Нужно, чтоб чувствовала… [Ромэн Ефремович Яров] (fb2) читать онлайн

Р. Яров Нужно, чтоб чувствовала…

Тузовский взял номерок у гардеробщика, подошел к зеркалу и достал из кармана расческу. Он любил аккуратность во всем, а сейчас, перед, предстоящим весьма ответственным моментом в жизни, особенно важно было осмотреть себя. То, что он увидел, ему понравилось: ни единой морщинки на темном костюме; ровно на треть вылезшие из рукавов манжеты — холодно-белые, с каким-то льдистым отблеском; не сбившаяся в сторону полоска светлого галстука, недостаточно, впрочем, светлого, чтобы казаться блеклым…

— Вполне, вполне, — сказал он, как бы поглядев на себя глазами того человека — пытливыми, почему-то представляющимися серыми, — перед которым вскоре надлежит ему появиться. Он поднес к черным гладким волосам расческу и чуть отступил — так художник отступает для последнего штриха.

Но самосозерцание Тузовского было нарушено. Какой-то парень встал рядом. Сначала он занимался своими делами где-то там, в глубине зеркала: распахнул стремительно стеклянную дверь, подбежал к гардеробу, плащ его спикировавшей птицей опустился на барьер, — а потом приблизился. Рядом с продолговатым, весьма вдумчивым лицом Тузовского, на котором очки с золотым ободком и стеклами без оправы выглядели как прибор, излучающий интеллектуальные волны, показалось лицо как бы даже немного пятнистое — так выделялись на нем скулы и крепкие щеки, покрасневшие от быстрых движений. Парень был в свитере крупной вязки, широкоплечий, с могучей шеей и взъерошенными светлыми волосами. Миг лицо его было рядом с лицом Тузовского — тот даже посторонился слегка, — и парень метнулся вверх по широкой лестнице. Тузовский пригладил волосы и пошел следом. Длинный коридор второго этажа был пуст. Тузовский двигался вдоль дверей, но ни на одной из них не было обозначено названия отдела, и не распахивались они ежеминутно, и не выходили степенные доктора наук, и не выбегали девчонки-лаборантки.

Тузовский дошел до последней в коридоре. На коричневом дерматине выделялась табличка с надписью: «Директор». Тузовский подергал, волнуясь, галстук и вошел. Первым, кого он увидел, был тот самый парень, что там внизу всунул нахально свое изображение в зеркало. Парень стоял перед столиком секретарши вполоборота, как бы готовясь уже открыть рядом расположенную директорскую дверь, и говорил:

— Мне назначено было прийти в десять. Сейчас ровно десять.

— Потерпите немного. — Секретарша посмотрела на парня и снова перевела взгляд на торчащий из машинки лист. — Товарищ Куров, да?

— Да.

— Ну так ваши бумаги у директора. Вас сейчас вызовут.

Тузовский приблизился.

— Я сдавал документы… для поступления в ваш институт на работу… И мне сказали, что окончательное решение директор должен принять после беседы со мной. Моя фамилия Тузовский…

— Ваши бумаги у директора… Подождите вместе с товарищем.

У стены, как раз напротив столика секретарши и двери к директору, выстроились в ряд стулья — низкие, с блюдцеобразными сиденьями и растопыренными ножками. Тузовский сел на один. Спинка его гнутая — значит, можно слегка откинуться… Секретарша стучит по клавишам. Машинка у нее новая, продолговатая, со стороны корпуса походит немного на современный автомобиль. И стол тоже новый — ярко-желтый, как будто бы из только что срубленных досок, на конических ножках. Так и надо: любая вещь здесь должна выглядеть как самое последнее достижение промышленности, производящей эти вещи. А как же! В учреждении, которое называется «Институт использования в науке и технике механизмов и систем живой природы», все должно наводить на мысль о самом новом, о самом последнем, самом совершенном… А парень этот — Куров, так он, кажется, назвался, — видать, напористый. Может, работать с ним придется. Интересно, кто он по специальности. Сюда вообще-то столько людей должно приходить — самых разнообразных профессий. И все окажутся кстати… Предмет занятий ведь неисчерпаемый… Приходить, вероятно, будут в основном молодые, не преуспевшие еще в том деле, которым занимаются… Вот как я… Хотя под тридцать — это вроде бы не зелененький… И не так уж мало преуспел — руководитель группы… Но, черт побери, как заманчиво звучит название этого института! Как заманчиво то, чем предстоит заниматься!

Секретарша кончила печатать, сложила аккуратно листки в папку «К докладу» и вошла в директорский кабинет. Куров, глядевший в окно, повернулся; Тузовский привстал на стуле. Секретарша пробыла у директора несколько минут и, возвратившись, сказала:

— Можете проходить. По очереди…

Куров подошел решительно к двери, взялся за ручку — и вдруг, отступая в сторону, сказал:

— Знаете что, идите уж вы первый. У вас и вид посолидней, и вообще… Потом расскажете.

Тузовский открыл дверь. Он ожидал, что за нею будет еще одна — через тамбурчик у входа в кабинеты ответственных товарищей ему приходилось проходить даже в маленьких городах во время своих экспедиций. Но здесь никакого тамбура не было. Кабинет открылся перед Тузовским сразу — не очень большой, светлый. Пестрые гардины на окне были раздвинуты, луч солнца падал прямо на стол сидящего против двери директора. Бумаги его бросали слепящие отблески, но ему это, видимо, не мешало. Он был не старый еще — лет сорока пяти, с пышной полуседой шевелюрой, в белой рубашке с расстегнутым воротом. Пиджак его висел на стуле.

— Садитесь, — сказал он.

Тузовский взял стул — такой же, как и в приемной, — сел.

— Фамилия моя Тузовский.

Директор порылся в бумагах:

— Так. Специальность?

— Окончил шесть лет назад биологический факультет. Занимался в основном проблемами эволюции биокатализаторов. Защитил диссертацию на эту тему. Вещь очень интересная, но пока что сугубо теоретическая… Это отчасти и привело меня к вам. Иные категории мышления, иные задачи, иной подход, быть может, расширят мой кругозор настолько, что я и в тех делах, которыми раньше занимался, буду понимать больше…

Директор долго молчал, постукивая очками по столу, глядя на Тузовского. Солнечный луч ушел со стола.

— Там, кажется, еще товарищ есть?..

— Да, один товарищ дожидается…

— Попросите его.

Тузовский вышел, а когда вернулся вместе с Куровым, директор уже в пиджаке стоял у окна и отдергивал гардину. Он был высок, плотен; лицо его было свежее, с гладкой, упругой кожей без морщин.

— Садитесь. — Он кивнул обоим сразу и сам сел на свой стул, такой же новый, как и все остальные.

— Куров, — сказал парень в свитере, едва только рука директора вытащила из папки его бумаги, — инженер-электромеханик. Работал на машиностроительном заводе, в научно-исследовательском институте, знаю радиотехнику, вожу автомобиль. Умею работать на станках и доводить детали вручную с точностью до…

— Ого, какой универсал! — засмеялся директор. Он посидел, размышляя, потом вдруг стал серьезным. — Ну вот что, — сказал он, — специальности, которые каждый из вас освоил до прихода сюда, нам нужны. Но деятельность была игрушкой по сравнению с тем, что вам предстоит. Каждый из вас трудился в больших коллективах, где успех дел не зависел лично от вас, от вашего старания, добросовестности, умения… Направление работ было определено, методы давно известны, все члены групп, и вы в том числе, являлись квалифицированными специалистами. А если бы их не хватило, можно было бы набрать равных, не заставляя доучиваться или переучиваться. У нас все будет не так… Специалистов нет, мы их только создаем… Вам надлежит выдвигать новые идеи, вам нужно выработать в себе умение увидеть, распознать зародыш идеи, вам, наконец, нужно знать столько, чтобы в пустяковом, на первый взгляд, факте увидеть будущую отрасль промышленности. Разумеется, знать все досконально невозможно. Но уметь мгновенно ориентироваться вы должны. Для этого придется заново и многому учиться. И не так, как вы учились когда-то в школе или даже в институте, не представляя, чем будете конкретно заниматься. Учиться придется целенаправленно, чтобы отдача была очень быстрой. Если вас это пугает — что ж, я не настаиваю… Возвращайтесь к тому, чем вы занимались до сих пор. Можете подумать- день, два, неделю, месяц…

Тузовский отвел глаза и опустил голову — не видеть и не слышать ничего, напрячь волю и представить себе свою жизненную дорогу. Да вот она — университет, лаборатория в горах, степные курганы, маленькие города — и залитые дождем, и пыльные, и почти невидимые из-за густой зелени. А что впереди? Еще одно усилие воли — на миг оглохнуть, ослепнуть, перестать думать. Пусть решение придет подсознательно, как озарение. Нет, хитришь с самим собой. Волю исключить не удастся. Тогда так — пусть торжествует мысль, не дающая покоя в последнее время. Поиск оправдывает себя. Если отдаться ему целиком, ни о чем жалеть не придется. Удачный он будет или нет — только в нем может найти выход то, что тревожит, что не дает жить спокойно. И надо спешить, пока еще есть стремление к поиску.

— Обойдусь без раздумий, — сказал Тузовский. — Я согласен.

— Тоже, — сказал Куров.

— Хорошо. — Директор еще ближе придвинул к себе бумаги. — К работе приступайте с сегодняшнего, в крайнем случае — с завтрашнего дня…

— А что делать? — спросил Тузовский.

Директор открыл один из ящиков стола, достал оттуда маленькую книжечку, положил между Тузовским и Куровым. Оба пригнулись. Синяя ракета, взлетающая из огненной волны, — очевидно, фирменный знак, — чуть ниже подпись: «Комитет по исследованию космического пространства».

— Там, внутри, написано, что вам делать. — Директор захлопнул ящик. — Практически вы, конечно, ничего сейчас сделать не сможете. Но постарайтесь хотя бы выдвинуть идею. Думайте неотступно, неустанно, где хотите. Сидите в библиотеке, валяйтесь на траве, глядите в небо — но думайте… У меня всё…

Они медленно поставили стулья на место, а директор, склонившись к бумагам, будто забыл про них. И когда они были уже у самого выхода, директор вдруг крикнул:

— Да, если вы незнакомы, постарайтесь скорее сблизиться. Каждый из вас будет дополнять другого знаниями, навыком, мыслительными способностями.

Они вышли за дверь, и на глазах удивленной секретарши протянули друг другу руки.

— Игорь.

— Валентин.

«Реакция катализируется декарбоксилазой; ее кофермент — это дифосфотиамин…» — Куров отодвинул от себя книгу, не дочитав фразу до конца, уткнул подбородок в ладони и посмотрел налево. За стеклянной стеной посмеивались девчонки-библиотекарши. Над чем, над кем? Не над ним ли? Вполне может быть. Он того стоит. Человек, променявший дело, в котором что-то смыслит, на дело, в котором не смыслит ничего, заслуживает самого жестокого осмеяния. А если еще сказать, что он намерен делать серьезные научные открытия? Кто посмеется, кто похлопает снисходительно по плечу: «Дерзай, старик!» — кто заговорит о футболе, как с человеком, с которым более серьезные темы и обсуждать-то нельзя. Черт побери, энтузиастов не так уж много! Хотя вот один сидит сзади. С этим, кажется, повезло. Упорства у него как будто бы больше: сидит не разгибая спины, когда ни повернешься, видны только нависшие над книгой неподвижные стекла да гладкая полоска пробора. Читает основы токарного дела. А потом примется за радиорелейные передачи. Это я ему такой список составил. А дальше идут наземные транспортные машины, потом «Основы электротехники». А он мне — «Биохимию» и «Биофизику», «Кинетику и молекулярную биологию»… Развиваем друг друга, как шеф велел. Вот с кем не повезло, так это с шефом. Слишком высок он. Так ли думалось? Предположения были совсем другие: приходит в лабораторию опытнейшая личность, доктор наук — седина, румянец, благообразие, коллега в Вашингтоне, коллега в Стамбуле, коллега на Мадагаскаре, — посылает Валентина Курова в первый день пробирки мыть. Ничего, он стерпит, зарплата большая ему не нужна, семьи нет пока, лишь бы дело было стоящее. Завтра шеф говорит, что нужно выявить структурные особенности цепи переноса электронов в живых системах, и объясняет, как это сделать. Послезавтра — еще что-нибудь. И так день за днем, день за днем идут они к большому открытию. Конечно, все лавры профессору — симпозиум в Лондоне, конгресс в Париже, посылка из Токио, — ну, а Курову знания, навык, квалификация. Так нет профессора — заведующего лабораторией, — а есть я, есть биолог Игорь Тузовский, есть задача, о путях решения которой нужно доложить через две недели, и есть гора книг — пропади они пропадом. От этих мыслей Курову стало тошно, он захлопнул книгу, лежащую перед Тузовским, едва не задев обложкой его нос, и сказал: «Пошли покурим».

Куров лежал на траве, закинув руки за голову, а Тузовский выбрал местечко между двумя отростками корней и сел там, спиной к сосне. Пиджак он повесил на кустик, брюки вздернул и сидел, как в мягком кресле. Давно уже погасли окурки, выброшенные далеко в траву, но что-то не хотелось подниматься, идти в читальню и там, в прохладной, светлой комнате, переворачивать страницы. Казалось, заставь их ворочать камни — и то легче будет. Большое белое старинное здание с колоннами и портиком в центре, с тремя рядами не слишком больших и не слишком частых окон по фасаду стояло перед ними.

— Институт, — сказал Куров. — Снаружи всё, как было двести лет назад. Побелили вот только сейчас. А внутри — полное обновление. Денег сколько затрачено — так, черт побери, отдача, хоть минимальная, должна быть… Здесь до нас конторы помещались какие-то. Вот где легко. Главное, мыслей никаких не надо придумывать, идей. Наоборот, даже вредно. Отвлечь могут. Каждое новое дело — абсолютное повторение старого. Разница лишь в величине показателей, которыми оперируют. Стучи себе на счетах, щелкай арифмометром. В обед по парку можем прогуляться. Говорят, здесь пруд где-то есть… Может, поищем… глядишь, в воде придут мысли насчет вот этого. — Он помахал свернутой в трубочку книжкой. — Дадим, так сказать, головам принудительное охлаждение, вот они и заработают лучше…

— Постой. — Тузовский взял у него из рук, развернул книжку, все ту же, с синей ракетой, вылетающей как бы из жерла вулкана. — Слушай. Я еще раз прочту, а ты слушай и думай одновременно. Может быть, какая-нибудь неожиданная ассоциация родится, озарение придет. — Он начал читать: — «При осуществлении программы расширенных космических исследований космонавты могут попасть на планету, окутанную сплошными облаками. В этом случае оптические средства связи будут либо вовсе не осуществимыми, либо потребуют слишком большого расхода энергии. Кроме того, не будет возможности составить полное и объективное описание господствующих на планете условий. Планета может характеризоваться отсутствием газовой атмосферы, или, наоборот, колоссальной ее плотностью. В обоих случаях звуковая сигнализация станет практически невозможной. Планета может оказаться принадлежащей к системе звезды, которой свойственно сильнейшее радиоизлучение на всех диапазонах частот. Это помешает космонавтам связываться между собой по радио. Вновь создаваемый способ передачи информации должен исключать три вышеуказанных, быть в то же время достаточно надежным, легко осуществимым и требовать минимального расхода энергии. Он…»

— Хватит, — сказал Куров, — мне кажется, я наизусть знаю… «Технические условия на разработку нового способа передачи информации, составленные в управлении спасательной службы Комитета по космическим исследованиям»… И так далее… Нет, у меня не появилось новых идей при твоем чтении, весьма монотонном, кстати. Я не понимаю только одного — как мог директор, человек, у которого очень скоро, должно быть, попросят конкретное решение, поручить эту проблему нам, кому только учиться впору?..

— Полагаю, что не только нам. — Тузовский сунул в рот травинку. — Я думал о методе работы. Вряд ли Комитет космических исследований послал эти условия только в наш институт, и вряд ли директор поручил эту проблему лишь нам двоим. Скорей всего, нас он только проверяет на искру божию, а серьезное решение поручил кому-то другому… Справимся, дадим стоящую идею — хорошо, а нет — не знаю тогда, что он с нами будет делать…

— Да. А мы пока эрудицию нагоняем…

— Печально… — Тузовский снял очки, стал медленно протирать стекла. — Идей у нас с тобой нет… Факт, достойный сожаления. В институте создаются другие лаборатории. Не поручусь, что шеф не предлагает им то же самое задание. Испытывать гибкость мышления новых сотрудников…

— А мы все изучаем, изучаем…

— Идеи приходят, когда много знаешь. То, что лежит на поверхности, давно открыто…

— Может быть, даже и открывать ничего не надо. Берем известный способ, который на Земле не применяют из-за того, что существуют гораздо более удобные средства связи. А где-нибудь там, — рука Курова взметнулась вверх, — он вполне бы устроил. Но что им может быть?

— Если из человеческих ощущений… Зрение — не годится, оптические средства исключены. Звуковые тоже. Об остальных говорить не стоит. На радиосвязь тоже наложен запрет. Что еще? Тепловые волны, гамма-лучи, телепатия, какое-нибудь неизвестное излучение — назовем тау-излучение. Ничего не подходит. А может быть, большой объем информации и не нужен. Этот пункт технических условий кажется мне неясным. В самом деле, что надлежит передавать? Подробные сообщения? Развернутые донесения? Или краткие приказы… «По этой дороге я прошел». «Идите следом». «Остановись». «Я нахожусь здесь». «Нуждаюсь в помощи». Ты эту неясность запомни. При выработке окончательного текста технических условий надо будет потребовать уточнения.

— Конечно, заказчик скажет, что объем передаваемой информации должен быть как можно больше.

— Не знаю, не уверен. Ведь этот способ связи предназначен для употребления в самых экстренных случаях, попросту в случаях, грозящих гибелью. Ведь вот, допустим, посылают из ракеты человека обследовать какую-нибудь местность. Как бы ни было там темно, каким бы сильным ни был фон радиоизлучений, если ему ничто не помешает, он вернется, и уж в самой-то ракете будет достаточно светло, чтобы выслушать его или даже прочесть донесение. Нет, вот если он где-то застрял и на поиски посылают группу, он должен дать знать о себе таким образом, чтобы она прошла весь его путь и явилась туда, где он находится. «Я здесь был», «Я здесь нахожусь» — вот простейшие сигналы, которые должен сообщать передатчик нашей машины и принимать приемник.

— Пока что ты, кажется, находишься в муравейнике.

Тузовский вскочил и принялся отряхиваться. По близорукости ли, по рассеянности ли, а скорей потому, что мысли его были отвлечены от таких пустяков, как окружающая обстановка, он не заметил, что удобное сиденье меж двух корней давно уже облюбовано муравьями. Встал и Куров, тоже осматриваясь. Бормоча: «Формика поликтена, муравей лесной», Тузовский по дороге нагибался, вынимая муравья из отворота штанины. Даже по пиджаку ползало несколько лесных жителей. Он сбрасывал на дорожку то одного, то другого — и видно было, как, не оглядываясь, не задумываясь ни на секунду, муравьи бежали назад, к родному дому. У крыльца Тузовский надел пиджак. Он медленно поднялся по ступенькам — высокий, в костюме без единой складочки, выглядевший даже слегка надменно, похожий на человека, у которого все решения давным-давно готовы, записаны и положены в папку «К докладу». И только вблизи можно было понять, что отрешенность его взгляда — свидетельство глубокой задумчивости.

Куров в красной клетчатой рубашке — свитер жарко стало носить — глядел рассеянно по сторонам. Молча пересекли они густую тень колонн, молча прошли через вестибюль, молча сели в библиотеке за свои столы. Ветер через растворенные окна шевелил листы открытых книг, но стопки были неподвижны, как бастионы. «Во сне, что ли, попробовать поучиться», — пробормотал Куров, глядя на свою стопку книг. Так досидели они до конца рабочего дня, а потом, утомленные, разошлись по домам.

Точно так же сел Куров и утром следующего дня за свой, ставший уже привычным, стол. Он открыл на середине одну из книг, и листы ее потекли один за другим, почти не придерживаемые пальцами. Солнце встает за окном. Хорошо, когда лето, когда тепло и светло, — но только тем, у кого душа спокойна, а не таким вот, мучающимся в поисках идей.

Тузовский появился неожиданно и без единой брошюрки в руках. Он захлопнул книгу, лежащую перед Куровым, и поманил его пальцем за дверь. Они вышли на крыльцо, спустились. Не отходя далеко от ступенек, Тузовский присел на корточки. Согнул спину и Куров. На посыпанной песком дорожке кипела своя жизнь. Это был большой торгово-промышленный тракт, с точки зрения червяков, гусениц, муравьев и прочих мелких букашек, названий которым Куров не знал. Тузовский поймал муравья, посадил на раскрытую ладонь, поднял ее высоко над землей. Муравей сделал несколько движений, как футболист, выбежавший на поле, а потом вдруг рванул по указательному пальцу. Когда он был уже на краю пропасти, Тузовский опустил ладонь на землю. Муравей сбежал с нее и помчался туда, где сидели вчера Тузовский и Куров, рассказать о пережитой опасности, похвастаться героическим поведением.

— Ну, — сказал Куров, выпрямляясь, прогибая гимнастическим упражнением спину.

— Ну. — Тузовский встал и отряхнул ладонь. — Как ты думаешь, куда он побежал?

— В муравейник, домой к себе. Как и все мы после опасности.

— А дорогу как найдет?

— Как и ты.

— Я вижу.

— А он?

— Вряд ли он что-нибудь видит за этой высокой травой.

— А как же?

— По запаху. Муравьи ведь метят свои дорожки. Муравей-снабженец оставляет следы, а муравьи-исполнители, которые идут за ним, прямо как приказы в письменном виде получают — «Здесь корм», «Эту травинку тащить в муравейник. Пригодится», «Сюда не ходить — опасно». Все конкретно — никаких толкований.

— Понимаю, понимаю… — Куров попятился, сел на скамейку. — Запах — отличное средство информации, просто мы им не умеем пользоваться.

— Я всю ночь об этом думал. — Обычно сдержанный в движениях, Тузовский начал вдруг размахивать руками. — Машина идет по темной планете, в ней экспедиция, посланная на поиски пропавшего космонавта. По радио он ничего сообщить не может; увидеть местность в темноте нельзя даже с помощью инфракрасных приборов. Как искать? Но на всем протяжении своего пути он оставлял вдоль дороги частицы химических веществ с необычайно стойким запахом. Как такие вещества наносить — это деталь. Можно специальный посох. Он же и оружие. Можно на подошвы, можно на колеса или гусеницы машины.

Куров закинул голову и чуть-чуть прикрыл глаза. Первый толчок его конструкторскому воображению был дан.

— А в машине приемник сигналов, — сказал он, — потом усилитель, а от усилителя сигнал идет к механизму, определяющему направление движения. Тут может быть элементарное рулевое устройство из системы тяг, как у автомобиля, а может быть еще что-нибудь, в зависимости от конкретной конструкции…

— А люди?

— Ну что люди. Сидят внутри машины — мощной, защищающей от жара, проникающих излучений, отравленных стрел, — едут и ждут, пока надо будет вступать в бой с чудовищами или рубить ветки, разбивать палатку и доставать из мешка гитару. В выборе дороги они участия принимать не должны…

— Почему?.. Я об этом как-то не думал.

— Ты понимаешь, — Куров заговорил медленнее, растягивая фразы, обдумывая, — человеческая психика — вещь неустойчивая; обстановка может быть настолько трудной, что мы себе и представить не в состоянии. Наконец, возможно появление каких-нибудь психических волн, расщепляющих сознание. Что способна дать в таких условиях свобода выбора? Один скажет: поехали направо — там что-то чернеется; другой — нет, налево, там что-то белеется. И не спасут никого, и сами погибнут…

— Но ведь есть командир.

— Он такой же живой человек, как и остальные, и точно так же подвержен действию всех обстоятельств. Если уж муравей тебя надоумил, то проводи аналогию до конца. Его поиск осуществляется автоматически — запах указывает, и он идет.

— А если препятствие?

— Преодолевает. Мы ведь тоже должны создать не анализатор запаха, а машину, идущую по запаху. Значит, должны заложить в ее программу элемент свободного поиска, дать сведения о различных препятствиях и о том, как их преодолевать.

— Запах, — сказал Тузовский, — запах… Сложно будет… Полторы недели ломали голову только над идеей; а что дальше? Если разрешат работать в этом направлении, еще труднее придется. О природе запаха мало что известно, окончательной теории нет, есть разные точки зрения. А без теории как строить машину?

— Ничего, — отозвался Куров, — ничего… Теории рождаются при повышенном интересе к какой-нибудь области знания. Кому до сих пор нужен был механизм запаха? Никому. Даже парфюмерам. У тех свой подход — что приятно, то и годится… А теперь для космических исследований потребовалось! Оборудование дадут, лучшие умы приступят к решению…

— Уже приступили, — засмеялся Тузовский.

Но они не сразу пошли к директору с оповещением о найденной идее. Еще несколько дней они сидели в библиотеке, проверяя и перепроверяя себя, перелистывая тысячи страниц. Навигационные способности птиц, локаторы летучих мышей, реакция змей на тепло… Они искали подтверждения своей идее… И находили.

— Слушай, — говорил Куров, оборачиваясь радостно, — перепончатокрылые с длинным буравцем никогда не видят жертвы, в которую собираются отложить яйцо, потому что она находится под землей или внутри дупла.

— Бабочки чувствуют нужный запах на расстоянии одиннадцати километров… — отвечал Тузовский.

Они уяснили себе методику работ — по крайней мере ту, которую можно было найти в книгах, составили примерный список оборудования…

— Пора идти, — говорил Куров.

— Подожди, — отвечал Тузовский.

Он написал обстоятельную докладную записку, в которой были высказаны их общие соображения. Куров сходил в машбюро, полюбезничал с машинистками, и ему быстро все перепечатали.

— Завтра приходи побритый и гладенький, — сказал Тузовский. — Будем у директора.

За полторы недели кое-что изменилось в директорском кабинете. Перпендикулярно к его рабочему столу поставили еще один, покрытый зеленым сукном. «Значит, есть кому собираться», — заметил Куров. Возле стола появилась тумбочка, а на ней два телефона с клавиатурой и один — без. Лицо директора стало суше, строже — груз забот с тех первых дней, когда друзья впервые увидели его, должно быть, увеличился. Директор прочел внимательно весь доклад, а друзья сидели, сложа руки на коленях. Тузовский придерживал папку. Директор не расцеловал их, прижав к сердцу, как они втайне надеялись, но и не выгнал, чего они втайне опасались.

— Хорошо, — сказал он, думая вслух, — запах — это хорошо. А может, вправду сделаем такую машину?

— Сделаем, — кивнул Куров. — Будет, как муравей, бегать. Тут еще что думается — независимость выхода к цели от человеческой психики. Психика — вещь шаткая…

— Независимость, — повторил очень медленно директор, как бы вдумываясь в глубокий и дальний смысл тех событий, которые он вызывал к жизни простым этим словом. — Ну ладно. Наперед, конечно, трудно сказать. Включим в тематический план. Вы, вероятно, думаете: вот мы показали, что можем дать идею, а теперь нас определят в какую-нибудь лабораторию, под чье-то могучее крылышко. Нет, работать будете сами. Солидных людей у нас много, и все больше становится, но у каждого свои идеи. Так что развивайте, воплощайте в жизнь, в опытный Образец свою мысль сами. А помощь вам, конечно, будет оказана любая… Вот хотя бы составить заявку на оборудование. Спуститесь на первый этаж…

— У нас уже есть такая заявка. — Тузовский выхватил из папки листок, протянул…

Курова привело в новый институт не осознанное, постоянное стремление, а порыв, до некоторой степени даже случайный. Он увидел в газете объявление, прочитал, но вдумался не сразу. Ходил по заводу, по лабораториям, шумным, пропитанным запахом металла, разговаривал, спорил, смеялся, ругался, и в минуты затишья приходили ему в голову строчки из газеты, мысли о том, что хорошо быть первым в какой-нибудь области науки или техники, а в такой и подавно. В душе его качались чаши весов, и желание заняться новым делом перевесило.

Но он никогда не думал, что будет так трудно. Войти в незнакомую область знаний, привыкнуть к ней, научиться мыслить ее категориями, овладеть теми сведениями, без которых невозможно что-либо начать, — адский труд выпал на голову Курова.

Он изучал энтомологию, биохимию, биофизику, бегал по вечерам на лекции в университет. Неизвестно, выдержал ли он бы до конца. Один порыв привел его сюда, другой мог точно так же заставить все бросить. Но железная методичность Тузовского подавляла его. Тому было не легче — приходилось изучать несколько инженерных дисциплин, каждая из которых представляла собой специальность.

— Узкими специалистами успеем стать, — говорил Тузовский, — сейчас важно выработать широту взглядов. Прежде чем решить проблему, надо уметь ее перед собой поставить, надо знать, что она существует.

Но теперь им читалось легко. Цель была определена, и во всем том, что узнавали, они стремились найти пригодные для ее достижения средства. Им отвели довольно большую комнату на первом этаже. Сначала в ней стояло только два стола, но начало поступать оборудование, и постепенно становилось все теснее и теснее. Бинокулярный микроскоп, осциллограф, усилитель, наборы тончайших электродов, термостат, вискозиметр, — все меньше и меньше оставалось свободного места в комнате. Но зато все четче вырисовывалось направление, то, которое должно было привести к цели. Муравьев доставляли им корзинами; нашелся человек, который выращивал раньше белых мышей, а теперь переключился на муравьев и даже зимой ухитрялся их вскармливать. Один угол комнаты был отдан Курову; угол он завалил радиодеталями, собирая всевозможные блоки. Он же изучал биоэлектрическую активность нервной цепочки муравьев, надевая на кончики их волосков пипетки с электролитом. Делать это все приходилось, глядя в микроскоп. Плясали кривые на экране осциллографа; один за другим заполнял Куров бланки-протоколы опытов.

Тузовский чаще сидел за столом; длинные цепочки формул громоздились в его тетради… Так, сумасшедше и весело, прошли осень, зима, весна… В комнате все время стояли странные запахи, и разные люди, входя, принюхивались, и то морщились, то расцветали в улыбке.

Устройство, которое Куров конструировал, должно было различать запахи.

— Перцептрончик мой дорогой, — говорил он, водя карандашом по схемам.

Тузовский оторвался от стола и поглядел в окно. Зима прошла совершенно незамеченной, теперь и весна близилась к концу. Прямо перед окном шла асфальтированная дорожка, а за ней газон — и трава на нем была густая, ярко-зеленая…

— Смотри-ка, весна кончается. — Тузовский потянулся так, что затрещала спинка стула.

— А ты и не заметил, — отозвался Куров из своего угла.

— Слушай, я почти установил, что запах — это электромагнитные волны. Теория, а…

— Мы теориями не занимаемся, — сказал скромно Куров, — но кое-чего тоже добились. Сейчас должен прийти мастер — я ему заказ хочу дать… эскизики набросал.

Мастер пришел, взглянул на эскизики и долго чесал затылок, а Куров, похлопывая его по плечу, успокаивал:

— Сделаете. Это ведь не массовое производство. Можно и вручную довести. Шкуркой. Я сам приду, за тиски встану…

Через несколько дней детали были готовы. Кривые необыкновенно сложных форм изумляли тех, кто брал детали в руки. Доводить их до нужной точности и чистоты было мучением, но еще мучительней казалось поручить это кому-нибудь. Да и не брался никто. Несколько дней Куров простоял в мастерской за тисками.

Прибор начал приобретать очертания. Он состоял не только из анализатора запахов, но имел некоторое подобие нервной системы, наделенной способностью находить решения в затруднительных случаях.

— Если он и не умнее муравья, то, во всяком случае, не глупее, — говорил Куров, похлопывая по железному футляру. — Для прибора этого вполне достаточно.

Но прибор был лишь средством. Его требовалось поставить на шасси с собственным двигателем и связать с ним кинематически механизм управления. Шасси Тузовский и Куров нашли очень быстро. Это был старый электрокар небольших размеров с аккумуляторами под платформой. Он стоял в одном из сараев, которые окружали основное здание. Туда специально с разных предприятий привозили списанное оборудование. Но электрокар был совсем как новый.

— Морально устарел, — высказал предположение Тузовский.

Электрокар оказался как нельзя кстати: перцептрон — прибор, моделирующий орган обоняния муравья, и блок, в который была заложена память о некоторых препятствиях и о том, как их преодолевать, заняли половину платформы. Другую половину должны были занять усилитель и исполнительное устройство, связанное кинематические механизмом поворота, заднего хода и торможения. Еще несколько недель ушло на то, чтобы продумать, вычертить, изготовить в мастерский, присоединить детали узла кинематической связи. Этим занимался Куров, а Тузовский совершенствовал блок памяти. Он заставлял муравьев преодолевать самые разнообразные препятствия, по тысяче раз влезать на одну и ту же дощечку, чтобы в конце пути быть сброшенными; пролезать под соломинками, бегать вдоль заборчиков, ища выход. Все это муравьи проделывали с микроэлектродами в голове.

Блок памяти увеличивался, обогащаясь запоминанием новых ситуаций. Платформа оказалась мала. Конечно, можно было бы заказать специальную машину, но друзьям не терпелось. Пришел сварщик и подварил сбоку лист, укрепив его снизу кронштейнами. Еще несколько недель ушло на монтаж схемы, на сборку всех механизмов. Напоследок Куров выкрасил бока платформы желтой краской.

— Не терплю серости, — заявил он.

Директор заходил к ним чуть ли не каждый день, просиживал подолгу, давал советы. Заходили и из других лабораторий — ученые, специалисты, некоторые с громким именем.

Радостно было Тузовскому и Курову, что они многого добились, что первый этап работ подходит к концу, что уложились в срок. На парфюмерной фабрике, по специальному заказу, сделали литр жидкости с неощутимым для человека запахом. На волну запаха настроили прибор. Надо было еще придумать механизм разбрызгивания, но решили обойтись пока.

— Космонавты смогут помещать разбрызгиватель хоть в башмаки, — сказал Куров, — это придумать не хитро. А пока главное — принцип утвердить.

Институт был огражден узорчатым литым забором. От ворот шел спуск к шоссе, а за шоссе начинался пустырь. После того как там однажды испытали механизм, имитирующий локаторы летучей мыши, его стали называть полигоном. Там и предполагалось испытать через несколько дней новую машину. Тузовский должен был идти в ботинках, обрызганных специальной жидкостью, а за ним — метрах в пяти — двигаться тележка. Вплотную к нему подъехать она не могла — в метре примерно расстояния концентрация запаха по расчету должна была стать слишком сильной, превышающей допустимую. В этом случае механизму блокировки полагалось остановить тележку. Так было сделано для того, чтобы будущая машина — вероятно, громадных размеров — не могла наехать на человека. Курову следовало идти рядом, не принимая участия в управлении, чтобы остановить машину при каких-нибудь непредвиденных обстоятельствах.

Для испытаний составили комиссию: директор, представитель заказчика, несколько докторов наук. Но, прежде чем встать со своей тележкой перед десятком строгих глаз, друзья решили испытать ее сами на несколько дней раньше. Чтобы не краснеть потом.

Еще раз они проверили всё, начав ранним утром и кончив поздно вечером — благо дни были длинные. Проверка утомила их. Они посидели в сарайчике, где стояла тележка, почти не разговаривая. О начале испытаний было уже договорено: рано-рано утром, едва только солнце встанет, чтоб никто не приставал с расспросами, не вмешивался и вообще не видел.

Надо было остаться на ночь. Разрешение работать по ночам у них было; они показали его дежурному вахтеру и легли в вестибюле на диванчике.

— Денег, что ли, не хватило диван-кровать купить? — бормотал Куров, ворочаясь.

К пяти часам утра косые лучи солнца осветили спящих. Куров сел, потянулся, закурил — и тут же, будто от чирканья спички, открыл глаза Тузовский. Они вышли во двор и постояли немного на крыльце. Роса блестела в траве, пели птицы, цветы на клумбе были необыкновенно ярки. Странное чувство овладело ими — умиротворения и тревоги сразу. Раздавались гудки — неподалеку проходила железнодорожная ветка.

— Готов? — спросил Куров.

— Всегда готов, — отозвался Тузовский.

Они вытащили тележку из сарая и помыли ее. Желтые бока, казалось, отражают солнце. Тузовский отошел на несколько шагов к воротам и, нагнувшись, сдавил грушу пульверизатора, обрызгивая ботинки. Куров встал рядом с тележкой, нажал кнопку. Тележка тихо двинулась. Тузовский дошел до шоссе, но вместо того чтобы пересечь его и двинуться по полю, свернул направо.

— Стой! — крикнул Куров. — Куда ты?

— Здесь кювет, — отозвался Тузовский, — крутой спуск и подъем. Боюсь, приборы повалятся. Там дальше я знаю удобное место, где можно спуститься. Это за железнодорожным переездом.

Ни одной машины не было — ни встречной, ни обгоняемой; пустынное гладкое шоссе лежало перед ними. Тузовский вел себя как мальчик — он то шел медленно, то припускался рысью, выписывая кренделя и восьмерки. Тележка послушно повторяла его движения, а Куров хохотал. Потом Тузовский нашел доску, положил поперек дороги. Тележка аккуратно ее объехала. Тузовский вернулся, чтобы убрать доску, — тележка повернулась тоже. Еще немного они прошли — и впереди уже показался темный дощатый настил с двумя узкими, блестящими полосами посредине — рельсами. А за ними — по левую сторону шоссе — некрутой спуск вел прямо на пустынное поле. Они были уже совсем недалеко от переезда — Тузовский впереди, тележка с Куровым на пять метров сзади, — как вдруг зазвенел звонок, и шлагбаум медленно опустился. Тузовский положил локти на полосатое бревно, стал ждать поезда. Но пока даже громыхания не было слышно. Куров тоже подошел к шлагбауму. Тележка подъехала ближе и спокойно встала сзади. Автомобили не показывались: можно было ничего не опасаться.

— Наверное, пора уж повернуть. — Куров оперся о шлагбаум. — Работает, как часы. А то скоро народ начнет собираться. Пойдут расспросы, как да почему; советы один другого умнее, поздравления. Не люблю, когда заранее поздравляют. Вот выйдет сборник трудов, потом какой-нибудь сто тридцать пятый том ученых записок, тогда пожалуйста. Давай повернем. Трудная работа — идти рядом, устаешь следить. Вот не думал никогда.

— Рано еще поздравлять-то, — сказал Тузовский. — Все-таки на поле надо съехать. Неровности, ямы. Рельсы снова пересечем — и уже не по доскам. Препятствия… Как она их умеет преодолевать? Жаль, светофоров нет или встречной машины.

— На Марсе светофоров не будет…

Поезда еще не было, но уже дрожали тихонько рельсы и все вокруг наполнилось гулом. Наконец он показался, гудящий локомотив, а за ним вагоны, вагоны, вагоны — громадная дуга, очерченная вагонами. Еще миг — и весь мир превратится в бешено вертящиеся, грохочущие, солнцеподобные колеса. И в этот момент на рельсах появилась старуха. Какая-то сумка была за ее плечами — быть может, с картошкой, а может быть, с бидоном молока. Старушечьи дела — простые и необыкновенно важные — гнали ее в ранний час. Она нырнула из-под шлагбаума с той стороны, перешагнула рельс и засеменила к другому, но как раз на полпути повернула голову влево. И испугалась. Если б она шла, не взглянув в сторону, она бы успела. Но вид приближающегося поезда как бы парализовал ее; она застыла, не зная, на что решиться: повернуться ли и бежать назад или попытаться проскочить. Тепловоз гудел, надвигаясь. Рельсы дрожали. Куров и Тузовский одновременно нырнули под шлагбаум, с обеих сторон подхватили старуху, вытолкнули ее за рельсы и сами выпрыгнули из межрельсового пространства. И сразу сзади них загрохотал поезд.

— Сынки, сынки! — вопила бабка.

Но им было не до нее. Побледнев, оба бросились на землю. Колеса то открывали им просвет, то закрывали, но они ясно видели, что происходит. Тележка должна была сократить дистанцию между Тузовским и собой — и она медленно тронулась с места и покатила. Она спокойненько проехала под шлагбаумом, едва не наткнулась на колеса, повернула, чтобы миновать их — она умела преодолевать препятствия. Колеса тем временем ушли, тележка снова повернула и въехала в подвагонное пространство движущегося поезда. Друзья ахнули. Они думали, что тележка может поехать вдоль всего поезда — и это было бы не страшно, — но такого они не ожидали. Тузовский отскочил на метр — чтобы тележка не остановилась на рельсах, — а Куров, пригнувшись, рванулся вперед, схватил тележку за ось и выдернул ее из-под вагона. Двигаясь медленно, она, конечно, не успела бы выехать сама. Анализатор запахов и усилитель упали. Но опасность им не угрожала — они очутились между рельсов.

— Снова паять придется, — сказал тихо Куров. Тузовский подошел, встал рядом. Теперь уже не приходилось бояться, что тележка откатится.

Поезд прошел. Куров подобрал два упавших прибора, оглядел их. Как будто бы ничего не повредилось. Он поставил их на платформу совсем по-другому, чем они стояли, кое-как, лишь бы довезти обратно.

— Сынки, сынки… — бормотала старуха. Она все еще была здесь. — Да как же благодарить-то вас!

— Веревка есть? — спросил Куров.

Порывшись в мешке, старуха достала веревку. Куров привязал ее к тележке. Вдвоем они взялись за веревку и поехали обратно в институт. Старуха еще немного попричитала и исчезла.

Теперь на шоссе уже появились машины, шли пешеходы, но никто не обращал на них внимания. Идут ребята, везут тележку с приборами — что здесь особенного. Наверное, за оградой — институт. Тележка, правда, какая-то желтая, странная — но, может, у них инструкция такая.

Молча дошли они до института, молча завели тележку в сарай. Можно было бы срочно припаять порванные контакты, закрасить царапины и хоть завтра все испытывать вновь. Но что-то изменилось в их оценке своего успеха — с того самого момента, когда они увидели, как медленно и неотвратимо тележка катится под колеса.

Они прошли к тому самому месту, где сидели когда-то, ища идею, и снова расположились, как тогда: Куров на траве, лицом вверх; Тузовский — между корнями деревьев.

— Радость и печаль ходят рядом, — сказал Тузовский. — Какой-то жизненный механизм сработал четко — и триумф обернулся поражением. Чего-то мы недодумали, недоглядели.

— И откуда эта старуха выскочила?.. — Куров перевернулся на живот, положил подбородок на скрещенные руки.

— Хорошо, что выскочила. Тут произошла как бы двойная проверка: человека — на приспособленность к машине, и машины — на приспособленность к человеку.

— Ну?

— И оба не выдержали. — Тузовский замолчал.

Уже показались первые люди — те, кому по долгу службы надлежит приходить раньше других. Дворник скашивал метлой пыль с асфальта, уборщица обрушивала водопады с крыльца. Мир растормаживался, набирая потихоньку разгон на весь день.

— Люди-то здесь при чем? — спросил Куров.

— Ну как же. Мы снабдили свою машину слишком большой свободой поведения. А это значит, что она никогда не должна попадать в такие положения, которые могут привести ее к гибели. Это возможно в раз навсегда заданной обстановке. Но мы-то ничего подобного гарантировать не в состоянии. Человек — существо эмоциональное, способное на самые неожиданные поступки. Потому мы и бросились спасать старуху. А машина-то такое благородство оценить не может. У нее интеллект муравья. Следуй за мной — вот и все голоса внешнего мира, которые до нее доходят. Ну, еще память о некоторых ситуациях, которая только вредна. Потому она и бросилась под колеса. Нет, мы явно не подходим для таких машин. Нам пока годится только грузовик, полностью зависящий от нашей воли. Но он нас не устраивает, он слишком «глуп». Или…

— Или?

— Или машина с начатками эмоций. Чтобы она хоть боялась лезть туда, куда лезть не нужно.

— Ясно, — сказал Куров. — Машина с психикой. Никуда от нее не денешься. Не знаешь, у нас нет еще такой лаборатории?

— Какой?

— Которая бы разрабатывала проблему души для машин.

— По-моему, нет.

— Надо будет поставить вопрос… Но, — Куров поднялся и хлопнул Тузовского по плечу, — не огорчайся. Мы же с тобой сумели сделать анализатор запаха — впервые, ты понимаешь, впервые…

— А машину создать не смогли, — сказал Тузовский.