Хранители откровений. Странствия во имя коренных американцев и Земли [Дуг Элдерсон] (fb2) читать онлайн

Предисловие

Друг предложил озаглавить ту часть книги, в которой я описываю свой поход через Соединенные Штаты, так: «Прогулки по рейгановской Америке». Он так и сказал: «Ведь дело происходило в восьмидесятые, в самый разгар холодной войны, а пертурбации восьмидесятых сейчас в обществе на слуху. Каждый захочет купить книгу с таким названием».

Я вежливо улыбнулся в ответ. Он хотел как-то помочь мне, но я постарался объяснить ему, что описанные в этой книге путешествия имеют крайне мало общего с политикой времен холодной войны. В действительности я написал книгу о путешествии по Америке коренных индейцев, о путешествии по земле.

Сквозь разнообразный человеческий опыт лейтмотивом звучит одна — извечная — тема: духовный поиск. Он заключается в искании, получении откровения и следовании ему. Вызовы и препятствия, неизбежно возникающие на этом пути, кажутся неотъемлемой его частью и служат укреплению и уточнению духовных ценностей.

Огромное количество людей — независимо от возраста, — кажется, потерянно идут по жизни, потому как еще не получили свое откровение. Они не решились заглянуть вглубь себя, и поэтому оказались без руководящей поддержки со стороны старших и духовных наставников. Откровение нельзя получить, играя в игры, сидя перед телевизором или за компьютером. Я искренне верю, что тихое времяпрепровождение на лоне природы открывает перед нами гораздо больше возможностей. Моя история началась с путешествия по Аппалачской тропе. Думаю, что у каждого есть своя особая тропа.

Мне повезло. На пути своего духовного пробуждения, в самом начале, я встретил одаренного учителя по имени Медвежье Сердце — он и повел меня дальше. Часто наставник в твоей жизни появляется именно тогда, когда ты в этом больше всего нуждаешься. Однако не всегда это происходит так, как ты себе представляешь.

Когда отношения наши только начинали складываться, я спросил у Медвежьего Сердца разрешения написать о своем опыте. Он дал согласие и всячески поддерживал меня в этом, понимая, что писательское ремесло является частью моего призвания. Я попытался быть предельно тактичным и не стал упоминать полные имена тех, кто оказался на страницах этой книги. Мне не хотелось, чтобы отдельные персонажи привлекли к себе нежелательное внимание. Также сразу хочу извиниться, если где-то мне не удалось избежать прямых упоминаний. В конце концов, я попытался максимально правдиво — как это кажется мне — изложить историю опыта, которым необходимо поделиться с другими людьми. Возможно, отдельные части покажутся кому-то надуманными, особенно это касается периода тесного общения с Медвежьим Сердцем, но я старался передать атмосферу без купюр и прикрас — так, как все было на самом деле. Прошу лишь об одном: оставайтесь непредвзятыми, путешествуя по просторам этой книги.

Некоторые из старейшин и духовных наставников, упомянутых в этой книге, «вернулись домой», то есть их физические тела перестали существовать. И я надеюсь, что их послания и жизненный пример продолжат свой земной путь на этих страницах. Они и дальше будут вести нас по жизни, протягивая руку помощи из иных миров.

Для меня создание книги оказалось подобным родам. Последствия отдельных проникновенных опытов долго вызревали во мне, и когда настало время для написания, я в полной мере испытал не только радость, но и муки творчества. Теперь же я готов с чувством полного удовлетворения трепетно показать миру свое детище.

Выражение благодарности

Появление этой книги на свет было бы немыслимо без тех, кто помог мне осуществить странствия, описанные дальше. Эти люди не только прислушивались к моим откровениям, но и делились своими. Среди тех, кто поддерживал меня и кого я хотел бы особенно поблагодарить, были Стив Алдерсон, Тео Бейли, Мерит (Клаудия) Бейнбридж, Сандра Белл, Майнди Бендер, Мэтью Беннет, Урсула (Уилуа) Боутми, Роберт Глен Брекенридж, Хал Брилл, Шарон (Сьера) Брукнер, Иринео Кабрерос, Сюзанна (Шмидт) Карлсон, Мэри Каварок, Ральф Кобб, Том Кокрелл, Эладон Дагсон, Энн Девенпорт, Чип Девенпорт, Уилл Фьюдман, Рон Гринлайт Гриффит, Дабни Хаммер, Эрик Харминкхаузер, Барбара Гиршковиц, Ким Хаббелл, Синди Хант, Джон Джексон, Присцилла Джонсон, Эдди Лонг, Джерри Лансфорд, Ал Майер, Эрик Столлер Манн, Мария Маркуссен, Элис Месси, Джон Монтроуз, Орел Завтрашнего Дня, Лесли (Гудвумен) Натансон, Дейв Норберг, Авраам (Койот) Новик, Сара (Эллисон) Новик, Эйприл Пердю, Майкл Пердю, Лесли и Псалм Поллак, Индиго Андреа Раффель, Эй Джей Ричардсон, Робин Риске, Дейл Робинсон, Джули Роджерс, Уотер Садаускас, Джо Шеттер, Марк Секман, Микель Шолен, Энтони Силва, Сюзи Сталь, Кэтрин Стэнли, Ли Ли Эммидон Саттон, Рут Тонашель, Кельвин Трамплейжа, Стюарт Трегонинг, Виктория Трегонинг, Дебби Тайсон, Эрик Уайт, Рози Уайт и Йохан Форхольцер. Они — люди самых разных занятий и пристрастий — пришли в мою жизнь из самых разных мест, и я рад, что могу назвать их своими друзьями. Спасибо вам.

Также хочу выразить глубокую благодарность своей семье за теплую поддержку: моей жене Синди и дочери Шайен; моим родителям Джону и Дженни; моим братьям и их женам — Дейву и Саре, Стиву и Хуа, а также Алексии, Гарету и Джо. Я благодарю семьи Барнума, Олмстеда и Рудо. Вы были крайне добры ко мне все эти годы, и мои авантюры вряд ли увенчались бы успехом без вашего участия.

Многие думают, что книга закончена тогда, когда дописана последняя страница. Но это только начало. Я благодарю людей из издательства «Квест Букс», особенно Ричарда Смоли и Шерон Дорр — за чуткое руководство и тонкую редактуру. Шерон сделала немало гениальных предложений и умело поставила передо мной ряд вопросов, над которыми пришлось поломать голову, но в итоге наша совместная работа вылилась в очень гармоничное завершение этого текста.

Часть I Зов откровения Глава 1 Передача эстафеты

Ощущение легкой тревоги постепенно накатывалось на меня. Я проделал почти половину пути по Аппалачской тропе, и к этому моменту мои компаньоны, не выдержав, решили поскорее вернуться домой. Я и сам, признаться, был готов «отдохнуть» от дороги. Через три дня в Данканоне, Пенсильвания, меня должны встретить родители, но следующие сорок с лишним миль^[1] мне предстоит пройти в одиночку. Для восемнадцатилетнего парня три дня одиночества подобны вечности...

Я изранил себя всего, пока карабкался по крутым каменистым склонам Мейна и Нью-Хемпшира. Мне пришлось перейти вброд несколько бурных ручьев и Кеннебек — реку с широким руслом и каменистым дном. Волю мою подстегивали также не прекращавшиеся несколько дней дожди и тучи насекомых — тля, комары, песчаные мушки... Сквозь все эти препятствия мы шли вместе — я и мои друзья, разделяя все радости и горести кочевой жизни. Теперь же я остался один, и вместе с уединением ко мне пришло чувство молчаливой подавленности. В душе снова вспыхнули воспоминания о потерянной любви — самое серьезное переживание со времен школы. Даже тысяча миль, пройденных пешком, не смогла погасить этот юношеский пожар.

Я пытался переключиться на что-то другое. Рядом не было никого, кому я мог бы излить душу, никто не слушал меня и не кивал понимающе, и тогда я заговорил сам — заговорил с камнями и деревьями, с долинами и вершинами гор, насекомыми и ястребами. Все это было для меня олицетворением Создателя. Я обнажил пред ним свою душу без остатка. И в какой-то момент ощутил, что меня слушает некто, некая форма сознания.

Земля отвечала мне на том же языке, на котором говорит река, чьи воды бегут по горным камням, или ветер, прибивающий к земле стебли травы. Постепенно выкристаллизовалось осознание, что я не один. Пришло очень чистое чувство, ощущение единства со всем вокруг. Я замедлил шаг. Дыхание было глубоким и полным, и все чаще я стал останавливаться, чтобы окинуть взором долины, простирающиеся внизу; я смотрел вверх, на кроны деревьев, на бегущие вдали речные потоки, на парящих в небе пернатых хищников. Жизнь входила в меня отовсюду, пропитывая каждую частицу моего существа. Вскоре я уже не просто видел землю перед собой, но мог буквально чувствовать ее всю, словно сознание мое расширилось на многие мили вглубь и по сторонам света.

После нескольких часов движения моему внутреннему взору открылось виде$ние, образ человека примерно тридцати лет на фоне синих гор, говорящего перед собравшимися рядом людьми. Я ощутил прочное духовное единство с ними, присутствие Коренной Америки, сопричастность к некой экологической миссии. Я точно знал, что говорил этот человек, и даже проговаривал вслед за ним отдельные слова. Но что более важно, я ощущал силу его послания: «Защити природу и объединись с нашими индейскими братьями и сестрами, вернись в лоно традиционной культуры».

Вскоре я узнал в этом человеке себя. В будущем. Это моя миссия, мое призвание? Обращаться к людям от имени Природы?

Этот образ не покидал меня на протяжении всего долгого пути до Джорджии. Я осознал свое призвание, но не имел ни малейшего представления о том, как именно мне удастся последовать ему.

Спустя несколько месяцев по возвращении в Таллахасси, закончив свой путь снежным ноябрьским утром у подножия гор Спрингер, меня неудержимо потянуло вновь ощутить покой, открывшийся тогда, на Аппалачской тропе, и тогда я решил посетить места своего отрочества. Мой путь был к озеру Стюарт, очень живописному и близкому моему сердцу — оно располагается всего в нескольких кварталах от моего дома и меньше чем в паре миль от Капитолия Флориды. Одно время на западном его берегу стоял детский сад, но с его закрытием окрестности озера вновь обрели свое прежнее дикое обличье — повсюду росли высокие сосны, пальмы, замшелые клены, ликвидамбары, водяные дубы, душистые ивы и восковницы. Сладковатый аромат зелени был настолько густым, что я мог буквально ощутить себя в его объятиях.

Я подумал, что окрестности этого пруда могли бы стать моим Вальденом^[2], тихой гаванью благоразумия вблизи от дома. Подобные места часто становятся важными ориентирами в жизни человека, так же, как и вехи на туристической тропе. Люди вокруг меняются. Ты меняешься вслед за ними. Но некоторые места, кажется, остаются неизменными вечно. И когда возвращаешься к ним, становится очевидным, как сильно ты изменился со времен последней с ними встречи. На миг тебе открывается дорога в будущее.

Покидая заросшие зеленью берега озера, я обратил внимание на торчащие повсюду черно-белые таблички: «Участок 1», «Участок 2», «Участок 3»... Если ничего не предпринять вовремя, вскоре здесь начнется строительство и озерцо исчезнет за кварталами однообразных домов. Я решил не терять ни минуты и вечером того же дня начал кампанию по сохранению озера. Вскоре письма-предупреждения о сохранении озерка уже были на полпути в администрацию парка, к городским комиссарам, редакторам газет и руководителям экологических движений. Я разносил по почтовым ящикам листовки и газеты, звонил всем, кто мог хоть как-то повлиять на ситуацию. Я даже связался с владельцами озерка, умоляя их отдать территорию или хотя бы ее часть парку... Но это не принесло никаких плодов. И все-таки вскоре мой телефон стал разрываться от звонков — на мой зов откликнулось множество людей, желавших принять участие в этом деле. Телевизионные каналы и прочие СМИ также начали проявлять интерес. Дело спасения и защиты озера Стюарт неожиданно быстро сдвинулось с мертвой точки.

В итоге все это вылилось в митинг перед зданием городского комитета Таллахасси. Членам комитета предлагался на рассмотрение вопрос приобретения озера и его окрестностей площадью около двадцати акров^[3]. Я нервно готовился к встрече. Прежде мне не приходилось выступать перед публикой, не считая школьных уроков. И от одной мысли об этом на руках моих проступал холодный пот.

Вечером перед встречей я решил просмотреть местные новости, и с ужасом наткнулся на газетные фотографии с изображениями желтых бульдозеров, расчищающих первый участок около озера Стюарт. Сверкающее металлическое лезвие бездушного механизма вонзилось в мое сердце. Времени было ничтожно мало, а возможно, уже и было поздно что-то решать. Полные досады, мы с отцом отправились на встречу с представителями городского совета. Устроившись на неудобных металлических стульях, мы дослушали несколько заключительных минут очередного заседания, на котором разбирались совсем иные вопросы. Кроме нас на встречу пришло всего несколько человек — те, кто жил максимум в квартале от озерка. В этой горстке людей сложно было увидеть энтузиастов с горячим сердцем.

Когда председатель комиссии, наконец, дошел до «нашего» пункта повестки дня, я был совершенно разбит — мне казалось, что я едва могу выговорить свое имя, максимум — вспомнить адрес... Я нервно посеменил в сторону трибуны, руки мои дрожали... Быстро и неуверенно я попросил комиссию выкупить территорию пруда и защитить этот оазис природы. На большее меня не хватило. Все, что я так тщательно планировал высказать, осталось лежать мертвым грузом на бумаге.

Члены совета приступили к обсуждению вопроса. Большинство согласилось в том, что предлагаемая цена — 400 тысяч долларов — слишком высока и фактически в четыре раза превышает оценочную стоимость. Кроме того, в округе были и другие парки с поросшими тиной прудами, и местные жители, движимые исключительно благими намерениями, закормили на них редкий вид уток черствыми корками, что привело к массовому ожирению птиц и поставило этот вид на грань вымирания.

Когда папку с делом уже собирались закрыть, в зале поднялась женщина немногим старше меня. «Я бы хотела высказаться по этому вопросу», — заговорила она негромко. Мэр предоставил ей пять минут. Ее звали Гленда. Она очень эмоционально и красноречиво рассказала о том, как выросла в этих местах, как наблюдала строительство и разрушение «зеленых зон», и как хотела бы приводить к берегам озера своих племянников, показывая им природу Флориды. Ее слова проникли глубоко в меня, она смогла выразить все то, что я думал о Земле, о важности гармоничного сосуществования с природой, о необходимости сохранения озера Стюарт для будущих поколений.

Прямо там, на собрании, не в силах сдержаться, я начал плакать. Во время похода по Аппалачской тропе мне открылось мое предназначение в этом мире, но одно дело — знать о нем, и совсем другое — воплощать в жизнь. Последний раз прилюдно я плакал, когда мне было семь лет — во время просмотра сцены смерти матери Бэмби на телеэкране. Гленда продолжала отстаивать любимый мной уголок природы, а я в слезах уткнулся в плечо отцу. И до сих пор благодарен ему за то, что он не оттолкнул меня с позором. Ее речь вызвала более оживленные дебаты среди членов совета. Один из них, долговязый мужчина по имени Бен Томпсон, принял нашу сторону. Ощутив проблеск надежды, я оторвал лицо от отеческого плеча и вытер слезы.

К сожалению, после непродолжительной борьбы мы проиграли дело. Озеро Стюарта пополнило список оазисов, ушедших в небытие под натиском «прогресса». Со слезами я поклялся себе стать искусным защитником Матери-Земли и не позволять эмоциям и волнению сковывать речь, идущую из глубины сердца. Возможно, совсем рядом другой Вальден стоит на грани погибели и ждет помощи.

Через неделю после слушаний я отправился в пеший поход через национальный заповедник Апалачикола вместе с членами Ассоциации путешественников Флориды, и на пути мы встретили Бетти Уоттс — бесстрашную седовласую женщину и, по совместительству, автора книг, живущую на природе. В местной газете ей попалась небольшая заметка по делу об озере Стюарта. Она была довольно-таки активным участником Сьерра-клуба, и посоветовала мне не терять оптимизма и не опускать рук. Позже Бетти пригласила меня к себе на ужин. Она щедро угостила меня изумительно запеченной курицей и душистым яблочным пирогом, после чего заговорила в привычном для себя ключе.

— Знаешь, с годами я совсем не молодею, да и память начинает шалить, — начала она немного грустно. — Мне нужен преемник, кто-то, кто сможет занять мое место в клубе. Ты бы смог?

— Я?.. — пробормотал я. — Но я понятия не имею, что нужно делать.

— Об этом не беспокойся, — заверила она. — У тебя для этого все есть, — она коснулась моего сердца морщинистой рукой. — Все остальное придет само собой...

Этот момент был в высшей степени архетипичным — старший передает младшему эстафету.

Поборов нервную дрожь и смятение, я дал согласие. Бетти быстро составила список неотложных дел, требующих незамедлительного решения. Через несколько дней я уже разъезжал по штату, встречаясь с чиновниками местного и федерального уровня, обсуждая с ними вопросы сохранения естественных парков и заповедников Флориды. Я даже инициировал кампанию по сохранению местных заповедников от вырубки лесов...

Так стало воплощаться в жизнь видение, данное мне во время похода по Аппалачской тропе, но воплотил я его пока лишь наполовину. В том походе ко мне пришло явственное ощущение присутствия традиционной индейской культуры. Что это было? Как мне найти коренных американцев там, где их нет? Я продолжал отстаивать права дикой природы, а сам терпеливо ждал своего часа.

Глава 2 Медвежье Сердце

Он не был на сто процентов похож на чистокровного индейца, представшего мне в видении. Он носил остроносые ковбойские сапоги, джинсы и рубашку на пуговицах. Пожалуй, о его автохтонности напоминали несколько красных перьев дятла, торчавших из ковбойской шляпы. Это был коротко стриженный брюнет, и каждый раз, когда он ослепительно улыбался, было ясно, что нижних зубов у него нет. Индеец был круглолиц, с темной кожей, а глаза — огненно-черные. Звали его Медвежье Сердце.

Медвежье Сердце приехал в Таллахасси, чтобы выступить с речью о традиционной медицине индейцев на фестивале целителей и знахарей. Речь он начал с автобиографического очерка. Он обучался в Маскоги Крик у двух лекарей-традиционалистов, Дэниэла Бивера и Дэвида Льюиса. Приобретя знания и опыт, он стал помогать другим людям, представителям различных культур, заодно заимствуя их опыт и технику. На подобных встречах он обращался, как правило, не к индейцам, и всячески пытался сломать сложившиеся стереотипы.

— Индейцы не только сидят вокруг костра или пасут бизонов, — сказал он. — Мы любим хорошо посмеяться, и в жизни ищем радость.

Затем он заявил, что способен посылать волны позитивной энергии другим людям при помощи всего лишь хороших мыслей. — Возьмем этого парня, — он указал на меня. — Сейчас я повернусь к нему спиной, и он испытает очень приятное чувство.

Он развернулся, и меня сразу же наполнило теплым, очень ясным чувством, напомнившим мне опыт, пережитый на Аппалачской тропе.

После выступления Медвежье Сердце пригласил желающих посетить его целительский стол, совершенно бесплатно. На занятиях йогой я растянул себе шею, в результате образовалась некая опухоль — я не задумываясь отправился к целителю в поисках помощи. Когда дошла очередь, он уложил меня на кушетку и велел расслабиться. Я рассказал ему о своей «болячке», а также спросил о символическом значении огромных ястребов, которых я видел на Аппалачской тропе. Их внезапное появление не только во снах, но и в реальной жизни не казалось простым совпадением. Одна из этих птиц явилась мне, когда я выходил из пиццерии, в которой работал. Это был морской ястреб, настолько крупный, что сначала показался мне хищным коршуном. Птица парила футах в тридцати^[4] над головой.

— О, эти птицы — хорошие вестники, — произнес Медвежье Сердце. — Однажды ястреб может дать тебе откровение, и даже больше — силу исцелять других!

Он еле слышно начал напевать что-то, совершая над моим телом короткие и быстрые дуновения. Затем сосредоточился на моей шее, выдувая воздух и махая веером перьев золотистого дятла. Мои глаза стали закрываться... и мне стало легче, словно я погружался в сон. Я ощущал, как существо мое сливается с чем-то ярким, теплым и удивительным. Я сел и начал махать руками, словно крыльями. Медвежье Сердце довольно усмехнулся:

— Я заставил тебя совершить полет над Аппалачскими горами, — сказал он мне позже, хотя я ни разу не упоминал о своем путешествии по тропе. А в тот момент, потрогав шею, я понял, что она совершенно здорова.

Через некоторое время мне довелось недолго побеседовать с Медвежьим Сердцем по телефону.

— Через пару недель я двинусь на Запад, — начал я сбивчиво, — и хотел спросить, можно ли остановиться у тебя?

Со времен того фестиваля Медвежье Сердце часто приезжал в Таллахасси по самым разным поводам, и у нас завязались уже довольно крепкие отношения. Я был искренним искателем, и мне хотелось умножать свой опыт, расширять горизонты. Я понимал, что у Медвежьего Сердца немало хлопот. Спрос на его врачевание неуклонно рос, и потому я не знал, какой реакции от него ожидать.

— Есть одна церемония, — сказал он, — Солнечный танец южных шайенов. Она длится четыре дня и начинается через неделю.

— Как мне добраться туда?

Он назвал небольшой городок в Оклахоме.

— Просто поезжай туда. На месте спросишь любого индейца, — ответил он коротко. — Увидимся там. — И повесил трубку...

Обычно по телефону мы говорили о том, как помочь людям в Таллахасси. Наиболее острым переживанием стали попытки поддержать нашего общего друга и помочь ему избавиться от дурных влияний. Тогда выяснилось, что Медвежье Сердце способен посылать волны исцеляющей энергии на большие расстояния. Он участвовал в процессе преимущественно на психическом уровне. Тогда же он побудил меня к обнаружению и использованию способностей, о наличии которых я и представления не имел. В какой-то момент я осознал, что некоторые ситуации были для меня своеобразным испытанием, возможностью получить новый опыт. Вот и теперь мне предстояло поехать в какой-то городишко посреди Оклахомы и отыскать там Танец солнца. Приятное возбуждение смешивалось с нервозностью. Я никогда еще не оказывался среди множества коренных индейцев, и что-то подсказывало мне, что кроме меня там не будет ни одного «обычного» американца.

В одном историческом издании мне удалось найти кое-что о племени шайенов, но там почти ничего не было о Танце солнца. Первое письменное упоминание о шайенах и арапахо датировалось 1600 годом нашей эры. Племя арапахо принадлежало к алгонкинской языковой семье и занимало территории у верховья Миссисипи, то есть в районе сегодняшней Северной Миннесоты. Шайены находились на восточном берегу Миссисипи, в южной части Миннесоты. Они жили в хижинах из коры или земли, занимаясь охотой и собирательством.

Используя сани с собачьими упряжками для перевозки товаров и провизии, они медленно начали мигрировать в сторону Дакоты, и только к 1800 году приняли в свой быт лошадь. В 1835 году часть племени отделилась и переселилась в Колорадо, на берега реки Арканзас. Вслед за переселением последовал ряд кровавых войн, самая позорная из которых — бойня при Сэнд Крик: тогда, в 1868 году, полковник Джордж Армстронг Кастер напал на мирную деревушку шайенов под предводительством вождя по имени Черный Котел. Затем вооруженная армия силой заставила южных шайенов и арапахо переселиться в Оклахому.

В 1877 году еще одна многочисленная группа (972 человека, если быть точным) была силой переселена в Оклахому из Монтаны. Через год часть индейцев из племени шайенов сбежала обратно в Монтану, преследуемая тысячами американских солдат и добровольцев. Они сумели остаться в Монтане лишь ценой многочисленных жертв и своей решимости. Через несколько лет здесь организовали резервацию.

Три дня спустя я прибыл на место. Оказалось, что городок, в котором должны были состояться танцы во имя Солнца, по размеру чуть больше мини-маркета при заправочной станции. Когда я обратился к хозяину магазинчика — он не был индейцем — и спросил, где будут проходить ритуальные индейские танцы, он посмотрел на меня, как на пришельца. Нигде в городке не было и следа коренных американцев. Похоже, это было еще одним моим испытанием. Должно быть, требовалось найти это место как-то интуитивно.

Я решил поехать на север, вырулил на шоссе и двинулся вперед через покатые холмы и фермерские земли. Въехав на вершину одного из холмов, я остановился и вышел из машины, чтобы осмотреться. Посмотрев на запад, я ощутил, что мне от этого стало почему-то хорошо. Чувствовалось нечто за лесополосой вдали, и это нечто манило меня к себе. Я вернулся в машину и выехал на грязную дорогу, ведущую на запад, а затем свернул с нее на другую, запыленную проносящимися по ней грузовиками. За лесополосой открывалось широкое поле, на котором показались палатки, вигвамы и разные транспортные средства. Благоговейный трепет охватил меня. Я заехал на стоянку и припарковался. Выходя из машины, я услышал зычный голос Медвежьего Сердца:

— Здравствуй! Наконец-то ты приехал. Давай, познакомься тут со всеми.

Я внимательно посмотрел в сторону, откуда послышался голос, но Медвежьего Сердца там не было. Пространство заполняла лишь толпа шайенов всех возрастов, бесцельно бродивших туда-сюда. Некоторые из них странно поглядывали на меня, и мне стало ясно, что кроме меня голоса никто не слышал. Я чувствовал себя, как герой фильма, который единственный среди всех способен слышать или видеть призраков или ангелов.

Машин на стоянке прибавлялось, а вместе с ними и количество палаток в поле. Здесь была лавка, в которой продавали напитки и еду, главным лакомством был жареный хлеб. Вокруг со звонким смехом бегали дети, бронзовокожие и черноволосые. Как единственный бледнолицый шатен с бородой я привлекал к себе всеобщее внимание — не говоря уже о моем оранжевом «фольксвагене „Жук“» с наклейкой «Флорида». На территории палаточного городка больше не было ни бледнолицых, ни «фольксвагенов». Я чувствовал себя, мягко говоря, немного не в своей тарелке.

Я подошел к старшим по виду индейцам — они устанавливали вигвам, по размерам значительно больший, чем остальные.

— Вы видели Медвежье Сердце? — спросил я. Друг с другом они разговаривали на языке шайенов.

— Нет, мы его не видели, — ответил один из них на английском. После недолгой паузы они снова перешли на шайенский. Я не знал, как преодолеть дистанцию между собой и всеми этими людьми, кроме как спросив, где Медвежье Сердце. Я продолжил искать его, но без особых результатов. Я укрылся в своем крошечном «фольксвагене» и потом даже отъехал на вершину ближайшего холма. Передо мной лежали фермы, дороги, деревья и длинный извилистый рукав канадской реки. Я продолжал ощущать мощную энергетику палаточного городка, и решил собрать волю в кулак. Мне стоило не только с уважением отнестись к их образу жизни, но, что самое важное, оставаться при этом самим собой. Однажды мне пришлось близко познакомиться с афроамериканцами — теперь мне предстояло наладить культурный контакт с коренными жителями Америки.

Я вернулся в поле и некоторое время бродил среди людей. Пару раз мне пришлось стать жертвой детей, подбежавших ко мне с игрушечными пистолетами и спустившими курки. «Попался!» — кричали они. Мальчишки играли в ковбоев и индейцев, и я был самым первым кандидатом на мертвого ковбоя, естественно. Они громко смеялись и кричали, спрашивая меня, кто я такой. У нас завязался разговор. Вскоре они взяли меня под руки, и, словно раненого воробья, повели знакомить со своими дедами и бабушками, тетями и дядями. Некоторые дети утверждали, что у них пять или шесть прадедов. Сначала я немного смутился и не мог понять, как это возможно, но вскоре выяснилось, что у этих людей распространен институт усыновления, даже если биологические родители все еще живы. В качестве ответного жеста гостеприимства я разрешил им поиграть с моей машиной.

Вечером мы с детьми отправились к тому старцу, что устанавливал вигвам днем. С позволения хозяина я вошел внутрь с одним из мальчишек — я выбрал самого маленького из них, ему было года четыре.

— Мне это снилось! — внезапно закричал ребенок. — Мне снилось, как ты берешь меня сюда с собой! Я еще ни разу не был внутри!

Он удивленно разглядывал звездное небо сквозь дымоход вигвама, рассеянно раскрыв рот, в котором отсутствовала пара передних зубов. Мне казалось странным, что бледнолицый вроде меня показывает шайенскому ребенку традиционное жилище его народа в первый раз.

Когда я снова вышел в поле, один из мальчишек подошел ко мне и рассказал, почему стал приставать ко мне вначале.

— Ты мне кого-то напоминаешь. Я как будто знаю тебя.

Затем он попросил меня наклониться и прошептал в ухо:

— Ты похож на Иисуса.

Должно быть, дело было в длинных волосах и бороде. Хоть для чего-то сгодились эти космы.

Когда дети вернулись к своим палаткам, я остался наедине с хозяином вигвама — огромным мужем с непринужденным легким смехом, который попросил называть его Чарли. Он был консультантом по борьбе с алкоголизмом и работал со множеством племен. У него было никаких иллюзий относительно опасности алкоголизма: этой зависимостью страдало примерно 60–80 процентов взрослого населения его племени. Он и сам находился на пути реабилитации. Я спросил его, помогают ли традиции вроде Танца солнца вернуть людям чувство гордости и собственного достоинства и побороть проблему пьянства. Ответ Чарли удивил меня.

— Однажды священник сказал мне, — произнес он, понизив голос, — «Господь является в природе и через Танец солнца, потому что ему жаль индейцев».

Чарли был прихожанином христианской церкви и в этом ритуале еще ни разу не принимал участия. Он сказал, что ритуал этот очень строгий и начинается с четырехдневного поста без еды и воды — так люди выражают свою приверженность племени и Великому Духу.

— А что будет происходить? — спросил его я. Мои знания о ритуале ограничивались небольшой заметкой и фотографией в книге, а также разговором с Медвежьим Сердцем.

Чарли широко улыбнулся. Хоть он ни разу и не танцевал, но традиции своего народа знал хорошо.

— Вот сам и увидишь! — засмеялся он. Я нервно засмеялся в ответ.

Чарли вручил мне прекрасный ремешок из бисера для часов, сделанный его женой. Я с благодарностью принял его, хоть и потерял этим утром свои часы. Позже я задумался о глубоком символизме этого акта: принять в дар традиционный ремешок для потерянных часов. Возможно, традиционный мир и мир современности не слишком подходят друг другу, во всяком случае, на время ритуала. В конце концов, сколько веков прошло с момента появления этого ритуала до появления первого хронометра на Великих равнинах?

Ведущий церемонии позвал всех участников на расчищенный круг рядом с вигвамом для репетиции. Несколько человек окружили большой барабан и стали ритмично бить в него и петь высокими голосами, а танцоры, подпрыгивая, свистели в унисон в свирели. Женщины стояли за внешним контуром круга и пели вместе с мужчинами, обычно заканчивая песню своим стройным хором, когда барабаны стихали.

Медвежье Сердце рассказывал мне, что танец этот исполняется во имя обновления и созидания — считается, что танцующие создают энергию, которая распространяется по всей Вселенной. Здесь и женщины, и мужчины играют крайне важную роль. Женщины, как сотворцы жизни, считаются воплощением Матери-Земли.

Женщины танцевали вместе с мужчинами, но движения их сильно отличались — они едва отрывали стопы от земли, и скорее просто покачивались, приседая. У них не было свирелей. Во время танца я вспомнил, что Медвежье Сердце рассказывал мне о барабане: его ритм олицетворял сердцебиение Матери-Земли — а может, он и был им, становился биением сердца. Танцующие мужчины со свирелями, соответственно, представляли верхний мир, Духа-Отца.

Мой взгляд скользил по силуэту вигвама на фоне звездного неба. На миг мне открылось, как шайены жили сотни лет назад — в кольцеобразных поселениях, стоящих посреди широких нетронутых просторов, и звук их музыки и пения смешивался в ночи с храпом бизонов и лаем собак в прерии.

Раньше я уже пытался отыскать следы древних традиций, по которым жили поколения индейцев крик на востоке близ Таллахасси, хотел ощутить энергию этих мест и людей, чтобы хоть как-то представить себе их танцы и ритуалы. Я так ничего и не нашел. Все исчезло, кануло в Лету, и от того феномен все еще живого Танца солнца шайенов был для меня вдвойне удивительным.

Танцоры репетировали до глубокой ночи. Я устроился спать на возвышенности, с которой хорошо был виден лагерь, и звуки барабана и песен отражались у меня в голове. Казалось, они разжигают что-то глубоко внутри меня. И шайены, и их танцы были мне откуда-то знакомы. Это знание было весьма трудно облечь в слова — как смутное воспоминание или аромат из детства. В то же время я чувствовал себя белой вороной среди этих людей. Я выглядел по-другому, вел себя иначе, и — кто его знает — думал не так, как они, видел другие сны... Зачем я приехал сюда? Почему?

Рано утром глашатай призвал молодых людей расчистить ритуальный круг от мусора и веток. Я принял участие. Никто не был против. Среди высокой травы я нашел обугленный крест, и в этот момент мне показалось, что я обнаружил мертвеца. Ко мне спешно подошел старец и сказал, что его оставили здесь куклуксклановцы, бывшие здесь пару недель назад. Еще он сказал, что год назад они пытались сжечь ритуальный столб, вокруг которого совершается танец.

— Когда мы найдем их, мы снимем с них скальп! — Он сказал это с еле заметной улыбкой. Белые расисты в южных штатах выступали за то, чтобы выставить национальные меньшинства обратно на их малую родину, но куда они собирались выгнать коренных американцев?

Другой индеец сказал, что осквернением занимались то ли куклуксклановцы, то ли какие-то пьянчуги, то ли все вместе. Как бы то ни было, такие действия подобны нарисованному на сводах Сикстинской капеллы граффити. В этих землях уважение стоит на первом месте кодекса чести. Во время ритуала запрещены наркотики и алкоголь, нельзя пользоваться камерами и даже блокнотом, и строго-настрого запрещается приближаться к кругу с едой и напитками. За соблюдением этих порядков следят старейшины и полицейские из числа индейцев.

Немногим ранее я общался с одним из таких полицейских — он был отцом одного из детей. Он сказал, что на восемь округов приходится всего пять «племенных» патрульных автомобилей. Поскольку в Оклахоме официальных резерваций не было, на карте места, населенные преимущественно индейцами, обозначались просто как «земли индейцев». Племенная полиция, учрежденная Бюро по делам индейцев, имела юрисдикцию над этими территориями, и к ней могли обращаться не только индейцы, но и местные полицейские. Традиционные методы ведения дел и решения проблем несколько отличались от общепризнанных, и по этой причине племенная полиция проходила специальную подготовку.

Пока я тащил обугленный крест к мусорной куче, старейшина, отвечавший за молодежь, шел рядом и рассказывал легенду о Сладком Снадобье, шайенском пророке. Он знаменит тем, что однажды вошел в пещеру недалеко от Медвежьего холма, что в Южной Дакоте, и встретился с четырехликим духом. Тот дал ему священные стрелы и передал послание о новом священном танце — о Танце солнца. С этим пророк вернулся в свое племя. Закончив эту историю, старейшина задумчиво посмотрел на меня.

— Долгое время никто не приходил на этот танец, только самые старые из живущих помнили традицию. Мне радостно видеть здесь новые, молодые лица. В этом году здесь собралось больше людей — больше, чем когда-либо прежде.

Затем он ушел, как будто ему больше нечего было сказать. Я начал понимать, что здесь не принято задавать вопросы. Кажется, старейшие представители общины интуитивно знали, что именно ищет или хочет узнать человек, и в свойственной только им манере рассказывали об этом.

Из вигвама вышел шаман, руководивший ритуалом, и попросил нескольких молодых работников, включая меня, сесть полукругом, лицом ко входу. Это был человек средних лет с утомленным лицом, однако, решительно настроенный.

— Я говорил с вашими предками! — во всеуслышание объявил он. Затем добавил, глядя на меня: — Со всеми!

Я вздрогнул. Мы зашли внутрь вигвама. Шаман выбрал одну из множества трубок и показал нам, как правильно курить ее в четыре затяжки. Мы передавали ее по кругу. Самый старый из всех, кто был внутри, худосочный и почти лысый человек прочитал молитву о сохранении племени шайенов, после чего мы должны были принести столбы для сооружения площадки.

Пришлось попотеть, таская длинные тополиные стволы из заболоченной низины. Эти территории находились в зоне ответственности военных инженерных войск, и шайенам пришлось получить разрешение на сруб деревьев. Старейшина отобрал тополя, удовлетворяющие всем необходимым требованиям. Самым важным был центральный столб. Для его изготовления выбрали широкий тополь с раскидистой кроной, начинавшейся примерно в тридцати футах от основания ствола. Без сплоченной коллективной работы мы вряд ли смогли бы вытащить тяжелые стволы из глинистой, грязной низины.

Этот старец отбирал деревья для нужд ритуала в течение последних десяти лет. В прошлом году он сам принимал участие в танце, несмотря на то, что ему было уже за семьдесят. Только однажды мне довелось увидеть его хмурым: когда выяснилось, что одна из цепных пил, принадлежащих племени, осталась в доме, вместо того чтобы использоваться по назначению здесь.

— Они племенные, — строго сказал он. — Все цепные пилы принадлежат племени.

Его слова так и остались звучать в моих ушах. Я мог только догадываться о том, как это трудно — сохранять сплоченность племени в условиях современности. Члены этого сообщества были разбросаны по разным селениям, городам и штатам. Единственная официальная шайенская резервация принадлежала северной ветви этого племени и находилась в Монтане. И ритуалы вроде Солнечного танца помогали сохранять сплоченность племени. Чуть позже, словно подтверждая это, появился хранитель недостающей пилы, и пустил ее в дело вместе с остальными.

Раньше обряд Солнечного танца совершался вблизи с тем местом, где вырубали деревья для столбов, теперь же приходилось прицеплять деревья к трактору и тащить к месту предстоящих событий.

Когда мы вернулись в лагерь, всех молодых людей попросили разбиться по кланам. Кланов оказалось четыре. Им предстояло состязаться друг с другом в скоростной ходьбе и других соревнованиях — так совершалось посвящение главному столбу. Я хотел присоединиться к ним, но не принадлежал ни к одному клану. Пришлось вернуться к машине. Вскоре ко мне вернулось чувство оставленности и чужеродности.

Я проснулся за несколько часов до рассвета. По ощущениям было два или три часа утра, но проверить этого я не мог, так как потерял часы днем ранее. Я ощутил присутствие шамана, возглавлявшего ритуал танца. Казалось, что сам его дух явился, чтобы разбудить меня. И тогда я услышал, как глашатай созывает всех собраться. Было самое время для воздвижения главного столба и палатки.

Все еще сонный, я направился к центральному кругу мимо палаток и вигвамов. Меня остановил молодой индеец:

— Эй, приятель, не думаю, что тебе туда надо!

У меня внутри все так и опустилось. Но через пару мгновений я услышал крик, доносившийся издалека. Кричал шаман:

— Помочь может каждый!

Вслед за этими словами ко мне подошел один из старших помощников и с улыбкой сказал:

— Это тебя тоже касается, бородач. Ты ведь здесь не просто так!

Молодого и след простыл. Я мог его понять в этот момент. Он не хотел, чтобы на церемонии присутствовало много посторонних, особенно из числа не-индейцев. С другой стороны, эта церемония стала для меня своеобразным духовным магнитом. Накануне мне пришлось изрядно попотеть вместе с другими шайенами в ожидании этого момента. Я пошел вперед вместе с остальными и с радостью занял место в ряду с другими молодыми индейцами.

Все вместе мы взялись за толстый канат и потянули массивное бревно к глубокой яме. С четвертым рывком — старейшины настояли, чтобы мы управились в четыре приема — мы столкнули бревно в отверстие и прочно установили его. Послышался громкий глухой стук. Теперь бревно с торчащими наверху ветками напоминало фигуру человека, протягивающего руки к небу. Воздух начал наполняться благоговейным трепетом. Столб стоял на фоне одеяла, расшитого звездами, как центр нашей Вселенной.

Возможно, это чем-то напоминало строительство Стоунхенджа — сейчас, как и тогда, дети Земли собрались в одно целое духовное единство, стали мощной созидающей силой. Глядя на этот величественный столб, можно было легко почувствовать свою принадлежность к шайенам и всем остальным племенам, исчезнувшим или живущим. В тот момент земля казалась мне живым существом, а этот столб — одним из каналов, через который она делится своей энергией и любовью с людьми.

Мы построили фундамент для будущей палатки и соединили концы оставшихся восьми бревен с кроной основного столба в качестве стропил. Нас было много, и мы все делали в унисон, так что возведение шатра заняло совсем немного времени. Крышу застелили простынями и брезентом, чтобы спасти танцующих под навесом шатра от палящего дневного солнца. Пол застелили ароматным шалфеем, а рядом с черепом бизона соорудили небольшой алтарь.

Когда основные приготовления завершились, готовиться стали барабанщики. Круг заполнился танцорами, и церемониальное движение началось. И внутри, и снаружи люди сосредоточили все свое внимание на центральном столбе, на этом священном сосуде, или символе Древа Жизни, посредством которого Творец должен был передать нам свое Слово. Удары барабанов и высокоголосое пение усиливались, и вместе с этим я все больше и больше чувствовал свою принадлежность к происходящему, словно возвращался домой. Я думал, почему общество — все общество, западная культура в целом — отдалилось от подобных ритуалов, прославляющих Землю?

Именно сейчас я впервые заметил Медвежье Сердце. Он был «художником», буквально расписывая тела танцующих самыми разными цветами и символами. Сам он принимал участие в Танцах солнца восемь раз, вдвое больше обязательного, и теперь помогал подготовиться другим танцорам.

Вечером, когда танцы закончились, мы разговаривали.

— Я слышал, что ты здесь с самого начала, — сказал он. — Где ты был? — Спросил он это так, словно уже знал ответ.

— Да где-то здесь, — застенчиво ответил я.

— Давай, неси свои вещи сюда, будешь жить с нами.

Он представил меня Эдне, своей жене, и Мэри — она, кстати, тоже не была индианкой. Я подарил ему одеяло ручной пряди в стиле навахо и немного табака, и это его порадовало.

Позже ночью (или уже под утро) танцующие начали расходиться. Внезапно меня осенило, и я понял, почему потерял свои часы.Эта потеря была символичной и означала, что я покинул светский мир, в котором жизнь текла размеренно, подчиняясь механическим часам. В священном мире церемониала танец начинался и заканчивался не в определенное установленное время, а лишь тогда, когда возникало правильное распределение энергии.

Когда я сидел позади круга танцующих под звездным небом, казалось, что сюда явились все духи, и не только шайенские, но и духи других народов. Духи возникали передо мной и надо мной — лица их были вытянутыми, и сквозь тень можно было различить их приветливые улыбки. Они знали меня. И мне казалось, что я тоже их знаю. В моем воображении возник образ таинственной страны голубых озер и густых лесов, возможно, это был дом шайенов, в котором они жили до того, как появились на этих равнинах, или страна моих предков ирокезов, а может, все они вышли из этой земли. Со мной разговаривали духи прошлого. Ни время, ни культура не разделяли нас. На эти земли никогда не ступала нога европейца, они были девственно чисты, дики. Нас связывал Великий Дух и чистый сосуд столба, вокруг которого рождалось движение танца.

День двигался к вечеру, танцы продолжались и, что удивительно, энергии становилось только больше. В шатер вошли семьи танцующих и принесли им еду. Затем вошли семьи художников, и забрали еду — она предназначалась им в качестве вознаграждения за роспись. Я мог представить, каким искушением это было для танцоров, несколько дней до этого проживших без еды и воды — смотреть на сочные арбузы и прочие яства. Это было всего лишь одним из испытаний для них.

Мне было лестно, что Медвежье Сердце попросил меня помочь его семье вынести еду, поднесенную для него. Такой же честью для меня было разрешение на общих со всеми правах войти в шатер. Время от времени старейшины и танцоры обращались к племени с обетами или посланиями.

Один пожилой человек выполнял обет сына, умершего два года назад. Ранний уход из жизни помешал ему выполнить обычный долг и принять участие в танце — минимум четыре раза за всю жизнь. Отец делал это за него. Другой танцор обратился к нам со словами:

— Я не сильно говорю по-английски. Я старый больной человек, всю жизнь говоривший на языке шайенов. Но сегодня молодые люди все меньше и меньше учат этот язык, так что я скажу на английском...

Послание его было двойственным: чтобы молодые смогли понять его, он говорил по-английски, но его печалило то, что его родной язык постепенно забывается людьми племени.

Когда солнце вошло в зенит, танец и звуки музыки усилились до предела. Внезапно танцующие покинули шатер, а затем вошли в него снова с четырех направлений. Они стояли в центре, играя на свирелях, и семьи приходили и забирали участников ритуала оттуда. Физический танец закончился, но духовный танец продолжал свое движение. Мы вернулись в лагерь, и Медвежье Сердце накинул мне на плечи пендлтонское шерстяное одеяло в зеленую, синюю и красную полоски.

— Теперь ты мой племянник, — объявил он. Мы крепко обнялись, у меня дрожало сердце. — Теперь у тебя много родственников.

К нам подошла пожилая шайенская женщина. Сквозь длинные ее волосы пробивалась седина, но на лице сияла молодая улыбка.

— Это моя мать, — сказал Медвежье Сердце. Я почему-то сразу понял, что он говорит о приемной матери. — Теперь она твоя бабушка.

Женщина кивнула и улыбнулась. Наконец я понял, что меня здесь принимают — целиком и полностью.

Ко мне подошел ее сын, мой новый дядя, которого звали Твердой Ногой из-за хромоты. Мы разговаривали. Он рассказал, что в Таосе, в Нью-Мексико, есть место, которое мне обязательно стоит посетить. Там жила многочисленная община индейцев, среди которых было немало искателей вроде меня. Он спросил, могу ли я отвезти его туда. Я сам удивился тому, как быстро я согласился. Медвежье Сердце поддержал эту идею, но просил меня на обратном пути заглянуть к нему и побыть некоторое время.

Мы прощались долго, с объятиями и слезами. Эти четыре дня навсегда останутся в моем сердце. Для меня присутствие на том празднике жизни было довольно серьезным испытанием. И я знал, что для Медвежьего Сердца это было не легче — он рисковал, приглашая иноземца на церемонию, скрытую от посторонних глаз. Он стал для меня мостом, соединившим мою жизнь с жизнью коренных американцев, он помог мне понять их культуру и образ жизни, помог встать на путь просветления. При этом многие индейцы неоднозначно воспринимали роль, которую он взял на себя.

Я выехал с моим новым дядей под вечер, становилось неожиданно холодно, а печка в моем автомобиле, как назло, была неисправна. Я укрыл ноги полосатым шерстяным одеялом, и мы начали пробираться сквозь ночной туман Оклахомы дальше на запад.

Глава 3 Учения Таоса

— Знаешь, я вот тут рядом с тобой еду, а ты меня всю дорогу игнорируешь, — угрюмо причитал Твердая Нога, пока мы ехали в Таос. Я, как обычно, за рулем думал о каких-то отвлеченных, далеких вещах. — Ты думал, что я сплю, а я все это время пытался понять тебя, — не унимался он. — Я думаю, ты слишком глубоко засел здесь (он пальцем коснулся моей головы), а здесь тебя давненько не бывало (он ткнул мне в грудь в области сердца).

Твердая Нога рубил с плеча:

— Ты еще ребенок. Тебе нужно многое понять о нашем образе жизни. — И затем, словно добивая меня, добавил: — Если ты можешь чему-то научить меня, я не отстану от тебя до самой Флориды!

После небольшой паузы, когда я уже все проглотил, он смягчился.

— Я уже многим вроде тебя помог понять нашу жизнь. Сейчас я шайенский пес войны, но до этого был одним из первых хиппи.

Он улыбнулся. Я взглянул на него, улыбнувшись в ответ. Его замечания относительно меня хотя и были немного странными, но он постарался высказать их в конструктивном ключе.

Твердая Нога на собственном примере научил меня кое-чему еще: как преодолевать дискомфорт. Автомобиль «фольксваген „Жук“», мягко говоря, не очень подходит для людей с ослабленной ногой и многочисленными травмами бедра, полученными как раз в результате автокатастрофы. На его точеном коричневом лице часто возникало выражение боли, особенно когда он садился в машину или выходил из нее, но он ни разу не жаловался на это. В конце концов, он был «псом войны».

В Таосе Твердая Нога принялся доказывать мне, что когда-то он и вправду был «первым хиппи». Он организовал мне экскурсию по не-индейским сообществам, основанным на местных традиционных учениях, провел меня по местам, которые несколько лет назад окрестили «хипповскими общинами». В некоторых общинах люди строили сооружения в духе пуэбло и коммунальные комнаты в стиле кива. В одной общине, однако, люди пользовались парником — не очень-то традиционным сооружением — для выращивания марихуаны. Следует отметить, что получалось у них это хорошо.

Следующей достопримечательностью на нашем пути был причудливый архитектурный элемент, дань современности, Таос Пуэбло — он весьма внушительно возвышался прямо напротив горы Таос. Эти двух- и трехэтажные комплексы были старейшими в Новом Свете. Пыльные улицы простирались в тысячах направлений, напоминая о современных развязках в крупных городах. Пораженный этим зрелищем, я не заметил, как отстал от Твердой Ноги — так же, как в детстве я отбивался от матери, когда она брала меня с собой в крупные магазины.

Вскоре я оказался на грязной, очевидно заброшенной улице. Мимо волочились запыленные собаки, лишь изредка лениво посматривая на незнакомого им человека. Кроме меня на улице было только две живые души — их небольшие фигурки жались друг к другу за углом одного из домов. Подойдя ближе, я различил в них молодую пару. Увидев меня, девушка тихо вскрикнула, и парень тут же обхватил ее руками и прикрыл лицо.

— Тебе здесь не стоит находиться, — сказал он мне строго.

Меня его слова заинтриговали, но я решил извиниться и отправился назад. Я не видел, чтобы где-нибудь висел знак, запрещающий проход по этой улице. Более того, эти «дети» показались мне очень старыми, хоть и не были похожи на пару престарелых гномов.

Позже, когда я рассказал об этом Твердой Ноге, он сказал, что, скорее всего, знает, кто были эти люди, но не стал вдаваться в детали. А у меня появилась еще одна загадочная пища для размышлений.

На заходе солнца Твердая Нога повел меня к долине Рио Гранде, уже за пределами города. Вскоре мы сидели вокруг костра в компании нескольких индейцев и обычных, вроде меня, американцев. Каждый по очереди пел традиционные индейские песни под звуки барабана, сделанного из кактуса. Они дружили уже много лет подряд, и мне было радостно видеть, как крепок их союз.

Ритм барабана был энергичным и не менялся от песни к песне. Пели, как обычно, высокими голосами, со скоростью пулемета повторяя странные последовательности слов и отдельных слогов. Именно интенсивный характер этой музыки позволял всем участникам продержаться до утра и не впасть в объятия Морфея. Я наклонился к дяде и спросил, можно ли мне как-то научиться петь эти песни. Он усмехнулся.

— Ты здесь и двух дней не пробыл, а уже хочешь научиться петь? Нет, так не пойдет. Ты еще ребенок, — он посмеивался над тем, что я задаю слишком много вопросов, сидя в кругу полузнакомых людей у костра. Он сказал, что все эти вопросы и ответы — из другой оперы, и для индейцев это не свойственно.

Когда пение закончилось, мы с дядей отправились в гости к двум индейцам в Таос. К моему ужасу, они открыли бутылку виски и пустили ее по кругу. Прошло еще несколько часов. Они не спали сами и не позволяли мне. Я отказался от выпивки, и мне, в общем-то, повезло, что они силой не стали вливать содержимое бутылки мне в глотку. Тогда я впервые заметил, что пьющие чувствуют себя некомфортно в присутствии трезвых, словно возникает некое неравенство, которое нужно любой ценой сгладить.

Один из новых приятелей, его звали Фред, сказал, что завтра нужно заплатить за квартиру и для этого нужно завершить один заказ — что-то выковать из серебра — но он пальцем об палец не ударил. Под утро он завел серьезный разговор о традиционной деревне пуэбло, в которой он жил когда-то. Внезапно Фред повернулся ко мне со словами:

— Ты меня туда отвезешь? Я уже несколько недель не видел своих стариков!

Моя память тут же выстрелила в сознание эпизод из прошлого. Я вспомнил ночь — это случилось еще в школьные годы — была вечеринка с друзьями, и вдруг один крикнул: «Эй, а пойдем-ка в Дисней-Уорлд! Я там еще ни разу не был!» Невзирая на то, что была полночь и Орландо находился в шести часах езды от нашего города, мы забились в микроавтобус — как сейчас помню, это был хипповский «фольксваген» — и всю ночь гнали до места. Уже светало, когда мы оказались у ворот сюрреалистичного «Волшебного Королевства». Даже хорошо выспавшемуся и трезвому человеку это место показалось бы очень странным. После этого путешествия мелодия «Это крохотный мир» еще несколько дней эхом раздавалась в моей голове — этакое посттравматическое похмелье от Микки и его друзей.

— Так ты меня отвезешь к родителям? — снова спросил Фред. Двое остальных присоединились к нему.

— Но ты же пьешь, не просыхая, — возразил я. — Вряд ли твои родители хотят видеть тебя таким.

Нет, я вовсе не оправдывался. Просто интуитивно почувствовал, что это было не самое подходящее время для семейной встречи. Даже ребенку здесь все было бы ясно.

— Да все нормально, — упорствовал он. — Ты меня лучше к родителям отвези.

Я безнадежно вздохнул.

— А далеко это?

Твердая Нога нахмурился.

— Это не важно, — сказал он строго. — Просто скажи «да».

Я неохотно согласился, чувствуя себя при этом крайне глупо — словно охотник на бекаса, стоящий посреди болота с фонариком и джутовым мешком. На фоне первых солнечных лучей, пробивавшихся в новый день из-за плоскогорья, мы загрузились в машину и отправились в ту деревню. Дорожный указатель обещал, что до этого места мы доберемся не ранее чем через 70 миль. Мне почему-то сразу стало ясно, что в этот раз родителей Фреда нам увидеть не суждено. Даже машина почувствовала: что-то не так. Бо$льшую часть пути она пыхтела так, что я мысленно уже распрощался с выхлопной трубой. Старые моторы «Жуков» не были оборудованы электронным впрыском, и потому эти автомобили с трудом приспосабливались к перепадам высотности. Мне несколько раз пришлось останавливаться, открывать капот и настраивать регулятор подачи топлива вручную. Но положительные эффекты сохранялись недолго.

Когда мы въехали в деревню Фреда, машина буквально дышала на ладан. Меня крайне беспокоил исход начала встречи — каково будет первое впечатление в таких условиях. У Кастера были такие же проблемы.

Деревня Фреда была разделена на две части. В одной части располагались относительно новые постройки с подведенным к ним электричеством, а в другой сохранились более традиционные жилища, без электричества, разумеется. Во второй части деревни как раз и жили родители Фреда. Мы вышли на грязную дорогу, ведущую в поселение, и дорогу нам преградил черно-белый транспарант: «ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ИНДЕЙЦЕВ». Очевидно, сейчас тут проходили закрытые летние церемонии.

— Парни, вы идите, — сказал я. — Я просто не индеец. Я в машине подожду.

К моему превеликому удивлению Фред остановился. Он присел, нахмурился.

— Нет. Если ты не пойдешь, никто не пойдет.

Остальные согласились.

— Наши люди так не поступают. Однажды, давным-давно, к нам явился бледнолицый пророк. И с тех пор эти церемонии открыты для каждого, на случай если он вернется снова. И вообще, ты, наверно, прав. Мать не должна видеть меня в таком виде.

Я проникся чувством глубокого уважения. Даже в пьяном состоянии Фред был способен держаться своих строгих принципов.

Мы повернули обратно в Таос. Меня заинтриговала история о белом пророке и впечатлил железный мушкетерский принцип Фреда: один за всех, и все за одного. Впрочем, чуть позже я был в равной степени разочарован этим же принципом — когда все трое воспользовались им и вынудили меня купить им виски и немного еды. Я осознал, что являюсь не только единственным обладателем автомобиля, хотя бы и такого неважного, но и единственным, у кого есть наличность. Как я мог оказаться в такой ситуации? Если они попросят меня внести оплату за жилье — а этого вопроса я ожидал следующим — мне только и останется, что жить в своем «фольксвагене», потому что денег на обратную дорогу мне просто не хватит.

— Дядя, я думаю, мне пора двигать, — сказал я своим компаньонам с сонными глазами, когда мы добрались до Таоса.

— Нет! — ответил он строго. — Я должен показать тебе еще одно место.

Без особого энтузиазма я согласился задержаться еще на несколько часов. Мы оставили своих друзей дома, самих же нас сон настиг в парке: мы легли в тени под высоким тополем. Мы там оказались не одни. Парк этот был своеобразным отелем под открытым небом, доступным для каждого. Пьяницы и гуляки всех мастей, развалившиеся на траве в самых причудливых позах, встречались через каждые пять шагов. Если бы Джорджия О’Кифи могла написать эту сцену на холсте!

После полудня мы проснулись, и Твердая Нога, как и обещал, повел меня в обитель одного местного художника, своего давнего друга. Мы пили чай на застекленной веранде, рассматривали полотна и расспрашивали художника о «творческом кризисе». Мой дядя протянул ему небольшой пакет. Внутри был пейот.

— Вот, возьми. Это тебе поможет, — заверил он его.

Я уже совсем перестал понимать, зачем я там нахожусь, когда дядя обратил мое внимание на прозрачное стекло, покрывающее потолок и южную сторону дома.

— Солнечная энергия зимой, — сказал он с удовлетворенной улыбкой. — Прогревает весь дом целиком.

На самом деле, меня такие вещи крайне интересовали, хоть я никогда и не говорил ему об этом.

Прощаясь, мы обнялись.

— Оставайся в своем сердце, племянник, — сказал он, обронив несколько слез. — Все равно ты еще ребенок. — Он немного помолчал, а потом добавил: — Не одолжишь двадцатку?..

Глава 4 Честь

Я возвращался в Оклахому с подавленным духом и полегчавшим бумажником.

— Вот ты и познакомился с не самой лучшей частью нас, — сказал мне Медвежье Сердце, когда я оказался у него. — Твердая Нога однажды видел, как я клал себе в рот раскаленные угли — это было частью целительской практики. Когда делаешь все правильно, угли не обжигают. Через пару недель я встретил его с ожогами на лице. Он едва мог говорить. Он не рассказал мне, что случилось, но позже я узнал, что он напился в баре и устроил показуху с горящими углями. Ты и сам видел, что из этого вышло.

Мы сидели в его гостиной. Медвежье Сердце сделал короткий звонок, и довольно скоро на пороге появилась женщина с двумя большими пятнистыми орлиными перьями.

— Эти перья уже много лет передают от старшего к младшему в моей семье, — сказал Медвежье Сердце. Он протянул их мне, чтобы я посмотрел. Женщине от него досталось немного денег за перо, которое мне показалось самым необычным. После того, как она покинула нас, он разрешил мне изучить содержимое его аптечки — перья змеешейки и других птиц. Это были инструменты его ремесла. Медвежье Сердце сказал, что он общается с духами этих птиц, чтобы узнать в каждом конкретном случае о возможностях каждого пера.

Потом Медвежье Сердце повел меня через холмистую, поросшую лесом местность на востоке Оклахомы, где мы встретили его подругу Мэри (впервые я увидел ее во время Солнечного танца). Он начал знакомить меня со своим загородным скитом в гостиной, напевая песни под звуки барабана. Тогда я представил, как он общается с духами всех летающих существ. Наверное, они охраняли эти места. И, должно быть, они же помогли мне расслабиться там и обрести чувство комфорта.

— Я прихожу сюда, чтобы отдохнуть от городской суеты и перезарядить свои жизненные аккумуляторы, — сказал Медвежье Сердце, закончив стучать в барабан. — Маленькие человечки обладают здесь большой силой... — он сделал паузу и посмотрел на меня так, словно оценивал, можно ли мне сказать нечто большее. Затем продолжил: — Давно, очень давно мой народ заключил с маленькими человечками договор, и с тех пор мы трудимся вместе, неразрывно. Я часто прибегаю к их помощи, особенно когда дело касается защиты человека или дома. Они, если пожелают, смогут даже убить. Но они никогда этого не сделают.

— Они иногда забираются в шкафы, — добавила Мэри, — и все вверх дном переворачивают, разбрасывают вещи по полу. Они любят пошалить, но все это без дурных намерений.

Я так понял, что «маленькие человечки» — те, кого индейцы крик называют исти-ла-багс-чи или сти-ла-буч-гу-ги, — были духами природы, феями. Я было решил, что эти образы заимствованы из ирландского фольклора или из шотландского экопоселения Финдхорн. Но уточнить не удалось: до самого вечера Медвежье Сердце не обмолвился о них.

Следующей же ночью, к своему величайшему удивлению, я первым делом заметил этих человечков. Когда я пытался заснуть, в комнату проникло несколько светящихся существ, похожих по размеру на трехлетних детей. Они забрались мне на спину и начали буквально катать меня по кровати, заливаясь тонким смехом. Некоторые из них боролись друг с другом, игриво катаясь по полу.

Я был совершенно ошарашен. Я не знал, что мне делать: бороться с ними, звать на помощь — или делать вид, что ничего не происходит. Вспомнив слова Медвежьего Сердца об их силе и способностях, а также рекомендацию, как себя вести, если медведь гризли загнал тебя в угол, я решил замереть и не шевелиться, позволив им делать со мной все, что им вздумается, словно я был их старший брат. Они натурально буйствовали, но не причиняли мне никакого вреда. Я был одновременно заинтригован и до смерти напуган, меня и почитали, и высмеивали.

Единственный похожий опыт я пережил пару лет назад, когда путешествовал по южной части Аппалачских гор. Была середина зимы. Я шел один (не считая огромного рюкзака за спиной) вдоль реки Чаттуга. Перед закатом я, как обычно, разбил лагерь, развел костер и отправился к берегу реки за водой. Внезапно раздался громкий и гулкий звук, разнесшийся по всей долине, а в центре течения возник фонтан из брызг, будто в воду бросили валун. На другом берегу я заметил несколько небольших существ, покрытых шерстью — они были меньше медведя, но больше бобра. Существа бежали, прокладывая себе путь через заросли. Я успел заметить только их тела и четыре ноги. Но голов не разглядел. Мне показалось странным, что животные могут не спать в разгар зимы, в минусовую температуру. Я тогда дико перепугался, но понял, что в безопасности до тех пор, пока они на противоположном берегу.

Когда я вернулся к реке, чтобы помыть посуду, все повторилось — и шум, и брызги. Но на этот раз существа пробирались сквозь заросли на моей стороне! Неужели какая-то мистика? Но рядом со мной не было Медвежьего Сердца, и некому было дать мне духовные наставления, а сам я ничего не читал на метафизические темы, если не считать брошюры «Говорит черный лось». Я терялся в догадках: а вдруг эти существа большую часть времени живут на других уровнях, например, под водой, лишь изредка возникая в телесном облике? Тогда мне не очень-то хотелось сидеть там и размышлять об этом. Я поспешно собрал в рюкзак все свои вещи и направился обратно к машине, разглядывая дорогу в бледном желтом луче своего фонарика...

Однако той ночью в Оклахоме все было иначе. Я не вскочил с кровати и не побежал прочь, когда эти существа обнаружили себя, но и спать в такой ситуации было невозможно. Эта борьба вперемешку с возней продолжалась всю ночь до утра.

— Вчера ночью я звонила Медвежьему Сердцу, — сказала Мэри за утренним столом. — Я не могла заснуть, ночка выдалась сумасшедшей.

— Еще бы! — поддержал ее я, зевая. — Эти существа ползали по мне всю ночь.

— Я попрошу его, чтобы он еще раз поговорил с их матерью, — сказала она.

Их матерью?

Мэри уехала на работу в город, и у меня появилось немного свободного времени, чтобы побыть наедине с собой, перевести дух и написать несколько строк. За прошедший год я узнал Медвежье Сердце с других сторон, не только как целителя. Он был моей путеводной звездой и часто помогал достичь более глубокой сонастроенности с Землей и расширить сознание за пределы повседневного ума. Я провел весь день в лесу, не имея карты и не думая о маршруте — это было идеальным для меня рецептом. Я мельком видел тут и там маленьких человечков, катающихся в грязи — что было приятным дополнением. Позже я узнал, что они неравнодушны к землянике. Если бы я знал об этом заранее, я бы купил ведро свежайших ягод и разбросал их по саду!..

У племени маскогов^[5] история отношений с маленьким народом тянется на протяжении долгого времени. Джексон Льюис, дед одного из учителей Медвежьего Сердца, вырос на Тропе Слез. Он проделал длинный путь с юго-востока до Оклахомы на маленьком пони. Когда он переходил Миссисипи вброд, его сбросило с лошади течением. К счастью дед, тогда еще почти ребенок, сумел ухватиться за ее хвост. Другим оставалось только молиться, глядя, как лошадка борется с бурным потоком, вытаскивая за собой мальчишку. После этого случая многие говорили, что видели на шее лошади маленького человечка, управлявшего ею. Тогда впервые люди племени увидели маленьких человечков, и так началась история, которая длится на протяжении уже четырех поколений! Тот случай был знаковым. У людей появилась надежда, что эти существа помогут им на новых землях, научат, как использовать новые травы и растения в целительской практике.

Дэвид Льюис, праправнук Джексона Льюиса, описал свою первую встречу с этими существами в книге «Целительские практики индейцев крик». Ему тогда было семь лет. Он задремал, сидя у реки. Проснувшись, он увидел перед собой маленького человечка. «У него на ногах росли длинные и острые ногти, — вспоминает Льюис, — но длинные волосы были аккуратно прибраны, они не свисали, как попало; человечек был причесан. На нем не было одежды, но спереди тело прикрывала повязка из листьев... И он сказал мне: „Я буду с тобой до самой смерти“».

Льюис подрос, начал изучать целительские практики своего народа, и тогда маленький человечек снова стал появляться, часто для того, чтобы показать ему очередное полезное растение. При этом казалось, что его миниатюрный помощник не становился старше.

Однажды перед священником Льюис отверг существование этих существ. Следующей же ночью он в ужасе проснулся от того, что кто-то дергает его за волосы. «На подоконнике сидел, свесив ноги, тот самый человечек, которого я встретил впервые на берегу. В голосе его звучала злоба. Он сказал: „Я — настоящий“. И повторил: „Настоящий“. Вот так. И затем исчез — так быстро, что я глазом не успел моргнуть».

По словам духовного лидера племени семинолов Вилли Лена, маленькие люди подбирают потерявшихся детей и показывают им, как использовать целебные травы. Они часто играют с детьми, разговаривают с ними. Один ребенок утверждал, что видел, как маленькие люди погружали свои вещи на крохотные повозки, потому что вскоре их дом должен был разрушиться. И действительно, всего через пару дней сильный ураган сровнял с землей рощу, в которой они жили. Похожий случай имел место, когда через лес прокладывали шоссе.

Описывая маленьких человечков и разницу между теми, кто верит, и теми, кто сомневается в их существовании, традиционно ориентированные люди отмечают, что западный человек принимает только факты и доказательства, и не видит дальше своего носа. Индеец, наоборот, понимает, что он является «только частью многомерного мира», — замечает Роберт Перри, представитель племени чикасо.

Медвежье Сердце со своей женой приехали к Мэри вечером. Он бережно развел костер в кольце из камней рядом с верандой, сказав, что это место использовалось индейцами для разведения огня в течение многих поколений. Он предложил языкам пламени немного табаку, а после голой рукой достал из огня яркий, сияющий жаром уголь. У меня челюсть так и отвисла. Очевидно, он не боялся получить ожог. Он подозвал меня к себе и усадил лицом на восток. Затем посыпал углем мой лоб и лицо.

— Сейчас мы усыновляем тебя так, как это следует делать, — объявил он.

После этого он подарил мне полосатую синюю рубаху с яркими прямыми ленточками, приложив ее к моим плечам, чтобы убедиться, что она мне подходит. Мы горячо обнялись. Эдна подарила мне красивый платок ручной вязки.

— Это для твоей матери, — сказала она. — Женщины надевают их во время традиционных танцев.

Сердце мое сжалось от умиления. Она же ни разу не видела мою мать! Мэри подарила мне пендлтонское одеяло и приняла меня в ряды своих племянников. Этой ночью я получил много почестей...

Следующей ночью Медвежье Сердце снова развел священный огонь. В этот раз он велел мне встать на колени к западу от огня и обратить свое лицо на восток. Он протянул мне деревянную трубку с длинной ножкой и красную чашу.

— Это трубка Солнечного танца, — с почтением в голосе сказал он. — Теперь она твоя. Это не просто диковинная вещица, я не даю ее просто так. Ты заслужил ее. Теперь ты можешь путешествовать [астрально] и не думать о злых духах и ведьмах. Ты сможешь многим помочь.

И он показал, как набивать трубку табаком, смешанным с другими травами. Мы вместе раскурили ее. Молитвы разносились по четырем сторонам света Духу-Отцу и Матери-Земле. Все мое существо переполнилось чувством величайшего почтения. Я почувствовал себя так, как будто снова вернулся на Аппалачскую тропу и смотрел на мир с горной вершины.

«Никогда не кури, если пьешь спиртное, — предупредил меня Медвежье Сердце, — и не позволяй женщине прикасаться к трубке во время менструальных циклов. В эти периоды женщина проходит настолько сильное очищение, что это может выбить из трубки всю энергию.

Медвежье Сердце открыл свою аптечку и извлек из нее пятнистое орлиное перо, полученное в день, когда я приехал.

— Я знаю, что ты поможешь многим в Таллахасси, — поощрительно сказал он.

Я взял перо, и в руках оно казалось теплым. На моих глазах выступили слезы. Был ли я достоин такой чести? А затем ко мне пришло ощущение великой ответственности за сохранение своей внутренней чистоты, которая одна лишь позволяла использовать целительную энергию, приходящую ко мне через орлиное перо и трубку.

Когда пламя костра угасло и Медвежье Сердце оставил нас, Мэри рассказала, как трубка досталась ей от одной целительницы, ныне покойной Эвелин Итон, чьему перу — помимо других сочинений — принадлежит книга «Я посылаю голоса». Еще Мэри рассказала, как совершала астральные путешествия в виде духа животного. И она рассказала, как путешествовал сам Медвежье Сердце:

— Однажды ночью я сидела у костра с подругой, — начала она, — и та вдруг сказала, что чувствует прикосновение чего-то большого и сильного. Утром, чуть рассвело, мы обнаружили вблизи костра следы медведя. Мы поняли, что это были следы Медвежьего Сердца.

— Дух медведя приходит ко мне тогда, когда я этого хочу, — говорил мне Медвежье Сердце через пару дней. Казалось, его смутило то, что я поднял эту тему. Мы ехали в Западную Оклахому, чтобы посетить собрание в индейской церкви — традиционную церемонию со столетней историей: в Американской индейской церкви христианство смешалось с племенными обычаями, такими как священный огонь, игра на барабанах и традиционные песни. Люди собрались в честь одного молодого шайена — накануне он завершил полноценное обучение в школе.

Я знал, что участники церемонии пели и молились всю ночь, употребив пейот в качестве причастия. Медвежье Сердце лишь сказал мне, чтобы я вместе со всеми скрутил папиросу, «выкурил» безмолвную молитву, а окурок возложил на алтарь в виде полумесяца. Он хотел, чтобы я сформировал свои собственные впечатления без каких-либо ожиданий, без заготовленного образа в голове — это было неотъемлемой частью его метода духовного обучения.

Мы остановились в небольшом городке недалеко от места проведения церемонии, отдохнули и поужинали в доме одной шайенской семьи. Медвежье Сердце был задумчив и почти не разговаривал.

— Мне нужно прогуляться, — сказал я ему.

— Хм-м-м... — проворчал он в ответ.

Я бродил, как учил меня Медвежье Сердце: дышал глубоко, как бы животом, и старался не терять сосредоточенности. «Так можно пройти много миль подряд, и совсем не утомиться», — говорил он мне. Он научил меня еще одному упражнению: нужно было резко, с силой вскинуть руки над головой, как медведь, устрашающий незнакомца. Сделав так, я действительно ощутил в себе медвежий дух. Пучки травы перекатывались по прерии, несомые легким ветром, и терялись в лучах заходящего солнца. Дух этого животного был знаком мне — его чувства, мощь и любопытство были мне близки. Я ощутил прилив энергии, чувства обострились — я знал, что в таком состоянии смогу идти сколь угодно много часов, если понадобится. Вернувшись домой, я застал Медвежье Сердце ворчащим, кивающим головой. Его сведенные к центру глаза светились.

Вскоре после заката мы, обойдя по часовой стрелке, вошли в большой вигвам. Перед песчаным алтарем месяца горел V-образный костер. В центре алтаря лежал бутон пейота, позже я узнал, что это «Отец Пейот». Мужчины были одеты в тонкие полосатые рубахи и вязаные жилетки, а женщины облачились в традиционные длинные сарафаны. На всех поблескивали украшения из серебра и колланта^[6], на некоторых из них была изображена змеешейка. Кое-кто из женщин держали в руках веера, сделанные из хвостовых перьев змеешейки — они были похожи на перья индейки.

Змеешейка мне была известна — те, кто поклоняется ей, называют ее «водяной птицей». Эта черно-коричневое пернатое существо живет на юго-востоке, откуда я родом, и змеешейкой ее называют из-за длинной, напоминающей змею, шеи. У этого вида птиц нет сальных желез, в отличие от уток и многих других пернатых, которым они помогают сохранить крылья от полного промокания. Поэтому змеешейки часто сидят на деревьях и сушат крылья, расставив их в стороны. В отличие от большинства птиц, змеешейка не нападает на рыбу, ныряя в воду с высоты. Она плавает под водой, совершая волнообразные движения длинной шеей, и буквально пронзает рыбу насквозь своим острым клювом. Затем она выныривает из воды, подбрасывает рыбу в воздух и тут же ловит ее, начиная поедать с головы. Медвежье Сердце сказал, что эта птица обладает женской энергией и символизирует Мать-Землю, а другие хищные птицы наделены мужской энергией и олицетворяют небесное царство.

В вигваме по кругу передавали курительный табак и початки кукурузы — об этой части ритуала Медвежье Сердце сообщил мне заранее — но впереди меня ждали новые горизонты. Вскоре начали передавать высушенные бутоны пейота. На вкус он был неприятный, но я все-таки проглотил горсть. Право научиться новому у пейота нужно заслужить ценой его горечи и, как я потом узнал, непреодолимой тошноты.

Медвежье Сердце передал мне немного пудры, полученной из пейота.

— Не глотай сразу, пусть сначала впитается в десны, — прошептал он.

Для первого знакомства было слишком много таинств. К счастью, последовавшая вскоре тошнота быстро прошла.

Появились трещотки и палочки для музыки; пока один человек пел, другой бил в барабан — и так по очереди. Барабаном являлся небольшой чугунный чайник, затянутый кожей и наполовину наполненный водой. С каждый ударом менялся тон, так как брызги воды смачивали кожу. Темп не замедлялся. Вигвам вибрировал, подхваченный звуками барабана и пения — «Ах хе йа на, хе на на, хе йа на, уи не не...»

Время от времени молящиеся начинали рыдать. Кто сказал, что индейцы не плачут? Все это время белый дым спиралью поднимался вверх и выходил через дымоход, унося с собой наши надежды и мольбы в верхний мир.

Около полуночи на меня навалилась дремота. Я притворялся, что молюсь, сам же клевал носом и пытался не смыкать глаз. Внезапно, руки мои и ноги стали двигаться так, словно внутри меня бил барабан. Сознание как бы прояснилось, я сосредоточился. Все мое существо пробудилось. Глядя в костер, я молился за всех кого знал, за всех, кто был в вигваме, и за юношу, ставшего виновником этого торжества. Лидер, проводивший церемонию — его называли «проводником», — благодарил Создателя за всех, кто пришел сюда, включая меня, добавив, что я «правильно мыслил». Остальные одобрительно бубнили что-то в ответ. В таких церемониях мысли и молитвы особенно сильны. В какой-то момент я увидел, как они исходят от всех участников, переплетаясь спиралью света, и окружают вигвам.

Ближе к рассвету проводник вышел наружу и четыре раза подул в свисток, сделанный из орлиной кости — так он расчистил путь наружу для нас. Затем мы сделали перерыв и совершили омовение. Здесь, вдали от города, звезды не заглушал искусственный свет. Казалось, на нас смотрят миллионы глаз. Я чувствовал, что некоторые части моей души исцелялись, особенно когда в фокус моего внимания попали опыт и отношения, оставшиеся в прошлом.

Это собрание продлилось еще несколько часов. Перед самым рассветом женщина внесла ведро воды и ковш. Она, исполненная скромности, произнесла длинную молитву. И плакала. Многие плакали вместе с ней. Это была кульминация церемонии. После этого все разделили символическую трапезу — мясо, кукуруза и фрукты. Хотя во всем этом сквозили отголоски христианской традиции, церемония совсем не была похожа на обычную церковную службу. Далеко не во всех церквях прихожане поют и молятся до самого утра... или используют пейот как причастие!

Когда мы, наконец, вышли наружу, я ощутил, как из земли по ногам поднимается невероятной силы энергия, как бы приветствуя рассвет. Разговор наш становился все более непринужденным, мы шутили — в общем, снимали напряжение. Я подошел к Медвежьему Сердцу и некоему старцу.

— Я смотрел на него сквозь огонь, — сказал старик, кивнув в мою сторону. — Его рука чувствовала ритм барабана. Это хорошо! — И, повернувшись ко мне, добавил: — Не нужно смотреть прямо на человека, когда сам ты внутри. Ты смотришь на всех через огонь. Однажды сюда приезжал молодой парень вроде тебя, и он бродил тут повсюду всю ночь [запутавшись в галлюцинациях], — а это совсем не то, чего мы добиваемся. Если с должным почитанием и уважением отнестись к Отцу Пейоту, он многое может показать.

Я понял, что простое употребление наркотиков здесь не приветствуется, но если речь идет о натуральных веществах, таких как пейот, то бережное их использование в духовном контексте может принести немало пользы и, в целом, контролируемо.

Позже я изучил множество юго-западных индейских историй о самом первом употреблении пейота. Они, как правило, рассказывали об отбившихся от племени людях. Заблудившиеся люди ходили в отчаянии по пустыне много дней подряд, а потом слышали голос, призывающий их съесть пейот и обещавший, что это придаст им сил и укажет дорогу к дому. Вернувшись домой, странники объявляли кактус священным источником их спасения.

Постепенно получили развитие церемонии, связанные с употреблением пейота. Они проводились в Центральной Америке еще до того, как Колумб открыл ее. Например, в 1880-е годы Куана Паркер, наполовину белый вождь команчей, отправился с юго-запада Оклахомы в Техас навестить своих неиндейских родственников. По дороге он очень серьезно заболел. Лекарства, которые ему предлагали белые, не оказали сколь-нибудь заметного действия. Куана постоянно просил привести к нему целителя. Наконец, родственники послали за женщиной-курандера, мексиканской целительницей. Она сказала, что его следует положить на улице на соломенный настил головой на восток. Она курила рядом с ним табак, пела специальные песни и поила его горькой настойкой пейота. Вскоре вождь поправился. Курандера показала ему, где растет священный кактус, познакомила с особыми церемониями, связанными с его использованием, и сказала, что раз женщина показала ему, а значит, и его людям, пейот, отныне она должна находиться в центре внимания в любой церемонии с использованием священного растения.

Курандера рассказала также, что для проведения ритуала необходимо использовать определенные предметы: огонь, благовония (индейцы майя использовали камедь, но в Северной Америке используют кедр), табак, который закручивают в кожуру от кукурузных початков, определенных птиц и их перья, пейот как причастие (его только едят и никогда не курят), алтарь в виде полумесяца в центре, бутон Отца Пейота, символизирующий силу их веры, веревку с бисером, чтобы отсчитывать молитвы (напоминает европейские четки).

Вернувшись на север, Куана привез с собой знания о церемонии, которая должна была помочь его людям. Джон Уилсон, индеец-полукровка из племени каддо, примерно в то же время занимался распространением аналогичного церемониала с использованием пейота. В свой ритуал он привнес немало из христианской традиции — возможно, сказались его католические корни.

Знаменитый археолог Джеймс Муни принял участие в нескольких церемониях в Северной Америке и пришел к выводу, что эти ритуалы могут объединить разрозненные племена во время «Великого перехода», который должен произойти по верованиям индейцев.

Муни был обеспокоен решением Конгресса запретить использование пейота, и в 1918 году организовал «Движение дорожных рабочих», после чего принял активное участие в строительстве Американской индейской церкви. Сегодня численность прихожан среди индейцев насчитывает около четверти миллиона человек. В 2005 году их поддержали исследователи из Гарварда, обнаружившие примечательную закономерность: индейцы навахо, принимавшие пейот минимум раз сто во время церемоний, имели значительно более высокие показатели психического здоровья, чем люди, не принимавшие его. Исследование показало, что использование пейота в религиозном контексте может оказывать благотворное действие на человека, в частности — эффективно излечивать от алкоголизма.

По дороге домой к нашим друзьям Медвежье Сердце спросил, что я думаю о церемонии с пейотом.

— Такое впечатление, что я две недели путешествовал с рюкзаком по дикой природе, — ответил я, думая об этом памятном опыте и духовном обновлении, пришедших в мою жизнь всего за одну ночь. Медвежье Сердце одобрительно кивнул. Он понимал, о чем я говорил.

На следующее утро мне было нелегко уезжать от Медвежьего Сердца, но предстояло выстоять не одно сражение за окружающую среду, а еще нужно было заработать немного денег. Это путешествие обогатило мой дух и опустошило кошелек. Да и Медвежьему Сердцу было чем заняться: многие люди нуждались в его помощи. Я был благодарен судьбе, за то что наши пути пересеклись, и надеялся, что они пересекутся снова. На прощание мы обнялись — крепко, по-медвежьи.

Глава 5 Великая сила

Прошел год с тех пор, как я побывал на церемонии Солнечного танца, и я снова оказался в дороге — на этот раз я ехал на запад, чтобы навестить Медвежье Сердце в его новом жилище в Альбукерке. По пути к нему я остановился в Оклахоме у своих новых шайенских родственников, которыми наградил меня Медвежье Сердце. С тех пор у моей шайенской бабки случилось четыре сердечных приступа, но она оказалась сильной женщиной и даже приняла участие в очередной, прошедшей недавно, танцевальной церемонии. Она жила в обветшалом домишке, бывшим натурально проходным двором для людей и животных, но каким-то чудом нам удалось уединиться и поговорить в тишине.

— Когда пришли первые поселенцы, — начала она, указывая гибкой рукой на восток, — они думали, что мы не знаем, кому бы помолиться. А мы знали. Мы часто ходили на вершину холма — на два или три дня. Там мы собирали растения от всяческих недугов, и молились им, прежде чем срывать. Мы знали, откуда они пришли. И десять заповедей — среди нас было немало вождей, которые говорили о том же, хотя иными словами. Мы жили по этим заповедям.

Вплоть до середины 1950-х годов она жила в поселке близ реки вместе с другими шайенами. Но затем департамент по здравоохранению переселил их в городские дома, ссылаясь на антисанитарные условия жизни. Да, это странно. Люди, которые жили на своей земле в течение тысячелетий до прихода европейцев на континент, вдруг обнаруживают, что живут там незаконным образом...

Я без особого труда заметил ее белый покосившийся домик еще с дороги, при въезде в город. Мириады собак и кошек вместе с молодежью буквально «зависали» на крыльце, как будто жиденькая, вытоптанная лужайка перед крыльцом была намагничена и притягивала все живое. Внутри каждый мог спокойно открыть холодильник — будь то член семьи или просто друг. Ночью кушетки и пол покрывались спящими телами.

— Мой отец всегда говорил: если в двери постучит голодный человек — накорми его, — сказала бабушка.

Еду покупали вскладчину, иногда помогал местный бакалейщик. Внуки моей шайенской бабушки работали на полставки в рамках правительственной программы, некоторые помогали собирать урожай насоседних фермах. Одна из моих новых теток преподавала в школе, другая служила в армии. Семья в целом приспосабливалась к доминирующей «западной» культуре. И у бабки это вызывало и чувство гордости, и сильное беспокойство.

— Возможно, однажды мы совсем забудем свою культуру, — сокрушалась она.

Вспоминая толпу молодежи на Солнечном танце, я знал, что некоторые традиции еще долго останутся живыми, по крайней мере в пределах нынешнего поколения. Церемонии наподобие Солнечного танца были все еще важной частью жизни многих людей.

На следующий день я приехал в Альбукерке и начал искать дом Медвежьего Сердца, следуя его же указаниям. Мы не говорили о посещении какого-то таинственного места или церемонии. Я всего лишь собирался посмотреть, как устроился Медвежье Сердце со своей семьей на новом месте. Большую часть дня он проводил за обычными заботами — работал в саду или помогал людям. Да, даже духовные учителя косят траву. Временами за помощью приходили разные люди, причем не только индейцы. Ближе к ночи, когда все стихало и никто не тревожил нас, Медвежье Сердце рассказывал о своем врачевании.

— Было время, когда мы могли помогать только друг другу, — сказал он. — Но слова некоторых пророчеств предупреждали нас, что придет день, и дети завоевателей начнут носить бусы и одеваться, как мы. Это будет время великого обмена между расами. И когда мы увидели первых хиппи, то поняли: это знак.

— Чтобы научиться у меня всему, — продолжал он, — ты должен выучить мой язык. Все мои целительные песни — на маскогском языке. Впрочем, тебе не обязательно делать это. Само твое присутствие способно излечивать. Медитация может стать общим знаменателем для нас, местом, где наши пути сходятся.

Я почувствовал, что это послание относится не только ко мне, но и к другим искателям. Изучение языка и культуры заняло бы многие годы. Мне бы пришлось переехать к Медвежьему Сердцу, и вряд ли мы оба обрадовались этому событию. И когда следующей ночью мы медитировали, я понял истинность его слов, ощутив, как мой дух плавно проникал в его сияющий взгляд. Казалось, что мы вместе с ним летим и делимся светом со всеми, кто в нем нуждается.

Через пару дней я позвонил одному своему другу, который недавно переехал в Альбукерке. Он пригласил меня присоединиться к его компании и вместе подняться по канатной дороге на вершину горы, а затем пройти порядка восьми миль под полной луной. Медвежье Сердце кивнул и как бы всхрапнул — так он всегда выражал свое согласие.

Когда мы уже ночью шли по каменистой тропе, освещенной лунным светом, я ощутил незримое присутствие Медвежьего Сердца. Он как будто бы тянул меня, поднимал. Мне становилось легче с каждым шагом. Недолго думая, я закрыл глаза и пошел дальше, положившись на это внутреннее ощущение. Мысленно я парил над горными вершинами и обрывами, переживая состояние колоссальной свободы. Медвежье Сердце был со мной. Мы прыгали с одной вершины на другую. Я на физическом уровне переживал эти скачки на невероятные расстояния, а тело мое продолжало идти по тропе.

Наконец наша команда остановилась у выступа и все обратили взоры на северо-запад. Перед нами открылся невообразимо широкий вид. Мы увидели всю северо-западную часть континента целиком — она сияла мягким, но сильным и глубоким светом. Время для меня в один миг вернулось на миллионы лет назад, когда на этих просторных землях еще не было ни одного человека, даже индейца. Постепенно я стал различать фигуры людей, чьи обнаженные тела были полностью покрыты шерстью. Я увидел их там, где, как мне казалось, должен быть Берингов пролив. Эти загадочные существа были рассредоточены по бескрайнему телу гор.

Вслед за ними последовали многочисленные группы переселенцев, собравшихся в племена. Они уже были похожи на современных коренных жителей. Мое видение о переселении народов из Азии на американский континент через Берингов пролив согласовывалось со многими теориями, объяснявшими появление на этих землях коренных американцев. Мне стала ясной связь традиций и культур Америки и, например, Индии и Китая, о которой часто говорил Медвежье Сердце. По его словам, даже языки некоторых индейских племен тесно связаны с отдельными азиатскими языками.

В каком-то смысле, у всех людей мира одни и те же корни, и они тесно связаны с Матерью-Землей. Возможно, именно поэтому к индейской культуре, к их образу жизни влечет так много не-индейцев. Традиционный индейский образ жизни касается чего-то очень знакомого глубоко внутри человека. Он помогает совершить путешествие в поисках Источника истины.

Под конец трехчасового пешего путешествия я понял, почему духовно богатые люди перестают бояться смерти. Появляется возможность освободиться от физического тела. Многие даже ждут смерти как переходного момента, когда время уже пришло и тело ослабло под гнетом многолетних страданий, а земное предназначение выполнено.

— Прежде чем обретешь Великую Силу, — говорил мне Медвежье Сердце, сидя за кухонным столом, — ты должен ощутить зависимость от Господа, должен отдаться его воле. Только после этого ты сможешь войти в мир, где не существует никаких ограничений.

Ты можешь переноситься куда угодно, и быть больше, чем в одном месте сразу. Это все равно, что передавать фотографию по сети. Люди видят твое тело, твой облик, но твое настоящее тело находится где-то в другом месте. Некоторые индийские мастера могут делать это и сегодня.

— Я знаю одного тибетского мастера, — продолжил он. — Мы общаемся друг с другом силой разума.

Кстати, некоторые индейские племена, например хопи, верят, что пришли в Америку из Восточной Индии.

— Недавно к хопи приезжал один мастер из Восточной Индии, чтобы сравнить какие-то тексты, — сказал Медвежье Сердце. — Они нашли много общего, и это совпадало с одним из пророчеств. Вообще, у наших племен много пророчеств. Например, мы верим, что бизон олицетворяет Землю, и сегодня он стоит на последней ноге. Он лысеет и теряет равновесие... Чтобы остановить разрушение, мы должны окутать мир плотной сетью любви.

Медвежье Сердце пригласил меня посетить квартал Четырех Углов в Нью-Мехико — там жила его невестка. Несмотря на то, что хозяйка дома не курила сигарет, у нее был рак легких, характерный для курильщиков. Скорее всего, виновника стоило искать рядом: прямо напротив, через долину, располагаются электростанции, работающие на сжигаемом угле, и чад от них идет такой густой, что виден даже астронавтам из космоса.

Этим местам угрожают и другие экологические факторы. Угольные и урановые шахты совершенно изуродовали Черную Месу — три черных плоскогорья, протянувшихся почти на шестьдесят миль в глубь Аризонской пустыни. Индейцы хопи считают эти горы домом и сердцем Матери-Земли. Один из древних заветов гласит, чтобы эти места оставались нетронутыми, и богатства их использовались лишь тогда, когда наступят времена войны. Поэтому местные жители пытаются противостоять геологоразведочным работам, считая, что они нарушают гармоничный баланс планеты.

Чтобы я мог получить правильные впечатления о Четырех Углах, Медвежье Сердце высадил меня рядом с «Ацтекскими руинами» — не очень подходящее имя для древнего города Анасази, процветавшего в XI веке. Здесь не было видно каких-либо значительных следов войны. Скорее всего, людей разогнала продолжительная засуха. Считается, что жители этого города впоследствии основали поселения-пуэбло хопи.

Я заглядывал в маленькие окна древних глинобитных хижин.

— Некоторые люди все еще слышат звуки старых песен в этих местах, — сказал перед уходом Медвежье Сердце.

Пения я не слышал, но вскоре у меня в сознании возник образ сияющего белого духа-орла. Он парил надо мной, изливая на меня ослепительно-белый свет. Медвежье Сердце сказал, что такие птицы обычно охраняли определенные места. Они хорошие вестники, и через них можно передать послание даже самому Творцу. «Оставайся открытым каналом, будь продолжением Великой Силы», — посоветовал он мне.

Снова, как тогда на горной тропе, я ощутил легкость и отпустил всякое сомнение. Орлиный дух повел меня дальше, в глубину самых древних развалин — в крупные поселения Меса Верде, каньон Чако, и другие. Местные жители все еще процветали — вели хозяйство, мололи кукурузу, играли. Я разделил с ними чувство покоя, радости и смиренного уважения к Создателю.

Затем дух повел меня на плоскогорье, возвышавшееся над нетронутыми землями пустыни. Опустившись на его вершину, я ощутил свет и энергию, бьющие ключом из земли и скал. Свет этот изливался на звезды и планеты, на горы, леса и человеческие жизни, и от этого в моей груди возникал приятный жар. Свет окутывал собой весь универсум. Некоторые места на Земле были похожи на звезды и отражали свет любви и осознанности тех, кто их населял. Я ощутил свое родство с людьми прошлого и настоящего.

Вместе с этим чувством ко мне пришло даже не понимание, а знание того, как коренное население жило раньше, и как люди изменились после того, как на континент пришли европейцы. Эти земли могли рассказать свою историю. Эта история была известна мне, но теперь я смотрел на нее с выгодной точки, с вершины плоскогорья. По этим землям проносились волны перемен — иногда насильственных — с востока на запад: караваны повозок, железные дороги, шоссе, шахты и поселения при лесоперерабатывающих предприятиях, села и города, расползающиеся по земле. Коренных жителей или истребляли, или загоняли в резервации. И все же, даже в самые темные периоды истории некоторые традиции сохраняли свою чистоту — Солнечные танцы, Танец духа предков, парны$е, юго-восточные наряды и многие, многие обряды, церемонии, характерные для определенных мест. Некоторые из них часто держатся в секрете и скрыты от посторонних глаз. Я осознал одну вещь: на всех коренных американцах лежит ответственность за сохранение духовной гармонии и баланса среди вообще всех людей посредством всех этих ритуалов.

Я предвидел, что не за горами те времена, когда люди всех культур, всех рас начнут обмениваться мистическим опытом, это будет союз сердца и духа, стоящий над правительствами и политикой. И начнется все со сближения отдельных людей, как начинается бурный поток, в самом начале образуемый отдельными ручьями. Земля ответит нам — очистит себя от мусора и разрушений, открывая дорогу к новому началу.

Мне же предстояло построить мост дружбы с коренными народами Америки, развить взаимное доверие и взаимопомощь. Шаг за шагом все начинало сдвигаться с места.

Часть II Путешествие по индейской Америке Глава 6 Новые шаги

Спустя полтора года после моей поездки в Нью-Мехико вместе с Медвежьим Сердцем у меня было новое видение. Я бродил в окрестностях Таллахасси и внезапно увидел такой образ: примерно двадцать пять-тридцать человек шли через Калифорнию. Откуда-то я знал, что эти люди шли к восточному побережью. Они несли с собой мир, а также стремились к обретению экологической чистоты, защите прав коренных американцев и в целом были настроены на разговор по душам. Более того, мне было известно название этой группы: «Марш за Землю».

Мне было приятно наблюдать за ними, и я знал, что возьмись я за это дело, у меня бы ушло, по меньшей мере, полгода на подготовку и планирование. Но «увидеть» подобную картину — дело нехитрое: это все равно, что представить себе краеугольный камень, еще не окруженный стенами. Куда сложнее построить эти стены. Виденный мной образ принадлежал многим людям, и я первым делом решил поделиться им.

Я разложил карту Соединенных Штатов на обеденном столе. Мне сразу же бросился в глаза змеевидный маршрут группы. Он пролегал через горную цепь Сьерра, уходя глубоко в район Четырех Углов, минуя страну племени лакота, и продолжался вдоль Миссури до Канзас-Сити. Затем маршрут пересекал несколько крупных городов в Западной Вирджинии и упирался в столицу Соединенных Штатов. Таким образом, он проходил по меньшей мере через десять американских резерваций. Я осознавал, что это не будет простой прогулкой с запада на восток — но это будет серьезным коллективным путешествием через всю страну, и нам предстоит очень многое открыть, очень многое узнать о людях, которых мы встретим на своем пути. Так и случилось впоследствии. К счастью, всеми участниками марша руководила исключительно добрая воля.

Итак, вскоре я начал рассылать письма представителям всех известных мне индейских племен, живущих в Северной Америке, причем не только тем, кто был на пути нашего следования. Ответило только одно племя. Их осторожный ответ начинался так: «Мы совсем не знаем, кто ты такой...» Вероятно, они придерживались позиции, сформулированной Вайном де Лория в книге «Кастер расплатился за твои грехи», где тот защищает «культурное соглашение типа „оставьте-нас-в-покое“». Я выглядел для них очередным идеалистом, очередным «хочу быть как...», кем-то, кто в детстве пересмотрел слишком много вестернов и теперь захотел поиграть в индейцев.

С другой стороны, я получил сотни ответов на письма, адресованные миротворческим и экологическим группам и опубликованные в экологических журналах. Мне стало ясно, что в этом марше примут участие отнюдь не этнические индейцы. Нам предстояло делом показать свою приверженность интересам коренных народов Америки. Письма, сколько бы их ни было написано, оставались всего лишь бумагой.

Не увенчались успехом и мои попытки добиться помощи со стороны официальных властей, крупных организаций и пекущихся о состоянии природы компаний. Я не был яркой фигурой, как не были знаменитостями все те, кто подписался на это дело. Марш не затрагивал интересов политического лобби, не влиял на выборы в ключевых штатах и вообще не мог принести каких-либо политических выгод. Чиновники штабов крупных корпораций и члены советов директоров — всем им было чуждо наше духовное видение ситуации. Дэвид Браунер из организации «Друзья Земли», мой знакомый, ограничился звонком по телефону, сказав просто: «Удачи вам». Этот проект родился, фактически, в народе, и участникам предстояло оплачивать все расходы, связанные с его выполнением, из своего кармана. Мне пришлось устроиться на несколько работ на неполную ставку, чтобы собрать достаточно денег и внести свою долю.

Тем летом я отправился на разведку на машине со своим братом Стивом. Мы посчитали, что в первую очередь нужно искать «совета» в священных местах. Одним из таких мест был Медвежий холм в Южной Дакоте — священная гора для индейцев равнин, а ныне охраняемый культурный парк. Об этом месте я узнал от Медвежьего Сердца и его родственников, когда в первый раз посетил церемонию Солнечного танца. С тех самых пор я непрестанно думал о Медвежьем холме, меня тянуло к нему так же, как, должно быть, тянет мусульманина в Мекку.

Мы прибыли на место ближе к полуночи и расстелили спальные мешки прямо на земле. На фоне ночного неба возвышался силуэт горы. Вообще, мы планировали приехать сюда только вечером следующего дня, но какая-то высшая сила толкала нас вперед, помогая не смыкать глаз за рулем. Спать не хотелось даже под утро, после того как всю ночь мы гнали по автостраде. Земля дрожала подо мной так, словно я стоял среди стада бизонов, несущихся по равнине, сотрясая все вокруг.

Я мысленно увидел пещеру у подножья горы. Мне вспомнилось, как на церемонии Солнечного танца говорили, что в этой пещере Сладкое Снадобье получил четыре священные стрелы из рук духов четырех рас. Из этого опыта шайены узнали о существовании черной, белой и желтой расы задолго до их появления на континенте. Сегодня на Медвежий холм приезжают люди всех рас. Они могут извлечь немало пользы для себя, при условии, что у них хорошие намерения и они чтут вековые традиции местного населения. Считается, что Медвежий холм тысячелетиями сосредоточивал в себе свет и любовь.

Через два часа, на восходе, мы начали восхождение на вершину. Мы встретили рейнджера, объяснявшего туристам, что не следует отклоняться от маршрута и фотографировать индейцев — они приходят сюда в духовном поиске. Он принимал всех очень тепло, в лице его читались индейские черты.

Дорогу нам указал крик ястреба. Мы карабкались наверх, минуя гирлянды из кисетов с табаком и цветных молитвенных флажков, висящих на деревьях. Стив продолжил взбираться наверх, а я, тем временем, ненадолго укрылся — припал к камню и набил трубочку махоркой. Рядом все еще летал ястреб, разрезая воздух своим криком. Недалеко от меня пробежал пушистый сурок, судя по всему, не заметивший меня. На земле я нашел белое мягкое перо. Все здесь казалось волшебным.

Я предложил немного пепла земле и небу, и взобрался на острый скалистый выступ. Внизу, около седловины, парил орел. Склоны и деревья мерцали, окруженные мощным энергетическим полем.

В то время как европейские соборы периодически нуждаются в дорогостоящей реставрации, Создатель постоянно украшает Медвежий холм, покрывая его самыми яркими красками. Местные жители продолжают давно начатое дело. Многочисленные войны, преследования, переселения и миссионерское давление — все это нисколько не подкосило того упорства, с которым они ищут духовной путеводной нити на Медвежьем холме.

Я догнал Стива и мы вместе спустились с горы. На стоянке мы снова встретили рейнджера. Он поприветствовал нас с особым блеском в глазах.

— Обычно я этого не делаю, — сказал он, — но с вами, парни, мне как-то спокойно. Пойдемте.

Нам это польстило. Мы отошли за ним немного в сторону от основной тропы и стоянки, спустились к подножию горы и приблизились к основному поселению. Возле него виднелись парные круги кострищ и каменный алтарь.

— Здесь Бешеный Конь получил свое имя, — сообщил гид, стоя за каменным алтарем. — Здесь он питался силой, и в племени сиу верят, что он утратил эту силу, когда его заставили уйти из этих мест. Вскоре после этого он умер.

Рядом располагался сложенный из камней круг, больше тех, что использовались для костров.

— Говорят, что здесь располагалась парная Сладкого Снадобья, — продолжил рейнджер. — А здесь, — он указал на одну из парных, — лекарь из племени сиу Фрэнк Фулс Кроу получил откровение. В своем видении он стал облаком и поднялся туда, — он указал на отвесную скалу, — и достиг вершины. Там он разговаривал с самим Создателем.

Рейнджер показал нам дерево:

— Когда-то это дерево целиком было покрыто кисетами с табаком и молитвенными флажками. Ветры и дожди смыли и унесли большую их часть, и теперь мы начинаем все сначала.

Он остановился, глядя на многочисленные остовы парных. У него проскочило это «мы». Как рейнджер, бродяга, он жил сразу в двух мирах. Он вместе с местными племенами совершал ритуальные служения здесь, в горах. Очевидно, это было частью его сердца и души.

— Сладкое Снадобье возвестил, что однажды традиция умрет, — продолжил наш добровольный гид. — Он предсказал появление алкоголя, предсказал перемену образа жизни. И сказал, что традиционная индейская культура будет утрачена, но я не думаю, что мы застанем это. Я иногда вижу, как некоторые вещи возрождаются.

Недавно я проводил сюда группу на религиозный тренинг, и одним из требований с их стороны было посещение места, где находятся пещеры. Почти все входы в них были взорваны несколько лет назад. Национальная гвардия посчитала, что пещеры представляют опасность. Городским людям неизвестно, что эта гора — святыня для нас. Индейцы бережно хранили эту тайну, так как власти всячески пытались уничтожить все их святыни и обратить «язычников» в христианство. Антропологи обнаружили подлинную важность этой горы. Археологи выяснили, что шайены использовали эти места в течение двух тысячелетий, хотя раньше жили на равнинах, но вероятно, что пришли они сюда значительно раньше — три или четыре тысячи лет назад.

— Как бы то ни было, — продолжил рейнджер, — в пещеру можно войти и сегодня. Когда я вошел туда с группой, то почувствовал запах чего-то горящего, какой-то травы. Позже я говорил со Сладким Снадобьем. Я не упоминал об этом случае, но он сказал, что иногда в пещере можно ощутить запах горелой травы, сжигаемой предками. Я был рад, что правильно настроен. Эта пещера находится примерно в трех часах отсюда. В следующий раз, когда придете сюда, я вас отведу.

Я поднимаюсь на вершину горы всегда, как только выпадает случай. Некоторые приезжают сюда просто из увлечения альпинизмом, но если восходить осознанно, то можно увидеть не только гору. Я редко взбираюсь на самую вершину. Чаще просто нахожу нужное место для молитвы и медитации. Мне кажется хорошим то, что любой средний турист может прийти сюда и ощутить природу этого места, понять ее. Это не проходит бесследно. Иногда непросто бывает извлечь из такого опыта пользу, но до сих пор это как-то работает. Шайены выкупают понемногу эти земли, чтобы предотвратить их застройку. Они хотят основать здесь пастбище для бизонов.

Штат приобрел эти земли в 1960-х. Они всегда оставались открытыми индейцам для отправления религиозных обрядов, у них есть особый доступ сюда. Сейчас это действующий культурный парк, а не просто заповедник, в котором пытаются сохранить уникальный слой геологической породы, фауну или растительность. Да, все это важно, но в первую очередь дело касается духовного значения этих мест. Здесь даже не стоит вопроса о присутствии Бога. Это факт...

Затем он окинул сияющим взором высокие холмы и повернулся к нам, все с той же теплотой сказав: «Я рад, что вы пришли!»

Глава 7 Подготовка

— Поинт Рейес был первым местом, куда ранние индейцы пришли в поисках исцеления, — говорил Уилл Фьюдман, организатор нашего пешего путешествия. — Считается, что пользоваться силой этого места нужно с осторожностью. Если задержишься там надолго, можешь сойти с ума. Именно это и произошло с некоторыми!

Поинт Рейес, расположенный в Калифорнии, сразу бросился в глаза как самое подходящее для начала путешествия место, когда мы с братом взяли в руки карту. Раньше, разведывая новые места, мы со Стивом обычно не заходили дальше Сионского национального парка в Юте. В последние часы перед началом шествия я, совершенно плененный, любовался плавными изгибами рельефа зеленых холмов, лесами красного дерева и волнами, разбивающимися о мыс Поинт Рейес. Трудно было найти лучшее место для начала пути.

Двигаясь на юг, чтобы подготовить к «Маршу за Землю» индейцев некоторых племен, я оказался за кирпично-каменной стеной, окруженной колючей проволокой. В моих планах было встретиться примерно с тридцатью индейцами, пребывающими в исправительной колонии города Ломпок. Прочитав о пешем марше в индейской газете, заключенные решили начать долгий марафон и каждый день в течение семи месяцев пробегать по восемнадцать миль, как бы все время следуя вместе с нами по маршруту. Инициатором стал мускулистый, весь в татуировках, индеец по имени Тэд. В колонии он был кем-то вроде священника. Как ни странно, но в ясных, глубоких черных глазах отсиживающего свой срок в неволе человека отражался богатый внутренний мир и бескрайняя свобода.

Мне оказали честь, пригласив приять участие в ритуальном омовении в парной — это, кстати, была одна из недавно отвоеванных ими свобод. Администрация разрешила мне взять с собой трубку. Тэд благоговейно положил ее на алтарь перед накрытым полотенцем ложем. На виду стрелков в смотровых башнях, возвышающихся над колонией, и под чутким надзором тюремного капеллана, я на четвереньках прополз под свод, находившийся за шеренгой из коричневых тел. Мы сели плотным кольцом, а из огня, тем временем, выгребли горсть кроваво-огненных углей и положили в центральное углубление. Дверь была закрыта. В темноте нельзя было разглядеть ничего, кроме поблескивающих глаз. На «каменный народ» плеснули воды. Мощная струя раскаленного пара ошпарила мое тело, в какой-то момент даже показалось, что у меня сходит кожа — таким горячим был пар.

— Иногда мы должны истязать себя изнутри, — тихим голосом сказал ведущий церемонии, — чтобы избавиться от страданий внешних. Мы приходим сюда, чтобы Прадед забрал у нас враждебность и предубеждения по отношению к другим людям. Ты молишься здесь, в темноте, и рядом с тобой может молиться кто-то еще, и ты не видишь, краснокожий он, бледнолицый или желтый — это не имеет значения.

Мы по очереди произносили молитвы громко, вслух, пока тела наши ломились от жара, а дух обретал свободу. Когда пар закончился, мы быстро сполоснулись из шланга, и снова вернулись в парную. Мне объяснили, что заключенным разрешено париться не больше двух раз в месяц и не дольше двух часов. Поэтому каждая минута была здесь на вес золота.

Во второй раз зайдя в парную, мы достали все оставшиеся в костре камни и бросили в основной очаг — всего их было шестьдесят четыре. Чтобы пар не обжигал горло и легкие, люди дышали сквозь ветви шалфея — это помогало. Опустив головы, мы пели индейскую песню свободы. Кто-то читал молитвы, не скупясь при этом на слезы. В этот раз взяли мою трубку, раскурили и пустили по кругу. Когда весь табак закончился, все выползли из тьмы на свет, и тела наши дышали густым паром. Мы разлеглись на траве и смотрели, как ястреб облетает кругом одну из смотровых вышек. Тэд наклонился ко мне и с блеском в глазах произнес:

— Там, внутри, я видел дух твоей трубки. Он очень силен.

Перед самым моим уходом братья пробежали круг, держа перед собой два жезла, украшенные бисером и перьями, примерно полтора фута каждый. Затем они вручили мне один из них. Тэд объяснил, что эти жезлы, ленточки и табак символизируют все мировые расы и четыре основные стихии — Огонь, Воду, Землю и Воздух — от которых все мы зависим.

— Этот жезл, как и трубка, священен, — сказал он. — Жезл был создан с молитвой, и целитель благословил его. Идущий впереди всегда должен держать его в руке и открывать дорогу для тех, кто идет за ним.

Тэд сказал, что жезл будет связывать духовно тех, кто отправится в пеший поход, с узниками колонии — они же, в свою очередь, будут каждый день пробегать от нашего лица по восемнадцать миль со вторым жезлом. Меня поразило то, как по-братски они отнеслись к людям, которых никогда еще не встречали.

Когда во время подготовительной встречи в Поинт Рейес я показал жезл и рассказал его историю всем участникам шествия, они были тронуты не меньше моего. И это помогло нам обрести спокойствие. Более двадцати человек были готовы пройти весь путь от начала до конца, и около сорока собирались примкнуть к нам по пути. Мы долго обсуждали, кто и что чувствует по поводу предстоящего похода, а также проясняли некоторые моменты логистики и уточняли конечные цели.

Пеший поход обещал стать колоссальным опытом для каждого участника, но мы старались думать и о мирских делах. Важной составляющей этого предприятия была организация встреч с местными культурными сообществами, а также со средствами массовой информации — мы хотели рассказать о своих миролюбивых намерениях и идеях представителям телевидения, газет и радио.

Меня беспокоили некоторые участники. Например, Джо Шеттер, юноша из Сен-Мари, городка в Огайо, казался слишком худощавым и бледным. Он был застенчив от природы, и когда только пришел к нам, робко рассказал о своем желании пройти с нами пешком каждую из почти четырех тысяч миль. Расписание марша было довольно жестким, и я сразу решил, что многим придется преодолевать часть пути на специально привлеченных машинах сопровождения. Продолжительные остановки не планировались, и потому на некоторых людей была возложена обязанность заезжать немного вперед, чтобы готовить места для стоянок и договариваться с местными племенами и локальными СМИ. Несмотря на серьезные намерения Джо, я сомневался, что он продержится больше недели.

Настораживало и то, что многие практически не имели опыта жизни в походных условиях, а ведь нам предстояло провести в походе больше двухсот ночей! В группе был человек из Флориды, который ни разу в жизни не видел снега! А мы тогда опасались, что многие перевалы в горах Сьерра могут закрыть из-за сильных снегопадов.

Меня беспокоило и то, как люди будут ладить друг с другом, сумеют ли найти общий язык. В группе был бывший военный пехотинец и участник байкерской группировки «Ангелы Ада» — в суровый поход он решил отправиться, чтобы обуздать своих «внутренних драконов» и стать «воином мира и света». Была среди нас женщина, девять лет посвятившая себя служению в монастыре. Один человек работал на Билла Грэма, музыкального продюсера. Другой был отставным инженером, решившим заново открыть для себя жизнь — ради этого он стал кочевником и ездил всюду на небольшом фургоне с прицепом. С ним он и собирался в этот поход.

Человек с седой бородой, в шутку называвший себя «Свами Хухоу Мага Мага», смотрел на это путешествие как на «духовно-психологический проект». Были среди нас спокойный фермер из Новой Англии, несколько пылких миротворцев и человек, скрывавшийся от налогового управления: он не желал платить налоги по некоторым соображениям морального порядка.

Решила идти с нами и моя жена Джули — мы поженились за пять месяцев до описываемых событий. Она казалась прекрасным человеком и занималась защитой прав детей. Но у нас уже тогда было немало разногласий, и в напряженной атмосфере долгого аскетичного шествия они могли стать еще острее.

Вопрос питания тоже обещал стать для всех серьезным испытанием. В группе были убежденные вегетарианцы, «плотоядные» и безнадежные фанаты фаст-фуда. Один диабетик постоянно ел сладкое, чтобы уравновесить содержание инсулина, который он регулярно колол себе. Обнаружив это, мы решили разбиться на четыре группы по, так сказать, кулинарным интересам. Приходилось ли нашим древним предкам сталкиваться с подобными проблемами?

Конфессиональный состав группы был не менее пестрым. Среди нас были христиане, евреи, атеисты, последователи восточных индийских учений и те, кто придерживался индейских традиций, основанных на почитании Земли. Одна часть людей требовала принимать решения только при полном консенсусе, другая же была согласна и на «подавляющее большинство». Небольшая группа людей хотела, чтобы я вообще стал благоразумным диктатором. В конце концов договорились, что решения будем принимать тремя четвертями голосов, если полный консенсус невозможен. То есть, если три четверти «населения» была не согласна с каким-то предложением, мы отбрасывали его как вносящего смуту в наши ряды.

Что касается меня, я продолжал играть роль координатора движения, следил за выполнением временны$х границ нашего плана, занимался корреспонденцией. Я уже определил некоторые ключевые моменты и воплощал их в жизнь. Много людей собиралось присоединиться к нам по пути, и я должен был следить за сохранением целостности группы, не позволяя ей произвольно изменить направление. В остальном я совсем не стремился к тотальному лидерству и оставлял на усмотрение других решение важных вопросов: когда и зачем устраивать собрания, общаться со СМИ, определять места для стоянки... и миллионы других вопросов. Каждый участник ощущал свою значимость, и это было залогом успеха всеобщей затеи.

Полутора годами ранее я понял кое-что о важности создания сплоченного коллектива. Тогда мне довелось вместе с Медвежьим Сердцем организовать двухдневную сходку прихожан Американской индейской церкви в милом пригороде Таллахасси. Три индейца навахо приехали из Нью-Мехико, а Медвежье Сердце с помощницей прибыли из Альбукерке и Техаса, соответственно. Церемонии эти развивались плавно, и мне, и участникам было легко и комфортно.

Но до и после самих церемоний все складывалось совсем не так радостно. С самого начала человек, которого отправили в аэропорт встретить Медвежье Сердце с помощницей, заблудился и опоздал. Когда они, наконец, самостоятельно добрались до места, его ассистентка долго еще пилила меня за то, что я невнятно дал им дорожные ориентиры...

Тогда все начиналось крайне угловато. Между полуночными собраниями я весьма неумело пытался организовать питание. Среди присутствующих были женщины, но они демонстративно отказались готовить, не желая играть традиционные роли. Так что готовить мне пришлось самому! Тогда я сильно затосковал по давно забытому ощущению сплоченности, когда люди знают и умеют работать вместе.

Из-за того, что я «одной рукой пытался координировать ход событий, а другой готовить», питались мы весьма беспорядочно. Нет, тогда из меня не получилось хорошего хозяина. Вдобавок ко всему мне пришлось несколько раз с отцовской карточки оплачивать непредвиденные расходы, так как сумма денежных сборов от участников и рядом не стояла с той, которую нужно было покрыть. Но когда проблема с нехваткой денег была доведена до всеобщего сведения, никто даже не предложил скинуться. Однако уговор есть уговор. И если бы не отец, мне пришлось бы расплачиваться за всех в течение нескольких месяцев.

Медвежье Сердце почуял тогда мое растущее беспокойство. За день до его отъезда меня посетили странные видения — будто меня выталкивают из гнезда. Означало ли это, что пришло время учиться летать самостоятельно? Холодное молчание Медвежьего Сердца по пути в аэропорт было красноречивым ответом. Мне было тяжело. Я не знал, что сказать. Самостоятельность приходила слишком быстро. Я проводил его на самолет, и мы расстались на многие годы (не считая встреч в моих снах).

Отбросить мучительные переживания и отпустить все, как есть, — тогда это оказалось самым трудным испытанием для меня.

Наверняка все пошло бы совсем иначе, если бы я смог с самого начала собрать прочную команду людей, разделяющих мою приверженность поставленной цели. Впрочем, если бы все действительно было иначе, я мог бы и не обрести понимания значимости этого шествия, пришедшего ко мне в видении несколько позже. Вероятно, я бы растратил почти все свои силы на организацию всевозможных духовных сообществ в Таллахасси. Как бы то ни было, умом я понимал, что в тот момент действовал именно так, как было необходимо, но сердце не всегда следует логическим доводам...

...Еще на собрании перед выдвижением руководящего состава «Марша за Землю» стало ясно, что внутри группы действуют две противоположные силы — сплоченность вокруг общей идеи, с одной стороны, и многообразие интересов участников, угрожающее разорвать на части нашу неустойчивую целостность. Эти люди должны были стать моей семьей на следующие семь месяцев. Вначале я пытался классифицировать собравшихся, одних относил к «фермерам», других — к «бывшим монашкам», но со временем эти категории размылись, и за созданными мною же масками я стал различать людей такими, какими они были на самом деле. В конце концов, эти люди открылись мне в видении еще за год до нашего фактического знакомства! В сущности, я собрал их всех, ведомый высшей силой.

Некоторые участники марша делились тем, как в них внезапно загоралось нечто, когда они брали листовку или читали статью, в которой сообщалось о пешем походе. Они просто-напросто уже заранее знали, что идут. «Эти листовки сильно цепляли их», — сказала Рози Уайт, бывшая монашка. Нас всех тянуло друг другу не просто так.

В рамках подготовки к походу в марте 1984 года часть группы отправилась в Сан-Франциско, чтобы встретиться с престарелой женщиной, живущей в районе Больших Гор в Аризоне, на территории, которую индейцы навахо и хопи используют совместно. Считается, что там живет самое многочисленное — и наиболее самодостаточное — индейское сообщество (по крайней мере, в южных штатах). Правительство отреагировало на жалобы индейцев хопи по поводу того, что слишком много навахо живут на их землях, и стало переселять последних в отдаленные города. Однако раздосадованные таким решением индейцы навахо сразу заподозрили, что истинной причиной для их переселения были планы правительства по разработке каменноугольных и урановых месторождений.

— Для нас покинуть эти священные земли — все равно, что умереть, — сказала в слезах одна женщина. Переселенцам было не так-то просто приспособиться к новым условиям. Скотоводам от природы, им нелегко давались новые отношения с землевладельцами, да и городская культура — например, городок Флагстафф — была им чужда. Они обвиняли правительство в том, что оно не сдержало своего обещания помогать переселенцам в новых условиях. Многие чувствовали себя обманутыми. Навахо настаивали на том, что конфликта с хопи у них не было — был лишь конфликт с федеральным правительством.

Вскоре часть навахо, оставшаяся в районе Больших Гор, решила восстановить справедливость. Они начали разбирать ограждения, устраивали пикеты, требуя перераспределить земли для скотоводства, искали поддержки у представителей общественности, гражданских групп, обращались в средства массовой информации и даже в суды.

Женщины-навахо заявляли, что готовы выйти за рамки ненасильственной борьбы. Они жаждали войны. Во всяком случае, уже был вооруженный прецедент: одна из женщин племени навахо открыла стрельбу по рабочим, устанавливавшим ограждения, чтобы оттеснить скотоводов и разделить навахо и хопи. На обветренных лицах этих женщин явно отражалось отчаяние, дополненное железной решимостью. В их взгляде было что-то, от чего веяло стариной. Интересно, оказалось бы это красочное индейское полотно, сотканное из множества племен, таким же прочным, если бы они сопротивлялись европейскому вмешательству в течение пяти веков пассивно? Наверное, тогда не осталось бы ни одного краснокожего.

Среди навахо был человек в возрасте по имени Ворон — чистокровный индеец, активист Американского индейского движения, или АИД. Женщины обратились к АИДу за помощью, и Ворон пообещал, что они будут сражаться за Большие Горы, и если потребуется, прольют кровь. В его голосе звучал решительный вызов. Станут ли Большие Горы очередным Вундед-Ни? Решат ли активисты АИДа оккупировать Большие Горы так же, как в 1973 году они заняли городок Вундед-Ни? Решимость Ворона заставила меня подставить под сомнение многие мои ценности. Стал бы я сражаться за свой дом? Хватило бы мне смелости отстаивать свою землю и многовековые традиции?

За пару лет до этого Медвежье Сердце вручил мне трубку целителя. Она использовалась в молитвах за исцеление и мир. Как эти идеалы сочетались с перспективой войны, которую я, однако, оправдывал?

Меня интересовало, способно ли решительное вмешательство общественности — не такое вялое, как в ходе всех предыдущих индейских войн — предотвратить кровопролитие и разрешить конфликт мирно?

Моя группа предлагала помочь распространить информацию о конфликте, связанном с переселением и последующей разработкой ресурсов, и подавать петиции соответствующим лицам. Кроме того, этот район был на пути нашего шествия. Еще накануне, рассматривая карту, я интуитивно почувствовал притяжение к этим местам.

В конце общего собрания ко мне подошел Ворон и настоял на проведении парно$й церемонии днем позже. В 1978 году он принял участие в самом продолжительном походе индейцев через всю страну, и поэтому сейчас принимал нас как близких по духу людей.

— В первый день, — рассказал он, — мы прошли пятьдесят миль под руководством Дэниса Бенкса, пока не нашли место для стоянки. У нас не было никакого планирования, никто не шел впереди, и перед выходом никто не предлагал нам зайти в парную. Я хочу, чтобы у вас с самого начала все было лучше.

На следующее утро Ворон сдержал свое обещание: мы собрались в его парной, расположенной на вершине скалы, с которой открывался неземной вид на Тихий океан. Он сказал, что эту парную использовали во время ритуала Солнечного танца. Дверь выходила на запад. Несколько сиреневых шрамов на распаренной груди хозяина были подтверждением его участия в восьми солнечных церемониях племени лакота.

Стоя снаружи у костра, Ворон, с собранными в косу длинными черными волосами, почти рычал на русого хранителя огня, давая ему указания.

— С этой стороны положи больше дров. Ничего не получится, пока камни не раскалятся докрасна!

Однако уже внутри, когда двери закрыли и пошел пар, Ворон стал самим спокойствием, приняв роль духовного проводника.

— Орлы присмотрят за вами, — сказал он. — Во время Солнечных танцев и церемоний пейота люди будут молиться за вас. Четырехногие, двуногие и крылатые — все они будут присматривать за вами. Я прилечу к вам в образе черного ворона. Подносите табак и утверждайте свою цель каждое утро. Вам помогут целители...

Одна фраза Ворона особенно обратила на себя внимание, и я сразу вспомнил о Джо, молодом худосочном пареньке, страстно желавшим пойти с нами:

— И самые слабые среди вас окажутся самыми сильными...

Во время пауз, когда двери открывались и вносили воду, Ворон обнажал свою истинную страсть к шуткам. В один из таких моментов он спросил пятидесятишестилетнего Ральфа Кобба, откуда тот родом.

— Из Оклахомы.

— Э-э, так ты колхозник...

— Нет.

— Но в Оклахоме живут только индейцы и колхозники.

— Ну, в таком случае я очень сочувствующий колхозник.

В парной послышались смешки.

Все, связанное с парными процедурами, было испытанием для нас — тесная хижина, жара и пар, спуск к воде по каменистой тропе, проходящей возле ядовитого дуба. В индейском быту не было ничего лишнего, и каждая деталь очень символична. Я спросил, означают ли все эти трудности то, что в ближайшие месяцы нам придется непросто?

Парная церемония проходила дольше, чем мы ожидали, и поэтому на турбазу в Поинт Рейс мы прибыли значительно позже намеченного. Ворон ехал на собственном пикапе. На входе нас встретил куратор. Он сопроводил нашу автоколонну до места стоянки. Почему-то Ворон с его рекомендациями не соглашался.

— Сэр, не могли бы вы поставить свою машину здесь, на стоянке? — во второй раз, и уже более строго попросил его куратор. Ворон заглушил мотор и распахнул дверь.

— Ты меня учить собрался? — закричал он, оказавшись нос к носу с испуганным куратором. Я почти машинально встал между ними, чтобы не допустить насилия. Ворон начал проклинать противника. В отместку куратор попросил его покинуть площадку, тот согласился. Я не стал вмешиваться и спорить с ним... И тогда он накинулся на меня!

— Тебе нужно многое понять о нас — о приверженцах Американского индейского движения, — сказал он. — Ты не сможешь нас осадить. Мы крепко держимся друг за друга, что бы ни случилось. Нас слишком долго притесняли!

— Мы же договорились о ненасильственных действиях, Ворон, — парировал я. — Мы не собираемся ни с кем драться, и я не вижу причин, чтобы нападать на этого человека.

— Я кое-что просек, парень. Знаешь, я хотел понять, что вы за люди. У вас будут проблемы, я обещаю. Я соберу своих братьев по всей стране, и мы достанем вас, и заберем твою трубку, Дуг. Я интересовался тобой и этой трубкой.

— Да что за муха укусила тебя, Ворон! Зачем все это? — кровь моя начинала закипать.

Воронподошел ко мне вплотную.

— А что ты сделаешь сейчас, если я ударю тебя?

— Если начнешь распускать руки, мне придется защищаться, — сказал я. — Но сам я драться с тобой не начну.

Я инстинктивно присел на землю, став уязвимым, и надеясь, что так Ворон не заметит во мне никакой угрозы для себя. Я стал думать о мире и любви, но какая-то часть меня все еще хотела врезать ему за то, что он такой придурок. Но, как только я осознавал в себе насильственные намерения, я пытался выбросить эти мысли из головы. Ворон смотрел на меня свирепо. Адреналин переполнял меня.

— Да ладно тебе, Ворон, — сказал я, поднявшись. — Пойдем с нами, приготовим ужин.

Свое приглашение мне пришлось повторить, пока, наконец, буян не смягчился:

— Ладно, пошли... — он явно немного остывал.

Мы вошли в трапезную, где другие участники группы уже выставляли на столы еду. Они слышали, что происходило на улице, и смолкли, когда мы вошли внутрь. Я увидел на их лицах беспокойство, и тут меня посетила вполне резонная, как показалось, мысль: а не сократить ли маршрут и не пойти ли прямо на Вашингтон, округ Колумбия, минуя все индейские поселения?.. Вдруг я понял, что затея наша была опасной. Над ней нависла мрачная туча. Вместо посланцев мира, наводящих дружеские мосты с коренным населением, наша группа превращалась в первопроходцев, с опаской пробирающихся через неизведанные земли, где за каждым кустом могла ожидать вражья засада. Я помнил о событиях в Вундед-Ни и хорошо понимал, что с ребятами из АИДа шутки плохи. Тем более что мы находились на их территории.

Тишину нарушил глубокий, громоподобный голос Ворона.

— У нас принято очищать пространство наших эмоций перед трапезой. Там, снаружи, кое-что произошло, и я усомнился в ненасильственном подходе вашей группы. Я хочу услышать, что значит ненасилие для вас. — Теперь он испытывал всех нас. Нужно признать, что смелости в нем было предостаточно.

После продолжительной паузы, в повисшей в тишине некоторые стали отвечать ему. Мы еще плохо знали друг друга, да и мне самому было интересно ответить на этот вызов.

— Если мы намерены идти с миром, — начал один из нас, — то обязаны отказаться от насилия. Поступки наши не должны расходиться с нашими словами и проповедями.

Еще несколько человек высказались в подобном духе. Ворон глубоко вздохнул, с укором посмотрев на нас.

— У вас есть выбор — вы можете отказаться от насилия, — начал он, и в голосе его звучали нотки гнева. — Большинство из вас — белые американцы из среднего класса. У многих из нас нет такого выбора. Нас били, сажали в тюрьмы безо всякой причины, унижали. В конце концов, мы сказали: «Хватит! Пора дать отпор!» Так родилось Американское индейское движение. Да, иногда нам приходится прибегать к насилию, чтобы предотвратить насилие в отношении самих себя. Но большую часть времени мы просто обороняемся — защищаем себя и Мать-Землю. Нас часто спрашивают: «Почему вы так агрессивны? Этот ваш АИД — он слишком агрессивен». Только тот, кто так говорит, при этом не понимает, откуда мы пришли. Большая часть нашей деятельности все-таки не связана с насилием. К насилию мы прибегаем только в крайнем случае...

Затем он спросил, что думаю о ненасилии я. В комнате повисло напряженное молчание. Я старался взвесить каждое свое слово.

— Да, часто наш выбор опосредован условиями жизни, — начал я. — Но достигнуть позитивных изменений можно только тогда, когда обращаешься к человеческим сердцам не с насилием, а с любовью. Мы все должны поступать так. Я понимаю тебя, Ворон, и в некоторых ситуациях я бы тоже стал защищать и себя, и близких. Но я никогда не стал бы прибегать к насилию или провоцировать его. Если мне приходится защищаться, то я опускаю руки сразу же, как только угроза исчезает.

Собравшиеся в трапезной зашумели, и раздалось много голосов в поддержку этой мысли. Люди говорили Ворону, что мы могли бы ненасильственными методами добиваться целей, поставленных АИДом.

— Может, тогда лучше назвать ваш кодекс Кодексом мира, а не Кодексом ненасилия, раз уж вы готовы защищать себя, применяя силу, — сказал Ворон твердо. Он посмотрел на меня. — Если на вашем пути кто-то из АИДа начнет доставлять вам неприятности, Дуг, передай им: Ворон сказал, что ты и твоя трубка в порядке.

Атмосфера разрядилась. Ворон благословил уже остывшую еду.

Во время ужина ко мне подошел один из участников похода.

— Я слышал, о чем говорил сейчас за столом Ворон. Он сказал, что ты прошел некое испытание. И придерживаешься своих принципов. А еще он сказал, что ты первый бледнолицый, кто не позволил отобрать свою трубку.

В согласии с традициями равнин, у целебной трубки может быть только один хозяин, и получить ее можно только из рук признанного духовного лидера. Это большая честь, и большая ответственность, которую не следует принимать легкомысленно. Раскуривая эту трубку, ее хозяин молится за благополучие других. Если человек в беде, он может поднести владельцу трубки табака, чтобы тот покурил за него. В более поздние времена возник спор относительно купленных или проданных трубок, или трубок, подаренных кем-то, чей племенной статус был неясным. Разумеется, споры возникали и о том, может ли обладать такой трубкой человек, у которого мало или совсем нет индейской крови. Особенно это волновало активистов АИДа.

Стоит ли говорить, что для Ворона и ему подобных я не был индейцем. Даже если у меня и были какие-то индейские предки, для них это ничего не значило. В общем, меня радовало уже то, что Ворон уважал Медвежье Сердце и, возможно, меня — по крайней мере настолько, чтобы оставить в покое мою трубку. Меня все еще интересовало, сколь часто будут возникать подобные проблемы в ходе нашего шествия.

Глава 8 Шествие во имя Земли

Утром Ворон был в хорошем расположении духа. Он сказал, что шествие наше должно быть мирным, и даже извинился перед куратором за вчерашний инцидент и подарил ему белое перо. Я не знаю, был ли этот эпизод своеобразной проверкой или нет, но он помог определить наши групповые ценности, прежде чем мы сделали первый шаг сообща. И еще нам стали понятны боль и досада, которую испытывают многие коренные жители Америки.

В день, когда мы отправлялись в путь, в Медвежьей Долине среди красных деревьев собралось больше ста человек. Мы устроили пикник. По иронии судьбы было первое апреля — День дураков. Мы образовали широкий круг, и каждый мог выйти в центр и сказать что-то напутственное, спеть песню или помолиться. Большинство участников марша делилось переживаниями по поводу того, как они решились оставить работу, близких людей, имущество, безопасное существование — и все это ради семи месяцев пешего похода во имя ценностей, в которые они по-настоящему верили. Для многих это была первая существенная перемена в жизни. Конечно же, к нашему энтузиазму примешивалось немало волнения. Нам предстояло провести в дороге три сезона, прежде чем мы дойдем до Вашингтона. Сильно ли мы изменимся к концу пути?

Майкл Пердю, десятилетний мальчишка из Харбин Хот Спрингс, что в Калифорнии, собирался пройти с нами до Четырех Углов — дорога туда должна была занять не меньше двух месяцев. Он прочитал поэму, сочиненную по случаю нашего шествия:

Мы утратили тайну племени:

Племени добра и знания,

живущих внутри нас.

Оно жаждет ветра;

Оно подобно филину, парящему в небе.

Ему известна истина.

Что же это за чувство, эта молния,

которая озаряет нас время от времени?

Оно ищет темноту ночи,

которая утратила истину знания, силы,

Способностей, мудрости и бесстрашия.

Лишь немногие хранят в себе эти сокровища,

И немногие эти едины в оставшемся племени.

Шестидесятишестилетняя Элис Месси из Западной Вирджинии была самым пожилым участником. Она выразила готовность пройти с нами почти весь маршрут. Самому молодому из нас было всего шесть месяцев, и звали его Псалм. Он беспокойно вертелся на руках у своей матери. В целом наша группа к началу путешествия уже напоминала более-менее сплоченную семью.

Последним речь держал Ворон.

— Вы делаете это ради индейцев, потому что делаете это ради Земли. Вы исполняете древнее индейское пророчество о том, что однажды белый человек совершит шествие во имя Земли. Краснокожие и желтокожие (буддисты) уже делали это до вас. И когда шествие совершит черный человек, круг замкнется, и мы все снова объединимся. Это шествие значительно важнее, чем кажется многим.

Ворон с помощью орлиного пера овеял нас кедровым дымом. Затем все участники марша выстроились в линию, обратившись на восток. Вместе мы сделали первый из семи миллионов шагов, и след этот навсегда остался в густой зеленой траве. Часть моего видения исполнилась. Я ощутил молитвы всех, кто помогал нам начать это дело.

Юный Майкл как нельзя лучше подытожил первый день в своем походном журнале: «Первый день не был трудным. Индеец провел церемонию с орлиным пером. А после этого мы просто сделали шаг — свой первый шаг все вместе. Я бил в барабан. Мы прошли всего три мили. Это было потрясающе».

Мне было интересно, как поход нашего «племени», растянувшийся на многие месяцы, повлияет на становление этого подростка. Какой пример он подаст другим детям? Чему он научит нас?

Через пару дней, после того как мы весь день отдали дороге — мы преодолели семнадцать миль — мои основные тревоги угасли, мне было не до них: мозоли на ногах становились невыносимыми. Рон Гринлайт, знаток трав, приготовил себе «еду» и нам лекарства из того, что сумел найти вдоль дороги: дикая брокколи, лук, крапива, камыш, водяной кресс... Он не собирался тратиться на питание и старался со всеми нами поделиться своей философией. «Когда я срываю плод или растение, я стараюсь посадить семя. Очень важно отдавать земле часть того, что берешь у нее».

Через несколько дней к нам присоединился Ворон и предложил помочь с дорогой. «Я все время посылал к вам воронов, но ни один из них так и не вернулся, — шутил он, — тогда я решил сам проверить, что к чему». Надо сказать, что воронов на нашем пути действительно было много.

Мы сидели у костра на берегу Сакраменто, и Ворон щедро набил табаком большую красную каменную трубку, чтобы все смогли покурить. Свет от огня особо ярко подчеркивал загар его коричневой кожи и глубокий черный цвет длинных волос. Его габариты и зычный голос могли кого угодно напугать. Иной раз он улыбался, как ребенок, шутил и был весьма открыт. Кто знает, может, эта двойственность его характера была не случайной и так он подготавливал нас к пути.

— Много индейцев будут смотреть на вас, на ваш пример, — объяснял Ворон, отложив в сторону трубку и поджигая кедровые иголки в морской раковине. — Мало кто из вас хочет стать индейцем, но вы все равно ими станете, пройдя через тяготы и страдания долгого пути; вы страдаете за всех нас.

Разговаривая с нами, Ворон параллельно раздувал орлиным пером тлеющую кедровую хвою.

— Я чувствую, что вы должны попасть на Солнечный танец в Южной Дакоте... и я весь день буду плясать для вас на следующей церемонии в Больших Горах. Я надеюсь, что индейцы хорошо примут вас. Я даже думаю, что вас примут в некоторые племена. Обязательно поговорите с братьями из племени хопи. Пейот будет смотреть на вас в Четырех Углах.

Поверьте, юго-западные индейцы только с виду покажутся спокойными и тихими, на самом же деле они будут внимательно следить за вами. Очень важно, как вы относитесь друг к другу. К тому моменту, когда вы дойдете до юго-запада, вы станете очень сильными, и местные целители почувствуют это. Истинные целители не признают деления на расы.

Я не целитель, но я хорошо знаю их. Я принял участие в восьми Солнечных танцах. Мой путь — это путь Солнечного танца. Дуг, тебе нужно отправиться на церемонию, вместе со своей трубкой. Эти вещи говорят со мной — кедр, огонь, трубка. Ты должен уважать жизнь целиком, даже мертвых животных, лежащих на дороге... Вскоре вы станете пестрыми, многие люди примкнут к вам...

Он окурил кедровым дымом трубку, вытащил из костра горящую ветку и поджег табак. Трубку передавали в кругу по часовой стрелке. Табак в трубке закончился, когда она не прошла и половины круга, и Ворон закричал:

— Вы должны чувствовать и видеть себя как единое целое! В Больших Горах эта трубка непрерывно горела в руках пятидесяти человек. Вам нужно работать над собой там, где угасло ее тепло!

Многие из сидевших в кругу произносили вслух молитвы. Ворон попросил меня выступить. Я рассказал, как духи-посланники животных могут возвестить о том, что кто-то в беде, как Создатель может слить наши умы в одно целое, чтобы мы — как выразился Ворон — не разошлись по двадцати пяти сторонам. Я поблагодарил Ворона за то, что он помог мне понять, как можно совершить великий обмен с коренными народами Америки.

После этого мы долго сидели у костра, пели и били в барабаны. Слова многих песен были адаптированными английскими переводами, но звучали и совершенно «свежие» песни, отражающие индейскую философию. Ворон сидел молча и слушал их, кивая в такт барабану, чей звук гулким эхом разносился по долине.

Он остался с нами дольше, чем ожидал сам. Последнюю ночь с нами он провел в парке Индиан Грайндин Рок, родине племени мивок. Здесь не было ни одного индейца-мивок, но сохранился большой круглый дом, сложенный из кедрового дерева. В этом месте проведения церемоний часто проходили сборы. В гранитных плитах остались сотни отверстий — раньше их использовали для перетирания каштанов в муку.

По сей день считается чудом, что мивокская культура выжила в бурные времена начала XIX века. Их мирное существование прервал поток золотоискателей и лесорубов. В нескольких милях от этого места нашли первую крупную золотоносную жилу. Землю скоро изрыли шахтами, холмы обнажили, срубив лес, и дно некогда чистых речных вод покрылось илом и засорилось гнилыми бревнами. Тех индейцев, кого не выселили или не убили, силой заставляли работать на новых хозяев этих земель. Белые поселенцы уничтожали не только природу, но и весь жизненный уклад этого племени.

Сегодня деревья снова покрывают холмы. Вода в верховьях ручьев стала чистой. И убежища наподобие парка Индиан Грайндин Рок до их пор хранят в тени своих многовековых дубов останки древнего индейского быта.

Мы были в пути. Шествие началось, и калифорнийская весна встретила нас нежными ласками — мягким солнечным светом, теплыми бризами и сладкими запахами. На восток мы шли легко, проходя через земли, все еще бывшие священными для коренных американцев. Впереди нас ждали покрытые снежными шапками горы Сьерра, пугающе вздымавшиеся над землей. Они станут нашим первым серьезным физическим препятствием.

Глава 9 Переход

Погода в горах Сьерра была кристально ясной и слегка прохладной — для нас это явилось своеобразным благословением. Дороги и горы были засыпаны снегом. Озера застыли, прочный гладкий лед играл на солнце. Однако сейчас горные переходы были открыты — впервые со времени прошлого сезона.

С высоты восьми с половиной тысяч футов (2,6 км) открывался незабываемый зимний пейзаж. Приятная усталость мягко навалилась на нас, и мы растянулись на прогретых солнцем камнях. Внезапно в небе появилась огромных размеров птица. По массивному черному силуэту можно было безошибочно узнать в ней орла — редкого белоголового орла. За ним пронесся клин снежных гусей. Был ли в этом тайный смысл?

Через два дня мы вполне успешно преодолели перевал и спускались в изрезанную каменистым ландшафтом долину: острые выступы и громоздкие валуны таили в себе многовековую историю. В сравнении с этими древними каменными исполинами наш поход казался всего лишь вспышкой света, возникшей только на миг. Но этот миг мне хотелось прожить во всей его полноте и отдать дань почтения всем тем, кто когда-то проходил этой же тропой. Вероятно, земля помнит всех паломников, ступавших по ее тверди.

Мы разбили лагерь недалеко от бурного ручья, под высокими желтыми соснами. Четверо евреев готовили для всей группы традиционную пасхальную еду. Здесь, в заснеженных горах, эта пища была как нельзя кстати. Солнце заходило за горные вершины, когда мы уселись на мягкие еловые ветви перед костром. Лесли (она сменила фамилию с Гудмен на Гудвумен, что по-английски значит «хорошая женщина», потому как именно такой она и была) пригласила нас к импровизированному столу.

— Приготовление еды помогло нам глубже ощутить свои корни, — сказала она. — Мы родились евреями, но совершенно забыли об этом. И теперь, на дикой природе, мы готовили на земле и камнях, и это тронуло нас. Евреи всегда с любовью относились к земле, нам близок племенной уклад. Приготовление этой еды не было похожим на обычный воскресный ужин в современном стиле — с духовкой, блендерами, первоклассным фарфором и красивыми бокалами. Здесь мы вновь ощутили гармоничную связь с Землей.

Лесли пересказала историю о Моисее, об исходе ее народа из Египта и многих других аспектах праздника Песах^[7]. Она рассказала также о том, как Египет понес десять кар за то, что фараон не хотел отпускать евреев из плена: вода в реках превращалась в кровь, земли заполонили мерзкие жабы, было нашествие блох, мух и саранча уничтожала урожай; по всей земле пошли болезни и мор скота, язвы, огненные дожди, на три дня и три ночи установилась кромешная тьма, умерли все младенцы мужского пола.

Позже ученые и авторы детективов пытались объяснить некоторые из этих явлений вулканической активностью или токсичностью красных морских водорослей, что, в свою очередь, вызвало ряд дальнейших экологических катастроф.

— И у прошлого, и у настоящего есть одна общая черта — необходимость очищения, — продолжила Лесли. — Мать-Земля отвечает на обиды катастрофами, землетрясения и извержения вулканов — ее естественная реакция.

Греясь у костра, когда лунный свет и игра огня отражались на наших лицах и в глазах, мы лучше чем когда-либо прежде понимали идеи планетарных изменений. На прошлой неделе нас очень беспокоила вероятность схода снежных лавин, снежные бури и заторы на переходах. Уважение к природе росло в нас с каждым шагом. Многие из нас внутренне стали сильнее. Мы праздновали Песах вместе с нашими еврейскими братьями, пели традиционные песни и танцевали танцы. В разгар веселья мы подбросили дров в огонь, и лагерь наш осветило почти дневным светом. Рози, бывшая монахиня, так описала всеобщее настроение: «Наконец-то настало время, когда католики и евреи объединяются!»

Озеро Моно, окруженное спящими вулканами, было похоже на сине-голубое блюдце, которое от настоящего отличала одна небольшая деталь: по площади оно в два раза превосходило Сан-Франциско. Марк Твен однажды назвал озеро «безжизненным морем», однако и по сей день к его соленым водам ежегодно слетаются миллионы птиц, чтобы поживиться триллионами креветок. А причудливо торчащие из воды известково-туфовые башни привлекают сюда тысячи туристов.

Вдоль озера мы дошли до города Ли Вайнинг, в котором располагалась штаб-квартира Комитета по спасению озера Моно. У них мы и остановились на выходные. Лос-Анджелес десятилетиями забирал воду из ручьев, питавших озеро. Основной целью Комитета было снижение этого воздействия: существовал серьезный риск увеличения засоленности почв и последующего нарушения пищевой цепи. Более того, со времен отведения важных речных артерий от сердца озера, начавшихся в 1941 году, уровень воды в озере начал стремительно снижаться, что привело к нарушению экологического равновесия. Комитет неоднократно обращался в суд, но формальные методы не приносили существенных результатов. Один из комитетчиков так высказался на этот счет: «В конце концов, спасти озеро можно только сердцем тех, кто готов предпринимать простые шаги для сохранения воды. И ваше движение отчасти добивается поставленных нами целей — вы обращаетесь не к букве закона, но к сердцам людей». Помимо общения с жителями города мы раздавали информационные брошюры, объясняющие суть проблемы, и планировали встречи со средствами массовой информации.

Один из активистов сказал, что близлежащие вулканы вполне способны выполнить большую часть работы за них, просто расплавив лос-анджелесский трубопровод. Но мы все же надеялись, что до этого не дойдет. Кроме того, если люди на другом конце трубопровода не пожелают самостоятельно изменить своим привычкам и не начнут потреблять меньше воды, трубопровод можно просто перестроить.

Забегая вперед, скажу, что через несколько лет после шествия, и в первую очередь благодаря неугасающим стараниям Комитета по сохранению озера Моно, решением суда власти Лос-Анджелеса обязывались сократить потребление воды из потоков, питающих озеро. В результате довольно скоро уровень воды в нем поднялся на десять футов, что привело к восстановлению крайне шаткого тонко организованного экологического баланса. В итоге Лос-Анджелес всерьез занялся проблемой сохранения воды и ее очистки для вторичного использования. Сегодня город вернулся к показателям потребления воды в 1970-е годы, и это несмотря на то, что численность населения выросла на треть. Этот прецедент в значительной степени повлиял на все последующие попытки защитить окружающую среду.

Сегодня усилия Комитета сосредоточены на восстановлении водных потоков и заболоченных мест в бассейне озера Моно. Его действия помогли Лос-Анджелесу и многим другим городам обеспечить потребность в питьевой воде, избегая при этом побочных проблем в других районах.

Человек-Орел находился в пучине всех этих «водных войн» вокруг Лос-Анджелеса. Мы навестили его в скромном жилище около калифорнийского городка Бишоп, чтобы вместе провести парную церемонию.

— Много лет тому назад они пытались выселить отсюда не только индейцев, но и белых, чтобы превратить долину в гигантский резервуар. Но мы не сдвинулись с места. Это наш дом. Мы могли бы помешать их планам, используя свои особые методы, но тогда бы пострадало много ни в чем не повинных людей. Я так не делаю. И я поклялся помогать каждому, кто придет ко мне, независимо от цвета кожи.

Мы сидели в его парной, наблюдая, как раскаленные добела камни на вилах подносят к очагу. Затем, как обычно, дверь затворили, и мы погрузились во тьму. Каждый молился по-своему. Мы подхватывали песни друг друга. Открыли заслонку. Человек-Орел сказал, чтобы мы благословили себя, и мы стали похлопывать себя по спинам, насыщая поры положительной энергией. Затем принесли еще несколько раскаленных камней. После третьего цикла заслонку открыли в последний раз и пустили по кругу трубку. Затем мы ополоснулись и, завернувшись в полотенца, устроились в продолговатом здании без окон на трапезу.

Широко улыбаясь наполовину беззубым ртом, Человек-Орел отпускал одну за другой шутки, разбавляя их мудрыми советами и изречениями.

— Не верьте ничему из того, что я говорю, — сказал этот коренастый старик, — я всего лишь старое трепло. (Это было единственным, чему я не поверил.)

— Вы совершаете благое дело, — продолжил он, имея в виду наш поход. — Даже те, кто противостоит вам, получат от него пользу. Где бы вы ни были, каждое утро совершайте молитву. Шаман будет наблюдать за вами. Он сможет сказать, что намерения ваши благи.

Из его слов я понял, что величайшее воздействие от нашего шествия произойдет на духовном уровне — молитвы и общение один на один помогут в этом.

Человек-Орел попросил меня благословить еду. После этого он наполовину серьезно спросил:

— Кто ты, странный шаман?

— Я хранитель трубки, — сказал я, смущаясь.

— Не нужно говорить шаману, что у тебя есть трубка — он это узнает сам. И он по-своему поможет тебе. Тебе предстоит многое узнать о трубке. Я мог бы отправить к тебе в парную женщину-теленка, чтобы ты быстрее все понял.

Белая женщина-теленок была мифической фигурой легенды индейцев племени лакота. Считается, что она впервые дала индейцам трубку. Она встретила человека с грязными помыслами и превратила его в груду костей. Она не любила долгих прелюдий. Насколько серьезно он обо всем этом рассказывал мне?

Человек-Орел смачно затянулся и усмехнулся.

— Духи говорят мне, что некоторые уроки лучше выучить в мире людей, а не духов, — он поежился и потянулся к табаку коричневыми, потрескавшимися руками, чтобы скрутить еще одну папироску. — Они так и говорят...

Не знаю, был ли он прожженным треплом. Его светлая аура говорила о том, что рядом с тобой находится просветленное существо. Да, он не был самим совершенством, но кто из нас совершенен?

Когда мы ходили по занятому им участку, вокруг его полуразвалившегося трейлера вились грязные дворовые собаки. Напоследок он сказал мне:

— Когда идешь, смотри наверх, наверх!

Его помощник, бывший с нами в парной, пояснил, что дух этого человека летает высоко в небе, словно белый орел. Может, была какая-то мистическая связь между ним и той птицей, которую мы видели в небе над горным перевалом?

Во многих культурах существуют исполинские каменные соборы, храмы или ашрамы, и в них священники ведут за собой толпы людей, возглавляя молитву. Человек-Орел молился в своей парной. Его царством было небо.

В последующие несколько дней я чаще смотрел под ноги, а не на небо: пустыня Невады изобиловала колючками. Скалы невероятных размеров и формы притягивали внимание. Казалось, что они отражают собой ужас, сокрытый под их каменной поверхностью. Мы обошли территорию военного полигона, обогнув ее по северо-восточной дуге. В скалах были видны красно-оранжевые пятна — следы взрывов. Рози, как бы подчеркивая символизм этого места, нашла камень, по форме напоминавший гриб.

Через день к нам подъехал представитель властей и спокойно сообщил, что на следующее утро здесь будут проводить подземные ядерные испытания. «Не бойтесь звуков взрыва». Сказав это, он уехал.

«Не бойтесь»... То же самое правительство говорило жившим неподалеку сообществам между 1951 и 1962 годами — тогда под землей прошли испытания более ста атомных боеголовок, двадцать три из которых превосходили по размерам бомбу, сброшенную на Хиросиму. В итоге здесь погиб почти весь домашний скот, а тысячи людей заболели тяжелыми раковыми и другими заболеваниями.

По нам прошла волна самых разных эмоций — страх, тревога, безнадежность. Вполне понятно, что Лесли с ребенком решила покинуть это место.

— Кажется, что под кожей Земли в этом месте глубокая язва, — сказала восемнадцатилетняя Сьюзи, самая младшая среди нас.

В большинстве своем люди считали этот поход не маршем протеста, а позитивным шествием во имя возрождения. Именно поэтому наша группа решила соорудить посреди пустыни шаманское колесо. Сначала из камней выложили крест, четыре оконечности которого смотрели на четыре стороны света. Закончив с внутренним и внешним кругами камней — один на периферии, другой в центре — мы получили одно из тех шаманских колес, которые в огромном количестве сохранились и по сей день могут быть найдены на севере Америки: это древние алтари Земли. Самым известным является шаманское колесо в Вайоминге, а в целом на территории северных равнин обнаружено множество подобных сооружений. Эти места служили (и по сей день служат) для молитвы и медитации.

В центре колеса мы разожгли огонь. Каждый по очереди делился своими чувствами с остальными. Мы понимали, что эта земля нуждается в любви, а не страхе. Любовь могущественна, всесильна. Мы пели праздничные шаманские песни. У всех нас была уверенность в том, что испытания бомб не окажут на нас никакого вредного воздействия. И мы надеялись, что однажды общество осознает опасность таких испытаний в долгосрочной перспективе, и они, наконец, прекратятся.

Прошло восемь лет, прежде чем ядерные испытания в пустыне штата Невада прекратились и полигон закрыли. На дворе стоял 1992 год. Однако в 2005 году был поднят вопрос о возобновлении этой программы в связи с планами создания ядерных боеголовок нового типа — они создавались для уничтожения подземных целей. В 2006 году объем бюджета на производство ядерного оружия достиг шести миллиардов долларов. Это, в свою очередь, увеличило потребность в добыче урана и вновь обострило проблему утилизации ядерных отходов.

По инициативе Корбина Харни, духовного лидера западных шошонов, Комиссия по долгосрочному разоружению создала в 1994 году социальную сеть «Шундахай». На языке западных шошонов слово шундахай значит «мир и гармония со всем сущим». Цель у этой сети очевидная: уничтожение всей технологической цепи добычи урановой руды, ее транспортировки, использования и утилизации и дальнейшее полое ядерное разоружение. С годами «Шундахай» выросла в крупную международную сеть активистов и организаций, помогающих объединиться местным сообществам и группам активистов для совместного решения вопросов экологической безопасности, мира и правосудия. Они добиваются прекращения испытаний в Неваде и устранения свалки ядерных отходов в горах Юкка и на территории резервации Долины Черепа.

На следующее утро мы не слышали никакого взрыва, однако ближе к вечеру к нам снова заявился представитель властей и сообщил, что взрыв был произведен около полудня. Правительственные службы не препятствовали нашему шествию, однако мы ощущали на себе их зоркое око. Нередко над нами пролетали вертолеты или истребители. Однажды вертолет завис над нами футах в пятидесяти (150 м), пока мы спали, развалившись на земле под безмятежным утренним небом. В остальном же нам удалось сполна насладиться видами необъятных девственных долин, подсвеченных мягкими, пастельными тонами красного, фиолетового, коричневого и зеленого оттенков. Думаю, первые путешественники видели в этих местах примерно такую же картину.

Далеко не все те, кого мы встречали на своем пути, разделяли наш восторг и умиление дикой природой.

— Да я бы даже из машины не стала выходить около вершины Койота, — сказала мне одна официантка из Рэйчел, деревушки, в которой живет всего восемьдесят человек. — Прямо в эту долину задувают ядовитые ветра со стороны захоронения отходов. И уж точно я бы не решилась ночевать там!

Эта история стояла в одном ряду с другими такими же — о смертельных лавинах и обвалах, облучении и голодных горных львах, а также о злобных «реднеках», или индейцах. Однако гремучих змей мы опасались по-настоящему — все-таки день ото дня становилось теплее.

Все эти россказни напомнили мне о Флориде, о мифах, звучащих на ее просторах — кровожадные аллигаторы, змеи и акулы... В любом месте наберется немало подобных историй. Землю нужно уважать, но не нужно бояться ее. Именно страх и отсутствие уважения питали всеобщую уверенность в том, что Невада с ее изорванным ландшафтом — это земля заброшенная, только и годная для того, чтобы стать национальной свалкой, кладбищем отходов и полигоном для испытания ядерного оружия. Уничтожить врага, наклеив на него лишающие всякого достоинства ярлыки — такую же тактику обычно используют политики. Теперь она воплотилась в экологическом измерении. И это только усиливало мое удивление, смешанное с недоумением: как могла эта «свалка» вызывать во мне чувство такой невероятной силы, сравнимое разве что с ее огромными размерами?

Мой дух носило ветром по просторам Невады, вместе с песком он просачивался в трещины, проникал в кроличьи норы словно койот. Меня пьянили красота и ароматы диких пустынных цветов. Я нашел грубый самородок бирюзы и изящный каменный скребок, оставшийся здесь от шошонов. Эта «свалка» была прибежищем для неспокойной души. Другие участники группы переживали примерно те же чувства. Наши сердца слились с мощной, величественной красотой этой земли. Это как-то по-особому сплотило нас.

Каждый раз мы останавливались на ночлег прямо у дороги, и обычно после того, как смеркалось, по шоссе проезжало всего несколько машин. Мы развлекались, как могли — пели песни, рассказывали истории, анекдоты, играли во что-нибудь или же бродили вокруг лагеря в поисках лучшего места для созерцания заката и рождения звезд в небе. Иногда в ходе таких прогулок по окрестностям мы находили петроглифы — высеченные на скалах рисунки. На одном из них были изображены древние индейцы, загоняющие диких животных в корраль^[8]. Бесконечно странно то, что коренное население выдавили из этих земель больше ста лет назад, и все для того, чтобы земля оставалась буквально заброшенной.

В диких условиях невадской природы мы начали лучше приспосабливаться к суровым обстоятельствам кочевой жизни. Мозоли и раны залечились. Кожа меняла цвет от обожженного красного к мягкому и естественному коричневому. Даже Джо — такой хрупкий и бледный в самом начале пути, что мы даже опасались брать его с собой — теперь стал смуглым бородатым юношей. И выглядел он очень здоровым. Когда мы были в Калифорнии, многие пытались отговорить Джо идти с нами дальше из-за сильных солнечных ожогов на его руках и ногах: мы опасались, что состояние его ухудшится, и он может получить серьезный тепловой удар. Он упорно отказывался слушать нас и не позволял осматривать свои ожоги, однако стал укрывать одеждой пораженные места и применял лечебные мази. Через несколько дней кожа его восстановилась. В общем, никто из нас не ожидал от него такой стойкости.

В конце невадской части пути мы получили первый положительный результат. Один из членов группы позвонил своему другу в Калифорнию и выяснил, что косвенное участие Ворона в этом шествии помогло этому активисту АИДа обрести доверие по отношению к не-индейцам. Некоторые его друзья из среды индейцев также стали более открытыми по отношению к другим. Я с самого начала надеялся, что наш поход вызовет подобную положительную цепную реакцию.

Вскоре мы вступили на подлинно индейские земли, включая крупнейшую резервацию — резервацию индейцев навахо. Я лелеял надежду на то, что удача будет благоволить нам и дальше, и люди смогут правильно понять наше мирное послание.

Глава 10 Люди пустыни

Мы разбили лагерь на севере индейской резервации племени южных паютов, или кайбаб, в Аризоне, любуясь ореолом из ярко-рыжих и сиреневых лучей закатного солнца. Кайбаб, родственники южного паютского народа, берут свою историю от древних культур пустынников, обитавших на этих землях десятки тысяч лет назад. Они были известны под именем кайбаб в течение, должно быть, последних нескольких тысяч лет, с тех самых пор, когда паюты поселились на плато Кайбаб. Само слово кайбаб значит на языке паютов «Лежащая гора». Несколькими месяцами раньше я отправил письмо женщине-старейшине этого племени, но так и не получил ответа. Но она ждала нашего приезда, и когда мы, наконец, появились на пороге ее селения, она щедро приготовила обед из того, что было, и мы разделили его со многими семьями этой деревушки. Трудно передать на словах, как тепло и уютно было сидеть с ними у потрескивающего огня.

Паютский старец по имени Дэн Буллет с трепетным вдохновением поведал нам историю о трех паютах, оказавшихся на грани смерти от жажды в долгом путешествии по пустыне, хотя они и знали, как выживать в условиях дикой природы.

— Раньше путешествовать было совсем не так легко, — подытожил он. В конце вечера он достал из кармана четыре скомканных доллара и протянул мне, сказав, что это его вклад в наше дело. Я принял его жертву, и в ответ подарил футболку — одну из тех, которые носили мы.

Раньше численность паютов была значительно больше, и они заселяли земли на юго-западе. Сегодня же здесь осталось всего около двухсот человек, или тридцать семей. Они не хотят повторять печальный опыт других резерваций, и поэтому здесь строго-настрого запрещен алкоголь, хотя фактически следить за соблюдением этого внутреннего закона здесь некому, если не считать одного-единственного племенного полицейского.

Однако на следующее утро перед рассветом стало очевидно, что закон этот легко нарушить. Меня разбудили три пьяных паюта, требовавших подвезти их до шоссе. Я вежливо отказал им, так как никто из наших еще не проснулся, и многие спали в машинах. Если уж мы смогли пройти тысячи миль, им ничего не стоит пройти всего пару миль до лавки, и не обязательно было будить при этом весь лагерь. Они неохотно отстали от меня и пошли прочь, громко ругаясь. Алкоголизм среди индейцев — хроническое явление, и больше всего мы опасались проблем, связанных именно с этим.

После полудня мы пошли на прогулку по «учебной» тропе, и нашли множество индейских петроглифов. Там было изображение орла, высеченное в камне, и оно сильно напоминало такое же изображение, выгравированное на медном нагруднике, найденном в кургане близ Таллахасси. Меня всегда интриговали подобные совпадения культур, разделенных многими тысячами миль друг от друга.

Мы двигались по шоссе 389 на восток, и внезапное появление индейца на красной запыленной спортивной машине, шумно пронесшейся мимо нас, вернуло нас в настоящее. Он затормозил перед нашей колонной и, пытаясь перекричать рычащий мотор, невнятно проревел что-то вроде: «Давно я не видел столько белых сразу! Сейчас я сгоняю за своими друзьями в Туба Сити, и мы вернемся за вами. Вот увидите!» Полилась жаркая ругань, и успокоился он только тогда, когда к нам присоединились пятнадцать паютских школьников со своими родителями. Тогда он резко тронулся с места, и гравий полетел из-под колес его спортивного монстра.

Подростки гордо несли священные символы впереди колонны, сменяя друг друга по очереди. Водители проезжавших мимо машин сигналили нам и махали руками. Молодежь улыбалась, гордо задирая носы. Я бы хотел, чтобы они прошли с нами до самого конца.

Подростки-паюты рассказали о том, как им приходится бороться с сегрегацией в школьных автобусах, и о том, что на уроках биологии они отказались изучать анатомию на примере скелета одного из паютов. После продолжительной борьбы старейшинам удалось получить этот скелет и захоронить его по всем традициям, но проблема дискриминации в автобусах оставалась актуальной и по сей день.

Вечером старейшины снова присоединились к нам в нашем придорожном лагере. Они по очереди подержали в руках наш флаг.

— Я давно уже не видел таких знамен, — сказал один из них, восхищенно глядя на искусное бисерное плетение. — Да, мы забыли почти все свои обычаи...

Перед закатом мы тепло распрощались. Их уход очень символично совпал с последующим появлением резервационного полицейского. Свет фар его грузовика осветил наш лагерь, и из него на землю ступил массивный силуэт, оттененный лучами заходящего солнца.

— Вы здесь не видели никого подозрительного этим вечером? — грубо спросил он.

— Нет, сэр. Никого, — ответили мы.

Он подошел ближе, крепко сжимая в руке длинный черный фонарик.

— Примерно час назад мы нашли угнанный грузовик всего в паре миль отсюда. Его подожгли. У нас нет никаких улик. Но вы — единственные чужаки здесь. Этот горящий грузовик может сильно навредить вам! — он замолчал, словно подбирая нужные слова. Казалось, он щекочет нам нервы. И у него неплохо получалось. — Я уверен, у вас тут много проблем возникнет, ведь вы тут единственные не-индейцы, — последние слова он процедил особенно остро. — Там их значительно больше, чем вас. Но это небольшая резервация.

Он осмотрел наш лагерь с фонариком. Затем запрыгнул в свой грузовик и скрылся в темноте пустыни. Вместе с ним исчезло и наше настроение.

Я всю ночь не спал и думал том, что впервые в жизни «оказался в меньшинстве», стал очень уязвимым, видным со всех сторон. Мне снова припомнилось подвигнувшее на этот поход видение. Моим мотивом организации шествия было желание понять коренных американцев, стремление помочь им. Я решил, что неприятный эксцесс с полицейским был всего лишь очередным моим испытанием. Мне стало немного легче от этой мысли. Мы шли теми же тропами, которыми ходили индейцы, нас обжигало то же солнце, мы любовались теми же закатами. Все-таки мы не были похожи на обычных туристов с фотоаппаратами, ищущих дешевые безделушки...

И тут я впервые осознал свою наивность. С чего я взял, что после пятисот лет гонений индейцы вдруг встретят нас с распростертыми объятиями, как старых друзей? С чего бы?! Может, они только того и хотят, чтобы их больше не трогали, оставили в покое.

Сон давался нелегко. Как только я смыкал глаза, мне снились кошмары, пропитанные моим внутренним конфликтом.

Вскоре после рассвета мы отправились в центр, чтобы разобраться, что там случилось со сгоревшим грузовиком. Полицейский монотонным голосом — как сержант Фрайдэй из «Облавы» — сообщил, что преступника нашли. Он не был одним из нас. С моих плеч в тот момент гора свалилась. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Наша группа отправилась дальше в весьма светлом расположении духа, по пути мы вспоминали множество положительных эпизодов нашего путешествия. Но все же на землю резервации навахо мы вступили с некоторой долей беспокойства. Я снова вспомнил предупреждение полицейского: «Там их значительно больше, чем вас».

Время шло, и мы все больше и больше понимали те трудности, которые изо дня в день претерпевают жители этих земель, и начинали уважать их. Температура взлетела до 110 градусов по Фаренгейту (43° С). Сколько бы воды ты ни пил, ты все равно рискуешь получить тепловой удар. Существовал вполне реальный шанс оказаться поджаренными как картофель фри. Мы отправлялись в путь до рассвета, чтобы к полудню успеть укрыться от испепеляющего солнца в тени. Кто бы мог подумать — всего шесть недель назад мы пробирались через снежные сугробы в горах Сьерра!

Так же, как и в Неваде, мы решили пройти через всю территорию. Вскоре обнаружилось, что эта плоская на первый взгляд земля на самом деле изрезана крутыми каньонами и глубокими ущельями. В них было удобно скрываться от полуденного зноя, но преодолеть их было практически невозможно.

В одно жаркое утро мы шли вдоль придорожной водосточной канавы, издавая звуки примитивной музыки при помощи камней и палок. Эти ритмы помогали нам отвлечься от жары. Моисей со своим народом ходил по пустыне сорок лет. Что ж, мне было достаточно и одного месяца.

Рон, наш ботаник, показал нам, как выживать в пустыне, используя пустынные растения вроде кактуса и тапиоки. Было нетрудно представить, что его уроки всего лишь освежали знания, лежащие глубоко на дне души человеческой от сотворения мира. Он помог нам обрести бо$льшую уверенность в себе.

Однажды мы снялись с места рано-рано утром, еще до рассвета, и прошли двадцать три мили вдоль захватывающих воображение красных скал Мраморного Каньона. Недалеко от Ли Ферри мы разбили лагерь на берегу реки Колорадо — холодной, как лед. Эта река была единственной на протяжении четырехсот миль, и ландшафт, образовавшийся вдоль ее берегов, позволял проходить через утесы. Местные жители тысячелетиями пользовались этим переходом, а затем к ним присоединились и колонисты из Старого Света. Вовремена, когда моста здесь еще не было, люди переходили реку вброд или переплывали, и нередко бурный поток уносил с собой не только провизию, но и человеческие жизни.

Вечером в свете бледной луны эти молчаливые утесы, укрытые тенью ночи, стали свидетелями одной из наших «душевных встреч» — мы регулярно проводили собрания, на которых все желающие выражали свои чувства и эмоции. Кто-то плакал. Пустыня обнажала многие страхи и переживания, которые мы таили в себе в обычной жизни.

Владельцы двух из трех транспортных средств планировали покинуть группу через несколько дней. Разумеется, на своих авто. Нас все еще было больше тридцати. Оставшийся микроавтобус был недостаточно велик, чтобы уместить в себе все наше имущество — в лучшем случае можно было посадить в него пару совершенно уставших путников. Да и владелец его неохотно соглашался мотаться на нем туда-сюда, так как машина уже выглядела довольно потасканной. Чтобы пройти весь маршрут до наступления зимы, нам нужно было каждый день проходить по восемнадцать миль. Но далеко не все в нашей группе были способны преодолевать такое расстояние с нагруженными рюкзаками по невыносимой жаре. Мы пытались организовать комфортную среду, но Мать-Земля противилась. Жирную точку в этом собрании поставила пара ползущих скорпионов. Тут даже умиротворяющее журчание колорадских вод не смогло снять напряжения.

— Интересно, что все эти проблемы начинаются именно сейчас, — сказал Хел, человек, обладающий особой проницательностью. — Теперь я еще больше ценю силу индейцев, которым удалось выжить здесь, не имея и десятой части того, что есть у нас.

Вечером следующего дня, преодолев двадцать с лишним жарких миль, мы снова собрались, чтобы обсудить ситуацию с сопровождающим транспортом. Общее беспокойство усугублялось личностными трениями. Я ввязался в совершенно идиотский спор, движимый преимущественно страхом, что группа наша может развалиться. Нарисовалась грустная картинка: тридцать пять человек сражаются друг с другом около гравийного карьера посреди пустыни. Всполохи огня подсвечивают напряжение на лицах. Здесь, на широкой голой земле, было некуда спрятаться от драконов, вырывавшихся из нашей груди. Все мы чувствовали себя не в своей тарелке. Как же мы докатились до этого? Что мы вообще здесь делали? Неужели до конца дойдут всего несколько сильнейших духом человек, а остальные отправятся по домам? Все это было похоже на живую иллюстрацию к дарвиновскому «естественному отбору».

Ночью, однако, энергия трансформировалась. Люди плакали и обнимались. Один из нас нуждался в помощи. Он сел в центр образованного нами круга, и мы наложили на него руки, пока кто-то напевал его имя. На несколько мгновений мы стали одним разумом. Тьма рассеялась. Я был уверен, что каждый почувствовал это. Так за один вечер мы сумели испытать и пережить две крайности нашего коллективного бытия.

В результате мы смогли договориться об одном важном решении: скинуться и купить подержанный грузовик для перевозки вещей. Надежда снова вернулась в наши ряды. Мы оставались вместе и готовились сообща встретить испытания грядущего месяца.

В течение последующих дней мы повстречали немало открытых и дружелюбных индейцев навахо, что невероятно успокоило нас. Казалось, что люди знали о нашем приезде заранее, передавая новость друг другу по «мокасиновому телеграфу» (в России этот способ передачи информации называется «сарафанным радио»). Каждый вечер люди приглашали нас разбить лагерь на своей земле, при этом некоторые по-английски могли сказать только «добро пожаловать». Хозяин небольшой продовольственной лавки готов был опустошить свои полки, чтобы накормить нас. Мы из вежливости приняли из его рук только часть того, что он предлагал. И мы в ответ стали раздавать некоторые вещи индейцам — так мы выражали доброту своих намерений... и избавлялись от лишнего. Наши дары они принимали с радостью.

Неподалеку от резервации хопи нас пригласили на церемонию Танца духа предков, она проводилась в Монкопи — древнем поселении индейцев хопи. В этом танце индейцы хопи обращаются к высшим силам и просят о хорошей погоде, чтобы удался урожай зерна — кукуруза у них является основным злаком для производства хлеба. Мы присоединились к толпе индейцев, окруживших прямоугольное пространство. Некоторые из них сидели на плоских крышах глинобитных хижин. Люди возбужденно переговаривались и смеялись. Мы все еще находились внутри формальных границ США, но эти земли фактически принадлежали другому миру, который с чьей-то подачи однажды назвали «Западным Тибетом».

Все смолкли, пропуская на открытую площадку шеренгу коренастых мужчин в одинаковых масках, идущих как солдаты. Низкоголосое пение исходило, как мне казалось, прямо из их чрева. Магия этих минут без остатка поглотила меня.

Танцоры изображали громовержцев. Вообще-то, в эти моменты все верили, что они и есть боги грома и молнии, сошедшие к людям, чтобы дать им дожди и благословение. Танец служил духовным каналом, соединяющим людей и высшие силы.

Затем появились шуты, и танцоры медленно отошли в сторону. Тела, набедренные повязки, кожа, волосы и даже брови шутов — все было покрыто сухим слоем засохшей белой глины. Их безумные корчи и шутки почему-то напомнили мне о западном мейнстриме^[9]. Они изображали похабных наркоманов, сексуальных извращенцев, одержимых вещами материалистов и продажных политиков. Ни один, даже самый развязный цирк, не решился бы взять их на работу, но индейцам хопи это представление было по нраву, и они одобрительно кричали, требуя продолжения.

Ко мне наклонился один из старейшин и вежливо предложил объяснить происходящее. Наверно, он заметил, что я шокирован зрелищем.

— Клоуны изображают поведение, которого индейцы хопи должны всячески избегать, — начал он. — Их шутки и кривляние меняется время от времени — в зависимости от того, какие тенденции внешнего мира влияют на жизнь племени. А танец все это время остается практически неизменным, он поддерживает наше достоинство. Танец, конечно, тоже эволюционирует, но очень медленно, как и сама природа.

Энергия пульсировала, скакала от непристойности дурачащихся клоунов к сосредоточенному порядку танцоров. На фоне возникшего между ними контраста можно было в полной мере ощутить и понять характер и значение каждой из групп этого шоу.

Во время одной из шуток клоуны затащили на сцену несколько человек из нашей группы. Я был одним из счастливчиков — или лучше сказать несчастных? Мужчины и женщины разделились. Каждому мужчине дали игрушечный лук и стрелу с присоской, что сделало нас похожими на купидонов-переростков. Клоуны показали нам, как танцевать. Мы должны были преследовать женщин, исполняя этот в высшей степени дурацкий танец. Женщины должны были убегать, вытанцовывая при этом свои па. Нужно было приседать поочередно на каждую ногу и раскачиваться при этом. Я покраснел от смущения и не смог сделать ни одного движения.

Клоуны принялись неистово кричать и стучать в барабан. Они вынуждали нас начать, наконец, это безумное действо. Толпа держалась за животы от смеха, наблюдая за нашим танцем. Большинство из нас, оказавшихся на «сцене», покраснело от стыда, но все продолжали улыбаться. Один человек, судя по его реакциям, слишком серьезно воспринимал все происходящее. Глядя на него, я улыбался все больше и больше, и совершенно перестал нервничать. Все это было шуткой. Возможно, это было также и очередное испытание: умеем ли мы смеяться над собой? В целом, после продолжительных трудностей пути этот эпизод стал для нас настоящей отдушиной.

После танца клоуны проводили нас на места, наградив несколькими «пики» — кексами, свернутыми из тонкого как бумага рисового теста. «Сверху» нам дали буханку магазинного хлеба и несколько сладких булочек. Мы разделили их с теми, кто оказался рядом. Один из старших хопи вежливо отказался.

— Это хлеб белого человека, — сказал он, нахмурив свое коричневое и как луна круглое лицо.

Многие индейцы до сих пор сами пекут хлеб в специальных уличных печах. Его отказ только проиллюстрировал общую критику в адрес «грязного смешения» западных привычек и индейской традиции.

— Некоторые хопи приходят танцевать, — сказал другой старец, — но перед этим они не готовятся и не очищаются. Некоторые забыли, зачем вообще нужен этот танец. Не так много осталось и тех, кто выращивает кукурузу...

Стоило нам вернуться в свой лагерь в резервации, как нас тут же пригласили принять участие во всенощной церемонии индейской церкви, которая должна была совершиться в соседнем вигваме. Для многих это был новый опыт, согласились лишь десять человек. Наше появление несколько шокировало навахо, прибывших позже. Один человек даже отпрыгнул в ужасе в сторону, когда увидел нас, зайдя в вигвам. Вскоре, однако, различия любого порядка нивелировались.

Эта церемония была последней в серии из четырех обрядов, посвященных, в первую очередь, оплакиванию одного из сынов племени, погибшему в автомобильной катастрофе. Песни и молитвы звучали на языке навахо, и яркий огонь посреди вигвама принимал каждое слово. Молитвенные песнопения эхом разносились по округе. Иной раз было трудно понять, кто именно поет. Присутствующие едва шевелили губами. Многие из нас начинали сутулиться и даже немного клевать носом — все-таки было тяжело всю ночь сидеть перед жарким костром и внимать молитвам. Но под утро в собрании установилась атмосфера праздника.

Джону разрешили спеть песню, которая пришла ему в голову в начале похода: «Ты должен согнуть свой лук, пусть энергия льется...» Женщина-навахо помолилась за всех нас перед чашей воды, и вскоре лучи солнечного света стали пробиваться сквозь занавесь внутрь вигвама. Начался праздничный обед: внесли ягненка, жареный хлеб и овощи. Мы рассказывали разные истории и шутили — делились сладким лекарством смеха.

Я вспомнил пророческие слова Ворона: «Пейот будет присматривать за вами у Четырех Углов». Всем было ясно, что Ворон говорил о церемонии Индейской церкви, в которой мы только что приняли участие. Сейчас мы находились в той части страны, где сходились в одну точку все Четыре Угла — на стыке границ штатов Колорадо, Аризона, Нью-Мехико и Юта. Индейцы традиционно считали этот район местом силы, в котором сосредоточена мощная духовная энергия. Индейцы навахо обозначили границы своих земель четырьмя горными пиками: Бланка на востоке, Маунт Тейлор на юге, Сан-Франциско на западе и Маунт Геспер на севере. Хопи считают, что эти места являются центром мира. Они соорудили в горах несколько храмов и регулярно приносят к их стенам дары и читают молитвы, считая их вратами в царство духа. Впрочем, старейшины индейских племен уже давно смекнули, что священной является вся земля, а не отдельно взятые места.

Я смотрел, как мои товарищи празднуют за столом, и вспомнил о видении, которое пришло ко мне посреди ацтекских руин, когда я был там с Медвежьим Сердцем. Тогда мне открылось, что белый человек однажды — после столетий насилия — сядет с коренными жителями этой земли за общий стол и вместе они разделят пищу духовную. Медвежье Сердце тоже об этом говорил. Радовало то, что все мы стали частью этого движения к переменам.

Хозяин хижины, в которой мы гостили, отвел нас в Туба Сити, где мы могли найти подержанный микроавтобус. К сожалению, удача нам не улыбалась, зато старик показал нам след динозавра, сохранившийся в гигантской каменной плите.

— Не стоит связываться с этими следами, иначе однажды тебя может укусить ящерица, — сказал он.

Эти следы были отблеском далекого прошлого, вызывали в воображении образы гигантских трехпалых рептилий, тяжело и неуклюже бродящих вдоль доисторических рек.

Некоторые следы были в камне вырезаны — вероятно, кому-то не хватало интерьерной детали на домашней террасе. Интересно, приползли к ним домой ящерицы? Часто люди стремятся завладеть какой-нибудь диковинной вещицей из прошлого, предметом старины, чтобы в настоящем подпереть им обваливающийся забор своей раздутой самооценки. И не важно, что для этого приходится вырывать куски истории оттуда, где им уготовано место самим временем.

Мы снова свернули лагерь и отправились дальше. Индейские песни эхом отзывались в наших головах. Динозавров мы так и не увидели, но вряд ли мы удивились бы, попадись они нам на пути. Мы переживали гораздо больше новых впечатлений, ощущений и мыслей, чем ожидали. Моя вера в значимость путешествия в страну индейцев окрепла. Наш поход и наш личный пример служили важным мостом, соединяющим две отдаленные друг от друга культуры — индейскую и неиндейскую.

Глава 11 Койяанискаци

— Наши пророчества описывают последние этапы настоящего цикла Земли, — сказал Томас Баньясья на конференции душевного здоровья, организованной представителями хопи. — Наши предки предсказывали падение на землю калабасов, полных пепла (то есть, как считают они сами, предсказывалось падение бомб на Хиросиму и Нагасаки). Они предсказывали о появлении трех сил, которые сотрясут мир. Две из них уже пришли в мир в лице фашистской Германии и Японии (на глиняных дощечках, найденных в Орайби, можно отчетливо разглядеть свастику, вписанную в знак Солнца). Третья сила придет в этот мир в лице массы людей, одетых в красные головные уборы и плащи... Последние дни будут мрачными. Люди будут падать с неба дождем, разделяясь на праведных и грешных. Землю ждет разрушение, но сила его будет зависеть от того, насколько способны народы Земли жить в гармонии с природой, делиться друг с другом как братья и сестры, и смогут ли они свернуть с эгоцентричного пути.

Мы поняли далеко не все из того, что говорил Баньясья (например, для нас загадкой остались «люди, падающие с неба дождем»); думаю, речь шла о «битве последних времен».

Баньясья продолжил говорить.

— Наши пророчества были выгравированы на трех каменных табличках. Одну из них давным-давно забрал один человек, так давно, что кожа его стала белой. И вернет ее белый человек, чистый и честный. Он вернет недостающую часть пророчества.

Я сообразил, что раскололи каменную табличку на части довольно-таки давно. Только я не понял про белого человека. Должен ли он переродиться и снова прийти в эти земли и вернуть табличку, или же он является неким собирательным образом, символизирует группу или движение белокожих людей? С самой же каменной табличкой все было более-менее ясно — индейцы хопи имели обыкновение передавать пророчества методом наскальных рельефов.

По словам Баньясьи, индейцы хопи традиционно старались служить всем остальным примером для подражания в деле гармоничного существования.

— Хопи даже медитируют с открытыми глазами, чтобы поддерживать связь с природой, — сказал он. — Мы стараемся проявлять заботу ко всему и никогда не наносим вреда Матери-Земле — ничего не отрезаем у нее, ничего не огораживаем. Мы не делаем ничего лишнего, не производим отходов — довольствуемся необходимым. Каждое действие рождает последствие. Мы смотрим в глубину источника, в котором все рождается. Умение контролировать себя — обязательное требование. Быть хопи — значит стать сильным, чтобы иметь возможность быть мирным и кротким.

Баньясья верит, что в землях индейцев хопи сосредоточена священная энергия Матери-Земли и Великого Духа, и вопрос ее сохранения — это вопрос сохранения мира в целом. Еще он заверил меня, что все их молитвы, церемонии и борьба направлены на процветание всего сущего в целом, и от этого ему вдвойне печально наблюдать за закатом традиционной жизни индейцев племени.

Примечательно и немного странно то, что единственными его слушателями оказались только мы. Наверное, другие хопи уже тысячу раз слышали его речи, а может, они просто придерживались иного мнения. Их общество пережило немало расколов, и многие из них подробно описаны в литературе, например, в книге Френка Уотерса «Книга хопи». Нельзя причесывать их всех под одну гребенку.

В основном на этом собрании обсуждались современные тенденции внешнего мира, то, как они влияют на традиционный уклад. Особое внимание уделялось материализму и алкоголизму — об их появлении сообщалось в древних пророчествах. Из года в год у племени сокращается площадь фермерских угодий. Молодое поколение отказывается учить язык хопи. Традиции и ценности забываются. Увеличивалось количество самоубийств. И вдобавок ко всему нетрадиционно настроенное племенное правительство — вопреки желанию шаманов и духовных лидеров — санкционировало разработку угольных и урановых месторождений на священных землях племени.

В рамках программы мы посмотрели премьеру фильма «Койяанискаци», названного словом из языка хопи, означающим «жизнь вне равновесия». Годфри Реджио, режиссер картины, сам представил свою работу. В фильме не было слов, только стремительная смена кадров, изображающих движение и грязь жизни больших городов. Эти образы усиливались увеличенными фотоснимками, появляющимися в кадре, и цитатами древних пророчеств. Все это не было и отдаленно похожим на ежедневную жизнь индейцев племени. Напряженная суета в час пик на Двенадцатой авеню казалась чем-то инопланетным тому, кто вырос на Аризонском нагорье.

На конференции мы осознали, что равновесие жизни может быть расшатано на самых разных уровнях — на ментальном, на физическом, на духовном. Разрушение института традиционной семьи, уход от аграрного образа жизни, алкоголизм и насилие, уничтожение ценностей, на которых держалась целостность общества — эти внутренние тенденции расшатывали общину так же, как и внешние влияния. Пренебрежение природой, непонимание устройства мира — все это часто приводило к дальнейшей деградации окружающей среды. Державший речь старейшина сетовал и на то, что сегодня лишь единицы совершают паломничества в святые места в районе Четырех Углов.

— Сегодня здесь с нами находятся люди не из числа индейцев хопи, но они решили пройти пешком до самого Вашингтона! — сказал он в заключение с надеждой, что наш пример послужит хорошей мотивацией для других. Сами же мы в какой-то момент осознали, что неторопливое пешее шествие гораздо сильнее сближает нас с Матерью-Землей и ее духовными силами, чем передвижение в скрипучих бездушных колымагах, созданных из пластика и металла. И, как полагал старейшина, сам по себе пеший поход уже является священным действом.

После конференции часть группы отправилась на вершину плоскогорья в городе Орайби. Считается, что это самый древний город на территории США, и возраст его насчитывает более двух тысяч лет. Сегодняшний город не слишком отличается от своей древней версии, здесь сохранились ветхие глинобитные и каменные дома и фрагменты фермерских хозяйств, растянувшихся по пустыне.

Осколки гончарных изделий, которыми Орайби некогда славился, были обильно разбросаны вдоль дороги. Чаще всего мне попадались осколки ярко-красных и красно-желтых ваз с фрагментами утонченного орнамента. Руины древней христианской церкви были немым свидетельством неудачи христианской экспансии в этих землях. Обращало на себя внимание полное отсутствие электрических и водных коммуникаций — местные жители предпочли оставить все, как было. Те же, кто захотел воспользоваться благами современной цивилизации, спустились к подножью плоскогорья и поселились в городе Кикотсмови и некоторых других местах вблизи резервации.

Мы побывали в полутрадиционной деревушке Хотевилла и навестили Старика Дэвида, шамана, дожившего до ста пяти лет. Его здесь называли «Папой Хопийским». Он возвестил о пророчествах индейцев хопи всему миру и получил Орден мира ООН. Теперь же он вернулся домой. Для человека своих лет он был на удивление рассудительным и здравомыслящим, и рассказывал нам о значении, которое наш поход имеет для мира в целом. По его словам, сегодня нам всем не хватает «приземленных» действий, продвигающих и развивающих общение между людьми.

— Я бы хотел сделать землю хопи приютом для миротворцев, — сказал он. — Но я не уверен, что мы сможем всех накормить. А это одна из наших традиций — кормить гостей.

Окинув взглядом просторы земли индейцев хопи, я задумался о словах Старика Дэвида. Этим скромным людям есть чем поделиться с миром, они не понаслышке знают о священном доверии к земле, которая только внешне выглядит сухой и безжизненной, внутри же таит духовные богатства. После долгих физических страданий, пережитых нами в дороге, мы чувствовали, что теперь можем гораздо глубже понять индейцев хопи.

Под колючим моросящим дождем мы поднимались по грязной дороге на Великую Гору, прилегающую к территории совместного использования индейцев навахо и хопи. Еще в Сан-Франциско одна старушка из племени навахо сказала, что этот район сегодня стал предметом жарких споров между двумя племенами. Напряжение это вызвано озабоченностью индейцев хопи тем фактом, что в этих землях появляется все больше и больше навахо. Есть вероятность, что последних постараются вытеснить отсюда. Люди вроде Томаса Баньясьи и Старика Дэвида были, разумеется, против насильственного перемещения. Они верили, что спор можно разрешить по-человечески, без радикализма. Более того, они догадывались, что конфликт искусственно разжигают корпорации, у которых здесь есть серьезные энергетические и ресурсные интересы. Я смотрел на покатые холмы, покрытые пушистыми пиниями и полынью, и мне было трудно даже представить, что когда-нибудь здесь появятся дивизии бульдозеров, прорывающих шахты и котлованы, и грузовики размером с дом, вывозящие из недр земли ее минеральные богатства.

Если подозрение об истинной природе разногласий было верным, то конфликт существовал не между двумя племенами, но между традиционным образом жизни коренных индейцев и все время растущими потребительскими желаниями западного общества. То же самое произошло, когда на севере Джорджии в Калифорнии нашли золото, или когда нефть была обнаружена на Аляске. Образ жизни общества всегда сказывается на развитии подобных ситуаций, когда речь идет о выборе между расточительностью и бережливостью, о возобновляемых и конечных ресурсах. Встать на устойчивый в экологическом плане путь развития не так просто — нужно выйти за рамки сложившейся системы и посмотреть на мир новыми глазами.

...Лагерь выживания в Больших Горах был создан Американским индейским движением и несколькими местными старейшинами. Лагерь этот располагался посреди девственных, нетронутых цивилизацией зеленых холмов, был как бы продолжением древней культуры Анасази, и в целом сообщество населявших его людей процветало. Активисты от индейцев — преимущественно из племен северной части равнины — спали, растянувшись на двухъярусных кроватях внутри небольших домов. Были там и специальный павильон для танцев и пения, и отдельно стоящая кухня. Молодежь запасалась продовольствием на случай войны или осады. Они поклялись не допустить конфискации домашнего скота, огораживания земель и не желали соглашаться с предписанием властей о строительстве новых домов для навахо. Такая ситуация была кошмаром для чиновников. Эти места стали потенциальной военной зоной. Мне от этого становилось как-то неспокойно.

— Что может предложить ваша культура? — с вызовом спросил нас один из активистов навахо. — Мамочку и яблочный пирог? Бургер кинг? Наша культура неотделима от этой земли. Мы будем биться за нее!

Мы смогли найти общий язык с активистами вечером, во время парно$й церемонии. Мы вместе пели, молились и курили трубку. После мы остудили свои телеса холодным песком — в лагере не было проточной воды. Я проникся каким-то новым для меня самого чувством уважения к грубому песку. Индейцы были готовы, подобно Иерониму, пролить за этот песок кровь. Причем не только свою.

Некоторые члены нашей группы остались в городке, чтобы помогать семьям навахо сажать кукурузу, пасти овец и рубить дрова. Они так сошлись друг с другом, что решили задержаться еще на несколько дней. Я им немного завидовал, но все же понимал, что гораздо важнее продолжать движение, и еще нужно было как-то решить проблему транспортировки вещей. Мы искали, где бы купить подержанный пикап, чтобы загрузить в него весь свой походный скарб, но времени оставалось все меньше и меньше.

После того как основная часть группы покинула Большие Горы, одна из старейшин навахо — ее звали Катарина Смит — провела нас по короткой дороге через территорию этих земель. На ней было длинное платье такого глубокого голубого цвета, что женщина сливалась с вечерним небом. На шее висели бусы из серебра и бирюзы. Ей было по меньшей мере лет семьдесят, но мы едва поспевали за ней.

Катарина вела нас через глубокие овраги, небольшие фермы и пастбища, мимо прямоугольных деревянных мазанок. Иногда в воздухе улавливались ароматы шалфея, горящей древесины и навоза. В этих местах Катарина провела всю жизнь. Она знала каждого, кто жил здесь. Было очевидно, что ничто не заставит ее покинуть эти места. Она не скрывала горьких чувств по поводу действий правительства — как федерального, так и племенного — направленных на фактическое изгнание ее семьи и всего окружения из этих мест. Мы слушали ее напряженно, с немалым трудом преодолевая дорогу.

— По мне, — сказала она, — так белый цвет в американском флаге символизирует белого человека. Красный олицетворяет нашу индейскую кровь, а количество звезд совпадает с количеством коренных народов, павших в борьбе за право на жизнь.

Затем она посетовала на ситуацию, знакомую почти всякому навахо.

— Моя младшая дочь не желает вести традиционный образ жизни. Нет, вместо этого она хочет поступить в колледж в Вашингтоне!..

Но в последнее время можно наблюдать весьма занятное явление: да, индейцы навахо все меньше и меньше следуют своим традициям. Но в то же время — и это подтвердила Катарина — все больше и больше белых людей начинают интересоваться культурой и традициями коренных народов, и интерес этот вовсе не праздный и не ограничивается изучением безделушек и сувениров в придорожных лавках. Возникает резонный вопрос: как сохранить равновесие культурного и духовного обмена и избежать при этом смешения самих культур? Простое присутствие, скажем, пятисот не-индейцев на традиционной церемонии вряд ли будет достаточным аргументом для коренных жителей, чтобы остаться-таки дома. А если все они ринутся в большие города за американской мечтой, традиционные культуры неминуемо погибнут. Я надеялся, что участие не-индейцев в жизни традиционного общества (взять хотя бы этот наш поход) поможет самим индейцам начать ценить то, что у них есть, пусть тяга к американскому мейнстриму и неизбежна.

На следующий день по дороге в Пиньон, что в Аризоне, мы повстречали шамана по имени Эдгар. Он возвращался домой после всенощной шаманской церемонии. Он спросил нас:

— А что для вас самих значит флаг, который вы несете перед собой?

— Для нас это что-то сродни молитве, — ответил я. — Да, он помогает нам молиться и служит путеводной нитью.

Кажется, его мой ответ удовлетворил.

Многим наш флаг показался бы не более чем диковинным предметом интерьера, годным для того только, чтобы висеть на стене в гостиной или в музее. Однажды один классический янки даже пытался купить его:

— Эй, сколько вы хотите за эту тряпку? — крикнул он, выглядывая из своего авто, стоящего посреди пыльной дорожной пробки.

— Знамя не продается, — ответили почти хором несколько человек. Нам даже в голову не приходила идея продать флаг. Он стал для нас священным, с его помощью мы рассеивали сумрак лежащей пред нами дороги. Окажись этот флаг в музее или частной коллекции, я думаю, мы бы негодовали так же, как негодуют индейцы, когда видят предметы своей культуры, заключенные под стекло. Люди разоряли захоронения их предков, жадно желая заполучить какой-нибудь артефакт. И поэтому растущий сегодня интерес к традиционным культурам должен вдохновлять на духовный поиск, вести к смене образа жизни, а не просто провоцировать любопытство к красивым и ценным объектам. Нельзя продавать все.

После того как мы обсудили общие вопросы нашего похода, Эдгар заключил:

— Ваш путь долог и пролегает через многие земли. Я прошу вас, не забывайте того, что вы здесь видели, помните о проблемах, живущих в Больших Горах. Многие страдают здесь. Помогите разнести их послание по стране. Пусть правду узнают те, от кого она скрыта. И да пребудет с вами Господь.

Эдгар вселил в нас еще больше уверенности в правоте нашего дела, внушил больше веры в нашу цель. И многие поступали так же. Иной раз мы так высоко воспаряли духом, что казались себе летящими на орлиных крыльях.

Вечером этого же дня в лагерь вернулись Микель и Роберт Гленн, но не с пустыми руками: они нашли транспорт. Купленный на общие деньги, грузовик символизировал силу и возможности коллективного действия. Мы радостно приступили к работе: сооружали фанерные борта, рисовали орла с одной стороны и карту наших передвижений — с другой. Этот день стал днем нашей гордости за всех нас.

Мы продолжили движение по земле навахо теперь уже с помощью грузовика. Вскоре нам удалось принять участие в первой конференции навахо, посвященной рискам урановой геологоразведки. Среди присутствовавших было много вдов и сирот погибших шахтеров. Десятилетиями люди, работающие или живущие вблизи, подвергались радиационному облучению. В отчете от 1959 года сообщалось о превышении допустимого радиационного фона в девяносто раз! Более того, исследование показало, что из 150 шахтеров, работавших на шахте города Шипрок до 1970 года, 133 человека умерло от рака легких или же от различных форм фиброза десятью годами позже.

Кроме того, в 1979 году прорвало хвостовую дамбу в городе Черч Рок, и миллионы галлонов зараженных отходов хлынули в реку Рио Пуэрто. В истории США эта экологическая катастрофа стала самой крупной. Сегодня, по прошествии четверти века, вода все еще заражена.

В течение нескольких лет после нашего похода шахтерам и их семьям выплатили денежную компенсацию, а к 2005 году им удалось закрыть оставшиеся урановые шахты и остановить добычу руды на своих землях. Однако и сегодня многие шахты остаются обнажены и беззащитны перед дождями и ветрами. Район Четырех Углов печально известен тем, что здесь самый высокий на территории США уровень радиации.

После конференции я решил проехаться по окрестностям, и автостопом добрался до Колорадо. Один шофер игнорировал обсуждения проблем, связанных с ураном и его воздействием на здоровье человека: «Я здесь только потому, что могу зарабатывать восемнадцать долларов в час, работая на погрузчике в шахте».

Я выслушал многих. Один парень сказал мне:

— «Негры прерии» — хитрож...ые алкоголики. Но мы так не называем стариков. Пойми, есть «негры прерии», а есть индейцы. Это разнится примерно так же, как «снежки» и белые.

Человек кавказской внешности сказал мне:

— Видишь все эти пикапы и грузовики у индейцев? Они куплены на деньги налогоплательщиков — на наши с тобой деньги. Я думаю, им нужно ассимилироваться, стать частью общества. Без всей этой хрени с резервациями.

Меня, мягко говоря, шокировал контраст между мнениями этих людей и взглядами тех, с кем я шел. Но самый большой шок ждал меня впереди, когда я прибыл в центр Денвера, находящийся вдали от скалистых земель хопи и навахо. Ко мне пристали два навязчивых чернокожих барыги, поигрывая гриппером^[10] с белым порошком. Возможно, моя борода, грязная одежда и рюкзак ввели их в заблуждение.

— Давай, чувак, давай — это отличное дерьмо, — наседали они на меня.

«Давай, чувак...» Мимо высоченных небоскребов, упирающихся в вечернее темнеющее небо, проносились тысячи машин. Мои легкие впитывали тяжелый смрад большого города, а мысли возвращались к одному-единственному слову: койяанискаци: «жизнь вне равновесия».

Глава 12 Страна племени лакота

После изнурительного похода через скалы Колорадо и душной тесноты Денвера мы наконец оказались среди широких равнин Вайоминга, а затем вступили на холмистую землю Южной Дакоты — священную землю племени лакота сиу и многих других. По итогам мирного соглашения, подписанного в 1868 году в Форт Ларами, правительство США навсегда отдало эти земли индейцам. Эта их победа была единственной в истории конфликта коренных народов и колонистов. Но мир продлился недолго. Четыре года спустя на Черных Холмах, в русле реки, было найдено золото, и сюда тут же хлынул поток золотоискателей. Борьба возобновилась, и постепенно индейцы лишились контроля над этой землей.

Однако и сегодня многие индейцы продолжают отстаивать права на эти земли, ссылаясь на мирный договор 1868 года. В 1979 году правительство США предложило племени лакота денежную компенсацию в размере семнадцати с половиной миллионов, но те отказались взять деньги.

...Около водопада мы разбили лагерь, и однажды к нам заявились три индейца. Мы разговорились, и один из них объяснил нам:

— Мы сказали, что деньги нам не нужны. Пусть отдают Черные Холмы!..

А тем временем отвергнутые деньги идут в рост...

Грязный фургончик с тремя индейцами с гулом удалялся вниз по дороге в сторону резервации Пайн Ридж, оставляя после себя шлейф пыли, а я продолжал любоваться видом холмов и высоких деревьев, чьи силуэты тихо лежали на фоне вечернего неба. Слышался негромкий журчащий лепет ручья, бегущего неподалеку. Можно ли представить себе лучший храм, храм, в котором ощущаешь тотальное умиротворение и целостность, в котором вечность становится не просто словом? Не удивительно, что индейцы отказались продавать землю. Разве можно оценить деньгами красоту, воду, горы и деревья... и это удивительное чувство покоя?

Трое человек из нашей группы, включая меня, поехали вперед, чтобы разведать обстановку в стране индейцев лакота. Мы въехали на территорию резервации Пайн Ридж, родины племени оглала — одной из ветвей семьи лакота сиу. На дороге мы подобрали индианку по имени Жаннет и двух ее детей. Жаннет стала нашим гидом, провела нас сначала на вершину холма Поркупин, где расположена индейская радиостанция КИЛИ, вещающая на сто или больше миль. Там у нас состоялось «живое» интервью в прямом эфире.

В Вундед-Ни, соседнем с радиостанцией городке, мы встретились с Леолой, организатором «благополучно» загнувшегося правительственного проекта по обеспечению людей жильем. Леоле оказалось слегка за тридцать и она была на седьмом месяце беременности. Ее внутренняя безмятежность и спокойный взор говорили о том, что она многое понимает и без слов. На стенах ее дома висели фотографии ее предков в полном облачении — верхом на роскошных лошадях, с перьями на голове и на фоне высоких вигвамов. Она назвала женщину с одной выцветшей уже фотографии своей «бабушкой» таким тоном, что стало ясно, что та все еще жива.

Пока мы гостили у нее, в дом постоянно кто-то заходил: друзья, родственники... все они восхищались тем, что она непрестанно заваривала кофе и выкладывала на стол кусочки шоколадного кекса. К нам зашла Шарлотта по прозвищу Черный Лось — потомок одного из знаменитых пророков индейцев лакота. Для индианки у нее была слишком светлая кожа на лице, обрамленном прядями черных, как уголь, волос. Как и все ее соплеменники, она совершенно открыто рассказывала о себе, о своем прошлом и о тяжелой жизни своего народа.

— Когда мне исполнилось восемь лет, меня отправили учиться в государственный интернат, — начала она. — Большинство учеников научились говорить по-английски только к концу первого учебного года. Когда один из самых отстающих из нас наконец заговорил, наша учительница расплакалась. После этого к ней пришли родители многих детей и расспрашивали, кому она желала смерти: по традиции племени сиу, плакать можно только тогда, когда кто-то умирает. На следующий год ее уволили. Теперь в школах учат на двух языках — английском и языке сиу.

Прибудь мы сюда несколькими годами ранее, было бы сложно найти общий язык с жителями Вундед-Ни. В семидесятые годы XX века эти земли были местом боевых действий. Перестрелки, убийства и блокпосты были здесь обычным делом. Правительственные здания обкладывались мешками с песком и оборудовались стрелковыми башнями. С одной стороны были силовики от ФБР и племенного правительства оглала, с другой — активисты Американского индейского движения. Конфликт разгорелся из-за бурения шахт на территории резервации, а также из-за намерения местного правительства продать часть земли. Тысячи людей попали в этот переполох. Уровень смертности (насильственной, естественно) вырос здесь настолько, что превосходил показатели крупных городов США.

Активисты Американского индейского движения заняли городок Вундед-Ни и удерживали его в течение семидесяти одного дня. Конфликт завершился обоюдной договоренностью: президентская комиссия должна была рассмотреть сотни подписанных ранее договоров между индейцами и американским правительством (включая договор от 1868 года); упразднялся племенной совет оглала, а также должность управляющего бюро по делам индейцев; признавалось легитимным традиционное племенное правительство оглала; началось федеральное расследование по делу Дениса Уилсона, президента предыдущего местного правительства, и его вооруженных сил, известных как ЗОН (защитники оглальского народа) — в его адрес было направлено больше тысячи жалоб от гражданских лиц. Впоследствии, однако, практически ни одно из обещаний по договору не было выполнено, хотя на уровне конгресса регулярно проходили слушания по поводу конфликта и вызвавших его причин. Несколько сотен активистов АИДа были арестованы, но большую их часть впоследствии оправдали и освободили.

После оккупации ситуация в Вундед-Ни обострилась еще сильнее, и гражданская война продолжилась между традиционалистами и сторонниками племенного правительства.

— Мы знали здесь все, каждую машину, — продолжала Леола. — И когда появлялся чужак, мы сразу знали об этом. Женщины встречались тайно, чтобы поговорить.

По словам Шарлотты, осью конфликта было желание правительства заполучить оставшуюся землю племени лакота.

— Нас долго пытались вытеснить отсюда, — продолжила она. — В школе мне советовали выйти замуж за белого и уехать из резервации. Мужчинам тоже советовали уехать отсюда и найти где-нибудь работу. Агенты правительства называли это «экономической возможностью». Они надеялись забрать землю себе после того, как значительное число индейцев уедет отсюда. Наших людей отправляли учиться в технические училища, в основном на сантехников, но когда те переезжали в другие города, местные профсоюзы не принимали их.

Леола хотела, чтобы люди остались на этой земле, и при содействии всевозможных организаций она оказывала им помощь, боролась с безработицей и нищетой, предоставляла пищу, одежду и необходимые инструменты. В результате этих усилий здесь возобновилось садоводство, вновь стали строить бревенчатые хижины, разводить диких лошадей и бизонов. В целом, происходило органичное смешение традиционной и современной культур.

— Мы не хотим продавать эту землю, — сказала Леола тем самым сочувственным тоном, эхо которого раздавалось во всех резервациях вообще. — Мы лучше останемся нищими, чем продадим свою Мать.

Мы попрощались с Леолой, поблагодарив ее за проведенное с нами время, и вернулись к остальной группе, после чего вместе прошли оставшиеся две мили под закатным небом. К нам присоединились несколько молодых индейцев, услышав о нас по радио. Шорти, человек средних лет, отвел нас в лагерь близ города Оглала, в котором во время конфликта неизвестные убили двух агентов ФБР. Он показал свой бывший дом, расстрелянный во время боевых действий. Пустой и тусклый, он стоял перед нами, словно перфорированный скелет, испещренный пулевыми отверстиями. В убийстве агентов обвинили Леонарда Пелтье, хотя — как уверял нас Шорти, — его в тот момент даже не было в городе. Сейчас он отбывает пожизненное заключение. Его арест спровоцировал боевой клич, брошенный индейским движением.

Шорти добавил, что во время этого убийства его тоже не было в городе. Тем не менее, власти прихватили и его, так как он поддерживал АИД.

— Я провел в заключении шесть месяцев, побывал в тюрьмах Денвера, Шайена, Форт Коллинза и Эль Пасо. Даже адвокаты не могли найти меня.

Затем с него сняли подозрения, и он посвятил себя жизни движения и законными способами пытался разрешить дело Пелтье и других индейцев.

— Мы многое выстрадали, — сказал Шорти. — Особенно в Вундед-Ни, в Оглале и Поркупине. Так что нам все равно, как выглядит тот, кто приходит на помощь. Мы их принимаем, как родных... — Он молча смотрел в огонь. Мне было больно за этих людей. Люди совершали различные ритуалы, среди которых был и Солнечный танец, во имя Леонарда Петье, чтобы взять на себя часть его тяжелой участи, облегчить страдания. Переживание боли другого человека как бы позволяет действовать от его лица. Возможно, это было высшей целью и нашего похода.

Некоторые активисты утверждали, что резервация нуждается в плане Марша$лла, чтобы выйти из этого чудовищного положения. По данным на 2002 год здесь была самая низкая продолжительность жизни во всем Западном полушарии (не считая Гаити) — люди редко доживали до пятидесяти лет. Уровень детской смертности был вдвое выше, чем в среднем по стране. Около половины детей живут здесь за чертой бедности, а половина жилого фонда просто непригодна для жилья. Двое из трех учеников бросают школу. Традиция еще как-то сдерживает разрушительные тенденции, но помощь извне сейчас необходима как никогда. Организации вроде «Друзей резервации Пайн Ридж» помогают донести до широкой общественности проблемы людей и собирают денежные средства в их пользу.

На следующее утро Шорти показал нам яркую жилетку из грубой джинсы.

— Моя внучка сшила ее для меня, когда ей было всего тринадцать! — сказал он с дрожью в голосе. — Она — моя гордость. В нашей культуре принято отдавать другим все, к чему начинаешь сильно привыкать. — С едва заметной улыбкой он протянул жилетку мне. У меня не было слов.

По иронии судьбы, на мне в тот момент была вязаная жилетка, которую два года назад мне подарил Медвежье Сердце. «Держи, она теперь твоя, — сказал он тогда. — Когда-нибудь ты можешь отдать ее кому-то — решать тебе. Ты ничего никому не должен». С тех пор я бережно хранил ее. Но то, что я хранил в своем сердце, ни в какое сравнение не шло с предметами материального мира. Шорти хотя и не ждал, что в ответ я тоже подарю ему что-нибудь, но был рад, когда я протянул ему свою жилетку. Он подарил мне не просто красивую материю с изящным бисерным плетением — он подарил мне ценный урок.

Днем наша группа шла по той же дороге, ведущей к Вундед-Ни, по которой я и двоедругих «скаутов» ехали вчера. Стоящий на обочине индеец сделал приветственный жест рукой.

— Вон тот утес — он священный, — сказал он, указав морщинистой рукой в сторону холма с редкой, едва заметной растительностью. — Шаманы ходят туда молиться. Они делают это издавна. Можно исцелиться только приложив руки к камню утеса.

С его разрешения четверо из нас отправились на холм — им как раз была нужна помощь. Когда индеец племени лакота говорит такое, ты не можешь принять его слова легкомысленно. Вскоре эти четверо вернулись с хорошими новостями.

— У меня месяцами болела спина, но теперь все прошло! — в радостном изумлении восклицал Койот. — А у Лесли спала опухоль горла.

Я слушал их без всякого скептицизма — раньше мне уже приходилось наблюдать подобные чудеса. Учитывая многовековой опыт процветания местных жителей, что продолжалось, пока европейцы не завезли свои болезни на континент, имеет смысл кое-чему научиться у них. До сих пор многие из нас еще «дети» в сравнении с ними.

В Пайн Ридж — крупнейшем городе резервации — мы остановились у бакалейного магазина. Там ко мне подошел пьяный индеец и попросил денег. Я дал ему немного мелочи, и он расплакался: «Я четыре ночи спал в стогу сена», — сказал он. Вокруг столпились другие индейцы и стали расспрашивать нас о всякой всячине. Они были вполне мирно настроены, но, пожалуй, только присутствие все это время рядом Шорти придавало мне спокойствия. Мы были, словно рыбки в аквариуме. Особый интерес вызывали фанерные панели, приделанные к нашему фургону. С одного борта на мир смотрел орел, обрамленный радугой, а с другой можно было увидеть карту нашего маршрута. Примерно через каждые сто миль мы рисовали на карте новые точки, отмечая пройденный путь. Страна индейцев лакота была тем местом, где я надеялся задержаться.

Вечером мы ужинали с Леолой и другими местными в Вундед-Ни. Этот теплый прием ничем не напомнил об оккупации города силами АИДа, не говоря уже о кровавой бойне, случившейся здесь около сотни лет назад. Согласно легенде, в 1890 году вождь племени лакота по имени Большая Нога отправился со своими людьми из резервации в Вундед-Ни, чтобы принять участие в Танце призраков. Они танцевали и молились за возвращение своих земель и за души погибших воинов. Вскоре пришли солдаты. Началась драка. Солдаты открыли огонь по безоружным людям, они стреляли по женщинам и детям. Недалеко от нашего лагеря находится захоронение — около двухсот человек стали тогда жертвами. Теперь я мог понять, почему они так внимательно на нас смотрят. Ночью я чувствовал, как танцуют их души. Мне не удалось заснуть.

Иногда сложно воспринимать историю эмоционально, особенно если часть ее находится на духовном уровне. Вероятно, как раз духовная сфера в первую очередь нуждается в исцелении ран, нанесенных во времена конфликтов. Нужно мирное разрешение этой глубокой проблемы. Не удивительно, что многие потомки Большой Ноги все еще пребывают в смятении и не знают покоя.

Почти сразу после восхода Леола отвела нас на сосновый холм к западу от нашего лагеря. Наши ноги были мокры от росы, обильно выпавшей на утреннюю траву. Но нам было все равно. Утро было удивительным. Прохладный ветер щекотал макушки деревьев и те мелодично шелестели в ответ. Щебетание луговых птиц наполняло воздух. Краснохвостый ястреб величественно парил в небе над нашими головами. Взбираясь на вершину холма, мы шли на его пронзительный крик.

Нас встретил шаман, его звали Зак. Он был здоровый, как медведь. Его длинные седые распущенные волосы поблескивали в свете утреннего солнца. Шаман не говорил по-английски, но приветствовал нас теплой улыбкой.

Когда я осматривал полупустой дом Зака, мне в голову пришла мысль: шаманы и целители в индейской культуре получали вознаграждение за свои услуги, но оно было, скорее, нематериальным. Я бы не хотел жить в его ветхой лачуге в условиях здешней зимы. Во дворе лежали груды автомобильного металлолома. По лужайке бродили куры под зорким оком лежавших в тени котов. Летняя трава выросла высокой, и в образе ее было что-то очень дикое.

Мы стояли молча у костра, огонь которого согревал камни для предстоящей парной церемонии. Интересно, отличается ли эта церемония у племени лакота от других? До сих пор я не присутствовал на двух одинаковых церемониях. Все они были уникальны и неповторимы.

Зак впустил нас в парную. Первый заход. Шорти закидывал внутрь кроваво-красные, дышащие жаром камни. Дверцу закрыли. Старик прочистил горло и начал произносить молитвы и петь на языке лакота. Мы сидели в темноте, слушая свое дыхание и пение птиц. Зак поливал камни водой, и в ответ они дышали на нас раскаленным паром. Я не знал, нужно ли и можно ли что-то говорить. Возможно, сначала нужно было дать выговориться камням.

Наконец, Зак заговорил. Шорти переводил его слова для нас. «Старый вождь, которого мы давно не видели, пришел, чтобы пройти с вами до конца, — начал Зак. — Не бойтесь. Не сходите с дороги, и тогда дойдете до цели. Вам предстоит пройти через многие тернии, но оставайтесь сосредоточенными. Не бойтесь грома, ибо он с вами. Вы увидите то, во что никогда бы не поверили. Я это знаю. Ночью я прихожу в обличье койота».

Старик говорил медленно и свободно, а в словах его звучали величие и уверенность. Мы курили трубку и вместе купались в лучах рассветного солнца. Эта церемония оказалась самой скоротечной, но при этом самой фундаментальной и значительной из всех, на которых я присутствовал.

Затем в парную вошли женщины нашей группы. Они там провели времени не больше, чем мы. В лагерь мы вернулись молча, не проронив ни слова. Утро казалось нам красивым и чистым, как никогда. Взявшись за руки, все участники шествия встали в круг и молились за этих людей и их землю. Женщины пережили то же, что и мы. В них красноречивые в своей простоте слова Зака вызвали не меньший благоговейный трепет.

Вообще, вожди прошлого были известны как раз своим даром внушать в людей уверенность и вдохновение. Зак полностью соответствовал этой роли. Теперь происходило что-то действительно новое — духовный обмен между культурами. И мы гордились, что стали непосредственными участниками этого процесса.

Шорти решил показать нам страну лакота. Он говорил о традициях своего племени, особенно о Солнечном танце:

— Разница между нашей религией и христианством лишь в том, что мы общаемся напрямую с Великим Духом, в то время как христиане обращаются к нему через Христа. В основе же своей религии похожи. Мы тоже верим в страдание, хотя христиане позволяют Христу страдать за себя, а мы стремимся своим страданием освободить от него других.

Они не смогли бы построить крест, большой настолько, чтобы его хватило на каждого из нас. Но у нас есть Солнечный танец, во время которого мы пронзаем свое тело костью или деревянным колышком и привязываем себя ремнем к шесту. Мы готовимся к этому событию в течение всего года, каждый месяц соблюдаем двухдневный пост. А во время танца мы соблюдаем строгий пост в течение восьми дней. На восьмой день мы проливаем свою кровь.

Вокруг главного шеста стоят двадцать восемь других, образуя круг. Каждый из них символизирует лекарственное снадобье, или компонент, необходимый нам для жизни. Мы называем снадобьем все, что нам нужно, чтобы жить. У нас для всего есть символы. Синий цвет, например, олицетворяет небо и всех летающих тварей, а также воду и всех тварей плавающих. Фиолетовый символизирует насекомых — они тоже важны — ну и так далее.

Он показал нам два лекарственных растения, растущие у дороги: корень горечавки они используют от кашля, а черемуху — для смягчения ощущения жажды. Он сказал, что это знание теперь редко передают из уст в уста, молодежь интересуется совсем другими вещами.

Шорти сокрушался:

— Фермер, которому нужно было убрать много сена, пришел на стройку и попросил помочь ему. Но никто из молодежи не согласился — правительство платит им деньги и так. Когда я был молод, нужно было еще суметь найти работу...

Постепенно я начал понимать, что благополучие зиждется, скорее, на правильных рабочих программах, чем на простом благосостоянии, особенно если люди в состоянии работать. Наличие работы развивает ответственность и оставляет меньше времени для битья баклуш и пьянства, а последнее — бич всех резерваций, особенно когда люди получают от государства очередной чек.

После дороги длиною в двадцать семь миль мы, наконец, вернулись в свой лагерь, расположенный в деревушке Суэтт с численностью населения девять человек. Нам приходилось проходить большие, чем сначала, расстояния, чтобы исправить ошибку в нашем расписании и больше времени отвести на выходные. Рядом с нами остановился фургон, набитый индейцами. Они интересовались, что мы тут делаем. Индейцы возвращались с автопробега от океана до океана — от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса, — который они устроили в честь Джима Торпа, великого индейского атлета. Они проехали через многие резервации, желая объединить разрозненный индейский народ под знаменами Джима Торпа. Мы сфотографировались вместе с ними. Каждый ощутил, что эта встреча — не простая случайность.

На следующий день наше ускоренное турне продолжилось. Пройдя двенадцать миль, мы решили немного отклониться от намеченного маршрута и заглянуть к Шарлотте, прозванной Черным Лосем. Шарлотта пригласила нас к себе по поводу проведения сразу двух церемоний — «Освобождение духа» и «Бросание мяча». Они должны были пройти на открытом, поросшем травой поле, окруженном лесистыми холмами. Черный Лось жила где-то здесь. На место мы прибыли первыми. В то теплое, залитое солнцем утро над высокими деревьями лениво летали сарычи.

Медленно, «по индейскому времени», стали появляться индейцы лакота, всего пришло человек двести. Шарлотты не было рядом, и мы чувствовали себя немного не в своей тарелке. Но скоро подкатил старый седан, за рулем которого сидел Зак. Он улыбнулся и кивнул нам. Затем появилась Шарлотта и многие другие, таща за собой длинный фургон. Волнение наше возрастало с каждым вдохом.

Зак дал понять всем присутствующим, что нужно встать в круг. Зажгли шалфей. Его ароматный дым пропитывал собой воздух, а Шарлотта тем временем достала книги с описанием церемоний, которые проводил еще Черный Лось, ее предок. Мало кто мог узнать о них иным путем — в последнее время их не часто совершают.

Зак медленно вошел в центр круга. Произнося на своем языке молитвы, он сначала поднял в воздух трубку, а затем раскрашенный череп бизона. Затем достал мешок из оленьей кожи и раскрашенный короб. В мешке были волосы отца Шарлотты и внука Черного Лося, умершего в прошлом году. Они верили, что так душа ее отца хранится в коробе, и очищается, готовясь встретиться с Уакан-Танка — собирательным образом для всех духов вообще, которые существуют как части Великого Духа. Согласно самому Черному Лосю, после смерти человека его душу нужно хранить именно так в течение года, причем делать это должен тот, кто вел чистую, праведную жизнь, у кого в душе благие мысли и молитвы, а за плечами много добрых поступков. Взамен живущие получают особые знания от покойной души. Таким образом, все сущее на Земле получает пользу.

По образу и подобию церковной литургии по кругу пустили трубку, а затем мясо бизона и сок черемухи — они олицетворяли плоть и кровь умершего. После этого короб открыли, и душа поминаемого обрела свободу. Кто-то радостно плакал. Теперь душа могла отправиться в путешествие к Млечному Пути и соединиться там с Уакан-Танка. В этот момент вся Вселенная должна была возрадоваться, и судя по мурашкам, побежавшим по моей спине, так оно и было.

Эта церемония выглядела для миссионеров настолько дико, что в 1890 году ее официально запретили. Так появилась дата, начиная с которой необходимо было освободить души всех умерших.

Лично мне идея освобождения души была более близка, чем идея захоронения тела. Здесь царило совсем иное настроение, совсем не похожее на обычные похороны. Во всем сквозило понимание ценности Мировой души, понимание всесторонней пользы, приносимой моментом смерти.

В ходе следующей церемонии в центр круга привели четырехлетнюю дочь Шарлотты. Зак дал ей красно-синий мяч из кожи бизона размером с детский кулачок. Согласно описанию Черного Лося, красный цвет олицетворял собой мир земной, а синий — мир горний. И мир, и небеса были слиты воедино в образе этого мяча. Девочка олицетворяла собой начало, рождение новой жизни, первый из четырех ее этапов. Еще она символизировала Мать-Землю и все грядущие поколения. Она должна была бросить мяч в направлении каждой из четырех сторон света, а затем подбросить его вверх — самому Уакан-Танка. Несколько человек из толпы могли поймать мяч. Эти люди должны были представлять тех немногих, кому удается достигнуть особенно близости с Уакан-Танка и достигнуть уахупы, или просветления.

Зак, держа в руках раскрашенный череп бизона, аккуратно подтолкнул девочку в сторону толпящихся в западной части круга людей. Старшая сестра помогла ей бросить мяч. Началась безумная борьба — каждый хотел поймать его. Мяч ударился о землю и покатился, и тогда толпа обезумевших, казалось бы, людей, ринулась ему навстречу, словно это был победный мяч на футбольном матче, случайно влетевший на трибуны. Раздался крик, и из скучившейся массы людей показалась рука, сжимающая заветный мяч. Счастливец поклонился с мячом в руках всем сторонам света, небу и земле, а затем вернул его девочке. Шарлотта подарила молодому победителю пони! Теперь я понял намек: нужно стремиться и к чему-то более вещественному, чем неосязаемые духовные богатства.

Когда мяч полетел на север, я изо всех сил пытался его поймать. Он пронесся мимо меня, словно ветер прерии. Если мяч олицетворял собой просветление, то оно только что пролетело мимо меня. Как сказал Черный Лось в своей книге «Священная Трубка»: «Игра эта представляет собой течение человеческой жизни, которую следует потратить на то, чтобы поймать мяч, олицетворяющий Уакан-Танка, или Вселенную... Поймать мяч в этой игре крайне трудно, поскольку случайности — а они символизируют незнание — действуют против вас».

Северный мяч поймала женщина. Толпа взвыла от досады. Кто-то рыдал. Она также выразила почтение всем сторонам света и вернула мяч, получив в подарок пони.

Затем девочка бросила мяч на восток, откуда на континент пришли волосатые европейцы. Мяч скакал от одного к другому, никто не мог схватить его. Наконец мяч застыл в прочной хватке Джона Монтроуза, одного из нас. Ему даже не пришлось возиться в борьбе за мяч, тот сам прыгнул к нему в руки!

Что ж, иногда просветление приходит к нам, когда мы даже не задумываемся об этом...

Джону подарили пони, что изрядно развеселило нас.

— Эй, Джон, старина, теперь ты сможешь доехать прямо до восточного побережья! — поддразнивали мы его.

Рядом стояла молодая девчонка из племени. И Джон вручил ей поводья.

— Держи, он твой теперь, — сказал он. Девочка посмотрела на него удивленно и недоверчиво. Остальные же кивали ей, как бы говоря: «Соглашайся же!»

Иногда возникают моменты, которые потом помнишь всю жизнь. Они могут быть мимолетными — лица, чувства, слова, действия — но даже так они продолжают влиять на то, каким ты становишься, влиять на твои отношения с миром. Когда Джону подарили пони и он ту же отдал его — я сразу понял: это один из таких моментов. Его бескорыстие всех нас немного тронуло и, может быть, в чем-то изменило.

Мяч полетел на юг, и вскоре еще один пони обрел своего хозяина.

Девочка кинула мяч в последний раз. Она подбросила его высоко вверх, представляя тем самым центр Вселенной. Черный Лось говорил: «Стоять в центре и подкидывать мяч должна именно маленькая девочка — не должно быть стариков. Все должно быть именно так, поскольку Уакан-Танка вечно молод и чист, как ребенок, поэтому и совершает ритуал юное, чистое еще существо, в котором нет никакой тьмы. Мяч следует бросать по всем сторонам света, поскольку и Уакан-Танка присутствует повсюду. И подобно мячу, падающему на землю, на людей снисходит Его дух».

Без этой книги и церемония, и ее глубокий символизм скорее всего были бы утрачены.

Церемония завершилась праздничным столом, накрытым кукурузой, пирогом с черемухой, мясом и потрохами бизона... В ход пошло животное целиком, так индейцы выражали свое к нему уважение. Шарлотта заговорила с нами. На ней было яркое черное платье, украшенное бусами из зубов лося и бисерным изображением медведя.

— Когда я росла, — сказала она, — я совершала некоторые из семи священных ритуалов сиу вместе со своей семьей — например, обряд инициации. Я тогда думала, что все их совершают, но выяснилось, что этим занимались только в моей семье.

В этой церемонии принимает участие вся семья. Например, моя дочь воспитывалась особым образом как раз для участия в церемонии бросания мяча. На данный момент за моими плечами все семь церемоний, о которых рассказывал мой дед. Думаю, что другие будут продолжать эту традицию. Мы не часто проводим эти церемонии по той причине, что для них нужен живой бизон, а бизоны сегодня находятся на грани вымирания. Но в последнее время они возвращаются!

Мы помогли ей прибраться после пира, и в конце она спросила, не можем ли мы подбросить одну престарелую женщину до дома. Разумеется, мы согласились.

Старушка была очень хрупкой, а на лице ее сияла очень теплая улыбка. Мы посадили ее в фургончик Микеля, и она показала дорогу до своего дома. Голос у нее был мягкий и звучал очень молодо.

— Последний раз я была на этой церемонии, когда мне было четыре года, — сказала она со светлой грустью. — Тогда я была совсем еще маленькой и так же бросала мяч...

Пророчество Ворона сбылось: нам удалось попасть на церемонию Солнечного танца в Южной Дакоте. Церемония длилась четыре дня и была посвящена вождю племени лакота Фрэнку Безумной Вороне. Охранники-добровольцы останавливали всех, кто входил на территорию, где должно было проводиться священнодействие. Нам они сказали, что запрещено проносить с собой камеры, фотоаппараты, диктофоны, спиртное, наркотики и оружие. К нашему превеликому удивлению, один молодой человек из группы добровольно сдал кисет с марихуаной и пистолет, которые он хранил в машине.

Весть об этом инциденте быстро разнеслась по полю. Слухи стали пропитывать атмосферу, словно кровь, пролитая на землю. Достаточно было и того, что мы не были индейцами, а теперь на нас вообще можно было вешать самый позорный ярлык. Когда по кругу передавали трубку, нас часто пропускали, словно прокаженных. Мое выступление перед аудиторией, в котором я изложил наши намерения, мало повлияли на ситуацию. Я смотрел на центральный шест, символизирующий Древо Жизни, и мне представилась радуга, огибающая мир. И тогда мне вдруг стало ясно истинное значение этой церемонии: очищение и исцеление.

Вечером последнего дня один из индейцев пригласил нас на церемонию с использованием состояния транса. Вероятно, ему было жаль нас. Четверо человек согласились. Как только стемнело, мы отправились в старый дом, окруженный травянистыми холмами. Собралось много индейцев. Хозяином оказался скромный человек средних лет, шаман по имени Вернал. Он мне напомнил Человека-Орла — того, кто не сразу раскрывает свои карты.

— Здесь каждую ночь что-то происходит, — начал он. — Парны$е церемонии, йувипи (церемония, в ходе которой шаман призывает духов и интерпретирует их послания)... Я постоянно отправляю людей на вершину холма за видениями. Некоторые выдерживают до четырех дней, постятся там, но чаще всего люди возвращаются уже на следующий день. Сейчас там тоже кто-то находится. Эта церемония, на самом деле, благодарность от другого шамана — его зовут Уоллес Черный Лось — за то, что я однажды отправил его на холмы, когда ему была нужна помощь. Там он нашел, что искал.

Каждый раз, когда мы начинаем церемонию, к нам являются семь духов. Они приходят в разных обличиях. Если увидишь их, не трогай. Они могут отправить тебя в путешествие на четыре дня, и ты можешь не вернуться оттуда!..

Нам стало немного не по себе.

Около полуночи пришел Уоллес. Вместе с остальными — всего пришло человек сорок — мы забрались в обшитый досками «дом» на колесах. Внутри было пусто, мы сели на полу, прислонившись к стенам. Скоро стало жарко и душно. Вернал зажег свечу и пустил по кругу длинную трубку. Затем он потушил свет, и мы погрузились в темноту. У него и Уоллеса были большие барабаны. Они сели в противоположных концах комнаты и стали бить по туго натянутой коже. Отстучав несколько тактов, шаманы запели духовные песни. По полу иногда пробегали серебряные искры. Интересно, видел ли их кто-то еще? Внезапно послышался громкий стук по стенам и крыше. Уоллес и Вернал смолкли.

Прибыли духи.

Каждый в порядке старшинства начал задавать вопросы духам. Жена Вернала выполняла роль медиума и интерпретировала их ответы. Большинство вопросов (как и ответов) были очень личными и сложными. Ближе к концу медиум решил ускорить процесс: «Духи говорят, что людям нужен свежий воздух. Еще — только что произошел несчастный случай. Скоро всем нужно будет идти в госпиталь».

Когда сессия вопросов и ответов закончилась, вновь зазвучали барабаны и голоса, благодарностями провожающие духов. Снова зажгли свечи и мы вышли на улицу под ясное звездное небо. Всегда ли оно было таким в этих местах? И куда ушли духи? Эту ночь я запомнил навсегда, как и весь опыт пребывания в стране лакота в целом.

Койот, один из нас, так подытожил все это: «Кажется, каждые два дня мы переживаем опыт всей жизни. Наш поход открывает самые неожиданные двери перед нами». Его слова напомнили мне о том, что однажды сказал мне Медвежье Сердце во время церемонии Солнечного танца в Шайене: «Ты узнаешь все наши обычаи», — сказал он тогда. В тот момент я не очень понял, о чем речь, а он не стал объяснять. А теперь мне было действительно интересно знать: неужели еще тогда он предвидел и этот поход, и все эти события?

Когда мы добирались назад к основной группе, нас подобрала на дороге бабка из племени виннебаго. Всю дорогу она хвасталась, что у нее двести тридцать внуков и немало правнуков. Она дала нам с собой немного еды и подарила камень, названный ею «Громовержцем». Однажды утром она нашла его на своем столе. Я вспомнил слова Зака, сказанные им во время парной церемонии: «Не бойтесь грома, ибо он с вами...»

Погода становилась все жарче и жарче. Мы надеялись, что каменный «Громовержец» поможет нам и принесет дожди. Нам осталось идти еще несколько недель, и впереди ждали встречи с другими племенами.

Глава 13 Племена бассейна реки Миссури

В начале XIX века земли, лежащие вдоль берегов Миссури, были девственно чисты и нетронуты, и племена, жившие здесь, по-настоящему процветали. Именно в это время Льюис и Кларк путешествовали по этим местам, не смыкая от удивления глаз. Когда читаешь их путевые заметки, то словно бы отправляешься в путешествие по удивительной Америке, которой больше нет. И все-таки даже сейчас, двигаясь вдоль русла реки на юг, мы ощущали вневременную красоту этих мест. Пусть душа Америки потускнела, она все еще жива, как живы ее коренные жители.

Нас встретила Неола Уокер, председательница племени виннебаго. В 30-х годах XIX века ее народ переселили из Висконсина в резервацию, протянувшуюся вдоль Миссури.

— Идем в нашу племенную штаб-квартиру, — сказала она. — Там стынет приготовленный для вас обед.

Она прочитала о нас в газете «Городские ведомости сиу», хотя слухи дошли до нее значительно раньше печатного слова по тому самому «мокасиновому телеграфу».

Мы прибыли на место (штаб-квартира располагалась в одноэтажном здании), и нас попросили рассказать о себе, представиться членам выборного племенного совета. Затем представились они. Мы услышали из их уст рассказ об истории племени, о культуре и традициях, равно как и о сложностях, которые они переживают сегодня. Несколько лет назад племени удалось одержать беспрецедентную победу в конфликте с инженерным корпусом армии и отстоять права на эти земли.

— Нам все говорили, что этих парней не одолеть, — сказала Неола, — но у нас получилось!

Неола, великий комбинатор, как она себя называла, не жаловала добрым словом правительственные агентства:

— Мы называем БДИ (Бюро по делам индейцев) «эксплуататорами индейцев» — иной раз кажется, что они только того и хотят, чтобы мы лишь торговали сувенирами вдоль дороги. Они суют нос во все, что мы делаем. А мы стремимся к самодостаточности...

Племя активно старалось стать собственником как можно большего количество отраслей, чтобы самостоятельно контролировать вопросы занятости и инфляции. В то же время, в рамках специальной культурной программы возрождались традиции племени, и люди хотели получить более широкое представительство своих интересов в школьном совете. Нас всех интересовала духовность индейцев, но в то же время было ясно, что глупо вычеркивать важность экономической составляющей их жизни. Все аспекты существования в равной степени важны.

Я долго еще вспоминал об этой смелой женщине и вызовах, с которыми сталкивается ее племя. В скором после нашего похода времени им действительно удалось достигнуть определенных успехов и обрести бо$льшую самостоятельность. Они занимались бизнесом, открыли казино, колледж, госпиталь, реабилитационный центр, здание городского центра, здание центра сообщества, несколько школ и дом молодежи. Им удалось построить весьма эффективную ферму по разведению бизонов.

Продолжая свой путь, мы отправились в Мэйси, штат Небраска, на четырехдневный фестиваль заклинаний, танцев и даров. Мы расположились там как гости племени. Я не знал, что в этих местах проводят такую церемонию, когда прокладывал маршрут, но сейчас мы оказались здесь в самый удачный момент (что неоднократно случалось во время нашего шествия и раньше).

Я поднялся на вершину холма, выбирая подходящее для лагеря место, и заметил человека, прислонившегося к грузовику. Он криво улыбнулся и жадно отхлебнул джина из бутылки.

— Эй ты, ну-ка подойди сюда, а то я тебе глотку перережу! — крикнул он заплетающимся языком. Я подошел чуть ближе. Сердце билось, накачиваясь адреналином.

— Какого черта ты пришел сюда, на нашу землю! — спросил он. — Вы там почти все белые. Вам нельзя верить! Почему вы постоянно прикидываетесь индейцами!

— Мы пришли, чтобы помочь защитить землю, — сказал я неуверенно. — Мы пришли с миром, чтобы поддержать твоих людей.

— Да ладно, скажи прямо, зачем вы сюда заявились? Вы же не индейцы. Кто вас сюда послал?

— Я координирую этот поход.

Шатаясь, он подошел ближе. Глаза его сузились. От него тянуло сивушным духом джина.

— Сколько денег готовы заплатить твои люди, если я приставлю к твоей голове пушку и пообещаю вышибить тебе мозги, а?

— Не уверен, что они смогут дать тебе много. У нас денег почти нет. — Вопрос прозвучал невероятно смешно, однако серьезность ситуации заставила меня придержать улыбку. Я не очень понимал, как разрешить эту конфузную ситуацию.

Буйный пьяница уставился на меня диким взглядом. Он приблизился ко мне нос к носу. В его и без того мутном взгляде теперь смешались недоумение и досада. Слишком знакомый взгляд. Я видел его и раньше. Взгляд человека, который не заметил, как обернул борьбу за выживание в борьбу с самим собой, и начал медленно подводить себя к последней черте, на которой алыми буквами написано слово «суицид». Он искал самоидентичность на дне бутылки. Мне было немного страшно за себя, но еще больше мне было жаль его.

— Мужик, я тебя могу пристрелить прямо сейчас! — изрыгнул он.

В это время мимо проходил старик из племени омаха. Он встал между нами.

— Эй, ступай отсюда и оставь этих людей в покое! — сказал он твердым голосом. Тот на удивление быстро выполнил его требование.

— Он всегда такой, когда выпьет, — сказал старик. — Я пытался помочь ему, но в нем столько злобы! Не все мы такие. Мне все равно, какого ты цвета. Я рад любым гостям. Мой дом находится вон там, за холмом. Можешь приходить в любое время. То, что вы делаете — это правда хорошо.

Я поблагодарил его и взглянул в сторону удаляющегося пьяницы. В ужасе я заметил, что он направляется к нашей группе, сжимая в руках карманный нож. К счастью, его друзья, появившись вовремя, остановили скандалиста, скрутили ему руки и отобрали нож. Я спускался с холма, чтобы найти полицейского, но услышал, как захлопнулась дверь грузовика и зарычал мотор. Это решил действовать напившийся скандалист! Теперь ситуация могла стать вдвойне опаснее.

С ненавистью в глазах он включил передачу и утопил педаль газа в пол. Грузовик неистово заревел. Шины резко пробуксовали, выбросив землю и гравий. Бам! Он въехал в зад нашему микроавтобусу! Микроавтобус покатился вниз, в глубокий овраг. Вскоре появилась полиция — они вытащили пьяницу из машины, надели наручники и посадили в патрульный автомобиль.

Микель, владелец побитого авто, не сказал ни слова. За него, однако, красноречиво говорили движения. Он яростно подставил голову под струю холодной воды. Хорошо, что пострадал металл, а не человеческая плоть...

Первыми познакомили индейцев с алкоголем трапперы и торговцы мехом. С самого начала самоцелью стало пьянство до беспамятства. Смешно, но запрет на употребление спиртного, введенный самими индейцами в 1832 году, только усилил эффект пьянства. Теперь индейцы старались выпить как можно больше алкоголя за раз, чтобы их не успели поймать с поличным. В 1953 году закон этот отменили, но к тому времени уже сформировалась твердая привычка.

Сегодня индейцы, более чем любой другой этнос в США, страдают алкогольной зависимостью. С алкоголем здесь связана львиная доля смертей, самоубийств, преступлений, проблем со здоровьем, а также синдром внутриутробного алкоголизма.

Исследования, однако, показали, что теория о генетической предрасположенности к алкоголизму не выдерживает никакой критики. Основными факторами, загоняющими людей в бутылку, являются проблемы иного, вовсе не генетического порядка. Среди них на первом месте стоят постоянное разрушение традиционного образа жизни индейцев, нищета, безработица, низкий уровень и качество жизни, а также отмирание индейских духовных практик. Но все еще остается надежда на выход из порочного круга алкоголизма через возрождение духовной сферы и улучшение экономических условий.

Вечером этого ужасного дня мы были приглашены на обед в честь открытия четырехдневного фестиваля заклинаний. На празднике присутствовали примерно сто пятьдесят человек, и посвящен он был преимущественно выбору молодой девушки на место шаманской принцессы.

У меня все еще гулял по венам адреналин, и я постоянно напоминал себе о том, что нужно дышать глубже и улыбаться. Когда мне улыбались в ответ, становилось значительно легче. Лидер племени приветствовал нас, благословляя еду, и его открытость и искренность помогли нам развеять остатки неприятного осадка, оставшегося после инцидента.

На столе было тушеное мясо и овощи — то, что мы и раньше с честью разделяли за общим столом с индейцами: говядина, картошка, морковь — все это было приготовлено в гигантском чане. Еще была кукуруза — сладкие початки пускали по кругу. На десерт подали знаменитый пудинг из черемухи — фирменное блюдо американских равнин.

Всю эту еду раздавали бесплатно — организовала ужин семья только что избранной принцессы в благодарность соплеменникам. Считалось, что каждый, кто принимает участие в этой раздаче пищи, дает особое благословение человеку, которого чествуют. Эта традиция была похожа на празднование рождения. По обычаю индейцев омаха на дне рождения подарки получают гости!

После трапезы начались шаманские танцы, а в перерыве мне предоставили слово. Я рассказал о том, что мы от всего сердца стремились к совершенно открытому искреннему общению и дружбе, и верим, что взаимопонимание наших культур будет полезным для всех. После этого Койот рассказал мне о беседе, которую он имел с одним из индейцев, интересовавшемся о нас.

— Я сказал ему о твоих видениях, о том, что они в основе нашего похода, — сказал Койот. — Это его удивило. Он не думал, что у белых могут быть видения.

Ночью я безуспешно пытался заснуть под звуки барабанов, высокоголосое пение и звон бубенцов, привязанных к ногам, и чувствовал, как рука дружбы протягивается ко всем нам в этой празднующей толпе.

Днем к нам пришел человек из племени омаха. Он был одним из немногих оставшихся хранителей трубки. Он верил в наше дело.

— Нас очень мало, — начал он. — Мы нуждаемся в любой помощи. С тех пор как шесть лет назад я сделал последний глоток спиртного, я стал активно участвовать в делах племени — научился общаться с людьми, узнал истинную силу молитвы. Теперь я помогаю людям избавляться от алкоголизма.

Я дал ему немного чистого табака для трубки, уверив при этом, что его личный пример, безусловно, вдохновляет других. Кто знает, может, и вчерашний пьяный дебошир однажды расскажет такую же историю?..

Мы шли через сравнительно небольшую резервацию, и три молодых индейца крикнули нам с дороги:

— Эй, Кастер, ну-ка подойди сюда! — Они обращались к Эдди, который благодаря острому профилю, пряди белых волос и бороде имел (всем нам на голову!) поразительное сходство с Джорджем Армстронгом Кастером — печально известным генералом, воевавшим против индейцев и проигравшим однажды битву при Литтл Биг Хорн. Я вспомнил о вчерашнем эпизоде, после чего эта внезапная параллель с Кастером и некоторое знание его неудачной биографии привели меня только к одной мысли: «Нет, только не это!»

Через несколько минут Эдди вернулся с улыбкой облегчения на лице.

— Они просто интересовались, что мы тут делаем, — сказал он. Я в шутку ответил, что ему стоит подстричься и побриться.

В центре города Омаха, в главном парке, Ронда Празан организовала для нас встречу с индейцами племен омаха и виннебаго. Ронда еще несколько месяцев назад прослышала о нашей затее и предложила свою помощь. Она работала волонтером в местном индейском центре и помогала престарелым индейцам. Под звонкие звуки воды, бегущей по бетонному городскому каналу, старец из виннебаго прочитал молитву. В конце многие из нас плакали. Его скромность глубоко затронула всех нас. Индейцы многому научили нас, но в первую очередь, научили молиться и говорить от самого сердца. После старика заговорил я. Представив нашу группу, я рассказал о видении, с которого все началось, и о главных наших целях — побудить людей к миру, экологической чистоте и соблюдению прав коренных народов Америки. Я рассказал и о том, что сам по себе поход всем нам показал, как жить в гармонии с природой и людьми. Мы надеялись своим примером вдохновить многих. После этого выступали другие, и мы внимательно слушали каждое их слово. Расстраивало только одно: среди присутствующих было очень немного индейцев, присевших на мягкой траве рядом с участниками нашего движения. Все же утро было таким мирным и красивым, что не хотелось омрачать его даже одной грустной мыслью.

— Ничто так сильно не сближает с землей, как путешествия по ней, — сказал Фред Баклс, директор отдела индейского образования при департаменте общих школ Омахи. — Я думаю, что ваше стремление к гармоничному существованию отражает идею общечеловеческого братства.

Другой индеец, его звали Френк Ламеро, добавил:

— Я видел вас на дороге недалеко от Гомера. Моя дочь тоже видела вас. Вы повлияли на мою семью — мы ощутили в вас людей, которым не все равно. Возможно, сейчас мы не увидим каких-то результатов от вашего движения, но я уверен, что моя дочь, когда вырастет, будет помнить об этом.

Был среди выступающих один не-индеец — Хэйзел Рюис, он представлял движение за заморозку ядерной программы в Омахе.

— Мы должны быть вместе с землей, должны быть вместе друг с другом, — сказал он. — И все мы должны помнить о ядерной угрозе и прислушиваться к коренному населению.

После этой знаменательной встречи мы отправились в индейский центр города Омахи, где с нами встретилась женщина из племени омаха кри.

— Я привыкла судить о том, что хорошо, а что плохо, в зависимости от того, какие чувства говорят в моем сердце. И вот прямо сейчас у меня внутри все пульсирует. Возьмите пять долларов!

Мы были тронуты. Да, в наших брошюрах сообщалось о том, что мы принимаем пожертвования на обеспечение минимальных житейских нужд, однако мы никогда не просили об этом тех, с кем мы встречались. Мы вовсе не собирались клянчить деньги, но никогда не отказывались от помощи в виде денег, еды или крова.

У Льюиса и Кларка был скрытый мотив для сближения с коренными народами — в то время речь шла об экспансии. У нас были совсем иные цели. Мы хотели установить дружеские отношения, обрести духовную истину и восстановить справедливость — как за поступки прошлого, так и настоящего. Сердце подсказывало мне, что в тот день мы сделали еще один важный шаг навстречу миру и взаимопониманию.

Индейский культурный центр «Сердце Америки», расположенный в Канзас-Сити, вполне оправдывал свое название. Накануне я позвонил туда, и мне сразу же удалось устроить встречу и получить возможность разместить группу на две ночи. «Я вас тут ждал», — сказал сотрудник центра, индеец племени потаватоми из Канзаса Джим Мак-Кини. К моему — да и ко всеобщему — удивлению, у Джима была на нас папка, в ней он хранил все материалы о нашем походе, появлявшиеся в прессе. В 1838 году его народ силой переместили из Индианы и Иллинойса на так называемую «Тропу Смерти».

Джим рассказал, что в Канзас-Сити живут тысячи индейцев, представляющие около пятидесяти племен. Подобное соотношение справедливо для большинства крупных городов Канады и США. Центр специализируется на общественной деятельности и помощи алкоголикам. Также здесь любой нуждающийся — независимо от цвета кожи — может получить бесплатную еду.

Встреча наша оказалась немноголюдной, но очень сердечной. Пришли несколько индейцев и активисты из разных экологических и правозащитных организаций. Впервые случилось так, что здесь, в Канзас-Сити, собрались представители трех разных фракций. Мы сделали презентацию со слайд-шоу, наглядно рассказали о пройденном нами пути, показали снимки из Южной Дакоты, особенно подчеркнув положение дел в районе озера Моно, поведали о добыче урана, о переселении навахо с Больших Гор, и о доброте людей, встречавшихся на нашем пути.

— Мне радостно слушать, что вы думаете об индейцах. Сегодня, кажется, их вообще перестали замечать, — сказала одна женщина, услышав о наших намерениях вынести на повестку дня проблемы защиты интересов и прав индейцев. Я не был точно уверен, из какого она племени. Другая женщина добавила:

— То чувство, которое исходит сейчас из ваших сердец — мы его всегда испытывали. В каком-то смысле, вы тоже стали индейцами.

Мы подарили Джиму футболку с нашим логотипом.

— Я очень ценю ваш подарок, — сказал он. — У нас принято судить о положении человека не по тому, что он нажил, а по тому, сколько он отдал.

Деятельность центра — раздача бесплатной еды, предоставление крова и места для собраний — было живым воплощением этого духовного принципа. Я запомнил многих людей, не скупившихся на гостеприимство, и среди них было немало самых бедных людей Америки — индейцев из резерваций. В этот раз мы получили благословенный дар сердечных благодарностей, и надеялись поделиться им со всеми, кто встретится нам на пути.

Глава 14 Врата

Арка в Сент-Луисе: «Западные врата»... Для нас посещение этого символического монумента было сродни отдохновению от ароматов пивных и булочных города, а также его витрин, закованных в металлические решетки. Мы решили посвятить некоторое время изучению экспозиции Музея Западной экспансии, он располагается прямо под аркой. На выставке было много предметов, оставшихся после легендарного путешествия Льюиса и Кларка, а также макеты вагонеток и поселений. Там была выбита знаменитая фраза генерала Филиппа Шеридана, давшего добро на истребление бизонов, что лишило индейцев основного средства к существованию и стало «рабочей лошадкой» экспансии: «Пусть люди убивают бизонов и продают их кожу до тех пор, пока популяция не исчезнет. Это единственный способ установить долгий мир и распространить цивилизацию в этих землях».

В музее практически не уделялось внимания образу жизни, культуре, мировоззрению и истории местных жителей. Не было здесь и упоминания о процветавшем некогда в Сент-Луисе сообществе, жившем рядом с курганом Монк в Каокии, прямо за рекой. Этот трехъярусный курган по размерам не уступает великим пирамидам Египта.

Снаружи довольно стремительно текла Миссисипи, вдоль ее русла растянулись заводы и фабрики, выпускающие в атмосферу клубы едкого дыма, а по самой реке шли баржи и плавали катамараны с рекламой Макдональдс. Эта урбанистическая панорама тоже была частью Западных ворот.

Карен Льюис, приютившая нас в Сент-Луисе, рассказала нам забавную историю.

— Один мой друг задавал довольно банальные вопросы во время своего телевизионного шоу: «Кто первым родился на нашем континенте?» И знаете что? Правильным ответом было имя какого-то европейца! — воскликнула Карен. — Иногда историки утверждают, что до прихода Колумба здесь не было людей вообще.

Я согласно кивнул. Во Флориде есть город Сент-Августин, и его считают старейшим городом в Северной Америке. И совершенно забывают о поселениях пуэбло и хопи, которые существовали здесь задолго до появления европейцев.

Карен участвовала в деятельности группы, известной под названием «Мы, Америка и Солнце», чья аббревиатура «М.А.И.С» была созвучна испанскому слову maize, означающему «рис». Эта группа, основанная в 1977 году в Эквадоре, ставила перед собой цель духовного объединения индейцев Северной, Центральной и Южной Америк. Во время одной из встреч человек из народа майя преподнес дар одному североамериканскому шаману.

— Этот майя рыдал от счастья, — сказала Карен. — Много лет назад ему было поручено вручить этот дар, и вот недавно он выполнил возложенную на него миссию.

Группа эта прекратила свою деятельность, и с тех пор я безуспешно пытался выяснить, что же за подарок им вручили. Единственное, что я узнал, так это то, что люди поверили, что передача этого дара означала объединение разрозненных народов. Даже наш поход вписывался в символизм этой идеи. Несколько месяцев назад, когда мысль совершить этот поход только появилась, один старик майя, посмотрев на маршрут, сказал, что он очертаниями своими напоминает змею, а змея — как и кондор — является одним из символов Южной Америки. В то же время, сами для себя в качестве символа мы выбрали орла, олицетворяющего Северную Америку. В общем, было крайне приятно осознавать, что в образе нашего движения отражалась концепция объединения двухАмерик.

Относительно недавно, в 2003 году, инкский священник Рикардо Печо провел в руинах Майапана, в Мексике, церемонию в честь завершения пятисотлетнего цикла подавления и упадка и начала нового пятисотлетнего цикла надежды и процветания коренных народов Северной и Южной Америк. Печо сказал, что инки давно еще предсказали разделение народов в результате колонизации, но сейчас пришло время «объединить культуры двух Америк и пробудить коллективное бессознательное, чтобы вспомнить об этом». Одной из задач проводимой церемонии, на которую приехали коренные американцы с обеих частей континента, было восстановление равновесия мужской и женской энергий.

Карен провела нас на «Фестиваль Нового Мира», проходивший в центральном парке Сент-Луиса. Манифестом фестиваля было достижение жизни в гармонии с природой. Фестиваль начался с прочтения молитвы и последующей медитации, и продолжился совершенно неземной гитарной и фортепианной музыкой. В основном, речь на фестивале шла о защите окружающей среды, о знахарстве и необходимости установления тесной духовной связи с природой. Организаторы фестиваля приняли нас как почетных гостей, что не могло не порадовать.

Мы установили свой лоток среди многих других, предлагающих различные издания по нетрадиционной медицине и духовным практикам. Съехалось несколько сотен людей и большинство из них предлагали свою помощь. Во мне постепенно рождалась надежда и вера в крупные города, в эти «Западные врата». Вероятно, все еще можно было трансформировать деструктивный образ жизни нашего общества в созидательный. Новые семена, зароненные в наши души, прорастут, и побеги их однажды заставят нас изменить своему образу жизни, своим потребительским привычкам. Начинается все с малого.

В ходе путешествия наша группа сама претерпела определенную трансформацию. Утренние и вечерние сборы — на них мы делились своими чувствами, мыслями, молились, пели и танцевали — приносили нам столько радости, что мы уже не могли от них отказаться. Иногда мы практиковали сосредоточенное молчание, и в нем важность отдельного человека возрастала, словно под увеличительным стеклом. Мою душу неоднократно трогала магия нашей коллективной жизни и мне иной раз было мало просто объятий. Не верится просто, что еще недавно эти люди чуть ли ни дрались друг с другом в Аризонской пустыне, едва не расколов нашу группу. Внешне мы остались прежними, но внутри сильно изменились. Койот попытался как-то вербализовать это: «Мы стали подобны осенним листьям. Каждый проявляет свой истинный цвет».

Покидая Сент-Луис, мы пересекли реку Огайо в том самом месте, где ее когда-то пересекали бизоны, шедшие в Кентукки в поисках соли. Этот брод так и назывался — «Путь бизона». Эту тропу использовали индейцы, а потом и обозы с продовольствием. В XX веке она превратилось в многорядное шоссе. Невероятно, но факт — землю, лежащую под асфальтом тротуара, когда-то топтали миллионы бизонов. Потребовалось всего два века, чтобы совершить такую чудовищную перемену.

— А мне нравится эта аналогия — сначала здесь проходили стада бизонов, а теперь идут стада людей, — сказал один из членов группы, которого мы ранее нарекли «Водой» из за его тяги выпить побольше драгоценной жидкости. — Мне только немного грустно от мысли, что на этом континенте бизоны могут больше и не возродиться. Это, кстати, привлекает меня на Аляске и в Африке — там и сегодня дикие животные бродят стадами.

Вечером мы сидели в лагере и наблюдали, как воды легендарной реки окрашиваются огнем закатного солнца. Мимо проплывали баржи и лодки с туристами. Недалеко виднелся порт, погруженный в вечерние огни. Благодаря «Акту о чистоте воды» уровень загрязнения реки в последнее время сильно снизился. В целом вода выглядела так, что в ней вполне можно было купаться. И наш Вода, разумеется, не преминул воспользоваться этим шансом.

Днем, проходя по полуразрушенному мосту, мы увидели знак: «Бросать окурки с моста опасно». Еще недавно эта река — как и многие другие — могла загореться из-за чудовищно большого содержания в ней горючих отходов. Словом, некоторые реки уже горели. К счастью, наше общество вовремя предприняло меры, необходимые для разрешения исполинских проблем, связанных с окружающей средой. Однако для многих стран, только недавно вставших на путь индустриализации, вопросы утилизации отходов и охраны природной среды звучат достаточно ново. Например, священный в Индии Ганг сильно заражен, воды его почти отравлены, и при этом сегодня миллионы людей ежедневно совершают в нем ритуальные омовения. К сожалению, очистительные технологии развиваются в Индии не так быстро, как экспансивная западная индустрия.

Помимо ответственности за сохранность окружающей среды, на нас лежит ответственность за культуры, находящиеся под угрозой вымирания. В США на грани исчезновения существуют не только коренные американцы. Перед подобной угрозой стоят и афроамериканцы, чьи предки были когда-то насильно привезены сюда.

В Кентукки, недалеко от Франкфорта, мы встретили «Грегори-Страдальца», Мак-Найта, он преподавал африканскую культуру в школе и не понаслышке знал об этих проблемах. Рядом с продуктовой лавкой Грегори открыл багажник своего авто и показал нам деревянные барабаны, обтянутые кожей. Он сделал их сам.

— Я несколько раз бывал в Африке, — пояснил он, — там я изучал традиции своего народа.

Он был уверен, что изучение традиций африканской культуры поможет афроамериканцам лучше понять самих себя. В процессе исследований он обнаружил множество сходных черт между африканской и другими культурами; теперь ему понятнее становилась и культура коренных американцев.

— Если бы я знал, что вы приедете, я бы кое-что устроил, — сказал он.

Энтузиазм этого человека был просто заразительным.

Нам вообще везло с хорошими, теплыми и открытыми людьми, пока мы шли вдоль шоссе Кентукки. Люди с удовольствием делились с нами знаниями и опытом — рассказывали о том, как консервировать яблоки, выращивать лошадей, культивировать табак и разные плодоносящие растения. Мы осознали, что по-настоящему эффективно можно донести до людей нашу миссию не во время массовых собраний, а в результате таких вот личных встреч.

— Знаете, когда-то по этим дорогам ходили стада бизонов, — сказал нам один старожил в придорожном магазине. — Индейцы и первооткрыватели-европейцы использовали пробитые ими тропы, потому что по ним было легче всего идти. И это одна из причин их конфликта. Нет, они дрались не потому, что им — индейцам и белым пионерам — не хватало тут места. Они дрались потому, что шли одной дорогой!

У реки Канаха, текущей через Сент-Албанс в Западной Виржинии, мы повстречали индейца чероки по имени Чарли. Он добирался автостопом в свою хижину, стоящую на вершине холма в двадцати милях.

— Чероки жили на этом берегу, — сказал он. — Здесь сохранилось много индейских курганов.

Он говорил о своей земле горячо, пылко — и его загорелое коричневое лицо озарялось с каждым словом. Я видел этот взгляд раньше — в районе Четырех Углов и в Южной Дакоте. Чувствовалось, что Чарли больше всего хотел, чтобы земли эти остались в руках индейцев чероки.

— Нас силой заставили уйти в Оклахому, на Тропу Слез, — продолжил он, — но многие чероки все еще остаются в Северной Каролине.

Пока мы разговаривали, мимо нас проносились тысячи автомобилей, солнце закатывалось за холмы, а здания торговых центров зажигали свою вечернюю иллюминацию. По Канахе сплавлялись баржи, издавая низкие гудящие звуки.

Чарли построил хижину на земле, принадлежащей угледобывающей компании. Он надеялся продержаться здесь порядка девяти лет. Чарли жил один, и я сочувствовал ему, зная, как это трудно — пытаться воплотить мечту без верного человека рядом.

Дни шли, и листья на деревьях уже начали менять свой цвет. Я много размышлял о Чарли и других индейцах, живущих такой же изолированной жизнью. Я думал о том, сколько дорог пришлось пройти коренным жителям этой страны под давлением государства. Медвежье Сердце и многие другие мои друзья потеряли близких в ходе этих переселений. Я стал представлять себе новое шествие — шествие по восточной части Америки, объединяющее остатки разбросанных по стране племен, несущее успокоение земле, впитавшей столько слез.

Каждый день я слышал благодарность за то, что мы делаем, но теперь я начал осознавать, как много еще предстоит совершить. Наша работа была не закончена. Я часто вспоминал слова Медвежьего Сердца: «Мы должны опутать мир прочной сетью любви...»

Двигаясь через Западную Виржинию, страну угля, мы решили немного срезать путь и спустились по узкой, напоминающей ущелье долине. Здесь располагался городок Мамонт, зажатый среди холмов. Дома находились всего в нескольких футах от дороги, и можно было свободно общаться с их жителям, так как дорога граничила с фасадами. Место это было тихим, и лишь изредка к разговору примешивалось жужжание проезжающих мимо автомобилей.

Я плелся в конце колонны, и меня любопытные жители забрасывали вопросами: «Куда вы идете-то? Зачем вам это нужно? Откуда вы вообще?» В ответ я задавал не меньше вопросов, спрашивал об этих местах, о здешней жизни.

— Да уж, добыча угля — дело нездоровое, — подытожил наш разговор один из жителей. — Вот, смотри — однажды мне раздробило руку станком. У меня почернели легкие и доктора буквально выскребали угольную пыль из моих артерий. Зато у меня хорошая пенсия и оплачиваемая медицинская страховка.

Он сказал, что здесь холмы вдоль и поперек изрыты шахтами, и в некоторых сосредоточено много опасных газов. Многие его друзья погибли в результате взрывов на шахтах.

Еще один местный сообщил, что недавно «закрыли» одну из соседних гор, так как в пробуренных в ней шахтах скопилось много ядовитых газов. Кто-то предупреждал нас быть все время начеку, поскольку здесь много свирепых медведей. Женщина на дороге остановила меня и с жаром заявила: «Нужно остановить этот ядерный беспредел!»

Мы немного разговорились. Я рассказал о том, что мы видели на юго-западе, рассказал об урановых шахтах. Природа загрязнялась, а люди лишались здоровья. Карьеры и шахты не просто уничтожали природный ландшафт, они привносили в него эстетическое уродство. Иной раз люди срывали целые горы, добывая сырье, а прежде цветущие долины были завалены мусором. Глубинная шахтная деятельность множила риски для человеческих жизней. Один бывший шахтер, любуясь разноцветным ландшафтом вдали, твердым тоном заявил с порога своего дома: «Я бы ни на что не променял эти холмы!»

Мы прошли еще немного, и нас остановил парнишка на велосипеде. На вид ему было лет девять или десять, но в лице ребенка была какая-то недетская угрюмость. Он ухмыльнулся. «Да вам бы всем подстричься!» Мы разговорились, и выяснилось, что мальчишке на самом деле двенадцать лет. Он плохо рос и немного отставал в развитии из-за плохого питания и, возможно, из-за внутрисемейных браков, которые в аппалачском сообществе были обычным делом.

Вскоре дома у дороги исчезли, и перед нами осталось лишь умиротворенное величие гор, представших во всей своей осенней красе. Золотарники, астры, сумах, платаны, бук, клен и лавр — все здесь цвело и меняло краски. Мы срывали сочную, спелую папайю. Кристально чистые ручьи манили нас омыть свои тела в своих прохладных водах. После шести с половиной месяцев пешего путешествия весна в Аппалачских горах была для нас лучшей из возможных наград за выносливость.

— Ты когда-нибудь задумывался о том, что сделал, Дуг? — спросила меня Роузи, указывая на разросшуюся группу. Сейчас нас стало больше сорока человек, плюс одна собака. Многие еще собирались присоединиться к нам. Но вовсе не цифры рождали во мне чувство гордости. Несколько человек действительно очень заметно изменились за это время. Многие стали легче душой, счастливее и как-то мудрее. Вообще-то, этим и другими походами я хотел вырвать людей из порочного круга повседневности, чтобы они получили шанс пересмотреть свое место в этом мире. И наше сообщество было хорошим инструментом для этого. Если и должно возникнуть новое сознание, необходимое для выживания и развития нашего вида, то его следует основывать на принципах сообщества и гармонии с Землей.

Не за горами было завершение нашего похода, но мы старались не зацикливаться на этом. Перед нами стояло много других задач. На дороге в Дейтон, городок в Виржинии, мы встретили последователя ордена менонитов — он ехал верхом на лошади и на нем была черная шляпа с прямыми полями. Мы поздоровались. На фоне автомобильного гула мы выслушали его краткую историю о том, как хорош простой и непритязательный образ жизни менонитов и амманитов. Нас объединяло то, что мы жили вразрез с обществом мейнстрима — его собратья предпочитали автомобилям лошадей и повозки, а мы вообще шли пешком.

— Здесь живут примерно пятьсот менонитов, и у них есть около пятидесяти повозок, — сказал он. — Водители довольно-таки вежливо ведут себя на шоссе, а теперь, когда построили четырехполосную дорогу, нам стало еще свободнее дышать. Самое сложное — найти подходящую лошадь, чтобы она не дергалась по сторонам каждый раз, когда мимо проезжает грузовик.

Он замолчал. Но, заметив наш интерес, продолжил:

— Вон там живет человек, который делает неплохие повозки, но хорошую повозку найти сегодня непросто, так как вырубили почти весь пекан, а новый еще не вырос. Мы делаем повозки из стеклопластика. Еще мы делаем вставки из специального металла в подковы нашим лошадям, так что мы тоже пользуемся некоторыми современными технологиями.

Солнце стремительно катилось за горизонт, и мы распрощались с этим джентльменом.

— Что же, народ, желаю вам хорошего вечера и не менее хороших дней, которые последуют за ним, — сказал он на прощание.

Мы пошли дальше, минуя привязанных рядом с магазинчиком лошадей, нетерпеливо скребущих копытом асфальт и выпускающих при этом мощные струи воздуха из мясистых ноздрей. Все эти образы и звуки затронули что-то лежащее очень глубоко внутри меня. Какое-то давно забытое воспоминание, возможно, из прошлой жизни.

Как бы в противоположность этой буколической картине далее мы увидели одну из крупнейших ферм по разведению индеек, протянувшуюся вдоль шоссе. Еще живые индейки были подвешены за лапы к конвейеру, а в воздухе стоял смрад жженых перьев. Там возились работники фермы, одетые в белые костюмы, и я чувствовал издалека, с каким почти полным эмоциональным отключением им приходится выполнять свою работу. Не удивительно, что менониты и амманиты решили иначе и выбрали неспешный путь развития, выращивая еду самостоятельно.

Чем меньше оставалось дней до завершения похода, тем быстрее летело время. Мы прошли занявшую довольно продолжительный период времени часть пути по Аппалачской тропе в районе гор Шенандоа, но постоянно возрастающая численность нашей группы — теперь нас было уже свыше пятидесяти — делала нашу колонну все более шумной. Каждый день к нам присоединялся кто-то новый — в основном это были чьи-то друзья и родственники. Становилось труднее найти место для стоянки, и часто мы останавливались в церквях. В их числе была и старая баптистская церковь, в которой расположилась группа Движения Мартина Лютера Кинга-младшего за бедных — внушительный караван с мулами, впряженными в телеги.

Как только мы вступили на территорию Вашингтона и сполна вкусили шумной суеты политической столицы нашей страны, стало ясно, что это не самое подходящее время для окончания путешествия. Возможно, лучше бы было остановиться в скалистом Плимуте. И все равно, оказавшись в столице, мы едва могли скрывать свое необыкновенно возросшее волнение, особенно во время перехода по мосту Кей через реку Потомак. Мне было лестно, что в тот день группа вручила знамя именно в мои руки.

Мы остановились около железных ворот Белого дома, спели несколько песен и позировали для корреспондентов из «Юнайтед Пресс Интернейшнл». С противоположной стороны улицы к нам подбежал рыжеволосый мальчишка и буквально упал в наши объятия. Это был десятилетний Майкл! Он прошел с нами от Сан-Франциско до Четырех Углов и сочинил поэму. Он приехал сюда с отцом на автобусе из Калифорнии — специально, чтобы встретить нас. Майкл подрос.

После нескольких недвусмысленных предупреждений охраны мы покинули территорию Белого дома и направились в сторону методистской церкви Распятия, где намеревались провести пару следующих ночей. Здесь, на задворках столицы богатейшей страны мира, обычным делом были выгоревшие многоквартирные дома, груды мусора, алкоголики и бродяги. Здесь вуаль изобилия, с узором Белого дома в центре, казалась прозрачной, как тонкий лист бумаги. Но внутри церкви было тепло, уютно, и светлая радость пронизывала все вокруг. Мы делились эмоциями, впечатлениями и воспоминаниями с друзьями и родственниками, приехавшими встретить нас.

На следующее утро мы немного прошли по городу, но прогулка наша не вызвала и ряби на поверхности средств массовой информации, не нарушила она и ежедневной вашингтонской суеты. Но для нас присутствие здесь все равно было важно. Развернув плакаты, мы прошествовали от Белого дома в сторону Капитолия, и нам было радостно и одновременно грустно и даже тревожно: наш марш подходил к концу. Многим из нас вскоре предстояло как-то обустраивать свою жизнь, искать работу.

Мы решили, что последнюю милю со знаменем в руках должен пройти Джо, наш «вечный ходок», единственный человек, абсолютно всю дорогу прошедший пешком — от Поинт Рейс до Калифорнии — не размениваясь на автомобили. Он стал спорить, сказал, что знамя должен нести я, но мы настояли на своем. Загорелый, жилистый Джо нес стяг, гордо задрав голову, и это зрелище многого стоило. Я снова вспомнил слова Ворона, сказанные им в Поинт Рейс во время парно$й церемонии: «И самый слабый из вас окажется самым сильным». Я спросил Джо, что он чувствует. Он ответил в свойственной ему манере, коротко: «Гордость!»

Гордость. Именно это чувство переполняло всех нас в тот ясный и теплый день, и чайки парили над нашими головами. Птицы напомнили мне о давнем теперь уже дне, наступившем однажды на противоположном побережье: тогда тридцать пять человек сделали сообща первый, самый важный шаг. Мы были полны надежд и немного побаивались того, что таит в себе наша Америка и какие драконы живут у нее внутри.

Мы стойко выдержали семь месяцев тяжелых испытаний, преодолевали различия и почитали многообразие. Я сразу понял, что первая строка поэмы, написанной Майклом, была пророческой: «Мы утратили секрет племени...» Но в конце пути мы смогли понять, что значит быть разноцветным племенем. Мы стали сильнее это осознавать, и я был уверен, что каждый из нас — после того, как мы разойдемся — сможет обогатить этим пониманием свою среду, свое сообщество. Пусть мы и вернемся к обычной жизни, вновь станем учителями, сиделками, бизнесменами, фермерами, писателями или родителями — этот опыт будет резонировать в наших душах, вдохновляя на новые свершения. Конец был новым началом.

Что касается меня, я знал: впереди меня ждут новые путешествия. Я получил ценный урок: видения становятся реальностью.

Часть III Тропа Слез Глава 15 Путешествие к восходящему солнцу

Поход через Соединенные Штаты был больше чем просто его виде$ние. Видение это только проблеск. Нужен непосредственный опыт, чтобы развить его в полноценную картину. И опыт этого похода многому научил меня, помог понять, что значит быть частью сообщества, как принимать на себя руководство, когда это необходимо, и как отходить в сторону, чтобы дать свободу действий другому. Мы старались побольше общаться со всеми, кто повстречался на нашем пути: личные беседы, интимные собрания или встречи с местными и региональными средствами массовой информации — все это сближало нас с людьми. Смогут ли все наши старания привести к каким-то действительным переменам? Об этом приходилось лишь догадываться, но я верил, что результат будет, хотя бы и не особенно масштабный. Иначе я и думать не хотел.

Однако сразу вскоре по завершении похода я вошел в стадию некоего психологического спада. Согласитесь, после семи сверхъестественных месяцев скитаний от Поинт Рейса до Вашингтона нельзя просто взять и вернуться домой, устроиться на работу с восьмичасовой пятидневной неделей и начать размеренную счастливую жизнь. Начать хотя бы с того, что с завершением похода завершились и мои брачные отношения с Джули. Мы разошлись мирно и остались друзьями. Она сказала, что это путешествие через всю страну стало «одним из самых удивительных переживаний ее жизни».

Вскоре в моей жизни появилась новая женщина. Синди уволилась из офиса нефтяной компании и присоединилась ко мне. Однажды я нашел картинку с изображением вигвама, подаренную старым другом, и меня озарила на первый взгляд безумная, но очень продуктивная идея: ведь можно сэкономить массу денег для будущих походов, если жить в вигваме! Методом проб и ошибок и немного опасаясь последствий, при помощи чудного пособия «Индейское жилище: история, сооружение и использование» я воздвиг себе хижину в стиле индейцев прерий севера Флориды в тихих сосновых лесах. Крыша протекала, но зато такой способ существования был экономным.

Однажды утром мы увидели нечто невероятное: вокруг вигвама радостно носился дух размером с трехлетнего ребенка. Мы так и замерли на месте. Когда утреннее видение исчезло, мы одновременно спросили друг друга: «Ты это видел?» Было ясно, что к нам хочет присоединиться новая жизнь. Наше финансовое состояние было крайне сомнительным, и мы положились целиком и полностью на Высшую Силу. Все должно было получиться. Если честно, то я уже знал, как будут звать нашего ребенка: Шайен — мы назовем его так в честь тех, кто многому нас научил.

Точно так же сбылось еще одно мое озарение, пережитое во время первого похода: в 1986 году мы отправились в путешествие по Тропе Слез. Тогда в воображении моем возникли тяжелые картины — разные племена, вынужденные оставить свои родные земли, двигались по нелегкому пути многие сотни миль в сторону Оклахомы.

Правительство США, убежденное Томасом Джефферсоном, усилиями Эндрю Джексона вытеснило десятки тысяч индейцев из племен чероки, крик, чокто, чикасо и семинолов с их родных земель на территорию Оклахомы. Маршруты их многочисленных перемещений напоминали паутину на карте юго-востока страны. Обосновывали эту политику тем, что белые более эффективно использовали землю, и перемещение индейцев избавит их от угрозы со стороны новых поселенцев. В действительности же они просто нагло и откровенно отобрали у них землю.

Сейчас трудно сказать точно, сколько людей погибло на Тропе Слез, но доподлинно известно, что одни только чероки потеряли более четырех тысяч соплеменников. А те, кто сумел дойти до Оклахомы, были истощены голодом и психологическим шоком, многие умирали от эпидемических болезней. По-моему, это один из самых мрачных периодов в истории Соединенных Штатов, и его отголоски слышны и по сей день.

Когда я впервые задумал этот поход, охватывающий основные маршруты на Тропе Слез, меня сразу удивило, откуда взялся этот образ — образ изгнанных индейцев? Ответ витал в воздухе: «Ступай с молитвою, и утоли боль их потомков». Мне было ясно, что начинать движение стоит с запада на восток — как бы символизируя возвращение в земли предков. Кроме того, в большинстве индейских традиций восток был направлением, откуда ждали новых начинаний. Мы хотели встретиться с максимально возможным количеством племен в ходе этого путешествия и надеялись принести духовное исцеление этим людям, равно как и себе самим.

Я выбрал в качестве отправной точки городской парк Фаунтинхед в Оклахоме. На дворе стоял холодный и ветреный февраль, в парке было пустынно. Странно, что он вообще был открыт — в это время года сюда могли прийти разве что незваные гости из Флориды с палатками. Мы запланировали старт на 1 марта. На место мы приехали за два дня до начала, чтобы разобраться с логистической стороной дела, хотя для меня этот шаг был сомнительным в принципе.

Синди было не очень уютно. Она была уже на седьмом месяце беременности и не могла заснуть даже в нормальных условиях, не говоря уже о палатке и спальнике, разложенном на твердой холодной земле. Впрочем, как и всегда, она довольно стойко и спокойно переносила бытовые трудности.

Поход по Тропе Слез, каким я себе его представил, растягивался на тысячу двести миль, если считать от отправной точки в парке Фаунтинхед до конечной точки в Рэттлснейк Спрингс, штат Теннеси — оттуда индейцы чероки и начали свой тернистый путь. Я проложил маршрут в форме подковы, охватывая земли индейцев чокто, чикасо, маскогов, семинолов и чероки, известных как Пять Цивилизованных Племен. Мы планировали отдать походу четыре месяца жизни. Для этого нужно было проходить в среднем по пятнадцать миль ежедневно с одним выходным в неделю.

Я не ожидал, что к нам присоединится много людей, однако помнил обо всех письмах, присланных мне в поддержку. Некоторые из них принадлежали перу индейцев. В некоторых письмах люди выражали тревогу по поводу индейцев навахо, которых пытаются выселить с Больших Гор, почти так же, как в XIX веке индейцев выселяли с Юго-Востока. Мы включили в свой маршрут и эти земли.

В парке к нам присоединились три ветерана еще первой волны: Роузи, Дебби и Джон — тот самый Джон, который в резервации Пайн Ридж выиграл револьвер. Роузи и Дебби тоже тогда присутствовали, а после этого они вместе со мной совершили подобное шествие по Европе. Они были родом из солнечного Майами. Они были полны жизни и заботы, и ничто не доставляло им большей радости, чем пребывание среди людей и помощь им.

Джон приехал из калифорнийского городка Уинтерс и был органичным дополнением этой парочке — спокойным, мягким, ясно осознающим свои цели. Если бы никто больше не явился сюда, Джон прошел бы весь путь один. Я не мог ожидать иного от человека, который однажды выиграл пони и без тени сомнения отдал его другому.

Около шести часов вечера — нашего первого совместного вечера — ветер, холод и надвигающаяся тьма заставили нас укрыться в палатках. Я пытался что-то читать при свете свечи, но не мог сосредоточиться — меня отвлекали мысли о суровых погодных условиях, о ребенке, о том, как нас примут. Это было безумием: кучка из пяти человек отправляется на излете холодной зимы в дремучие леса Оклахомы, чтобы исполнить задуманное. Кому до этого было дело? Но, к счастью, Синди, в отличие от меня, никогда не подходила к той опасной грани, за которой можно утратить веру. Невзирая на все тяжести и невзгоды кочевой жизни, она никогда не сомневалась ни в целях нашего дела, ни во мне. Я и любил ее за это еще сильнее.

За день до отправления мы решили изучить экспозицию музея в Маскоги — там выставляли предметы творчества юго-восточных переселенцев.

— Для меня честь видеть вас здесь, — сказал кассир музея, индеец чероки. — Нужно сообщить в местную газету о том, что вы затеяли. Люди должны знать.

Во время интервью мы пытались объяснить журналистам, что подвигло пятерых довольно-таки изнеженных людей поселиться ненадолго в холодном безлюдном парке, чтобы вскоре отправиться в четырехмесячный пеший поход с его неминуемыми лишениями — холодом, дождями, жарой, ожогами от ядовитого плюща, жуками, встречами с неотесанными обывателями, змеями... Мы пару минут померзли перед фотоаппаратами, а затем вернулись в лагерь и развели огонь. Ветер стих. К нашей немногочисленной компании прибилась грязная дворняга со щенком, а следом за ними появились две женщины из племенного правительства индейцев крик. Они пришли взять у нас интервью для индейской газеты, но серьезного разговора не получилось — мы больше шутили, подкидывали в костер дрова и наполняли кружки горячим кофе.

Одна из женщин сказала мне: «Я читала в газете о том, что у вас было виде$ние — Великий Дух в образе ветра открыл этот путь. Тогда что-то резко переменилось и в моей жизни. С тех пор ветер говорит и со мной. Теперь я ищу утраченное культурное наследие индейских племен».

Мы бурно обсуждали индейские традиции, пытаясь понять, утрачены ли они безвозвратно или возрождаются вновь. Скорее всего, согласились мы, имеют место обе тенденции. Адаптация, упорство и нововведения нормальны для культуры, которой приходится выживать.

Утром 1 марта мы были готовы. Наши новоявленные друзья из племени крик пришли пораньше, чтобы проводить нас. Собачка со щенком, надо сказать, тоже явились. Полисмен сказал, что ему придется усыпить собак, если мы не возьмем их, и мы даже не стали раздумывать. Они, выказывая полное удовольствие от путешествия с нами, катались по земле, перетягивали палки у нас и друг у друга... Это, да еще их преданные холодные носы, — помогло нам немного отвлечься от боли в ногах вечером первого походного дня.

На третий день пути ноги буквально отваливались и все тело ныло, но бесплатный кусок пирога и кружка кофе в кафе «У Дона» в Стиглере принесли нам некоторое утешение.

— Моя прабабка шла по этому пути, — сказала официантка. — Она похоронена на холме.

Мы поставили палатки на берегу реки Арканзас недалеко от того места, где когда-то с лодок высадили индейцев чероки и чокто. В этих землях, названных тогда просто «индейскими территориями», осело немало вынужденных переселенцев. В течение последующих ста лет они утратили почти все свои земли, особенно в ходе борьбы Оклахомы за статус штата и во время Великой депрессии. Как это ни смешно, многим индейцам пришлось брать в аренду земельные наделы, еще недавно принадлежавшие им. Деваться было некуда. В настоящее время некоторые племена выкупают обратно отобранные земли и на местах решают проблемы чудовищной безработицы — настоящей чумы индейского народа в некоторых округах Оклахомы.

Мы посетили курган Спиро. В настоящее время это видная археологическая доминанта, а тысячу лет назад это место было крупнейшим торговым узлом на пути с запада на восток. Здесь обменивались самыми разными диковинами: цветными стекляшками, кристаллами, раковинами с изящной ручной гравировкой, медью, резными трубками... Торговцы передвигались на каноэ либо пешком, и пути их были раскинуты плотной сетью дорог через Иллинойс, Флориду, восточное побережье и некоторые районы запада страны. Оставалось только догадываться, какие приключения возникали на пути у этих людей.

Недалеко от Саллисоу мы посетили хижину, ставшую святыней: когда-то в ней жил индеец чероки по прозвищу Секвойя. Перед тем как покинуть родной Теннеси, Секвойя почти двадцать лет потратил на разработку алфавита чероки, делая записи на дощечках и древесной коре. В 1821 году индейцы чероки официально приняли разработанный им алфавит. Прошло еще немного времени, и большинство индейцев научились читать и писать. Секвойю считают единственным человеком, которому удалось самостоятельно, с нуля, создать алфавит.

На следующий день мы снова продолжили путь, и у продовольственного магазина встретили мать с двумя дочерями. Они буквально влюбились в наших мохнатых четвероногих компаньонов, несмотря на дикий запах псины, исходивший от них последние два дня. Мы израсходовали несколько банок томатного сока и горячей воды, чтобы их отмыть. Роузи в какой-то момент сказала индианке:

— Если сможете найти для них дом, они ваши.

Мать была вне себя от радости.

— Как хорошо! — воскликнула она. — Я давно мечтала о паре черных псов!

Семья эта жила на пятнадцати акрах земли. Мы знали, что собакам придется по душе новое жилище. Они удалялись вниз по дороге, ни разу не обернувшись. Мы слышали только умиленные девчачьи взвизгивания.

Мы потеряли двоих из нас, но сочли эту утрату крайне символичной для нашей одиссеи. Возможно, юго-восточные индейцы на пути в Оклахому поступали также, оставляя своих любимцев сочувствующим поселенцам, чтобы уберечь их от суровых испытаний дороги, вдоль которой растянулись тысячи безымянных могил. Кроме того, они потеряли и многих близких среди людей, так или иначе укрывшихся от гонений, женившись или выйдя замуж за белых или чернокожих американцев. В результате сегодня люди одного племени разделены тысячами миль друг от друга. Только в ходе последних нескольких лет удалось возобновить сообщение между разрозненными группами одного и того же народа.

В отличие от индейцев, шедших по этой тропе сотню лет назад, мы пользовались многими благами современности, что значительно облегчало дело. У нас опять был вспомогательный автомобиль — на этот раз за рулем сидела Роузи. По-настоящему наличие транспортного средства мы оценили ночью в кемпинге «Викинг Вилладж», в Арканзасе. Нас разбудил человек и сказал, что надвигается шторм, ожидается град и ураган.

Только он ушел, как грянул сильный ливень, и в считанные секунды мы с Синди были мокры до нитки. Мы забрались в машину и, прижавшись друг к другу, смотрели, как град барабанит по лобовому стеклу. Опять же, индейцам прошлого, в отличие от нас, некуда было укрыться от проливных дождей.

Не считая капризов погоды, путешествие по сельской местности Арканзаса приносило нам немало радости. Мы упоенно любовались видами гор и бегущими по ним реками. Синди могла бы — по понятным причинам — все время ехать в машине, но она упорно решила каждый день преодолевать по нескольку миль пешком. Худенькая, с круглым как арбуз животиком — невозможно было оторвать от нее глаз.

— Мне кажется, что я несу рюкзак перед собой, — так шутливо она ответила однажды репортеру.

Чтобы как-то убить время да еще заработать при этом немного денег, Джон собирал по пути жестяные банки и сдавал их. Его всегда удивляло количество найденных им банок, и он радовался, что рынок безалкогольных напитков еще не окончательно перешел на одноразовую тару.

Первого апреля, в День дураков, мы прошли над сильным течением Миссисипи по мосту Гринвиль Бридж. Недалеко от этого места индейцев с юго-восточных земель погружали на паромы, чтобы отвезти дальше на запад. Медвежье Сердце в своей книге «Ветер — моя мать» описывал суровые испытания, которые индейцам пришлось выстоять, пересекая реку. Они назвали это словом ви-о-гоф-ке:

Я знал человека, который еще ребенком прошел этот путь от начала и до конца. Он поведал мне об этом. Людей вместе с лошадьми погрузили на двенадцать ветхих паромов и отправили на другой берег. Паром начал тонуть, и тогда он схватил свою совсем еще маленькую сестру, забрался на лошадь и направился к берегу, преследуемый солдатами. Он изо всех сил погонял лошадь, но та была слишком напугана, чтобы плыть быстро. Он видел, какими жестокими могут быть солдаты, и понимал, что паромы перегружены нарочно, чтобы люди утонули... Ему повезло. Многие погибли, так и не ступив на другой берег. Те же, кто уцелел, были мокры насквозь. Тогда были сильные заморозки...

Медвежье Сердце не перестает упоминать о том, что невзирая на весьма мрачный культурный фон — Тропа Слез, интернаты и многое другое — «сегодня во время церемоний индейцы все равно молятся за все человечество, независимо от цвета кожи». Недавнее тяжелое прошлое не так-то просто забыть, и все же многие индейцы встали на путь всеохватывающей общечеловеческой любви.

Мы ступили на землю Миссисипи и прошли мимо храмовых индейских курганов, расположенных около Гринвиля. Эти курганы были останками древнего гигантского церемониального комплекса, растянувшегося от Юго-Востока до Центрального Запада, и процветавшего в период примерно с 800-х до 1500-х годов нашей эры.

Мы шли под ясным высоким небом по пригородному шоссе, погода была ветреной. Здесь несложно было представить картины прошлого — людей, поселения, неторопливый темп их жизни, девственные леса. Сейчас на их месте раскинулись поля и города, а тропы, по которым ходили индейцы, закатали в асфальт, превратив в широкие магистрали. И все же коренные народы, жившие здесь тысячелетиями, оставили глубокий духовный отпечаток. Местные считают, что душа их земли все еще жива — загрязнения и разрушение окружающей среды не помеха тому — и все, кто стремится к жизни в гармонии с Землей, являются частью этой души. Ее можно почувствовать и даже увидеть. Еще одна загадка, над которой стоит подумать.

События последнего времени тоже оставили свой след на этих землях. Движение за права человека обнажило темное сердце расизма. Для нас было честью пройти по следам «Марша Свободы в честь Джеймса Мередита», возглавленного в 1966 году Мартином Лютером Кингом-младшим и Стоукли Кармайклом. Они продолжили одинокое шествие Джеймса Мередита — его знаменитый «Марш против страха». Мередит намеревался пройти путь длиною в двести двадцать миль, но на второй день его подстрелил белый расист. Кинг так объяснял свое решение продолжить марш в своей автобиографии: «Мередит начал свое одинокое паломничество как марш против страха. Разве не внушит его неудача еще больший страх притесненным и угнетенным неграм Миссисипи? Разве не уничтожит это в зачатке саму идею борьбы за наши права, за достижение политики ненасилия?» К счастью, Мередит сумел поправиться и прийти в себя и присоединился к «Маршу Свободы», хотя и в финальной его части.

В городе Кантон мы провели один вечер под сводами церкви Святого Младенца Иисуса, а также в школе — там Мартин Лютер Кинг сотоварищи укрывались от разъяренной толпы ксенофобов и полицейских. Перелистывая церковные книги, мы поражались, как и те, и другие использовали текст Священного Писания для оправдания своих прямо противоположных позиций.

Сейчас население Кантона на восемьдесят процентов состояло из афроамериканцев, однако некоторые части города были вынесены за официальные административные границы, чтобы предоставить белому населению больший вес на выборах. Белые дети в основном училась в частных академиях, черные же посещали общественные или церковные школы (при этом далеко не все были католиками).

В первое же утро здесь Дебби сполна глотнула расизма. В магазине она видела, как черному продали пятьдесят зажигалок за три с половиной доллара, а следом за ним белый купил такое же количество всего за доллар. Когда она сказала об этом хозяину магазина, он так посмотрел на нее, словно она нарушила какое-то негласное правило. С такой же дискриминацией часто сталкиваются сегодня индейцы.

После прогулки по обдуваемым ветрами дорогам мы остановились в доме у сестры Мэри Грэйс, известной как «Мама». Это было в Камдене. Она была лидером движения против бедности и расизма и завоевала доверие как белого, так и черного населения.

— Думаю, окончательно все здесь изменится через пару поколений, — сказала она, — но уже сейчас многое меняется.

Ключом к ее успеху были мир и любовь, она не начинала войн и не вешала на людей ярлыки.

— Я знаю одного человека — он держит магазинчик — который открыто считает себя расистом, но я нашла к нему такой подход, что в итоге он нам оказывает невероятно большую поддержку.

После визита «Мамы» мы с Синди вернулись домой, ожидая рождения ребенка. Эстафету приняли Роузи, Дебби и Джон — они дошли до племени чокто в филадельфийской резервации, и посетили резервацию Порч Крик в Алабаме. При поддержке государства индейцам в этих местах удалось преодолеть повальную нищету и организовать экономически устойчивое хозяйство.

В одном небольшом городке им разрешили заночевать практически на территории ярмарки. Они наслаждались временем, пока не повстречали местного полицейского.

— Он был такой здоровяк с гигантским брюхом и пистолетом — в общем, из тех типов, с которыми меньше всего хочется иметь дело, — вспоминала Роузи. — Коп знал, кто мы и зачем приехали. Он сказал: «Возьмите негра, оденьте его в костюм за пятьсот баксов, ботинки за двести баксов и дайте ему кейс за сотню баксов. Знаете, что получится? Все тот же негр!»

Мы с ним не стали пререкаться. Было понятно, что его просто таким воспитали, и он, возможно, пытался нас вывести из себя, откровенно шел на конфликт, только мне лично его предубеждения относительно происхождения были, мягко говоря, не близки. Но мне было жутко страшно.

Все же Роузи получала несказанное удовольствие от этого похода, хотя и был он не таким многочисленным, как два предыдущих.

— Мы так привыкли ходить, что тело шло само, — говорила она, — шаг за шагом — и ноги впадают в такой ритмичный транс, что можно уже не думать о дороге, освободив ум для действительно возвышенных вещей. Мы назвали это бродячей медитацией.

Она продолжала:

— Всю дорогу впереди ехала моя маленькая желтая «тойота» — мы по очереди садились за руль и проезжали по нескольку миль вперед. Так что мы не уставали так же сильно, как в ходе двух предыдущих походов, даже если нам приходилось преодолевать по двадцать миль. У нас оставалось много сил — мы играли в триктрак, ходили в кафе и общались с местными. Мы пытались донести до людей смысл своего шествия, избегая при этом многочисленных собраний и всей этой толчеи.

В ходе общения становилось легко провести грань между нашим походом, который, по сути, был актом доброй воли, и вынужденным шествием индейцев по Тропе Слез. Мы пытались представить и понять, каково это — изо дня в день идти, преодолевая многочисленные трудности, в незнакомое, чужое место, не имея никакой поддержки, не имея цели, без средств к существованию...

В западной части Флориды они переходили темные воды многоводных рек, лежащих в рассыпчатых объятиях белых песчаных берегов. Со всех сторон на них смотрели пологие холмы, поросшие высокими южными соснами, и топи, в которых растут плотоядные растения. Они прошли по растянувшейся на километры военно-воздушной базе Эглин, «сея семена мира», как выразился Джон.

— Поход был очень большим, масштабным, особенно в сравнении с нашей крохотной компанией, — говорил он. — Для меня было очень важно помочь соединить разорванное кольцо.

Джон выразил чувство, которое многие из нас испытывали. Индейцев на юго-востоке страны преследовали веками, почти полностью истребив — разорвав их мощь, или «кольцо». Мы надеялись, что сможем хоть как-то — пусть даже и символически — помочь им восстановить силы и целостность.

Мы с Синди — все еще ожидая рождения ребенка — вновь присоединились к группе в городке Брюс, что на севере Флориды. Я знал там многих людей, так как часто бывал на церемониях индейцев крик. Приняли нас тепло, накрыв щедро стол тем, что было под рукой. Потомки индейцев крик основали в здании старой школы центр, там же устроило свой штаб движение «Маскоги Флориды». На стенах висело множество старых фотографий с изображениями предков. Среди их потомков было немало чернокожих. Вообще, индейцы крик во Флориде не были на вид чистокровными этническими индейцами — все это из-за смешанных браков с европейцами и афроамериканцами.

С индейцамикрик я познакомился весьма необычным образом. Три года назад мне довелось быть гостем на местном предновогоднем празднике танца недалеко от городка Маскоги во Флориде. В конце представления, уже в полночь, я шел через поляну в сторону своей машины. Земля, покрытая хрустящей коркой инея, мягко трещала под ногами. Миллионы снежинок мерцали, зажженные светом луны, и как бы отражали звездное небо. Я выдыхал клубы — целые облака! — пара в плотный холодный воздух.

Тогда впервые и появилась тетя Элис.

Ее голубоватая, полупрозрачная фигура стояла на освещенной земле. Она не сказала ни слова, ничего не сделала, но я внезапно ощутил сильнейшую связь с ней, некое родство. Она, казалось, была частью воздуха, травы, да и самой земли под моими ногами. Я видел, что она из индейцев, и мне стало немного неспокойно.

Духи являлись мне и раньше, но не всегда реакция моя была достаточно спокойной к ставшему почти привычным явлению. Когда мне было четыре года, произошел странный случай: погремушка как бы сама собой поднялась из моей колыбели в воздух, несколько раз встряхнулась, а потом упала на покрывало. Я кричал, пока не пришли родители. В двенадцать лет ко мне явилась бабушка, умершая за год до того. Она пыталась что-то сказать мне, но речь была неразборчивой. После этого случая я несколько ночей подряд спал с родителями.

Позже, когда я встретил Медвежье Сердце, он помог мне избавиться от страха. Под его чуткой опекой все эти сверхъестественные явления может и не стали нормой, но во всяком случае я стал смотреть на них как на часть естественного течения жизни. Ощущение связи с землей возрастало, а с ним исчезало и странное чувство неуместности присутствия в этой жизни «потусторонних» явлений. Так что, когда я увидел дух этой женщины, я не испугался. Просто был немного ошеломлен. Если бы я только мог понять смысл ее появления!

В течение следующих недель ее дух часто возникал передо мной, всегда неизменно на лоне природы. Она появлялась каждый раз, когда у меня обострялась осознанность восприятия окружения, и она как бы подчеркивала это чувство, усиливала его. Чем чаще она появлялась, тем больше я начинал понимать, что она чего-то от меня хочет. Она как будто приглашала меня куда-то — но куда?

В марте того года я посетил музей на юге Таллахасси, в котором была представлена выставка, посвященная культуре и истории индейцев маскоги крик. Я разговорился с куратором, и вскоре выяснилось, что этот седой человек служит также духовным лидером в небольшой общине индейцев-полукровок — они до сих пор соблюдают традиции своих предков. Я решил рассказать ему о духе этой женщины.

Он выслушал мой рассказ и достал репродукцию какой-то картины. На ней была изображена пожилая индейская женщина с улыбкой Моны Лизы. На ней было старое пальто. Голову покрывала тонкая, почти прозрачная шаль. Художник изобразил ее ноги и клюку как часть земли и стоящего рядом с ней дуба.

— Вот что увидел художник, когда рисовал ее, — сказал старик. Я молча уставился на картину, поглощенный глубоким взглядом ее глаз и мягким выражением лица.

— Эту женщину ты видел? — спросил старик.

— Ну да — именно ее! — ответил я, пораженный.

— Ее зовут тетушка Элис. Она умерла пару лет назад. — По телу у меня побежали мурашки, и я ощутил некое просветление. Я почувствовал себя немного ребенком и был несказанно счастлив, что наконец узнал имя незнакомки.

— Кажется, она меня куда-то зовет, — сказал я.

Куратор начал рассказывать о землях, где индейцы крик издавна проводят свои церемонии. Места эти находились в нескольких милях от музея. В том месте, известном как «квадратная земля» и называемом просто «землей», были сооружены невысокие деревянные трибуны, а вокруг священного кострища лежали, обращенные в разные стороны, бревна.

Во время церемоний священный огонь зажигали только после того, как полностью очищали землю от сорняков и веток, а затем тщательно подметали. После этого нужно было положить свежие ивовые ветви на каждое из бревен. На земле выкладывали кольцо из раковин, символично отделяя земной мир от мира горнего — так раковины, выбрасываемые на берег, отделяют воду от суши.

Перед участием в ритуалах люди очищались — соблюдали многодневный пост или проводили парну$ю церемонию. Идея состояла в том, чтобы создать место настолько чистое, чтобы Всевышний мог сидеть среди людей. Огонь рассматривался как фрагмент Солнца, дающего жизнь, а также сосуда, при помощи которого Творец Дыхания мог общаться с людьми. Это было нечто вроде горящего куста из Старого Завета. В знак уважения в огне не сжигали никакого мусора, а участники старались не проходить между огнем и кем-то из сидящих вокруг него, и даже боялись отбросить тень — чтобы не помешать взаимодействию с духовным миром, которое могло внезапно возникнуть.

После церемонии огонь разносили в специальных масляных лампах по домам тех, кто участвовал в ритуале. Затем вмешивались технологии настоящего времени: огонь поддерживали при помощи газовых горелок до тех пор, пока не наступало время нести его обратно к священному очагу. Огонь разрешалось выносить из дома только в одном случае: чтобы зажечь костер на ежегодной церемонии Зеленой Кукурузы, проходящей в начале лета.

Священный огонь часто использовался в течение года для проведения различных церемоний: танцы, благословение младенцев, свадьбы и церемонии дарования имен. Люди молились, сидя перед огнем, открывая ему самые сокровенные чаяния и страхи. Люди отдавали огню свои проблемы и переживания в надежде, что он их поглотит. Люди всегда выражали исключительное уважение и любовь, и непременно подносили огню табак — последнее индейцы делали на протяжении тысячелетий. И дым, восходящий к небу, был свидетельством того, что молитвы их достигают Верхнего мира.

Старик из музея сказал, что численность группы в последнее время сильно изменилась, в первую очередь из-за перемещений, гонений, болезней, войн и миссионерского давления. Он рассказал, что женщина, изображенная на картине, была взращена на церемониальных землях в Алабаме. Ее племя постепенно исчезало, землю отобрали, и она приехала во Флориду. И не было предела ее экстатическому восторгу, когда она нашла здесь «квадрат земли». Она довольно быстро заслужила репутацию очень уважаемого человека, и люди стали называть ее «тетушка Элис». В семидесятых она помогла многим людям освоиться здесь. В те времена сюда хлынул поток индейцев, вызванный двумя событиями: во-первых, правительство выделило субсидии потомкам индейцев крик, а во-вторых, стало популяризировать индейскую культуру при помощи кинематографа и печатных изданий. Люди начали задумываться, что значит быть индейцем. И тетушка Элис помогала им находить ответы.

Что же касается ее отношений с внешним миром, то она была крайне осторожна и не распространялась о своих знаниях и участии в церемониях. Так она поступала главным образом из-за того, что большинство ее родственников были евангелистами и считали традиционные индейские собрания «бесовскими делами». К тому же она помнила историю своих предков и знала, что быть индейцем — значит рисковать и находиться под угрозой смерти или ссылки в далекий край, известный сегодня под именем Оклахомы.

— Она была тихой и осторожной, без претензий на что-либо, — сказал старик. — Однажды она вылечила ребенка от туберкулеза, подмешав отвар сосновой смолы к медицинской мази, которую потом нанесли на грудь мальчишки. — Он замолчал и задумчиво посмотрел на меня. Казалось, что он прислушивается к внутреннему голосу. — Я думаю, что она хочет, чтобы ты посетил землю, — сказал он наконец. Я кивнул, соглашаясь. Теперь смысл ее появления раскрылся.

Позже я узнал, что у индейцев крик есть такой девиз: «Огонь сам выбирает людей». У этого племени был запрещен какой-либо прозелитизм, насильственное обращение в традицию, и каждый, с кем я говорил, имел свою собственную историю того, как оказался у священного костра. Да и меня самого тянули сюда незримые нити. И я был благодарен одному из привратников священного пламени — тетушке Элис.

Вскоре после собрания в Брюсе группа отправилась на восток в сторону церемониальной земли, располагавшейся рядом с местом, где когда-то находилась крупная резервация индейцев крик, пока их не выселили оттуда. Нам было приятно видеть, что у ритуального кольца нас встречали индейцы. Из кухни, как и из «чики» — традиционного открытого строения с покрытой пальмовыми ветвями крышей — доносился смех и возбужденные голоса. Эти звуки согревали мне сердце. Как любил говорить Медвежье Сердце, «не думай, что мы только и делаем, что пасем бизонов. Мы большие любители пошутить и вдоволь посмеяться». Люди здесь находили немало смешного в самой жизни, особенно когда собирались вместе. А смех — лучшее лекарство.

После знакомства я пересек кольцо, обозначенное ракушками, и осторожно приблизился к священному костру, сложенному на миниатюрном кургане. Я поприветствовал огонь как старого друга, предложив ему немного табака. Через несколько дней должна была начаться церемония Зеленой Кукурузы — ритуал, отпускающий год старый и начинающий год новый. Подготовка к обряду, да и сам обряд включают в себя соблюдение поста, церемониальные танцы, употребление растительных зелий, игры с мячом и большой пир.

Как и традиционалисты крик, я стал смотреть на огонь, как на духовного проводника и средство перемещения во времени. Огонь соединяет человека с прошлым, с городами и людьми, которых уже давно нет в нашем физическом мире, он также соединяет и с будущим, с теми, кому еще только предстоит возникнуть. Я молча молился о нашем шествии, о жизнях индейцев племени крик и о благополучном рождении нашего с Синди первенца.

Вскоре молитвы мои были услышаны: пять дней спустя я перерезал кремневым индейским лезвием пуповину своей дочери Шайен Джин Хант-Алдерсон — это случилось в четыре утра в одной из больниц Таллахасси. Я плакал, наблюдая, как из чрева появляется ее крошечная головка, как она делает первые глотки воздуха.

По счастливой случайности, рождение Шайен совпало с прибытием группы в Таллахасси. Теперь численность ее возросла до двенадцати человек, и они всю ночь бдели за нас на берегу озера. Для тех, кто отправился в этот поход, чтобы отдать дань уважения прошедшим по Тропе Слез индейцам, рождение Шайен было приятным напоминанием о том, что новая жизнь может возникнуть даже из праха.

Глава 16 Земли индейцев чероки

Итак, я, Синди и наша новорожденная дочь присоединились к группе. Мы догнали их на севере Джорджии. К нам также присоединилась Кэтрин Стенли, пожилая индианка из Таллахасси, происходившая из западной ветви племени чероки в Оклахоме. Втроем мы олицетворяли три поколения, и это усиливало чувство семьи.

Пока нас не было рядом, наша группа изнемогала от жары на юге Джорджии. Джон показал на потные разводы на обложке своего журнала — убедительные следы его «запекания на солнце». Он рассказал о том, как к ним присоединился новый участник по имени Элладон, любитель фэнтези, своими длинными коричневыми волосами и очками напоминающий героя одной из книг.

— Элладон считает себя троллем из Средиземья, — улыбаясь, рассказывал Джон. — Однажды мы ненадолго остановились, и он уснул, не договорив фразы до конца, прислонившись к дереву...

Южная жара была трудным и совершенно непредсказуемым испытанием для любого жителя севера, будь он хоть из Средиземья или откуда-то еще. К счастью для нас, и особенно для Кэтрин, Элладона и Шайен, северная Джорджия — это тенистая страна холмов и лесов, и по этой причине температура там была несколько ниже. Здесь были земли чероки. Мы разбили лагерь рядом с домом очень дружелюбной белой семьи, чьи предки жили здесь со времен оккупации земли чероки. Кэтрин изучала старые фотографии на стенах.

— Эти люди были очень трудолюбивы, не иначе, — сказала она. — У них это на лицах написано.

— Странно слышать такое от чероки, потому что эти люди в свое время выгнали их с этих земель, — заметила хозяйка дома. Кэтрин молча кивнула. Они не испытывали враждебности по отношению друг к другу. Более того, нас щедро потчевали в этом доме. Даже Эрику, двадцатилетнему афроамериканцу из Огайо, было здесь во всех отношениях комфортно. Он три ночи ночевал на кладбище в соседнем городке, прежде чем присоединиться к группе.

— Подумать только, всего несколько дней назад я и помыслить не мог о том, что буду сидеть на крыльце дома в Джорджии и играть на этой восхитительной гитаре, — сказал Эрик с блеском в глазах. — Но вот я здесь. И я никогда раньше не видел, как солнце закатывается за горы! Я всегда хотел оказаться в подобном приключении.

Еще один новичок, Энтони, добирался к нам автостопом почти неделю из Сиэтла. Он сказал, что ему поначалу было немного боязно ехать в Джорджию, но когда на дороге его подобрал индеец племени лакота и сказал, что и сам неоднократно совершал долгие путешествия и встречал открытых людей с любящими сердцами независимо от их происхождения, Энтони стало легче.

— Его слова помогли мне, — сказал Энтони. — И я действительно встретил на пути немало прекрасных людей.

К нам присоединился и Вода, ветеран со времен первого похода. Он нес воздушный шар в виде большого глобуса, выражая идею о том, что все мы — граждане Земли, и показывая, откуда мы пришли и куда идем.

Мы обрели новых участников, но потеряли Роузи и Дебби. У них возникли неотложные дела в Майами и они решили вернуться домой. К счастью, у нас теперь был фургончик Кэтрин. Эти замечательные женщины многое сделали для нашего движения, и я особенно благодарен им за то, что они перехватили бразды правления, пока я был занят дочерью.

Нам пришлось в очередной раз задуматься о важности таких качеств, как терпение и терпимость, когда мы все вместе попытались втиснуться в фургон Кэтрин, чтобы съездить в Северную Каролину в землю чероки, ориентированную на туристов. Там мы присутствовали на третьем соборе восточных и западных ветвей племени чероки, на котором старейшины и делегаты из Оклахомы и Северной Каролины обсуждали свое прошлое и нынешние общие интересы. Когда мы прибыли туда, Кэтрин представила собранию каждого из нас и объяснила цели нашего похода. Перед нами открылись многие двери, и Шайен пользовалась колоссальным успехом.

В конце собрания два вождя — Вилма Головорезка из западного племени чероки и Роберт Молодой Олень из восточного — курили гигантскую трубку с двумя мундштуками, символизирующую два клана. Головорезка, первая женщина, избранная вождем в племени чероки, с беспокойством курила на виду у фотоаппаратов и телекамер.

— В Оклахоме курение трубки — дело крайне интимное, — сказала она. Похожее замечание она сделала, и когда несколько индейцев из восточного племени исполняли ритуальный танец. Ее консерватизм и нежелание обнажать перед публикой обряды указывали на различия между мировосприятием людей восточной и западной ветвей одного племени.

Нас впечатлила традиционная для чероки игра с мячом, богатая борьбой и физическим взаимодействием. Возможно, игры коренного населения Америки повлияли на становление и развитие современного спорта. И действительно, игра эта была похожа и на футбол, и на хоккей, и на лакросс — игроки гонялись за кожаным мячом, используя клюшки из дуба и орешника с сетками на конце. Очки засчитывались за попадание мячом в ворота. Можно было хватать игрока, владеющего в данный момент мячом, впрочем, не было правил, запрещавших хватать и тех, у кого мяча не было.

Эта игра распространена в большинстве юго-восточных племен, однако мне больше была знакома другая игра, в которую играли индейцы крик и семинолы. В тех соревнованиях, именуемых также «общественной игрой», мужчины и женщины играют друг против друга, причем первые использует клюшки с сетками, а женщины вольны пускать в ход руки, как им вздумается. Цель игры — попасть мячом в деревянный шест — либо выше красной линии, либо в деревянную фигурку рыбы или череп бизона, прикрепленные наверху. Эта игра — своеобразный вариант контролируемой разрядки агрессии, и все же нередко в ходе состязания звучат обвинения в нечестной игре. Детям часто дают возможность свободного броска мячом — частично для того, чтобы компенсировать толчки и неуемную напористость более взрослых игроков. Часто я видел, что игру заканчивали вничью, чтобы сохранить в лагере гармонию и дружелюбную атмосферу.

Спортивные состязания часто сопровождали церемонии, в том числе и шаманские. К сожалению, эта традиция уже почти забыта на востоке. После игры один из индейцев рассказал, что в былые времена люди перед игрой молились и соблюдали пост, то есть готовились к ней как к важному духовному событию.

— А теперь мы просто веселимся! — сказал он с улыбкой.

Основная сложность во время посещения таких мест состоит в том, что истинный дух индейского города глубоко скрыт под маской туристической индустрии, которая формирует здесь несколько голливудский образ индейца. И большинство людей, пришедших сюда в поисках духовных связей, уходят, разочарованные. В городе напоказ все то, что большинство людей хочет увидеть — индейцы с перьями на голове и сувенирные лавки, торгующие бусами и мокасинами. Здесь сложно ощутить глубину их духа.

Виной всему — Тропа Слез.

Все же некоторые элементы аутентичной культуры чероки сохранились и сегодня. Когда большую часть народа чероки выселили в Оклахому, хранители церемоний взяли с собой священный огонь. И в 1951 году, по прошествии почти ста двадцати лет, делегация индейцев чероки принесла тот самый огонь обратно в Северную Каролину! На востоке многие традиции индейцев этого племени время от времени забывались, но западной ветви удалось сохранять священный огонь все это время. Вечный огонь, принесенный сюда в 1951 году, теперь горит за стеклом в городском амфитеатре, где сегодня ставят индейскую драму «Здесь, на холмах».

Язык чероки живуч так же, как и огонь. Он богат и разнообразен, существует во множестве диалектов, как и все аборигенные языки. Наряду с традиционным плетением корзин некоторые люди продолжают изучать растения и травы и способы исцеления с их помощью. Иноземцу, человеку со стороны, требуется не только время, но и длительное знакомство с племенем, чтобы научиться одному из этих ремесел. То же самое справедливо и по отношению к традиционным церемониям, значительно ожившим со времен нашего первого похода. В этот раз группа индейцев восточной ветви чероки постилась, молилась и танцевала в более закрытой обстановке.

На востоке индейцы выжили, скрываясь от солдат в глубоких пещерах и ущельях в скалах. Понятно, что некоторые аспекты их культуры тщательно охраняются.

Марион Данн — хранительница историй и мифов чероки. Она присоединилась к нам на собрании сотни (или около того) членов Ассоциации рек Теннеси. На повестке дня были проблемы индейцев чероки и сохранения земли. На сцене амфитеатра, под открытым небом, на фоне бурной и прекрасной реки Хайвосси и дымчато-голубоватых гор, Марион рассказала впечатляющую по обилию красок и деталей историю жизни чероки, а также поведала об опыте Тропы Слез.

— Белый человек до сей поры не может остановиться и хочет все больше и больше, — сказала она, — но путь индейцев — это путь наслаждения жизнью, путь простого счастья.

Я говорил о нашем походе, сравнивая его с паломничеством по Тропе Слез. Я высказал свою точку зрения по поводу того, что те, кто беспокоится о сохранении природы, могли бы усилить осознанность и укрепить дух при помощи самой природы, а также традиций коренного населения. В танцах и церемониях отражается множество аспектов мира природы.

Мэтт Притчард, индеец, работавший одно время в Департаменте по сохранению Теннеси, сказал, что ему приятно и радостно видеть людей, которые думают и поступают, как индейцы.

— Это бесконечно важнее, чем просто выглядеть как индеец, — подчеркнул он. — Ведь так легко попасться на удочку зарабатывания денег на этом «бренде».

Атмосфера на собрании насыщалась живой энергией. Когда вечером я вернулся вместе с Синди в палатку, то ощущал мощную силу, пульсирующую и излучающуюся из области пупка. Закрыв глаза, я увидел индейских мужчин и женщин, танцующих Танец дружбы в облаках. Я взялся с ними за руки, и вместе мы вознеслись на вершину высокой горы, где кольцом стояли валуны, чем-то напоминавшие Стоунхендж. В центре сиял свет. Интуитивно я понял, что это было гнездо гигантского разноцветного орла. Мои свет и осознанность возрастали, усиливались в его присутствии. Вскоре передо мной во всей ясности предстало вечернее собрание в амфитеатре, только теперь я видел его со стороны.

И тут меня осенило! Именно это событие я видел более десяти лет назад в видении, когда шел по Аппалачской тропе: я держал речь перед добросердечными людьми на фоне дымчато-голубоватых гор. В то время я как раз переживал чувство сильной духовной связи, ощущал присутствие аутентичного индейского мира и видел перед собой экологические цели — все это было тесно переплетено.

Я осознал, что именно это видение послужило толчком к началу первого и всех последующих походов, к рождению экологического движения, определило тягу к индейцам. И теперь я выполнил, довел до конца то, что однажды появилось в виде вспышки озарения. Я хотел выразить высшую благодарность той силе, которая вела меня, но у меня не было других слов, кроме молитвы. Каждый шаг открывал путь для следующего. Я был на верной дороге.

Этой ночью я долго не мог сомкнуть глаз, удивляясь магии происходящих в моей жизни событий.

Когда мы приближались к Ред Клею, священной земле чероки, на которой индейцы собрались на последний совет перед началом пути по Тропе Слез, Кэтрин настояла на том, чтобы пройти остаток пути в одиночку.

— Так я смогу лучше понять, как это было.

По этой тропе однажды прошли и ее предки. Придя сюда, она исполняла свой личный завет. Вообще, эти земли были местами паломничества многих чероки. Холмы, деревья и вновь отстроенные хижины многое проясняли внутри.

В центре располагалось озеро Кансил Спрингс — голубая вода в нем настолько прозрачна, что можно видеть дно. Раньше члены проходящих на его берегу собраний совершали семь традиционных утренних омовений в прохладных водах, веря, что такие естественные резервуары, разверзшиеся в земле, обязательно приведут душу в другой мир.

В расположенном недалеко музее была инсталляция, изображавшая драматическую борьбу, начавшуюся в 30-х годах XIX века. Как только президенту Эндрю Джексону удалось протолкнуть в Конгрессе «Акт о переселении индейцев», правительство штата Джорджия сразу же поставила вне закона любые собрания чероки, не связанные с их перемещением. Их лишили всех прав, включая право на земельную собственность. Фактически, выходцам из Европы развязали руки на безнаказанный захват земли и насилие.

Местечко Ред Клей, находящееся в сердце Теннеси, было идеальным для собраний чероки. Там делегаты от различных колен племени могли свободно встречаться и обсуждать свою дальнейшую судьбу, не опасаясь налетов полиции из Джорджии. Именно оттуда вождь Джон Росс сотоварищи начали последнее решающее движение за сохранение своих земель. Они одержали победу в Верховном суде, однако президент Джексон отказался признать результаты.

— Джон Маршалл создал закон, теперь его нужно только усилить, — резко постановил Джексон.

В конце концов, более шестнадцати тысяч индейцев были выгнаны из своих домов — некоторые босыми и почти без одежды — и отправлены в заключение. В ходе долгого и мучительного пути на запад, растянувшегося на полторы тысячи миль, почти четверть народа чероки погибла по дороге, не выдержав тяжелейших условий. Сбежать удалось далеко не всем. Одна группа смогла укрыться в скалах Северной Каролины. Сочувствующий им белый поселенец приобрел для них участок земли в Северной Каролине, и они начали осваивать его. Так возникла восточная резервация чероки, которую чаще называют Рубеж Куалла.

Не удивительно, что именно здесь, в Ред Клее, в 1984 году двадцать тысяч восточных и западных чероки объединились после почти ста пятидесяти лет разделения. Спустя два дня они были уже одним племенем, у них билось одно сердце, одно сознание. Они проливали слезы радости, созывали всеобщие советы, на которых вновь вспоминали общее наследие, думали сообща о будущем. По традиции, не может гореть одновременно больше одного священного огня, если только второй не был зажжен от единственно настоящего. И тогда гонцы принесли сюда, в Ред Клей, огонь, зажженный в земле чероки, и поместили его на каменный алтарь, закрытый стеклом. Теперь здесь горит вечный огонь, питаемый газом.

Родился «электрифицированный» священный союз. Примерно такими словами в 1984 году пытались описать внутриплеменной союз, возникший в Ред Клее. Так родился слоган: «Крепче держись центра, храни все лучшее, и тогда даже горечь может стать сладкой». Собрание в Ред Клее после долгих лет гонений и разделения чероки многим подарило надежду.

Людям со стороны было запрещено останавливаться здесь и тем более — разбивать лагерь. Так что можно считать почетной привилегией то, что нам разрешили сделать это. Время мы проводили в общении с людьми и прогулками по лесам. Рейнджеры в этих местах были довольно дружелюбны и тонко чувствовали эту землю.

— Эти места — особенные, — сказал Том, один из них. — Этого просто нельзя не ощутить здесь, особенно когда прогуливаешься мимо ручьев и видишь священный огонь на закате.

На второй вечер вечный огонь погас на наших глазах. Мы поспешили сообщить об этом Тому.

— Черт! — воскликнул он, — Опять! Последний раз так было, когда кто-то бросил гамбургер в вентиляционную шахту.

Чтобы сохранить традицию, огонь следовало зажечь от первоисточника, горящего в городе чероки — допуская, что огонь там никогда не гас. Но этот огонь был скорее символичным напоминанием о священных кострах прошлого, и было очевидно, что далеко не все посетители понимали его значимость. Особо не церемонясь, Том вновь зажег его от простой спички.

Когда мы покинули Ред Клей и двинулись дальше, к нам присоединилось несколько человек. Среди людей, решивших преодолеть вместе с нами остаток пути, был настоящий апачи и несколько чероки. Нас сопровождал старец чероки по прозвищу Орел-одиночка. В прошлом водитель грузовика, этот старик обладал громоподобным голосом и неисчерпаемым чувством юмора. В дороге всем нам было легко. Он благословил нас у ручья и призвал испить из его деревянного резного ковша прекрасной ручной работы.

Вдохновленные, мы шли под лучами палящего солнца в Кливленд, Теннеси, и первый перевал решили сделать 4 июля, в День независимости. Орел-одиночка потчевал нас барбекю. Казалось немного странным, что индеец принимает участие в праздновании Дня независимости. Индейцы считают, что политика правительства США по отношению к индейцам была настолько жестокой, что вдохновила на геноцид самого Гитлера. Говорят, что в ближнем кругу Гитлер «восхищался эффективностью американских методов уничтожения противника — голодомором и неравными боями — тем, как они истребляли краснокожих дикарей, не поддающихся очеловечиванию». И все же большинство индейцев были патриотами своей страны. Возможно, они понимали, что страны, как и живые люди, способны эволюционировать, при условии, что уроки истории для их населения не проходят зря.

После обеда мы отправились в лагерь в Рэттлснейк Спрингсе, где в 1838 году большая часть чероки — около 13 тысяч человек — была заточена в военный острог в ожидании депортации в Оклахому. Это место официально считается началом пути индейцев по Тропе Слез.

Для среднестатистического прохожего Рэттлснейк Спрингс — это заурядная молочная ферма, ведущая скромную жизнь среди холмов. Но от посторонних глаз здесь скрыты сотни безымянных могил. Многие умерли еще в узилище от болезней и голода. Об этом позорном эпизоде — равно как и о бойне в Вундед-Ни — не писали в школьных учебниках по истории.

Возможно, никакое другое племя не ассимилировалось в европейской культуре так, как это удалось индейцам чероки. Некоторые полукровки смогли так удачно вписаться в новое общество, что беспрепятственно получили право на строительство своих плантаций, на которых трудились чернокожие рабы. Многочисленный военный контингент помог Эндрю Джексону одолеть враждебные им племена во время гражданской войны индейцев крик в начале XIX века. В конечном итоге чероки испытали на себе ту же судьбу, потеряв в итоге большую часть своих земель. До сих пор остается загадкой, почему новым поселенцам не жилось спокойно с миролюбивыми и ко всему привычными индейцами чероки.

В этих местах были захоронены предки Орла-одиночки. Некоторые из его родственников управляли местным хозяйством.

— Когда я поднимаюсь на холм, — сказал он, — я снова оказываюсь среди своих людей. Вам покажется, что я буду говорить сам с собой в этом безлюдном месте, но это не так. Я-то знаю, что они слышат меня.

Мы с пониманием и уважением отнеслись к его желанию в одиночку прогуляться через пастбище на вершину холма. Это было одним из его мест поклонения.

На следующее утро несколько последних миль я прошел один. К концу подошел уже четвертый мой поход, и меня переполняло чувство завершенности, чувство выполненного долга. В воображении возникали образы людей и увиденных мест, и не было им числа. Я вспоминал о Проведении, о помощи Медвежьего Сердца, о Солнечных танцах, о рождении Шайен и многих других событиях своей жизни.

В Рэттлснейк Спрингс никто не ждал последнего аккорда моей пешей симфонии — ни фотографы, ни репортеры... Только Орел-одиночка стоял там, вытянув свою мускулистую руку.

— Я благодарю тебя за то, что ты прошел этот путь за мой народ, — сказал он.

Я испытал прилив светлой гордости за содеянное. Я закрыл глаза, и внутренний мрак озарился тысячей ярких улыбок.

Спустя несколько лет — тогда мне довелось сопровождать группу молодых еще людей в Северную Каролину — духовная значимость Тропы Слез была оценена по достоинству. Мы разбили лагерь на берегу реки Нантахала, где раньше располагалась деревушка чероки. Молодежь спала — или притворялась, что спит. Я курил трубку, как учил меня Медвежье Сердце, лежа на земле, и смотрел на луну, на ее братьев и сестер в небе, на целые народы звезд, ярко сияющих в темной глубине космоса. Они казались ярче обычного.

Для большинства индейцев с Юго-Востока Млечный Путь был священным потоком, по которому однажды на Землю спустились на каноэ Существа Света из Вышнего Мира. Эти существа дали людям много священных учений. Этой ночью легенда казалась мне более чем реальной.

Постепенно в небе возник полупрозрачный луч света, огибающий землю. Он растянулся на многие мили и, казалось, достиг Оклахомы. В этом голубоватом коридоре я различал фигуры людей. Они были похожи на индейцев древности. На них была пестрая одежда, вязаные пояса, а головы покрывали чалмы, украшенные рябиновыми ветвями. Все это дополнялось изящным и сложным бисерным плетением и орнаментами на рукавах и груди. Коренные люди Америки совершали паломничество по Тропе Слез, но шли они совсем не на запад — они шли на восток! Шли в обратном направлении.

Они покинули свои костры, чтобы прийти и помочь людям залечить былые раны и пробудить ото сна. Они возвращались домой.

Часть IV Родина Глава 17 Горы Иллинойса

— Безумие какое-то! — сказал я, проснувшись. Но образы сна все еще сидели в моей голове: во сне я путешествовал по Иллинойсу — месту, в котором я родился и вырос, и после этого не был почти тридцать пять лет. Иллинойс — красивый край. Лето здесь проявляется во всей красе, пробуждая все соки жизни. Странно, но во сне я видел горы — высокие горы там, где земля славилась своими прериями...

Сон еще долго держал меня. Он приснился мне в период важных перемен в жизни. Я был на грани потери работы. Финансирование журнала «Дикая жизнь Флориды», в котором я работал, было прекращено после пятидесяти шести лет публикаций. Сначала эти перемены, а теперь еще и горы в Иллинойсе!

Я раскрыл карту Иллинойса, и некоторые точки на ней сразу бросились мне в глаза, пробуждая весьма эмоциональные воспоминания. Одно место моей юности я хорошо помнил и сейчас — небольшой лоскут прерии, сохранившийся недалеко от моего дома в Арлингтоне, Чикаго. Мы называли небольшой луг, по пояс заросший травой и дикими цветами, просто — «поле». Поле это было открыто и мы нигде не видели знаков или ограждений, запрещающих заходить туда. И мы понятия не имели, кому оно принадлежит. Во многом это поле было нашим, принадлежало всем детям этих мест. Мы знали его лучше, чем кто-либо еще.

Там мы играли в прятки, гонялись за кроликами и жаворонками, собирали клубнику, а по вечерам, затаив дыхание, любовались светлячками — тем, что Эдвин Уэйл Тил назвал однажды «танцем крылатых фонариков». Это поле было местом свершения чудес, местом утешения, здесь детская душа, переполненная необузданной жизненной силой, обретала полную свободу.

Однажды поле горело. Говорили, что виной тому были дети, игравшие со спичками. К моменту, когда прибыли пожарные, поле выгорело почти полностью. Глядя на гигантское черное пятно, мы не были уверены, что наш рай не будет потерян. Но на следующий год поле зацвело опять, причем сильнее обычного. Тогда я впервые узнал огонь с другой, созидательной стороны.

Мы построили крепость в старом толстокожем дубе, возвышавшемся посреди нашей прерии. Многие забирались под крону и могли наблюдать границы своего укромного мира. Мальчишки и девочки раскачивались вместе с ветвями на ветру и чувствовали, как под корой дерева текут соки жизни, и могли наблюдать, как пульс его замедлялся по осени и учащался весной. Мы видели, как дерево кровоточит, когда в его живую плоть вбивали гвозди. Мы много думали о том, как построить крепость и обойтись при этом без гвоздей, экспериментировали с веревками, но случай все изменил. Один мальчишка свалился с дерева и разбил себе голову. Тогда взрослые организовали нечто вроде экологического суда Линча и срубили старый дуб, оставив на земле голый безжизненный ствол.

Этот дуб десятилетиями возвышался над прерией, пережил тьму пожаров и ураганов, но оказался бессильным перед бензопилой. Мы долго оплакивали эту утрату.

С годами поле становилось все меньше — с востока его подпирали новостройки. Другие поля в этих местах полностью исчезли. Вскоре лишь крохотная часть бесхозной земли отделяла наш город от остальных.

В 1968 году, когда мне было одиннадцать, отец получил работу во Флориде. Уезжая, я попрощался с останками поля. Оно успело стать моим близким другом, ежедневным спутником — и вот настало время потерять его.

Со временем мы привыкли к новому месту, и нас почти не тянуло назад на малую родину. Мои бабушка и дедушка, жившие в Иллинойсе, отошли в мир иной. Другие родственники тоже перебрались во Флориду. Постепенно я утратил отношения с друзьями детства. Наши связи были разорваны, по крайней мере, я так думал. И вот теперь, спустя много лет, мне приснился этот сон — горы в Иллинойсе. Пришло время возвращаться.

В 2003 году я отправился в «Страну прерий» вместе со своей дочерью — ей было уже семнадцать лет — и ее подругой Тори. На переднее сиденье моего седана мы сложили вещи, а дети заняли задние места. Я чувствовал себя шофером по найму.

Девочки большую часть пути читали, спали и играли в карты. Мы перевалили через хребет Аппалачских гор в районе Теннеси, пытаясь обогнать Билла — так был назван надвигающийся тропический шторм. Билл оказался весьма противным парнем. Скрыться от проливных дождей нам удалось только в Иллинойсе. Дожди никогда особо не жаловали кукурузные поля Иллинойса. Небо было затянуто кучевыми облаками. Никаких гор я здесь так и не увидел. Было видно, что некоторые поля все-таки были побалованы дождями несколько дней назад. Кукурузные початки выглядели сочно, но оставались все еще зелеными. Периметр полей казался несколько неухоженным, его покрывала трава и дикие цветы. И память говорила мне, что мы попали в то самое яркое иллинойское лето...

Я свернул на 50-е шоссе и надеялся добраться до Паны — родного города своего отца — до того, как начнет темнеть. Пана — небольшой городок на задворках Иллинойса. Там мой дед работал врачом, занимал должность мэра, а в детстве играл полузащитником в местной футбольной команде. Когда мы жили в Арлингтоне, то каждое лето ездили в Пану. Я знал здесь каждый закоулок.

Кстати, мое самое первое воспоминание в жизни связано как раз с Паной. Мне было три года. Я бродил по дому. Мой дед лежал на кровати. Ему нездоровилось, и я старался не шуметь. Тогда я еще не понимал, что он умирает.

В какой-то момент я молча прошел мимо него, и наши глаза встретились. Дед слабо улыбнулся. Он захватил меня своим взглядом, и тогда — мне было всего три года! — я ощутил его любовь.

Говорят, что самое первое воспоминание обычно позитивно. Мое воспоминание относится к тому моменту, когда старик и младенец в последний раз посмотрели друг другу в глаза, удаляясь друг от друга в разных направлениях. Это воспоминание о деде было единственным, но символизм нашей встречи проявлялся впоследствии снова и снова, когда старое встречалось с новым, проникаясь взаимоуважением и любовью.

Пока мы ехали по шоссе, дорога извлекала из глубин моей памяти и другие воспоминания. В 1984 году в рамках трансконтинентального похода во имя Земли мы пересекли Иллинойс именно по этому шоссе. По этому же маршруту когда-то совершалась миграция бизонов. Я и тогда подумывал свернуть в Пану, но не хотел бросать группу. За пять месяцев путешествий мы срослись в плотный клубок, сплетенный из двадцати пяти человеческих жизней.

Во время этого похода мы пережили удивительное, волшебное чувство единства и гармонии с Землей и друг с другом. Было очень хорошо. Мы делились друг с другом едой, помогали, когда кто-то уставал или терял настрой, и вежливо и с пониманием закрывали уши, чтобы не слышать по ночам того, что предназначено только для двоих. Но к этому единству и взаимопониманию мы шли долго, и шли мы через тернии межчеловеческих отношений. Мы преодолели немало трудностей, за что и были вознаграждены.

Проходя через Иллинойс, мы ночевали в городских парках, на церковных подворьях и вспаханных полях. Мы двигались словно по пестрому одеялу, расшитому лоскутами полей, деревьев и городов вроде Ливана, Одина и Салема. Хоть здесь и не было прерий, общий пейзаж выглядел крайне живописно: силосохранилища, амбары и белокаменные фермы, общим элементом которых было большое, как бы приглашающее гостей, крыльцо. Люди здесь отличались дружелюбием. Первые намеки на осень коснулись земли. Казалось, что даже пешком мы идем через Иллинойс слишком быстро. В моем путевом журнале сохранилась запись тех дней:

09.09.84: мы остановились на ночлег в парке «Лайонс Клаб» в городе Саммерфилд. Как хорошо, что там оказалась открытой беседка. Начинается буря. Военный с ежиком на голове — управляющий парком. Он не согласен со многими нашими взглядами, однако поддерживает закон, в соответствии с которым нужно стремиться к открытому диалогу между людьми. Вполне понятно, что некоторые члены клуба «Лайонс» просто опасались вандализма, и потому выступали за запрет нашего здесь пребывания. Но этот человек смело защищал нас. Он развеял их страхи и сомнения, проведя с нами всю ночь под дождем с кружкой кофе в руках. «Я с ними разберусь, — сказал он. — Они изменят свое мнение». Его, как и многих других, удивляло то, что мы шли через восточный Сент-Луис и стремились заявить об этом. Для нас же образ восточного Сент-Луиса был воплощен в рукопожатии, к которому стремились несколько наших спутников.

Через два дня после этой записи я несколько иначе изложил суть того опыта:

Семь месяцев ходьбы — что это? Сморщенные, мокрые стопы. Стоптанные, изнемогающие от жара стопы. Стопы, которые превращаются в глыбы льда. Стопы, источающие запах. И это удовольствие от массажа ног, тепло объятий, десятков объятий, приятное чувство усталости под конец дня и радость каждого утра. Мы болтали в крохотном кафе в небольшом городке о нечистоплотности мегаполисов. Мы в полной мере испытали на себе смену времен года, нас разрывало от чувства безграничной свободы, мы играли, словно дети, мечтали, преодолевали страхи и ограничения и чувствовали, что можем помочь этой планете — стоит лишь открыться другим людям, избавиться от личного эмоционального мусора. Я нашел уединение на пустынных просторах страны. Я испытал трудности преодоления препятствий. И нашел уют в кругу друзей. Однажды эти семь месяцев, которые казались мне семью годами, станут еще одним ценным воспоминанием, и я буду только удивляться — куда ушло время, когда успело...

Для многих культур считается вполне обычным начинать какое-то масштабное дело, руководствуясь полученным однажды откровением — и только в западном обществе это что-то из ряда вон выходящее. И вот теперь, путешествуя по Иллинойсу спустя девятнадцать лет, я шел по зову другого своего видения, пришедшего ко мне в виде яркого сна. Я искал горы там, где раньше были прерии, зная из личного опыта, что не следует пренебрегать такими образами.

В Сандовале, решив исполнить то, что было задумано в 1984 году, я повернул на 51-е шоссе и направился в Пану. По дороге в моем воображении рисовалось теплое приветствие тетушки Мэри. После смерти бабушки с дедом ее семья оставалась нашей единственной родней в этих местах. Я и мой брат Джон были почти ровесниками с тремя ее сыновьями. Наши кузены лихо увлекались фаер-шоу, катались на мини-мотоциклах и любили пострелять из ружей. Они отличались некоторой сумасшедшинкой, удальством, и нам с Дэвидом это всегда нравилось.

Кроме воспоминаний детства меня в эти места тянуло еще кое-что. Относительно недавно город обрел дополнение (речь идет вовсе не об очередном Уоллмарте^[11]). Меня тянуло в парк Прерии Андерсона, названный так городскими властями благодаря усилиям Дэйва Нанса, школьного учителя. Парк простирается вдоль старой железной дороги, ведущей из Иллинойса в Тэйлорвиль, и является уникальным примером межзонного высокотравья. Поскольку люди забросили кладбища и железные дороги, эти места остались последними, где можно встретить редкие виды прерии. Дэйв Нанс прислал мне свою историю о том, как возник парк:

Был 1984-й год, середина осени. Я сидел в учительской, когда в дверь постучали и кто-то сказал: «Мистер Нанс, здесь человек, который хочет кое-что разузнать о центральной железной дороге Иллинойса и растущих там растениях». Так я познакомился с Гэри Колином. Он тогда спросил, думал ли кто-нибудь вообще о том, чтобы позаботиться о прерии, все ещесуществующей рядом с железной дорогой, протянувшейся на юг из центра Паны. Он также сказал, что часть прерии осталась нетронутой, и может стать очень хорошей научно-экспериментальной базой для школьников и студентов.

Я вспомнил себя в двенадцать лет. Тогда с помощью брата я собрал коллекцию бабочек, и мы провели немало солнечных дней, бегая с сачками по этим местам. Я подумал, как было бы здорово организовать там лабораторию под открытым небом, чтобы студенты могли воочию наблюдать жизнь нетронутого человеком мира природы и испытывать то же, что испытывал я, будучи мальчишкой. Несмотря на то, что я был школьным ученым и прожил рядом с прерией много лет, я ничего о прериях не знал, и просто согласился с Гэри. Гэри понял мою историю и решил отправиться туда со мной, чтобы показать найденные им растения. Этот поход пробудил во мне интерес, который никогда больше не угасал.

С помощью волонтеров Дэйв и студенты приступили к восстановлению прерии и начали прокладывать там пешую тропу. Они начали выжигать прерию, имитируя естественные пожары, и с корнем вырывали всю чуждую прерии растительность, включая деревья и кустарники.

— Сегодня прерии испытывают колоссальное давление со стороны прилегающих территорий, деревья и прочая нехарактерная для этих мест растительность активно проникают сюда, — сказал Нанс. — Растения прерии в большинстве своем многолетние, и каждый год вырастают из корней, которым сотни лет. Они растут не так быстро, как проникающие сюда растения с соседних районов, и однолетки могут вытеснить местную флору — особенно опасны в этом отношении амброзия, сладкий клевер и быстрорастущая жимолость.

Клочок прерии оказался отзывчив к их усилиям. Энтузиасты нашли здесь несколько очень редких, почти вымерших видов: зеленую орхидею, тонкую как женский волос, древесную лилию и ухолистную наперстянку. Редкие цикады прерии со временем стали здесь обычным явлением и даже появилась их крайне редкая разновидность — карликовые цикады.

— По этой железной дороге когда-то проезжал Авраам Линкольн, — сказал Нанс, — и тогда из окна своего вагона он видел прерию такой же, какой мы ее видим теперь.

Этим июльским утром парк сиял всеми красками мира. Ваточник, рудбекия и желто-красно-коричневые гелениумы, обильно застилавшие поверхность земли, давали наглядное представление о том, каково это — проходить многие мили по мягкому разноцветному ковру, который каждый новый год меняет свой узор.

При помощи определителя растений и трав нам удалось опознать некоторые виды, которые были хорошо знакомы мне в детстве — среди них бородачи, астры, остроконечные лобелии, фиалки, черноглазый гибискус, васильки, тонколистая горная мята, золотарник, «хозяин гремучника», паучник, сумах, земляника, иерусалимский артишок, «Нью-Джерси-чай», пушистая горечавка, пентастемон, кремовая кустарниковая аморфа, а также индейская трава. Большинство этих трав я видел либо в детстве, либо позже встречал на полях Флориды. Насчет остальных я не был уверен. В целом же растения были мне знакомы, словно старые друзья. Я даже расчихался, прямо как в детстве.

Мой дед, Джон Хаглер Алдерсон, бывший мэром города Паны, гордился бы, увидев цветущее многообразие растений прерии, оживленной силами школьных учителей и их подопечных. Что двигало этими людьми? Чувство экологической вины? Возможно. Как бы то ни было, небольшой городок, построенный в 1856 году в сердце прерии Иллинойса, обрел достаточно знаний, чтобы понять важность восстановления природного наследия.

Сейчас, проходя по улицам Паны, я видел их в совершенно ином свете, не такими, как в детстве. Сейчас этот городок больше походил на прерию с домами, чем на фермерское поселение. Я нашел несколько знакомых городских точек. Мы проходили мимо одноэтажного здания из желтого кирпича. Я сказал Шайен и Тори, что мой дед был мэром этого города в начале 40-х годов. «Возможно, это здание уже существовало тогда. Давайте зайдем внутрь». Девочки особо не сопротивлялись. Они шли навстречу моему желанию окунуться в воспоминания детства, но с тем условием, что после этого я отвезу их в Чикаго. Мегаполисы манили жителей сельской местности.

Мы вошли внутрь, и первое, что бросилось нам в глаза, была бронзовая табличка: «Здание мэрии. Построено в 1941 году». Ниже был список имен, и одним из первых было имя Джона Х. Алдерсона, мэра. Я с трепетом коснулся рукой его имени.

— Вот видишь, Шайен! Я же говорил!

— Да, это клево, — воскликнула она вполне искренне. Вообще, удивить тинэйджера — это уже большая победа.

Пану я покидал с чувством полного удовлетворения. Родные мне люди оставили здесь свой след, и растения прерии — так же, как и воспоминания минувших дней — снова зацвели там, где их долго не было.

Глава 18 Кукуруза

Мы выехали из Паны и повернули на запад. Вдоль шоссе до самого горизонта растянулись кукурузные и соевые поля.

Иллинойс занимает первое или второе место по производству кукурузы, и причина проста: почва прерии. Через восемь-десять тысяч лет после того, как отступили ледники, на этой территории сформировалась богатая черноземом почва. Трава здесь довольно высокая — от двух до двенадцати футов в высоту, с развитой корневой системой. Каждый год, когда вершки или коренья отмирают или сгорают во время пожаров, почва получает огромный запас питательных веществ. Отмершая осенью трава прерии содержит значительно меньше кислоты, чем палая листва в лесах. В результате в почве остается больше минералов, так как с дождевыми водами смешивается меньше растворяющих их кислот. Все это однажды превращается в изобилие.

Я помню из детства, что в середине лета можно было купить у дороги початок сочной и сладкой кукурузы всего за пару центов. За праздничным столом мы обычно съедали по четыре или пять початков каждый. Лето было порой настоящего безудержного обжорства. А мы, будучи детьми, не только ели кукурузу — мы с ней играли. Недалеко от моего дома располагалось поле, на котором выращивали твердую кормовую кукурузу. Мы срывали початки и устраивали кукурузные бои, а когда находились в более творческом расположении духа — выкладывали из початков узоры на земле.

После того, как мы переехали во Флориду, я узнал кукурузу с других сторон, особенно после того, как познакомился с традициями племени маскоги крик и их летней церемонией Зеленой Кукурузы. В отличие от нашего календаря, календарь маскоги строится вокруг кукурузы. С первым початком кукурузы индейцы маскоги отмечают наступление нового года, устраивая при этом пышную церемонию. Происходит это в июне. Во время церемонии кукурузу восхваляют как главный источник питания, произрастающий здесь тысячи лет. Перед празднованием церемонии люди постятся в течение целого сезона, воздерживаясь от любых зерновых. Исключение составляет кукурузный сироп, которым подслащивают все — от содовой до каши из хлопьев. Соблюдением этого поста подчеркивается особая роль и важность кукурузы в жизни этих людей.

Поскольку церемония Зеленой Кукурузы отмечает наступление нового года, в это время принято прощать все преступления (за исключением убийства) и сжигать старые вещи — так можно начать новый год в обновленном состоянии. Возникновение этой церемонии помогло преодолеть последствия десятилетий междоусобных войн и клановой вражды.

Чарльз Хадсон очень точно описывает суть и значение этой церемонии в книге «Индейцы юго-востока»: «Мы смогли бы получить нечто похожее на церемонию Зеленой Кукурузы, если бы объединили День благодарения, новогоднее веселье, Йом Кипур, Великий пост и Марди-Гра». К счастью, нам не приходится говорить об этом празднике в прошедшем времени. Его до сих пор проводят в большинстве племен на юго-востоке Америки.

В последнюю ночь праздника Зеленой Кукурузы все участники бдели у священного костра, сопровождая все это танцами и рассказами разных историй. Постепенно круг сидящих становился меньше — те, кто уставал, уходили. Для тех же, кто оставался, наступало самое подходящее время задуматься о самом важном. Обычно на церемониях с большим количеством участников люди танцуют до самого утра, до первых лучей солнца.

Считается, что во время всенощного бдения новый год проходит через родовой канал и его рождение отмечается первыми утренними лучами. Когда рассвет начинает мерцать на горизонте, люди танцуют безмолвно, совершая больше резких движений, как бы перерезая пуповину новорожденному году. Новый год появился на свет!

Я принимал участие в нескольких таких всенощных. Каждый раз, сидя в тишине предрассветных часов у священного костра, я получал желанный дар: пламя обнажало все, что было нужно — направление дальнейшей жизни, воспоминания, образы людей и мест. Образы прерий Иллинойса тоже часто возникали в моем воображении — я видел их такими, какими они были давным-давно: дикими и бескрайними. Возможно, земле трудно избавиться от образов вековой давности. На церемониях индейцев маскоги священный огонь считается чем-то большим, чем просто пламя. Огонь здесь — это путь, ведущий ко Всевышнему, к Творцу, делающий возможным абсолютно все.

Те, кто не участвовал в церемониях, обычно давали монеты или банкноты в знак уважения тем, кто участвовал в них. Однажды, вернувшись с первыми лучами солнца после бессонной ночи в палатку, я долгое время слышал звук приближавшихся шагов и звон монет рядом с собой. Кто-то оставил рядом с входом в палатку бумажную тарелку, на которой было написано «Спасибо». Когда я утром высунулся наружу, тарелка была полна денег. Счастливого Нового года!

Многие приезжают на традиционные церемонии индейцев крик, изнуренные духовной жаждой, и утоляют ее при помощи поста, танцев, травяных снадобий и духовного родства. Обычаи индейцев крик нацелены на решение духовных задач и тесно связаны с растущими на их земле растениями, с погодными условиями и географией. Ни одно место для проведения церемоний не похоже на другие, но все они едины в своем предназначении — они ведут к очищению, помогают стать частью творения.

Индейцы Иллинойса — племена конфедерации иллини вместе с майами, сок, фокс, кикапу, потаватоми и другими — схожи в том, как они славят кукурузу. Подобно бизонам и другим животным, кукуруза для них — это нечто большее, чем просто еда. Существуют особые ритуалы посадки, выращивания и сбора кукурузы. Вообще они не воспринимают ни один из источников питания как нечто само собой разумеющееся.

Черный Ястреб из племени сок (1767–1838) описал в автобиографии то, как его народ славил кукурузу, выращенную вдоль берегов реки Рок на северо-востоке Иллинойса. «Женщины сажали кукурузу, после чего мы устраивали большой праздник, на котором танцевали Танец цапли, и женщины наряжались в самые нарядные одежды, непременно украшая себя перьями. На этом же празднике молодые люди выбирали себе девушек в жены». А когда кукуруза созревала, то...

Молодые люди с волнением в сердцах ждали, когда кукуруза дозреет, чтобы начать сбор — до этого никто не смел прикасаться к початкам. Когда кукуруза наконец созревала, ее собирали и устраивали новый праздник, воздавая благодарность Великому Духу за то, что дал нам урожай... После этого мы начинали грандиозную игру в мяч, при этом с каждой стороны участвовало от трехсот до пятисот человек [эта игра была неким подобием лакросса]. Мы играли на ружья, пули, лошадей или одеяла — в общем, на любое имущество. Победившей стороне доставалось все, что было поставлено на кон, и все мирно расходились по хижинам. Затем мы устраивали скачки на лошадях, и продолжали праздник и прочие состязания до тех пор, пока всю кукурузу не убирали. Затем мы готовились оставить поселение и уйти на охоту.

Женщина Птицебык, индианка из племени хидатса, живущего на берегу Миссури, писала о кукурузе в автобиографии, названной «Сад женщины Птицебыка» (1917): «В эти дни мы заботились о кукурузе, как о ребенке... Мы думали, что растущей кукурузе приятно слышать наше пение так же, как дети любят, когда мать поет им».

Я и сам иногда пою что-нибудь кукурузе дома — вполголоса, еле слышно, чтобы не привлекать к себе внимания. Это, конечно, не всегда уберегает ее от бурь или нашествия насекомых, но в целом от этого становится лучше. Кто знает, может, кукурузе это тоже по нраву.

Практически у каждого племени, выращивающего кукурузу, есть своя легенда о том, как она появилась. Разумеется, во всех этих историях присутствует некая божественная сила. Джексон Льюис, дед одного из маскогских родственников Медвежьего Сердца, рассказал мне историю о необычной женщине, которая мыла и растирала свои ноги, из которых тут же пробивались ростки кукурузы. Она попросила друзей отстроить небольшой амбар и запереть ее там на четыре дня. Они последовали ее совету и услышали на четвертый день «сильный грохот, словно приближающийся гром». Они открыли амбар и увидели, что он просто ломится от кукурузы. Затем женщина рассказала им, как ее нужно сажать и готовить.

Среди племен Новой Англии распространено поверье, что кукурузу людям принесла черная птица, либо божество. Другие верят, что кукурузу людям принесла неземной красоты женщина с длинными светлыми волосами, и когда сегодня на початке находят шелк ее длинных пестиков, люди знают: она помнит о них.

Черный Ястреб рассказал историю, которая распространена среди его племени — племени сок:

Как гласит предание, передающееся из поколения в поколение, удивительная женщина сошла с небес на землю к двум охотникам, поедавшим у костра мясо недавно убитого ими оленя. Они поразились ее появлению и посчитали, что ее на запах свежего мяса привел голод. Недолго думая, они взяли кусок зажаренной оленины и направились в ее сторону. Она съела мясо, и сказала им, чтобы они вернулись сюда в конце года — здесь они найдут вознаграждение за свою щедрость и доброту. Сказав это, она вознеслась на облако и исчезла. Люди вернулись в деревню и рассказали своим соплеменникам о случившемся, но те лишь посмеялись над ними в ответ. Прошло время, и двое охотников, взяв с собой многих людей из племени, отправились обратно в лес, чтобы отыскать обещанное им вознаграждение. И когда они прибыли на место, то увидели, что там, где была ее правая рука, теперь растет кукуруза; там, где была левая рука, растет горох. А прямо там, где она сидела, растет табак.

У других племен есть свои версии этой истории, связанной с божественной женщиной. В принципе, кажется уместным сравнение кукурузы — особенно шелка на поверхности початка — с женщиной, даже с биологической точки зрения. Этот шелк в действительности является пестиком. Чтобы родился плод, необходимо опылить каждую нить.

Кукуруза относится к семейству злаковых, и впервые ее начали употреблять в пищу примерно 7 тысяч лет назад в Мексике. Постепенно она распространилась по обеим Америкам. Путем естественного отбора и экспериментов ранним американцам удалось развить эту культуру и научиться получать маис, кукурузную муку, сахар, воск и даже попкорн. Пересев кукурузы зависит от человеческого и — как многие считают — божественного участия. Современные фермеры, конечно же, вывели множество гибридов и продолжают эксперименты в этой области. Кукуруза стала одним из самых главных мировых источников питания, а просторные прерии Среднего Запада сегодня — основные зерновые районы страны.

В отличие от современных фермеров, коренные американцы прежде редко возделывали земли прерий. У них не имелось специальных инструментов или же не хватало сильного, годного для пахоты скота, чтобы «переупрямить» плотный дерн. Вместо этого индейцы часто возделывали сады рядом с реками — там земля была достаточно мягкой и поддавалась топорам и мотыгам, сделанным из камня, костей и дерева. Реки всегда были торговыми путями и источником воды и пищи. А прерии оставались охотничьими угодьями — здесь индейцы добывали мясо бизонов, лосей и оленей, собирали травы и плоды диких растений.

Когда сюда пришли европейцы, освоение прерий Иллинойса поначалу проходило без особых конфликтов. Среди англичан и французов в XVII и XVIII веках были, в основном, первооткрыватели, миссионеры, солдаты и трапперы — но не фермеры. Ситуация не очень изменилась после массового притока новых поселенцев в 1803 году, когда была продана Луизиана, а Иллинойс провозгласили землей Соединенных Штатов. Эти пионеры пришли сюда преимущественно из лесистых районов к югу и востоку от Иллинойса. В своих записях они характеризуют прерии как пустынные, заброшенные земли, в которых чувствуешь себя поглощенным океаном высокой травы. Зимы здесь были довольно суровые, трудно было прокопать достаточно глубокий колодец, и вдобавок ко всему здесь не было деревьев, чтобы построить дома и ограждения и, соответственно, не было топлива. К тому же здесь бродили индейцы, нередко выжигая большие области в ходе осенней охоты на бизонов. Так же, как и индейцы, первые поселенцы строили деревни на берегах рек и окраинах лесов — здесь была мягкая земля и дерево для строительных нужд. Спустя некоторое время новые поселенцы стали экспериментировать и начали использовать уголь в качестве топлива и строить естественные заграждения, используя ландшафт.

В действительности, война Черного Ястреба в 1832 году велась за участок вдоль реки Рок в Иллинойсе, где племя сок жило и выращивало кукурузу. А за 25 лет до начала войны племя формально лишилось своих земель в результате спорного соглашения, подписанного в Сент-Луисе — одного из сотен сомнительных и жульнических договоров, подписанных между индейцами и американским правительством. Черный Ястреб отказался признать законность этого соглашения. Он и его люди упорно держались земли своих предков даже после того, как новые хозяева пришли сюда и начали возделывать и ограждать кукурузные поля, провозгласив землю своей собственностью.

«Разум говорит мне, что землю нельзя продать, — говорил Черный Ястреб. — Великий Дух дал ее своим детям во владение, чтобы те возделывали ее для жизни, и до тех пор, пока они живут на ней и возделывают ее — они владеют ею по праву, и только если они добровольно уходят с нее, тогда другие люди могут прийти сюда. Продать можно только то, что можно унести с собой. Разве можно унести с собой землю?»

Поначалу белые поселенцы и индейцы пытались вести хозяйство совместно, но ни к чему хорошему это не привело. «Белые ужасно обращались с индейцами, — пишет Черный Ястреб. — Однажды белый жестоко избил женщину только за то, что она была голодна и взяла с его поля несколько побегов кукурузы. В другой раз двое белых дубинками избили мальчишку, за то, что тот открыл изгородь, преграждавшую путь его лошади на нашей стороне дороги. Он вскоре умер от побоев». Черный Ястреб обвинял белых еще в том, что они приносили в индейские деревни виски, напаивали индейцев и забирали у них лошадей, оружие и охотничьи ловушки.

Черный Ястреб неоднократно обращался к правительству и пытался решить вопрос мирно, но увидев, что чиновники пальцем о палец не желают ударить, он ядовито подметил: «Какими сладкими бывают речи белых, когда они выдают справедливость за произвол, и наоборот».

Напряжение постоянно росло, и правительство вынуждало клан Черного Ястреба покинуть свои земли в Иллинойсе раз и навсегда и перебраться на другой берег Миссисипи, ссылаясь на положения жульнических соглашений. Наконец, в 1832 году Черный Ястреб, наплевав на американские власти, пересек со своими людьми Миссисипи со стороны Айовы, чтобы вновь выращивать кукурузу и фасоль вдоль берегов реки Рок. Его присутствие вселило в людей панику. Белые испугались вторжения. На место событий прибыли войска регулярной армии, а губернатор Иллинойса вызвал еще и силы народного ополчения, в котором принимал участие юный Авраам Линкольн. Линкольна назначили капитаном отряда города Нью-Салем — это была его первая роль на посту лидера. Тогда он не принимал участия в боевых действиях, но позже писал в автобиографии, что три месяца на страже оказались для него «чрезвычайно успешным временем, подарившим не сравнимое ни с чем удовольствие».

Черного Ястреба и его людей преследовали тысячи солдат, гоняясь за ним по землям Северного Иллинойса и Южного Висконсина. Война длилась все лето и закончилась только тогда, когда Черный Ястреб был вынужден сдаться. Большинство его соратников были убиты на кукурузном поле.

В арлингтонской школе нам больше рассказывали про Скванто, чем про Черного Ястреба. Возможно потому, что Скванто научил колонистов сажать кукурузу и выживать в Новом Свете, а Черный Ястреб внушал им лишь страх.

В 1832 году, в год окончания войны Черного Ястреба, мой прапрадед Джон Кэрол Хеглер уехал со своим дядей из Теннеси в Иллинойс. Ему в то время было тринадцать лет. Я часто думал, участвовали они в конфликте или нет. Интересно, они разделяли общий взгляд на эти события, думая, что это — часть американской Судьбы? И что было с бизонами, лосями, волками и прочей живностью — они все еще бродили по просторам прерий, или же новые поселенцы уничтожили их?

Когда ушли индейцы, прерия начала умирать. Прогресс стремился превратить дикую травянистую землю в «плодородную равнину». Это стало вызовом, объединившим многих людей, и молодой и дерзкий Джон Дир принял его. Соблазненный рассказами о золотых возможностях Запада, он покинул родной Вермонт и в 1830-х приехал в Иллинойс, организовав кузнечное дело в Гран-Детур. Он быстро смекнул, что богатые пахотные слои почвы на Среднем Западе доставляют фермерам кучу хлопот, и тем приходится через каждые два шага чистить свои чугунные плуги. Многие были готовы опустить руки и вернуться на более песчаные земли юга и востока страны.

Он использовал полотно сломанной пилы для создания первого самоочищающегося стального плуга, параллельно создав более удобный отвал. Через десять лет он производил тысячи таких плугов ежегодно. Тогда и началось основательное превращение прерии в кукурузные поля.

Первые землевладельцы не догадывались, что массовая трансформация прерий Среднего Запада — в одном только Иллинойсе их площадь составляла тридцать семь миллионов акров — приведет в конце концов к обильным выбросам углекислого газа в атмосферу, и что газ этот значительно усиливает парниковый эффект и ведет к глобальному потеплению. Даже сегодня не все понимают, что после распашки этих земель содержание углерода в почве сократилось с десяти процентов до трех и меньше. Не знали первые землепашцы и о том, что почва однажды просто истощится. Экстенсивное земледелие привело к катастрофически резкому снижению массовой доли органики и минералов в почве, хотя на вид она все еще темная. Теперь встал неведомый ранее вопрос о ее удобрении.

К концу XX века более 99 процентов прерий оказались вспаханными или замощенными дорогами — осталось чуть меньше одной сотой процента нетронутых земель. Как это ни смешно, но именно кукуруза остается доминирующей культурой на некогда просторных угодьях племен сок, фокс, кикапу, потаватоми, майами и иллини.

Глава 19 Прерия!

В отличие от первопроходцев, которым прерия казалась местом тяжелым, почти запретным, молодые поэты, писатели и ботаники нашли в ней источник вдохновения. Первый шаг по заросшей высокой травой земле для Вильяма Калена Брайанта был полон эмоционального подъема. Так он начинает поэму «Прерии», написанную в 1833 году:

Твои пустынные сады,

Твои поля, заросшие травой,

Так безграничны и красивы,

И в языке английском нету слов,

Для прерий подходящих...

Как только взор коснулся этой тверди,

Так сердце замерло в восторге,

Почив в бескрайности земли,

Что растянулась до пределов мира!

Ты, словно океан,

Спокойна и безмерна,

Застыла, время подчинив,

В прекрасной неподвижности навеки.

Элиза Стили в какой-то момент решила оставить восточное побережье и в 1840 году отправилась в путешествие на Средний Запад. По дороге в Иллинойс она оставила в своем дневнике несколько красноречивых строк, посвященных прерии:

Представь, что ты стоишь в центре безмерно большого круга бархатистых трав, и лишь небо ограничивает его со всех сторон. Все вокруг цветет, излучая все возможные оттенки каждого из существующих цветов. Мы ехали сквозь заброшенный сад, источающий сладкие ароматы духов, оживленный изящными движениями сияющих птиц и бабочек... Мы оказались посреди поля, цветущего всеми оттенками фиолетового, затем оно поменяло цвет на ярко-желтый, и он плавно перешел в розовый, и потом все цвета перемешались вновь, иногда вытягиваясь длинными линиями, словно радуга расстелилась по зеленеющим склонам... Да, мы оказались в бескрайнем саду.

К. В. Шорт, ботаник, был в равной степени тронут безмерным многообразием прерий Иллинойса, о чем свидетельствует его письмо другу, датированное 1845 годом: «Глядя на цветочное полотно прерии с некоторого возвышения, мой глаз буквально обагрило многообразием колосящихся здесь лиатрисов».

Потребовалось всего сто пятьдесят лет, чтобы коренным образом изменить облик прерии. Альдо Леопольд писал в 1949 году: «Автобус везет меня со скоростью 60 миль в час по шоссе, изначально проложенному для лошадей и повозок. Бетонное полотно дороги расширялось и расширялось, пока ограда полей не начинала соприкасаться с обочиной. И в полоске дерна, протянувшегося между кромкой бетона и ограждениями полей, теперь живут останки того, что когда-то было прерией Иллинойса».

Теперь же, когда на дворе был 2003-й год, и мы — я, Шайен и Тори — ехали в Спрингфилд, столицу Иллинойса, дороги стали еще шире, и в узкой полоске земли между асфальтом и полями не было видно ни цветка, ни травинки. В Спрингфилде, как и в большинстве городов Среднего Запада, было много железных дорог, депо и краснокирпичных зданий, завешенных тусклой рекламой. Каждое поколение оставляло свой след.

Мы без особого труда проехали через небольшой город и вскоре прибыли в Нью-Салем, где молодой Авраам Линкольн провел несколько лет жизни. Город этот расположен на берегу реки Сангамон, и здесь до сих пор сохранилось поселение из деревянных хижин, построенное в 1830-х годах. Ровно через сто лет деревню полностью восстановили силами гражданского корпуса. Во время путешествия по Центральному Иллинойсу Вильям Кален Брайант написал свою знаменитую «Индейскую кастиллею»^[12]:

О, Сангамон! Саванны свежесть на брегах

Твоих таится. В травянистых склонах

Мне слышен треск лесных орехов.

В зеленом бархатном настиле

Видны бутоны красные цветов —

Они горят, как огоньки,

И нежность пламени цветного

Знакома всем скитальцам прерий.

О, пламенный цветок!

Я нареку тебя кастиллеей индейской!

Для меня прогулка среди деревянных хижин, домашних садов и ферм с пасущимися на них животны была чем-то сродни путешествию во времени. Я вернулся в прошлое. В последний раз я был здесь еще мальчишкой примерно тридцать пять лет назад, и с тех пор здесь практически ничто не изменилось. Похоже, мне доставляли радость вещи, которые остаются неизменными в мире, где перемены стали образом жизни.

В глубине Нью-Салема самка оленя перебежала дорогу прямо перед колесами нашего автомобиля, недвусмысленно напомнив нам о дикой природе. Она с легкостью перемахнула через высокое деревянное ограждение, на время оставив позади пятнистого олененка.

Мы повернули на 57-ю федеральную трассу в сторону Гусиного озера, расположенного в охраняемой природной зоне к югу от реки Иллинойс. В настоящий момент эта прерия является крупнейшей к востоку от Миссисипи. Ее площадь равна 2537 акрам (1027 га). Даже невзирая на силуэты двух электростанций, виднеющихся позади ландшафта, здесь можно во всей полноте ощутить былую ширь прерии. Впрочем, если выбрать правильный угол обзора, то не будет видно ничего лишнего — прерия, и только прерия.

Позади небольшого замерзшего озера, на котором гнездятся кулики, сохранилась хижина семьи Крагг. Здесь мне было спокойно, и непрерывный, но мягкий ветер, казавшийся частью самой земли, только усиливал чувство умиротворенности. Ветер часто менял направление и силу, прочесывая высокие травы, издававшие от этого причудливые звуки разной высоты.

Образ стоящей посреди прерии хижины вызвал к жизни пограничные воспоминания. Я переживал радости и страдания первых поселенцев. Передняя этой хижины часто служила и родильным домом, и больницей, и лазаретом скорой помощи, и даже моргом — причем нередко одновременно.

Изначально хижина Краггов стояла в десяти милях от Гусиного озера на берегу реки Мазон. Семья построила ее в начале 1830-х годов, и из-за того, что они достроили второй этаж, дом стали называть «дворцом». «Дворец» этот, расположенный на полпути между Чикаго и Блумингтоном, стал излюбленным местом отдыха для путешественников и перегонщиков скота.

Дети Краггов играли с детьми вождя племени потаватоми по имени Шаббона. Последние каждое лето проводили на берегу реки Мазон. Мне было приятно представить, как белые и краснокожие детишки вместе наслаждались красотами дикой земли — ловили рыбу, сплавлялись на лодках, карабкались по деревьям и совершали авантюрные вылазки в глубь прерии в поисках клубники или для охоты. Однако суровые реалии 1840-х годов и вынужденное переселение индейцев нарушили эту идиллию.

Вождь Шаббона, чье имя — как говорят — означало «сильный, как медведь», завоевал репутацию свирепого воина, когда сражался плечом к плечу с Текумсе и пытался выбить новых американцев с индейской земли. Шаббона стал самым молодым вождем за всю историю племени потаватоми — ему тогда было девятнадцать лет. Однако смерть Текумсе в битве у реки Темс заставила его пересмотреть свою стратегию относительно молодой американской нации. Когда в 1832 году Черный Ястреб во время традиционного «Собачьего пира» предложил ему объединить свои силы, Шаббона оказался несговорчив.

— Присоединяйся ко мне, — сказал тогда Черный Ястреб, — и тогда наших воинов станет так же много, как деревьев в лесу.

Шаббона холодно ответил ему:

— А число бледнолицых, с которыми ты встретишься на поле боя, будет превосходить число листьев на этих деревьях.

Шаббона как в воду глядел.

Возможно, опасения по поводу негативной реакции в отношении всех индейцев Иллинойса заставили Шаббону предупредить поселенцев о надвигающейся бойне, которую собирался начать Черный Ястреб, расположившийся к востоку от Миссисипи. Все же через четыре года индейцы потаватоми вступили на Тропу Смерти. Многие были вынуждены отправиться на запад от Миссисипи. Шаббона остался, получив в 1829 году по договору с американцами 1280 акров земли в округе Де Кальб — эти земли включали так называемый «остров прерии», где когда-то располагалась деревня людей его племени. В 1848 году, во время визита к сосланным в Канзас соплеменникам, его землю объявили заброшенной, ничейной и продали спекулянтам. Когда он вернулся, белые друзья дали ему двадцать акров земли близ реки Иллинойс, где он провел остаток дней на скромном пособии и умер в 1859 году.

Он был одним из последних потаватоми, живших в Иллинойсе. Если бы он был сейчас с нами или дух его мог говорить, я бы хотел услышать, что он скажет.

Часть земли, которой когда-то владел Шаббона, теперь стала заповедником. В 1998 году некоторые из его потомков вернулись сюда как призраки прошлого, чтобы вновь заявить о своих правах на землю. Они настаивали на том, что землю продали несправедливо, нарушив два договора.

Чиновники занервничали, опасаясь, что здесь появится очередное казино, и стали всячески опровергать их претензии. «Мы просто не видим причин для подобных требований. У них [индейцев потаватоми] нет для этого законных оснований, сейчас в Иллинойсе нет ни одного коренного племени, как не было их в течение последних ста лет», — сказал Томас Харди, представитель губернатора.

Войны за земли Иллинойса могут разгореться снова...

Все еще ожидая решения федеральных органов власти, индейцы решили вопрос частично самостоятельно, купив в апреле 2006 года 128 из оспариваемых ими 1 280 акров (518 га) земли предков почти за девять миллионов долларов. Местные власти и жители предположили, что индейцы подумывают открыть еще одно казино (на момент покупки земли племя уже владело казино в Канзасе). «Не думаю, что вы потратили больше восьми миллионов долларов только для того, чтобы выращивать здесь кукурузу», — сказал Дэнис Сэндс, вице-спикер совета правления округа Де Кальб. Если племя действительно задумало построить здесь казино, не подтвердив публично свои намерения во время покупки, потребуются годы, чтобы преодолеть связанную с этим бюрократическую волокиту.

Вождь Шаббона имел обыкновение охотиться в районе Гусиного озера. После его смерти в прерии прекратилось какая-либо хозяйственная деятельность, так как местность эта слишком заболочена. Здесь практически не осталось следов добычи гончарной глины, равно как и намека на когда-то стоявший здесь городок Джагтаун.

Шайенн и Тори решили укрыться от неожиданно жаркого дня в тени здания городского центра, а я отправился на прогулку среди высокой — по пояс — травы, то и дело отхлебывая прохладную воду из фляги. Я помню времена, когда в конце лета трава была настолько высокой, что целиком скрывала меня в своих зарослях, и мною овладевала почти что паника — некое подобие клаустрофобии. Случалось, что дети первопроходцев терялись среди высокой травы прерии и никогда не возвращались домой. Только зима и сопутствующие ей снега могли как-то расчистить прерию, но по весне начинался новый цикл бурного, безудержного роста.

Конечно же, огонь тоже говорил свое веское слово. Большие площади прерии выгорали либо из-за ударов молнии, либо в периоды охоты на бизонов, когда индейцы тут и там оставляли зажженные костры. Отец Луис Хенпин в 1680 году впервые засвидетельствовал подобное использование огня индейцами:

Как только индейцы замечают стадо, они собираются в огромном количестве. Они поджигают траву вокруг животных, замыкая огонь в кольцо, и оставляют небольшую лазейку. Там они ждут, вооруженные луками и стрелами. Бизоны, спасаясь от огня, бегут прямо на острие нацеленных в них стрел. Так индейцы убивают примерно сто-сто двадцать животных за день. Добычу делят между всеми семьями в зависимости от потребности.

Иной раз коренные племена выжигали траву прерии вблизи своих поселений, чтобы приманить дичь по весне. Травоядные животные любят полакомиться свежей, сочной травой, обычно вырастающей на пепелище.

Первые поселенцы боялись огня. Пожар мог в одночасье поглотить ферму. Даже с кухонным огнем они были предельно осторожны, так как трубы, сооруженные из хвороста и глины, легко воспламенялись.

Сегодня землевладельцы имитируют естественные пожары, поджигая жухлую траву в конце марта-начале апреля, прежде чем начнут гнездиться дикие птицы и просыпаются местные растения. Каждый год выгорает примерно треть прерий. В отсутствие огня деревья — боярышник, дикая яблоня, дикая слива и тополь — начинают захватывать наиболее сухие участки вспаханных земель. Все эти виды существовали здесь и раньше, но рост их популяции сдерживался огнем. Недостаточно просто сохранить часть прерии — необходимо грамотно управлять ею.

Я бродил по извилистым тропинкам, слушая пение местных птиц, среди которых особенно узнаваемы были дрозды и почти вымерший вид воробьев. Неудивительно, что большая часть видов животных и птиц, чей образ жизни зависит от прерии, сейчас находится под угрозой исчезновения. Даже насекомые, коих здесь насчитывается более тысячи видов, держатся за остатки прерии из последних сил. Многообразие их действительно поражает, здесь можно встретить множество видов, начиная от цикад, горбаток и кузнечиков и заканчивая мотыльками, стрекозами и бабочками.

Подземная жизнь тоже богата и разнообразна. Длинные корни растений и питательная почва — идеальный мир для грибов, клещей, амеб, червей, ногохвосток, бактерий, проволочников, жучков, многоножек, муравьев, личинок, кротов и многих других жителей подземного царства. Недавние исследования выявили около двадцати тысяч форм жизни в горстке почвы прерии, после чего один из ученых сравнил корневую систему прерии с перевернутыми тропическими лесами, указывая на биологическое многообразие.

Сложно сосредоточиться на чем-то одном, когда идешь по прерии в сезон цветения. Внимание разрывается на части от многообразия цветов и ароматов — белое дикое индиго, виргинские розы, дикий хинин и пушистый луговник бросаются в глаза со всех сторон. Около половины из более чем восьмисот видов растений и трав, найденных в прерии, являются частью экосистемы Гусиного озера. Каждый новый сезон — это калейдоскоп красок. Я всегда хотел приехать сюда зимой, когда земля целиком покрыта снегом и напоминает замерзший океан, и нужно включить все свое внимание и чуткость, чтобы ощутить мощный потенциал, скрытый под ледяным настилом.

Семена из прерии в районе Гусиного озера — источник жизни для других высокотравных прерий Иллинойса, например, для национального заповедника Мидэйуин, расположенного на границе с Уилмингтоном. Когда-то там располагался военный завод, но с окончанием холодной войны пришла оттепель, и прерия вновь начала зарастать высокой травой. Само слово Мидэйуин происходит из языка потаватоми и означает «исцеление» — и оно как нельзя лучше подходит для названия местности, в которой было произведено четыре миллиарда фунтов (1 814 000 т) взрывчатки.

Большая часть территории площадью в 19 тысяч акров (7700 га) закрыта для посещения, так как военные до сих пор очищают эти земли от взрывчатки, которую здесь десятилетиями производили и хранили, но это ничуть не умаляет интереса натуралистов, узнавших о заповеднике. Здесь можно найти по крайней мере шестнадцать практически исчезнувших видов, да и доломитовая основа почв прерии представляет не меньший интерес. Кроме того, через территорию этого участка прерии текут три почти нетронутых ручья, в которых и по сей день живут редчайшие виды рыб и мидий. В настоящий момент здесь произрастает лишь малая часть аборигенных растений, но силами профессионалов и волонтеров сегодня созданы сады, в которых культивируются местные виды трав и кустарников для постепенного восстановления изначальной картины видов.

В планах восстановления экосистемы Мидэйуина находятся не только растения, но и бизоны — неотъемлемый, но все же отсутствующий элемент большинства оставшихся частей прерии Иллинойса. Бизоны! Однажды я поехал в Южную Дакоту специально лишь для того, чтобы посмотреть, как бизоны, чернеющие точками вдалеке, выбивают пыль из пологих холмов прерии. Когда я представляю подобную картину в своем родном штате, меня переполняет приятное чувство нетерпеливого ожидания.

Исследования прерии в Канзасе показали, что бизоны являются неотъемлемой частью ее экосистемы. Они состоят в симбиотической связи с растительностью и другими живыми существами. Бизоны избирательны в плане питания, что позволяет сохранять равновесие между кустарниками и доминирующими травянистыми растениями и поддерживать, таким образом, многообразие видов. Один исследователь назвал бизонов краеугольным камнем североамериканских пастбищ, важным для поддержания жизни прерии так же, как и огонь.

Бизоны научились приспосабливаться к прерии и бушующим на ее просторах стихиям. Их массивные головы даже зимой с легкостью вспахивают толщу снега в поисках травы. Они развивают довольно высокую скорость — до 45 миль в час (более 70 км/ч) — и могут скрыться от любого пожара. После весенних пожаров бизоны быстро возвращаются на старые пастбища и наслаждаются свежими травами, обильно растущими на выжженной земле.

В некоторых племенах до сих пор проводят церемонии, в ходе которых участники исполняют на рассвете танец, посвященный бизонам, хотя на востоке их полностью истребили еще сто лет назад. Но о косматых чудовищах не забыли. В своих традиционных танцах индейцы имитируют их развалистые движения.

Примерно 160 миллионов голов этих животных бродило по Северной Америке во времена Льюиса и Кларка. Через сто лет их осталось меньше тысячи. Причиной тому — самая крупная за всю историю бойня, повторившая трагедию прерий Среднего Запада. Сегодня удалось увеличить поголовье бизонов, и общая их численность составляет несколько сотен тысяч голов. Их будущее во многом зависит от того, удастся ли восстановить прерии — их естественную среду обитания. Если горбатые бизоны снова ступят на земли прерий Иллинойса, природа оживет!

Случай Мидэйуина и многих других небольших проектов восстановления отмечает постепенное, но верное возвращение прерии. Но пока что они — островки биологического многообразия в океане кукурузы, сои и городских ландшафтов. Возможно, они и есть те горы из моего сна, которые побудили меня к путешествию по Иллинойсу, символизирующие возвращение силы в эти земли. Здесь хочется вспомнить слова Карла Сэндбурга: «Я — прерия, мать человеческая, и я жду...»

Глава 20 «Мы с тобой одной крови»

Привлекательная, тщательно ухоженная земля. В парке Хасбрук, расположенном в Арлингтоне — парке моего детства — все было на своем месте, не считая слегка диковатых по виду кустов, растущих на другом берегу пруда.

Я снял сандалии и побрел пешком по мягкой зеленой траве. Между зелеными стеблями проглядывала черная земля — земля прерии. Мой старый дом и поле прерии — если они еще остались — всего в квартале отсюда, и еще видна синяя водонапорная башня, возвышающаяся над этим ландшафтом. Всего через несколько минут я нашел ответы на многие вопросы: как сильно изменился район? Сохранилась ли небольшая ферма, стоящая через дорогу? И самое важное — осталось ли хоть что-нибудь от того лоскута прерии?

Шайен, Тори и я шли по улице Уэст Томас. Вскоре в поле зрения появились очертания моего старого дома. Его перестроили и он стал практически неузнаваем, но я был рад и даже немного горд, увидев, что посаженный мною в детстве клен все еще жив и теперь вымахал больше чем на тридцать футов (9 м).

Я помню, как однажды со своим другом Питером воздвиг на своем дворе — он был тогда еще совсем без деревьев — самодельный вигвам из палок и покрывал. Стояла весна, и ветер был живым и немного резким. Установить вигвам ровно оказалось непросто, и — не знаю уж, почему — мы ощущали тогда присутствие духов коренных американцев рядом с собой. Казалось, что внутреннюю силу этой земли, как и мощь людей, изначально ее населявших, не сломили даже десятилетия размежевания и возделывания. Вероятно, что мы, будучи еще детьми, не знавшими ни компьютеров, ни электронных игр, были гораздо ближе к земле, чем взрослые. Мы приходили домой, скидывали с себя школьные одежды, бросали в угол рюкзаки ибежали на улицу. Если здесь и присутствовали духи индейцев, то они были так же уместны, как ветер, птицы и травы прерии. Они были частью детского мира, полного волшебства.

Стоя на углу, знакомом с детства, я глубоко вздохнул и осмотрел все вокруг. Фермы не было. Исчезла и прерия. Только новые дома и асфальтированные дороги. Я попытался найти следы растений прерии около водонапорной башни. Может, еще остались в живых бородачи, айра или просо. Нет, ничего не было — только скошенная трава. Все, что осталось от прерии из моего детства — это земля.

Пройдя недавно по сохранившейся прерии в районе Гусиного озера, теперь я понимал, что прерия моего детства была связана с чем-то бо$льшим, она была частью практически бесконечного поля, протянувшегося до самых Скалистых Гор. Эта земля помнила отпечатки копыт и лап бесчисленных бизонов, лосей и волков, а также следы мокасин индейцев и повозок первых переселенцев из Старого Света. Однажды я видел, как по тому клочку прерии прошелся огонь, и для меня стало очевидным, что ему предшествовали тысячи других пожаров, каждый из которых вновь давал прерии жизнь, очищал ее для нового начала. Поле было частью чего-то древнего, необъятного, живучего. Для меня лично тот кусочек прерии был послом самой природы, дикой и девственно чистой, связывающей тебя с Жизненной Силой.

Моя давняя подруга Дженис Рэй писала однажды о возвращении в Джорджию в своей книге «Лоскутное одеяло». Если ландшафт ее детства состоял из «непреодолимой изгороди из высоких деревьев», то мой был соткан из высокой — до самого пояса — травы. И даже сейчас мои чувства как нельзя лучше выражают слова из книги Рэй: «Мы с тобой одной крови».

Кровь и плоть человека глубоко укоренены в земле, на которой он родился и вырос. Существует определенная связь между человеком и местом его рождения, и она проявляется, когда человек однажды возвращается домой — их тянет друг к другу, как наэлектризованные ионы. Отец рассказывал мне, как однажды вез своего деда в Мичиган из Иллинойса, где тому сделали операцию по удалению опухоли. «Он был очень подавлен, — говорил мне отец, — но с приближением к родному Мичигану он все больше и больше оживал, наливался энергией и силами. Во время остановок он уходил на прогулку по знакомым местам, а я боялся потерять его».

Стоя посреди улицы, по которой проносились автомобили, я закрыл глаза и бросил на землю несколько смятых табачных листов — так поступали индейцы, выражая свое почтение. Возможно, некоторые духи прерии все еще были здесь — под ровно подстриженной травой газонов, асфальтом, деревом и кирпичами. Может, еще можно было восстановить фрагмент земли, где молодое поколение смогло бы коснуться того, что узнал однажды я. Такие вещи всегда начинаются с молитвы и озарения.

...Для своей семьи я построил простой сельский дом в оставшемся еще нетронутым сосновом лесу на юге Таллахасси. Первопроходцы называли сосновую экосистему «прерией с деревьями», так как сосны довольно свободно разбросаны среди высоких золотистых трав. Здесь можно было бы свободно ехать на колеснице.

Я часто сжигал подлесок в лесных массивах рядом со своим домом, чтобы стимулировать рост мятлика и других аборигенных растений. Я закапывал в землю сосновые саженцы и наблюдал за их ростом из года в год. Во Флориде мне часто попадались лиатрис, ваточник, астры и некоторые другие растения, характерные, скорее, для прерий Иллинойса. Можно сказать, что у меня во Флориде был свой клочок прерии.

Меня сильно тронуло то, что прерии южнее Чикаго стали заповедными зонами. Некоторые фрагменты прерии восстанавливают — на школьных дворах, домашних участках, просто на незанятой земле, а также на территории заброшенных заправок и в промышленных районах. Прерия возвращается лоскуток за лоскутком, неся с собой надежду и исцеление. Ее небольшие очаги есть не что иное, как проявление на материальном уровне мечтаний и видений многих людей.

По дороге в мотель мы заметили дорожный знак с надписью «Парк-прерия». Я понял, что небольшая полоса прерии все же выжила и здесь, не попав под пресс урбанизации. Возможно, фрагмент прерии был восстановлен силами «Коалиции Чикаго за сохранение природы» — сетевой организации, состоящей из более чем двухсот землевладельцев, предпринимателей, правительственных структур, а также гражданских движений за сохранение окружающей среды. Коалиция эта поставила своей целью создание «зеленой» зоны в третьем по размеру мегаполисе страны.

— Почему они назвали парк прерией? Ведь прерии там уже нет, — спросил я девочек, поворачивая в указанную на знаке сторону.

— Да конечно, нет там ничего, — сказала Шайен со скепсисом. Тори согласилась. Я надеялся переубедить их. На дороге встречались рекламные щиты, расписывающие все прелести жизни в пригороде. Однако сам пригород был вытоптан. Возможно, эту тенденцию еще можно было обратить вспять?

Дорога уперлась в автомобильную стоянку. Мы припарковались, вышли из машины и увидели, что парк состоит из площадок для бейсбола. Стоило ли удивляться? Слово «прерия» часто использовалось в неправильном значении в местах, где пригороды получают образные имена — например, Крутые Холмы или Равнины. Их названия, к сожалению, это все, что напоминает о прериях прошлого.

Я надеюсь, что однажды настанет день, когда парки настоящих прерий будут столь же многочисленны, как и бейсбольные площадки. Если бейсбол — любимое занятие Америки, то прерия — ее природное сердце. В ней течет живая кровь Среднего Запада и всех его жителей. Нам нужно снова и снова возвращаться на ее просторы, чтобы восстановить силы, чтобы насытить душу. Без нее, как и без воздуха, не может быть жизни.

В детстве спортивные состязания давались мне нелегко, и чаще приносили досаду и разочарование, чем удовольствие. Мне было сложно противостоять напористому, уверенному в себе сопернику. Только в колледже, играя в софтбол, где не требовалось исключительной ловкости, я обрел чувство уверенности. Я наслаждался игрой и даже выиграл несколько матчей. Тогда игра обрела ценность именно как веселье, а не состязание.

Пока я рос, прерия оставалась антитезой соперничества. Каждый раз, отправляясь в путешествие сквозь густые высокие травы, я мог оставаться самим собой. Эта земля обладала кротостью и в то же время воспитывала идущих по ней. Я никогда не ходил в прерию с целью заполучить что-то, и при этом никогда не уходил оттуда с пустыми руками.

Глава 21 Лучшее лекарство

Шайен, Тори и я — как и было запланировано — отправились в Чикаго, где посетили зрелище, организованное труппой, известной как «Группа Синего Человека». Три раскрашенных синим цветом мима устроили в центре города невероятное, жутко странное, но интересное шоу, используя стробоскопы, барабаны и примерно 50 рулонов туалетной бумаги. Они были современными хейока, западной интерпретацией священных индейских клоунов — важным элементом любой культуры, частью духовной практики. Ведь смех, как известно, — лучшее лекарство.

Сидя в поезде на пути к дому, я ощущал, как взволнованное состояние, не покидавшее меня весь этот прожитый день, постепенно таяло, и на смену ему пришло досадное осознание того, что я так и не окунулся с головой в ландшафты своего детства. Пожалуй, я должен был вернуться туда снова, но только один.

Прямо перед восходом, пока девочки спали, я уехал из мотеля. Я решил не томиться в пробках на оживленной трассе Арлингтона и вместо этого поехал задворками, мимо нескольких церквей, еще не открывшихся для воскресной службы. Две из них я хорошо помнил и знал еще с детства.

Когда мы с братом были маленькими, мама настаивала на том, чтобы мы ходили в церковь. Она даже вызвалась в качестве волонтера проводить воскресные занятия, желая таким образом заразить нас еще большим энтузиазмом. Однако воскресными утрами мы были не более сговорчивы, чем во время уборки в комнате или когда нас заставляли менять пеленки младшему брату. Мальчишкам хочется выплескивать энергию более активно — бороться в гостиной или бегать, кататься по полю.

Поле было местом духовной концентрации, которую я переживал на базовом, подсознательном уровне. Однако я никогда не сравнивал его с чем-то религиозным. Мне просто было хорошо там.

Однажды утром в воскресенье, когда мать уже нарядила нас в тесные белые накрахмаленные рубашки, повязала галстуки и надела жилетки, Дэйв выпалил:

— Нет, мы не хотим идти в церковь!

— Это скучно! — добавил я.

Мать настаивала на своем и силой пыталась выставить нас за дверь. Мы упирались, совершая своеобразный акт гражданского неповиновения. Дети быстро учатся подобным фокусам. К нашему удивлению, отец занял нашу сторону и предложил компромисс, который выражался в двенадцати центах каждому за посещение воскресной службы. Двенадцать центов! Этих денег хватало на комикс или пачку жвачек, на кексы с кокосовой стружкой или на рожок апельсинового мороженого. Нас подкупали за Иисуса — и это работало.

Через год после заключения этого соглашения Дэйв собрал комиксов вдвое больше, чем было у меня. Но у меня был четкий расчет. Каждое воскресенье я баловал себя сладостями, а потом дочитывал за Дэйвом комиксы. Так я убивал сразу двух зайцев.

В девять лет я присоединился к своему другу Чаку, и мы вместе ходили в церковь, расположенную недалеко от его дома. Нашим первым воскресным учителем был отставной военный, сражавшийся во Второй мировой войне за Великобританию. Он поведал нам немало интересных историй о том, как вести боевые действия в пустыне и как сила молитвы неоднократно помогала ему выбраться из безнадежных ситуаций — например, однажды он два дня просидел в одиночном окопе, окруженный противником. И выжил. Эта идея борьбы жизни и смерти оказала на меня большое влияние. Внезапно воскресная школа стала мне интересна, и даже больше.

На следующий год учитель сменился. Преподавать стала женщина. Она была по-своему мила, но с ее появлением военные байки прекратились. Однажды она задерживалась. Мы ждали ее, и постепенно наше нетерпение стало переходить в безобидную возню. Я в шутку ударил Чака Библией по голове, и в этот самый момент вошла другая учительница, которой, очевидно, поручили подменить нашу. Новенькая побагровела от злости, схватила меня за руку и подтащила к себе. У нее были усики и плохо пахло изо рта.

— Не смей этого делать! Никогда! — завопила она. Я окаменел.

— После урока я тебя выпорю, — пообещала мне она.

Родители никогда не били меня. Они неплохо разбирались в психологии и верили, что насилием делу не поможешь. Вместо этого они нередко отправляли меня в отдельную комнату, чтобы я подумал о своем поведении, после чего приходилось обсуждать свой проступок тет-а-тет с одним из них. Иной раз мне даже хотелось, чтобы мне дали затрещину — и делу конец!

Сидя в классе в тот день, я больше всего хотел оказаться в своей комнате. «Беги!» — шепнул мне сзади одноклассник, как только учительница отвернулась. Как только мел заскрипел по доске, выводя буквы, я было хотел рвануть к двери, но все еще не мог сбросить с себя оцепенения. Я воображал, что меня будут преследовать с собаками или что-то в этом роде. А когда поймают, то, скорее всего, распнут на кресте.

Учительница резко повернулась и бросила на меня тяжелый взгляд, словно читая мысли. Я был дико напуган. Я был в окопе, окруженном огнем противника. И враг, огромный и страшный как танк, вот-вот начнет наступление. Впервые в жизни я начал молиться совершенно искренне. Я молил о спасении. Я молил о чуде. Я молился о том, чтобы оказаться где-то в другом месте. Чак нервно ерзал позади меня. Это была его церковь, и он меньше всего хотел, чтобы мне досталось. Я думал, станет ли он наблюдать за моей поркой или выйдет из класса?

Прямо перед концом урока — и началом моей обещанной экзекуции — в дверях класса появилась наша настоящая учительница, словно божественный посланник или добрая фея из «Волшебника из страны Оз», возникшая из сверкающего пузыря, чтобы спасти Дороти от безумной ведьмы. Учительница, заменявшая ее, громогласно доложила ей о том, как я надругался над Священным Писанием, и та в ответ озабоченно кивала. Но я знал, что она способна посмотреть на это со стороны. У нее было открытое, понимающее сердце.

Уходя, усатая злюка бросила мне, брызгая слюной:

— В этот раз тебе повезло...

Так я повстречался с дьяволом и увернулся от его гнева и насилия. Каждый раз, возвращаясь в ту церковь, я с опаской осматривался — нет ли поблизости той, усатой. Но больше я ее не встречал, разве что в кошмарах.

Свой самый глубокий духовный опыт, однако, я пережил совсем не в церкви — по крайней мере не в той, что состоит из стен и куполов. Он случился, когда Медвежье Сердце впервые позвал меня на шайенскую церемонию Солнечного танца, проходившую у берегов реки Канейдиан в Оклахоме. В последнюю ночь, после четырех дней непрерывного празднества, звезды в небе горели, как миллионы костров, зажженных в далекой прерии в миллиардах миль от Земли. Я как сейчас помню запах воздуха, густо пропитанного ароматами влажной травы, древесного дыма и тлеющего шалфея.

Раскрашенные индейцы кружились в танце вокруг тополя, завладев моим вниманием. Ствол дерева превратился в axis mundi, мировую ось, пронзающую все уровни Космоса — от глубин Земли до высот неба. Ритм барабанов звучал как сердцебиение, а высокоголосое пение барабанщиков напоминало крики орла. Пронзительный звук костяных дудочек, издаваемый танцующими, буквально пронзал воздух.

Энергия пульсировала и заполняла собой все пространство, и в какой-то момент я мог осязать ее безмерную силу. Казалось, что здесь воедино слились люди и пространства всех эпох. Все стало живым! Слезы бежали по моим щекам. Энергия проходила через ритуальный шест, затем поднималась по моему телу и выходила наружу из головы. Я как будто бы засунул пальцы в розетку Земли и стал проводником энергетического потока, элементом цепи.

С тех пор я с почтением ступал под своды христианских церквей, но исключительно во время венчаний и похорон. Я предпочитаю нести службу под открытым небом, на лоне дикой природы, особенно если рядом — коренные жители этой страны или их единомышленники. Я ценю выбор.

После нескольких миль неспешного движения по тихим улицам Арлингтона я, уже перед самым рассветом, повернул в сторону парка Хасбрук. Здесь я прислонился к дереву, и прохладный восточный бриз овеял своей свежестью мои руки. Я чувствовал землю прерии. Она была все еще влажной после дождя, пролившегося прошлой ночью. Трава казалась от этого зеленее обычного. Дышалось легко.

Здесь было много птиц — особенно пересмешников. Они выглядели абсолютно счастливыми. Птицы приветствовали восход, как обычно встречая первые лучи пением, доносившимся с каждого дерева.

Медвежье Сердце однажды поведал мне об особой духовной практике: он иногда часами сидел, обняв дерево. Поначалу он стеснялся: что подумают люди? Затем, едва заметно, дерево начинало говорить с ним, и вскоре он уже забывал о внешнем мире и полностью растворялся в этом диалоге.

Мать-Земля говорит лишь с теми, кто способен услышать ее, а для этого нужно замолчать, успокоиться. Племена крик и семинолы верят, что на определенной стадии духовного развития можно услышать песни целебных растений. Со мной это впервые произошло на заднем дворе. Я медленно прогуливался и услышал тихое, еле слышное пение, доносившееся из зарослей. Я пошел на звуки музыки и нашел лобелию, которую еще называют «кроличьим табаком» или «вечной жизнью». Меня долгое время мучила астма, и я решил поменять пару своих волосков на несколько лепестков этого растения. Я заваривал с ними чай и пил его, и вскоре астма прошла. Если бы ум мой пребывал в шумной суете, я бы никогда не услышал музыки этого растения. В тишине мне удалось обрести центр, сосредоточенность.

Я могу быть разным для разных людей, но должен оставаться самим собой для себя и для своего духовного зова. Это помогает обрести гармонию, а гармоничное существование одного человека неминуемо затрагивает окружающий мир, людей, живущих в нем, и саму природу. Шаги влюбленного подобны акупунктурному массажу, стимулирующему меридианы Земли.

Подобное осознание приходит ко мне каждый раз, когда я повторяю маршруты, по которым однажды шел через всю страну со своими компаньонами и единомышленниками. Даже сидя в машине, изолированный пластиком и металлом от живой почвы, я ощущаю нечто особенное — чувствую нашу коллективную любовь, надежды, мечты и озарения. Эти походы стали в каком-то смысле частью планетарной души, обрели вечную жизнь. Именно это происходит, когда в человеке достаточно любви и заботы, а главное — сил следовать данным ему откровениям.

Во время пеших маршей к нам нередко обращались престарелые, умудренные жизнью индейцы и подчеркивали, что мы и сами до конца не осознаем всей важности того, что делаем. Сначала для меня были загадкой их слова, но со временем до меня начал доходить смысл. Когда ты достигаешь с кем-то очень глубокой связи, это порождает цепь реакций, влияющих на отношения и решения последующих десятилетий, на жизни людей, с которыми ты никогда даже не встречался. Возможно, мне никогда не удастся узнать об истинных масштабах влияния всех этих походов, но я надеюсь, что они породят новые озарения.

Участники шествий периодически встречались, чтобы сохранить связь, снова прикоснуться к магии совместного действа и не терять вдохновения новых начинаний. Кем бы ни становились эти люди в обычной жизни — преподавателями, защитниками окружающей среды или просто любящими родителями — они относились ко всем окружавшим их людям в исключительно позитивном, созидательном ключе. Теперь наши дети задумывают нечто подобное.

Истинные откровения продолжают жизнь. Они растут, ветвятся, как древесные кроны, и дают много побегов. Они напоминают нам о плане и цели Творца.

Частью моего видения, полученного во время церемонии Солнечного танца много лет назад, было возвращение молодости планете. Именно это я вижу каждый раз в предрассветные часы во время праздника Зеленой Кукурузы. Надежда. Исцеление. Обновление. Усиление пульса жизни.

Искателям, деятелям и провидцам нужно сделать еще очень многое, если они — если все мы — хотят обрести ясное будущее. Простого знания мало, нужно дело, нужен путь. Дорогу осилит идущий.

В парке Хасбрук перед рассветом я добрел до огороженного пруда, куда, судя по некошеной траве, давно не ступала нога человека. На водном зеркале с криками плавали две утки. Над прудом на ветке сидел дрозд, разбавляя своей песней их крик. Рядом кружилась зарянка.

Из нечесаной травы выглядывали два высоких и ярких цветка — белый и фиолетовый. Похоже, эти цветы принадлежали к почти уже исчезнувшим видам, населявшим когда-то прерию. И стоило в них вглядеться, как начинало казаться, что они достигают тысяч футов в высоту...

Эпилог

Вернувшись из Иллинойса во Флориду, я узнал, что у меня больше нет работы в «Вестнике дикой природы Флориды», равно как нет и самого журнала. Во всяком случае, для издания это была достойная смерть. Мы успели выпустить в свет посмертную антологию в честь пятидесятишестилетнего юбилея публикаций. Постепенно журнал вновь оживал, но уже в иной инкарнации — больший акцент был сделан на охоту и рыболовство.

К счастью, мне удалось найти новое место работы в качестве журналиста и фотографа во Флориде. К концу этой осени я отправился в продолжительное путешествие на каяке вдоль соленого побережья Биг-Бенд, помогая наносить на карту маршруты для баркасов.

На излете лета 2005 года моей работе несколько помешала Катрина — самый разрушительный ураган за всю известную историю на побережье Флориды. Сотни людей погибли. Тысячи лишились своих домов. Вслед за Катриной последовали другие ураганы, отметив 2005-й год как наиболее стихийный. В моих краях урагану предшествовал самый засушливый из всех сезонов, а северо-восточные штаты тем временем заливали проливные дожди. Что-то расстроилось. Может, это был звонок всем нам? Пора задуматься о том, как мы влияем на планету.

Безусловно, мы в состоянии сдержать негативное воздействие нашего вида на Землю сейчас и в будущем, если сумеем сформировать более устойчивый образ жизни. Мы в состоянии стать менее одержимыми в стремлении к изобилию материальных благ и энергии. Мы можем начать использовать возобновляемые источники энергии и выращивать полезную еду недалеко от наших домов. Вдобавок к новому образу жизни необходимо развить чувство сообщества, в котором люди поддерживают друг друга и более тесно связаны духовно.

Разрушительные штормы и прочие стихийные бедствия заставляют меня задумываться о пророчествах древних индейцев. В 1948 году индейцы хопи избрали четверых толкователей своих пророчеств, чтобы поведать о них миру. Одним из них был Томас Баньясья, с ним мы познакомились во время самого первого шествия (о нем я писал в 11-й главе). Он прожил долгую жизнь и покинул этот мир лишь в 1999 году, дожив до восьмидесяти девяти лет.

Пророчества хопи отличаются от клана к клану, и потребуется не меньше семи дней, чтобы все их пересказать, и несколько лет, чтобы полностью осознать. Если попытаться свести их все к общему знаменателю, получается примерно следующее.

Учение индейцев хопи описывает четыре цикла — или четыре мира — жизни человечества. В первом цикле люди разговаривали на одном языке и жили в полной гармонии. Но они однажды злоупотребили своими духовными силами и это привело к падению мира — землетрясения и стихии разделили Землю.

Второй цикл развивался примерно так же, как и первый, и завершился великим ледниковым периодом.

В третьем цикле люди все еще говорили на одном языке. Они создали сложную технологию и отошли от естественного существования, начав гонку за материальными вещами. Этот мир был стерт с лица земли великим потопом.

Во время четвертого цикла Великий Дух разделил языки человечества и разбросал народы по четырем сторонам света, наказав им заботиться о Земле и всём на ней сущем. Индейцы хопи давным-давно предсказали, что четвертый мир — мир, в котором мы живем — будет уничтожен собственной мощной технологией. Они называли технологию «сосудом, полным праха» — считается, что они имели в виду атомную бомбу. Они предсказали три мировых войны. В 1992 году Томас Баньясья говорил, что начало кампании в зоне Персидского залива станет отправной точкой третьей мировой войны, но сильные духи остановят ее, предоставив человечеству выбор.

Хопи верят, что район Четырех Углов — вместе с четырьмя горами, его окружающими — станет важной доминантой в жизни человечества, особенно для тех, у кого добрые сердца. И это одна из причин, по которой этот район следует оставить нетронутым. Если сила этого места будет использована в разрушительных целях — например, добываемый там уран будут и дальше пускать на изготовление атомного оружия — тогда человечество ждет неминуемое наказание, «Страшный Суд».

В 1992 году Баньясья указывал на то, что наступление заката четвертого цикла знаменуют стихийные бедствия — аномальное поведение животных, землетрясения, ураганы и потопы, климатические изменения, число которых увеличивается год от года. «От нас, детей Земли, зависит, успеем ли мы упорядочить весь этот хаос, пока еще не совсем поздно», — говорил он. Еще он говорил, что бесконечная гонка за наживой и материальными благами однажды нарушит мировое равновесие.

Центральное место в пророчествах хопи занимает пришествие белого человека, который преобразит американский континент в рай на земле. Его будут звать Пахана, или «Истинный Белый Брат», и он будет носить оранжевый головной убор и плащ, а среди священных символов у него будет фрагмент камня, отколовшегося давным-давно от священного камня хопи. Он принесет с собой духовную революцию, в результате которой люди сблизятся с Великим Духом. Но до его прихода индейцы хопи и прочие коренные народы должны беречь свои духовные традиции, чтобы однажды научить других людей жить в гармонии с природой и друг с другом.

Неясно только, олицетворяет ли этот Белый Брат какого-то конкретного человека или группу людей. Некоторые хопи считают буддийских ринпоче и лам тем самым Истинным Белым Братом, так как они носят оранжевые одежды и рисуют на песке исцеляющие знаки.

Некоторые верят, что в сердцах кротких и любящих людей уже посажены семена очередого, пятого мира. Эти люди создадут новый красивый мир. Старейшины хопи говорят о необходимости создания моста, по которому люди смогли бы достигнуть нового мира. В результате планетарных изменений крепость мира станет сильнее любой каменной крепости.

Хопи верят, что именно на них лежит ответственность за сохранение мирового равновесия, и поэтому так бережно соблюдают обряды и проводят церемонии. С разрушением племенного уклада люди все меньше и меньше испытывают на себе тяжесть мирского бремени. И теперь каждый ответственен за сохранение мировой гармонии и синхронности, каждый должен участвовать в этом молитвой, добрыми помыслами и поступками. Мы должны создать идеальный мир, полный красоты и спокойствия, для будущих, еще не рожденных поколений — в этом состоит наша сверхзадача.

Впереди нас ждет великое приключение, и оно подбросит нам немало новых вызовов, поставит перед выбором. Я молюсь о том, чтобы мы не отступались от простой истины, так хорошо выраженной в одном квакерском^[13] афоризме: «Живи просто, чтобы другие — да и все сущее — могли просто жить».

Библиография

Abourezk, James G., «James G. Abourezk Papers 1970–1983». L.D. Weeks Library, University of South Dakota March 28, 2002. http://www.usd.edu/library/special/abourzekjg.htm

Ali, Saleem. Mining, the Environment, and Indigenous Development Conflicts. Tucson: University of Arizona Press, 2003.

Andrews, Kathy. «Saving Illinois’ Treasures». Outdoor Illinois, September 2003, 11–13.

________. «Life of the Prairie». Outdoor Illinois, April 2003, 14–17.

Banyacya, Thomas. Address to the United Nations General Assembly. New York, December 10, 1992, The Alpha Institute, http://www.alphacdc.com/banyacya/un92.html

Bear Heart, with Molly Larkin. The Wind is My Mother: the Life and Teachings of a Native American Shaman. New York: Clarkson Potter, 1996.

Beech, Laverne. «The Eagle and the Condor Join Together in Ceremony». Wellbriety! White Bison’s Online Magazine, Sumer/Fall 2003. http://www.whitebison.org/magazine/2003/volume4/vol4no21.html

Benedek, Emily. The Wind Won’t Know Me: A History of the Navajo-Hopi Land Dispute. New York: Knopf, 1992.

«Bison Grazing Increases Biodiversity in Grasslands». National Science Foundation Press Release, April 30, 1998.

Black Elk. Black Elk Speaks. Recorded by John G. Neihardt. Lincoln and London: university of Nebraska Press, 1985.

Black Elk. The Sacred Pipe:Black Elk’s Account of the Seven Rites of the Oglala Sioux. Recorded and edited by Joseph Eppes Brown. Norman and London: University of Oklahoma Press, 1989.

Black Hawk. Autobiography of Ma-Ka-Tai-Me-She-Kia-Kaik, or Black Hawk. Interpreted by Antoine LeClair. Edited by J. B. Patterson. St. Louis: Press of Continental Printing Company, 1882.

Blumberg, Alex. «Adventures in the Rhizosphere». Chicago Wilderness, Spring 1999, 10–14.

Bryantm William Cullen, Poetical Works of William Cullen Bryant. New York: D. Appleton & Co., 1854.

Buffalo Bird Woman (Maxi’diwiac). Buffalo Bird Woman’s Garden. As told to Gilbert Livingstone Wilson. St. Paul: Minnesota Historical Society, 1987.

DeLoria, Vine. Custer Died for Your Sins. New York: Macmillan, 1970.

Dietrich, Chris and David Voegtlin. «Prescribed Burning and Prairie Insects: Can We Have Both?». The Illinois Steward, Summer 2001, 11–13.

Eaton, Evelyn. I Send a Voice. Wheaton, IL: Theosophical Publishing House, Quest books, 1978.

Ehle, John. Trail of Tears: The Rise and Fall of the Cherokee Nation. New York: Doubleday, 1988.

Encyclopedia of North American Indians. «American Indian Movement (AIM)». Houghton Mifflin Online Study Center, 2005. http://college.hmco.com/history/readerscomp/naind/html/na_001600_americanind2.htm

Foreman, Grant. The Five Civilized Tribes. Norman: University of Oklahoma Press, 1986.

Friederici, Peter. «Where the Wild Ones Are». Chicago Wilderness. Premiere issue 1997, 6–9.

Gardner, Amanda. «Peyote Use by Native Americans Doesn’t Damage Brain». HealthDay News. Distributed by the New York Times Syndicate, November 4, 2005, online article, http://12.31.13.60/healthnews/healthday/051104HD528941.htm

«Grand Prairie». Grand prairie Friends, July 24, 2006. http://www.prairienet.org/gpf/grandprairie.php

Guise, Paula. «Navajo-Hopi Long Land Dispute». Website article, 1996, 1997. http://www.kstrom.net/isk/maps/az/navhopi.html

Henrichs, Lisa. «Grazing As a Technique for Prairie Restoration». http://horticulture.coafes.un.edu/vd/h5015/97papers/henrichs.html

Hoebel, E. Adamson. «The Cheyennes: Indians of the Great Plains». New York: Holt, Reinhart and Winston, 1960.

Howard, James H., with Willie Lena. «Oklahoma Seminoles: Medicines, Magic and Religion». Norman and London: University of Oklahoma Press, 1990.

Howard, Robert P. Illinois: A history of the Prairie State. Grand Rapids, MI: William B. Kerdmans Publishing Company. 1972.

Hudson, Charles. The Southeastern Indians. Knoxville: University of Tennessee Press, 1982.

Illinois Department of Natural Resources. Goose Lake Prairie State Natural Area. Brochure, 2001.

_______. Midewin Natural Tallgrass Prairie. Brochure.

Illinois Department of Conservation. Goose Lake prairie Trail Guide. Brochure.

Illinois State Museum. «Prairies in the Prairie State». Online article, 2003. http://www.museum.state.il.us/exhibits/midewin/index.html

Jahoda Gloria. The Trail of Tears: The Story of American Indians Removals 1813–1855. New York: Holt, Rinehart and Winston, 1975.

Johnson, Senator Tim (D-SD). Opening Statement to Hearing on the Federal Reserve’s First Monetary Policy Report to Housing, and Urban Affairs, March 7, 2002.

Kimberley, James. «Tribe Puts Money on Farmland... Casino?». Chicago Tribune, May 9, 2006, online article, http://www.chicagotribune.com/

King, Jr., Martin Luther. Autobiography of Martin Luther King, Jr. Edited by Clayborne Carson. New York: Warner Books, 1998.

Kansas State University. Konza prairie Biological Station. Online publication, 2003. http://www.ksu.edu/konza

Lewis, Jr. David and Ann T. Jordan. Creek Indian Medicine Ways. Albuquerque: University of New Mexico Press, 2002.

Laubin Reginald and Gladys Laubin. The Indian Tipi: Its History, Construction, and Use. New York: Ballantine, 1977.

Leopold, Aldo. A sand Country Almanac. New York and Oxford: Oxford University Press, 1989.

Lincoln, Abraham. Collected Works of Abraham Lincoln. Edited by Roy P. Blaster. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1953.

Lott, Dale F. American Bison: A Natural History. Berkeley and Los Angeles: university of California Press, 2002.

Mails, Thomas E. The Hopi Survival Kit. New York: Penguin Books, 1997.

Marriott, Alice and Carol k. Rachlin. Peyote. New York and Scarborough, Ontario: Mentor Books, 1972.

McLean, Albert F. Jr. William Cullen Bryant. New York: Twayne Publishers, 1964.

McIntyre, Mac. «Land of the Giant Trees». DeKalb County, Illinois. Online article, 1998. http://www.dekalbcounty-il.com/shabbona.html

McQuilkin, Geoffrey, coexecutive director of Mono Lake Committee. Dinner address to Walker Lake Summit, April 2, 2002.

Meek, Miki. «Compensating life Downwind of Nevada». National Geographic Magazine Online Extra, November, 2002. http://magma.nationalgeographic.com/ngm/0211/feature1/online_extra.html

Miller Timothy. «Native American Church». The Religious Movements Homepage Project of the University of Virginia, March 24, 2004. http://www.religiousmovements.lib.virginia.edu/nrms/nachurch.htm

Mitchell, Gary. Stories of the Potawatomi People. Online version, 1997. http://www.kansasheritage.org/pbp/books/mitch/mitchbuk.html

Nance, Dave. «The Story of Anderson Prairie Park — The Prairie Journal». Class curriculum essay, Pana High School, pana, IL, 2005.

NativeTech: Native American Technology and Art. «Native American History of Corn». Online article, 2003. http://www.nativetech.org/cornhusk/cornhusk.html

«Navajo Nation President Joe Shirley, Jr. Signs Dine Natural Resources Protection Act of 2005». Navajo Nation Press Release, April 30, 2005.

Newhouse, Eric. «Bane of the Blackfeet». Great Falls Tribune, August 22, 1999, online article, http://www.gannett.com/go/difference/greatfalls/pages/part8/blackfeet.html

Nies, Judith. «The Black Mesa Syndrome: Indian Lands, Black Gold». Online article, 2005. http://www.shundahai.org/bigmtbackground.html

Nieves, Evelyn. «On Pine Ridge, A String of Broken Promises». The Washington Post, October 21, 2004.

Northern Illinois University. «Chief Shabbona». Online article. http://www3.niu.edu/historicalbuildings/leaders_shabbona.htm.

Pana Natural Heritage society. «Anderson Prairie». Online article, 2003, http://www.andersonprairie.org.

Paredes, Anthony j. Indians of the Southeastern United States in the Late 20^th Century. Tuscaloosa and London: university of Alabama Press, 1992.

Perry, Robert Johnson. Life with the Little People. Greenfield Center, NY: The Greenfield Review Press, 1998.

Ray, Janisse. Wild Card Quilt. Minneapolis: Milkweed Editions, 2003.

Riddell, Jill. «Midewin prairie Rises from Vast Side of Joliet Arsenal, Nurturing a Healing Grassland». Chicago Tribune, August 9, 1996.

Sandburg, Carl. Selected poems. New York and Avenel, NJ: Gramercy Books, 1992.

«Shabbona: Friend of the White Men». Forest Preserve District of Cook County. Nature Bulletin no. 748, March 21, 1964.

Short, C. W. «Observations on the Botany of Illinois, more especially with reference to the autumnal flora of the prairies». Western journal of Medicine and Surgery, New Series 3, 1845.

Shundahai Network. Group Website, December 2005. http://www.shundahai.org/Shundahai_Network_Information.htm

Spivey-Weber, Frances, and Geoffrey McQuilkin and Lisa Cutting. «Mono Lake policy Today». Mono Lake Newsletter, Summer 2003.

Steele, Eliza. A Summer Journey in the West. New York: Arno Press, 1975.

Swanton, John R. The Indians of the Southeastern United States. Washington and London: Smithsonian Institution Press, 1979.

_______. Myths and Tales of the Southeastern Indians, Norman and London: University of Oklahoma Press, 1995.

Teale, Edwin Way. Journey into Summer. New York: Dodd, Mead, 1960.

«The Story of John Deere». John Deere Company, 2003. http://www.deere.com/en_US/compinfo/history/

Toland, John. Adolf Hitler. Garden City NY: Doubleday, 1976.

«Tribes Consider Casino in Illinois». Beloit Daily News, September 18, 1998, online article, http://www.eloitdailynews.com/

United States Department of Agriculture. Midewin National Tallgrass Prairie Fact Sheet. January 2003.

United States Department of Health and Human Services. «American Indians/Alaska Natives and Substance Abuse». Prevention Alert 5, no. 16 9November 22, 2002), online article, http://www.ncadi.samhsa.gov/

«Uranium Impact Assessment». Southwest Research and Information Center Uranium Impact Assessment Program Website, December 2005. http://www.sric.org/uranium/index.html

Waters, Frank. «Book of the Hopi». New York: Penguin Books, 1986.

Watson, Danny. «Henslow’s Sparrow». Kentucky Afield, Summer 2003, 20–21.

White, John. «How the Terms Savanna, Barrens, and Oak Openings Were Used in Early Illinois». United States Environmental protection Agency, 1991, http://www.epa.gov/greatlakes/ecopage/upland/oak/oak94/Proceedings/White.html

«Winnebago Indian Reservation». Tribal website, 2005. http://www.winnebagotribe.com/aboutus.htm

Yellowman, Gordon. «Cheyenne and Arapaho History». Tribal website, 2005. http://www.cheyenneandarapaho.org/

Примечания

1

Около 65 км (1 миля = 1,6 км). — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Возможно, речь идет о французской коммуне Сен-Жуар-ан-Вальден в горах, упоминаемой в некоторых книгах искателей духовности.

(обратно)

3

Около 8 га (1 акр = 0,405 га).

(обратно)

4

9,1 м (1 фут = 0, 305 см).

(обратно)

5

То же, что племя криков.

(обратно)

6

Ярко-зеленый поделочный камень.

(обратно)

7

Иудаистская Пасха.

(обратно)

8

Огороженное место, загон для скота.

(обратно)

9

Мейнстрим — основное течение (англ.). Здесь автор, очевидно, подразумевает современную «массовую культуру».

(обратно)

10

Здесь — полиэтиленовый пакет с ленточной защелкой.

(обратно)

11

Здесь имеется в виду нечто фальшивое, неподлинное, лишь на время создающее впечатление доброкачественности.

(обратно)

12

Растение семейства норичниковых.

(обратно)

13

Society of Friends — «Религиозное общество друзей», христианская община, основанная в середине XVII века в Англии.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Выражение благодарности

Часть I Зов откровения Глава 1 Передача эстафеты

Глава 2 Медвежье Сердце

Глава 3 Учения Таоса

Глава 4 Честь

Глава 5 Великая сила

Часть II Путешествие по индейской Америке Глава 6 Новые шаги

Глава 7 Подготовка

Глава 8 Шествие во имя Земли

Глава 9 Переход

Глава 10 Люди пустыни

Глава 11 Койяанискаци

Глава 12 Страна племени лакота

Глава 13 Племена бассейна реки Миссури

Глава 14 Врата

Часть III Тропа Слез Глава 15 Путешествие к восходящему солнцу

Глава 16 Земли индейцев чероки

Часть IV Родина Глава 17 Горы Иллинойса

Глава 18 Кукуруза

Глава 19 Прерия!

Глава 20 «Мы с тобой одной крови»

Глава 21 Лучшее лекарство

Эпилог

Библиография

*** Примечания ***