Зимняя сказка [Майкл Суэнвик] (fb2) читать онлайн

Майкл Суэнвик Зимняя сказка

Возможно, мне не стоит рассказывать о том кануне рождества, проведенном в Каменном доме, много лет назад. Я больше не могу полагаться на свою память, с тех пор как я перенес лихорадку. Вскоре, когда у меня будет достаточно сил, меня отправят с планеты к какой-нибудь призрачной звезде, лежащей в нескольких световых годах от той овальной луны, что всходит над сараем твоего отца, но мою память уже не вернуть. Возможно, на самом деле ничего этого не было.

Присаживайся мне на колени, а я буду рассказывать. Ну, давай, садись. Ещё ни одна женщина не умерла от того, что села на колено. Ты смеешься, но ведь это так. А жаль…

Все ужасы войны, по крайней мере сегодня, нужны не для того, чтобы захватить территории, а чтобы истощить силы противника, поэтому лучше ранить, чем убить. Труп можно унести, сжечь и забыть, а раненому нужен специальный уход. Регенерационные баки, искусственная кожа, медицинский персонал и долгая реабилитация на таких фермах, как эта. Вот почему они сменили оружие и воюют с вами устаревшими каменными топорами, токсинами и радиацией, чтобы заставить ваше командование запасать медикаменты, обеспечивать профилактику и обучать специалистов. Горчичный газ замечательно подходит для этой цели, также, как и мозговая лихорадка.

Я много месяцев пролежал в госпитале, опьяненный болью, а и иногда галлюцинациями. Я сгорал от лихорадки. Когда я пробудился, слабый и ещё не верящий, что выжил, часть моей жизни оказалась начисто стертой из памяти. Я помню, как стоял на парапете железного моста через Извельтаю, я смеялся и бросал свои книги, одну за другой, прямо в реку, в то время как мой лучший друг Феннфульф уговаривал меня слезть.

— Я вступлю в ополчение! Я стану солдатом! — истерично орал я. Я так и поступил. Я помню, что я так и поступил, но то, что стало причиной этого нелепого действия, забыто начисто. Я не помню имя моей второй сестры, хотя её лицо я помню также четко, как сейчас твое. Странная штука — человеческая память.

Тот канун рождества — это островок стабильности в изменчивом море моей памяти, он очень четок, как Каменный Дом, та неолитическая пещера, в которой мы жили настолько простой жизнью, что у меня даже нет уверенности, что мы жили в нашу эру. Люди иногда приходили с охоты, один или двое обычно шли впереди с добычей, они входили уставшие, ставили окровавленные копья у стены, наверное, мы в то время жили на Изначальной Земле. Иногда они приносили прожекторы и комнату заливало разноцветными огнями, искрящимися на ветвях дерева текущего сезона, холодные и безвредные огни плясали на сводах, мы словно оказывались в более поздней эпохе, в волшебном мире будущего.

Дом казался суматошным, в нем одновременно жили пять семей с дальними родственниками в это время года, и ещё остановилось несколько путников, поэтому нам приходилось стелить постели в обычно запертых на зиму комнатах, сдвигать мебель в мансарду, и несмотря на все это все равно в концах холла пришлось поставить раскладушки. По коридорам ходили женщины, распределяя людей туда и сюда, затем они усадили одного из них в кресло и стали взбивать его, как подушку, для большего эффекта ему приделали усы, кто-то накрывал на стол. Замечательное время.

Возвращаясь с кухни, где неизвестная мне женщина огромного роста, с гигантскими руками, перепачканными мукой по локти, выставила меня, я с удивлением увидел Суки и Джорджа, целующихся в укромном уголке за огромным камином. Их руки переплелись, а я стоял и смотрел на них. Суки улыбалась, её щеки раскраснелись. Одна рукой она отодвинула волосы, чтобы Георг мог целовать её в ушко, слегка повернувшись для удобства, она увидела меня. После этого она ахнула, и парочка резко отпрянула друг от друга, испугавшись и покраснев.

Суки дала мне печенье, черное, с патокой и одной единственной засохшей изюминкой в середине, пока Джордж стоял насупившись. Потом она отослала меня прочь, я слышал, как она, хихикая, взяла Джорджа за руку и потянула его обратно в темную глубину ниши.

Появился отец — в грязных ботинках, со связкой пернатой добычи он спускался в охотничью комнату. Там он поставил свой спущенный лук и колчан со стрелами, затем подвесил добычу повыше, чтобы насладиться восторженными охами матери, которая принесла ему горячий грог. Неслышно подошел ларл, тихий и тяжелый. Я вспомнил о своей мечте прокатиться на этом звере и последовал за ним за угол. Я представлял себя перед моими братьями гордо восседающим на высоком черном хищнике.

— Флип! — мой отец сказал строго. — Оставь Самсона в покое! Это смелое и благородное животное, я не хочу, чтобы ты ему докучал.

Казалось, у моего отца были глаза и на затылке.

Прежде чем я успел разозлиться, мимо меня пронеслись мои братья, они торопились поставить в деревьях перед домом соломенное чучело, и при этом меня немного затоптали. Дядя Читтагонг, похожий на ящерицу, заключенную в стеклянный аквариум ради собственной безопасности, не обратил на меня внимания, несмотря на мой пронзительный вскрик. Краем глаза я видел позади него мою вторую сестру, держащую бенгальский огонь.

Прости меня. Так много детских воспоминаний потерялось, пока я со своей болезнью странствовал по стране белого безмолвия. Мое прошлое похоже на затонувший континент, над водой остались только горные вершины, цепь отдельных островов, по которым я пытаюсь догадаться о том, что осталось в промежутках. Я все очень ценю оставшиеся фрагменты и периодически прокручиваю их в памяти, чтобы удостовериться, что они на месте.

Итак, на чем я остановился? Я сидел на северной колокольне, в моем укромном месте в то время, в уголке за Старым Слепым Пью, басовым колоколом из той тройки, что там висела, и плакал, поскольку меня считали слишком молодым, чтобы зажигать рождественский фонарик.

— Привет! — кто-то крикнул и затем сразу: — Иди отсюда, идиот! — Я, забыв про слезы, подбежал к окну и с удивлением увидел, что мой брат Карл идет по гребню крыши, как канатоходец в цирке, выделяясь на фоне желтеющего неба.

— Из-за этого у тебя будут большие неприятности! — крикнул я.

— Нет, если ты никому не скажешь. — Он знал, как я его уважаю. — Спускайся! Я опустошил один из шкафов в верхней кухне. Мы можем влезть через кладовую. Там есть щель под дверью, мы сможем все увидеть.

Карл повернулся и неожиданно поскользнулся. Он упал и начал ногами вперед соскальзывать с крыши.

Я вскрикнул. Карл схватился за водосток и залез в открытое чердачное окно. Его ухмыляющееся лицо высунулось наружу:

— Беги к нефритовому ибису!

Он исчез, а я с диким топотом побежал вниз по лестнице, торопясь успеть на место встречи первым.

Нас поймали не по моей вине, я бы никогда не стал смеяться, если бы не Карл, он стал щекотать меня, просто чтобы посмотреть, сколько я смогу молчать. Я испугался, Карл — нет. Он запрокинул голову и начал смеяться, пока у него не потекли слезы, даже когда его выставляли оттуда три очень сердитые бабушки. Они делали это больше из недовольства его фокусом, чем необходимостью блюсти тайну.

Я же был выпровожен снисходительной Катриной, которая доходчиво объяснила про порку, которую я получу, и потом потеряла меня в общей комнате среди людей, которые там были. Я спрятался за гобеленом, потом, достаточно скоро, мне стало скучно, затем Чубкин, Космонавт и Пью прозвонили и комната опустела.

Я слонялся туда сюда, невидимый среди движущихся ног, как болотная птица в колышущейся траве. На восточной лестнице звенели голоса, там взбирались на верхний балкон, чтобы посмотреть на танец солнцеворота. Я тоже подтянулся на рассыпающейся балюстраде, поднялся на цыпочки и смог увидеть процессию, выходившую из дома. Достаточно долго ничего не происходило, я помню, как меня раздражало, что взрослые несерьезно подходят к процессу, стоят с напитками, и ни один их них не интересовался происходящим. Фейдре и Валериан (младшие дети были с боем уложены спать за час до этого) начали играть в догонялки, бегая под ногами у взрослых, пока их не поймали, не погрозили пальцем и не приказали стоять спокойно.

Потом дверь внизу открылась. Изображавшие ведьм женщины торжественно вышли наружу, облаченные в махровые балахоны, словно они только что вышли из ванной. Но они двигались совсем беззвучно, и мне стало страшно. У меня кровь застыла в жилах, хихикающие женщины, которых я видел готовящимися на кухне, теперь были серьезны как никогда.

— Катрина! — крикнул я в ужасе, и она подняла на меня мертвый взгляд.

Несколько мужчин зашлись в смехе, белый пар вырывался из их бородатых ртов, а один из них запустил свои пальцы мне в волосы. Моя вторая сестра увела меня с балюстрады и зашипела на меня, чтобы я не плакал в присутствии ведьм, что это очень важно, что когда я буду старше, я это пойму, и если в такой важный момент я не буду вести себя хорошо, меня накажут. Чтобы смягчить свои слова, она протянула мне кусочек сахара, но я недовольно повернулся к ней спиной.

Женщины гуськом вышли из-за скалы к востоку от дома, ветер с моря начисто вымел весь снег, из-за расстояния вы бы не смогли различить лиц этих женщин. Они сбросили свои балахоны. Затем они, глядя друг на друга, очень быстро встали в круг и начали танцевать. На них не было ничего, кроме красной ленты на верхней части бедра, длинный конец которой развевался на ветру.

Когда они сошлись в круговом танце, все смотрели на них, большинство в молчании. Иногда был слышен приглушенный смех, когда кто-то из молодых отпускал смачный комментарий, но большинство смотрело с большим уважением, почти со страхом. По темному небу торопливо бежали маленькие облака, напоминающие барашков с пурпурными кудряшками. На крыше было холодно, и я не представлял как те женщины выдерживают это. Они танцевали все быстрее и быстрее, людской шум стихал, старательно кутаясь в одежду. В какой-то момент меня оттеснили от ограды. Мне было холодно и скучно, я спустился вниз, и никто не обернулся за мной, я пошел назад в главную комнату, где в очаге ещё теплился огонь.

В комнате было душно, когда я уходил, и прохладно сейчас, я пришел и лег на живот перед камином. Плитка пахла пеплом и была покрыта сажей, когда я от нечего делать рисовал на них круги, там оставались отпечатки моих пальцев. Камни были холодными с краю, медленно теплели и резко становились горячими настолько, что мне приходилось отдергивать руку. Задник камина был черным от копоти. Я смотрел, как языки пламени пляшут на фоне черного камня и с энтузиазмом пожирают дрова, лежащие в камине. Там оставались уже только угли, они будут давать жар много часов.

Кто-то кашлянул.

Я повернулся и увидел, как какое-то животное движется между деревьев. Ларл был темнее самой тьмы, черной дырой, мои глаза кружились, когда я смотрел на него. Медленно, с ленцой он вышел на камни, выгнул спину, распахнул пасть в зевке и уставился на меня огромными зелеными глазами.

Он заговорил.

Я, конечно, удивился, но гораздо меньше, чем мой отец. Дети удивляются гораздо меньше взрослых.

— С рождеством, Флип, — сказал он негромким, грудным голосом. Я не могу описать его акцент, я никогда не слышал ничего похожего ни до, ни после того. Его взгляд был полон удивления, непонятного для меня.

— И тебе того же, — вежливо ответил я.

Ларл сел рядом, плотно обвив меня своим телом. Если бы даже я хотел сбежать, я бы не смог, но тогда эта мысль не посетила мою голову.

— Есть старая легенда, я полагаю, ты о ней слышал, о том, как на рождество звери научились говорить на человеческом языке. Твои родители её тебе уже рассказывали?

Я покачал головой.

— Они пренебрегают тобой. — Какая-то странная насмешка проскользнула в том голосе. — В старых легендах есть доля правды, но никто уже не помнит всей правды. Конечно, есть и просто сказки. Некоторые легенды — просто истории. Возможно, это случилось не сейчас, может быть, я вообще не говорю с тобой сейчас?

Я снова покачал головой. Я не понимал. Я сказал об этом.

— В этом вся разница между твоим и моим видами. Мой знает о вашем все, а ваш вид о нас практически ничего не знает. Я хочу рассказать тебе небольшую историю. Будешь слушать?

Я согласился, потому что я был мал и очень любил слушать истории.

Он начал:

— Когда прилетели большие корабли…

Когда — нет, подожди. Прости меня. Я потрясен. У меня только что было видение. Мне показалось, что я ночью стою у входа на кладбище. Неожиданно воздух наполнился светом, лучи и целые плоскости света вырвались из-под земли и повисли, свистя, в вершинах деревьев. Разрывая небо. Мне хотелось танцевать от радости. Но земля осыпалась под моими ногами и, посмотрев вниз, я увидел, что тень от ворот уже падает на мои башмаки, этот прямоугольник холодной, непроглядной тьмы, глубокой как бесконечность, мне стало дурно, я почти упал, и я, и я…

Стоп! Это видение было у меня уже много раз. Должно быть, это что-то, с чем я столкнулся в раннем детстве, влажный запах чудных открытий, запах известки, которой покрасили забор. Наверное. Я не верю в хобгоблинов, призраков и дурные предчувствия. Об этом нечего думать. Глупости! Давай продолжим мою историю.

— Когда приземлились большие корабли, я пировал мозгами моего дедушки. Все его потомки проявили уважение тем, что собрались, а я, как самый молодой, пробовал первым. Его мудрость, мудрость его предков и скрытое знание всех тех животных, которых он съел за свою жизнь и души храбрых врагов, также удостоившихся чести быть съеденными, словно они — часть семьи, втекали в мое сознание. Я не уверен, что ты в состоянии это понять, малыш.

Я покачал головой.

— Человечество никогда не умрет, понимаешь. Умирают только люди. Иногда маленькая часть целого теряется, несколько десятилетий выпадают, но жизнь в целом сохраняется, если не в этом теле, так в другом. Иногда личность обесславливает себя, и тогда его потомки сами отказываются его есть. Это огромный стыд, и Личность сама уходит, чтобы умереть где-то в одиночестве.

Яркие, как вспышка сверхновой, корабли спускались. Люди никогда не видели ничего похожего. Мы смотрели на это и не могли описать, ведь тогда у нас ещё не было языка. Ты видел картины, высокие арки из блестящего металла, гордые люди делают первый шаг на новую землю. Но я там был и могу сказать, что ваши люди были больны. Они пошатываясь спускались по трапу, и от них пахло лучевой болезнью. Мы могли уничтожить их всех прямо там ещё тогда.

Люди построили деревню на месте приземления и стали выращивать урожай на костях своих мертвецов. Мы предоставили им самим себе. Они не казались способными адаптироваться. Они были слишком странными и слишком медленными, мы ещё не попробовали ваш чарующий запах. Поэтому мы пренебрегли вами и ушли, озадаченные.

Тогда было начало весны.

Половина выживших умерла к середине зимы, некоторые от болезней, но большинство — из-за нехватки пищи. Это нам не было интересно. Но потом женщина оказалась в глуши и навсегда изменила нашу вселенную.

Когда ты повзрослеешь, тебе расскажут историю этой женщины, о том, какая беда привела её в ту глушь. Это часть вашей истории. Что до меня, то вид её, одной в горах, в зимнюю стужу пробирающейся сквозь снега на голой ярости, очень напоминал о снежной королеве. Кусок мяса в голодный год, горячая кровь жертвы в солнцеворот.

Впервые я увидел ту женщину, когда съел её супруга. Он вышел из своей хижины, как всегда, вечером на закате, с ружьем в руке, но он не осмотрелся. Я наблюдал за ним уже пять дней, и его поведение не менялось. На шестой вечер, когда он вышел, я сидел на крыше. Я позволил ему отойти на несколько шагов от двери, затем прыгнул. Я почувствовал, как его шея ломается под моим весом, разорвал ему горло для гарантии и стал рвать куртку, чтобы добраться до его внутренностей. Это было развлечением, зимой мы иногда так играем с теми, чьи мозги мы никогда не станем есть.

Мой рот был полон, а моя морда была вымазана теплой, вкусной кровью, когда появилась та женщина. Я оглянулся, а она возвышалась, сидя на одной из ваших непонятных машин, которая, как я сейчас знаю, называется снегоход. Садящееся солнце пробилось сквозь облака позади неё, и на секунду она оказалась в его ореоле. Её узкая тень упала перед ней и достала до меня, мост из тени между нами. Мы посмотрели в глаза друг другу…

Магда одолевала подъем в мрачном состоянии духа. Я не охотница, думала она про себя. Из-за мяса, которое мы приносим, нас всегда будут привечать в Месте посадки, но со мной никогда не будут говорить вежливо. Ладно, я когда-нибудь прибью их за сладкие речи. Ребенок зашевелился, и она не глядя погладила его через меха, мурлыча:

— Ещё чуть-чуть, мой храбрый малыш, и мы будем в нашем новом доме. Тебе ведь он нравится, а?

Из разрыва в облаках за её спиной падал солнечный свет, заставляя снег нестерпимо сиять. Вскоре её глаза привыкли, и она увидела черный силуэт, согнувшийся над телом её любовника. Было ещё очень далеко, но её рука легла на тормоз и заставила снегоход остановиться. Небольшая ложбина перед ней была хорошо видна, снег вокруг трупа потемнел от крови. Последний дымок лениво выходил из трубы хижины. Тварь подняла свою башку и посмотрела на неё.

Казалось, само время замерло, дрожа от бессильной ярости.

Ларл взвыл. Он бросился на неё, быстрый, как мысль. Неуклюже — ей мешал младенец на животе — Магда выхватила ружье из крепления позади седла. Она стряхнула с рук варежки, плотно сжала ледяной металл, жгущий как огонь, сняла предохранитель и прижала приклад к плечу. Ларл был уже на полпути к ней. Она прицелилась и выстрелила.

Ларл упал. Его плечо словно взорвалось, отбросив его в сторону. Он упал и покатился по снегу.

— Получи, тварь! — радостно закричала Магда. Но зверь почти моментально поднялся, развернулся и побежал прочь.

Мальчик начал плакать, напуганный резким звуком выстрела. Магда завела мотор.

— Замолчи, маленький воин. — Её заполнило боевое безумие, древняя слепая ярость. — Это закончится быстро. — Она направила свою машину вниз, по следам ларла.

Даже раненым, это существо оставалось быстрым. Ей с трудом удавалось не отставать. Когда они достигли дальнего конца луга, Магда остановилась, чтобы выстрелить опять, добить зверя. Ларл отскочил в сторону. С этого момента их маршрут обогатился неожиданными сменами направления и прыжками из стороны в сторону. Тварь быстро училась, но не могла убежать от Магды. Она всегда была вспыльчивой, а теперь её кровь просто кипела. Она не собиралась возвращаться к остывающему телу любовника, пока его убийца был жив.

Солнце село, и в сумерках она потеряла ларла из вида. Она могла следовать по его следу, освещенному двойной луной, этим глубоким, отмеченным бордовым отпечаткам и темным брызгам крови, капля за каплей, падающих на снег.

Было солнцестояние и полнолуние — священное время. Я чувствовал это даже в глуши, убегая от этой женщины. Луны ярко сверкали на снегу. Я как-то особенно остро ощутил страх загоняемой добычи, и почувствовал какое-то просветление.

Ещё я чувствовал огромный страх за собственный род. Мы определили людей как непонятных, не очень интересных, медлительных, дурно пахнущих и туповатых существ. Теперь, преследуемый этой безумной женщиной, двигающейся на своей машине, с оружием, убивающим издалека, я почувствовал, что наше природное чутье подвело нас. Она была богиней охоты, а я — её добычей.

С людьми следовало договариваться.

Я оторвался от женщины, но знал, что она все равно преследует меня. Она была охотником, а охотник всегда добивает раненую добычу. Так или иначе она достанет меня.

Зимой все слишком старые и больные обязаны предложить себя другим. Священная скала была недалеко, за холмом, испещренным нашими норами, которые мы рыли с начала времен. Моим знанием следовало поделиться — люди были опасны. Они могут стать хорошей добычей.

Я добрался, когда луна была в зените. На плоской скале не было снега, когда я прихромал туда. Разбуженные запахом моей крови несколько существ выползли из своих нор. Я лег на священную скалу. Праматерь всех людей вышла вперед, лизнула мою рану, пробуя, решая. Потом она подтолкнула меня в сторону своим лбом. Рана была исцелима, подумала она, а зима только началась, в моем мясе пока не было необходимости.

Но я остался. Она опять подтолкнула меня прочь. Я отказался вставать. Она, озадаченная, заскулила. Я лизнул скалу.

Это было понято. Два сородича вышли вперед и прижали меня своим весом. Третий поднял лапу. Он расколол мне череп, и они начали есть.

Магда, засев с мощным биноклем на вершине соседнего холма, наблюдала. Она видела все. Скала кишела изогнутыми, темными сгустками ужаса. Спускаться к ним было опасно, поэтому она ждала и смотрела на загадочную сцену внизу. Тот ларл хотел умереть, она была готова поклясться в этом, и теперь звери торжественно, следуя какому-то ритуалу, выходили вперед, чтобы попробовать мозг, сперва молодые, потом старые. Она, собираясь убить несколько тварей издалека, подняла ружье.

Она обнаружила очень занятную вещь. Все ларлы, что уже отведали мозга её добычи, отскакивали прочь, рассеиваясь. Те, кто ещё ждал своей очереди, были легкими мишенями, они пока не понимали. Ещё один погрузил свою морду в месиво из мозгов, а затем неожиданно осознанно посмотрел вверх. Она ощутила страх.

Охотник часто рассказывал о ларлах, он говорил, что иногда они казались разумными.

— Придет весна, я смогу тратить припасы на приманку для хищников, я с нетерпением жду, когда смогу поймать нескольких таких красавцев, — говорил он.

Он был ксенобиологом колонии, и он любил животных, несмотря на то, что ему приходилось их убивать, он любил их, несмотря на то, что питался ими, дубил их шкуры и составлял подробные анатомические атласы. Магда всегда смеялась над его теорией, что ларлы перенимают привычки своей добычи, поедая её мозг, хотя он провел много времени, поминутно наблюдая за животными и собирая результаты. Теперь она уже не была уверена в его неправоте.

Ребенок захныкал, и она просунула руку внутрь шубы, дать ему грудь. Неожиданно ночь показалась темной и опасной, и она подумала: что она здесь делает? К ней вернулось здравомыслие, а её гнев испарился, как прошлогодний снег, исчезнувший к лету. Внизу сгустки тьмы стекались к ней прямо по снегу. Они меняли направление каждые несколько прыжков, двигались по ломаной траектории, чтобы избежать её выстрелов.

— Держись, малыш, — пробормотала она, и, развернув свой снегоход, она рванула с места.

Магда двигалась к открытому пространству так быстро, как могла, а существа следовали за ней, держа дистанцию. Дважды она неожиданно останавливалась и наводила ружье на преследователей. Тогда они исчезали в сугробах и ползли на брюхе или прокапывались к ней под снегом, но не останавливались. В мрачной ночной тишине, она могла слышать перешептывания тварей. Она побежала.

Через непродолжительное время — небо на востоке ещё не осветилось зарей — Магде пришлось пересекать замерзший поток, где её снегоход, врезавшись в скалу, потерял лыжу. Машину подбросило вверх, кибермозг яростно боролся, стараясь сохранить равновесие. С неприятным хрустом снегоход упал на землю, и одна лыжа перекосилась. Чтобы эта машина опять тронулась с места, потребуется приложить немало усилий.

Магда вылезла из снегохода. Она распахнула шубу и посмотрела вниз на ребенка. Он улыбнулся ей и агукнул.

В ней что-то оборвалось.

Какая я дура, как же преступно я глупа, подумала она. Магда была гордой женщиной, она никогда, даже наедине с собой не сожалела о своих поступках. Теперь она сожалела обо всем: гнев, охота, прежняя жизнь, все, что привело её в это место и в это время, скопившееся безумие, требовавшее убить её собственного ребенка.

Ларл стоял на вершине горного кряжа.

Магда подняла ружье, и он исчез оттуда. Она начала спускаться вниз, параллельно потоку. Снег был очень глубоким, поэтому ей приходилось спускаться осторожно, чтобы не поскользнуться и не упасть, а маленькие снежинки падали вокруг неё, и на них падали другие. Она продолжала свой путь, не теряя бдительности.

Охотничья хижина была не так далеко; если она доберется до неё, то они спасутся. Но зимой даже одна миля — это очень много. Она могла слышать ларлов, как они переговариваются друг с другом своими мягкими, кашляющими голосами, по обеим сторонам оврага. Они следовали за ней, на звук её движения. Хорошо, пусть. У неё ещё было ружье и несколько пуль к нему, о чем они не знали. Они всего лишь животные.

Здесь, высоко в горах, деревья росли редко. Магда прошла добрых четверть мили, прежде чем овраг закончился, и ей пришлось лезть наверх с риском быть атакованной. С какой стороны, думала она. Она услышала три покашливания справа и полезла по левому склону, тревожась и осматриваясь.

Мы загоняли её. В течении всей ночи, когда она пыталась отклониться в сторону от заданного направления, мы преграждали ей путь мельканием своих тел, оставляя только один путь — путь вперед. Мы позволяли ей издалека видеть, как мы зарываемся в снег и неподвижно ждем. Лес был наполнен нашими тенями. Мы медленно меняли направление её движения. Она хотела вернуться к машине, но не могла. Она была в таком страхе и отчаянии! Мы это ощущали. Иногда её ребенок плакал, тогда она успокаивала это млекопитающее существо спокойным, ровным голосом. По мере того как луна садилась, ночь становилась темнее. Мы загнали женщину обратно в горы. Ближе к концу пути она уже несколько раз спотыкалась, ей не хватало нашей силы и нашей выносливости. Но надо было принимать во внимание её терпение и хитрость. Один раз мы открыто подошли к ней, и она убила двоих, прежде чем остальные успели спрятаться. Как она нам нравилась! Мы гнали её, понимая, что рано или поздно она упадет.

В самый темный час ночи мы оттесняли эту женщину к изрытому холму, священному месту Людей, где стояла жертвенная скала. Она совершала тот же подъем во второй раз за ночь и понимала это. На секунду она замерла, беспомощная, и потом залилась слезами.

Мы ждали, это был самый важный момент во всей охоте, момент, когда добыча осознает ситуацию и принимает свою судьбу. Через некоторое время её рыдания стихли. Она подняла голову и выпрямила спину.

Медленно, осторожно, она спускалась вниз.

Она знала, что делать.

Ларлы при виде её отступили в свои норы, их мерцающие глаза исчезли во тьме. Магда их проигнорировала. Окоченевшая и больная, до смерти уставшая, она подошла к священной скале. Это должно быть выходом.

Магда расстегнула шубу, отвязала ребенка. Она плотно закутала его в меха и положила сверток на землю рядом со скалой. Напоследок она развернула сверток, поцеловала ребенка в макушку, от чего он издал громкий крик.

— Господь с тобой, дитя! — хрипло сказала она. — Верь в это. — Она очень устала.

Они сняла свитера, жилет, блузку. Холод сразу же вгрызся в её беззащитное тело. Она слегка потянулась, тело болело от долгого пути. Господи, как это было хорошо. Она положила ружье и встала на колени.

Скала была черной от пролитой крови. Она положила голову, как это делал ларл, которого она видела. Камень был холодным, настолько холодным, что это почти не ощущалось. Её преследователи стояли вокруг, заинтересованные её действиями, она могла слышать их мягкое тяжелое дыхание. Один бесшумно перетек к ней. Она могла чувствовать его запах. Он вопросительно заскулил.

Она лизнула скалу.

Когда нам стало понятно, чего хочет женщина, её жертву приняли быстро. Я поднял лапу и расколол ей череп. Я опять был самым молодым и потому склонился для пробы.

Соседи собирались, протискивались сквозь дверь, подсаживали друг друга в окна, сгорая от нетерпения. Я кряхтела и кричала, а звон серебра и стук тарелок по соседству становился громче. Как стадные травоядные, люди моего мужа пытались заглушить звуки моей боли тостами и пьяными шутками.

Через окно я видела лицо Тевина-дурачка, его череп, обтянутый белоснежной кожей, с одним только намеком на лицо, острый нос, белые щеки — не лицо, а маска. Дверь и стены шатались под весом тех, кто был снаружи. В соседней комнате дрались дети, а старшие подергивали себя за свои длинные белые бороды, в тревоге уставившись на закрытую дверь.

Акушерка тряхнула головой, темно-красные струйки сбегали из уголков её рта с обеих сторон от её жесткого подбородка. Её глазницы казались темными и пыльными.

— Теперь тужься! — крикнула она. — Будь хорошей девочкой, тужься!

Я заревела и выгнулась дугой. Я запрокинула голову назад, и она стала казаться меньше, утонув в подушках. Рама кровати заскрипела, когда одна нога медленно сползла с неё. Мой муж через плечо обернулся на меня, посмотрел злым взглядом, он держал за спиной скрещенные пальцы.

Все в Месте Приземления сначала зашумели, а потом замерли, затаив дыхание.

— Он идет! — закричала повитуха. Она склонилась над моим окровавленным пахом и освободила крошечную головку, ярко-красную, как у гоблина, и очень недовольную.

Потом у меня перед глазами замелькали разноцветные пятна. Двери окрасились оранжевым, распахнулись и все, и соседи и команда, ввалились внутрь. Потолок пошел волнами, и те, кто рискнул залезть на крышу, провалились сквозь стропила. Мальчик, прятавшийся под кроватью, начал смеяться, а сквозь дырявую крышу на нас смотрели небо со звездами.

Окровавленный ребенок лежал в корзинке.

Тогда ларл прикоснулся ко мне впервые, эта тяжелая черная лапа, мягкая как бархат, мягко прикоснулась к моему колену.

— Ты результат этого? — спросил он. — Ты можешь отделить правду от вымысла, рассказать, что случилось на самом деле, а что только казалось из-за эмоций, которые мы не разделили? Все это, как я неожиданно понял, было первым рождением ребенка на этой планете. Ослепший от ужаса, я понял личную трагедию и значимость этого события для общества, значение жизни и культуру людей. Секундой ранее я жил как животное, простыми мыслями и желаниями. Затем я попробовал мозг твоего предка и сразу оказался на полпути к богу.

— Так хотела та женщина. Она умерла, думая о рождении ребенка, чтобы мы могли разделить это. Она дала нам это. Она дала нам больше. Она дала нам язык. Мы были просто умными животными, до того как съели её мозг, а после этого мы стали Людьми. Мы задолжали ей слишком много. И мы знали чего она хотела. — Ларл похлопал меня по щеке своей большой, гладкой лапой, его когти были втянуты, но слегка дрожали, словно он был готов к бою.

Я едва осмеливался дышать.

— Тем утром я пришел на Место Приземления, неся ребенка в люльке, зажатой в пасти. Он проспал большую часть путешествия. В сумерках я прошел по улицам так тихо, как только мог. Я пришел к дому Первого Капитана. Я услышал голоса внутри, у поселенцев проходило богослужение. Я постучал в дверь свободной лапой. За дверью воцарилось недоуменное молчание. Потом, медленно и осторожно, дверь открыли.

Ларл помолчал секунду.

— Это было начало объединения Людей и человечества. Нас пригласили в ваши дома, и мы помогали в охоте. Это была честная сделка. Добытая нами еда спасла много жизней в первую зиму. Никто не интересовался, как умерла та женщина и насколько полно мы вас поняли.

— Флип, тот ребенок был твоим предком. Каждые несколько поколений мы устраиваем охоту на одного из твоего племени и пробуем его мозг, проверяя близость наших линий. Если ты будешь хорошим мальчиком, будешь храбрым и честным, умным и доблестным, как твой отец, возможно, мы выберем тебя.

Ларл повернул ко мне свою тупую морду и изобразил на ней что-то, похожее на дружелюбную улыбку. Возможно, я ошибаюсь, это выражение было сложно понять, оно и сегодня мне непонятно. Потом он поднялся и пошел прочь в теплую темноту Каменного Дома.

Я сидел, уставившись в угли, через несколько минут моя вторая сестра — её лицо казалось лишенным каких-то особенностей кругом света, такими изображают ангелов — вошла в комнату и увидела меня. Она подняла руку и сказала:

— Вставай, Флип, а то все пропустишь.

Я пошел за ней.

Случилось ли это на самом деле? Иногда я думаю, что да. Но уже поздно, а твои родители далеко. Моя комната маленькая, но уютная, а кровать теплая, но пустая. Мы можем свить гнездышко в простынях, отпугнуть пещерных медведей и сыграть в самую древнюю из всех зимних игр.

Ты краснеешь! Не убирай руку. Скоро я отправлюсь к далеким мирам, воевать против людей, которых ты никогда не видела, как и я, кстати. Солдаты медленно стареют, понимаешь. Мы, замороженные, скользим от звезды к звезде. Когда ты уже станешь старой и толстой и будешь счастлива в окружении правнуков, я все ещё буду молодым и буду о тебе помнить. Тогда ты меня вспомнишь, и наши мысли соединяться сквозь вакуум. Будешь ли ты жалеть от этом? Или это то, чего ты хочешь?

Однажды я подумал, что смогу убежать от ужаса. Я подумал, во всяком случае я так полагаю, что, вступив в ополчение, я смогу убежать от своей судьбы. Но, несмотря на то, что я бросил свой дом и семью, в конце концов зверь все-таки пришел и сожрал мой мозг. Теперь я один. Через месяц во всем мире только ты одна будешь помнить мое имя. Позволь мне остаться в твоей памяти.

Давай, не бойся. Оставим прошлое и будем жить дальше. Так будет правильно. На этом моя история заканчивается. А теперь, дорогая моя, задуй свечу.

Все это случилось очень давно на планете, название которой стерлось из моей памяти.

Перевод: © Дмитрий Кулаков.