Слепые жернова [Кэтрин Куксон] (fb2) читать онлайн

Кэтрин Куксон
Слепые жернова

OCR: vetter;

Spellcheck: Natala

Роман. – М.: Локид, 1998. – 348 с; ил. – («Ураган любви»)

ISBN 5-320-00303-Х

Переводчик: Аркадий Кабалкин

Название на языке оригинала: Catherine Cookson "The Blind Miller", 1963

Аннотация

В центре романа английской писательницы Кэтрин Куксон судьба Сары Бредли, девушки из бедной семьи, мечтающей вырваться из дома, из-под опеки тирана отчима. И мечты девушки, казалось бы, начинают сбываться – она встречает хорошего, любящего парня. Но на пути влюбленных встают все новые и новые препятствия. Пройдя через суровые испытания, потеряв любимого человека, героиня романа вновь обретает веру в людей.

Посвящается Терезе и Колину

Медлят жернова Господни,

Да мелка идет мука;

Велико Его терпенье,

Но тверда Его рука.

Генри Уодсворт Лонгфелло

Часть первая
1

Мне надо было заранее приготовиться…

– Непонятно только, каким образом.

– Мама должна была обо всем меня предупредить.

– Откуда ей было знать, что тебе предложат к чаю фрукты? И потом, ты, кажется, говорила, что правильно орудовала вилкой.

– Я чувствовала себя такой неуклюжей… Просто ужас какой-то!

– Что на тебя нашло, Сара? Какая-то вилка, фрукты… Господи, окажись я на твоем месте, я бы думала не про всякую чепуху, а о том, какое произвела на них впечатление. Вот что важно!

– Я об этом и толкую. Что она обо мне подумает, раз я не отличаю вилки от лопаты?

– Да выбрось ты это из головы! Лучше расскажи, какой у них дом, вообще все.

– Чудесный, просто чудесный! Ты и представить себе не можешь, Филис!

Сестры сидели на самом краешке кровати, но матрас все равно провисал, и они едва не валились друг на дружку. Они многозначительно переглядывались: одной не терпелось поделиться впечатлениями и поплакаться на унижения, пережитые за воскресным чаем, когда она продемонстрировала отсутствие манер, другой хотелось погреться в лучах славы, выпавшей на долю старшей сестры.

– Стол под красивой скатертью, все в тон, фарфор и прочее, всякие там ножички и вилочки… Ничего, я разобралась, что к чему. – Сара скорчила рожицу, а потом улыбнулась, и от ее улыбки все засияло, словно в грязное окошко заглянул солнечный луч. – Представляешь, они едят не в кухне, а в столовой!

– Потому что дом угловой. Он вдвое просторнее других.

Сара кивнула.

– В гостиной на полу ковер, там тебе и пианино, и стеклянный буфет с фарфором. Видела бы ты всю эту красоту, Филис!

– А наверх ты поднималась?

– Да, она отвела меня наверх, раздеться.

– Догола?

Филис пихнула Сару в плечо, и они разлетелись, как мячики, но тут же снова повалились одна на другую, увлекаемые матрасом.

– Попридержи язык, Филис. – Глаза Сары сияли, она делала над собой усилие, чтобы не рассмеяться. – Так у них принято. Между прочим, у них там туалет со сливом.

– Не может быть!

– Представь себе.

– Наверное, ты вся вымокла?

– Что еще за глупости?

– Никакие не глупости: один раз я села на такой и дернула за цепочку. Ну и окатило же меня!

– Экая ты дурочка, Филис! Сначала надо встать, а уж потом дергать.

– Теперь-то я знаю… Давай дальше. Небось вас оставили в гостиной вдвоем, чтобы вы там миловались?

На сей раз толчок последовал от Сары, да такой сильный, что Филис оказалась на полу. Но уже спустя минуту сестры снова сидели на кровати, обнявшись и раскачиваясь.

Когда они успокоились, лица у обеих были мокры – хохот довел их до слез.

– Вообще-то я не удивилась бы, если бы они именно так и поступили. Он у тебя как будто не из тех, кто тянет резину. Вы встречаетесь всего-навсего три недели, а он уже приглашает тебя к себе домой! Возьми Мэй Коннор: она встречается со своим Гарри Виллисом уже полгода, но он и близко не подпускает ее к матушкиной двери, хотя считается, что у них все на мази.

– Что ты сравниваешь? Просто Гарри не намерен приводить Мэй к себе домой.

Филис поерзала на кровати, задрала ноги и заявила:

– О тебе болтают все соседки. Стоило тебе свернуть за угол, а мамаша Рэтклифф уже тут как тут, говорит матери: «Какая красотка сегодня ваша Сара!» – Филис опять поддела сестру локтем и показала ей язык. – Старая змея только и ждет, чтобы показать клыки. Хочешь знать, что она ляпнула потом?

Девушки посмотрели друг на друга.

– Наверняка я уже слышала все эти гадости.

– Нет, этой ты еще не слыхивала. «Мы теперь одна семья!» Представляешь? – Филис подобрала верхнюю губу, обнажив крупные белые зубы, выпятила подбородок и, удачно подражая виду и говору соседки, прогнусавила: – «Сама знаешь, Энни, из этого все равно не выйдет ничего путного. Слишком мы тут никудышные». Заметь, «мы»! «Мы теперь – одна большая семья». А кто совсем недавно смотрел на нас сверху вниз? «Такие зазнайки, как Хетерингтоны, никогда не принесут в нашу клоаку обручального колечка». Так и заявила.

– Кто говорит об обручальных кольцах? – хрипло, с вызовом проговорила Сара.

– За что купила, за то и продаю. Конечно, она не забыла напомнить, что Хетерингтоны – из нонконформистов. А перед тем, как спохватиться и удрать к своему кипящему чайнику, произвела последний выстрел. «Теперь, – говорит, – у вас на крылечке вечно будет торчать священник».

– Ну ее к черту!

Сара встала и подошла к окну.

Филис, глядя ей спину, молвила:

– Что за выражения, Сара? Кто клялся на образе Девы Марии больше никогда в жизни не браниться?

Сара, не оборачиваясь, смотрела сквозь кружевные занавески на лес дымоходов напротив. Все ее существо было переполнено гневом, и не только под влиянием момента, но и в итоге многолетних размышлений и попыток вслепую вырваться из порочного круга. Минуло уже десять лет, десять лет внутреннего несогласия, с того дня, когда ее впервые осенило: вся ее жизнь пройдет здесь, в беднейшей части квартала под названием Пятнадцать улиц. Тогда она сильно простудилась, и мать влила в нее едва ли не полбутылки микстуры. От такой слоновьей дозы у нее пошла кругом голова, начались видения, большинство из которых она с тех пор позабыла. Лишь одна картина прочно засела в голове – Грязь, так она окрестила про себя ту галлюцинацию. Ей представилось море грязи, вроде того, что простиралось примерно в миле от их дома, в котором увязли не только они с матерью, Филис и их новый отчим, но и все остальное население Пятнадцати улиц; все до единого стояли по шею в грязи и все, Сара в том числе, знали, что надежды выкарабкаться нет и в помине. Тем не менее попытки спастись не прекращались. Одни помогали ближним, другие, вроде соседушки, миссис Рэтклифф, опирались ладонями о головы товарищей по несчастью, окончательно топя их в нечистотах.

– Ненавижу ее! – Сара снова посмотрела на Филис. – Для нее единственная радость – когда над нами измывается отчим. Но ничего, она у меня еще попляшет. Вот увидишь, я отсюда вырвусь.

Она решительно кивнула, и Филис ответила ей таким же кивком, проговорив еле слышно:

– И я с тобой.

Они опять уселись рядышком, и Сара спросила уже без всякой злобы:

– А как же мать?

Филис, балансировавшая на железной раме кровати, подобралась и ответила:

– Ей тоже хочется, чтобы мы как можно быстрее убрались с глаз долой. Пока мы тут, скандалам не будет конца.

– Она тебе так прямо и сказала?

– Нет, конечно, но она сумела бы его утихомирить, если бы мы не мешались под ногами. – Филис вздохнула, закинула голову, тряхнула длинными светлыми волосами и, держась обеими руками за раму и глядя в потолок, мечтательно произнесла: – Как бы мне хотелось, чтобы у меня была такая же грудь, как у тебя!

Сара вздрогнула. Слова сестры вызвали у нее одновременно негодование и неудержимое желание расхохотаться. Она встала и, опершись спиной об узкий подоконник, взглянула на оставшуюся сидеть Филис, пытаясь в очередной раз проникнуть в ее переменчивый характер. Филис всегда меняла не только тему разговора, но и саму манеру говорить настолько стремительно, что оставалось только таращить глаза.

– Забирай, мне не жалко.

– Им только грудь и подавай.

– Я уже советовала тебе попридержать язык.

Желая скрыть смущение, Сара подобрала занавеску и положила ее край на подоконник.

– Я серьезно. Говорю же, что наблюдала, как ты шагаешь по улице и сворачиваешь за угол. Видела я, как глазеют на тебя мужчины. Иногда им бывает интересно рассматривать твои ноги, иногда – лицо, но все равно их глаза возвращаются к твоей груди.

– Филис! – Упершись одним коленом в кровать, Сара обеими руками схватила сестру за плечи и прошипела: – Прекрати такие речи! Тебе всего семнадцать лет, а ты позволяешь себе то же самое, что уличные кумушки!

Кровать заходила ходуном. Шуточная борьба продолжалась до тех пор, пока пружины не расскрипелись вовсю и Сара не взмолилась:

– Немедленно уймись! Того и гляди разбудим мать.

– Ничего не могу поделать: не растет у меня, хоть плачь!

Обе лежали навзничь, задыхаясь от смеха.

– Делать ничего не надо, у тебя и так кое-что имеется.

Возня возобновилась, пружины опять подали голос.

– Ты хоть знаешь, что должна сходить исповедоваться?

– Почему?

– Потому что ведешь такие разговоры.

– Ах, Сара, в некоторых вещах ты еще совсем дитя. Неужели ты бы на моем месте обсуждала с отцом Бейли свой бюст?

Сара поднялась с кровати. Борьба продолжалась, только теперь это была внутренняя борьба. Она длилась уже очень давно. Ей хотелось громко высмеять нелепое предположение Филис, но в то же время она знала, что в нем нет ничего смешного: если бы вина за нечестивый разговор про грудь лежала на ней, она бы обязательно покаялась в дурных мыслях.

Пока она стояла в задумчивости, внизу хлопнула дверь. От этого звука Филис тоже соскочила с кровати.

– Давай ложиться, – шепотом поторопила она сестру.

Они стали одновременно раздеваться, хотя на пространстве в два квадратных фута между стеной и железной койкой это казалось невозможным делом. Стоило им синхронно нагнуться, чтобы подобрать брошенную на пол одежду, и они столкнулись ягодицами, что вызвало у Филис смешок. Сара, вешая свою одежду на крючок за дверью, приложила палец к губам, призывая ее к молчанию. Потом они так же синхронно опустились на колени, осенили себя крестным знамением и зашептали молитву.

Сара, удерживая пружины матраса от предательского скрипа, дождалась, пока Филис осторожно заползет на свое место у стены, и только потом ослабила нажим. Наклонившись к сестре, она услышала ее шепот:

– Он огорчится, что мы дома; придется ему поискать другой повод, чтобы побушевать.

Сара кивнула и тихо прошептала:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – отозвалась Филис.

Обе легли на спину и уставились в потолок.

Летние сумерки долго не уступали места ночи. Было всего десять часов вечера, к тому же воскресного. Парочки в такой вечер еще продолжали прогуливаться, но сестрам полагалось ложиться рано, словно несмышленым детям. Сара полагала, что семнадцатилетняя Филис еще может это терпеть, но никак не она: ведь ей девятнадцать, нет, скоро двадцать лет! Она вытянула свои длинные ноги и, прикоснувшись пальцами ног к задней перекладине койки, прикусила нижнюю губу и крепко зажмурилась.

В памяти всплыла во всех болезненных подробностях сцена за столом у Хетерингтонов. Ей снова стало жгуче стыдно за свое неумение пользоваться вилкой, но стыд сняло как рукой, когда она, широко распахнув глаза, подумала: из этого все равно ничего не выйдет, потому что они сектанты.

Она с самого начала знала, что все тщетно. На что надеяться католичке и нонконформисту? Если бы он принадлежал к англиканской церкви – еще куда ни шло, а так между ними высился еще более непреодолимый барьер, чем разница в социальном положении. Пускай Хетерингтоны тоже обитали на Пятнадцати улицах, две семьи все равно разделяла такая же бездонная пропасть, как последнего подручного из доков и управляющего, проживающего в просторном доме в Вестоу, что в Шилдсе. Перед этим меркло даже то обстоятельство, что четверо Хетерингтонов-мужчин ходили на работу в галстуках и что трое человек, обитающих под одной крышей, имели работу, тогда как ее отчим (мать настаивала, чтобы она звала его отцом) уже семь лет подряд бил баклуши и сейчас бы уже не посмел за что-либо взяться, появись у него такая возможность; даже на разницу между достойным существованием одних и кишащими под обоями клопами у других можно бы было так или иначе (при вмешательстве чуда, разумеется) закрыть глаза, однако над религиозной несовместимостью ни время, ни сама смерть не имели власти. Чего же ради она грызет себя за неправильное обращение с вилочкой для фруктов? А вот как раз по той причине, мысленно разгорячилась она, что у нее вечно не хватает духу посмотреть в лицо реальности, она предпочитает тревожиться из-за мелочей, которые яйца выеденного не стоят, и загораживается от серьезных проблем. Но разве можно загородиться травинкой от всего неба? Если поднести ее совсем близко к глазам, то можно. Но в конце концов рука устанет, травинка упадет, а небо останется на месте… Рано или поздно ей придется смириться с реальностью. (Все эти борения обычно происходили с ней ночами, поэтому по утрам она чувствовала себя совершенно разбитой.)

Разве она не знала с самого начала, с кем имеет дело? Уже когда он переминался перед магазином, поджидая ее, она знала, что этот молодчик – из шикарного дома на улице Камелий. Большой дом в дальнем конце улицы Камелий был известен любому, ведь этот дом не был разделен для двух семей. В нем было целых семь комнат, на двери висело медное кольцо, занавески всегда сверкали белизной.

Он поздоровался, она ответила – и у нее мигом взмокли подмышки и ладони.

«Надеюсь, вы не возражаете?»

Его смущение было под стать ее, и она помогла ему, ответив самоуверенным тоном, который иногда репетировала, подслушав, как разговаривают некоторые (совсем немногие) посетители кондитерской:

«Нет-нет, нисколько».

«Позвольте проводить вас домой».

Магазин находился на Оушн-род в Шилдсе. Обычно она садилась на Маркет-плейс в трамвай и ехала до Тайн-Док, где пересаживалась на трамвай до Джарроу. По утрам она обыкновенно преодолевала из экономии часть расстояния пешком, однако к вечеру из-за стояния за прилавком у нее распухали ноги, а плотное телосложение усиливало боль, поэтому она радовалась возможности посидеть в трамвае. В тот вечер она впервые прошла пешком от Оушн-род до Тайн-Док, потом мимо саймонсайдской дамбы и под арку, выводящую за город, мимо респектабельных Новых домов, тянущихся вдоль свалки, мимо темных строений на пригорке под названием Богги-Хилл и дальше к Пятнадцати улицам. Путь получился длинный, и она пришла в себя только тогда, когда показалась его улица Камелий. Она остановилась, словно ее дернули за ошейник, и натянуто проговорила:

«Благодарю вас. Отсюда я доберусь сама».

Слова эти прозвучали настолько глупо, что она покраснела, не успев договорить. Он улыбнулся и спросил:

«Можно мне будет увидеться с вами завтра вечером?»

На это она ответила робким кивком.

«В то же время?»

«Да».

Она уже собиралась зашагать прочь, но ее остановило завораживающее зрелище – ее проводили приподниманием фетровой шляпы!

Она попыталась удалиться гордой походкой, так как знала, что он смотрит ей вслед, но от усталости у нее подгибались ноги, как у пьяной.

На всех здешних улицах, начиная с шестой, Дадли-стрит, собрались, как всегда по вечерам, мужчины. Все они, по обыкновению, провожали ее взглядами, однако заговорили с ней только за углом ее собственной улицы. Здесь бездельничали человек десять; одни сидели на корточках, другие опирались о стену; все как один были в пальто, в шапках и шарфах, хотя вечер выдался душный. Те, кто постарше, окликали Сару, молодые ограничивались красноречивыми взглядами.

«Прихватила для нас сегодня гостинцев, Сара?»

Она улыбнулась и радостно ответила:

«Можно было взять только коробочку шоколадных конфет, но я знала, что они вам не по вкусу, поэтому отдала их детворе».

«Вот оно что!»

«А мне шоколад ни к чему, – поведал другой. – Мне подавай лимонные леденцы».

«А мне шербет».

«А мне по нраву молодухи. Ох, не отказался бы от молодухи!»

Сара уже почти миновала мужчин, когда до ее ушей долетело это замечание. Его отпустил сосед, живший всего в трех домах от Сары, неприятный субъект. Другой сосед, старше его годами, бросил: «Хватит, не болтай».

Урезонивший грубияна звался Феррисом, жил он напротив Сары. Когда она была еще девчонкой, он частенько совал ей монетку. Своих детей у Феррисов не было. Сара хорошо к нему относилась.

Так все начиналось. С тех пор прошло всего три недели. Каждый вечер ровно в половине восьмого он поджидал ее, чтобы после закрытия магазина проводить до дому. Как-то изъявил желание сводить ее в кино, но она отказалась. Когда в конце второй недели предложение насчет кино было повторено, а она вторично ответила отказом, он удивился. Как было объяснить ему, что она стыдится своих обносков, а выходной одежды вообще не имеет? Другое дело – встречи после трудового дня, когда ей и не положено наряжаться. Наконец, в прошлую субботу он пригласил ее к себе домой на воскресный чай, и она допоздна стирала и гладила юбку и блузку.

Самое странное заключалось в том, что отчим пока что ни разу не обмолвился о происходящем. Узнай он, что она с кем-то встречается, поднялся бы невообразимый шум; ему достаточно было застать ее за беседой с каким-нибудь пареньком, чтобы закусить удила. Когда ей было шестнадцать лет, он выпорол ее за то, что три раза подряд по три минуты видел в обществе одного и того же парня. К ней никто не осмеливался приблизиться – потому, вероятно, что сама она держалась отчужденно, однако она знала, что свою лепту вносит и страх перед Патом Бредли. Раньше это ее удивляло, ибо отчим был плюгавым человечишкой, однако потом она поняла, почему его опасаются: ему были присущи сила характера и злоба, никак не вяжущиеся с его внешним обликом.

Одно не вызывало у нее сомнений: если бы он прослышал о ее встречах с Дэвидом Хетерингтоном, она бы обязательно об этом узнала. В обществе Дэвида ее видели многие, хотя бы соседка, миссис Рэтклифф, однако никто пока не стал доносчиком. Она испытывала теплое чувство ко всем жителям Пятнадцати улиц, которое, впрочем, постепенно иссякало. Чем дольше отчим будет оставаться в неведении, тем больше рассвирепеет, когда все узнает; неужто этого все и дожидаются? Отчим пользовался репутацией всезнайки, и многие, должно быть, посмеивались в рукав, наблюдая, как она водит его за нос. Иначе относиться к ее поведению они не могли, хотя она ничего не предпринимала, чтобы скрыть происходящее.

Накануне вечером мать сказала ей:

«Гляди, вот узнает – шкуру с тебя спустит! На твоем месте я бы больше не таилась».

На это Сара ответила:

«Пройдет воскресенье – тогда и скажу. Меня пригласили на чай. Схожу – и расскажу».

«Боже! – всплеснула руками мать. – Это к сектантам-то!»

Сейчас, лежа в кровати, она повернулась на бок и стала молиться: «Святая Дева, Матерь Божья, вознеси молитвы за нас, грешных, ныне и в час погибели нашей, аминь. Что же мне делать? Пускай он примет католичество… Всели в него разум, Святая Дева! О Царица Небесная, звезда над океаном, поводырь заблудших душ!»

Молитва сама собой прекратилась. Сара зарылась лицом в соломенную подушку; нос свернулся набок, грубая наволочка полезла в рот. Неужели она сошла с ума? Всего три недели знакомства – а она уже мечтает о предложении руки и сердца! С другой стороны, зачем ему было приглашать ее к себе домой? Зачем караулить ее каждый день, не имея определенных намерений? Девушку приглашают домой только со смыслом. А ведь он знает, где она проживает, знает, что она – обитательница самого дна: ее дом стоит на последней из улиц, где есть жители. Дальше тянутся уже такие ветхие дома, такие страшные клоповники, что в них селятся время от времени разве что люди, не уплатившие за прежнее жилье; поговаривают, что их вообще вот-вот снесут. Да, и он, и его мать знают, откуда она родом. Она очень боялась встречи с его матерью; его отец, брат, дядя, вообще мужчины, за исключением отца, не вызывали у нее страха, в отличие от женщин. Однако его мать оказалась не такой уж страшной… В общем, ничего особенно дурного она от нее не увидела. Держалась настороже – это да, внимательно оглядывала гостью, задавала вопросы на засыпку…

Давно ли она работает в кондитерской Бентонов? С четырнадцати лет; это было ее первое место, с тех пор она его не меняла.

Давно ли не имеет работы ее отчим? Чем он занимался, пока не потерял работу? Он был путевым рабочим, только это было еще до Войны; потом он служил в армии, а дальше перебивался временными заработками. Работа была в большом дефиците. Она произнесла это так, словно собеседники могли пребывать на сей счет в неведении, и на нее уставились три пары глаз: отца, дяди, самого Дэвида. Брат Дэвида не жил с родителями, женившись, он переехал на соседнюю улицу.

Где трудится ее сестра? В кафе в Шилдсе. Хорошо хоть, что не спросили, где конкретно находится это кафе…

Дэвид все время сидел напротив нее, и каждый раз, смущаясь или пугаясь, она искала поддержки в его взгляде. Он только этого и ждал. Никогда еще она не видела человека с такими добрыми глазами. Они были у него светло-серые. Глаза были самым привлекательным в его облике, хотя и рот неплох. Все его черты были безупречны, однако от этого он не становился хорош собой. Видимо, виновата в этом его кожа – грубая, с красными прожилками на щеках, как у человека, всю жизнь проработавшего у доменной печи. По ее разумению, это было лицо человека скорее физического труда, чем работника судостроительной конторы. Однако голос свидетельствовал о другом. Это был чудесный голос: мягкий, теплый, добрый. Ей нравились его глаза, его голос, весь он с потрохами.

Отец его был, возможно, так же хорош собой в возрасте Дэвида, но теперь его волосы, когда-то темные, поседели, один глаз дергался. Однако он тоже оказался приятным человеком. Еще там был дядя. Она засмеялась, когда ей его представили. Дэвид назвал его не дядей, а Дэном. «Это Дэн, – сказал он. – На самом деле он мне дядя, но он всего на шесть лет старше меня, так с какой стати мне называть его дядей? Он у нас проказник, так что глядите в оба».

С Дэном ей было совсем легко, легче, чем с остальными, даже с Дэвидом. Дэн уступал в росте Дэвиду, в котором было без малого шесть футов, зато был гораздо шире и дороднее, с большим квадратным лицом. Вот его можно было назвать красавцем. Она с самого начала смекнула, что он относится к породе шутников, умеет поддерживать разговор и вызывать у собеседников смех. Однако в Дэне было еще что-то, что сперва оказалось Саре не по зубам; каким-то образом эта его особенность была связана с отношением к нему сестры, матери Дэвида. Она сразу заметила, что миссис Хетерингтон обращается с братом совсем не так, как с мужем и с сыном. Чаще всего она его игнорировала, когда же ей приходилось с ним разговаривать – к примеру, благодарить за переданное через стол блюдечко, – она старалась на него не глядеть, а ее голос становился заносчивым, словно она была им недовольна, как учитель не проявляющим прилежания учеником. Сара поняла это полностью только сейчас, перебирая в памяти детали чаепития.

В одном она была уверена: Хетерингтоны – превосходные люди; если бы Дэвид сделал ей предложение, она бы от счастья скончалась на месте.

Еще раз попросив Святую Деву приворожить его, она погрузилась в здоровый, полный приятных видений сон.

2

Последним посетителем магазина был в этот день семилетний мальчуган. Он никак не мог решить, чего ему больше хочется: леденцов, пастилы или ирисок. Сара сказала ему как можно терпеливее:

– Мы закрываемся, голубчик. Решайся скорее!

Ребенок еще поразмыслил, потом поднял глаза и сказал:

– Пожалуй, по две унции того и другого.

– Чего именно? – со вздохом переспросила Сара.

Мальчик оказался не готов к немедленному ответу. Сара подняла глаза и увидела над его макушкой фигуру, прохаживающуюся за стеклянной дверью.

Когда мальчик уже разинул рот, чтобы огласить свое решение, в магазине раздался спокойный голос:

– Пора, Сара.

– Да, миссис Бентон.

Она поспешно сложила сласти в пакет и подала его покупателю, который гневно молвил:

– Зачем было класть все в один пакет? Теперь все слипнется.

– Ступай себе! – прошипела продавщица, теряя терпение.

Вытолкав докучливого клиента за дверь, она накинула щеколду, стараясь не поворачиваться лицом к улице. Надевая пальто, доложила:

– Все заперто, миссис Бентон. Я пошла.

Пожилая хозяйка улыбнулась.

– Иди, иди. Не хватало еще, чтобы я расплачивалась за его стоптанные подошвы.

Сара зарделась. Она не знала, что миссис Бентон заметила Дэвида.

– Хороший парень?

– Очень, миссис Бентон.

– Ну, будь умницей.

Сара ничего не ответила, но глаза ее расширились, когда она отвернулась, потупив голову. На напутствие хозяйки можно было бы ответить благодарным смехом, но смеха у нее не вышло из-за волнения. Предупреждение было произнесено не насмешливо, как оно прозвучало бы из уст какой-нибудь из соседок, подразумевающей что-то вроде: «Смотри, не наломай дров, не то придется исповедоваться». Миссис Бентон имела в виду именно пожелание удачи, и Саре стало жарко. Не удивительно, что, когда она предстала перед ним, его первыми словами были:

– Вам жарко?

Теперь она позволила себе широко улыбнуться.

– Только что сбыла большую партию товара.

– Неужели? – Он тоже широко улыбался, ожидая продолжения.

– Видели мальчугана, который сейчас вышел из магазина? Он все не мог решить, как правильнее истратить свой пенс. Ему понравились и леденцы, и пастила, и ириски. Нелегкий выбор!

– На чем же он в конце концов остановился?

– На двух унциях пастилы и двух унциях ирисок. Да еще напустился на меня, когда я положила то и другое в один пакет.

Посмеиваясь и время от времени переглядываясь, они зашагали знакомым путем, не соприкасаясь, но в едином ритме. На углу Фаулер-стрит и Оушн-род он вдруг остановился и объявил:

– Здесь мы сядем в трамвай.

Она посмотрела на него. Со дня первой встречи они проходили свой маршрут исключительно пешком. Только по дороге домой они имели возможность побыть вместе. Она заметила, как он скользнул глазами по ее лодыжкам.

– Вы достаточно настоялись за день.

Ей захотелось сесть на корточки и прикрыть ноги подолом, как она делала в детстве, когда они играли за заднем дворе в дочки-матери и она всегда изъявляла желание изображать младенца, для чего требовалось уменьшать свой рост вдвое. Правда, сейчас собственные лодыжки вызывали у нее ненависть. Только эту часть своего сложения она ненавидела. По ее мнению, они портили весь ее облик. Она не могла не знать, что за достоинства фигуры ее то и дело награждают принятым на севере Англии комплиментом – рослая девчонка. По утрам толщина лодыжек не превышала у нее толщины запястий, однако стоило ей хотя бы немного постоять – и они обязательно распухали. Она догадывалась, что с таким телосложением ей следовало бы поискать сидячую работу. Ведь у нее за прилавком не было даже табурета.

– Это у меня от стояния. – Ей не хотелось, чтобы он считал, будто у нее всегда такие распухшие ноги.

– Знаю. У Дэна та же история.

Так она, к своему удивлению, узнала, что Дэн работает в Джарроу в бакалейном магазине. Зная, что Дэвид и его отец трудятся в судостроительной конторе, она полагала, что и Дэн работает там же. Где зарабатывает на жизнь брат Дэвида, она тем более не имела понятия, но предполагала, что все в той же благословенной конторе.

– Можно и пройтись, – сказала она. – От ходьбы мне не больно.

– Все равно поедем в трамвае. – В его голосе послышалась приятная для слуха твердость. – Вот, кстати, и он. Вперед!

Он взял ее за руку и повлек за собой через улицу.

В трамвае обратился к рабочему, сидевшему на задней площадке:

– Привет, Фред!

– Здравствуйте, мистер Хетерингтон.

Почтительное обращение рабочего к Дэвиду пришлось Саре по душе. Она испытала гордость, словно ореол почетного титула распространился и на нее. Еще бы, ведь рабочий назвал ее ухажера мистером Хетерингтоном!

Дэвид легонько потянул ее и принудил опуститься на сиденье напротив своего знакомого. Потом, обернувшись, спросил его:

– Ну, как, Фред, получилось?

– Не-ет, – протянул Фред. – Там столпились человек тридцать. Дохлый номер! Даже по протекции не выходит.

– Мне очень жаль.

– Не переживайте, мистер Хетерингтон. Спасибо и за то, что поставили меня в очередь.

Дэвид отвлекся, чтобы заплатить кондуктору за проезд, потом взглянул на Сару и тихо сказал:

– Нет ничего хуже, чем пытаться попасть на работу.

Сара не уловила смысла его фразы из-за лязга трамвая, однако догадалась, что он с симпатией отзывается о попутчике. Дэвид снова оглянулся через плечо и сказал Фреду:

– Завтра с утра пораньше поезжай в «Фуллерз». Вдруг что-то да выгорит. Где-нибудь во дворе встретишь Джона. – Он перешел на шепот. – Если удастся переброситься с ним словечком наедине, скажи, что это я тебя прислал.

– Вот спасибо, мистер Хетерингтон! Так и сделаю. Уж будьте уверены, встану раньше пташек. Эта чертова жизнь кого хочешь согнет в бараний рог.

– Желаю удачи, Фред.

– Удача – это как раз то, чего нашему брату недостает. И вам того же, сэр.

Он на мгновение перевел взгляд на Сарин профиль и опять уставился на Дэвида. Это движение было откровеннее словесного комплимента. Потом он встал и дернул за звонок, так как кондуктор поднялся на верхнюю площадку. Трамвай остановился.

Не глядя на спутницу, Дэвид сказал:

– Не могу смотреть, как они болтаются без дела и гниют заживо! Помню, когда я только пришел работать в контору доков, это был детина – косая сажень в плечах. А теперь усох минимум вдвое. В конечном итоге это случается с ними со всеми – наверное, что-то подтачивает их изнутри.

Сара внимательно и хмуро посмотрела на него. На сей раз она расслышала его высказывание от начала до конца, и оно ей почему-то не понравилось; ей не хотелось, чтобы он якшался с рабочими, разговаривал с ними как с ровней. Ведь он был пришельцем из другого мира, с противоположного конца! Он работал в конторе! Ей хотелось, чтобы он оставался, по крайней мере в ее представлении, человеком, никак не связанным с докерами, кочегарами, укладчиками, клепальщиками и прочей наемной рабочей силой.

Но он взял и сказал:

– Мой брат – бригадир плотников. Фирма у них маленькая, но он все равно при возможности пристроит его к какому-нибудь делу.

Его брат – плотник? Это сообщение стало для нее ударом, несмотря на звание бригадира. Она и представить себе не могла, чтобы кто-то из Хетерингтонов работал непосредственно в доках, имел дело с тяжестями и с грязью. С другой стороны, она вовсе не была зазнайкой и не хотела ею быть. Она мысленно повторила последнюю фразу, словно поспешно подыскивая ответ на оскорбление, и ее непривычные к быстрой работе мозги, не найдя доводов в поддержку снобизма, беспомощно признали поражение. Ей просто хотелось забыть про все неприятное.

Она уставилась на свои руки, обтянутые тонкими серыми перчатками – попытка казаться элегантной. Потом ее взгляд упал на ноги Дэвида. Он был обут в прекрасные коричневые ботинки, надраенные до блеска. Накануне он был обут в другие – черные, но это потому, что на нем был темный костюм. Значит, он может себе позволить подбирать разные туфли к разным костюмам! Она уже видела его в двух разных костюмах, не считая серого фланелевого и твидового пальто.

– Вы что-то уронили?

– Нет. – Она поспешно выпрямилась. – Просто я… смотрела на ваши туфли.

Зачем она это говорит? Секунду назад у нее и в мыслях не было откровенничать.

– Вы о блеске? – Он поджал губы, сверкнул глазами и кивнул, после чего сказал: – Это работа моей матери, она чистит мне обувь. Можно подумать, что она училась этому в армии, так ловко у нее выходит.

Она неуверенно улыбнулась ему в ответ. Права была ее мать, когда твердила: «Пришла беда – отворяй ворота!» Это применимо в любой жизненной ситуации. Сначала он беседует с простым рабочим так, словно стоит на одной с ним ступеньке, потом признается, что его братец занимается ручным трудом, а потом окончательно рушит ее иллюзию насчет исключительности своей семьи рассказом о том, что его мать чистит всем домочадцам обувь… Даже у нее в семье отчим, дурной человек и лентяй, чистил себе обувь самостоятельно.

Трамвай бежал по Стэнхоуп-род. Когда показалась католическая церковь, в которую она хаживала с тех пор, как стала школьницей, она благоговейно наклонила голову в знак почтения к Сердцу Христову, неизменно выставленному на алтаре. Это было непродуманное, почти инстинктивное движение.

Дэвид обратил внимание на ее набожность. Это стало ясно, когда они, сойдя с трамвая, перешли через дорогу и направились пешком в сторону Ист-Джарроу.

– Вы регулярно посещаете церковь? – спросил он с улыбкой.

– Регулярно… – повторила она, словно это было иностранное слово, а потом поспешно ответила: – Да, каждое воскресенье. Обязательно.

Следующие несколько минут они шагали молча, а потом он проговорил:

– Я тоже раньше ходил каждое воскресенье в нашу часовню.

За этим признанием последовала почти виноватая улыбка.

– А теперь перестали?

– Перестал. Ни разу там не был с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет.

У нее словно гора свалилась с плеч. Это может очень упростить все дело.

– Почему?

Он чуть заметно покачал головой.

– Не мог больше этого выносить. Ограниченность, чванливая уверенность, что Бог принадлежит одним баптистам, а тебе устроит вечные муки, если ты думаешь не так, как они предписывают, – все это стало казаться мне безумием. Разумеется, такое отношение появилось у меня не сразу, ему предшествовали долгие и тревожные раздумья. Но теперь я уверен, что люди просто ослы, если не сказать хуже, раз верят, что Бог существует только для них одних с их сугубо определенным мышлением, тогда как вся остальная страна – да что там страна, весь мир обречен на проклятие, не присоединись он к ним.

Она была ошеломлена. Раз он такого мнения о баптистах, то что говорить о католиках? Ведь католическая религия – единственно истинная, каждый католик знает и обязан отстаивать это. Можно не ходить к мессе, напиваться, мужчинам – нередко поколачивать жен, но, сходив на исповедь и получив отпущение грехов, католик знает, что пользуется привилегиями, каких ни у кого, кроме него, нет и в помине… Первое мгновение тяжелого ошеломления прошло, и ему на смену пришел луч надежды. Разве при таком его отношении к религии не легче будет решить их проблемы? Одно то, что он уже не числил себя религиозным нонконформистом, означало, что битва наполовину выиграна. Однако вопреки этим своим мыслям вслух Сара произнесла:

– Но вы верите в Бога?

– Не знаю. – Он покачал головой. – Иногда у меня пропадают последние сомнения: нет, не верю. А иногда… В общем, не знаю. Я мог бы поклоняться величию, простоте, великодушию Иисуса. За Его презрение к наигранной святости я готов пожать Ему руку. Когда Он одаривает улыбкой мытарей и блудниц, я готов встать с Ним рядом. Но я не могу согласиться с Его речами, будто та неторопливая сила, что вырастила из семечка дерево, а потом превратила это дерево в дрова, на которых будет сожжен еще не зачатый человек, и есть мой небесный Отец. Впрочем, так ли все это важно?

Они шагали бок о бок, его длинное серьезное лицо было повернуто к ней. Не глядя на него, она неискренне ответила:

– Вовсе нет.

Снова наступило молчание. Теперь они шагали по тихой улочке, между высоких каменных стен; с одной стороны была дамба, с другой – лесопилка. Когда вокруг не осталось ни души, он неожиданно взял ее за руку и принудил остановиться. Не выпуская ее руки и пожирая ее взглядом, он выпалил два слова, которых она не могла не счесть признаком чудачества. Он сказал:

– Привет, Сара!

Она чуть было не захихикала: разве они только что познакомились? Но опустила ресницы, видя его пристальный взгляд. Казалось, он расчленяет ее тело на составные части и каждую изучает в отдельности. Потом опять заглянул ей в глаза и спросил:

– Ну, как, Сара?

Она не знала, что ответить. Она облизнула дрожащие губы и, как дурочка, каковой, по собственному мнению, и являлась, не нашлась с ответом. Ему пришлось продолжать:

– Просто я никогда прежде не произносил вашего имени. Мы ходили здесь уже двадцать пять раз – я считал, – а я ни разу не назвал вас по имени. И еще сегодня я впервые к вам прикоснулся, когда подсаживал в автобус. Должен вам сказать, Сара, что… вы очень красивая.

– О!… – только и вымолвила, вернее, простонала она.

Он огляделся и тихо спросил:

– Можно мне вас поцеловать?

Она оставалась неспособной на членораздельный ответ, но его и не требовалось – тело ответило вместо нее. В следующее мгновение они уже стояли вплотную друг к другу, и его губы нежно прикасались к ее губам, словно опасаясь происходящего. Секунда – и все кончилось; они снова шагали рядом, но уже не мешая рукам соприкасаться. Она чувствовала себя пушинкой, тяжесть в ногах исчезла, она готова была взлететь.

Они миновали стену и увидели берег. Был прилив, дети играли с досками на воде. Дальше находилось трамвайное депо, Богги-Хилл. Только когда показался жилой массив – Пятнадцатые улицы, он нарушил волшебную тишину:

– Хотите, съездим завтра вечером в Ньюкасл на спектакль?

– О!…

Снова стон, правда, иного свойства. В Ньюкасл на спектакль! Это уже была бы настоящая жизнь… Если бы только она могла ответить согласием! В кармане у нее была получка – 18 шиллингов и 6 пенсов. Хорошие деньги, на которые можно было бы нарядиться с ног до головы, но где там! Ей еженедельно приходилось отдавать в семью по 14 шиллингов. Еще 2 шиллинга уходило на одежду. Оставалось полкроны, и того не было бы, если бы гона ежедневно не экономила на проезде. Фунтов на пять смогла бы отлично приодеться. Так она и сделает! От решимости ее грудь заходила ходуном. Пять фунтов – и у нее будет новое пальто и туфли. Но о завтра не приходится и мечтать… Она поникла и пробормотала:

– Простите, завтра я не могу.

– Почему? На прошлой неделе вы говорили, что в эту субботу вас раньше отпустят… Сара! – Опять они стояли лицом к лицу. – У вас есть еще кто-то, Сара?

– Еще кто-то? – Наконец-то она обрела дар речи. Смеясь, она повторила: – Кто-то еще! – Склонив голову набок, даже позволила себе пошутить: – Где же он, по-вашему, прятался целые три недели?

Они засмеялись вместе. Он смеялся в своей манере – откидывая назад голову. Потом опять посмотрел на нее и спросил:

– В таком случае, почему вы не можете?

Пришел ее черед изучать его лицо. При внимательном рассмотрении оно оказалось славным – добрым и честным. В следующий миг до нее дошло главное: он совершенно не зазнается. Эта мысль ее согрела. Она почувствовала себя мудрой, едва ли не умнее его, сумев проникнуть в его характер. Теперь ей было понятно, почему он так запросто общается с работягами. Не удивляло ее больше и то, что он без смущения рассказывает, что его мать чистит всем обувь, а брат выполняет незавидную работенку. Ни капли чванства! Новое знание придало ей смелости. Она слегка распахнула полы своего пальто и призналась:

– Мне нечего одеть.

– Что?! – Он в искреннем изумлении приподнял брови, потом его длинное лицо стало озабоченным, кончик носа по-кроличьи сморщился. – Милая моя! Надо же, о чем вы тревожитесь! Я даже не замечал, что на вас одето. – Озабоченность сменилась веселой улыбкой. – И никто никогда не заметит, Сара. Вы носите свою одежду, как… В общем, как человек, которому вообще не нужна одежда, чтобы обратить на себя внимание. То есть вы понимаете, что я хочу сказать… – поспешно закончил он.

Она стояла, опустив глаза.

– Очень мило, что вы так говорите, но девушке нужна хорошая одежда. От хорошей, новой одежды сразу оживаешь…

– А я вам говорю, что никто никогда не заметит, что вы там… Да бросьте вы! – Он со смехом повлек ее за собой. – Вот приедете завтра в Ньюкасл – и сами увидите, что разные разодетые дамочки вам в подметки не годятся.

Она все еще не поднимала глаз, но ее большое тело сотрясалось от счастливого смеха. Потом она взяла себя в руки, подняла голову и тихо произнесла:

– Знаете, что я вам скажу?

– Не знаю.

– По-моему, лучше вас нет никого в целом свете.

– Сара!

Он чуть было снова не привлек ее к себе, и ей пришлось предупредить его:

– Перестаньте! Мы почти пришли. Люди же вокруг!

И густо покраснела. Она не собиралась говорить ему комплименты, это вышло непроизвольно. На данной стадии это было преждевременно, все равно что взять и броситься ему на шею. Впрочем, он все поймет правильно, ведь она сказала ему правду: он самый лучший человек на свете. То есть мужчина. Он именно так и выглядел: не пареньком, не юнцом, а мужчиной. Кстати, сколько ему лет? Он ни разу не говорил о своем возрасте. На вид ему можно было дать лет двадцать пять – двадцать шесть. Воистину, в этот вечер она была не властна над своим языком – к ее собственному изумлению, язык бесстрашно задал вопрос:

– Сколько вам лет?

– А вы как думаете? – насмешливо осведомился он.

Она покосилась на него, словно снимая мерку, и ответила:

– Двадцать шесть.

– Двадцать шесть? – Его брови взлетели на лоб. – Ошиблись на три года.

– Неужто двадцать девять?

– Нет. Придется вас разочаровать: всего двадцать три.

Она вовсе не была разочарована, просто он выглядел старше. Следующие его слова заставили ее вздрогнуть:

– А вам девятнадцать.

– Откуда вы знаете?

– Я знаю, когда вы окончили школу.

– Вот как?

Он наклонился к ней и угрожающе прошептал:

– Я уже не один год слежу за вами, Сара Бредли.

Она снова почувствовала себя по-детски счастливой и беззаботной, чего с ней почти никогда не случалось. Подумать только, он так давно положил на нее глаз! Раз так, почему не открылся раньше? Потому, наверное, что она никогда на него не глядела. Раз за разом сталкивалась с ним на тротуаре, но неизменно отводила взгляд, зная, что она ему не ровня.

На углу улицы Камелий он поздоровался с двумя встреченными женщинами:

– Добрый вечер, миссис Талбот, добрый вечер, миссис Френсис.

– Добрый вечер, – ответила одна из них.

Обе кивнули, не спуская глаз с Сары.

Только что ей было тепло, а теперь повеяло холодком. Что они вообразили? Тут и думать нечего: приняли Дэвида за сумасшедшего. Если начистоту, дернула она себя, то одним сумасшедшим дело не ограничивается – она по-своему тоже лишилась разума.

На том месте, где они обычно расставались, она остановилась.

– Почему вы не позволяете провожать вас дальше?

Она не отвела взгляда.

– Разве и так не ясно?

Какое это облегчение – быть откровенной! Признавшись в своих проблемах с одеждой, она уже готовабыла обо всем говорить ему правду.

– Глупости!

– Какие уж глупости… Сами знаете, что у нас там за местечко.

– Рано или поздно мне придется там появиться.

Ее снова окатило жаркой волной, и она потупила взор.

– Решено, завтра я за вами зайду.

– Нет, пожалуйста, не надо! – взмолилась она. – Не ходите туда. Лучше встретимся здесь.

Он собирался ответить, но тут ватага мальчишек, носившаяся все это время по мостовой, закрутилась на тротуаре вокруг них, и один, удирая от преследования, ненароком схватил Сару за подол. Она едва удержалась на ногах. Дэвид не дал ей упасть и крикнул на мальчишку:

– Эй, ты что? Немедленно уймись!

Провинившийся метнулся обратно на мостовую, зато его преследователь остановился, уставился на Сару и без всяких предисловий сообщил:

– У вас за домом творится сущий ад, Сара. Твой папаша потчует Филис ремешком. Она орет как оглашенная, а мать сидит взаперти в чулане.

Губы Сары зашевелились, хотя намерения высказаться у нее не было. На мгновение она сделалась похожей на древнюю старуху, жующую губами от невозможности сформулировать мысль, однако в голове у нее царила полная ясность. За какую-то секунду вся сладость жизни, которую она едва вкусила, улетучилась из-за слов мальчишки. Она уже не смела смотреть на Дэвида.

Развернувшись, со всех ног бросилась прочь от него. Однако он быстро ее нагнал. Задыхаясь, она сказала, вернее, почти пролаяла:

– Нет! Не ходите со мной, прошу вас! Я этого не хочу, неужели сами не видите?

Он остался стоять, так ничего и не ответив, а она побежала к дому, минуя перекресток за перекрестком. На ближайшем к дому углу мужчин, вопреки обыкновению, не оказалось, на улице их тоже не было. Улица вообще была необычно пустынной, если не считать миссис Янг, соседку справа. Она как раз выходила из дому, когда Сара принялась барабанить в дверь.

– Вряд ли ты так попадешь в дом, крошка. Он уже полчаса как не бушует. Пора приводить его в чувство. Я бы сама пошла к инспектору по жестокому обращению с детьми, если бы не твоя мамаша. Отхлестал бедняжку так, что оставил ее едва живой! Просто псих какой-то, злобный псих, когда на него накатывает. Ладно бы еще устраивал такое в подпитии, но, раз он у вас не пьющий, значит, у него просто не все дома.

– А что она натворила, миссис Янг?

– А вот это не мое дело, милочка. Скоро сама узнаешь. На твоем месте я бы пробралась туда сзади.

Сара побежала в указанном направлении. На задах собрались люди; каждый был сам по себе. У задней калитки Сариного дома стояли четверо мужчин и женщина. Женщина обернулась.

– А, это ты, Сара?

Один из мужчин схватил ее за руку и предупредил:

– На твоем месте я бы туда пока что не совался. Пускай сперва остынет. С ним твоя мать. Не надо винить во всем его одного, – сказал мужчина, так сильно качая головой, что она грозила оторваться. – Когда такое случается, приходится принимать меры.

– О чем это вы, мистер Райли? Что случается? Что произошло? Да отпустите вы меня!

Мужчина, державший ее за руку, послушался и разжал пальцы. Второй объяснил:

– Арабы – вот что.

– Арабы?! – Сара знала, что недопустимо широко разинула рот и обнажила десны, словно само это слово издавало неприятный запах.

– Ты правильно меня расслышала, дочка. Малютка Филис связалась с арабом. Твой папаша – не ангел, это всем известно, но, раз такое дело, я поступил бы так же.

– Даю голову на отсечение, что у вас не поднялась бы рука. А он совсем озверел.

Подгоняемая этими словами женщины, Сара ворвалась в калитку. Из кухни не доносилось ни звука, весь дом затаился. Она открыла дверь и заглянула в тесную квадратную кладовку. Таз, обычно стоящий на табурете за дверью и использующийся как лохань для стирки и для прочих нужд, связанных с водой, валялся кверху днищем, а пол был залит мыльной водой. Она тихо вошла в кухню. Отчим сидел за столом с угла. Его худое скорбное лицо пожелтело, красные, прожилки, всегда портившие глаза, сейчас целиком затянули белки. Эти налитые кровью глаза сверлили Сару, как буравчики. Его тощее тельце и короткие ножки были неподвижны; он выглядел обрубком, а не человеком.

Сара перевела взгляд на мать, которая держалась руками за каминную полку и смотрела, наклонясь, на чахлый огонь в камине. Мать была крупной женщиной, рядом с ней отец казался совсем плюгавым. В свое время она была красоткой с хорошей фигурой, любительницей похохотать, но Сара уже много лет не слышала ее смеха. Мысль, которая посещала ее бесчисленное количество раз, возвратилась: зачем она это сделала, зачем вышла за него замуж? Он был моложе ее на десять лет. Сара и раньше объясняла это разницей в возрасте – ей польстило его внимание…

Запинаясь, она спросила:

– Что… Что случилось?

Она не поверила в то, что услышала у калитки. Чтобы Филис связалась с арабом? Просто этот изверг рад любому поводу, чтобы пустить в ход ремень.

– Явилась – не запылилась!

Не обращая внимания на его слова, она повторила вопрос, нарочито обращаясь к одной матери:

– Что случилось?

Пат Бредли вскочил, испепеляя ее своими налитыми кровью глазами.

– Делаешь вид, что знать ничего не знаешь, да? Она да ты – два сапога пара. Если она чего не знает, ты ее быстро надоумишь. А вообще-то она и без тебя соображает.

Мать обернулась и впервые заговорила мертвенным голосом:

– Ступай наверх, Сара, и займись Филис.

– Пускай дождется, пока я ее отпущу.

– Оставь хоть ее в покое! – Энни Бредли угрожающе возвышалась над тщедушным супругом. – Ты и так достаточно накуролесил для одного вечера. На сей раз ты перегнул палку. Или я тебя не предупреждала, что будет, если ты опять поднимешь на одну из них руку? – Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами, и повторила: – Ступай, займись Филис, Сара.

Сара медленно развернулась. Ей одновременно и хотелось, и не хотелось идти наверх. Сперва следовало разобраться с этим негодяем, предостеречь его от того, что случится, если он посмеет поднять руку на нее. Она давно ждала этой возможности и молила Пресвятую Деву о храбрости, однако слово матери было для нее законом. Пройдя между столом и кушеткой, она открыла дверь на лестницу и, хватаясь за веревочные перила, взобралась по почти отвесным ступенькам. Один шаг – и, миновав крохотную прихожую, она оказалась в спальне, перед простертой на кровати Филис.

Филис лежала на боку. От спинки джемпера остались клочья, юбка была разорвана в двух местах от пояса до края, штаны выпачканы, словно ее волочили по грязи. Сара наклонилась к сестре. Следов крови не было, однако на спине вздувались синие рубцы.

– Филис! – Она ласково прикоснулась к плечу сестры, но та никак не отреагировала на прикосновение, и Сара повторила настойчивее: – Филис, сядь! Ты меня слышишь? Филис!

Филис шевельнулась; каждое движение давалось ей с трудом, словно она была привязана к кровати. Глаза ее плотно зажмурены, все лицо, не считая темного рубца, бравшего начало у виска и кончавшегося в уголке рта, было белым, как мел. Но Сара смотрела не на лицо, а на грудь сестры – маленькую, еще не успевшую развиться, о размерах которой та так пеклась. Сейчас ее грудь, как и спина, была исчерчена рубцами.

– Боже мой! – Сара опустилась на край кровати, нежно обняла тощее тельце и стала покачивать, как мать дитя. – Боже мой!

Какое-то время она просто покачивала сестру, бессильно причитая, а потом спохватилась:

– Сейчас принесу мазь и натру тебя. Погоди!

Филис по-прежнему ничего не говорила, но, когда Сара выпустила ее, она спустила ноги с кровати и села. У нее был такой вид, словно ее покинуло всякое желание жить, не оставив даже инстинкта самозащиты. Но это впечатление оказалось ошибочным. Стоило Саре прикоснуться пальцем с мазью к ее щеке, как она схватила сестру за кисть и прошептала хрипло, но напористо:

– В один прекрасный день я его просто прибью!

Сара не стала упрекать ее за такое воинственное намерение, а присела с ней рядом и шепотом спросила:

– Что ты натворила?

– Он говорит, что я связалась с арабом.

Филис смотрела Саре прямо в глаза.

– Но ведь это не так, правда? Не с арабом же?

– Он говорит, что я связалась с арабом. Не просто перекинулась словечком, а связалась.

– Но ведь ты даже никогда не разговаривала ни с какими арабами.

– Как раз разговаривала. – Филис не отвела взгляда. – Они каждый день бывают у нас в кафе, так что волей-неволей приходится.

– Знаю, но не на улице же?

– Я и на улице с одним разговаривала.

– Что ты, Филис!

– «Что ты, Филис!» – передразнила она Сару. – Вполне приличный парень, куда лучше здешних, доложу я тебе.

– Но, Филис, араб есть араб. Тебя заклюют, затравят, заставят бежать без оглядки! Помнишь Бетти Фуллер? Наверное, нет, а я помню. Она вышла замуж за араба, а когда приехала навестить мать, миссис Бакстер вывалила на нее из верхнего окошка содержимое ночного горшка. Мне было тогда лет десять, но я хорошо запомнила, какой это был стыд. Все соседи переполошились.

– Мне-то что? Я с ним не связалась, а просто поболтала пару раз. Один раз это было на пароме. Мистер Бенито послал меня за заказом в Норт-Шилдс, а он оказался на пароме, вот мы и разговорились. И должна тебе сказать… – Филис уже не шептала, а яростно шипела. – Его речь не сравнится с речью наших шалопаев. Конечно, слова у него те же, что у любого углекопа, но по крайней мере он обучен приличным манерам.

Сара ничего не ответила. Ей было трудно переварить услышанное. Филис разговаривала с арабом! Любому в округе было известно, что было с девушками, встречающимися с арабами: их подвергали остракизму и не пускали обратно в общество приличных людей. Их семьи отказывались с ними знаться – во всяком случае, здесь происходило именно так. Почти все белые девушки, повыходившие замуж за арабов, жили в арабском поселке в Костерфайн-Тауне и Ист-Холборне. Непокорные, осмеливавшиеся селиться в других районах города, не выдерживали долго – об этом заботились соседи.

Сара знала, что даже здесь, на самом дне, строго соблюдаются классовые различия. Обитатели верхних и нижних кварталов Пятнадцати улиц знали свое место и не замечали друг друга, пока сама Сара, вернее, Дэвид Хетерингтон не сломал лед предубеждения и не нарушил табу. Однако даже эти правила, копирующие еще более сильные настроения такого рода, царящие в Джарроу и Шилдсе, несмотря на убожество жизни без работы, не шли ни в какое сравнение с разницей между белой девушкой любого сословия и арабом.

Лицо Филис перекосилось от боли, когда она прижала руки к груди в знак своей искренности.

– Ты мне не веришь?

– Верю, Филис. Лучше объясни, как об этом пронюхал он. – Она указала кивком на дверь.

– Только сегодня и пронюхал. Сегодня я всего во второй раз разговаривала с тем парнем на улице. Я как раз вышла с работы и решила заглянуть на рынок, чтобы принести что-нибудь матери. Ты же знаешь, как она любит мидии. Я пошла в лавку, где продаются мидии, черный хлеб и пиво, а там оказался он, как раз лопал мидии. Не хочешь, мол, полакомиться? Нет, отвечаю, лучше возьму с собой. Когда я вышла, он увязался за мной. Так мы с ним и прошлись по улице. Не могла же я ему сказать: «Тебе нельзя со мной идти!»

Ее глаза, полные боли и бунта, требовали ответа, и Сара ответила:

– Конечно, нет! И это все?

– Все! Богом клянусь, больше ничего не было. Но учти, – Филис подалась к сестре, – теперь будет продолжение. Провалиться мне на этом месте, если это окажется пустой угрозой! На этот раз во мне что-то надломилось. Он и раньше угощал меня ремнем, но не так, как сегодня. Клянусь, я с ним расквитаюсь! Я уже знаю, как. Богом клянусь, он у меня попляшет!

– Филис, тебе больно, вот ты и городишь чушь.

– Не просто больно, а хоть на стену лезь! – Филис в отчаянии замотала головой. – Хоть в гроб ложись! Только я не подохну, нарочно выживу, чтобы его осрамить. Господи! – Она стиснула руки. – Никто и глазом не успеет моргнуть, как я отсюда вырвусь. Вот увидишь, я даже тебя опережу. Увидишь!

Можно было подумать, что Сара с ней спорит, а та твердила только:

– Хорошо, хорошо, успокойся! Ложись-ка, я натру тебе спину.

Филис послушно улеглась на живот. Когда Сара щедро натерла ей спину мазью, она перевернулась и сказала:

– Ох, и дурно же мне! Совсем плохо дело.

– Лежи спокойно, сейчас я что-нибудь тебе принесу.

Она сострадательно улыбнулась сестре и провела пальцем по ее обезображенной рубцом щеке.

Оказавшись за дверью спальни, обессиленно привалилась спиной к стене. Ее душила злоба. Это чувство было так сильно, что ей самой стало страшно: ее так и подмывало слететь вниз, вооружиться ремнем для правки бритвы, висевшим под зеркальцем у камина, и стегать этого тщедушного изверга, пока он не взмолится о пощаде. Она знала, что способна сейчас на это, у нее хватит и силы, и твердости. Почему же она медлит? Потому, наверное, что еще никогда ни на кого не поднимала руки. Она пыталась заставить себя дать волю праведному гневу, но ее хватало только на то, чтобы молиться Святой Деве Марии. Спускаясь вниз, она увещевала себя: «Ты уже взрослая! Что ты колеблешься? Он бы никогда больше не позволил себе рукоприкладства!»

В кухне была одна мать, но она сделала жест, давая понять, что отчим рядом, в кладовке.

– Я иду за врачом, – объявила Сара.

– Что ты сказала? – спросила всклокоченная голова, высунувшаяся из-за двери чулана.

– Я сказала, что приведу врача.

– Только посмей! Врачу придется заниматься вами обеими: ты у меня тоже узнаешь, почем фунт лиха. В любом случае тебе несдобровать. Если бы я не встретил эту паршивку с шоколадным ухажером, то ты была бы первой. Ничего, на хорошее дело всегда найдется время.

– Я сказала, что больше не позволю! – не выдержала Энни, двинувшись на мужа.

– Не пыхти попусту, женщина. Если тебя устраивает, что обе твои дочери – уличные девки, то я не потерплю их у себя под крышей.

– Вот и отпусти их на все четыре стороны! – крикнула Энни.

– Отпущу, когда сочту нужным, и не раньше. А пока я не дам им превратиться в последних проституток.

Сара метнулась к нему и, схватившись обеими руками за край стола, крикнула:

– Ты это о чем? Следи за своей речью, потому что после того, что я увидела наверху, я готова отплатить тебе твоей же монетой! Слишком долго ты тут самоуправствовал, всех запугивал. Теперь этому пришел конец. Если ты еще хоть раз поднимешь руку на меня или на кого-то еще в этом доме, я сама вооружусь твоим ремнем и спущу с тебя шкуру. Помяни мое слово!

Сара уже не кричала, а почти визжала. Мать стояла рядом, плечом оттирала дочь от стола и пыталась заглушить ее рев, повторяя:

– Успокойся, успокойся!

Саре не хватало дыхания, словно она преодолела галопом добрую милю. Она судорожно ловила ртом воздух. Какое-то время в кухне не раздавалось никаких других звуков. Потом Пат Бредли настежь распахнул дверь и предстал перед женщинами. Они ожидали крика, а услышали тихий голос:

– Значит, мы зазнались? Немного поякшались с той стороной и уже задрали нос?

– Что плохого в «той стороне»?

Сара настороженно смотрела через материнское плечо, как изверг спокойно подходит к камину, отворачивается от них и упирает ладони в худосочные бока.

– Ровно ничего, если знать, что к чему. Только когда парень с улицы Камелий цепляет дурочку из навозной кучи, то у него и в мыслях нет сделать из нее респектабельную леди. Или я ошибаюсь? Пораскинь мозгами и ответь: прав я?

– Вот и нет! – снова сорвалась на крик она. – Где с твоим умишком золотаря оказаться правым? Вот выйду замуж, тогда увидишь!

Она почувствовала, как вздрогнула мать, тут же опомнилась и оперлась о стол. Боже, что она несет?

В кухне опять воцарилась тишина, которую нарушил охрипший будильник на камине, сообщивший о начале нового часа.

– Ишь, как быстро мы летим! Куда так торопиться? Еще месяца не прошло, как вы познакомились.

Она снова разинула рот – теперь от удивления. Значит, он с самого начала был в курсе дела? Нет, этого не может быть! Он бы гораздо раньше вынул из нее душу. Просто кто-то проболтался.

– Неужто он уже пошарил кочергой в твоей печке?

Она, не помня себя от обиды, схватила со стола чайник. Только сильная рука матери предотвратила смертоубийство. Чайник упал, крышка откатилась в сторону, кипяток хлынул на пол.

Нежданный отпор со стороны падчерицы стал для Пата Бредли сигналом, что его власти над ней пришел конец. Силой по крайней мере он уже ничего не мог с нею поделать. Однако для достижения своих целей он прибегал не только к насилию; в его арсенале имелись и иные методы. Сейчас он решил прибегнуть к ним. Застегнув пальтишко и прикрыв шарфом свой чудовищный кадык, он втянул голову в плечи и шагнул к двери кладовки, бросив на ходу:

– Брак католички и сектанта? Женишок работает в конторе доков, у начальника-папаши? Спасите, сейчас помру со смеху! Есть только один способ во всем разобраться – пойти и спросить его самого.

В двери он обернулся и одарил их льстивой улыбкой до ушей.

– Соблаговолите, мистер Хетерингтон, сообщить мне о своих намерениях относительно моей дочери, сэр… – Перестав паясничать, он добавил: – Сейчас самое время выяснить правду, верно, дочурка?

Дверь захлопнулась. Сара сжала руками щеки, повторяя:

– Нет, нет, нет! Господи, только не это! – Она поймала руку матери. – Не дай ему все испортить! Останови его! Останови же!

– Бесполезно, девочка моя. Даст Бог, он никуда не пойдет – передумает по дороге. Если я буду его удерживать, то он как пить дать кинется к их дверям.

– Нет, нет! – Сара прижалась лбом к каминной полке. – Лучше умереть, умереть… Боже, пошли мне смерть!

– Он сделал тебе предложение?

– Нет, это я брякнула по глупости…

– Вот видишь!

– Вижу, а то как же!

– Ты сама себе вырыла яму. Не надо было произносить таких слов, раз парень ничего не говорил. Даже не намекал?

– Не намекал. Но в любом случае этот разговор будет ему как нож острый. – Подняв голову и глядя на мать, она проговорила: – Филис нужен доктор. Она совсем плоха.

– Придется обойтись без врача. Он бы сразу предупредил полицию.

– Тебе не кажется, что этому пора положить конец?

– Только полиции мне тут не хватало! И так я уже несколько месяцев не плачу его долгов. Они меня будут заставлять, а у меня ни гроша. Пойду сама ею займусь. Протру раны ее собственной мочой – это хорошо заживляет.

Сара сморщила нос. Она устала, ослабела, от недавней прыти не осталось и следа. Что толку бушевать? Она оглядела темную кухню. С самого начала знала, что все плохо кончится, вот только как пережить стыд? Мать, все остальные… И впрямь хоть в гроб ложись.

Она смотрела в пол, ощущая в голове только боль и пустоту. Потом вторично за вечер поднялась на второй этаж. Окно спальни было задернуто. Мать при свете свечи протирала спину Филис тряпкой, которую то и дело обмакивала в ночной горшок.

3

Круглые часы на стене показывали без одной минуты двенадцать. Дэвид смотрел на человека по другую сторону длинного конторского стола, машинально наводя порядок на своем рабочем месте. Сначала он закрыл и убрал в ящик две тетради, потом очистил перо ручки, которую вернул в стояк рядом с чернильницей. Стрелка на часах продвинулась на полминуты. Дэвид закрыл журнал, смял несколько грязных промокашек и бросил их в корзину под столом. Поднявшись, он снял с крючка пиджак, поправил галстук, поставил стул строго над корзиной и опять взглянул на человека, продолжавшего делать записи в журнале. Часы пробили двенадцать раз.

– Вы не возражаете, если я переговорю со своим отцом, мистер Батти?

Мистер Батти поднял глаза, но не на подчиненного, а на часы и со значением промолвил:

– Ах, двенадцать!…

Дэвид покраснел и объяснил виноватым тоном:

– У меня есть кое-какие дела… – и осекся.

– Ступайте, он наверняка еще на месте.

Это замечание, интонация, с какой оно было сделано, приподнятые брови – все было упреком Дэвиду, подгонявшему стрелки часов. Торопясь по коридору, Дэвид размышлял о том, как бы он реагировал на старину Батти, если бы не боялся лишиться места. Очень возможно, что точно так же, ибо терпеть не мог неприятностей, ссор, трудных ситуаций. Порой он жалел, что не похож на брата Джона.

Ему навстречу появились двое людей. Один примерно его возраста, другой лет пятидесяти, а то и старше. Молодой спросил:

– Идешь сегодня днем на матч, Дэвид?

– Нет, сегодня у меня не получится.

Его отец трудился в кабинете, где помещалось три стола. Подняв глаза от журнала, он сказал:

– Привет! Отмучился?

– Да. – Дэвид глядел на сидящего за столом отца и тер подбородок. – Не мог бы ты предупредить мать, что я буду позже, только после двух?

– Сам знаешь, как она относится к испорченным обедам.

– Что поделать…

Стенли Хетерингтон снял очки и посмотрел на сына, часто мигая.

– Значит, продолжаешь?

– Конечно.

– Какое там «конечно»! Тебя в это втравили. Мы с твоей матерью не верим, что ты сделал этой особе предложение. Мать вообще не сомневается, что до этого не дошло. Бредли – змея подколодная, а не человек. Я знаю его много лет. Он никогда не работал и не хотел работать. Помню, каким он был здесь, в доках: крыса, вечно подстраивающая всем гадости, зато торговался так, что дух захватывало. Единственный порок, которого он лишен, – пьянство, но это делает его только хуже. Если человек набедокурил во хмелю, его еще можно простить. Нет, этот Бредли – очень дурной человек. Послушай меня! – Он погрозил сыну пальцем. – Не дай себя ни во что втянуть! Знаю, знаю… – Провел рукой по лицу. – Она очень хороша собой, но никогда не забывай, что жениться приходится не только на девушке, но и на ее семье. И потом, справедливо ли это будет в отношении матери?

– Ты ведь знаешь, что думает по этому поводу мать: что из двух зол это меньшее. Зачем закрывать глаза на очевидное?

– Да, наверное, это так. – Отец уронил голову, но тут же резко поднял глаза и спросил: – Но ты хотя бы обещаешь, что не перейдешь в католичество?

– Не перейду. Только я не пойму, отец, почему это тебя так тревожит.

– Моя вера или ее отсутствие не имеет к этому ни малейшего отношения. Одно я знаю твердо: если они под тем или иным предлогом превратят тебя в католика, то с тобой будет покончено: твоя душа перестанет тебе принадлежать. Богом клянусь, так оно и будет.

– Но ведь я и не собираюсь…

– Это ты сейчас так говоришь, но посмотрим, что ты запоешь, когда за тебя возьмутся их священники. Можешь мне поверить, я наблюдал за их действиями. Ты должен взглянуть без завес на глазах на все аспекты своего будущего положения. Она из плохой семьи, католичка. Пойдут сплетни; от них, правда, и так некуда деться, потому надо глядеть правде в глаза, Дэвид. Встречаться с девушкой. из самых низов – это ошибка. Не могу себе представить, чтобы из этого вышел толк, хотя должен признать, что внешне она вполне мила. Просто на нее надето слишком много упряжи, которая тянет ее назад, в их клоаку.

– Все равно я на ней женюсь.

Стенли закрыл глаза. Посидев немного так, он протер очки, неторопливо заправил дужки за уши и молвил:

– Что ж, выходит, больше и говорить не о чем?

– Прости, папа.

– Знаешь, не надо беспокоиться, что ты сделаешь больно мне или даже матери, хотя она приняла это более стойко, чем я ожидал. – Он дернул головой. – Но ты прав, говоря, что она так к этому относится потому, что ей невыносима мысль, что может получить продолжение та, другая история. Ты сам – вот о ком здесь нужно в первую очередь позаботиться. Супружество – дело долгое и нелегкое, как бы ты сейчас к этому ни относился. Сегодня ты любишь человека, а завтра на дух его не переносишь… Ладно, уйди с глаз, а то я, чего доброго, наговорю лишнего. Иди.

Дэвид развернулся и медленно вышел из кабинета. Забрав из гардероба плащ и фетровую шляпу, он покинул судостроительную контору и немного постоял на тротуаре. Вокруг кипела обычная субботняя толчея. Счастливчики, имевшие работу, валом валили из ворот доков и расходились по многочисленным барам, расположенным напротив, или поднимались на дамбу, чтобы поверху поспешить на станцию. Здесь, наверху, всегда было черно от людей, которые стояли по одному и кучками, бранясь помалкивая, в надежде, а кто и в молитве, что юр падет на них, что подвернется хоть какая-то работа. Подработать хоть раз в неделю – и то было подспорьем, что уж говорить о горьком чувстве ей ненужности…

Дэвид никогда туда не поднимался, но улавливал чувства, обуревающие людей в доках, в Джарроу, во всем Тайнсайде, во многих частях страны. Впрочем, сегодня это чувство, хотя и присутствовало, подавлялось другим – его голова была полна мыслей о Саре, о предстоящей встрече с ней, о беседе и попытках ее утешить.

Он побрел через дорогу, на конечную остановку, отстаивал свои положенные пять минут трамвай, и собрался было подняться на площадку, когда кто-то хватил его за руку и потянул назад.

– Куда это ты?

– В Шилдс.

– В такое время? А как же семейный обед?

Дэвид стоял на тротуаре и молча смотрел на брата. Джон Хетерингтон был на пару дюймов ниже Дэвида ростом, зато раза в два шире. Подобно своему дяде, он имел почти квадратную физиономию и широко поставленные карие глаза, смотревшие хмуро. Рот и ноздри были у него чрезмерно широки. Нос как будто портил его лицо – с таким носом никак нельзя было называться красавцем, зато вся его внешность привлекала внимание, и люди, впервые его увидев, всегда на него оглядывались. Смежив набрякшие веки, он сказал:

– Что-то у тебя нездоровый вид. Никак прихворнул?

– Нет, со мной все в порядке. Дай-ка я тебе расскажу, в чем дело…

Пока Дэвид собирался с духом, Джон сказал:

– Значит, что-то да есть? Валяй, выкладывай, только не тяни, я хочу уехать на этом трамвае.

– Я женюсь.

– Что?! – Джон задал вопрос с ходу, не поверив Дэвиду. Тут же опомнившись, он недоуменно бросил: – Не может быть! Неужели ты такая размазня? Это же самоубийство! Сам знаешь, как к этому отнесется мать…

– Речь не об Эйлин.

– Не об Эйлин? – Джон широко раскрыл глаза и двинул Дэвида кулаком в плечо. – Неужто о той штучке с задов, о которой все болтают? Но ведь ты знаком с ней всего две недели!

– Нет, гораздо дольше.

– Вот это да! – Джон набрал в легкие побольше воздуху и распахнул пальто. – К чему такая спешка?

– Знаешь, я тороплюсь. Вот заглянешь домой – и обо всем узнаешь. По крайней мере о событиях вчерашнего вечера.

– Это от меня никуда не денется. Главное, Дэви, не дай себя облапошить. – Джон посерьезнел, его карие глаза потухли. – Прислушайся к моим словам, парень, я знаю, о чем говорю. Раньше я, сам знаешь, помалкивал, потому что считал, ты сам разберешься, что к чему. Как постелешь, так и поспишь – до чего удачная поговорка! Учти, женитьба может оказаться таким адом, от которого самим чертям станет тошно. О да! – Джон понизил голос. – Знаю, знаю, бывают чудесные пары, не разлучающиеся по десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет. Мы оба о них наслышаны. Но потрудись задать себе вопрос: кто-нибудь из них хотя бы на минутку задумывается о жизни? Чаще всего они живут вместе из-за дома, обстановки; это не жизнь, а совместное существование. Знаешь, что такое стандартный муж? Хлебная карточка!

– Прости, Джон, мне пора. Не пропустить бы трамвай. – Дэвид указал на кондуктора, поднимающегося на подножку. – Увидимся.

– Ладно, ладно.

Они переглянулись. Потом Дэвид развернулся и одним прыжком оказался в трамвае.

Когда Джон открывал рот, унять его было невозможно. Он мог разглагольствовать на любую тему. Вечно он разбирал все «за» и «против», причины и следствия, усложняя простейшие вещи. Но когда он сравнивал брак с кромешным адом, то, несомненно, имел в виду собственный брак. Раньше Дэвид не знал, что брат мучается. Для него не были секретом раздоры Джона и Мэй, но Мэй – женщина с характером… Оба были неуживчивы. Мэй возражала против увлечения политикой, забастовок и жизни на пособие по безработице, потому что, подобно половине женщин в городе, опасалась, как бы следующая мужнина получка не оказалась последней.

Кромешный ад… Нет, он не мог представить адом свою жизнь с Сарой. Сара не такая. Но почему отец говорит, что любовь может длиться одно мгновение? Боже, почему бы им всем не придержать языки и не позволить ему поступить по-своему?

Спустя полчаса он стоял перед витриной магазина. Когда в магазине осталась всего одна покупательница, он вошел. Сара заметила его, отдавая покупательнице сдачу, и вздрогнула. Покупательница оглянулась и улыбнулась, смекнув, что к чему.

Он стоял в долине между двух холмов, образованных полками со стеклянными кувшинами, и смотрел на Сару. Вид у нее был болезненный: глаза не покраснели, но припухли, лицо, которое он всегда сравнивал с солнцем, выражало скорбь. То обстоятельство, что девушка, которой предстояло стать его женой – да, женой! – оказалась во власти эмоций, больше всего вселяющих в него страх, вызвало у него злость – очень редко посещавшее его чувство. Его голос хлестнул ее, как кнут:

– Когда вы заканчиваете?

Она не посмела поднять на него глаза. Сейчас ей больше, чем когда-либо, хотелось умереть, провалиться сквозь землю. Унижение лишило ее последних остатков гордости, за которые она отчаянно цеплялась, чтобы окончательно не увязнуть в топи Пятнадцати улиц.

– Вы пойдете обедать? Ответьте же мне, Сара!

– В час дня… – Это был даже не лепет, а стон.

Он настойчиво прошептал:

– Сара, Сара, взгляните на меня!

Она не подняла головы, а стала смотреть в сторону, теребя и скатывая в шарики какие-то бумажки из коробочки.

– Осталось всего десять минут. Я подожду за дверью.

В три минуты второго с этажа, где располагалось хозяйское жилище, спустилась миссис Бентон. Сара, заталкивая пустые коробки в угол подсобки, взволнованно произнесла:

– Мне надо кое-что купить. Если не возражаете, я пообедаю сандвичами в парке.

Сара ощутила на себе взгляд хозяйки. Миссис Бентон не любила сама обслуживать покупателей. Сара полагала, что, будучи владелицей магазина, она считает это ниже своего достоинства. Редко бывало так, чтобы миссис Бентон выстояла за прилавком целый час, отводившийся ее продавщице на обеденный перерыв. Чаще всего уже в четверть второго она появлялась в подсобке со словами: «Там пусто. Поднимусь-ка я наверх. Если кто-нибудь появится, вызови меня». Сара никогда ее не вызывала – она дорожила своим местом. Редкие девушки зарабатывали по 18 шиллингов 6 пенсов в неделю, не марая рук. Конечно, двенадцатичасовой рабочий день – это не сахар, но Сара не роптала.

Даже не глядя на хозяйку, она знала, что та недовольна. Свидетельством недовольства миссис Бентон всегда было молчание. Сара набросила пальто, нахлобучила шляпку и, пискнув: «Я ненадолго», – шмыгнула в заднюю дверь.

Она семенила, опустив голову, и не замедлила шага, когда ее нагнал Дэвид. Она знай себе спешила к приморскому парку.

– Не надо так!

Он уже шел рядом, наклоняясь к ее уху.

– А как надо?

В ее еле слышном вопросе уже заключался ответ.

Они молча шли рядом, пока не показалась пустая парковая скамья. В этот час в парке было почти безлюдно. Сара нарушила молчание первой. С опущенной головой, уставясь на свои сцепленные пальцы, она выдавила:

– Простите…

– Посмотрите же на меня, Сара!

Он схватил ее за руки и стал настойчиво тянуть их к себе, чтобы принудить ее поднять голову, однако она упиралась. Тогда он сказал:

– Я много лет наблюдал за вами. В первый же вечер, когда я подошел к вашей витрине, я принял решение жениться на вас. Единственное, что мешало мне сделать предложение, – моя застенчивость. Ждать помощи от вас не приходилось.

– Не надо, не надо! – Из-под ее сомкнутых век бежали слезы.

– Сара, Сара! – Он прижал ее руку к своей груди. – Дорогая, любимая! Сара, дорогая, перестаньте! – Он нашел платок и ласково вытер ей лицо, бормоча: – Перестаньте, Сара, дорогая, перестаньте…

– Он… Он сказал, что вы были… ошарашены. Что он преподнес вам… хороший сюрприз… – Теперь она частила, торопясь избавиться от этих неимоверно тяжких слов.

– Кто все это наговорил? Ваш отец?

– Да.

– Да, я был ошарашен – его видом и тем, как он все это изобразил. Но я сразу ответил, что собираюсь на вас жениться. Так прямо и сказал. – Он потянул Сару за руку. – Поверьте, Сара, именно так!

– Там еще была ваша мать…

– Да, была. Пришла, услышав голоса.

Еще ниже опустив голову, она спросила:

– Он устроил скандал?

– Вовсе нет! – уверенно ответил Дэвид. – Он был спокоен. Более того, он был воплощением здравомыслия. Если бы я не был наслышан о нем раньше и впервые с ним встретился, то принял бы его за вполне разумного человека. Но слухи о нем дошли даже до нашей стороны…

– Что вы ему сказали?

Она наконец-то подняла голову и заморгала, чтобы избавиться от слез.

– Я открыл дверь… Все получилось так внезапно… Он начал так: «Что я слышу? Вы собрались жениться на моей дочери?» Честно говоря, я на минуту остолбенел. – Он крепко сжал ее руку и снова притянул к своей груди. – Он облек в слова то, что с момента нашей встречи не выходило у меня из головы, но от неожиданности я сначала не ног сообразить, как ответить. Потом он спросил: Вы сделали ей предложение?» Тогда я почуял, что дело неладно, вспомнил слова мальчишки о том, как он избивает вашу сестру, и предложил ему войти. В прихожей он сказал: «Я задал вам вопрос». Я ответил: «Да, я просил ее выйти за меня замуж». Тут появилась мама. С ней он общался очень вежливо. «Я заглянул к вашему сыну, потому что моя дочь сказала, что он сделал ей предложение…»

– А ваша мать промолчала, да? – Сара слизнула слезинку с губы. – Она была настолько сражена, что не нашла слов. Ведь она знала, что вы предупредили бы ее, если бы действительно сделали мне предложение.

– Нет, вы слушайте дальше. Я сказал ей, что сделал вам предложение и собирался поставить ее в известность… несколько позже. Мол, я ничего не хочу от нее скрывать. Сегодня вечером пригласил бы вас на чай и…

– А она вам не поверила.

– Почему вы твердите одно и то же?

– Очень просто! – Она отодвинулась и безуспешно попыталась высвободить руку. – Он пересказал мне все слово в слово, ничего не упустил.

Она покачала головой. Безобразная сцена, разыгравшаяся накануне вечером, снова предстала перед ее мысленным взором во всей красе – в сотый, наверное, раз за успевшие с тех пор пройти несколько часов. Она лежала в постели с Филис, когда он пинком распахнул дверь и вырос на пороге, вопя в темноту:

«Чуть язык не проглотил от удивления и до смерти перепугался! Ну да, сделал предложение… Но почему он так ответил? Да потому, что догадался, что я расскажу о его намерениях его матушке. Тут он попал в самую точку. Учти, толстопузая, тебе не затащить такого типа, как он, под венец. Опозорит и бросит, тогда ты вспомнишь мои слова!»

Улица притихла; и Янги, и Рэтклиффы затаили дыхание, прислушиваясь, хотя для того, чтобы услышать его крик, им и всем остальным соседям не нужно было напрягать слух. Те, кто что-то упустит, уже на рассвете получат дословный пересказ.

Гораздо позже, когда от страдания и стыда, казалось, расплавилось все тело, скорчившееся в унижении, до ее слуха донесся отдаленный бой городских часов. Было уже три часа ночи. Филис, забыв о собственных муках, крепко обняла сестру и зашептала:

«Не уступай ему! Он только того и хочет, чтобы ты сломалась и приползла к нему на брюхе. Неужели ты не понимаешь, почему он над тобой измывается? Он сам тебя домогается, вот почему!»

От этих слов Сара дернулась, как от удара током, но Филис продолжала со свистом шептать:

«Мать все знает. Тебе надо собрать вещи и сделать ему ручкой. За мать не беспокойся: когда они останутся нос к носу, он волей-неволей возьмется за ум. Представляешь, вчера утром у него за подкладкой пиджака лежало три фунта! Он забыл пиджак на спинке стула, а я с утра спустилась и пошарила. Он на этой неделе делал ставки на скачках. Держу пари, у него есть денежки… Так что не беспокойся за мать, лучше делай ноги, потому что я…»

– Посмотрите на меня, Сара!

На этот раз она повиновалась. Его взгляд был полон ласки, доброты, любви, и у нее защемило сердце при мысли, что она все это теряет.

– Я люблю вас, Сара, люблю так сильно, что мне не хватает слов, чтобы поведать о своем чувстве… Ответьте: если бы вчера по дороге домой я предложил вам выйти за меня замуж, что бы вы ответили? Только честно!

– Я бы… ответила согласием.

– Потому что вы меня любите?

– Да.

– О Сара, это прекрасно! Но если начистоту, то что вы во мне нашли? Я ведь так, ни то ни се. – Он улыбнулся. – Если бы вы увлеклись, скажем, моим братом Джоном, это еще можно бы было понять, но я!… Я никогда ничего не добьюсь. С меня довольно моей наезженной колеи, я не выберусь из нее до самой смерти. Главное, чтобы рядом были вы!

Благодаря этому шутливому описанию его характера вся картина предстала перед Сарой в ином, более радужном свете; к ней стали возвращаться силы, на костях оживали мышцы. Все ее существо наполнилось неведомым раньше блаженством. Ей захотелось прижаться к нему, спрятать голову у него на груди и забыться; забытье – вот единственное, к чему она сейчас стремилась. Но при мысли о его матери она встряхнулась. Она не сможет смотреть в глаза его матери; отцу и дяде еще куда ни шло, но не матери… Почти ни на что не надеясь, она пролепетала:

– Твоя мать… Все бесполезно – я не смогу перед ней появиться.

– Мама?! – Он скорчил потешную гримасу. – Она как раз все понимает лучше других. Послушай, Сара! – Он схватил ее за плечи. – Мама хочет, чтобы я на тебе женился. У нее есть на то свои причины, о которых я пока не стану тебе говорить, но она хочет именно этого, несмотря на твоего папашу.

– Он мне не отец, а отчим. – Это было единственное, чем она еще могла гордиться, – отсутствие родства между ней и Патом Бредли.

– Отчим? Очень рад, что это так. В общем, несмотря на него и его давешнюю ругань… Хотя я не отказываюсь от своих слов: он появился и исчез спокойно. В общем, так или иначе для нее желательно, чтобы я на тебе женился. Если хочешь знать, мне кажется, ты пришлась ей по душе. Ей мало кто нравится. Таких людей, как она, называют замкнутыми, скрытными, трудными, но она очень хорошая мать, к тому же ты ей понравилась. Я очень хорошо ее знаю – лучше, чем родного брата, чем отца, и могу отвечать за свои слова. – Он снял руки с ее плеч и прижал ладони к ее щекам, приподняв ей голову. – Ты помнишь, что сегодня мы едем в Ньюкасл? Так вот, поездка отменяется. Вместо этого я веду тебя к себе домой. Я сказал матери, что приведу тебя, и она ждет. Когда ты закончишь, я приеду за тобой, и мы отправимся к нам.

– О Дэвид, Дэвид!

Она упала ему на грудь и так разрыдалась, что ее дрожь передалась ему. Снова ему пришлось вытирать платком ее лицо: вокруг глаз, у носа, вокруг губ. Он не отрывал взгляда от ее губ, словно в них было что-то завораживающее. Потом его ладони зажали ей уши. Он притянул Сару к себе. Ее шляпка покатилась по траве. Они слились в поцелуе.

Никого не стесняясь, они целовались, сидя в разгар субботнего дня в приморском парке. Этого было достаточно, чтобы покрыть свои добрые имена позором. На парковой скамейке можно проливать слезы, но не целоваться. Эта мысль посетила ее на мгновение и тут же растаяла. Ерунда! Ничто в целом мире не значило сейчас ровно ничего, кроме него, Дэвида, – мужчины, сделавшего ее своей избранницей.

4

Дверь открыла его мать.

– Вот и вы, – молвила она со слабой улыбкой.

Дэвид пропустил Сару вперед и сказал:

– Дай мне твое пальто.

Мать открыла дверь гостиной, заглянула туда и обернулась к Саре.

– У нас горит камин. По вечерам бывает холодно, особенно в дождь.

– Мы заставили тебя ждать? – спросил Дэвид, поправляя галстук.

– Нет-нет. Все, кроме чая, уже готово. Входите. – Она слегка прикоснулась к руке Сары, прежде чем та переступила порог комнаты. – У нас с вами еще будет время поговорить.

Сказав это, мать поспешила прочь и скрылась за одной из дверей, из-за которой раздались голоса и детский крик. Сара замерла, глядя ей вслед. Она чувствовала волнение, хотя, возможно, отложенной беседе следовало радоваться. Впрочем, трудного разговора было не избежать, и это ее тревожило.

– Ты как загипнотизированная, – сказал Дэвид, усаживая ее на диван.

– Мне бы только пережить этот вечер – и я проживу сто лет.

Это была ее первая попытка пошутить, и он благодарно обнял ее. Объятия продолжались не более секунды, после чего он выпустил ее, прошептав:

– Через минуту все будут в сборе.

Полагая, видимо, что лучшая оборона – это наступление, он предложил:

– Может быть, лучше не медлить, а сразу идти в гостиную?

– Нет-нет, – поспешно возразила она, – дай сперва перевести дух.

– В таком случае, я на минутку тебя оставлю. Я…

Он как будто колебался, стоит ли посвящать ее в причину своей отлучки. Она подумала, что ему всего-навсего захотелось в туалет, но тут же отбросила эту мысль. Скорее, он решил переброситься словечком с родными, вероятнее всего – с матерью.

– Ступай. – Она подтолкнула его. – Двум смертям не бывать, одной не миновать.

Он засмеялся над ее шуткой, запрокинув голову, хотя, определенно, нервничал. Потом, на секунду зажав ей ладонями уши – ласка, которая, как ей предстояло выяснить, имела тот недостаток, что лишала ее способности слышать, – шепотом сказал:

– Нам будет хорошо вдвоем, Сара. Ты рождена для веселья.

С этими словами он оставил ее. Временная глухота прошла. Она сидела на краешке дивана, напряженно размышляя. Рождена для веселья? Забавно: в ее жизни как раз веселья было кот наплакал. Впрочем, он прав: она любит похохотать. Он наблюдательный человек, если заметил это. Она огляделась. Комната показалась ей красивой, светлой, чистой: ни разбросанных газет, ни книг, ни валяющейся как попало одежды, ничего лишнего на каминной полке. Она восторженно смотрела на белый карниз над выложенным бледно-голубой плиткой камином. Трудно было себе представить, чтобы кто-то посмел даже пальцем прикоснуться к этому сооружению, разве что смахнуть пыль с мраморных часов и двух розовых ваз с изображениями дам в старомодных нарядах. Сара оглянулась и увидела пианино. Инструмент тоже не был заставлен – всего две фотографии по углам. На обеих красовались мальчики, один из них – Дэвид в возрасте лет шести. Она узнала его по глазам и по улыбке. Ее охватило теплое чувство, быстро сменившееся страхом: ведь она собралась за него замуж!

Дверь открылась, и Сара поспешно обернулась. На пороге стоял мужчина, таращивший на нее глаза. Закрывая дверь, он по-прежнему не сводил с нее взгляда. Потом, покачав головой, воскликнул:

– Боже всемогущий! Что ж, приятно с вами познакомиться!

Сара вскочила. С этим человеком она прежде не встречалась. Она догадалась, что это и есть Джон, брат Дэвида, хотя он совершенно не был на него похож. Подобно тому, как она была крупновата для девушки, он был очень крупным для молодого человека.

– Ну-ну… – Он протянул ей руку. – Джон, ваш будущий шурин. – Его рукопожатие было очень крепким. – Я много лет подряд встречал вас на улице. Вот, оказывается, кого выбрал в невестыДэвид! – Он кивнул. – Что ж, должен признать, у него хороший вкус.

Сара промолчала. Она едва улыбалась, думая про себя: трудно поверить, что они братья, разве что голоса похожи. Впрочем, даже здесь требовалась оговорка: Джон говорил с такой интонацией, что его можно было принять за жителя ее проклятой улицы. Это был, конечно, не голос чумазого углекопа, однако в его речи, в отличие от Дэвида, не слышалось утонченности.

Он выпустил ее руку, указал на диван и предложил:

– Садитесь. Почему у вас такой взволнованный вид? – Он подался к ней, как заговорщик. – Пройдет несколько недель – и вам самой будет странно, что вы волновались. Вам будет смешно вспоминать свои страхи. – Он подбоченился, поднял одно плечо и склонил голову набок. – Отвечайте же! Вы ведь не глухонемая?

– Да… То есть нет.

Оба прыснули.

– Я… Я сказала Дэвиду, что если переживу этот вечер, то проживу до ста лет.

Он некоторое время не отвечал ей. Его широкое лицо приняло странное, почти агрессивное выражение, но потом, низко наклонившись к ней, он проговорил:

– Зарубите себе на носу: вам некого бояться – ни в этом доме, ни в любом другом месте. Если вы настроены бояться, то так всю жизнь и протрясетесь. Если показывать людям, что они способны нагнать на вас страху, то жизнь превратится в пытку.

– Да-да, вы совершенно правы!

Что еще она могла сказать? От его физиономии исходил жар. Рот у него был большой, красиво очерченный, но совсем не такой, как у Дэвида. Он совершенно не походил на Дэвида – его она с легкостью назвала бы красивым мужчиной. Чувствуя на себе его взгляд, она ерзала от волнения.

Наконец дверь отворилась. Появился Дэн.

– Здравствуйте.

Дэн подошел к Саре, не обращая внимания на Джона. Она глубоко вздохнула и улыбнулась. Ее мышцы расслабились, словно с ее плеч сняли неподъемную тяжесть. Она поприветствовала Дэна.

– Понятно, вы уже знакомы, – буркнул Джон.

– Да, парень, – ответил Дэн и подмигнул. – Тут я тебя обскакал.

– Должен вас предупредить, – обратился Джон к Саре, стоя спиной к камину и все так же упирая руки в бока, – с этим субъектом надо держать ухо востро. Наш семейный Казанова! Постоянно в поисках свежатинки.

– Уймись, Джон!

Сара заметила, что Дэн слегка покраснел, но не разгневался, а только немного смутился или обиделся.

– Вы знаете, что это мой дядя? – Джон обнял Дэна за плечи.

Оба смотрели на Сару.

– Для дяди он слишком молодо выглядит, – ответила Сара, посмотрев на Дэна.

– Я тоже не чувствую себя достаточно старым, чтобы быть их дядюшкой. Такая вот нелепая ситуация, угораздило же меня так поздно родиться!

– Какая откровенность! – Джон довольно захихикал.

Дэн прервал его:

– Хватит дурачиться! Хочешь, чтобы Сара решила, будто у тебя не все дома? Она меня отлично поняла. Я был еще малышом, когда Мэри, их мамаша, вышла замуж. Мы росли вместе. Учтите… – Он перешел на доверительный шепот. – Я не сам выбрал себе таких родственничков. Просто меня не спросили. Дэви еще туда-сюда, но этот… – Он попытался вырваться, но Джон продолжал сжимать его в объятиях, поэтому он крикнул: – Оставь меня в покое! Не хватало только устроить возню. Твоя мать живо приведет тебя в чувство. Будет тебе!

Он вывернулся, и оба расхохотались.

– Теперь вы понимаете, о чем я? – Дэн опустился на диван рядом с Сарой. – С виду он великан, а на самом деле – несмышленыш, щенок.

– Щенок? До чего верно сказано! – Джон снова стоял на коврике перед камином, заложив руки за спину, с тем же выражением на лице, с каким его застал Дэн. – И забавно в придачу! Несмышленыш, значит? Это я-то, единственный среди вас, способный трезво смотреть на вещи! Дэви витает в облаках – это не оскорбление, а комплимент. – Он говорил медленно, убедительно, сопровождая каждое слово кивком, адресованным Саре. – Из отца совсем выбили дух… – Он перевел взгляд на Дэна. – А тебе на все наплевать, кроме… – Он осекся, прищурился и громко спросил: – Чего ради ты меня завел?

– Кто же виноват, что ты заводишься с пол-оборота? К тому же Саре не мешает знать все с самого начала. Что вы о нем скажете, Сара?

Сара взглянула на своего соседа по дивану и, прежде чем ответить, подумала: этот годится Дэвиду в братья, в нем чувствуется доброта. С внезапной веселостью она ответила, подражая простецкому выговору:

– Я его сразу раскусила! Такой никогда не просочился бы дальше портовой проходной.

Ответ был рискованным. Она шутила с ними, как с равными, как с обитателями трущоб. Впрочем, последних она никогда не считала равными себе и почти никогда не шутила с соседями, тем более мужчинами. Но если бы она позволила себе подобную вольность, то шутка получилась бы наподобие только что прозвучавшей. Сейчас она со смесью любопытства и опасения наблюдала за своими собеседниками, которые хохотали в характерной для Хетерингтонов манере – запрокинув головы. В благостной атмосфере дома их громкий смех казался неуместным.

– Что за шум?

С этими словами в комнате появилась Мэри Хетерингтон. За ней вошли Дэвид и молодая брюнетка с ребенком на руках.

– Ну, и нахалку ты подцепил! – заявил Джон Дэвиду, продолжая хохотать.

Дэвид с облегчением и с некоторой гордостью ответил:

– Неужели?

– Можешь мне поверить!

– Тем лучше.

Дэвид уселся рядом с Сарой и положил руку ей на плечо. Сара не спускала глаз с миссис Хетерингтон: она опять нервничала и испытывала страх. Матери Дэвида как будто не понравилось, что она застала их втроем в таком веселье. Возможно, она усмотрела в этом развязность. Когда она обратилась к Саре, ее голос звучал напряженно:

– Это Мэй, жена Джона. А это Пол, их сын.

Она взяла детскую ручку в свою. Пока что ее речь звучала официально. Никто не шевельнулся. Сара сделала попытку учтиво приподняться, но Дэн вскочил быстрее ее и бросил:

– Нет, сидите. Мэй сядет вот здесь.

Мэй опустилась на диван, не выпуская из рук мальчугана. Ни она, ни Сара не произнесли ни слова, чтобы зафиксировать знакомство. Ребенок вертелся и гукал в нескольких дюймах от ее лица, и Сара не смогла отказать себе в удовольствии потрогать его пухленькую ручку. Однако ручка при видимой младенческой невинности оказалась сильной, о чем свидетельствовала цепкость, с которой Пол ухватил Сару за волосы и потянул.

Сара послушно наклонила голову. Несмотря на боль, она была благодарна догадливому младенцу – все внимание было теперь перенесено на него.

– Вот негодник! Отпусти немедленно! Вот я тебе задам! Видели вы когда-нибудь такого нахала?

Когда железная детская рука выпустила ее прядь, Сара со смехом привела в порядок свои длинные каштановые волосы и уложила их в узел на затылке.

– Ничего, моя сестренка проделывала со мной и не такое. Меня не так-то легко оскальпировать.

Ребенок перекочевал на руки к отцу и теперь пинал его ножками в бесчувственный живот. Глядя на Джона, Сара спохватилась: ведь это он разжал пальцы сына, собравшегося вырвать клок у нее из прически.

– Суматоха улеглась. Можно пить чай.

Мэри Хетерингтон протиснулась между членами своего семейства и от двери сказала:

– Пойдемте, отец ждет.

Все потянулись за ней гуськом. Последним шел Дэвид, который поддерживал за локоток Сару. Глядя в спину Мэй, Сара думала, доверяя интуиции, которая в таких случаях редко обманывает: «Мы с ней не поладим – у нее дурной характер».

За столом она оказалась напротив Мэй и поймала себя на мысли, что та выглядит заносчивой и всем недовольной особой. Переведя взгляд на Джона, сидевшего справа от жены с сынишкой на коленях, она подумала: «Откуда столько мрака? У нее очень милый муж, разве что шумноватый. И ребенок…»

Сара понимала, насколько нелепо на протяжении всего чаепития думать только о худой брюнетке напротив. Но она была настолько переполнена новым знакомством, что временно забыла про миссис Хетерингтон; даже обратив внимание на чересчур смирное поведение мистера Хетерингтона, ни разу к ней не обратившегося, Сара не забеспокоилась по этому поводу. Возможно, он всегда такой тихий. Только когда все поднялись из-за стола, чтобы возвратиться в гостиную, она поняла, что жена Джона (так она называла про себя Мэй) тоже ни разу не раскрыла рта. Пока что Сара вообще не слышала ее голоса. Тем не менее на ее молчание никто не обращал внимания и не пытался ее разговорить или высмеять.

– Может, споем? Самое время попеть хором. – Это громогласное предложение было сделано Джоном, пока все возвращались в гостиную.

Мать поспешно ответила:

– Прекрати буйствовать, Джон.

– Но ведь такой подходящий случай! Дэви женится… Ладно, не буду, прости.

В гостиную Джон явился с опущенной головой и шепнул Дэвиду:

– Повесила бы табличку: «Не сметь браниться и богохульствовать!» Тогда я бы не забывался.

Дэвид обернулся к брату, несильно хлопнул его по спине и ответил:

– Ладно, братишка, не придирайся. Она немного рас… – Он вовремя прикусил язык, но Сара сразу поняла, что он хотел сказать: мать расстроена.

Ее опять посадили на диван, опять в окружении мужчин. К последним теперь добавился мистер Херингтон. Он сел рядом с ней в кресло, сложив руки на коленях. Возможно, именно вид его неподвижно лежащих на коленях рук напомнил Саре, что у нее есть причина для удивления: никто из мужчин не закурил. Она привыкла, что почти все мужчины – курильщики.

Фортепьянный аккорд заставил ее обернуться. За пианино уселся Дэвид – ее Дэвид. Мысль о том, что он владеет инструментом, наполнила ее гордостью.

– О, только не Шопен! Не тот случай! Давай лучше что-нибудь такое, чтобы все могли подхватить… Вы же не хотите внимать Шопену, правда, Сара?

Большая голова Джона вовремя отвернулась, чтобы у нее не было необходимости признаваться в неосведомленности по поводу Шопена.

– «Голубые небеса!» Сыграй-ка «Голубые небеса»! Музыка! Вот это то, что надо, – «Счастье в голубых небесах…» – пропел Джон низким басом. – «Весь день вешу на телефоне…» Или вот это: тра-ля-ля, тра-ля-ля…

Саре хотелось подойти к пианино. Она знала немало песен и хорошо пела. Ей говорили, что у нее приличный голос. Она бы уже давно приняла участие в певческом конкурсе, если бы не отчим. Но сейчас от нее требовалась осторожность. Никакого громкого пения, никакой навязчивости. Сейчас самый момент совсем для другого: спросить мать Дэвида, не надо ли помочь с мытьем посуды. Она наклонилась к Хетерингтону-старшему и тихо спросила под звук пианино Дэвида и пение Джона:

– Как вы думаете, не надо ли мне помочь миссис Хетерингтон с мытьем посуды?

Хетерингтон впервые одарил ее улыбкой. Это была спокойная, продуманная улыбка, словно он долго размышлял, стоит ли улыбаться ей, и наконец принял положительное решение. Сняв руки с колен, он сцепил их и ответил:

– Миссис Хетерингтон справится сама. А вы перестаньте нервничать. Чему быть, того не миновать. Надеюсь, вы обретете счастье и сделаете счастливым его.

Впервые кто-то, кроме шалуна Джона, упомянул о женитьбе. Именно это было, конечно, у всех на уме, однако все очень старались об этом не говорить. Она посмотрела на отца Дэвида, на его глаз с тиком и с трудом поборола желание разрыдаться от благодарности у него на груди. Она была признательна ему не меньше, чем Дэвиду. Однако ее хватило только на банальнейший ответ:

– Благодарю вас, мистер Хетерингтон. – Опустив глаза, она добавила дрожащим голосом: – Как я вам признательна!

– Ладно, девочка. – Кивок головы и тон ответа выражали то же самое, что предупреждение Джона: не смей унижаться, не роняй себя!

– Ну-ка, встаньте! – Джон подхватил ее под мышки, взял за руку и повлек к Дэвиду. – Вот тут, рядом с суженым, излейте душу в радостной песне, в нежных гармоничных звуках: тра-ля-ля, тра-ля-ля…

– Брось паясничать, – сказал племяннику Дэн. – Лучше сходи за Мэй.

– Сама дойдет. К тому же мы с ней не разговариваем. Вот видите! – Джон погрозил Саре пальцем. – Теперь вы посвящены в одну из жгучих семейных тайн: мы с женой не разговариваем.

Музыка прервалась. Пальцы Дэвида замерли на клавишах. Он медленно повернул голову, взглянул на брата и тихо произнес:

– Перестань, Джо. Сегодня тебе лучше запереть свое самолюбие на замок.

Сара наблюдала за братьями, за напряженным выражением их лиц. Что имел в виду Дэвид, говоря про замок? Что еще за самолюбие? Видимо, это имеет отношение к поведению Джона. Но какое? Надо будет завести словарь – она давно дала себе слово приобрести словарь.

– Прости. Все, поем. Оно у меня тут, на привязи. – Он показал руками, как завязывает на груди тугой узел.

Дэвид снова заиграл. Зазвучала песня. Пели все: Джон, Дэн, даже Хетерингтон-старший. Последний при этом странно улыбался, словно посмеивался над самим собой. Сара же обнаружила, что не в состоянии к ним присоединиться: они пели «Голубые небеса», чем до крайности ее смущали.

Молли, я и детка – эти трое…

Счастье – голубые небеса…

Она в ужасе ждала, что Джон заменит «Молли» на «Сару», но Джон, видимо, решил примерно себя вести. Когда была спета последняя строчка, Дэвид чуть заметно изменил мелодию – и зазвучала баллада «Разлука». У Сары загорелись глаза – эту песню она знала и любила.

Дорогая, ночь проходит,

Тает сказочная тень.

Ждут разлука нас с тобою

И постылый день…

Она забыла недавнее смущение и тихонько, как бы для себя запела вместе со всеми. Потом Дэвид оглянулся на нее, одобрительно кивнул – и она повысила голос. Ей даже не пришлось демонстрировать, на что она способна, они и так были поражены. Она засияла, чувствуя, что начинает набирать очки. Ее голос понравился! Она заметила, что Дэн сигнализирует Джону умолкнуть, но тот смолк и без сигналов; теперь песню продолжал только голос Сары. Она быстро спохватилась, оглядела всех и замолчала.

– Я так не могу…

– Еще как можете! – подбодрил ее Джон. – Играй, Дэвид. Сейчас вы побалуете нас настоящим пением. У вас отменный голос!

– Начнем сначала, Сара, – спокойно, но твердо предложил Дэвид.

Она осмелела. Даже сидя за пианино, Дэвид выглядел главным. Возможно, именно так он и чувствовал себя за инструментом – уж очень хорошо играл.

Она приготовилась петь, дав себе слово не расходиться, держать себя в узде.

Дорогая, ночь проходит,

Тает сказочная тень…

Выводя слова песни, она одновременно анализировала их и молилась, чтобы ее сказке не было конца.

Ждут разлука нас тобою

И постылый день…

Нет, они с Дэвидом не разлучатся. Она будет любить его до самой смерти. Теперь она уже ничего не могла с собой поделать – хотя бы из чувства признательности она обязана любить его до своего смертного часа. Однако признательностью дело не исчерпывалось, она по-настоящему любила его за то, что он Дэвид.

Возвращаются унынье

И дурная суета.

Жизнь, не ведавшая счастья,

Плохо прожита.

Как мне без тебя прожить,

Как тебя забыть?

Я обречен тебя боготворить,

Тебя боготворить…

Когда песня кончилась, воцарилась тишина. Но ненадолго – вскоре Хетерингтон-старший произнес:

– Очень мило! С таким голосом вы далеко пойдете.

Дэвид смотрел на нее молча, с нежностью и гордостью во взоре. Дэн улыбнулся и, склонив голову набок, сказал:

– Вот бы послушать вас, когда вы разойдетесь!

Зато Джон отвернулся от нее и воздержался от похвал. Он, нагнувшись к камину, аккуратно вынимал из ведерка кусок угля, подставив одну руку под щипцы, чтобы при случае перехватить падающий кусок. Сара не заметила, когда он отошел от пианино, но отсутствия его похвалы нельзя было не заметить. Видимо, ее пение не произвело на него большого впечатления. Какой забавный! Вопреки похвальбе ей до сих пор не удалось его раскусить.

– Сыграй-ка «К Элизе». – Дэн рылся в нотах, но его планы нарушил звонок в дверь. – Кто еще там? – Он был явно раздосадован.

Саре показалось, что он искренне наслаждается происходящим и не желает, чтобы к компании присоединялся кто-то еще.

Она оглянулась на Джона. Тот стоял у эркера, выглядывая в щелку между гардинами на улицу. Его голос прозвучал испуганно:

– Это Эйлин. – Сообщение адресовалось Дэвиду. – С мамашей.

Дэвид вскочил.

– Что поделать? Пускай заходят. Рано или поздно это должно было случиться.

– Только не сейчас! – Эта реплика Дэна заставила всех перенести внимание на него. Он по-прежнему не отрывался от нот. – Нашел! – Он выудил из пачки потрепанный листок и сунул его Дэвиду. – Играй!

Саре было невдомек, что происходит в гостиной, но она обратила внимание, что мистер Хетерингтон не шелохнулся в кресле и воздержался от комментариев. Можно было подумать, что он внезапно оглох.

Дэвид подержал листок в руках, а потом поставил над клавишами так, чтобы он не перегнулся и не слетел. Пока он возился с нотами, раздался скрип открываемой входной двери. До гостиной долетели новые голоса. Вскоре появились и новые гости.

Саре сразу стало ясно, что все мужчины чувствуют замешательство; даже Хетерингтон-старший соизволил встать. Сначала на пороге появилась Мэй, потом – невысокая полная особа со светлыми волосами, с горделивой осанкой, на что Сара не могла не обратить внимание. За ней вошла высокая девушка, тоже светловолосая и такая хорошенькая, что у Сары защемило сердце. Она сразу смекнула, что видит это прекрасное лицо не впервые. Она неоднократно сталкивалась с этой девушкой, когда торопилась по Стэнхоуп-род. Вот это красавица: белокожая, с глазами небесной синевы! Ее черты были совершенны до чрезмерности. Про себя Сара решила, что такой совершенной красоты просто не может существовать в природе.

Обе женщины не спускали глаз с Сары. Однако, прежде чем прозвучали слова, позади девушки выросла Мэри Хетерингтон. Щеки у нее раскраснелись, глаза пылали, голос утратил холодность, которую Сара недавно готова была приписать ее характеру. Сейчас она говорила нервно, запальчиво:

– Я не ждала тебя, Элен. Как поживаешь, Эйлин?

– Прекрасно, тетушка.

– Прошу в гостиную, выпьем чаю. Я как раз заваривала свежий. Никогда не получается толком попить чаю, когда приглядываешь за этой оравой. Кстати, знакомьтесь: Сара, Сара Бредли. – Мэри Хетерингтон сделала глубокий вдох и с расстановкой закончила: – Она невеста Дэвида. Как раз сегодня у них помолвка.

Сара смотрела на девушку, девушка – на Дэвида, Дэвид – в ноты.

– О!

Возглас, казалось, родился вне немолодой особы, а потом вонзился ей в живот снаружи. Она даже немного согнулась, словно от боли. Ее взгляд был таким напряженным, что Саре захотелось крикнуть: да не переживайте вы так!

Женщина была уязвлена, шокирована, рассержена и, главное, оскорблена. Схватив дочь за руку, она потащила ее мимо миссис Хетерингтон в прихожую. Мэй устремилась за ними, чтобы затворить дверь. Мистер Хетерингтон, у которого теперь вдвое чаще обычного дергался глаз, поспешно пересек комнату, открыл дверь, несмотря на сопротивление Мэй, и выскочил в прихожую, откуда донесся высокий голос нежданной гостьи:

– Какая жестокость, Мэри! Ты все получила, но по-прежнему проявляешь ненасытность. Жестокая, жестокая!

Дверь закрылась, заглушив крик. Джон подскочил к двери, опять распахнул ее и выбросил руку.

– Погоди!

Он втянул в комнату Мэй, которая вывернулась и воскликнула:

– Отпусти! Что за игры?

Сара впервые услышала ее голос, который, к ее удивлению, прозвучал вполне благовоспитанно.

– Трудно было провести их в другую комнату? – угрожающе прошипел Джон жене.

– Чего ради? – Ее тон был зловеще холоден. – Кажется, они всегда приходят именно сюда.

– Ах ты, зловредная мегера! Тебя хлебом не корми, дай только…

– Эй, Джон, полегче!

– Полегче?! – Джон оглянулся на Дэна. – Ты сказал «полегче»?

– Именно. Своими домашними дрязгами будешь заниматься у себя дома.

– Ты окончательно зарвался. – Мэй качала головой, тараща глаза. – Тебе ли диктовать, Дэн? Ты ведь никогда не умел проявлять такт и деликатность…

Сара, стоявшая в сторонке, испытала шок, и очень сильный. То, что члены семьи Хетерингтонов, жившей в привилегированной части квартала, в лучшем доме на всех Пятнадцати улицах, лучшие люди среди двух с лишним тысяч неудачников, забивших окрестные домишки, могут ссориться, что один из них бранится и едва не поднимает руку на жену, а жена огрызается на того, кто ее защищает, как самая последняя скандалистка из нищей семьи, поразило ее, как гром среди ясного неба.

Одно ей было сейчас ясно – и ясность эта стала откровением для нее самой, – она догадалась, почему Джон вышел из себя, и решила, что его отношение к жене заслуживает снисхождения. Она увидела, как он зажмурился, словно ему в глаза плеснули кислоты, стиснул зубы, словно от невыносимой боли, и, опустив голову, подобно разъяренному быку, вылетел вон из гостиной.

– Примерное поведение, не правда ли? – Мэй перевела взгляд с Дэна на Дэвида, после чего уставилась на Сару и в первый раз обратилась непосредственно к ней: – Скажите спасибо, что он тут один такой. В семье не без урода.

– Не надо, Мэй! – Дэн шагнул к ней. – Ты ведь его знаешь. И минуты не пройдет, как он одумается.

– Да, я его знаю, Дэн. Ты правильно говоришь, что он сейчас опомнится, только мне все равно.

Она задрала подбородок и, резко развернувшись, покинула комнату, громко и решительно захлопнув за собой дверь

Дэвид сел спиной к пианино и, глядя на Сару, проговорил, потупив голову:

– Мне очень жаль, что все так вышло. Я собирался все тебе объяснить, но мне не хватило времени. А ведь все очень просто…

– Ничего страшного. Все это не имеет значения.

Вот тут она ошиблась. Ее сразу охватил страх. В жизни никогда ничто не идет как по маслу.

– Ступай-ка на кухню, Дэвид, и поговори с ними. Потом вы с Сарой прогуляетесь. Иди! – Дэн подтолкнул его. – Я сам все объясню Саре. – Он усмехнулся. – Почему-то мне кажется, что у меня это получится лучше, чем у тебя.

– Я мигом.

Дэвид осторожно дотронулся до руки Сары.

Она повторила:

– Ничего страшного.

– Сядьте вот здесь. – Дэн поманил ее к дивану, приговаривая: – Что это у вас такой испуганный вид? Больше ничего не случится. Я постараюсь объяснить все в двух словах, и вам сразу полегчает.

Он улыбнулся и похлопал ее по руке. Она в полуобморочном состоянии ждала самого страшного.

– Все очень просто. Эйлин всегда неровно дышала к Дэвиду, но он никогда не отвечал ей взаимностью. Вы следите за моей мыслью? Не отвечал! А ее матери захотелось их поженить. У нее были на то свои причины. – Дэн широко улыбнулся. – Видите ли, много лет тому назад она и Стен… То есть отец Дэвида… – Он указал кивком головы в сторону кухни. – Словом, они решили пожениться. Втайне, конечно. А потом ему повстречалась Мэри… Но Элен – славная женщина, она не помнит зла. Много лет две семьи поддерживали связь, причем Элен вынашивала мечту, что Эйлин и Дэвид станут ее утешением – не удалось ей самой, так удастся дочке. Улавливаете? – Его брови приподнялись. – Но Мэри относилась к этому иначе, и тоже не без оснований. Не буду ничего от вас скрывать, потому что вы рано или поздно все равно обо всем пронюхаете… Словом, отец Эйлин – постоянный пациент психиатрической лечебницы. За последние несколько лет его отправляли туда несколько раз. У бедной Эйлин тоже случаются припадки – не то что бы очень сильные, но что есть, то есть… Вы наверняка заметили, какой красотой она наделена – буквально неземной. Эй, погодите! Кажется, у вас глаза на мокром месте?

– Нет-нет. – Сара судорожно глотнула. – Просто все это очень грустно.

– Тут я готов с вами согласиться. Но зарубите себе на носу главное: у Дэви никогда не было намерения на ней жениться. С другой стороны, он у нас натура добросердечная. Между прочим, это совсем не постыдное качество. – Брови снова приподнялись. – В общем, его мать всегда опасалась, как бы он не сдался под напором Эйлин, ее матушки и Стена. Теперь у нее отлегло от сердца. Но должен вас предупредить: отец Дэвида относится ко всему этому иначе. Не сомневаюсь, что он приветствовал бы брак Дэви и Эйлин. Думаю, он даже мечтает об этом… – Дэн перешел на шепот: – Чтобы искупить горе, которое он в свое время причинил Элен. Сами знаете, какое забавное создание – человек. Мы готовы принести в жертву своей нечистой совести кого угодно, даже самого близкого и дорогого человека. Вот и вся история. Дэвид самостоятельно сделал выбор, и, по-моему, неплохой, тут я обязан отдать ему должное.

Он улыбался ей, ожидая, что она оттает от такой подкупающей откровенности и от сообщения, что Дэвид не собирался жениться на Эйлин, однако Саре по-прежнему было страшно – у нее не выходила из головы Мэри Хетерингтон. Так вот почему ее готовы принять! Вот почему женщина, играющая в этой семье первую скрипку, не возражает против сыновьего выбора! Сара кажется ей спокойной гаванью в бурю. Она вспомнила, как гостья крикнула: «Какая жестокость, Мэри! Ты все получила…»

Если бы все это не произошло с такой стремительностью, она бы мучилась вопросом, почему эта женщина пренебрегла гордостью и изъявила желание принять ее в семью. Теперь ответ был ясен: ее считают меньшим из двух зол. Возможно, мать Дэвида полагает, что если она воспрепятствует его намерению, то он поддастся влиянию отца, Элен и ее дочери. Дэн все понятно растолковал.

– Взбодритесь! Я же говорю, тут все ясно. Улыбайтесь, смейтесь! – Он хотел было потрепать ее по щеке, но убрал руку, так и не дотронувшись до нее, смущенно усмехнулся и объяснил: – Вы, определенно, из тех, кому идет смех.

Все считают ее хохотушкой, потому что она такая крупная! Впрочем, этот молодой дядя Дэвида очень мил. Это ему, а не странному Джону следовало бы быть братом Дэвида. Она печально улыбнулась и сказала:

– У меня никогда не было поводов для смеха.

– Мы это исправим. Знаете, пока Джон не женился, мы отлично веселились вот в этой комнате. Не по воскресеньям, конечно… – Он скорчил гримасу. – Дэвид – очень хороший пианист. Он сдал все экзамены и при желании мог бы преподавать, но его это не привлекает. А его матушка играет на скрипке, и тоже очень недурно.

– А вы на чем-нибудь играете? – тихо спросила она.

– Я? Еще бы! – Он часто закивал. – У меня и диплом есть, почетный. Ради него мне пришлось изрядно попотеть. Когда мне его вручали, народу собралось – в Морган-Холле яблоку негде было упасть.

Так называлось большое заброшенное помещение в Ист-Джарроу. Сара понятия не имела, что там вручают дипломы. Она вежливо спросила:

– На чем же вы играете?

– На расческе. Но учтите… – Он назидательно поднял палец. – Для этого я заворачиваю ее в специальную бумажку.

Она расхохоталась, сотрясаясь всем телом, зажимая обеими руками рот и отворачиваясь. Дэн тоже не удержался и прыснул.

Сара уже стонала от изнеможения. Он совершенно невыносим! И как ее угораздило ему поверить? Она покосилась на него. Он радостно ждал ее взгляда.

– Именно этого нам и не хватало, верно? – дружески прошептал он ей.

В этот момент дверь резко распахнулась и появился Дэвид. Он принес Сарино пальто и шляпку. Увидев, как она вытирает смеющиеся глаза, он с облегчением перевел дух и, чтобы попасть им в тон, спросил:

– Чем он так тебя развеселил? Рассказом о своем падении в бочку с дождевой водой или байкой, как он убрал лестницу, когда отец возился на крыше?

– Нет, сдачей экзамена по игре на расческе.

– Это что-то новенькое. – Дэвид кивнул Дэну и добавил: – Ну и осел же ты!

Сара оделась.

– Не станем заглядывать в соседнюю комнату, – сказал Дэвид. – Мы еще вернемся.

– До свидания, мистер… – Сара обернулась к Дэну.

– Просто Дэн.

– До свидания, Дэн.

– До свидания, Сара.

У двери их догнал негромкий беспечный голос Дэна:

– Минутку, Дэвид.

Дожидаясь его, она услышала слова Дэна, не предназначавшиеся пока для ее ушей:

– Макдональды, соседи, переезжают. Еще до Рождества они съедут. Возможно, это не самое лучшее место – слишком уж близко, но здесь не так-то много пустующих домов. Я все быстро устрою, а то как бы не проворонить…

– Спасибо, Дэн.

На темной улице Дэвид взял ее за руку. Это был решительный, властный жест. Немного погодя он спросил:

– Ты слышала, что мне сказал Дэн?

– Да, – тихо ответила она, глядя прямо перед собой.

– Что скажешь? – Он сильнее сжал ее руку. – Выйдешь за меня замуж до Рождества, Сара?

Ее сердце забилось о ребра. Несколько секунд она молчала, собираясь с силами, а потом остановилась и, глядя ему в лицо при тусклом свете фонарей, ответила:

– Я выйду за тебя тогда, когда этого захочешь ты, Дэвид. – И добавила: – Спасибо.

Последнее словечко прозвучало глуповато. Она сразу спохватилась, что не надо было его благодарить. Уж больно дешево это прозвучало. А ей не хотелось выставлять себя дешевкой. Она вспомнила слова Джона о страхе перед людьми. Впрочем, Дэвида она не боялась, а испытывала к нему благодарность. Огромную благодарность.

5

Сара замерла в дверях кухни. Она еще не сняла пальто и шляпки. На кухне было жарко – в очаге пылал огонь. Однако она ежилась, глядя на священника. Тот молча смотрел на нее.

Отец О'Малли восседал за столом. Пат Бредли сидел напротив него, ее мать – на углу стола, ближе всего к дочери. Это был типичный треугольник, вознамерившийся ее увещевать. Один – отчим – будет вульгарно грозить; другой – священник – стращать карой небесной; пугать предрассудками соседей – тоже сильное оружие – станет мать.

– Добрый вечер, Сара.

– Не стой столбом! Не слышишь, что ли, к тебе обращается святой отец?

– Слышу, не глухая.

От одного взгляда на Пата Бредли ее захлестнула волна ненависти. Она всегда его ненавидела, однако за последние недели это чувство небывало обострилось, ведь он делал все, что в его силах, чтобы порушить ее связь с Дэвидом и семьей с противоположного конца квартала. Оружием он избрал ее религиозность, и его естественным союзником в этой войне стал священник – тот, которого она сейчас застала в кухне.

Был и другой священник – отец Бейли, который проявлял понимание и снисходительность. Он предложил ей познакомить его с Дэвидом. Дэвид явился и спокойно изложил свои доводы в пользу нежелания принимать католичество. О смене вероисповедания речи не было, ибо Дэвид признал себя агностиком. Сара гордилась Дэвидом, сумевшим так убедительно поговорить со священником, и не сомневалась, что он понравился отцу Бейли и вызвал у него уважение. Святой отец объяснил: «При некоторых обстоятельствах архиепископ дает разрешение на смешанный брак… Но обстоятельства эти специфические. – Он улыбнулся. – Однако разрешение дается и в том случае, если вы обязуетесь воспитывать своих детей в католической вере».

Сара заволновалась и стала нетерпеливо ждать ответа Дэвида. Дэвид долго размышлял. Когда же он ответил, Сара облегченно вздохнула, ибо ответ был таков: «Здесь я говорю не только от собственного имени. Имеет значение также и то, что думает по этому поводу Сара. Пускай она решает, святой отец».

Ей запало глубоко в душу, что он назвал священника святым отцом. Дэвид и отец Бейли проявили благоразумие. Отец О'Малли тоже твердил о своем благоразумии, но то были только слова – на самом деле он был несгибаемым фанатиком. Из его речей можно было заключить, что она выбрала себе в мужья прокаженного.

При этом священник очень любезно беседовал с Патом Бредли, поскольку тот посещал воскресные богослужения. Оставалось удивляться, что Церковь не разглядела, что на самом деле представляет собой этот человечек. Ведь достаточно было взглянуть на него непредвзято, чтобы удостовериться, какая это грязная свинья с черной душонкой.

– Вы подумали над тем, что я говорил вам на прошлой неделе, Сара?

– Да, святой отец.

– В таком случае, вам следует знать, что в смешанном браке вам не видать ни счастья, ни мира.

Сара промолчала.

– Почему ты не отвечаешь святому отцу?

– Успокойтесь, Пат. – Священник предостерегающе поднял руку, после чего продолжил: – Судя по рассказу отца Бейли, этот человек не намерен менять свои взгляды ни сейчас, ни в будущем.

Сара упорно молчала.

– При подобных обстоятельствах вам следует ясно представлять ваше положение. Немыслимо, чтобы вы пренебрегли своей бессмертной душой, пойдя на союз с подобным человеком… Если вы все же поступите так, то обречете на проклятие себя и своих детей. Ответственность за это ляжет на вас. Вам понятно?

У Сары в горле встал ком, глаза расширились. Каждая пора ее тела жила сейчас независимой жизнью, противоречия множились беспрерывно, раздирая все ее существо. Глядя в глаза священнику, она видела гибель своей бессмертной души. Эта гибель принимала форму нестерпимых мук, которые он без устали пророчил ей на протяжении уже нескольких недель. Если она выйдет за Дэвида, ее будут преследовать невзгоды. Расплата за преступление будет ежедневно обрушиваться на нее на протяжении всей жизни, однако все это не шло ни в какое сравнение с ужасами, в которые выльется утрата бессмертия души для нее и ее детей. Все это она читала в глазах священника. Она отвернулась и, не глядя больше на него и на родителей, бросилась к двери и, точно грузная мартышка, вскарабкалась наверх, где ее поджидала Филис.

– Что случилось? Что он теперь натворил?

Сара отвернулась от сестры и, закрыв лицо руками, привалилась к двери.

– В чем дело, Сара? – не унималась Филис. – Что тебе наговорили?

Не убирая рук от лица, Сара пролепетала:

– Моя бессмертная душа… Он сказал…

– Боже! – Можно было подумать, что умудренная женщина вразумляет безмозглую девчонку. – Не будь дурочкой, Сара, не бойся ты этой пустой болтовни! Бессмертная душа! Скажи ему, чтобы он забрал ее и засунул себе в… И бессмертную душу нашего папаши пускай засунет туда же. Головой ручаюсь, не стань отец О'Малли священником, он был бы точь-в-точь как Пат Бредли.

– Тсс! Не говори таких вещей, тем более про священников!

– Знаешь, Сара, – снова зашептала Филис, – я думала, что у тебя есть голова на плечах. Неужели ты способна теперь отказаться от него?

– Нет! – Сара села на кровать, сорвала с головы шляпку и метнула ее в угол комнаты, приговаривая: – Не готова, не готова! Дэвид не примет католичества, и точка. Он не возражает против церковного венчания, но креститься в католика отказывается. Но им меня не сломить.

– Послушай, Сара! – Филис опустилась перед сестрой на колени, схватила ее за руки, заглянула в лицо. Ее рвение говорило о большем желании помочь, чем того требовал простой родственный интерес. – Почему бы тебе не послушаться дядю, этого Дэна? Заключите гражданский брак, чтобы между вами не стояла ни баптистская часовня, на которой настаивает его мать, ни Церковь.

– Не могу… Нет. – Сара обреченно покачала головой. – Если мы просто распишемся, я не буду чувствовать себя по-настоящему замужем.

Филис села на корточки и, глядя на Сару снизу вверх, сказала:

– Знаешь, Сара, ты простушка, каких мало. Ты позволяешь играть своими чувствами то одним, то другим. А ведь ты должна думать только о Дэвиде, и больше ни о ком. Помяни мое слово, ты дождешься, что на всем твоем замужестве будет поставлен жирный крест.

– Мне ничто не помешает выйти за него замуж. Единственное, чего я хочу, – это обвенчаться в церкви, а он против этого не возражает.

Филис долго смотрела на Сару, потом встала и отошла к окну. Окно было занавешено, но она все равно уставилась в него. До Сары донесся ее неистовый шепот:

– Я надеялась, что вы поженитесь раньше. Больше я ждать не намерена.

– Раньше? Но мы знакомы всего два месяца! Что значит «Больше я ждать не намерена»?

Сара выпрямилась на краю кровати и ухватилась за железную спинку. Назревало то, чего она давно боялась, но не хотела вспоминать, так как у нее самой хватало причин для волнения.

– Филис! Не смей делать глупости!

– Смотря что называть глупостями. Ты не пыжься.

Сара подскочила к сестре, развернула ее и заглянула ей в лицо.

– Не собираешься же ты жить…

– Собираюсь. Только сначала я выйду за него замуж. Я могла бы это сделать уже месяц назад, но все ждала, все думала, что ты сделаешь решительный шаг, перестанешь быть мячиком, который все пинают…

– Но, Филис, это немыслимо! Ты не можешь уйти жить к арабам. – Она не могла заставить себя произнести «жить с арабом, стать женой араба».

– Знаешь, что я тебе на это скажу? – Филис не кричала, а неторопливо цедила слова. – Если бы хоть половина наших соседей были такими же достойными людьми, как арабы… Не все арабы, конечно, я не дура!… Если их сравнить, то наши окажутся в проигрыше.

– Разве умно вредить самой себе, чтобы досадить другому? – взмолилась Сара. – Ты же знаешь, что с тобой будет, если ты ради того, чтобы досадить ему, уйдешь туда…

Филис вырвалась и спокойно ответила:

– Сначала я действительно мечтала только о мести, но это в прошлом. Мне нравится Али, он даст мне жилье, и неплохое, деньги. – Она вскинула голову. – Его отец содержит пансион с питанием, а Али ему помогает. Настанет день, когда дело перейдет к нему, и не только оно. Его отец – видный человек среди них, а у них есть свой табель о рангах… Понимаешь, отец Али и многие тамошние не больно счастливы, что Али собрался на мне жениться. Раньше я думала, что все смотрят на них как на отбросы, даже наши жалкие соседи. А оказывается, у них есть собственное представление об отбросах, и мы – первые в том списке. Только в самые последние дни я лишилась иллюзий на этот счет.

– Он все равно не позволит. – Грудь Сары вздымалась так же прерывисто, как несколько минут назад, когда она преодолела отвесный подъем на второй этаж. – Он заявит в полицию.

– Пускай заявляет, куда хочет. Ну его к черту!

– Не бранись, Филис!

– В общем, пускай хоть на уши становится. Когда все будет оформлено честь по чести, ему останется только кусать локти. На прошлой неделе мне исполнилось восемнадцать лет, к тому же я знаю его натуру. Это будет такой пощечиной по его гнусной роже, что он даже не сможет утереться, а спрячется за мамину спину.

– Значит, твоя главная цель – все-таки досадить ему!

– Нет, говорю же тебе! Но я то и дело слышу его голос: «Чтобы я еще занимался этой шлюхой?!» – Филис подняла глаза к низкому потолку, криво усмехнулась и мечтательно произнесла: – Разве не здорово – заделаться шлюхой и сбежать отсюда, от него, вообще от всего?!

Сара опять села. Ей было нехорошо, она боялась, что ее сейчас стошнит. Это будет конец – ее конец. Филис уйдет, а она останется: стоит матери Дэвида прослышать, что ее сестра ушла в Костерфайн-Таун и спуталась с арабом, даже если она выйдет за него замуж, и никакого Дэвида ей не видать.

Миссис Хетерингтон и без того вела себя в последнее время как-то странно, холодно. Ей очень хотелось, чтобы сын сочетался браком в баптистской часовне. В последние недели Сара сумела разобраться, что представляет собой мать Дэвида. Это была властная, гордая женщина, оберегающая честь своей семьи, кичащаяся тем, что они живут в хорошем месте, в лучшем доме – единственном, который не был поделен надвое. Когда Саре стал понятен характер будущей свекрови, то это – вместе с ее решимостью не допустить брака Дэвида и бедняжки Эйлин – превратило ее в глазах Сары в сверхъестественно могучую женщину. Теперь Сара не сомневалась, что, не пожелай миссис Хетерингтон появления альтернативы нежелательной невесте, Сара бы ни за что не переступила порога ее дома.

Она развернулась, бросилась к сестре и взмолилась, вкладывая в эту мольбу всю душу:

– Подожди, пока я выйду замуж, Филис! Подожди!

– Я уже достаточно ждала, Сара. Начало у вас было такое поспешное, и я решила, что и дальше все пойдет так же стремительно и ты быстро выскочишь замуж. Помнишь, как все начиналось?

Сара покачала головой.

– Больше я ждать не могу – тому есть причина. Я… В следующий понедельник я уйду из дому. Все уже решено. Я выхожу замуж.

– Причина?… – Сара широко разинула рот и крепко зажмурилась. – Причина?! – Она прикусила губу.

– Да. Теперь уж ничего не поделаешь. Что есть, то есть.

– Боже мой!

– И мой!

Такое бесстыжее передразнивание в свое время вызвало бы у обеих приступ хохота, хотя Сара никогда не переставала упрекать Филис за легкомысленное обращение со святыми понятиями. Теперь же она молча уставилась на худенькую, похожую на мальчика сестру.

– И давно?…

– Недель шесть-семь. Это случилось после того, как этот отхлестал меня ремнем. Али увидел, что стало с моим лицом и какие рубцы у меня на груди, и был со мной очень ласков. Представляешь, он чуть не расплакался! Веришь ли, он едва сдержал слезы! Тогда это и случилось. Не думай, что я сожалею об этом. Вовсе я не сожалею! Просто мне пора отсюда убираться. Это все равно что сбежать из тюрьмы. Никогда не сидела в тюрьме, но готова спорить, что в этой дыре вдесятеро хуже, чем в любой каталажке. Я уже давно, как только приду домой, лезу прямиком сюда, потому что знаю, что у него руки чешутся снова за меня приняться. Меня он осилит. Я буду, конечно, царапаться и лягаться, но мне его не одолеть. Ты – другое дело. Поэтому он никогда тебя не бил, только в тот раз, когда ты впервые вышла на работу и тот паренек проводил тебя до дому. А ведь я еще меньше, чем он, я как специально создана, чтобы он надо мной измывался. Разве мать хоть раз вступилась? Только сейчас, когда уже ничего не изменишь, у нее развязался язык, потому что она чувствует, что мы вот-вот сбежим. Она виновата не меньше, чем он. Она рослая, у нее хватило бы сил, чтобы его отдубасить, но она дала себя запугать. Он думает, что и меня запугал, но тут он дал маху. Как бы мне хотелось увидеть его рожу, когда я через неделю уведомлю его по почте о своем замужестве! А знаешь, чем я закончу письмо? – Она воинственно сверкнула глазами. – Я уже давно все продумала. К сообщению о свадьбе я припишу: «Если хочешь, можешь через семь месяцев заглянуть на крестины».

– Ах, Филис! – Сара медленно, в несколько этапов опустила на грудь голову.

– Слышишь? – Филис схватила ее за руку. – Уходит! Сейчас проводит священника, а на обратном пути будет издеваться над влюбленными парочками. Как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь из парней засунул его головой в угольную кучу!

Сара приложила палец к губам и уставилась прямо перед собой. Потом, вскочив на ноги, спросила:

– Как ты думаешь, который сейчас час?

Она судорожно застегивала пуговицы.

– Примерно без четверти десять. Ты куда?

– К Дэвиду. Так надо.

– Прямо к нему?

– Да.

– Представляешь, что скажет его мамаша?

– Вряд ли она дома. Заболел ее внук, сын Джона. У него сильный коклюш. Дэвид говорил мне, что мать собирается к ним заглянуть, но, даже если она окажется дома, я придумаю какую-нибудь отговорку. Соображу на месте…

– Как же ты вернешься?

– Захвачу ключ от задней калитки и попрошу мать не закрывать задвижку. Просплю ночь на диване.

– Если он узнает, он тебя не впустит.

– Придется рискнуть. Мне обязательно надо увидеться с Дэвидом. Я сойду с ума, если буду ждать утра.

– Собираешься сказать ему, что согласна венчаться у баптистов?

– Что ты! – Сара отчаянно замотала головой.

– Тогда что?

– Не знаю, не знаю! Просто хочу с ним поговорить.

– Решила поделиться, какая негодница твоя сестра?

– Ты же знаешь, Филис, что я никогданичего такого не скажу.

– Знаю, Сара. Ты добрая душа. Ладно, беги. И возвращайся побыстрее. Я не засну, пока ты не вернешься.

В кухне Энни сказала дочери:

– Бога ради, не шуми, когда вернешься. – Она подала ей большой ключ. – Я пробуду внизу, сколько смогу. Что на тебя нашло? Приспичило же убегать на ночь глядя! Туда небось?

– Да.

– Из-за священника?

Сара колебалась. Какое-то объяснение требовалось дать, поэтому она кивнула и проскользнула в дверь.

Серые сланцевые крыши озаряла луна. С одной стороны длинной улицы окна домов тонули в темноте, с другой серебрились в лунном свете, напоминая лихорадочные глаза на больных, раскрасневшихся лицах. Впрочем, луна – доброе светило: ее свет приукрашивал самые бедные, зачумленные домишки, и вся эта проклятая улица выглядела сейчас лучше, чем была на самом деле. На улице Камелий и подавно царило благолепие. Дома походили на улыбающиеся физиономии, глаза – эркерные окна – свидетельствовали о достатке жильцов, белые ступеньки выглядели, как безупречные зубы в смеющихся ртах. Все двери на улице Камелий каждый год красили заново.

Сара уже собралась постучать в дверь дома под 'номером один, но у нее не хватило духу. Она подперла щеку кулаком, спрашивая себя: «Что сказать? С чего начать?»

Ей показалось, что едва дверное кольцо дотронулось до двери, как дверь мигом распахнулась, и перед Сарой вырос Дэн.

– Сара? Входите, входите! Что вас принесло в такой поздний час? Дэвид сказал, что отвел вас прямо домой из-за ваших… – Он покосился на ее ноги. – Потому что вы устали.

– Он дома?

– Разумеется. Он дожидался бы на пороге, если бы надеялся на ваше появление. Входите же! – Он впустил ее и закрыл дверь. Потом, пристально глядя на гостью, шепотом спросил: – Какие-то неприятности?

Она ответила вопросом на вопрос:

– Его… мать дома?

– Нет, она задержалась у Джона. Малыш сильно хворает. Дома только Дэви да я. Отец тоже там. Проходите.

Дэн распахнул дверь гостиной, легонько подтолкнул Сару и сказал:

– Взгляни, что я нашел при свете луны, Дэви.

Дэвид вскочил.

– Что случилось? – Он схватил ее за руки. – Что-то нехорошее?

– Да. Можно, я присяду?

– Ни в коем случае! – С этими словами Дэн принудил ее опуститься в кресло.

Дэвид не отпускал ее руки.

– Так в чем дело? – ласково спросил он.

– Мне пора на боковую, – сообщил Дэн. – Позвольте откланяться.

– Нет, останьтесь! – взмолилась Сара. Ей почему-то казалось, что Дэн с его холодной головой и беспристрастным взглядом на вещи сможет им помочь. – Это не должно быть для вас тайной. Я не могла не помчаться к тебе, – сказала она Дэвиду. – Речь пойдет о Филис. Я знаю, что выставляю себя в постыдном свете, но не прийти не могла. Так получается – не по ее вине, – что она выходит замуж за… араба. Это произойдет в следующий понедельник.

Чувствуя, что ее пальцы выскальзывают из ладоней Дэвида, она мысленно завопила: «Нет, нет! Не отпускай меня!» Отвернувшись от ошеломленного Дэвида, она посмотрела на Дэна. Тот был поражен не меньше племянника и многозначительно переглядывался с ним. Губы Дэвида шевелились, словно он пытался что-то сказать, не произнося ни звука.

Обмен мыслями между мужчинами шел по невидимым проводам, проходившим сквозь тело Сары и ранившим ее, как раскаленное железо. Она корчилась от боли, но не смела нарушить молчания. Ей хотелось вскочить и опрометью броситься прочь, но не было сил; даже сохранить достойную осанку оказалось ей не под силу. Она пригнулась, как побитая, и в таком положении из-под опущенных ресниц разглядела, что Дэвид вышел наконец из оцепенения. Он сел так, чтобы его колени соприкасались с ее, и снова подарил ей надежду на возрождение, взяв ее руки в свои и переспросив:

– Когда, говоришь, они поженятся?

– В понедельник, – хрипло повторила она и откашлялась.

– Времени остается в обрез. – Он внимательно посмотрел на нее. – Значит, так, Сара… – Потеребив ее за руки как будто с целью разбудить, Дэвид заговорил быстро и решительно: – Ты и слышать не хочешь о баптистской часовне, а венчания в вашей церкви пришлось бы ждать не одну неделю. Единственный выход – гражданский брак.

Сара вздрогнула. Раскаленные провода, пронзавшие ее тело, заставляли ее теперь трястись от страха.

– Знаю, тебе это не по душе, как и мне, но что поделаешь, Сара…

Он закрыл глаза. Дэн потрепал его по колену.

– Позволь, я договорю за тебя. Все дело в его матери, Сара. Вы – умница, вы знаете, как обстоят дела. Когда разнесется молва о браке вашей сестры, то одному Богу известно, как она на это прореагирует. Мэри – женщина гордая и иногда проявляет железную неумолимость. Поэтому ее необходимо поставить перед свершившимся фактом. – Он улыбнулся. – То есть взять и жениться. Тогда она поневоле смирится. С другой стороны, если она прознает, что ваша сестрица выходит за араба… – Он махнул рукой. – Я не утверждаю, что арабы не бывают приличными людьми, некоторым белым стоило бы кое-чему у них поучиться, но вы знаете, конечно, как это будет воспринято.

Все трое притихли. Потом Дэвид спросил:

– Ты согласна, Сара? Согласна на регистрацию вместо венчания?

Она посмотрела ему в глаза. Если она не согласится на гражданский брак, то вообще потеряет возможность стать его женой. Нажим священника и власть миссис Хетерингтон разлучат их, потому что выиграть такое сражение окажется им не под силу. Этого нельзя допустить. Никогда больше ей не встретится такой человек, как Дэвид, который захочет взять ее в жены. Но при этом она не сомневалась, что, заключив гражданский брак, обречет себя на страдания. Ее бессмертной душе будет нанесен сокрушительный удар, своим поступком она погубит не только себя, но и души своих будущих детей. Здесь она верила священнику беспрекословно. Тем не менее у нее не оставалось выхода. Она должна стать женой Дэвида – если не перед Богом, то хотя бы перед людьми.

Несмотря на столь мучительные размышления, в ее ответе прозвучало облегчение, удивившее ее саму.

– Да! О да, Дэвид! – вскричала она. – Где угодно, когда угодно!

Дэвид притянул обе ее руки к своему лицу и так замер. Дэн встал.

– Это надо отметить. Начнем с чаепития. Главное, не теряйте времени. Как быстро это можно осуществить – я имею в виду регистрацию?

– Хватит недели, – ответил Дэвид, не глядя на Дэна, который не спускал глаз с Сары.

– Если подать заявление прямо завтра, то уже через неделю, максимум через две, дело будет сделано. Если церемонию назначат на среду, я смогу взять отгул. Так-так… – Дэн крутил в руках чашку. – Знаете, что я сделаю? Устрою вам свадебный завтрак!

– Что ты, Дэн, это лишнее!

– Лишнее – не лишнее, а я это сделаю. Это будет мой свадебный подарок. – Он указал чашкой на стену. – Макдональды съезжают в пятницу, что весьма кстати. Все получается превосходно! Вы сможете посвятить медовый месяц устройству своего гнездышка. Ты ведь сможешь взять целую неделю! – Он ткнул Дэвида чашкой в плечо, и тот ответил ему улыбкой. – Значит, решено!

Во время своего выступления Дэн смотрел только на Сару. Его тон и манера обещали крушение любых препятствий. Однако существовала одна преграда, против которой был бессилен даже он, и называлась она не религией, а матерью, миссис Хетерингтон. Глядя на Дэвида, Сара проговорила:

– Твоя мать никогда мне этого не простит.

– Об этом не беспокойся. Я возьму всю вину на себя.

Она уронила голову.

– Нет, она меня не простит. Она меня возненавидит!

– Глупости! – Дэн наклонился к ней с видом взрослого, вразумляющего непослушного ребенка. – Чепуха! Надо действовать, а не топтаться на месте. Я даже рад, что все оборачивается именно так, иначе вы продолжали бы метаться между церковью и часовней, между согласием и несогласием на чужую религию. Так тянулось бы года два, и в конце концов… – Он расправил свои широкие плечи и раскинул руки. – В конце концов не получилось бы никакой женитьбы.

– Ошибаешься, Дэн, мы с Сарой все равно поженились бы – будь то через неделю, через год, через два, хотя я предпочитаю не тянуть. Каков будет твой ответ, Сара?

Она уже хотела утвердительно кивнуть, но тут раздался стук в заднюю дверь, и все трое обернулись в сторону кухни.

– Что мне говорить? – растерянно прошептала она, вскочив.

– Лучше помалкивай. – Дэвид потрепал ее по руке. – Я тебя провожал и пригласил зайти. Мы только что вошли.

Дверь гостиной отворилась. Перед троицей предстал Джон. Никто не скрыл удивления.

– Что у вас тут за заговоры? Можно подумать, я застал вас за неблаговидными делишками.

Дэн покосился на Дэвида, желая понять, собирается ли тот делиться новостью с братом. Дэвид не стал тянуть.

– Небольшой кризис. Может, оно и к лучшему. По мне, это можно только приветствовать. Ибо в результате мы с Сарой поженимся уже на следующей неделе. Сочетаемся гражданским браком.

Джон уставился на брата.

– Вот это неожиданность! – тихо проговорил он.

– Да. Но так даже лучше.

– Мать в курсе?

– Нет. Пока что ей лучше оставаться в неведении.

– А отец?

– Он тоже не знает. Никто вообще не знает, кроме Дэна и вот теперь тебя.

– Тебе нужен шафер? – с улыбкой спросил Джон.

– Ты не возражаешь? – Дэвид подался к нему.

– Хочу помочь тебе хотя бы этим.

– Спасибо, Джон! – Дэвид ударил брата кулаком в могучую грудь, но тот даже не шелохнулся. – А Дэн взялся позаботиться о свадебном завтраке. Лучшего не придумаешь!

– Только пускай она не воображает, что ты достанешься ей в единственном экземпляре. – Джон заглянул Дэвиду через плечо и перехватил взгляд Сары. – Где один, там и остальные. Как у трех мушкетеров: один за всех, все за одного. Разве не так, Дэн?

– Болван! Не обращай на него внимания, Сара.

– Мы всегда держались вместе, чтобы не поддаваться властям, политике, религии – и женщинам. – Джон широко улыбнулся, подошел к Саре и протянул ей руку. Она подала ему свою, он накрыл ее огромной лапищей и галантно закончил: – Но эта женщина не в счет.

Ее охватило странное желание зарыться лицом в его сильную шею и разрыдаться в три ручья. Это чувство появилось словно ниоткуда и было не менее пугающим, чем ненависть, которая сжигала ее совсем недавно, в спальне. Как и тогда, она вся задрожала, дыхание участилось, в горле образовался такой нестерпимый ком, что она была вынуждена зажмуриться, чтобы остановить подступающие слезы. Однако это оказалось свыше ее сил.

– В чем дело, Сара? Не надо, будет!

Вокруг раздавались участливые возгласы, она ощущала заботливые прикосновения, ее гладили по голове, по плечам, по рукам. Теперь ее охватила паника, захотелось отмахнуться от всех сразу и броситься домой. Впрочем, это желание продержалось не больше мгновения.

Почти ничего не видя из-за слез, она вытянула руку и ухватилась за Дэвида. Его руки были особенными, с ними ничто не могло сравниться. Она уткнулась лицом в его плечо и забыла о существовании остальных.

В комнате стало тихо. Можно было подумать, что в целом свете остались только они с Дэвидом. Ярость, страхи, странные непрошеные чувства – все отошло в прошлое. На нее снизошел покой, который не могли поколебать даже мысли о Мэри Хетерингтон и об опасности, нависшей над ее бессмертной душой. Ведь у нее был Дэвид! Еще неделя – и он станет ее навсегда. Наконец-то в ее душе воцарится мир.

6

– Ну, как ваше самочувствие? – шепотом спросил Дэн, наклонив к столу свою большую голову.

– Не пойму…

– Нет, вы ответьте: вам хорошо или плохо?

– Брось паясничать. Неудобно перед официантом. – Дэвид был бледнее обычного, отчего красные прожилки у него на скулах стали еще заметнее. Он потянул Дэна за рукав, чтобы тот выпрямился.

Официант продемонстрировал Дэну бутылку. Ознакомившись с надписью на этикетке, Дэн кивнул. Официант вытащил из бутылки пробку и ловко разлил пенистую жидкость в четыре бокала. Когда он удалился, все подняли бокалы. Дэвид негромко проговорил:

– Либо ты совсем рехнулся, либо разбогател. Шампанское! Вот чудак!

– Лучше не ворчи, а пей. За вас!

Дэн поднял бокал. Джон сделал то же самое, но ничего не сказал, а только наклонил голову.

Сара не нашла в шампанском особенного вкуса, если не считать газа. Но шампанское есть шампанское! Она пьет шампанское! Дэн – очень добрый, славный малый.

– Вот это жизнь! – Дэн откинулся в кресле и расплылся в блаженной улыбке. – Среда, утро, а я бездельничаю! Со мной такое впервые. Каждую среду как раз в это время, – сверился он с часами, – в четверть двенадцатого, появляется миссис Флагерти, и начинается стандартное представление. Всегда одно и то же, без малейших отклонений от программы. Получил ее благоверный пособие или нет, все повторяется слово в слово. «Почем нынче окорок, мистер Хетерингтон?» Надо отдать ей должное, только она одна и обращается ко мне так почтительно. «Шиллинг и два пенса, миссис Флагерти». Я тоже отвечаю ей со всем почтением. Мы друг друга страшно уважаем, я даже начинаю подражать ее ирландскому акценту.

Дэн обращался к одной Саре, а она отвечала ему улыбкой. Она понимала, что он старается, чтобы они перестали чувствовать себя скованно. Молодец этот Дэн!

– «Шиллинг и два пенса, мистер Хетерингтон? Боже! Нет, сегодня это мне не по карману. А задняя часть?» – «Кусочек покороче – шиллинг, миссис Флагерти, а тот, что подлиннее, – восемь пенсов». – «Как все дорожает!» Это при том, что мы – самый дешевый магазин во всем городе, всем остальным торговцам портим коммерцию. – Это замечание предназначалось Дэвиду, который с улыбкой кивнул. – «Как насчет ребрышек, миссис Флагерти?» – «Слишком постно и вечно пригорает. Он говорит, что это все равно что жевать подметку. Еще швырнет этим в меня. Нет, увольте!» – «Тогда взгляните вот на этот бекон с прослойкой жира. Постный кусочек, а посередине целый дюйм жирка». – Дэн приподнял край скатерти. Он был отменным рассказчиком, Саре ничего не стоило представить себе, как он показывает покупательнице кусок мяса. – Уверяю вас, если бы вы нас подслушали, то решили бы, что мы оба – ирландцы. И так – каждую среду. Всю жизнь!

Теперь смеялись все, даже Джон. Глотнув еще шипучей жидкости, Сара осведомилась:

– Что же она в конце концов берет?

– Обрезки.

Теперь его слушатели не просто смеялись, а лопались от хохота; каждый пытался совладать с собой и смущенно оглядывался на остальных посетителей полупустого зала. Когда приступ веселья закончился, Дэн добавил:

– На три пенса.

Это было произнесено с таким забавным акцентом, что хохот вспыхнул с новой силой. Смеясь, Сара с сожалением подумала: «Вот бы прохохотать так весь день, ни о чем не заботясь!»

Она нисколько не сомневалась, что с Дэном можно было бы просмеяться целую неделю; реальность же заключалась в том, что через час или около того Саре предстояла встреча с Мэри Хетерингтон, и одна мысль об этом повергала ее в трепет.

На закуску был подан палтус, на горячее – утка; когда официант принес новую бутылку вина, Дэвид удрученно покачал головой и сказал:

– Напрасно ты так расщедрился.

– Почему? Твое дело – есть и пить. Сиди и помалкивай.

– Не тревожься за него, пускай сорит деньгами, – молвил Джон, глядя на Дэна. – Пускай немного облегчит чулок с деньгами. Таких чулок у него припасено видимо-невидимо, никакая миссис Флагерти его не пощиплет.

Смеясь вместе со всеми, Сара поймала себя на мысли, что Джон открыл рот в первый раз после того, как они покинули бюро регистрации. Он выглядел немного растерянным, его обычной лихости Вше было и в помине. Этим утром он не несся вперед, наклонив голову так, словно мир – футбольный мяч, который надлежит пинать ногами, и посильнее. Обычно она не усматривала между Дэвидом и Него братом ни малейшего сходства, сейчас же оба Ввели себя тихо. Возможно, поведение Джона объяснялось беспокойством за сына; впрочем, мальчик уже поправлялся. Неужели очередная ссора с женой?

Лишь час спустя, когда они вышли из отеля на Кинг-стрит, она почувствовала, что знает, почему Джон такой смирный и помятый.

– Прямо не знаю, как тебя благодарить, Дэн, – сказал Дэвид. – Правда, Сара?

Она послушно кивнула.

– Брось, – отмахнулся Дэн. – Хватит об этом. К тому же вы получили только половину свадебного подарка. Я пошарю еще в одном своем чулке. – Сказав это, он поймал за рукав Джона, порывавшегося отойти.

– Куда ты? – спросил Дэвид брата. – Домой?

– Нет, – ответил Джон, – на биржу тру… – и осекся.

– Вот оно что! – Дэн поскреб подбородок. – То-то я ломал голову, отчего ты сам не свой! Уволили? – Он поморщился. – Когда?

– Надо же было сболтнуть! Вы застали меня врасплох. Уже больше недели тому назад.

– Больше недели? Что же ты молчал? Мэй знает? – спросил Дэн.

– До этой минуты никто не знал. – Джону было трудно глядеть им в глаза. – Я думал, что это продлится всего пару дней. С кем не бывает? – Он задрал подбородок. – Только не надо меня жалеть! – Он вытаращил глаза и со своей обычной напористостью добавил: – Меня еще не выбросили на свалку. На следующей неделе я вернусь на работу.

– Что за странность! – Дэн пожал плечами. – Я думал, что уж там никого не будут рассчитывать, а если и будут, то ты окажешься последним.

– Просто кончились заказы на корабли любого водоизмещения.

– Но ведь твоя фирма строила только мелкие суда. Мне казалось, что на них и на спасательные шлюпки все еще поступают заказы с юга.

– На это все надеялись, но на юге теперь лодок больше, чем надо. Что касается шлюпок, то никто больше не идет ко дну, раз моря бороздит гораздо меньше судов. Тоже ведь неплохо, если нет утопленников. – Джон через силу ухмыльнулся. – Только давайте договоримся, что вы не будете меня упрекать за то, что я напустил мраку в такой радостный денек. И не жалейте меня, Бога ради! Со мной все в порядке. Денег хватит на несколько недель, а потом я заставлю проклятое правительство выплачивать мне пособие. Я этого так не оставлю.

– За первые две недели ты не получишь ни гроша. Первая неделя вообще не в счет, следующие три дня – тоже, – спокойно объяснил Дэн.

– Знаю, знаю! Какая разница, если уже через неделю меня примут обратно и я наплюю на их пособие! Только учтите… – Джон посерьезнел. – Матери ни слова!

– Не беспокойся. Хотя… – Дэвид улыбнулся и посмотрел на Сару. – Сейчас было бы самое время поставить ее в известность, она так напустится на нас, что твоя проблема отступит на задний план.

Этими словами он собирался подбодрить Сару, но вышло наоборот. Все немедленно заметили это. Дэн поспешил с утешением:

– Не бойтесь, все обойдется. А мне пора… в Вестоу. – Он смутился и глуповато засмеялся.

– Ступай, старый повеса.

Сара не поняла толком этого напутствия Джона, так как смутно представляла себе, что такое повеса, хотя догадалась, что это не комплимент, потому что Дэн покраснел. Взяв ее за руку, он прочувствованно сказал:

– Желаю вам огромного счастья, Сара.

– Спасибо, Дэн, – с трудом выговорила она.

– Постарайтесь как следует повеселиться в Ньюкасле. К вашему возвращению я приведу в порядок как минимум одну комнату, а может, и оклею ее новыми обоями. Заставлю заниматься этим вот этого детину. – Он ухватил за рукав Джона. – Представьте его всего в известке… Благослови вас Бог.

Благословение вконец растрогало Сару. То же самое сказал бы священник, отец Бейли.

Наступила очередь Джона. Он не стал брать ее за руку, а заглянул ей в глаза. Это был очень проницательный взгляд, пробившийся через рябь тревоги на поверхности, пронзивший глубинный слой ее души, где расположилась ее любовь к Дэвиду, проникший так далеко, что она сама удивилась – оказывается, в ее душе существуют такие глубины. Ее опять посетило уже знакомое странное чувство, но на этот раз она не испугалась, а широко раскрытыми глазами наблюдала за Джоном. Он не выдержал и опустил свои густые черные ресницы. Теперь ей, замужней женщине, не нужно было опасаться ни неведомых чувств, ни чего бы то ни было вообще, кроме разве что матери Дэвида.

– Всего наилучшего.

Это было слишком банальное пожелание. Внешне оно могло означать все что угодно, но на самом деле не означало ровно ничего. Пожимая руку Дэвиду, Джон повторил ту же банальность:

– Всего наилучшего, братишка.

Дэвид свободной рукой похлопал брата по плечу и ответил:

– Спасибо, Джон, большое спасибо.

Потом он взял Сару под руку и повел через дорогу, к трамваю – тому самому, в котором она по рабочим дням преодолевала часть пути до дома. Отныне этому будет положен конец – Сары Бредли в этом трамвае уже не будет. Она стала миссис Дэвид Хетерингтон! Она заставила себя расправить плечи и гордо вскинула голову. Что они теперь могут с ней поделать? Кто угодно – ее отчим, его мать? Она стала замужней женщиной, на ее стороне закон…

Дэн с Джоном молча проводили их взглядами и помахали на прощание.

– Придется пожертвовать собой ради их счастья, – тихо сказал Дэн. – Представляю, какой скандал устроит твоя матушка! Бедной девочке не позавидуешь. Надо будет ее поддержать. Одному Дэви это не по силам. Сам знаешь, на что способна твоя мать, когда у нее появляется жертва. Она уже давно не показывала зубов. Мы должны стать преградой, чтобы бедную девочку совсем не растоптали.

– Не могу представить ее растоптанной, – проговорил Джон, провожая взглядом дребезжащий трамвай. – То есть у меня не укладывается в голове, что кому-то захочется ее топтать. Терпит же мать Мэй! – Джон повернулся к Дэну с вопросительным выражением на лице.

– Да, но Мэй – твоя жена, а не Дэвида. Если уж начистоту, то мать вообще не хотела, чтобы Дэвид женился. Такое, во всяком случае, у меня впечатление. Она сделала вид, что не возражает против этой кандидатуры, зная, что чаша весов все равно склонится против нее: происхождение, религия, семья и все такое прочее. Дэвид постепенно одумается. Хотя, конечно, я могу и ошибаться.

– Ты редко ошибаешься, Дэн.

Дэн посмотрел на племянника. Он был старше его на шесть лет, но внешне это было незаметно, к тому же они всегда чувствовали себя ровесниками.

– Что-то ты плохо выглядишь, – сказал Дэн. – Переживаешь из-за увольнения?

– Нет, я же говорю! Господи, конечно, нет! – Он оглянулся, словно боясь, что их подслушают. – Я все равно не стану гнить на углу. Не волнуйся за меня, Дэн, я поднимусь на ноги, как всегда. Ну, мне пора. Да, чуть было не забыл: спасибо за угощение! Ты здорово потратился – очень благородно с твоей стороны. Я тоже подумываю, не смастерить ли для них стол со стульями. Я могу достать по дешевке хороший материал.

– Ты очень их этим тронешь, Джон. Превосходная идея!

– Ладно, я пошел. Пока, Дэн.

– Пока, Джон. Увидимся вечером.

– Да, до встречи.

Дэн перешел через дорогу. Джон свернул за угол и быстро зашагал к станции. Там он зашел в туалет и, согнувшись, дал волю рвоте.

– Худо вам, приятель?

Джон утер лицо платком и, кивнув доброхоту, ответил:

– Слишком хорошо поел: утка, шампанское…

– Да уж, в такие времена любого стошнит от утки с шампанским. Виданное ли дело – семнадцать шиллингов в неделю! Стоит только подумать о хорошей жратве – сразу выворачивает. Ну, теперь полегчало?

Реакция на состояние и ответ Джона была стандартной. Но ею собеседник не ограничился.

– Утка с шампанским! Надо заседать в парламенте, чтобы так чревоугодничать! Даже на банкете у мэра побоятся подавать разносолы: вдруг запах просочится на улицу и народ озвереет? Так дальше нельзя… – Он поднял грязный палец. – Надо держаться вместе, иначе ничего не выйдет. Пускай проклятые профсоюзы определятся, на чьей они стороне. Что они там в Лондоне себе думают? Так и до бунта недалеко, помяните мое слово!

Если этот олух не заткнется, придется вытолкать его в шею. Джон отвернулся к стене и услышал:

– Вы правы, приятель. Лучше не держать всякую дрянь в себе. Выплюнуть побыстрее – и дело с концом.

Оставшись в одиночестве, Джон опять привалился к стене. Выплюнуть – и дело с концом? Знал бы туалетный мудрец, что его стошнило по двум причинам сразу…

Смесь вина, шампанского и утиного жира действительно плохо подействовала на его желудок, привыкший к однообразной невкусной пище. Но то была тошнота, от которой нетрудно избавиться. Как бы он хотел, чтобы так же легко можно было покончить и с другой тошнотой! Как сказал Дэн? Преграда между нею и матерью? Забавно! Дэн ведь не знает, что с той самой минуты, когда он впервые увидел ее в гостиной, он сгорал от желания стать преградой между ней и остальным миром.

Прежде чем жениться на Мэй, он успел взять свое. Женщины не были для него загадкой. С четырнадцати лет (ему тогда уже давали семнадцать) он не знал отбоя от девчонок; он менял их одну за другой, сам того не желая, они лезли из кожи вон, добиваясь его благосклонности. Впервые он имел женщину пятнадцатилетним; мать хватил бы удар, прознай она об этом. Да, он знал о женщинах все, но ни одну никогда не любил. Жаждал ли он их? О да, до потери самоконтроля. Правильнее сказать, вожделел. Такое же вожделение – но не любовь – испытал он и к Мэй и поздно понял, что за легкомысленный пыл придется дорого расплачиваться. Только одну ее, насколько ему было известно, он, выражаясь словами матери, оставил с ребенком. Пол родился недоношенным, что очень повеселило Джона. Интересно, смеялась ли акушерка? Если да, то не в присутствии матери или его. Все, что происходило с ребенком потом, объясняли его недоношенностью. Дано ли ребенку знать, что он – плод вожделения, а не любви? Джон убеждал себя, что похоть позволяет обходиться без любви. Самоуговоры давали результат, но лишь до того рокового момента, когда он увидел в гостиной девушку, на которой собрался жениться Дэвид. В тот вечер он сказал себе: «Не будь ослом, такие вещи не случаются настолько стремительно». Но последующие дни подтвердили, что случаются. Его называли верзилой, и ему нравилось это прозвище. Но чем ты тяжелее, тем больнее тебе падать. Он при падении сильно расшибся.

Джон перестал опираться о стену, сполоснул лицо, поправил шляпу и застегнул пиджак. Что произошло, то произошло: два часа тому назад она стала женой Дэвида. Если бы на месте брата был кто-то другой, даже Дэн, он бы кинулся на приступ и завладел этой рослой красавицей, не сознающей, насколько она хороша. Он бы крикнул: «К черту, давай сбежим!» Подумаешь, жена и ребенок, подумаешь, мамаша, настолько помешавшаяся на гордыне, что ему порой бывает больно на нее смотреть и слушать ее! Он знал, что если бы распустил паруса страсти, то Сара – по собственной ли воле или вопреки своему желанию – не смогла бы ему воспротивиться. Но она вышла замуж за Дэвида, на нем остановила своей выбор. Или это не так? Даже если в этом позволительно сомневаться, Дэви, определенно, ее полюбил, а единственным достойным чувством, которое Джон испытал в жизни, была любовь к брату.

Часть вторая
1

Сара сошла с трамвая на Маркет-плейс и направилась к парому. Ее походка стала легкой, потому что остались в прошлом распухшие лодыжки. Трое мужчин, поднимавшиеся ей навстречу, проводили ее взглядом, а один восторженно присвистнул и подмигнул.

Нахал! Она возмущенно повела плечами, хотя возмущения не испытала. Вот что такое новая одежда – все мужчины вокруг превращаются в нахалов.

Однако при покупке билета удовольствие, которое доставляли ей восхищенные мужские взгляды, прошло, сменившись стыдом, волнением и даже страхом. Прежде чем ступить на паром, она подумала: а если она не явилась? Не беда, сплавает в оба конца – и вернется. Но время назначено точно: два тридцать дня.

На пароме она обошла силовую будку и увидела на носу Филис. Та стояла, прижавшись спиной к ограждению. Сестры заулыбались и крепко взялись за руки.

– Я уже боялась, что ты не придешь. Ты получила мое письмо?

– Как бы я иначе тут оказалась?

– Ну и дура же я!

Они расхохотались. Филис осмотрела Сару с головы до ног и вынесла свой вердикт:

– Здорово выглядишь! Никогда тебя такой не видела. Сплошные обновки? – Она потеребила Сарин жакет.

– Да. – Сара застенчиво улыбнулась. – Два новых костюма. А как ты? У тебя неприятности?

– Неприятности? – Филис задрала подбородок. – Нет, все в полном порядке.

– Правда? – Сара помолчала. – А по твоему письму мне показалось…

– Просто мне захотелось с тобой повидаться. Сестры все-таки! И про мать узнать…

Филис отвернулась, облокотилась на ограждение и, глядя на забурлившую при отходе парома воду, добавила:

– Я бы с радостью проведала ее. Соседей я нисколько не боюсь. Что они со мной сделают? Мне на них наплевать. Но не хочется встречаться с ним, ты меня понимаешь?

Сара отлично ее понимала. Она тоже смотрела на бурлящую воду, только не дотрагивалась до грязного ограждения, чтобы не выпачкать новую одежду. Устав от вида волн, рассекаемых паромом, она сказала:

– Я по тебе соскучилась, Филис. Все время только о тебе и думаю. Хотела написать, но не знаю, куда… Как твои дела?

– Прекрасно! – Филис отвернулась от воды и, опираясь локтями на ограждение, продолжила: – Если честно, то гораздо лучше, чем я ожидала. Даже самой не верится… – Она указала движением ресниц на свой живот. – Хотя это, конечно, не сахар.

– Он с тобой ласков?

– Али? С ним у меня нет хлопот. Он у меня вот где! – Она показала кулачок. – Я с ним справляюсь. Конечно, он бывает грубоват… – Она состроила гримасу бывалой женщины. – Ты понимаешь, о чем я… – Видя, что Сара зарделась, она со смехом добавила: – Что ты, Сара, ведь ты тоже замужем… Кстати, если уж об этом зашла речь, как твои дела? Он хороший?

Саре очень хотелось ответить в самой превосходной степени, но она опасалась, что ее энтузиазм может неприятно задеть Филис. Впрочем, сестра выглядела вполне довольной жизнью. На всякий случай она ответила небрежно:

– Могло бы быть и хуже.

– У вас свой дом?

– Да, по соседству. Тот, о котором я тебе рассказывала. Кухня и спальня уже обставлены, теперь мы принялись за переднюю. Джон, брат Дэвида, мастерит для нас кое-что из мебели.

– Я думала, он корабельный плотник.

– Так и есть, но еще он столяр. Это его хобби. Он теперь на пособии, поэтому времени у него хоть отбавляй.

– На пособии?! Хетерингтон – и без работы? – Удивление Филис было неподдельным. – Вот не думала, что это может коснуться и их! Но все равно, как тебе у них живется?

– О, они чудесные! По крайней мере мужчины… – Сара состроила гримасу.

– Его мать все еще придирается к тебе?

– Знаешь, Филис… – Сара прикрыла ладонью рот и на секунду зажмурилась. – Наверное, мне никогда не забыть тот день, когда мы поженились, пришли и все ей выложили… Она – женщина спокойная, кажется, что она не способна выйти из себя. Ходячее благородство! Ты можешь себе представить… – Она наклонилась к сестре, как будто они опять делились секретами в общей кровати. – В тот раз мне показалось, что она вот-вот меня ударит! Честное слово! Никогда еще не видела такого разгневанного человека! Ты помнишь, как бесилась миссис Картвелл, как все ломала в доме и швыряла во двор? Вот и эта так же. Я не верила своим глазам. Я-то думала, что она несгибаемая, холодная, заносчивая, а она такое устроила!… По-моему, Дэвид тоже был поражен. Стоит себе и моргает. Он, конечно, предвидел, что она взовьется, но не настолько. У нас пропала всякая охота ехать в Ньюкасл. Она целые две недели со мной не разговаривала. Вряд ли и сейчас сменила бы гнев на милость, если бы Дэвид не перестал у нее бывать. Это ее образумило.

– Сейчас все уладилось?

– Внешне – да. Но знаешь, Филис, мне почему-то кажется, что она никогда меня не простит. Мне приходится проявлять осторожность. Когда Дэвид перестал у них появляться, к нам стали заглядывать Дэн, Джон, даже их отец; даже сейчас, когда все позади – повторяю, только внешне, – они не отказываются от этой привычки. Мне это нравится. – Она улыбнулась. – Это такая прелесть, когда они все соберутся! Дэн – молодец, из-за него мы смеемся до упаду. Но тут начался другой ужас – она нам стучит… Наш кухонный камин соприкасается с камином в их гостиной, вот она и услышала вчера вечером наш смех и давай стучать по решетке. Ох, и рассердился же мистер Хетерингтон! Никогда не видела его таким раздосадованным! Как-то вечером он спросил меня: «Сара, можно мне покурить?» Прямо так взял и спросил. Знаешь, где ему приходится курить?

– В туалете, наверное!

– Нет, там она не позволяет. В сарае во дворе! В доме она не разрешает. Поэтому Дэвид и Дэн вообще не курят. Джон курит – у себя дома. Когда мистер Хетерингтон задал мне свой вопрос, я ответила: «Конечно, зачем спрашивать?» А он и говорит: «Я не стану превращать это в привычку, так, разок-другой…» Я чуть не разревелась. Он хороший, теперь он нравится мне больше, чем сначала. Сперва этот его глазной тик действовал мне на нервы, но теперь я не обращаю на него внимания.

– Она и отец Али – два сапога пара. Он тоже пытался зажать меня в кулак. Но я сразу намекнула ему, докуда я готова поддаваться, а где начну сопротивляться. У него там пансион, вот он и возомнил, что приобрел в моем лице бесплатную рабочую силу. Ничего, я быстро ему показала, что он просчитался. Мерзкий субъект! Но у Али есть замысел… Знаешь, что мы надумали? Открыть магазин! Как бы я хотела, чтобы не было вот этого!… – Она похлопала себя по животу.

– Я совсем забыла про это! – спохватилась Сара. – Немудрено – ведь ничего не заметно! Как ты себя чувствуешь?

– Сейчас нормально. А сперва было паршиво.

– Так ты говоришь о магазине? Что за магазин? Вот было бы здорово!

– Не столько магазин, сколько кафетерий. Дело денежное, даже если ограничиться чаем и булочками. Надо же людям есть! Столько вокруг безработных с верфей, что страшно делается! Тут еще хуже, чем было у нас, а ведь и у нас был тихий ужас, видит Бог! Вот почему, – увлеченно продолжала она, – мне хочется иметь кафетерий. Еда – самое главное в жизни! Достаточно хоть раз увидеть это стадо голодных – и ты поймешь, как важно…

Паром уткнулся в причал Норт-Шилдс. Филис умолкла и в первый раз беспомощно покосилась на Сару.

– Что нам теперь делать? Тебе уже пора возвращаться?

– Нет, я свободна часов до пяти. Давай пройдемся, выпьем где-нибудь чаю.

– С удовольствием!

Не обращая внимания на декабрьский сумрак и неприглядность улиц, они принялись увлеченно болтать. Когда им попалось кафе, то, несмотря на то, что место показалось слишком шикарным, они робко прошли внутрь и, хихикая, принялись лакомиться крекерами и булочками, аккуратно поднимая элегантные чашечки. Их можно было принять за девчонок, впервые вырвавшихся на свободу.

Только когда паром снова был на полпути к Саут-Шилдс, они смолкли. Стоя плечом к плечу, они смотрели на приближающийся берег и слабый свет немногочисленных фонарей.

– Слушай, – сказала Филис, роясь в сумочке, – передай матери вот это на Рождество.

Она подала Саре две фунтовые банкноты.

– Так много?! – Сара всплеснула руками. – Разве ты можешь это себе позволить?

– Ничего, разберемся.

Можно было подумать, что это говорит женщина, умеющая выбивать из мужчин деньги, привыкшая обыскивать их карманы и требовать получку. Но к Филис все это не относилось. Саре она по-прежнему казалась девчонкой, маленькой куколкой, не знакомой с жизнью.

– Она будет тебе очень признательна, Филис.

– Не забудь ее предупредить, что это лично для нее. Я подохну, если он наложит на мои денежки свою грязную лапу. Знаешь, сколько Али выделяет мне в неделю на хозяйство и всякие мелочи, потому что едим мы обычно внизу, с постояльцами?

Сара покачала головой.

– Три фунта. Он сказал, что, когда у нас будет кафетерий, он удвоит сумму.

– Три фунта!

Сара не поверила своим ушам. Три фунта на мелочи! Весь недельный заработок Дэвида равнялся двум фунтам семнадцати шиллингам, и даже это казалось ей чудом.

– Да ты счастливица! – сказала она сестре.

В темноте Филис отвернулась от нее к ограждению и ответила чужим голосом:

– Да, я счастлива. И у меня все в порядке. Все в полном порядке! – Казалось, она убеждала в этом саму себя. – Одно невыносимо… – Она обернулась, схватила Сару за руку и хрипло продолжила: – Я чувствую себя животным, настоящей свиньей! Али так добр! Он гораздо лучше многих. Но… у меня внутри все переворачивается, когда мы с ним идет по Кинг-стрит или по рынку. В нашем квартале все нормально, там на нас не обращают внимания, потому что там есть белые девушки, кроме меня. Некоторые из них – уличные девки, но есть и порядочные. Одна родом из Хай-Джарроу. Словом, все в порядке. Но на Кинг-стрит мне хочется крикнуть всем тем, кто на меня таращится: «Пожалейте лучше самих себя!» Помнишь Ховардзов с Баксем-стрит, помнишь, какой разразился скандал несколько лет назад, когда их девчонка родила – то ли от своего братца, то ли от папаши, она и сама точно не знала? Так вот, мне всегда было очень ее жаль, я с ней заговаривала, когда встречала. Так можешь себе представить, что выкинула эта стерва? Мы недавно встретились с ней на рынке, я было обратилась к ней, а она не пожелала мне ответить, словно я – пустое место! Я чуть не огрела ее корзинкой. Ох, и взбесилась же я!

– Филис, Филис! Вполне возможно, тебе это показалось.

От сочувствия у Сары в глазах появились слезы.

– Перестань! Такое не кажется. Остальные тоже говорили мне, что через все это прошли. Только большинству никто не запрещает бывать у родных… О Сара! – Она крепко сжала сестре руки. – Как бы мне хотелось жить близко от тебя или рядом, чтобы я могла к тебе забегать…

Сара корчилась от душевной муки. Ей очень хотелось от всего сердца сказать сестре: «За чем же дело стало? Приходи, когда тебе захочется. Сама знаешь, с какой радостью тебя встретят». Если бы она говорила за одну себя, то в этом не было бы ни малейшей фальши. Лично она даже предложила бы ей привести с собой ее араба – у нее пока не получалось даже подумать о нем как о муже Филис. Однако приходилось учитывать также Дэвида. И даже не его – Дэвид всегда говорил, что каждый должен поступать так, как ему хочется. Скажем, ему захотелось на ней жениться – и он это сделал. Нет, помехой был не Дэвид, а его мать. Сара отлично понимала, какую обиду ей нанесла. В глубине души она чувствовала себя виноватой. Получалось, что она навязалась этой семье; миссис Хетерингтон только укрепляла это впечатление. Сейчас она дополнительно усугубит проблему, если пригласит сестру к себе в дом. Если бы мать Дэвида не жила в соседнем доме, Сара еще что-нибудь придумала бы, а так пригласить Филис к себе было все равно что пригласить ее в гостиную к Хетерингтонам. Нет, этого она не могла себе позволить, как бы ей ни хотелось. Она схватила Филис за руку и сказала:

– Поверь, мы обязательно будем видеться, это войдет у нас в привычку. В конце концов я возьму к себе мать. Что ты на это скажешь?

– Я была бы только «за». Знаешь, Сара, если захочешь, можешь сама меня навестить. У меня наверху две миленькие комнатки. Ты удивишься, чего у меня только нет! Только ни в коем случае не появляйся в пятницу! – Можно было подумать, что Сара уже согласилась. – У них пятница – все равно что наше воскресенье. Ты не поверишь, куда там твоим католикам с их религиозностью! Они в подметки не годятся народу Али! Его отец – крупная шишка в ихней церкви не церкви… Они же мусульмане. Весь день молятся, просто глазам своим не веришь, и в то же время этот старый черт, папаша Али, обирает своих соплеменников до нитки. – Она пихнула Сару локтем. – Смешно, да? До нитки! Меня они тоже хотят превратить в мусульманку.

Сара была в ужасе.

– Но ты не согласишься?!

– Не соглашусь. Разницы, конечно, никакой: я никогда не была так предана нашей Церкви, как ты, это прошло мимо меня. Обещают тебе адское пламя, если пропустишь воскресную мессу!… Кого они хотят обдурить? Знаешь, Сара, от другого народа чего только не наберешься! Но все равно, чтобы стать мусульманкой, мне придется еще многое узнать…

Теперь она хохотала и щипала сестру за руку. Смех становился все громче, поэтому Саре пришлось сказать ей:

– Успокойся, Филис, того и гляди, переполошишь весь паром!

Она уже готова была отвесить младшей сестре пощечину, лишь бы прекратился этот смех, в котором не было ни капли веселья, а только боязнь разреветься.

Когда паром уткнулся в причал, Сара подхватила Филис под руку, сошла вместе с ней по сходням и потащила через рынок.

Когда часы пробили пять, Сара воскликнула:

– Скоро вернется Дэвид! Он будет беспокоиться, куда я запропастилась. Чай не готов…

– Ты не сказала ему, что встречаешься со мной?

– Сказала, сказала… – Сара попыталась придать своей лжи убедительность. – Но ты сама знаешь, какое это священнодействие – чай. Вот и трамвай. Я поеду, Филис.

В вечерних сумерках они грустно посмотрели друг на друга, крепко обнялись и разошлись, не сказав больше ни словечка.

Всю дорогу домой Сара боролась со слезами. В голове ее билось одно и то же восклицание: «Ах, Филис!»

Дэвид поджидал ее на углу. Подскочив к ней, он сказал:

– Куда ты запропастилась? Я уже с ног сбился. Уже четверть седьмого, а в доме ни огонька. Где ты была?

– Прости меня, Дэвид! Я сейчас же напою тебя чаем.

Он взял ее под руку.

– Я не о чае! – Он тряхнул ее. – Ты еще никогда никуда не отлучалась и даже записки не оставила. Я не знал, что и подумать…

Саре стало тепло и хорошо – она ему нужна, она не одна на свете. Она уронила голову ему на плечо, прижалась к нему и ответила:

– Не волнуйся, я никогда не сбегу.

Он потрепал ее по щеке.

– Я как раз о том и волнуюсь, как бы ты не сбежала.

– Шутишь!

– Нисколько.

Они подошли к своей двери.

– Нет, ты шутишь, Дэвид!

– Заходи.

Он ласково подтолкнул ее. Когда дверь закрылась и они очутились в полной темноте, он заключил ее в объятия и поцеловал. Это был долгий, настойчивый поцелуй. Оторвавшись от нее, он промолвил:

– Всегда оставляй записку, хорошо?

– Хорошо, Дэвид.

Его тревога озадачила Сару, она не до конца понимала ее причины. Если бы он хоть немного разозлился, устроил ей полушутливую выволочку, надулся – хотя Дэвид никогда не дулся, – она бы не ощущала растерянности, но его искреннюю тревогу она пока не могла себе объяснить. Получалось, что она гораздо ценнее, чем полагала сама! Вот если бы они поменялись местами и ей пришлось дожидаться его у темного дома, она бы не задавала себе ненужных вопросов. С такой невеждой, как она, только так и следует поступать. Она часто изумлялась, как он вообще терпит ее невежество. Она старалась вовсю, даже просила его приносить ей книжки, однако беседовать с ней на отвлеченные темы Дэвид пока что не смог бы. Где ей сравниться с Мэй, умеющей отстаивать собственную точку зрения, спорить с Джоном и Дэном о безработице и политике! Да, она ни капельки не удивилась бы, если бы они поменялись местами!

Включив на кухне газовое освещение, она убедилась, что огонь в камине вот-вот погаснет.

– Никогда больше такого не допущу! – всполошилась она. – Совсем потеряла голову!

– Ничего страшного.

– Нет, это не дело. И чай не готов… Время пробежало быстрее, чем я думала. – Выпрямившись, она обернулась и сказала: – Я не ответила тебе, где была.

– Не важно.

– Я встречалась с Филис.

Он вздрогнул.

– Ты была в Костерфайн-Тауне?Прямо у них в доме?

– Нет, что ты! Просто она прислала мне письмо. И просила встретиться с ней на пароме. Мы сплавали в Норт-Шилдс и обратно. Я не знала, стоит ли тебе рассказывать… – Сара опустила голову. – Вдруг бы ты мне запретил? А мне хотелось с ней повидаться, потому что… потому что на самом деле она не плохая. Совсем не плохая, просто она еще ребенок.

– Сара! – Он опять обнял ее. – Я бы не запретил. Одного бы я не вынес – если бы ты оказалась в тех местах одна. Там в любое время суток опасно, тем более что на тебя… – Он приподнял ей подбородок. – На тебя в любом порту глазели бы сотни жадных глаз.

– Не преувеличивай, Дэвид. – Она засмеялась. – Не забывай, что я с четырнадцати лет сновала в Шилдс и обратно.

– Пускай, но раньше ты не выглядела такой… счастливой. А счастливая миссис Хетерингтон выглядит особенно соблазнительно.

– Неужели? – Она прищурилась и посмотрела в потолок, словно раздумывая. – Но это не моя вина. Это все ты. О Дэвид, милый…

В следующие секунды они разлетелись в разные стороны, как щепки от удара топора, – так подействовали на них голос, раздавшийся из-за задней двери, и стук.

– Вы дома?

Дэвид пошел отодвигать засов, Сара сделала вид, что хлопочет у очага. Огонь гаснет, чай не заварен… Его мать выбрала для визита самый подходящий момент.

– Я уже три раза к вам стучалась. Вы недавно пришли?

Сара обернулась. По ее одежде было видно, что она только что с улицы. Она поспешно пробормотала:

– Да, я задержалась…

– Она выбирала в магазинах рождественские подарки, увлеклась скидками и забыла про время.

Мэри Хетерингтон посмотрела на стол. На клеенке не было никаких признаков еды. Покосившись на камин, она холодно бросила:

– Теперь вы не скоро разведете огонь. У меня чай еще на столе. Зайдите, выпейте. – Посмотрев на Дэвида, она добавила: – Ты, наверное, проголодался с обеда. – И вышла.

Сара и Дэвид переглянулись. Дэвид отрицательно покачал головой, но Сара остановила его жестом и крикнула:

– Мы подойдем через минуту!

Подтолкнув Дэвида к двери, она прошептала:

– Иди! Я только разведу огонь и тоже приду.

– Нет, я сам! Я не собираюсь…

Она вытолкнула его из кухни, повторяя:

– Ступай, ступай!

Закрыв за ним дверь, она привалилась к ней спиной, глядя на затухающий огонь. Ей было жарко, словно огонь горел вовсю и тянулся к ней языками пламени. Если бы Дэвиду пришлось делать выбор между нею и матерью, то в его решении теперь не приходилось сомневаться. Сара знала, что даже у женатого мужчины часто сохраняется крепкая связь с матерью и жена, пытающаяся ее перерубить, навлекает на себя беду. В данном случае на крепость этой связи покушалась сама мать. Однако Сара не испытывала злорадства. Она никого не желала срамить. Ей не хотелось, чтобы Дэвид встал перед необходимостью решать, на чьей он стороне. Пускай он любит мать; не так сильно, как жену, но все-таки. Пускай все будут счастливы и веселы, раз счастлива и весела она. Жизнь повернулась к ней благоприятной стороной, и она испытывала благодарность к Всевышнему. Вспомнив про Бога, она оглянулась, словно забыла, что за ней некому подсматривать, потом поспешно опустилась на колени, закрыла лицо ладонями и стала возносить молитвы. Как водится, она молила Бога простить ее прегрешения и признать ее замужество. Далее последовала благодарственная молитва, которую она произносила на собственный лад, без унизительных причитаний. Она не вымаливала счастья в будущем, а только благодарила Господа за то, что Он дал ей Дэвида.

Вставая с колен, она вспомнила про воскресную мессу и сказала вслух:

– Съезжу в Джарроу с утра пораньше. Там меня не знают.

Один-единственный раз после свадьбы она побывала в церкви в Тайн-Доке и на протяжении всей службы чувствовала себя вавилонской блудницей. Ей стало ясно, что больше она не сможет выдерживать укоризненный взгляд отца О'Малли.

Она выключила свет и уже собиралась покинуть кухню, но задержалась. Чудной выдался денек! С людьми происходят странные вещи. Возможно, так было всегда, но понимать это начинаешь только с годами. Она побывала с Филис в Норт-Шилдсе, они бродили по улицам, без устали болтая. Дэвид встретил ее на трамвайной остановке, едва ли не на руках принес домой и был готов овладеть ею прямо в прихожей… При одной мысли об этом ее тело заныло от блаженства. А потом появилась его мать со своим вечным осуждением. Всего минуту назад она стояла на коленях и молилась, хотя раньше никогда не падала на колени где-либо, кроме церкви… Разве не чудной получился день?

Она заперла дверь во двор и уже хотела открыть заднюю дверь, как та сама распахнулась. Перед Сарой предстала широкая спина Джона. Несмотря на темноту, она увидела, что он держит в руках стул.

– Только что закончил, – сообщил он.

– Меня не было дома. Чай не готов. Ваша мать зашла и пригласила нас попить чаю у нее. Я уже все заперла. Опять открывать? – Это был бессвязный лепет, а не осмысленная речь.

– Придется унести стул. Не оставлять же его во дворе. Не хотите хотя бы взглянуть?

– Хочу, хочу, Джон!

Она снова открыла дверь и распахнула ее. Джон прошел мимо нее в кухню и поставил свое изделие рядом со столом.

– Нравится?

– Просто чудесно! Никогда еще не видела такой замечательной резной спинки!

– Вы сядьте. Удобно?

Она села, опробовала спиной изгиб спинки, поерзала на сиденье.

– Удивительно удобно! Как я вам благодарна, Джон! Только напрасно вы тратите на это время. Сколотили для нас стол – и довольно. – Она вскочила и положила руку на спинку стула.

– По-моему, я трачу время не напрасно. – Он любовался своим произведением. – Делать стулья труднее всего, столы не идут ни в какое сравнение. Стул знает, что на нем будут сидеть; стул – предмет персональный. – Он провел рукой по резной спинке в каком-то дюйме от ее руки. – Какое гладкое дерево! Ни одного заусенца!

Она посмотрела на него. Он ждал этого взгляда. После ее замужества они ни разу не оставались наедине. Она нервничала, даже немного боялась, сама не зная чего. Она вспомнила, как однажды ей захотелось уронить голову ему на грудь. Она убрала руку и поспешно сказала:

– Мне пора, иначе несдобровать. Вы останетесь?

– Если не возражаете.

Он не сводил с нее глаз.

– Вы уже попили чаю?

– Попил, но все равно дождусь вашего возвращения. Мне надо потолковать с Дэви. Только не говорите матери, что я у вас. Ни к чему это, верно?

Она кивнула. Они превратились в двух заговорщиков. Она шагнула к двери, но какая-то сила заставила ее еще раз оглянуться на него. Он по-прежнему смотрел на нее во все глаза.

– Спасибо за стулья, Джон, – тихо сказала она.

– Бросьте. Знаете, что я сделаю, когда получу на следующей неделе пособие? – Она с интересом ожидала продолжения. – Напьюсь до бесчувствия, все спущу до последнего пенни, завалюсь к матушке, упаду на ее диван и захраплю!

Ей не хотелось смеяться. Она знала, что он не пропьет пособия и не завалится, пьяный, на материнский диван, как бы ему этого ни хотелось. Он часто болтал при ней невесть что, еще почище, чем сейчас, лишь бы завладеть ее вниманием, лишь бы приковать к себе ее взгляд. Сначала она не знала, как к этому относиться, была склонна усматривать в этом каприз взрослого ребенка и молчала, чувствуя неловкость, но сейчас ответила ему в тон:

– Чай с сырым яйцом – отличное лекарство от похмелья.

Он проводил ее хохотом. Хохот был отнюдь не веселый, совсем как у Филис на пароме.

Воистину странный день!

2

– Ты пробовал обращаться на верфь «Палмер»? – спросил Дэн.

– Пробовал. – Джон устроился на диване поудобнее и глубоко вздохнул.

– Все без толку?

– Совершенно.

– Мне казалось, что дела пошли на поправку, раз заработала верфь «НСС». Я слыхал, что они получили заказы на несколько судов.

– Верно, получили. Но у них и без меня полно работников, которые цепляются за место. Они скорее подохнут на рабочем месте, чем возьмут больничный, – вот что такое страх! Но ты не волнуйся за меня, Дэн. Перестань! – Джон сел прямо. – Суетишься, как курица с яйцом! Правда, похоже, Сара?

Сара месила тесто, пребывая в прекрасном настроении. Она улыбнулась, но не одному Джону, а всем трем мужчинам, окружающим ее. Взгляд остановился на Дэвиде. Он сидел, закинув длинные ноги на каминную решетку.

– Добавить воды? – спросил он.

– Нет, хорошенького понемножку.

– Не морочь мне голову! – не унимался Дэн. – Я же вижу, как ты расстроен! Пора это признать и не валять дурака. Это вполне естественно, все расстроены. Даже счастливчики с «Палмер» не тратят денег так, как раньше, потому что боятся. Кто же станет их осуждать? Те, кто получает пособие, тратят на бакалею не меньше, чем работающие люди. У меня был разговор на эту тему с некоей миссис Робинсон – нашей многолетней покупательницей. Она призналась, что так оно и есть. Люди выплачивают все долги, чтобы в следующий кризис им опять верили в долг. В противном случае чуть что – пиши пропало. Миссис Робинсон сказала, что не сомневается, что ей опять придется жить в долг. Хорошенькая перспектива!

– Хватит! – горько произнес Джон. – От подобных разговоров я готов лезть на стену. Такое впечатление, что мы вернулись на столетие назад. По всей стране бунты, людей бросают за решетку. За сто лет ничего не изменилось! Тогда люди прошли маршем из Хеббурна и Шилдса в Джарроу, чтобы принять участие в профсоюзном собрании, и семерых приговорили за это к виселице. В последний момент казнь заменили ссылкой. А ведь это были богобоязненные, миролюбивые люди, первометодисты… Я не отношусь к сторонникам первометодистов, но они и все остальные хотели элементарного – работы и еды.

Джон обращался к Дэну на повышенных тонах, словно его молодой дядя нес ответственность за все прошлые и теперешние неприятности.

– Парнишки моложе двенадцати лет вкалывали в те времена по двадцать четыре часа кряду…

– Так то в шахтах… – начал было Дэн, но Джон заглушил его криком:

– В шахтах, на верфях, в литейном цеху, у пудлинговой печи – какая разница, если смена длилась сутки? Как можно было такое допускать? И вот сегодня все точно так же плохо. Как прикажешь вообще жить? Двадцать шесть шиллингов в неделю на семью из трех человек, два шиллинга на ребенка! Неслыханно! Если бы я на протяжении нескольких лет не работал, как вол, то и этого не имел бы. А как же те бедняги, которые за последних два года не проработали положенных тридцати недель? Скандальная жестокость – вот что это такое!

– Знаешь что, Джон, успокойся и подумай о себе. Тебе еще повезло: ты можешь полтора года бездельничать и получать пособие.

– Полтора года! Ты что, хочешь, чтобы меня упекли в отделение для умалишенных? Не надо разговаривать со мной так, словно меня облагодетельствовали. Каждому из нас приходится раз в два с половиной месяца являться на контроль, трясясь, как бы не остаться без подачки. – Он оглушительно щелкнул толстыми пальцами. – Есть такой параграф: «За нежелание подыскивать работу». Представляешь? Томиться в очереди и видеть, как типы за толстой решеткой, которые как сыр в масле катаются, вьют из нас веревки!

– За что же их винить, Джон? Они просто выполняют свою работу.

Все обернулись. Последняя реплика принадлежала Дэвиду. Глядя на огонь, он тихо продолжил:

– Фил Таггарт с биржи труда сказал, что с завтрашнего дня он тоже безработный. Это означает одно – он окажется по другую сторону решетки.

– Фил Таггарт! – передразнил брата Джон. – Твой Фил еще не делает погоды. Ты бы посмотрел, как по-свински к нам относятся остальные! Можно подумать, что мы находимся там незаконно. «В сторону!», «Придете после обеда!», «Повторите ваш номер!» – Все это Джон произнес с насмешкой, а потом тихо добавил: – Говорю вам, дело кончится бунтом. Невозможно все это дальше терпеть.

Да, бунтов не избежать. Если все будут такими, как Джон, от бунтов не будет спасения. Такие мысли бродили у Сары в голове, когда она в последний раз переворачивала тесто. Конечно, отсутствие работы и вынужденное безделье, если не считать рыскания в поисках маловероятной удачи, подкосили большинство людей под корень. Сара помнила, какими они были еще два-три года назад: собираясь на углах улиц, люди громко переговаривались, протестовали, кляли невзгоды. Сейчас они по-прежнему околачивались на углах, но вели себя тише, больше молчали. У некоторых замедлилась походка. Лица пожелтели. Одни подбирали окурки, другие собирались с самодельными тачками у доков, подскребали золу и потом ходили по домам, предлагая купить у них это добро. Полная тачка стоила один шиллинг. Сара всегда покупала тачку – в ней помещалось целых шесть ведер угля. Уголь был использованный и сам по себе не горел, но им хорошо было накрывать качественный уголь для более продолжительного тления. Один бедолага приезжал на прошлой неделе дважды. Второй раз он не просил купить у него золу, а просто безнадежно смотрел на Сару. Ей не нужна была его окалина, однако она все равно взяла всю тачку и предложила: «Хотите пирожок? Только что из печки!» – «О миссис!» – только и вымолвил он и облизнулся. К ней впервые обратились так почтительно, и она почувствовала себя взрослой замужней дамой.

Дэвида тоже беспокоила безработица. Так было всегда, но теперь в центре его тревог находился Джон, к которому он был очень привязан. Он не соглашался с половиной его высказываний и всегда с ним спорил, но Сара знала, что старший брат не выходит у него из головы. Дэвид всегда твердил, что Джону больше других противопоказано сидеть без работы, он этого не вынесет. Для человека такого крупного калибра безработица была личным оскорблением. Джон не смирится и погибнет от возмущения. Такой уж у него характер…

Наступил предпоследний день 1929 года. Она решила заранее справиться с выпечкой, чтобы на завтра оставалась одна уборка. Новый год надлежало встречать в окружении чистоты и блеска. Все и везде – «везде» для нее ограничивалось севером Англии – наводили к Новому году чистоту. Ей хотелось закончить дела до пяти часов, потому что вечер решено было провести у родителей Дэвида. Новый год будет встречен очень весело, но без пьянки. Наступающий вечер представлял собой исключение уже потому, что на сей раз миссис Хетерингтон не возражала против спиртного в доме. По такому случаю она наварила домашнего пива, рецептом которого ни с кем не собиралась делиться и которое, по словам Дэна, валило с ног, почти как доброе виски. Сара все больше убеждалась, что мать Дэвида – странная, а в некоторых отношениях и страшная женщина. Сара твердо решила, что этим вечером она не станет петь, даже если ее будут очень уговаривать, ибо знала, что свекровь не одобряет ее пения, особенно сольного. В прошлый раз, распевшись – она исполнила «Там, где отдыхал мой караван», – Сара заслужила похвалы ото всех, за исключением свекрови.

Когда она накрыла тесто, Дэвид поднялся и поставил большое глиняное блюдо на каминную решетку. Джон все не унимался. Тыча пальцем в Дэна, он разглагольствовал:

– Вот увидишь, мы здесь тоже устроим марш протеста! Как шотландцы в прошлом году. Они-то не пожелали мириться с несправедливостями. Они с двадцать второго года не прекращают своих маршей.

– Не забывай, что в прошлом году уже состоялся общенациональный марш, – сказал Дэн. – Для того чтобы что-то совершить, не обязательно быть угрюмым шотландцем. Тогда тори были вынуждены пересмотреть тот самый параграф о нежелании подыскивать работу, который так тебе досаждает. Его не отменили насовсем, но приостановили еще на год. Характерно, что через несколько недель после этого правительство тори все равно пало.

– А могло бы остаться у власти, потому что немногое изменилось: Ремси Макдональд и Сноудаун проводят ту же политику. Тошнит меня от них! Когда пришло правительство лейбористов, все думали, что оно проявит силу, а что они? Устроили сплошную…

Поймав предостерегающий взгляд Дэвида, Джон вовремя спохватился и закончил свою тираду словом «ерунда». Дэн со своим чувством юмора не мог оставить это без внимания. В пылу спора Джон раскраснелся, и его вид в сочетании с невинной «ерундой», заменившей более крепкое словцо, заставил Дэна запрокинуть голову и расхохотаться.

– Ах ты, нечестивец! – Джон едва не спихнул Дэна с дивана. – Как ты смеешь смеяться?

Впрочем, еще секунда – и Джон присоединился к Дэну. Хохоча, родственники принялись тузить друг друга, как разошедшиеся школьники. Диван заходил ходуном.

– Вот ослы! Немедленно прекратите! – Дэвид навис над ними, готовясь их разнять. – Да вы разломаете диван!

Он отскочил, чтобы не мешать им сползать на пол. Отдуваясь и продолжая смеяться, спорщики растянулись бок о бок на полу.

– Настоящие клоуны! – Дэвид сам давился от смеха.

Его брат и дядя сидели теперь на полу, привалившись спинами к дивану и вытянув ноги.

– Прямо как в былые времена! – сказал Джон, глядя на Дэна.

Тот, утирая мокрое лицо, ответил:

– Точно! Раньше мы неплохо веселились.

Оба заползли обратно на диван, причем Дэн при этом так закашлялся, что стал массировать себе грудь.

Дэвид посмотрел на Сару, которая продолжала свои кухонные дела, смеясь над двумя взрослыми мужчинами, способными на такое беззаботное ребячество, и предложил:

– Может быть, устроим вечеринку? Как ты к этому относишься, Сара?

– Вечеринку? Прекрасно! А когда?

Все ждали ее решения.

– Как насчет четверга?

Никто не ответил. Джон первым отвел глаза. Покосившись на Дэна, он со смешком переспросил:

– Так как насчет четверга?

Дэн встал, одернул пиджак и ответил:

– Только не в четверг, Сара.

– Ах, да!

Как это у нее вылетело из головы? По четвергам Дэн регулярно навещал друга. Она могла себе представить, что у такого человека, как Дэн, полно друзей. Но этого друга она никогда не встречала. Судя по всему, он жил в Вестоу, на противоположном берегу Тайна. Возможно, это был семейный человек. Некоторое время назад она спросила о нем Дэвида, но тому оказалось нечего ответить. Сейчас она, не успев подумать, предложила:

– Почему бы вам не привезти вашего друга сюда, Дэн? Ведь правда, Дэвид?

Дэн поднял голову и застыл. Сначала на его лице было озабоченное выражение, потом он улыбнулся Дэвиду, подошел к Саре вплотную и сказал:

– Предлагаю пятницу. Мы славно повеселимся.

Когда дверь за ним закрылась, Джон тихо спросил Дэвида:

– Ты ей ничего не говорил?

– Не видел в этом необходимости, – необычно резко ответил Дэвид.

Джон снова посмотрел на Сару и, поймав ее взгляд, проговорил:

– Она теперь замужем и не упадет в обморок. К тому же Сара – женщина понятливая. Правда, Сара?

– Что мне надо понимать?

– Дэна. Видите ли…

– Я сам все ей скажу, Джон. Если сочту нужным.

– Что ж, поступай по-своему, но, если бы она была в курсе, нам бы сейчас не пришлось заглаживать бестактность. Ладно, твое дело. Ты всегда был таким. – Он махнул рукой перед самым носом Дэвида и, пересекая комнату, тихо произнес: – Доброй ночи, Сара.

– Доброй ночи, Джон.

Оставшись вдвоем с Дэвидом, Сара, счищая с ладоней муку и масло, спросила:

– Что там за история с Дэном? Что-то нехорошее?

– Это не наше дело. Это касается только Дэна.

– Я сказала что-то не то?

– Нет.

Он поймал ее руку, выпачканную мукой, притянул к себе и усадил ее в большое кожаное кресло у камина. Сидя на полу у ее ног и глядя на тесто, неуклонно поднимающееся под тканью, он сказал:

– У Дэна есть женщина.

Сара не поверила своим ушам. Чтобы такой добрый, веселый, милый человек, как Дэн, содержал любовницу? Это совсем не было на него похоже.

– Прямо не верится!

– Тем не менее это так. Это его личное дело. Пускай живет так, как ему нравится.

– Да, конечно, я понимаю, Дэвид, – поспешно согласилась она. – Просто не вяжется: Дэвид и… Она замужем?

– Нет.

– Не замужем? Тогда почему он на ней не женится?

– Это трудно объяснить… – Дэвид снова нашарил ее руку. – Можешь счесть это нелепостью, но у всех людей собственные соображения, и некоторые поступают оригинально. Наш Дэн – из таких оригиналов, и эта женщина, судя по всему, тоже. Она вдова и, насколько я понимаю, совсем не тяготится своим вдовством. Шесть лет ее замужества были очень тяжкими. Ее муж попал под грузовик, в несчастном случае признали виновной фирму, и она получает небольшую пенсию. Возможно, этим отчасти объясняется ее пристрастие к независимости. Так или иначе, ни она, ни Дэн не хотят заключать брак.

– Дэн не хочет на ней жениться?

– Не хочет – ни на ней, ни на ком-либо вообще. Дэн с двенадцати лет работает в магазине. Начинал он с беготни по поручениям и еще тогда стал с предубеждением относиться к браку, наслушавшись женских разговоров. Так, во всяком случае, он сам это объясняет и притом смеется. Не хочет жениться, и точка. Как он познакомился с этой женщиной, я не знаю, он никогда мне об этом не рассказывал. Зато мне известно, что у нее приличный дом и что раз в неделю, в четверг вечером – он не изменяет этой традиции уже четыре года подряд, – он ее навещает.

– А как же твоя мать?

– Вот в этом и состояла основная сложность. Дэн у нас человек прямой. Но ты представь себе, что значит выложить такое моей матери; вообрази, какая вышла сцена! Ведь он для нее скорее сын, чем брат. Когда умерла их мать, она сама его воспитала. Одним словом, он предоставил ей выбор, сказал, что готов переехать жить в другое место. Он особо подчеркнул, что жить с той женщиной под одной крышей не намерен, что будет по-прежнему проводить у нее одну ночь в неделю. Я восхищаюсь его смелостью! Поверить во все это было трудно, и мать наверняка заподозрила, что он свихнулся. Но выгонять его она не стала, хоть он и предстал перед ней грешником. Тому есть две причины. Как ты успела заметить, она женщина экономная, такую хозяйку, как она, днем с огнем не найдешь. За неделю она сберегает вдвое больше, чем тратит. Она бы нашла, чему научить самого Микобера.

– Кто это такой?

– Персонаж Диккенса. Надо будет принести Диккенса, тебе понравится. И второе: если бы она выставила Дэна, он бы мог вопреки своему обещанию поселиться у той женщины; пока же он живет у матери под присмотром, она сохраняет надежду перековать его из грешника в праведника. Правда, по сию пору она не добилась слишком многого. В четверг утром в доме еще та атмосфера…

– Невероятно! Просто не могу представить Дэна в этой роли! Раз он проводит с ней часть жизни, то почему бы ему не жить с ней все время?

– Не спрашивай меня, Сара. Я не знаю. Дэн устроил свою жизнь, он нашел человека, с которым ее устроить.

– Он мне нравился.

– Почему в прошедшем времени? Разве теперь он перестал тебе нравиться? Дэн – славный малый.

– Все равно я потрясена. Это так на него не похоже…

– Не суди о людях по внешнему впечатлению, Сара. Давай договоримся… – Он приподнял ей подбородок и закончил тоном, какого она до сих пор от него не слыхала: – Не смей показывать что-либо Дэну. Твоя манера должна остаться прежней. Я этого требую.

– Что ты, что ты… – Она улыбнулась. – Просто я… Ну, я уже сказала… Просто мне трудно представить, чтобы Дэн так поступал. Ты не волнуйся, я останусь с ним прежней. Да и с чего мне меняться? – Она покачала головой. – Это не тот случай. Возьми мою Филис, я все время твержу, какая она славная девочка…

– Так-то лучше. – Их головы сблизились, они улыбались друг другу. – Вы тоже очень славная, миссис Хетерингтон. Очень-очень! Зарубите это себе на носу, миссис Хетерингтон.

Она не только была славной, но и чувствовала себя лучше некуда. А все благодаря Дэвиду. Рядом с ним она становилась другим человеком – мягким, даже утонченным. Да, утонченным! Ей всегда хотелось стать культурной, знать, когда говорить, как поступать. Раньше она чувствовала, что этой вершины ей не взять, и не только из-за невежественности, но и потому, что у нее совсем не утонченная внешность: уж слишком она крупная, что называется, пышная. Она нашла это словечко в словаре, который ей купил Дэвид. Стоило только сказать, что ей всегда хотелось иметь словарь, и уже на следующий день он у нее был. Ему очень понравилось ее желание пользоваться словарем.

Саре был знаком взгляд, каким смотрел на нее сейчас Дэвид. Она притихла. Он встал и закрыл заднюю дверь на задвижку. Она подобралась, чтобы ему хватило места рядом. Он сел, положил голову ей на плечо и стал медленно гладить ее грудь. Ее губы раскрылись, задрожали, стали влажными.

– Мне надо печь хлеб, – прошептала она. – Вон сколько работы ждет…

Он расстегнул блузку и, любуясь ее грудью, лежащей у него на ладони, сказал:

– Ты вселяешь в меня столько радости, что ее хватило бы на весь свет.

Теперь она чувствовала себя не просто славной и утонченной. Ей оказывалась такая огромная честь, что она ощущала воистину монарший восторг.

3

Последний день старого года прошел в обычных хлопотах, предшествующих долгожданному празднику. Однако потом, вспоминая его, Сара поняла, что все ее действия в этот день были значительны и влекли за собой последствия. Подобно нитям гобелена, вышивка на котором представляла бы собой картину ее дальнейшего жизненного пути, действия эти дружно сворачивали в одну сторону – к центру, к кульминации.

Покончив с чисткой столовых приборов и вернувшись в уютное тепло кухни, она вспомнила про мать и решила ее навестить. Когда еще это сделать, если не под Новый год? Отчим наверняка отправился с утра на биржу труда, и они с матерью побудут вдвоем.

Захлопнув дверь кладовки, Сара заторопилась по задам. Там было чисто и безлюдно. На улице Камелий почти невозможно было застать позади домов женщин, занятых болтовней. Это указывало на их привилегированный статус – сплетничали они потом, за чашкой чая, спровадив из дому мужей.

Утро выдалось обжигающе холодным. Завывающий ветер предвещал снег. Сара уже чуяла его в воздухе. Она подняла воротник нового пальто, чтобы поберечь уши, и засунула руки в перчатках в карманы. Это пальто она очень любила, потому что раньше у нее не было ничего подобного. Дэвид подарил его ей на Рождество. Он отвалил за него целых пять фунтов и десять шиллингов. Пальто было серебристо-серое, с бурой меховой опушкой и шло ей так, словно было сшито на заказ.

Потому, наверное, что жизнь ее протекала теперь в сияющем чистотой доме свекрови и в достаточно чистеньком собственном гнездышке, улицы, по которым она бежала сейчас, показались ей грязнее, чем когда-либо раньше, а дома, хотя размерами они не отличались от домов на улице Камелий, приземистее.

На Ховард-стрит она пробегала мимо троих мужчин, не сразу ее признавших. Сара сама окликнула их:

– Собачий холод!

– Не то слово! Как поживаешь, Сара?

– Прекрасно, мистер Придью.

– Повезло тебе, Сара. Ишь, как похорошела!

Она широко улыбнулась всем троим. Какие хорошие, добрые люди – все-все!

– С Новым годом, Сара!

Поздравление было произнесено хором. Она оглянулась и крикнула в ответ:

– И вас всех с Новым годом!

Миссис Вест из дома номер семь протирала окна, а миссис Янг – крыльцо. Обычно крыльцо мыли с утра пораньше, но перед Новым годом предавались забвению все традиции.

Обе женщины прервали свои занятия и стали ждать, пока Сара с ними поравняется.

– Здравствуй, Сара. Навещаешь мать? – спросила миссис Вест.

– Да. – Она кивком поприветствовала миссис Вест и обернулась к миссис Янг. – Здравствуйте, миссис Янг.

– Здравствуй, Сара, девочка! Холод-то какой!

– Кошмар!

– Как твои дела? – шепотом спросила миссис Вест.

– Чудесно, миссис Вест, просто чудесно!

– Тебе там нравится?

– Разве может быть иначе?

– Да, наверное. Рада видеть тебя вставшей на ноги. Тобой мать может гордиться.

Подразумевалось – «не то, что Филис». Сара поспешно спросила:

– А вы как поживаете, миссис Янг?

– Неплохо, девочка, неплохо. Но было бы лучше, если бы у мужчин была работа. Впрочем, кто знает, что принесет следующий год.

– Вы правы, миссис Янг. – Сара постучала в дверь своего дома и, услыхав за дверью шаги, сказала: – На случай, если мы больше не увидимся, желаю вам в Новом году всего самого наилучшего.

– И тебе того же, девочка, и тебе того же!

Энни удивилась появлению дочери, но не стала скрывать удовольствия.

– Вот не ожидала тебя днем! – Можно было подумать, что Сара наведывается к ней ежедневно. Она прошла впереди дочери в кухню, частя на ходу: – Я вскипятила всего одну чашку чая. Ведь я не знала, что ты придешь. И еще ничего не испекла, только собиралась начать. Садись, садись. Прекрасно выглядишь! На тебе новое пальто? Красота!

– Это рождественский подарок Дэвида.

В последний раз она виделась с матерью за три дня до Рождества, когда передала ей деньги от Филис и еще один фунт от себя. Сейчас она наблюдала, как мать разливает чай. Руки у нее слегка дрожали, и она пролила немного чаю на блюдца, извинившись за неловкость. Сара оглядела кухню. Здесь царила чистота, но до безупречности ее нового жилища старому было далеко.

– Как я погляжу, ты уже прибралась.

– Да, решила не тянуть с уборкой. Только я все время спрашиваю себя: к чему все это? – Энни неожиданно села напротив Сары, не выпуская из рук чайника. Она долго смотрела на дочь, прежде чем продолжить: – Я очень рада, что ты пришла. Дом весь день пустой. Перед Новым годом это особенно заметно. Как я боюсь полуночи! Мы втроем – ты, Филис и я – всегда встречали Новый год вместе. Теперь все иначе…

У Сары в горле встал ком. Да, у них троих резко изменилась жизнь. Мать права: они всегда встречали Новый год втроем, без отчима. Не проявляя интереса к выпивке и каким-либо увеселениям, он не видел в этом ни малейшего смысла. Рассуждал просто: наступает очередной день, и нечего прикидываться. Именно с этой мыслью, разве что чуть приукрашенной, он всегда расставался с ними вечером под Новый год.

– Ты и сегодня долго не будешь ложиться? – спросила Сара у матери.

– Как всегда. Это уже вошло в привычку. Миссис Янг пригласила меня к себе, но я вряд ли пойду.

– Почему? Пойди!

– Мне больше нравится у себя. Ты же знаешь, считается, что Новый год положено встречать дома.

Немного поколебавшись, Сара предложила:

– Может, придешь к нам? Ты ни разу у нас не была. Рано или поздно все равно надо заглянуть. Так давай прямо сегодня!

Она взяла мать за руки.

– Нет, девочка моя, не стоит. Мне это и в голову не приходило. Я с ними не знакома…

– Ты ведь однажды видела Дэвида и сказала, что он тебе нравится.

– Было дело. По-моему, он славный молодой человек. Я, конечно, не пойду, но ты молодец, что пригласила меня, я этого не забуду. Не беспокойся за меня. – Она выпрямилась. – Теперь, когда я тебя повидала, мне полегчало.

– Тогда вот что… – Сара говорила с жаром, как взволнованный ребенок. – Ты уверена, что будешь сидеть допоздна?

– Уверена, деточка.

– Тогда я зайду к тебе в половине первого, чтобы поздравить с Новым годом.

Они снова взялись за руки, словно скрепляя важный договор. Поднимаясь, Сара заключила:

– Да, так я и сделаю.

– Гляди-ка, ты не притронулась к чаю!

– Надо же! – Сара схватила чашку.

– Я буду очень рада. Думаешь, удастся вырваться?

– Конечно. Дэвид меня проводит.

Направляясь к двери, Сара спохватилась.

– А что, если теперь, когда нас здесь нет, он тоже останется сидеть с тобой?

– Вряд ли. Но если так случится, то… – Она огляделась в поисках решения проблемы и сказала скороговоркой: – Если он не уйдет спать или если мы будем у соседей – его тоже пригласили, а ведь с ним никогда ничего неизвестно заранее, вдруг он все-таки за мной увяжется, – то я оставлю окно гостиной незанавешенным. Годится?

– Вполне.

Они кивнули друг другу и двинулись к двери, но опять не дошли. Сара, глядя на дверную ручку, за которую уже собралась взяться, сказала:

– Как я скучаю по Филис! Все у меня есть, а по ней все равно скучаю. Прости, – добавила она, глядя на склонившуюся голову матери. – Мне не надо было о ней напоминать.

– Почему же, детка, как раз надо. Я тоже о ней все время думаю. Знаешь, что? – Энни подняла голову. – С Нового года я стану к ней ездить. Буду ездить в Шилдс… – Она сказала это так, словно Шилдс находился за тридевять земель, а не в каких-то трех милях. – Посмотрю, как там наша Филис. Он мне не помешает. Ему вообще не обязательно об этом знать. Непременно начну ее навещать!

– Как я рада, мама! Страшно рада!

– Ничего другого не придумаешь. Сюда-то ей нельзя.

– Да, увы. Как я рада, что ты будешь ее навещать!

Она наклонилась к матери. Они поцеловались и обнялись. Энни беззвучно плакала. Сара повозилась с замком, выскочила на улицу и заспешила прочь. Ей было одновременно грустно и радостно; главным чувством было облегчение. Теперь и мать, и она станут навещать Филис. Она тоже потихоньку начнет делать это после Нового года. Дэвиду она все расскажет. Ему – обязательно. Он не запретит ей, но все равно придется ездить тайком. Его мать никогда не простит, если узнает, что она бывает в Костерфайн-Тауне…

Второй нитью стало появление в неурочный час Дэна. Это произошло в полдень, задолго до его обеденного перерыва. Лицо его осунулось. Он хрипло сказал:

– Хорошо, что вы дома, Сара. Я не знал, что с этим сделать, разве что сунуть в ваш угольный погреб. – Он вытащил из внутреннего кармана плоскую фляжку с виски. – Единственное надежное лекарство против этого… – Он указал на грудь. – Здесь лучше всего. Если я с полчаса погреюсь у вашего камина, то мне полегчает. Не возражаете?

– Что вы, конечно, нет! – Она пристально смотрела на него. Нет, она не могла связать его и того человека, чья подноготная произвела на нее вчера такое сильное впечатление. Она относилась к нему не как к мужчине, содержащему любовницу, тем более столь странным способом. Нет, он был просто Дэном, славным Дэном. Она сказала: – Садитесь, я разведу огонь. Вы уже целую неделю простужены. Почему вы не лечитесь?

– Мэри порывалась уложить меня в постель, но я решил, что обойдусь и без этого. Мне нельзя оставлять магазин без присмотра. Молодой Джордж еще справляется, но девушка и парень – новички, проработали всего месяц, а пятница и суббота – самые напряженные дни. Только сегодня я почувствовал, что не устою на ногах. Так и сказал старику.

– Вам надо в постель. – Она поспешно налила чайник, принесла чашку и сахар, подбросила в огонь угля. – Снимите пальто. Я налью вам грелку.

Она извлекла из нижнего ящика шкафа глиняную бутылку.

– Нет, Сара, лучше мне не перегреваться. Я поправлюсь, если буду выпивать перед сном немного горячего виски. Но вы знаете Мэри… – Он вздохнул. – А ведь то пойло, которое она сама сварила вчера, валит посильнее любого виски.

Она как раз наливала кипяток в виски, когда задняя дверь распахнулась и женский голос позвал:

– Вы дома, Сара?

– Дома! – Она оглянулась на Дэна. – Это Мэй.

– Мэй – это не страшно.

Дэн устало улыбнулся.

Мэй остановилась в дверях кухни. Она уже привела себя в порядок, но выглядела, как всегда, холодной и отстраненной. Она сморщила нос.

– Что это у вас? Виски?

– Угощайтесь, – предложил Дэн, указывая на бутылку. – Надо же как-то бороться с таким собачьим холодом.

– Ну-ну… – Мэй присела за стол и повертела в руках бутылку. – Что ж, не откажусь. – Она с улыбкой взглянула на Сару.

Мэй редко улыбалась, о чем, по мнению Сары, можно было только сожалеть, потому что улыбка делала ее привлекательнее и гораздо мягче.

– Вы вправду хотите глоточек? – удивилась Сара.

– Конечно! Почему бы и нет? Когда мы только поженились, мы часто готовили по вечерам пунш, так что запах меня не волнует. Лучше скажите, Дэн, как вы собираетесь выпутываться? Она вас мигом унюхает.

– Я прихватил мятные конфетки. Обо всем позаботился! – Дэн слабо усмехнулся.

Мэй сама налила себе щедрую порцию виски. Глядя на нее, Сара мысленно перенеслась в жилище по другую сторону камина. Как грустно, что мир Мэри Хетерингтон, которым она правит железной рукой, существует только в ее воображении! В своих четырех стенах она сама диктует правила, добивается повиновения и испытывает удовлетворение, пусть показное, от послушания всего семейства. Но догадывается ли она, хотя бы самую малость, что ее власть прекращает существование в тот момент, когда подданные покидают ее кров? У Дэна есть женщина и виски – он наверняка не отказывается от виски, когда ее навещает; Джон и Мэй балуются по вечерам пуншем. Это, конечно, мелочь, куда важнее бурная жизнь, которую ведут Джон и Мэй за порогом дома под номером один. И, конечно, Дэвид… Дэвид в наибольшей степени вышел из-под материнского влияния. Он по-прежнему был с матерью очень нежен и предупредителен, ибо этого требовала его натура, тем не менее душой он был свободен, иначе не посмел бы взять в жены Сару. Не сбросил ярма единственный человек – отец. Хотя и он предпринимал слабые попытки в том же направлении. Саре было совершенно ясно, что свекровь управляет миром, существующим только в ее воображении, и ей трудно было не пожалеть эту властную, самодовольную женщину, хотя та никогда в жизни не проникнется к ней приязнью.

Восклицание Мэй прервало ход ее мыслей и заставило взглянуть на окно, за которым скользнула тень.

– Вот и наш верзила собственной персоной! Небось почуял! – Мэй пренебрежительно фыркнула и сказала мужу, выросшему в кухне: – Настоящий уроженец Шилдса! Ты пришел на запах?

Джон не ответил жене. Глядя на Дэна, скорчившегося у огня, он сказал:

– Ну и скрутило же тебя! Тебе бы в постель…

– Вот мое снадобье. – Дэн указал на чашку.

– Ничего не получится, если как следует не пропотеть. Тебе станет только хуже, если ты выпьешь и опять выйдешь на ветер. Прислушайся к доброму совету и ляг.

– Это верно, – кивнула Мэй. – Ложитесь-ка вы в постель, Дэн.

– Прямо под Новый год, когда на носу долгожданные увеселения? Разве вы там обойдетесь без меня? – Он осклабился и кивнул на камин, имея в виду гостиную за стеной.

– Ты слишком высокого мнения о самом себе, – сказал Джон. – Пока Дэвид будет ублажать нас игрой на пианино, о тебе никто не вспомнит. Ей только этого и надо.

Дэн правильно уловил смысл реплики и ответил:

– Полностью с тобой согласен. Но я все равно не залягу. Никогда еще не встречал Новый год в постели и сегодня не собираюсь. К тому же… – Он улыбнулся еще шире. – Не думаете же вы, что я способен пренебречь домашним пивком и портвейном по три шиллинга бутылка! По-вашему, я совсем спятил?

Все засмеялись. Дэн постучал пальцем по бутылке.

– Угощайтесь, я принесу еще. Я вынужденно специализируюсь на плоских поллитровках, чтобы не топорщилось пальто. С ней всегда надо быть настороже – вдруг мы столкнемся позади дома?

В воздухе опять витал дух заговора. Так происходило всегда, когда семейство собиралось за пределами родительского дома.

Мэй одним махом опрокинула свою порцию и сказала Саре:

– Вообще-то я зашла, чтобы попросить вас взять Пола на пару часиков во второй половине дня. Я хочу навестить мать, а в такой холод его не стоит выносить на улицу, тем более плыть с ним на пароме.

Джон не дал Саре ответить:

– Я же сказал, что сам с ним останусь!

– Ничего подобного, ты тоже отправишься к моей матери. Ты и так целый год у нее не показывался. Моя семья вообще сомневается… – Она покосилась на Сару и на Дэна. – Сомневается, что я замужем.

Джон по-бычьи наклонил голову, прикусил губу и промолчал.

– Я с радостью за ним присмотрю, Мэй! – поспешно сказала Сара. – Можете спокойно оставлять его со мной.

Мэй поднялась и улыбнулась Саре.

– Спасибо. Он любит у вас бывать. Представляете, на днях я нашла его позади дома! Переполз на четвереньках порог миссис Барретт! Он отправился не в ту сторону, но цель его путешествия была мне совершенно ясна… Пошли! – Она грубовато подтолкнула мужа в плечо. – Допивай, и пошли.

Она обращалась к нему так, словно он напился и не может сдвинуться с места. Тон ее звучал издевательски. «К чему это? – подумала Сара. – Было бы гораздо лучше, если бы она оставила этот тон и повадки».

Джон медленно встал, словно послушавшись понуканий жены. Выражение его глаз было невозможно разглядеть из-за опущенных век. Он кивнул Дэну и резко произнес:

– Позаботься о своей простуде, иначе тебе несдобровать! – и последовал за женой.

Сара обратила внимание, что ей он не сказал ни единого слова, даже не поздоровался и не простился. Наверное, у него дурное настроение, решила она. Дело было не только в деньгах – Дэн всегда подчеркивал, что Джону необходима сама работа.

Дэн засмеялся и каркающим голосом объяснил причину своего веселья:

– Очень смешно, что все говорят одно и то же: призывают заботиться о простуде, словно это очень ценный и хрупкий предмет. Иногда люди говорят страшные глупости! – Он отвернулся от огня и тихо, но отрывисто спросил: – Дэвид рассказал вам вчера про меня?

Вопрос застал Сару врасплох. Она заморгала, покачала головой, провела рукой по лицу и ответила:

– Рассказал. Все в порядке.

– Вы не были шокированы?

– Нет, Дэн, нисколько. Это ваше дело. Дэвид так и сказал: «Это его личное дело».

– Это слова Дэвида. А что вы скажете?

– Ну… – Она опять провела рукой по лицу. – Если вам так больше нравится, если вам хорошо, то и ладно. – Она запнулась и глупо закончила: – Это ваша жизнь.

– Да, моя. – Он опять отвернулся к огню. – И я устраиваю ее по своему вкусу. Хотя должен вам сказать… – Его голос звучал теперь хрипло. – Еве тоже больше нравится именно так. Поверьте, я не гублю молоденькую девушку, не разбиваю семьи, не порчу жизнь замужней женщине. Она – вдова, женщина чрезвычайно тихая и так же не хочет продевать голову в хомут, как и я.

– Вот и хорошо, Дэн, не надо расстраиваться. Джон дал вам правильный совет. На вашем месте я бы побыстрее легла.

– Ничего со мной не случится.

Он откинулся в кресле, прижимая к груди грелку и зажмурившись. Сара внимательно смотрела не него. Вопреки усталости и болезненному виду он сохранял привлекательность. Ей было вполне понятно, почему та женщина польстилась на Дэна – на него трудно было не польститься; но почему она не хочет за него замуж? Все мужчины Хетерингтоны – загадочный народ, каждый по-своему. Но ведь Дэн – не Хетерингтон, а Блит…

Через несколько минут появился Дэвид. Он нашел Сару в кладовке. Они обнялись и поцеловались. Потом она шепотом сообщила:

– У нас Дэн. Он плохо себя чувствует, ему бы в постель. Сильная простуда.

Войдя в кухню с блюдом в руках, она услышала голос Дэна:

– Подумаешь, простудился! Не тревожься, пропотею – и все пройдет. Видишь, с меня уже льет в три ручья. Посижу еще с полчасика и окончательно приду в себя. Ты ешь! – Он указал Дэвиду на стол.

Дэвид ничего не ответил, а только пристально посмотрел на Дэна и покачал головой. Потом он взял со стола бутылку, достал из буфета рюмку и налил себе виски.

Раньше Сара не знала, что и Дэвид не отказывается от виски. Она снова вспомнила женщину за стеной и пожалела ее, сама не умея объяснить причину этой жалости.

Праздник начался в десять часов вечера. К семейству присоединились гости: чета Рейли из дома номер четырнадцать (мистер Рейли был коллегой Хетерингтона-старшего), сестра миссис Рейли смужем, приехавшие из Хартлпула погостить на Новый год, а также чета Рамсей – соседи Сары. В гостиной негде было повернуться, от смеха лопались барабанные перепонки, в проходе между прихожей и гостиной было не протолкнуться, как на вокзале в Ньюкасле.

Мэри Хетерингтон уже дала гостям попробовать свой самодельный напиток, который был удостоен наивысших похвал. Гости требовали рецепт, на что Мэри отвечала нечленораздельными восклицаниями. Из них можно было заключить, что она унесет чудодейственный рецепт с собой в могилу. Даже ее супруг пребывал на сей счет в полном неведении. Брат тоже только разводил руками. Мэри получила секретный рецепт в наследство от своей матери, мужчины никогда в него не посвящались. Последняя подробность была встречена взрывом смеха.

Сара находилась в кухне, где готовила очередное блюдо сандвичей с тунцом, горчицей и уксусом; первое прекратило существование быстрее, чем снег под лучами солнца. Подняв раскрасневшееся, счастливое лицо, она увидела Мэри Хетерингтон, заглянувшую к ней в кухню. Та тоже раскраснелась. Впервые за все время их знакомства Сара увидела на лице свекрови улыбку. Ей тоже было хорошо… по-своему, как определила это про себя Сара.

– Еще минута – и все будет готово. Я уже намазала хлеб маслом.

– Вы молодец, Сара. Мэй вполне могла бы вам помочь, но куда там! Это ниже ее достоинства. – Лицо Мэри опять приняло обычное строгое выражение. Но голос прозвучал радушно, когда она спросила: – Что скажете о моем эле?

– Не могу на него нахвалиться! Никогда ничего подобного не пробовала! Я не собираюсь выпытывать у вас рецепт, потому что Дэвид предупредил, что это тайна, но, честно говоря, не отказалась бы выпивать ежедневно по глоточку.

– Что вы, что вы, – отвечала Мэри, посмеиваясь, – этот напиток не на каждый день, а для особых случаев. Я готовлю его раз в год, как делала моя мать, а до нее – бабка. Моя мать была дочерью фермера из-под Бленчланда. Места там чудесные! Ферма была большая, целое имение. Однажды, когда я была еще девчонкой, мать возила меня туда. Мать знала много деревенских секретов. Этот эль – один из них. Я любому могу открыть, что в него кладу, а эль все равно не получится. Велика важность: пшеница, ячмень, хмель, шандра, кое-что по мелочи… Главное – пропорции и приготовление. Это как кулинария – бывают повара, у которых и сметана киснет.

Обе прыснули, как от необыкновенно удачной шутки. Смех внезапно оборвался. Они посмотрели друг на друга, и Мэри Хетерингтон проговорила:

– Не пора ли тебе называть меня как-нибудь по-другому, Сара?

Сара растерянно покачала головой. Она всегда обращалась к ней «миссис Хетерингтон» и никогда не смела произнести «мама».

Мэри отвернулась и принялась перекладывать пирожки с миндалем с блюда на тарелку. Не прекращая своего занятия, она невозмутимо продолжила:

– По-моему, ты вполне могла бы звать меня мамой. Нельзя же вечно твердить «миссис Хетерингтон»! Да, «мама» – это то, что нужно.

Она застыла и вопросительно уставилась на Сару. Сара тоже застыла и тихо ответила:

– О да, я с радостью! – Она сказала это так, будто ей была предоставлена огромная честь.

Мэри Хетерингтон, изображая из себя властительницу, наделенную властью казнить и миловать, важно кивнула, положила на тарелку еще один пирожок и резюмировала:

– Значит, решено.

С этими словами она покинула кухню.

Сара вздохнула и расплылась в блаженной улыбке до ушей. Они преподнесут Дэвиду хороший сюрприз! Его матери – то есть маме – следовало бы потчевать семейство своим варевом раз в неделю, а не раз в год! И самой прикладываться. Сейчас она выпила стаканчик-другой – и совершенно преобразилась. Сара схватила миску, в которой перемешивала салат, и чуть было не подбросила ее к потолку. Потом, вся сотрясаясь от смеха, она с удвоенным рвением принялась за сандвичи. Вот это Новый год так Новый год!

Незадолго до того, как Сара внесла в гостиную две тарелки с сандвичами, Дэвид прервал свою игру на пианино. Видя, что ей не открыть дверь самой, Джон помог ей, приняв одну тарелку. Она услышала его шепот, обращенный к ней:

– Старикан выступает!

Мистер Хетерингтон стоял спиной к камину и жестикулировал рюмкой, обращаясь к Рейли, своему подчиненному:

– … Вы наверняка со мной согласитесь, Билл. Бывают совершенно несбыточные надежды, но этой ночью даже они обретают реальность. Даже люди, которым уже много лет не везет, уповают на то, что в наступающем году все наладится. Я прав?

Рейли почтительно кивнул.

– Святая правда, Стен.

По гостиной пробежал шорох, потом воцарилась тишина. Все взгляды были устремлены на хозяина дома. Стен продолжил:

– Канун Нового года – это, как я сказал, не конец, а день перед новым началом, день, когда человек очищается внутренне и внешне, день, когда его шансы резко возрастают. Это относится буквально к любому и остается в силе до того мгновения, как часы пробьют двенадцать. Любой – во всяком случае, у нас на севере – загорается под Новый год новой надеждой. Не проходит года, чтобы мы этого снова не доказали. Ведь так?

Он задрал свой костлявый подбородок и оглядел компанию. В ответ ему раздалось:

– До чего верно сказано, Стен! Истинная правда!

Все снова притихли в ожидании продолжения, словно его речь доставляла всем большое удовольствие.

Саре выступление свекра казалось концертным номером. Она покосилась на Дэвида, но он не отрывал взгляда от папаши. Зато Джон смотрел на нее. Поймав ее взгляд, он покосился на батарею бутылок на столе. Сообразив, что он имеет в виду, она заулыбалась, а потом снова напустила на себя серьезность и приготовилась слушать дальше.

– Север – это, как вы знаете, отдельный мир, и люди здесь особенные. – Стен сам наслаждался своим красноречием. – Здешний народ не дает спуску мямлям, тем, кто лишен самолюбия, кто полагается на одно знание. Надо смотреть правде в лицо: мы – агрессивное, упрямое племя. И хвала Создателю за это! Как вы считаете?

– Правильно, правильно! Дальше, дальше!

– Вот я и говорю: жители Тайнсайда, начиная с Вида, всегда должны были сами выбираться из трясины, сами зарабатывать на хлеб, сами получать знания. Именно в эту ночь наш брат, исполнившись новых надежд, смело взирает в будущее и твердо решает, что будет упорно трудиться, хорошо есть и крепко спать. Разве он этого не заслужил? – Тут Стен картинно воздел рюмку и вскричал: – Так выпьем же за северянина!

Все повскакивали с мест, наперебой поздравляя Стена с блестящей речью.

Джон громко прошептал Саре:

– Ему бы в парламент! Перед ним сам Макдональд не устоял бы. Вот бы мать каждый день варила свое пойло!

Их смех утонул в шуме и громких возгласах. Глядя на свекра, Сара думала: «Забавно слышать от него такие слова! Наверное, он всегда придерживался такого мнения. Они с Дэвидом – два сапога пара. Оба думают одинаково, но, чтобы высказаться, им нужно выпить. Кстати, и тик куда-то подевался…»

– Это случается дважды в год, – просвещал ее Джон. – На Новый год и на День перемирия. На День перемирия он вообще напивается вдрызг.

– Неужели?! – Саре было странно это слышать.

– Так он протестует против войны и против… – Джон показал на глаз.

Сара не могла себе представить Хетерингтона-старшего вдрызг пьяным; впрочем, она тут же вспомнила, как на День перемирия, несколько недель тому назад, он слег якобы от простуды. Она с улыбкой покачала головой. Наверное, она еще многого не знает.

– Осталось всего три минуты. Налей-ка всем, Мэри.

По тону мистера Хетерингтона можно было решить, что он в доме главный. Жена послушалась его и стала проворно наполнять рюмки. Вид у нее был гордый и счастливый.

Сара стояла рядом с Дэвидом. Они обнялись. Перед ними, прямо у камина, сидел Дэн; они положили руки ему на плечи. Сара беспокоилась за Дэна: в его состоянии лучше бы было не засиживаться допоздна, а лежать под одеялом.

Дэвид наклонился к нему, увлекая за собой Сару, и тихонько сказал:

– Шел бы ты наверх.

– Вот настанет Новый год, и я удалюсь.

Сара и Дэвид переглянулись и обнялись еще крепче. В комнате было шумно. Традиционным «первым гостем» в Новом году предстояло стать Рейли, и он уже выскользнул через заднюю дверь, нагруженный углем и хлебом. Мэри никогда не добавляла к грузу «первого гостя» бутылку, нарушая тем самым традицию. Все набились в прихожую.

Завыли корабельные гудки, раздался колокольный звон. Весь мир за стенами дома внезапно ожил. В доме же, напротив, стало тихо – все смолкли. Каждый испытывал первобытный страх и необъяснимую грусть. Сестра миссис Рейли пустила слезу. Выражение всех лиц стало проникновенным. Никто не испытывал горечи либо злости, никто не вспоминал былых горестей. Провожая старый год, люди заглядывали себе в души и не находили там ничего дурного.

Сильный порыв ветра донес до слуха первые удары часов в центре города, и этот звук вывел всех из оцепенения. Лица вновь обрели нормальное выражение, все закричали:

– Ура! Ура!

После двенадцатого удара часов в дверь постучали, и на пороге вырос Рейли.

– С Новым годом!

Все по очереди пожали гостю руку, затащили его в гостиную, где пошли общие объятия, рукопожатия и поцелуи. Сару сгреб в охапку свекор.

– С Новым годом, Сара! Искренне желаю тебе счастья! – Он ткнулся усами ей в щеку.

– И вас с Новым годом… папа!

От этого словечка Стен весело рассмеялся, и они крепко обнялись. Потом она подошла к Дэну.

– Не целуйте меня, а то заразитесь. С Новым годом, Сара! От всего сердца желаю вам в Новом году счастья.

– И вам того же, Дэн! – Они трясли друг друга за руки, как дети.

Потом ее чмокнули в обе щеки все три гостя-мужчины. Наконец она оказалась перед Мэри. Поздравив друг друга с Новым годом, они прочувствованно обнялись и поцеловались.

Ее поцеловала Мэри Хетерингтон! Ее губы скользнули по щеке Сары и произнесли:

– С Новым годом, Сара!

– С Новым годом, мама!

Обе рассмеялись.

Так, по конвейеру, она оказалась перед Джоном.

– С Новым годом, Сара.

– С Новым годом, Джон.

Они смотрели друг на друга, стоя в проходе между прихожей и гостиной, но не соприкасаясь. Он улыбнулся. В его улыбке сохранилась нежность волшебного момента за несколько секунд до полуночи. Он повторил:

– Счастливого Нового года! – и прошел в гостиную.

Она немного погрустнела – ей показалось, что он ею пренебрег. Но огорчение длилось считанные секунды. В гостиную она вбежала с мыслью: «Джон есть Джон, он всегда что-нибудь выкинет». Она принялась бойко составлять на большой поднос тарелки с пирожками, рулетом, беконом, яичным пирогом. Вскоре к ней в кухню заглянула Мэй со словами:

– Дэну не помешала бы чашка крепкого чаю.

– Я мигом заварю.

– Нет, вы несите, я сама.

Даже Мэй была в эту ночь так же мила, как все остальные.

В четверть первого Дэвид сел за пианино. Все запели. Сара наотрез отказалась солировать, боясь навредить только что наметившейся гармонии в ее отношениях со свекровью. Через минуту она вспомнила, что ей пора бежать. Выходя из гостиной, шепнула Мэри:

– Я сбегаю к матери, поздравлю ее с Новым годом.

– Это не опасно? – Вопрос был задан с искренней заботой.

Сара покачала головой.

– Со мной ничего не случится.

Мэй, слышавшая их разговор, дотронулась до ее руки и сказала:

– Неужели вы пойдете туда одна?

– Ничего, я привыкла.

– В такой час все может случиться. Я бы на в вашем месте опасалась ограбления.

– Ничего, на улицах полно людей.

Как все добры! Мэй и та проявила заботу! Она вышла вслед за Сарой, твердя:

– Взяли бы хоть провожатого. Позовите с собой Дэви.

– Нет, пускай играет. Всем хочется, чтобы он играл. Не беспокойтесь, Мэй, ничего со мной не будет.

– Тогда хотя бы дождитесь Джона. Он отлучился проверить наш камин и навестить старую миссис Уотсон, соседку. Он сейчас вернется.

– Не могу ждать, Мэй. Я мигом – одна нога здесь, другая там. Можете мне поверить… – Она широко улыбнулась. – Я привыкла бегать по улицам в темноте. Сколько лет я поздно возвращалась с работы!

Она заглянула в гостиную, вытащила из шкафа под лестницей свое пальто и накинула на голову платок.

За домом она столкнулась с Джоном. Он схватил ее за руку и уставился на нее в тусклом свете дальнего фонаря.

– Куда это вы?

– О!… – Она взволнованно усмехнулась. – Тут недалеко, поздравить мать. Я быстро.

– Одна, без Дэвида?

– Он играет на пианино. Я не захотела его прерывать.

– Вам нельзя идти туда ночью одной. Я с вами.

– Нет-нет! – Почему-то она едва ворочала языком. – Говорю вам, я сама. Не нужно меня провожать, это займет считанные минуты.

– Минута или полчаса – не в этом дело. За кого вы меня принимаете? Что подумает Дэви, если узнает, что я отпустил вас одну, да еще в такой час? Тут что ни шаг, то пьяный. Такие времена, что они дуреют от одной капли.

– Не надо… – умоляла она, смежив веки.

– Ладно, если не хотите, чтобы вас провожал я, ступайте за Дэвидом. Одну я вас никуда не отпущу. Хорош я буду, если с вами что-нибудь случится! Все скажут: это он виноват, не надо было отпускать ее одну в новогоднюю ночь.

Именно так все и сказали бы, случись несчастье. Только никакого несчастья с ней не случится. Она не хотела, чтобы он провожал ее. Ох, как не хотела! Но он уже тянул ее в темноту. Не выпуская ее руки, он повторял:

– Мы празднуем Новый год, Сара! В Новый год все такие добрые, разве вы забыли?

Они выбежали на улицу, подгоняемые свирепым ветром.

– Ногами перебирать не надо – и так домчит! Вы взгляните, как прыгает луна! Словно учится ездить верхом!

Сара посмотрела на несущиеся по небу облака. Дэвид вразумлял ее, что двигаются облака, а луна висит на одном месте, то есть и она, конечно, движется, но не так быстро. Чему только не учил ее Дэвид… Тому, в частности, что никого нельзя ничему научить – человек должен учиться сам. Тебя учат, но это без толку, если не учиться самому. Дэвид знает гораздо больше, чем Джон, во всяком случае, про приятные вещи. Джон слишком занят политикой и всякими… Ой! Она вскрикнула, когда он потащил ее за собой, заставив перейти на бег.

Он бежал, не обращая внимания на ветер, как обезумевший медведь. Она попыталась вырваться, однако его хватка была стальной. Ей ничего не оставалось, кроме как семенить, задыхаясь, за ним.

– Обгоним луну! – крикнул он, как мальчишка, указывая пальцем в небо. Совсем свихнулся!

Они миновали две компании, чей смех и пение еще долго неслись им вдогонку.

– Джон! Остановитесь!

Она попыталась встать, как вкопанная, чтобы сыграть роль якоря. Сразу этого не получилось, но постепенно они остановились, не добежав всего ничего до ее улицы. Она привалилась к стене, прижимая руки к груди и прерывисто дыша. Она не могла отдышаться, но одновременно ее разбирал дикий хохот. Перед ней был выбор: либо хохотать, как помешанной, либо наброситься на него с бранью. Ничего себе Новый год!

– Вы… Вы ненормальный, Джон.

– Может, и так. Но вы скажите, вам когда-нибудь приходилось бегать наперегонки с луной?

Она укоризненно покачала головой. Он опирался о стену ладонью вытянутой руки; рукав его пальто задевал ее плечо. Его лицо, запрокинутое к небу, было сейчас совсем юным. Когда он обернулся к ней, луна зашла за тучи, и Сара уже не могла разглядеть его выражения. Отделившись от стены, она пожаловалась:

– Совершенно выдохлась! Ни разу так не носилась с тех пор, как закончила школу.

– О, вы много потеряли! – Это было сказано же ровным голосом, самым обычным тоном. – А я с недавних пор ежедневно бегал до завтрака. Участвовал в кроссах. Преодолевал миль по шесть, а то и больше. А на работу катил на велосипеде. Промчаться в воскресенье миль сто с другими членами клуба велосипедистов было для меня пустяковым делом. Тогда я был более подтянутым. – Он умолк, но уже через несколько шагов спросил: – Это ваша улица?

– Нет, моя – последняя.

Все выглядело проще простого. Он приходится Дэвиду родным братом. Отчего она так всполошилась, когда он предложил себя на роль ее провожатого? Он был совсем как мальчишка. Годами он, может, и был старше Дэвида, но душой – гораздо моложе. Он все время говорил и делал глупости; порой бывал мрачен, однако она находила в нем веселость, делавшую его похожим на Дэна.

– Вот и пришли, – сказала Сара. – Я пробуду там не больше пяти минут. Вам не придется долго меня дожидаться.

– Оставайтесь сколько хотите. Я тем временем попрыгаю.

Он с поразительной легкостью оторвал свое массивное тело от земли и запрыгал через воображаемую веревочку.

– Вы знаете, что вы полоумный? – Сара расхохоталась. – В общем, я скоро.

С этими словами она побежала к двери.

Увидев, что окно, согласно материнскому обещанию, оставлено незанавешенным, она испытала разочарование. Мать то ли откликнулась на приглашение миссис Янг, то ли легла спать. Нет, последнее исключено. Значит, она встречает Новый год с соседями. Из кухни Янгов раздавались голоса и взрывы смеха. Уходя, Сара подумала: «Я рада, что она не лишает себя радостей».

– Уже? Как быстро!

Джон уже не скакал на одной ножке, а смирно стоял у стены.

– Она у соседей, судя по шуму. Тем лучше – быстрее вернемся.

Она уже двинулась вперед, но он окликнул ее:

– Давайте пойдем наискосок, так мы укроемся от ветра, иначе он будет дуть нам в лицо.

– Хорошо.

Они перешли улицу и поспешили по Уэлем-стрит.

– А здесь – в переулок Фанни.

Она разинула рот.

– Вы знаете этот переулок?

– Конечно! Что тут удивительного? Я знаю Пятнадцать улиц вдоль и поперек.

– Не думала, что вам знаком этот конец.

– Это почему же?

В его тоне прозвучала воинственность, и она осторожности ради ответила ему более смиренно:

– Ваш конец никогда не соприкасался с нашим, пока не появился Дэвид. – Она закончила фразу ласковым тоном.

Переулком Фанни звалось пространство между двумя домами. Он шагнул туда первым. Они пробирались по пустырю, усеянному уродливыми железными навесами. Оказавшись в тени, отбрасываемой одновременно двумя навесами, он обернулся и сказал с таким напором, что она от неожиданности остановилась:

– Не говорите так… Что за униженность? Почему вы такая покорная? В чем причина?

– О чем вы? Что на вас нашло сегодня? – Теперь к удивлению у нее примешивался испуг.

– Слишком часто вы преклоняете колени.

– Ничего подобного!

– Вы сами знаете, что я прав. Господи, куда вы попали, по-вашему? К лорду Редхеду, в семейку Перси? Зарубите себе на носу, Сара: вы по-прежнему живете на Пятнадцати улицах! Все мы тут живем. Поймите, меня бесит, когда вы ведете себя так, словно вас выудили из сточной канавы… А с моей матерью вы вообще… Боже!

Он остановился и схватился за голову. Она отшатнулась. Внутри у нее все трепетало: его слова вновь разбудили то запретное чувство, которое она испытала, когда впервые на него взглянула. Сейчас она боролась с этим чувством единственным доступным ей способом.

– Все это глупости. На вас подействовало матушкино пиво. – Она нервно усмехнулась.

– Пиво? Да, их оно прямо подкашивает, но с меня как с гуся вода. Мне подавай что-нибудь покрепче. Этой ночью я пригубил самую малость. Лучше не уходите от ответа. Я уже давно хотел потолковать об этом с вами… Сара.

Она задрожала всем телом, когда его руки опустились ей на плечи и стиснули их, как клещи.

– Разве вы не понимаете, как дорого вы стоите? Они – я говорю о нашей семье – вовсе не оказали вам чести. Если на то пошло, это вы оказали им честь. Ведь вы вдохнули в них жизнь! Старик, например, просто ожил благодаря вам, Дэвид превратился в мужчину, даже на Дэна вы повлияли, а ведь Дэну не нужны чужие уроки. Вы сами не понимаете, что сделали! – Он тряхнул ее. – Не понимаете! – Его голос превратился в хриплый шепот, он обдавал ее лицо горячим дыханием. Он по-прежнему сжимал ей плечи, а тела их соприкасались совсем чуть-чуть, краями одежды. – Сара, Сара! – Ветер закружил эти слова. – А что вы сделали со мной, вы не догадываетесь? Нет, догадываетесь, поэтому все время меня сторонитесь. Господи, Сара!…

– Нет, нет! – Ей казалось, что она кричит, но этот крик раздавался только у нее внутри, наружу не вылетело ни звука, не считая бессвязного шипения.

Он все крепче прижимал ее к ржавой стене. Она уже чувствовала все его тело – колени, бедра, живот, грудь, – и это давление делалось совершенно невыносимым.

– Нет, нет, пустите! Вы безумец, безумец! Дэвид!!!

– Вот именно – Дэвид… – Он припал ртом к ее уху, и его слова лились ей в ушную раковину, как расплавленный свинец, прожигая ее насквозь. – Дэвид, а как же! Напрасно вы напоминаете мне о его существовании – мне ли о нем не помнить! Если бы не он, я бы сразу с вами разобрался. Разве вы не почувствовали этого в первый же раз, когда мы с вами встретились? Я сразу все понял!

– Отпустите меня! Говорю вам, отпустите! Вдруг Дэвид узнает…

– Не беспокойтесь, не узнает.

– Я скорее умру, чем сделаю Дэвиду больно, слышите? Вы слышите? – Она цедила эти слова сквозь зубы. – А теперь отпустите.

– Еще немножко! Дайте мне побыть рядом с вами еще минуту! Ведь она равна всей жизни! О Сара, Сара! – Он совсем накрыл губами ее ухо.

Она прижала ухо плечом и вела нешуточную борьбу с целью освободиться, но пересилить его было трудно даже ей. Он держал ее играючи, как ребенка. Потом, сама испытывая от этой перемены тошноту, она обмякла и со слезами в голосе пролепетала:

– Я счастлива! Не мешайте моему счастью, не губите мою жизнь! Никогда еще я не была так счастлива, мне больше ничего не нужно: Дэвид, дом… свой угол…

– Нет, вы несчастливы. Какое это счастье, раз вы не знаете, что оно означает? Дэвид вас спас. Он был первой соломинкой, за которую можно было ухватиться, чтобы выбраться из вашей трясины, что вы и сделали, а теперь без устали сгибаетесь, проявляя бескрайнюю признательность.

– Ничего подобного!

– Как он вас любит, а? Как? Нежно, осторожно, словно просит об одолжении? Он не овладевает вами – где ему!

– Замолчите! Дэвид – хороший, хороший…

– Хороший, лучше некуда! Дэвид – славный малый, добрый малый. Он мне брат, и я никогда не причиню ему вреда, так что оставьте ваши страхи, вам нечего бояться. Но любить вас – нет, это ему не по плечу. Ведь не так же… не так?!

Он поднял ее, едва не пригвоздив к стене, и осыпал поцелуями все ее лицо. Какое-то время она не имела сил сопротивляться, так как понимала, что он совершенно прав, каждое его слово – чистая правда. Несколько секунд она была покорна, но потом опомнилась и стала лупить его кулаками в грудь, вырываться, лягаться и царапаться.

Ее усилия были не напрасны – они разъединились и застыли друг против друга, как два крупных животных, уставших от ветра и темноты; она ощущала себя совсем одинокой в мире, который родился только что, когда она на мгновение уступила его страсти. Пусть их плоть не соединилась, это не имело значения: они все равно познали друг друга, словно разделись донага и долгими часами предавались посреди темного пустыря любовным утехам.

Потом у нее подкосились ноги, последние силы покинули ее, и она оперлась о железную стенку, чтобы не свалиться. Все ее тело трясло, словно от пляски святого Витта. Каждая косточка болталась сама по себе, словно на гибкой проволоке. Она не могла двинуться с места, да и не желала этого. У нее пропало всякое желание бежать от него сломя голову. Ей больше не хотелось провалиться сквозь землю, она уже не сожалела, что появилась на свет. В голове у нее осталась одна-единственная отчетливая мысль, и касалась она Дэвида: ему нельзя причинять вред.

В это мгновение они были настолько близки, даже мыслями, что он уловил, что ее мучит, и произнес:

– Не бойся. – Он уже говорил бесстрастно. – Ничего с ним не будет. Ты ему так признательна, что никогда не нанесешь ему раны. Я тоже не хочу его ранить. К тому же какой от меня вред? Человек, сидящий на пособии, не имеет права призывать: «Убежим и забудемся в любви!» В любом случае это касается только нас двоих, так что хватит трястись. Мое безумие заперто на надежный замок, и я позабочусь, чтобы он больше не отпирался. Во всяком случае, не с таким лязгом… – Он нашел ее руки, и она не помешала ему. – Боже, как бы я тебя любил, Сара! – с нежностью и печалью воскликнул он.

Она сама удивилась звуку своего голоса и не узнала его, когда помимо желания стала ему отвечать. Говорила взрослая женщина, медленно и четко излагающая свои мысли:

– Все зависит от того, что называть любовью. Любовь Дэвида такая, что он любит даже мои ноги, а они некрасивые. Они распухают, становятся бесформенными, как два больших белых пудинга, но он снимает с меня туфли и чулки, когда я набегаюсь по магазинам. Он даже моет мне ноги в теплой воде с содой – ведь ты никогда не стал бы этого делать?

Они долго молчали. Ветер уносил звуки их тяжелого дыхания. Наконец он вымолвил:

– О чем ты? Я говорил о любви… – В его хриплом голосе слышалось замешательство.

– Любовь? – Ей захотелось грубо расхохотаться, и она испугалась самой себя. Грубость последовавших слов была не менее пугающей, но она произнесла их – безжалостные слова умудренной жизнью женщины: – Знаю я твою любовь! Ты содрал бы с меня одежду, а туфли не тронул бы. Знаю, не дура. Убери руки!

Ее опять затрясло. Она пыталась высвободиться, но тут раздался его голос – настойчивый, нежный, умоляющий:

– Не отвергай меня, Сара! И не бойся меня! Я ничего не сделаю, даже не попытаюсь, даю слово. Просто позволь мне иногда говорить с тобой, смотреть на тебя. Обещай мне хотя бы это. Говори со мной иногда, произноси добрые слова. Мне очень не хватает доброты. Ты не представляешь себе, что это значит – жить без доброты. А ты добрая. В первую же минуту, только увидев тебя, я разглядел, какое у тебя большое и доброе сердце. Ты такая большая, Сара! В тебе всего много. Большая и добрая…

Она возвращалась к действительности, а действительность означала страх – страх от возможности не устоять перед его мольбами. Она пролепетала, обращаясь больше к самой себе, чем к нему:

– Если я навлеку беду на свой дом, то наложу на себя руки. Я этого не вынесу. Ваша мать…

Упоминание о матери повлияло на него, как удар молотом. Он взорвался:

– Ради Бога! Я же говорил: не бойся мою мать! Вообще никого из них не бойся! Все-таки есть в тебе особенность, которая сводит меня с ума: я начинаю беситься, когда вижу, как ты перед ними гнешься. И еще когда выскочка Мэй смотрит на тебя сверху вниз…

– Мэй? – переспросила она, заикаясь. – Мэй смотрит на меня сверху вниз?

– Разве ты не замечала? А ведь она не годится тебе в подметки! Мэй – чопорная льдышка. В ней не больше женского, чем в нашем соседе Лесли Уотерсе, который сам не знает, какого он пола. Но винить за это ты должна только себя, свою проклятую приниженность и доброту. Вместо этого ты должна быть заносчивой гордячкой, потому что тебе есть чем гордиться. Ведь ты красива… Господи, как ты красива: лицо, тело, все… Ладно, успокойся, я молчу.

Она услышала собственное прерывистое дыхание и свист воздуха, который он втягивал и выпускал сквозь стиснутые зубы. Некоторое время они стояли, не произнося ни слова. Потом Джон спросил:

– Значит, договорились?

Еще немного помолчав, она спросила:

– Что ты имеешь в виду?

– Что ты не будешь меня игнорировать, не будешь отталкивать, превращать в пустое место. Я не стану ничего от тебя требовать, даю честное слово. Конечно, я был бы с тобой совсем не таким, если бы ты не принадлежала Дэвиду. Но жребий лег именно так – счастливчиком оказался Дэвид. Пошли.

Он бесцеремонно вытащил ее из-под навеса и проговорил:

– Перестань дрожать! Возьми себя в руки. Пошли.

И повел ее, держа под руку. Со стороны могло показаться, что она перебрала спиртного. Они пересекли пустырь и оказались на задах улицы Камелий. После длительного молчания она проговорила:

– Ты иди. Я сперва загляну к себе.

Он не проявил желания выпускать ее руку, и она вырвалась.

– Перестань, ради Бога! Не здесь! Мало ли кто может встретиться.

Он секунду-другую смотрел на ее профиль с опущенной головой, потом без лишних слов развернулся и зашагал прочь.

Она ждала на ветру, пока захлопнется дверь, а потом бросилась к себе в дом. В кухне она не стала зажигать газ, а упала на колени перед креслом Дэвида и, уронив на сиденье руки и ломая их, взвыла, глядя на тлеющие в камине угли:

– Дэвид, Дэвид, Дэвид!…

Потом она обняла кресло, словно это был сам Дэвид – добрый, нежный и любящий. В голове у нее звучало одно и то же: «Дэвид, Дэвид, Дэвид!» Она убеждала себя, что никто, кроме Дэвида, ей не нужен, что ей нужна только его любовь. Ничего другого, никакой любви Джона! Нет, только не это!

Она замерла, и ее тело снова пережило мгновение небывалого чувственного напряжения, когда она корчилась, из последних сил отражая натиск его плоти. Она опять боролась с ним, опять превращалась в дикарку, упивающуюся соприкосновением своего тела с его, предвкушающую неземной восторг, чувствуя и причиняя боль, рождающую смех, который прокатился бы по ним обоим, слившимся в одно существо…

Кресло покачнулось на ножках, и она спохватилась и замерла, постепенно возвращаясь к действительности.

Только сейчас поняла, что все это время, когда она предавалась сладостным воспоминаниям, из-за стены раздавалось пение. Глядя на камин, она сказала вслух:

– Ничего не могу поделать. Я не виновата.

Словно отвечая на ее призыв, прямо из стены возникла Мэри Хетерингтон с теми же словами, которые она произнесла в день ее замужества: «Смешанный брак дурен сам по себе, тем более гражданский… Остается уповать, чтобы из этого вышел хоть какой-то прок».

Потом к свекрови присоединился священник, отец О'Малли: «Я предупреждал тебя, что за смешанный брак придется поплатиться. Это только начало».

Раньше, думая о смешанном браке, она больше всего боялась загубить свою бессмертную душу, но теперь этот страх лишился смысла. Возможно, это случится, возможно, нет, в любом случае надо сначала умереть, чтобы это выяснить. Только что на нее свалилась куда более реальная напасть, которую можно буквально пощупать, и называлась напасть другой любовью.

– Нет, я его не люблю!

Она вскочила и громко повторила свой приговор. Потом зажала ладонью рот и уставилась в темноту, на стену. Тяжелый вздох всколыхнул все ее тело, и она обессиленно напомнила себе:

– Пора возвращаться.

Если она не поторопится, там начнут волноваться и задавать вопросы, а она должна пресечь любые подозрения. Ничего не случилось и не случится. Она уже сказала и готова повторить: лучше умереть, чем причинить зло Дэвиду. Ведь это он вытянул ее из болота. Пускай он для нее всего лишь соломинка – она готова держаться за эту соломинку всю жизнь. С возникшей этой ночью помехой, с этой животной дикостью она как-нибудь разберется. Она просто обязана это сделать. Сара расправила плечи, проглотила горькую слюну, облизнула сухие губы и, решительно взявшись за дверную ручку, вышла в ночь.

4

Сара тихо спустилась по лестнице и вошла в гостиную. Мэри Хетерингтон сидела в кресле у камина с закрытыми глазами. Когда Сара попыталась прокрасться мимо нее на цыпочках, она открыла глаза и сказала:

– Я не сплю.

– А я думала, вы задремали. Ничего удивительного, ведь вы так устали! Он уснул крепким сном, не то что раньше.

– Я заварила чай. Не откажи в любезности, налей себе и мне.

Сара налила две чашки и подала одну свекрови, а потом примостилась на углу стола, прихлебывая свой чай. Мэри сделала один глоток и, не отрывая глаза от чашки, заговорила:

– Сколько всего на нас навалилось! Сначала Новый год, потом три недели беготни! – Глядя на Сару, она добавила: – Ты молодец, Сара! Не знаю, что бы я без тебя делала. От Мэй очень мало проку в уходе за больными, и тяжести поднимать она слабовата.

– Конечно, я больше ее раза в два. Но все равно она прекрасно делает покупки, приносит лекарства.

Сара полагала, будто должна защищать Мэй. Состояние должницы ей не нравилось, и единственный доступный способ выхода из него заключался в том, чтобы поддерживать репутацию Мэй.

– Если бы Джон сейчас работал, мы бы наверняка не справились. У всего есть обратная сторона, не правда ли? Из него получилась отменная сиделка. Дэвид с отцом должны ходить на работу, хотя бы немного спать… – Мэри отхлебнула еще чаю. – Теперь худшее позади, но еще недавно мне казалось, что он не выкарабкается.

– И мне. – Сара покачала головой.

Она вообще не надеялась, что Дэн выживет. Простуда дала осложнение – двустороннюю пневмонию; был момент, когда смерть казалась неминуемой.

– Ох! – Мэри звякнула чашкой о блюдце, приподнялась в кресле, подалась к Саре со словами: – Я ужасно перед тобой провинилась, ты уж не серчай. Надеюсь, это не очень важно, но этим утром сюда заглядывал твой отец. Тебя как раз не было дома.

– Мой… отец? – Сара скорчила недоуменную гримасу. – Сюда? – Она изумленно разинула рот.

– Да, – негромко ответила Мэри. – Он вел себя очень прилично. Спросил, дома ли ты. Я ответила, что послала тебя за покупками. Он сказал, что очень сочувствует моему брату, и спросил, не может ли быть чем-нибудь полезен.

– Мой отец!

– Да, твой отец! Оставь свою мстительность. – Христианская незлобивость Мэри Хетерингтон пришлась сейчас очень кстати. – Казалось бы, мне не пристало учить тебя дочерней покорности, однако тебе не следует питать на его счет недобрые чувства. Это никогда не приводит к добру. Он вел себя безупречно и выглядел очень чистеньким и аккуратным.

– Он не сказал, зачем пожаловал?

– Увы, нет.

– Может быть, моей матери нездоровится?

– Вряд ли. Он сказал, что на прошлой неделе дважды стучался в вашу заднюю дверь, но без толку, и беспокоится о твоем здоровье.

Сара снова скорчила гримасу, но на сей раз ничего не сказала. Чтобы отчим явился с единственной целью ее проведать? Что у него на уме? Не иначе, попрошайничество. Теперь его пособие оставалось целехонько, однако он не был дураком и знал о теплых чувствах, существующих между матерью и ее дочерьми. Он никогда не просил у Сары денег, а просто забирал все, на что мог наложить лапу. С другой стороны, если хорошенько поразмыслить, стал бы он что-то у нее клянчить теперь? Сомнительно. Но все равно ей не терпелось узнать, что он задумал.

– Пойду закончу стирку и развешу белье, пока не стемнело, – сказала она.

– Нет-нет, Сара, ты уже столько недель этим занимаешься! Лучше я вызову миссис Уотсон. Она к этому привычнее.

– Зачем, если и я могу? Ведь я все равно стираю наше белье. Силы во мне на десятерых.

Она согнула руку в локте, показывая мышцы, и Мэри с улыбкой ответила:

– Что ж, поступай, как знаешь.

Сара вышла из чулана, прошла по двору до прачечной, вынула из чана грязное белье и перенесла его в свою прачечную. На ходу она размышляла о том, что, как плохо это ни звучит, она имеет основания радоваться болезни Дэна. Благодаря ей она смогла оказать помощь Мэри Хетерингтон и покончить с последними ее сомнениями на свой счет. К тому же занятость не позволяла предаваться более глубоким размышлениям.

Она принялась таскать в чан воду. Наполнив его, замочила белье в ледяной воде с мыслью приступить к стирке с утра пораньше.

У себя в кухне она появилась уже в сумерках, но не стала сразу зажигать свет, так как научилась экономить на всем. За последние три недели она узнала от свекрови о домашнем хозяйстве больше, чем за все время замужества. Мэри Хетерингтон настолько свыклась с ней, что уже не брезговала давать советы: «Если все делать правильно, то можно много сэкономить, не проявляя при этом скаредности. Например, если ежедневно просеивать золу, набирается лишнее ведро угля в неделю, четыре ведра в месяц, пятьдесят два за год. Прикинь, так ты сможешь прикупить что-нибудь в дом. А возьми мужские рубахи: покупая новую, я сразу отрезаю снизу дюйма три. Вот тебе и материал на воротники и манжеты!»

Сара постоянно узнавала что-то новое и уже сама начала экономить, преследуя конкретную цель: купить Дэвиду подержанное пианино. Она не говорила об этом никому – ни самому Дэвиду, ни тем более его матери, так как не ждала, что ее план будет встречен с одобрением. Ведь при его осуществлении Дэвид перестанет так часто наведываться к родителям. Сара не возражала против его привязанности к родительскому дому, но знала, как приятно ему будет иметь пианино у себя.

Однако экономить на продуктах оказалось не так просто, потому что по субботам они с Дэвидом посещали рынок в Шилдсе. В первое время после женитьбы это было волнующей экскурсией, с которой они возвращались, сгибаясь под тяжестью покупок. Так продолжалось до тех пор, пока в одну из суббот случайно встреченный человек, завидя их полные снеди корзины, не заметил грустно, но без зависти: «Что за картина для голодных глаз! В мире нет зрелища лучше, чем корзина, набитая съестным».

В ту субботу Дэвид сказал: «Не надо покупать так помногу за один раз. Давай ограничиваться тем, что нам необходимо на выходной, остальное ты будешь докупать в будни». Так и пошло, но вскоре выяснилось, что денег при такой системе уходит больше.

Накрыв на стол, она присела у камина. В комнате совсем стемнело. В последние три недели у нее почти не было времени присесть, что тоже пришлось кстати. Ей уже казалось, что тот безумный час, проведенный на новогоднем ветру, был плодом ее воображения; случалось, она верила в это, тем более что ни видом, ни поведением Джон не напоминал ей о своем участии в том безумии в роли инициатора. Если в его отношении к ней и произошла какая-то перемена, то состояла она в повышенной предупредительности. Со столь же подчеркнутой предупредительностью он относился сейчас к Дэну, но то была властная предупредительность, призванная пересилить подкравшуюся смерть. Джон буквально сражался со смертью, решив во что бы то ни стало вырвать Дэна из ее когтей; казалось, он берет на себя даже труд дышать вместо него, когда дыхание Дэна делается особенно затрудненным.

Только один раз она увидела прежнего Джона. Дело было вечером в гостиной, когда Мэй сказала мужу: «Почему бы тебе не пойти в медбратья? Ты буквально создан для этого. В отделении для помешанных их всегда недостает…»

Сару оторвал от воспоминаний стук в дверь. Сначала она решила, что это опять бродячие торговцы, но, еще не успев открыть дверь, вспомнила предупреждение Мэри о визите отца и замерла на полпути. Что, если это опять он?

Подойдя к двери, она нарочито медленно открыла ее с постным, почти мрачным выражением лица. Ей не пришлось менять это выражение, потому что визитером оказался отец О'Малли.

– Здравствуйте, Сара.

– Здравствуйте, святой отец.

Они внимательно смотрели друг на друга.

– Вы не собираетесь пригласить меня войти? – Это был не столько юмор, сколько приказ.

Вместо ответа Сара посторонилась, пропуская священника в дом. Потом она долго возилась с замком. Проходя мимо визитера, буркнула:

– Прошу вас, святой отец. Я зажгу свет.

Разгоревшись в розовом стеклянном плафоне, свет газового рожка смягчил выражение лиц обоих. Священник огляделся, задержав взгляд на дубовых стульях с низкими спинками и витых ножках стола. Потом он медленно развернул один из стульев и уселся, не дожидаясь приглашения.

– У вас очень мило.

– Благодарю, святой отец.

Сара по-прежнему стояла. Священнику пришлось сказать ей:

– Присядьте, присядьте! Так нам будет удобнее беседовать.

Он полностью владел ситуацией… и ею. Можно было подумать, что гость – она, а не он. Он скривился – у него это заменяло улыбку, однако ее волнение только усилилось.

Священник побарабанил пальцами по краю стола, свел брови и, выдержав длительную паузу, начал:

– Вы будете меня уверять, что совершенно счастливы?

Не в силах шевельнуться, но ощущая дрожь в подбородке, она ответила:

– Да, святой отец, именно так.

– Вы еще очень молоды, жизнь ваша еще не началась. Если вы сейчас почувствуете себя несчастной, это будет катастрофой. – Он помолчал. – Обретение совести происходит медленно.

– Моя совесть ничем не отягощена, святой отец. – Ее голос дрожал, волнение бросалось в глаза.

– Это как посмотреть. Только время покажет, кто из нас прав. Пути Господни неисповедимы. Иногда Он учит нас невзгодами. – Священник посмотрел на огонь, словно там развертывались события будущего. – Порой длань Его не ощущается до последнего часа. Не нам гадать, каков будет Его приговор. Однако наш долг состоит в том… – Его голос зазвучал зловеще, глаза сверлили Сару. – Чтобы постараться не обратить на себя Его гнев и не усугублять своих прегрешений.

Сара судорожно глотнула, вернее, попыталась это сделать, потому что ей уже казалось, что она задыхается. Сейчас ей, как когда-то в детстве, чудилось, что Господь – некий человек, проживающий в Ньюкасле, важный и могущественный. В его силах распоряжаться ею и устами священника обречь ее на геенну огненную. В качестве последней ей представлялась доменная печь, озарявшая все небо над Джарроу, когда из нее выбрасывались шлаки. То был сущий ад – всепожирающий огонь, бушующий в Джарроу и управляемый из Ньюкасла… Этим исчерпывались границы ведомого ей мира. Только в двенадцатилетнем возрасте она сообразила, что ад не имеет прямой связи ни с Ньюкаслом, ни со зловещей домной. Однако это прозрение не лишило ее веры в ад; она по-прежнему верила, что Господь отправляет грешников прямиком в пекло. Она не сомневалась, что людям придется расплачиваться за свои грехи. В то же время она сознавала, что не желает в это верить, причем это нежелание укрепилось в ее душе еще до встречи с Дэвидом. Ее бунт зрел давно, но то не был бунт против религии – она отказывалась принимать отца О'Малли, его концепцию Бога. Против его мстительной власти она восставала всем своим неокрепшим умом.

– Почему вы перестали ходить к мессе?

– Я не перестала, святой отец.

Священник прищурился.

– Ни я, ни отец Бейли вас не видели.

– Я хожу в Джарроу, к первой утренней службе.

– Почему туда? Всю жизнь вы посещали мою церковь, почему теперь ходите туда?

Она облизала губы и опустила глаза, но не голову, потому что роившиеся там мысли заставили ее задрать подбородок. Из-за него! Из-за того, что у него в церкви все на нее глазеют: бывшие одноклассницы, их мамаши и папаши! Все они знают, что она вышла замуж за протестанта и, что еще хуже, не венчалась в церкви, а просто зарегистрировалась. Для них это все равно что жить в грехе, не скрепив брака. Вот почему она сменила церковь.

– Не потому ли, что стыдитесь содеянного?

– Я не стыжусь! – Она вскочила. – Мне нечего стыдиться, святой отец: я вышла за хорошего человека, за очень хорошего!

Священник медленно поднялся, застегнул верхнюю пуговицу на черном сюртуке, вынул из кармана черные перчатки, натянул их и изрек:

– Вам известно не хуже, чем мне, Сара, что перед лицом Господа и Его святой Церкви вы не вышли замуж и живете во грехе. На этом я вас покидаю. Вы всегда можете меня застать у меня дома при церкви, если захотите устроить венчальную церемонию. – Он отвернулся и уже из темноты коридора закончил: – Скажите мужу о моем визите.

Она слышала, как он возится с замком, но не могла прийти ему на помощь. Дверьотворилась и затворилась. Только тогда она медленно опустилась в кресло Дэвида.

– Сперва ты сгоришь в аду!

Она вновь не узнала собственного голоса. Он принадлежал не молоденькой Саре, а взрослой, умудренной опытом женщине – той самой, которая отвечала Джону в новогоднюю ночь. Как он жесток! Ведь она замужем! Какая же он свинья! Она содрогнулась от богохульства: посметь обозвать священника свиньей! Что ж, она не возражает, если ее сейчас же поразит небесный огонь. Этот священник, верующий христианин, сидел перед ней и предрекал несчастья, буквально призывал беды на ее голову, лишь бы доказать свою правоту! Совесть… Неисповедимы пути Господни…

Она откинулась в кресле, почувствовав, что вот-вот потеряет сознание. Боевитость стремительно покидала ее. Ощущение было настолько странным, что она задала себе вопрос: не страшно ли ей? Видимо, это был именно страх. Этот священник умел на любого нагнать страх перед Божьим гневом. Однако странность охвативших ее чувств не исчерпывалась только страхом. Ее желудок сводили неведомые прежде спазмы.

Ей очень хотелось, чтобы сейчас перед ней появился Дэвид. Она бы просто посмотрела на него, кинулась ему на грудь – и почувствовала себя в безопасности. Она зажмурилась и постепенно пришла в себя. Было очень странно чувствовать себя такой слабой, а ведь она только что хвасталась перед матерью Дэвида своей силой! Сейчас же она ощущала себя беспомощным котенком, младенцем… Последнее слово заставило ее выпрямиться. Перед мысленным взором закачался огромный вопросительный знак. Она огляделась, словно надеясь отыскать ответ. Вдруг ее взгляд упал на живот. Она стала легонько поглаживать его, приговаривая:

– Сперва убедись, а потом болтай… Вдруг это у меня просто со страху?

Придя домой, Дэвид первым делом, прежде чем переобуться и глотнуть чаю, обнял ее и поцеловал. Потом, любуясь ею, произнес:

– Здравствуйте, миссис Хетерингтон.

Это было у них игрой, повторявшейся ежевечерне, но она усматривала в этом различие между их браком и всеми остальными. Любому известно, что после венчания брак становится банальной рутиной. Сама жизнь превращается в банальность. Даже противостояние желаний, характеров, прежде бывших незаметными личных привычек – сводящих с ума привычек, которые невозможно выносить, – даже это не могло пересилить рутинность. Об этой стороне брака Сара знала все. Она наблюдала, как все это происходит у соседей, присутствовала в кухне при женских беседах на эту тему, видела, как превращались в рабов рутины ее мать и отчим. Их любовь не успела расцвести, как ее загубили заморозки рутины. Вопросы типа: «Кто-нибудь видел мою толстую корову?» – вызывали сочувственный смех и служили подтверждением любви. Такова была супружеская любовь на ее конце Пятнадцати улиц. На противоположном конце она не обнаружила больших отличий, как ни мучительно ей было это сознавать. Привилегированные стояли в этом отношении всего на одну ступеньку выше неудачников. Джон был совершенно прав…

Но ее брак – совсем другое дело. Они стали мужем и женой уже много недель тому назад, а Дэвид с каждым днем делался все ласковее и заботливее. И в этом Джон не ошибся… К черту Джона! И священника туда же!

– Эй! Здравствуйте, миссис Хетерингтон!

– Здравствуйте, мистер Хетерингтон.

Она потерлась носом о его нос.

– Что-то случилось? У тебя неважный вид. Ты нормально себя чувствуешь?

– Да, я в полном порядке. Конечно, что со мной сделается?

– Наверное, ты все-таки взвалила на себя всю стирку? Я еще на той неделе предупреждал тебя, чтобы ты этого не делала. Мать вполне может пригласить миссис Уотсон. Она и раньше так поступала…

Она приложила палец к губам.

– Не возмущайся попусту. Я не стирала, а почти весь день сидела с Дэном.

– Тоже хорошего мало. Не надо проводить там слишком много времени. Ты такая бледная! Кстати, как он?

– Гораздо лучше. Сегодня дело резко пошло на поправку.

Он отвернулся и, присев, чтобы переобуться, сказал:

– Хочу поговорить с тобой о Дэне, Сара. Помнишь, я рассказывал тебе про его знакомую, про женщину из Вестоу?

Она кивнула.

– Так вот, они не виделись уже больше месяца. На Новый год он, несмотря на недомогание, послал ей письмо, но она не ответила. После того как миновал кризис, он опять ей написал. Когда и на это письмо не пришло ответа, до него дошло, что письма не были отправлены. Мать решила их не отправлять! Он, конечно, разволновался: что она там подумает? Насколько я понимаю – он разболтал кое-что, когда бредил, – у них не все гладко. Как ни странно, он сделал ей предложение, а она отказалась за него выйти. Чтобы его успокоить, я отправил ей письмо, в котором написал о его болезни. Я обсудил это с Джоном, и он считает, что надо позволить ей его навестить, если она изъявит такое желание. Надеюсь, это быстрее любого лекарства поставит Дэна на ноги. Пока же он тоскует, что очень на него не похоже. Обычно Дэн готов шутить даже с приставленным к голове револьвером, сейчас же его словно подменили.

Сара не поверила своим ушам.

– Эта женщина явится сюда? Да твоя мать с ума сойдет!

– Да, если узнает. Но ей не обязательно все знать. Дэн еще не одну неделю просидит дома, вот мы и подумали, что, если уговорить мать сходить в среду в часовню, как она обычно делает, эта женщина могла бы к нам зайти. Как только мать уйдет, она на полчасика заглянет к Дэну. Чем плохо?

– А если мать не уйдет?

– Тогда ничего не получится. Да ты не волнуйся! – Он взял ее за руку. – Мы не планируем ограбления банка или что-то в этом роде.

– Ограбление банка сошло бы нам с рук, а это не сойдет. Вдруг она узнает?

– Не узнает. Если она не уйдет в часовню, посещение больного не состоится, только и всего. Пойми, Дэну будет так приятно! А я хочу доставить ему удовольствие. Дэн – очень хороший человек. Я всегда это знал, но не понимал, насколько сильно к нему привязан, пока не настал момент, когда я потерял всякую надежду, что он выкарабкается. Ладно, ладно, не пугайся! Если мать все пронюхает и захочет крови, то под топор пойдем я или Джон, а твоя голова останется на плечах.

Сара молча смотрела на него. Потом она сказала:

– Нет, вы останетесь в живых. Класть голову на плаху придется мне.

Возможность провала их замысла переполняла ее ужасом.

5

С первой же секунды, едва впустив гостью в дверь, Сара прониклась к ней симпатией, однако ей было трудно не задаться вопросом, что нашел в ней Дэн. Она была со вкусом одета, ее было приятно слушать. Вела она себя скромно и тихо. Ее нельзя было назвать простушкой, но Сара сразу поймала себя на мысли, что она выглядит какой-то потерянной. Возможно, объяснением этому был неудачный брак, но ведь он остался в прошлом, теперь у нее был Дэн, изъявивший желание на ней жениться. Бросалась в глаза ее робость. У Сары ушло совсем немного времени, чтобы подобрать для нее сравнение: она походила на мышку. Сара была довольна собой – уроки Дэвида не прошли напрасно.

Гостью звали Ева Маунт. Сара называла ее «миссис Маунт». Она предложила ей чаю с печеньем и попыталась завязать разговор, но он шел со скрипом.

– Вы уверены, что это удобно? – спросила Ева уже в третий раз.

Сара заверила ее, что никаких неудобств лично она в ситуации не усматривает.

– Мой муж объяснил вам, что следует избегать его матери? – спросила она, компенсируя участливым тоном пугающий смысл вопроса.

– Да, объяснил, – ответила миссис Маунт высоким голосом.

Она обходилась по большей части односложными ответами. Всего один раз она сошла с протоптанной дорожки из одних «да» и «нет» и спросила сама:

– Дэн рассказал вам обо мне?

На это уже Сара ответила кратким «да», а потом, спохватившись, добавила:

– Дэн – прелесть.

На этом разговор временно прервался. Покосившись на часы, Сара сказала:

– Половина третьего. Скорее всего, она уже ушла. Пойду взгляну.

Мэри Хетерингтон дома не оказалось. В спальне дежурил Джон; при появлении Сары он бросил на нее взгляд.

– Все готово?

Она кивнула, но не ему, а Дэну – постаревшему, исхудавшему. Тот улыбнулся ей в ответ и сказал:

– Настоящие конспираторы! Если все это выплывет наружу, случится конец света.

– Я иду за ней.

Когда Сара развернулась, чтобы уйти, Джон сказал Дэну:

– Я потихоньку улизну. Побуду часок дома и вернусь.

Дэн слабо улыбнулся.

– Спасибо за все. Если, не дай Бог, снова разразится война, быть тебе генералом.

– Скорее бы эта война, что ли! Война – это как раз то, чего нам не хватает… – бубнил Джон, спускаясь следом за Сарой.

Ей очень хотелось назвать его слова глупостью, но она, как всегда, воздержалась от ответа на провокационные замечания Джона. Она не хотела давать ему повода к ней прицепиться. Он походил на опасного пса, чей сон лучше не тревожить.

Они оказались вдвоем в гостиной. Проходя мимо, она бросила на него опасливый взгляд, поскольку от него исходил сильнейший импульс внушения. Между ними было расстояние меньше длины вытянутой руки. Они долго смотрели друг на друга. Наконец Джон тихо спросил:

– Ты больше на меня не злишься, Сара?

– Не злюсь, – ответила она ему в тон.

– Хорошо, – отрезал он, развернулся и пропустил ее впереди себя в кладовую, чтобы открыть для нее дверь. – Предупреди ее, чтобы она на всякий случай не задерживалась дольше получаса. – Уже закрывая дверь, он вполголоса присовокупил с печальным и горьким смешком: – Чего только не сделаешь ради любви!

Они вместе прошли двор и расстались на задней аллее, ни разу больше не обменявшись взглядами. Сара тем не менее дрожала. Он всегда повергал ее в дрожь.

Почти на цыпочках она вывела женщину из своего дома и проводила к дому Мэри Хетерингтон. Мысленно она никогда не называла свекровь мамой, хотя в глаза обращалась к ней именно так. Для нее свекровь была «она» или «мать Дэвида».

Когда Сара открыла дверь, весь дом словно напрягся, как бывает при взломе.

– Дайте мне ваше пальто и шляпу, – поспешно сказала она Еве. – Наденете на обратном пути, на улице холодно.

Но Ева возразила:

– Если не возражаете, я останусь одетой.

Не сказав больше ничего, Сара повела ее наверх. Легонько постучавшись в дверь Дэна, она вошла, улыбнулась, пропустила гостью и тотчас вышла опять.

В гостиной подняла глаза на часы и почувствовала, как учащенно бьется у нее сердце. От одной мысли о том, что произойдет, если сейчас возвратится она, ей делалось дурно. Сара вздрогнула. Почему она так боится свекрови? Джон прав: никого не надо бояться. Она взрослая и сильная, ей по плечу справиться с добрым десятком Мэри Хетерингтон. И все же…

Сара опять покосилась на часы. Прошло всего пять минут. Как ей хотелось, чтобы кто-нибудь пришел! Она тут же одернула себя: осторожнее, высказывай свои пожелания четче, иначе в дверях появится мать Дэвида собственной персоной. Нет, лучше пускай вернется Джон. В его присутствии ей не будет так страшно. То есть она все равно будет бояться, но уже его, а это страх совсем другого сорта.

Она налила в чашку чай и собрала для Дэна поднос. Потом сняла со стола клеенку, застелила стол одной из лучших кружевных скатертей и накрыла его на две персоны.

Судя по часам, Ева пробыла у Дэна двадцать минут. Сара уже сожалела, что дала ей полчаса, а не вдвое меньше.

У двери стояли две пары грязных туфель. Она вычистила туфли. Двадцать семь минут! Сара воздела глаза к потолку, и как бы в ответ на ее взволнованный призыв в спальне раздались шаги. Послышался скрип отворяемой двери. Сара шагнула к двери гостиной.

Внезапно во входной двери провернулся замок, и из груди Сары вырвался затравленный крик и одновременно мольба:

– Боже всемогущий!

Ева стояла на последней ступеньке, когда ее увидела Мэри Хетерингтон. Так и не захлопнув входной двери, она медленно выступила вперед и замерла, переводя взгляд с Евы на раскрасневшуюся Сару.

– Кто вы такая? Что вы здесь делаете?

Ева уже открыла было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказала, а только опасливо покосилась на Сару. Мэри Хетерингтон посмотрела поверх ее головы на лестницу. Голос ее прозвучал так низко, словно это говорил мужчина:

– Как вы смеете?! Убирайтесь вон!

– Я не сделала ничего дурного. Я…

– Вон отсюда!

Мэри отскочила к двери, распахнула ее настежь и театральным жестом показала на дверной проем.

Маленькая женщина, еще больше напоминавшая теперь мышку, трясущуюся и жалкую, убито посмотрела на Сару и проследовала в предложенном ей направлении, в последнее мгновение перейдя на бег. Наблюдая за тем, как униженно она спускается по ступенькам, Сара поняла, почему Дэн прикипел к ней душой: трудно было сыскать в целом свете двух столь непохожих персонажей, как Ева и его сестра. Воспитанный под строгим надзором Мэри, он все-таки вывернулся и стал самостоятельным мужчиной, однако образ Мэри повлиял на его выбор женщины.

Глядя на приближающуюся свекровь, Сара сказала себе: «Ты должна дать ей отпор. Не позволяй ей тебя запугивать». Однако, попятившись, она уперлась в стол, не смея поднять глаза. Раньше она всего один раз наблюдала эту особу в гневе. Это случилось тогда, когда Дэвид и Сара возвратились домой, зарегистрировав брак. Она ничуть не преувеличила, когда сказала Филис, что это был настоящий ужас. В тот раз Мэри повысила голос и если не кричала, то говорила повышенным тоном, теперь же, напротив, ее голос звучал низко, по-мужски, отчего сцена получилась еще более страшной.

– Ты… Ты ведь знала об этом?

– Нет, я не знала.

– Ты все это устроила.

– Нет, это не я!

– Ты лгунья! Толстая, красномордая, ленивая лгунья!

У Сары расширились глаза. Такую брань позволяли себе разве что жительницы трущоб. Теперь же эти грубости адресовались ей. К Дэну и его любовнице они не имели отношения. Причиной ярости Мэри была одна она, и Сара отлично это почувствовала.

– Сам Дэн никогда не отважился бы на такое. У него есть чувство меры. Но ты… Знаешь ли ты, что наделала? – Она оперлась ладонями о стол, край стола вдавился ей в живот, который казался сейчас огромным по сравнению с ее тощей фигурой; сама она нависала над столом. – Ты сломала мой дом – вот результат твоего появления.

– О чем вы говорите? Я ничего не сделала! Это не я…

– Замолчи! Можешь твердить о своей невиновности хоть до посинения, все равно я тебе не поверю. Ты хитра и коварна, ты пользуешься своим телом… – Она взмахнула кулаком с побелевшими костяшками пальцев, едва не задев грудь Сары. – Тебе даже не надо вешать на дверь табличку «Все мужчины – сюда!», достаточно только показаться… Ты – наглая девчонка, ты покусилась на моих мужчин, отняла их у меня и всех их одурачила. Всю мою семью! Вот что ты сделала! Ведь именно к этому ты и стремилась, да?

– Я… Я… О чем это вы? Вы сошли с ума! – Сара покачала головой. От удивления она разинула рот и непроизвольно высунула язык.

– Давай разыгрывай невинность! Сначала Дэвид, потом Дэн. Он содержит эту женщину, но его все равно тянет к тебе в кухню. И даже мой муж… Что ты сделала с ним? Ты заманила его к себе. «Можете курить здесь, папа», – передразнила она Сару. – Думаешь, я не понимаю твоей подлой игры? Не заблуждайся, я не вчера появилась на свет. И Джон туда же: из сил выбивается, сколачивает тебе мебель, а для меня и для Мэй и гвоздя не вобьет!

Она набрала в легкие побольше воздуху. На ее верхней губе блестели капельки пота. Она выпрямила спину и, с бесконечной ненавистью глядя на Сару, продолжила:

– Твое место в Костерфайн-Тауне, вместе с сестрицей. Между вами нет ни малейшей разницы. Какой черт меня дернул возомнить, что ты – меньшее из двух зол? Элен говорила, что я поплачусь. Что ж, она не ошиблась. Собственно, я предчувствовала это с самого начала. Этого не случилось бы, если бы ты не затащила его на регистрацию. Я обезумела, но безумие – еще не самое худшее на свете. Бог наказал меня. Теперь я вижу это – Бог меня наказал. В лице Элен я лишилась лучшей подруги, в лице ее дочери – прекрасной девушки, которая могла бы стать мне дочерью, и что же получила взамен? Тебя – мерзавку, разрушившую мою семью!

– Неправда! – Сара стояла прямо и тяжело дышала. – Все ваши слова – сплошной наговор. Никого из них я никогда не заманивала в свой дом. Если они к нам и заглядывают, то только чтобы расслабиться, слышите? Вы слышите меня? Они мечтают о покое!

Она по-прежнему дрожала, по-прежнему боялась эту женщину, однако несправедливость, жертвой которой она себя ощутила, придала ей сил сопротивляться. То самое чувство, что помогало ей не ударить лицом в грязь перед отчимом или священником, теперь принуждало ее говорить свекрови правду, правду, которая навсегда погубит их отношения. Она выкрикнула:

– Если они тянутся ко мне в дом, то их не приходится в этом винить! Что хорошего они видят здесь? – Она повела рукой. – Разве здесь по-настоящему хорошо, разве они здесь счастливы? Это не дом, а плац, а вы – фельдфебель на плацу. Дэн – единственный, у кого хватило сил ускользнуть, но я удивляюсь, почему все они до сих пор не посещают регулярно заведение Мэгги Конаман. На что напросились, то и получайте! Вам никогда не нравилось, что Дэвид выбрал меня. Еще бы! Вы правильно сказали, что этого не случилось бы, если бы мы не заключили гражданского брака. Что, обхитрили вас? Дэвид мой, он останется со мной, и тут уж вы бессильны. Можете кусать посильнее, не стесняйтесь. Но вам не удастся мне навредить, поняли? Не удастся!

Она отвернулась от побагровевшей свекрови и покинула ее дом, причем не опрометью, а гордым шагом. Сама удивляясь своей несдержанности и отваге, она тем не менее укрепилась в уверенности, что полностью превратилась во взрослую женщину. С девчонкой было покончено навсегда.

Мэгги Конаман была знаменитой портовой шлюхой, и Сара категорически отвергла бы даже подозрение, что знает о ее существовании. Теперь же она сознательно воспользовалась этим оскорбительным для святоши свекрови намеком.

Спустя несколько минут, стоя у себя в кухне, держась обеими руками за каминную полку и уставясь на огонь, она подвергала пересмотру все свои прежние представления об этой семье. Что это за семья на самом деле? Что за люди? Они ничуть не лучше, чем обитатели противоположного конца Пятнадцати улиц. Впрочем, думая о семье, она не имела в виду мужчин. Всю семью олицетворял для нее единственный человек – свекровь. Все ее недавние слова и жесты точь-в-точь повторяли слова и жесты последней скандалистки с Бакстер-стрит или Полтар-роу. Только накануне она убеждала ее забыть про мстительность. Вот забавно! Да за кого она себя принимает, в конце-то концов? За кого? Сара схватила кочергу и с силой ткнула ею в огонь, вызвав фонтан искр. А ее она считает толстой, красномордой, ленивой лгуньей… Выронив кочергу, Сара упала в кресло Дэвида, забилась лицом в угол между спинкой и ручкой и залилась слезами – долгими, полными боли. Всегда находится что-то и кто-то, чтобы все испортить. Всегда!

– Не убивайся! – сказали Дэвид и Джон в один голос.

Сара подняла на них глаза и ответила:

– Вы понапрасну тратите время. Она винит в случившемся одну меня. Пускай остается при своем мнении. Вы ничего не поправите, если расскажете ей всю правду. Наоборот, еще больше напортите.

– Разберемся, – отрезал Дэвид. – Пошли, – позвал он Джона. – Надо быстрее расставить все по своим местам. Не будем тратить время понапрасну.

– Попили бы сперва чаю.

– К черту чай!

Впервые она услышала из уст Дэвида ругательство. Это говорило о степени его расстройства. Она проводила их взглядом, сложила руки на коленях и приготовилась ждать. Не прошло и нескольких минут, как из-за стены раздались приглушенные голоса.

Еще через пять минут она обернулась на кухонную дверь. К ее изумлению, там стоял Джон, один.

– Я оставил его там, – объяснил он, указав на стену. – Он пытается усмирить бурю. Вряд ли из этого выйдет толк. Ты была права. – Он наклонился к ней, уперся ладонями в колени и тихо спросил: – Ты действительно ляпнула, что всем нам следовало бы искать развлечений у Мэгги Конаман?

Она отвела глаза и, немного помедлив, ответила:

– Что-то в этом роде.

– И правильно сделала.

Она не поверила своим ушам. Он широко улыбался.

– Этой своей репликой ты произвела фурор. Что самое забавное… – Он погрозил ей пальцем. – Я много раз стоял всего в одном шаге от того, чтобы именно так и поступить.

Она опять потупила взор и увидела его огромные ботинки. Они были начищены до блеска. Джон очень заботился о своей внешности. Саре нравилась эта его черта. Даже если он просидит без работы десяток лет, то не опустится и будет по-прежнему выглядеть молодцом. Удивляясь, почему в критический момент ее посещают такие необязательные мысли, она услышала его слова:

– Знаешь, некоторые думают, что образец властности – это твоя католическая Церковь. Может быть, так оно и есть, но ноздря в ноздрю с ней идут баптисты, вроде моей матушки. Лицемеры, каких мало: осуждают пьянство, а сами варят то еще пивко. Да, я говорил, что мне оно как мертвому припарки, но я – случай особый… Если хочешь знать, в свое время я верил в Бога. Но запрет курить, пить, браниться, упоминать имя Господне всуе, читать по воскресеньям что-либо, кроме Библии, играть по воскресеньям на пианино что-либо, кроме гимнов, – все это рано отвратило меня от Бога, от часовни, от праведной жизни. Но, даже если бы этого не случилось, кроватный валик между ней и отцом все равно повлиял бы на меня в том же направлении.

– Что?… – Она не поспевала за ходом его мысли. – Что еще за валик?

– Факт есть факт. После рождения Дэвида был положен конец… словом, этому. Так выразилась она сама. Мне тогда еще не было пяти лет, но я помню, словно это случилось вчера, как однажды почему-то вылез из кровати и выглянул из своей спальни. Она стояла на лестнице в ночной рубашке и повторяла: «Я больше не желаю этого». Слово это на много лет засело мне в голову. Только в десять лет я узнал, что она имела в виду, а в тринадцать проведал про валик. Дело было в первый отцовский День перемирия. Как ты уже знаешь, он по этому случаю всегда набирается. В тот раз он сказал мне, проливая слезы, как ребенок: «Пройти всю войну и вернуться к валику – разве это справедливо?»

Сара опустила глаза. Она была смущена, словно услышала что-то неприличное, а неприличные разговоры никогда ее не привлекали.

– Она жестокая женщина. Да, я говорю так о родной матери. Узколобая, жестокая и, как все подобные особы, зловредная. Мэй тоже вредная, но хотя бы не такая узколобая. Знаешь, Сара?… – Он продолжал склоняться над ней, упираясь ладонями в колени, и она опять подняла глаза. – Ты отвесила всем нам звонкую оплеуху. Всем нам: Дэну, отцу, Дэвиду, мне. Да, и мне. Ведь сколько раз меня так и подмывало сказать ей то же самое, что сказала ты! Смешно! В округе мы слывем сплоченной семейкой, однако каждый по-своему ненавидит ее. Не пугайся моих слов! Что за грустный вид? Взбодрись! Сегодня ты не ударила в грязь лицом, тебе ли грустить?

Он наклонился еще ниже и перешел на шепот:

– Когда ты печалишься, у меня сердце не на месте. Сара, Сара…

Он собирался погладить ее по щеке, но она отпрянула и еле слышно произнесла:

– Нет, не надо. Не надо.

– Хорошо.

Он выпрямился, взглянул на нее еще разок и отвернулся.

– Увидимся, – бросил он напоследок.

Она обессиленно откинулась в кресле. Сердце отчаянно колотилось о ребра. Почему ему обязательно нужно к ней прикасаться? Все бы обошлось, если бы не его прикосновения…

Когда сердцебиение унялось, она стала обдумывать его слова. Значит, оплеуха? Нет, удар, разрушивший дом. Очень возможно, что, прояви она сдержанность, инцидент исчерпался бы сам собой, истинные чувства сменились бы показными, и жизнь пошла бы своим чередом, внешне вполне дружелюбная… Теперь этому не бывать. Она нанесла удар сразу по двум домам; в ее собственном доме последствия разрушительного удара переживали одновременно Дэвид, Дэн и Джон, а свекор стоял среди двух куч обломков одновременно. В соседнем доме единственной пострадавшей была Мэри Хетерингтон – никто из мужчин ее семьи не собирался разделять ее горе. Эта истина не вызывала у Сары желания торжествовать, ибо она догадывалась, какую боль испытывает несчастная.

6

Сара чувствовала себя отвратительно. Ее тянуло к Дэну, она хотела помогать ему, как всегда, однако знала, что даже если наберется храбрости и сунется в соседний двор, то найдет дверь запертой.

Она навела порядок наверху, убралась в кухне, вытерла пыль на скромной мебели в гостиной. Ужин был приготовлен заранее. Она взяла несколько носков Дэвида и присела у камина. Ей нездоровилось, все валилось у нее из рук – она приписывала это давешнему скандалу. Решила, что ее взбодрит чашечка кофе. Кофе был нововведением Дэвида – он предпочитал теперь этот напиток чаю. Она не разделяла его пристрастия, но помнила его слова, что кофе придает сил.

Оторвавшись от носка, она заметила за окошком слева тень. Кто-то подходил к черному ходу. Она бросилась к двери, прежде чем раздался стук. У нее от изумления не отвалилась челюсть – напротив, она стиснула зубы и сурово поджала губы.

– Что тебе надо?

– Где твоя обычная вежливость?

– Я спрашиваю, что тебе надо?

– Поговорить.

Она облизала губы и процедила:

– Выкладывай.

Сначала он переминался с ноги на ногу, потом почесал у себя под носом, насупил брови и проговорил:

– Это разговор по душам, здесь для такого не место.

Она держала его на пороге, борясь с желанием захлопнуть дверь у него перед носом. Потом вдруг вспомнила, что он уже пытался ее застать, и пропустила его в дом. При этом она посторонилась, потому что всегда старалась держаться подальше от него с его неприятным телесным запахом. Даже после мытья от него продолжало разить дымом и потом.

В тесной кухне она тоже умудрилась расположиться как можно дальше от него. Она не предложила ему сесть, а уставилась на него, готовясь к какой-нибудь пакости. Он с ухмылкой озирался. Вид у него при этом был совершенно безобидный, поэтому не приходилось удивляться, что многие считали его безвредным и смирным.

– Здорово тут у тебя! Хорошо устроилась! – Он продолжал одобрительно улыбаться. – Я уж присяду на минутку – в ногах правды нет. Я был у врача. Спина ни к черту. Сейчас я на больничном. Пособия больше нет.

Значит, она была права, когда объяснила его прошлое появление намерением попрошайничать. Как он смеет! Она неторопливо повторила про себя: как он смеет! Впрочем, она всегда знала, что у него хватит наглости, чтобы заявиться с претензиями.

– Вот я и подумал, не одолжишь ли ты мне пару-другую фунтов, чтобы я перебился.

Он не сказал «чтобы мы перебились», иначе она бы еще могла подумать, что он просит денег также для матери. Она насупилась и неприязненно ответила:

– Я не даю денег ни просто так, ни в долг.

– Вот как? – Он медленно покачал головой.

– Да, так. Ни сейчас, ни потом.

– А ведь у твоего муженька все в порядке: надежное место в конторе при верфи, получка от трех фунтов в неделю, как я слышал…

– Не важно, сколько они получают и что ты об этом слыхал. Для тебя у меня денег нет, я сама едва свожу концы с концами. А теперь ступай, у меня дела.

Он вздохнул, подался вперед своим коротким туловищем, уперевшись локтями в колени и свесив руки между ног. Можно было подумать, что человек отдыхает.

– Жаль. – Непритворное сожаление.

Она была озадачена его реакцией на отказ. Она ждала, что он подпрыгнет и выскажет все, что о ней думает: чертова выскочка и так далее… Однако он почему-то завел речь о Дэвиде:

– Славный у тебя муженек! Он рассказывал тебе, что я на днях с ним повстречался?

Дэвид ничего ей не рассказывал.

– Он спросил, давно ли я сижу без работы, и дал мне шиллинг.

Дэвид, Дэвид, какую же глупость ты совершил! Но такова уж твоя натура.

– Он один такой на добрую тысячу. Прямой и честный. Я поговорил с ребятами у ворот верфи, и они сказали, что по доброте он всех заткнет за пояс. – Он покосился на Сару. – Тебе повезло. Наконец-то ты встала на ноги. Жаль будет, если снова плюхнешься в грязь.

Она нахмурилась.

– Снова плюхнусь?… К чему ты клонишь? Слушай! – Она не подошла к нему, но выразительно наклонилась. – Не знаю и знать не хочу, что ты тут разнылся и на что намекаешь. Но зато я знаю, что раз это ты, то ничего хорошего ждать не приходится.

– Это как посмотреть… Одно и то же дело можно назвать и хорошим, и плохим – все зависит от того, как на это посмотреть. Со свекровью тебе меньше повезло. – Он кивнул на стену. – Говорят, мегера из мегер. Слишком высоко себя ставит, не вылезает из баптистской часовни, не видит дальше своего носа. Где ей понять? То ли дело наш брат: и пьет, и блудит, и ничего с него не возьмешь…

– Нечего вести у меня в доме такие разговоры!

– Я просто объясняю, ты уж не серчай. Но ты тоже знаешь, что человеку ничто человеческое не чуждо. Может, знаешь даже лучше, чем другие. – Он опять заулыбался. – Но католик только посмеется, а баптист за то же самое готов тащить на виселицу.

Сара выпрямилась и застыла. Ее охватил тошнотворный страх. Возможно, у нее просто разыгралось воображение, но ей уже казалось, что от его вони в кухне не продохнуть, что она вот-вот хлопнется в обморок от удушья. Он таращил на нее глаза и молчал. Она спохватилась: ни в коем случае не показывать ему своего волнения! Ему только этого и надо. Дай ему отпор, веди себя, как накануне… Она набрала в легкие побольше воздуху и сказала:

– Значит, так. Если ты высказался, то и ступай себе. Я уже сказала, что у меня есть дела.

Он ничего не ответил, а только продолжал пялить на нее свои немигающие красные глазки. Она убрала руки за спину и оперлась о стол, чувствуя слабость в ногах. Наконец он негромко выпалил:

– Жалко, что верзила не холост, то-то ты развернулась бы!

– Что?!

– То, что я сказал.

Она оторвалась от стола, нависла над ним и крикнула:

– Я отлично тебя расслышала! – Посмотрела на стену. Если она будет так драть глотку, то свекровь станет невольной свидетельницей скандала. Она перешла на змеиное шипение: – Не воображай, что сможешь запугать меня своими грязными измышлениями. Здесь бывает вся семья Дэвида: и его отец, и дядя.

О! – Он почтительно покивал и ответил детским голоском: – Я и не знал, что ты всех их принимаешь. Очень мило! Только я совсем не это имел в виду. Тут вот какое дело… – Он откинулся, словно желая лучше видеть ее реакцию. – Я про Новый год. Знаешь Коллинзов, моих родственничков с Богги-Хилл? Они пригласили меня на роль «первого гостя». Я, конечно, удивился, но пошел, только долго не задержался. На обратном пути меня прихватило…

Он сделал паузу. Сара закрыла глаза и, не дыша, ждала продолжения. Жизнь остановилась.

– Я забрался в одну из халуп на пустыре. Вдруг слышу кашель. Сама знаешь, там всегда копошатся парочки. По дороге я успел встретить не одну. А та парочка повела… разговор. Вернее, говорил мужчина. Ну и удивился же я! Теперь-то ты меня понимаешь?

Сара широко раскрыла глаза и едва не села на стол. Потом она распрямилась, как тугая пружина, подлетела к нему и обрушила град полных гнева и ненависти слов:

– Ты – дьявол! Грязное и подлое отродье! Там ничего не было! Понял? Ничего! Ни-че-го!

– Так уж ничего?

Ее гнев как будто не произвел на него ни малейшего впечатления, голос остался по-детски невинным. Он обескураженно покачал головой.

– Грязная свинья!

– Послушай, Сара. – Он поднялся. – Я не хочу с тобой ругаться. Зачем? И не я все тогда подстроил. Я просто оказался там по нужде и не мог из-за стены выбраться. Тебе бы самой не понравилось, если бы я там перед вами вырос. Минут десять торчал в темноте…

Господи, Господи… Сара уронила голову.

– Не затыкать же уши! Поэтому я и говорю: жалко, что верзила женат, потому что ты его здорово зацепила. – Он покачал головой. – Его я не виню, но положение щекотливое, верно? Все одно к одному: твой муженек – милейший человек, его мать – сущая фурия, и так далее. К тому же у верзилы маленький ребенок, и жена у него не подарок…

– Замолчи! Заткни свою смрадную пасть! И заруби себе на носу: там ничего не было. Ты понял? Ни…

Она была готова залиться слезами, но внутренний голос настойчиво требовал: не сгибайся, дай ему отпор, пошли ко всем чертям! Пусть поступает, как хочет! Но разве он послушается и сникнет? Нет, черти получат не его, а ее, это ей корчиться в аду. Если она причинит зло Дэвиду, то окажется в адском пекле. Единственное, что ей оставалось, это вырвать инициативу из грязных лап этого подонка и самой поскорее рассказать Дэвиду о случившемся. Но это значило бы натравить его на Джона. Нет, на это она не способна. Рассказать все Джону? Он удушит эту гадкую рептилию. У нее не было выхода из трясины: в какую бы сторону она ни метнулась, результатом для всех станет катастрофа, которую недавно напророчила Мэри Хетерингтон. То же самое предсказывал священник. Она вспомнила слова отца О'Малли: пути Господни неисповедимы, иногда Он учит нас невзгодами… Ее била дрожь. Святой отец, определенно, знал, что вскоре последует. Не приложил ли он ко всему этому руку?

– Напрасно ты так убиваешься. К чему расстраиваться? Я просто решил тебя предупредить на случай, если ты потеряешь бдительность.

Она снова зажмурилась. Она не хотела на него смотреть, потому что боялась, что не справится с собой, кинется на него, пустит в ход кулаки. Она дважды беззвучно открыла рот. Наконец еле слышно пролепетала:

– Ничего не было. Он был пьян.

– Охотно верю. Чего только не случается на Новый год, под хмельком. Сам-то я в рот не беру спиртного, но другие… Я всего-то и хотел, что предостеречь тебя, а заодно узнать, не найдется ли у тебя пара шиллингов. Велика важность – пара шиллингов! Гораздо важнее покончить с неприятностями. Каких-то пять шиллингов в неделю – зато все счастливы! Скажи, разве счастье того не стоит?

Она с трудом боролась с тошнотой. Еще немного-и она упадет в обморок. Раньше с ней никогда не случалось обмороков, но сейчас ей даже хотелось забытья, иначе она за себя не отвечает. Еще секунда-другая – и она вцепится ему в глотку…

Сара подбежала к шкафу у камина, где лежала ее сумка, нашарила кошелек, извлекла из него монету в два шиллинга и швырнула через плечо на стол. Монета дважды подпрыгнула и скатилась со стола. Она видела уголком глаза, как он нагнулся, чтобы подобрать с пола заработанное.

– Вот спасибо, девочка! Не волнуйся, теперь тебе не о чем волноваться. Твоей матери я ничего не скажу, иначе она так опечалится! Она очень гордится тобой, тем, что ты перебралась на этот конец. Это перевешивает участь другой с ее арабом. Никто ничего не узнает, только мы с тобой… Словом, только те, кого это касается. До свидания, до новых встреч. Я буду иногда тебя навещать. Не надо меня провожать, я сам найду дверь.

Она привалилась спиной к шкафу. Дверь захлопнулась. Она сойдет с ума! Где тут сохранить рассудок? Что сделать, как поступить? Она шагнула к столу и вцепилась в него так, что ногти не выдержали и сломались. Желудок терзали спазмы. В следующее мгновение она нависла над раковиной. Рвота была неукротимой.

Придя домой в обеденный перерыв, Дэвид застал ее в плачевном состоянии.

– Что случилось? Ты что-то съела?

Она схватила его за обе руки, выдавила улыбку и ответила:

– Кажется, у меня будет ребенок.

В два часа ночи Сару разбудил ее собственный вопль – ей приснился кошмар. Дэвид обнял ее, попытался успокоить, твердя, что он рядом, что ей ничто не угрожает. Цепляясь за него, она пролепетала:

– Я стояла в грязи. Все стояли в грязи, а меня тащили в самую середину. Грязь набилась мне в рот, я уже захлебывалась… Какой ужас, Дэвид! Мне страшно.

– Тебе нечего бояться, родная. Это всего лишь сон.

Да, это был сон. Она прижалась к нему и сказала:

– Это было хуже, чем всегда. Гораздо хуже.

– Тебе и раньше снились кошмары?

Она кивнула в темноте, прижимаясь лицом к его груди.

– Это у меня с тех пор, как мать однажды дала мне слишком много микстуры от кашля. – Она затряслась от смеха. – Теперь я расплачиваюсь за ту микстуру.

Они смолкли и долго лежали, прижавшись друг к другу. Даже дыхание было у них сейчас одно на двоих. Потом Дэвид прошептал:

– Ничего не бойся – ни снов, ничего. Пока мы вместе, я позабочусь, чтобы тебе ничего и никого не надо было бояться, даже… – Он стал водить пальцем по ее спине, и она догадалась, что он пишет слово «мать». – Ты меня понимаешь, любимая?

Она хорошо его поняла. Его слова имели противоположное значение тому, что он думал на самом деле: пока они вместе, ее не будут покидать страх, ужас, как бы не разрушился ее мирок – ее новый, такой прекрасный мирок.

Часть третья
1

Думаю, без марша не обойдется, – сказал Джон.

– Куда маршировать? – спросил Дэвид.

– На Лондон, куда же еще!

– Будет то же самое, что марш в Сихэм-Харбор, когда состоялась встреча с Ремси Макдональдом. Чаепитие, лесть, обещания не забывать про Джарроу. С тех пор прошло уже три года…

– На этот раз мы добьемся реальных результатов, иначе…

– Что иначе? – спросил Дэвид. – Бунт?

– Если понадобится. Только никто этого не хочет. Все стремятся соблюдать порядок – по крайней мере с нашей стороны. Элен пойдет с нами.

– Что за женщина! – подала голос Мэй. – С ума сойти! Прямо пасторша в юбке! Меня уже тошнит от разговоров об Элен Уилкинсон.

– Помолчи! – зло бросил ей Джон. – Ты и пальцем не подумаешь пошевелить, чтобы помочь другому, а для тех, кто это делает, у тебя никогда не находится доброго слова.

Мэй смерила мужа холодным взглядом, встала и ответила равнодушным тоном:

– Помочь? Ты уже много лет только этим и занимаешься, прямо Иоанн Креститель ^[1] какой-то. И что это дало тебе и всем нам?

– То же самое, что и всем остальным в городе, – место в очереди за пособием. Если бы мы не боролись, то ты и тебе подобные торчали бы сейчас в Хартоне, при условии, конечно, что смогли бы туда добраться, валялись бы на мешковине и испускали дух, как полвека назад.

– Ради Бога, прекрати! Я уже столько раз все слышала, что это превратилось в бородатый анекдот.

Мэй прошла мимо стола, за которым молча занималась шитьем Сара, и сказала, направляясь к лестнице:

– Спущу Пола вниз.

Дэвид бросил ей вслед:

– А ведь Джон прав. Если бы не он и не такие, как он… Взять хоть Альфреда Ренни, хоть Драммонда…

– Прошу вас, Дэвид, не заводите старую волынку. Хоть бы рассказали что-нибудь новенькое. Я уже устала слушать про добродетели Драммонда, Райли, Ренни, Томпсона и всех остальных. Да, забыла новую святую деву Марию, то бишь мисс Элен Уилкинсон! Лучше объясните толком, что все они сделали. – Мэй вернулась в комнату. – Столько сотрясения воздуха, а что толку?

Джон вскочил и, не дав Дэвиду ответить, заорал:

– Они не дают людям свихнуться – разве этого мало? Напоминают им, что они – люди, что даже при самом плачевном положении нельзя терять человеческий облик. Пытаются давать им пищу для ума. Скармливают им столько, столько могут переварить их истощенные организмы. На Лондон они пойдут уже не невежественными тупицами, за которых их здесь принимают. Впрочем, у здешних любителей задирать нос есть сторонницы, верно, Мэй?

Супруги какое-то время смотрели друг на друга, Мэй уже собралась ответить, но Джон ее опередил:

– Ты не пойдешь наверх. Сперва тебе придется взять обратно свои слова. Чем черт не шутит, того и гляди, научишься чему-нибудь. Впрочем, зачем тебе наука? Ты ведь и так у нас всезнайка. Как и те, кто нами управляет. Ничего, когда начнется наш марш, у них раскроются глаза.

– Та-та-та-ра-та-та! – Мэй изобразила игру на горне.

Джон сделал шаг в ее направлении, но Дэвид поймал его за руку.

– Будет вам. Хватит!

– Я принесу чаю.

Сара встала и, отложив платьице, которое шила, вышла в кладовую. Джон, глядя на жену, с горечью произнес:

– Смотри, доведешь меня до того, что я так тебя ударю, что ты больше не встанешь.

– Только попробуй! – Мэй улыбнулась, подошла к лестнице, запрокинула голову и крикнула: – Пол! Ты меня слышишь, Пол? Спускайся, мы уходим.

В ответ раздался смех. Вскоре на лестнице появился мальчик лет восьми. Он был высок для своего возраста, худ и не походил ни на мать, ни на отца, хотя живостью напоминал Джона. Стрельнув глазами в сторону Дэвида, он объявил:

– Вам никогда не научить ее правильно писать, дядя, готов спорить. Она уже умеет читать длинные слова, а написать не может ровно ничего, даже слово «кот».

– Что же мне с ней делать? Разве что пороть! – Дэвид сделал вид, что закатывает рукава, чем заставил мальчишку расхохотаться.

– Могу себе представить, как это у вас получится, дядя Дэвид! Но сами-то вы хорошо пишете и знаете разные слова. Вот и скажите, научится ли она писать? Ведь ей уже скоро шесть лет.

– А ты в этом возрасте писал? – Дэвид укоризненно покачал головой, опять вызвав у племянника смех.

Мэй подтолкнула сына и крикнула:

– Живее! Как тебе не стыдно?

– Еще минуточку, мама!

Мальчик вывернулся и оказался у стола, на котором лежали картонные буквы; Джон рассеянно двигал их взад-вперед.

– Сыграем в «лексикон», папа?

– Делай, как тебе говорит мать, – отозвался Джон, не поднимая глаз.

– А вы, дядя Дэвид?

– Ты хочешь, чтобы тебя выпороли, Пол Хетерингтон? – Дэвид посмотрел на ухмыляющегося мальчугана.

– Мне так хочется посмотреть, как вы играете! Почему вы всегда возитесь с буквами, дядя Дэвид? Вам надо было бы стать учителем. Вы и в детстве были таким?

– Да, и в детстве. Буквы всегда меня завораживали.

– Ты меня слышишь, Пол?

– Мама, дай мне еще минуту, всего одну! Продолжайте, дядя Дэвид!

Дэвид посмотрел на Мэй и покачал головой.

– Почему они вас завораживают?

– Потому, наверное, что всего несколько черточек способны так много тебе поведать.

– Но ведь это не черточки, а какие-то завитушки!

– Нет, начинается все с черточек. Смотри. – Дэвид вынул из кармана веревочку, разрезал ее карманным ножом на несколько частей, положил один кусок перед собой, другой сложил вдвое, пристроил рядом с первым и провозгласил: – Пожалуйста! Одна прямая линия, еще одна прямая, только немного согнутая; складываем их вместе и получаем букву «К». – Мальчик кивнул, и Дэвид продолжил: – Теперь берем еще одну прямую, кладем рядом с «К» и видим, что это буква «i». A ведь это – самая главная буква во всем алфавите: «i» по-английски – «я». – Дэвид гордо постукал себя в грудь кулаком. – Весь я! Эта буква всегда меня поражала. То это просто черточка, а то… Понимаешь?

Пол снова кивнул. Его глаза лучились.

– Хочешь «S»? Нет ничего проще: берешь прямую, свертываешь ее вот так… Получай! – Он проделал то же самое с еще одной веревочкой. – Вторая «S» – и перед нами «kiss» – «поцелуй».

Пол восторженно забарабанил по дядиной руке.

– Еще!

– Нет уж, хватит! Пошли!

Мэй схватила сына за воротник, поставила лицом к двери и выставила из комнаты.

В кладовой Пол, возмущаясь и одновременно хихикая, схватился за Сарину юбку.

– Спокойной ночи, тетя Сара! Она еще не спит. Спорю на шиллинг, что через минуту она захнычет.

– Спокойной ночи, Пол.Если она захнычет, придется ее отшлепать.

– Что у вас на ужин?

От этого вопроса, заданного сыном, Мэй остановилась, повернулась к Саре и сказала:

– Знаете, по-моему, у него глисты. Я серьезно! Как только он у вас появился, ему скормили таз вчерашнего рагу. Дело было в половине пятого. Потом заглядываю туда… – Она кивнула на стену, – а он и дед распивают чаи с печеньем и так далее. Здесь он опять клянчит. Вы только взгляните на него! – Она тряхнула Пола за воротник. – Ни капли мяса на костях, посторонние того и гляди решат, что родители морят его голодом. Говорю вам, это глисты.

– Но ведь он, кажется, никогда не хворает? – с улыбкой спросила Сара.

– На хворь у него нет времени – он постоянно занят едой. – Она еще раз подтолкнула сына и уже во дворе сказала: – Спокойной ночи!

– Всего доброго, Мэй.

Через мгновение дверь приоткрылась, и Мэй проговорила:

– Скажите ему, чтобы возвратился до полуночи. Терпеть не могу, когда меня будят среди ночи.

Не дав Саре ответить, она исчезла. Впрочем, если бы у Сары и нашелся ответ, она не посмела бы произнести эти слова вслух. Какое-то время она смотрела в темноту двора. Что Мэй хотела этим сказать? Ей отлично известно, что сама Сара подолгу не засиживается, а мужчинам позволяет судачить, сколько им вздумается. Скорее всего, во фразе не было скрытого смысла. Какие еще скрытые смыслы? Впрочем, Мэй – натура сложная. Никто никогда не знает, что у нее на уме. Личность недосягаемой глубины!

– Мамочка! Мамочка! – раздалось у Сары над головой.

Она спокойно вернулась в кухню с подносом. Дэвид уже поднялся.

– Пойду успокою ее, – сказал он.

– Не надо, я сама.

– Она в тебя вцепится и продержит рядом с собой до рассвета.

– Не беда.

Она оставила поднос на краю стола и поднялась на второй этаж. Дочь сидела в кровати и ждала, когда мать появится в ее комнате.

– Пол не прочел мне сказку, мама.

– Наверное, он учил тебя писать?

– Нет, не учил. Сначала я читала ему, а когда наступила его очередь, его позвали.

– Хорошо, ложись. Что тебе почитать?

Девочка устроилась поудобнее.

– Про курочку-рябу, петушка и падающее небо.

Сара поставила у ее изголовья стул и взяла со стола толстую детскую книжку. Читать было необязательно, потому что она знала сказку наизусть, но она все-таки нашла историю про курицу и петуха, которые ставят короля в известность о скором падении неба на землю. Прежде чем приступить к чтению, она улыбнулась дочери, и та ответила ей улыбкой. В процессе чтения это будет повторяться неоднократно: Сара поднимает голову, и они с дочкой улыбаются друг другу. Это началось едва ли не с самого ее рождения. Глядя друг на друга и улыбаясь, они превращались в одно целое.

Стоило Саре взглянуть на свое дитя, как она понимала, что в мире нет женщины счастливее ее, ведь у нее есть не только этот чудесный ребенок, но и его отец. В своем крохотном мирке она имела буквально все для полного женского счастья. Дэвид был одним из немногих окрестных мужей, не терявших работы. Они питались по четыре раза в день, никому не задолжали, у них было все, что необходимо для жизни в радости, так говаривал Дэвид. Он часто повторял ей: «Когда ты нервничаешь, мне это кажется противоестественным. Ты не для этого создана. У нас есть все, разве нет? Все, чтобы жить в радости. Если тебе что-то нужно, скажи мне об этом. Скажи, есть ли еще что-то такое, что я мог бы тебе дать? – И тут же добавлял скороговоркой: – Дурацкий вопрос при трех фунтах пятнадцати шиллингах в неделю…»

В таких случаях она бросалась ему в объятия и от всего сердца заверяла, что он дал ей все, о чем только можно мечтать. Тогда откуда нервы? Почему врач твердит, что она страдает расстройством нервной системы? По словам врача, он готов спорить, что ее что-то беспокоит. Из-за чего беспокойство?

Ей приходилось его убеждать, что в целом свете нет человека спокойнее ее. Возможно, с ней что-то случилось, когда она вынашивала Кэтлин, потому что такое состояние у нее началось именно тогда, когда она поняла, что беременна.

Дэвид помнил это, помнил ту ночь, когда ей приснился кошмар. Это произошло сразу после того, как она сказала ему, что беременна.

Она дочитала сказку до конца.

– А теперь спи. – Сара захлопнула книжку.

– Я еще не помолилась, мамочка.

– Помолилась. Разве ты не помнишь, что молилась, прежде чем лечь?

Она потрепала дочь по пухлой щечке, потом наклонилась и запечатлела на ней нежный поцелуй. Маленькие детские ручки обхватили ее за шею.

– Мама!

– Что, миленькая?

– Пол сказал, что он тебя любит.

– Так и сказал? Чудесно! Я тоже люблю Пола.

– Еще Пол говорит, что, когда он вырастет, у него будут дом на пятнадцать комнат и здоровенный автомобиль.

– Очень рада это слышать. Мы будем часто приезжать к нему в гости. Ну, отпусти меня, крошка.

Но Кэтлин еще не собиралась ее отпускать.

– Дай мне Ненси, мама. Пускай она меня согреет.

– Нет, Ненси слишком жесткая, того и гляди поранит тебя во сне. Бери лучше Питера, он мягкий.

– Зато он лягается.

– Я ему скажу, чтобы он больше этого не делал.

В углу детской Сара нашла на полке среди многочисленных игрушек выцветшего бархатного зайчика. Держа его в вытянутой руке, она сказала:

– Если ты еще раз посмеешь лягнуть Кэтлин, Питер, то утром я тебя как следует отшлепаю.

Она отдала зайца девочке, еще раз чмокнула ее и, выключая свет, пообещала:

– Я не буду закрывать дверь.

С этими словами она вышла из детской и спустилась вниз.

В кухне уже сидел Дэн. Он расставлял домино. При появлении Сары сказал:

– Привет! Как дела?

– Все в порядке, Дэн.

– Она уже спит?

– Уснет с минуты на минуту, надеюсь… – Она улыбнулась.

– Ты была сегодня у врача?

– Была.

– Что он говорит?

– Ничего нового. Дал мне новый пузырек, что-то очень горькое.

– Это, наверное, для улучшения аппетита.

Сара опять взяла отложенное шитье и уселась в кожаное кресло Дэвида рядом с камином. Костяшки домино стучали умиротворяюще; двое братьев и их дядя, казавшиеся теперь мужчинами одного возраста, резались в домино, как почти всегда на сон грядущий. Это превратилось в ритуал. Собирались обычно в семь часов вечера. Если Дэвид с Сарой уходили в кино, то, вернувшись, как правило, заставали у себя за столом Джона и Дэна. Ключ эта пара всегда находила в условленном месте – в прачечной, между ножками козел, на которых красовался чан для стирки белья.

Дэн теперь заходил к ним и по четвергам.

Иногда они играли в «лексикон», иногда в карты, но чаще всего в домино. Редко когда вечер не заканчивался спором. Отсутствие в этих спорах колких и обидных аргументов было заслугой ровного нрава Дэвида и чувства юмора Дэна.

Сара полагала, что Дэвид соглашается играть только для того, чтобы размять пальцы, потому что он очень скучал по клавишам пианино. Она настойчиво старалась уговорить его не бросать игры, однако его ответ был стандартным: он сядет за пианино только тогда, когда она снова станет желанной гостьей в доме его родителей. За шесть лет брака она успела узнать, что он умеет проявлять упрямство, однако для нее стало откровением, что он способен упираться годами. Она знала, что ни Джон, ни Дэн не проявили бы подобной принципиальности. Дэвид по-прежнему навещал мать, но оставался у нее недолго; с каждым годом продолжительность визитов неуклонно сокращалась. Сара знала причину: Мэри Хетерингтон отказывалась признавать внучку. Дэвид никогда не говорил этого прямым текстом, но Сара была достаточно наблюдательна.

Сейчас голос Дэвида привлек ее внимание к троим игрокам.

– Что сегодня с тобой, Дэн? Седьмой раз подряд проигрываешь! Учти, твой долг мне равен… – Дэвид расправил бумажку и со смехом закончил: – Четырем фунтам, семи шиллингам и шести пенсам. Шесть пенсов я тебе прощаю.

– Хочешь получить прямо сейчас или готов ждать?

– Подожду.

– Идет. – Дэн отодвинулся от стола, откинул волосы со лба и признался: – Если честно, то я больше думаю не об игре, а о магазине.

– О магазине? – Джон перестал перемешивать фишки. – Какие-нибудь неприятности?

– И да, и нет. – Дэн навалился на стол и, переводя взгляд с Дэвида на Джона, объяснил: – Тут вот какое дело. Старик сделал мне сегодня предложение, на которое я пока не знаю, как ответить. Он приперт к стене, как и все остальные. За последний месяц на улице закрылось четыре магазина, а в наших книгах должников не осталось свободного места. Беда в том, что, раздобыв денег, должник уходит на рынок в Шилдс или куда-нибудь еще. Я твержу им: «Можете и дальше брать в долг, главное, возвращайте понемногу прежние долги». Некоторые так и поступают, но этого недостаточно. В общем, сегодня утром хозяин позвал меня к себе наверх. Там сидела его жена. Все было ужасно, но он хотя бы не ходил вокруг да около. Говорит, единственное его спасение от разорения – это если кто-нибудь погасит его счета. У него есть своя гордость, но и прямоты не занимать. Старуха пустила слезу. Он спросил у меня без обиняков: «Ну, что скажешь, Дэн? Что у тебя осталось от выигрышей?» – «Чуть более четырехсот фунтов», – отвечаю.

Сара замерла, чуть не выронила иголку и невольно повторила:

– Четыреста фунтов!

Дэн удивленно посмотрел на нее и подтвердил:

– Да, это выигрыш. – Он покосился на Дэвида и удивленно протянул: – Неужели ты никогда не рассказывал об этом Саре?

– Никогда. В этом не было необходимости. Столько лет минуло с тех пор! Я и думать об этом забыл.

– Это в его духе. – Дэн улыбнулся Саре. – В общем, однажды я выиграл шестьсот фунтов в «Джон Буль». Была такая модная игра, в которой я ничего не смыслил, но мне повезло. Словом… – Он оглядел мужчин. – Старикан предложил мне стать его партнером, если я соглашусь вложить денежки в его магазин. Но он сразу предупредил, что это, возможно, то же самое, что выбросить их на помойку, потому что если в течение года торговля не наладится, то нам придется закрываться, как всем остальным. С другой стороны, если я откажусь, то мы закроемся совсем скоро и я окажусь без работы. Если не найду себе другой работенки, то придется мне проживать свои четыре сотни. С такой кучей денег в банке пособия мне не видать. Получается, что в лоб, что по лбу. А вы что скажете? – Он оглядел своих слушателей.

– На четыреста фунтов можно было бы начать собственное дело, – высказался Джон.

– Какое там! Где мне тягаться с Кэмпбеллом! Это старый магазин, с лицензией. Он торгует на одном месте уже тридцать восемь лет. В двадцать первом году он мог бы уйти на покой, тем более что тогда дела шли неплохо. Кстати, он сказал еще кое-что. Если благодаря мне мы сохраним магазин, он завещает его мне – при условии, что переживет жену. Если же она переживет его, то я должен буду ее содержать, но в конце концов дело все равно перейдет ко мне. Стоит подумать, а? Что скажешь, Дэви?

– По-моему, можно рискнуть, Дэн, ведь ты все равно ничего не теряешь. В любом случае, ты уже принял решение.

Дэн хлопнул Дэвида по плечу и ответил:

– Кажется, да. Но мне все равно хочется узнать ваше мнение.

– Валяй! – сказал Дэвид. – Желаю удачи. Ты не прогоришь. Не могу себе представить, чтобы ты прогорел.

Джон тихо проговорил:

– Если тебе понадобится рассыльный, то не забывай, что благотворительность начинается с дома. Я всегда к твоим услугам.

Сара встала, не отрывая взгляда от Дэна.

– Сейчас я приготовлю чай. За такое дело надо выпить.

– От такого везения не отказываются. Знаешь, Сара… – Он поймал ее руку. – Когда сеть моих магазинов протянется от Шилдса до ньюкаслского подвесного моста, я обязательно подарю тебе машину и норковую шубку.

– Большое спасибо, – со смехом ответила Сара. – Только я бы предпочла радиоприемник.

– Радиоприемник у тебя, считай, уже есть. Джон как раз сейчас делает для…

– Вот болтун! – прикрикнул на него Джон, и Дэн забормотал:

– Прошу прощения… Это должно было стать для тебя сюрпризом, Сара.

Сара покосилась на Джона. Тот раздавал фишки. Вместо того, чтобы рассыпаться в благодарностях, она спросила у мужа:

– Ты знал об этом?

Дэвид кивнул.

– И все равно позволял мне болтать о радиоприемнике… – Она взъерошила ему волосы и, повернувшись к Джону, который по-прежнему сидел, опустив голову, произнесла: – Не знала, что ты умеешь мастерить радио. Спасибо, Джон.

– Этот тип умеет буквально все, – со смехом заявил Дэн. – У него золотые руки. Рядом с нами проживает гений.

Сара не забыла поблагодарить Джона, но, выйдя, задумалась. Почему он постоянно ее балует? Почти вся мебель в ее доме, за исключением супружеской кровати, дивана и кресла, была делом его рук. Что скажет Мэй, когда узнает про радио? Скорее всего, ничего. Однако это ее еще больше насторожит.

Ставя чайник на огонь, Сара думала о том, что людям, вынужденным жить с Мэй под одной крышей, остается только посочувствовать. Сейчас она дала себе волю и внятно произнесла про себя: мне его жаль. За последних шесть лет не было ни одного дня, когда бы она не страдала из-за Джона. Часто она испытывала к нему ненависть и не умела как следует это скрыть. Почти всегда ей приходилось быть начеку на случай, если у нее вырвется адресованная Джону фраза, которая привлечет внимание Дэвида. И все же, невзирая на противоречивость чувств, которые вызывал у нее семейный гигант, все они перекрывались жалостью к этому резкому, самоуверенному и в то же время разочарованному человеку. Разочарование было его уделом во всем. Безработица стала в его случае болезнью, разъедающей самое его существо; то, что отцу, брату и дяде повезло больше, нисколько не облегчало его участи. Ему более всех остальных в семье была противопоказана безработица. Порой, видя глубину его уныния, Сара боролась с желанием погладить его по голове, утешить, но это желание всегда сопровождалось парализующим страхом. Она радовалась собственной боязливости.

Однажды она даже испытала облегчение из-за того, что постоянно находится под гнетом шантажа со стороны отчима, причиной которого был Джон. Ведь именно это еженедельное испытание для ее нервов не позволяло ей питать к Джону нежные чувства. В тот раз Джон возвратился голодным и усталым после бессмысленной демонстрации рабочих и нарвался на отповедь Мэй. Спасение он нашел у Сары на кухне – он застал ее одну, хотя редко появлялся, когда знал, что может ее скомпрометировать. Со стариковской печалью он спросил ее: «Можно, я у тебя отсижусь, Сара? Я совершенно вымотался, а Мэй устроила мне выволочку». Она накормила его, и он уснул в кресле Дэвида. Пока он спал, она вся извелась, борясь с собой, настолько ей хотелось до него дотронуться. Пришлось ей убежать наверх и сидеть там до возвращения Дэвида…

Сейчас, заваривая чай, она думала: «Он вечно чем-то меня ублажает. Неужели Дэвид – полный слепец? С другой стороны, я первая не пожелала бы, чтобы он прозрел. Боже, нет, только не это! Лучше уж постоянные набеги ненавистного отчима и еженедельное расставание с пятью шиллингами, лучше посещения врача и прием лекарств от нервов. Но как долго это может тянуться?» Собственные нервы казались ей истрепанными канатами. В конце концов в самом слабом месте произойдет разрыв. Где ее слабое место? На этот вопрос она не смогла ответить и понесла чай в кухню, чтобы отпраздновать удачу Дэна.

2

На протяжении всех этих лет Сара и Филис встречались один-два раза в месяц. В хорошую погоду они пересекали на пароме реку, в плохую совершали прогулку в сторону моря. С каждым годом их встречи становились все более скоротечными. У Филис уже было трое детей, за которыми нужен глаз да глаз, Сара торопилась вернуться до прихода Дэвида с работы. Домой друг к дружке сестры не наведывались, даже старались не произносить слово «дом». Давнее намерение Сары бывать у Филис так и не осуществилось – ее голова была занята другим.

Субботним утром Сара стояла под козырьком подъезда на Маркет-плейс и смотрела поверх лотков в сторону Ватерлоо-Вейл, где теперь жила Филис. Как правило, они виделись в будни, так как выходные проводили, с семьями, однако в этот раз было решено сделать исключение. Сара сама написала Филис и попросила о встрече.

На рынке было безлюдно. Ветер валил редких прохожих с ног, обложной дождь грозил вот-вот перейти в снег, хотя было только начало октября. Завидя Филис, легко перепрыгивающую с булыжника на булыжник, Сара бросилась ей навстречу, под дождь. После обмена негодующими восклицаниями по поводу мерзкой погоды Филис предложила:

– Зайдем-ка вот сюда и присядем.

Они метнулись в рабочую забегаловку, попросили у стойки темного чаю в толстостенных чашках и уселись в углу пустого заведения. Глотнув обжигающей жидкости и грея о чашку руки, Филис начала:

– Ты что-нибудь еще знаешь? Слышала что-нибудь?

– Ничего, только то, что написали в газетах. – Сара наклонилась к сестре. – А ты, Филис? Ты что-то знаешь?

– Я? – Филис презрительно откинулась. – Я?! Ровно ничего! Только жалею, что сама много лет назад его не прибила. Он выживет?

– Не знаю. Я вчера виделась с матерью только мельком. В четверг вечером мы не получили газеты, и я ничего не знала, пока она не прибежала. Она возвращалась из больницы. По ее словам, он в ужасном состоянии.

– Пускай провалится в ад – там его болячки сдобрят кипящим маслом. Получил наконец то, на что столько лет напрашивался! Похоже, кто-то поймал его, когда он занимался своим любимым делом – шпионством, и отделал от души. Жаль, что полицейские так быстро его подобрали. В газете написали, что если бы он провалялся всю ночь, то подох бы от переохлаждения.

Сара опустила голову, стыдясь посетившего ее чувства облегчения. Выходит, не у нее одной такие греховные мысли. Впрочем, она сомневалась, что Филис действительно желала ему гибели. Сама же Сара со вчерашнего утра молилась об одном: лишь бы он не пришел в сознание!

– В газете написано, что у него перелом руки и повреждение башки. – Филис глотнула еще чаю. – Так и хочется сказать: что заслужил, то и получил. Рядом с ним валялся бинокль, в который он якобы наблюдал за птицами. Надо же написать такую глупость! За птичками, как же! Сам репортер до такого не додумался бы. Чтобы такой субъект наблюдал за птицами! Это мать им наговорила. Должна же она была как-то объяснить, зачем ему это шпионское приспособление. Непонятно только, откуда у него взялись деньги на такую штуку. Неужели стащил? А почему ты решила, что в этом замешана я?

Сара все еще не поднимала головы. Она-то знала, откуда у него деньги.

– Его нашли у Редхедских доков, возле Ист-Холборна, вот я и подумала… В общем, если по совести, Филис, то я решила, что у тебя есть, что об этом рассказать.

– Совершенно нечего, поверь! Конечно, если бы я знала, что у него появилась привычка там появляться, то что-нибудь придумала бы. Там всегда найдутся забулдыги, которые за выпивку не пожалеют родной матери. Просто он выбрал неудачное место для своего шпионства. Али говорит, что он наверняка подсматривал за какой-то парочкой. Но за ним тоже подсматривали, а потом всыпали по первое число. Тот, кто это сделал, молодчина, удачи ему!

Сара была полностью согласна с сестрой. Только бы этот молодчина сделал свое дело как следует! Что у нее за мысли? Прекратить немедленно! Она допила чай и переменила тему:

– Как дети?

– Джимми опять слег. Ему всегда нехорошо. Я вызывала врача, а он сказал: «С ним все в порядке. Побольше свежего воздуха и хорошей еды». Это запросто. Али неплохо зарабатывает, ему везет больше, чем другим. Не проходит и дня, чтобы я не благодарила Господа за наше кафе. Не переплачивать за необходимое – уже большое дело.

– Как сейчас идут дела?

– Еле перебиваемся. Ведь у большинства нет ни гроша.

– В Джарроу и того хуже.

– Знаю, была у вас на днях. Мертвый город! Я обрадовалась вернувшись. Пока ждала трамвая, какой-то тип ораторствовал перед компанией голодных. У них был такой вид, что, унюхай они запах рагу – попадали бы на месте. А как тот тип разглагольствовал! Чистый адвокат. Кое-что я запомнила. Я редко прислушиваюсь к пустой болтовне, но ведь он прав. Он сказал, что Джарроу подвергся насилию и родилось двое ненавистных близнецов: голод и праздность. Каково!

– Действительно, похоже, но не совсем. Например, по части праздности… Все наши мужчины пытаются что-то делать. Джон, например, все время что-то организовывает. Смех, да и только! – Сара улыбнулась. – На днях он сказал, что многие, сидя на пособии, получили образование. Мол, на голодный желудок лучше соображаешь.

– В прошлую субботу я видела его на рынке с женщиной. Не старая, но язва язвой. Жена, что ли?

– Да, похоже, это Мэй. Маленькая и худенькая? Она действительно язва – только и ждешь от нее какой-нибудь гадости.

Сара потянулась за сумкой и перчатками.

– Мне пора. Я оставила Кэтлин под присмотром Пола. Они весь дом перевернут вверх дном.

Уже на улице Филис спросила сестру:

– Ты по-прежнему мечтаешь купить Дэвиду пианино?

– Конечно! Только пока у меня не получается откладывать на это деньги.

– Тут есть одно, всего за четыре фунта. Али говорит, что это просто даром. Он сказал, что придержит его для тебя. Он разрешает вывешивать в витрине кафе объявления; недавно появилось это, насчет пианино. Он даже сходил по адресу, чтобы взглянуть, годится ли оно. Это неподалеку от Фаулер-стрит; владельцы так обнищали, что все распродают. Али говорит, что это блестящая возможность.

– Целых четыре фунта! У меня таких денег нет, Филис. Набрала всего тридцать шиллингов – и точка.

– Я могу тебе одолжить. Я кое-как свожу концы с концами. То и дело бросаю в жестянку шиллинг-другой. Не стесняйся, Сара, я буду только рада.

Сара оглядела умытую дождем рыночную площадь и поднимающуюся позади нее церковь святой Хильды. И это утро, и ее будущая жизнь виделись ей теперь в более радужном свете. Ей уже представлялось, как наступит понедельник, но в заднюю дверь никто не постучится… Передышка может продлиться недели, месяцы, а то и всю жизнь. Только бы он умер… Господи, отними у него жизнь! Опять она за свое! Это страшный грех – иметь такие мысли, желать человеку смерти. Впрочем, он вполне ее заслужил. Разве такое мерзкое, гнилое существо может и дальше коптить небо? Иногда ей казалось, что проще было бы поцеловаться со змеей, чем взглянуть на эту рожу… И тут появляется Филис с предложением одолжить ей денег на пианино! Вот это утро!

– Давай я предложу Али накинуть к цене еще пять шиллингов, чтобы ты сама смогла прийти и взглянуть на инструмент.

– Хорошо, Филис. – Сара благодарно кивнула. – В понедельник обязательно приду. Скажи адрес.

– Наизусть не помню. Надо заглянуть в кафе.

Они молча переглянулись. Филис мягко предложила:

– Ты бы к нам зашла, Сара. Никогда ведь не была.

– Ты меня никогда не приглашала.

Они обменялись смущенными улыбками.

– Уоллер-плейс, дом семь.

– Уоллер-плейс, семь. Хорошо, Филис, приду. Днем, когда Кэтлин будет в школе. Часа в два?

– Договорились. Только не жди особенной роскоши. Конечно… – Филис задрала подбородок. – Я не стыжусь нашего дома. Мне нечего стыдиться. Обстановка у нас получше, чем на другой стороне города, это я тебе обещаю.

– С удовольствием взгляну.

– Значит, до понедельника. До свидания, Сара.

– До встречи, Филис.

Они обменялись легким рукопожатием и пошли каждая своей дорогой, торопясь избавиться от неловкого чувства.

Когда трамвай остановился на Стэнхоуп-род, Сару посетила мысль: «Надо зайти…» В тот самый момент, когда вожатый зазвенел в колокольчик, собираясь тронуться, она спрыгнула с подножки и пошла вниз по склону к церкви.

В церкви было тихо и пусто. Она смочила кончики пальцев в святой воде, перекрестилась и пошла по боковому проходу, мимо картин на сюжеты Христова крестного пути, к передней скамье, к алтарю Девы Марии. В церкви она всегда чувствовала себя как дома, С другой стороны, она уже несколько лет сюда не заглядывала и уже четыре года не виделась со священником. Отец О'Малли, судя по всему, отказался от нее, как от загубленной души, зато с тех пор, как Кэтлин стала посещать школу святых Петра и Павла, к ним дважды наведывался отец Бейли. Этот священник был, наоборот, добр и очень симпатизировал Кэтлин.

Сара начала молиться:

– Отец небесный, святая Мария… Снизойди, дух святой, наполни верой сердца паствы твоей, зажги в них огонь твоей любви. Снизошли на них дух свой, возроди их, обнови лик земной…

Все это она помнила с раннего детства. Потом она заговорила с Господом, скороговоркой прося Его милостиво принять душу отчима, позволить ему умереть. Зажав голову руками, она обращалась к Нему так, словно Он находился перед ней, словно она могла дотронуться до края Его одежд.

– Возьми его, Господи, возьми его, ибо я напугана, на прошлой неделе я его едва не ударила. Возьми его, Господи, я больше не могу его видеть! Он – воплощение зла, я боюсь, что не сумею с собой совладать и возьму грех на душу. Я уже думала о том, чтобы поступить так же, как поступил ночью тот незнакомый человек: я хотела выследить его и… Прости меня, Боже, и забери его…

По неведомой ей самой причине она принялась перечислять семь смертных грехов: гордыня, алчность, похоть, зависть, обжорство, злоба, леность.

– Сара.

Она поспешно выпрямилась, уцепилась за поручень и уставилась на руку, дотронувшуюся до ее плеча.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Сара?

– Да, святой отец. Ох, святой отец, как вы меня напугали!

– Прости, Сара. – Священник медленно опустился на край скамьи в нескольких футах от нее и тихо спросил: – У тебя какая-то беда, Сара?

Она судорожно глотнула и отрицательно покачала головой, однако это можно было истолковать только как подтверждение его слов, поэтому отец Бейли молвил:

– В чем дело? Могу ли я тебе помочь? Утри глаза.

Она нашла в сумочке платок, вытерла слезы, высморкалась и опять стала утирать слезы, продолжавшие катиться из глаз.

– Ты переживаешь из-за мужа?

– Нет, что вы! – На сей раз ей нельзя было не поверить. – Он чудесно ко мне относится, святой отец. Поверьте, о лучшем нельзя и мечтать. Нет, не из-за него.

– Уж не из-за дочери ли? Хотя вряд ли с ней что-то стряслось – я видел ее только вчера.

– Спасибо, святой отец, Кэтлин жива-здорова.

– Может быть, ты посвятишь меня в причины своего горя, Сара?

– О, святой отец!

Она опять повисла на поручне. Как ему сказать? Ни одна живая душа не знала о терзаниях, преследовавших ее последние годы. Все приписывали ее состояние нервам, и нервы действительно в конце концов сдали. Но что за облегчение – найти внимательного и понимающего слушателя! Этот священник добр, он поймет ее. Теперь она удивлялась, почему не пришла к нему раньше. Потом она припомнила, что собиралась исповедаться, но отвергла это намерение. Сейчас она неуверенно подняла глаза и тихо спросила:

– Вы выслушаете мою исповедь, святой отец?

– Конечно, Сара.

Он подал ей руку, помог подняться, как больной, каковой ее и считал. Потом направился к исповедальне. Он скрылся за одной дверью, она – за другой.

Встав коленями на низкую скамеечку и приблизив лицо к сетке на окошечке, она спросила:

– Мне начинать, как на исповеди?

– Да, Сара.

Она зачастила, как положено:

– Благословите, святой отец, ибо я согрешила…

Это вступление всегда казалось ей смешным: получалось, что за прегрешение полагается благословение. Однако сегодня ей было не до смеха.

– С моей последней исповеди минуло почти шесть лет. Я всего несколько раз пропустила мессу, но ни разу не причащалась и не бывала в церкви на Пасху…

Она умолкла, вспоминая свои многочисленные грехи: приступы ярости, недобрые мысли, пренебрежение утренней и вечерней молитвой. Сочтя все это малосущественным, она проговорила:

– Главный мой грех состоит в том, что я пожелала человеку смерти. Об этом я и хочу вам рассказать, святой отец.

– Продолжай, Сара, я слушаю.

И она все ему рассказала: о том, что произошло той новогодней ночью, о посещении отчима, о его дальнейших еженедельных визитах. О пяти шиллингах, который регулярно платила ему, и об ужасе, который она испытывала в последнее время, боясь его покалечить. Наконец, она не утаила радости, охватившей ее от известия, что его избили до потери сознания.

Когда она умолкла, священник некоторое время молчал. Она тоже молчала и ждала. Он сказал удивительную вещь:

– Ты любишь этого человека, брата твоего мужа?

– Нет, святой отец! – тут же выпалила она.

– Совсем не любишь? Не подвигла ли ты его на ухаживания?

– Нет, святой отец. Я немного боялась его, потому что знала о его чувстве.

– Но сама никак на это чувство не отвечала?

Теперь она отозвалась не сразу, и ответ прозвучал без прежней уверенности:

– Он очень привлекательный, настоящий мужчина. Еще он… несчастен в браке. Иногда я его… жалею. Иногда мне хочется… быть с ним доброй. Но я никогда не поощряла его. Я не люблю его. – Она не могла признаться священнику, что какая-то часть ее естества тянется к брату мужа, что она стыдится себя и боится, что эта часть проявит свою необузданность. Обычно это происходило во время их с Дэвидом нежной любви. В такие моменты она начинала хотеть другой любви – дикой, не знающей удержу, той, на которую был сделан намек памятной новогодней ночью, когда она застыла в объятиях Джона. Ничего этого она не могла рассказать священнику, потому что сама с трудом это осознавала. Мысли, посещавшие ее во время любовного слияния, и мысли, с которыми она жила весь день, принадлежали двум разным людям. Когда же эти два разных человека норовили объединиться, что происходило иногда при свете дня, то она спасалась, отгораживая себя от столь тяжкой реальности. В качестве загородки использовала счастье, которое дарил ей Дэвид, благодарность к нему, пылкую любовь, какую она испытывала к дочери.

– Ты совершила непростительную глупость, Сара, – сказал священник. – Не надо было соглашаться платить.

– Я ничего не могла поделать, святой отец. Я знала, что он все разболтает моему мужу. Пусть Дэвид и не поверил бы ему, все равно это посеяло бы раздор между ним и братом, а он очень любит брата, а брат – его. А тут еще его мать! Она меня не любит, и я знала, что если она прознает об этом, то жизнь станет невыносимой для всех нас. А жена Джона? Она странная, с виду тихая, но на самом деле только и ищет ссоры. Трудно с ней. Теперь вы понимаете, почему мне пришлось заткнуть отчиму рот?

– Когда он выйдет из больницы… И прекрати молиться о том, чтобы он оттуда не вышел! Ты меня слышишь, Сара?

– Да, святой отец.

– Так вот, когда он выйдет, скажи ему, что он не получит больше ни гроша, а если начнет тебя запугивать, пригрози полицией.

– Но, святой отец…

– Послушайся меня, Сара. Ты должна его отпугнуть. Пойдешь ты в полицию или нет – уже твое дело, но шантаж – серьезное преступление, и они живо поставят его на место. Ты должна понять, что заболела из-за него. Ты ведь сильно похудела?

– Да, святой отец, на целых тридцать фунтов.

– Вот видишь! Так дальше нельзя. Ты знаешь, как тебе следует поступить, но не делаешь этого. Мне кажется, что твоего мужа следует поставить в известность. Насколько я понимаю, он очень разумный человек. Мне он нравится, Сара.

– Благодарю вас, святой отец, но… Я не могу ему все рассказать.

– Тогда дождись, чтобы отчим вышел из больницы, а пока серьезно все обдумай. Приготовься во всем сознаться мужу. Если хочешь, приведи его ко мне, я сам с ним поговорю.

– Это невозможно, святой отец. Слишком много сложностей.

– Что ж, поступай так, как считаешь правильным. И помни, я всегда здесь. Ты всегда можешь ко мне прийти.

– Спасибо вам, святой отец. Мне полегчало.

– Покайся хорошенько, Сара.

Она вышла из исповедальни и дождалась священника. Он довел ее до двери и там, взяв за руки, сказал:

– Все беды отступают, когда у тебя чистая совесть. Пускай это станет главной целью твоей жизни, Сара. Заботься о чистой совести.

– Да, святой отец. – Она наклонила голову. – До свидания, святой отец. Огромное вам спасибо!

– Ступай, Сара.

Она медленно спустилась по ступенькам, прошла мимо станции, мимо дамбы, огораживающей верфи. Здесь, как всегда, было черно от людей. Одни собрались в кучки и судачили, другие скучали у ограды, тоскливо заглядывая из голодного настоящего в голодное будущее. Никто не искал, как прежде, десятников в надежде наняться на стапеля, потому что и десятники теперь присоединились к толпе безработных. Куда подевались капитаны с их горделивой походкой, заносчивые портовые инженеры? На дамбе больше не торговали кули с их раздутыми от рыбы мешками и острыми коленями, перемещавшиеся прыгающей походкой. Доки потускнели, от былого оживления не осталось и следа.

Сара посмотрела на судоремонтную контору, мимо которой лежал ее путь. Где-то там работал ее Дэвид. Она знала его место – как войдешь, справа, знала его окно. Ее взгляд смягчился, хотя закопченные окна не могли не вызывать уныния.

Дэвиду повезло: он оказался среди немногих вызывавших всеобщую зависть счастливчиков, у которых осталась работа. Пока на стапелях теплилась хоть какая-то жизнь, ему ничто не угрожало. Однако Дэвид не надеялся, что доки протянут сколь-нибудь долго, хотя мистера Батти считал непотопляемым. Однажды, рассказывая о своей работе, он сказал ей: «Он считает, что приручил меня. Он называет это обучением. Вся надежда именно на это. Он не сделал мою жизнь нестерпимой, хотя другие его не вынесли. Наверное, он держится за меня, как за свидетельство своего успеха».

«И ты это терпишь?» – спросила она.

«Терплю. – Он улыбнулся. – Что поделаешь? Ему приятно, а от меня не убудет».

В этом весь Дэвид: он – сама доброта. Она была готова вечно благодарить за него Господа. Ей стало гораздо легче, она была почти счастлива. Почему она не обратилась к отцу Бейли раньше?

Дождь перестал, и она решила дойти до дому пешком, чтобы сэкономить на проезде. Она пересекла дорогу и оказалась под портовыми аркадами. Кирпичи, из которых были выложены своды, почернели от времени, рядом плескалась зеленая вода. Однако эта мрачная картина не произвела на Сару впечатления: она была частью общего запустения, о котором вспоминала лишь изредка, а чаще не замечала, так как была знакома с ним с младенчества.

Дорога шла вокруг дамбы и вела за город, туда, где стояли чудесные домики и где жизнь была безоблачна. Она уже много лет не бывала на природе. Глядя на крутой склон дамбы, она сказала себе: «Надо гулять с Кэтлин, вывозить ее из города, подальше от Улиц. Вполне можно делать это по воскресеньям, надо только поговорить с Дэвидом».

Она задумалась, но вдруг вздрогнула. Что-то привлекло ее внимание – из-за угла показался мужчина. Он шагал быстро, явно имея конкретную цель, а не шатаясь без дела. Он помахал рукой и перешел на бег. Она отвернулась и простонала:

– Нет!

Теперь ей придется идти с ним всю дорогу до дома. Вдруг ее отчим… Она облегченно зажмурилась. Негодяй в больнице, как она могла об этом забыть? Она стряхнула липкий страх, остановилась и стала ждать Джона.

– Как хорошо, что я тебя встретил! Дай, понесу твою сумку. – Он отнял у нее сумку, не дожидаясь согласия.

– Она пустая, – возразила было она.

– Ничего себе! – Он попробовал сумку на вес. – Откуда ты?

– Встречалась с Филис.

– Вот оно что! – Он шагал с ней рядом, стараясь попасть в ногу. – Как она поживает?

– Прекрасно.

– А я навещал Тэда Коббера. Он живет рядом с кладбищем, но мне захотелось пройтись, поэтому я решил возвратиться в обход. Хорошая тренировка! Мы с ним давние приятели. Сейчас ему одиноко – его не позвали на марш.

– Он уже в возрасте?

– Нет, одних лет со мной. Просто не прошел медкомиссию. Мы все проходили обследование. Еще удивительно, что среди нас нашлось двести здоровых лбов при такой-то жизни!

– Действительно, кто бы подумал!

Они несколько минут шли молча. Каждая из этих нескольких сотен секунд была для Сары наполнена сознанием его присутствия. Так всегда происходило, когда они оставались вдвоем. Ей хотелось нарушить молчание, но она не могла этого сделать. Сара испытала облегчение, когда он заговорил:

– Я ходил занять у него плащ-палатку. В свое время он увлекался велосипедными прогулками и ночевал под открытым небом.

– Но вы-то не будете ночевать в чистом поле?

– Нет, ночевки предусмотрены в различных зданиях. Но спать придется на голых досках, а плащ-палаткой можно хотя бы укрыться.

Он предвкушал намеченный на понедельник марш от Джарроу на Лондон, марш протеста против голода, и уже несколько недель ни о чем ином не мог говорить. Сара знала теперь имена основных организаторов марша не хуже, чем Мэй: Билл Рейли, члены местного совета Пади Скаллион, Симондс, Стаддик – представитель консерваторов, Гарри Стоддард – представитель лейбористов. Она знала также, что последние двое как деятели противоборствующих сторон были высланы вперед, чтобы приготовить прием марширующих в Харрогейте, Лидсе, Барнсли, Бедфорде, Лутоне и далее по маршруту.

Однако чаще всего на устах Джона была Элен Уилкинсон. Ее Сара никогда не видела и не могла представить ее обыкновенной: женщина, способная возглавить марш на Лондон, не могла быть обыкновенной. Женщина – депутат парламента – уже выдающееся явление. Нормальная женщина знает свое место, а драть глотку среди мужчин в парламенте – совершенно не женское занятие. Такого мнения придерживалась Сара.

Джон затих. Он уже не разглагольствовал о предстоящем марше, о тех, кто его поддерживает и кто ставит палки в колеса. Почему-то он не провозглашал желания вытереть пол дарэмским епископом Хемсли Хенсоном и не пел осанну епископу Джарроу Гордону, которого превозносил вовсе не за заслуги перед Церковью.

Посмотрев на Джона, Сара была поражена печальным выражением его лица, совсем ему не свойственным. Она привыкла видеть его агрессивным, желчным, циничным, взбодренным, шумным, но никак не печальным. Глядя прямо перед собой, Джон сказал:

– Перед выступлением в церкви Христа будет отслужен короткий молебен.

– Чудесно! – отозвалась Сара. Более глупого ответа нельзя было придумать, но другого у нее не нашлось.

– Ты придешь, Сара?

– В церковь?

– Да. – Он все так же глядел перед собой.

– Да… Хорошо, Джон, приду. Пускай Мэй зайдет за мной…

– Мэй не пойдет, мать тоже. У каждой свои причины. Мать не пересечет порога англиканской церкви, даже если от этого будет зависеть спасение ее или чьей-нибудь еще жизни. Что до Мэй, то она не верит ни в Бога, ни в человека. – Он сделал ударение на последнем слове. – Она усматривает нестерпимое лицемерие в посещении церкви перед маршем, поскольку все мы десятилетиями не показываемся в церкви или часовне. По-моему, она отчасти права. Но ведь этот марш не простой, во всяком случае, для меня. Люди движутся из Шотландии, из Камберленда, из Йоркшира и Уэльса, из Дарэма, но наш марш совсем особенный. Рансимен сказал, что правительство ничего не может сделать для Джарроу, что мы должны спасаться сами. Вот мы этим и займемся. Кое-кто не дойдет до цели на своих двоих, да еще в латаных башмаках.

Джон посмотрел на свои ботинки. Сара перевела взгляд туда же. Ботинки действительно недавно побывали в починке, на каждом красовалось по новой заплате, но они, как всегда, сияли. Джон не утратил своей обычной опрятности.

По ее телу пробежала теплая волна. Тело и рассудок вопреки ее воле прощали ему неприятности, которые он ей причинял. Забылись даже мгновения душевных терзаний, когда она, стоя на коленях в церкви, молила Господа о снисхождении. Ее даже посетила мысль, которую она сама немедленно обозвала дурацкой: ей захотелось стать ему матерью. За оболочкой напористого верзилы прятался мальчишка, и ему требовались сочувствие, внимание любящего человека, способного выслушивать его трескотню и убирать при этом волосы с его лба…

«Заботься о чистой совести. Пускай это станет целью твоей жизни, Сара. Чистая совесть!» Слова священника прозвучали у нее в голове, как гром небесный. Боже, но ведь она ничего не сделала, ничего не сказала! Просто, оказываясь с ним наедине, она всегда испытывает нечто вроде сочувствия. Сочувствие, и ничего больше! Он как будто преднамеренно вселял в нее это чувство, словно нуждался в ее защите… Джон нуждается в защите? Еще одна дурацкая мысль. Она заклеймила саму себя презрением. Он нуждается совсем в другом: повалить ее наземь и раздавить своей любовью. О, она отлично знала, чего хочет Джон! Об этом твердило ее тело, в то время как она мечтала стать ему любящей матерью! Значит, она была неискренна со священником? Нет, там, в церкви, у нее не было подобных мыслей. Они появлялись только в обществе Джона. Больше всего ей хотелось сейчас оказаться дома. Зачем она обещала ему прийти в церковь в понедельник, когда там не будет ни его матери, ни Мэй? Лично у нее тоже хватило бы поводов для отказа. Католикам нельзя участвовать в богослужении в чужой церкви, это грех; и тем не менее она согласилась согрешить. Отец Бейли был с ней так добр, а она… Домой, домой!

Они молча шли в ногу, глядя строго вперед. Потом Джон вернулся к теме, оставленной несколько минут назад.

– Каждый из нас относится к этому как к своему личному делу. Все как один стремятся, чтобы все прошло организованно, никому не хочется безобразий. Мы докажем тем, кто стращает нас беспорядками, на что мы способны. Так хорошо организованного марша не было уже многие годы. Север давно не показывал таких чудес организованности, готов поклясться. Петицию вручат парламенту достойные люди, а не безобразная толпа. Против нас меньшинство, за нас большинство. За нами – весь Тайнсайд, с нами будет шагать лорд-мэр Ньюкасла Олдермен Лок. Он не из тех, кто стоит в сторонке и твердит: «Каждый сам за себя». Нет, он заявляет: «Беды Джарроу – наши беды!» Знаешь, Сара… – Он обернулся к ней. – Многие как-то забывают, что сегодня мучаемся мы, но потом беда настигнет и их, если не преградить путь этой заразе.

Она не ответила. Он подождал немного и спросил:

– Тебе нехорошо?

– Нет, все в порядке. Просто надоел этот дождь.

Он опять смолк. Через некоторое время последовал вопрос:

– Ты была на этой неделе у врача?

– Да.

– Что он сказал?

– Чтобы я больше ела. – Она выдавила улыбку. – А я ответила, что не прочь похудеть. Сейчас худоба в моде.

Уже не стараясь глядеть в сторону, он тихо спросил:

– Скажи, Сара, твои тревоги не связаны как-то со мной? – Он поспешно выбросил вперед руку, не дав ей возразить. – Послушай меня! Не надо так артачиться! Я ничего тебе не сделаю, тебе совершено нечего бояться. – Он окинул взглядом окружавшее их открытое пространство, где все было видно, как на ладони. – Просто иногда ты заставляешь меня волноваться. Да, представь себе! Ведь ты ходишь сама не своя с тех самых пор, когда… – Он помотал головой и сквозь зубы процедил: – С того памятного Нового года. Если все дело во мне, то ты можешь успокоиться: ничего подобного больше не случится, ведь я дал слово. Скажи честно, ты из-за меня не находишь себе места?

Ее бросило в пот, струйки сбегали по груди и по подмышкам. Никогда еще ей так не хотелось выложить ему все как на духу! Но не достаточно ли откровенностидля одного утра? Ее отчаяние было точь-в-точь как пена в бутылке: стоит вытащить пробку – и потока не остановить. В одном она не сомневалась: если открыть ему правду, то бедам с отчимом будет положен конец. Он проучит его по гроб жизни, а может, и заколотит в его гроб недостающий гвоздь, закончив благое дело, начатое безвестным молодцом…

При этой кровожадной мысли она содрогнулась. Еще одно последствие возможного искреннего признания не вызывало у нее сейчас сомнений: им придется сплотиться, между ними возникнут такие крепкие узы, каким не родиться при физической близости. Она не сумела бы полностью объяснить самой себе, почему ждет от Джона именно такой реакции, и довольствовалась ущербным объяснением: отпугивая ее отчима, он бы неосознанно превратился в борца за правое дело. К тому же он сделал бы ради нее то, чего не смог бы сделать Дэвид.

Она придала своему голосу и тону агрессивности, чтобы иметь щит, защищающий ее уязвимую душу.

– Зачем ты завел этот разговор? И почему ты воображаешь, что имеешь какое-то отношение к моему самочувствию? Это нахальство, Джон!

Ее глаза сверкали, подбородок метил в него, как острие копья, шаги ускорились, словно она захотела от него оторваться.

– Будет, будет, – примирительно проговорил он. – Подумаешь, спросил, что здесь такого? Ты не кипятись. Когда ты злишься, то становишься похожа на Мэй.

Она споткнулась.

– Вовсе я не похожа на Мэй!

– Действительно, не похожа. – В его глазах, обращенных на нее, читалась нежность. – Прости, я не должен был так говорить. Нет, ты, слава Богу, не Мэй.

В молчании они проследовали дальше. Начался район Улиц. Она свернула на улицу Камелий, он тоже. Он не простился с ней, не попросил разрешения заглянуть на минутку, а просто вознамерился проводить ее до дому.

В доме раздавался смех. Она постучала, послышались шаги, возня, и дверь распахнулась. Перед Сарой стояли Пол и Кэтлин, веселые и беззаботные, как и подобает детям.

Кэтлин уже разинула рот, чтобы крикнуть: «Мамочка!» – но, увидев Джона, совершила прыжок с порога ему в объятия, визжа:

– Дядя Джон, дядя Джон!

Можно было подумать, что они не виделись годы.

Джон отнес племянницу в дом. Та обхватила его руками и ногами и не хотела отпускать. Пол признался тетке:

– Мы разбили чашку и блюдце.

– Не мы! – возразила Кэтлин, выглядывая из-за головы Джона и возбужденно размахивая руками. – И не ты. Это я. Я бросила их в него, мама.

– Что ты сделала? Спусти ее, Джон.

Джон поставил девочку на пол. Сара, сурово глядя на дочь, спросила:

– Зачем ты бросила в Пола чашку и блюдце?

Кэтлин отступила к каминной решетке, уселась на нее и ответила:

– Просто так.

– Что за «просто так»? – Сара, хмурясь, обернулась к Полу. – Почему она в тебя бросалась, Пол?

– Полагаю, он это заслужил, – вмешался Джон, слегка подталкивая сына к креслу Дэвида.

Мальчик, глядя на Сару, ответил:

– Мы просто играли. Я ее дразнил.

– Не дразнил, а врал! – Кэтлин была возмущена. – Он сказал, мамочка, что ты любишь его сильнее, чем меня. Вот я и бросила в него чашку и блюдце. А они разбились о решетку. – Она показала пальчиком на медную перекладину. – Ведь он наврал?

– Я просто пошутил, тетя Сара.

Мальчик прятал глаза. Сара тоже избегала смотреть на него, на дочь и на Джона. Не могла же она успокоить дочь, сказав: «Конечно, я люблю тебя больше», – потому что это обидит мальчика, сына Джона. Поэтому она ответила:

– Ох, и отшлепаю я тебя в один прекрасный день, милочка!

Ей не пришлось долго искать выход из щекотливой ситуации. Как всегда при возникновении мелких и крупных преград, она сказала:

– Я приготовлю чай. Такой холод!

В понедельник утром Сара стояла перед мэрией Джарроу. Мэр проводил смотр участников марша – двух сотен бедно одетых, худых, зато чисто выбритых и опрятных мужчин. Потом процессия двинулась к церкви Христа. Сара пошла следом. Когда она входила в церковь, туда не впустили мальчика, шедшего впереди нее.

– Только жены и матери, – объяснили ему.

Сара испугалась, что остановят и ее, но все обошлось. Она села на заднюю скамью. Мэр города и члены городского совета расположились впереди. Епископ Гордон начал службу.

Сара впервые в жизни оказалась в некатолической церкви, и служба показалась ей чужой, потому что она за ней не следила. Ей было нестерпимо грустно. Вместе с тем она знала, что, будь у нее такая возможность, она бы с радостью присоединилась к маршу.

После богослужения все вышли из церкви. К Саре подошел Джон. Через плечо у него была перекинута свернутая плащ-палатка. Огромный рост сейчас только подчеркивал его худобу. Он тоже был возбужден.

– Ну, вот… – Так прощаются мужчины, уходящие на войну.

Она посмотрела на него, но ничего не сказала. Печаль вытеснила все остальные чувства. Пара справа обнялась на прощание; уходящие целовали жен, матерей, детей, а те висли на своих мужчинах, словно провожали их на смерть.

Она понимала, что должна что-то сказать, однако не могла передать свои мысли словами. В душе ее царила неразбериха, все тело ныло. Это была незнакомая боль, прежде она никогда не испытывала ничего похожего. На глазах у нее появились слезы, и лицо Джона показалось ей отражением в подернутой рябью воде. До ее слуха донеслись его прочувствованные слова:

– Сара, Сара!… – Он взял ее за руку. – Спасибо, что пришла. Ты не догадываешься, как много это для меня значит. Прощай, Сара.

Она не могла заставить себя произнести ни его имени, ни слов прощания. Однако в ее душе из хаоса рождалась сила, не поддающаяся доводам рассудка, не удерживаемая в узде правилами приличия. Их разделяли считанные дюймы, казавшиеся тысячами миль; для того чтобы до него дотянуться, ей предстояло преодолеть чудовищное расстояние, но она это сделала и прикоснулась губами к его жесткой коже рядом с уголком рта. Теперь колебался он; она не сомневалась, что он не посмеет до нее дотронуться, однако он крепко стиснул ее в объятиях. Когда она преодолела приступ дрожи, слепоты и вытянула шею, чтобы, стоя в толпе остальных женщин, разглядеть его, он уже вышагивал вместе с остальными.

Она поспешно смахнула слезы и, пользуясь преимуществами своего роста, нашла его глазами. Он тоже смотрел в ее сторону. Он не махнул ей рукой, а попрощался взглядом. Потом отвернулся с гордостью победителя.

Стоявшая рядом низенькая женщина всплакнула. Громко высморкавшись, она запричитала:

– Вы только посмотрите на них! Ходячие скелеты! Этот марш ничего не исправит. Верфи умерли, их уже ничто не вернет к жизни.

Из-за спины Сары последовало возражение:

– Пускай хотя бы попытаются. Ничего страшного, что не все думают об этом одинаково. До Лондона они доберутся уже настоящими скелетами, зато окрепнут духом. Будь я проклята, если это не пойдет им впрок!

Низенькая, устыдившись своего уныния, посмотрела на Сару и сказала:

– С вашим-то ничего не случится, вон какой он здоровенный и крепкий! Ему-то хоть бы что! Хетерингтон… Джон, кажется? Я слышала о нем от сына. А детишки у вас есть?

Сара лихорадочно соображала. Не успев все продумать до конца, она ляпнула:

– Дочка… Только он мне не муж.

– Не может быть!

– Брат…

– Понятно. – Женщина улыбнулась. – Как я сразу не догадалась? Вы друг другу под стать, оба – косая сажень в плечах. – Она улыбнулась еще шире.

Сара огляделась. Участники марша уже скрылись из виду; часть толпы последовала за ними, оставшиеся стремительно сбивались в кучки. Сара простилась с собеседницей и тут же оказалась лицом к лицу с женщиной, которая до того стояла у нее за спиной. Женщина, сузив глаза, рассматривала ее с величайшей пытливостью. Сара уже хотела идти, но ее остановил тихий голос:

– Столько лет обстирываю миссис Хетерингтон и только сейчас узнаю, что у нее есть дочь.

Сара набрала в легкие побольше воздуху и пролепетала:

– Я хотела сказать «брат мужа», но она… – Сара показала в сторону удаляющейся женщины. – Меня перебила.

– Понимаю. – Кивок головы. – Как поживает миссис Хетерингтон?

– Хорошо.

– Передайте ей привет от Ханны.

– Обязательно. Всего хорошего.

– До свидания.

Сара знала, что за вопрос вертелся у Ханны на языке: «Где, в таком случае, его жена? Почему не пришла его проводить?»

Она решила не ехать на автобусе, а пройтись пешком, словно так проще было заглушить голос, звучавший у нее в голове: «Ты сумасшедшая, сумасшедшая, сумасшедшая!» Она прошла добрую половину пути, прежде чем решилась возразить: «Но я люблю Дэвида!»

«Именно это ты и доказала, поцеловав Джона у всех на глазах».

«Какое это имеет значение? Ровно никакого! Он выглядел таким одиноким. Он совсем один, у него нет ни одной близкой души».

«Та женщина считает иначе. Она знает, что у него есть жена. И мать. Так что ты совершенно спятила. Теперь тебя будет преследовать не только папаша, но и сплетни. Достаточно было на нее посмотреть, чтобы понять, что это прожженная кумушка».

Сара остановилась перед мостом, глядя на скользкие берега речушки, бегущей в сторону Тайна. Она чувствовала себя бесконечно уставшей, так что ее рассудок был не в состоянии создать какое-либо прикрытие, отвести беду от Джона и от нее. Джон казался ей магнитом, к которому тянулось все дурное, что таилось в темных глубинах ее естества.

Отец Бейли учил ее заботиться о чистой совести. Отец Бейли добр. С другой стороны, отец О'Малли говорил, что из смешанного брака никогда не выйдет ничего хорошего. Отец О'Малли умен. А что скажет она сама? В мучительный знак вопроса скручивалась черная грязь по берегу реки, такая знакомая Саре по ночным кошмарам, когда она упорно засасывала ее в самую топь. Сейчас, при свете дня, она могла сопротивляться. Однако голос, ответивший на вопрос, прозвучал неуверенно:

«Я никогда не причиню зла Дэвиду. Никогда!»

Она уверенно зашагала домой. Дороге, казалось, не будет конца, как простершимся впереди годам.

Часть четвертая
1

Здесь тебе самое место. – Дэвид провел рукой по Сариным волосам, наклонившись к кровати. – Если кто-нибудь постучит – пускай стучатся. Я сказал Дэну, что ты будешь наверху, а он скажет Джону, – кивком головы Дэвид указал на дом напротив, – что ты заперлась на ночь. Ключ у меня есть, так что лежи спокойно, слышишь?

Она кивнула и подставила ему губы для поцелуя. Оторвавшись от ее рта, он не сразу выпрямился.

– Но в случае воздушной тревоги ступай в убежище. Тут уж ничего не поделаешь.

– Да, если будет тревога, я уйду. – Она схватила его за руку. – Будь осторожнее!

– Буду! – Он улыбнулся. – Только в мое дежурство никогда не бывает налетов. Я уже два года торчу на крыше и ни разу не потушил даже свечки, не то что зажигательной бомбы. Они меня избегают – боятся, наверное.

Он выпрямился, но не торопился отходить от кровати. Вместо этого он присел на край, взял обеими руками ее руку и долго глядел на нее, прежде чем сказать:

– Хотелось бы мне знать, что тебя тревожит! – Было ясно, что он в последнюю секунду отказался от слова «пугает».

Она вытянула ноги, отвернулась и ответила:

– Все просто. Разве эта бесконечная война не выведет кого угодно из равновесия?

– Наверное, если бы меня призвали в армию, ты бы так не беспокоилась.

– Еще как беспокоилась бы! – Теперь она смотрела на него во все глаза. – Без тебя я бы совсем сошла с ума.

– Знаешь, Сара… – Он похлопал ее по руке. – Я давно хотел спросить у тебя об одной вещи, только мне не хочется, чтобы ты всполошилась. Эта мысль появилась у меня не сегодня и не вчера, а давным-давно. Почему-то мне кажется, что я не ошибаюсь, потому что, стоит Джону приехать в увольнительную, ты становишься колючей, как крапива…

Она задержала дыхание и вытаращила глаза.

– Скажи, Сара, он никогда ничего такого тебе не говорил, никогда ничего не предпринимал?

– Нет, нет! – Она отчаянно замотала головой.

– Да ты не волнуйся! Это так, догадка. Просто с Джоном ты всегда какая-то неласковая. А ведь по натуре ты женщина мягкая. – Он погладил ее по щеке. – А на него все время рычишь, я заметил. В последний раз, приехав в увольнение, он ни разу не вышел из дому, а только пил. Вот я и подумал: вдруг он?…

– Нет, Дэвид, ничего похожего.

– Ну и ладно. Ты пойми, я очень люблю Джона, но, если бы он когда-либо сказал тебе что-то не то, я бы на него набросился, невзирая на то, что он такой верзила, и между нами бы все кончилось. Как братья мы всегда были очень близки, но есть вещи, которые я не намерен терпеть ни от него, ни от кого-то еще. Вчера вечером он чуть не вывел меня из терпения, когда валял дурака и не давал тебе проходу…

– Не ссорься с ним, Дэвид, прошу тебя! Просто во время увольнения он начинает беситься. Его можно понять: человек месяцами томится там, в Шотландии, и потихоньку сходит с ума. Он страдает от одиночества и там, и здесь, потому что Мэй…

– Вот-вот! По-моему, Мэй – причина всех бед. У нее одно на уме – сын. Это кончится неприятностями, потому что, как Пол ни смирен, у него есть сила воли. Если она его слишком прижмет… Но и Пол хорош – слишком привязан к тебе. Мэй не может этого снести, это бросается в глаза. – Он умолк и, склонив голову набок, ласково посмотрел на нее. Прозвучавшего затем вопроса она не ожидала: – Ты ведь всегда недолюбливала Джона, Сара?

Ее ресницы чуть вздрогнули; в следующее мгновение она кивнула, утопив подбородок в белизне шеи.

– Что поделаешь! – Он спешил ее утешить. – Я тебя понимаю. Отчасти я даже рад этому, потому что Джон вечно преследовал женщин. Ты знаешь, что я никогда не любил судачить о нем, Дэне, их связях. У Дэна, насколько я знаю, была та женщина, тем дело и кончилось, но Джон… Этот никогда не довольствовался тем, что имел. Правда, женившись, он немного остепенился. Потом, в тяжелые предвоенные времена, у него не было денег, чтобы развернуться, но когда он поступил в ВВС, то, судя по намекам Дэна, опять взялся за старое. Вот почему мне так не понравилось, что вчера он стал валять дурака с тобой, тем более что ты ему не потворствовала – я видел твое недовольство, хотя ты не сказала ни слова.

Сара лежала с закрытыми глазами. Всего минуту назад она изнывала от страха, теперь к страху добавилась боль. Уже несколько дней подряд ее не оставляло опасение, как бы Джон, одурев от выпивки, не обнаглел окончательно, не ляпнул лишнего и не открыл Дэвиду глаза на то, что было между ними – на их не получившую развития и еле тлеющую связь, которую тем не менее полагалось всячески прятать. Дважды за последнюю неделю она ловила себя на мысли: задень он Дэвида, и ему будет некого винить, кроме самого себя, если у нее и есть к нему какое-то чувство, заглохнет и оно. Главное – защитить Дэвида. Она сделает все, что понадобится, чтобы Дэвид не испытал душевных мук. Этот ласковый человек, вытащивший ее своей любовью из трущобного болота, был лишен огня и мягок, мягок порою до такой степени, что это вызывало скуку, однако ему удалось заставить ее не только любить, но почти боготворить его. Ничто и никто не должен причинять Дэвиду зло, ибо Дэвид мягок и добр, Дэвид не способен обидеть даже муху.

Теперь выяснилось, что страх и рвение защитить мужа не занимают ее душу целиком. В ней еще оставалось много места – для боли. То была боль унижения, словно на нее подняли руку. Эту боль еще можно было бы понять, если бы они с Джоном были мужем и женой или если бы она была его любовницей и узнала, что он путается с кем-то еще. В истинном же ее положении можно было только удивляться, каким образом новость, даже не ставшая для нее настоящей новостью, умудрилась так глубоко ее ранить. Она отказывалась понимать саму себя.

– Ладно, не расстраивайся. – Дэвид потянулся к ней и обнял. – Мне все равно, как ты относишься к Джону, поверь. Если начистоту, то я даже рад, что ты его недолюбливаешь. Главное, чтобы ты любила меня, остальное не важно.

– Дэвид, Дэвид…

– Ладно, ладно… Мне пора. Мне уже давно надо было быть на месте. Старик Батлер очень скрупулезен по части времени – вот что значит служить сержантом на первой войне! Знаешь, – улыбнулся он, – некоторым все это даже нравится. Представляешь? Так что улыбнись!

Она послушно улыбнулась, обняла его и крепко прижала к себе. Они долго смотрели друг на друга. Потом он встал и сказал:

– Засыпай.

– Спокойной ночи, дорогой.

– Спокойной ночи, любимая.

Уже у двери его догнал ее шепот:

– Загляни к Кэтлин, проверь, как у нее с затемнением. Вечно она забывает про штору.

– Обязательно. Спи.

Сара еще не заснула, когда в начале одиннадцатого завыла сирена. Она вскочила с кровати, подлетела к двери спальни, распахнула ее и крикнула:

– Кэтлин!

Она начала одеваться еще до того, как сирена унялась. Через некоторое время она позвала еще раз:

– Ты поднялась, Кэтлин?

– Да, мама, я почти готова.

Сара кинулась к лестнице. Кэтлин вышла из своей комнаты в темном комбинезоне, со стеганым одеялом через плечо. Для 14 лет она обладала слишком высоким ростом и широкой костью. В этом она пошла в мать, но внешностью мало походила на нее или на отца. Если она на кого-то и походила лицом, то на деда Хетерингтона, однако сходство было чисто внешним: в отличие от Стена, она была живой, подвижной, даже порывистой. Она с кроличьим проворством сбежала по лестнице, на бегу крича Саре:

– Я сбегаю за фляжкой, потому что там, наверное, будет дядя Дэн. Пирожные захватить?

– Не суетись, – прикрикнула на нее, вопреки обыкновению, Сара, – и ступай побыстрее. Я сама позабочусь о фляжке и об остальном.

– Давай лучше вместе, так получится быстрее. Я поставлю чайник. – Она выпорхнула в кухню, словно это была веселая игра.

– Ты же знаешь, что сказал отец, тут не до шуток. Пойдем быстрее, лучше я потом вернусь за чайником.

– Всего минута – и все! О мама…

Голос Кэтлин заглушил грохот. Нечеловеческая сила оторвала ее от пола и швырнула о стену.

Сара очнулась на полу рядом с креслом Дэвида. Цепляясь за коврик, она встала на четвереньки. Казалось, дом на мгновение завалился на один бок, а теперь оседал. Газ дважды мигнул и потух.

– Кэтлин? Где ты, Кэтлин? Ты не ушиблась?

– Все в порядке, – еле слышно ответила Кэтлин. – Это бомба. Где-то близко, да?

Сара поднялась на ноги. В комнату свободно поступал холодный воздух.

– Осторожно, окно разбилось. Ты где? – Она нашарила в темноте руку дочери и потянула ее за собой со словами: – Скорее наружу!

Входную дверь заклинило, и, пока она пыталась ее открыть, кто-то пихнул ее снаружи. В темноте раздалось встревоженное:

– С вами все в порядке, Сара?

– Да, отец, мы живы. Я уж думала, что угодило прямо в дом. Где же это так грохнуло?

– Где-то там, на дальнем конце. Нас только зацепило ударной волной.

– На дальнем конце?! – Она словно взвешивала эти ужасные слова. Там дежурил на своем посту Дэвид. Там жила ее мать, но это было сейчас не так важно. – Дэвид! Он там дежурит… Отец… Дэвид на дежурстве…

– Знаю, успокойтесь. Скорее всего, взорвалось не среди домов. Ступайте в убежище, лучше в наше. – Стен нащупал руку Сары. – Мэри будет рада, если вы придете, уж поверьте мне. Ей трудно сдаться, так уж она скроена…

– Да, хорошо, я приду, только позже. Сейчас я пойду искать Дэвида. Он… – Она умолкла.

Только что она ничего не видела – сейчас же лицо Стена, серое и худое, было перед ней как на ладони, высвеченное заревом.

– Пожар, и сильный!

Она бросилась было бежать, но он схватил ее за обе руки, взывая:

– Будьте же благоразумны! Ему там не до вас! Успокойтесь! Лучше спуститесь, я сам схожу посмотрю, что да как. Дэн уже внизу.

– Нет, нет! Там еще моя мать, вдруг разбомбили и нашу улицу? – Она вырвалась. – Уведите Кэтлин, а я схожу и посмотрю. Я быстро!

Она подтолкнула Кэтлин к деду.

– Но, мама…

– Делай, что тебе говорят, и никуда не высовывайся.

Она помчалась по улице. За углом зарево было ярче, его перемежали алые сполохи, рвавшиеся в самое небо. В их свете виднелись дорога, грузовики, какие-то тени. В ушах стоял непрерывный грохот зениток. Потом раздалось еще два взрыва. Она преодолела уже половину пути, когда кто-то окликнул ее:

– Куда вы, миссис?

Она в отчаянии выдавила:

– На Ховард-стрит. Там моя мать и муж дежурит.

– Успокойтесь, миссис. Лучше отдышитесь. – Мужчина помедлил, прежде чем сказать: – Боюсь, это именно там, на дальнем конце. Они, видать, целились в завод. Сразу от четырех улиц осталось мокрое место, так я понял. Лучше ступайте назад, все равно вы туда не проберетесь.

– Но там мой… мой муж. Хетерингтон!

– Хетерингтон? Дэвид? Да, я знаю вашего Дэвида, миссис. Провожу-ка я вас домой.

Он ласково развернул ее в обратную сторону, но она вырвалась.

– Я схожу посмотрю, не задело ли его. Его пост вон там.

– Милая, вы не пройдете: там одни обломки и сплошной пожар, сами видите. – Он указал на огонь.

– Все равно я должна сама посмотреть. Пустите!

Он держал ее за плечи и хрипло убеждал:

– Там уже выкапывают оставшихся в живых и погибших. Рано или поздно вы все узнаете. Пост разбомблен, но это еще не значит, что пострадал ваш муж, мало ли, куда он мог отлучиться…

Видимо, мужчина не ожидал дальнейшего сопротивления, поэтому ей не стоило большого труда его отпихнуть. Сара помчалась вперед, как вихрь. В голове у нее билась единственная мысль: только бы Дэвид остался в живых! Только бы!…

Перед Дадли-стрит, вернее, перед местом, которое недавно носило это название, ее задержали. Пожарные яростно разматывали шланги, она не заметила одного, уже тянувшегося от пожарной машины куда-то в сторону, споткнулась о него и шлепнулась лицом вниз. Ее подняли, и один из пожарных произнес:

– Осторожнее, миссис. Тут вам не место, вам в обратную сторону. Уносите ноги!

Другой спросил:

– Вы здешняя?

Они поддерживали ее с обеих сторон, чтобы она не упала. Она еще не пришла в себя после падения, и ее ответ походил на пьяное бормотание:

– Дэ-вид… мой муж. Мне… нужен… Дэвид, мой… муж. Он до… доброволец пожарной охраны. Там, на посту.

Один из пожарных что-то ласково ответил ей, но его слова потонули в общем шуме и грохоте зенитных орудий. Мужчина постарше что-то крикнул в темноту. На его крик прибежала женщина.

– В чем дело?

– Отведите ее в штаб.

Он поднял безжизненную руку Сары. Помощница, не достававшая Саре до плеча, обняла ее за талию и повела прочь. Сара больше не сопротивлялась. Ее вели мимо тлеющих куч кирпича, горящих досок, разбросанных тел. На главной дороге она спокойно сказала своей провожатой:

– Я пойду домой. Это на улице Камелий.

Женщина поддерживала Сару, пока они не доковыляли до ее дома с выбитыми окнами.

2

В три часа дня Дэвида принесли домой. Джон и Дэн затащили его внутрь, уложили на кровать. С виду казалось, что он живой. На нем не было ни царапины, только кирпичная пыль на всем теле. Его нашли в кармане, образованном упавшими стропилами. Он погиб не от падения на него тяжести, не от ударной волны, даже не от пожара, а от шока. Слабое сердце, из-за которого его не взяли в армию, отказалось служить.

Оставшись наедине с погибшим, Сара опустилась рядом с ним на колени и ласково приподняла его длинную худую руку. Она была просто прохладная, но не ледяная, не мертвая. Сара решила, что Дэвид еще жив, что у него кома. Надо что-то делать! Если бы он был мертв, она бы плакала, но у нее не было слез. Она лишь стонала: «Дэвид, Дэвид!»

Только прижавшись лицом к его лицу, она осознала, что он умер, и поймала себя на странном, невозможном чувстве. Оно родилось где-то в темных глубинах души и нагло выкарабкалось на поверхность. Она знала, что оно охватывает ее, и крепко зажмурилась, чтобы не ослепнуть от зловещего света правды. Смерть Дэвида была для нее радостью и облегчением.

Нет, нет, нет!

Но от истины не спрячешься. Ее рассудок, выведенный из равновесия страшным откровением, быстро успокоился, испугав ее способностью к холодной логике. Теперь он никогда не будет из-за тебя несчастлив, сказал ей внутренний голос. Так больше все равно не могло продолжаться, и прошлая ночь была тому ярким доказательством. Между ним и Джоном начала разверзаться пропасть, причиной которой была ты. Он знал, как к тебе относится Джон; никогда ничего не говорил, но все знал. Одно осталось ему неведомым: твое отношение к Джону. Он умер, считая тебя безупречной, вот и радуйся.

Она и радовалась. Он скончался, любя ее всем сердцем до самого последнего вздоха. Разве не этого она просила в своих молитвах? Так дальше продолжаться уже не могло, если бы Джон по-прежнему являлся на побывки. В последнее время ее все чаще подмывало сознаться Дэвиду, объяснить, почему к ней так часто наведывается отчим, которого она не только не желает видеть, но и не скрывает своей ненависти к нему. Дэвид знал, что она дает ему деньги, но довольствовался версией, которой Сара не опровергала, что она таким способом помогает матери.

Что ж, теперь все это позади: страх, тревога… и любовь. Такой любви, как любовь Дэвида, ей уже не дано познать. И сама она уже никого не полюбит так, как любила Дэвида. Она вообще никого больше не будет любить, кроме Кэтлин. Но это уже совсем другая любовь. В каком-то смысле она обрела свободу. Мать погибла, муж погиб. И отчим…

В дверь легонько постучали. Она не ответила и не шелохнулась, потому что знала, что в спальне вместе с ней находится Мэй.

– Это мама.

Войдя, Мэри Хетерингтон устремила взгляд на тело, простертое на кровати, и шагнула к нему. Сара не удостоилась от нее даже словечка и посторонилась, чтобы, стоя, наблюдать за свекровью. Она уже много лет не глядела на нее, по крайней мере не смотрела ей прямо в лицо. Мэри не слишком состарилась с того дня, когда они стояли по разные стороны стола в гостиной, разве что заострился и затвердел ее профиль. Однако эта женщина приходилась Дэвиду матерью и тоже имела право на скорбь. Как мать, она любила его сильнее всех, несравненно сильнее, чем Джона или мужа. Сара сказала себе, что обязана помнить, что сейчас эта суровая женщина страдает.

Когда Мэри Хетерингтон отвернулась от кровати, так и не прикоснувшись к остывающему телу, Сара, от сострадания делая мужественный шаг к примирению, шепотом спросила:

– Вы поможете мне его обмыть и обрядить?

Мэри воззрилась на невестку и застыла. Та терпеливо ждала ответа, но тщетно: по прошествии минуты свекровь демонстративно развернулась, что выглядело еще оскорбительнее, чем нежелание отвечать, и размеренным шагом покинула спальню.

У Сары задрожал подбородок. Она попыталась справиться с дрожью, стиснув зубы, но у нее застучало в голове. Она не могла себе представить, что вызывает такую лютую ненависть, тем более в эту трагическую минуту, однако реальность опровергла ее представления: мать Дэвида ненавидела ее всей душой. Ненависть читалась в каждой черточке ее лица. Она была воплощением ярости. Так, наверное, выглядели разгневавшиеся от ревности богини…

– Я вам помогу, Сара, – раздался участливый голос Мэй.

Сара, борясь с комом в горле, ответила:

– Благодарю, но это лишнее. Если не возражаете, я бы предпочла все сделать сама.

– Пожалуйста. – Мэй кивнула и вышла, тихо затворив за собой дверь.

Сара взялась оказывать Дэвиду последнюю услугу на этом свете.

Спустя два часа Сара спустилась в кухню. Она чувствовала опустошение в сочетании со скорбью и странным, непрошеным чувством облегчения. По одну руку от нее стояла Кэтлин, по другую – Пол. Кэтлин рыдала, Пол тоже был близок к слезам. Сара взяла дочь за руку, а когда Пол пробормотал:

– Ох, тетя Сара… – она взяла за руку и его.

Юноша нагнулся к ней. Несмотря на худобу, ему можно было дать больше его шестнадцати лет – все восемнадцать, а то и девятнадцать. Его слова были словами взрослого мужчины:

– Не беспокойтесь, тетя Сара. Я позабочусь о вас и о Кэтлин. – Он перевел взгляд на залитое слезами лицо девочки, которая столько лет была его подругой по играм. – Вы обе ни в чем не будете испытывать нужды, я позабочусь об этом.

Сара посмотрела на него. Какой добрый, славный паренек! Она была готова поверить его словам, во всяком случае, в отношении Кэтлин, потому что к ней он относился с особенной трогательностью и никогда не пытался скрывать свои чувства. Но молодость изменчива, к тому же все это в будущем… Об их будущем она еще могла сейчас думать, но никак не о своем: собственная жизнь представлялась ей теперь безлюдной пустыней, по которой ей предстояло брести до тех пор, пока она не встретит Дэвида. Любопытно, как религиозная привычка берет свое, стоит человеку – оказаться в окружении смертей… Она поймала себя на мысли, что эти последние слова вполне мог бы произнести сам Дэвид. Дэвид нередко говорил мудрые вещи.

О Дэвид, Дэвид!… Как она сможет жить без него, одна? Ведь отныне ее ждало полное одиночество. Конечно, вокруг будут люди… Джон, например. Она содрогнулась, мысленно произнеся это имя. Почему смерть настигла Дэвида, а не его? Или Дэн. Да, Дэн всегда будет рядом. Добрый, предупредительный, хороший Дэн. Дэн был очень похож на Дэвида, но отличался от него беззаботностью, легкостью – по крайней мере в своем отношении к общим проблемам. Да, с ней всегда будет доброта Дэна. Нельзя совсем не учитывать и свекра. Но ближе всего к ней стоят Кэтлин и Пол. Да, Пол, он больше привязан к тетке, чем к родной матери. Непонятно только, зачем сейчас все эти мысли, когда главное заключается в том, что она лишилась Дэвида…

До нее донесся тихий голос Мэй. Она обсуждала что-то – наверняка, предстоящие похороны – с Дэном и Джоном. Потом раздался стук в дверь, и Пол сказал:

– Я погляжу, кто там.

Он исчез в кладовке. Скоро и оттуда послышалось жужжание голосов. Потом Сара увидела перед собой три фигуры. Двоих мужчин она видела впервые в жизни, зато третий, которого они поддерживали под локти, был ей хорошо знаком: это был человек, именовавшийся по недоразумению ее отцом. При одном взгляде на него весь свет померк у нее перед глазами. Увидев этого грязного недомерка, она соскочила со стула, словно подброшенная пружиной; стул ударился о стену. Ее голова и все тело стали раздуваться, заполняя все помещение, и она испугалась, что стены дома рухнут, как при новом взрыве.

Один из чужаков объяснил:

– Думали, что он тоже погребен среди развалин, а его только отбросило взрывной волной. Он бродил в стороне… Он говорит, что вы – его дочь, вот мы и привели его сюда…

– Уберите его!

– Но, миссис…

– Уберите его!

– Ему же некуда пойти…

– Что там такое? – спросил у нее из-за спины Дэн, а потом раздался голос Джона:

– Господи!

Она увидела, как он шагнул к ее отчиму.

– Повезло вам, – тихо молвил он.

Сара вытаращила глаза на них обоих: на гиганта Джона и на коротышку отчима; это из-за них она сейчас была благодарна Провидению за гибель мужа. Ее тело продолжало раздуваться, легкие распирали ребра, боль была нестерпимой. Она снова крикнула:

– Уберите его, говорю вам!

Все смотрели на нее. Никто не шелохнулся. Тогда она с проворством дикой пантеры выбросила вперед руку, схватила со стола чайник и, занеся высоко над головой, стала опускать его на голову этого субъекта, возвратившегося с того света.

Джон встал перед ней, выказав ничуть не меньше проворства. Со стороны они напоминали в это мгновение крест, так близко сошлись их тела. Потом чайник упал на пол. Она оттолкнула Джона, что вряд ли удалось бы сделать кому-то еще, так громаден он был. Второй раз в жизни она собиралась прибить отчима чайником, но ей вторично помешали.

К ней постепенно возвращалось зрение. Двое мужчин ушли, уведя с собой негодяя. Дэн тоже вышел. До нее донесся его сердитый голос:

– Найдите себе другое место. Как вы не поймете, что здесь вас не хотят?

В кухне оставались только Мэй, Джон и Кэтлин Кэтлин в страхе забилась в дальний угол. Ужас дочери подействовал на раздутый шар, в который успела превратиться Сара, как укол шилом. Она быстро вернулась к своему нормальному объему и оглядела их всех: Кэтлин, Мэй, Джона. Впервые в жизни она ненавидела Джона, ненавидела так же сильно, как его мать – ее. Кинувшись к креслу Дэвида, она вцепилась в него, забилась лицом в угол и наконец разразилась рыданиями, которым, казалось, не будет конца.

Часть пятая
1

Они бодро шагали вдоль стены работного дома, размахивая теннисными туфлями и ракетками. Путь их лежал по Талбот-род и дальше по Стэнхоуп-род. Оба трещали без умолку.

В свои девятнадцать лет Пол был выше Кэтлин всего на полголовы. Он был темноволос, кареглаз и довольно хорош собой. Однако телом остался очень худ – этим он не пошел в отца. Зато Кэтлин никак нельзя было назвать тощей. Она выглядела копией своей матери, только в совсем юном возрасте. Возможно, она уступала юной Саре в миловидности, зато казалась счастливой и совершенно свободной.

Глядя на Пола во все глаза, она спрашивала:

– Разве тебя не бесит, что ты сначала должен отслужить в армии? Почему бы тебе не сказать им, что ты поступишь в их распоряжение, когда отучишься в Оксфорде? Некоторые так и поступают. Рени Паттен говорит, что так сделал ее кузен.

– То же мне авторитет! – Пол издал притворно-сострадательный вздох, сделал важное лицо, поднял свободную руку и начал вещать голосом епископа, произносящего благословение: – Дитя мое, я не намерен возобновлять попытки достучаться до твоего смятенного рассудка. После нескольких неудачных попыток довести до твоего неразвитого сознания, что мое будущее зависит от такой безделицы, как небольшая сумма денег – небольшая в переносном смысле, – я встревожен твоей непонятливостью, воистину встревожен…

Уворачиваясь от удара ракеткой, он спрыгнул на проезжую часть; дальше они опять пошли вместе, громко смеясь на ходу.

– Знаю, что тебе надо раздобыть денег, – не унималась Кэтлин. – Но я говорю о другом: если бы ты так сказал, тебе бы дали денег, чтобы ты набрался разума, прежде чем служить.

Пол опять вздохнул и заговорил, глядя перед собой, словно читая письмо:

– Дорогие вооруженные силы Его Величества! Как вам известно, я полон рвения служить вам умом и сердцем на протяжении двух лет, в обмен за что вы станете кормить меня и заботиться обо мне во время моего последующего пребывания в некоем небесном граде. Но позвольте самоуверенно обратиться к вам с просьбой поступить наоборот и отложить мое поступление в ваше распоряжение до тех пор, пока я не поживу в небесном граде и не приобрету более глубокие познания в английской литературе, дабы спустя три года, когда я с радостью поступлю в войска, уже будучи гибридом неологиста и палеографа, если к тому времени добьюсь этого почетного наименования, оказывать неоценимые услуги моим товарищам по казарме при возникновении у них затруднений со словарным запасом…

Кэтлин опять замахнулась на него ракеткой.

– Все умничаешь? Какой ты чванливый! «Неологист, палеограф»! Надеюсь, когда-нибудь в Британском музее из тебя сделают чучело.

Пол закинул голову и захохотал, сразу сделавшись похожим на Джона.

– Смейся, смейся! Слушай, а ведь забавно, что из-за моего отца ты так пристрастился к словам! – Она задумалась.

– Да, если поразмыслить, то это действительно забавно. «Забавно» – не совсем верное слово в данном контексте, но мы это опустим. – Он насмешливо покосился на нее, но на сей раз издевательство не вызвало с ее стороны словесного отпора или попытки врезать ему ракеткой. Радуясь ее новому настроению, он продолжил: – Да, видимо, я никогда не занялся бы словесностью, если бы не дядя. Хорошо помню, как он впервые сказал мне, что все слова состоят из прямых линий. Я не поверил. Даже когда он показал мне это наглядно, я продолжал спорить. Именно поэтому я много лет спустя торжественно сунул ему под нос книгу о китайских иероглифах и сказал: «Распрямите-ка вот это, дядя Дэвид». Ох, и смеялся же он!

– Уже три года прошло, – тихо сказала Кэтлин, – а я продолжаю по нему горевать. Какой чудесный был у меня отец!

Они шли к церкви. В первый раз после корта оба умолкли. У ступенек Кэтлин остановилась и сказала:

– Мне надо зайти.

– Хорошо.

Он стал подниматься вместе с ней.

У двери Кэтлин задержалась.

– Ты бы не ходил. Тетя Мэй будет недовольна.

– Она не узнает.

– Странно, но она всегда все узнает. Помнишь, как однажды она сказала: «От тебя прямо разит ладаном».

– Она это выдумала. Я всегда захожу с тобой в церковь, почему же нельзя сделать это сейчас? Идем!

Он подтолкнул ее в сумрак собора.

После солнца в церкви показалось прохладно. Кэтлин прошла по боковому проходу к передней скамье перед алтарем Богоматери. Именно на эту скамью всегда садилась ее мать, когда в молодости посещала церковь; потом она ежедневно давала в молитвах обещание, что вернется на свое место. Кэтлин низко преклонила колена, после чего устроилась на скамье, опустила голову и закрыла лицо руками.

Пол не преклонил колен, а просто сел на скамью с краю и огляделся. Он всегда удивлялся, почему его так притягивает церковь. Дело было не в красоте архитектуры и внутреннего убранства – последнее казалось ему безвкусным. Кэтлин рассказывала, что роспись подновляют парни из клуба и что прихожане находят ее чудесной; Пол же считал это делом вкуса. Скульптуры казались ему грубыми, за исключением лика Святой Девы, который всякий раз принимал, с его точки зрения, разное выражение. Нет, ему самому было трудно разобраться, почему его так влечет в эту церковь. Не потому ли, что ее любит Кэтлин? Не исключено. Он покосился на нее. Она по-прежнему не отнимала ладоней от лица. Он почувствовал к ней сильнейшую нежность. Какая она чудесная! Чудесно в ней все: лицо, фигура, неподражаемая простота. Она очень старалась выглядеть умной – при этой мысли Пол улыбнулся; он надеялся, что эти старания ни к чему не приведут, потому что любил в ней именно эту врожденную простоту и прямой взгляд на вещи. Этим она пошла в мать. Тетя Сара была такой же, так же просто глядела на вещи. Но тетя Сара никогда не умничала. Она относилась к тем женщинам, которым этого совершенно не требуется. Он помнил, что так оценивал ее и его отец. Отец любил тетю Сару и по этой причине любил Кэтлин, потому что их было невозможно разделить. Пол знал, что ему скоро придется рассказать о своем чувстве к Кэтлин матери и что разговор будет тяжелым. Мать недолюбливала обеих – и Кэтлин, и Сару. Пол не знал, в чем причина. Впрочем, его мать мало кого любила, поэтому ее отношение к Саре и к ее дочери не вызывало у него удивления. Зато отец с радостью назовет Кэтлин дочерью, он прекрасно к ней относится. Однажды Мэй, желая уязвить Пола, сказала, что его отец лучше относится к Кэтлин, чем к родному сыну, но Пол не обиделся: раз отец любит Кэтлин, прекрасно!… Он встрепенулся и вспомнил о главном, что волновало его в данный момент: почему его тянет в эту церковь? Мистер Роджерс, его учитель в шестом классе, говаривал: «Если человек до двадцати лет не научится обуздывать свои мысли, то уже никогда не обуздает ни их, ни что-либо еще».

Он посмотрел на главный престол алтаря. Главный престол ему нравился. Возможно, из-за него и влекло Пола сюда. Когда-то, давным-давно, Кэтлин объяснила ему, что здесь священник ежедневно возвращает к жизни Христа. В тот раз он чуть животики не надорвал от смеха и еще долго ее дразнил, однако теперь, спустя годы, приобретя знания и изучив историю языка, в котором жили мифы и колдовство, он перестал смеяться. Ему только было непонятно, почему с накоплением знаний он принимал все ближе к сердцу идею ежедневного воскрешения. «Как олень стремится к источнику, так душа моя стремится к тебе». Эти слова, вычитанные некогда в молитвеннике Кэтлин, пришли сейчас ему на ум, и он ощутил беспокойство, словно его ранила их красота.

Кэтлин подняла голову, перекрестилась и улыбнулась Полу. Он встал со скамьи и последовал за ней. Подождав, пока она окунет пальцы в святую воду, перекрестится и преклонит колена, и при этом глядя на главный алтарь, он распахнул перед ней дверь и пропустил ее вперед.

– Как там холодно! – Она перепрыгнула сразу через две ступеньки и крикнула ему через плечо: – После церкви мне всегда так хорошо!

Он тоже в два прыжка оставил позади ступеньки и поровнялся с ней. Они набрали скорость и едва не сбили с ног отца Бейли.

– Никого не видим, да?

Священник поддержал Кэтлин и улыбнулся.

– Простите, святой отец!

– Валите стариков с ног, все вокруг ломаете!

Отец Бейли отряхнул свои брюки.

– Ломаем?! – со смехом переспросили они.

– Ничего смешного! – Он погрозил им пальцем. – Что вы устроили на корте? Сломали скамейку! Кто оторвал спинку от садовой скамейки?

– Святой отец! – Кэтлин прикрыла ладонью рот и посмотрела на Пола. – Мы расшалились и…

– Ничего себе шалости! – Он изобразил негодование. – Насколько я понимаю, там таких шалунов собралось человек десять. Каждый из вас теперь сдаст по два шиллинга на починку. Вам ясно?

Он оглядел обоих. Пол кивнул и ответил:

– Ясно. – Он не добавил «святой отец».

При взгляде на молодого человека выражение лица священника изменилось. Улыбка с него не исчезла, но появилась серьезность.

– Поздравляю, Пол! Оксфорд! Разве не чудесно? Стипендия в Оксфорде! Когда начинаете?

– Не сейчас, сэр. – Словечко «сэр» вылетело непроизвольно. – Сперва мне надо отслужить в армии.

– Когда вы прошли собеседование в Оксфорде?

– Еще до Рождества.

– Наверное, вы произвели на них очень хорошее впечатление, если вам решили дать стипендию.

– Где там! – Пол шутливо вытянул губы и с детской дурашливостью объяснил: – Просто мне повезло. Профессор английского, участвовавший в собеседовании, оказался специалистом по диалектам и, услыхав мой северный выговор, сказал: «Э-э, парень, тебя-то я и ищу! Всеми диалектами владею, кроме того, на котором говорят ваши углекопы. Тебя сам Господь прислал, парень!»

Все трое рассмеялись, оценив акцент. Отец Бейли смеялся очень весело, и у него, как всегда в таких случаях, выступили на глазах слезы.

– Ступайте с миром. – Он шутливо подтолкнул Пола, но тут же, утерев глаза, окликнул его: – Раз вы владеете языками, то наверняка переведете мне вот это… Как у вас с испанским?

– С испанским? Увы, никак. – Пол покачал головой.

Отец Бейли извлек из кармана бумажку и подал ее Полу со словами:

– Все равно взгляните, вдруг что-нибудь разберете.

На бумажке значилось следующее:

Si Sinor, Degrado, Forte Lorez Inaro.

Demainte Lorez Demis Trux,

Foolacoos Andens Andux.

Медленно повторив эту абракадабру, Пол молвил, подняв глаза на священника:

– Ничего не понимаю. Простите.

Священник укоризненно покачал головой.

– В таком случае, в Оксфорде вас не ждет ничего хорошего.

Отобрав у Пола бумажку, он стал тыкать в нее пальцем и декламировать заранее заготовленную детскую считалку, очень похожую по звучанию на этот текст. Пол и Кэтлин переглянулись и прыснули. Священник присоединился к ним и опять стал утирать слезы с глаз.

– Вот я вас и разоблачил! Один-ноль в мою пользу.

– Ну, и мошенник же вы, святой отец! – Кэтлин всплеснула руками.

– Погодите, сэр, я еще с вами расквитаюсь! – пообещал Пол.

– Сколько угодно, сколько угодно! – Священник припустился прочь, махая на прощание рукой. – До свидания!

– До свидания, святой отец! –крикнули Пол и Кэтлин в один голос.

Дальше они двигались наполовину шагом, наполовину бегом, повторяя друг другу дурацкую считалку, причем так громко, словно их разделяла целая миля.

– Разве отец Бейли – не прелесть?

– Более или менее, – хмуро произнес Пол, желая ее подразнить.

– Более или менее? Нет, прелесть! – Она в который раз замахнулась на него ракеткой, он поймал ее за руку, и завязалась возня, длившаяся до тех пор, пока Кэтлин не окаменела и не прошептала, задыхаясь: – Опусти, там, сзади, мой дед.

Пол послушался и как бы невзначай оглянулся. На некотором удалении по тротуару, как всегда, засунув руки в карманы, брел маленький человечек, которого Кэтлин звала дедом. Всякий раз, когда Полу доводилось его видеть, он торопился напомнить себе, что между тетей Сарой и Патом Бредли нет кровного родства, и это его очень радовало. Ему была бы невыносима мысль, что тетя Сара или Кэтлин хоть что-то переняли у этого субъекта.

Дальше они шли быстро, молча, соблюдая дистанцию. Наконец Кэтлин не выдержала:

– У меня от него мороз по коже.

– Не обращай на него внимания.

– Он донимает мать. Снова начал к нам наведываться. Его не было много месяцев, а теперь опять захаживает. Он жил у кузена, а потом они поссорились. Теперь дед хочет поселиться у нас. – Она посмотрела на Пола. – Лучше подохнуть, чем жить с ним под одной крышей! Но это нам не грозит – мать его на дух не переносит. Она каждый раз его гонит, а он все время возвращается. Некоторые считают, что мы должны его впустить, потому что у нас есть свободное место. Бетти Лоусон сказала в прошлый раз, когда мы с ней поссорились, что все знают, какая моя мать бессердечная: не впустила к себе собственного отца после налета! Наша ссора не имела никакого отношения к матери, мы повздорили на игре в нетбол, но она не смогла удержаться. Значит, люди до сих пор осуждают мать. Ведь это несправедливо, правда?

– Называть тетю Сару бессердечной? Это просто глупость! Наоборот, она слишком добрая. Не обращай внимания на сплетни. Люди всегда знают не больше половины правды, а другую половину придумывают. У тети Сары есть причины его ненавидеть, потому что он издевался над ней и над тетей Филис, когда они были молоды. Мне рассказывал об этом отец.

– Давай сядем на автобус, – предложила Кэтлин. – Хочу побыстрее попасть домой. Не ровен час, он нас заметит. Смотри, вот автобус. Побежали?

Они со всех ног бросились к остановке.

Спустя четверть часа они со смехом ворвались в кухню Сары и застали там не только хозяйку, но и гостью – Филис.

– Здравствуйте, тетя Филис!

– Здравствуй, Кэтлин! Играла в теннис?

– Да, тетя Филис.

Она швырнула ракетку и туфли на кресло.

Сара отвернулась от теста со словами:

– Немедленно убери! Сколько раз тебе повторять?

– Хорошо, хорошо, мама!

Взяв ракетку и протянув ее матери, Кэтлин невинно спросила:

– Куда убрать, мама?

Сара и Филис переглянулись. Сара, пряча улыбку, ответила:

– Куда хочешь, только живее.

Она уже хотела шлепнуть дочь, но та метнулась мимо Пола в чулан, вереща:

– Спасите!

– Сама спасайся, взрослая уже. – Разыгрывая из себя взрослого мужчину, Пол подошел к камину и, обращаясь к Филис, произнес басом: – Ох, уж эта молодежь!

Филис не удержалась от смеха, Сара стала вторить ей. Потом, не отрываясь от теста, она сказала Полу:

– За тобой заходила мать. Она думала, что ты уже вернулся.

Пол перестал смеяться и грустно сказал:

– Значит, я пошел.

– Куда ты? – спросила Кэтлин, снова появившись в кухне.

– Домой, куда же еще! У меня, знаешь ли, есть дом.

– Конечно, есть, кто же спорит! Я с тобой.

Прежде чем Пол нашелся с ответом, Сара сказала:

– Нет, Кэтлин, ты мне нужна. Отпусти Пола.

– Но…

– Никаких «но»! Ступай, Пол.

Она улыбнулась Полу, и он сказал на прощание:

– Я еще загляну.

Махнув Кэтлин ракеткой, он исчез.

– Зачем я тебе понадобилась, мама?

– Не торопись, всему свое время. И пяти минут не пробыла дома.

– Хочешь, чтобы я тебе чем-нибудь помогла?

– Нет, просто хочу, чтобы ты пять минут посидела смирно.

Она обернулась и улыбнулась дочери. Та, как водится, ответила ей улыбкой, но тут же поджала губы и усмехнулась, словно говоря: «Все что угодно, лишь бы сделать тебе приятное».

– Ну, я пошла, Сара. – Филис встала.

– Погоди, выпей чаю перед уходом.

– Не надо, я уже выпила две чашки. Хочешь, чтобы я захлебнулась чаем? Удивляюсь, как ты не отравишься. Сколько раз ты пьешь чай за рабочий день?

– Только дважды: утром и в полдник.

– Когда ты снова выходишь?

– В понедельник, наверное, если врач меня допустит. Глупо, конечно, простудиться в такую погоду, когда все стонут от жары. Но что поделаешь!

– Ты сможешь прийти к нам в выходной?

– Если пойду на рынок, то обязательно загляну.

– Захвати с собой Кэтлин. – Филис посмотрела на племянницу и сказала ей: – Ты у нас редко бываешь, а ведь ребята любят, когда ты нас навещаешь. Дик на днях меня спрашивает: мама, почему у нас в семье нет девчонок? Я говорю: доктор сказал, что у меня лучше получается выхаживать мальчишек, у меня, мол, слишком грубые руки, могу поранить, когда буду отвешивать оплеуху.

Кэтлин встретила шутку тети спокойной улыбкой и воздержалась от смеха. Филис резко отвернулась от нее.

– Все, пошла. Пока, Кэтлин.

– Пока, тетя Филис.

Похлопав ладонями по доске и вытерев остатки муки о фартук, Сара вышла вместе с Филис на порог. У двери они постояли, молча глядя на улицу. Филис прошептала:

– Она сохнет по Полу. Из этого что-нибудь получится?

– Все пойдет своим чередом.

– Что, если они задумают пожениться?

– Очень на это надеюсь.

– Неужели?

– Что в этом такого?

Сестры переглянулись, и Филис, спрятав глаза, ответила:

– Полагаю, что ничего. В наши дни против браков двоюродных братьев и сестер не слишком возражают. – Подняв глаза, она потребовала уточнений: – Ты действительно этого хочешь?

– Да, – сказала Сара, глядя на улицу. – Это единственное, чего мне теперь хочется.

– Почему бы тебе самой не выйти замуж? – ласково спросила Филис. – Ты вполне могла бы это сделать. Ты сейчас интереснее, чем в двадцать лет. Тебе идет худоба, а твой роскошный бюст все равно при тебе.

Сара оттолкнула ее, и обе прыснули.

– Куда ты без него? Кстати, тебе бы тогда не пришлось бегать через день на фабрику.

– Я предпочитаю фабрику.

– Что ж, тебе виднее. Каждый сам выбирает себе путь. – Помолчав, Филис спросила: – Как долго Кэтлин проучится в школе?

– Как можно дольше. До Пола ей все равно всегда будет далеко, но это не важно. Главное для нее – образование, чтобы хотя бы немного уменьшить разницу между ними.

– Ты все продумала. – Филис понимающе улыбнулась. – Что ж, все именно так и должно быть. Хотелось бы мне так же распланировать жизнь каждого из моих четверых, но у них мозгов кот наплакал, только и умеют, что заколачивать деньгу, да Ронни еще ловко бренчит на пианино. – Она усмехнулась. – Зато по части денег они далеко пойдут. Джимми всего семнадцать, а можно подумать, что все семьдесят. Знаешь ли ты, что это он открыл мороженое? – Она дернула Сару за руку. – Представь себе! Пока Джимми не начал его делать, о нем и не слыхивали. Ладно, – громко засмеялась она, – главное, что он на этом хорошо зарабатывает. Я желаю ему удачи.

Громкий смех Филис заставил Сару покоситься на дверь в нескольких ярдах от ее двери и сделать в адрес сестры предупредительный жест. Филис закрыла ладонью рот и втянула голову в плечи.

– Прости, – прошептала она. – Значит, потеплением и не пахнет?

Сара покачала головой.

– Теперь я не желаю никакого потепления.

– С ума сойти можно! Ты хочешь сказать, что она по-прежнему не удостаивает тебя даже словечком?

– Ни единым! Когда мы сталкиваемся на улице, она изображает из себя слепую. Что поделаешь! – Сара улыбнулась. – Теперь это уже не имеет никакого значения. Я даже забываю о ее существовании. Проходит несколько дней, а я ни разу и не вспомню, что на свете есть она.

– А старик по-прежнему заглядывает?

– Да, разок-другой в неделю, чаще по выходным. Кэтлин бывает у них.

– На твоем месте я бы ее туда не пускала. Раз не хотят знать тебя, пусть и с ней не знаются.

– Нет, я не хочу ей запрещать. В конце концов, это бабушка и внучка.

– Да, мы с тобой совсем разные. Я бы так не смогла. Что ж, мне пора. Увидимся на Страшном суде.

На эту мрачную, хоть и расхожую формулу расставания Сара отреагировала улыбкой и словами:

– Хорошо, на Страшном суде.

Знали ли они, что не пройдет и нескольких часов, как им придется поминать суд без всякой иронии?

– Поцелуй от меня своих мальчиков.

– Обязательно. Пока!

Вернувшись в дом, Сара подумала: «Вот странно! Филис говорит, что не смогла бы снести презрение свекрови, а сама столько лет носит на себе печать прокаженной, как жена араба, и хоть бы что! Филис – славная девочка, очень славная! Какое мужество!»

– Я не пойду в субботу к тете Филис, мама, – объявила Кэтлин, дожидавшаяся мать.

– Тебя никто не заставляет, – ответила Сара язвительным тоном.

– Ничего не могу с собой поделать, мама. Я пыталась, но…

Сара заняла свое рабочее место и, отвернувшись от дочери, сказала безразличным тоном:

– Я все знаю. Не будем вдаваться в подробности. Решай сама.

Кэтлин опустилась в кресло, именовавшееся прежде креслом Дэвида, и, потупив глаза, проговорила:

– Мне очень нравится тетя Филис. Она такая милая, добрая! Но ее сыновья и этот Али… В общем…

Сара обернулась.

– Тебя никто не осуждает, дочка, – сказала она ласково. – Я знаю, что ты чувствуешь, так что не переживай. Только не забывай, что мальчишки не виноваты, что смахивают на арабов, и они славные, только и всего.

– Знаю… – пробормотала Кэтлин. – Но Айрис Баннистер вечно во все сует свой нос. Она и другим разболтала. Перед самым праздником, то есть совсем недавно, шпионка Пегги Крофтон подходит ко мне и говорит: «Это правда, что твоя тетка живет с арабами?» Я едва удержалась, чтобы не заехать ей по физиономии.

– Цветные в наши дни сплошь и рядом заключают браки с белыми, и только невежды раздувают из этого невесть что. Вот как ты должна к этому относиться. А эти девчонки постыдились бы! Даром, что образованные…

– То же мне образованные! – Кэтлин фыркнула. – Айрис Баннистер живет в деревне Вестоу. Домик у них – я его видела – почти такой же, как у нас, но лишь потому, что это Вестоу, она задирает нос и только и болтает, что о частной школе, в которой она училась перед тем, как перевестись в нашу. Бетти Чалмерс говорит, что заведение было жалкое, просто дом с двумя воспитательницами, старушками, а не учителями, зато они были такие рафинированные и разговаривали вот так… – Кэтлин сморщила нос и приподняла верхнюю губу, обнажив зубы. Когда мать не выдержала и рассмеялась, она тоже прыснула и проговорила сквозь смех: – У Бетти Чалмерс это получается отменно, можно умереть со смеху.

– Господи! – Сара, продолжая посмеиваться, покачала головой, удивляясь, какие мелочи беспокоят людей в юности.

– Зайду-ка я на минутку к тете Мэй, – сказала Кэтлин, вставая.

Сара сразу перестала смеяться и поспешно ответила:

– Не стоит. Тетя Мэй редко видится с Полом. Ты ведь знаешь, что он скоро уедет.

– Именно поэтому я…

– А о тете Мэй ты подумала? Да, совсем забыла! – Сара постучала себя согнутым пальцем по лбу. – Утром заходила Лорна Мак-Кей, приглашала тебя послушать новую пластинку.

– Ну, все!

– А я думала, что Лорна тебе нравится.

– Нравится, только там обязательно будет Майкл.

Сара улыбнулась.

– И Майкл тебе в свое время нравился.

– Наверное. Он ничего, только вечно приглашает меня пойти с ним то в кино, то еще куда-нибудь.

– Но ты ведь ходишь в кино с Полом.

– Хожу, но это совсем другое дело. Кстати, он говорит то же самое: «С Полом-то ты ходишь!»

– А ты что отвечаешь? – Сара улыбалась, не отрываясь от дел.

– А я отвечаю… – Кэтлин помолчала и прыснула. – Говорю, с Полом ты меня отпускаешь, потому что он мой двоюродный брат, а для того, чтобы ходить с ним, я, по твоему мнению, недостаточно взрослая.

– Вот плутовка! – Теперь Сара глядела на дочь во все глаза. – Но все равно я бы на твоем месте заглянула к Лорне. – Это было приказание, обличенное в мягкую форму.

– Загляну, загляну. – Кэтлин вздохнула. – Это будет образовательное мероприятие, а в перерывах – восторги по поводу Майкла. – Она продолжила голосом Лорны и с ее ужимками: – Наш Майкл зарабатывает по шестнадцать фунтов в неделю, это в девятнадцать-то лет, а когда спускается в забой, то может заколотить больше двадцати.

Она колыхнула пышными бедрами, и Сара одернула ее:

– Не язви!

– Вечно она твердит о том, сколько их драгоценный Майкл зарабатывает. Приносит столько, сколько Полу за целый год не заработать. Якобы ее мать сказала, что Пол начнет зарабатывать, только когда ему стукнет двадцать три года.

– Так и сказала?

– Да.

– Зато у Пола есть кое-что, что не купишь ни за какие деньги, так им и ответь.

– Я уже ответила. И потом, мне не верится, что Майкл имеет по шестнадцать фунтов в неделю, а тебе?

– Почему же, сейчас в забое, да еще при переработках, как раз по столько и заколачивают. Не удивлюсь, если набегают все двадцать фунтов. Уголь сейчас – все равно что золото. Пускай это продолжается, уж больно долго мы страдали.

– Не желаю выходить замуж за шахтера! Кэтлин направилась к двери, но ее настиг ответ матери:

– Не выходи.

– Не выйду.

Они по привычке переглянулись и засмеялись.

– Я ненадолго, – пообещала Кэтлин.

– Не торопись. Если заглянет Пол, я за тобой схожу.

– Правда? – Кэтлин просияла. – Отлично! Пока!

– Счастливо, милая.

Пол, Пол, Пол, все время только Пол на языке-и при пробуждении, и при отходе ко сну. Изменится ли она? Пока ей всего шестнадцать лет, в будущем возможно всякое. А вообще-то вряд ли… Сара покачала головой. Девочка крепко сидит на крючке. При всей своей несхожести с отцом Пол обладает такой же мужской неотразимостью. Нет, Кэтлин не передумает. Сара молилась о том, чтобы она не передумала, потому что в противном случае… Сара замерла, уставившись на противоположную стену. В противном случае все ее усилия, ее самозабвение, попытки выбрать верный путь пойдут прахом.

Глядя на стену, она вспоминала день, когда сделала решающий выбор. Это случилось полгода назад в этой самой кухне. Джон уже полтора года как уволился из военно-воздушных сил и преуспел на почве радио. Все началось с разговора о магазине.

«Это настоящая золотая жила, Сара, – говорил он. – Ты не поверишь, сколько денег это сулит. Джо открывает еще один магазин в Уоллсенде, а я останусь при этом, в Ньюкасле, и буду заодно приглядывать за мастерскими. Если подвернется подходящий кандидат, мы откроем еще одну точку здесь, в Шилдсе. Все сходят с ума от радио. На подходе еще одно новшество – телевидение. Ставлю шиллинг, что через десять лет каждый будет иметь дома телевизор».

«Это что еще такое?»

«То же самое, что кино».

«Прямо на дому?» Она засмеялась, приняв это за шутку.

Он серьезно закивал.

«Тем не менее это факт. Над этим работали еще до войны, и сейчас из Лондона подается телевизионный сигнал. Поверь, это не сказки. Мы с Джо держим на руках козырные карты. – Он отвернулся от нее и добавил: – Выходит, мы с Джо не напрасно торчали в ВВС, не напрасно мечтали в той забытой Богом дыре, что будем делать после войны. Джо бы заключал контракты и производил закупки, я бы отвечал за производство… Представляешь, все именно так и вышло! Когда я вспоминаю, сколько лет прозябал на пособии… Господи, целую вечность! Сейчас я не могу поверить, что все это происходит именно со мной. Я купил машину, Сара».

«Машину?!» Она расширила глаза.

«Да, и еще какую! По дешевке. Она не новая, но всю войну простояла на приколе. «Ровер» тридцать восьмого года, красавец, все равно что «роллс-ройс», честное слово».

«О Джон!» Она ласково посмотрела на него и улыбнулась. Она была довольна за него. Успех усмирит его хотя бы частично.

Он продолжал:

«У меня есть не только общие с Джо, но и собственные планы. Я сказал себе: заработаю денег, и побольше, а потом, так сказать, выкуплюсь и стану делать то, что хотел делать всю жизнь».

Она напряглась и притихла.

«С меня довольно. Все, наелся. Для женщины я не подарок, знаю, но с этим покончено. Теперь у меня появились деньги, со временем их станет еще больше. Но одно я решил твердо: Мэй не суждено купаться в моих деньгах. Клянусь, я позабочусь об этом. Лучше раздать все городским шлюхам».

Тут она не удержалась от укоризненного восклицания, и он поспешно сказал:

«Ты не представляешь, что это была за жизнь, Сара! Она – все равно что моя матушка, только в своем духе. Нет, гораздо хуже! Мое решение твердое».

Она ответила таким тихим голосом, что едва расслышала сама себя:

«Ты не забыл про Пола?»

«Не забыл! – гаркнул он. – Пройдет несколько месяцев – и Пол определится со своим будущим. Ему так или иначе придется отслужить, а дальше он заживет своей жизнью, и с моей пожизненной отсидкой будет покончено».

Глядя на него, она невыразительно произнесла:

«Пол любит Кэтлин, а она – его».

У него отвисла челюсть. Он не меньше минуты смотрел на нее во все глаза, а потом возразил:

«Но ведь они еще дети! Просто они выросли вместе…»

«По-моему, это глубже. Я подожду, что из этого получится».

Он шагнул к ней и крикнул:

«Сара!…»

Она остановила его, выбросив вперед руку. Ей не пришлось до него дотрагиваться, хватило предупредительного жеста.

«Я жду. Кэтлин – мое единственное сокровище, пора бы тебе это понять».

«Знаю, но хочу рискнуть. Не так уж много нам осталось…»

Она уронила голову и шепотом ответила:

«Для этого еще будет время».

Он снова надолго застыл, глядя на нее в упор, а потом со свойственной ему прямотой выложил правду:

«Возможно, у тебя оно и будет, а у меня его уже в обрез. Я уже почти дошел до точки, Сара. Я так создан, что рядом со мной должен кто-то быть… Я много лет мечтал, чтобы это была именно ты».

«Ничем не могу тебе помочь», – ответила она, не поднимая головы.

Он развернулся и молча вышел. Так, сравнительно спокойно и мирно, они предрешили свое будущее.

Сара вспомнила про тесто и снова взялась его раскатывать. Потянувшись за противнем, она увидела в окошко Дэна и просияла. Он вошел, принюхался и воскликнул:

– Ну и аромат! Что готовится?

– Так, разное по мелочи. Они же вечно голодны.

– Они? Ты, разумеется, имеешь в виду Пола. Если бы тебе платили за всю ту еду, которую он тут поглотил, ты бы уже скопила изрядную сумму.

– Подумаешь! Все равно я что-то пеку, а Кэтлин часто демонстрирует норов, как молодая лошадка, и отказывается есть.

– Ну и жара!

– Я налью тебе чашку чая.

– Нет, я буквально на минутку.

Тем не менее он присел у стола.

– Но ведь сегодня среда, у тебя выходной.

– Да, магазин закрыт. Я свободен, но все равно направляюсь туда. Старушка затеяла переселение. У нее появилась одна идея, и она взялась за ее осуществление. Она воображает, что я не вижу, куда она клонит… Она хочет, чтобы я переехал туда.

– Неужели?

– Да. После смерти старого хозяина она страдает от одиночества. Я знал, что в конце концов она меня позовет, и это не так уж плохо – она страшно милая старушенция. Я очень к ней привязан, к тому же она все время твердит, что совсем скоро все там станет только моим…

Он положил локоть на стол и задел бутылку, лежавшую на боку, заставив Сару воскликнуть:

– Ты весь перепачкался мукой!

Она схватила со стола бутылку, и он заметил:

– Удачная идея – пользоваться бутылкой вместо скалки. Сама придумала?

– Нет, вычитала в журнале. Получается очень хорошо. Наливаешь в бутылку холодную воду, и тесто не рассыпается.

– То ли еще будет!… Вот я и говорю: мир не без добрых людей, а эта пара всегда была ко мне безупречно добра, хотя мы никакие не родственники. Иногда чужие люди оказываются гораздо добрее родных, ты не находишь? – Он не ждал от нее ответа. – Я очень правильно поступил, что вложил в дело свои четыреста фунтов. Они окупились тысячекратно. Не буквально, конечно, – поправился он. – В общем, ты меня понимаешь. И вот теперь это переселение. У нее целых шесть комнат, все большие, хорошо обставленные, с любопытными предметами. Она уже давно носится с идеей превратить свое жилище в две квартиры. Мол, там вполне могут жить сразу двое, сохраняя хорошие отношения и не наступая друг другу на ноги. Бедненькая! Я всегда знал, к чему она клонит, но не подавал виду. Мне будет трудно съехать оттуда… – Он показал на стену.

– Да, – кивнула Сара, – это действительно проблема. Вряд ли тебе следует так поступать, Дэн. Без тебя ей будет одиноко.

Дэн долго смотрел на Сару, а потом молвил:

– Ты сама не знаешь, какая ты замечательная! А я всегда это знал.

– Хватит, Дэн! Уж я-то все про себя знаю.

– Я не шучу. Ты знаешь, как я ко всему этому отношусь. Ты пытаешься уговорить меня остаться, потому что жалеешь Мэри: ей, видишь ли, будет одиноко! У нее есть Стен, Джон и Мэй живут напротив, у нее двое внуков, а ей одиноко! Она причинила тебе столько зла, а ты ее по-прежнему жалеешь.

– Она несчастна… в душе. А несчастные люди чувствуют себя одинокими. Мы все в большей или меньшей степени одиноки, а несчастные люди – тем более.

– Наверное, ты права. Есть еще один довод против моего переезда, до которого тебе, видать, нет дела: я уже не смогу каждый день у вас бывать.

– Мне как раз есть до этого дело. – Она выпрямилась. – Просто не знаю, что бы я делала без тебя, Дэн. Раньше я никогда в этом не признавалась, а теперь скажу: в самом начале я бы рехнулась, если бы не твоя поддержка. Вся моя жизнь пошла бы прахом, если бы ты перестал к нам заглядывать.

Теперь Дэн смотрел на нее серьезно, без тени веселья. Взъерошив в волнении свои густые поседевшие волосы, он порывисто встал, подошел к камину и уставился на холодный очаг. Сара осталась на прежнем месте. Ее руки почему-то нервно дрожали.

– Ты давно не разговаривала с Джоном? – неожиданно спросил он.

– С Джоном? – При звуке этого имени она окаменела, напряженно глядя Дэну в спину. – С Джоном?

– У них с женой назревает разрыв, о чем можно только сожалеть. Было бы лучше, если бы он сперва позволил своему парню встать на ноги. Хотя в каком-то смысле я его не виню: ему несладко живется с тех пор, как он вернулся. Да и до войны было не лучше. – Дэн медленно повернулся и посмотрел на Сару. – Он собирается уйти от Мэй.

У нее саднило горло, словно она проглотила кость. Она не могла ни глотать, ни говорить. А ведь слова Дэна не были для нее новостью, она знала, что это вот-вот произойдет.

– Что ты собираешься делать, Сара? – долетел до нее вопрос Дэна.

– Я? Я?… – Она недоуменно покачала головой. – Ничего. При чем тут я?

Она изобразила возмущение, однако не смогла смотреть на него и опустила глаза, а потом и голову. Он подошел к ней и сказал:

– Очень рад, Сара, очень рад. Старушке я скажу, что не буду переезжать, по крайней мере пока. Ну, я пошел. Будь здорова, Сара.

– Будь здоров, Дэн.

Она ждала, чтобы он ушел, но он не двигался с места. Она заглянула в доброе лицо этого человека, сочетавшего в себе мягкость Дэвида и мужественность Джона. Это было привлекательнейшее сочетание, если учесть, что он приходился родным братом ее свекрови. Когда Дэн погладил ее по щеке, то ей показалось, что ожил Дэвид. Отвернувшись, он вышел.

Глядя на то, как он, выходя с заднего двора на аллею, нагибается, чтобы закрутить кран, она размышляла не о нем, не о Джоне, даже не о Дэвиде, а о старой женщине, обитавшей в соседнем доме, – матери и сестре этой троицы, и о тех ее словах, что уже много лет раздавались у нее в голове: «Ты отняла у меня моих мужчин!»

Сара опустила голову, подперев лоб ладонью. Чтобы встряхнуться, ей требовалась чашка крепкого чаю.

За чаем она размышляла о том, как повлияли на нее годы, что сделала с ней любовь ко многим людям. Она любила Дэвида – о да, она любила его! Но страсть питала к Джону. Не любя его, она его вожделела. Теперь она ясно это понимала. В первый месяц замужества ее тело стало университетом, в котором она получала представление о собственных желаниях, однако она быстро поняла, что наставник остался далеко позади, не имея сил ее догнать. Дэвиду катастрофически не хватало беспечности, напора, здорового эгоизма. Зато всем этим в избытке обладал Джон.

Она дернула воротничок блузки, чтобы было легче дышать. В доме было нестерпимо душно. Она встала, подошла к окну и подняла раму. В этот самый момент увидела перед задней калиткой тощую, высохшую фигурку отчима. Он тоже заметил ее и, дабы не дать ей захлопнуть дверь, рысью пересек двор.

Сара отвернулась от окна, тяжело дыша. Бросаться в кладовую, ему наперерез, уже не было смысла – он окажется там раньше ее. Через пару секунд у нее за спиной раздался его голос – не смиренный, как когда-то, а сердитый:

– Дай тебе волю, ты бы захлопнула дверь у меня перед носом.

Помолчав, она произнесла таким чужим голосом, что сама не поверила своим ушам:

– Я говорила, чтобы ты не смел сюда являться. Ты не понимаешь слов? – Она знала, что в присутствии этого человека перестает быть собой.

– Мне больше некуда податься. Меня отовсюду выгнали.

– Тебе не впервой. Найдешь, где притулиться.

– С моими деньгами мне нигде нет места, разве что в шалаше.

– Меня не интересует, где ты будешь жить, я уже говорила тебе, что это не мое дело. Убирайся! – Она по-прежнему стояла к нему спиной.

– Все удивляются: у тебя пустует комната, а я сплю на улице. Ждешь, чтобы я угодил в работный дом?

– Именно.

– Не дождешься. Я поселюсь здесь.

Она обернулась и сделала большие глаза.

– Что ты сказал? Ты поселишься здесь только после моей смерти. Ты годами меня шантажировал, но я уже предупреждала тебя, что единственного человека, которого могли ранить твои козни, теперь нет на свете. Можешь болтать все, что тебе вздумается, мне нет до этого никакого дела, хоть ори во всю глотку.

– Сначала подумай, а потом говори. – Он сказал это медленно и спокойно.

Она прищурилась, не улавливая его мысли. Куда он клонит? На что намекает? Опять в его грязном умишке поселился какой-то мерзкий замысел!

– Что за дрянь ты теперь вынашиваешь?

Он уставился на нее своими водянистыми глазками. Из угла рта текла слюна.

– Так ты не хочешь меня впустить? Учти, ты пожалеешь, если откажешься. Говорю тебе, пожалеешь.

– Убирайся вон!

Она угрожающе двинулась к нему от стола, но он не шелохнулся.

– Ты могла бы поселить меня здесь. Говорю тебе, игра стоит свеч.

– Прочь!

– Ладно. Раз ты так, я пошел. Я найду эту парочку и раскрою им глаза.

Она поморщилась.

– Какая парочка? Кто это?

– Сопляки.

– Сопляки? – машинально повторила она.

– Они самые. Что, назвать по именам? Придется их предупредить, чтобы соблюдали осторожность.

Ее лицо медленно разгладилось. Она повторила слово «осторожность», беззвучно шевеля губами.

– Видел я их вместе у дамбы. Уж так резвятся, что того и гляди прыгнут в постель, а ведь им никак нельзя. – Он посмотрел на Сару. Она стояла, как громом пораженная. – Ты не должна этого допускать. Это же противоестественно – при одном-то отце… Разве не так? Она родилась в точности через девять месяцев после того Нового года, когда ты миловалась на пустыре со своим верзилой. Что, нечем крыть? Если бы это было не так, то разве стала бы ты столько лет от меня откупаться? Нет, тебе было что скрывать, и сейчас есть.

Сара снова испытала отвратительное чувство, будто ее тело раздувается и вот-вот взорвется; теперь это было даже более невыносимо, чем прежде. От ярости она не чуяла под собой ног. Она схватила со стола первое, что попалось под руку – игравшую роль скалки бутылку с водой, – и метнула ему в голову. Он пытался увернуться, но бутылка угодила ему прямо в темя. Он рухнул как подкошенный.

Сара застыла, вцепившись в стол. Она заметила, что во дворе кто-то есть, но еще не догадалась, кто именно. Ее тело все еще раздувалось, голове не хватало места в тесном помещении. Глаза едва не вылезли из орбит, когда она увидела на полу кровь. Но, чем больше ее распирало, тем спокойнее делалось у нее на душе, словно она перенеслась в иной мир, где царило извечное безмолвие. Даже когда рядом очутилась Мэй, сопровождаемая Полом, Сара не издала ни звука. Мэй опустилась на колени, подняла безжизненную голову поверженного, засунула руку ему под жилет. Сейчас Мэй выглядела более человечной, чем когда-либо за все эти годы.

– Он мертв, – сообщила она.

Сара и без нее знала, что он мертв. Как только бутылка стукнула его по темени, она поняла, что казнила его. Она была рада этому. Теперь он не сможет пакостить и терроризировать ее. Он никому больше не причинит вреда. Он больше не опасен для Кэтлин. Это было важнее всего остального – теперь Кэтлин будет в безопасности. Пол тоже. Обоим больше ничто не угрожало.

2

Время существует только у нас в голове. Эти слова произнес в свое время Дэвид. Он где-то это вычитал и восхищался справедливостью такого утверждения. Да, время не существует помимо нас. Теперь и она знала, насколько это верно, ведь для нее времени более не существовало. Время, доступное ее мозгу, скоро совсем исчезнет, но это ее не беспокоило. Она отвергла и время, и все остальное. Ей хотелось одного: чтобы все поскорее кончилось. Конец ее не страшил, она так и сказала священнику. Время от времени к ней возвращался рассудок, и она внятно отвечала на вопросы. Но, когда священник заговорил с ней о Боге, она едва не засмеялась – теперь сама мысль о Боге казалась ей смехотворной. Иногда она удивлялась про себя доверчивости людей, продолжающих верить в Бога, который отвернулся от нее и потому перестал для нее существовать. Рассудком она готова была поверить в Его существование, однако одновременно она представляла Его лишенным души, ведь Он не имеет снисхождения к живым людям. Ее так и подмывало воплотить эти мысли в слова и огорошить ими священника. Однако священник звался отцом Бейли, а от отца Бейли она всегда видела одно добро. Впрочем, он повторял одно и то же, пытаясь спровоцировать ее на ответ:

– Ты должна все рассказать, Сара, – твердил он. – Сегодня же! Это твой последний шанс. Скажи, что он годами тебя шантажировал. Скажи! Ты меня слышишь? Сара? Сара!

Она опускала глаза, смущаясь от его сочувственного взгляда. Он ничего не мог сделать. Как священник, он не мог нарушить тайну исповеди. Но и она ничего не могла поделать. Ведь если бы она решилась говорить, то смогла бы сказать только половину правды. Она бы сказала: «Отчим шантажировал меня, потому что думал, что я была с Джоном, хотя я с ним не была». Но поверят ли ей? Ни за что! Умники в суде скажут: зачем вы, в таком случае, покупали его молчание? Дальше трудности станут нарастать, как снежный ком. Она не сможет убедить их, зачем вообще начала давать ему деньги. Все это было далеко в прошлом. Даже если бы она сумела все связно объяснить, это ничего бы не дало. Ей одной было известно то, что по-настоящему имело значение. То же самое было известно отчиму, но он мертв. Потому и мертв, что создал… это - известное ей одной и подлежащее сокрытию. Это было ложью, беспардонной ложью, однако она была вынуждена скрывать эту ложь, потому что стоит только об этом обмолвиться, как все поверят именно этой лжи. Дыма без огня не бывает. Все вспомнят, что Кэтлин и Пол были неразлучны с раннего детства, что Джон любил Кэтлин, как родную дочь… Впрочем, этого не произойдет, она не пустит гулять эту ложь, хотя ложь подарила бы ей жизнь. Лучше пусть ложь погибнет вместе с ней. Главное, чтобы не пострадала Кэтлин.

Священник удалился, его сменили две надзирательницы. Одна из них была миловидна и говорила ласковым голосом. Она была ровесницей Сары; на лестнице она взяла Сару за руку и сжала ее, пытаясь подбодрить. Потом, когда она сидела рядом с подсудимой, выражение ее лица было холодным и безразличным.

Сара оглядела зал суда, с трудом поворачивая голову. Она сразу увидела Филис, у которой на лице остались одни глаза, полные сострадания. Милая Филис! Рядом с ней сидели Али и Джимми, тоже очень хорошие люди.

Дэн напряженно следил за Сарой. Ее душа потянулась к нему и призвала: «Не плачь, Дэн! Хватит плакать!» Рядом с Дэном сидела Кэтлин. Ее лицо было мучнисто-белым, глаза стали двумя темными озерами, переполненными жалостью. Ее душа потянулась и к дочери, рванулась к ней, призывая: «Милая, милая, не волнуйся, все обойдется…» Дальше сидел Пол, потупив голову и не глядя на нее. Ни разу не взглянул! Ее внутренний голос воззвал к нему: «Посмотри же на меня, Пол, я вовсе не плохая. Пожалуйста, посмотри!» Но Пол отказывался ее слышать. Рядом с Полом сидела Мэй. Мэй не боялась смотреть на Сару. Но что у нее на уме? Никто никогда не знал этого в точности. Рядом с Мэй сидел мужчина, на которого уже сама Сара отказывалась смотреть; она не желала даже мысленно произносить его имя, потому что все случилось именно из-за него: желание, которым исходила его плоть, определила ход всей ее жизни, а теперь он сидел здесь… Увидимся на Страшном суде, на Страшном суде…

Она снова отключилась. До нее смутно донесся голос прокурора, определенно, питавшего к ней ненависть. Он выступал так, словно знал ее с рождения, словно у нее на счету не было ни одного достойного поступка. Почему он так о ней отзывается? Он, судя по всему, ненавидел не только ее, но и симпатичного человека, выступавшего в ее защиту. Он говорил ему неприятные слова, обдавал сарказмом, всегда имевшим отношение и к ней.

В данный момент защитник обращался к судье, испрашивая разрешения пригласить еще одного свидетеля. Через некоторое время на месте для дачи свидетельских показаний появился совершенно незнакомый Саре мужчина. То, что она никогда в жизни его не видела, не вызвало у нее удивления, так как он сказал, что живет в Уоллсенде, а она не знала там ни души. Он назвался Джеймсом Балластом и показал, что его брат однажды сильно поколотил покойного.

– Почему ваш брат это сделал? – спросил симпатичный человек.

Потому что покойный шпионил за влюбленными. Он подглядывал за братом свидетеля, и брат устроил засаду, поймал его и отделал.

– Где сейчас ваш брат? – спросил симпатичный человек.

– Его нет в живых, – был ответ. – Он погиб на войне.

– Зачем все это? – прозвучал холодный вопрос судьи. – Это не имеет никакого отношения к данному делу.

– Я просто пытаюсь показать, ваша честь, – ответил симпатичный, – каким человеком являлся покойный.

– Мы здесь не разбираем характера покойного, – прозвучал холодный ответ, – а выясняем, имело ли место убийство. Зачем вы пригласили такого свидетеля?

– Он сам вызвался выступить свидетелем, ваша честь, полагая, что этим поможет обвиняемой.

– Вы, видимо, тоже так полагали?

– Да, ваша честь.

Люди очень добры. Дэн всегда повторял, что люди добры. Это относилось ко всем, кроме прокурора. Сейчас он стоял перед присяжными, убеждая их в ее порочности. Он даже вспомнил про то, как на следующий день после налета она отказала отцу в крове, кричала на него и порывалась чем-нибудь в него бросить.

У людей хорошая память. Очень хорошую память продемонстрировала, например, Мэй – это она ответила утвердительно на вопрос, случалось ли Саре и раньше поднимать руку на отца. У Мэй оказалось немало общего с прокурором.

Потом к присяжным обратился симпатичный защитник. Он поведал им, через что она прошла в детстве, как боялась покойного, как он избивал ее и сестру… Филис уже рассказала про это все, что могла, проявив полнейшее бесстрашие. Филис никого не боялась. Она откровенно заявила: «Я всегда хотела его убить и много раз обещала, что так и сделаю. Я бы сдержала обещание, если бы выдался случай». Судья велел ей прекратить болтовню, но она разошлась, и он предупредил, что ее выведут из зала суда. Он дважды делал ей предупреждение, потому что она постоянно вскакивала с места.

Потом присяжные удалились в совещательную комнату, а надзирательницы повели Сару вниз, причем добрая надзирательница сочувственно стиснула ей плечо, хоть и промолчала. Ей предложили еду и питье, но она ограничилась чашкой чаю, у которого был совершенно не тот вкус, как у ее домашнего чая.

Она сидела, глядя прямо перед собой, сложив руки на коленях. Шло время. Она полагала, что истекли часы, но не знала, сколько в точности. Всем, кроме нее, не сиделось на месте. С ней пытался разговаривать полицейский, даже самые надутые личности обращались с ней ласково. Потом все разом отошли, чтобы поговорить в коридоре. До нее долетел чей-то голос:

– … Он, кажется, не признал ее умалишенной, хотя очень долго обследовал. Просто она ушла в себя. С ними это бывает. Скорее всего, она такой и останется до самого конца. А может быть, конца не будет…

– Тсс! – прошептал кто-то.

– Ничего, до нее сейчас все равно ничего не доходит.

Внезапно ее опять повели наверх, где все уже расселись по местам, словно не было бесконечного перерыва. Со скамьи присяжных поднялся мужчина и на вопрос судьи ответил:

– Мы признали подсудимую виновной в непредумышленном убийстве, ваша честь. Мы пришли к мнению, что умысел лишить его жизни в ее действиях отсутствовал.

Ее мозг заработал, она стремилась унестись прочь – туда, куда не сможет долететь голос судьи, однако, как только она достигла желаемых далей, голос судьи проник и туда. Она разобрала две фразы. Первая была такая:

– Присяжные признали ваше преступление неумышленным.

Ей почему-то показалось, что сам судья не согласен с этим вердиктом.

Вторая фраза гласила:

– Тем не менее вы убили человека и признаны виновной в непредумышленном убийстве. Посему я приговариваю вас к тюремному заключению сроком на пятнадцать лет.

Она снова обрела способность анализировать происходящее. Значит, ее не ждет смерть. Это сильно ее удивило. Потом в голове застучало: «Пятнадцать лет, пятнадцать лет!» До ее ушей донесся крик Филис:

– Это чудовищно! Какая жестокость! Ему уже давно пора была подохнуть! Свинья! Жаль, что я сама его не прибила! Господи, Сара, Сара! Пятнадцать лет! Боже всемогущий!…

Голос Филис постепенно смолк – ее выволокли из зала.

Перед тем, как ее увели вниз, Сара окинула взглядом всю свою родню. Они стояли в немом оцепенении, за исключением Джона. Наверное, потому, что он не смотрел на нее, она уперлась в него взглядом. Он низко опустил голову и закрыл руками лицо.

3

День был бесцветный, весь мир лишился красок. Все вокруг сводило с ума – он чувствовал, что лишается рассудка. После суда все изменились – и люди, и вещи. Впрочем, некоторые изменились еще до суда. Взять хотя бы Пола. Что случилось с парнем? Почему такая перемена в его отношении к Кэтлин?

Джон в три прыжка достиг окна и увидел, как Кэтлин идет по аллее к задней калитке своего дома. Дом все еще принадлежал ей, она отказывалась съезжать. Впрочем, это уже была не прежняя девушка, подвижная и жизнерадостная, она повзрослела за одну ночь и сама не успела к этому привыкнуть. Она нуждалась в помощи и утешении, но единственный человек, от которого она надеялась получить и то, и другое, отвернулся от нее. Почему, почему? Ничего, он обязательно в этом разберется. Он найдет слова, чтобы пронять юного нахала.

Джон отвернулся от окна с намерением выйти, но в этот момент в комнату вошел Пол. Джон подпустил его к камину и только тогда произнес:

– Скажи на милость, что с тобой случилось? Все мы испытали потрясение, но хуже всего пришлось Кэтлин. Ей требуется твоя помощь, а что ты? Ты уже несколько недель ее сторонишься, словно она прокаженная. Мне это не нравится. – Джон нахмурился, потом ощерился. – Мне не нравится эта черта характера: в тот самый момент, когда в человеке больше всего нуждаются, им овладевает робость. Даже если тетя Сара совершила дурной поступок – о чем еще можно поспорить, – ты не должен винить в этом Кэтлин. А ты поступаешь именно так. Как только она появляется, ты бежишь от нее сломя голову. Давай-ка расставим точки над «i». В чем дело?

– Я хочу с тобой поговорить. – Пол сказал это спокойно и холодно.

– Так говори. Выкладывай!

Джон смотрел на сына и ждал. Устав ждать, он прикрикнул:

– Ну, что ты тянешь? Кажется, ты хотел…

– Я хочу стать священником.

В комнате повисла тишина, от какой лопаются барабанные перепонки. Ее не могли нарушить ни детские крики с улицы, ни мужской голос, звавший сына, ни младенческий плач.

– Повтори, – попросил Джон безразличным тоном.

– Ты слышал, что я сказал.

– Кажется, слышал. Мне показалось, ты сказал: «Я хочу стать священником». Я не ослышался?

– Да, я сказал именно это.

Джон опустил голову на грудь, шея его напряглась и покраснела.

– Значит, мы желаем стать… Слушай, ты в своем уме?

– Да.

– Священником? Не пастором, не викарием, а именно священником?

– Да, так я сказал.

– Католическим священником?

– Католическим священником.

– Ты что, ждешь, чтобы я рассвирепел и ударил тебя?

– Можешь делать, что хочешь, это ничего не изменит.

– Не изменит, говоришь? Убирайся! – Джон описал рукой полукруг, указав на дверь, однако стоило Полу шагнуть в указанном направлении, как он преградил ему путь с криком: – Господи, что я говорю? Ты не выйдешь отсюда, пока я не услышу от тебя разумных речей. Священник! Он собрался стать священником… Только через мой окровавленный труп! Сядь-ка. – Он указал на стул. – Давай сядем и во всем разберемся.

Юноша с кажущимся спокойствием шагнул к стулу, сел на самый край и замер в ожидании. Джон, возвышаясь над ним, приказал:

– Начинай! С каких это пор у тебя появилась мысль заделаться святым отцом? – Его голос был полон презрения.

Пол поднял белое лицо.

– Со дня убийства тетей Сарой ее отца.

Такого ответа Джон не ожидал. Он расправил плечи и вскинул голову. Нахмурив брови, он озадаченно спросил:

– Какая же тут связь? Что-то я не вижу связи.

– Не видишь?

– Представь себе.

– Я слышал, что сказал ей отец перед тем, как она его ударила.

– Но ты же говорил… Ты говорил, что ничего не слышал. В суде ты показал, что ничего не расслышал, кроме неясных голосов.

– Я сам знаю, что сказал в суде. – Пол вытянул руку, словно намереваясь оттолкнуть отца, поднялся и отошел на несколько шагов, чтобы, установив желаемую дистанцию, продолжить: – Старик сказал, что мы с Кэтлин резвимся, как пара влюбленных, тогда как нам не следует этого делать, потому что… Потому что у нас один отец – ты.

Снова установилась невыносимая тишина. Через некоторое время Джон шепотом переспросил:

– Кто я? – Он схватился рукой за подбородок и, словно с трудом выходя из забытья, повторил: – Кто я? Боже правый! – Он откинул ногой стул, который с треском врезался в каминную решетку. – Так и сказал? В таком случае, позволь мне тебя заверить, сын мой: клянусь перед Богом, что это подлая ложь. Слышишь? – Он перешел на крик: – Ложь!

– Слышу. Но я слышал и другое: как старик напомнил тете Саре о той новогодней ночи, когда на пустыре была зачата Кэтлин. А день рождения Кэтлин – четвертое октября.

У Джона был такой вид, словно ему отвесили звонкую оплеуху, от которой любой человек менее богатырскогосложения оказался бы на полу. Он слегка покачивался и водил ладонью по лицу, непрерывно моргая. Ему было трудно обрести дар речи; когда же он заговорил, то в его голосе прозвучали умоляющие нотки:

– Пол… Послушай, Пол, мальчик мой, это неправда. Да, мы с твоей тетей действительно стояли там в ту новогоднюю ночь, стояли и говорили. Говорили, потому что… Господи! Какое это имеет теперь значение? Я любил Сару, но между нами никогда ничего не было. Верь мне, я говорю чистую правду. Тетя Сара – очень хорошая женщина.

– Если между вами ничего не было, зачем ей было позволять своему отцу годами ее шантажировать?

– Шантажировать? – Сведенные до того брови Джона взлетели на лоб. – Что ты говоришь? Ты в своем уме?

– В своем, в своем, ты отлично это знаешь. Она много лет откупалась от него, чтобы он держал язык за зубами насчет той ночи.

– Помоги мне, Христос!

Джон отвернулся от сына, поднял опрокинутый стул и рухнул на него, схватившись за сиденье обеими руками, словно опасаясь свалиться. В голове у него царила полная неразбериха, хотя разрозненные детали прожитых лет, которые раньше никак не складывались в целостную картину, теперь представали в новом свете: нервное расстройство Сары, ее отчужденность, страх остаться с ним наедине… Ее столько лет запугивали, и из-за чего! Боже, Боже!

– Пол! – Он потянулся к сыну дрожащей рукой, губы зашевелились, складывая слова, способные убедить Пола в его невиновности, но, прозвучав, эти слова оказались малоубедительными, а в тоне не слышалось уверенности, ибо Джон был слишком ошеломлен. – Между тетей Сарой и мной никогда ничего не было. Эта свинья, наверное, подслушала тот наш ночной разговор и потом терзала ее! Сара любила Дэвида, твоего дядю. Он был для нее единственным мужчиной, она ни на кого не желала смотреть, кроме Дэвида. Потому, наверное, и откупалась от этого подонка, что не хотела его ранить, волновать… Но, Боже, через что ей пришлось пройти! – В его голосе появилась суровость. – Ты должен был не молчать, а все мне рассказать. Этим ты бы ей обязательно помог!

– Какая же это помощь, если бы все решили, что у вас была связь и что ты – отец Кэтлин? Разве ей это помогло бы? – Голос Пола звучал осуждающе.

Джон удрученно покачал головой.

– Наверное, ты прав. Но, Пол… – Он подался вперед. – Ты обязан мне верить. Твой долг – немедленно восстановить отношения с Кэтлин.

Пол долго сидел, уперев взгляд в крышку стола, прежде чем ответить:

– С этим покончено. Мы с ней все равно были как брат и сестра. Нас воспитали в излишней близости.

– На самом деле вы никакие не брат и сестра. Вы могли бы пожениться.

– Нет! – Голос Пола прозвучал на этот раз так резко, что его уже нельзя было отличить от голоса Джона. Они словно поменялись ролями: юноша занял сильную позицию, позиция его отца была слаба. – Этому не бывать! Теперь я знаю, что избрал тот самый путь, которым всегда хотел пойти. Меня всегда влекла католическая церковь.

– Боже мой! Что ты городишь? Лучше молчи. – Джон опять уронил голову и подпер лоб рукой.

– Нет, я должен все сказать сейчас. Через шесть дней я ухожу в армию. Я получил от отца Бейли самый предварительный инструктаж. Он рассказал мне о препятствиях, которые мне предстоит преодолеть. Ты не единственный, кто захочет вставлять мне палки в колеса. Мне предстоит убедить всех в серьезности своих намерений. У меня состоится встреча с епископом Маккормиком. Отец Бейли сказал, что не устроит мне ее до тех пор, пока я не расскажу все тебе.

– Как мило с его стороны! – Джон уже закусил удила. – У меня найдется для этого отца Бейли пара ласковых слов, в частности, насчет того, что ты пока еще не можешь распоряжаться собой. По-моему, до того, как тебе исполнится двадцать один год, решения за тебя принимаю я.

– Это мне хорошо известно, мы касались и этого. Ты можешь добиться судебного постановления, запрещающего мне принимать сан. Можешь не дать мне перейти в католичество, пока я несовершеннолетний. Но мне исполнится двадцать один год еще до окончания воинской службы, а до тех пор ни ты, ни еще кто-то не в силах запретить мне читать и набираться ума. Я использую это время на подготовку…

– Ради Бога! Лучше замолчи. Умолкни, пока я не поднял на тебя руку! Кстати… – Джон помолчал. – Что-то я не усматриваю в твоей схеме университета.

– Я не пойду учиться в Оксфорд. Я получу диплом в другом месте – в Ашоу-колледже под Дарэмом.

Джон вскочил. Он по-прежнему был как во сне, но изданный им вопль свидетельствовал о том, что к нему возвращается обычная форма.

– Ашоу-колледж? Проклятие! Лучше тебе сгореть в аду, чем такое учудить! Ты свихнулся! Из-за всех этих бед у тебя помутилось в голове. А что касается этих хитрецов священников, то я еще доберусь до них. Они узнают, что такое мой язык… и кулак. – Он погрозил Полу кулаком. – Учти, я бы предпочел видеть тебя покойником, лишь бы не священником. А теперь уходи отсюда.

Он отвернулся от сына и уставился на огонь. Пол неторопливо отошел от стола, подойдя к двери, распахнул ее – и ахнул. Джон обернулся и увидел на пороге Мэй. Можно было не сомневаться, что она слышала весь разговор, от начала до конца, об этом свидетельствовал ее вид. Наверное, за свою жизнь она провела за дверью немало времени.

Пол смотрел на нее, не зная, как поступить. Своим обычным бесцветным голосом, подернутым ледком, Мэй приказала сыну:

– Ступай, увидимся позже.

Пройдя в гостиную, она закрыла за собой дверь. Она стояла прямо, не испытывая необходимости обо что-нибудь опереться. От всей ее фигуры так и веяло ненавистью.

– Так… – проговорила она.

– Да, так. Ты слышала, что он сказал?

– Слышала, только, в отличие от тебя, не собираюсь придавать этому значения. Хорош священник! Отвергнутая девушка тоже заявляет, что уйдет в монастырь. Я им займусь. Но сейчас я хочу говорить не о нем, а о тебе… и о ней.

Джон поджал губы и подобрался.

– Вот-вот, приготовься к бою. Ведь придется лгать и изворачиваться.

– Мне нет необходимости лгать, и я не буду этого делать, можешь не тревожиться.

– «Я любил Сару!» – передразнила она его без тени юмора, с перекошенным лицом.

В следующую секунду, как по сигналу, ее лицо окаменело, глаза стали похожими на кремни.

– Подходящая парочка! Верзила и здоровенная, жирная, грудастая стерва.

Видя, как он морщится, сдерживаясь из последних сил, она добавила масла в огонь:

– Что же ты не отвечаешь? Хотя бы выступи в ее защиту, возрази, что она не грудастая стерва, а красавица. Красавица, нечего сказать! – Мэй помолчала и глухо пробормотала: – Как я погляжу, здесь зреет еще одно убийство.

– Вот именно. Ты бы поостереглась. – Он с трудом ворочал языком, словно выпил лишнего.

– Я тебя не боюсь, и тебе это отлично известно. Подумать только, все эти годы ты и она… Плюнуть бы на тебя, да слюны жалко.

– Как всегда, ты напрасно изощряешься. – Джон медленно покачал головой. – Я сказал правду и ничего не собираюсь отрицать. Да, я ее любил и, если хочешь знать, люблю до сих пор. Можешь злобствовать! Но между нами никогда ничего не было, понятно тебе? В ту новогоднюю ночь, когда она возвращалась от матери, я попытался ее поцеловать, и этим все кончилось – она сразу поставила меня на место. А теперь я скажу тебе еще кое-что… Если бы не братец Дэви, все обернулось бы совсем по-другому: я бы добился ее, обязательно добился, а тебя бы оставил с носом. Двадцать лет я сидел, как немой, и позволял тебе трепать языком, но отныне с этим покончено. Теперь ты все знаешь.

Мэй стояла на расстоянии вытянутой руки от мужа. На ее худом лице застыла кривая усмешка. Когда она соизволила ответить, ее голос прозвучал подозрительно спокойно:

– Вот тут ты ошибаешься, Джон. Это только начало. Ты забыл о Кэтлин.

– Должен тебя огорчить: Кэтлин – не моя дочь.

– Ты можешь это доказать? – Кривая усмешка сползла с лица Мэй. – Даже если бы ты ползал передо мной на коленях, я бы все равно тебе не поверила. И никто бы не поверил. Ты всегда в ней души не чаял – именно так называется твое отношение к Кэтлин. Ты любил ее сильнее, чем собственного сына. До Пола тебе всегда было мало дела. Но Кэтлин похожа на свою мамашу и одновременно на тебя. От Дэвида в ней нет ничего, зато твоя кровь так и брызжет. Все вверх дном, никогда не сидит на месте – вот какова Кэтлин. Вся в отца!

– Повторяю, ты взяла ложный след, – громко, но вместе с тем устало ответил ей Джон.

– Я так не думаю. То есть я совершенно уверена, что это не так, – спокойно проговорила Мэй. – Если бы твоей дражайшей Саре нечего было скрывать, то она бы рассказала на суде всю правду. Этим она бы кардинально изменила свою участь -присяжные пожалели бы ее как жертву многолетнего шантажа. Но нет, она была до смерти перепугана, потому что знала: стоит ей открыть рот – и тайное станет явным. Пол правильно напомнил, что Кэтлин родилась четвертого октября. Совсем нетрудно подсчитать, сколько времени прошло с Нового года…

– Довольно! – завопил он. – Можешь болтать до второго пришествия, все равно в твоих словах нет ни слова истины. Я тебе сказал…

– Ничего ты мне не сказал. Лучше дослушай меня. – Тон Мэй опять изменился, лицо разгладилось. – Насколько я понимаю, твоя ненаглядная Сара перестаралась: для того, чтобы спасти Кэтлин от правды, не обязательно было садиться в тюрьму. Слушай внимательно, верзила, иначе пожалеешь. Если ты надеешься дождаться ее освобождения, то твои надежды напрасны: стоит тебе хотя бы разок ее посетить, и я немедленно перейду на другую сторону и поведаю нашей милой Кэтлин, кто на самом деле ее родитель. Сам знаешь: для того, чтобы убить кошку, не обязательно ее топить. Подумай, как к этой новости отнесется Дэн, да и твой папаша. О матери я не говорю, на ее мнение тебе наплевать, тебе бы даже хотелось преподнести ей такой сюрприз, но им – ни за что. Нет, в их глазах тебе захочется остаться чистеньким, верно? Мужская солидарность!

Она сделала шаг назад, потому что Джон надвигался на нее.

– Даже не вздумай. Я тебя предупредила.

Они с тяжелой ненавистью смотрели друг на друга. Мэй первая прервала затянувшееся молчание. Она картинно отвернулась, подчеркнув этим свое презрение, и уже от двери, оглянувшись, злорадно произнесла:

– Дела идут настолько хорошо, что мы теперь можем переселиться в район поприличнее. Я поищу местечко в Вестоу, вблизи Шилдса, там очень мило. Между прочим, если тебе придет в голову запустить дела, чтобы сделать мне гадость, то подумай о том, насколько будет нелепо, если жертва твоей дражайшей Сары окажется совершенно напрасной.

Когда за ней закрылась дверь, Джон медленно подошел к окну и уставился кухонное окно Сары, произнося вслух:

– И все из-за нескольких минут той проклятой ночью! Боже всемогущий! Сначала через этот ад прошла Сара, теперь наступил мой черед. Но я – не Сара. Надолго ли меня хватит?

Часть шестая
1

Шел 1957 год. У Дэна, ровесника века, был день рождения, и он любовался своим отражением в зеркале. Он нисколько не потолстел и оставался по-прежнему строен. Он похлопал себя по плоскому животу и подумал, что слишком много времени проводит на ногах, чтобы поправиться. Зато его волосы, не утратившие густоты, сильно поседели, а в глазах уже не было задорного огня. Они глядели серьезно. Серьезным был и весь его облик. Эта серьезность была заметна и ему самому. Он подумал: «Главное – это внутренняя легкость. Душевное состояние человека всегда заметно». В зеркале отражался изящный, в меру самоуверенный, преуспевающий господин. Однако что толку в преуспевании, если его не с кем разделить? Ничего, на предстоящей неделе в этой сфере произойдут существенные изменения. Намечалась весьма ответственная неделя. А пока ему нужно торопиться – не дело заставлять ждать Кэтлин с ее воскресным обедом.

Он покинул спальню и оказался в просторном холле, застеленном ковром. Дверь из холла вела в гостиную – удобную и отменно обставленную. Он водрузил перед камином проволочный экран, подошел к окну и выглянул на главную улицу, которая была сейчас совершенно пустынна, как и положено торговой артерии в выходной день. Он машинально поправил бархатные занавески, еще разок оглядел гостиную и возвратился в холл, где вытащил из дубового шкафа пальто, надел фетровую шляпу и взял со столика кожаные перчатки с меховой оторочкой. Заперев дверь, он спустился по обтянутым ковром ступенькам на улицу, сел в машину и, преодолев две мили, оказался в районе Пятнадцати улиц.

Перед домом, который Дэн называл теперь про себя домом Кэтлин, стоял автомобиль. Он оставил свою машину позади него, но направился не к Кэтлин, а, зайдя за угол, оказался перед задней дверью дома под номером один.

Мэри Хетерингтон накрывала на стол. Она оглянулась на Дэна и проговорила:

– Что-то ты рановато.

– Немножко. Стена нет?

– Он в соседнем доме.

Дэн стоял спиной к камину, держа в руке шляпу и перчатки, и наблюдал за сестрой, которая накрывала стол на три персоны: теперь по воскресеньям Мэй всегда обедала у свекрови.

Мэри принесла из чулана стеклянный кувшин, налила в него воды, поставила кувшин на угол стола, поправила ножи и произнесла:

– Ну?

– Что «ну»?

– Как ты все планируешь? Ты знаешь, о чем речь.

Дэн ничего не ответил. Он смотрел на эту женщину вот уже много лет, удивляясь, как могло получиться, что они с ней родные брат и сестра. В свои семьдесят лет она сохранила стройность, чему способствовал и туго зашнурованный корсет. Однако годы поработали над ее лицом – кожа напоминала старый китайский шелк, потрескавшийся в местах складок. Ее глаза сохранили прежнее тревожное выражение – при таком желчном характере это было совершенно естественно.

– Не собираешься же ты привести ее сюда?

– Куда еще ей деваться?

– Меня это не касается, просто я тебя предупреждаю: не приводи ее сюда.

– Соседний дом – ее дом, там живет ее дочь, или ты забыла?

– Я никогда ничего не забываю.

– Это верно, Мэри, ты ничего не забываешь. Забывчивость не в твоих правилах. Это тем более странно, черт возьми, что она никогда не делала тебе ничего дурного.

– Что? Что ты сказал? Кстати, я была бы тебе очень благодарна, если бы ты не бранился в моем доме. Что касается того, что она якобы не сделала мне ничего дурного, то как ты можешь такое говорить? Тебе ведь известно, что она разрушила эту семью. Это она ее сломала.

– Ничего подобного.

Мэри выпрямилась.

– Я не намерена с тобой спорить. Ты всегда был мягкотелым размазней. Но предупреждаю: если ты приведешь эту женщину в соседний дом, жди беды. Или тебе хочется, чтобы и жизнь Кэтлин пошла насмарку?

– Такой опасности не существует.

– Подожди, сам увидишь. – Она угрожающе кивнула. – Напрасно они выпускают ее раньше срока. Надо было продержать ее за решеткой положенных пятнадцать лет.

Дэн провел рукой по полям шляпы и прошествовал мимо сестры. Не простившись с ней, он вышел, не позаботившись придержать дверь, которая с грохотом захлопнулась.

Как только он скрылся, Мэри поднялась в спальню, чтобы наблюдать сквозь щелку в занавеске, как он направляется к двери Мэй. Он вошел, и она стала ждать, поглядывая на маленькие часы на полке. Он снова появился через четверть часа. Мэри самодовольно улыбнулась и спустилась в кухню.

За столом у Кэтлин никогда не болтали и не резвились. Кэтлин разучилась смеяться десять лет назад, но сегодняшняя трапеза была даже тише обычного. Напротив Кэтлин сидел Дэн, справа от нее – Майкл, ее муж, слева, на высоком стуле, – двухлетняя девочка.

Кэтлин скоро должно было исполниться двадцать семь лет, но она выглядела старше, на тридцать с лишним. С годами она сделалась похожей на Сару, однако выражение лица было отнюдь не матери. Она уже давно выглядела очень серьезной, даже печальной. Сначала еще взрывалась весельем, но в день, когда Пол принял сан священника, погрустнела окончательно. С тех пор минуло три года. Спустя три месяца после этого события она стала женой Майкла Мак-Кея.

По мнению Дэна, Майкл оказался славным малым. Кэтлин в некотором роде повезло с мужем. При ее вечном унынии и манере отключаться Майкл проявлял достойные похвалы терпение и понимание. Недаром он давно, еще с ранней юности, был в нее влюблен. Дэн жалел Майкла, которому жилось не слишком весело.

С того дня, как Сару забрали из дому, чтобы отвести в суд в Клерво-Террас в Джарроу, Дэн не выходил от Кэтлин и на протяжении шести лет заботился о ней, пока его не сменил Майкл. Тогда он переехал в помещение над магазином. Как ни клеймила его Мэри Хетерингтон, он забрал свои пожитки и провел два мирных года в обществе миссис Кэмпбелл, о которой сохранил самые светлые воспоминания. Год назад она скончалась, и он стал жить один. Одиночество было ему не по душе, и он очень надеялся, что теперь такой жизни придет конец. Однако осуществление этой надежды зависело от многих обстоятельств.

После еды он посадил малышку Джессику себе на колено и принялся ее смешить, чтобы дать Кэтлин и Майклу возможность вымыть посуду. Потом Майкл повел ребенка наверх, укладывать в постель, и Дэн с Кэтлин остались одни. Им надо было очень многое сказать друг другу, но они молчали – каждый ждал, чтобы начал другой. Кэтлин приводила в порядок комнату: задвигала под стол модные стулья с разноцветной кожаной обивкой и расставляла кресла. В доме не осталось ничего из старой мебели, весь он был отремонтирован и обставлен заново.

Наконец Кэтлин успокоилась и уселась рядом с Дэном. Зажав ладони коленями и поглядывая на него, она спросила:

– Как вы думаете, все будет хорошо, дядя Дэн?

– Поживем – увидим.

– Я умираю от страха.

– Чего ты боишься? Не забывай, что она – твоя мать, к тому же очень славная женщина. Она очень хорошая, Кэтлин. Я не устаю тебе повторять, какая Сара хорошая, а ты…

– Если бы я смогла поверить… – Кэтлин уронила голову на грудь.

– Ты должна верить, потому что это святая правда. Я верю, верь и ты. Твоего дядю Джона я знаю как облупленного. Говорю тебе, он буквально стоял на коленях, уверяя меня, что это правда. Ты знаешь, как он любил твоего отца. Мало сказать – любил! Между ними была теснейшая, неразрывная связь, и Джон признался, что, если бы ты не была дочерью Дэвида, он бы сбежал с твоей матерью, однако он слишком любил твоего отца и помыслить не мог, чтобы причинить ему боль. Так что ты – дочь Дэвида, Кэтлин.

Глядя на него, она тихо ответила:

– Знаете, дядя Дэн, я была бы счастлива, если бы могла в это поверить. Я пыталась, но мне все время вспоминается дядя Джон… Он всегда был здесь, всегда смотрел на нее особенным взглядом. Тетя Мэй ревновала его и терпеть не могла меня.

– Послушай, Кэтлин, сколько можно твердить одно и то же? Пойми, чувства, которые питал к твоей матери дядя Джон, в той или иной степени разделяли все мы. Она была очень привлекательной женщиной, но ничего не делала с целью обратить на себя внимание. У нее и в помине не было такого острого язычка, как у Мэй, она не умничала, а просто была милой, доброй, любящей. И выглядела она по-особенному… Между прочим, ты очень на нее похожа, Кэтлин.

Кэтлин вскочила.

– Не говорите так, дядя Дэн!

– Говорю и буду говорить. Учти, это комплимент.

Кэтлин отошла к кухонному окну и оттуда продолжала:

– Насчет среды… Вы заедете за мной? Я оставлю Джессику с матерью Майкла. Бабушке я ничего не скажу, иначе она сойдет с ума.

– Я все продумал. В половине девятого я заеду за Филис, чтобы не опоздать. – Дэн подошел к Кэтлин и положил руку ей на плечо. – Не волнуйся, все будет хорошо. Поверь мне! Просто поверь, и все. Не забывай, что и ей будет очень нелегко. За десять лет нельзя не измениться. Наверное, она так же боится вернуться, как ты боишься ее возвращения.

На это Кэтлин ничего не ответила. Поразмыслив, она сказала:

– А это чаепитие! Они, конечно, молодцы, что решили устроить ей такой прием, но чаепитие посреди улицы, в окружении толпы – ведь все будет именно так… Представляю, как взбесится бабка, когда обо всем узнает.

– Тут уж мы ничего не можем поделать – так они выражают свою радость.

– Но ведь она едва их всех знает!

Он потрепал ее по плечу.

– Пройдет всего неделя – и все останется позади. Все уляжется, войдет в свою колею. Ты сама будешь удивляться!

– Неделя! – проговорила она, глядя поверх труб, в белесое небо. Как она старалась наладить свою жизнь, залечить рану, но в среду она не просто будет разрываться между бабкой, тетей Мэй и матерью – нет, они сами разорвут ее на мелкие кусочки!

2

После первого месяца заключения Сара уже не могла сохранять спасительную отрешенность – теперь время приобрело для нее конкретный, зловещий смысл. Она помнила о времени, просыпаясь утром – утром, которое неизменно походило на ночь; дневное время разбивалось для нее на кусочки: то она ела безвкусную пищу, то прогуливалась по тюремному двору, то работала в прачечной, потом снова ела, работала, ела, потом шла спать, хотя день еще не кончился. Как она ждала момента вечернего забытья! Не ради отдыха, не ради сна, а ради того, чтобы остаться наедине с собой.

Именно это оказалось наиболее сложной задачей – приспособиться к времени, которое приобрело здесь совсем иной смысл, чем прежде. В заключении все оказалось связанным с временем – само понятие «срок» было синонимом времени. Впрочем, человек, как выяснилось, привыкает к чему угодно, так и она привыкла к жизни во времени. Это была привычка, вызванная необходимостью свыкнуться с запахом мочи и перестать испытывать от него позывы к рвоте. Отвратительная вонь пропитала весь корпус; даже в прачечной, где царствовали вода и мыло, от некоторых разило за версту. Почти ни одна из женщин не вызывала у Сары симпатии; исключение составляла всего одна осужденная, но по прошествии шести лет она вышла на волю. Ее звали Глэдис, она любила читать и заведовала тюремной библиотекой. Благодаря ее стараниям Саре было поручено ежедневно в течение часа после полдника помогать в библиотеке. На протяжении шести с лишним лет она понимала, что иного выбора, кроме примирения со своим бесконечным сроком, у нее нет; некоторые не были в состоянии это понять, и для них тюремная жизнь превращалась в ад.

Однако этому смирению наступил конец, когда в одно из посещений Дэн сказал ей с противоположной стороны истертого стола:

– Кэтлин выходит замуж.

В этот момент ее сердце ожило – как оказалось, лишь на короткое мгновение. Кэтлин не навещала ее уже четыре бесконечных месяца и ограничивалась короткими деловитыми письмами: работаю и не могу вырваться, простудилась… Дэн, склонив голову, продолжал:

– Я не могу не сказать тебе всего, Сара… Кэтлин выходит за Майкла Мак-Кея.

Она беззвучно повторила имя жениха.

– Почему, Дэн? Почему?

– Потому что Пол стал священником, – с трудом выговорил он.

– Священником!…

Раньше она ни разу не слышала о намерениях Пола. Она была страшно угнетена тем, что он ни разу ее не навестил, не чиркнул ни словечка, и отказывалась понимать, что происходит. Впрочем, она не понимала не только этого… Взять хотя бы холодность Кэтлин. Можно подумать, что дочь превратилась в ее врага. Сознавать это было страшной пыткой.

Испытывая головокружение от беспомощности, она повторила:

– Почему, Дэн? Почему?

Он был вынужден выложить всю правду. Так она узнала, что Пол подслушал речи ее отчима, предшествовавшие его смерти. Полагая, что ее не следует держать в неведении, он рассказал ей и остальное: Джон бросил Мэй и переехал в Ньюкасл. Он утаил, правда, что Джон жил теперь с молодой особой, годившейся ему в дочери. Не мог он сказать Саре и другого – в тот самый день, когда Джон бросил Мэй, та перешла дорогу, явилась к Кэтлин и открыла ей глаза на причину, по которой Пол решил уйти в священники. Некоторые вещи язык просто не способен выговорить.

Однако разрыв Джона и Мэй не произвел на Сару впечатления. Она была в состоянии думать только о Кэтлин и Поле. Пол – священник! Это не укладывалось у нее в голове. Подслушал разговор, состоявшийся в тот роковой день, и принял твердое решение!… Почему так происходит, за что ее карает Господь? Возможно, Он отвечает на молитву отца О'Малли и продолжает ей мстить. Вдруг все эти муки суждены ей только для того, чтобы одним католическим священником стало больше?

Нет, прочь такие мысли! Она уже давно не рассуждала как католичка, потому что перестала ею быть. Она утратила какую-либо связь с Богом. Она перестала быть кем-нибудь вообще, утратила волю к жизни. Теперь с ней покончено. Пол – католический священник! Протестант по рождению, сын ханжей-фанатиков… Пол!… Потом до нее без подсказок дошла истинная причина: он возомнил, что они с Кэтлин – единокровные брат и сестра. Бедняжка Кэтлин! Это какое-то безумие! Кто все это подстраивает? Если сам Господь, то Он, определенно, сошел с ума.

После этого она на три месяца угодила в тюремный лазарет. Однако у нее не получилось умереть, как она к этому ни стремилась. Ее тело, исхудавшее, превратившееся в бесплотную тень прежней Сары, цеплялось за жизнь. Душа была готова отлететь в любое мгновение, рассудок старался изо всех сил, чтобы приблизить это мгновение, но все оказалось тщетно.

После лазарета ее уже не посылали в прачечную – дальнейший срок она отбывала то в пошивочной, то в библиотеке. Благодаря этой перемене она познакомилась – а впоследствии даже подружилась – с надзирательницей по фамилии Питере. Дальнейшее ее существование было ровным, упорядоченным, монотонным. А потом наступил день, когда она внезапно узнала, что вот-вот будет отпущена на свободу.

В понедельник в семь утра Сара вышла из тюремных ворот.

– Вы все продумали? По-моему, надо было предупредить родственников, что вы выходите сегодня, а не в среду, – сказала ей на прощание женщина в форме.

Сара покачала головой.

– По-моему, так лучше. – Она говорила еле слышно, словно боясь кого-то потревожить.

– Что ж, прощайте, миссис Хетерингтон. Счастливо!

Женщина с улыбкой протянула ей руку.

– Спасибо, – сказала Сара, отвечая на рукопожатие. – Вы были добры ко мне.

Она отвернулась и зашагала прочь от тюрьмы. Она не почувствовала растерянности, впервые за столько лет оказавшись вне привычных четырех стен, потому что была занята своими мыслями. Она опять стала миссис Хетерингтон… Обращение «миссис» прозвучало впервые после долгих лет. Она посмотрела на другую сторону улицы, и мостовая показалась ей необыкновенно широкой. У нее задрожали ноги, но она приструнила себя: какая разница, где шагать – в заключении или на воле? Одежда сидела на ней как-то странно, она не ощущала собственного тела. Сара оглядела себя и поняла, насколько исхудала. Устоял только ее бюст. Надзирательница в шутку говорила ей, что ее фигуре позавидовала бы сама Мэрилин Монро. Оглядываются ли на нее прохожие? Ничего подобного. Она покосилась на проходившую мимо женщину, но та смотрела прямо перед собой. Сара удивилась. Разве на ней нет клейма, разве не достаточно мельком взглянуть на нее, чтобы понять, откуда она идет? Добравшись до угла улицы, она уже боролась с унизительным желанием броситься назад и забарабанить кулаками в глухие тюремные ворота. Ее обуял страх – она была предоставлена самой себе, от чего успела совершенно отвыкнуть. Ей хотелось, чтобы рядом кто-нибудь был. Ни в коем случае не соприкасаться с другими, просто знать, что они есть рядом. Впрочем, и соприкасаться… Она не отказалась бы от дружеской руки, которая поддержала бы ее. Она поступила очень глупо, сказав, что выходит в среду. Надо было говорить правду. Но она не вынесла бы уличного чаепития. Все что угодно, только не это, не вереница любопытных физиономий. Она все объяснила надзирательнице и добилась понимания. Дэн твердил, что люди добры; видимо, так они проявляют эту свою доброту. Она не хотела принимать такую доброту. Они, несомненно, возомнили, что устроить в честь ее возвращения праздник – значит, сделать для нее доброе дело, но на самом деле это просто способ организовать дешевое развлечение для самих себя.

Собственное глубокое суждение о человеческой природе нисколько ее не удивило. Подобно тому, как безработица и сидение на пособии подвигли многих на самообразование, годы заключения и каждодневное общение с книгами ощутимо отточили ее ум и научили анализу. Происходило это настолько постепенно, что она сама не заметила случившейся с ней перемены. Просто она теперь знала, что изменилась, что рассуждает не так, как раньше. Она чувствовала, что больше не станет бояться, как боялась прежде, прежний страх был изжит.

Но одно дело – просто трусить, и совсем другое – предстать перед смеющимися лицами и любопытствующими взорами посреди улицы. В случае дождя все переместилось бы в заводской гардероб, сослуживцы были готовы к любой неожиданности. Возможность глазеть на нее и задавать дурацкие вопросы предоставится им везде. «Как тебе там жилось, Сара? Что с тобой вытворяли? Тебе было одиноко? Валяй, не скромничай, ведь ты среди друзей!» Она нисколько не преувеличивала, размышляя о том, во что неминуемо превратилась бы эта встреча. Она знала, что за народ обитает на том конце. Именно эти люди и предложили устроить такой прием, намереваясь проявить широту души. Да, все было бы от души – так они маскировали свое вульгарное любопытство. Нет, она не вынесла бы с ними и двух минут…

Надзирательница объяснила Саре, как добраться до железнодорожной станции. Она свернула направо, потом налево, снова налево, пересекла площадь, прошла по еще одной улице и увидела станцию. Раньше она не знала этой станции, хотя видела ее по крайней мере один раз, когда ее привезли сюда из суда магистрата в Джарроу. «Вы будете заключены под стражу вплоть до заседания суда присяжных в Дарэме…»

Кассир спросил ее:

– Куда вы едете? Погромче, пожалуйста.

– Один до Ньюкасла.

– Один до Ньюкасла… Прошу.

Она убрала сдачу в сумочку. Было непривычно и неудобно, что с руки свисает сумка. Она подумала, что все вокруг, наверное, замечают, как неестественно она выглядит с висящей на руке сумкой.

Всю дорогу до Ньюкасла у нее в купе не было попутчиков, но она ни разу не встала и не подошла к противоположному окну – виды ее не интересовали. Она смирно сидела в углу, с прямой спиной, отвернувшись к окну, за которым безостановочно менялись пейзажи. Ей очень понравились деревья. Осенняя листва бронзовела на солнце. Она поймала себя на мысли, что восторгается красками. Все эти годы ей недоставало именно красок. Дома она всегда заботилась о красочности: мастерила из обрезков веселенькие наволочки, предпочитала занавески с рисунком, а не безликие кружевные… Интересно, как выглядит теперь ее кухня? Она заставила себя не думать о кухне. Всему свое время. Сначала ты сядешь на автовокзале в Ньюкасле в автобус – вряд ли его остановку перенесли, потом выйдешь на своем углу… Делай все по очереди.

Однако остановка была перенесена.

– Куда конкретно вы едете в Джарроу? – спросил ее мужчина в кепке.

– На Пятнадцать улиц.

– В такую даль? Есть два автобуса. Один идет кругом, другой через город. Лучше, наверное, тот, что следует через город. Его остановка вон там.

Сара поблагодарила его, поднялась в автобус и села на переднее сиденье.

– Куда именно на Пятнадцати улицах вам надо? – спросил ее кондуктор. – Если вы сойдете не там, где нужно, вам придется долго идти пешком.

– Верхняя часть?… – Она не утверждала, а задавала вопрос, но кондуктор поспешно ответил:

– Понятно. Я скажу, где вам сходить. – Судя по всему, он принял ее за особу, не знающую толком, куда она направляется.

Вскоре, однако, Сара поняла, что впечатление кондуктора о ней не было таким уж ошибочным. Она действительно мало что узнавала вокруг. Местность сильно изменилась, прежние пустыри успели застроиться десятками, сотнями домов. То и дело она говорила себе: «Вот это местечко я помню, это дорога к парому; а вон там – церковь на Ди-стрит. Скоро церковь, сквер, набережная…»

Она увидела церковь святого Павла, показавшуюся гораздо меньше, чем она ее помнила, заброшенной и забытой. Такой же забытой она чувствовала и себя. Потом подошел кондуктор со словами:

– Вам сходить, миссис.

Она поспешила за ним, не позаботившись выяснить, где остановился автобус, и в следующее мгновение оказалась на дороге. Увидев ее удивленный взгляд, кондуктор объяснил ей с площадки:

– Это и есть верхняя часть Пятнадцати улиц. Вам сюда?

Она кивнула, он дернул шнур колокольчика, и автобус укатил. Кондуктор еще какое-то время наблюдал за ней из окна.

Она огляделась. Ее, естественно, высадили не с того конца – не в верхней, а в нижней части. Впрочем, выглядело здесь все совсем не так, как она ожидала. Она помнила провал, оставленный бомбежкой на месте четырех улиц. Теперь здесь стояли один за другим новые домики с садиками. Перед фасадами садики были крохотные, сзади побольше. Она перешла дорогу и оказалась перед первой улицей. Здесь на двух деревянных столбиках красовалась кокетливая табличка с надписью: «Улица Черчилля». Она двинулась по тротуару в направлении, где скрылся автобус, минуя один за другим углы улиц. Вторая улица звалась Авеню Эйзенхауэра, когда-то примерно здесь жила ее семья… Третья называлась Терраса Монтгомери, дальше шли новые улицы – Уэйвела, Лоренса и прочие, названные в честь деятелей, прославившихся в военные годы. В некоторых садиках резвились дети, взрослых же она почти нигде не видела. Дело близилось к двум часам, мужчины, должно быть, вернулись после перерыва на работу, а женщины прикорнули на часок. Значит, в главном все остается по-прежнему…

Сара медленно приближалась к верхней части квартала. Внезапно новые дома уступили место старым. Впереди виднелись четыре старые улицы, и контраст был так разителен, что она содрогнулась. Старые улицы походили на попрошаек, пристроившихся у ворот богатой усадьбы, – такие же грязные, неухоженные, ветхие… Теперь она догадалась, почему ее ссадили не там: в районе произошли коренные перемены, и былой верхний край превратился в нижний. Тем не менее и в новых домах по-прежнему жили люди, вполне способные учинить ей унизительный смотр, как ее сослуживцы. Она понимала, что местность может полностью измениться за год, месяц, даже за неделю, однако с людьми такого не происходит. Должно смениться поколение, а то и два, чтобы люди отказались от врожденных привычек. Пятнадцать улиц останутся Пятнадцатью улицами, пока не вымрет полностью ее поколение, в этом Сара не сомневалась. Коренные перемены коснулись самих улиц, но не их обитателей.

Вид улицы Камелий поразил ее. Здесь она когда-то почувствовала себя королевой, здесь наслаждалась своей внезапно обретенной исключительностью! Год за годом она в вечерних молитвах благодарила Господа за то, что Он перенес ее сюда…

Посреди улицы серебрились на солнце два мотоцикла, что еще больше подчеркивало ветхость окружающих строений. Сара увидела три автомобиля, в том числе один у ее собственной двери – она по-прежнему считала этот дом своим. Видимо, это машина Майкла. Надо же, у него машина! Странно, что у здешних обитателей вообще могут быть автомобили.

Она застыла у двери, боясь взяться за дверное кольцо и постучать. Прежде чем сделать это, она дернула себя за край жакета. Успокойся, не волнуйся, всему свое время…

Неожиданно дверь отворилась, и она увидела Кэтлин. Та удивленно разинула рот и с трудом выговорила:

– Как? Я думала… – Она заикалась. – Как ты тут оказалась? Кто тебя привез? – Она тряхнула головой, широко распахнула дверь и посторонилась. – Проходи.

Это напоминало приглашение, адресованное чужому человеку, и Сара, чувствуя себя чужой, вошла в дом, бывший раньше ее домом. Перемены бросились ей в глаза в первую же секунду – надо было быть слепой, чтобы их не заметить.

Кэтлин протиснулась мимо нее в кухню, ее рука застыла в пригласительном жесте, но она избегала прикасаться к матери.

В кухне они застыли, глядя друг на друга во все глаза. Кэтлин схватилась руками за горло. Саре было невыносимо видеть этот жест, откровенно передававший отчаяние дочери.

– Ты сказала, что выйдешь в среду.

– Да, я знаю, Кэтлин, но… Я не вынесла бы этого их чаепития и расспросов.

– О! – Кэтлин вскинула голову, словно отлично ее поняла, и тут же спохватилась: – Садись же! Да сядь ты!

Она поспешно подвинула матери стул. Прежде чем сесть, Сара внимательно посмотрела на пестрое сиденье.

– Я позову Майкла. У него ночная смена, но ему все равно скоро вставать.

– Не надо его будить, успеется. – Сара говорила вполголоса, как привыкла за долгие годы.

– Ничего, пускай. Сейчас, сейчас…

Кэтлин почти выбежала из кухни и еще на лестнице крикнула:

– Майкл! Майкл!

Сара прислушалась к шагам дочери над головой. Когда до нее донеслись обрывки ее неразборчивой речи, она схватилась за голову. Неужели она все это вынесет? Ничего, всему свое время, все должно идти своим чередом. Только бы завершился сегодняшний день, дальше все будет уже не так тяжело. Она напомнила себе, что находится в своей кухне, у себя дома. Впрочем, у себя ли? Она огляделась. Мебель было не узнать. Все здесь чужое, не ее. Ей опять стало нестерпимо больно. Сколько новых разновидностей боли ей суждено познать?

Кэтлин спустилась вниз, сопровождаемая мужем, и Сара подняла голову, заслышав тяжелые мужские шаги. Мужчина был одет в брюки и рубашку, его светлые волосы были всклокочены, глаза заспанны, но она сразу узнала Майкла Мак-Кея. Он не слишком изменился, хотя, конечно, не помолодел.

– Ну, здравствуйте, – вымолвил он.

– Здравствуйте, Майкл, – отозвалась она.

– Мы не ожидали вас сегодня. Вам надо было нас предупредить, а не ехать в такую даль самой.

Он пытался проявлять радушие, не демонстрируя своего удивления, не подавать виду, что ему тоже не по себе.

– Вы уже попили чаю?

– Еще нет, – ответила Сара, улыбаясь Кэтлин.

– Тогда мы мигом, – сказал Майкл, исчезая в чулане.

Да, Майкл – приятный человек. Дэн был прав, говоря, что Кэтлин сделала неплохой выбор. Но все равно Майкл – это не Пол… О Пол, Пол!… Нет, ей нельзя сейчас вспоминать Пола. Всему свое время.

– Как малышка? – спросила она, глядя на Кэтлин.

– Хорошо. Сейчас она спит. – Кэтлин опять метнулась к двери. – Я ее приведу.

– Кэтлин! – Голос Сары остановил дочь. – Не надо… Не беспокой ее, у нас впереди много времени.

– Да, да, конечно. – Кэтлин немного постояла, вернулась к столу и, глядя на мать, предложила: – Ты бы сняла шляпу… вообще разделась.

Сара послушно поднесла руку к голове и медленно стянула шляпу. Потом встала и сняла пальто. В тот момент, когда она стала приглаживать волосы, в которых еще не появилось ни одной седой пряди, в кухню вернулся Майкл, неся поднос. Глядя на Сару, он замер на месте. Она настолько походила на его жену, что трудно было не заморгать от удивления. Пока она оставалась в пальто и в шляпе, сходство не было настолько заметным. Сейчас, когда мать и дочь стояли рядом, он испытал странное чувство. Если и существовала какая-то разница, то в пользу матери: фигура у нее была стройнее, лицо добрее. Он был вынужден признать это. После всего, что ей пришлось пережить – а он догадывался, что она испила чашу горестей до дна, – она не ожесточилась, не подурнела. Кэтлин тоже была хороша собой, однако ей, в отличие от матери, было свойственно застывшее выражение лица.

Майкл вздохнул и улыбнулся. Все как будто складывалось не так уж плохо. Он по крайней мере готовился к худшему. Теперь, когда мать на свободе, Кэтлин сумеет забыть о прошлом. Майкл уповал на это всей душой.

– Прошу вас, – сказал он, ставя на стол поднос. – Ни на что не хватило времени, кроме чашечки чаю. – Наливая чай, он сказал, глядя на нее: – Мы еще не успели привести в порядок вашу комнату, но это не займет много времени. Поставим кровать – и готово. Детскую кроватку ничего не стоит вынести.

– Не надо. – Сара покачала головой. – С меня вполне хватит и чулана.

– Чулана больше нет, – сообщила Кэтлин, глядя на огонь. – Майкл превратил его в ванную комнату.

– О! – Сара уважительно взглянула на Майкла. – Это прекрасно. Своя ванная!

Через минуту, когда все трое принялись за чай, их окутала пелена безмолвия – страшного, тяжелого безмолвия, от которого хочется кричать. Сара уже собиралась разорвать эту пелену, успокоив их словами: «Не беспокойтесь, я не стану путаться у вас под ногами. Я найду работу и, возможно, угол». Она уже открыла рот, как вдруг распахнулась дверь. Кэтлин соскочила со стула, словно в нее выстрелили.

На пороге появилась Мэри Хетерингтон. Наверное, в первый раз за очень много лет она была застигнута врасплох, что сразу отразилось на ее лице, выражавшем сейчас безмерное удивление.

У Сары отчаянно забилось сердце. Этого момента она боялась гораздо больше, чем возвращения в свой старый дом и встречи с Кэтлин. Но, как выяснилось, она не могла себе представить, что действительно очутится лицом к лицу со свекровью. Ее воображение не шло дальше случайной встречи на улице и нежелания Мэри ее узнавать. Сара отлично знала, что та питает к ней лютую ненависть, но не могла и предположить, что ее ждет именно такое столкновение, прямо в кухне. Мэри вошла сюда так, словно привыкла бывать здесь запросто… Да, так и есть, заглядывать сюда – для нее теперь обычнейшее дело.

Майкл, желая смягчить неловкую ситуацию, сказал:

– Входите, садитесь, бабушка. Я как раз заварил чай. Выпейте ч…

Мэри Хетерингтон призвала его властным жестом к молчанию, и он послушно смолк. Посмотрев на жену в надежде найти у нее поддержку, он обнаружил, что та ни на кого не смотрит. Она низко опустила голову, словно сгорала от стыда и отказывалась от чего-то постыдного.

– Значит, ты вернулась! – произнесла Мэри Хетерингтон не своим голосом. – Когда уйдешь?

Сара не встала, не дала ей словесного отпора – она продолжала сидеть, борясь с тошнотой и глядя на старуху. Да, Мэри состарилась, и ненависть ее была застарелой, но нисколько не ослабевшей, скорее, наоборот. Сара поняла ситуацию. Эта исходящая ненавистью особа взяла Кэтлин под свое крыло, но не для того, чтобы защитить, а с единственным намерением – оторвать от матери, уберечь от заразы, рассадницей каковой она числила Сару.

– Послушайте, бабушка… – подал голос Майкл, но тут же смолк, повинуясь негодующему жесту.

– Когда ты уйдешь? – переспросила Мэри. – Отвечай на вопрос.

Сара отвыкла разговаривать. Там, где она провела десяток лет, полагалось не болтать, а слушать, говорить же дозволялось только в порядке реакции на заданный вопрос. Таковой прозвучал, и она была вынуждена отвечать. Она тихо сказала:

– Я вернулась домой…

Не успела Сара сформулировать свой простой ответ, как Мэри крикнула:

– Домой? Здесь больше не твой дом! Ты отказалась от него десять лет тому назад.

Сара, по-прежнему не повышая голоса, проговорила своим новым, бесцветным тоном:

– Арендная книжка по-прежнему на мое имя. Дэн сказал…

– Мало ли что наболтает Дэн! – презрительно крикнула Мэри. – Я знаю все, что он способен сказать. Где ему знать, что Майкл два года назад переписал дом на себя? Да тыоглянись! К чему ты здесь имеешь отношение? Практически ни к чему! Твой дом!… Я спрашиваю, когда ты уйдешь?

– Бабушка!… Бабушка, прекрати! Перестань немедленно, оставь ее в покое. Это мое, то есть наше с ней дело.

Кэтлин пристально смотрела на бабку; она бросила вызов женщине, которая давно подавила ее волю, и вызов дался ей нелегко.

– Нет, это мое дело, Кэтлин. Или ты хочешь, чтобы рухнула твоя жизнь? Ты хочешь лишиться Майкла? Нет, ты послушай! – Старуха угрожающе подняла палец. – Перед Богом предрекаю: она приберет Майкла к рукам. Ты потеряешь мужа – любой мужчина в радиусе мили от нее не устоит. Не важно, старик он или юнец. Меня научил этому горький опыт.

Теперь Сара встала; она сделала это неторопливо, словно повинуясь медленно действующему механическому рычагу. Всю ее била дрожь. Ей хотелось кричать, но ни кричать, ни даже говорить она не могла; ее хватало только на то, чтобы стоять, схватившись обеими руками за край стола и глядя в перекошенное от ненависти лицо.

– Не верите? – Мэри перевела взгляд с Кэтлин на Майкла. – Ставлю все свое имущество, что не пройдет и нескольких недель, как вы окажетесь у нее под колпаком и перестанете распоряжаться собой.

– Прекратите эти разговоры. Перестаньте! Всему есть предел. – Майкл в замешательстве покачал головой, не отрывая глаз от пола.

– Хотите доказательств? Я вам их предоставлю. – Старуха метнулась к окну и отогнула занавеску.

– Не надо, бабушка! – крикнула Кэтлин. – Не вмешивайте в это тетю Мэй. Пожалуйста!

Она попыталась задернуть занавеску, но старуха оттолкнула ее.

– Лучше пускай вмешается Мэй, чем довести дело до крушения семьи. Не мешай мне. Пусть Мэй все скажет. Эта женщина отняла у Мэй мужа, моего сына, всего через несколько недель после того, как стала женой другого моего сына. Она никого не пропускает… Главное, чтобы в штанах.

Много лет назад Сара подумала бы, услыхав подобные речи: «Она выражается, как грубиянка с трущобного края Улиц». Теперь же у нее на уме было одно: «Мне надо уйти… Уйду… Я этого не вынесу. Если я не уйду, случится беда. Господи!»

Сара затравленно покосилась на диван, на котором лежали ее шляпа, пальто и сумка, но в следующее мгновение ее внимание опять привлек голос свекрови. Та, сверля глазами Кэтлин, внушала ей:

– Она лишила моего сына, моего Дэвида, отцовства. Я уже рассказывала тебе, что она натворила, но ты не поверила мне до конца. Что ж, пускай Мэй расскажет тебе всю правду. Пусть Мэй…

– Молчи! Молчи, злобное создание!

Все взгляды устремились на Сару. Теперь это была совсем другая Сара – не та, которую помнила Мэри, не та, которую помнила Кэтлин как свою маму, и тем более не та, которая несколько минут назад робко сидела на краешке стула. Сейчас эта высокая, бледная, большеглазая женщина возвышалась над ними с монаршей горделивостью; она приготовилась дать отпор, при этом вовсе не став агрессивной, и это больше всего заставило остальных замереть. Она не меньше минуты молча смотрела на свекровь и лишь потом заговорила.

Изменился даже ее голос – тон стал уверенным, слова произносились отрывисто, однако она не повышала голоса.

– Я не собираюсь тебе уступать. Нет, теперь ты поплатишься. С первого дня нашей встречи ты меня возненавидела. Ты стреляла желчью и ядом вот в эту стену, пока кирпичи не пропитались твоей ненавистью. Ты ненавидела меня, потому что Дэвид меня любил. Тебе была невыносима сама мысль, что я могу дать ему счастье. Я! – Она указала на себя. – Ничтожество из трущоб. Ведь именно так ты обо мне думала, да? Тебя переворачивало от мысли, что я оживила твоего любимого сына, как и оттого, что все мужчины твоей семьи находили в моей кухне убежище от твоего злобного ворчания. Только ради этого они сюда и бежали – чтобы спрятаться от тебя с твоим ворчанием. Их тошнило от твоих причитаний лицемерной святоши. – Она воздержалась и не стала дополнительно ранить ее упоминанием того, что именно так называл мать сам Дэвид. – Стоило мне появиться в твоей жизни, как ты стала пытаться сжить меня со свету; в этом ты и мой отчим были заодно…

– Как ты смеешь стоять здесь и бесстыдно чернить того, кого ты сама…

Сара не дала Мэри договорить. Гордо вскинув голову, она продолжала:

– Смею, представь себе! Я уплатила за содеянное, теперь я свободна и смею его вспоминать. Он не тревожит моей совести и никогда не тревожил. Можешь ужасаться, мне все равно. – Она выдержала паузу. – Но это к слову. Повторяю, ты поплатишься! Я не позволю тебе совершить последнюю гадость, не позволю отравить грязной ложью мою дочь!

Сара перевела взгляд на Кэтлин, и в ее тоне зазвучали повелительные нотки.

– Кэтлин! Слушай меня! Слушай внимательно. У меня ничего не было с Джоном, твоим дядей. Поняла? Ничего и никогда! Да, Джон полюбил меня. Однажды он меня поцеловал. Это было в ночь на первое января тридцатого года на пустыре рядом с дальним краем Улиц. Я ходила поздравлять свою мать, а он меня провожал, потому что остальные веселились, им было не до того. Он поцеловал меня, а потом у нас вышел разговор. И все! Но мой отчим подслушал нас… Об этом тебе все известно. Был еще один раз – в утро, когда начался голодный марш на Лондон. Ни мать, ни жена не пожелали прийти проводить его; он позвал меня, и в то утро уже я сама поцеловала его – в щеку! Теперь, Кэтлин, тебе полностью известна история моего греха с твоим дядей Джоном. Расплатой за него стал мой срок.

Теперь Кэтлин смотрела на мать, не отрываясь. Когда-то они, глядя друг на друга, заливались смехом, но теперь смех был забыт. Глядя в печальное, умоляющее лицо дочери, Сара поняла, что обязана что-то сделать, чтобы ее слова обрели смысл окончательной и бесповоротной правды. Требовалась священная печать. Она перевела взгляд на стену, где висело современное изображение на сюжет Сердца Христова. Как и все в доме, оно было новым.

Других религиозных картин в комнате не было; эту, по всей видимости, повесил Майкл в подтверждение своей твердой приверженности католической вере. Сама Сара в период замужества никогда не держала в доме священных изображений, однако помнила, что нечто похожее висело у них в кухне, когда она была ребенком. Новое изображение было заключено в современную рамку, но на нем были знакомое лицо Иисуса, знакомая голова, плечи, рука, поднесенная к груди, ладонь, возложенная на кровоточащее сердце, кровь, стекающая между пальцев. Сара утратила веру в Бога, в Иисуса, во все символы католицизма, однако Кэтлин сохранила веру и должна была пронести ее через всю жизнь…

Сара шагнула к стене, сняла святое изображение и, держа его за шнурок, подала Кэтлин, положив свободную руку на окровавленное Христово сердце. Отвернувшись от дочери и устремив взгляд на Мэри Хетерингтон, словно ее клятва была обращена к ней одной, она сказала:

– Клянусь на святом Сердце Христовом, что сказала чистую правду. – Переведя взгляд на Кэтлин, она закончила словами: – Твоим отцом был Дэвид.

Саре показалось, что с лица Кэтлин сошла пелена тревоги и оно просветлело. Она повесила картину на место и посмотрела на свекровь. Мэри, определенно, получила отпор, однако не считала себя окончательно побежденной. Об этом свидетельствовало тут же возобновленное наступление. С мрачным хохотом, ни к кому конкретно не обращаясь, она выкрикнула:

– Подумаешь, святое Сердце Христово!… Господа не одурачить. Учтите, медлят жернова Господни, да мелка идет мука.

– Господни жернова! – повторила Сара, качая головой и едва ли не с жалостью глядя на старуху. – «Медлят жернова Господни, да мелка идет мука. Велико Его терпенье, но тверда Его рука».

Сара безошибочно почувствовала, что свекровь понятия не имела о существовании у популярного четверостишия второй части, и гордилась своим превосходством. Тюрьма не прошла для нее бесследно. Она переворошила всю библиотеку и приобрела кое-какие познания, весьма скромные, ибо ее собственные потребности в образовании были малы – она больше мечтала об образовании для дочери. Единственное, чего ей хотелось, это научиться правильной речи, чтобы нигде не ударить в грязь лицом. Это желание сопровождало ее на протяжении всей жизни, недаром она еще девчонкой мечтала о словаре, чтобы уметь в случае чего ввернуть в разговоре нужное словцо.

– Да, рука тверда, но жернова крутятся вслепую. Мельник слеп и мстителен. Ему все равно, кому причинять боль, он не различает своих жертв. Вот каков он, твой Господь! Надеюсь, что Его твердая рука не дотянется до тебя, потому что даже теперь я не желаю тебе пройти через то, что ты на самом деле заслужила. Мне попросту тебя жаль. Я всегда тебя жалела. Теперь ты знаешь все.

Сохраняя достоинство, она отвернулась от старухи, взяла с дивана пальто и оделась.

– Куда ты? – крикнула Кэтлин. – Куда ты, мама?

– Не беспокойся. – Сара печально улыбнулась дочери и повторила: – Не беспокойся.

Она надела шляпу и подняла сумку. Прежде чем выйти, она еще раз оглянулась на свекровь и посмотрела ей прямо в глаза. Мэри поступила бы вопреки своей натуре, если бы напоследок не нанесла еще один удар.

– Не тревожь Дэна! – крикнула она. – Он женится на Мэй. Он столько лет посвятил тебе и твоей семье, что заслужил право дожить остаток жизни так, как нравится ему самому. Хотя бы раз в жизни поступи достойно!

От этих слов Сара споткнулась, но не остановилась. Уже у самого выхода ее догнала Кэтлин. Обхватив мать за плечи, она заставила ее обернуться, заглянула ей в лицо и крепко обняла, бормоча сквозь слезы:

– Мама, мама…

– Ничего, ничего, не расстраивайся.

– Я верю тебе. Я хочу, чтобы ты знала, что я тебе верю.

Сара ничего не ответила. Они обнялись. Теперь объятия продлились дольше.

– Куда ты собралась?

– К Филис.

– Слушай… – зашептала Кэтлин, не отрываясь от Сары. – Мы хотим отсюда переселиться. Тогда ты будешь жить с нами. Я этого хочу. Очень хочу!

– Там видно будет. Не расстраивайся.

Сара открыла дверь, но Кэтлин, стоя на верхней ступеньке, все цеплялась за ее руку и твердила:

– Мама, мама, мама…

Потом из кухни донеслись раздраженные голоса. Сара поняла, что на подмогу свекрови подоспела Мэй. С Мэй она не желала видеться – достаточно уже того, что она перенесла. Сара сдерживалась из последних сил, но боязнь лишний раз ранить Кэтлин помогала ей не разрыдаться. Она поспешно проговорила:

– Когда сумеешь, загляни к тете Филис. До свидания, дорогая.

Кэтлин опять обняла мать, они тесно прижались друг к другу. И Сара быстро зашагала прочь.

Стоило ей выйти на главную дорогу, как слезы хлынули в три ручья, и она была вынуждена ступать, низко наклонив голову. Между Пятнадцатью улицами и Новыми домами в Ист-Джарроу ей почти никто не встретился, если не считать женщины, которая шла в противоположную сторону, но, пройдя мимо Сары, бросилась назад, причитая:

– Что с вами, милочка? У вас горе?

Сара, не поднимая глаз, отрицательно покачала головой. Женщина шла с ней рядом, предлагая помощь. Сара была вынуждена поднять глаза.

– Благодарю, не надо.

Женщина всмотрелась в нее и наморщилась, пытаясь вспомнить, почему ей знакомо это лицо. Прервав этот процесс узнавания, Сара сделала благодарный и в то же время прощальный жест и пробормотала:

– Простите, я пойду.

Женщина осталась стоять, напряженно глядя ей вслед.

У Новых домов рядом с Сарой затормозил автомобиль. Майкл помчался за ней вдогонку, в чем был, только накинув пиджак; его волосы были взъерошены. Он ласково сказал:

– Садитесь.

Она подчинилась, по-прежнему не поднимая головы, чтобы не показывать слез, текущих по щекам.

Прежде чем снова завести мотор, Майкл долго смотрел на нее. Потом он нарушил смущенное молчание:

– Простите нас. – Еще помолчав, он спросил: – Вы знаете, где их дом?

– В Лейгейте.

Он быстро доехал до места. Ему было трудно говорить, но в Лейгейте он не выдержал:

– Старая ведьма! – Он не отрывал взгляда от дороги. – Я давно хотел поставить ее на место. Вечно она пытается помыкать Кэтлин! В прошлом году я попытался найти работу на шахте в Дарэме, чтобы можно было переехать, но ничего не получилось. Тамошние шахты закрываются, так что приходится держаться за здешнюю. Но теперь мне нет обратной дороги – прежде чем уехать, я высказал все, что о ней думаю.

Сара невольно застонала. Если Мэри Хетерингтон требовалось доказательство собственной правоты, то теперь его не приходилось добывать: бунт Майкла лучше всего иллюстрировал правильность ее отношения к невестке.

– Вон то кафе-мороженое, справа, – тихо подсказала она.

Он помог ей выйти из машины и зашел вместе с ней в кафе.

За прилавком стоял молодой человек с арабской внешностью, но со светлой кожей. С ним беседовала невысокая толстая женщина. Она обернулась к посетителям и удивленно разинула рот.

– Сара! – крикнула она. – Это ты? Уже сегодня? Ты приехала сегодня? – Она выскочила из-за прилавка и кинулась Саре на шею. Не утирая брызнувших слез, Филис лепетала: – Сара, Сара… – Она вгляделась в сестру. – До чего же я рада тебя видеть!

В кафе были еще двое посетителей, которые обернулись на ее возгласы, поэтому Филис предложила:

– Пошли наверх! – Потянув за собой Сару, она спохватилась, обернулась и крикнула сыну, словно он находился в доброй миле от нее: – Помнишь тетю Сару?

Молодой человек застенчиво улыбнулся.

– Да, помню… Добро пожаловать, тетя Сара.

– Здравствуй… – Сара не помнила, как его зовут, но Филис пришла ей на помощь:

– Это Джосс, мой младший. Ты только посмотри на него – он вдвое выше меня! Ладно, пошли. Идемте, Майкл.

Она подтолкнула обоих к двери в углу. За дверью оказалась лестница. Поднявшись, они очутились в просторной гостиной, обставленной дорого, хотя и безвкусно. Филис опять кинулась Саре на шею, потом, как ребенок, стоя перед сестрой, прижалась головой к ее груди.

– Сара, Сара, сестра… – тихо повторяла она.

Сару захлестнуло благодарное чувство. Здесь ей действительно были рады. Искренний прием ждал ее здесь, в доме сестры, жены араба, с которым она никогда не могла до конца примириться. Али всегда был добр к ней, но всякий раз при встрече с ним она не могла не подумать: «Как она могла?» Сейчас Сара знала, что так же искренне и тепло встретит ее и Али. Какая странная штука – жизнь!

– Дай, я помогу тебе раздеться. – Филис повисла на ее рукаве. – Мы закатим роскошный ужин. Я готовилась устроить его в среду, но какая разница? А что случилось?

Сара коротко объяснила ей причину своего преждевременного появления.

– Прекрасно тебя понимаю!

Сара догадывалась, что на самом деле сестра считает это чудачеством. Искренний ответ Филис прозвучал бы так: «Какие они молодцы, что собрались так пышно тебя встретить!»

– Садитесь, Майкл. Сейчас мы выпьем чаю… Впрочем, что такое чай? – Она вскинула руку. – По такому случаю полагается кое-что покрепче!

– Большое спасибо, но только не мне. – Майкл широко улыбнулся. – Я за рулем. Мне уже пора назад. Но я обязательно загляну, – пообещал он

– Что ж, раз такое дело… – Филис не стала его удерживать, потому что ни с кем не желала делить сестру.

– Мы скоро вас навестим, – тихо проговорил Майкл, обращаясь к Саре. – Я привезу Кэтлин.

– Правда? Будет очень мило с вашей стороны.

– Если хотите, сегодня же вечером.

– Пожалуйста! Не знаю, как вас благодарить, Майкл.

– Ни о чем не беспокойтесь. – Он ободряюще кивнул. – Все наладится, вот увидите. Не беспокойтесь.

Он с симпатией посмотрел на Сару и направился к двери, где его уже ждала Филис. Проходя мимо, незаметно поманил ее за дверь. Филис крикнула Саре:

– Я провожу его вниз, не то он того и гляди сломает шею. Там такая темнотища! А ты пока ступай в кухню и поставь чай. Я тебя знаю, ты предпочтешь чай.

Сестры улыбнулись друг другу. Все эти годы были не в счет. Филис вышла и закрыла за собой дверь, Сара пошла в кухню. Здесь тоже было много дорогих вещей: огромный холодильник, электрическая посудомоечная машина, электромиксер и так далее. Сара порадовалась за сестру, имущество которой свидетельствовало о ее достатке.

Прежде чем Филис возвратилась, она успела заварить чай и принести его в гостиную. Возникнув снова, Филис уже не выглядела такой радостной.

– Значит, ты появилась у них только в два часа дня? Майкл все мне рассказал. Ничего себе прием! – Она подошла к сестре и заглянула ей в лицо. – А вообще-то то же самое вышло бы и в среду, так что считай, что ты отбыла повинность. Вот стерва! Такой еще свет не видывал! Ты сядь, сядь, сейчас мы с тобой обмоем встречу… – Она насильно усадила Сару в кресло. – Добавить тебе что-нибудь в чай?

– Нет, Филис, благодарю. Чашка хорошего чая – это все, что мне требуется. – Сара улыбнулась. – Я соскучилась по настоящему чаю.

Филис отошла в угол гостиной, к буфету, и вернулась с бутылкой.

– Как бы мне хотелось оказаться там и растерзать эту старую мерзавку! Прямо сейчас готова вцепиться ей в физиономию. – Она щедро плеснула виски себе в чай, подняла чашку и произнесла: – За нас, сестренка. Выпьем за нас с тобой! Теперь нас уже ничто не разлучит. Я сделаю для этого все, что в моих силах. Можешь здесь жить до своего смертного часа. Если хочешь, можешь работать, а можешь и ничего не делать – как сама решишь. Теперь у тебя не будет никаких тревог и забот.

– О Филис!… – Доброта сестры причиняла ей не меньшую боль, чем нападки свекрови. – О Филис!

Филис отпила чаю с виски, поставила чашку на блюдце, вытерла рукой рот и, глядя мимо Сары, в окно, проговорила:

– Чего я не возьму в толк, так это известие насчет Дэна и Мэй. Майкл предупредил меня и об этом. Мне казалось, что у Дэна лучше варит котелок.

Она перевела взгляд на Сару, но та сидела, потупив голову и глядя в свою чашку. Потом она отхлебнула чай, словно горячая жидкость могла ослабить новую боль, поселившуюся у нее в душе. Дэн и Мэй? Почему бы и нет! Дэн заслужил счастье. Он был так добр к ней! Ни о чем подобном она не мечтала. Из-за его внимания и доброты она стала видеть в нем свою главную опору. Она рассчитывала на его поддержку на протяжении первых, самых тяжелых месяцев после освобождения. Она вспоминала, как услышала от Дэна о том, что Пол принял сан, а Кэтлин выходит замуж за Майкла. Тогда она потеряла волю к жизни, однако его рука страховала ее все самые тяжкие годы… Именно он вернул ее к жизни. Что бы ни происходило, Дэн всегда оказывался рядом. И всегда повторял одни и те же слова; всякий раз, прощаясь с ней после свидания, он говорил: «У тебя есть я. Я всегда останусь с тобой. Я всегда буду рядом, Сара».

Филис развивала свою мысль:

– Кажется, я начинаю понимать, в чем тут дело… Она много лет не давала Джону развода. Та женщина родила от Джона троих детей, и Мэй бы не поздоровилось, если бы Джон решился покончить с этим положением. Он способен выкинуть любой фокус. Но он хотя бы пытался развестись – надо отдать ему должное. Он неоднократно склонял Мэй к разводу, но она ни за что не соглашалась. И наконец, года полтора тому назад, она зажгла перед ним зеленый свет. В начале этого года развод состоялся, и Джон женился. Сара! – Филис закрыла ладонью рот и укоризненно покачала головой. – Тебе, наверное, неприятно обо всем этом слышать?

– Нет, ничего страшного. Не волнуйся, Филис, десять лет – достаточный срок, чтобы хорошенько обо всем поразмыслить. Когда не надо заботиться о еде, жилье, топливе, свете, то встает вопрос, чем занять голову. Я заняла ее тем, что училась правильно мыслить и не бояться страха.

Филис откинулась на спинку дивана и сузила глаза.

– Если хочешь знать, ты сильно изменилась, Сара.

– Надеюсь.

– А я надеюсь, что мне это показалось.

Филис наклонилась вперед и положила руку сестре на колено. Сара накрыла ее руку своей и сказала:

– Теперь твоя очередь. Рассказывай о своем семействе.

– Ну, ты все о них знаешь. Я же постоянно держала тебя в курсе дела. Все по-старому. Все мальчики работают в наших кафе. Мы подумывали, не открыть ли еще одно, но Али пока колеблется: дела теперь идут не так блестяще, как несколько лет тому назад. Кстати, в этот выходной Ронни выступает в Ньюкасле со своим ансамблем.

– Неужели? С удовольствием послушала бы, как он играет.

– Смешно, правда? Стать пианистом благодаря тому самому старому пианино за четыре фунта! Помнишь?

Сара все помнила. Это произошло в тот памятный день, когда она поцеловала Джона, уходившего с маршем на Лондон. За обедом, стараясь переключиться на что-нибудь другое, она сказала Дэвиду, что выбирает старое пианино, но он, к ее удивлению, поставил на этом проекте крест, заявив, что в их доме пианино не будет. «Как ты не понимаешь, что из-за этого станет только хуже?» Он кивком головы показал на стену. Тогда она написала Филис письмо о том, как обстоят дела. Филис ответила, что нет ничего страшного: Али уже купил пианино, полагая, что оно пригодится детям. Так и вышло. Ее третий сын стал первоклассным пианистом.

– Мне бы в голову не пришло заиметь пианино. К чему оно мне и остальным? – продолжала Филис. – Но, наверное, это судьба – пианино пришлось оставить, потому что Ронни только в нем и видит смысл жизни…

Они проговорили целый час, как было у них заведено еще со времен совместной жизни. Только когда стало темнеть, Филис поднялась со словами:

– Как насчет того, чтобы зажечь свет? Тут же снизу позвали:

– Мама, мама!

– В чем дело? – Филис открыла дверь и крикнула вниз: – Вы и пяти минут не можете обойтись без меня?

– Тут к тебе пришли. Мистер Блит.

– Дэн?

Сара вскочила, не зная, куда деваться от внезапно охватившего ее волнения. Впервые в жизни ей не хотелось видеться с Дэном.

Дэн немного постоял в дверях, а потом бросился к ней, схватил за обе руки и запальчиво спросил:

– Что случилось? Вот глупенькая! Надо было обо всем предупредить меня.

– Все в порядке, Дэн. Мне так лучше.

– Лучше? – Он отпустил ее руки. Его лицо стало хмурым, почти злым. – Уж не от скандала ли, о котором поведал мне по телефону Майкл? Эта женщина скоро совсем свихнется! Но, возможно, все оборачивается к лучшему. Я имею в виду то, что ты вернулась именно сегодня.

– Возможно, Дэн.

Теперь он стоял на некотором отдалении и поглядывал на нее с видимым смущением. Филис сразу уловила назревающую неловкость и, желая исправить положение, подчеркнуто громко произнесла:

– Вы останетесь выпить с нами чаю, Дэн. Возражения не принимаются. – Она махнула рукой, хотя он и не порывался отказываться, и достала из буфета скатерть, нарочито медленно накрывая обеденный стол. – Надеюсь, что это только начало и таких вечеринок у нас будет еще немало. Как идут ваши дела, Дэн?

– О, очень неплохо, Филис, очень неплохо!

Теперь он сидел рядом с Сарой, но избегал на нее смотреть. Отвечая Филис, он предпочитал не сводить глаз с нее. Казалось, состояние его дел сейчас занимает его больше всего на свете.

– Конечно, в последние годы все мы катались как сыр в масле, но теперь, видимо, приходит конец удаче. Я прямо чувствую, как Тайн снова оказывается в осаде безработицы. Уверен, что это отражается и на ваших недельных выручках.

– Вы совершенно правы, Дэн. Не могу сказать, что небо такое же безоблачное, как года два тому назад.

– Вот-вот. Теперь солнце зайдет надолго. Бакалейный магазин – самый лучший денежный барометр, я все больше в этом убеждаюсь. Знаете, куда сейчас показывает стрелка? На то, что безработица будет усугубляться с каждой неделей. Хуже всего, что она ударяет по молодым. Начинает казаться, что возвращаются двадцатые годы – молодежь кончает учебу и не находит себе применения.

– И все-таки вам не грозит пока работный дом, Дэн, – с улыбкой заметила Филис.

Он улыбнулся ей в ответ и со смехом сказал:

– Да, пока что меня туда не свезли! Но эта угроза уже на пороге, заглядывает, что называется, в мои ворота. Надеюсь не пропустить ее дальше порога.

Оба посмеялись, и Филис спросила:

– Как насчет жаркого? У меня найдутся лакомые кусочки. Соблазнитесь?

– Нет, только не я, Филис. Чашечку чая, пирожное – и с меня довольно. Надо держать форму.

– А ты что скажешь, Сара?

– То же, что и Дэн. Пока не настало время пировать.

– Что ж, с такими клиентами мне легче справиться. Правда, и чаевых от вас не дождешься. Тот еще народец!

Филис изобразила возмущение и удалилась в кухню, оставив их наедине.

Дэн развернулся в кресле и воззрился на женщину, которая, с его точки зрения, ни на йоту не изменилась с того дня, когда они сидели друг напротив друга во время ее самого первого визита к ним домой.

Сара тоже смотрела на него, на его доброе лицо, по-прежнему красивое, хотя, возможно, уже и не такое привлекательное, как в молодости. Чем дольше она на него смотрела, тем сильнее становилась ее боль. Наступил момент наибольшей ее беспомощности с той минуты, когда за ней закрылись ворота тюрьмы и она оказалась на свободе.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Сара?

– Вполне, Дэн.

– Ничего подобного! Тебе меня не одурачить. Слушай! – Он нагнулся и взял ее за руки. – Мне нужно кое о чем тебе сообщить.

Она на секунду зажмурилась, потом принудила себя открыть глаза и выжидательно посмотреть на него. Дэн заслуживал счастья.

Его губы несколько раз приходили в движение, но звук раздался далеко не с первой попытки. Наконец он заговорил, но без всякой уверенности в голосе:

– Я собирался вводить тебя в курс дела постепенно, а не вываливать все одним махом. Думал действовать с оглядкой, истратить на это неделю. Просто хотел дать тебе время оглядеться, прижиться, поразмыслить. Чтобы тебе не показалось, будто тебе навязывают что-то такое, чего тебе на самом деле не хочется. Но теперь, когда Майкл все мне рассказал по телефону, прежние планы стали неосуществимыми. Я готов кинуться туда и собственноручно заткнуть ей рот. Надо же такое сказать: Мэй и я…

– Все в порядке, Дэн. – Она взяла его за руки, и он от неожиданности посмотрел на свои и ее руки. – Все в порядке, я все понимаю.

– Ничего ты не понимаешь! Ничего! Именно к этому я и клоню, именно это и пытаюсь тебе внушить. Послушай, Сара, для того, чтобы хотя бы на милю приблизиться к Мэй, я должен был бы стать другим человеком и испытать жгучую потребность в женщине – не важно, в какой. Пока я сюда ехал, меня колотила дрожь, так мне было страшно. Наконец-то мне все стало ясно: Мэри все заранее спланировала. Мэй – часть ее плана. Развод, многолетнее ожидание – и вот она появляется и предлагает помочь мне получше все устроить у меня наверху. Я дал ей от ворот поворот, но еще не до конца разобрался и продолжал навещать ее по воскресеньям – я делал это всегда после того, как Джон ее бросил. Но, Боже всемогущий, мужчины – те же дети! Все мы – сущие дети, Сара. Не плачь, ну, не плачь же! – Он сам вытер слезы с ее щек.

– Ничего, Дэн, ничего.

– Можно мне продолжать?

– Продолжай, Дэн.

Он посмотрел на ее руки, переплетенные с его руками, и перешел почти что на шепот:

– Я очень долго ждал. Каждый день на протяжении этих десяти лет был пронизан ожиданием, сознательным ожиданием. Я заранее знал, что скажу тебе в ту минуту, когда ты появишься из ворот. Этой минуты я с надеждой ждал целых десять лет. Да будет тебе известно, мое ожидание длится гораздо дольше – с того мгновения, как я впервые в жизни увидел тебя, только сначала мне не на что было надеяться… В одном Мэри все-таки права: ты всех нас прибрала к рукам. Но у нее ты нас не забирала, потому что ей мы никогда не принадлежали. У тебя нет причин горевать – ты манила нас к себе не более сознательно, чем манит прохожего цветок, раскрывающийся под лучами солнца.

В общем, я тщательно продумал и спланировал свою речь. Иногда, особенно по ночам, меня охватывала тревога, ведь я уже не молод, я на десять лет старше тебя. А взгляни на себя! Я не преувеличиваю – ты столько пережила, но совсем не постарела с той минуты, как я впервые тебя увидел. Скажу больше: ты, наоборот, похорошела, если такое только возможно. Итак, вот мой вопрос: ты согласна быть моей женой, Сара? – И он совсем тихо повторил: – Согласна?

– Дэн! О Дэн!…

Он сполз с кресла и оказался перед ней на коленях, чтобы, обхватив ее руками, застыть в ожидании ответа. Когда ожидание слишком затянулось, он переспросил:

– Ты согласна?

Она молча кивнула.

Теперь он, как незадолго до этого Филис, уронил голову ей на грудь. Она прижалась щекой к его волосам. Она не спрашивала себя, любит ли она Дэна, потому что ответ был хорошо ей известен. Это был отрицательный ответ: ни той любви, которую она испытывала к Дэвиду, ни того, что чувствовала к Джону, она не находила теперь в своем сердце. Зато там было новое чувство: тепло, нежность, бесстрашие, спокойствие, предвкушение веселья, потому что она не могла представить себе, чтобы жизнь с Дэном оказалась лишена веселья.

Дэн словно прочитал ее мысли, потому что она услышала:

– Я дам тебе все, что у меня есть, Сара. Никакой дележки пополам, все мое – твое. У меня отложено достаточно денег, чтобы мы жили в комфорте. Хватит и на веселье. – Он поднял голову и посмотрел на нее. – Ты создана для веселья, Сара, для веселого смеха, но до сих пор тебе не было дано осуществить свое предназначение. Твой смех всегда тонул в печали.

– О Дэн, Дэн… – Она пыталась получше его разглядеть, но теперь его скрывала от нее влажная пелена.

– Я люблю тебя, Сара.

Не стесняясь своих слез, Сара одарила его благодарной улыбкой.

– А теперь я совершу то, что давным-давно хочу совершить.

Он потянулся к ней и поцеловал ее. Это был долгий, страстный поцелуй в губы. Потом, поднявшись и протянув ей руки, он привлек ее к себе и обнял.

Стоя совсем близко, они посмотрели друг другу в глаза, и Сара засмеялась, продолжая плакать. Впервые за много лет она могла смеяться свободно, от души. Срывающимся голосом она задала Дэну вопрос:

– Как поживает миссис Флагерти? Она еще жива?

Это было сигналом к совместному взрыву хохота, огласившего гостиную и весь дом. Дэн смеялся самозабвенно, запрокидывая голову. Только через некоторое время, совладав с собой, он взглянул на Сару и ответил:

– Жива, что ей сделается! О, я такого тебе расскажу про миссис Флагерти – ты устанешь смеяться!

Впрочем, то, что он поведал о миссис Флагерти сразу, смеха не вызвало.

– Знаешь, она столько лет могла себе позволить выбирать только мясные обрезки, но всегда твердила: «Как добр Господь!» Ей совершенно не за что было благодарить Создателя, но она упорно славила Его доброту. Я лишь сейчас готов к ней присоединиться – у меня есть все, за что можно вознести Ему хвалу, и я провозглашаю вместе с миссис Флагерти: «Как добр Господь!»

Сара не испытывала желания выпытывать, что собой представляет Бог Дэна и есть ли у Него хотя бы крупица сходства с Богом старушки Флагерти, в которого можно верить, даже голодая. Она не исключала, что богов на свете столько же, сколько и людей. Если у каждого свой Бог, то каждый встретит после смерти то, во что верил при жизни. Миссис Флагерти – свое, Дэн – свое. У Дэвида тоже был свой Бог – он не называл Его по имени, зато умел любить ближнего. Бог отца Бейли… Были, наверное, свои боги у людей вроде отца О'Малли, ее отчима, Мэри Хетерингтон. Эти боги крутят свои жернова вслепую. Такие боги страшны, и их паства может вызывать только холодный ужас.

Из кухни выглянула Филис.

– Ни на минуту не могла оставить плиту! – крикнула она. – Что это вы тут так расхохотались?

Она смолкла и целую минуту смотрела на них, после чего раскинула руки и бросилась к ним.

Дэн и Сара притянули ее к себе. Филис опять положила голову Саре на грудь и, смеясь и плача одновременно, проговорила:

– Как все-таки добр Господь! В конце концов Он всегда дает нам почувствовать Свою доброту.

Мелят жернова Господни,

Да мелка идет мука.

Велико Его терпенье,

Но тверда Его рука.

Примечания

[1] Английское имя «Джон» соответствует библейскому «Иоанн».

(обратно)

Оглавление

Аннотация

Часть первая 1

2

3

4

5

6

Часть вторая 1

2

3

4

5

6

Часть третья 1

2

Часть четвертая 1

2

Часть пятая 1

2

3

Часть шестая 1

2

*** Примечания ***