Ловушка для волшебников [Диана Уинн Джонс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Диана Уинн Джонс Ловушка для волшебников


Посвящается Фионе


Предуведомление автора

Эта книга доказывает следующие десять истин:

1. Громила — это существо, которое вылезает на передний план и врастает туда намертво.

2. Когда рак на горе все-таки свистнет, главное — не оглохнуть и не одуреть от неожиданности.

3. Всякую энергию можно обратить во зло, но без электроэнергии нам никак.

4. Когда непреодолимая сила наталкивается на непоколебимый объект, разражается семейный скандал.

5. Музыка не всегда умиротворяет душу.

6. Дом англичанина — его крепость.

7. В любом биологическом виде самки опаснее самцов.

8. Синяк не приходит один.

9. Космос — это последний рубеж, как, впрочем, и мусоросжигательный завод. 10. Чем лучше владеешь словом, тем больше это окупается.

Глава первая


Неприятности начались в тот день, когда Говард вернулся из школы и обнаружил, что в кухне сидит Громила. Именно так его окрестила Фифи — студентка, которая снимала у них мансарду и кормила детей полдником, если родителей не было дома. Когда Говард втолкнул Катастрофу в кухню и захлопнул дверь, первым делом он увидел Фифи — та ерзала на краешке стула и нервно теребила то свой полосатый шарф, то полосатые гетры.

— Наконец-то! — воскликнула она. — Тут к нам вломился чей-то Громила, не знаю, кто его подослал. Гляньте.

Она дернула подбородком, Говард посмотрел в ту сторону и обнаружил, что на стуле возле буфета сидит Громила, загромоздив длинными ножищами и массивными ботинками большую часть кухни. Громила это умел. Голова у незваного гостя была крошечная, а ноги гигантские. Говард внимательно оглядел Громилу. Взгляд его пропутешествовал по выцветшим джинсам в обтяжку, на миг замер при виде ножа, которым Громила чистил грязные ногти на обширных ручищах, и наконец, миновав потертую кожаную куртку, добрался до маленькой круглой головы, терявшейся под потолком. Физиономия у Громилы оказалась глуповатая.

Настроение у Говарда и без того было паршивее некуда. А все Катастрофа виновата: она заставила Говарда встретить ее после школы, потому что он, сильный старший брат, обязан за ней присматривать, — так и заявила. Говард подошел к школе, как раз когда Катастрофа выбегала из ворот, а за ней по пятам гнались двадцать разъяренных маленьких девочек. Катастрофа верещала: «Вон мой старший брат, он сейчас вам задаст! Говард, бей их!» Говард понятия не имел, чем Катастрофа разозлила этих малявок, но сестру он знал как облупленную и догадывался — она наверняка натворила что-нибудь ужасное. Играть роль секретного оружия ему вовсе не улыбалось, но и подвести Катастрофу он не мог. Говард угрожающе завращал в воздухе сумкой, надеясь тем самым распугать девочек. Но их была целая толпа, да таких свирепых, что в конце концов завязалась настоящая потасовка. Мало того что эти девчонки лезли драться, они еще и обзывались вовсю, отчего у Говарда испортилось настроение. И вот он пришел домой, а в кухне сидит неизвестно чей Громила.

Говард плюхнул сумку прямо на кухонный стол. Громила и ухом не повел.

— Это кто? — поинтересовался Говард.

Фифи опять заерзала.

— Просто вошел и уселся, даже не представился, — объяснила она. — Утверждает, будто его прислал некто Арчер.

Для своих лет Говард был крупным. Однако и Громила тоже был крупным для своих лет, неизвестно, правда, каких. И к тому же с ножом. Говард приподнял сумку и снова шумно обрушил ее на стол.

— Ну так пусть убирается подобру-поздорову, — буркнул он.

Получилось не так грозно, как он надеялся. Тут в разговор встряла Катастрофа.

— Громила, пошел вон! Брысь! — завопила она. — Сумка Говарда обагрена кровью школьниц!

Громила, кажется, заинтересовался — отложил нож и оглядел сумку. Потом произнес густым глуповатым голосом:

— Нет никакой крови.

— А у нас нет знакомых по имени Арчер! — отрезал Говард.

Громила безмятежно ухмыльнулся.

— У папаши вашего есть, — сказал он и вновь принялся чистить ногти.

— От него воняет! — взвыла Катастрофа. — А ну, выставьте его вон! Я есть хочу!

От Громилы и впрямь пованивало — немножко бензином и отчасти тухлыми яйцами, причем стоило ему пошевельнуться, запах усиливался.

Говард и Фифи беспомощно переглянулись.

— Есть хочу! — завопила Катастрофа невыносимым голосом, благодаря которому и стяжала свое прозвище.

На самом деле ее звали Коринна, но стоило ей родиться и открыть рот, как ее тут же переименовали в Катастрофу.

Пронзительный вопль пронял даже Громилу. По его объемистой фигуре пробежало легкое содрогание, хотя головы оно и не достигло.

— Замолчала, — велел он.

— Еще чего! — уперлась Катастрофа. Громила повернул голову и уставился на нее глуповатыми круглыми глазками на туповатой физиономии. Похоже, такой ответ его изумил. Катастрофа взгляда не отвела, старательно набрала в грудь побольше воздуху, открыла рот и завопила. Папа всегда говорил, что легендарные вопли Катастрофы неизменно расчищали дорогу и освобождали место в поликлиниках и транспорте с тех пор, как ей исполнился месяц. Теперь, к восьми годам, Катастрофа полностью оправдывала свое прозвище.

Громила склонил головенку набок и миг-другой слушал — как будто даже одобрительно. Потом ухмыльнулся и повторил:

— А ну, замолчала.

И метнул в Катастрофу нож.

Во всяком случае, так всем показалось. Что-то молниеносно вжикнуло мимо личика вопящей Катастрофы, она пригнулась и тотчас смолкла. Да, некий предмет определенно пролетел мимо нее и с громким «хрясь» воткнулся в сумку Говарда, по-прежнему лежавшую на столе. А затем Громила преспокойно вернулся к чистке ногтей. Тем самым ножом.

Говард, Фифи и Катастрофа, вытаращив глаза, смотрели то на ручищи Громилы, то на прореху в Говардовой сумке. Катастрофе явно хотелось завопить снова, но она не решалась.

— К-как у него это получилось? — спросила Фифи. — Он ведь даже не шелохнулся!

Громила самодовольно произнес:

— Поняли, что дело серьезное?

— Какое такое дело? — удивился Говард.

— Буду сидеть, пока не получу должок, — ответил Громила. — Ей вон сказал уже, как пришел.

И уселся поудобнее, загромоздив ножищами почти всю кухню. Расселся основательно и надолго, как и обещал.

Поскольку вытурить Громилу за порог не получилось, Фифи с Говардом попытались накрыть на стол, обходя вокруг Громилы. Но и тут у них ничего не вышло. Громила занимал слишком много места. Им приходилось то и дело перелезать через его ноги. Громила не возражал, но и убирать ножищи с дороги тоже не думал.

— Вот пролью на вас горячий чай, будете знать! — сердито пробурчал Говард.

Громила ухмыльнулся:

— Лучше не пробуй.

— А еще, — продолжил Говард, — я могу споткнуться, и тогда получите в лицо бутербродом с ореховым маслом.

Громила крепко задумался, и Фифи поспешно вмешалась:

— Хотите чаю, Громила? Ну, то есть чаю в чашке. И бутерброд — съесть.

— Не против, — снизошел Громила. Потом основательно подумал и добавил: — Не дурак, ясно? С первого раза дотумкал.

Его слова так явно расходились с действительностью, что девочки, хотя и напуганные, минут пятнадцать валились друг на дружку от смеха. Говард сердито подтолкнул к Громиле чашку с чаем и бутерброд. Громила отложил нож и молча принял угощение. Хлюп — и чашка опустела. Бутерброд он слопал, не закрывая рта. Говард даже отвернулся.

— Что вы тут забыли? — гневно выпалил он. — Вы, случайно, адресом не ошиблись?

Громила кивнул, сглотнул остатки бутерброда и принялся ковырять ножом в зубах.

— Папаша ваш — Квентин Сайкс? — невнятно спросил он, не прекращая своего занятия. — Книжки пишет, то-се?

Говард кивнул. Сердце у него упало: наверно, папа написал про этого Арчера что-нибудь обидное. Такое бывало и раньше.

— Что натворил папа? — спросил он.

Громила мотнул головенкой в сторону Фифи: — Она вон уже в курсе. Сайкс тянет с платой.

Арчер требует свои две тыщи. Прислал меня.

Фифи и Катастрофе мигом стало не до смеха. — Две тысячи! — Фифи ахнула. — Сумму вы мне не называли!

— Да кто такой этот Арчер? — не унимался Говард.

Громила пожал могучими плечами:

— Окучивает эту часть города. Ваш папаша платит — все в ажуре. Нет проблем. — Он усмехнулся почти задушевно и слизнул с кончика ножа комочек хлебного мякиша, выковырянного из зубов. — Затянул с платой, и сразу — опа! — проблемы. Сразу я.

— Давайте позвоним в полицию! — предложила Катастрофа.

Громила улыбнулся еще шире и задушевнее. Взял нож за кончик и погрозил Катастрофе.

— Ой не надо, — гнусаво протянул он. — Ой не советую.

Все снова переглянулись. Даже Катастрофе показалось, что Громила говорит дело. Заметив, как они переглядываются, Громила протянул пустую чашку — мол, плесните-ка еще чайку.

— Хорошо у вас, — мирно заметил он. — Дом хороший. Культурно все.

— Да что вы говорите? — взвился Говард, пока Фифи наливала Громиле чаю. — А уж как хорошо, что папа не скоро придет! Это вам повезло! У него сегодня занятия в Политехническом колледже.

— Мне спешить некуда, — невозмутимо отозвался Громила.

— А наша мама знает про Арчера? — спросила у него Катастрофа.

— Без понятия, — ответил Громила.

Говарда этот вопрос тоже волновал. Он был уверен, что мама про Арчера не знает и очень расстроится, когда выяснит. Она и так постоянно тревожилась, что они едва сводят концы с концами. Нет, надо срочно выставить Громилу за дверь, пока не пришла мама.

— Знаете что, — расхрабрился он, — а давайте пойдем в Политех, ну то есть в колледж? Отыщем папу, и вы с ним сами поговорите.

Головенка Громилы кивнула. Из-за чашки с чаем появилась недобрая улыбка от уха до уха.

— Вот ты и иди, — отозвался он. — Я посижу с малышней. Манерам поучу.

— Я с ним не останусь! — воспротивилась Катастрофа.

— Закругляйся, и пойдем все вместе, — поторопила ее Фифи. — Так будет лучше, Говард.

— Устраивает? — спросил Говард Громилу. Громила задумался, царапая кончиком ножа по чашке. Заскрежетало так, что все передернулись. С кружки на потертые джинсы Громилы сеялось фаянсовое крошево и мелкие осколки. Не иначе, нож у Громилы был из какого-то необыкновенного материала, раз ему оказалось по силам резать фаянс и возвращаться к хозяину, точно бумеранг.

— Все пойдете, — наконец постановил Громила. — И чтоб держались у меня на глазах.

Он поставил исцарапанную кружку прямо на пол, дождался, пока Катастрофа доест и допьет, и только тогда поднялся.

Все невольно попятились. Громила оказался еще громаднее, чем они думали. Его стриженая макушка задевала потолок, и откуда-то оттуда, с высоты, свешивались длинные ручищи. Фифи и Катастрофа рядом с ним выглядели малюсенькими, а Говард, который успел привыкнуть к тому, что сравнялся в росте с большинством взрослых, перед Громилой ощутил себя тощеньким и щупленьким. Он понял: сбежать от Громилы на улице не удастся. Придется как-то его обхитрить — ясно же, что Громила туп как пуп.

Фифи залихватски перемотала полосатый шарф на шее и нахлобучила полосатую шапочку. Потом взяла Катастрофу за руку и тоненьким, испуганным голоском сказала ей:

— Не бойся, я с тобой.

Громила ухмыльнулся и хладнокровно ухватил Катастрофу за другую руку. Катастрофа задергалась, пытаясь высвободиться. Впечатления на Громилу это не произвело, и тогда она пригрозила:

— Я тебя укушу!

— А я тебя тоже, — откликнулся Громила. — Подцепишь бешенство. И вся любовь.

— Он ведь и правда укусит! — пискнула Фифи. — Не дразни его, Катастрофа!

— Меня не раздразнишь, — сообщил Громила. — Пока что никто не смог.

Судя по всему, он всерьез задумался над этим вопросом и обмозговывал его по дороге, пока Говард вел их через переулок к Верхней Парковой улице. Уже темнело, и голова Громилы терялась где-то вверху в вечерних сумерках. Сколько Говард ни вглядывался, над широкими кожаными плечами Громилы почти ничего не маячило.

— Прикинул, — донесся сверху задумчивый голос Громилы. — Вроде никогда толком не сердился. Интересно: если разозлюсь, что будет?

— О-о, я просто боюсь себе представить! — совсем слабеньким голоском ответила Фифи. — Говард, хочешь тоже держать меня за руку?

Говард думал было с негодованием отказаться, но вовремя смекнул, что Фифи напугана до полусмерти, как и он сам. Когда он взял Фифи за руку, чтобы подбодрить и утешить, выяснилось, что у обоих руки холодные и дрожат. Так, шеренгой, они и проделали весь короткий путь до Политехнического. Можно было бы срезать через парк, но Фифи всмотрелась в темноту за оградой, потом, вздрогнув, заглянула в Косой проезд, где сгущался мрак, и повела их кружным путем к главным воротам колледжа. Когда они наконец добрались до колледжа, в большинстве окон горел полосатый от жалюзи свет, да и площадка перед зданием, на которой копали котлован под фундамент нового корпуса, тоже была ярко освещена. Вокруг кишмя кишели люди: студенты торопились домой, строители рыли котлован экскаватором. Казалось бы, куда уже безопаснее. Но Громила по-прежнему крепко держал Катастрофу за руку, так что о безопасности и думать было нечего. Фифи с тоской глянула вслед нескольким знакомым, но позвать на помощь не осмелилась. Говард подергал ее за руку — он хотел намекнуть, что от Громилы можно удрать, когда они окажутся внутри. Подняться на лифте, спуститься по лестнице, дальше через запасной выход, потом опять на лифте, но уже другом, и затеряться в толпе. А потом позвонить в полицию.



Вчетвером они поднялись в вестибюль, густо усеянный бумажными стаканчиками. Говард нацелился было к лифту.

— Ишь какой умный, — сказал Громила. — Я ведь знаю, где вы живете.

Говард задрал голову и воззрился на Громилу. Там, в высоте, он увидел все ту же туповатую ухмылку, но на мгновение, прежде чем Говард успел присмотреться получше, ухмылка вдруг стала совсем не туповатой. Да что там, лицо у Громилы на миг сделалось вполне себе умное. Но когда Говард пригляделся пристальнее, то решил, что никакой это был не ум, а обычная вредность характера. Еще того не легче. Развернувшись, он повел всех прочь от лифтов, вверх по лестнице — к аудитории, где у папы в это время обычно шло занятие.

Папа был на месте. Он гремел так, что даже сквозь дверь можно было разобрать каждое слово:

— Да поймите же вы, барышня! Мне неинтересно знать, что думают структуралисты, я хочу узнать, что думаете вы!

Судя по всему, папа был занят. Говард хотел постучать в дверь, но Громила, у которого рука была куда длиннее, опередил его и распахнул дверь настежь. Внутри аудитории обнаружились студенты, они сидели в рядок на металлических стульях, вооруженные конспектами. Все они раздраженно обернулись. Не менее раздраженно обернулся и Квентин Сайкс, опиравшийся на спинку такого же металлического стула. Маленький, полноватый, папа едва доходил Громиле до подмышки, но был отнюдь не робкого десятка — это Говард знал точно. Папа раздраженно запустил руки в волосы, точнее, в остатки волос, взъерошил их и вперил пристальный взгляд в Громилу, испуганных Говарда и Фифи, а также сердито насупленную Катастрофу. Затем он повернулся к студентам и ровным голосом подытожил:

— Итак, пожалуй, сегодня на этом и закончим. А концепцию структуралистов рассмотрим на следующей неделе. Ну-ка, заходите, не устраивайте тут сквозняк. Думаю, мы попросим мисс Поттер подготовить к следующему занятию доклад, поскольку она у нас явно знаток структурализма.

Самая худенькая из студенток с самым толстым конспектом выпрямилась и всем своим видом выразила возмущение.

— А остальным, — продолжал папа, не давая ей вставить ни слова, — чтобы угнаться за мисс Поттер, советую прочитать следующие книги…

И он быстро-быстро принялся перечислять названия книг. Пока студенты, включая мисс Поттер, торопливо записывали, папа вновь смерил Громилу оценивающим взглядом.

— До встречи через неделю, — бросил он студентам.

Студенты тоже посмотрели на Громилу и сочли за лучшее как можно проворнее очистить помещение. Аудитория стремительно опустела, задержалась лишь разъяренная мисс Поттер.

— Мистер Сайкс, — произнесла она, — я вынуждена буду пожаловаться…

— На следующей неделе, мисс Поттер. Включите это в ваш доклад. Покажите мне, в чем я неправ.

Мисс Поттер, еще больше разъярившись, расправила плечи и промаршировала вон.

Хорошо бы папа так же легко выставил Громилу, понадеялся Говард.

— Итак, что это? — вопросил папа, глядя на Громилу.

— Знакомься, пап, это Громила, — ответил Говард.

Громила изобразил невинную ухмылку.

— Должок за вами, — объяснил он. — Плату просрочили. Пришел забрать две тыщи.

— Он просто взял и заявился в дом, мистер Сайкс! — с чувством сообщила Фифи. — И он…

Папа пресек Фифи, подняв руку, — похоже, он частенько проделывал такой фокус со своими студентами.

— Чепуха, милейший, — отрезал он. — Плату я внес вовремя, и никаких долгов за мной не числится.

Тогда Громила тоже поднял руку — все с той же ухмылкой. А поскольку он по-прежнему держал Катастрофу, девочка с воплем повисла в воздухе, брыкая ногами. Громила что-то сказал, но за криками Катастрофы ни слова было не разобрать. Громиле тоже пришлось закричать:

— Две недели назад не было уплочено! Арчер недоволен!

Больше Громила ничего не успел сообщить, потому что Катастрофа умудрилась вскарабкаться по собственной руке, на которой болталась, и вцепиться зубами Громиле в костяшки. Это Громилу проняло. Он с упреком глянул на Катастрофу.

— Щас уроню! — рявкнул он, перекрывая ор Катастрофы.

— Нет, не уроните. Вы немедленно поставите девочку наземь, — сказал папа. За восемь лет он натренировался перекрывать дочкины вопли. — Вам же нужно, чтобы вас услышали?

Громила решил, что мысль здравая, и опустил Катастрофу на пол. Оказавшись на твердой поверхности, она скорчила рожу от отвращения и высунула язык.

— Он невкусный! — пожаловалась Катастрофа. — Можно, я еще покричу?

— Нет, — не позволил папа и обратился к Громиле: — Не понимаю, кого вы имеете в виду. В жизни не слышал ни о каком Арчере. Я всегда имел дело с Маунтджоем.

— Маунтджоя не знаю, — отрезал Громила. — Плата капает Арчеру. Не получил. Должок.

— Но я же вам человеческим языком говорю, что отослал плату еще на той неделе. Знаю-знаю, с опозданием, но Маунтджою все равно, лишь бы вышло ровно две тысячи слов, не меньше. — Он повернулся к Фифи. — Вы-то знаете, что я послал плату? Помните тот длинный конверт, который я отдал вам на прошлой неделе и попросил опустить в почтовый ящик в Городском совете?

Говарду померещилось, будто Фифи сдавленно ахнула, но она тотчас твердым голосом сказала:

— Ах вот что это было! Да-да, вы мне его отдавали, мистер Сайкс.

— Тогда в чем дело? — осведомился папа у Громилы.

Громила сложил ручищи на груди и навис над папой.

— Арчер плату не получил, — повторил он.

— Тогда подите к Маунтджою и спросите у него. — Сами. — Громилины глазки пометались по аудитории и остановились на телефоне.

— Будь по-вашему, я позвоню ему.

Папа подошел к столу и набрал номер.

Говард, вконец озадаченный всем увиденным и услышанным, понял, что папа и правда звонит в Совет, — он различил, как в телефонной трубке отозвался голос девушки на коммутаторе:

— Здравствуйте. Городской совет слушает. На какой кабинет вас переключить?

— Соедините меня с мистером Маунтджоем, пожалуйста, — попросил папа. — Добавочный шесть ноль девять.

В трубке наступила тишина, а затем оттуда отозвался звучный, сочный голос.

Папа сердито посмотрел на Громилу и сказал: — Мистер Маунтджой, это Квентин Сайкс беспокоит. Я насчет своих двух тысяч слов. Похоже, кто-то подослал ко мне наемного убийцу…

— Кого я убил? Пока никого! — запротестовал Громила.

— Помолчите, любезный, — оборвал его папа. — Мистер Маунтджой, этот субъект утверждает, будто слова не дошли. А я прекрасно помню, что, как обычно, послал их вам с неделю назад…

Звучный голос что-то зарокотал в ответ. Он рокотал и рокотал. Папа нахмурился и слушал, изнемогая от нетерпения, потом перебил:

— А кто такой Арчер?

Голос в трубке опять зарокотал.

— Благодарю вас, — отозвался папа, повесил трубку и с тяжелым вздохом повернулся к Громиле.

Тот заухмылялся еще шире:

— Не дошли словечки, а?

— Нет, — признался папа. — Судя по всему, затерялись по дороге. Но мне дают дополнительно неделю сроку, чтобы… — Он осекся, потому что Громила неторопливо покачал головенкой. — В чем дело?

— Арчер ждать не будет, — заявил Громила. — Хотите без электричества сидеть? Без газа? Арчер окучивает всю энергию.

— Знаю, — отрезал папа. — Уже знаю и про газ, и про электричество. Мистер Маунтджой мне только что доходчиво объяснил.

— Слова заново, — сказал Громила. — Написать, и всего делов.

— Ладно, — решительно произнес папа. — Идемте-ка все домой и побыстрее покончим с этим делом.

Они молча зашагали обратно. Громила возвышался над остальными. Говарду не терпелось спросить папу, что происходит, но никак не получалось. Едва они переступили порог, как Громила обосновался на прежнем месте, загромоздив своей персоной половину кухни, а папа поспешно удалился к себе в кабинет, и оттуда быстрыми короткими очередями застучала пишущая машинка. Короткая очередь — длинная пауза, короткая очередь — длинная пауза. Катастрофа засела в гостиной, включила телевизор и, надувшись, стала вынашивать планы страшной мести Громиле. «Хорошо хоть мамы пока нет дома», — с облегчением подумал Говард. Он от души понадеялся, что папа успеет управиться со словами и выставить Громилу до маминого возвращения.

Тем временем Фифи суетилась в кухне, то и дело перешагивая через вытянутые ножищи Громилы.

— Говард, золотко, помоги мне хотя бы приготовить ужин, будь другом, — попросила она. — Ваша мама ужасно, ужасно расстроится, когда придет и обнаружит, что тут творится!

Катриона Сайкс появилась ровно через пять минут после этой фразы. Она вошла с закрытыми глазами, пошатываясь от усталости, и это означало, что день у мамы выдался утомительный. Мама работала школьным музыкальным инспектором, проверяла оркестры, отчего постоянно страдала мигренью. Она сложила на стол нотную папку, вечернюю газету, магнитофон, связку блок-флейт и набор бубнов, потом нащупала кресло и упала в него, прижав руки к вискам.

Говард увидел, как выражение облегчения на ее лице медленно гаснет: мама прислушалась к домашним звукам и поняла — дело неладно. Он сообразил, что мама определила местонахождение Катастрофы по шуму телевизора, папы — по стрекоту пишущей машинки, Фифи — по бульканью кипятка, лившегося в чашку с горкой кофе на донышке. Говард заметил, что мама уловила поспешность, с которой Фифи вручила ему чашку, а затем — как он переступил через ноги Громилы, чтобы подать маме кофе. На лбу у нее возникла морщинка. Все еще не поднимая век, мама взяла чашку и слегка вздрогнула, расслышав, как Громила чистит ножом ногти. Мама отпила большой глоток кофе, смахнула с лица волосы, открыла глаза и уставилась на Громилу.

— Кто вы такой? — осведомилась она. Громила туповато ухмыльнулся.

— Громила.

— Нет, как вас зовут? — спросила мама.

Мама у Говарда была очень сильной личностью.

Но и Громила тоже был сильной личностью — на свой лад. Воздух в кухне прямо-таки заискрил от напряжения, а Говард с Фифи затаили дыхание.

— Громилой и зовите. С вас хватит, — ответил Громила, не прекращая ухмыляться.

Мама внимательно оглядела его, а затем, к изумлению Говарда, мило улыбнулась и произнесла:

— Громила, на вид вы мужчина крепкий. Вот что: у меня в машине ударная установка. Помогите Говарду внести инструменты в дом, а то вдруг они отсыреют или их украдут.

Говард изумился еще больше, когда Громила воздвигся посреди кухни и направился к двери.

— Откуда нести? — только и спросил он у Говарда.

Громила оказался таким силачом, что всего-то и понадобилось подвести его к автомобилю и отпереть багажник. Незваный гость сгреб барабаны в охапку и, погромыхивая и побрякивая, внес в переднюю, где с громким «бумс» сгрузил на пол. Затем Громила уселся на прежнее место в кухне, а Говард обнаружил, что мама расспрашивает огорченную Фифи, что же происходит. Вот чудеса: мама отнеслась к новостям куда спокойнее, чем можно было ожидать! Она всего-навсего хмуро удивилась.

— Пусть сидит, главное, чтобы вел себя тихо, — сказала мама Говарду. — Я сегодня весь день слушала школьные оркестры — кстати, ты позанимался скрипкой? — ох, голова просто раскалывается.

Говард не успел соврать про скрипку, потому что мама взглянула на Громилу и спросила:

— Кто такой Арчер?

Громила немножко подумал и ответил:

— Окучивает энергию. Газ, электричество. Еще деньги. Вас не тронет. Вы под колпаком у Торкиля.

— То есть Арчер — чиновник из Городского совета? — уточнила мама.

Такое предположение неимоверно развеселило Громилу. Он запрокинул стриженую головенку, расхохотался и звонко хлопнул себя ручищей по колену.

— Ай, класс! Я похож на чиновника?

— На чиновника вы не очень-то похожи, — отозвалась мама.

По-видимому, Громила не внушал ей ни малейшего трепета.

— Кажется, он вполне безобидный, — поделилась мама с Говардом и принялась помогать Фифи готовить ужин. — Уберите-ка ноги, — велела она Громиле.

Тот беспрекословно подтянул ноги как можно выше — так, что колени поджались к ушам, — и стал смахивать на огромного неуклюжего кузнечика. А мама занялась ужином. Похоже, она нашла на Громилу управу, сообразил Говард — и решил последовать ее примеру. Он велел Громиле отодвинуться, иначе было не залезть в ящик со столовыми приборами. Громила с ухмылкой повиновался.

— Накрывай на шестерых, Говард, — попросила мама. — Думаю, Громила тоже не откажется от печенки и бекона.

— Буду! — горячо поддержал ее Громила, втянул аромат жареного лука и ухмыльнулся еще шире.

Говард понял, что мама просто-напросто не воспринимает Громилу всерьез. Тарелки уже были расставлены, но папина машинка продолжала ожесточенно стучать наверху, и мама попросила:

— Говард, сходи позови папу и Катастрофу.

— Сайкса не дергать, пусть закончит, — заявил Громила.

Мама даже не поинтересовалась, в чем дело, а отправила Говарда с подносом к папе в кабинет. Папа оторвался от пишущей машинки, отсутствующе глянул на Говарда и сказал:

— Поставь вот сюда, на бумаги.

«Кажется, папа тоже ничуть не разволновался», — удивился Говард. А вслух произнес:

— Пап, по-моему, мама не очень понимает, что творится. Она кормит Громилу ужином! Разве чужих наемников сажают ужинать со всеми?

Папа усмехнулся.

— Нет, но, когда за твоими санями гонится волк, лучше кинуть ему мяса, — объяснил он. Шутит или всерьез? Наверно, и то и другое. — Все, не мешай мне, иначе мы никогда не избавимся от Громилы.

Измученный Говард вернулся в кухню и обнаружил, что Громила неуклюже пытается задвинуть колени под стол, а Катастрофа наотрез отказывается от такого соседства.

— Не буду с ним ужинать! — верещала она. — Он в меня ножом кидался!

— А нечего было орать, — припечатал Громила. Стол приподнялся у него на коленях, посуда поехала как с горки, Фифи подхватила тарелки и приборы. Похоже было, что Фифи замучилась не меньше Говарда.

Громила встревоженно покосился на маму и загнул ноги под стул. Теперь ему пришлось есть в неудобной позе — почти что стоя на коленях.

— Кидался! Ножом! Честное слово! — настаивала Катастрофа. — И вообще, от него воняет! — Не дождавшись никакого отклика, она объявила: — Я на вас всех обиделась. Кроме Фифи.

— На меня-то за что? — возмутился Говард.

— За то, что ты боишься Громилы, — ответила Катастрофа.

Говард, к своему удивлению, виновато переглянулся с Громилой.

— А чего, я иногда сам себя боюсь, — признался тот, осторожно орудуя ножом и вилкой.

Он изо всех сил пытался вести себя прилично и культурно и поминутно вскидывал глазки на маму и Фифи, проверяя, довольны ли они его поведением. И жевать старался с закрытым ртом — Говарду даже померещилось, будто раз или два Громила едва не поперхнулся. Однако, несмотря ни на что, он умудрялся уминать за обе щеки. Говард в жизни не видел такой гигантской порции картошки на одной тарелке и чтобы картошка исчезала так быстро. Насытившись, Громила с удовлетворенным видом пересел на прежнее место, мешая остальным проходить, и принялся ковырять в зубах ножом.

— Не хотите пока посмотреть телевизор в гостиной? — предложила Фифи, в шестой раз споткнувшись о ножищи Громилы.

Но Громила помотал головой и остался на своем посту. Он сидел и сидел. Фифи убрала со стола и ушла к себе в мансарду, а он все сидел. Мама вымыла посуду, а он все сидел. Мама отправилась спать, а Громила продолжал сидеть в кухне. «Пожалуй, и я никуда отсюда не двинусь, на всякий случай», — решил Говард. Должен же кто-то присмотреть за Громилой! Говард притащил в кухню сумку с учебниками, в которой зияла прореха, оставленная ножом Громилы, и сел готовить уроки за кухонным столом. Но он не мог сосредоточиться. При Громиле у Говарда никак не получалось половину времени придумывать и рисовать космические корабли, а именно так он и привык делать уроки. Говард ощущал, как Громила пялится на него, и краем глаза улавливал, как посверкивает нож, тот самый, что разодрал Говарду сумку. Когда папа наконец-то вернулся в кухню с четырьмя готовыми страницами, Говард вздохнул с облегчением.

Громила вскочил — тоже с явным облегчением, — выхватил у папы машинописные страницы и вперился в них маленькими кругленькими глазками. «Надо же, читать умеет», — поразился Говард.

— Придется вам довольствоваться этим, — твердо сказал папа в ответ на вопросительный взгляд Громилы. — Тут не совсем то же, что я посылал Маунтджою, но как смог, так по памяти и восстановил.

— Не копия? — подозрительно спросил Громила. — Совершенно точно не копия, — заверил его папа.

Громила кивнул, сложил страницы и упрятал за пазуху кожаной куртки.

— Снесу Арчеру. Счастливо.

С этими словами он протопал к двери, пригнулся, чтобы не стукнуться головой, и вышел вон.

Как только дверь захлопнулась, в кухню влетели мама с Катастрофой.

— Убрался? — выпалила Катастрофа.

А мама насела на папу:

— А теперь объясни, что это было.

— Ничего особенного, пустяки, — слишком уж туманно ответил папа. — Это Маунтджой так шутит.

Мама устремила на папу пристальный взгляд — прямо-таки буравила его глазами.

— Квентин, — сурово произнесла она. — Так не пойдет. Он говорил о каком-то Арчере, а вовсе не о Маунтджое. Изволь объяснить.

Глава вторая


— Но мне нечего объяснять насчет Арчера, — сказал папа, уселся в Громилино кресло и потянулся. — Я знаю только Маунтджоя. Катастрофа, завари-ка мне чайку, — попросил он и поспешно добавил вдогонку Катастрофе, которая с готовностью ринулась к чайнику: — Залить кипятком два пакетика, и смотри мне, кроме молока, ничего в чашку не подмешивать! Чтоб никаких там горчицы и уксуса, а тем более перца!

— У, зараза, — буркнула Катастрофа. Подмешивать всякое в чай — это она обожала. — Что за жизнь! — воскликнул папа. — Чаю хочешь попить — и то изволь торговаться. Катастрофе наплевать, что я знаменитый писатель.

Никакого почтения к родному отцу и его громкому имени! Ни тени уважения и послушания! Катастрофа, ты хотя бы понимаешь, какие это весомые слова: «Мой папа — писатель»? Как они звучат!

— «Унитаз» — это тоже весомо, — съязвила Катастрофа, наливая воду в чайник. — Мам, папа увиливает.

— Ничего подобного, я рассуждаю вслух, — живо возразил папа.

— Тогда хватит болтать, и объясни, ради всего святого, зачем Арчеру нужны от тебя две тысячи слов!

— Полагаю, Арчеру они и не нужны. Наверняка это шуточки Маунтджоя, — ответил папа.

Он сцепил руки над головой и задумчиво уставился на собственный живот — мягкий круглый холмик, выпирающий из-под свитера.

— Хотя если поразмыслить… — протянул папа. — Когда-то, лет восемь назад, Маунтджой упоминал какого-то «вышестоящего». Я и позабыл. Но вообще-то, насколько я понимаю, это была шутка. Маунтджой решил таким образом исцелить меня от творческого кризиса. Маунтджой ведь порядочный человек, он ни в чем подозрительном не замешан. Я с ним познакомился на гольфе незадолго до рождения Говарда — у меня тогда приключился мучительный творческий кризис, я ужасно страдал и всем рассказывал…

— Помню-помню, — кивнула мама. — Молочнику ты дожаловался до того, что он отказался возить нам молоко — лишь бы тебя не выслушивать.

— Но мне и правда было худо! — жалобно проговорил папа. — Вы, счастливцы, даже не ведаете, как это невыносимо, когда в голове нет ни одной мысли, а если она и есть, то на бумагу ее почему-то никак не перенесешь. А если и напишешь что-то, каждое слово кажется никчемным и тусклым и каждая фраза упирается в тупик. И тут ка-ак запаникуешь: не пишется — не заработаешь, а от таких мыслей еще хуже. К тому же подобное может тянуться годами, поэтому…

«Какое счастье, что я не собираюсь быть писателем, — думал тем временем Говард. — Изобретать космические корабли, похоже, куда легче».

Тут встряла Катастрофа:

— А я знаю, знаю! Это как когда в школе велят нарисовать древних бриттов, а я не в рисовальном настроении.

— Да, очень похоже, — согласился папа. — Можешь себе представить мое облегчение, когда Маунтджой позвонил мне, вызвал к себе в контору и заявил, будто придумал, как исцелить меня от простоя. Уверял, что знает способ помочь. И ведь не соврал. «Все, что от вас требуется, — сказал он тогда, — это раз в три месяца присылать мне две тысячи слов о чем угодно, на любую тему. Главное — чтобы вы сами их написали, не повторяясь и не перепевая старое, а сочиняли совершенно новое. Обещайте. А сдавать будете прямо мне на работу, в Городской совет». — «Но вдруг у меня и это не получится?» — возразил я. Маунтджой в ответ расхохотался и говорит: «В том-то весь и фокус!

Вообразите, будто я в силах — через Городской совет — отключить вам свет, газ, воду и прочее за задолженности, и дело у вас сразу пойдет как по маслу. Да, и еще представьте, что у вас перестанут вывозить мусор. Если вы по-настоящему испугаетесь такой угрозы, запросто накатаете две тысячи слов». И Маунтджой как в воду глядел! Я до сих пор ему признателен. Ведь я тогда пошел прямиком домой и снова принялся писать как одержимый. В тот же месяц я написал «Настырную мантикору» и черновой вариант «Непреклонного» за считаные…

— Постой-постой, — наморщила лоб мама. — Но если ты на протяжении тринадцати лет раз в три месяца шлешь Маунтджою по куску текста, а тот сдает их Арчеру, то сколько же этого добра у Арчера накопилось? И что Арчер с ним делает?

— Пап, а если Арчер все это издает? Тогда он здорово на тебе нажился!

Папа помотал головой, но как-то неуверенно: — На таком не наживешься, Говард. Ему я всегда писал разные глупости, которые вряд ли кому придет в голову публиковать. И в большинстве случаев это всего лишь обрывки, незаконченные фрагменты. На четырех страничках особенно не развернешься. Ну вот взять хоть прошлый год — я послал Маунтджою рассуждение на тему «Если бы кролики стали плотоядными». А в последний раз накропал про старушечий бунт на Мукомольной улице.

— И что ты про них придумал? — вмешалась Катастрофа, которая наконец-то принесла, плюхая переполненной кружкой, слабенький серенький чай.

— Они дрались сумочками, — ответствовал папа. — Спасибо.

— Да я про кроликов, глупый ты мой, — раздосадованно объяснила Катастрофа.

— Разумеется, я заставил их питаться мышами, умная ты моя, — сказал папа. — Нет, Говард, если бы такое кто и напечатал, я бы не упустил. Уверяю тебя, ни буковки не издали.

— И ты впервые задолжал слова Маунтджою? Папа вновь помотал головой:

— Нет, они впервые затерялись. Хотя мне уже неоднократно случалось просрочить и сдать позже, но Маунтджой ничего не говорил, только вот однажды… — Папа озадаченно уставился в чашку. — Тогда только-только родилась Катастрофа. Уж ты-то помнишь, Катриона. Она не давала нам спать ночи напролет, и я так вымотался от недосыпа, что мне было не до писания, я каждую свободную минуту старался прикорнуть. И вдруг в доме поотключалось буквально все: мы сидели без света, тепла, воды, да еще и машина не заводилась.

— Как же мне не помнить, — вздохнула мама. — Говард мерз так, что плакал не меньше Катастрофы, а уж стирки сколько копилось… Нам тогда никто из ремонтников не мог сказать ничего путного — электрик, сантехник, газовщик только руками разводили: вроде бы все в порядке, но отчего-то не работает. Что это было?

— Я сходил тогда к Маунтджою, — признался папа. — Просто из суеверных соображений. Отлично помню, как он был озадачен — пробормотал, что его начальник не так терпелив, как он сам. Потом засмеялся и сказал: «Напишите обычную порцию слов, глядишь, все и починится». Я написал — и, пока работал, оно все и починилось. Я так и не понял, что тогда произошло. И до сих пор не пойму.

Папа поднес чашку ко рту, и Катастрофа впилась в него нетерпеливым взглядом.

— И не пойму, откуда этот Арчеров Громила узнал… — Папа поставил чашку на стол. — Катастрофа, я забыл сказать: сыпать в чай соль тоже запрещено. Что ты натворила с чашкой?

Он поднес чашку к свету. На боку у нее как будто были процарапаны кривые буквы.

— Это не я, а вовсе даже Громила своим ножом, — оправдалась Катастрофа. — А чай не соленый, там только сахар. Громила швырнул в меня ножом, но нож не швырнулся и остался у него в руке.

— Прекрати пороть чепуху, — строго сказала здравомыслящая мама. Взяла чашку, провела пальцем по выщербинам. — Нет, это не ножом, тут сверху сплошная глазурь, — наверно, дефект был еще в магазине.

— Да нет же, это Громила! — поддержал сестренку Говард. — Я своими глазами видел.

Папа забрал чашку и повертел на свету.

— Тогда что это значит? С одного боку то ли «В», то ли «Б», а с другого — то ли «Э», то ли «З», то ли вообще тройка…

Тут Говард разочарованно понял: папа не воспринимает всерьез историю с Громилой. И мама тоже! Она лишь засмеялась:

— Что ж, Квентин, в другой раз сдавай слова вовремя. Зачем нам Арчеровы громилы? Совершенно незачем.

Отчего-то Говарду полегчало. Громила его по-настоящему напугал. Но поскольку ни папа, ни мама не разволновались, значит все в порядке. Говард поднялся в свою комнату, устроился поудобнее среди родных плакатов с астронавтами и аэропланами и до позднего вечера увлеченно придумывал и рисовал очередной космический корабль, стараясь не думать о Громиле. Но мысли его снова и снова возвращались к загадочным словам, которые папа сдавал Арчеру. Что же Арчер с ними делал? Неужели они так нужны Арчеру, что он вон даже Громилу прислал?

Ночью ударные инструменты, которые Громила накануне вечером внес в прихожую, начали приглушенно погромыхивать. Никто бы и не заметил, если бы не мама, всегда вздрагивавшая от любого шума. За ночь она трижды будила всех — трижды вставала и спускалась в прихожую, чтобы унять неугомонные барабаны. В первый раз мама предположила: «Наверно, это они от проходящих машин». Но ударные упорно продолжали гудеть и подрагивать. Во второй раз мама обложила их носовыми платками. В третий — прослоила носками. Наконец, перебудив весь дом в четвертый и пятый раз, она закутала инструменты во все одеяла, какие только нашлись, но и тогда по-прежнему утверждала, будто слышит их перестук.

Наутро раздраженный папа прошлепал в кухню и, не в силах открыть глаза, сказал:

— Наша мама всю ночь напролет сражалась с шумом в собственных ушах. Где мой чай? Скорую чайную помощь мне, срочно!

— У тебя живот из пижамы торчит, — сообщила папе Катастрофа. — А твои заветные чайные запасы прикончил Громила.

— Во всяком случае, Громила был последним, кто их трогал, — сквозь зевок добавила Фифи.

— За какие прегрешения небо наградило меня такой доченькой? — вопросил папа. — Фифи, забудь про Громилу и свари мне чаю. Всё, забыли про Громилу!

Говард охотно забыл про Громилу, забыл как про страшный сон. Он пошел в школу. В школе он весь день благополучно рисовал космические корабли. Он забыл про Громилу настолько основательно, что когда вместе с друзьями вышел с уроков и увидел Громилу посреди улицы, то встал как вкопанный. Громила высился, будто маяк. Он тоже увидел Говарда. На небольшой Громилиной физиономии медленно появилось новое выражение — он узнал Говарда и, рассекая толпу, двинулся прямиком к нему.

Обычно маяком или хотя бы башней над толпой ощущал себя сам Говард, а тут он мгновенно показался себе хлипким и крошечным, всем по колено. Говард заозирался, рассчитывая на помощь друзей, но каждый, кто попадался Громиле на пути, вдруг вспоминал о важных и неотложных делах, срочно призывавших куда-то подальше отсюда. Друзья незаметно растворились, и Говард остался лицом к лицу с Громилой, который навис у него над головой.

— Я обратно, — осклабясь, объявил Громила и навис еще сильнее.

— Да уж вижу. Правда, я не сразу вас заметил, — отозвался Говард. — А что вам теперь от меня понадобилось?

— Ну так слова, — пояснил Громила. — Те не пошли. Не то.

— А от меня вы что хотите насчет слов?

— Отец дома? — кратко спросил Громила.

— Вроде бы должен быть дома, — ответил Говард.

— Пошли, отведешь, я с ним потолкую, — велел Громила.

Поскольку он был не из тех, кому рискнешь возражать, они двинулись к дому. Говард задумчиво проговорил:

— Но зачем вам непременно идти со мной? Сами не дойдете, что ли?

Громила посмотрел на Говарда очень сверху очень вниз.

— Не боишься меня, — заявил он.

— Что вы, я вас жутко боюсь, как увижу — прямо больной делаюсь, — заверил его Говард.

— Чего я тебе расскажу, — пообещал Громила. — Про Арчера и вообще.

— Не хочу ничего знать, — отрезал Говард, но не удержался и встревоженно спросил: — Арчер рассердился, что слова оказались неудачными? Так?

Громила кивнул и, лучась самодовольством, добавил:

— А я тебе по душе.

— Никому вы не по душе, это в принципе невозможно, — ответил Говард. — Лучше скажите, что же все-таки решил Арчер?

— Прислать меня, — ухмыльнулся Громила. — Вы собираетесь исегодня устраивать папе неприятности? — забеспокоился Говард.

— Там поглядим, — неопределенно пообещал Громила.

Говард решился на эксперимент.

— В таком случае, — храбро заявил он, — мы пойдем не домой, а куда-нибудь еще.

Он развернулся и направился совсем в другую сторону. Громила тоже развернулся всем своим обширным телом и потопал рядом с Говардом.

— Ну, куда бы нам пойти? — спросил Говард. — Арчера повидать? Хочешь? А других? — предложил Громила.

— Давайте пойдем к мистеру Маунтджою, — наугад сказал Говард.

— Лады, — согласился Громила, но шаг замедлил.

К немалому удивлению Говарда, ноги понесли его в центр города, по Мукомольной, а потом по Главной улице. Громила маячил у него за спиной и не отставал. Они быстро взбежали по лестнице Городского совета, будто и правда явились по делу. «Ничего, нас скоро остановят», — с надеждой подумал Говард.

Огромные двери привели их в просторный мраморный вестибюль. Говарду почудилось, будто краем глаза он заметил кого-то в форме, может даже полицейских, но, подобно друзьям Говарда, при виде Громилы полицейские испарились. Торопливые шаги Говарда и Громилы гулким эхом отдавались под потолком вестибюля. За окошком с табличкой «Справочное» восседала свирепая дама. Говард и глазом не успел моргнуть, а Громила уже отыскал рядом с окошком дверь в справочное и, всунувшись туда, навис над дамой — маленькая головенка на широченных плечах.

Даме пришлось неудобно задрать голову, чтобы посмотреть Громиле в лицо, терявшееся где-то в вышине.

— Что вам нужно?

Громила искательно ухмыльнулся.

— Маунтджой? — произнес он.

Дама оказалась из тех, кто обожает давать всем от ворот поворот. Поэтому она, не скрывая удовольствия, отчеканила:

— Мистер Маунтджой не принимает рядовых посетителей без предварительной записи. Запишитесь на прием через секретаря, вам назначат время.

Но Громила словно и не услышал.

— Кабинет шестьсот девятый где?

— В отделе градостроительства, — ответила справочная дама, — но…

— Найти как? — уточнил Громила.

— Но я вам не скажу, — не сдавалась справочная дама.

Громила мотнул Говарду подбородком.

— Пошли поищем.

— Так нельзя, так не положено! — возмутилась дама.

Громила и ухом не повел. Он вылез из справочного закутка и гулко зашагал через мраморный вестибюль к мраморной же лестнице, а Говард потрусил за ним. Справочная дама что-то кричала им вслед, а когда это не подействовало, выскочила из своего закута и завопила:

— Вернитесь сейчас же!

Говарду очень хотелось вернуться. Когда Громила затопал вверх по мраморной лестнице, Говард с надеждой подумал: «Сейчас нас арестуют», но не тут-то было. Громила в ответ громко крикнул справочной даме:

— Маунтджой — ну?

— Я вам не скажу! — взвизгнула та. — Сию же минуту вернитесь!

Громила снова повелительно мотнул головой, и Говарду пришлось последовать за ним по лестнице. Потом начались самые неловкие минуты в жизни Говарда. Громила со своей туповатой ухмылкой преспокойно заходил во все двери подряд. Они с Говардом вторгались в большие и малые конференц-залы, помещения архивов, справочные, кабинеты, даже туалеты. «Нас вот-вот арестуют! — стучало в голове у Говарда. — Мы нарушаем правила!» Время от времени возмущенные вторжением сотрудники (ростом не меньше Говарда) пытались преградить Громиле дорогу, но Громила или ухмылялся еще шире и отодвигал их в сторону, словно мебель, или кратко вопрошал: «Маунтджой?», получал в ответ: «Не здесь» — и двигался дальше. А большинство сотрудников Городского совета просто испарялись у Громилы с дороги, не дожидаясь вопросов.

«Прет как центурионская колесница сквозь масло!» — подумал ошеломленный Говард. Громила шел вперед да вперед, и Говарду только и оставалось, что следовать за ним. В одном конференц-зале, с ковром, действительно шло совещание — за большим столом собралось с дюжину человек. Когда Громила бодро шагнул в дверь, сердитый чиновник в темном костюме воскликнул:

— Тут вам не публичные слушания, это закрытое совещание!

Громила снова осклабился в туповатой ухмылочке, углядел дверь на другом конце зала и целеустремленно затопал к ней по ковру. Темный костюм схватился за телефон и негодующе заклекотал в трубку.

«Ну уж теперь нас как пить дать арестуют!» — подумал Говард, поторапливаясь за Громилой. Ему было неловко за их с Громилой неподобающее поведение, и он все время ждал, что их перехватят. Но похоже, Громилу было не остановить. Он повел Говарда по очередной лестнице, затем по длинному коридору с матовыми стеклами в окнах, который привел их в другое крыло Городского совета. Громила рванул на себя дверь. За ней началась анфилада кабинетов, где печатали, расхаживали и советовались по поводу архитектурных чертежей.

Громила подмигнул Говарду:

— Градостроительство. Теплее.

Он размашисто зашагал из кабинета в кабинет.

Все вокруг казались рядом с ним маленькими и щупленькими, все возмущались и пытались остановить неуклонный ход Громилы, но он нацелился на дверь, замыкавшую череду служебных помещений. На ней висела табличка «М. Дж. Маунтджой». Ручища Громилы легко распахнула и эту дверь. Обитатель кабинета подскочил от неожиданности.

— Вот, Маунтджой, — объявил Громила и гордо заухмылялся, словно мистер Маунтджой был невесть каким сокровищем и он, Громила, лично раскопал этот клад.

— Да, меня зовут Маунтджой, — откликнулся хозяин кабинета.

Он вопросительно воззрился на Говарда в школьном форменном свитере, с учебной сумкой через плечо. Взгляд Маунтджоя уперся в заплатку из липкой ленты — это Говард наскоро зачинил прореху от Громилиного ножа. Потом мистер Маунтджой снова посмотрел на Громилу. «Ясное дело, он подумал, что мы странная парочка», — понял Говард.

Сам мистер Маунтджой очень подходил к своему гладкому и округлому голосу, который запомнился Говарду по телефонному разговору. Мистер Маунтджой был гладкий и округлый, с прилизанными волосами. Держался он вальяжно, но глаза у него были въедливые.

— Поговори с ним, — велел Громила Говарду. — Э-э… — замялся тот. — Мой папа — Квентин Сайкс…

Больше он ни слова вымолвить не успел: в дверь ввалилась целая толпа, и все наперебой спрашивали, цел ли мистер Маунтджой. Они все его любили и взволновались за него. Говард окончательно сконфузился. Кое-кто спрашивал, не выставить ли Громилу вон без всяких церемоний. Громила развернулся всем корпусом и внимательно оглядел энтузиастов, словно сама идея показалась ему удивительной. А она не удивительная, она просто невыполнимая, подумал Говард.

Мистер Маунтджой в замешательстве потеребил свой строгий галстук.

— Благодарю вас, я в полном порядке, — звучно пророкотал он. — Пожалуйста, дайте нам побеседовать. Все под контролем.

Но когда сочувствующие повалили вон, Говард расслышал, как мистер Маунтджой добавил себе под нос: «Надеюсь».

Как только дверь затворилась, мистер Маунтджой еще больше ослабил галстук.

— Так о чем вы говорили, юноша? — спросил он Говарда, не сводя завороженных глаз с Громилы.

— Зачем вы заставляете моего отца сдавать вам по две тысячи слов каждые три месяца? Только отвечайте по правде! — с нажимом сказал Говард.

— Юноша, я его не заставляю, — улыбнулся мистер Маунтджой. — Это всего-навсего дружеская хитрость, приемчик, который я изобрел, чтобы впредь уберечь Квентина от писательских кризисов.

Улыбался он искренне, отвечал дружелюбно и любезно, прямо журчал, так что Говард совсем сник, устыдился своего вопроса и повернулся к выходу.

— Вот и неправда, — благодушно заявил Громила.

— Но это сущая правда. — Мистер Маунтджой нервно глянул на Громилу. — После выхода второй книги Квентину Сайксу чуть ли не год не удавалось ничего написать. Книга пришлась мне по вкусу, я посочувствовал автору и придумал способ его подхлестнуть. Сейчас это для нас с ним не более чем шутка.

— Вранье, — припечатал Громила гораздо настойчивее и мрачнее.

Говард передумал уходить.

— Я тоже считаю, что вы говорите неправду, — сказал он. — Если у вас такие шутки, зачем было отключать нам свет и воду, когда папа разок затянул со словами?

— Я тут совершенно ни при чем. — Мистер Маунтджой был сама искренность. — Может, произошло случайное совпадение. А если это дело рук моего начальника, — не отрицаю, начальник надо мной есть, — то он меня в известность не поставил.

— Так это Арчер нам устроил? — упрямо спросил Говард.

Мистер Маунтджой пожал плечами и развел пухлыми руками — мол, это ему неведомо.

— Кто знает? Во всяком случае, не я.

— А куда Арчер девает эти слова? — допытывался Говард. — И вообще, кто такой Арчер — лорд-мэр или кто?

Мистер Маунтджой засмеялся, покачал головой и уже изготовился было снова изобразить неведение и развести руками. Но тут из-за плеча Говарда вынырнула гигантская ручища и без труда припечатала сразу обе ладони мистера Маунтджоя к столу.

— Скажите ему, — велел Громила.

Мистер Маунтджой задергался, но, как и Катастрофа, обнаружил, что Громилу этим не возьмешь. Тогда мистер Маунтджой оскорбился и изумился.

— Это уж слишком! Однако же, уважаемый! Извольте меня отпустить!

— Говорите, — прогудел Громила.

— Не могу одобрить такой выбор знакомств, — пожурил мистер Маунтджой Говарда. — А отец знает, с кем вы водите компанию?

Громиле стало скучно.

— Эх, всю ночь тут торчать… — протянул он, оперся всей тушей о кулак, которым пригвоздил мистера Маунтджоя к столу, и зевнул во всю пасть.

Мистер Маунтджой придушенно пискнул и опять задергался.

— Пустите! Вы раздавите мне руки, а я, между прочим, пианист! — Он сорвался на крик. — Ладно, будь по-вашему, скажу то, что знаю, только знаю я не много! Но сначала отпустите!

Громила выпрямился.

— Всегда могу повторить, — успокоил он Говарда.

Мистер Маунтджой стал растирать руки, в ужасе проверяя, целы ли его драгоценные пальцы, будто боялся не досчитаться одного-двух.

— Я понятия не имею, зачем Арчеру эти треклятущие слова! — сварливо сказал он. — Я даже не знаю, Арчеру ли их посылал или кому-то другому. Мы сообщались только по телефону, так что это мог быть любой из них.

— Любой из кого? — Говард подался вперед, заинтригованный.

— Любой из семерых подлинных управителей города, — ответил мистер Маунтджой. — Арчер — один из них, а остальные — это Диллиан, Вентурус, Торкиль, Эрскин и… как бишь их? Ах да, Хатауэй и Шик. Все они братья…

— Откуда вынюхали? — надвинулся на него Громила.

— Мой пост позволяет, потребовалось — вот и выяснил, — объяснил мистер Маунтджой. — А вы бы не полюбопытствовали, если бы один из них стал требовать от вас таких странностей?

— Ни за что, — отрубил Громила. — Им не по нраву. Знаю. Сам на Арчера пашу.

— Ах вот что вы здесь делаете! — прищурился мистер Маунтджой. — Полагаю, с мозгами у вас скудновато, им и поместиться-то негде, но даже с вашим убогим умишком… Если бы я работал на Арчера, я бы сюда не сунулся.

— Ему вот одолжение. — Громила ткнул толстым, как морковка, пальцем в Говарда. И добавил, обращаясь к Говарду: — Понял теперь? Я тебе друг. Еще вопросы?

— Хм… да, — откликнулся Говард. — Как мистер Маунтджой отправляет слова тому, кому… в общем, адресату?

— До востребования на номер почтового ящика. Посылает их моя машинистка, — послушно ответил мистер Маунтджой. — Больше я ничего не знаю, правда! Я пытался выяснить, кто забирает бумаги из ящика, — не удалось.

— Значит, вам неизвестно и то, когда пропала последняя порция? — расстроился Говард.

— Ко мне она так и не попала, — пожал плечами мистер Маунтджой. — А теперь не могли бы вы забрать своего сомнительного приятеля и очистить помещение? У меня полно работы. Уходите, пожалуйста.

— Да с радостью, — ответил Громила, оперся обеими лапищами на стол и навис над мистером Маунтджоем. — Назад как пройти?

— Я ничего плохого не имел в виду, — торопливо отозвался мистер Маунтджой. — Вам вон в ту дверь в конце анфилады. Там написано «Запасный выход».

Он придвинул к себе папку с наклейкой «Развитие городского центра. Политехнический колледж» и притворился, будто с головой ушел в работу.

Громила, не тратя слов понапрасну, кивнул на дверь — Говард уже навострился его понимать — и зашагал в обратный путь мимо вспугнутых сотрудников. И верно, череду служебных помещений замыкала дверь, забранная поверх стекла металлической решеткой. «Пожарная лестница. Запасный выход» — гласили красные буквы на табличке. Громила распахнул дверь, и они с Говардом очутились на длинной бетонной лестнице, причем Громила сразу же помчался вниз — на удивление проворно и бесшумно. Говард последовал за ним, но коленки у него подгибались. Мимо мелькали другие эвакуационные двери, многие хлопали. Говард мельком успевал заметить, что за стеклами маячат служащие, но не решаются высунуться, и раза два слышал их возмущенные голоса.

— Вломились прямо на заседание совета! — воскликнула какая-то женщина.

— Они поднялись вон туда, констебль, — сказал кто-то еще.

Говард втянул голову в плечи и принялся перескакивать через две ступеньки, стараясь поспеть за Громилой. Несмотря на испуг, он успел восхититься: ишь как здорово бегает!

Вот и нижняя площадка, и выход — на задний двор Городского совета, заставленный гигантскими мусорными баками на колесах. Поспешая за Громилой, Говард вдруг с раздражением сообразил: он же напрочь забыл спросить, как именно Арчер (или кто там из этих семерых братьев) вообще вышел на мистера Маунтджоя и заставил его на себя работать. А теперь уже не вернешься и не спросишь — даже думать нечего.

Задний двор вывел их на стоянку, а та — в боковой проулок. На углу с центральной улицей Громила высунул из-за угла голову и опасливо огляделся. С фасада, у парадного входа в Городской совет, мерцали мигалками три полицейские машины с распахнутыми дверцами.

Громила довольно ухмыльнулся:

— Еще чуток — и Диллиан нас накроет! Быстрее шагай.

— Диллиан? — Запыхавшийся Говард едва поспевал за Громилой.

— Окучивает закон и порядок.

— А-а, ясно. Теперь давайте пойдем и повидаем Арчера, — предложил Говард.

Но у Громилы оказались иные планы.

— К папаше твоему. Наведаться насчет слов.

И Говард поспешил за Громилой в сторону дома.

Если у Громилы возникали свои планы, он устремлялся к цели неуклонно, как мощное течение. Так что, похоже, Говард тут был бессилен.

Глава третья


Спустя пять минут Говард и Громила подошли к угловому магазинчику по Верхней Парковой. Говард обрадовался родным местам — большим уютным домам и знакомому высокому дереву возле номера восемь. Даже «классики», которые упорно чертила на асфальте Катастрофа с подружками (когда не ссорилась с ними), и те его обрадовали. Но больше всего Говарда обрадовало то, что рядом с их домом номер десять не мерцала мигалками полицейская машина. Уф! Говард выдохнул с облегчением. А ведь мистеру Маунтджою ничего не стоило назвать полиции фамилию Сайкс.

Папа обнаружился в кухне: вместе с Фифи и Катастрофой уплетал бутерброды с ореховым маслом.

При виде Громилы всех троих перекосило, а тот как ни в чем не бывало пригнул головенку, чтобы не задеть притолоку, и вдвинулся в кухню вслед за Говардом.

— Только этого нам не хватало! — вырвалось у папы.

А Фифи воскликнула:

— Громила вернулся, мистер Сайкс, он не отстает! Он теперь все время будет нас донимать, словно фамильное привидение?

Катастрофа ощерилась:

— Это все Говард виноват!

— Что за шум? — спросил Громила.

Шумели ударные инструменты — глухо, но отчетливо погромыхивали из-под груды одеял в прихожей.

— Весь день не замолкают, — со вздохом сообщил папа.

— Разберусь, — заверил его Громила и протопал в прихожую.

Говард помедлил, чтобы перехватить бутерброд, поэтому не успел увидеть, что Громила сделал с ударными. Когда Говард пришел, одеяла уже валялись в стороне, а Громила, уперев руки в боки, высился над безмолвной грудой инструментов, из которой во все стороны рассыпались носки и носовые платки.

Громила подмигнул Говарду и сообщил: — Торкиль.

— Что — Торкиль?

— Подстроил.

И Громила прошагал обратно в кухню. Там он встал подбоченясь и воззрился на папу точно так же, как минуту назад — на ударные.

— Молчите, дайте я сам отгадаю, — произнес папа. — Арчер недоволен, он сосчитал слова, и оказалось, что их всего тысяча девятьсот девяносто девять.

Громила, по обыкновению, осклабился и помотал головой.

— Две тыщи четыре, — ответил он.

— Ну да, я подумал, что последнюю фразу все-таки лучше закончить, — пояснил папа. — Маунтджой никогда не настаивал, чтобы было ровно две тысячи.

— И все? Больше ничего не говорил? — Громила запустил руку за пазуху своей кожаной куртки и извлек четыре сложенные странички машинописи, посеревшие, обтрепанные по краям и на сгибах. И сунул их через стол под нос папе — ручищи у Громилы были длинные. — Гляньте, что не так?

Папа развернул помятые страницы, бегло проглядел одну за другой.

— Вроде бы все в порядке, — подтвердил он. — Обычная моя ерунда. Старушки устроили бунт на Мукомольной улице. Не помню, что было в порции, которую не получил Арчер, но вся соль в том… — Он что-то сообразил и осекся. — Ах да, нельзя повторять прежний текст. Вот проклятье, и как же Арчер об этом узнал?

Папа посмотрел на Громилу, который кивал так, что голова плясала у него на плечах, словно маленький поплавок на больших волнах. И туповато ухмылялся во всю физиономию. Это вывело бы из себя кого хочешь, и Говард нисколечко не удивился, что папа вспылил.

— Пропади оно все пропадом! — Папа швырнул странички прямо на хлеб и банку с ореховым маслом. — Я ведь уже сдал слова за эти три месяца! Если какой-то остолоп из Городского совета их посеял, при чем тут я? Почему я должен забивать себе голову новой порцией чепухи только из-за того, что вы с Арчером изволите быть недовольны и требуете добавки? С какой стати я буду терпеть это безобразие и домогательства в собственном доме?

Папа бушевал долго, он побагровел и взъерошился. Фифи трепетала — закрыла ладошками рот и вжалась в спинку стула, словно хотела стать невидимкой. Громила знай себе ухмылялся — на пару с Катастрофой, которая обожала наблюдать, как папа выходит из себя. Говард вытащил из-под машинописной страницы хлеб и масло и, не дожидаясь, пока папа закончит кипятиться, намазал себе бутерброд.

— И вообще, я больше Арчеру ни слова не напишу! — воскликнул папа. — Все, решено!

— Пап, а поругайся еще! — попросила Катастрофа. — У тебя так смешно живот прыгает, когда ты орешь!

— Я язык проглотил и зубами закусил, — ответил папа. — Возможно, на веки вечные. И живот мой больше прыгать не будет.

Фифи нерешительно хихикнула, а Громила прогудел:

— Арчер хочет другие две тыщи.

— Ну так он их не получит — обойдется! — объявил папа, скрестил руки на груди, точнее, над животом и уставился на Громилу.

Тот ответил столь же пристальным взглядом и предупредил:

— Пока не сделаете — не уйду.

— Тогда советую запастись раскладушкой и сменой одежды, — холодно произнес папа. — Вы тут застрянете надолго. Повторяю, я ни словечка не напишу.

— Почему? — спросил Громила.

Папа скрежетнул зубами, да так, что все услышали. Но ответил спокойно:

— Наверно, вы не уловили суть моих объяснений. Я против того, чтобы мной помыкали. И я занят работой над новой книгой.

Услышав про новую книгу, Говард с Катастрофой хором застонали.

Папа холодно посмотрел на них.

— А как иначе я заработаю всем вам на хлеб и ореховое масло? — поинтересовался он.

— Когда у тебя в работе новая книга, ты нас не замечаешь и чуть что — на шум ругаешься, — проворчал Говард.

— И ворчишь, и спишь наяву, и забываешь купить поесть, — присоединилась Катастрофа.

— Значит, привыкайте! — рявкнул папа. — А заодно привыкайте и к Громиле, потому что я намерен написать эту книгу, сколько бы он мне ни мешал.

И папа смерил Громилу вызывающим взглядом. В ответ Громила протопал к стулу, на котором сидел в первый раз, и опять уселся, плотно и основательно. Он вытянул длиннющие ноги, обутые в массивные ботинки, и мгновенно заполнил собой всю кухню. Затем вытащил нож и принялся чистить ногти, будто со вчерашнего дня не сходил с места.

— Располагайтесь как дома, — любезно сказал ему папа. — С годами мы, наверно, к вам привыкнем. — Тут его осенило, и он спросил Фифи: — Как вы думаете, за постоянно проживающего Громилу можно скостить налоги?

— Н-не знаю… — беспомощно выдавила Фифи. Она попятилась в прихожую и поманила за собой Говарда. За ними увязалась и любопытная Катастрофа — затаилась подслушивать в гостиной, но была обнаружена.

— Это ужасно, — прошептала не на шутку расстроенная Фифи. — А все я виновата. Когда ваш папа поручил мне доставить тот текст в Городской совет, я совсем закрутилась с делами и попросила Мейзи Поттер отнести его. Она как раз туда шла.

— Тогда надо ловить Мейзи Поттер, — решительно сказал Говард, — а не то Громила у нас тут корни пустит.

— Может, мисс Поттер украла слова? — предположила Катастрофа, автоматически включая телевизор — она всегда так делала, стоило ей войти в гостиную. Но когда экран засветился, Катастрофа отскочила и рекордно громко заверещала: — Ой-ой, гляньте-ка!

Говард и Фифи оглянулись. Вместо обычного изображения на темном экране белели четыре слова:

АРЧЕР СМОТРИТ НА ВАС
Как будто Арчер страховал своего Громилу. Фифи виновато пискнула и кинулась в прихожую, где замерла в неловкой позе над грудой барабанов и стала звонить в Политехнический — шепотом, чтобы папа не услышал. Но колледж уже закрылся на ночь. Тогда Фифи попыталась дозвониться мисс Поттер домой, но та не брала трубку.

Фифи весь вечер бегала в прихожую и тайком названивала мисс Поттер, но тщетно — та все не подходила к телефону. Тем временем Катастрофа возилась с телевизором: то включала и выключала его, то пробегала по программам, но на всех каналах экран упорно показывал одну и ту же надпись: «АРЧЕР СМОТРИТ НА ВАС».

В кухне папа, сложив на груди руки, упорно сверлил взглядом Громилу. А Громила чистил ногти ножом и целиком заполнял собой тесное помещение.

Вскоре вернулась домой мама, на этот раз не усталая. Она возникла на пороге с кипой нот и сразу же спросила:

— А где Катастрофа? Телевизора не слышно. Кто так пыхтит? Ах это ты, Квентин.

Тут ее внимание привлек скрежет ножа по ногтям. Она обернулась и оглядела весь необъятный простор Громилиной фигуры, от протяженных ног до небольшой физиономии в вышине под потолком.

— Почему вы вернулись? — поинтересовалась она.

Громила ухмыльнулся.

— Он тут корни пустил. Знаешь, вроде плесени! — съязвил папа. — Домовой грибок!

— Тогда пусть приносит пользу, а не сидит просто так, — мгновенно постановила мама и посмотрела на Громилу добрыми, но строгими — не ослушаешься! — глазами, а это действовало на него безотказно. — Отнесите эти ноты наверх, положите на площадке и возвращайтесь, поможете с ужином. Кстати, а на фортепиано вы не играете?

Громила честно помотал головой. Он искренне огорчился, что не играет на фортепиано.

— Вот жалость-то! — сказала мама. — Каждый должен владеть каким-нибудь музыкальным инструментом. Я хотела, чтобы вы позанимались музыкой с Катастрофой. Говард, а ты почему не занимаешься скрипкой? Ну-ка, живо оба за дело!

Говард и Громила вскочили разом, а папа заметил:

— Ты забыла распорядиться насчет меня. Не спросила, почему я бездельничаю.

— С тобой мне и так все понятно, — ответила мама. — Ты по-прежнему упираешься насчет двух тысяч слов. А упереться надо было тринадцать лет назад. Говард, пошевеливайся!

Говард мрачно пошел искать скрипку. Вот почему он не любил, когда мама приходила с работы не усталая. При маме они с Катастрофой обязаны были заниматься музыкой. Папа, тот по благодушию частенько позволял им отлынивать.

Говард пошарил в чулане под лестницей (скрипка вполне могла завалиться туда) и обнаружил, что за спиной у него с несчастным видом топчется громадная туша.

— Готовить не мастак, — сознался Громила.

— Ничего, мама будет руководить, — бессердечно откликнулся Говард. — Она сегодня пришла в хорошем настроении.

— Это — хорошее?! — вытаращился Громила. Говард кивнул:

— Это — хорошее.

«Кажется, его манера разговаривать заразна», — подумал Говард. Он извлек скрипичный футляр из-под кучи резиновых сапог и понес его в свою комнату на втором этаже, немного воспрянув духом. У него появилась надежда, что, пообщавшись часик-другой с мамой в ее «хорошем» настроении, Громила захочет унести отсюда ноги.

На скрипке Говард играл скверно. Зато он отлично навострился отбывать скрипичную повинность. Завел будильник на двадцать минут, пять из них потратил на обстоятельную настройку инструмента, затем положил скрипку на плечо и отключил голову. Смычок под рукой Говарда сновал туда-сюда, ныл и выл, а сам Говард тем временем проектировал совершенно новый и невиданный космический фрегат — оснащенный революционным фотонным двигателем, чтобы легко прокладывал путь сквозь астероиды и метеоритные потоки.

Космический корабль придумался что-то очень быстро, поэтому оставшееся время Говард, продолжая пилить, смотрелся в зеркало и воображал себя пилотом нового корабля.

На рост Говард пожаловаться никак не мог, но ох уж эта круглая мальчишеская физиономия! Правда, благодаря скрипке у Говарда набегали один-два лишних подбородка, очень даже мужественных, но у папы их еще больше и они солиднее. И Говарду нравилась длинная темная челка, которую он себе недавно отрастил, — из-под нее взгляд получался что надо. Таким решительным взглядом хорошо обводить всякие там дисплеи, датчики и рычажки или, сурово нахмурив брови, отважно всматриваться в далекие светила, ждущие своего первооткрывателя.

Прошло минут десять, и у Говарда появилась возможность прерваться, потому что мама засадила Катастрофу за пианино, а Говард по опыту знал, что сейчас поднимется адский крик — скрипку со второго этажа попросту не будет слышно. Крик поднялся, да еще какой, и, прислушиваясь к нему, Говард время от времени вжикал смычком по струнам. Вот и получится, что он почестному, без дураков, отыграет все положенное время. Шум обнадеживал, и Говард приободрился. Громила-то беззащитен перед воплями Катастрофы, уж наверняка он долго не выдержит!

Наконец вопли Катастрофы перешли в разобиженные рыдания и подвывания. Говард повозил смычком еще полминуты, тут зазвонил будильник, и Говард с чистой совестью спустился вниз. Фифи в прихожей продолжала названивать мисс Поттер. Папа по-прежнему сидел в кухне как воплощение упрямства и непреклонности. Катастрофа валялась на полу в гостиной и рыдала:

— Не хочу заниматься! Не буду заниматься! Телевизор хочу! Пусть починится! Вот умру, так пожалеете!

А Громила, который никуда не унес ноги, топтался у раковины и прилежно чистил картошку, взмокнув от усердия. Кожуры он срезал столько, что картошины получались размером с виноградины.

— Прекрасно, молодец! — добрым голосом похвалила его мама.

— Ага, осталось счистить мякоть с кожуры, и как раз наберется на ужин! — съязвил Говард.

Громила воззрился на него в недоумении.

— Не перегружай его, Говард, он и без того туго соображает, — вмешался папа.

— Телевизор хочу! — не унималась Катастрофа. «Удивительно, — подумал Говард по дороге в прихожую. — Мама так ловко вертит Громилой, а вот с Катастрофой управиться не может».

— Ну как? — поинтересовался он у Фифи, которая только что повесила трубку.

— Да никак! — в отчаянии ответила Фифи. — Придется подкараулить ее завтра после лекции. Ой, Говард, как же я проштрафилась!

— Может, она забыла, что ты ее попросила? — предположил Говард.

— Кто — Мейзи Поттер забыла? Она никогда ничего не забывает, — ответила Фифи. — Потому-то я к ней и обратилась. Говард, я боюсь, как бы Громила не пырнул твоего папу ножом.

— При маме он не посмеет, — успокоил ее Говард. — Да и вообще папа вроде бы Громилу не боится, просто разозлился на него, и все.

Когда подошло время ужина, Катастрофа успела дорыдаться до того, что ей стало худо. А когда она вгоняла себя в такое состояние, ее частенько тошнило. Вот и теперь из-под стола в столовой, куда заползла Катастрофа, раздавались подозрительные звуки. Впрочем, сама Катастрофа тоже рассчитывала испортить всем аппетит любой ценой.

— Катастрофа, перестань! Говард, уйми ее! — потребовали родители.

Говард опустился на четвереньки и заглянул под стол. Личико у Катастрофы было злющее и опухшее.

— А ну, хватит! — сказал он. — Если перестанешь реветь, отдам тебе мои цветные карандаши.

— Больно они мне нужны! — прохлюпала Катастрофа. — Я, может, хочу, чтобы меня вырвало, да поужаснее.

Стол над ними приподняло и перекосило. Это в убежище Катастрофы всунулся Громила, — правда, поместились только его голова и плечи. Со скатерти, звеня, поехали стаканы и приборы — Фифи едва успевала ловить их на лету.

— Спорим, не вырвет? — спросил Громила. — Валяй. Интересно глянуть.

Катастрофа насупилась.

— А хочешь, я? — предложил Громила. — Спорим, выиграю. Давай на раз-два-три!

На опухшей мордочке Катастрофы проступил интерес. Но она сердито дернула плечом. Громила поднял над столом голову.

— Нам в ванную можно? Посоревноваться. Громилина голова над краем стола выглядела так, будто ее подали на блюде. Папа зажмурился.

— Поступайте как заблагорассудится. Небо, за что мне все это!

— Пошли, — позвал Громила.

Катастрофа тотчас охотно вылезла из укрытия. — Так и знайте: я выиграю! — объявила она и скрылась в ванной.

Через пять минут оба вернулись: Катастрофа — торжествующая, а Громила — весь зеленый.

— Кто выиграл? — спросил Говард.

— Она, — жалобно протянул Громила.

Он как-то попритих и вроде бы потерял аппетит. Катастрофа, наоборот, оживилась и готова была умять целую порцию.

Говард в изнеможении рухнул на стул. Если даже Катастрофа в самых катастрофических своих проявлениях не сумела выжить отсюда Громилу, на кого еще надеяться?

Между тем Громила с превеликим трудом впихнул в себя микроскопическую порцию ужина, изо всех сил соблюдая хорошие манеры. Он даже старательно завел ноги за ножки стула, чтобы стол не дыбился. Мало того, мама явно прониклась к Громиле искренней благодарностью за то, что он сумел успокоить Катастрофу. Кажется, она начала воспринимать Громилу как настоящего гостя и задумалась, куда его положить на ночлег.

— Жаль, у нас нет свободной комнаты, — озадаченно сказала она. — Вернее, есть, но ее занимает Фифи.

Эта фраза до глубины души задела не только Говарда и саму Фифи, но и папу.

— Пусть зарубит себе на носу, — отчеканил папа. — Если он вознамерился ночевать — это его головная боль. Пусть хоть на полу в кухне спит, мне все равно!

— Квентин! Ну почему ты такой черствый! — воскликнула мама.

Говард поспешно смылся с поля боя и забаррикадировался у себя. Он уже чуял, к чему идет дело: мама запустит Громилу к нему в комнату, а его, Говарда, законного хозяина, выдворит к Катастрофе. А на такую жертву Говард был не согласен — уж точно не ради Громилы. Но, подпирая дверную ручку стулом, Говард с изумлением ощутил, как в нем закопошилась совесть. Ведь именно Громила, не кто-нибудь, помог ему отыскать мистера Маунтджоя и заставил того ответить на вопросы Говарда. Громила словно хотел понравиться Говарду.

«Но я не хочу, чтобы он мне нравился… ну не настолько!» — сказал себе Говард и вогнал стул под дверную ручку понадежнее. Чтобы отвлечься от Громилы, он спроектировал перед сном еще несколько космических кораблей.

А утром, когда Говард вышел к завтраку, оказалось, что вопрос с ночлегом решился сам собой.

Громила сложился пополам на диванчике в гостиной и натянул на себя все одеяла, какие содрал с груды ударных. Он действительно пустил в доме корни. Вы только поглядите: передвинул диван, чтобы с удобством смотреть телевизор за завтраком! Сейчас он, ухмыляясь, блаженствовал с чашкой чаю.

Однако стоило Говарду переступить порог, как изображение на экране замигало и пропало, а вместо него высветилось вчерашнее «АРЧЕР СМОТРИТ НА ВАС». Громила протянул длинную руку и выключил телевизор.

— Вот так все время, — обиженно буркнул он. — Кто из вас на порог — он опять того-этого.

— Может, Арчер вам не доверяет? — предположил Говард.

— Я что? Я стараюсь, — возразил Громила. — Буду тут, пока папаша твой не напишет слова.

— Вы неправильно подходите к делу, — растолковал ему Говард. — Уж я папу знаю. Если вы будете маячить у него перед носом, мешать и мельтешить, вы только больше его разозлите. Надо действовать иначе. Прикиньтесь славным и милым и скажите: «Ну неважно, не имеет значения».

Тогда папу замучает совесть, и он быстренько накропает слова — вы и оглянуться не успеете.

— Не, мне надо по-своему! — уперся Громила. — Как хотите. Если вы застрянете тут до следующего Рождества, имейте в виду, я ни при чем! — предупредил Говард.

В ответ Громила довольно хмыкнул: идея явно пришлась ему по вкусу. Говард разозлился.

По дороге в школу он заметил надпись «Арчер» на асфальте — рядом с «классиками» Катастрофы и тоже мелом. На стене углового магазина белела меловая надпись «Арчер», а когда Говард добрался до школы, эта надпись бросилась ему в глаза со стены школьной лаборатории — ее напшикали краской из баллончика для граффити.

На собрании перед уроками из-за этой надписи все получили нудный нагоняй насчет безобразия и вандализма.

«Это папино дело, а не мое!» — опять рассердился Говард, но на литературе благополучно отвлекся, погрузившись в упоительно подробный чертеж своего нового космического корабля. Как же этот чертеж успокаивал нервы!

После уроков на школьном дворе Говарда поджидала Фифи, встревоженно махая рукой. Получилось даже хуже, чем вчера с Громилой: все дружки Говарда ржали, прыскали и хватались за сердце — мол, у него с Фифи роман. Говард, едва волоча ноги, поплелся к Фифи, но тут она сама не вытерпела и помчалась ему навстречу.

— Что еще стряслось? — выдохнул Говард.

— Ты бы не радовался мне так откровенно, а то вдруг кто заметит! — поддела его Фифи. — Стряслось то, что Мейзи Поттер не показывается. Она не явилась сегодня в колледж, а это на нее совсем не похоже. Пойдем проверим, дома ли она. Да-да, ты идешь со мной!

— По-твоему, она заболела?

— Мне кажется, она меня нарочно избегает, — мрачно ответила Фифи. — Не забывай, вчера она видела Громилу и наверняка напугалась. Все это ужасно подозрительно.

Фифи схватила Говарда за руку, и его дружки снова зафыркали и захихикали.

— Будь душкой, Говард, сходи со мной, а? Я боюсь идти к ней и один на один заводить разговор про воровство.

— Ладно, пошли, — поспешно согласился Говард.

В спину им еще какое-то время летели смешки и ржание.

Отойдя чуть подальше от школы и убедившись, что их никто не слышит, Фифи взволнованно поведала:

— Громила все еще у нас. Сидит и ухмыляется, и папа твой сидит — решил его пересидеть, не иначе. За новую книгу Квентин даже не принимался. А я все думаю про тот нож, ну, который у Громилы.

Говард тяжело вздохнул. Он-то надеялся, что Громиле надоест сидеть и выжидать.

Фифи обернула шею шарфом и лихо закинула конец за спину.

— Честное слово, Говард, я уже думаю, не пора ли пойти в полицию. Твой папа ни за что туда не обратится, но кто-то же должен.

— А что, если мы заявим в полицию, а получится только хуже? — нерешительно произнес Говард. — Закон и порядок окучивает Диллиан.

— Диллиан? Кто это? — не поняла Фифи.

— Брат Арчера, — ответил Говард. — Мистер Маунтджой сказал, их семеро братьев и они прибрали к рукам весь го…

Его прервал до боли в ушах знакомый пронзительный вопль, а также топот. За Говардом и Фифи неслась Катастрофа — углядела их из своего школьного двора.

— Куда это вы без меня? — требовательно спросила она, нагнав брата и Фифи. — Между прочим, вы обязаны за мной присматривать!

Фифи вздохнула.

— Мы к мисс Поттер, забрать слова, а идти туда довольно далеко, — предупредила она.

— Я с вами! — объявила Катастрофа, как они и опасались.

— Тогда веди себя хорошо, — велел Говард.

— Как захочу, так и поведу! — отрезала Катастрофа.

Но она боялась, как бы ее не отослали домой, поэтому постаралась не сердить старших и вприпрыжку побежала рядом с ними, ведя себя, в общем-то, безупречно. Разве что скорчила рожицу двум девочкам на той стороне улицы.

— А нашу школу вчера исписали, — сообщила она немного погодя. — Арчер, Арчер, Арчер — все стенки размалевали!

— И нашу, — кивнул Говард.

— Тогда пошли поищем Арчера, — бойко предложила Катастрофа. — Хочешь — напусти на него меня, я разрешаю.

— Нет-нет, — испугалась Фифи, — вдруг он хуже Громилы?

Это слегка остудило боевой пыл Катастрофы. Теперь она шагала рядом с ними молча — и молчала всю дорогу мимо Политехнического колледжа, через торговый центр и вверх на Шотвикский холм.

— Куда мы идем? Далеко еще? — проныла она наконец.

— Я тебя предупреждала, путь неблизкий, — сказала Фифи. — Мейзи Поттер живет на Вершинах, на Дубовой улице.

— У-у, далеко, высоко и место пижонское, — проскулила Катастрофа. — И чего я с вами потащилась?

Дорога все время забирала в горку. До Дубовой улицы было еще довольно далеко, а Катастрофа уже запыхалась, хныкала вовсю и напоказ волочила ноги. «Какие мерзкие тут дома, бе-е-е», — твердила она, хотя дома были все как на подбор красивые и опрятные. В большинстве своем они скорее смахивали на замки из красного кирпича, и чем дальше, тем выше и просторнее становились. Дома-замки были пышно обсажены садами и живыми изгородями. Так что путники очень удивились, когда Дубовая улица оказалась улочкой сплошь из крошечных домиков.

Завидев в садике у мисс Поттер самых что ни на есть настоящих садовых гномов, Катастрофа оживилась.

— Я так и знала, что у Мейзи без гномов не обойдется! — пренебрежительно воскликнула Фифи и позвонила в звонок у витражной двери.

Мисс Поттер открыла им с полотенечным тюрбаном на голове. Очки болтались у нее на цепочке, и она поспешно водрузила их на нос, чтобы как следует разглядеть гостей. На миг лицо ее выразило смятение, но мисс Поттер тотчас надела на него вымученную улыбочку.

— Какой сюрприз! — выдавила она.

— Здравствуйте, я насчет той рукописи, которую вы обещали занести в Городской совет… — начала Фифи.

— И что? — слишком поспешно перебила ее мисс Поттер.

— Она срочно нужна моему отцу! — закончил за Фифи Говард.

Мисс Поттер глянула на Говарда и попятилась, отчего он тотчас ощутил себя Громилой.

— Да, но я… — проблеяла она и попыталась захлопнуть перед незваными гостями входную дверь.

И непременно захлопнула бы, если бы не Катастрофа. Той не терпелось поглядеть дом изнутри, и чем-чем, а избытком застенчивости она не страдала. Катастрофа прошмыгнула под костлявым локтем мисс Поттер в прихожую. Чтобы не запирать девчонку в доме, мисс Поттер вынуждена была распахнуть дверь. Но дверную ручку она не выпустила — так и стояла, сердито глядя то на Катастрофу, то на Говарда, то на Фифи.

— Почему бы вам всем не зайти? — с ледяной вежливостью пригласила она.

В жилище мисс Поттер оказалось темновато и тесновато, уныло попахивало сыростью, и по всему дому громко тикало множество часов. Катастрофа довольно усмехнулась: она отчасти удовлетворила свое ненасытное любопытство. Опережая гостей, мисс Поттер торопливо просеменила в чистенькую тесную гостиную и убрала с чистенького столика две книжки и аккуратненький блокнотик.

— Простите, пожалуйста, что принимаю вас в таком развале, — сказала она. — Я весь день была занята работой и не ждала гостей. Фифи, я так нервничаю насчет этого доклада, который мне задал мистер Сайкс! Совершенно не в силах думать ни о чем другом.

— А вы все-таки подумайте о той рукописи, — напомнила Фифи. — Она все еще у вас?

— Хотите чаю с печеньем? — с наигранной улыбочкой спросила мисс Поттер.

— Да! Хочу! — запрыгала Катастрофа.

Но Говард и Фифи гнули свою линию.

— Нет, спасибо, — хором отозвались они, а Фифи прибавила: — Мейзи, нам нужна рукопись.

Катастрофа сердито заворчала и насупилась. Мисс Поттер растерянно приложила ладонь ко лбу под съезжавшим на него полотенцем.

— Так-так-так, рукопись… Минуточку, дайте вспомнить, где же она у меня…

Катастрофа, которую лишили чая с печеньем, разозлилась и громко пробурчала:

— Да она же прикидывается! Украла — и все тут.

— Ничего подобного! — вознегодовала мисс Поттер. — Просто я… ах, все-то вам скажи… одним словом, я дала ее кое-кому почитать.

— Зачем?! — ахнула Фифи. — Ведь вы знали, что мистер Сайкс…

— Я вполне могу ее забрать, — поспешно ответила мисс Поттер. — Моя приятельница — а рукопись у нее — живет тут по соседству. Она всего лишь хотела заглянуть одним глазком. — Мисс Поттер явно приободрилась и клятвенно заверила Фифи: — Вот завтра заберу и отдам, честное слово, отдам.

«Кажется, она чем дальше, тем больше нервничает», — подметил Говард. Фифи явно была того же мнения, потому что строго сказала:

— Нет, Мейзи, завтра не годится. Скажите, где живет ваша приятельница, и мы все вместе сходим туда прямо сейчас.

— Это невозможно! — в ужасе вскричала мисс Поттер. — Она не выносит чужих! И вас совсем не знает! И… и… терпеть не может детей! Честное слово, я сама к ней схожу сегодня же вечером, только без вас.

Фифи заметно рассердилась, а Говард поймал себя на том, что не верит ни единому слову мисс Поттер. Он очень кстати вспомнил Громилу и его приемчики и заявил:

— Мы отсюда не уйдем, пока не получим рукопись. Она нужна папе. Это его собственность.

Мисс Поттер опять рассыпалась в оправданиях: — Но не могу же я беспокоить приятельницу вот так, ни с того ни с сего, в середине дня! И одета я не на выход, вы же видите, я не могу пойти в таком виде!

— Ничего, мы подождем, пока вы переоденетесь, — твердо пообещала Фифи.

— О! У меня же волосы мокрые! — радостно ухватилась за спасительную отговорку мисс Поттер.

— Наденьте шляпку! — отрезала Катастрофа и добавила: — Ух, как она отвирается, а?

Мисс Поттер в изнеможении выдохнула и сердито затрясла головой в полотенечном тюрбане.

— Прекрасно! — отчеканила она. — Мы идем к моей приятельнице все вместе. Но сначала я все-таки переоденусь, а иначе я никуда не пойду!

Она развернулась и промаршировала вон из чистенькой гостиной. Говард поспешно пихнул Катастрофу в бок и подмигнул ей — мол, валяй, веди себя как можно катастрофичнее. Как он и ожидал, упрашивать и настаивать не пришлось.

Катастрофа была в полной боевой готовности. Она зловеще хихикнула и поскакала за мисс Поттер. Говард услышал, как Катастрофа топает на втором этаже и громко требует:

— Ой, а пустите меня в спальню! Обожаю смотреть чужие спальни!

Фифи вздохнула:

— Ох, Говард, Мейзи никогда мне этого не простит!

Чтобы убаюкать свою совесть, Говард сказал себе: «Ничего, поделом ей. Нечего было красть папину рукопись да еще плести тут всякое про своих приятельниц».

А вслух он произнес:

— Быстрее, обыщем комнату! Зуб даю, рукопись где-то тут!

Они с Фифи бесшумно и проворно принялись рыскать по гостиной. Они заглядывали во все углы, выдвигали ящики шкафов и комодов, вытряхнули на пол мусорную корзинку (она оказалась пуста), а под конец поочередно приподняли все часы и перевернули все вазы. Ничего! Похоже, мисс Поттер старые письма и те не хранила. Говард с Фифи на цыпочках наведались в кухню (больше на первом этаже комнат не было) и обыскали там каждый уголок. Фифи заглянула в духовку и холодильник, а Говард тем временем изучил содержимое помойного ведра, но там нашлось только два пластиковых пакета да капустная кочерыжка. И снова никаких следов рукописи!

Все это время было слышно, как наверху ходят туда-сюда и Катастрофа назойливо спрашивает:

«А зачем вам столько косметики? Вы от нее все равно красивее не станете» или «Ничего себе, взрослая тетя, а спит с плюшевым мишкой!». Фифи прислушивалась и похихикивала.

Говард подумал, что мисс Поттер наверняка запрятала рукопись где-то наверху, может даже в этом самом плюшевом мишке с ночной рубашкой. Хоть бы Катастрофа сообразила проверить!

Но тут Катастрофа нарочито громко воскликнула: «Ух, как вы быстро переоделись! А-а-а, вам не нравится, когда на вас смотрят маленькие девочки?» Значит, мисс Поттер вот-вот спустится! Говард схватил Фифи за локоть и потащил обратно в гостиную. Фифи все еще хихикала.

Мисс Поттер в аккуратненьком платьице с плиссированной юбкой быстро спустилась по лестнице, совершенно разъяренная, и губы сжаты в нитку.

— Фифи, вы бы научили этого ребенка вести себя! — сказала она. — И будьте так любезны, подождите снаружи, пока я поищу ключи.

Катастрофа, спускавшаяся следом, перевесилась через перила и осклабилась не хуже Громилы, а потом сообщила громким шепотом и ужасно гордо:

— Это она позвонить хочет! У нее наверху тоже есть телефон!

Мисс Поттер едва не испепелила Катастрофу взглядом, театрально всплеснула ручками и воскликнула:

— Ах, какая я рассеянная! Ключи-то у меня здесь. Ну что, идем?

Пока мисс Поттер долго и обстоятельно запирала замок, звеня ключами, Говард соображал: правду она говорит про приятельницу или просто хочет спровадить их побыстрее? Так или иначе, а ничего не оставалось делать, кроме как идти за мисс Поттер в горку на Вершинную улицу.

— Моя приятельница — стра-а-астная поклонница книжек вашего отца, — объясняла на ходу мисс Поттер Говарду. — Она месяцами заклинала меня исхитриться и принести ей почитать что-нибудь свеженькое. Говорит, ей непременно нужно читать каждую строчку мистера Сайкса. Очень хвалит его прекрасный стиль. Но я думаю, главное — как он изумительно понимает женщин и женскую точку зрения. Вы согласны?

— Не знаю… — пропыхтел Говард: мисс Поттер с самого начала припустила едва ли не бегом. — Я вообще его книги не читал.

— Папа говорит, незачем нам их читать, они для стариков, то есть для взрослых, — растолковала Катастрофа.

— Ах, бедная деточка! — ловко нанесла ответный удар мисс Поттер. — Так может, ты и читать до сих пор не умеешь? Какая жалость.

— А вы жутко вреднюче отвечаете, — парировала Катастрофа. — Это потому, что вы старая дева, да?

Мисс Поттер накрепко сомкнула губы и остаток пути проделала в яростном молчании.

Говард многозначительно замигал сестре — отбой, мол, — но так и не понял, заметила она его маневр или нет. Вся компания молча добралась до вершины холма, и мисс Поттер повела их к подъездной дорожке самого большого и богатого дома. У него и кирпичи как будто краснели ярче, чем у соседних. На кирпичном столбике ворот значился номер двадцать восьмой. И сам дом номер двадцать восемь смахивал на несколько кирпичных за́мков, слепленных вместе: повсюду виднелись кирпичные зубчатые стены, а по многочисленным углам торчали башни. Внутрь дома вело здоровенное застекленное крыльцо. Мисс Поттер прошествовала сквозь него к массивной обитой двери, приоткрыла ее и просунула в дом голову.

— Ау! — пропела она. — Диллиан, дорогая, это я!


Глава четвертая


«Диллиан!» — мысленно повторил Говард. Ему и в голову не приходило, что так могут звать и женщину. Наверно, решил он, людей с именем Диллиан в городе полным-полно и вообще это имечко вроде Вивиан или Хилари — им называют и мужчин и женщин. Пока он размышлял, стеклянная дверь за всей компанией защелкнулась и откуда-то донесся голос — дамский и очень мелодичный.

— Ах, да это Мейзи! — с журчащим смешком воскликнул голос. — Представьте мне ваших друзей, Мейзи!

Мисс Поттер, все так же всунув голову за дверь, откликнулась:

— Диллиан, я привела прелестных ребятишек Квентина Сайкса и их няню-студентку. Можно нам войти?

— Конечно, милочка! — радушно проворковал голос. — Заходите же.

Мисс Поттер налегла на массивную дверь, они вошли и захлопали глазами. Если снаружи дом напоминал замок, то изнутри — дворец. Они очутились в необъятном зале. Узорный паркет, набранный из разных пород дерева, тянулся и тянулся вдаль и блестел в ярком свете хрустальных люстр. Этот же свет играл на золоченых изящных креслицах и посверкивал в струях маленького комнатного фонтана. Вокруг фонтана, а также там и сям по залу во множестве пестрели высокие напольные вазоны с цветами — можно было подумать, здесь сегодня намечен концерт или парадный визит самой королевы. Блеска добавляли и золотые статуи у подножия лестницы в дальнем конце зала. Лестница плавным изгибом вела на второй этаж. От всей этой душистой и переливающейся роскоши компания пришла в такое ошеломление, что дальше все двигались на цыпочках, в том числе и мисс Поттер, которая с гордым и самодовольным видом прошептала:

— Правда, у Диллиан изумительный дом? Фифи нашла в себе силы небрежно заметить: — Да, ничего, миленько, — но не договорила и осеклась, когда на лестнице возникла Диллиан собственной персоной.

На ней было мерцающее белое бальное платье; спускаясь, она грациозно придерживала подол, из-под которого виднелись серебряные туфельки на высоких каблуках. Фифи и Говард глядели на Диллиан во все глаза: она показалась им похожей на сказочную принцессу (а Катастрофе напомнила королеву красоты). Прелестное лицо Диллиан обрамляли длинные золотые локоны. Когда она спустилась к лестнице и поплыла навстречу гостям, они обнаружили, что вблизи она даже красивее, чем издали.

Диллиан одарила их чарующей улыбкой:

— Мейзи, как прелестно, что вы привели таких гостей!

Мисс Поттер залилась пятнистым румянцем. Ясно было, что она боготворит Диллиан и готова ради нее не только стянуть рукопись в две тысячи слов, но и проделать что-нибудь похлеще.

— Я… э-э-э… боялась, что вам это не понравится, дорогая.

— Ну что вы! — возразила Диллиан. — Проходите, располагайтесь, сейчас подадут чай.

Она повернулась и грациозно поплыла к золоченым стульчикам у фонтана. Усевшись и расправив элегантную пышную юбку, Диллиан позвонила в маленький золотой колокольчик, стоявший на бортике фонтана. Пока ошарашенные гости, стараясь не поскользнуться на сияющем паркете, добирались до фонтана, откуда-то из-за лестницы успел появиться лакей. Он склонился в поклоне перед Диллиан, ожидая распоряжений. Все уставились на него. Еще бы: лакей был наряжен в алую ливрею, белый парик и чулки.

— Джозеф, принесите, пожалуйста, чай, — распорядилась Диллиан. — Или, может быть, ты хочешь молочный коктейль? — спросила она у Катастрофы.

Катастрофа с трудом оторвала взгляд от лакея и посмотрела на Диллиан.

— Нет, спасибо.

— Все равно на всякий случай принесите и коктейль, Джозеф, — проворковала Диллиан. — Садитесь же и устраивайтесь поудобнее.

Мисс Поттер суетливо потащила по паркету стульчики, чтобы расставить их полукругом вокруг Диллиан. Гости смущенно расселись. Цветочные вазоны отгораживали фонтан от всего остального зала, поэтому получался душистый уголок, полный аромата цветов и негромкого журчания фонтана. Обстановка была столь изысканная, что Фифи спрятала ноги в полосатых гетрах под стул. Говард не знал, куда спрятать порезанную и заклеенную школьную сумку, и наконец задвинул ее под сиденье, так что теперь некуда было девать ноги. Говарду показалось, что ноги у него стали длиннее, чем у Громилы, и занимают еще больше места.

— В следующий раз непременно приведите с собой папу, — обратилась к нему хозяйка. — Я большая почитательница его творчества. Но принимать у себя детей писателя тоже великая честь… Должно быть, очень утомительно иметь такого знаменитого отца?

Говард на своем веку успел убедиться, что папа у него самый обычный.

— Ну… я как-то привык уже, — неловко ответил он.

— Ах, конечно! — с подчеркнутым сочувствием откликнулась Диллиан. — Я понимаю, вы ведь хотите быть собой, а не прославиться только как сын знаменитого Квентина Сайкса.

Уши у Говарда налились краской. Он терпеть не мог, когда с ним говорили таким тоном.

— Гм… наверно, да, — ответил он.

— А кем вы хотите быть, когда вырастете? — не отставала Диллиан.

Говард поежился. Ощущение от этих разговорчиков было как от щекотки — впору завизжать. Надо срочно менять тему.

— Я… э-э-э… собираюсь разрабатывать космические корабли, — ответил Говард. — Знаете, вообще-то, мы пришли забрать папину рукопись, ну, две тысячи слов.

Мисс Поттер метнула на Говарда потрясенный взор. Он почувствовал себя отпетым грубияном и поспешно добавил:

— Пожалуйста… э-э-э… они нам очень нужны. — Конечно, мой мальчик, — отозвалась Диллиан. — Космические корабли! Ах, как увлекательно! Полагаю, вы определенно ходите под Вентурусом.

— Рукопись нужна срочно, — гнул свое Говард. Уши у него раскалялись с каждой секундой. — Понимаете, Арчер не получил слова, ужасно рассвирепел и напустил на нас Громилу. А папа отказывается писать новую порцию слов. Так что нам позарез необходимы те, что у вас.

Он умолк.

Диллиан смотрела на него без всякого выражения, будто ни слова не поняла из его речи. Неужели произошла ошибка? Что, если мистер Маунтджой говорил про какую-то другую Диллиан? Уши у Говарда похолодели, в животе тоже стало холодно. Между тем лакей вернулся, бережно катя перед собой золоченый двухъярусный столик на колесиках. На верхнем ярусе сиял серебряный чайник, на нижнем — серебряные блюда с бутербродами и плюшками. Диллиан велела:

— Джозеф, поставьте столик посередине, чтобы всем было удобно.

— Так вы та Диллиан, которая окучивает закон и порядок? — отважился Говард.

На прелестных губах заиграла легкая гордая улыбка. Диллиан едва заметно кивнула и показала глазами на лакея.

— Не при слугах, дорогой, — приглушенно произнесла она. — Мейзи, передайте, пожалуйста, всем бутерброды.

Лакей принялся разливать чай — торжественно и важно, словно жрец, исполняющий священный ритуал. Он оделил всех чашками так церемонно, будто каждая чашка была Святым Граалем, а потом пустил по кругу еще два грааля — один с сахаром, другой со сливками. В это же самое время мисс Поттер протягивала каждому по очереди блюдо с бутербродами, изо всех сил подчеркивая, что ей это не в новинку и она тут свой человек. Попутно она вела светскую беседу.

— Книги Квентина Сайкса глубоко проникают в тайную сущность женской души! — воскликнула она, суя поднос Фифи.

В этот же миг лакей протянул Фифи грааль с сахаром. Фифи смешалась, запуталась и попыталась ухватить бутерброд щипчиками для сахара. Она покраснела пламеннее Говардовых ушей и минут на двадцать онемела от смущения. А вот Катастрофа совершенно не тушевалась. Когда мисс Поттер протянула ей блюдо с бутербродами, она великосветски помахала мизинчиком, мол, нет, спасибо. Тем же жестом она наградила лакея, который предложил ей высокий стеклянный грааль, полный розоватого молочного коктейля. В чем дело? Говард терялся в догадках. Ведь дома у мисс Поттер именно Катастрофа требовала угощения, да и молочные коктейли она любит. Бутерброды же были восхитительны — маленькие, вкусные, со срезанными корочками. Обычно Катастрофа считала такие верхом роскоши.

Диллиан тоже явно терялась в догадках. Когда лакей важно поставил коктейль обратно на столик, Диллиан спросила у Говарда:

— Ваш братик совсем не хочет ни есть, ни пить?

Говард снова ощутил, как уши у него накалились. Катастрофа сидела довольная-предовольная. Она обожала, когда ее принимали за мальчишку.



— Нет, не хочу, — ответила она, прежде чем Говард успел поправить Диллиан.

Хозяйка кивнула лакею, и тот укатил столик прочь.

— Отлично, а теперь Говард может с вами поговорить? — напористо спросила Катастрофа.

Диллиан повернулась к Говарду:

— Да, непременно, и, думаю, самое время.

Итак, Арчер каждые три месяца получает от вашего папы две тысячи слов?

Говард кивнул:

— А он разве вам не сказал? Он ведь ваш брат? Лицо у Диллиан вновь застыло и утратило всякое выражение. Теперь Говард понял: это она так гневается.

— Арчер никогда мне ничего не рассказывает. Мы с ним давно не разговариваем, — объяснила Диллиан. — Но зачем ему все эти рукописи? Выто знаете?

— Нет, — помотал головой Говард.

Диллиан разозлилась. Она вперила пристальный взгляд в чашку и начала сердито постукивать носком серебряной туфельки по полу. Говард ухватил несколько крошечных бутербродов — для бодрости, очень уж ему было не по себе. В наступившем молчании только и слышалось, что стук туфельки по полу да мерное журчание фонтана среди цветов. Нарушать это молчание было бы немыслимой грубостью. Но Говард все же решился.

— Зачем вам слова? — спросил он.

— Разумеется, чтобы выяснить, что происходит, — ответила Диллиан. — Я уже в курсе, что кто-то из нашего семейства затеял нечто непонятное, вот и попросила милую Мейзи оказать мне услугу и принести рукопись.

Мисс Поттер довольно улыбнулась с ангельским видом.

Диллиан сердито отбросила со лба золотые локоны.

— Но ничего путного я не узнала! — воскликнула она. — Только одно: что интриги плетет Арчер. Ох уж этот Арчер! — Она вновь отбросила со лба волосы. — Я-то поначалу решила, что интригуют Эрскин или Шик, они оба кошмарные люди, а Торкиль подумал на Хатауэя — мол, тот намерен вернуться. Но нам и в страшном сне бы не приснилось, что кашу заварил Арчер! О, как мы заблуждались! Он ведь всегда был слишком честолюбив!

Говард успел проглотить четыре бутерброда, но такими поди наешься.

— И что предпринял Арчер? — спросил Говард. — Он пытается остановить всех нас, — с сердитым застывшим лицом объяснила Диллиан. — Помешать нам и все заграбастать себе. В последние тринадцать лет мы не могли выбраться за пределы города. И мы этим очень недовольны. Только сейчас мы наконец-то пришли к выводу, что мешают нам наверняка именно слова, написанные вашим отцом. Однако остается вопрос, в чем их воздействие. Видимо, ваш отец пишет как-то по-особенному, что-то делает со словами. Он не говорил вам, что именно?

— Думаю, он и сам понятия не имеет, — ответил Говард. — Сказал, просто валяет все, что на ум взбредет…

— Во всяком случае, это явно не лучшие его творения, — скривившись, произнесла Диллиан. — Если все слова похожи на тот кусочек про старушечий бунт, который мне попался, тогда он пишет откровенную чушь! Не пойму, какое применение нашел им Арчер и почему они действуют.

Диллиан опять нервно застучала носком туфельки в пол; снова повисло молчание, и пахли цветы, и журчал фонтан. Мисс Поттер, которая, конечно, разобиделась из-за того, что разговор идет без нее, снова предложила всем блюдо с бутербродами, но Диллиан грациозно отмахнулась, и Фифи с Катастрофой тоже. Говард все-таки взял еще две штучки.

— Не могу себе представить, чтобы милый мистер Сайкс написал чушь! В голове не укладывается! — сказала мисс Поттер. Молчание стало еще тягостнее, и она в отчаянии добавила: — Как странно, Диллиан, дорогая, а я и не подозревала, что у вас есть какая-то родня.

Диллиан иронично дернула плечиком:

— Да, нас в семье семеро.

— О, как я вам завидую! — всплеснула руками мисс Поттер. — Много братьев и сестер — это так здорово, так весело!

— Ничего веселого, — холодно отрезала Диллиан. — Мы совсем не ладим. Единственный, с кем я худо-бедно могу общаться, — это Торкиль. Арчер разговаривает только с Эрскином, а Хатауэй и Вентурус не желают знаться ни с кем из нас и между собой тоже. А Шик… тут у меня вообще нет слов!

Все это время Катастрофа не сводила с Диллиан пристального взгляда. И вдруг спросила:

— А вы в семье старшая?

— Нет, крошка, — ответила Диллиан. — Я — средняя, а по соседству — Хатауэй и Шик.

Говард взял три плюшки. Они были такие же вкусные, как и бутерброды, но тоже таяли на языке, и наесться ими не удалось.

— Погодите, вы же поделили между собой власть над городом, — сказал Говард. — Но как вам удается им управлять, если вы не разговариваете между собой?

Диллиан отмахнулась от него точно так же, как от блюда с плюшками.

— Сферы влияния были поделены с самого начала, когда мы только появились. Каждый брал то, что не хотели брать остальные. — Она слегка надула розовые губки. — Конечно, распределяли по старшинству, вот мне и досталась эта гадкая скукотища — полиция, закон и порядок. Но… — тут Диллиан усмехнулась, — скажем, Эрскину вообще выпали канализация и мусор, и поделом ему! Видишь ли, мой мальчик, изначально не предполагалось, что мы тут застрянем. Мы собирались развернуться и двигаться дальше. Потом Арчер подстроил эту неведомую ловушку, уж не знаю, в чем она заключалась, а только, похоже, мы здесь завязли. А теперь расскажи-ка мне побольше про этот договор, который твой папа заключил с Арчером. — Она подалась вперед и улыбнулась Говарду.

Говард благостно улыбнулся ей в ответ. От угощения, цветочных ароматов и журчания фонтана его разморило и клонило в сон, а боевой настрой куда-то улетучился, и Диллиан внезапно показалась ему очень славной. Но ответить Говард не успел — вмешалась Катастрофа. Она так и сверлила Диллиан глазами.

— Сколько вам лет? — напористо спросила она. Диллиан рассмеялась — серебристо, но слегка недовольно.

— Какой непосредственный ребенок! Вот так вопрос!

Мисс Поттер с радостью ухватилась за возможность показать, как ей не нравится Катастрофа.

— Никогда, слышишь, никогда не смей задавать даме подобный вопрос! — с упреком сказала она. — У милой Диллиан нет возраста. Она — сама вечная женственность.

— Да ну вас, развели сироп! — Катастрофа презрительно фыркнула. — Хоть на что спорю, ей семьдесят, не меньше.

Лицо Диллиан окаменело от негодования. Мисс Поттер пришла в ужас. А Фифи наконец-то очнулась и вяло произнесла:

— Умолкни, Катастрофа.

Катастрофа встала.

— Сейчас буду вести себя плохо, — объявила она. — Может, вообще завизжу. Вот прямо чувствую — сейчас на меня накатит и я завизжу.

— Ох! — испугалась Фифи. — Говард, пойдем-ка отсюда.

Говард поспешно поднялся. Фифи права, надо сматывать удочки. Он пошарил под золоченым стульчиком и вытащил свою покалеченную сумку, но стул при этом упал на вазон с цветами, стоявший сзади. Диллиан перевела бесцветные от гнева глаза на Говарда, и тот почувствовал себя таким же невоспитанным, как Катастрофа.

— Извините, пожалуйста! — промямлил он, поднял стульчик и попытался распрямить примятые цветы в вазоне.

— Нет, еще рано уходить! — уперлась Катастрофа. — Мы же не забрали папины слова! Вы что, не понимаете? Она пытается напустить на нас забывчивость, чтобы захапать слова себе!

— Катастрофа! — приструнила ее Фифи и порозовела, точь-в-точь как герани у нее за спиной.

— Не волнуйтесь, милочка, — добрым голосом сказала Диллиан, — с детьми это бывает: они устают и начинают грубить. А я и правда чуть было не запамятовала, ведь вы пришли за словами. Мы так славно беседовали, я и позабыла, что вы по делу. Сейчас же пошлю за рукописью.

Диллиан снова позвонила в золоченый колокольчик. Минута — и из-за цветочной стены вновь возник лакей. На сей раз он нес несколько машинописных страниц, нес обеими руками, торжественно и чинно, будто это была священная реликвия, да к тому же из тончайшего фарфора, и не приведи бог ее уронить или сжать слишком сильно — разлетится на мелкие кусочки. В отличие от затертых и обтрепанных страничек, которые предъявлял Громила, эти были чистенькие и белые. Лакей вручил их Диллиан, а та с улыбкой передала Говарду.

— Вот, мой мальчик. Только проверь, точно ли это те, что вам нужны?

От такого подозрения в недоверчивости Говард застыдился, но страницы все-таки развернул и просмотрел. Похоже, рукопись и правда принадлежала папе. Заглавные буквы у папиной пишущей машинки всегда выскакивали выше строчных, так что их верхушки оказывались словно бы срезанными. Говард понятия не имел, что именно папа написал в тот раз, но глаза его выхватили из текста несколько строк: «…и если бы Мукомольную улицу заполонили старушки, тесня полицейских и размахивая зонтиками и сумочками…» Говард сложил страницы.

— Да, все в порядке, это те самые слова, — сказал он. — Большое вам спасибо. И за угощение тоже.

— Всегда пожалуйста, мой мальчик, — с сияющей улыбкой ответила Диллиан.

Говард бережно упрятал страницы в карман свитера и протянул руку Катастрофе — мол, все, хватит, пора домой. Фифи встала и приготовилась взять Катастрофу за другую руку. Катастрофа надулась и неохотно поплелась за ними.

— Все равно не хочу оставаться в этой унылой дыре, — грубо сказала она.

— Я тебя сейчас отшлепаю! — прошипела Фифи.

Они с Говардом потащили Катастрофу мимо цветочных вазонов к выходу. Катастрофа повисла у них на руках, ноги ее волочились по сверкающему паркету. Говард оглянулся через плечо и в изумлении увидел, что мисс Поттер самодовольно расселась на золоченом стульчике и взяла с блюда плюшку, всячески показывая — мол, я-то остаюсь. А вот Диллиан, изысканным жестом подобрав шлейф своего бального платья, проводила гостей до двери. Говарду было так стыдно за безобразное поведение Катастрофы, что он весь вспотел. Он протащил Катастрофу в массивную дверь, потом через крытое застекленное крыльцо, потом по дорожке к воротам, зная, что Диллиан у них за спиной улыбается и машет холеной ручкой. Говард поклялся себе: «Вот только выйдем на улицу, всыплю Катастрофе по первое число!»

Но стоило выйти за ворота, как Катастрофа легко вывернулась из его хватки, и немудрено: рука у Говарда стала скользкой от пота. Фифи тоже выпустила Катастрофу и тяжело вздохнула:

— Ох! Какая красавица эта Диллиан! Я бы ничего не пожалела, лишь бы выглядеть как она!

Говард расхохотался. Пока они спускались с холма, он даже немножко отвлекся от своего гнева на Катастрофу и от сладкого предвкушения, что через полчаса Громилу удастся выставить из дому, — отвлекся, потому что сравнивал Диллиан и Фифи. Он покосился на Фифи с ее остреньким личиком и курчавыми темными волосами и снова расхохотался:

— У тебя не получится стать как она. Прежде всего, она в два раза больше тебя.

— А я всегда мечтала быть такой высокой… — жалобно протянула Фифи.

— Дураки! — крикнула им Катастрофа, которая трусила за Говардом на безопасном расстоянии. — Она злая колдунья! И волосы у нее крашеные, между прочим.

— Много кто красит волосы, — ответила Фифи через плечо. — Поторапливайся, Катастрофа. А злых колдуний не бывает.

— Еще как бывают! — возмутилась Катастрофа, но шагу не прибавила. — Думаете, почему я ничего есть не стала? У меня в животе так и бурчало от голода. Но я терпела и правильно сделала. Вы с Говардом сидели там как два дурака и поддавались на ее чары, а я — нет.

Фифи вздохнула, повернулась к Говарду и подняла брови.

— Пошевеливайся, Катастрофа! — поторопила она. — Надо успеть, пока твоя мама не вернулась!

— Пусть Говард сначала посмотрит, те ли слова мы забрали! — выкрикнула Катастрофа и встала как вкопанная, сунув руки в карманы.

Говард раздраженно похлопал по карману, куда убирал рукопись. Но в кармане было пусто. Он сунул руку внутрь, но нащупал лишь стирательную резинку и огрызок карандаша. Все еще не веря в случившееся, Говард обшарил все свои карманы, и в свитере, и в брюках. Бумаг не было.

— Быть такого не может! — воскликнул он.

— Поищи в сумке, вдруг ты туда положил? — подсказала Фифи.

Говард опустился на колени и вывернул сумку прямо на дорогу посреди Вершинной улицы. Он перетряс все книги, перебрал все тетрадки. Катастрофа подобралась поближе, но пока не рисковала подойти вплотную и наблюдала, спрятавшись за Фифи и вытянув шею. Говард нашел только листок с распечатанным домашним заданием по истории. Больше ни единой машинописной странички в сумке не было, и тогда Катастрофа спросила:

— Теперь ты понял, что я права?

— Наверно, они выпали по дороге, — строго сказала Фифи. — Давайте пойдем обратно и проверим. Внимательно смотрите себе под ноги, и мы их найдем.

Двинулись обратно в горку. Фифи пристально изучала зеленые изгороди, Говард на каждом шагу заглядывал в канавы. Катастрофа, сунув руки в карманы, неторопливо шествовала за ними, и на лице ее было написано полнейшее превосходство. Похоже, она была права. За всю дорогу до вершины им не попалось ничего даже отдаленно похожего на белые машинописные странички. Они прошли дальше, перевалили за гребень холма, стали спускаться по другому склону, и тут Говард отвлекся от изучения канавы и заметил, что дом, перед которым они стоят, значится под номером сто четыре по Вершинной улице.

— Мы прошли слишком далеко, — сообщил он Фифи. — Надо вернуться и поискать у нее в саду, на дорожке к дому. Если и там нет, постучусь в дверь и спрошу у Диллиан.

Делать было нечего, они вернулись на вершину холма, но сами не заметили, как миновали ее и оказались у ворот дома номер восемнадцать.

— Нет, ну это просто смешно! — воскликнула Фифи. — Идемте обратно и будем проверять каждый номер.

Они снова поплелись вверх по склону холма. Катастрофа шлепала ладонью по каждым очередным воротам и звонко выкликала номер дома:

— Двадцать четыре! Двадцать шесть! Тридцать! Тридцать два! Ой, Говард! Он исчез!

Они застыли, сгрудившись в кучку. Дома номер двадцать восемь не было. И ни малейшего зазора между двадцать шестым и тридцатым.

— Мы перепутали, нам на другую сторону улицы, — решила наконец Фифи.

Перешли на противоположную сторону Вершинной. Но она оказалась нечетной, и между двадцать седьмым и двадцать девятым номером двадцать восьмого тоже не было.

Вот тут-то Фифи наконец признала, что Катастрофа, похоже, права.

— У-у-ух, старая карга! — гневно процедила она. — Все, пошли домой, а то уже поздно.

— Да, и я вот-вот умру от голода! — жалостно воскликнула Катастрофа. — Говард, теперь ты мне веришь?

Говард горестно кивнул, а что еще было делать? Он так расстроился и чувствовал себя таким несчастным, что у него не хватало сил как следует рассердиться на Диллиан за обман. Он-то надеялся: вот-вот получится выкурить Громилу из дому и все станет как прежде, а ничегошеньки не получилось. И ко всему прочему у Говарда в животе бурчало от голода, будто он с утра не ел.

— Теперь понятно, почему мисс Поттер такая тощая, — поделился он с Фифи. — Невсамделишной едой сыт не будешь.

Фифи кивнула. Похоже, она молчала, чтобы не расплакаться.

У подножия Шотвикского холма Говард попросил у Фифи мелочи взаймы и купил Катастрофе пончик в торговом центре. Ведь Катастрофа вела себя бдительно и доблестно и заслужила награду.

Когда все трое доплелись до дома номер десять по Парковой улице, бодро держалась только Катастрофа. Говард и Фифи измучились и сникли. В кухне они обнаружили, что папа и Громила по-прежнему сидят друг против друга. Между ними высилась горка бутербродов с ореховым маслом. Оба выглядели далеко не жизнерадостно — и оба сразу же обернулись к вошедшим.

— Вместо ужина у нас теперь всегда будет полдник, — провозгласил папа. — Где вы были?

Громила кивнул на папу:

— Волнуется. Первый раз вижу, чтоб так.

При виде бутербродов Катастрофа оживилась и ринулась к столу. Но не успела она цапнуть бутерброд, как Громила поднял блюдо высоко у нее над головой. Катастрофа, конечно, оглушительно завопила, а папа, перекрикивая дочь, объявил:

— Никто не получит ни кусочка, пока не объясните мне, где вас троих носило!

— Мистер Сайкс, мистер Сайкс, это я во всем виновата! — воскликнула Фифи.

Она плюхнулась на стул, и было видно, что она вот-вот расплачется. Громила опустил блюдо с бутербродами на стол. Катастрофа прекратила вопить и накинулась на бутерброды так яростно, словно ее неделю голодом морили. Говарду удалось опередить ее и стянуть несколько штук, и хорошо, что он успел: потом бы ему уже не досталось. Фифи выпила огромную кружку чаю и рассказала, где их носило.

— С Диллиан связываться нельзя, — рассудил Громила. — Коварная баба. Улыбочки, улыбочки, а облапошит — пикнуть не успеете.

— Зато теперь мы, по крайней мере, знаем, что случилось со словами, — возразил ему папа. — Так что идите к Диллиан и заберите их у нее.

— Не могу, — ответил Громила. — Я ж говорил. Без штанов оставит. А без штанов никак.

Папа подавил вздох изнеможения.

— Вы хотите сказать, — начал он спокойно и медленно, — что все равно собираетесь стоять, то есть сидеть у меня над душой, пока я не напишу новую порцию?

Громила кивнул и ухмыльнулся до ушей.

— Все, решено, хватит! — Папа хлопнул ладонью по столу, так что пустое блюдо из-под бутербродов подпрыгнуло, и вскочил. — Ведите меня к Арчеру! Я требую встречи с ним!

Громила что-то прикинул.

— Завтра, — ответил он.

— Почему не сейчас? — зарычал папа, мгновенно утратив самообладание.

— Никак, — ответил Громила. — Банк закрыт. — Да при чем тут банк, я не понимаю?! — заревел папа. — Объясните мне, при чем тут…

В этот самый миг, морщась от шума, вошла мама. Она страшно устала. Опустилась на стул, который ей поспешно придвинула Фифи, уронила на стол ноты и вечернюю газету и закрыла глаза. Все тут же притихли и стали очень предупредительными. Папа взял газету и смирно погрузился в чтение. К изумлению Говарда, Громила на цыпочках прокрался к чайнику и приготовил маме чашку кофе, в котором она всегда нуждалась после работы. Кофе он поднес с неуклюжей, заискивающей улыбочкой. Мама, даже не открывая глаз, поняла, что Громила все еще в доме. Она сказала:

— Квентин…

— Да я знаю, знаю, — откликнулся папа. — Похоже, завтра пойду беседовать с Арчером. — Он взглянул на Громилу, ожидая подтверждения.

Громила кивнул, выхватил у папы газету и протянул через стол Говарду, ухмыляясь и тыча пальцем в заголовок на первой странице: «Вторжение молодежи в здание Городского совета».

— Тут без фамилии. Маунтджой нас не выдал, — сказал Громила Говарду. — Так и знал.

Говард не успел сообразить, нравится ему или нет, что его заодно с Громилой обозвали «молодежью», потому что папа потянулся и отобрал газету.

— Мой добрый друг Громила, все мое имущество — ваше, но только после того, как я прочту газету первым, — сказал он тихо, чтобы не побеспокоить маму. — И когда же мы отправимся повидаться с Арчером?

— Дожимайте его как следует! — приглушенно посоветовала Фифи. — Я тоже хочу сходить полюбоваться на Арчера. После сегодняшнего у меня к нему свои счеты.

— И у меня! — подала голос Катастрофа.

— И у меня, — добавил Говард. — Только, когда банк работает, мы оба в школе.

Громила не на шутку изумился.

— А большая перемена на обед? Отменили? — пораженно спросил он.

— И не надейтесь! — язвительно ответила Катастрофа. — Так что без нас вы никуда не пойдете.

— В полпервого у банка? На Главной улице? — предложил Громила.

Внезапно мама открыла глаза.

— Вы на завтра договариваетесь? Говард, не забудь, что завтра днем я приду к вам в школу инспектировать оркестр. Ты позанимался скрипкой?

Естественно, Говард начисто позабыл и о занятиях, и о завтрашней открытой репетиции. Он разозлился. Говард забывал о школьном оркестре при любой возможности: у мистера Колдуика, руководителя оркестра, был такой противный блеющий голос, что Говарду уже через десять минут репетиции хотелось завопить почище Катастрофы. А про мамино посещение он забыл неспроста: его ужасно смущало, что родная мама — инспектор, поэтому он всегда старался выкинуть это из головы. Репетиции оркестра обычно начинались сразу после большой перемены, а значит, если он, Говард, хочет повидать Арчера, придется быть в двух местах одновременно. Конечно, Говард не собирался жертвовать походом к Арчеру, но говорить об этом маме было никак нельзя. «Пойду-ка попиликаю на скрипке, и тогда мама решит, будто я во всем ее слушаюсь», — подумал Говард. А мама тем временем велела Катастрофе немедленно садиться за пианино. Катастрофа открыла рот. Громила поспешно заткнул уши.

— Да не ори ты, иди занимайся, — устало сказал сестре Говард.

Ко всеобщему изумлению, Катастрофа послушалась и потопала в гостиную к пианино — прямо золото, а не ребенок. «Вот и прекрасно, — подумал Говард, поднимаясь к себе в комнату, — не то заорал бы я сам». Поставив будильник и впихнув скрипку под подбородок, Говард ощутил острую необходимость сочинить неимоверно сложно оснащенный космический корабль, в котором было бы как можно больше ненужных, но успокаивающих штуковин. Диллиан оставила его, Говарда, в дураках, в доме было полно Громилы, и Говарда мучило предчувствие, что завтра денек тоже выдастся нелегкий.

Глава пятая


Следующий день был пятницей. Проснувшись, Говард обнаружил, что льет дождь и дует холодный ветер, и понял: предчувствие его не обмануло. Он вышел в прихожую и сразу же услышал приглушенное погромыхивание ударных, а еще — жужжание из гостиной, где Громила смаковал чай и пялился в телевизор.

— Арчер смотрит на ва… — квакнул трескучий голос, прежде чем Громила успел выключить телевизор.

— Сам знаю, — буркнул Громила. — И Торкиль тоже.

«Странно, что вдобавок на нас не смотрит Диллиан», — подумал Говард и поплелся завтракать. В кухне Фифи сказала ему:

— Не забудь, во время ланча встречаемся у банка. Говард, я так нервничаю! Без тебя я ни за что не решусь туда пойти.

Говард не успел ответить, потому что через кухню вихрем пронеслась мама и на ходу крикнула:

— Говард, не забудь взять скрипку в школу!

— Всем от меня что-то надо! — сварливо крикнул Говард вслед маме, но только когда дверь за ней захлопнулась. — Дергают, дергают… Отстаньте!

Все еще в мрачном расположении духа, он позавтракал, прихватил скрипку, Катастрофу и вышел под дождь. Несмотря на дождь, кто-то уже попытался написать мелом «Арчер» на всех домах Верхней Парковой улицы. Похоже было на то, что это натворили мальчишки, которые, пересмеиваясь, целой компанией ошивались чуть дальше, на противоположной стороне Парковой. Завидев Говарда с Катастрофой, мальчишки перешли улицу и последовали за ними. Говард и Катастрофа свернули за угол — мальчишки не отставали.

— Ты их знаешь? — спросила Катастрофа. Мальчишки все были большие, ростом с Говарда, да еще, пожалуй, и постарше.

— Нет, — отозвался Говард, — но, по-моему, они за нами охотятся. Вот что, ныряй в Косой проезд и беги со всех ног к Политеху. А я пока задержу их.

— А ты как выкрутишься? — Катастрофа, уже изготовившаяся бежать, замерла.

— Я больше и сильнее тебя. Ну, беги, — велел Говард.

Сказать по правде, ему не терпелось выпустить пар, пусть и в драке.

Катастрофа послушно юркнула в проезд и пустилась наутек, пригнув голову и вовсю работая локтями. Говард подождал, пока она, разбрызгивая лужи, не скроется за поворотом, и развернулся навстречу мальчишкам, сердито смаргивая дождь.

К этому моменту мальчишки уже осознали, что Катастрофе удалось улепетнуть. Они налетели на Говарда всей гурьбой, и трое хотели было пробиться мимо него в проезд — в погоню за девчонкой. Но Говард встал у них на дороге, чувствуя себя благородным храбрецом, и со всей силы пихнул первого попавшегося врага черным скрипичным футляром в живот. Ожесточенная драка продолжалась минуты две, но Говард успел выиграть время: когда нескольким мальчишкам из шайки все же удалось просочиться мимо него в проезд, Катастрофа была уже далеко — топот ее затих. Говард вздохнул с облегчением, вырвался из цепких вражеских лап и тоже обратился в бегство.

Оставшиеся мальчишки понеслись за ним. Вообще-то, Говард бегал быстро, но сейчас ему мешал тяжелый и громоздкий футляр со скрипкой. А враги бежали налегке и все время нагоняли его. К недовольству Говарда, преследователи не отставали до школы. Ему несколько раз пришлось останавливаться и отбиваться скрипкой: на углу Липовой улицы, а потом у самой школы, за воротами. Кто-то уже потрудился на славу и намалевал на школьной стене «Арчер» алой краской из баллончика для граффити. Третья драка произошла в воротах. Говард изнемог и больше не чувствовал себя благородным храбрецом. Пар он не выпустил, только вскипел еще сильнее. Когда Говард наконец добрался до школы, он хромал, взмок от пота и дождя, из носа у него шла кровь, а имя Арчера внушало сильнейшую ненависть.

Кровь из носа у Говарда не унималась все утро. А злость на Арчера разбирала его все больше и больше. Дома все поголовно оказались под колпаком у Арчера, и Говард не собирался терпеть это безобразие и дальше. Сегодня утром у него от бешенства даже не хватило терпения сочинить еще один космический корабль. Говард просто дожидался, когда прозвенит звонок на большую перемену и можно будет наконец-то добраться до Арчера. Когда звонок прозвенел, Говард опрометью выскочил из класса.

Несмотря на дождь, шайка мальчишек терпеливо караулила его напротив школы. Теперь их собралось не меньше двадцати. Многие из школьников, подошедшие к воротам одновременно с Говардом, сочли за лучшее вернуться.

— Это шайка Хинда, — сказал кто-то за спиной у Говарда. — Я лучше через черный ход.

Говарду тоже хотелось удрать через черный ход, но, глянув на часы, он понял: времени нет, пойдешь кружным путем — упустишь Громилу. И тогда Говард помчался за ворота рысью.

Шайка Хинда бросилась через улицу ему наперерез, крича, вопя, улюлюкая. Часть мальчишек застряла посреди мостовой в потоке транспорта, но пятеро ловко перебежали улицу и все-таки добрались до Говарда. Тот прикрыл голову локтями и тараном ринулся на врагов. «Ну уж нет, — решил он, — не позволю Арчеру меня остановить! Никому не позволю!» Говарда схватили, он вырвался, потом его опять схватили. Особенной цепкостью отличался рыжий мальчишка, которого Говард заприметил еще утром. Говард двинул ему как следует, промазал, получил сдачи от кого-то другого. Когда он наконец выбрался из кольца врагов и побежал прочь, ему расквасили уже не только нос, но и губу. На бегу Говард сердито утирал кровь. Мальчишки гнались за ним, но на сей раз он был без скрипки, так что легко оторвался от погони и опоздал к банку всего на какую-то минуту. Он, топоча, примчался на место, запыхавшись и хлюпая разбитым носом.

Громила и папа стояли под козырьком у входа в банк. Громила взглянул на Говарда с профессиональным интересом и спросил:

— Подрался?

Ответить Говард не успел — появились Фифи и Катастрофа, и на лице у них был тот самый гнев, который бурлил у Говарда в душе.

— На Катастрофу только что напала целая стая взрослых мальчишек! Хулиганье! Безобразие! — доложила Фифи.

— Я лягалась, а Фифи хватала их за шкирки и стукала головами, — добавила Катастрофа.

Громила и Говард изумленно воззрились на Фифи: представить себе, чтобы она кого-то так лупила — да это просто невообразимо! Папа оглядел всю компанию, и плечи его под стареньким пальто в красно-черную клетку поникли.

— В банке нас с порога примут за грабителей, — убежденно сказал он.

Громила широко ухмыльнулся и вплыл в двери банка. Внутри царил чинный порядок, все ходили на цыпочках и говорили вполголоса, к каждому окошку кассы тянулась тихая, благовоспитанная очередь. Громила повел себя обычным манером — протопал к ближайшей очереди, стоять в ней и не подумал, а сразу прошел к окошку и отодвинул могучим плечом клиента, который ему мешал. Вся очередь испепелила Громилу возмущенными взглядами, но тот и глазом не моргнул, а согнулся пополам и наклонил голову к окошку поговорить с кассиром. «Ну вот, сейчас все опять будет как тогда в Городском совете», — затосковал Говард и приготовился к тому, что их сейчас погонят вон с позором и скандалом. Однако ничего такого не произошло — кассир вежливо выслушал Громилу и указал куда-то на другой конец барьера с окошечками. Громила прошагал через весь зал и поманил кого-то пальцем. В мгновение ока из-за боковой дверки возникла опрятная и подтянутая молодая особа в аккуратной плиссированной юбке как у мисс Поттер. Она подождала, пока вся компания вслед за Громилой подойдет к ней.

— Что он ей сказал? — живо поинтересовалась Фифи.

— «Это ограбление», что ж еще, — отозвался папа. — Громила по-другому не умеет.

Но происходившее даже отдаленно не напоминало ограбление. Молодая особа провела их за дверь, мимо других очень деловитых молодых особ, которые печатали на чем-то вроде огромных пишущих машинок. Дальше они попали во внутреннюю часть банка, где все служащие сидели, вперившись в экраны. В банке было восхитительно тихо. Никто вроде бы и не удивлялся, что в служебные помещения впустили компанию посторонних. Говард почувствовал, как накипевший гнев понемногу испаряется. Гневу и тому подобному здесь было не место. Говарда очень беспокоило, что вся их компания, все как один, нарушаетбанковское благочиние своим видом. Разбитая губа у него распухла, Фифи с Катастрофой обе были растрепанные, а уж папино пальто и подавно оскорбляло взор. Папа нежно любил свое пальто в красно-черную клетку. Он носил его давно, собственно, сколько Говард себя помнил. Остальные члены семьи пальто дружно ненавидели, а мама именовала его «бродяжьим пальтишком».

Наконец молодая особа подвела всю компанию к двери, на которой золотыми буквами значилось «Дж. С. Уайт, управляющий», негромко постучала в дверь, и изнутри ответили: «Входите!» Молодая особа распахнула дверь и жестом пригласила посетителей внутрь.

Они очутились в чистеньком и светлом современном кабинете, застеленном ярким оранжево-красным ковром. Дж. С. Уайт собственной персоной внушительно и солидно восседал за столом, облаченный во внушительный и солидный полосатый костюм. Седина Дж. С. Уайта отливала сталью. Когда посетители вошли, управляющий беседовал с каким-то клиентом, молодым человеком в комбинезоне, — тот выглядел здесь еще чужероднее, чем Говард и компания. Дж. С. Уайт явно пытался всеми способами выдворить посетителя. Он произнес тоном, не терпящим возражений: «Вот и все, что мы можем сделать с учетом спада», — встал и, направляясь навстречу папе, попутно отдал молодому человеку пачку бумаг.

— Доброе утро, мистер Сайкс! — сказал управляющий, да так почтительно, будто тот был самой важной персоной в банке.

Пока папа жал управляющему руку, молодой человек небрежно швырнул бумаги на стол и сказал:

— Лучше я заберу их всех, чтобы они вам не мешали, Джей-Си. Похоже, мистер Сайкс привел все свое семейство.

Папа удивленно посмотрел на обладателя комбинезона, а мистер Уайт очень вежливо произнес:

— Мистер Сайкс, будьте так любезны пройти с мистером Арчером.

— О, — выдавил папа, — да, конечно.

Молодой человек в комбинезоне с любопытством глянул на папу и компанию через плечо и повел их к другой двери, ведущей из кабинета. Отворилась она с трудом, и посетители увидели, что дверь массивная, не меньше фута толщиной. «Наверняка за этой дверью сейф!» — подумал Говард.

Когда они очутились в соседнем помещении за таинственной дверью, его догадка подтвердилась. Стены здесь состояли сплошь из одинаковых ячеек, и лишь посередке оставался узкий проход. Молодой человек вел посетителей за собой, а Говард на ходу заглядывал в ячейки. В одних были черные чемоданчики, явно с деньгами, в других — кожаные футляры для драгоценностей, и еще — великое множество таинственного и важного вида конвертов, целые пачки и связки. Некоторые ячейки в нижних рядах были снабжены дверцами, возможно, за ними хранились деньги. Рассмотреть все толком Говарду не удалось, потому что Арчер провел их через хранилище к другой двери, не только толстой, но и низкой. Чтобы пройти в нее, всем, кроме Катастрофы, пришлось нагнуться. Эта дверь вывела их в гулкое и огромное, как авиационный ангар, помещение. Его ярко освещали электрические лампочки, свисающие с потолка.

Посетители остановились и стали озираться. Повсюду, куда хватало глаз, ангар заполняли ящики, коробки, неведомые приборы, механизмы, индикаторы, экраны, мониторы и дисплеи, циферблаты, датчики, провода, подсвеченные схемы, лампочки. Мигали огоньки, что-то пощелкивало.

Вдалеке бесшумно работали какие-то механизмы — они катались по рельсам и развозили на себе еще больше приборов и экранов. Другие машины с мерным гудением сновали по металлическим штангам под потолком. Гнев Говарда растворился окончательно. Позабылись разбитая губа и расквашенный нос. Позабылось даже ненавистное папино пальто — впрочем, здесь оно, как ни странно, в глаза не бросалось. Говарда затопило изумление, жгучий интерес и острая, осязаемая зависть.

Один из механизмов ехал по металлической штанге под потолком, пока не остановился у них над головами. Потом он снизился, и оказалось, что это здоровенный ковш. Папа и Фифи нервно попятились: ярко-красное днище ковша нависло прямо над ними. Ковш спустился на уровень пола и замер, и тут все увидели, что изнутри он обит кремового цвета кожей, словно салон дорогого автомобиля. Арчер ловко вскарабкался внутрь и сел во вращающееся кремовое кресло перед экраном и пультом управления, усеянным рядами разноцветных кнопок.

— Забирайтесь смелее, — пригласил он. — И устраивайтесь поудобнее.

Говард и остальные забрались в ковш и расселись по мягким креслам — мест хватило на всех. Арчер нажал кнопку. Механизм загудел, и ковш поехал вверх и на середину просторной мастерской. Странно было так ехать: то ли летишь, то ли плывешь, вроде бы и уютно, а вроде бы и не по себе, и очень похоже на то, как если бы они поднимались в ковше экскаватора на строительной площадке.

Фифи нервничала сильнее прежнего. Катастрофа в полном восторге глазела через бортик ковша. Папа сложил руки на груди и прикидывался, будто подобные приключения ему не в новинку. Говард, который таращился по сторонам и вертелся не меньше, чем Катастрофа, внезапно заметил, что Громила с ними в мастерскую не пошел. Говард поднапрягся и вспомнил, что Громила вроде бы и в служебные помещения банка не заходил. Конечно, ведь главный тут Арчер.

Арчер развернул свое кресло, чтобы видеть пассажиров. Теперь и они рассмотрели его как следует. С Диллиан у него было мало общего: волосы темные, а не золотистые; глаза, правда, синие. Присмотревшись, Говард вдруг подумал: он в жизни не видел таких синих глаз — васильковые, да и только, и взгляд такой острый и пристальный, что Говарду опять стало завидно. Подобный взгляд может быть только у человека, который большую часть времени изучает инструменты и механизмы, а Говард именно об этом всю жизнь и мечтал.

— Зачем вы хотели меня видеть? — спросил Арчер у папы.

Говорил он необыкновенно четко и кратко, и Говард восхитился его тоном и собранностью.

— Я хочу выяснить, зачем вы в течение последних тринадцати лет заставляли меня писать по две тысячи слов каждый квартал, — ответил папа.

— Не знаю, — сказал Арчер. — Поскольку я ничего такого не делал.

Папа приоткрыл рот, но тут же захлопнул. Взъерошил волосы, помолчал, переваривая услышанное.

— Но насколько я понял, вы контролируете всю подачу энергии, — сказал он. — Разве не вы отключили мне восемь лет назад и электричество, и газ, когда я запоздал со сдачей слов?

— Я действительно окучиваю энергию, — сказал Арчер. — И знал тогда, что вам ее отключили. Однако сделал это не я.

— Но вы же не отрицаете, что подослали ко мне Громилу, когда последняя порция слов не дошла? — настойчиво спросил папа.

Арчер улыбнулся. У него получилась кривоватая усмешечка, очень обаятельная.

— Признаю, что явился он от меня. Да. Но я всего лишь хотел перехватить очередную порцию слов, чтобы выяснить, зачем они и что с ними делают. Я не желал, чтобы Диллиан меня хоть в чем-то опередила. Кроме той порции, я из ваших слов ничего не читал. И там была полная бессмыслица. Вы ведь и сами это знаете.

Все недоверчиво посмотрели на него. Арчер ответил папе и компании спокойным, прямым взглядом синих-пресиних глаз. Прямо-таки образчик честности. Арчер казался таким безобидным, что Катастрофа расхрабрилась и спросила:

— Тогда почему вы мешаете нам смотреть телевизор и суете туда надпись «Арчер смотрит на вас»?

— И почему вы натравили на нас шайку хулиганов и исписали своим именем всю улицу? — добавил Говард.

Из щели в панели управления перед Арчером полез, разворачиваясь, какой-то свиток, испещренный циферками. Арчер подхватил его и, просматривая, отозвался:

— Никаких хулиганов у меня в подчинении нет. Я никогда не малюю надписи на улицах. Мне вечно попадает за других. Простите, я вынужден отвлечься. — Он наклонился над решеткой в панели управления и сказал в нее: — Акции «Момпас» начинайте закупать немедленно, и как можно больше. А «Стиплз» можете продавать.

Катастрофа с интересом наблюдала за его действиями, а потом спросила:

— А вы в семье старший или младший?

— Я самый старший, — ответил Арчер. Он оторвал бумажный свиток, скомкал и сунул в другую щель на панели, и щель проглотила бумагу, зажужжав и вздохнув, словно пылесос. — И мне очень жаль, что так сложилось. А теперь…

— Я так и думала, что вы старший, — перебила Катастрофа.

— Почему? — удивился Арчер.

— Когда я что-нибудь натворю, влетает всегда Говарду, — ответила Катастрофа.

Арчер улыбнулся Говарду, но грустно и сочувственно, уголки рта у него съехали вниз. Говард облизнул распухшую губу и вспомнил: Арчер не виноват в колотушках и шайка была не его. Да, конечно, Арчер подослал Громилу, но все равно злиться на Арчера не очень-то выходило. Если бы папа не ерошил сердито волосы и не сверлил Арчера подозрительным взглядом, Говард решил бы, что Арчер очень даже славный, ему давно не попадались такие симпатичные люди. Но папа разбирался в людях, а ему Арчер совсем не нравился.

— На вид вы ничуть не старше Диллиан, — застенчиво прошелестела Фифи, осипнув от смущения.

— Это у нас семейное, все хорошо сохраняются, не то что местные, — объяснил Арчер.

— А откуда вы родом? — шепотом спросила Фифи.

На это Арчер ничего не ответил и таинственно улыбнулся.

— Издалека, — неопределенно сказал он, помешкав, повернулся к папе, и улыбка сбежала у него с лица.

Без улыбки лицо Арчера сразу стало настолько неприятнее, что Говард поразился.

— В этом городе мы застряли уже давно, похоже потому, что кто-то из нашего семейства при помощи слов — ваших слов! — не дает нам двинуться с места. Так кому вы посылали свои опусы?

— Не знаю, — ответил папа, — я имел дело только с Маунтджоем.

— Но вы хотя бы отдаленно представляете, как у вас получилось наделить слова такой силой? — спросил Арчер. — Опишите подробно, что вам велели делать и как вы исполняли инструкции.

— Я льщу себе мыслью, что мои слова всегда наделены особой силой, — приосанился папа. — Хорошо, сейчас все опишу по порядку. Но при одном условии: сначала вы ответите еще на несколько вопросов.

Арчер изумленно уставился на папу, но тот не отвел взгляда.

— Не понимаю, с какой стати я обязан вам отвечать, — пробурчал Арчер после паузы.

Он заметно покраснел и даже стиснул зубы. Потом вдруг резко развернул свое кресло так, чтобы выглянуть за борт ковша, и защелкал кнопками и рычажками на панели. Далеко внизу эхом отозвались какие-то механические звуки. Одна из машин подкатилась по рельсу к высоким стальным конструкциям и принялась что-то в них переставлять. Папа и компания сидели в напряженном молчании. Очень уж беспомощно они себя чувствовали высоко над землей, в ковше, которым управлял Арчер.

— Я люблю всяческую технику, — заметил между тем Арчер, ловко перегоняя машину внизу на другие рельсы. — Тут у меня есть машины, которые делают что угодно, стоит только приказать. Я могу управлять любой техникой в городе. По-моему, местным жителям крупно повезло, что я по складу характера не особенно жесток.

Папа сказал, тщательно подбирая слова:

— В таком случае считаю нужным напомнить вам, что меня ждут в Политехническом колледже через полчаса, а моим детям необходимо вернуться в школу.

— Знаю, — невозмутимо ответил Арчер, продолжая порхать пальцами по кнопкам и гонять машину внизу по рельсам, — только, если я вас здесь задержу, мои родственнички будут бессильны, — конечно, пока Диллиан не соизволит вернуть слова, украденные у вас.

На минуту-другую наступило молчание, но всем показалось, будто прошел час. Потом Фифи застенчиво спросила:

— Вы ведь не причините зла никому из нас, мистер Арчер? Я вижу, что вас можно не опасаться.

Похоже, машина внизу перетащила все металлические конструкции туда, куда было угодно Арчеру. Он остановил машину и крутанулся в кресле лицом к гостям, но продолжал задумчиво поигрывать кнопками и рычажками, только теперь другими. Внизу, в разных концах ангара, по мановению рук Арчера мигали экраны, вспыхивали разноцветные огоньки. Потом Арчер сказал:

— Эй, на борту! Кто-нибудь желает гамбургер? Кому гамбургер?

— Мне, пожалуйста! — дружно отозвались Катастрофа и Говард.

Арчер обернулся к ним и расхохотался. Он почему-то вновь пришел в отличное расположение духа.

— Значит, восемь гамбургеров, — постановил он. — Думаю, вы оба легко одолеете по два.

Он пощелкал по новым кнопкам. Миг — и из-под пульта управления плавно выехал поднос, источающий аппетитные запахи. На подносе лежало восемь поджаристых булочек, и из каждой выглядывал горячий, дымящийся гамбургер.

— Я не самодур и действую вполне разумно, — заявил Арчер папе, раздавая гамбургеры. — Пожалуйста, задавайте ваши вопросы, я отвечу, и, возможно, вы поймете, как важно мне заполучить от вас новую порцию слов.

Все с наслаждением впились в гамбургеры. Папа проглотил огромный кусок и спросил:

— Получается, что слова, которые я пишу, каким-то образом имеют над вами власть и сковывают вас? Но в чем именно?

— Они не выпускают меня из города, я не могу уехать, — объяснил Арчер. — И никто из наших не может. Эрскину удается выбраться на окраину, где находится мусоросжигательный завод, но не дальше, а остальные накрепко заперты в черте города.

— Понимаю, это, конечно, очень неудобно, — сказал папа, задумчиво жуя гамбургер. — Как вы обнаружили, что именно мои слова производят такой эффект?

— Я наблюдал и выискивал, не происходит ли чего-то необычного, — ответил Арчер. — Думаю, и остальные выяснили это точно таким же путем. Я докопался до правды восемь лет назад, когда кто-то — неизвестно кто — перекрыл вам всю энергию. С тех пор я бдительно слежу за происходящим, но до сих пор не выяснил, кто и как дает словам силу.

— А как вы ведете наблюдение? — заинтересовался Говард, приступая ко второму гамбургеру.

Арчер отложил свой второй гамбургер, развернул кресло и опять потыкал в кнопки. Экран на противоположной стороне панели засветился, будто телевизионный. На нем появилась хорошо знакомая Говарду гостиная. «Это же у нас дома!» — понял Говард. Причем изображение было именно под таким углом, как если бы наблюдатель смотрел изнутри телевизора. Арчер щелкнул рычажком. Теперь на экране возникла кухня, только вид открывался из-под потолка. «Датчик в лампе», — сообразил Говард. Следующим был папин кабинет.

— Жаль, что вы не работаете на компьютере или хотя бы на электрической пишмашинке, — посетовал Арчер, обращаясь к папе. — Мне было бы легче отслеживать, как вы работаете, и я бы сразу уловил, если бы вы что-то делали со словами.

— Терпеть не могу эти новомодные штуковины, — негромко ответил папа.

По его тихому упрямому голосу Говард понял: папа начинает сердиться.

— Я догадалась, я догадалась, вот как вы впихнули свою надпись в наш телевизор! — воскликнула Катастрофа, вытирая жирные пальцы о куртку. — Вы это сделали, я точно знаю, потому что вы не говорите «нет»! А теперь я хочу чипсов — гамбургер заесть.

Арчер благосклонно улыбнулся, задвинул поднос под панель и снова потыкал в кнопки.

— Скажу вам кое-что странное, — наклонился он к папе, — вам бы и в голову не пришло об этом спросить. На самом деле мы торчим в этом городе уже двадцать шесть лет. Как дело обделывалось первые тринадцать, я понятия не имею. Но когда я стал докапываться до сути, вся моя аппаратура подтвердила, что из города нас не выпускают уже очень давно — в два раза дольше, чем я предполагал.

Поднос выехал из-под панели, и на сей раз на нем были два газетных кулька. Один Арчер вручил Катастрофе, а второй — Говарду, хотя тот и не заказывал. Чипсы были восхитительные: хрустящие, соленые и с уксусом.

— Я решил, что, кроме меня, о происходящем никто не догадался, — продолжал Арчер. — Однако Эрскин тоже был в курсе. Он сказал мне об этом, когда приходил на прошлой неделе. Он считает так: кто бы это все ни вытворял, скоро он решит от нас избавиться. — Лицо у Арчера стало неприятным. — Вот потому-то мне и понадобились от вас слова.

Папа кивнул:

— Теперь многое проясняется. — Он обвел рукой с обкусанным гамбургером и сам ковш, и огромную мастерскую-ангар, полную механизмов. — Все это наверняка стоит немалых денег.

Арчер усмехнулся, дожевывая свой гамбургер: — Я ведь миллионер, никаких сложностей.

— Я так и подумал, — отозвался папа. — Но полагаю, когда-то, не двадцать шесть лет назад, а раньше, вы еще не были миллионером. Откуда же вы взяли начальный капитал?

«Вопрос, вообще-то, невежливый», — подумал Говард. Фифи явно подумала о том же. Оба нервно покосились на Арчера. Но тот просиял любезной кривоватой улыбкой.

— Деньги я взял с налогов, — растолковал он. — Мы все окучиваем налоги. Такой был между нами уговор, когда мы только поселились здесь.

Хладнокровие, с которым Арчер рассказал это, явно взбесило папу. Говард поспешил вмешаться в разговор:

— Откуда Эрскин узнал, что вашему заточению уже двадцать шесть лет?

— Я его не спрашивал, — ответил Арчер. — Эрскин окучивает канализацию и воду, поэтому, думаю, он вполне может наблюдать через трубы.

— Ого, похоже, наш город просто нашпигован подсматривающими устройствами, — заметил папа. Голос у него пока был ровный, но Говард чувствовал: папа накаляется с каждой секундой. — Посмотреть на всю эту вашу аппаратуру, так удивишься, что вы еще не захватили Вселенную.

— Собственно, я это и планирую, — бодро откликнулся Арчер. — Как только помешаю тому, кто мешает мне.

Он с аппетитом доел гамбургер, не подозревая, что своим заявлением мигом настроил папу враждебно. Говард понял это сразу — по выражению папиных глаз. Тем временем папа вежливо-превежливо задал Арчеру новый вопрос:

— Кого же вы подозреваете в кознях? Кто вам мешает?

Арчер помрачнел и задумался. Потом улыбнулся своей любезной улыбкой:

— Я подозреваю всех. Если подумать, мне и самому было бы выгодно это сделать. Ведь это так разумно — убрать остальных с дороги, чтобы не мешали взять власть в свои руки. Особенно сильные подозрения у меня вызывает Эрскин, хотя, по правде говоря, он мне очень симпатичен, — возможно, потому, что он такой же смекалистый, как и я. Вентурус тоже неглуп, к тому же он окучивает образование, так что вполне мог добраться до вас через Политехнический. Шик не ведает жалости, Торкиль и Диллиан — завзятые эгоисты, поэтому у них свои мотивы, ну а Хатауэй, хоть и отшельник, все равно всех нас ненавидит. — Арчер помолчал. — Да, пожалуй, я ставлю на Торкиля, — добавил он по некотором размышлении. — Ваша жена ведь ходит под Торкилем.

— Мама тут совершенно ни при чем! — поспешно возразил Говард.

Катастрофа тоже ринулась защищать маму, как могла, — она спросила:

— А Торкиль — самый младший?

— Нет, Торкиль пятый по счету, он после Хатауэя, — ответил Арчер. — Шестой — Эрскин, а младший у нас Вентурус.

— Вентурус тоже эгоист? — заинтересовалась Катастрофа. — Совсем как я?

— Очень может быть, я с ним сто лет не виделся, — ответил Арчер.

— Тогда Вентурус нравится мне больше всех! — заявила Катастрофа.

Арчер засмеялся, но как-то невесело.

— Могло быть хуже, — сказал он. — Вентурус мне нравится почти так же, как Эрскин.

Папа встал и отер жирные от гамбургера руки о пальто.

— Пойдем, Катастрофа. Нам всем пора. — Он повернулся к Арчеру: — Если, конечно, вы будете столь любезны и распорядитесь, чтобы эта ваша машинерия спустила нас на землю.

Говард с сожалением поднялся и бросил упаковку из-под чипсов обратно в щель, которая жадно ее всосала. Ему ужасно хотелось остаться, прогулять открытую репетицию оркестра и, если повезет, попросить Арчера показать всякие технические штучки. Но он понимал: папа хочет смыться поскорее, ничего не пообещав Арчеру, и это очень мудрое и верное решение, так что хочешь не хочешь — надо идти. Фифи, кажется, расстроилась еще больше Говарда. Она тоже не хотела уходить, — может, потому, что не успела затеять с Арчером ссору? Фифи сидела, сложив руки на коленках, и кисло улыбалась.

— Погодите минуточку, — остановил папу Арчер, — вы еще не рассказали мне, как именно вам заказывали слова. Поподробнее, пожалуйста!

— Я знаю не больше вашего, — ответил папа. — С меня требовали две тысячи слов, непременно свежий текст, без повторения ранее написанного. И это все, никаких подробностей нет. Фифи, нам пора.

— Тогда с вас к завтрашнему дню две тысячи слов согласно этим правилам, — с улыбкой сказал Арчер.

— Ну конечно, о чем речь, не извольте беспокоиться, перевяжу ленточкой и пришлю с утра пораньше! — издевательски-сладким голосом откликнулся папа.

— Мистер Сайкс! — с упреком воскликнула Фифи.

Арчер перевел взгляд с Фифи на папу, явно пораженный тем, что папа не желает писать новые слова. Он даже покраснел, а потом заметно помрачнел.

— Предупреждаю вас, Сайкс, — совсем не любезно заговорил он, — мне не нравится, когда из меня делают идиота. Неприятности, которые вы уже получили, — просто ерунда по сравнению с тем, что я вам устрою, если вы не напишете свежие слова.

Папа вздохнул и скрестил руки на груди.

— Говард, ты у нас рассудительный, поговори с ним от моего имени как честный налогоплательщик и гражданин мира. Потому что если я попытаюсь с ним беседовать, то выйду из себя.

— Папа хочет сказать, что не будет писать слова, — растолковал Говард Арчеру, слегка нервничая. — Ему не по душе ваши идеи.

Арчер покраснел еще сильнее.

— Но я ответил на все его вопросы! — воскликнул он. — Я думал…

— Вот именно, — многозначительно отчеканил папа.

— Папа считает, что вам не стоит завоевывать власть над миром, — перевел Говард. И добавил, увидев, что Арчера перекосило от потрясения и бешенства: — Папа редко так злится.

Арчер стал красным, как помидор, его глаза заполыхали грозной синевой.

— Но я уже продумал все свои планы! — вскричал он. — И вы мне не помешаете, я этого не допущу! Напишите свежие слова, не то хуже будет!

— Нет, — твердо ответил папа, — я не могу позволить…

Арчер резко крутанулся в кресле и ударил сразу по множеству кнопок, словно пианист по клавишам.

— Всё, сгиньте с глаз моих долой! — рявкнул он. — Вы мне надоели!

Ковш накренился набок и прочертил дугу в воздухе. У Говарда закружилась голова, и ему показалось, что их всех с размаху выбросило вон, будто из римской катапульты. Он пролетел сквозь яркий свет и пелену дождя и обнаружил, что стоит пошатываясь на мокром асфальте. Говард сделал несколько неуверенных шагов по огромным красным буквам, сложившимся в слово «АРЧЕР», и неожиданно для себя ввалился в ворота школы — вот, оказывается, куда его занесло. Он еще немного постоял, пытаясь отдышаться и думая о том, что за замечательные машины и техника у Арчера — таких нигде больше не увидишь. Интересно, а куда попали папа с Фифи и Катастрофой? В этот самый миг в школе пронзительно зазвенел звонок.

Говард ругнулся. Прогулять открытую репетицию школьного оркестра не вышло.

Глава шестая


Когда Говард проскользнул в зал, мама уже была на месте. Она тактично сделала вид, будто не заметила Говарда. Тот сунул скрипичный футляр в кучу других разнообразных футляров и чехлов в конце зала и угрюмо прокрался к дирижерскому помосту, вокруг которого были расставлены деревянные стульчики. Скрипачам почему-то всегда полагались именно маленькие стульчики. Когда Говард сел, коленки у него сразу поднялись выше ушей, как у Громилы, поэтому спрятаться от мистера Колдуика не вышло.

Завидев Говарда, мистер Колдуик прервал разговор с мамой и подошел отчитать мальчика за опоздание.

— Это безобразие и полнейшее неуважение — заставлять собственную мать дожидаться, пока вы соизволите прийти! — проблеял он и строго проверил, настроена ли у Говарда скрипка.

Разумеется, остальные скрипачи тут же начали оборачиваться к Говарду и шептать: «А она твоя мама?» Мистер Колдуик вернулся на дирижерский помост и завел длинную нудную речь о том, как им всем повезло, что миссис Сайкс удостоила их сегодня своим посещением. Говард поджал ноги и постарался не слушать. Ему надо было о многом поразмыслить. Например, об Арчере: непонятно, нравится ему Арчер или нет. Потом Говард задумался о мастерской-ангаре, полной всяких хитроумных машин. Но тут уж ему все было яснее ясного: он жгуче завидовал Арчеру. Настоящая техника, разные машины, оборудование — конечно же, все это куда лучше выдуманных космических кораблей, даже если они выдуманы очень подробно и первоклассно оснащены. Говард готов был с легкостью отказаться от далеких планет, лишь бы заполучить какие-нибудь машины и инструменты Арчера, и вообще хотел быть Арчером.

Очнулся он, когда услышал мамин голос:

— Пожалуйста, представьте, будто меня здесь нет, и играйте как обычно. Я буду слушать, но пока ничего говорить не стану, а скажу все потом. Договорились? Готовы?

Мистер Колдуик шагнул вперед. Дирижерская палочка взвилась в воздух. Говард поспешно пихнул скрипку под подбородок. Школьный оркестр заиграл как обычно. Получилось ужасно. Поскольку мама была тут, Говард в кои-то веки прислушался к исполняемой музыке и понял, что играют они хуже некуда. Фальшивили все, кто только мог. Интересно, как так получается, ведь по закону средних величин, если все фальшивят, должно звучать приемлемо. А сколько, оказывается, этих нот — и все звучат вразнобой. И поскольку каждый из оркестрантов пытался взять верную ноту, на дирижерскую палочку мистера Колдуика никто не смотрел — не до того было. Музыка неуклонно превращалась в состязание, кто быстрее доиграет. Победили в гонке первые скрипки, триумфально обскакав виолончели на целый такт, а трубы обо шли флейты, и те оказались всего лишь четвертыми. Последними к финишу пришли ударные, потому что ударник запутался в своей партии и вообще не играл — ни разу не стукнул по барабанам.

Говард прекрасно помнил, что именно мама говорила о школьных оркестрах дома, поэтому обрадовался, когда она выступила вперед и сказала:

— Ну что ж, это была неплохая попытка. Но мне кажется, кое-кто из вас просто не понял, как нужно исполнять эту музыку. Дайте-ка я покажу вам на фортепиано.

Мама прошла к роялю и, к немалому удивлению Говарда, действительно показала им. Она показала, что должна делать каждая группа инструментов, когда ведет мелодию, поддерживает ее или вплетает новый мотив в предыдущий. Строение музыкального произведения внезапно предстало перед оркестрантами очень отчетливо — яснее ясного. Более того, через полчаса маминых разъяснений все оркестранты неожиданно загорелись желанием сыграть как надо. Когда мама предложила попробовать исполнить пьесу еще раз, все с радостью схватились за инструменты: струнные горячо взмахнули смычками, духовые вдохновенно приложили мундштуки к губам, ударник воздел палочки. Говард, подхваченный всеобщим энтузиазмом, понял: да ведь мама настоящая мастерица своего дела!

Оркестр заиграл. На этот раз всем каким-то чудом удалось почти не фальшивить. Кое-кто даже умудрялся следить за дирижерской палочкой. Они доиграли пьесу приблизительно до середины, и ударник впервые за репетицию застучал по барабанам и тарелкам, как вдруг в груде футляров и чехлов за спиной у Говарда загрохотало и заклацало. Вроде бы даже кто-то запел, но кто? Что еще за шутки? Мистер Колдуик раздраженно повернулся и замер, вытаращив глаза от изумления. Мама проследила за его взглядом и тоже застыла. Музыканты один за другим сбивались с ритма и переставали играть — и вот музыка стихла. Говард тоже оглянулся и, как все, оцепенел, пораженный. Рот он не разинул только потому, что снизу челюсть была подперта подбородником скрипки.

По вестибюлю величественно шествовал высокий, вычурно разодетый человек в окружении диско-танцоров, расфуфыренных в пух и прах. Танцоры выплясывали на ходу, за ними следовал ни больше ни меньше как церковный хор — две дюжины маленьких мальчиков-хористов, а замыкал процессию взволнованный обладатель черной рясы, в котором Говард признал хормейстера. Но внимание мальчика куда сильнее привлек вожак процессии, разодетый наподобие Аладдина. «Это же Торкиль! — понял Говард. — Больше некому!»

Голову Торкиля венчал огромный раззолоченный тюрбан, с ушей свисали рубиновые серьги. Шуршали белые шальвары, подпоясанные алым кушаком, шаркали по полу золоченые туфли с загнутыми носами. На ходу Торкиль помахивал маленькой дирижерской палочкой, усыпанной драгоценностями.

— Кто это — джинн? — спросили за спиной у Говарда.

«Если это джинн, то кто тот дурак, что потер лампу?» — мрачно подумал Говард. Наверно, Торкиль разоделся так пышно потому, что он красавчик не хуже Диллиан. Но вот зачем было притаскивать с собой ораву танцоров и церковный хор в придачу — этого Говард не понимал. И вообще он ужасно разозлился, ведь Торкиль прервал репетицию ровно тогда, когда Говард впервые в жизни получал удовольствие от школьного урока музыки. Да и по маме было видно, что она совсем растерялась — не знает, как быть и что сказать.

Мистер Колдуик взял себя в руки и проблеял: — Кто вы такой, сэр? Немедленно покиньте помещение!

Торкиль остановился за спинами оркестрантов. Темные глаза его гордо блеснули из-под сверкающего тюрбана.

— Я Торкиль! — объявил он. — Я окучиваю всю музыку в этом городе, поэтому имею полное право здесь находиться.

— Исчезните сию же минуту! — возмутился мистер Колдуик. — И забирайте всю вашу ораву!

Церковный хор уже успел умолкнуть — мальчики озирались по сторонам, таращились и хихикали. Но танцоры еще приплясывали, и хормейстер вовсю дирижировал.

— К вашему сведению, школьный оркестр пытается репетировать, — язвительно сообщил мистер Колдуик, — а вы нам меша…

— Да заткнись ты, старая овца! — С этими словами Торкиль ткнул в учителя сверкающей палочкой.

Оркестранты ахнули, услышав столь пренебрежительное обращение к мистеру Колдуику, хотя, честно говоря, мысленно они и сами частенько так его называли. Хористы покатились со смеху, и даже танцоры, продолжавшие плясать, заухмылялись. Все поглядели на мистера Колдуика, ожидая, что он падет на четвереньки и обрастет курчавой шерстью. Но ничего подобного не произошло.

Торкиль навел палочку на маму.

— Мне надо сказать вам несколько слов с глазу на глаз, — объявил он.

Мама успела прийти в себя. Твердым будничным голосом, который так отменно действовал на Громилу, она произнесла:

— В таком случае вам придется подождать до окончания уроков. Сейчас я занята.

Однако оказалось, что Торкиля этим не возьмешь. Он взмахнул палочкой в сторону танцоров и приказал:

— Всем прыгать!

Потом навел ее на хор и велел:

— Всем петь! Шумите, да погромче! Мешайте им! Хор послушно загорланил псалом. Танцоры заплясали, лавируя между стульев с оркестрантами, — то вертелись на месте, то подскакивали и притопывали.

Торкиль с победоносной улыбкой повернулся к маме.

— Теперь вы зависите от меня: пока я не позволю вам вернуться к делу, вы не заняты, — заявил он, перекрикивая какофонию. — И не советую возражать, не то я рассержусь всерьез.

Он пошел через оркестрантов к дирижерскому помосту, сопровождаемый крутящимися танцорами. С грохотом рушились пюпитры. На Говарда налетел плясун в ярко-лиловом, с малиновыми волосами, и сшиб с пюпитра ноты. Мальчик увидел, как разлетаются странички, и жгучая ярость, которой он почему-то не ощущал в гостях у Арчера, снова вспыхнула в нем.

Говард вскочил и погнался за Торкилем, держа скрипку за гриф, словно дубинку. Торкиль грациозно вспрыгнул на дирижерский помост. Говард неуклюже вскочил за ним и ухватил Торкиля за шелковый рукав.

— Прекратите! — гаркнул он. — Слышите? Торкиль резко обернулся и высокомерно взглянул на Говарда, и мальчик испугался. Он не осмелился стукнуть незваного посетителя скрипкой, хотя тот попытался высвободить свой рукав. Но Говард держал его крепко.

— А ну отпусти! — возмутился Торкиль. — Ты мальчик или клещ? Мне надо всего-навсего побеседовать с миссис Сайкс.

— Так беседуйте и не устраивайте тут концерт! — зло ответил Говард и не просто выпустил рукав Торкиля, а еще и отпихнул его самого, пораженный собственной дерзостью.

Торкиль окинул Говарда презрительным взором и обратился к маме:

— Миссис Сайкс, где нам поговорить наедине, чтобы нас не подслушали?

Мама вопросительно посмотрела на мистера Колдуика. Тот с жалким видом развел руками и произвел какой-то странный звук, хватая ртом воздух. Торкиль протянул палочку и легонько постучал мистера Колдуика по макушке.

— Ымп… разве что в подсобке за сценой, — проблеял мистер Колдуик.

— Не пойдет: нас может услышать Вентурус, он окучивает школы, — возразил Торкиль. — Иначе зачем бы мне, по-вашему, приводить с собой отряд заглушителей?

— Можно поговорить у меня в машине, — предложила мама.

— Неплохо, — одобрил Торкиль.

— Послушайте-ка, мистер… э… Торкиль… — начал было мистер Колдуик.

Но Торкиль снова постучал палочкой по его темени и опять перекрыл ему звук. Потом поманил к себе хормейстера.

— Вот что, мистер хормейстер, пока мы беседуем с миссис Сайкс, доведите до конца урок музыки, или репетицию, или что они тут изображают. Он справится в сто раз лучше старой овцы, — объяснил Торкиль маме.

— Конечно, — кивнула та, и не зря: с хормейстером они были прекрасно знакомы и приятельствовали.

Когда он стал пробираться между поваленных пюпитров, Говард попытался дружески улыбнуться, но бедняга явно пребывал во власти чар Торкилевой палочки — даже сильнее, чем мистер Колдуик. Поэтому он просто взволнованно поглядел на Говарда и прошел дальше. На плечо Говарду легла мамина рука. Рука слегка дрожала, и мальчик понял, что мама хочет, чтобы он пошел вместе с ней в машину. Говард кивнул: еще не хватало, чтобы Торкиль и на маму навел чары своей палочкой. Мама благодарно похлопала Говарда по рукаву и отправилась за сумочкой, в которой лежали ключи от машины.

Хормейстер с несчастным видом вскарабкался на дирижерский помост, и Торкиль обвел палочкой всех присутствующих. Хор мальчиков смолк на полуслове. Танцоры застыли, не закончив па. Все оркестранты уставились на Торкиля.

— А теперь делайте все, что он скажет, — велел Торкиль, указав палочкой на хормейстера. — Понятно?

Он спрыгнул с помоста и двинулся к выходу, бросив маме через плечо:

— Потом они все начисто забудут, не беспокойтесь. Где ваш автомобиль?

— Во дворе, у главного выхода, — ответила мама, едва поспевая за Торкилем.

Говард схватил футляр, сунул в него скрипку и поспешил за мамой. И он еще жаждал прогулять музыку! Даже подумать смешно. Хотя и не совсем.

Он нагнал Торкиля и маму только во дворе. Торкиль стоял под дождем в своем роскошном наряде и тыкал в машину палочкой.

— Транспорт окучивает Хатауэй, — рассуждал он, — Арчер разбирается в технике и машинах, а жучок сюда могут поставить и Диллиан, и Шик. Так, теперь я обезопасил ваш автомобиль от них от всех. Правда, если вы поставили его над канализационным люком, есть опасность, что нас подслушает Эрскин. — Торкиль нагнулся, заглянул под днище машины, а распрямившись, увидел Говарда. — А-а, неотвязный мальчик-клещ!

— Говард — мой сын, — твердо сказала мама, — и он посидит с нами в машине, пока мы разговариваем.



— На здоровье, — ответил Торкиль, — потому что он все забудет вместе с остальными. Ну, клещик, полезай внутрь, а то я весь промок.

Мама отперла машину. Говард пригнул переднее сиденье и влез на заднее.

— А кто окучивает жилье и все прочее? — спросил он.

— Гм… — задумчиво хмыкнул Торкиль. — Я подзабыл, но, возможно, Вентурус. Ему досталось окучивать самое скучное и нудное.

Торкиль отогнул переднее сиденье обратно и устроился поудобнее. Машина у Сайксов была тесная, и, когда Торкиль сел, его золоченый тюрбан сплющился и перекосился. Торкиль хотел поправить его, но из-за тесноты ничего не выходило. Наконец он не выдержал и размашистым жестом сорвал тюрбан, будто с самого начала так и собирался сделать. Оказалось, что волосы у него темные, как у Арчера, только курчавые. «Без тюрбана ему лучше», — подумал Говард.

Как только мама села на водительское место и захлопнула дверцу, Говард спросил Торкиля:

— А вы окучиваете еще что-то, кроме музыки? Он твердо решил разузнать как можно больше.

Может, Торкиль потом и наведет на него забывательные чары, но, по логике вещей, раз Торкиль вызвал маму на разговор, значит ему надо, чтобы она потом все помнила. И Говарду останется просто-напросто спросить маму.

— У меня все самое интересное: музыка, спорт и магазины, — похвалился Торкиль. — А теперь помолчи, пока я тебя не заткнул, как ту старую овцу. — Он изящно повернулся к маме: — Миссис Сайкс, вы, должно быть, гадаете, что же я скажу.

— Вовсе нет, — сухо и равнодушно ответила мама. — Я знаю, вы спросите меня про две тысячи слов, которые мистер Маунтджой заставляет моего мужа писать каждые три месяца.

По чеканному профилю Торкиля было видно, что тот жутко злится, хотя и пытается это скрыть.

— Превосходно, миссис Сайкс. Как вы проницательны! А почему я хочу спросить о словах?

— Потому что не знаете, зачем они понадобились мистеру Маунтджою, и хотите это выяснить, — еще суше ответила мама. — И я вам сразу скажу: я тоже понятия не имею зачем.

Торкиль явно разозлился, что маме так много известно и ее ничем не поразишь. Он надулся, а потом сказал:

— Я знаю, зачем Маунтджою слова, мы все знаем. Не знаю другое: для кого именно они нужны. Ну же, не томите, миссис Сайкс. Неужели супруг даже не намекнул вам, кому на самом деле предназначены слова?

— Нет, — коротко ответила мама, — потому что он тоже этого не знает.

— Только не говорите, что вы не пытались отгадать! — вкрадчиво промурлыкал Торкиль. — Намекните хоть словечком, кого из нас вы подозреваете, а?

— Я же сказала, понятия не имею, — отозвалась мама. — Честно говоря, Торкиль, о вашем существовании я узнала лишь три дня назад, а до этого и не подозревала, что Квентин каждые три месяца пишет для Маунтджоя какие-то слова.

«Нет, с Торкилем так нельзя, мама выбрала неправильную линию поведения, — подумал Говард. — Торкилю вовсе не нравится быть неведомо кем, он хочет прославиться на весь город. А мамина рассудительность и прямолинейность его бесят. Вон как надулся — разобиделся».

— Вы ничего не разузнали за целых тринадцать лет, — продолжала мама. — Почему же вдруг вам теперь приспичило?

— Потому что Арчер сделал ход, — раздраженно ответил Торкиль. — Разработал наконец подробный план, как поработить мир, чтобы окучивать его единолично. И Диллиан тоже разработала. Вот уже неделя, как она организует вокруг себя всех женщин в стране. Эта парочка у меня под колпаком. Кроме того, — тут Торкиль слегка просветлел лицом, — в последнее время в воздухе запахло переменами. У меня на подобные вещи отменное чутье.

— Да неужели? — сухо спросила мама.

— Да, а еще я очень ранимый, — провозгласил Торкиль.

— Оно и видно, — кивнула мама.

— И меня легко обидеть. Собственно, я уже обиделся, — добавил Торкиль для весомости. — Если бы от вас не зависело кое-что очень для меня важное, я бы выскочил из этой машины сию секунду!

— Что же я могу для вас сделать? — в сто раз суше обычного спросила мама.

Говард ерзал и изнывал, не зная, как просигналить ей «перестань». Мама обращалась с Торкилем точь-в-точь как с Катастрофой, а с ними обоими так нельзя. Торкиля затрясло от злости.

— Сейчас скажу, — ответил он. — Ваш муж ведь собирается написать Арчеру две тысячи слов?

— Думаю, в конце концов напишет, — согласилась мама.

Говард в этом сомневался, но встревать не стал. — Вот когда напишет, ваша задача — забрать их и принести мне, — продолжал Торкиль.

— Интересно, как я это проделаю? — парировала мама. — Может, когда он закончит слова, меня и дома не будет.

Говард ощутил, как сиденье под Торкилем ходит ходуном — от злости его колотило все сильнее.

— Значит, придется вам придумать, как их заполучить! — отрубил Торкиль. — Пустите в ход какие-нибудь женские хитрости и уловки. Добудьте мне слова любым способом. Меня можно найти на Епископской в диско-клубе практически каждый вечер, кроме воскресенья, а если не там, то в соборе.

«Торкиль тоже выбрал неверную манеру разговора, с мамой так нельзя», — думал Говард. Мама говорила все рассудительнее и все суше.

— А с какой стати я должна добывать вам слова? — спросила она.

Терпение у Торкиля лопнуло. Он завизжал так, что в машине задребезжали стекла:

— Потому что я вам приказываю! Потому что я главный по музыке! Не послушаетесь — останетесь без работы, ясно вам?

— Без работы? — Мама не на шутку встревожилась.

— Да, без ра-бо-ты! — проорал Торкиль с видимым удовлетворением.

И тотчас успокоился, — понял, что произвел впечатление. Совершенно как Катастрофа: она тоже, бывало, поголосит и уймется.

— Вот-вот, — раздумчиво протянул он, — ваша должность вполне может подпасть под государственные сокращения. Думаете, мне это не по силам?

— Н-н-не знаю, — выдавила мама.

— По силам, не сомневайтесь. Поэтому не советую рисковать. Добудьте мне слова, — повторил Торкиль. — Ну же, обещайте.

Мама разомкнула губы.

— А не то Городской совет уволит вас по сокращению штатов, — пригрозил Торкиль.

Мама вздохнула:

— Что ж, в таком случае обещаю, но…

— Отлично! — воскликнул Торкиль. Добившись своего, он сразу же взбодрился и повеселел — ну вылитая Катастрофа. — Значит, буду ждать от вас весточки на следующей неделе. Добейтесь, чтобы Сайкс написал слова за выходные, и…

Он повернулся на сиденье и взглянул на Говарда, держа палочку на изготовку. Говард стиснул зубы и дал зарок, что не поддастся забывательным чарам Торкиля, как-нибудь их преодолеет. Он собрал все силы, но тут Торкиля осенило:

— Ах да, клещик, надо бы и тебя выслушать. Скажи-ка, кто из нас, по-твоему, пользуется словами твоего папочки?

Отлично, новая лазейка для разведки! Говард тут же взялся за дело:

— Точно не вы, — веско сказал он, стараясь польстить Торкилю, — хотя, возможно, вы и блефуете. Диллиан тоже может блефовать. Ясно одно: тот, кто пользуется словами, не желает, чтобы об этом пронюхали остальные в семействе. Но на Арчера я тоже не думаю. Он сказал, что это не он, и, по-моему, не врал. Шик… тут я пока не знаю, не сталкивался еще, поэтому…

— И не советую, клещик, — сказал Торкиль. — Шик у нас окучивает преступность. Валяй дальше.

— Значит, вполне возможно, что Шик, — продолжил Говард. — Насчет Хатауэя я вообще ничего непредставляю, но, если жильем занимается Вентурус, может, это он? Маунтджой ведь работает в жилищном отделе. — Говард вспомнил, что папа познакомился с Маунтджоем, когда играл в гольф, и что спорт окучивает сам Торкиль, но решил об этом не упоминать. Закончил он так: — Сам Арчер, по-моему, подозревает Эрскина.

К величайшему облегчению Говарда, Торкиль убрал наставленную на него палочку, постучал ею себя по носу и задумчиво сказал:

— Хм-хм, Эрскин… это, пожалуй, мысль, Эрскин у нас темная лошадка, к тому же теперь он непременно пожелает выбраться из своих сточных труб.

— Почему вы хотите, чтобы мама добыла вам слова? — расхрабрившись, спросил Говард.

Торкиль засмеялся и обнажил в улыбке зубы, такие же красивые и ухоженные, как он сам.

— Мой дорогой клещик, все просто! Если кто-то из нашей семейки придумал, как держать нас всех здесь на привязи, а самому разгуливать на свободе и окучивать весь мир, то я хочу забрать свою долю. Я хочу наконец-то заполучить под свое начало по меньшей мере Америку! А теперь… — Палочка Торкиля сверкнула драгоценными камнями. — Забудь! — скомандовал Торкиль и легонько стукнул Говарда по макушке.

Баммм! Говарду показалось, будто ударник из оркестра с размаху громыхнул у него над головой металлическими тарелками. У мальчика заложило уши, все вокруг на мгновение заволокло немой пеленой, он забарахтался, пытаясь вынырнуть, и продолжал барахтаться, уже не понимая зачем и почему. Торкиль вылез из машины. Говард постарался сосредоточиться на этом. Он внимательно наблюдал, как Торкиль хлопает дверцей машины, как выпрямляется и размытым ало-бело-золотым пятном мелькает за мокрым стеклом в струйках дождя. Затем Торкиль нахлобучил тюрбан на голову и поплыл прочь.

Когда он растворился вдалеке, Говард пересел вперед, к маме. Некоторое время оба обессиленно молчали, наблюдая, как дождь барабанит по капоту и струйки сбегают наперегонки по лобовому стеклу. Сначала в голове у Говарда было пусто — только стук дождя и капли на стекле, больше ничего. Потом воспоминания стали постепенно скапливаться — так дождевые капли собираются в струйки, а те в лужицы. Говард сидел и ждал, пока воспоминания сольются в единое целое, и не торопил их.

Тут Торкиль очень кстати проплыл мимо еще раз — ярким цветным пятном за дождевой завесой. Возглавляя процессию, он покидал школьный двор, за ним неутомимо выплясывали танцоры и плелся церковный хор, замыкаемый хормейстером. Посреди двора Торкиль воздел ввысь палочку, и все вмиг исчезли. Двор опустел. Почему-то это зрелище подхлестнуло воспоминания Говарда, и они стали скапливаться еще быстрее.

Мама тихонько застонала.

— Говард, — спросила она, — ты все помнишь? — Да, — отозвался Говард, — я ничего не забыл.

— Замечательно! — обрадовалась мама. — Иначе мне было бы трудно поверить, что все это правда. Ведь этот… как его там… он же просто исчез?

— Торкиль? Да, он пропал, — кивнул Говард, — а одет он был вроде Аладдина, в общем, тысяча и одна ночь.

— Тогда мы с тобой не спятили, — с облегчением вздохнула мама.

Они немного посидели в машине, глядя, как дождь поливает пустой школьный двор. Потом мама тихо проговорила:

— Что-то у меня нет сил возвращаться к твоему школьному оркестру. К тому же, честно тебе скажу, он безнадежен. Может, поедем домой?

— Ага, — охотно согласился Говард.

Мама завела машину, дворники заерзали по стеклу, и машина выкатилась за ворота школы. Говард сразу заметил, что, невзирая на дождь, на противоположной стороне улицы топчутся двое-трое мальчишек. Еще один, рыжий, шлепал к ним по лужам. Говард усмехнулся: шайка Хинда. Ну и ладно, пусть кучкуются. Теперь раньше понедельника им до него не добраться! И тут его осенило.

— Мама, — спросил Говард, — а может, дадим крюка и заберем Катастрофу?

— Да, конечно, иначе она вымокнет, — согласилась мама и свернула не направо, а налево.

Говард не прогадал. Когда они подъехали к школе, где училась Катастрофа, и припарковались среди прочих родителей, то напротив школы под дождем он снова приметил стайку мальчишек. Пока Говард с мамой поджидали Катастрофу, ему внезапно пришло в голову вот что: Арчер вернул Говарда в его школу, но закинул ли он обратно Катастрофу? И куда он зашвырнул папу и Фифи? Говард решил подготовить маму на случай, если Катастрофа не попала в школу, и вкратце рассказал об их визите к Арчеру.

— Значит, этот Арчер тот еще тип, вроде Торкиля? — сухо и неприязненно спросила мама.

Говард хотел было возразить, что Арчер не совсем как Торкиль, но тут он увидел, как из ворот школы вышла вместе с одноклассницами Катастрофа, заметила мальчишек и застыла на месте. Повернулась к одной из девочек, потом к другой и что-то им сказала. Обе ее спутницы сердито помотали головами и, бросив Катастрофу, поспешили дальше.

«Бедняжка Катастрофа, — подумал Говард, поспешно выбираясь из машины. — Она просто обречена со всеми ссориться и ни с кем не ладить! Наверно, Торкиль такой же».

— Ау! Эге-ге! — крикнул он, чтобы привлечь внимание сестры.

Катастрофа вскинула голову, мигом ожила и галопом помчалась к машине. Мальчишки побежали было за ней, но увидели Говарда и машину — и передумали. Катастрофа дошлепала по лужам до машины и нырнула внутрь.

— А здорово ездить из школы на машине! — объявила она, подпрыгивая на сиденье. — Арчер забросил меня обратно прямо в школу. А тебя? — спросила она у Говарда. — Ты чего такой кислый? И мама тоже?

— Из-за Торкиля, — объяснила мама. — Говард, пристегнись.

— Ух ты, вы видели Торкиля? — взбудоражилась Катастрофа. — И какой он? Ужасный-кошмарный?

Говард откровенно выразил свое мнение о Торкиле, не стесняясь в выражениях. Мама возмущенно воскликнула:

— Говард! Не смей учить сестренку таким словам!

— Я их все равно уже знаю, — встряла Катастрофа, — тем более папа их очень часто говорит. А про Торкиля ничуточки не удивительно, потому что если он нравится ужасной Диллиан, то, конечно, и сам тоже ужасный. Говард, не тяни, рассказывай!

Домой они доехали так быстро, что Говард все еще продолжал рассказывать, пока они шли по боковой садовой дорожке к дому и мама отпирала черный ход.

В кухне их встретил приветственной ухмылкой Громила. Он, как обычно, заполнял ее своими нескончаемыми ногами.

— Как вы сюда попали? — изумленно спросил Говард.

— Вломился, — кратко ответил Громила. Потом заискивающе ухмыльнулся маме и добавил: — Зато при мне сюда грабители не сунутся. Побоятся. Охраняю.

— Совсем обнаглел! — не выдержал Говард. — А где папа? И Фифи?

Громила развел ручищами.

— В Политехе? — предположил он.

Мама рухнула на стул.

— Раз уж вы все равно здесь, налейте-ка мне чаю, — устало попросила она.

Громила тотчас вскочил и неуклюже засуетился. Он умудрялся суетиться медленно, но чай все-таки заварил. Мама выпила чай и велела Громиле сделать ей две чашки кофе. Выпила и их, но больше ничего не делала, просто сидела и ждала папу.

«Наверно, волнуется», — решил Говард. Но нет, мама вовсе не волновалась. Когда папа наконец пришел домой, она сказала «Квентин!» таким тоном, от которого Говарду и Катастрофе тотчас захотелось попрятаться по углам, что они и сделали.

Папа вошел в кухню и швырнул в третий угол пальто, а в оставшийся четвертый — портфель.

— Что Арчер сотворил с Фифи? — раздраженно поинтересовался он. — Меня-то он закинул в Политехнический, но Фифи куда-то пропала. А у этой невозможной девицы половина книг, которые мне были нужны для занятий!

— Квентин, — отчеканила мама, — я настаиваю, чтобы ты немедленно пошел к себе в кабинет и написал четыре тысячи слов!

— Да неужели? — язвительно прищурился папа.

Остаток дня на весь дом гремел большой семейный скандал. Размах его был титаническим даже по меркам семейства Сайкс, и разворачивался он в три этапа.

На первом этапе ссорились исключительно мама и папа. Мама вздымалась как волна и рокотала громом. Она требовала, чтобы папа написал две тысячи слов для Арчера и столько же для Торкиля. Это, гремела она, единственный способ добиться, чтобы от них, Сайксов, отстали и прекратили их донимать и изводить. Папа тоже вскочил и завопил, что ничто не заставит его писать какие бы то ни было слова для кого бы то ни было. Тогда мама возмущенно заявила, что он фантастический эгоист. На это папа еще громче заявил, что он не эгоист, что это дело принципа и вопрос выбора между добром и злом. В ответ мама прогремела, что о выборе и принципах надо было думать тринадцать лет назад. На что папа прорычал, что это было невозможно, поскольку эти факты всплыли только сейчас.

Поскольку из всех домашних лишь папа способен был подолгу противостоять разгневанной маме, этот этап скандала сильно затянулся и заодно напомнил Говарду, что бывает, когда непреодолимая сила наталкивается на непоколебимый объект. Проще говоря, когда коса находит на камень. Громилу титанический скандал прямо-таки заворожил. Он разинул рот и крутил головой, будто смотрел теннисный матч: Квентин — Катриона, Катриона — Квентин, и так без конца. Когда стемнело и лица ссорящихся размыло сумерками, Громила поднялся, на цыпочках прошел к выключателю и зажег свет, чтобы ничего не упустить.

Папа как раз бушевал:

— Тебе пора осознать факты! Надо же немножко шевелить мозгами! Власть над городом захватили семеро чародеев, одержимых манией величия!

Вспыхнул свет. Папа осекся и заморгал, потом повернул голову и напустился на Громилу.

— Вы! — рявкнул он. — Надеюсь, все застенографировали? Не забудьте передать Арчеру, я хочу, чтобы он все это знал!

Громила тоже заморгал и глуповато ухмыльнулся. Говард с Катастрофой подняли глаза к потолку и подумали, что Арчер, наверно, и так уже все знает — услышал и увидел через лампочку.

— Оставь Громилу в покое! — крикнула мама. — Он всего-навсего выполняет свою работу!

— Ах работу?! — Папиному сарказму не было предела. — Пакостят всем подряд, а потом называют это работой и думают — о, как ловко оправдались! Громила у нас славный парень! Ему платят денежки за то, что он терроризирует нашу семью, ну так это у него служба такая, все отличненько!

— Ты сам виноват! — крикнула мама. — Только ты сам! Но ты не имел никакого права втягивать в эту историю меня и детей!

— Что такое мания увеличия? — торопливо встряла Катастрофа, надеясь тем самым остановить ссору.

Но ее реплика не пресекла скандала. Он лишь перешел в этап номер два, и теперь папа с мамой, каждый по отдельности, взывали к Говарду и Катастрофе, вербуя себе союзников и требуя рассудить, кто прав, кто виноват. Говарду эта затея совсем не понравилась, потому что он внезапно обнаружил, что обе стороны по-своему правы и что он согласен и с папой, и с мамой.

Папа сказал:

— Мания ве-ли-чи-я — она у тех, кто считает, будто ему принадлежит весь мир. У Арчера мания величия, и у Торкиля, судя по всему, тоже.

После чего папа произнес пространную речь об Арчере и Торкиле, а попутно досталось и Диллиан с Громилой.

— Только поглядите на них на всех! — бурлил папа. — Те двое разодеты по последней моде, а у Арчера целый ангар дорогущей техники! Сколько все это стоит? Кто за это платит? Я! Я честный налогоплательщик, а они транжирят мои деньги на всякие излишества! Семеро паразитов, вот кто они такие! А вы, — выкрикнул он в лицо Громиле, — вы паразитируете на паразитах! Нравится быть вошью на вшах? А?

Громила заерзал и озадаченно почесал в голове, будто воспринял слова про вшей буквально.

— Отстань от Громилы! — повторила мама. — При чем тут твои деньги! Речь идет о моих деньгах, которые я зарабатываю! Говард, по-твоему, справедливо, что я потеряю работу из-за того, что твой папочка такой нежный?

— Да не в нежности дело, а в принципах! — взвыл папа. — Говард, ты же разговаривал с Арчером, слышал его заявление о том, что он намерен вскорости захватить мир. И боится, как бы ему не помешали! Флаг ему в руки, ни пуха ни пера, семь футов под килем, что я еще могу сказать!

Говард заерзал, как только что ерзал Громила. — Но ведь тот, кто ему мешает, сам рвется править миром, — робко заметил он.

— Вот именно! — воскликнул папа. — И потому я ни единого словечка не напишу никому из этой шайки-лейки! Катастрофа, как ты думаешь, ради спасения мира стоит пожертвовать собственным благополучием и бутербродами с ореховым маслом?

— Если больше есть нечего, то не стоит! — забеспокоилась Катастрофа.

— По твоей милости мы все окажемся на улице и без крыши над головой! — закричала мама. — Говард, ты же знаешь, я зарабатываю больше папы!

— Да, папа, жертвовать маминой работой нехорошо, — кивнул Говард.

— А своей я, можно подумать, не жертвую? — завопил папа и трагически простер руку. — Теперь, когда мне открылась истина, я больше никогда, никогда не сяду за пишущую машинку! Как вам это понравится? — осведомился он у Громилы. — Неужели вы, с вашим ничтожным умишком, хотите, чтобы Арчер правил миром?

— Уж он получше, чем Диллиан или Торкиль, — буркнул Громила.

— Это не ответ! — возмутился папа.

— Голодный я, поесть бы, — печально произнес Громила.

— Тогда идите раздобудьте что-нибудь, — сердито сказал Говард. — Ограбьте какой-нибудь ларек, притащите нам жареной рыбы с картошкой или пирожков! Я умираю с голоду.

Время было позднее — Катастрофа обычно в этот час уже шла спать, — так что насчет ларька Говард погорячился. Громила встал и скорбно вывернул карманы своих джинсов. Потом умоляюще посмотрел на папу.

— Нечего из меня кровь пить, обойдетесь, — огрызнулся тот. — Попробуйте стрясти денег с Арчера. Идите-идите, хватит тут…

В этот миг отворилась дверь и вошла Фифи. И начался третий этап великого семейного скандала. Фифи, бледная, с затуманенным взором, выглядела так, словно простыла или слишком долго смотрела телевизор. Говард и Катастрофа очень обрадовались, что она пришла. Вместе с ней возникла надежда, что скандал утихнет. Даже Громила воззрился на Фифи с надеждой — а ну как удастся стрельнуть у нее денег?

— Фифи! — воскликнула мама. — Вы же обещали, что придете к ужину. А сейчас который час?

— Да, где вас носило? — подхватил папа.

— О… я просто прогулялась, — мечтательно ответила Фифи. — В чем дело, что стряслось? Почему вы все такие расстроенные?

— Он не хочет писать слова, — наябедничал Громила. — Арчер ему не понравился. А ведь священный долг!

Фифи порозовела.

— Да как Арчер может не нравиться? — пылко воскликнула она. — О, мистер Сайкс! Арчер такой чудесный, лучше всех на свете! Ну конечно, вы напишете для него слова! Вы же пошутили, что не хотите?

Громила разинул рот. Остальные уставились на Фифи в изумлении. И вдруг Катастрофа воскликнула:

— Фу, скучища какая! Фифи втюрилась в Арчера! Тоска зеленая!

— Даже если и так, то что? — взъерошилась Фифи. — Кому от этого плохо? — Голосок у нее обиженно дрогнул. — Все равно он не обратит на меня внимания…

Папа, шатаясь, прошел к столу, рухнул на стул и закрыл лицо руками.

— Этого мне только не хватало для полного счастья! — объявил он. — Фифи переметнулась на сторону врага! Среди нас перебежчики!

— Громила тоже на той стороне, — напомнил Говард.

— Громила всего-навсего наемник, продажный тип, права голоса не имеет, — отмахнулся папа.

— Фифи, — взмолилась мама, — помогите мне вразумить Квентина!

Так начался третий этап великого скандала, который больше походил на ожесточенный спор, чем на ссору, — и то утешение. Фифи с мамой объединились против папы. Говарда же постепенно потянуло на папину сторону. Поначалу он вступился за папу просто справедливости ради, иначе выходило, что все на одного, но потом папины доводы на него подействовали. Если у тебя есть возможность помешать Арчеру или кому-то еще из этой компании захватить мир, то нельзя сдаваться! И хотя мама с Фифи в один голос твердили, мол, папа не имеет права заставлять остальных страдать, Говард все больше соглашался с папой: если чувствуешь, что твое дело правое, поступай как должен, даже если кто и пострадает. Ради такого и на жертвы пойти не жалко!

А тем временем в семейном скандале возникла новая коалиция — объединились Катастрофа и Громила. Они прокрались к плите, чтобы приготовить хоть какую-нибудь еду. В азах кулинарного искусства у обоих были огромные пробелы, поэтому Катастрофа то и дело дергала Говарда за рукав и спрашивала: «Громила говорит, яйца надо сначала разбить, а потом жарить — все так?» или: «Если я положу на гриль кусок хлеба и на него разобью яйцо — получится потом яичница на гренке или нет?»

Говард слишком увлекся спором и на вопросы Катастрофы отвечал с раздражением. И когда чуть позже за рукав его подергал Громила, убитый горем Говард глянул на него без всякого сочувствия.

— Ну, что вы еще натворили? — сердито спросил мальчик. — Вода у вас подгорела?

— Нет, — скорбно ответил Громила. — Хочу Фифи. А то как что хорошее — так сразу Арчеру, Арчеру!

Глава седьмая


Жертвы во имя принципов начались на следующее утро. Говард проснулся оттого, что у его кровати с несчастным видом стоял Громила.

— Там Арчер по телику, — сообщил он. — Поднимай папашу. Хочет с ним потолковать.

Говард встал и пошел к родителям, собираясь с духом, ибо будить папу в восемь утра в воскресенье — затея опасная и непростая. По дороге его чуть не сшибла с ног Фифи — она стремглав летела в гостиную полюбоваться на Арчера. «Плохо дело: Фифи совсем потеряла голову, — подумал Говард. — Это ж надо — услышать из мансарды, как Арчер вещает в гостиной на первом этаже!»

Войдя в родительскую спальню, Говард потряс папу за плечо. В ответ папа, не просыпаясь, повернул к нему небритое лицо и свирепо зарычал.

— Там Арчер по телику, — сообщил Говард.

— Дйтепспать! — пробурчал папа.

Но мама вскочила и приняла сторону Говарда. — Неси-ка сюда папин халат, — велела она. — Квентин, я требую, чтобы ты поговорил с Арчером.

Папа рыкнул еще свирепее, но общими усилиями его подняли, облачили в халат и отконвоировали к лестнице.

— Чаю! — жалобно стонал папа. — Какие беседы с Арчером, если я еще чаю не пил?!

Громила и это предусмотрел. Он перехватил их всех на лестничной площадке с подносом, на котором стояло пять дымящихся кружек, — он не забыл и себя, и Катастрофу, которая тоже встала.

— Знаете, а от Громилы потихоньку появляется польза в хозяйстве, — заметил папа, шлепая в гостиную и прихлебывая на ходу чай. — Еще немного дрессировки, и я готов обдумать, не нанять ли его в телохранители.

— Скорее! — поторопила его мама.

Когда они вышли в прихожую и миновали груду ударных, из ее глубин громыхнул голос Торкиля:

— Миссис Сайкс! Миссис Сайкс! Не забудьте мои две тысячи слов!

Папа крутанулся волчком. Громила поспешно схватил в охапку все инструменты и с грохотом и бряцанием запер в чулане под лестницей. Но пока он возился, папа успел крикнуть:

— Никаких двух тысяч слов вы от меня не получите! И никто другой не получит! Не буду писать!

Торкиль его прекрасно расслышал: из чулана понеслись проклятия и угрозы, но папа и компания уже вошли в гостиную.

Фифи трепетала перед телевизором, вытянув шею. На ней была полосатая клоунская пижама. Арчер на экране ел горячий бутерброд и, завидев папу, встрепенулся. Судя по тому, что вокруг Арчера были кнопки, рычажки и светлые кожаные сиденья, беседовать он решил из своего ковша в ангаре.

Папа не успел и рта раскрыть, как Арчер жестом остановил его — махнул бутербродом и сказал:

— Нет, помолчите, а не то наговорите такого, о чем потом сами пожалеете. К тому же вчера вечером я вас слышал. Вы были весьма красноречивы. Но утро вечера мудренее, и сегодня вы наверняка успели понять, что возвели в принцип сущую ерунду. Всего-то и дел — несколько страниц писанины и час времени. Больше мне от вас ничего не надо.

— Нет, — односложно ответил папа.

Арчер победоносно улыбнулся своей кривой усмешечкой.

— Да будет вам, Сайкс. Подумаешь, напишете слова, кому от этого хуже?

Фифи решила вмешаться:

— Мистер Сайкс, ну сами посудите, как замечательно Арчер будет править миром!

— Она права, между прочим! — приосанился Арчер. — Я справедлив и совсем не склонен к жестокости. Из меня выйдет отличный властелин мира. К тому же вы вряд ли выскажетесь в пользу хоть кого-то еще из моей семейки. А ведь если я не получу власть над миром, она достанется кому-нибудь из них. Почему вы не хотите мне помочь?

— Нет, — повторил папа. — Ни вам, ни им, ни кому-то еще помогать я не намерен. Я категорически против того, чтобы меня изводили, чтобы за мной шпионили, и тем более не хочу, чтобы мной правили. Нет и нет!

Арчер так удивился, что даже бутерброд до рта не донес.

— Предупреждаю, вы об этом пожалеете, — пригрозил он. — Может, подумаете?

— Нет, — ответил папа.

— Что ж, хорошо, тогда готовьтесь — скоро начнете жалеть! — объявил Арчер, и экран телевизора погас.

Все дружно двинулись в кухню. Когда проходили мимо чулана под лестницей, Торкиль вновь разразился бранью и угрозами. В кухне выяснилось, что газ и электричество отключены. Громила явно предвидел это, потому что, пока остальные смотрели Арчера, он вскипятил самый большой чайник и заодно сварил огромный полный кофейник для мамы. На самом деле Громила старался для Фифи — Говард видел, как он провожает Фифи несчастными глазами в надежде, что она заметит его усилия. Однако поблагодарила Громилу не Фифи, а мама. Фифи была слишком занята: упрашивала папу, чтобы он не гневил Арчера. А папу заело, как пластинку: он отчитывал Громилу за то, что бедняга не поджарил гренки.

— Нет, вы поглядите на это месиво! — Папа сердито помахал рыхлым мягким ломтем хлеба. — Просто какая-то белая губка! Хоть с обеих сторон мармеладом обмажь, несъедобно!

Кажется, примерно это он и говорил, но последнюю фразу никто не расслышал — дом внезапно заполнился оглушительной музыкой. Из радио на подоконнике мощно грянул орган. Токката и фуга рокотали и гудели так, что задребезжали стекла.

Мама ойкнула и зажала свои чувствительные уши. Говард схватил приемник и попытался его выключить, но не тут-то было — приемник, оказывается, и не был включен, так что непонятно было, как прекратить шум. Тогда Говард вынес громогласный приемник в прихожую, где из чулана доносился грохот ударных, а кроме того, было слышно, как сквозь футляр тренькают струны Говардовой скрипки. А в папином кабинете настольный магнитофон разразился «Полетом валькирий», но это были еще цветочки по сравнению со звуками из гостиной. Там на полную катушку шумел телевизор — из него безостановочно извергалась слащавая популярная музыка, изредка сменявшаяся хоровым пением. Не молчало и пианино — оно, судя по всему, выдавало бурные и страстные трели. Говард видел, как ходуном ходят клавиши, вот только звуки тонули в шуме телевизора и пронзительных воплях кларнета, который мама оставила на пианино.

«Ох уж этот Торкиль! — подумал Говард. — Ну ничего, надеюсь, Арчеру тоже досталось по полной программе!»

На помощь ему подоспели Фифи и Катастрофа. Втроем им удалось кое-как приглушить тарарам. Радиоприемник, папин магнитофон и кларнет (развинченный на части) они сунули в чулан к ударным, а сверху завалили все это диванными подушками. Телевизор закутали одеялами, в которых ночью спал Громила. Тут-то и пробилось на первый план пианино — оно играло «Вечер трудного дня». Говард резко захлопнул крышку, однако «Вечер трудного дня» упорно продолжал звенеть, зато не надо было любоваться на жутковатое зрелище — самостоятельно прыгающие клавиши. Уф! Теперь, если повысить голос, можно было поговорить и даже услышать друг друга.

Минут пять жизнь текла вполне мирно. Потом, откуда ни возьмись, под окна притопал духовой оркестр и давай маршировать туда-сюда по улице.

— Смотрите-ка! — завопила Катастрофа, тыча пальцем в окно, куда-то поверх голов оркестрантов.

Ей одной не было нужды повышать голос — ее и так все слышали.

Говард взглянул туда, куда она показывала. Насчет шайки Хинда у него давно уже имелись нехорошие предчувствия, и они оправдались. Шайка собралась на противоположной стороне улицы в полном составе — двадцать человек. Большинство просто топтались, сунув руки в карманы, и слушали духовой оркестр, но рыжий мальчишка времени зря не терял и деятельно малевал огромными буквами «АРЧЕР» на всех стенах подряд, водя баллончиком с краской. Фифи увидела это и преисполнилась праведного гнева. Схватила блокнот и размашисто написала: «Они обижают Арчера!!!» С блокнотом она понеслась в кухню, где папа, мама и Громила сидели, законопатив уши бумажными салфетками, и сунула блокнот папе под нос.

Тот запустил блокнотом через всю кухню.

— Ох уж эти женщины! — взревел он (по сравнению с гостиной в кухне было почти тихо). — Ай-ай-ай, сейчас зарыдаю из-за Арчера! Все глаза выплачу! Нас бы кто пожалел!

Фифи начала было оскорбленно выкрикивать что-то в ответ папе, но ее прервал громкий стук в дверь.

— Поди посмотри, кто там, Говард, — простонала мама в отчаянии.

Говард послушно побрел в прихожую, отпер парадную дверь — и оцепенел. На пороге стоял господин в необычайном одеянии с длинными висячими рукавами, сшитом из разноцветных ромбиков ткани. При виде Говарда господин снял плоскую шапочку с пером и отвесил учтивый поклон, обмахнув пером носки своих башмаков с пряжками. Господин что-то сказал, но Говард не разобрал что: слова гостя потонули в музыке, захлестывавшей дом, да еще снаружи хлынули звуки оркестра, который играл «Боже, храни королеву».

«Опять Торкиль выделывается», — подумал Говард.

— Заходите скорее! — крикнул он.

Господин кивнул и проследовал в прихожую.

Говард захлопнул дверь, так что духовая музыка больше не мешала, и тут обнаружил, что в доме царит тишина. Торкиль хотел, чтобы все слышали гонца.

В звенящей тишине учтивый гонец сказал:

— Приветствую вас, сударь! С порученьем я к вашему почтенному отцу. Мне велено посланье передать и непременно подождать ответа.

Говорил он так чудно, что Говард даже не сразу его понял.

— Пап! — окликнул он.

Папа вышел из кухни, запахивая халат на брюшке. Из ушей у него торчали бумажные салфетки. Завидев посланца, который прилагал все усилия, чтобы не таращиться на хозяина дома в изумлении, папа напрягся. Он осторожно вытащил салфеточную затычку из одного уха и сердито бросил:

— Ну а вам что понадобилось?

Гонец снова учтиво поклонился и обмахнул шапочкой с пером свои башмаки.

— Передо мною мастер Квентин Сайкс? — вопросил он.

Папа оторопело кивнул.

— Я к вам с посланьем от Хатауэя. Мой господин велел мне непременно вручить его вам в собственные руки и подождать ответа, мастер Сайкс.

Из кухни разом высунулись Фифи, Катастрофа и мама, а над ними замаячила озадаченная физиономия Громилы. Удивились все. В прихожей воцарилась тишина — наверняка Торкиль тоже подслушивал из чулана.

Папа тяжело вздохнул:

— Что ж, давайте ваше послание.

Гонец бережно пошарил в кошеле, свисавшем у него с пояса, и извлек письмо — длинный желтоватый свиток, запечатанный алой восковой печатью. Свиток он с почтительным поклоном вручил папе.

Папа повертел письмо — на свитке отчетливо чернели буквы, писанные пером.

— «Достопочтенному Квентину Сайксу», — прочитал он. — Между прочим, пергамент, не что-нибудь. Удивительно!

Папа недоверчиво покосился ни гонца, сломал печать и с шуршанием развернул пергамент. Внутри обнаружились те же черные рукописные буквы, прочесть которые было не так-то просто. Папа отодвинул письмо подальше от глаз и наморщился от усилий.

— «Посулы»… «яд и мед»… — пробормотал он. — О, это роскошно! Слушайте все! — и стал читать дальше.

Достопочтенный мастер Квентин Сайкс!

Дошло до нас, что Вас одолевают известные нам превосходно лица, что шлют они Вам разные угрозы, но также обещанья и посулы, мешая яд и мед в своих посланьях. Коль скоро эта череда событий в растерянность Вас явную повергла, мы станем компасом Вам в бурном океане, поможем Вам свой вывести корабль из яростного шторма к тихим водам. Напоминаем, что Хатауэю, ему лишь одному, должны Вы верить, его лишь слушаться, а также надлежит Вам, не мешкая, не ведая сомнений, не нарушая сроков уговора, слова, как прежде, посылать исправно, числом две тысячи, в три месяца по разу. Гонца мы к Вам отправили с посланьем, дабы напомнил уговор он давний. Во избежанье недоразумений отныне Вы ему передавайте слова, а он немедля передаст их Хатауэю в собственные руки. Послание сие Вы сохраните: оно и подтверждает и скрепляет Ваш уговор с обманутым, но все же Вам преданным слугой,

Хатауэем.
— Че-го? — только и сказал Громила.

— Перевожу для тех, кто не обременен мозгами, — ухмыльнулся папа. — Хатауэй заявляет, что слова я всегда посылал, оказывается, именно ему, и хочет, чтобы я продолжал в том же духе и посылал слова, как раньше. Но не подразумевается ли тут угроза? — обратился он к учтивому гонцу.

Гонец отвесил новый поклон.

— Достопочтенный сэр, мой господин так нравом мирен, что обидит вряд ли и муху, но сказать велел он вам: долготерпенью всякому предел на свете есть, и ежели его долготерпенья вы уже вкусили, то и оно, увы, небеспредельно, точней, вот-вот иссякнет, а отсрочка, которую по милости своей давал он вам, назавтра истекает.

— Что означает: сдай слова сегодня или пеняй на себя, — перевел папа озадаченному Громиле.

Тем временем духовой оркестр на улице доиграл «Боже, храни королеву!» и перешел на «Тихую ночь, святую ночь». Почему-то для папы эта невинная рождественская мелодия стала последней каплей. Он выдернул салфетку из другого уха и растоптал ее.

— Это уж слишком! С меня хватит! — ревел он. — Все, рассудок мой пошатнулся! Этого еще не хватало! — Он потряс пергаментом перед лицом у гонца. — Знаете, что я сделаю с этой дурацкой, идиотской штукой?

Гонец испуганно попятился к двери и помотал головой.

— Вот увидите! — прокричал папа. — И остальные тоже увидят! Торкиль! — воззвал он. — Слышишь? Арчер! Видишь? Смотри хорошенько!

Он промчался в прихожую и выдвинул ящик вешалки, носивший у Сайксов название «Все-кроме-нужного», поскольку там вечно находилось что угодно, кроме того, что ищешь. В ящике валялись мотки бечевки, старые ключи, заколки, скрепки, круглый значок с надписью «Я люблю Стоунхендж», и вот теперь все это добро полетело из ящика в разные стороны, пока папа лихорадочно рылся в нем. Наконец он вынырнул из ящика, весь красный и запыхавшийся. В руках у него были гвоздик для ковра, молоток и три погнутые канцелярские кнопки.

Все, в том числе и гонец, заинтересованно последовали за папой в гостиную — он шел и размахивал письмом, причем пергамент хлопал, как флаг на ветру. Папа сбросил одеяла с молчащего телевизора и решительно, в несколько ударов, прибил письмо к экрану. Тишину нарушали только стук молотка, вопль папы, попавшего себе по пальцу, и оркестр за окном, задушевно наяривавший «Тихую ночь, святую ночь».

— Теперь нам не придется созерцать Арчера! — объявил папа. — Вот так. А письмецо выставим на общее обозрение. Я буду показывать его каждому, кто придет в дом. И в обязательном порядке разъяснять всем содержание, захотят они этого или нет. Понимаете, что это означает? — напористо спросил он у гонца.

Гонец прижал к груди свою шапочку с пером и попятился.

— Посланье господина моего…

— А вот и нет! — гаркнул папа. — Это публичное свидетельство о смерти Квентина Сайкса как литератора, писателя, творца! Знаете, что я сделаю дальше?

Все покачали головой.

— За мной! — воззвал папа.

Все покорно двинулись за ним обратно в прихожую, где папа вновь полез в недра «Все-кроме-нужного» ящика. На этот раз он выкопал оттуда велосипедный замок и цепь, которые прилагались к велосипеду Катастрофы, пока его не украли. Бряцая цепью, папа направился к себе в кабинет. И опять все дружно пошли за ним.

— Смотри, Арчер! — воскликнул папа. — Слушай, Торкиль! И вы, все прочие, смотрите и слушайте! Я закую свою пишущую машинку в кандалы! Посажу на цепь! — Он обмотал машинку цепью поверх клавиатуры и защелкнул замком возле клавиши пробела. — Вот так! — сказал он гонцу. — Ваш Хатауэй ожидает письменного ответа?

— Мой господин в посланье указал вам: с вас причитается не менее двух тысяч тех писаных словес, по уговору которые должны вы предоставить, — ответил гонец.

— В таком случае вам придется вместо слов вручить ему вот это! — резко сказал папа. — Я более никогда не напишу ни слова! — Он подхватил скованную машинку в охапку и пихнул ее гонцу. — Берите-берите, отнесите Хатауэю и скажите — пусть сам пишет две тысячи слов. Пусть сам выясняет, есть в этом какое-то волшебство или нет, раз ему так невтерпеж. А теперь вон из моего дома!

Говард выпустил бледного потрясенного гонца. Духовой оркестр закончил «Тихую ночь» и начал «Открывайте двери, это Том и Джерри».

— Квентин, ты не слишком… — Мама не договорила.

— Нет, в самый раз, — огрызнулся папа. — Возможно, теперь они уяснят, что я всерьез. — Он сложил руки на животе и вызывающе глянул на Громилу. — Все, милейший, вам здесь больше оставаться незачем.

Громила помотал головой и осклабился, как обычно.

— Останусь, погляжу, чего будет, — твердо заявил он. — Помирать, так с музыкой.

Говард и Катастрофа вытаращили глаза. Вот это да! Небывалое дело! Громила по-настоящему пошутил!

Музыка продолжала накатывать волнами весь остаток дня. Предсказать, откуда она польется и когда утихнет, было невозможно. Торкиль тоже изощрялся как мог и выдавал все новые жанры. Иногда из чулана доносилась эстрадная музыка, против которой Говард с Катастрофой в принципе ничего не имели, а иногда опера — вот тут они решительно возражали. Порой по дому разносились звуки допотопных комических куплетов, которым радовался разве что Громила. Их сменяли духовные песнопения вперемежку с венскими вальсами и «Лебединым озером». Или же вообще звучало попурри — всего понемножку. Угадать, что заиграет в следующую минуту, ни у кого не выходило.

Арчер тоже не давал никому заскучать: он отключал и включал то газ, то электричество в таинственном, одному ему ведомом ритме. Вскоре Говард, Катастрофа и Громила наловчились кидаться к плите, как только в кухне загорался свет. А если Арчер включал и газ, то, держа сковородку наготове, можно было успеть поджарить яичницу, пока газ опять не отключится.

В середине дня духовой оркестр отбыл на обеденный перерыв, зато вместо него нагрянула Армия спасения. К этому времени в доме царил неимоверный холод и невыносимый шум. Водогрей включался и выключался так часто, что начал издавать подозрительные звуки и попахивал паленым. Из соображений безопасности папа и Говард отключили его совсем. Все надели на себя по два-три свитера, кроме Громилы, который застрял у Сайксов в чем был. Он позаимствовал у папы знаменитое «бродяжье пальтишко», из рукавов которого руки у него высовывались чуть ли не по локоть.

Шайка Хинда все еще ошивалась на противоположной стороне улицы. Может, кто-то из мальчишек и убегал перекусить, но с дюжину там все равно оставалось. А значит, Говарду и Катастрофе путь за порог был заказан. «Может, хулиганов тоже напустил Торкиль? — задумался Говард. — Нет, это не в его стиле».

После обеда соседи слева и справа начали названивать по телефону и жаловаться на громкую музыку. Соседка слева вежливо сказала: «Понимаете, Армию спасения или „Полет валькирий“ по отдельности еще можно вытерпеть, но вместе — увольте».

Говарда осенила идея — вырыть в саду яму и захоронить там все музыкальные инструменты и приборы. Папа охотно согласился, но добавил:

— Телевизор трогать не смей! Пусть стоит как надгробный памятник моему писательскому мастерству.

Поэтому Говард и Катастрофа вынесли в сад ударные, радиоприемник, папин настольный магнитофон, скрипку и кларнет, свалили на лужайке в огромную груду, которая брякала, вякала, вопила, звенела и верещала, и стали приставать к Громиле с мольбами выкопать яму поглубже. Но Громила не желал даже на минуту отойти от Фифи: он с жалобным видом ходил за ней по пятам и горестно вздыхал. А Фифи наотрез отказывалась принимать участие в затее Говарда.

— По-моему, поделом мистеру Сайксу. Нечего было так поступать с Арчером! — заявила она.

— А как я поступил с Арчером? — ехидно спросил папа. — Впервые в жизни этот хлыщ услышал от кого-то «нет»!

Поссориться они не успели, потому что снова начали названивать соседи, теперь уже с жалобами на тарарам в саду. Говард и Катастрофа в несколько приемов принесли все музыкальное добро обратно. Телефон опять затрезвонил. Говард снял трубку и устало сказал:

— Алло?

Звонила Диллиан. Она вкрадчиво заворковала, отчего Говарда просто скрючило. Он хотел было сказать ей: «Зачем вы выставили меня дураком? Отдавайте слова немедленно!», но она была так вежлива и обходительна, что он растерялся.

— Говард, дорогой, вы не могли бы передать кое-что папе? Скажите ему: я уже в курсе, что Арчер, Торкиль и Хатауэй требуют от него слова каждый для себя. Бедный, как же тяжко ему приходится! Совсем его замучили, истерзали. Но вы, пожалуйста, передайте ему, что я очень, очень рассержусь, если он будет гадким и сделает, как они хотят. Запомните, милый?

— Да, — пробурчал Говард. — Папа ничего делать не собирается. Он и пишущую машинку из дома убрал!

— Ах, какой молодец, какой умница! — прожурчала Диллиан. — Передайте ему, голубчик, что я очень довольна.

Говард твердо решил не доставлять Диллиан никакого удовольствия и ничего папе не передавать. К сожалению, судя по всему, Торкиль их подслушивал, и гремевшая на весь дом музыка смолкла именно в тот миг, когда Говард говорил про пишущую машинку. И папа услышал его.

— Кто звонит? — крикнул он.

Пришлось все рассказать.

Папа отнесся к звонку Диллиан куда спокойнее, чем опасался Говард.

— Блистательная Диллиан? — переспросил он. — Ну еще бы она не была довольна. Ведь пропавшие слова у нее, вот она и решила включиться в игру. Таким образом, на горизонте их теперь четверо. Хотел бы я знать, когда объявятся остальные — как бишь их там?

— Шик, Эрскин и Вентурус, — подсказала Катастрофа. — Я всех запомнила и посчитала.

— Вот-вот, они самые, — кивнул папа, задрал голову к потолку и сложил руки рупором. — Эй, соглядатаи! — прокричал он. — У меня новости для всех архизлодеев и шпионов, водопроводных, телевизионных, канализационных! Для всех шпигователей жучками! Шик, где ты? Вентурус, неужто ты не рвешься во властелины мира? Не пропусти уникальное предложение! Впервые в истории! — Папа подбежал к раковине и крикнул в сливное отверстие. — Эрскин! Ты что там, уснул? Почему вы не объявляетесь? Нам без вас так скучно!

В ответ из чулана под лестницей и из гостиной загремела «Песня британских авиаторов».

— Торкиль и Арчер и вдвоем прекрасно справляются, — заметила мама.

Она была права. К вечеру все проголодались, замерзли и едва не оглохли.

— А если в саду готовить? — предложил Громила.

— Громила, да вы гений! — воскликнула мама. — Как же я раньше не догадалась! Наверно, мозги у меня барахлят из-за шума.

Общими усилиями на лужайке развели костер и устроились вокруг, завернувшись в куртки, пальто, одеяла и пледы. Жарить сосиски на палочках было интересно. Музыка, доносившаяся из дома, создавала романтическое настроение.

— Классный денек получился, — подвела итог Катастрофа. — Мне нравится, когда все наперекосяк.

— Хорошо тебе, — недовольно отозвалась Фифи. — А я, если мистер Сайкс в ближайшие дни не передумает, просто съеду, и все тут.

Громила тоскливо вздохнул и впился глазками в лицо Фифи, озаренное отсветами костра.

— Будет хуже, — доверительно предупредил он Говарда.

Громила не ошибся. Ночь выдалась ужаснее некуда. Все так замерзли, что никому не спалось, да еще неугомонный Торкиль каждую четверть часа посылал новую волну музыки. В конце концов озябший Громила взвыл на весь дом и протопал из гостиной наверх, к Говарду, где рухнул спать на пол, заполнив комнату от края до края и дрожа от холода самым жалостным образом.

На следующий день Арчер почти не включал ни газ, ни электричество. Торкиль продолжал терзать всех взрывами музыки в доме. А снаружи, на улице, он подослал блюзовую группу на грузовике, вооруженную барабанами, трещотками, стиральными досками и губными гармошками. Блюзовая группа все утро ездила туда-сюда по Верхней Парковой и издавала звуки, которые Говарду бы понравились, если бы их не перекрывал разливавшийся по дому «Реквием» Верди. Готовить и есть в кухне уже никто не пытался — разводили костер в саду. Оказалось, что Громила мастер разводить костры, но больше он ничего не делал, только сидел и скорбно пялился на Фифи.

— Я начинаю его бояться, — пожаловалась Фифи. — Уймите его!

Говард и Катастрофа заманили Громилу в гостиную — поговорить. Тут непрерывно тренькало пианино, а телевизор, несмотря на то что к экрану было приколочено письмо Хатауэя, гремел музыкой, так что разговор никому не удалось бы подслушать. Из окна гостиной отлично видна была шайка Хинда, которая внимала блюзовой группе. Рыжий мальчишка больше не малевал «АРЧЕР» на стенах домов, наверно потому, что чистых стен уже не осталось. «Пожалуй, ко всему привыкаешь, — подумал Говард. — Сегодня я даже слышу сквозь шум».

— Знаете что, — сказал он Громиле, — вы взяли с Фифи неверное направление. Если вы и правда хотите ей понравиться, прикиньтесь, будто вам наплевать. Изобразите недотрогу, будьте с ней холодны, не показывайте, что вы к ней неровно дышите!

Громила шумно вздохнул. Это явно было то самое неровное дыхание.

— Не выйдет, — возразил он. — Какой уж там холод. Фифи все знает.

— Девушки такие странные и загадочные, — проникновенно объяснил Говард. — Скажи, Катастрофа?

— Я никакая не странная, — отрезала Катастрофа, — и ни в кого не втюрилась.

— Да мы не о тебе говорим! — рассердился Говард. — Честное слово, ты иногда такая эгоистка — ну вылитый Торкиль! Пуп земли, тоже мне!

Катастрофа надулась и некоторое время сосредоточенно ковыряла носком потертый уголок ковра.

— Фифи вас боится, потому что вы слишком пристально на нее смотрите, — терпеливо внушал Говард Громиле. — Вы попробуйте хоть изредка смотреть в другую сторону.

— Глаза сами притягиваются, — виновато объяснил Громила. — Больно красивая.

Говарда озарило.

— Да, но… вот Арчер — тот на Фифи вообще не смотрел. И какподействовало, вы заметили?

Плоды разъяснительной беседы не оправдали ожиданий Говарда. Остаток дня Громила старался не смотреть на Фифи. Когда она подходила ближе, Громила поворачивался к ней спиной.

— Что я ему сделала? — шепотом недоумевала Фифи.

Катастрофа же не стала мстить Говарду, а начала доказывать, что она вовсе не такая эгоистка, как Торкиль. Весь день она пугала всех своей добротой и услужливостью, даже Громилу.

Перед обедом мама обеспокоенно пощупала Катастрофе лоб и сказала:

— Ты не заболела, детка? Что-то ты в эти выходные тише мышки.

Говард попытался объяснить маме, что Катастрофа притихла, потому что обожает всевозможные передряги. Будничная жизнь угнетала Катастрофу и наводила на нее тоску, ей не хватало треволнений. Но мама не поверила и упорно подозревала, что Катастрофа заболевает.

Папа заявил:

— С меня хватит. Остается только поехать кататься на машине. Но вас, — он повернулся к Громиле, — я с собой брать не намерен. И бензин на вас тратить не хочу, и ножищи ваши в салон не влезут.

Все набились в машину, а Громила остался стоять на садовой дорожке — точь-в-точь большой пес, которому велено ждать возвращения хозяев. И конечно же, машина заглохла.

— Опять происки Арчера? — озадаченно спросил папа.

— Главный по транспорту — Хатауэй, — вспомнил Говард.

— Что ж, тогда прогуляемся пешком, — решил папа. Он вылез из машины и подозвал Громилу: — Мы идем пешком, так что отдайте-ка пальто.

Громила помотал головой.

— Мерзну я! — сиротливо протянул он.

Тогда папа позаимствовал у Говарда куртку-парку, а тому пришлось довольствоваться тремя свитерами. Пестрая компания зашагала по улице. Блюзовый грузовик неуклюже развернулся и пополз за ними, шайка Хинда тоже не отставала, а для развлечения мальчишки пинками гоняли жестянку.

— Я чувствую себя лорд-мэром во главе парадной процессии, — сообщил папа. — В кои-то веки я получаю то внимание, какого заслуживаю. Расскажите, кто такой Хатауэй, — потребовал он у Громилы.

Громила поразмыслил:

— Мало что знаю. Окучивает транспорт. Отшельник. Живет в прошлом.

— А-а-а, вот почему автобуса никогда не дождешься… — предположила Катастрофа.

— И вся улица у нас в колдобинах по той же причине, — добавила мама.

Гуляли они долго и дошли почти до самого Городского совета, а шайка Хинда и блюзовый грузовик неоступно тащились за ними по пятам. Папа свернул на Мукомольную, и вся процессия свернула за ним. Тогда папа подмигнул Говарду и юркнул в лабиринт узких темных улочек и переулков, оплетавших собор. Этим лабиринтом он вывел своих в пешеходный Хормейстерский переулок — тут стояли знаки, строго воспрещавшие проезд любому транспорту. Грузовик двинулся было за папой и компанией, но затормозил, а шайка Хинда застряла за грузовиком, потому что он занимал узкий переулок от стены до стены и мальчишкам было не протиснуться.

— Скорее! — воскликнул папа. — Бежим, пока Торкиль не напустил на нас церковный хор!

И они побежали по Хормейстерскому переулку, потом перешли на быстрый шаг — миновали дорогие магазины с пижонскими названиями «Шмотки красоткам» и «Детки-конфетки», обогнули собор, затем папа трусцой провел их через дворик музея и парк и наконец вывел к тихому, опустевшему зданию Политехнического колледжа. Здесь выстроились экскаваторы, пригнанные для рытья котлована под новый корпус. Лавируя между ними, вся компания выбралась в Косой проезд.

— Ох, нелегкая затея — оторваться от хвоста, тем более если он на грузовике! — устало выдохнула мама. — Ну ничего, прогулялись, проветрились, это полезно.

— Давайте машину починю, — предложил Громила.

— Было бы очень славно! — обрадовалась мама. — А я-то ломаю голову, как быть завтра.

Остаток дня Говард помогал Громиле, который копался во внутренностях машины. Шайка Хинда постепенно стеклась обратно на Парковую улицу, маячила неподалеку и насмешливо наблюдала за ними. Но похоже, даже вдесятером они не рисковали выступить против Громилы, поэтому просто топтались на почтительном расстоянии. А блюзовый грузовик так и пропал — видно, сдался.

Громила проявил себя настоящим мастером по части авторемонта. Он сказал, что снять чары с машины — плевое дело, и даже определил, кто их навел.

— Хатауэй, — заявил он. — Кабы Арчер, тогда каюк, пиши пропало. Он гений. Артист.

Машина заработала, Говард с Громилой вернулись в дом и обнаружили, что мама вынула из пианино молоточки, а Фифи с Катастрофой запаковали ударные, радио, папин магнитофон и прочие источники музыки в спальные мешки, мешки обложили диванными подушками и затолкали все это обратно в чулан. Теперь грохотал только телевизор. Снаружи, в саду, папа жарил на костре отбивные. Кажется, выстоять против Торкиля, Арчера и Хатауэя вполне получалось!

Увы, время показало, что Сайксы напрасно тешили себя иллюзиями. Они не представляли, на что способны Торкиль, Арчер и Хатауэй. Не прошло и недели, как стало ясно, насколько они ошибались.


Глава восьмая


В понедельник весь дом перебудили рабочие с отбойными молотками, которые оглушительно сверлили асфальт по всей Верхней Парковой улице. Мама застонала и поспешно обмотала голову толстым вязаным шарфом. Все поняли: сверлильщиков прислал Хатауэй. Выглянув в окно, они увидели, что посреди улицы появилась полосатая красно-белая будочка, а там и сям алеют заграждения из красных конусов и пластиковых лент и на них хлопают оранжевые флажки. Повсюду сновали рабочие в касках и наушниках и тащили за собой отбойные молотки на длинных проводах, тянущихся из круглых желтых автомобильчиков с надписью «Управление дорожных работ» на боку.

— Удобрение подножных забот! Они засевают молотками нашу улицу, чтобы потом снять урожай гигантских отбойных молотков, — перекрикивая шум и грохот, предположил папа.

Громила крепко призадумался над услышанным. Говард и Катастрофа вежливо улыбнулись папе в ответ. Они знали: писатели почему-то считают, что время от времени им положено выдавать остроумные фразы.

Вскоре грохот на улице достиг такого уровня, а ям в асфальте насверлили столько, что фургон с ансамблем народных инструментов, который сегодня для разнообразия прислал Торкиль, вынужден был дать задний ход и ретироваться. Подоспевшей шайке Хинда тоже пришлось нелегко: мальчишки перепрыгивали через ямы и спотыкались о груды щебня и обломки асфальта. При виде шайки сердце у Говарда упало, ведь им с Катастрофой сегодня надо было в школу.

— По крайней мере, хоть с запасами воды пока никаких сложностей, — заметила Фифи, шатаясь под тяжестью ведра с водой, которое она несла в заиндевелый сад. Электричество с утра так и не давали. — Интересно, когда кто-нибудь из них отключит и воду?

— Как только заявится Эрскин и тоже потребует с меня две тысячи слов, — уверенно ответил папа. Он сидел у костра, скрестив ноги (точь-в-точь озябший Будда), и помогал Громиле развести огонь. — Ну и дурачье же они — Торкиль и особенно Хатауэй. Разве я могу написать хоть строчку в подобном бедламе?

— Почему бы и нет? — взвилась Фифи. — Что за глупости! Вам незачем все это терпеть. Напишете слова для Арчера, и он за полчаса наведет порядок!

— Это вы так думаете, — возразил папа.

И продолжал упрямо держать оборону, несмотря на все тяготы, обрушившиеся на них за эту неделю.

К немалому облегчению Говарда, мамина машина все еще работала. Говард опасался, как бы маму не выгнали с работы просто потому, что ей не на чем объезжать школы, — что бы там ни решили папа или Торкиль. Мама тоже от души обрадовалась. Она бодро помахала домашним рукой, пробираясь между заграждений и рабочих с отбойными молотками.

— Отведу тебя с Катастрофой в школу, — объявил Говарду Громила. — А то Шик полезет. — Он кивнул на шайку мальчишек, карауливших на той стороне перекопанной улицы.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Говард. Признательность переполняла его всю дорогу до школы, хотя шайка неотвязно топала по пятам и горланила всякие оскорбления насчет сопляков, которые без няньки ни шагу, а в няньках у них громилы, а также дразнилки в адрес самого Громилы, чье пальто трещало по швам (поскольку это было все то же папино черно-красное клетчатое пальтишко).

— Ничего, я привык, — безмятежно сказал Громила.

— Они правда подосланные? — спросила Катастрофа. — Это все Шик?

— А кто ж еще, — откликнулся Громила. — Вон как прилипли.

— Расскажите, а чем вообще Шик занимается? — потребовала Катастрофа.

— Злобится много, — ответил Громила, потом подумал-подумал и добавил: — Не хитрит, не то что Диллиан. Иногда вроде Торкиля. Палит в людей почем зря. Человека пристрелить — что комара прихлопнуть.

Катастрофа вприпрыжку бежала вперед, и ей было совершенно наплевать на вопли и улюлюканье шайки.

— Шик, наверно, мне понравится, если мы встретимся, — заявила она. — А Эрскин какой из себя?

Громила надолго погрузился в размышления, потом все-таки ответил:

— Не знаю. Вонючий.

— А теперь рассказывайте про Вентуруса! — воскликнула Катастрофа.

Громила снова долго собирался с мыслями.

— Вроде Арчера, — наконец ответил он. — Мозговитый и все такое.

Катастрофу эти ответы вполне устроили. Она бойко поскакала к школе, а шайка Хинда последовала за Громилой и Говардом. Обнаружив, что Громила намерен проводить Говарда до самой школы, мальчишки были явно обескуражены. Однако соваться к Громиле они не решались, только выкрикивали дразнилки, правда, и отставать от Говарда не желали. Когда прозвенел звонок с последнего урока, шайка уже поджидала Говарда напротив школы.

Поджидал его и Громила. Он выплыл из-за угла, волоча за собой Катастрофу, и очень вовремя: Говард как раз собирался проскочить мимо шайки, чего бы это ему ни стоило. Узрев Громилу, мальчишки приуныли и испарились. И надолго исчезли из жизни Говарда, хотя тогда он об этом еще не подозревал.

На подходе к дому выяснилось, что почти вся Верхняя Парковая улица разрыта вдоль и поперек. Папа сидел в темной холодной кухне, и вид у него был даже упрямее прежнего. Сегодня Торкиль пустил телевизор на полную мощность, в два раза громче вчерашнего — не иначе как желал отыграться за неудачу с ансамблем народных инструментов. С этого дня путь в гостиную был закрыт, не то оглохнешь. Из чулана тоже доносился шум и звон, несмотря на диванные подушки и спальные мешки.

Но и это было еще не все. К вечеру в доме иссякли спички, и разжечь костер теперь было нечем. Папа с Катастрофой сходили в угловой магазин за спичками, но он оказался закрыт. Соседний — тоже.

— Это все Торкиль подстроил! — догадалась Катастрофа. — Говард же говорил, что Торкиль окучивает магазины.

Но папа ей не поверил.

— Мы слишком поздно вышли, — сказал он. — Ничего, во вторник отправимся в магазин с утра пораньше. — И занял спички у соседей.

К этому времени съестные припасы тоже подошли к концу. Холодильник без электричества разморозился, капал водой, и из него пованивало.

Во вторник рабочие Хатауэя досверлились до кабелей и канализационных труб, и к домам стало толком не подобраться. Соседняя улица была вся заставлена машинами, переставленными с перекопанной. А маме пришлось вообще бросить автомобиль у Политехнического колледжа. В этот день они с папой попытались снять деньги со счетов в разных банках, и оба вернулись домой мрачнее грозовой тучи. Арчер заморозил им все счета!

— Денег нет, — провозгласил папа.

Он был рассержен, но никак не хотел поверить в происходящее. Не желая сдаваться, он вооружился своей кредитной карточкой и отбыл в ближайший торговый центр. Однако ни в один из магазинов войти не смог. Вернувшись, он с недоумением сказал:

— Ничего не понимаю! Там внутри были толпы покупателей, но я не смог открыть двери, и везде висели таблички «Закрыто».

— Торкиль, — определил Громила.

— Придется поверить вам на слово, — раздраженно ответил папа.

Теперь пришлось одалживать и еду. Каждый добывал что мог и где мог: у соседей, у знакомых и так далее. Папа позаимствовал еду в буфете колледжа, а Фифи — у однокурсников, причем у нее-то получалось очень ловко, она умудрилась даже выпросить немного бекона и коробку печенья у мисс Поттер. Говард был бы еще признательнее мисс Поттер, не сопроводи она посылку слащавой ханжеской записочкой: «С детьми порой бывает непросто. Я на них не в обиде, но меня очень расстроило их ужасное поведение у дорогой Диллиан! Однако Диллиан сущий ангел, она их простила, и я, конечно же, тоже прощаю».

— Фффу-у-у, что за тошнота! — возмущенно завопила Катастрофа, и Говард всецело с ней согласился.

— Мистер Сайкс, я пошла на это, только чтобы вы одумались, — сказала Фифи, брякнув жестяную коробку печенья на стол перед папой. — Иначе никакие силы на свете не заставили бы меня подойти к Мейзи Поттер даже на пушечный выстрел. Перестаньте! Хватит упорствовать, поймите!

— Фифи, — прервал ее папа, — если я уступлю Арчеру, без сомнения, у меня будут и деньги, и электричество; но ведь Торкиль не даст мне потратить деньги, а Хатауэй, возможно, вместе с улицей перекопает мой дом и сад. Кроме того, мне, знаете ли, стало интересно. Хочу посмотреть, что они предпримут дальше.

Говард мысленно согласился с Фифи. Он вызвал маму на секретный разговор — им пришлось уйти в ванную, где пол ходил ходуном от воплей телевизора внизу в гостиной и от грохота отбойных молотков на улице.

— Мам, а папу никак не уломать? — спросил он. — Да, я вчера говорил, что он правильно упирается, но так жить невозможно, мы же спятим. А ты даже не пытаешься его уговорить.

— Да, — печально кивнула мама. — Понимаешь, я сглупила — разозлилась на него и разозлила его самого, а папа от этого лишь сильнее упрямится. Поэтому сейчас остается только выжидать, пока ему надоест, и, надеюсь, Торкиль это понимает. Говард, я очень волнуюсь насчет работы — как бы меня не уволили. Ведь в основном семью кормлю я. Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать такие вещи. Папа едва зарабатывает на уплату налогов, и это его потолок.

— А я все думаю: вот если поставить себя на место Торкиля, что он думает, что чувствует? — попробовал рассуждать Говард. — Наверно, мне казалось бы, что дело не движется. Если он лишит тебя работы, то больше не сможет тебя окучивать. По-моему, Торкиль будет гнуть свою линию дальше, если только у него терпение не лопнет.

— Поскольку я уже познакомилась с Торкилем и вижу его насквозь, то лопнувшего терпения и опасаюсь, — ответила мама.

В среду люди Хатауэя начали с грохотом заделывать ямы, но пока половина рабочих засыпала ямы в одном конце улицы, другая сверлила новые в противоположном. Все соседи, к которым Говард ходил попросить немного еды, жаловались на шум и неудобства. К этому времени Говард наловчился добывать еду, а поскольку шайка Хинда исчезла, выходить из дома ему никто не мешал. Правда, Громила не верил, что шайка взяла и так просто отступилась от своих намерений, поэтому каждое утро упорно сопровождал Говарда и Катастрофу в школу, а после уроков встречал их.

В среду удар нанесла Диллиан. Когда Громила встретил Говарда после школы, он сразу выпалил:

— Дома был обыск. Полиция. Папашины бумаги того. Забрали.

«Понятно, — подумал Говард. — Видимо, Диллиан так и не разобралась, каким образом действовали слова. Повезло!»

— Наверно, она проверяла, не написал ли папа что-то новое для Арчера или кого-нибудь другого, — сказал он.

— Папа сильно разозлился? — с надеждой спросила Катастрофа.

Громила подумал и ответил:

— Не. Смеялся. Болтал.

Говард и Катастрофа поняли: папа продолжает упорствовать и ему по-прежнему интересно, что будет дальше. Оба тяжко вздохнули. Дома теперь стало совсем неуютно. Больше всего обстановка смахивала на туристский лагерь, где каждый изощрялся как мог, лишь бы согреться и заглушить шум, производимый Торкилем и Хатауэем. Громила ночевал на полу в комнате у Говарда, обвязав голову подушкой. Мама взяла у кого-то из подруг пушистые наушники, усыпанные стразами. Надев их, она блуждала по дому с блаженной улыбкой и ничего не слышала, так что приходилось дергать ее за рукав, прежде чем что-то сказать. Катастрофа и Говард спали не на матрасах, а под матрасами — защищались от шума и холода. Фифи соорудила у себя в мансарде подобие палатки из одеял, а днем наматывала на голову пару полосатых гетр поверх шапки.

— Пустяки, ерунда, ничего страшного, — бодро говорил папа. — Зато подумайте только, как экономно мы зажили!

Говард спросил папу про обыск, и папа в ответ расхохотался:

— Бедняги полицейские! Они понятия не имели, зачем пришли. Мы славно поболтали, я даже предложил им арестовать Громилу, — он как раз стирал мои рубашки, — но они не смогли. Оказалось, что на Громилу нет досье, представляете? Вот уж не ожидал.

Громила расплылся от гордости.

— Ни разу не заловили, — похвастался он.

И тут же покосился на Фифи — восхищена она или нет. Но Фифи ничего не заметила.

— Что же они забрали? — удивленно спросил Говард.

— А, ерунда, только мои старые черновики, — беззаботно и туманно ответил папа. — Они валялись без дела, я и так уже подумывал сжечь их сегодня за ужином.

Все хором вздохнули. С растопкой и дровами была беда. Утром, чтобы приготовить завтрак, сожгли сломанный кухонный стул.

— Не волнуйтесь, у нас еще в запасе забор. Мы его оставим на завтра, а сегодня спалим футляр от скрипки Говарда.

Громила издал стон, выражающий нетерпение, встал и потопал к чулану под лестницей. Там он прорыл ход в груде ударных инструментов и прочего музыкального барахла, закутанного в одеяла и все равно игравшего на полную катушку. Раскидал кучу резиновых сапог и обнаружил дверцу в подвал, про который все и думать забыли. Громила распахнул дверцу и нырнул в темноту.

Вскоре он вылез из подвала с охапкой сырых дров и свалил их посреди прихожей. Потом закидал музыкальную кучу обратно в чулан, завалил диванными подушками и запер дверцу.

— Телик тоже туда? — с надеждой спросил он у папы.

— Ни в коем случае, пусть стоит как монумент моим принципам, — ответил тот. — Вы, друг мой, что-то слишком тут обжились. Я задаюсь вопросом, так ли уж вы необходимы Арчеру?

— Громила — наш бастион, надежда и опора, — сказала мама.

Громила тут же стрельнул глазами в сторону Фифи, но та возмущенно глядела на папу.

— Совершенно верно, — согласился папа, — а также утешение в наших горестях, на что Арчер вряд ли рассчитывал.

Позже Говард потихоньку поделился с Катастрофой:

— Громила и сам ходячая горесть: пялится и пялится на Фифи, только что не плачет.

Фифи между тем привыкла к Громиле и воспринимала его как мебель, то есть едва замечала. Она, не глядя, перешагивала через его ножищи, будто это был разложенный диван или забытая посреди комнаты табуретка. Громила источал мировую скорбь, всеобъемлющее уныние и беспредельную тоску. На Говарда и Катастрофу это действовало удручающе, но Фифи ничегошеньки не замечала. Настал день, когда Громила в отчаянии накорябал на кухонном столе лиловым восковым мелком огромное кривое сердце и засел метать в него свой ножик — снова и снова. Вскоре нарисованное сердце покрылось выщербинами, однако живое сердце Фифи ничуточки не затрепетало.

— Перестаньте! Это опасно! — несколько раз повторила она, когда слышала удары.

Громила вздохнул. Занавески на окнах заколыхались, как от сильного ветра.

К четвергу люди Хатауэя превратили улицу в лоскутный коврик из ям и свежего асфальта. Заплатки они разметили флажками и принялись сверлить по новой.

— Не жалуйся, — предупредил папа маму. — Они набираются бесценного опыта. А я-то всегда ломал голову, где тренируются бурильщики и дорожные рабочие!

Терпение у Говарда было на исходе. Когда дома такой кавардак, в школе тоже не очень-то сосредоточишься. Говард начал рисовать космический корабль и обнаружил, что отвлекся на сердитые размышления о Хатауэе, Шике и Арчере, не говоря уже о Диллиан и Торкиле.

— Как вы думаете, имеет смысл сходить и повидать Хатауэя? — посоветовался Говард с Громилой по дороге из школы.

— Где искать — без понятия, — кратко ответил Громила. — Опасно.

— Но кто-то же должен поговорить с Хатауэем! — загорячился Говард. — В конце концов, кто получает папины слова? Он!

Громила основательно вздохнул.

— К Арчеру ходили? Лучше не стало.

Они свернули на Верхнюю Парковую улицу, где люди Хатауэя все так же прилежно сверлили и копали, и обнаружили, что Торкиль прислал ансамбль волынщиков. Волынщики маршировали гуськом, волынки пронзительно верещали, а клетчатые килты развевались, когда музыканты перепрыгивали через ямы и огибали ограждения. И наконец, вдоль ям и ограждений бродил регулировщик уличного движения, хотя вот уже три дня на улицу не могла въехать ни одна машина. «Наверно, его прислала Диллиан, — думал Говард, слушая завывания „Лох-Ломонда“. — А значит, папины черновики, которые изъяла полиция, Диллиан не пригодились».

Уже у самого дома Говард заметил, что на их улицу — впервые за три дня! — свернула машина. Он остановился посмотреть, как водитель будет сдавать назад и выезжать задним ходом, но через миг понял: эта машина никуда не уедет. На Верхнюю Парковую плавно вплыл огромный серебристый «роллс-ройс». Завидев его, регулировщик отцепил от пояса рацию и быстро-быстро в нее затараторил. Говард насторожился и решил подождать, что будет. «Роллс-ройс» сшиб капотом два красных конуса, связанные пластиковой ленточкой, — они преграждали въезд — и покатил дальше по улице. Он ловко обогнул первую яму, потом вторую, чуть не сбив сверлильщиков, которые торопились к яме с другой стороны.

— Кого это принесло? — крикнула Катастрофа. — Арчера, наверно, кого же еще, — ответил Говард.

Он-то надеялся, что приехали Шик или Вентурус. Эрскин вряд ли прикатил бы на таком шикарном автомобиле — от него Говард скорее ожидал бы мусоровоза или вообще цистерны ассенизатора. «Роллс-ройс» проехал вдоль канавы, выкопанной посреди улицы, вкатился на клочок нового свежего асфальта и мягко затормозил перед их домом. За рулем сидел Арчер. Громила, едва завидев его, сдавленно взвыл — то ли от ярости, то ли от отчаяния — и опрометью кинулся в сад.

Арчер проворно выбрался из великолепной машины; в своем комбинезоне он смахивал на механика, но только на первый взгляд. Вздернув брови, он с интересом оглядел перекопанную вдоль и поперек улицу, ансамбль волынщиков и регулировщика.

— Вижу, мое семейство времени даром не теряло, — сказал он Говарду. — Можно войти? Я кое-что привез вашему отцу.

— Хотите — заходите, у нас теперь дома не очень-то уютно, — буркнул Говард.

— Знаю-знаю, как же, — криво усмехнулся Арчер. — Одну минуточку… — Он извлек из автомобиля новенькую ярко-красную пишущую машинку и скомандовал Говарду: — Ведите!

Когда Говард ввел Арчера в кухню, он понял, что Катастрофа уже оповестила о прибытии незваного гостя. Папа сидел за столом, одетый в четыре свитера, два шарфа, старый мамин дождевик и шерстяную шапочку — большую часть этого он наверняка напялил в последний момент. Папа прикидывался, будто играет с Катастрофой в крестики-нолики на обороте старого конверта. Фифи, подозрительно порозовевшая, похожая на гнома в своем колпачке из полосатых гетр, торопливо раскладывала на тарелке остатки печенья, позаимствованного у мисс Поттер. Снаружи в саду колыхались клубы дыма — там маялся у костра Громила со своим разбитым сердцем. Мама еще не пришла с работы, и Говарда это радовало: она всегда терпеть не могла волынки.

— Добрый день, мистер Сайкс, — сказал Арчер. — Увы, никак не можем предложить вам чашку чаю, — отозвался папа, не отрываясь от крестиков-ноликов.

Арчер засмеялся и поставил перед ним на стол новенькую пишущую машинку. Лампочка под потолком загорелась. Фифи радостно ахнула и кинулась к плите. Газ тоже включился.

— Чай или кофе? — спросила она.

— Кофе, пожалуйста, — ответил Арчер.

Он искоса глянул на Фифи и тоже порозовел.

Катастрофа наблюдала за обоими с живейшим интересом.

— Хитрый какой, — громко проворчал папа. — Что вам надо?

— Подарить новую пишущую машинку, — ответил Арчер. — Поскольку вы отослали старую Хатауэю, вам, понятное дело, нужна новая.

Папа покосился на машинку, стараясь действовать еще незаметнее, чем Арчер, поглядывавший на Фифи.

— Где у нее жучок? — подозрительно спросил папа.

— Там нет никаких жучков! — честно-пречестно ответил Арчер обиженным тоном.

Папа поймал его взгляд и испытующе вперился в гостя, отчего Арчер не просто зарделся, а покраснел до ушей.

— Если уж совсем честно, — раздраженно ответил он, — я воспроизвел на этой машинке те же чары, которые, по-моему, были на старой. Вот и все. И вы совершенно напрасно, да, напрасно отослали старую Хатауэю! Зачем?!

— Как зачем? Чтобы он сам написал слова, раз ему надо, — объяснил папа. — Полагаю, у него хватит мозгов распутать цепь и открыть замок. Вы ведь наверняка подслушивали, когда я запирал машинку и сдавал ее гонцу. Да и вообще, могли бы спасибо сказать: благодаря мне вы теперь знаете, кто получает слова.

Арчер скривился.

— Да, если Хатауэй не лукавил. Его трудно поймать, вот в чем беда. Найти и остановить Хатауэя, похоже, гораздо сложнее, чем я думал. Но как только вы напишете мне свежие слова, я наконец-то снова займу выигрышное положение.

Папа отвернулся и спрятал нос в шарф.

— Катастрофа, — упрекнул он, — пока я не смотрел, ты вставила два крестика! Жульничество!

— Они же малюсенькие! — оправдалась Катастрофа.

— Вы все еще отказываетесь написать мне слова? — настойчиво спросил Арчер.

— Не хотите печенья? — поспешно вмешалась Фифи. — Кофе вот-вот вскипит.

Арчер на минутку сдался и взял печенье, Говард тоже — одну штучку. Некоторое время царила тишина, нарушаемая лишь хрустом печенья да воем волынок в отдалении, выводящих «Марш отважных горцев». Потом Фифи поставила на стол чашки с кофе.

— Торкиль больше не гремит телевизором! Выключил! — внезапно осенило Катастрофу.

— Хочет послушать, что скажет Арчер, — пояснил Говард.

Арчер пожал плечами, откровенно любуясь Фифи.

— Пусть слушает, — отмахнулся он.

Стало ясно, что о Торкиле он весьма невысокого мнения.

Катастрофа улыбнулась своей самой коварной улыбочкой.

— А Арчер ничего и не говорит! — невинным тоном пропела она. — Он такой скучный! Только пялится на Фифи влюбленными глазами. Скукаскука-скука-ску…

Говард попытался пнуть Катастрофу под столом, но промазал.

— Ну правда, скукотища же! — убежденно воскликнула Катастрофа.

Лица Арчера и Фифи соперничали по части пунцового румянца.

— Катастрофа, еще одно слово, и я… — Фифи осеклась. — Я напущу на тебя Громилу, вот что!

Повисло неловкое молчание. Папа отхлебнул кофе и разыграл удивление — прикинулся, будто опять заметил Арчера.

— А-а, вы еще здесь?

Арчер побагровел. Похоже, он пожалел, что не ушел раньше.

— Мистер Сайкс, — произнес он, — напишите мне две тысячи слов на этой машинке, а я заплачу вам за них два миллиона фунтов.

Папа вперил в Арчера пристальный холодный взгляд.

— А я-то все ждал, когда вы до этого докатитесь, — процедил он. — Долго дозревали, а? Все вы, миллионеры, с гнильцой.

— Но я… — Арчер неподдельно удивился и даже начал запинаться. — Я д-думал, что вы именно денег от меня и добиваетесь. Потому и предложил солидную сумму, чтобы вы убедились, что намерения у меня самые серьезные…

Папа скрестил руки на груди, точнее на животике (Говард уже знал, что этот непреклонный жест не сулит ничего хорошего), и задумчиво произнес, не сводя глаз с Арчера:

— Вы знаете, я бы куда охотнее доверил власть над миром Катастрофе, чем вам. А вы об этом не догадывались? Я знаю, что деньги вы предлагаете всерьез. А я так же всерьез вам отвечаю: подите прочь и оставьте меня в покое!

Арчер посмотрел на Катастрофу и снова залился краской. Каким-то чудом он переборол свой гнев и сумел сказать Говарду:

— Я не понимаю, как еще убедить вашего отца. Электричество я вам включу, банковские счета тоже разморожу. Пишущую машинку оставляю на случай, если мистер Сайкс все-таки передумает.

Потом он беспомощно пробормотал себе под нос что-то вроде: «Вот и все, больше мне сказать нечего» — и направился к выходу. Фифи, чуть не плача, склонилась над своей чашкой. Но Арчер вдруг сделал шаг, другой и вернулся в кухню, подошел к Фифи и неуклюже спросил:

— Кхм… Фифи! Вы не хотели бы, гм, прогуляться… посидеть где-нибудь, сходить выпить? У меня автомобиль на улице.

— Да! С удовольствием!

Фифи вскочила и сгоряча опрокинула кофе.

Хлопнула дверь, и парочка исчезла.

Говард и Катастрофа стали подтирать кофейную лужицу на полу, и тут на пороге воздвигся Громила.

— Арчер увез Фифи, — траурно сообщил он. — Да, зато оставил нам газ — включил обратно, — сообщил Говард.

— Я сварю Громиле кофе, — вызвалась Катастрофа, — и насыплю туда только кофе, честное слово.

Несмотря на такое неслыханное благородство со стороны Катастрофы, Громила все равно сник и безутешно скукожился на своем излюбленном стуле. Он, как обычно, вытянул ножищи, загромоздив ими всю кухню, и мрачно созерцал их. Время от времени он стенал:

— Вот так всегда: как что хорошее, так сразу Арчеру!

Папа же сидел на краешке стола, разглядывал намалеванное сердце в щербинах от ножа, и на его лице тоже читалась безутешность.

— Похоже, придется нам уехать из этого города, — заявил он. — И я не исключаю, что единственный выход — бегство пешком по канализационным трубам, поскольку все, кроме Эрскина, непременно будут ставить нам палки в колеса, и очень может быть, что в полном смысле слова.

Так они и сидели, когда вернулась мама, бледная и обессиленная, зажимая уши от пронзительных звуков волынки: ансамбль на улице громко выводил «Тихую ночь, святую ночь». Похоже, это была любимая мелодия Торкиля. Мама с порога взмолилась:

— Говард, скорее найди мои наушники, пожалуйста!

Катастрофа хвостиком побежала за Говардом, который отправился на поиски наушников.

— Что делать с Громилой? — спросила она брата.

— Сам не знаю! — сердито отмахнулся Говард. — Я что, брачное агентство? Слушай, Катастрофа, а давай попытаемся найти Хатауэя!

— Где? — озадачилась Катастрофа.

— Ну, судя по всему, он должен прятаться в каком-то недоступном месте, и вдобавок старинном.

— Вроде улочек за собором? — предположила Катастрофа. — Там запросто можно заблудиться, и они старые-престарые.

— Отлично, вот и обыщем все такие места. Погоди минутку, отнесу маме наушники — и пойдем.


Глава девятая


Побега Говарда и Катастрофы никто не заметил: папа, мама и Громила были погружены каждый в свои горести. К этому времени регулировщик с Верхней Парковой уже ушел, а волынщики так сосредоточенно лавировали вокруг самой большой ямы, что не обратили на Говарда и Катастрофу никакого внимания. Брат и сестра благополучно пробрались между фонарей, полосатых ограждений, красных пластиковых конусов, куч вывороченного асфальта и дошли до красно-белой палатки. Люди Хатауэя складывали инструменты — на сегодня работы были окончены.

— Давай спросим их, как его найти, — предложила Катастрофа.

Говард поспешно сиганул через канаву и вежливо спросил рабочих:

— Простите, вы не скажете, где живет Хатауэй? Рабочие удивленно посмотрели на него.

— Кто такой Хатауэй? — спросил один из них. — Ну, который велел вам перекопать эту улицу, — объяснил Говард.

Рабочие переглянулись и покачали головой.

— Не знаем такого. Распоряжения получены из управления дорожных работ, — сказал второй рабочий.

— По-моему, они там в управлении что-то перепутали — второй раз копаем, — добавил третий. — Но никакого Хатауэя у них не числится.

— Вообще-то, фамилию я вроде где-то слыхал, — вспомнил четвертый. — Только вот где?

Говард терпеливо ждал. Терпеливо ждать он теперь был мастер — научился за эпоху Громилы. Наконец рабочий почесал подбородок и развел руками:

— Нет, не помню. Вот что, парень, давай так: я еще подумаю, может, всплывет. Как вспомню, тебе скажу — мы же завтра опять тут работаем, а ты, я вижу, все время мимо ходишь.

— Спасибо! — ответил Говард и прыгнул через канаву обратно к Катастрофе.

— Все равно давай пойдем поищем возле собора, — не сдавалась Катастрофа.

Они пошли напрямик, через Косой проезд и мимо колледжа, где строители тоже сворачивали работу на ночь. Но здесь, в отличие от Верхней Парковой, хотя бы происходило что-то осмысленное: над котлованом уже возвышался стальной каркас нового здания.

— У них получается, потому что ими не Хатауэй управляет, — подметила Катастрофа.

Миновав колледж, они опять срезали путь через двор музея, прошли вдоль собора и неожиданно очутились в Хормейстерском переулке. На полпути Катастрофа засомневалась:

— Как-то тут слишком современно, по-моему. Говард кивнул. Ему Хормейстерский переулок тоже представлялся узким, темным, старинным. Правда, он помнил, что тут расположены модные современные магазины типа «Шмотки красоткам», но они вроде бы всегда выглядели скромно и хорошо гармонировали со старинными зданиями. Однако сейчас, к вечеру, в сумерках мигали кричащие огни вывесок, и кое-какие Говард не помнил вообще — например, полыхающую красно-белыми лампочками вывеску «Пальмовый рай». Наверно, это какой-то клуб.

— Я и не знала, что тут такое есть, — удивилась Катастрофа.

— В Епископском, где дискотека, точно есть, — ответил Говард.

Пока они шли дальше, вывески загорались одна за другой. Вот вспыхнула сине-зелеными огнями вывеска паба «Сердитый долгоносик». Говард и Катастрофа не успели дойти до конца Хормейстерского переулка, как вокруг них заплясали фонарики еще шести заведений, а когда они миновали переулок и вышли в лабиринт старинных улочек, все окрестные дома точно ожили, закишели разноцветными огоньками, которые переливались, вспыхивали, гасли, взлетали и змеились. Отовсюду гремела, выла и пульсировала музыка. «Надо же, какая у нас в городе бурная ночная жизнь, а я и не знал!» — подумал Говард. Он поднял голову: от всех бесчисленных ослепительных огней небо над крышами казалось темно-синим, словно в полночь.

— Можем пойти и повидать Торкиля. — Катастрофа ткнула пальцем в вывеску дискотеки. — Объяснишь ему насчет папы.

— Если не найдем Хатауэя, тогда навестим Торкиля, — решил Говард.

Они двинулись по Епископскому переулку к Парадной улице. Говард ожидал, что это место окажется тихим и респектабельным, все-таки тут жил сам епископ — в особняке в конце улицы, больше напоминающем дворец. Однако и Парадная улица предстала перед ними настоящей рекой вечерних огней, она мигала и вспыхивала голубым, оранжевым, желтым, лиловым, алым, сулила всевозможные развлечения. А в конце улицы вместо особняка — епископской резиденции — виднелась огромная крикливая вывеска «Клуб „Митра“. Азартные игры». Она так и полыхала красными лампочками.

— Все неправильно! — воскликнула Катастрофа. — Тут обычно так тихо и тускло…

Говард вдруг навострил уши, схватил сестру за руку и приготовился бежать в обратную сторону. Но кто-то уже выкрикнул у него за спиной:

— Эй! Глядите! Вот они! Лови их!

По булыжнику гулко затопали многочисленные ноги. Прежде чем Говард успел сделать хотя бы шаг, их с Катастрофой плотным кольцом окружила шайка Хинда и приперла к стене. Шайка прибыла в полном составе: на Говарда скалилось не менее двадцати физиономий.

— Попались! — злорадно крикнул огненно-рыжий мальчишка. — Как же это вас отпустили без нянюшки? Или вы его потеряли, няня своего?

Говард мгновенно задвинул Катастрофу себе за спину и быстро-быстро затараторил. Их с сестрой наверняка поколотят, этого не миновать, но все-таки надо попробовать заговорить шайке зубы.

— Конечно потеряли! Пришлось потерять, а знаете почему? Потому что, пока он при нас, вы и близко к нам не подойдете. А мы как раз вас ищем, дело есть.

Шайка покатилась от хохота.

— Ну нашли, а дальше что? — выкрикнул кто-то. — Чего надо?

— Где Шик? Ведите нас к своему главному! — потребовал Говард.

— Гы-гы-гы, Шик, еще чего! Полюбоваться захотел! — пуще прежнего заржала шайка.

— Если вам дозарезу нужно, пошли, — рассудил рыжий. — Отведите их куда следует, — велел он соратникам.

На каждой руке Говарда повисло по четверке мальчишек, и столько же вцепилось в Катастрофу. Их потянули за собой. Переулок наполнился топотом и шарканьем множества ног: шайка Хинда побежала, и Говарду с Катастрофой тоже пришлось бежать, потому что иначе их поволокли бы волоком — чего доброго, лицом по булыжнику. На ходу мальчишки дергали и пихали их, стараясь, чтобы путь до логова главаря получился как можно неприятнее. Из-за отсветов рекламы лица вокруг все время меняли цвет: то мертвенно голубели, то зеленели, то алели, как маки. «Ну хоть не лупят пока, и то спасибо», — мрачно подумал Говард. У него крепло подозрение, что колотушек все равно не миновать.

Одна улочка сменяла другую, в глазах у Говарда мельтешило от рекламных огней. Наконец шайка миновала магазинчик «Кура-гриль» и остановилась перед дверцей, над которой горела алым вывеска:

УРОКИ ВОСТОЧНОЙ МЕДИТАЦИИ
Кто-то из шайки пинком распахнул дверь. Говарда и Катастрофу втащили внутрь, в тесный коридор, продолжая награждать пинками и тычками и не выпуская из плотного кольца. Наконец их выволокли в тихий дворик, помятых и запыхавшихся.

Во дворике шайка притихла, потому что тут и правда учились медитировать. Говард удивленно захлопал глазами. Ему-то из-за уличных реклам в переулках казалось, будто уже совсем вечер и стемнело, а здесь было светло, и в мягком закатном свете вдоль стен дворика восседали и сосредоточенно глядели в никуда благостные длинноволосые женщины и бородатые мужчины в желтых балахонах. Похоже, никто из них даже не заметил ораву мальчишек, которая тащила и теребила Говарда и Катастрофу.

— Шик? — громко спросил рыжий.

Никто ему не ответил, однако мгновение спустя один из бородачей молча поднялся, отворил дверцу в стене и исчез за ней. Прочие не шелохнулись. Говард подумал, что больше уже ничего и не будет, но тут бородач в желтом вернулся и так же молча сел у стены. А вот дверцу оставил нараспашку.

— Пошли, — велел рыжий.

Говарда и Катастрофу потащили к дверце, за которой царила темнота.

— Шик, нам тоже остаться? — спросил рыжий. — Нет, — ответил голос из темноты. — Подождите во дворе.

Голос был сочный и густой, как у мистера Маунтджоя, только не такой низкий.

— Ну входите, чего встали, — ехидно сказал рыжий.

Говард взял Катастрофу за руку и неуверенно шагнул в темноту — а что еще было делать? Остальные мальчишки отступили и столпились у дверцы. В темном помещении пахло пылью и бензином, и тут было просторно. «Похоже, вся эта семейка обожает простор», — решил Говард.

Темноту развеивал только мертвенный свет множества черно-белых телеэкранов, которые занимали всю левую стену сверху донизу. Экраны мигали и мерцали, так что поначалу Говард ничего не мог разглядеть толком. К тому же отвести взгляд от экранов было не так-то легко: на каждом что-то происходило. На двух бурлили драки, на нескольких какие-то люди встречались и передавали друг другу непонятные пакеты или деньги. Другие экраны показывали просто улицы — прохожих, машины, а еще на одном Говард увидел дворик, где неподвижно медитировали желтые балахоны и изнемогала от скуки шайка Хинда. Наконец, был экран, на котором показывали ограбление дома: вор карабкался по водосточной трубе в окно спальни. Зрелище это заворожило Говарда и Катастрофу. Вор миновал настенную коробочку с надписью «Сигнализация». Водосточная труба ходила ходуном и еле-еле держалась на стене, так что вор лез медленно и осторожно. Катастрофа глаз не могла отвести от экрана, но Говард дождался, пока вор благополучно доберется до подоконника, и стал озираться по сторонам.

В мерцающем свете телевизоров поблескивали развешанные по стенам в строгом порядке оружие и инструменты. Тут были ружья и пистолеты всех сортов, ножи, ломы, дрели, отмычки, отвертки, газовые баллончики, всевозможная взрывчатка и приспособления для резки толстого металла. А внизу открывался вид на автомастерскую, там стояли машины, и с ними тихо возились несколько человек. Хорошо, что Говард с Катастрофой застыли на месте, глядя на экраны, иначе они оступились и полетели бы туда. Бетонная платформа, на которой они стояли, была шириной всего несколько футов.

На краю платформы, у самых ног Говарда, сидела Шик и деловито чистила ружье.

Почувствовав взгляд Говарда, она подняла голову и ехидно спросила:

— Ну, налюбовался?

Шик была полной противоположностью Диллиан: темноволосая и невероятно толстая, с ног до головы затянутая в черную кожу, да так туго, что ее наряд поскрипывал при каждом движении и едва не лопался, делая Шик еще толще. Если не обращать внимания на двойной подбородок, лицом она очень походила на Арчера, а глаза у нее оказались темными, как у Торкиля.

— Что, понравилась моя берлога? — низким густым голосом спросила Шик и мотнула головой, показывая на просторное помещение.

Подбородки ее при этом колыхнулись.

— Видно мало, но то, что видно, очень даже ничего, — ответил Говард.

— Отлично. — Шик хмыкнула. — У тебя будет достаточно времени ее изучить. Раз уж вы мне попались, я вас так просто не отпущу.

Катастрофу сразу перестал интересовать вор на телеэкране.

— Теперь вы будете требовать с папы две тысячи слов? — обреченно спросила она.



— Это еще цветочки. — Шик вернулась к своему занятию. — А вот вам и ягодки: мне надо, чтобы он и дальше продолжал писать слова. Я своей выгоды не упущу, в отличие от этого лопуха Арчера, который ее в упор не видит. Ваш папаша так за вас испугается, что бегом побежит слова строчить. И как Арчер этого не смекнул, не пойму.

Говард и Катастрофа переглянулись. Лица у обоих были мертвенно-голубоватые в отсветах телевизоров. Вот так влипли! Уж лучше бы их поколотили…

— Почему вы все валите на Арчера? — спросила Катастрофа. — Слова-то получал вовсе не он, а Хатауэй.

Шик приступила к тщательной полировке ружья мягкой тряпочкой.

— Это они так говорят, —сказала она. — Хатауэй, конечно, ловкий типчик, но я ему не больно-то верю. К тому же я всегда валю все на Арчера, при любой возможности. Тогда он начинает беситься и не путается у меня под ногами.

— Вы старшая после Арчера? — уточнила Катастрофа.

— Да, а тебе какой с этого навар? — осведомилась Шик, полируя оружие и мерно поскрипывая кожаным облачением.

— Просто так спросила, — поспешно заверила ее Катастрофа.

Шик посмотрела на Говарда.

— Балда этот Арчер, вот так взять и за здорово живешь вас отпустить. Впрочем, он всегда был дурак дураком. Сядь, парень, и ты, девулька, тоже. Вы тут долго просидите. Садитесь, ноги-то небось уже не держат. — Это ее рассмешило, и она громко, утробно заржала. — К тому времени, как я вас выпущу, успеете растолстеть до моего размерчика, и ноги уж точно держать не будут.

Говард присел на холодный бетон. Шик высилась рядом с ним, словно необъятный морж в черной коже.

— Папа ни за что не будет писать слова, он уперся, — предупредил Говард, — и чем сильнее вы на него надавите, тем сильнее он заупрямится.

Шик злорадно фыркнула, отложила начищенное ружье и взялась за следующее.

— Поглядим, что он запоет, когда начнет получать посылки с кусочками своих дорогих деток. Небось живо передумает. — Кожаный костюм на ее мясистых плечах чуть не треснул, когда она резко переломила ружье. — Лучше надейся, что он не станет упираться.

Говард горячо надеялся, что так и будет. Он взглянул на экран, который показывал вид во дворик. Мальчишки продолжали ждать распоряжений, желтые балахоны невозмутимо медитировали. Похоже, им с Катастрофой никак не убежать, по крайней мере прямо сейчас. Наверно, стоит постараться расположить к себе Шик и вообще поменьше злить эту тетку.

— Если вы считаете, что слова получает не Хатауэй, тогда на кого вы думаете? — спросил Говард, чтобы поддержать разговор.

— А кто из нас не докапывался до твоего папаши? — Шик пересчитала по пальцам. — Ну-ка, сам помозгуй.

— Только вы, по-моему, — пробормотала Катастрофа.

К счастью, Шик ее не расслышала: пронзительно зажужжал сигнал и она вперилась в экраны.

— Дейв! — рявкнула она. — Дейв, шевелись! Они возвращаются.

На экране, который так заворожил Катастрофу, возникло испуганное лицо грабителя в окне спальни.

— Да не туда! — завопила Шик. — Ну чурбан, ну болван! У тебя времени в обрез! Через двери уходи, через двери! Беги черным ходом, они же через парадный идут. — Шик повернулась к Катастрофе: — Честное слово, среди взломщиков такие тупицы бывают — придушила бы своими руками. Вот в чем загвоздка, когда окучиваешь преступность. Любой дурак считает, будто годится в воры. Я уже подумываю начать у них дипломы спрашивать, чтобы поумнее кого набирать. Так о чем мы говорили?

Говард пожал плечами и прикинулся забывчивым. Еще не хватало выболтать Шик, что Эрскин и Вентурус папу пока не тревожили. Он скрючился в неудобной позе на твердом холодном бетоне и стал смотреть, как Шик чистит ружье. Пусть светскую беседу поддерживает Катастрофа.

— Вы тоже хотите править миром? — спросила та.

Шик хмыкнула.

— Мне много не надо — ровно столько, чтобы по плечу было. Конечно, лучше что-нибудь побольше вашего паршивого городишки. Но на весь мир я не зарюсь, пусть Арчер сам правит. Я ему даже помогу забрать власть над миром, если ему припрет ее заполучить. Понимаешь, девулька, в отличие от Арчера я знаю, что мне по плечу. Человеку надо браться ровно за то, что он может осилить, и не жадничать. Мне по плечу окучивать преступность, я в ней понимаю. И я всегда отлично умела действовать против кого-нибудь, у меня это неплохо выходит. Вот я и предпочитаю быть против Арчера. Пусть он получает власть над миром, уступлю со всем моим удовольствием, а себе возьму всю мировую преступность.

Катастрофа вежливо кивала и расспрашивала Шик дальше. Та отвечала на удивление охотно, чистила себе оружие и благодушно болтала с пленницей. Вон те машины в мастерской? Пуленепробиваемые, бронированные, это на тот случай, когда Шик сама на дело выезжает. Как устроено ружье? Шик и это растолковала. Еще она рассказала, что хотя и сидит сиднем в городе и выбраться за его пределы не может, но без дела не скучает и уже добилась того, чтобы окучивать преступность в других странах, а добиться этого было не так-то просто.

— Конечно, когда самолично выезжаешь и контролируешь, совсем другое дело, — солидно сказала Шик. — За тринадцать лет я этим сидением уже по горло сыта. Вот возьми, к примеру, хоть эту неделю. Я могла бы заполучить Индию. Кабы у меня была возможность туда наведаться, Индия была бы моя как пить дать. Тамошний заводила обанкротился. Да вот только Индия отошла одному шведу, а все почему? Потому что я торчу тут как пришитая, спасибо твоему папаше с его словами!

Время от времени расспросам Катастрофы что-нибудь мешало. Сначала шайка Хинда от скуки попробовала изводить медитирующую публику, и Шик прикрикнула на мальчишек. Затем она остановила драку на каком-то из экранов: «Хватит его лупцевать, ребятки! Полегче! Я просила сделать из него отбивную, а не пудинг!» Потом бородач в желтом ввел в комнату двух раздраженных молодых людей, которые сообщили, что сейф им не вскрыть, как они ни стараются.

— А я предупреждала, — откликнулась Шик. — Я что говорила? Говорила, что нужен мощный лазер. Нате, возьмите, и за дело.

То место на стене, где висел лазер, внезапно высветилось, и взломщики слезли с платформы, чтобы взять инструмент.

— Погодите, — остановила их Шик, — вам еще нужен автофургон, не то все не увезете. — Она развернулась, заскрипев всеми кожаными складками на костюме, и окинула взглядом экраны. — Вон на углу Епископского стоит, его и берите.

— Это же полицейская машина! — воскликнул один из взломщиков.

— А то, — утвердительно кивнула Шик. — Легавые, ага. Люблю сестричку подразнить, так что берите, и без разговорчиков.

— Всякая реклама и огоньки в тех старых улочках — тоже ваши? Это вы их зажгли? — спросила Катастрофа.

— В основном да, — ответила Шик. — Тут Шикарный город, я хотела, чтоб вы сразу поняли. Видеонаблюдение засекло вас, как только вы свернули в Хормейстерский. — С этими словами она кивнула на телеэкраны.

— Шикарный город! — повторила Катастрофа и захихикала.

Все это время Говард сидел на холодном бетоне, уперев подбородок в колени, и прокручивал в голове сотни невыполнимых способов бегства. Диапазон был велик и совершенно бесполезен. Просто вскочить и убежать? Не выйдет. Схватить инструменты, которые два недовольных взломщика волокут на улицу? Тоже не получится. Но когда Катастрофа засмеялась, Говард очнулся. Ему совсем не понравилось, что Катастрофа и Шик так поладили. Впрочем, зная Катастрофу и ее характер, удивляться было нечему.

— Я тоже хочу окучивать преступность, — завистливо вздохнула Катастрофа.

Шик утробно хохотнула.

— А ты, парень? — обратилась она к Говарду. — Хочешь к нам?

Еще неделю назад Говард, пожалуй, ответил бы «да». Но преступники — это те, кто берет, что им заблагорассудится, или же заставляют тебя отдать, если не могут взять сами. Эту неделю Говард пробыл тем, у кого отнимают, и ему хватило. Поневоле перестанешь видеть в бандитах романтику. Он помотал головой и сделал попытку вежливо улыбнуться. К тому же Шик живет не так уж и увлекательно. Говард вновь мотнул головой, на этот раз сердито, пытаясь вытряхнуть из нее неизвестно откуда взявшиеся назойливые мысли о богатстве и роскошных автомобилях. И мысль о том, как восхитительно быть правой рукой Шик. Она, наверно, послала бы Говарда завоевывать Индию, а он всегда мечтал побывать в этой стране.

— Подумай об этом, парень, — посоветовала Шик, с кожаным скрипом наклоняясь за очередным ружьем.

— Я, я думаю об этом! — Катастрофа переползла поближе к Шик.

— Как же без тебя, девчушка, — ухмыльнулась Шик.

«Да ведь Шик читает наши мысли! И подсовывает свои!» — осенило Говарда, и он вздрогнул как ошпаренный. Шик пытается их завербовать, сманить на свою сторону!

— Именно так, — прямо сказала Шик, будто отвечая на слова Говарда, хотя он не произнес ни звука. — На свою сторону, и вам вовсе не обязательно будет тут торчать. Я пошлю вас домой, и вы окучите для меня папашу. Куда лучше, чем возиться с его упрямством. Мне надо, чтобы он уступил, да побыстрее. Меня интересуют результаты.

«Бедный папа! Фифи терзает его за Арчера, мама — за Торкиля, а теперь еще и мы подключимся? Ему и без того неприятностей хватает, остальные ведь тоже на него насели!» Между тем Шик насылала ему в голову все более и более соблазнительные образы. Индия! Вот он, Говард, летит в Индию на частном самолете. Вот распоряжается бандой послушных раболепных гангстеров. Планирует ограбление — упоительное и волнующее дело. Совершает ограбление — еще более волнующее и упоительное дело. Затаив дыхание, поджидает подельников в автомобиле. Вот они появляются с дымящимися стволами и насыпают полный багажник золотых слитков. А Говард жмет на газ и уходит от погони, и шесть полицейских машин тщетно пытаются догнать его…

«Ох, нет! Ей это не нужно, — подумал Говард. — Шик всего лишь хочет, чтобы мы уговорили папу написать слова». Он сосредоточился и начал сопротивляться мыслям, которые насылала Шик. Это оказалось в десять раз сложнее, чем противостоять забывательным чарам палочки Торкиля. Шик упорно нагоняла на Говарда все новые мысли и картинки, одна искусительнее другой. Говард упирался как мог. Больше всего это напоминало борьбу на руках — армрестлинг, когда противник пытается пригнуть твою руку к столу. А сражаться с Шик в армрестлинге согласился бы только полный идиот. Вон у нее какие ручищи! Да и ум у нее был мощный — она давила на сознание Говарда, словно танк. И Говард ощущал, что сдается, уступает, уступает.

«Но ведь есть же выход, — в отчаянии сказал он себе. — Можно что-то такое сделать в уме, как-то перенаправить мысли, придать им другую форму». Говард уже почти понял, как это сделать, но у него ничего не получалось. Это было все равно что шевелить ушами: кажется, ты почти понимаешь, как это сделать, но ничего не выходит, потому что неясно, какими мускулами работать. А Шик давила все сильнее и сильнее. У Говарда ум совсем зашел за разум… и тут его наконец осенило, как отразить атаку!

Он нанес ответный удар. Однако на него уже никто не давил. От неожиданности он чуть не отправил сам себя в нокаут.

— Шик, дорогая! — проворковал знакомый голос Диллиан.

Говард с трудом поднял глаза и увидел на всех телеэкранах прелестное, холеное лицо Диллиан. Рассерженная Шик с трудом встала на ноги, скрипя своей кожаной сбруей, точно старое, рассохшееся кресло. О существовании Говарда она разом забыла.

— А ну, брысь с моих экранов, феечка расфуфыренная! — рыкнула Шик. — Видеть тебя не желаю!

— В таком случае не надо было угонять мою полицейскую машину, — ответила Диллиан. — Это было ужасно глупо, милочка Шик. Теперь я знаю, что ты затеваешь.

— Да, я намерена ограбить один из Арчеровых банков, а тебе-то какое дело? — огрызнулась Шик. — Иди и лей свой сиропчик ему в уши, ясно?

— Нет, дорогая, — покачала головой Диллиан, — я в ваши с Арчером отношения никогда не вмешиваюсь. И говорила я вовсе не об этом. Я о детишках Квентина Сайкса, которые сидят там у тебя.

Шик пропыхтела крепкое ругательство.

— Ну и что, сидят и сидят, а тебе какое дело? Она принялась заряжать только что вычищенную винтовку.

— Душечка, у тебя ужасная одышка! — звонко воскликнула Диллиан. — Надо беречь здоровье и сбрасывать вес. Побереги себя, дорогая!

— Я спрашиваю, какое тебе дело до детей? — процедила Шик, со щелчком загнав патроны в ствол.

— Не вздумай даже пальцем их тронуть, дорогая, — сказала Диллиан. — А если ты попытаешься использовать их против Квентина Сайкса, то снова будет облава, и уж на этот раз мне придется засадить тебя за решетку.

— Да пошла ты в рай, ангелица златокудрая! — заорала Шик и в сердцах пальнула в телеэкраны.

Один экран взорвался, остальные погасли. Говард зажал уши руками, но все равно сквозь грохот и треск, сквозь вопли Шик и шипение вонючего дыма прекрасно расслышал серебристый смех Диллиан. Шик ревела:

— Ремонтники, срочно сюда! Экраны полетели! — и ругалась так, что Катастрофа падала со смеху.

— На чем мы остановились? — спросила Шик, когда дым рассеялся, а бригада ее подручных в комбинезонах подбежала к экранам. — Номер четырнадцать заменить, быстро! Хочу посмотреть на тот налет. А ты прекрати хихикать. Видала, что бывает, если меня разозлить? Так о чем мы говорили, пока я не вскипела?

— О Хатауэе, — подсказал Говард.

— Гнусный трусишка! — Шик выпрямилась так резко, что ее подбородки заколыхались. — Нет, мы не о нем говорили. Нечего меня с толку сбивать, а не то я рассержусь по-настоящему. А ну, встали, живо!

Говард и Катастрофа поспешно вскочили. Шик нависала над ними, словно гора, и они попятились. И в тот самый миг, когда Говард приготовился к худшему, дверца во двор распахнулась и, отпихнув бородача в желтом, вошел Торкиль собственной персоной. Катастрофа вытаращила глаза от изумления. На сей раз Торкиль нарядился египетским фараоном: на нем был узкий белый балахон и пышный парик с прядями, заправленными за уши. Парик сиял, как металлический, а круглый золотой воротник на плечах у Торкиля и венец в виде золотой змеи переливались драгоценными камнями. Глаза Торкиль накрасил черным, зеленым и золотым, так что они казались больше раза в два.

— Только тебя тут не хватало! — воскликнула Шик. — Если и дальше так пойдет, у меня полетят все выгодные дела! Чего надо? Пирамиду?

— Я только что виделся с Арчером, — задыхаясь от волнения, сообщил Торкиль.

Даже в полутьме было видно, каким возбуждением светятся его накрашенные глаза.

— Тогда мог бы мне помочь и заболтать его еще хоть ненадолго. Я тут граблю один Арчеров банк, — сказала Шик.

— Нет-нет! — возразил Торкиль. — Меня только что посетила чудесная, гениальная идея насчет Арчера. Ты же знаешь, он… — Торкиль прищурил накрашенные глаза в полутьму. — И почему у тебя так темно? Кто тут подслушивает?

Шик повелительно хлопнула в ладоши, и под потолком загорелся тусклый свет. Все заморгали, удивленно глядя друг на друга. На свету Шик оказалась еще толще, чем Говарду померещилось в сумраке.

— Уф, как хорошо, что я спросил! При этих двоих я ничего тебе рассказывать не буду. Мальчишка — сынок Сайкса, сущий клещ, а эта малявка наверняка его сестра. Отправь их домой или запри куда-нибудь. Шик, ты не представляешь, что у меня за идея! Она как раз в твоем духе! Ну, скорее, я сгораю от нетерпения!

— Ишь раскомандовался! — возмутилась Шик. — «Отправь домой!» — передразнила она. — Знаешь что, братишечка, у тебя от короны совсем разум помутился. Я десять дней вылавливала эту парочку, и теперь, когда они мне наконец попались, я их так просто не отпущу.

Торкиль нетерпеливо крутанул в руке золотой скипетр.

— Убери их куда-нибудь, иначе я тебе ничего не скажу. Ты хочешь или нет, чтобы Арчер ползал у тебя в ногах? Ну? Имей в виду, я всегда могу пойти к Диллиан.

Он разгладил свое белое складчатое одеяние и повернулся к двери — мол, ухожу, ухожу.

— Ладно, будь по-твоему, — пробурчала Шик. — Все равно я уже обещала шайке, что отдам им этих. — Она щелкнула пальцами. — Эй! Рыжик Хинд! Можете забрать эту парочку на полчаса. Только смотрите насмерть не убейте, они мне еще понадобятся.

Говард и Катастрофа побрели во двор — делать было нечего, отступать некуда. Снаружи почти стемнело, и сумрак рассеивали только зеленовато-оранжевые отсветы реклам с соседних улиц. Медитирующие никуда не делись и все так же неподвижно сидели вдоль стен, но в темноте казались безликими серыми кулями. А на Говарда и Катастрофу с азартным топотом и пыхтением мчалась целая стая темных силуэтов, и было их ужасно много. Никто не тратил время на слова. Мальчишки накинулись на Говарда, тот пригнул голову и ринулся в ворота, надеясь удрать на улицу. За его спиной Катастрофа издала рекордный по пронзительности вопль и замолотила руками и ногами, точно ветряная мельница.

Но куда там! Удрать не вышло, а вопли Катастрофы тотчас стихли, она рухнула наземь и исчезла под целой грудой тел. Говард продержался секунды на две больше, потом его тоже сбили с ног, и в последний миг Говард увидел в каком-то просвете, что один мальчишка из шайки почему-то неимоверно высокий, чуть ли не с дерево, с длиннющими ручищами и ножищами, с огромными кулаками, а головы не видать. Говард зажмурился и заколотил куда попало.

Однако обидчики отчего-то прекратили давить и лупцевать его, а стали один за другим отваливаться. Говарду сразу полегчало. Кто-то надрывно заорал с перепугу. Глухо стукались друг о друга головы — кого-то хватали за шкирку и сшибали лбами. Потом раздался многоногий топот, и Говард наконец перевел дух и смог пошевелиться. Не веря своему счастью, он открыл глаза и увидел нескончаемые ножищи, которые уходили куда-то в высоту.

— Говорил же, к Шик не суйтесь, — напомнил Громила.

Говард, шатаясь, встал. Катастрофа подпрыгнула и радостно повисла на ближайшей ноге Громилы.

— Отцепись! — велел Громила, схватил обоих за руки и потащил прочь со двора.

Говард напоследок обернулся и увидел, что медитирующие, о чудо, ожили и испуганным стадом сбились к дальней стене.

— Я так и знала, что ты нас выручишь! — пропыхтела Катастрофа, пока Громила волок их на улицу. — Мне Торкиль подмигнул! Я видела!

— Показалось, — буркнул Громила.

Они выбежали на улицу.

— Вон туда, — сказал Громила. — Там ваша мама на машине.

Они промчались через переулок и свернули за угол. И правда, там их ждала знакомая и родная машина с распахнутыми дверцами, а за рулем сидела мама и тревожно оглядывалась через плечо. Громила впихнул Говарда с Катастрофой на заднее сиденье, а сам сложился пополам и с трудом влез на переднее. Хлопнула дверца.

— Поехали, быстро, — скомандовал он. — Шик окучивает весь район.

Мама рванула с места так, что завизжали покрышки.

— Я так переволновалась! — воскликнула она. — Больше никогда так не делайте! Куда вы убежали, кстати?

— Искали Хатауэя, — мрачно объяснил Говард. — Тут не найти, — веско заявил Громила. — В прошлом живет. Сказано ж вам.

— По-моему, вы обязаны поблагодарить Громилу, — заметила мама, когда они промчались мимо Городского совета. — Он единственный знал, куда вы забрели.

— Огромное спасибо! — спохватился Говард. Он покосился на сестру: а вдруг она до сих пор во власти чар, которые навела на нее Шик?

Катастрофа клятвенно заверила, что чары ее не взяли.

— Не хочу никому подчиняться! — вознегодовала она. — Хочу быть главной. А Шик — жуткая и жирная, просто ужас. Зато Торкиль смешной — он так вырядился, обхохочешься. И он мне подмигнул, вот что хотите, а подмигнул!

Из-за дорожных работ Хатауэя пришлось оставить машину на углу Верхней Парковой и идти к дому пешком, зато дома было замечательно — тепло и светло. Папа жарил на плите выпрошенные у соседей рыбные котлеты. Он обрадовался возвращению Говарда и Катастрофы не меньше, чем мама. Говард ощутил, что никогда раньше не ценил по достоинству простые радости: свет, тепло, родителей и рыбные котлеты.

— Арчер оставил и электричество, и газ? — спросил он.

— Да. Подозреваю, что он собирается изводить меня как-нибудь иначе, — ответил папа. — А вот Торкиль все еще ласкает наш слух из чулана и телевизора. Хатауэй отозвал своих людей только на ночь.

«Кстати, о Хатауэе», — подумал Говард, а вслух спросил:

— Пап, где бы ты поселился, если бы жил в прошлом?

— В Атлантиде, — незамедлительно ответил папа. — О, я понимаю, о чем ты. Скорее всего, я выбрал бы антикварную лавку.

Глава десятая


Утром в пятницу люди Хатауэя опять перебудили весь дом ни свет ни заря — они бурили глубокую канаву вдоль всего фасада.

Громила застонал, стиснул подушку, привязанную на ночь к голове, и повернулся на другой бок, так что теперь его ножищи заполняли не только комнату Говарда, но и часть коридора. Фифи перепрыгнула через них и, весело напевая, сбежала по лестнице.

Похоже, что вчера Фифи вернулась поздно, но сегодня она была свежа, как майская роза. Когда Говард, шатаясь спросонья, выбрел к завтраку, Фифи бодро хлопотала у стола, оживленная и цветущая.

— Санта-Клаус, Санта-Клаус на санях летит, ждать недолго нам осталось, он уже в пути… — пела она.

В хорошем настроении Фифи всегда пела рождественские песенки.

— Ой, Фифи, хоть вы не начинайте, нам и Торкиля предостаточно! — заворчал сонный папа.

Громила вздохнул, да так тяжко, что из всех тарелок разлетелись кукурузные хлопья.

Когда Говард и Катастрофа собрались в школу, уже на пороге выяснилось, что выйти из дома можно только прыжком. Канава Хатауэя начиналась прямо у нижней ступеньки крыльца и шла вдоль всего дома, а шириной была футов семь, не меньше. Все люди Хатауэя залезли в канаву и возились там среди слоев асфальта и желтой грязи — только макушки касок и было видно.

Говарду было непонятно, как мама сумела выйти из дому. Сам он перепрыгнул через канаву, использовав для равновесия футляр со скрипкой. Катастрофе такой прыжок был не по силам. Громила подхватил ее под локотки и перенес на ту сторону. Только он один во всей округе мог перешагнуть канаву — у остальных ноги были коротки. Почтальон канаву тоже не преодолел, однако и не растерялся: позаимствовал у обитателей дома номер одиннадцать удочку, насадил на нее пачку писем и метнул через канаву на крыльцо в тот самый момент, когда Говард приземлился.

— Почта! — крикнул почтальон, сматывая удочку.

Папа вышел на крыльцо в халате.

— Говорят, дом англичанина — его крепость, — заявил он, перекрикивая грохот многочисленных отбойных молотков. — У нас теперь и доказательство имеется — крепостной ров!

Папа вернулся в дом, почтальон пошел отдавать удочку соседям, и тут один из рабочих в канаве поманил Говарда.

— Я вспомнил! — громко сказал он. — Хатауэй — это жена Шекспира, ее звали Анна Хатауэй.

— Спасибо! — крикнул Говард.

Вот досада! А он-то надеялся, что рабочий и правда знает, где искать Хатауэя.

Громила, как обычно, проводил Говарда и Катастрофу в школу. Шайка рыжего Хинда, караулившая их за углом Верхней Парковой, пустилась следом, но на очень, очень безопасном и почтительном расстоянии от Громилы. К восторгу Катастрофы, главарь шайки, сам Рыжик Хинд, щеголял внушительным синяком под глазом. Говарду совсем не понравилось, как злобно Хинд глянул на него и подбитым, и здоровым глазом. Ясное дело, Шик все еще за ними охотится, но у Рыжика теперь к Говарду персональный счет.

Однако мальчик решил об этом не беспокоиться. Весь день он всячески прикидывал, как и где искать Хатауэя. И твердо решил найти его. Или ее? Как знать, вдруг Хатауэй — еще одна сестрица из этого семейства, ведь оказались же Шик и Диллиан женщинами! Так или иначе, а похоже, без Хатауэя конца-края неприятностям не видать. Поскольку папа посылал слова именно ему, Хатауэй наверняка знает, как отвязаться от прочих членов своего семейства. Значит, надо сделать что? Найти его (или ее) и уговорить его (или ее). Вряд ли это будет просто, потому что уговаривание остальных шло со скрипом. С другой стороны, вспомнил Говард, он ведь пока даже не пытался вести себя мило и любезно хоть с кем-нибудь из семейки.

В большую перемену Говард, подгоняемый своими соображениями, пошел в школьную библиотеку, где старшеклассники собирали макет города. Здесь были и рисунки, и модели, и план, и разные экспозиции и рефераты по истории, очень тщательно составленные. Еще тщательнее были подобраны материалы по промышленности и архитектуре, особенно новой. Говард пересмотрел все. Его впервые заинтересовал этот проект. Кто-то даже нарисовал будущий новый корпус Политехнического колледжа. Корпус смахивал на египетский храм, и Говард, вспомнив Торкиля, хмыкнул.

Особенно внимательно он разглядывал план города. Район Вершины и западную часть наверняка окучивает Диллиан. Территория Торкиля начинается, скорее всего, у торгового центра и тянется на восток, к дискотеке, а заканчивается у собора. Арчер, судя по всему, владеет центром города — Главной улицей, Городским советом и Верхней Парковой. Собственно, получалось, что Арчер заграбастал себе бо́льшую часть центра, если не считать старинных улочек у собора, которые, видимо, оттяпали у него Торкиль и Шик. Если Шик окучивает все остальное к юго-востоку оттуда, то что остается Вентурусу? Территория Эрскина должна быть к востоку, потому что там мусоросжигательный завод. Получается, что у Вентуруса только новые жилые постройки на юге города. Правда, ему должны принадлежать еще и все школы и колледж. Канализационные трубы Эрскина и всякие кабели и газовые трубы Арчера оплетают весь город, как паутина. Они проникают повсюду, и выходит, что Хатауэю вообще ничего не остается!

Говард махнул рукой на эти рассуждения и решил поискать мусоросжигательный завод. Ага, вот он, в восточном углу карты, за надписью «Промзона». Кто у нас окучивает промышленность? Рядом со значком завода Говард заметил другой с подписью «Границы Старого замка». Нет, опять не то! Арчер ведь говорил, что так далеко из них семерых волен забираться только Эрскин. А потому, даже пожелай Хатауэй жить возле мусорного завода, у него бы не получилось там поселиться — слишком далеко от города. Говард перестал искать на окраинах и сосредоточился в пределах Старого города — они были четко обозначены на карте. Да, в центре, конечно, неразбериха, у каждого из семейки его доля территории наползает на чужую.

В пределах Старого города Говард отыскал контур, надписанный «Бывшие границы Старого аббатства». Аббатство захватывало часть парка, немножко колледжа, библиотеку, музей и собор. Но, к облегчению Говарда, границы аббатства не пересекались с владениями Шик — они кончались неподалеку от запутанных улочек Шикарного города.

Какое счастье, что больше не надо идти во владения Шик!

— Похоже, где-то здесь, — пробормотал Говард и, весьма довольный собой, поспешил на урок музыки.

В глубине души он ожидал, что на репетицию оркестра опять придет Торкиль, но тот не появился. Говард честно пилил смычком более-менее в лад с остальным окрестром и практически в такт движениям дирижерской палочки мистера Колдуика, а сам все думал, как же отыскать Хатауэя. Конечно, собор — это территория Торкиля, потому что там хор и орган и потому что Торкиля слушался хормейстер. Значит, собор можно отбросить. Но даже без собора вся территория бывшего Старого аббатства расположена под боком у Торкиля и Шик и не так уж далеко от банка, которым владеет Арчер. Хатауэй отшельник, а значит, вряд ли он захотел бы жить в таком соседстве.

«В том-то и загвоздка с семейной жизнью, — думал Говард, послушно приступая к новой пьесе вместе со всем оркестром. — Пусть в семье все ненавидят друг друга лютой ненавистью, но что-то заставляет родственников держаться сплоченно. Вот взять хотя бы папу и тетушку Милдред: папа ее так ругает — ужас. И тем не менее тетушка является в гости каждое Рождество, а мама неизменно говорит суховатым тоном: „Что ж, кровь не водица“».

Говард припомнил вчерашний день. Неужели Торкиль и правда подмигнул Катастрофе? Она клялась, что подмигнул. Или ей померещилось? Вообще-то, у Торкиля глаза были так размалеваны, что Катастрофа вряд ли ошиблась бы. Сначала позвонила Диллиан, потом пришел Торкиль, а потом и Громила подоспел и отбил пленников у шайки Хинда. А Громила — человек Арчера. Да что же там творилось? Ничегошеньки не понять! Говард сдался и решил для разнообразия слетать к Проксиме Центавра на своем любимом космическом корабле. Но и на его борту Говарду не было покоя: даже там, воображая себе полет, он сердито гадал, почему Арчер, вместо того чтобы шпионить за папой, не построит космический корабль. У Арчера полным-полно всякой техники, а он ее толком не использует!

Его раздумья оборвал звонок с уроков. За воротами Говарда ждал Громила, нависая над Катастрофой. Рыжик Хинд тоже поджидал Говарда — удивительное дело, один, без шайки, — и сверлил его пристальным взглядом. «Вот еще навязался на нашу голову, — недовольно подумал Говард. — Пусть даже Рыжик и один — все равно морока». Рыжик неотвязно следовал за ними всю дорогу до дома, проследил, как они перепрыгнули через канаву Хатауэя, и занял наблюдательную позицию по ту сторону канавы, злобно сверкая глазами — здоровым и подбитым. Однако в остальном на Верхней Парковой было непривычно пусто и тихо. Диллиан сегодня не прислала ни души, Торкиль тоже, а свита Рыжика Хинда, похоже, бросила его на произвол судьбы. «А что, если им всем просто надоело нас допекать? — подумал Говард. — Может же такое случиться?»

Папа сидел за кухонным столом, уставившись на какое-то письмо, которое лежало поверх лилового сердца, намалеванного Громилой в минуту любовного отчаяния.

— Так с утра и сидит, — сообщил Громила.

— Вы только почитайте это письмо! — воскликнула Фифи. Она готовила чай, но разряжена была словно на праздник. — Мистер Сайкс ни в какую не хочет идти в колледж, мне пришлось позвонить им и сказать, что он заболел.

Говард осторожно вынул из конверта таинственное послание. Папа даже не заметил этого — сидел как в трансе. Оказалось, что письмо от городского казначея. Вот что там было написано:

Уважаемый мистер Сайкс!

Как нам стало известно, наше ведомство не получало от Вас никаких сведений об уплате налогов начиная с апреля 1970 года. В настоящее время Ваша задолженность за тринадцать лет, с учетом роста городских налогов и сложных процентов, составляет 23 000 фунтов 56 пенсов и полпенни. Мы надеемся, что Вы в самом скором времени уплатите вышеозначенную сумму, прежде чем мы будем вынуждены передать дело в руки представителей закона.

Искренне Ваш,

С. Уиггинс, городской казначей.
— Папа! — в ужасе вскричал Говард. — Как ты умудрился задолжать двадцать три тысячи фунтов?!

— И пятьдесят шесть пенсов и полпенни, — добавил папа. — Не забудь про пенсы и полпенни. — Он поднял на Говарда виноватое лицо. — Маме только не говорите. Вот почему я все эти годы писал слова. Маунтджой пообещал мне, мол, слова пойдут в счет уплаты налогов, то есть вместо налогов. А я, идиот, ему поверил! Ну не дурень ли?

— Как же ты расплатишься? — растерянно спросил Говард.

— Дом продам, — отрезал папа. — Все, ступайте, оставьте меня, я конченый человек.

Говард принял у Фифи бутерброд (с арахисовым маслом, выпрошенным неведомо где и у кого) и ушел в прихожую. Там он порылся в карманах, отыскал клочки изорванных бумажных платков и заткнул ими уши — иначе он не отваживался войти в гостиную. Сегодня телевизор извергал оглушительные джиги и гальярды, а также гавоты и менуэты. Говард ощущал, как от «Зеленых рукавов» ходуном ходит пол под ногами и как содрогаются одеяла, окутывающие телевизор. Сдвинув одеяла, Говард внимательно изучил письмо Хатауэя, приколоченное к экрану.

Да, настоящий пергамент. Говард пощупал его — не пластик, не кожа, именно пергамент. Восковая печать старая, вся в трещинках. А буквы выцвели и стали светло-коричневыми, хотя находились в темноте под одеялами, значит, выцвели не от света, а от времени. Да и написано письмо не ручкой, какой пишут или рисуют в школе, а настоящим гусиным пером! Говард кивнул своим мыслям и снова закутал телевизор.

В прихожей он обнаружил унылого Громилу, который скорбно возвестил:

— Там Арчер. Хочет забрать Фифи.

Говард вытащил затычки из ушей и заглянул в кухню. Арчер стоял за спинкой папиного стула и читал письмо. На этот раз он явился не в комбинезоне, а в костюме — такой же нарядный, как и Фифи.

— Удалось ли Шик вчера ограбить один из ваших банков? — поинтересовался Говард.

Арчер со смехом обернулся к Говарду. Красавчик и добрый малый, да и только.

— Так я и позволил ограбить мой банк! — весело воскликнул Арчер. — Там повсюду сигнализация и капканы. Грабители уже в больнице. — Он тронул папу за плечо и сказал: — Я к этому письму не имею ни малейшего отношения, так и знайте. Клянусь чем хотите.

«Похоже, правду говорит, — решил Говард. — Вон какой серьезный и искренний». Папа застонал. Арчер задумчиво проговорил:

— Архивы и документацию окучивает Хатауэй. Возможно, это его рук дело.

— А может, это дело рук городского казначея С. Уиггинса, — несчастным голосом отозвался папа.

В этот миг и вошла мама.

— Что еще стряслось? — с порога вопросила она и заморозила Арчера взглядом.

Говард поспешно скрылся. Просто ужас, какая мама замученная и бледная, а все эта последняя неделя! И кажется, сейчас будет очередной семейный скандал. Конечно, родители подождут, пока уйдет Арчер, а потом начнут орать друг на друга. У них на лицах написано, что начнут.

В прихожей Говард спросил Громилу:

— Вы сходите со мной в музей?

— Арчер насовсем пришел? — погребальным тоном осведомился Громила.

— Сейчас опять будет скандал, — предупредил Говард.

Громила побелел.

— Тогда парадным ходом. Чтоб не через кухню, — предложил он.

Но пока в доме была Катастрофа, незамеченной не ускользнула бы ни одна живая душа. Громила и Говард как раз вышли на крыльцо и стояли над канавой, напротив которой красовался «роллс-ройс» Арчера, когда хлопнула дверь черного хода и на них из-за угла налетела Катастрофа.

— Без меня вы никуда не идете, — заявила она. Большое спасибо, что хоть сказала по-человечески, а не завопила!

— Тогда пошли, — поторопил их Громила.

Он снова подхватил Катастрофу под локотки, но, поскольку на том берегу канавы торчал автомобиль Арчера, Громиле пришлось сначала спрыгнуть на дно. Говард тоже спрыгнул, помесил желтую грязь и выкарабкался в обход машины. Рыжик Хинд, упорно карауливший на той стороне улицы, подобрался и пошел на Говарда, огибая груды выкопанной земли и обломков асфальта. Говард небрежно оперся на капот «роллс-ройса». «Давай-давай, только сунься, ты же один, без шайки», — воинственно думал он.

Громила стоял по пояс в канаве и держал Катастрофу на весу. Он глянул на автомобиль снизу вверх и предложил:

— Проколоть шины?

— Нет, — отрезала Катастрофа. — Давайте быстрее, а то Рыжик побьет Говарда.

Громила поставил Катастрофу на край канавы, вылез сам и тяжело вздохнул. Когда Рыжик увидел, как Громила воздвигается из канавы, он замер и в бешенстве пнул красный пластиковый конус дорожного ограждения.

Говард тоже разозлился. В кои-то веки была возможность избавиться от Рыжика — и ту отняли!

— Ты домой поесть ходишь? Или ты тут теперь навеки поселился? — поинтересовался он у Рыжика.

Тот в ответ лишь сверкнул глазами исподлобья и скривился, потом сунул руки в карманы и неотступно пошел за Говардом и остальными — через Косой проезд и стройплощадку возле колледжа. Металлический каркас уже обнесли лесами, благодаря чему угадывались очертания египетского храма, который Говард видел на чертеже.

Рыжик крался за ними до музейного дворика. Когда Говард толкнул дверь с табличкой «Вход», Рыжик изумленно вытаращил глаза. Видимо, для него, как и для большинства местных, дворик музея был всего-навсего удобным способом срезать путь по дороге к старым улочкам у собора.

Громила застыл на месте.

— Туда хочешь? — спросил он, пораженный не меньше Рыжика.

— Да, мне нужно кое-что разузнать для школьного проекта, — громко, чтобы слышал Рыжик, произнес Говард.

Незачем Шик знать, что он, Говард, разыскивает Хатауэя.

Рыжик метнул на Говарда взгляд, исполненный глубочайшего презрения. Громила прислонился к одному из каменных львов у входа в музей и сложил ручищи на груди.

— Не люблю музеи, — признался он. — Старье. Кости, черепки. И чистота зачем-то. Это бы все в мусор. Нет, хранят!

Так что Говард и Катастрофа пошли в музей без Громилы и, к радости Говарда, без Рыжика, который то ли разделял отвращение Громилы к музеям, то ли, что вероятнее, не рисковал соваться мимо него за Говардом и Катастрофой. «Ничего-ничего, — подумал Говард, — я этого рыжего прохвоста еще отловлю и потолкую с ним по душам».

Катастрофа звонко хохотала, и эхо прыгало под кирпичными сводами, не привыкшими к шуму.

— Ой, не могу, Громила музеи ненавидит! Целую речь толкнул! Ну, куда пойдем? Может, в Египетский отдел, поглядеть на Торкилей?

— Сейчас подумаем.

Говард подошел к смотрителю, стоящему под табличкой «Выставка „Эпоха саксов“ — налево». Катастрофа запрыгала на одной ножке за Говардом.

— Скукотища эти саксы! — высказалась она. — Только и делали, что давали подгорать пирогам и болтали про Христа.

В памяти Катастрофы еще был свеж школьный урок истории, посвященный приключениям короля Альфреда Великого, который, прячась после разгрома своего войска, неузнанным попал в хижину к жене пастуха, где получил нагоняй за то, что не сумел толком приглядеть за пирогом.

— Простите, можно ли поговорить с мистером Хатауэем? — спросил Говард у смотрителя.

Тот взглянул на часы. Вопрос Говарда его как будто совсем не удивил.

— Да, пожалуйста, — ответил смотритель. — Обычно он назначает встречи с посетителями именно на это время. Вы пойдете вдвоем?

— Если можно, да, — кивнул Говард.

Сердце стучало у него где-то в ушах, оглушительно, будто барабаны Торкиля. Угадал! Нашел! Получилось!

— Вам сюда, прошу за мной.

Смотритель повел их длинными музейными коридорами, стены которых были увешаны гобеленами эпохи саксов. Они шли мимо красиво подсвеченных витрин, где лежали монеты, пряжки и черепки посуды, сразу же напомнившие Говарду о Громиле, и еще — скелеты, выкопанные под зданием Городского совета: Катастрофа, естественно, замедлила шаг, чтобы поглазеть на них. У одного скелета между ребрами торчал обломок копья, и это не на шутку ее заинтриговало. Они миновали изображение короля саксов, очень величественного в парадном облачении и такого важного, будто он и слыхом не слыхал о подгоревших пирогах. Потом проникли в пыльные закоулки музея, где рядами стояли застекленные шкафы с мертвыми сушеными бабочками. Смотритель указал куда-то за шкафы:

— Вам туда. Постучите три раза и идите смелее.

С этим он и ушел.

На двери незатейливыми черными буквами было написано: «Куратор». Говард и Катастрофа на цыпочках прошли мимо шкафов с бабочками и помедлили у двери.

— Страшно? — спросила Катастрофа.

— Нисколечко! — соврал Говард.

— Ну и мне тогда тоже нисколечко, — отозвалась Катастрофа.

Говард постучал трижды, как было велено. Потом нажал на ручку и отворил дверь. На него обрушился пронзительный крик вроде птичьего, и перед носом взлетело что-то пестрое и мягкое. Говард едва не захлопнул дверь.

— Забавно, — сказала Катастрофа. — По-моему, это курица.

Она смело толкнула дверь и шагнула вперед. Говард последовал за сестрой.

Глава одиннадцатая


Да, это действительно была курица. Говард и Катастрофа очутились в самом обычном деревенском дворике, окруженном каменными стенами и вымощенном булыжником. Вечер как будто потеплел, погода стала мягче, а еще повеяло сильным запахом навоза. Повсюду сновали куры — суетились под ногами у девочки, ровесницы Говарда, которая разбрасывала птицам корм. Одна из куриц впопыхах и метнулась к двери. Как только Говард с Катастрофой вошли во двор, справа появился мужчина, ведущий под уздцы лошадь. Завидев Говарда с сестрой, он остановился, улыбнулся и что-то крикнул девочке. Выговор у него был такой чудной, что Говард ни слова не разобрал, зато девочка прекрасно все поняла. Она вскинула голову и прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

— Чем услужить могу я вам, скажите? Прошу к нам в дом, сударыня и сударь, — сказала она.

Говорила она так же непривычно, как гонец Хатауэя, да еще и давилась от смеха.

«Кому бы смеяться, так уж точно не им, — возмущенно подумал Говард. — На себя бы поглядели!» Подол длинного девочкиного платья подметал булыжники, на голове у нее была дурацкая полотняная шапочка. А мужчина с лошадью вообще вырядился в настоящий кафтан с буфами на рукавах, как шут из балагана. Наверно, это актеры, нанятые для выставки вроде той, про саксов, только непонятно, почему они потешаются над посетителями музея!

— Мы… кхм… э-э-э… хотели бы поговорить с Хатауэем, — как можно вежливее сказал Говард, но прозвучало это грубовато.

— За мной ступайте, милости прошу, — позвала девочка.

Она улыбнулась конюху и высыпала остаток зерна из передника наземь. Куры закудахтали, столпились, толкаясь и теснясь, а девочка повела Говарда и Катастрофу к стрельчатой двери на другом конце дворика. Она звонко топала по булыжникам, потому что на ногах у нее были деревянные башмаки.

За дверью зеленел сад, ухоженный, чистенький садик с аккуратными тропинками, засаженный ровными рядами деревьев и подстриженных кустов. «Немудрено, что тут такая чистота и порядок», — сказал себе Говард, когда увидел, сколько народу здесь садовничает. Из-за живых изгородей высовывались люди, вооруженные садовыми ножницами, и с любопытством провожали гостей глазами. Две девушки в длинных платьях выравнивали граблями песок на дорожке — они тоже уставились вслед Говарду и Катастрофе. И отовсюду, из-за каждого куста, с хихиканьем высовывали носы маленькие мальчики. Под деревом, искусно подстриженным так, что его кровля изображала подобие крыши, сидели и деловито писали гусиными перьями два человека, и в одном из них Говард узнал почтительного гонца, который недавно приходил от Хатауэя. Гонец тоже узнал Говарда, и его так перекосило от испуга, что Говард едва сдержал смех.

— Н-н-надеюсь, в добром здравии изволит отец ваш досточтимый пребывать? — осведомился гонец.

— Не бойтесь, он с нами не пошел, — успокоила его Катастрофа.

— Тогда хвалу я небу вознесу! — воскликнул гонец, явно от всей души.

Катастрофа по дороге к дому тоже кусала губы, чтобы не захихикать. Говард озадаченно рассматривал дом за садом: какой огромный! И чем-то напоминает особняк Диллиан: тоже построен из красного кирпича и под старину, причем до мелочей. По фасаду шли окна с частым переплетом, а стену венчали кирпичные зубцы, как на крепостной стене.

Такой дом должен был бы выглядеть старым, но он сиял новизной. Даже толстая дубовая дверь не успела потемнеть от времени.

Из-за двери стремительно выбежала дама и спросила девочку:

— Анна, кто пришел?

На самом-то деле дамапроизнесла: «Кто к нам пожаловал, скажи скорее, Нанни?» Говард не поверил своим ушам: и эта тоже стихами говорит! Прямо как у Шекспира! На даме был полотняный чепец, который скрывал волосы, поэтому лицо дамы казалось длинным, а вот платье смотрелось красиво — ниспадало до земли и посверкивало зеленой парчой. «Это тоже актриса, она нарядилась в исторический костюм для выставки», — старательно думал Говард, но ему было не по себе.

— То к батюшке опять явились гости, — ответила девочка, и снова Говард с трудом ее понял, а она к тому же скорчила даме рожицу. — Уж всяких мы под кровом навидались, но этаких покуда не бывало: куда как чудны видом и повадкой.

— Тсс, Анна, не болтай-ка ты пустого, — шикнула на нее дама. — Уилл упредить успел меня, что гости будут.

А Говарду и Катастрофе она сказала:

— Добро пожаловать в Аббатский дом, входите.

Благоволите следовать за мной, и вас я провожу к Хатауэю.

Стоило им переступить порог дома, и Говард понял: никакой это не музей и не выставка! Он сообразил, точнее, почувствовал подвох сразу же, а потом за одним из окон с частым переплетом увидел городской собор. С одной стороны собор был покрыт хлипкими деревянными лесами, и строители в странной одежде сновали вверх-вниз по лестницам — перестраивали западное крыло. Но ведь перестройка западного крыла происходила во времена Генриха Восьмого, это Говард помнил точно! И все прохожие, шедшие по улице мимо собора, были одеты точно так же, как люди в саду. Все яснее некуда. Дом настоящий. Говард видел это собственными глазами, и не только видел, но и чувствовал. Вот валяется на полу обруч, с каким играют дети, вот небрежно свисает шелковый плащ, забытый кем-то на новеньких дубовых перилах, вот стоят массивные резные стулья, а вот из угла вылезает кожаный бурдюк, который кто-то пытался убрать с глаз долой. Всеми этими вещами пользовались, а не просто включили в музейную экспозицию. Ясно: когда Громила сказал, что Хатауэй живет в прошлом, он выражался буквально.

Дама отворила дверь из светлого дуба и сказала: — Хатауэй, пожаловали гости.

Говард успел немножко привыкнуть к мысли, что пропутешествовал во времени, поэтому при виде знакомой пишущей машинки — папиной, старой, скованной велосипедной цепью, — он едва не подскочил от неожиданности. Хотя комната, в которую их ввели, явно служила кабинетом, машинка тут смотрелась совсем чужеродно.

Хатауэй, очень бледный, сидел, поставив локти на стол, и угрюмо созерцал машинку, но при виде гостей выпрямился, порозовел и повернулся к ним лицом. «Бесс!» — сказал он даме в зеленом. И оба затараторили так быстро, что Говард с Катастрофой улавливали от силы одно слово из десяти. Им не оставалось ничего другого, как пялиться на Хатауэя. Глаза у него были зеленоватые, волосы белокурые, как у Диллиан. Правда, бородка, как у многих светловолосых мужчин, отливала рыжиной. Из всего семейства Хатауэй был самый невысокий, чуть-чуть повыше Говарда. Отчего-то он выглядел хрупким, изможденным, и парчовый камзол удачно оттенял его бледность.

С дамой он переговорил быстро; под конец она произнесла: «За этим пригляжу, не беспокойся», послала Хатауэю воздушный поцелуй и вышла.

Хозяин с готовностью повернулся к Говарду и Катастрофе.

— Возможно ль, что ко мне явились вы посланцами от своего отца? — спросил он раздельно, чтобы гости смогли его понять.

— Нет, — ответил Говард. — Простите, мы ничьи не посланцы и не засланцы, мы сами по себе.

Хатауэй насторожился.

— Прелюбопытно слышать, право слово. Зачем же, расскажите, вы пришли?

— Ну какой вы глупый! — шумно возмутилась Катастрофа. — Конечно с вопросами. У нас куча вопросов!

Хатауэй улыбнулся. Катастрофа в ответ надулась как мышь на крупу.

— Уж если обижаться, то не вам, о юное прелестное созданье. Ваш батюшка, я это знаю верно, посланца моего в испуг поверг, и тот вернулся, капли слез роняя, главой поникнув, как цветок увядший.

— Папе в последнее время туго приходится, — торопливо объяснил Говард. — Сегодня утром у нас дома уже побывали Арчер с Торкилем. А Диллиан стащила у него слова.

Хатауэй перевел зеленоватые глаза на Говарда. — Об этом мне известно, ибо я стараюсь издали следить за оборотом, который принимает ход событий, — отозвался он. — С какою просьбой вы ко мне явились? Чего хотите, можно ли узнать?

— Как чего? Чтобы вы прекратили копать нашу улицу, противный старикашка! — воскликнула Катастрофа самым дерзким и невыносимым тоном.

«Похоже, собирается закатить такой же спектакль, какой устроила мисс Поттер», — подумал Говард. Но сестренка смотрела на Хатауэя с явной симпатией. Она дерзила ему так, как обычно дерзила папе, и рассчитывала, что Хатауэй поймет: это она любя. Хорошо еще, что Хатауэй худой! Будь у него брюшко вроде папиного, Катастрофа давно бы начала над ним потешаться.

К счастью, Хатауэй понял, что Катастрофа дерзит не со зла. Он спросил с самым невозмутимым и невинным видом:

— И что за участь улицу постигла?

— У нас перед самым крыльцом канавища! — свирепо заявила Катастрофа.

Лицо у Хатауэя стало лукавым, заинтересованным и немножко виноватым.

— Смешно, да? — разозлился Говард. — А нам вот не очень, потому что у нас и без вашей канавы неприятностей хватает! Вы бы пожалели рабочих! Им приходится сначала выкапывать канаву, а потом опять закапывать!

Тут Говард спохватился, что тоже обращается к Хатауэю по-свойски, как к папе. Надо быть повежливее, подипломатичнее, сообразил он и решил исправить положение.

— Вообще-то, я к вам по делу, — сказал он, — насчет папиных двух тысяч слов.

Хатауэй понимающе кивнул.

— Сами поняли, да? Так вот, слушайте внимательно…

С вежливостью и дипломатичностью ничего не вышло. Говард вдруг обнаружил, что накаляется все больше и произносит пространную обличительную речь, совсем как папа. Он ходил взад-вперед по кабинету Хатауэя и громогласно ругал Диллиан, на все корки бранил Торкиля и Шик, сетовал на Арчера, объяснял, каково маме с папой, возмущался шайкой Рыжика, музыкой, перебоями с электричеством и газом, дорожными работами и необходимостью выпрашивать еду.

Катастрофа уцепилась за край стола и не сводила с Говарда зачарованных глаз, а Хатауэй оперся подбородком на руки и слушал внимательно, хотя и бесстрастно — будто ему рассказывали нечто забавное и занимательное, но не очень. Однако вскоре он понял, что Говард завел речь надолго, пошарил на полке у себя за спиной и поставил на стол песочные часы, повернув их так, чтобы песок посыпался, отсчитывая время. И вновь принялся слушать. Шутки у него такие, что ли, — часы перед посетителями выставлять? Говард этого не понял, но решил: нетушки, этим нас не обескуражишь! Ему было что сказать — накопилось. А какое облегчение пожаловаться понимающему человеку! Хатауэй прекрасно соображал, о чем речь. Сквозь отстраненность у него на лице то и дело проступали совсем другие чувства: легкая тень вины, неприязнь к Шик и Диллиан, раздражение по поводу Арчера, сочувствие Сайксам и восхищение тем, как ловко они справляются с неприятностями.

— А сегодня папу совсем до ручки довели, — заключил Говард.

И тут дверь у него за спиной отворилась. Вошла та девочка, которая кормила кур. Вернее, она попыталась войти, но застряла на пороге, стоя на одной ноге, потому что поставила поднос на колено, чтобы открыть дверь. Говард прекрасно знал, что этак можно запросто все уронить, и, поскольку был рядом с дверью, забрал у девочки поднос.

— Мою примите, сударь, благодарность, — сказала она и сделала нечто вроде реверанса.

Затем взяла у Говарда поднос и водрузила на стол. Девочка нарочито долго и старательно отодвигала песочные часы и пишущую машинку, чтобы расставить на столе кружки, кувшин и деревянное блюдо с пирожками. На самом деле она просто тянула время, искоса рассматривая Катастрофу и Говарда.

— Зачем ты вздумала прикинуться служанкой? — понаблюдав за девочкой, спросил Хатауэй. — Знакомьтесь: дочь моя, она зовется Анна. Тебе счастливый, дочка, выпал жребий: сегодня к нам из будущего гости. Перед тобою Говард и Коринна, они, всего скорей, твои потомки.

У Говарда такое с трудом укладывалось в голове. Анна засмеялась и покачала чепчиком.

— Не знатного они, похоже, рода, не принцы и не короли уж точно! — воскликнула она. — Как низко пала я, прискорбно слышать, ведь думала всегда, что непременно пойду за короля, никак не меньше, и королевской крови точно будут все отпрыски мои на радость мне.

— А мы сегодня не при параде, — нашлась Катастрофа. — Короны оставили дома.

— Вот и нашлось, похоже, объясненье, — кивнула Анна, явно не поверив ни единому словечку. — Вдругорядь как придете, их наденьте, я полюбуюсь всласть — и вам в своей короне непременно я предстану.

Хатауэй махнул на нее рукой, будто желая сказать «брысь».

— Но, батюшка, кто будет наливать гостям вино, коль гоните меня вы? — умоляюще спросила Анна.

Хатауэй строго покачал головой.

Анна затопала прочь из кабинета, с сожалением оглядываясь через плечо.

— Слушается! — пораженно воскликнула Катастрофа.

— Порою да, порою непокорна, — уточнил Хатауэй. — Я полагаю, не хотела дочка пред вами здесь капризы разводить. Садитесь, угощайтесь, вот вино.

Говард придвинул к столу тяжеленный деревянный стул и уселся.

— Как ее зовут на самом деле — ведь не Анна Хатауэй?

— Нет, здесь я называюсь Манипенни, и Анна Манипенни имя ей, — ответил Хатауэй.

— Манипенни? Это же мамина прежняя фамилия, ну, до свадьбы! — возмутилась Катастрофа, вообразив, будто Хатауэй украл мамину фамилию.

У Говарда голова вновь пошла кругом. Вот почему он поначалу подумал, что Бесс — актриса, наряженная в старинное платье! Потому что Бесс была вылитая мама!

Хатауэй рассмеялся и налил в кружки вино.

— Да, помню, девичью фамилию такую носила ваша мама Катриона, так значится она в моих архивах, и это тоже неспроста сошлось. — Хатауэй придвинул им кружки, а сам повернулся к книжным полкам. — Мы с пряностями подаем вино.

Отведайте, а я покуда сверюсь с бумагами, мне кое-что неясно.

— Много не пей! — строгим шепотом предупредил Говард сестру, как только Хатауэй отвернулся.

Он помнил, что учинила Катастрофа в прошлое Рождество, когда добралась до папиного виски.

Но опасения его были напрасны: Катастрофа едва попробовала вино и тут же изобразила, что ее сейчас вырвет. Пряности она терпеть не могла. Пока Хатауэй доставал и выкладывал на стол массивный том, переплетенный в светло-серую выцветшую кожу, Катастрофа плевалась и отчаянно корчила рожи, разрываясь между негодованием в адрес Говарда, отвращением и горькой обидой: вино оказалось невкусное, виноват в этом, конечно же, Говард, а Катастрофе так хотелось, чтобы вино ей понравилось!

— Как жаль! Вино вам не пришлось по вкусу? — воскликнул Хатауэй. — А мы здесь пьем его, иль сидр, иль пиво, поскольку очень нечиста водица. Попробуйте пирожного, голубка.

Но и пирожные, вернее, пирожки Катастрофе не понравились — слишком сухие, да еще с какими-то семечками внутри. Говард и сам был от них не в восторге. Хатауэй, листая книгу, отодвинул от Катастрофы кружку с вином и подтолкнул к ней блюдо с пирожками, но другим боком.

— Вот здесь другие, слаще и нежней, они, надеюсь, больше вам по нраву придутся… — мягко сказал он. — Так, нашел я, что искал. Вот свадьба Анны, брачного союза вот отпрыски ее. Я прежде, каюсь, не любопытствовал насчет судеб дальнейших моих детей. И было отчего! — Он виновато взглянул на Говарда поверх книги. — Едва лишь обнаружил я, что Анна за некоего Сайкса замуж выйдет и город наш покинет, — опечален, я большего узнать не пожелал.

— За Сайкса! — вырвалось у Говарда.

Чтобы успокоиться, он запихнул в рот еще пирожок — тот и правда был повкуснее, мягкий и с шоколадом.

— Так, истинно, но он ли предок ваш — не знаю точно, к своему прискорбью, — невесело отозвался Хатауэй. — Как вам уже известно, заточен я в этом городе, к нему давно прикован, и записи мои, подобно мне, бессильны выйти за его пределы. Одна надежда, что потомство Уилла завесу приоткроет этой тайны… — Он стал водить пальцем по ветвям родословного древа, нарисованного в книге. — Уилл пределов града не покинул, здесь жил и рос, разбогател изрядно, и Манипенни отпрыски плодились, фамилия дошла до ваших дней. Вот с кем их дочки породнились дальше: тут Маунтджои, тут и Колдуики, вот Уиггинсы — все местные семейства. Вот вижу, в девятнадцатом столетьи был брак меж Манипенни и Хиндом…

— Еще чего! — хором вознегодовали Катастрофа и Говард.

Катастрофа от возмущения так вскипела, что по рассеянности даже отхлебнула вина. Брови у нее поползли вверх.

— Теперь стало вкусно! — воскликнула она. — Да оно же как земляника!

Говард подметил, что Хатауэй улыбнулся краешком рта.

— А вот сыскалось то, о чем я думал. Да, ваша матушка и правда нам сродни. Читаю, Катриона Манипенни и Квентин Джослин Сайкс… так, сочетались браком… от Рождества Христова в год такой-то… О детях речь… — Тут зеленоватые глаза Хатауэя озадаченно уперлись в Говарда, и он поспешно опустил взгляд в книгу. — Извольте: Говард Грэм, Коринна Милдред Долорес, — дочитал он. — Все верно.

— Почему вы так поглядели на Говарда? — насторожилась Катастрофа.

— Как?

— Удивленно, вот как! — ответила Катастрофа. — Там написано что-то не для детей, да?

Хатауэй слегка покраснел и озабоченно покачал головой.

— О, что вы, право, — отозвался он. — Все в записях моих благопристойно, однако если благородным вашим родителям молчать угодно было, и мне негоже нарушать молчанье…

— В чем дело? — напрямик спросил Говард.

— Не думайте, о Говард Грэм, худого! — удрученно произнес Хатауэй. — Напротив, здесь о добром сердце речь. Так батюшка и матушка скрывали, что вы — дитя приемное? Иль нет? Пока что этой тайны не открыли?

— Нет, — пробормотал Говард.

Земля ушла у него из-под ног, голова пошла кругом. Еще бы, вдруг оказывается, что ты совсем не тот, кем себя считал! И непонятно, кто ты вообще.

Хатауэй смотрел на него сочувственно и встревоженно, но Говард отвернулся — ему не хотелось никого видеть.

— Подумаешь, секрет! Я давно знаю! — Катастрофа то ли облегченно выдохнула, то ли насмешливо фыркнула. — Мне мама однажды про это сказала, когда я ее укусила. Сказала — жаль, что она не могла меня выбрать, как выбрала Говарда. Она… — тут Катастрофа смущенно порозовела, — она сказала: был бы выбор, она взяла бы другую девочку.

— Что же ты молчала?! — воскликнул Говард. — Извини. — Катастрофа опустила голову. — Мама велела не говорить, она знала, что ты расстроишься.

— Еще глоток вина — вот мой совет, — мягко произнес Хатауэй. — Поверьте, ваши чувства всей душой я понимаю, ведь и сам не раз я слышал от семейства своего: подкидыш ты и нам чужая кровь, уж очень ты иных манер и нрава.

Говард послушно глотнул пряного вина, — правда, он не очень-то верил, что от этого ему полегчает. Хатауэй поглядел на струйку песка, которая сеялась в нижнее отделение часов.

— Смотрите, ваше время истекает, — сообщил он. — Увы, пришельцев из другой эпохи могу принять я лишь на час, а дольше вам, дети, оставаться здесь опасно.

— Почему? — не поняла Катастрофа.

Хатауэй грустно улыбнулся и на секундочку стал похож на Арчера.

— Чем дольше в прошлом гости остаются, тем больше в настоящем постареют, когда к себе вернутся. Не хотите ведь вы домой уж взрослой воротиться, не девочкой, а девушкой-невестой?

Катастрофа недоверчиво вытаращилась на Хатауэя.

— Я по себе сужу — я сам открыл закон печальный сей. Мой горек опыт: два года в прошлом как-то я провел — и в настоящее вернулся дряхлым старцем. А вы еще стремительней стареть там будете. Не вышло бы несчастья! С тех пор я в прошлом столько прожил лет, что к вам мне путь заказан: там меня уже в живых не будет, полагаю.

— Вы так и сидите в прошлом и вам не обидно? Вам нравится? Сколько вы уже тут живете? — спросила Катастрофа.

Хатауэй пожал плечами:

— Тому уж тридцать лет, как поселился я в прошлом — и ко многому привык. Я счастлив здесь, хотя порой, признаюсь, скучаю я по прежней жизни, но все устроил так, чтоб управлять отсюда тем, чем должен в вашем веке, и знать, что там у вас сейчас творится, и слать гонцов, и получать известья. Кривить душой не буду: кабы знал, как старость на меня набросит сети, я тех двух лет бы в прошлом не провел. Дивлюсь я и гадаю, как Вентурус, мой брат, в грядущем поселиться смог, как там ему живется? Я не знаю.

— Где-где? А-а, в будущем? Но в будущем не живут, так не бывает! Оно ведь еще не случилось! — возразила Катастрофа.

— Мне мнится, что Вентурус не забрел в грядущее далёко, он не я. Ведь я отправился на несколько столетий назад, а он — на век, никак не больше, — задумчиво сказал Хатауэй. — Мы, правда, с ним давненько не видались.

— А зачем вы тогда на целых два года полезли в прошлое? — полюбопытствовала Катастрофа.

Под разговор она, сама того не замечая, почти что опустошила кружку, земляничное вино ударило ей в голову, и она расщебеталась. Ей было хорошо, как никогда в жизни, ее переполняла любовь к славному и милому Хатауэю, теплая, как сонный пушистый кот. Хатауэй с самого начала понравился Катастрофе, а уж теперь, когда он оказался вроде как ее дедушкой, — и подавно.

— Зачем? — переспросил Хатауэй и якобы в задумчивости отодвинул кружку подальше от Катастрофы. — Ответить можно так: в своем семействе я издавна считался чудаком, сестер и братьев вечно сторонился. Сказать так можно, только это будет не истина, а правды половина. Чудак иль нет, а я неплохо ладил с тремя из младших, но потом случилось мне с Торкилем повздорить не на шутку. Гремел он громом, молнии метал…

— Торкиль ссорится совсем как я! — перебила Катастрофа. Она сидела, изо всех сил выпрямив спину, и возбужденно сверкала глазами. — Я тоже громомечу… гремлю, только не нарочно. А никто не понимает, что я не нарочно, — обидно до ужаса!

Хатауэй улыбнулся.

— Вина, пожалуй, хватит юной леди. Теперь спросить мне надо кое-что у брата вашего. — Было ясно, что обсуждать Торкиля он не намерен. — Какой, скажите, цели слова, числом две тысячи, должны служить, в чем их секрет и примененье?

Услышав вопрос, Говард вышел из оцепенения, смущенный добротой Хатауэя, который дал ему время прийти в себя.

— Я думал, вы сами знаете, — растерянно ответил он. — Это же вы заставляли папу их писать!

— Вы заблуждаетесь, увы, мой гость дотошный. — Хатауэй покачал головой. — Признаюсь: покривил и я душою, подумав, что обманом я быстрее заполучу образчик слов. Посланье хитроумное отправил, тщась лестью и угрозами добиться того, чего хотел. Но если б ведал, сколь нрав у Квентина суровый и упрямый…

— Арчер думал, будто кто-то из вас начинил пишущую машинку жучками… ну, чарами для подслушивания, — сообщил ему Говард.

— Как, друг мой, вы о механизме этом? — Хатауэй похлопал по корпусу машинки, которую Анна переставила на дальний край стола. — О нет, не бойтесь, он обыкновенный для века вашего; я чар на нем не вижу. — Он посмотрел на Говарда с мольбой. — Но расскажите, сделайте же милость, откройте тайну, магия какая в словах, отцом написанных, таится? И почему принуждено семейство мое уже не первый лет десяток здесь прозябать, в сем малом городишке? Закованы во времени, в пространстве, мы все не можем обрести свободу, мы узниками стали — отчего же?

— Как так — во времени? Вы-то не совсем, по крайней мере… — начал Говард, но взволнованный Хатауэй даже не позволил ему договорить:

— Ах да, я позабыл: всем прочим правда неведома, и братьям, и сестрицам. Я, сидя здесь, в шестнадцатом столетье, открыл, что двадцать шесть уж лет томимся мы в заточенье, мнится ж нам — тринадцать. Чем это объяснить, я сам не знаю. Должно быть, это тоже чьи-то козни.

— Эрскин это знал! — вспомнил Говард. — А Арчер догадывался, но остальные ничего не говорили.

— Вы тоже застряли в городе? — спохватилась Катастрофа.

Услышанное доходило до нее сейчас дольше обычного, и вообще мир вокруг замедлился.

Хатауэй кивнул Катастрофе и продолжил:

— С такою жизнью свыкнуться непросто, она ведь неудобств таит немало. Вот Бесс моя детишек наряжает и говорит: «Мы к батюшке, давненько мы с ними старика не навещали. А ты, мой муженек, пойдешь ли с нами?» Увы, ее отец живет далече, а мне пределов замка не покинуть. Ужом я вьюсь, отговориться силюсь, свои я извиненья посылаю. Что ж говорить о странствиях заморских… Лелеял я мечту весь мир объездить, да только прахом все мои надежды пошли, а что виною? Чары, чары! — Хатауэй сник и понурился. — Но более всего меня печалит, что дочка выйдет замуж и не свижусь я с милою своею, нежной Анной, ведь город наш она потом покинет. О горестная, горестная участь мне выпала… Я продолжать не в силах.

Катастрофа состроила коварное лицо и хитро спросила:

— Вы не хотели бы окучивать весь мир?

— Мир? В этом веке? — Хатауэй рассмеялся. — Нет, прошу уволить. Тут со страной одной поди управься! И толку что, коль власть над целым миром приобретешь? Какое в том блаженство? Сдается мне, брат Арчер обезумел, коль рвется в мире все бразды правленья он захватить и стать единоличным правителем. А я честолюбивых подобных устремлений не питаю.

Говард понял, что Хатауэй говорит серьезно, и ужасно разозлился и за него, и за маму, и за папу, и за самого себя. Кто бы ни подстроил им всем такую пакость, этот затейник редкостный негодяй.

— Я обязательно выясню, кто виноват, — заверил он Хатауэя. — Не знаю как, но выясню. А вы на кого думаете?

Хатауэй захлопнул книгу с родословными и в задумчивости облокотился на стол, подперев подбородок.

— Давайте хладнокровно мы рассудим, отринув гнев и горькие обиды. Меня терзают смутные сомненья, но в них, как в тучах луч, догадка брезжит. Мне кажется, что всех виновней тот, кто меньше вызывает подозрений. Будь вы иль я одним из тех, кого на роль злодея проще всех назначить, — да, будь мы Шик иль Торкилем, то мы бы виновника проворно отыскали. Когда б Хатауэем был не я, я сам себя легко бы заподозрил. Но я есть я и твердо, к счастью, знаю, что невиновен; так что подозренья мои, пожалуй, падают на Диллиан. — Хатауэй заговорил быстро-быстро, Говард едва успевал улавливать смысл. — Слова похитив наобум, вслепую, она их в дело не употребила. Но похищеньем этим ход событий необратимо Диллиан изменила, и потому ее поступок глупый. Насколько мне известен нрав сестрицы, ее ожесточило заточенье куда сильней, чем прочее семейство. Она свое терпеть не может дело — то, что ей выпало, когда распределяли мы жребии, чем будем заниматься, над чем царить. Ее душа мятежна, она, как Шик, в разбойницы желала, но стражницей порядка жребий сделал ее. Годами Диллиан гложет злоба.

Хатауэй взглянул на песочные часы. В нижней части уже насыпался целый холмик песка, в верхней оставалось совсем немножко — чуть побольше щепотки.

— Я размышляю о семействе нашем, и вот что, друг мой, кажется мне важным. Угроз вам в дом не присылали двое: Вентурус и еще, замечу, Эрскин. Ох, неспроста их хитрые затеи, они как будто оба тщатся хором отвлечь от третьего лица вниманье ваше и на себя его искусно обращают. Но кто же тот, кого щитом прикрыли? Готов заклад держать, что это Арчер! Вентурус наш последыш, самый младший, он в Арчере всегда души не чаял, боготворил и подражать пытался…

Хатауэй произнес это с особым нажимом, пристально глядя в глаза Говарду. «Он на что-то намекает, — почувствовал Говард. — В его словах есть какой-то скрытый смысл, и он ждет, что я пойму какой». Но он понятия не имел, о чем речь.

— Арчер клялся, мол, заточение подстроил не он, — ответил Говард. — По-моему, не врал.

— У всех Арчер виноват, — глубокомысленно и неторопливо изрекла Катастрофа, важно кивая, будто древняя старушка.

Хатаэуй виновато пожал плечами и серьезно посмотрел на Говарда.

— Попались вы, мой друг, к нему в ловушку, вас соблазнила сладкая приманка! Когда б вы знали, сколько раз притворство ему подспорьем верным становилось! Он ловко научился лицемерить. Бывало, на упреки, обвиненья в ответ состроит честное лицо: «Ах, здесь саму невинность обижают! Взгляните, как я искренне страдаю, как оскорблен я гнусным подозреньем!» А если он высказывал обиду, то в голосе его звучали слезы. Коль с Арчером имеете вы дело, то надобно вам слушать не слова, нет, больше проку — вслушаться в молчанье. О чем коварный не заговорил? Что утаил — то во сто крат важнее. И если Арчер умолчал о том, что Эрскин и Вентурус исполняют за него всю грязную работу, то он и есть виновник, несомненно.

Хатауэй прямо-таки сверлил Говарда глазами. Но что он хочет сказать? Совершенно непонятно.

Тем более он уже столько наговорил про Арчера, что есть из-за чего встревожиться.

— Разве Арчера можно остановить? — спросил Говард. — Ведь он столько всего умеет, он миллионер, и у него такая колоссальная власть…

— Да, Эрскину такое по плечу, — ответил Хатауэй. — Он с Арчером способен потягаться. Я постараюсь весточку ему скорее передать, но мой совет вам: не медлите и с Эрскином вы тоже скорее, друг мой Говард, повидайтесь, и ваш отец пусть потолкует с ним же.

Снова взгляд на песочные часы, роняющие последние песчинки. Хатауэй встал.

— Как жаль вас отпускать! Но вам пора. Не то состаритесь, вас не признают дома!

Катастрофа с достоинством и очень неторопливо сползла со стула. Говард тоже поднялся и только тут вспомнил о письме городского казначея.

— Кстати, чуть не забыл! Это ведь вы выяснили, что папа не платил налоги? — выпалил он. — Папа утром получил счет на двадцать с лишним тысяч фунтов.

Хатауэй побагровел — совсем как Арчер когда-то. Лицо у него сделалось виноватое, раздраженное и удивленное сразу.

— Поверьте слову чести, собирался я выслать счет, но не успел, и кто-то меня опередил! Ах, что нам делать? — воскликнул он.

— Папу из-за этого счета совсем пришибло, — вздохнул Говард.

Хатауэй распахнул дверь во двор и поманил их за собой. Говард последовал за ним, любуясь, как величественно колышется просторное синее одеяние Хатауэя. Да, у жизни в прошлом есть свои плюсы! Папе бы такой балахон — он бы его дома носил вместо халата.

— Решение найти непросто будет, — на ходу рассуждал Хатауэй. — Я знаю этих в Городском совете: им только предоставь малейший повод, они в колодках должника сгноят. Клянусь, измыслю скоро верный способ, чтоб долга груз на плечи не давил вам. Я полагаю, также вам угодно, чтоб тишь и мир на улице настали и я дорожных отозвал рабочих?

— Да, пожалуйста! — горячо сказал Говард.

— Считайте, что исполнено желанье, — кивнул Хатауэй.

Так они проследовали через дом к выходу. Катастрофа выступала за ними с шаткой величавостью. Дом полнился шумом и голосами. Вдалеке кто-то пел, звякала посуда. Откуда-то доносились запахи стряпни, а еще свечного воска, дыма и целый букет ароматов из сада.

— Хороший дом, славный, — похвалил Говард. В ответ Бесс, которая вышла на порог проститься с гостями, сделала глубокий реверанс и улыбнулась гордо и довольно. Говард как мог учтиво поклонился в ответ. Катастрофа с королевским достоинством кивнула — на большее она не отважилась, чтобы не свалиться.

В саду за деревьями в сумерках прятались Анна и маленький мальчик. Только теперь Говард понял, что мальчик в саду с самого начала был всего один, но он очень быстро бегал и появлялся то тут, то там. Хатауэй вел гостей через сад на скотный двор, а Анна с мальчиком перебежками следовали за ними, высовываясь то из-за куста, то из-за дерева. Говард слышал, как они шуршат и хихикают. Но они не дразнились, просто маленький Уильям стеснялся показаться гостям.

— Ох, трудно урезонить казначея, что когти запустил в кошель ваш хищно. Куда как легче передать вам сумму, потребную для вашего отца, но только как бы это незаметно сделать? — сказал Хатауэй, когда они вышли на скотный двор.

Говард вспомнил, как ему попалась в какой-то книжке история про клад.

— А может, вы закопаете мешок золота там, где потом будет наш сад, а я завтра его выкопаю? — робко предложил он.

Хатауэй засмеялся.

— Охотно клад я, друг мой, закопал бы, но вот загвоздка: за четыре века, которые нам ждать эпохи вашей, опередят вас, клад мой обнаружат, и он чужим достанется. Нет, способ я отыщу, конечно, понадежней, а вы уж положитесь на меня.

На скотном дворе конюх в фартуке деловито чистил лошадь. Куры с наступлением вечера отправились спать на насест; Говард слышал, как они кудахчут и хлопают крыльями в курятнике. Проходя по двору, Хатауэй перебросился шуткой с конюхом — теперь он окончательно перешел на старинное наречие, так что Говард ни словечка не разобрал. Вот и дверь в музей. С этой стороны, из прошлого, она выглядела как низенькая беленая дверца в стене, вполовину ниже ворот рядом.

Хатауэй отворил дверцу.

— Запомните: всегда вы гость желанный. С сестрицей или нет, я жду вас, Говард, — пригласил он. — А если вдруг напасти разразятся, к Хатауэю обратитесь смело. Все сделаю, что будет мне по силам, чтоб вам помочь. Засим, мой друг, до встречи!

И так он это сказал, что Говард понял: Хатауэй опять на что-то намекает, но вслух говорить не хочет.

— Спасибо! — ответил Говард, тоже многозначительно, хотя так и не разгадал странный намек Хатауэя.

Он все еще ломал голову над этим вопросом, когда очутился в темном закоулке возле стеклянных шкафов с мертвыми бабочками. Дверь с табличкой «Куратор» захлопнулась.


Глава двенадцатая


«И зачем Хатауэю понадобилось угрожать нам и перекапывать улицу? — размышлял Говард. — Лучше бы он пришел и потолковал с папой. Папа точно принял бы его сторону! Потому что Хатауэй…» Тут Говарда царапнуло некое подозрение, и он как вкопанный остановился между витринами с бабочками. Это что же получается? Шик изо всех сил старалась привлечь их с Катастрофой на свою сторону, а Хатауэя обозвала ловким типчиком. Но что, если Хатауэй потихонечку гипнотизировал Говарда, как в свое время это пыталась делать Шик? Говард мысленно прокрутил в голове визит к Хатауэю, однако ничего подозрительного ему не вспомнилось.

Манеры у Хатауэя мягкие, но все равно никакой он не ловкий типчик — ведет себя так же прямолинейно и открыто, как Арчер. Вот это-то Говарда и беспокоило. Когда Арчер пришел к ним домой, Говард внимательно следил за папиным лицом и по его выражению понял: с Арчером дело нечисто. Жаль, жаль, что папа не ходил с ними в прошлое к Хатауэю! Уж он бы разобрался, что к чему. «В одиночку мне не сообразить, врет Хатауэй или нет», — с горечью понял Говард.

Он еще раз прокрутил в голове визит к Хатауэю. Хатауэй вел себя разумно, к гостям отнесся с пониманием. И не только не попытался удержать их в прошлом, наоборот, засек время, чтобы Говард с Катастрофой пробыли у него не больше часа и не рисковали. Хатауэй согласился отозвать дорожных рабочих и прекратить дурацкий ремонт улицы. В общем и целом получалось, что за весь тот час Хатауэй ничего плохого им не сделал, только вот… Об этом Говарду пока что даже думать не хотелось, но из песни слова не выкинешь: Хатауэй сказал, что он, Говард, — приемыш. Сказать-то Хатауэй сказал, но и сам удивился, когда вычитал это в своей книге с родословными. Правда, удивление тоже могло быть разыграно в порядке очередной хитрости… Ох и трудно же понять эту семейку! Поди разберись, что творится в голове и на сердце у Хатауэя, Шик или Арчера — они ведь не как обычные люди. Говард окончательно запутался, ему стало тошно и одиноко, а еще отчаянно захотелось посоветоваться с мамой или папой.

Минуточку-минуточку! Мама всегда говорит, что про человека можно многое понять по его жилищу. Говард подумал об уютном, обжитом доме Хатауэя, о возне в саду и запахах стряпни. Славный дом, совсем не похожий на тикающий и жужжащий ангар Арчера, роскошный особняк Диллиан или мрачное логово Шик. Хатауэй и правда в этом семействе как подкидыш. Ясное дело, остальные его не понимают и ни в грош не ставят.

На душе у Говарда полегчало, и он, окрыленный, быстро зашагал мимо экспонатов выставки про саксов. Катастрофа до этого героически держалась на ногах, а тут ее словно подкосило от хмеля — она еле плелась за братом. Когда миновали скелеты, Катастрофа вдруг громко и проникновенно заявила:

— Никто меня не любит!

— Прекрати нести чушь! — оборвал ее Говард. — Вовсе я не чешу нюшь! — возмутилась Катастрофа.

В вестибюле она ощутила настоятельную потребность лечь на пол и похохотать.

— А ну-ка, живо вставай! — велел Говард.

Но Катастрофа валялась на полу, дрыгала ногами в воздухе и, похоже, плакала и смеялась одновременно. Обернувшись, Говард увидел музейного смотрителя. Тот глядел на Катастрофу и Говарда с крайним неодобрением.

— Молодой человек, не могли бы вы забрать девочку? — спросил он Говарда. — Музей закрывается.

Говард попробовал поднять Катастрофу силой, но куда там! Она лишь перекатилась на живот и объявила:

— А меня сейчас стошни-и-и-ит!

— Здесь?! Не вздумай! — возмутился Говард. Он ухватил сестру под мышки и рывком поставил на ноги. Катастрофа почему-то очень потяжелела, ноги у нее подгибались. Говард волоком протащил ее через вестибюль к выходу и каким-то чудом преодолел со своей вопящей ношей вращающуюся дверь. Катастрофу эта затея рассмешила до колик — когда они оба вывалились во двор, она заливалась икающим хохотом.

Оказалось, что на улице гораздо темнее и холоднее, чем у Хатауэя. Как же обрадовался Говард, завидев Громилу! Тот терпеливо топтался у входа в музей, облокотившись на каменного льва. А на другого льва облокотился Рыжик Хинд и метал на Громилу свирепые взоры, и это Говарда совсем не обрадовало, но что поделаешь, если от Рыжика не отвязаться. Когда Громила и Рыжик увидели, как Говард волочет из музея Катастрофу, они вздрогнули от неожиданности и очень удивились.

— Что-то тут не то, — определил Громила.

— Понимаете, Катастрофа перебрала вина, — объяснил Говард, отдуваясь.

— В музеях наливают? Надо же, — удивился Громила. — Не знал.

— Да нет! — Говард сделал вид, будто не замечает злорадной ухмылки на физиономии Рыжика. — Мы были у Хатауэя, а он угостил нас вином, потому что вода там плохая. Громила, вы не могли бы понести Катастрофу? Она почему-то стала страшно тяжелая.

— Понесу, вопросов нет. — Громила наклонился и легко поднял Катастрофу на руки, будто экскаватор ковшом. — Не знал, что Хатауэй тут живет.

Катастрофа сподобилась заметить, что ее куда-то несут.

— Отпусти меня, отпусти-отпусти! — завизжала она, яростно брыкаясь и пихаясь. — Уйди! Не хочу тебя, хочу Хатауэя! Он самый хороший, лучше всех!

Громила явно огорчился, но тем не менее зашагал прочь от музея, не обращая внимания на то, что Катастрофа молотит руками и ногами. Говард устало топал следом, а за Говардом тащился неотвязный Рыжик и ухмылялся от уха до уха, даже синяки не мешали.

— Пусть меня Хатауэй несет! — скандалила Катастрофа.

— Да ладно, — успокаивал ее Громила. — Я тоже ничего. Тебе нравлюсь.

— Не-е-ет! — рыдала безутешная Катастрофа. — Хочу Хатауэя!

— Угомонись, Катастрофа, — нагнав Громилу, велел Говард. — Ты прекрасно знаешь, что Хатауэй живет в прошлом, и к тому же очень обижаешь Громилу и ранишь его в самое сердце.

На Катастрофу тотчас напал приступ раскаяния. Она пылко обвила Громилу за шею и захлюпала носом.

— Ты хороший! — оглушительно и прочувствованно сообщила она. — Милый, славный Громилушка-милушка! Я тебя так люблю, так люблю! Ты мой самый распрекрасный Громилушка, лучший в мире!

Они как раз дошли до очередного уличного фонаря, и в его свете лицо у Громилы оказалось кирпично-красным от смущения. Говард каждой клеточкой ощущал, что Рыжик неотвязно следует за ними и наверняка веселится от души, а самое плохое — прекрасно их слышит. Рыжик, как и Шик, знает лишь, что они ходили к Хатауэю — ничего больше. А Катастрофа вот-вот выболтает все подробности!

— Катастрофа, умолкни, я тебе серьезно говорю! — настойчиво потребовал Говард.

Но Катастрофа никак не могла угомониться. Она всю дорогу осыпала Громилу хвалами и комплиментами и только у Косого проезда вдруг отключилась на полуслове и заснула глубоким сном, похрапывая и прижавшись мокрым личиком к шее Громилы. Руки и ноги у нее болтались как тряпичные. Громила боялся разбудить Катастрофу и до самого дома нес свой драгоценный груз, ступая огромными беззвучными шагами, даже вроде бы на цыпочках. Говард шел за Громилой, а Рыжик — за Говардом. Наконец Громила перешагнул канаву перед домом и свернул к черному ходу дома номер десять.

Но Говард остановился и повернулся к Рыжику. Тот благоразумно застыл на безопасном расстоянии.

— Ну, что встал? — спросил Говард. — Иди сюда, чего ждешь?

Рыжик не ответил и не шелохнулся. Может, не совался он лишь потому, что думал — а ну как Громила выскочит из черного хода и отметелит его? Но Говарду было уже все равно, и он решительно пошел на Рыжика, прикидывая соотношение сил. Оно складывалось в пользу Говарда: роста они с противником одного, правда, Рыжик старше, зато он тощий и жилистый, а Говард плотный. Тут, около дома, светло от фонаря — не промажешь в драке. Говард был уверен в победе. Но к его удивлению, Рыжик попятился и чуть не свалил пластиковый красный конус.

— Ага, не нравится? — процедил Говард. — Слабо в одиночку подраться, без твоей своры? Слабо, да?

— Шик велела за тобой проследить, но не трогать, — буркнул в свое оправдание Рыжик.

— Ты ко мне и не сунешься! — Говард презрительно фыркнул. — Один ты и пальцем меня тронуть побоишься.

Он сделал еще шаг вперед, и Рыжик снова попятился.

— А я чего, мне приказали, я выполняю, — промямлил он, да так испуганно, что Говарду стало противно.

— Приказали! — передразнил он. — Шик тебя попросту загипнотизировала, заколдовала, а ты и поддался.

— Вот как? — спросил Рыжик. — А ты откуда знаешь?

— Оттуда, что она и со мной пыталась проделать такую же штуку, вот откуда.

Говард отвернулся и, оставив Рыжика наедине с пластиковыми красными конусами, лихо прыгнул через канаву к дому. Он и без того был взбудоражен, а тут на него почему-то накатило такое бешенство и отвращение, что Говард едва не промазал в прыжке и не врезался в стену. Пришлось вильнуть вбок, только это и спасло его от ушиба, да и от позора тоже. Хорошо, что удалось устоять на ногах и не рухнуть в канаву, иначе Рыжик надорвал бы животик со смеху. Говард, пошатываясь, пошел в дом. Забавно, но Рыжик почему-то превратился из грозного противника в безобидного и даже жалкого типа. Говард напрочь забыл о воздействии хмеля и приписал эту перемену тому, что Рыжик тоже оказался потомком Хатауэя и, значит, каким-никаким родственником вроде тетушки Милдред.

На пороге кухни Говарда вдруг осенило: да ведь Рыжик вовсе ему не родня! И вообще у него, Говарда, нет ни единой родной души. Он приемыш и ничегошеньки о себе не ведает. Но мама-то с папой наверняка знают!

Мама с папой сидели за кухонным столом, а между ними лиловело на столешнице сердце, намалеванное Громилой. Мама была без наушников, хотя телевизор в гостиной извергал из-под одеял громкие венские вальсы, а ударные инструменты глухо погромыхивали из подвала. Родители сидели лицом друг к другу и молчали. Папа непреклонно скрестил руки на животе и поджал губы. Воздух прямо-таки звенел от напряжения: ссора была в разгаре.

Как назло, и очень некстати.

— Мам… — начал Говард.

Но тут, пригнувшись, чтобы не задеть головой притолоку, из прихожей вдвинулся Громила.

— Уложил спать, — отрапортовал он.

— Спасибо вам большое, — рассеянно отозвалась мама, и Говард передумал и сказал не то, что планировал:

— Мама, папа, я повидал Хатауэя. Письмо про налоги прислал вовсе не он, но Хатауэй обещал помочь и найти эту сумму. И перекапывать улицу тоже прекратят — он велит.

Родители и Громила в изумлении воззрились на Говарда.

— Говард, что случилось? — спросила мама.

— Да нормально все, — ответил Говард. — Хатауэй оказался вполне ничего. Кстати, он и правда живет в прошлом, примерно в шестнадцатом веке. И ты, мама, из его потомков, а может, и папа тоже. Хатауэй советует нам отыскать Эрскина, потому что очень может быть, что Эрскин и Вентурус прикрывают Арчера.

— Да, но… — начала было мама.

— Вот что, Говард… — начал было папа.

— Все, я пошел заниматься музыкой, — отрезал Говард, протиснулся мимо Громилы и заперся у себя в комнате.

Он вытащил скрипку, отключил сознание и принялся методично пилить этюды, а сам — о счастье! наконец-то! — мысленно улетел на своем лучшем космическом корабле далеко-далеко за Сириус, в самое сердце Млечного Пути. Скрипичный скрежет, похоже, совершенно не мешал Катастрофе, которая спала в соседней комнате. Примерно через полчаса радиоактивное излучение от звездных скоплений стало слишком жестким, и Говард, вернувшись в центр Галактики, пошел проведать сестру. Катастрофа спала крепким сном. Он спустился в кухню и обнаружил, что Громила раздобыл где-то целую гору жареной рыбы с картошкой. Говард сбегал к Катастрофе, потормошил ее и спросил, не хочет ли она рыбы с картошкой, но сестра в ответ лишь укусила его и снова заснула как убитая.

Говард и Громила поделили ее порцию, и все приступили к ужину, как вдруг дверь черного хода отворилась и в кухню заглянула Фифи.

— На! — предложил Громила, с надеждой протягивая Фифи свою тарелку.

— Нет, спасибо, и вообще я на минуточку, — деловито ответила сияющая Фифи. — Арчер ждет меня в машине, мы едем ужинать в «Герб епископа». Я забежала сказать, что покидаю вас.

Громила уставился на Фифи, окаменев от потрясения.

— Я решила переехать к Арчеру, — бойко объяснила Фифи. — Мы собираемся пожениться. Миссис Сайкс, вам удобно будет, если я завтра утром заскочу за вещами?

— Да, наверно… — Мама тоже растерялась. Фифи радостно улыбнулась.

— Спасибо! — чирикнула она. — Всем пока! Голова ее исчезла. Хлопнула дверь черного хода.

Громила со сдавленным утробным воплем выбежал в прихожую. Там у него вырвался еще вопль, и в кухне было слышно, как он с топотом пронесся куда-то дальше. Говард поставил на место опрокинутый Громилой стул, и тут раздался грохот, будто разбилось вдребезги что-то тяжелое. Потом наступила тишина. Ударные все еще погромыхивали из подвала, но венские вальсы стихли.

Папа сказал маме:

— Надо полагать, твой протеже изничтожил наш телевизор.

— Скорее уж он твой протеже, — ледяным тоном поправила мама. — А от телевизора все равно не было никакого толку.

— Новый мы себепозволить не можем, об этом и речи нет, — заявил папа.

— А вот это уже целиком и полностью твоя вина, — отрезала мама.

Их препирательства прервал Громила — он бочком вошел в кухню, виновато втянув голову в плечи.

— Телик того, — покаянно сообщил он. — На кусочки. Хрясь — и нету. У меня в руках.

— Да что вы говорите? — съязвил папа. — А по звуку можно было подумать, будто вы его швырнули.

— Через всю комнату полетел, — признал Громила. — Сам не знаю, как так вышло. — Он заискивающе ухмыльнулся. — Купить вам новый? Чтобы программ больше было.

— Я предпочитаю обходиться без телевизора, — твердо сказала мама.

— Тогда вернуть деньги? Или по-другому расплатиться? — взмолился Громила.

— Да! — воскликнул папа. — Расплатиться вы можете, и вот как: отведите нас к Эрскину.

Громила уставился на папу, но тот не отвел взгляда. Похоже, мыслям в голове Громилы стало тесно, он явно что-то с трудом обдумывал и переваривал.

— Не понравится, — наконец заявил он не то про Эрскина, не то про папу.

— Это уж позвольте мне самому решать. — Папа явно задумал подавить Громилу своим авторитетом: так он разговаривал со студентами. — Отведите нас к Эрскину, а там мы сами разберемся.

Наступила длинная напряженная пауза. Потом Громила тяжело, надрывно вздохнул.

— Завтра отведу, — сказал он.

— Почему не сегодня? — не отступал папа.

— Есть причины, — буркнул Громила. — Сказать не могу.

И больше от него ничего не удалось добиться: Громила уперся как осел, он не желал объяснять, не вступал в пререкания, но сегодня вести папу к Эрскину наотрез отказывался. Зато он убрал останки и осколки разбитого телевизора в гостиной.

— Что ж, будь по-вашему. В конце концов, какая разница, сегодня идти или завтра, — сдался папа.

В субботу утром Хатауэй честно сдержал слово. Его дорожные рабочие вновь разбудили Сайксов, но только потому, что шумно закапывали канаву и ямы и сворачивали свое оборудование. Катастрофа проснулась и взвыла: у нее отчаянно болела голова, а почему — непонятно. Мама тоже взвыла, но не так сильно; она поспешно надела наушники и осталась в постели. Зато Катастрофа встала и устроила всем веселенькую жизнь: раз ей плохо, пусть и остальным придется несладко.

— Ненавижу маму, ненавижу папу, ненавижу Говарда! — канючила она. — И Громилу ненавижу! Мама злюка, папа жирдяй, Говард дурак, а Громила урод. Только Хатауэй хороший!

— Тебе же нравилась Фифи, — напомнил Говард.

— Фифи стала ску-у-учная, — проныла Катастрофа. — Какой противный чай! Тубзиком пахнет! И на вкус мерзкий.

— Чай как чай, — возразил Громила, потому что чай заваривал он. — Ну и видок у тебя. Ты чего пожелтела? А, это у тебя похмельное.

— Тогда у тебя похмельные волосы, — заявила Катастрофа. — А это похмельное масло. Похмельные гренки. Похмельное солнце! И вообще на всем свете похмелье.

— Знаешь что, ступай-ка ты обратно в постель, — не выдержал папа.

— Ни за что! — уперлась Катастрофа.

Она уже знала, что сегодня Громила поведет папу и Говарда к Эрскину, и захотела пойти с ними. Мама оставалась дома.

Говард взял чашку заваренного Громилой чая и пошел проведать маму. Что, если она не встает, потому что сердится на папу? Но когда он увидел маму в постели, бледную, осунувшуюся, в нелепых наушниках, которые не очень-то спасали от строительного шума, сотрясающего стены, то сразу безоговорочно поверил: маме и правда худо. Мама приподнялась на локте, взяла у Говарда чашку и благодарно улыбнулась. Потом заговорила, забыв снять наушники:

— Говард, какой ты заботливый, спасибо! Даже не знаю, как бы я без тебя управилась со всем этим. За меня не беспокойся, я просто вымоталась, мне надо отлежаться. У меня в жизни не было такой ужасной недели, не понимаю, как я вообще ее выдержала. Прости, что не пойду с вами к Эрскину. Вдруг он вроде Торкиля? Еще одного такого типчика мне не вынести. И потом, должен же кто-то быть дома, когда Фифи заедет за вещами. Кроме того, Катастрофа наверняка напросилась с вами, а твой отец, боюсь, как обычно, позволит ей садиться всем на голову! Говард, присмотри за Катастрофой, ладно? Я полагаюсь на тебя, золотко.

— Мам, ты мне всегда это говоришь, а я и так за ней присматриваю, — ответил Говард, забыв, что мама его не слышит.

— Я знаю, ты с ней справишься, — с ласковой улыбкой сказала мама. — Ты так хорошо на нее влияешь. Просто присмотри за ней, побереги ее, последи, чтобы она не откалывала никаких номеров, — и все. Когда я знаю, что Катастрофа с тобой, я за нее спокойна.

— Хорошо-хорошо, — вздохнул Говард.

Он хотел спросить маму, как так получилось, что она его усыновила, но что толку спрашивать, если она его не услышит!

Когда Говард вернулся в кухню без мамы, Громила явно растерялся.

— Не пойдет? — спросил он.

— Она устала, вымоталась, ей надо отлежаться, — объяснил Говард.

Громила глубоко задумался.

— Значит, без машины добираться. Тогда денег надо. На автобус. И сапоги надеть — нам в канализацию лезть.

Заслышав это, папа проворно напялил свое клетчатое пальто, пока его не успел перехватить Громила, и вывернул мамину сумочку. О чудо, за подкладку завалились пять фунтов! Говард и Катастрофа бросились перерывать стенной шкаф в прихожей в поисках сапог.

— У меня мозги усохли. Голову повернешь — а они так и перекатываются внутри черепа, — пожаловалась Катастрофа.

— Цыц! — прикрикнул на нее Говард. — Надевай-ка сапоги.

Резиновые сапоги Говарда успел присвоить папа, поэтому Говарду пришлось довольствоваться старой парой — с дыркой в левой подошве. Удивительно, как быстро они собрались. Говард думал, что Громила будет тянуть время, чтобы еще разок повидать Фифи, но к тому времени, как они выступили в поход, Фифи все еще не явилась за вещами.

А вот Рыжик, наоборот, проявил пунктуальность и уже занял свой обычный пост. Он зашлепал за Говардом и компанией по противоположной стороне улицы, опасливо и настороженно кося подбитым глазом в сторону Громилы. Пока они дожидались автобуса на остановке, Рыжик маячил неподалеку в дверях магазина. Говард решил не обращать на Рыжика внимания. Даже если Шик прознала, что они отправились к Эрскину, все равно она им ничего не сделает — ведь они при Громиле.

Автобуса пришлось ждать минут двадцать.

— И день похмельный, — пробурчала Катастрофа.

Говард прекрасно ее понял: погода стояла холодная, пасмурная, солнце едва проглядывало сквозь хмарь мутным желтым пятном над крышами. Говард упал духом и даже задумался, нет ли у него самого похмелья. Признаваться себе, что его мучают скверные предчувствия, не хотелось.

Прошло еще двадцать минут, и папа не выдержал:

— Должен сказать, что Хатауэй безобразно управляет общественным транспортом. Как улицу перекопать — так пожалуйста, в мгновение ока, а как что полезное — так он никаких усилий не прилагает.

— Сам подумай, управлять чем-нибудь из прошлого ужасно трудно, а Хатауэй ведь живет за четыреста лет до нас, — возразил Говард.

— А учиться водить? — спросил Громила.

— Никогда и ни за что! — заявил папа. — Я рожден на свет для роли пассажира. Катастрофа принялась напевать:

— Хатауэй-Хатауэй, пришли автобус поскорей!

Хатауэй-Хатауэй, пришли автобус поскорей!

Через некоторое время ее метод, как ни странно, сработал: из-за поворота показались сразу два автобуса. Во втором было посвободнее, и все разместились на задней площадке, а Рыжик, к величайшему удовлетворению Говарда, на автобус не успел: он бегом припустил через улицу, когда автобус уже тронулся с места.

Оторвались! Ушли от хвоста! Говард обрадовался, и настроение у него сразу поднялось. Не спеша катить в автобусе без Рыжика было куда приятнее, чем если бы Рыжик тоже поехал и сверлил их злобным взглядом. Да и предвкушение скорой встречи с Эрскином тоже грело душу.

Автобус привез их на другой конец города — на школьной карте этот район был отмечен надписью «Промзона». Они высадились в начале ряда одинаковых красненьких домиков, построенных стена к стене. Дальше город кончался и начинались огромные постройки унылого защитного цвета. Они смахивали на фабрики, хотя, кажется, не работали. А за ними тянулись поля, заросшие сорной травой и усеянные грудами битого кирпича.

— Кто окучивает промышленность? — спросил Говард, подумав, что, кто бы это ни был, он страшный халтурщик.

— Шик, — по некотором размышлении ответил Громила. — Ей это неинтересно.

— Оно и заметно, — нетерпеливо сказал папа, — а теперь нам куда?

Громила наклонился к канализационному люку, блестевшему у них под ногами. Он умудрился подцепить крышку своими толстыми пальцами и поднял ее. Открылась квадратная темная дыра с металлической лестницей, уходящей вниз.

— Нам туда, — сказал он. — Почти пришли. — Почти доползли, — съязвил папа. — Ладно, ведите.

Громила спустился в люк и стал карабкаться по лесенке легко и проворно, как шимпанзе по ветке. Папа медленно и неуклюже полез за ним.

— Сдается мне, — заметил папа, по самые плечи скрывшись в люке и обратив лицо к Говарду, — что наш объемистый друг наконец-то нашел свой подлинный дом.

Лицо скрылось. Катастрофа забралась в люк вслед за папой. До Говарда донесся ее голос:

— А у меня голова прошла! И вообще мне тут нравится!

Говард последовал за Катастрофой. Металлические перекладины лестницы крепились к склизкой кирпичной стене, и чем глубже, тем темнее становилось под землей. Внизу что-то плескалось, и еще оттуда все сильнее пахло сточной канавой.

— Ух, какая тут вонища! — восторженно поделилась с Говардом Катастрофа, когда он спрыгнул с последней ступеньки и встал рядом с ней на кирпичную площадку, мутно-серую в полутьме.

Вода тут плескалась еще громче, а насчет вони Катастрофа была совершенно права.

Громила вынул из ниши в стене большой электрический фонарь, и в тот же миг наверху что-то тяжело клацнуло и стало непроглядно темно.

— Похоже, люк захлопнулся, — нервно заметил папа из темноты.

— Так и надо, — подтвердил Громила и включил фонарь.

Они стояли в кирпичном сводчатом тоннеле, на берегу черного потока, который с бульканьем и плеском бежал вдаль. На поверхности сточной реки то и дело вскипали пузыри желтой пены. Говард поспешно решил не слишком всматриваться в черные волны. Волны катили какие-то клочки, куски, ошметки, и Говарду совсем не хотелось знать, что именно там плавает.

К счастью, рассматривать подземную реку было некогда. Громила быстро зашагал вправо по тоннелю, и остальные поспешили за ним: без фонаря в кромешной тьме было не видно ни зги. Своды тоннеля нависали так низко, что Громила втянул голову в плечи и согнулся едва ли не пополам, став похожим на гигантского черного краба. На склизких блестящих стенах плясали свет и тени. Шум воды мешался со шлепаньем ног. Вонь усиливалась, — наверно, потому, что путники баламутили грязь. Говард помрачнел, ощутив, как в дырявую подошву левого сапога просачивается холодная и наверняка вонючая жижа. Да, сапоги придется выбросить, их уже не отмоешь! Своды тоннеля стали еще ниже, и вскоре Говарду и папе тоже пришлось согнуться в три погибели. Говарду все больше делалось не по себе. Ему нестерпимо хотелось разогнуться, и чем отчетливее он понимал, что это невозможно, тем острее было это желание.

— Тебе тут все еще нравится? — спросил он у Катастрофы, которая шлепала на шаг впереди.

— Ну… вроде да, — неуверенно ответила она. Папе, похоже, было так же муторно, как и Говарду, потому что он пустился болтать и теперь тарахтел без умолку бодрым и задушевным тоном. До Говарда его болтовня долетала лишь обрывками, мешаясь с хлюпаньем, шлепаньем, плеском и вонью.

— …Некое сходство со сточными канавами… Кто повидал хотя бы ярд канализационных труб, тот, считай, повидал их все… Как только Эрскин это все выносит?… Мне он видится низкорослым, приземистым коротышкой, пожалуй что карликом, ростом не выше Катастрофы… Конечно же, скрытным… Способ решить семейные неурядицы… разрядить нездоровую обстановку… сама семейка — ходячая неурядица… ни одного нормального… правда, пока что повидал лишь Арчера… Фифи и Арчер… Фифи, спору нет, барышня милая, но… извините, хуже супруги для Арчера не придумаешь… Складывать ручки на груди и таращиться на него с обожанием и благоговением… человек такого склада, как Арчер, неминуемо… непомерное самомнение распухнет еще больше… Фифи раздует его самолюбие…

Говард ничуть не удивился, когда Громила не выдержал, встал как вкопанный и свирепо полыхнул фонариком им в лицо.

— Молчать! — рявкнул он на папу. — Чтоб ни звука про Фифи!

Может, из-за прыгающего света фонарика, а может, из-за чего-то другого, но только оскаленное лицо Громилы, освещенное снизу, в этот миг казалось поистине зверским.

Папа прикрыл глаза ладонью.

— Разве вам не нравится Фифи и вы не желаете ей добра? Да, конечно, если вам так угодно, я помолчу. Пожалуйста, идемте дальше, я хочу выбраться отсюда.

Громила развернулся и затопал вперед.

— Попробуй выяснить, с чего он так взъелся, — шепотом попросил папа у Катастрофы.

Говард с тяжким вздохом зашлепал за ними. Неужели папа не заметил, что Громила по уши влюблен в Фифи? Впрочем, у папы в последнее время своих забот хватало, может, он и правда не заметил, с него станется.

Они шли, и шли, и шли, и Говард утратил счет времени. Левый сапог отяжелел и наполнился холодной жижей. Внезапно черный помойный поток свернул куда-то, и шумный плеск его затих. Или это они свернули в сторону от вонючей реки? Свет фонаря выхватил из темноты металлическую лестницу, которая вела вверх, к крепкой стальной двери.

Громила поднялся по ступенькам и рывком распахнул дверь. Все заморгали, ослепленные пасмурным сереньким светом, — таким ярким он показался после подземной темноты. С облегчением ринулись они по лестнице на вольный воздух и очутились на бетонной площадке у края огромного котлована, заваленного щебенкой, землей, помятыми жестянками, автомобильными шинами и прочим хламом.

— Пришли, — объявил Громила, и стальная дверь с грохотом захлопнулась.

Они огляделись. По одну сторону котлована высились курганы мусора: старые просели и покривились, а те, что посвежее, стояли прямо и были аккуратно разровнены. По другую сторону шли новенькие металлические постройки, перед ними выстроились ровными рядами желтые мусоросборочные фургоны. А вдалеке, над большим современным зданием, поднимался дым из множества блестящих труб.

— Мусоросжигатель. — Громила указал на здание с явным удовольствием и даже подобием гордости.

Остальные продолжали осматриваться. За спиной у Громилы тянулись уже знакомые поля, груды битого кирпича и постройки защитного цвета, а еще дальше, но все-таки не очень далеко, — красные домики, те самые, возле которых находилось автобусное кольцо.

— Мы запросто могли пройти полями, — заметил папа. — Зачем было тащиться под землей?

— За пределы города мне дозволено выбираться только двумя способами, — с небывалой обстоятельностью ответил Громила. — Или в мусорном фургоне, или по канализации.

Папа, Говард и Катастрофа оторвали взгляды от горизонта и уставились на Громилу. Чтобы всмотреться в его лицо, им пришлось задрать головы. Громила взирал на них с высоты своего огромного роста, саркастически усмехаясь, и вся его туповатость исчезла без следа.

— Что-то мне подсказывает, — устало произнес папа, — что вы и есть Эрскин.


Глава тринадцатая


Громила кивнул. Лицо у него опять стало свирепое, как тогда, в подземелье, когда он рявкал на папу. Все поняли, что он не на шутку разъярен.

— Ч-ч-что случилось? — запинаясь, выдавила Катастрофа.

— Вентуруса спроси, — с глубочайшим презрением отрубил Эрскин.

Пока они пребывали в недоумении, он спросил, глядя поверх их голов:

— Место приготовили?

— Да, — подтвердил кто-то у них за спиной. Говарда, папу и Катастрофу плотно обступили бодрые люди в желтых комбинезонах и шапках, почему-то все в белых резиновых перчатках.

Бодрые-то они были бодрые, но чем-то сразу напомнили Говарду шайку Рыжика — очень уж неприятно ухмылялись.

— Вот и заприте их там, — велел Эрскин и отвернулся.

Белые резиновые перчатки цепко схватили всех троих. Кто-то посоветовал: «Лучше идите сами, по-хорошему говорю», — и их потащили куда-то по бетонной площадке. Из сапога у Говарда на каждом шагу выплескивалась холодная вонючая жижа.

— Ничего не понимаю! Что происходит? — возмутился папа.

— Стоять! — рыкнул издалека Громила.

Все остановились и обернулись. Эрскин вытянул длинную ручищу, в которой блестел нож, и этим ножом показал на Говарда. Того поволокли обратно вместе с холодной вонючей жижей, выплескивающейся из дырявого сапога.

Громила упер руки в боки и навис над Говардом. — Твой папаша считает — Арчер ни о чем не догадывается. Так вот, передай ему: это он сам ничего не смыслит! Только треплется! Но кое-кому все известно, верно? Будете сидеть взаперти, пока кто-нибудь не захочет признаться и очистить совесть.

«Очистить» — это была такая шутка. Помоечные подчиненные Эрскина дружно захохотали.

— Да, но почему ты такой злой? — спросил Говард.

Эрскин оскалился. Казалось, еще миг — и он метнет в Говарда нож. Но вместо этого он процедил:

— А тебе понравилось бы тридцать лет сидеть в сточной трубе? Тридцать, а не тринадцать!

Остальные думают — тринадцать. Но я знаю, это было проделано дважды. То ли обмишулили, то ли перепутали… Да это неважно. Вы у меня посидите под замком, пока не выясню, как нас провели. Вся ваша семейка сидеть будет. Потом пошлю мусоровоз за вашей мамашей.

Эрскин щелкнул толстыми пальцами, и Говарда вновь потащили прочь.

Говард, конечно, испугался, однако у него хватило присутствия духа отметить, что манера разговаривать у Эрскина изменилась, но не сильно. Может, он так разговорился сейчас, потому что у него накипело?

Эрскин проревел им вслед, как рассерженный медведь, перекрывая топот и шлепанье множества ног:

— Сайкс, пиши слова. Напишешь — выпущу. Нет — сгною!

Похоже, не очень-то ему надо было прикидываться, чтобы изображать Громилу.

Пленников подволокли к одному из курганов, в склоне которого обнаружился вход в короткий земляной коридор, оканчивающийся новенькой металлической дверью. Дверь была открыта, и пленников одного за другим грубо впихнули внутрь, после чего дверь закрылась за ними мягко, как по маслу, лишь слегка скрипнули петли да щелкнул замок. Изнутри дверь оказалась гладкой — ни ручки, ни глазка, ни скважины.

Говард присел на ближайшую кучу мусора и наконец-то вылил жижу из сапога. Сапог его уже вконец извел. Помещение, в котором они очутились, было пустым, лишь на полу кучками лежали земля и щебень, — наверно, осыпались со стен. Один из холмиков, повыше, едва ли не достигал потолка, а в потолке имелось крошечное окошко, и в него падал серенький дневной свет. Говард вытряс из сапога последние капли, задрал голову и удостоверился, что окошко забрано ржавой решеткой, а потолок, слегка сводчатый, сложен из старых булыжников.

— Фффу-у-у! — Катастрофа сморщила нос. — Ну и разит от твоего сапога!

От сапога и вправду воняло. Именно так, вспомнил Говард, пованивало от Громилы, когда тот впервые появился в доме у Сайксов.

— По-моему, это часть старого замка, — предположил папа, озираясь по сторонам. — Возможно, даже темница. Как по-вашему, наш благоуханный друг намерен заточить нас тут на веки вечные? Впрочем, узнаем.

Папа с Катастрофой тоже присели на холмики. Некоторое время все молчали. Ничего не происходило. Земляная сырость просачивалась сквозь одежду до самых костей, и всех зазнобило.

— Говард, ты не знаешь, что его так рассердило? — спросил наконец папа. — По-моему, с учетом всех обстоятельств мы обращались с ним неплохо.

Говард обдумывал ответ так долго, тяжело и мрачно, что куда там тугодуму Громиле.

— Наверно, отчасти из-за Фифи, он же втюрился в нее. А еще Громила думает, будто мы знаем, какие именно из твоих слов держат его семейку в городе и работают как чары. Мне кажется, Громила вычислил, что виноват во всем Вентурус. Но отчего он так взъелся, я все равно не пойму.

— Я не мог не заметить, — угрюмо сказал папа, — что Громила всегда держался на заднем плане, стоило появиться Арчеру. Я полагал, это он из почтения. А теперь мне стало ясно: Громила попросту не хотел, чтобы Арчер понял, что Громила пустил у нас корни и все это время вел свое, отдельное расследование.

— Ой, пап, ну какой ты глупый! — воскликнула Катастрофа. — Арчер распрекрасно все знал! Он подсматривал через лампочки. Просто Громила боялся, вдруг Арчер войдет и ляпнет: «Привет, братец Эрскин!» — и выдаст его нам. Гром… Эрскин подлый! Гадкий! Злой и хитрый! Я его теперь ненавижу!

Говард всецело разделял чувства Катастрофы. У него тоже было ощущение, что его предали и обманули самым подлым образом. В сто раз хуже, чем Диллиан! Они ведь поверили, будто Громила хочет им понравиться, и под конец почти что подружились с ним. А оказывается, все то время, что он помогал им встречаться с остальными представителями этой семейки, он действовал в собственных интересах, обтяпывал свои делишки, выведывал, кто из его родственничков чем занят! Еще бы он позволил Шик их захватить! Они ему и самому были нужны.

— Мерзкий вонючий подлец! — в сердцах сказал Говард.

Катастрофа покатилась со смеху.

— Он и правда вонючий, — добавил Говард. — Вот что: давайте попробуем отодрать или погнуть решетку, вдруг получится.

После нескольких попыток ему удалось вскарабкаться на верхушку холмика и дотянуться до решетки. Опасения Говарда подтвердились: решетка крепко держалась в земляных стенах и даже расшатать ее было невозможно. Разумеется, Катастрофа ни за что не хотела ему верить и полезла на холмик сама — подергать злополучную решетку. Весила Катастрофа меньше Говарда, холмик под ней осыпался не так сильно, поэтому ей удалось залезть выше брата, на самую макушку, и ухватиться за решетку обеими руками. Но все без толку: решетка прочно сидела в стене. Папа и пробовать не стал.

«Конечно, папа опять в роли пассажира! — сердито подумал Говард, глядя с высоты холмика на ссутуленную папину спину в красно-черном клетчатом пальтишке. — Он преспокойно плывет по течению — как же это меня раздражает! Ему на все наплевать. Только представьте: накопить налоговый долг в двадцать три тысячи! Это в его духе — столько лет писать какие-то треклятые слова и ни разу не поинтересоваться, зачем они и куда деваются!» Говард раскипятился так, что еще немного — и он бы переметнулся на сторону Эрскина. Трудно поверить, что кто-то может быть таким беспечным. Но Говард знал, что для папы ничего невероятного в подобном существовании не было. Он так жил, вот и все. Папу ничто не волновало и не интересовало — лишь бы его кормили, не дергали и давали спокойно сидеть за пишущей машинкой. В пылу спора он называл себя «честным налогоплательщиком», напрочь забывая, что никаких налогов не платит. «Невероятный эгоист!» — подумал Говард. И вообще, пожалуй, даже хорошо, что Квентин Сайкс ему, Говарду, не родной отец.

Кстати, о родных и приемных. Говард съехал по холмику прямо к папе.

— Почему вы никогда не говорили мне, что я приемыш? — выпалил он.

Папа спокойно посмотрел на него, явно не подозревая, какие недобрые мысли бродят в голове у Говарда.

— Глупо, конечно, было так тянуть… — вздохнул он. — Нам хотелось считать тебя своим родным ребенком, — наверно, поэтому мы и молчали. К тому же мы нашли тебя при столь удивительных обстоятельствах…

Катастрофа тоже съехала с горки под шорох осыпающейся щебенки.

— Там снаружи охранник, — вмешалась она. — Я видела его ноги.

— Какие же пленники без охраны, — кивнул папа. — Эрскин — он такой, не оставит нам ни малейшей лазейки для бегства. Чем больше я размышляю о нем и его поведении все эти дни, тем больше уверяюсь, что он малый настойчивый, а по части упрямства, пожалуй, не хуже меня. — Он тяжко вздохнул и невесело уставился в земляной пол между своих грязных резиновых сапог. — Очень меня тревожит его идея притащить сюда Катриону. Она неважно себя чувствует…

— Эрскин ее побаивается, — успокоил его Говард. — Может, раздумает.

— Ты и правда считаешь, что он способен чего-то бояться? — удивился папа.

— Да, — ответила за брата Катастрофа. — Он ужасно боится Арчера, и еще Шик… ну и маму нашу тоже.

— Расскажи, как вы меня нашли! — напомнил папе Говард.

— Ах да, — спохватился папа. — Это долгая история. Она приключилась в те времена, когда это пальто еще было новехоньким. Была зима, шел сильный снег, и я купил пальто с первой получки в Политехническом. Я взялся за преподавание, потому что дела наши шли неважно: у меня случился творческий кризис, а Катриона сидела без работы, во всяком случае, приличного места найти не могла. Мы оба ужасно тосковали, Катриона хотела детей, а завести их не получалось. В общем, иду я по двору колледжа к Косому проезду, тороплюсь, потому что холод собачий, и вдруг слышу откуда-то тихий-тихий скулеж, скорее писк. Подумать только, я ведь мог не остановиться и не посмотреть, кто это! А это был ты. Новорожденный младенец. Никогда не видывал таких слабеньких, истощенных и бледных до синевы малышей. Потом, когда мы с Катрионой помчались к врачу, он сказал, что тебе от силы день от роду и что если ты выжил в такой холод, значит ты крепыш. А тогда я, конечно, схватил тебя на руки, завернул в пальто — ты совсем закоченел — и бегом домой к Катрионе. Она обозвала меня дураком: надо было сразу ехать к врачу, но, по-моему, обрадовалась, что тоже может поучаствовать. Понимаешь, Катриона прикипела к тебе с первого взгляда. Говорила — у него такая мордочка, такой пушистый затылок! Тебя продержали в больнице месяц, и она навещала тебя каждый день. И все твердила, что мы непременно тебя усыновим, если настоящие родители не объявятся, а они не объявились. Вот мы тебя и усыновили.

Квентин смотрел на Говарда, улыбаясь, но глаза у него оставались серьезными.

— Так оно все и было. И знаешь, Говард, мы ни разу не пожалели об этом. С твоим появлением жизнь у нас постепенно наладилась: я познакомился с Маунтджоем и снова начал писать, а Катриона нашла работу своей мечты. Но не это главное. Главное, что мы тебя обожали. Правда. Ты словно научил нас, как быть счастливыми, с тобой было так здорово! Я знаю, когда ты выяснил правду — когда пришел от Хатауэя словно в воду опущенный. Это ведь он тебе сказал?

— Он хранит архивы, родословные и вообще, — объяснил Говард. — Потому что среди прочего окучивает и их тоже.

От рассказа папы ему стало не по себе и уж точно не полегчало. Ведь настоящие его родители оставили новорожденного младенца зимой на улице! Что тут о них скажешь… слов нет…

— А теперь расскажи, как вы усыновили, ой, то есть удочерили меня! — потребовала Катастрофа.

— Не выйдет, — улыбнулся папа. — Мы тебя не удочеряли. Ты у нас завелась обычным путем. Уж не знаю, чем мы провинились, что заслужили такое наказание.

Катастрофа, разумеется, знала, что она не приемыш, но надеялась — а вдруг?

— Нечестно! — надулась она. — Я тоже хочу быть приемной, так интереснее! А просто родной — скучища!

— Я охотно отдам тебя на удочерение в хорошие руки, — пообещал папа. — Будешь дуться и ворчать — точно отдам.

Катастрофу такой ответ не утешил и не удивил. — Зато ты настоящий отпрыск Хатауэя, — напомнил ей Говард.

— Подумаешь! — фыркнула Катастрофа. Она сердито залезла на верхушку холмика и отвела душу, громко ругая охранника: — Помойка ходячая! Вонючка унитазная! У тебя ноги тубзиком воняют! Какашка двуногая! Какашка липкая, мерзкая, склизкая! — выкрикивала она.

Естественно, охранник не обрадовался. В земляной камере потемнело, когда он присел на корточки и, нагнувшись к решетке, пригрозил:

— Не заткнешься — знаешь что будет? Вытащу решетку и отлупцую тебя!

— А ты-то что здесь забыл? — удивилась Катастрофа.

Не успел охранник договорить, как Говард взлетел на верхушку холмика к Катастрофе, которая повернулась к нему и сообщила:

— Да это никакой не сторож! Это Рыжик!

— Вижу, — ответил Говард и сквозь решетку крикнул Рыжику: — Это тебе Шик сказала, что мы тут?

Каково же было его разочарование, когда Рыжик ответил:

— Дурак совсем, что ли? Откуда ей знать? Просто я всю дорогу за автобусом бегом бежал.

Говард сник. Значит, стравить Шик с Эрскином, как в прошлый раз, не получится и выбраться на свободу за счет такой хитрости — тоже. Но Рыжик разговаривал вполне мирно, будто хотел возвыситься в глазах Говарда после того случая у канавы, когда Говард облил его презрением.

— Я видел, как вы полезли в люк, смекнул, что вы пройдете по канализации и выберетесь уже здесь, — объяснил Рыжик. — Так что я нагнал вас поверху, притаился тут и ждал, пока не услышал ваши голоса. Что вы там делаете?

Будь что будет! Говард решил рискнуть.

— Эрскин посадил нас под замок, — объяснил он.

Рыжик покатился со смеху. Потом сел поудобнее, прислонившись к решетке, и сказал:

— Ай да Эрскин! — Помолчал и спросил: — А Эрскин вообще кто? Шик его боится, сама говорила, а Шик такая крутая тетка, что ее поди напугай.

— Ты его видел, — ответил Говард. — Это наш Громила. Сам здоровенный, голова маленькая.

За решеткой посветлело, потемнело и опять посветлело: это Рыжик плюхнулся на живот и приблизил лицо к ржавым прутьям.

— Спасибо, что предупредил! — с сарказмом прошипел он. — А я думал, он ваш дружок. С какой радости он вас запер?

— Оказывается, он братец Шик, — растолковал Говард. — Братец и сестрица друг друга на дух не переносят. — Он почувствовал: еще немного, и отношения с Рыжиком наладятся, хоть чуточку, но наладятся. — Понимаешь, их семеро в семейке, и они захватили власть над городом.

— И каждый хуже и злокозненнее другого! — выкрикнул снизу папа, успевший взобраться до середины холмика. Он чуть не пустил прахом все старания Говарда, пылко обратившись к Рыжику: — Слушай внимательно, мой мальчик. Если этих семерых безумцев не остановить, они скоро захватят весь мир. Надо помешать им! Я взываю к тебе как к гражданину мира…

— Папа, помолчи, а? — взмолился Говард.

Но тот будто не слышал — он разглагольствовал и разглагольствовал. Рыжик прижался носом к решетке и внимал папе с ехидной ухмылкой, сверкая подбитым глазом. Красноречие дядьки в красно-черном пальто поначалу его забавляло, но потом он зевнул, и Говард в панике понял: еще секунда, и Рыжик заскучает и уйдет. И тогда пиши пропало — им отсюда никогда не выбраться.

— Папа, цыц! — рявкнул Говард.

Папа осекся: он понял, что сын не шутит.

— Твой папаша любит языком почесать! Сам себя заслушался! — съязвил Рыжик. — Я тут думал о том, что ты мне тогда сказал насчет Шик. Ну, про гипноз и колдовство. Не нравится мне это. Я делаю, что она прикажет, потому что уважаю ее. То есть уважал, пока ты мне не намекнул про гипноз. Так это правда, что она и тебя хотела заколдовать, да не выгорело дельце?

Он произнес это вкрадчиво и даже заискивающе, будто хотел услышать от Говарда что-то вроде: «Мало ли что я сболтнул сгоряча». Да, Рыжику явно не давала покоя мысль про Шик и гипноз.

— Извини, но это правда, — ответил Говард, чувствуя себя таким же виноватым, как недавно перед папой. — Шик пыталась меня заколдовать. Это было что-то вроде армрестлинга.

С трудом подыскивая слова, он поведал Рыжику, как Шик посылала ему в голову свои мысли, как гнула, ломала — и не осилила, как он был на волосок от того, чтобы сдаться. Рыжик явно знал, о чем речь, и подсказывал, поэтому они вскоре хорошо поняли друг друга. Не успел Говард досказать до конца, как Рыжик мрачно закивал, скривился, словно его мутило, и выругался:

— У-у, жирная коровища!

Непонятно было, кто ему противнее — Шик или собственная податливость.

— Да, ты кругом прав. Это самое она со мной и провернула, гадина. Только на меня она другие мысли насылала. Больше про то, какая она, Шик, крутая, умная, сильная и как ее надо уважать, в ножки кланяться и ботинки ей лизать. У-у, жирдяйка поганая! Ненавижу, когда меня за веревочки дергают! Так, ладно. Вы хотите, чтобы я вас отсюда вытащил?

— Ой, пожалуйста! — возликовали все трое, хотя Говарда немножко мучила совесть, ведь они тоже дергали Рыжика за веревочки.

— Погодите чуток, я поищу, чем подковырнуть решетку, — пообещал Рыжик и осторожно отполз прочь.

Потянулись минуты томительного ожидания. Пленники нервничали. Вдруг Рыжик передумает и не вернется? Вдруг его перехватит Эрскин? И хотя раньше все трое были уверены, что Эрскин не скоро к ним наведается, теперь они боялись, что он ворвется в темницу с минуты на минуту. Папа с трудом влез на верхушку холмика, и они втроем топтались под решетчатым окошком, умирая от волнения.

— Говард, как ты думаешь, он вернется или нет? — шепотом повторял папа.

Рыжик вернулся и принес длинный железный прут и массивную пустую банку из-под краски — насадить на прут для точки опоры. Судя по пыхтению и металлическому скрежету, Рыжик лег на живот и всем весом навалился на прут. Банка медленно покорежилась. На пленников посыпались чешуйки ржавчины, металла и земляные комья. Решетка зашаталась, когда Рыжик начал ее раскачивать. Земляные стены вокруг решетки заколебались и вздыбились. Рыжик выругался и поднажал сильнее, и решетка вывернулась из земляных стен, а с ней и солидный кус земли, который зашиб бы папу по голове, не оттащи его Говард в последний миг.

Говард отряхнулся, вытер глаза и пропихнул Катастрофу в неровную дыру, образовавшуюся на месте решетки. Потом выкарабкался сам. Папу они тащили на свободу вдвоем с Рыжиком, встав на четвереньки и ухватив его за руки.

— Пригнись! — пропыхтел Рыжик, пока они рывками извлекали папу наружу.

Говард поспешно повиновался. Теперь он понял, почему Рыжик все время стелился по земле. С этой стороны курган, в котором они сидели, был низким. Но если выпрямиться, стоя на коленях, отсюда можно было увидеть мусоросжигатель, металлические постройки и ряды мусороуборочных машин. А вокруг машин бродили подручные Эрскина — желтые комбинезоны. Так что лучше было не распрямляться.

В конце концов папа выбрался на свет. С него сыпался щебень, а от пальто на спине почти ничего не осталось: ткань ободралась о края дыры.

— Вылез? Побежали! — скомандовал Рыжик. Они пригнулись и помчались прочь от мусоросжигателя и фургонов, через травянистое поле, по кучам битого кирпича к ближайшему зеленому сараю или бараку. Левый сапог Говарда все еще хлюпал, так что бежали они под аккомпанемент «хлюп-шлеп, хлюп-шлеп», а когда Говард съезжал по очередному склону или перемахивал через груду кирпичей, сапог жалобно всхлипывал и скрипел.

За спиной у Говарда пыхтел папа — шумно, как изнемогающий кит. Они успели отбежать катастрофически недалеко, когда издалека послышались крики и рокот грузовых моторов.

Беглецы обернулись. Так и есть! Подручные Эрскина пустились в погоню: два мусоровоза и огромная желтая ассенизационная цистерна выворачивали с площадки перед заводом. Желтые комбинезоны с воплями вспрыгивали на подножки машин. Беглецы пригнули головы и помчались дальше. Папа сипел и задыхался.

Когда они добежали до ближайшего сарая, мусоровозы и цистерна покрыли треть расстояния, отделявшего их от беглецов. Папа выбился из сил. Спрятаться внутри сарая было негде, запереться — невозможно: хулиганье уже давно повыбивало окна и повышибало двери, так что беглецы, даже не заглядывая внутрь, поняли, что это дело безнадежное. Их хватило лишь на то, чтобы обогнуть сарай. Тут папа встал как вкопанный, ухватился за стенку защитного цвета и принялся хватать ртом воздух, словно рыба на суше. Лицо у него побелело, по нему градом катился пот. Катастрофа, наоборот, побагровела и держалась за грудь.



Говард переглянулся с Рыжиком.

— Что будем делать? — спросил тот. — Твой папаня вконец выдохся.

Говард осмотрелся. Ближе к дороге сараи стояли теснее, а дальше от дороги были разбросаны по полю. Говард ткнул рукой в ту сторону.

— Я побегу туда и отвлеку их, — коротко сказал он. — А ты бери папу и Катастрофу и прячьтесь втроем в самом ближнем к дороге. Пересидите там, пока они за мной не погонятся. Я потом оторвусь от них и найду вас. Где вас искать?

Рыжик кивнул — он уже убедился, что бегает Говард быстро.

— Могу забрать твоих к себе домой. Фаянсовый тупик, дом двадцать шесть, это новостройки. Пойдет?

— Да, — кивнул Говард.

Грохот грузовиков неумолимо приближался, и Говард пустился бежать.

В отличие от папы с Катастрофой он даже не устал и не запыхался. Мешал ему только сапог, назойливо хлюпавший на каждом шагу. Хлюп-шлеп, хлюп-шлеп, все чаще и чаще, потому что Говард ускорил бег — надо было попасться на глаза преследователям раньше, чем они обогнут сарай и засекут Рыжика и остальных. И они его увидели и отчаянно забибикали. Краем глаза Говард заметил три желтые громады, которые разворачивались ему вдогонку, и юркнул за ближайший сарай.

Не дожидаясь, пока грузовики и цистерна вывернут из-за угла, мальчик ринулся дальше. Все это начинало смахивать на игру, хоть и опасную. Сараи были раскиданы по обширному полю, в высокой траве ржавели заброшенные экскаваторы и прочие машины. Говард присел и затаился за ржавым остовом. Три желтых грузовика крутились вокруг сарая, за которым он только что прятался, потом покатили туда, где он оставил Рыжика и остальных. Но там уже не было ни души. Значит, Рыжику удалось благополучно переправить папу и Катастрофу поближе к дороге и автобусной остановке. Сердце у Говарда запело от радости, он выскочил из-за сарая и побежал, вовлекая мусоровозы в этот безумный танец. Ему сделалось весело и легко. Хлюп-шлеп, хлюп-шлеп, не слишком торопливо, по высокой траве вон к тому сараю, и внаклонку — пусть они думают, что он прячется и уверен, будто его не видно! За спиной вновь оглушительно забибикали, потом моторы взревели с удвоенной силой. Ага! Преследователи заметили его и догоняют!

Говард засмеялся и наддал ходу. Хлюп-шлеп-плюх, хлюп-шлеп-плюх. Он решил спрятаться в следующем сарае, пока преследователи обшаривают предыдущий. Но они не стали задерживаться, а растянулись в цепочку, чтобы охватить территорию побольше и ловить дичь наверняка. Говарду пришлось бежать без передышки, петляя между ржавыми машинами и сараями. Толком спрятаться не выходило. Трава хлестала по бокам и по лицу. «Караул!» — пронеслось у него в голове. Как его угораздило забыть, что Эрскин вовсе не дурак! Теперь Говард испугался по-настоящему и стал удирать от преследователей всерьез. Он несся один-одинешенек по заброшенной промзоне, а за ним гнались три грузовика.

Говард продрался сквозь высокие, в рост человека, заросли травы и сорняков и увидел, что впереди расстилается голое поле — лишь кое-где груды битого кирпича, но ни одного завалящего сарайчика, и только вдалеке домики и дорога. Он стрелой припустил через поле, хлюпая проклятым сапогом. За спиной яростно взревело. Похоже, цистерна все-таки увязла в высокой траве. Но мусоровозы не останавливались и, подскакивая, неслись за ним по полю. Говард понял: он вот-вот попадется. Спасти его может разве что чудо.

— Хатауэй-Хатауэй, пришли автобус поскорей! — пропыхтел он на бегу. — Хатауэй, пожалуйста!

Глупо было попусту тратить дыхание, но ведь у Катастрофы-то получилось вызвать автобус. Вдруг и у него получится?

О чудо! К остановке на краю поля, вывернув из-за дальнего ряда окраинных домов, величественно выплывала красная туша автобуса. Теперь только бы добежать! Говард стиснул зубы и хлюп-шлепал на предельной скорости. Преследователи на мусоровозах разгадали его план, грозно забибикали и тоже поднажали. К счастью, им приходилось лавировать между кучами битого кирпича, так что гнали они не по прямой, и грузовики то и дело подскакивали на кочках и рытвинах. Но, судя по хрусту и дребезгу, преследователи были уже недалеко. Говард изнемог, пыхтел и хватал ртом воздух не хуже папы. Грудь разрывало, в глазах мутилось, но он бежал, бежал, бежал — и на ходу шарил по карманам в отчаянных поисках мелочи на автобус. Карманы были пусты.

— Арчер! — просипел Говард. — Денег, быстро! Пальцы нащупали что-то холодное и тяжеленькое, похожее на фунтовую монету. Не сбавляя темпа, Говард вытащил руку из кармана — это и правда оказался фунт!

Автобус описал плавную дугу и затормозил у остановки. Говард из последних сил помахал рукой с зажатой монетой. Руку он едва поднял. Водитель, о диво, не укатил, а открыл двери, чтобы Говард понял — его ждут. Мусоровозы гремели прямо у Говарда за спиной. Один взял вбок, чтобы отрезать его от автобуса, но развернулся слишком резко, а может, налетел на кирпичи, качнулся и встал. Из него посыпались желтые комбинезоны. Не теряя времени даром, они побежали за Говардом, но тот последним отчаянным прыжком хлюп-шлепнул к двери автобуса, запрыгнул внутрь и кинул монету водителю. Тот закрыл двери автобуса и тронулся с места, на ходу со звоном отсчитывая Говарду сдачу.

Говард рухнул на ближайшее сиденье. Каждый вдох резал грудь. Мальчик то и дело оглядывался, чтобы наблюдать за преследователями: грузовик разворачивался в поле, стремясь выехать на дорогу и догнать автобус. Трое желтых комбинезонов бежали к другому, остановившемуся мусоровозу, который теперь взял с места вслед за первым. Издалека подтягивалась и забуксовавшая было цистерна — она ковыляла через поле, тоже намереваясь участвовать в дальнейшей погоне. Но тут автобус въехал в город, и Говард потерял преследователей из виду.

Видимо, водитель автобуса очень проголодался и спешил на ланч: он гнал по предместьям так быстро, что у Говарда затеплилась надежда на спасение. Но по субботнему времени улицы чем дальше, тем больше были запружены народом: на остановках скопились очереди, а на улицах повсюду были заторы и пробки. Автобус исправно замирал у каждой остановки и по мере приближения к центру тащился все медленнее. На пятой остановке Говард увидел, что вдалеке показались машины преследователей. На шестой они стали нагонять автобус. А к седьмой, неподалеку от Городского совета, почти нагнали, и теперь Говард понял, как им удалось развить такую скорость на переполненных улицах. Два грузовика неслись бок о бок, заполняя всю полосу и прихватив часть встречной, а цистерна — вплотную за ними. На встречной полосе царила неразбериха, машины отчаянно сигналили и вынуждены были спасатьсяна тротуаре.

Ах так! Ну что же, два чуда уже получились, надо попробовать еще разок, ведь три — хорошее волшебное число.

Говард принял решение и проговорил:

— Диллиан! Диллиан, пришлите полицию и остановите мусорщиков! Будьте так добры! Они тут вовсю нарушают правила!

Дама на соседнем сиденье недоумевающе покосилась на мальчика, который разговаривал сам с собой, но Говард не обратил на нее внимания. Едва не вывернув себе шею, он следил за продвижением желтых фургонов, спешивших пристроиться в хвост к автобусу. Миновали Городской совет, но полиция не появлялась. Впереди, на Главной улице, была огромная пробка, так что автобус едва полз.

«Надо слезть и бежать отсюда на своих двоих! — подумал Говард. — Иначе мне от них не оторваться». Но водитель не открывал двери, потому что следующая остановка была только за углом, на Мукомольной улице. Мусорные грузовики неумолимо надвигались глухой желтой стеной, от автобуса их отделяли какие-нибудь полсотни ярдов.

Уи-уи-уи-и-и-и!

Это завыли, приближаясь, полицейские сирены. Говард облегченно выдохнул. Мимо автобуса пронеслись синие мигалки. Не только сам Говард, но и остальные пассажиры повскакивали с мест — поглядеть, как полиция окружает мусоровозы.

— Наконец-то! — воскликнул кто-то рядом с Говардом. — Давно пора было вызвать полицию, эти шоферы просто спятили!

Автобус резво покатил дальше и свернул за угол в тот самый миг, когда полицейские машины перекрыли мусоровозам дорогу. Один грузовик никак не мог затормозить, и Говард успел увидеть, как он выворачивает на тротуар, дверца с другой стороны от полиции рывком отворяется и на асфальт прыгает громоздкая фигура, длиннорукая, с маленькой головой.

Громила, кто же еще! Едва автобус остановился за углом на Мукомольной, Говард стремглав метнулся к выходу. Не успев толком ничего решить, он выскочил из автобуса и припустил по улице. Он мчался со всех ног и со свежими силами, но все равно краем глаза заметил высоченную длиннорукую фигуру, которая с поразительным проворством вывернула на Мукомольную из-за угла Главной. Наверняка Эрскин тоже его углядел — слишком он был близко.

Говард кинулся наутек по извилистой улочке. Злосчастный сапог успел подсохнуть и теперь не хлюпал, а пыхтел. Но сам Говард переоценил свои силы и быстро выдохся. Ноги отчаянно ныли, и он понимал: с такой скоростью от Эрскина не удрать. Зато бежал он прямиком на территорию Шик — в Шикарный город, по соседству с дискотекой Торкиля. Вон уже и громада собора показалась невдалеке. Говард наддал ходу, пыхтя вместе с собственным сапогом, и подумал, что стоит сделать еще одну попытку. Возможно, предыдущие три чуда произошли сами по себе, но другого выхода у Говарда не было.

— Шик! — выдохнул он. — Торкиль! Остановите Эрскина! Иначе он меня сцапает! Или хоть задержите!

Он свернул за угол, и перед ним протянулась Парадная улица, которая вела в гору, так что Говард волей-неволей сбавил скорость. Он задыхался, все тело у него болело, сапог пыхтел. Но где же клуб «Митра» и «Азартные игры»? Вместо него перед Говардом воздвигся особняк епископа. Это что, у Шик такие шуточки?!

За спиной у Говарда грянула настоящая какофония. Он подскочил от неожиданности и оглянулся через плечо. Но что бы это ни звенело и ни грохотало, все происходило за углом. На слух казалось, что в какофонии участвуют духовой оркестр, дискотека, а также чьи-то вопли и выкрики. Мимо Говарда побежали люди — то ли полюбопытствовать, что за кавардак, то ли присоединиться к нему. Потом несколько раз что-то резко треснуло или хлопнуло. Никак выстрелы? Нет, о счастье, кажется, всего лишь петарды. Однако следующий хлопок определенно был выстрелом.

— Диллиан! — просипел Говард, ковыляя по Парадной улице в горку. — Полицию! Шик перестаралась!

Тотчас, будто полиция караулила наготове, взвыли сирены, перекрывая шум. Но Эрскин на Парадной улице почему-то не показывался, и погоня прекратилась. Говард остановился передохнуть.

«Значит, все верно, — подумал он. — На мои просьбы действительно отвечают, это не совпадение». Он старался не думать об Эрскине, и особенно об Эрскине как хорошо знакомом и привычном Громиле. Передохнув, Говард двинулся дальше трусцой и так, трусцой, миновал собор и парк. На бегу он размышлял о том, что теперь надо непременно найти Вентуруса. Больше ничего и не остается, ведь именно Вентурус в ответе за всю эту историю. Но Говард не представлял себе, как искать человека, который живет в будущем. Кое-какие смутные догадки у него брезжили, но не более. Вообще-то, если подумать, подходов к Вентурусу открывалось несколько. Раз уж даже Шик примкнула к тем, кто прикрыл его от Эрскина, то… Говарду расхотелось думать об этом дальше, а почему — он не понимал. И просто поспешил домой.

Люди Хатауэя поработали на Верхней Парковой улице на совесть: она стала ровной, гладкой, чистой и аккуратной, никаких вам дыр, ям, канав, отбойных молотков и красных конусов. Правда, кое-где со стен домов еще смотрело слово «АРЧЕР», но в основном надписи были уже закрашены. Все прочие следы безобразий, творившихся тут в последние две недели, исчезли. Говард собрался с силами, добежал до дома и ворвался в кухню.

Мама вскочила от неожиданности. Она сидела на излюбленном стуле Громилы, все еще бледная, больная и замученная.

— Говард! Что стряслось? Где Катастрофа?

— Где машина? — выдохнул Говард вместо ответа.

— У колледжа, на стоянке, — растерянно сказала мама. — А зачем она тебе?

— Вот не везет так не везет! — Говард даже крякнул с досады. — Только и надежда, что он еще бежит через парк… если его не зацапала Шик. Мам, идем быстрее! Тебе надо смыться из дома, пока сюда не заявился Эрскин.

— Эрскин? — удивилась мама, хватая пальто и сумочку.

Говард потащил маму к парадной двери. Еще не хватало, чтобы Эрскин поймал их у черного хода!

— Громила, — отрывисто объяснил Говард. — Оказывается, он Эрскин, один из тех семерых колдунов, но всю дорогу прикидывался громилой Арчера. Почему-то он жутко на нас взъелся, прямо спятил. Возможно, он еще гонится за мной. Сначала он посадил нас под замок там, у себя, а потом мы сбежали, и он гнался за мной через весь город.

Говард высунулся на улицу. Никого. Он потащил маму за руку по направлению к Парковой улице. Но мама уперлась и вырвала у него руку.

— Как это — посадил вас под замок? Что значит — гнался? Только за тобой? — Она страшно перепугалась. — Говард Сайкс, что ты сделал с Катастрофой? Отвечай сию минуту! Я тебе что велела? Не спускать с нее глаз!

— Мам, с Катастрофой все нормально, она с папой.

Говард потянул маму за собой в Косой проезд.

— Квентин не считается, — отрезала мама. — Он такой рассеянный. Я доверила ее тебе, ты обещал следить за Катастрофой!

— Я за ней и слежу! — вне себя выкрикнул Говард. — Она в надежном месте, дома у моего друга. И папа там же. Возьмем машину и сгоняем за ними.

— Теперь понятно, — ответила мама и, о счастье, перестала упираться.

На подходе к Косому проезду Говард снова притаился и прислушался. Вот ужас будет, если оттуда выскочит Эрскин! Но нет, вроде тихо, шагов не слышно. Делать нечего, придется рискнуть. Вместе с мамой он нырнул в темный проезд.

— Сумасшедший денек! — со вздохом сказала мама. — Представляешь, Фифи так и не появилась. Не знаю, волноваться за нее или нет? Наверно, она у Арчера. Говард, а что мы будем делать после того, как заберем папу с Катастрофой? Искать безопасное убежище от Эрскина? Ох, а ведь я уже привязалась к Громиле!

— Он просто прикидывался, одно сплошное притворство, — откликнулся Говард. — Я думаю, нам надо найти Вентуруса. Он седьмой и последний из них. Теперь все зависит от него. Может, он еще похуже Шик. Штука в том, что он живет в будущем.

— Так не бывает! — воскликнула мама, когда они выбежали во двор колледжа.

Говард подумал, что мама увидела Эрскина, и отпрыгнул назад в проезд. Потом осторожно высунул нос. По двору колледжа расхаживали несколько человек, но все нормального роста и телосложения — длиннорукой громадины нигде не наблюдалось.

— Впрочем, нет, — поправилась мама, — с этой семейкой я готова поверить во что угодно.

Она торопливо пошла к машине, Говард за ней. — Мам, а где бы ты поселилась, если бы жила в будущем? — спросил он.

— Понятия не имею. — Мама отперла машину и села за руль. Сквозь шум двигателя Говард услышал: — Погоди-ка. Может быть, в здании, которое еще не построено?

Говард замер. Его озарило: ведь Вентурус окучивает не что-нибудь, а образование! Говард медленно обернулся и уставился на строительную площадку на дальнем конце двора. Желтые экскаваторы выстроились в ряд перед будущим новым корпусом колледжа. Пока что оно состояло лишь из стального каркаса и строительных лесов. Правда, посередке в бетонных блоках уже просматривался дверной проем. Все совпадает! Тютелька в тютельку! Неспроста Шик, Торкиль, Хатауэй и Арчер живут бок о бок. И все догадки, которые брезжили в голове у Говарда, тоже отлично вписывались в его теорию.

— Дверь отперта, — окликнула его мама. — Садись!

Говард наклонился к опущенному окну.

— Папа с Катастрофой в доме двадцать шесть в Фаянсовом тупике, — выпалил он. — Это в новом районе. Забирай их и поезжай проведать тетю Милдред или я не знаю куда, только подальше отсюда, ясно? И не возвращайтесь, пока не узнаете, что все спокойно.

— Ты не поедешь с нами? — взволнованно спросила мама.

— Нет. Мне срочно надо найти Вентуруса, пока не подоспел Эрскин, — твердо сказал Говард и отступил. — Спасибо, что вы меня взяли, то есть усыновили.

— Говард! Постой! — закричала мама.

Но Говард, хлопая дырявым сапогом, уже бежал прочь от машины, к экскаваторам, и не слышал ее.


Глава четырнадцатая


Говард проскользнул между неподвижными экскаваторами и замер, глядя на незаконченный дверной проем. Непохоже, что тут кто-нибудь живет. Среди гигантских балок тянулось пустое помещение, пол был из чего-то вроде желтой глины, там и сям виднелись лужи и канавки для труб. «Что ж, если я не угадал, придется обойти все недостроенные дома в городе», — подумал Говард.

Он расправил плечи и шагнул в недоделанную дверь.

В тот же миг началось много удивительного. Говард еще не завершил шаг, а дверь уже превратилась в совсем законченную и целую — высокую, парадную, весьма внушительную. Прежде чем он перенес левую ногу в дырявом сапоге через порог — пфф-хлоп! — перед ним оказалась массивная стеклянная вращающаяся дверь, и подалась она с немалым трудом. Говард еле протиснулся в нее и сделал шаг правой ногой, но, когда она коснулась земли, резиновый сапог с нее куда-то подевался и его сменил старый коричневый кед с желтыми шнурками. Впереди Говард смутно различил пологую лестницу — четыре мраморные ступени, а по сторонам строительные леса.

Он поднялся на первую ступень. На левой ноге больше ничего не хлопало, потому что резиновый сапог с нее тоже пропал и вместо него возник начищенный ботинок размера на два больше привычного. Говард с усилием подтянул правую ногу на вторую ступеньку и увидел, что кед с правой ноги стал черным, а над ним начиналась черная джинсовая штанина. Строительные леса вокруг расплылись в тумане, земляной пол тоже подернулся дымкой, и в молочно-мраморном мареве Говард разглядел, что вокруг и впереди — подобие просторного храма. Взгромоздиться на третью ступеньку было еще труднее, и нога, которая на нее опустилась, выросла еще заметнее, на ней была поношенная теннисная туфля, а выше опять джинсовая штанина, но линялая до голубизны. На четвертую ступеньку Говард едва вполз. Мраморный храм вокруг принял отчетливые очертания, строительные леса таяли и затуманивались на глазах. Правая нога опустилась на четвертую ступень, обутая в дутый сапог и обтянутая белой штаниной в облипку. Левая пришла к финишу в таком же виде.

Храм белел вокруг, пустынный и гулкий под высоким куполом. Вдалеке что-то жужжало и гудело. Похоже, жилище Вентуруса превосходило особняк Диллиан и ангар Арчера. Первый шаг по ровному мраморному полу дался Говарду неожиданно легко, и он чуть не шлепнулся наземь. К тому же он только теперь осознал, как вымахал, и не знал, куда девать руки и ноги. Он растопырил руки, чтобы удержать равновесие, глянул вниз, куда уходили длинные ноги в белых штанинах, и у него голова пошла кругом. Говард обнаружил, что облачен в просторное разноцветное одеяние, похожее на наряд Хатауэя, только современнее. А росту в теперешнем Говарде было больше семи футов.

— Наверно, чтобы попасть в будущее, полагается вырасти, — громко сказал он и поразился своему голосу, от которого под сводами храма полетело эхо.

Наверно, чтобы не свалиться, лучше всего идти, глядя прямо перед собой. Говард осторожно, чтобы не потерять равновесие, двинулся вперед, приноравливаясь к новому росту. Дутые сапоги ступали по мраморному полу мягко и бесшумно.

Впереди, между мраморными колоннами, виднелось большое зеркало, и в нем маячило чье-то отражение. Говард заметил его издалека и решил — это Вентурус. Но фигура в зеркале развернулась ему навстречу, он понял, кого видит, и попробовал засмеяться.

На поверхности зеркала кто-то написал огромными белыми буквами:

ЭТО ВТОРОЙ РАЗ!
— Знаю, знаю, — низким басом подтвердил Говард. — Хатауэй, Арчер и Эрскин тоже знали.

Он с интересом оглядел себя в зеркале — буквы ему не мешали. Теперь, когда он окончательно вырос и повзрослел, массивным сложением он напомнил себе Эрскина, но голова, к счастью, была нормальных пропорций. Глаза у Говарда остались прежними, а вот лицо похудело и изменилось. Исчезла и челка, которой он когда-то так гордился. Теперь он отрастил волосы и зачесывал их назад, и этот фасон ему совсем не понравился.

— Ужас, а не причесочка, — пробормотал Говард, взъерошив волосы крупной ладонью, и отвернулся. — Интересно, какого размера это здание? Конца-краю не видно.

Он ощущал острую потребность говорить и говорить что угодно, лишь бы не молчать и не слушать здешнюю гудящую тишину, повисшую в мраморной необъятной пустоте. Говард разговаривал сам с собой, слушал собственный незнакомый голос и неуверенно шел по бескрайнему залу, постепенно учась держать равновесие нового тела, и все думал, до чего же ему тут не нравится. Судя по обиталищу, Вентурус представлялся ему таким же бессердечным, черствым гордецом, как все его братья и сестры, вместе взятые.

— Наверно, он такой и есть, если заточил их в наш город, а сам тем временем взял власть над миром, — сказал себе Говард.

Доказательство своей правоты он обнаружил, когда первый зал все-таки кончился и его сменил круглый вестибюль, из которого направо и налево вели две высокие стрельчатые двери. На мраморном полу вестибюля лежала кипа машинописных страниц, часть — пожелтевшие от времени, часть — новенькие, белые. Кипа оказалась на удивление скромной: тринадцать раз по восемь тысяч слов, и навряд ли больше двухсот страниц. Должно быть, первые тринадцать лет Вентурус пользовался какими-то иными способами. Подумав так, Говард осторожно нагнулся с непривычной высоты своего гигантского роста и взял первую попавшуюся страничку. Он прочел: «Сегодня все кролики на свете начали есть мясо, и этот факт сразу же привлек к себе всеобщее внимание…» Так вот что за участь постигла папины слова! Непохоже, чтобы Вентурусу был от них хоть какой-то прок.

Говард уронил страничку обратно на кипу листов и направился к левой двери. За ней обнаружилось просторное сводчатое помещение, тоже сплошь мраморное и совершенно пустое. И зачем оно нужно? Непонятно. Говард вернулся к кипе бумаг и проследовал в правую арку. Гудение, похоже, шло именно оттуда. На пороге он замер — у него захватило дух от восторга.

Мраморное сводчатое помещение, похожее на первое, не пустовало. Посредине стоял космический корабль — самый прекрасный, какой только мог представиться Говарду. Оболочка его поблескивала, а из какого она материала, было непонятно. Корабль напоминал изящную синюю стрелу, водруженную на подставку и нацеленную острием под купол. Говард задрал голову и понял: купол раздвижной, через него корабль и вылетает, а еще он сообразил, что корабль сконструирован так, чтобы стартовать и выходить на орбиту без помощи ракеты. Значит, здесь неминуемо существует какой-то вид антигравитации! В этот миг Говард наконец-то осознал, что и правда попал в будущее.

Приглядевшись, он заметил, что космический корабль не доделан. Над ним трудились роботы, но не человекоподобные, а вроде изящных маленьких экскаваторов или металлических жирафов. Свои разнообразные задания они исполняли деловито и сосредоточенно, совсем как люди. Возможно, ими дистанционно управлял общий пульт из числа тех, что виднелись на стенах. Говард оглядел многочисленные кнопки, лампочки, дисплеи и рукоятки. Как и роботы, они отличались изяществом, удивительной красоты дизайном и были ему совершенно незнакомы. Да-а, по сравнению с техникой Вентуруса вся машинерия Арчера — каменный век!

Поскольку ни один из роботов вроде бы не заметил гостя, Говард на цыпочках подкрался поближе — полюбоваться на корабль. Как странно быть единственной живой душой в этом дворце!

Один из роботов покатился к Говарду. Тот застыл. Но робот вежливо заговорил с ним механическим голоском:

— Входить на корабль не рекомендуется. Предстартовая проверка требует полной герметичности.

— Значит, он уже почти доделан? — благоговейным шепотом спросил Говард.

— Старт запланирован сегодня на двадцать один ноль-ноль, — ответил робот, потом вежливо кивнул металлическим хоботом и покатился обратно, чтобы продолжить работу.

«Где же тогда носит Вентуруса?» — озадачился Говард. Он решил рассмотреть ближайший настенный пульт управления. Пользуясь тем, что роботы больше не обращают на него внимания, Говард осторожно протянул непривычно длинную и крупную руку и наугад нажал квадратную кнопочку, третью в ряду из шести кнопок. Окошко в стене над ней засветилось, и в нем возникло изображение Диллиан, как в крошечном телевизоре. Диллиан восседала у себя дома среди вазонов с цветами, рядом журчал фонтан, и зла она была так, что лицо у нее застыло, будто маска. Золотые кудри венчались наушниками, а перед розовым ротиком блестел микрофон.

— Милый! — сказал голос Диллиан из зарешеченного отверстия под кнопками. — И что у тебя за манера вечно мне перечить? Сказано же тебе: по меньшей мере двое из семьи намерены захватить нашу организацию, так что тебе придется лететь без меня. Я хочу, чтобы по крайней мере эта страна была в наших руках не позже чем сегодня вечером.

Потрясенный Говард ткнул в другую кнопочку, и на экране перед ним появилась Шик. В руках у нее еще дымился пистолет, а один глаз был подбит, примерно как у Рыжика. Она крикнула через плечо:

— Куда запропал этот Хинд? Убью гаденыша! Дернуло его пропасть именно сейчас, когда все готовы в дорогу!

Говард нажал первую кнопку, уверенный, что увидит Арчера. И не ошибся. Арчер сверкнул на него синими глазами — он кипел от гнева.

— Пошел вон с моего дисплея! — рявкнул Арчер.

Экран мгновенно померк — не иначе, Арчер отключился сам.

«Получается, Арчер меня знает? Меня, вот такого взрослого?» — подумал Говард и нажал четвертую кнопку, вызывая Хатауэя. На этот раз изображение на экране было расплывчатым и отдаленным, — очевидно, даже мощной технике Венту руса трудновато проникнуть в прошлое на шесть веков. Хатауэй, кажется, стоял на ступеньках садовой лестницы, прислоненной к дереву. Анна и Уильям возились у него над головой, а прочие обитатели дома мелькали туда-сюда под ногами. Все покатывались со смеху, и Говард не сразу понял, чем они заняты. Оказывается, они всем скопом пытались снять котенка, который залез на верхние ветки.

«Значит, насчет Хатауэя я не ошибся», — подумал Говард. Зато у него появилось неприятное чувство, будто он подглядывает. Он помедлил, прежде чем нажать пятую кнопку, но все-таки собрался с духом и надавил ее, и на экране появился Торкиль. Унылый и потерянный, в черной сутане и белом стихаре священника, он сидел в соборе на ступеньках алтаря, сложив руки на коленях и устремив взгляд в никуда. Торкиль явно полагал, будто он один и его никто не видит, так что Говарду стало еще неудобнее, и он поспешно нажал последнюю кнопку, убеждая себя в том, что ему очень важно знать, где Эрскин и что он затевает.

На экране всплыла городская свалка, на заднем плане высился корпус мусоросжигателя, но сам Эрскин не показывался. Значит, Шик все-таки пристрелила его! Сердце у Говарда упало — к своему удивлению, он почувствовал себя страшно виноватым. Говард нагнулся к экрану, тщетно высматривая Эрскина — вдруг он покажется вдалеке? И тут он услышал в отдалении звук, который ни с чем не спутаешь: со стуком распахнулась стеклянная дверь. Вентурус!

Говард стукнул по кнопке, выключая картинку, и на своих новых длинных ногах ринулся вон. Одним скачком пересек вестибюль, перепрыгнув через папины слова, спрятался за колонной и оттуда выглянул в мраморный зал.

По лестнице поднимался Эрскин. Он медленно, с усилием преодолевал каждую ступеньку, однако совсем не менялся и, шагнув на гладкий мраморный пол, выглядел как всегда, разве что кожаная куртка поистерлась. Говард юркнул обратно за колонну и услышал, что Эрскин приближается. Что делать? Если спрятаться, Эрскин будет планомерно обыскивать дворец, пока не отыщет Говарда, — как когда-то обыскивал Городской совет. Утешало лишь одно: теперь они с Эрскином более-менее одного роста и в одной весовой категории.

Эрскин тем временем вошел в круглый вестибюль. При виде бумаг он кивнул сам себе, будто увидел то, что и ожидал. Появление Говарда его тоже не удивило: Эрскин привалился спиной к колонне, сложил ручищи на груди и посмотрел Говарду прямо в лицо.

— Это ты напустил на меня Шик, ага? — спросил он. — И Торкиля?

— Значит, Шик вас не пристрелила? — удивился Говард.

— Промазала, — отозвался Эрскин и с удовлетворением добавил: — А я ей — фингал под глаз.

Говард тоже сложил руки на груди и тоже привалился к колонне.

— Откуда вы узнали, что я здесь?

— Проще простого. Когда тебя здесь нет, сюда и вход закрыт. Ты как, закончил? Или еще тринадцать лет резину тянуть будем?

Говард почувствовал, что его будто с размаху стукнули кулачищем по голове. Он ухватился за колонну обеими руками и молча вытаращил глаза на Эрскина.

— Ага, — произнес Эрскин, — то-то я гадаю, что это ты мне выкаешь! Еще тогда подумал: ты не знаешь. Пробовал выяснить, так — не так. Пробовал тебе втемяшить. Почти получилось — вот ты сюда и прискакал как миленький.

— Чего я не знал? О чем вы? — пролепетал Говард.

Он смутно догадывался, к чему клонит Эрскин, но верить отчаянно не хотелось.

— Поначалу-то и я мало чего соображал, — беспощадно продолжал Эрскин. — Знал только: все уже было раньше. За городом, на мусорном заводе. Вспомнил. Наведался к Арчеру. Он мне: так и быть, поставлю пленку. Прокрутил. Чисто, как в аптеке. Все телефонные разговоры за тыщу девятьсот семидесятый год у него записаны. Но Вентурус всегда был ловкач насчет отключиться от подслушки. У Арчера на руках, считай, ничего. Всего и козырей что одна фразочка Квентина Сайкса: «Тогда — две тысячи каждый квартал». Я — разнюхивать. Что слова, тогда не смекнул. А вот тебя с первого взгляда признал.

— Но остальные-то не признали. Вы точно уверены? — спросил Говард с надеждой.

— Железно. Когда ты был еще пацаном, мы все были уже взрослые. — Эрскин ухмыльнулся и поправился: — Когда ты в первый раз был пацаном. Кроме меня и Торкиля. Странно, что Торкиль тебя не признал. А я раскусил. Всего на пять лет старше, а поди-ка. Вентурус… да… ты у нас был маленький паршивец, почище Катастрофы.

«Значит, я Вентурус! — подумал Говард. — Ох, только этого не хватало. Быть такого не может!» И все же он знал, что Эрскин говорит правду. В голове зашумело, сознание затопил неостановимый поток мыслей, образов и воспоминаний, и все они на разные голоса твердили ему одно и то же: как это его ни ужасает, как ни мало он знает о Вентурусе, но Эрскин говорит правду. Он — Вентурус! Говард понурил голову — непривычно длинные волосы упали ему на лицо — и уставился на свои дутые сапоги. Он никак не мог примириться с услышанным, все его нутро противилось этой новости. «Да что у меня общего с Вентурусом? — слабенько возражал внутренний голос прежнего Говарда. — Разве только страсть к космическим кораблям…» Но в голове всплывали все новые и новые воспоминания, и многие касались именно корабля, который стоял перед ним и синей стрелой тянулся к куполу. Из-за этого самого корабля и начались все неприятности.

Он захотел космический корабль. Ему всегда хотелось превзойти и обогнать Арчера. Ради корабля он превратил своих братьев и сестер в тайное оружие — точь-в-точь как Катастрофа обходилась с Говардом. Он запер их в этом городе на двадцать шесть лет, и хотя очень может быть, что миру крупно повезло, Говард, вернее, Вентурус вспомнил и то, как подстроил усыновление самого себя, да не один, а целых два раза, и как вовлек Квентина и Катриону в бесконечный поток неурядиц. Почему он мешал самому себе вспомнить все это?

Почему не хотел признавать, что он — Вентурус? Да потому, что сгорал со стыда за свои поступки!

Чей-то стон эхом прокатился под мраморным куполом, и Говард, то есть Вентурус, понял, что это он сам стонет от нестерпимого стыда.

— Как насчет объяснить? — предложил Эрскин.

Говард-Вентурус поднял голову и натолкнулся на участливый взгляд Громилы. Ему стало еще хуже. Он не рассчитывал на сочувствие. Вот если бы Эрскин и дальше на него гневался, вышло бы по заслугам!

От стыда у него пересохло в горле и разбежались все мысли, но он все-таки заставил себя собраться и понуро, несчастным голосом объяснил:

— Все случилось из-за моего космического корабля. Технику для его постройки можно было раздобыть только в будущем, вот я и отправился туда. Но оказалось, что эти визиты в будущее коварны, они действуют так же, как на Хатауэя подействовал визит в прошлое, только наоборот. И выяснил я это, как и он, на своем горьком опыте. Я пробыл в будущем полтора года — сначала собирал разные приборы для постройки корабля, потом программировал их. А когда вернулся из будущего, то, видимо, в мгновение ока превратился в новорожденного — только, конечно, сам я тогда этого не запомнил. Вот, это был первый раз. Что произошло, я понял, лишь когда мне стукнуло тринадцать и магические способности постепенно начали ко мне возвращаться. На этот раз я вроде бы вспомнил все куда легче и отчетливее, потому что запросто нашел дорогу сюда и мгновенно здесь сориентировался. Вот причина того, почему вы шестеро оказались заперты в этом городе.

Эрскин наморщил лоб.

— Все равно не пойму, — пожаловался он. — Мудрено.

Говард-Вентурус вздохнул: поди растолкуй, если начинать надо с событий столетней, нет, больше, стотридцатилетней с чем-то давности, да и те ему самому вспоминать было нелегко, так ослепляли его гнев и обида на родителей — на их общих с Эрскином настоящих родителей. Эрскину тоже не придется по вкусу, когда он все вспомнит, потому что обиду и гнев на родителей затаили они все. Но с другой стороны, если поглядеть на эту компанию братиков и сестричек, то родителей можно понять! И когда Вентурус, последыш, драгоценное седьмое дитя, от которого ждали, что он будет одарен вдвое против старших, тоже стал подрастать таким же бессердечным негодяем, как и те шестеро, — вот тогда-то родители и отказались разом от всех семерых: от Арчера, Шик, Диллиан, Хатауэя, Торкиля, Эрскина и Вентуруса.

— Наши родители… — начал Говард-Вентурус. — Не забывай, вы все были гораздо старше меня, драгоценного седьмого ребенка, наделенного особым даром. Вы выросли, вошли в полную силу и стали сами себе хозяева, а я еще был беззащитным ребенком. Вот родители и велели вам: «Приглядывайте за Вентурусом, не сводите с него глаз». У меня то же самое получилось с Катастрофой. Сегодня утром Катриона сказала мне: «Береги Катастрофу, приглядывай за ней, не своди с нее глаз» — и в тот миг я едва не понял все, но… не вышло. А наши с тобой родители — они совсем меня на вас повесили. Пока я был маленький и еще не вошел в силу, вы не могли бросить меня. Наверно, эта привязанность была так крепка, что передалась от Хатауэя Квентину с Катрионой — они ведь его потомки, вот они меня и усыновили, причем оба раза.

Эрскин кивнул:

— Теперь вспомнил. Все в точку. Так и было. — Поэтому остальным и пришлось помогать мне и спасать от тебя сейчас, — закончил Говард-Вентурус. — А я ничегошеньки не знал, правда!

Немногословный Эрскин снова лишь кивнул в ответ. Похоже, он не сердился. Минуту-другую оба задумчиво молчали: Говард-Вентурус вспоминал самого себя в детстве. Он и правда был маленьким паршивцем почище Катастрофы, бессовестно и ловко пользовался тем, что старшие обязаны за ним приглядывать: ходил за ними хвостиком, ныл, канючил, заставлял их плясать под свою дудку. Эрскин с Хатауэем терпели его на удивление долго. У остальных терпение иссякло раньше.

Эрскин поворошил носком массивного ботинка маленькую стопку бумаги.

— А теперь что? Зачем второй заход? Смысла не вижу.

Говард-Вентурус ощутил, что лицо у него багровеет — совсем как у Арчера.

— Ты не поверишь, — смущенно ответил он, — да и не помнишь, конечно. В прошлый раз вы с Шик решили меня проучить. Не так сурово, как в этот, но я до смерти напугался. Тогда-то я и начал понемногу все припоминать и добрался сюда. Корабль уже должны были доделать, но оказалось, что он не закончен. Я сдуру неверно запрограммировал роботов, они все перепутали, и мне пришлось переделывать за ними с самого начала.

Даже сейчас, когда Говард-Вентурус вспоминал тогдашнюю неразбериху и горькое разочарование, в глазах у него с досады щипало от слез. Он словно наяву видел искореженную груду металла на мраморном полу — и это вместо красавца-корабля! Тринадцать лет работы псу под хвост! А какой ужас обуял его, когда он представил, что почувствуют братья и сестры!

— Я ломал голову, но не придумал ничего лучше, как начать все сызнова, — продолжил Говард-Вентурус. — Во второй раз я просчитал каждый ход. Сначала тщательно запрограммировал роботов, чтобы не напортачили, потом устроил так, чтобы добром отплатить Катрионе и Квентину за первое усыновление.

Он вспомнил, какой сумасшедший тогда выдался денек: надо было столько успеть! И он успел: надавил на Маунтджоя и добился, что Квентин не будет платить налоги; более того, устроил так, чтобы время от времени Маунтджой слышал его, Вентуруса, голос по телефону. Тогда ему казалось, что это весьма щедрая награда.

— Только чтобы наградить их? — недоверчиво спросил Эрскин.

Говард-Вентурус отлично понял его.

— Хм… да, и отчасти чтобы сбить вас со следа, — признал он. — Ведь согласись, ловкий ход — внушить вам мысль, будто именно слова держат вас в плену. Но я не знал, что Сайксы усыновили меня дважды! Не знал! Понятия не имел, что когда вышел отсюда и превратился в младенца, то все те тринадцать лет пропали вместе со мной. И что будет такой снегопад, я тоже не мог предугадать. Все пошло не так, как я ожидал!

«И поделом тебе, братишечка», — казалось, говорила кривая ухмылка на физиономии Эрскина. Потом она пропала, и Эрскин произнес:

— Сайксу все это ой как не понравится. Узнает, что его слова ничего не значили, — взбесится. Зуб даю. Я-то думал, он в курсе. Думал, во второй раз он понял. Понял, что я ему про тебя толковал. — Эрскин почесал в затылке. — Странная штука время. Прошлое — оно повторяется, да не совсем. Я ж помню. Фифи в прошлый раз не было. И Катастрофы тоже… — Он тяжело вздохнул. — Зря я то письмо про налоги послал. А все почему? На тебя разозлился. И на Фифи.

— Так это ты прислал письмо? — взвыл Говард-Вентурус. — И как нам теперь быть?

Эрскин, в свою очередь, потупился и занервничал.

— Я знал, что это ты засадил нас в плен, — огрызнулся он. — Говорю же, озлился. На кусочки бы тебя порвал, да никак было. Послал фальшивое письмо про налоги, потом протащил тебя по сточным трубам, чтобы ты побывал в моей шкуре. Ну и как? Понравилось?

— Нет, — буркнул Говард-Вентурус и вновь опустил глаза на свои дутые сапоги непривычно далеко внизу.

Он смотрел на них и гадал, как же теперь быть. Вентуруса он ненавидел всей душой, и вновь стать им было нестерпимо и отвратительно. Конечно, можно хоть сейчас выбежать за порог и опять превратиться в новорожденного. Но… вот прямо перед ним сверкает его драгоценный космический корабль.

— Не пойдет, — веско сказал Эрскин. — И то и это не годится. И в корабле улететь не дам, и в младенца превратиться не позволю. И не думай.

Вентурус удивленно уставился на него. Неужели Эрскин читает мысли?

— Я за тобой тенью пойду. В затылок буду дышать, но не пущу, — непреклонно и угрюмо заявил насупленный Эрскин. — Думаешь, чего я за тобой гоняюсь?

— Ясно, — со вздохом отозвался Вентурус. — Тогда мне некуда деваться, так и буду здесь стоять.

— Здорово ты влип, — сказал Эрскин. — Влип по самую макушку. И ждешь, что я тебя вытащу. Как всегда.

Вентурус невесело рассмеялся: ведь Говард говорил Катастрофе то же самое, чуть ли не слово в слово!

— Нет, мне надо выпутаться самому, — ответил он. — Знать бы еще как…

— Ты бы… — начал Эрскин, но его прервал пронзительный звон из помещения, в котором стоял космический корабль. — Это еще что?

— Кто-то меня ищет, — объяснил Вентурус.

В три прыжка он пронесся обратно к пульту, кнопочкам и экрану. Эрскин неотступно следовал за ним. Похоже, он и правда решил ходить за Вентурусом тенью. При виде космического корабля Эрскин вылупил глаза. Лихорадочно отыскивая нужную кнопку — он пока что вспомнил не все, — Вентурус услышал, как Эрскин изумленно присвистнул. А, вот же она, третья кнопка, она и мигает. Вентурус нажал ее, и на экране возникло хорошенькое холеное личико Диллиан.

— Какое счастье! — воскликнула она. — И ты, и Эрскин! Вентурус, голубчик, ты бы не прятался так, а то мы тебя уже обыскались! Устроил ты нам нервотрепку, гадкий мальчишка. И Эрскин в последнее время тоже взял манеру пропадать. Слушайте меня внимательно, мальчики. Будьте ангелами, уймите нашего Арчера! Он вне себя от ярости и грозится взорвать город. Один газопровод он уже подорвал.

— А вам… тебе с ним не справиться? — спросил Вентурус.

— Солнышко, я никогда не могла одолеть Арчера! — воскликнула Диллиан. — И к тому же сейчас я так занята, так занята, а Арчер если кого и слушается, то только вас обоих. Не тяните, ступайте к нему. В таком состоянии я его никогда еще не видела.

К экрану подошел Эрскин.

— Какая муха его укусила на этот раз? — спросил он.

Диллиан повела плечиком.

— Шик расшалилась и похитила девушку Арчера, — ответила она.

Вентурус с Эрскином переглянулись.

— Фифи! — сказал Эрскин. — Ясно. Выезжаем. — Вы мои лапочки! — Диллиан одарила их сияющей улыбкой и пропала с экрана.

В тот же миг Эрскин шарахнул кулачищем по экрану.

— Шик! — взревел он. — Дай сюда Шик! Я ей второй глаз выбью!

Вентурусу пришлось отпихнуть его, чтобы нажать нужную кнопку.

— Чем это Диллиан так занята, что ей даже Шик повидать некогда? — вдруг засомневался Эрскин.

— Шик берет в свои руки власть в стране, — ответил Вентурус.

Он отступил на шаг от экрана, на котором уже возникла Шик, и только тут сообразил, о чем, собственно, он так буднично сообщил Эрскину. Ну и семейка у них! До чего же это его бесит!

— А, опять ты! — проворчала Шик при виде Эрскина. Вентуруса она не заметила. — Сегодня я сыта тобой по горло. Мальчишку нашел? Я про Хинда, он мне позарез нужен.

— Где Фифи? — сразу взял быка за рога Эрскин.

— Ты про девчонку, с которой крутит Арчер? — усмехнулась Шик. — Она у Торкиля. Мы пытаемся сбить с Арчера гонор, иначе он не утихомирится и не будет нас слушаться. А теперь подсказка, Эрскин, — смотри не упусти момент. Всю эту мороку нам подстроил Вентурус. Он прикидывается пацаненком. Мне б еще вчера это понять! Я его гнула-гнула, а он не поддался. Но до меня только сейчас дошло, кто он. Через недельку-другую он войдет в силу, так что будь готов стартовать, как только это случится. Я-то уже приготовилась.

— Куда Торкиль подевал Фифи? — гнул свое Эрскин.

— Вот у Торкиля и поинтересуйся, мне без надобности. И отстань, сгинь, надоел! — Шик отмахнулась и исчезла.

— Торкиля мне! — рыкнул Эрскин.

— Лучше сначала оповестить Арчера. Вентурус снова опередил Эрскина и нажал нужную кнопку — и совершенно напрасно, как выяснилось. Экран засветился, но тут же полыхнул множеством синих молний, словно там бушевала гроза. Синие искры градом посыпались с экрана прямо в лицо Эрскину, тот шарахнулся, кожаная куртка его задымилась. «Я и забыл, каков Арчер в гневе», — подумал Вентурус. Он прикрыл лицо ладонью и попробовал бочком подобраться к экрану, чтобы отключить Арчера. Волосы у него затрещали, кожу обожгло, а нужная кнопка, когда он хотел ее нажать, едва не опалила палец. Вентурус принялся натягивать на руку край рукава вместо перчатки, но тут синие искры с треском охватили весь пульт, все кнопки и экран, прогремел взрыв, и пульт погас. В воздухе повисла вонь паленой пластмассы.

— С катушек слетел, — определил Эрскин. — Пойду потолкую с глазу на глаз, — и он огромными шагами помчался вон из сводчатого зала, через вестибюль к выходу.

Вентурус сумел нагнать его лишь на полпути к дверям.

— Эрскин! Я не могу пойти с тобой! Мне стоит через порог шагнуть — и я превращусь в грудного младенца!

— Пошли, я тебя понесу, — пообещал старший брат, не замедляя шага.

— Эрскин! — в голос заорал Вентурус. По залу полетело эхо. — Честное слово, ты иногда туп, как настоящий громила! Ты что, хочешь еще тринадцать лет проторчать в сточных трубах?

Тут уж Эрскин остановился. Крепко подумал. — Пошли со мной, — повторил он. — Будешь опять Говардом. Тринадцатилетним.

— Да если б я мог! — в отчаянии воскликнул Вентурус.

— Ты седьмой сын, — напомнил ему брат. — Может, и…

Внизу хлопнула стеклянная дверь, и кто-то новый с трудом начал преодолевать четыре ступени лестницы в будущее. Сначала Вентурусу и Эрскину было не разобрать, кто явился, потому что первые две ступени терялись в тумане. Эрскин вопросительно вытаращился на Вентуруса: мол, кто там? Вентурус помотал головой — он различал только, что гость маленького роста. Потом гость поставил ногу на третью ступень и подтянулся, и из тумана возникла Катастрофа. Только это была повзрослевшая Катастрофа. Вентурус понятия не имел, что она тут забыла, но точно знал: она ищет Говарда. Младшие всегда хвостом ходят за старшими и пролезут за ними везде, особенно куда не просят, — вот чутье и привело Катастрофу в недостроенное здание.

Катастрофа росла на глазах. К третьей ступеньке она превратилась в школьницу в коричневой форме, рослую и толстую, на удивление напоминающую Шик, только белокурую. Неуклюже взгромоздилась на четвертую ступеньку — и вновь стала похожа на саму себя, худенькую светловолосую Катастрофу, но высоченную, футов шесть ростом, и с очень хмурым, по-взрослому язвительным лицом. На мраморный пол просторного зала она ступила уже студенткой, примерно ровесницей Фифи, причем заметно похорошевшей.

Вентурус оторопел: надо же, какой красавицей она вырастет! Эрскин не сводил с Катастрофы изумленных глаз и восторженно ухмылялся от уха до уха.

Катастрофа в гневе нацелила на них палец.

— Что происходит? — напористо спросила она. — Куда вы подевали Говарда?

Потом она оглядела себя, вздрогнула от ужаса — и мраморный зал огласился знаменитым пронзительным воплем Катастрофы, от которого стены закачались. Все еще вопя, вытянув перед собой руки, Катастрофа припустила вниз по лестнице. На бегу она стремительно уменьшалась, пока щуплая фигурка не растаяла в тумане. Там, за пеленой тумана, хлопнула стеклянная дверь, и маленькая Катастрофа, хлюпая носом, выскочила на улицу.

— Отлично! Кровь не водица! — заявил Эрскин. — Да заткнись ты! — на бегу кинул через плечо Вентурус.

Он хотел во что бы то ни стало догнать Катастрофу. Ведь она не узнала его! От этого у него стало совсем погано на душе, даже хуже, чем когда сам он узнал в себе Вентуруса.

Добежав до ступеней, Вентурус попытался спуститься, как по обыкновенной лестнице. Но не тут-то было! Спуск оказался куда труднее подъема. Пришлось вытянуть руки вперед, как Катастрофа. Вентурус думал только об одном — поскорее догнать Катастрофу и растолковать ей, что Эрскин не съел Говарда или что там ей еще померещилось. И благодаря этим настойчивым мыслям он сам не заметил, как умудрился переключить свое сознание. Он выскочил за стеклянную дверь недостроенного корпуса прежним Говардом, и дырявый резиновый сапог хлюпнул по строительной грязи.

— Говард! — радостно завопила Катастрофа. Она пряталась между двумя экскаваторами вместе с Рыжиком, а почему — Говард понял уже через считаные мгновения. Ему пришлось срочно прикрыть голову. Моросил дождик, и Арчер буйствовал вовсю — влажный воздух был ему на руку. Говард словно попал на фестиваль фейерверков, зрелищный и страшный. Огни в колледже яростно мигали, все фонари искрили голубым и оранжевым, а провода превратились в змейки бегучего огня.

— Не трогайте ничего металлического! — встревоженно предупредил Говард.

— По-твоему, я совсем дурак? — оскорбился Рыжик и шлепнул по резиновой покрышке на здоровенном колесе, на которую опирался вместе с Катастрофой. — Изолирует!

Говард пригнулся и скакнул в сторону. Со строительных лесов ударила молния и с шипением погасла в луже в каком-нибудь полушаге от него. Вообще-то, Арчеру было запрещено обижать младшенького, Вентуруса, но на всякий случай Говард все равно юркнул в убежище к Катастрофе и Рыжику. О да, теперь он вспомнил Арчера и его приступы ярости!

— Что ты тут делаешь? — спросил он у Рыжика. — Мы же договаривались, что ты спрячешь всех у себя дома!

— Я и спрятал, — ответил Рыжик. — Но они жутко беспокоились, с ума сходили, вот мы и пошли тебя искать.

На пороге недостроенного корпуса появился Эрскин. Похоже, у него тоже получилось переключиться, поэтому его кожаная куртка стала выглядеть поновее и дыры, прожженные Арчером, пропали. Завидев Эрскина, Рыжик попятился, а Катастрофа завопила и пронзительно выдала тираду из самых забористых ругательств, какие только знала. Но Эрскин и ухом не повел — стоял неподвижно и озиралфейерверк, устроенный Арчером.

— Не, точно надо скорее к Арчеру, — обратился он к Говарду. — Не забыл зачем?

— Я все помню, — подтвердил Говард. — Успокойся, Катастрофа. Рыжик, все нормально, он свой. Эрскин, как нам добраться до Арчера? Уже поздно, и все банки закрыты.

— Дорогу покажу, — пообещал Эрскин. — Экскаватор дашь? Они, вообще-то, по твоей части.

— А, ну да, — вспомнил Говард.

И ведь верно, экскаваторы строительные, а все строительство окучивает Вентурус. Говард задрал голову и поглядел на внушительную желтую махину экскаватора. Надо же, она вроде как принадлежит ему!

Эрскин с обезьяньим проворством вскарабкался в кабину. Говард прыгнул за ним, а Катастрофа вцепилась в черную резину колеса и заверещала:

— Мы с Рыжиком тоже поедем! Мама велела тебе глаз с меня не спускать!

Эрскин красноречиво ухмыльнулся.

Ладно, решил Говард, если Арчеру запрещено причинять ему вред, значит экскаватор сейчас самое надежное укрытие во всем городе.

— Полезайте! — крикнул он, потом, не раздумывая, перегнулся через колени Эрскина и запустил мотор.

Экскаватор закашлял, запыхтел и затрясся, раскочегариваясь.

— Эй! — обрадованно крикнул Эрскин, перекрывая шум мотора. — Никак дар вернулся, а?

Говард вдруг осознал, что все волшебные способности, какими был наделен Вентурус, снова при нем. Пока Катастрофа и Рыжик устраивались в кабине сбоку от него, а Эрскин, подняв ковш экскаватора, с ревом гнал машину к главным воротам колледжа, Говард пытался разобраться в себе. Нет, он не припоминал свои, то есть Вентурусовы, способности — дело было в другом. Что-то новое росло и разворачивалось в нем, как лепестки в бутоне, готовом раскрыться. Чувства эти пока не поддавались определению, но Говарда поразила их сила. Его просто распирало — и внезапно он понял, почему его братья и сестры не раздумывая хватали все, что приходилось им по нраву и на что падал глаз. Обычные люди наверняка казались им жалкими никчемными букашками, с которыми незачем считаться.

Между тем экскаватор с грохотом прорвался в ворота. От металлических створок снопами полетели искры. Эрскин вырулил на улицу, под настоящий дождь голубых электрических вспышек, а потом, ловко крутанув руль, направил машину в парк. Экипаж пыхтящего экскаватора промчался по парку напролом, круша живые изгороди и аккуратные тюльпановые клумбы. Многочисленная публика шарахалась от экскаватора в разные стороны. Правда, никто особенно не пугался, наоборот, посетители парка веселились от души, кое-кто даже приветственно гикал. Откуда такая радость, Говард понял, лишь когда экскаватор, повинуясь твердой руке Эрскина, свернул в лабиринт узких улочек вокруг собора. Здесь творилось то же самое, что и у колледжа: по проводам перебегал огонь, с фонарей и вывесок слетали россыпи искр. С холма открывался вид на весь город, и Говард ахнул: в небе мелькали зарницы, повсюду вспыхивали фейерверки взбунтовавшегося электричества, искрили провода, мигали фонари, взлетали шутихи белого и желтого пламени. По шпилю собора вперегонки бегали желтые шаровые молнии. Вот оно что! Горожане укрылись в парке, потому что там безопаснее, а поскольку экскаватор числился при Городском совете, все решили, будто это электрик спешит устранить аварию. В каком-то смысле горожане угадали.

Экскаватор миновал собор и покатился по склону холма, и тут где-то прогремел оглушительный взрыв, перекрывший даже рев мотора. Эрскин подпрыгнул.

— Газ рванул, — процедил он. — А с ним и водопровод. Все, готово дело, кончилось мое терпение.

У Говарда оно тоже кончилось. Арчер, видите ли, выражает свои оскорбленные чувства, а ведь могут быть убитые и раненые! Услышав в отдалении пожарные сирены, Говард обрадовался.

— Кто у нас окучивает пожарную бригаду? — спросил он.

— Мы с Диллиан напополам, — ответил Эрскин и крутанул руль. Экскаватор резко свернул и понесся через чью-то частную автостоянку. — Она работает будь здоров.

Произнес он это неприязненно, но Говард, вернее, Вентурус в голове у Говарда знал, что Эрскин прав. Диллиан всегда делала свое дело добросовестно — в том-то и закавыка. Случись Диллиан захватить власть в какой-нибудь стране, там бы никто и пикнуть не посмел без разрешения новой владычицы. Она бы предусмотрела и пресекла любое неповиновение. Теперь, когда Говард-Вентурус вновь входил в силу и волшебные способности возвращались к нему, Диллиан готова была вот-вот захватить страну. Наверняка она так и поступит — к следующей неделе. И к этому же сроку Шик, Арчер и Торкиль постараются заграбастать каждый свою долю. Говарду неминуемо предстоит снова стать грудным младенцем. А что же предпримет Эрскин?

Стоянка пустовала. Экскаватор лавировал между немногочисленными машинами, и среди них Говард углядел знакомый «роллс-ройс» Арчера. На стоянку выходила глухая стена какого-то огромного здания — наверняка ангар Арчера! Эрскин подогнал экскаватор прямо под стену и наполовину опустил ковш.

— Запасный вход на крайний случай, — туманно выразился он. — Ну-ка, пригнитесь.

Поставив двигатель на самую малую передачу, Эрскин двинул экскаватор на стену. Машина грохотала и содрогалась — ни дать ни взять передвижное землетрясение. Раздался мощный хруст, треск, скрежет покореженного металла. Эрскин прикрыл голову ручищами и всей тушей навалился на Говарда, Катастрофу и Рыжика, защищая их своим телом и прижав к сиденью. Что было дальше, никто из них толком не разглядел — они только слышали рев и ощущали тряску. Потом экскаватор содрогнулся и замер.

Эрскин выпрямился.

— Теперь-то вылезет как миленький, — торжествующе сказал он и поспешно пригнулся опять.

Вокруг экскаватора заплясали искры, и со всех сторон полыхнуло пламя.

Ловушка!


Глава пятнадцатая


Они уже приготовились изжариться заживо, но огонь вдруг погас. Пленники экскаватора распрямились, утерли пот и выглянули наружу. Сквозь тучи дыма было видно, что поверхность экскаватора, еще недавно желтая и блестящая, побурела и пошла пузырями. Ковш успел пробить глухую стену и застрял в ней. Правда, стена перестала быть глухой — в ней открылась дверь, и на пороге возник Арчер.

— Как вы посмели порушить мой дом! — негодующе рявкнул он, вспрыгнул на ковш и по стреле взбежал к самой кабине экскаватора.

От ярости лицо у Арчера побелело и больше напоминало маску с синими глазами.

— А, это ты! — проскрежетал он, увидев в кабине Эрскина. — Я думал, Вентурус явился. Что ты вытворяешь? Какое право имеешь разъезжать на этой штуке?

— Они и у меня в ходу. Канавы копать, трубы класть, — ответил Эрскин. — Есть разговор.

— Пошел вон! — взвизгнул Арчер, прижав лицо к лобовому стеклу. — Не желаю ни с кем разговаривать!

— Придется, голуба, — веско произнес Эрскин. — Ты трубы взорвал. Люди пострадали. Я недоволен. Рассчитаться надо бы.

— Мне плевать! — заорал Арчер.

— А мне нет, — отрезал Эрскин.

Некоторое время они сверлили друг друга враждебными взглядами.

Говард приложил руку ко лбу, будто его внезапно осенило, и смахнул с лица челку.

— Арчер! — позвал он. — Мы ведь можем вернуть вам… тебе Фифи.

Арчер перевел глаза на Говарда, явно его не узнавая — ярость затуманила ему голову.

— Мы ее вернем, — пообещал Говард, — но сначала прекрати все свои фейерверки.

— С какой стати? — запальчиво крикнул Арчер. — Иначе мы ее не найдем, — ответил Эрскин. — Твой салют мешает.

Арчер скрестил руки на груди и нахмурился. — Положим, я прекращу, — голос его опять скрежетнул, — а откуда мне знать, что вы не сжульничаете и действительно вызволите Фифи?

— Честное слово, мы сразу с тобой свяжемся, как только ее найдем, — убедительным тоном произнес Говард. — Будь на связи, не выключай экран.

Арчер поразмыслил и, видимо, решил, что Говард не врет.

— Ладно уж, — кивнул он, словно сделал всем большое одолжение.

Хотя Говард говорил как человек, знакомый с предысторией семейства, Арчеру и в голову не пришло заподозрить неладное. Вернее, он не успел ничего заподозрить, потому что, едва Арчер кивнул, Эрскин начал разворачивать экскаватор, со скрежетом выдирая ковш из стены. Арчер едва успел спрыгнуть наземь. Говарду показалось, что Эрскин попросту стряхнул его с ковша.

— Куда сейчас поедем? — прокричала Катастрофа, когда экскаватор покатил обратно через парк.

— К Торкилю. Надо успеть, пока Шик не пронюхала, — ответил Эрскин.

Они выбрались из парка на улицу и увидели, что Арчер пытается взять себя в руки. Искры с фонарей все еще сыпались, но их стало меньше, и огонь по проводам бежал не такой яркий и быстрый.

— Разве Шик не заметит? — в сомнении спросил Говард.

— Я ее отвлеку! — подал голос Рыжик. — Но не за просто так, имейте в виду.

Все обернулись к нему в удивлении. Рыжик о чем-то напряженно думал, он побелел от натуги и волнения, и на лице у него отчетливо проступила россыпь желто-коричневых веснушек, которых Говард раньше не замечал. Даже под синяком обнаружились веснушки. Эрскин посмотрел на провода. Теперь пламя перебегало не нитями, а огоньками, словно кто-то нанизывал на провода пылающие бусы. Эрскин остановил экскаватор у тротуара. Мотор уже не ревел, а оглушительно всхлипывал — ни дать ни взять Катастрофа после бурной истерики, — и все равно его приходилось перекрикивать.

— Что значит «не за просто так»? — резко спросил Говард.

— Штука в том, что с вашим Арчером неладно, — объяснил Рыжик. — У меня от него аж мурашки по спине. Катастрофа вот говорит — он хочет править миром. Верно?

— Ему только дай волю! Гитлера переплюнет, — ответил Эрскин. — Видал, каков он в гневе? Пляшем вокруг него, чтоб не бесился. Иначе никак.

— От счастья у него тоже такое бывает, — напомнил Говард. — Эрскин, ты же знаешь.

— Ну понятно, — сказал Рыжик. — Прямо как мой папаша, чуть что — сразу буянить. Не, Шик — она другая, но ей тоже власть над миром подавай. Сколько их там всего?

— Еще Диллиан и Торкиль, — перечислил Говард.

— И он, — Рыжик мотнул конопатым подбородком в сторону Эрскина. — Он тоже из них, так?

— А я что? Мне бы только из труб выбраться, — проникновенно ответил Эрскин. — Вот чем хочешь клянусь. Мне бы поездить, мир повидать. Я, может, книжку накропать хочу. Думал, теперь у папаши твоего поучусь, — сказал он Говарду.

Тот прикусил губу, чтобы спрятать улыбку, но Эрскин уже повернулся к Рыжику:

— Говард тоже из нас. Ты ведь просек?

— Эрскин! — оборвал его Говард. — Я не желаю ничего окучивать!

Рыжик кивнул:

— Ну да, насчет тебя я уже давно заподозрил…

Ладно, слушайте мои условия. — Он нацелился выпрыгнуть из кабины и замер на подножке. — Вы остановите Арчера и остальных, а я отвлеку Шик. Не согласитесь — пеняйте на себя, я ее на вас напущу! Ясно?

Говард хотел возразить, что остановить Арчера невозможно. Да и остальных тоже попробуй-ка уйми. Но потом его осенило: выход все-таки есть. Говард тяжело, горестно вздохнул. Подумать только, двадцать шесть лет работы, инженерные решения неимоверного изящества, запредельный технический уровень, звезды в иллюминаторах, планеты, мерцающие вокруг звезд, — и всем этим придется пожертвовать!

— Хорошо, согласен. Мы сделаем вот что: как-нибудь запихнем их в мой космический корабль и запустим в космос, пусть себе летят подобру-поздорову.

— Космический корабль! — ахнул Рыжик.

Он повис на окне экскаваторной кабины, и в его глазах — подбитом и здоровом — засверкал такой восторг, что Говард мигом понял: Рыжик такой же страстный любитель космических кораблей, как и он сам.

— Я тебе его покажу, — пообещал он Рыжику. — Верю, — ответил Рыжик. — Про корабль наверняка мало кто поверил бы, но я почему-то тебе верю. Значит, договорились? Тогда я побежал отвлекать Шик. Увидимся!

Он спрыгнул наземь и помчался вниз по склону холма. Огненный дождь электрических искр у него над головой заметно редел.

Эрскин снова завел двигатель и на полной скорости погнал экскаватор к собору. Говард подавленно смотрел в одну точку. Какие-то два дня назад Рыжик изо всех сил старался его одолеть и победить. И вот теперь Говард одержал победу, не прилагая никаких усилий. Ему было до слез жалко космический корабль, свое любимое детище, тем более что потерять его предстояло уже во второй раз. Говард ехал, подпрыгивая на ухабах, и даже не замечал, как качается перед лобовым стеклом ковш экскаватора, который после штурма Арчерова обиталища держался на честном слове. Ковш колебался, экскаватор мотало из стороны в сторону. Тут Говард услышал сквозь рев мотора сдавленный хохоток Эрскина и очнулся. Эрскин утробно смеялся и в восторге лупил себя кулачищем по колену.

— Дожал я тебя! — выкрикнул Эрскин. — Ты все-таки это сказал! Сказал, что отдашь кораблик! А я тебя аккуратненько к этому подвел! — Он оглянулся на Говарда. — Еще поднажму — и ты не только скажешь, но и сделаешь!

Говард не выдержал. Он обругал Эрскина гориллой-громилой — это было, конечно, страшно глупо — и попытался его стукнуть. Эрскин выставил локоть и без малейшего труда удержал братца на расстоянии. Потом протянул другую лапищу, выпустив руль, отчего экскаватор закружило по мостовой, и съездил Говарду по уху. Наверно, сам Эрскин считал это шуточным братским тычком, но у Говарда из глаз посыпались искры вроде тех, что летели с проводов. В голове у него загудело, он чуть не упал, и ему показалось, будто громада собора надвигается, нависает над ним и вот-вот рухнет на кабину экскаватора. Они подъехали к воротам церковной ограды, и Говард подумал, что экскаватору нипочем не протиснуться в арку, тем более он еще и ковшом размахивает. Но Эрскин исхитрился и въехал в ворота. Посыпались искры — не у Говарда из глаз и не от Арчерова гнева, а оттого, что металлические бока экскаватора проскрежетали по каменным воротам. Катастрофа заливисто хохотала. Ей все это нравилось.

Экскаватор, лязгая и сотрясаясь, вперевалку покатил по церковному двору, мощенному булыжником. Из прожекторов, подсвечивающих собор по вечерам, все еще сыпались искры и с шипением затухали в лужах, но шаровые молнии на шпиле угасли. Экскаватор со скрипом затормозил у западного входа в собор. Эрскин спрыгнул наземь.

Говард вслед за Катастрофой выбрался из кабины, придерживая пострадавшее ухо, ставшее горячим. Вольно же Эрскину оплеухи отвешивать! Попробовал бы, что такое трижды превращаться в грудного младенца ради космического корабля, так по-другому бы запел!

— Значит, когда мы оба были взрослыми в том огромном доме, ты был Вентурусом? — вспомнила Катастрофа, поднимаясь вместе с Говардом по ступеням собора. — Я знаю твой секрет! Теперь ты будешь меня слушаться, не то я все расскажу маме с папой!

У Говарда неожиданно полегчало на душе. Значит, Катастрофа тогда все-таки узнала его.

— Только попробуй! — пригрозил он. — Вентурус тебе задаст!

Дверь собора была на замке из-за хулиганья и вандалов. Но Эрскина это не остановило. Он вытащил нож, замок покорно щелкнул, дверь отворилась, и Эрскин вошел внутрь. Навстречу ему поспешил приземистый служка.

— Авария. Я электрик, — сообщил Эрскин служке. — По всему городу короткое замыкание.

И, не задерживаясь, размашисто прошагал дальше. Служка, может, и возразил бы, будь Эрскин пониже ростом, а так — побоялся. Говард ощутил, что жар, которым полыхает ухо, растекается по всему лицу. «Ну вот, сейчас снова будет как тогда в Городском совете», — подумал он и обреченно последовал за Эрскином между рядами стульев. Они миновали стайку дам, которые расставляли и прихорашивали цветы у церковной кафедры. Дамы встрепенулись, словно вознамерившись остановить Эрскина, но, осознав, какой он громадный, тут же принялись сосредоточенно восторгаться одной из лилий в букете. Эрскин двинулся дальше.

Торкиля отыскали в боковом приделе. Зная Торкиля и его нрав, Говард ожидал, что придел будет посвящен святому Торкилю, если, конечно, такой существует. Но нет, оказалось, это придел Уединенной Молитвы. Эрскин туда не вошел — замер у входа и с виноватой ухмылкой умостился в нише, которая очень кстати подвернулась у двери.

— Ты с ним лучше сам потолкуй, — шепнул он Говарду.

Тот ответил Эрскину подозрительным взглядом: знаем мы ваши коварные штучки! Эрскин напустил на лицо заискивающее выражение.

— Торкиль меня на дух не выносит, — объяснил он и ухватил за руку Катастрофу, чтобы она тоже не совалась к Торкилю.

Тут уж Говард окончательно убедился: Эрскин хочет втравить его в какую-то передрягу, но в какую именно, пока неясно. Он открыл кованую дверцу в боковой придел и двинулся вперед. Торкиль, казалось, не заметил появления Говарда. Он сидел на алтарных ступенях, облаченный в сутану, и, обхватив колени, понуро глядел в одну точку. Над ним со стен свисали знамена с надписями «Британский легион» и «Союз матерей». Надо же, удивился Говард, субботний вечер, а Торкиль сидит в тишине, вместо того чтобы играть музыку, петь и отплясывать в большой компании. Что-то не похоже на Торкиля! Говарду стало неловко: он понял, что Торкиль хочет побыть один.

Мысли Говарда переключились на то, что он вспомнил о шестерых братьях и сестрах, когда побывал в будущем. К одиночеству стремился не только Торкиль, но и Арчер, и Диллиан. Да и сам он, Вентурус, предпочитал обитать один-одинешенек в своем мраморном храме. Шик подпускала к себе кое-кого, но только подручных, которые были у нее на побегушках. Эрскина окружали его люди в желтых комбинезонах, но и они тоже были подручными. Выходило, что единственным, кто окружил себя равными и не страдал от одиночества, был Хатауэй, и то ему ради этого пришлось переселиться в прошлое. «Вот так семейка, — грустно подумал Говард. — Сидим как сычи, каждый сам по себе, шпионим друг за дружкой, а больше ни с кем не общаемся. Может, я и младенцем дважды становился вовсе не ради космического корабля? А просто от одиночества?» Постепенно Говард начал понимать, что гнетет Торкиля.

Он подошел поближе к алтарю и кашлянул. Торкиль вскинул глаза, и на лице его мгновенно возникло выражение наигранной надменности.

— Опять клещик Сайкс пожаловал! Клещик Сайкс, сын Квентина Сайкса! — воскликнул он. — Как тебя еще лучше назвать? Липнешь ко мне, как вчерашняя жвачка к подошве! Пристал как репей! Пошел прочь, я хочу побыть один.

— Я насчет Фифи, — сказал Говард.

Торкиль облокотился на колени и тяжко вздохнул.

— Насколько я понимаю, Арчер требует ее обратно. В таком случае передай ему, что я не напускал Шик на девушку, но возвращать Фифи не собираюсь.

— Почему? Она нужна, чтобы захватить власть над миром? — поинтересовался Говард.

— Да не хочу я никакой власти над миром! — раздраженно ответил Торкиль, чем немало удивил Говарда. — И зачем эта власть сдалась Арчеру, тоже не пойму. — Он опять уныло вперился в одну точку, будто позабыв о Говарде. — Эх, знать бы, чего я хочу! Все постыло, все наводит скуку…

— А кто говорил моей маме, что планирует покорить Америку?

Торкиль вздрогнул и вновь заметил Говарда.

— Мало ли что я говорил, — пробурчал он. — Это было для отвода глаз! Нельзя же, чтобы остальные догадались, что я ищу способ их остановить. А как мне еще было поступить? Грохнуться на коленки перед твоими родителями и возопить: «Люди добрые, помогите мне самым мерзким образом обмануть братишек и сестренок»? Я, между прочим, предан своей семье. В какой-то степени.

Говард хмыкнул.

— Надо было так и сделать, с папой этот трюк сработал бы. Кстати, не хочешь подумать, откуда взялось прозвище «клещик»?

— Зато у меня отлично получилось подогреть упрямство твоего отца, — ответил Торкиль. — И я заполучил Фифи. Но теперь не имею ни малейшего понятия, что предпринять дальше. — Он помолчал и рассеянно спросил: — Что ты там бормотал про клещика? Я обозвал тебя так, потому что нечего вцепляться мертвой хваткой и дергать за рукав, вот и все.

— Ты ошибаешься, — возразил Говард и отбросил челку назад.

— Головка разболелась? — неприязненно осведомился Торкиль и взглянул на Говарда.

Глаза у него округлились, потом сощурились, и он вскочил в развевающейся черно-белой сутане и воздвигся над Говардом во весь свой немалый рост. Говард едва не попятился. Он совсем забыл, что Торкиль — самый непредсказуемый в семье.

— Силы небесные! — воскликнул Торкиль. — Вентурус! Ах ты, маленький паршивец! Это ведь ты держишь нас тут как пришитых!

Его всего трясло — то ли от гнева, то ли от смеха, кто его разберет. Похоже, в этот миг Торкиль стал даже более непредсказуемым, чем прежде, и Говард растерялся, не зная, что сказать. Он от души обрадовался, когда из-под локтя у него вынырнула Катастрофа, непонятно как ускользнувшая от Эрскина.

— Вы ведь помогли нам спастись от Шик? — дерзко спросила она. — Вы тогда подмигнули, я видела, я все видела!

— Я не подмигивал, мне просто грим в глаз попал, деточка, — заносчиво ответил Торкиль и сказал Говарду: — Я смотрю, у тебя имеется личный клещик!

— Никакой я не клещик, я Катастрофа! — возмутилась Катастрофа.

— На твоем месте я бы не признавался, — посоветовал Торкиль.

Катастрофа захихикала.

— Он смешной, — доверительно сообщила она Говарду. — И в глубине души очень славный. Эрскин велел, чтобы я тебе это сказала, раз я так считаю.

Торкиль подбоченился.

— Эрскин? — прорычал он.

«Сейчас зайдется от злости похлеще Арчера», — испугался Говард. Но Торкиль хлопнул себя по бокам и захохотал:

— Ладно, Эрскин, довольно прятаться, выходи! Он безропотно ждал, пока кованая дверца придела отворится и в нее с искательной улыбочкой бочком протиснется Эрскин, напустивший на лицо громиловскую туповатость. Завидев его, Торкиль ослабел от смеха.

— Эрскин! Видел бы ты себя со стороны! Ну у тебя и физиономия! — Все еще смеясь, он ткнул в Говарда. — Только погляди, кто к нам пришел!

Клещик! Я, наверно, с самого начала подспудно подозревал, что это он, потому и обзывал его, как в детстве. Но он хитрый малый, оба раза подстроил так, чтобы лица было не видно: в первый раз предстал в синяках, во второй — в полутьме.

Говард не успел возразить: «Я не нарочно», потому что Торкиль посерьезнел, скрестил руки на груди и спросил Эрскина:

— Так в чем дело?

— Где Фифи? — вопросом на вопрос ответил Эрскин.

— В подвале собора, в усыпальнице, — сказал Торкиль. — Чего ты дергаешься? Живая! Она там спит, просто спит. И Арчеру я ее не отдам.

— Она нужна нам, — терпеливо объяснил Эрскин. — Без нее от Арчера не избавиться, а вернешь Фифи — мы его сплавим. И Шик с Диллиан тоже сплавим, — добавил он умоляюще.

Торкиль оглядел всех троих.

— Деточки мои дорогие! — вскричал он. — На что вы замахнулись, бедняжечки, наивные души? Эта тройка пустила тут корни. Избавиться от них — дохлый номер, я уже сколько лет стараюсь, и все без толку. Это все равно что сдвинуть с места Солнце, Луну и огромную звезду!

— Я так и знал, что ты пытался, — удовлетворенно заметил Эрскин.

На Говарда он даже не покосился, но тот понял: Эрскин старается показать ему: «Вот, мол, как ты ошибался в Торкиле много лет подряд!»

— Мы попробуем заманить их в мой космический корабль и отправить в космос, — сказал Говард. — Сегодня вечером. Хочешь нам помочь?

— Хочу ли я помочь?

Торкиль подобрал подол сутаны и пустился в пляс по всему приделу. Потом выпустил подол и взмахнул руками. Орган грянул свадебный марш «Вот невеста идет», еще громче, чем когда-то телевизор дома у Сайксов. Торкиль подхватил на руки Катастрофу и сделал с ней круг по приделу.

— Пум-пум-пурум, Арчера долой! Пум-пум-пурурум-пум, Диллиан и Шик долой! — запел он, подхватив мелодию. — Их запустим в космос мы с вечернею звездой! Улетит в ракете Шик, Диллиан, Арчер — вот так пшик! Как мы славно заживем, как мы весело споем!

Катастрофа заливалась смехом. Наконец Торкиль поставил ее наземь и внезапно посерьезнел. Орган смолк.

— Нужно все тщательнейшим образом спланировать, — объявил Торкиль. — Пойдемте в ризницу, там удобнее совещаться.

Он размашисто зашагал к ризнице. Эрскин последовал за ним столь же стремительно, Говард и Катастрофа поспешно потрусили следом. Дамы, которые все еще возились с букетами у кафедры, проводили процессию неодобрительными взорами: кто же бегает по церкви! Правда, теперь процессию возглавлял Торкиль в сутане, так что выглядела она почтеннее и приличнее. Торкиль провел гостей в теплое светлое помещение с оштукатуренными стенами. В дальнем конце стоял гардероб, в каких обычно хранят рясы и стихари для мальчиков-хористов. Торкиль взгромоздился на колченогий стул, Эрскин втиснулся на ветхую церковную скамью, поеденную жучком-древоточцем, а Говард с Катастрофой сели на подушечки для молящихся, побитые молью.

Начался военный совет. Он затянулся надолго — Говард такого не ожидал и вскоре поймал себя на том, что тревожится за Рыжика. Только бы обошлось, только бы Рыжик не лез на рожон! Ведь никто не гарантирует, что он уйдет от Шик целым и невредимым. А военный совет все тянулся. Он состоял из череды длинных и яростных споров, которые перетекали один в другой. В ходе первого Катастрофа высказала дальновидное предположение:

— Да ведь когда Фифи войдет в тот мраморный храм, она превратится в старушенцию!

Эрскин, не скрывавший злости на Фифи и Арчера, брякнул:

— И поделом Арчеру!

Говард возразил:

— Но это несправедливо по отношению к Фифи! — Да и к Арчеру тоже, — добавил Торкиль. Они призадумались, как переиграть план. В конечном итоге всех обуяли сомнения: а хватит ли у Говарда волшебных способностей на то, чтобы не дать Фифи постареть?

Второй спор разгорелся по вопросу о том, кто и что наврет Шик и Диллиан. Эрскин считал, что поручить это важное и ответственное дело можно лишь Хатауэю.

— Его ни в жисть не заподозрят, — объяснил он. — Ему никакой выгоды.

— Я отказываюсь от такого соратника! — вспылил Торкиль, заносчиво выкатил грудь и выпрямился на своем колченогом стуле. — Много лет назад Хатауэй оскорбил меня, и с тех пор мы не разговариваем!

— Только Хатауэй. — И Эрскин упрямо набычился.

Военный совет зашел в тупик. Наконец Торкиль надменно обронил:

— Так уж и быть, попросите Хатауэя. Только меня увольте, я при этом присутствовать не желаю.

Говарду показалось, что лучше решения и не придумаешь, но Эрскин был тверд. Торкиль в ответ напыжился еще сильнее, но снизошел до уступок:

— Хорошо, я согласен присутствовать при переговорах. Но я лично ему ни слова не скажу, даже не просите.

Эрскин твердо стоял на своем: уламывать Хатауэя должен сам Торкиль, и точка.

Торкиль вскочил, высокомерно вскинул голову и заявил:

— Тогда я категорически отказываюсь участвовать в этой затее. В каком бы то ни было качестве.

Говард вздохнул. Вот упрямцы! А время-то идет! И вечер уже скоро, и Фифи в плену!

— Ну, раз ты слишком гордый… — начал он, обращаясь к Торкилю.

— Да не в гордости дело! — Торкиль негодующе топнул по каменному полу. — Я тебе сейчас покажу!

Он подбежал к гардеробу и распахнул дверцы. Внутри рядами теснились на вешалках рясы, сутаны, стихари, епитрахили, но затесались среди них и другие облачения Торкиля, совсем не церковные. Говард узнал наряд Аладдина и балахон египетского фараона. Торкиль поспешно раздвинул вешалки, обнажив пустую стенку. К счастью, он был слишком занят и не видел, как Эрскин заговорщически подмигнул Говарду.

Катастрофа подошла к гардеробу и с восхищением воззрилась на наряды.

— Ты, оказывается, жуткий воображала! — воскликнула она. — Таким вредным и хитрым в церкви жить не положено!

Торкиль был польщен. На надменно надутом лице мелькнула улыбка. Он взял из угла гардероба епископский посох с навершием, похожим на бараний рог, ткнул в стену и произнес:

— Хатауэй!

На белой штукатурке проступил туманный квадрат, потом он превратился в подобие окошка, а за окошком возник Хатауэй. Он сидел у себя в кабинете и читал книгу, но тут поднял голову и воскликнул:

— Торкиль! — Он обрадованно вскочил, отбросил книгу и со счастливым смехом кинулся к окошку. — О Торкиль, о, счастливый нынче день!

Торкиль больше не дулся и не пыжился, а улыбался до ушей.

— Хатауэй, прости меня, — произнес он, и голос у него дрогнул от сдерживаемых слез.

— Ах, глупости, тут я во всем виновен, — возразил Хатауэй. — Но что случилось, чем ты так взволнован?

— Ничего не случилось. — Торкиль шмыгнул носом и утер его ладонью. — Мы просто решили избавиться от тройки старших. Нам нужна твоя помощь.

Хатауэй схватил книгу и со смехом подбросил ее в воздух. Он радовался так же, как Торкиль, хотя Говард быстро сообразил, что Хатауэя больше всего прельщает мысль избавиться от Шик и Диллиан. А когда он выслушал Торкиля и понял, как и что ему предлагают наврать, то ухмыльнулся зловредно, будто Катастрофа, и заверил:

— Я все исполню, будьте вы покойны! Но как мне сообщить, что удалась затея наша? Будешь ты в соборе? Увидимся с тобой через окошко?

Эрскин выступил из-за плеча Торкиля.

— Сообщи мне, — сказал он. — Найди любую сточную канаву или трубу. Что там у вас в ходу. И скажи туда. Я сразу услышу.

— А вот и главный заговорщик с нами! — засмеялся Хатауэй. — Скажи мне, Эрскин, сколько дней и зим ты замышлял сей план? Скажи-ка, братец!

Катастрофа протолкалась к окошку, вопя:

— Сейчас моя очередь говорить с Хатауэем! Пустите! Моя очередь!



Вопила она так пронзительно, что ответа Эрскина Говард толком не расслышал. Ему показалось, что Эрскин ответил: «Последние тринадцать лет». Катастрофа влезла в шкаф, прижалась носом к окошку в стене и горячо залепетала что-то свое. И лепетала бы еще долго, если бы Хатауэй не прервал ее. Она неохотно отошла и буркнула Говарду:

— Он говорит, твоя очередь.

— Так ты узнал меня с самого начала? — спросил Говард, протиснувшись мимо Катастрофы.

Этот вопрос давно не давал ему покоя. Хатауэй кивнул.

— Узнал не сразу, — ответил он. — Об усыновленье когда в своих бумагах я прочел, тогда задумался, и все сошлося тотчас; так в вашем веке из кусочков мелких картинку целую в досужий вечер сложат. Прости, что не открыл тебе всей правды, тебя щадя. Я, помнится, подумал, что для души незрелой, неокрепшей довольно и одной нелегкой вести. Ударом тяжким стала бы вторая, когда б тебе я сразу рассказал не только что приемыш ты у Сайксов, но и волшебник, и в семье седьмой, и о заклятье, и о чарах давних…

— Да уж, спасибо большое нашим маменьке и папеньке, светлая им память, — процедил Торкиль.

— Довольно, Торкиль, тебе былое поминать так горько, — урезонил его Хатауэй. — Ты лучше навести меня, когда все дело завершим благополучно.

— С удовольствием. — И Торкиль опять шмыгнул носом.

Потом они наконец спустились в усыпальницу проверить, как там Фифи. Тут было темно и очень холодно, под каменными сводами каждый шаг отдавался эхом. У всех изо рта повалил пар.

— Она в тепле, — оправдываясь, сказал Торкиль и опасливо поглядел на Эрскина. — Я закутал ее в епископские облачения.

Фифи и правда мирно посапывала на плоской могильной плите, завернутая в настоящий кокон, весь в ручной вышивке золотом. Сверху Торкиль укрыл ее белыми и лиловыми одеяниями. Говард и Катастрофа потрогали ее и убедились, что она не замерзла.

Эрскин хмуро поглядел на Фифи и решил:

— Нет, не стану будить. Вдруг Арчеру проболтается. Ясно же, спит и видит сон про Арчера. У нее над головой облачко, а в нем Арчер…

Он вздохнул, но совсем не так мрачно и расстроенно, как ожидал Говард.

— Можем внушить ей мысль пойти в космический корабль, — предложил Торкиль. — Давай подналяжем вдвоем, тогда точно получится.

Эрскин согласился. Они встали по обе стороны от Фифи, причем Торкиль картинно воздел епископский посох, а Эрскин просто упер руки в боки и набычился. Оба пыхтели от напряжения и выдыхали облачка пара. Поначалу вроде бы ничего не происходило, а потом из складок разноцветного кокона, окутывавшего Фифи, поднялась серебристая дымка и соткалась у нее вокруг головы. Говард протер глаза: померещилось или нет?

Наконец Эрскин кивнул. Торкиль опустил посох и промокнул лоб широким рукавом сутаны.

— Если и это не подействует, тогда ничего не выйдет.

— Теперь Арчер, — напомнил Эрскин. Маленькая процессия снова бойко прошествовала через весь собор в ризницу. Цветочные дамы уже заканчивали свои труды и даже не оглянулись на Торкиля и компанию: похоже, привыкли, что они носятся туда-сюда. В ризнице Эрскин подтащил ветхую церковную скамью вплотную к гардеробу, чтобы Арчер не заподозрил, что они разговаривают с ним из собора, от Торкиля. Потом втиснулся на скамью вместе с Говардом и Катастрофой. Говард поспешно пригладил челку на лбу. Торкиль быстренько ткнул посохом в стену и отскочил, исчезнув из виду, как только Арчер возник в окошке на стене.

Арчер сидел в своем ковше и угрюмо ел гамбургер. От этого зрелища в животе у Катастрофы громко забурчало.

— Чего вы так долго? — недовольно спросил Арчер. — Где Фифи?

«Можно было и не возиться со скамьей», — подумал Говард. Арчер был так погружен в свои думы и переживания, что не заметил, откуда они с ним связались.

— Извините, — произнес Говард. — Мы не сразу разобрались, потому что, как выяснилось, Шик ни при чем. Фифи находится у Торкиля и Вентуруса. Где именно, нам пока неизве…

— Что?! — заорал Арчер. — И вы связываетесь со мной, только чтобы сообщить «Ах, мы не знаем»?

Из окошка на стене посыпались электрические искры.

— Перестаньте! Где она сейчас, нам и правда неизвестно, зато мы знаем, где она будет к вечеру! — крикнул Говард.

Сбоку от него дымился подпаленный костюм Аладдина. Искры перестали сыпаться. Катастрофа наклонилась вбок и плевала на тлеющую ткань, пока не потушила ее.

— Слушайте внимательно. Вентурус намерен умыкнуть Фифи неведомо куда на своем космическом корабле, — рассказывал Говард. — Но для этого ему сначала надо перенести корабль из будущего в настоящее. И сделает он это сегодня вечером, ровно в девять. Если к этому времени вы будете у его логова…

— Прямо сейчас поеду! — гневно сказал Арчер. — Сейчас не надо, сейчас его там нет, и вы не попадете внутрь, — остановил его Говард. Удивительно, как это Арчер его не узнает! Смотрит в упор — и не узнает! — А если Вентурус засечет вас раньше времени, он что-нибудь учинит над Фифи, понимаете? Так что поезжайте туда к девяти, то есть чуть раньше.

— Вы намекаете, что мне еще и ждать придется? — взревел Арчер и запустил гамбургером в свой собственный экран.

С минуту в окошке только и было видно, что пляшущее пламя и бешеные искры. Но они не жгли, потому что горели по ту сторону.

Эрскин отпихнул Говарда в сторону и громко позвал:

— Арчер!

Пламя погасло, в окошке возник разъяренный Арчер.

— В девять чтоб был как штык, — скомандовал Эрскин. — Приезжай без пяти, спрячься в корабле. Усек?

Арчер кивнул и даже попытался улыбнуться: — Ясно. Кстати, я, пожалуй, заберу корабль себе. Собственный космический корабль — это так престижно и современно! Ну, у вас все?

Старательно заготовленные подробные объяснения не потребовались: Арчер попался на крючок.

— Не все, — вспомнил Эрскин. — Фифи тебе сосватали Сайксы. Не они — вы б не познакомились. Расплатиться бы надо. Тридцать тысяч фунтов. Квентин Сайкс совсем на мели.

Говарду эта часть плана была совсем не по душе. Он надеялся, что Арчер откажется, но тот бодро сказал:

— Что ж, это по справедливости. Пусть будет тридцать пять.

Он крутанулся в кресле и пощелкал кнопками. «Ничего страшного, для него это сущие гроши, он ведь миллионер, да и зачем ему деньги в космосе?» — утешил свою больную совесть Говард. Потом он смутно вспомнил, что Вентурус вроде бы загрузил в космический корабль миллиард золотом, так, на всякий случай. Получается, Арчеру воздастся сторицей. На душе у Говарда полегчало. Арчер повернулся обратно к окошку и приятнейшим, любезнейшим тоном объявил:

— Готово. Тридцать пять тысяч поступят на счет Квентина Сайкса в понедельник. На этом у нас с вами все?

— Да, — ответил Эрскин.

— Тогда брысь, — велел Арчер. — А то уже глаза намозолили… чучела.

Торкиль тихонько постучал концом посоха в спинку скамьи, и окошко пропало.

— Мог бы и спасибо сказать, неблагодарный, — заметил он, подразумевая Арчера. — Он ведь не знал, что мы подстроили ему ловушку.

— Он? Да он в жизни спасибо не сказал, — ответил Эрскин и поставил скамью на место.

А ведь и правда, вспомнил Говард, так оно всегда и было. Арчер запросто швырял деньги направо-налево и ни разу в жизни никого не поблагодарил, потому что полагал — все на свете и так по праву принадлежит ему.

— Есть хочу! — простонала изнемогшая Катастрофа. — Мама Рыжика дала нам только печенья, а дома вообще ни крошки и приготовить не из чего.

— Сейчас все уладим наилучшим образом, — пообещал Торкиль. — Только погодите, я переоденусь.

Он снял сутану через голову и предстал в черных строгих бриджах и черной строгой рубашке.

— Пожалуй, так и пойду, — решил он, потом снял с вешалки черный сюртук с шелковыми лацканами.

— Тебе еще цилиндр надо, — подсказал Говард. — И рад бы, да они мне не идут, — вздохнул Торкиль. — Пойдемте?

В соборе царили тишина и сумрак: цветочные дамы и служитель давно ушли. Торкиль постучал посохом по западной двери, она отворилась, и из вечерней темноты хлынули лучи прожекторов, подсвечивающих собор. Но сияли они ровно и ничуть не искрили. В их свете глазам всей компании предстал многострадальный экскаватор, покореженный и обгорелый.

— Я категорически не согласен раскатывать по городу на таком безобразии, — заявил Торкиль.

— А я не поеду на твоем саркофаге, — откликнулся Эрскин. — Ненавижу похороны.

— Давайте пойдем пешком, — торопливо вмешался Говард. — Тут близко.

Они зашагали в синих городских сумерках к супермаркету на Церковной улице — по субботам он работал допоздна. У входа в магазин Торкиль сказал Говарду и Катастрофе:

— Ждите здесь, мы сейчас вернемся.

Те послушно остановились. Сквозь огромные окна было видно, как Эрскин и Торкиль вошли внутрь, как Торкиль с порога воздел посох — и весь супермаркет, до единого покупателя, Замер. Некоторые покупатели и продавцы оцепенели в крайне неудобных позах. Торкиль кивнул Эрскину, и они двинулись вдоль полок, запасаясь провиантом, причем обязанности разделили: Торкиль выбирал товар, а Эрскин нес. Под конец экспедиции он тащил целую гору еды.

— А ты наверняка тоже так можешь, — задумчиво прикинула Катастрофа. — Давай сходим в игрушечный магазин на Рождество, и ты всех заморозишь, а я возьму что хочу?

— Нет, — отрезал Говард.

— Почему? — обиделась Катастрофа.

— Магазины принадлежат Торкилю, — объяснил Говард.

На самом деле он вспомнил ту Катастрофу, которая мелькнула перед ним на лестнице мраморного храма, — толстую, злую и до странности похожую на Шик. Не зря ведь Эрскин сказал: «Кровь не водица». Катастрофа тоже отпрыск этой семьи, через Хатауэя, Катриону и Квентина. «Ни за что не позволю ей вырасти в Шик», — твердо решил Говард.

Между тем Торкиль уже плыл к выходу из супермаркета. За ним, нагруженный по самую макушку, шагал Эрскин. Груз не помешал ему выставить перед Торкилем ногу, преградив путь. Тот удивленно оглянулся и сделал большие глаза. Эрскин многозначительно кивнул на застывшую кассиршу, мимо которой Торкиль хотел было пройти.

Торкиль пожал плечами, протянул посох и легонько коснулся им повисшей в воздухе руки кассирши. На ладони у девушки возник розовый чек. Эрскин наклонился, прочел сумму, кивнул, и оба проследовали к дверям. Стоило им перешагнуть порог — и супермаркет ожил. Кассирша озадаченно поглядела на чек, потом убрала его в ящичек кассы.

— Право, Эрскин, — укоризненно говорил Торкиль на ходу, — я же не всегда забываю платить, а только изредка, по рассеянности. Обычно успеваю вспомнить. Говард, возьми-ка у Эрскина часть груза, а то ему тяжело, вот он и брюзжит.

Вскоре добычу распределили поровну, и каждый понес хоть что-нибудь. Когда под ноги им лег восхитительно гладкий новенький асфальт Верхней Парковой улицы, даже Торкиль и тот тащил мороженую курицу, выскользнувшую у Эрскина на повороте. Держал он ее на отлете, кончиками пальцев. Говард был нагружен так, что ему пришлось звонить в дверь, стоя на одной ноге и придерживая свою поклажу на колене, — так Анна Манипенни стучалась в кабинет Хатауэя.

Мама с папой встретили их криками облегчения, и мама кинулась обнимать Говарда, который даже не успел сгрузить охапку провизии. Из-за кухонного стола с трудом поднялся Рыжик и, отнимая примочку от второго подбитого глаза, приветственно ухмыльнулся Говарду. В общей суматохе Говард расслышал, как Торкиль виновато сказал:

«Ой, совсем забыл» — и стукнул посохом о порог. Настырное бряканье ударных в чулане наконец-то смолкло.

— Опять вы! — вскрикнул папа, заметив Эрскина. А при виде Торкиля, который вошел вслед за Эрскином, он сказал только: — Боже правый!

Торкиль церемонно поклонился папе, потом порхнул к маме.

— Примите мои глубочайшие извинения, — сказал он и расцеловал ее в обе щеки.

С мамой такое бывало нечасто, поэтому она растерялась и не знала, что сказать.

Эрскин бухнул провизию на стол.

— Я извиниться забежал, — сказал он. — Все, пошел. Деловая встреча. Только проверю одну штуку.

Он промаршировал через весь дом в папин кабинет, за ним последовал Говард. Вдвоем они осмотрели новенькую красную папину машинку и проверили, что с ней сделал Арчер.

— Нормально, — подытожил Эрскин. — Работать будет.

Говард знал, что получилось не просто нормально, а изумительно. Арчер в своей области был гением. У Говарда даже в обличье Вентуруса не вышло бы починить машинку и вполовину так хорошо.

В кабинет вошел папа.

— Обычно я призываю гостей не стесняться, быть как дома и смело пользоваться всем моим имуществом, однако на Громил это щедрое правило не распространяется, — заявил он. — Что тут, собственно, происходит?

Говард улыбнулся, и на душе у него потеплело. У папы, конечно, свои недостатки, но ведь раскусил же он Арчера с первого взгляда! И вообще папа не ошибается в самом главном, а это важнее всего.

— Папа, мне нужно, чтобы ты написал новую порцию слов, — сказал он. — Только настоящих и правильных.


Глава шестнадцатая


Говард наконец-то переобулся. Носки пришлось выбросить вместе с сапогами. Левый носок прилип к пятке, и Говард уже подумывал вымыть ноги, но тут Катастрофа крикнула:

— Торкиль приготовил пир на весь мир! Говард стремглав помчался в кухню, потому что хотел сам объяснить все папе с мамой и опасался, что Торкиль его опередит. К тому же нельзя было проболтаться папе, что все это время он писал слова впустую.

Это оказалось непростой задачей, однако Говард успешно довел свой непростой рассказ до середины, как вдруг Торкиль перебил его: «Да, но ты забыл упомянуть…» — но тут же ойкнул и смолк.

Ойкнул он потому, что Эрскин пребольно пнул его по щиколотке. Другие, кажется, этого и не заметили. Торкиль побелел, но намек понял и голоса больше не подавал.

Рыжик тоже исправно помалкивал и не болтал лишнего. Правда, он упорно твердил, что Шик его вовсе не покалечила.

— Не верь ему, Говард! — горячо сказала мама. — Ты бы поглядел, в каком виде он приполз, бедный мальчик!

Мама так хлопотала вокруг Рыжика, что Катастрофа заревновала и громко объявила:

— Сейчас буду вести себя плохо! Вот сейчас-сейчас начну! Уже начинаю!

Она непременно начала бы скандалить и безобразничать, но в этот миг из сливного отверстия в кухонной раковине гулко сказали:

— Эрскин! Откликнись, здесь ли ты? Катастрофа просияла.

— Хатауэй! — Она скатилась со стула и подбежала к раковине. — Привет, Хатауэй! Ты меня слышишь?

— Твой голос звонок, будто рог в лесу трубит охотничий. Скажи мне, Эрскин здесь ли?

— Тут я, тут. — Эрскин облокотился на раковину. — Выгорело дельце?

— Я преуспел, свое сдержал я слово! — Из сливного отверстия гулко захохотали. — Сначала с Шик завел хитро беседу. Она как раз кого-то лупцевала, какого-то злосчастного парнишку, он, увернувшись, обратился в бегство, и долго Шик потом меня корила, что, дескать, я ее отвлек некстати. Но тут я нашу новость сообщил ей. Сказал я так: «Сестра, твой брат Вентурус с бесчестным Арчером вступили в тайный сговор, затем проворно Диллиан к ним примкнула. Втроем они коварно порешили нас, прочих, в заточение отправить, а власть над миром поделить на трети». Затем поведал я, что негодяи сегодня в девять вечера сберутся в корабль Вентуруса, а названный Вентурус корабль из грядущего доставит в день нынешний, но лишь на срок короткий. И призываю я мою сестрицу туда, не мешкая, свои стопы направить и отомстить, поскольку я не в силах свой век шестнадцатый на миг хотя б покинуть.

Эрскин хохотнул.

— Шик купилась?

— Как щука жадная, наживку проглотила! — прогудел Хатауэй из раковины. — Взвилась, как будто бы кнутом ее огрели. Известие о том, что хитрый Арчер не с ней, а с Диллиан так ловко сговорился, для Шик как нож, вонзенный прямо в сердце. Она придет, она сама сказала. Потом беседовал я с белокурой Диллиан, немало времени на разговор потратил — вот почему так поздно объявился. Ей я поведал, что коварный Арчер с Вентурусом и Шик… ты дальше знаешь. Мне долго Диллиан не верила, дивилась. Я паутиной лжи ее окутал — представь, мне столько лгать не приходилось с тех пор, как настоящее покинул. Я перечислил сотню обстоятельств, она сочла рассказ правдоподобным, а я… в тот миг я сам внезапно понял, что Диллиан отправится в ловушку не из желанья с Арчером сплотиться, не с Шик стремясь к военному союзу, — лишь потому, что младшего страшится, Вентуруса, и люто ненавидит. Послушай, Эрскин, Говарду скажи-ка, пусть держится от Диллиан подальше!

— Само собой, — ответил Эрскин. — Посмотреть этот цирк вечером хочешь? Устрою.

— Благодарю, мне Торкиль все расскажет, когда ко мне он соберется в гости, — гулко откликнулся Хатауэй.

Торкиль тоже наклонился над раковиной.

— Как только развяжемся с нашими старшими, я сразу отправлюсь к тебе! Но предупреждаю: если дело пойдет не так, я попрошу у тебя убежища, и не один, а с остальными.

Катастрофа навострила уши. Судя по ее виду, она просто мечтала, что дело пойдет не так, очень уж ей хотелось к Хатауэю.

— Я всех приму, и всем здесь места хватит. Но, Торкиль, не забудь предупрежденье: пробудешь дольше часа — постареешь, вернувшись в настоящее; седины тебя украсят, и спина согнется.

Торкиль засмеялся:

— Выходит, мне лучше будет поселиться у тебя навеки? Что ж, я с радостью, если пустишь.

Хатауэй тоже засмеялся — точно ветер в трубу загудел:

— До встречи, братец! И всем вам удачи!

В сливном отверстии булькнуло и хлюпнуло, будто его заткнули пробкой.

Дальше все только и делали, что посматривали на часы, а папа нервно бродил кругами и снова и снова шуршал набросками того, что ему предстояло написать вечером. Говард поглядел на него и тоже занервничал, поэтому, чтобы отвлечься, он пошарил в буфете и отыскал чашку, которая пострадала от ножа Эрскина, еще когда тот приходил в первый раз. Как Говард и подозревал, глубокие, но покрытые глазурью царапины на одном боку чашки означали вовсе не «З» и не тройку, а кривенькое «Э» — «Эрскин». А буква «В» на другом боку означала «Вентурус».

Эрскин заметил, что Говард вертит чашку в руках.

— Ножик соскользнул, — объяснил он. — Я думал, ты уже тогда себя помнил. Хотел показать, что и я тебя признал. А на другой день гляжу — ты никак в толк не возьмешь. Намекал я, намекал, изнамекался весь.

Он ухватил Говарда за кисть и взглянул на его часы. Было двадцать минут девятого. Эрскин протопал в папин кабинет и вернулся с красной пишущей машинкой под мышкой.

— Пора, — твердо сказал он.

— Подъем, господа! — произнес Торкиль. — Какое счастье! Я уж думал, все часы остановились.

И вот Говард снова оказался в составе диковинной процессии, которая потянулась по гладкой дороге, проложенной Хатауэем, к Косому проезду.

Только на этот раз шествие возглавлял Эрскин с машинкой на руках. За ним следовал папа в лохмотьях, оставшихся от черно-красного клетчатого пальтишка, особенно неопрятный рядом с щеголеватым Торкилем в черном сюртуке священника. Такие разные внешне, они отлично поладили — болтали и пересмеивались. Торкиль вынужден был то и дело нагибаться к собеседнику, потому что он был на целый фут выше. За ними шли мама с Катастрофой, которая от усталости едва передвигала ноги. Замыкали отряд Рыжик и Говард. Рыжик хромал и ворчливо твердил:

— Помогать я вам не собираюсь, просто хочу поглядеть на настоящий космический корабль.

Он явно старался казаться хуже, чем был на самом деле, наверно потому, что мама совсем заласкала и засмущала его своим сочувствием и заботой.

— Внутри корабля я и сам пока не был, — признался Говард, — но снаружи красотища.

Во дворе Политехнического колледжа было темнее обычного, потому что в выходные он не работал и свет повсюду гасили. Строительную площадку озаряла полная луна, выглядывавшая сквозь хмурые тучи из-за нового корпуса. Эрскин остановился и опустил машинку на ближайший экскаватор.

— Вперед, юный Вентурус, — сказал папа. — Делай свое дело.

Эта часть предстоящей авантюры страшила Говарда больше всего. Он занял место между Эрскином и Торкилем напротив недостроенного дверного проема и почувствовал себя крошечным, жалким и бессильным. Как ему удастся перетащить махину мраморного храма, да еще с космическим кораблем внутри, из будущего в настоящее? Ничего у него не получится! Зря он ввязался в эту затею. Он самый заурядный человек, а не волшебник.

— Смелее, — подбодрил его Торкиль. — Мы тебе поможем, но главный рывок все равно должен сделать ты. Ведь ты построил и храм, и корабль. К тому же сейчас ты наверняка снова вошел в силу и магии у тебя предостаточно.

— И как тянуть, помнишь, — добавил Эрскин. Говард прислушался к себе. Эрскин был прав, он все вспомнил, только вот незадача: взрослый тоже помнит, как в младенчестве запросто засовывал в рот пальцы ног, но теперь вряд ли сумеет это повторить.

— Попробую, — сказал он.

Втроем они приступили к первой попытке. Говард посмотрел на луну, окутанную легкими облаками, и попытался представить себе, как он вытаскивает громадину мраморного храма из будущего в настоящее. Вообразил, как выманивает, вытягивает постройку. Постарался вспомнить, каково быть Вентурусом, воскресить все свои тогдашние ощущения. Говард пробовал и так и сяк и чувствовал, что Эрскин и Торкиль поддерживают его изо всех сил. Но темные строительные леса и каркас будущего здания ничуть не изменились.

Говард сделал вторую попытку, поднажал. Тщетно. Безнадежная затея!

— Застопорилось, — мрачно сказал Эрскин. — Как-то неправильно идет.

Торкиль вспылил.

— Говард! — завопил он и топнул ногой так, что пряжка на башмаке едва не отскочила. — Ты просто не стараешься по-настоящему, маленький выскочка! Тупица! Фифи появится через пять минут! А за ней Арчер и Шик! Поднажми!

— Не могу, — вздохнул от безнадежности Говард.

— Распрекрасно ты все можешь! — взвизгнул Торкиль. — А ну, живо за дело, не то уши оборву!

И он воздел епископский посох.

Говард схватился за уши. Ухо, по которому съездил Эрскин, заболело так, что хоть криком кричи.

— Не надо! — выдохнул Говард.

— Тогда за дело! — заорал на него Торкиль. — Давай, а не то… — И он поднял посох еще выше.

Говард послушался. Он и правда испугался за свои уши, так что старался как мог. И совсем как в недавнем поединке с Шик, внезапно отыскал лазейку в неизведанный слой собственного сознания. Элементарно. Проще некуда. Он проник, точнее, проскользнул в будущее и тончайшей лунной нитью соединил свое сознание с мраморным храмом. А потом легонько потянул и принялся выбирать нить, как выбираешь бечевку у воздушного змея, не дергая и не напрягаясь, плавно и спокойно. Правда, управлять мраморным храмом было труднее, чем змеем, и Говард подумал, что нипочем бы не справился в одиночку, но Эрскин и Торкиль слаженно помогали ему единым могучим усилием, и втроем они постепенно вытянули храм в настоящее. Каркас и строительные леса заткались лунной дымкой. Затем дымка уплотнилась, отвердела — и из нее проступили очертания величественного мраморного сооружения.

Как только они стали четче, Говард едва не загнал их пинком обратно в будущее. За спиной у него насмешливо фыркнул Рыжик, и поделом! Храм выглядел помпезно и безвкусно, да что там — попросту смешно. Не знай Говард, что сам спроектировал и соорудил его, он бы сказал, что автор — чокнутый. Крышу храма поддерживали четыре громадные мраморные статуи, изображавшие Вентуруса в полный рост, а крыша, в свою очередь, являла собой гигантскую голову Вентуруса, которая героически и благородно каменела подбородком и пучила глаза. Глупее не придумаешь!

— Говард! — угрожающе прошипел Торкиль. Ухо у Говарда снова дернулось само собой. Он перестал разглядывать дурацкий храм и сосредоточенно подтянул его еще ближе в настоящее. Бережно провел через последние двадцать лет, мягко затормозил и поставил на якорь примерно через год, считая от сегодняшнего дня. Такой срок они сообща выбрали не зря: это позволяло Говарду войти внутрь в полном расцвете сил.

— Неплохо получилось, — одобрил Торкиль. — Ступай внутрь.

Говард ринулся в дверной проем — теперь там была стеклянная дверь — и через плечо окликнул Рыжика:

— Айда со мной!

Как только он отворил дверь, мраморный зал озарился от края до края — огромный, будто футбольное поле. Говард увидел, как на первую ступеньку лестницы опускается уже знакомый ему коричневый кед с желтыми шнурками, но подтягивать вторую ногу и продираться словно сквозь упругую резину не потребовалось — на этот раз дело шло гораздо легче. Говард быстро преодолел лестницу и ступил в вестибюль, став лишь на дюйм выше, чем был, а вовсе не великаном. Рыжик нагнал его, сделавшись на голову выше, без синяков и хромоты. Говард понесся по залу в круглый вестибюль, где на полу валялись бумаги. Рыжик не отставал. Вдвоем они влетели в сводчатое помещение, где стоял космический корабль. Роботы перестали суетиться и застыли — точно такими же беспорядочными кучками, как совсем недавно люди в супермаркете.

Первым делом Говард послал одного из роботов забрать листы бумаги из круглого вестибюля, все до единого. Нельзя же, чтобы Арчер их нашел!

— Корабль готов? — спросил Говард у робота. — Работы завершены пять минут назад, — донеслось из динамика.

Робот аккуратно объехал Рыжика и покатил в круглый вестибюль. А Рыжик словно прирос к полу, не в силах отвести глаза от красавца-корабля.

Говард поспешно отдал команду открыть воздушный шлюз. Как он и ожидал, шлюз открылся не заслонкой — он расширился, словно зрачок, разошелся несколькими слоями кругов. Говард нетерпеливо переминался с ноги на ногу: времени оставалось в обрез! Как только шлюз открылся, он прыгнул внутрь.

Корабль тотчас озарился светом, и Говард увидел, что попал в некое подобие каюты на роскошной яхте. От стены до стены пол был устлан алым ковром, на столе блестели серебряные бокалы, по стенам висели картины в богатых золоченых рамах — настоящие, писанные маслом. Удивительное дело: хотя корабль и покоился на стапелях, направив нос в небо, пол в салоне вовсе не перекашивало и не приходилось скользить под горку. А вот сводчатый зал, который был виден в отверстие шлюза, стоял наклонно. Рыжик заметил это и издал восхищенный возглас, а Говард метнулся в рубку, к пульту управления.

Тут его поджидало разочарование. Нет, пилотские кресла из красной вспененной резины были превосходными, но с самим пультом Вентурус определенно перестарался. Он зачем-то натыкал туда десятки ненужных и непонятных кнопочек, циферблатов, рычагов и прочих приспособлений. «Не иначе, хотел во что бы то ни стало превзойти Арчера, и ему это удалось», — мрачно подумал Говард.

— Сложновато как-то, — закряхтел Рыжик за плечом у Говарда.

«Хорошо, что я прихватил Рыжика! — порадовался тот. — А то здесь все рассчитано на четверорукую обезьяну».

— Этого я и боялся, — сказал он. — Давай в четыре руки. Ты отведи вниз вот эти два голубых рычажка и вот эти три красных рубильника. Да не эти! У тебя над головой. И не отпускай.

Чтобы выполнить указание, Рыжику пришлось распластаться по пульту.

— Чудацкая штука! — прокряхтел он.

— Сам знаю, — кивнул Говард. — Главное, держи и не отпускай.

И он заметался туда-сюда возле пульта, программируя корабль стартовать через двадцать минут. Он задал ему курс на Альфу Центавра и запретил компьютеру включать ручное управление, пока корабль не достигнет цели. Потом Говард пересадил Рыжика на другие кнопки и рычажки и заблокировал корабль, чтобы тот никогда уже не смог вернуться на Землю. Потом пересадил Рыжика еще раз.

— Да меня среди ночи разбуди — я и то придумаю пульт в сто раз удобнее! — возмутился Рыжик, принимая очередную немыслимую позу. — Как корабль-то называется?

— Как, как… «Вентурус», — с отвращением ответил Говард.

Самым сложным оказался последний кусочек программы. Надо было добиться, чтобы корабль всех впускал и никого не выпускал. Говард сделал, что мог, и то сомневался, получилось ли. Но его подстрахует папа — эта часть авантюры зависит от него.

— Вроде бы все готово. Пойдем, — сказал Говард Рыжику.

Они промчались через салон и шлюз и выскочили под гулкие мраморные своды. Пол качнулся под ногами у Говарда и встал на место. И внезапно Говард с удивлением понял, что корабля ему не так уж и жаль. Рыжик, слегка пошатываясь, выбежал за ним в круглый вестибюль. Робот поработал на славу: ни одного листочка на полу не валялось.

В огромном зале по дороге к выходу Рыжик нагнал Говарда и на бегу сказал:

— Знаешь что, если вдвоем помозговать, у нас получится корабль получше этого. Давай попробуем, а?

— Давай, — согласился Говард.

— И назовем его «Вентурус Второй»! — хохотнул Рыжик и запрыгал по ступенькам вниз. — А еще у меня идея…

Но тут Рыжик помолодел на год, захромал и ойкнул от боли. Под глазами у него вновь появились синяки, и ему пришлось опереться на Говарда, когда они пересекали двор.

Остальные поджидали их у старого здания Политехнического колледжа — у запасного выхода. Папа вертел в руках ключ. Он повел всех внутрь, зажигая на ходу свет. Рыжик хромал и едва поспевал за папой. В вестибюле их встретил недовольный сторож.

— Это вы, мистер Сайкс? — неприветливо спросил он. — Время позднее, колледж закрыт на выходные. Очистите, пожалуйста, помещение, сэр.

— Уж простите, мистер Форбс, у меня неотложный семинар, а все материалы я оставил в кабинете, — не растерялся папа. — Дело не терпит отлагательств. У всех этих студентов завтра с утра экзамен. — Он невозмутимо прошагал к лестнице.

— У всех? — недоверчиво переспросил сторож, оглядывая Торкиля, Катастрофу и Рыжика.

— У всех, у всех поголовно! — эхом отдался сверху голос папы, уже преодолевшего половину лестницы. — Поручают, понимаете ли, обучать всякую шушеру — от великовозрастных отстающих до восьмилетних вундеркиндов! Эй, вы, поторапливайтесь, что встали?

Сторож развел руками и пропустил удивительную компанию в вестибюль. Говард изо всех сил сдерживал смех. Папа на свой лад такой же неукротимый, как и Эрскин.

Едва переступив порог своего кабинета, папа проворно взялся за дело: отрегулировал настольную лампу на длинной ножке, поставил под нее пишущую машинку, запасся бумагой, чтобы была под рукой. Торкиль открыл окна, чтобы не только видеть, но и слышать происходящее во дворе. Мама предусмотрительно заперла дверь. Остальные расселись на легкие алюминиевые стульчики.

— Когда мне начинать? — выжидательно спросил папа, привычной рукой заправляя в машинку чистый лист.

— Когда хотите, — ответил Эрскин.

Папа пошуршал черновиками, минутку посидел с закрытыми глазами, потом наклонился над машинкой, но печатать не стал, а вместо этого произнес:

— Одного я не пойму насчет той договоренности с Маунтджоем…

Говард встревоженно вздрогнул. Сейчас папа спросит, зачем нужны слова! Вот сейчас! Но папа сказал совсем другое:

— Я вспомнил то время, когда родилась Катастрофа, — я тогда от усталости вообще ни слова написать не мог, и кто-то отключил нам газ, свет, все-все. Кто это был? Ясно же, что не Вентурус, то есть не Говард, потому что ему тогда только стукнуло пять.

— Он и был, — сказал Эрскин. — К Катастрофе ревновал. Обиделся. Он по памяти. И сейчас тоже по памяти все делал.

Говард знал, что так и есть. Тогда, в мраморном храме, возясь с кораблем и распоряжаясь роботами, он действовал уверенно и точно, даже не задумываясь, и все знания и ощущения повиновались ему, а в голове было ясно — не то что сейчас, когда там клубится туман, из которого постепенно проступает все позабытое, потому что он, Говард, входит в силу. Значит, Торкиль заставил его вытягивать храм в настоящее по наитию, по памяти!

Говард сердито посмотрел на Торкиля, тот виновато пожал плечами и рассмеялся. И тут Говард осознал еще кое-что: без Торкиля ему никак, потому что только Торкиль, единственный в семье, умел заставить Говарда делать то, что Говарду не хотелось.

— Не оставайся в прошлом насовсем, пожалуйста! — попросил он Торкиля. — Если настроишься как надо, то сумеешь вернуться обратно, не постарев. Я только что проделал это по дороге из будущего сюда.

Улыбка сбежала с лица Торкиля.

— Не забывай: ты седьмой ребенок в семье волшебников, — серьезно сказал он, — и умеешь такое, что никому из нас и не снилось.

— Итак, я приступаю! — торжественно провозгласил папа.

Все затаили дыхание, и он застучал по клавишам. Говард стоял у папы за спиной и следил, как на белизне чистого листа появляются слова: «Первым прибыл Арчер…»

— Арчер едет! — крикнула Катастрофа, караулившая у окна.

Говард кинулся к ней проверить. Роскошный «роллс-ройс» Арчера, серебрясь в лунном свете, вплыл в ворота и покатил по двору. Его фары уперлись в сияющий прямоугольник — вход в храм.

— «…В своем роскошном „роллс-ройсе“, — бормотал себе под нос папа, стуча по клавишам, — фары… сияющий… храм».

Автомобиль остановился. Арчер пружинисто выпрыгнул из него и с минуту постоял, разглядывая мраморную громаду храма. Говард прикусил губу от волнения. Потом Арчер порылся в автомобиле и вытащил охапку каких-то непонятных предметов.

— Что это у него? — прошептал Рыжик.

— «…нагруженный охапкой непонятных предметов…» — бормотал папа, стрекоча на машинке.

— Папа, ты напиши, что это за штуки, — шепотом попросила Катастрофа. — Непонятно же!

— Всему свое время, — отозвался папа. — У меня только десять пальцев.

— А печатаешь ты двумя! — съязвила Катастрофа.

— Зато так быстро, что у некоторых в глазах рябит, — парировал папа. — К тому же я не знаю, какие такие штуки он несет. — И он, бормоча, напечатал: — «Возможно, то были хитроумные приспособления для захвата корабля».

Теперь уже зрители-слушатели не знали, за кем интереснее наблюдать — за Квентином или за Арчером. Поэтому Говард, Катриона и Торкиль на цыпочках бегали туда-сюда от стола к окну, давясь смехом. Похоже, план работал!

Говард очутился у окна и успел проследить, как Арчер прошествовал за стеклянную дверь храма. Вот он рывком взгромоздился на первую ступеньку. Вот исчез из виду.

— «…Исчез из виду», — бормотал папа. — Эй, кто-нибудь, быстро подскажите, где он спрятался в корабле!

— В сортире, где же еще! — фыркнул Рыжик. — Спасибо, — не прекращая печатать, кивнул папа. Пальцы его бойко порхали по клавишам, клавиши щелкали и стучали. — «…В туалете, где он поначалу был слишком занят раскладыванием своего добра и потому не сразу понял, что бессилен покинуть корабль. Когда же он заметил это…»

— Нет, папа, не надо! — вмешался Говард. — Заметит — взбесится и что-нибудь разнесет.

— Тсс! — шикнул на него папа. — Не спугните мою Музу.

И поспешно напечатал: «…его охватила приятная истома и блаженное ощущение радости бытия. Он устроился поудобнее и налил себе шампанского, поджидая Фифи. Ждать ему оставалось недолго».

— Фифи идет, — оповестил Эрскин, возвышаясь у окна рядом с мамой.

Говард втиснулся между ними: ему тоже хотелось посмотреть на Фифи. Та влетела во двор вприпрыжку. «Надо же! — удивился Говард. — А я-то думал, она прибредет во сне, как лунатик». Но Фифи, несомненно, бодрствовала, а предвкушение, что она вот-вот увидит Арчера, подгоняло ее с каждым шагом. Серебристая дымка, которую Торкиль и Эрскин наслали на Фифи, вправду соткалась у нее над головой в облачко, будто в комиксе, и в этом облачке ехал на белом коне Арчер в рыцарских доспехах.

— «…Перед ее мысленным взором маячил образ Арчера в рыцарских доспехах, — бубнил папа, стуча по клавишам. — Она бежала все быстрее и быстрее…»

Между тем во дворе Фифи ринулась в зазор между экскаваторами и промчалась в дверь храма.

— «…И вот наконец она воссоединилась с Арчером, своим ненаглядным Арчером», — пробормотал папа. — Почтеннейшая публика, насколько целомудренным должен быть следующий эпизод?

— Мой дорогой Квентин, — отозвался Торкиль. — Я полагаю, вы способны сами это решить и без нашей подсказки.

— Может, поставить звездочки? — предложила мама, заглядывая через папино плечо.

— Звездочки — слишком откровенный намек, или сойдет? — спросил папа, печатая все быстрее.

— Да, но ты должен добиться, чтобы они точно не вышли из корабля, — встревоженно напомнил Говард.

— А я, по-твоему, что делаю? — огрызнулся папа. — Что ж, отлично. Цензура не помешает. «Теперь мы скромно оставим наших пылких влюбленных наедине…» — эй, покормите меня кто-нибудь шоколадом, у меня руки заняты! — «…и обратим наши взоры на следующего героя».

Торкиль извлек из кармана плитку шоколада, Говард и Катастрофа поломали ее на дольки и принялись совать их в рот папе, который лихорадочно молотил по клавишам. Рыжик свистящим шепотом сообщил:

— Ух ты! Похоже, Шик пожаловала!

Все бросились к окну. Шик прибыла не одна, а с подручными. Ее громоздкий пуленепробиваемый броневик нагло встал посреди двора, и оттуда высыпали вооруженные люди. Один из них почтительно распахнул дверцу, и Шик тяжеловесно вылезла наружу. Даже стрекот пишущей машинки не заглушил громкого скрипа ее кожаного наряда. Шик тоже явилась вооруженной.

— Да она с целой армией! — возмутился Рыжик.

Остальные тоже посмотрели на папу недовольно. — А как же иначе, — ответил папа. — Я вписал ее подручных, потому что она шагу без них не ступит. Сколько их там? Я написал, что шестеро. Уж не знаю, как они все втиснулись в машину.

Телохранителей и правда приехало шестеро, и теперь они плотным кольцом сомкнулись вокруг Шик и зашагали с ней к храму.

— Папа, так нельзя! Вычеркни их или пристрой куда-нибудь! — приглушенно воскликнул Говард. — Корабль не выдержит такую ораву!

— Уже, — лихорадочно щелкая клавишами, ответил папа. — Пристраиваю… — И он напечатал: — «Торкиль воздел свой посох…»

Торкиль у окна вылупил глаза, потому что рука его сама собой вскинулась вверх вместе с посохом. Все опять забегали от окна к машинке и увидели, как папа быстро напечатал, что Шик отрывисто приказала четырем из подручных встать на страже у входа в храм, а потом увидели, как Шик во дворе действительно все это проделала.

— «Повинуясь посоху Торкиля, четверо телохранителей застыли, будто статуи», — печатал папа.

Четыре фигуры во дворе замерли как вкопанные. Шик и еще двое головорезов вломились через стеклянную дверь в храм.

— Двоих впустил-таки, — с упреком буркнул Эрскин.

Папа, не отрываясь от машинки, хулигански подмигнул.

— Надо же проявить хоть какое-то милосердие. А то по вашему плану там получилась бы веселенькая компания, где на трех дам всего один кавалер. Я подобрал всем пары, и только.

С каждой новой фразой папа явно обретал все больше могущества. Он будто сросся с машинкой, пальцы его летали, на лице играла лукавая усмешка, совсем как у Катастрофы. Эрскин протопал к окну и обратно. Ухватил Говарда за запястье, сверился с его часами.

— Очередь Диллиан, — объявил он. — Давайте ее сюда. А этих уберите. Не то почует неладное и шагу не сделает.

— Секундочку, — отозвался папа. — Я ваяю общий разговор на борту корабля. У Шик специфический словарный запас, весьма сочные выражения. Они там только что поняли, что им не выйти. Шик винит во всем Арчера. Вы так и хотели?

Эрскин стукнул себя кулачищем по колену.

— Уберите людей Шик! — проскрипел он в ярости.

— Готово, — промурлыкал папа и напечатал: «Оставшиеся подручные Шик (кстати, Эрскин с изумлением обнаружил, что рука у него на Квентина не поднимается) забрались обратно в броневик и укатили».

Говард поглядел на Эрскина, который только что прочел эту фразу, и чуть не подавился от хохота. А во дворе четверо головорезов встрепенулись, переглянулись и полезли в бронированную машину Шик.

— Диллиан давай! — сдавленно вскрикнул Эрскин, как только машина укатила.

— Едет-едет, — кивнул папа, и клавиши застучали еще быстрее.

— Полицейская машина! — прошептал кто-то на посту у окна.

Говард и Эрскин кинулись смотреть — и правда, во двор въехала полицейская машина с мигалкой. Погасли фары, внутри зажегся свет, и все увидели белокурые локоны Диллиан. Но больше пока ничего не происходило: Диллиан просто сидела в машине, опустив стекло. Папа дал целую очередь по клавишам и вжикнул кареткой машинки, переходя к другому абзацу.

Наконец Диллиан отворила дверцу и вышла. На плечах у нее переливалась норковая шубка, а в руках — тут все едва не застонали — блестела винтовка.

— Спокойно, — пробормотал папа, — Арчер не позволит ей наделать дырок в корабле.

Диллиан установила винтовку на крышу машины и нацелила ствол прямиком на их окно.

— Вентурус! — звонко крикнула она. — Вентурус! Это ты там печатаешь?

Поднялась суматоха, потому что все дружно отпрянули от окна.

— Папа! — укоризненно прошипел Говард. — Ты что?

— Ах, простите, увлекся, — стуча по клавишам, стал оправдываться папа. — Вы разве никогда не слышали о том, как автор влюбляется в героиню? У меня слабость к Диллиан. Она — женщина в моем старомодном вкусе.

— Вентурус, я тебя отлично слышу! — зазвенел голос Диллиан внизу, во дворе. — Остановись!

— Сейчас, только фразу допишу, — сказал папа.

Диллиан потеряла терпение и пальнула в окно. Пуля просвистела у папы над головой и застряла в стене под потолком. Маленьким обвалом посыпалась штукатурка.

— Перезаряжает, — сообщил Эрскин, профессионально прижимаясь боком к правой стене у окна.

Говард на четвереньках замер у его ног.

— Папа! Останови ее! — потребовал он. Торкиль, который распластался по левой стене у окна, сказал:

— Бедняга-сторож вышел во двор. Верните его в дом, пока он не получил пулю!

— Не могу! — панически выдохнул папа. — Я его не выпихивал, он сам вылез! — По лбу у него градом катился пот. — Все идет не так!

— Ну уж нет! — возмутилась мама и отодвинула Говарда коленом.

Он в ужасе поднял голову и увидел, что мама выглянула в окно.

— Мам! — позвал он. — Назад! Тебя подстрелят! Но мама даже не обернулась.

— Вы, там, внизу! — поставленным учительским голосом прогремела она в гневе. — Да-да, вы, крашеная блондинка с винтовкой! Я с вами разговариваю! Ну-ка, немедленно прекратите, слышите? Здесь двое моих детей, и я не потерплю такого безобразия! Стыдитесь! Нельзя так распускаться!

Пока мама отчитывала Диллиан, Торкиль крадучись пробрался к папе.

— Скорее! — поторопил он. — Пишите, пока ее отвлекают. Ну же: «Диллиан повернулась и, не произнеся более ни единого слова, вошла в храм». Быстро!

Папа яростно застучал по клавишам.

— Мам, ругай ее дальше! — прошептал Говард. Услышала его Катриона или нет, неизвестно, но она разошлась не на шутку и продолжала громить Диллиан. Говард покосился на часы, Эрскин опять схватил его за руку и тоже посмотрел, который час.

— Осталось минуты две, не больше! — в отчаянии простонал Говард.

— И я добьюсь, чтобы вас арестовали! — грозно заключила мама, потом отвернулась от окна и обычным приятным голосом сказала: — Вроде бы ушла. Ты закончил, Квентин?

— Сажаю ее в корабль, — отозвался тот. — Говард, а взлетит он без моей помощи?

— Да, сам взлетит, через несколько секунд, — ответил Говард. — Хочешь полюбоваться?

Папа допечатал фразу и встал. Все сгрудились у окна, глазея на двор, посреди которого в ярком лунном свете все еще стоял сторож и подозрительно щурился на незнакомое мраморное здание, возникшее неведомо откуда внутри строительных лесов. В куполе здания, правее макушки Вентурусовой головы, возник светящийся полукруг, похожий на лунный серп. Он неуклонно рос и ширился, словно луна прибавлялась, и вот уже полумесяц стал полной луной, и из ее сверкающего круга в синие ночные облака ударил ярчайший сноп света. Раздался оглушительный взрыв, оконные стекла задребезжали, всех в кабинете шатнуло. Строительные леса и храм с разверстым куполом заволокло дымкой. У всех заложило уши.

Из сияющего отверстия в куполе медленно поднимался космический корабль, серебристый, величественный, прямой, как карандаш. Он поднимался все выше и выше — из столба света в лунное сияние, — все быстрее и быстрее. Все не сводили с него глаз, и вот корабль рванулся в небо, выбросив слепящий шлейф раскаленного белого пламени. Вновь грянул взрыв. Корабль взвился ввысь, прочертил наискосок диск полной луны в ночной синеве, превратился в звезду и пропал.

— Ух ты! — выдохнул Рыжик.

Говард перевел взгляд на храм — и вовремя: мраморная громада таяла, удаляясь в будущее, таяла и рушилась. Падали статуи, осыпались мраморные плиты. Вентурус выстроил храм слишком хлипким. «Вот так глупость, — подумал он. — Ну и пусть рушится, и совсем не жалко. Все равно я туда больше ни ногой».

С неба донесся раскат грома — последний привет корабля. Говард вздрогнул и заметил, что папа крадется обратно к пишущей машинке. Но Говард опередил его, в один прыжок подлетел к столу и отключил то, что приделал к машинке Арчер.

— Я просто хотел дописать: «И жили они долго и счастливо», — уязвленно заявил папа. — Но прикинул, что навряд ли у них там это получится.

Эрскин отошел от окна и потянулся во весь свой гигантский рост, с хрустом расправляя плечи.

— Теперь-то я попутешествую, — протянул он. — Мир повидаю. — Потом просительно глянул на маму. — В гости раз в год пустите?

— Конечно, Эрскин, если хотите, — ласково ответила она.

Говард осторожно пригляделся к Эрскину. Показалось или тот правда посматривает на Катастрофу? Сама Катастрофа привалилась к Торкилю и, сладко зевая, засыпала на ногах. Она подметила, что Говард наблюдает за ней, и поманила его пальцем.

— Будешь меня обижать, скажу папе всю правду про слова, — сонно пригрозила она. — Я видела, как Эрскин пнул Торкиля.

«Хм, придется задержаться, — подумал Говард. — Я просто обязан пожить у Квентина с Катрионой и помочь им вырастить Катастрофу. Надо же как-то отплатить за все те неприятности, которые я им устроил. Навряд ли им понравится, если из Катастрофы вырастет Шик номер два».

Впрочем, теперь он понимал, что выращивать придется и самого себя, и надо будет очень постараться, чтобы снова не стать Вентурусом. А то мало ли как жизнь сложится: вдруг Эрскин вернется через годик и скажет, мол, он повидал мир и не прочь его окучивать. Если он затеет захватить мир, то уж конечно, предложит Катастрофе поучаствовать. Да, такой день вполне может настать, и Говарду с Катастрофой следует к нему подготовиться. «Надеюсь, на третий раз у меня все-таки получится прожить жизнь правильно, — подумал Говард. — Нельзя же трижды все испортить».



Оглавление

  • Предуведомление автора
  • Глава первая
  • Глава вторая
  • Глава третья
  • Глава четвертая
  • Глава пятая
  • Глава шестая
  • Глава седьмая
  • Глава восьмая
  • Глава девятая
  • Глава десятая
  • Глава одиннадцатая
  • Глава двенадцатая
  • Глава тринадцатая
  • Глава четырнадцатая
  • Глава пятнадцатая
  • Глава шестнадцатая