Зуб мамонта [Владимир Андреевич Добряков] (fb2) читать онлайн

Владимир Андреевич Добряков Зуб мамонта

Вместо предисловия

В этом году Алькин день рождения выпал на воскресенье: Алька не знал, хорошо это или плохо.

Какая разница — понедельник будет в этот день, среда или, скажем, воскресенье! О чем тут ломать голову? Он вообще мало задумывался над жизнью. Он просто жил, и все.

И, конечно, Алька Костиков, ученик пятого класса, даже не представлял, каким будет для него тот следующий год, начинающийся 10 марта.

Не мог ничего знать Алька о тех событиях, в которых он будет играть далеко, не последнюю роль и которые закончатся тем, наверное, самым главным, и памятным днем в его жизни.

До того дня минует длинная череда в 169 очень разных — интересных и скучных, радостных и горьких — дней Алькиной жизни.

А пока ни о чем этом он не знает и с нетерпением ждет 10 марта, когда ему исполнится двенадцать.

Разговор на лыжне

Двенадцать! Это уже возраст! Это уже звучит! Не то что какие-то несчастные одиннадцать. Даже сказать стыдно. В одиннадцать к тебе относятся как к маленькому…

Вот хотя бы тот случай, с месяц назад, когда всем классом ходили на лыжах. И Динка Котова ходила. Тогда у нее ремешок на правой лыже порвался. Алька — будто случайно — задержался возле нее. А когда все ребята прошли вперед, он, не скрывая сочувствия, сказал:

— Капитальный ремонт нужен. Помочь?

Динка подняла ресницы с пушинками инея, словно очень удивилась.

— А сможешь?

Алька так старался! Вспотел, что там — взмок от волнения, только все равно пальцы не слушались: окоченели. Оттого, как ни бился, не смог надежно связать ремешок. И десяти метров Динка не проехала — опять лопнул.

— Догоняй, — кивнула она в сторону рощи, где между деревьями еще мелькали фигурки ребят.

— А ты как же? — удивился Алька.

— Я приехала. — Динка сняла лыжи, постукала ими друг о дружку, стряхивая снег. — Чего ждешь? Догоняй. Скажешь, что я пошла пешком.

— Если бы в лесу отстала… А так и волноваться им нечего. Тоже приехал. — Алька воткнул палки в снег и отстегнул крепления.

— Рыцарь…

Алька не уловил, какой смысл вложила она в это слово. Вот если бы ремешок связал как надо. А то… Все же ему показалось, что это не было насмешкой.

Динка шагала по левой лыжне, Алька чуть сзади — по правой. Лыжня была твердая, укатанная. Лишь один раз провалился у него под ногой крепкий наст. А Динка раза четыре проваливалась. Точно: четыре раза нырял ее красный сапог в снежную мякоть. Он же все видел, считал. То ли ступала она небрежно, то ли сапог был невелик — держал ее плохо: девчонка рослая. А может, лыжи ей мешали? Длинные лыжи, побольше, чем у Альки…

— Дин, это лыжи не твои? Брата, наверное?

— А что, не блестят, как новые? Зато идут хорошо. Мази даже не требуется.

— Не по росту, говорю.

— Ничего, мне подходят. — Динка снова, в пятый раз, провалилась. Глубоко провалилась. Наверное, снегу в сапоги набрала.

Алька решился:

— Всю лыжню так испортишь. Давай понесу лыжи.

— Ты? — чуть обернулась Динка. И тут Алька не мог ошибиться: она смеялась над ним.

— Не гляди, что я меньше ростом, — буркнул он. А самому так обидно стало.

И вновь в быстром повороте он увидел кудряшку ее волос — вырвались из-под вязаной шапочки, — глаз увидел ее, чёрный, блестящий, лукавый.

— Тебе, Алик, сколько — одиннадцать?

— Почему это? Месяц всего до двенадцати.

— Все равно, считается — одиннадцать…

Алька тогда по-настоящему обиделся. Задавака! На два каких-то несчастных месяца старше, а важности! Ведь два месяца только. В январе был у нее день рождения, сразу после зимних каникул. Он хорошо помнит, как шушукалась с девчонками. Видно, к себе приглашала, на праздник. Он не хотел интересоваться. Понимал: вряд ли пригласит его. К ней и другие мальчишки не отказались бы пожаловать. Что он, слепой!..

Но эта лыжная прогулка была месяц назад.

А вчера, в канун праздника 8 Марта, девчонкам вручали подарки. Альке выпало осчастливить своим вниманием Галку Гребешкову. Что поделаешь — так по списку значилось, сидел с ней рядом.

Алька мог бы не тащиться с ребятами в город за покупками. Подарки! Накупили пластмассовых копеечных зверюшек и на цветастых одинаковых открытках (на рубль — двадцать штук) накрапали стандартные строчки: «В день Международного женского праздника 8 Марта поздравляем… желаем…» Алька мог бы и не ехать с их далекой окраины в город. Взял бы пяток танзанийских марок с красочными изображениями рыб или полированную как зеркало открытку — полосатая красавица зебра. Лучшего подарка не придумать. Алька же поехал с ребятами в универмаг. Пусть будет как у всех. Галке Гребешковой сойдет.

Но открытку с зеброй Алька все-таки не удержался — подарил. Только не соседке по парте Галке, а Динке Котовой. Просто так подарил, не по списку, сверх программы. И не в руки отдал, а незаметно на переменке в ее портфель сунул. На обратной, чистой стороне открытки ни поздравлять не стал, ни желать всяких там успехов. Даже не подписался. Лишь вывел печатными буквами: «Танзания».

Не дурочка же, должна сообразить, от кого подарок в конверте. Может, во всем их огромном городе нет другого мальчишки, у которого отец работает не где-нибудь, а в Танзании. Есть такая страна в Африке.

Алька надеялся, что полосатая цветастая полированная зебра произведет впечатление на Динку. И, кажется, не ошибся. Уже на следующий день на большой перемене Динка сама остановила его в коридоре, поблагодарила за открытку и задала три вопроса: едят ли танзанийцы хлеб, на каком языке разговаривают и смотрят ли телевизор. Насчет телевидения Алька дипломатично умолчал (сам не знал, как у них там обстоит с этим дело), зато насчет хлеба и языка суахили, широко распространенного на африканском континенте, он выдал такую подробную информацию, что если бы Динку не позвали девчонки, она, пожалуй, задала 6 и четвертый вопрос, и пятый… Впрочем, Алька не был в этом уверен. Велика важность — позвали девчонки! Будто пять минут не могла обойтись без них. Занимались бы чем интересным, тогда понятно. А то сбились в кружок и знай хихикают. Юмористки!

И скова Альке вспомнился разговор на лыжне. Скорей бы день рождения! Теперь уж скоро, два дня осталось. Пусть тогда спросит, сколько ему лет. «Тринадцатый», — ответит.

Конечно, о дне своего рождения Алька не мог забыть и без поздравительного письма отца.

Но письмо отец, как всегда, прислал вовремя. Его принесла вчера вечером тетя Кира. Оно было почему-то адресовано не домой — на улицу Чкалова, 10, — а в театр, где тетя работала художником, то есть рисовала всякие декорации. В длинном узеньком конверте лежали два послания — открытка с зеленым крокодилом для Альки и письмо Кире Павловне.

Ему — совсем коротко. Вроде того, как они только что писали девчонкам в школе: поздравляю, желаю… Но, понятное дело, как всегда, с юмором. Не может отец без юмора. В конце потребовал: «Клянись зубом крокодила и когтем леопарда…» Это насчет того, чтобы Алька изо всех сил настоящим человеком становился и с приличными отметками закончил учебный год.

На листке, предназначенном для тети, было написано с двух сторон. Альке прочитать письмо она не дала, лишь пересказала последние отцовские новости. А потом сложила листок вдвое, провела по перегибу крашеным, ногтем и унесла в свою комнату.

Альке показалось странным, что тетя Кира не дала письмо ему в руки, но он тут же перестал думать об этом. Снова принялся рассматривать зеленого крокодила. Как настоящий. Будто раскроет сейчас, в эту самую минуту, свою зубастую пасть. Держись!..

Вчера же с помощью тети Алька наконец уяснил себе: как это здорово, просто великолепно, что такой торжественный в его жизни день выпадает как раз на воскресенье!

— Прекрасно! У тебя — свободный день, у меня — свободный. Эх, закатим пир на весь мир! — Кира Павловна оглядела себя в длинное зеркало, поправила пышную прическу. Алька даже подумал: не о своем ли дне рождения она говорит? — Вкусных вещей настряпаю, — мечтательно продолжала тетя, — пончиков твоих любимых с сахарной пудрой. Друзей пригласи. Они ведь тоже свободны…

— Друзей? — переспросил Алька. Собственный день рождения вдруг повернулся для него новой, неожиданной гранью. В самом деле, почему не пригласить кого-нибудь из ребят?..

Раньше, когда он еще ходил в детский сад, потом — в первый класс, во второй, когда еще была жива мама и жили они в Ленинграде, то в день его рождения (Алька это хорошо помнил) и стол праздничный накрывали, и вкусно пахло тогда в комнатах пирогами, и дети приходили в наглаженных рубашечках, подарки приносили. А когда мамы не стало и отец привез его сюда, к тете, в другой город (собственно, это даже не город, а только окраина его, похожая на деревню, — с маленькими одноэтажными домами и крашеными палисадниками), то вышло так, что дни Алькиного рождения уже не отмечались, и он не представлял себе, что те прежние, очень далекие праздники могут возвратиться. Разве это возможно, тем более без мамы?

И вот тетя собирается устроить в его честь такой праздник. Что ж, интересно, и действительно удачно вышло, что 10 марта выпадает на воскресенье. Ребят позвать…

— Кого же ты пригласишь? — поинтересовалась тетя. — Мне надо знать, на сколько высоких персон сервировать стол.

— А сколько надо?

— Вот тебе и раз! Ты хозяин. Впрочем, полагаю, весь свой 5 «А» ты собирать не станешь.

— Я Толика Белявкина приглашу. Можно?

— Боже мой! Да хоть самого Чернявкина, если водится у вас такой.

Алька пропустил тетину шутку мимо ушей — задумался: кого же еще? И в классе много хороших ребят, и на улице, с кем водит дружбу, с кем не одну хоккейную клюшку перекалечил.

— А Валерия, нашего соседа, не хочешь пригласить?

Валерку Шмакова? Жмот порядочный. И жила. С ним хоть игру не начинай — спорит, кричит, вывертывается. Но вообще-то играет здорово. С шайбой его не удержишь. Силовые приемы знает…

— Вы же в одном классе учитесь, — напомнила тетя Кира, словно Алька мог забыть про это.

— Можно и Валерку, — согласился он. — А еще Игорька. Хороший парень, редактор нашей стенгазеты.

Тетя Кира, видимо, решила, что мужской состав гостей определился.

— Наверное, было бы неплохо облагородить ваше суровое мужское общество и представительницами слабого пола. Как на это смотришь?

На тетин шутливый тон (в театре и не такое услышишь!) Алька снова не обратил внимания. А вот суть схватил моментально. Он и сам уже успел подумать о Динке. А тут тетя предлагает. Будто угадала.

— Разве они согласятся? — с напускным равнодушием сказал он.

— Это уж, дорогой мой, будет зависеть от тебя. Прояви инициативу, галантность.

Приглашение

Всего на минутку и опоздал Алька, ну, может, на две. Но ведь опоздал. Теперь объясняйся. Пробежал он пустым коридором, у закрытой двери класса перевел дух. «Что же сказать, если учительница спросит? Скажу: часы отставали», — подумал Алька о первом, что приходит в голову почти всем опоздавшим.

Едва переступил он порог, Лидия Васильевна и правда захотела узнать, по какой такой причине далеко не лучший ученик класса Алик Костиков является на урок после звонка и мешает работать своим товарищам.

Тут бы надо про часы сказать, а Костиков почему-то растерялся — стоял в дверях и ручку портфеля усердно теребил, словно там, внутри, что-то было спрятано.

— Садись на место, — махнула рукой учительница. — Этот вопрос, я вижу, слишком для тебя сложен.

Алька быстро шмыгнул ко второй парте, за которой слева, в одиночестве, расположилась со своими тетрадками Галка Гребешкова.

— Опять? — сердито прошептала Галка. — Дождешься — обсудим на звене.

Алька будто не слышал ее. Мысленно продолжал разговор с учительницей. Вопрос сложный! Вопрос-то ерундовый. Да вот попробуй ответь на него! Если, конечно, по-честному. Если бы знала Лидия Васильевна, из-за чего он опоздал! Только никогда она не узнает.

Пока молоденькая учительница, чуть постукивая каблуками черных блестящих туфель, ходила между рядами — просматривала домашние задания, а Леня Майский, в больших очках и с красными ушами, пыхтел у доски над примером, Галка что-то старательно выводила шариковой ручкой на промокашке. Не взглянув на Альку, подвинула розовый листок на его территорию.

«Между прочим, за эту неделю у тебя второе опоздание. Учти!!!»

Три восклицательных знака недвусмысленно говорили о серьезности Галкиных намерений. Звеньевая. Власть! Алька вздохнул.

Не вынимая из парты портфеля, Алька на ощупь достал из малого отделения конверт и сунул его в Галкину левую половину парты. Она заметила это странное движение, хотела крышку парты открыть, посмотреть, что там, но Алька локоть ее сдавил и палец к губам приставил:

— Тсс… Потом…

Таинственное поведение Костикова настолько разожгло Галкино любопытство, что едва Лидия Васильевна, посмотревшая в ее тетрадку с домашним заданием, отошла к другой парте, Галка потихоньку вытащила конверт. Глаза ее округлились. «Секретно», — прочитала она выведенное красными чернилами. И чуть ниже: «Лично в руки Г. Гребешковой».

— Спрячь. Потом, — сердито шепнул Алька, заметив, как за прядкой каштановых волос кончик Галкиного уха стал быстро алеть, будто в красную тушь его окунули. — Пример записывай. Не слышала, что ли, 722, пункт «г».

Вроде и пример был не очень трудный, но Галка где-то проморгала со знаками и сразу же безнадежно запуталась в несуразной дроби.

А вот Алька разделался с примером буквально в три минуты. Ответ сверил — точненько. Он покосился на Галкину тетрадь. О-го-го! Все кверху тормашками. Решила, называется! Уж лучше бы сразу дал прочитать ей, что сочинил перед школой. А то еще подумает какую-нибудь чепуху. Алька показал, в каком месте знак минус она поставила вместо плюса, и тихонько добавил:

— Там приглашение. Завтра мне двенадцать стукнет. Приходи.

Что за странная вещь: как легко и свободно пригласил он на день рождения Галку. Мог бы и без всякого письма обойтись. А вот Динку… До чего дело дошло — смех. Перед школой, дома, чуть ли не целый час, как трудную роль в драмкружке, репетировал. А чего, казалось, репетировать? Обыкновенная фраза, смысл которой сводится к тому, что он, Алик Костиков, приглашает Динку Котову на свой день рождения. Просто. Но как сказать эти слова? Надо знать Динку, чтобы представить в ту минуту ее лицо. Сначала брови удивленно взметнет, словно такой новостью ее ошарашили, что ни по какому телевизору не услышишь, потом глаз черный прищурит и губы подожмет в усмешке. А уж сказать что угодно может. Скорее всего так:

— Я? К тебе? Это с какой радости пойду? Ха!

Алька по-всякому мысленно обращался к ней: «Котова, ты можешь завтра прийти на день рождения?», «Мадмуазель, покорнейше прошу посетить мой палаццо по торжественному случаю моего двенадцатилетия», «Дин, ты — единственная девчонка, которую мне хотелось бы пригласить на день рождения…». Были и другие варианты. Алька далее перед зеркалом репетировал: «Не сочтите за нескромность…» Эти слова ему особенно почему-то нравились. Он видел в стекле свое отражение — печальный взгляд, прижатые к груди пальцы и чуть отставленная назад правая нога. Ах, лично он не устоял бы перед таким взглядом. А Динка? Разве ее поймешь! Разве поразишь каким-то там взглядом!.. Нет, Алька не был, совсем не был уверен, что Динка согласится прийти. И все его репетиции ни к чему. Только время потерял и в школу опоздал из-за этого. Вернее, из-за приглашений опоздал. Но если бы не страдать ему у зеркала, то давно бы все написал. И пришел бы тогда в школу пораньше, и наверняка уже выпал бы случай вручить Динке приглашение. А как теперь вручить?

Над текстом Алька не долго ломал голову. Чего не напридумывал во время репетиций! Приглашении написал два. Понимал: если звать Динку одну, то, скорее всего, не придет. А вдвоем — совсем другое дело. Вторая была Галка. Во-первых, они сидят с ней рядом, во-вторых, она сочиняла ему открытку на день Советской Армии, а он писал ей поздравление на 8 Марта, в-третьих, у Гребешковой — красивые руки. Пальцы длинные, книзу тонкие, а ногти розовые… Короче говоря, кандидатура соседки по парте не была случайной. Уж если кого-то и приглашать вместе с Динкой, то, конечно, Галку…

Одолела наконец Гребешкова 722-й пример и осторожненько, под крышкой парты, достала из конверта листок, в тетрадку его вложила. А незаметно прочитать, чтоб ни один чужой глаз не увидел, было уже делом техники.

«Мадмуазель Галина!

Сочту за честь видеть Вас среди гостей моего палаццо, расположенного по ул. Чкалова, 10. Там завтра, 10 марта, в 14.00, будет торжественно отмечен день рождения Вашего покорного слуги.

А. Костиков».

Альке было все же не безразлично, как соседка его отнесется к приглашению. Гребешкова слегка фыркнула, но без насмешки. Видимо, высокопарный стиль поразил ее. Что ж, все правильно. Алька специально написал так. Вроде бы и шутка, а по сути — всерьез. А писать таким стилем — легче легкого. Совсем недавно прочитал и «Трех мушкетеров», и «Графа Монтекристо». Ничего, видно, получилось.

Галка с благодарностью взглянула на него и загородила ладошкой рот.

— Спасибо. А еще девочек приглашаешь? — было первым ее вопросом.

Молодец Галка! Подсказала выход. Алька достал второй конверт, точно так же сунул его в Галкину половину парты.

— Котовой передашь. Ладно?

Галка одобрительно кивнула.

Тетя Кира и Шмаков

Вставать Альке не хотелось. Под ватным одеялом было тепло, уютно, а большая комната с тремя окнами за тюлевыми занавесками, черным пианино в углу и широкой тахтой, на которой он спал, за ночь выстудилась. С тахты Алька не мог разобрать, сколько показывает красный столбик градусника, что висит возле картины в золоченой раме. На картине — бушующее море, зеленые, в пене волны и маленький кораблик вдали. Как, должно быть, швыряет его на волнах, как гнутся под напором ветра мачты! Ветер. И за окном посвистывает ветер. Шальной, весенний, прохладный. Ветер и комнату выстудил. Вечером так тепло было, а сейчас, наверное, и пятнадцати градусов не наберется.

Не хочется вставать. К тому же рано еще. Высокие, чуть не с дверь ростом часы, за стеклом которых не спеша качается маятник, лишь недавно пробили семь. До того времени, когда начнут собираться гости, — целая вечность. Мальчишки, конечно, придут. Всех троих он сам предупредил. Лично.

Толику Белявкину, своему приятелю и другу, о дне рождения сказал в школе, во время переменки. Толик стоял возле горячей батареи, у окна, и читал журнал «Наука и жизнь» с красивой цветной вкладкой, на которой были изображены кольца Сатурна.

В первую минуту он даже не сообразил, что Алька приглашает его в гости, — до того, видно, увлекся.

— Проснись, проснись! — шутливо затормошил его Игорек. — Спустись на Землю со своего Сатурна. Алька приглашает нас на день рождения.

— К тебе приходить надо? — закрыв журнал, спросил Толик.

— Нет, на Луне справлять будем! — Редактор стенгазеты закатил глаза — смотрите, мол, люди: человек с другой планеты! — К нему пойдем, к нему! — Игорек потыкал пальцем в Алькину грудь. — Понял? Адрес не забыл? Улица Чкалова, десять. А твой дом — двадцать семь, по той же улице.

— Это я помню, — улыбнулся Толик.

— И о подарке помнишь? — спросил настырный Игорек. — В общем, так, астроном Коперник, готовь подарок — и смело на первой космической дуй в гости. Заходить за тобой или не надо?

— Сам приду… К двум часам, говоришь? — спросил он Альку.

— В четырнадцать ноль-ноль, — подтвердил завтрашний именинник.

Насчет себя Игорек Звонов так сказал Альке:

— Тебе, старик, повезло. Не должен бы я к тебе идти — тренировка как раз в 14.00. Ведь знаешь: королем пинг-понга мечтаю стать. Но не пойду сегодня на тренировку. Учти: тебя сильно уважаю, к тому же тренер уехал на соревнования. А без него какая работа? Самодеятельность.

Алька и Валерку Шмакова предупредил. Если бы не тетя Кира, он бы Валерку не стал приглашать. Хотя и рядом живут, а настоящей дружбы с ним не водил. Разные они с Валеркой.

Алька догадывался, почему тетя про Валерку подсказала. Дело, конечно, не в нем, тут брат Валеркин замешан. Брат у него взрослый, Петром зовут. На заводе работает. Здоровенный этот Петр. В прошлом году сильным ветром забор у тети во дворе повалило. От угла до самой калитки. Метров семь. Петр пришел, поплевал на руки и весь забор поднял. Далее не верилось, что один человек может взгромоздить на место такую махину. Тогда же Петр Шмаков заменил подгнившие столбы и так укрепил забор, что никакой ураган теперь не страшен.

Тетя Кира все удивлялась, похаживала в синих брючках вдоль забора, трогала тонкими пальцами добротные, будто каменные, столбы и в который раз, улыбаясь, повторяла:

— Что бы я делала без такого соседа? Просто не представляю! Ты же, Петр, как мифический Антей.

Альке не очень нравился тон, каким тетя разговаривала с Валеркиным братом. И нечего нахваливать его. Ну, здоровый, а зачем Антеем называть? Платила бы деньги за работу, и до свидания!

Но Шмаков от денег отказывался. Ни в какую сначала не хотел брать:

— Да ты что, Кира! Я же из уважения к тебе. По-соседски. Человек ты хороший.

Альке почему-то не хотелось, чтобы тетя принимала такое уважение. И тетя Кира, как видно, боялась оставаться в долгу. Шмаков наконец сдался, спрятал деньги в карман и, подняв с земли топор, добавил:

— Будет в чем какая нужда — зови. Всегда помогу.

У Валеркиного брата в сарае, крытом железом, стоял мощный голубой «ИЖ» с коляской. Бывало, когда тети Кира выходила из своей калитки, Петр (он, видимо, специально поджидал ее) говорил, открывая тесовые, не скрипучие, на смазанных петлях ворота:

— Кира, привет! Если в город, то мигом доставлю. Хочешь — садись в коляску, хочешь — за моей спиной.

Иногда она соглашалась. Надевала на золотистые волосы желтый блестящий шлем и устраивалась сзади, на седле.

— За твоей железной спиной надежней, — шутила она.

Однажды, проводив взглядом скрывшийся за поворотом мотоцикл, Валерка понимающе подмигнул Альке:

— Втюрился мой братуха. А что, можно и втюриться. Дом у нее как дом. Сад, понятное дело, плевый. Не то что наш — на тридцать деревьев. Братуха — хозяин. На «Жигули» копит.

Несколько раз потом Алька порывался спросить тетю: правда ли, что она собирается замуж за Валеркиного брата? Да все не решался спросить. Нелегко про такое спрашивать. Кто знает — возьмет и рассердится. Иногда на неё находит — ни за что отругает. А тут дело такое — заковыристое, не мальчишеское, в общем, дело. Пусть сама думает. Не маленькая. Хоть тетя и не любит говорить о своих годах, но Алька-то знает: двадцать восемь исполнилось. Куда уж больше! Должность у нее важная — художник в театре. Спектакли оформляет, декорации всякие рисует. А с тех пор, как разошлась со своим мужем Вадимом — пил сильно, — года четыре прошло. Пора, конечно, и о другом муже подумать. Не век же одной жить. Так все соседки говорят. Если бы хотя ребенок был. Нет ребенка. Алька вместо сына сейчас.

Вообще-то Алька не стал бы от радости прыгать, если бы тетя Кира и Валеркин брат решили пожениться. Разумеется, «Жигули» — это вещь! Если к тому же малинового цвета. Ручки никелированные, два вентилятора в кабине. Но тогда что же получится? Они с Валеркой будут родня? Удовольствие ниже среднего. Все-таки лучше бы тете немного подождать с этим делом. Разве им вдвоем плохо живется? Она ему как мама. А через год отец приедет из своей Танзании. Может, тетя и дом этот продаст. И все вместе в Ленинград поедут. Эх, если бы отец и тетя Кира могли пожениться. Но говорят, нельзя: они брат и сестра.

Пока Алька, нежась под теплым одеялом, раздумывал обо всех этих серьезных вещах, с улицы вдруг раздался треск заводимого мотоцикла. Кажется, «ИЖ» Валеркиного брата. «Куда это он так рано, в воскресенье?» — подумал Алька. Открылась дверь, в комнату тихонько вошла тетя Кира. Уже одетая, даже причесанная. Увидела, что Алька лежит с открытыми глазами, подошла к нему, потрепала теплой рукой по щеке:

— Спи, спи, именинник. Поздравлять потом буду. Спи.

Она прошла к столу, взяла из сумочки деньги. «Видно, и магазин собралась», — решил Алька. И правда, через минуту хлопнула калитка. «А может, с Петром поедет? Ведь он заводил мотоцикл». Алька соскочил с тахты. Подставил стул, раскрыл форточку. Свежий ветер рванул занавеску. Алька увидел уже выведенный на улицу мотоцикл, Петра — в кожаной куртке, красном шлеме, в руке у него была какая-то стеклянная банка. Пальто на тете накинуто сверху, по-домашнему, и ехать, как видно, не собиралась. О чем тетя Кира и Валеркин брат говорили, Алька слышать не мог. Далеко было, в голых ветвях сирени посвистывал ветер, попыхивая голубым дымком, урчал заведенный мотор «ИЖа». А если бы он и услышал их разговор, то вряд ли бы что-нибудь понял.

— Петр, ты мне окажешь огромную услугу. Сама вчера никак не могла выкроить время. Да и мало в этом понимаю. Уж ты постарайся, пожалуйста. Прости, что обременяю такими заботами, но…

— Кирочка, да я для тебя!.. Не волнуйся, из-под земли достану. Будешь довольна.

— Ну, спасибо. Вот деньги.

— Да что ты! Найдутся у меня деньги. О чем разговор! Для тебя мой кошелек всегда открыт.

— Нет-нет, я обижусь! И так столько беспокойства доставляю. — Она сунула в его карман десятирублевую бумажку.

Петр пристроил в коляске, под брезентом, банку, натянул кожаные рукавицы и сел в седло.

Алька, озябший у форточки, побегал, высоко подбрасывая колени, по комнате, сделал пятнадцать приседаний и, когда почувствовал, что согрелся, так же, в трусах и майке, выскочил на кухню.

— Теть Кир, куда это Валеркин брат поехал?

— По делам. — Тетя разделывала на доске мясо. — Лучше вот почисти зубным порошком чайник. Гостей же скоро встречать. Все у нас сегодня должно быть красиво. Помнишь, какой день у тебя?

Алька взял потускневший чайник, насыпал на губку белого порошка и спросил:

— А о чем ты с ним разговаривала?

— Секретничала! — Кира показала Альке язык. — Разговор не для длинных ушей.

— А что за банка у него была?

— Алик! Ты любопытен и надоедлив, как первоклашка. А тебе уже двенадцать. Взрослый человек. Дамы в гости придут.

У Альки радостно забилось сердце: наконец-то двенадцать! Правда, в «дамах» он не был уверен. Хотя Гребешкова и отдала Динке его приглашение, но еще неизвестно, что стукнет той в голову. Галка уверяла: Котова обязательно придет, так, мол, и сказала, прочитав приглашение: «Поглядим, что за принц живет в палаццо!» Сказать-то сказала, а как поступит?..

День 1-й

С этого праздничного воскресенья, 10 марта, и поведем отсчет времени, протяженностью в долгих 169 дней.

Гостей Алька начал ждать с половины второго. На раздвинутом столе, накрытом белой скатертью, Алька, по просьбе тети, расставлял голубые сервизные тарелки, бутылки с лимонадом. Поручение он выполнял с удовольствием. Тарелки с тоненьким золотым ободочком блестят, бокалы для лимонада — тоже с золотой полосочкой — не просто блестят, а сверкают. А еще никелированные ножи, вилки, ложки. Красиво!

— Тетечка, — Алька просунул голову в дверь кухни. — Правильно: вилки — слева, ножи — справа?

Тетя на секунду оторвалась от салата:

— Ты у меня способный ученик. А ложка, разумеется, рядом с ножом.

— Разумеется! — Алька снова кинулся в столовую.

Наводит он последний блеск на столе, а сам все прислушивается: не звякнет ли у калитки колокольчик? Альке думалось, что первым должен прийти Толик Белявкин. На их же улице живет, дом № 27. И вообще Толик человек аккуратный. В школу никогда не опаздывает, наоборот, раньше приходит. И всегда всем нужен. Кто задачку не понял — к Толику обращается, словно он учитель и все должен знать. А Толик и правда много знает, особенно в математике силен. А еще про звезды его любят расспрашивать, о планетах Солнечной системы. Многие из ребят в его «обсерватории» побывали. Не настоящая, конечно, обсерватория, просто на чердаке у него стоит стол со всякими схемами движения планет, книжки по астрономии и тренога с самодельным телескопом. Алька два раза уже смотрел на Луну. В телескопе она была похожа на желтую круглую дыню с неясными, расплывчатыми пятнами. Толик же, глядя в свою трубу, перечислял какие-то моря, плато, горные хребты, будто и в самом деле видел все это…

— Ой-ля-ля! Шик, блеск, красота! — появившись в комнате, пропела тетя Кира и рядом с вазой, наполненной яблоками, поставила высокую бутылку вина. — Нам можно и покрепче.

Кому это «нам», Алька знал: тетя еще раньше сказала, что восьмой стул предназначен для Петра. Пригласила так пригласила, Алькино какое дело, у него свои гости. А вот и они! У калитки забренчал колокольчик.

— Встречай. Дамы!

Алька растерялся. Надо бы к калитке бежать, а он к окошку подскочил. Неужто и правда девчонки? Точно: в просветы штакетника виднелось красное пальто Динки и желтенький плащик Галки Гребешковой. Первыми пожаловали, вот не ожидал!

— Не бойтесь! — сбежав с крыльца, крикнул Алька. — Открывайте. У нас собаки нет.

Но девочки просовывать руку в круглое отверстие калитки не спешили. Алька повернул железную ручку и… чуть не попятился. Желтенький плащ был Галкин, а вместо Галки на Альку строго взирал красноносый дядька с рыжими усами, в больших круглых очках. А черные Динкины глаза смотрели сквозь узкие длинные прорези маски неземной красавицы.

— Этот палаццо — сеньора Алико? — спросила красавица.

Алька уже пришел в себя и охотно принял шутливый гон:

— Приношу глубокое извинение, что мои слуги не успели постелить ковровую дорожку.

— Извиняем, — милостиво молвила Динка и прошла в калитку, однако тут же боязливо оглянулась на Алика: — Но ведь где-то лает собака.

— Не бойтесь, это Буян, во дворе у Валерки Шмакова. Он наш сосед.

Красноносой, усатой Галка идти в дом постеснялась, быстренько сняла с себя маскировку, превратившись в обыкновенную знакомую девочку. Динка же так, в маске, с длинными глазами, и появилась в передней. И лишь когда из комнаты вышла тетя Кира в коричневом узком платье, с желтым янтарным камнем на бронзовой цепочке и с пышной прической, Динка сдернула с себя маску и, сделав легкий книксен, представилась:

— Диана Котова.

Алька удивился: Дина, Динка — это сто раз слышал, но «Диана» — что-то новое.

Галка тонкое воспитание демонстрировать не стала, а может, и не умела, и фамилию свою назвать посчитала лишним, просто сказала: «Галя».

— Алик, ты не только именинник, но и хозяин. Поухаживай за девочками, повесь их пальто, пригласи в комнату. А я должна извиниться: поварские заботы на кухне…

Когда дверь за тетей Кирой закрылась, Динка сказала:

— Твоя тетя? Какая красивая!

— Она в театре работает… — Альке было приятно говорить о Кире. Кто бы не хотел иметь такую тетю!

Ухаживать за девочками в общем не пришлось. Во всяком случае, за Гребешковой. Посмотрелась секунду в зеркало, одернула салатное платье в клеточку. Диана у зеркала задержалась, поправила у шеи белую кружевную вставочку, волосами тряхнула, даже гребень попросила. Алька мигом слетал в комнату. Подавая гребень, едва не вздрогнул: из прозрачного овала зеркала на него внимательно и с интересом глядели большие Динкины глаза. Причесала она волосы и подняла с полу что-то завернутое в газету.

— Нет, значит, у тебя собаки? Что ж, тем более кстати. — Динка развернула бумагу и подала Альке серого и такого лохматого пуделя, что, кроме глаз и красного пятнышка носа, ничего невозможно было рассмотреть. На шее у пуделя пышным бантом была повязана шелковая алая лента.

— Спасибо, — любуясь подарком, сказал Алька. — Симпатяга какой! Даже на цепь не стану сажать его, как Валерка своего Буяна.

— И еще возьми. — Это сказала Галка. И до того при этом смутилась, что Альке сделалось жалко ее. Вот тебе и звеньевая! Власть! Прорабатывать собиралась. И чего бы смущаться, самый обычный подарок — книга. Впрочем, хорошая книга — «Человек, который смеется». Слышал о ней. И прочитать собирался. Угадала.

— Ну, совсем меня задарили! — засмеялся Алька.

— Нос тоже возьми. — Гребешкова положила на книжку красный картонный нос с приклеенными рыжими усами.

— Может быть, сеньор покажет свое палаццо? — спросила Диана, посмотрев на дверь в залу.

Вид накрытого праздничного стола заставил Динку округлить губы и протянуть длинное, восхищенное «о-о!». Второе «о-о» касалось картины в золоченой раме, изображающей штормовое море. Постояла Динка возле картины, к пианино шагнула. И снова удивление — «о-о». Еще бы, старинное пианино знаменитой немецкой фирмы «Беккер». Наверное, и другие находящиеся в комнате вещи не оставили бы ее равнодушной, но узнать об этом Альке не довелось — с улицы вновь донесся колокольчик.

— Толик! — Алька побежал открывать.

И на этот раз ошибся — Игорек пришел. Редактор стенгазеты еще в калитке вручил подарок — картонную коробку с полным набором причиндалов для настольного тенниса.

— Учти, — на ходу объяснял Игорек, — пинг вырабатывает ловкость, быстроту реакции, точность, а самое главное — умение мыслить тактически… А-а! — заглянув в открытую дверь, удивился он. — Именинник, оказывается, один не скучает.

С приходом Игорька разговор оживился, именинника попробовали даже тянуть за уши, потом рассматривали танзанийские марки, красивые открытки, потом Динка подсела к пианино и бойко отстучала сонатину Моцарта из программы музыкальной школы за четвертый класс. Огромные часы пробили два удара — официальное время начала торжества, и Кира Павловна, румяная от жаркой плиты и хлопот, не раз посматривала в окно.

Братья Шмаковы долго ждать себя не заставили. Явились налегке — соседи же: Петр в синем костюме и белой рубашке, влажные волосы зачесаны набок. Точно так же, как у старшего брата, зачесаны были волосы и у Валерки. Петр держал в руках приземистый дощатый ящик, где за стружками аппетитно румянились яблоки.

— Имениннику — от нас, — торжественно сказал Валеркин брат и поставил ящик на стул.

— Боже мой! — воскликнула тетя Кира. — Зачем же так много — целый ящик! И есть у нас яблоки. Купила в магазине.

— Не в обиду будет сказано, Кира Павловна, только наши, домашние, из сада, не сравнить с магазинными. Попробуй, сама убедишься. Пепин шафранный. До мая лежат. Хранятся в погребе у нас особо. Взгляни. — Петр большущей рукой отвернул доску, достал сочное краснобокое яблоко. — Будто сейчас с ветки. Откуси, — протянул он яблоко тете Кире, словно виновником торжества был не Алька, которому исполнилось двенадцать лет, а сама тетя Кира.

— Спасибо, спасибо, — смутилась она, — мы все попробуем, непременно попробуем… А сейчас — еще один подарок. Петр, помоги мне, пожалуйста.

Они скрылись за дверью, и через минуту широкоплечий и сильный брат Валерки внес на вытянутых руках круглый, почти до краев наполненный водой аквариум. Среди зеленых водорослей там сновали красные и черные рыбешки.

— Не догадываешься, от кого подарок? — спросила тетя Кира. — Твой папа придумал. Написал мне в последнем письме, чтобы непременно подарила тебе от его имени аквариум с рыбками. А рыбок помог купить Петр.

— Было мне такое поручение, — скупо улыбнулся Валеркин брат, поудобнее устраивая аквариум на широком подоконнике. — Самых лучших выбирал. Породистых. За ценой, как говорится, не стоял.

«Ах, вот куда он ездил утром с банкой, вот о чем просила его тетя», — догадался Алька. Сейчас он понял и то, почему тетя Кира в тот раз не дала ему прочитать письмо отца. Сюрприз готовила. Что ж, подарок отец придумал замечательный. Теперь не только на его африканских марках можно будет любоваться диковинными рыбками, но и здесь, в аквариуме.

Насмотрелись гости на юрких хвостатых красавчиков, и тетя Кира позвала всех к столу. Алька вновь прильнул к окошку: что стало с аккуратным Толиком? Не мог же он забыть о приглашении.

И верно, не забыл Толик Белявкин. Тетя Кира еще не рассадила за столом гостей (особенно девочки никак не решались выбрать себе место), как явился наконец и опоздавший. Не напрасно Игорек накануне напоминал ему о подарке. В комнату, где усаживались гости, Толик вошел с каким-то большим круглым свертком. Едва он поздоровался, как Игорек приказал:

— Замри! Сейчас я угадаю, чем ты хочешь осчастливить юбиляра.

Любил редактор стенной газеты «Грызи гранит» (сам такое название придумал) блеснуть красивой фразой.

— И угадывать нечего. — Валерка пожал широкими, как у брата, плечами и пригладил ладонью волосы набок. — Футбольный мяч. Или волейбольный, за пять сорок две. В спортивном магазине видел.

Динка, опустившаяся на стул рядом с именинником, насмешливо подняла ресницы:

— Где ему столько взять? Уверена, что это обыкновенный надувной шар, на котором написано: «Поздравляю с днем рождения!»

— Тогда бы не стал заворачивать его в бумагу, — покраснев, заметила Гребешкова. — Верно, Толик?

— Толик, не отвечай! — снова распорядился Игорек. — Выдаю стопроцентную информацию: модель первого советского спутника.

— Стопроцентный промах. — Толик так простодушно улыбнулся, что в комнате будто светлей стало.

— Ой-ля-ля, — смеясь, сказала тетя Кира, — боюсь, не второй ли экземпляр аквариума?

— А я думаю, что это глобус, — по-прежнему смущенно улыбнулась Галка.

— Теперь почти горячо, — сказал Толик и сел на свободный стул по соседству с догадливой звеньевой.

Редактор умным взглядом нацелился на Толика:

— Понимаю: не пожалел для юбиляра и принес весь земной шар, каким он видится с нашей ближайшей спутницы — Луны.

— И горячо, и холодно. — Толик прищурил карий глаз. — Не угадаете. — Он развернул бумагу и показал всем картонный шар, расписанный в разные цвета.

Алька решил, что это и в самом деле глобус, но тут же усомнился: никаких привычных глазу материков и океанов на шаре не просматривалось.

— Глобус Луны, — развеял всеобщее недоумение Толик. — Невидимая сторона составлена на основании данных межпланетных станций «Луна-3» и, главное, «Зонд-3».

— Во дает! — удивился Валерка. — Где купил такой? Что-то не видел я в магазине.

— Да он сам, наверное, составил, — беря в руки глобус, догадался Алька. — Вот и названия написаны ручкой: «Море Спокойствия», «Хребет Ломоносова»…

— Из-за этого малость и опоздал, — виновато вздохнул Толик. — Сто тридцать семь наименований. С шести утра вожусь.

— Удивительно! — тетя Кира подошла к Алику, провела пальцем по гладкой, пестро разрисованной поверхности глобуса, будто хотела ощутить все эти неведомые горные хребты, моря, кратеры. — Просто не верится. Чудесный подарок.

— Однако притомились гости, — оглядываясь на высившиеся у двери часы, сказал Петр. — Опять же именинника пора почествовать.

— Да-да, конечно, — спохватилась тетя Кира. — Ребятки, вам лимонад, кто желает — абрикосовый сок в графине. Винегрет накладывайте. Потом борщ принесу. Чувствуйте себя, как дома. За девочками ухаживайте. Алик, ну командуй же!

— Это мы сейчас! Это мы живо! — лихо пообещал именинник и подхватил Динкину тарелку. — Разрешите положить?

Диана Котова вскинула на него глаза:

— Если не затруднит…

— Вот и прекрасно! Мальчики, разливайте лимонад. — Тетя Кира вернулась на свое место (ее стул был рядом со стулом Шмакова-старшего) и, взглянув на свою и его рюмки, в которых уже искрилось вино, игриво и только лишь для Петра сказала: — О, угадывается рука ветерана!

— Оно бы, ясно-понятно, и покрепче не мешало, но, как говорится, не тот случай. — Он поднял рюмку и сказал, обращаясь ко всем: — Предлагаю тост за именинника!

День 2-й

Утром Алька первым делом подбежал к аквариуму — как там чувствуют себя его рыбки? Хотя корма — сухих дафний, которых он с вечера насыпал в аквариум, и не было видно на поверхности (знать, съели за ночь), но сами новоселы что-то не очень понравились ему. Вчера резвились, гонялись друг за другом, а тут стоят почти неподвижно в кустиках травы, не играют. Он даже попробовал пугать их, махал перед самым аквариумом руками, щелкал по стеклу пальцем. Плохо помогало — забьются в кустики подальше и сидят. Может быть, скучно им? Но нет, вряд ли. Чего им скучать? Компания подходящая — девять рыбок. Пять меченосцев, из них три самца, ярко-красные, с длинными, как шпаги, хвостовыми плавниками. Четыре рыбки были угольного цвета, а хвосты тоже красивые, точно узкий серпик луны. Как они называются, Шмаков вспомнить вчера не мог. Говорит, называли как-то, когда покупал на базаре, а потом вот забыл. Алька про себя окрестил черных рыбок угольками. Похожи. Даже глаза у них черные. Поблескивают.

А вот не играют новоселы. Может быть, они спят в это время? Или новое помещение им не нравится? Плохо, что ничего толком не знает о рыбках. Если бы в книжке почитать. Видел как-то в магазине такую книжку. Но разве знал, что будут у него вскоре рыбки? А то бы непременно купил… Вот если бы в библиотеке взять почитать?

Библиотечные книжки Алька всего три дня тому назад поменял. «Тайну Соколиного бора» выбрал и повести Носова. Книжку Носова почти всю прочел, страниц тридцать осталось, а про Соколиный бор так и не открывал. Что же делать? Завтра — вторник. Библиотека будет закрыта — выходной. Алька снова взглянул на рыбок, подул сверху на воду, поводил пальцем — не реагируют. А вода прохладная, возле окошка аквариум стоит. Вдруг холодно им? Пойми, угадай. Нет, ждать нельзя, так и погибнуть могут.

Не мешкая, Алька оделся, схватил было книжки, да вспомнил, что библиотека лишь в десять открывается. Конечно, ехать порядочно, но все равно ждать придется. Алька прошел на кухню, поел вчерашнего праздничного винегрета, чаю попил с пирогами, выбрал в ящике краснобокое душистое яблоко. И правда, хорошие яблоки у Валерки. Сад у них большой, яблоня к яблоне, а еще груши, сливы, малинник вдоль всего забора.

Съел Алька яблоко (лишь пять черных зернышек от него осталось) и опять о рыбках вспомнил. Сам-то поел! Он посыпал на воду немножко сухих дафний из пакетика. Шевеля плавниками, выплыла самочка из кустиков, открытым ртом коснулась поверхности — крошку корма, видно, ухватила. И остальные рыбки начали всплывать. Обрадовался Алька:

— Ах вы мои обжорки! Проголодались?

Вид оживших рыбок успокоил его. Раскрыл на отмеченной странице повести Носова — надо же дочитать. Потом сидел над домашними заданиями и, когда закончил все, взял с пианино Динкиного пуделя, с минуту смотрел на его смешную мордочку, стих сочинил:

Отлично прошел вчера праздник! Веселились почти до седьмого часа. Смеху было, разговоров! Тетя Кира села даже за пианино. Алька не решился пригласить танцевать Динку. Да и не умел танцевать. А Динка, оказывается, здорово танцует. Она не робела, как он, и потащила его на середину комнаты. Плохо у него, конечно, получалось, два раза на ногу ей наступил, а она все равно сказала, что у него хорошее чувство ритма.

Но больше всего смеялись, когда кто-либо надевал Галкин красный нос с рыжими усами. Алька никак не ожидал, что серьезная Галка Гребешкова, лучшая звеньевая класса, додумается подарить ему такой забавный нос.

А все-таки пудель лучше. Динкин пудель. Дианы. Жаль только, что не мягкий, не волосатый. В детстве была у него любимая игрушка, обезьянка мохнатая, всегда лежала рядом с ним на подушке… Из чего, интересно, этот песик сделан? Легкий. Пустой, значит. Из гипса? Тогда бы тяжелей был. Алька хотел снизу поколупать гвоздиком, но в этот момент старинные часы гулкими, неторопливыми ударами напомнили о времени.

Половина двенадцатого! Надо же успеть до школы взять книжку о рыбках…

После двадцатиминутной тряски в автобусе Алька вышел в центре города.

— Так быстро прочитал? — отыскав Алькину карточку, удивилась молоденькая библиотекарша.

— Повести Носова я прочитал. Хорошие. Особенно про Витю Малеева. А про Соколиный бор не очень понравилось. — Алька замялся.

— Странно. Другие ребята хвалят.

По-настоящему врать Алька как-то не умел. Не получалось у него. Тетя Кира, например, тотчас определяла, если он начинал «что-то не то».

— Любопытно, что же именно тебе не понравилось в этой книге? — попробовала выяснить библиотекарша.

Нет, лучше сразу говорить правду. Что теперь ответить? Хотя бы немножко содержание знал. Потупился Алька, вздохнул:

— Я не читал ее. Мне сейчас некогда. Мне очень нужна книжка о том, как ухаживать за рыбками.

Как только он начал говорить правду, ему сразу стало легко, и получалось все хорошо, просто, и библиотекарша ни в чем уже не сомневалась.

— Так бы сразу и сказал. Аквариум, наверное, завел?

И он почему-то рассказал о своем дне рождения и каких подарили ему рыбок…

А еще через несколько минут Алька уже ехал в автобусе обратно. В руке он сжимал книжку «Твой аквариум». Прекрасная книжка, с красивыми рисунками. Именно такая ему и нужна. Кое-что удалось прочитать в дороге. Но мало. Автобус трясло, набилось полно пассажиров.

Он и обедал дома, глядя в книжку, и в школе во время переменок не расставался с ней. Даже ухитрился на уроке истории почитать. Пока учительница кого-то из учеников спрашивала о восстании рабов, он вытащил из парты книгу и принялся читать об условиях содержания в аквариумах живородящих рыбок. А вот на уроке математики почитать не удалось. Все та же Гребешкова виновата. Картинки ей мешают! Не смотри, если мешают. Решай свои примеры в тетрадке и не косись на чужую книжку. Он бы мог и не обращать на Галку внимания, но та вконец вышла из себя, к самому уху его склонилась и прошептала:

— Последний раз предупреждаю!

Ничего бы она, конечно, не сделала, однако книжку Алька спрятал. Хотел кулак показать Галке, да вспомнил, как она приходила вчера на именины, подарки вручала, хохотала вместе со всеми. Что за странный человек! Могла бы и поласковей сейчас. А то: «Последний раз предупреждаю!» Динка — та другая. И поздоровалась сама первая, о тете Кире что-то спросила, даже пошутила: не беспокоил ли его ночью пудель своим лаем?

Вчерашнее празднование дня рождения словно бы сблизило его участников. То и дело переглядывались, шутками обменивались, вспоминали забавные эпизоды прошедшего дня. Раньше Игорек как-то не очень распространялся о теннисной секции, где занимается второй год, а тут пристал к Альке: «Записывайся! Не пожалеешь! Вместе ходить будем». Алька, в общем, пообещал. Но это — потом. Главное, с рыбками сейчас разобраться. Тут в книжке о стольких интересных вещах неписано! Ох, много придется повозиться…

А на последней переменке Толик Белявкин подошел к Альке, примостившемуся с книгой на подоконнике, и сказал:

— Поужинаешь — приходи ко мне. Примерно к половине восьмого. Сейчас — самое полнолуние. Лучшее время для наблюдения. А главное, линзу в телескопе заменил. Видимость теперь — будь здоров. Сам увидишь! Придешь?

Алька взглянул на библиотечную книжку в своей руке:

— Облака сегодня. Может, дождь соберется.

— Осадков не будет. Когда в школу собирался, на барометре 759 миллиметров было. Повышается давление. К ясной погоде. Приходи. Покажу, где наш «Луноход-2» путешествовал.

— Ладно, приду, — пообещал Алька. В самом деле, интересно же поглядеть, где он там ползал. — А «Луноход» увидеть нельзя?

— Чудак! Для этого нужен телескоп в тысячи раз мощнее.

— Да я пошутил, понимаю. Он там, на Луне, как микробик. Разве заметишь.

— Буду ждать тебя, — напомнил Толик.

День тот же — 2-й

Каково настоящее название черных рыбок с лунообразными хвостами, Алька теперь установил доподлинно: лира. Или так еще: черная молли. Красиво. Только ведь и уголек он придумал неплохо. Уголек даже лучше, точнее. Но не в этом суть. Узнал главное — чем кормить, сколько раз в день, какая должна быть температура воды. Похоже, в температуре вся загвоздка. Аквариум стоит на подоконнике, из щелей дует. Конечно, вода холодная. Алька сунул палец в аквариум. Сколько же градусов? У настоящего аквариумиста специальный градусник должен быть. Потому что температура — это очень важно. Алька вдруг вспомнил, что в ванне у тети есть водяной градусник. Когда купается, обязательно температуру воды меряет. Это тетя Кира, человек, и к жаре привычная, и к морозам, а рыбки — нежные, слабые.

Едва Алька сунул конец градусника в воду, как кровяная ниточка спирта поползла вниз. До четырнадцатой отметки дошла. Вот теперь и понятно, отчего они как сонные мухи. Еще хорошо, что животами кверху не перевернулись. Им же все двадцать четыре градуса подавай.

Не годится стоять аквариуму возле окошка. К тому же пишут, что слишком много света — тоже не лучшие условия. А тут как раз южная сторона. Надо другое место придумать. Может быть, на буфете? Там хорошо будет — от окна подальше и любоваться на рыбок удобно, стой и смотри. Не то что здесь, на низком подоконнике… Только как его поднять на буфет? Придется встать на стул. Нет, не сможет он — тяжелый аквариум, еще разобьет. И тети Киры, как нарочно, нет. В театре — горячее время, подготовка нового спектакля, и утром рано уходит, и вечером не дождешься… А если воду слить?.. Тоже морока. Ведь сливать надо через трубку, так в книжке советуют. А где найдешь такую трубку?..

Возможно, Алька все-таки занялся бы поисками трубки, но с соседского двора донесся хриплый лай Буяна.

«За Валеркой, что ли, сходить?» — подумал Алька.

Раньше Алька редко решался заходить во двор соседей, где, громыхая цепью, вдоль забора носился свирепый Буян. И не собаки боялся он (Буян как-никак Альку знал и не заходился в яростном лае при его появлении), просто не было у них с Валеркой общих дел, ради которых бегали бы друг к другу по двадцать раз на день. Не было общих дел, а сейчас… Все же рыбок купил ему не кто-нибудь, а Валеркин брат. Специально на базар за ними гонял.

Валерку Алька застал за таким скучным занятием, что даже удивился: как тот выдерживает? Он сидел на табуретке посреди комнаты и на растопыренных руках держал моток толстых шерстяных ниток. Напротив сидела его бабка и сматывала нитки в клубок. Нетерпеливый Валерка, правда, то и дело подгонял ее:

— Ну, поскорей, ба! Чего ты копаешься?

— Сиди, неслух! — Бабка косматила седые брови, — Вишь, гвоздь у него в стуле! А подумай башкой своей — для кого стараюсь? Для тебя же стараюсь. Свитер теплый свяжу, опять же носки на зиму…

— Да кончилась зима!

— Будто она последняя. Вот помру — кто тебе еще свяжет? Пожалеешь бабку…

Помочь перенести тяжелый аквариум Валерка согласился без всяких разговоров. Алька расстелил на буфете газету, и вдвоем, почти не расплескав воды, они водворили сверкающий стеклянный шар на новое место.

— Здесь, ясно-понятно, лучше им, — подтвердил Валерка. — У окошка знаешь как дует? У меня один раз чернила в пузырьке замерзли. Тоже у окошка стояли.

— А может быть, они уже простудились? — всполошился Алька, видя, что рыбкам, как и утром, совсем нет охоты резвиться.

— «Скорую помощь» беги вызывай!

— Тебе смешно! Они же теплолюбивые. Их родина — Мексика, Гватемала. Там какая жара!

— Это факт, жалко, если подохнут, — согласился Валерка. — Хоть и мелюзга, а денег стоят больших. Брат говорил: целую десятку за них отдал. Базар. Три шкуры дерут… Я думаю, теплой водички надо им подлить.

— А вдруг нельзя подливать?

— Это почему же?

— Надо, чтобы вода выстоялась. Я тут где-то читал… — Алька принялся листать книжку. — Думаешь, тяп-ляп с ними? Нет, толку так не будет. Нужно все по-научному делать.

Против авторитета науки Валерка возражать не стал. Не напрасно же такая толстая книжка написана. Это тебе не окунь или карась. Тому все нутро с крючком вырвешь, а он живет. Эти — другие. Недотроги, видать. Ростом — смотреть не на что, а уходу требуют большого. И цена оттого на них такая.

Валерка тоже подсел к столу и вместе с Алькой стал с интересом разглядывать рисунки. Каких только, оказывается, не водится рыбешек! И у каждой свои привычки, за каждой уход нужен особый. Верно, целая наука. Потом они вычитали, что воду в аквариуме можно подогревать обыкновенной электрической лампочкой. Алька разыскал в ящике удлинительный шнур, снял с настольной лампы зеленый абажур и пристроил лампу сзади, вплотную к выпуклому стеклу.

И до чего сразу стало красиво в аквариуме! Извилистые кустики растений ярко зазеленели, чешуйки у рыбок засверкали. И сами рыбки как-то вмиг повеселели. Видимо, неожиданный свет пришелся им по нраву. А главное, от электрической лампочки ощутимо исходило тепло. Значит, через какое-то время им совсем хорошо станет. Как в прудах и озерах родной Мексики или Гватемалы.

За окнами уже давно стемнело, а ребята все сидели возле аквариума. Рыбками любовались, книжку листали. Никогда Алик и Валерка не сидели вот так вместе и так долго.

— Глянь-ка, — показал Валерка пальцем на красную самку меченосца, подплывшую близко к стеклу аквариума, — какая толстуха!

— Может быть, мальков хочет народить? — вслух подумал Алька.

— А чего, может и народить. — Валерка отыскал в книжке раздел о меченосцах, почитал минуту и добавил: — Гляди не прозевай тогда. Если сразу не отсадить мальков, то полопают их, не посмотрят, что свои детки.

— Жестокие родители, — заметил Алька. — Пусть лучше дафний едят. — Он посыпал сухого корму.

— Ого, сколько времени! — услышав бой часов, сказал Валерка. — Дома, поди, ужинать сели. Побегу…

Алька (никогда раньше такого не делал) пошел проводить Валерку до калитки. Прощаясь, он вспомнил, что дня три назад у Валерки пропал учебник географии.

— Ну, еще не отыскал свою географию?

— Все перерыл. Видать, какой-то гад прихватил. Узнать бы, голову сверну!

— Брось, — поморщился Алька, — кому твой учебник нужен? Свой у каждого есть. Знаешь, если хочешь, приходи — мой почитаешь. Или вместе поучим…

Алька постоял у калитки, послушал, как довольно повизгивает Буян — возвращению Валерки радуется. Потом внимательно посмотрел вдоль улицы. Нет, не видно в жидком свете фонарей тети Киры. Придется одному ужинать. Так сколько там на часах било? Восемь? Сейчас девятый, значит. И Луна как по заказу. Вон ярким блюдцем висит. Прав был Толик: чистое стало небо, все в звездах. Сходить, что ли, к нему? Ждет… А ужинать когда? И потом интересно — успела за это время вода в аквариуме хоть немножко нагреться?

И, не оглядываясь больше на серебряную Луну, не обратив внимания на голубоватый свет, разлитый вокруг, на качающуюся сетку теней, которую отбрасывала на землю береза, Алька поспешил к двери. Не меньше часа прошло, вода обязательно должна нагреться…

День тот же — 2-й

В то время, когда Алька и Валерка сидели возле аквариума и смотрели на рыб, в этот самый час Шмаков-старший выхаживал туда и обратно по тротуару недалеко от служебного входа в театр. Тут же, у фонарного столба, поблескивая голубым, стоял и его быстроходный «ИЖ» с коляской.

Еще с работы Шмаков позвонил Кире, что заедет за ней к театру. Он приехал уже давно, ходил, ждал, а ее все нет и нет.

В восьмом часу она появилась наконец в дверях. Натягивая на руку перчатку, торопливо пересекла улицу.

— Добрый вечер, Петр. Прости, что задержала тебя, но, поверишь, столько дел, столько дел. Сдача спектакля.

— Да ничего. Я не в претензии. Сам напросился…

— А действительно, — удивленно спросила она, — чем вызвана такая забота? По утрам — это бывало: подвозил. Но вечером… И давно ждешь?

— Как сказать… Порядочно… Вот жду, переживаю…

— Бог мой! — еще больше удивилась она. — Что же такое стряслось?

— Кира, мне бы хотелось посидеть с тобой. Может, заедем в ресторан? — Петр взглянул на часы. — Посидим немного.

Она, словно чего-то испугавшись, поспешно сказала:

— Уже много времени. Алик, наверное, не поел как следует, голодный с утра. Из дома ушла — еще девяти не было.

— Ну, хоть на часик. Ему ведь не привыкать, Альке-то. И не маленький. Есть захочет — найдет в холодильнике. — Петр подал ей каску. — Садись за мной. Здесь же рядом, два квартала. Очень прошу тебя…

И она подчинилась.

В уютном зале они устроились за столиком в углу. Петр не сводил с нее глаз, и Кира, подождав, когда стихнет музыка, пытливо спросила:

— Все-таки объясни, чем вызвана такая забота? И то, что вот мы — здесь? — Она обвела взглядом чуть затененный небольшой зал.

Шмаков вздохнул, раскрыл меню:

— Не возражаешь, если коньячку закажем?

— Для храбрости? — не без насмешки спросила она.

— Может, и для этого, — подумав, ответил Петр. — Я давно хотел поговорить с тобой, да все… Разреши — буду откровенным. Я, Кира, человек простой. Без образования большого, без дипломов. Как говорится, стороной проехал. Но ведь и не скажешь, что дурак, мол, без понятия. Нет, Кира, жизнь я хорошо понимаю. Все вижу. И крепко знаю, за что мне в этой жизни держаться и что от нее брать.

— Очень интересно. — Кира с любопытством взглянула на собеседника.

Подошел официант, принял заказ. И Петр продолжал разговор, словно их и не прерывали:

— Ты сказала: «Очень интересно». Точно, это страшно интересно, когда жизнь к человеку не спиной поворачивается. Жизнь, Кира, она много может дать. Только не каждый брать умеет.

— Ты умеешь?

Ничего обидного в этом вопросе Шмаков не уловил, тем не менее с запальчивостью и убежденностью сказал:

— Я умею. Не сомневайся, я брать умею. Но нет-нет, не подумай, что ловчу там, обманываю. Все по справедливости, только то, что положено, беру. Диплома нет — не беда, обойдусь. Смекалкой возьму. Я не на последнем счету на заводе. Рационализатор. За прошлый год восемь предложений подал. Приятно — на собраниях хвалят, в газете была заметка. Опять же — деньги. «Распишитесь, товарищ Шмаков, в ведомости. Получите свои законные». Без малого четыреста рубликов выплатили. Порядок. Во всем уважаю порядок.

— А вот у меня все шиворот-навыворот, — засмеялась Кира. — По-моему, сегодня даже пообедать забыла. Вот так: сама голодная, Алька, наверное, всухомятку… Такие сумасшедшие дни…

Она и в самом деле была голодная. С аппетитом съела салат, отбивную.

Петр, вытерев салфеткой губы, откинулся на спинку стула. Сказал будто бы между прочим:

— Осенью думаю «Жигули» покупать. Очередь подходит. В Прибалтику мечтаю поехать. А то возьму да и в саму Болгарию махну в отпуск. На Золотые пески. Разве плохо — гостиница шик-модерн, в море купайся.

— Великолепные места, — кивнула Кира. — По туристской путевке ездила.

— Только не очень это интересно — одному ехать… — Петр поднял бокал с минеральной водой и поверх него выразительно посмотрел на Киру.

— Безусловно, — поддержала она, — в нашей группе было тридцать человек. На целый год насмеялась.

— Я не про то, — сказал Петр. — Одному, говорю, ехать в машине нет никакого интереса…

Она поняла, о чем собирается сказать Шмаков, и это, видимо, напугало ее.

— Петр, уже очень поздно. Надо ехать домой. Бессовестная: сама лопаю вкусные вещи, а племянник сидит голодный.

Шмаков подозвал официанта, расплатился и суховато сказал Кире:

— Что ж, поехали…

Мотоцикл мчался на большой скорости. Говорить было невозможно. Кира сидела за огромной спиной Шмакова, прильнув к нему, и думала о том, что, вероятно, Петр все же хороший человек, прекрасный работник. И к вину равнодушен. Всего рюмку коньяку выпил. Не то что ее муж Вадим. Тот меры не знал. И еще так думала о Петре: «С ним, должно быть, ничего не страшно».

На перекрестке, перед красным светофором, пришлось задержаться. Встречный поток машин был велик — на минуту, не меньше. Рядом, готовая ринуться вперед, замерла бежевая «волжанка».

Кира положила руку на плечо Петра:

— Такую собираешься покупать? — Она показала на машину.

— Нравится цвет? — живо отозвался Петр.

Она не успела ответить: зеленый глаз светофора словно толкнул мотоцикл вперед.

У калитки дома № 10 Шмаков круто развернул «ИЖ» и заглушил мотор.

— Спасибо, Петр. — Соскочив с седла, Кира сняла с головы желтый шлем, протянула на прощание руку. Узкая, в замшевой перчатке, она словно утонула в широкой ладони Шмакова.

— Уходишь? — сказал он, не отпуская ее руки. — А на вопрос-то — помнишь, у театра? — я же не ответил еще…

— Отчего же, я поняла тебя. — Кира лукаво взглянула на Шмакова. — Поняла. Ты просто хороший, основательный, уверенный в себе человек. И… добрый к тому же. Подумал обо мне: «Ах, уставшая женщина, ей через весь город трястись на автобусе. Да еще и голодная. Накормить надо…»

— Смеешься. А я — серьезно. Вполне серьезно… Эх, Кира, Кира. Вчера друг мой Валентин Бурминов пригласил на свою свадьбу. Женится. Подарок, значит, готовить надо. Вот какое дело. А Валентин этот, между прочим, на два года моложе меня. Торопится жизнь, бежит… Я, Кира, уже давно знаю тебя. И чего уж тут скрывать, человек я прямой, скажу без хитрости. Очень я уважаю тебя. И не только уважаю… В общем, выходи за меня, Кира, замуж…

Алька, заметивший яркий свет фары «ИЖа» еще в начале улицы и теперь наблюдавший за Кирой и Валеркиным братом из окна, увидел, как тетя вдруг вскинула голову. Потом она стала что-то говорить. Говорила долго, и Валеркин брат, держась рукой за руль мотоцикла, стоял перед ней и слушал. Потом он говорил. И снова — она…

Тетя Кира вошла в комнату задумчивая, опустилась на тахту, усталым движением сняла туфли. Алька принес из передней шлепанцы, молча поставил перед ней.

— Ну, как ты тут? — спросила тетя. Похоже, она только сейчас заметила племянника. — Есть хочешь?.. Бросила тебя. Один.

Алька и правда соскучился. Он сел рядом с тетей, прижался к ней, словно маленький. С мамой когда-то так же сидел…

Кира обняла его, взъерошила на голове волосы:

— Аль, может, не так мы живем? Не умеем? И тебя вот забросила. На работе пропадаю. И хозяева мы никудышные. Двери скрипят, не закрываются, полы надо бы заново покрасить. А помнишь, летом даже забор повалило ветром. Спасибо Петру…

— Тетя, — неожиданно спросил Алька, — ты с Валеркиным братом сейчас приехала?

— А что? — насторожилась она.

— Я видел, как вы разговаривали.

— Да, говорили… — тетя Кира зябко поежилась, поднялась с тахты. — Ты хоть поел без меня? Пироги у нас остались?

— И пироги остались. И винегрет. Чай горячий. Подогреть тебе чаю?

— Чаю? — переспросила она. — А что, не откажусь.

Алька пил чай совсем недавно, но за компанию и себе налил чашечку. Потом вспомнил о соседских дарах. Он прошел к тесной кладовке в передней, достал из ящика два яблока. То, которое было побольше, положил перед тетей.

Она разрезала румяное яблоко ножом, полюбовалась его сочной мякотью, понюхала.

— Прелесть какая! Запах!.. А мы и сад свой забросили… Скажи, Алик, тебе нравится Петр?

Вот это, действительно, сложный вопрос. Алька вишневого варенья из вазочки подцепил, ложку облизал, остаток чая допил. Трудный вопрос.

— Аквариум зачем-то на подоконник он поставил. Вода совсем-совсем холодная сделалась. Рыбки чуть не умерли.

— Ты об этом так говоришь, что можно подумать, будто Петр нарочно туда поставил. Он же на базар за ними ездил. Тебе приятное хотел сделать.

— Разве мне?

Тетя Кира смутилась:

— Отчего же, и тебе, разумеется.

Алька надкусил сочное яблоко, прожевал его и заметил:

— Вообще он, наверное, хороший. Этот забор, я думал, только краном можно поднять, а он — раз! — и готово. Мотоцикл водит классно.

— И Валера, по-моему, неплохой мальчишка. Трудолюбивый.

Тоже не просто ответить. Всякий Валерка. И жмот бывает, и жила, а сегодня ничего плохого о нем не скажешь: помогал, заботился, рыбками интересовался.

— Договорились завтра географию вместе учить. У него учебник куда-то пропал…

День 3-й

В школу они шли вместе. Раньше как-то редко выпадал такой случай. Разве уж если совсем в одно время выйдут из своих калиток. Иначе нет: идет, к примеру, Валерка впереди на двадцать шагов — Алька не окликнет его. О чем говорить? И Валерка сам не подойдет.

А сейчас — и разговор для обоих интересен и вообще вроде подружились. Больше всего говорили о рыбках.

Снова чуть ли не целое утро провели возле аквариума. Почитали географию — и к рыбкам. Вода в аквариуме теперь была теплая, и рыбки резвились вовсю. А если бы еще корм давать им настоящий, живой!

— Точно летом видел, — вновь вспомнил Валерка, — какой-то дядька сачком там все водил. И в банку что-то вытряхивал.

— Летом! — сказал Алька. — А сейчас март, лед недавно сошел…

Речь шла о небольшом озерке в полукилометре от их дома. Не озерко, скорее пруд. Там даже в самую жару мальчишки не купались. Одни только утки да гуси.

— Все равно надо проверить. — Валерка ловко пнул ногой консервную банку — метров на пятнадцать отлетела. — В книжке ведь написано, что циклопов можно ловить круглый год.

— Сачок специальный нужен.

— Сделаем сачок! — Вот как загорелся Валерка. Будто не у Альки стоит аквариум с дорогими рыбками, а у него самого.

В школе, как и накануне, едва завидев Альку, к нему подходили друзья, здоровались.

— Как тренировки идут? — спросил Игорек. — Учти: в пинг-понге без тренировок — хана!

— Учту, — пообещал Алька.

Не успел редактор газеты отойти — Диана навстречу. На губах — улыбка, в черных глазах нет и следа недавней насмешливости.

— Все тетю твою вспоминаю. Скажи: камень у нее из настоящего янтаря?

Алька пожал плечами: такими сведениями он не располагал.

А вот Галку Гребешкову янтарь мало интересовал:

— Алик, двухнедельный обзор «Пионерской правды» сделаешь?

— Я же в прошлом месяце делал.

— Не в прошлом, а в январе, — уточнила звеньевая.

— Слушай, — вдруг оживился Алька, — ты, кажется, возле пруда живешь? Где железная дорога проходит.

— Там. А почему об этом спрашиваешь?

— Почему, почему… — замялся Алька. — Так просто. Лед давно на пруду растаял?

— Снова захотелось в хоккей поиграть? Опоздал. Скоро там лягушки заквакают… Так ты готовься. Обзор сделаешь в следующий четверг…

И Толик Белявкин не обошел Алика стороной. Хоть немножко и обижен был на него.

— Ждал тебя вечером, ждал. Луна как на витрине была. Отличная видимость. И четкость с новой линзой получше, чем раньше. Почему не пришел?

— Тети с работы долго не было. — О том, что вместе с Валеркой возился с рыбками, Алька отчего-то умолчал.

— А я новую подзорную трубу надумал делать, — сказал Толик. — А то эта все-таки слабовата.

— Сам будешь делать?

— А кто же еще! Главное — трубы склеить. Чтобы очень точно друг в дружку входили. Линзы еще достать. В линзах — все дело. Вот трубы и линзы подогнать — тогда все в порядке. В пятьдесят раз будет увеличивать. Линзы, правда, и самому можно шлифовать, но это такая морока! Нет, надо фабричные доставать.

— И неужели ты знаешь, как все делать? — удивился Алька.

— Что же тут такого, по схеме. Схему в журнале нашел. Заходи как-нибудь, посмотришь.

— Обязательно зайду! — как и в тот раз, искренне пообещал Алька.

Минут за пять до звонка в класс вошел Леня Майский и, блестя очками, еще от дверей громко сказал:

— Ребята! У кого пропала география? — Он расстегнул портфель и достал учебник. — Признавайтесь: кого я ограбил?

В ту же минуту к нему подскочил Валерка и выхватил книжку.

— Ах, это ты, значит, утащил? Вот ты какой, мало своей — чужую хапнул!

— Я? Хапнул?! — Леня растерянно хлопал глазами. — Сам не знаю…

— Не знаешь! — еще громче завопил Валерка. — Я вот почему-то не взял у тебя. А ты… Он не знает! За это по вывеске бьют. Ишь, какой умник! Обрадовался дармовщине — хапнул чужое!

Алька рот раскрыл — до того это было неожиданно, а главное, неприятно и стыдно слышать. Возможно, Валерка и еще бы что-нибудь обидное кричал (лицо у него было красное и злое), но тут Галка Гребешкова схватила его за руку и так сильно дернула к себе, что здоровый и широкоплечий Валерка едва на ногах удержался. Вот так Галка! И ростом не самая большая из девчонок. А против Валерки — совсем почти малявка.

— Шмаков! — гневно выдохнула она. — Да ты что, с ума сошел? Ты соображаешь, что говоришь? Разве стал бы сейчас Леня искать хозяина, если бы хотел присвоить твою несчастную географию? Как тебе только не стыдно! А еще — пионер!

— Нечего меня стыдить. Нянька нашлась! — Валерка одернул курточку и пошел к своей парте. — А чужие вещи хватать не смей. Не твое — не трогай! Много таких умников найдется!

— Ох и кулак ты, настоящий кулак, — печально сказала вслед Галка.

До самого звонка на урок ребята не могли успокоиться и с неодобрением поглядывали на Валерку, который сидел за своей партой насупленный, надутый, уткнувшийся в раскрытый учебник географии.

И Алька был сердит на него. Никак не мог взять в толк: отчего разозлился Валерка? Ну, взял близорукий Леня случайно его географию, обнаружил дома лишний учебник и сразу же принес в класс — отдать хозяину. Отчего же Валерке было так злиться? Прямо психанул. Из-за такой-то ерунды.

После уроков Алька первым выскользнул из класса и поспешил в гардероб. Не хотел он возвращаться из школы вместе с Валеркой.

День 4-й

И весь следующий день Алька почти не виделся и не разговаривал с Валеркой. В школе-то, конечно, видел его, но в школе не считается. Мало ли там людей! Бегают, спешат, мимо идут, смеются. Это не то. А иначе Алька не хотел. Не мог простить Валерке его крика и злости. На переменках он специально прохаживался с Леней Майским по коридору, оживленно разговаривал с ним, даже под руку брал. И если навстречу попадался Валерка, то Алька не отводил стыдливо глаз, не тушевался, старался делать вид, будто не замечает Валерки. Он думал, что может и совсем обойтись без Валерки, никогда не дружить с ним, как не дружил и до этого. И правильно. Нельзя же оскорблять человека. Леня ни в чем не виноват.

Альке нравилось играть эту роль. Приятно было сознавать, что у него сильный и волевой характер.

Волевой характер! На деле вышло все по-иному. Было еще не совсем темно, Алька недавно пришел из школы, когда снаружи звякнул колокольчик. Оказалось, явился Валерка. И часа не минуло, как они виделись в классе, тем не менее Валерка посчитал своим долгом сказать: «Привет». И Алька без всякого энтузиазма выдавил:

— Привет.

— Червей тебе принес, — сказал Валерка.

Сначала Алька не понял, хотел съязвить — спасибо, мол, уже поел, но вдруг до него дошло:

— Каких червей? Для рыбок?

— Червь — высший сорт, мотыль. Брат с завода принес. Кто-то из любителей ему дал. Будь здоров любитель — шесть аквариумов держит!

И вмиг Алька забыл про характер свой, про волю.

— Покажи!

В комнате Валерка открыл коробок спичек, где в мокрой тряпочке была завернута кучка красных малюсеньких червячков.

— Если рыбкам один сухой корм давать, то и мальков не дождешься. Надо мотылем кормить. Тогда будет толк. И в книжке так написано.

— А не дохлые они? — спросил Алька.

— Дохлые? — Валерка отделил от кучки мотылей одного и бросил его в аквариум. Червячок тотчас стал извиваться во все стороны, словно пустился в какой-то удивительный пляс. Но долго порезвиться ему не пришлось. Из глубины вдруг ракетой взвился хвостатый меченосец и проглотил червячка. Вот так аппетит!

Ребята стали одного за другим бросать в воду мотылей. Самой прожорливой оказалась пузатая самочка меченосца. Мало того, что успевала чаще других первой проглотить добычу, она еще и устрашающе накидывалась на своих менее храбрых соседей, загоняя их в зеленые джунгли растений.

— У-у, разбойница! — Алька погрозил ей пальцем и взглянул на оставшихся червячков. — Ого, сколько скормили!

— Хватит с них. На завтра надо оставить, — сказал Валерка и снова завернул мотылей во влажную тряпочку. — Трудно, говорят, этих мотылей добывать. Грязь откуда-то со дна достают, в ситах промывают.

— Может, и в том озере есть, у железной дороги?

— Слушай, давай сачок делать? — предложил Валерка, — А утром сходим, проверим.

В эту минуту в передней послышался стук открываемой двери. Тетя с работы пришла. Вот кстати!

— Тетечка! — выскочил Алька из комнаты. — Дай мне, пожалуйста, кусок материала. Сачок будем делать…

— Прежде всего ты, видимо, хотел помочь мне снять пальто? — усталым голосом спросила тетя Кира.

Алька и пальто помог ей снять, и повесил его на плечики, и шлепанцы к ногам поставил.

— Материал должен быть тонкий и плотный. Чтобы одну только воду пропускал…

— Тетя Кира, здравствуйте! — выглянув из дверей, сказал Валерка и добавил, обращаясь к Алику: — Ну, я пошел. Палку пока найду, проволоку. Ты приходи поскорей…

В большом мешке для тряпок, который давным-давно завела еще бабушка, жившая в этом доме до самой своей смерти, Алька без особого труда отыскал подходящий кусок материала…

Наверное, и четверти часа не минуло, как убежал домой Валерка, а на столе его уже лежала длинная бамбуковая палка от удилища и к ней Валерка помогал прикручивать круглое, словно нарисованное циркулем, проволочное кольцо. Главную работу выполнял его брат. Петр и кольцо из проволоки согнул, и теперь крепко, виток к витку, прикручивал капроновой жилкой ручку кольца к бамбуковой палке. Валеркина помощь сводилась к тому, что держал палку и сопел от усердия.

Потом Петр не спеша осмотрел большой матерчатый лоскут принесенный Алькой, попробовал его на крепость.

Остался доволен:

— Хороший материал. Батист. Спрашивал у Киры Павловны разрешения?

Алька хмыкнул:

— Да он в старых тряпках валялся!

— Но ты все-таки спрашивал? Позволила тетя взять? — Высокий и огромный, Шмаков-старший смотрел на Альку внимательно, с подозрительным прищуром. Тому даже не по себе стало.

— Да тетя видела. «Возьми, — сказала, — пожалуйста, если нужно».

— Это другое дело. — Петр разложил на столе материал, как утюгом разгладил его широкой ладонью. — Принеси-ка, Валер, ножницы…

Все умел делать Валеркин брат. Отрезав лишнее, подсел к швейной машинке.

Пока Эдуард Хиль, улыбаясь с экрана телевизора, пропел песни «Не плачь, девчонка» и про березовый сок, Петр успел и на машинке прострочить, и надежно приметать батистовый мешочек к проволочному кольцу.

Сачок получился что надо. Валерка помахал им в воздухе.

— В магазине такого не купишь.

— Дай я попробую. — Алька тоже помахал сачком, словно ловя бабочку. До чего же хорош — легкий, упругий, из рук бы не выпускал.

— Побежим утром на пруд?

— А уроки — потом?

— Конечно! Мы же недолго. Попробуем — и назад.

— Ладно. — Валерка отобрал сачок и поставил его в угол, за кадку с фикусом. — Заходи тогда часов в восемь за мной. Не проспишь?

— Я и раньше могу, — чуть обиженно сказал Алька и еще раз посмотрел на новенький сачок за пузатой кадкой с фикусом.

«Ясное дело, у Валерки больше прав, — шагая по дорожке, мощенной кирпичом, к калитке, думал Алька. — И палка его, и кольцо, и смастерил все брат Валерки, а его, Алькин, лишь кусок материала. Может, конечно, и у Валерки сачок постоять, но ведь мог бы Валерка спросить: «К себе сачок возьмешь или здесь постоит?» Ничего не спросил Валерка, отобрал — и в угол, за кадку, словно сачок не Альке, а ему самому нужен. Возьму и свой сделаю. Теперь знаю, как делать, видел».

Алька с силой захлопнул калитку. Буян, громыхнув цепью, недовольно заворчал.

День 5-й

Неважную в прошлую пятницу купила Галка картошку. А сколько раз мать предупреждала: прежде чем платить деньги, посмотри хорошенько, ногтем поколупай. С виду может и гладкая быть, а внутри — черная, порченая. Права была мать. Польстилась Галка на вид — ровная, одна в одну, не проверила — теперь мучается. Картофелина большая, а чистить станешь — все в отходы. С орешек остается. Для супа начистить — в пять минут бы управилась, а тут возится, возится… Как бы с Маришей в детский сад не опоздать. Сейчас начнется история с одеванием.

Не таясь за плотно прикрытой дверью, Галка погремела кастрюлей, промыла под холодной водопроводной струей начищенный картофель, наполнила кастрюлю до половины водой и смело бросила три щепоти соли. Остальное потом доделает. Теперь — Мариша.

Открыв дверь, она подошла к сестренке, сладко спавшей в своей маленькой деревянной кровати.

— А кому вставать? Кому ножками бежать?

Дожидайся! Так и услышала Мариша, так и побежала! Галка и шейку сестренкину пощекотала, и носишко ее курносый, как звоночек, нажимала. Не работал звонок — глаз Мариша не открывала.

Мариша упрямая, а Галка еще упрямей. Пришлось малышке проснуться и с хныканьем вылезать из теплой кровати.

Но чего это стоило старшей сестре! Пока натягивала колготки, пока надевала платье, умывала под краном, косички заплетала, пока бант повязывала, думала: сама заплачет.

Осталось надеть ботинки. Посадила Галка сестренку на подоконник и только взяла в руки красный ботинок — смотрит, по их улице две знакомые фигуры шагают. Алька с Валеркой Шмаковым. Палка у них какая-то, сумка. Куда же они идут? Ни булочной, ни молочного магазина в той стороне нет, на рынок — тоже Не сюда. И спешат отчего-то. Галка до тех пор смотрела им в спину, пока щекой в оконное стекло не уперлась.

— Ботинки надевать будешь? — требовательно спросила сестренка. — В садик опоздаем. Тетя Ира заругает: «Нельзя, Марьяша, опаздывать».

Галке в самый раз удивиться: какая сознательная сестренка! Она же не удивилась — все про своих школьных товарищей размышляла: так рано, так спешили… Правда, дня два назад Алька зачем-то о пруде спрашивал. В ту сторону пошли…

Галка отвела Маришу в детский сад, купила на обратном пути хлеба, молока, пачку маргарина, вернулась домой к снова вспомнила о ребятах. О Валерке Шмакове ей вспоминать было не интересно, а вот Алик… О нем стоило подумать. Странно: почему вместе шли? Что у него общего со Шмаковым? Кажется, никогда особенно не дружили. Это и понятно: совсем разные они, не подходят друг к другу…

Добавив в будущий суп все необходимое, Галка поставила кастрюлю на газовую плиту, вскипятила чай и принялась завтракать.

Сквозь облака просочился солнечный луч, сразу светло озарил комнату, и Галка в никелированном боку чайника неожиданно увидела свое отражение. Она приблизила лицо к чайнику, и нос ее тотчас катастрофически распух, заслонил собой щеки, пятнышки ушей, а глаза виднелись где-то вверху, как бусинки.

— Ну уж, простите! — вслух оскорбилась Гребешкова. — Совсем я не такая уродина.

Она взяла с подоконника круглое зеркало (как отец умудрился забыть его, уезжая в санаторий?), поставила зеркало перед собой и очень внимательно стала рассматривать свое лицо.

Волосы каштановые. Глаза ничего, большие, только уж очень светлые. А щеки, пожалуй, слишком круглые. Зубы? Она улыбнулась. И захотел бы кто покритиковать — не сможет. Сахарные, ровные, как на подбор. Веснушки вот, правда. Или к весне столько высыпало их? Даже на кончике носа прилепилась, рыжая. Галка потерла нос. Где там — хоть ножницами выстригай. В общем, не Беата Тышкевич и даже не пани Зося из кабачка «13 стульев». И до Котовой — далеко. Все мальчишки на Динку Котову глаза пялят. И Алька не исключение. Наверное, и на день рождения пригласил ее только из-за Динки.

И пускай себе пялят! Галка поставила зеркало на место, повернула его к стенке…

А в классе, очутившись, как всегда, за одной партой с Алькой Костиковым, Гребешкова поправила белый манжетик и как бы невзначай сказала:

— Между прочим, утром видела тебя. — Но поскольку Алька ничего на это не ответил, добавила: — По нашей улице шел. И Шмаков был с тобой.

— И что дальше? — Сосед по парте был явно не расположен к откровенности.

— На пруд ходили?

— Что, шпионила?

— Делать мне больше нечего! А для чего ходили?

— Лягушек ловить.

— Нет, правда, зачем?

— Говорю же, лягушек. В аптеку сдаем.

— Смеешься?

— Какой смех! По полтиннику за штуку дают.

Все-таки он смеялся. По глазам видно. И вообще чушь плетет: для чего нужны в аптеке лягушки? Если бы пиявки…

— И пожалуйста! Не интересуюсь! — Галка отвернулась от соседа. Но всего на минуточку. — Не забудь про обзор «Пионерской правды». Помнишь? Как следует приготовься.

— За целых две недели обзор?

— Бедненький! Времени нет! Не сходишь раз за своими любимыми лягушками — вот и подготовишь все.

Конечно, сделать обзор «Пионерки» — дело не такое уж хитрое. Это не то, что живой корм добыть. Сколько утром ни водили сачком в пруду — ничего не поймали. То ли ветер виноват, то ли температура воды неподходящая. Поди разберись! Только нет циклопов, и все. Лишь грязь да мусор попадали в мешочек. А попробовали достать со дна земли — вдруг повезет: мотыль окажется — тоже полная неудача. Едва сачок не сломали, а материю в одном месте все-таки чуточку порвали, палку какую-то зацепили. Короче говоря, одно расстройство. И мотыль, что принес Валеркин брат с завода, уже кончается. Вечером еще разок покормить — и прощай для его маленьких питомцев хорошая жизнь. Снова на сухой корм придется переходить.

День 7-й

Алька все же на два раза умудрился растянуть лакомый корм. И вечером немножко побросал червячков, и утром в последний раз угостил. Пузатая самочка снова первой бросалась на еду. Просто удивительно было, как она, такая толстенькая и, казалось бы, неповоротливая, может из-под носа других рыбок выхватывать красненьких мотылей.

А на следующее утро еще с тахты в косом луче солнца, падавшего на аквариум, Алька заметил какие-то странные точки. Они вроде бы двигались. В иные мгновения, будто линзой, увеличенные овальным боком аквариума, точки чернели, обретали на секунду объем. Неужели?..

Альку словно ветром сорвало с тахты. Так и есть, мальки! Раз, два, три, пять… А до чего малюсенькие! Вон еще, еще. В густой чаще растений мальки стояли почти неподвижно. Открытые же места пересекали во всю силу своих невидимых плавничков. Хотя и крохотульки, только на свет появились, а знают, что лучше им поскорее спрятаться в зеленых зарослях.

Эти-то спрятались. А других, может, уже поели взрослые пираты? Ишь, как поглядывают, наверное, только и ждут, чтобы проглотить кого-нибудь.

Да, малышей надо как-то отсадить из аквариума. И поскорее. Пока целы. Алька схватил на кухне чашку, по дороге заглянул в тетину комнату:

— Теть Кир! Мальки народились! Скорей!

Тетя Кира, еще не одетая, в халате, сидела у письменного стола и набрасывала на листе бумаги очередной эскиз декорации ко второй картине нового спектакля. Работа захватила ее, но, услышав торжествующий вопль племянника, она поспешила в большую комнату.

Алька тем временем зачерпнул из аквариума воды. Вместе с водой в чашку заскочил и нерасторопный малек. Есть один!

Кира Павловна, которую к десяти часам ждали в театре с эскизами, лишь на минутку зашла посмотреть. Но скоро восемь пробило и половину девятого, а она в том же халате вместе с Алькой вылавливала мальков. Шустрые козявки! Сначала ложкой их ловили, это было очень не просто. Только подведешь под него ложку, начнешь поднимать ее — малек шмыг, и нет его. В глубине скрылся. Потом тетя Кира придумала сделать малюсенький сачок из прозрачного мешочка. Дело пошло быстрей, но тут она взглянула на часы и воскликнула:

— Не завтракали! Не одета! Опоздаю!

Она убежала к себе. Алька же — как был, в трусах и майке, — продолжал трудный лов. Три раза тетя звала его из кухни, чтобы шел завтракать, и трижды он отвечал:

— Тетечка, еще немного осталось. Сейчас приду…

Не дождалась тетя — ушла на работу. Алькин завтрак стыл на кухне.

А что он мог поделать? Всех, кажется, переловил, только сачок хочет положить — глядь: еще один в кустиках появился. Словно говорит: «И меня поймай». А попробуй поймай! Как огня сачка боится. Не понимает, дурачок, что не отступится Алька, все равно выловит. Ведь не может он допустить, чтобы малек по своей же глупости пропал!

Совсем продрог Алька, даже губы посинели. А когда пришел наконец съесть свой завтрак, то котлета с картошкой была чуть теплей, чем если бы ее из холодильника вынули.

Из-за мальков он и домашние задания не успел как следует приготовить. Спасибо, учительница истории, послушав его сбивчивый рассказ, не поставила в дневник двойку.

— Ты, Костиков, — сказала она, — всегда учил мой предмет добросовестно. Будем считать, что твой сегодняшний ответ — печальное недоразумение.

Вернулся Алька на место, сел, понуря голову, а звеньевая — тут как тут, сердито шепчет на ухо:

— Что за фокусы, Костиков? Твоих еще двоек нашему звену не хватает!

Мало, конечно, приятного выслушивать все это. Учительница, теперь — Гребешкова. Алька уже собирался обиженно фыркнуть, но, взглянув на Галку, на ее рыжую веснушку, облюбовавшую кончик носа, вдруг развеселился:

— Цыц, малявка!

Чего на нее обижаться? Галка есть Галка. Иначе она не может. А история — чепуха, в следующий раз так выучит, ахнут ребята! Все это мелочи. Скорей бы уроки кончались, домой побежать бы. Валерке про мальков сказал — тот даже не поверил. А когда поверил, то прежде всего поинтересовался: сколько штук?

— Не считал я, — сказал Алька. — Не до этого было.

— Ну и чудак! —заметил Валерка. — Это же самое главное. Я обязательно посчитал бы.

«И правда, — с беспокойством подумал Алька, — как же я не догадался?.. Эх, скорей бы домой. Как они там, маленькие? Покормить надо. Съели, интересно, корм? Хоть и мелко истер дафнии, а вдруг не стали есть, не понравилось им?..»

День тот же — 7-й

И смотреть-то, казалось бы, не на что: все мальки без труда в чайной ложке поместятся. Но взглянуть на них и Валерка прибежал, и тетя Кира, как только возвратилась из театра, сразу же поспешила к малышам. А затем и Валеркин брат еще пришел. Вот на него, действительно, забавно было смотреть — ручищи огромные, голубая чашка в них как игрушечная. А уж малявочки… Будто настоящий Гаргантюа из иллюстрации в книжке.

— И сколько их тут? — спросил Петр.

Алька невольно поразился: будто сговорились с Валеркой.

— Пять раз пересчитывали, — с готовностью доложил Валерка. — у меня шестьдесят с лишним получается, у Алика — почему-то меньше. В общем, шестьдесят.

— Гляди ты! — удивился Шмаков-старший. — И не подумаешь, что шесть десятков. — Он поставил голубую чашку с мальками возле аквариума и с минуту смотрел на рыбок, которых неделю назад купил на базаре. Там, на базаре, в специально отведенном месте, каждое воскресенье со всего города собираются любители аквариумных рыбок. — А вон смотрите, смотрите, — показал пальцем Петр, — та черная…

— Лира, — подсказал Алька.

— …тоже, извините, вроде бы ждет потомства.

— Ну, полюбовались, и довольно! — решительно сказала тетя Кира и выключила лампочку. — Пусть в потемках посидят, в комнате и так тепло… Лучше послушайте, какой произошел у нас сегодня в театре комический случай…

Случай и в самом деле был смешной: во время детского спектакля, когда свирепый разбойник тигр бросился в прыжке на несчастного олененка, когда все маленькие зрители готовы были с ужасом выдохнуть «ах!», по рядам вдруг прокатился громкий смех. Забыв о жертве, тигр оглянулся и увидел, что его длинный полосатый великолепный хвост, зацепившись за декорацию, лежит отдельно от его туловища.

Тетя Кира рассказывала артистически — повышая и понижая голос, показывая в лицах, как испугался тигр, когда увидел собственный оторванный хвост. Алька до того ярко все представил себе, что на него от смеха напала икота. Валерка тоже смеялся, но не очень. А Шмаков-старший лишь улыбался, чуть обнажая белые и крепкие, словно литые, зубы.

— Веселая, Кира, у тебя работа.

— Всякое бывает, — ответила она. — Бывает, что и плакать впору. Особенно когда не получается, что хочешь. Видишь, чувствуешь, понимаешь, что в эскизе будто неплохо, а на сцене — не то.

— Творческая работа, — неопределенно заметил Шмаков и снова перевел разговор на тему, которая больше интересовала его: о рыбках. — Так, значит, и будете в чашке держать новорожденных?

— В банку пересажу, — сказал Алька. — Им и поллитровой банки хватит.

— Я на заводе любителя одного знаю. В нашем цехе работает. У него — шесть аквариумов. Самый большой на триста литров. Между прочим, не покупные, своими руками смастерил. Есть, рассказывает, и такой, что на стену вешается, вместо картины. Тоже сам сделал. Дело-то, впрочем, не хитрое. Уголков нарезать, сварить каркас, вставить замазать стекла.

— А ты можешь сделать? — сразу спросил Валерка. — Я тоже хочу держать рыбок. Правда, сделаешь мне?

— Загорелось! — Шмаков задумался, подошел к аквариуму, где плавали рыбки, сказал, будто для себя: — Стекло, между прочим, достать — не проблема. Напротив нашего завода новый гастроном стеклят. Витрины широченные. При мне сегодня ящик со стеклом открывали. Два листа битых оказались. Может, при перевозке лопнули. А может, когда сгружали. Хорошее стекло, толстое. А теперь куда годится? Выбрасывать будут.

— Ну, сделаешь мне? — снова жалобно попросил младший брат. — Хоть один. Хоть маленький.

— Уж если делать, так не один. И Алику вот нужен аквариум. Видишь, сколько малышей появилось. Нужен тебе, сосед, аквариум?

Алька растерянно взглянул на тетю, словно спрашивая у нее разрешения на такой неожиданный и чудесный дар.

— Что ж, Алик, я полагаю, что от подарка, который Петр Тихонович делает из добрых побуждений и от всего сердца… — Тетя Кира пристально посмотрела на Шмакова, и тот поспешил приложить руку к своей груди. — От такого подарка, полагаю, отказываться не следует. Тем паче, юным меченосцам действительно необходимо новое помещение. Им же поиграть захочется, порезвиться.

— А мне тогда сделай два аквариума, — на правах родственника потребовал Валерка. — У Алика же два, значит, будет. И я хочу два.

— Ну и аппетит! Я что тебе — фабрика? Работа хоть и немудреная, а мороки, должно, будет немало. Только стекла вырезать — намучаешься. Это тебе не обычное, тонкое стекло резать. А главное, большая точность нужна. Прямой угол выдержать. Чуть перекосил — считай вся работа пошла насмарку…

— Петр, — неожиданно перебила Кира Павловна, — прости, я не думала, что это так хлопотно. Мы с Аликом, конечно же, не можем принять такой дар. Спасибо. Или я должна буду заплатить.

— Ну, ты меня совсем обижаешь, — развел руками Шмаков. — Сама же сказала: от чистого сердца я. А то, что придется повозиться, так это разве в тягость? Для себя поработать — удовольствие. Не чужому ведь…

День 11-й

Что-то изменилось в мальках. Прежде всего подросли. Альке трудно было это заметить: он каждый день по нескольку раз смотрел на них — привык. А Петр Шмаков, зашедший к ним однажды вечером, едва только взглянул на банку из-под болгарского компота, где среди зеленых травинок плавали мальки, сразу же сказал:

— О, на рыбешек стали похожи!

А ведь только четыре дня прошло, как на свет появились. Окраска стала иная. То были серенькие, полупрозрачные. Сейчас желтизна проступила.

— Пускай себе растут, — добавил Шмаков. — Скоро и у них будет свой дом. О стеклах я договорился, уголков нарезал. Завтра каркасы начну варить.

— Право, ты столько беспокоишься, — тетя Кира, нарезавшая ветчину, подняла на Шмакова чуть подведенные синим глаза. — Просто мы с Аликом даже как-то неудобно чувствуем себя.

— Какое же тут неудобство, — простодушно сказал Шмаков. — Пускай ребятишки потешатся. Не чужие ведь… Кирочка, — хитровато улыбаясь, продолжал он, — а чаек-то придется отложить. Помнишь: обещала в кино сходить? Билеты — в кармане…

Еще недавно Алька поразился бы такому предложению Шмакова, и не столько самому предложению, сколько легкости, с какой тетя приняла его.

— Ну, Петр, — шутливо погрозила она пальцем, — и память у тебя! Слова лишнего не скажи… Сколько минут даешь на сборы?

А сейчас Алька не поразился. Лишь отметил про себя: "видно, и правда скоро поженятся". Ладно, их дело. Может, и хорошо, что поженятся. Альке про аквариум хотелось спросить, но не посмел. Впрочем, зачем спрашивать? Сказал же, что завтра начнет варить каркас. Значит, ждать совсем недолго.

После ухода тети и Шмакова Алька еще раз полюбовался мальками в банке и с удовольствием подумал, что Валеркин брат правильно сказал: на рыбешек стали похожи. Теперь и плавнички можно различить. Эх, а если бы угощать их не сухими дафниями, а живым кормом — еще скорее росли бы. Не посмотреть ли снова в Галкином пруду? Как бы сачок у Валерки взять?.. Да очень просто: сачок-то Валерка до сих пор не зашил. Вот и надо взять, чтобы зашить. А захочет Валерка — вместе можно пойти. Но лучше бы одному. Валерка торопить начнет, сачок вырывать: «Дай я! Дай я!» Словно он умеет ловить, а вот Алька будто все не так делает…

Валерка с матерью перебирал в подвале картошку. Алька постоял возле открытого, квадратного люка, и, когда Валерка поднялся по приставной лесенке к нему наверх, он скучающим голосом спросил:

— Ну, сачок еще не зашил? Помнишь?

— Успеем, — ответил Валерка. — Пока ведь не нужен.

— А может, проверить? — еще более скучным голосом сказал Алька и даже слегка зевнул при этом.

— Какой толк? Надо теплой погоды ждать.

— Где сачок-то? — Алька еще раз зевнул. — В комнате?.. Я возьму тогда. Все равно зашивать.

Возможно, Валерка и еще бы что-то сказал, но снизу, из подвала, послышался раздраженный голос матери:

— Где ты там застрял? Доску подержи!

— Сейчас! — крикнул Валерка и, зайдя в комнату, проворчал: — Заездила! Два часа в подвале ворочаю… — Он взял в углу, за кадкой с фикусом, сачок, осмотрел порванную материю. — Сам-то зашьешь? Возьми белую нитку…

— …да продень в иголку! — Алька в раздражении чуть не вырвал из рук Валерки сачок. — Не маленький! Не хуже тебя зашью!..

И зашил. Да как! Не скажи Валерка о нитке, пожалуй, не очень бы и старался. А тут до того искусно заделал шов, что сам залюбовался своей работой. Не сразу и найдешь, где было порвано.

Если бы не вечер, не темнота — сейчас побежал бы на пруд.

День 12-й

Подходя к одноэтажному кирпичному дому Галки Гребешковой, огражденному со стороны улицы жидким штакетником, Алька с тревогой взглянул на все три окна ее дома: не заняла ли снова наблюдательный пункт за кружевными занавесками бдительная звеньевая? Кажется, никого нет. Алька облегченно вздохнул. И тут же подумал: а чего боится? В самом деле, разве что-то нехорошее делает? Пусть себе смотрит на здоровье. «Ах, — вдруг вспомнил он, — не в этом дело. Мне с обзором сегодня выступать».

Про обзор Алька не забыл. Еще вчера утром подобрал номера «Пионерской правды», а вот прочитать, подготовиться — пока не было времени. На сегодняшнее утро оставил. Ничего, сейчас за пять минут сбегает на пруд и вернется домой. Все успеет.

Небольшой пруд, кое-где заросший по берегам чахлыми, еще голыми кустами ивняка, выглядел холодным и неподвижным. Лишь стая низкорослых гусей лениво плавала вблизи широкой прибрежной полосы грязи, сплошь испятнанной следами их неуклюжих ног. То там, то тут ветер рябил серую поверхность воды.

И на этот раз ничто не предвещало удачи. Алька примостился на брошенных в грязь кирпичах и, утопив сачок в мутную воду, принялся медленно, стараясь не задеть дна, водить сачком из стороны в сторону. Терпения у него было маловато, и уже через минуту он вытащил грузный сачок на поверхность. И только вытекла из него вода, засунул руку в мешочек, вывернул его. В самом уголке, среди комочков грязи, заметил какую-то беловатую кашицу. Немного, всего щепотку. Алька пригляделся и чуть не задрожал от радости: живые циклопы. Скорее в банку! Он резко повернулся, не удержался на скользких кирпичах и обеими ногами угодил в жидкую грязь. Но это уже не имело значения — выхватил из сумки литровую банку, наполнил водой и вытряхнул внутрь первую добычу. Так и есть — циклопы, ишь, засновали в банке, словно поняли, что попали в неволю. Ликуя от радости, Алька вновь запустил сачок в воду.

Прошло не меньше часа. В ботинках у Альки противно чавкало, в нескольких местах измазал свою красивую нейлоновую голубую куртку, руки покраснели от холода и ветра, в литровой банке сплошным месивом кишели пойманные циклопы. Когда успели в таком количестве развестись в пруду?

Охоту Алька прекратил лишь после того, когда увидел, что дальнейшая ловля бессмысленна: циклопы толстым слоем все больше и больше обосновывались в верхней части банки. Скоро им совсем нечем будет дышать. Вдруг стали уже гибнуть? А надо еще домой добежать.

Понадежней пристроив банку в тетиной хозяйственной сумке, Алька подхватил сачок и поспешно зашагал от пруда. Он бы и бегом побежал, да боялся, что банка в сумке опрокинется.

Возле дома Гребешковой Алька вновь вспомнил про обзор газеты. Для этого, как и в каждый четверг, ребята их первого звена придут за полчаса до начала занятий. Ах, как неудачно, что именно ему делать обзор! Будто других ребят нет. Галка все виновата. Да и сам прошляпил: не надо было соглашаться. Ведь делал в январе обзор, и хватит.

Оступившись на колдобине дороги, Алька испуганно заглянул в сумку — вдруг банка повалилась на бок? Нет, на месте. Только живы ли циклопы? Кажется, все наверху. Вмиг забыв про Галку и обзор, он еще скорее зашагал вперед.

Дома, даже не успев снять мокрые ботинки, Алька принялся за дело. Прежде всего надо было переселить задохнувшихся циклопов в какую-нибудь вместительную посуду. Хотел в ведро вылить, но подумал, что ведра мало. Может быть, в ванну? А что скажет тетя? И потом вдруг захочет сегодня купаться? Алька побежал на чердак, ухватился и поволок было к двери деревянную кадушку, но тут же решил, что не надо никуда тащить ее, пусть стоит на месте. Живой корм будет держать здесь, на чердаке.

Алька мигом слетал вниз, наполнил под краном ведро и потащил на чердак. Он вылил воду. Ну и ну! Лишь дно в кадушке покрыло. Но Алька этому только обрадовался. Не беда, что придется потрудиться, зато какой простор циклопам! Будут жить не хуже, чем в своем родном пруду. Однако радость его была преждевременной: из щелей тоненькими струйками сочилась вода. Рассохлась кадка. Видно, не один год простояла здесь, может быть, затащили ее на чердак еще в те времена, когда живы были Алькины бабушка с дедушкой.

Как же быть? Пока замокнет кадка, несколько дней может пройти. Да и потолок протечет. Стоп! Зачем ее держать на чердаке? Самое удобное — на улице. Дождь пойдет — пусть, солнышко светит — пожалуйста. Все как в настоящем пруду.

С большими предосторожностями, пятясь назад, Алька кое-как спустил по крутой лестнице тяжелую кадку вниз. Через несколько минут она уже стояла возле водосточной трубы.

Забежав в комнату, Алька взглянул на банку с циклопами. Тупица! Нет, чтобы сразу перелить корм в таз или в другое ведро — стал кадку устраивать! Все циклопы, наверное, подохли. Однако на душе сразу же отлегло, когда вылил содержимое банки в широкий таз и увидел, что тысячи до этого неподвижных циклопов сразу ожили, резко заскакали в новом просторном помещении…

Пятнадцать ведер воды вбухал Алька в бездонную кадку. Сколько вольет, едва не столько же и вытечет, пока снова бежит к крану и наполняет ведро. Но постепенно течь уменьшилась. А стоило Альке взять молоток и немного к центру подбить ржавые обручи — доски сомкнулись плотнее и течь почти совсем прекратилась.

Стук молотка по железу не остался незамеченным. И Буян простуженно и хрипло пролаял за глухим, высоким забором, и Валерка, услышав стук, не замедлил прийти взглянуть, что там такое делается у соседей.

— Тоже хозяйством занимаешься? — спросил Валерка, появившийся в Алькином дворе. — Тетя Кира заставила? А зачем кадка ей понадобилась? Огурцы осенью солят.

Алька не спешил рассеять его недоумение. Пусть поломает голову. И сниться Валерке не снилось, какая ему, Альке Костикову, подвалила удача. Нет, совсем не зря придумал он вчера взять сачок и зашить его. Не догадывается Валерка. Куда ему!

— А куртку-то извозил! И штаны! Ну, влетит тебе!

Только и вид измазанной нейлоновой куртки, к удивлению Валерки, нисколько не огорчил ее хозяина. Ухмыляется, доволен. А чему, спрашивается? Вот ему, Валерке, за такие штучки будь здоров задали бы жару! Может, и до ремня бы дело дошло. И мать и Петр, в случае чего, не постесняются, о ремне вспомнят. А этот улыбается. И все ботинки измазал где-то в грязи. Деятель! Легко живется ему.

— Чего, говорю, делаешь-то? — сердясь, спросил Валерка.

— Дом строю.

— Знаешь, загибай кому другому!

— Правду говорю: дом. Жильцов сейчас поселю. Тридцать восемь тысяч девятьсот двадцать четыре жильца. Идем! — Алька схватил Валерку за руку и повел в комнату.

Таз, в котором кишмя кишели проворные точки циклопов, поразил Валерку. Смотрел, как на чудо.

— Сегодня ловил?

— Ага. Сам думал, ничего нет. А зачерпнул…

— Ух! Откуда знаешь, что тридцать восемь тысяч?

— Не веришь? Пересчитай…

Двумя ведрами они быстро наполнили кадку. К тому же теперь из щелей лишь кое-где лениво струились тощие, извилистые ручейки.

Прежде чем поместить «жильцов» в их новый деревянный дом, решили покормить рыб. В первую очередь мальков. И опять возникли проблемы. Мальки-то сами — с ноготок, как им глотать циклопов?

— В книжке написано: какая-то пыль должна быть, — сказал Алька и низко наклонился над тазом. И Валерка впился глазами в снующие повсюду точки.

— Увеличилка была бы.

— Есть стекло. Еще дедушкино. — Алька нашел в ящике комода круглое увеличительное стекло в оправе, с костяной ручкой. Через него он ясно различил циклопов больших, поменьше и совсем малюсеньких. А возможно, то и не циклопы были? Пусть не циклопы, какая разница. Главное — что-то живое, плавает. Значит, это и есть пыль, о которой сказано в библиотечной книжке. Другое дело, как отделить ее?

— Решето бы такое, мелкое-мелкое, — сказал Валерка.

Но решета подходящего не было, и попробовали процеживать воду через бинт. Не получилось. Сквозь отверстия бинта проскакивали и крупные циклопы. Из кучи старых капроновых чулок тети Киры Алька взял один, сложил его вчетверо. Сначала вода с кормом, налитая в ямку капрона, не хотела процеживаться, а потом снизу в блюдце закапали первые капли. Алька посмотрел через стекло и заметил там какие-то крохотные существа.

— Ура! — закричал он. — Победа!

— А мальки увидят? Может, им тоже увеличилка нужна?

— Проверим! — Алька вылил воду из блюдечка в банку. — Видят! Вон как заскакали! За добычей охотятся.

— Теперь как на дрожжах станут расти, — сказал Валерка. — Большие вырастут, куда будешь девать?

— В другой аквариум посажу, — сказал Алька. — Твой брат обещал мне настоящий большой аквариум.

— Так ведь шестьдесят штук. Не прокормишь.

— Подарю кому-нибудь, — не задумываясь, ответил. Алька. — В школу можно отнести, в живой уголок.

— А если еще мальки народятся?

— И тех отнести.

— Ну и дурак! — презрительно усмехнулся Валерка.

— Ты умный!

— Да поумней тебя-то. Подарить! Умные люди на рыбий базар несут. Вон братуха десятку выложил за них. — Валерка кивнул на круглый аквариум, подаренный Альке на День рождения.

— Ладно, это мое дело, — хмуро сказал Алька. — Вот заведешь своих и делай что хочешь. — Он еще нацедил в блюдечко воды с пылью, а циклопов побольше, что трепыхались на дне капроновой ямки, обмакнул в аквариум. И большие рыбки не остались равнодушными к живому корму. Тотчас заметались в воде, ловко набрасываясь на скачущих циклопов.

Валерка смотрел на рыбок с откровенной завистью.

— Брата попрошу, он еще и не два аквариума сделает мне. Скажу — целых пять сделает. Или шесть. Как у того любителя.

Алька мог бы спросить — зачем Валерке столько аквариумов, но не стал спрашивать. Не хотелось почему-то. Да и некогда вести эти разговоры. Он взглянул на часы и не поверил глазам — начало первого! А ведь даже не завтракал, уроки вечером не все приготовил. Еще обзор газеты… Когда успеет?

Не теряя дорогих минут, Алька подхватил тяжелый таз с водой и вышел на улицу. Воды из кадки вытекло совсем немного. Хорошо замокла, да и обручи подбил вовремя. Алька вылил из таза воду. Много было в тазу циклопов, а в кадке и не видно их. Может, на дно ушли? Во всяком случае, не помешало бы еще с десяток раз зачерпнуть сачком в пруду. Хотя нет, тогда бы и позавтракать не успел, не то что к обзору подготовиться…

День тот же — 12-й

Вот так иногда и получается: одно — хорошо, другое — плохо. С кормом повезло, зато с уроками неприятность вышла. А с поручением звеньевой — и того хуже. Номера «Пионерки» так и остались не прочитанными. Не мог же он в школу идти в перепачканной куртке. И брюки пришлось чистить щеткой. И носки менять. Оказывается, насквозь промокли. Не сообразил сразу снять ботинки, в мокрых носках и носился по дому. Еще хорошо, если насморк не подхватит. А потом на кухне сколько-то минут потерял — надо было хоть что-то пожевать.

Только закончил эти дела неотложные, глядь — в школу бежать пора. Не к первом уроку, а на сбор звена.

Бежать! А какой толк? Что скажет Галке? «Ах, извини, пожалуйста, забыл о твоем поручении». Глупее не придумаешь. Нет, если уж делать вид, что забыл, то не про обзор газеты, а про сам сбор. Вылетело, мол, из головы, хоть убей.

Так Алька и решил сделать. Значит, еще полчаса в запасе. Лучше задачку по математике еще раз порешать. Вчера вечером решал — не получилась почему-то. На утро оставил.

Однако и новая атака на злополучный поезд, который с неизвестной скоростью выходит из пункта «А» в пункт «Б», не принесла Альке успеха. Хотя, сказать по правде, разве это атака? Почесал за ухом, погрыз кончик ручки, в окно посмотрел (вроде дождик стал накрапывать), перевел взгляд на часы (когда десять минут прошло?), мимоходом зацепился взглядом за аквариум (интересно, всех циклопов поели рыбки?). А когда увидел банку с мальками, то бросил ручку на стол и вновь вооружился дедушкиным увеличительным стеклом. Сколько ни всматривался в воду, ничего, кроме мальков, не разглядел. Зато у самих мальков и плавнички прозрачные хорошо рассмотрел, и круглые хвостики, и блестящие крохотульки глаз. Действительно, настоящие рыбки. С таким кормом месяца через два, может, и взрослыми сделаются. Шестьдесят штук. Им и большого аквариума будет мало. Базар… Смешно — рыбок продавать. Возможно, Валерка и не побоится. А ему, Альке, это ни к чему…

Кажется, только что подошел к малькам, и вот — беги в школу. Как бы еще не опоздать: и четверти часа не осталось.

К началу урока Алька успел. Лидия Васильевна лишь минуты через три показалась в классе. Но лучше бы он опоздал. За эти самые три минуты звеньевая Галка Гребешкова изрядно испортила ему настроение. Из попытки свалить вину на свою забывчивость ничего хорошего у него не получилось.

— Еще на лбу тебе надо было написать! — шумно задышав маленьким носом с рыжей веснушкой, возмущалась Галка. — Ведь три раза тебя предупреждала. Ты обещал. И пожалуйте — обманул. Всех ребят обманул. Собрались, ждем, я волнуюсь, думаю, не заболел ли? Говори, почему не пришел?

— Ну, какая ты, Гребешкова, — стоял на своем Алька, — Не веришь. Что мне, поклясться перед тобой?

— Клянись! Скажи «честное пионерское»…

— Почему обязательно пионерское? Могу по-другому: клянусь зубом крокодила и когтем леопарда…

— Костиков, эти шуточки оставь для других. Мы говорим о пионерском поручении, которое ты сорвал…

Гребешкова и еще бы нашла что сказать нерадивому члену ее звена, но помешала учительница математики.

И снова — неприятные минуты. Не один только Костиков запутался в хитростях движения поезда из пункта А в пункт Б, но почему-то именно Альке досталось больше других. Строго глядя на него, Лидия Васильевна сказала, что в последние дни он стал хуже выполнять домашние задания, что на уроках вертится, слушает невнимательно. Альке даже пришлось и дневник подать учительнице, где она своей маленькой и решительной рукой вывела ему хотя и не очень жирную, но все же малопочтенную двойку.

Какая в двойке радость! Алька расстроился, однако еще сильнее, казалось, расстроилась Гребешкова. Но если Альке было жалко себя, то звеньевая жалеть его не собиралась. На переменке — новые упреки, нотации, от которых у несчастного и затюканного Альки голова шла кругом, в ушах звенело, а потом правая рука вдруг сама собой в кулак стала сжиматься.

И когда под конец Галка пригрозила, что придет к ним домой и специально поговорит о племяннике с его тетей, то Алька поднял этот сжатый кулак и, словно рассерженный индюк, прошипел:

— Только сунься попробуй — отведаешь! — И для большей убедительности повертел кулаком перед ее носом с рыжей веснушкой.

И Динка Котова поддержала его:

— Ты, Галочка, слишком принципиальная. Мало ли чего бывает. Ну, не успел сделать, что же здесь такого? Зачем на человека бросаться? Надо прощать недостатки… Алик, — Динка тронула его за руку и повела по коридору, — твоя тетя Кира, прежде чем стала художником в театре, кончала какое-нибудь училище или институт?

Алька еще не остыл после спора со звеньевой. Он не сразу ответил:

— Институт кончала… Не помню, как называется. Какое-то искусство.

— Ты не переживай, Алик. Будто Гребешкову не знаешь. Общественница! Чего хочешь наговорит. Странная она. То хорошая, приветливая, добрая, а то будто с цепи сорвется. Не понимаю таких людей…

Котова ожидала, что Алька обрадуется ее поддержке, но тот разговаривать о звеньевой почему-то не захотел.

— А-а, — неожиданно сказал он, — вспомнил: тетя кончала институт прикладного искусства…

День 13-й

Насморком Алька не отделался. Уже вечером в тот день, когда ловил циклопов, почувствовал озноб, зашмыгал носом. Тете он ни на что не пожаловался, пораньше лег спать, укутался ватным одеялом. Глядишь, отогреется за ночь на своей мягкой тахте — все и пройдет.

Не прошло. Утром проснулся с головной болью, носом не продохнуть. Если тетя вечером каким-то чудом ничего не заметила, то сейчас, едва вошла в комнату и услышала его дыхание, сразу заподозрила неладное. Алька и скрывать не стал, что накануне промочил ноги. Бесполезно было скрывать: все равно допытается. И он так объяснил, что совершенно и тревожиться не о чем. Ну, немного промочил ноги. Ну, посморкается в платок, пусть даже покашляет. Ерунда. Даст тетя какую-нибудь таблетку, он выпьет, не поморщится, если нужно, и в школу может не пойти. И порядок, завтра будет здоров.

Хоть «скорую помощь» тетя и не стала вызывать, но одной таблеткой дело не кончилось. Альке пришлось надеть теплую байковую рубашку, проглотить столовую ложку сладковатой микстуры и дать слово, что весь день не будет вылезать из-под одеяла.

— Смотри же, Алексей, — уходя наказала тетя, — если ослушаешься, очень крепко обижусь на тебя. Юрию напишу. Отцу будет неприятно… Может быть, я на работе отпрошусь…

— Тетечка, не надо отпрашиваться, — тронутый ее волнением, сказал Алька. В эту минуту он ясно понял, что нарушить слово будет с его стороны просто бессовестно. — Я все сделаю, как ты велишь. И микстуру выпью, и температуру через каждые два часа буду мерить, и не стану ходить по полу. Только, тетечка, скажи, пожалуйста, Валерке, чтобы зашел ко мне. — Алька жалобно показал глазами на рыбок. — Покормить их надо. Для чего же тогда циклопов ловил? Из-за них ведь простудился.

— Хорошо, — пообещала тетя, — Валерия сейчас предупрежу…

Алька все же нарушил тетин запрет. Лежал, лежал в ожидании Валерки и придумал сделать ситечко — сортировать циклопов. Вспомнил, что в ящике комода лежит круглая пластмассовая коробочка из-под тетиного крема. Если отпилить у коробочки дно и натянуть вместо него какую-нибудь материю, то получится маленькое решето. Через него и процеживать воду с циклопами. Алька спустил ноги с тахты, надел тапочки и боязливо прошмыгнул к комоду (словно тетя могла видеть его в эту минуту). Отыскав коробочку и подходящий лоскуток, взял ножницы, катушку ниток, в ящике с инструментом выбрал острый напильник и со всем этим хозяйством вновь залез под одеяло.

Не меньше часа отпиливал Алька донышко. Не простое, оказалось, дело. Водишь, водишь шершавым железом, покато наконец прорежешь пластмассу. Но это в одном месте, а надо по всему кругу. Может, от болезни Алька еще ослабел, но когда закончил работу, почти в изнеможении упал на подушку. Вспотел, как после долгого бега. Он несколько минут лежал неподвижно, прислушиваясь к звукам во дворе. Отчего до сих пор не приходит Валерка? Неужели тетя не сказала ему? Она же обещала…

Отдохнув, Алька натянул на место отпиленного донышка лоскуток, крепко обмотал ниткой. Потом обстриг лишнее, полюбовался своей работой, а Валерка все не шел.

Друг, называется! Приятель! Не идти же Альке самому, больному, с температурой, на улицу — вычерпывать из кадушки студеную воду с кормом! А ждать уже нет никакого терпения. Ведь готово ситечко. Охота же испытать, как оно пропускает воду, будет ли в ней живая пыль. Да и рыбки до сих пор не кормлены. Смешно: полная кадка корма, а рыбки голодные.

Алька уже отчаялся, готов был заплакать от досады и в конце концов, наверное, нарушил бы слово, данное тете, и отправился бы на улицу, где по стеклам сечет мелкий дождь, но тут у калитки звякнула металлическая щеколда и через несколько секунд в комнату вошел Валерка, возбужденный, радостный, в намокшем пальто и еще более мокрой кепке. С козырька одна за другой срывались капли.

— Разделся бы, — с неприязнью заметил Алька. — Я больной.

— Ух, дела! — Валерка сдернул с головы кепку, скрылся за дверью.

Алька проводил его холодным взглядом: «Ходит где-то, развлекается! А я с температурой валяюсь!»

— Ботинки тоже сними. Вон на полу как наследил…

Валерка на его ворчливый тон не обиделся. Снова влетел в комнату и плюхнулся в старое дедушкино кресло.

— Ух, натаскался! Коленки дрожат… Видел бы, сколько привезли!

— Картошки, что ли? — не вытерпел Алька.

— Сам ты картошка! Стекло привезли. Сегодня у брата отгул на работе. Поехали с ним за стеклом. Ну, братуха трешку дал, они и говорят: «Хоть все забирай. Кому нужно? Битое». Понятно-ясно, им-то оно не годится. А нам в самый раз! Там есть такие куски — хоть на пятьсот литров аквариум делай. А поменьше какие — всю коляску загрузили.

Для Альки ничего неожиданного в Валеркиной новости не было. Он и так знал, что Петр собирается делать аквариумы. А что стекол много привезли — от этого ему какая радость? Валерке — другое дело. Видно, Петр и правда собирается сделать брату несколько аквариумов. И пусть. Альке хватит и двух.

День 14-й

Этот субботний четырнадцатый день, еще очень далекий от того главного, 169-го дня, начался для Альки с визитов.

Первым явился Толик Белявкин. Смущаясь не меньше, чем Галка Гребешкова в день Алькиных именин, он снял у дверей ботинки, и когда тетя Кира предложила ему со своей ноги шлепанцы, потому что Алькины стояли под тахтой, он покраснел и сказал, что не надо никаких шлепанцев, дома ходит в одних носках. И как тетя ни упрашивала — не надел.

— Тетечка, — крикнул со своей тахты Алька, — ты не знаешь его. Он упрямый, как Портос. И храбрый, как д’Артаньян.

— Ой, — сказала тетя, — тогда не стану перечить. С мушкетерами шутки плохи.

Бедный Толик окончательно смутился и, присев перед Алькой на кончик стула, достал из учебника математики листочек:

— Домашние задания на сегодня.

— Спасибо. Мне Валерка еще вчера принес. Только что же их теперь делать — завтра каникулы.

Толик посидел немного, рассказал Альке, как ученые во многих странах ведут наблюдение за кометой Когоутека, которая была открыта несколько месяцев тому назад. Потом он снова взял учебник математики, но раскрыть его не успел — тетя Кира, вытиравшая в их комнате пыль, провела тряпкой по лунному глобусу и спросила:

— Кто же тебя научил сделать такой глобус?

— Никто, — снова покраснев, ответил Толик. — Я в книжках прочитал. В журналах тоже интересные статьи.

— Тетечка, — шутливо сказал Алька, — ты с ним непросто так разговаривай. Через двадцать лет наш Толик будет знаменитый, как Коперник.

— Перестань, — рассердился Толик и раскрыл учебник. — Ты задачки с поездами хорошо понимаешь? А то могу объяснить.

Алька вспомнил о двойке в своем дневнике, чуть засосало под ложечкой. Тройка за четверть обеспечена. Жалко… Если бы сегодня не заболел, может, удалось бы исправить двойку. А может, и нет. Путаные эти задачки.

— Вроде понимаю, вроде не совсем. Давай покумекаем, — согласился Алька.

Задачки, прямо сказать, были ерундовые. Алька бы и сам догадался, если бы подумал хорошенько. Да вот не успел подумать. После объяснений Толика все стало ясно. Сейчас хоть с десяток, как орешки, разгрыз бы таких задачек…

Не прошло и получаса, как скрылся за калиткой Толик, — пожаловал редактор стенгазеты. Тоже домашние задания принес. Вообще-то Игорек был бы не прочь натянуть над столом сетку, но о какой игре может идти речь, если Алька, оказывается, совсем разболелся и не встает с кровати.

— Слушай! — вдруг хлопнул себя редактор по стриженой макушке. — Времени у тебя теперь много — напиши в «Гранит» заметку. После каникул номер надо выпускать, а заметок ни у кого не допросишься. Ты в этом году писал заметки?

Алька не стал хитрить. Чего выдумывать, если не писал?

— Тогда все, заметано!

— О чем писать-то? — Алька посмотрел на закрытую дверь. — Как двояк по математике отхватил? Или сбор звена сорвал?

— Об этом не надо, — поморщился Игорек. — Об этом, я думаю, Гребешкова напишет. Разозлилась тогда!

Не сказать, чтобы Альку обрадовала такая возможная критика в его адрес. Вздохнул. До самого горла натянул одеяло. От Галки всего можно ожидать. Еще возьмет и в самом деле домой к ним заявится. Ее кулаком не испугаешь.

— Идея! — Игорек вновь приштамповал на макушке русый малюсенький вихорок. — Напиши о своих рыбках. О том, как мальки родились. Как ухаживаешь за ними.

— А разве это интересно ребятам? — усомнился Алька.

— Чудак! Гвоздевой материал. Сам на машинке перепечатаю. Отец мне позволяет печатать. А то надоело — все о двойках, о дисциплине, сборе макулатуры. Значит, договорились. Учти: будешь тянуть — душу из тебя вытрясу! Ведь хватит тебе каникул?

Пришлось согласиться. Да если по правде сказать: разве мало можно написать интересного о рыбках…

После Игорька пришел Валерка. Он, как и накануне, набрал из кадушки воды, пропустил ее через Алькино ситечко, и готово: на дне круглой коробочки — корм для больших рыбок. Вылившуюся воду остается процедить через новое, еще более частое ситечко (вчера с Валеркой изготовили и такое). Несколько минут, и новая порция корма запущена в банку с мальками. Удобно!

— Брат стекло режет. Здорово! По угольнику.

— А мне вот Игорь поручил написать заметку о рыбках, — сказал Алька.

— В стенгазету? — зачем-то спросил Валерка, будто Игорек может помещать заметки в настоящих газетах. — Пустое дело. Я бы не стал писать.

— Почему?

— Ну, а зачем? Мы разводим рыбок. Кому какое дело. Это каждый о кошке своей может написать или про собаку. Кому это нужно? Нет, я бы не стал…

Ушел Валерка (скоро пора было в школу), а больной Алька, которому в школу идти было не нужно, взял чистую тетрадку и сверху, на первой странице, написал: «Мои рыбки». Написал и задумался. Может, и прав Валерка: незачем писать об этом?.. Хотя почему же? Сам-то Алька вон как увлекся — и двойку схватил, и сбор сорвал, и простудился из-за рыбок. Интересно ему. Значит, и другим будет интересно. Да и как теперь откажешься? Игорь проходу не даст.

Бывало, за урок Алька успевал написать три страницы классного сочинения. Заметку в газету он написал всего на двух страницах, но потратил на нее столько времени, что и до обеда писал, и после обеда долго грыз шариковую ручку. Трудность была в том, что хотелось обо всем написать. Обо всем! Этак ему и всей стенной газеты «Грызи гранит» не хватило бы. Алька написал, как любит смотреть на рыбок, когда они освещены сбоку электрической лампочкой. Как причудливо извиваются растения. Как рыбки играют друг с дружкой. И что у каждой рыбки — свой характер и свои повадки. Не забыл и про мальков. Они пока еще совсем крошечные, но у них уже тоже есть свои забияки, трусишки и даже один очень умный малек по имени «профессор». Большей частью он стоит у какой-нибудь травинки и внимательно рассматривает ее, словно старается сделать научное открытие, как настоящий профессор.

Альке самому понравилась заметка. А тетя Кира от души смеялась, особенно в том месте, где рассказывалось о мальках.

— Как хорошо, что Юрий посоветовал сделать тебе такой подарок, — сказала она. — Действительно, все очень интересно.

Алька аккуратно переписал свое сочинение, хотя этого можно было и не делать: дома у Игорька есть пишущая машинка (его отец работает в редакции газеты), поэтому Игорек все заметки сам красиво перепечатывает и наклеивает на фанерный щит, где сверху, даже издали, виден красный заголовок «Грызи гранит». Переписал Алька заметку, поставил внизу свою подпись и, довольный исполненным долгом (вот какой молодец! И каникул не стал ждать!), лег на подушку, закрыл глаза. Притомился, однако. Не мешало бы и поспать.

Но сон не шел. Вспомнилась Динка, как танцевала с ним в этой комнате, как сидела рядом за столом и озорно, искоса поглядывала на него. Игорь и Толик навестили его. Интересно, а Динка придет? Почему бы ей не прийти? Он же больной. Друзья не должны забывать о том, кто болен или кто в беде…

Дианы Котовой, самой красивой девочки их класса, Алька в этот субботний вечер не дождался. Но минут за пятнадцать до того, как по телевизору должна была начаться программа «Время», колокольчик вдруг затренькал, и тетя Кира, вышедшая открыть калитку, вернулась вместе с Галкой Гребешковой. Галка, видимо, очень смущалась и все повторяла, что пришла на минутку — хотела только сообщить, какой материал надо повторить за каникулы.

Алька, еще когда услышал голос звеньевой, страшно перепугался. Неужели ябедничать пришла? Его не успокоило и то, как в передней она повторила, что «пришла на минутку».

«Знаю ее минутку! — подумал Алька. — Это говорит так. А потом с места не стронется, пока не скажет все, что надумала».

И, кажется, был прав: Галка и плащ сняла и шлепанцы надела. Вошла в комнату, где лежал Алька, пухлой ладошкой взмахнула, словно и не ругались они два дня тому назад:

— Говорят: расхворался? Температура высокая?

Видали — врач явился! А тетя — вот чудачка! — и правда, как настоящему врачу, ей поясняет:

— Температуру сбили. Тетрациклина таблетку дала, микстуры. На ночь чая с сушеной малиной выпьет. Думаю, дня через три поставлю на ноги.

Галка опустилась на стул, на котором и Толик утром сидел. Однако сидела она не робко, не на самом краешке, и смущения на лице уже не было. Ишь, и трех минут не прошло — освоилась! Как у себя дома. Ладно, пусть. Только бы вчерашние разговоры не начинала. Но разве удержится? Для этого, наверное, и пришла.

А звеньевая про уроки начала рассказывать, кого сегодня спрашивали.

— У Климовой по географии будет двойка в четверти. Представляешь! — как чрезвычайно важную новость сообщила Гребешкова. Алька испугался: сейчас и о его двойке доложит тете.

Нет, перевела на другое: вспомнила, как в прошлом году девочки первого апреля разыграли мальчишек — сказали им, что в пионерской комнате сидит знаменитый вратарь Лев Яшин, хочет с мальчишками беседовать. Все и помчались туда.

— Мы вам тоже кое-что на этот раз устроим! — пообещал Алька, в душе благодарный Гребешковой за то, что не сказала о двойке. И про сбор не напомнила. Для чего же пришла? Уж не рыбок ли посмотреть? А может, и на них. Галка и взрослыми рыбками полюбовалась, и мальков во все свои большие глаза долго рассматривала. (Алька удивился: раньше как-то и не замечал, что глаза у Галки большие. Серые с голубизной.)

— А какую он заметку в газету написал! — похвалилась тетя.

Заметка и Галке понравилась.

— Как настоящий рассказ, — сказала она. — Я в журнале «Пионер» читала рассказ одной девочки из седьмого класса. По-моему, у нее хуже написано.

— Нашли писателя! — усмехнулся Алька, на самом деле очень довольный такой оценкой его произведения.

А Галка еще посидела минут пять, а потом заторопилась домой. Так ничего и не сказала про Алькины школьные прегрешения.

День 15-й

И на другой день Алька долго ждал, когда придет к нему Валерка. Сегодня-то, недоумевал Алька, какие у него дела? Воскресенье, каникулы весенние, в школу не надо идти, уроки делать не надо. А тут снова рыбки некормленые. Хоть тетю просить, чтобы покормила.

Алька думал, что в выходной день у Валерки и дел никаких не может быть. А вышло наоборот. Потому и пропадал Валерка почти полдня, что было воскресенье. В этот день на рыбий базар приходили многие любители-аквариумисты.

Вот Валерка и отправился туда рано утром. Пошел для того, чтобы завести собственных рыбок. Если будут у него настоящие, большие аквариумы, то чего же им пропадать без дела? Достал Валерка из потайного местечка (было у него такое на чердаке, в углублении печной трубы, откуда вывалился кирпич) свои сбережения — двенадцать рублей с копейками, выпросил у брата еще трешку (о своих деньгах он, разумеется, не сказал) — и на базар.

Все деньги ему жалко было тратить — купил пяток красных меченосцев да столько же гуппи — маленьких разноцветных рыбешек. Польстился на то, что дешевые.

Со всем этим богатством, снующим в двухлитровой банке, Валерка в первом часу дня и появился у Алика.

Он пришел к нему не просто для того, чтобы похвастаться своим приобретением. Нет, у Валерки был другой расчет, о котором вот так, сразу, он говорить не собирался. О новых рыбках потолковали, прочитали в библиотечной книжке раздел о гуппи, рассказал Валерка о базаре — каких там продавали рыбок и почем они стоят, какие можно приобрести водоросли. И, конечно, вновь накормил рыбок. И не только Алькиных — и своим напустил циклопов. Альке было не жалко, в бочке еще много оставалось, да и за новыми сбегать недолго. Вот выздоровеет и сходит.

Покормив рыбок, Валерка показал ладонь левой руки. На среднем и указательном пальцах виднелись неглубокие порезы, густо смазанные зеленкой.

— Больно было — хоть кричи, — подув на порезы, сказал он.

— Где это поранился? — спросил Алька.

— Где! Стекла когда таскали. И для твоего аквариума тоже… Скоро будут готовы. — Валерка снова подул на пальцы. — Я брату сказал, чтобы он тебе тоже аквариум побольше сделал. Чтобы желтой краской покрасил. И замазкой получше промазал, чтобы не протекал. Он обещал все сделать, как я просил.

Альке ничего не оставалось, как сказать «спасибо».

Валерка хмыкнул:

— Спасибо! — И, вздохнув, добавил: — Спасибо денег не стоит… Алик, дай мне за этот аквариум немного мальков. Зачем тебе такая куча их? Дай штук двадцать, а?

Альке стало стыдно, что Валерка так униженно просит. Лучше сказал бы просто, а то раны начал показывать, вздыхать да расписывать, какой подарят Альке аквариум.

— Пожалуйста, — сказал он. — Не жалко. Возьми стакан и отсади двадцать штук. Только профессора моего не трогай. Я хочу, чтобы он у меня жил.

Обрадованный Валерка принялся тут же отлавливать мальков и при этом скрупулезно вслух отсчитывал:

— Пять, шесть… Еще один… Восемь, девять…

Отсадив, сколько договорились, он подал лежавшему на тахте Альке стакан с мальками:

— Пересчитай. Ровно двадцать.

— Да верю я, — стараясь казаться равнодушным, ответил Алька. На самом деле ему было жалко мальков. Привык все-таки. Сидели они у него в банке, он заботился о них, кормил, следил, чтобы вода была не холодная и не слишком теплая. Теперь у Валерки будут жить. И Валерка, конечно, будет за ними ухаживать, но все равно как-тонеприятно…

— Ну, побежал, — взяв банку и стакан с мальками, заторопился Валерка. — А свой аквариум, не беспокойся, — скоро получишь.

После лекарств и вчерашней малины Алька чувствовал себя значительно лучше. Он натянул штаны и, сунув ноги в мягкие шлепанцы, подошел к банке. О-о, насколько меньше стало мальков! Может, напрасно не пересчитал в стакане?

Алька раскрыл тетрадку, пробежал глазами заметку в стенгазету, которую написал вчера. И опять она понравилась ему. Валерке бы дать прочитать. Но тут же понял, что не стал бы показывать ему. Не одобрит он. Губы только покривил бы. Это уж точно. И вообще Валерка совсем не так относится к рыбкам, как Алька. Все больше на штуки считает. Словно и сам собирается торговать ими на базаре.

Среди поредевшей стайки мальков Алька без труда отыскал своего любимчика — «профессора». Тот, чуть шевеля прозрачным хвостиком, мелко поклевывал травинку.

— Здравствуй! — радостно сказал Алька. — Работаешь? Давай-давай, грызи гранит. Скоро о тебе все ребята нашего класса узнают.

День 23-й

Весенние каникулы пролетели незаметно.

Если бы Галка Гребешкова во время того вечернего визита к Альке не напомнила, как в прошлом году первого апреля девочки разыграли мальчишек, то Алька, возможно, и не подумал бы насчет ответного розыгрыша. А тогда сам пообещал Галке, что еще не такое они устроят им, девчонкам. Пообещать легко. А придумать…

Алька и вечером накануне ломал голову, и утром первого апреля тем более не мог забыть об этом. Объявить девчонкам, что последнего урока не будет — вместо него будет, мол, выступать в зале Людмила Зыкина? Нет, не поверят. И это почти то же, что они сами в прошлом году придумали. А если сказать, что Лидия Васильевна замуж вышла и пусть девчонки поздравят ее?.. Не годится. Если математичка узнает, что это Алькина проделка, то ой-ей как не поздоровится ему! И нельзя такими вещами шутить.

А другое ничего в голову не лезло. Не сходить ли к Толику? Тот горазд на всякие выдумки. Собрал Алька в портфель книжки, тетрадки и побежал к Белявкиным.

Толик занимался очень интересным делом: на длинную круглую палку накатывал лист чертежной бумаги и тщательно, во всех местах кисточкой промазывал бумагу клеем. Толику помогал его младший братишка Котя. Настоящее имя его было Костя, но все — и дома и на улице — звали только так: Котя. Правда, чем-то на котенка был похож. Глаза круглые, удивленные, а сам толстячок. В коротенькой руке он держал вторую тоненькую кисточку и тоже мазал клеем. Толик не отгонял его, наоборот, то и дело повторял:

— Лучше мажь. И не густо. Вот здесь еще… Здесь.

— Подзорную трубу клеишь? — спросил Алька. Хотя мог бы и не спрашивать этого.

— Точность большая нужна. Третий раз переделываю.

Алька терпеливо подождал, пока братья промазали весь бумажный лист, туго скатывая его в трубку.

— Теперь должна хорошенько просохнуть. Потом посмотрим. Кажется, ничего получилось… Что, — спросил Толик, кивнув на Алькин портфель, — снова задачка?

— Задачки и сам щелкаю. — Алька вздохнул. — Другое. Помнишь, как девчонки купили нас со Львом Яшиным?.. Первое апреля сегодня. Надо бы отплатить. Ломаю, ломаю голову…

— Да-а, — усмехаясь, вспомнил Толик, — на Яшина мы тогда здорово клюнули.

— А ведь розыгрыш примитивный, — заметил Алька. — Чего-нибудь позаковыристей бы…

Сидя за столом, Толик в глубокой задумчивости попытался достать верхней губой кончик своего носа. На это смешно было смотреть, но Алька удержался, чтобы не засмеяться. Он видел: какие-то мысли уже бродят в изобретательной голове Толика. Так оно и было. Толик хлопнул рукой по коленке и сказал:

— Все, прорезалось! Вот увидишь: девчонки обалдеют!..

Через десять минут друзья звонили у двери Игорька. Редактор стенгазеты в это время сидел перед пишущей машинкой и что-то старательно отстукивал на узком листочке бумаги.

— Привет! — Он вскочил друзьям навстречу. — Хорошо, что пришли. Как раз печатаю твою заметку о рыбках. Классно записал. Молодец!

— Потом хвалить будешь, — скромно оборвал его Алька. — Не затем пришли. У Толика — потрясающая идея!

Незадолго до звонка на первый урок, когда уже собрались все ученики, дверь с треском распахнулась и с какой-то бумажкой в руке, возбужденный и красный от волнения, в класс ворвался редактор газеты.

— Девчонки! — закричал он, потрясая над головой листком. — Только честно, не отпирайтесь: кто писал?

Динка Котова уколола его насмешливым взглядом:

— Тебе написали? Интересно! Кто же это? Я не писала…

— Не мне письмо… В общем, слушайте! — Игорек вскочил на парту. — Все слушайте! Телеграмма! Молния! Из Москвы! «Дорогие девочки 5-го «А». Спасибо за приглашение. Долго не отвечала вам. Сейчас представилась возможность проездом побывать. Встречайте московским. Вагон десятый. Валентина Терешкова».

Бедный Игорек! Просто не понятно, как он удержался на ногах. Ровно через пять секунд он был зажат в тесное кольцо девчонок. И не только девчонок. Каждому не терпелось взглянуть на телеграмму от знаменитой космонавтки. Игорька толкали в спину, поворачивали за плечи, хватали за руки, пытаясь завладеть телеграммой, которую он успел спрятать в карман.

Пришлось отдать телеграмму. Девчонки сгрудились над ней — ах! ох! Настоящая телеграмма. Адрес школы, 5-й класс «А», число, часы и минуты отправления. Узкие полоски бумаги со словами текста наклеены на бланк. И почтовый штемпель стоит.

Кто же написал Терешковой? Девчонки подозрительно переглядывались, строили самые невероятные догадки.

— А я знаю, кто! — неожиданно закричал Алька. — Кто больше всех хвастался, что их звено самое интересное дело придумает? Гребешкова! Вот и попалась!

— Галка! Признавайся — ты, ты? — требовали кругом.

Теперь Гребешковой надо было отбиваться:

— Девчонки! Не писала я! Вот честное пионерское!

— А кто знает, когда приходит московский поезд? — Это Игорек снова подкинул жарких угольков.

— В пятнадцать часов десять минут! — завопил кто-то из ребят. — Надо бежать встречать. Девчонки! Опоздаете!

И вдруг раздался смех Динки Котовой:

— А помните, какое число сегодня?

И опять все глаза вытаращили, как в немой сцене из «Ревизора». Но телеграмма? Ведь настоящая!

— Вот-вот, — усмехнулся Толик Белявкин, — сваливайте на первое апреля. А через час поезд придет. Выйдет Валентина Терешкова из вагона и — пожалуйста, цветы, музыка! Даже встретить никто не пришел…

Казалось, и звонка никто не слышал — такой стоял в классе шум. И только когда в дверях появилась Лидия Васильевна в своем синем костюме с университетским значком, наступила тишина.

— Здравствуйте! — сказала она. — Почему так шумно? Со второго этажа слышно.

Гребешкова подала учительнице телеграмму.

Лидия Васильевна прочитала раз, другой, зачем-то перевернула телеграмму. Тонкие брови ее удивленно поднялись.

— Откуда это? Когда принесли? Кто?

— Игорек Звонов принес, — пропищал чей-то девчоночий голос.

— Ты, Игорь? — еще сильнее удивившись, спросила учительница.

Редактор потупился, почесал за ухом.

— Я.

— И где же ты взял ее?

— Я?.. А там… — Игорек неопределенно махнул рукой.

— Удивительно полный ответ… Стоп, стоп… — Лидия Васильевна повернула листок боком. — На штемпеле… двенадцатое марта. Да, вот же ясно видно: двенадцатое число прошлого месяца. А сегодня, если не ошибаюсь…

— Первое апреля! — послышалось с разных мест. Все весело заулыбались. А Галка уточнила:

— Первый апрель — никому не верь!

— Так чья же это проделка? — посерьезнев, спросила Лидия Васильевна и, отыскав глазами спрятавшегося за чью-то спину Игорька, сказала еще строже: — Может быть, ты, Звонов, все же ответишь на этот вопрос?

Ого, какой у Лидии Васильевны голос! Будто прокурор в суде. Все притихли. А вдруг за «телеграмму» ругать станут, родителей вызовут? Игорек закусил губы, смотрел в пол.

— Время идет, — напомнила учительница. — Несколько минут урока мы уже потеряли. Тебе нечего, Звонов, сказать?

— Лидия Васильевна, — раздался в напряженной тишине голос Толи Белявкина, — это я придумал шутку с телеграммой.

— Хорошая шуточка! — все еще строго проговорила учительница, а потом не выдержала тона, покачала головой и улыбнулась: — Ох, и юмористы вы у меня! И на чем погорели! На штемпеле… Впрочем, хватит! Пошутили. Все — по местам!.. Начали урок…

День 26-й

Какой у него будет аквариум, Алька увидел еще раньше. Валерка позвал его утром к себе домой и провел в комнату брата. На крашеном полу, возле изразцовой высокой печи, от которой дышало теплом, стояли три новеньких аквариума, сверкающих чистыми стеклами и желтой краской металлических ребер.

Новые рыбкины дома были вместительны (Валерка сказал: по шести ведер в каждом) и совершенно одинаковы. Лишь в одном аквариуме, сверху в уголке, чуточку недоставало стекла. Алька сам бы и не заметил — Валерка показал:

— Знаешь, как трудно стекла было подбирать? Битые же. Петр мучался, мучался. Здесь, видишь, не хватило немножко. Но это чепуха, никто же до самого-самого верха воды не наливает.

— Факт, ерунда! — согласился Алька, но про себя подумал, что именно этот аквариум он, наверное, и получит в подарок.

— Посохнут еще день-другой, и можно наливать воду, — сказал Валерка и постучал ногтем по стеклу. — Во, постарался братуха! Таких в магазине не купишь!

Дома Алька набрал под краном воды в трехлитровые банки, ведро доверху наполнил и расположил всю эту батарею в комнате. Так в книге рекомендуют — вода не меньше суток должна выстояться, чтобы вся хлорка улетучилась. Алька и песку приготовил, в четырех водах промыл, высушил.

А через два дня, вечером, Шмаков-старший принес высохший аквариум в дом соседей, поставил его на Алькин стол:

— Принимай работу! — И тоже, как и Валерка, побарабанил по стеклу толстым пальцем. — Колокол! Без воды сто лет простоит, с водой — двести.

Не ошибся Алька: малюсенького кусочка стекла вверху недоставало. Но это не омрачило его радости.

— Спасибо, дядя Петь! — взволнованно сказал он.

— Чего там — спасибо! — Валерка (он пришел вместе с братом) махнул рукой. — В расчете! Давай наливай воду. Я своих уже посадил. Сила! Как в пруду плавают…

На подарок пришла взглянуть и тетя Кира.

— Как все у тебя прекрасно получается. — Погладив полированное стекло, она с уважением взглянула на улыбавшегося Шмакова. — Петр, я серьезно говорю: нам неудобно принять…

— Да будет об этом, Кира. — Шмаков страдальчески сморщил лицо. — Ну, можешь понять — от души я, по-родственному.

— Как ты сказал? По-родственному? — Тетя Кира несердито погрозила ему пальчиком. — Мы, кажется, с тобой договаривались, Петр. Не забыл?

— Мешаем, наверно… — Шмаков оглянулся на ребятишек, суетившихся возле аквариума.

Кира вошла в свою комнату.

Все помню, — сказал Шмаков, осторожно следуя за ней. — Все, Кирочка, помню. Только ждать-то сколько еще? Совсем истомила.

Она задумчиво опустилась у стола, где лежал раскрытый альбом с эскизами декораций. Тихо сказала:

— Петр, не торопи меня. Иначе я не могу. Я должна привыкнуть. Понять себя… И тебя тоже… Ошибиться снова было бы слишком тяжело. И жестоко.

— Да-а, — протяжно вздохнул Шмаков. — Верно: ошибаться нам ни к чему… Ладно, посмотрим, подождем. Я терпеливый… А ты все рисуешь? — Он подошел к столу и заглянул в альбом.

— Как видишь. Рисую, мучаюсь. Творю, в общем… Петр, кстати, ты давно не был в театре?

— В прошлом сезоне ходил. «С легким паром» показывали.

— Боже! Какая древность! Самый неудачный наш спектакль… Хочешь, контрамарку достану? Все наши спектакли посмотришь.

— Да ни к чему вроде бесплатно-то. Что же, у меня денег нет? Зарабатываю — дай бог инженеру столько иметь.

— Так ты хочешь пойти? — оживилась Кира. — Уверяю: получишь удовольствие. Мне было бы интересно узнать твое мнение, особенно о нашей последней работе «Человек со стороны». Это о жизни людей завода. Близко тебе.

— Что ж, можно и посмотреть, — сказал Шмаков. — Тем более, если о рабочих людях. Любопытно, как там показывают нас.

— Петр, — Кира оживилась еще больше, даже глаза ее под тонкими шнурочками бровей заблестели. Она полистала альбом, нашла только-только начатым эскиз. — Взгляни. Впрочем, трудно понять. В общем, мне нужно показать конторку начальника цеха и какой-то элемент самого цеха. Вероятно, какой-то станок. Или станок не рисовать, а показать перспективу цеха. Вот как ты, прекрасно знающий заводскую жизнь, видишь это?..

— Какой завод-то? — спросил Шмаков. — Всякие бывают заводы. Разные…

— Действие происходит на машиностроительном заводе…

А в это самое время в другой комнате происходили еще более интересные события. В новенький аквариум, куда Алька насыпал на стеклянное дно песок, ребята одну за другой выливали тяжелые трехлитровые банки, полные воды. Казалось, стеклянный прямоугольник не вместит в себя всю эту батарею. Но так лишь казалось. Все двенадцать банок уже стояли опорожненные, а уровень воды лишь чуть-чуть превышал половину высоты аквариума. Через минуту и ведро опустело. Вот так бочка!

Только какая же это бочка? Словно выстланный изнутри серебром, стоит красавец дворец, ждет новоселов.

Кого же туда поселять? Больших рыбок или маленьких?

— Сажай мальков, — посоветовал Валерка. — Что в книжке написано? В большом аквариуме и рыбки крупные вырастают. А нам как раз большие нужны, не дохляки и росли чтоб скорее.

День тот же — 26-й

Вот уж никак Алька не думал, что его заметка о рыбках произведет такое впечатление. Помещена она была в последней, четвертой колонке, но именно она прежде всего бросалась в глаза. Тут их классный художник Леня Майский постарался. Заголовок он написал круглыми зеленоватыми буквами, а внизу нарисовал целую стайку красных и синих рыбок. Рыбки получились красивые, видно, с книжки срисовал.

Но, разумеется, дело было не в заголовке и не в рисунке. Просто Алька как-то так сумел рассказать о своих рыбках, что читать было интересно. Особенно «профессор» всех забавлял.

— Ну, как он, сделал какое-нибудь научное открытие? — спрашивали ребята Алика.

— А ты сомневался, не хотел писать! — подмигивал ему довольный редактор газеты. — Всегда меня слушай. Так и знаменитым писателем сделаешься.

Не известно, слышала Динка Котова эти слова Игорька или не слышала, только и она почему-то о писателях заговорила. Сначала Альку похвалила, сказала, что он замечательно написал, она, мол, с удовольствием прочитала его рассказ. Так и сказала: «рассказ». Даже посоветовала послать его в «Пионерскую правду» или в журнал «Пионер».

Это она ему все говорила, когда они на переменке прохаживались по коридору. Алька коротко взглядывал на ее лицо, на длинные, остренькие ресницы, и в душе у него все пело, словно в груди был спрятан маленький транзистор и выдавал самые прекрасные мелодии.

— Чему улыбаешься? Не веришь? А я говорю: пошли по почте и увидишь — напечатают. Все писатели начинали с газеты. Я читала об этом. Может быть, и ты писателем будешь. У тебя и сочинения хорошо получаются.

Совсем захвалила Альку. Он и сказать ничего не мог. Только млел от радости и слушал музыку, звучавшую в душе.

Галка Гребешкова, хотя и раньше познакомилась с Алькиным творением, но тоже с удовольствием постояла у газеты, перечитала заметку и на уроке, улучив минутку, крупными буквами написала на промокашке: «МОЛОДЕЦ!!!» На этот раз три восклицательных знака свидетельствовали о ее самом добром отношении к соседу.

Слух об Алькиной заметке распространился даже в соседнем классе. Наиболее любопытные из 5-го «Б» не побоялись заглянуть к ним на переменке, чтобы своими глазами прочитать заметку. И вообще такой газеты, как в 5-м «А», не было ни в одном классе. Во-первых, заголовок — «Грызи гранит»! Это тебе не какой-нибудь «Прожектор» или «За отличную учебу». Во-вторых, все заметки не чернилами написаны, а напечатаны на пишущей машинке! А тут еще интересная заметка о рыбках. Короче говоря, было на что посмотреть!

И что уж скрывать, Альке, конечно, было приятно такое внимание к своей персоне. От одних только Динкиных слов у любого закружилась бы голова. И потому, когда Валерка Шмаков ворчливо шепнул ему: «Накалякал все-таки. Писатель!», то Алька не вытерпел — возмутился:

— Твое-то какое дело! О своих рыбках написал. Не хочешь — не читай!

— А-а! — с досадой сморщился Валерка. — Разговаривать с тобой. Сидел бы да помалкивал. Лезет зачем-то!

— А чего мне бояться? — запальчиво сказал Алька. — Кого?

Валерка покрутил пальцем у виска:

— Понял?

Ничего Алька не понял. Он любит своих рыбок, Игорек попросил написать о них. Он написал. Всем нравится, а Валерке это, видите ли, неприятно. «Чокнутым» обзывает. А кто из них чокнутый — надо еще посмотреть!..

Алька и дальше продолжал бы мысленно спорить с Валеркой, но подошел Толик Белявкин, вытянул большой и указательный пальцы, так что они едва не сошлись, и сказал:

— Видишь, просвет? Даже миллиметра не будет. Вот такой зазор между трубками. Точно подогнал. Да опять плохо: ходят туго. Сейчас бьюсь над проблемой: как зубчатое колесо приделать? Чтобы ручку крутить, а меньшая трубка сама выдвигалась бы.

На такие мудреные вещи Алька лишь пожал плечами.

— Ничего, как-нибудь скумекаю, — заверил Толик и добавил: — Котя все пристает — рыбок твоих хочет посмотреть. Я рассказал ему — сам теперь не рад. Можно, придем посмотрим?

— Спрашиваешь! В любое время! — сказал Алька. — Теперь малыши в большом аквариуме живут.

Говорить, что этот аквариум ему подарил Валеркин брат, Алька не стал. Да и как считать: подарок ли это? Целую стайку меченосиков отдал за него.

День 29-й

Если бы записать все вопросы любопытного Коти, то, наверное, и трех страниц не хватило бы. Его все интересовало. Почему у меченосцев такие длинные и тонкие хвосты? А почему нет таких хвостов у черных лир? Зачем в аквариуме песок? Почему рыбки так плохо дружат, гоняются друг за другом, хотят укусить? Для чего в аквариуме растения?..

Не напрасно Алька два срока держал у себя библиотечную книжку про рыбок: на все Котины вопросы знал, что ответить.

— Ты теперь сам как профессор, — сказал Толик. — Ну-ка, — добавил он, — покажи своего ученого. Чем он занимается?

В большом аквариуме находить «профессора» стало намного трудней. Но все же Алька отыскал. Теперь этот маленький Алькин любимец сделался густо-желтого цвета. Уже легко различались плавники, точки глаз, а когда он по обыкновению тыкался носиком в стебелек растения, то можно было увидеть и его малюсенький открытый рот.

— Да, серьезный товарищ, — заметил Толик. — Грызет гранит.

От мальков Толиного братишку невозможно было оттащить и силой. Как впился круглыми своими глазами, так и смотрел, смотрел, не мигая.

— Нравятся? — улыбнулся Алька.

Об этом можно было и не спрашивать.

— Хочешь, подарю несколько штук?

— Правда? Подаришь? — Казалось, Котя и дышать перестал. — А будешь за ними ухаживать? Не станешь морить голодом?

Морить голодом таких маленьких, таких хорошеньких, таких желтеньких, таких хвостатеньких! Котя даже нахмурился — как могли о нем так плохо подумать?!

— Я знаешь сколько буду давать им есть? — Котя развел руки. — Вот станут какими!

Других заверений Котиной преданности своим новым маленьким друзьям Алька требовать не стал. Он принес пол-литровую банку, налил туда из аквариума воды и, немало повозившись, одну за другой поймал пять проворных рыбешек.

— Хватит?

— Хватит, — выдохнул Котя.

Алька напустил в банку циклопов.

— Это дня на три им. Потом еще приходи. У меня в кадушке этого добра полно. Может, целый миллион. Вчера только ходил на пруд.

Толик с братом пришли — еще десяти часов не было, а сейчас время приближалось к обеденному.

— Пора, — сказал Толик. — Забирай своих малышей.

— За температурой следите, — напомнил Алька. — Им простудиться недолго.

— Про это не беспокойся. Не заморозим. У нас есть враг пострашней. Когтястый, мяукастый. Тимофей.

— Пусть только подойдет мяукнет. — Котя сжал круглый кулачок. — Уши нарву Тимофею!

День 37-й

Валерка был прав, когда посоветовал отсадить мальков в большой аквариум. Видимо, плавая на просторе, они быстрее росли. Теперь мальками их уже не назовешь. Просто маленькие рыбки. Конечно, главное дело — живой корм. Рыбки так привыкли получать его, что стоило Альке подойти, протянуть руку к воде, как рыженькие жильцы стремглав несутся туда. Аппетита им не занимать. Словно огненные молнии носятся за циклопами.

Хорошо, что он послушал Валерку. В четверг Алька посмотрел в круглый аквариум — еще новость: в густой зелени водорослей притаились малюсенькие, черные и серенькие, детки лиры. Их было немного, Алька и двадцати штук не насчитал, но все равно — пополнение. В отдельную банку отсаживать не стал. Хотя и подросли мальки-меченосцы, но новым темнокожим приятелям повредить они не могут. Да и зачем нападать им на своих новых собратьев, когда вкусного циклопьего корма достаточно?

Валерка, узнав о мальках, появившихся в Алькином аквариуме, откровенно завидовал. Он вздыхал, рассматривая их, пересчитывал.

— В воскресенье снова поеду на базар. Тоже хороших самочек куплю. У меня восемь рублей еще есть…

Свое аквариумное хозяйство Валерка ставил на широкую ногу. У Альки в кадушку, где он держал живой корм, входило лишь восемь ведер воды, Валерка же для этой цели приспособил старую большущую бочку, она и все двадцать ведер, наверное, проглотила бы. Кроме того, Валерка упросил брата сделать ему еще два аквариума.

— Зачем тебе столько? Куда будешь рыб своих девать? — Еще недавно Валерка спрашивал его об этом — теперь Алька задал такой же вопрос. — Их знаешь сколько может развестись… Правда, что ли, на базар понесешь?

— Не волнуйся. Дену, куда надо. Это ты без толку раздаешь направо и налево.

— Тебя еще буду спрашивать! — чуть обиделся Алька. — Только ничего я не раздаю. Подумаешь, Котьке пять штук подарил.

— И незачем было! — стоял на своем Валерка. — Пусть покупает, если хочет рыбок заводить.

— Чего ты такой злой? — спросил Алька.

— Я не злой. Я просто хозяин. Зачем добро переводить без толку?..

Валерка еще раз пересчитал мальков лиры.

— По восемьдесят копеек продают на базаре.

Альке надоело вести эти разговоры, подсчеты. Он собрал в портфель книжки, тетради. В руки попалась и тетрадь с рассказом о его рыбках, который писал для стенгазеты. После того разговора с Динкой Котовой он вновь переписал все начисто, чтобы послать в журнал «Пионер». Хотел послать, да так и не собрался.

«А может быть, все-таки запечатать в конверт да бросить в ящик? — подумал Алька. — Вдруг понравится им и напечатают?»

Проводив Валерку за калитку, Алька отыскал старый номер журнала, переписал с последней страницы адрес редакции на конверт, вложил в него свое произведение, заклеил, положил в портфель, чтобы по дороге в школу бросить в почтовый ящик.

Вот будет шум и крик, если рассказ появится в журнале! Тогда уж Динка окончательно с ним подружится. Она и так в последнее время стала хорошо относиться к нему. Особенно после празднования дня рождения. Видно, узнала его получше, с тетей Кирой познакомилась. И вообще, теперь уже не одиннадцать ему, а тринадцатый! Второй месяц, как пошел тринадцатый…

День 45-й

Уже третий день Алька ходил в школу без пальто. И не один только Алька. Неустойчивая, дождливая погода кончилась, с раннего утра до вечера светило по-летнему жаркое солнце. Всего день-два и понадобилось солнцу, чтобы выпить лужи, подсушить дворы и улицы, там и тут, в укромных уголках, вытянуть из земли первые зеленые травинки. И почки на ветках кустов и деревьев заметно набухли, словно обещая, что к первомайскому празднику они укроют в зеленую дымку сады, парки, весь большой город.

Еще до завтрака, радуясь теплу и солнцу, Алька сходил на пруд за кормом. Теперь в сачок попадались не только циклопы, но и крупные желтоватые дафнии, за которыми рыбки гонялись с таким азартом, будто это было их любимое лакомство.

Накормив рыбок, Алька сел за уроки. Сначала он, правда, подумал о том, что надо бы написать письмо отцу. Давно не писал, тетя уже несколько раз напоминала. Но все же решил пока отложить это дело. Письмо за пять минут не сочинишь. Часа два уйдет, а то и больше. Столько всяких событий накопилось! А сегодня такого времени не выкроить. Уроков много задали, и надо их выучить как следует. Обязательно! По математике могут вызвать, по истории тоже. И по литературе всего одна отметка стоит. Хотя и пятерка, но в дневнике она красуется еще с первых дней четверти. И нельзя забывать — какой четверти. Если бы вторая или даже третья — тогда не страшно. А эта четверть — последняя в учебном году, решающая. Но самое главное: родительское собрание сегодня. Куда как здорово — схватить в такой день «двояк»! Да, придется попыхтеть. Пожалуй, и на площадку не выбраться. Там уже просохло совсем, и ребята вчера гоняли футбольный мяч. Хоть бы на полчасика сбегать, перед школой. Может, все-таки успеет? Алька поспешно раскрыл учебник…

Видно, и Валерка, не разгибаясь, сидит сегодня за уроками. Алька звал его идти на пруд за кормом — не пошел. Вообще правильно: в его огромной бочке дафний да циклопов как в магазине. А вот с учебой дела у него — не позавидуешь. За изложение — в классе писали — двойка. За устный ответ — еще одна. Не дается ему русский. По математике — троечка с натяжкой.

Валерка пришел к Альке за час до школы.

— Не могу больше, голова распухла. Айда на площадку, постукаем?

— Как бы не опоздать, — сказал Алька. — Сегодня же собрание. Начнут ругать. У тебя кто пойдет на собрание? Мать?

— Брата попросил. Он и в дневнике расписался… Эх, — вздохнул Валерка, — хорошо, у кого часы есть. Были бы у меня часы! Посмотрел бы на руку — порядок! Знаю, сколько до школы…

— Ладно, бежим, — махнул рукой Алька. — И без часов не опоздаем. Постукаем минут десять…

В школу они не опоздали. И все уроки прошли без осложнений. Валерке по истории даже четверку поставили. Нормально отвечал, можно сказать, просто здорово. Учительница при всех похвалила.

О Валеркиной четверке и на родительском собрании упоминали.

Лидия Васильевна, обращаясь к Петру, сказала, что Валерий — способный ученик, но занимается неровно, без усердия.

— Тут и ваша вина, товарищ Шмаков. Надо больше интересоваться учебой брата, контролировать его…

Петр, кое-как втиснувший свое большое тело на дальней, последней парте, слушал внимательно, серьезно, согласно кивал головой.

Под конец собрания классная руководительница напомнила о том, что учиться ребятам осталось всего месяц.

— Следите, чтобы дети не транжирили время попусту, не перегружайте их домашними делами.

— Да и так уж ничего не заставляем, — со вздохом заметила худенькая женщина в клетчатом платке, сидевшая перед учительским столом. — Лишь бы учились.

— А вот этого делать не советую, — сказала Лидия Васильевна. — Ваши дети непременно должны нести какие-то трудовые обязанности по дому. И хорошо, если они к чему-то проявляют живой и здоровый интерес. Здесь, кстати, присутствует тетя нашего ученика Костикова. В последнее время Алик увлекся рыбками. Такие увлечения надо приветствовать. Они расширяют кругозор, требуют определенных забот, внимания, дисциплины. И душа таких детей скорее открывается навстречу хорошему и чистому. Послушайте, как тот же Костиков преданно любит своих питомцев. — Учительница достала из портфеля Алькину заметку.

Тетя Кира (не в пример Шмакову удобно устроившаяся за той же партой, что и он) с волнением слушала знакомое сочинение своего племянника. «Молодец, Юрий, знал, что посоветовать», — снова подумала она.

Из школы они возвращались вместе. Кира по-дружески держала Шмакова под руку.

— Мы сегодня с тобой в одинаковой и почетной роли, — смеясь, сказала она, — родителей. Ну, ты доволен своим чадом?

— Валеркой-то? Ничего парень. В меня. И характер, и хватка. Не пропадет в жизни. С учебой вот, правда, нелады. Тут мозги ему вправить следует. Верно она сказала: способный, да ленивый. Но это в учебе только ленивый. А так, дома, по хозяйству, все делает. С малолетства приучен… А та, в платочке-то, слышала, что твердит: ничего, мол, не заставляем, лишь бы учились. Вот потому и растут хлюпики, белоручки, без характера. И в жизни они такие — ни дать, ни взять — ничего не могут. Только болтают красиво.

Кире подумалось, что Петр говорит о ее первом муже — Вадиме. Что ж, характеристика, в общем, близкая к действительности. Как Петр, должно быть, ненавидит его, презирает. У нее и самой очень мало хорошего осталось в душе к Вадиму. Сколько пришлось намучиться, слез пролить! Да, было, было, все было… Но странная вещь: сейчас она, казалось бы, должна была полностью согласиться со Шмаковым. Однако нет, почему-то не соглашалась. И говорить об этом стало вдруг неприятно.

— Петр, — спросила она, — ты в театр так и не выбрался?

— Дел, понимаешь, выше головы навалилось, — ответил он. — На заводе срочный заказ гнали, аж для самой Индии. Директора в министерство специально вызывали. Ну и по дому — невпроворот. Парник для рассады застеклил, сушняк на деревьях подрезал. Эти дела не ждут, видишь, теплынь какая. Забор еще подновить надо…

На дороге, бросая вокруг тусклый желтоватый свет, стоял фонарный столб с лампочкой под вздрагивающим жестяным блином. Столб можно было и обойти, а Кира обходить не стала, высвободила свою руку и пошла на шаг впереди. Шмаков ничего не заметил. Сказал ворчливо:

— Всего три фонаря на улице — и то не как у людей. Везде лампы дневного света подвешивают — ярче, современней, экономичней. А у нас — старина-старинушка. Думают: если окраина, то всякое сойдет. Хоть в горсовет пиши…

День 50-й

В третий раз Валерка ходил на рыбий базар. И не впустую. Из каждого такого похода что-нибудь приносил для своих аквариумов. В прошлое воскресенье потратил почти четыре кровных рубля — облюбовал еще пять меченосцев и на целый рубль купил всяких растений.

В этот последний раз он не был таким расточительным. Все его приобретение состояло из горсти красных улиток.

— Здорово повезло! К двоим подходил, спрашивал — по три копейки просят за штуку. И не разговаривай. Хотел уже покупать — смотрю, мальчишка появился. Малец. Может, в третьем классе. Совсем, видать, без понятия. «Бери, говорит, по копейке отдам». Я, не будь дурак, все и загреб. На сорок шесть копеек.

— А зачем так много? — спросил Алька.

— Так ведь по дешевке. И польза от них в аквариуме: по стенкам ползают — грязь счищают.

— А мне дашь немного?

— Можно, — согласился Валерка. — На гривенник отвалю.

Алька подумал: может, шутит Валерка? Нет, всерьез сказал. Пришлось идти в переднюю, где висела его курточка, шарить по карманам.

— Видишь, — Валерка подкинул вверх монетку и ловко поймал ее двумя руками, — и тебе повезло. Так бы в три раза дороже заплатил. Говорю: надо ходить на базар. Чего упираешься? Там и взрослые и пацаны торгуют. Две старухи сегодня пришли с барбусами. Ну, а кому купить что-то — этих не сосчитаешь.

— И мальчишки торгуют? — спросил Алька, хотя в последние дни Валерка уже не раз говорил ему об этом.

— Удивляешься! А куда же рыбок девать, если родятся? Один пацан петушков сегодня принес. Красотища! Зеленые, фиолетовые… Но разводить, говорят, трудно. Икромечущие. С ними мороки! А еще старик склярии продавал. Закачаешься! Один пацаненок такого реву около него задал! Не отпускает мать, и все. Купи и купи! А они — рупь пятьдесят штука. Кусаются…

Нельзя сказать, чтобы Валеркины рассказы не интересовали Альку. Скорее, наоборот: слушал с большим любопытством. Одно смущало: мальчишки, а торгуют. Хорошо ли это?.. Впрочем, посмотреть на все это стоило бы. Напрасно он не пошел сегодня с Валеркой. Тот предлагал.

А у Валерки хозяйство между тем растет. У двух гуппи мальки появились. И меченоска сразу десятков пять мальков подарила Валерке.

Зачем притворяться — Алька немножко завидовал. Теперь и рыбок у Валерки больше, и прибавился новый аквариум. Петр сделал. Самый вместительный, на семь ведер.

«Ничего, — подумал Алька, — и у моих двух самочек скоро мальки будут. И не обязательно в большой аквариум отсаживать. Места и в трехлитровых банках им хватит».

День 56-й

И следующий номер стенной газеты «Грызи гранит» не обошелся без Алькиного участия. Правда, сам он на этот раз ничего не писал. Все было иначе.

Утром заглянул Алька в большой деревянный когда-то еще сбитый дедушкой Яковом почтовый ящик и вместе с номером местной газеты обнаружил большой, нестандартный конверт. В верхнем углу конверта сразу же бросилось в глаза — «Пионер». Красными буквами напечатано, крупно. А внизу, чернилами, от руки — адрес его и фамилия: «Костикову А. Ю.».

Зайти в дом и аккуратно обрезать ножницами узкую кромку (ему потом было жалко, что испортил такой красивый конверт) у Альки терпения не хватило. Тут же, во дворе, извлек на белый свет сложенный вдвое листок бумаги: «Дорогой Алик! К нам в журнал поступает очень много писем от ребят, в которых они рассказывают о своих четвероногих и пернатых друзьях. Ты написал о рыбках. Написал просто, искренне и тепло. В одном из ближайших номеров нашего журнала постараемся опубликовать твой материал. Желаем успешно закончить учебный год и хорошо отдохнуть летом».

Алька подпрыгнул. Да как высоко! Древко флага достал. А еще пять дней назад, когда по случаю первомайского праздника вывесили с тетей красный флаг, сколько ни прыгал — не получалось. А тут — с первой попытки. Вот что значит хорошая новость! Его рассказ напечатают в журнале! Алька снова подпрыгнул. И вновь пальцы коснулись древка! Ура! Напечатают! Он подбежал к кадушке, крикнул циклопам:

— Слышите, глупые! Напечатают!

Он и рыбкам сообщил об этой радостной вести. Они особенного интереса не проявили, лишь красная пузатенькая самочка всплыла кверху, показав круглый ротик. И то вряд ли она поспешила навстречу Альке, чтобы услышать его потрясающее известие. Ее больше бы устроила порция вкусных дафний.

— Дурачки и обжоры! Это же о вас напишут в журнале. Это о вас узнают все ребята страны! На юге, севере, западе. Даже за границей узнают!

Кому бы еще рассказать? Тетя — в театре. К Игорьку бежать? Далеко. К Толику?.. Не надо, немного выдержки. До школы не так уж долго осталось. Вот там уж всем покажет.

О Валерке Алька подумал в последнюю очередь. Вряд ли Валерка удивится. А тем более обрадуется. Все же Алька взял конверт с письмом и отправился к соседям.

На его звонок к калитке никто долго не выходил. Наконец открылась половинка рамы окна и послышался скрипучий голос бабушки:

— Тебе, Алексей, чего? Нету дома Валеры. В магазин уехал, за удобрениями…

Алька знал наверняка: ребята в классе удивятся. Игорек, конечно, бросится поздравлять, пару раз хлопнет по спине и закричит, что Алька станет писателем, и, наверное, прибавит: «Старик, будешь знаменитым — не забудь написать в мемуарах, что первое твое литературное произведение опубликовал я!»

Так почти все и было. Вдобавок ко всему Игорек (ко Дню печати он как раз отстукал на машинке новые заметки и наклеил их на фанерном щите классной стенгазеты) захотел тут же, в газете, вывесить и ответ редакции журнала, присланный Альке Костикову.

Альке неудобно было, даже покраснел, но Игорек только высмеял его за такую слабость:

— Старик, не раскисай. Наберись мужества. Слава, говорят, штука не легкая, не всякому по плечу.

— Нет, правда, — слабо возражал Алька, — ни к чему это.

— Ну хоть день повисит. На последнем уроке снимем. Гвоздевой же материал, тем более накануне Дня печати.

И, решив, что против таких железных аргументов Костикову возразить нечего, редактор наколол «гвоздевой материал» на гвоздик.

В общем, это не очень красиво смотрелось: с ровного прямоугольника газеты странно свисает отдельный лист, да еще совсем другого формата по сравнению с узенькими полосками заметок. Но Алька этого уродства не замечал. Всякий раз, когда косился на фанерный щит, висевший на стене справа, в груди у него сладко замирало.

Один его такой взгляд перехватила Галка. Вывела на промокашке: «Не зазнавайся». Подумала и поставила два восклицательных знака. Хорошо, хоть не три. Впрочем, и двух много. Разве он зазнается? Ничуть. Ну, может, самую-самую малость. И зачем Игорек вывесил? Узнали, и достаточно. А то красуется, будто лозунг на первомайской демонстрации.

Только кончился урок, Алька снял с гвоздика листок и спрятал в карман.

— Скромность лишь украшает великих, — многозначительно улыбнулась Динка и предложила: — Сбегаем в буфет?

В просторной комнате с десятком шатких столиков на алюминиевых ножках Алька притиснулся к небольшой, но упруго слитой очереди.

— Что будешь брать? — напирая на краснощекого парнишку из 5-го «Б», спросил он.

Котова (она стояла рядом с Алькой, но чуть в стороне, словно давая этим понять, что разрешает ему проявить заботу о ней и рыцарское великодушие) привстала на цыпочках и повела медленным взглядом по стеклянной витрине, где был выставлен весь скромный ассортимент школьного буфета.

— Коржик и стакан кофе. — Она достала из кармана черный лакированных кошелек, однако Алька решительно сказал:

— У меня есть.

— Но…

— Имею я право в такой день угостить? — Алька сам не ожидал от себя подобной лихости. Шикарно у него получилось.

— Если так ставишь вопрос… пожалуйста. — Динка опустила длинные ресницы.

Никогда Алька не пил более ароматного кофе и не ел более вкусного коржика. Они устроились за угловым столиком: в буфете слышались разговоры, смех, писк какого-то малыша, зажатого в очереди. Алька никого не видел, ничего не слышал. Рядом с ним, аппетитно похрустывая коржиком, сидела Динка.

День 64-й

В это воскресенье Валерке выбраться на базар не удалось. Погода стояла по-летнему жаркая, уже порхали мотыльки, если прислушаться, то где-то на низкой ноте гудел стремительный шмель, яблони и груши стояли в сплошной бело-розовой пене весеннего цвета.

Шмаковы с раннего утра всей семьей трудились в саду. И Валерке нашлась работа: железными граблями на длинной деревянной ручке он должен был сгребать в кучи прошлогодние почерневшие листья, потом эти кучи свозить на тачке к яме, вырытой у забора, возле малинника. Час-полтора Валерке интересно было работать, и Буян, спущенный с цепи, с удовольствием крутился возле него. Но вскоре Валерка приустал, грабли в его руках стали тяжелыми, хотелось пить. Вслед за ним и пес, утомленный бестолковой беготней, горячим солнцем и немолодыми своими годами, как-то сразу сник, улегся в тени яблони, положил большую голову на мохнатые лапы и, чуть прикрыв глаза, смотрел на молодого хозяина внимательно и печально, словно хотел сказать: «Иди, отдохни рядом, будет тебе махать своими тяжелыми граблями».

Валерка охотно повалялся бы под яблоней, но всего в десяти шагах от него, не разгибаясь, как машина, работала мать. Вскапывала грядки под огурцы. Как мать посмотрит на это? Скорее всего не смолчит, будто пинком, ковырнет сердитым словом:

— Рано чтой-то притомился. Вот за обедом ложкой куда как споро у тебя получается.

Конечно, Валерка не из тех, кого проймешь каким-то там словом, но все равно неприятно, такого мимо ушей не пропустишь.

А чуть дальше, у дощатого глухого забора, виднелась широкая спина Валеркиного брата. Петру было жарко — снял не только рубаху, но и майку. Его крутые плечи уже слегка подрумянились на солнце, на руках упруго играли бугры бицепсов.

Здоровый все же у него братуха! Валерка залюбовался, с какой легкостью вскидывает тот на вытянутые руки двухметровое бревно и обрушивает его на землю. Утрамбовывает вокруг столба. Накрепко утрамбовывает. Намертво. Не пошатнешь. И правильно: там должны быть самые надежные столбы. Там — не улица, где ходят люди и где видно из окошка. С той стороны, совсем рядом с забором, тянется неглубокая балочка, заросшая летом лопухами и крапивой. Оттуда ничего не стоит незаметно подобраться к саду. И если забор ненадежен, невысок, то спать спокойно не будешь. Ясное дело, тем, у кого вместо сада лишь цветочки да трава по колено, вроде как у тети Киры с Алькой, то им и без всякого забора спать можно. Кто к ним полезет!

Совсем другое — сад Шмаковых. Люди по улице идут — останавливаются: яблоки румяные, по кулаку; антоновка наливная; груши — шесть штук на кило тянут. Без крепкого забора Шмаковым никак нельзя.

Нагрузив железную тачку, Валерка отвез ее к яме и только хотел вывалить мусор, как за высоким забором услышал Алькин голос:

— Тетечка, а хлеба по дороге не купить?

Тетя Кира что-то ответила из коридора, но Валерка не расслышал. Он прильнул к дырке (был когда-то на этом месте сучок в доске, да вывалился). Как в объективе, Валерка увидел своего приятеля. В светлой рубашке и синих наглаженных брюках, Алька стоял возле своей кадушки с циклопами и водил в ней прутиком. В другой руке он держал авоську, в которой лежали книги.

«Живет! — завистливо подумал Валерка. — Гулять себе ходит!» Он вложил в рот два не совсем чистых пальца и тоненько, призывно свистнул. Алька обернулся, долго непонимающе пялил глаза на забор.

Валерка похлопал в ладоши и сунул в дырку от сучка сухой стебель малинника. Алька наконец разобрался в ситуации и тоже, в свою очередь, занял необходимую позицию у забора. Между приятелями через узкий канал связи состоялся такой диалог:

— Куда собрался?

— В библиотеку.

— Зачем?

— Вопрос полегче можешь задать?

— Хохмочки тебе! Зачем, спрашиваю, в библиотеку идешь?

— Покупать бутылку квасу.

— Вот в глаз палкой ткну!

— Шуток не понимаешь. Иду менять книги.

— О том и толкую. Возьми снова ту книжку про рыбок.

— Всю же наизусть выучил!

— Всю! А помнишь, что надо делать, если вода зацвела?

— Что делать?..

— Вот видишь. В общем, тащи снова книжку!

— Ладно, спрошу… Побежал тогда.

Валерка, смотря левым зеленоватым глазом в дырку, проводил Альку до угла и, когда тот скрылся, поплевал на руки и снова взялся за тачку.

Алька же хлопнул калиткой и поспешил к автобусной остановке. Кроме библиотеки, он должен еще зайти в почтовое отделение и оформить подписку на журнал «Пионер».

О другой цели своего выхода в город Алька не стал сообщать Валерке. Тому этоне интересно. Совершенно не интересно. Неделю назад, узнав о письме из редакции журнала, Валерка на переменках ни разу не подошел к Альке, не хотел разговаривать, а на другой день, в воскресенье, когда утром отправился на рыбий базар, то даже не зашел за Алькой. Хотя договаривались, что пойдут вместе.

И чего Валерка злится? Какая муха его укусила?.. Нет, в этом деле у них с Валеркой полное разногласие.

День 69-й

С того праздничного воскресенья, когда Альке исполнилось двенадцать лет, минуло 68 дней, и о следующем дне, 69-м, можно было бы вообще не упоминать. И если все же выделяем его из длинной череды других, то прежде всего по той причине, что до того главного события, к которому мы, хотя и медленно, но приближаемся, остается ровно 100 дней.

Впрочем, и в этот день произошли некоторые события, и о них стоит рассказать.

Утром Алька стал кормить в большом аквариуме рыбок (теперь они уже ничем не напоминали прежних крохотных мальков) и снова залюбовался своим любимцем.

«Профессор» трудился почти у самой поверхности воды. Раз за разом он толкал носом прилепившуюся красную улитку, словно пытался столкнуть ее с насиженного места и начать исследовать в том участке стекло.

По мере того, как подрастал этот рыбий ученый, как из рыжего он становился ярко-красным, как заострялся его хвостовой плавник, по мере этого менялась и сфера его научных интересов. Он изучал песок, пытался выяснить крепость и строение розовой ракушки и зеленого камня. Альке их подарил Толик Белявкин (сказал, что это от Коти — за мальков). Он интересовался качеством замазки, которой были скреплены в металлических угольниках стекла. Хотя надо отметить, что главный интерес он по-прежнему проявлял к зеленым растениям. «Профессор» исследовал их методично, день за днем.

Он был так занят любимым делом, что почти не обращал внимания на стаю юрких, подросших, как и он сам, собратьев. В поисках корма они шныряли по заросшему растениями аквариуму, гонялись друг за другом, дерзко наскакивали на слабых и трусливых, а он, занятый делом, словно не замечал их.

Недели две тому назад Алька написал отцу письмо. Но тогда у него было мало времени, письмо получилось короткое, о рыбках он почти ничего не успел рассказать и даже расстроился, когда относил письмо на почту. Ведь о рыбках отцу особенно приятно было бы прочитать.

Сегодня Алька решил восполнить этот пробел. Оставив «профессора» наедине с улиткой, он вырвал из тетрадки двойной листок и написал сверху: «Здравствуй, дорогой папуля!»

О научных подвигах хвостатого любимца Алька написал на целой странице, еще и на другой прихватил четыре строчки. Сообщил также, сколько вывелось мальков, что пять штук он подарил симпатичному толстячку Коте, брат которого Толя Белявкин строит подзорную трубу, знает астрономию, как настоящий профессор, и вообще Толя самый лучший Алькин друг. Такому человеку, как Белявкин, написал Алька, не только пять, но и сколько хочешь не пожалел бы мальков. Что там мальков — даже взрослых рыбок не пожалел бы. А вот продавать их на базаре, как продают некоторые мальчишки, он не стал бы. Разве хорошо, когда мальчишки занимаются таким делом? Это совсем не мальчишеское дело.

Закончив о рыбках, Алька принялся было повествовать, как получил из журнала «Пионер» письмо, но помешал колокольчик. Он звенел так громко, будто кто-то за калиткой решил непременно оборвать проволоку. Алька кинулся к раскрытому окошку.

— Дома ты? — послышался возбужденный голос Валерки. — Выходи скорей! Мишке мяч из Венгрии привезли. Желтый! Звенит! Уже команды набирают!

Какое же тут письмо! Еще хорошо, что вчера вечером интересной передачи по телику не было, уроки хоть сделал. Не все, правда, сделал, да ладно…

Мишкин венгерский мяч и в самом деле был отменного качества. От ноги летел, как пушечное ядро. Алька метров с двенадцати такой влепил под верхнюю планочку гол, что Валька Резник, по прозвищу «Тигра», даже рыпнуться не успел в воротах. Лишь мяч взглядом проводил.

Играли почти до самой школы.

Алька забежал домой, за пять минут «выучил» оставшиеся уроки, поел наспех и, собирая портфель, увидел недоконченное письмо. Просто беда, не везет с этими письмами. «Вечером уж обязательно допишу», — подумал Алька.

Только и вечером некогда было вспомнить о письме. Толстая красная самочка меченосца словно специально ждала этого дня, чтобы порадовать заботливого хозяина своим многочисленным потомством.

Чуть не до самой ночи Алька вместе с тетей Кирой отлавливали не в меру резвых ее детишек. Шустрые вывелись мальки. Никак не желали переселяться в банку. Даже «Кабачок «Тринадцать стульев» из-за них пропустили.

О письме отцу в далекую-далекую Танзанию Алька в тот вечер так и не вспомнил. Зато, лежа под одеялом, уже в темноте, он с удовлетворением и радостью подумал о том, что теперь, если посчитать, то рыбок у него, пожалуй, будет не меньше, чем у Валерки.

День 70-й

С утра пораньше Алька затеял большую уборку. Пора. С месяц, наверное, не чистил аквариумы. Длинные плети водяного мха разрослись, дали новые побеги, кое-где их начало затягивать густой тиной. Много грязи осело на дне, а в углах аквариума под слоем грязи даже и песка не было видно. И воды поубавилось — испарилась. Дождевой надо добавлять. В общем, повозиться предстояло порядком.

С помощью скребка — палочки, на которой было укреплено лезвие безопасной бритвы — Алька почистил стекла, резиновой трубкой отсосал в ведро грязь со дна, а растения он разбирал уже вместе с Валеркой.

Зачем пришел Валерка, Алька сразу и не понял. На новых мальков, резвившихся в банке, он посмотрел без особого интереса, но зато на самых первых мальков (теперь почти взрослых рыбок) глядел долго, внимательно, будто вновь и вновь пересчитывал их.

— Что смотришь? — спросил Алька, освобождая молодую светло-зеленую веточку мха от цепкой тины, сотканной из сотен тончайших нитей. — Смотришь, что большие стали?

— О том и речь, — сказал Валерка, хотя перед этим не произнес ни слова. — О том и речь, — повторил он.

— О чем речь?

— Совсем, говорю, большие стали.

— И твои не меньше.

— И мои большие, — подтвердил Валерка и, засучив рукава рубашки, принялся помогать Альке.

Вдвоем они быстро выбрали скользкую тину, оборвали старые потемневшие веточки и водворили веселую, словно вдруг помолодевшую зелень обратно в аквариум. Валерка вновь задумчиво оглядел рыбок:

— Завтра пойдешь со мной на базар?

— Конечно, — сказал Алька. — Давно хочу посмотреть.

— А я не смотреть, — коротко молвил Валерка.

— Еще будешь покупать рыбок?

— Не покупать… — Валерка прихлопнул ладонями, крепко сжал их. — Продавать буду.

Алька заморгал.

— А чего ждать? Самое время на базар нести. За полную цену пойдут. Я же видел: продают рыбок и меньше наших.

— Не боишься?

— Чудак! Кого же бояться? Там кто хочет, тот и продает. Свое же, не краденое.

Альке почему-то неприятно было вести этот разговор. В грязное ведро он выплеснул из таза отбракованные водоросли и понес ведро во двор — вылить в помойную яму. По дороге, заглянув в кадушку, сказал — не Валерке, вышедшему вслед за ним на крыльцо, — а скорее самому себе:

— Корм кончается. Надо на пруд идти…

— Составлю компанию, — тотчас предложил Валерка. — Сейчас пойдем?

— Да можно… — задумчиво отозвался Алька…

Участок дороги, который просматривался из окон Галки Гребешковой, Алька и Валерка, по всей вероятности, миновали бы незамеченными, если бы Галка в этот час не затеяла мыть окна. Только она собралась начисто протереть стекло наружной рамы, как увидела двух своих школьных товарищей.

В синей косынке и с комом смятой газеты в руке стоявшая на скамеечке Галка была видна в открытом окне, как на экране телевизора. Однако ни Алька, ни Валерка, прошедшие в пятнадцати метрах от ее дома, не увидели Галку. Увлеченные беседой, они словно забыли обо всем на свете и не смотрели по сторонам.

Если бы Валерка не сказал в ту минуту Альке: «Чудак! Кто же от денег отказывается? Продадим — будут свои гроши!», то Алька, конечно, вспомнил бы, мимо какого дома они идут, посмотрел бы на окна звеньевой. А тут прошел мимо, не взглянул — так необычно было то, что сказал приятель.

Шелест молодой листвы помешал Галке услышать всю Валеркину фразу. Лишь слова: «…будут свои гроши!» донеслись до ее настороженного уха, спрятанного под синей косыночкой.

Чуть ли не всю долгую минуту Галка стояла, не двигаясь, с газетой в руке, щурила глаза, верхними белыми зубами покусывала пухлую нижнюю губку. Думала. Нет, эти слова о «своих грошах» решительно не давали ей покоя. И вообще, почему они так подружились? На чем держится странный их союз?

И вдруг Галка быстро, очень быстро принялась вытирать газетой стекло. До того зеркального блеска, как в других рамах, она, пожалуй, не довела его: дальше заниматься этой работой у нее терпения не хватило. Бросила бумагу, спрыгнула с низенькой скамеечки, накинула на плечи жакетик и выскочила во двор.

Где искать обоих приятелей, она знала. Конечно, на пруду, недаром же сачки несли.

И не ошиблась. За кустами ивняка (листья на их длинных и гибких ветвях уже вошли в полную силу) Галка увидела светлую Алькину рубашку, услышала Валеркин голос. Ничего, казалось бы, такого особенного Валерка и не сказал, однако звеньевая сразу же насторожилась и не поспешила выйти из-за своего зеленого укрытия. Шпионить и подслушивать она не собиралась (это совершенно точно, это бы ей показалось просто недостойным), но ей страшно вдруг захотелось узнать, что Алька ответит на Валеркины слова: «С деньгами жить интересно. С деньгами я все могу. Что, скажешь, не так?..»

Действительно, что об этом думает Алька? Звеньевая вытянула шею. Ее сосед по парте из стороны в сторону водил в воде сачком. Отвечать не спешил. Может быть, и он не знает, что сказать на это? Во всяком случае, Галка тоже была бы в затруднительном положении, если бы кто-то задал ей такой вопрос.

— Наверно, интересно, — наконец произнес Алька и вытащил из воды сачок.

— Наверно! — усмехнулся Валерка. — Будто сам не понимаешь…

— Гляди-ка, — перебил Алька, — какие крупные дафнии! Коричневые…

— И жирненькие! — поддержал Валерка. — Накормим сегодня еще пару раз — и на базар!.. С деньгами — шик! Я знаешь что хочу купить? Мопед. Красота! Залил бензину и шуруй! На нем скорость тоже будь здоров! Пятьдесят километров можно жать. А то и больше. Мотор — две силы. Одноцилиндровый! Ну, пойдешь со мной?

— Прямо завтра?

— А чего ждать-то? Часов в восемь и двинем. Ну?..

— Не знаю. — Галка за кустами услышала тяжелый Алькин вздох.

— Ох и чудила! Почти сорок штук таких меченосцев пропадать будут! Представляешь, сколько выручишь?

— Страшно.

— Чего? Кого? Говорю же: там этих продавцов…

— Ты гляди, — вновь перебил Алька. — Сачок у тебя за что-то зацепился. Порвешь.

— Сам вижу…

Галка, может быть, и дальше продолжала бы стоять за кустами, но увидела, что по улице на велосипедах в ее сторону катят двое мальчишек. Еще подумают, что подслушивает. Галка поспешно перешла улицу. Да и окна домывать надо…

На уроках Галка не раз с тревогой взглядывала на Альку, словно пытаясь прочесть на его лице ответ: согласился он идти на базар или не согласился. Но серые Алькины глаза безмолвствовали. И лицо его — обычно открытое, готовое понять и оценить шутку — мало что говорило. Лишь озабоченность угадывалась на нем. Однако что она означала? Спросить Галка не решалась. Иначе пришлось бы признаться, что стояла и подслушивала за кустами. И вообще, как говорить об этом? Правда, после третьего урока она сделала слабую попытку вызвать Альку на откровенность. Но, конечно, ничего не вышло. На ее вопрос, не случилась ли у него дома какая-то неприятность, он только недобро нахмурился и удивленно пожал плечами. Даже ни словечка не пожелал сказать.

С таким отчужденным, сердитым лицом он просидел два оставшихся урока. И Галка не осталась в долгу. Добросовестно смотрела на доску, а на соседа — ни единого взгляда. И в ней крепло решение: не хочет по-хорошему, пусть пеняет на себя.

А когда после уроков увидела, как Валерка и Алька, о чем-то переговариваясь, вместе пошли к своей улице, она подумала:

«Конспираторы, заговорщики! Ну, погодите!..»

День 71-й

Всех рыбок Алька вылавливать не стал. И жалко было, а главное, не так будет бросаться в глаза. А то подойдет тетя и сразу увидит: нет рыбок. А сейчас и не поймешь, что многих рыбок не хватает — целая туча всякой живности плавает в аквариуме. Может, и на самом деле нечего с ними церемониться? Вон сколько новых еще подрастает!

Двадцать штук отсадил Алька в трехлитровую банку. Положил он банку с рыбками в старую хозяйственную сумку и побежал к Валерке. Тот ни о какой маскировке не беспокоился. Всех когда-то взятых у Альки меченосцев нес на продажу. Лишь двух самых крупных самочек оставил. «На развод», — объяснил он.

— Если идти, так скорей, — шепнул Алька. — Тетя скоро из магазина может вернуться.

— Сам тебя жду, — сказал Валерка. — Маленький сачок взял?

— Зачем? Ведь ты и мои обещал продать.

— Обещал, не отказываюсь. Только возьми на всякий случай…

Когда ехали автобусом и еще дальше — трамваем, то почти не разговаривали. Да и как было разговаривать? Валерка уже давно сидел на скамейке у окошка, немного погодя и Альке нашлось место в конце вагона. Держа на коленях сумку, Алька время от времени осторожно приоткрывал клеенчатый край — вдруг какая-то рыбка выскочила из банки? Напрасно столько воды налил. Поменьше бы надо. А все потому, чтобы удобней им было, просторней. Тогда бы хоть марлей завязал банку. Не догадался. Вообще-то хотел крышкой закрыть, да подумал, что плохо им будет без воздуха.

Но рыбки, видимо озадаченные странно наступившей темнотой и какими-то непривычными толчками, вели себя тихо и выпрыгивать вроде бы не собирались.

Рыбий базар представлял собой три дощатых прилавка в самом дальнем углу огромного Центрального рынка, где в эту раннюю весеннюю пору уже шла бойкая торговля зеленым луком, пучками краснобокой редиски, солеными огурцами, капустой и другими всевозможными продуктами, так необходимыми в каждом доме.

У трех прилавков всем любителям аквариумных рыбок разместиться было трудновато. Да еще день такой выдался — солнечный, пригожий; наверное, и тех, которые не очень собирались посетить базар, потянуло сюда.

Валерка не врал: возле своих банок и баночек, небольших, специально оборудованных плоских аквариумов стояли не только взрослые дяди, но и с десяток мальчишек. Возможно, их было и больше, но Алька всех просто не приметил. Много толпилось народу. Конечно, в основном это были покупатели или те, кто от нечего делать пришел поглазеть на красивых, диковинных рыбок.

А рыбок — это верно — каких только нет! Алька с удовольствием обошел бы всех владельцев банок и аквариумов — поглядеть, что у них за рыбки, которых принесли на продажу, но Валерка, кое-как примостившийся возле краснолицего старика с кривым шрамом через всю щеку, сердито произнес:

— Побежал! Еще насмотришься. Твою банку я караулить не буду.

— Свои-то продавать будешь, ну и моих заодно. Так ведь договаривались.

— Мало ли что договаривались! Вот стой и торгуйся.

— Для чего торговаться? — не совсем понял Алька.

— Чокнутый! Надо же настоящую цену взять.

Краснолицый старик с одобрением покосил выцветший глаз на Валерку:

— Дело говоришь, парень. Продать — не штука. С умом продать — вот что наперед всего.

Пристыженный таким авторитетным заявлением, Алька вздохнул, достал из сумки сачок, словно к его скромным меченосцам сейчас должны сбежаться все покупатели, и никуда не пошел. С тоскливой надеждой стал ожидать тех, кому приглянется его товар.

И через минуту подошла девушка лет семнадцати с длинными льняными волосами, закрывавшими ей плечи. Она подошла именно к Альке и спросила, продает ли он своих симпатичных рыбок. Алька покраснел и сказал, что продает.

— И сколько просишь за них? — певуче спросила покупательница.

Краснеть Альке было уже некуда. Он растерянно смотрел на красивую девушку и молчал.

— Как все — по семьдесят, — выручил Валерка и прибавил: — Вот мои посмотрите, может, понравятся?

— Дорого, однако. — Девушка взглянула и на Валеркиных рыбок, потом снова на Алькиных и отошла.

— Язык, что ли, проглотил? — зашипел Валерка. — Спрашивают — отвечай!

— А ты тоже не суйся! — раздосадованный тем, что ушла такая хорошая покупательница, сердито сказал Алька. — Рад стараться: «Может, мои понравятся»!

Старик со шрамом неожиданно взял Алькину сторону:

— Верно, парень. Дело начал — веди до конца. Ты, рябой, не встревай промеж.

Валерка никогда рябым себя не считал. Что рыжие веснушки на щеках выступили — так у кого их нет весной! Ну, не так, может, видны. Он свел у переносья густые, как у Петра, брови и буркнул:

— А чего он молчит. Не умеешь торговать — уходи.

— И уйду! — заявил Алька, увидев, что невдалеке освободился кусок прилавка.

На его новом месте соседями оказались флегматичный парень, в банке которого плавал пяток вуалехвостов с розовыми и огромными, как паруса, хвостами, и старушка, продававшая растения.

Алька ждал не долго: вновь увидел ту же девушку с льняными волосами.

— Ты уже здесь? — словно удивившись, спросила она.

— Если вам нравятся мои рыбки, — осмелев, сказал Алька, — то берите. Я недорого отдам.

— А все же?

— Не знаю, — замялся Алька. — Сколько скажете — я согласен.

— Странный продавец, — засмеялась она. — Если я дам тебе три рубля и попрошу шесть рыбок, ты согласен?

— Конечно! — обрадовался Алька.

Девушка развернула прозрачный кулек.

— Можешь налить сюда воды?

Алька старался поймать сачком самых красивых рыбок. Через несколько минут в прозрачном мешочке уже суетились красные меченосцы. Девушка поблагодарила, снова улыбнулась и подала Альке деньги.

Соседи были у Альки хорошие. Парень подмигнул Альке:

— С почином, малый! Ишь, красуня какая! Довольная пошла.

И Алька был доволен. Зачем такую цену заламывать, как Валерка назвал? И этого хватит. Вполне. Алька взглянул на трехрублевку и бережно опустил ее в карман.

Вскоре Алька увидел, что и Валерка вылавливает сачком свой товар. Покупала какая-то женщина, а рядом, вытягиваясь изо всех сил, с вытаращенными глазенками стоял малыш. Альке он вдруг напомнил Котю — брата Толика. Наверное, такие же глаза круглые. Пять штук тогда отдал ему. Ого, денежки! Интересно, почем Валерка сторговался?..

Долго Альке некогда было об этом раздумывать: новая покупательница стояла возле его банки. На этот раз — очень худая девочка с печальным и неподвижным лицом. В руках у нее была зажата четырехугольная голубоватая банка из толстого стекла.

— Я хочу купить брату на день рождения рыбок. У меня есть два рубля. Сколько продашь мне рыбок?

Альке показалось, что девочка, вероятно, и торговаться не станет. Так сколько же дать ей? Можно и четыре, но можно и три всего… Алька секунду поколебался и, лишь потому, что у девочки было печальное лицо, сказал:

— Я думаю, четырех рыбок вполне достаточно твоему брату. Бери, хороший подарок на день рождения. Мне самому дарили…

Но потом, глядя на худую девочку (она все же улыбнулась, поглядев на красивых рыбок в своей голубой банке), Алька чуть с досадой подумал: «Наверное, и трех хватило бы… Ладно, не буду жадничать». В его карман рядом с прежней бумажкой легли две мятые рублевки.

Половину расторговал. Вообще и правда ничего страшного.

После худой девочки возле Алькиных рыбок никто долго не задерживался. Но вот, кажется, снова клюнуло: двое пацанов, зажав в горстях монетки, уже с минуту рассматривали десяток его оставшихся меченосцев.

— Хотите купить? — спросил Алька и, решив, что последние сомнения юных любителей может решить популярное разъяснение достоинств его рыбок, со снисходительной усмешкой добавил: — Родина этих меченосцев — солнечная и теплая Мексика, а также Гватемала. Содержать их очень просто. Могут и в аквариуме жить, и в обыкновенной банке, как здесь. Насыпьте песочку, положите на дно морскую красивую ракушку…

Морская красивая ракушка доконала мальчиков. Высыпали на прилавок монеты — серебро, медь. Алька пересчитал деньги и сказал, что на эту сумму может продать им семь рыбок.

— Посудина у вас найдется?

Покупатели были хоть и не велики, но предусмотрительны: в сетке у одного из них болталась литровая банка.

Вылавливая купленных меченосцев, Алька с удовлетворением подумал, что на этот раз не продешевил. Хоть и на пятачок всего, но все-таки дороже продал, чем до этого.

И вот когда последняя рыбка была водворена в банку маленьких счастливых покупателей, случилось страшное, невероятное: Алька услышал голос Галки Гребешковой:

— А мне продашь парочку мексиканских?

Звеньевая стояла в трех шагах от Альки, выглядывая из-за спины какого-то дядьки. Разумеется, она все видела, все слышала. Галка подошла ближе, к самому прилавку.

— Ну, продашь?

Алька не о том думал, что ответить настырной звеньевой. В голове мгновенно возникло много вопросов: как она здесь очутилась? Неужели узнала, что они с Валеркой собирались сюда? Но откуда? А может, и правда пришла купить рыбок? Нет, здесь она неспроста. Не такой Галка человек…

— Так сколько же ты просишь за своих гватемальских рыбок? Или мне к Шмакову пойти поторговаться? — Она кивнула на Валерку. А тот и сам уже приметил назойливую девчонку. Быстро подошел к ней.

— Чего тебе надо? — сжав кулаки, спросил он.

— Сто раз буду повторять! Хочу купить рыбок. У кого дешевле?

— Знаешь, Гребень, вали отсюда, пока руки-ноги целы! Слышишь?

— А мне, представь себе, нравится здесь. Не запретишь. Хочу — и гуляю.

— Ну, погуляй, погуляй! — сквозь зубы процедил Валерка. Но потом, видимо поняв, что ничего ему Галке не сделать, не запугать, усмехнулся: — Бери. Так и быть — тебе отдадим по дешевке.

— Еще посмотрю. Может, найду у кого получше. — Галка заложила руки за спину и ленивым шажком направилась вдоль прилавка.

«В руках ничего нет, — подумал Алька. — Значит, специально пришла. Но откуда узнала?..»

Стоять у прилавка больше не было никакой охоты. Скорей бы уж кто-нибудь купил последних трех рыбешек. Алька с тоской посмотрел в ту сторону, куда ушла Гребешкова, но странно — ее нигде не было видно. Неужто ушла? Хорошо бы. А чего хорошего? Все равно теперь растрезвонит в классе. Еще и тете может подкинуть «фактик». Эх, как нескладно все вышло… А-а, пусть! Теперь уж ничего не поделаешь. И вообще, стоит ли волноваться? Вон Валерка и в ус не дует, знай продает свой товар. Снова сачком шурует. Одного поймал, второго… Еще двух… Тоже почти ничего не осталось. Алька еще раз оглянулся кругом и, не увидев знакомых каштановых волос, схваченных сзади в пучок резинкой, совсем успокоился. В конце концов, какое кому дело, куда он девает рыбок. Правильно Валерка говорит: не ворованные же. Сам растил да кормил. А кто ухаживал?

Через пять минут к нему подошел Валерка, довольный, показал пустую банку и похлопал себя по карману. А еще спустя немного времени и Алька вместе с водой вылил из банки оставшихся трех рыбок, взял у мальчишки деньги и, не менее довольный, чем Валерка, сказал приятелю:

— Домой двинули?

— А куда же еще! — Валерка посмотрел на высокое солнышко. — Часа два торговали. Быстро… Ну, сколько заработал?

Отойдя в сторонку, пересчитали деньги. Хотя у Валерки было на две рыбки меньше, но денег он умудрился получить чуть ли не на целый рубль больше.

— Торговаться надо, — наставительно заметил Валерка. — Ничего, научишься. Эх, день какой! Воскресенье! Можно в кинуху завалиться. Пойдем мороженое купим.

— Идем, — согласился Алька, подумав о том, что, хотя и меньше наторговал денег, чем Валерка, но тоже мороженого этого сколько хочет может купить. Только зачем много? В прошлом году съел сразу три порции — ангина с нарывами приключилась.

— В шоколаде куплю. С орехами! — сказал Валерка.

— За двадцать восемь копеек которое?

— А что, мне не жалко. Заработали!

День 74-й

Два последних дня Алька с тревогой ожидал, во что выльется та совсем не случайная встреча на рыбьем базаре с Галкой.

Но нет, шуму звеньевая пока не поднимала. А может быть, и поднимать не собирается? Чего, в самом деле, трезвонить без толку? Подумаешь, преступление! Видно, походила она тогда по базару, увидела, что и другие мальчишки продают рыбок, и дошло до нее: ничего страшного в этом нет. Наверное, потому и ушла так быстро с базара.

А вдруг она все-таки приходила купить рыбок и увидела ребят совершенно случайно? Но почему же в руках ничего не было?.. Впрочем, и это легко объяснить — просто пришла пока прицениться. А может быть, с матерью ходила на базар за продуктами и решила на минутку заглянуть в рыбий уголок. Возможно, так все и было. Наверное, так. Ведь ниоткуда не могла она узнать, что они собирались продавать рыбок. Да еще именно в этот день. Не станет же Валерка кому-то рассказывать об этом. Тем более Гребешковой, которая в классе немало попортила ему крови, которую он просто ненавидит.

В школе Алька не решался заговорить с Галкой об этих волновавших его делах, а вот в среду, отправляясь утром за кормом, он подумал, что стоит по дороге заскочить на минутку к ней. Поговорить. Заодно подарит несколько мальков. Для Гребешковой жалеть не стоит. Точно, не надо жалеть. Звеньевая все же да еще на базаре застукала. К тому же интересуется, значит, рыбками. И вообще она девчонка не плохая, если уж говорить по совести. Приходила тогда к нему домой, когда болел, а про сбор тете не выдала. И о двойке не сказала. И сейчас никому ни слова о базаре. И не жадная она: книжку на день рождения подарила, красный нос с усами. Зачем же теперь на рыбок ей тратиться? Не богачи. А он несколько мальков подарит — не обеднеет.

Выловил Алька три черненькие лиры да трех пока еще рыжих меченосиков, завязал банку клочком марли и отправился за кормом.

Вполне возможно, что и в дом к ней заходить не придется. Погода стоит отличная, глядишь, где-нибудь за палисадником и увидит ее. Может, загорает на солнышке или на качелях качается. У них между углом дома и вкопанным столбом железная труба приделана, как турник. Алька давно приметил ее. А на трубе качели висят. Ясно: им турник ни к чему — две девчонки в доме.

Да, было бы лучше не звонить, не заходить в дом.

Алька будто пророком оказался. Еще метров за сорок увидел, как раскачиваются качели, и скрип их услышал. Только не все угадал: качалась не сама Галка, а ее сестренка. Алька несколько раз видел ее с Галкой, но как звать — не знал. Или просто забыл.

— Девочка, — позвал он, — твоя сестра дома?

— Она гладит белье. А ты Алик?

Вот, оказывается, глазастая какая! Даже имя помнит.

— Позвать Галю?

— Смотри не упади, — предостерег Алька. — Бантик ушибешь.

Она звонко захохотала, потрогала белый бант в косичке и ловко спрыгнула с качелей.

— Ишь, смелая! Как Валентина Терешкова. Тебя тоже Валей зовут?

— Я Мариша, разве не знаешь? Я в детский сад хожу, а он ремонтом занялся.

Теперь Альке пришел черед повеселиться. Мариша пожала плечиками: чего смеется? А еще большой. Просто глупый, наверно. Она скрылась за домом, и через минуту показалась Галка.

Звеньевая сделала большие глаза. Никак, видно, не ожидала такого визита. Распахнула калитку.

— Я всего на минутку. — Алька вдруг вспомнил, что и Галка так же вот приходила к нему «всего на минутку». Он улыбнулся и достал из сумки банку.

— Что это? — увидев рыбешек, удивилась Гребешкова.

Что! Будто сама не видит!

— Ты же хотела тогда купить на базаре. Вот, принес. Меченосцы и лиры.

— Продать принес?

Алька рассердился по-настоящему. И думать не думал о продаже.

— Ты что, на самом деле? Продать! Просто так принес. Задаром бери.

Галка взяла банку, подняла перед лицом, на свет посмотрела.

— Красивенькие…

— Ой, дай поглядеть! — Прибежавшая Мариша так запрокинула голову, что косичка с белым бантом свисала, будто толстая колбаска, отдельно.

— Обожди! — отмахнулась старшая сестра и добавила: — Но я вовсе не собиралась покупать рыбок.

В серых распахнутых Алькиных глазах Галка все прочитала, словно в книжке:

— Да, да, сами проговорились.

— Когда? — еще больше изумился Алька.

Галке сделалось его жалко. Но все-таки не устояла перед искушением еще помучить чуточку:

— Что же мы на проходе стоим? Зайди… — Она захлопнула за Алькой калитку. — Не догадался?

— Не может этого быть, — решительно сказал Алька. — Просто случайно увидела нас, а теперь придумываешь.

Можно было бы и не расстраивать Костикова, пусть так думает. Только нет, этого звеньевая не хотела. Это значило бы — выпустить из рук инициативу. И рыбок его симпатичных не надо.

— Не знаешь?.. А когда в субботу вот здесь, мимо нашего дома, шли — о чем с Валеркой Шмаковым говорили? Я мыла окно и все слышала. Вот и захотела посмотреть, как идет у вас торговля. — О том, как ходила на пруд и стояла за кустами, она, само собой понятно, дипломатично умолчала.

Алька густо покраснел. Все верно: и про базар толковали, про деньги. Только разве мог он предположить… Вон как оно вышло. По нескольким словам догадалась. На то и Галка — звеньевая!

— А рыбок своих возьми. Спасибо за подарок. Не надо.

— А я хочу! Хочу! — вцепилась в сестру Мариша. — Алик, подари мне. Подаришь?

— Пожалуйста, бери, — потерянно вымолвил он.

Мариша — теперь уже на законном основании — взяла у сестры банку и долго, не отрываясь, с восторгом, не дыша, глядела на рыбешек. Альке в эту минуту легче было разговаривать с Маришей:

— На обратном пути циклопов и дафний тебе занесу. Будешь кормить. А рыбок посади в большую банку. Песку насыпь. Найдется у вас песок?

— А много надо?

— Чтобы все дно покрыло.

— Они сладкую воду любят?

Тут Галка не выдержала — фыркнула:

— Нужен речной песок. Из которого куличи делаешь… Песок мы найдем, — погасив улыбку, сказала она Альке.

Он обрадовался, что Галка вроде немного отошла, не сердится:

— Я и растений могу принести.

— Нужны тебе растения? — Галка обернулась к Марише.

— Какие? Лук, одуванчики? А крапиву нельзя. Правда? Они тогда ужалятся.

Алька едва сумку не выронил от смеха.

— Эх ты! — Он слегка дернул Маришу за косичку. — А говорила: в детский сад ходишь. У вас же есть там аквариум? Видела, какие растения?

— В прошлом году старшая группа разбила этот… акварум…

— Аквариум, — поправила сестра.

— Все равно. И я не помню, какие растения.

— Понятно, — бодро сказал Алька и заверил: — Все, что нужно, — все в твоем аквариуме будет! — Он повернулся к калитке. — Пошел на пруд за кормом.

— А можно я с тобой? — спросила Мариша.

Алька вопросительно взглянул на старшую сестру. Лично он ничего не имел против. Забавная девчушка. Он бы не отказался иметь такую сестричку.

— Только сразу же возвращайся! — строго наказала Галка.

— Пусть банку возьмет, — сказал Алька.

Через минуту, держась за другой конец сачка, счастливая Мариша гордо вышагивала чуть впереди Альки.

День 75-й

В тот же день в баночке из-под майонеза, крепко закрытой бумагой — чтобы не пролилась вода, Алька принес для Мариши несколько веточек водяного мха и две красные улитки туда же сунул.

— Пусть в аквариум положит, — передавая на уроке обещанные дары, шепнул он соседке на ухо.

Баночку Галка спрятала подальше в парту, а шариковая ручка ее снова заскользила по синей промокашке: «Спасибо. Только дела это не меняет».

Восклицательных знаков на этот раз Галка не поставила. Да и зачем они тут? Однако на что намекает она? Словно угрожает ему. Словно он задобрить ее хочет. В глубине души Алька сознавал, что есть немного: подарок был задуман не без умысла. Но неожиданная обида глушила эту мысль. Угрожает! А что он плохого ей сделал?

Промокашка лежала на ничейной территории. Альке словно предоставлялось право написать ответ. Он мог бы написать. Но слишком все это запутано, чтобы уложить в несколько слов. Обойдется! В знак того, что не желает обсуждать эту тему, он решительно отодвинул синий листок на половину парты соседки. Она подумала немного и к прежней строке дописала две новые: «Между прочим, завтра четверг. Как обычно, сбор звена. Не опаздывай».

Положение начинало проясняться. Не думает ли Галка рассказать на сборе о нем с Валеркой? Но ведь снова намечался обзор «Пионерки». Леня Майский готовился…

На переменке Алька спросил у Лени: будет ли тот завтра делать обзор?

— А как же! Все четыре газеты перечитал. Видел, какую в прошлом номере статью напечатали? О подлизах и ябедах…

Алька статью не читал да и особого любопытства не проявил:

— Хорошо, завтра расскажешь.

Немного успокоенный, он поспешил к Валерке:

— Сбор звена собирают.

— Так четверг же, — спокойно сказал Валерка и предложил: — Сыграем в фантики?

— А если, вместо обзора, о нас станут говорить, как на базаре торговали?

— А нехай языки почешут, если делать им больше нечего. И плевать на их разговоры! Через пять дней — конец учебе. Соображаешь: каникулы три месяца! Красотища! Никаких уроков, никакой Гребешковой!..

На сбор Алька и Валерка пришли вместе. Не опоздали. Кроме некоторых ребят их звена за партой сидел и редактор стенной газеты. Читал толстую книжку.

— А ты чего пришел? — удивился Алька. — Ты же не из нашего звена.

— Гребешкова попросила прийти. И опять же — пресса — сдержанно ответил Игорек и снова углубился в свою книжку.

«Что это он, — подозрительно подумал Алька, — книжка такая интересная или говорить со мной не хочет?..»

В дверях неожиданно появилась Динка Котова. Тоже из другого звена.

— Всем привет! — сорвав с головы желтый берет, крикнула она с порога и весело подмигнула Альке.

Чего подмигивает? Алька совсем растерялся. Приятно, конечно, только к чему бы? Раньше не подмигивала.

Вслед за Динкой и звеньевая показалась. И первое, что сделала, как успел заметить Алька, поискала глазами его и Валерку. Сомнений не оставалось: Гребешкова готовилась к сражению. У Альки засосало под ложечкой. Хоть и сказал Валерка, что плевать на все, но приятного мало, если звеньевая начнет про высокие материи.

Немного погодя все первое звено было в сборе. Даже с прибавкой: Динка да Игорек.

Леня Майский поправил за ушами проволочки очков, сел к учительскому столу и положил перед собой номера газеты.

— Леня, — поднявшись с парты, сказала Гребешкова, — обзор «Пионерки» ты делай, только, пожалуйста, покороче. Прости, что не предупредила заранее. Это я нарочно, чтобы не срывать что намечали. Сегодня кроме обзора мы решили обсудить еще один очень интересный вопрос. Но это — потом. Начинай, Леня.

После такого предупреждения несчастный оформитель стенной газеты несколько секунд моргал под очками и усердно скреб пальцами затылок, словно собирался насквозь продырявить свой череп.

— Тут много интересного, — наконец сказал он. — А больше всего о ябедах мне понравилось и подлизах…

— Давай о них! — хихикнул Валерка. — Жми!

— Шмаков! — Галка гневно сверкнула на Валерку глазами. — Тебе слова пока не давали!

О ябедах, прямо сказать, разговора не получилось. Оказывается, большинство ребят статью уже читали. О чем же говорить? Искать примеров в собственном классе почему-то не хотелось.

— Чего тянуть? Ко второму давай! — потребовал кто-то из ребят.

Но поскольку обзор газеты выходил уж очень коротким, Леня пересказал еще заметку о том, как в рыболовные сети попали сразу четыре акулы. Потом художник виновато шмыгнул носом, собрал газеты и сел на свое место.

К столу вышла звеньевая. Покусала нижнюю губу, взглянула на Альку, притихшего и настороженного.

— Двое наших ребят, — сказала Гребешкова, — разводят рыбок. Это Костиков и Шмаков. Вот они сидят. Значит, рыбок разводят. В своих аквариумах! Это ведь хорошо, правда? Помните, Костиков рассказ даже написал и, наверное, в журнале его напечатают. Но если бы они только разводили. Так нет. Знаете, что делают? Носят на базар и продают. Я это не выдумала, все своими глазами видела. Как вы считаете, хорошо это? Кто хочет высказаться?

Алька сидел, низко наклонив голову, и с замиранием сердца ждал, что же будет дальше. А Валерка (он, как нарочно, примостился тут же рядом. Картина! Сидят, как на скамье подсудимых), Валерка кривил губы и друг о дружку постукивал коленками. Тоже, видать, от страха.

Охотников высказываться что-то не находилось. Галка обвела вопросительным взглядом всех сидящих и остановилась на редакторе:

— Игорь, ты не хочешь сказать?

— Пресса больше слушает, — не отрывая глаз от раскрытой книжки, сказал Игорь. — Подожду пока.

— А ты, Белявкин?

Толик поднялся из-за парты, помял в пальцах кончик пионерского галстука, проговорил глухо:

— Почему обязательно продает? Алик и дарит своих рыбок. Брату моему подарил. До сих пор живут. Одна только погибла. Уже совсем большие.

— Это все? — спросила Галка.

— А чего еще… — Толик подумал, пожал плечами и опустился на скамейку.

— Да, — подтвердила Галка, — Костиков и мне подарил своих рыбок. Вернее, моей сестре Марише. А я отказалась взять. Знаете, почему отказалась? Потому, что нехорошо он дарил. Пока на базаре их не увидела, Алик и не собирался дарить. Мимо дома за кормом ходит, а предложить рыбку — и не думал об этом. А вчера принес в баночке. Возьми, пожалуйста! Задаром отдаю…

Такого Алька стерпеть не мог. Если бы Валерка не крикнул с места, то Алька тоже непременно что-нибудь рубанул бы наотмашь.

— Ты, Гребешкова, глупая! — крикнул Валерка. — Он же не знал, что ты рыбками интересуешься. А когда узнал тогда и принес! Пишут о ябедах, а сама ябедничаешь!

— Уж ты-то молчи, защитник! — не осталась в долгу звеньевая. — Я вовсе не ябедничаю, а говорю честно, на пионерском сборе. А вот ты — самый главный зачинщик! Ты и подбиваешь Костикова на такие дела! Будто я не знаю… Кто еще будет говорить?

Игорек, видимо, решил, что пора и прессе сообщить свое мнение, отодвинул в сторону книгу, вышел из-за парты, но к столу идти раздумал.

— Интересные дела творятся. Вот о чем в «Пионерку» надо написать. Согласен с Гребешковой: держать рыбок — хорошо. А стоять с ними на базаре, из-за копеек торговаться — это дело не пионерское. Я, Костиков, друг тебе. Но учти, старик, правда больше, чем дружба. Не дело это — на базаре торговать. Лучше занялся бы пинг-понгом. Отличный вид спорта. Давно советовал тебе. Все у меня.

Алька окончательно сник. Все почему-то говорят о нем. А Валерки будто и нет здесь. Точно Галка сказала: он во всем виноват, Валерка. Кто уговорил на базар идти? Он!

Но если не говорили о Валерке, то он сам захотел напомнить о себе. После слов редактора посидел чуточку, стуча коленками, а потом вскочил словно ужаленный:

— Интересно ты, Звонок, рассуждаешь: на базар нехорошо нести. А куда нести? Ну, Галке подарили рыбок, Толику. А еще? Что же дальше нам делать? Ходить по улице и спрашивать каждого: «Вам рыбок не подарить? Возьмите, пожалуйста».

Валерка так смешно изобразил это голосом, что кое-кто захихикал. Ободренный поддержкой, Шмаков заговорил еще горячей:

— Подарить можно. Факт! А вот попробуй поухаживай за ними! Одной воды натаскаешься — спину ломит. А корм добывать! Аквариумы почистить! За температурой следить, накормить вовремя, да не один раз. И смотри, чтобы вода не зацвела. Попробуйте, повозитесь — другое запоете! А то разинули рты на дармовщину! Дари им! Упрашивай! А на базар — не смей, стыдно! Чепуха! Это воровать стыдно. Чужое брать.

Валерка, словно вконец обессиленный своей темпераментной речью, плюхнулся на скамейку и с победным видом огляделся кругом.

Речь его произвела впечатление. Аргументы у него были сильные. Поднялась из-за парты Динка. Чуть тряхнув волосами, перехваченными голубой ленточкой, с иронией взглянула на Галку:

— Гребешкова не приглашала меня сегодня. Но я знала, с чем будет речь, и пришла сама. Я согласна со Шмаковым. Представьте, вполне согласна. Что здесь плохого, если человек честным трудом зарабатывает деньги? Недавно по радио передачу слушала. В одной семье рос мальчик. Ни братьев, ни сестер у него не было. Один был у родителей. Они его очень любили и баловали. Давали ему денег, сколько он хотел. И что вышло? Эгоист получился. Только и знал, что просил все, а потом просто требовал. Цену деньгам совершенно не понимал. Искалечили человека. Так и сказали в передаче: искалечили. А Костиков и Шмаков деньги зарабатывают своими руками. Честно. И стыдного ничего в этом не вижу. Это, по-моему, куда порядочней, чем то и дело выпрашивать у родителей на кино да мороженое.

Никак Галка Гребешкова не предполагала, что обсуждение повернется таким боком. Это как же выходит? Они, как настоящие купцы, торгуются из-за копеек, а здесь их чуть ли не героями выставляют! Ну и Диночка, Диана! Как ловко подвела!

Галка уже снова приготовилась отстаивать свое мнение, но Толик Белявкин захотел что-то еще добавить. Он тоже, как и Леня, поскреб в русых волосах и задумчиво проговорил:

— Сразу не разобраться… Я вот как считаю: если ты трясешься из-за копейки и ради нее готов друга забыть, а может, как ту самую рыбку, продать даже, то человеку такому самому цена — копейка. Это, я считаю, главное… А вообще у нас, мальчишек, есть и другие заботы, получше да поинтересней, чем на базар бегать, рублевки сколачивать.

Ну и Толик! Какую речь толкнул! А бывает, и слова не вытянешь. Алька готов был подбежать к нему, пожать руку. До чего правильно все сказал! Главное, не жадничать, человеком быть.

После Толика и говорить было не о чем. Да и самая пора закругляться. Классную дверь уже несколько раз дергали из коридора. Хорошо, что на стул заперта. До звонка не так уж много осталось. Сейчас ребята один за другим станут подходить. И стул не поможет.

Звеньевая заключила в двух словах:

— А правда здорово, что поговорили об этом? Мне кажется, у кого шарики в голове крутятся как надо, тот кое-что понял. У меня и у самой, честное слово, просветлело немножко. Ребята, сегодня у нас был последний сбор. Я думаю, он хорошо прошел. Жалко даже, последний.

— Вообще сильно поговорили, — подтвердил Игорь. — Плохо, что не успеем в этом году еще одного номера стенгазеты выпустить. Гвоздевой бы получился номер.

День 77-й

Динку он заметил у почтового отделения. Онакак раз пересекала улицу. Вот это да — идет словно куколка! На голове — два белых банта, и такие большие, чуть не с целую голову. Короткое платье с блестящими пуговицами, белые гольфы до коленок и туфли, тоже белые, новые, небольшой каблучок. В руке — папка на шелковом шнуре. Картинка! Даже люди оглядываются… Куда же идет? Наверное, в музыкальную школу. В таких папках носят ноты.

В проницательности Альке нельзя было отказать. Как только поздоровались, сразу выяснилось, что предположение его верно.

— На заключительный концерт иду. Так волнуюсь!

— Сыграешь, — успокоил Алька. — Ты здорово тогда на дне рождения что-то играла. Как в телевизоре.

— Сонатину, кажется. Это что! С закрытыми глазами могу. А сейчас такие трудные вещи, такие трудные!.. Пожелай мне ни пуха ни пера.

Алька послушно выполнил просьбу, за что в ответ получил короткое: «К черту!»

— На остановку идешь? — спросил он, шагая рядом. — Можно немножко провожу?

Предстоящий концерт, конечно, волновал ее сильно, однако Динка, оказывается, могла думать и о другом. С любопытством повела на Альку глазами:

— Ты же на почту шел?

— Нет, мне в книжный надо… — Алька не успел придумать, зачем ему в самом конце учебного года вдруг потребовалось идти в книжный магазин (на самом деле шел в бакалею, но бакалея была не по пути), и потому он поспешил перевести разговор снова на музыкальную тему: — Ты пианисткой хочешь стать?

— Еще не знаю… Я бы в театре хотела работать, как твоя тетя Кира… Скажи, Алик, а сколько тетя Кира зарабатывает?

— Не знаю, — признался он. — Не спрашивал.

— Что ж ты? — покривила губы Динка. — Я думала, знаешь.

На остановке людей не было. Значит, автобус отошел совсем недавно. Алька этому лишь обрадовался: приятно же постоять рядом с такой девочкой, непринужденно, по-приятельски болтая о пустяках. Мальчишки мимо прошли, покосились. Наверняка позавидовали.

Однако непринужденной болтовни не получалось. В школе Динка была проще. И посмеяться могла, и побегать. А здесь, на улице, держалась настороже, словно ее снимали на киноленту. Голову с белыми бантами поворачивала чуть-чуть и на Алькины неуклюжие шутки улыбалась одними губами. Все-таки этот концерт, видно, никак не выходил у нее из головы. А может быть, нарядная одежда делала ее деревянной?

— В школу не опоздаешь? — спросил Алька.

— Если не долго задержусь. — И опять губы сомкнула. Алька вздохнул про себя. Хотя бы автобус скорей подошел… — Если неудачно сыграю — в школу не приду… Где-то туфлю измазала. — Динка оглянулась, незаметно послюнявила палец и потерла на носке какое-то крохотное пятнышко. Алька ни за что бы не заметил его.

Наконец показался автобус. Динка чинно вошла с передней площадки и слабо дважды помахала ему в окошке рукой. И то спасибо. Алька в ответ широко улыбнулся и тоже помахал рукой. Не как она — по-настоящему помахал. Жалко, что ли, рука не отвалится.

Динка пришла ко второму уроку. Алька сразу понял: концерт сыграла хорошо. На лице у нее сияла такая улыбка, что у Альки на душе посветлело. И вообще теперь она была другая, привычная. Не вздымаются парусами капроновые банты, нет платья с блестящими пуговицами, туфли прежние — коричневые, с узенькими ремешками. Как не понимает она, насколько ей лучше в таком вот простом школьном наряде!

На переменке он подождал, когда Динка выйдет из класса, и в коридоре преградил ей дорогу.

— Можно поздравить?

— Пятерка! — Динка подхватила его под руку. — Волновалась — ужас! Зал огромный, педагогов человек десять. Серьезные сидят. Вызвали — колени дрожат. Ну, думаю, пропала! Напутаю. А села играть — так хорошо получилось. Пятерочка! В следующий класс перевели. В пятый!

— Я сразу понял: улыбаешься.

— Алик, — вдруг сказала Динка, — ты в парк не хочешь пойти?

— С кем?

— Со мной, конечно.

— А когда?

— Хотя бы завтра. Свободный день. Договорились? В три часа приходи к колесу обозрения. Хорошо?

Это она у Альки спрашивает! Да он хоть в три часа ночи пойдет.

А на следующей переменке Алька снова подстерег ее в коридоре. Несмело спросил:

— Ты снова наденешь то платье с пуговицами?

— Разве плохо мне?

— Не плохо… — замялся Алька. — Только ты в нем какая-то деревянная.

Динка прищурила черные глаза, подумала:

— Деревянная… Это плохо, наверное… Спасибо, учту.

День 78-й

Спать Алька лег около одиннадцати. Валерка долго сидел, футбольный матч из Австрии смотрели по телевизору, потом с рыбками возились. Валерка снова уговорил Альку утром идти на базар. Впрочем, Алька и не очень сопротивлялся. Уж если сама Динка ничего плохого в этом не видит, то чего же переживать-то!

Динка! Едва Алька устроился на своей тахте, как принялся вспоминать все подробности сегодняшнего дня. Как заметил Динку, когда шла через улицу, потом провожал до остановки, как хорошо говорили в школе. Завтра увидит ее в парке! Она специально придет туда — встретиться с ним… Но почему встретиться? Возможно, она просто любит бывать в парке и, чтобы не скучно было, предложила и ему погулять. Там есть что посмотреть! И аттракционы всякие, и пруд с лодками напрокат, кинотеатр…

А ведь сначала будто и не хотела, чтобы он провожал ее до остановки. Спросила: «Ты разве не на почту идешь?»

На почту, конечно, надо бы зайти, ни одного чистого конверта не осталось. Алька подумал, что письмо, которое начал отцу, так и не дописал. Валерка помешал. Заорал как ненормальный: венгерский мяч у Мишки! А потом вообще куда-то затерялось письмо. Искал — не нашел. Надо будет еще посмотреть. Где-то, наверно, в книжках…

Внезапно Алькино внимание привлекли новые звуки. Будто стучат по крыше, по листьям… Неужели дождь? Он вскочил с тахты, открыл окно. Дождь. Шум его нарастал, отдельные удары капель слились в сплошной, сочный клекот.

Надо же, как нарочно! Если надолго зарядит — поломалась прогулка в парке. Сколько дней подряд стояла такая хорошая погода, и вот тебе — полило! А может, ненадолго дождь?

Алька снова включил телевизор. Скоро последние известия, скажут и о погоде. А пока шел какой-то концерт. Певица в длинном, до полу, черном платье прижимала руки к груди, что-то пела. Что пела, Алька не слышал (чтобы не беспокоить тетю, звук полностью заглушил). Все же тетя Кира заглянула к нему в дверь:

— Аль, это что такое? Полуночник!

— Тетечка, только погоду послушаю. Скоро уже. Дождь идет, слышишь?

— Не иначе как ответственный матч на завтра назначили?

Алька не стал разубеждать тетю. Даже лучше, что так подумала.

На певицу, беззвучно раскрывающую рот, смотреть было забавно. Но скоро Альке это надоело, и на всякий случай (чего терять время) он решил отловить на завтра оставшихся меченосцев.

«Как настоящая фабрика, — осторожно подводя сачок под хвостатого самца, подумал Алька. — Еще недели две пройдет, можно и следующих на базар нести. Что значит хорошо кормить да ухаживать».

До «Последних известий» Алька успел водворить в банку двенадцать меченосцев. Хватит. А то все-таки здорово заметно, что рыбок убавилось. Как тетя до сих пор не увидела? Хорошо, что Марише тогда подарил. В случае чего можно и на нее свалить. Подарил, мол, что здесь такого.

Положив на место сачок, Алька взглянул на «профессора», стоявшего у переднего стекла и будто внимательно наблюдавшего за действиями хозяина. Он смотрел не только внимательно, а, как показалось Альке, еще и грустно. Алька мысленно обратился к нему:

«Прости, старичок. Видишь, снова пришлось отсадить твоих товарищей. Но не волнуйся: тебя не трону. Очень ты мне нравишься. Мы же с тобой друзья. А друзьям не изменяют, их не продают».

Красиво причесанная телевизионная дикторша Аза Лихитченко не очень успокоила Альку: погода в их местах ожидалась переменная, с возможными осадками и даже ветрами.

Жалко, если сорвется прогулка в парк. А вдруг не сорвется? Сколько раз бывало: наобещают дождь, ветер, а целый день солнышко светит. Трудная эта наука — метеорология.

Однако утро ничем хорошим не могло порадовать Альку: хотя дождь и прекратился, но готов был снова начаться каждую минуту. По небу угрюмо плыли серые облака, солнце нигде не проглядывало, ветви деревьев клонило ветром, повсюду светловатыми пятнами морщинились лужи. Видно дождь с усердием трудился всю ночь.

Алька проснулся поздно. Тети Киры дома уже не было… На кухонном столе лежала записка: «Разогрей печенку с картошкой, кофе. Я ушла на базар».

Недоставало еще на базаре встретиться с тетей! Может, не ходить туда? И погода — разве кто придет?..

А явился Валерка, и все стало выглядеть иначе. Во-первых, с тетей. И захотел бы встретиться, да не выйдет. Попробуй отыскать на таком огромном базаре нужного человека — бесполезно. Дождь? Кому нужно что купить — ни на какую погоду не посмотрит. Меньше бестолковых ротозеев будет, и все. А вообще, дождь — это хорошо, здорово! До зарезу нужен. Сады цвели отлично, теперь дождь в самый раз! Хоть три дня пусть льет.

Пусть льет, Алька не возражал, только на сегодня бы успокоился. Особенно после обеда чтобы не мешал людям, которые отдохнуть собрались, в парке погулять. Про парк Алька, естественно, и словом не обмолвился. Про себя подумал. Валерке это знать совершенно ни к чему…

Не в пример прошлому воскресенью, на рыбьем базаре в этот раз не только покупателей, но и продавцов было значительно меньше.

Альке повезло: молоденький лейтенант с розовыми, как у девушки, щеками, не торгуясь, забрал в прозрачный мешочек сразу всех его меченосцев. Он посмотрел рыбок на свет и улыбнулся:

— Ну, спасибо, паренек! Хороший будет подарок. Дешево и сердито!

Что верно, то верно — дешево. Вряд ли здесь кто-либо отдал бы за такую цену. «Может, напрасно не поторговался? — разглядывая в руке две новенькие зеленые ассигнации, подумал Алька. Но тут же вспомнил Толика Белявкина, как тот выступал на сборе, и успокоил себя: — Все правильно. Главное, не трястись из-за этих бумажек».

Он спрятал деньги в карман и подошел к Валерке (как и прошлый раз, Алька с самого начала не хотел стоять вместе с ним).

— А товар где? — спросил Валерка.

— Уплыл. — Алька небрежно махнул вдаль рукой.

— Врешь!

— Гляди. — И Алька показал в сумке пустую банку, повернутую набок.

Узнав о выручке, Валерка посмотрел на приятеля, как на последнего дурачка.

— Зато — раз, и отделался.

— Цену только сбиваешь, — хмуро заметил Валерка. Сам он еще не продал ни одной рыбки. Да и товар у него был не тот. Не подросли еще рыбки. Вполне можно было бы и не ходить ему сегодня. А он пошел. Видно, так уж втянулся в это дело, что не мог пропустить базарного дня.

Скучая, Алька осмотрел всех рыбок, принесенных на продажу. Купил на семьдесят копеек два кустика роголистника и красивой зубастой элодеи. Снова вернулся к приятелю.

Валерка в это время на все лады расхваливал лупоглазому мальчишке его же возраста свой «маломерный товар»:

— Ты чудак-человек! За большими гонишься. Старичков подсунут, и радуйся тогда на них. Через месяц подохнут. А этих подкормить немного — самые красавчики будут!..

И лупоглазый сдался: полез в карман за деньгами.

Как ни хотел Алька оставаться равнодушным, но не вышло. С завистью увидел, что Валерка за каких-то карликов выручил почти столько же, сколько и он, Алька, за своих красных полнорослых меченосцев.

Вместе с завистью шевельнулась и тоскливая мыслишка: «Поспешил — продал, а что толку? Хожу теперь, скучаю. Эх, точно: продешевил». И хотя Алька вновь вспомнил о Толике, но уже без радости и удовлетворения.

Чтобы не расстраиваться, глядя на ловкую Валеркину торговлю, Алька отошел в сторону, запрокинув голову, стал смотреть на небо. А ведь вроде разгоняет тучи. Вон с одного боку совсем побелело. Алька враз перестал думать о рыбках и решил идти домой.

— Давай дуй, раз товар кончился, — сказал Валерка. — Сам виноват. А я поторгую, спешить некуда…

Когда ехал в автобусе, заметил голубое окошечко в тучах. Сквозь него веселым длинным снопиком косо светило солнце. А ведь до трех еще куча времени. Может быть, ошиблась все-таки дикторша Аза Лихитченко? Хотя и придраться к ней нельзя. Ведь не сказала: «будут осадки», сказала: «возможны»…

От такой своей проницательности Альке сделалось весело. Сейчас он уже твердо верил: в парк Динка придет. Сам-то он в любой дождь побежал бы. А вот она… Но теперь и она придет.

А потом с каждым часом настроение его повышалось. Голубые окошки в небе появлялись все чаще и чаще, иногда сливались в целые синие озера, моря. То и дело и на их улицу, испятнанную лужами, набегало жаркое солнце. От сырой земли поднимался парок, и лужи как-то уменьшались, будто съеживались под лучами солнца.

После обеда Алька сказал тете, что идет гулять в парк культуры.

— А как же футбольный матч? Говорят, при любой походе играют.

— Мишка не дает мяч. — Алька не очень грешил против истины. Это уж точно: Мишка ни за что бы не позволил сегодня гонять по лужам свой желтенький венгерский мяч.

— Один идешь в парк?

Как тут было обойтись без вранья? Хотя и частичного:

— Почему? Не один. С нашими ребятами.

Хорошо еще, что тетя не стала расспрашивать, с кем именно идет он, как зовут. Тут бы Альке туго пришлось. Не умеет врать по-настоящему. И противно это.

Тетя Кира лишь поинтересовалась, когда он вернется.

— А чего там долго делать? — стараясь казаться равнодушным, ответил Алька.

А когда в передней чистил бархоткой ботинки, то оглядывался на дверь — не хотелось ему, чтобы тетя видела, как наводит красоту. Он и чуб свой расчесал на улице, и соринку с рукава курточки снял там же, как только зашел за угол последнего дома и свернул к остановке.

Вообще, хорош гусь! Динкино платье с пуговицами критиковал, а сам вырядился, как пижон, — куртка с молниями да пряжками, белая рубашка, ботинки начистил…

Возле огромного колеса обозрения, с неподвижными пока кабинами, Алька никого не увидел. Хотя и понимал, что Динке еще рано было приходить (круглые часы у входа показывали без четверти три), но тем не менее он чуточку расстроился.

Однако миновало и три часа, и пять минут четвертого, и десять минут (Алька дважды справлялся у прохожих о времени) — Динки не было.

Он уже совсем отчаялся — стоял растерянный и жалкий, когда из-за ажурной летней эстрады показалась Котов. Раскритикованного платья на ней не было, и банты не повязала, зато желтая вязаная кофта и синяя юбочка сидела на Динке так ловко, словно она только что сошла с витрины универсального магазина.

— Приветик! — чему-то лукаво улыбаясь, сказала она. — Давно ждешь?

Альке стыдно было признаться, что уже битых полчаса торчит здесь, и потому он небрежно дернул плечом:

— Минут пять.

— А поточнее?

— Ну… семь.

— Неправда.

— А ты откуда знаешь?

— Все знаю, — сказала она многозначительно.

— Шпионила, что ли?

— А хотя бы!

Алька искренне заинтересовался:

— Это зачем?

— Я читала один американский рассказ, там героиня тоже так делала. Характер человека можно узнать.

— Еще не узнала! Три года вместе учимся.

— В школе — не то. А здесь все видно: злой человек, добрый, обидчивый или наоборот…

— Как наоборот?

— Допустим, покорный.

— А я какой? — спросил Алька.

— Ты?.. Ты покорный. Не обидчивый… В общем, ничего.

Не сказать, чтобы такая характеристика наполнила Алькино сердце гордостью, но, обрадованный тем, что Динка все же пришла, говорит с ним, улыбается, он засмеялся и погрозил ей пальцем, как пистолетом:

— Шпиону надо хорошенько закрутить голову! Пошли на карусель?

Предложение было принято, и через несколько минут они заняли свои места. Алька оседлал гривастого деревянного скакуна, а Динка устроилась между горбами верблюда..

Он собирался закружить ей голову. Несчастный!

Как только, скрипя зубчатым нутром, карусели прекратили свой однообразный бег, Динка вспомнила, что в конце аллеи, за комнатой смеха, — отличные качели.

— Такого шпиона, видно, ничем не испугаешь! — пошутил Алька и остановился напротив тележки с мороженым: — Выбирай! — небрежно добавил он и достал из кармана хрустящую трехрублевку.

— Ого, богач!.. Вот это, с розочкой…

Динка ела мороженое красиво: откусит кусочек, отставив мизинец, улыбнется и на Альку вскинет глаза. Снова откусит. Он бы хоть пять стаканчиков купил ей этого сливочного пломбира с розочками, только бы вот так улыбалась и смотрела на него.

Но нет, простуживаться ей ни к чему. Лучше конфет теперь купить.

В стеклянном киоске всякие были конфеты. Алька выбрал самые дорогие — трюфели.

— Сколько взять?

— Так говоришь, — удивленно заметила Динка, — будто целый килограмм собираешься покупать.

— Могу и килограмм! — не моргнув, сказал Алька. — Хочешь?

— Пожалею тебя: возьми сто граммов.

Альке показалось стыдно брать такую малость. Двести — еще куда ни шло. Динку его расточительность не испугала.

— Ничего, одолеем, — ласково улыбнулась она и, ловко высвободив из серебряного плена конфету, вонзила острые зубки в твердый шоколад.

У кассы, где продавали билеты на качели, Динка сказала:

— Бери сразу по два билета. А то не успеешь раскачаться — начинают тормозить.

Альке разве жалко? Взял, как просила. А потом ругал себя. Закружить ее собирался! А вот теперь, стремительно взлетая то справа, то слева, он только об одном думал: когда же под днищем их зеленой лодочки заскрипит тормозная колодка?

Потом они побывали в комнате смеха, постояли перед эстрадой (на лавочках ни одного свободного места не было), где трое артистов, на манер знаменитых «ярославских робят», пели частушки о домоуправе, моднице и о костюмах, которые они сшили в местном ателье.

В седьмом часу стали собираться домой.

— Может быть, еще хочешь конфет? — спросил на прощание Алька.

— Лучше заварное пирожное и бутылку воды, пожалуйста.

За столиком, откусив пирожное и запив его лимонадом, Динка с уважением сказала:

— Ты — как настоящий джентльмен.

На такую похвалу Алька не нашелся что ответить.

— Деньгами соришь, — добавила Динка. — Ах, забыла: ты же зарабатываешь!

Алька смутился. Мало все же было приятного в этом напоминании. Но Динка не заметила его смущения и продолжала:

— Уважаю сильных людей. С твердым характером которые.

— Значит, меня не уважаешь?

Ее глаза непонимающе округлились.

— Сама же сказала, что у меня характер покорный… И какой там еще?..

Динка вновь отпила глоточек, взглянула на Альку.

— Верно… Только все равно он у тебя сильный. Правда.

Алька еще больше покраснел. На этот раз — от похвалы. Он допил свой стакан.

— Еще не взять?

— Хочешь, чтобы я лопнула? — Динка засмеялась. — Мама и так ругает меня, что сладкого много ем… Поздно уже. Поехали домой…

Незадолго до того, как выйти на своей остановке, Динка вдруг сжала Альке локоть.

— Вспомнила! Собачку мою не выбросил?

— Которую подарила? Скажешь! Как же я выброшу?

— А ничего в ней не заметил?

— Бант, — сказал Алька. — Нос красный, глаза…

— А еще?.. Короче говоря, не заметил. Придешь домой, еще раз посмотри. Получше… До свиданья! — Динка спрыгнула с подножки.

Альке можно было бы вместе с ней выйти. Проводить немного. Он так и намеревался поступить. Но Динка до того заморочила голову с этой своей собачкой, что растерялся, не успел выскочить…

Дома он взял с пианино лохматого пуделя, осмотрел со всех сторон. О чем она говорила?.. Хоть и красиво была завязана шелковая лента, Алька решил развязать. Тут все и обнаружилось: под лентой на собачьей спине чернела неширокая прорезь. Копилка, догадался он.

Но для чего ему копилка? Раньше, говорят, в моде были… А как же обратно оттуда вытаскивать? Алька достал из кармана десятикопеечную монетку и опустил в щель. И сколько потом ни тряс лохматого пса — не выскакивала монетка. Будто проглотила ее хитрая собачонка. А может быть, в том и весь секрет — что взять оттуда нельзя?

Алька поставил пуделя на место. Подошел к своим аквариумам. Сколько же тут рыбешек всяких развелось! Подрастут немного, и не заметишь, что больше тридцати штук взял уже отсюда. Мелочь, в общем-то, а… Он вынул вторую зелененькую бумажку, которую получил сегодня из рук молоденького лейтенанта, похрустел ею, подумал, свернул вчетверо и засунул в щель на спине пуделя. Целей будет.

А когда через минуту вновь красивым бантом завязал ленту, то невольно подумал, что никто никогда не догадается, что спрятано в животе этой лохматой собачонки. Точно: целей будет.

День 81-й

Трудно было учиться в эти последние дни, накануне желанных и долгих летних каникул. Не то настроение. Ничего не лезло в голову. На уроках ребята вертелись, шушукались между собой. Учителя чуть ли не каждую минуту делали кому-то замечания, но и это помогало плохо. Да и как не повернуться к соседу, не улыбнуться на шутку, не подмигнуть вроде бы без всякой причины другу, не поглядеть в яркое окно, где в лучах почти летнего солнца кружатся голуби, крикливыми стаями носятся ошалевшие от счастья воробьи. Невозможно было не делать этого: огромный, шумный, посторонний мир врывался в тесные неподвижные стены класса и словно раздвигал их, рушил привычный деловой порядок.

По всему было заметно, что устали и сами учителя. Тоже люди. А может, понимали всю тщетность своих усилий. Стихия!

Даже неутомимая Лидия Васильевна смирилась с таким положением, а вдобавок ко всему еще и простудилась. В понедельник чихала, во вторник часто подносила к носу кружевной платочек, в среду совсем не пришла в школу. И учительницу истории срочно куда-то вызвали.

Так и получилось, что ученикам 5-го «А» разрешили уйти из школы после третьего урока.

— Пошамаешь — выходи! — сказал Валерка и свернул к калитке своего дома, окруженного крепким — без просветов — зеленым забором. — В чижика поиграем. Потом Мишка придет, мяч вынесет.

— Поиграем! — охотно согласился Алька. И правда, почему не поиграть в чижика? Замечательная игра. Да еще с такой битой, как у него. На улице недавно подобрал. Ух и палка! Увесистая и не толстая. Если ею хорошо чижика подцепить, то метров на пятьдесят улетает. Загоняет любого!

Алька открыл калитку и в круглых дырочках почтового ящика, верно служившего со времен дедушки Якова, увидел письмо. От кого это? Не из журнала ли снова? Первый же взгляд на конверт убедил Альку, что никакого отношения к журналу «Пионер» письмо это не имеет. И отец был тут ни при чем. Рука незнакомая, без обратного адреса. Письмо — тете Кире. Так и написано: «Костиковой Кире Павловне». Заклеено крепко. Впрочем, Алька никогда бы не посмел распечатать чужое письмо. Так заведено у них. Если письмо на имя Альки приходит даже от его отца, все равно тетя Кира сама не вскрывает. А чего, казалось бы, особенного — родной брат. Нет, не положено.

Алька отнес письмо тете в комнату и вспомнил о том, что собирался поискать потерявшийся листок со своим недоконченным посланием отцу. Столько времени прошло, а никак не напишет.

Листок, как и предполагал, оказался среди книжек. Почти сверху лежал. Просто удивительно, как не увидел его в последний раз, когда специально искал?.. Ладно, хорошо, хоть сейчас нашел. Сел Алька к столу, достал трехцветную шариковую ручку — подарок отца. Так на чем тут остановился?.. Ага, как получил из журнала письмо. А перед этим?

Лучше бы Алька не читал «перед этим». Только расстроился. Судя по дате, проставленной вверху, двенадцать дней тому назад он так написал: «Говорят, что мальчишки продают на базаре рыбок. По-моему, это нехорошо. Это не мальчишеское дело. Я бы никогда не стал продавать».

Так написал. А что на деле?

Посидел Алька, хмуря в задумчивости брови, вздохнул тяжело. Вздохнешь! Что же такое происходит с ним? Вчера думал так, сегодня — по-другому. А Динка сказала: сильный характер. Какой же это сильный? Нет у него, видно, никакого характера. Флюгер он. Куда ветер подует… Подожди, а может, и нечего тут вздыхать? Просто недавно чего-то еще не понимал. А теперь увидел, поумнел, стал дальше смотреть…

Так думать о себе Альке было куда приятней и спокойней, чем терзаться, сожалеть о недостатках своего характера, называть себя «флюгером».

А письмо все-таки не годится. Вот начало, где пишет о «профессоре», можно оставить, а дальше — не то.

Больше часа водил Алька по бумаге то красным стержнем, то синим, то зеленым. Красивое получилось письмо. Сообщил, что учебный год заканчивает с хорошими отметками, лишь две тройки будут годовые. Написал, как играют в футбол. О погоде, конечно. Что очень обильно и красиво цвели сады, что недавно дожди лили, а теперь снова тепло, может, и не как в Танзании, но все равно тепло, почти жарко. Не забыл похвастать и насчет ответа из журнала «Пионер». «Если напечатают, обязательно пришлю номер журнала».

Перечитал Алька письмо, поставил несколько недостающих запятых. Доволен остался письмом. И отцу приятно будет почитать об его успехах.

А что о рыбках мало написал, так это и не обязательно. Разве все напишешь? Это пять тетрадок надо.

Эх, конверта нет! Сейчас бы и отправить письмо. Сбегать, что ли, на почту? Купить сразу на целый рубль, пригодятся.

Отыскал Алька старый отцовский конверт с африканским адресом (сразу не напишешь — латинскими буквами надо выводить), сунул в карман ручку-трехцветку и побежал на почту.

По дороге он вдруг подумал, что, пожалуй, нет смысла покупать конвертов на целый рубль. Может быть, у тети лежат где-нибудь чистые конверты, просто он не посмотрел как следует. И почему, собственно, он должен заботиться о конвертах? Тетя сама всегда покупает.

На почте он выгреб из кармана мелочь — на два конверта для заграничного письма хватит, подумал секунду и сказал, обращаясь к тетеньке, чинно сидевшей за толстым стеклом:

— Пожалуйста, один авиа для заграницы.

Пока трудился над адресом с непривычными буквами, аж вспотел. Но вот все готово. Не хуже какого-нибудь англичанина или американца написал. В любой загранице поймут. Заклеив конверт с письмом, Алька опустил его в ящик и вышел на все еще яркую, солнечную и даже немного душную улицу. Теперь и газировки с сиропом можно попить. Правильно сделал, что купил не два конверта. Тогда б на газировку с сиропом не хватило. А чистую, за копейку, какое удовольствие пить? Вся вкуснятина в сиропе. И рубль остался цел.

Этот рубль почему-то не давал Альке покоя. Сегодня-то уберег его, а завтра?..

На футбольной площадке игра была в полном разгаре. Мишка — признанный центр нападения — изо всех сил рвался через частокол ног и локтей противника к воротам своего закадычного дружка Вальки Резника. «Тигра» волновался в воротах. Хоть Мишка и лучший друг, но кому из вратарей хочется пропустить гол!

— Мишка! По краю! — орал Валерка, багровый от жары и быстрого бега. — На меня пасуй!

Валеркины подсказки не помогли: соперники отняли мяч и сами с шумом и воплями погнали венгерского круглого красавчика к Мишкиным воротам, которые не менее мужественно защищал Толик Белявкин.

Валерка увидел Альку и подбежал к нему:

— Где же ты пропадал? — Он еле переводил дух. — Продуваем. Пять голов нам забили. Выходи… Мишка! — вновь завопил Валерка. — Я здесь! Пасуй!..

Алька понаблюдал с минуту за игрой, сам что-то крикнул, а когда увидел, что Валерка бездарно промахнулся по мячу, ударил кулаком о кулак и частой рысью помчался к дому.

Однако перед тем как надеть футболку и сменить штаны на универсальные джинсы, Алька вновь вспомнил о рубле, вынул его из кармана и задумался. В таком состоянии он пребывал не более пяти секунд. Подскочил к пуделю, развязал алый бант, и бумажка достоинством в один рубль перекочевала в чрево безмолвного лохматого сторожа. Алька потряс копилкой. Лишь едва слышное шуршание бумажек да легкое перекатывание гривенника говорили о том, что сокровища, спрятанные внутри, целы, хранятся надежно и верно.

«И остальные — туда», — подумал Алька. Из бокового кармана куртки, которую надевал, когда ходил в парк, он извлек еще одну припрятанную бумажку, оставшуюся от первого похода на рыбий базар.

Пышный бант, снова завязанный на собачьей шее, привел Альку в состояние покоя и сладкой, тайной радости…

В футбол гоняли до тех пор, пока за Толиком, пропустившим в общей сложности одиннадцать голов, не прибежал его толстенький брат Котя.

— Домой иди, — сказал он. — Папа из поездки вернулся. Веселый. Премию за хорошую работу получил. И фильм скоро.

Тут все ребята сразу поняли, что им тоже пора домой. Футбол — дело хорошее, но пропускать по телику фильм про шпионов — это никуда не годится.

— Как рыбки живут? — размазывая на лице грязный пот, спросил Алька у юного Коти.

Тот вдруг заморгал круглыми глазами, Альке показалось — сейчас заплачет.

— Были рыбки, — угрюмо сказал Толик. — Предупреждал его: не ставь к окошку. Нет, поставил. Тимофей прыгнул, банку свалил, от рыбок и хвостиков не оставил.

Толику не надо было этого рассказывать: не выдержал Котя, принялся вытирать кулаком слезы.

— Не плачь, — поморщился Алька. — Дело поправимое.

Уточнять, как именно можно поправить дело, он не стал.

— Значит, в половине восьмого фильм?.. Тогда побегу…

Смотреть фильм тетя Кира почему-то отказалась. Ушла в свою комнату, дверь прикрыла.

Фильм оказался таким запутанным, что скоро Алька окончательно перестал понимать, каким образом и с чьей помощью ловкий шпион вершил свои грязные дела. И когда в конце фильма шпион был все же изловлен, Алька с облегчением выключил телевизор и постучал в дверь тетиной комнаты.

Она сидела на диване, чем-то расстроенная, курила сигарету. Алька очень редко видел ее курящей. Он сразу вспомнил о письме.

— Теть Кир, а ты письмо прочитала? Я на стол тебе положил. — Он сел рядом с тетей, вопросительно посмотрел на нее. — А помнишь, говорила, что не станешь больше курить?

— Хорошо, не буду. — Она замяла сигарету в пепельнице, пошире распахнула окно.

Потом тетя Кира снова опустилась на диван, закинула ногу на ногу, усталым голосом проговорила:

— От Вадима письмо.

— Что ему нужно? — Алька спросил это с неприязнью. Он знал, что тетя не любит вспоминать о своем муже. Знал, что тот пил, скандалил и вообще тетя много натерпелась от него, пока четыре года тому назад он не уехал. Вадима Алька никогда не видел, только на карточке. С фотографии Вадим слегка улыбался, был в вязаном свитере, узкая темная бородка. На карточке он ничего. А вот в жизни… Как мог обижать его тетю? Такую веселую, красивую, заботливую. Она как мама Альке. А Вадим — обижал, пьяный напивался.

— Чего ему от тебя нужно? — снова повторил Алька.

— Собирается приехать в наш город.

— Пусть только подойдет к дому! — Алька сжал губы, сжал кулаки.

— Ой-ля-ля! — улыбнулась тетя. — Какая у меня защита!

— Не веришь?

— Верю. — Тетя Кира обняла Альку, сказала дрогнувшим голосом: — К чему все это?.. Теперь он уверяет, что одумался. Хочет видеть меня.

— А ты?

— Что я? Я, как видишь, и без него прекрасно живу.

— Тетя, — понимая, что сейчас имеет право задать этот вопрос, сказал Алька, — а правда, что Петр хочет пожениться на тебе?

— Ты откуда знаешь?

— Валерка говорил.

— Это правда, Алик, — подумав, серьезно сказала тетя.

— А ты? Ты соглашаешься, да?

— Слушай, Алик, — она с удивлением взглянула на племянника, — а не рано тебе интересоваться такими вещами?

— Тетечка, — жалобно произнес Алька, — ведь это же ты. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

— Мы очень разные с Петром, — помолчав, задумчиво проговорила тетя Кира. — Смотрим по-разному…

— Ведь он купит осенью «Жигули». Ты знаешь?

— Наверное… Да, мы очень разные. И это меня пугает.

— И водку он не пьет, — продолжал свое Алька.

— Не пьет, — подтвердила она.

— А как мотоцикл классно водит! — Альке казалось, что тетю больше пугают какие-то там ее разные взгляды с Петром, чем неожиданный приезд пьяницы и скандалиста Вадима. — Этот Вадим из-за тебя приезжает? — угрюмо спросил Алька.

— Вероятно… Впрочем, его мама Елена Сергеевна здесь живет. Недавно она приходила ко мне в театр. Рассказывала, что Вадим теперь другой.

— А ты не верь! — упрямо сказал Алька. — О Петре даже заметка в газете была напечатана. Мне Валерка показывал. Он хороший, аквариум мне подарил…

— Алик, пойдем пить чай, — устало проговорила тетя Кира и взъерошила его чуб. — Рано еще вести тебе такие разговоры. Не понять тебе.

Дни 85 — 89-й

Начались каникулы, и один за другим ребята стали разъезжаться из города. Кто в деревню, кто к морю, а большинство — в пионерские лагеря. В понедельник и тетя Кира сказала Альке, что договорилась о путевке в лагерь.

Алька дважды бывал в лагерях. Ему нравилось там. В прошлом году, например, по возвращении из лагеря «Лесная республика» он целую неделю только и рассказывал, какие там были порядки, как ходили в поход, а какую устроили военную игру!

Тетя Кира не сомневалась, что Алька с радостью примет ее предложение. А вышло по-другому: племянник ни в какую не соглашался ехать. Доводы его: «не хочется», «там будет, наверное, скучно», «мы здесь играем в футбол» казались ей не заслуживающими внимания. Тогда Алька сказал про аквариумы. Кто, мол, будет ухаживать за рыбками?

— Не волнуйся, — сказала тетя и не очень уверенно пообещала: — Я и сама могу покормить.

— А пойдешь на пруд за дафниями? — спросил Алька и принялся пугать тетю: — Знаешь, как там грязно! И скользко. Надо разуваться. — А потом и новый аргумент привел.: — Ты же в ГДР собиралась ехать. Что же, все рыбки поумирают?

— Но можно отнести аквариумы Валерию.

— Нет! — решительно заявил Алька. — Я сам хочу кормить своих рыбок. Сам.

— Вот, оказывается, обуза на нашу голову!

— Тетечка, это никакая не обуза! Я правду говорю: мне совсем не хочется в лагерь. А если ты поедешь в ГДР, то я и один дома побуду. Подумаешь, две недели! Что здесь такого. Мне же — тринадцатый год.

— Алик, там речка рядом, лес хороший…

— Тетечка, не уговаривай. Речка и у нас есть. И лес тоже. Может быть, потом, в другую смену…

Так и отступилась тетя Кира. Конечно, если бы она догадывалась об истинных причинах Алькиного упрямства, она бы заставила его поехать в пионерский лагерь. Но истинная причина ей была не известна.

Не знала тетя Кира, что после вчерашнего воскресного посещения Алькой рыбьего базара внутрь симпатичного серого пуделя, ласково и мирно взирающего с высоты старинного пианино, уютно легли две новые ассигнации, хотя и небольшого достоинства, но тем не менее достаточно пополнившие прежние Алькины богатства.

Не знала она и того, что вчера же, после удачной торговой операции, двое друзей больше часа слонялись по этажам Центрального универмага. Правда, третий и четвертый этажи их мало интересовали, а вот на первых двух, по их мнению, было выставлено на продажу очень много стоящих вещей.

Валерку привлекали средства дорожного передвижения. Он долго со всех сторон оглядывал мопед «Верховина-3», дотрагивался до резиновых ручек на блестящем руле, щупал ребристые шины колес. Он так солидно и заинтересованно вел себя, что молоденькая продавщица в голубом нарядном халатике с эмблемой универмага на груди, обычно с подозрением относившаяся к юным покупателям, спросила:

— Никак собираешься мопед приобрести?

— Да, хочу купить, — степенно подтвердил Валерка и уточнил: — Не сейчас, а потом. Месяца через полтора. — И, проникнувшись доверием к такой внимательной продавщице, добавил: — Деньги пока собираю.

Алька тоже с интересом приглядывался к гоночным велосипедам, мопедам, зеленым и синим мотороллерам, но особого желания приобрести эти вещи у него не было. Его больше влекли товары, выставленные в другом отделе, на втором этаже, откуда на все лады неслись звуки магнитофонной музыки, транзисторов, мелькали голубые и цветные экраны телевизоров. И отдел фототоваров не оставлял его равнодушным. Сколько тут было удивительных вещей! Фотоаппараты, сверкающие объективы, бинокли всякого вида и даже стального цвета подзорная труба. Вот это действительно труба! Не сравнить с теми неуклюжими картонными самоделками, что мастерит Толик Белявкин. А какие красуются на стеклянных полках кинокамеры! С ума можно сойти. Вот подержать бы в руках, покрутить зеркальные ручки, посмотреть через их голубые объективы!

Выйдя из универмага, приятели так увлеклись, обсуждая увиденное, что не заметили, как прошли пешком несколько остановок. Валерка не терзался выбором: он хотел стать владельцем мопеда. Ради этой цели он готов с утра до вечера ухаживать за своими рыбками, кормить их самыми лучшими кормами и уж, конечно, не потерять ни единого воскресного дня.

Что греха таить: и Альке хотелось скопить денег. Какая будет та вещь, которую он решится купить, он еще не представлял. Но это не так важно. Было бы на что приобрести, уж он потом сообразит!

Ничего этого тетя Кира не знала, и потому, когда Алька снова повторил, что совершенно не желает ехать в лагерь, она сказала:

— Смотри, пожалеешь, да поздно будет.

— Не пожалею. Нисколечко, — заверил Алька…

А вот другие с удовольствием ехали.

И Толик через два дня уезжал в лагерь. Он сказал, что обязательно забежит проститься с Алькой и, если будет хорошая видимость, то поведет его к себе домой — смотреть Луну. «Телескоп» к этому времени он уже закончил монтировать, и хотя прибор получился не совсем таким, как он мечтал, но все равно теперь с его помощью рассматривать ближайший спутник Земли стало удобнее.

Однако проститься с Алькой Толик почему-то не пришел. И серебряной Луне никаких помех не было — спокойно и неподвижно стояла в небе. И все же Толик не пришел.

Алька мог бы и сам забежать к нему — три минуты ходу. Но не забежал.

Днем вышел досадный случай. Пустяк, в общем-то, но тем не менее… К Альке на улице подошел Котя и сказал, что своего дурака и обжору кота Тимофея палкой будет теперь гонять, если тот посмеет подойти к рыбкам.

— А где рыбок достал? — спросил Алька.

— Не достал… — Котя уставился на Альку жалобным и просящим взором.

— А-а… — догадался тот. — Пока нет, значит?

Котя отрицательно помотал головой, не спуская с него вопрошающего взгляда.

— А на меня чего уставился? — вдруг сказал Алька, — Что у меня, магазин? Дал в тот раз пять штук, где они? Такой хозяин ты, дашь еще — и снова без толку…

Алька в конце концов, вероятно, дал бы Коте-толстячку несколько мальков, просто ему жалко было сразу отдать, а Котя (хоть и маленький, да обидчивый) неожиданно повернулся и бегом заспешил по улице к своему дому.

Алька хотел крикнуть ему вдогонку, но махнул рукой: подумаешь, фокусы будет показывать!

Случай, прямо сказать, пустяковый, но как-то неприятно было на душе. И когда Толик ни вечером, ни утром не забежал проститься, то Алька лишь печально вздохнул про себя. Досадно, конечно, но, может быть, у него просто времени не оказалось? Дорожные хлопоты. Всегда одного часа не хватает.

Уехал Толик. Что ж, пускай. Валерка зато остался. Чем не друг?

День 95-й

Алька лежал, раскинув руки, и чувствовал, как прохладная капля пота медленно скатывается по боку, заползает под спину. Сквозь лист лопушка, которым он укрывал лицо, расплывчато и мутно просвечивало зеленое солнце. На живот, что ли, перевернуться? Но и поворачиваться было лень. Душно. Жарко. Тихо. Где-то попискивает птица, гудит шмель, на улице проурчал грузовик. А рядом — частое и нелегкое дыхание старого Буяна. Вот кому жарко-то в своей мохнатой шубе!

— Говорил: на речку надо было пойти, — сказал Алька. — Сейчас нырнуть бы. С головкой.

— Купание и здесь устроить можно, — отозвался Валерка и шевельнул коленкой — согнать муху. — Кричи — кому идти за водой.

— Велосипед! — сказал Алька.

— Девять! — тотчас ответил Валерка.

— Посчитаем… — Алька приготовился загибать пальцы. — Вело-си-пед. Во, насобачился! Девять букв. Точно. — Он поднялся и босиком, в одних плавках направился к торчавшей из земли водопроводной трубе с краном. Открутив кран, наполнил водой лейку.

Валерка, растянувшийся на траве, возле кустов крыжовника, распоряжался:

— Взяли! Шире шаг! Торопись!..

«Сейчас ты у меня покомандуешь!» — со смехом подумал Алька.

Он подошел к другу и без всякой подготовки выплеснул на него чуть ли не половину лейки.

Валерка страшно взвыл и вскочил на ноги.

— Очумел!

— Нервы надо лечить, — сказал Алька и передал ему лейку. — Не боюсь.

Однако от холодной воды и у него зашлось дыхание.

«Искупались», и сразу стало легче. Валерка вылил остаток воды на Буяна, с испугом наблюдавшего за их возней. Взвизгнув, пес отбежал немного в сторону, но тут же лег снова и принялся вылизывать на боку мокрую шерсть.

Потом друзья попаслись в кустах крыжовника. Но не долго. Ягоды были еще совсем зеленые, твердые и до того кислые, что рот на сторону сворачивало.

Опять повалялись на траве, подставляя покрасневшие тела горячему солнцу. И уже в который раз вели самый милый и волнующий для обоих разговор — о рыбках.

— Хорошо, что навозили тогда с братухой стекол, — сказал Валерка. — Обещает еще аквариум сделать.

— Я тоже три банки занял, — без всякого намека сообщил Алька. — У лиры — новые мальки, у большой меченосихи — снова штук шестьдесят.

Валерка слова его понял по-своему.

— Больше стекла нет. Только на один аквариум.

— А я что, разве прошу? — сказал Алька. — И в банках посидят. Банок у нас сколько хочешь. Тетя огурцы в банках покупает, помидоры.

— Все равно в аквариумах лучше, — заметил Валерка.

— Кто спорит…

— А у меня гуппят — целая стая. Штук полтораста. Плохо, что на базаре дают за них мало.

— Мне бы тоже гуппи заиметь. Удобно. Если кому дарить, то не жалко. А вид у них приятный. Самцы особенно…

— Брось ты! — поморщился Валерка. — Дарить, дарить! Кому нужно — сами достанут. И без дарения обойдутся.

Возражать приятелю Алька не стал. Может, и прав Валерка. Не подарил бы первый раз Коте рыбок, тогда бы и второй раз не пришел он клянчить. А так чертовщина какая-то вышла из-за этого. Будто и с Толиком поссорились. Или Галку взять. Подарил. А что толку? Все равно разговор об этом завела на сборе звена. Еще и в подхалимстве обвинила.

А вообще интересно, живут у Мариши те рыбки?..

Валерка словно угадал, о ком подумал Алька.

— Галку вчера видел. Идет с бидоном, на меня и не смотрит. Задавака! Рыбок ей даришь! Давить таких надо!

Спору нет: поволноваться Гребешкова заставила Альку немало, но чтобы «давить таких» — нет, он не был согласен. Правда, вслух об этом Алька распространяться не стал, не пойметВалерка. К тому же снова начало нещадно палить солнце — языком лень ворочать. Тем более о какой-то Галке. Вот про червей-трубочников поговорить стоит. Оказывается, на противоположной от них окраине города протекает грязный ручей, вот там любители и ловят этого удивительного червя.

— Ну, когда же за трубочником пойдем? — спросил Алька. — Помнишь, и в книжке о нем написано: очень хороший корм. Тогда рыбки еще быстрее станут расти.

— Сам знаю, — ответил Валерка. — Обязательно двинем. Петр обещал частую сетку достать. Как сделает черпак, так и пойдем.

— Хороший у тебя брат, — помолчав, проговорил Алька. — Все делает, помогает нам.

— Еще бы! Он и сам видит, что дело стоящее. Если все как следует наладить — большие деньги можно грести… Он у нас хозяин! — Валерка обвел горделивым взглядом сарай, где стоял мотоцикл «ИЖ», дом под железной крашеной крышей, раскидистые яблони (на их ветвях густо висели еще некрупные — по ореху — зеленые плоды), высокие груши, аккуратные ряды кустов малины, росшие вдоль забора. — Он хозяин, — повторил Валерка.

А потом Валерка вдруг сел на траве и потер рукой шею.

— Слушай, — сказал он, — а видел за автобусной остановкой, где пятиэтажный дом построили, внизу магазин делают? Витрины железные уже стоят, а стекол в них еще нет. Надо будет почаще ходить туда. Может, скоро привезут стекла. Откроют ящик, а там вдруг битое. Куда мы с братом ездили, там два битых стекла оказались. Вот хорошо бы. Попросим так или рубль дадим. Они и позволят нам взять. Тогда братуха и тебе аквариум сделает.

— А захочет мне?

— Спрашиваешь! Конечно, сделает. Сам же видишь, как он за твоей тетей Кирой ходит. Дома уж сколько раз говорил о ней: буду жениться. Только мать ворчит: не пара, мол, тебе. А почему не пара? Она же хорошая. Красивая. Я бы хотел, чтобы они поженились. А ты?

Алька перекусил травинку.

— Я тоже не против. Пусть себе женятся. Мы тогда с тобой кто же будем?.. Зятья, кумовья… или как там?.. В общем, родственники.

— Шурины, наверно, — поморщив лоб, сказал Валерка. — Ладно, пусть женятся, потом разберемся.

— Знаешь. — Алька придвинулся ближе к Валерке, тихонько сказал: — Тете письмо прислал… этот, Вадим. Ну, бывший муж тети. Он пьяница, только мучал ее. Пишет, что приедет в наш город. Вот гусь! Я увижу его у нашего дока — палкой шибану! Ишь, мириться теперь захотел!

— Мириться? — От удивления Валеркины брови поползли вверх. — Интересно…

День 98-й

Грязный и узенький ручей они отыскали без особого труда. Вот добираться только было очень далеко. Автобусом, потом седьмым номером трамвая до кольца, еще пешком идти.

Вода в ручье была мутная, издавала неприятный запах, видно, в ручей где-то сбрасывали всякие отбросы. Но именно такая вода, наверное, и нравилась червям-трубочникам. Когда Валерка железным черпаком выволок со дна ком грязи и, тряся в воде черпак, хорошенько промыл ее, то ребята, жадно приникшие взором к частой сетке, разглядели много тонюсеньких розовых ниточек. Это и были черви-трубочники.

Валерка так обрадовался, глаза его так сияли, что он, казалось, готов был проглотить этот прекрасный комок грязи. Да и Алька с восторгом смотрел на него.

Не прошло и получаса, как поллитровые банки обоих друзей были доверху наполнены драгоценной грязью.

Обратная дорога им показалась куда короче.

Теперь оставалось главное: извлечь червячков из грязи. Нелегкая работа! Но недаром ребята и книжки специальные читали, и бывали на рыбьем базаре (чего там только не наслушаешься!), поэтому многие премудрости из хлопотливой практики аквариумистов им уже были знакомы. Знали они и то, как довести дело до конца с червем-трубочником.

— Приходи ко мне, — сказал Валерка. — Братуха и решето такое сделал. Иголка не пролезет. Выложим на него грязь, пристроим над тазом с водой и начнем выкуривать на солнышке. Сами в холодную воду полезут.

Лишь туфли Алька сбросил в передней. Прямо с банкой и вбежал в свою комнату. За столом сидела тетя Кира и незнакомая пожилая женщина с белыми волосами.

— Алик! — воскликнула тетя Кира. — На кого ты похож! Взгляни на себя в зеркало!

Алька растерялся, хотел было поставить банку на стол, но вовремя успел сообразить, что ей здесь не место. На столе блестел вычищенный, как в день его рождения, никелированный чайник, стояла красивая тарёлка с печением, в блюдечках — вишневое варенье.

— Боже! — теперь уже с отчаянием сказала тетя. — Зачем тебе эта грязь? Унеси скорее… В общем, приводи себя в порядок, умывайся — и милости просим к столу.

Пряча банку, Алька конфузливо юркнул за дверь. Надо же было ему врываться в комнату, да еще с этой банкой! И правильно сказала тетя: незачем банке там стоять. Надо сразу Валерке было отдать. Испугался, домой потащил, будто кто-то съест его грязь!

В ванной комнате он взял мыло, повернул кран и тут увидел в зеркале свое лицо. Увидел и окончательно расстроился: на лбу, как в индийских фильмах, чернело пятно от грязи, на шее и щеке полосы, хотя и не такие черные, но все равно они явно не украшали его внешности. Хорош, во всей красе показался!

Алька умылся, причесал чуб, сменил рубашку — неудобно было выглядеть замарахой перед чужим человеком. Кто же она такая, эта тетя? Может быть, какая-нибудь артистка из театра? А вдруг — из редакции журнала «Пионер»? Приехала, допустим, по каким-то делам в их город, заодно решила и на него посмотреть. Все-таки автор. Алька сам, конечно, не верил в то, что придумал, но тем не менее он почистил щеткой брюки, оправил под ремнем рубашку и вошел в комнату.

— Познакомься, — сказала тетя Кира. — Это Елена Сергеевна. Мать Вадима.

Обе женщины наверняка заметили, как сразу же потускнело Алькино лицо.

— Садись. — Тетя Кира отодвинула рядом с собой стул. — Выпей с нами чаю. Ты же любишь с вишневым вареньем. Вот печенье бери… Елена Сергеевна, — обратилась она к собеседнице, — мы с Аликом большие друзья, доверяем друг другу, и у нас, по-моему, нет с ним секретов. Как, Алик, считаешь?

Он невольно посмотрел на серого пуделя, взиравшего на них с пианино, и неуверенно пожал плечами.

— Ах, у тебя, оказывается, есть от меня секреты? Вот не ожидала! Впрочем, конечно же, есть! Ты держишь от меня в глубокой тайне, сколько в последнем футбольном матче забил голов, с кем из мальчишек повздорил и даже решил подраться. Ты скрываешь от меня, какими поменялся марками…

Альке была непонятна необычная оживленность тети, ее разговорчивость, словно больше всего она боялась сейчас молчать. А может быть, она просто волнуется? Наверное. Это же мать Вадима. Зачем она пришла?..

Алька пил чай, прикусывал печенье и внимательно слушал, о чем беседовали женщины. А говорила, главным образом, тетя.

— Я не боюсь, Елена Сергеевна, вести этот нелегкий разговор при Алике. Так получилось, что после того несчастья с Зоей я практически заменила Алику мать. И вы понимаете, что раньше, когда у нас с Вадимом начались недоразумения, ссоры, началась невыносимая жизнь, то это касалось прежде всего лишь нас — меня и Вадима. Теперь же у меня Алик. И допустить, чтобы и он, еще ребенок (при этом слове Алька поморщился), испытал горечь унижений, услышал грубое слово или попрек, простите, Елена Сергеевна, я на это пойти никак не могу. Не имею права.

— Милая Кира, — положив руки на стол, печально проговорила мать Вадима, — я вас прекрасно понимаю. И вы совершенно правы в каждом своем слове. Ведь вы знаете: я всегда ценила, уважала вас и была на вашей стороне. А сейчас только одного хочу: позвольте Вадиму встретиться с вами. Я думаю, вы найдете его другим. Времени немало прошло — четыре года. Он многое понял. Не скажу, что сейчас стал таким, каким я хотела бы его видеть. Пока нет. Но уже другой. Лучше. Ему тяжело. Вы ему очень нужны…

Теперь тетя Кира молчала. От ее живости не осталось и следа. Смотрела в одну точку, ложечкой перекатывала в блюдце ягоду. С горечью сказала:

— Я ему нужна. Теперь нужна… Когда столько всего отравлено. Но ведь можно и так спросить: нужен ли мне Вадим?.. Алик, — сказала тетя Кира, — ты, пожалуй, все-таки пойди погуляй…

Алька не протестовал. Разговор, конечно, интересный, но кое-что, а возможно, и самое главное он уже понял. Понял, что тетя совсем не спешит прощать этого Вадима. Подумаешь, радость! Правильно сказала: он теперь и не нужен ей вовсе. Может, ей Петр Шмаков теперь нравится… И еще Алька понял, почувствовал, поверил: тетя не сделает ничего такого, от чего ему, Альке, будет плохо.

Успокоенный, Алька вышел из комнаты. Ладно, пусть хоть до вечера говорят. У него дела тоже важные. Как там черви-трубочники? Из грязи вылезли?

Вылезли, оказывается. Пока не все, правда, но в эмалированном тазу, в котором доверху была налита вода, несколькими живыми комочками уже копошились чистые, розовые трубочники.

Все сооружение стояло на крыльцо, ярко залитое солнцем. Тут же, на табуретке, в белой майке, открывавшей мускулистые руки, сидел Петр Шмаков. В больших пальцах он держал тонюсенький прутик и шевелил им грязь в деревянном четырехугольном решете.

— Я уже бросал червяков в аквариум! — радостно сообщил Валерка. — Так жрут, прямо дерутся!.. А ты чего так долго не приходил?

— Гости у нас, — насупившись, ответил Алька.

Петр ничего не спросил, лишь широкую бровь приподнял, вопросительно взглянул на Альку.

— Мать Вадима пришла, — еще более хмуро пояснил Алька.

— Так, — проговорил Петр и поднялся с табуретки…

День 102-й

Шмаков уже собирался нажать ручку газа — обогнать плетущийся трактор с прицепом, когда у входа в бакалейный магазин заметил Киру. В легком платьице и босоножках, с золотистой сумкой в руке, она показалась ему совсем девчонкой. И не подумаешь, что двадцать восемь. Он всего на год старше ее. А кто скажет, что только на год? Петру и тридцать пять дают. Эх, жизнь коромыслом! Сидит она, Кира, как заноза в сердце. Попробуй вырвать — больно.

Петр зарулил на обочину, заглушил мотор. Красный шлем он снял, повесил на руку и вошел в магазин.

Кира стояла в очереди в молочном отделе. Шмаков подошел сзади и, низко наклонившись над ней, сказал с улыбкой:

— Извиняюсь, гражданочка, вы — крайняя?

— Ах, это ты, Петр.

Она как будто и удивилась, и обрадовалась, но как-то сдержанно, в меру, и даже посчитала нужным шутливо поправить его:

— Вижу: не слушаешь по радио бесед о русском языке. Вместо «крайняя» говорят «последняя».

— Точно, — уже без улыбки ответил Шмаков. — Радио слушать некогда. Мы народ занятой.

— Хочешь сказать: я бездельница? — Она подняла тонкие брови.

— Не хочу… — Он помедлил и добавил: — Какая уж бездельница! Трудно тебя в последнее время перехватить.

— По-моему, наоборот. Театр уехал на гастроли, и я, бывает, весь день дома сижу.

— О том и толкую. Утром подвез бы на работу — не выходишь, у театра ждать — тоже… Один — ноль не в мою пользу.

— Между прочим, мой дом от твоего, если не ошибаюсь, не так и далеко. Помнится, мы даже соседи… Прошу вас, девушка, три бутылки молока, двести граммов масла, творогу…

Шмаков постоял в сторонке, пока Кире взвешивали творог и масло, и когда она подошла к нему, он продолжил прерванный разговор:

— Соседи! А толку-то…

Они вышли на улицу.

— Хоть сейчас подвезу. Не откажешься?

— А стоит ли? Взгляни — погода просто райская. Лучше пройтись… Да, что-то насчет соседей я не поняла.

— Что ж непонятного? — Петр зачем-то потрогал шлем. — Занятая очень стала. Гостей принимаешь… Это кто же приходил — мать Вадима твоего?

Кира внимательно и серьезно посмотрела на Шмакова:

— Моего?.. Да, был когда-то моим. Мужем был.

— Приехать собирается? Навестить? — Петр погладил блестящий шлем, будто смахивая с него невидимую пыль.

— Возможно…

Он надел шлем на голову, нахмурился:

— Говорить с ним будешь?

— Ты странный. — Кира пожала плечами. — Человек приедет, станет что-то говорить, а я, по-твоему, должна молчать?

Шмаков взялся обеими руками за руль:

— Так ты садишься? Поедешь?

— Зачем ты сердишься?

— Ты поедешь?

— Я пойду пешком. — Она повернулась и, стройная, прямая, зацокала каблучками по квадратным плитам тротуара.

Шмаков так рванул с места, что дрогнули желтые одуванчики, росшие на узеньком газоне.

Кира не прошла и сотни метров, как Петр уже спрыгнул с седла у своих тесовых ворот, закатил машину во двор. Потом сморщился, крякнул с досады и, не заходя в дом, крупным шагом поспешил обратно по улице.

«Нет, — подумал он, — рубить сплеча не годится. И характер показывать ни к чему. Только напугать можно…»

Он встретил ее за поворотом. На этот раз она удивилась, покачала головой:

— Однако и характер у тебя… Спичка. Хорошо, что не было инспектора ГАИ, непременно оштрафовал бы за превышение скорости.

— Прости, — виновато сказал Петр и протянул руку к сумке. — Разреши — помогу?

Она охотно разрешила:

— Это мне уже больше нравится.

— Сам не понимаю, что делаю, — сказал Петр. — Как лучше хочу, а получается… Злюсь. Еще Вадим этот!.. Зачем он тебе? Разбитый кувшин не склеишь… Кира, поедем с тобой в Прибалтику? Я в месткоме еще одну путевку попробую выбить.

— Не надо, Петр. Тем более выбивать. — Она тихо улыбнулась. — На днях я, видимо, в ГДР поеду, по туристической. Еще зимой подавала заявление.

— Вот так, — обескураженно развел он руками (в сумке даже молочные бутылки звякнули). — Снова один-ноль. А в чью пользу?

— Не в его, не думай. Не беспокойся насчет Вадима. Ты абсолютно прав, когда сказал о разбитом кувшине. Не склеишь, а главное, и не хочу склеивать. А что в разные места едем — это же прекрасно! Ты Прибалтику посмотришь, я — ГДР. Отдохнем, впечатлениями обменяемся. Подумаем…

— Опять подумаем, — вздохнул Петр. — Да не хочу я думать. Надоело. Я люблю тебя.

Они подошли к дому. Кира взяла у него сумку с продуктами. Помахала у калитки рукой.

— И все-таки, Петр, думать надо. Все это очень ответственно, мы не имеем права не думать…

День 107-й

Дорогу от своей калитки до пруда Алька знал во всех подробностях. За кормом теперь приходилось бегать чуть ли не каждый день. Рыбки в аквариумах и банках подрастали, появлялись новые, и чтобы насытить всю эту прожорливую ораву, нужно было покрутиться ой-ёй-ёй! Спасибо, червь-трубочник выручал. Он мог храниться в холодной воде значительно дольше, чем нежные дафнии.

На пути к пруду ничего интересного не было. Обычная дорога: одноэтажные дома на улице, окруженные заборами всех цветов, густая зелень за ними, дальше — крутой поворот, откуда видно полотно железной дороги с бетонными столбами и натянутыми электропроводами. Потом длинная кирпичная ограда — за ней помещается лесосклад — и снова переулок с рядами домов. Тут, в середине переулка, Алька всегда настораживался. Не то чтоб боялся идти мимо Галкиного дома — нет, просто он помнил (особенно после того случая, когда она подслушала их разговор с Валеркой о базаре), что в этом доме живет звеньевая, человек, который заинтересованно наблюдает за каждым их шагом.

И на этот раз, еще шагов за тридцать до Галкиного дома, друзья понизили голос и, словно по команде, повернули головы направо. Но звеньевой нигде не было. Зато в окне с настежь распахнутыми рамами они увидели Галкиного отца; он брился, глядя в круглое зеркало. Было даже слышно, как занудливой пчелой гудит в его руке электрическая бритва. За его плечом виднелся угол аквариума с зелеными растениями. Альке показалось, что и самих рыбешек он рассмотрел.

— Видел? — кивнул он на дом звеньевой. — Аквариум у нее. Настоящий!

— Сам рыбок подарил, — усмехнулся Валерка. — Это сколько же прошло?.. Больше месяца? Точно. Как раз бы на базар скоро нести. Шесть штук отдал? Вот посчитай, сколько из кармана уплыло.

— Да ладно! — как пикой, махнул Алька длинным сачком.

— Проладнаешься! Там ладно, здесь ладно — вот и не досчитал. Хозяин!

— Не обеднею, — стараясь наступать на тень собственной головы, сказал Алька. — Вот тетя послезавтра уедет — тогда уж я развернусь! Дней двадцать она проездит.

— Один будешь жить? — с интересом спросил Валерка.

— А чего такого? Я бы не испугался. И хотел один жить, да тетя боится. Рассказала этой… матери Вадима. А та рада стараться: «Поживу эти дни у вас. Посмотрю за вашим племянником. А то голодный насидится…»

— Во радости-то! — посочувствовал Валерка.

— Куда уж больше! Хоть из дома беги.

— Смешно. Они бы ругаться должны. А выходит, не ругаются.

— Ругаться! Слышал бы, как разговаривают! Будто родные. Все на «вы». «Налить вам еще чашечку чая?», «Благодарю вас, дорогая, только полчашечки».

— Не поймешь, — сказал Валерка. А потом подозрительно взглянул на Альку. — Погоди. А не нарочно это они? Братухе голову крутит, а сама Вадима ждет не дождется…

— Не, не! — замотал головой Алька. — Железно — с Вадимом она мириться не хочет. Так его матери и сказала.

— А та что?

— Что та? Ничего. Понимает. Одного, говорит, прошу: позвольте Вадиму встретиться с вами. Поговорите.

— Де-ла… — протянул Валерка.

— Не больно веселые, — согласился Алька и плюнул на забор. — А-а, мне она до лампочки! Думает, что слушать ее стану. Ха! Кто мне такая? Поесть приготовит, и спасибо. Вольный казак! Сейчас мы с этими рыбами развернемся! Вчера только пятерку выручил. Ничего, в следующее воскресенье не промахнусь. Штук сорок возьму на базар.

— Удивил! — пренебрежительно заметил Валерка. — Я и побольше наберу!

Галку они выглядывали в окошках ее дома, а она здесь — на пруду. И чем занималась? Алька увидел — чуть со смеху не покатился. Гребешкова стояла по колени в воде и детским сачком, с каким за бабочками гоняются, добывала своим рыбкам корм. А смешней того на Маришу было смотреть. Стоит на цыпочках, у самой воды, изогнулась, ножки вместе, платье колокольчиком и рукой показывает: как же, она лучше знает, где ловить!

А Валерка в этой уморительной картинке ничего забавного не находил. Поморщился, словно от зубной боли:

— И здесь от нее нет покоя! Идем подальше, с другой стороны.

Это верно: от Галки действительно не спрячешься! Не успели они устроиться поудобнее, налить в банки воды, еще и сачки не пустили в дело — она тут как тут. Остановилась за спинами, наблюдает.

— Чего надо? — Валерка широко размахнулся сачком на длинной бамбуковой палке. — Отойди. Заеду по физии!

— И злой ты, Шмаков!

— Какой уж есть.

Гребешкова спустилась поближе к Альке и, обращаясь к нему, пожаловалась:

— А я черпаю, черпаю — ничего нет… Ой, у тебя не из марли сачок, а матерчатый!

— Ты бы еще рыболовную сеть забросила! — усмехнулся Валерка.

Подошла и Мариша. В руках, боясь расплескать воду, несла банку.

— Алик, поймай нам этих жучков.

— Аквариумисты! Жучков! — погрузив сачок в зеленоватую непрозрачную воду, проворчал Валерка. — Шли бы лучше отсюда, не мешали людям.

— Посмотреть, что ли, нельзя?

— Да гляди, — милостиво разрешил Валерка. — За гляденье денег не берем. Верно, Алик?

— Все на гроши меряете! — Галка с ожесточением мотнула каштановыми кудрями и схватила Маришу за руку. — Идем отсюда! Сачок переделаем — сами наловим.

Альке было чуточку жалко девчонок, он бы охотно наловил им корма (экий труд: сачком поводить да в банку вытряхнуть добычу!), но его друг Валерка был в эту минуту исполнен такого достоинства и пренебрежения, что Алька устыдился своей слабости. «Вообще, правильно, — подумал он, — хотят рыбок держать, так пусть сами все и делают».

День 112-й

Уже три дня прошло, как уехала тетя Кира, и в доме их теперь жила Елена Сергеевна. Алька и в самом деле чувствовал себя вольным казаком. Он не считал нужным отчитываться перед чужим человеком, докладывать, где был и что делал. За три дня они перебросились всего несколькими незначительными фразами. Поев, Алька старался поскорее убежать из дома, приходил поздно. На второй день даже обедать не явился. Елена Сергеевна выговаривать ему за это не стала, лишь заметила, что надо бы предупредить ее, раз собрался идти на речку. Она бы наделала бутербродов, яичек сварила.

— Хоть что-нибудь перехватил? — спросила она.

— Три пирожка съел, — вспомнил Алька. — Мороженое.

— А деньги у тебя были?

— Были, — сдержанно ответил он, хотя — сказать честно — для того, чтобы купить на пляже пирожки, ему пришлось занять пятнадцать копеек у Валерки. Вот так: и богатый, и бедный. В копилке — ого! Пирожков мог бы накупить — месяц жевать не пережевать. Это в копилке. А в кармане — блоха на аркане. Валерке пятнадцать копеек должен — вот сколько в кармане. Но это все ерунда: в воскресенье махнет на базар — заработает.

Однако в субботу его планы на выходной день оказались под серьезной угрозой.

Еще обедая на кухне, Алька, заметил, как постепенно нахмурилось небо, а потом на улице просто потемнело, будто вечер не ко времени наступил.

Елена Сергеевна включила свет, обошла комнаты, закрыла везде окна.

— Идти никуда не собираешься? — спросила она.

Альке не обязательно было отвечать на такой вопрос с подробностями, можно было бы отделаться и короткими «нет», «да», но Елена Сергеевна смотрела на него приветливо, спокойно, и Алька, сам не зная почему, сказал:

— В футбол договаривались играть. Тигра поспорил, что больше пяти голов не пропустит в свои ворота. — Алька даже подумал, что нужно сделать кое-какие разъяснения: — Тигра — это Валька. Наш вратарь. У него настоящие вратарские перчатки есть.

— Не повезло, — сказала Елена Сергеевна, — по крайней мере до завтра придется вам отложить этот волнующий спор. Вот-вот дождь начнется.

Наверное, и минуты не прошло, как железная крыша их дома загрохотала, будто кони из конца в конец тяжелую телегу начали раскатывать там.

— Уж не град ли? — припав к стеклу, по которому струились ручьи дождя, сказала Елена Сергеевна.

Нет, то был не град. Просто капли дождя, крупные, как ягоды крыжовника, сплошным обвалом летели сверху, из туч, низко прижатых к земле, словно там, вверху, им было невмоготу нести такое море воды.

К шуму дождя временами примешивались и звуки грома, но были они не страшные, точно долетали издалека; видно, к грому было не под силу спорить с этим сплошным густым шумом миллионов капель, падавших на крышу, землю, деревья.

Вскоре дождь попритих. Лил уже не так сильно, но небо по-прежнему оставалось темным, без единого просвета. Вот тогда Алька и подумал, что вряд ли сумеет завтра пойти с рыбками на базар. Он устроился с ногами на тахте, включил настольную лампу и забылся над книжкой. Однако недолго пришлось ему почитать: на потолке, почти над самой картиной, с нарисованным морем, обозначился мокрый кружок и оттуда на крашеную половицу свалилась первая капля. Звук этой капли и услышал Алька, тотчас и синеватый кружок на потолке заметил. Никак крыша протекает?

Удобно устроился Алька, да что делать, надо на чердак заглянуть: что там за непорядок такой?

И какой еще непорядок! Тетя Кира непременно сказала бы: ой-ля-ля! Что-то сделалось со старой железной крышей. То ли проржавела окончательно, то ли щель какая образовалась — Алька не рассмотрел как следует, высоко было. И когда рассматривать? Глиняный пол чердака в том месте, где струйкой лилась вода, совсем раскис, сплошное болото стояло. Алька растерялся, поискал глазами какую-нибудь посудину, чтобы водрузить ее посредине болота. Но в полутьме чердака ничего подходящего не приметил. Вот кадушка бы когда пригодилась! Может, для этой цели она и стояла тут?.. Впрочем, какое это имеет сейчас значение? Раз приспособил кадушку под корм — надо что-то другое подыскать. Алька кубарем скатился по крутой лесенке вниз, даже Елену Сергеевну напугал.

На первый случай решили подставить таз. Алька с той же быстротой, что вниз скатился, снова взлетел на чердак. Сзади, охая и осторожно ступая по незнакомым ступенькам, поднималась Елена Сергеевна.

Эмалированный кухонный таз недолго мог выполнять свои защитные функции: струйка воды из поврежденного на крыше места текла довольно резво. Не прошло и нескольких минут, как в тазу можно было бы вымыть не только ножи и вилки, но и высокие чашки, стаканы. Алька сбегал вниз, принес ведро. Перелил из таза — чуть не полное. Опять вниз поспешил. Открыв наружную дверь, прямо с крыльца выплеснул воду в шумящий непрекращающийся дождь. Вот удовольствие! Сколько же раз придется бегать ему выливать воду? По дороге заглянул в большую комнату. Беда! И здесь потоп. С потолка капало так часто, будто там была своя маленькая туча. Хорошо, что второе ведро нашлось: Алька поставил его на пол, под капли.

Пока выливал воду да хлопотал в комнате, в тазу, на чердаке, воды снова на полное ведро. Карусель!

Через час Алька окончательно измотался. Спасибо, Елена Сергеевна помогала ему: переливала воду из таза в ведро, сама раза три спускалась вниз.

Алька уже подумывал, не вылить ли из кадушки воду с кормом и не затащить ли кадушку на чердак, когда шум дождя по железной крыше сделался не таким плотным и громким. А потом шум вдруг совсем прекратился, лишь в таз шлепались капли да еще где-то журчало тоненько.

— Теперь молись, чтобы дождь ночью не пошел. — Елена Сергеевна улыбнулась и похлопала Альку по мокрому плечу. — А ты на работу мастак, просто силен! Сколько ведер перетаскал…

— Одиннадцать, — ответил довольный Алька. — Полтора центнера.

— Видишь! Ну, работник, идем переоденешь рубашку, как бы не простудился.

Алька сменил рубашку и снова уютно, с ногами, устроился на мягкой тахте. С потолка теперь капало редко, и лишь большое намокшее пятно да ведро на полу напоминали о недавних волнениях.

Но почитать книгу Альке и на этот раз не удалось. С двумя пирожками на тарелке в комнату вошла Елена Сергеевна и присела на тахту.

— С этим всемирным потопом чуть пирожки с вареньем не сгорели. Сними пробу: есть можно?

Такие-то пирожки да не есть! И нисколечко не подгорели. В самый раз. Алька проглотил хрустящий ароматный пирожок, только облизнулся.

— И второй можно? — спросил он.

— А не лопнешь? — весело спросила Елена Сергеевна, и Алька понял, что она не только разрешает, но и хочет, чтобы он взял втором пирожок.

— Спасибо.

— А больше не дам. Ужинать не станешь.

Она поинтересовалась, какую Алька читает книгу.

Он показал обложку.

— «Зверобой», — задумчиво проговорила Елена Сергеевна. — Прекрасная книга. У нас, помню, своя была. Вадик тоже в классе пятом или шестом познакомился с ней.

Вадик — это Вадим, догадался Алька. Ему показалось странным, что бывший муж его тети Киры, этот бородатый несамостоятельный и вздорный человек, пьяница, который сделал ее жизнь совершенно невыносимой, — что этот неприятный Альке человек был, оказывается, когда-то маленьким, ходил в школу и читал эту же самую книжку Фенимора Купера. Наверное, и он так же переживал, когда рассвирепевшие индейцы едва не захватили неуклюжее судно, на котором Зверобой в сопровождении сестер Джудит и Хетти подплыл к острову, чтобы встретиться с верным и храбрым Чингачгуком. А может быть, Вадим и не переживал вовсе, может, и не было у него души, если вырос из него потом такой нехороший человек?

Видно, Елена Сергеевна была очень наблюдательна. Неужели она поняла, о чем думал Алька? Как бы там ни было, она вдруг улыбнулась каким-то своим мыслям и сказала:

— Будто совсем недавно это было. Вадик, школа, его увлечения, друзья… Он был у меня славный мальчишка… Правда, трусоват был. Ты вот мальчик, вижу, смелый. А Вадик всего боялся. Помню (он тогда в первом классе учился), прихожу однажды с работы, а он под дверью стоит. «Ключ, — спрашиваю, — потерял?» — «Нет, — отвечает, — Я боюсь зайти». Открываю дверь. И что же? В комнате, под столом, сидит мышонок. Совсем маленький, еще не пуганный. Сидит, лапками умывается. Так увлекся — ничего не замечает…

Еще сильнее удивился Алька: этот пугливый малыш, который из-за мышонка даже в комнату боялся войти, никак не вязался с образом взрослого бородатого, пьяного Вадима.

Потом Елена Сергеевна рассказывала другие забавные эпизоды из жизни сына, и Алька снова дивился их обычности. Кое-что и с ним самим бывало такое. Но не все. Как-то сразу погрустнев, Елена Сергеевна вспомнила Вадима в трудный, как она выразилась «период переходного возраста». Ему тогда шел пятнадцатый год.

— Он сильно изменился в поведении. Я видела это, но как-то не особенно тревожилась, верила в его благоразумие. И тут однажды приходит ко мне паренек. Он года на три был старше Вадика. И рассказал мне такое, о чем я даже не подозревала. Вадим мой курит, пьет вино, играет на чердаке в карты, сквернословит. Я была ошеломлена. Что делать? Решила поговорить начистоту. Пришел он поздно, к ночи. Ввалился, кепку с порога кинул на гвоздь. И говорит: «Пошамать что-нибудь найдешь?» — «Проходи, — говорю, — сынок. Садись…»

До четырех часов утра говорила я. Всю свою нелегкую жизнь рассказала, примеры хорошие и плохие приводила. Ни слова не произнес он, только слушал.

«А теперь ложись, — говорю, — спать. Завтра подумай о моих словах».

Сама легла, одеялом укрылась и в щелочку, сквозь кулак, наблюдаю. Посидел мой Вадим, взял листок бумаги, посопел, написал что-то и в сахарницу листок положил.

Утром читаю: «Я все понимаю, все чувствую, только характер не позволяет мне ничего сказать. Над твоими словами подумаю».

И будто подменили его. С год ничего плохого не могла сказать о нем. А потом в нехорошую компанию попал… Да, с тех пор много он доставил мне огорчений. Очень много. Нелегкий у него характер.

Больше Елена Сергеевна ничего не стала рассказывать о Вадиме. Ушла на кухню, что-то чистила там, мыла.

Теперь Алька мог бы почитать без помех, но отложил интересную книжку. Думал. Как трудно все: Вадим, тетя Кира, Шмаков. До чего же у них все запуталось…

В комнате неожиданно посветлело. Алька взглянул в окно и удивился: на улице, на листьях деревьев трепетало, играло солнце. А уже казалось, что день кончился, вечер наступил. Значит, погода завтра будет хорошая. Можно будет и на базар пойти.

«К Валерке сбегаю, — решил Алька. — У него и договоримся насчет базара».

Завернув с чисто вымытой дождем кирпичной дорожки к зеленому крылечку, увитому плющом, Алька в глубине сада заметил Петра. Тот был в расстегнутой клетчатой рубашке, босой. Ходил между деревьями, глядел куда-то вверх.

— Что это Петр там делает? — войдя в комнату Валерки, спросил Алька и показал глазами на окно, выходившее в сад. — Ходит будто пьяный.

Валерка чистил аквариум.

— Куда, тварь, суешься! — ругнулся он на проворного гуппенка, собиравшегося было вместе с грязью нырнуть в резиновый шланг. — Сам ты пьяный! Деревья смотрит. Хорошо, что без града обошлось. Все бы яблоки посшибало.

— А у нас крыша протекла. Этих ведер с чердака носил, носил…

— Известно, протечет, — наставительно заметил Валерка. — Крышу-то, поди, вовремя не покрасили…

— На базар завтра собираешься? — Алька поспешил перевести разговор на другое. Даже подосадовал, что заговорил о крыше. Валерке только подкинь такую тему! Как же, ткнуть кого-то носом в бесхозяйственность — это хлебом его не корми. У них-то крыша не потечет. Хозяева!

— На базар? Обязательно, — сказал Валерка и вынул из воды трубку. — Вычищу все аквариумы, потом отловлю штук шестьдесят и пораньше — ходу! Ты тоже с вечера приготовь. Ждать не стану. Начнешь возиться… А дождь прошел — это хорошо. Мать с утра не пойдет продавать клубнику. А то бы и меня заставила. Охота была. Время потеряешь, а выручка — ей…

Хлопнула входная дверь, и в комнату вошел Петр. Он по-прежнему был бос. Белые большие ноги его оставляли на полу влажные следы.

— Ну, считай, легко отделались, — приглаживая набок волосы, проговорил Шмаков. — Жалко вот, полгрядки огурцов смыло. Клубнику размотало, с грязью смешалась. Да бес с ней. Клубники нынче у всех навалом, совсем цену сбили. А дождь — отменный. Всем дождям дождь. Насквозь промочило. Теперь все из земли попрет — не удержишь… К базару готовишься? — спросил он брата.

— Сам видишь, — ответил Валерка. — Подрос товар.

— Поди уж поднакопил кое-что, а? — прищурился Петр.

— Есть немного, — уклончиво сказал Валерка.

— Знаю тебя, сквалыгу, — немного! Сколько?

— Все мои. — Валерка явно темнил. Чтобы уйти от этого разговора, вдруг оживившись, сказал: — У соседей-то, слышишь, потекла крыша. Весь чердак залило.

— Не весь, — уточнил Алька. — В одном месте текло. Сильно, правда. Одиннадцать ведер вынес. Да Елена Сергеевна еще…

— Это та самая? — с интересом спросил Шмаков. — Мать Вадима? И как она, хозяйничает?

— А чего ж, хозяйничает, — ответил Алька и вздохнул, хотя вздыхать-то, в общем, ему было без надобности. Просто он понимал: Петру неприятно, что мать Вадима живет у них в доме, заботится о еде, продуктах, убирает в комнатах, даже ведра вот с чердака таскала.

Петр подошел к аквариуму, долго, с минуту, смотрел сверху на плававших рыбешек.

— Значит, у вас все в порядке? — спросил, не оборачиваясь. Но все равно Алька тотчас догадался, что вопрос обращен к нему и касается Елены Сергеевны. Выдумывать чего не было Алька не стал:

— В порядке. Пирожков сегодня испекла. Вкусные.

— О сыне что-нибудь рассказывала?

— Так… немного, — замялся Алька, сам не понимая, отчего ему неприятно отвечать на этот вопрос.

— Прохудилась, говоришь, крыша?

— И потолок протек.

— Чинить надо, — сказал Петр. — Не годится так.

— Не годится, — согласился Алька.

Шмаков вышел и вскоре вернулся уже в ботинках, в рабочей куртке. В руке держал сумку, в которой виднелись клещи, молоток, кусок жести, еще что-то.

— Идем, покажешь, что там за авария.

Прямо из коридорчика, не заходя в комнаты, Петр стал подниматься по лестнице на чердак. Старые деревянные ступени ахнули, заскрипели под его тяжелыми шагами. Алька начал рассказывать, откуда и как текло, но Шмакову объяснять ничего не надо было. Открыл чердачное окно-заслонку, подпрыгнул и легко выбросил свое большое тело наружу, на гулкую железную крышу.

Не менее получаса он что-то оглушительно подбивал молотком, пилил, снова стучал. Под его ногами крыша стонала, скрипела, грохотала. Альке поминутно казалось, что листы железа — если они к тому же так проржавели — не выдержат его веса и Петр провалится на чердак. И Елена Сергеевна боязливо поглядывала на грохочущую крышу. На ее вопрос, что за мастер и почему он пришел, Алька ответил как можно короче, избегая всяких подробностей: сосед, мол, хороший человек, уже не раз помогал им в хозяйстве.

— Ему, что же, заплатить надо за ремонт? — спросила Елена Сергеевна.

— Не знаю. — Алька и в самом деле не знал этого.

Елена Сергеевна спустилась с чердака и, открыв дверь в переднюю, стала ждать окончания работы. Вскоре стук прекратился, и ступеньки снова жалобно заскрипели под ногами мастера.

— Здравствуйте! — выйдя в коридор, сказала Елена Сергеевна. — Большое спасибо. Вы так любезно откликнулись на просьбу Алика.

— Да он и не просил меня. — Шмаков холодно рассматривал уже немолодую женщину с густой сединой в волосах. Культурная. С обхождением. Тем более надо сразу все расставить по местам. Петр положил сумку с инструментом на ступеньку лестницы, засучил рукава куртки. — Руки бы мне помыть…

— Пожалуйста, — засуетилась Елена Сергеевна, — на кухне вода, мыло…

— Знаю, — коротко молвил Петр.

Елена Сергеевна принесла из ванной комнаты чистое полотенце, повесила перед Шмаковым.

— Простите, ремонт что-то стоит? Сколько надо заплатить?

Петр тщательно намылил руки.

— Я же сказал: меня не просили. — Он смыл под струей хлопья пены и добавил: — По-родственному, так сказать, откликнулся… Извиняюсь, вас Елена Сергеевна величать?.. Так вот, Елена Сергеевна, чтобы все было ясно: хозяйка этого дома, Кира Павловна, — моя невеста. Так-то, невеста! — со значением повторил Шмаков и снял с гвоздя полотенце.

Алька не заметил, чтобы в лице Елены Сергеевны что-то изменилось или дрогнуло, и все-таки ему было жалко ее.

День 118-й

Июльский номер журнала Алька просматривал нарочно медленно, страницу за страницей. Перевернет лист и смотрит — справа, потом слева. И здесь нет? Что ж, пойдем дальше. Новый переворачивает лист…

Почтальоншу — полную девушку с кожаной сумкой на плече — увидел из окна. Увидел, как подошла к калитке, что-то опустила в ящик. Он сразу подумал о журнале. Если бы не цветы, густо разросшиеся по всему палисаднику, он бы не испугался, сиганул прямо из окна. Подумаешь, какие-то два метра! Из-за цветов не прыгнул. Жалко, сам же с тетей сажал весной. И поливал не раз…

Да, не напрасно ходил он тогда в почтовое отделение, платил деньги. Согласно квитанции, он со второго полугодия являлся подписчиком журнала «Пионер». И вот дождался: свежий июльский номер у него в руках.

Все меньше и меньше остается страниц. Вот и последний лист. Обложка… Собственно, почему он ожидал, что опубликуют в этом номере? Ведь в письме сообщили: «В одном из ближайших номеров». Значит, не обязательно в этом. Наверное, в следующем.

Алька, как мог, успокаивал себя, все-таки ему было обидно: чего только не напечатано в журнале, а его небольшого рассказика, такого хорошего и веселого (недаром всем ребятам понравился), в этом номере нет.

Нет, так будет! Алька бросил журнал на стол — потом почитает. Открыв ящик шкафа, он достал голубые ласты, маску с овальным стеклом и пластмассовую трубку для ныряния.

— Елена Сергеевна, — заглянул он в дверь кухни. — Я — на речку.

— И к обеду не вернешься?

— Так ведь речка… — виновато сказал Алька.

— Понимаю, понимаю. — Она часто закивала. — Только хочу напомнить, что первая кожа у тебя пузырями уже сошла. Вторую начнешь?

Алька рассмеялся. Веселая Елена Сергеевна, как скажет — хоть падай!

— К обеду постараюсь прийти.

— А бутерброд все же заверну. Сама помню: аппетит на реке — хоть собственные тапки кусай…

За Валеркой можно не заходить — вчера еще сказал, что утром с матерью пойдет на базар. Но Алька на всякий случай зашел. Напрасно, конечно. Бабушка (она сидела у открытого окошка и что-то вязала) подтвердила: помогает матери продавать клубнику.

«Заездили беднягу», — посочувствовал Алька и отправился на речку. А Валерка освободится — сам прибежит. Дорогу знает.

Пляж длинный, на целый километр тянется, а народу — вот удивительное дело — битком. Почти как в воскресенье. Выбрать площадку — в волейбол постукать — не так просто. Направо срежешь — кусты сплошняком, мяч не достанешь, налево срежешь — какой-нибудь дядька орет: «Места другого нет! Еще раз попадете — вилкой проткну!»

Нашли в конце концов площадку. Били и «резали» тугой мяч до тех пор, пока ладони не стали огнем гореть. И тогда лучший вратарь по кличке «Тигра» издал долгий, призывный вопль, и ребята всей бронзовой орущей ватагой кинулись в воду.

Алька заплыл на середину реки, перевернулся на спину, и от яркого солнца, приятной усталости и блаженства, которое ощущал каждой жилкой своего тела, раскинул руки по сторонам, зажмурился. Полежав так с минуту, он вспомнил о ластах и маске, поплыл обратно и тут на желтом песке среди ребят увидел и тотчас узнал Толика Белявкина. Значит, Толик вернулся из лагеря? Ну, ясно — в первую же смену ездил. Алька обрадовался. Он совершенно забыл о том глупом недоразумении, из-за которого Толик, вероятно, и не зашел в последний день перед отъездом в лагерь проститься с ним. Алька обо всем сейчас забыл. Да и что там помнить! Ерунда какая-то! Главное, что Толик вернулся. Толик — самый лучший его друг.

Но не успел Алька выскочить на берег, как рядом с ним, подняв тучу брызг, плюхнулся в воду Валерка. Он схватил Альку за ноги, поволок на дно. На Валеркином широком, чуть рябоватом лице сияла такая улыбка, точно он минуту назад проверил таблицу денежно-вещевой лотереи и узнал, что выиграл мопед «Верховина-3».

Алька выплюнул воду:

— Нахлебался из-за тебя… Летишь как очумелый! Не смотришь!

— Поплыли! — Валерка нисколько не обиделся. — Догоняй! Живо! Что-то скажу!

— Да я только оттуда, — вяло сказал ему вслед Алька (будто Валерка мог услышать его!). Покосился Алька на берег, отыскивая глазами Толика, не нашел и, взмахнув руками, поплыл за Валеркой. Любопытно все же, что за экстренное сообщение у него.

— Ну, рассказывай, — подплыв к приятелю, сказал Алька.

— Два ведра клубники продали… — Валерка похлопал ладонью по воде, подмигнул Альке.

— Про это и хотел сказать?

— Обожди. — Валерка засмеялся и с удовольствием добавил: — Мать просчиталась в килограммах. Трешку зажилил. Все не даром таскался по такой жаре.

Алька погрузил лицо в воду. Обвел глазами зеленоватую расплывчатую глубь. В маске хорошо смотреть. Уж лучше маску с трубкой да ласты надел бы, если к Толику не пошел. Поплавал бы вволю. А тут зачем поплыл? Про зажиленную трешку слушать?

— Поздравляю с трешкой! — сказал Алька. — Все у тебя? — И поплыл к синему грибку, где в кучке лежала его одежда.

— Да обожди! — с шумом засопел сзади Валерка. — Самое главное не знаешь… Чего, думаешь, задержался так долго? У магазина стоял. Глядел, как стекла привезли и сгружали…

Это было уже интересно. Алька опустил ноги вниз и, отталкиваясь ладонями, принял вертикальное положение. Лишь голова торчала из воды.

— Много стекол?

— Два ящика. — Валерка, отдуваясь, пустил изо рта фонтанчиком воду. Сказал заговорщически: — Точно: будет чем поживиться. Ящик, когда краном зацепили, поставили на землю, а потом к стенке хотели прислонить. Как пустили трос, ящик трах одним углом о стену! А рабочий как заорет: «Вира! Руки деревянные! Разбить хочешь?» Точно: кокнули стекла. Я даже слышал!

— Слышал? — переспросил Алька.

— Факт! — подтвердил Валерка. — Видел бы, как саданули!

— Ящик открыли? — спросил Алька.

— Сам думал, что откроют. Не стали. Ушли и будто забыли… Теперь — не пропустить. Поживимся! Упрошу братуху — еще аквариумов наделает.

От такой длинной речи Валерка вконец устал. Окунув голову, тряхнул рыжеватыми волосами и поплыл к берегу.

Из воды они вышли вместе. Уставший Валерка положил руку Альке на плечо и, обернувшись к нему, снова принялся что-то толковать о стеклах. Но Алька не слышал, не понимал, что говорит приятель: он вдруг увидел Толика. Тот лежал на песке в нескольких метрах от них. Толик, видимо, давно наблюдал за ними и потому, едва заметив, что Алька увидел его, он тут же отвернулся и с безразличным выражением на лице стал смотреть куда-то в сторону. Ни улыбки, ни кивка головой.

Алька все понял. В его памяти тотчас всплыл тот нелепыйслучай, который произошел накануне отъезда Толика в пионерский лагерь. Сомнений не было: Толик обиду не забыл, все помнит. А тут еще Валерка со своими руками! Вот кто, выходит, лучший друг его — Валерка.

День 120-й

На рыбьем базаре Алька становился своим человеком. Даже краснолицый старик со шрамом на щеке, завидя его, манил к себе корявым пальцем:

— Вставай рядком. Место тебе держу.

Алька не мог понять, чем расположил к себе старика. Лишь недавно тот раскрылся. Доверительно сообщил Альке:

— Братень у меня в Сызрани. Гришуха. У него тоже вот внучонок, значится, дюже на тебя схожий. Бедует хлопец. Отца на железной дороге зарезало. Выпимши шел. А Гришуха, братень мой, уж второй год как сидит. По 154-й, за спекуляцию.

«Ничего себе, — подумал Алька, — компания!» И попробовал чуть отодвинуться от старика. А куда отодвинешься? По другую сторону — Валерка, за ним — еще продавцы. Да и чего тут обращать внимания на какого-то старика? Здесь не зевай, лови момент, смотри, чтоб настоящего покупателя не проворонить.

Это не просто — торговать. Конечно, отдать товар за бесценок, как раньше делал, и дурак сумеет. А вот удержать покупателя и продать выгодно — в этом искусство. У Альки хорошо получалось. Вел себя по обстановке: одному рассказывал, как лучше содержать рыбок, с другим не стеснялся пошутить или удивить какими-нибудь сведениями, вычитанными из книжек:

— Лира, или, как по-научному, черная молли. Родина Центральная Америка. В Гондурасе водятся, в Гватемале. Там их полно, хоть задаром бери, да провоз дорогой. На самолете лететь.

Ничего вроде такого и не сказал, ну, пошутил немного, а помогало. Рыбок его покупали охотно.

— У тебя, Лексей, рука легкая, — говорил ему старик, у которого брат сидел за спекуляцию. — Далеко пойдешь, если… — старик подмигивал ему сразу обоими глазами, — если не сядешь низко.

От его похвал Альке становилось не по себе. И какие-то намеки еще — низко сядешь… Куда сядешь? Как братень, что ли, его Гришуха?

Распродав рыбешек, Алька не спешил идти домой. Толкался среди любителей, бывало, и свое слово вставлял, а больше слушал, прикидывал. Вот черные телескопы. Если, например, завести этих рыбок, то очень прилично можно заработать. Заманчивое дело, но сколько, говорят, возни с ними! И получится ли? Тут и жесткость воды надо как-то определять, особое освещение, специальные аквариумы…

Возвращаясь с Валеркой домой, они подсчитывали выручку, досадовали, что денег для покупки облюбованных вещей пока маловато. Правда, Алька до сих пор не мог решить, какую же вещь больше всего хочется ему приобрести. Ладно, за этим дело не станет. Главное — накопить. Побольше…

Дома (в который раз!) Алька освободил пуделя от шелкового банта-ошейника и одну за другой затолкал в щель бумажные ассигнации. Туда же, не звякнув, последовали и серебряные монеты. Сначала — в прошлые разы — Алька колебался: бросать ли туда монеты, а потом решил — ничего страшного нет. Если тетя Кира будет вытирать на пианино пыль и обнаружит в собаке деньги, что ж, пусть. Все равно уже знает, что он бывал на базаре, что даже каких-то своих рыбок то ли кому-то поменял, то ли продал за деньги. А как было скрыть? Никак. Алька немножко темнил, боялся сказать всю правду. Но когда-то надо говорить. А то здорово получится: вдруг куча денег у него оказалась. Объясняй потом, вывертывайся!

Алька снова завязал бант, поднял копилку. Вроде тяжелей стала? Еще бы, рублей на пять набросал серебра. Он потряс пуделя. Ишь, голос подает. Не лает — звякает. Сколько же там всего? Точно Алька не помнил. Во всяком случае, на фотоаппарат «Зоркий-4», пожалуй, хватит… «Хорошо, когда деньги есть, — подумал Алька. — Когда много».

Поставив пуделя на место, он вышел во двор. Елена Сергеевна сидела под деревом в шезлонге и читала журнал «Пионер». Эх, если бы напечатали сейчас рассказ! Вот бы удивилась!

— Тетя Лена… — Алька впервые так назвал Елену Сергеевну, сам удивился — отчего вдруг такое сказалось? Выговорил и смутился, замолк.

— Ты что-то хотел спросить, Алик? — Она будто и не заметила необычного обращения к ней.

— Тетя Лена, — повторил Алька, — а где сейчас ваш Вадим? Все на Севере?

— Уже три года. Скоро возвращается… Буквально на днях должен выехать.

— А он кем работает на Севере? Как и здесь — художником?

— Нет, автомехаником. Он же слесарем на автобазе начинал. Потом уж, после областной выставки, когда похвалили его картины, бросил эту работу. На живопись перешел. — Елена Сергеевна закрыла журнал, вздохнула. Алька знал, отчего она вздохнула. Тогда-то Вадим и познакомился с тетей Кирой. Тогда и поженились. А что из этого вышло?

— А много он зарабатывает денег?

— Да я и не знаю толком, — не удивившись странному вопросу Альки, ответила Елена Сергеевна. — Я думаю, прилично получает. На Севере хорошо платят. Мне вот тоже присылает. Два раза писала ему, что не надо и пенсии, мол, хватает, нет, не слушает. Каждый месяц перевод приходит… Ой, Алик, забыла сказать: письмо же тебе! На кухне лежит.

— С иностранными марками? — тотчас спросил он.

— Нет, по-моему… Обыкновенный конверт.

Про «обыкновенный конверт» Алька уже не слышал — взлетев на крыльцо, скрылся в коридоре. Действительно, марка наша. Даже не марка, а только изображение ее. На конверте отпечатано. 6 коп. Авиа. Обратный адрес: Ялта, улица, дом. Какая-то подпись неразборчивая. Ко… Котова. Это же Динка Котова!

Обрадованный Алька надорвал конверт. Письмо и фотография. Динку он сразу узнал, хотя и была она в купальнике и белой шляпе, махрами свисавшей на глаза. Голову Динка подняла, смотрит на Альку и смеется. Чуть в отдалении лежали на камнях двое пацанов. Один голову положил на руки, только затылок виден. Второй камушки на ладони подкидывает. Тоже глаза на Альку скосил. Этого Алька хорошо рассмотрел. Плавки в клетку, с нашитым кармашком. На руке — светлая полоска, не иначе, как от часов. Ишь, парнишка, может, на год всего старше Альки, а часы! И чего это он возле Динки устроился? Пижон!

А ну-ка, не прояснится ли что из письма?

«Алик, шлю тебе горячий привет с берегов солнечного Крыма! Прости, что не написала раньше, некогда было. Мне здорово повезло в этом году. Мой родной дядя получил в Ялте квартиру и пригласил меня на все лето.

Каждый день хожу на городской пляж. Как здесь чудесно! Загораю. Уже есть подружки. (В этом месте Алька невольно подумал, что подружек на фотографии не заметил. Ага, вот — и о друзьях.) Познакомилась и с некоторыми мальчиками. Кстати, на этом снимке двоих из них ты видишь. Олег (лежит) и Гарик (сидит). Хорошие мальчики. У Гарика папа работает инженером в городе Норильске. Гарик очень добрый, совсем как ты. («Хоть на этом спасибо!» — подумал Алька.) И все, что я скажу, он выполняет. Вчера Гарик целый час нырял — доставал красный камешек, который я нарочно бросила в море. Все-таки достал. Этот камень я тебе обязательно покажу. («Захочу ли я смотреть на него!» — скривился Алька.) Между прочим, у Гарика есть сберегательная книжка. Он показывал мне. На ней лежит 38 рублей 41 копейка. («Уморила! — Алька едва вслух не рассмеялся. — Самого Рокфеллера встретила!») За эти три недели я загорела, как индианка. Ты бы меня не узнал. («Еще как узнал!») А ты как проводишь время? Я надеюсь, что мое письмо не останется без ответа. Правда?.. Твоя одноклассница Диана Котова».

Алька решил, что ему не стоит обижать Динку. Хотя из-за этого Гарика и можно было бы… Да ладно, плевать ему на какого-то Гарика! Значит, просит ответить? Изволь! С удовольствием! Что написать — найдется! Побольше, чем у нее. А то увидела тридцативосьмирублевого Гарика и — ах! — чуть не влюбилась.

Сообщив о всяких интересных новостях (тетя Кира уехала в ГДР; недавно прошел такой дождина, что чуть потоп не случился; в последнем матче Алька забил классному вратарю Тигре четыре гола), Алька подошел к самому главному.

«Пусть этот Гарик твой не больно выставляется! — написал Алька. — Тоже мне, миллионер Рокфеллер! Мой лохматый пудель (помнишь свой подарок?) и побольше имеет, да не хвастается!»

Напоминать Динке о том, что он тоже является ее одноклассником, Алька не стал. Написал прямо, мужественно и честно: «До скорой встречи, индианка! Твой верный бледнолицый друг Алексей Костиков».

Заклеив двойной листок в конверт (тетя Кира перед отъездом целый десяток конвертов купила), Алька надписал адрес и побежал бросить письмо на почту.

И только он опустил письмо в синий ящик — на другой стороне улицы увидел Валерку. Он сразу подумал, что Валерка ходил узнавать о стеклах. И не ошибся.

Валерка беспомощно развел руками:

— Стоят еще, не открыты.

— Кто же будет в воскресенье открывать ящики? — резонно заметил Алька. — А вчера суббота была — тоже день нерабочий.

— Сам знаю. А вдруг, думаю, уже открыты. Зачем же тогда привезли в пятницу?..

Вникать в производственные планы строителей Альке показалось делом безнадежным. Сунув три копейки в автомат, где светились буквы «Лимонная», он подождал, пока последние капли упадут в стакан, и с наслаждением выпил прохладный вкусный напиток. И Валерка порылся в карманах. Пятачок у него был, а трешки не оказалось.

— Одолжи, — сказал он.

— На стакан, два? — погремел Алька медяками.

— Одного хватит. Сейчас и отдам. Сдача с пятака найдется?

— А как же, — сказал Алька. — Вот тебе и двушечка. За пирожки я с тобой расплатился. Помнишь?

— Все в порядке, — подтвердил Валерка и поднес ко рту стакан с «лимонной».

Приятели были вполне довольны друг другом. Все у них точно, никаких обид и претензий. Деловые люди.

— А Вадим-то, знаешь, — Алька лихо зафутболил под колеса мчавшейся машины стаканчик от мороженого, — на Севере Вадим работает. Большие, наверно, деньги заколачивает.

— Да ну? — Валерка даже остановился. — На Севере?

— Автомехаником.

— Тоже, значит, как и братуха, на машину копит, — сказал Валерка.

— Наверно, — подумав, согласился Алька и вспомнил о другой подробности: — Каждый месяц матери посылает деньги. Она в письмах пишет ему, чтобы не посылал, а он — ноль внимания, шлет и шлет.

— Каждый месяц? — переспросил Валерка. Он потеребил чуб, удивился: — Каждый месяц… Чудно! Просит не посылать, а он… Ведь на машину копит…

День 124-й

Первые дни Алька четко выговаривал: «Тетя Лена», а потом так привык, что стало получаться, как одно слово «Тетьлен».

— Тетьлен, — отправляясь в магазин, спрашивал Алька, — булочек каких купить?.. Тетьлен, масла двести граммов?..

А утром, в четверг, — новые заботы: сразу две самочки вывели мальков. Елена Сергеевна первая заметила прибавление:

— Алик! Иди-ка скорей сюда!

Алька, умывавшийся в ванной комнате, всполошился — очень уж голос у тети Лены тревожный. Не сполоснув с шеи мыло, прибежал на зов.

— О-о! Здесь, Тетьлен, дело пахнет керосином.

— Что такое?

— Вчера вечером в футбол заигрался — рыбок забыл покормить. Голодные. Сейчас на мальков начнут охоту. Такие тигры — никого не пожалеют!

Алька схватил сачок.

— Тетьлен, мне бы чашку. В буфете. И воды в нее налейте… Здесь, в аквариуме, возьмите воду…

Елена Сергеевна помогала с большим удовольствием. Надев очки, она то и дело подсказывала Альке:

— Еще один! Вот с этой стороны, в кустике…

Из-за «охоты» на мальков завтракать сели в одиннадцать часов.

— И куда же ты деваешь своих рыбок? — нарезая батон, спросила Елена Сергеевна. — У тебя и сосчитать их невозможно. Столько развелось.

— Известно куда — на базар, — довольно беспечно ответил он.

Елена Сергеевна словно забыла, что резала хлеб. Так и застыла с ножом в руке.

— Еще можно в зоомагазин сдавать, но у нас не принимают. Только у взрослых. Паспорт нужен… Тетьлен, да вы не смотрите на меня так. На базаре многие мальчишки продают рыбок. И зелень для аквариумов продают, улиток. А что делать? Куда девать?

— Значит, у тебя свои деньги есть?

— Есть немножко… — чуть замялся Алька. А потом, вспомнив о Гарике из Норильска, добавил: — А что такого? Некоторые ребята даже свои сберкнижки завели.

— И куда же тратишь свои деньги? — Видно, Елену Сергеевну всерьез заинтересовали Алькины капиталы.

— Пока не трачу, — признался Алька. — Коплю. Хочу фотоаппарат купить.

— Алик… — Елена Сергеевна пристально посмотрела на него. — А не боишься, что жадным станешь?

Об этом Алька никогда не думал. Жадным? Но почему?.. Нет, глупости! Ничего он не жадный. Если тетя Кира захочет, он все деньги может ей отдать. Ну, пусть не все, а половину отдаст.

— Не, не! — категорически замотал он головой. — Не стану жадным. Вам одолжить?

— Одолжить… — грустно произнесла Елена Сергеевна.

— Ой, Тетьлен, я хотел сказать: вам нужны деньги?.. Насовсем.

— Спасибо, у меня есть…

Вообще разговор был интересный. Алька не стал бы уклоняться от него. Тем более с тетей Леной так легко обо всем разговаривать. Он бы охотно поговорил, да Валерка (вечно он появляется не вовремя!) помешал. Влетел, будто кто за ногу его укусил.

— Давай лопай живей! Ящик сегодня будут открывать. Сам сейчас слышал.

Какой уж тут разговор! Поел кое-как и на улицу.

Прибежали вовремя. Двое рабочих ломиками отбивали на громадном плоском ящике поперечные доски.

— Сейчас поживимся! — потирая руки, приговаривал Валерка. — Как раз этот ящик и кокнули. Точно слышал: звякнуло там. Будь здоров саданули!..

Гвозди противно визжали — никак не хотели вылезать из досок. Но рабочие были умелыми мастерами. До черноты загорелый парень в выцветшей майке ловко подцепил шляпку гвоздя кривым, с узким разрезом концом ломика и, как ни сопротивлялся железный упрямец, вытащил его на белый свет. А потом — еще гвоздь, еще… И наконец вся широченная боковина стала медленно отходить в сторону. Рабочие оборвали бумагу, и взору ребят, с жадным нетерпением ожидавших результата, открылось чистое, зеленовато-голубое полотно стекла. Ни одного осколочка, ни единой трещины.

Даже парень в майке залюбовался, сказал напарнику:

— Гляди-ка, Павел, как слеза ребенка. А ты боялся…

Валерка возвращался домой словно с похорон. Алька не выдержал, пошутил:

— Чудак, от радости до потолка должен прыгать! Скорее магазин откроют. Говорят, «Фрукты — овощи» здесь будут. На базар не надо будет таскаться.

— Иди ты, — вяло отмахнулся Валерка. — «Фрукты — овощи»!

— Будет тебе психовать, — попробовал успокоить его Алька. — Еще где-нибудь достанем этих стекол. А сейчас они все равно не нужны. Твой же Петр уезжает послезавтра.

День 126-й

Поезд отправлялся в семь часов вечера. У Петра Шмакова еще было время осмотреть деревья в саду, проверить забор — не отбита ли где доска. Хоть яблоки еще и в рот не взять — до того кислы, да ребятишки-сорванцы не посмотрят, что кислые. Кое-где, слышно, уже пошаливают. Эх, до чего же не вовремя эта поездка в Прибалтику! А все из-за нее, Киры, возню с поездкой затеял. Думал: вместе полюбуются на Балтийское море, в Риге побывают (говорят, собор там необыкновенный, с органом), думал, на древний Таллин поглядят, по старинным улочкам вместе побродят. Не получилось, в ГДР поехала. Страна, конечно, интересная, есть что посмотреть, но почему бы ей заранее не сказать ему? С милым удовольствием поехал бы туда. И с деньгами бы вывернулся, покупатель на его «ИЖа» всегда найдется. Теперь уж мотоцикл ни к чему, в октябре новенькие «Жигули» в гараж поставит.

Да, как бы хорошо не в Прибалтике, а за границей побывать, вместе с Кирой! Вроде как свадебное путешествие. И время подходящее. Теперь вот проездит чуть не до августа. Самая яблочная пора. На Валерку сад оставляет да на Буяна. А так уже возвратились бы сейчас… Да, сейчас бы… Только почему же она не приехала? Срок путевки четыре дня тому назад закончился. Пора бы. Загулялась где-то, дорогая Кирочка. Нет, станет его женой — он по-своему повернет. А как же иначе — жена, ответственность должна чувствовать. Только так, Кирочка. Ну куда же это годится — никакого радения к дому. Про сад и говорить нечего! Извела сад. А были когда-то деревья. Еще при отце ее. А самой-то что! Связалась с этим проходимцем Вадимом. Художник! От слова «худо».

— Валерка! — громко позвал Петр и подошел к раскрытому окну, в котором торчали головы братишки и племянника Киры — Альки. — Выходи-ка, принимай хозяйство!

Это лишь сказано было — «принимай хозяйство»! Петр хмуро оглядел брата, остался чем-то недоволен:

— Хоть понимаешь: ты — один мужчина в доме? За хозяина остаешься. Вернусь и будет какой непорядок, не погляжу, что в шестой перешел, — спущу штаны, по первое число всыплю! Мать слушайся. Помогай. Рыбы рыбами, а в доме должен быть порядок. Пса на цепь не сажай, пусть по саду бегает. Накормить его не забывай. Усек? Все понял?

— Чего тут не понять! — сказал Валерка.

Петр повернул голову к Альке, спросил будто бы между прочим:

— И сегодня не было телеграммы от Киры Павловны?

— Не было, — подтвердил Алька.

Петр едва сдержался, чуть не сказал вслух: «О чем только думает! Мальчишку опять же оставила на чужого человека».

— Все? — спросил Валерка. Ему не терпелось вернуться к своим аквариумам. Завтра — воскресенье, надо все подготовить.

— Иди, иди, — подтолкнул его Петр в спину. Но тут же удержал за руку, поинтересовался: — Провожать-то меня собираешься? Через три часа — поезд.

— А нужно провожать? — простодушно сказал Валерка.

— Полагается. Все же — старший брат. Еду на заслуженный отдых. Премирован бесплатной путевкой. Музыки и цветов не надо, а проводить не мешает… Хоть ты проводишь.

Алька догадался, на что намекает Шмаков. Ему, конечно, было бы приятней, если бы тетя Кира проводила его на вокзал. Но нет ее почему-то. Еще вчера ждали…

Из окна своей комнаты Алька видел, как около шести часов от дома Шмаковых отошли Петр и Валерка. На Петре был надет серый костюм в полосочку, в руке он держал модный коричневый чемодан с молниями. У Валерки в руках ничего не было, шел, будто посторонний, и не очень, видно, хотелось ему сопровождать брата на вокзал. А что поделаешь? Так захотел Петр. Старший брат. Глава семьи. Не ослушаешься.

Алька взглядом проводил братьев до самого поворота. Когда их фигуры скрылись за темными кустами, он даже какое-то облегчение почувствовал, словно что-то давило на него, а сейчас отпустило разом.

После этого не меньше получаса Алька провел возле аквариумов и банок. Ими был заставлен весь буфет. Действительно, разрослось его хозяйство. Не один еще, а два, даже три аквариума были бы не лишними. Банки — не то, временная мера. Надо аквариумы доставать. А где, как доставать? Петра ждать? Слабая надежда. И долго, и стекол нет, и станет ли вообще делать? Конечно, если с тетей Кирой у них будет все хорошо, то, наверное, сделает. А если не будет хорошо?.. Вот задерживается почему-то, не едет… Что ж тогда, покупать в зоомагазине? На это половину его сбережений надо ухлопать!..

Так ничего и не решив, Алька принялся кормить своих многочисленных питомцев. Теперь это становилось тоже делом хлопотливым. Пришлось повертеться! К тому же и о «товаре» для завтрашнего базара нужно побеспокоиться. С полсотни, пожалуй, наберется. В отдельную банку надо отловить…

Отлавливать Алька не стал. Надоело возиться. А главное, из кухни слышался стук ножа о тарелку и в комнату оттуда текли ароматные запахи.

— Тетьлен, — поспешил он на кухню, — что это у вас такое вкусное?

— Очень даже вкусное! Зверя такого узбекского не едал по фамилии гушкильды?

— Не слышал даже.

— Прекрасно, познакомишься! И на утро оставим. Возможно, Кира Павловна приедет. Голодная приедет, с дороги, а мы ей на красивой тарелочке — гушкильды! «Таким вас в ГДР не угощали. Кушайте».

Алька улыбнулся. Шутница тетя Лена.

— Тетьлен, а хотите, после ужина покажу вам слайды из Танзании? Такие красивые! Всякие животные. Озеро Виктория. Озеро Танганьика. Дом, в котором папа живет. Коттедж называется. В нем пять комнат и даже садовник есть…

После вкуснейших пирожков, которые Елена Сергеевна называла «гушкильды», и чашки кофе со сливками, кое-как затемнили окно в комнате тети Киры и стали просматривать красочные танзанийские слайды (отец Альки привез их в первый свой отпуск — два года назад).

Елена Сергеевна удобно устроилась на диване, Алька, сидя на ковре, был за «механика». Вставлял пластмассовые рамочки с цветной пленкой в аппарат, наводил резкость и комментировал.

Люди по-всякому смотрят и слушают. Одни только делают вид, что им интересно. Таким и показывать не хочется. А тете Лене Алька показывал с удовольствием. Она всем интересовалась, не боялась шумно восхищаться. Иногда даже замечала такие вещи, на которые Алька до этого и внимания не обращал.

— Посмотри, как блики на волнах играют! — говорила она. — Будто тысячи маленьких солнц. Облака! Какие облака! Прелесть. Целый зоопарк в небе. Видишь, справа в углу, — лебедь. А под ним — рыба.

Алька смотрел и в самом деле замечал лебедя и рыбу. А потом и сам находил зверей, уже других, которых не видела тетя Лена.

— Тетьлен! А вот — черепаха! — Он вскакивал с ковра и бежал к экрану — натянутой на стене скатерти, показывал черепаху.

— Великолепный экземпляр! — подтверждала Елена Сергеевна. — Какой массивный панцирь! Двести лет прожила…

Жаль, что слайдов было мало. Алька и сам до того увлекся, будто первый раз видел их. После этого они пересмотрели и все открытки, присланные отцом, и марки с изображениями рыб. Алька показал перламутровую раковину, шумевшую далеким Индийским океаном, и засушенного скорпиона А потом рассказал, как отца один раз ночью укусил за ухо скорпион. Отец очень испугался и решил, что сейчас ему придет конец. Лежал с открытыми глазами, всю свою жизнь вспомнил, а смерть так и не пришла. Утром сказал садовнику, а тот стал смеяться. Оказывается, это такой вид скорпионов, которые совсем не опасны. Местные жители их даже на уши вешают — считают самым модным украшением.

И еще Алька сказал Елене Сергеевне о том, чего никому не говорил. Никому. О маме сказал. Как разбилась на машине. Она врачом была. Сама в тот вечер ехала спасать человека и погибла. Грузовик врезался в их санитарную машину. Шофер за рулем был пьяный.

— Ах, эта водка, водка… — тяжело и горько вздохнула Елена Сергеевна. Видно, и о Вадиме своем в эту минуту подумала.

Алька тоже вздохнул, тихонько принялся складывать в коробочку слайды. Неожиданно у калитки настойчиво зазвякал колокольчик.

«Валерка, что ли, с вокзала вернулся?» — подумал Алька и, отвернув край одеяла, чуть зажмурился — на улице еще светило солнце. Звонил не Валерка. В просветах штакетника увидел чье-то красное платье. Алька побежал открывать.

— Кто Алик Костиков? Ты? — спросила девушка в красном платье. — Распишись за телеграмму.

«Приезжаю четырнадцатого ленинградским Кира», — прочитал Алька.

«Будто специально ждала, — подумал он. — Петр сегодня уехал, а она завтра тут как тут».

День 127-й

В телеграмме не было слова «встречай». Так что же выходит? Не встречать? Но зачем тогда телеграмма? Чтобы не волновались? Забавно! Телеграмму принесли вечером, а на следующее утро тетя сама приедет. Будто они всю ночь не спать будут, а волноваться. Нет, дело не в этом. Хоть и не написано «встречай», но и так все ясно — встретить надо. У нее же чемодан, сумки всякие, может, еще чего купила. А рук две. Надо встретить, факт. И сделать должен это не кто-нибудь, а именно он, Алька. Телеграмма-то отправлена на его имя. Так что никаких сомнений быть не может — вставать пораньше и к девяти часам — на вокзал. Ленинградский в девять приходит.

В девять… В этом вся загвоздка! Если бы не такое время — Алька и голову бы не ломал. Подумаешь, встретить! Проблема! А тут время неудобное. Пока поезд подойдет, пока приедет с тетей домой, поговорит — и конец базару. Еще неделю жди.

Валерка, когда узнал вечером о телеграмме, лишь губы скривил:

— Базар еще из-за этого пропускать? Охота была. Я вот братуху сейчас провожал. А зачем? Через весь город тащился. Ну, постояли, опять — про сад да про собаку, будто не говорили уже десять раз! Потом какие-то знакомые с завода пришли. Тоже едут. Вот с ними бы и говорил, а мне чего слушать! Будто у меня дел своих мало. Потом поезд подали, сел в вагон, рукой помахал… А-а, провожания, встречания — все это мура!

— Тебе все мура! — озлился Алька. — Сравнил — Петр! Силища, как у быка. И всего один чемодан. А у тети вещей — рук не хватит. И она — женщина, слабый пол.

— Слабый! — усмехнулся Валерка. — А братуху в бублик согнула. Что я, не вижу: зеленый ходит. А она тоже будто не знала, с какого числа у него путевка. На день раньше не могла приехать!

— Значит, не могла! — снова рассердился Алька. Валерка еще будет критиковать! Пусть о Петре своем толкует.

— Значит, не пойдешь на базар?

— Значит, не пойду.

— Дело хозяйское. А я пошел товар готовить. — Валерка скрылся за калиткой.

Только тут Алька заметил тетю Лену, сидевшую у окна. Может быть, она слышала их разговор?

Уже совсем поздно, когда выключили телевизор, когда Алька, ложась спать, стал искать будильник, Елена Сергеевна вдруг сказала:

— Будильник у меня в комнате. На семь часов поставила. Вместе пойдем встречать. Ты не против?

Тетя Лена идет встречать… Это же меняет дело, тогда можно пойти на базар?.. «Нет, — сказал себе Алька. — Решил. Все!»

— Что вы, Тетьлен, я не против. Вместе даже лучше…

Сам Алька, может, и не догадался бы утром нарвать цветов. А Елена Сергеевна, как только разбудила его, сразу сказала:

— Я пока собираюсь, ты о букете подумай. Ты же лучше знаешь, какие цветы любит тетя.

Фруктовых деревьев в их саду было маловато — это Петр точно заметил, зато цветов — на любой вкус. Алька быстренько нарвал белых флоксов, синих петушков, посредине воткнул три розовых пиона. Букет получился что надо! Еще и травки добавил, будто сиреневый дымок цветы окутал. Красиво. Тете понравится.

Оказалось, что о цветах позаботился не один только Алька. Почти у всех встречавших в руках были букеты. Алька ревниво оглядывал чужие цветы и решил, что его букет, может, и не такой пышный, как у других, но все равно самый красивый. Главное, дымок. Никто не догадался так сделать. А он догадался.

По радио объявили о прибытии ленинградского поезда, и тотчас в том месте, где выгнутые дугой рельсы сходились в одной точке, появился серый растущий комочек. Вот зеленая змейка вагонов приблизилась, встречающие подались ближе к перрону. Плохо, что тетя не указала вагона. Как ее встречать, где? Алька забрался повыше, на изгородь, и внимательно вглядывался в окна катившихся мимо вагонов. И увидел! Тетя Кира стояла у окна и тоже всматривалась в мелькавших людей. Алька едва не свалился с изгороди. И рукой махал, и букетом. Не напрасно махал. Тетя Кира вдруг в радостной улыбке показала все свои белые зубы.

— Тетьлен, она там, там! — радостно закричал Алька. — В шестом вагоне! Я увидел ее!

А он еще сомневался: ехать ли встречать! Тетя Лена ни за что бы не увидела одна.

И вот уже Алька прижался к тете Кире, слышит запах ее духов, слышит ее дыхание, голос слышит и смех. Как же он соскучился! Будто и вспоминал не часто, но до чего же ему, оказывается, не хватало ее!

— А букет каков! — восхитилась тетя Кира. — Неужели сам подобрал?

— Полностью удостоверяю его авторство, — сказала Елена Сергеевна и обняла молодую женщину. — А мы уж, признаться, соскучились с Аликом. Ждем, ждем…

— В Ленинграде немного задержалась, — виновато сказала тетя Кира. — У своей подруги. Пять лет не виделись…

— Тетечка, — Алька вдруг обхватил ее за шею и сказал на ухо: — Петр уехал вчера, еще до телеграммы. — Сказал и в лицо смотрит.

— Я знаю, — улыбнулась она в ответ. А как улыбнулась — нё понять. — Ну, что же мы стоим?.. Алик, тебе сумка и зонт.

— Зонт! — возмутился Алька. — Я чемодан понесу!

И если бы попытались вырвать у него тяжелый чемодан — ничего бы не получилось…

В такси тетя Кира уронила на колени руки.

— Уф! Устала! Набегалась! Насувенирилась! Впечатлений — до сих пор голова кругом!.. А что у вас? Елена Сергеевна, вы, наверное, измучились, столько хлопот вам доставила. Алик — это же атомный двигатель! Я представляю…

— Напротив, Кирочка, мне с Аликом было легко. Мы с ним подружились. Алик, как ты считаешь?

Алька сидевший рядом с шофером, на секунду обернулся:

— Ага, сдружились. — Больше он ничего не стал пояснять, снова все внимание — на руль, спидометр, рычаг переключения скоростей…

Дома завтракали не на кухне, а в гостиной, за большим парадным столом с белой скатертью, сервизными тарелками и чашками. Говорили, смеялись, тетя Кира расхваливала бесподобные пирожки (и правда, в ГДР таких вкусных не подавали). Потом она стала распаковывать свертки, доставать сувениры и всякие покупки. По сравнению с ручкой, которую он сейчас получил, его прежняя, трехцветная, и в подметки этой не годилась. Десять цветов! Да какие яркие! Тетиным щекам изрядно досталось за каждый цвет по одному поцелую.

— А это — вам, Елена Сергеевна. — Тетя Кира подала ей белую кружевную шаль. — В самом Лейпциге купила!

— Бог мой! — сказала Елена Сергеевна. — Такая вещь молодой.

— Тетьлен! — закричал Алька. — А вы молодая!

— Алик, держи пять! — Тетя Кира пожала ему руку. — Совершенно с тобой согласна.

Рассмотрев все сувениры, Алька вышел во двор — колдовать у своей кадушки. Тетя приехала — хорошо, а рыбкам до этого — ноль внимания, все равно есть хотят.

Женщины остались одни. И сразу как-то запечалились, притихли.

— Что пишет Вадим? — спросила Кира.

— Приедет скоро. — Елена Сергеевна помолчала немного и добавила: — Очень хочет видеть вас.

— Елена Сергеевна, дорогая, я бесконечно благодарна вам за все, но вы же понимаете, я ничего не могу обещать. То, как раньше было, меня ничуть не устраивает… И вообще, разбитый кувшин… Разве можно склеить?

— Я вас, Кира, понимаю. Ну, повидайтесь, поговорите. Попробуйте разобраться. Возможно, и удастся склеить… В технике, — она улыбнулась, — это сейчас решается куда проще. Такие синтетические клеи изобрели, что в другом месте скорее разобьется, но только не на старом.

— В технике… — печально вздохнула Кира.

— А вы знаете, — неожиданно сказала Елена Сергеевна, — я тут без вас познакомилась со Шмаковым.

— Претендент на мою руку. — Кира слабо усмехнулась.

— Это, я вам скажу, характер! Крышу починил. Деньги взять отказался. «По-родственному, говорит, откликнулся. Кира Павловна — моя невеста».

— Да-а, — задумчиво проговорила Кира. — У таких людей это серьезно. Прочно и основательно. Мне даже страшно порой. Я боялась с ним встретиться сейчас. Потому и задержалась в Ленинграде. Иногда мне кажется, что он на меня смотрит, как на будущую собственность, вроде автомашины, которую можно запереть в гараж… Ах, не хочу об этом. Все очень не просто. Скажите лучше: Алик в самом деле не очень мучил вас?

— Что вы! Алик — прекрасный парень. Но… кое-какие сложности намечаются. — Елена Сергеевна подошла к пианино, взяла серого пуделя, как и прежде повязанного бантом, и потрясла его. — Слышите?

— Не понимаю.

— Копилка. Алик собирает деньги. Копит…

День 133-й

Не ожидал Алька, что Толик Белявкин будет так долго выдерживать свой характер. Сердится на что-то, словно не замечает Альки, не разговаривает. В субботу Алька вышел на площадку, три дня в футбол не играл — соскучился. Ноги будто сами просились в жаркую схватку, где в пыли, среди кочек и проплешин выбитой травы, с таким трудом добывался каждый пас, каждый удар по воротам. Алька надел кеды, помчался на площадку, но там было тихо, никто не бегал, не кричал.

Красив и крепок был Мишкин венгерский мяч, да и тот вышел. Желтая покрышка вся в царапинах, уже не блестит. А сейчас и вовсе мяч лежал возле штанги, сморщенный, обмякший: камера порвалась, не выдержала бешеных ударов футболистов, да и гвоздь еще помог.

Ребята сидели на бревнышке, вели умную беседу. В основном Толик говорил.

— Ты вот смотри, — Толик держал на ладони листок с какой-то радиосхемой и водил по ней спичкой. Тигра — с кожаными перчатками на коленях — внимательно слушал. — Катушка связи, она вот здесь, на ферритовом стержне, передает энергию принятого сигнала на вход усилителя высокой частоты…

Алька стоял на виду, прислонившись к штанге. Его познания в радиотехнике были совсем скудные, так что пополнить их никогда не помешает. Но больше, чем услышать мудреные вещи насчет катушек связи, диодов, сопротивлений, какой-то индуктивности, больше этого ему хотелось, чтобы Толик обратил на него внимание, кивнул или даже улыбнулся по-дружески, как раньше. Сколько можно быть в «состоянии холодной войны», как недавно выразился в телевизионной передаче обозреватель «Правды» Юрий Жуков? Ну, подулся, и довольно. Что теперь — извиняться перед ним, что ли? Было бы хоть за что!

Алька стоял, подпирая штангу, а Толик всё водил по схеме спичкой и, хотя он уже заметил, что Алька тут и тоже слушает, но специально на него не посмотрел, не улыбнулся. Тогда Алька решил напомнить о себе. То ли сказал, то ли спросил наобум:

— Диод — это что, для короткого диапазона?

Наверное, глупость сказал. В общем, он и не заботился о том, чтобы выдать что-то дельное. Сказал для того, чтобы привлечь внимание, вызвать на разговор. А Толик лишь глазом покосил в его сторону. Даже и ответить не пожелал на его провокационный вопрос. Продолжал объяснять схему.

Алька обиделся. Не хочет! Может, еще и презирает? И не надо. Сунув руки в карманы и насвистывая, он пошел к дому. В футбол все равно не играют, а стоять и делать умный вид, будто ему страшно интересно все это слушать, — извините! У него другое хобби.

И все же было отчего-то грустно. Всегда дружили, разговаривали, а тут словно черная кошка пробежала между ними.

Дома Алька открыл шкаф, достал глобус Луны. Долго читал непривычные названия гор, кратеров, морей, долин… Надо же, в шесть часов утра встал, сто тридцать семь объектов надписал!

Алька положил глобус на место. Любопытно, конечно. Только кому он нужен? Так, сувенир. Вот эта вещица посущественней. Он поднял лохматого пуделя, щелкнул его по носу:

— Стережешь? То-то! Никому не давай…

Впрочем, о тайне, скрытой в нем, уже известно. Тетя на днях потрясла при нем пса и спросила:

— Много накопил?

Пришлось кое-что рассказать. Тетя с неодобрением заметила:

— Не нравится мне твоя затея. Это не оправдание, что другие мальчишки продают рыбок. Мне бы не хотелось, чтобы ты этим занимался. Не думаю, что и Юрий был бы доволен.

— Тетечка, — сказал он, — тебе же легче. Аппарат мне очень нужен, просто мечтаю делать всякие снимки фотоаппаратом. Значит, тебе не придется тратиться на него. А если что останется, то возьми, пожалуйста, себе.

Отступилась тетя. А что ей было сказать? Если бы курил, например, как Тигра, или в карты играл, тогда конечно. И спорить бы не стал — ругай сколько влезет. А тут — преступление какое! — деньги на аппарат копит. Можно, правда, и транзистор еще купить, с пятью короткими диапазонами, но это очень много надо денег. Еще бы аквариумов понаделать. А кто их сделает? Петр? Жди! Уехал, не пишет. Тоже, видно, обиделся. А как не обидеться? Старался для нее, крышу починил, машину скоро купит. А она не очень ценит. Будто и машина ее не интересует. Может быть, думает, что Вадим купит? Интересно, водку он сейчас пьет?..

Алька снова щелкнул пуделя в красный нос. Ласково щелкнул:

— Бедненький! Не покормил тебя в прошлое воскресенье. Потерпи, завтра дам поесть. Сейчас отлавливать начну. Побольше отловлю. Валерку надо догонять. Он в тот раз, без меня, солидно подработал.

День 136-й

Алька вошел в переднюю и сразу же узнал голос Елены Сергеевны, доносившийся из комнаты.

— Тетьлен! — Он раскрыл дверь, даже сумку с хлебом не успел положить. — Здравствуйте!

— Здравствуй, милый! — Елена Сергеевна сидела в широкополой светлой шляпе у стола, напротив Киры. Перед ней лежало какое-то письмо.

— От папы письмо? — спросил Алька. Но тут же понял, что ошибся: и конверт не такой, и марка обычная, и лежит возле тети Лены. — От Вадима?

— Алик, — строго, словно учительница, сказала тетя Кира. — Во-первых, надень шлепанцы, во-вторых, положи на место хлеб. И не кажется ли тебе, что не совсем прилично так бесцеремонно прерывать беседу взрослых?

Вот как тетя может иногда «холодным душем» окатить! Поздороваться нельзя! А если он соскучился по тете Лене? И будто не интересно ему, от кого письмо! Все же Алька и тапочки снял, и батон с двумя рогаликами да полбуханки ржаного вынул из сетки, положил в хлебницу, даже в дверь легонько постучал. Но так, ради шутки, словно показывая этим, что, в общем-то, обижаться на тетю не собирается.

— Совсем другая декорация, — улыбнулась она. — Так что ты хотел спросить? От кого письмо? Правильно: от Вадима. Может быть, хочешь узнать, что пишет? Елена Сергеевна, ведь это не секрет?

— Какой же тут секрет!

— Пишет, что возвращается в наш город. Уже приехал бы, но высокое начальство в отпуске, не могут подписать приказ… Впрочем, это уже детали… Удовлетворен? Больше нет вопросов?

— Кирочка, — вставила Елена Сергеевна, — там есть строчки, относящиеся и к Алику… По-моему, даже весьма любопытные для него. — Она вынула из конверта листок и прочитала в конце: — «Мама, если увидишь Киру, передай привет и сынишке ее. Я с удовольствием привез бы ему зуб мамонта».

Вот это вещь! Зуб мамонта! Но почему пишет «привез бы»? Выходит, что может и не привезти? Держать свои сомнения в себе было выше Алькиных сил.

— А вдруг не привезет? — сказал он.

— А тебе действительно хотелось бы иметь этот зуб? — спросила тетя Кира.

— Я думаю, в его коллекции диковинных экспонатов, — поспешила заметить Елена Сергеевна, — подлинный древний зуб мамонта просто необходим.

— Конечно! — подтвердил Алька. — Вся школа сбежится смотреть!

— Я сегодня же, — пообещала Елена Сергеевна, — отправлю авиапочтой письмо, чтобы этот уникальный зуб был упакован в чемодан, как самая дорогая вещь.

Может, и правда этот зуб — дорогая вещь, только Вадим наверняка и подороже что-нибудь везет. Алька посмотрел в ласковое лицо тети Лены и решился — спросил:

— Тетьлен, а Вадим машину не собирается покупать?

— Вот уж не знаю, — ответила она.

— Но Вадим же — автомеханик. Должен классно водить машину.

— Должен, по идее, — согласилась Елена Сергеевна. — Но про машину ничего не писал мне…

Алька еще посидел немного, но женщины уже заговорили о другом, не интересном. Ему захотелось побежать к Валерке, рассказать про зуб мамонта.

— Помешался на машинах, — увидев, как за окном мелькнула Алькина рубашка, сказала тетя Кира. — Буквально бредит.

— Дети своего времени, — улыбнулась Елена Сергеевна. — Таков век. Атом, кибернетика, скорость, машина…

Новость о зубе мамонта Валерка встретил без энтузиазма:

— Костяшка! Был в музее — чего интересного? Кости как кости — большие, треснутые… Лучше пойдем посмотрим на Буяна. Чего-то скулит, утром есть не стал.

Буяна отыскали под яблоней. Лежал, уронив на лапы черную лобастую голову, посмотрел на ребят долгим, Альке показалось, очень жалобным взглядом.

— Заболел, что ли? — спросил он.

— Кто же его знает. Не говорит.

— Давай врача вызовем?

— Еще чего! — сказал Валерка. — Это же собака. Дворняжка.

— Ну и что! Галка рассказывала — у них морская свинка заболела, так ездили к специальному врачу. Укол сделали.

— Галка! — скривился Валерка. — Пусть она и ездит. А если уж пес занемог, то ничего не поделаешь — или сам выздоровеет, или подохнет… Пошли, пусть лежит… Хочешь яблока? На этой яблони — почти спелые уже. Грушовка.

Чего спрашивать? От яблок ветки гнутся, а он спрашивает, будто жалеет. Алька выбрал покрупнее, потянул к себе.

— Тише! — сказал Валерка. — Тянет! За хвостик покрути — отвалится.

И верно: отвалилось.

Алька обтер яблоко рукавом, вонзил в него зубы. Ух, и правда — сочное, сладкое…

День 139-й

В этот день, в пятницу, подох Буян. Утром Валерка вынес ему супа в миске, раз позвал, другой, но пес не отозвался. Валерка обошел почти весь сад — нет Буяна. Он уже подумал, не сбежал ли пес. Только как мог сбежать? Калитка заперта, забор глухой, доски на месте: Петр перед отъездом все проверил, подбил. Не просто было бы отгадать загадку, но вдруг у самого забора, в малиннике, Валерка заметил что-то черное. Это был Буян. Как пришла последняя минута к собаке, никто не видел, не знал.

Валерка сказал о Буяне бабушке. Она перекрестилась, охая, пошла взглянуть.

— Отслужил свое, отгавкался. — Бабушка снова перекрестилась. — Старик. Годов пятнадцать. Али и того больше.

— Куда ж теперь девать его? — растерянно спросил Валерка.

Бабушка будто не слышала его:

— Без собаки-то как быть? — Она посмотрела кругом, — Ишь, яблок уродило! Не устережешь… Ох-хо-хо… Петька-то когда обещался приехать?

— Скоро уже, — ответил Валерка. Поняв, что от бабушки толку не добьешься, он пошел за Алькой.

Однако и Алька не представлял, что делать с мертвой собакой. Он с жалостью смотрел в неподвижные, все такие же печальные открытые собачьи глаза и только вздыхал.

— Был бы ключ от мотоцикла, взвалил бы в коляску и — на свалку. — Валерка пнул пса в бок. — Тяжелый. Так не утащишь.

— Давай похороним? — предложил Алька.

— Ты скажешь! Веревку сейчас за ногу привяжу и выволоку в балку. За сад. Или прямо за хвост тянуть.

Алька представил, как Валерка тащит за хвост Буяна, сопит при этом, ругается, злится. И сам разозлился:

— Руки, боишься, отсохнут! Тащи лопаты!

Как ни странно, решительный Алькин тон подействовал на Валерку. Не сказав больше ни слова, он принес из сарайчика лопаты.

Яму вырыли тут же, рядом с малинником. Положили туда Буяна. И сразу же принялись торопливо забрасывать яму землей. Утрамбовали землю. Но все равно получился небольшой холмик. Алька устал. Ему хотелось помолчать, а Валерка сказал:

— Как нарочно: сад сторожить надо, а Буян сдох. Ребята узнают, что нет собаки, быстро лазейку разведают. Хоть братуха бы скорей приезжал.

— Тете письмо сейчас прислал, — сказал Алька.

— Да ну! Братуха? Во дает! А нам ничего не прислал. Не знаешь, что пишет?

— Прочитать не дала. Только видел: открытка там с церковью. Красивая открытка.

— Ну, совсем втюрился братуха. Открыточки посылает! С церквями! Во, Алеха, как бывает! Любовь.

Открытку тетя Кира в самом деле недала прочитать племяннику. То, что написал Петр, и позабавило ее, и удивило. Никак не ожидала она такого от Петра. Видно, отдых, впечатления и разлука благотворно действуют на него.

«Милая моя Кира! — написал на обратной стороне открытки суровый и немногословный Петр Шмаков. — Об этой церкви Святой Анны Наполеон сказал: «Если бы я мог, то взял бы ее на ладонь и перенес в Париж». И я говорю: если бы ты позволила взять тебя на руки, то я унес бы тебя хоть на край света, хоть в Париж, хоть в Вильнюс, хоть в Антарктиду. Ну, соглашайся!».

Кира долго рассматривала ажурную, будто вырезанную из кружев, церковь Святой Анны, что стоит на какой-то из улиц Вильнюса, и думала о Петре:

«Может быть, я слишком придирчиво к нему отношусь? Может быть, надо видеть в человеке прежде всего хорошее?..»

Она подошла к зеркалу и оглядела свою тонкую, почти девичью фигуру, лицо, пышные волосы.

«Пока рыцари ради руки и сердца этой вот дамы, — она подмигнула себе в зеркало, — еще обнажают мечи. — И вздохнула: — Пока. Но долго ли так будет?»

День 142-й

Петр тоже не поскупился и о дне своего приезда известил телеграммой. Валерка встречать брата не пошел. Но он тоже, как и Алька, встал в этот день пораньше. Он хорошо помнил строгий наказ Петра о том, что ему, как единственному оставшемуся в доме мужчине, надлежало смотреть за порядком. Особенно в саду. Валерка наказ помнил, а вот насчет порядка — не очень соблюдал. Так хоть в эти часы, перед его приездом, надо поработать. Валерка обошел с корзиной все деревья, собрал падалицу, полил из шланга грядку огурцов, кусты помидоров, на которых уже начали желтеть плоды. Прошел он вдоль всего забора, прежде всего со стороны неглубокой балочки, где можно было незаметно подобраться к саду, отвернуть доску. В заборе Валерка не нашел никаких изъянов, видно, мальчишки еще не знали о сдохшем Буяне.

К тому времени, когда Петр должен был приехать с вокзала, Валерка все успел сделать, даже в комнатах подмел. Пусть брат к чему-нибудь придерется. Не выйдет!

О приезде Петра знала и Кира. От Альки знала. Вообще же после той открытки, где Петр обещал взять ее на руки и отнести в Париж, она полагала, что телеграмму о своем приезде Петр мог бы прислать и ей. Но телеграмма пришла к нему домой и адресована была на имя матери. Что ж, и так правильно. Мать есть мать.

Кира ждала его приезда, готовилась. В комнатах прибрала, дольше обычного сидела перед зеркалом, накручивала волосы, надела нарядное платье — сиреневое, с вырезом на шее — и камень из янтаря на цепочке.

Для Альки ее приготовления не остались незамеченными, и он порадовался за тетю. Еще и потому порадовался, что открытку с изображением церкви Святой Анны тетя не спрятала, а просто положила в своей комнате на столе. Алька, конечно, не удержался и прочел пылкое послание Шмакова. И хотя Алька не забыл про зуб мамонта, который обещал привезти ему Вадим, он все же остался доволен Петром: вот это настоящий мужчина, рыцарь.

Алька, разумеется, первым известил тетю, едва только увидел «Волгу» с белыми шашечками на боку, которая круто развернулась у дома соседей:

— Тетечка, Петр приехал!

— Прекрасно. — Тетя Кира, как показалось Альке, решила прикинуться равнодушной. Сказала «прекрасно» и осталась сидеть у своего стола, где рисовала в блокноте эскиз театрального задника с видом многоэтажных домов для нового спектакля будущего сезона.

Алик немножко даже растерялся: не ожидал такой реакции. Но когда через несколько минут он снова проходил мимо приоткрытой двери в комнату тети, то у стола уже не увидел ее. Тетя Кира стояла возле шкафа с зеркалом и перебирала платья, висевшие на плечиках. Может, какое-то другое платье хочет надеть? Но и это хорошее. Просто замечательное платье! Так идет ей.

Насчет платьев Алька ничего советовать тете не стал. Не очень она это любит. Да и не его, в общем, дело, пусть что хочет, то и надевает. Лучше заглянуть к соседям — что там Петр интересного рассказывает, какие привез сувениры.

Однако не ко времени был его визит. Бабушка открыла ему калитку, сказала с беспокойством:

— Посиди у крылечка. Валера скоро выйдет.

Но порядочно пришлось сидеть Альке «у крылечка». А потом в открытое окошко он услышал раздраженный голос Петра:

— Как же это так: уехал, понимаешь, на две недели — кавардак, в доме. Сколько лет жил пес, здоров был, а без меня сдох сразу. Где хоть зарыл-то, покажи.

На тихо сидевшего Альку Петр лишь покосился мельком. Не разберешь: то ли кивнул, приветствуя, то ли голову так повернул? Вместе с Валеркой Петр прошел к малиннику, к тому месту, где они закопали Буяна. Алька не пошел туда — не приглашали. Остался сидеть «у крылечка». Только и ходить не надо было: все, о чем говорили у малинника, было слышно и ему.

— А ты откуда знаешь, что своей смертью подох? — сердито спросил Петр.

— Он болел перед этим, — виновато отвечал Валерка. — Есть не брал.

— Потому, может, и не брал, что отравил кто-то. Думаешь, мало таких, кто на сад зарится? Кинули отравленной колбасы, вот и дело сделано — подох. Знаем такие штучки! Чьих только рук это дело, узнать бы!

— Да он же старый был, — попробовал возразить Валерка. — От старости и подох.

— Экие годы — пятнадцать лет! У Прибыловых пес двадцать второй год живет, а попробуй подойди к ограде! Зверь!.. Нет, хозяин молодой, плохо ты за порядком следил. Плохо. Не то я тебе наказывал! А ну, пойдем забор поглядим. Теперь жди гостей, уж тропку, поди, протоптали…

Два часа назад Валерка смотрел забор, ничего подозрительного не увидел, а Петр сразу отбитую снизу доску заметил. И снова, конечно, — выговор Валерке.

«Да-а, — сочувственно подумал Алька, — жизнь у Валерки — не позавидуешь. И яблок их знаменитых не надо, и груш «бере», и малины, что по пять ведер собирают, а сами почти не едят: все на базар мать носит. Ничего не надо. Только бы не слышать таких выговоров. Странно даже: в открытке — ого! — расписал, аж в Париж да в Антарктиду собрался тетю нести, а тут раскричался, будто настоящий кулак».

Альке надоело ждать и вообще противно как-то стало. Поднялся он с лавочки, что у крылечка примостилась, тихонько прошел к тесовой калитке, откинул железную щеколду. И на сувениры не хотелось ему смотреть и о Прибалтике слушать. Валерка придет, сам скажет, если что интересное было…

Не все, что говорилось у Шмаковых, но кое-что слышала со своего двора и тетя Кира. Забор же один, соседи. Она бы и дольше могла слушать, но не стала. Вошла в дом, закрыла за собой дверь. В своей небольшой комнате немало времени, задумчивая, просидела она у письменного стола. Не раз взглядывала на открытку, стоявшую перед ней, смотрела на ажурные башенки, церкви Святой Анны. «Рыцарское» послание Шмакова перечитывать было отчего-то неприятно.

Потом она еще с полчаса рылась в своих эскизах, рассматривала их, щурясь и недовольно вздыхая, и наконец пришла к мысли, что должна непременно, сейчас же сходить к главному художнику — посоветоваться кое о каких сомнительных моментах. А вечером стоило бы посмотреть очередной спектакль горьковского театра, который начал свои гастроли в их помещении.

Приняв такое решение, Кира сразу заторопилась, уложила в сумку альбом с эскизами и сказала Альке, возившемуся у своих аквариумов, чтобы он не морил себя голодом и через час взял в холодильнике борщ, разогрел его и поел рисовую кашу. А она вернется поздно — останется на вечерний спектакль…

Петр Шмаков не знал, что Кира ушла. После обеда он поманил пальцем Валерку и спросил, есть ли у него деньги.

— А зачем тебе? — испугался Валерка. — Сколько надо?

— Отпускник всегда без денег, — пошутил Петр. — В сберкассу далеко ехать. Не хочется. Завтра отдам. Десятки мне хватит.

Валерка вошел в свою комнату, минуты три его не было, потом вернулся, подал десятку.

— Вернешь завтра? Точно? — решил напомнить он.

— Ох и сквалыга! Обещал — значит, верну.

Петр надел новую рубашку, начистил ботинки и пошел в магазин. Скоро возвратился со свертками, сквозь капроновую сетку виднелась бутылка вина. Захватив дома прибалтийские сувениры, он позвонил у калитки соседей.

Открыл ему Алька. Он сразу понял, к кому идет Шмаков.

— А тети нет дома, — печально сказал он. — И придет поздно, на спектакль останется.

День 150-й

Алька положил в сумку кулек с творогом, рядом двухлитровую банку молока пристроил, батоном ее припер, чтоб надежней стояла. Он направился к выходу и в дверях едва не столкнулся нос к носу с Толиком.

— Здравствуй, — невольно сказал Алька и смутился.

— Привет, — ответил Толик и сам смутился не меньше.

— В магазин? — спросил Алька, хотя вообразить что-либо другое было бы просто невозможно.

— Посмотреть, есть ли сливочный маргарин, — объяснил Толик и, чтобы все было ясно, добавил: — Сейчас в книжный магазин иду.

Это означало, понял Алька, что ждать Толика нет смысла — все равно не вместе идти. Но и так, сразу разойтись, казалось неудобным.

— Как живешь-то? — задал он вопрос, который мог быть и началом дружеской беседы, а мог быть и концом несостоявшегося разговора. Ответил бы Толик: «Ничего, порядок» — и пожалуйста, топай своей дорогой.

Толик избрал иной путь:

— Да вот еще учебники не все купил. Посмотрю, может, географию достану.

— Трубу-то сделал? — Алька предпринял новую попытку завязать беседу.

— Да так, неважнецкая, в общем, — сказал Толик. — Но смотреть можно.

Сам Толик вопросов не задавал. Да Алька и не ждал его вопросов. Что отвечать? Как с Валеркой сдружился, не разлей водой стали с ним. Как на базар ходит, рыбок продает. Может, он считает, что Алька и дружбу с ним, Толиком, продал? Так вроде на сборе звена он говорил. Но ведь ничего Алька не продавал и продавать не собирается. Как только это все объяснить?

— А я все учебники уже купил, — сказал Алька и вздохнул, потому что фактически это означало конец разговора.

И Толик без промедления воспользовался такой возможностью:

— Может, есть география? Посмотрю. Тогда и у меня все будут. Пока. — И он пошел к книжному магазину, даже насчет сливочного маргарина забыл справиться.

И Алька унылым шагом направился домой.

Вот как сложились их отношения, будто и не было дружбы.

Возможно, Алька еще долго был бы под впечатлением этой тягостной встречи, однако дары старого почтового ящика — восьмой номер «Пионера» и Динкино письмо из Ялты — мигом отодвинули все другое на задний план.

Прежде всего журнал. На это раз Алька не тянул, жадно и торопливо листал страницы. И снова не нашел своего рассказа. Он расстроился. Опять не напечатали. А может быть, давно выбросили в корзину? Мало ли им присылают всяких рассказов да статей! Хотя бы не обещали тогда. Понравился, постараемся использовать! Вот и верь им! А еще большие, о честности пишут, что слово надо держать…

Динкино письмо куда больше порадовало. Снова извинилась, что долго не писала. Сообщила, что из смуглой индианки превратилась в негритянку. И еще написала интересные вещи о Гарике:

«Алик, только тебе могу доверить, как настоящему другу: у нас с Гариком была любовь. Представляешь! Только знай: мне его признание ни к чему. Я разочаровалась в нем. А знаешь, из-за чего? Ты тогда назвал его «миллионером Рокфеллером». Миллионер он, конечно, липовый, а вот жадина — это точно, как настоящий капиталист. Пошли по набережной гулять. Он сам пригласил меня. Смотрим: очень красивые открытки продают. «Давай, говорит, купим на память». Отобрали по три штуки. Он за свои заплатил и на меня смотрит. Представляешь! Хорошо, что у меня в сумочке были деньги. Пустяк, вероятно, только после этого он мне стал противен. Вот уж не похож на тебя! И в тот же вечер Гарик мне сказал, когда смотрели на огоньки пароходов: «Ты, говорит, ни с кем не целовалась?» Я так возмутилась! «Ты, говорю, что, с ума спятил?» — «А я, говорит, одну девочку в щеку поцеловал», — «И дальше продолжай в том же духе!» — сказала я и ушла. Вот и все. А вчера Гарик уехал. На прощание сказал, что лучше меня никогда еще не встречал девчонки. Он смотрел на меня очень грустными глазами. И мне самой было грустно. Это вчера. А сегодня уже ничего.

Алик, не сердись, что пишу все так откровенно. Это потому, что считаю тебя настоящим другом. Жалко, что так летит время. Скоро собираться. Через три недели в школу.

До скорой встречи, Алик. Твоя одноклассница Диана Котова».

Алька дважды перечитал письмо. Приятно было, что Динка считает его настоящим другом. Только почему? Ведь раньше и внимания не обращала. А после дня его рождения и после того, как ходили в парк, совсем иначе стала к нему относиться. Стоп! А если бы в парке он не вел себя так щедро — как бы она относилась к нему? Так же? Или получилось бы, как с Гариком? Неужели это главное в дружбе? А почему же у тети не так? Петр и машину покупает, и сувениров из Прибалтики привез ей, а она не ценит. На третий день после его приезда они встретились, долго разговаривали, он не слышал, о чем, но ушел Петр расстроенный и с тех пор больше не появлялся.

«А вдруг это из-за Вадима? — подумал Алька. — Может, он там, на Севере, кучу денег заработал?»

Альке было неприятно, что он так подумал о тете, но ведь подумал. Он спрятал Динкино письмо в ящик стола и тихонько постучал в дверь тетиной комнаты.

Она сидела на диване и листала большую книгу, такую большую, что на ней можно было бы делать уроки. Это была книга об искусстве современных западных живописцев. Алька уже не раз листал ее. Мало чего интересного. Кое-какие из этих картин он бы и сам нарисовал с не меньшим успехом. Только зачем?

Алька, примостившись рядом с тетей, из вежливости вместе с ней посмотрел рисунки. Потом, увидев на одном из них какой-то светлый странный квадрат, пересеченный множеством извилистых линий, сказал, усмехнувшись:

— Это, наверное, зуб мамонта. Похож.

Тетя Кира подняла на него большие глаза:

— Не забыл? Ждешь?

— Тетечка, а вдруг он в чемодан не влезет?

— В багаж сдаст. Медленной скоростью отправит.

— А зуб этот ценный?

— Если только в научном отношении. Так полагаю.

Алька решил, что теперь можно задать и главный вопрос:

— Тетечка, а если Вадим накопил на Севере много денег и купит машину?

— И что? — перевернув страницу, спросила тетя Кира.

— Ты… не прогнала бы тогда Вадима?

— Алик! — Тетя положила руки на книгу. — Мне решительно не нравятся твои разговоры о какой-то машине и о моих личных делах. И если уж говорить серьезно, то это просто смешно — определять ценность и значение человека наличием какой-то там машины. Смешно и глупо.

Пристыдить Альку ей не удалось. Ведь он хотел, чтобы тетя так ответила. И все же в голове маленькой занозой сидела мысль: возможно, это и глупо, пусть даже смешно, но разве плохо, если бы у них была своя машина?

День 154-й

Лишь пятнадцать дней осталось до того главного события, к которому приближается наш рассказ.

Но никто из героев повествования об этом не знает, не догадывается.

Не знает и Алька. Ему даже не было известно о том, что в субботу 154-го дня, к одиннадцати часам, тетя Кира ждала Вадима.

Если бы Алька мог догадаться! Не пошел бы он за червями-трубочниками, не трясся бы в трамвае и автобусе. Но как он мог догадаться? Когда тетя ожидала возвращения из Прибалтики Петра, то Алька видел, что она и у зеркала сидела, и волосы накручивала, и выбирала платье. А тут ничего не заметил. Была тетя, как обычно, в домашнем халате и волосы не накручены. И утром, когда он сказал, что собирается за трубочником, она ничем не выдала себя.

— Только с транспортом осторожнее, — предупредила она.

И Алька, положив в хозяйственную сумку (уже давно ставшую его собственностью) пустую литровую банку, отправился за Валеркой. Тому отпроситься было сложней. Мать с семи часов торговала на базаре яблоками, и Петр должен был подвезти туда новую партию. Пока он, подставив лестницу, с крайней от дома яблони осторожно снимал спелую грушовку, Валерка складывал отборные плоды в корзины, ведра и относил к мотоциклу, стоявшему наготове у ворот. И Альке пришлось помогать ему. Лишь после того, как коляска была полностью загружена, надежно увязана веревками и Петр выехал на улицу, лишь после этого друзья смогли отправиться в далекий поход за кормом.

Кира сидела с книгой у приоткрытого окна и все видела: как Петр отъехал, как с сумками в руках скрылись за поворотом ребятишки. Она читала книгу, но плохо понимала, что читает. Временами взгляд ее скользил мимо страницы. В памяти всплывали и хорошие дни, когда все у них с Вадимом ладилось, но чаще почему-то вспоминалось его угрюмое, злое лицо, обрамленное темной бородкой, и будто слышался голос его, раздраженный, резкий или молящий о прощении. Все бы ничего, она бы свою гордость как-то смирила, если бы не частые выпивки Вадима. В такие часы он делался невыносимым. Грубил, придирался, был мелочен, жесток и одновременно жалок.

И с работой по этой причине стало у него не ладиться. Картины его браковали, иные сам рвал и снова пытался найти утешение в винном похмелье.

Четыре последних года, которые прожила без Вадима, Кира считала отдыхом.

Так неужели он снова хочет предложить то же самое? Или другим стал, как уверяет Елена Сергеевна, понял что-то?..

Время приближалось к одиннадцати (Елена Сергеевна вчера позвонила в театр и предупредила, что Вадим собирается прийти в это время), а ей и шкаф, где висели платья и кофты, открывать не хотелось. Правда, когда старинные часы кинули в тишину одиннадцать размеренных ударов, она все же вместо халата надела платье и волосы свои, пышные, золотистые, расчесала.

Она увидела его издали и сразу узнала. Он шел не быстро и как-то неуверенно. Вот посмотрел на букет цветов, что нес в правой руке, видимо, еще раз мысленно проверял, хорош ли. Понравится ли ей? «Помнит, что цветы моя слабость», — без радости подумала она. Кроме беспокойства и тревоги, ничего другого визит бывшего мужа в ней не вызывал.

«Ой, да у него же бороды нет!» — вдруг поняла Кира. И не могла решить — лучше ему без бороды или хуже…

Тем временем Вадим уже был у калитки. Она не пошла встретить его, буднично крикнула из окна:

— Открывай!

Вадим не забыл, как это делать: зажал под мышкой что-то большое, завернутое в бумагу, просунул руку в расширенную щель калитки и повернул металлическую ручку.

В переднюю она вышла. На тихий стук разрешила войти.

— Ну, здравствуй, Кира, — взволнованно сказал он, все еще прижимая к боку что-то завернутое в бумагу.

— Здравствуй, Вадим, — сдержанно ответила она и добавила: — Проходи.

Неловко ступая, он двинулся следом за ней в комнату, положил сверток на стол, а цветы протянул ей.

— Благодарю. — Мысленно она отметила, что букет он выбрал удачный — пионы, фуксии, садовые ромашки — без холодных и надменных лилий. «Неужели и это помнит?» — Садись. — Она показала на стул. Сама же, положив скрещенные руки на колени, устроилась на Алькиной тахте.

Вадим опустился на стул, достал из кармана пачку сигарет.

— Можно курить? — Он волновался.

— Если только в виде исключения, — сказала она. — Впрочем, тогда садись у окна. В этой комнате живет Алик.

— Понимаю, — кивнул он и перенес стул поближе к окну.

— Ты изменился, — сказала она. — Сбрил бороду. Помолодел.

— Да, уже год, как сбрил, — подтвердил он.

— И только? — сама не желая того, язвительно спросила она.

— Не понял. — Вадим глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым в окошко.

— Изменения коснулись только бороды? — Она никак не могла отделаться от иронического, колкого тона.

— А-а, вот о чем… — протянул Вадим.

— Прости за прямоту, — не выдержала паузы Кира. — Ты по-прежнему пьешь?

— Если скажу, что нет, ты не поверишь. — Вадим снова сделал глубокую затяжку. — Но это правда: я не пью.

— Совсем?

— Что значит совсем? Бывают праздники…

— …встречи, провожания, воскресенья, обмывка картины, новой покупки…

— Не злись, пожалуйста, — попросил Вадим. — Я пришел не за этим.

И все равно она не в силах была сдержаться. Отказали нервы.

— Пришел сказать, что не можешь без меня. А ты меня спросил: могу ли я без тебя? Отвечу: да, могу. Эти четыре года, когда тебя не было…

Он терпеливо, не перебивая, не пытаясь вставить ни слова, ждал, пока она, нервно ходя по комнате, выговорится. Он не заметил, как выкурил новую сигарету и прикурил следующую… И дождался. Словно после тяжелой работы, обессиленная и поникшая, Кира вновь села на тахту, вздохнула:

— Я все сказала. Теперь ты в состоянии понять меня?

— Кира, — глухо проговорил Вадим, — поверь: ничего нового ты мне сейчас не сказала. Я это знал. Давно понял. И еще понял самое главное: это верно — мне без тебя трудно. Плохо без тебя. Но я ни о чем не прошу. Просто я постараюсь доказать, что тоже могу быть нужным тебе. На это ведь я имею право?

— Да, конечно, — сказала она и горько добавила: — Если сумеешь доказать… Я, Вадим, не собираюсь скрывать: четыре года, пока тебя не было, я провела не в монастыре. И встречалась, и дружила. Одного не было — большого чувства. А без чувства и уважения — все ложь… Вот и сейчас сосед Петр Шмаков — приличный человек, хороший хозяин, здоровяк, силища как у Жаботинского или у кого там еще… Не пьет, даже не курит, всего на год старше меня, так вот, он очень хочет, чтобы я вышла за него замуж. Куда больше: обещает унести на руках в Париж или в саму Антарктиду. Заманчиво. Но не соглашаюсь. Нет настоящего чувства. Знаешь, как в городе, где много машин, — смог образуется, не хватает кислорода. И мне кислорода чувств не хватает.

— Но ведь когда-то, вначале, мы хорошо жили, — осторожно напомнил Вадим и посмотрел на сидящую Киру. — Мне казалось, любили друг друга…

— Наверное, любили, — после некоторого раздумья согласилась она. — Но после стольких лет начинать все сначала? После того, как официально развелись…

— Тем не менее я готов на это, — сказал Вадим и поднялся со стула. — Больше не стану задерживать. Спасибо, что позволила прийти. Об одном прошу: помни, что я здесь, что я очень хочу начать все сначала. Не станешь возражать, если я буду иногда напоминать о себе?

— Не стану, — ответила Кира и без улыбки подала руку. — Я провожу до калитки.

— Это тебе. — Вадим показал на сверток, лежавший на столе, и вышел из комнаты.

Она проводила его к калитке, слабо кивнула на прощание и вернулась в комнату. С минуту смотрела из окна, как он, словно истаивая, делаясь все меньше и меньше, удалялся от дома. Вот и поворот. Скрылся… Все сначала… Разве это возможно? Разве бывает так? Склеить разбитый кувшин… Разбитый или только треснувший?..

Нелегкие ее размышления неожиданно прервал вынырнувший из-за поворота мотоцикл с коляской. Кира не могла не узнать голубой «ИЖ» Петра. И его самого, широкоспинного, в красном шлеме. Но что это? Почему Петр вдруг круто развернул машину и вновь скрылся за поворотом?

«А что, если он ехал навстречу и узнал Вадима? — подумала она. — Нет, ничего плохого Петр себе не позволит. Не должен позволить. Впрочем, от него можно всего ожидать. Но почему, по какому праву?..»

Кира уже готова была побежать туда, узнать, в чем дело, но из-за темных кустов вновь показался голубой «ИЖ» с коляской.

«Что-то все же было, — решила она. — Не зря ведь он возвращался. Если это так, то визита долго ждать не придется. Петр не из тех, кто терпит рядом соперника».

Петр даже не стал заезжать домой. Лишь каску круглую снял, положил под брезент. Ей не хотелось, чтобы он сам открыл калитку. Поспешила навстречу.

— Можно к тебе на минутку? — подозрительно рассматривая ее, спросил Петр.

— Здравствуй, во-первых, — сказала она. — В гости? С визитом? Милости прошу.

Петр быстрым и цепким взглядом осмотрел комнату, цветы увидел, сверток, а на подоконнике даже окурки сигарет и пепел на бумажке приметил.

— Вадима сейчас твоего видел, — сказал он.

— Может быть, сядешь? — спросила она.

— Не узнал сначала. Без бороды. Развернулся, подъехал, смотрю — он. В обратном направлении двигает. От тебя, значит.

А Кира, как и при Вадиме, спокойно устроилась на тахте.

— Так ты присядешь все-таки?

Петр подошел к окну, брезгливо покосился на подоконник.

— Хотя бы пепельницу попросил. Ну, народ! Хамье! А туда же — цветочки! Подарочки! — Он ткнул пальцем в сверток на столе.

— В самом деле, что же там? — только сейчас по-настоящему обратив внимание на что-то завернутое в бумагу, удивилась Кира. Она вдруг подумала: не зуб ли мамонта?

Ничего похожего. Это оказалась высокая коробка конфет, на уголках перевязанная фиолетовой шелковой ленточкой.

Эх, выяснять отношения так выяснять! Она в одну секунду сняла ленточку и подняла крышку.

— О, прелесть какая! Не иначе как в Москве, в Елисеевском магазине покупал! Угощайся. — И сама взяла из бумажной клеточки высокую, похожую на графинчик шоколадную конфету.

Петр и пальцем не притронулся к коробке. Покривил губы:

— Угощайся! А ты подумала о том, что эта конфета в горле у меня застрянет?

— Ты чего, собственно, хотел? — посерьезнев, спросила Кира. — Чтобы я пинком выставила его за дверь? И цветы вслед швырнула?

— Да нет, зачем… — Петр сразу сбавил тон. — Дело, конечно, твое… Только хорошо ли это? Я руки твоей прошу, ты вроде не отказываешь, а сама цветы принимаешь, конфеты…

— Се ля ви. Такова жизнь, — сказала она. — Что делать, если кислороду не хватает.

— Кислород-то здесь при чем? — совсем сбитый с толку, спросил Петр.

— Ты так красиво написал про церковь Святой Анны. Я не ожидала… Обещал унести в Париж.

— Шуток не понимаешь.

— Шутка… — Она вздохнула.

— Не в том смысле, — поправился Петр. — А вообще, с милым удовольствием. Вот куплю машину — хоть и правда в Париж махнем. Если, конечно, разрешат… Ты Вадиму-то что сказала?

— Вадиму?.. — Она с недоумением пожала плечами. — А что я могла сказать ему? Ничего… Впрочем, сказала, что есть у меня Илья Муромец, Жаботинский, сказала, что обещает унести на богатырских своих руках в Париж.

— Вот и умница! — Петр подошел к ней и хотел обнять, но Кира отстранилась.

— Ничего ему обещать я не могла… Так же, впрочем, как и тебе. Пойми, Петр, ну нет настоящего чувства. Кислорода нет.

Опять о кислороде! Петр взглянул в окно. Там возле мотоцикла уже крутились босоногие малыши — осваивали седло и коляску.

— Эй, эй! Отойдите от машины! Я вас! — строго крикнул Петр. — Ну, а как он там на Севере? Не рассказывал? — убедившись, что угроза подействовала и малыши неохотно отошли в сторону, поинтересовался Петр.

— Ты о чем? — спросила Кира.

— Ну, о заработках, например.

— Господи! — с тоской выдохнула она. — Опять одно и то же! Нет, он не рассказывал! А я, представь, не расспрашивала! Я ни о чем не расспрашивала. И о чем расспрашивать? Неужели снова о машине? Вы все — и Алька тоже! — все помешались на машинах! Но ведь есть же что-то еще, кроме этих дурацких ваших машин!

Петр опешил — так это было неожиданно. Что он такого сказал? Чего она злится?

— Я, пожалуй, пойду, — пробормотал он. — Надо еще за матерью съездить. Да корзины привезти…

После его ухода Кира лежала на тахте и грустно смотрела в потолок, на извилистую сеть тонких трещинок.

В таком положении и застал ее вернувшийся Алька. Он тоже, едва вошел в комнату, как и Петр, в одно мгновение увидел посторонние вещи. Только в обратном порядке: сначала конфеты, потом цветы.

— Ого! Были гости? — спросил он. — Кто был?

— Вадим приходил, — устало проговорила тетя Кира.

— Вадим?! — завопил Алька, словно был не в комнате, а в лесу или на речке. — А зуб принес?

— Ну, конечно, только о твоем зубе я и должна была спрашивать!

— Не о моем. О зубе мамонта!

— Ах! Какая разница.

— Сравнила! Мой зуб и зуб мамонта!

Тетя Кира невольно улыбнулась:

— Не переживай, в следующий раз спросим.

День 156-й

В кино с Валеркой договорились идти на три часа. Хороший фильм — про наших разведчиков. Мишка два раза уже ухитрился посмотреть. И еще, сказал, пойдет.

После обеда Алька зашел за приятелем. А тот вместе с матерью малину на кустах обирает. Даже бабушка им помогала.

— А в кино? — спросил Алька. — Надо раньше пойти, а то билетов не достанем.

— Раньше! — сказал Валерка. — Знаю, что надо, да видишь сколько еще кустов?

— Успеешь. Посмотришь и завтра. — Мать лишь на секунду покосилась в их сторону — проворно обрывала и опускала ягоды в корзину, привязанную к поясу. — Сегодня надо закончить. Осыпается ягода. Последняя.

— Смотри же, рубль обещала дать! — напомнил Валерка.

— Дам, дам, отвяжись! — сказала мать. — Руками-то гляди, потише. Не роняй. С земли ягоду не поднимешь.

— Я сегодня тогда, наверное, не пойду, — пряча глаза, сказал Валерка и вздохнул. — Видишь, дело какое — осыпается ягода.

Алька с пяток минут помогал Валерке собирать малину. И правда, совсем спелая. А сладкая, как мед. Он всего лишь несколько ягод решился положить в рот. Вдруг Валеркина мать увидит? Если и не скажет ничего, так подумает. Жадная. Алька и еще бы немножко помог приятелю, если бы не его мать.

— Тетя-то твоя, — вдруг спросила она, — так ничего в саду и не делает?

— Почему не делает! — обиделся Алька за тетю Киру. — За цветами ухаживает. И я помогаю. Поливаем, бечевкой подвязываем.

— За цветами! — с неодобрением проговорила мать Валерки. Она еще хотела что-то добавить, но Альке совсем не хотелось слушать ее, и он поспешно сказал Валерке:

— Не пойдешь, значит. А я побежал. Вдруг — большая очередь…

Так точно и было. Еще издали он увидел, что тесный закуток, где помещается касса, не вмещает всех желающих попасть на фильм. Он попытался протиснуться в дверь, но какая-то сердитая девчонка в очках загородила дорогу острым локтем и сказала, что ничего у него не получится, пусть занимает очередь в хвосте.

Алька начал было доказывать, что очередь у него давно занята, только девчонку обмануть было невозможно.

— Да-да, — с издевкой сказала она, — мы тут целый час ждем тебя! Все глаза проглядели.

Спорить с ней было бесполезно. Да и толку-то! Проскочишь в дверь, а кто подпустит к окошечку кассы? В хвост, конечно, встать можно, но вряд ли тогда достанется на трехчасовой сеанс. А ждать еще два часа — никакого терпения не хватит.

Пока Алька раздумывал над этой, казалось бы, неразрешимой ситуацией, вдруг откуда-то сбоку протянулась рука с голубенькой бумажкой билета.

— Четвертый ряд тебя устраивает?

Вот чудеса, как в кино! Галка Гребешкова протягивает билет.

— Откуда у тебя? Лишний?

— Ничего не лишний. Тебе взяла. Я у кассы как раз стояла, когда ты насчет очереди заливал. Вместо одного два купила. Ты же так хотел попасть! Или четвертый ряд тебя не устраивает? Других не было.

— Что ты! — без памяти обрадовался Алька. — Самые лучшие места — четвертый ряд!

В эту минуту он нисколько не лукавил. Твердо верил: именно с четвертого ряда удобнее всего смотреть фильм.

— Значит, вместе придется смотреть.

Что это она — «придется»! А сама билет ему купила. Но выяснять эти тонкости Алька не стал. Кто знает, может, она сердится на него, что тогда в пруду корм ей с Маришей не наловил? Он побыстрее отсчитал за билет деньги и хотел отойти. Чего же докучать своим присутствием, если ей сидеть с ним в кино, видите ли, «придется»! Но Галка, спрятав в кармашек платья деньги, спросила, чем занимается он, как проводит время.

Не ответить — невежливо.

— Рыбками занимаюсь, — сказал он напрямую. Не хотелось юлить. Да и зачем врать ей? Она и так знает.

— Алик, — неожиданно сказала она и тронула его за руку, — а я на днях даже к тебе хотела прийти. У черной лиры — помнишь, ты подарил Марише? — детки появились. Двенадцать штучек. Четыре почему-то погибли. Два малька вообще куда-то пропали…

— А ты отсадила их?

— Нет.

— Скажи спасибо, что эти остались. Сегодня же отсади. Их отдельно надо держать…

До самого начала сеанса, пока не погас в зале свет, Алька толковал Гребешковой, как надо ухаживать за мальками, какие сделать ситечки, какие растения положить, как следить за температурой воды…

Мишка не врал: в некоторых местах фильма Алька так сжимал подлокотники кресла, что пальцам было больно. А Галка раза три судорожно хватала его за руку, один раз даже ущипнула. Хорошо, нервы у него крепкие, а то бы закричать мог.

Когда фильм закончился и вышли из темного зала, то сразу зажмурились. Утром и днем было пасмурно, а сейчас полнеба сияло голубизной, солнце светило.

— Ты куда? — спросил Алька. — Домой? — Ему почему-то не хотелось, чтобы Галка сразу уходила. Может, и ей не хотелось расставаться? Во всяком случае, когда она ответила, что идет не домой, а должна заехать в универмаг, то голос у нее был не очень радостный.

— И мне надо в универмаг! — оживился Алька.

И опять он нисколько не лукавил. Хотя ничего и не собирался покупать, но ведь давно же хотел снова побывать там — надо ему наконец выбрать какую-то вещь. А то деньги копит, а так и не знает, на что потратить.

Автобус шел почти пустой, и они устроились напротив друг друга. Удобно: хоть в окошко смотри, хоть на Галку. Алька больше на Галку смотрел. На ней — салатное платье в клеточку, с кармашками. Алька вдруг вспомнил, что в этом самом платье она была и на дне его рождения. Пять месяцев тому назад. Видно, выросла она за это время — совсем короткое стало.

— Где это приложилась? — спросил Алька, разглядывая большую, как монетка, коричневую коросту на ее коленке.

— А-а, — смутилась она, — на тротуаре шлепнулась. — И прикрыла коленку ладонью. — Не смотри.

— И у меня ужасная рана, — сказал Алька и закатил рукав рубашки.

— Вот так рана! Синяк совсем пустяковый.

— А знаешь, отчего синяк?

— Ущипнул кто-нибудь?

— Кто-нибудь! Твоя работа.

— Моя?! — Галка широко раскрыла свои большие и светлые, чуть с зеленью глаза.

— Ты, — хладнокровно подтвердил Алька. — Сейчас, в кино. Когда диверсант нож в него бросил. Я чуть не закричал. Тут нож да ты щиплешь.

— Ой, Алик, прости, пожалуйста! Я не хотела. — Бедная Галка до того покраснела, что Алька искренне сказал:

— Ерунда! В общем, и не больно. Можешь еще раз. Ну… — Он протянул руку. — У меня нервы, будь спок, как у нашего разведчика. Давай, не поморщусь!

Гребешковой было жалко испытывать Алькины нервы.

— Не хочу… Нам скоро выходить…

В универмаге она купила на втором этаже моток розовых шерстяных ниток (сказала, что хочет связать себе какую-то спортивную шапочку — в польском журнале увидела рисунок).

— А ты что покупать будешь? — спросила она.

— Я… — Алька немного стушевался. — Это близко здесь… Сходим?..

В отделе фототоваров он важно разглядывал кинокамеры всевозможных марок, высокие фотоувеличители, там же, на стеклянной витрине, лежала подзорная труба. Привлекали его и фотографические аппараты. «Зоркий-4», «ФЭД-10». На дешевенькую «Смену» Алька и смотреть не хотел. Будто он не в состоянии купить аппарат настоящий, известной марки! Дорогой аппарат. Вчерашняя воскресная выручка, спрятанная все в том же вместительном животе серого пуделя, солидно пополнила его капитал, и теперь покупка фотоаппарата и даже некоторых принадлежностей к нему не выглядела нереальным делом. Для него становилась уже доступной и кинокамера. Или почти доступной. Взять «Экран-4»! Маленький, удобный, три поворачивающихся объектива…

— Ну, что же не идешь в кассу? — пошутила Галка. — Плати. Разве «Лада» тебе не подходит?

— «Лада»? Триста двадцать рублей! Скажешь тоже!

— А я думала, ты уже разбогател.

В общем, она вежливо издевалась над ним. Но Альке ссориться не хотелось. А вдруг Галка и в самом деле думает, что у него столько денег? Альке это даже польстило.

— «Экран» нравится тебе? — спросил он.

— Красивый.

— А смотри — подзорная труба! В шестьдесят раз увеличивает! А вот иди сюда — «ФЭД-10»! Видишь, с экспонометром…

— Правда хочешь купить? — спросила Галка.

— А чего ж такого! Для стенгазеты снимки буду делать. Игорь спасибо скажет…

Галка взглянула на круглые часы, висевшие на стене, и с беспокойством сказала:

— Может, пойдем уже? Мне за Маришей в детский сад надо…

На этот раз в автобусе сидеть уже не пришлось, но все равно Альке доставляло большое удовольствие стоять на площадке рядом с Галкой и говорить о всякой всячине. Нет, совсем не зануда она, как ему иногда казалось.

Только вот щепетильная очень. Когда вышли из автобуса и он предложил взять по мороженому, то она ни в коем случае не желала, чтобы он платил за нее.

Мороженое Галка лизала медленно, осторожно. Алька подумал, что боится простудиться. Но дело, оказывается, было не в этом. Недалеко от остановки, в зеленом переулочке, помещался детский сад. Как только они подошли к решетчатым воротам, за ними сразу же послышался радостный голос Мариши:

— Тетя Ира! Тетя Ира! За мной пришли!

Мариша схватила панамку, лежавшую в песочнице, и побежала к воротам.

— А ты зачем пришел? — вцепившись в руку сестры, строго спросила она Альку.

— Разве нельзя? — попробовал он отшутиться.

— А за мной Галя приходит. Вот!

— Остынь, кипяток! — с улыбкой заметила старшая сестра. — Возьми-ка лучше мороженое, тебе оставила.

Получив половину стаканчика вкусного пломбира, Мариша подобрела к Альке:

— Съем когда, буду за твою руку держаться.

«Всю жизнь об этом мечтал!» — подумал Алька. Только подумал. Вслух сказать не решился.

— Ну, — вспомнив о разбитом аквариуме, спросил он, — завели у себя в детском саду рыбок?

— Нет, — лизнув мороженое, беззаботно ответила Мариша. — У нас черепаху в живой уголок принесли. Она голову высовывает. Шея дли-и-инная…

День 159-й

В среду Петр Шмаков получил из магазина «Автолюбитель» извещение о том, что в ближайшее время прибудет партия «Жигулей» и, поскольку его очередь на машину одна из первых, ему, Шмакову П. Т., надлежит в такой-то срок внести за машину деньги.

На другой день, утром, Петр позвонил одному из своих знакомых — инспектору рыбнадзора Галкину, у которого нынешней весной украли мотоцикл, и сообщил ему, что, если Галкин располагает необходимой суммой, то он, как и договаривались раньше, может продать ему свой мотоцикл с коляской и двумя новыми запасными шинами.

Галкин ответил, что сегодня же вечером придет к нему, и они обо всем окончательно договорятся.

Петр по такому случаю на час раньше отпросился с завода, выкатил мотоцикл из сарая, принес в ведрах воду и тщательно промыл коляску, седло, бензобак, все три колеса. Затем насухо вытер тряпкой.

Час-два повозиться ничего не стоит, а глядишь, когда будут вести разговор о деньгах, то легче будет и цену настоящую запрашивать, и на своем стоять. Вот помыл, почистил — как игрушка стоит, будто вчера из магазина.

Петр любовно обошел машину, смахнул с брезента желтый упавший листок. Вот и осень подходит незаметно… Конечно, с деньгами можно было бы выкрутиться — не обязательно продавать мотоцикл. Но с другой стороны — зачем он теперь? Мешок-другой яблок и на «Волжанке» своей новой подвезет. Даже удобней, положил в багажник — и не видно. Что везешь, куда едешь — никто не знает. А то некоторые косятся — фрукты продает! Ну, продает. Какое, собственно, кому дело? Свое же продает, кровное.

Убрав ведра и тряпки, Петр отправился смотреть забор. Многие жалуются: лазят по садам сорванцы! Не столько берут, сколько ломают да портят. В дальней стороне сада, примыкавшей к балочке, опять обнаружил отбитую снизу доску. Ну ж, негодяи! И как ловко приспособились! Смотришь — все будто цело, на месте. А сдвинуть доску в сторонку и бочком пролезть в сад — минутное дело. И когда только успели? Ведь недавно проверял — все было в порядке.

Петр принес молоток, десяток гвоздей подлиннее и тщательно, надежно прибил доску. И пару соседних укрепил, для верности. Только поможет ли? Хоть колючую проволоку в несколько рядов натягивай. Эх, как не вовремя Буян сдох! Хоть резвости в нем прежней и не было, но брехать, на страх гостей непрошеных брать — это у него отлично получалось. Лучшего пса не сыскать.

Да, беспокойная пора. И яблок, как нарочно, уродило — возить не перевозить. Одной антоновки пять деревьев. Ишь, как янтарем облиты! Еще немного погодить и снимать можно. Петр попытался посчитать, сколько же всего ведер можно взять антоновки. Запутался. Много что-то уж очень получалось. Да, может, так оно и есть. Отменный урожай. А еще — титовка, ранет, шафран-китайка…

Около семи часов явился Галкин. Толстощекий, рыжий, кепочка — блином, в руке — портфель пузатый.

Внимательно и придирчиво осмотрел машину. Потом мотор заводили, тормоза проверяли. Всерьез придраться к чему-либо Галкин не мог. Да и вид у машины — лучше не надо. Тут уж ничего не скажешь — вещь добрая, в хороших руках была.

О цене говорили долго. Тот и другой приводили всяческие доводы в свою пользу. Галкин даже вспотел. Наконец Петр уступил немного, и Галкин тогда прибавил немного. В конце концов сошлись на той сумме, которая, хоть и не очень устраивала обоих, только уже тут ничего поделать нельзя — иначе не ладится.

Галкин дал требуемый задаток, остальные деньги пообещал принести через полторы недели. После того, уже вполне довольные друг другом, они прошли в дом. Галкин достал из пузатого портфеля бутылку водки, а Петр принес в блюде огурцов свежего посола, крепких красных помидоров…

Через час Валерка заглянул в их комнату — хотел поискать металлическую сетку, чтобы еще одно решето для ловли червей-трубочников сделать, и очень удивился. Брат сидел красный, неестественно размахивал руками, говорил громче обычного. И толстощекий громко что-то говорил. Перед ними стояла уже не одна, а две бутылки, и обе были пустые.

— Чего надо? — Петр установился на Валерку тяжелым взглядом.

— Ничего не надо, — поспешно ответил Валерка и прикрыл дверь. — Ну их! — шепнул он Альке. — Сидят, водку пьют… Завтра сделаем…

День 162-й

Это лишь Валерка так мог: с матерью на базар по нескольку раз таскался, яблоки успевал в саду собирать, ходить за кормом, подготовить на продажу рыбок, продать их в воскресенье и еще умудрился разведать на Кутузовской улице строящийся магазин в новом пятиэтажном доме.

— Тоже ящики со стеклами стоят. Открывать будут, — уже в третий раз сообщил Валерка и посмотрел из окна автобуса на сияющую лаком новенькую «Волжанку» горчичного цвета, что замерла у красного светофора. — Ух, цвет! — восхитился Валерка. — Люкс, правда?

Алька, сидевший рядом на мягком диванчике, поправил на коленяхсумку с пустой банкой из-под рыбок, кивнул. Цвет действительно был хорош.

— Вот братухе бы такая досталась. — Валерка проводил завистливым взглядом быстро ушедшую вперед горчичную красавицу. — А дом там уже заселили. Цветы в окнах, занавески. Точно, должны ящики открывать.

— И что, побежишь смотреть? — спросил Алька.

— Долго, что ли! Сам видишь, стекла вот как нужны! — Валерка провел рукой по шее. — Сколько сегодня взял? Две десятки взял?

— Поменьше, — обронил Алька.

— Ну вот! А были бы аквариумы настоящие — и три бы унес! Рыб-то, видел, расхватывают.

— Да, — согласился Алька и усмехнулся: — Двух таких плюгавеньких посадил. Думал: кому-нибудь в придачу отдам. Ничего, и плюгавенькие пошли.

— Как хочешь, а я побегу смотреть. Вдруг откроют да битые есть. Кто-нибудь из жильцов может позариться. Давай сейчас побежим?

— Так воскресенье же!

— Там работают. И вчера работали. Спешат… Побежим?

— А домой? — спросил Алька. — Обед скоро.

— Помрешь без обеда!

Но и Алька в долгу не остался, сказал решительно:

— Ну и беги! А я не хочу, чтоб в кишках урчало из-за твоих стекол. Так специально и будут сейчас открывать для тебя!

Насчет «кишок» Алька лишь для красного словца выдал. Обед — что! Обед подождет. Да и рано еще. Другое волновало его. Тетя Кира должна была сегодня утром встретиться с Еленой Сергеевной, и Алька взял с нее клятву, что она узнает наконец о зубе мамонта. Наобещали, а сами в кусты! Может, там и нет ничего, в этом зубе, но все-таки… Сколько тысяч лет в земле пролежал.

— А после обеда сразу и пойдем, — пообещал Алька.

— Уговорил, — согласился Валерка и сморщил нос, отчего рябинки стали еще виднее.

«А ведь точно старик со шрамом «рябым» его обозвал», — подумал Алька.

— Значит, договорились: как пообедаешь — сразу ко мне! — расставаясь у калитки, распорядился Валерка.

— Тетечка! — еще из передней спросил Алька. — Видела тетю Лену?

— И ее, и Вадима видела, — ответила из кухни тетя Кира.

— Ну и что?

— Вадим на работу ходил устраиваться. Художником пока работать не собирается. Я считаю — правильно…

— Тетечка, я про зуб спрашиваю!

— Да я тебе сразу еще тогда сказала: зуб он отправил багажом. Не только зуб, конечно, и другие вещи. А багаж оттуда идет долго. Придется подождать.

Ладно, было бы чего ждать! И за то спасибо.

Пока тетя готовила на кухне обед, Алька ленту с собачки долой и вновь бумажки да серебряные монетки принялся запихивать. Лезут, хотя и упираются во что-то. Видно, мало места уже осталось. Он приподнял пуделя. Факт! Тяжелее стал… А если на кинокамеру «Кварц-2» копить? С экспонометром…

Алька завязал ленту, пышно расправил бант — все как было. Еще бы сходить на базар разика два и кинокамера — его… Хотя до школы всего один раз теперь успеют… А стекла — Валерка прав: нужны стекла.

Пообедав, Алька поспешил к другу. Открыл ему сам Валерка.

— Поел? — спросил Алька. — Бежим?

— Обожди, тут такое дело… Братуха такую штуку придумал!

— А что придумал? — тотчас заинтересовался Алька.

— Так и быть, тебе можно… — таинственно проговорил Валерка. — Идем, сам посмотришь.

Петр, почесывая широкий, гладко выбритый подбородок, сидел над листом бумаги, исчерченным прямыми, перекрещивающимися линиями, и что-то подсчитывал сбоку листа. Шариковая ручка в толстых пальцах его одну за другой выводила какие-то цифры, аккуратно ставила знаки прибавления, умножения, снова — цифры…

— Да, четыре мотка, — наконец произнес Петр. — Должно хватить. — И взглянул на Валерку. — Запомнил: четыре мотка? По сто метров. Зеленого цвета. Толщина — миллиметр. Усек? Зеленого…

— Давай деньги, — сказал Валерка.

— Само собой. — Петр полез за бумажником. — Только быстро мне! Понял: магазин «Рыболов-спортсмен». На Парковой сойдешь…

— Да знаю я! — перебил Валерка. — Был в нем. Спиннинги продаются, сетки…

— А знаешь — топай. Одна нога — здесь, другая — там!

Когда приятели вышли во двор, Валерка спросил:

— Поедешь со мной?

— А зачем? Какие мотки? — Алька ничего не мог понять.

— По дороге расскажу…

Вот что узнал Алька, пока ехали седьмым номером автобуса до Парковой. Петр решил сделать в саду тайную сигнализацию. Толстые капроновые жилки натянуть у самой земли, чтобы их не было видно. Если кто пойдет и заденет ее, то сработает специальный контакт и в доме зазвенит звонок.

— Как же он это сделает? — не поверил Алька.

— Не знаешь моего братуху! Он на заводе такие штуки придумывает — даже деньги ему платят. Премию. Так сделает, что ни с какой стороны к яблоням не подойдешь! Лучше всякой собаки.

Все-таки Алька не верил:

— А я бы прошел. Если ноги осторожно-осторожно поднимать…

— Дурачок! Это же электроника! Усек?..

В магазине «Рыболов-спортсмен» им завернули четыре мотка упругой зеленоватой жилки, и ребята тотчас отправились обратно.

В автобусе Валерка с восхищением рассматривал покупку:

— Точненько под цвет травы! Во братуха сообразил! И днем не подойдешь. Теперь Мишка не сунется в сад! Я точно знаю: это он доску в заборе отворачивал. Может, и Тигра ему помогал…

А Петр времени даром не терял. Когда они привезли мотки зеленой жилки, он уже вбил в саду несколько крепких низеньких колышков и между некоторыми из них протянул к дому черный двойной радиопровод.

Петр взял жилку, осмотрел ее и сказал ребятам, чтобы уходили, не мешали ему.

— А когда будет готово? — раздосадованный, что не увидит самого главного, спросил Валерка.

— Как управлюсь. — И Петр снова повторил: — Шагайте, шагайте отсюда, помощники теперь не нужны… Обожди, — вдруг остановил он брата и, подозвав к себе, что-то с минуту шептал на ухо.

Стоя в сторонке, Алька изо всех сил изображал на лице полное равнодушие. Сам же просто сгорал от любопытства. Если еще и Валерка не скажет!..

Но Валерка и сам долго не мог выдержать. На улице обнял Альку за плечи и тоже, как Петр, зашептал:

— Знаешь, что сказал?

— Ну? — Алька даже и не пытался что-либо придумывать.

— Чтобы я ребятам рассказал по секрету о его ловушке. Тогда, говорит, никто не полезет в сад. Побоятся… А может быть, еще сказать, что электрический ток подведен? Как думаешь?

— Да ну, зачем? — помолчав, сказал Алька. — И так побоятся. Факт!

День 167-й

Ящик со стеклом на Кутузовской улице открыли только в четверг. Наши друзья уже не раз крутились в ожидании этого дня на стройке и потому были в курсе всех дел. В тот час, когда рабочие, отбив поперечные доски, обнажили широкие листы витринного стекла, пачкой сложенные в ящике, Алька и Валерка, конечно, торчали тут же.

Но вот — разочарование: снова ни одного битого. Все целехоньки.

И все-таки им повезло. Это Алькина заслуга. Полностью его.

Валерка, торговавший на другой день с матерью на базаре яблоками, и знать ничего не знал. Алька же от нечего делать пошел утром на площадку — взглянуть, не играют ли ребята в футбол. Нет, не играют, полное запустение. Может, погода виновата? Дождя, правда, нет, но серые облака плывут и плывут, ветер крутит на площадке уже откуда-то взявшиеся желтые листочки. Алька собрался было уходить домой, но вдруг из-за овощного ларька показался Тигра, нес в сетке два вилка капусты.

Тигра окликнул Альку и, подойдя, сделал таинственное лицо, голосом приглушенным, почти шепотом (хотя кругом никого не было) сказал:

— Не слышал про тайную сигнализацию? В саду у Валерки.

— Что-то болтают… — неопределенно ответил Алька.

— Эх ты! Болтают! Точно говорю!.. А не знаешь, что там за секрет у них?

Это Алька-то не знает! Все знает, только рассказывать не имеет права. Так с Валеркой договорились. Валерка на второй же день «по секрету» поделился с Мишкой: такую, мол, братуха ловушку придумал — никто в сад не залезет. А какую именно — нарочно не сказал. Слух об этом тотчас распространился среди мальчишек. А как, что — никто не знает. Валерка, понятное дело, молчал. Лишь в кулак похихикивал. Вот Тигра и подступил теперь к Альке.

— Так не знаешь секрета? — повторил он вопрос.

— Да откуда мне знать?

— Ты же сосед. И с Валеркой дружишь. Неужели совсем ничего не заметил?

— Не заметил, — со вздохом соврал Алька, хотя, откровенно признаться, он с большим удовольствием рассказал бы о хитрой ловушке в саду Шмаковых.

— Э-эх! — разочарованно протянул бывалый страж футбольных ворот. — Я-то думал, шурупаешь. А ты… — И Тигра выразительно покрутил у виска пальцем.

Вот так! И в дурачки ни за что, ни про что попал! Удовольствие! Альке хотелось вернуть голкипера, чтобы хоть намекнуть немножко, если уж не может все рассказать. Но не стал звать. Пусть себе думает, что хочет. Наплевать!

Домой идти расхотелось. Тети нет, в театр ушла. Что делать? Посмотреть, что ли, как витрины стеклят?

До чего же удачно эта придумал! Буквально на его глазах через какие-нибудь пятнадцать минут после того, как пришел к будущему магазину, огромное и толстое полированное стекло с оглушительным звоном разлетелось на части. А виноват был ветер. Только приставили лист к металлической раме — вдруг рванул ветер, стекло начало сверху клониться, рабочий не удержал его и хорошо сам успел отскочить, а то острые куски могли бы сильно поранить.

Чертыхнулись рабочие, плюнули, закурили с досады. Один из них ногой на осколок наступил. Хруст раздавленного стекла болью отозвался в Алькином сердце.

— Дяденька, — подбежал он к рабочему, — можно я оттащу стекла в сторону? Чтобы не мешали вам.

— Руки обрежешь, — строго заметил он. — Глянь, как ножи.

— А ничего. Я тихонечко…

— Тебе что, малый, — усмехаясь, спросил второй рабочий, — стекла, что ли, нужны?

— Ага, — честно признался Алька и жалобно, просто умоляюще посмотрел на него.

— Отдать, что ли? — спросил рабочий у своих товарищей и махнул рукой. — Ладно, неси рукавицы и забирай, какие подходят… На аквариум, наверно?

— Ага! — радостно подтвердил Алька. — Спасибо, дяденьки. Я быстро принесу. Быстро… — И он опрометью кинулся за угол.

«Эх! Если бы Валерка с базара пришел…» — думал Алька, летя, словно на крыльях, к своей улице.

Повезло ему: приятель только-только успел затворить за собой калитку…

Рабочие, стеклившие витрину, еще не успели по всем правилам заделать в металлической раме и первого листа, как из-за угла дома вынырнул вместительный ручной возок на двух резиновых колесах.

— Деловой народ! — одобрительно заметил рабочий, сказавший Альке, чтобы приносил рукавицы. — Значит, рыбешек разводите?

— Ага, разводим! — кивнул Алька. — Дяденька, можно забирать?

— Куда ж денешься, — пошутил тот. — Раз обещали — берите.

Обратный путь был долгий и трудный. Тяжелый возок приходилось толкать осторожно, выбирая дорогу. Обидно же будет, если еще и они кокнут стекла. И так разбились не лучшим образом. Немало Петру придется поломать голову, чтобы из этих разнокалиберных кусков выкроить нужные стекла.

Ничего, на то он и мастер! Выкроит. Главное, есть из чего. Ребята были довольны.

Когда подъезжали к футбольной площадке, то увидели: там вовсю идет игра. И пасмурный день не помешал. Что ж, правильно: в футбол играют при любой погоде. Это каждому болельщику известно.

При виде возка, который старательно толкали двое приятелей, игра на минуту приостановилась. А Тигра даже из ворот вышел.

— Это что везете? — похлопывая знаменитыми голкиперскими перчатками, спросил он.

— Ослеп, что ли! Картошку везем! — И Валерка подмигнул Альке. — Верно?

— А-а… — без улыбки протянул Тигра и снова побежал к воротам.

Миновав площадку, Алька засмеялся:

— Все подъезжал ко мне: не знаю ли я, что за тайная сигнализация у тебя в саду.

— Не выдал? — спросил Валерка.

— Еще чего! — возмутился Алька. — Слово же дал. Молчу. — Потом, взглянув на показавшуюся в отдалении крышу Валеркиного дома, он сказал: — А вообще я знаю, как можно и в сад к тебе не залезать, и проверить, работает ли сигнализация.

— Как же это ты проверишь?

— Я придумал! — похвастал Алька. — Не веришь?

— И в сад не полезешь?

— Не полезу.

— Чепуха! Не может быть.

— А вот и не чепуха! — удовлетворенно сказал Алька, — Надо взять тяжелый камень, привязать к нему веревку и бросить камень через забор. А потом тащить за веревку. Как натянет он жилку, так и сработает контакт. Здорово придумал?

— Смотри ты! — удивился Валерка. — Правильно: сработает. — И быстро добавил: — Гляди, никому не разболтай. Обещал.

— Да что я — предатель! — снова горячо заверил Алька.

День 169-й

Вот мы и подошли к последнему, горькому дню в долгой череде дней, которую обозначили в самом начале и к которому терпеливо вели рассказ.

В той длинной череде этот день последний, но не последний в нашем повествовании. После этого произойдут и другие события, тоже не менее важные (особенно в жизни Альки Костикова).

Этот воскресный день 25 августа, когда до начала занятий в школе оставалось меньше недели, для героев нашей книжки проходил, как и обычно, в заботах, хлопотах, всяческих делах, а для кого-то просто в безделье… Давайте сейчас, в седьмом часу вечера, заглянем к ним на минутку, посмотрим, что делают они, о чем думают…

Динка Котова ехала в этот день в плацкартном вагоне скорого поезда, уносившего ее все дальше и дальше от жаркой и суетливой Ялты. Динка сильно загорела, отчего черные глаза ее на смуглом лице уже не казались такими черными.

«Разумеется, до негритянки мне далеко, — с улыбкой думала Динка, разглядывая свою руку, лежавшую на белой салфетке вагонного столика. — А вот на индианку, как писала Алику, я вполне похожа».

Она представила, как впервые войдет в класс. Все, наверное, удивятся. Еще бы, два с лишним месяца провела на море! Игорек, конечно, закричит:

— Учти: статью о Черном море даешь для первого номера!

А Толик Белявкин выдаст что-нибудь из области астрономии:

— Внимание! На нашем небосклоне взошла звезда первой величины!

Что скажет Алик, она не могла представить. Во всяком случае, рот у него до ушей растянется от радости. Это точно. Впрочем, может и сказать — ей одной, в коридоре:

— Признайся: миллионера Гарика забыла?

Динка улыбнулась и с нетерпением взглянула на проносившиеся за окном деревья, кусты, блеснувшую змейку ручья: «Скорей бы шел поезд!..»

Игорек только что вернулся с тренировки. Недовольный пришел. Тренер сказал: «Правая подсечка хромает». В том и загвоздка, что хромает, Игорек сам это видел. Да что поделаешь — не получается, хоть тресни. А тут зло его взяло.

— Получится! — вслух сказал он и сел к пишущей машинке. Он вставил лист бумаги и сверху прописными буквами выстукал одним пальцем: «ОБЯЗУЮСЬ». Подумал и рядом в скобках добавил: «железно». Далее на листе, один за другим, появились четыре пункта:

1. Каждый день два раза, утром и вечером, по 20 минут отрабатывать правую подсечку.

2. Через две недели добиться того, чтобы не терять при подсечке ни одного мяча.

3. В финальных соревнованиях победить Леню Петрова.

4. Получить к ноябрю второй спортивный разряд.

Прочитав пункты, Игорек остался доволен. Выстукал внизу имя, фамилию, поставил число, вытащил лист из машинки и приколол его кнопками над своим письменным столом.

Галка Гребешкова, подпоясавшись синим в цветочках передником, растирала в глубокой тарелке яичные желтки с сахаром. Тут же, на кухонном столе, лежал раскрытый журнал «Работница».

— Настоящий торт получится? Совсем настоящий? — заглядывая в тарелку с желтой массой, спрашивала любопытная Мариша.

— Пальчики оближешь! — пообещала Галка. — Раз в журнале советуют, значит, это вкусно. Мама с папой придут из театра, а мы — вот какие мастерицы! — торт на стол! Угощайтесь!

— Ой, как хорошо! — Мариша захлопала в ладоши. — А мне что делать? Белки тоже надо бить?

— Белки сбивать сейчас рано. В журнале специально предупреждают: могут сесть… Лучше банку с мукой достань.

Через пять секунд банка стояла на месте.

— А еще что?

— Телевизор иди смотреть.

— Не хочу телевизор! — сказала Мариша. — Хочу работать!

— Ну что ж я тебе дам?

— Что хочешь. — Сестренка была согласна на все.

— Тогда вот, — придумала Галка. — Вырезала в детском саду салфетки? Умеешь?

— Умею.

— Бери бумагу, ножницы — вырезай.

— Хорошо! — обрадовалась Мариша. — Только я здесь буду, рядом с тобой…

Валерка и Алька в тот же час вновь торчали в универмаге на первом этаже, где, сверкая лаком, никелем, цветными стеклами подфарников, длинными рядами стояли велосипеды, мотоциклы, мотороллеры. Но Валерка был верен своей мечте — больше всего привлекали его мопеды. Особенно «Верховина-3». Впереди, на рулевой втулке, — эмблема: блестящий лев изображен. Да, еще немного, и Валерка станет индивидуальным владельцем этой чудесной машины. Ах, какая машина! До чего же здорово придумано — легкий, удобный, садись, мотор заводи и газуй себе без никаких хлопот.

— Ну, будет, будет. Налюбовался! — то и дело дергал его Алька за руку. — Теперь пойдем на второй этаж. Мою вещь посмотришь…

Кира Павловна сидела в кабинете главного художника Василия Андреевича Волкова. Два эскиза декораций нового спектакля стояли на стульях возле его двери.

— А что, — взъерошив седые волосы, сказал Волков, — по-моему, недурно. Очень даже недурно. Поздравляю, Кира Павловна! И когда вы успели? Ведь недавно приносили. С тем — никакого сравнения! Сейчас и настроение передано, цветовое решение удачно. А перспектива!.. Ну и темпы у вас, должен сказать!

— Стараемся, — улыбнулась она.

— Все работа, работа… — Волков грустно посмотрел на художницу. — Кира Павловна, простите меня, вы — красивая женщина, молодая… Голубушка, личную жизнь-то когда думаете устраивать?

Она потушила на губах улыбку, сказала устало:

— Василий Андреич, я не люблю разговоров на эту тему. Устроить, поверьте, я давно могла бы. Вы меня понимаете?

— Понимаю, Кира Павловна, — сказал Волков. — Вы уж меня простите, не сердитесь на старика.

Вадим размахнулся и сильным броском послал блесну на середину широкого речного плеса. Он вновь принялся сматывать упругую леску, но желанной волнующей тяжести, бешеного рывка зацепившейся рыбы не ощутил. Впрочем, его это мало расстраивало. Две небольшие щучки, тускло блестевшие в прозрачном мешке, были, как он полагал, вполне достаточной наградой за его рыбацкие труды.

Вадим вновь размахнулся, но рука его так и застыла в воздухе. Из-за далекой, почти чернильной полоски тучи вдруг серебряно вспыхнул косой луч. И тотчас ожил лиловый лес, засветился луг с цепочкой островерхих стогов темного сена. И так захотелось взять кисть, торопливыми мазками заполнить на полотне этот удивительный мир красок, который, может быть, через минуту исчезнет и уже никогда больше таким не повторится…

Елена Сергеевна зашла к соседке всего на минутку — заглянуть в телевизионную программу. Но затянулась «минуточка» — в полчаса превратилась. А все соседка Клара. Очень ей интересно про Вадима было узнать.

— Неужели так и не пьет?.. И нисколечко? Вы посмотрите! Другие и лечатся, уколы принимают, а толку что…

— По-всякому складывается, — заметила Елена Сергеевна. — Сама не нарадуюсь. И характер у него будто другой стал. «Спасибо. Я сам. Не суетись. Посиди…» Задумчивый. На рыбалку ходит. Один. Только вот курит много.

— Ну, Елена Сергеевна, вы уж слишком хотите! Чтоб и не курил еще!

— Да это так, к слову… Багаж вот никак не приходит.

— Что же там, в багаже, — вещи хорошие? — полюбопытствовала Клара. — На Севере, говорят, любой дефицит достать можно.

— Что-то, конечно, приобрел… Но меня, знаете, — Елена Сергеевна улыбнулась, — вещь одна заинтриговала. Древняя очень вещь…

— Это что же такое? — Соседка близко придвинулась к Елене Сергеевне.

— Зуб мамонта. Не так меня, собственно, заинтриговала, как одного человека. Двенадцать лет ему, но, скажу вам, любопытная личность…

Толстенький Котя сидел на лавочке, вкопанной у палисадника, за которым стояли высокие мальвы с красными цветами, и болтал ногой. Кот Тимофей круглыми зелеными глазами внимательно следил за этой качающейся ногой. Время от времени он приподнимался и ударял ее лапой. Сильнее всего интересовал его шнурок. Но шнурок был тонкий, засаленный, и зацепить его не удавалось.

Розовощекий брат Толика на минуту опускал голову и грозил Тимофею пальцем:

— Побалуешься у меня! Попробуешь хворостинку!

Но Тимофей хворостинки не боялся. Снова нацеливался зелеными глазами на шнурок.

А Котя, сделав внушение Тимофею, поднимал голову и снова смотрел вдоль улицы. Где же Толик? Обещал прийти и вместе с Котей склеить коробчатый змей. Обещал, а сам пропал куда-то. Сиди вот тут, жди его!

А в это время на площадке Толик, Мишка и Тигра сидели возле футбольных ворот на бревнышке и держали «тайный военный совет».

Тигра ударил рукой по своей сбитой в одном из футбольных сражений коленке и убежденно сказал:

— Все это треп на постном масле! Валерка нарочно слух распустил, чтоб в сад не лазали.

— Ты много знаешь! — отмахнулся Мишка. — Ты проверял, да?

— Обождите, — поморщился Толик и в десятый раз спросил: — Ну, а что, что там может быть?

— Мин сто штук понаставил! — засмеялся Тигра.

— Колючую проволоку протянул? — задумчиво продолжал Толик. — Так это ерунда. Важность — проволока! Ток подключил? Провода были бы видны…

— Ты уж придумаешь! — поморщился Мишка. — Ток не станет подключать. Током может убить.

— Яму выкопали и водой залили, — опять засмеялся Тигра. — Как древние, когда мамонтов ловили. Да говорю же вам: туфта все это. Треп на постном масле.

— Может, и правда треп? — сам себя спросил Толик. — Как говорится, психологический ход…

— Вот черти, — вздохнул Мишка. — Загадали загадку!..

Петр Шмаков открыл замок на дверях сарая и, как верного боевого коня, похлопал своего «ИЖа» по тугому седлу.

Пора прощаться. Скоро придет Галкин, вручит оставшиеся деньги и выведет мотоцикл из сарая. Петр откинул брезент в коляске. Там, как всегда, лежали два шлема. Красный — который пошире, его, и желтый. Желтый, бывало, Кира надевала. Удивительно: она и в шлеме была красива. Глаза большущие, губы пухлые, волосы золотистые, из-под шлема по плечам вьются…

Кира. В последнее время совсем редко видятся. И разговор, как в заводской проходной или столовке: «Привет!.. Ну, как живешь?.. Что новенького?..» Отчего это? Не потому ли, что Вадим приехал? Хотя не похоже. Здесь вроде больше он не появлялся. Уж Алька бы доложил.

Ну, ничего, вот привезет голубую «Волжанку» — иначе на дело посмотрит. Машина — это что-то значит… Итак, голубую? А может быть, спросить ее, какой больше цвет уважает? Стоит, пожалуй, спросить. Она это любит, когда советуются. Насчет Парижа опять же что-нибудь ввернуть.

«Ничего, голубушка, — подумал Петр, — закручу сейчас твою умную головушку».

Он одернул рубаху, зачесал набок густой чуб и вышел на улицу. У калитки соседей сначала тихонько дернул за колокольчик. Потом громче. Еще подергал. Тишина. Никого нет.

Вот так, и в будний день ее не застанешь, все в театре своем пропадает, и в законное воскресенье — не дозвонишься. Э-эх!..

Он посмотрел на часы — начало восьмого. Сейчас Галкин должен прийти. Опять, наверно, бутылочку принесет. Тут и выпьешь с горя. Совсем перестала знаться. Нос воротит…

Петр вернулся домой, снова зашел в сарай. А шлемы-то отдавать незачем. Насчет шлемов не договаривались. Хоть и не велики деньги, а все же куплены были. На свои куплены, заработанные. Опять же Валерке потребуется… Настырный парнишка, хозяин. Глядишь, и скопит на свой мопед…

И едва Петр успел отнести шлемы домой, как явился Галкин. В той же шапочке блином, с тем же пузатым портфелем.

Галкин уже был немного навеселе. Он отдал Петру деньги и сказал, что мотоцикл заберет завтра утром, а сегодня они, как и положено, это дело «спрыснут».

На столе снова появились хрусткие огурцы свежего посола, ядреные помидоры, яблоки на любой вкус, картошка в сметане, селедочка с кружочками лука, рюмки граненые…

За окном начинало темнеть. И вторая бутылка была наполовину пуста. Разговор пошел громкий, вперебивку. Шмаков про сад говорил, сколько собирает яблок да ягоды всякой. Галкин смачно жевал антоновку, хвалил Петра:

— Жить, это точно, с умом надо. Правильно живешь. Одобряю…

— «Жигули» беру. Деньга, правда, великие — зато вещь. Свои колеса! Хочу — в Крым еду, хочу — в Прибалтику. Хочу — в саму Европу двину!

— Что говорить! Можно и в Европу! Цивилизация…

— Мотелей понастроили. Едешь — одно удовольствие! Гостиница, обслуживание, двери перед тобой открывают, отдельный номер с удобствами…

— Что так, не женишься-то?

— К тому идем. Есть одна… соседочка. Дом у нее — рядом. Не новый дом, но руки приложить, отремонтировать — выгодно можно продать…

— А как сама-то? Есть на что посмотреть?

— Ну-у! — Петр закатил глаза. — Шикарная женщина! Художником в театре…

— Культурные они… — Галкин наполнил рюмки. — Обхождения требуют.

— Это ты точно! — согласился Петр. — И моя — тоже: в Париж ее вези!

— Смотри-ка ты!

— Оно, понятно, красиво — сердце Европы! Только… — Петр прошуршал пальцами. — Денежки нужны. В тот же Крым съездить — опять затраты…

— Без денег — никуда.

— А их заработать надо.

— Надо, — подтвердил Галкин.

— На заводе хорошо платят. Да здесь вот. — Шмаков показал на темное окно. — Вот они, деньги, растут. Да надо уметь взять.

— Надо уметь, — снова подтвердил Галкин.

— А все — руки. Я ей, голубке, скажу: театру — восемь часов отдай. Согласен. Остальное — дому, мужу законному. Сад к тому же, не забывай. А как же! Я ей, Кире, еще так скажу…

Что еще хотел Петр Шмаков сказать Кире, осталось неизвестным. В комнате вдруг зазвонил звонок. Перестал. Снова коротко звякнул. Петр секунду глядел вверх, на звонок, подававший сигнал тревоги. Затем грузно поднялся и, наливаясь краснотой, выскочил за дверь. В коридоре поискал палку (стояла здесь палка, все собирался к вилам приладить), а теперь — нет ее. И от того, что не нашел палки, ярость еще сильнее захлестнула его. Грохнул кулаком в дверь и кинулся в темноту сада…

Звонок в комнате ребята не услышали. Но когда Мишка за что-то зацепился ногой и, нагнувшись, потрогал жилку, то сразу подумал, что это и есть ловушка.

— Бежим! — испуганно выдохнул он. А через секунду до их ушей донесся треск распахнувшейся двери.

Первым в раздвинутые доски забора протиснулся Тигра (он ближе всех был к забору), за ним пулей выскочил Мишка. Толик, со страхом слышавший топот ног, успел лишь просунуть в дыру голову — сильная рука вдруг рванула его назад. Он сжался, втянул голову в плечи, и тут же его тяжело, будто молотом, ударило в бок, спину, по плечу. И снова — в бок, да так — словно треснуло что-то внутри.

«Все. Конец. Убьет…» — тупо и безысходно отдалось в голове Толика.

Подробности драмы в саду Шмаковых

Слух о том, что сын машиниста Белявкина, избитый, в бессознательном состоянии отправлен на «скорой помощи» в больницу, разнесся почти мгновенно. Да и как было не разнестись слуху! Чуть не убили мальчонку! И за что? В сад полез. Такого и не припомнят, когда еще было. Ну, пошуметь, постращать, хворостиной вытянуть — это сколько угодно. Но чтобы так жестоко, до полусмерти — такого не бывало. И кто поднял руку — Петр Шмаков! Да у него этих яблок — хоть свиней корми. Каждый день продают на базаре. И не за яблоками, говорят, полезли — про какую-то хитрую сигнализацию им, понимаешь, хотелось проведать. Известное дело — ребятишки!

Слух разнесся в тот же вечер. Шмаков и в себя прийти толком не успел.

Тигра и Мишка, успевшие проскочить в дыру, сначала было кинулись по балочке вниз, но потом сообразили — они же товарища бросили! Одного. В беде. Мишка сказал: «Идем обратно». И как ни жутко было возвращаться — тихонечко, стараясь не шуметь, они снова возвратились к саду Шмаковых. Услышали голоса. Мишка прильнул к щели и увидел, как зажглась спичка и незнакомый голос испуганно произнес:

— Эк ты его! Сапогом, что ли?.. Так и прибить можно… Дышит? Послушай…

И хриплый голос Петра:

— Еще посвети… Ближе… Черт, не слышу. Не бьется… Неужто… того?

Мишка по другую сторону забора похолодел: «Убили!..» Он потянул друга за руку. Отступили на несколько шагов и, не сговариваясь, во весь дух помчались от страшного сада. По дороге распределили обязанности: Тигра бежит к дому машиниста Белявкина, а Мишка, не теряя времени, — к автомату, вызвать «скорую помощь»…

Тут и началось! Через пятнадцать минут у дома Шмаковых остановилась машина «скорой помощи». Буквально сразу же за ней лихо подкатил милицейский газик. В саду, возле лежавшего на земле Толика, в голос причитала только что прибежавшая мать его. Несмотря на поздний час, из некоторых домов к месту происшествия стали сбегаться люди. Послышался заливистый милицейский свисток…

А утром на Чкаловской улице (да и не только на Чкаловской) мало кто не знал о трагедии в саду Шмаковых. Все возмущались Петром. Передовик, рационализатор! Ему бы о техническом прогрессе на заводе думать, а он, видишь, дьявольские штучки в саду устанавливает. Изобретатель! За яблоки трясется. Такие только рабочий класс позорят. О пострадавшем говорили всякое: у мальчика помяты ребра, кто-то утверждал: перелом руки и отбиты почки. И все, как самое страшное, повторяли: шесть часов не приходил в сознание…

Если бы он знал…

Валерка и Алька узнали о случившемся не самыми первыми. Они сидели у Альки на кухне и раскаленными иголками прожигали пластмассовые коробочки из-под крема тети Киры — мастерили новые кормушки для рыб (сегодня на базаре увидели такие у одного любителя). Хотя от жженой пластмассы в кухне было дымно, неприятно пахло, друзья настолько увлеклись, что не заметили, как за палисадником остановилась «скорая помощь», вышли врач и санитар. Лишь минуту спустя милицейский газик и заливистый звук свистка оборвали их интересное занятие.

Милиция! Какие уж тут кормушки! Тотчас помчались туда…

Алька немногое видел. Как санитар и какой-то дядька пронесли на узких и длинных носилках Толика, прикрытого простыней, как вдвинули носилки в машину и она тотчас укатила в темную улицу. Потом — позднее — видел, как в милицейский газик сел угрюмый и молчавший Петр. Слышал кругом приглушенные, возмущенные голоса. Видел, как вслед за Шмаковым сел милиционер и машина тоже без промедления скрылась в темноте.

Потрясенный Алька еще некоторое время потолкался среди ребят, вновь и вновь слушая скупые и, тем не менее, ужасные подробности. И когда кто-либо произносил — «умрет», «выживет», Алька втягивал голову в плечи, словно его самого кто-то собирался ударить.

Он вернулся домой, зашел на кухню, где еще слышался неприятный запах пластмассы и шумели голубые язычки горевшего газа, потерянно посмотрел на продырявленные коробочки от крема, брошенные щипцы с иголками и опустился на табуретку.

Так он сидел минут десять, пока не пришла тетя Кира.

Он рассказывал ей тут же, на кухне, и с тоской видел, как круглеют и наливаются ужасом ее большие глаза. Она хотела было вскочить и побежать к Шмакову, но Алька сказал:

— Его увезли в милицию.

Он все сказал, что слышал и знал. Одного не сказал — о том, что он, Алька, мог бы предотвратить это. В самом деле, когда Тигра выпытывал его, не знает ли он секрета, установленного в Валеркином саду, то Алька и мог, и хотел, и должен был сказать Тигре. А он не сказал.

Тетя Кира села было выпить стакан чаю, уже и сахар ложечкой размешала, но потом, словно забыла о чае, поднялась и ушла в свою комнату.

Утром Алька проснулся и тотчас с неимоверной тоской вспомнил о вчерашнем. Он быстро вскочил и оделся. Тетя на кухне чистила картофель. Она сказала, что уже ходила домой к Толику. Мать его всю ночь пробыла в больнице. Толик наконец пришел в сознание, но очень плох, действительно у него сломана рука, на теле много кровоподтеков, счастье, что удары не пришлись по голове.

Во время завтрака Алька поднял на тетю тоскливые глаза и сказал:

— Как же он мог… большой такой, здоровый. А Толик лежал. А он — ногами его…

Тетя не ответила. Уголки ее рта опустились, дрогнули. Алька понял, что спрашивать о таком жестоко. Ему стало очень жалко тетю.

К Шмаковым тетя Кира не пошла. С кем разговаривать? О чем?

И Алька не хотел идти туда. Даже Валерку не хотел видеть.

Он кормил рыб, чистил аквариумы, но делал все это машинально, словно во сне.

В школе

Быстро промелькнули несколько тревожных дней. Толик все еще лежал в больнице, и его состояние было нелегкое. Кроме матери и отца, к нему никого не пускали.

С Валеркой Алька виделся всего лишь раз. Встретились у калитки, помолчали минуту. Алька хотел узнать о Петре, но почему-то не спрашивал, боялся произнести его имя. Но Валерка и сам посчитал нужным сообщить о брате:

— Все еще держат. Арестованный.

— Будут судить? — спросил Алька.

— Наверно… — Валерка вздохнул.

Алька не сочувствовал, но понимал Валерку. Однако то, что Валерка сказал в следующую минуту, словно ударило его:

— Сам Тольян виноват. Зачем было в сад лезть?

Алька в ту секунду не нашелся, что на это ответить. Это потом, про себя, он много наговорил Валерке всяких неприятных слов. И еще бы говорил, но понимал: в общем-то и Валерка тогда ведь не знал, что из всего этого будет.

После той встречи у калитки Алька не видел Валерку до самого первого школьного дня.

Не таким Алька представлял себе этот первый день в школе. Да и пришелся он не на первое сентября, а на второе, словно подчеркивая необычность начала нынешнего учебного года.

Конечно, были и шутки, и хлопки по спине: «Ух, загорел!», «Ого, вытянулся!», и кто-то рассказывал, как мальчишки в лагерном походе варили суп и вместо соли положили в него сахару, но все это не так, как прежде, не так громко и весело. Смех вдруг разом обрывался, и опять вспоминали, вспоминали о Толике, посматривали на его третью парту в первом ряду, пустую сейчас и точно осиротевшую.

И появление в классе сильно загоревшей Динки Котовой прошло почти незамеченным. Лишь Алька растерянно кивнул ей, но не подошел, не спросил о Гарике-миллионере.

Валерка пришел в класс перед самым звонком. Он ни на кого не смотрел, а на него смотрели с любопытством и неприязнью, будто тень преступления Шмакова-старшего легла и на него тоже.

И уроки в этот день прошли без шума, без замечаний.

Лидия Васильевна, начав проверку учеников по списку в классном журнале, уже на второй фамилии (это была фамилия Толика) споткнулась, вслух ее не произнесла, лишь печально взглянула на пустое место на третьей парте, и все ребята взглянули туда. Фамилии остальных учеников она прочитывала тихим голосом, и ребята так же негромко отвечали «здесь». И опять в конце вышла заминка, когда Лидия Васильевна голосом еще более тихим произнесла «Шмаков», а Валерка отчего-то не ответил сразу. Потом спохватился и поспешно, громче, чем другие, бухнул: «Здесь». И это никому не понравилось.

Пирожки с вареньем

Никого к Толику не пускали, а Галка Гребешкова прорвалась. В классе Галку окружили толпой — не подступишься! — и она рассказывала, как упросила сестру «всего на одну-одну минуточку» пройти в палату, где лежал Толик, и посмотреть на него… Галку прерывали, просили что-то повторить («Не слышно. Громче!»). Она повторяла, рассказывала дальше. Толик очень похудел, левая рука в гипсе, внутри что-то еще болит, ни разу не улыбнулся. Может быть, просто не успел, потому что и правда долго возле него побыть не удалось. Все же она успела и посмотреть на него, и сказать несколько слов, и положила на его тумбочку яблоки, кулек конфет и пирожки с вареньем.

— Сама испекла, — не похвасталась, а скорее для точности сообщила Галка.

Альке в самую гущу ребят лезть было почему-то неудобно, стыдно. Он стоял, вытянувшись на цыпочках, чуть в стороне (видел только пушистый пучок Галкиных каштановых волос, перетянутый резинкой) и жадно слушал сбивчивый рассказ ее. Альке было тяжело и печально.

Лишь с Динкой на большой переменке немного отвлекся. Опять встретились в школьном буфете. Она сидела за столиком, пила кофе с коржиком. Алька хотел встать в очередь, но Динка позвала его, отломила от коржика половинку.

— Бери.

Алька не стал отказываться. Пожевал коржик, обсыпанный засохшим сахаром, и вдруг почему-то сказал:

— Толик был моим другом. Понимаешь, лучшим другом. — Никому другому Алька, наверное, не сказал бы об этом.

— Да, — кивнула Динка. — Глобус тогда тебе подарил… А как пудель мой себя чувствует? — оживившись, спросила она.

И Алька оживился, в глазах блеснули игривые искорки:

— А как Гарик себя чувствует?

— Гарик строчит из Норильска индианке пылкие послания.

— Во как! — удивился Алька. — Это тебе, что ли?

— Разве не похожа на индианку? — Котова вздернула голову. — Ну, отвечай!

— Похожа, — улыбнулся Алька. — Что же пишет миллионер?

— Нельзя. Это останется между нами… Так как же чувствует себя мой песик?

— Нельзя. Песик тоже не разглашает свои тайны… — Алька вдруг устыдился, что так весело разговаривает, когда Толик сейчас в больнице. — Как думаешь, долго он пролежит?

Динка не сразу сообразила.

— Ах, Толик… — Она недоумевающе подняла плечи. — Гребешкову спроси. Она видела, знает. Пирожки с вареньем носила.

Кулак

Так тщательно и долго глобус Луны Алька рассматривал впервые. Бывало, глянет, улыбнется, а то и улыбнуться забудет — и все знакомство. Иной раз, правда, удивлялся про себя: надо же, сто тридцать семь названий!

В этот раз — все иначе. Он внимательно прочитывал надпись за надписью, словно человек, ранее лишенный слуха, вдруг обрел его и теперь жадно вслушивается в незнакомые, странно волнующие звуки симфонии. «Мыс Гумбольдта», «Бухта Круглая», «Кратер Лемонье»… Эти звучные, неведомые названия сейчас почему-то волновали Альку, будто и его самого делали причастным к чему-то большому и таинственному. Волновало и то, что этот таинственный мир был так близок Толику. Как тщательно и ровно выписал он все буковки, нарисовал цветными карандашами эти бесконечные хребты, пики, моря…

Ах, если бы можно вернуть время! Алька все бы сделал, чтобы в их отношениях не осталось никакого пятнышка. И уж, конечно, Толик не оказался бы сейчас в больнице.

Как же получилось, что дружба с ним дала такую трещину? Из-за Валерки, с которым до этого никогда не дружил? Из-за увлечения рыбками?.. Или когда пожалел для его братишки несколько несчастных мальков?.. А может быть, причина — он? Алька взглянул на серого пуделя с алым шелковым бантом. И ему почему-то не понравилось, что серый пес так уверенно, по-хозяйски восседает на черной полированной крышке пианино…

Потом Алька увидел в ящике Галкин подарок — рыжие усы с красным носом, над которыми нависли проволочные колеса очков. Как все давно это было! И как хорошо было!..

Уже вечерело, когда Алька вспомнил, что не кормил рыбок. Как только подошел к аквариуму, рыбки стайками завились у стенок, высовывали носики из воды — просили есть.

— Вы-то не виноваты, — сказал Алька. Он взял мелкий сачок и вышел во двор, где рядом с водосточной трубой уж сколько месяцев стояла кадка с живым кормом. В темной воде дафний почти не было видно. Когда-когда точкой проскользнет у поверхности. Давно уже не ходил за кормом. Да, маловато. И в банке с холодной водой, хранившейся в ванной комнате, лишь небольшим розовым комком шевелились черви-трубочники. Может, всего на раз и хватит покормить…

Чего бы тут долго рассуждать — взять сачок, банку и побежать, пока светло, на пруд. Не сто километров! За полчаса обернется.

Но идти не хотелось. «Завтра принесу», — подумал Алька и, вздохнув, принялся вылавливать из кадушки оставшийся корм.

Вскоре из театра пришла тетя. Спросила, что нового слышно о Толике.

— Лежит, — коротко ответил Алька. — Уколы всякие делают.

Они поужинали. Не помыв тарелок, тетя Кира ушла в свою комнату. Алька посидел, включил телевизор. Шел какой-то концерт. Волосатые молодые ребята в светлых курточках дули в свои трубы, лихо стучал в барабан веселый парень в очках, с бородкой. Алька снова потушил экран и постучал к тете.

Она сидела на диване, поджав под себя ноги, и держала в руке знакомую Альке открытку с изображением церкви Святой Анны. Только смотрела не на церковь, а на фиолетовые прямые строчки с обратной стороны, которые недавно еще старательно выводил ей Петр Шмаков в далеком литовском городе Вильнюсе.

Алька подсел к тете на диван и хмуро сказал:

— Говорят, судить будут. И правильно.

— Да, конечно, — обронила тетя Кира и, помолчав, с болью добавила: — Но ведь было в нем, было что-то хорошее…

— Все равно кулак он, — сказал Алька.

— Тоже верно, — печально согласилась тетя. Прищурившись, добавила: — И все виновата собственность, эта проклятая собственность, от которой у таких людей, как Петр, один шаг до самой примитивной философии: все — к себе. Только к себе. Мое! Мое! Только посмейте протянуть руку к моему!..

— Тетя, — неожиданно спросил Алька, — ведь ты не хотела выходить за него замуж? Правда, не хотела?

— Ох, Алик, Алик. — Она покачала из стороны в сторону головой. — Как все это сложно… А ведь бывали минуты — говорила себе: а почему бы и не он?.. Боже, теперь об этом и подумать страшно.

Три апельсина

Галке первый раз было тяжело прорваться к Толику. А на другой день она уже просидела у него в палате целых полчаса. Рассказала все новости, даже с дежурной сестрой поговорила и, разумеется, снова и яблоки принесла, и кусок арбуза, и пирожки. Толик просил, чтобы не оставляла, пусть возьмет обратно (вчерашнее не поел и вообще полная тумбочка продуктов), но с Галкой спорить было бесполезно.

Потом и редактор стенгазеты побывал у Белявкина. Еще кое-кто из ребят. Прежних строгостей с посещением Толика уже не было. Наверное, потому в первую очередь, что ему стало легче, внутри не болело, и в четверг, как только прибежала в класс, Галка радостно объявила, что, возможно, сегодня вечером Толика привезут из больницы. Дома будут долечивать.

Ребята сразу же стали договариваться о том, кто пойдет к нему сегодня вечером, акто — завтра. Всем же нельзя идти. В комнате невозможно будет поместиться. Да и родители Толика не пустят всех вместе.

Алька, может быть, больше других радовался, что дела у Толика пошли на поправку так хорошо, что даже домой его отпускают. И он бы первым побежал к нему, но… с грустью понимал: вряд ли решится, не побежит. Если бы до этого между ними все было нормально, тогда бы, конечно, какой разговор! А так…

Толика действительно к вечеру привезли на больничной машине домой, и Алька знал об этом. Он видел из своего окна, как по их Чкаловской улице гурьбой прошли оживленные ребята из его класса и направились дальше, к дому Белявкиных. Если бы ребята догадались забежать к нему, то, вероятно, Альке ничего бы не оставалось делать, как идти вместе с ними. Но ребята, спешившие к Толику, не догадались забежать к Альке, да вовсе и не обязаны были забегать (он это понимал и все же чуточку обиделся), а самому Альке, одному, идти было и неудобно, и стыдно. Как это — без приглашения идти?

Вечером он сообщил тете о Толике, и она тотчас спросила, как он выглядит. Алька потупился и сказал, что еще не ходил к нему. Нельзя же всем.

Тетя Кира заметила на это, что он, пожалуй, прав, но все-таки на его месте она бы сходила к Толику. Тетя достала из сумки три больших апельсина (сказала, что продавали в театральном буфете):

— Отнеси завтра два апельсина Толику. А этот можешь съесть сам.

Утром он положил в сумку два апельсина, прошел к дому Толика, но сразу заходить постеснялся. А когда решился и придумал, что скажет Толику, из калитки вдруг выбежал Котя. Он увидел Альку, насупил брови, отчего круглые глаза его стали очень сердитыми, и спросил:

— Чего здесь стоишь?

— Ничего, — растерянно ответил Алька.

— Ему два укола сделали. — Котя показал, куда укололи брата, и добавил: — Он спит.

Уколы. Спит… Разве Толику до него! Алька вернулся домой, достал из сумки апельсины и положил их на стол рядом со своим. Апельсины были рыжие, большие, аппетитные, и Альке ужасно захотелось полакомиться. Свой же он может съесть? Он уже и в руке его подержал, почувствовал приятную тяжесть плода, только в последнюю минуту все же пересилил себя. Нет, пока не отнесет Толику, и к своему не притронется. И почему «свой»? Вот возьмет и все три апельсина отдаст ему. А почему бы и нет? Отдаст! Не пожалеет!

Такая жертва словно придала Альке бодрости, словно часть тяжести сняла с него. Он сел к столу и принялся делать оставшиеся с вечера уроки. Закончив все, Алька посмотрел на старинные часы и решил до школы съездить за трубочником — рыбок-то кормить надо. Алька, видимо, должен был бы зайти к Валерке, предложить и ему поехать за кормом (всегда вместе ездили), но он постоял в нерешительности и не пошел к Валерке. С того дня, когда Толика увезли из сада Шмаковых на «скорой помощи», Алька еще ни разу не заходил к Валерке в дом. И сегодня не пошел…

Алька едва не опоздал в школу. Как выскочил из автобуса, прибежал домой, сунул банку с грязью возле кадушки, наспех вымыл руки и, не поев, схватил портфель. Выбежав из калитки, заметил: что-то лежит в почтовом ящике, но посмотреть, что там, уже не было времени. Помчался в школу. И спешил не напрасно: в класс влетел вместе со звонком. Тут же в дверях показался и учитель.

Галка Гребешкова строго посмотрела на соседа (сидели на тех же местах, что и в пятом классе), и шариковая ручка ее заскользила по промокашке.

«Начинается! — подумал Алька. — Опять что-нибудь насчет дисциплины…»

Но то, что прочел на зеленой промокашке, так взволновало его, будто получил приглашение лететь в космос или выступать в составе сборной страны по футболу.

«Почему не приходишь к Толику? Он спрашивал о тебе, просит, чтобы ты зашел».

Алька раз прочитал, второй, третий… Просит, чтобы зашел! А он-то боялся, переживал, мучился! Алька хотел написать в ответ, что заходил к нему, но Толик спал. Однако это показалось мелким, несущественным. Написать, что ходил за червями, — совсем глупо.

«Обязательно зайду», — наконец вывел он на зеленом листке под строчками Гребешковой.

Разговор начистоту

Алька решил немедленно, как только вернется из школы, идти к своему лучшему, самому настоящему другу, который помнит и ждет его.

Но в этот вечер Алька так и не смог побывать у Толика. Новые события и новые испытания ждали его.

Открыв почтовый ящик, Алька достал оттуда сентябрьский номер журнала «Пионер». Оказывается, в эти тревожные дни он и думать забыл о журнале, в котором еще совсем недавно так страстно ожидал увидеть напечатанным свой рассказ.

Может быть, в этот раз? Он не стал листать, а впился глазами в оглавление на первой странице и почти тотчас наткнулся на фамилию «Костиков». Да это же он! И рассказ называется так же — «Мои рыбки». Алька, как был — в кепке, пыльных ботинках, присел у стола и, раскрыв на указанной странице журнал, не торопясь, фразу за фразой, прочитал свое собственное произведение. Ему даже не верилось, что это написал он. Рассказ понравился. И еще на него вдруг пахнуло тем радостным, удивленным чувством, которым была наполнена каждая строка, чувством восхищения и любви к своим маленьким друзьям рыбкам. В последние месяцы Алька уже не испытывал этого радостного чувства. Рыбки стали для него товаром, который надо поскорее и выгодней продать, превратить в бумажки, в серебряные монетки, которые он спешил упрятать в ненасытный живот серого пуделя. Он уже редко вспоминал и о «профессоре», а если и видел его среди других рыбок, то не стоял и не восхищался им.

Альке сделалось обидно, что он забыл «профессора», перестал интересоваться затейливой игрой рыбок, изумрудной зеленью растений и неторопливой жизнью красных улиток. Да мало ли любопытного находил он раньше в своих аквариумах!

Отыскав «профессора» (он стоял у самого дна и печальными бусинками глаз смотрел на снующих всюду рыбок), Алька вдруг улыбнулся и сказал ему:

— Здорово, друг! Чего заскучал? Разве не узнаешь меня?

Он пощелкал пальцем по стеклу, и умная рыбка повернулась мордочкой к Альке, словно говоря: «А, это ты! Ну, здорово!»

Алька рассмеялся и показал рыбке журнал с рассказом:

— Здесь и про тебя. Доволен?

Алька покормил рыбок кормом из кадушки, а канителиться с грязью — выкуривать из нее с помощью горячего рефлектора червей-трубочников — у него бы сейчас не хватило терпения. Это успеется, потом… Альке хотелось кому-нибудь показать свой рассказ, услышать слова одобрения. Если бы тетя пришла. Но ее пока нет. В театре. И может еще не скоро прийти. Кому же показать? Толику! Конечно, ему! Вот кто обрадуется! Как раз и апельсины отнести.

И снова из его планов ничего не вышло. Кто-то задергал колокольчик. Алька побежал открыть. В калитке стоял Валерка.

— По делу, — сказал он.

— Чего тебе? — не очень вежливо справился Алька.

— Пройти-то дашь? — Валерка угрюмо посмотрел на Альку. — Или теперь нельзя?

— Проходи.

Возле кадушки Валерка остановился.

— Один дома?

— Ну?

— Я видел: за трубочником сегодня ты ходил.

— Ходил.

— Одолжишь? Сам собирался сегодня идти, да участковый из милиции задержал. Два часа сидел. Все пишут, расспрашивают… Совсем кормить нечем. Я потом схожу и отдам.

— Вот они. — Алька показал ногой на банку. — Еще не выкуривал.

— Ну хоть грязи дай. — Валерка достал из кармана свернутую газету и принялся вываливать на нее грязь из банки. — Хорошая. Много червей… Ты к базару-то готовишься? — Валерка тщательно завернул грязь в газету.

— К базару? — будто не поняв, переспросил Алька.

— А куда же! И так прошлое воскресенье погорело… из-за того. — Он не сказал, из-за чего именно «погорело воскресенье», но и без слов было понятно. — Так пойдешь? — повторил он вопрос. — У меня с полсотни наберется. Еще гуппи десятка три…

— Не пойду я на базар, — тихо и словно испуганно проговорил Алька. — Не пойду.

Валерка округлил глаза:

— А как же товар?

Он ждал ответа. Алька еще не знал, что должен ответить. В голове трудно и медленно, одна к другой, складывались мысли. Идти на базар… Снова торговать… И это после того, что произошло тогда! После того, когда брат его, Петр, чуть не убил Толика. Чуть не убил за несчастное яблоко, которое они, Шмаковы, собирались продать на базаре. Выручить деньги. Деньги! Из-за них и он, Алька, стал жадным, правильно говорила тетя Лена. Ведь он жадным стал. Деньги копит. А Валерка не понимает. Да он же, как Петр, за копейку тоже готов кого угодно задушить. Не понимает. Собирается как ни в чем не бывало снова идти на базар. После всего, что произошло!

— И ты не ходи, — сказал Алька.

— Это почему же? — спросил Валерка.

— Потому… Потому, что ты жадным стал.

— Это я жадный? — Валерка сжал свободный кулак.

— Ты. Жадный. Как твой Петр. Деньги копишь.

— А ты? — насмешливо напомнил Валерка. — Ты сам не копишь?

Алька понурил голову.

— А больше не хочу. И ты не ходи на базар…

— Указывать мне станешь! — оборвал Валерка. — Хочу — и буду ходить! Не твое дело. Еще жадюгой обзывает! А сам-то!.. Так одолжишь грязи? Дашь?

— Бери, — потерянно сказал Алька.

— Потом отдам, не волнуйся! — Валерка зашагал по дорожке, распахнул калитку и сильно захлопнул ее за собой.

Вечерний визит

После того как Валерка хлопнул калиткой, Алька вернулся в комнату, к рыбкам. Он включил электрическую лампочку за аквариумом и долго сидел, задумчиво следя, как в ярком боковом свете резвятся рыбешки, ловко ныряя среди зеленых кустиков растений, как деловито обстукивает «профессор» острым носиком мохнатый стебелек роголистника.

— Да! — вслух сказал Алька и решительно прихлопнул, по столу. — Так будет лучше!

Сказав это, он взял журнал и покинул комнату…

К Толику Алька не пошел. Свернул налево, в противоположную сторону, и привычной, много раз хоженой дорогой отправился к пруду. Скоро он миновал глухую кирпичную стену, за которой помещался лесосклад, и через несколько минут оказался возле дома Гребешковой.

В густеющих сумерках два окна ее дома из трех светились уже довольно ярко, и в правом окне, с открытой половинкой рамы, Алька тотчас увидел каштановый хвостик Галкиных волос. Алька поискал кнопку звонка, не нашел в потемках и громко постучал в калитку. Галка услышала стук и высунулась из окна.

— Это я! — крикнул Алька. — Костиков.

Галка удивилась такому позднему визиту. С пруда идет? Но темно уже. А так, специально, Костиков еще никогда не приходил к ней. Раз только, когда рыбок принес. Но и то это было по пути — за кормом шел. Случилось что-нибудь? Она поспешила во двор.

— Поговорить пришел, — объяснил Алька. — Дело есть.

— В дом зайдешь? — спросила Галка.

— Придется, — вспомнив ее словечко у кинотеатра, полушутливо сказал Алька.

В большой комнате вся семья сидела у телевизора. Алька смущенно поздоровался, и Галка, включив свет, провела его в свою маленькую комнатку с вышитым ковриком на стене и складной ученической партой вместо стола. Тут же стоял узенький диванчик.

— Садись, — с улыбкой сказала Галка, показав на диванчик. — Рассказывай свое дело.

Но «рассказывать» помешала Мариша — светлая головенка ее с любопытно раскрытыми глазами уже торчала в приоткрытой двери.

— И я сюда хочу.

Галка вопросительно взглянула на гостя:

— Дело секретное?

— Заходи, — разрешил Алька. — Ты мне тоже нужна.

— Пионерский совет в сборе! — пошутила Галка, когда Мариша с серьезным видом уселась за парту.

Алька почесал в затылке.

— А! — вдруг вспомнил он о журнале. — Вот посмотри.

Пока Галка ахала, а потом выразительным голосом читала Марише рассказ, Алька сидел на пружинистом диванчике и цвел от удовольствия.

Он мог бы рассчитывать и на другие приятные слова и похвалы, но, решив, что славы с него и так достаточно, повернулся к Марише и спросил:

— Черепаха живет?

— Ползает. Вере на палец наступила, она как заплакала!

— А хочешь, чтоб у вас аквариум с рыбками был?

— Много рыбок? — деловито осведомилась Мариша.

— Ужас до чего много!

— Двадцать?

— Ерунда! Двести, а может, триста.

Галка изумленно уставилась на Алика.

— Ага! — радостно сказал он. — Рыбок хочу своих подарить!

— Ты?

— Ну! — На Альку нашло бесшабашное настроение. — Конец базару! Не хочу больше ходить! Хватит!

Гребешкова расцвела:

— Всех рыбок отдашь?

— Ну, пяток оставлю. «Профессора», само собой. Мы дружим с ним. Круглый аквариум себе оставлю, который папа подарил… Как думаешь, согласятся в детском саду взять столько рыбок? Я и в банках которые отдам. Всех отдам.

— Конечно, согласятся! — уже совсем радостно воскликнула Галка. — Я завтра поведу Маришу и скажу заведующей. Она такая хорошая. Так будет довольна. Все дети будут довольны… Алик, а тебе совсем-совсем не жалко?

— Ни вот столечко! — Алька показал крохотный кусочек мизинца.

— А Валерка? — спросила она.

— Говорил с ним. Без толку. Вот тоже, как Петр, будет.

Семь вопросительных знаков

И утром не смог он выбраться к Толику. Тетя Кира, узнав, что он решил сделать такой прекрасный подарок детскому саду, до того обрадовалась — чуть не кинулась обнимать племянника. Она помогала Альке отсаживать из большого аквариума рыбок в банки, промывала в тазу растения и все повторяла: как она довольна за него, что ее давно беспокоило увлечение Алика базаром, его страсть к накопительству. И Альке было приятно — вот какая тетя, какая замечательная у него тетя! Не то чтоб ругаться и ворчать — наоборот, сама довольна.

А как она могла не быть довольна племянником: еще и рассказ в журнале напечатали!

— Обязательно пошлю Юрию журнал, — сказала она, — Пусть покажет танзанийцам, какой у него сын!.. Только ты смотри, — тетя Кира подергала Альку за чуб, — не очень-то задирай нос. Загордишься.

— Тетечка, я нос проволокой привяжу…

А потом прибежала Галка и сказала, что в детском саду все очень и очень рады, потому что теперь у них будет настоящий живой уголок. Кто-то из родителей еще клетку с волнистым попугайчиком обещал, да черепаха живет. Оказывается, Галке в детском саду широкую коляску дали, чтобы на ней можно было привезти аквариум и банки с рыбками.

Аквариум они погрузили, а банкам места не было. Поэтому Галка несла в сетке тяжелую трехлитровую банку с рыбками, а другую банку, с растениями, несла, прижимая к груди. Алька осторожно вез пустой аквариум. Хотя Петр крепко сварил железный каркас, но всякое в трудной дороге может случиться.

Когда привезли аквариум и стали наливать в него воду, а потом пускать туда рыбок — от визга и радостных воплей детишек у Альки голова чуть не разболелась. Постарался скорей убежать оттуда, тем более еще же целая батарея банок с рыбками ожидала переселения на новое место.

Остальные посудины удалось кое-как пристроить в коляске, да еще бедной Гребешковой пришлось снова две банки тащить в сетке.

Ей тетя Кира хотела помочь, но Галка уверяла, что сама прекрасно донесет. Тетя видела: прекрасного тут мало, но особенно настаивать просто не имела возможности — спешила в театр.

— Алик, — уходя, сказала она, — апельсины Толику опять не отнес.

— Если сейчас не успею, то вечером — обязательно! — заверил Алька.

— Но долго не засиживайся. Сегодня придут гости.

— Кто? — не удержался он.

— Елена Сергеевна, например… В общем, не задерживайся. Толику привет от меня передай…

Управились наконец с рыбками, порадовались вместе с ребятишками из детсада, а время-то идет, еще уроки делать надо.

Так и не смог Алька до школы выбрать время побывать у больного Толика.

В классе уже многие знали об Алькином рассказе. Шуму было немало. Рассказ и вслух читали, и хлопали Альку журналом по голове, и называли «паном писателем», «паном Ципой», а Игорек прикрепил раскрытый журнал на пока еще голой стенной газете «Грызи гранит».

Валерка ходил зеленый от злости. А когда узнал, что Алька еще и всех рыбок отдал в детский сад (совершенно бесплатно!), и аквариум, который сделал Петр, отдал вместе с рыбками, то он плюнул на пол, а на Альку-изменника и смотреть не хотел. Принципиально.

Но Альке на все это было начихать. Пусть себе злится сколько влезет, если он глупый, как пробка, если ничего-ничего не понимает!

А вот то, как отнеслась Динка Котова к истории с рыбками, — это его задело. И даже сильно задело.

Динка подошла к нему в коридоре, отвела подальше, где никого не было, и, как-то фальшиво улыбаясь, спросила:

— Это правда, что всех рыбок бесплатно отдал?

— Вранье! — весело возмутился Алька. — Кто тебе наговорил? Чепуха! Пять штук себе оставил.

— А без глупых шуточек не можешь?

Алька обозлился:

— Где же мне умных набраться? Раз отдал рыбок, то я, выходит, по-твоему, глупый. Дурак набитый.

— Ты мало ошибся в оценке, — хладнокровно констатировала красивая Динка. — Я сейчас спросила у Валерия — он сказал, что ты выбросил кучу денег.

— А тебе-то что до этого? — Алька разозлился еще больше. Вот уж не ожидал такого от Динки!

— Мне, разумеется, дела никакого нет, — в свою очередь обиделась Динка. — Только я считала тебя умней.

— Зато у тебя ума — палата! У Гарика своего набралась! Миллионера! — Алька до того разволновался, что махнул в сердцах рукой и ушел от Динки.

Он и на уроках сидел сам не свой, ничего не слышал — все переживал обидный и неприятный разговор с Динкой. Ну и красотка! Что сказанула! Главное, у Валерки она спрашивала! Нашла консультанта!

У него был такой растерянный вид, такую чушь писал в тетрадке, что Галка несколько раз стукала его под партой коленкой. Но это не помогало. Тогда пустила в ход испытанное оружие:

«Что с тобой происходит?????»

Целых пять вопросительных знаков! Такими крупными сериями она еще не пользовалась. И снова — никакого впечатления.

На промокашке появилась новая, еще более выразительная строка:

«Ведь все было хорошо. Что с тобой???????

И семь вопросительных знаков не возымели действия. Алька просто отвернулся и смотрел в окно.

Галка подняла руку и сказала, встав с парты:

— У Костикова очень сильно болит голова, я провожу его к врачу. Можно?

Все учителя привыкли доверять благоразумию бывшей звеньевой первого звена, а теперь председателю совета отряда (выбрали три дня назад). Учительница биологии понимающе кивнула:

— Пожалуйста. Идите.

Алька хотел возмутиться таким произволом. Если выбрали председателем совета отряда, то может делать что захочет! Однако Галка так сжала его локоть и так посмотрела на него, что Алька подчинился.

В коридоре она зловещим шепотом потребовала ответа.

Но тут уж Алька взял верх:

— Чего ты пристаешь? Из класса выводит! Мало ли какое у меня может быть настроение. Отчет должен давать? Кто ты такая, подумаешь! Воображаешь тут!

Алька лишку хватил. Галка жалобно посмотрела на него:

— Ну, Алик, ведь все было так хорошо. И вчера вечером. И утром, когда отвозили рыбок… Ну, пожалуйста, не сердись. Скажи.

Алька наморщил лоб, пожевал губами и сказал:

— Не могу. Честное пионерское, не могу… Слушай, если уж ты сказала учительнице, что у меня голова трещит, то принеси мой портфель. Мне, понимаешь, очень надо сейчас уйти…

— Ну, а потом-то скажешь? — с надеждой спросила Галка.

— Хорошо, потом когда-нибудь… — сосредоточенно думая о чем-то своем, пообещал Алька. — А сейчас принеси портфель. Вот как нужно! Веришь?..

«Ты хороший человек»

Пока торопливо шел, почти бежал к дому, решение его лишь укрепилось, приобрело ясную и четкую простоту.

Открыв дверь, он вошел в комнату, взял серого пуделя и сильно встряхнул его. Тяжелое нутро собаки отдалось слабым звоном. Алька сдернул бант, посмотрел в узкую щель. А что увидишь? Он перевернул пуделя вверх ногами — все заделано крепко, основательно. Больше Алька не колебался. Отыскал в кухонном ящике молоток, коротко размахнулся и ударил по копилке. Не так уж все было основательно сделано. Твердь железа вошла в хрупкое, картонное тело пуделя.

Алька расстегнул портфель, выложил тетрадки, учебники и, не считая, вытряхнул туда всю скомканную массу бумажек и монет. Не теряя времени и не испытывая никакого волнения, Алька запер входную дверь на ключ и поспешил к автобусной остановке…

В универмаге он тотчас прошел на второй этаж и дальше, в отдел фототоваров.

Алька терпеливо обождал, пока кудрявая продавщица проверит кинопроектор «Луч-2», упакует его, выпишет чек. Когда она все это сделала, он, чуть робея, показал рукой на подзорную трубу и сказал:

— Я хочу купить ее.

— У тебя есть столько денег? — Альке показалось, что кудрявая продавщица иронически улыбнулась.

Он раскрыл портфель.

— У меня на трубу хватит.

— О! — заглянула она в портфель. — Целое состояние. Твои?

Неужели она думает, что он взял чужие, украл?

— Я очень давно коплю… — Алька покраснел, так ему было неудобно произносить это «коплю».

— Тебе показать подзорную трубу? Будешь смотреть?

— Но ведь она хорошая, новая?

— В этом не сомневайся… Значит, выписывать чек?

Алька кивнул. Пока в сторонке он считал мятые рублевки, трешки, серебряные рубли и полтинники, продавщица все же проверила красивую, бежевого цвета трубу, положила ее в желтый деревянный футляр, и, когда взволнованный Алька подал чек, она вручила ему покупку.

— Желаю открыть новую звезду! — сказала она, и Алька в ее улыбке не заметил иронии.

Теперь ему все казалось мучительно долгим. Долго не было автобуса, а когда автобус наконец подошел и Алька, сжимая громоздкий футляр, устроился в углу площадки, то начались новые пытки. Автобус шел поразительно медленно, долго стоял на остановках, у красных светофоров задерживался на целую вечность. И все-таки Алька был счастлив. Он бы даже не вспомнил, когда еще в своей жизни чувство радости и счастья было таким острым.

И как ни длинна казалась дорога, наступило время и ему выходить. Алька спрыгнул с подножки, и ему стоило больших усилий, чтобы не пуститься бегом к своей улице.

А вот и она. Уже недалеко и дом его № 10. Но Алька идет дальше, еще дальше. Здесь. Вот скамейка, вкопанная у палисадника с мальвами. Кот Тимофей лежит, с опаской поглядывает на мальчишку, который кроме обычного портфеля несет и незнакомый странный предмет.

Алька нажимает белую пуговку. Звонок дребезжит приглушенно, где-то в тихой пустоте дома.

Котя выкатывается. Опять брови нахмурил.

— Открой, — поспешно говорит Алька.

— А это что у тебя?

— Много будешь знать…

— …скоро состарюсь? — Видно, любопытному Коте не раз говорили такое. — Правда, что это?

— Открывай — увидишь.

Еще раз Котя просить себя не заставил.

— Покажи!..

Алька уже не слышит. Передняя, коридорчик (не раз бывал здесь), комната… Алька снимает ботинки и входит в комнату.

Не знал Алька раньше, не замечал, что у Толика такие большие, просто огромные глаза. А какой бледный… Рука поверх одеяла, толстущая, в гипсе.

— Здравствуй! — Толик улыбается не совсем своей, слабой улыбкой.

Альке надо было бы поздороваться, куда это годится — не ответить на приветствие своего лучшего друга да еще больного, но Алька забывает об этом.

— Знаешь, что я принес?

— Не знаю.

— А хочешь взглянуть?

— Я хочу! Я! — Котя нетерпеливо топчется возле Альки.

— Да ты свалишь его! — сказал Толик брату.

Алька двумя руками положил футляр на кровать Толика и, отстегнув крючочки, вынул подзорную трубу.

— Ух! — выдохнул Котя.

И Толик слабо выдохнул:

— Ух!

— Это тебе, — сказал Алька.

Толик с недоумением взглянул на друга.

— То есть… вместе будем смотреть на Луну, — быстро проговорил Алька. — Пусть она у тебя будет. У тебя же — обсерватория, приборы, эта… как ее?

— Тренога? — спросил Толик.

— Ага, тренога… Вместе будем смотреть. Ты мне все потом расскажешь. Ну, когда поправишься совсем… Я по твоему глобусу стану пока учить. Я уже смотрел. Такие названия — сразу не запомнишь. Красивые названия… Она в шестьдесят раз увеличивает. Вот описание, посмотри…

Через полчаса все было изучено и рассмотрено самым детальнейшим образом. Алька видел, что Толик счастлив, даже румянец на щеках появился. Еще бы не радоваться! О такой трубе он мог только мечтать!..

Они бы и еще, может, целый час не выпускали из рук трубы, но в передней раздался звонок. Котя побежал открывать, и вскоре в комнату один за другим на цыпочках вошли Галка, Игорек и Леня Майский в очках.

Председателю совета отряда и одной минуты не понадобилось, чтобы все понять. Воспользовавшись суматохой, Галка незаметно стиснула Алькину руку и шепнула:

— Ты хороший человек. Ты очень хороший.

Алька покраснел. От удовольствия, похвалы и счастья.

Зуб мамонта

Конечно, Алька засиделся. Когда он пришел домой, в комнате ярко горела люстра, за накрытым столом сидели Елена Сергеевна, нарядная тетя Кира и Вадим.

Алька поздоровался. А с Вадимом за руку. Как мужчина с мужчиной. Вадим сам протянул руку. Алька сразу оценил: твердая рука, сильная.

— Мы где-то задерживаемся? — с вопросительной улыбкой сказала тетя Кира.

— Я у Толика был! — радостно сообщил Алька и взглянул на Вадима — знает ли тот что-либо о Толике? Альке сейчас хотелось говорить прежде всего о Толике.

— И мой привет передал?

— И привет, — сказал Алька, — и…

— …апельсины.

— Забыл апельсины, — вздохнул Алька. Но тут же спохватился: — Завтра отнесу, прямо с утра!

— Аль, — тетя снова улыбнулась (и чего она все время улыбается?), — что это с нашим песиком случилось? Никак грабители побывали в доме?

Алька поднял на нее смеющиеся глаза:

— Это я.

— И бок у собачки выломал ты?

— Честно?

— Давай, — кивнула тетя. — Все как есть.

— А ругать не будешь?

— Постараюсь… Ну, так что же?

— Молотком саданул. Разозлился и саданул…

Все, разумеется, Алька рассказывать не стал. И долго, да и незачем (в особенности о Динке), но о трубе, как покупал, ехал с ней в автобусе, потом отдал Толику — об этом все как на духу выложил.

Рассказывая, Алька почему-то больше всего на Елену Сергеевну смотрел. Лицо у нее такое — он рассказывает, а у нее на лице точно в зеркале.

— Ох и парень ты, — сказала она, когда Алька наконец выдохся. — Геройский парень! А знаешь, скрывать не буду, не обижайся: я о тебе похуже думала.

— Я и сам похуже о себе думал, — весело признался Алька.

— Вадим, — вдруг спохватилась Елена Сергеевна. — Где же твой зуб-то?

— Во рту, — тотчас поняв, о каком зубе идет речь, пошутил Алька.

Все засмеялись, а Вадим сказал:

— Видишь, мама, надо выражаться точно. Сейчас ребятишки — оторви да брось. Кибернетикой интересуются. А если ты имела в виду зуб ископаемого мамонта, то он лежит у меня в кармане. — Вадим извлек из наружного кармана бумажный сверток и торжественно развернул его.

Желтая потрескавшаяся кость с неглубокими канавками, хоть и невыразительна была на вид, однако у Альки вызвала благоговейный трепет. Правда, он ожидал, что зуб размером будет побольше. Алька взял желтый зуб, принадлежавший когда-то давным-давно мамонту, внимательно осмотрел его, понюхал и даже попробовал на собственный зуб.

— Не сомневайся — оригинал, — заверил Вадим. — У одного местного охотника за рижский транзистор выменял.

Этот красноречивый факт вызвал у Альки не меньше уважения, чем тысячелетняя желтизна зуба и мелкие трещины.

— Значит, зуб мой будет? — деловито осведомился он.

— Как обещано, — сказал Вадим. — Владей.

— Порядок! — кивнул Алька. — Спасибо. Я думал: он большой, в чемодан не влезет.

— Какой уж достал, — скромно сказал Вадим.

Потом пили чай, говорили о театре, живописи.

Алька из-за аквариумов встал рано да столько еще набегался, наволновался. Он слушал и отчаянно боролся со сном. Ему все же хотелось узнать, что Вадим думает о машине: собирается ли покупать ее?

— О, да ты совсем спишь! — сказала тетя Кира. — Иди пока ложись у меня. А мы еще посидим немного.

Алька не стал сопротивляться. Сонным голосом сказал «спокойной ночи» и ушел в тетину комнату. Он разделся, лег на диван и положил рядом с подушкой зуб мамонта. Ощупал его в темноте.

«Настоящий зуб. Не обманул… А про машину спрашивать, может, и незачем. Раз транзистор на зуб променял, значит, не жадный. Наверное, и на машину не накопил. И пусть не накопил», — не особенно жалея об этом и совсем уже засыпая, подумал Алька.

1973 г.

Немного о себе и о читателе

На встречах с юными читателями меня нередко спрашивают:

— А про войну вы писали книжки?

Этот простодушный вопрос звучал уже столько раз, что постепенно во мне родилось чувство неловкости и какой-то личной вины.

— Нет, — скорбно отвечаю, — про войну не писал. На фронте не был, в сражениях не участвовал — в те годы работал на авиационном заводе. Про войну лучше напишут те, кто прошел сотни километров огненных фронтовых дорог, кто видел смерть товарища в бою, кто, как говорится, изучал войну по первоисточникам.

— И фантастические книжки не писали?

— Тоже не писал, — отвечаю.

— Значит, все — про детей?

— Точно, — говорю, — все — про вас.

Да, так уж получилось: все полтора десятка моих книжек — о ребячьей жизни. Почему? И сам толком не знаю. Просто, наверное, оттого, что люблю ребят. И еще уверен: дети — самая лучшая, самая замечательная и любознательная часть человечества. Писать для них огромное удовольствие, радость, но в то же время и большая ответственность. Им непременно подавай книжку с захватывающим сюжетом, смелыми, сильными и справедливыми героями, которым хотелось бы подражать, сделать их как бы своими товарищами и друзьями на долгие годы.

И вот, когда в полной мере проникаешься этой ответственностью, то за письменный стол садишься с чувством волнения и даже некоторого страха: сумеешь ли дать читателям то, чего они ждут?

Первая моя книжка рассказов «Отец и Володька» вышла во Львове в 1957 году. С тех пор были опубликованы и другие книжки: «Полевые цветы», «Староста класса», «Король живет в интернате», «Самый сильный», «Одиннадцать бестолковых», «Шумный двор», «Вредитель Витька Черенок», «Все про наш класс», «Недолгие зимние каникулы» и другие.

Бытует выражение: хорошая, талантливая книга — это как выигранное сражение. Каждый писатель мечтает создать такое произведение, но «далеко не каждому удается это сделать. Честно признаюсь: не все книжки, на обложках которых стоит моя фамилия, удовлетворяют меня. Всегда кажется, что сделано что-то не так, можно было бы написать лучше, интереснее. И неизменно ловишь себя на мысли, что вот уж в новой книжке удастся избежать каких-то просчетов и недостатков. Видимо, это чувство неудовлетворенности своей работой сопровождает писателя постоянно. И это хорошее чувство, оно не дает автору успокоиться, зовет к новым и новым поискам. Но как бы сам ни относился к своим книжкам, они тем не менее живут уже своей, самостоятельной жизнью, отдельно от писателя, стоят на библиотечных полках, ждут своего читателя. И, видимо, делают какую-то нужную работу. И я радуюсь, когда вижу свою книжку затрепанной, с замусоленными страницами, с подклеенной обложкой. Это значит, книгу спрашивают, читают. И еще очень греют читательские письма, в которых ребята честно, прямо, без заигрывания высказывают свои впечатления, задают вопросы, интересуются судьбами героев. Это приятно. Ведь известно: интересуются и переживают за тех, кто стал дорог, близок тебе.

Спасибо, ребята, за эти письма. Они помогают в работе.

Автор.

Оглавление

Вместо предисловия

Разговор на лыжне

Приглашение

Тетя Кира и Шмаков

День 1-й

День 2-й

День тот же — 2-й

День тот же — 2-й

День 3-й

День 4-й

День 5-й

День 7-й

День тот же — 7-й

День 11-й

День 12-й

День тот же — 12-й

День 13-й

День 14-й

День 15-й

День 23-й

День 26-й

День тот же — 26-й

День 29-й

День 37-й

День 45-й

День 50-й

День 56-й

День 64-й

День 69-й

День 70-й

День 71-й

День 74-й

День 75-й

День 77-й

День 78-й

День 81-й

Дни 85 — 89-й

День 95-й

День 98-й

День 102-й

День 107-й

День 112-й

День 118-й

День 120-й

День 124-й

День 126-й

День 127-й

День 133-й

День 136-й

День 139-й

День 142-й

День 150-й

День 154-й

День 156-й

День 159-й

День 162-й

День 167-й

День 169-й

  Подробности драмы в саду Шмаковых

  Если бы он знал…

  В школе

  Пирожки с вареньем

  Кулак

  Три апельсина

  Разговор начистоту

  Вечерний визит

  Семь вопросительных знаков

  «Ты хороший человек»

  Зуб мамонта

Немного о себе и о читателе