с куда как большим удовольствием. Света гордилась своей начитанностью и тонким чувством языка, о котором ей говорили еще в институте, но особого рвения в работе не проявляла, да и какое тут служебное рвение с двумя детьми, козлом-мужем и вечной нехваткой денег.

Из коллег-мужчин самым привлекательным был сам Машин, высокий, начавший слегка полнеть блондин с голубыми глазами. Света испытывала к нему какую-то горько-сладкую, томную, непреодолимую тягу. Нет, у нее и в мыслях не было опуститься до вульгарной любовной связи с начальником, ни в коем случае!

Только говорить с ним и слушать его, смотреть на него и ловить на себе его взгляды. Машин относился к ней очень хорошо, никогда не отказывал, если она просила разрешения прийти попозже или не приходить вообще, — он был посвящен в обстоятельства ее несчастной семейной жизни и, состоя в благополучном браке, сочувствовал. Она же никогда не упускала, напротив, искала случая лишний раз подойти к нему за уточнением терминологии, спросить совета по работе…

Жутким ударом стало для нее известие, что жена Машина приходила к начальству и требовала, чтобы она, Света, перестала преследовать ее мужа своими сексуальными домогательствами.

Света неделю не могла работать, бродила по предприятию и, рыдая, доказывала подружкам, что они с Машиным просто друзья и их долгие разговоры в коридоре у окна не более чем приятельское общение, а тот, кто донес машинской мадаме о ее якобы приставаниях, — гнусный, грязный и мерзкий человек, которого неизбежно постигнет Божья кара.

А фирму тем временем уже вовсю сотрясали перестроечные спазмы, пароксизмы и катаклизмы. Спокойно до этого существовавшее и ничем не примечательное структурное подразделение вдруг было решено преобразовать в филиал. Причиной этому была отнюдь не настоятельная производственная необходимость, а задница одного из заместителей министра, зависшая в воздухе вследствие сокращения штатов министерства. Приземлиться этот временно безработный мог только на достаточно высокое место, которым и должно было стать их предприятие на окраине Москвы.

Человек этот, Алексашин, был в своей среде известный. За пятнадцать лет до этого, будучи совсем молодым человеком, он вывез на себе рассыпавшийся проект, неудача которого сильно бы ударила по престижу всего СССР, тогда еще могущественной державы. Получив орден, высокую должность и заслуженную славу, Алексашин не получил главного — дела, равного по масштабу. И, как актер одной роли, по русскому обычаю, стал попивать. К приходу на их предприятие Алексашин уже был отпетым алкоголиком, гипертоником и сердечником, перенесшим два инфаркта, и частичным инвалидом «по голове» вследствие нападения неизвестных в подъезде собственного дома, с жестокими побоями и сотрясением мозга.

Еще не видя этого человека, Света прониклась к нему величайшим сочувствием — ведь у них, судя по разговорам, было так много общего. Он даже и женат был во второй раз, и по гороскопу он был Скорпион — родственный Светиному водяной знак, тоже чувствительный и ранимый. Новый начальник, видимо придерживаясь принципа «короля играет свита», начал сразу же обрастать всякими заместителями, консультантами и административными отделами.

Еще одна нежная Светина привязанность, хороший инженер, но не бог весть какой интеллигент Силенков вырос из просто ведущего специалиста в заместителя директора, со своим собственным кабинетом. Злые языки утверждали, что он приятно порадовал Алексашина не столько своим высоким профессионализмом, сколько тем немыслимым количеством спиртного, которое мог поглотить и не рухнуть замертво. Эти личные рекорды Силенкова были основаны на его физических данных: он был не только довольно высокого роста, но еще и весил около полутора центнеров. Когда Силенков входил в лифт, кабина с характерным звуком проседала на несколько сантиметров и отказывалась принимать более трех человек, хотя должна была везти восемь.

Ходивший до повышения в кофтенке с заплатками на локтях (жена, «торговый работник», была жуткой скупердяйкой, не покупала ему хорошей одежды, за что Света ее заочно ненавидела), Силенков переоделся в костюм, но так и не научился хорошим манерам. Он не предлагал входившим в его кабинет сесть, ни с кем не здоровался первым и ходил с сальными волосами. Света по-прежнему называла его Витюшей и, если случалось остаться с ним наедине, трепетно и нежно стряхивала перхоть с широченных плеч нового зама.

Сам Силенков особо Свету не жаловал, вспоминая о ней только тогда, когда надо было сделать срочный перевод, почему-то называл ее «типичной лимитой» и забывал поздравлять с праздниками и днем рождения, хотя Света его дня рождения никогда не забывала. Если подруги говорили ей, что Силенков — хам и не стоит ее внимания, она отвечала, что он такой только внешне, а в душе он добрый и деликатный, только никто, кроме нее, этого не понимает, а зря.

Приходили люди и со стороны. Радостно-возбужденная Света только и успевала собирать и обсуждать с подружками новости о том, кто кого привел на фирму, кто кому приходится родственником или сексуальным партнером, кто с кем пьет и что и кому сколько положили на грудь от директорских щедрот.

Все это несколько скрашивало постоянные уходы и возвращения Евсеева, чувства которого активизировались к девятому числу каждого месяца — к зарплате. Аванс у Светы был небольшой и шоферский интерес подогревал мало.

Неожиданно и саму совсем не амбициозную и никогда не стремившуюся кем-то руководить Свету повысили до начальника вновь образованного международного отдела.

Буквально через месяц после официального открытия филиала и своего вступления в должность Алексашин вызвал ее в кабинет, встретил у двери, пригласил сесть и уважительно поговорил. Света, конечно, сразу же растаяла и детально поведала ему о своих несчастьях. А он терпеливо все выслушал и потом рассказал, что планирует развивать внешнеэкономическую деятельность, независимую от генеральной дирекции, и хочет, чтобы Света стала начальником международного отдела. Света, конечно, не представляла, как она будет руководить и кем, но, сообразив, что это новое положение поможет выбраться из бездонной долговой ямы, с радостью и благодарностью согласилась. В качестве сотрудника этого «отдела» ей дали переводчицу, даму, пришедшую на фирму несколько месяцев назад.

Светлана бросилась в отдел кадров и узнала у работавшей там подруги Наташи, что первая в ее жизни подчиненная старше ее почти на десять лет, не замужем, бездетна, увлекается разными видами оздоровления и в связи с этим, конечно, не пьет и не курит. Больно кольнуло Свету, кроме всего прочего, и то, что дама имела три высших образования и владела четырьмя иностранными языками. Впрочем, думать об этом Светлана перестала почти сразу — у матери, с некоторых пор начавшей бледнеть и худеть прямо на глазах, обнаружили рак матки, и метастазы проникли во все близлежащие органы.

С Толькой они были в очередном разбеге. Он так и не «зашился», продолжал пить и ставить ей синяки. За неделю до того, как Свете сообщили о страшном диагнозе, он, видимо не обнаружив в ее кошельке сколько-нибудь приличной его потребностям суммы, сначала угрюмо молчал целый вечер, а потом обложил экс-жену и ныне просто сожительницу трехэтажным матом за то, что та не научилась ни готовить, ни экономить, и опять ушел жить к родителям.

Дня через три после этого Свете стали звонить граждане, интересовавшиеся параметрами ее с дочками жилья. Она с ужасом поняла, что Толька решил на этот раз не возвращаться и подыскивает варианты размена их хорошей трехкомнатной квартиры, полученной ее, а отнюдь не его стараниями. Никогда на Свету не сваливалась такая куча личных, семейных и служебных проблем одновременно.

«Мне хочется заснуть и не проснуться», — говорила она подругам, и те, памятуя ее суицидальную попытку, жалели ее, советовали, приносили всякие юридические брошюрки, законы о семье и браке, убеждали, что никогда Толька ничего не отсудит, даже если у него достанет глупости судиться с ней за жилплощадь.

Решать все эти проблемы комплексно не было ни сил, ни возможностей. Свете пришлось взять отпуск по уходу за матерью, а дочек подбросить на лето тетке, младшей материной сестре, которая была старше Светы всего на восемь лет и тоже сильно грешила по алкогольной части.

Выйдя из отпуска по уходу за прооперированной матерью, Света пошла знакомиться с «дамой в белых перчатках», как называли на фирме новую переводчицу. Алексашин уже побеседовал с ней на предмет перехода в новый отдел и получил прохладное согласие. Эта дама уже высказывала ему свое недовольство по поводу соотношения между объемом работы и суммой зарплаты и дополнительным хлопотам радоваться отнюдь не торопилась.

Во время Светиного отсутствия новенькой пришлось провести весьма ответственные переговоры с участием американцев и англичан, и Света видела отчет, составленный Ниной Георгиевной «по результатам встречи». Алексашин собственноручно начертал на нем: «Отлично написано!» — и сделал две небольшие правочки, что было совсем немного с учетом того, что Нина Георгиевна работала в их сложной, высокотехнологичной области меньше полугода. Это тоже больно кольнуло Свету — она обычно просто умирала от страха, идя на переговоры с носителями языка, неделю мучилась над отчетом, и то, что эта дама так спокойно и уверенно заменила ее, было как-то немного обидно. Ну а хотя… Пусть работает, если это ей так легко дается. Свете же лучше. Больше времени и сил останется на личные дела.


…Они встретились на лестничной площадке между этажами — своего помещения у новорожденного отдела еще не было. Эта Нина Георгиевна была чем-то похожа на Кэрол Хэттуэй из американского сериала о «Скорой помощи» и выглядела едва ли не моложе Светланы, во всяком случае, намного ухоженнее, здоровее и спокойнее. Они поговорили несколько минут, в течение которых Света бегло обрисовала свое кошмарное положение и заранее извинилась за то, что пока много помогать ей не сможет. Нина Георгиевна пожала плечами и сказала, что ни в какой помощи не нуждается. По крайней мере, пока.

— Вы мне очень понравились, — сказала Света на прощание, — вы уж не бросайте меня.

Дама вежливо улыбнулась и опять слегка пожала плечами:

— Это как получится.

Свете было не до психологических нюансов — надо было идти в больницу к матери, но ей показалось, что Нина могла бы быть с ней немного посердечнее, выказать побольше сочувствия ее проблемам, ну, что ли, показать, что и Света ей тоже понравилась… что она будет ей помогать… и любить. Главное — любить! Оставшись даже без какого-никакого мужа, Света опять чувствовала себя страшно одиноко, да и бабья невостребованность давала о себе знать маетой внизу живота, приступами раздражительности и плаксивости. Даже сочувствия многочисленных подруг было уже недостаточно.

Вот если б они с Ниной Георгиевной по-настоящему подружились!.. Света сразу же почувствовала необыкновенное доверие к этой умной, уверенной и независимой женщине, на которую бы могла опереться в своей неустроенной, дурацкой жизни. От нее исходила некая не очень теплая, но какая-то удивительно упругая энергия, которая немного успокоила и поддержала Свету.

На работе было много хлопот в связи с отъездом их делегации на крупную международную выставку, где Свете предстояло работать три недели. То, что она была теперь одна, правда, тоже имело одну положительную сторону — Евсеев страшно не любил, когда она уезжала в командировки, особенно за границу. Ему казалось, что она только и думает о других мужиках. Если б они не поссорились накануне, он бы наверняка устроил ей очередной скандал за эту длительную отлучку. Но, неизвестно как, он узнал, что она уезжает, и, почуяв хорошие командировочные в валюте, сам вернулся жить к ней с дочками. За разрешение ехать в командировку он потребовал целую кучу подарков, на что Света быстро и с радостью согласилась.

Странно, но и Евсеева она ведь любила тоже… Стоило ему, ушедшему несколько дней назад, позвонить и сказать, что ему без нее плохо, она моментально звала его приехать, и он, конечно, оставался на ночь. Все в нем было родное, любимое: запах, голос, грубые руки… Малейший знак внимания или ласковое словцо, вроде «лапуся», заставляли нежно биться ее сердечко, забывать об оскорблениях и побоях, вселяли надежду, что на этот раз он все-таки понял, как с ней надо обращаться, и будет любить ее так, как она всегда себе это представляла — самоотверженно, страстно, безумно!..

Толька отвез ее в аэропорт в новеньком, неизвестно на какие деньги купленном «ауди», был с ней галантен и нежен в присутствии собравшихся к отлету коллег и начальников. Света была на верху блаженства, чувствуя себя настоящей светской замужней дамой.

На выставке в Вене она вместе с девушками из генеральной дирекции дежурила на стенде своей компании, давала объяснения, раздавала буклеты и сувениры и переводила деловые переговоры. Одеты они все были в одинаковые драповые костюмы фирменного, гнусно-лилового цвета. В них было жарко, и хоть и сшиты они были в хорошем ателье, сидели они на всех ужасно. Света безумно страдала от того, что плохо выглядит и никто не замечает ее привлекательности.

Посмотреть экспозицию заходили в основном специалисты, но приходили и просто иностранцы, часто парами или семьями. На мужчин она смотрела мало — высокие и широкоплечие австрияки, скандинавы и американцы ей не нравились; уж приходилось признать к тридцати-то пяти годам, что вкуса на мужиков у нее нет и никогда не будет.

Смотрела Света на женщин, некрасивых, довольно вульгарных и кое-как одетых, и мучительно размышляла: почему так внимательны и предупредительны к ним их спутники? Чем все эти рано обрюзгшие тетки, нечесаные, в стоптанных кроссовках, лучше ее? Да она б мусор не пошла выносить в таком виде, а их вот и такими любят… Ведь видно, что любят!..

После закрытия павильона она ходила с начальством по магазинам, страдая от глупости и скаредности своих многочисленных шефов, готовых пешком тащиться через полгорода в поисках похожей вещи, но на копейку дешевле.

Как же она презирала и ненавидела мужскую скупость! Ведь деньжищ у всех этих начальственных шишек было навалом! Они могли б и Свете за ее труды что-то дать или подарить — нельзя же считать официальной работой это мыканье по лавкам и дешевым распродажам? Нет, они, доставая калькуляторы, судорожно тыкали в них толстыми пальцами, высчитывая, где эту шмотку купить выгоднее — в столице или в соседнем городишке, где все по-деревенски дешево? Но тогда придется ехать на ночь глядя и при этом тратиться на дорогу.

Светино сердце больно екало, когда кто-то из высокопоставленных морд покупал красивую и дорогую дамскую вещь. Значит, все-таки есть и в России женщины, которым делают такие подарки? И что, эти женщины красивее и умнее ее? Почему она-то в это число не входит?!!

К вечеру у Светы болели ноги, разламывалась спина, заплетался напрочь отболтанный язык. У нее не было ни сил, ни времени приглядеть что-нибудь для себя и дочек. Единственной радостью было собраться у кого-то из девчонок в номере, когда утомленное плодотворной международной деятельностью начальство отправлялось спать, и выпить мартини. Ходить в бар было дорого, да и незачем, а так посидеть за выпивкой и бабьими разговорами про мужскую подлость было очень приятно и ненакладно.


…Известие о маминой смерти пришло за четыре дня до окончания выставки. Попасть на похороны не получалось физически — прямой рейс на Москву был два раза в неделю, и с пересадками она все равно бы опоздала.

Вернувшись, Света застала в родительском доме голодного растрепанного отца, вдребезги, до невменяемости пьяного брата, а у себя в квартире — дикий разгром, непролазную грязь, всеми забытых, несчастных дочек и злого, как цепной барбос, мужа. Тетка законно упилась за помин души любимой сестры и начисто позабыла о внучатых племянницах. Благо, что были каникулы, и обошлось все кучей грязного белья, а то б они и двоек нахватали…

По-быстрому и при помощи шикарных кроссовок помирившись с Толькой, Света бросилась разгребать мусорные завалы дома у себя и родителей. С ужасом она думала о том, что ее ждет на работе.

Однако никакого беспорядка в делах своего крошечного отдела она не обнаружила. Напротив, Нина успешно провела несколько важных переговоров, составила кучу отчетов и документов и рассортировала их по новеньким папкам. С Ниной Света опять встретилась в коридоре.

— Как вы? — спросила та, и Света все же уловила нотки сочувствия в ее голосе.

— Не надо мне ничего говорить, — выпалила Света заранее заготовленную, гордую фразу. — Ну что у нас — дурдом?

Нина, как всегда, слегка пожала плечами и подняла брови.

— Почему «дурдом»? Работа как работа. Летом, согласно моему опыту, бизнес-активность заметно ослабевает. — И добавила: — Я была моложе, чем вы сейчас, когда осталась без матери, и, кстати, практически одна на свете. И ничего — на третий день после похорон сделала свою обычную норму — я тогда редактором работала. Так что настоятельно рекомендую: займитесь работой. Это отвлекает от личных проблем, и они решаются сами собой.

«Господи, какое счастье — она трудоголик! — подумала Светлана. — Хоть здесь-то проблем у меня не будет».

Но вот следовать Нининому совету и погружаться в работу ей совершенно не хотелось, вернее, может быть, и хотелось — но на это просто не было сил. Толька все время скандалил, попрекая ее тем, что бросила на него умирающую тещу и по-каникулярному отвязанных дочек, требовал, чтобы она созналась в шашнях с иностранными мужиками, орал на нее за то, что накупила себе всякой дорогой ерунды. Успокоился он только тогда, когда Света отдала ему почти всю оставшуюся после командировки валюту. Тут он сразу подобрел, стал называть ее ласковыми именами и пару ночей был необыкновенно сексуально активен.

За оставшиеся недели лета они успели еще пару раз сойтись и разойтись.

К зиме Свете дали, наконец, помещение под международный отдел и еще одну сотрудницу, в результате чего она стала настоящим начальником. Будучи руководителем одного-единственного работника, хоть и с тремя дипломами и аспирантурой, Светлана чувствовала себя каким-то ущербным недоделкой, начальницей только по названию, даже без офиса.

Лена была дочкой той самой уважаемой и влиятельной дамы, Анны Павловны, и женой ушедшего в отставку шахматиста, международного гроссмейстера. Она закончила тот же иняз, только очное отделение, и владела не слишком-то требующимся фирме французским языком. Света, когда услышала о таком «подарке судьбы», даже скрывать не стала, что французский переводчик ей не нужен — лучше бы купили для отдела пальму или картину.

Лена при первой встрече ей страшно не понравилась. И заметным перебором веса, который Света, готовая лучше умереть, чем растолстеть, презирала; и слишком яркой раскраской; и норковой шубой, которую она напялила на себя уже в ноябре, да так и сидела в ней в директорском кабинете; и пальцами по ногти в бриллиантах, и самоуверенным видом. Мама, чувствуется, ловко обработала давно знавшего ее Алексашина, и Лена хорошо понимала, что как ей надо, так все и будет, а Света здесь никому не указ, а так — для мебели.

Алексашин в ответ на ее заявление, что нужен человек с английским и, может быть, немецким, прикрикнул на нее: нужен вам человек, значит, берите, и нечего тут.

Памятуя о прошлой благодарности, испытываемой к Анне Павловне, которая когда-то так удачно загубила карьеру Савицкого, не дав ему характеристику в партию, Света смирилась. Потом Лена даже начала ей нравиться, особенно тем, что у нее были еще более жидкие и совсем тоненькие волосики-пушок, кожа под которыми блестела, как на мужской плеши. Конечно, обидно было до ужаса слышать об их с Авессаломовым путешествиях по заграницам, где Лена играла роль «жены по профессии» и тратила, не считая, заработанную Сашкой валюту. Но у Лены была проблема, большая, больная проблема — отсутствие детей, хотя замужем за своим чернобровым красавчиком она была уже почти семь лет. За эту ущербность Света ее жалела и простила ей и достаток, и непьющего, умного и любящего мужа, и даже отчасти брюлики с норками. Они быстро перешли на «ты» и стали называть друг друга «Светуся» и «Ленуля».

А история Лениного недуга была такая. Сначала, пока ее муж ездил по соревнованиям и «детей они не планировали», Лена принимала гормональные таблетки. Потом Ленин муж, спохватившись и уступив напору многочисленной еврейской родни, стал сам лечить жену от бесплодия другими таблеточными гормонами, хотя, по идее, должен был употребить более простые и естественные средства. Словом, к тридцати трем годам Лена, такая стройненькая на студенческой фотографии, с хорошенькими косичками, превратилась в толстую, почти лысую и бесплодную, как колода мясника, бабу.

Раз в неделю Лена отпрашивалась у Светы к врачу, и все понимали, зачем и к какому, и глотала курсами дорогущие снадобья. Занималась она на работе в основном тем, что печатала на компьютере статьи для медицинского журнала, который издавал ее муж. Он вообще бросался в разные новации, постепенно и безвозвратно тратя то, что заработал честным шахматным трудом, но его начинания, прожив ни шатко ни валко месяца два-три, рушились, так и не принеся дохода.

Свету удивляло то, что Лена, судя по ее рассказам и телефонным разговорам, которые она вела на работе, никогда не ругала Сашку за бесполезную трату сил, времени и, главное, денег. Света бы уж высказала мужу за такие дела!..

Но высказывать претензии было, как правило, некому, потому что Евсеев регулярно жил у родителей. Жизнь проходила в нежных встречах и бурных расставаниях. На работу Света постоянно опаздывала или не приходила вовсе. Девчонки изощрялись в отговорках, почему Света не может подойти к внутреннему телефону, а она сама врала директору, что внутренняя линия все время занята и поэтому она звонит по городскому номеру. Трудно сказать, верил ли Алексашин ее вранью, но не ругал и мер никаких не принимал, и этого было достаточно, чтобы Света испытывала к нему самую горячую благодарность.

Другое дело — сотрудницы. Лена подробно выспрашивала ее о том, что сказал и что сделал Евсеев во время последнего ухода, и обзывала ее все время почему-то на «д» — «дурой», «дубиной» и «дундучкой». Иногда она водила Свету на «психотерапию» к Анне Павловне, которая внушала, что у Светы есть все компоненты счастья и она просто обязана чувствовать себя счастливой. На какое-то время после разговора с Анной Павловной ощущение, похожее на довольство, у Светы сохранялось, и она начинала думать, что действительно не все так плохо — муж, дети, квартира, машина, дача… У многих ли есть все это сразу? Но потом это чувство проходило, и ее опять начинала мучить бесконечная, сосущая, изнуряющая жажда чьей-то горячей любви,искренней привязанности и каждодневной заботы.

Нина почему-то не хотела вселяться в их постоянное помещение и сидела в том отделе, в который первоначально пришла работать. Света с Леной курили прямо в отделе, и, возможно, поэтому Нина, очень пекшаяся о своем здоровье и цвете лица, воссоединяться с канцерогенными коллегами не спешила.

Свете, которой очень хотелось быть поближе к Нине, пришлось уговаривать ее и заверять, что обкуривать они с Леной ее не будут. Наконец, Нина, вняв мольбам, забрала свои вещи из того отдела, где начинала работать, и поздней осенью они все вместе уселись в своем новом помещении на десятом этаже двадцатидвухэтажного здания.

Перед Ниной Свете было стыдно. Нина все-таки была намного старше их с Леной, и взваливать на нее практически всю работу отдела было просто бессовестно, несмотря на ее мощный интеллект и просто-таки поразительную энергию. Но, пытаясь хотя бы вчитаться в лично ей адресованные факсы, Света чувствовала такое отвращение, такую неизвестно откуда наваливавшуюся усталость, что, превозмогая отвращение к самой себе, в отсутствие Нины подкладывала эти бумаги ей на стол, засовывая среди других документов, надеясь, что она не обратит внимания на их появление и походя сделает и ее работу тоже.

«Господи, — иногда с ужасом думала Света, — да я же просто развалина, просто калека по сравнению с ней!»

Слушая по телефону Светины сбивчивые объяснения, что, мол, дверь захлопнулась, когда она была на балконе, Нина, являвшаяся в офис раньше всех, говорила, что ей можно не приходить вовсе, работу она уже всю раскидала, а на вопрос: «А как же вы одна?» — Света слышала убийственное: «А часто ли я не одна? Привыкла. Комплект у нас в отделе — вещь редкая. Экс-клю-зив-чик!»

Слышать это было стыдно, но делать было нечего — дежурный скандал с Евсеевым, начавшийся два дня назад, вошел в заключительную стадию и вот-вот должен был окончиться его очередным уходом, так что Светино присутствие дома было просто необходимо.

Так и случилось, однако, как это было всегда, через пару недель Толька мириться не пришел. Это был самый долгий их разбег. Он даже пропустил — невероятно! — ее зарплату, и Света купила себе утешительный приз — кофточку. Но мириться надо было обязательно, потому что неожиданно Свете предложили поехать на учебу в Англию, не надолго, на неделю, но это была настоящая Англия! То, о чем она не могла мечтать в институте! Но с отъездом появлялись и проблемы. Оставить девочек с теткой не получалось — та запила настолько, что уже становилась неуправляемой, опасной и сама нуждалась в присмотре.


…В конце первого их с Ниной и Леной совместного лета, когда солнце изливало на Москву последние запасы знойной, удушливой жары, Свете позвонила кузина Ира и поведала, что ее мать ждет Свету около прудов в Измайловском парке с чистой одеждой. Тетка, как оказалось, упала в пруд, измазалась в тине и не может ехать домой в таком виде. Света должна была встретиться с Ирой у метро, взять одежду и отвезти тетке в Измайловский парк. Отказаться было нельзя — все-таки материна сестра, да и слишком часто тетка ее выручала, когда не с кем было оставить детей.

У Светы, совершенно не переносившей дальних поездок, кроме как в иномарке, ноги подкашивались от одной только мысли, что придется тарахтеть на другой конец города, по жаре разыскивать тетку в парке и возвращаться на работу двумя транспортами.

Все согласование маршрутов происходило в присутствии сотрудников, и было невероятно тягостно. Вообще-то у Светы мелькнула мысль послать на встречу с кузиной и теткой Нину, которая была еще и удивительно легка на подъем. Но мысль, что Нина увидит сразу двух ее полусумасшедших родственниц, заставила сразу же отказаться от этой спасительной идеи.

— А к чему такие сложности? Почему ваша сестрица не может сама доехать до парка, тем более к собственной матери? — удивленно спросила Нина, очень быстро улавливавшая логические противоречия, неточности и нелепости.

— Она в метро боится ездить, — нехотя ответила Света, очень надеявшаяся, что Нина не задаст этого вопроса.

Нина недоуменно хмыкнула, но промолчала. Света взяла у нее какой-то детективчик, чтобы хоть чем-то отвлечься в дороге, и уехала. Благо что директор был в отпуске, и поднаторевшие в постоянном вранье девчонки могли без труда прикрыть ее отсутствие в середине рабочего дня.

Трясущаяся нервной дрожью Ирка ждала ее у выхода из метро — даже не смогла заставить себя спуститься на станцию, чтобы отдать пакет с одеждой.

Едва живая от жары и усталости, Света тащилась по, наверное, красивым аллеям Измайловского парка, расспрашивая у старушек с добрыми лицами, как пройти к прудам.

Тетка сидела на дальней скамеечке в тени, растрепанная, с потекшей тушью, почти до пояса выпачканная буро-зеленой, уже высохшей тиной. О случившемся Света спросила ее вскользь. Было понятно, что тетка просто пыталась утопиться в пруду, но не смогла, поскольку завязла в грязи и до глубины просто не добралась. Ее вытащили, как выяснилось потом, какие-то рабочие парка, оказавшиеся поблизости. Попытки суицида в их семье были нередки, но самоубийцами все они были явно бездарными и незадачливыми.

Пока тетка неверными, дергающимися с бодуна руками приводила себя в порядок в ближайших кустах, Света курила и размышляла о своей жизни.


…Вот хорошо бы поехать в Англию вместе с Ниной! Чтоб они жили в одном номере и чтобы та будила ее по утрам, подавала ей в постель настоящий, а не растворимый кофе. (Нина была жаворонком и без труда вставала рано. Кроме того, она ухитрялась готовить отличный кофе по-турецки с помощью кипятильника.) Потом они бы вместе ехали на занятия в этот университет — Свете было бы не так одиноко рядом с этой уверенной, излучавшей энергию женщиной… Потом вечером они куда-нибудь ездили бы, гуляли… С Ниной было так хорошо, интересно, почти так же, как когда-то с Савицким…

По дороге через парк тетка, утирая пьяные слезы, попыталась рассказать Свете, как она ненавидит мужа, доведшего ее до такого гнусного состояния. Света резко оборвала тетку, пригрозив, что если она не закроет рот, то ее, пьяную, не пустят в метро.

В офис Света ввалилась абсолютно обессилевшая, мельком взглянула в зеркало и сразу в отчаянии отвернулась — таким бледным и некрасивым было ее лицо с мутными, загнанными глазами.

— Я у-ми-ра-ю, — простонала Света, плюхаясь в кресло. — Я умираю!

— В связи с чем? — осведомилась Нина, готовя ей чай с ромашкой.

— Но дорога-то какая!

— В принципе я ведь каждый день так езжу, и ничего.

— Я кофе хочу несладкого, — сменила тему Света.

— Нельзя. Это все равно что кнут для голодной лошади: бежать заставит, а сил не даст. Сначала выпейте сладкого чая, а потом — что хотите. Когда я уйду — хоть дозу вкалывайте, а при мне — только полезное.

«Нет, все-таки она меня любит, заботится», — с теплотой и нежностью подумала Света, слегка отходя от усталости и огорчения и прихлебывая сладкий горячий чай, который совершенно не любила.

Когда Нина ушла — у них все работали по индивидуальному графику, — Света раскупорила купленную по дороге банку пива и, поскольку была голодна, опьянела с этих 0,33 литра ничуть не меньше, чем тетка. Она стала жаловаться на свою жизнь Лене, чувствуя, как заплетается язык, рассыпаются фразы, а из глаз катятся пьяные слезы.

Соли на Светины душевные и физические раны добавила девушка из финансового отдела, которая пришла с какими-то документами со множеством цифр в табличках и сказала, что надо позвонить за границу и поговорить по-английски по спешному денежному делу.

Света было открыла рот сказать, что переводчика уже нет и надо отложить разговор на завтра, но, поймав недоуменный взгляд коллеги, прикусила язык, вдруг вспомнив, что и она сама числится переводчиком первой категории и ее отказ в их вечно сплетничающей фирме будет понят как расписка в профнепригодности.


…Ни одного слова из того, что говорила та израильтянка, она не поняла, и ответить что-то, кроме «йес» и «ноу», тоже не получалось. Английские слова только показывались на секунду в ее сознании и сразу прятались в норки, как зеленые мышки, и Света никак не успевала поймать их и вставить в разговор. Света сказала, что связь оборвалась, и положила трубку. Оставалось надеяться, что коллега уйдет, разговор не возобновится, а завтра с утра Нина скоренько расщелкает тему, как она это и делала всегда. Но через несколько минут, когда девушка, болтая с Леной, еще сидела в отделе, раздался настойчивый звон международного вызова. Видимо, ее собеседница знала телефон международного отдела и решила «дожать» непонятливых русских.

Лена, мельком взглянув в Светину сторону, сняла трубку, прилично заговорила по-английски, потом вовсе перешла на язык Дюма и Ронсара и долго болтала с еврейкой, крутясь на кресле и весело хохоча в трубку. Словом, дело закончилось хорошо, вопрос прояснился, а Свете в величайшей тоске пришлось натужно благодарить Лену за подстраховку. А та в ответ, не без легкого ехидства, спросила:

— И как это ты в Англию-то собираешься?.. С твоей-то любовью к устному английскому и путешествиям?

— Как-нибудь… Может, еще и не поеду. Девок оставить не с кем.

Света поняла, что Англия из подарка судьбы превращается в кошмар. Нину, конечно, с ней не отпустят по денежным и организационным соображениям. Вернется ли Евсеев домой — неизвестно. На тетку, по которой явно и навзрыд плакали Кащенко с Белыми Столбами на пару, тоже рассчитывать не приходилось.

Когда и у Лены кончился рабочий день, Света позвонила в отдел кадров, где работала ее лучшая подруга Наташа, и попросила сходить в магазин. Наташа, конечно, сходила и принесла бутылку любимого Светиного мартини «Бьянко» и мясную нарезку с хлебом. Они посидели в запертом отделе, не отвечая на звонки внутреннего телефона и стуки в дверь, и только после этого Свете стало немного лучше.

Остаток вечера прошел в каком-то вязком полумраке. Помнится, она, добравшись затемно домой, набросилась на дочек за немыслимый разгром в квартире, в которой, по-видимому, повеселились от души все пяти- и шестиклассники их микрорайона.

Утром Света безнадежно проспала и не успела вовремя разбудить дочек. До выхода в школу им оставалось минут сорок, а ни завтрака, ни даже чистых колготок у них не было. Света позвонила на работу и сказала ответившей ей неизменно бодрым голосом Нине, что задержится.

— Ничего страшного, — ответила Нина, — я уже и почту забрала, и в общем-то все разбросала.

— А Лена вам помочь не может? Чем она там занята?

— Лена у врача — сегодня же среда. Да и не нужна мне ничья помощь. Я здесь вообще одна справиться могу. Только не за одну зарплату, разумеется.

«О господи, — подумала Света, — ведь только среда!»

В офис Света заявилась уже к обеду, совершенно измочаленная, почти такая же, как накануне. Нина сидела в гордом одиночестве за компьютером и что-то не спеша переводила. На вопрос, как дела и кто спрашивал, Нина ответила, что со «всеми разобралась и всесторонне коллектив удовлетворила».

— Не спрашивали, почему меня нет?

— Сударыня, я хоть и не еврейка, но отвечу вопросом на вопрос: вы сколько лет на предприятии работаете?

— Почти двадцать, — гордо ответила Света.

— И вы думаете, у кого-то есть иллюзии на ваш счет? Я вас всего год знаю, а иллюзии у меня исчезли почти сразу…

Тут Света в который раз начала говорить Нине, что как только она приведет в соответствие свою семейную жизнь, то перестанет на ней паразитировать, будет больше ей помогать.

— Во-первых, мне ничья помощь не нужна. Думайте лучше о, том, что без вас здесь уже научились обходиться и не принимают всерьез. А во-вторых… Вы сами-то верите в то, что говорите?

— Во что? — не поняла сильно задетая Светлана.

— Да в то, что ваша семейная жизнь когда-нибудь наладится.

— Ну, может, поймет когда-нибудь…

— Да он все уже давно понял — что вы ему все простите и назад примете.

— Приму, конечно. — Свете в очередной раз захотелось плакать. — Он отец моих детей.

— Ну так и не надо хоть самой себе врать. Кроме того, как вы можете изменить то, что вам самой нравится? Все так и будет.

— Что нравится? — опять не поняла Света.

— Ну, эти ваши бесконечные сходы-расходы с Евсеевым.

— Как это может нравиться!

— Так и может. Если люди не могут жить вместе, они расходятся. Если вас устраивает играть в такую любовную чехарду, значит, так и будете скакать туда-сюда, потому что вас обоих это устраивает. Вы с первым мужем без этой кадрили расстались или тоже побегали от души и вволю?

— Нет, я от него сразу ушла, — ответила Света, радуясь, что хоть в этом не приходится врать.

— Ну, вот видите. Вообще, если я услышу, что вы с Анатоль Анатоличем прожили вместе больше двух месяцев, я буду точно знать, что ваши взаимные чувства безнадежно угасли, вы оба полностью безразличны друг другу и готовы к нормальной, спокойной семейной жизни. А вы сами можете, наконец, начать полноценно трудиться на международной арене.

Свете было нечего возразить. Нина была, как всегда, права — Света самой себе не признавалась, что более всего в их с Толькой отношениях радуют и возбуждают их регулярные «медовые месяцы», хотя этого горьковатого меда никогда на месяц не хватало — разве что недельки на две. Потом заканчивались нежные объяснения, обещания и признания и начинались суровые семейные будни с пьянкой, требованиями денег на ремонт машины, хорошей кулинарии, по дешевке, но с ежедневным оковалком говядины, чистоты и порядка в квартире, которых никто, кроме Светы, не поддерживал, словом, всего того, чего Света страшно не любила. Но встреч не было бы без расставаний, поэтому она, чувствуя, что Евсеев готов к очередному крутому выяснению отношений, охотно шла на скандал, даже если это было сопряжено с синяками на физиономии и прогулами на работе.

— Я там чай зеленый заварила, с травками, — вывел ее из раздумий бодрый голос Нины, — очень рекомендую — самое оно по нашей женской части.

Господи, как же Светлане хотелось быть на нее похожей! Не зависеть от мужа-придурка, свободно распоряжаться собой, своим временем и деньгами, быть всегда выспавшейся и бодрой, не собирать с трудом, как свои жиденькие и тоненькие волосики, разбегающиеся мысли, а, мотнув роскошной волнистой гривой, бросать невзначай точные, остроумные замечания, заставляющие окружающих восхищенно раскрыть рот, блистать фантастической начитанностью, поражать коллег немагазинными нарядами и оригинальными безделушками…

Однажды, когда Светлана случайно узнала, что Нина заказывает украшения из полудрагоценных камней у своей личной художницы и у нее есть приходящая домработница, она долго не могла прийти в себя. Оставшись наедине с самой собой вечером, она даже всплакнула от зависти и горечи… Ну, все у Нины как у настоящей, полноценной женщины!

А у Светы произошли перемены. Аномально долгое отсутствие Евсеева объяснилось тем, что он «зашился» от пьянки, нашел себе постоянную женщину, намного старше себя, с дурацким именем Алиса и с дочкой — ровесницей собственных детей, — и ушел от родителей к этой бабе жить.

До этого днем во вторник, в отсутствие Светы, он заехал за девочками, повез их на рынок, где позволил выбирать себе все, что угодно, из одежды и обуви. Между делом он разъяснил ситуацию, подчеркивая, что, несмотря ни на что, останется их любящим и любимым папой. Показывая Свете обновки, ополоумевшие от папиной щедрости девчонки поведали от его имени, что теперь она — действительно разведенная женщина, стопроцентная «брошенка», и может действовать по обстоятельствам, даже снова выйти замуж.


Три дня Света переживала случившееся, не говоря ничего даже самым близким подругам, что было на нее совсем не похоже. И не ошиблась в расчетах — Евсеев позвонил в пятницу поздно вечером и сказал, что ему очень плохо, и, конечно, получил приглашение приехать и излить душу. На вопрос про Алиску и новую семью он с готовностью ответил, что все это было роковой ошибкой и ему невтерпеж жить с нелюбимой женщиной, а Свету он необыкновенно сильно обожает. Как выяснилось в процессе допроса, Алиска бессовестно воспользовалась тем, что она на двенадцать лет старше, житейски и сексуально опытнее, и просто его, бедного, обольстила, обманула и соблазнила. Кроме того, он проболтался, что Алиска имела наглость потребовать денег на совместное хозяйство, что Толе Евсееву было, понятно, ножик острый.

Выслушивая его излияния, Света заметила, что он вставил недостававшие еще с молодых, боксерских лет зубы.

«Вот, значит, как — со мной можно было без зубов жить и пить по-черному, а старуха без денег, без зубов и пьяным держать не стала», — оскорбленно подумала Света, но промолчала.

Воспользовавшись моментом, Света выложила ему насчет ноябрьской поездки в Англию. Его перекорежило, но, сдержавшись, он выразился в том смысле, что она разведенная, свободная и может делать все, что угодно, и ехать хоть к черту на кулички. Этот день стал своеобразным этапом — Света убедилась, что может настоять на своем, а Толька все-таки ее любит, хотя весьма своеобразно и совсем не так, как ей хотелось.

Относительная семейная идиллия продолжалась ничуть не дольше обычного. «Зашившись», Толька лучше не стал — напротив. Все то дурное, что раньше выплескивалось в пьяных скандалах и драках, обратилось теперь в неуемную жадность. Он и раньше-то был патологически скареден, а теперь каждая Светина копеечная трата вызывала у него приступ дикой злобы. Он даже пересчитывал, сколько тетрадок и ручек Света купила девочкам, а за слишком дорогие, по его мнению, колготки мог и отвесить по физиономии. Он отбирал у Светы почти все деньги, откладывая их на очередную машину. Она могла оставить себе на косметику и прочие невинные дамские удовольствия лишь нечастые и небольшие премиальные, о которых Евсеев просто не знал.

На работе Света бурно обсуждала с подружками, как бы стребовать с него алименты на детей, но это были разговоры буквально «в пользу бедных», поскольку его официальный заработок был примерно раз в тридцать меньше, чем у нее самой, и овчинка выделки не стоила.

Света сто раз пожалела, что когда-то уговорила отца устроить Тольку к себе в институт, — левые заработки, якобы сулившие семье безбедное существование, так и не состоялись, а те, что состоялись, шли мимо семейной кассы. Единственное, отец мог приглядеть, чтобы не было гульбы по женской части. Но и это был холостой выстрел — Толька по-пролетарски ненавидел образованных женщин, а других в НИИ у отца почти не было, разве что толстые старые уборщицы, — Алиску он встретил на улице, случайно.

Словом, оставалось признать, что наличие «зашитого» мужа-любовника и «отца ее детей» давало только одно — более или менее постоянный секс, который устраивал ее опять же только отчасти, потому что постоянно грозил очередным абортом.

Страшно интересовало Свету, как справляется Нина со своим женским одиночеством. Еще на первых месяцах их знакомства Нина выдала одну из своих разошедшихся по фирме фразочек:

— Мало какая девушка приложила столько усилий, чтобы выйти замуж, сколько я приложила, чтобы замуж не выходить.

— Ну что ж вы уж и замуж не сходили? — не поверила Света.

— Почему ж, сходила. Через три недели совместной жизни я сказала своему временному возлюбленному: «Спасибо, свободен!» Хорошо, что хоть без свадеб и разводов обошлось, по дешевке, хотя по тем временам это было большим эпатажем.

— А вы его любили?

— Да нет, так, на красоту запала, не больше. Хорош был, мерзавец, как восточный прынц. Да и на двадцать седьмом году жизни девицей быть, согласитесь, просто неприлично.

— Ну а потом вы не пытались устроить свою личную жизнь?

— Я очень много усилий приложила, чтобы устроить свою жизнь так, как я хочу, и сейчас я одна из тех редчайших женщин, которые живут так, как хотят. Так что моя личная жизнь устроена как нельзя лучше.

Их со Светой душеспасительные беседы обычно проходили по утрам в понедельник. Нина и так приходила рано, а Свете, как начальнику отдела, надо было идти на обязательную планерку у директора. Ценой невероятных нравственных усилий она приезжала на работу раньше, чем обычно. Особенно тяжко это было во время их с Евсеевым регулярных разводов, в остальное время он подвозил ее на одной из своих машин.

Света заставала Нину за компьютером, чайник — горячим, чай — заваренным. Сама Света всегда пила только несладкий растворимый кофе, и Нина ее постоянно за это ругала.

Света, если успевала, причесывалась.

— Я так комплексую, сравнивая ваши волосы со своими, — говорила она, перекрывая натужный вой старой щетки-фена. — Я так комплексую!

— Вот комплексовать-то как раз и не стоит. Надо просто больше заботиться о своем здоровье. Сами знаете: коса в руку толщиной и до пояса — атрибут красавицы, а красота и здоровье — понятия суть взаимозаменяемые. Я сама лысела до вашего состояния три раза, но как только обстановка стабилизировалась, то и волосы отрастали.

— А… почему вы лысели? — осторожно спросила деликатная Света.

— Первый раз — когда окончила школу и поступала в институт. Вдобавок мы с мамой переехали сюда с Крайнего Севера, да еще у нее начался климакс, и она стала совершенно невыносима — такого коктейля никакие волосы не выдержат и сбегут. Пришлось приложить известные усилия, чтобы повысить лохматость, но ничего… Главное — захотеть. Если человек хочет — он всего добьется. Вот если он только ду-у-мает, что хочет, то у него ничего не выйдет… А?

— Наверное, — нехотя согласилась Света. — У меня дырки нет?

У Нины были роскошные медно-каштановые волосы, вьющиеся изысканными локонами, не нуждавшиеся ни в укладке, ни в лаке. Она называла их «синтетическими»: постирал, высушил, надел. Однажды в доказательство натуральности своей редкой окраски она принесла свою срезанную когда-то косу — длинный толстый жгут по-детски мягких волос, но почему-то тяжелый, как моток медной проволоки. Кто-то высказал сомнение в натуральности ее кудрей, и она, ехидно и запальчиво, предложила поспорить на сотню баксов, что завтра же принесет в офис шампунь, полотенце, вымоет здесь голову и докажет, что кудри у нее — аутентичные. Спорить никто не решился, а их с Леной ежеутренней печальной заботой так и осталось распределение своей чахлой растительности по газону так, чтобы не светилась пролысина на припеке — это и называлось «дыркой» на темечке.

Нина вставала, экзаменовала Светину голову и, если «дырка» была, заделывала ее щеткой. Света щедро обливалась лаком, туалетной водой и шла на планерку в кабинете директора.


С некоторых пор над головой любимого Светиного Алексашина начали сгущаться административные тучи. Оборудование, новое и экономичное, в филиале вводилось постоянно, а штат, который вследствие автоматизации должен был бы сокращаться, упорно рос, причем за счет высокооплачиваемых руководителей. Прибыль съедалась их длительными поездками за границу, банкетами в дорогих ресторанах, которые организовывали сами девчонки из международного отдела. Сувениры с фирменной символикой заказывали самые дорогие, из натуральной кожи и уральских самоцветов, причем расходились они по приближенным «к телу» сотрудникам, а не по иностранцам, которым доставались пластмассовые ручки-брелочки.

Кроме того, неизвестно каким путем, из доли, принадлежащей филиалу, исчезли акции почти на двести тысяч долларов, и хотя самого Алексашина в этом напрямую обвинить было нельзя, замалчивать пропажу такой суммы было невозможно.

Анна Павловна, знавшая все и про всех, рассказала Свете под большим секретом, что Алексашину однозначно указали на дверь, разрешив все-таки отпраздновать пятидесятилетие в его теперешней должности, — трудно было бы придумать преступление, из-за которого у заслуженного человека могли бы отнять его золотой юбилей. На выбор ему предложили два варианта почетной ссылки — представителем их фирмы в Женеву или в США. Алексашин отказался от обоих вариантов, начав поспешно создавать свое собственное совместное с американцами предприятие. На фирме он почти не бывал, мотаясь по заграницам в поисках клиентов и инвесторов для своего нового детища.

Если к нему приходили иностранцы, то он вызывал на переговоры именно Свету, хотя та все время пыталась послать Нину вместо себя. Алексашин почему-то Нину недолюбливал, а Свете выговаривал за «самодостаточность» ее подчиненной — якобы Нина, простой переводчик, на переговорах сама отвечает на вопросы, которые задаются ему, директору.

Когда Света, накрученная злобно рычащим с понедельничного похмелья Алексашиным, попыталась в свою очередь выяснить отношения с Ниной, та сказала, что с этим положением придется смириться и Алексашину, и Свете, и всем другим. Она, Нина, личность сильная, харизматичная, и выглядеть рядом с ней сколько-нибудь ярко — «биг проблем».

— Кроме того, давайте называть вещи своими именами. Наверное, молодым мужикам все-таки приятнее смотреть на мое ухоженное лицо, чем на прокуренную, пропитую, морщинистую алексашинскую рожу. Вот они ко мне и обращаются. Обаяние ума и образованности должностью не подменишь! Не место красит человека, а хорошая косметика и долгий спокойный сон с открытой форточкой. А ему, если еще раз приставать начнет, скажите, что вы мне не мама, чтобы замечания делать, а пытаться меня перевоспитывать так же бесперспективно, как его самого агитировать за здоровый образ жизни. Он не глупый, он намек поймет.

Заявление насчет «харизматичности» и «обаяния» Света приняла и на свой счет тоже и дала себе слово читать хотя бы по одной серьезной книге в месяц. Она постоянно видела у Нины на столе красивые толстые книги, многие были не на русском языке, и остро, надломно завидовала, что у нее есть деньги, чтобы их покупать, и время, чтобы их читать. Надо было хоть как-то готовиться и к поездке в Англию, хотя ничего, кроме глухого неприятия, все, связанное с английским языком и работой, у нее не вызывало.


…Еще летом Алексашин, сказав, что он, наконец, хочет познакомиться с ней, как с переводчиком, дал ей перевести брошюрку по новой технологии. Конечно, был очень большой соблазн спихнуть эту работу Нине. Но та имела зловредную привычку в конце всех документов, которые ваяла, указывать свое авторство. Поэтому-то, наверное, Алексашин, задавшись закономерным вопросом: а какой же, в конце концов, Евсеева специалист? — отдал эту цветную тетрадочку Свете. Просить Нину сделать перевод и не указывать авторства было бы полным крахом Светиного авторитета, да и творческий почерк Нины был всем давно известен.

— Все, что я делаю, несет на себе такой след моей личности, что я даже могу не подписывать своих рисунков и писем… Это так, для порядка, — говорила Нина, дыша на штампик с собственным факсимиле, который оттискивала на последней странице переводов.

Брошюрка валялась на Светином столе уже пару недель, когда Нина, взяв ее в руки, спросила, что это такое и не надо ли эту вещь отсюда убрать. Нина вообще не выносила беспорядка и вполне справедливо выговаривала Свете за холодильник, забитый грязными чашками из-под кофе, липкими стаканами из-под вина и тарелками с засохшей закуской.

— Это Александр Алексеевич дал мне, чтоб я сама перевела, — нехотя ответила Света, боясь дальнейших расспросов.

Но Нина, к счастью, только, как водится, хмыкнула и положила книжечку на место.

Пару раз Алексашин напоминал Свете про перевод. Та отговаривалась то отсутствием времени, то ремонтом компьютера — свои ребята из отдела автоматизации были предупреждены о том, что и кому надо врать.

Спасение пришло из отдела кадров. Любимая, родная, все понимающая подруга Наташа, которой Света пожаловалась на свалившееся на нее профессиональное несчастье, принесла ей из библиотеки двухлетней давности журнал по специальности, где была большая статья по той же теме, что и брошюрка. Ну, скорости печати Свете было не занимать — все-таки пять лет в роли секретаря-машинистки, — и она быстренько перепечатала статью, слегка подправила ее под мерзкую брошюрку, попортившую ей столько крови, и сдала работу директору. Он ничего не заметил…

Боже, наверное, в первый раз в жизни Светлана обрадовалась тому, что есть, есть такая болезнь на свете — алкоголизм!..

А в ожидании приближавшегося визита в Лондон Свете пришлось пойти на большие траты и заказать у частной портнихи костюм-тройку: жакет, брюки и юбку. Решив надеть его пару раз на работу, Света до смерти боялась неодобрения Нины, даже молчаливого. От нее не укрылся бы ни малейший огрех — она сама хорошо шила. Но Нина костюм очень похвалила, сказав, что это первая Светина стоящая покупка, по крайней мере из тех, что ей известны, включая прожорливого, как целая стая диких австралийских кроликов, щенка спаниеля, купленного для детей.

— Надеюсь, этот костюм не растворится при первой стирке, — сказала она многозначительно.

Нина уже несколько месяцев регулярно издевалась над Светой из-за одного ее приобретения.


…По результатам полугодия работникам филиала выдали премию. Коль скоро Евсеев об этом денежном поступлении не знал, то его можно было употребить по собственному усмотрению. Однажды на такую же премию Света решила купить контактные линзы, решив таким образом проблему восьмидиоптрийной слепоты и избавившись от ненавистных очков.

— Вы не будете их носить, — безапелляционно заявила Нина. — У меня были линзы, и мне приходилось вставать на полчаса раньше, чтобы их налепить. У вас этого получаса не будет ни-ког-да.

Так и случилось. Пару раз, поругавшись с торопившим ее Толькой и дико опоздав, она все-таки приезжала на работу в линзах, но потом, каждый раз спохватываясь, что времени нет, она откладывала контейнер с прозрачными чашечками. В конце концов жидкость в контейнере испарилась, оставив белесый налет, двести долларов рассыпались в прах и полетели в мусоропровод.

Нина, получив, как рядовой работник, вдвое меньшую сумму, наверняка использовала ее с большей пользой и, фактически, опять обставила своего несчастного начальника в гонках на выживание. Во всяком случае, так думала Света, вспоминая ее пророчество.

На этот раз Света решила с премией не экспериментировать, а отправиться на рынок приглядеть себе что-нибудь из одежды. Это «что-нибудь» оказалось оригинальной кремовой кофточкой, на которой наклеенными полубусинами были нарисованы рельефы переда и накладные карманчики.

Кофточка оказалась стопроцентно синтетической и грязноватой. Света бросилась ее стирать, чтобы успеть до прихода Тольки, у которого нюх на ее обновы был просто фантастическим.

Едва погрузившись в мыльный раствор, кофточка прямо у Светы под пальцами пошла какими-то дырочками, дорожками распустившихся петель, разошедшимися швами…

Заливаясь слезами, Света осторожно выполоскала кофточку и положила ее на батарею в комнате девочек сушиться. Потом, поздно вечером, неумелыми руками Света штопала дырки и затягивала дорожки. По счастью, почти все раны находились на относительно незаметных местах, были эстетически не смертельны, и кофточку можно было носить под пиджак, хотя под пиджаком оригинальности не было видно совсем. Бусина не отскочила ни одна, и это отчасти утешало.

Когда она рассказала об этом коллегам, Лена, со свойственной ей грубоватой решительностью, обозвала ее «слепой дурой, которая не умеет тратить деньги», а Нина, сначала молча слушавшая их диалог, потом как-то подозрительно тихо спросила:

— И сколько же вы выложили за этот шедевр рыночного дизайна?

Света нехотя ответила.

— Сколько-сколько?!! — поперхнулась Нина. — Да это же…

Она мигом вывела на дисплей калькулятор и набрала цифры.

— Двести шестьдесят два доллара! За эту цену можно было фирменный костюм купить! Настоящий! Качественный! Э-ле-гант-ный!

— Вот, а я купила кофточку.

— Быстрорастворимую. Это у вас последствия злоупотребления растворимым кофе, не иначе.

Потом Нина несколько раз и разным людям, очень смешно, рассказывала в лицах, как Света выбирала, стирала и штопала быстрорастворимые двести шестьдесят долларов, и Света смеялась вместе со всеми.

Надо сказать, «костюм из трех блюд», как назвала его Нина, действительно обошелся Свете дешевле злосчастной кофтенки, и его было не стыдно надеть для выезда за границу.

В Англии же Свете предстояло обучаться в Международной академии бизнеса и овладеть искусством ведения переговоров. Фактически, Свете эту поездку сделала Нина, в руки которой, поскольку она обычно забирала в канцелярии почту, попал рекламный буклет академии. Она перевела из него кое-какие отрывки и отправила материальчик на рассмотрение Алексашину. Тот, щедро тративший прибыль на зарубежные поездки, решил, видимо, поощрить Свету и отписал ей деньги на курс искусства ведения переговоров, наверняка уверенный, что этим ее до безумия осчастливит. Света была бы гораздо довольнее, если б эти две тысячи фунтов отдали ей лично на руки, но не скажешь же это Алексашину, да еще и негласно опальному.

Словом, день отъезда приближался, а Света не могла заставить себя даже бегло просмотреть материалы, срочной почтой пришедшие ей из Англии, — не будешь же просить Нину переводить для нее на русский! Благо бы еще эта академия находилась в Лондоне, так нет! Надо было еще ехать на электричке или автобусе через Лондон. Несколько раз ей звонила англичанка по имени Мэнди, ее английский куратор по обучению. И каждый раз обходилось: то трубку брала сама Нина, а потом, пощебетав с Мэнди о том о сем, пересказывала ей содержание беседы, то Света пила кофе и, с нарочито полным ртом, жестами просила Нину поговорить, что та с удовольствием и делала. Нина вообще говорила, что процесс общения на иностранных языках ее стимулирует и возбуждает.

— Очевидно, активируются какие-то более сложные интеллектуальные структуры, в которые родной язык просто не может проникнуть, — глубокомысленно рассуждала она, — усиливается выброс эндорфинов… Во все времена люди, постоянно занятые напряженным умственным трудом — не излишне, конечно, как дедушка Ленин, а в меру, — были здоровее и жили заметно дольше. Так что лодыри, перекладывающие на чужие плечи свои хлопоты и думающие, что они выиграют от своего безделья, глубоко заблуждаются. Напротив. Безделье — мать всех пороков. Болезней — тоже. Так что товарищам лодырям и бюллетенщикам стоит об этом подумать.

— Это вы нас лодырями считаете? — спросила Лена, отвлекаясь от очередного бесконечно-мыльного сериала про Хосе-Марию-Диего-Гарсию.

— Вопрос этот чисто риторический, сударыня. Я б его никогда никому не задала, потому что все знают: я, например, не лодырь. И я это знаю.

— Ехали бы вы сами в эту академию, — сказала Света в сердцах.

— Да я б поехала, но ехать за границу на учебу или по делам я категорически не согласна. Да и меня как студентку господин Алексашин счел бесперспективной.

— А вот не надо было с ним ссориться.

— А я с ним никогда и не ссорилась. Я вообще никогда ни с кем не ссорюсь. Просто на моем жизненном пути очень часто встречаются люди, которым очень хочется поссориться со мной. Самооценку это им повышает. Психокомплексы лечит. Приятно, знаете ли, иметь врага с тремя высшими образованиями — сам себе умнее кажешься.

— И в чем же это вам Алексашин завидует? — с нескрываемой иронией спросила Лена.

— А в чем раб завидует свободному человеку? Или больной здоровому? — спокойно, без тени вызова и без отрыва от долбежки по клавиатуре ответила Нина. — Или он не знает, что я не страдаю от вредных привычек, а он без ежеминутной сигареты и без ежевечерней выпивки просто с воем на стенку полезет? Не настолько он глуп, чтобы не осознавать этого и не завидовать. Он и Гаврилова вашего за это не терпел. Что, не так?

Гаврилов был любимчиком и ставленником Анны Павловны. В студенчестве, учась в МГИМО, он подрабатывал у нее в цехе. Он тоже не пил и не курил, слыл остряком, красавчиком и бывшим женихом Лены. Взяв его в замы по протекции Анны Павловны, Алексашин его тоже невзлюбил, несмотря на интеллектуальные качества, в конце концов довел похмельными придирками до обострения язвы и вынудил уйти. Теперь Гаврилов злорадно ждал, когда «уйдут» Алексашина, чтобы вернуться на еще не остывшее, удобное и насиженное местечко.


Тем временем день отъезда в Англию неумолимо приближался. Немного подняло Светино настроение получение командировочных. Но их предстояло потратить на еду и переезды — самой Свете на покупки осталось бы совсем чуть-чуть.

А дома у Светы был раздрай. Евсеев находился хоть и в наличии, но ходил злым и угрюмым. Света пыталась хоть что-то настирать и наготовить впрок девочкам и мужу, но этого не получалось: все съедалось и пачкалось в тот же день. Неясно было до сих пор, как добраться до места в Англии.

К вечеру в четверг — лететь Свете предстояло в воскресенье утром — она все-таки набралась храбрости и, дождавшись, когда Лена вышла из отдела, уже в нескрываемой истерике обратилась к Нине:

— Я вас умоляю, я вас на ко-ле-нях умоляю — позвоните этой Мэнди, спросите, как мне лучше добраться до этой академии!

Нина подняла брови.

— А зачем мне испорченным телефоном работать? Позвоните сами да спросите. Вам же туда ехать, вдруг я что-нибудь не так пойму.

Света почувствовала, как на нее еще круче накатывает волна тоски и безысходности.

— Ой, ну вы же знаете, что для меня говорить по-английски…

— Я об этом ничего не знаю и знать не желаю. У вас такой же титул, как у меня, — переводчик первой категории. Да и как вы собираетесь там-то общаться?.. Хоть потренируетесь пока…

Света утерла уже показавшиеся слезы, взяла себя в руки и твердо произнесла:

— Да, конечно, сделать я это должна сама. Но вот если уж не судьба, так не судьба — у Мэнди отвечал соловьиными трелями факс, и Свете не пришлось пережить еще одно профессиональное унижение. Но оптимистичная Нина и здесь нашла хорошее:

— Вот и отпишите ей просьбицу на вашем изящном английском — мол, дайте маршрут следования. Она вам все подробно напишет, и вы прямо с этой бумажкой поедете, как с картой. В чем проблема?.. Не в Африку ж к людоедам едете, чай, в Европу…

Свете вдруг стало радостно и хорошо. Нина всегда найдет решение!

— Вы не возражаете, если я отпрошусь на пятницу? — осторожно спросила Света. — А то у меня ничего не уложено, не собрано…

— Нет, почему же, я не против. Отпрашивайтесь на доброе здоровье. Только начальству не говорите, что это для сборов.

— Почему? — удивилась Света.

— Потому что ни один мужик не поймет, зачем нужно два дня на то, чтобы положить в сумку зубную щетку и пару чистых трусов.

— Я же на один день отпрашиваться буду.

— Но уезжать-то вам в воскресенье, и Алексашин может это вспомнить. Скажите, что на неделю детям наготовить и настирать надо — это и правдоподобнее звучит, и солиднее.

«Господи, если б такая Нина подстраховывала меня раньше, я б и половины моих глупостей не наделала!» — думала Света, и ее пальцы просто летали по клавиатуре, печатая факс для Мэнди.


…Конечно, уже подъезжая к аэропорту, Света вспомнила, что забыла будильник, кажется, не положила с собой ни одной ручки, и надо будет покупать их сейчас или тратить фунты в Англии, лучше было бы взять синий свитер, а не черный, и вообще… Дернуло же ее согласиться на поездку в ноябре! Вот в декабре, когда идут дешевые рождественские распродажи, это было бы здорово… Ответа от Мэнди она так и не получила, и оставалось надеяться на такси.

Евсеев все-таки довез ее до Шереметьева, хоть и ворча про кирпичи в чемодане, но на досмотре все сделал сам, без понуканий и просьб.

На прощание он неожиданно спросил:

— А ты меня… того… еще любишь?

— Люблю, — искренне ответила Света.

— И я тебя очень люблю… и детей тоже… очень.

Все время в полете до Лондона Света предавалась мечтам об Англии — но о такой, о какой говорила Нина, чтобы не по работе или учебе, а так просто — погулять, пошляться по магазинам с карманами, полными королевских портретов…

Неполучение описания маршрута от куратора обернулось для Светы настоящим кошмаром: запутавшись в на четверть понятных объяснениях случайных людей, она добиралась до Академии бизнеса пять часов, истратила на дорогу почти семьдесят фунтов, вышла из автобуса на остановку раньше и шла с тяжеленным чемоданом-тележкой по грязной обочине в густых и туманных британских сумерках.

Прибыла она в кампус уже тогда, когда никого из служащих не было на месте. Только к десяти вечера кто-то вроде ночного дежурного отвел ее, едва живую от усталости, голода и отчаяния, в номер. Вот если бы с ней была Нина, этого ничего бы не случилось. Она бы и дорогу узнала, и в чувство этих тупых англичан быстро привела.

В номере, который от усталости она не смогла даже разглядеть, Света поела холодной курятины без соли и хлеба, которые тоже забыла взять дома, постояла под теплым душем и легла спать.

Утром ее разбудил звонок — Нина, как договаривались, звонила ей, чтобы, во-первых, разбудить на занятия и, во-вторых, узнать новости и передать от нее привет дочкам. Мэнди все-таки прислала ей расписание прямого автобуса, проезд на котором стоил тринадцать фунтов, но сообщение дошло до отдела только вечером в пятницу, и Нина нашла его на полу у факса в понедельник утром. Помянув недобрым словом и плохую связь, и нерасторопную дуру-кураторшу, Света пожаловалась Нине на долгую дорогу и пошла в душ.

Особенно тщательно приводя себя в порядок — благо фен в номерах был, англичане не обманули, — Света с замиранием сердца думала о том, что сейчас будет, не окажется ли она худшей в группе, не часто ли придется отвечать, кто окажется в этой группе, будут ли отпускать в туалет и покурить — еще несколько Светиных комплексов, из-за которых, кроме растущей неуверенности в себе, она старалась отправить вместо себя на переговоры Нину.

Света еще дома решила не говорить, что она начальник международного отдела крупной компании, чтобы не завышать планку, но и переводчиком представляться тоже не стоило бы — беглость речи и хорошее произношение среди ее профессиональных достоинств никогда не числились, а теперь уж, после стольких месяцев «творческого простоя», и вообще…

«Скажу, что я менеджер, и все», — подумала она, идя по бетонной дорожке в учебный корпус. К счастью, онахотя бы не опоздала…

Выручила Свету политика — очевидно, группы строились по признаку «развитая страна» — «развивающаяся страна» — «страна третьего мира», и Света оказалась, как российская гражданка, в одной группе с таиландцами, бангладешцами, одним болгарином и португалкой, то есть с таким же третьим сортом, как и она сама. Отличие было только в цвете кожи: даже европейцы в их группе были отчаянно загорелые. Все тетки были примерно ее возраста или моложе, но толстые, неповоротливые и сплошь одетые в свитера грубой домашней вязки. Мужики были в хороших костюмах, но явно купленных два дня назад, неприлично новых и необношенных. Словом, особенно комплексовать было нечего, другое дело, как она будет смотреться на общем фоне всей академии.

Их группу перво-наперво посадили выполнять письменный тест. Вопросы были глупые, вроде нарушаешь ли ты правила уличного движения или предпочитаешь вегетарианскую диету. Зачем задавались такие вопросы, было совершенно непонятно — вот Нина бы сразу разобралась! Она хвалилась, что может обмануть любой психологический тест, включая какую-то особо страшную «большую массачусетскую анкету», и видит всех этих психологов насквозь. Но Нина была далеко, и Свете пришлось отвечать самой, главное, тест был неязыковой и опозориться в первый же день ей не грозило.

Потом у них собрали эти тесты и раздали другие, в которых надо было ответить на вопросы относительно пославшей тебя на учебу фирмы. Еще полчаса Света обводила кружочками разные цифры — от количества персонала до денежного оборота фирмы. О доходах она ничего не знала, но решила обвести цифру от пятидесяти миллионов долларов — пусть знают, с кем имеют дело.

Так, без особых приключений, она добралась до обеда. В столовой ее ждало еще одно испытание — момент сравнения с другими слушателями академии. Судя по брошюрке, здесь в это же время должны были обучаться и самые крутые бизнесмены, даже руководители международных корпораций, чей возраст ограничивался пятьюдесятью пятью годами.

Таких Света в столовой не заметила, особенно пожилых не было, одеты все были примерно так же, как и в их группе. Тетки большей частью толстые и вульгарные, мужики — в костюмах… Света даже надела очки, чтобы получше разглядеть публику, а вот этого-то, как оказалось, не надо было делать совсем.

Она нацепила очки, хорошие, дорогие, купленные специально «на выход», еще стоя в очереди с подносом. Когда она вышла в зал человек на двести и огляделась в поисках свободного места, все взгляды моментально устремились на нее. Она даже не поняла, в чем дело, но все, находившиеся в столовой, сразу стали ее пристально рассматривать и шушукаться, показывая на нее друг другу глазами…

На подкашивающихся ногах и с руками, едва удерживающими чугунно потяжелевший поднос, она нашла место в крайнем ряду столиков, за которым сидели две носатые, длинноволосые девицы, кажется итальянки. Они сразу же стали громко обсуждать Свету и смеяться над ней. То есть ей так казалось, когда она, едва сдерживая слезы, пыталась хоть что-то прожевать. Вот Нина бы им показала — так бы пропесочила их по-итальянски, что тем бы мало не показалось! Но Нины опять рядом не случилось, пища во рту была абсолютно сухой и никак не глоталась, было нестерпимо стыдно, голодно и горько.

Так, почти ничего и не съев, Света отнесла поднос и поспешно сбежала из столовой. До следующей лекции было еще полчаса, Света нашла себе в кампусе укромную скамеечку, от души покурила и почти успокоилась.

На второй половине занятий, на которую Света, замечтавшись, конечно, опоздала, им раздали какие-то бумаги, которые оказались описанием ролей, которые им предстояло разыгрывать на всех последующих занятиях, и ситуаций, в которых им следовало действовать, и целей, которых следовало добиться от оппонентов по переговорам. Это было интересно и совсем даже не страшно, тем более что их отпустили изучать материал до конца дня.

Вечером в номер ей позвонила Лена, сказала, что дети в порядке и Нина решила им все задачи по математике. Света пожаловалась на голод и излишнее внимание.

— Жри и не забивай себе голову всякими глупостями, дура! — отреагировала Лена: — А то ног таскать не будешь!

Все три последующих дня они в своей группе играли в деловые игры, причем Света была то руководителем фирмы, то переводчиком, то консультантом, и все было очень забавно и весело — Света обнаружила, что с английским у нее очень неплохо, гораздо лучше, чем у того болгарина, с которым ее все время объединяли, наверное, по языковому принципу. Кроме того, ей очень понравилось быть начальником, — оказывается, отдав львиную часть своей власти девчонкам из отдела, она упустила много приятных моментов. Власть оказалась очень, очень занятной игрушкой…

К концу третьего дня она вошла во вкус получения образования, но оно как-то совершенно неожиданно закончилось. Их группу по-быстрому сфотографировали, велев сказать «чи-и-из»; выдали цветные листочки с профилем королевы и текстом об окончании академии, тяжеленную папку с документами, которую Свете сразу же захотелось выбросить, и выселили из общежития прямо днем.

До самолета было почти шесть часов, погода была сухая и теплая, и Света, хоть и без комфорта — с тележкой на поводке, — немного погуляла по Лондону, тратя то, что осталось у нее от транспортных передряг и походов в дорогущую академическую столовую.


…Небритый Толька встретил ее в аэропорту поспешным поцелуем в щеку и вопросом:

— Много валюты осталось?

«Вот я и дома», — подумала Света. Впереди были выходные, за которые предстояло ударно ликвидировать все катастрофические последствия своего отсутствия, попутно выслушивая, что она — сука и проститутка, бросившая семью ради шастанья по чужим мужикам.

В понедельник Алексашин попросил ее остаться после планерки, расспросил для приличия об академии и дал ей необычное поручение: изготовить для его приближающегося юбилея несколько шутливых плакатиков, которыми он будет отвечать на приветствия по случаю пятидесятилетия, отмечающегося через несколько дней, — в отделе стоял издательский мини-комплекс с цветным принтером, и все праздничные задания автоматически сбрасывались к ним.

На всей фирме было затишье — грядущая смена руководства и курса не стимулировала личную инициативу членов коллектива.

Света, расспросив Лену, негласно оставшуюся за начальника, о делах, села срочно рисовать плакатики для алексашинского юбилея. Ничего путного в голову не приходило, поэтому она просто набрала готовый текст и стала экспериментировать со шрифтом и размерами.

— Что за чушью вы заняты? — без обиняков спросила скучавшая без дела и поэтому агрессивная Нина.

— А это для Алексашина… — сказала Света.

Нина хмыкнула, как всегда, когда сталкивалась с проявлениями бездарности и отсутствием творческого подхода, и затихла, что-то делая на своем компьютере. Света слышала только чирканья «мышью» и невнятные звуки, издаваемые Ниной. Наконец, она закончила и выдала что-то на печать.

— Вот это, может, получше будет? — спросила она несколько спесиво, показывая Свете цветной рисунок, сделанный в программе «пейнтбраш».

На желтом фоне нарочито неаккуратными, какими-то хамскими буквами, как углем на заборе, было намалевано: «А за «козла» вы мне ответите!»

Света долго смеялась, но передать Алексашину этот и другие, в этом же стиле сделанные рисунки решилась только через пару дней, когда, намучившись, ничего сколько-нибудь забавного или смешного сделать не смогла.

Нина нарисовала еще кучу всяких хулиганских примочек вроде «Отдзынь, плесень!» или «Не стой над душой, проходи стороной!» с изображением отверстий от пуль или отпечатка босой ноги. Были, правда, и лирические плакатики, с яркими, как бы детской рукой намалеванными цветами и отмашками вроде «Ах, полноте!», или отпечатком пухлых дамских губ и призывом «Ну, подойди!».

— Давайте я сама отнесу, если вы боитесь, — говорила все это время Нина. — Он оценит! Почему вы об Александре Алексеевиче такого низкого мнения? Чувство юмора у него есть. Не будь он директором и пьяницей, очень даже приличный был бы человек…

Нина говорила, что она, как истинный Водолей, не терпит начальства по определению — дело только в степени неприятия, — и Свете придется с этим смириться. Света понимала, что Нина шутит, и не сердилась.

Алексашин просто зашелся от восторга, когда Света показала ему Нинину «коллекцию». Он, отстранившись, поглядел на Свету с восхищением во взоре.

— Нет, нет, — предупреждая его вопрос, сказала Света грустно. — Это Нина Георгиевна для вас сделала. Я ее даже не просила.

Света уже вернулась в отдел, когда по внутреннему телефону позвонил Алексашин и лично поблагодарил Нину за услугу.

— Ну что вы… Да, училась, и даже имею квалификацию художника-мультипликатора и художника-иконописца… Нет, сейчас нет — это настроя особого требует. Жизнь у меня чересчур светская… Да, спасибо за признание моих скромных возможностей…

— А чего он вам говорил? — осторожно спросила Света.

— Сказал, что больше всего понравилось про козла.

— А, да, он и мне это сказал.

Как же Свете нравилось, когда все вокруг друг друга любили и хвалили! Она просто купалась в атмосфере тепла, добра и любви! Ангелы порхали, едва слышно трепеща крылышками, люди делали друг другу подарки, говорили комплименты, и все вместе обожали Свету… Случалось это редко, но когда случалось, Света была счастлива. Вот, вроде и Нина с Алексашиным нашли общий язык, а он уходит… Такая жалость!

Юбилей Алексашина прошел, как следует, нормально, с умеренным накалом и в смысле хороших слов, и в смысле пития, потому что все знали о подоплеке и надвигающейся смене власти. Плакатиками Ниниными он так и не воспользовался — наверное, пожалел.

В отделе они с девчонками занимались тем, что собирали по всем отделам адреса сотрудничающих компаний, чтобы поздравить их с Рождеством и Новым годом, о приближении которого давали знать и длинные промозглые ночи, и выпавший, наконец, снег.

Дома у Светы все было по-старому. Толька был то ласков, то груб, в зависимости от Светиных заработков. Но рук не распускал, боясь напоминаний о романе с Алиской. Как ни говори, он запятнал себя натуральной, фактически установленной изменой, а целомудренную Свету в этом упрекнуть было невозможно.


Так потихоньку они добрались до конца декабря. Нина ходила мрачная и говорила, что ее раздражает эта «бесконечная темень».

— И вот ведь, заметьте, день уже начал прибавляться, а на улице еще темнее! Вроде я человек зимний, родившийся зимой и на Крайнем Севере, а зиму не люблю… Нет, конечно, мороз и солнце — это, без сомненья, день чудесный, но вот где это солнце?! Товарищ начальник, ну-ка, живо, осветите окрестности в соответствии с вашим именем! Невмоготу мне!

Света только улыбалась и просила Нину потерпеть — скоро весна.

Лена на конец декабря взяла отпуск за свой счет, чтобы поехать с мужем в Израиль. Она не особенно скрывала, да и все догадывались, что едут они не только навестить Сашкиных родственников, но, главное, похлопотать по поводу все так и не появлявшегося наследника.

Действовать Авессаломовы решили комплексно: и по религиозному, и по научному направлениям. В Израиле Лену за несколько месяцев вперед записали на прием к какому-то медицинскому светилу, немыслимо дорогому, к которому обращались даже голливудские кинозвезды в случае проблем с деторождением. Планировали они и выполнить какие-то религиозные обряды в специальном месте, куда приходили бездетные иудейские пары.

Лену все жалели, даже Нина, которая сентиментальностью и чадолюбием не страдала. Замуж, по ее словам, она решила не выходить и детей не заводить еще в четырнадцать лет, и неукоснительно этому решению следовала.

— Не жалеете? — как-то однажды между прочим спросила ее Лена.

— Не-а, — ответила Нина легко. — В это время, в этой стране… Для этого законченным садистом надо быть… Хорошо, вот сейчас все есть — были бы деньги. А когда мои сверстницы замуж выходили, им на загсовские талоны предлагали либо посуду, либо белье, а чтоб и то и другое — фигушки, дефицит, видите ли… А потом, когда появлялся ребенок, в зависимости от урожая хлопка или выдавали, или не выдавали комплект пеленочек… Хлопчатки не было! Младенчика хоть в подоле из роддома неси! А уж рожать-то!.. У нас в Коломне была одна акушерка — город-то не очень уж большой, все всех знают, — которая рожениц иначе, как «б…» не называла. А если кто-то пытался жаловаться, заведующая отвечала, что у нее самая лучшая статистика: очень редко осложнения при родах и дети всегда живы — та акушерка ка-а-ак матом роженицу обложит, так та сразу от испуга и родит… Но это все не для меня. Другие — пожалуйста. А без меня одной, я думаю, в этом несложном деле можно обойтись.

— Ну, как-то это все так… — неуверенно вступила в беседу Света. — Семья все-таки… Кто вам в старости чашку воды подаст?

— А много ли стариков в семье у детей живут, вы сами прикиньте? В старости практически все одиноки. И детные, и бездетные. Только детным обиднее, расти их вот, а за помощью ходи к соседям. Да и чего я бы стала думать об этом в двадцать или в тридцать лет? Что это за жизнь — ожидание старости? Может, я и не доживу…

— Ну что вы такое говорите… Такая здоровая женщина…

— Проблемы надо решать по мере их возникновения, — нравоучительно произнесла Нина, — а не планировать их. Если их планировать, они и в самом деле возникнут. У каждого положения есть свои преимущества. Отсутствие мужа и детей гарантирует беззаботную молодость, но может обернуться одинокой старостью…

— Так вы это все-таки признаете? — почти обрадовалась Света.

— Это подсказывает здравый смысл. Но если учесть, что мужья имеют свойство уходить или умирать, а дети часто забывают родителей или тоже иногда умирают молодыми, то можно и молодость за пеленками-кастрюльками просидеть, и в старости на бобах остаться — это кому как повезет. Я лично рассчитываю только на себя.

— А любовь?

— А что любовь?

— Ну как же… — Света даже не знала, как объяснить Нине, что жизнь без любви пуста, грустна, скучна и просто немыслима.

— А вы любите себя сами — знаете, как здорово? — жизнерадостно рассуждала Нина, мазюкая сырой губкой почтовые конверты с новогодними открытками. — И взаимность вам гарантирована, и подарки вы себе сделаете именно такие, какие вам надо… Роман с самим собой длится всю жизнь и не грозит разочарованием… Кстати, о разочаровании. Что у нас там с зарплатой, товарищ начальник? Когда нас родная фирма осчастливит?

Декабрьскую зарплату им дали еще до Нового года, предупредив, что следующая будет нескоро — банки закрывались до середины января.

Света и Лена носились в рабочее время по магазинам, а Нина сидела в отделе и гаденько подзуживала, когда они приходили с полными сумками:

— Вот посмотрю я на вас после Нового года… Как вот останетесь без копья!..

— А мы у вас займем. Неужели не дадите?

— Дам, конечно. С процентами под тринадцатую. Я вас в лучшем виде вытрясу!

Нина действительно очень хорошо для чистого гуманитария умела обращаться с деньгами и до появления специалиста по валютным операциям сама рассчитывала командировочные в валюте.

— С легкой руки господина Алексашина профессия переводчика в нашей фирме стала универсальной, — говорила она, быстро чикая компьютерным калькулятором. — Перевод с языка на язык, перевод с канадских долларов на кенийские фуфляйчики, перевод старушек через улицу… В конце концов, мытье унитаза также можно трактовать как перевод из засранного состояния в чистое… Чем не переводческая работа?

— Ну, унитазов вас мыть еще никто не заставлял, — попыталась прервать Нинины упражнения в остроумии Лена.

Она была по гороскопу Весами и умело сглаживала противоречия и наводила психологический порядок в отделе.

— Все впереди, сударыня-матушка, — сумрачно пророчествовала Нина. — Неизвестно, кто на его место еще сядет… «Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться». Это из «Гамлета», если кто не в курсе.

Кроме этого состояния неопределенности, все было бы просто замечательно, но в самый конец года, когда вся фирма с первого этажа по двадцатый который день ходила пьяная, Ира, сотрудница бывшего Светиного отдела и жена алексашинского охранника Коли, придя в их отдел, шепотом сообщила то, что никто еще на фирме не знал: Алексашин умер от сердечного приступа сегодня, утром своего последнего рабочего дня!.. Жена Алексашина, работавшая в экономическом отделе, нашла его в шесть утра без сознания, попыталась сделать искусственное дыхание в ожидании «скорой», но исправить ничего не удалось даже быстро приехавшим врачам…

— Господи… — ужаснулась Нина, крестясь. — Ну, Скорпион, он и есть Скорпион, себе верен — все-таки не дал себя уйти!.. Сам ушел!

Конечно, все новогодние праздники отменили, и международный отдел, до этого уже несколько дней рассылавший сотрудничающим фирмам факсы о том, что директор покидает свой пост, заменил это сообщение на извещение о смерти Алексашина. Света была так потрясена, что даже сама написала английский текст, решив, что Нина, сильная в юморе, парадоксах и аргументации, вряд ли способна передать трагизм случившегося зарубежным партнерам.


…Алексашина хоронили в первый рабочий день наступившего года — Нина не переставала удивляться тому, как ловко он сумел испортить жизнь коллегам. Сама она на прощание с покойным не пошла и на кладбище не поехала, сославшись на необходимость оставить хоть кого-то в отделе. Света и Лена на ее присутствии не настаивали.

— А знаете, какая была последняя фраза, которую я от Александра Алексеевича слышала? — спросила Нина, когда они одевались на выход. — «А за «козла» вы мне ответите!» Дня за два до смерти я к нему с разрешением на допуск ходила, и он мне еще раз это процитировал, юморист наш…

Месяц примерно фирма оправлялась от шока, да и ставшее вдруг официальным выходным Рождество превратило январь в какой-то непонятный, то ли праздничный, то ли каникулярный месяц. С середины января Нина ушла в отпуск, сказав, что хочет, сидя дома, немного сократить выматывающую ее зимнюю темень. Проводили ее скромно — все-таки еще не прошло сорока дней после смерти Алексашина. Скорей всего, думала Света, Нине хотелось на свободе и со своими ровесниками отметить «ягодичную», как она это называла, дату — ей исполнялось сорок пять лет.


Сразу после ухода Нины на них с Леной обрушилась лавина работы — партнеры, словно сговорившись, стали засылать их документами, запросами, приглашениями на переговоры и прочей дребеденью. Бедная Света была вынуждена часами сидеть за переводами описаний каких-то немыслимых товаров и услуг, которые предлагали зарубежные партнеры. Все, что можно было отложить до Нининого прихода, она откладывала ей на стол, со злорадством думая, как та будет надрываться, придя из отпуска.

«Надо же так подгадать! — кипела Света, получая с почтой очередной гроссбух с меленьким шрифтом и безумными схемами и пометкой: «Прошу срочно перевести», — бросила меня в самый трудный момент!»

Свете было очень плохо и очень обидно. Лена, которая английский знала постольку-поскольку, в технологию вникать не желала и всем видом показывала, что она здесь случайно, не надолго, только до декрета, поручить можно было только написание русских бумаг, вроде докладной о покупке нового принтера. Кроме того, с Леной было просто скучно, потому что говорить с ней можно было только на тему «как бы поскорей забеременеть», а этого-то Свете не нужно было совсем. Опытом с Леной она могла поделиться только по принципу «от противного».


Когда Нина вышла из отпуска, Света набросилась на нее с упреками, что та ушла в самое горячее время. Нина выслушала Светин монолог и спросила:

— Надеюсь, вы никому, кроме меня, этого не говорили?

— Если надо будет, я расскажу это хоть министру!

Нина посмотрела не нее с нескрываемой жалостью.

— Да, я всегда говорила, что главный враг человека — это он сам, а лучший способ кого-нибудь погубить — это дать ему действовать по собственному усмотрению. В восьмидесяти пяти или, наверное, в девяноста девяти процентах случаев человек развернется и опрометью бросится к ближайшей пропасти.

— Что вы такое говорите? — спросила сбитая с толку Света.

— А то, что если вы перескажете всю эту фигню сколько-нибудь разумному человеку, то у него сразу возникнет вопрос: а кто здесь чем занимается, если без меня здесь и месяца нельзя обойтись? Вот вы по три месяца отсутствуете, и никто о вас и не спохватывается.

— Как это — три месяца?! — Свету просто затрясло от возмущения.

— А вы подсчитайте, сколько вы отсутствовали на работе, включая больничные, командировки, за свой счет, прогулы, наконец?

— У меня дети! У меня семья!

— Да я не о том, что семья, а о том, что без вас обойтись легче, чем без меня, и вы сами эту ситуацию пропагандируете. Сознайтесь, вы ведь кому только не пожаловались, как без меня жутко плохо?

Так действительно и было, и Света промолчала, обиженно сопя себе под нос.

— Вот… А надо было говорить, что вы моего отсутствия даже не заметили, легко работая за двоих. Цену себе набивать надо уметь.

— Вы уж умеете, — процедила Света.

— Умею, — охотно подтвердила Нина. — Вот вы мне тут кучу макулатуры накидали — а вы сами у себя на столе когда-нибудь залежавшиеся документы находили, после отпуска, например, или после больничного? Нет. Я их делала, за вас и без вас. И вот сейчас я это все по-быстрому ка-а-ак перелопачу с новыми-то силами… Как вы думаете — неужто никто не заметит, что я, наконец, на работе появилась? Уж ваша любимица Петрова-то сразу это заметит! Заметит и откомментирует!

Петрова, начальник канцелярии, действительно была Светиной любимицей, только в кавычках и со знаком минус. Ее на фирму из министерства для организации бумажной работы приволок сам блаженной памяти Алексашин. Невзлюбила ее Света не сразу, а после того, как она сама пригласила Петрову к себе домой посидеть, познакомиться и наладить дружеские отношения.

Свете показалось, что Петрова положила глаз на Евсеева и тот, кажется, тоже был не против приударить за хорошенькой Петровой прямо у жены-сожительницы на глазах. Все обошлось без скандала, но Света так и не смогла простить Петровой посягательства пусть даже и на разведенного мужа. Были и еще две причины, по которым Петровой не было места под Светиным солнцем, — густые, длинные русые волосы и более высокая зарплата.

Тут явилась на работу Лена, и разговор на повышенных тонах прекратился сам собой. Потом, правда, Света спросила у Нины, как отреагировала Петрова на принесенные ей для распределения бумаги.

— Как и следовало ожидать. «Пришла Чернова, и работа закипела! У вас там, кроме тебя, что-нибудь кто-нибудь делает?»

— И вы, конечно, ответили, что, кроме вас, никто ничего здесь не делает, — заранее обиделась Света.

— Не-а, — легко ответила Нина, заинтересованно листая очередной фолиант. — Я развернула перед ней психологическую подоплеку «феномена Золушки».

— Это что еще за феномен? — спросила Лена.

— Ну а что, вы сами не знаете? Злая мачеха баловала своих родных дочек бездельем и воспитала их неприспособленными идиотками. А Золушка, сами знаете, как выдвинулась, потому что не расслаблялась… Как, кстати, у нас там с новым директором?

На место Алексашина, даже ввиду его скорой отставки, человека найти никак не могли, потому что никому не хотелось разбираться с пропавшими акциями и другими финансовыми нагромождениями.

За главного пока был первый заместитель директора, Воробьев, тоже алексашинский выдвиженец, розовощекий пухлячок, прославившийся своей патологической нерешительностью, приближающейся к опасной для окружающих и производства трусости. Он жуть как не любил сам подписывать документы, особенно денежные. Однажды это обернулось для фирмы солидными трудностями. Он всеми способами избегал подписывать платежки на бумагу для принтеров, ожидая, что из отпуска вот-вот выйдет Алексашин. Тот из отпуска вернулся с задержкой, и вся фирма недели две, пока дело с бумагой раскручивалось в обратную от Воробьева сторону, обменивалась через локальную сеть электронными документами, а для неотложных внешних целей листочки выдавались по счету в канцелярии.

Однако к середине февраля руководителям подразделений на понедельничной планерке наконец-то представили хоть и временного, но все-таки богом данного директора. Он, оставаясь заместителем генерального, на несколько месяцев согласился поруководить филиалом и разрулить накопившиеся проблемы.

Свете он сразу не понравился — так, не пойми чего, хилый интеллигентик. Мазнув по ней глазами, Ванин не впечатлился ее изящной фигуркой и, как следствие, раз и навсегда лишился ее благосклонности. У него только что был день рождения, и, следовательно, он был, как Нина, Водолеем, то есть ледышкой, ничего не понимавшей в главном, то есть в любви. То, что они были похожи, выразилось в одном эпизоде, который целую неделю обсуждала вся фирма.


…Нина, в один из редких присутственных ванинских дней, пошла к нему подписывать какую-то бумажку, будучи одетой в нетипичное для нее мини. Надо сказать, вопрос, почему Нина, при хорошеньких пряменьких ножках, не носила коротких юбок, волновал многих. Сама она говорила, что приключений на свою «же» не ищет, по крайней мере на работе. Но вот тот почти единственный случай обернулся для международного отдела солидной встряской.

Минут через сорок после возвращения Нины от директора в отдел позвонила его секретарша, Светина подружка, и выпалила: «К вам идет Ванин!»

— К нам идет Ванин! — также выпалила Света. — Девки, атас!

В мгновение ока они выключили надрывавшийся латиноамериканскими страстями телевизор, размели по шкафам, в которые Ванин вряд ли стал бы заглядывать, всякие расчески с волосами, в основном Светины, покидали в холодильник грязные чашки из-под кофе, тоже, в общем, ее, убрали не у места лежавшие словари и уселись за компьютеры, изображая невероятную занятость. Нине деловую активность изображать не было нужды, а вот Свете с Леной пришлось взять у нее взаймы какие-то буклетики, якобы для работы.

Ванин пробыл у них недолго, сказав, что отдел хороший, уютный, похвалил бурно цветущие фиалки. Нина не смогла удержаться, чтобы не вылезти со своим научным подходом, и рассказала, что вряд ли фиалочное буйство — добрый показатель, потому что оно верный признак повышенной электромагнитной радиации. Ванин обещал подумать над этим вопросом и удалился.

Как только дверь за ним закрылась и с лиц сотрудников международного отдела сползли льстивые улыбки, Лена, бегая по отделу с удивительной для ее габаритов резвостью, выдала фразу, впоследствии вошедшую в историю фирмы:

— Если вы, Нинка, блин, еще раз, блин, пойдете к Ванину, блин, в мини, я вас, блин, задушу!!!

— Хм, — ответила слегка ошарашенная Нина. — А кто мне этот костюм присоветовал купить? Я сама ни одной мини-юбки за всю жизнь себе не сшила. Ваша любимица Петрова, кстати, тоже очень заинтересованно меня разглядывала, когда я была у нее в этом костюме…

Поклоннику мини-юбок Ванину пропавших денег при всем его уме и компетентности разыскать не удалось. Зато нашлись документы на полдюжины больших и дорогих квартир, купленных на фирменные деньги и тихонько простаивавших пустыми в разных концах Москвы. Главная бухгалтерша и ее заместительница уволились в один день, получив благодарственные грамоты и выходные денежные пособия. Видать, не только алексашинская, трясущаяся с бодуна, лапа была к этому приложена. По-быстрому стали разбегаться и другие его выкормыши. На их тепленькие места стали, хлопая крыльями, рассаживаться залетки, выходцы из братской Беларуси — ванинские земляки.

Света, видя происходящее, стала всерьез опасаться за свое начальничье место. Опасность исходила как от кого-то неизвестного, например чьей-то жены или дочки, которую могли посадить на ее место, так и от Лены с Ниной, даже непонятно, от кого больше.

Лена была опасна тем, что была дочкой влиятельной Анны Павловны. Кроме того, она что-то совсем замолчала о декрете и стала говорить о материнстве словами Нины: мол, рожать в этой стране и в это время — безумие и форменный садизм. Но Лена была неэнергична, неповоротлива, мало что умела и не слишком была сильна в технике и английском.

Нина была гораздо приспособленнее, и Света сильно жалела, что дала ей проникнуть во все сферы работы, и теперь повсеместное Нинино присутствие навязчиво лезло в глаза. Но та была пришедшим с улицы, ничьим человеком, да еще и жила где-то в области, без телефона, что можно было при желании представить неприемлемым для начальника качеством.


Пожалуй, Лена была опаснее, и Света заметила, что с каждым днем ее раздражение против Лены растет. Свете даже не хотелось с ней разговаривать и делиться радостями и тем более — многочисленными горестями. Курить они по-прежнему ходили вместе, но почти не говорили: так, сидели на темной и холодной черной лестнице.

Как-то Свете понадобилось собрать визы специалистов на одном административном документе. Подождав, когда Лена выйдет по каким-то своим делам, Света наклонилась к Нининому ушку и почти зашептала, хотя их и так никто не мог слышать, прося пробежаться по отделам.

Нина, не отрываясь от перевода, громко спросила:

— А что, Лене нельзя это поручить? Она, по-моему, сидит и от безделья просто мается. Пусть развлечется, а? Ей порастрястись полезно.

— Да меня от нее тошнит! Я с ней даже разговаривать не хочу!

— Пару недель тому назад вас так же тошнило от меня, что выразилось в поручении перевести какую-то итальянскую чушь для какого-то постороннего шофера. Теперь вас тошнит от нее, и вы предлагаете мне бегать по фирме, хотя у меня переводов аккурат до конца недели.

— Это не срочно.

— Кто это вам сказал? Вы это видите?

Нина показала ей бумажку-стикер, прилепленную к первой странице какой-то технической инструкции, на которой рукой одного из замов было начертано «Пр. пр. очень срочно».

— Это как раз даже пыр-пыр очень срочно!

— Ой, ну, Ниночка, пожалуйста! Ну, пожалуйста!

Нина сохранила файл и повернулась к Свете лицом.

— То есть в честь вашей тошноты я должна делать и переводческую работу, и организационную, а Лена днями и неделями будет пялиться в телевизор на свои дурацкие сериалы, не делая ни того ни другого? Почему перепады вашего настроения неизменно выражаются в увеличении моей рабочей нагрузки?

Свете было нечего ответить, и, когда вернулась Лена, Света поручила ей пройтись по отделам. Лена спокойно взяла бумажку и через полчаса вернулась, собрав все подписи.

— Ну и стоило сыр-бор городить? — спросила у Светы Нина, когда Лены снова не было в комнате. — Спокойно она все сделала. Нельзя ли немножко меньше поддаваться своим эмоциям? Я человек, конечно, повидавший виды, но в один прекрасный момент эти ваши взвивы и взвывы могут мне надоесть. За эти, знаете ли, деньги в пять утра вставать и ваши эти настроения на мозги принимать… Такую зарплату я могу и поближе к дому найти. Сейчас внешнеэкономической деятельностью в каждом ЖЭКе занимаются…

Свете было очень неприятно слушать подобные штуки, тем более что она сама понимала, что эмоции ее явно перехлестывают и к людям она относится не так, как следует, а как диктует сиюминутное настроение. Недавно ее безумно расстроил ее большая, стодвадцатикилограммовая любовь — Витюша Силенков.


…Еще в алексашинские времена ему оплатили двухнедельную учебу в США, в самом ковбойском штате Техас. Это, конечно, был холостой выстрел, потому что английским он владел примерно так, как Света — суахили. Нина была в отпуске, поэтому Свете пришлось самой сначала брать для Силенкова бумаги, заполнять их, а потом везти в американское посольство. (От этого она особенно обозлилась на Нину, сидевшую в отпуске дома, в то время как бедная Света тряслась в транспорте и мерзла у посольства.)

Силенков за услуги, как водится, спасибо не сказал и, наверное, если б можно было послать Свету вместо себя на собеседование, то он бы так и сделал, но, к несчастью, внешне они были мало похожи.

Вернувшись из Штатов, Силенков сразу вызвал ее к себе. Света, сияя от предвосхищения подарков и запоздалой, но горячей силенковской благодарности, под ироничным, из-за плеча, взглядом Нины побрызгалась лаком и духами, попудрила носик, подкрасила губки и понеслась на любовно-деловое свидание.

Витюша, весьма довольный поездкой, рассказал о том, как он был на бейсбольном матче, и вручил ей кучу материалов для срочного перевода — надо же было отчитываться за плодотворную учебу. Ни о каких подарках, даже о пустяковеньком сувенирчике, речи не возникло…

Виду Силенкову она не подала, но, уже поднимаясь одна в лифте, Света увидела себя в зеркале. Лицо у нее было перекошенным мукой, мертвенно-бледным, и, против ее воли, по нему в два ручья текли слезы. Немыслимая обида, невыносимая боль, разочарование, отчаяние… Куча переводов — вся Витина благодарность? Как добралась до отдела, Света не помнила. В комнате ее встретили расширившиеся при ее появлении светло-зеленые Ленины глазищи.

— Ты чего?!! На тебе лица нет! Случилось что?!

— Опять мне Силенков ни-че-го из Америки не привез! А я его так любила! — выдохнула Света свое отчаяние и разрыдалась, не в силах больше сдерживаться.

— О господи, матушка, вы уж совсем… — вступила Нина, картинно схватившаяся за сердце. — Я-то подумала, что вас, как минимум, вчетвером изнасиловали! Или детишек похитили и лимон долларов выкупа требуют! Вы в своем уме — по таким причинам рыдать? У вас что — много лишнего здоровья по таким поводам его тратить?!! Нашли на кого — на эту жирную скотину!

У Нины здоровье всегда было на первом месте, и только по такому поводу она могла выйти из себя.

Потом Лена, попив с ней кофе и отнюдь не избегая матерных выражений, выговорила ей за то, что нельзя любить всех без разбору, и плевать на этого хама и раздолбая, и что плакать из-за какой-то неподаренной безделушки нелепо, глупо и не по делу.

Нет, нет, Лена и Нина просто не понимали, что дело не в каком-то брелочке, а в любви! В том, что Света должна ежеминутно чувствовать, что ее любят, ценят! И не важно кто — жирный, нежирный… Любить Свету были обязаны все, а действительно искренне и преданно любили за всю жизнь от силы двое-трое… Хотя она старалась добиться любви окружающих всеми возможными способами.


…По фирме многие годы ходила сплетня, как Света бегала для Силенкова за сигаретами, — а кто ее мог распустить, кроме него самого? Света некстати вспомнила об этом, и ей стало еще хуже.

Проплакала она от расстроенных чувств целых три, с небольшими перерывами, дня, вплоть до вечера пятницы, когда ушли на выходные довольные собой и жизнью Нина и Лена, а они с Наташей из отдела кадров утешились бутылочкой мартини и шоколадкой. Вот Наташа действительно ее любила — все эти годы…

Она, будучи скорее ровесницей Нины, нежели самой Светы, очень о Свете заботилась, можно сказать, по-матерински, хотя тоже часто ей выговаривала за ее любовные порывы. А тут Наташа принесла ей вырезочку о том, что один психолог-психоаналитик решает жизненные проблемы своих пациентов простыми, естественными методами. Они с Наташей позвонили в центр, где это светило принимало страждущих, и им сказали, что Светин случай — самый их профиль, нигде, как у них, ей не помогут, и стоить это будет за все про все каких-то паршивых двести баксов.

Сумма, конечно, Свету впечатлила, но поскольку эти заначенные от цепких пролетарских клешней Евсеева двести долларов у нее были, она решила пустить их на благое дело избавления от психологической вторичности, как ее трепетность и влюбчивость по-научному именовала эрудированная Нина.


Психолог, к которому ее пропустили только после оплаты, слушал ее очень внимательно, изредка задавая наводящие вопросы. Потом сказал ей, что она чересчур эмоциональна, слишком зависит от отношения к ней других людей, быстро отдает эмоции и также быстро забирает их, если не встречает взаимности. А самое главное — человек, к которому она обратила свой благосклонный взгляд, просто не успевает в силу психологической инерции ответить на ее чувства, а она воспринимает это как предательство и трагедию. Ей нужно повышать самооценку, укреплять волю, а укрепить волю можно только укрепив весь организм.

Врач выписал ей рецепт на какой-то американский витаминный комплекс и выдал ей книгу собственного сочинения под названием «Что такое неприятности и как с ними бороться». Посоветовал он и терапевтическое лечение — в качестве подсобного. Оно состояло в ежедневном производстве очищающих клизм, сырьем для которых служила… собственная моча очищающегося. Ее следовало уварить до одной трети объема и, остудив, применять в качестве лекарства.

Света ушла от врача окрыленная. Американские витамины оказались сумасшедше дорогими, но раз уж траты на здоровье неизбежны, то надо было идти до конца, и она их купила на последние свободные деньги. Сложнее было с мочевыми клизмами. Не варить же было мочу при детях, а уж о Евсееве и говорить не приходилось. Каждое Светино движение, совершавшееся на пользу красоте и здоровью, воспринималось им как попытка супружеской измены, прямо у него на глазах.


…Однажды Светлана увидела, как Нина вечером в офисе, перед походом в театр, делала себе массаж — шлепала себя по надутым шариками щекам. Получалось ужасно смешно — такой пукающий звук — пук-пук-пук-пук! — и выглядела Нина в этот момент совсем не солидно. Но она утверждала, что именно это упражнение позволяет ей «в таком преклонном возрасте» не иметь второго подбородка и морщин у рта.

Дома вечером Света тоже попробовала поупражняться подобным способом, была застигнута на месте преступления в незапертой ванной и обругана самыми распоследними шоферскими словами, по сравнению с которыми излюбленный евсеевский дубль «сука и проститутка» звучал просто комплиментом.

К счастью, начались весенние каникулы, и девочки уехали на экскурсию по Золотому кольцу. У Евсеева изменился график работы, и он стал уезжать раньше. До этого Света огорчилась бы — и ей пришлось бы раньше приезжать на работу, но сейчас она была рада. Отправив мужа на работу, она принялась в блаженном одиночестве варить чудодейственное снадобье.


…На работу в тот день она так и не попала. Дикий понос, несколько часов выворачивавший ее наизнанку, не дал ей возможности не только что поехать в офис, но и просто сползти с унитаза. Улучив минутку между позывами на горшок, Света позвонила девчонкам и попросила прикрыть ее отсутствие, благо временно исполняющего Ванина, как водится, на предприятии не было, а курирующего отдел зама можно было обмануть или просто проигнорировать.

Чувствуя себя абсолютно измотанной, Света позвонила «своему психологу». С ним ее не соединили, а на вопрос о поносе ответили, что это абсолютно нормально и даже хорошо, но если процесс идет слишком бурно, то его можно перенести на вечер или выходные или совершать не через день, а, например, раз в три дня.

На следующее утро по вытянувшимся при ее появлении лицам сотрудниц она поняла, что процесс действительно был чересчур бурным и явно пошел не в ту сторону. Лена, как водится, не стесняясь в выражениях и с широким использованием ненормативной лексики, потребовала, чтобы Света вспомнила о своих двоих детях и прекратила эксперименты со здоровьем.

— А вы почему молчите? — гневно обратилась она к Нине, не прекращавшей, несмотря на драматичность момента, что-то молотить на компьютере.

— Во-первых, вы уже все сказали, и лучше не придумаешь. А во-вторых, я просто думаю, что нам всем, пользуясь тем, что мать еще жива и находится… э-э… в относительно вменяемом состоянии, надо решить, кто кого в крайнем случае возьмет на воспитание. Предлагаю так: вам — Ксюшу, мне — Соню. Не возражаете, мамаша?

Нина с ангельской улыбкой обратила свой взор к Свете.

— Вы с Сонькой не справитесь, — ответила та с вызовом.

— Отдадим Гаповой, — спокойно отреагировала Нина, поворачиваясь обратно к дисплею. — Мальчик у нее уже есть — будет и девочка: так сказать, комплект.

— Нина Георгиевна, а почему вы не очищаетесь? — так же с вызовом спросила Света чуть позднее, причесавшись, попив кофе и слегка придя в себя.

— А я не загрязняюсь.

— Это как это?

— Да так. Не пью, не курю, не ем животного мяса, воду употребляю только фильтрованную и не сплю с грязными мужиками. А потом — почему вы думаете, что я не очищаюсь? Я делаю это регулярно, точнее, каждое утро, и, судя по цвету лица и состоянию волос и кожи, достаточно успешно. Просто я не делаю из этого публичного шоу…

Света в очередной раз обиделась на замечание о публичном шоу и на бессердечие Нины, невозмутимо делившей детей в присутствии живой матери, но, правда, оценила, что та в принципе не против приютить и обиходить ее несчастную сиротку… А вот насчет Гаповой у нее были сомнения.

Ирина Гапова была старше ее ровно на год, то есть тоже была вроде бы чувствительным Раком, но, в отличие от Светы, была умна, выдержанна, умела обращаться с деньгами и стильно одеваться, чем вызывала у Светы неподдельное восхищение. Именно у гаповской портнихи и шила свой «английский» костюм Света. Не так давно Гапова, окончив курсы маркетинга, сделалась маркетологом, а с Ниной у Гаповой сложились своеобразные отношения.


…Как-то один их коллега, уходя на повышение в головной офис, пригласил их, нескольких дам из разных отделов, отпраздновать успех. Были среди приглашенных и все три «международницы», хотя тесно сотрудничала с этим Сергеем, как водится, одна Нина. Была там и Гапова — на правах давней знакомой, когда-то работавшей с ним бок о бок на простых инженерских должностях. В середине веселья, когда после двух-трех ма-а-аленьких рюмочек «Хеннесси» народ расслабился и стал вспоминать былые дни, сопровождая воспоминания дружным смехом, Гапова поперхнулась свежим белым хлебом и, на глазах наливаясь красной краской, поспешно вылезла из-за стола. Быстро прокашляться ей не удалось, и Света, видя, что любимая подруга из красного цвета уже пошла в лиловый, выскочила из-за стола и стала что есть силылупить ее кулачком по спине, отчего внутри у Ирины все загудело и даже стало отдавать эхом. Положения это битье не исправило, и к Свете присоединилась Лена, принявшаяся бегать вокруг них и кричать: «Сделайте же кто-нибудь что-нибудь!»

Однако вся банкетная публика лишь обалдело созерцала содрогавшуюся в конвульсиях и начавшую синеть Гапову и суетящихся вокруг нее девчонок.

— Перестаньте вы ее колотить! Это не поможет! — вдруг рявкнула Нина и стала тоже вылезать из-за стола.

Подойдя к Ирине, она широким жестом отмела орущих от ужаса коллег, зашла Гаповой за спину, обхватила ее на уровне живота и пару раз резко поддала ей под дых замкнутыми в кольцо руками. Ирина издала утробный звук, перестала дергаться в кашле, и через секунду ее лицо обрело свой обычный оттенок.

— Ну и тощи же вы, Ирина, ей-богу, — досадливо произнесла Нина, возвращаясь на место и потирая оббитые о гаповский скелет кисти. — Опереть удар не на что. Худых спасать труднее — ребра поломать можно. Хотя… Лучше выжить со сломанными ребрами, чем помереть с целыми.

Ирину тоже усадили за стол, напоили водой без газа, отругали и пожалели. Потом все выпили за общее здравие.

Случай был многократно пересказан со всеми подробностями и немало способствовал Нининой популярности. На следующий день Гапова принесла ей коробочку вишни с ликером — «за спасение жизни». Нина, как обычно, пожала плечами, конфеты положила на общий стол в отделе и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Если исходить из контекста вчерашнего происшествия, то на моей совести не одна спасенная человеческая жизнь, а штук пять-шесть. Это если не считать того, что я сдала около двадцати литров крови, которыми можно было спасти еще трех больных, подключенных к аппарату «искусственные сердце и легкие»…

— А вы что — донором были? — почтительно спросила Ирина.

— Ага, — легко ответила Нина и показала внутренний сгиб локтя, который весь был покрыт десятками меленьких шрамиков от медицинской иглы. — Спасти меня от обвинения в наркомании может только то обстоятельство, что наркоманы до моего возраста просто не доживают.

— Ну что вы, — также почтительно ответила Гапова.

Недели через три Ирина, как-то странно съежившаяся в кресле, рассказала, что ее одноклассник, женатый на ее же однокласснице, будучи в деловой поездке в Испании, поперхнулся и помер от удушья прямо в ресторане, на банкете в честь удачно заключенной сделки, и тридцативосьмилетняя вдова срочно оформляет визу, чтобы выехать в Испанию за телом…

— Господи, вот врагу не пожелаешь, — сказала Нина и перекрестилась.

С тех пор Гапова стала с Ниной особо почтительна, а Нина вроде бы и не считала, что Гапова ей чем-то обязана. Хотя, если та долго не заходила в отдел, справлялась, что это там с Ириной. Свете это очень нравилось, хотя, если б это была не Нина, то она, наверное, ревновала бы подругу. Главное, чтобы отношения увеличивали количество любви, окружавшее саму Свету…

А Гапова года три не могла даже смотреть на белый хлеб…


Так, в разных делах, междусобойчиках, авралах и творческих простоях, размолвках и примирениях, прошла пара лет. Ушли в другие, частные фирмы бывшие Светины возлюбленные Машин и Силенков. Ловя слухи об их новых окладах по нескольку тысяч долларов, Света фантазировала, что кто-то из них, даже не особенно важно кто, пригласит ее к себе — пусть даже простым переводчиком, но на хороший оклад.

Она звонила им, желая напомнить о себе, но приглашения не последовало ни от одного.

В их отделе появился четвертый человек — референт. Случилось это так.

В один прекрасный момент Нина наотрез отказалась ходить по посольствам и стоять там в километровых очередях за визами, сказав, что это не ее работа, и вообще, хватит — найдутся и помоложе, нечего в офисе задницы плющить. Света обиделась и сказала, что с ней не разговаривает. Нина хмыкнула особенно громко и витиевато выразилась в том смысле, что вполне обойдется без разговоров с людьми ниже себя по уровню образования, потому что общение с таковыми ее интеллектуально не обогащает.

Света попробовала отправить в поход Лену, лузгавшую семечки перед телевизором, но получила еще более решительный, чем Нинин, отказ — как же, дочка Луценко по посольствам ходить будет! Ни ногой! Фигушки!

Света обиделась совсем, но ее из этого блаженно-болезненного и упоительно-тягучего состояния вывела сама Лена, сказавшая, что, уходя с работы, Нина забрала из своего шкафа, где, помимо служебных, стояли ее собственные словари и пособия, несколько книг.

— Ну и что? — не поняла Света. — Пусть берет, раз это ее.

— Ты, Евсеева, дура, причем полная, окончательная и бесповоротная, — в очередной раз решительно констатировала Лена. — Увольняться она собралась! Вещи забирает! Поняла?! Делай что-нибудь, дубина! Уйдет она — уйду и я! С кем останешься, идиотка?! Кто это все ворочать будет?!

Свету это обстоятельство не устраивало в корне, потому что ей совершенно не хотелось заниматься всеми теми вещами, что сейчас делала Нина. Да и кто знает, как посмотрит на «отдел» из двух человек новый директор — возьмет да и расформирует. И сядет она с Леной рядом за простого переводчика, только не за тысячу долларов, отнюдь… Пиши пропало начальничий оклад и премии… А если уйдет и Лена, этот кошмар станет абсолютно неизбежной реальностью…

На следующее утро Светлана написала докладную, чтобы Нине выдали премию за выполнение дополнительной, сверх служебных обязанностей, работы. А Павел Никанорыч Пеструх, один из замов, в ответ на ее доверительную устную жалобу присоветовал попросить у Анны Павловны какую-нибудь девочку из цеха, пообразованнее, пошустрее, и перевести ее в международный отдел каким-нибудь секретарем или делопроизводителем — пусть бегает по фирмам и посольствам.


Света так и сделала. Через несколько дней Анна Павловна привела к ним в отдел некое русоволосое существо от силы тридцать восьмого размера в диаметре, со слегка раскосыми зеленоватыми глазами и ангельской улыбкой. Выпадали из этого облика только великоватые для такого эфемерного создания костлявые крестьянские руки. Анна Павловна представила девочку взрослым дамам как Машу Дебранову и величественно удалилась.

Маше, выглядевшей лет на пятнадцать, было двадцать четыре года, и она училась на первом курсе платного языкового вуза. В фирме Маша проработала пять лет, придя из ПТУ. Родители были из простых: отец — шофер, мать — мелкая служащая. Девчонки поспрашивали Машу о том о сем и отпустили работать.

Едва за ней закрылась дверь, Нина обратила на коллег притворно-осоловелый взгляд и спросила якобы заплетающимся языком:

— Я чей-то не поняла — а что это вообще было?! Откуда на нашей помойке этот цветочек-ангелочек?

Света сидела какая-то разомлевшая, а Лена с ходу начала хвастаться, что, мол, только у ее мамки такое найти и можно. У Луценко — только штучный товар.

— Теперь понятно, почему она вас к себе не взяла, а Евсеевой подсунула, — не упустила возможности съехидничать все еще злившаяся на их лень и неподъемность Нина.

Ради приятного события Света с Леной решили на ее слова не реагировать, тем более помнили недавний эпизод, когда Анна Павловна зашла в отдел, будучи не в духе, и застала их с кофе за просмотром бразильского сериала, а Нину — за переводом у компьютера. Луценко обругала бездельниц и сказала, что, доведись ей, она бы их обеих выгнала с фирмы в шею, а Нину оставила или, лучше, забрала бы к себе.

Через несколько дней, пока прокрутились по начальству все необходимые для перевода документы, Маша въехала в отдел и села за свободный стол, на котором до этого валялись грязные евсеевские расчески, косметика и стояли чашки с засохшими до железобетонного состояния кофейными ободками. Со стола сообща убрали, а на него поставили еще один компьютер. В обед Маша сбегала куда-то и принесла им торт и бутылку мартини — прописалась. Так их стало четверо.

Света почувствовала себя получше, поуверенней. Теперь отдел стал более похож на отдел, а у нее появилась как бы секретарша — как у совсем настоящего шефа.

Конечно, самое глубокое почтение и восхищение у Маши будет вызывать Нина — ведь Света сама представила ее как особу, которая «училась во всех вузах, жила во все эпохи, знает все языки и науки». Что ж, пусть Маша ею восхищается — Света на это и не претендовала. От Маши ей нужна только любовь. Любовь! И она будет, будет, будет… Света это знала, предчувствовала!

За это время Ванин уступил место постоянному директору, из своих. Это был милейший Павел Никанорович Пеструх, все время, сколько его знала Света, работавший у них на предприятии инженером, потом старшим, затем главным. И жену нашел он себе здесь же. В алексашинские времена он стал замом, плотно прикрывая технические тылы. Наконец его уговорили взять на себя директорские обязанности. И он взял.

В свое время, просматривая его анкету, по которой он оформлялся на поездку в Америку в составе какой-то делегации, Света долго смеялась — свой рост он указал в 152 сантиметра. Действительно, маленький, худенький и носатый, Пал Никанорыч мало походил на предыдущих, солидных, директоров. Но Свету он как начальник устраивал в любом виде. Пеструх, как все маленькие мужчинки, обладал повышенным самомнением, и Света отлично знала, как и чем его можно пронять, поддеть и употребить для своих целей.

Нина, мало вникавшая в перипетии служебно-личных отношений, спросила ее, как будет житься их отделу при новом директоре. Света ответила задумчиво: «Я думаю, лучше» — и побежала накручивать Пеструха снова перевести международный отдел в прямое директорское подчинение, что он в тот же день и сделал.

На лично-семейном фронте произошли перемены, хотя, в общем, тоже скорее формальные. Толька уговорил Свету снова официально пожениться, подарил ей золотую цепочку с крестиком и дал денег на дубленку. Однако на этом медовый месяц кончился, и Света явилась на работу с синяком на пол-лица.

Все те две недели, что новорожденный фингал зрел, наливаясь лиловым, потом синел, зеленел и желтел под толстым слоем взятой напрокат крем-пудры, Нина ходила вместо нее на все важные встречи и совещания. Потом Свете это понравилось, оказалось, это очень даже неплохо, — пока Нина делала умный вид на какой-нибудь дурацкой презентации, — сидеть в отделе и курить с Леной и Гаповой, выпуская дым в окошко, болтать о мужиках, разглядывая с высоты птичьего полета Москву, набухавшую предпоследней весной тысячелетия.

Казавшаяся устойчивой четырехугольная форма их отдела на поверку таковой не оказалась: Лена снова поехала с мужем в Израиль попросить у тамошних истуканов ребеночка, а через пару месяцев не вышла на работу — пока по больничному листу. Они с матерью страшно боялись сглазить вроде бы наконец наступившую Ленину беременность, и официально это был большой-большой секрет.

Нина, передавшая Маше мелкую канцелярскую работу и беганье по филиалам и конторам, выполняла в это время свою собственную грандиозную программу по обеспечению всех отделов фирмы словарями и пособиями по переписке. Чтобы каждый раз сотрудники в их отдел не бегали и не отвлекали бы зря.

Кто-то из начальников было заикнулся, чтобы Нина занялась и технической литературой по профилю фирмы, но воспрепятствовала этому сама Света — больно много влияния и популярности появилось бы у Нины вне отдела. Словари и прочая языковая литература — и достаточно. Свету это вполне устраивало — пользы от Нининой бурной деятельности было много, а ей, Свете, только и оставалось, что подписывать бумажки и визировать докладные для Пеструха, который мог наглядно видеть, как бурно работают международницы. Огорчала, конечно, вездесущая строчечка мелкими буквами «Исполнитель Н.Чернова», но что поделать, раз такой порядок. Света искренне надеялась, что занятый Пеструх не придаст этому значения и все пойдет в пользу Светланы Сергеевны Евсеевой — энергичного, талантливого и вдумчивого руководителя.

«Вот удивительная женщина, — иногда думала Света о Нине, — чтоб мужичка себе завести — это ни в какую, а по книжным магазинам бегать и переводы долбить ей не лень!»

На фирме наступила эпоха Интернета. Ко всемирной паутине Свету подключили первую, как начальника, но особого интереса она к этому не испытывала, не умея толком найти нужного материала даже для дочкиных школьных нужд. Маша тоже компьютер не любила, предпочитая пользоваться Нининой кошмарной эрудицией как универсальным справочником. Вот сама Нина быстро взяла Интернет-быка за рога, скоренько изучила все крупные зарубежные серверы и стала направо и налево давать консультации, где что найти.

Она отыскала какой-то американский сайт, через который неприкаянные души со всего мира искали себе женихов-невест, или друзей, или еще кого-нибудь — пообщаться. Она быстренько прописалась на этом сервере и стала получать предложения дружбы со всего мира: из Канады, Штатов, Польши и прочих мест. Сама она больше писала жителям знойного штата Калифорния, поскольку там располагалась столица кино — Голливуд, а Нина кино любила, знала наизусть практически все приличные фильмы всех времен и народов и сочиняла — для собственного удовольствия — изящные, юморные повестушки, большей частью полуфантастические, с чудесами, превращениями, сражениями и погонями, иногда по-английски. Любви в этих произведениях было мало, но Свете они нравились, потому что были хорошо написаны, а Света ценила изящную словесность.

Однажды, видя, что Нина гуляет по зарубежной Интернетке, Света грустно спросила:

— Вы там моего Савицкого не встречали?

Нина ответила, что не встречала, но если ей нужно, то есть такие сайты, и их куча, через которые можно найти в Штатах почти любого человека, важно только знать, как пишется его имя по-английски, и проявить терпение, пробуя разные варианты запросов по поиску.

Выдержав время, Света спросила, как называются такие сайты, и Нина, почему-то не задавая лишних вопросов, сказала, что искать их надо на серверах американских компаний связи — там можно найти и телефон нужного человека, и адрес его электронной почты.

В Светиной жизни, по-видимому, наступило то время, о котором говорила Нина, — их с Евсеевым жизнь вступила в фазу, где как будто уже не было диких скандалов с драками, но и не было нежных примирений, так украшавших Светину «личную» жизнь. Евсеев вел себя как обыкновенный, заурядный мужик-валенок, женатый на толстой продавщице или парикмахерше, — требовал жратвы, побольше да разной, хотел порядка в доме и чистых носков каждый день, желал видеть опрятных, послушных детей. Никаких подарков — не ко дню рождения или к праздникам, а так просто, потому что любит, — он не делал, хотя воровать деньги у нее из кошелька, как «зашился», тоже перестал.

Звонил он ей на работу только в дни, близкие к зарплате, и с работы в эти дни встречал словами: «Деньги получила?» — даже забыв торопливо сказать: «Привет, как дела?» Он упрекал ее за то, что она мало получает, непонятно зачем ходит на работу и что это вообще за фирма такая, где ничего нельзя ужулить.

Света пошла как-то поплакаться о своей жалкой судьбе к Анне Павловне. Та была, как всегда, настроена по-боевому, потому что руководить цехом, где числилось триста поголовно несчастных в лично-семейном плане баб, в другом состоянии было нельзя по определению.

Привычно-участливо выслушав Свету, Анна Павловна спросила:

— А чего тебе, собственно, я не пойму, не хватает?

— Нет, ну как же…

— Чего «ну как же»? Муж у тебя есть?

— Есть, — нехотя призналась Света.

А что она могла сказать, расписавшись с Евсеевым второй раз и став героиней главного анекдота текущего сезона?

— Дети у тебя есть?

— Есть.

— Квартира, дача, машина есть?

— Есть, — продолжала тупо подтверждать Света свой имущественный реестр.

«Сейчас еще собаку припомнит», — подумала Света, но о собаке Анна Павловна не вспомнила, хотя у них был такой же прожорливый, вороватый и шебутной кокер-спаниель.

— Ну какого тебе еще нужно?! Что тебе все неймется?

Света пробормотала что-то невнятное, сослалась на занятость и плохое самочувствие и убежала. Анна Павловна ее не удерживала и заходить еще не пригласила.

«Нет, нет, никто меня не понимает, только Маша», — с горечью подумала Света, идя по черной лестнице в отдел.

Они с Машей, несмотря на разницу в возрасте, жизненном опыте и служебном положении, как казалось Свете, были очень похожи. Правда, когда она попыталась сказать об этом самой Маше, в их разговор бесцеремонно и громогласно вмешалась Нина:

— Маха, не слушай ее! Она и мне то же самое говорила. Знаешь почему? Потому что я тоже люблю цветную капусту.

А похожи они с Машей были тем, что та, в силу своего возраста и незамужности, еще не растратила желание любить и быть любимой, которое у Светы было просто неисчерпаемым. Света с неприязнью думала о том, что Маша, будучи уже не столь юной, как невеста, — Света в ее возрасте уже вовсю разводилась с Савицким, — может влюбиться и в одночасье пойти под венец, и для нее, Светы, уже не останется ни любви, ни нежности.

В связи с этим у Светы появилась навязчивая идея женить Творожкова на Маше, и мысль ему самому, надо сказать, очень понравилась. Недавно от него сбежала очередная, третья по счету, мало-мальски серьезная пассия, и он запил на целых полтора месяца. Свете пришлось давить на отца, чтобы тот повлиял на брата, и умолять Димкиного начальника не предпринимать мер, когда тот, с особо сильного воскресного перепоя, в понедельник просто не мог доползти до работы.

Осторожно, очень осторожно, в отсутствие Маши Света попыталась обкатать эту идею на Нине. Та взвилась с кресла как ужаленная и стала бегать по офису и кричать, что если при ней хоть один шаг будет сделан в этом направлении, то она точно кого-нибудь задушит собственными руками: или Свету, или Димку, или даже самое Машу, потому что уж лучше пусть Маша умрет, нежели достанется такому дерьму, как Творожков.

На то, что Димка дерьмо, Света совсем не обиделась, но идея такого брака продолжала будоражить ее. Ведь тогда бы они с Машей стали совсем-совсем родными людьми, и плевать в целом на Творожкова с его пьянкой. Но не все потеряно, да и Маша, к которой она ужасно привязалась, прижилась в их отделе.


Чтобы как-то накормить гложущую ее тоску, оставшись вечером одна, Света принялась искать в Интернете те серверы, об обилии которых говорила Нина. Конечно, лучше было бы поручить это ей самой, но, найдя Савицкого, она будет осведомлена о его координатах и о том, что они со Светой возобновили отношения, а это уж слишком. Так близко подпускать Нину к самому сокровенному Света не хотела.

А хотела она найти Генку, послать ему письмо, длинное и нежное любовное послание, рассказать, что она его любит по-прежнему, как бы хотела снова, через столько лет, увидеть!..

Света, как глупенькая мушка, барахталась во всемирной паутине несколько дней, с трудом соображая, как ей дать поисковому механизму такое задание, чтобы тот вывел ее на Савицкого. Наконец она нашла страничку, где можно было найти человека в любом штате по первым пяти буквам фамилии, и Света с трепетом увидела, что машина выдала ей с полдюжины имен пользователей с похожими фамилиями. Один из них, некий Джин Сэвитски из солнечного штата Майами, в адресе почты, очевидно служебной, указывал название крупной компании, с которой они когда-то плодотворно сотрудничали…

Светино сердечко едва не выскочило из груди — это он! Он же уехал в Майами, где охотно работает по специальности, наверное, богат… Вот только как у него по личной части… Свету резанула горькая обида на самое себя — зачем она опять расписалась с Евсеевым? А вдруг Генка свободен и позовет ее вернуться?

Она тщательно списала адрес почты неведомого Джина Сэвитски на бумажку и в адресную книгу компьютера.

Пару дней она мучилась: что и как написать этому таинственному Джину Сэвитски? Вдруг это не он? Чужой человек проникнет в тайну ее сердца…

Вот Нина от никаких комплексов не страдала и таких вещей не боялась — давала свой прямой электронный адрес направо и налево, и ей в один день приходило по десять писем от разных импортных мужиков. Иногда, пользуясь тем, что у нее на столе был прямой телефон и международные переговоры были бесплатные, она звонила своим поклонникам и долго беседовала с ними по-иностранному. Она и Свете предлагала завести друга по переписке, но Света отказывалась, говоря, что боится. Кроме какого-то липкого страха перед чем-то неизведанным — какой она испытывала, идя на первый аборт, — был еще и страх перед английским в любом виде.

— Вы же знаете, что для меня говорить по-английски… Это у вас комплексов нет, а я вся создана из одних комплексов…

— Ну вот и потренируетесь на свободе, — говорила Нина. — Да где вы такую устную практику можете получить, да забесплатно? Ну, ошибетесь — это ж не переговоры. Я сама прошу моих мужиков указывать на ошибки — чтоб с них, гадов, хоть какая самомалейшая польза была.

— И чего они?

— А ничего. Не хотят мышей ловить. Молчат, как рыба об лед.

Нина действительно показывала Свете распечатанные письма от американцев, где они восхищались Нининым языком и чувством юмора.

— Ну, я ваш английский «превосходным» не считаю, — как-то, особенно сильно задетая американскими восторгами, сказала Света. — Я б здесь много чего поправила. Я б вообще все по-другому написала!

— Во-во! Я всю жизнь это слышу.

— Что?

— Да это — все бы сделали по-другому: и написали, и нарисовали, и сшили… Всю жизнь меня кто-то чему-то учит: безногие — танцевать, глухие — петь, слепые — рисовать. Только почему-то никто не танцует, не пишет, не шьет… Но все знают, как это сделать лучше меня… Писателей нет — одни редакторы! Не умеешь сам — научи другого. А? Или: что заканчивали, а если ничего, то где преподаете?

Теперь бы Нинин совет был бы в самый раз, но спрашивать, как она начинает диалог с совершенно незнакомым человеком, было чревато вполне понятными расспросами.

Нина была непредсказуема — могла тупо пропустить мимо ушей сенсацию местного значения (замдиректора Н. переспал с инженером МЛ), но могла привязаться к какому-нибудь пустяку и подвергнуть его садистско-придирчивому анализу. Под какое настроение попала бы Света, спроси она у Нины о такой тонкой вещи, знать заранее было совершенно невозможно. Гениальное решение пришло только через несколько дней.

Света — как бы между прочим — рассказала в отделе, что дочке задали в школе написать как бы письмо воображаемому мальчику в Англию. Нина в тот день пребывала в игривом настроении, поскольку была в новом, произведшем разговоры и шевеление в мозгах платье. Она сразу же повернулась к ней и Маше и, томно потягиваясь в кресле, мурлыкающим голосом спросила:

— Именно мальчику? А девочка ей не подойдет?

— Задали мальчику.

— Ну и порядки в современной школе, скажу я вам. Татьян Лариных растят грядками.

— А вы бы что написали?

— Что и всегда пишу своим мальчикам: «Не хочешь ли черкнуть пару строчек в Россию, приятель?»

— И все?!

— И все. Пусть сам мне пишет — я отвечу. Мы еще пока мало знакомы цивилизованному миру, а тот архаичный русский английский от Бонка, над которым потешаются в фильмах про шпионов, резко отличается от моего легкого, воздушного языка, так что мне всегда отвечают. К тому же у «мыла» своя этика. Надоело писать — бросаешь, и никто не в претензии, а если кто-то бросит писать тебе, ты тоже возникать не должен.

Воспользовавшись тем, что Нина, отговорив свой монолог, снова повернулась к дисплею, Света записала эту ее быстро бледневшую в памяти фразу. Потом, видя, что девчонки заняты своими делами, она быстро открыла электронную почту и, набив «волшебные слова», отправила их в Майами.

Если это действительно Генка, он увидит и название фирмы, и то имя, которым он называл ее в дни их любви — Светик, — и ответит ей. Если захочет. Если нет, или это другой человек, ну что ж — придется продолжить поиски. Света, если хотела, могла проявить завидное упорство, достойна которого была только одна вещь в мире — любовь!

Поскольку в Майами был глубокий вечер, то ответа можно было ждать только к концу следующего дня. Но это будет пятница. Опять же, если неведомый Сэвитски прочтет сообщение в пятницу и ответит, то она прочтет ответ в понедельник… Как нескладно!


Утром в понедельник Света позвонила на работу и, застав Нину в добром здравии, попросила сходить за нее на планерку у директора, а сама поехала на работу пораньше, чтобы добраться до почты как можно скорее. Не попив кофе, даже не сняв сапог, она бросилась к компьютеру — какая-то почта пришла. Среди нескольких рекламных сообщений торчал ответ на ее запрос…

Да, это был ответ из Майами, но как же долго на этот раз открывалось сообщение! Он — не он, он — не он, он — не он, выбивало Светино сердечко.

Сообщение было написано на английском, да по-другому и не могло быть. Света бегло пробежала письмо из пяти строчек, ничего не уяснила и, сделав титаническое усилие, вчиталась и поняла — это он!.. Генка, ее первая, последняя, единственная и настоящая любовь! Он писал, что страшно счастлив и рад услышать о ней, удивился, что она по-прежнему работает на том же месте, просил скорее написать ему, что она делает, какая у нее теперь семья… Там же были и его телефоны — рабочий и домашний.

Света была на седьмом небе — как героиня какого-нибудь страстного любовного романа, встретившая своего прекрасного, единственного и неповторимого через… сколько? Да, пятнадцать лет…

В тот же день Света попросила свою подружку из бывшего своего отдела автоматики поставить ей на компьютер защиту покруче — чтобы никто не мог войти в почту без ее ведома. Димку же она начала разводить на то, чтобы он поставил ей бесплатный междугородний телефон, благо что Творожков, закончив с грехом пополам заочный институт, тоже стал малюсеньким начальничком над телефонным обеспечением их фирмы.

Возобновление их с Савицким романа совпало с наступлением настоящей, бурной весны, когда в одночасье сошел снег, обнаружив все московское безобразие и мусор. Девчонки требовали новых нарядов, и их требования приходилось выполнять, потому что росли они как на дрожжах, а у старшей уже обнаружились признаки женственности и зачатки бюста.

В другой ситуации это бы огорчило Свету: она — мать молоденькой девушки и, следовательно, уже матрона, — но не сейчас. Перенесясь на двадцать лет назад, она чувствовала себя такой молодой, даже юной, просто какой-то прозрачно звенящей!

Днем они с Савицким обменивались коротенькими записочками невинного содержания и по-английски — на этом настоял сам Генка, чтобы избежать вопросов службы безопасности своей фирмы. Вечером, когда все уходили и Света ждала приезда Евсеева, она звонила Генке по бесплатному телефону, и они подолгу болтали, рассказывая старые новости за прошедшие с их досадного расставания годы.

Генка и в Америке ухитрился пару раз жениться и развестись. Его старшая дочь, которой было уже двадцать три года, жила с ним в Майами и работала на той же фирме. На этот период, следовательно, он был в личном плане свободен и занят только собой и работой. На Светин вопрос, не собирается ли приехать в Россию, он ответил примерно так: это удовольствие не стоит денег на билет.

Свету это задело — а как же она? Разве увидеться с ней не стоит этих денег? — но спрашивать не стала, думая, что он сам дойдет до правильного понимания.

Рассказала Света о Савицком — под страшным секретом — только самым близким подружкам: Наташе из отдела кадров, Лене из отдела автоматики, другой Лене, Ципиной, которая Савицкого знавала лично, потому что была значительно старше Светы, ближе к Генке, и тоже очень давно работала на предприятии. Рассказала она об этой фантастической истории и Маше, которая слушала ее с тихим восторгом и только всплескивала руками.

Нине о Савицком она рассказывать не стала — уж Нина бы точно начала кричать на нее, что она не делом занимается, — и Лене Авессаломовой тоже. Лена сидела дома, наливаясь как яблочко на ветке, и ей было не до евсеевских переживаний — надо было тщательно вынашивать долгожданное чадо.


Месяца через четыре, уже накануне лета, Лена навестила их, одетая в джинсовый комбинезон для беременных, сказочно похорошевшая, румяная, с сияющими глазами и небольшим пузиком-арбузиком. Она принесла торт и бутылку шампанского. Девчонки в ожидании ее визита тоже кое-чего припасли, и пир получился горой.

— Значит, Скорпиончика ждем-с? — рассуждала с набитым ртом почему-то очень довольная Лениной победой над бесплодием Нина. — Странно. Я почему-то всегда видела вас мамой маленькой девочки, такой, в бантиках… Ну ладно, мальчик — это тоже неплохо… Воспитаем его философом. Да, точно! Родители вроде умные, но коль скоро ни черта руками делать не умеют, значит, философом — в самый раз…

По случаю радостного свидания ехидство пропустили мимо ушей, и все было просто замечательно. Никогда за последние годы вечно недомогавшая Света не чувствовала себя лучше, она даже смогла придумать пару пунктов для внесения в рабочий план отдела и помочь Нине с переводами.

Замечательно все было до тех пор, пока на Свету не обрушилось очередное женское несчастье. Нет, это не было ее шестой нежелательной беременностью, хотя она была бы тем более нежелательной по причине полного охлаждения к Евсееву, нет, наоборот.

Неизвестно с чего, на Свету нашло кровотечение из женских органов, за три недели превратившее ее из жизнерадостной юной девушки в бледную, едва ворочавшую языком тень. Подружки наперебой советовали ей разные средства, но кровотечение не прекращалось. Расходы на тампаксы и прокладки с крылышками грозили семейному бюджету полным крахом, и Свете пришлось в конце концов плестись в районную поликлинику.

Врачиха отругала ее за позднее обращение и, не слушая возражений, отправила в стационар, где Света поступила на исцеление к старому грузину Вардзинашвили, самому заведующему гинекологическим отделением.

«Неужели дела у меня так плохи?» — думала Света, воображая, что будет с дочками, если она умрет.

Но умереть и на этот раз не получилось. Вардзинашвили собственноручно выполнил Свете диагностическую чистку, обнаружил в ее кромсаной-перекромсаной матке два свеженьких полипа и поставил убийственный диагноз — климакс.

— Как же так? — спросила она упавшим голосом на их с Вардзинашвили последней встрече.

— Так тэбэ ж сорокх, — ответил опытный слесарь-гинеколог. — Ай, нэ расстраивайса, я тэбэ хаароший курс пропишу. Еще пять лет женщиной будэшь, гарантырую.

«Только пять лет?!! — ужаснулась Света. — А потом?!»

Этими «хаарошими» лекарствами оказались американские гормоны в пластмассовых капсулах размером с межконтинентальную ракету и дорогущие флакончики из телерекламы, где ими восторгались и двадцатилетние дурочки, и шестидесятилетние бодрые старушенции.

Выйдя на работу, Света первым делом спросила у Нины, что говорят о ее болезни на фирме.

— Вы знаете, матушка-сударыня, что я по курилкам не хожу и в силу служебной занятости сплетен фирменных не собираю. Но от Хвостиковой я знаю рабочую гипотезу.

Хвостикова была единственной на фирме Нининой подругой и, работая в экономическом отделе, сплетни знала все.

— Какую именно?

— Считается, что вы решили сэкономить на платных абортных услугах и пытались самостоятельно ликвидировать свой очередной «залет». Ну а профессионалам в свою очередь пришлось ликвидировать результаты вашей дилетантской внутриматочной деятельности.

Свете стало гадко — какие же здесь все-таки люди!.. И Нина тоже не упустила возможности потренировать свое знаменитое острословие.

— Это не так.

— Да мне-то все равно, живы — и слава богу. Что врач сказал?

Света оценила Нинино сочувствие, но говорить о своем диагнозе ей хотелось меньше всего.

— Все не так плохо… Я гормоны пью.

— Не самый лучший вариант, конечно, но раз доктор прописал…

— Почему не лучший?

— Потому что после гормонов, говорят, уже никакие другие лекарства не помогают… Но я в гинекологии плохо разбираюсь. Я у врача-гинеколога-то всего два раза в жизни на приеме была, да и то только на диспансеризации. Мне это как-то ни к чему — я порядочная девушка из хорошей семьи.

— А я считаю необходимым вести активную половую жизнь! — выпалила Света одну из самых своих любимых фраз.

— Главное, чтобы эта активность не отражалась негативно на состоянии здоровья и работоспособности, — сумрачно ответила Нина почти в рифму.

Для нее все кончалось темой «своего драгоценного».

«И почему говорят — мужик нужен для здоровья? — размышляла Света, пытаясь накрутить волосы отвыкшими за месяц руками. — Вот Нинка одна, без мужа, в возрасте, а здоровее всех, бегает-прыгает…»


…Однажды зимой они с Леной, быстро возвратившись из невозможно холодной курилки, застали Нину за странным занятием — она стояла посередине комнаты в какой-то причудливой позе, словно сидела на невидимом стуле с закрытыми глазами, округлив перед собой руки.

На их обалделый вид она отреагировала лекцией про оздоровительные позы, в частности позу «мангровые заросли», которая, как считалось, благотворно влияла на органы малого таза, предупреждала геморрой, воспаление придатков и прочие женские проблемы. Света с Леной тотчас потребовали обучить их такой полезной штуке, но кончилось это для них обеих полным разочарованием: встать-то в эту позу они встали, а вот подниматься им пришлось охая и поддерживая друг друга.

Нина, конечно, их обсмеяла, и в порядке издевательства еще и продемонстрировала, как она делает «сломанный мостик» — встала в позу, будто собиралась сделать гимнастический мостик, но передумала и застыла на полпути, круто откинувшись назад. Этого Света с Леной даже пробовать не стали.

— Мне с вами все ясно, — безжалостно констатировала Нина.

— Ох, ясно, Нинк, ясно, — пробурчала Авессаломова, устраиваясь перед телевизором с семечками.

— Каждый человек — сам кузнец своего несчастья, — подъелдыкнула обычно с трудом тормозившая свое остроумие Нина.


…А на Свету действительно надвигался «овальный», как говорила Нина, сорокалетний юбилей, и в силу обстоятельств ей приходилось отмечать его на работе. Обычно она уходила на весь июль в отпуск, потихоньку презирая себя за то, что просто экономит на угощении подругам и коллегам.

(Лена и особенно Нина отмечали дни рождения очень пышно. Нина рассылала приглашения на собственноручно нарисованных открытках, и гости приходили поздравлять ее в несколько смен, которые она сама назначала, угощения хватало всем, а выпивки Свете оставалось еще на пару вечеров.)

Тут уж об экономии приходилось забыть, потому что поздравлять придет начальство, да и Наташа из отдела кадров подсказала кому надо, чтобы ей выписали премию и купили подарок. Нина с Машей обеспечат угощение, за Светой останутся только материальные затраты, но, возможно, они окупятся подарками, даже наверняка окупятся. Лучше было бы, конечно, не тратиться на день рождения, а получить только одни подарки, но если не будет праздника, то многие подарков и не принесут, потому что их не пригласят на угощение. В свое время Света выговорила Нине за то, что та ничего не подарила ей в прошлом году, а та объяснила это тем, что и дня рождения как такового не было. Вот Машутку это не смутило, и она подарила Свете фарфоровую вазочку и хороший дорогой шампунь.

Вообще, конечно, Нине можно было быть и пощедрее, и посамоотверженнее по отношению к так нежно любившей ее начальнице…


Света, выйдя из больницы, стала думать, куда бы ей поехать с дочками отдохнуть. Безумно хотелось к морю, и девчонки просились, но денег свободных, зажатых от Евсеева, было долларов триста с небольшим, чего не хватило бы даже на самую скромную недельную поездку в Турцию. Самый верный выход — попросить у Нины, как бывало неоднократно. Деньги та давала легко, даже иногда предлагала сама. Тем более Нина подыскивала через Интернет вариант, куда поехать в отпуск в сентябре, чтобы «не подыхать от жары». Следовательно, нужная сумма у нее была приготовлена. Она не сможет отказать, не посмеет! Да! Света так и сделает.

Однажды утром, когда Маши еще не было, Света прямо попросила Нину одолжить ей денег на отпуск — немного, долларов шестьсот.

— Я, конечно, могу вам дать, но вы не успеете вернуть до моего отпуска, а это почти все деньги, что у меня есть. Так что думайте — если в состоянии вернуть до конца августа, берите, пожалуйста.

Конечно, Света не успела бы это сделать, тем более что конец августа — время трат на девчоночью школу.

От идеи поехать с девочками к морю пришлось с внутренними рыданиями отказаться. Осталась обида на Нину — вот если б на ее месте была Маша, она бы не отказала. Скорее Маша отказалась бы ради Светы от своей поездки за границу! А вот Нина ради Светы на жертвы идти не хотела… А Света ее так любила!

В больнице при выписке Светлане намекнули, что хотели бы получить от нее благодарственное письмо в адрес ведущего гинеколога, старины Вардзинашвили. Света обещала написать такое письмо, но ни единой строчки за те две недели, что прошли с тех пор, она придумать так и не смогла. Кроме того, ее не оставляла мысль написать большое любовное письмо Генке.

День на работе проходил в каких-то пустячных хлопотах, и времени сесть и написать эти два письма просто не было, а когда оно все-таки находилось, появившиеся было мысли уже разбредались спать по каким-то только им ведомым углам, и разбудить и вытащить их оттуда не было никакой Светиной возможности. Пришлось опять прибегнуть к творческим и литературным способностям Нины.

Не так давно она, не начальник отдела, не замдиректора, а простой переводчик, создала тем не менее, по Светиному заданию, концепцию нового вида деятельности предприятия. Директор был в восторге от этих трех листков убористого текста и долго восхищался идеей. Денег у предприятия, существующего ни шатко ни валко, на развитие все равно не было, но начальника международного отдела Евсеевой С.С. это не касалось. Главное, что разработка концепции — заслуга руководимого ею подразделения.

Когда Света выразила пожелание, чтобы Нина написала благодарственное письмо доктору Вардзинашвили, Нина, как водится, выдала свое любимое «хм!» и спросила:

— И за что же я, законченная старая дева, никогда не пользовавшаяся услугами женской консультации, должна поблагодарить вашего гинеколога — за ласковые, нежные руки, прибегнуть к которым хочется еще, еще и еще?

Свете очень нужно было это письмо, она решила до поры до времени не отвечать на ехидство и достаточно терпеливо объяснила, что этого старого грузина хотят «уйти» на пенсию и ему нужно это письмо, чтобы его не выгоняли.

— Я ни разу не лежала в больнице, тем более в гинекологии, так что я вряд ли способна прочувствовать весь драматизм момента, а тем более убедительно за него поблагодарить, — задумчиво произнесла Нина.

— А вы постарайтесь, постарайтесь! — начала выходить из себя Света. — Вы же ведущий переводчик!

— Вряд ли написание писем незнакомым гинекологам входит в обязанности даже очень ведущего переводчика, но я попробую. Надо же раздвигать… — границы жанра ненаучной фантастики, в котором я так удачно работаю. В конце концов, чем письмо врачу, у которого я никогда не лечилась, труднее отчета о выставке, на которой я никогда не была?

Нина имела в виду эпизод, когда она написала за первого замдиректора Воробьева отчет о его пребывании на выставке, и он подписал его без единой поправки, чем вызвал у Нины приступ саркастического словоизвержения. Если бы Воробьев услышал хоть половину этого монолога, то наверняка бы застрелился собственным указательным пальцем.

Света была раздражена и подавлена, как почти все время после выхода из больницы: наверное, оттого, что врач пока не разрешал ей жить половой жизнью. Но Нина начала писать это треклятое письмо, и Света решила оставить ее в покое.


…Письмо получилось очень хорошее — такое светлое и грустно-возвышенное, ласковое и действительно благодарное, будто этот старый грузин вынес автора с поля боя на себе под шквальным огнем фашистской артиллерии. Света удалила из текста упоминание о гинекологии и, отправляясь на повторный прием к Вардзинашвили, отнесла ему это письмо. Он был счастлив и разрешил Свете снова спать с мужем.

Обида на Нину подзабылась в связи с наступлением медового месяца и хлопотами по организации празднования юбилея. Осталась другая проблема — письмо Савицкому. Решение, как это часто бывало, пришло неожиданно.

У Нины с некоторых пор появилась виртуальная пассия — какой-то телекорреспондент, вещавший с окраины России. Нина ждала его репортажей, знала наперечет все его куртки-рубашки и отмечала в календаре дни его выхода в эфир. Свете он не понравился, как и все красивые мужчины, да и что это за любовь — по телевизору, и даже к мужчине не из Москвы.

— Очень даже удобная любовь — переживания те же, а хлопот никаких, — ответила Нина на Светин комментарий. — Ни трусов стирать, ни абортов делать.

— Вы эгоистка.

— Ничуть не бывало. Эгоизм — это когда мужиком пользоваться хочешь, а хавку ему готовить — нет.

— А вы не хотите написать этому своему… любовное письмо?

— Нет, не хочу. То есть я иногда посылаю ему свои комментарии на сайт его телекомпании.

— И он вам отвечает?

— Нет, я и не прошу. Это так, констатация фактов. Но кое-что, я думаю, до него доходит.

— Ну а если вы все-таки соберетесь написать ему любовное письмо, то переведите его на английский и отдайте мне.

— За-че-е-ем?! — искренне удивилась Нина.

— Да у тетки моей роман с иностранцем… Для нее.

— Ну это вам, простите, товарищ Рак, с вашей трепетностью и карты в руки. Любовь — не моя тематика. Я — неозабоченный Водолей.

— А вы попробуйте…

Если б Нина написала Савицкому письмо, было бы здорово. Ведь ситуация у них похожая: Света от Савицкого так же далеко, как и Нина от своего любимого журналиста. Она бы смогла передать всю ее тоску и желание увидеть Генку…

Пару раз Нинин стиль, слог и способность к аргументации сильно выручали фирму. В кошмарные дни дефолта она смогла уговорить сотрудничающую компанию отсрочить выплаты на целыйгод, а другую фирму упросила принять у них платежи в рублях, хотя им это было страшно невыгодно из-за стремительно падавшего курса.

Но Нина так любовного письма и не написала, даже после еще одного довольно настойчивого напоминания. Она нашла в Интернете целый сайт, где были разные английские письма о любви, и отдала Свете кучу листков.

— Во! Пусть ваша тетка подписывает любой «твоя навек!» и отсылает.

Письма из Интернета, скучные, примитивные и без изысков, Свете по вкусу не пришлись. Она прямо зациклилась на том, что письмо Савицкому должно быть написано Ниной, и никем другим. Нина может написать так, чтобы Савицкий прочувствовал ее гиблое положение, приехал бы и забрал ее с дочками к себе в Майами навсегда. И тогда бы закончились и эти гнусные вставания по утрам, поездки на работу с вечно гундящим мужем, сама эта никчемная работа, пересчитывание копеек и неизбежные долги… Но напоминать Нине о таком «задании» в третий раз она не решилась, тем более образцы она ей дала, и для «тетки» этого действительно было бы довольно.

Последнее время Нина вызывала у Светы какое-то смутное, гнетущее раздражение. С появлением Маши Света поняла, как должны, по большому счету, относиться к ней окружающие — нежно, трепетно, ловя каждое слово, страхуя на каждом шагу, предупреждая ее желания. Вот этого-то она никак не могла от Нины добиться. Нет, та делала то, что ее просили, но не больше, а вот этого, чего-то неуловимого, прекрасного и так нужного Свете, от Нины она не получала.

Это что, так трудно проявить немного любви, нежности и внимания? Почему бы Нине не помыть чашки и за Светиными гостями тоже? Нет, она не поскупилась купить два бокала с надписями «Нина» и «Люда», и если пила чай со своей драгоценной товаркой Хвостиковой, то только из них, и только за собой и убирала. Вот Машутка была не такая!

Застав в отделе остатки вечернего Светиного с Наташей банкетика, Нина демонстративно их не убирала, и если бы кто-то зашел в отдел из коллег или руководства, то увидел бы следы выпивки. Маша — другое дело! Та сразу хватала эти липкие стаканы и жирные тарелки и несла мыть. Маша убирала у Светы на столе, протирала клавиатуру и экран компьютера, вытряхивала и мыла пепельницу, расставляла в стаканы карандаши и ручки. Это было так приятно…

Дочки и муж навестили Свету в больнице по одному разу, а Маша приезжала дважды, каждый раз с цветами и подарками. Светиным объяснениям даже не поверили ее соседки по палате — так нежно ворковали они во время Машиных посещений. Можно было подумать — близкие родственницы или давно знакомые, родные люди, а оказалось — начальник отдела с референтом.

Но Маша была простой девчонкой из рабочей семьи, не бог весть как образованной, да еще и мордвинкой, отчего, вероятно, особым умом не блистала и могла облегчить Светино существование лишь отчасти — этими незначительными хозяйственными заботами. Дорогих подарков она, при всей ее к Свете любви, делать не могла по причине маленького заработка и необходимости платить за учебу. Работы со Светы Маша никакой практически не сняла, может, только самую малость. Ее, собственно, и брали-то, чтобы избавить от поездок и беготни Нину, а Светины хлопоты так при ней и остались. Надеяться на то, что Машка хоть когда-нибудь дотянет до Нининого или хотя бы Лениного уровня не приходилось — даже диплом она должна была получить только к тридцати годам, так что появления серьезных идей, масштабных документов и концепций ожидать от нее было трудно. Хорошо, если хотя бы замуж не выскочит и в декрет не уйдет…

Вот если б Нина действительно Свету любила, то б все сделала, чтобы избавить ее от этой отдельской рутины, почаще бы говорила по утрам, когда Света звонила ей, что она может не приезжать или приехать попозже, — так нет. Обязательно Нине надо было сказать, что ее уже искал кто-нибудь из начальства. Хорошо, хоть Павел Никанорыч, как и покойный Алексашин, на Светины опоздания и прогулы — даже если такие явно обнаруживались — особенно не реагировал. Забывал, наверное, в делах. Или просто, помня ее девчонкой, не считал нужным делать замечания, думая, что, мол, вырастет — поумнеет.


Но в день своего сорокалетия Света была почти вознаграждена за недостаток внимания и любви. Она приехала попозже, когда девчонки, организованные Ниной на юбилейное спецобслуживание, уже убрали в отделе и под Нининым руководством строгали-кромсали какие-то фантастические салаты и закуски. На ее столе стояли первые подарки — от сотрудников. Нина была верна своему практицизму и подарила итальянские шампунь и кондиционер, Машка — очередную шкатулочку. Потом, в двенадцать часов, пошли построенные Ниной в четкие ряды поздравляющие, с каждым Света выпивала и закусывала очередным салатом. Гости восхищались простым и вкусным угощением, а счастливая Света говорила: «Это все мои дорогие девочки!»

После двух часов пришел Пеструх. Как потом оказалось, он ждал, когда подвезут подарок — сотовый телефон, о котором давно мечтала Света. Ему Нининых салатов не досталось, и они угостились принесенным директором шампанским и нарезкой, которую аккуратно выложила на тарелочку Машутка.

Мало пившая Нина уже сидела и долбила свой очередной перевод, не обращая ни на кого внимания, и они с Пал Никанорычем, сидя в уголке, поговорили за жизнь по-тихому, очень душевно. Когда директор ушел, Света, пьяная и счастливая, бросилась на шею Нине и Машке, повторяя, что она их безумно любит и у нее никогда не было такого замечательного дня рождения! Потом она отпустила их домой — все равно надо было ждать Евсеева с машиной. В тишине и одиночестве позвонила Савицкому в офис, рассказала ему о дне рождения. Он удивился, что ей уже сорок, и сказал, что для него она навсегда будет двадцатипятилетней.

Дня через три он прислал длинное сообщение — последние американские анекдоты, довольно забавные, но какие-то беззубые, и письмо. Он писал, что уже третий день пьет пиво за ее сорокалетие, что она — его единственная и настоящая любовь, но что «точка возвращения пройдена» и ему остались лишь сожаления.

Это меланхолическое замечание очень задело Свету — а она-то надеялась, что он выразит хотя бы слабое желание воссоединиться с ней в Америке! Не обязательно было бы действительно это делать, но мог бы он хоть намекнуть на такую возможность, но…

Это было тем более обидно, что однажды, несколько недель назад, когда они выпивали с Леной Ципиной, Света нафантазировала ей, что Савицкий приезжал в Москву, к ней на свидание, звал уехать с собой, но она отказалась из-за девочек, но он сказал, что не теряет надежды и хочет исправить все, сделанные им когда-то роковые, ужасные ошибки!

Приехал муж, с цветами. Правда, но не Савицкий, а Евсеев. Дома они тоже поотмечали, с отцом и Димкой, теткой и двоюродной сестрой. Выпили и съели ужасно много, но подарки были тоже неплохие, правда, тоже больше практичные — вроде пледов или полотенец. Потом оказалось, что немногочисленные родичи обошлись ей гораздо дороже, чем все коллеги сразу. Вероятно, потому, что Нина не приложила к организации домашнего празднества своей удивительно маленькой, но хваткой ручки, о чем Света очень пожалела.


Через несколько дней Света с мужем, детьми и собакой уехали отдыхать на Волгу. Река с нефтяными разводами и палатка на плоской сырой отмели были неважной заменой пятизвездочному отелю на берегу Средиземного, моря, но и это было неплохо. Не хватало разговоров с Савицким и записочек от него, Машиной нежности и Нининой энергии, задушевных перекуров с подружками, приходилось готовить и стирать в холодной воде на всю ораву, но хотя бы не было необходимости вскакивать невыспавшейся по будильнику и решать вопросы международного сотрудничества. Погода тоже благоприятствовала.

Месяц отпуска прошел незаметно, и возвращение на работу, даже из палатки на Волге, было равносильно дороге на эшафот. Света поправилась от спокойной жизни или, возможно, от своих гормональных таблеток, чем ее пугали подружки.


На работе был августовский застой. Света застала Нину, как всегда, за компьютером, Машу — за сортировкой папок и поливанием цветов, и все ей были рады, говорили, что она посвежела, похорошела.

Обидно, правда, было услышать, что через пару недель Нина уезжает в Грецию отдыхать. Это было обидно еще и потому, что Нина то и дело рассказывала об очередной покупке к отпуску, а Света сидела без копейки, и на нее грозным финансовым молохом надвигался новый учебный год. Просить, как всегда, взаймы у Нины перед ее отпуском было бесполезно и бестактно, да и вся фирма была летом некредитоспособна. Света, пробыв в хорошем состоянии духа два-три дня, погрузилась в мрачно-тяжелое состояние. Евсеев опять уехал на рыбалку, и сорвать плохое настроение можно было только на дочках, благо те разболтались донельзя на речных просторах, не убирали за собой, дерзили и предлогов для окриков и ссор давали сколько угодно.

Наташа была в отпуске, излить душу было некому, потому что Анна Павловна Свету понимать перестала давно. Словом, Свете было плохо.

«Да откуда же у нее столько денег? — размышляла она, краешком глаза наблюдая, как Нина, придя из магазина, выкладывала из пакета какие-то трусики-маечки-носочки. — Это ж просто какой-то подпольный миллионер Корейко!»

— И зачем же вам столько? — возможно более презрительно спросила Света, надеясь, что Нина ответит ей в таком же тоне и они поругаются.

— А в запас. По дешевке-то чего не купить. Пусть лежат. Трусы не колбаса, не испортятся.

— И где ж вы эту дешевку все находите? — все так же презрительно продолжила Света.

— А у нас на первом этаже распродажа по оптовым ценам. Объявление разве не видели? Даже народу немного, сходите…

— Да я уж обойдусь.

— Дело хозяйское.

Умиротворенную мечтами о близком отпуске Нину из равновесия вывести не удалось, но тут зашла Ира Гапова, и Света решила припомнить ей бурный «служебный роман» с одной особой, Галькой Миссиль, которая недавно вышла замуж и уехала за границу. Гапова сначала не поняла, что Света упрекает ее за предательство их дружбы, выразившееся в «полном растворении в Миссиль», а когда поняла, вспылила, что было на нее совсем не похоже, и сказала, что если Света не прекратит навязывать ей свои дурацкие фантазии, то она тотчас же повернется и уйдет.

Свете не хотелось, чтобы Гапова уходила, и она оставила тему. Они пошли курить, но все время просидели на лестнице молча. Гапова, кажется, на нее все-таки рассердилась.

Наконец, в отделе появился Димка Творожков, и Света привязалась к нему, почему он до сих пор не сделал предложение той девице, с которой сейчас встречался. Поскольку в комнате были и Нина, и тем более Маша, Димка обсуждать вопрос своей личной жизни не стал, при подчиненных обозвал старшую сестру несусветной дурой и заявил, что у нее крыша едет и ей нужно показаться психиатру.

Света очень обиделась, накричала на брата, но потом быстро успокоилась. Это горько-сладкое, пульсирующее острой болью чувство, которое наполняло ее после ссор и скандалов, приглушало ощущение гложущей пустоты и тоски. Лучше уж было чувствовать себя оскорбленной, чем просто звеняще никакой. С тех пор как у них с Толькой все «наладилось», то есть, попросту говоря, он стал ей безразличен, такие стычки и примирения с коллегами и родственниками заменили их нежные с Евсеевым встречи после долгой разлуки.


— Что-то рано у вас в этом году началось, — заметила Нина, не отрываясь от долбежки по клавиатуре, когда Маша ушла обедать. — Обычно в конце сентября…

— Что «началось»? — ответила нежным голоском Света, приятно расслабленная после того, как любимый братик ушел, в ярости крепко хлопнув дверью.

— А вот это, что сейчас было.

— А что было, я не понимаю?

— А то, что каждой осенью у вас сезон поиска врагов и оппонентов по скандалам.

— Я не понимаю, о чем вы, — ответила Света сквозь зубы, опасаясь, что услышит сейчас что-то весьма неприятное.

— Ну как же… Вот вы сейчас попытались подначить меня на то, чтобы я на вас накричала. Вам это не удалось, и вы набросились с обвинениями на Гапову. Этот номер тоже не прошел. Наконец, подвернулся Творожков, и с ним, хоть с третьей попытки, вы какой-никакой, а скандальчик закатили.

— Что это за чушь вы несете?

Нина, наконец, оторвалась от своей писанины и повернулась к ней.

— Ну уж не чушь, матушка-сударыня… Прошлой осенью у вас была большая охота на блаженной памяти Галю Миссиль — не припоминаете?..

Как же Свете было этого не помнить! Эта карьеристка, отучившись — со Светиной подачи! — три месяца в Италии, вдруг стала начальником отдела рекламы, с гигантским окладом и такими премиями, что у Светы аж дух захватывало! А все из-за того, что она оказывала сексуальные услуги чуть ли не всему директорату прямо в их служебных кабинетах! Силенков ей розы таскал корзинами!

— А потом, к весне, вы с ней как бы наладили отношения и очень мило общались во время вашей общей командировки в Германию. Не так ли? Помнится, вы даже всплакнули на прощальном банкете по поводу ее отбытия в Польшу.

Света промолчала, решив выслушать Нинин монолог до конца.

— Позапрошлой осенью вы пытались организовать кампанию по увольнению Авессаломовой, но быстро разочаровались в своем начинании и к Новому году «Ленусика» снова страстно полюбили. Не было такого?

Света опять промолчала, чувствуя, как ее душа наполняется горечью — и Нина ее не хочет понимать, напротив, просто льет грязь ушатами.

— За год до этого вся фирма была вовлечена в грандиозный скандал по поводу пропавших у вас денег, которые вы, непонятно почему, хранили в незапертом столе на работе.

— Да, да! — почти закричала Света. — У меня здесь тысячами, тысячами пропадали доллары!

— Насколько я знаю, у вас пропала одна тысяча здесь, в отделе, в чем вы обвинили ночного сторожа, который удивительным образом их нашел. Анна Павловна Луценко удержала у вас примерно триста долларов из той суммы, которую вы доверили ей на хранение, но об этом вы сказали только мне, и я, естественно, молчу об этом до сей поры. Примерно в то же время ваша лучшая подруга Гапова вытянула у вас стольник зеленых, когда вас угораздило выйти на минутку из комнаты и оставить ее наедине с вашей сумочкой.

— Откуда вы об этом знаете? — не выдержала Света.

— Вы рассказали об этом Луценко, а она рассказала мне. Вообще, это сверхоригинально — жаловаться одной воровке на другую — не находите? И причем поддерживая хорошие отношения с теми, кто якобы регулярно залезает в ваш карман.

«Господи, все, все против меня!» — ужаснулась Света.

— Но вопрос даже, в общем, не в том, кто, когда и сколько у вас исхитил…

— А в чем же тогда?! — возмутилась Света.

— Вопрос в том, откуда у человека, который на бог весть какую зарплату фактически содержит семью из четырех человек и собаки и постоянно в долгах, свободных полторы тысячи долларов?

Света не знала, что ответить. Но она же точно помнила, что эти деньги у нее все-таки были, были, были! А сейчас их нет совсем, и она в кошмарном положении…

— Я не буду отвечать на ваши вопросы.

— А и не надо. Мне-то все ясно. Вы себе лучше на них ответьте.

Света помолчала, думая, сказать еще что-нибудь или нет, и все-таки сказала:

— Я, что же, по-вашему, сумасшедшая? Нина уже повернулась назад к дисплею и, задумчиво растягивая слова, ответила, как всегда распределяя пункты по степени важности.

— Во-первых, вы сами это сказали, а до этого вас назвал сумасшедшей родной брат, который, надо полагать, достаточно давно с вами знаком. Во-вторых, если б эти деньги действительно существовали, то вы бы сами мне рассказали, откуда они, чтобы действительно не казаться психически ненормальной. В-третьих, разве здоровый на голову человек будет обращаться к… э-э… пси-хо-ло-гу и лечиться собственной вареной мочой?

Вот все это Нина ей припомнила, выстроила, проанализировала и осмеяла… Оказывается, у нее с Луценко доверительные отношения, вот уж чего не ожидала Света! Хорошо, хоть Нина не рассказала Анне Павловне о тех трехстах долларах, которые недосчиталась бедная Света, забирая свои деньги из луценковского служебного сейфа… А в какой связи у них зашел разговор о стольнике, который своровала Гапова?

Может, его украл Евсеев, и дома? Тогда Света зря оговорила подругу… Хотя какая Гапова подруга, так, сходить покурить… Вот Наташа — это подруга, и Машенька — это подруга, эти не предадут…

От этих невеселых мыслей Свету отвлекла сама Нина. Она закончила свою долбежку и стала собираться на обед.

— Я еще за прокладками выбегу… Вам ничего в аптеке не нужно по мелочи?

— За какими прокладками?

— За гигиеническими. У меня плавсредства неожиданно закончились, до дому не доеду — опозорюсь.

«У нее что — еще менструации?! — страшно удивилась Света. — Ей же скоро полтинник!..»

— Нина Георгиевна, — тихо и интимно спросила Света, — а что такое климакс?

— Климакс? Ну, это долговременный процесс постепенного затухания деятельности желез, отвечающих за деторождение.

— То есть это просто когда уже не может быть детей?

— Вот детей-то как раз и может быть, и причем в самый неподходящий момент. Я знаю пару случаев, когда у весьма немолодых дам не было менструаций уже года по три, а потом, когда уже ребенок начинал шевелиться, они понимали, что ничего у них не кончилось и им вот-вот родить. Так что расслабляться не следует. Хотя в сорок рожать полезно, говорят, отодвигает этот самый климакс на пару-тройку лет.

«Я, кажется, проговорилась о своем состоянии», — с запоздалым огорчением подумала Света.

Но, по-видимому, голодная Нина не придала ее словам особого значения и, оседлав любимого конька здорового образа жизни, бодро продолжила лекцию:

— А вообще женщина должна стараться как можно дольше оставаться женщиной…

— А если она рожать больше не собирается?

— Все равно. После климакса наступает ломкость костей, увеличивается опасность всяких там инфарктов-инсультов, и вообще, все болячки наваливаются. Женщины-то и живут дольше мужчин из-за своих гормонов. А когда гормончиков уже в недостатке, они практически с мужиками сравниваются по болезням. Кстати, можете считать меня занудой, но, к сожалению, должна добавить: у курящих женщин климакс наступает лет на пять-шесть раньше, чем у некурящих.

— Что вы зануда, все знают.

— Я зануда только на тему здоровья.

— И этого достаточно.

— Лучше быть здоровой занудой, чем больной острячкой. Хотя где вы видели больных ОСТРЯКОВ?

Нина, оставив за собой последнее слово, ушла на обед, а Света снова погрузилась в невеселые раздумья о состоянии своего кошелька, головы и половых желез.

Как это у Нины все получается? И здоровая, и бодрая, и независимая, и одиночеством своим не тяготится, напротив. Света же, оставшись на пару минут одна, сразу почувствовала себя холодно и неуютно, думая, где это задержалась Машутка, может, позвонить кому-нибудь, на худой конец двоюродной сестре или тетке…

Потом пришла Маша, сделала им обеим кофе и стала рассказывать о том о сем, как зашла к себе на старое место работы и какие дела в цехе Анны Павловны.

Свете было наплевать на производственные проблемы, но она слушала Машино чириканье, чтобы отвлечься от собственной глухой, одинокой тоски, все время упорно выползавшей наружу откуда-то из глубины ее души, как паста из тюбика, на который наступили. Только неделю из отпуска, а она уже так смертельно устала!


Через несколько дней, в пятницу, Нина принесла, как намекнула ей Света, фляжечку коньяка и тортик, и они отделом плюс любимая Нинина Люда Хвостикова проводили ее в Грецию на Крит.

— А вы уже все собрали? — поинтересовалась Света.

— Да уже почти все.

— Как это вы оперативно…

— Совсем не оперативно. Я уже месяц как поставила чумодан на видном месте. Что вспомню — то и положу.

— Нарядов много с собой берете?

— Не много, но они у меня комбинируются. Кофточки-юбочки-шортики, туфельки-сумочки-бусики… Нормально, хватит, я думаю. Главное, улететь вовремя и там с Ольгой не разминуться.

Ольга была Нининой подругой — еще одной, кроме Хвостиковой, она работала в Греции, и Нина ехала туда с ее взрослой дочерью — навестить. Света обняла Нину на прощание, обещала позвонить ей сразу в понедельник.

Однако первое, что сделала Света в понедельник, придя с планерки, — это залезла в Нинину электронную почту и просмотрела сообщения из-за границы. Там ее ждало разочарование. Нина действительно ехала в Грецию отдохнуть и навестить Ольгу, а не на свидание к какому-нибудь своему иностранному поклоннику, как сильно подозревала Света. Однако нет худа без добра: среди писем к Нининым виртуальным обожателям Света нашла одно пространное сообщение — и не лень ведь ей лепить по-английски таких монстров?! В нем Нина подробно, с разными парадоксами, каламбурами и опасными шуточками, разъясняла одному американцу свои взгляды на жизнь, любовь и отношения между полами. Это было не совсем то, что нужно, но все-таки лучше, чем ничего, и Света переслала его на свой адрес, чтобы потом подправить и отправить в Майами Савицкому. Пусть знает, какая она теперь взрослая, умная и оригинальная особа!


С отъездом Нины погода испортилась. Над Москвой, словно в ноябре, нависли сизые тучи, а вместе с холодным дождем на стол бедной Светлане посыпались какие-то немыслимые буклеты, факсы, инструкции к приборам… Коллеги, словно сговорившись с Ниной, стали грузить ее переводами с пометкой «срочно».

Свету захлестнула волна жгучей, горькой обиды — опять Нина бросила ее в самый напряженный момент! Но Света честно выполнила все свои обещания, разыскала Нину в гостинице на Крите, передала это известие Ольге на какой-то островок, а потом отзвонила Нине на Крит. Нина, захлебываясь от военторга, рассказала, что там, на Крите, все очень дешево, что она возьмет у хозяйки гостиницы координаты и на следующий год Света поедет по приглашению сюда со всем семейством, чтобы не платить за услуги турагентству. Здесь все говорят по-английски, все можно купить поблизости, в паре шагов и, главное, дешево. Уж Нина-то умела добывать жизненные блага с минимальными затратами!

Света подумала, что ни за что не поедет куда-нибудь по дешевке, лучше не поедет вообще. А если там все так дешево, почему Нина, к примеру, не взяла ее с собой вместе с девочками? Ее средства это позволяли… Как бы им всем было хорошо вместе! Сейчас бы они вчетвером шли на пляж загорать и купаться в ласковом море с температурой +26, вечером ходили бы ужинать в ресторан. Нина сказала, что порции там такие, что даже с ее аппетитом наесться до отвала на три доллара не проблема. Но Нина была в Греции с Ольгой и ее дочкой, а Света сидела в промозглой Москве, вся в долгах и даже без мужа, который, пользуясь последними днями хорошей погоды, рыбачил на Волге. Было отчего прийти в отчаяние…

У Светы, наверное, от экономии на еде, а может, и от переживаний начала болеть печень. То есть больной-то печенка была давно, с детства, по причине дважды перенесенного гепатита. А тут она разнылась не на шутку, во рту было постоянно горько, изо рта гнусно воняло, а лицо приобрело серо-желтый оттенок, который все больше выступал из-под быстро сходившего летнего загара.

Выкроив момент, Света сходила на УЗИ и получила неутешительный ответ — у нее обнаружили полипы в желчном пузыре. Значит, эта гадость поселилась не только в матке, но и там, а может быть, и еще где-нибудь. Припомнив, что мама умерла от онкологии, Света расстроилась еще больше — видно, проявляется неблагоприятная наследственность.

«Может, действительно бросить курить?» — подумала она, но сразу от этой идеи отказалась за невозможностью выполнения. Тоскуя по Нине какой-то горькой, изматывающей, изнуряющей тоской, курить она стала ходить все чаще, даже иногда одна, чтобы никого не звать с собой и не ждать. Плохо, что денег на спиртное не было, а Наташа, которая могла бы угостить, взяла отпуск за свой счет и на работу должна была выйти не скоро. От этого становилось все горше, и не было никакой возможности хоть как-то расслабиться.

А им с Машей в это время пришлось готовить сразу две презентации, крупные переговоры с последующим банкетом в столовой предприятия, и от этой беготни с какими-то дурацкими бумажками, калькуляциями и заказами гостиниц Света к концу дня просто валилась с ног. А потом еще приходилось ехать своим ходом домой…

Савицкий прислал ей удивленный ответ на ее, совместное с Ниной, письмо, говоря, что не узнает Свету — она стала совсем другим человеком, самостоятельно и оригинально мыслящим, независимым и очень интересным, и опять выразил сожаление об их долгой разлуке и намекнул, что, может быть, действительно приедет в Москву весной.

«Ну вот хоть какая-то от Нинкиного ума польза!» — подумала Света, ожидавшая все-таки большего — запоздалых, но нежных признаний, приглашений, присланных из Штатов подарков… Но все впереди, может быть, он еще дозреет до правильного решения.

Единственным Светиным утешением была Машутка. Они везде, даже подписывать бумаги к директору, ходили вместе, иногда даже, если никто не видел, держались за руки, как две девчонки-подружки или даже сестрички. Как-то незаметно у них вошло в обиход целоваться утром при встрече и вечером на прощание. Маша на каждый Светин взгляд отвечала своей ангельской, любящей улыбкой, нежными словами, заботой. От нее к Свете шли одна за одной теплые волны любви и понимания.

Немыслимые по длительности и тягости ожидания две недели Нининого отпуска прошли. Их с Машей не было в комнате, когда приехала Нина, включила телевизор в поисках своего любимца и остановилась посреди комнаты, похудевшая, загорелая, с выгоревшими до золотистости кудрями.

Увидев ее, Света не смогла даже поздороваться — так ее захватили горечь и обида, а только и смогла выдавить:

— Я так на вас ругаюсь…

— И чего б вы другого сказали?

— С приездом, — с трудом опомнилась Света, поняв, что выглядит полнейшей хамкой. — Просто вы опять ушли в отпуск в самое неподходящее время.

— Сударыня, я каждый раз ухожу в отпуск в разное время, и каждый раз не вовремя. Пора бы привыкнуть.

Света хотела ответить что-нибудь колкое, но ничего сразу не придумала, а потом в комнату вошла Маша, обрадовалась, кинулась, как дурочка, хвалить Нинин загар, отдохнувший вид и купленный на Крите кожаный костюм.

— Подарки будут завтра, — сказала Нина. — Я еще багаж не распаковывала.

— Что ж это вы так задержались? — попыталась съязвить Света.

— Я только двенадцать часов как прилетела. Недосуг мне было.

— Как — двенадцать? — не поняла Света.

— Мы приземлились в Шереметьево вчера в десять вечера, через час получили багаж, в час ночи я была дома, в два легла спать, в восемь проснулась, а в половине десятого была уже на работе.

— Так вы только вчера прилетели? — ужаснулась Света.

Ей бы после перелета с другого конца континента пришлось бы отлеживаться дня три…

— Зачем же вы сегодня вышли? Могли бы завтра…

— Я ж обещала выйти к началу переговоров. Как я рассчитывала, так и вышла.

Свете стало неловко за свою неприветливость. Все-таки Нина не оставила ее один на один с этой сворой иностранцев и даже подарки привезла! Потом, когда Нина вернулась с переговоров, такая же свежая, будто с пляжа, Света сказала ей, что на самом деле она очень рада ее возвращению, а утром у нее это случайно вырвалось… Просто она устала.

Подарки Нина привезла так себе — не бутылку вина, как втайне надеялась Света, а набор мыла с оливковым маслом и настоящей средиземноморской губкой. Другим она раздавала всякие полезные штучки с нарисованными на них минотаврами, эвридиками и мускулистыми героями.

Света подглядывала краешком глаза, что Нина дарит другим. Луценко она привезла освященный крест, чтоб повесить его дома на стенку для защиты от нечисти, очень красивый, полированный, из хорошего золотистого дерева. Своей ненаглядной Хвостиковой она подарила вазочку и какие-то вышитые салфетки. Света бы ни от одного из этих подарков не отказалась бы… Но вот Нине приспичило одаривать помаленьку почти всю фирму, когда гораздо правильнее было бы сделать один, но большой и хороший подарок — любимому начальнику.

Машутка бы так и сделала — раздала бы народу какие-нибудь открыточки, а Свете привезла бы хорошего крепкого вина из фришопа и хорошие, неподдельные французские духи. Вот это было бы в самый раз! Но Нина не хотела, а Маша не могла — такое было непримиримое противоречие.

Жизнь постепенно вроде бы входила в свое обычное рабочее русло, Нина уже переделала все, что у нее накопилось за две недели, а Света все никак не могла успокоиться по поводу ее удачного отпуска.

Почему она все-таки не отдала деньги Свете? Ведь могла, могла же подождать со своей поездкой до весны, не умерла б эта Ольга без нее в своей распрекрасной Греции… А Света бы отдохнула на море, а деньги бы отдала с тринадцатой или к весне, так ведь нет… Эта мысль постоянно крутилась в Светиной голове и не давала думать ни о чем другом, даже о том, как дети начали учебный год и когда вернется с Волги Евсеев.

С Савицким они чаще перезванивались по вечерам, когда у него в Майами было раннее утро, благо Машутка стала уходить пораньше на занятия в институт. Да и говорить было особенно не о чем, жизнь у них, как это было ни драматично, была у каждого своя.

Светина же жизнь превратилась в настоящий ад из-за этой Греции, где две недели нежилась Нина. Света, растравляя свои душевные раны, воображала, как Нина утром лежит на пляже со своими знакомыми, днем сидит в ресторане на берегу моря и смуглые греки-официанты приносят им дымящиеся блюда и подливают в бокалы красное вино. А потом вечером они все ходят по бутикам и магазинам и охапками скупают красивые, дорогие вещи. Неизвестно, что еще там Нина привезла самой себе, что купила своим родственникам и соседям, которые присматривали за квартирой! Денег на всю эту роскошь у них там было достаточно, тем более если все так дешево…

Света никак не могла отделаться от ощущения, что кто-то, могущественный и бессердечный, отнял у нее и волосы, и здоровье, и энергию, и умение легко и как бы между прочим делать все эти пустячки, вроде искусственных цветов и салатиков, и отдал Нине. Теперь она пользуется украденными у Светочки талантами и решительно не хочет компенсировать допущенную несправедливость безграничной любовью, заботой, подарками, вовремя поднесенной рюмочкой…

От этих мыслей становилось совсем плохо, и в один прекрасный момент перед Светой во всем своем ужасе открылась горькая правда: Нина ее просто не любит! Не любит! За все эти пять с лишним лет, которые Света ее обожала, прибавляла ей зарплату, продвигала по должности, отпускала, если та просила, Нина так и не оценила ее нежных чувств, не привязалась к ней всей душой, как Маша, а просто ходила в офис по обязанности, потому что надо было зарабатывать на жизнь, а Свету рассматривала как орудие для создания своего благополучия…

Эта мысль свалилась на бедную Свету в один из поздних промозглых октябрьских вечеров, когда, наконец, с рыбалки вернулся Евсеев с собакой. Оба были немыслимо грязны, словно собрали на себе всю волжскую тину. Свете за полночь пришлось мыть пса, старавшегося обтереть об нее липкие от глины лапы, стирать всю потную мужнину жуткотищу, после этого скрести ванну и подтирать прихожую, мучительно соображая, почему она не живет так легко, богато и беспечно, как эта особа.

Утром, невыспавшаяся и злая, Света в курилке попыталась обратиться с этим вопросом к Гаповой. Та не поняла ее и стала допытываться, зачем ей, Свете, надо сравнивать свою жизнь с существованием другой, совсем не похожей на нее женщины, и с чего она взяла, что у Нины такая куча денег, а главное, зачем ей так уж необходима Нинина любовь — не бюллетенит, не пьет, не погуливает, работает, и ладно. Света обиделась и еще раз исключила Гапову из числа подруг, тем более Гаповой тоже жилось слишком легко: ей, в отличие от Светы, не надо было постоянно голодать, чтобы поддерживать фигуру, — она была сухопарой от природы. Кроме того, у Гаповой были густые, пышные волосы, а это тоже было совершенно непростительно.

Света поплелась к Наташе в цокольный этаж и, вызвав покурить, пожаловалась и ей. Наташа, будучи постарше и помудрей, проявила больше понимания и спросила: а чего бы ей хотелось — чтобы Нина уволилась?

Нет, этого Свете не хотелось совсем. Неизвестно, кто бы пришел на ее место — опять чья-нибудь дочка с кошмарным языком, которая год будет входить в курс дела, а потом еще и свалит в декрет… Нет, это был не выход…


Когда Света, слегка воспрянувшая от Наташиного сочувствия, поднималась к себе, ее осенило — ей бы хотелось, чтобы Нина прочувствовала, что будет, если ее разлюбит Света! Да! Да-да! Вот, что нужно! Света даст почувствовать, какова будет Нинина жизнь на фирме, если Света ее разлюбит! Она, видите ли, не захотела посвятить всю себя Свете, подарочек пустяковый сделать лишний раз скупилась, ну так пусть узнает, что это была ее роковая, величайшая в жизни ошибка!

Перво-наперво Света перестала звать ее по имени — только по имени-отчеству. Так, правда, было и раньше, особенно при посторонних, но сейчас только так. Однако пришлось в комплекте отказаться и от очень большого удобства — утром в понедельник звонить и просить Нину поприсутствовать на планерке у директора. К счастью, вернувшийся Толька опять начал подвозить ее на работу, но вставать и ехать все равно приходилось часа на полтора раньше, чем в те дни, когда на планерку ходила Нина. После такого начала трудовой недели Света чувствовала себя разбитой и несчастной вплоть до вечера пятницы.

На Нину эта перемена Светиного отношения не подействовала. Похоже, уткнувшись в свой компьютер, она попросту не заметила, что вышла из Светиного фавора.

Света стала обращаться к ней только по работе, что, в общем, тоже случалось нечасто, потому что Нина сама забирала почту и сама выбирала из нее то, что касалось международного отдела. Поскольку ее касалось практически все, до Светиного стола служебные бумажки не добирались и с Нининого стола спокойно уплывали дальше по отделам. Зато с Машей Света стала еще более нежна и обходительна.

Когда Нина сидела и долбила свои письма или переводы, Света громко и демонстративно предлагала: «Машенька, девочка моя любимая, давай с тобой кофе попьем?» — давая Нине понять, что она-то отныне лишена Светиной любви, а страшней этого и быть ничего не может. А что в самом деле может быть страшней, чем стать и быть нелюбимой?!! Уж Света-то это знала на своей многострадальной тонкой шкурке!

Света нарочно громко смеялась, болтая и попивая с Машей кофе. Маша, правда, иногда смотрела на нее как-то удивленно — с чего это она так веселится? — и Светино чуть истеричное веселье поддерживала только своей тихой ангельской улыбкой.

Уходя в какой-нибудь отдел по работе, Света старалась взять Машу с собой потому, что без нее Свете становилось невыносимо тоскливо уже через несколько минут, и еще для того, чтобы Маша поменьше общалась с Ниной и не подпадала под ее влияние. Что ни говори, Света все-таки, при всей своей нежной привязанности к Маше, не могла помочь ей в учебе ни по каким предметам — будь то философия, а тем более экономика или математика.

Скоро по фирме поползли неприятные слухи об их чересчур сильной привязанности и неразлучности. Света, узнав эту сплетню от Наташи, даже не особенно огорчилась — просто завидуют, что Света так горячо любима! Решив, что надо быть выше сплетен, Света не сказала об этом Маше, чтобы не огорчать своего милого ангела.

Дома у Светы тоже дела были не блестящи. Евсеев, едва отмывшись от волжской грязи, потребовал денег на ремонт «Газели», разладившейся во время летних путешествий по бездорожью. Поскольку Света была в диких долгах после сбора дочек в школу, а первая неполная зарплата нужна была целиком на питание воссоединившейся семьи, в спонсорских взносах ей пришлось Евсееву отказать и напомнить ему, что это он муж и отец семейства и его задача — добывать и кормить.

Разразился многочасовой скандал с матом и оскорблениями, излюбленными «сукой и проституткой», и впервые за то время, что они были снова женаты, Евсеев хлопнул дверью и ушел ночевать к родителям. Света выбежала за ним и все то время, что он стоял на площадке, ожидая лифта, с удовольствием напоминала ему об Алиске и о том, что без денег он никому не нужен, даже старухе, а ей — тем более, так что может и не возвращаться вовсе, а искать себе какую-нибудь дуру, которая будет его содержать вместе с его автопарком.

После выяснения отношений с Евсеевым Свете стало легче, она даже стала подумывать, не вернуть ли ей Нине свою благосклонность, хотя бы частично… Все-таки их всего трое в отделе, и чего уж там, если эта несчастная женщина родилась совсем без сердца, без чувств, в конце концов, это не ее вина, а ее беда…

В отдел Света явилась хоть и с опозданием, но почти веселая. На вопрос, кто искал и спрашивал, Нина, как всегда спокойно и обстоятельно, ответила, что уже два раза спрашивал Пеструх и он с нетерпением ждет ее звонка.

Света, даже не раздеваясь, бросилась к телефону и привычно соврала директору, что у него было занято, а сама она уже давно готова к его заданиям. Дело было пустяковое, и Света, решив, что пошлет на задание Машутку, открыла платяной шкаф, где ее ждал бандитский удар со стороны Нины.

В шкафу висело новое пальто, из супермодного и дорогого букле, очень красивого синего цвета. Света пощупала пушистую ткань, и даже те маленькая радость и крошечная бодрость, которые она получила вчера, высказав Евсееву все, что она о нем думает, разом, единой волной схлынули из ее души, как вода из сливного бачка в унитаз.

«Как, я сижу без копейки, меня даже муж из-за этого бросил, а она себе шмотки покупает?!!» — думала Света, в отупении стоя перед открытым шкафом.

Онемелыми руками она разделась и повесила свое трижды побывавшее в химчистке пальтецо, мучительно собирая разбегавшиеся маленькими тараканчиками мысли.

«Да откуда же у нее такая куча денег?!!» — думала Света, бредя к своему столу на отнимающихся ногах.

Света вспомнила: Маша сдает зачет и должна быть не раньше обеда. От этого на Свету навалилась такая свинцово-тяжелая тоска и бессилие, что даже Наташа, которой она позвонила, попросила ее говорить громче. Света откашлялась и, пытаясь придать голосу хоть какую-то бодрость, сказала, что сейчас спустится.

Наташа на вопрос, как можно так шиковать на Нинину зарплату, ответила, что никакого особого шика она в Нининых одежках не видит, и какая бы у нее ни была зарплата, достается она Нине целиком и в полное распоряжение, и нечего об этом говорить — Нина живет для себя, а Свете нужно думать о семье. Тут только Света вспомнила, что шла-то к Наташе, чтобы рассказать об уходе Евсеева, а не о Нининой обнове.

Где-то в глубине Светиного существа промелькнула мысль: а не слишком ли много ее времени и не бог весть каких душевных сил уходит у нее на размышления о Нине? Что представляет собой эта особа, что возникает она на каждом Светином шагу? Света дала себе слово поменьше говорить и думать о ней и стала подробно пересказывать Наташе их с Евсеевым вчерашний скандал.

Поднявшись в отдел, она обнаружила пришедшую Машутку, невероятно ей обрадовалась, и теплая волна радости, пришедшая от секретаря-референта, немного подняла настроение начальнику. О своих бабьих неприятностях Света Маше рассказывать не стала, напротив, заставила Машутку подробно рассказывать о зачете. Посреди Машиного монолога Света заметила, как Нина встает и направляется к двери с кошельком в руке.

— Нина Георгиевна, — строго окликнула ее Света. — Вы куда это собрались?

— Я сказала, но вам как-то было не до меня. Я иду обедать.

— Вы обязаны докладывать мне, куда идете!

— Во-первых, я всегда говорю, куда иду, а во-вторых, если я, да еще при посторонних, да еще при мужчинах, буду докладывать, что иду писать или сменить прокладку, слухи о весьма странных порядках в нашем отделе станут еще более настойчивыми. Вы этого не боитесь?

Нина пару секунд сверлила девчонок холодным, беспощадным взором и, поскольку Света ничего не смогла ответить, повернулась и вышла. Света с ужасом подумала, что Маша спросит, о каких таких странностях у них в отделе болтают на предприятии, но этот ангел тактично промолчал или просто не понял, и они еще посидели, держась за руки и мило, по-девичьи, болтая.

Вечером, когда все разошлись, а ехать домой не хотелось, Света включила Нинин компьютер и стала лазить по ее файлам, потом вошла в электронную почту и стала читать письма Нины к ее лос-анджелесскому поклоннику и его ответы.

После долгих поисков Нина оставила себе только одного обожателя, веб-художника из Голливуда, который даже прислал ей свой портрет, звал в гости, несколько раз редактировал рекламные тексты, которые Нина делала для Гаповой. Нина сама давала читать Свете его письма, но, поскольку там о любви не было почти ничего, Света быстро потеряла интерес к этому чтению, тем более по-английски. Однако в Нининой почте обнаружился и очень примечательный факт. Оказалось, она делала платные переводы и отсылала их куда-то по электронной почте! Так вот над чем она сидела целыми днями! Так вот откуда у нее эти невероятные деньжищи!

Света стала лихорадочно листать почту за то время, что Нина пришла из отпуска. Эта умница и одного дня терять не стала! Сразу же связалась со своим заказчиком, и он прислал ей для перевода на русский какую-то мерзкую фигню про недвижимость и строительство! И цены-то какие космические — по десять долларов за лист А4!

Света вывела калькулятор и стала, чуть не плача, считать, сколько же Нина заработала за тот месяц, что пришла из отпуска. Кажется, она чего-то не сосчитала, а что-то посчитала дважды, но все равно при каждом следующем пересчете суммы получались свыше пятисот долларов, и у бедной Светы просто в глазах становилось темно от этого! И еще плюс зарплата! И плюс продукты по смешным деревенским ценам! И самодельные платья! Есть отчего цвести и пахнуть, радоваться жизни и пальто на каждый сезон покупать!

От Нининого компьютера Света отползла едва живая от зависти, обиды и отчаяния. Зазвонил внутренний телефон, но ни с кем, даже с подругами, ей говорить не хотелось. Да она и не смогла бы, потому что в горле стоял огромный сухой комок. Нет, так продолжаться не может! Светабыстро с этим разберется!

Вдруг в голове у нее стало совершенно ясно, и почти сразу вырисовался план, как разметать в пух и прах все это благополучие, построенное на обломках бедного Светиного сердечка.

Правда, когда Света вывела на дисплей бланк докладной записки директору, все выражения, такие точные и блестящие, не хуже, а даже намного лучше, чем у самой Черновой, опять спрятались по норкам. Осталось одно неуклюжее червеобразное «злоупотребление служебным положением», которое Света почти сразу забраковала. Какое же это этакое особенное у ведущего переводчика служебное положение, чтобы им злоупотреблять? Не взятки же она берет… Хотя, кто знает, как можно повернуть эти переводы в рабочее время… Может, ее за это и посадить можно?

Эта идея Свете очень понравилась, воодушевила ее и развеселила, но продумать ее до конца помешал опять не вовремя зазвонивший телефон, уже городской. Звонили дочки, спрашивая, когда же она приедет домой.

— А сколько времени? — спохватилась Света и, взглянув на компьютер, пришла в ужас — был уже восьмой час!

Странно, что до сих пор к ней не пришла охрана и не спросила, почему она не сдает ключ от помещения.

Света бросила трубку и стала быстро собираться домой, все больше злясь и досадуя на эту стерву Чернову — и здесь она ей нагадила! Заставила просидеть на ненавистной работе лишних полтора часа и бросить дочек голодными на целый вечер! Сама-то, наверное, вдосталь находившись по магазинам, уже сидит дома у телевизора и ждет появления своего широкоплечего красавчика!

По дороге в переполненном автобусе Света для развлечения воображала, как бы было здорово, если б Чернову действительно посадили в тюрьму! Нет, конечно, за занятия левыми переводами никуда ее не посадят, это даже Свете было понятно. Но представлять себе, как эту черствую жадину и бессердечную скупердяйку загонят в железную клетку и судья в черной мантии будет рявкать на нее: «Подсудимая Чернова, встаньте!» — было очень, очень приятно. Вот где бы она повспоминала нежную Светину любовь и заботу, которой так опрометчиво лишилась!

Весь остаток вечера Света мысленно сочиняла докладную директору, чтобы завтра одним махом выплеснуть свою злость и досаду на бумагу. Получалось очень здорово, жаль, что руки были заняты готовкой, стиркой и прочей хозяйственной белибердой, а то можно было бы набросать черновичок, чтобы завтра мысли, как водится, опять не разбежались.

Дочки приставали со своими школьными делами, но их голоски доносились откуда-то издалека, едва пробиваясь через звучавшие в Светиной голове волшебные слова: «Подсудимую Чернову признать виновной по всем статьям и приговорить к высшей мере наказания — расстрелу!»

Да, рано в России отменили смертную казнь, некоторым бездушным особам это пришлось бы очень кстати… Хотя пожизненное заключение — это тоже неплохо.

Ночь Света спала плохо от пережитых открытий, все время сочиняя и исправляя какие-то бесконечные докладные, да и отсутствие в койке хоть и безденежного, но все-таки мужа начинало сказываться. Утром Света поднялась с трудом, в ванной отвернулась от своего отражения в зеркале, потому что увидела там размытое пятно грязно-желтого цвета. Шпыняя дочек за то, что они не собрались в школу с вечера, она кое-как уехала на работу.


В отделе никого не было. Света решила воспользоваться одиночеством и начать писать докладную на Чернову, но тут пришла Машутка, сказала, что к Павлу Никаноровичу нагрянули какие-то иностранцы и им с Ниной Георгиевной пришлось изрядно побегать, в ударном режиме оформляя им пропуска и организуя буфетное обслуживание, но все обошлось, и сейчас Нина на переговорах.

— А обо мне Пашка не спрашивал?

— Нет-нет! — горячо зауверяла Свету Маша, прижимая кулачки к груди. — Даже совсем не вспомнил, не беспокойся, Светочка! Даже ни разу о тебе не вспомнил!

«Конечно, она меня любит, — подумала Света, отворачиваясь к дисплею, чтобы скрыть от Маши расстроенное лицо, — но вот глуповата, бедняжка-чувашка, или кто она там, мордва… Что ж хорошего, что директор обо мне не вспомнил? Уже и в живых меня не числит? Ну нет, слухи о моей смерти несколько преувеличены!»

Попив приготовленного Машуткой кофе, Света наконец села за докладную, но тут пришла Гапова и стала звать курить. В курилке Света хотела было рассказать Гаповой о готовящемся для Черновой «сюрпризе», но передумала — Гапова уже давно была только условной подружкой, так, по курилке, и подобных планов никогда бы не одобрила. Она и Гальку Миссиль, силенковскую пассию, защищала. А если учесть отношение Гаповой к Черновой, то вообще… Удивительно, как эта змея подколодная разрывала Светино существование — так никому еще не удавалось! А как к будущей докладной отнесется Машутка, которая перед черновской эрудицией, остроумием и вкусом просто трепетала?

Света почувствовала, что ее решимость изничтожить Чернову улетучивается…

Вернувшись в отдел, Света обнаружила слегка ошалевшую и растрепанную Нину, спешно подправлявшую макияж.

— Куда это вы собрались без моего разрешения?! — осведомилась Светлана, не ответив на Нинино приветствие.

— Да вот Пал Никанорыч распорядились ехать с ним… — расслабленно улыбнулась Нина, застегивая сапоги.

— Ну, раз Пашка сказал… А куда вы едете?

— Без понятия. Куда повезут иностранцы, туда и поедем.

— Но вы должны вернуться!

— А это как получится.

Света со злорадством подумала, что сегодня Чернова не сядет за свою халтуру и ничего не заработает.

— Не «как получится», а как я сказала! — почти закричала Света, но, поймав отчаянный взгляд Маши, взяла себя в руки.

— Нет, именно «как получится». Сначала мы едем смотреть оборудование на фирму, потом — обедать в ресторан, а потом — в Большой театр на «Жизель». Вовремя надо на работу приходить и в приличном виде, мадам, и тогда не окажетесь за бортом жизни предприятия и не надо будет впадать в истерику по пустякам.

Нина уже стояла в дверях, одетая в свое новое пальто.

— Что вы имеете в виду под «приличным видом»?

— Ну хотя бы нормальный рабочий настрой и свежий цвет лица…

— А у меня, надо полагать, не свежий?

— Он у вас, сударыня, запорно-онкологический.

Нина повернулась и вышла, оставив Свету в слезах. Глядя на нее, прослезилась и Маша.

— Я что, Маш, действительно так плохо выгляжу?

— Да, Светочка, не очень хорошо, но только ты не обращай внимания. Нина Георгиевна это так сказала, просто перенервничала утром, когда эти немцы приехали. Ты просто устала.

«Я никогда и не отдыхала, — подумала Света. — Вот если б у Машки было столько мозгов, сколько у этой гадины, тогда б и проблем не было… Выгнала бы ее, а Машке ее оклад отдала…»

Отчаянным положение было оттого, что Машка никогда не сможет заменить Чернову, а Чернова, видно, уже никогда не полюбит Свету. А ведь могла бы, могла! Но не стала! А это было бы идеальным решением всех Светиных проблем! Нина, с ее-то умом и неуемной энергией, освободила бы ее ото всех хлопот по работе, подкидывала бы деньжонок, делала бы подарки, утешала бы в горестях хорошенькой бутылочкой… Тогда Свете не нужны были бы все другие подружки… Но для этого надо было одно — чтобы Нина Свету любила. А она не любила!..

«Ей нет прощения!!» — подумала Света и села за компьютер.


…Пару кошмарных часов, мучаясь мыслью о том, что Нина сейчас сидит в ресторане и лопает деликатесы за казенный счет, Света пыталась написать сколько-нибудь связный текст докладной. У нее вышло полстранички каких-то жалких, отрывистых стенаний насчет выполнения Черновой переводов в рабочее время плюс использования служебного компьютера и электронной почты. В качестве возражений на эти обвинения можно было привести много всего, включая электронные стрелялки-догонялки, за которыми можно было застать даже заместителей директора. Да и вряд ли Чернова использовала не по делу все эти агрегаты намного больше, чем кто-то другой. Чувствуя, что затея разваливается и без посторонней помощи не обойтись, Света позвонила Наташе и спустилась к ней на цокольный этаж.

В лифте Свете встретилась Луценко, и Света все-таки решила попробовать пожаловаться ей на Нину.

— Нинка совсем с ума сошла, совершенно неуправляемая… — быстро, чтобы успеть выговориться, зачастила Света.

— А тебе все неймется, как я погляжу! Ты б лучше работой побольше занималась, а то мы только Нинку-то и видим: на планерке — она, на переговорах — она…

— Вот, вы ее любите! — отчаялась в очередной раз Света.

— А она нормальная девка! К вам в отдел как ни придешь — она за компьютером, а тебя либо нет, либо ты у зеркала… Занималась бы ты лучше делом, чем дурью маяться да скулить!

Луценко испепелила Свету взглядом и, резко повернувшись, вышла на своем этаже.

«Ах вот как — ей удалось и Анну Павловну околдовать!»

По правде говоря, Света уже подумывала подключить Анну Павловну к кампании по изничтожению Черновой, памятуя о том, как славно она в свое время напортила Савицкому… Савицкому? Тут на Свету повеяло каким-то холодом, словно она прошла мимо открытого погреба… Да, когда-то она так же писала заявления на Генусика… только тогда это у нее получалось заметно легче… может, бросить это дело… пусть себе… Что — пусть?! Заколачивать по пятьсот баксов в месяц, когда Свете детей кормить нечем?! Нет, такому не бывать!..

Наташа, прочтя Светин черновик, только пожала плечами и спросила, действительно ли стоит это делать. Возьмет вот Чернова и уволится, если ей не будут давать подрабатывать…

— Да куда она пойдет — ей пятьдесят лет скоро!

— Ну, кто ее знает…

— Ты мне лучше скажи, здесь все понятно? Поймет Пашка, что она в рабочее время левые переводы делает?

— Понятно-то понятно, но вдруг он начнет разбираться, кто что в рабочее время делает… мало ли что нароет. Может, и тебе, и другим хуже будет.

— Это Пашка-Чебурашка-то разбираться будет? Пашка разбираться не будет. Он сам с собой уже двадцать лет разобраться не может.

Вот уж с кем Свете действительно везло последние пять лет, так это с директорами! Первый был отпетым алкашом, второй просто не показывался на предприятии, а третий, Пашка Пеструх, считал, что он всегда прав по определению, был самоуверен, как все карапетики-недомерки, и, значит, были у него и ниточки, за которые можно было дергать. К тому же Света его хорошо знала, гораздо лучше, чем всех остальных, и он идеально подходил в качестве орудия возмездия. Жаль, конечно, что Анна Павловна отпала — натравить и ее на Нинку было бы славно, уж она нервы-то ей помотать смогла бы! Но Луценко, видите ли, стала преданной Нинкиной поклонницей. На греческую деревяшку купилась! Ну да ладно, для воплощения мечты хватит Свете и одного директора.


На следующее утро Света, едва явившись на работу, высказала Нине все, что думала о переводах «на сторону». Нина не испугалась, а только удивилась.

— Да я сколько здесь сижу, столько их и делаю. Что это вы вдруг дисциплину укреплять вздумали? Может, введем журнал прихода и ухода? Я не против. Но придется начать с себя.

«Это что же, все эти пять лет она каждый месяц лишних полштуки баксов имела?! — ужаснулась Света. — И мне на поездку не дала?»

— Может быть, и не только это введем. Но переводов вы здесь делать больше не будете.

— Здесь не буду, а дома буду.

«Ну, дома ты много не наработаешь», — злорадно подумала Света.

— Не хотите, кстати, подключиться? Все лучше, чем в курилке последнее здоровье терять.

«Последнее здоровье!» — больно и гулко отозвалось у Светы в душе.

— Обойдусь!

— Ну что это за жизнь — без того обойдусь, без сего обойдусь… А так — все лишняя сотенка в кошельке и морщин поменьше.

Света промолчала, кровожадно предвкушая будущие Нинины неприятности.

Через пару дней, когда до Пеструха дошла Светина докладная, а у Пеструха дошли руки до Нины, еще одна Наташа, директорская секретарша, охотно шпионившая за всеми директорами и их заместителями, шепнула ей, что, едва придя на работу, Пал Никанорыч приказал ей вызвать к нему Чернову. Это был хороший знак. Если вызывал через секретаря — значит, Пашка-Чебурашка был разгневан. Чернова пробыла у него не более десяти минут и вышла несколько озадаченная. Это тоже был хороший знак — озадачить ее было непросто.

День прошел в молчании. Нина делала вполне легальный перевод, и придраться было не к чему. Света лишний раз напомнила, что обеденный перерыв у нее — полчаса.

— Я, в отличие от вас, как всегда, уложусь в отведенное распорядком дня время. Девяносто девять процентов людей опаздывают всегда. Я отношусь к тому одному проценту, который не опаздывает никогда. По-моему, вам это известно.

Сейчас Света особенно досадовала на эту мерзкую черновскую привычку — никогда никуда не опаздывать. Чернова говорила, что и сама удивляется этой своей особенности: оказываться в нужном месте ровно за три минуты до назначенного срока. Не за одну и не за пять — а именно за три. Если бы Нина опаздывала, а Света — нет, то можно было бы написать бумажку и про это…


На следующее утро Света застала Нину ваяющей какой-то документ.

— Что вы там пишите?

— Объяснительную на вашу «телегу».

— А вы ее еще не написали? — язвительно осведомилась Света.

— Нет, Пал Никанорыч дал мне три дня. А я решила воспользоваться этим, как говорят журналисты, информационным поводом, чтобы высказать свое мнение об обстановке в отделе. Например, если мне нельзя делать левые переводы, можно ли мне делать контрольные работы для творожковских шлюшек? А?

Она оглянулась на Свету, которая так и стояла у открытого шкафа, полуодетая.

— Или можно ли считать служебным заданием написание любовных писем для вашей тетки? Это международный отдел или мастерская эротического романа?

Про эти события Света совершенно забыла. Контрольная для очередной Димкиной зазнобы пролежала у нее на столе два месяца. Несколько раз у них с братом доходило до крика, когда он в очередной раз напоминал ей об этой потертой брошюрке. И хотя контрольная была даже не вузовская, а каких-то второсортных английских курсов, Света не могла заставить себя взяться за нее и в конце концов спихнула Нине.

Теперь Света была выбита из колеи и взбешена.

— Не думаю, что Пеструху будет интересно об этом читать.

— Если об этом напишете вы — да, это будет неинтересно. Вы эту «телегу» даже чисто технически толком забацать не сумели — вон, три опечатки на полстраницы и формата нет. А я-то пописать горазда, сами знаете, так что Пал Никанорыча ждет очень увлекательное чтение и очень много нового. Ну, я думаю, он вас ознакомит…

Света, сидя за своим столом, со все нарастающим беспокойством слушала, как резво прыгают по клавиатуре Нинины пальцы, и мучительно соображала, имеет ли она право потребовать объяснительную для ознакомления. Наконец Нина закончила свою поэму в прозе и выдала ее на печать. Листов, судя по звуку, было аж четыре.

«И что ж она там такого наваяла — на четыре листа?!»

Света чувствовала, что готова вскочить, схватить с принтера эти омерзительные листки и прочесть. Но она сдержалась.

Нина взяла файл, засунула туда свое творение и, сказав медовым голоском: «Я спущусь в приемную, если не возражаете», вышла.

Тут Света придумала, что делать. Она позвонила секретарю Наташе и попросила черновские бумаги сразу Чебурашке не отдавать. Та согласилась, и, не дожидаясь, когда вернется Нина, Света бросилась вниз, соображая, как бы ей не столкнуться с Черновой у лифта, а хуже того — в приемной, если она там задержится.

В директорском предбаннике Света, холодея от ужаса, прочла, как Нина, кроме случаев с контрольной работой и любовным письмом, на целую страницу описывала то, как она, по заданию Светы, сочинила благодарственное письмо слесарю-гинекологу, латавшему ее износившееся дамское оборудование. Света со страниц объяснительной представала сексуально невоздержанной бабой, которая только и умеет, что раздвигать перед мужиком ноги, а вот с тем, чтобы связать два слова — не важно, русских или английских, — у нее большие проблемы.

Нина, без малейшего смущения, назвала это благодарственное письмо «новым видом эпистолярного жанра» и попросила директора объяснить ей, допустимы ли подобные «задания» в солидной фирме. Кроме того, она предложила Пал Никанорычу отследить, много ли документов выходит из их отдела без заветных слов «Исполнитель Н. Чернова», если не считать бездарно и неряшливо состряпанных доносов…А переводы она-де изготовляет только в оставшееся время, не в ущерб основной работе и для расширения своего профессионального кругозора, что скорее полезно, нежели вредно для предприятия. Словом, Нина выставила Свету ни на что не годной дурой, целиком переложившей на Нину всю работу, которую та прилежно выполняет, да еще и работает над повышением своей квалификации…

Весь этот день прошел для Светы в каком-то едком угаре, перед ней проходили картины того, как Пеструх читает про эти чудовищные «письки-записьки». Смеется, наверное. Что ей сказать, если он спросит, зачем она перепоручила Нине написание личного благодарственного послания, да еще и гинекологу? Зачем она действительно попросила ее это сделать? Теперь эта ведьма пожизненно будет ее этим шантажировать…

Несколько поддержала ее милая Машенька, сделавшая ей кофе и участливо спросившая о самочувствии, но очень сильно огорчил Андрей, творожковский сотрудник. Он, в Нинином присутствии, тоже полез с сочувственными разговорами, заметив вслух, что Светлана неважно выглядит.

— Плохо себя чувствую, — ответила Света, но, чтобы не радовать, но упрекнуть Нину, спохватилась и добавила: — Устала.

Вид у нее, конечно, был весьма не фонтан. К желтизне своей она как-то привыкла, но, наверное, оттого, что Толька так и не шел мириться, а в условиях бурно развивавшегося климакса это было вообще катастрофой, чувствовала себя Света — что морально, что физически — ужасно.

«Вчера мне было так плохо, что хуже некуда… Но сегодня мне все-таки еще хуже», — думала Света.

Слыша звонок, она с замиранием сердца смотрела на дисплей внутренней связи — вдруг это директор! Если наметятся переговоры, это будет еще и служебная катастрофа. Чернову на переговоры посылать нельзя категорически — теперь, когда она заявила, что выполняет почти всю работу отдела, Пашка может действительно обратить внимание на то, что она во всех бочках затычка. Не так уж он и глуп, в конце концов. А пойти самой, в таком виде, на подкашивающихся от слабости ногах, с едва шелестящим голосом… Это будет даже не катастрофа, это будет полный и окончательный крах, личный и профессиональный.

«Вот почему-то у всех для меня находится хоть капелька любви, а у этой дряни — нет! У всех ведь кто-нибудь есть, у Наташи — семья, двое детей, внук, и все равно она и меня тоже любит. И у Машеньки — и мать с отцом, и брат, а вон как она меня обожает! А у этой стервы — никого, ну, эта Ольга в Греции и Хвостикова на семнадцатом этаже почти что не в счет, а для меня у нее ничего не нашлось!

Сама для себя только и существует! Поэтому-то ни морщинки, ни сединочки, ни климакса, ни болезней! Волосищи вон какие отрастила, как папаху надела, на троих бы хватило! Могла бы и со мной хоть чем-нибудь поделиться, а вот нет, все себе, все себе! Самая богатая и самая жадная, везде и во всем!»

Свету опять захлестнула удушающая волна обиды на Чернову, которая забрала у нее то, что могло бы достаться ей, — волосы, здоровье, независимость от козлов-мужиков… И ничего не возместила хоть маленькой, куценькой любовькой…

У Светы после волжского солнца волосы сильно посеклись, поредели и не лежали совершенно, ни с какими муссами-пенками. Кроме того, Света заметила, что кожа на шее стала дряблой, отвисла под подбородком, поэтому она стала ходить наклонив голову, чтобы это было не так заметно. Она никак не могла отделаться от мысли, что за ее спиной кто-то, неведомый и коварный, украл и отдал Черновой что-то, по праву принадлежащее ей, Свете, а теперь эта подколодная змея, пользуясь похищенными у Светы благами, свободой, богатством, еще и наслаждается видом ее страданий.


…На черновскую литературу Пеструх по прошествии нескольких дней никак не отреагировал. Света его не видела, да и на свидание к нему не набивалась. Он вообще, выросши в директора из сугубых технарей, человеческий фактор во внимание принимал лишь постольку-поскольку. С одной стороны, это было хорошо, потому что при желании его было нетрудно заболтать, с другой — плохо, потому что забалтывать его надо было с применением строгой, однозначной логики. На уровне интимных откровений, как покойный Алексашин, информацию Пеструх не воспринимал, наверное, из-за того, что был редкого у них на фирме, почти непьющего сорта. Но тут-то Света и нашла решение проблемы, как доконать, уничтожить, стереть с лица земли эту мерзавку и эгоистку.

Пашка-Чебурашка не знал английского, даже в той степени, что большинство их коллег, для ежедневных технических нужд, поскольку учил в вузе французский. Пользуясь его гуманитарным невежеством и недотепистостью, можно было попробовать еще раз натравить директора на Чернову. Свете хотелось, чтобы он объявил ей выговор, лишил премии… Правда, премий в фирме давно не платили, но вот если бы всем заплатили, а Черновой нет — это было бы здорово, и этого надо было обязательно добиться!

Где-то на задворках Светиного сознания промелькнула бледненькая, как глиста-аскарида, мыслишка, что Нину, вероятно, мало интересует фирменная зарплата, а тем более премия в двадцать пять долларов, но, помня, как она сама считает каждую копейку, Света решила, что и это было бы неплохо. Пусть хоть себе лишнее платье не сошьет или бусы не закажет.

Несколько вечеров Света сочиняла докладную, в которой обвиняла Нину в совершении грубых языковых ошибок, незнании профессиональной лексики и прочем, что в общем-то звучало ужасно, а проверке практически не подлежало. Кому, как не Свете, проработавшей на предприятии двадцать один год, было судить о Нинином профессиональном уровне?! Это-то Пашка понять должен?

Наташа, к которой опять пошла за советом Света, пожала плечами и сказала задумчиво:

— Конечно, делай, как знаешь, только сразу возникает вопрос: а как она проработала здесь столько лет, если языка не знает? Ты же сама ее продвигала, премии выписывала, надбавки…

Да, уж Света ей понавыписывала!

— Ну, может, это я терпела, а теперь мое терпение кончилось…

— Это тоже тебе минус как руководителю, если честно… Зачем же ты ее на переговоры вместо себя посылала и на планерки, если она в работе ничего не понимает? Пал Никанорыч может тебя спросить.

— Ну что же, не отдавать, что ли?

Свету начинала раздражать даже лучшая подруга. Эта Чернова, похоже, хочет оставить ее совсем одну, без поддержки близких и родных людей.

— Ну, ты подумай еще. Чтоб потом не жалеть…

Жалеть?! Ну уж, Света никого жалеть не собиралась, тем более эту подпольную миллионершу. Это умная Наташа заметила у Светы какие-то нестыковки, а Пашка, как все придурки-недомерки, ничего не найдет, а скорее всего, и искать не станет. На это и был тонкий Светин расчет: сказано — плохой работник, значит — плохой. Начальнику виднее, а меры директор принять обязан.

Вечером, оставшись одна, Света почитала свою докладную еще раз. Что-то внутри заныло: написано и плохо — не то что у этой неблагодарной твари — слова, как ручеек, журчат, и мало — опять всего-то на полстранички черновских грехов набралось. Но надо было что-то предпринимать: Света распечатала документ и прочла еще раз. Найдя пару опечаток и с досадой вспомнив, как обсмеяла ее Чернова за неряшливость, сделала компьютерную проверку орфографии. Первые два варианта полетели в корзину. После проверки докладная понравилась Свете еще меньше, она еще кое-что подправила и напечатала опять. Но она забыла еще раз проверить, и пришлось опять жать на окошечко «ABC». Корзинка была уже переполнена скомканными докладными, как снежками.

Господи, как же эта баба ее достала! Давно бы уж домой ушла, а вынуждена тут сидеть и маяться над полстраничкой текста!

Внутри что-то екнуло — а если Чебурашка опять не ограничится вызовом и заставит Чернову писать объяснительную? И что она опять там наболтает своим языком без костей и напишет своим «легким пером»? Стало на мгновение очень неуютно, будто она чуть не свалилась в яму, не ошроженную строителями, затормозив на самом-самом краю. Но Света уже не могла отказаться от своего замысла — слишком уж трудно дались ей эти полстранички. Она в последний раз отпечатала докладную, подписала, спрятала в файлик, чтобы завтра отдать в утреннюю почту. Хороший сюрприз ждет эту змею через пару дней!


Дома Света, стирая девчоночьи колготки, вспомнила как-то смутно, что «отец ее детей» не идет мириться уже больше трех недель. Даже зудень в промежности ей уже так, как раньше, не досаждал, но это было даже обидней, чем мучиться без мужика. Что ж она, действительно уже почти не женщина? И теперь, как говорила Чернова, на нее свалится еще одна, дополнительная куча старушечьих болезней? Стало очень горько, и Света заплакала, пользуясь тем, что ее никто не видит и из-за шума воды никто не услышит ее рыданий.

«Да, а вот эта гадина здорова! На десять лет меня старше, а все еще здоровая баба, хоть запрягай!»

Утром Света застала Чернову за столом, заваленным цветными брошюрками и складными, как детские книжки, буклетиками — она занималась написанием справок по приглашениям на разного рода конференции и семинары за границей.

— Что это вы ерундой занимаетесь! — с порога, еще не раздеваясь, заявила ей Света. — Я вам сейчас другую работу дам!

— Кому на этот раз благодарность выносить будем? Проктологу?

— Кому? — как-то очень неуверенно переспросила Света.

— Проктолог — это специалист по заболеваниям прямой кишки. Очень, знаете ли, полезная специальность. У вас геморроя нет? А то, знаете, как начнет с того конца гнить…

«Как мысли мои слышит!» — с досадой подумала Света, со времени маминой смерти не могущая избавиться от страха заболеть раком.

Прямо во время операции врачи нашли у мамы метастазы в прямой кишке и тут же, на месте, решили заодно удалить и их, вместе с самой кишкой. Страшно было подумать, какая участь ждала маму, если б она выжила, но она не выжила. А что будет со Светой?

— Ваше остроумие вам когда-нибудь дорого обойдется.

— Знаю, но удержаться не могу. Знаете, какой кайф слыть остроумным человеком? Вот, не знаете. А если б знали, то поняли.

— Заканчивайте эту ерунду, я сказала!

— Во-первых, эту ерунду дал мне Паршин с просьбой сделать сегодня, а во-вторых, пока вы будете причесываться, пить кофе и собирать последние сплетни, я вполне успею это закончить. А?

Свету уже трясло от ненависти, а эта гадина, медовенько улыбаясь, сидела и долбила справки по приглашениям с такой энергией, как будто ей за это приплачивали. Чтобы отменить задание замдиректора по международной части, требовалось веское основание, а у Светы такового не было. Зато она поняла, как надо действовать. Надо было завалить Чернову работой так, чтобы та не только о левых переводах думать позабыла, но и в туалет выйти лишний раз не могла. Одно было плохо — эта подколодная змея ухитрялась во всем найти хорошие стороны и почти все обратить в свою пользу. Она сама много раз повторяла, что вещей объективно плохих на свете достаточно немного и умный человек всегда найдет способ извлечь выгоду из обстоятельств даже, казалось бы, безнадежных.

Ну, значит, надо отыскать что-то такое… Света даже забыла, что собиралась отдать секретарю докладную на Чернову, или что-то ее не пускало, и вообще, было как-то муторно на душе.


Свету в последние недели, как ушел Евсеев, преследовал какой-то тихенький голосок, который подзуживал ей изнутри, что все, что она сделает, все равно будет ей во вред… И сейчас вот он завел свое мерзкое лепетание… Но тут пришла Машенька, солнышко, и наполнила все вокруг теплом и любовью, и стала щебетать, что сегодня Света выглядит почти совсем хорошо, стала готовить ей кофе и мыть чашки после ее вечерних бдений.

«Вот если бы все вокруг ко мне относились как Машутка, вот бы у меня жизнь была! — мечтала Света, сидя за кофе с Машей. — Никаких забот, хлопот, работы, все за меня бы делали!..» Она догадывалась, что Маша пила эту коричневую отраву только за компанию с ней, и была как-то особенно, с болезненным надломом ей за это благодарна. Маша, из всех, кого когда-нибудь любила Света, была единственным человеком, готовым посвятить ей всю себя. Жаль только, что этого «себя» было не слишком много…

Нет, а вот если бы Нина была как Маша? А что — как Маша? Двух Маш, даже отчаянно влюбленных, ей не надо — дыроколом работать и одной Дебрановой хватит. Нет, надо, чтобы Нина была как Нина — умная, эрудированная, волевая, умеющая зарабатывать деньги, — но любила бы Свету так же преданно и нежно, как эта туповатая крошка-мордвинка. Вот идеальный вариант! И самый простой, самый логичный и естественный… Нине, среди ее многочисленных неоспоримых достоинств, по сути недоставало самой малости — горячей, безграничной и преданной любви к ней, Свете! Но именно за эту нелюбовь она и будет расплачиваться всю свою оставшуюся жизнь. Ясно, что никуда она уйти с фирмы не сможет — возраст не тот, а уж Света постарается превратить ее жизнь здесь в кромешный ад… Если куда Чернова и уйдет отсюда — только в могилу или в тюрьму!

Света в который раз поймала себя на том, что путает действительность со своими мечтами об идеальной любви и о чудовищной мести, думает о Черновой как о каком-то третьем муже, вроде улучшенного варианта Евсеева, который, старательно поворочав своими большими шоферскими руками, подкинет ей деньжонок, да еще и развлечет интеллектуально.

Чернова также неуловимо сливалась у нее в мыслях с Савицким в Майами, который может, да не хочет забрать ее к себе в сказочный американский рай, на полный пансион, а отделывается записочками и ответами на звонки, то есть, как и прежде, позволяет себя любить, но сам ее не любит, во всяком случае, как мог бы, если бы по-настоящему захотел.

Света отмахнула от себя эти вязкие и обволакивающие мысли, все время какие-то одни и те же, неотвязные и выматывающие своей бесполезностью. Она решительно встала — надо было отнести докладную Пеструху. Конечно, идти самой в приемную ужасно не хотелось, и голова кружилась, и ноги были ватными, но отдавать документ Маше она хотела еще меньше. Машу, которая любила повторять, что любит ее и Чернову одинаково, очень расстраивала обстановка в отделе, хотя прямо она Свете ничего не говорила и тем более не упрекала.

В приемной Света поняла, почему ноги несли ее сюда еще менее охотно, чем обычно. Уже подойдя, к столу секретаря, она разглядела, что за ним сидит не Наташа, а злейшая ее врагиня — Петрова, пеструховская бывшая любовница, стоявшая между директорским сердцем и ней, Светой, и мешавшая ей полностью подчинить себе Чебурашку. Правда, Света никогда не делала настоящих попыток обольстить Пал Никанорыча, но уж кого она хотела видеть меньше всего на месте Пашкиной возлюбленной, так это Петрову с ее патлами до пояса и румяными щечками.

Отступать было поздно.

— А где Наташа?

— Бюллетенит. Я за нее.

«Значит, раньше следующей недели ее не будет. Вот досада! Все против меня!» — подумала Света, но решила довести дело до конца.

— Павлу Никаноровичу передайте, пожалуйста.

— Все докладные пишете, — проскрипела Петрова, не могшая не знать о ситуации в международном отделе.

«Она сейчас же позвонит Черновой и все расскажет!» — подумала Света, уходя на неверных ногах из приемной. Хотя какая разница. Может, так и лучше. Докладная и писалась для того, чтобы ударить по Черновой… Пусть узнает об этом пораньше и помучается подольше. Но все-таки Света постаралась побыстрее вернуться в отдел, чтобы по возможности знать, сообщит Петрова Нинке о докладной или нет.

Когда Света, запыхавшись, вошла в комнату, Чернова с кем-то весело болтала по внутреннему телефону.

— Спасибо, конечно, но мне об этом факте известно уже три дня. Так что я приняла меры… Да, да, ценю твою дружбу, спасибо, пока, целую.

— Чью это вы дружбу цените? — возможно язвительнее спросила Света.

— В данном случае хвостиковскую.

— И о чем же она вам сообщила, таком важном?

— О том, что в Москве будет мой телелюбимчик.

— Вы живете в каком-то придуманном, нелепом мире!

— Ну и хорошо.

— Что ж в этом хорошего?

— Ну, потому хотя бы, что никто в этом мире меня «сукой и проституткой» не назвал и в глаз не двинул. Ни одного аборта даже не сделала.

— Лучше бы сделали!

— Вот уж никак не лучше. Во-первых, грех детоубийства, как и любого убийства, — неотмолимый и непрощаемый, а у меня, следовательно, есть шанс попасть в рай. А во-вторых, каждый аборт отнимает у женщины до двадцати процентов ее жизненной энергии и на два-три года приближает климакс. Серийное детоубийство хоть и неподсудно, но это не значит, что оно ненаказуемо… Так что уж лучше от абортария держаться подальше. Что я всегда и делала.

Света была в очередной раз оскорблена и унижена. Чернова так гадко напомнила ей о том, как называет ее Евсеев, и о ее абортах.

«Если это правда — я, что же, совсем без энергии и мне не сорок, а пятьдесят?! А если правда то, что она мне наболтала про курево, мне, как женщине, что — уже к шестидесяти? Я — пенсионного возраста?! Старуха?! Да еще серийная убийца, как Чикатило… Господи, как это все вынести!»

Это открытие лишило Свету остатка сил. Весь день она мерзла, сидя в шерстяном платке и пододвинув к себе вплотную обогреватель на колесиках, который Чернова называла «самоходной батареей». Входившие в их отдел, как сговорившись, восклицали: «Ну и жарища у вас!» — и Света уже начала думать, не подговорила ли Чернова их всех, чтобы доконать Свету постоянным напоминанием о ее недомоганиях. За весь день она так и не смогла придумать, чем бы еще ущемить эту гадину, которая так ловко, вроде между прочим, расстраивает ее и подводит к мысли, что Света скоро по-настоящему, всерьез заболеет или даже умрет, а на том свете попадет в ад.

Правда, за день случилось и кое-что радостное: когда Света была на обеде, звонил Евсеев. К телефону, к счастью, подошла Маша, узнала голос и поболтала с ним. Он передал привет, как будто Света и не была его законной женой, а так — приятельницей, с которой он давно не виделся. Злорадство оттого, что он вспомнил, соскучился, затосковал и, наконец, позвонил, было омрачено догадкой, что этот виртуоз «баранки» просто учуял первую Светину полную после отпуска зарплату и поэтому решил мириться.

Вечером он позвонил домой, ровно настолько поздно, что если бы Света разрешила ему приехать повидаться с дочерьми, то ехать назад, к родителям за город, было бы опасно и вообще неудобно. Так все и произошло, как обычно. Толька приехал, и хоть прежней радости Света от встречи не испытывала, все-таки ужином его своим нехитрым накормила и ночевать оставила со всеми вытекающими отсюда сексуальными последствиями.


Утром она почувствовала себя получше, согласилась, будто нехотя, чтобы Толька ее подвез на работу, а вечером — домой: с деньгами в общественном транспорте ехать не хотелось. Так вроде бы они опять сошлись, но медового месяца, даже такого куценького, как раньше, не получилось. Денег заплатили мало, премия была всего лишь тридцать процентов, и Евсеев, получив от нее только половину запрошенной за сексобслуживание суммы, опять весь вечер, хоть не очень настойчиво, но все-таки зудел на его любимую тему — зачем работать там, где так мало платят. Ночью он тоже был не ахти как деятелен, но Свету это не слишком взволновало — получила порцию естественных, а не химических гормонов, и то хорошо. Хотя, если подсчитать, химические гормоны обходились дешевле и не грозили очередным «залетом».

Утром, даже не опоздав, Света застала Чернову за изготовлением какого-то документа, но не успела даже потребовать отчета, что та делает, как позвонила Наташа из отдела кадров и попросила срочно спуститься вниз.

Наташа рассказала ей странную историю. Отдавая сидевшей за секретаря Петровой бумаги на подпись, она увидела, что в кабинет директора, не спрашивая разрешения, — видимо, по личному и персональному приглашению, — прошествовала Анна Павловна, а через минуту, весело поздоровавшись с Петровой, проскакала Нина.

Наташа затаилась на черной лестнице, наблюдая, кто и когда от Пеструха выйдет, но, простояв там полчаса и замерзнув до дрожи, так никого и не увидела. То есть обе эти бывшие Светины любимые сидели у директора больше получаса, и о чем они беседовали с Пеструхом — тайна, покрытая мраком.

Света горячо поблагодарила любимую подругу и пошла наверх, в отдел, готовясь учинить Черновой допрос, зачем ее вызывал Пеструх и что делала там с ней Луценко.

— Чем вы занимаетесь?

— Вам ли не знать, мадам, пишу очередную объяснительную на вашу очередную «телегу».

— И много уже написали?

— Да уже шесть страниц.

— И это еще не все?

— Отнюдь. Один эпизод с троекратной заменой шампанского в прошлом году чего стоит.

— Какого шампанского? — не поняла Света.

— А помните, как вы три раза выпивали мое шампанское, каждый раз покупали другую бутылку и подкладывали ее в холодильник?

— Но я же вам все компенсировала! — возмутилась Света.

— Да дело-то не в этом.

— А в чем же?!

— А в том, сударыня, что, если человек не способен удержаться при виде бутылки спиртного, чтобы ее не высосать, он законченный алкаш. Нет?

— Если вы про это напишете, я на вас в суд подам! Вы не имеете права рассказывать такое!

Нина повернулась на кресле к ней лицом и сложила руки на груди.

— Во-первых, какое такое? Это было мое шампанское, и это был факт моей личной биографии, и я имею право рассказывать о нем хоть черту, хоть дьяволу. А во-вторых, мадам, оглянитесь на свою жалкую жизнь и ответьте себе на один вопрос: вы хоть один решительный шаг в жизни сделали, чтобы не навредить самой себе самым жутким образом? А? Разве вы не жалеете, что развелись с вашим первым мужем? Вы же его до сих пор любите, или как? А «телег» вы на него не писали, нет?

Света стояла, не шелохнувшись, у двери, не зная, что ответить. Не дождавшись ответа, Нина расслабленно улыбнулась.

— Кстати, а что думает господин Евсеев по поводу возобновления ваших тесно-телесных отношений с мистером Савицким?

— Откуда вы знаете?! — почти закричала Света.

— От Анны Павловны. Вы рассказали о вашем пламенном любовном свидании с мистером Савицким вашей подруге Елене Васильевне Ципиной. Она же, из самых лучших побуждений, заметьте, стала носиться по предприятию колбасой, умоляя ваших друзей образумить вас от разрыва с господином Евсеевым и возвращения к мистеру Савицкому. Ну и к Луценко она с этим приходила, а Анна Павловна спросила меня, что там у вас «происходит с Генкой».

— И что вы сказали?

— То, что и есть, — как вы разыскивали его через Интернет, о ваших записочках — вы так мило и непосредственно забывали их распечатанными на столе или на принтере… Я полагаю, то любовное «письмо для тетки» предназначалось тоже Савицкому?

— Я не буду вам отвечать! — Света пошла к своему месту и включила компьютер.

Чернова повернулась обратно к дисплею.

— Значит, ему. Кстати, я почти закончила и могу дать вам почитать свой опус. В приемной сейчас сидит ваша горячая фанатка Петрова, а она-то, в отличие от Анохиной, вряд ли предоставит вам право первого чтения. Хотите?

Света молчала.

— Как хотите. Я оставлю его на компьютере, файл называется «фигня-2». Только машину не забудьте выключить. А то каждый раз, когда вы беретесь за мной шпионить или воровать мои файлы, то бездарно выдаете себя невыключенной машиной. Так что — сейчас или в вечерней тишине? Готова выслушать ваши замечания, поправки, комментарии… А? Не слышу?.. Значит, в тишине.

Заурчал принтер. Чернова подошла забрать листки.

— А хорошо я все-таки пишу — даже сама себе удивляюсь. Вроде ничего особенного, а так здорово… Прямо дамский роман, только получше качеством, психологичнее, я б сказала. Жаль даже, что я любовного письма Генусику так и не наваяла… Может, все-таки сделать это… напоследок?

— Как это — напоследок? — насторожилась Света.

— А так, поскольку я, официально и при свидетеле в лице Анны Павловны, поставила господина Пеструха в известность, что намереваюсь в самое ближайшее время оставить свою должность.

— Я вас любила! Я вас обожала! А вы меня бросаете! — взорвалась Светлана, оборачиваясь, чтобы посмотреть этой неблагодарной твари в лицо.

Та невозмутимо просматривала свою писанину.

— Во-первых, сударыня, у меня традиционная сексуальная ориентация, и насчет страстной однополой любви, пожалуйста, обращайтесь к госпоже Дебрановой…

Светлана просто задохнулась от возмущения.

— А во-вторых, я сюда — в отличие от вас — прихожу работать, а не любить.

— Да вы знаете, кто вы?! Вы, вы…

Она, наконец, соизволила поднять глаза на Свету.

— Знаю. Я умная, здоровая, непьющая, психически уравновешенная и сексуально не озабоченная женщина. А в-третьих, вы же сами отписали начальству, что я некомпетентна и делаю грубейшие языковые ошибки, так что это — ваша инициатива. И учтите на будущее, что на этот оклад ни один приличный специалист не придет. Решайте, как вы здесь справитесь одна… Сами понимаете, дело даже не в возрасте, образовании и опыте — просто дочка шофера внучке академика не замена.

(Когда-то Чернова невзначай, но больно задела их с Машей замечанием: «Шоферская жена, шоферская дочка — это международный отдел или гараж?»)

— Ну, так я вам гарантирую на сто, нет, на сто пятьдесят процентов, что ни в одну профильную фирму переводчиком вас не возьмут! Пойдете торговать на рынок. Я вам это обеспечу!

— Во-первых, я знаю не только английский. Во-вторых, у меня не один диплом и не одна профессия.

— А в-третьих?

— В-третьих, я и на рынке устроюсь лучше, чем вы в офисе, потому что просто, в отличие от вас, умею работать. Вы-то и деньги считать к сорока годам толком не научились. Вечно вас эти торгаши рыночные имеют во все дырки. Что — не так? А с работой… Была бы шея — хомут найдется. На мой век и тупых директоров, и бездарных начальников хватит.

Нина забрала с принтера приличнуюстопочку листков, сунула ее в файл и, лучезарно улыбнувшись Свете, вышла.

«Господи, что ж она там такого наговорила, написала! И Анна Павловна с ней заодно…»

Света кинулась было к черновскому компьютеру, чтобы сейчас же распечатать этот омерзительный пасквиль, но спохватилась, что сможет сделать это в обед или вечером. Опять эта ведьма ее достала — Света будет мучиться до вечера, прежде чем прочтет этот треклятый талмуд…


— Это вы с Луценко что-то задумали! — без предисловий набросилась на Чернову Света, когда та вернулась. — Я хочу знать, что вы задумали! Вы давно планировали меня бросить!

— Да, сознаюсь, давно, с того самого момента, как мы работаем вместе, а теперь вы так кстати сняли с меня моральную ответственность за бегство с экономически тонущего корабля. Я вас не устраиваю — все, гудбай, покеда! А что до Анны Павловны, то она в присутствии Пал Никанорыча всецело поддержала мое решение сделать ноги.

— Ах, так вы к Луценко уходите! Вот что вы задумали! — осенило Свету.

— Нет, Анна Павловна не хочет, чтобы вообще я здесь оставалась. А задумали мы ни много ни мало, как погубить вас, сударыня, причем самым коварным образом.

— Вам это не удастся!

Свету буквально взметнула ввысь упругая волна энтузиазма и невесть откуда взявшейся энергии — вот, вот настоящая жизнь, борьба, страсть! Она с ними повоюет! Света их обеих уничтожит!

— Вы ничего мне не сделаете!!! Ни вы, ни Луценко!

— А мы ничего делать и не собираемся — была охота руки марать.

Света озадачилась, и волна энергии схлынула так же быстро, как и набежала, оставив еще большую усталость и отчаяние.

— Вы все сделаете сами, — продолжила Нина, тщательно втирая в руки крем. — Я ведь вам уже неоднократно говорила, что худший враг человека — это он сам. Ну как бы я вдруг пошла к Пеструху и ни с того ни с сего стала бы рассказывать, что вы устраиваете здесь регулярные пьянки и, как результат, часто не выходите на работу. А тут вы сами сподвигли меня на то, чтобы во всех деталях и со смаком расписать ему, как я выслушиваю комментарии уборщицы по поводу количества пустых бутылок. Мы сколько вас с Авессаломовой просили — хоть пузырьки-то с собой уносите, а?.. Вам же как о стенку горох… Неужели вы до такого бесчувствия напиваетесь, что с бутылем до мусорки доползти не можете? Кроме того, для Пеструха будет открытием, что господин Творожков тоже страдает алкоголизмом, только в форме запоев.

— Вы и об этом написали?!! Зачем?!!

— Ну, для общей убедительности картины, поскольку это подчеркивает наследственный и, следовательно, неизлечимый характер вашего с ним фамильного заболевания.

«Господи, сколько же страданий!» — подумала Света, даже не в силах заплакать.

— Словом, сударыня, за что боролись, на то и напоролись. У вас было предупреждение свыше — вы его проигнорировали. Теперь получайте по полной.

— Какое еще предупреждение свыше?

— А что, не помните, как вы еще в прошлом году на меня «телегу» накатали? В пятницу накатали, а в понедельник скопытились на полторы недели, — мне так славненько без ваших дуростей здесь работалось! Ни любви, ни истерик… Не помните? Прошлой зимой…

Света что-то смутно припомнила, но это сейчас было не важно.

— И ничего я вам делать не буду. Сами себе все пакости распрекрасно сотворите. Вы и шагу ступить не можете, чтобы не вляпаться в собственное дерьмо… Так что мне вам гадить нет никакого расчета. За это Господь накажет.

— И когда же вы уходите?

— В течение месяца, я думаю, определюсь. Так что подыскивайте человека на мое место, хотя…

— Что — хотя?

— Боюсь, это полная безнадега. Никто не придет.

— Мы — солидная фирма!

— Да, фирма солидная, а вот оклады — не больно. Вряд ли вы сами довольны вашим заработком.

Нина порылась в столе и нашла там два клочка бумаги.

— Хотите ознакомиться?

— А что это?

— А это я разворачивала перед Пеструхом безрадостные перспективы в отношении найма нового переводчика.

— Чем же это они такие безрадостные?

— А тем, что нижний предел оклада переводчика по Москве — четыреста долларов, верхний — тысяча.

— Не может быть!

— Чего ж не может-то? Нате, поинтересуйтесь. Я специально это вырезала.

Света подскочила к Нине и выхватила один клочок у нее из рук. Это была вырезка из какой-то газеты с приглашениями на работу. Так все и было — переводчиков приглашали в самые разные фирмы и действительно оклады предлагали именно такие, от четырехсот баксов до тысячи. «Это что же, она уйдет отсюда на такой заработок?!! Ей даже подрабатывать не нужно будет…»

— Вот… Если учесть, что самое большое, на что здесь может рассчитывать переводчик, — это сто восемьдесят зеленых плюс начальник в буйном расцвете климакса, сами понимаете… Претенденты на эту должность, боюсь, штурмом наше здание брать не будут.

— И вы об этом сказали Пал Никанорычу?

— А как же! Я предложила ему нарисовать себе психологический портрет человека, который, вопреки элементарной логике и собственной выгоде, вдруг согласится работать полный рабочий день за в два с половиной раза меньший оклад — ну, если принимать во внимание нижнюю планку — да еще таскаться на окраину города.

— И что он сказал?

— Ничего не сказал — что тут скажешь? Глу-боко-о-о так задумался. Но я человек снисходительный, помогла ему.

— Очень великодушно!

— Ага, я такая. Я процитировала ему слова блаженной памяти Александра Алексеевича, который во время нашей с ним встречи — это когда он предлагал мне переходить в этот отдел — подчеркнул, что достоинство нашей госфирмы — социальные гарантии. Так вот я и сказала Пал Никанорычу, что работать, я подчеркиваю — работать, а не числиться, — сюда никто не придет, потому что работать можно за куда как большие деньги. А вот числиться — это пожалуйста… Следовательно, прийти на это место может только а) человек с кучей хронических заболеваний, чтобы без конца сидеть на неукоснительно оплачиваемом больничном или б) потенциальная декретница, как наша Авессаломова. На мое место всегда приходят или хронические бюллетенщики, или декретницы, а потом, как правило, отдел закрывают. Да чего повторяться — я ж вам рассказывала сто сорок раз… В последний раз на мое место пришла дама, больная жестоким хроническим панкреатитом, следовательно, сейчас будет декретница… Я ж Водолей, воздух. Когда я есть, меня незаметно, но вот когда кислород перекрывают — тогда очень чувствительно бывает. Ну, да что я говорю — время покажет.

— И вы это сказали Пал Никанорычу?

— Ага. Он, кстати, сказал, что у него ко мне по работе претензий нет.

— Не может быть.

— Луценко свидетель. Когда я ушла, они еще полчаса лялякали.

— Откуда вы знаете?

— Она сама мне и сказала. Ей ведь тоже есть что о вас порассказать. Она говорит, что ее до сих пор мучает совесть, что она тогда Савицкого подвела.

— Неужели?

— Угу. Так и говорит: «Не могу простить себе, что слушала эту суку и испортила жизнь хорошему парню»!

— Это оскорбление! — возмутилась Света.

— Что именно? — очень естественно удивилась Чернова.

— Вот это слово!

— Какое — «сука»? Во-первых, это цитата из Луценко, а во-вторых, вас и муж так зовет, разве нет? Вы сами сто раз его цитировали.

— Вы мне ответите за все оскорбления!

— Да-да, именно! С нетерпением жду вашей следующей докладной. Пожалуйста, не затягивайте. Я хочу до выхода на свободу изложить Пал Никанорычу еще кое-какие факты. Должен же он знать, с кем остается.

— А вы еще не всю грязь на меня вылили?

— Ну что вы… Вы столько ее намесили за пять лет… Должен же Пеструх узнать, наконец, что он был любовником госпожи Петровой. Сама Лариса Викторовна несказанно удивилась, когда я ей об этом сообщила.

— Он вам не поверит!

— Мне не поверит, Анне Павловне поверит. Вы же и к ней с этой сплетней приходили, и не один раз, насколько мне известно. Только я не уловила из ее рассказа — вы у нее были одна или тоже с Натальей Кирилловной? Так что активничайте, но не забывайте, что я вам говорила о вашем собственном дерьме. Остерегайтесь подделок. Обидно наступить еще и в чужое…

Света чувствовала себя совершенно разбитой. Сейчас Пал Никанорыч читает, как она пьет с подружками, а может, и что-нибудь похуже. Вот, вот вся благодарность Черновой за всю Светину любовь! Грязь и оскорбления! И ведь как она ее обошла — чуть только Света задумает ее тронуть, эта подлая дрянь без тени сомнения выложит Евсееву про Савицкого… Скандала, да не одного, да с драками, не избежать… И зачем она тогда Ципиной все это рассказала… Господи, как же она запуталась… Свидания, как такового, ведь и не было, а того, что об этом несостоявшемся свидании станет известно мужу, бояться приходится… Только и осталось, что наблюдать, как будут разворачиваться события. Главное, дождаться, чтобы Чернова ушла домой, и прочитать эту мерзостную бумажонку. Сколько она там всего накатала — аж на восемь страниц, графоманка! Еще и сама собой восхищается…

Эта умница говорила, что не собирает сплетен, не интересуется чужой личной жизнью и не считает чужих денег, а сама все эти годы запоминала Светины слова и поступки, складывала их в штабеля, чтобы сейчас обрушить на бесталанную Светину голову. Зачем? Что Света ей сделала? Написала пару докладных? Но она сама виновата — почему не дала взаймы денег на поездку к морю, не подарила ничего к прошлогоднему дню рождения, не написала такого нужного Свете письма? Это справедливое наказание за страшный грех нелюбви! Свету нужно любить, любить, любить! А Чернова этого не сделала и теперь должна быть жестоко наказана. Все, кто не любит Свету, — грешники и преступники, они понесут заслуженную кару. Вот жаль только, что докладные почему-то даются Свете с таким трудом — она бы и на Луценко написала что-нибудь… А что бы она написала про Луценко? Ну, например, что устроила на предприятие дочку…

Света одернула сама себя — что-то уж она совсем разошлась. На Луценко писать совсем уж не стоило — та слишком много знала о Свете. Господи, да у нее уж и друзей почти не осталось… А из тех, кто есть, никто ее не любит достаточно сильно, так, как ей это действительно нужно!.. А как нужно?.. Ей нужно, чтобы, чтобы… вот… ей…

Мысли, кроме разве тех, что были о любви, едва появившись в Светиной голове, сразу рассыпались на меленькие кусочки с острыми, как у стекляшек, уголками. Свете сильно хотелось кофе, но встать из-за стола не было сил. Кроме того, в комнате, как всегда, было холодно, отопление еще не дали, а батарея почему-то не была включена.

Положение спасла пришедшая из посольства Машенька. Она, едва раздевшись, бросилась греть чайник, готовить им со Светой кофе, подтащила к Светиному креслу батарею, накинула ей на плечи валявшийся на гостевом стуле шарф — Света о нем как-то забыла. От Маши исходила хоть и не очень сильная, но несколько ободряющая волна нежности и заботы, и, впитав ее, Света слегка пришла в себя.

Чернова, что-то буркнув, ушла на обед. Света было крикнула ей вслед, что обед у нее полчаса, но та не расслышала слабенького Светиного голоса и даже не огрызнулась, как обычно.

Машенька стала расспрашивать, почему у нее такой, расстроенный вид. Подбирая слова так, чтобы не проговориться о своей докладной на Чернову и о ее многостраничной ответной кляузе, Света сказала, что Нина Георгиевна собирается увольняться из-за низкого заработка и уже поставила об этом в известность директора.

— О-о-й, — застонала, всплеснув руками, Маша, — а как же мы без нее? Она же всю работу делает…

— Что значит — всю? А ты, а я что, пустое место?!

— Ой, Светочка, ты же знаешь… «Господи, и эта кукла пустоголовая туда же!»

— Ну что, мы одни не справимся? Еще человек придет… Что, на ней свет клином сошелся?

— Но она такая умная, столько знает, может для плана пункты придумать хорошие, книги покупает, документы и письма за всех пишет… Может, попросить Анну Павловну с ней поговорить?

— Луценко считает, что пусть лучше уходит.

— Не может быть! Она ее так любит… «Вот-вот, ее-то любят, а она даже не ценит этого! Просто не обращает внимания на то, что ее любят… Вот я каждую капельку подбираю, а тебе все равно не хватает…» — подзудил ее внутренний голос.

Они еще посидели вместе, поговорили немного о делах, немного о Машиной учебе, о Светиных детях. Потом Маша начала греть на чайнике свой обед — у нее были нелады с желудком, и еду она приносила с собой из дому. Света же, слегка воспрянув духом после беседы с Машенькой, решила спуститься вниз для совещания с Наташей.


— …Ну, Свет, я же тебя предупреждала, что этим кончится…

— Ты меня не предупреждала! Если б ты меня предупредила, я б нашла способ, как ее достать и без докладных! Работой бы завалила!

— Нет, предупреждала. Ты просто не помнишь… Ты же сама сказала, что она никуда не сможет уйти из-за возраста…

Вроде что-то было похожее, но Свете не хотелось вспоминать. Все мысли были о будущем — как доконать эту тварь в оставшееся время.

— Наверное, ей Анна Павловна что-то подыскала… Нужны же где-то такие… Ничего, найдем и мы кого-нибудь.

— Я не хочу тебя огорчать, но за последний месяц с фирмы уволилось десять человек, а пришел только один… Оклады маленькие. Единица освободится, но кто вот придет…

— Студента возьмем. Лучше мальчика.

«А тебе одной студентки мало? Еще один придурок на работе книжки читать будет?» — кто-то, недавно поселившийся в Свете, как те полипы, задал ехидный вопрос и скрылся.

Кварталку на фирме задерживали уже на полтора месяца, да и обещали только двадцать процентов. Зарплата Светина разлетелась на долги и на материальную стимуляцию супружеской любви Евсеева. Денег осталось впритык на еду и первоочередные нужды вроде колготок. Это тоже угнетало, и было жалко денег, отданных на ремонт Толькиной машины. Он опять сбежит, а Света будет тратиться на транспорт, а то и на такси… Света вдруг вспомнила, что Чернова носит простенькие дешевые колготки российского производства, и прекрасно себя при этом чувствует, и не комплексует, и не носит мини, хотя ее данные ей такое позволяли. Ничего ей не надо, ни любви, ни колготок… Почему она, Света, не такая? Почему Свете постоянно что-то нужно и постоянно всего не хватает? Все что-то сосет и гложет изнутри…

Вот уйдет Чернова на хорошую зарплату, будет шиковать еще больше, а Свете придется работать за двоих, и вся зима с переговорами и визитами будет на ней — не пошлешь же вместо себя Машку. Хотя она-то уже на третьем курсе? Да нет, это невозможно… Надо как можно скорее взять хоть кого-нибудь, а то над Светиным положением опять нависнет угроза — начальник над одной глупышкой не начальник и можно остаться без должности и «руководящего» оклада с надбавками.


— Нина Георгиевна, — без вступления, вернувшись от Наташи в отдел, громко, как могла, сказала Света, — ваше предполагаемое увольнение не является основанием для того, чтобы не выполнять своих служебных обязанностей.

— Ни в коем случае. Вот, кстати, я сижу на своем рабочем месте и выполняю, — спокойно и без напряжения ответила Чернова не оборачиваясь.

— И что же это такое?

— Да вот Пеструх прислал кой-чего ему отшлепать… Вот я и шлепаю.

Света забыла, что хотела сказать дальше, и Чернова продолжила вроде как за нее:

— Расслабляться нельзя — съедят. Закон джунглей. Хочешь погубить человека — освободи его ото всех обязанностей, делай все за него, а потом оставь наедине с его моральной несостоятельностью и физической атрофией.

— На что вы это намекаете, на меня?

— Отнюдь. Вернее, не только на вас. Просто сегодня вечером будет один старый фильм с молодым Аленом Делоном. Он там играет слугу одного богатенького Буратино. Этот Буратино наделал гадостей делоновской семье, и Аленчик решил ему отомстить, да не как-нибудь, а по-французски, элегантно. Нанялся к этому богачу слугой и постепенно, ненавязчиво переключил на себя все: и его стол, и гардероб, и жену, и любовницу, и деньги. А когда тот опомнился, было уже поздно — он просто отучился быть личностью. Человеком быть перестал… Печально, но поучительно. Перекликается с моим «синдромом Золушки».

— Надоели мне ваши «синдромы»! Когда вы только уйдете!

— Скоро, матушка-сударыня, скоро. Когда я увидела, сколько зарабатывают на приличных предприятиях, у меня прям шило в одном месте засело… Невтерпеж мне! Это что же, сидя здесь, я каждый день по двадцать — сорок долларов теряю?!

Света аж взвизгнула.

— А вы давайте, берите человека. Я Павла настропалила, что целесообразно взять новенького даже сейчас, пока я здесь, чтобы он поскорей в курс дела вошел. Так что вы не стесняйтесь… Но вам придется отпускать меня на собеседования.

— С огромным удовольствием! Можете хоть сейчас идти искать работу! Я вас не задерживаю!

Свете хотелось вывести Чернову из себя, чтобы та хоть накричала на нее, обозвала, оскорбила, чтоб Света могла почувствовать, что хоть как-то существует на земле. Неужели же и ненависти-то Чернова к Свете не испытывает, даже после этих двух докладных?.. Что уж она, как тот француз из фильма с Делоном, совсем не человек и не личность? Ничего не значит?..

— Да куда ж идти-то? — сокрушенно вздохнула Чернова.

— Куда хотите.

— Да пятница же, рабочего времени два часа осталось. Ща чаю попьем с травкой — да и по домам.

— Вот надо бы разобраться, что у вас там за «травка»!..

— Очень хорошая травка — шалфей называется, в аптеке покупается. Во-первых, предохраняет от потливости и запахов из разных частей и отверстий тела, а во-вторых, содержит растительные аналоги женских половых гормонов и, следовательно, гарантирует от наступления климакса.

— Вот вам в вашем возрасте это очень нужно! — почти выкрикнула Света, заподозрившая намек на свое несчастье.

— Это и в вашем неплохо было бы, судя по состоянию нервной системы.

Света не стала отвечать, хотя ей очень хотелось упрекнуть эту бессердечную жадину, что это именно она довела Свету до такого плачевного состояния.

Чернова налила кипяток в специальную кружку для заваривания трав, и по комнате разнесся нежный запах летнего луга.

«Может, действительно мне это тоже попить?.. Не она, а я из себя вышла, вот ведь как она меня опять подловила… Нервы у меня действительно никуда».

Но Света сразу же забыла, как называлась эта трава, а переспрашивать было бы равнозначно подтверждению, что у нее климакс и нервы сдают. Хотя Света буквально сама ей все это и выложила…

«Какая же я дура, — думала Света, бродя по русскому Интернету в поисках материала по истории для Ксюшки, — любишь человека, обожаешь, холишь-лелеешь, стараешься для него, а он готов сбежать из-за двух лишних долларов… Только деньги всем и нужны… Любовь вот — никому! Все без сердца, без души…»

День так и закончился в тягостном молчании. Когда ушли Чернова с Дебрановой, Света позвонила на работу мужу и попросила ее забрать возможно скорее. Толька что-то заныл насчет того, что ему надо еще повозиться с машиной, но она прикрикнула на него, и он, поскольку у них только начался очередной медовый месяц, особенно не возражал и сказал, что сейчас приедет. Буквально через полчаса.

И тут Света вспомнила, что хотела распечатать черновскую отписку, и включила ее компьютер.

«Господи, да как же он называется! Она же мне специально сказала… Издевалась, что ли?»

Файл пришлось искать по дате исполнения, и тут же Света вспомнила, что файл называется «фигня-2».

«А «фигня-1» — это, что ли, первая объяснительная? Вишь, названия выбрала, мол, мне это все по фигу… Острячка!»

На первой странице объяснительной была надпись красными буквами «Не забудьте выключить телевизор!», причем эта надпись мигала, чего Света в текстовых файлах никогда не видела.

«Как она это сделала?» — подумала Света, слушая, как выплевывает листы принтер.

Ей не терпелось прочесть, что же насочиняла эта бездушная эгоистка, но тут зазвонил внутренний телефон. Наверняка это был Евсеев.

Света быстро прокричала в трубку, что сейчас спустится, хотя у нее еще была куча дел. Ей хотелось найти коробку с той травой, против климакса, которая должна быть где-то здесь, у Черновой в столе.

Света стала второпях дергать все ящики черновского стола. Внутренний телефон затрезвонил опять. Евсеев, которого она вытянула из-под любимого «ауди», наверное, там, внизу, рвал и метал.

Коробку с какой-то травой она нашла, но так и не смогла вспомнить, то ли это название, и тут ее внимание привлекла оранжевая дискета в футляре, лежавшая во втором ящике стола. У Светы внутри что-то екнуло, как будто зажглась лампочка, хоть как-то осветившая мрак ее существования.

«А что это она там держит?» — подумала она, беря футляр в руки.

«Вряд ли она держит у всех на виду что-нибудь важное», — с сомнением произнес тот голосок… Но все-таки…

«А вдруг она специально это подстроила, чтобы выставить тебя дурой?» — предположил голосок.

Внутренний телефон начал надрываться опять.

«Если телефон звонит, значит, Толька еще здесь», — соображала Света, лихорадочно просматривая дискетные файлы.

Среди них были рассказики, которые Чернова сама показывала Свете, какие-то переводы, словом, бесполезная дребедень, которая вряд ли могла способствовать уничтожению этой эрудитки. Но нашла Света и кое-что занятное — какой-то английский текст с рисунками и чертежами.

«Не то ли это, что мне нужно?!» — затрепетала Света, посылая файл на печать.

Телефон начал надсаживаться в четвертый раз. Света выдернула дискету, не выходя из программы, просто отключила компьютер и сняла трубку. Толька действительно был в ярости.

— Да сколько же тебя, твою мать, дожидаться можно!

— Да иду, иду! Что же мне — в туалет сходить нельзя?!

— А до дому ты свое дерьмо донести не могла?! Спускайся быстро, а то уеду!

Света скоренько запечатала дверь и понеслась к лифту. В сумочке она уносила наспех запихнутые листки и оранжевую дискету, которая, как ей казалось, несла надежду на реванш и отмщение ее поруганной и растоптанной любви.

Дома, наспех сделав все дела и отправив детей и, мужа спать, Света заперлась в ванной и, пустив воду, стала читать объяснительную Черновой. Дела оказались еще хуже, чем это казалось Свете сначала.

Эта графоманка подробно описала, что Света — патологический лодырь и давным-давно не занимается языком, так как спихнула на ее плечи все, связанное с английским. Поэтому-де Света не может судить об ее, Черновой, профессиональном уровне. «Наша фирма говорит с зарубежными странами на моем английском, и коль скоро этот диалог успешно продолжается уже несколько лет, вряд ли есть основания предположить, что он плох».

«Ишь ты, как загнула!!» — вякнул голосок. Но Чернова не ограничилась и этим — она начала развивать мысль о том, что все эти Светины докладные — не что иное, как бурно развивающееся психическое помешательство, связанное с наступившим климаксом и гормонотерапией, прописанной ей в связи с целой кучей опасных заболеваний…

Света, сидя на краешке ванны, с ужасом читала подробный анализ своей наследственности с описанием кидающейся в грязный пруд тетки, страдающей клаустрофобией кузины и регулярно совершающего прогулы по причине жуткого перепития любимого братика…

Чернова, обращаясь к Пеструху, задала риторический вопрос: «Сколько раз человека можно стукнуть по голове, чтобы это не отразилось на его психическом здоровье?»… Что, если Пеструх спросит, что она имела в виду? Рассказать ему о том, что из-за мужниных побоев у нее три раза было сотрясение мозга? И по Светиной больной печени Чернова тоже прошлась, вопрошая, можно ли ожидать психической адекватности от человека, у которого практически не работает орган, отвечающий за нейтрализацию ядов. Все вспомнила, всю свою долбаную эрудицию употребила, чтобы выставить Свету ни на что не годной развалиной, да еще с серьезными отклонениями в психике…

Самое ужасное было припасено в конце. В качестве основного доказательства ее сумасшествия Чернова рассказала о том, как Света жаловалась ей, что Луценко украла из Светиного конверта с деньгами триста баксов. Конечно, Пеструх не поверит, что Анна Павловна воровка, и вся надежда была на то, что он просто не поверит и самой Черновой, что такая история была вообще.

«А почему бы ему и не поверить Нинке? Она непьющая», — пискнул голосок.

«Если Чебурашка не поверит тому, что я наговорила об Анне Павловне, то наверняка скажет об этом самой Луценко. А она-то вспомнит и скажет, что я действительно оставляла конверт в ее сейфе и что я пересчитывала деньги, когда забирала, и получится, что я оклеветала Анну Павловну… Так что лучше было бы, если б он поверил, что Анна Павловна все-таки эти деньги украла, и не стал бы ей об этом говорить, но он в это не поверит и все-таки спросит, и тогда Луценко…»

Мысли были вязкими, ворочались тяжело и неуклюже, лениво и пакостно хватали друг друга за хвосты, свивались в бесконечное кольцо, болезненно охватывавшее Светину голову.

Ванна была уже до краев наполнена водой.

«Вот если б сейчас мне в ванне стало плохо с сердцем и я б захлебнулась, даже ничего не почувствовав, — подумала Света. — Это было бы как раз то, что нужно».

А на закуску Чернова поведала о том, как Света, частично осознавая свою ущербность, уже пыталась лечиться у «психолога», и тот прописал ей кипяченую мочу. Написано это было таким гадким, иезуитским образом, что можно было подумать, что. Света эту мочу пила…

«А разве нет?» — заинтересованно осведомился голосок.

Нет, всем известно, что Света делала из мочи клизмы! А впрочем, какая теперь разница… Так опозорить ее перед директором, перед мужиком, в конце концов! Вдруг он это запомнит и станет Светой брезговать, думая, что у нее изо рта воняет экскрементами?

Света попыталась стряхнуть с себя горькое оцепенение и решить, что же делать дальше. Остановиться она не могла — надо же попробовать доконать эту предательницу, растоптавшую и оболгавшую самое святое, главное и чистое в жизни — любовь!

«Но нет, так не получится! Они вздумали меня погубить моими же руками! Нет, не выйдет! Я за себя еще поборюсь! Я еще ой-ой как с вами потягаюсь!» — думала Света, перечитывая последние строки черновского пасквиля, где та сообщала, что не намерена далее работать за лодыря, бездаря и психопатку, да еще и за такую зарплату, и в самом ближайшем времени намерена уволиться.

«У меня есть сильное опасение, — писала Нина, — что коль скоро даже доносы на меня г-жа Евсеева пишет, используя мои собственные выражения, то не за горами и задание… написать «телегу» на самое себя, чего мне делать как-то не хочется. С моим же уходом основной заботой г-жи Евсеевой, по всей вероятности, станет вопрос о поиске следующего объекта для травли, поскольку подобные навязчивые состояния не проходят сами собой без серьезного лечения, а его г-жа Евсеева не получает, и надеяться на благополучное развитие ситуации не стоит…»

«Надо ж такое загнуть — что, уж Света и докладную сама написать не может?! И не может, чтобы кого-то не доводить? И что скоро совсем сойдет с ума?!»

«Да, Светик, с писаньем-то у тебя хило, как и со всем остальным!» — подъелдыкнул голосишко, но Света сделала вид, что не обратила на него внимания.

«Не дать ей уйти по собственному желанию — вот что надо сделать!!!» — вдруг осенило Свету.

Принятие решения всегда добавляло ей энергии. Мысли сбросили вязкую осклизлую шкурку и забегали быстрее, стуча копытцами. Цоканье этих острых копытцев больно отдавало в висках, но это было все-таки лучше, чем то болото, что царило в Светланиной голове минуту назад.

«Надо как можно скорее сделать так, чтобы Чернову уволили по статье, да еще по такой, чтобы она в приличное место с хорошим заработком не смогла устроиться!» — сформулировала себе задачу Света.

«А она сильно этого боится?» — хмыкнул голосок, и Свете показалось, что он очень похож на черновский, только чуть потише и потоньше.

«Ничего, испугается, когда ее на Лубянку вызовут! — подумала Света. — Что это еще за текст с чертежами? Зачем она это у себя оставила и для кого? Вот пусть от этого попробует отписаться!»

«А как же насчет сообщения Евсееву о романе с Савицким?»

Но Света почувствовала, что готова и на это — священная цель отмщения за отвергнутую и попранную любовь выше скандала с давно уже нелюбимым мужем. Ну, устроит Толька разборку с мордобоем — ей что, привыкать? Да, переписывается с бывшим мужем — ну и что? Это, кстати, модно и современно. На Западе все бывшие супруги поддерживают хорошие отношения и дружат домами. В конце концов, можно напомнить ему про сожительство с Алиской и новые зубы.

«Не больно уж твой Толька западный-то! А с Алиской он жил, когда вы были в разводе, — его право», — съязвил получерновский голосок, но Свете было уже на него наплевать.

У нее теперь была ясная цель: доказать, что Чернова занимается на фирме шпионской деятельностью, поэтому-то и ведет всю личную переписку исключительно на иностранных языках, куда-то отсылает свои сочинения, подрывая этим самым обороноспособность страны! И в Грецию она ездила, чтобы увидеться со связным из ФБР! Поэтому и Свету с собой взять не захотела!

Загвоздка была в том, что Пеструху еще раз не напишешь, — после того как эта гадина расписала ему про тетку в пруду, сломанный в драке нос и вечеринку с мартини, он точно Светиных соображений всерьез не примет, а кинется консультироваться с Луценко, а та может вспомнить то, что когда-то Света писала точно такие же бумаги на Савицкого, то есть у нее это система, как и описывала Чернова.

Нет, тут надо придумать что-нибудь похитрее! Да, пусть Света не очень умная, но зато она очень, очень хитрая! Настоящее мастерство не пропьешь! Она пойдет с этим к пупсику-переростку Воробьеву! Да! Его карьера давно зашла в тупик, международные дела, поездки за границу и дорогие сувениры от иностранцев отвлек на себя этот усатый выскочка из Белоруссии, и он будет очень рад случаю хоть как-то выделиться! А уж выделиться, разоблачив шпионку в своем коллективе, — это то, что ему нужно! Тем более этим можно будет объяснить и экономические неудачи предприятия. Да он просто ухватится за эту идею обеими пухленькими короткопалыми ручонками! Тем более, что отдел безопасности — под его началом, и с Чебурашкой он вряд ли пойдет советоваться, а просто даст делу ход.

Конечно, Толик может поинтересоваться, откуда у нее эта дискета, и тогда придется сказать, что она рылась в чужом столе, что, вообще-то говоря, — чистое хамство. И если выяснится, что дискета практически краденая, он может побрезговать ею воспользоваться…

«Опять дурой завистливой выставишься», — прокомментировал голосок.

Света не заметила, что, строя план окончательного сокрушения Черновой, она давно приняла душ, надела ночнушку и уже ложится в постель, стараясь не разбудить похрапывающего Евсеева — в последнее время за ним этот грех водился. Мысли, выстраиваясь в четкие колонны, шли на последний, решительный… Света впервые за многие недели заснула счастливой — наконец-то она отомстит за несбывшиеся мечты быть беспредельно обожаемой!.. Она всем покажет, и Луценко тоже, как страшно она мстит тем, кто отвергает ее любовь! Чернова пойдет в тюрьму за шпионаж! И там не будет ни домработниц, ни украшений на заказ, ни косметики от Ива Роша!..


Выходные прошли ни шатко ни валко. Толька ныл, что даже в выходные ничего, кроме фабричных сосисок и макарон на обед у них нет, вот настоящие жены в выходные дни пирожками семью балуют, а она на пятом десятке даже оладий нажарить не может. Света огрызалась, говоря, что в выходные настоящие мужья жен в ресторан ужинать при свечах водят, а не на кухню загоняют. Толька опешил от такого неожиданного поворота темы и странно замолк, уткнувшись в телевизор.

Света, избавившись от него, опять предалась мечтам об успешном завершении карательной экспедиции. В понедельник вечером она еще раз просмотрит дискету, напишет докладную с разъяснениями… А может, и не надо? Просто отдать дискету Воробьеву. Он будет обязан принять сигнал и передать его в отдел безопасности предприятия. Вот там правда могут возникнуть сложности…

Отдел безопасности возглавлял полковник Калинин, по несчастливому для Светы стечению обстоятельств, — почитатель черновского «обаяния» и хороший приятель Луценко. Там же, в отделе безопасности, это начинание может и закончиться… Просто Калинин, посоветовавшись с Луценко, попросит Чернову написать очередную объяснительную, а той только этого и надо, чтобы еще раз продемонстрировать свой «слог и стиль»! Опять выставит Свету развалюхой с крышей набекрень, поведает о ее интимных проблемах, а мужики будут читать и веселиться над ней, бабой-дурой!

«Бросила бы ты все это — уволится она, и пусть! — несколько раз пытался вклиниться в ее мысли голосишко. — Опять ведь только хуже себе сделаешь…»

Свете захотелось заткнуть уши, чтобы не слушать этот свербящий голос. Но он звучал внутри, и заглушить его не было никакой возможности.

«Пусть болтает все, что хочет. Буду действовать, как решила».

А решила она даже Наташе об этом не сообщать, лишь бы та не стала ее отговаривать. Третьей докладной Света писать не будет — действительно, это похоже на преследование, но дискету отдаст Воробышку — пусть разбирается, что это там за чертежи и схемы. Есть надежда, что он не разберется, но Калинину не отдаст, а сразу перешлет ее в ФСБ, а там… Ну, если и не посадят, то нервы хоть этой бездушной сволочи помотают, и то хлеб… А там видно будет.


Света так и сделала. Чернова даже не обратила внимания на исчезновение коробки с дискетой. На вопрос, когда же она, наконец, уволится, Чернова ответила:

— Когда подыщу приличное место.

— Что-то вы все ходите и ходите на собеседования, а все без толку.

— Где-то я им не подхожу, где-то они не подходят мне.

И словно они и не находились в страшной, непримиримой ссоре, спокойно продолжила рассказ:

— Вот, например, институт парашютостроения…

— Что?

— НИИ парашютостроения — оказалось, есть в Москве и такой. Они еще планерами занимаются и парапланами… Хорошее место, люди интеллигентные и оклад неплохой…

— И какой же это «неплохой» в вашем понятии? — осведомилась Света возможно язвительнее.

— Шестьсот пятьдесят.

«О господи, и такие деньги человеку с улицы предлагают!» — екнуло Светино сердечко.

— И вы, надо полагать, отказались…

— Да, а кто согласится ездить от Щелковской сорок минут на автобусе к восьми утра?! Поэтому у них и половина штата не набрана… А расписание они менять не могут — оборонное предприятие.

— Мне надо точно знать, когда вы уходите.

— Как всегда, в самый неподходящий момент. Вы же сами говорили, что в отпуск я всегда ухожу в самое неподходящее время. Только из отпуска я через две недели возвращалась, но теперь… Так что готовьтесь к самому худшему. Так будет вернее. Неизвестно еще, что станет с нашим филиалом… Все, кто стоял у его колыбели, или умерли, или уволились. Я — последняя.

— Это в каком же смысле?

— В таком, что я была здесь первым инспектором по кадрам.

Света просто дар речи на секунду утратила от этой наглости.

— В первый раз слышу!

— Да почему — я об этом говорила. Первым человеком, кого я приняла на работу, была Анна Павловна Луценко — мы тогда и знакомы-то не были. Это мне покойный Алексашин халтурку подкинул…

— Ну, за вами просто надо ходить с диктофоном и записывать, что вы говорите! Одно открытие за другим!

— Вы уже, наверное, четвертая или пятая, кто собирался за мной записывать… Но дело-то вот в чем — мало кто может извлечь выгоду из моего ума, кроме меня самой. Хотя желающих всегда достаточно… Так что с ремонтом диктофона можно повременить.

Диктофон отделу когда-то подарил сам Алексашин, но работал он плохо и застревал в самый ответственный момент, и Свете пришлось отказаться от мысли составлять отчеты по переговорам с записи и вернуться к практике делать пометки, что было ужасно нудно.

— Нет, вы должны мне сказать, когда вы уходите!

— Когда мне надо, тогда и уйду. Или вам не терпится объясниться с Пал Никанорычем по поводу сплетен о его сексуальных подвигах? Это будет последним пунктом моей программы пребывания в этой фирме.

— Какая вы наглая!

— С битой мордой не хожу.

— Что?! Немедленно извинитесь!

— За что?

— За то, что вы так сказали!

— Но я действительно не хожу с битой мордой. Это факт моей биографии, и я могу повторять это сколько хочу. Вот выйду сейчас на ближайший перекресток и стану кричать: «Я не хожу с битой мордой!! Я не хожу с битой мордой!» — кто мне запретит? Могу повторить это и в кабинете у Пеструха — не желаете?

— Вы людей ненавидите!

— Я отношусь к людям нор-маль-но. Я помогаю на улицах старушкам, сдаю кровь для больных, я решаю задачки для чужих детей и шью им костюмы к школьным вечерам — что, этого недостаточно?..

Света не знала, что ответить. Задачки и костюмы — это было бестактное напоминание о Светиных дочках, которым часто помогала Чернова.

— И главное — я не пишу на людей доносов. Господь за это наказать может — он ведь тоже от доносчика пострадал, от Иуды. Не слыхали? Я в канцелярию. Опять ваша любимая Петрова будет спрашивать, чем кто здесь занят… И что ей такое ответить, чтоб она поверила?

Чернова вышла. А Света осталась в расстроенных чувствах. Опять Чернова оскорбила ее по-всякому, напомнила о ее унижениях, несчастьях и опрометчивых словах и поступках! И сделала это при чуть ли не плачущей Машутке!

А почему она опять заговорила о доносах? Света утром опоздала на час — вовремя не собралась, и Толька, обматерив ее по-черному при детях, уехал один. Света добиралась на перекладных лишних сорок минут и влетела в офис уже в половине одиннадцатого. Так что Чернова блаженствовала без нее в офисе три с лишним часа. Может, ее уже вызывали по поводу того файла?

Света, говоря с Воробышком, сама поражалась тому, как звонко, убедительно звучит ее голосок, рассказывавший первому заму о шпионских поползновениях Черновой, торговавшей секретами фирмы направо и налево, и за очень-очень хорошие доллары.

Воробьев не задался вопросом, какие такие у переводчика могут быть секреты и как это допустило начальство — и Света, и он сам, — но, в конце концов, ворованной дискетой не погнушался, не поинтересовался даже, откуда она у Светы, напротив, сразу озаботился этими чертежами и графиками и стал куда-то звонить по местному — она услыхала это, выходя из его кабинета. Может, уже что-то закрутилось, поэтому-то Чернова и нервничает? Вот бы было хорошо…

Но как же Свете все-таки повезло с мужиками-начальниками, Пеструшками-Воробышками! Не то что с мужьями или возлюбленными! Ни тот ни другой даже не задумались, почему это вдруг Чернова так вышла из фавора, разучилась работать и стала шпионить! Просто бросились на нее, заходясь в визгливом лае, как цепные шарики-бобики, стоило хитренькой Светочке слегка присвистнуть!..

Света представила Чернову в тюремной телогрейке, идущей промозглым утром копать мерзлую землю под присмотром конвоиров и злющих овчарок… Вот где ее шелковые волосики-то обреют, или они выпадут сами от плохого питания… Господи, как же Светочке хотелось увидеть, как Чернова в конце длиннющего рабочего дня, шатаясь от усталости, снимает с головы грубый дешевый платок, а под ним — лысая голова… Конечно, этого никогда не будет, сейчас в зонах все шьют — ну вот и пусть шьет рукавицы до конца ее жизни…

Из мечтательного настроения Свету вывела Маша, снявшая трубку, — Света, грезя, даже не услышала звонка.

Воробьев приглашал зайти. Света ожидала, что спуститься велят и Черновой и она будет присутствовать при репетиции расстрела, но такого не последовало. Однако в кабинет Воробьева она впорхнула в радостном трепете.

Воробьев, почти не глядя на нее, сказал:

— В этом файле ничего особенного нет… Это… — Он взял какую-то бумажку и прочитал: — Отрывок из рассказа Роберта Шекли «Звездный ковш».

Света почувствовала, что паркет под ее ногами медленно, но неумолимо расходится и под ним обнаруживается гнусная, вязкая жижа, в которую Света начинает также медленно и неумолимо погружаться.

— И вы, переводчик, специалист, не могли отличить фантастику от технического текста?

— Могла, но я подумала…

— Я не знаю, что вы думали, а меня вы поставили в нелепое положение.

Так и не дождавшись разъяснения, что же она такое думала, Воробьев буркнул:

— Ладно, идите.

«Ничего ты не подумала, — вякнул примолкший было на время голосок. — Просто опять у тебя ничего против Нинки не вышло».

«Ничего, я еще что-нибудь придумаю, я ей такую фантастику устрою… Это, наверное, Калинин с Луценко опять ей помогли… Вот гадина, вот гадина, скользкая, как змея… Опять меня дурой выставила».

«А ты и есть дура», — пискнул голосок и убежал.

В отделе Света застала подозрительно радостную Нину и Машутку, стоявшую рядом с ее креслом.

— А у меня для вас приятная новость — с понедельника я вас оставляю навсегда.

— Неужели? А почему не сегодня?

— Да хоть вчера — барахла много, за один раз не вывезешь.

— Как вы здесь окопались!

— Да я ж вам говорила. Это свойство моей водолейно-водопадной натуры — заполнять все вокруг. Я — воздух. Когда я есть, меня вроде как и незаметно… А вот мое отсутствие вы тоже почувствуете сразу… Уже в понедельник.

— Вы намерены напоследок сделать нам какую-нибудь гадость?

— Да, самую большую: повернуться и пойти.

— Это для нас не гадость, а радость.

Света обрадовалась, что смогла, наконец, ответить остроумно. Чернова же повернулась назад к дисплею и, уже что-то набивая, стала рассказывать как ни в чем не бывало:

— Вы впадаете в то же трагическое заблуждение, что и моя бедная мама. Она тоже как-то раз решила доказать мне, что в нашей маленькой семье главная — она. Она думала, что я стану плясать под ее дудку, если она вдруг перестанет на меня шить. Шить-то она перестала, да, но и я перестала делать для нее то, что всегда делала, — она гордо отказалась от моих услуг, а я и не навязывалась.

— Ну и что?

— А то, что и хлебушек горячий из моссоветовской пекарни кончился, и лекарства, и косметика импортная, и продукты с улицы Горького. А шить в конце концов я научилась сама, из-за чего бедная мамаутратила единственный рычаг управления моей персоной… Причем все это затеяла она сама, сама прилежно воплощала планы в жизнь и сама же от этого пострадала. Как-то ей стало голодно, холодно и неуютно… Я ж говорила вам: самый страшный враг человека — это он сам. Никто не сделает человеку тех гадостей, которые, планомерно и целенаправленно, он сделает лично себе. Вы тоже скоро останетесь один на один со своей, э-э, как бы это сказать поделикатнее, натурой, и будете иметь от нее все, что заслужили.

— Как мне надоели эти ваши умности!

— Во-во, и мою мать тоже просто корежило, когда я произносила свою любимую поговорку.

— Какую же?

— «За что боролся, на то и напоролся». У нее вся жизнь по этой поговорке и прошла… Я с вашего разрешения выйду выбросить мусор. Набралось, знаете ли, барахла за столько лет…

Когда Чернова вышла, Света спросила у Машутки:

— Не говорила она, куда уходит?

— Нет, ей просто кто-то позвонил, когда тебя не было, и сказал, что она прошла конкурс.

«Надо же, конкурс… Наверное, хорошая должность… Вот бы узнать и позвонить им, чтобы они ей отказали в самый последний момент…»


— Вы когда заявление подадите, меня вот что интересует? — спросила Света, когда Чернова вернулась с мокрыми руками и глуповато-расслабленной миной на лице.

— Да вот сегодня схожу еще раз побеседую, согласую этот вопрос со своим новым руководством.

— А со мной вы это согласовать не хотите?

— Я это согласовала с директором. Как он скажет, так и будет, так что ваше мнение меня интересует постольку-поскольку. Я вообще-то хотела уволиться и не работать до самой весны, творческими делами заняться, но когда я сказала об этом Анне Павловне, то она такую мне головомойку устроила… у-у!

«Господи, мне б до весны не работать!.. Хоть в холод и темень сюда не таскаться… Да разве можно!.. Евсеев убьет. А сколько же у нее денег, если она хотела полгода не работать? Откуда?! Неужели переводами столько заработать можно?»

«Ну это как работать, — задумчиво промямлил голосок, — ты себе переводами и на туалетную бумагу не заработаешь».

До конца недели Чернова сумками вывозила домой свое имущество и раздавала ненужные вещи. Большая часть наследства, включая посуду и самосвязанные утеплители, вроде шарфов и веселеньких жилеток, достались Хвостиковой.

— Вы только словари и книги не увозите, пожалуйста, — между делом заметила Света.

— Свои я уже давно забрала, поскольку пользуюсь электронными и Интернетом, а казенные останутся. Я вон их сколько накупила, читай, переводи — не хочу. Да и никому они больше не нужны. Работы-то нет! Макулатура! Кстати, точилочку мою верните, пожалуйста.

Вот этого Свете было жальче всего. Хорошая фирменная точилка для косметических карандашей — сколько раз Света намекала, чтобы Чернова ей ее подарила! Так нет ведь, ни в какую… А теперь забирает насовсем…

Словом, быстро и споро, как все, что она делала, Чернова собрала вещи и исчезла из фирмы. Секретарша Наташа говорила, что она заходила сказать последнее прости к Пеструху, и они беседовали минут сорок. Неужели она рассказала ему про «роман с Петровой»? И что еще наговорила напоследок? Хорошо, хоть про стольник зеленых, что, кажется, украла Гапова, нигде не брякнула…


Вбежав в отдел в понедельник, Света почувствовала в воздухе омерзительный, свербяще-крепкий запах женского пота.

«Господи, что еще за напасть? Уборщица, что ли?» — подумала она и, не раздеваясь, бросилась открывать окно.

Из окна пахнуло таким сырым холодом промозглого ноябрьского утра, что Света его сразу же закрыла.

«Скорей включить батарею и бежать на планерку», — подумала Света, не зная, за что браться. У нее было еще несколько минут, чтобы хлебнуть кофе и хоть как-нибудь причесаться.

Батарея оказалась в это утро немыслимо тяжелой и никак не хотела выезжать на середину комнаты. А как она включается? Чернова сама включала ее через тройник и выключала из сети на выходные… Где ж тройник-то?

Света оставила бесполезное занятие, включила чайник и взялась за щетку, пытаясь взбить щедро намазанные пенкой волосы. Колотун в комнате был кошмарный, и даже нагретый воздух из фена казался прохладным. Чайник пошипел и отключился. Света бросила фен и попыталась сделать кофе. Но в чайнике практически не было воды.

«Господи, неужели все действительно так и будет, как сказала эта сволочь?!»

«А так и будет… — подтвердил голосок, молчавший все выходные, уныло протянувшиеся в вялых перепалках с мужем и постылых хозяйственных хлопотах. — За что боролась, на то и напоролась».

Так, замерзшая и полупричесанная, Света вошла в директорский кабинет, когда уже шел рапорт, и все повернулись в ее сторону.

«Попросить, что ли, Машку приходить пораньше?» — подумала Света, втискиваясь на свое место у двери.

Маша была на месте, когда замерзшая, да еще и оголодавшая за время рапорта Света вернулась в отдел. Батарея была подключена, чайник полон и вскипячен, и Маша бросилась горячо ее целовать, шепча на ушко, как ужасно она по Светочке соскучилась.

Света приободрилась, допричесалась, и они посидели за кофе, обмениваясь новостями, а потом надо было приниматься и за дела. Вечная декабрьская волынка — рассылка поздравлений с Новым годом и Рождеством — вырастала перед международным отделом, как айсберг перед «Титаником». Адреса и имена для рассылки Чернова брала у своей подружки Хвостиковой, и теперь пришлось посылать к ней Машку.

Машка вернулась обескураженная и сказала, что адреса у Хвостиковой есть, но не те, которыми они обычно пользовались, а те, по которым рассылались рекламные проспекты. А те, нужные, должны быть в машине у Нины Георгиевны.

Света включила компьютер и с ужасом увидела, что Чернова стерла абсолютно все файлы — как освободила стол и шкаф от своих вещей, так и очистила память компьютера… Теперь надо было идти в отдел автоматики и валяться в ногах у компьютерщиков, чтобы те нашли на сервере какие-нибудь копии или старые версии и перекачали их Свете через локальную сеть. Какая же тягомотина! Потом разбирайся в них… Да, хорошо подстроила, ничего не скажешь… Что-то будет дальше…

Еще одной большой головной болью была необходимость разрулить отношения с Анной Павловной. Во-первых, надо было выяснить, знает ли она о трехстах долларах, про исчезновение которых Света так неловко сморозила Черновой. Луценко давно стала к ней холодна, близко к сердцу ее бед не принимала, повторяя, что Света мается дурью… Выручить должна была лучшая подруга, и Света спустилась к Наташе.

Та выслушала Светин сбивчивый монолог и, глубоко вздохнув, сказала, что Луценко знает об этой историк давным-давно и ждала только ухода Черновой, чтобы выяснить этот вопрос прямо в кабинете у Пеструха.

— Я ей пыталась сказать, что это все наговор и ты этого никогда не говорила…

— А она?

— А она спросила: если такого разговора не было, откуда Чернова вообще могла узнать, что ты давала деньги на хранение, и что они были предназначены на ремонт квартиры, и что там была именно такая сумма, ни больше ни меньше? Если не ты сама ей рассказала, откуда Черновой это все известно?

У Светы все оборвалось внутри — а если Чебурашка, за компанию с Луценко, еще начнет выяснять про роман с Петровой, которого, кажется, тоже не было, как и кражи денег из конверта?! Надеяться приходилось только на чудо…

«За что боролась, за что боролась, за что боролась…» — долбил по мозгам противненький голосок, когда Света на ватных ногах поднималась в отдел.


Но чудо все-таки произошло — Ленка Авессаломова, как и предполагалось, в ноябре родила сына. Луценко была так рада, что все были живы и здоровы, что ей стало ни до чего, и про Свету, как про отработанный материал, она просто забыла. Разборка, не состоявшаяся по горячим следам, вряд ли могла состояться в будущем. На глаза Луценко Света старалась не попадаться, по работе, если надо, посылала Машу. Если же Анна Павловна все-таки ей попадалась на пути, Света бросала скоренькое «здрасть» и старалась не встречаться с ней глазами. Каждый раз она вспоминала про то, как ловко подставила ее Чернова, и обида, хоть уже и не такая острая, пробегала по ее сердцу холодными лапками с острыми коготками.

«Она ушла, работает спокойно за большие деньги, а меня здесь завалили, дергают с утра до ночи, телефон не умолкает…»

Нина как-то странно распалась для Светы на три разных человека. Одна Нинуля — добрая, любящая, такая родная, подстраховывавшая Свету на переговорах и в прочих служебных и личных хлопотах, была уже где-то далеко, там, где был Светин потрясающий день рождения, когда все ее поздравляли и восхищались, как умеет организовывать мероприятия международный отдел…

Вторая была той Черновой, которая не захотела пожертвовать для нее своим отпуском, не делала ей подарков и не хотела принимать близко к сердцу ее неприятности, которая безжалостно бросила ее наедине с кучей работы, с болезнями и дурочкой-референтом, не способной придумать и сделать ничего хоть сколько-нибудь примечательного и выполняющей лишь простенькую канцелярскую работу.

Третья Чернова упорхнула от Светы в какой-то блестящий, сияющий мир, где прямо-таки роились богатые мужчины, готовые платить хорошие деньги за непыльную работенку, устраивались презентации с хорошим вином, вкусной закуской и подарками в аккуратных пластиковых пакетиках. В этом мире можно было не торопиться сломя голову к полдесятого утра в промозглый, холодный офис с вечно надрывающимися телефонами. И Чернова, жившая в этом волшебном мире, не вспоминала о Свете и не хотела взять ее к себе…

Попытки узнать, в какую фирму ушла Чернова, проинформировать ее новых коллег, что это за фрукт, успехом не увенчались. Луценко и Хвостикова знали это наверняка, но даже Маше они сказали только: «Она работает в издательстве, с очень интеллигентными и приятными людьми, и довольна, как слон. Жалеет только, что раньше не сбежала». Обзванивать все издательства, которых в телефонном справочнике оказалось сотни две, и выяснять, есть ли у них такая Чернова, даже для такой благородной цели, как отправить ее торговать на рынок, было практически невозможно. Светины силы все убывали, и на это их бы уж точно не хватило.


На первых же после ухода Черновой переговорах Светлана с ужасом обнаружила, что не только не понимает английского языка, но и сама не может выдавить из себя предложения, длиннее двух слов. Проклятые фразы, хихикая, рассыпались на те самые острые осколки, что постоянно ранили Светину душу при малейшем умственном усилии.

Директор покрылся красными пятнами и перешел на универсальный язык мимики и жеста. После переговоров Свете пришлось извиняться, аргументируя свою переводческую несостоятельность личными проблемами.

— Постарайтесь решить ваши проблемы в самое ближайшее время, — процедил Пеструх в ответ. — При теперешнем положении фирмы нам нужны только полноценные работники.

Да, положение фирмы ухудшалось просто на глазах, премии сошли на нет, а оклады упорно не прибавляли.

Месяца через два, когда прошел Новый год, по предприятию стали ходить газеты и журналы со статьями, подписанными… да, бывшим сотрудником международного отдела Н. Черновой. Эта ловкачка устроилась не переводчиком, как думала Света, а журналистом и занималась тем, что брала интервью у разных медицинских светил и академиков, писала про моду и всякие занятные штуки вроде танца живота и стриптиза! Да, с ее зацикленностью на здоровье и тряпках, с любовью ко всяким дорогостоящим глупостям, этим ей только и было заниматься. Со страниц прямо-таки звучал ее голос и лезли в уши типично черновские словечки и оборотики. Статей этих была невероятная куча — она их просто как блины пекла!

Дня три Света переваривала эту новость, не веря, что Черновой удался такой неожиданный финт. Да, вроде она говорила, что и прежде печаталась, немного, нечасто, но очень удачно…

«Дорвалась до больших денег, графоманка», — думала Света, читая очередной опус Черновой, где та на целой газетной странице изощрялась в парадоксах и каламбурах.

«А ведь она может там себе и мужичка приличного подцепить, академика какого-нибудь нестарого. Здешними-то технарями брезговала, а там, может, и перестанет от мужиков бегать…»

По предприятию, вместе с черновской литературой, расползались завистливые слухи, что работает она по свободному графику, на работу ездит не каждый день, шлепая свои творения на компьютере дома, а если и ездит в свою редакцию, то не раньше, чем к двенадцати дня и на пару часиков.

Галя, специалист по растаможке, которая жила по той же ветке метро, говорила, что изредка видит Чернову в электричке, что она посвежела, похудела и отпустила ниже плеч свои каштановые кудри, говоря, что теперь, когда из нее никакая лодырь и бездарь кровь не пьет, чувствует себя на двадцать с небольшим, несказанно счастлива, строит творческие планы, бурно делает карьеру и очень горда собой — а пусть кто-нибудь попробует начать жизнь сначала на пятидесятом году жизни, да еще так успешно!

Бедная Света попыталась прикинуть к себе эту теперешнюю черновскую работенку — ходить по разным местам, а потом писать про то, что услышала. Это было похоже на переговоры: сначала поговорить, а потом написать отчет — и ужаснулась. Куда-то идти, а потом писать такие вот простыни… Ходить и писать! Господи, да почему же эта пожилая тетка так свободно это делает, а у Светочки до туалета дойти сил нет! Неужели это климакс так проявляется?!


За те три месяца, что Свете пришлось заниматься еще и английским, она совершенно вымоталась. Света заметила, что у нее начали трястись руки, подгибаться колени, и ходила она держась за стену. Это началось еще в разгар античерновской кампании, но тогда Света очень боялась, что Чернова это увидит, и крепилась из последних сил. Теперь она даже старалась показать это окружающим, чтобы те ее пожалели, — это хоть как-то поддерживало, давало немного сил. Машкиной сюсюкающей нежности и Наташиной основательной разумности для поддержания приличного настроения катастрофически не хватало. С Гаповой они только изредка ходили курить, Ципина была дико занята на внедрении новой технологии, и Свете без этой поддержки все время хотелось плакать, изнутри что-то постоянно глодало, сосало и царапало. Она постоянно мерзла, и ей было темно, хотя в их отделе с утра до вечера была включена печка и горели все имеющиеся лампы, даже в солнечные дни, что давало повод к недоуменным замечаниям коллег.

Не только Чернова, но и другие люди тоже раскалывались на части, тот же Савицкий. Первого Савицкого, которого она так страстно любила и который, кажется, тоже любил ее, она почти не помнила. Второго старалась не вспоминать тем более, потому что он не захотел вернуться к ней после третьего развода и уехал в Америку, где еще женился и женился без счета, но всегда почему-то не на ней. Третий Савицкий был сродни третьей Черновой — такой же нереальный, невидимый, только подающий косвенные признаки существования. Роднило их одно — упорное нежелание по-настоящему полюбить Свету и взять ее с собой в теплый, яркий мир, где нет хлопот, а есть одна только всепоглощающая любовь.

Поговорить с Луценко Света так и не решилась. Нет, Света как-то позвонила ей по внутренней связи, напросилась на встречу, но ноги ее так на соседний этаж и не донесли. Она позвонила снова, сказала, что занята и плохо себя чувствует и придет потом. Да и что было сказать? Что Чернова зловредно врала, клеветала на Свету? А зачем было ей это делать три года назад, когда в отделе у них все было ничего? Да и лживости за Нинкой никогда не водилось — она и без вранья неплохо выкручивалась…

Увидев Анну Павловну в лифте, Света тихонько здоровалась и выходила на ближайшем этаже. Она даже взяла себе за правило таскать с собой какой-нибудь документ, чтобы, изображая невероятную занятость, вообще по возможности не смотреть по сторонам.

Луценко, к счастью, было только две: прежняя, что любила Свету, и теперешняя, что любила Чернову, но это тоже было совсем не то, что нужно.


Словом, все было бы очень плохо, если бы не радостное событие: наконец-то в отдел пришел новый переводчик! Это была сравнительно молодая, тридцатипятилетняя дама по имени Ира, слегка полноватая крашеная блондинка — волосики так себе, ничего задевающе особенного.

Ира заняла черновский стол и начала потихоньку вникать в дела. Света с огромной радостью подсказывала ей, когда та начала переводить залежавшиеся по причине Светиного постоянного недомогания буклеты, играя вдруг всплывшей в памяти профессиональной эрудицией и тонким пониманием языка. Целый месяц им было очень хорошо вместе. Жаль, что эта Ира не курила, а то она могла бы и провожать слабенькую Свету с лестницы и на лестницу.

Зима близилась к концу. Дела на фирме шли ни шатко, ни валко. О тринадцатой зарплате не было даже разговора, а к Восьмому марта, по слухам, должны были подарить только по коробке конфет и гвоздичке. Света ждала тринадцатой, как манны небесной, даже сама не зная почему. Просто ей казалось, что от нескольких тысяч жизнь ее изменится…

Зимой была возможность поехать в Штаты, но ее, из экономии, не включили в делегацию, и, может быть, к лучшему. Вряд ли Генка, увидев ее такой больной и измученной, захотел бы к ней вернуться, да и надеть, как всегда, было совершенно нечего.

У Светы закончилась косметика, которую для них с Хвостиковой Чернова покупала по своей дисконтной карте, а ехать в центр было страшно, да и лишних денег тратить жутко не хотелось.

Набравшись храбрости, Света позвонила Хвостиковой, с которой она формально не ссорилась, и спросила, не поедет ли та в магазин. Та ответила, что ездила туда две недели назад, все купила, так что месяца на два она обеспечена. Света обиделась и положила трубку. Вот Чернова не отказалась бы поехать только для нее… Говорила, что регулярная магазинотерапия — одна из причин ее моложавости и здоровья.

Восьмое марта прошло как-то вяло, хотя выпили они с Наташей и Гаповой хорошо, не скупясь и основательно. А после праздников переводчица Ира не вышла на работу, позвонив и сказав, что у нее больничный. Не вышла она и через месяц, и через два — как и все будущие мамы, которым в их гудящей от электроники разного назначения фирме находиться было очень вредно.

Света приняла это событие как-то обреченно и почти безразлично. Света даже не успела понять, любит ли она Иру, и с трудом вспоминала ее лицо и голос…

Видимо, кто-то из сотрудников подсказал этой Ирине, что у них, в госфирме, можно без проблем устроиться, обеспечив себе оплату декрета «в рамках существующего законодательства о труде» — не слишком богато, зато надежно. Слухи в их фирме распространялись «со скоростью пука», как говаривала Чернова, так что странно даже, что место пустовало почти четыре месяца…

Начальница отдела кадров, к которой в полубессознательном состоянии поплелась Светлана, глянула на нее, как удав на кролика, и сказала, что не может дать ей человека, прозрачно намекнув, что кашу расхлебывать следует тому, кто ее заварил.

— У вас был человек. Чем он вас не устраивал?

— Она работать не умела.

— Неужели? Пять лет умела, а на шестой разучилась, да?.. Это что — ваше руководство на нее так плохо подействовало? А письма вашим лечащим врачам она писать умела? А сколько она сейчас получает, вы знаете?

Нина Николаевна была из числа черновских почитателей, но решать вопрос с кем-то еще возможности не было — Наташа властью никакой не обладала, могла только что-то подсказать, не более.

— Так вы дадите мне единицу — или идти к директору?

— Директор скажет вам одно: куда я буду девать всех ваших переводчиков, когда они вернутся из декрета?

«Да потому что, пока я буду до него добираться, ты позвонишь ему и это скажешь», — подумала Света.

— Нам что здесь потом — бюро переводов открывать? Задействуйте Дебранову — не все ж ей прислугой-то у вас работать, чашки-ложки мыть.

«И это всем известно…»

Полемизируя с кадровичкой, Света не заметила, что в отделе находится человек, видеть которого в такой ситуации ей хотелось меньше всего.

«Нет, надо все-таки хоть на важные встречи надевать очки», — запоздало решила Света.

В уголке, рядом с секретарем отдела, с какой-то папкой в руках стояла и с неподдельным интересом наблюдала за развитием ситуации Анна Павловна Луценко. Она созерцала Светины муки, как показалось той, просто с садистским наслаждением.

— Так что вы мне посоветуете?

— Напишите аргументированную докладную, что в связи с растущим объемом работы… ну и так далее.

Это было похоже на прямое издевательство. Всем было известно, что объемы на предприятии падали, доходы не росли, денег на внешнеэкономическую деятельность, даже на командировки для руководства, давно не было, и работы в отделе почти не стало. Даже оформление пропусков для редких иностранцев можно было бы передать отделу безопасности. Знала это и Света, и работник, как таковой, пришедший с улицы и ничего не понимающий в их области, был бы ей скорее в тягость… Но ей не хватало просто хоть кого-то в отделе, живой человеческой души…

Когда Машутка куда-то уходила, даже на двадцать минут за почтой, Свете просто выть хотелось от холода, тоски и одиночества. А ходить с Машей она перестала, сделав над собой запредельное усилие — слухи об их чересчур сильной привязанности стали просто невыносимыми и откровенно двусмысленными. Точнее, вполне однозначными.

Маши тоже было как бы две — но эти половинки были такими крошечными, что почти не разделялись. Одна Маша, преданно ее любящая, была хоть и такой, как надо, но уж очень маленькой, слабенькой, едва теплой, о которую не то что душу — рук озябших не согреешь. Вторая Маша училась в институте, уходила рано на занятия четыре раза в неделю, любила, кроме нее, еще и родителей, брата, подружек…

А вот пришел бы кто-нибудь — стал бы он ее любить так же преданно и нежно, как Маша?.. Неизвестно… А вдруг нет? Придет какая-нибудь самодовольная расфуфыренная эгоистка с тремя языками…

(Эта стерва Чернова в один из последних дней, когда Света, решив ее уязвить, выпалила, что человек на ее место уже давно найден, как всегда, нахально хмыкнула и выдала очередную «умность»: «Ну так прежде, чем влюбиться в него, поинтересуйтесь — оно ему надо? А то опять окажетесь в дурацком положении отвергнутого любовника. Хотя вам разве привыкать…»)

— Хорошо, спасибо за совет, я именно так и сделаю, — сказала Света, очнувшись от размышлений, и вышла из отдела кадров, стараясь ступать как можно тверже и увереннее.

Потом Наташа рассказала, что Анна Павловна, уходя, сделала Нине Николаевне едва заметный знак, та через секунду вышла вслед и отсутствовала минут двадцать. Вернулась она какая-то подозрительно веселая.

И чему они так радовались? Черновским успехам в журналистике?

Конечно, никакой докладной Света Пеструху не написала, во-первых, потому, что не смогла найти хоть что-нибудь, похожее на аргументы, а во-вторых, потому, что пошел упорный слух, что и сам Чебурашка подыскал себе тепленькое местечко консультанта в инофирме и готовится подмазать пятки. На его место должен был сесть Толик Воробьев, а с его «инициативностью» и «предпринимательской хваткой» филиалу только и останется, что начать обратный отсчет перед окончательным вылетом в финансовую трубу. Коллектив напрягся и сучил ногами в ожидании аттестации и сокращения штатов, так что ни на какую «единицу», тем более любящую, рассчитывать Светлане не приходилось.

«А может, я действительно Черновой только лучше сделала, что ее выгнала? — все чаще думала Света. — Сидела бы она сейчас за пять тысяч. Хоть бы на планерки в понедельник ходила, и то хлеб…»

Мысль эта была такой сверляще-противной, что Свете приходилось отбиваться от нее из последних сил. Неужели она опять, как когда-то с Савицким, сделала, сама того не желая, добро, а не зло, а если зло — то только самой себе?.. Ну, выгнала она их обоих с фирмы — кому от этого хуже стало?.. Им-то обоим хорошо — куда уж лучше…


Чернова уже вела страницу здоровья в крупной газете и печаталась еще в дюжине других изданий.

На Москву уже вовсю накатывала весна, сдирая с газонов последний грязный снег и выставляя на позор все накопленные за зиму грязь и уродство. Чувствовала себя Света хуже некуда и забывала пить лекарства и витамины, прописанные местной фельдшерицей. Ее мучили сильные, не вовремя начинавшиеся кровотечения, слабость и постоянный шум в голове. Маша готовилась к сессии и стала к Свете менее внимательна и не так нежна.

Предаваясь невеселым мыслям, Света однажды не заметила, как из лифта, поднимавшего ее наверх в отдел, как-то разом вышли все пассажиры и она осталась наедине — ну, конечно, с Луценко, которую в толпе не разглядела.

Света поздоровалась, не зная, куда деть глаза.

— Ну что, дают тебе человека? — спросила Анна Павловна зычно, словно Света была от нее за тридевять земель.

— Я не стала просить. Сами справляемся.

— Ну-ну, значит, результатами своей деятельности ты довольна.

«Что ж это лифт-то так ползет?..»

— Довольна…

— Главное, что ты довольна. А то когда человек тратит свою жизнь на то, чтобы испортить жизнь другим, результат бывает обычно противоположным. Можно на пакости силы потратить: и пакостей никому не сделать, и без сил остаться…

— Вы так считаете?

— Это я в книге прочла. — Она показала Свете книжку в мягкой обложке. — Не желаешь почитать? Хорошая книга, жизненная.

«Она что — помириться хочет?»

Такого шанса упускать было нельзя, и Света, попытавшись улыбнуться, поспешно взяла книгу. Книжка была из серии «Женский любовный роман».

— Ну а что такого, если я хочу, чтобы меня любили? — вдруг прорвало Свету, которой неудержимо захотелось разрыдаться. — Что тут такого? Я же ее так любила и просто хотела, чтобы и она любила меня! Любила! Ей что — трудно было?

— Кому? — ехидно спросила Анна Павловна.

— Вы сами знаете кому.

— Ну, ты скажи…

Света молчала, не в силах даже произнести это имя.

— Любовь заслужить надо, а не докладными из людей выколачивать.

— Вы так считаете? А я чем не заслужила? Я все для нее делала! — Холила-лелеяла! Молилась на нее! Отпускала! Зарплату прибавляла!

— Значит, не тем богам молилась и не то делала, что нужно… Да у тебя со всеми так, что с мужиками, что с бабами… Чего ты носишься с этой своей любовью, как дурень с писаной торбой? Есть у тебя муж и дети — вот и люби их. Чего к чужим людям соваться? Ты хоть у кого-нибудь спросила — нужна им твоя любовь?.. Ведь выходит — не нужна… Вот она-то без твоей любви неплохо обходится.

— Вы так считаете?

— Что ты заладила — считаете, считаете… А ты-то по-другому считаешь?.. Значит, ты к сорока с лишним ничему не научилась и, видать, уже ничему не научишься, — сказала Луценко и вышла из кабины.

Света заметила, что проехала свой этаж, и нажала кнопку вниз.

На душе было гадко, гаже некуда. Всех эта бессердечная стерва убедила, что любовь никому не нужна, а ее, Светина, и подавно…

В отделе Света бросила книгу на стол, включила телевизор, чтобы хоть как-то избавиться от звенящей пустоты в голове, и стала готовить кофе. Через минуту пришла Маша и вдруг по-щенячьи радостно завизжала на весь отдел:

— Да это же наша Нина Георгиевна!

Света неохотно глянула на экран телевизора, ничего не увидела и стала искать очки на столе, хотя видеть Чернову, тем более в телевизоре, ей хотелось весьма мало.

— Да нет, вот же!

Машка, сияя дурацкой радостью, вертела в руках книгу, которую дала Луценко. Света надела очки и увидела на последней странице обложки… портрет Черновой, с распущенными по голым плечам, слегка осветленными волосами и с голливудской улыбкой в тридцать два зуба. Мелким шрифтом были напечатаны какие-то дифирамбы — ее называли «известным московским журналистом, автором многочисленных публикаций на тему качества жизни, здоровья и безопасности».

— Нина Георгиевна уже книги пишет! — непонятно почему ликовала Дебранова.

Света перевернула книгу. Она называлась «Оранжевая дискета, или Повесть о последней любви». Все более немеющими руками Света открыла книгу и прочла на первой странице:

«Светлана Творожкова была нежеланным ребенком. Вернее, не то чтобы совсем нежеланным, скорее, каким-то случайным, лишним…»


Оглавление

  • Людмила Белякова Быть любимой