Новый словарь модных слов [Владимир Иванович Новиков] (fb2) читать онлайн

Новый словарь модных слов

А

АВТОРИТЕТ

Основное значение этого слова мы как-то невзначай потеряли. Вот показательный эпизод. Отмечается юбилей знаменитого артиста. Его дочь, молодая журналистка, рассказывает с телеэкрана: «Отец всегда был для меня авторитетом, в хорошем смысле». Помилуйте, какой еще у этого слова есть смысл, кроме хорошего? А, жаргонный… Да, «авторитетом» (в непременных кавычках!) называют еще главаря преступной группировки. Это вор, который должен сидеть в тюрьме, но, к сожалению, вор пока не пойманный, не изобличенный. Но почему же мы в своих разговорах принимаем во внимание уродливые, искаженные понятия блатного мира?

Невольно начинаешь задумываться: кто же теперь для нас является авторитетом, причем не в узкопрофессиональном, а в широком духовном плане? «Где, укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять за образцы», как вопрошал нетерпеливый Александр Андреич Чацкий. Где былые авторитеты, прорабы перестройки, пророки гласности, строители открытого общества? Бывшие народные депутаты и лидеры вольнодумных СМИ вместо открытого общества понастроили себе закрытые дачки, приватизировали казенные зданьица или успешно продали основанное дело, сколотили небезупречные капитальцы. Былые рыцари справедливости сделались… не ворами, конечно, но — стяжателями. А некоторые просто погрузились в деградацию и в пьянство. Туго у нас с авторитетами. Кого квартирный вопрос испортил, кто на еврейском вопросе неловко поскользнулся…

В 1989 году ушел из жизни академик Сахаров, десятью годами позже — академик Лихачев. Сахаров был либерал, Лихачев — государственник, но оба остались в памяти как академики в высшем нравственном смысле, как подлинные авторитеты. А теперь эти места вакантны, не нашлось преемников ни среди ученых, ни среди писателей. Грустно!

Тут уже впору обратиться не к отдельным лицам и даже не к интеллигенции в целом, а непосредственно к Русскому Языку. О великий и могучий! Не становись по ту сторону добра и зла! Не оскверняй

свои высокие слова низкими значениями. Ведь это был наш национальный позор, когда швейцарская прокурорша не смогла справиться с «русской мафией», поскольку выражения вроде «вор в законе» загадочны и непереводимы. Может ли язык, вобравший в себя подобные «понятия», называться правдивым и свободным? Одумайся, родной, выпрямись, береги чистоту и благородство, ведь ты — наш единственный абсолютный авторитет!

АКТУАЛЬНЫЙ

Это прилагательное тайком завело шашни со словом «современный» и пытается стать его синонимом. Нормативные словари пока не дают разрешения на такой союз. Для них «актуальный» означает «важный, существенный для настоящего момента» — и ничего более. Если абитуриент во вступительном сочинении про Булгакова дерзнет написать, что автор «Мастера и Маргариты» «оказал большое влияние на актуальную литературу», то ему слово «актуальный» подчеркнут красным карандашом и оценку снизят: мол, не выпендривайся, пиши нормально: «современную литературу».

Но как только строгий экзаменатор выйдет на улицу, Он увидит афишу: «Выставка актуального искусства», и тут уже его красный карандаш будет бессилен — понадобятся по меньшей мере ведро с краской и большая малярная кисть, чтобы переспорить художников и арт-критиков. Они уже давно называют «актуальным искусством» то, что создается сегодня и притом в современном духе, то, что на иностранных языках называется «l’art actuel» или «die aktuelle Kunst». Особенно часто понятие «актуального искусства» применяется сегодня не к «нормальным» картинам и скульптурам, а к таким возникшим во второй половине XX века формам, как инсталляция, акция, перформанс.

В очередной раз между западным и нашим языковым мышлением наблюдается, говоря зощенковским словечком, «разнотык». В России всегда недооценивалось современное искусство, которому невероятно трудно было стать актуальным для общества. В этой неприязни к новаторству сошлись, к примеру, В.И. Ленин, называвший поэзию футуристов «махровой чушью и претенциозностью», Н.С. Хрущев с его легендарным криком «Абстрактисты! Пидарасы!» и Т.Н. Толстая, написавшая о «Черном квадрате» Малевича: «Такая работа под силу любому чертежнику».

И литература наша немало страдает от «любителей старины» — так и хочется назвать их остап-бендеровским выражением «одноглазые любители», ибо искусство требует от нас «двуглазого» зрения, умения смотреть и в прошлое, и в будущее. Эти самодовольные ретрограды то и дело твердят о том, что в поэзии актуальнее всех Пушкин, который, вообще «наше всё» (заметим, что автор этого ставшего расхожим выражения Аполлон Григорьев не знал ни Блока, ни Хлебникова, ни Пастернака).

А что сам Пушкин думал по этому поводу? «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит», то есть необходимым условием своей будущей актуальности он считал актуальность поэзии как таковой. Этот «один пиит», конечно же, существует сегодня, только критики расходятся в его идентификации. Для иных это сверхавангардный Виктор Соснора, для кого-то — сверхтрадиционный Тимур Кибиров. Оба актуальны, у обоих есть читатели и поклонники, исследователи и последователи. А пушкинист, не желающий знать современных поэтов, — плохой пушкинист, это «старомозгий Плюшкин» (по Маяковскому), «гробокоп» (по Цветаевой).

Так сложилось в последние полтора десятилетия, что современная наша российская литература не очень актуальна. Попросту говоря, ее мало читают и все меньше знают. Можно долго спорить, кто виноват — писатели или читатели. Но лучше поставить вопрос: что делать? Ответ очевиден: рассказывать о нынешних писателях, сводить их почаще с читателями. Что и предпринимается теперь в разных городах России под примечательной вывеской «Актуальная словесность».

Только вот декларация этой разумной затеи несколько меня смутила своей стилистикой: «Проект «Актуальная словесность» является попыткой практической интерпретации литературоцентризма российской культуры в новых условиях издательского бума…» Да, замысловато, чтобы не сказать — бессмысленно. Такими бюрократическими лозунгами вы, дорогие мои, распугаете последних наших читателей. Да и современной словесности, чтобы снова стать актуальной, стоит прежде всего заговорить человеческим языком.

АМБИЦИОЗНЫЙ

«Амбициозный человек» — раньше это была отрицательная характеристика. Чрезмерные претензии, болезненное самомнение, агрессивный карьеризм в сочетании с душевной черствостью — вот что стояло за данным эпитетом. Да и само слово «амбиция» звучало по преимуществу негативно. «Всю амбицию ему разбили», — говорил зощенковский герой, отождествляя «амбицию» с «мордой» и не испытывая особого сочувствия к пострадавшему.

А теперь слово «амбициозный» под воздействием английского «ambitious» приобрело новое значение: «претендующий на высокую оценку, на успех».

Чаще всего говорят и пишут об «амбициозных проектах». Гигантские здания, фантастические башни… Или линия метро от «Киевской» до «Международной». Ездить по ней некому, некуда и незачем, зато амбициозно в высшей степени. Чьи-то личные амбиции удовлетворены, а общественные нужды оставлены в небрежении. Ведь те же средства можно было пустить на постройку необходимых задыхающейся Москве линий и станций.

Сомневаюсь, что слово «амбициозный» так радикально изменит свое значение. В русском языке столько красивых эпитетов для оценки перспективных проектов: изобретательный, смелый, отважный, дерзновенный, новаторский, многообещающий, окрыляющий… Стоит ли весь этот богатый спектр подменять бесцветным прилагательным «амбициозный»? А может быть, это слово станет в будущем характеристикой неразумных проектов и начинаний, принесших больше вреда, чем пользы.

Б

БАБКИ

Жаргонное существительное pluralia tantum, то есть употребляемое исключительно во множественном числе. И, конечно, в разговоре о значительных суммах. Никак не могут быть названы «бабками» деньги, которые мама дает сыну на мороженое; зарплаты, получаемые бюджетниками; авторские гонорары, выплачиваемые в «толстых» литературных журналах. «Бабками» именуются денежные массы, сопоставимые со стоимостью автомобилей-иномарок и московских элитных квартир. Исчисляются

они, естественно, в американских долларах, вследствие чего слова «бабки» и «баксы» связаны в современном языке и фонетически, и семантически.

У «презренного металла» существует тьма-тьмущая жаргонных кличек: «башли», «капуста», «тити-мити», «лавэ» и прочее. «Бабки» в этом ряду занимают первое и главное место: происхождение у них старинное. Некоторые объясняют его тем, что на ассигнациях XVIII века была изображена Екатерина II («бабка»), другие вспоминают о народной игре в бабки, некогда воспетой Пушкиным. Игровая версия более убедительна: «бабки» — это всегда выигрыш, внезапно привалившая удача. К ним ведет не труд в поте лица, а смелая афера или шальной предпринимательский успех. И свою пьесу о юности русского капитализма «Бешеные деньги» великий драматург Островский сегодня бы вполне мог назвать «Бешеные бабки».

Заметим, что небрежно-грубоватое слово «бабки» сегодня звучит чаще, чем, скажем, умиленно-ласкательные «денежки» или «деньжата». Язык неподкупен, он стремится сохранить ироническую дистанцию по отношению к «златому тельцу». А уместно ли слово «бабки» в речи культурных людей? Едва ли, поскольку о деньгах воспитанные люди говорят только в деловой ситуации, серьезно и строго, без шуточек и жаргонных ужимок. В неформальном же общении они этой темы просто не касаются.

БАБЛО

Новейшее жаргонное словечко, свидетельствующее о глубоком кризисе монетаризма в России. По сравнению с ним слово «бабки» звучит более или менее добродушно. А «бабло» нельзя произнести иначе, как с брезгливой гримасой. Произошло ли оно от «бабок» с добавлением суффикса и по аналогии с «барахлом», или же от английского «bubble gum» («жевательная резинка») — неважно. В любом случае нашему человеку, даже если ему удается, «срубить бабло», обладание большими денежными суммами не доставляет истинного наслаждения. Да и название пьесы молодого драматурга Курочкина «Бабло побеждает зло» отдает горькой иронией. Что ж, подождем появления более веселого наименования для «всеобщего эквивалента», а пока можно деньги называть просто деньгами.

БЕСПРЕДЕЛ

О значении этого слова Владимир Высоцкий в конце семидесятых годов справлялся у своего друга Вадима Туманова, человека с богатым жизненным опытом. Тот объяснил: «Беспредел — это лагерь, где все были вместе: и политические, и воры в законе, и разные другие уголовники — в общем, зона, где всё и все перемешаны». В такой ситуации переставали действовать даже условные бандитские соглашения: все воровали у всех, любой мог убить любого. Высоцкий слушал внимательно, однако в песне «Райские яблоки» новое словцо, как это часто у него бывало, использовал «на свой, необычный манер», в значении мертвой бесконечности, открывшейся перед лагерными воротами: «Прискакали — гляжу — пред очами не райское что-то: //Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел».

Но то поэзия, а «беспредел» между тем прочно вошел в разговорную речь, потом и в язык прессы. И стали выкрикивать новое словечко по любому поводу. Дамочку на рынке обвесили — она визжит: «Беспредел!» Гаишник вымогает сторублевку у владельца мерседеса — тот тоже вопит о беспределе. Слов нет, закон нарушен, но всегда ли надо это обозначать последним, страшным словом? Помните сказочку Льва Толстого о мальчике, без причины кричавшем: «Волк! Волк!»? Акогда волк заявился по-настоящему, то крикам паникера уже не поверили. Так и мы с вами не приберегли жуткое слово для крайних случаев. Беспредел — это когда захватывают больницу или школу, когда вооруженные подонки заслоняются от пуль женщинами и детьми. Или когда наши доблестные правоохранительные органы ведут допрос с таким пристрастием, что подозреваемый потом отправляется не в камеру, а прямо в морг.

Мы все от этого не застрахованы, потому не стоит бросаться отчаянными словами-сигналами в ситуациях скверных, но, в общем, обыденных.

БИЗНЕС

В годы моего детства, совпавшие с «холодной войной», это слово в языке советской пропаганды означало нечто заведомо преступное. На страницах единственного в стране иллюстрированного сатирического журнала «Крокодил» изображались отвратительные американские гангстеры, взвалившие ноги на стол. Они, мол, и занимаются бизнесом в мрачном капиталистическом мире!

Взгляды мои несколько изменились, когда я начал изучать в школе английский язык. Впервые увидев слово «бизнес», написанное не кириллическими, а латинскими буквами, я узнал, что это совсем не гадкое понятие. Что происходит оно от вполне пристойного прилагательного «busy» («занятой») и на русский язык может быть переведено благородным словом «дело». Но тут страну потряс процесс двух пионеров советского бизнеса, первых подпольных миллионеров — Рокотова и Файбишенко. Свои скромные рублевые миллионы они сколотили, тайком торгуя валютой и играя на колебаниях рынка, тогда еще черного. За это полагалась тюрьма, но

Хрущев срочно переписал статью закона, введя туда смертную казнь и задним числом применил закон к двум несчастным «валютчикам». В газетах их обзывали спекулянтами и, как водится, «бизнесменами». С тех пор у многих в сознании отпечаталось: будешь заниматься бизнесом — тебя расстреляют.

В «застойные» брежневские годы интеллигенция обсуждала на кухнях вопрос о том, может ли наша страна пойти западным путем. Энтузиасты спорили со скептиками, утверждавшими, что наш народ к бизнесу органически не способен, что все россияне — лентяи и пьяницы. Даже анекдот тогда появился: «Что такое бизнес по-русски? Это когда несколько мужиков нашли ящик водки. Они его продали, а деньги… пропили».

Тем не менее за последние двадцать лет, в период социально-экономических преобразований, слово «бизнес» окончательно закрепилось в русском языке. Сформировался и класс бизнесменов. Возникло даже полушутливое слово «бизнесвумен». Оно обозначает женщину властную, прагматичную, лишенную эмоций и чувства юмора. А деловых женщин, не утративших обаяния и привлекательности, скорее назовут словом «бизнес-леди». Есть и небрежно-разговорные формы: «бизнесменка», «бизнесменша».

В отношении к самому слову «бизнес» наблюдаются две эмоциональные крайности. Первая: любой бизнес — это жульничество, и неплохо бы всех бизнесменов пересажать. Вторая: только люди бизнеса живут настоящей жизнью, а остальные — неудачники и недоумки. Истина — где-то между этими гиперболическими перехлестами. Бизнес — это сфера предпринимательства и посредничества. По-сво-ему интересная, но в чем-то и рутинная. Не бизнесом единым живо человечество.

Хочется, чтобы это слово в нашем языке утратило выразительность. Чтобы оно не вызывало ни подобострастного почтения, ни злобы, ни зависти, ни любопытства. Если слово «бизнес» станет стилистически нейтральным, это будет означать, что мы живем в нормальном цивилизованном обществе.

БЛИН

Историческое значение междометия «блин» состоит в том, что с него началось стирание границы между лексикой нормативной и ненормативной: недаром оно получило широкое распространение в переломную эпоху перестройки и гласности. Это слово универсального диапазона, пригодное для выражения любых эмоций — от восхищения и удивления до возмущения и отчаяния, от «ах!» до «эх!».

Откуда взялся «блин», ясно. Это, как говорят языковеды. эвфемистическая замена широко известного слова на букву «б», имевшего раньше другие осторожные варианты: «бля», «бляха-муха». И вот сравнительно недавно какой-то безвестный языкотворец в состоянии душевного волнения выкрикнул: «Блин!», потом кто-то повторил, и пошло-поехало.

Но обычно эвфемизмы сами довольно быстро переходят в разряд непристойных слов. Так, даже старинное название буквы «х» — «хер» сделалось ругательством только из-за того, что с него начинается слово крайне грубое. А вот судьба «блина» сложилась иначе — может быть, потому, что с ним связаны приятные гастрономические эмоции, воспоминания о блинах с икрой и семгой, прославивших нашу страну во всем мире. Так или иначе, когда неожиданно звучит звонкое «Блин!», не наступает неловкая тишина, дамы не краснеют и не выбегают из комнаты. Более того: дамские уста к произнесению сего междометия склонны ничуть не меньше, чем уста мужские. В канонизации «блина» приняло участие и важнейшее из искусств: реплика генерала, сыгранного Алексеем Булдаковым: «Ну, вы. блин, даете!» вошла в число классических киноцитат вроде «Ну, Заяц, погоди!».

Да, есть у нас теперь свой отечественный эквивалент английских «Fuck!», «Shit!» и французского «Merde!», пригодный для вставления в речь в любом месте, и притом без опасности схлопотать по физиономии от ревнителей морали. Однако выбор слова — вопрос не только приличия, но и вкуса. Склонность к эвфемизмам, к внешнему сглаживанию грубости — это все-таки особенность мещанской, плебейской речи. Интеллигент, аристократ духа — он никогда не частит «артиклями» типа «бля» и «блин». Он, если уж его выведут из терпения, скорее прибегнет к слову прямому и бескомпромиссному.

Приведу мнение известного лингвиста Максима Кронгауза, человека вполне современных взглядов, отнюдь не старомодного: «Я не люблю слово „блин“. Естественно, только в его новом значении, как своего рода междометие, когда оно используется в качестве замены сходного по звучанию матерного слова. Когда на моем семинаре один вполне воспитанный юноша произнес его, не желая при этом обидеть окружающих и вообще не имея в виду ничего дурного, я вздрогнул. Точно также я вздрогнул, когда его произнес артист Евгений Миронов при вручении какой-то премии (кажется, за роль князя Мышкина). Объяснить свою неприязненную реакцию я, вообще говоря, не могу. Точнее, могу только сказать, что считаю это слово вульгарным (замечу, более вульгарным, чем соответствующее матерное слово)».

И я тоже морщусь, когда, подходя к зданию факультета журналистики, слышу пресловутый «блин» в щебетании наших студенток. У нас тут все-таки не ПТУ, а МГУ, и юным «мажорам» стоит держаться более высокого речевого стандарта. То же порекомендую и остальным: демократичный «блин» в вашей речи способствует непринужденному контакту, позволяет говорящему выглядеть «проще». Но ведь это не всегда и не везде уместно и выгодно.

БОМБИТЬ

Язык по сути своей пацифист. Он всегда готов перековывать мечи на орала, а военные слова приспосабливать к мирной жизни. Гулкое и страшное слово «бомбить» имеет множество обыденно-житейских значений. Есть среди них и противно-криминальные: вымогать или отнимать деньги у прохожих, заниматься рэкетом. Но есть и вполне легитимные: подрабатывать извозом на собственной машине, играть на музыкальном инструменте, спешно заканчивать работу («бомблю курсовую» в студенческой речи).

Возможно для этого жаргонного глагола и совершенно интеллигентное употребление. Вот идет какое-то научное заседание или литературная дискуссия. Вяло идет, занудно. Вдруг выходит на трибуну человек живой, веселый, склонный к интеллектуальной провокации. Моментально бросает эффектную фразу, за ней другую, третью. Все в зале очнулись, встрепенулись, заулыбались, и кто-то не то с одобрением, не то с завистью комментирует: «Ну, пошел бомбить!» И такая бомбардировка не

губит людей, а спасает, не дает публике умереть со скуки.

А вот тот, кто отправляется на публичную акцию, на выступление по радио или на телевизионное ток-шоу, не заготовив в своем «черепке» парочку афористичных и остроумных «бомб», — тот просто никудышный оратор и совершенно не артистичный человек.

БРЕНД

Английское слово «brand» прошло большой путь. Когда-то так называли выжженное клеймо, тавро. Потом слово стало означать торговую марку. В Россию прибыло сравнительно недавно, но уже прочно внедрилось. Поначалу писалось как «брэнд», но вскоре «э» сменилось на «е», а это верный признак обрусения.

Не всякую торговую марку называют брендом, а только такую, которая имеет рекламный эффект. Как английский газон выращивается и пестуется столетиями, так и создание подлинного бренда требует долгого срока. Здесь важна традиция. Бренды помогают покупателю ориентироваться в рыночном хаосе. Скажем, пришло время купить новый пиджак. Я не Роман Виктюк, и трехсот пиджаков разных цветов и фасонов мне не нужно. Как выбрать один, чтобы он выглядел респектабельно и в то же время не слишком сногсшибательно? Пожалуй, куплю твидовый. Бренд «Харрис Твид» имеет давнюю историю и безупречную репутацию. О нем говорят нечасто, зато ни одного дурного слова слышать не доводилось.

Или нужно купить конфет детишкам. Сколько теперь новых сортов и названий! Но, скользнув по ним взглядом, выбираем «Мишку косолапого». Это отечественный бренд. Роскошь нашего детства, дефицитный товар советских времен. Верим, что «Мишка» придется по вкусу и нашим внукам.

Перемена бренда (или «ребрендинг», как теперь это называется) — дело рискованное: товар может потерять старое лицо, а нового не приобрести. Отсюда — нынешнее обилие ностальгических брендов. На пакете мороженого читаем название «48 копеек», хотя у него сейчас совсем другая цена. Производители хотят таким способом пробудить у нас приятные воспоминания. Нечто подобное делают современные поэты, внедряя в свои стихи классические цитаты. Берется, например, строка Мандельштама «Я список кораблей прочел до середины», к ней добавляется два десятка строк собственного сочинения. Даже если читатель твой опус и до середины не прочтет, все равно отнесется с почтением. Потому что Мандельштам — это престижный бренд, он вытянет в любом случае.

Бренд — это своего рода иероглиф. Не всегда важно, что он означал раньше. Например, театр «Ленком» сохранил свое название старых времен. Что такое «лен», что такое «ком» — никого не интересует. Важна узнаваемость имени. По этой же причине многие радикально-перестроечные газеты не меняли вывесок и продолжали жить под советскими именами, чтобы не потерять читателей.

Знаменитые бренды порой становятся объектами пиратства и спекуляций. Поменяют в названии одну букву — и успешно сбывают товар. Сходные процессы наблюдаются, к сожалению, и в сфере культуры. Когда-то «брендовым» было в нашей стране университетское образование. Но в 1990-е годы университеты в стране стали расти как грибы. Простых институтов почти не осталось — все переименовались. Появились такие абсурдные названия, как «Текстильный университет». Обесценили чиновники от образования высокое слово…

Когда я пишу эти строки, по радио «Эхо Москвы» идет новая программа «Бренд». Речь об авторучках «Паркер». Что ж, начинает писаться всемирная история брендов.

БУТИК

Нежное словечко, приехавшее к нам из милой Франции. И слава богу, что прибыло: нельзя ведь обновлять свой лексический фонд за счет одних только американизмов. Но — надо же! — на заседании Госдумы уже предложили запретить законом употребление слова «бутик» и обязать граждан использовать вместо него русское слово «лавка». Все это было бы смешно, когда бы не было в нашем обществе такого агрессивного лингвистического невежества.

В целях профилактики сего духовного недуга хочу указать два его основных симптома. Звания «профан терибль» будут, во-первых, удостоены все, кто публично высказался против так называемой «реформы русского языка». На самом деле компетентные эксперты обсуждали незначительные изменения в орфографии и собирались выработать правила написания, изменения и произношения множества новых слов вроде того же «бутика»: как, например, правильно образовать от него родительный падеж? А реформа языка невозможна по законам природы, и само произнесение этого словосочетания ставит говорящего в один ряд с былыми хулителями кибернетики как «буржуазной лженауки» и обличителями генетики — «продажной девки империализма». Во-вторых, лингвистические невежды почему-то убеждены, что русское слово и его иноязычный эквивалент — одно и то же. Нет! «Убийца» и «киллер» — это разные слова, хотя бы потому, что к «убийце» может быть добавлено прилагательное «наемный», а киллер уже содержит в себе эту грань значения. Так и «бутик» не тождествен «лавке», есть важные семантические оттенки.

В России бутик — это магазин высшего разряда с дорогими модными товарами. Кстати, французы скорее употребят тут слово «magasin», a «boutique» у них не звучит престижно: Эмиль Золя, скажем, называл бездуховных людей «бутикье», то есть «лавочники». У нас же, наоборот, слово «магазин» напоминало о жутких многочасовых очередях в ГУМе и ЦУМе, а «бутик» стало обозначением заведения небольшого, но роскошного и нестандартного. Поначалу речь шла об эксклюзивной одежде, потом появились бутики обувные, цветочные, шоколадные и даже компьютерные. Бутиковая эстетика прочно вошла в быт.

Так что в поисках новогодних подарков для родных и близких мы можем посетить бутИки, пройтись по бутИкам (очень прошу во всех формах делать ударение на корневом «и» — иначе окажетесь «мещанами во дворянстве»). А английский shop пусть довольствуется тем, что вошел в состав русского слова «секс-шоп».

В

ВОСТРЕБОВАННЫЙ

Это страдательное причастие стало в последние годы чрезвычайно употребительным. Кто только сегодня не страдает от своей невостребованности, от горького чувства непричастности к настоящей жизни! Непонятно, правда, почему для обозначения столь эмоционального смысла применяется теперь такой осколок канцелярита, как форма пыльного глагола «востребовать», имеющего в толковых словарях пометку «офиц.». До недавних пор из этого словарного гнезда использовалось только выражение «до востребования»: так обозначали на конверте адресата, который сам придет на почту за письмом или бандеролью.

Всякий, кто не востребован, достоин сочувствия: будь то талантливый актер, не имеющий роли, ученый, лишенный возможности применить свои знания, квалифицированный рабочий расформированного предприятия. Невостребованность человеческих ресурсов — большая социальная проблема, ответственность за решение которой лежит на властях предержащих. Но посмотрим на позитивный опыт отдельных личностей, не растерявшихся в наше кризисное время. Они, как правило, сами что-то затевали, первыми выходили навстречу жизни, предъявляя ей свои проекты и инициативы. Ведь если посмотреть в суть, в корень того слова-понятия, о котором идет речь, то получится: «востребование» — это всегда ответное действие.

В РАЗЫ

А это выражение совсем новое, с пылу с жару, из сегодняшней устной речи. «Доходы московских строительных компаний возросли в разы» — доносится из радиоприемника. Что это значит? Вдвое, втрое? Наверное, даже больше: «в разы» — это «в несколько раз». Но до определенного рубежа, еще не вдесятеро — тогда бы говорили: «на порядок больше».

Некрасивое словечко, что и говорить. И придумали его несимпатичные люди, железные крепыши

с калькулятором вместо сердца. Не стоит, наверное, культурным людям перенимать такое жлобское выражение: когда его произносят от своего имени интеллигентные радиожурналисты, это звучит явным диссонансом. Рискну высказать прогноз: не удержится это «в разы» в «великом и могучем», уйдет вместе со сточными водами языка. Но не только же в слове дело: разве это нормально, когда «в разы» увеличивается для нас стоимость жилья, а кто-то сильно нагревает на этом руки? Вот и возникло словечко-мутант, своим уродливым обликом сигнализирующее о социальном недуге.

«В ШАГОВОЙ ДОСТУПНОСТИ»

В советское время мы часто смеялись над рекламными текстами на упаковках импортных товаров. Скажем, крем для бритья «Флорена», завезенный из ГДР, изготовители сопровождали текстом: «Помогает сбриванию всяческого рода бород». Но, поскольку каждый тюбик импортной парфюмерии доставался с трудом, такой иностранный акцент не шокировал, а наоборот, казался трогательным. Не раздражали и таблички над дверями венгерских автобусов «Икарус»: «Осторожно: вовнутрь открывается!» «Вовнутрь» — это просторечная форма, правильно говорить и писать — «внутрь». Но к этой мелочи мы не придирались, главное — чтобы двери раскрылись в нужный момент.

В последнее время, однако, нечто вроде иностранного акцента слышится в рекламах отечественных фирм. По радио расписываются достоинства строящегося дома, в том числе сообщается, что он находится «в шаговой доступности от метро». То есть, по-русски говоря, от дома до станции метро можно дойти пешком. Зачем же это формулировать столь неуклюжим способом? Прилагательное «шаговый» в языке существует, но только в составе некоторых технических терминов вроде «шаговая резьба». Станем ли мы вслед за рекламщиками теперь говорить: «Живу в шаговой доступности от метро»? Да ни за что на свете! И в лингвистические диспуты вступать не станем, просто отметим с сожалением, что в некоторых учреждениях «продвижением продукта» занимаются не слишком грамотные люди.

В ШОКОЛАДЕ

Новехонькое выражение, еще не распробованное языковедами. С давних пор житейское благополучие сравнивалось с вкусной едой: не жизнь, а малина, молочные реки с кисельными берегами, как сыр в масле кататься… Но это все — далекая старина: малину мы теперь употребляем в основном как лечебное средство, кисель последний раз пили в пионерском лагере, сыр и масло — не деликатесы, а продукты ежедневного питания. А вот шоколад все-таки осознается как некоторая роскошь. К тому же существует множество начинок, традиционно покрываемых шоколадным слоем: изюм, орех, халва — все это часто предстает «в шоколаде». Вот и пришло кому-то в голову сравнить обеспеченное бытие с существованием в такой оболочке.

В самом выражении таится изрядная доля иронии. Про человека творческого, мыслящего, масштабного не скажут, что он «в шоколаде», даже если он очень богат. Эта речевая формула больше подходит к тем, кто пробился в люди дуриком. Сегодня он в шоколаде, а завтра беспощадная судьба схрумкает его вместе со сладкой оболочкой. И вообще некрасиво слишком любить сладкое, слишком много думать о жратве. Как говорит персонаж пьесы «На дне»: «Человек выше сытости». Максим Горький не во всем был прав, но в данном пункте хочется с ним согласиться.

Г

ГЛАМУР

Одно из самых свежих существительных русского языка. Такое гладкое, без единой морщинки, с улыбкой, открывающей безупречные зубы, ароматное, облаченное в дорогие разноцветные ткани, упругое, пропорциональное и блестящее. Даже не хочется лезть в этимологические дебри. Ну, есть английское слово «glamour» («чары, волшебство»), но оно даже произносится совсем иначе: какое-то «глэмэ». А наш «гламур» живет сегодня, не помня, что с ним было вчера, и тем более не задумываясь о завтрашнем дне. «Гламур» в современном сознании — это

«глянец, блеск» плюс «амур». И ничего более! Да, «шик, блеск, красота!» Да, «сделайте нам красиво!» Но ведь нашим соотечественникам, а особенно соотечественницам так всего этого не хватало! Жизнь целого поколения прошла в борьбе за тушь для ресниц, тени для век, импортные кофточки и лифчики. Даже идейной свободы было больше, чем свободы в выборе любимых цветов, фасонов и духов! Мудрено ли, что пришло время отвести душу и оторваться по полной?

Гламур — это эстетика материально-телесной культуры. В каких отношениях находится эта сфера с культурой духовной — вопрос особый. Но ясно одно: духовность не может существовать вне материальной оболочки. Особенно в случае с лучшей половиной человечества. Когда мы случайно видим туалетный столик в дамском будуаре (в реальности чаще — полочку в ванной комнате) — перед нами предстает маленький предметно-интимный мир, дающий представление о его обладательнице. Так ли уж вам нужно, чтобы на этом столике лежала еще и книга стихов Бродского? Так ли уж мы настаиваем, чтобы и здесь была представлена так называемая духовность? Впрочем, на туалетном столике вполне уместен был бы томик стихов Игоря Северянина — единственного в своем роде гламурного поэта, работавшего порой на грани китча, но сумевшего показать телесную роскошь и внешний блеск как форму существования духа.

ГОЛИМЫЙ

Прилагательное, неожиданно ставшее молодежным и с конца девяностых годов включаемое в словари жаргона. А лет сорок-пятьдесят назад это слово имело скорее диалектную окраску. В Сибири, где я провел детство, простые люди говорили о пересоленной еде: «Голимая соль!» Заглянем в многотомный Словарь современного русского литературного языка — и найдем там «голимый» с пометой «обл.» и с примерами исключительно из сибирских писателей. У Залыгина в повести «На Иртыше» герои жалуются на «голимую бедность», а в народном бестселлере Анатолия Иванова «Вечный зов» кто-то изрекает: «Это ить чудо голимое». По сути в том же значении «достигший предела, полный, абсолютный» слово «голимый» переехало из деревни в город и там омолодилось. «Голимая шиза!» — доносится теперь из юных уст.

В жаргонном качестве «голимый» может также означать «глупый», «дрянной, никуда не годный». «Мне голимо» — это «мне плохо». Допускается написание «галимый», что отнюдь не означает корневой связи с «галиматьей». Вообще случай занятный. Не хватает молодежи ругательных эпитетов, вот и приходится перенимать их аж у сибирских крестьян!

ГОЛУБОЙ

Традиционный поэтический эпитет и вместе с тем обозначение нетрадиционной сексуальной ориентации (по поводу которой мы, блюдя политкорректность, не высказываем никаких оценочных суждений). В повседневной речи этим двум смыслам удается не сталкиваться, ехать по разным полосам. Но вот при чтении классики иной раз можно испытать оторопь. В поэтической драме Блока «Незнакомка» есть персонаж по имени Голубой — мистический двойник Поэта. Он ведет себя странновато и на предложение Незнакомки обнять ее отвечает: «Я коснуться не смею тебя». Как прикажете понимать? Конечно же, Блок не ведал о том значении слова «голубой», которое потом пришло из жаргона. Но вся атмосфера серебряного века была весьма гомоэротична, говоря нынешним языком — бисексуальна, да и Блока современники запросто называли «андрогином». Есть о чем задуматься комментаторам, готовящим издания поэта для современных читателей.

В 1957 году Окуджава еще мог закончить песню строкой «А шарик вернулся, а он голубой». У нынешнего стихотворца, думается, язык уже не повернулся бы вымолвить нечто подобное. Назовем ли мы сегодня ходульного положительного персонажа из телесериала «голубым героем»? Фигурирует ли еще в театральном обиходе выражение «голубая роль»? Пожалуй, нет, этих сочетаний избегают, чтобы не вызвать недоразумений.

В английском языке прилагательное «gay» уже не рекомендуется употреблять в изначальном значении «веселый». Что же будет с нашим «голубым»? Слетать бы на машине времени лет на сто вперед и узнать, как потомки разрешат это языковое противоречие…

ГРУЗИТЬ

Когда был изобретен робот, возникли страхи: не победит ли он «натурального» человека, не станем ли мы все роботами? Вроде бы человечество уцелело. Новые опасения внушает теперь тотальная компьютеризация: мы то и дело сравниваем свой внутренний мир с техническим устройством и начинаем сомневаться в неисчерпаемости нашего сознания. Неужели у нас теперь вместо сердца не «пламенный мотор», как пелось в советской песне, а твердый диск, не способный уже вмещать поступающие со всех сторон вести о людских бедах и страданиях. Становится неприличным делиться с собеседником своими проблемами — это теперь называется осуждающим словечком «грузить». И о серьезных фильмах тоже говорят: «слишком грузит». А многие ли сегодня в состоянии воспринимать Достоевского, который каждого читателя загружает гигабайтами самых глобальных, «проклятых» вопросов?

Будем надеяться на лучшее. На то, что жизнь как-то наладится, что мы подобреем друг к другу. И в ответ на наши исповеди и жалобы услышим от своих близких не раздраженное: «Не грузи!», а участливо-сочувственное: «Не грусти!»

Д

ДВЕ ТЫСЯЧИ СЕДЬМОЙ (ДВЕ ТЫСЯЧИ ВОСЬМОЙ… и т. д.)

Название текущего года не могут правильно произнести сегодня даже министр культуры и министр образования РФ. Оба эти государственных мужа в своих радио— и телевизионных интервью упорно именуют нынешний год «двухтыщеседьмым», демонстрируя тем самым свою глубинную связь с народом, но безбожно искажая языковую норму. Надо честно признать: склонение сложных и составных числительных в русском языке — это нелегкое дело, тут, как говорится, сам черт ногу сломит. Но что поделаешь? Пересмотреть норму? Не получается: нет ни малейших лингвистических оснований для того, чтобы узаконить это «двухтыще…». Если человечество просуществует еще пару тысячелетий, то в самом светлом будущем носители русского языка поздравят Друг друга с четыре тысячи восьмым годом — и никак иначе!

Однако в разговорной речи возможно одно упрощение и облегчение. Обратимся к опыту предков и, в частности, к Пушкину. Вспомним, что Онегин нашел в шкафу своего покойного дяди «календарь осьмого года», то есть роспись чинов Российской империи на 1808 год. А век спустя люди говорили о революции «пятого года», не уточняя всякий раз, что «тысяча девятьсот». 2005 год, слава богу, обошелся без революций, но и его мы имеем право непринужденно именовать просто «пятым», Кто-то скажет: в пятом году умер папа Иоанн Павел Второй. А кто-то вспомнит, что в пятом году команда ЦСКА завоевала Кубок УЕФА. Потом, может быть, начнем говорить: в девятом году зима холоднее, чем в восьмом. И далее везде, лишь подразумевая «две тысячи», мысленно вынося их за скобки.

Что же касается министров, думских депутатов и прочих «випов», то им в публичной речи придется все-таки держаться строгой нормы, какой громоздкой бы она ни казалась. Уважающий себя политик должен, думая о выборах две тысячи такого-то года, правильно произносить это словосочетание. А то мы возьмем да и лишим своего доверия тех, кто по-русски говорит с ошибками!

ДИСКУРС

Это модное слово понимают далеко не все, кто его употребляет в собственном письменном и устном дискурсе. То есть в собственной речи, поскольку «discours» по-французски — «речь». И лингвистический термин «дискурс» ввел в науку француз — Эмиль Бенвенист. Под ним он имел в виду «речь, присвоенную говорящим». Не очень понятно? Ладно, вот вам самое, на мой взгляд, внятное из словарных определений термина, данное в «Толковом словаре иноязычных слов» Л.П. Крысина: «речь в совокупности с условиями ее осуществления».

Поясним простеньким примером. Возьмем фразу из букваря: «Мама мыла раму». С лингвистической точки зрения здесь сказать особенно нечего: предложение простое, «мама» — подлежащее, «мыла» — сказуемое, «раму» — дополнение. Но мы можем начать задавать посторонние вопросы: кто произнес эту фразу — сын или дочь? Почему мама мыла раму сама, а не поручила домработнице? Из таких вопросов и ответов на них складывается то смысловое поле, которое в современной филологии называется дискурсом.

Кто-то скажет: а зачем вы, филологи, выходите за пределы своего предмета? Разобрали бы предложение по членам — и дело с концом. Но как можно запретить науке быть любопытной и лезть не в свое дело? Хочется нам знать, как выглядит мама, которая мыла раму. Может быть, это такая очаровательная женщина, что встреча с ней ценнее любого грамматического разбора. Многие неожиданные открытия совершаются там, где наука выходит за «флажки», за границы существующей познавательной системы.

В сущности можно прожить жизнь, так и не узнав, что такое «дискурс» и никогда не пользуясь этим термином. Но если уж вы включили мудреное слово в свой лексикон, то надо решить, как его произносить, с каким ударением. В этом вопросе филологи делятся на две группы, подобно «остроконечникам» и «тупоконечникам» у Свифта. Одни делают ударение на первом слоге, другие — на втором. Эту ситуацию шутливо описал в своих стихах Тимур Кибиров, поэт с филологической жилкой:

Мы говорим не дИскурс, а дискУрс!

И фраерА, не знающие фени,

трепещут и тушуются мгновенно,

и глохнет самый наглый балагур!

Здесь обыгрывается строка из «морской» песни Высоцкого: «Мы говорим не штОрмы, а штормА…»

То есть у филологов, как и у матросов, свой жаргон, своя научная «феня». И ударение на втором слоге слова «дискурс», на французский манер — особенный профессиональный шик. А некоторые говорят «дИскурс», следуя англоязычной традиции. С нормативной точки зрения эти варианты равноправны.

Эффектное слово «дискурс» часто становится предметом квазинаучных спекуляций. Это заметил чуткий к веяниям времени писатель Виктор Пелевин. В романе «Ампир В» есть такой едкий пассаж: «Я часто слышал термины „гламур“ и „дискурс", но представлял их значение смутно: считал, что „дискурс" — это что-то умное и непонятное, а „гламур" — что-то шикарное и дорогое. Еще эти слова казались мне похожими на названия тюремных карточных игр. Как выяснилось, последнее было довольно близко к истине».

Остроумно. Но как бы то ни было, мода на слово «дискурс» не проходит.

ДОВЛЕТЬ

Этот глагол употреблять в речи никому не советую, поскольку правильно, «по делу» его использовать практически невозможно. Разве что в составе цитаты из Евангелия от Матфея: «Довлеет дневи злоба его» (то есть: «Довольно дню его забот»). Но стоит сказануть такое — и собеседники подумают, что вы столетний долгожитель, что церковнославянским языком вы блестяще овладели еще в дореволюционной гимназии.

Семьдесят с лишним лет назад Ушаков в своем словаре объяснял «довлеть» единственным способом — «быть достаточным, удовлетворять» и объявлял неправильным появившееся тогда употребление этого слова в значении «тяготеть, преобладать, господствовать». На той же позиции до конца своих дней стоял и Ожегов. Но наши забитые соотечественники все чаще и чаще жаловались: «над нами довлеет начальство» — и далее в том же духе. Составители некоторых новейших словарей напрасно дают зеленый свет подобной профанации замечательного русского глагола, который надо просто поставить на полку, как драгоценную вазу, и, не прикасаясь, любоваться им.

Против неразличения слов «давить» и «довлеть» незадолго до своей кончины выступил замечательный питерский филолог А.М.Панченко. Услышав, как бывший губернатор Руцкой говорит: «Надо мной никто не довлел», Панченко сильно огорчился и предложил свой способ лингвистического ликбеза:: «„Довлеть" в родстве со словом „довольно". Вот если бы мы с ним сели с бутылкой и закуской, я бы ему сказал: „Руцкой, довлеет тебе 100 грамм?“ Он бы ответил: „Нет, не довлеет. Мне довлеет 150!“ Ну и отлично. Вот и научился бы…»

ДОСВИДОС

Новая форма прощания. Очередная смесь иностранного «с нижегородским» — только на этот раз не французского, а испанского. Окончание «ос», присобаченное к усеченному «до свидания», — явный намек на язык Сервантеса и Сальвадора Дали, недаром иногда в чатах и форумах мелькает сочетание «досвидос амигос». Конечно, это слово-однодневка, временная утеха юных «юзеров» языка. Играть и баловаться не запрещено, а значит, разрешено.

Слова ежедневного этикета часто надоедают нам, и хочется как-то их переиначить. Хотя бы вместо «Добрый день!» произнести «День добрый!» — и то уже какая-то оригинальность. Молодые люди всех времен выпендривались при прощании. Онегин, как вы, наверное, помните, мог «в конце письма поставить vale», то есть щегольнуть латинским глаголом. Да и сам автор великого романа в стихах — тоже ведь молодой был! — норовил блеснуть не расхожим французским «оревуаром», а экзотичным в ту пору «Farewell», заимствованным у Байрона. И в дальнейшем сохранялась мода на импортные ритуальные формулы, а также шутливые переделки традиционных русских выражений — типа «Почему досви-Дания, а не досви-Швеция?» у Куприна. Сколько мы напридумывали всяческих «чао-какао»! Вот и «досвидос» из этого ряда. Не первое и не последнее изобретение.

ДОСТАТОЧНО

Как и все на свете, наша речь подчиняется моде. В последнее время подчеркнуто модным сделалось употребления наречия «достаточно» в значении «довольно, вполне». Иногда это способствует точности и ответственности словесной формулировки. «Фильм довольно интересный» — звучит расплывчато и субъективно. Если же нам скажут: «Фильм достаточно интересный», то, значит, стоит потратить время и деньги на посещение кинотеатра, стоит приобрести или взять напрокат видеокассету.

Но, как модная одежда может оказаться не к лицу ее носителю, так и модное словцо иногда вопиюще дисгармонирует с контекстом. Не стоит говорить: «У меня достаточно мало денег», — собеседник не поймет: мало или все-таки достаточно? Или вот пример из речи с высокой политической трибуны: «Число жертв этого террористического акта оказалось для нас достаточно велико». Лучше было бы просто сказать: «очень велико», чтобы не создавать крайне нежелательную двусмысленность: кто-то может ненароком, подумать, что говорящий был заинтересован в теракте.

ДОСТАТЬ

Нормальное было слово, спокойное и незаметное. Подчеркнутое значение приобрело оно в советское время, в условиях тотального дефицита. Просто купить что-нибудь было тогда почти невозможно. Мебель, одежду и обувь, колбасу и книги — все это надо было доставать. Используя служебное положение и приятельские связи, умея оказаться в нужном магазине в нужное время. Тех, кто виртуозно владел этим искусством, называли «доставалами». Было еще и шутливое прозвище — Достаевский (через «а»). То есть человек, который всё умеет достать, в том числе и сверхдефицитную подписку на собрание сочинений Достоевского в тридцати томах.

Наступила рыночная эпоха. И автомобиль, и колбасу, и самую интересную книгу — всё это теперь можно просто купить за деньги. Если таковые имеются. Но жизнь стала очень напряженной и нервной. Люди часто обижаются друг на друга, и глагол «доставать» приобрел значение «донимать, изводить». «Ну, ты меня достал!» — говорят в конфликтных ситуациях, порой с добавлением крепкого словца.

Наверное, и это значение постепенно выветрится. Научимся мы жить в атмосфере конкурентной борьбы, перестанем удивляться тому, что нас то и дело кто-то «достает». Но иногда думаю о том, что этот многозначный глагол может зазвучать по-новому, и притом в хорошем смысле. Я имею в виду художественную литературу и ее отношения с читателями. Большинство людей теперь все чаще потребляет детективы да любовно-сентиментальные романы, а элитарной словесности простые люди чураются как черт ладана. Не трогает она их, не «достает» эмоционально. Как бы нынешним серьезным литераторам перенять у Достоевского хоть чуточку его умения сочетать философскую глубину с детективной напряженностью сюжета, с пронзительной сентиментальностью… Чтобы читатель современного романа, дойдя до финала, мог дрогнувшим голосом сказать: «Достала меня эта книга!»

ДОСТИГЛО

Это слово становится все более неуместным в сообщениях о количестве жертв катастроф и террористических актов. Чисто лингвистически здесь придраться не к чему: одно из значений глагола «достигнуть» («достичь») — дойти до какого-нибудь предела (например: «холод достиг тридцати градусов»). Но в последнее время наши общие беды дошли до такого предела, за которым уже сам русский язык начинает бастовать. Отзвук положительного значения слова «достигнуть» («приобрести своими усилиями, добиться») вносит некоторый диссонанс в речь трагическую по своей информационной сути. Тут уже чувство такта должно подсказать другой синоним: «дошло», «возросло», «увеличилось».

У немцев есть понятие «Trauerarbeit» (буквально: «траурная работа»), то есть психологическое преодоление шока, вызванного потерей близких. Все больше подобной работы выпадает теперь на долю журналистов. И у этого скорбного труда есть свои неписаные правила: предельная скупость и строгость в выборе словесных средств, сдержанность интонации (поменьше восходящих тонов), пониженный тембра голоса. Выходя один на один с большой трагедией, говорящий и пишущий просто обязан на какое-то время забыть о себе самом и о своей речевой индивидуальности.

ДРАЙВ

В документальном телефильме запечатлен разговор Иосифа Бродского с Евгением Рейном. Рейн разбирает стихи друга и похваливает их: «Здесь такой драйв!» Бродский ему не перечит и, улыбаясь, напоминает, что это он сам впервые употребил слово «драйв» применительно к поэзии.

С тех пор «драйв» широко внедрился в русскую речь и сделался таким же многозначным, как английское «drive». Буквальное значение «езда, катание» у нас не привилось. Не говорим мы: какой же русский не любит быстрого драйва! Зато по богатству метафорических значений наш «драйв» ничуть не уступает иноязычному собрату. Напор, энергия, возбуждение, сильная эмоция, мощность, стимул, порыв — все это теперь «драйв». Есть у слова и ряд конкретно-специальных значений. «Драйвом» именуют нарастающий темп в джазе, низкий и плоский удар в теннисе, а также наркотическое удовольствие: «подсесть» можно что на «драйв», что на «кайф». Этого, впрочем, делать не надо.

Продвижению «драйва» в русский язык способствует технический прогресс. Даже сугубый гуманитарий и безнадежный «чайник» знает, что в его персональном компьютере имеются «драйверы», а специалисты небрежно употребляют этот термин с жаргонным окончанием и ударением: «драйверА». Молодые пижоны на английский манер называют «драйвером» шофера, водителя. В общем, «драйв» понемногу окапывается в наших широтах. Но, полагаю, место ему только в разговорной речи.

Вполне естественно для музыкантов и поэтов в неформальном разговоре обмениваться мнениями о том, имеется ли драйв в том или ином произведении. Языку всегда нужны новые синонимы для старых и вечных смыслов. Вот мы читаем или слушаем нечто занудное и тягомотное. Не скажешь же приятелю в академическом стиле: мне в этом опусе недостает композиционной динамики. Нужно какое-то живое, незатасканное словечко.

Твардовский так характеризовал вялые стихи: «Как говорит старик Маршак: — Голубчик, мало тяги!» А сегодня можно срезать слабого сочинителя беспощадным приговором: «Мало драйва!» Для строгой письменной рецензии, однако, это не подойдет.

И вообще: не стоит слишком эксплуатировать модное словцо и тем самым его обесценивать. Пусть оно лежит в вашем речевом кошельке на всякий случай: авось пригодится.

Е

ЕМЕЛЯ

Русская шутливо-жаргонная версия английского слова «е-mail» (как и «мыло»). Употребляется и в уменьшительно-ласкательной форме «емелька».

Всемирная электронная почта окончательно укрепила глобальный статус английского языка. Этому продолжают сопротивляться только французы, решившие заменить чуждый «е-mail» специально изобретенным национальным термином «courriel» (courier + electronique). Может быть, сия кабинетная выдумка и закрепится в их языке, но в целом «франкофония» неизбежно пасует перед «англофонией». Сужу по новому поколению: приходишь в парижскую булочную, запрашиваешь, натужно артикулируя, «une petite baguette», а юная продавщица, распознав иностранца, кокетливо переспрашивает: «А small one?» Так что лингвистическое Ватерлоо, не при французах будь сказано, уже состоялось.

У России же в освоении чужих языков всегда был свой, лукаво-хитроватый путь. Русский человек, услышав непонятное слово, наивно переспросит: «Ась?», а потом вроде даже повторит его, но в таком виде, что родная мать не узнает. Еще с петровских времен мы так переименовывали всех иностранцев. Гамильтон? Значит, будешь Хомутов. Коос фон Дален? Я и говорю: Козодавлев. Чо, не так? Ну, извините, мы люди простые. В 1812 году и с французской речью наш народец так же сладил. Ему говорят: «cher ami» — и он тут же выдает: «шерамыжник». Исторический опыт пригодился много лет спустя, когда нас опутала всемирная электронная паутина. Мы не против «имейла», мы его так и называем: емеля. Согласитесь, в подобной переделке есть нечто от лесковских словечек «мелкоскоп» и «тугамент».

Молодежно-компьютерный жаргон насчитывает уже десятки слов-терминов. Без большинства из них мы можем легко обойтись. Зачем мне, скажем, говорить «мама» в значении «материнская плата»? Да я понятия не имею, где находится эта штуковина, пусть с ней мастер по ремонту разбирается. А вот электронные послания мы получаем каждый день.

И все, что пишем для печати, посылаем в редакции и издательства, «приаттачив» к соответствующей емеле.

Одно только смущает. «Емеля» содержит тревожную коннотацию, связанную с одноименным сказочным персонажем, который все время лежит на печи. Отправишь важное для себя письмо, и придется долго-долго ждать ответа — до тех пор, пока наконец вечный российский Емеля вместе с печкой не сдвинется с места. По щучьему веленью.

Ж

ЖЕСТЬ

«Жесткость», «жестокость», «тяжесть», «жизнь-жистянка» — всё это соединилось в единый речевой жест. Имя ему — «Жесть!» Это скорее эмоциональное междометие, чем существительное с определенным значением. В жаргонном слове — признание жестокости нормой жизни, добровольное подчинение волчьим законам нашего дикого капитализма. Так был назван кинофильм о «крутых разборках» (полтора десятилетия назад подобный жанр и стиль именовался «чернухой»). Появился в Москве и клуб «Жесть». Перед нами мрачноватый символ 2000-х годов, антоним и интеллигентской «духовности», и буржуазного «гламура».

Грубость молодежного жаргона — это всегда защитная реакция. За словом «жесть» стоит не железная сила, а истерическая слабость. Все-таки не совсем случайна связь с буквальным значением слова «жесть»: «тонкая листовая сталь». Из жести делают консервные банки, которые легко проткнуть. Иногда, вскрывая банку хорошим стальным ножом, мы даже испытываем неудобство и раздражение оттого, что жесть слишком мягка. Так и новомодное словечко «жесть» — хиловато оно, худосочно. Долго не протянет.

ЖОПА

Слово многозначное и многострадальное. Трудно даже сказать, сколько веков томилось оно в заточении. Всего лишь пятнадцать лет назад оно получило в нашей стране права гражданства, когда в реформированном издании словаря С.И. Ожегова, (соавтором которого стала Н.Ю.Шведова), появились ошеломляющие строки: «ЖОПА, — ы, ж. (прост, груб.) То же, что ягодицы, //уменш. жопка, — и, ж. и жопочка, — и, ж.»

Предъявляю сию словарную запись как своего рода паспорт героини этой статьи. Да, она существует, о ней можно открыто говорить и писать, называя по имени. А ведь такой возможности не имели русские поэты, так любившие ее рифмовать со словом «Европа»! Все стихи с этой глобально-исторической рифмой были обречены на существование в «самиздате», а в собраниях сочинений Пушкина и в царское, и в советское время бедняжка стыдливо заменялась «азбукой Морзе», то есть точками или тире.

«Пристал, как банный лист», — говорим мы иной раз, не задумываясь: а к какой, собственно, части тела банный лист чаще всего пристает? Да, именно к ней. И Владимир Иванович Даль зафиксировал это народное речение в полном виде, включив его в словарную статью «Жопа». Любопытно, что определение дано здесь не без юмора: «задница: та часть тела, которая во Франции свободна от телесного наказания». Остроумие великого лексикографа, однако, оценить могли немногие, поскольку единственное издание знаменитого словарь без купюр (после смерти автора, под редакцией Бодуэна де Куртенэ) было большой редкостью.

Официальная культура постоянно боролась с «жопой», а культура народная норовила ее всем показать. Это видно даже в детском фольклоре, где вместо пресной запевки: «Здравствуй, дедушка Мороз!» родилось бесшабашное «Здравствуй, жопа Новый год!»

Грандиозный скандал разгорелся в 1971 году, когда в русском переводе вышел роман Ивлина Во «Пригоршня праха». Там есть сцена, где конюший поучает маленького аристократа, свалившегося с пони: «Просто ты распустил ноги, едри их в корень, и сел на жопу». Так и было напечатало, без точек, черным по белому. Начальство озверело и крепко всыпало издателям по тому самому месту. А высококлассную переводчицу надолго лишили работы. Вот какой ценой приходилось платить за правду жизни и верность оригиналу!

Но все это в прошлом, а сейчас вышедшая на свободу «жопа» не так уж часто используется в речи для обозначения соответствующей части тела. Для этого подойдут и «задница», и «попка», а в контексте медико-анатомическом — «ягодицы». Нет, это сейчас вырывается как вопль души, как выражение полного отчаяния: «Ну, жопа!» Или: «Ну, полная жопа!» Так выругается человек, оказавшийся в провале, в осаде, в безнадежном положении.

Нередко так восклицаем мы и во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах нашей родины. Когда-то Россия претендовала на то, чтобы стать Третьим Римом, развернувшимся на просторах Евразии. Но не Евразия у нас получилась, вывернулось все наизнанку и вышла — «Азиопа», как острят некоторые интеллектуалы. И в этом ироническом словечке, конечно же, проступают округлые очертания ее, родимой. Той, в которой еще долго суждено нам пребывать.

ЖЮРИ

Это слово можно назвать послом французского языка в России, ибо только в нем, согласно орфоэпической норме, полагается смягчать «ж» — так, как это делают парижане. У нас даже имя писателя Жюля Верна разрешается произносить двояко — с мягким и с твердым шипящим звуком («Жюль» и «Жуль»), а вот по поводу «жюри» авторитетные словари строго предупреждают: «не жу».

Но послушаем радио— и тележурналистов, почти каждый день извещающих нас о результатах каких-нибудь конкурсов и фестивалей. В их речи неправильное «жури» то и дело берет верх. Может быть, пора изменить норму, привести ее в соответствие с реальностью? В 2000 году мне довелось обсудить этот вопрос в беседе с крупнейшим отечественным языковедом Михаилом Викторовичем Пановым (1920–2001). Панов был в филологии отважным новатором, если угодно — научным авангардистом. Еще в 1964 году он предлагал довольно радикальные поправки к русской орфографии, напугавшие тогда некомпетентную публику. А в вопросах произношения он часто сохранял верность старине: так, мягкость "ж" в слове «жюри», по его мнению, следует законсервировать: наше произношение непрерывно изменяется, но специально торопить эти изменения не стоит.

И потом согласитесь: «жури» звучит как-то некрасиво, по-плебейски, а «жюри» — так аристократично, утонченно. «Жури» — это из речи человека толпы, который только и может что пассивно озвучить решение какого-нибудь жюри (да еще исказив по невежеству имена лауреатов). Человек же, произносящий «жюри» с по-старинному, — это эксперт, знаток. Решение любого жюри он прокомментирует в высшей степени профессионально, а порой может и предсказать. Да он и сам не раз бывал членом весьма солидных жюри.

З

ЗАЖИГАТЬ

«Послушайте! Ведь если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?». Пожалуй, это самая популярная цитата из Маяковского. И, согласно дальнейшему тексту легендарного стихотворения, звезды зажигает своей «жилистой рукой» не кто иной, как Бог.

А теперь нас потчуют телевизионной программой под названием «Звезды зажигают». Речь там идет о том, как звезды шоу-бизнеса развлекаются, кутят, скандалят. Такое жаргонное значение появилось у старого глагола.

Появилось — значит, это кому-нибудь нужно. Молодежи нужно сбросить избыточную энергию, потусоваться на шумных дискотеках, среди нервных сполохов пронзительного электрического света, который теперь жаргонно называют «автогеном». «Богатеньким буратинам» нужно избавиться от лишних денег. Тоже ведь проблема. Налоги в нашей стране умеренные, возможности разумного инвестирования капиталов невелики, стабильность и безопасность гарантированы чисто риторически. Когда-то российские купчики в преддверии и предчувствии революционных бурь спускали нажитое, разбивая дорогие зеркала в ресторанах и купая дамочек в шампанском. Тогда это называлось «прожигать жизнь». «Зажигать» — слово того же корня.

Способы «зажигания» разнообразны. Разогнать бешеную скорость на дорогом «Феррари» и тупо разбить его о парапет набережной в Каннах. Привезти на альпийский курорт батальон из русских красавиц и схлопотать оскорбительный привод во французскую полицию по подозрению в сутенерстве. В день рождения малолетнего наследника нанять известную примадонну, чтобы она с деланной улыбкой на лице пропела «Happy birthday to you!» будущему шалопаю и наркоману. Или даже пригласить на вечеринку за сколько-то миллионов «зелеными» певца типа Джорджа Майкла.

«Зажигают» люди. Их деньги, их власть. Морализировать тут наивно. Но чисто филологически можно посмотреть и на слово, и на обозначаемый им процесс с точки зрения вечности. Долго ли продержится в русском языке такое значение глагола «зажигать»? Нет, конечно. В обозримом времени забудут люди и словечко, и имена активных «зажи-гателей». Никто не станет перечитывать светские хроники наших лет. Забудут и Майкла Джорджа — простите, Джорджа Майкла, и того, кто щедро тратился на него.

Были, были когда-то в России бизнесмены другого склада. Разбирались в искусстве. Ни за что не заказали бы портрет Александру Шилову. В дом, где висят картины Никаса Сафронова, они бы ногой не ступили. Зато без чужой подсказки оценили и русских передвижников, и французских импрессионистов. Поддержали их, говорили с ними на равных. Павел Третьяков зажег звезды Крамского и Верещагина. Сергей Щукин зажег звезду Матисса. Зажгли на века…

И

Имидж

Слово-космополит, надежно укоренившееся в русском языке. В первый раз латинское «imago», означающее «образ, вид», пробовало к нам въехать с французским паспортом и под именем «имаж». В начале двадцатых годов существовала группа по-этов-имажинистов, сделавших ставку на самоцельную и ошеломляющую образность. Входил в эту компанию Есенин, чью причастность к имажинизму можно доказать такими, например, неотразимыми строками: «Розу белую с черной жабой я хотел на земле повенчать».

Сегодня столь немыслимую задачу перед собой не поставил бы никто, в том числе и стихотворец. Розу с

Новый словарь модных слои

жабой повенчать невозможно, поскольку у них слишком разные имиджи. Английское «имидж» — это слово сугубо реалистическое, прагматическое. Когда некто достигает определенной ступени в бизнесе или в политической карьере и становится публичным человеком, то ему приходится больше внимания уделять своему внешнему виду. Какой галстук надеть, какой цитатой блеснуть, какое богоугодное заведение посетить и так далее. Все это может увеличить процент прибыли или процент голосов на выборах. К личному шоферу и личному парикмахеру добавляется тогда персональный имиджмейкер. Тут все настолько очевидно, что и говорить не о чем.

А вот кто сегодня не блещет по части имиджа, так это, как ни странно, наши литераторы. Их тусовки и публичные выступления, их костюмы, манеры, прически, жесты настолько бесцветны и невыразительны, что фотографам и телеоператорам особенно разгуляться негде. Осанисто-стильный Аксенов или Вознесенский в неизменном шейном платке остались скорее исключением, чем правилом. Прозаики и поэты среднего и младшего возраста уповают только на качество своих текстов и ведут себя скованно, зажато, приглушенно. Конечно, в начале было слово, но ведь, скажем, мастера серебряного века имиджу тоже придавали значение, хотя и не обозначали свой облик таким словом. Блоковские вдохновенные кудри, пресловутая желтая кофта Маяковского, ахматовская царственность, есенинская разгульность… А ведь тексты у них тоже имеются, и недурные. Может быть, творческой личности все-таки полезен имидж — как вектор художественного поиска, как способ энергетической настройки, своей собственной и читательской?

Скромность и сдержанность похвальны, но стоит прислушаться и к Козьме Пруткову (такого человека вообще не было, а колоритный имидж был и остался в культуре навсегда): «Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?»

ИСЧЕЗНУТЬ

— А как там Андрей?

— Да что-то исчез совсем.

Типичный для нашего времени диалог. И, заметьте, слово «исчезнуть» в этом контексте отнюдь не означает «прекратить существовать» или «быстро уйти», как зафиксировано в толковых словарях. Речь идет о том, что человек перестал с кем-то общаться. Не звонит, не пишет, не передает приветов через общих знакомых. Что это? Осторожный способ разрыва отношений или просто равнодушие к некогда близким людям?

Не очень достойный, по-моему, стиль поведения. Благородный человек и сходится и расходится с людьми осознанно и ответственно. Дорожит контактами. Если возникли сложности, то он не дуется и не озлобляется, а честно и открыто выясняет отношения. Он держит в памяти (не в компьютерной, а в памяти сердца) всех, кто ему когда-то был дорог. Не «исчезает» на годы. При всей занятости всегда есть способ обновить знакомство, подтвердить душевную привязанность. Скажем, поздравить человека с днем рождения или с Новым годом. Уж раз-то в год стоит выйти на связь — хотя бы для того, чтобы убедиться, что знакомец жив и здравствует, что не «исчез» он в первичном значении слова. А есть еще такая изысканная традиция: путешествуя, посылать родным и близким открытки с видами городов и экзотическими пейзажами, начертав на обороте пару теплых слов.

«Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил», — слова Лиса из «Маленького принца» Сент-Экзюпери известны всем. Не помню, чтобы кто-то оспорил этот афоризм, теоретически мы все с ним согласны. А практически… То и дело малодушно исчезаем.

К

КАЙФ

Существительное арабского (или турецкого) происхождения. В XIX веке звучало как «кейф» и, согласно знаменитому писателю-востоковеду Осипу Сенковскому (он же — Барон Брамбеус) означало приятное полеживание в сочетании с прихлебыванием кофе и покуриванием табака. Изредка это слово мелькает у классиков (Достоевский, Гончаров, Лесков), но в целом им было не до кейфа: все они много писали и притом страдали за народ. В шестидесятые годы XX столетия в Россию пришел уже жаргонный «кайф», нашедший широчайшее распространение в речи подростков и юношества, обозначая и здоровые радости, и болезненно-наркотическое опьянение. Отцы и деды у нас тоже склонны ловить кайф и соглашаться с гедонистической философемой «без кайфу нет лайфу».

Но все-таки молодость неминуемо проходит, а об удовольствиях зрелого возраста хочется говорить иными словами. «Кайф» можно поймать, нанюхавшись клея «Момент» и послушав примитивнейший «музон», но как выразить удовольствие более утонченное? Скажем, от свежей устрицы, запиваемой бокалом шабли, или от музыки Софьи Губайдулиной. Тут восклицание «Кайф!» прозвучит по меньшей мере безвкусно.

Моя швейцарская приятельница, побывав в Москве, делилась потом в Цюрихе своими впечатлениями с коллегами, изучающими русский язык. «В России я наслаждаюсь!» — призналась она, но преподаватель (для которого русский язык — родной) ее поправил: «Так говорить нельзя. Нет такой глагольной формы — «наслаждаюсь». Полагаю, грамматическая форма все-таки есть. Но нет у нас, русских, психологической формы, адекватной красивому глаголу «наслаждаться». В большинстве своем не умеем мы это делать. Так что приходится ограничиваться редкими минутами немудреного кайфа.

КАК БЫ

Существуют слова-паразиты, ничего не значащие, а просто засоряющие речь: «вот», «значит», «так сказать», «это самое». В 1990-е годы к ним добавилось выражение «как бы», причем зараза охватила главным образом интеллигентную публику. Даже писатели, языкотворцы по призванию, приходя в редакции и издательства, робко извещали: «Я как бы написал некий текст». «Некий» — тоже эпитет-паразит, составивший с «как бы» своеобразный симбиоз.

И тут мы, филологи, поднялись на борьбу. Автор этих строк выступил в 1998 году в «Новом мире» со статьей о нашем речевом поведении «Ноблесс оближ», где, в частности, поиздевался и над «как бы», и над «неким».

Ольга Северская поддержала этот выпад на «Эхе Москвы», а потом в своей книге «Говорим по-русски»: «Нужно просто задуматься, что же на самом деле, а не как бы сказано? И это «как бы» само из речи уйдет».

Не знаю, насколько повлияли на разговорную речь сограждан наши увещевания, но замечаю, что эпидемия лишних «как бы» явно пошла на убыль. Не вижу уже необходимости в санитарных мерах, в посыпании дустом каждого «как бы». Евгений Евтушенко недавно накинулся на эту частицу, посвятив ей длинное стихотворение. Но вовсе не нужно полностью уничтожать в нашей речи бедное «как бы». Бывают случаи, когда эта частица со значением «приблизительного подобия» (как определяют словари) вполне уместна. Говоря о любителе эффектной политической позы, мы можем иронически сказать: «Он как бы борец». А порой при помощи частицы «как бы» создается тонкая лирическая интонация. Например, у Тютчева:

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора -

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера…

КАЧЕСТВЕННЫЙ

Этим тусклым эпитетом некоторые товарищи пытаются защитить истинные ценности. Говорят о «качественной прессе» в противовес «желтым» изданиям. Ратуют за «качественную литературу», отличающуюся от низкопробного чтива… Но эпитет неудачный. Употребление слова «качественный» в значении «хороший» — признак неинтеллигентной речи. Истинный рыцарь русского языка скорее скажет «высококачественный» или «доброкачественный».

Обратимся к истории слова. Как учат в шкоде, прилагательные бывают качественными, относительными и притяжательными. И вплоть до недавних пор прилагательное «качественный»… не было качественным. Да, оно было относительным и неоценочным. Использовалось довольно ограниченно, преимущественно в книжной речи: «качественные различия», «в качественном аспекте». Сухое, неэмоциональное слово.

Потом оно все-таки начало употребляться в значении «очень хороший, высокий по качеству». Но обратите внимание, какие примеры приводятся на этот счет в словаре Ожегова: «качественные стали», «ремонт произведен качественно». Речь идет о товарно-материальной сфере. Оценка стали и ремонта может быть однозначной и бесспорной. Тут действуют элементарные стандарты. А в искусстве критерии художественности постоянно пересматриваются. Новое слово, новое художественное качество рождается как раз в борьбе с привычными нормативами.

«Новаторство всегда безвкусно, а безупречны эпигоны», как удачно выразился поэт Илья Сель-винский. Вот вам несколько примеров из произведений одного писателя: «в ней не было теперь женского прилежания к своему телу», «приблизительная невеста отца Никиты», «ему трудно было питаться печальным животным». Такую прозу не назовешь «качественной»: уж очень она нестандартна, парадоксальна, угловата. Это гениальный Андрей Платонов, писавший «не так, как надо».

К «качественной литературе» сторонники этого термина обычно относят «умеренность и аккуратность», а зачастую — и добропорядочную скуку. Не верьте окололитературным деятелям, закосневшим в своих предрассудках, нечувствительных к новизне и самоуправно помечающих «знаком качества» явную серость.

КЛАССИК

Это слово в последние годы стало модно применять к ныне здравствующим деятелям литературы и искусства. Раньше такого не было. Существовало выражение «живой классик», носившее легкий шутливый оттенок: считалось, что в настоящие классики записывают все-таки посмертно.

А теперь телеведущий вполне может обратиться к писателю со словами: «Вы признанный классик современной литературы», и тот даже не смутится, не поморщится от непомерного комплимента, а снисходительно кивнет. Дескать, ничего не поделаешь: такова уж наша классическая доля…

И все-таки я против бездумной эксплуатации громкого слова, означающего высшую степень художественного совершенства. Модного и преуспевающего писателя можно назвать литературным лидером — не правда ли, так будет точнее? Сегодня он в первых рядах, а станет ли победителем — решит время. К тому же в назывании живого литератора «классиком» иной раз слышится скрытый подвох: так часто аттестуют писателей именитых, со славным прошлым, но давно утративших былую силу. Мол, уважать уважаем, но чтобы еще и читать ваши шедевры — увольте.

Живого, ищущего, рискующего, вступающего в спор с господствующими вкусами писателя язык не повернется назвать «классиком», да и эпитет «великий» к нему не пристанет. Тургенев незадолго до смерти обратился с посланием ко Льву Толстому, призывая того не уходить в религиозное проповедничество и вернуться к литературной деятельности. «Друг мой, великий писатель русской земли, внемлите моей просьбе!» — взывал один классик к другому. Но Толстой отреагировал иронически. Прочитав вслух эту патетическую фразу, он передразнил ее: «Великий писатель русской земли… А почему не воды?»

Настоящий классик, пока он жив, не торопится карабкаться на пьедестал. Ему сподручнее говорить с читателем на равных.

КОЛБАСИТЬ

Вы понимаете значение этого слова? Я не очень. Со времен отрочества помню такое присловье: «Выпили, закусили и домой поколбасили». То есть «колбасить» — глагол со значением движения, ходьбы. Может быть, не очень уверенной, с пошатыванием в разные стороны.

Что говорит словарь Ожегова? Там слово дано с другим ударением «колбАсить». Значение — «куролесить». Рекомендуется избегать первого лица единственного числа, то есть лучше не говорить: «колбасю», «колба-шу» (лучше и не делать этого, заметим в скобках).

А в нынешнем молодежном языке у слова «колбАсить» появилось еще два значения. Причем взаимоисключающих. «Колбасит» может означать отвращение, совпадать с глаголом «воротит»: «Меня колбасит от такой дрянной музыки». И то же слово может означать опьянение — алкогольное, наркотическое или любовное. «Он выпил, и его колбасит». Или: «Меня от тебя прям колбасит» — так сегодня может сказать юноша понравившейся девушке.

Хаос! Такое ощущение, что в данном случае с самим языком происходит нечто, описываемое сверх-многозначным глаголом. То ли наш язык заколбасило, то ли он сам колбасит и куролесит. Авось, успокоится, придет в чувство.

КОНКРЕТНО

Это даже не просто слово, а готовый юмористический рассказ. Надо ж было так случиться, что сугубо книжный, научный термин вдруг вынырнул в болоте полублатной речи! «Конкретные ребята» вошли в жизнь со своими малиновыми пиджаками, шести — сотыми мерседесами, золотыми крестами и цепочками, а также с грубо-отрывистой, лишенной полутонов и оттенков речью. Их интересует только то, что «конкретно», осязаемо, предметно, то, что может быть выражено в цифрах и оценено определенной суммой. Это крайнее выражение охватившего наше общество меркантилизма. Жесткое «конкретно» властно противопоставило себя старомодной романтике и беспомощному идеализму.

Культурная публика пошла на выучку к «крутым» и даже описало их язык при помощи филологического анекдота: мол, в русском языке теперь есть неопределенный артикль («типа») и артикль определенный («чисто конкретно»). А ученым теперь, по-видимому, придется на некоторое время отказаться от похищенного у них слова. Попробуйте во время дискуссии сказать оппоненту: «Укажите конкретно…» — сразу все начнут смеяться.

Но не в первый раз научная лексика совершает хождение в народ. У Михаила Зощенко есть рассказ «Обезьяний язык» 1925 года, где автор сетует, что «вся речь пересыпана словами с иностранным, туманным значением». Сидят там два товарища на собрании и щеголяют мудреными словами. «Да, индустрия конкретно», — глубокомысленно изрекает один, а второй уточняет: «Конкретно фактически». Так что, как видим, интересующее нас слово периодически кочует из интеллигентной речи в уличную и наоборот.

Зощенковские малограмотные герои выражаются «конкретно», а примерно в то же время описанные Ильфом и Петровым бывшие аристократы заявляют, что «в гимназиях не обучались». На то у них, правда, были особые социально-политические причины, но в целом жизнь устроена так, что противоположности то и дело сближаются, меняются ролями, в том числе и речевыми. «Верхи» щеголяют «низким» стилем: «ихний», «ни фига», «чо надо?», «скоко-скоко?», «токо» вместо «только» (кто из интеллигентов не грешит подобными небрежностями?) А «низы» тянутся к книжной лексике и в любой момент могут ошарашить нас очередным мудреным термином. Отнимите у них пресловутое «конкретно», так еще не такое от них услышите. Как сказанут что-нибудь вроде: «Кончай, блин, этот дискурс! Хватит нам симулякры на уши вешать!»

КОНЧИТЬ

Читаю лекцию о Пушкине в одном французском университете. Излагая биографию поэта, сообщаю студентам, что нашего будущего национального гения в лицее звали «французом» за безупречное парижское произношение. А когда заходит речь о трагической дуэли, отмечаю, что раненый Пушкин, упав на снег, именно по-французски воскликнул: «Attendez! Je me sens assez de force pour tirer mon coup». В переводе это означает: «Подождите! Я чувствую достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел». В данной аудитории я счел уместным произнести сию фразу по-французски. Дыхание перехватило. Как всякий русский, не мог я об этом событии рассказывать без дрожи в голосе. А некоторые студенты почему-то двусмысленно заулыбались. Что такое?

В перерыве коллеги-слависты мне объяснили: французский язык сильно изменился с тех пор, и выражение «tirer un coup», значившее в 1837 году «сделать выстрел», теперь воспринимается… Ну, как нечто вроде русского жаргонного «кинуть палку». Да… Как говорится, опошлить можно всё.

А что же русский язык? Он ведь тоже меняется со временем, и некоторые невинные слова приобретают побочные непристойные значения. Но мы все-таки не переносим в наше культурное прошлое нынешние языковые представления и извращения. Вот новое поколение читателей открывает для себя «Евгения Онегина» и знакомится с письмом Татьяны Онегину. Доходит до завершающей /его части: «Кончаю. Страшно перечесть…». И никаких ухмылок, хотя у глагола «кончить» есть модное жаргонное значение, связанное с сексуальной сферой. Но его осознают отнюдь не все носители русского языка, а лишь определенные социальные и возрастные группы. Это элемент речи молодежной и, я бы сказал, плебейской.

Сиюминутный изгиб разговорного словоупотребления не бросает тень на вечное значение глагола. «Кончить» — это в «великом и могучем» означает «завершить, довести до конца, прекратить». Et rien de plus, как говорили дворяне в пушкинские времена. То есть ничего более.

КРЕАТИВНЫЙ

Прилагательное, многими встреченное в штыки. Мол, зачем еще одна иностранная лексическая единица, если по значению она тождественна нашему исконно русскому слову «творческий»? Да, тождественна, но слова у нас, как говорил Маяковский, «в привычку входят, ветшают, как платье». «Творчество, творческий» — слишком часто повторяли мы и заносили до дыр высокие категории, обесценили их. Чуткий к языку Булат Окуджава в последние годы жизни иронически реагировал на вопросы о «творческих планах»: «Творчество — это у Алены Апиной, а я так, просто работаю».

Эпитет «креативный» возник в сфере бизнеса — дизайна, рекламы. Там стали называть «креативными» работниками тех, кто может быстро и четко предложить новое, нетривиальное решение, «родить» удачный слоган, начертать небывалый эскиз, разработать перспективный «бренд». Возникло и существительное «креатив», обозначающее сферу такой деятельности.

Все чаще заходит разговор о «креативности» и применительно к литературе. Ведь «творческих» личностей у нас хоть пруд пруди, а серьезных и притом пригодных для чтения книг гораздо меньше. «Creatio» по-латыни — «созидание». Истинный поэт создает новые, смыслонесущие ритмы. Талантливый прозаик, настоящий драматург творят новые многозначные вымыслы. Вторичность, подражательность не креативны. И уж тем более легкая эссеистическая болтовня на любые темы — это не творчество, а «ля-ля-тополя». По строгому креативному счету говоря.

В некоторых периодических изданиях появилась должность «креативный редактор», и это уже нечто вроде делового термина. Если то же самое назвать «творческий редактор», может получиться недопонимание: вновь принятый сотрудник возгордится, начнет бездельничать и чего доброго загуляет. А с «креативного» все-таки можно спросить, потребовать реальный результат.

КРУТО

Наречие, переходящее в междометие. Все чаще происходят события, на которые мы реагируем не мо-налогами или комментариями, а мгновенно слетающим с уст эмоциональным откликом: «Круто!» За этим словом могут стоять чувства самые разные: и восхищение, и растерянность, и страх.

Поначалу больше было страха. В жизнь вошли крутые ребята, «новые русские» и их обслуга. Крепкие, с накачанными мускулами, коротко остриженные, а то и вовсе бритоголовые, разъезжающие на крутых тачках, развлекающиеся крутой эротикой. От таких хотелось держаться подальше.

Но постепенно слово «крутой» становилось все более одобрительным эпитетом — подобно своим предшественникам «железный» и «клевый», оно стало означать «настоящий», «подлинный». Если, к примеру, меня кто-то назовет «крутым критиком», я не обижусь, а скорее наоборот: в любом деле надо быть крутым профессионалом. И писать хочется так, чтобы по прочтении кто-то мог сказать: «Круто!»

А что же до крутых парней, то не стоит перед ними пасовать. Квентин Тарантино, которого называют «крутейшим кинорежиссером», сумел бесстрашно взглянуть на самый шальной беспредел и, гиперболизировав жестокость, преодолел ее творчески. У него «крутизна» приобрела сугубо эстетический характер, стала эквивалентом духовной цельности и стойкости.

И в языке «крутизна» слов этого корня понемногу сглаживается, приобретает благопристойные очертания. Появился журнал «Круто» с девизом-слоганом «сердце прогрессивной молодежи». Там все в рамках — ничего общего с порнографической газеткой «Крутой мен».

А вообще-то «крутой» — слово изначально честное и выразительное. Ему доступен высокий трагический пафос: вспомним «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург название, ставшее по сути метафорой исторического пути нашей страны в XX веке. Может это слово быть и лиричным: как там у Высоцкого в «Куполах»? «Воздух крут перед грозой, крут да вязок». Да, воздух у нас именно таков, такая у нас постоянно сгущенная атмосфера. Спрашивают иностранцы: как нам в России живется, хорошо или плохо? Отвечаем: ни то ни другое. У нас здесь — круто!

КУЛЬТОВЫЙ

Качественное прилагательное неустойчивого значения. Его смысл только-только начал прояснятся. До недавних пор это прилагательное было относительным и употреблялось редко, лишь в связи с религиозно-культовыми обрядами и ритуалами. Теперь же мы его слышим почти каждый день. «Культовый певец», «культовая книга» — такими заклинаниями постоянно охмуряют нас ретивые служители разных культов и культиков. У настойчивого эпитета появилась превосходная степень, и уже можно прочесть: „На игле“ — культовейший фильм девяностых». Значит, новое словечко даже грамматически укрепилось и окопалось. Просто так от него не отмахнешься.

Хорошо это или плохо — быть культовой фигурой? Возьмем двух писателей — Достоевского Ф.М. и Толстого Л.H. По гениальности они примерно равны, степень мировой известности у них одинакова. Разница в том, что Лев Толстой при жизни был «культовой» фигурой, а Достоевский — нет. Толстой, говоря современным языком, разыгрывал в своем поведении определенную «фишку»: «не кушал ни рыбы ни мяса, ходил по аллеям босой», как в песне поется. Достоевский же, имея весьма эффектную биографию (смертный приговор, каторга), обошелся без игрового имиджа. Вокруг Толстого была свита, по России развелись толстовцы, а вот «достоев-цев» не появилось. Толстой ревниво развенчивал Шекспира, а Достоевский ни на кого из великих предшественников особенно не «наезжал». Что же в итоге? Каждый из двух гениев был по-своему прав, а «культовость» сама по себе ни хороша ни дурна.

«Культовая» фигура — это кандидат в гении, претендент на место в истории, участник конкурса, где лишь один из многих тысяч становится Львом Толстым. Иногда конкурсант выдвигает сам себя («Я, гений Игорь Северянин»), а чаше на «культ» работает добровольная группа поддержки, смиренная паства новоявленного пророка. Они получают свой процент с популярности восхваляемого идола, говоря: это мы его открыли, мы его больше ценим и лучше понимаем, чем все остальные. «Культовость» несовместима с всеобщим признанием, она всегда оппозиционно-альтернативна, эпатажна и зачастую выпендрежна. А если кто-то или что-то нравится всем, то это уже уходит просто в «культуру» и теряет пикантность.

Культовым писателем был ВенедиктЕрофеев, эстетизовавший пьянство и изгойство. Вполне «культов» (давайте образуем уж и краткую форму!) любимец молодежи Виктор Пелевин, чьи «фишки» — компьютер, наркомания и «дзэн». Кому-то из кумиров везет, и все почести ему доставляют на дом, а иным приходится попотеть: Эдуард Лимонов, чтобы продлить и укрепить свою «культовость», вынужден был угодить за решетку.

«Культовость» не передается по наследству. Великий режиссер Андрей Тарковский открыл свою вселенную, и уже в ней «пересекся» (вспомним фильм «Зеркало») с отцом, знаковым поэтом интеллигенции Арсением Тарковским. Никому также не удавалось «протыриться» в «культовое» пространство посредством брачных уз. Ведь Надежда Мандельштам, к примеру, стала духовным «гуру» вольнодумцев-шестидесятников не как жена великого поэта, но как самостоятельная личность. А женитьба на очень культовой Алле Пугачевой не сделала «раскрученного» певца по-настоящему культовым: умение материться оказалось недостаточно оригинальной «фишкой».

Эпитет «культовый» — вызывающее слово. Оно каждого из нас взывает к разговору и спору об очередном кандидате в короли. Ты можешь поклониться кумиру, а можешь кричать, что король голый. Полная свобода, потому и занятно. Обычно нас ни о чем не спрашивают, а тут как раз моим, твоим, нашим мнением интересуются.

М

МАРГИНАЛ

Жестокое, бездушное слово. У социологов оно означает человека, находящегося вне социальной группы. Маргинал — это изгой, аутсайдер, а то и бомж. Тот, кого вытолкнули на обочину, кто оказался на краю.

С житейской точки зрения, конечно, лучше не попадать в маргиналы. Не всякий способен сохранить достоинство в нищете, не опуститься без поддержки социальной группы, не свихнуться от одиночества. Нет ничего хорошего в том, что сегодня маргинализуется, чахнет без государственной поддержки академическая наука. Что угроза маргинализации нависла над толстыми литературными журналами, почти незаметными на пестром фоне «глянцевой» макулатуры. Порой слышишь и читаешь, что русский интеллигент как таковой — это безнадежный маргинал, дни которого сочтены.

Не спешите, однако, расписываться за грамотных. Интеллигент не так уж глуп и беспомощен, как это кажется тем, для кого высшие ценности — деньги, власть и успех. Его не страшит кличка «маргинал», поскольку он зрит в самый корень и видит там латинское «margo, marginis» («край, граница»), от которого пошли и французское «marge», и английское «margin», то есть слова, обозначающие поле книжной или рукописной страницы. (Из этого гнезда, кстати, и международный термин «маргиналия» — запись на полях.)

Текст страницы заполнен буковками. Там нет места для нового слова. Так стоит ли «протыриваться» в центр, работая локтями, воевать за место под солнцем, поближе к власти предержащей?

Пространство для прорыва — это как раз «поля» страницы. Открытия совершаются на краю, на границе. А центр, середина — родина деловитых посредственностей, из которых вербуются начальники и чиновники. Пушкин был, конечно, маргиналом по сравнению с Горчаковым, товарищем его по лицею. Еще пример: нервный и смертельно больной маргинал дописывал в 1940 году безнадежное с конъюнктурной точки зрения сочинение под названием «Мастер и Маргарита». Когда «успешные» советские писатели заседали на своем съезде в Колонном заде, среди них не было ни Булгакова, ни «маргинала» Мандельштама. Правда, Пастернака туда затащили, но, почувствовав опасность превратиться в «сановника», он стал понемногу дрейфовать в сторону края, «погружаться в неизвестность и прятать в ней свои шаги». Страничные «поля» стали для него метафорой свободы:

И надо оставлять пробелы В судьбе, а не среди бумаг,

Места и главы жизни целой Отчеркивая на полях.

Герой пастернаковского романа Юрий Живаго кончил, по житейским представлениям, как маргинал. Маргиналами в пастернаковской поэтической мифологии были и Гамлет, и Христос: «Я один, всё тонет в фарисействе. Жизнь прожить — не поле перейти».

Люди «центра» часто не оставляют в жизни никакого следа. А со страничного «поля» можно перейти в вечность.

МЕЙНСТРИМ

На берегах Темзы и Гудзона «mainstream» означает «главный или наиболее широко принятый способ мышления или поведения» или «важнейший аспект, направление, тенденция» (цитирую английские толковые словари). Отечественные же англорусские словари дают такие эквиваленты: «основное направление», «главная линия».

Стало быть, «мейнстрим» — это нечто устойчивое, традиционное, общепринятое. Это то, чему следует большинство. Для общества стабильного и благополучного мейнстрим — надежная доминанта, на фоне которой могут развиваться альтернативные течения, оппозиционные тенденции.

Где в современной России располагается политический мейнстрим? Можно ли таковым считать «вертикаль власти» или «Единую Россию»? Не совсем. Английский корень сопротивляется: «stream» — это все-таки «поток, струя, течение». То есть нечто естественное, самодвижущееея, а не организованное. Настоящий политический мейнстрим не выстраивается «сверху», он вытекает из недр общества. А у нас, к сожалению, абсолютное большинство народа пребывает вне реальной политики.

Слово «мейнстрим» чаще мелькает в специализированной прессе, посвященной проблемам литературы и искусства. Но тут столько путаницы! «Мейнстримом» называют сиюминутную моду, веяние текущего сезона. Провозгласят критики очередной «мейнстрим», а через пару лет сами же про него забудут. Откровенно говоря, я не вижу сегодня в литературном процессе такой глубокой и устойчивой тенденции, которая заслуживала бы указанного наименования.

В количественно-тиражном плане сейчас доминирует коммерческая литература. Но кто назовет «мейнстримом» Дашкову, Донцову и Устинову? «Main» — значит «главный», а главным развлекательное чтиво для России никогда не станет. Что же касается элитарной толстожурнальной прозы, то она больше напоминает не поток, не «stream», а замкнутый стоячий водоем. У высокоумных авторов большие проблемы с «драйвом».

Следует заметить, что термином «мейнстрим» в нашей литературной критике чаще всего щеголяют авторы, не шибко утомленные чтением англоязычной литературы. Они, как некогда говорила чеховская героиня, «хочут свою образованность показать», но при этом не чувствуют внутреннюю форму иноязычного слова. Оно для них — всего лишь иероглиф, внешний знак причастности к высокой культуре.

Классики XIX века неизменно вышучивали декоративное употребление франкоязычных перлов. Вспомним хотя бы дамскую реплику в гоголевском «Ревизоре»: «Какой репримант неожиданный!» В наши дни отсутствие ясной мысли и четкой позиции частенько маскируется туманными словами, без особой нужды вывезенными из туманного Альбиона. Как тут быть?

Лучшее средство от засорения нашей речи ненужными «чужесловами» (термин В.И. Даля) — это свободное владение иностранными языками. Когда говорим по-английски, то «mainstream» не осквернит уста. А в русской речи «мейнстрим» — не более чем ярлык. Это пока варваризм. Появится у слова реальное смысловое обеспечение — другой будет разговор.

МЕНТАЛИТЕТ

Существительное, очевидно imported from Germany. Если бы пришло из английского, то называлось бы «ментэлити», а если из французского — «манталите». Так или иначе, мы еще лет двадцать назад вполне обходились без этого слова, а иностранные его версии в отечественных двуязычных словарях объясняли при помощи целого букета разнообразных, но слишком приблизительных синонимов: «ум», «интеллект», «мышление», «умонастроение», «склад ума» «образ мыслей» и др. Оказалось, что все это неточно. Менталитет — он менталитет и есть. Посему пришлось пригласить его в русский язык и предоставить ему российское гражданство.

Примечательно, что слово «менталитет» у нас редко употребляется в разговоре об отдельной личности с ее индивидуальным мышлением и мировое-приятием. Мало ли у кого какие вкусы и причуды, какой таракан в голове имеется! Нет, для такого солидного слова нужен социально-политический контекст. Существует, скажем, менталитет малообеспеченного слоя населения. Именно он определяет отношение каждой отдельной персоны ко многому, что происходит вокруг. Каким бы добряком по натуре ни был обездоленный человек, не пожелает он российским миллионерам счастливого отдыха на альпийском курорте, не умилится, глядя на успехи клуба «Челси», да и мораторий на смертную казнь он уже не одобряет.

С изрядным опозданием осознали мы и значение менталитета национально-религиозного. Европейский менталитет зиждется на том, что собственная жизнь — бесспорная ценность для каждого, живущего на планете. Оказалось — нет. В мире идет не только пресловутая «классовая борьба», но и жестокая война несовместимых менталитетов.

Из последних новостей: «загадочная русская душа» теперь переименована

в «русский менталитет», уже появились книги с таким названием. Может быть, с научным подходом, при помощи строгого термина и до разгадки доберемся?

Есть у этого слова-понятия слегка русифицированный, снабженный здешним суффиксом вариант — «ментальность». Означает абсолютно то же, что «менталитет», и употребляется наравне с ним, как слово-дублет. Но «менталитет» звучит и основательнее, и жестче. С чужой «ментальностью» мы как будто еще надеемся совладать, подчинить ее своим интересам. А «менталитет» — это твердыня, это монолит. Противоречия между разными менталитетами, поиски возможного компромисса и диалога — вот исторический сюжет наступившего века, а может быть, и целого тысячелетия.

МЕССИДЖ

Это слово еще не получило постоянную российскую прописку: его порой пишут через «э», а то и заключают в осторожные кавычки. Но, думаю, мессидж все-таки займет свое законное место в одном ряду с «миссией» и «мессией». У этого слова обширнейший смысловой диапазон: от бытовой реплики, произнесенной для телефонного автоответчика, — до духовного послания, адресованного всему человечеству.

В телефонном контексте «мессидж» — не более чем «сообщение». И это хорошо, что у русского слова появился синоним иноязычного происхождения. Возможность выбирать из двух вариантов делает нашу речь более гибкой и свободной. В метафорическом же смысле «мессидж» — это та главная суть, которую необходимо вычленить из обширного текста. К примеру, после пресс-конфе-ренции президента журналисты начинают не просто цитировать, но и энергично интерпретировать, в чем же состоял главный мессидж главы государства. Иначе и невозможно: политические речи находятся в непростом соотношении с жизненной реальностью.

Высший уровень «мессиджа» — это искусство, всех видов и жанров. Примечательная закономерность: в нынешней прессе обсуждается «мессидж творчества» Земфиры, свой «мессидж» декларирует в беседе с журналистами Жанна Агузарова. А вот что говорит один ди-джей: «Я не стараюсь донести до людей какой-то мессидж. Я просто выхожу и играю пластинки». Ну и пусть себе играет, но симптоматично, что даже от представителя столь прикладной профессии люди ждут какой-то большой мысли. Что уж говорить о литературе, где качество произведения зависит не только от «плетения словес», но и от наличия или отсутствия важного мессиджа. Раньше это называли «идеей», но бедное греческое слово в нашей стране сильно опошлили, так что лучше ему дать отдохнуть. Скажу и о критике. Убежден, что ее призвание не в том, чтобы бросаться категоричными эпитетами или оценивать конъюнктурно-рыночные перспективы произведения, но прежде всего в умении понять и артистично раскрыть неповторимый мессидж всякого прозаика, поэта, режиссера, актера, композитора, художника.

МЫЛО

Так теперь все чаще называют электронную почту: «Скинь-ка мне этот текст на мыло», то есть на имейл. Сходства букв (или звуков) «м» и «л» оказалось достаточно. Молодежный жаргон всегда тяготеет к нарочитой прозаизации, к огрублению. «Мыло» ведь не вызывает в сознании никаких высоких мыслей и эмоций. Заметьте: все устойчивые выражения с этим словом носят негативный характер. «Судью на мыло!» — кричат недовольные болельщики. О хитреце и прохиндее говорят, что он без мыла пролезет в труднодоступное место. Примитивный сериал на любовную тему окрестили «мыльной оперой», а иногда и просто «мылом» называют.

«Мыло» в значении «имейл» теперь более распространено, чем фольклорно-поэтичное наименование «емеля». Но людям зрелого возраста им пользоваться как-то неловко. Не скажет один ученый другому: «Сбросьте мне вашу работу на мыло, и я напишу отзыв». Неуважительно прозвучит.

А хочется получить словечко короче, чем «электронная почта», и в звуковом отношении попроще чужеземного «имейла».

Эй, молодежь! Какие еще есть варианты?

Н

НАДЕТЬ И ОДЕТЬ

Эти глаголы безнадежно путает в своей речи абсолютное большинство носителей русского языка. Процентов девяносто, наверное. Даже из уст своих коллег, профессиональных филологов, то и дело слышу безграмотное «я одеваю пальто». Я за них краснею, а им хоть бы что.

Что делать? Изменить норму? Нет, лингвисты в этом вопросе занимают непримиримую позицию. Например, Михаил Штудинер в своем «Словаре образцового русского ударения», который я очень рекомендую читателям, отчетливо прописал: «надеть (что-либо), но: одеть (кого-либо)» и примеры привел: «надеть костюм» и «одеть ребенка». И так будет всегда! Эту крепость мы не сдадим ни за что!

Но раз речь идет о словах, связанных с одеждой, хочу задать такой неожиданный вопрос: каких людей мы видим больше — хорошо или плохо одетых? Ответ очевиден: во все времена и во всем мире большинство людей одевается безвкусно, причем независимо от материального достатка. Безупречно одетые всегда в меньшинстве. Так же, как и безупречно говорящие. Решайте сами, как одеваться и как говорить. Где вам удобнее находиться — в некрасивом большинстве или в изящном меньшинстве?

О

ОБЛОМ

В жаргонном облике этого словечка неожиданно проступает историко-культурный подтекст. В литературном языке слово «облом» относилось к числу редких и буквально означало место, где что-то обломилось («по линии облома»). В молодежном сленге «облом» содержит иной смысл: неудача, поражение, а также депрессивное состояние («не в кайф, а в облом»). У каждого человека, независимо от возраста, периодически приключаются такие обломы, как их ни называй. Но интересующее нас словечко привлекает внимание еще и тем, что связано с именем знаменитого литературного персонажа. "Я в обломове" - стали говорить молодые люди, а полосу неудач именовать "обломовщиной". Где-то даже мелькнула шутка: мол, роман Гончарова "Обломов" получил такое название потому, что у классика тогда все очень уж не ладилось по жизни - прямо за обломом облом.

Что же касается Ильи Ильича Обломова, то его репутация за полтора столетия претерпела огромные изменения. Сначала Доболюбов заклеймил "обломовщину",  и по этой схеме впоследствии многие поколения учителей отбивали у школьников охоту читать роман. Потом Ленин призвал «драть и трепать» советских обломовых, а самого его крепко потрепал Набоков, вставив в «Дар» убийственную фразу: «Россию погубили два Ильича». Но обаяние гончаровского героя не могло не сказаться. Началась постепенная реабилитация Обломова, особенно проявившаяся в фильме Н. Михалкова. Там сюжет прерывается задолго до того, как Илью Ильича, блестяще сыгранного О.Табаковым, ждет «полный облом». И невольно возникает мысль: не в том ли непоправимый трагизм жизни, что жестокие «обломы» выпадают на долю самых тонких, нежных душою людей?

Полюбили Обломова и за рубежом. В Венской школе поэзии немецкая писательница Гинка Штайнвакс учила своих студентов писать лежа, по-обломовски, чтобы таким путем достигать философской глубины. Они потом выступали перед публикой, разлегшись на сцене, и в конце хором прокричали: «Об-лё-мофф!» И в этом мне увиделась не эстетская прихоть, а вера в Россию, в ее достоинство и в ее будущее.

Между прочим, глагол «обломиться», помимо основного негативного значения (не состояться, не получиться) имеет еще и положительное: достаться неожиданно («ему обломилась новая машина»). Вдруг после всех исторических передряг нашему отечеству обломится и что-то хорошее?

ОЗВУЧИТЬ

Глагол, с недавних пор зазвучавший по-новому. В словаре Ожегова он еще дан с пометкой «спец.» — исключительно как профессиональный термин кинематографистов: «записать звуковое сопровождение фильма отдельно от съемки». Естественно, этот процесс продолжается где-нибудь каждый день, причем киношники между собой называют его «озвучкой» или «озвучанием» (а не «озвучиванием», как рекомендуют словари).

Но теперь мы все чаще слышим: «озвучить информацию», «озвучить данные мониторинга». Почему-то это больше нравится говорящим, чем «прочитать вслух» или «огласить». Может быть, потому, что звучащее слово отчетливее входит в сознание, чем письменное. Бумага, как известно, все стерпит, а «озвученный» документ сразу обнаруживает свою истинную сущность, порой довольно абсурдную.

Когда мы хотим поделиться удовольствием от прочитанных стихов или прозы, то нас так и тянет «озвучить» собственным голосом понравившийся текст. И собеседник поймет лучше то, что уже освоено знакомым ему голосом. Viva vox docet (живой голос учит) — говорили древние, поэтому учителя всех рангов выходят к аудитории, чтобы вновь и вновь «озвучивать» то, что ими многократно повторено и давно зафиксировано в письменном виде.

Технический прогресс делает наши контакты более оперативными и доступными, но вместе с тем обедняет их эмоционально. Создание телефонной связи привело к тому, что мы можем годами разговаривать на расстоянии, не глядя в лица друга, а есть у каждого из нас и такие знакомые, которых мы вообще не зрели воочию. Теперь мы все обмениваемся электронными письмами и «эсэмэсками» по мобильникам, не слыша голоса собеседника. Начали обзаводиться виртуальными приятелями, коих и не видели, и не слышали никогда. Не человек с человеком, а имейл с имейлом говорит…

Нет, такая жизнь никуда не годится! Необходимо время от времени озвучивать пространство нашими живыми голосами.

ОПРЕДЕЛИТЬСЯ

Жил-был глагол «определиться», нечастый в употреблении, связанный по смыслу скорее со сферой абстрактных понятий: «Определилась цель моей жизни». Или: «Пора мне наконец определиться. Кто я? Зачем живу?» Важное слово, но не для ежедневного применения, а для этапных обобщений.

Однако с недавних пор возвратная форма «определиться» стала сплошь и рядом использоваться вместо переходного глагола «определить». «Мы должны определиться со сроками проведения конференции». Почему не сказать просто: «определить сроки»? А потому что люди предпочитают формулировки обтекаемые и осторожные. Ответственности боятся. Как часто говорили в советское время: «Мы тут с народом посоветовались и предлагаем выбрать в президиум следующих товарищей». «Определиться с проблемой», «определиться со сроками» — это из того же речевого стиля. Потому так противно звучит, режет ухо.

Уверен, что лишняя частица «ся» в скором времени отвалится от волевого глагола «определить». А пока по ней можно проверять степень интеллигентности говорящего. Вот возглашает некто с трибуны или с экрана телевизора: «Нам надо определиться с духовными ценностями…» Знайте: к духовным ценностям этот товарищ никакого отношения не имеет. Он типичный бюрократ и чинуша.

ОТДЫХАЕТ

Один из первых своих рассказов молодой В. Каверин показал старшему другу Юрию Тынянову. Тот прочитал и с серьезным видом произнес:

— Нобелевская премия обеспечена.

«Легко представить, насколько я был в ту пору самонадеянно-глуп, — вспоминал потом Каверин в книге „Освещенные окна“, — но на самое короткое мгновенье я поверил ему: Нобелевская премия! За этот рассказ, который я написал в несколько дней! Но тут же он засмеялся…».

Да, есть такая традиция — подразнить честолюбивого дебютанта фантастически завышенным комплиментом. В современном речевом обиходе для этого часто используется глагол «отдыхает» в сочетании с именем какого-нибудь корифея. Начинающую певицу можно поддержать восклицанием: «Пугачева отдыхает!» Молодому автору заковыристого романа ласково шепнуть: «Булгаков отдыхает!»

Но только глупцы верят таким комплиментам. Потому что не отдыхают — ни Пугачева, ни Булгаков. Алла Борисовна упорно вкалывает, не сдавая своих позиций ни на эстраде, ни на телеэкране. И Михаил Афанасьевич все время работает, не застаивается в книжном шкафу: его то и дело оттуда выдергивают, читают и перечитывают, инсценируют и экранизируют.

Наверное, скоро придет пора отдохнуть самому приколу со словом «отдыхает». На него уже никто покупаться не будет.

ОТМОРОЗОК

Существительное, забывшее о своем жаргонном прошлом и почти вошедшее в литературный язык. «Двое молодых отморозков предстанут перед судом», — можно прочитать в криминальной хронике. Этим словом мы теперь обозначаем выродков, извергов, не ведающих в своей жестокости никаких границ. У подобных нелюдей как бы отморожены человеческие чувства, отморожена совесть — такая метафора видится в основе этого слова.

Примечательно, что и в самом уголовном жаргоне слова «отмороженный», «отморозок» выделяются необычной для этого типа речи внутренней правдивостью. Вообще-то ведь жаргон по своей функции должен маскировать истинные намерения говорящих, называя страшные реалии нейтральными словами («мочить» вместо «убивать»). Но и в преступном мире существует предел для цинизма. Абсолютное зло, «отмороженность» и здесь получает осуждающе-критическую оценку. Даже закоренелый нарушитель законов не желает опуститься до уровня отморозка.

Когда мы достаем компас — в лесу, или в море, или в многолюдном городе, — его красно-синяя стрелка тут же укажет нам, где север, а где юг. Такая же стрелка между полюсами зла и добра, неизбежно проступает в любом языке, даже если это воровское арго.

ОТСТОЙ

Мы живем в молодежное время. Лет сорок назад наше поколение стремилось выглядеть старше: друг друга мы называли «стариками» и «старухами», даже курить и пить начинали не для кайфа, а чтобы скорей повзрослеть. Теперь наоборот: отзываемся на уменьшительные формы наших имен, избегаем в обращении отчеств, носим легкомысленные маечки, многие непрочь «сбацать» при случае современный танец. И, конечно, тяготеем к жаргонности, таскаем под сурдинку кусочки из лексического фонда наших детей.

Но есть слова, которые естественно звучат только в юных устах. Таков «отстой» — не в исходном значении «осадок на дне сосуда», а в новом: неудача, невезение, кризисная ситуация, упадок, маразм. За этим словом — вечная проблема «отцов и детей» в ее современном звучании. Отцы при всем своем фрондерстве все-таки были закодированы принципом «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Дети же твердо знают: дорогу себе надо пробивать в условиях жесткой конкуренции, а рассчитывать на почет в старости — просто идиотизм. Главное — не выпасть в осадок, не съехать на обочину. И у молодых для этого есть все шансы.

У молодящихся таких шансов гораздо меньше. Им лучше не щеголять броским ярлыком, а молча предпринимать решительные шаги, чтобы не угодить в смысловое поле, определяемое как «полный отстой».

П

ПАРИТЬСЯ

Это слово на нас в обиде. Затаскали мы его, замызгали и придали ему исключительно отрицательный смысл: испытывать неудобство, тревожиться, мучиться. Раньше негативное значение этого глагола сводилось к одной ситуации: человек в зимней одежде оказался в натопленном помещении. Например: стояла она в очереди и парилась в шубе. Теперь же хорошим, в общем-то, словом обозначают всякий дискомфорт: «Не хочу я париться с этими бумагами!» — и так далее.

А совсем недавно глагол «париться» вызывал у многих приятные ассоциации с парилкой и вениками, с блаженным сидением в хорошей компании, задушевными разговорами. Теряем мы свою бытовую мифологию, запечатленную в легендарном фильме Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!» Сбывается постепенно пророчество Высоцкого: «Скоро бани все закроют — повсеместно». Русские бани уступают место бездушным стандартным саунам.

Или все-таки доведется еще попариться? В хорошем смысле.

ПАФОСНЫЙ

«Искусство поэзии требует слов», как сказал Иосиф Бродский. Требует их и искусство рекламы, и менталитет престижного потребления. Эпитеты «модный» и «фирменный» примелькались, перестали производить впечатление. И вот гламурный мир обогатился определением «пафосный». Вообще-то оно книжное, тождественное по смыслу слову «патетический»: раньше можно было услышать и прочитать: «пафосная речь». А теперь появились «пафосные» бутики, клубы, рестораны. Наверное, свою роль сыграл здесь и город Пафос на Кипре. Именно в этом месте когда-то выходила из морской пены Афродита, а теперь загорают пафосные подруги пафосных российских бизнесменов.

Ну что, предъявим им иск за то, что воруют у интеллигенции последнее — красивые и поэтичные греческие слова? Да нет, просто улыбнемся…

ПИАР

Не раз говорилось, что словом можно убить. Но и слово можно убить, уничтожить чрезмерной эксплуатацией. Это происходит на наших глазах со словом «пиар» и его производными: пиарить, пиаровский и так далее. Был деловой термин «паблик рилейшенз», означавший контакты того или иного учреждения с общественностью. Теперь же «пиаром» называют любую рекламу, пропаганду, все способы оповещения, то есть по сути всякую информацию. Обозвать «пиаром» можно буквально каждую реплику в бытовом разговоре. «Я защитил диссертацию» («Так! Пиарит свою диссертацию»). «Я этой осенью отдыхал на Кипре» («Он пиарит туристскую фирму!»). «Она разводится с мужем» («Черный пиар!»)… Согласитесь, это уже доходит до абсурда.

Не советовал бы современным писателям использовать в художественных произведениях слова «пиар», «пиарить», «пиарщик». Через какие-нибудь полвека они будут непонятны читателям и потребуют комментариев. Слишком уж запиарили сегодня само слово «пиар», раздув его значение до бесконечности. В конце концов оно лопнет, как воздушный шарик, и от него останутся только ошметки.

ПО ЖИЗНИ

Выражение не самое изысканное, но есть в нем некоторая сермяжная правда. Оно иногда помогает вскрыть противоречие между мнимостью и сущностью. Иной публичный человечек «по имиджу» — страдалец за общее дело, а «по жизни» — эгоцентрик и гедонист. Или в литературе немало таких, кто по должности связан с высокой словесностью, но сам в ней смыслит очень мало, поскольку «по жизни» он предпочитает потреблять Маринину или Устинову.

В речи культурного человека сочетание «по жизни», конечно, не очень уместно, но в порядке особого исключения возможно. Ведь было у нас всех когда-то в ходу выраженьице с одесским акцентом: «Давай поговорим за жизнь». В нашем распоряжении всегда множество языковых красок: архаизмы, экзотизмы, научные термины, лексика книжная, разговорная, жаргонная и даже экстремальная. И полноценная речь — это не стерильная чистота, а вкус и мера. Это индивидуальная картина, в которой могут быть использованы любые краски.

ПОЗВОНИТ, ПОЗВОНЯТ

Поначалу, во времена Льва Толстого и Чехова, наши соотечественники пользовались выражением «говорить в телефон», но потом его вытеснил глагол «позвонить», который из моды не выйдет, наверное, никогда. Мы произносим его каждый день, причем в формах второго и третьего лица большинство людей делает неправильное ударение. «Ударять» этот глагол во всех формах надлежит на последнем слоге: позвонИшь, позвонИт, позвонЯт.

Нет ничего скучнее, чем объяснять такие азбучные орфоэпические истины. Горбатого могила исправит, и многие до самой смерти будут говорить с неправильным ударением, невзирая на все проповеди и призывы. Но беспокоит меня судьба молодежи, у которой вся жизнь еще впереди. Особенно качество речи милых и стройных девушек. Вот познакомится она с достойным молодым человеком и после нежного свидания спросит: «Ну, ты мне позвОнишь?» А он вдруг окажется выходцем из интеллигентной семьи, которому такое произношение в нос шибает, как дурной запах. И не станет он девушке звонить. Или придет та же девушка устраиваться на работу в солидную фирму. Пройдет собеседование и уходя задаст вопрос: «Мне вам позвонить или вы сами позвОните?» А начальники как назло окажутся грамотеями и тоже сморщат носы, после чего отдадут предпочтение претендентке с более высоким уровнем речевой культуры. Обидно, если так получится. А что делать?

Выход один — следить за чистотой речи так же тщательно, как за чистотой тела. Моемся ведь мы каждый день, даже если не очень хочется. А девушкам, желающим быть безупречными во всех отношениях, можно посоветовать следующий гигиенический метод, нечто вроде ежедневной медитации. Когда вы после душа пользуетесь дезодорантом, то, проводя им по левой впадинке, повторите вслух с правильным ударением: «позвонИт», а потом, скользя по правой, произнесите: «позвонЯт».

И он вам непременно позвонит. И назначит свидание.

И они вам позвонят. И предложат очень выгодные условия работы.

ПОЗИЦИОНИРОВАТЬ

Некрасивое, на мой вкус, новообразование. Какая-то словесная опухоль. На некоторых латинских корнях появляется столько наростов, наворотов, что изначальный смысл слов уже неощутим. Например, был глагол «struo» — его и переводить не надо, настолько похож на русское «строю». От него произошла «структура» — строение, попросту говоря. А на нее нагромоздили еще суффикс: «структурировать». Что сей глагол означает? Чтобы создать структуру — надо правильно строить с самого начала. А если постройка ущербная, если план был неверен, то потом структурируй не структурируй — толку не будет.

Так и здесь. Глагол «ропеге» значит «класть», «ставить». От него произошла «позиция», то есть по-нашему «положение», а в переносном смысле — точка зрения. Если ты стал на определенную позицию, так и стой, отстаивай свои взгляды. Зачем еще заниматься каким-то «позиционированием»? За этим словечком мне видится беспринципность, рептильность, суетливость, желание угодить и нашим, и вашим. «Он позиционирует себя как реформатор». А является ли он таковым? Не знаю, как другие, а я перевожу слово «позиционировать» на русский язык выражением «делать вид». Вот есть в России одна партия. В свое время она хитроумно позиционировала себя как «либеральная» и «демократическая». И что же в итоге? Скомпрометированы понятия либерализма и демократии, а позиции никакой там нет — сплошное приспособленчество.

ПОНТ

Одно из ключевых слов русского жаргона. Для пущего понта оно часто предстает во множественном числе — «понты», смысл при этом существенно не меняется. Обладает бесконечной сочетаемостью и предельной гибкостью, эластичностью значений. Произвело на свет множество детей и внуков, среди которых понтануть, понтерщик, понтин, почтить, понтовать, понтоваться, понтовик, понтовитый, понтово, понтовский, понтовый, понтщик, понтяра, понтярщик и др. Фразеология «понта» не менее обширна: тут и гнилой понт, и крутить понт, и понты давить, и с понтом под зонтом, и на почтах, и понты корявые — всего не перечислить.

Происхождение слова точно не установлено. Наиболее вероятна связь с пришедшими из французского языка карточными терминами «понтировать», «понтёр». Менее убедительны предположения по поводу латинского «pons, pontis» («мост»), от которого произошли понтоны и один из титулов римского папы — «понтифик». Наш русский понт также не имеет общих корней с греческим словом «море» (и, значит, с Понтом Эвксинским, т. е. Черным морем), с Понтием Пилатом, с итальянским архитектором Джо Понти, с супругом Софи Лорен — Карло Понти и с отечественным академиком-физиком Бруно Понтекорво.

Значение слова «понт» амбивалентно (пардон, но тут никак не обойтись без сего модного термина). То есть оно может выражать и положительную, и отрицательную оценку. «Понт» в изначальном значении — это «условия, создаваемые помощниками вора с целью облегчения кражи». Но постепенно слово вошло в речь вполне законопослушных граждан. Даже ученые мужи и дамы порой хвалятся тем, как им удалось «взять на понт» министерство или правление фонда и в результате получить грант или субсидию. Граница между истиной и ложью иногда бывает размытой и нечеткой. Чтобы добиться благородной цели, надо эту цель эффектно подать, довести до непонятливых, кое-что при этом слегка преувеличив. Смело пообещать, а потом вдохновиться и выполнить, сделать то, что казалось невозможным и партнерам, и тебе самому.

Люди, видящие в жизни только черное и белое, конечно, ни малейшего понта не приемлют. Что ж, мы их за это уважаем: пусть живут себе беспонтово. Но у мироздания есть еще и третий цвет — понт, без которого жизнь была бы беднее и скучнее. Ведь даже малые дети не осуждают за обман и мистификацию сказочного Кота в Сапогах — одного из самых ярких понтовиков мировой культуры. Понт — синоним игрового начала, той вечной театральности, которой пронизано человеческое бытие.

И, конечно, понятие «понт» теснейшим образом связано с культурой потребления, со вкусом к деликатесам и понтовому прикиду, с умением толково раскошелиться. Для человека обеспеченного, как говорится, понты дороже денег. Наш брат, простой российский интеллектуал, увидит где-нибудь в Цюрихе, на Банхофштрассе, витрину часового магазина и подумает: ну, зачем мне такая золотая «Омега», усеянная брильянтами? Потеряешь, не дай бог, или украдут — страшно представить! Не проще ли носить на руке часы, купленные в простом магазине за двести франков: время ведь они показывают с той же точностью? Но что скажут на этот счет русские богатенькие буратины, завсегдатаи подобных бутиков? Такая вот фраза всплыла из Интернета: «Однозначно, швейцарские часы — это качественный атрибут понтов хай-класса». А, ну тогда понятно…

Простим слову «понт» его жаргонно-криминальное прошлое. Ведь культура порой черпает из низовых источников способ называния довольно сложных и серьезных материй. Существует некая онтологическая универсалия, эдакое взаимоперетекание искренности и обмана, прихотливая диалектика внутреннего и внешнего в человеческом облике и людских отношениях… Длинновато получается, замысловато? Да, но ту же таинственную субстанцию можно, в общем, обозначить просто и коротко: понты.

ПО ПОНЯТИЯМ

Это одно из самых уродливых выражений, произведенных на свет русским языком. Повод подумать о том, что слов заведомо хороших и плохих не бывает — все зависит от нашего обращения с лексическими единицами. Давайте мысленно сядем в машину времен, отъедем на полтора века назад и сообщим тогдашней просвещенной публике, что в начале двадцать первого столетия Россия живет в основном «по понятиям». Пожалуй, там даже обрадуются, закажут шампанского и провозгласят тост за присущую нашему народу «способность понимать», за «дар уразуменья, соображенья и заключенья» — ведь именно такие синонимы к слову «понятие» дает Даль. Кто мог предположить, что «понятия» когда-то станут обозначать циничные и бесчеловечные законы преступного мира! «Из слова благородного такая вышла дрянь!» — посетовал бы Николай Алексеевич Некрасов.

Да, сильно надо было постараться, чтобы осуществить эту семантическую революцию. Вспомним, как основоположник заочного обучения Володя Ульянов пролистал правоведение по диагонали, сдал экзамены экстерном, стал неважным присяжным поверенным и пошел потом подменять закон «революционной целесообразностью» и «интересами пролетариата». Вот они, «понятия», из которых вылупились потом и криминальные идейные установки. А хорошее слово «закон» пребывает в пассивном фонде, потому что в нашей реальной жизни оно мало что значит. Едешь в метро, и сидящий рядом пассажир во весь голос толкует кому-то по мобильнику: «Это мы должны сделать, чтобы не платить налоги!». Такие у него понятия… А есть у нас и молчаливые товарищи, работающие по своей понятийной системе. Обнародование общедоступной научной информации у них попадает под понятие «шпионаж». А закон? С законом они как-нибудь управятся…

Хочется одного — чтобы выражение «по понятиям» могло попасть в будущие словари только с пометой «устар.».

ПОПСА

Это слово уже перешло из жаргона в общелитературный язык. Чему свидетельство его включение в новую версию Словаря Ожегова. Только вот данные там определения вызывают у меня решительное несогласие. Процитирую: «1. Музыкальные произведения, исполнительство, рассчитанные на нетребовательных слушателей, малокультурную молодёжь. 2. Аудитория таких слушателей (неодобр.)». Конец цитаты. И начало спора.

Как-то не верится мне, что композитор и поэт-текстовик, задумав новый шлягер, ставят перед собой задачу во что бы то ни стало потрафить «нетребовательным слушателям». Авторы стремятся к простоте и доступности, а остальное зависит от степени их одаренности и творческого усердия. Как в любом сочинительстве. И при чем тут «малокультурная молодежь»? Аудитория «попсы» (в отличие от аудитории рок-музыки) включает и людей старшего возраста.

Телевидение транслирует концерт. Когда камера смотрит в зал, мы видим там множество дородных дам, активно подпевающих, притопывающих в такт песне. И пожилой ветеран в военной форме, взволнованно шевеля губами, смахивает слезу. Для всех этих людей «попса» — основной компонент эстетического питания. Наряду с сериалами и ток-шоу.

Давайте еще раз уточним, что собственно входит в понятие «попсы». Само слово произошло от английского «рор», сокращенного «popular» — «популярный». Популярные песни — во множественном числе «pops» — это и есть по-русски «попса». До появления нового словечка использовалось выражение «эстрадные песни». Но суть та же.

«Попса», как и «эстрада» — синонимы массовой культуры. А элитарная культура — всегда в меньшинстве и оппозиции. Вспоминаю шестидесятые и семидесятые годы. Интеллигенция жила «авторской песней», слушала и напевала Окуджаву, Высоцкого, Галича, Визбора… «Продвинутая» молодежь увлекалась «битлами», оперой Ллойда Уэббера «Иисус Христос — суперзвезда», Гребенщиковым и Цоем. Все, что пели Кристалинская и Пьеха, Кобзон и Магомаев, — это была попса того времени. Всерьез увлекаться такой музыкой среди культурных людей было даже немножко зазорно.

Для интеллектуалов попсой были и песни Бабаджаняна на стихи Роберта Рождественского, и песни Пахмутовой на стихи Добронравова. Ну, не считать же истинной поэзией тавтологические афоризмы вроде «Чтобы люди тебя не теряли, постарайся себя не терять»! Вообще тавтология — отличительный прием попсовых текстов, там проходят даже явные стилистические проколы типа «Пожелай исполненья желаний», незаметные на фоне сладенькой мелодии.

«Попсу» особенно не любят рокеры, чьи тревожные ритмы несовместимы с эстрадным «сиропом». Недаром риторические строки «Надежда — мой компас земной, а удача — награда за смелость» беспощадно высмеяны в рок-пародии: «Надежда — мой комплекс земной, а награда — нам всем по балде». Резко, может быть, не совсем справедливо, но есть в этом «стёбе» эстетическая позиция.

Не будем заходить слишком далеко и примерять современное словечко, скажем, к песням Дунаевского на слова Лебедева-Кумача. Попробуем осмыслить понятие не в оценочном, а в жанровом плане. Попса — словесно-музыкальный жанр, предназначенный для отдыха, дня расслабления. Сохранились документальные кадры, где легендарный священник Александр Мень приятным баритоном поет явно попсовый шлягер «Есть только миг между прошлым и будущим». Отдыхал человек после целого дня проповедей и напряженных духовных бесед. Всему свое время и свое место.

«Попса» — это не халтура, а масскульт (халтура, кстати, встречается и в элитарном искусстве — разве не бывает плохих опер и балетов?). Есть попса высокого уровня — например, песни Александра Зацепина на стихи Леонида Дербенева. «Если б был я султан, я б имел трех жен…» — незамысловатые строки, но пошлостью от них не разит. И комедии Леонида Гайдая, в которых эти песни звучали, тоже можно назвать «попсовыми», но это вершина масскульта, который в данном случае смыкается с высоким искусством.

Нет, дорогие коллеги и единомышленники, товарищи по элитарной культуре! Все-таки «попса» — не от слова «попа», а от слова «populus», народ.

ПОФИГИЗМ

Существительное с обобщающим значением и очень убедительным эмоциональным посылом. Оно бросает вызов всякого рода циникам и пошлякам, тем, кому все по фигу, кто готов всех и все на свете послать подальше. Старые инвективы утратили свою эффективность. Ни на кого уже не действует обвинение в эгоизме: «Да, я эгоист, ну и что?» Еще беспомощнее проповеди типа «Бойтесь равнодушных!» Да если всех их бояться, то даже на свою улицу выходить нельзя, а еще лучше — переселиться на другую планету. И вот не так уж давно появилось иронически-неодобрительное слово «пофигизм», характерное, как отмечают лингвисты, для речи интеллигенции. Все-таки это сословие еще существует, и для тех, кто себя к нему относит, быть пофигистом постыдно.

Пофигист — антоним гражданина. В первые перестроечные годы уставшие от идеологии писатели, вырвавшись за рубеж, иногда поражали иностранцев своей общественной индифферентностью: мол, мне на политику вообще плевать, лишь бы меня печатали да гонорар выплачивали. Такие некрасивые и саморазоблачительные признания были неизбежной реакцией на ту принудительную «гражданственность», которая в советское время лицемерно предписывалась литературе. «Нынче мы в ответе за Россию, за народ и за все на свете» — бодреньким хореем вещал знаменитый поэт. «Я отвечаю за все» — назвал свой роман неплохой прозаик. Увы, эти безответственные декларации лишь прикрывали реальный пофигизм абсолютного большинства — и писателей, и читателей.

ПРЕЗЕНТОВАТЬ

«Позвольте презентовать вам мою новую книгу», — говорили раньше, да и теперь так выражаются многие. А подарок иногда шутливо называют «презентом», Есть в этих словах трогательная старомодная элегантность. Чем больше в языке синонимических красок, тем лучше.

Но в наступившем столетии у глагола «презентовать» объявился двойник. Самозванец, выступающий в совсем ином значении. «Певец презентует свой новый альбом». Это значит не «дарит», а «проводит презентацию».

Такое раздвоение неочень желательно. Во избежание путаницы и двусмысленности некоторые предлагают обозначать публичное представление новинки слегка измененным словом — «презентировать». Может быть, стоит с этим согласиться. Или же говорить и писать: автор представляет новую книгу, певец представляет новый альбом. Так или иначе, хорошо бы вернуть слову «презентовать» изначальный смысл. Презентации, конечно, необходимы. Но хочется и неформального общения, дружеских подарков, трогательных «презентов».

ПРИБАМБАСЫ

Это существительное, употребляется только во множественном числе и относится к удачным жаргонным находкам, обогатившим литературный язык. Уверен, что такое звонкое словцо понравилось бы русским футуристам. А может быть, и Гоголю тоже: вспомним, как в «Мертвых душах» «дама просто приятная» и «дама приятная во всех отношениях» увлеченно говорят о всяких «фестончиках». То есть, по сути, о прибамбасах того времени. Настоящая женщина хороша и без украшений, но все-таки, чтобы чувствовать себя приятной во всех отношениях, ей порой нужны какие-нибудь немыслимые прибамбасы вроде прозрачных шифоновых воланов на рукавах и подоле массивного шерстяного пальто.

Поначалу прибамбасами (по аналогии с «выкрутасами») назвали всякого рода излишества, а также дорогостоящие упаковки, «накрутки» к товару, повышающие его стоимость и по сути бесполезные. Но постепенно это слово распространилось на автомобильный, компьютерный и телефонный дизайн, где оно стало обозначать вполне функциональные дополнения. Недавно мне бросилось в глаза такое сочетание: «антенные прибамбасы для борьбы с помехами телевидению и радиоприему». Но здесь-то уж точно речь идет не о декоративных излишествах, а о практически ценных технических усовершенствованиях. Что же, шутливое словечко поменяет свой смысл на противоположный и будет значить: «необходимое дополнение к чему-либо»? Пожалуй, до такой метаморфозы дело не дойдет, но сама история слова «прибамбасы» отразила важный и вечный парадокс человеческого сознания, сформулированный Оскаром Уайльдом: «Я могу обойтись без необходимого, но без лишнего — никогда».

ПРИКИД

Что было главным для молодых людей во все времена? Одеться со вкусом, по моде, чтобы выглядеть достойно и не вызывать «ревнивых осуждений». Как тот самый Евгений, который «в своей одежде был педант».

Но с пафосом и упоением говорить об этом обычно не принято. Сложный и ответственный процесс одевания обозначается приземленно-грубоватыми глаголами: «прибарахлиться», «припонтиться», «прикинуться».

То же и с наименованиями одежды и обуви. Причем здесь язык особенно динамичен. Стремительно меняется мода, и так же быстро обновляются жаргонные наименования предметов мужского и дамского туалета. У дедов новые ботинки назывались «колесики со скрипом», у отцов — «коры», у внуков — «шузы».

В рассказе питерского прозаика Валерия Попова «Наконец-то!» героиня, балерина по профессии, беседует с подростком, прямо-таки помешанным на поисках фирменных джинсов. Всего на несколько лет он ее моложе, а лексика уже другая.

«— Да, — говорит, — нынче все дело в прикиде. Как ты прикинут, такая у тебя и жизнь!

— В чем дело? — удивилась.

— Ну, как вы говорите, в шмотках. А мы называем это — прикид».

Вот так пройдет десятилетие-другое, придумают юные люди совершенно новое словечко для своих одеяний и снисходительно разъяснят его старшим: «Ну, как вы говорите, прикид».

ПРИКОЛ

За новыми словами не всегда стоят новые смыслы. Иногда словечко появляется исключительно для того, чтобы как-то освежить, заострить, обновить давно известное. Так произошло и с молодежно-жаргонным «приколом». Шутка, розыгрыш, комическая история, смешной речевой оборот, каламбур, хохма, пародия, неожиданный выпад, эпатаж — все это вмещается в безразмерное понятие «прикольности». Сама метафора, лежащая в основе данного слова, отнюдь не нова: колкость всегда осознавалась как необходимое условие остроумия.

Приколы бывают сиюминутными, а бывают и долговечными. До сих пор достают нас своими виртуозными приколами Булгаков, Ильф и Петров, Высоцкий. Звание «прикольного мужика» сохраняется за Жванецким. Но можно ли назвать прикольными шутки Петросяна, Винокура, Задорнова и других эстрадников этого типа? Нет, в молодежной эстетике это всё попадает в беспощадную категорию «отстой». «Прикольность» несовместима со штампом, она требует новизны, изобретательности, верности духу времени. К подлинной «приколь-ности» стремится и журналист, придумывающий эффектный заголовок, и романист, ищущий неотразимый сюжетный ход, и поэт, творящий новые слова и ритмы. Легендарная формула Виктора Шкловского «искусство как прием» сегодня звучала бы «искусство как прикол».

Под знаком «прикольности» живет Интернет. Кликните заветное слово — и «Яндекс» предложит вам более трех миллионов документов на эту тему. Здесь даже объявлен конкурс «на самый прикольный эротический прикол».

Суть слова, пожалуй, даже не в его корне, а в приставке «при», в значении сближения. Мы все хотим общаться, но чтобы при этом не было скучно. Потому и прикалываем друг друга.

ПРОДВИНУТЫЙ

Причастие, совсем недавно ставшее прилагательным. И настолько частотным, что у многих уже вызывает аллергию. Формально оно узаконено толковыми словарями в значении «находящийся впереди, более совершенный по сравнению с другими», с пометой «разг.». Но никакой словарь, конечно, не может указать, сколько раз на дню допустимо произносить этот назойливый эпитет и до какой степени он может быть продвинут из разговорной речи в литературный язык.

Когда юный спартаковский фан на анкетный вопрос «Несколько слов о себе» отвечает: «Продвинутый кекс» — это можно понять. С некоторым усилием мы способны постичь и более заковыристую, но по сути тождественную характеристику: «мегапродвинутый кент». Но, если наш знакомый зрелого возраста скажет о своем отпрыске: «Он у нас такой продвинутый: владеет компьютером, английским языком и борьбой у-шу», — мы, пожалуй, невысоко оценим культурный уровень всего семейства.

Конечно, это все «растленное влияние Запада», и «продвинутый» — калька с английского «advanced». Вирусом «продвинутости» заразили нашу речь, как ни странно, профессиональные филологи, авторы учебников иностранных языков. Им почему-то не режут слух сочетания «продвинутый курс» и «продвинутый уровень», без обиняков выносимые на титульные листы многих пособий. Стоит ли после этого удивляться тому, что название американского фильма «The new guy» переводится у нас как «Продвинутый новичок», что амбициозные губернаторы именуют свои вотчины «продвинутыми регионами»? А в прежние времена прилагательное «advanced» в двуязычных словарях, между прочим, переводилось простым русским словом «передовой». Но это эпитет слишком пафосный и очень ответственный. Назваться «продвинутым» и проще, и безопаснее.

ПРОЕКТ

В романе А. Солженицына «В круге первом» есть колоритный персонаж по фамилии Сологдин. Его прототипом был философ Димитрий Панин, работавший вместе с будущим писателем в «шарашке», то есть в закрытом гулаговском научно-исследова-тельском институте. Сологдин (не случайно его фамилия созвучна с авторской!) выступает против засилья иностранных слов и то в шутку, то всерьез предлагает для них сугубо русские варианты. Так, для французского по происхождению слова «инженер» он изобретает славянский эквивалент — «зиждитель». А как бы перевел Сологдин слово «проект»? Наверное, он возвел бы его к исходному латинскому глаголу «projicere» («выбрасывать вперед») и на этом основании переименовал «проект» в «заброс». Ведь проект — это план, предначертание, идея, как бы заброшенная в будущее.

И сейчас это значение остается главным. Мыслящие индивидуумы продолжают выдвигать разные проекты, чертить эскизы, писать заявки. И все это рассматривается, обсуждается. Не принимаются к рассмотрению только проекты вечного двигателя — так решили однажды академии всего мира. Но чем черт не шутит — может быть, какой-нибудь проект «перпетуум мобиле» возьмет да и осуществится!

Однако ближе к концу двадцатого века слово «проект» и в русском, и в других языках стало приобретать также значение процесса, протекающего во времени, работы, ведущейся на протяжении нескольких лет. Иногда масштабной, иногда вполне тривиальной. Книжная серия, цикл телевизионных передач, большая выставка — все это «проекты». Потому что под проекты выбиваются деньги, а без денег только птички поют, как резонно заметил еще Федор Шаляпин.

Становится жаль многих великих мастеров, не знавших современного значения слова «проект». Не ведал Оноре де Бальзак, что его «Человеческая комедия», состоящая из десятка романов и повестей, — это «успешный проект». Так и работал бедняга, не вылезая из долгов. Лев Толстой по наивности не мог найти жанрового определения для «Войны и мира»: слово «роман» ему казалось мелковатым. Сейчас бы шустрые продюсеры живо разъяснили яснополянскому отшельнику: «Это у вас, Лев Николаевич, такой мегапроект. Ну, типа Акунина». Я уж не говорю об одном старинном проекте из трех частей: «Ад», «Чистилище» и «Рай». Не умел его автор Данте Алигьери даже грамотной заявки написать. Назвал свое эпохальное сочинение скромным словом «Комедия». Это уже потом издатели добавили эпитет «божественная», иначе с финансированием вообще был бы провал.

Если же серьезно, то обидно терять тот смысл обращенности в будущее, который присутствует в древнем международном слове «проект». Ну, что «проективного», скажем, в телесериалах о «ментах» или в каких-нибудь ток-шоу без комплексов? Да прекратятся они, и все о них вмиг забудут. Об «удачности» или «неудачности» здесь даже и говорить не приходится. Пустота, заполненная пошлостью.

Думаю, наш язык вернется к исходному значению слова «проект». И оно снова будет означать интересный и многообещающий план, оригинальный замысел. А не всякую протяженную во времени производственную рутину, тягомотную работу, лишенную какого-либо значительного смысла.

ПРОМОУТЕР

Проходя мимо рыночной палатки, вижу стройную девушку в короткой красной маечке. «Удивит приятно вас вкус изысканных колбас», — соблазняет юная гурия народ своим звонким голоском. Как тут не зайти в лавочку и не купить хотя бы из вежливости кусок докторской или Любительской в натуральной оболочке! Но вот в следующий раз на том самом месте девушки уже нет, а к двери колбасного заведения приклеена бумажка: «Требуется промоутер». А, так вот как называются те, кто подносят нам в супермаркетах пластмассовые мини-стаканчики с заморскими винами, потчуют кубиками сыра и даже пытаются на улице всучить некурящему прохожему халявную сигарету! Что ж, есть профессия — есть и название для нее. Всякий труд достоин уважения, а иностранное слово прибавляет солидности: «промоутер» звучит гораздо лучше, чем, скажем, «зазывала».

Но колбаса колбасой, а я все же думаю о литературе. Может быть, и она нуждается в чем-то подобном? Как-то в метро извлекаю из портфеля свежий номер «Нового мира», в котором печатаюсь почти тридцать лет, а уж читателем которому прихожусь сызмальства. И вдруг слышу вопрос от гражданина, сидящего рядом: «А что, он все еще выходит?» Отвечаю строго и коротко: да, выходит. Собеседник, однако, не унимается и начинает расспрашивать: как и где теперь этот журнал можно приобрести. Приходится пускаться в подробные разъяснения: поезжайте в редакцию по такому-то адресу, дерните за веревочку (то бишь: наберите такой-то код) — дверь отворится, и продадут вам очередной номер, а если захотите — и множество предыдущих. На следующей станции любопытный сосед вышел, а я потом подосадовал: как же не сообразил взять да и подарить ему журнальчик! Себе уж как-нибудь достал бы потом другой экземпляр! Упущен потенциальный читатель, а именно читателей современной элитарной словесности больше всего недостает. Жаль, не смог я выступить в качестве промоутера культуры. Впрочем, тут, наверное, требуются не дилетанты, а профессионалы. Та же девушка в красной майке хорошо бы смотрелась в вагоне метро — скажу, слегка перефразируя Пушкина: «с печальной думою в очах, с журнальной книжкою в руках».

Нужны, нужны нашей культуре толковые промоутеры, чтобы приумножить, а не промотать доставшийся от предшественников моральный капитал.

Р

РАСКРУТКА

Существительное небезупречного происхождения и значения.

Для сегодняшнего языкового сознания оно звучит как будто вполне пристойно: мол, без раскрутки ни в каком деле не обойтись. Под лежачий камень вода не течет, и каким бы этот камень драгоценным ни был, надо ему придать толчок, ускорение, а там уж он и сам засверкает всеми гранями и привлечет всеобщее внимание.

Но нет, не такая метафора лежит в основе жаргонного глагола «раскрутить». В начале все-таки была раскрутка клиента, «лоха» В баре к такому лоху подсаживается легко одетая девушка, и он по дурости начинает заказывать самые дорогие вина и закуски. На улице ему предлагают принять участие в беспроигрышной лотерее: крутится барабан, кружится голова у вышеупомянутого «лоха», и он по доброй воле расстается со своими сбережениями.

Ну, мы с вами, положим, не «лохи», не «фраера». Но разве не грабят нас духовно опытные «раскрутчики» от шоу-бизнеса, от коммерческого книгоиздания? Без всякого спроса врываются в наши уши очередные «муси-пуси» очередной безголосой певицы. В списках бестселлеров доминируют книги «раскрученных» авторов, исправно заражающих читательское население глупостью и пошлостью. И что-то не слышно, чтобы певицу освистали, чтобы зазорно стало для интеллектуалов потреблять квазидетективное дрянцо.

Раскрутка — основной метод коммерческого тоталитаризма. И недавно появившаяся профессия политтехнолога по сути своей состоит в раскрутке пустых фигур и фальшивых партий. Крутится глобальный лохотрон, и одинокий индивидуум ничего не может…

Нет, все-таки может: не сливаться с толпой, быть самим собой и с достоинством стоять на своем. Один так поступит, другой, третий, а потом, глядишь, и составится из них то, что называют гражданским обществом.

РЕАЛЬНО

Наречие, все чаще приобретающее значение «хорошо». Естественно, это происходит в жаргонно-непринужденной речи, где динамика языковых изменений особенно очевидна. В былые времена одобрение выражалось такими словами, как «железно!», «законно!», «классно!», «клево!», «обалденно!», «офигенно!» и т. п. А теперь можно услышать отзыв об удачном отдыхе: «Реально оттянулись!»

Ясно, что такое значение у наречия «реально» — временное. Молодежи понадобятся новые словесные краски, и она их отыщет в палитре языка. Но любопытно, что для эмоционально-завышенной оценки вдруг стали использовать слово спокойное и объективное, «реальное» слово. Потому что «жизнь такова, какова она есть, и больше никакова», как справедливо заметил один безвестный сочинитель. Мы устали от якобы возвышающих обманов и от виртуальных манипуляций нашим сознанием. Пора повернуться к тому, что Митя Карамазов в страстном разговоре назвал «реализмом действительной жизни»: по форме вроде бы «масло масляное», тройной плеоназм («реальность», «действительность» и «жизнь» — значения одного ряда), а как эмоциональный аккорд очень созвучно нашему времени.

И литература сейчас ищет новый тип реализма. Модернистские и постмодернистские фантазмы приелись, «уникальных» писательских миров целая куча, но где на всех найти реальных читателей? Читатель примет того, о ком он сможет искренне сказать: «Реально пишет!»

С

САМОДОСТАТОЧНЫЙ

«Самодостаточные» люди появились совсем недавно. Эпитет «самодостаточный», как и его синоним «самодовлеющий», раньше применялся только к отвлеченным понятиям. Так, в России всегда велся спор: самодостаточно ли искусство как таковое — или же оно должно служить каким-то нравственным и политическим целям? Ученые говорят о самодостаточных факторах, величинах. А людей с волей, характером и умом всегда называли просто самостоятельными — метафора логичная и внятная: человек сам по себе уверенно стоит на ногах, не нуждается в поддержке.

А что значит суждение: «Я человек самодостаточной»? Что говорящему достаточно самого себя, что ему никто другой не нужен? Да не бывает такого! Есть, конечно, профессии, требующие длительного уединения, сосредоточения в себе — например, писательство. Но ни один писатель не «самодостаточен» — ему непременно нужен читатель. И уж совсем смешно читать объявление вроде: «Самодостаточная женщина такого-то возраста ищет мужчину…» Не стоит кичиться своим одиночеством и некоммуникабельностью. Лучше поверить Хемингуэю, сказавшему: «Человек один не может ни черта».

СОВЕТСКИЙ

Вы будете смеяться, но в словаре Даля есть слово «советский». С таким толкованием: «к совету, как к учрежденью, относящийся». Рядом дан пример употребления: «советские члены». Конечно, такое значение слова давно устарело. Даже в порядке шутки никто в наши дни не начнет свою речь на ученом совете словами: «Уважаемые советские члены!»

Сама история этого слова и стоящего за ним понятия потянет на толстенную монографию. Один из парадоксов начала двадцать первого столетия — мода на советское. В 1991 году казалось, что само прилагательное «советский» переходит в разряд устаревшей лексики, становится историзмом, подобно словам «вече», «боярин», «урядник», «продразверстка», «нарком», «политрук». Ан нет! Очень многие наши сограждане произносят прилагательное «советский» с пафосом и трепетом, связывают с ним свои сентиментальные воспоминания.

Как истинный либерал я готов учитывать и такую точку зрения, вникать в аргументы ее сторонников, вести с ними равноправную полемику. Но сейчас у нас разговор не об идеологии, а о языковой норме. Где, когда и как допустимо употреблять слово «советский» в устной и письменной речи?

Вопрос не отвлеченный, а вполне практический. Представьте, что ваш сын или дочь поступает в вуз и пишет экзаменационное сочинение. Допустим, о лирике Ахматовой. И выведет он там аккуратным почерком: «советская поэтесса Анна Ахматова». В интеллигентном вузе у него будет немного шансов даже на тройку. Можно, конечно, потом подать апелляцию: мол, Ахматова жила и работала в CCСP, не эмигрировала, в энциклопедиях до 1991 года числилась как «рус. сов. поэтесса». Вам резонно напомнят: советская власть ее притесняла и поносила, из Союза советских писателей ее исключили, да после этого именовать Ахматову «советской» — просто кощунство!

Но это, как говорится, лирика, а для научных и справочных изданий желательна строгая точность без всяких эмоций. И тут пока не найдено четкого эквивалента для былого определения «советский». Писателей советского периода обычно именуют «русскими», то есть исходят из того, что творили они на русском языке. «Сов.» отброшено, «рус.» осталось. А представителей других профессий называют или «российскими», или вообще никак. Например, Михаил Таль раньше был «сов. шахматист», а теперь просто «шахматист» или «8-й чемпион мира». Притом, что Фишер — «амер. шахматист». Зачем посмертно лишать Таля права на родину? Он — наш, российский.

Иногда в энциклопедиях приключаются казусы. Арсений Тарковский — «русский поэт», а Андрей Тарковский — «российский кинорежиссер». Неужели невозможно одним словом обозначить отца и сына, оставивших большой след в нашей культуре? Мне кажется, стоит шире и смелее пользоваться словом «российский» применительно к науке, технике, искусству всего двадцатого столетия — будь то досоветская, советская или постсоветская эпохи. Советская эра — это (независимо от ее оценки) — период исторически конкретный и завершенный, а у России есть и более значительное прошлое, и, хочется верить, большое будущее.

Между прочим, в «Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия» некогда «советский» Игорь Курчатов назван «российским физиком», а Юрий Гагарин — «российским космонавтом». И ничего, оба выглядит нормально, не потеряли в славе и блеске. Брежнев там, правда, — «советский политический деятель»: что ж, не тянет он на «российского», мало полезного сделал для отчизны. А Горбачев получил уникальную аттестацию: «советский и российский политический деятель». Точнее не скажешь о человеке, перешагнувшем границу двух эпох.

В период существования СССР «российский» было узким понятием, связанным с одной из республик, с РСФСР. А «советский» — это поднимай повыше, это союзный уровень. Но теперь иерархия меняется и постепенно приобретает не пространственный, а временной смысл: «советский» — это значимый только для семидесятилетнего промежутка 1922–1991 гг., а «российский» — весомый в масштабе всей нашей многовековой истории.

Такова долговременная перспектива. Пока же слово «советский» в последний раз вспыхнуло в мифологическом сознании определенной части общества, чтобы неминуемо погаснуть навсегда. Давайте смотреть трезво: какова вероятность того, что наша страна снова начнет официально называться советской? Нулевая. А если все-таки пойдет на пространстве бывшего Союза процесс интеграции… Почему бы не помечтать о том, как через сколько-то десятилетий процветающие Россия, Украина и Беларусь захотят заключить новый союз, экономический или политический. Одно можно сказать точно: советским он именоваться не станет.

Нет будущего у этого прилагательного. А нынешняя ностальгия по советским временам — это болезненно-эмоциональный протест против ставшего нормой социального неравенства и бесправия, против беззастенчивой коррупции и рабского поклонения златому тельцу. Надо считаться с чувствами униженных и оскорбленных, но смотреть всем вместе стоит не в прошлое, а в грядущее.

Чисто лингвистически советую прилагательное «советский» в позитивном контексте заменять на «российский» и «отечественный». Можно еще говорить и писать не «советский народ», а «народ нашей страны». Это он одержал победу в войне с фашизмом, это он выстоял в страшных испытаниях советской эпохи. А по сути скажу, что не стоит путать истинные ценности с временными ярлыками.

СОВОК

Один из главных языковых концептов горбачевско-ельцинской эпохи. В своем жаргонно-политическом значении это слово активно поработало лет десять-пятнадцать, а сейчас, судя по всему, уходит на заслуженный отдых, перемещается в лексический фонд пассивного употребления.

Есть даже легенда о происхождении слова «совок»: дескать, один певец с друзьями, распивая спиртное на детской площадке, вместо стакана использовал забытый там совок. Эта дискомфортная ситуация и дала повод для того, чтобы в маленькой лопатке с закругленными краями узреть своеобразную эмблему советского строя.

С легендами не спорят, но все, конечно, не так просто. Собственно лингвистической предпосылкой здесь была модель сложносокращенных слов, начинавшихся на «сов-» (типа «совхоз»). К этому обрубку удачно приставился суффикс «ок», а в итоге получился всеобъемлющий символ: совком стали именовать и страну советов, и ее отдельного обывателя, мирящегося с ограниченным набором своих гражданских прав, и административно-командную систему управления экономикой, и социалистический способ распределения жизненных благ. В эпоху реформ «совками» стали называть тех, кто хочет жить по-старому, не желая «поступаться принципами», как забытые ныне Егор Лигачев и Нина Андреева. В бурной полемике перестроечной поры эмоциональное слово «совок» звучало, пожалуй, даже убедительнее, чем научно-публицистический термин «хомо (гомо) советикус».

Новый век и новое тысячелетие наша страна неожиданно встретила ностальгическими вздохами, оглядкой на советско-имперские идеалы. Вернулся старый гимн, реставрируется потихоньку однопартийная система. Некоторые кухонные вольнодумцы впадают в панику и со страхом говорят о «возвращении совка». Нет, в одну и ту же воду, как известно, войти невозможно. Водичка теперь перед нами и холодноватая, и грязноватая, но — другая. Не будем все сваливать на прошлое, как поступала коммунистическая идеология, огульно и нахально списывавшая все советские социальные беды на счет мифических «пережитков капитализма». Неразумно теперь все дурное трактовать как последствия и рецидивы пресловутого совка. Современные формы социального идиотизма нуждаются в новых и точных словесных обозначениях.

СПЕЦИАЛЬНЫЙ

У этого слова богатый спектр значений. И у него самого, и у сокращенной версии «спец…», которая может прицепиться буквально к любому слову и придать ему новый смысл. Это может быть знак секретности и государственной значимости: спецслужба, спецназ. Знак привилегированности: спецшкола, спецполиклиника. Знак производственного предназначения: спецодежда.

«Специальный» — значит особый, особенный, для чего-то исключительно предназначенный. Но из этого не следует обратное: «особый» и «особенный» отнюдь не всегда можно заменить на «специальный». А это у нас в последнее время часто делают — по аналогии с английским словом «special». В магазинах установят грошовую скидку и вывешивают плакат: «Специальное предложение!» Уместнее было бы: «особое предложение». Кстати, на Западе распродажи сопровождаются именно особенными, то есть радикальными снижениями цен. И уж совсем смешно выгладит титул: «специальный гость фестиваля». Дорогой гость — он, конечно же, особый.

Переводить английские слова на русский стоит все-таки по смыслу, а не по буквам и звукам, не по внешнему контуру.

СПОНСОР

Это английское слово живет сейчас в России даже вольготнее, чем у себя дома. За границей, может быть, спонсорства в целом и больше, чем у нас, но, понаблюдав за зарубежными коллегами и знакомыми, должен сказать: как-то у них с этим делом обстоит мрачно и занудно. Найти спонсора чрезвычайно трудно, приходится для этого писать множество бумаг, что-то там доказывать, потом тратить деньги осторожно и аккуратно, отчитываясь за каждый цент. А у нас само слово «спонсор» звучит сладко, как «халва», точнее — как «халява». Добудет человек спонсора — и кайфует напропалую. А что там с проектом — не так уж важно. Выпустили пилотный номер элитарного журнала, устроили фуршет — ну и ладушки! Основали издательство, а оно ничего не выпустило — так можно же отчитаться по образцу гоголевского городничего: дескать, церковь строилась, но сгорела. Много в России пожаров…

Теперь о собственно лингвистической стороне дела. Осторожнее со словарями! Они часто вступают друг с другом в непримиримое противоречие. Находим слово «спонсор» в последнем издании Ожегова: «лицо, организация, фирма, выступающие как поручитель, заказчик, устроитель, финансирующая сторона». Нормально, хотя и скучновато. А веселее будет, когда мы откроем «Большой словарь русского жаргона». Тут никакой официальщины: «богатый любовник, содержащий, материально поддерживающий девушку». Два русских языка — две системы понятий. Молодым дамам стоит быть внимательнее при употреблении конструкции «мой спонсор». Ведь что такое счастье, то бишь спонсор, — это каждый понимает по-своему.

СТЁБ

Это жаргонное слово вроде бы связано с шуткой и смехом, но звучит как-то невесело, даже мрачновато. Может быть потому, что в его основе лежит садистская метафора: «стебануть» значит «хлестнуть», «ударить». «Стёб» как идеологема — это новинка конца второй полоэины восьмидесятых годов. Тогда свободная пресса при помощи беспощадного стеба успешно сокрушала обветшавшие твердыни. В модном словечке слышалась и эротическая коннотация: «Хочу я всех мочалок застебать» — знаменитая строка Гребенщикова звучала и как соц-, и как сексреволюционная. Но шли годы, и стеб как таковой притуплялся, а само слово постепенно делалось обозначением тотально-иронического, надсадно-болезненного насмешничества, лишенного свежести, парадоксальности, юмористической новизны и изобретательности.

Как эстетический термин «стёб» теснейшим образом связан с понятием постмодернизма. Надеюсь, все в курсе, что время постмодернизма окончательно миновало? Это уже пошлость и моветон — пародийное обстебывание классики, дохлое и монотонное глумление над всем и всеми. Так и хочется пропеть, слегка перефразируя слова Евтушенко: «Стёб устарел — говорит кое-кто, смеясь». Смеясь над уныло-однообразными и отставшими от жизни «стёбщиками» невеселой эпохи.

СТОЛКНУТЬСЯ

«С Евгением Леоновым мы впервые столкнулись на съемках фильма…» Услышав такое, поначалу думаешь, что рассказчик сильно повздорил со знаменитым артистом. Но потом выясняется, что не было никакого конфликта. Наоборот, полное взаимопонимание. Почему же в нашем разговорном языке вместо «встретиться» все чаще используется глагол «столкнуться»?

Наверное, это обусловлено нашим российским стилем повседневного поведения. Вроде бы широка страна моя родная, а ее гражданам всегда тесно. В метро, в магазине, на улице. Ничего нам не стоит толкнуть человека, случайно оказавшегося рядом. И даже пардона при этом не попросить. Это наш общий серьезный недостаток, изъян национального характера.

В западных странах дело обстоит иначе. В общественных местах принято передвигаться так, чтобы не задевать сограждан. Если же столкновение по нечаянности произошло, оба его участника тут же извинятся друг перед другом. Около окошек в почтовых отделениях и вокзальных кассах проведена желтая черта, и, пока предыдущий клиент не отошел, следующий эту черту не переступит.

А что у нас? Ничего нам не стоит оттеснить несколько человек и прорваться к кассе с криком: «Мне только спросить!» Те же дикие нравы царят на дорогах: наши нувориши (или «нуворишки», как их иногда называют), мчась в своих «мерседесах», не слишком опасаются столкновений. Разобьет одну машину — купит другую…

Ох, не дошло бы до классовой борьбы! Боюсь, что если мы не перевоспитаемся, то столкнемся с очень серьезными проблемами.

СУПЕР

Латинская приставка «над» стала на русской почве междометием, выражающим восхищение. Русская интеллигенция, изучавшая в гимназиях греческий и латынь, всегда была неравнодушна к префиксам этих языков.

Например, Ульянов-Ленин обожал приставлять к нашим словам «архи»: обозвал Достоевского «архискверным» — и перекрыл ему в стране кислород на долгие годы. Революционеры, вступая в связь с народом, учились у него материться, а в обмен делились с ним греко-латинской премудростью, всякими там «гипер», «мега», «супер», «ультра», «экстра».

И что примечательно: наш народ, добрый по натуре, в отличие от своих дурных пастырей, все эти преувеличительные приставки использует исключительно в одобрительном смысле. Невозможно представить в русском языке слово типа «суперподлец» — нет, супер — это только хорошо, это супер-пупер (губы при произнесении вытягиваются как для поцелуя!). Могут даже сказать: «Всё суперфосфат!» — и химический термин станет лирическим. А вот хоть молодежное прилагательное «суперский» — сколько в нем открытости, доверия и душевной щедрости!

Т

ТАЧКА

Если вы бывали в Третьяковской галерее, то, наверное, не могли не заметить картину Константина Савицкого «Ремонтные работы на железной дороге в 1874 году». Это лучшая в мировой живописи иллюстрация на тему «тачка». Полуденный зной. Бородатый мужик с головой, обвязанной белой тряпицей, изо всех сил толкает наполненную грунтом деревянную тележку с одним колесиком спереди. За ним — другой, третий. Сколько всего тачек на этом полотне — не сосчитать.

Теперь такие деревянные или металлические тачки имеются разве что у заядлых садоводов, любителей погорбатиться на собственном участке. А само слово стало постепенно обозначать более сложные технические приспособления. В пятидесятые годы двадцатого века пижоны и стиляги начали небрежно называть «тачкой» легковое такси (по созвучию слов). Потом это наименование перенеслось и на персональные автомобили всех моделей — от «Запорожца» до «мерседеса». А сравнительно недавно в молодежной речи «тачкой» сделался персональный компьютер. Почему? Потому, надо полагать, что компьютер — тоже машина, хотя и электронно-вычислительная.

Но лично мне мой ноутбук «Сони» называть «тачкой» не хочется. Уж больно связано для меня слово «тачка» с представлением о подневольном труде — вроде того, что изображен Савицким. А в древние времена, как известно, рабов и заключенных к их тачкам приковывали цепями. Не порабощает ли и нас сегодня наша электронная «тачка», когда мы попадаем от нее в чрезмерную зависимость? Она становится не только орудием труда, но и местом сомнительного отдыха: вместо подвижных игр — компьютерные забавы и пасьянсы, вместо волнующих прогулок по аллеям — обмен сообщениями в «чатах». Некоторые энтузиасты уже и на виртуальный секс переходят. Сидят за своими «тачками», скрюченные, бледные, немощные. Да загорелые и крепкие мужики на железнодорожно-ремонтных работах, ей-богу, выглядят красивее и гармоничнее!

ТРАХАТЬ

Глагол, временно исполняющий обязанности главного в русском языке словесного обозначения телесной любви. Широкое распространение он начал приобретать, по-видимому, в шестидесятые годы минувшего столетия, когда многие жаргонно-грубые слова делались общеупотребительными.

Во времена, когда «в СССР секса не было», для обозначения соответствующего процесса имелся либо нецензурный глагол, либо книжные слова и обороты медико-юридического плана («совокупляться», «совершать половой акт»). Вспоминается анекдот о том, как судья во время слушания дела запрещает свидетелю материться и требует говорить: «совокуплялись». Свидетель возражает: «Сначала-то они совокуплялись, а потом начали…» Языку необходимо было слово не высокое и не слишком низкое, а, что называется, «среднего штиля». В качестве такового и оказалось востребованным пресловутое «трахать», тем более что оно в своем исходном значении («трахнул гром», «трахнуть кулаком по столу») звучало вполне приемлемо для слуха. А после отмены государственной цензуры тотальный «трах» воцарился и на книжно-журнальных страницах. Описательные обороты «заниматься любовью» и «заниматься сексом» не могут составить ему конкуренцию, поскольку язык стремится к экономии и всегда отдает предпочтение краткости.

И все-таки сей глагол обладает неизлечимым врожденным дефектом. В его основе — злая и циничная метафора. В слове «трахать» неминуемо слышится отзвук первичного значения (ударять, разрушать, наносить ущерб). «Трахаются» беззаботные подростки, чье умственное и нравственное развитие отстает от физического. «Трахает» свою нетребовательную партнершу грубый «мачо». Но разве применим этот глагол к ласкам супругов, мечтающих о ребенке, к сложной интимной жизни людей «в возрасте»?

Всякая стандартизация вредна, в том числе и речевая. Уважающий себя писатель, если и пользуется глаголами «трахать» и «трахаться», то разве что в прямой речи персонажей. Чтобы талантливо написать любовную сцену, нужны богатство словесных красок, игра синонимами и оттенками. Может быть, кто-нибудь из нынешних прозаиков в порыве вдохновения родит новый оригинальный глагол для обозначения любовной близости. Или такое свежее слово вырвется у рядовых носителей языка в минуту нежности, потом повторится, передастся другим и укоренится в речи…

Какое слово больше подходят для называния сексуального процесса — откровенное или сдержанное, пристойное или шокирующее? В любом случае это должно быть слово выразительное, впечатляющее.

Нет так уж много в нашей жизни радостей и удовольствий, чтобы одну из самых ярких сторон земного бытия мы все обозначали таким обыденным, стертым, приевшимся, потускневшим, в общем — совершенно затраханным глаголом.

ТРЕНД

Откуда сейчас приходит большинство новых слов? Конечно, из финансово-экономической сферы. Таков дух нашего расчетливого времени, таков сегодняшний языковой тренд. Не слышали этого звонкого сочетания звуков? Извините, но тогда вы отстали от жизни. Английское слово «trend» («направление, тенденция») уютно обосновалось в России и переоделось в кириллические буквы — подобно тому, как любознательные иностранцы, столкнувшись с русским морозом, с удовольствием покупают и надевают на головы мохнатые шапки-ушанки.

Чаще всего встречаются с «трендом» те, кто читает биржевые сводки. «Общее направление изменения цен на рынке» — вот что такое «тренд» для брокеров и дилеров. Смотрят они на таблицы и графики курсов валют да всяких там индексов — и решают, какой тренд нынче, что покупать надо, что продавать. К нам с вами это имеет, впрочем, отдаленное отношение, но знать слово «тренд» все-таки стоит — вдруг встретится в кроссворде. К тому же значение сего слова постепенно расширяется, его все чаще применяют и к колебаниям политического курса, и к глобальным историческим сдвигам, и к творческим веяниям в литературе и искусстве. Появилось информационное агентство «Тренд». А сколько всяких компаний и ООО с таким названием! Можно сказать, что «Тренд» — это теперь популярный бренд.

ТРУДОГОЛИК

Лично я впервые услышал это слово в начале девяностых годов, когда один мой коллега сделался министром в правительстве Гайдара. На вопрос «Ну и как?» он с пафосом отвечал: «Поразительная масштабность! Молодые ребята, все, как один, трудоголики. Им ничего не стоит, например, сесть в служебный самолет, слетать в Тюмень и к вечеру вернуться в Москву». Да, недаром слово «трудоголик» построено по модели «алкоголик»: много было тогда упоения и гораздо меньше стратегической мудрости. И за неистовый «трудоголизм» молодых реформаторов горьким похмельем расплачивается теперь пожилой народ, лишенный даже минимума социальных гарантий. Людям моего поколения даже страшно подумать о приближении пенсионного возраста: пожалуй, «лучший» вариант — до него просто не дожить.

Не люблю слово «трудоголик». В нем мне видится сочетание маниакальности и позерства. Англоязычный «workaholic», по крайней мере, происходит от нейтрального слова «работа», а наш — от слова высокого стиля «труд», слова в нормальной речи неуместного, плакатного и помпезного. Когда будущему публицисту Власу Дорошевичу в гимназий задали сочинение на тему «Терпенье и труд все перетрут», он, нарываясь на двойку, написал ровно одну фразу: «Да, конечно, терпение и труд все перетрут, например здоровье». А уж во что превратился культ труда потом, когда возникло жуткое слово «трудящиеся»! Один всемирно известный физик, приехавший в советский НИИ, услышал привычную у нас похвальбу: мол, работаем двадцать четыре часа в сутки! «А когда же вы думаете?» — резонно спросил корифей науки. Толковая работа неизбежно включает в себя паузы для расслабления, отдыха, преодоления инерции.

Трезвость не есть норма жизни, тем более этой нормой не является пьянство. Нормальный человек — этот тот, кто «употребляет» умеренно, для разрядки стресса и здорового наслаждения. Точно также существуют две аномалии — безделье и «трудоголизм». Обществу нужны не «трудоголики», а профессионалы, работающие эффективно, с реальной пользой. Храни Господь нас и наших близких от всех болезненных страстей, в том числе и от трудоблудия!

ТУСОВКА

У этого слова становится все больше противников, а поклонников и защитников почти не осталось. Тем не менее оно живет припеваючи, нагло влезает в любой разговор, а в научных словарях фигурирует с пометкой «очень частотное». Можно понять тех, кого оно раздражает: невзрачное словцо незнатного, жаргонного происхождения стремительно проникает во все сферы, за короткое время оно сделалось своего рода речевым олигархом, скупившим целую тьму значений.

Поначалу тусовкой называли молодежную компанию, а «тусоваться» означало: слоняться без цели, общаться в пределах некоторого пространства. «Тусовочность» связывали также с бытом богемы, преимущественно музыкальной, с жизнью хиппи и различных полукриминальных сообществ. Но с какого-то момента тусовками стали подряд называть все собрания, совещания, корпоративные вечеринки, балы, фуршеты, торжественные обеды и ужины, презентации, премьеры-прогоны, пресс-конференции, научные симпозиумы, фестивали, конкурсы,

съезды различных партий, международные форумы. Слово «тусовочный» приобрело значение «светский», «тусовщик» — «завсегдатай», а глагол «тусоваться» — «вести активно-публичный образ жизни». Вездесущая «тусовка» в смысловом отношении продвинулась от неформальности и хаотичности до высшей степени организованности и иерархичности. Своя тусовка у бомжей, своя — у звезд мирового экрана, своя — у глав государств.

Мы все где-нибудь да тусуемся. Если какой-нибудь фарисей начнет вам говорить, что он не входит ни в какие тусовки, — не верьте ему. Просто принадлежность к престижно-закрытым тусовкам принято скрывать и маскировать.

Что же получается в итоге? Что «тусовка» — это любое значимое публичное событие, любая профессионально-корпоративная или Неформально-духовная общность? Боюсь, что дело обстоит именно так. И все мы, независимо от возраста, образования и рода занятий, принуждены пользоваться нелюбимым, но незаменимым словечком.

Вот вам конкретный пример. Как называются мероприятия, проводимые литературными журналами по случаю их юбилеев или в связи с торжественным вручением их авторам ежегодных премий, а также традиционный контингент посетителей подобных акций? Двадцать пять приведенных выше слов легко сокращаются до двух: «толстожурнальная тусовка». Так говорят литераторы и журналисты, входящие в названный круг лиц — просто для ясности, без всякого выпендрежа. Слово «тусовка» стало не только общепринятым, но и стилистически нейтральным, И универсальным. Тусовка — это и школьная дискотека, и годовое собрание той или иной академии.

Здесь точнее всего будем аналогия с джинсами. Когда-то брюки из плотной хлопчатобумажной ткани, окрашенной индиго, носили исключительно иностранцы, стиляги и тусовщики-фарцовщики. Порядочному взрослому человеку появиться в такой одежде на людях было немыслимо. А теперь трудно, пожалуй, найти человека, в гардеробе которого джинсы отсутствуют. Даже восьмидесятилетние ветераны разгуливают по городу в синих иди голубых штанах с металлическими заклепками. И на свои ветеранские тусовки в них приходят.

Если вы можете предложить более удобный и практичный фасон штанов, чем джинсы, — быть вам миллионном. Если у вас есть хороший вариант для замены слова «тусовка» — дайте намзнать. Миллиона не обещаем, но место в истории русского языка можем вам гарантировать.

У

УЛЁТ

Это жаргонное слово можно считать одним из символов нашей эпохи. Его синонимы — кайф, забвение, расслабуха, нирвана. Тянет людей не просто уйти от своих проблем и забот, а прямо-таки улететь от обыденности. Оттянуться, оторваться по полной… В современном разговорном языке складывается гедонистическая картина мира, где на первом месте не добро, не истина, не красота, а удовольствие как таковое.

В самом словечке «улёт», однако, чувствуется ущербность. Не станет оно в один ряд с полетом. Потому что духовный полет — это реальность, хотя и названная метафорически. А «улёт» — обманка, иллюзия. Это не движение ввысь, а сползание в банальную пустоту.

А что думает современная литература о разнице между полетом и «улётом»? В романе Ольги Новиковой «Гедонисты и сердечная» на первый план вышел конфликт между душевно щедрой героиней и окружающими ее «наслажденцами». Заканчивается произведение таким философским итогом:

«Низок раб наслаждения. „Мне хорошо…" Это не цель, это средство, это только хворост. Годится, чтобы кинуть в топку труда или самоотверженной любви…»

УСПЕШНЫЙ

Эпитет «успешный» недавно съездил за границу и вернулся оттуда солидным, пополневшим в смысловом отношении. Вспомним, каким он был «до того»: «сопровождающийся успехом, удачный» — так и только так говорилось о нем в толковых словарях. Успешным можно было назвать какое-нибудь дело, мероприятие, но не человека. Для характеристики личности использовалось прилагательное «преуспевающий», имевшее, кстати, легкий оттенок неодобрительности: недаром в словаре С. И. Ожегова в качестве примера его употребления приведено сочетание «преуспевающий делец».

Но вот наш «успешный» встретился за рубежом со своим английским коллегой по имени «successful», который живет гораздо богаче, свободно сочетаясь и с названиями дел, и с наименованиями людей. В англо-русских словарях эти значения до сих пор даются под разными цифрами: «1. успешный, удачный; 2. преуспевающий, удачливый». Русский язык, в отличие от английского, долгое время упорно отделял труд от труженика, общественное от личного.

Переняв западный опыт, прилагательное «успешный» удвоило свои капиталы на родине. Не только «успешный проект», но и «успешный бизнесмен», «успешный артист» — теперь звучит повсюду. Сосуществование двух значений, старого и нового, можно проследить в названиях книг, продающихся с лотков: здесь есть и «Краткий курс успешного похудания», и «Суперстратегия успешного продавца».

Перемена значения отражает глобальный сдвиг в национальном менталитете. Много лет нас призывали отдавать все силы успешному решению «поставленных задач» и не заботиться при этом о собственном персональном благополучии. Но жизнь берет свое: для того, чтобы социальное развитие страны было по-настоящему успешным, необходимо наличие в обществе «успешных» личностей.

Ф

ФЕНЯ

У этого слова поистине необъятный смысловой диапазон. Оно обозначает и тип речи, и множество жизненных реалий. В XIX веке существовал язык «офеней» — бродячих торговцев, обсуждавших на своем шифрованном наречии, как лучше околпачить покупателей. Отсюда произошла блатная феня, молодежно-студенческая феня. Да и о седовласых ученых мужах, для которых самые простые слова — «архетип» и «хронотоп», тоже можно сказать, что они «ботают» по современной филологической фене.

Помимо этого феня может означать главный смысл чего-либо, шутку (прикол), зад (ягодицы), безделушку, аксессуар, сувенир (часто в уменьшительных формах «фенька», «фенечка»). Где же общий знаменатель безразмерного слова, в чем феня самой «фени»? Пожалуй, в альтернативности. Надо отличиться от других — для этого юноши вдевают серьгу в ухо и стягивают волосы в косичку, девушки украшают блестящей бижутерией ноздри и пупки, а все вместе базарят и прикалываются на непонятном для окружающих языке.

«Феня» — это еще и эстетическая категория. Таковой она сделалась у концептуалистов, произведения которых, как правило, держатся на одной «придумке», на одном приеме. «Художник может не уметь рисовать, но он обязан придумать какую-то «феню» и ее осуществить», — так доходчиво объяснил сущность концептуализма Лев Рубинштейн. Его собственная «феня» — писание стихов на библиотечных карточках, с тем и вошел он в историю поэзии.

Но, оглядываясь на опыт культуры, можно заметить, что феномен «фени» встречается у мастеров самых разных направлений. Скажем, Набоков, очень умевший «рисовать» словом, не чуждался и внешне эффектных творческих жестов. Свой пронзительно-эмоциональный рассказ «Круг» он начал словом: «во вторых…», а самую последнюю фразу — словом «во-первых», чтобы в итог Настоящий круг замкнулся. Феня? Безусловно. То есть речь идет о подчеркнутости, виртуозности и элегантности приема. У каждого, кто претендует на звание творческой личности, мы вправе тю-простому спросить: ну, и какое же персональное изобретение у тебя имеется, какую артистическую феню придумал именно ты?

ФИОЛЕТОВО

Жаргонное наречие, а если уж совсем по-научному — безлично-предикативное слово. Обратите внимание, как мало у нас слов и выражений, означающих заинтересованность и участие: «интересно», «любопытно», «занятно» — и почти все. И какая тьма речевых красок существует для того, чтобы обрисовать безразличие, равнодушие! Все-то нам до лампочки, до фени, до фонаря, по барабану, по фигу (и не только по нему). Постоянно люди извещают друг друга о том, что им все равно, без разницы, однофигственно, параллельно, а теперь еще и «сугубо фиолетово».

Чем же так провинился перед языком цвет, названный в честь фиалки, цвет, который Даль определял эпитетами «синебагровый» и «густой синеалый»? Да ничем: просто под руку случайно подвернулся. Настолько людям наплевать, какими словами пользоваться, что и «фиолетово» вдруг вылетело из равнодушного рта и залетело в не менее равнодушные уши. В язык культурных людей оно почти не проникло. В прессе удалось выловить буквально единичный случай употребления: «Тамбов-чанам не фиолетово, в какой цвет окрасится небо после выборов». Обратите внимание: с отрицательной частицей «не».

У каждого из семи цветов радуги есть устойчивые связи и ассоциации. Красный — кровь и революционность. Оранжевый — сторонники Ющенко (в сиюминутном плане, а есть еще и оранжевое небо, и оранжевые мамы с ребятами, и вообще оранжевая песня на слова Арканова и Горина). Желтый — это пресса определенного пошиба. Зеленый — экология. Голубой — понятно что, Синий — ну, море ближе всего.

А станет ли фиолетовый эмблемой равнодушия и пофигизма? Сомнительно. На этот эпитет большие права имеет поэзия. В 1894 году Валерий Брюсов углядел «фиолетовые руки на эмалевой стене», и это было одно из первых волшебных видений русского символизма. Потом Игорь Северянин в зените свой славы возвещал: «Отныне плащ мой фиолетов, берета бархат в серебре: я избран королем поэтов на зависть нудной мошкаре». А много лет спустя наследница традиции серебряного века Белла Ахмадулина так описала себя в младенчестве: «Это я, мой наряд фиолетов, я надменна, юна и толста, но к предсмертной улыбке поэтов я уже приучила уста». Фиолетовый цвет хорошо рифмуется с поэтической смелостью, с эстетическим радикализмом. А те, кому все фиолетово, пусть подыщут для своей апатии другое слово.

ФИШКА

Кто не помнит детских настольных игр с картонным полем и четырьмя разноцветными маленькими фигурками;, упорно шагающими к цели в соответствии с количеством очков, выпавших на кубике! Потом начинаются игры взрослые, где слово «фишка» используется в самом широком спектре: фишками называют И шашки-шахматы, и кости, и карты, и жетоны в казино.

А дальше? Прослушав арию Германа из «Пиковой дамы», мы убеждаемся, что наша жизнь — игра, что все зависит от того, как фишка ляжет. Главное — просекать, рубить, «рюхать» фишку, чтобы не лажануться, как тот оперный персонаж.

В последнее время понятие «фишка» вышло за пределы игрового пространства, стало обозначать «событие», «новость», а затем сделалось чуть ли не местоимением вроде «что-то», «нечто»: «В этом есть своя фишка», «расскажу тебе одну фишку». Так, впрочем, говорят те, чей личный словарь не отличается разнообразием и красочностью.

Применительно к искусству «фишкой» часто называют способ манипулирования читательским и зрительским сознанием, использование внехудожественных факторов для привлечения внимания и получения прибыли. «Кто мы — фишки или великие? Гениальность в крови планеты» — восклицал Вознесенский времен «Антимиров». Но в крови планеты, увы, не гениальность, а дух подражания, готовность верить в коллективных идолов. И великими сейчас то и дело признают тех, кто всего лишь умеет угадать фишку и правильно ее разыграть.

ФОРМАТ

В судьбе этого эпохального слова отразилась и эволюция печатного слова, и великая компьютерная революция конца прошлого века. Читаем у Даля: «Формат книги, размер, величина ее, обрез». Как пример приводится «обрез в осьмушку» (то есть в одну восьмую часть печатного листа). Пресловутая «осьмушка» (формат 60x90 1/8) и сегодня значится в выходных данных многих книг и альбомов, или, говоря по-современному, бумажных носителей информации.

Но вот пришли носители электронные, цифровые. Категория «формат» распространилась на аудио— и видеотексты, что вполне логично. Термин из полиграфического сделался общекультурным, он вобрал в себя и содержательные, и технические параметры. Формат газеты или журнала — это и логотип, и шрифт, и система рубрик, и стилистика материалов, и ориентация на определенный тип читателя. Возможные синонимы формата в этом смысле — концепция, образец, модель, парадигма, стиль, жанр.

Особенно привилось слово «формат» в практике радиовещания. И в этой же сфере началось настоящее восстание против дисциплинирующего термина. «Ненавижу слово «формат» — такую тему дискуссии объявило «Радио Мария» в городе Кирове. Откуда взялись подобные настроения? Четкая «форматность» не порок. Скажем, «Эхо Москвы» некогда открыло формат «интеллигентного радио» и в лучших передачах следует ему поныне.

Формат обеспечивает пишущим и говорящим выход именно к той аудитории, которая им нужна. Это не стандарт и не прокрустово ложе, это способ из хаоса выстроить гармонию, возможность выбраться из чужой колеи и нащупать свою дорожку. Конечно, всегда найдутся любители бездумно щегольнуть модным словечком. Некоторые вузы важно извещают, что у них имеется «дневной формат» и «вечерний формат» обучения. Это уже какое-то бюрократическое пижонство: ведь в данном случае вполне можно было обойтись привычным словом «форма».

Вспомним старика Аристотеля, разработавшего учение о форме и материи. Творчески развивая античную философию, мы сегодня можем сказать: для того, чтобы осуществить идею, ее сначала надо как следует отформатировать.

Х

ХАРИЗМА

Как все модные вещицы, это слово зачастую используется бестолково, бездумно. В своем изначальном греческом облике оно встречается в Новом Завете, означая «милость» и «божий дар». А позднейшая народная мудрость, как известно, рекомендует не путать божий дар с яичницей. Умение произвести впечатление, убедить в своей правоте, повести за собой толпу — это не всегда добродетель. Весь вопрос, для чего пользуется харизматическая личность своей психологической незаурядностью (а иногда — просто ненормальностью).

«Какого современного политического деятеля вы цените?» — спрашивают на собеседовании у юноши, поступающего на журфак. Он произносит имя одного манипулятора и фигляра, всем известного и никем не уважаемого. «Почему?» — «У него есть харизма». Немудрено, что при ответе на следующий вопрос он образцом исторической личности называет Сталина. Вот что происходит, когда неразумному дитяти в руки попадает такая опасная игрушка, как слово «харизма». Может быть, это дар не божий, а дьявольский?

У нашей страны невеселый исторический опыт. То у руля оказывались беспомощно-пассивные маразматики, то не в меру ретивые харизматики, готовые жертвовать миллионами жизней. Покупаться на харизму нам уже нельзя. Да и само слово для русского уха не очень приятное. Кому-то в нем слышится «харя» («харизмой не вышел» — шутят про одного партийного лидера), кому-то жутковатое эхо лозунгов типа «Под знаменем марксизма — к победе коммунизма!» И вообще: в начале ведь было не слово, а дело, как резонно заметил персонаж по фамилии Фауст. Будут благие дела — слова для их называния найдутся.

Ц

ЦЕНЗУРА

У этого слова есть очень конкретное буквальное значение. И все попытки придать ему переносный, метафорический смысл сбивают нас с толку, уводят в сторону от истины. «Система государственного надзора за печатью и средствами массовой информации» — читаем статью «Цензура» в словаре Ожегова, и важнейшее слово здесь — «государственный». Цензуру может осуществлять только власть, частным лицам эта функция недоступна.

Потому крайне наивно звучит такое заявление одной телеведущей: «Цензура нужна. Я в своей программе прибегаю к цензуре и не допускаю, например, хамства». Конечно, с хамством надо бороться, и порой приходится «фильтровать базар», но при чем здесь цензура? Если ваш мальчик получил двойку и вы его за это не пустили в кино, не станете же вы говорить: «Я устроила сыну террор и взяла его в заложники»!

Коротка человеческая память, и мы почти забыли, какой была цензура в нашем отечестве. Существуя под видом «охраны государственных тайн в печати», она успешно скрывала все, в том числе и самый факт своего существования. Откроем знаменитый «Толковый словарь» Д.Н. Ушакова, выходивший в 1935–1940 годах. Там слово «цензура» сопровождается пометой «устар., загр.», то есть у нас это понятие устарелое, а если где и существует цензура, то исключительно за границей.

Советские цензоры работали увлеченно, творчески, глубоко вникая в вопросы, далекие от политики. Вот одна легендарная история, связанная как раз со словарем Ушакова. За абсолютную подлинность не ручаюсь, но, как говорится: Se поп é vero, é ben trovato (во времена Достоевского сим итальянским выражением свободно оперировал даже Фердыщенко, а сейчас на всякий случай переведу: «если это и не правда, то хорошо придумано»).

Ушакову приходилось работать с цензором в таком плотном контакте, что они даже начали дружить домами. И вот сидят они как-то дома у цензора, чаек попивают, просматривая гранки. Вдруг ответственный товарищ нахмурился и говорит: «Тут у вас слово «любовница». Придется его снять, потому что в нашей стране любовниц не бывает». Ушаков, однако, не растерялся и спрашивает: «А кто же нам только что чай подавал? Кем тогда, простите, вам Нина приходится?» Крыть цензору было нечем, и злополучное слово в тексте уцелело. С формулировкой «женщина, которая находится в половой связи с мужчиной, но не состоит с ним в браке» и с пометой «устар. неодобрит.». Дескать, с этим делом мы покончили давно и вообще — не одобряем.

Когда кто-нибудь в очередной раз примется долдонить, что, мол, нужна «нравственная цензура», — расскажите ему эту историю.

ш

ШНЯГА

Первичное значение этого жаргонного словечка — наркотик кустарного производства и низкого качества. В переносном же смысле — обман, подделка, вообще что-то плохое. В смысле происхождения «шняга» претендует то на связь с древнееврейским «шене-ях» (мелкий товар), то на родство с немецким Schnickschnack (ерунда, чепуха). Обе версии подозрительны.

Так или иначе, «шняга» заняла свое место в длинном и постоянно пополняемом синонимическом ряду таких слов, как ахинея, белиберда, галиматья, ерунда, чепуха, чушь, хренотень и т. п. Особенно часто поминают «шнягу» молодые «сетяне», то есть завсегдатаи чатов и форумов. Например, при обсуждении технических компьютерных проблем: «У меня в правом верхнем углу какая-то шняга вылезла». А порой идут и лингвистические дискуссии: чем же все-таки «шняга» по сути Отличается от простой ерунды и чепухи?.

Подводя предварительные итоги этого народного диспута, можно сказать, что шняга — это чушь не простая, а таинственная, даже с оттенком мистики. Стал я вылавливать из Интернета картинки на тему «shnyaga». Выпала одна вроде бы даже реалистическая, и название сверху крупными письменными буквами — «Шняга». Вот сейчас поймем, с чем ее едят. А на картинке — заснеженные горы, ниже — лес, еще ниже — пруд, посередине которого сидит — тут уж мне слога не хватает, заимствую у Гоголя — «нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал». Ну, и что сей сон означает? Ничего не понятно, полная шняга!

ШОУ

Сравнительно недавно это слово из трех букв вызывало в сознании читателей только образ великого драматурга Джорджа Бернарда Шоу. Ну, особо информированные вспоминали еще и романиста Ирвина Шоу. Хотя имена обоих писателей по-английски произносятся «Шо», а пишутся «Shaw». Нарицательное же существительное «шоу» происходит от «show» и означает, подобно ему, зрелище, представление.

Теперь у нас есть и шоу-бизнес, и целый класс шоуменов. А жизнь превратилась в сплошные реалити-шоу и ток-шоу. Токуем с утра до вечера: и те, кто на экране, и те, кто в кресле перед «ящиком». По все каналам обсуждается примерно один круг вопросов: стоит ли читать книги, можно ли изменять мужу, надо ли любить родину. Ответы никого не интересуют: главное — себя показать. И что толку от того, что заседания правительства нам по телевизору демонстрируют? Вместо того, чтобы практически решать проблемы, министры солидно играют роли. В области таких «шоу» мы всегда были «впереди планеты всей». А называлось это простым русским словом «показуха».

э

ЭСЭМЭСКА

Язык наш — общительный, компанейский. Не любит он официальности, предпочитает разговор фамильярный, без чинов. Широко использует для этого женственную форму с суффиксом «к» и окончанием «а». Казенный термин «платежное поручение» переделывается в «платёжку», любая напряженность снижается тем, что именуется «напряжён-кой». Дом культуры имени Горбунова в Москве еще в советские годы называли «Горбушкой», а теперь это имя закрепилось за находящимся поблизости рынком электронной техники.

Пришла в наш быт мобильная связь, один из видов которой — SMS-сообщения. За этими буквами стоит сочетание «Short Message Service», то есть «Служба коротких сообщений». Но русскому языку эта мудреная расшифровка невдомек. Он без церемоний кладет руку на плечо заморской аббревиатуре: «Эсэмэска ты моя! Давай выпьем на брудершафт!» И вот уже одним русским словом больше стало.

Эсэмэска — новый жанр коммуникации. Она требует краткости и в то же время допускает эмоциональность. Ей не чуждо изобретательное остроумие. Не случайно на улицах и в электричках торгуют теперь сборничками «эсэмэсок». По сути это афоризмы и миниатюры, какие прежде публиковались в «Литературной газете» под рубрикой «Фразы». А группа современных поэтов затеяла рассылку своих стихов в качестве эсэмэсок. Что ж, побольше им адресатов!

я

яппи

«Вот мой Онегин на свободе; острижен по последней моде, как dandy лондонский одет…» Представим, что в наши дни нашелся поэт, равный по смелости Пушкину и замахнувшийся на роман в стихах. Онегин начала двадцать первого века, наверное, был бы там «как яппи бостонский одет». Поскольку слово «дэнди» успело и обрусеть и безнадежно устареть. А мода на костюмы и слова приходит к нам уже не столько из Лондона, сколько из Америки. «В США: увлеченный профессиональной карьерой и материальным успехом состоятельный молодой человек, ведущий светский образ жизни» — так определяет слово «яппи» «Толковый словарь иностранных слов» Л.П. Крысина. Для самих американцев слово «yuppie» тоже довольно новое, возникшее не так давно как сокращение сочетания «young urban professional» («молодой городской профессионал»).

Идея «русского яппи» выглядит культурнее, цивилизованнее, чем уже изрядно поднадоевшая эстетика «новых русских». Крутые Вованы с их мобилами, водилами и разборками изрядно опозорили Россию. А принадлежность к «яппи» все-таки требует свободного владения английским, белой рубашки с галстуком, деловой дисциплины и чувства ответственности. Но стоит ли культивировать «яппизм» как перспективную модель? Не уверен. Яппи — это скорее исполнители, чем творцы, они успешно функционируют как звенья налаженного механизма. К тому же эти безупречные юноши, просиживая весь день за мониторами в офисах, переживая колебания биржевых курсов, быстро выходят из строя. По данным сексологов, тридцать процентов яппи — импотенты. А в России демографическая проблема стоит остро, надо повышать рождаемость…

И вообще — зачем всех кроить на один аршин? Не нужен для юных людей единый жизненный стандарт: пусть кто хочет идет в яппи, кто хочет — в хиппи. Пускай молодежь будет разной. И не только молодежь.

Ведь что значит жить правильно? Это жить по-своему.

А что такое говорить правильно?

Это говорить по-своему, обнаруживая собственную неповторимую интонацию.

Вступать в смелый контакт со всеми слоями языка, со всеми речевыми стилями. Непредвзято встречать любое новое словечко, пришедшее к нам — из-за границы или из молодежного жаргона, из деловых протоколов или из научных фолиантов.

Не бороться за «чистоту» языка, а доверять ему.

Интересоваться родной речью, ее дорогами и закоулками. Любопытствовать, получать удовольствие, узнавая новое о словах, весело играя с ними.

Пусть у каждого из нас будет Свой роман с жизнью и свой роман с языком.

Вл. Новиков Новый словарь модных слов

Вл. Новиков испытывает явное удовольствие от русского языка, от хоровода всех этих слов и словечек, даже если среди них мелькают и не слишком приятные. Говоря теми самыми модными словами, он по жизни лингвистический эпикуреец, чувствующий харизму слова, или, иначе говоря, его особую фишку, и получающий от этого удовольствие.

Журнал "Новый мир"

Автор продолжил свою лексикографическую работу и расширил этот замечательный словарь-исследование, — который смело можно рассматривать как форму лингвистического детектива.

Вот действительно непреходяще модное слово!

Газета "Первое сентября"

Оглавление

Новый словарь модных слов

А

Б

В

Г

Д

Е

Ж

З

И

К

М

Н

О

П

Р

С

Т

У

Ф

Х

Ц

ш

э

я