Офицерские звезды [Вячеслав Анатольевич Марченко] (fb2) читать онлайн

Чтобы изменить документ по умолчанию, отредактируйте файл "blank.fb2" вручную.

  ВЯЧЕСЛАВ МАРЧЕНКО  

           ОФИЦЕРСКИЕ  ЗВЕЗДЫ

СОДЕРЖАНИЕ:

-  Офицерские звезды – повесть.

-  Жестокость – рассказ.

-  Советский синдром – рассказ.

-  Кто мы? – рассказ.

                                               ОФИЦЕРСКИЕ ЗВЕЗДЫ

   Лето 1977 года. Казахстан, Советско-китайская граница.                          

    Лейтенант Владимир Есипенко спал чутко. Услышав рядом с собой голос сержанта, он открыл глаза и произнес:

   - Встаю.

   Мгновенно сбросив дремоту, он вскочил на ноги, оделся, достал из-под подушки свой пистолет, и, вложив его в кобуру, посмотрел на часы: они показывали ровно шесть часов.

    - Значит так, Козлов, -  отхлебнув из кружки  несколько глотков несладкого, чуть теплого чая, обратился лейтенант к младшему сержанту,- я уезжаю на левый фланг дозором, а ты в мое отсутствие остаешься на посту за старшего, что это значит, я, надеюсь, ты понимаешь?

   - Так точно, - невыразительно отозвался младший сержант, прибывший на заставу совсем недавно из инженерно-саперной роты,  в виде усиления, в связи с нехваткой на заставе сержантского состава. 

   Вчера лейтенант провел с ним тщательный инструктаж и сейчас он еще раз предупредил сержанта о том, чтобы он в отсутствие на посту офицера, по всем возникающим вопросам строго действовал согласно «Инструкции по охране Государственной границы». В завершении он еще раз напомнил сержанту о главном:

    - Связь со мной за перевалом, скорее всего, пропадет, поэтому до семнадцати часов, если я не вернусь к этому времени, по моему маршруту вышлешь  тревожную группу. В мое отсутствие через каждый час докладывай на пограничную заставу о положении дел на посту. Сменишь в восемь часов часового. У вернувшегося наряда, как положено, примешь оружие  вычищенным – ясно?

   - Так точно.

   - В свободное от службы и сна время, - продолжал лейтенант,- без дела никому не болтаться – отремонтировать забор по периметру поста и навести на конюшне  тщательный порядок, вернусь – проверю! Вопросы?

   - Никак нет.

   - Вам все понятно, товарищ младший сержант?

    - Так точно. 

   - Смотри, что бы на посту все было нормально, - строго взглянув в глаза сержанту, предупредил его лейтенант и вышел из помещения. Там, возле входа,  рядовой Корнев – не высокого роста, щупленький солдат-первогодка, в ожидании офицера держал за повод широкогрудого неспокойного коня по имени Каток. Лейтенант проверил на нем подпругу, похлопал ладонью по его могучей шее и, ухватившись рукой за холку, вскочил в седло. Каток тут же, с места, пошел крупной рысью.

   С самого утра стоял зной, поднявшееся над горами яркое солнце уже огненным веером брызгало своими горячими лучами по земле, вовсю припекая плечи Владимира.

   «День сегодня будет жарким», - подумал он, взглянув на сверкавшую снежную вершину под огромным солнечным сиянием. Тут же он перевел свой взгляд на широкую, залитую ярким светом, долину, распластавшуюся между длиной вереницей гор, там, вдали виднелись многочисленные казахские юрты и отары овец.  Левый фланг Государственной границы, которую  охранял лейтенант Есипенко,  был протяженным – девятнадцать километров, и все холмистая равнина с изумрудного цвета, сочной травой, а справа и слева тянулась бесконечная цепь скалистых гор Джунгарского Алатау, покрытых густым кустарником и высокими деревьями. 

   После полутора лет срочной службы в песках Средней  Азии это необъятное горное пространство завораживало его. Он был счастлив, что после окончания училища попал служить именно сюда - на горный участок границы, он мечтал об этом. И теперь, почти ежедневно уезжая верхом на коне то на левый, то на правый фланг поста, лейтенант с удовольствием любовался красотой гор, наблюдал, как чабаны перегоняют с места на место отары овец, с наслаждением вдыхал аромат диких трав… Швейцария, да и только!

   Но не все так хорошо складывалось в офицерской судьбе лейтенанта Есипенко, как ему хотелось бы.

   Почти год назад, в такой же знойный летний день, подъезжая к затерявшейся между горбатых сопок пограничной заставе «Покатовка» вместе с выпускником Алма-Атинского пограничного училища - лейтенантом Мукашевым, он, новоиспеченный замполит, думая о том, как он начнет свою службу на пограничной заставе, жалел только об одном: о том, что ему не повезло с начальником заставы. Он уже знал, что бывший замполит заставы - лейтенант Баркалиев, исполняющий обязанности начальника этой заставы, после того, как введет прибывших офицеров в курс дела, должен уехать принимать свою новую заставу, куда он был назначен начальником. А штатный, опытный начальник пограничной заставы «Покатовка» капитан Балышников,  находящийся  в госпитале в Алма-Ате, по прибытии также должен покинуть заставу – его переводят в штаб части.

    После того, как их машина, поднявшись по крутой извилистой дороге,  въехала на территорию пограничной заставы, лейтенант Баркалиев, выйдя на крыльцо встречать молодых офицеров, обращаясь к ним и крепко пожимая им руки,  радостно воскликнул:

   - С прибытием,  товарищи офицеры, вот вы и дома!

   Под пристально изучающими взглядами нескольких солдат, вышедших из старенькой казармы, он провел молодых офицеров в канцелярию и сказал:

   - Пока располагайтесь, а минут через десять повар обещал нас чем-то вкусненьким угостить. 

   Владимир огляделся. Это была небольшая, обклеенная дешевыми обоями,  прокуренная комната с одним небольшим окном и свисающими рядом с ним  выцветшими, однотонными шторами. В центре кабинета стояли два небольших старых канцелярских стола и несколько стульев вдоль стены, на которой висела огромная схема участка Государственной границы. Возле стола начальника заставы стояли два металлических сейфа, в одном из которых укрывалась аппаратура «ЗАС»*  

   В канцелярию, время от времени заходили с докладами о результатах  службы по охране Государственной границы пограничные наряды, на столе громко звонили телефоны, в широко распахнутую форточку врывался свежий ветерок, вытесняя из помещения густой табачный запах, а вместе с прохладным воздухом, в канцелярию врывались  характерные для пограничной заставы и уже хорошо знакомые лейтенанту звуки:  топот солдатских сапог, стук копыт лошадей, счелкание затворов автоматов… В открывавшуюся постоянно дверь, в канцелярию заходил дежурный по заставе: высокий стройный сержант с докладами о подготовке пограничных нарядов к службе по охране Государственной границы. За ним в канцелярию тянулся запах оружейной смазки и приятные ароматы с кухни. И эта окружающая реальность распахивала перед лейтенантом Есипенко тот мир, о котором он долго мечтал, распахивала захватывающе, вытесняя из его души тогда уже появившееся вдруг чувство тревоги  - это была его пограничная застава, это было то таинственное, опасное и в то же время – притягательное и манящее, что называется Государственной границей, то, что теперь становилось смыслом всей его дальнейшей жизни.

    Успешно окончив пограничное училище и прибыв в Восточный пограничный округ - на советско-китайскую границу, лейтенант Есипенко, как и все молодые офицеры, не был лишен романтического  восприятия  пограничной службы, но вместе с тем, ему, прошедшему срочную службу на заставе в Средней Азии и стажировку на Дальнем востоке, где граница была обильно полита кровью солдат и офицеров Пограничных войск, ему уже не грезились ежедневные погони со стрельбой за коварными шпионами, нарушившими Государственную границу. Он отчетливо понимал, что служба офицера на советско – китайской границе трудна и опасна и, что его ожидает  на заставе ежедневный тяжелый и кропотливый труд. Он также понимал и то, что на данном этапе для каждого молодого офицера, очень важно, чтобы кто-то более опытный смог направить его деятельность в нужное русло, помог обогатить  полученные в училище знания  опытом в организации охраны границы  и показал, как нужно работать именно на этой заставе. А ему кто это покажет?

   В течение  недели бывший заместитель начальника заставы по политчасти лейтенант  Баркалиев, как смог ввел молодых офицеров в курс текущих дел, рассказал о проблемах, связанных с жизнеобеспечением заставы, поведал об особенностях работы с личным составом заставы, признающего авторитет лишь начальника заставы  капитана Балышникова, и, собрав свои немногочисленные вещи, укатил принимать свою новую заставу. А через день вместо него на заставу прибыл комендант Пограничной комендатуры капитан Жулин.  Волевой и жесткий офицер, он тут же отправил лейтенанта Мукашева с девятью солдатами на пост «Шарканд», а его, лейтенанта Есипенко, оставил за начальника на пограничной заставе.

   Лейтенант тут же с головой окунулся в работу, ночь для него перепуталась с днем – благо энергии было много, выручали молодость и здоровье. А комендант пограничного участка вместо того, чтобы направить кипучую деятельность молодого офицера  в нужное русло, не позволять распыляться и излишне суетиться, оказать ему практическую помощь и научить его живой плодотворной работе с личным составом,  – сосредоточил свое внимание на жестком контроле за выполнением лейтенантом распорядка дня  - объема работы штатных трех офицеров заставы.

   В течении трех месяцев лейтенант, забыв о сне и отдыхе, как проклятый, рвал жилы, не поспевая при всем своем желании объять необъятное, а потом в его офицерскую судьбу командованием части стали вноситься некоторые коррективы.

   Сначала, как и предполагалось, с заставы ушел начальник заставы - капитан Балышников, потом его на три месяца отправили работать на учебный пункт - готовить молодых солдат к службе на границе, а когда Владимир вновь вернулся на заставу, он там не увидел лейтенанта Мукашева - вместо него его встретил другой офицер, однокурсник Владимира  лейтенант Минаев. Две недели назад он был назначен начальником  пограничной заставы «Покатовка».

   Это уже был второй ощутимый удар по офицерской судьбе лейтенанта. 

   Многие офицеры, в том числе и он, лейтенант Есипенко, понимали, что Минаева назначили начальником заставы не от хорошей жизни.  Минаев, будучи еще замполитом пограничной заставы «Джингарская», звезд с неба не хватал, и, не смотря на положительные результаты его работы на заставе, ему явно недоставало опыта в работе по руководству пограничной заставой.  Он, конечно же, и сам понимал, что главную роль в его назначении начальником заставы сыграла не столько его положительная работа на заставе, сколько нехватка опытных офицеров. Выходило так, что командование части закрывало им образовавшуюся брешь, бросив молодого офицера,  прослужившего чуть больше полугода на заставе в качестве заместителя начальника заставы по политчасти, «под танк без гранаты», давая ему, правда, великолепный шанс быстрого продвижения по службе.

   Высокого роста, грузный, с широким мясистым лицом и густым басом, лейтенант Минаев  внешне был полной противоположностью невысокого, с худощавым лицом  лейтенанта Есипенко. Но он, так же, как и лейтенант Есипенко, был офицером амбициозным и перспективным. Планируя свое военное будущее, лейтенант Минаев, конечно же, не мог отказаться от предложенной ему вышестоящей должности и, как мог, старался быть хорошим начальником заставы, но согласившись взяться за бразды правления  заставой, он явно не подумал о том, что одного старания мало. Уже первые дни его работы в должности начальника заставы показали, что ему, а вместе с ним и его еще «зеленному» замполиту, уготованы тяжкие испытания.

   Гром грянул через  полмесяца после прибытия на заставу новоиспеченного начальника: вышла из строя единственная, уже плохо поддающаяся ремонту машина, и застава осталась без воды (вода была привозной). Для приготовления пищи воду еще кое-как на лошадях возили во флягах, а сама застава за неделю чуть ли не обросла грязью. Командование части пыталось помочь с ремонтом машины, но время шло, а застава, оставаясь без машины, вынуждена была полностью перейти на решение всех вопросов жизнеобеспечения с помощью конского состава.

    Владимир обратился к председателю местного  колхоза, несколько раз он выступал там с лекциями о бдительности местного населения и председатель, уже хорошо зная лейтенанта Есипенко, взялся помочь ему – в колхозе подлатали машину. Но не успели офицеры устранить одну проблему, как возникла другая: бесконтрольно пасущаяся лошадь упала в опорный пункт, сломала ногу, и ее пришлось пристрелить – начались вычеты из зарплаты. 

   Оба офицера «варились в собственном соку», пытаясь успешно решать стоящие перед заставой задачи, но проблем меньше не становилось. Почувствовав слабину со стороны молодых, еще не опытных офицеров, все более разболтанными и обнаглевшими становились старослужащие солдаты, иногда негативные проявления отмечались даже со стороны молодых, недавно прибывших на заставу солдат. Одним словом – на пограничной заставе все более отчетливо стали вырисовываться серьезные проблемы с дисциплиной личного состава. Владимир жил в каком-то постоянном предчувствии чего-то нехорошего, и когда Минаев отправил его на пост, он вздохнул спокойнее. 

   …Ехали они молча, каждый, думая о своем.

   Временами они подъезжали к юртам чабанов, лейтенант интересовался у них обстановкой, проверял их документы, потом они вновь ехали по мягкой пахучей траве. Каток, легко перебирая ногами, то поднимался на холм, то, припадая на круп, быстро спускался в каменистое ущелье. Перед ними открывались все новые и новые пейзажи. Высоко в небе весело щебетали птицы – красота! А главное, находясь наедине с собой, лейтенант мог думать, мечтать, вспоминать…

   Главной мыслью, ни на минуту не отпускавшей его в последнее время, державшей его возле себя – была мысль о сыне.

   Отправив три месяца назад жену на Украину рожать, он две недели назад по телефону услышал от дежурного по части радостную весть: «У тебя родился сын».

   Сын! С этой минуты его беспокойство о жене сменилось на радостную тоску по сыну. Все его мысли теперь были посвящены ему. Мысленно он брал своего Сашку на руки, сажал на колени, разговаривал с ним, как со взрослым. Он мечтал поскорее увидеть его, подержать на руках. Тоскливая грусть одолевала, но перспектив увидеть сына в ближайшие несколько месяцев у него не было никаких: еще только начало июля, а в отпуск обещают  отпустить не ранее ноября месяца.

   «Это сколько же ему будет? – горестно прикидывал лейтенант, подсчитывая месяцы до отпуска, - пять месяцев… многовато! Но, как говорится:  «такова се ля ви!»

   В воспоминаниях и мечтах лейтенант подъехал к намеченному месту и посмотрел на подаренные ему отцом по случаю успешного окончания училища часы. Они показывали двенадцать часов десять минут. Он оглядел в бинокль прилегающую местность и, не обнаружив ничего подозрительного, повернул коня обратно.

   Километра через два они выехали на узкую тропку вдоль оврага по взгорью и, обогнув высокую скалу, стали спускаться по склону оврага.

   - Товарищ лейтенант, смотрите: страус!

   - Что?! – лейтенант придержал коня и обернулся в седле.

   Корнев пальцем показывал в сторону  скалы, отдельно возвышавшейся у изгиба шумящей реки. Там, склонившись над падалью, отрывая своим мощным клювом куски трупного мяса и озираясь по сторонам, сидел огромных размеров гриф.

   Лейтенант засмеялся и, пуская в галоп коня, повернул в сторону птицы. Та некоторое время с интересом наблюдала за приближающимися всадниками, затем, высоко подпрыгивая на своих коротких ногах, она разбежалась и, тяжело взмахнув своими длинными крыльями, взлетела.  Описав на небольшой высоте полукруг, птица  ушла в небо.

   - А ты говоришь - страус… - усмехнулся лейтенант, взглянув на Корнева. – Здесь таких «страусов» полно, смотри, чтобы они и тебя не утащили - такой вес, как у тебя для них  не проблема, - тут же добавил он, ощупывая взглядом щуплую фигурку солдата.

   - Конечно, утащат, - не возражая, пробормотал Корнев, - с такой жрачкой как у нас, загнуться можно, не то, что в весе потерять…  Уже каждый день мы, как цыплята, одной пшенкой питаемся, меня уже тошнит от нее.

   Лейтенант тоже чувствовал от этой пищи постоянную изжогу, а сейчас еще и сосущий голод, но, улыбнувшись, он бодро ответил:

   - Давай не будем стонать, машину сегодня-завтра подремонтируют, и у нас будет все!

   Пограничная жизнь сделала Владимира неприхотливым и безропотно терпеливым  в преодолении подобных проблем, но одно дело терпеть голод ему самому, и другое дело – его подчиненным, о которых он должен проявлять заботу и внимание.  

   Вчера в разговоре по телефону с начальником заставы Владимир напомнил ему о том, что  уже прошло три дня, как на посту закончились продукты и курево, что личный состав  вынужден питаться  остатками пшена и мясом сурков, изредка попадавшихся в расставленные у их нор ловушки.

   Ответ Минаева был извинительным.

   - Володя, потерпите еще немного… Ты же знаешь наши проблемы с машиной – опять ее, сучку, завести не удается. Ждем запчасти с отряда… как только - так сразу…

   - Я-то могу потерпеть,- скривился Владимир, - но личный состав…   

   - А ты там для чего? - раздраженно прервал своего замполита начальник заставы.- Объясни им, что солдат обязан «стойко переносить все тяготы и лишения военной службы»…

   В ответ помолчав, Владимир доложил начальнику заставы о намерении  завтра с утра выехать дозором на левый фланг поста,  и что в его отсутствие на посту за старшего остается младший сержант Козлов.

   - Хорошо, я тебя понял… - густым басом отозвался Минаев, и в трубке тут же послышалось ровное шипение.   

   Словно насильно, мысли лейтенанта потянулись к приехавшему на пост спустя час после этого разговора офицеру особого отдела  лейтенанту Губину. Чистенький, благоухающий, в выутюженном кителе и в брюках на выпуск, он аккуратно, чтобы не выпачкаться об покрывшуюся пылью машину, выгрузил свое холеное тело и, поздоровавшись с Владимиром, спросил:

   - Ну, что Володя, чем ты меня сегодня вкусненьким  угощать собираешься?

   От этих слов кровь бросилась Владимиру в лицо: он здесь безвылазно сидит уже почти три месяца, питаясь, чем придется, а этот интеллигент в погонах, не успев выйти из машины, как уже размечтался о чем-нибудь вкусненьком.

   - Черной икрой с маслом,- язвительно отозвался Владимир, при этом со злостью подумав: ехал, паршивец, мимо заставы и не удосужился даже заехать туда, поинтересоваться у начальника: может, что нужно на пост завести? 

   Дав команду солдату, нештатному повару, накормить офицера, Владимир тут же ушел составлять план боевого расчета на следующие сутки, при этом  с некоторым злорадством представив, с каким «удовольствием» Губин будет после недавних домашних харчей давиться пшенной кашей.

   Общаться с Губиным ему абсолютно не хотелось, он так же, как и все офицеры застав, особистов не переносил, и не только потому, что те считали себя элитой КГБ, а офицеров застав – людей возившихся в дерьме. Особистов он не любил за то, что в основе своей это были бывшие курсанты пограничных училищ,  еще там начавшие свою карьеру «особиста» в качестве стукачей;  за их работу с такими же, как и они были сами, -  солдатами стукачами;  за дешевые трюки в виде благодетельного угощения солдат сигаретами, за сюсюкание с ними: Коля, Витя, Саша… с целью расположить их к себе и заполучить от них нужную для себя информацию, больше касающуюся недостатков в работе офицеров застав, чем пресечения со стороны личного состава разного рода негативных проявлений.

   Отрапортовав потом командованию части о своей работе по «разоблачению» или «пресечению ими угрозы безопасности Советскому государству»  – начинались вызовы офицеров застав на партбюро, парткомиссию** и т.д.  и  т.п., с вытекающими отсюда выводами и последствиями.

   Составив план боевого расчета, Владимир вышел из помещения и подошел к солдатам, сидящим на скамейке у отведенного места для курения.

   Сев, он оторвал полоску из газеты и стал вертеть «козью ножку». Свернув конусом, он насыпал туда махорки и, загнув в виде трубки, закурил, пуская горький дым и передавая пачку табака по кругу своим солдатам.

   Курить он начал на заставе, потому что трудно было быть не курящим: все вокруг дымят, в канцелярии - хоть топор вешай. На посту тоже все  провоняло дымом. Несмотря на то, что сигареты давно закончились, бросать курить никто не собирался, наоборот: все озабочены доставанием табака. Сначала солдаты поподбирали все «бычки» в радиусе ста метров от поста, потом начали выколупывать из щелей деревянного сруба мох. Хорошо, что позавчера, проезжая мимо пилорамы, он смог одолжить у мужиков пачку махорки.

   Солдаты с упоением обсуждали проблемы, связанные с дембелем. Владимир скупо улыбнулся и про себя подумал: сейчас про дембель поговорят, потом - про баб начнут.

   И точно.

   - Да, - тоскливо вздохнул рыжеволосый солдат-первогодка по фамилии Колотов,- сидишь тут на краю земли родной: позабыт, позаброшен… ни кино тебе, ни телека, ни жрачки…

   - Хоть бы бабу какую-нибудь паршивенькую привезли, что-ли, - страдальчески сморщив лицо, тут же подхватил сидящий рядом с лейтенантом рядовой Меньшов. – Мне старший брат рассказывал – он тоже в Погранвойсках служил в Закавказье, что видел, как для иранских солдат на пост ежемесячно баб привозили, вроде бы как для того, чтобы с них стрессы снимать.

   - Вот бы нам…- мечтательно пророкотал басовитым голосом светловолосый солдат в сбитой набок потрепанной зеленной фуражке. - Смотришь, и дисциплинка была бы на уровне, и охрана границы… а, товарищ лейтенант?

   - Да уж…- усмехнулся Владимир. –  Представляю, какая была бы у вас дисциплинка… Женщина - это «помеха мировой революции», - тут же с веселостью добавил он,-  и если ее вам дать, то вы все на свете забудете.

   - Тут забудешь… уже скоро двадцать стукнет, а мне вместо баб по ночам пограничные столбы сниться стали… Так и атрофироваться можно, - чуть ли не простонал светловолосый солдат.

   - Да ты, Сеня, уже давно атрофировался, поэтому вместо баб тебе столбы и снятся, - хихикнул Меньшов.

   Все дружно захохотали, а Сеня как-то съежился весь, как будто он и впрямь атрофировался.

   На протяжении вот уже почти трех месяцев, ежедневно слушая подобные солдатские разговоры, Владимир чувствовал, что глупеет. Но вместе с этим он  уже давно притерпелся к этим разговорам и даже как офицер, ответственный за выполнение стоящих перед ним задач по охране Государственной границы, находил в этом положительный момент. Он считал, что это хорошо, когда его подчиненные, не стесняясь, говорят при нем на интересующие их темы. Значит,  доверяют,  считал он, а вместе с этой мыслью, ему почему-то все чаще навязчиво  вползала в голову  противная,  резонно произносимая многими офицерами поговорка: «Как надену портупею – все тупею и тупею!»

   Ни света, ни радио, ни телевизора, ни газет, ни хороших книг… Те, зачитанные до дыр произведения русских классиков и военные мемуары советских полководцев, что привозились на заставу с отряда с очевидной целью - воспитать у пограничников чувство Советского патриотизма, уже были давно прочитаны и читать их по сто раз было неинтересно, а другие, словно подаренные кем-то на заставу за ненадобностью, книги - были пустыми и неувлекательными. Недалеко уйдя по возрасту от своих подчиненных и живя  долгий период времени рядом с ними в одном покосившемся бараке, решая вместе сними одни и те же задачи и преодолевая вместе с ними одни и те же проблемы, Владимир чувствовал, что как офицер он деградирует. 

    …Время от времени, сменяя друг друга, солдаты уходили на индивидуальную беседу с Губиным - кто-то из них наверняка был нештатным осведомителем, но знать: кто это, офицеру заставы не полагалось, и спрашивать у офицера контрразведки о результатах его работы на заставе, тоже было не принято.

   Спустя час, пообщавшись с последним солдатом, Губин вышел из помещения и направился к сидящим в курилке.

   Все притихли.

   - Ничего, мужики, - вставая, подытожил разговор о бабах лейтенант,- все, что не делается в нашей жизни, делается только к лучшему: за два года вы озвереете – сильнее девок любить будете, а они без ваших ласк помаются – дороже вас ценить станут.

   Солдаты уныло улыбнулись, а лейтенант, поправляя на себе портупею, скомандовал:

   - Строиться на боевой расчет!

   Губин подошел к Владимиру и, с напыщенной многозначительностью ухмыляясь, протянул руку для прощания.

   - Пока,- сказал он и, сев в «УАЗик», укатил в отряд.

   Интересно, что он там накопал?- продолжал думать Владимир, вспоминая вчерашний день.- Наверняка солдаты жаловались ему, что продукты закончились, что нет курева, что белье уже две недели не менялось… Конечно же, он доложит начальству, что офицеры заставы бездельники… Наверное, правильно доложит, но, что я могу сделать: позвонить начальнику политотдела и доложить ему, что начальник заставы нас тут решил голодом уморить? Нет, так не делается – я же не стукач, решивший через голову начальника заставы обращаться к вышестоящему начальнику, подставляя его под удар. Наверняка потом все офицеры отряда будут говорить, что я  подсиживаю своего начальника заставы.

   Погрузившись в свои грустные мысли, лейтенант ехал часа два. Потом он поговорил с Корневым о его  родных, о письмах, о доме, о его девушке. Потом они вновь надолго замолчали, каждый думая о своем. Время от времени лейтенант останавливался и осматривал в бинокль местность, и, не обнаружив ничего подозрительного,  вновь продолжал движение. Несколько раз он пытался связаться с постом, но ему это не удавалось: на сильно пересеченной горной местности радиостанция обеспечить связь с постом была не в силах.

   Наконец, поднявшись по крутому склону холма, они подъехали к дощатому бараку – это было жилое помещение для рабочих, работавших на пилораме.

   Спешившись, Владимир поприветствовал сидевшего на высоком пороге у входа в помещение штатного повара - дядю Васю, справился об обстановке и прошел в помещение. Там, на длинном тесаном столе среди кружек и тарелок стоял армейский телефон «ТА-57»  с прямой связью с постом.

   Крутанув ручку и приложив трубку к уху, Владимир услышал голос младшего сержанта Козлова.

   - Лейтенант Есипенко,- кратко представился Владимир.- Как дела на посту?

   - Товарищ лейтенант, хорошо, что вы позвонили,- голос сержанта от волнения дрожал.- Срочно приезжайте - пропал рядовой Асхаков!

   - Нервно сглотнув, лейтенант почувствовал, как у него лихорадочно, будто на крутом подъеме, застучало сердце, а тело под гимнастеркой покрылось липкой испариной.

   - Как, пропал?!..

   - Товарищ лейтенант,- захлебываясь словами, бубнил сержант,- вы уехали… я обнаружил…

   - Во сколько он пропал?- Владимир машинально взглянул на часы - на них было шестнадцать часов двадцать три минуты.

   - Я обнаружил в двенадцать часов.

   - Ты доложил на заставу?

   - Никак нет, товарищ лейтенант, я вас ждал.

   - Что?!.. А поиск ты организовал?! – прокричал в трубку лейтенант, ошарашенный последними словами сержанта.

   - Никак нет,- после продолжительной паузы чуть слышно ответил сержант.

   - Идиот… – не выдержав, сквозь зубы процедил Владимир, бросая трубку на панель телефона.

   Выскочив из помещения, он ухватился за холку коня, стоящего рядом с крыльцом и, легко подпрыгнув, вскочил в седло.

   - На посту ЧП, за мной - не отставать! – бросил он Корневу.

   Прижавшись к шее и с силой сжав ногами мокрые бока коня, он, с места пустив коня в галоп, помчался по ущелью в сторону поста.

   Мысли в голове лейтенанта лихорадочно метались, он терялся в догадках...

   Что же с Асхаковым могло случиться? Может, зверь напал - мало ли, что в горах случиться может?.. Бывали же случаи, когда вышедших ночью в туалет солдат, находили помятыми от лап медведя. А может, его китайцы захватили?.. - Владимир знал, что такие случаи тоже имели место в округе – обстановка была сложной на границе. – Неужели, мы проморгали… неужели  китайцы похитили его?!

   Мозг лейтенанта работал на полных оборотах, перебирая варианты и версии и  ища пути выхода из создавшегося положения. Внезапно его обожгла пугающая мысль: «А, что если он сам сбежал?.. А, что если в Китай?!»

   До офицеров доводили некоторые сведения о состоянии дисциплины в Погранвойсках, и он знал, что случаи побегов за границу солдат и сержантов имели место, даже офицер разведотдела части вместе со своей семьей перебежал в Иран несколько лет назад.

   Неужели Асхаков тоже за границу сбежал? – секунду он старался об этом не думать, мелькнул совершенно шизофренический страх.- Нет, не может этого быть, только не это!!!

   Лихорадочно перебирая возможные причины исчезновения Асхакова, в памяти лейтенанта всплыл тот день, когда он впервые увидел его. Это произошло три с половиной месяца назад - он прибыл на заставу со сторожевой собакой на должность вожатого.

   Маленького роста, форма, туго обтянутая солдатским ремнем, на нем висела мешковато. На скуластом смуглом лице его зеленые, глубоко посаженные, с характерным для кавказца блеском глаза, смотрели смело и даже нагловато.

  В сопроводительных документах указывалось, что он по национальности татарин, что вырос он в порядочной семье в районном центре на Урале и что после учебного пункта окончил курсы собаководов. В целом Асхаков характеризовался положительно - ни в чем подозрительном он замечен не был.

  И все же, не смотря на положительную характеристику, в личных беседах с Асхаковым лейтенант отмечал некоторую его скрытность: говорил он о себе неохотно, скупо, при этом в его лице улавливалась некоторая настороженность и нежелание быть искренним. Говорил он медленно и невыразительно. У него было малоподвижное лицо и медленные движения.

   Тут же в памяти Владимира всплыл и другой эпизод трехмесячной давности. Тогда, через неделю после прибытия Асхакова на заставу, в два часа ночи выпустив очередной наряд на охрану границы, Владимир зашел в бытовую комнату, и там в темноте обнаружил солдата. Он включил свет и увидел растерянные глаза Асхакова, рядом с ним стояла металлическая кружка, наполненная густой белой жидкостью – это была разведенная в воде зубная паста.

   Владимир еще несколько лет назад, находясь на призывном пункте в Николаеве, в ожидании формирования команды, в которую он должен был попасть для отправки к месту срочной службы, всякого наслушался от будущих защитников Родины и знал, что солдатская фантазия, для того, чтобы словить кайф, не знает пределов. А уже служа срочную службу на заставе, ему доводилось слышать о том, как на соседней заставе солдаты заквасили брагу в огнетушителе, а еще где-то, для быстроты сквашивания браги, солдаты дрожжи в стиральной машине прокручивали. Доводилось ему слышать и о том, что в некоторых подразделениях, типа: хозвзвод или строительный батальон, некоторые не лучшие представители пограничной солдатской братии, озабоченные желанием напустить в голову дурман, употребляли намазанный обувным кремом хлеб, а некоторые и клей «БФ» перегоняли. Бывали случаи, когда солдаты тормозной жидкости, с риском для своей жизни, напивались, а бывало, что и зубной пасты.  Словом, Владимир знал, что фантазии солдат бывают самыми что ни на есть вывихнутыми, и ожидать от них можно чего угодно, но чтобы вот так, в одиночку, через неделю после прибытия на пограничную заставу пил зубную пасту молодой солдат – это уж чересчур нагло!

   Утром Владимир доложил начальнику заставы о случившемся ночью и тот тут же вызвал Асхакова в канцелярию.

   - Ты что - алкоголик? – спросил он Асхакова, строгим взглядом всматриваясь в его бегающие глаза.

   - Никак нет… - понурившись, промычал тот в ответ.

   - Тогда как я должен понимать твое желание употреблять зубную пасту?.. Только не говори мне, что это вкусно и полезно,-  так же строго добавил лейтенант Минаев.

   - Я не пил… я не знаю, чья это была кружка, и что в ней было налито… - шмыгая носом,  забубнил Асхаков. 

   - А что ты делал один ночью в неосвещенной бытовой комнате?

   - Я в туалет вставал, а потом в бытовую комнату на минуту зашел… Просто я не успел свет включить,… я хотел его зажечь, как вдруг товарищ лейтенант вошел….                                                              

   Было видно, что Асхаков нагло врет, юлит –  все отрицая и изворачиваясь.

   - Значит, так, товарищ солдат, - обрывая Асхакова, Минаев повысил голос, от чего его густой бас зазвучал еще более весомо и грозно, - если я еще раз узнаю о чем-либо  подобном - твоя служба на заставе на этом закончится и продолжится сначала на гауптвахте, а потом в хозвзводе.  Вам все понятно, товарищ солдат?! 

   - Так точно, - потупив взгляд, не выразительно отозвался Асхаков. 

   Еще немного пожурив, Минаев отпустил Асхакова и, обращаясь к лейтенанту Есипенко, добавил: надо присмотреться  к этому Асхакову. Конечно,  было бы лучше, если бы мы его с заставы убрали, но нам сейчас для полноты счастья не хватает только, как еще один  «ЧеПок» на заставу вешать – без этого у нас проблем выше крыши. Владимир не стал спорить с начальником заставы, сказав лишь:

   - Если он пьет зубную пасту, значит, у него с этим проблемы, и об этом желательно сообщить  коменданту.

   - Сообщим… - буркнул в ответ Минаев.

   Все это мгновенно пронеслось у Владимира в голове, и он стал понимать, что с исчезновением с поста рядового Асхакова просматривается какая-то нехорошая закономерность.  

   …Через пятнадцать минут показался сначала длинный деревянный шест, с красным обтрепанным флагом, а потом, сдавленный с двух сторон склонами глубокого ущелья, пограничный пост. Спустя еще несколько минут Каток влетел на территорию поста.

    Откинувшись назад всем своим телом, лейтенант резко осадил взмыленного от быстрой скачки коня, спрыгнул на землю и, бросив повод подбежавшему к нему Корневу, громко скомандовал:

   - Пост в ружье! Младший сержант Козлов, ко мне!

   Большеголовый сержант с карими глазами и черными, как смола, волосами, подбежал к лейтенанту и, приложив руку к обтрепанной фуражке, доложил о прибытии.

   - Быстро докладывай, что здесь произошло,- озабоченно взглянув на часы, резко бросил лейтенант. На часах было шестнадцать часов сорок пять минут - времени на раскачку у него не было.

   Сержант глубоко вздохнул и, заикаясь от волнения, рассказал все как на духу: после отъезда офицера он прилег на кровать и заснул. Просыпался - когда звонили с заставы узнать, как на посту дела. Обнаружил он, что Асхакова на посту нет,  в двенадцать часов, случайно: тот должен был после ночной службы в составе пограничного наряда «Часовой границы» отдыхать, но кровать его оказалась пустой. Поинтересовавшись у часового, тот ответил, что Асхаков пошел  к своей собаке, будка которой находилась в стороне от казармы, рядом с конюшней. Но, сходив туда, сержант Асхакова там тоже не обнаружил.  

   - Почему же ты сразу не организовал его поиск и не доложил об этом начальнику заставы? – лейтенант впился взглядом в помертвевшее лицо младшего сержанта. Тот молчал, тупо, словно нашкодивший ребенок, моргал глазами и теребил руками нижнюю часть гимнастерки. – Ну?! – грубый голос офицера вывел его из молчаливого оцепенения. - Я повторяю вопрос:  почему ты не организовал поиск и не доложил об этом начальнику заставы?!

   - Я думал, что он вернется до вашего прибытия…

   -  То есть, как вернется?!.. Ты что, знаешь, где он?

   - Нет, но я думал… - Сержант вновь растерянно запнулся, а лейтенант, глядя в тупо моргающие глаза младшего сержанта,  вдруг поймал себя на мысли, что сержант, а возможно и не только он один, знает, где сейчас находится Асхаков, но не хочет об этом говорить – боится быть соучастником преступления.

   Времени для разбирательства у лейтенанта сейчас не было, и он, плюнув от злости и досады, подошел к выстроившимся солдатам. Его приказы были четкими, ясными и лаконичными. Задача: перекрыть границу на направлении возможного движения Асхакова или той возможной китайской РДГ***, попытавшейся вместе с ним уйти  через границу в Китай.

   Лейтенант понимал, что его действия крайне запоздалые, но он все же надеялся на лучшее и действовал так, как того требовала от него «Инструкция по охране Государственной границы СССР».

   Отпустив  солдат, кроме сержанта и рядового Корнева, лейтенант вошел в помещение поста и снял трубку прямой связи с заставой. На другом конце линии ответил командир технического отделения сержант Кумушкин.

   - Соедини меня с начальником заставы,- приказал ему лейтенант.

   - Его сейчас нет, он выехал в поселок в составе тревожной группы по сигналу, полученному от ДНД.

   - Когда приедет - соедини его с постом, а сейчас позови дежурного по заставе.

   Через минуту в телефонной трубке послышался запыхавшийся голос сержанта Лапова.

   - Товарищ лейтенант, за время моего дежурства на заставе происшествий не случилось, - доложил он.

   - К сожалению, сержант, у нас на заставе произошло происшествие. Слушай меня внимательно: сегодня, в мое отсутствие, примерно в двенадцать часов дня, Козловым  было обнаружено исчезновение с поста  рядового Асхакова. На данный момент каких-либо сведений о его месте положения нет. Немедленно поднимай заставу «В ружье!» и действуй согласно «боевому расчету». Вопросы? 

   - Никак нет!

   - Тогда действуй и передай трубку сержанту Кумушкину.

   - Товарищ лейтенант, я слушаю вас,- тут же услышал Владимир голос сержанта и приказал:

   - Соедини меня с командиром части.

  Через минуту он услышал низкий голос:

   - Слушаю, подполковник Егоров…

   Не в силах скрыть тревоги в голосе, лейтенант доложил командиру части о случившемся на посту, и, тут же град вопросов и прочего лавиной обрушился на него, жуткой тяжестью придавив его, как червя.

   «Так точно, товарищ подполковник!..» «Так точно!..» «Никак нет!..» – едва успевал отвечать он. – «Есть!..», «Так точно!..», «Есть!»…

   Подавленный и бледный, невидящими глазами уставившись на телефонный аппарат, он чувствовал, как невыносимо противно дрожат его руки а по  спине струится холодный пот.

   Наконец, услышав в трубке гудок, он снял с головы свою зеленную фуражку, вытер ладонью выступивший на лбу пот и, тяжело переведя дыхание от злости, вышел из помещения.

   Возле входа в ожидании топтались младший сержант Козлов и рядовой Корнев, а метрах в тридцати от них, у шлагбаума, дожидаясь проверки документов для проезда в глубину погранзоны, стояли два чабана, держа в повод лошадей.

   Лейтенант подошел к чабанам, взял их паспорта и, внимательно вглядевшись в их лица, спросил:

   - Вы нашего солдата сегодня нигде не видели?

   - Я видел,- вдруг, словно плеснув по сердцу неожиданной радостной вестью, сказал один из них, лет сорока пяти, с угрюмым, почти черным от загара лицом, чабан.

   - Где? Когда?!- вцепился взглядом в его лицо лейтенант.

   - Часов в одиннадцать… Во-о-о-н там,- чабан рукой указал за перевал.

   - Что он там делал?

   - Шел.

   - Как,- недоуменно переспросил чабана лейтенант,- просто шел?

   - Да.

   - Один?

   - Да, один.

   Владимир, растерянно посмотрев туда, куда ему указал чабан, почувствовал, как у него неприятно заныло в желудке.

   «Так оно и есть,- со злостью подумал он. – Самоволка!.. Лучше бы этого урода украли!»

   Будучи еще совсем молодым офицером, Владимир даже предположить не мог,  что с поста, находящегося почти у самой линии границы, солдат может уйти в самоволку. Зачем?!..  Куда?!!

   «А вдруг это не самоволка?.. Что, если он сбежал с поста?! – тут же полоснула по сердцу лейтенанта тревожная мысль. – Вот, гад!»

   Глядя туда, куда указал чабан, лейтенант прикинул ситуацию:  за тем высоким перевалом, вдоль длинной цепи гор,  распласталась широкая долина с богатыми травами – идеальное место для выпаса скота. Там, только на участке его заставы, размещается более пятнадцати кочевий. Значит, Асхаков поперся туда неспроста -  с какой-то целью,… но с какой?

   «С того момента, как Асхакова там видели, - думал Владимир,- прошло, по меньшей мере шесть часов. До границы, если у него есть намерение уйти в Китай, – рукой подать, нужно только перейти хребет и по ущелью пройти не более пятисот метров. Но нет - это вряд ли, если бы он хотел уйти в Китай, он пошел бы  по кратчайшему пути и уже давным-давно был бы там. По крайней мере, это предположение хорошо ложится в гипотезу. Значит: все-таки или самоволка, или он сбежал с поста. Как бы там ни было, - оценивая обстановку, продолжал думать Владимир, - у меня выбор один: икать Асхакова там, где его видели.Зыбкий, конечно, шанс найти его там спустя шесть часов после того, как он покинул пост, но другого пути у меня нет. На эту долину можно попасть двумя маршрутами, - тут же прикинул лейтенант: обходным путем - на лошадях, это займет часа три-четыре, и напрямик – в пешем порядке через перевал по следам Асхакова, это займет часа два-три.  При таком раскладе выбор ясен»…

   Приняв решение, лейтенант дал команду Корневу пропустить чабанов и, отведя сержанта в сторону, сказал:

   - Значит так, Козлов, не смотря на твою бездарность, твои сержантские лычки вынуждают меня действовать вопреки своему желанию - ты вновь остаешься на посту за старшего.  Сиди на посту  и держи связь с заслонами у границы. В связи с изменившейся обстановкой, первый заслон сместишь метров на пятьсот влево, его задача: перекрыв ущелье на направлении заброшенной зимовки, не допустить прорыва  Асхакова в Китай. Начальнику заставы доложишь, что я двигаюсь по следу Асхакова в направлении заставы «Калиновка», желательно, чтобы на ее территории, силами этой заставы, был выставлен заслон. Об обстановке на участке поста немедленно, - ты слышишь меня, - «немедленно»,  докладывай начальнику заставы, связь с нею через каждые полчаса.  Со мной, за перевалом,  связь вряд ли будет осуществима, поэтому на всякий случай будешь подавать мне сигналы сигнальными ракетами – вдруг увижу… Вам, товарищ младший сержант, все понятно? - переходя на официальный тон, жестко глядя в лицо сержанта, строго спросил лейтенант.

   Тот, молча, кивнул.

   - Не слышу Вашего ответа, товарищ младший сержант,- лейтенант повысил голос.

   - Так точно, товарищ лейтенант, я все понял! – под взглядом офицера, сержант еще ниже опустил голову и втянул в плечи. 

   Подошел Корнев. Владимир проверил на нем экипировку, затем вошел в помещение. Там он повесил на плечо, почти бесполезную в горах радиостанцию «Сокол» и, поправив на ремне кобуру с пистолетом, вышел из помещения.

   Строго взглянув на сержанта, он скомандовал:

   - Рядовой Корнев, за мной!

   Получив неожиданную для себя информацию от чабана о месте, где может скрываться Асхаков, и хороший «поджопник» от командира части, лейтенант, задыхаясь от злобы на Асхакова и сержанта, подбежал к перевалу и максимально ускоренным темпом начал карабкаться вверх по заросшему кустарником склону горы.

   «Вперед! Вперед! Вперед!» - повторял он мысленно, чувствуя, как его тело быстро наливается тяжестью, а сердце бешено заколотилось.

   Метров через сто потянулись скальные выступы сильно разрушенных скальных пород. Не смотря на опасность камнепада, Владимир решил не обходить их, сокращая путь и время. Но как только он начал движение вдоль первого скального выступа, как где-то вверху раздался сильный гул.

   Рефлекс командира, отвечающего за подчиненного, заставил лейтенанта забыть о себе. Едва он успел крикнуть Корневу, отставшему от него метров на тридцать, предупреждая об опасности, как в нескольких метрах от него, вздымая пыль, с грохотом промчался бешеный поток мелких камней.

   Взглянув вниз, лейтенант солдата не увидел. Испуганным взглядом ища Корнева, он озабоченно крикнул:

   - Корнев, ты где?

   - Тут,- через минуту подал голос Корнев, показавшись из-за огромного валуна, развалившегося прямо на пути камнепада.

   Ну, слава Богу! – облегченно вздохнул Владимир и взглянул вверх: вершина хребта ничуть не увеличилась, она была далеко,  по-прежнему  покрытая маревом, казалась совсем недоступной.

   Свернув в сторону и пройдя вдоль отвесной скалы, защищенной от камнепада скальными выступами, ловко цепляясь за расходящиеся трещины, лейтенант продолжил подъем.

   Через полтора часа подъема еще четверть перевала оставалась наверху. Владимир с упорством лез на четвереньках вверх, дыша мелко и часто, заглатывая воздух полной грудью.

   Наконец, шатаясь и задыхаясь, лейтенант вышел на вершину перевала и обессилено повалился на землю. Его сердце колотилось у самого горла, а от холодного разряженного воздуха начали болеть легкие и бить озноб. Немного отдышавшись, он поднял голову. Рядом с ним проплывали облака. Далеко впереди  виднелись контуры следующего хребта, а под ним распласталась, словно зеленый ковер, красивая холмистая равнина.

   Владимир поднял к глазам бинокль. Оптика приблизила густые кусты и деревья на склонах гор, юрты, отары овец. Напрягая зрение, он попытался рассмотреть людей, изредка, едва заметными точками попадавшихся ему в объектив, но не смог – слишком далеко.

   Потерев уставшие глаза, лейтенант посмотрел на упавшего рядом с ним Корнева.

   - Ты как, живой? – тут же поинтересовался лейтенант, с тревогой вглядываясь в  неестественно бледное лицо солдата: вид у него был жалкий, измученный,  дышал он, как загнанная лошадь. По его изможденному лицу, смешиваясь, текли слезы, сопли и слюни.

   - Почти…-  тяжело дыша, в ответ вымучил слово Корнев.

   - Это хорошо, что живой,… вот передохнем минут пять и вперед!.. Твоего «боевого товарища» искать будем… - сквозь зубы, со злостью в голосе процедил лейтенант после минутного молчания.

   Минут через десять, глядя во все еще вымученное лицо Корнева, Владимир,  опасаясь, что в таком быстром темпе, какой он задал, тот вряд ли сможет продолжить вместе с ним поиск Асхакова, забрал у него  автомат, и забросив его себе в положение «за спину»,  начал спуск. 

   Лавируя меж острых высоких камней и притормаживая ногами, они через сорок минут спустились к зажатой между скал реке. Она круто изгибалась, ударяя водой по гранитным валунам, кипела и была белой от пены.

   Отчаявшись, что приходится терять время в поисках переправы, Владимир направился вдоль реки, при этом, догадываясь о том, что где-то она должна быть: ведь Асхаков как-то же перебрался на другой берег?.. И действительно, спустя двадцать минут, они нашли широко разлившуюся  неглубокую часть реки.  Опустившись по пояс в ледяную воду, они, рискуя быть унесенным быстрым потоком, перебрались на другой берег, откуда до ближайшей юрты было километра два-два с половиной. Еще будучи на вершине горы, Владимир наметил путь движения, и первой, намеченной  для  его проверки, была одинокая юрта с пасущейся рядом с ней лошадью.

   Лейтенант вылил из сапог воду, с трудом натянул их на ноги и, дождавшись, когда Корнев тоже наденет сапоги, скомандовал ему:

   - За мной, вперед!

   Бежали они минут двадцать, до юрты оставалось метров триста.

   Лейтенант  недовольно оглядывался: за ним, шагах в тридцати с трудом трусил, шатаясь в разные стороны Корнев. Его зеленная фуражка, держась тренчиком за подбородок, болталась где-то на затылке, гимнастерка была расстегнута до ремня, а пот струйками стекал по его впалой груди.

    – В чем дело, товарищ солдат? – остановившись и дождавшись Корнева, сердито спросил лейтенант, недовольным взглядом осматривая расхлябанный вид солдата. - Приведи себя в порядок, пограничник…

   - Вы не так быстро, пожалуйста… - с трудом отозвался Корнев, поправляя на себе форму.

   Когда солдат привел себя в надлежащий вид, лейтенант вновь скомандовал:

   - Не отставать от меня ни на метр! За мной, вперед!

   Бежали они еще минут десять, спотыкаясь, но упорно пробираясь через  высокую густую  траву и оставляя за собой длинные темные полосы следов.          

   Автомат оттягивал лейтенанту плечо, сердце билось глухо и нервно, пот заливал глаза. Владимир на бегу вытирал пот ладонью, слизывал соленые капли с губ и мысленно клял Асхакова всеми теми матерными словами, какие он только знал.

   Наконец они остановились возле старой обтрепанной юрты. Рядом с нею стояла низкая неухоженная лошаденка, помахивая головой и хлестая себя по бокам длинным хвостом, отгоняя замучивших ее слепней.

   - Есть кто в доме? – громко подал голос лейтенант.

   - Есть,- выходя из юрты, отозвался смуглый мужчина, с настороженным любопытством разглядывая офицера и солдата своими узкими выпуклыми глазами.

   - Вы сегодня здесь нашего солдата не видели? – спросил его Владимир.

   - Нэт.

   - Вы точно не видели? – недоверчиво, еще раз переспросил мужчину Владимир, и тот, видимо, испытывая трудности в знании русского языка, вновь лаконично  ответил:

   - Нэт. 

   Не прощаясь, лейтенант, строго взглянув на Корнева, вновь скомандовал:

   - За мной, вперед!

   Следующая юрта была метрах в восьмистах от них - она приближалась быстро.

   Новая, ярко раскрашенная национальным казахским узором, она своим видом говорила о достатке ее жильца. Невдалеке от нее расположилась огромная отара овец, а вокруг нее, злобно рыча, бегала крупная кавказская овчарка.

   Увидев приближающихся к юрте незнакомых людей, она бросилась им на встречу.

   «Загрызет, к чертовой матери!» - испуганно промелькнуло в голове лейтенанта. Недолго думая, он схватился за пистолет, и когда собака уже была в нескольких метрах от него,  выстрелил в воздух.

   Испуганно присев, собака, по инерции пробороздив задними лапами землю, остановилась и, скуля, повернула в обратную сторону. В ту же минуту на пороге юрты появилась длинная нескладная мужская фигура в черном национальном халате. У него было черным от загара лицо и узкие, нервно-воспаленные глаза.

   Прикрикнув на своем языке на скулившую рядом собаку, он направился навстречу офицеру.

   - Салам аллейкум, начальник! – первым заговорил он, почтительно подавая лейтенанту для приветствия руку.

   - Салам алейкум! - Отозвался лейтенант и тут же, вцепившись взглядом в лицо чабана, нетерпеливо спросил: - Вы нашего солдата сегодня тут не видели?

   - Солдата? – переспросил чабан, нервно оглянувшись на юрту и потерев свой  подбородок.

   - Да, солдата, - подтвердил свой вопрос Владимир.

   Мужчина несколько мгновений молчал, размышляя о чем-то, затем улыбнувшись, предложил:

   - Заходи в гости, начальник, барана резать будем, бешбармак кушать будем…

   - Некогда кушать,-  оборвал мужчину Владимир, заприметив в его поведении  какое-то внутреннее напряжение. Желая вернуть разговор в нужное русло, он еще раз, уже более строгим голосом, спросил: -  Вы нашего солдата сегодня здесь видели?

   Мужчина какое-то время стоял молча, словно о чем-то размышляя, затем  повернувшись, зашел в юрту. Через минуту он появился вновь.

   - Вот… - чабан протянул лейтенанту длинный прочный поводок от служебной пограничной собаки. – Это мне солдат дал,… и это тоже,- чабан высыпал в руку Владимира горсть  дефицитных у чабанов, ковочных конских гвоздей.

   - Что, подарил, что ли? – удивился Владимир.

   - Почему подарил? – зло усмехнулся чабан. – Он у меня бешбармак кушал, водка пил, обещал на мой дочка жениться…

   Владимир почувствовал себя так, будто ему в лицо плюнули.

   - Где сейчас этот урод?!- задыхаясь от гнева, спросил он, беря из рук чабана поводок от собаки и возвращая ему ковочные гвозди.

   - Туда пошел,- мужчина показал рукой вглубь удаляющейся вдаль долины.

   Ругаясь последними словами, лейтенант бросился в ту сторону, куда указал чабан. На душе было тяжко: не думал он, учась в пограничном училище, что ему придется бегать, как сумасшедшему, по горам в поисках своих же солдат.

    «И откуда притащили к нам этого хорька»,- со злостью думал он, вспоминая Асхакова.

    Бежали они минут двадцать. Сильно хотелось пить, а жаркое солнце безжалостно продолжало палить над его головой.

   Наконец, поднявшись на пригорок, метрах в пятидесяти от себя Владимир увидел еще одну юрту. Вокруг нее было пусто.

   Владимир быстрым шагом подошел к юрте и постучал в узкую дверь.

   Ему не ответили.

   Владимир толкнул дверь и заглянул внутрь. Вдали напротив на толстой кошме спала женщина лет тридцати. Рядом с ней на полу лежали две глубокие алюминиевые тарелки с бурсаками и сыром, лепешка и курдюк с кумысом. Воздух в юрте был тяжелый, спертый.

   Владимир еще раз настойчиво и громко застучал по двери и женщина проснулась. Она растерянно-настороженным  взглядом посмотрела на офицера своими широко расставленными серыми глазами и, встав на ноги, что-то сказала на своем языке.

   - Вы солдата сегодня здесь видели?- показывая взглядом на вошедшего следом за ним Корнева, спросил Владимир, поняв, что женщина не говорит по-русски и пытаясь таким способом растолковать ей свой вопрос. – Ну, солдата?.. Солдата?..- положив руку на плечо Корнева, он еще раз уточнил свой вопрос, видя, что та смотрит на него непонимающими глазами.

   Неожиданно, женщина, нагнувшись, протянула руку под слой сложенных многочисленных одеял и, достав оттуда штык-нож от автомата, протянула его офицеру. При этом на ее лице промелькнул не то гнев, ни то упрек.

   - Водка…- сказала она по-русски и пальцем показала туда, где стояло помойное ведро: там рядом с ним стояла пустая бутылка из-под водки.

   После мгновенного шокового оцепенения, Владимир снял с головы свою зеленную фуражку, вытер ладонью вспотевший лоб и не в силах сдержать ярость, прошипел:

   - Поймаю - убью гада!

   Выбежав из юрты, он огляделся и, обращаясь к женщине, вышедшей за ним следом, спросил:

   - Куда он пошел?.. Куда, спрашиваю, солдат пошел?- вновь, указывая взглядом на Корнева, стал допытываться Владимир.

   Женщина не понимала.

   Владимир с восьми до пятнадцати лет прожил вместе с родителями в Казахстане и некоторые слова, которые он тогда слышал,  вдруг стали сами выплывать откуда-то из глубины его памяти.

   - Кайда барасен?- спросил он женщину по-казахски.

   Женщина махнула рукой туда, куда ушел Асхаков.

   - Давно? – Владимир постучал пальцем по циферблату часов.

    Подойдя вплотную к офицеру, она внимательно посмотрела на его часы и ткнула пальцем в цифру четыре.

    Владимир прикинул разницу: выходило, что тот,  уйдя отсюда в четыре часа, уже более  трех часов  где-то скрывается. Но где?

   Прощально кивнув женщине, он, срываясь с места, бросил Корневу:

   - За мной!..   

   Владимир был в шоке. Он ожидал чего угодно, но такого…

   «Если так дальше пойдет,- вдруг со злостью подумал он,- то следующим предметом обмена или продажи автомат будет».

   Подумав об этом, Владимир тут же испуганно остановился, пытаясь вспомнить: не оставался ли в пирамиде лишний автомат после того, как все разобрали свое оружие, поднявшись по команде: «В ружье!». Но как он ни напрягал память, вспомнить, никак не удавалось.

   «Не дай Бог он с оружием ушел!- панически пронеслось в голове. – Как же я об этом раньше не подумал?!» -  Тут же он схватился за радиостанцию и, включив ее, поднес к губам микротелефонную гарнитуру. Несколько раз повторив позывной поста, он услышал трудно пробиваемый в эфир голос сержанта Козлова:

   - «Шарканд-2» на приеме!

   - «Шарканд-2», я «Шарканд-1» - как ты меня слышишь?

   - «Шарканд-1», я «Шарканд-2» - я вас слышу.

   «Ну, хоть это радует»,- облегченно вздохнул Владимир.

   - «Шарканд-2» - проверь наличие в пирамиде автомата разыскиваемого объекта. Как понял меня? Я на связи!

   Через минуту в наушнике послышалось сначала щелканье нажимаемой Козловым тангенты, потом его голос:

   - «Шарканд-1», я «Шарканд-2» - как слышите меня?

   - «Шарканд-2», я «Шарканд-1» - я тебя слышу, что имеешь для меня?

   - «Шарканд-1», я «Шарканд-2» - автомат объекта находится на месте, в пирамиде. Связь с заставой поддерживается. Новых сведений об объекте на пост не поступало. В направлении нашего поста выдвигается резерв части. Как меня поняли? Прием.

   - «Шарканд-2», я «Шарканд-1» - Я тебя понял, -  радуясь полученной информации, отозвался лейтенант, и тут же он вновь громко заговорил в микрофон: - Передай первому,  что я вышел на след разыскиваемого объекта и двигаюсь в направлении заставы «Калиновка» . Скорее всего, он находится в тяжелом алкогольном опьянении и наверняка прячется где-то здесь,  в долине, возможно,  у кого-то в юрте. По прибытии резерва необходимо блокировать всю эту долину. Наши заслоны смести еще на километр влево, с задачей не допустить возможного ухода объекта за границу. Как понял меня? Прием.

   - «Шарканд-1», я «Шарканд-2» - я вас понял.

   - «Шарканд-2», я «Шарканд-1» - до связи!

   Облегченно вздохнув, Владимир попытался выйти на связь с заставой, но на все его попытки, в наушнике слышалось лишь ровное шипение. Не теряя более времени, лейтенант вновь сорвался  с места. Он был уверен, что теперь, когда он напал на след Асхакова, тот от него не уйдет.

   «Он где-то рядом,- думал Владимир,- главное, его не вспугнуть, а то запаникует  чего доброго и начнет прятаться, а еще хуже, если он, испугавшись возмездия,  решит прорываться за границу!»

   Вдруг до его слуха донесся клокочущий гул вертолета.

   «Ну вот, началось!.. - пронеслось в голове.- Теперь весь резерв части «на уши» поставлен. Ну и кашу заварил этот Асхаков, будь он проклят!»

   Через несколько минут два вертолета «Ми-8» на бреющем полете пронеслись над головой лейтенанта.

   Проводив взглядом вертолеты, он направился дальше. Бежали они еще минут тридцать, наконец, под лай собак они подошли к старенькой ободранной юрте.

   Навстречу им в сопровождении трех малолетних неухоженных до крайности сопливых детей вышел мужчина,  внешне похожий на китайца. Его черные грязные волосы сосульками свисали на замусоленный воротник куртки.

   Он долго пытался понять, чего от него хочет офицер, и, наконец, поняв вопрос, отрицательно замотал головой, мол, солдата не видел.

   «Странно»,- подумал Владимир и, не теряя более времени, побежал дальше, все еще надеясь на то, что Асхаков уже где-то совсем рядом. Но жильцы следующей юрты его тоже не видели.

   «Где же этот долбанный Асхаков - будь он проклят! Неужели он стал прятаться? Как бы с испугу в Китай не ушел! Да, - тут же размышляя с самим собой, со злостью думал он, - весело будет, если Асхаков в Китай уйдет – сорвут с моих  плеч офицерские погоны и пнут под зад к чертовой матери! Достался же мне подарок!!!»

   Лейтенант зверем метался по равнине от юрты к юрте, солнце уже опустилось за горы, а Асхаков как сквозь землю провалился.

   Наконец, загнанно дыша, Владимир остановился возле одиноко растущего дерева у подножия высокого холма и огляделся. Далеко отстав от него, еле живой тащился Корнев.

   Не дожидаясь солдата, Владимир взобрался на холм, лег и поднес к глазам бинокль. Напрягая зрение, взглядом скользнул по сумрачным склонам гор, затем по долине. Он внимательно всматривался в людей, появляющихся в его поле зрения, но Асхаков на глаза не попадался.

   Подошел Корнев и беспомощно повалился на землю рядом.

   Владимир отнял от глаз бинокль, потер уставшие глаза и взглянул на Корнева так, как будто хотел ему что-то сказать, но увидев, как тот жадно хватает ртом воздух, а взгляд его отрешенных глаз мученически устремлен куда-то в пространство, раздумал и снова приник к окулярам бинокля.

   Лейтенант ощупывал взором каждую кочку, каждый камень, каждый выступ скалы, но,  не увидев ничего,  заслуживающего внимания, опустив бинокль и устремив глаза вдаль, продолжал лежать в печальном оцепенении.

   Наконец, словно спохватившись, он поднес к губам микротелефонную гарнитуру. Он несколько раз повторил позывной поста, потом - позывной заставы, но в ответ на его настойчивые вызовы  в наушнике слышалось лишь неприятное шипение.

   Со злостью чертыхнувшись, лейтенант тут же со злостью подумал о том, что не зря у военных существует понятие: «Связь – это нерв армии».

   «И что же мне теперь делать?- стал напряженно размышлять он.- По горячим следам мне найти и задержать Асхакова не удалось, связи нет, и я не то, что руководить личным составом, -  я даже не знаю, что на участке заставы происходит. От поста я удалился минимум километров на десять: впереди  начинается участок соседней заставы - наверняка тоже поднятой по тревоге. След Асхакова утерян, а время для его поиска и задержания  утекает как вода между пальцами, потому что наступает ночь, а искать в темноте на таком обширном горном участке человека знающего эту местность, да еще и без технических средств – крайне затруднительно. Что же мне делать?!»

   В бессильной ярости скрипнув зубами и с силой сжав кулаки, лейтенант уткнул голову в землю. Мысли в его голове метались: «За что мне это?!», «За что моя офицерская судьба так несправедлива ко мне?!» - Его словно оголенные нервы были превращены в туго натянутые вибрирующие струны, и эта вибрация пронизывала все его измотанное тело. В его воспаленном мозгу вновь и вновь проносились эпизоды недавнего прошлого: то выпуск молодых офицеров, на котором ему в торжественной обстановке генерал вручил диплом офицера. То прибытие на заставу, омраченное тревогой отсутствия на ней опытного начальника. То борьба за выживание заставы в условиях вечно поломанной машины. То бесконечные разборки со старослужащими солдатами, не желающими выполнять на заставе работу, унижающую их «дедовское» достоинство. То растерянная физиономия Асхакова в бытовке и разговор с ним Минаева в канцелярии. То бегающие глаза тупоголового сержанта Козлова…

   В какой-то момент в его памяти всколыхнулся эпизод семилетней давности. Тогда его, восемнадцатилетнего парня, везли поездом для прохождения срочной службы в Среднюю Азию. Гордость за то, что он попал служить в Пограничные войска, переполняла его душу – еще бы: Пограничные войска – войска особые, элитные, и направляются туда служить люди специально отобранные, лучшие из лучших и обязательно по Комсомольским путевкам. Владимир был счастлив, что будет носить овеянную славой зеленую пограничную фуражку, что с автоматом в руках – не то, что некоторые «шурупы»****, он будет охранять границу Родины и, как говорили все вокруг, ему  будет доверено ходить по последним метрам земли родной – а это не каждому дано.

   Ехали они тогда долго – целую неделю.

   Всю дорогу будущие пограничники учили наизусть военную присягу и воинские уставы, а по вечерам, разместившись в купе, молодые ребята, с восторгом глядя  на ладных рослых сержантов, сопровождавших вместе с офицерами призывников к месту службы, взахлеб слушали их рассказы о жизни на границе. Говорили о нарушителях границы, о собаках, о быте, о змеях и скорпионах, о дедовщине… А однажды, когда после одной из остановок на станции, призывники, отпросившись в буфет за продуктами, притащили в вагон несколько литровых банок с содержимым и этикетками похожими на компот, а на самом деле это были сливы в вине и употребили их, один из сержантов, расслабившись, поведал им то, отчего на душе Владимира стало тоскливо и он почувствовал досаду.

   - А что граница?.. – говорил подвыпивший сержант.- Если сильно захотеть то можно и на границе гульнуть, то есть: и выпить и бабу найти. Понятно, что на учебке и в отряде это вряд ли получится, а на заставе это вполне возможно. Бывало, идешь нарядом: к одной юрте подошел – документы проверил, к другой… нашего брата местное население боится, а значит, уважает. Мне раз сто выпить предлагали…

   - И вы, товарищ сержант,  пили? – не в силах сдержать в своем голосе разочарованное  удивление, спросил сидящий рядом с ним симпатичный светловолосый  парень.

   - Нет, я не пил.  Я  говорю о том, что при желании солдат, несущий службу на заставе, может и выпить и бабу найти… Я с заставы - она рядом с населенным пунктом стоит - сколько раз захаживал к одной подруге. Хорошая деваха – зверь! Задница у нее даже на табуретке не умещалась, - сержант самодовольно растянул рот до ушей, и окружившие его призывники тоже восторженно хихикнули.

   - А что, с заставы можно уйти в самоволку? – вновь спросил сержанта все тот же парень, слушавший его с  расширенными глазами.

   - Зачем в самоволку? – хмыкнул сержант, - в самоволку это вряд ли… Просто тебе приказали выступить на охрану Государственной границы СССР, ты ответил: «Есть!» и пошел… к бабе.

   - А я где-то читал, что за такие дела можно и под суд загреметь,- почти шепотом вмешался тогда в разговор Владимир, при этом подумав: «Ерунда это все - не может такого быть на границе!»

   - Да, загреметь под суд можно,- сержант в упор посмотрел на Владимира веселым взглядом, - но только в том случае, если у тебя будет начальник заставы дурак. А у меня начальник заставы был толковый мужик, его все уважали и любили. Так вот, он раз как-то поймал меня, когда я из дома этой девахи выходил, завел меня к себе в канцелярию и, несколько раз дав мне по роже, спросил:

   - «Кирюхин, я тебя бил?» 

   - «Никак нет, товарищ капитан»,- ответил я.

   - «Так ты все понял?»- вновь спросил он.

   - «Так точно!» – ответил я.

   - «Ну, иди и служи»… - сказал он. Вот так-то!.. На границе ведь как?- сержант обвел взглядом опытного пограничника лица будущих солдат славных Пограничных войск. - Если офицер тебя накажет, ну там выговор объявит или на гауптвахту отправит, то этим он вынужден будет признать, что на заставе, которой он руководит, - плохая воинская дисциплина, за состояние которой он же сам и несет ответственность, и за что он же сам, в конечном итоге и будет наказан командованием части. Понятно? 

   Все слушавшие сержанта молчали и он пояснил:

   Ну, за то, что он, к примеру, накажет солдата, за это и его самого накажут… Система у нас такая, понимаете?.. Вообще, все странно как-то устроено, - вдруг задумчиво заговорил он,-  чем больше офицер вскроет нарушений воинской дисциплины среди личного состава и примет по ним официальные меры воздействия для наведения порядка на заставе, тем строже будет с него спрос. Его же самого за эти меры воздействия и накажут. Вот такой парадокс получается.

   Сержант вновь обвел взглядом  призывников и, едко усмехнувшись, добавил:         

   - Офицеры не очень-то стремятся наказывать своих подчиненных солдат и сержантов, потому что им нужно по службе продвигаться, звания очередные получать, семьи свои кормить, медали получать… Это понимать нужно!..

   После сержантской разъяснительной работы, все надолго замолчали. Не пили, не ели, а лишь тупо глядели перед собой.

   - Ладно, юноши,- после продолжительной напряженной паузы вновь заговорил сержант,- учите дисциплинарный устав, а я через час проснусь и проверю каждого: на чем основывается Советская воинская дисциплина.

   Сержант поднялся, снял свои юфтевые сапоги, аккуратно обмотал вокруг голенищ портянки и полез на верхнюю полку. Там он улегся и, расслабившись,  пробурчал:

   - «Служи по Уставу – завоюешь честь и славу!»

   …Да, глубоко копнул тогда сержант,- со злостью подумал Владимир, удивляясь, как тот смог точно подметить болевые точки офицера, и действия своего начальника заставы по сокрытию грубого нарушения воинской дисциплины обрисовал он почти точь в точь, как и действия Минаева в отношении Асхакова. И зачем  Минаеву это нужно было?! Ладно – я, замполиту «лезть поперек батьки в пекло» вроде бы как не принято: сказал начальник «люминий» - значит: «люминий». Да и мое время исканий, проб и ошибок уже подходит к концу – уже почти год как на заставе. Но он-то, молодой начальник, только что принявший под командование чужую заставу, он-то ведь мог воспользоваться для наведения порядка на заставе своим «первым конвертом».

   …Вдруг Владимир почувствовал, как стало невыносимо холодно – дрожь буквально пробила его.

Вскочив на ноги, он сделал несколько энергичных движений, чтобы согреться и, взглянув на неподвижно лежащего рядом Корнева, сказал:

   - Вставай, а то окочуришься.

   Корнев даже не пошевелился.

   - Ты живой?- вновь обращаясь к солдату, спросил лейтенант.

   - Ноги болят,- тусклым голосом после длинной паузы отозвался Корнев.

   - Чтобы ноги не болели, нужно больше спортом заниматься…

   - Спортом…- недовольно шмыгнул носом Корнев,- бегаем, высунувши языки, по горам как пришибленные,… если загнусь, - через мгновенье бесцеремонно  добавил он,- вам отвечать придется!

    Кровь бросилась в лицо лейтенанту. Посмотрев на Корнева изучающим взглядом, он сквозь зубы, нервно процедил:

   - Да, то, что есть, кому за вас отвечать, это вы хорошо усвоили. Только вы, товарищ солдат, не учли главного:  именно потому, что я отвечаю за вас да за таких ублюдков как  Асхаков, я и бегаю тут по горам как «пришибленный». Я прекрасно знаю, что мне придется нести ответственность за случившееся на посту, и не советую вам, товарищ солдат, напоминать мне об этом.

   Владимир на минуту замкнулся, остро ощутив, как к его сердцу вновь подкатила волна злости и жгучей ненависти к Асхакову. Тут же в его воспаленном мозгу эта волна сменилась чувством своей вины за все случившееся на посту.

   «Проморгал гада! Совсем утратил бдительность: все казалось, что солдаты с уважением ко мне относятся, а что оказалось?.. Командир хренов! А теперь что?! Кашу заварил я такую, что на все Пограничные войска прогремлю! Скорее всего, уже весь резерв части тут – ищут, ловят ублюдка, а он, ужравшись, наверное, где-то посапывает под кустиком и плевать хотел на всех».

   Словно в подтверждение своих мыслей далеко справа вспыхнул мощный прожектор, шаря голубым лучом по широкой долине. Тут же в темноту врезались вспышки осветительных ракет.

   Владимир с беспокойством взглянул на часы, стрелки на светящемся циферблате  показывали почти двадцать два часа.

   Он огляделся и внимательно прислушался: вокруг стояла мертвая тишина, а вдали, мрачно вгрызаясь в темное звездное небо, виднелись лишь черные силуэты высокие гор.

   «Что же делать? На что мне надеяться теперь? - раздумывая над сложившейся ситуацией, вновь стал задавать себе вопросы лейтенант.

   После того, как он узнал об исчезновении с поста Асхакова, уже была бездна пережитого и передуманного. Чтобы его найти, лейтенант сделал все, что было в его силах и даже сверх возможного. Кажется, уже потрачены все силы, и в груди ломит от ощущения безысходности, но надо ему еще что-то предпринять. Но что?!

   Чутье ему подсказывало, что Асхаков где-то рядом: выжрав две бутылки водки он вряд ли далеко смог бы уйти.

    «А раз так, - думал Владимир,- то, дождавшись рассвета,  следует еще раз прошарить это место. А чтобы не терять времени зря, - нужно выйти к ближнему перевалу, протянувшемуся вдоль долины ближе к границе, и, поднявшись на нее, попытаться связаться с постом. Это же не дело,- зло  думал он,- когда на участке моей  заставы ведется поиск моего сбежавшего солдата, а я нахожусь в полном неведении, что вокруг происходит».

   Не давая более себе времени на раздумья, Владимир в очередной раз посмотрел на часы, потом  на Корнева и, протянув ему его автомат, безжалостно скомандовал:

   - За мной, вперед!

   Корнев что-то недовольно пробурчал себе под нос, нехотя поднялся и, закинув автомат себе за спину, шатаясь, как пьяный, из стороны в сторону, медленно поплелся за лейтенантом.

   К перевалу они шли около часа. По дороге Владимир долго думал о том, как дальше сложится его офицерская судьба. Он понимал, что жизнь человека редко складывается так, как он об этом мечтает, что чаще все бывает наоборот. Вот и у него судьба складывается не так, как хотелось бы: мечтал стать моряком дальнего плавания, а стал офицером-пограничником. Мечтал о большой искренней любви, а женился экспромтом.

    Во время учебы в пограничном училище курсанты представления не имели: где и как искать свое счастье. Увольнения  были слишком скоротечны для того, чтобы наладить с девушкой глубокие отношения, а те девушки, что приходили на  организованные в училище вечера отдыха  –  буквально терроризировали курсантов своей навязчивостью и беззастенчивостью, стремясь завязать с ними близкие отношения. Не трогали они душу Владимира. А после окончания училища, молодые офицеры уже не задумывались над тем, что свою семью нужно строить неторопливо и взвешенно, они без разбору женились, при этом главным критерием женитьбы на девушке часто становилось  ее желание ехать вместе с ним на границу.  Владимир тоже подхватил эту «свадебную инфекцию».  Женился он быстро, словно невзначай, на своей бывшей однокласснице и уже вроде бы как стал привыкать к ней.

    Он мечтал попасть на хорошую заставу и к опытному начальнику, а попал на беспризорную заставу, да еще и начальника «зеленного», как и он сам, ему подбросили: дерзайте, мол, молодеешь! Вот и дерзнули!..  Дерзнули так, что шум на все Пограничные войска Союза подняли.

   «Хоть бы еще Асхакова поймать, чтобы ни так стыдно было на «дно ямы» падать. Хотя,- продолжал размышлять по дороге Владимир, - чтобы упасть, нужно хотя бы немного подняться, а мне пока падать неоткуда.  Вот Минаеву – да, и четырех месяцев он каблуками не пощелкал в должности начальника заставы, бедолага! Больно ему будет падать, да и перспектив в продвижении по службе у него уже нет никаких: быстрый взлет и такое же быстрое падение – такова его офицерская судьба! Жалко Минаева, все же хороший он офицер и человек неплохой… Да и себя жалко – долго теперь придется в дерьме барахтаться - свалился туда прямо как пацан какой-то. Хоть бы еще в хозвзвод не бросили,  как это случилось с Саней Новославским.

    Владимир по мере возможности интересовался службой своих близких друзей и знал, что один из них - Виктор Сомов, удачно устроился: женившись на четвертом курсе на племяннице преподавателя училища - подполковника, он при распределении попал служить на  уважаемую заставу - на ней  когда-то служил первый, а в будущем -  Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Черненко. Владимир знал, что Витька  не обделен вниманием ни командованием части, ни командованием Погранвойск Союза.  А вот Сашке Новославскому, как видно, не повезло…

    «Может, я не за свое дело взялся?» - вдруг впервые для себя задался вопросом Владимир, остро ощутив навалившееся на него сомнение в правильности выбранного жизненного пути. Работал бы сейчас в совхозе «Красная Баштанка» механизатором и горя бы не знал, а так офицером стать захотел - такой груз ответственности  взвалил на свои плечи, что, не справившись с этим, возникает желание себе пулю в лоб пустить.

   Размышления  лейтенанта вдруг прервал грохот сзади.

  «А, черт!..» - громко прошипел Корнев.

   Владимир обернулся и увидел метрах в пяти от себя лежащего на земле Корнева.

   - Ты чего?!- подходя к солдату и ощупывая его напряженным взглядом, спросил Владимир.

   - Кажется, я ногу подвернул,- выдохнул Корнев с истерическим надрывом.

   - Ну, только этого мне не хватало! – Процедил сквозь зубы Владимир, злясь на себя за то, что не отправил  этого горе-солдата  на пост еще тогда, когда тот на перевале пускал слезы и сопли. Присев на колено, он вгляделся в освещенного лунным светом скривившегося  Корнева. – Идти-то ты сможешь?- озабоченно спросил его Владимир.

   - Не знаю,- простонал солдат слабым голосом.

   - Что, сильно болит?

   - Ага.

   - Ну-ка вставай, попробуем…

   Владимир помог Корневу подняться на ноги и, проследив, как тот пытается ступать на вывихнутую ногу, спросил:

   - Ну как?

   - Вроде бы смогу идти,… больновато, но смогу идти,- сказал Корнев, делая несколько пробных шагов, при этом прихрамывая на левую ногу.

   - До свадьбы заживет,- подбодрил Корнева лейтенант и тут же добавил: - Значит, так, Корнев, мне с тобой сейчас возиться некогда, сам знаешь почему,… кроме того, мне кровь из носа, но нужно выйти на связь с постом, а для этого мне нужно взобраться повыше в гору. Для  тебя есть два выхода из создавшейся ситуации: первый - ты сидишь здесь и ждешь, пока за тобой  придет машина или пригонят за тобой лошадь, и второй - ты потихоньку двигаешься вдоль цепи этих гор до встречи с нашим заслоном. Потом мы тебя заберем. Ну, так как?

   - Я лучше потихоньку пойду, товарищ лейтенант.

   - Дорогу, я надеюсь, ты найдешь и не убежишь, как Асхаков,  водку жрать - а?

   - Ну, что я, совсем уже, что ли?..- обиженно отозвался Корнев.

   - Тогда – вперед!

   Корнев, прихрамывая, пошел.

   - Все же, ты, Корнев, постарайся, чтобы мне еще и тебя искать не пришлось, хорошо?! – провожая  взглядом, вдогонку, строго попросил солдата лейтенант.

   - Хорошо, постараюсь,- послышался в ответ голос из темноты. 

    «Понабирали детей - не Погранвойска, а сплошной детсад…» - со злостью подумал Владимир и, как только Корнев полностью скрылся в темноте, подошел к горе и начал подъем.

   Через двадцать минут он, тяжело дыша, упал возле огромного валуна и посмотрел вверх: гора, черным силуэтом вгрызаясь в звездное небо, совершенно не увеличилась в размерах.

   Владимир поправил на себе радиостанцию и несколько раз повторил позывной поста, но ответа не последовало.

   Черт бы побрал эту связь!- со злостью пробурчал он, подумав при этом о том, что ему придется еще долго карабкаться в гору, чтобы, наконец-то, услышать с поста ответ на свой вызов.

   Вдруг где-то далеко, чуть ли не на пределе слышимости, появился звук автомобильного мотора. Вскоре показались желтые огни. Лучи фар скользнули по склону горы, затем нервно забегали по широкой долине.

   Быстро вскочив на ноги, лейтенант приник к биноклю, стараясь разглядеть, что это за машина.

   «УАЗик»…- различив контуры, прошептал он, с сожалением подумав тут же о том, что не сможет воспользоваться машиной – слишком далеко.

   Выехав из-за горы со стороны поста на равнину, она направилась туда, где были разбросаны многочисленные юрты. Было ясно, что это машина с пограничного отряда и, скорее всего – машина разведотдела.

   «Сейчас подключат агентуру», - радостно подумал Владимир и после короткого раздумья, решительно двинулся дальше вверх.

   Р-р-р!

   Не успев сделать и пяти шагов, как лейтенант испуганно остановился. Из-за валуна, метрах в десяти от него, светились два зеленных глаза.

   Застыв на месте, Владимир медленно потянулся рукой к пистолету. Вдруг в  какое-то мгновенье что-то большое и черное сделало резкое движение ему на встречу,  грозно рыкнув, затем оно опрометью шарахнулось в сторону, продолжая светить своими зеленными глазами и рыча.

   «Вот, черт!- торопливо снимая пистолет с предохранителя, тихо прошептал лейтенант. - Так и заикой стать можно. Откуда же ты взялся на мою голову?»

   Вытянув руку с пистолетом в сторону светящихся глаз, Владимир стоял в тревожном ожидании и готов был, в случае  еще одного резкого движения зверя в его сторону открыть огонь. Но спустя минуту светящиеся глаза исчезли.

   Владимир старательно прислушался: было тихо, но тревога не проходила, он понимал, что зверь где-то рядом. В целях нервной разрядки, Владимир сделал несколько резких движений в ту сторону, где минуту назад стоял зверь, но  ответа не последовало.

   Что это был за зверь, Владимир не разглядел, но опасность от него исходила реальная, и он, не убирая в кобуру пистолет, вновь продолжил подъем.

   Через полчаса скала у самой вершины горы, которую он заприметил вовремя своей последней передышки, заметно выросла и стала громаднее. 

   Владимир остановился и, опустив голову на руки, долго сидел тяжело дыша. Затем он стал смотреть вдаль. Желтое пятно посреди равнины все еще двигалось. Владимир поднес к глазам бинокль, продолжая наблюдать за  машиной: она какое-то время продолжала двигаться по высокой траве, высоко подпрыгивая на ухабах, затем светом своих фар она осветила юрту, у которой он был днем, и, подъехав к ней вплотную, остановилась.

   Владимир видел, как из машины вышли два офицера, а из юрты - уже знакомый ему мужчина в новом национальном халате. Они о чем-то говорили. Чабан, жестикулируя руками, указывал офицерам куда-то в сторону, затем, пожав  друг другу руки, они расстались. Машина вновь начала движение и Владимир отметил, что машина двигается по тому же маршруту, что и он двигался днем.

   Он опустил бинокль и, откинувшись навзничь,  долго смотрел на яркие звезды, рассыпавшиеся прямо над его головой. Вокруг стояла спокойная тишина, и от этого неудержимо хотелось забыться, уйти от проблем, навалившихся на него непосильным  грузом. Он закрыл глаза.

   Тут же перед его мысленным взором всплыло лицо жены, потом - лица матери и отца… Он вспомнил о сыне, и тревога, ставшая уже его неотъемлемой принадлежностью, как-то притупившись, стала терять свою остроту. На него наваливалось безразличие ко всему происходящему. Ему больше не хотелось ни искать Асхакова, ни ощущать эту тихую ночь, ни переживать о тяжких последствиях, непременно ожидавших его… Он лежал на спине под нависшими над ним яркими звездами, холод зябко подбирался под его форму, а у него не было ни сил, ни желания шевелиться. Тупое оцепенение и апатия охватывали все его тело.

   «Все, пора!»- не давая себе расслабляться, сквозь зубы процедил Владимир, открывая глаза. Он заставил себя встать на ногии посмотрел на часы. Стрелки показывали два часа и тридцать пять минут.

   Взглянув вверх, он тяжело вздохнул и, нагнетая в себе необходимую ему сейчас бодрость и боевую злость, начав движение, зло процедил: «Лучше гор могут быть только горы»… 

   Через десять минут каждый метр ему давался уже так тяжело, словно к его ногам привязали пудовые гири, а под лопаткой кололо так, словно ему в сердце воткнули острые длинные спицы.

   Затаив от боли дыхание, Владимир вновь повалился на землю. Отдышавшись и немного придя в себя, он бросил взгляд на долину и первое, что ему бросилось в глаза, это то, что свет фар удалялся в ту сторону, откуда он появился час назад -  машина ехала в сторону поста.

   «Как это понимать?- глядя на далекий, прыгающий в темноте свет автомобильных фар, пронеслась в голове лейтенанта  тревожная и одновременно обнадеживающая мысль. – Неужели нашли Асхакова?!»

   Владимир посмотрел на часы, они показывали - три часа.

   Что же мне делать?!- Владимир от злости готов был треснуть об землю болтавшуюся на нем радиостанцию, постоянно работавшую на приеме и не издававшую никаких признаков связи с постом. Выругавшись от злости, он после некоторого колебания продолжил подъем в гору.

   Метров через сто в наушнике послышалось прерывистое шипение – явно кто-то нажимал на тангенту. Владимир прижал наушник к уху, вслушиваясь в возникающую в нем время от времени тишину.

   Поднявшись еще метров на тридцать, он наконец-то услышал едва пробиваемые в эфир чьи-то слова. Уловив момент, Владимир нажал на тангенту и несколько раз повторил позывной поста, вызывая его на связь. Через секунду, с трудом разбирая слова, он услышал:

   - «Шарканд-1», «Шарканд-1», я «Шарканд-2» - я вас слышу. Как вы слышите меня? Прием!

   «Ну, наконец-то!» – Владимир облегченно вздохнул.

   - «Шарканд-2», я «Шарканд-1» - я тебя слышу. Объект мной не обнаружен. Я намерен продолжить его поиск в долине с наступлением рассвета. Одиннадцатый вывихнул ногу и двигается вдоль горной цепи в направлении заслона, по возможности организуй за ним машину или лошадь. Что ты имеешь для меня? Как понял? Прием!

   - «Шарканд-1», я «Шарканд-2» - я вас понял. Поиск объекта прекратить. Всем отбой! Всем отбой! Как вы меня поняли? Прием!

   «Отбой?» - Владимир бессмысленно уставился в микротелефонную гарнитуру. От услышанного он не почувствовал ни радости, ни облегчения. Сознание словно отключилось, а обрывки мыслей блуждали где-то далеко, за перевалом, там,  где сейчас сидел сержант Козлов и передавал ему эту, с таким трудом добытую им,  информацию.

   Владимир вновь нажал на тангенту.

   - «Шарканд-2», я «Шарканд-1» - объект обнаружен? Спрашиваю: объект обнаружен? Прием!

   - «Шарканд-1», я «Шарканд-2» - объект обнаружен и доставлен на пост. Всем отбой! Как поняли? Прием!

   - «Шарканд-2», я «Шарканд-1» - я тебя понял.

   Закрыв глаза, лейтенант шумно выдохнул сквозь зубы и, едва сдерживая желание заорать от злости за то, что он, измученный интенсивными, но безуспешными поисками, вынужден довольствоваться лишь положительным результатом, стал шарить бессмысленным взглядом по небу. И только сейчас он вдруг обнаружил, что разбросанные над ним звезды уже стали таять, теряя свой блеск и растворяясь в пространстве, а вдали, где-то за вершинами гор, загорелось ярко-красное зарево. Ночь отступала, зарождалось утро, близилось время драматической развязки.

   Откуда-то издалека явственно раздалось жужжание вертолета. Потом шум мотора смолк. Вновь образовалась звенящая тишина.

   Лейтенант отрешенно сел на камень, достал табак и, свернув самокрутку,  закурил, но сделав затяжку – ему стало противно. Он притоптал окурок подошвой, поеживаясь, встал, постоял так с минуту, затем привычным движением он передвинул на ремне кобуру с пистолетом, поправил на плече радиостанцию и, в последний раз вглядевшись вдаль, прикидывая неблизкий обратный путь к посту, начал спуск.

   Он вновь бежал по гигантской  равнине, огибая подножия высоких холмов и преодолевая овраги и ручьи. Он вновь перебирался через бурлящую реку и вновь карабкался по крутому склону к вершине горы. 

   Многокилометровый марш-бросок, выматывающий его тело и душу, продолжался еще четыре часа, наконец, к девяти утра он взобрался на вершину хребта, отделявшего широкую долину от поста, и взглянул вниз. Там он увил домики, словно два спичечных коробка, рядом с ними стояли два «УАЗика». На территории поста, словно маленькие букашки, шевелились люди, а метрах в ста от него, на вертолетной площадке с обвислыми лопастями стоял вертолет.

   Владимир сразу понял, что на пост пожаловало большое начальство.

   «По мою душу», - промелькнуло у него в голове, ему стало муторно.

   Жмурясь от затекавших в глаза соленых струек пота, он прильнул к окулярам бинокля.

   По номеру на машине, Владимир узнал «УАЗик» начальника особого отдела майора Багрова, рядом с ним стоял покрывшийся пылью «УАЗик» разведотдела. Метрах в двадцати от барака кучковались с десяток офицеров, а чуть дальше, в сторонке, на громадном булыжнике, опустив голову, сидел солдат.

   «Асхаков!»- царапнула сердце догадка, но сил радоваться этому у него уже не было: «Дать бы ему сейчас в рыло!» - со злостью лишь подумал он, опуская бинокль.

   Вытерев с лица капли пота, он поправил на себе гимнастерку и начал спускаться по крутому склону вниз. Спуск занял сорок минут.

   Грязный, усталый до дрожжи в коленях и щемящей болью в груди лейтенант подошел к посту.

   Поприветствовав, проходя мимо, с любопытством уставившихся  на него старших офицеров, среди которых он узнал нескольких офицеров штаба части и особого отдела, лейтенант, сжав кулаки, направился к Асхакову.

   Тот по-прежнему, безучастно сгорбившись, сидел на булыжнике, украдкой зыркая на стоящих в сторонке офицеров. Увидев приближающегося к нему лейтенанта Есипенко, Асхаков еще сильнее втянул голову в плечи и тупым  взглядом  уставился в землю. Какой-то пожеванный, с потухшими мутными глазами на посиневшей от обильного употребления алкоголя физиономии, он часто вздрагивал и постоянно икал. 

    Как Владимир смог сдержать себя, чтобы не влепить по его мышиной роже – одному только богу известно.

   - Что же ты, ублюдок, так хреново Родину охраняешь, а? – лишь осипшим голосом спросил он, и эти слова откликнулись в его душе еще большим отвращением к Асхакову. В нем билось желание сказать все, что он о нем думает, но не смог - горло перехватило. Стиснув зубы, он лишь смотрел горевшим ненавистью взглядом на Асхакова – человека, сломавшего ему офицерскую судьбу, и не мог найти должных слов, как он ни пытался. То ли их не было вообще, то ли у него от потрясения отшибло соображение.

   Асхаков тоже сидел молча. Жалобно сморщившись и опустив глаза, он время от времени лишь втягивал в себя сопли и продолжал громко икать.

   Молчание длилось около минуты, до тех пор, пока лейтенант не услышал скрип открываемой двери. Он взглянул в сторону барака и увидел в проеме двери начальника политотдела части майора Сазонова, он пальцем поманил: зайди, мол.

   «Ну, вот и начинается второй этап – этап моральной экзекуции»,- мысленно взвыл Владимир, ощутив, как к горлу подступил какой-то комок, вызывающий мгновенное удушье. Судорожно сглотнув сухость, мешавшую в горле, он обреченно поплелся к двери - там, в почерневшем и покосившемся от времени бараке, сейчас будет решаться его офицерская судьба.

   Подойдя к двери, он одернул гимнастерку, поправил портупею, кобуру с пистолетом на ремне и, открыв дверь, непослушными ногами переступил порог.

   В плохо проветриваемом помещении дым лежал густыми пластами. Вдали, между двухъярусными кроватями, за длинным почерневшим столом из тесаных досок сидел  генерал-майор, его  должности и фамилии Владимир не знал, но понял, что это один из заместителей начальника Пограничного округа.  Рядом с ним и напротив него сидели офицеры: командир части  подполковник Егоров,  начальник особого отдела части  майор Багров, начальник политотдела части  майор Сазонов и еще два неизвестных ему полковника с округа и майор.

   На столе, поверх расстеленной карты, лежала генеральская фуражка, а чуть дальше, в сторонке, - до краев набитая окурками металлическая консервная банка.

   - Разрешите, товарищ генерал?

   Генерал поднял на лейтенанта хмурый изучающий взгляд и, кивнув головой, лаконично бросил:

   - Да.

   Владимир  приложил руку к головному убору.

   - Товарищ генерал-майор, заместитель начальника пограничной заставы по политчасти лейтенант Есипенко,- представился он и тут же, с трудом вдыхая  прокуренный воздух, смешанный с резким запахом грязных портянок, висевших на одной из кроватей, уныло добавил: На посту произошло происшествие – самовольное оставление поста рядовым Асхаковым, а так же хищение им военного имущества с целью его обмена на спиртные напитки и их употребление. 

   Генерал нервно бросил на стол шариковую ручку, которую вертел в руках,  и из-за густой завесы дыма с головы до ног и обратно оглядел тяжелым угрюмым взглядом стоящего по стойке «смирно» офицера.

   В помещении воцарилась грозная тишина.

   - Какое ты оканчивал училище, лейтенант?- наконец спросил генерал, строгим  властным голосом.

   - Голицынское, товарищ генерал-майор,- потупив взгляд, ответил лейтенант, почувствовав при этом, как у него еще сильнее защемило сердце, а по спине заструился холодный пот. Он знал, что через год после окончания училища на каждого офицера пишется аттестация, своеобразная характеристика, которую отправляют  в училище с целью информировать командный  и преподавательский состав о степени их работы по подготовке этого офицера к  службе на границе.

   «Представляю, что теперь обо мне напишут, - с горечью подумал Владимир.- Всего лишь год как на заставе, и уже такой ляпсус! Вот невезуха! Вот позорище!!!»- мысленно простонал он при этом ощутив тяжесть в желудке. 

   - Так тебя там, что, не учили, как нужно работать с личным составом, а? – все так же строго спросил генерал, не отводя от лейтенанта своего тяжелого взгляда.

   - Учили, товарищ генерал-майор.

   - Учили?.. Тогда в чем дело, лейтенант?!- генерал повысил голос.- Почему твои  пьяные солдаты по границе бегают? Почему они военное имущество на водку меняют? Ты, что здесь, для того чтобы Государственную границу охранять, или для того, чтобы в бирюльки играть?!

   Генерал встал, вышел из-за стола и, остановившись шагах в двух от лейтенанта, посмотрел на него в упор своим жестким, пронизывающим взглядом.

   Не выдержав тяжелого генеральского взгляда, Владимир опустил свои нервно-воспаленные глаза. Он стоял, не шевелясь, молча, время от времени облизывая свои пересохшие губы.

   - Ну, что молчишь?- обрывая молчание, жестко спросил генерал.- Отвечай, когда тебя старшие по званию спрашивают!

   Мысли в голове лейтенанта метались, в душе кипело. Он знал, что виноват в том, что произошло на посту, и понимал, что побег Асхакова можно было бы ему предотвратить, если бы он своевременно, не послушав своего начальника заставы,  настоял бы на необходимости принять по Асхакову меры дисциплинарного воздействия и попытался бы убрать его с заставы. Получалось так, что его недостаток опыта в работе с личным составом - сыграл свою негативную роль, и теперь он, получив свой первый жестокий урок, будет еще долго пожинать плоды своей допущенной ошибки. Но  вместе с острым ощущением  своей вины за произошедшее на посту, Владимир также понимал и то, что к происшествию привели и некоторые другие причины, независящие от его работы.  Его распирало желание сказать генералу о том, что уже давно наболело: что помимо порядочных, добросовестно относящихся к службе молодых людей, на заставу присылаются люди с низкими моральным и психологическим качествами, и, как не копайся в их душевном хламе, все равно не узнаешь, что у них на уме и кто из них «почетную обязанность» выполнять, как полагается, не желает.

   «Конечно же, - думал Владимир, - я обязан изучать свой личный состав, но я же не господь бог, чтобы уметь безошибочно читать в душах человеческих, ведь даже сам великий мыслитель Достоевский когда-то  говорил, что «человек есть тайна». Да тут и без Достоевского должно быть всем понятно, что Погранвойска – это не то место, где можно было бы заниматься  разгадкой этих тайн,  что пограничная застава это не место для перевоспитания негодяев и, что на заставах не должно быть таких, как Асхаков… Но, прикусил язык.  Все это была «лирика», объяснение,  влекущее за собой еще более тяжкие последствия, потому что не то это было место и не та ситуация, чтобы, объясняя причину случившегося, он мог диалектически вслух мыслить, то есть заглядывать куда-то подальше и поглубже.

   - Не уследил я, товарищ генерал-майор, не доработал, - подавленно пробормотал Владимир иссохшим языком. Он сказал генералу то, что он должен был сказать, то, что генерал хотел услышать от него.

    Владимир уже давно знал и глубоко усвоил, что начальство любит, когда их подчиненные самобичеванием занимаются. Не зря же кто-то придумал пропускать офицеров через партийное сито, чтобы еще и еще раз ему внушить, какой он не хороший, а на последней инстанции - на заседании парткомиссии, офицер бы безвольно встал и сказал: «Да, товарищи коммунисты - вот такое я говно!». А после того, как ему еще и впаяют партийное взыскание, он бы добавил: «Спасибо, товарищи коммунисты, что вы помогли мне в жизни разобраться и на правильный путь меня направить».

   - А, что же ты так хреново работаешь?- продолжал допытываться генерал, не отрывая от лейтенанта своих  пронизывающих  глаз.  

   - Я, товарищ генерал, не думал, что от моих подчиненных можно ожидать чего-либо подобного, - чуть слышно пробормотал Владимир.

   - Не думал… Так думай, - генерал повысил голос, - для этого тебя и учили.  А не будешь думать, то твои подчиненные завтра и тебя на водку обменяют… Растяпа!

   Генерал еще с минуту смотрел на лейтенанта своим жестким взглядом, затем он  повернулся и, подойдя к окну, стал смотреть на сидящего на валуне Асхакова, о чем-то  размышляя.

   На какое-то время в помещении воцарилась напряженная тишина. Все офицеры понуро молчали, сверля взглядом лейтенанта, а начальник политотдела майор Сазонов сопел, багровея лицом от едва сдерживаемого гнева.

   Лейтенант Есипенко, вытянувшись, мучительно ждал конца разговора, а с ним - и поворота своей судьбы.

   - Ладно, лейтенант,- не отрывая своего взгляда от окна, наконец, заговорил генерал,- мы подумаем о целесообразности твоего дальнейшего использования. А пока,- генерал посмотрел на командира части подполковника Егорова,- его от должности отстранить. Иди, лейтенант,- через минуту бросил он Владимиру через плечо.

   - Есть! – лейтенант  вскинул руку к козырьку фуражки и с видом побитой собаки вышел из помещения.

   Он отошел за угол барака и сел на деревянный пожарный ящик с песком. Горечь и обида мрачной волной вновь подкатилась к сердцу, не давая ему возможности спокойно дышать. Он вялыми руками расстегнул воротник гимнастерки и, устало закрыв глаза, откинулся спиной на покосившуюся стену барака. Только сейчас, после мучительного разговора с генералом, он вдруг почувствовал, как какая-то пустота влилась во все его тело, как он смертельно устал, выдохся, а душа его, будто бы улетела куда-то в небеса, не выдержав бешеной перегрузки.

   В таком состоянии он пребывал минут пять, потом  услышал знакомый голос.          

   Владимир открыл глаза – перед ним стоял рядовой Корнев.

   Раздавленный и жалкий вид офицера растопил сердце солдату - в протянутой руке он держал тлеющий окурок раздобытой, видимо, у прибывших на пост водителей.

   - Как нога?- слабым голосом спросил лейтенант, беря из его руки окурок.

   - Заживет…- отозвался Корнев.

   - Ну да, конечно…

   Вяло досасывая сигарету, Владимир огляделся. Метрах в двадцати от него стояли офицеры, они отчего-то тихо смеялись; чуть левее, выстроившись в шеренгу, стояли солдаты, и младший сержант Козлов с журналом в руках, проверял наличие выданного  по «тревоге» оружия, а, метрах в пятнадцати от строя, на валуне, по-прежнему сидел Асхаков. Ловя на себе взгляды своих сослуживцев, он грыз свои грязные ногти и ехидно усмехался. На его физиономии не было ни малейшего осознания своей вины.

   Вдруг скрипнула рядом дверь и чей-то зычный голос скомандовал: «Товарищи офицеры!»

   Скосив глаза влево, Владимир увидел красные генеральские лампасы и поднялся.  Офицеры, топтавшиеся в сторонке, тоже затихли, они дружно повернулись в сторону появившегося в проеме двери генерала и вытянулись в струнку.

   Бросив угрюмый взгляд на напряженно застывших подчиненных, генерал буркнул: «Товарищи офицеры» и прошествовал мимо них в сторону вертолета. Все гуськом потянулись вслед за ним и лейтенант, замыкая шествие, поплелся вслед за свитой. Но, не успев сделать и десяти шагов, как его окликнул сержант Козлов.

   - Товарищ лейтенант, командира части к телефону срочно просит начальник штаба майор Котов.

   - Хорошо,- отозвался в ответ лейтенант,  ускоряя шаг.

   - Товарищ подполковник, разрешите обратиться?- догнав, обратился Владимир к командиру части. 

   - Да.

   - Вас к телефону срочно просит майор Котов.

   - Что там, еще? – лицо подполковника стало напряженным.

   - Я не знаю.

   - Хорошо,- буркнул в ответ подполковник.  Догнав и что-то сказав генералу, он повернул обратно. 

   - Слушаю, Егоров! – войдя в помещение и приложив трубку к уху, представился подполковник, и его лицо стало напряженно-сосредоточенным.

   Солдаты,  вошедшие в помещение складывать оружие, притихли.

   - Что?! Когда?!! – не в силах сдерживать себя, вдруг возбужденно закричал подполковник  в трубку. 

   Тишина в помещении еще более загустела. 

   Спустя минуту, не в силах сдержать ярость, подполковник со злостью швырнул трубку на панель телефона и, опершись руками о край стола, поник головой.

   Стоящая в помещении тишина стала буквально гробовой. А Владимир, глядя на совершенно недвижимую фигуру командира части и его жесткое лицо, с плотно сжатыми губами, понял, что случилось что-то страшное.

   После минутного шокового оцепенения, подполковник вытер ладонью вспотевший лоб, окинул грозным взором застывших солдат и, не проронив ни слова, вышел из помещения.

   Через десять минут, прихватив с собой Асхакова, генерал и офицеры улетели а, еще через час, лейтенант Есипенко получил телефонограмму за подписью командира части, подполковника Егорова, в ней, в частности, говорилось:

   «Сегодня, 14 июля 1977 года, на участке пограничной заставы «Джингарская», рядовой инженерно-саперной роты Кутеев (командир роты старший лейтенант Понамарчук), безнаказанно совершил уход в Китай.

   Приказываю…»

   Ну и дела… - растерянно прошептал Владимир.

   Шли дни.

   Юбилейный 1977 год, проходивший в Пограничных войсках под девизом: «Шестидесятилетию Великого Октября – надежную охрану Государственной границы СССР», ознаменовался в части еще одним побегом солдата, на этот раз с пограничной заставы «Восемнадцатый разъезд».

   Будучи уже снятым с должности и пребывая в тягостном ожидании нового назначения, лейтенант Есипенко в составе резерва части вновь принимал участие в поиске и задержании «славного»  советского пограничника.

   «Это что же происходит?- с недоумением и злостью думал он, прочесывая с группой солдат многокилометровый лес,- солдаты бегут с застав как крысы с тонущего корабля… Что это?  Как понимать побег с его заставы рядового Асхакова: как из ряда вон выходящий случай, или уже как типичный для нашего времени факт? Со всех сторон только и слышишь, что Пограничные войска – это войска особые, элитные, что служат в них лучшие из лучших, а на самом деле, что получается? Кого мы ловим?  От кого мы границу охраняем, и кто ее охраняет?!..»

   Крепко задумался тогда лейтенант.

   Побеги солдат с застав части помогли ему вырваться из плена иллюзий, сняли пелену с его глаз. Он понял, что не все так безоблачно в его «великой» стране и в славных войсках Пограничных, как ему это вдалбливалось в голову на протяжении четырех лет учебы в училище. А еще он понял, что его жизнь перешла в какую-то другую плоскость, и что даже он сам  стал не тем, как был раньше, что он стал другим: более жестким и прямым, способным быть беспощадным и к самому себе и к своим подчиненным.

   А о том, что он должен изменить свое отношение к работе, настойчиво помогали ему понять и коммунисты, начиная с заседания партбюро и заканчивая парткомиссией.

   Под его провалившимися глазами появились круги. Лицо посерело. Он постоянно чувствовал какую-то тупую усталость и ощущение надлома в душе. Он, как мог,  пытался бодрить себя, успокаивать, наивно полагая, что неприятности уже достигли пиковой величины, и скоро он начнет новую жизнь на новом месте с новым подразделением, но он ошибался: маховик машины по его моральному уничтожению еще только набирал обороты.

   На одном из офицерских совещаний, еженедельно проводимых в частях и именуемых: «Читкой приказов», офицерам части был зачитан приказ командующего Пограничными войсками СССР, генерала армии Матросова, в нем раздавались «подарки» офицерам, ответственным за уход Кутеева в Китай. Под горячую руку командующего попал и он - лейтенант Есипенко.

   Когда Владимир  услышал свою фамилию, а его богатое воображение тут же представило, как разбросанные по всей границе страны его однокурсники, друзья и преподаватели в училище слушают сегодня, как он, Володя Есипенко, первым из курса вляпался так, что в приказ командующего Погранвойсками Союза попал, – у него неприятно заныло в желудке. А когда начальник штаба, читая приказ, объявил, что лейтенанту Есипенко  «за слабую индивидуально-воспитательную работу с личным составом» командующим Погранвойсками  СССР объявлен выговор, он совсем сник.

   Владимир понимал, что, помимо партийного взыскания, уже наложенного на него, дисциплинарного взыскания ему не избежать, но чтобы вот так, за самовольную отлучку солдата с поста  получить строгое взыскание от начальника Пограничных войск  страны?!..  Это уж чересчур!

   Слушая приказ командующего и ловя на себе сочувственные взгляды офицеров части, лейтенант стал ощущать, как едкое чувство обиды, злости и досады обжигают ему сердце, все усиливаясь и возрастая.  Теперь он еще отчетливее стал понимать, что связь с той жизнью, без которой он себя раньше не представлял и к которой он так долго стремился, разрушена окончательно, что его мечты и надежды рухнули, а раз так, - решил он, - то ему самое время писать рапорт об увольнении из войск.

   Дождавшись окончания «Читки приказов», Владимир вышел из помещения, достал из своей полевой сумки чистый лист бумаги и, написав рапорт об увольнении из войск, отнес его в 4-е отделение*****.

   Через полчаса он уже сидел в кабинете командира части, подполковника Егорова.

   - Не пори горячку!- сказал он лейтенанту, когда тот доложил о причинах своего решения уволиться из войск. – В жизни каждого офицера бывают дни и часы, когда жить не хочется, так что же, по каждому такому случаю рапорта писать? Если бы все офицеры после своих неудач рапорта писали, то тогда некому было бы границу охранять...

   - Да, но не каждому офицеру после их неудач командующий Погранвойсками страны взыскания объявляет,- попытался Владимир внести ясность в причину написания своего рапорта.

   Некоторое время командир части сидел молча, о чем-то размышляя, затем вновь заговорил:

   - Офицерская служба пограничника очень ответственна и всегда держалась на крепости нервов и воли офицера. Вот, если ты, лейтенант, сможешь преодолеть проблемы, свалившиеся тебе на голову, – значит, ты как офицер стоишь чего-то, а если нет…- подполковник задумчиво уставился куда-то в пространство и через мгновенье, тяжело вздохнув, продолжил: - А если нет, то ты из войск вылетишь так, что ни один колхоз тебя потом на работу не примет. Разве что пастухом… А ты как думал? – подполковник окинул взглядом лейтенанта, который после его слов совсем сник. – Офицеры у нас в стране не имеют права уходить из войск по собственному желанию. Офицеры увольняются или по выслуге лет или по «служебному несоответствию». Выговор от начальника Погранвойск Союза – дело не шуточное, сопроводительную бумагу тебе напишут такую, что тебе будет стыдно ее показать кому-либо. Да и партия тебя из своих рядов под зад пнет, как скомпрометировавшего славные войска пограничные. А беспартийному в нашей жизни… сам понимаешь…

   - Понимаю…- кисло отозвался Владимир. Он  вспомнил разговор с начальником политотдела училища полковником Гурым, состоявшимся чуть более  года назад. Тогда, за три месяца до окончания училища, тот вызвал к себе в кабинет Владимира и, глядя в его глаза строгим изучающим взглядом, спросил:

   - Товарищ курсант, вы офицером быть хотите?

   - Так точно, - недоуменно отозвался Владимир: дисциплину он вроде бы не нарушал, да и учится не плохо…

   - Тогда почему вы, товарищ курсант, в партию не вступаете?

      «А, вон в чем дело»… - пронеслось в голове Владимира. До этого момента его в партию вроде бы как никто не тянул, и хотя он и понимал,  что из училища беспартийных офицеров не выпускают, он, не горя желанием пополнить собой  «передовые» ряды КПСС, старался до последнего оттянуть свое вступление в нее. Он был единственным в группе, кто до этой минуты оставался быть комсомольцем, и теперь, как он понял,  пришло время объясняться по этому поводу с большим начальством.                                        

   - Я, товарищ полковник,  еще не готов к тому, чтобы носить высокое звание коммуниста, - виновато пробубнил он тогда.

   - Не готов?.. - полковник внимательно вгляделся в лицо Владимира. –  Как это не готов? Вы, что же, товарищ курсант, хотите сказать, что за четыре года учебы в Высшем пограничном военно-политическом Краснознаменном  училище КГБ СССР  вы не смогли подготовить себя к вступлению в партию?! 

   - Я готовил себя, но… - Владимир запнулся, не зная, что еще сказать.   

   - Готовил… - недовольно протянул полковник, откинувшись на спинку кресла. Некоторое время он строгим взглядом в упор смотрел на Владимира, затем спросил:

   - Вы хоть понимаете, товарищ курсант, что, не вступив в партию, вы лишаете себя всяческой возможности продвижения по службе?  

   - Да, понимаю, - тихо пробормотал Владимир и, сглотнув какой-то образовавшийся в  горле комок, он добавил: - Товарищ полковник, я сегодня же напишу заявление в партийную организацию о вступлении в КПСС.

   - Ну, хорошо, что ты меня понял, курсант, – поднимаясь с кресла, буркнул полковник, удовлетворенный итогом беседы. -  Будем считать, что мы с тобой договорились. Иди и готовься…

   Тогда, уже через неделю, он был принят кандидатом в члены КПСС, и прошло уже более года как он, пройдя кандидатский стаж, должен был бы  вступать в члены КПСС, и тут такой прокол в службе. А не вступить в  партию - это  конец всему.  

    Владимир понимал,  что оказавшись за бортом «руководящей и направляющей силы Советского общества», ему и на гражданке пришлось бы не просто, тем более имея такое специфическое образование, как офицер Погранвойск КГБ СССР. 

   …Помолчав, подполковник вздохнул, и, взглянув на поникшего лейтенанта, поморщившись, добавил:

   - Есть, правда, еще один способ уволиться из войск – по здоровью…

   Лейтенант в ожидании поднял на командира части глаза и тот  после непродолжительной паузы продолжил:

    - Если ты будешь настаивать на увольнении из войск, то тебя в окружной госпиталь направят, в психиатрическое отделение, проверить: здоров ли?..  Ну, так как? Какой способ уволиться, лейтенант,  тебя больше устраивает? – подполковник в упор посмотрел ему в глаза.

   Владимир, потупив взгляд, молчал. В висках стучало. Его посеревшее лицо еще больше осунулось, мысли в голове лихорадочно метались. «Что же делать?- думал он.- Уволиться шизиком?.. Нет, шизиком не хочется как-то. Продолжать служить? Но как? Быть вечным лейтенантом? Это сколько же мне нужно будет времени, и что нужно будет мне такого выдающегося сделать, чтобы командующий войсками Союза с меня решил бы свое взыскание снять? А без этого мне не видать ни продвижения по службе, ни очередных званий. Хоть бы меня еще в хозвзвод не определили, тогда уж точно – конец всему!»

    А ведь какие перспективы для него еще совсем недавно открывались: на окружном семинаре начальников пограничных застав в городе Пржевальске, куда и он, вместе с начальниками застав части, был направлен, он был отмечен с положительной стороны и даже в окружной прессе отмечался и считался перспективным офицером. Может, именно поэтому к нему и бросили молодого начальника заставы в надежде, что эти два молодых перспективных офицера справятся с тем объемом работы,  который на них возлагался.

   «А что же теперь, - с горечью в душе думал он,- до пенсии в хозвзводе штаны протирать? А ведь хотел  даже не до генерала, а всего лишь до полковника дослужиться!» – мысленно поиздевался он над собой.

   - Ну, так что, лейтенант, будем служить или как? – голос подполковника вывел Владимира из задумчивого состояния. Он поднял глаза и стал смотреть через открытое окно в лениво качающуюся ветку дерева, растущего рядом. Его мозг тоскливо и обреченно искавший выход из очевидного тупика, уже совершенно отказывался подсказывать ему ответ на, казалось бы, простой вопрос: «Служить или не служить?» Он смотрел в окно на качающуюся ветку дерева, слушал стройный топот солдатских сапог, доносившихся с плаца, команды офицеров и вдруг понял, что другой жизни он уже не представляет.

   Тяжело вздохнув, он перевел свой грустный взгляд на командира части и, преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, тихим, но твердым голосом вынес себе жесткий приговор:

   - Товарищ подполковник, я буду служить.

   Подполковник поднялся с кресла и, пройдясь по кабинету, остановился напротив лейтенанта.

   - Крепко тебе, Володя, попахать придется, чтобы командующий войсками Союза с тебя взыскание снял, но ты сможешь.

    Подполковник посмотрел на лейтенанта в упор, и его лицо, выражавшее суровость характера, решимость и умение преодолевать любые преграды на его пути, подобрело. Он крепко пожал руку лейтенанту и, улыбаясь, добавил:

   - За тебя, лейтенант, теперь уже можно и трех небитых офицеров давать. Я верю, что ты сможешь прорваться,… иди и служи!

   Оказавшись за дверью кабинета командира части, Владимир еще раз поймал себя на мысли, что он принял правильное решение.

   Главное - не сломаться, - думал он. - Нужно сжать себя в кулак, забыть об эмоциях и выдержать. В конке концов – жизнь продолжается, и это главное!

                                                          Послесловие

   Офицерская жизнь  отмеченных в этой повести людей, сложилась по-разному. Одни добились невиданных успехов в службе, другие – нет.

   Например, помогавший Владимиру Есипенко вникнуть в проблемы связанные со службой на пограничной заставе  «Покатовка»,  лейтенант  Баркалиев, дослужился до генерала и после распада СССР стал первым заместителем начальника Пограничных войск Республики Казахстан. А  Владимир Есипенко, после того как он задержал нарушителя Государственной границы, и с него было снято взыскание от командующего Пограничными войсками СССР,  продвинулся по службе и получил очередное воинское звание. Потом был Афганистан и служба по охране границы в условиях высокогорья на Памире.

Поощрения и награды сыпались на него как из рога изобилия. Перед ним открывались «новые горизонты»,  и кто знает, возможно, ему и удалось бы осуществить свою мечту - дослужиться до полковника, если бы не здоровье.

   Офицерская служба заняла в  жизни  Владимира Есипенко всего лишь восемь лет. Но эти восемь лет сильнейших нервных перегрузок, стрессов и климатических проблем не могли пройти для него бесследно. Выдохнувшегося морально и физически, его уволили из Пограничных войск по состоянию здоровья в звании капитана. Это был 1984 год. 

   У лейтенанта Минаева, как и следовало ожидать, дальнейшая служба складывалась не просто - он уволился из войск в звании майора.

   С бывшим командиром части  Егоровым  Владимиру  Есипенко довелось еще не один раз встречаться в Афганистане, когда тот,  уже будучи генералом,  возглавлял оперативную группу Пограничных войск в Афганистане и прилетал к нему на базу. Прожил генерал Егоров недолго. Он умер в 1988 году в возрасте 52 лет.  

    Несколько слов еще о двух «героях» повести  – рядовых Кутееве и Асхакове, «моральных уродах», сломавших офицерскую жизнь не одному и не двум офицерам…

   Кутеев, ушедший в Китай,  через год будет заброшен на территорию СССР в качестве китайского агента и удивительнейшим образом задержан офицером, из подразделения которого он сбежал. Но это уже отдельная, заслуживающая внимания, история. Кутеев был осужден за шпионаж и его дальнейшая судьба неизвестна. А Асхаков, как выяснилось позже,  в Пограничные войска попал случайно: разъедаемое страну  кумовство, коснулось в те годы и военной сферы.  Подключив свои родственные связи и уплатив кому нужно большие деньги, родители Асхакова смогли сделать ему специальный допуск КГБ, позволявший ему служить в Пограничных войсках. Еще до призыва на службу Асхаков привлекался к уголовной ответственности за хищения и хулиганство, и не то, что служить в Пограничных войсках КГБ СССР, - он не имел права рассчитывать даже на службу в частях, имевших на вооружении стрелковое оружие. Его место - стройбат, где, как говорится: «бери больше и кидай дальше».  Надежда его родственников на то, что попав в Пограничные войска, он изменится к лучшему, что его там перевоспитают, обернулась для офицеров, к которым он попал служить, катастрофой.

    После того, как Асхаков отсидел на гауптвахте десять суток, он был направлен дослуживать в отдельный строительный батальон Погранвойск. А «дембельнулся» он, так же, как и те, кто честно отслужил свою нелегкую службу на пограничных заставах -  со славной зеленной фуражкой на голове и чужими значками солдатской доблести на груди, вызывая к себе уважение людей, не знающих - кто он такой. 

   Владимир не раз вспоминал майора Барцева, покончившего с собой именно из-за таких «пограничников», как Асхаков и Кутеев. Владимир знал майора Барцева по совместной службе, как сильного, волевого и перспективного офицера. Закончив военную академию имени Фрунзе, он, успешно поработав сначала заместителем начальника штаба части, был назначен начальником штаба в другую часть, и там, после побега за границу такого же ублюдка,  как и Кутеев, он лишил себя жизни, не выдержав, видимо, такой же жесточайшей моральной экзекуции, что и лейтенант Есипенко. Владимир не раз ловил себя на мысли: может этот офицер и смог лишить себя жизни потому, что был сильным и волевым человеком? Как же это надо было его достать, чтобы он таким страшным для себя поступком  сказал: «Да пошли вы все!!!..» 

1996 год.

*Засекреченная телефонная связь.

**Организующий и карающий партийный орган  в воинской части.

***Разведывательно-диверсионная группа.

****Унизительное слово, которым в Пограничных войсках называли солдат Советской армии, носивших на голове пилотки, своим видом напоминающие - шуруп.                             

*****Отдел кадров.

                                                          ЖЕСТОКОСТЬ

   Товарищ лейтенант, - войдя в канцелярию, запыхавшимся голосом заговорил дежурный по заставе сержант Сабуров,  - там, в конюшне, одна из китайских лошадей, мертвая лежит…  

    -  Как это?.. –  испуганным взглядом посмотрел на сержанта, лейтенант Владимир Коваленко - заместитель, убывшего в отпуск, начальника пограничной заставы. Тут же, не дожидаясь ответа, он торопливо вскочил со стула и, на ходу надевая на голову зеленую фуражку,  выскочил из помещения.

     Оказались китайские лошади на заставе совершенно случайно. Неделю назад, переправив двух разведчиков  через границу в Китай, те, спустя три дня, вернулись верхом на лошадях. 

    - И кто же это вам их подарил?.. –  с интересом  осматривая  двух кобылиц, спросил их Владимир,  когда те, спешившись, чуть-ли не в раскарячку от долгой верховой езды, подошли к нему.       

  Одна из них, маленькая, грязно-белая лошадь с огромной  головой, полуприкрытыми глазами и отвислыми губами, стояла низко опустив голову и было видно, что она много повидала и поработала на своем веку. Сбруи на ней не было, лишь веревка на голове. А вторая, тоже низкорослая, но огненно-рыжего цвета, молодая кобылка, с белой звездочкой на лбу, густой  гривой и подрезанными хвостом и челкой, была ухоженной и, не смотря на дешевую, без каких-либо украшений, сбрую, было видно, что это непростая тягловая лошадь.

    - Там где мы были, подарков не дождешься… - загадочно ухмыльнувшись, ответил один из разведчиков,  лет тридцати пяти, с невыразительным лицом и худощавой фигурой.  А другой, - молодой парень, внешне похожий на казаха, продолжил: - Вон та, - он указал взглядом на белую, старую лошадь, - бегала в загоне одна  – волкам на забаву, а ту, – улыбнувшись, он  подбородком кивнул на молодую, ухоженную лошаденку, - пришлось у местного «колхозника» одолжить, пока он в своей кибитке е-м щелкал…

   - Ну, раз одолжили, - засмеялся Владимир, - значит придется возвращать их… Скажите: куда?.. кому?..

   Разведчики не ответили, лишь весело поулыбались и потирая руки, сказали:

   - Ну, давай Володя, организуй что-нибудь пожевать – проголодались, как собаки…

     Дав команду дежурному по заставе подготовить ужин для офицеров, он тут же  вошел в канцелярию и взял трубку.  Соедини меня с  начальником разведотдела части – приказал он связисту. Через минуту лейтенант услышал голос подполковника Сазонова.

   - Товарищ подполковник, признаков нарушения Государственной границы на участке пограничной заставы  не обнаружено, - доложил он и, взглянув на улыбнувшихся  при этом, разведчиков, стоящих рядом, добавил: - товарищ подполковник, тут наши товарищи прибыли…  -  передаю им трубку.

   После непродолжительного разговора разведчиков с начальником разведотдела, Владимир  вновь взял трубку и, сообщив о китайских лошадях, услышал:

   - Пусть они пока на заставе постоят, потом мы решим, что с ними делать…

   - Хорошо, -  ответил Владимир, - я Вас понял.

    Войдя в конюшню, лейтенант окинул взглядом тускло освещенное помещение и ему в глаза тут же бросилась, неподвижно лежавшая на деревянном настиле,  китайская  белая лошадь, по ней, наслаждаясь пиршеством,  ползали зеленные мухи. В двух метрах от нее, стояла заставская красивая молодая кобылица по имени Дочка, она дрожа косилась своим темно-лиловым глазом на лежащую рядом с ней мертвую лошадь и, перебирая ногами, била по-полу копытом.

   Вторая, огненно-рыжая  китайская лошадка, стояла в углу конюшни и, опустив голову, слегка подрагивала.

   «Уж не больные-ли они?..» - с тревогой пронеслось в его голове. 

   Внимательно вглядевшись в остекленевшие глаза мертвой лошади, он, уже обращаясь к сержанту, спросил: 

   - Как думаешь, Сабуров, отчего она могла умереть?.. 

   - А черт ее знает,… - недоуменно пожал плечами, сержант, - вчера вечером она еще живая была… ее даже не трогал никто.

   - А может,  что-то не то съела?..

   - Это вряд-ли, товарищ лейтенант, она с самого начала, как только привели ее – какая-то дохлая была. 

   - Ну, вот что, Сабуров, -  после непродолжительного молчания, вновь заговорил лейтенант, посмотрев на сержанта строгим взглядом, -  возьми парочку солдат, вытащите труп из конюшни и закопайте его где-нибудь подальше от заставы.  Вопросы?

   - Нет вопросов. 

   Еще раз бросив озабоченный взгляд на неподвижное тело лошади, он тут же, торопливым шагом направился  в канцелярию.

  - Товарищ майор, - через минуту, услышав в трубке голос начальника пограничной комендатуры,  взволнованным голосом начал говорить Владимир, - сегодня ночью одна из китайских лошадей умерла.

   - Что… как это умерла?.. –  недоуменно переспросил майор.

   - Вот так,… взяла и умерла… 

   Некоторое время в трубке слышалось тревожное молчание, затем майор  снова заговорил.

   - Значит так, лейтенант, слушай меня внимательно:  прямо сейчас, немедленно… ты слышишь меня: немедленно,  нужно убрать из конюшни  вторую  китайскую лошадь и пристрелить ее… не исключено, что эти лошади чем-то инфицированы…

   - Товарищ майор, - перебил коменданта  Владимир, - а может, пусть пока поживет… она, в отличие от умершей,  в стойле нормально стоит…

   - Послушай, лейтенант, - повысив голос,  властнозаговорил майор, - не разводи  антимонию…   Или ты хочешь потом, до конца жизни, за всех своих передохших лошадей платить?!..  Немедленно выполняй мое распоряжение!

   - Есть.

   Положив трубку на панель телефона, Владимир снял с головы фуражку и провел ладонью по вспотевшему лбу,  в голове у него помутилось.

   Лошадей он полюбил  в самом раннем детстве, когда еще жил в селе. И попав служить  на эту горную пограничную заставу, использующую в службе лошадей, он словно вернулся в то раннее детство, испытав от этого какой-то душевный трепет. И вот теперь, повинуясь чужой воле, он должен совершить, как ему показалось,  что-то ужасно постыдное. 

    Через десять минут лейтенант выехал из заставы, чтобы выполнить полученный приказ. Рядом с ним ехал на лошади, оказавшийся свободным от службы, рядовой Коробков - уже дослуживающий свой двухгодичный срок,  невысокого роста, со  смуглым лицом и карими глазами, солдат.  За ними, с обреченностью во взгляде,  покорно брела, осужденная  к смерти,  молодая китайская лошадка. Покинув, не по своей воле свою таинственную даль, она теперь должна будет навеки остаться здесь – в Советской земле.  А Владимир, время от времени бросая на нее свой тревожный взгляд,  чувствовал, как в нем зарождается какое-то гнетущее чувство своей вины перед ней и стыда, за причастность к совершаемому.  

   Отъехав от заставы километра на полтора, рядовой Коробков,  указывая рукой вправо на ущелье, уходящее высоко в горы, обращаясь к офицеру, сказал:

   - Посмотрите, товарищ лейтенант,  мне кажется, что это место подойдет…

   - Да, пожалуй, - отозвался Владимир, оценивающим  взглядом  осматривая широкую каменистую лощину, покрытую по краям густым кустарником и высокими сосновыми деревьями.

   Остановив своего коня,  он спрыгнул с седла, взял у Коробкова его автомат, веревку и, потянув лошадь за собой, сказал ей:

   - Ну что, пойдем милая…

   Кобылица послушно пошла за ним следом, стуча копытами о камни, и в этом покорном ее движении, было столько доверия к нему,  что от этого, ему стало на душе еще противнее, он чувствовал, как острая жалость к этой, пусть и чужой ему, несчастной лошадке, охватывает все его существо.

   Наконец, поднявшись по ущелью метров на двести, Владимир остановился возле огромного серого камня и обернулся к лошади. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза не отрываясь, как заколдованные, при этом Владимир чувствовал, как какой-то твердый комок подкатывается  к самому горлу,  мешая дышать. С трудом сглотнув его, он дрожащим голосом произнес: 

   - Прости меня…

   Отойдя метров на десять, Владимир внерешительности поднял автомат, тут же щелкнул затвор и пуля вошла в патронник.

    Несколько секунд он смотрел в белую звездочку на лбу лошади сквозь прорезь прицела, держа указательный палец на спусковом крючке автомата. Сердце колотилось как бешеное,  а лошадь, словно человек перед расстрелом, неподвижно стояла перед ним опустив голову и жалобно моргая глазами. Ничто вокруг не нарушало тишины пустынного ущелья, казалось, что даже ветер затих в ожидании выстрела.  И в какой-то момент, Владимир вдруг ощутил, как  омерзительное слово: «убийца»,  стало быстро заполнять собой мозг, не позволяя ему нажать на курок. Он еще некоторое время,  в тупом оцепенении продолжал смотреть сквозь прицел в голову лошади, затем вдруг понял, что выстрелить он не сможет.

   Опустив автомат, Владимир еще около минуты смотрел  на покорно стоящую перед ним кобылку, затем резко повернулся и пошел прочь.

   Но, не сделав и десяти шагов, он услышал за своей спиной  стук копыт. 

   Владимир обернулся – лошадь шла за ним следом.

   Громко закричав и замахав в ее сторону руками, Владимир  попытался отогнать ее от себя, но та, сначала отшатнувшись  в сторону, потом вновь пошла к нему и, остановившись рядом,  жалобно опустила перед ним голову, словно желая ему что-то сказать.   

    - Ну, не ходи за мной,  дурочка…  - сказал Владимир,  погладив ее по переносице. Тут же, развязав тугой узел, он снял с шеи кобылицы веревку, отбросил ее в сторону и, отойдя от нее на несколько метров, поднял автомат и нажал на курок. Выстрел громким эхом раскатился по ущелью, а лошадь, сначала испуганно метнувшись в сторону, потом вновь остановилась,  косясь на него одним глазом. 

   - Не ходи за мной, я прошу тебя,  - вновь,  после тягостной паузы, резко выкрикнул Владимир и, поставив автомат на предохранитель,  стал спускаться по ущелью вниз.  

   - Ну что, товарищ лейтенант? – через несколько минут, беря у Владимира свой автомат и передавая ему уздечку, спросил рядовой Коробков, - пристрелили ее?

   - Да, - поморщившись ответил Владимир, почувствовав при этом какую-то душевную тошноту от происходящего. 

   Вскоре, обогнув высокую гору,  они выехали из густой рощицы и вдали  показалась пограничная застава.

   Мысли лейтенанта уже были прикованы к тому, как доложить коменданту пограничного участка об исполнении его приказа, как  вдруг, откуда-то из-за спины,  раздалось громкое лошадиное ржание. Оглянувшись, сердце Владимира вновь тревожно забилось: он увидел, как, выскочив из ущелья,  догоняя их, вихрем несется китайская лошадь.

   - Ну, что же ты за дурочка такая?..  – чуть слышно пробормотал Владимир, поворачивая свою лошадь на встречу бегущей. На душе у него стало муторно. 

   - Ну Вы, товарищ лейтенант, даете… - посмеиваясь, заговорил солдат, тоже наблюдая за тем, как китайская лошадь, живая и невредимая, бодро перепрыгивая через бугры и ложбинки,  мчится им вслед. - Вы что же, не смогли пристрелить эту китайскую лошадь?..

   Владимир ответил не сразу. Он несколько секунд жестким взглядом смотрел в ухмыляющееся лицо солдата, потом спросил: 

   - А ты, что же, Коробков, смог бы поднять руку на это беззащитное животное?..

   - Запросто…  - ответил он и тут же, с какой-то гадливостью в голосе,  пояснил: - а чего ее жалеть-то, она же китайская…

   - А что, китайская лошадь жить не хочет?..

   - Ну, товарищ лейтенант,… если так рассуждать…

   - Как, это – так?..

   - А, так…  - скривившись, он некоторое время  смотрел на подошедшую к ним  лошадь,  затем спросил:

    - Ну и что Вы теперь, товарищ лейтенант,  с ней собираетесь делать?..  Представляете, что может случиться с нашими лошадьми, если она,  действительно,  заразная?

   - Да представляю я… - со злостью отозвался лейтенант – внутри у него бушевало, он не знал что ему делать. Спустя минуту, пересиливая себя, он спросил:

   - А ты что же, Коробков,  действительно смог бы пристрелить ее?

   - Запросто, - вновь, не задумываясь ответил солдат.

   Некоторое время в воздухе вновь висела напряженная пауза, затем, стыдливо отвернув свой взгляд от китайской лошади, лейтенант, понурившись,  глухо выдавил из себя:

   - Ну, тогда - действуй, Коробков.

   Через двадцать минут он услышал далекий выстрел,…  потом второй.

   Все… - разум в его голове помутился, - бедная лошадь…

   В какой-то момент, откуда-то из глубины сознания, всплыли   хорошо знакомые  ему слова песни из кинофильма «Служили два товарища»:

   «Щелкнул черный затвор, пуля волю узнав,

Смертным свистом по дулу промчалась –

И в горячий висок, а душа на восток…

И на веки с Россией осталась»… 

   Через несколько минут, запыхавшаяся от быстрой скачки,  лошадь рядового Коробкова, остановилась рядом с лейтенантом.

   - Брыкнулась, как корова… - веселым голосом, сообщил ему солдат и тут же, заговорил о своем наболевшем: вы представляете товарищ лейтенант, вчера…  

   …«Все-таки, как это иногда бывает хорошо, когда рядом оказывается зло», -  подумал Владимир, слушая человека, сумевшего сознательно погубить живое существо, при этом почувствовав, как  какой-то комок сплетенный из  ощущений и мыслей охватывает его. Там были и наполненная эгоизмом благодарность Коробкову, за то, что он лишил его необходимости самому исполнять приказ коменданта, и облегчение за отпавшую, теперь уже, необходимость врать ему, и мысль о спасении всех остальных лошадей от возможной инфекции,  и противное ощущение своей вины за произошедшее, которое острой болью накапливалось  в сердце…

   А вокруг  все было как всегда:  та же прелестная горная речушка, журчащая рядом с тропинкой, по которой он едет, та же, отливающая тусклым золотом на солнце, осенняя листва, те же красивые горы вокруг…   и лишь молодая китайская лошадка, больше никогда не вдохнет в себя этот свежий чистый  воздух и не промчится  беззаботно, во весь опор, по этим широким горным просторам... 

                                        СОВЕТСКИЙ СИНДРОМ

   Сон не приходил. С трудом оторвав отяжелевшую голову от подушки, Ильгиз посмотрел на часы: стрелки на них показывали три часа и двенадцать минут. Вытряхнув из флакона несколько таблеток снотворного, он бросил их в рот и вновь уткнулся лицом в подушку. Хотелось наконец-то уснуть, забыться, вычеркнуть из памяти копошившиеся в голове мысли, но ему это не удавалось – прошел уже почти год после случившегося, но нестерпимая душевная боль не хотела отпускать его. Перед глазами то и дело выплывал горящий факел падающего вертолета, глаза погибших его друзей, визг пуль, высекающих искры у его ног, мерцание бешено вращающегося винта рядом... Он изо всей силы пытался отгородиться от этого,  заставить себя думать о чем-нибудь другом, но осколки воспоминаний того рокового дня, словно молнии, метались в сознании, мучили его. А еще в его сознании постоянно всплывал недавний разговор с заместителем начальника Пограничных войск СССР по авиации генералом Волховым.

    - Да, – выслушав причину обращения к нему капитана Шимаева, назидательным тоном говорил генерал, - командование Пограничных войск отклонило ходатайство твоей бывшей части о награждении тебя орденами «Ленина» и «За службу Родине в Вооруженных силах», но ведь в жизни не это главное, капитан,… мы же служим Родине не из-за наград, так ведь?  

   - Родине мы, конечно-же служим не из-за наград, но, отклонив представление  о награждении меня орденами, командование войск  косвенно или специально делает меня виновным в смерти моих боевых товарищей. Мои сослуживцы смотрят на меня как на труса, а близкие погибших моих товарищей считают меня виновным в их смерти. Меня постоянно спрашивают, почему члены моего экипажа погибли, а я жив? Почему члены моего экипажа посмертно получили высокие правительственные награды, а я нет? Раз командование войск решило меня не награждать, считают они, значит, я этого не заслуживаю,… значит, я в чем-то виновен…

   - Ну, что я могу тебе сказать?.. - запнувшись, генерал некоторое время в раздумье сидел молча, не поднимая глаз с лежащих на его столе документов. - Когда  у командира гибнут его подчиненные, значит, этот командир чего-то не предусмотрел в своих действиях, чего-то не доделал, не принял каких-то необходимых мер для спасения своих подчиненных, а значит, что он в чем-то виновен,  так уж у нас принято считать – ты же знаешь об этом. 

    - Знаю, но что я сделал не так?.. Если я в чем-то и виновен, товарищ генерал, так это только в том, что за почти семь лет войны в Афганистане привык к тому, что меня могут в любую минуту сбить, и в том, что я для успешного выполнения поставленных передо мной боевых задач привык рисковать своей, а значит, и чужими жизнями. И из горящего вертолета я выпрыгнул только тогда, когда до земли оставалось совсем ничего… Или, товарищ генерал, я не должен был пытаться спастись, а погибнуть вместе со всеми?

   - Все это лирика, капитан… - генерал, поморщившись, встал и заходил по кабинету. – Ситуация была действительно сложной, и тебя никто не упрекает за то, что ты спасся.  Просто начальник Пограничных войск  генерал армии Матросов считает, что командир, у которого погибли его подчиненные, не заслуживает наград,  он не подписал ни одного наградного листа на офицеров,  у которых погибли их подчиненные*.

   - Но ведь это же не справедливо!..

   - Справедливо или нет - не нам судить. А для тебя, капитан, лучше всяческих  наград является твоя жизнь, так что успокойся,  живи и радуйся этой жизни. 

    - Лучше бы я тогда погиб, - потупившись, подавленным голосом произнес в ответ  Ильгиз.

   После этого тягостного разговора Ильгиз, не в силах больше терпеть разрывающую душу боль, несколько раз ловил себя на мысли, что лучшим выходом и для него и для тех, кто считает его виновным в  смерти членов его экипажа - застрелиться. И сейчас эта страшная мысль, словно удар током, вновь пронзила все его тело. В этом мгновенном, как яркая вспышка, движении мысли Ильгиз порывисто вскочил с кровати и в бешенстве заметался по комнате, его нервы не выдерживали, тягостное чувство досады, беспомощности и несправедливой обиды продолжало накапливаться болью в сердце и требовало какого-то выхода. И кто знает, чем бы эта вспышка душевной боли закончилась, окажись в ту минуту под рукой пистолет…

   Спустя минуту остановившись посреди комнаты, он, обхватив руками голову, громко застонал, затем, не в силах смириться с фактом чудовищной несправедливости, он торопливо подошел к столу,  достал из планшета чистый лист бумаги, ручку и нервным почерком начал писать очередное письмо, на этот раз - председателю КГБ СССР Чебрикову: 

    «Товарищ генерал армии! 

 Я летчик Пограничных войск, капитан Шимаев И.К., вынужден обратиться к Вам в связи с тем, что со мной  поступили не справедливо.       

Я воевал в Афганистане честно. Я осуществил более 2500 боевых вылетов и 10 раз приходил на аэродром с боевыми повреждениями. Дважды в воздухе у моего вертолета отказывали двигатели, несколько раз я в полете  уходил от пуска ракет. Я несчетное количество раз вылетал на нанесение ракетно-бомбовых ударов и более 40 раз участвовал в различных боевых операциях. За последний вылет я был представлен к награждению орденом Ленина, а до этого случая был представлен к награждению орденом «За службу Родине в Вооруженных силах» 3 степени и медалью «За боевые заслуги», но награды я не получил. Награжден орденом «Красной звезды» и медалями «За отвагу» и «За отличие в охране Государственной границы СССР». Имею ранения: контузию, черепно-мозговую травму, осколочное ранение лица… 

                                                               ***

    В середине января 1989 года, когда уже последние подразделения 40 армии покидали территорию Афганистана, а до окончания десятилетней Афганской войны оставались считанные дни, для Пограничных войск КГБ СССР, ответственных за обеспечение безопасного вывода Советских войск из Афганистана, война продолжалась. По-прежнему пограничники несли боевые потери и по-прежнему в небе Афганистана сбивались советские пограничные вертолеты.

    В один из таких зимних дней, взлетев с приграничного аэродрома «Пяндж»,  два вертолета Пограничных войск «Ми-8» - «Охотник», со спецаппаратурой, предназначенной для пеленгации мест нахождения группировок  моджахедов, пересекли Государственную границу с Афганистаном и взяли курс в направлении города Ханабад. Там, между этим полностью заблокированным мятежными войсками городом и городом Кундуз, существовала серьезная угроза вооруженного нападения  на выводимые из Афганистана советские войска.

   На командирском кресле  ведущего вертолета, с бортовым номером 86  сидел капитан Шимаев - высокий стройный офицер с худощавым, открытым, но усталым лицом, а за ним, строго соблюдая дистанцию, летел вертолет с командиром экипажа капитаном Поповым.

   Для экипажей этих вертолетов задача была не новой: за два последних дня это уже был их третий вылет в тот район боевых действий с целью определения мест дислокации вражеских вооруженных формирований.  

   Вчера, перед вылетом, экипажам было указано, в целях безопасности ближе, чем на три километра к «зеленой зоне» не подходить – оттуда могла исходить угроза вертолетам: там, среди кишлаков и густых зарослей могли укрываться крупнокалиберные пулеметы и зенитные ракетные комплексы. Но летая на быстро несущемся вертолете на сверхмалой, недосягаемой для «Стингеров» высоте – всего лишь в пятнадцати метрах от земли и на значительном удалении от возможного нахождения мест дислокации моджахедов, трем операторам, работавшим в грузовой кабине вертолета, запеленговать места дислокаций вражеских формирований не удавалось. Безрезультатно отработав в воздухе более часа, операторы пришли тогда к выводу, что, летая на том удалении от возможных мест базирования моджахедов и на той высоте, которая была им указана перед вылетом, можно летать долго и не выполнить даже малой части той боевой задачи, которая была им поставлена.

    - Может, нам стоит попробовать подойти к кишлакам поближе и ориентироваться относительно их расположения? – вопросительным взглядом посмотрев на Ильгиза, спросил  правый летчик-штурман старший лейтенант Боташев, - мы уже половину топлива сожгли, и все впустую...

    Капитан Шимаев, всегда ответственно относящийся к поставленным перед ним боевым задачам, знал, что нарушать приказ относительно режима полета он не имеет права, но он понимал и другое: война требует от ее участников активных действий, и ему, чтобы успешно выполнить поставленную боевую задачу, тем более с оставшимся в вертолете топливом,  уже нужно рисковать.

    И отважный летчик, за шесть с половиной лет войны в афганском небе уже привыкший принимать опасные для себя и для жизни своего экипажа решения, подавив сопротивление рассудка, принял предложение своего боевого друга.

   Доложив на аэродром о своем решении изменить тактику полета, его вертолет, а за ним и вертолет капитана Попова, тут же развернулись в сторону кишлаков. И, только тогда, когда вертолеты подошли к ним на удаление от ста до трехсот метров, при этом полностью подставив себя под удар не только ракет «Стингер», но и обычного стрелкового оружия, положительные результаты дали о себе знать: вчера на том участке его экипажем были  запеленгованы две бандгруппы, которые тут же были уничтожены с помощью артустановок «Град». Сегодня с утра, вновь,  пробаражировав в воздухе более двух с половиной часов, операторами, работавшими в грузовом отсеке вертолета, были обнаружены еще четыре бандгруппы. Но по количеству постоянно работавших в эфире радиостанций было ясно, что незапеленгованной остается еще одна группировка, которая действует под позывным «Марказ – 22». Переводчиком, старшим бортовым механиком-оператором Зенбулатовым было так же отмечено, что по командам и распоряжениям,  исходящим от этой радиостанции, можно сделать вывод о том, что под этим позывным работает руководитель моджахедов.

    Вернувшись на аэродром, капитан Шимаев доложил о результатах разведки начальнику разведотдела пограничного отряда, и тут же от него поступил новый приказ: «Заправить вертолеты и вновь вылететь в направлении города Ханабад. Задача: найти и запеленговать ту, последнюю, вражескую группировку в этом районе».

   …Летели они высоко в небе, а под ними, словно прорывая одеяло из сплошной пелены облаков, высились освещенные безмерным солнечным светом снежные, переливающиеся всеми цветами радуги, вершины гор. Красота была неимоверная, но Ильгизу было не до любования красотами афганской природы – напряжение накапливалось.

   Он отчетливо понимал, что этот боевой вылет будет гораздо сложнее прежних, что два вертолета, которые в течение двух дней продолжительное время летали по одному и тому же маршруту и в непосредственной близости от мест дислокации вражеских группировок, не могли остаться незамеченными. А после нанесения по базам моджахедов  мощного артиллерийского удара  желание сбить эти беспрерывно  летающие над их головами вертолеты, у них  возрастало многократно. «А раз так, - анализируя ситуацию, думал капитан, -  моджахеды наверняка подтянут к тому месту, где мы постоянно летаем, расчеты с переносными зенитными комплексами».

   Перед вылетом капитан Шимаев сообщил о своих опасениях начальнику разведотдела пограничного отряда.

   - Товарищ подполковник, - обратился он тогда к нему, после того, как выслушал приказ о необходимости вновь вылететь в район боевых действий, - наши вертолеты, несколько дней часами летавшие над позициями моджахедов, наверняка уже привлекли внимание к себе… А после того, как там поработали наши установки «Град»,  нас там уж точно будут ждать, а мишень мы хорошая…  

   - Риск быть сбитым на войне всегда существовала и существует сейчас, что же теперь, товарищ капитан, прекратить летать?

   - Я не сказал этого, товарищ подполковник, но я чувствую, что нас сегодня собьют.    

   - Что?!  - оторвавшись от карты, раскинутой на столе, подполковник жестким взглядом в упор посмотрел Ильгизу в глаза. - В том районе, товарищ капитан,  выводятся наши войска и существует реальная угроза нападения на них той группировкой, которую вам не удалось запеленговать и уничтожить. Я вам приказываю немедленно вылететь в указанный мною район.

   - Есть! – приложив руку к шлемофону, ответил капитан и вышел из кабинета.

   На протяжении всей войны в Афганистане, Ильгиз почему-то был уверен в том, что его не убьют. Он приходил с боевого задания с десятками пробоин в борту вертолета, но у летчиков его экипажа не было тогда даже царапин на теле.  Несколько раз отказывали в полете двигатели, но его вертолет невероятнейшим образом  благополучно приземлялся. Много раз он был на краю гибели, но всякий раз беда обходила его стороной. А в какой-то момент Ильгиз вдруг стал ощущать, как внутренний голос сердца стал предупреждать его о предстоящих опасностях,  и его предвидение страшных событий несколько раз поразительнейшим образом сбывались. Так было, когда ему в течение нескольких ночей снился переворачивающийся в воздухе вертолет, а потом это вдруг случилось с вертолетом капитана Кулешова. Так было, когда он, еще будучи правым пилотом-штурманом,  несколько раз безошибочно предупреждал своего командира о том, что их вертолет будет обстрелян духами. Интуиция его никогда не подводила. И сейчас какой-то таинственный внутренний голос вновь со всей силой кричал ему об опасности,  мучил его душу, окутывая все его существо внезапным и неведомым чувством тревоги.

   А спустя несколько минут после  жесткого разговора с начальником разведотдела Ильгиз, подходя к своему вертолету, увидел то, что заставило его еще раз задуматься о целесообразности отмены  полета: весь его экипаж, еще не зная о полученном приказе, вновь вылететь на боевое задание, нарушая бытующее у летчиков поверье - не фотографироваться перед вылетом, чтобы не накликать на себя беду, - оживленно снимался на фоне своего вертолета.

   Высказав все, что он думает по этому поводу членам своего экипажа, капитан тут же сообщил  о своем нехорошем предчувствии командиру эскадрильи. Тот в ответ лишь улыбнулся и ободряющим голосом произнес: 

   - Не обращай на это внимание, Ильгиз, надо лететь… Это последний раз -  завтра для тебя война закончится. 

   Внутреннее напряженнее не спадало, но Ильгиз  не мог настаивать на отмене полета, лишь, предчувствуя близкую беду, он распорядился всем членам своего экипажа и экипажу капитана Попова, пристегнуть до этого не используемые в полетах парашюты.

   …Через сорок минут вертолеты прибыли в район боевых действий.       

   Сообщив своему экипажу по переговорному устройству и внешней связи своему ведомому о прибытии к месту работы, капитан Шимаев тут же положил свой вертолет в крутой разворот со снижением и, спустя мгновение, пробив светло-серую пелену, его винтокрылая машина оказалась под нижней кромкой облаков.

   Оценивая обстановку, капитан сосредоточенно огляделся: вдали, прямо по курсу, прорисовывалась извилистая  дорога, по ней должны были пройти колонны выводимых войск,  внизу, между гор распласталась покрытая  жухлой травой  холмистая равнина с глинобитными домиками и тонкой светло-голубой ленточкой извивающейся реки. А к «зеленному массиву» протянувшемуся немного правее,  со стороны одиноко возвышавшейся горы севернее Ханабада, тянулась несплошная облачность. Именно в том районе среди густых зарослей и вытянувшихся вдоль реки кишлаков вчера и сегодня утром были запеленгованы шесть радиостанций, именно там ему нужно было искать и последнюю, работавшую под позывным «Марказ - 22», радиостанцию.

   Все взвесив, командир звена, учитывая опыт недавних полетов над этим районом, принял решение: укрываясь за облаками, протянувшимися на высоте примерно восемьсот метров от поверхности земли, приблизиться к «зеленой зоне» и оттуда попытаться определить место дислокации той, последней базы моджахедов, из-за которой они, рискуя быть сбитыми, вынуждены уже в третий раз прибыть сюда - в опасный район боевых действий. 

    Отрапортовав своему командиру на аэродроме о своем решении, Ильгиз тут же приступил к поиску вражеской группировки.

   Спрятавшись в облаках, вертолеты сделали несколько заходов вдоль «зеленной зоны», но замаскированные и направленные в небо ракеты и крупнокалиберные пулеметы моджахедов, к счастью, пока молчали. Несколько раз Ильгизу на глаза попадалось то, что еще вчера, до работы артустановок «Град», называлось кишлаками. Там, среди развалин, обгорелых деревьев и дыма, словно букашки, бродили люди.

    Наконец, в районе кишлака Аулиачашма, радостный возглас внимательно слушавшего эфир старшего бортового механика-оператора прапорщика Калиниченко возвестил о том, что пеленг радиостанции «Марказ - 22» осуществлен.

   - Отлично сработано! – тут же отозвался старший воздушный оператор старший лейтенант Домогаров, обводя довольным взглядом своих товарищей.   

   Услышав в наушниках о пеленге неуловимой радиостанции, члены экипажа, находившиеся в пилотской кабине, тоже радостно переглянулись – приказ  командования был выполнен, и теперь им можно было возвращаться на базу.

    Доложив на аэродром о результатах разведки, капитан Шимаев тут же по рации передал  свое решение о возвращении вертолетов и начал выполнять разворот на обратный курс. Казалось, уже ничто не помешает экипажам беспрепятственно вернуться домой, но страшное предчувствие капитана Шимаева и на этот раз его не обмануло: внизу, слушая гул вертолетов и направив в небо ракетный комплекс,  духи терпеливо ждали, когда его вертолет, летевший в сплошной пелене, наконец-то выскочит в разрыв между кучевыми облаками. И это случилось…

    Оказавшись в открытом пространстве и осознав смертельную опасность, капитан тут же, стараясь укрыться, направил свой вертолет в ближайшее облако, но несколько секунд неприкрытого полета стали роковыми для него и членов его экипажа: мощный взрыв, разрывая в клочья все, что находилось в грузовой кабине, с бешеной силой затряс вертолет. Тут же ворвавшаяся в кабину взрывная волна вырвала из его рук  штурвал, разлетаясь мелкими стеклянными осколками по кабине, вылетели наружу передние окна и чудовищный удар в голову блистером, вылетевшего из двери пилотской кабины, заставил капитана схватиться за голову. От боли свет перед его глазами погас, но через мгновенье морозный зимний воздух, хлынувший потоком в кабину через образовавшийся спереди проем, заставил его очнуться.

   Несколько секунд он сидел, не соображая и тяжело дыша, глаза почти ничего не видели, уши словно залепило, лицо, иссеченное осколками стекла, горело огнем, а голова, сопровождаемая сильнейшим звоном в ушах,  раскалывалась.

   Мотая отяжелевшей головой, Ильгиз  испуганно схватился  ладонями за глаза. К счастью, более двадцати мелких осколков стекла, вонзившихся ему в лицо, глаза не зацепили, но кровь, липкая и горячая заливала их, ручьем стекала в рот и по подбородку на пол вертолета.

    Встряхнувшись, Ильгиз  выплюнул изо рта кровь, и, пытаясь оценить ситуацию, бросил быстрый взгляд по сторонам: вертолет, дрожа, словно охваченный судорогами, несколько секунд удерживающийся в горизонтальном положении, вдруг начал круто заваливаться на правый бок, а языки пламени загоревшихся двигателей, уже лизали кабину.

   «Неужели «Стингер?!.. - секунду Ильгиз старался об этом не думать, мелькнул совершенно не подконтрольный разуму страх. – Нет, только не это!!!..»

   Мысли в его голове лихорадочно метались, ему нужно было что-то предпринимать, но что?!

   Стиснув зубы, капитан вновь вцепился руками за штурвал, пытаясь удержать вертолет в полете, но лопасти, стремительно теряя  необходимую подъемную силу, не подчинялись его воле и лишь беспомощно молотили воздух. Спустя мгновенье горящая машина, еще сильнее завалившись вправо и резко опустив нос, набирая скорость, устремилась к земле.

   - Я борт 86, вертолет подбит!.. –  задыхаясь от осознания страшной реальности, успел доложить Ильфат на аэродром, и связь вдруг резко оборвалась.

   - Всем покинуть машину! – с нервным надрывом в голосе  тут же  прокричал он команду своим подчиненным по внутренней связи.

   Произошедшее было так неожиданно и страшно, что чудом выжившие в пилотской кабине члены экипажа уже и сами с убийственной ясностью осознавали, что для них сейчас каждая секунда дорога, что находиться в падающем пылающем вертолете с баком керосина на борту - смерти подобно. Правый летчик старший лейтенант Боташев, открыл свой правый блистер и полез туда, а борттехник старший лейтенант Щербаков, бросился к дверям грузовой кабины.

   Сконцентрировав свое внимание на том, как члены экипажа покидают вертолет, капитан Шимаев, открыв слева от себя блистер, тут же с ужасом увидел, как старшего лейтенанта Щербакова зацепило блоком от ракет за стропы преждевременно открывшегося парашюта и молниеносно бросило к бешено вращающемуся несущему винту. Через мгновенье  до Ильгиза донесся вырвавшийся из горла Щербакова вопль ужаса приближающейся смерти. Потом раздался страшный хлопок и вертолет затрясся еще сильнее.

   Ощущение нереальности, стремительно разыгравшейся трагедии перед глазами Ильгиза было таким сильным, что он в ужасе тоже кричал.  И потом еще долго перед его глазами стояла ужасающая по своему трагизму картина смерти старшего лейтенанта Александра Щербакова, человека молодого и красивого, отправленного воевать в чужую страну непонятно за что, и погибшего… не за свою Родину. И это уже был второй погибший техник из его экипажа.

    Несколько лет назад, приземлившись на небольшой горной площадке, его вертолет стоял в ожидании приказа на взлет. Солнце палило нещадно, металлическая обшивка вертолета раскалилась, а внутри было так жарко и душно, что борттехник Владимир Бортников, не в силах более это терпеть,  поднимаясь с сидения, сказал:

   - Пойду-ка я, пожалуй, открою дверь в десантуре…

   Через несколько секунд летчики с недоумением увидели, как тот, подойдя к двери,  вдруг упал на пол и, задергавшись в страшных конвульсиях, тут же затих. 

   Недоуменно переглянувшись, летчики подбежали к нему, и Ильгиз сначала увидел,  как из его изуродованного рта и затылка течет кровь, а потом заметил и маленькую дырочку в стекле, стало ясно – от пули. Всего лишь один выстрел - и человека не стало. 

    …Опомнился Ильгиз после того, как от черного удушливого дыма, заполнившего кабину у него перехватило дыхание, а огонь огромными языками пламени уже врывался сквозь открытый правый блистер и через дверной  проем из грузовой кабины, пожирая своим жаром приборы и пустое кресло старшего лейтенанта Боташева. Огонь стремительно приближался и к нему, обжигая лицо и руки. Перегрузка быстро росла, вдавливая Ильгиза в кресло. Сердце бешено колотилось у самого горла. Кровь неудержимо заливала глаза. Отчаянно протерев их  ладонями, Ильгиз  взглянул вниз  -  покрывшаяся бурыми пятнами земля стремительно неслась ему навстречу, уже отчетливо было видно  животных и людей, стоящих в узких проходах между глинобитными мазанками и наблюдавших за падающим вертолетом. Тут же он бросил быстрый взгляд на прибор высотомера: стрелка, быстро уменьшая свои показания, указывала  высоту на отметке трехсот метров -  времени на раздумывание у него уже не оставалось. Решив, что все оставшиеся в живых члены  экипажа уже находятся за бортом, он, напрягая все свои силы, отчаянно оттолкнулся от кресла и через левый блистер,  вниз головой вывалился из неудержимо несущегося к земле горящего вертолета. Тут же падающая винтокрылая машина всей своей многотонной массой обрушилась на его беззащитное тело. Удар в позвоночник блоком от ракет был такой сильный, а боль настолько пронзительной и  всепоглощающей, что Ильгиз не смог даже закричать, лишь гримаса невыносимой боли исказила его лицо. Не в силах что-либо изменить, его тут же, словно пушинку, бросило в сторону бешено вращающегося винта. Казалось, уже ни что не способно было спасти его от такой же неизбежной мучительной гибели, что и лейтенанта Щербакова. В ожидании еще одного, последнего страшного удара, Ильгиз в паническом ужасе зажмурился, и черная заволакивающая пелена тут же стремительно охватила все его поникшее существо. Состояние ожидания смерти длилось доли секунды, но за это время в его голове, словно в калейдоскопе, вихрем пронеслась вся его жизнь, даже то мелкое и забытое, что, казалось, он уже никогда не вспомнит, встало перед его глазами, словно живое.   

   А когда Ильгиз вновь разлепил залитые кровью глаза, он увидел рядом с собой пожирающие языками пламени железные заклепки на борту, закопченную красную звезду, проплывающую рядом, а вращающиеся лопасти винта, возможно, благодаря господу Богу, со скребущим по нервам свистом отдалялись от него в сторону. И в эти секунды его состояние облегчения было настолько велико, что не поддавалось никакому сравнению. До этой минуты он даже не подозревал о таком состоянии.

   А земля,  вращаясь перед глазами, с катастрофической скоростью продолжала нестись навстречу Ильгизу. Где-то внизу, словно призрак, промелькнули  глинобитные строения афганцев, деревья… Рука автоматически упорно тянулась к кольцу парашюта, но Ильгиз не торопился открывать его -  инстинкт самосохранения и внутренний голос в прошлом десантника ему громко подсказывали: «Не спеши!..»

    И состояние предельной концентрации вновь, как и ранее, будучи за штурвалом боевого вертолета, вернулось к нему. Хладнокровно дождавшись, когда вертолет, с жутким свистом молотя своими винтами морозный зимний воздух, обгонит его в свободном падении, он на высоте примерно ста метров от земли, дернул за кольцо. Спустя мгновенье над его головой затрепыхался парашют, и Ильгиз, повиснув на стропах, огляделся, ища глазами своих товарищей, но к земле вслед за вертолетом летели только какие-то ящики от оборудования и что-то от сидения.

   - Скорее всего, все находившиеся в грузовой кабине от взрыва ракеты погибли, - с ужасом пронеслось в его голове. - Но где же Ильфат?! Почему нет его парашюта?..

   Отчаянно вертя головой, Ильгиз шарил взглядом по небу, по земле, но ни парашют Боташева, ни сам он на глаза ему не попадались.

   «Что же с ним могло случиться?  Ведь я отчетливо видел, как тот полез в блистер, а потом, перед тем как я сам покинул вертолет, Ильфата в пилотской кабине уже не было»…   

   Он терялся в догадках, мысли в голове лихорадочно метались.

   «Неужели парашют не раскрылся?.. А может, он уже приземлился и  где-то прячется от душманов?»

   Мозг капитана работал на полных оборотах, перебирая возможные варианты и версии случившегося с Боташевым. Внезапно его обожгла пугающая мысль:  «А что, если он вообще не выпрыгнул из вертолета? - Нет, нет, только не это!!!» – в глазах Ильгиза застыло отчаяние, - он с ужасом стал смотреть, как его вертолет, оставляя за собой шлейф черного дыма, неудержимо несется к земле…  

    Тогда, Ильгиз еще не знал, что его друг  Ильфат Боташев, пытаясь покинуть вертолет через рядом находившийся блистер, открыв его, тут же натолкнулся на жуткий огненный жар. Языки пламени, окутав правый бок вертолета, в мгновение ока, ворвавшись в кабину, обожгли ему лицо, руки и он, решив прыгать через дверь в грузовом отсеке, бросился из пилотской кабины туда. Там после разорвавшейся ракеты тоже полыхало пламя, едкий дым разъедал глаза, разорванная в клочья аппаратура была разбросана по кабине, и все вокруг было усыпано фрагментами человеческих тел. 

   Дверь была совсем рядом - в двух метрах от него, Ильфат уже готов был с разгону выпрыгнуть из горящего вертолета, но тут произошло непредвиденное: завалившийся в противоположную от двери сторону, вертолет вдруг сильно тряхнуло, резко наклонившийся металлический пол, залитый чем-то скользким и липким, содрогаясь, заходил ходуном, все валявшееся на полу покатилось к опустившемуся правому борту вертолета, а его, потерявшего равновесие, с силой бросило  туда, где в образовавшуюся рваную дыру от ракеты врывался столб огня и едкого дыма. Падая, Ильфат ударился обо что-то головой, но, не обращая внимания на пронизывающую боль, он тут же попытался встать на ноги. Он уперся руками в пол, но, с ужасом для себя вдруг почувствовал, как  под действием огромного ускорения падающего вертолета его, словно ватную куклу, прижало к чему-то острому - и с такой силой, что ему даже стало трудно дышать. А огромные языки пламени уже лизали ему ноги, едкий дым разъедал глаза, он задыхался, кашлял, а все тело, не в силах смириться с нереальностью происходящего с ним, надрываясь, кричало: «Не паникуй!!! Соберись!!! Двигайся!!! Борись!!!»… 

   Находясь на грани безумия, Ильфат, не обращая на жгучую боль, вцепился руками за раскалившийся докрасна какой-то металлический обломок и попытался подтянуть себя к двери. Каждый мускул, каждый сустав его рук и ног – все боролось за жизнь, а нарастающая с каждой секундой скорость вошедшего в глубокое пике вертолета еще сильнее вдавливала его во что-то острое и горячее, не позволяя ему даже на сантиметр приблизиться к спасительному проему двери. 

    С ужасом ощутив непоправимость происходящего, Ильфат, застонав от злости на свою беспомощность, закрыл глаза. «Вот и конец…», - молнией пронеслось у него в голове. Окутываясь черным предвестником неминуемой гибели, его беспомощное тело обмякло, на мраморно-бледном лбу выступили капельки холодного пота, а из глаз непроизвольно выкатились две большие слезы. В ужасе он закрыл лицо руками, и испепеляющие душу мысли о смерти с бешеной скоростью заметались в голове. Словно в одном кадре перед его мысленным взором вдруг пролетели сослуживцы, глаза и улыбка жены, дети, родители, ни ко времени вдруг всплыла картинка восходящего солнца…

   Спустя мгновенье, преодолевая страх и агонию, он с трудом отдернул от лица ватные руки и сквозь слезное марево стал обреченно смотреть ненасытным взглядом на проносившееся мимо открытого дверного проема ослепительно-голубое небо: где-то там, вдали, плыли кучевые облака, а под ними, расправив свои мощные длинные крылья, одиноко парила хищная птица…

    Вдруг, заискрившись, на осколок стекла в иллюминаторе упал луч солнца, он несколько секунд, играя зайчиком, плыл по кабине, а потом  что-то огромное и темное, словно вздыбленное чудовище, мелькнуло за бортом вертолета, затмив собой солнце. «Это скала», - успел подумать Ильфат, и тут же его предсмертный, полный ужаса крик и звук раздираемого взрывом металла слились воедино.  

    …Беспомощно барахтаясь под куполом ярко-оранжевого парашюта, Ильгиз вновь окинул взглядом приближающуюся землю: там, купаясь в лучах яркого афганского солнца, среди гор раскинулась холмистая равнина. А из кишлака, распластавшегося в живописной долинке - метрах в трехстах от того места, где он должен вот-вот приземлиться, к нему бежали около восьмидесяти моджахедов, все они радостно громко кричали и, задрав стволы автоматов вверх, шквальным огнем стреляли в него: пули, пролетая мимо, свистели совсем рядом.

   - Эх, автомат бы!.. - чувствуя свое бессилие, со злостью пронеслось в голове.  Опасаясь быть застреленным в воздухе, Ильгиз, пригасив купол парашюта, ускорил снижение. А когда он коснулся ногами земли, душманы уже были на расстоянии около ста метров от него, ведя массированный огонь из автоматов. 

   Торопливо отстегнув парашют, Ильгиз достал из внутреннего кармана пистолет, запасную обойму и, окинув торопливым взором  прилегающую местность, метнулся в сторону небольшого арыка, протянувшегося между сопками.

   «Только не плен», – пульсировала в его голове единственная мысль. Он знал, что его ожидает в плену, и для себя решил: если умирать, так лучше сразу – без мучений, если не убьют в спину – отстреливаться до конца, оставив для себя последний патрон».

   Бежал Ильгиз, напрягая все свои силы, бежал в никуда, до изнеможения. Пот, смешиваясь с кровью, заливал глаза, перед ним все плыло и кружилось, он спотыкался и падал, а стрельба за спиной усиливалась с каждой секундой, пули со свистом пролетали рядом и, ударяясь в каменистую почву у его ног, с отвратительным визгом отлетали в стороны.  Каждый нерв, каждая клеточка его измотанного тела были переполнены всепоглощающим ужасом надвигающейся смерти.

   Вдруг над его головой на бреющем полете с бешеным ревом пронесся  вертолет.

   «Это Валера! - с радостью пронеслось в голове Ильгиза. – Молодец, Валера, спасибо, не бросил»…

    …В памяти Ильгиза уже был случай,когда ему самому доводилось спасать экипаж подбитого вертолета. Тогда, вовремя проведения операции «Сари-Джой», он на своем вертолете, преодолевая мощное сопротивление душманов, высадил десант и, поднявшись в воздух, вдруг увидел, как подбитый вертолет Ми- 24 упал в непосредственной близости от базы моджахедов. Тут же он увидел, как из горящей машины выскакивают летчики, а к ним, стреляя на ходу, со всех сторон бегут духи. Не раздумывая, Ильгиз тут же бросил свой вертолет им на помощь. Обстановка осложнялась еще и тем, что местность в месте падения вертолета не позволяла ему приземлиться. Рискуя быть сбитым под ожесточенным огнем противника, его вертолет завис над землей в нескольких десятках метров от упавшего вертолета. Тут же дав экипажу команду спасать раненых летчиков, он, бросив штурвал, схватился за автомат и через открытый блистер, прикрывая своих товарищей, вел прицельный огонь по приближающимся к вертолету душманам. К счастью, все закончилось тогда благополучно: экипаж был спасен, вертолет с многочисленными повреждениями вернулся на аэродром, а ему за мужество и героизм, была вручена медаль «За отвагу». 

    …Капитан Попов, работавший в паре с капитаном Шимаевым, летел за ним следом на расстоянии двухсот метров и видел все. Он видел белую струйку дыма от ракеты, видел яркую вспышку в грузовом отсеке вертолета капитана Шимаева, видел, как покинув вертолет, запутался в стропах и погиб под лопастями винта старший лейтенант Щербаков, видел, как выбросился из горящего вертолета капитан Шимаев. Он видел, как, оставляя за собой шлейф черного дыма, упал на землю и взорвался вертолет ведомого, видел он и бегущих к приземлившемуся Шимаеву моджахедов. И Валерий Попов - опытный летчик с семилетним стажем войны в Афганистане, не раздумывая ни минуты,  бросился спасать своего боевого товарища.

   «К бою!», - срывающимся голосом скомандовал он своему экипажу. Тут же заложив вертолет в глубокий вираж,  он развернул его и тот лег на боевой курс.

На сверхмалой высоте, чуть ли не цепляясь колесами за кроны деревьев и камни, вертолет капитана Попова выскочил из-за сопки в нескольких сотнях метров от бегущих к Шимаеву душманов, и ракеты тут же со всей своей мощью и беспощадностью обрушились на их головы. Потом был еще один заход, потом еще…  Несущийся с грохотом над самой землей вертолет, поднявшееся облако непроницаемой пыли и дыма, ракетные залпы, вздыбленная взрывами земля, шквальный огонь душманов по несущемуся над их головами вертолету… все кружилось в  смертельном танце.

 И ошеломленные дерзким маневром бесстрашного летчика, душманы вынуждены были остановиться. А капитан Попов, воспользовавшись замешательством противника, буквально на грани смертельного риска, опустил свой вертолет в пятидесяти метрах от бегущего к нему капитана Шимаева. Тут же трое членов экипажа, вооруженных автоматами, выпрыгнули на землю и стали прикрывать огнем приближающегося к вертолету офицера.

   Спустя минуту, опомнившиеся душманы открыли шквальный огонь по стоящему в ста метрах прямо перед ними вертолету.

 В какой-то момент капитан  Попов вдруг почувствовал распространяющийся по кабине резкий запах керосина.

   «Неужели, топливопровод повредили?..», - со злостью пронеслось в его голове, тут же представив, что может произойти в любую секунду: или заглохнут двигатели, или пожар…

   А гранаты рвались уже совсем рядом, пули и осколки шлепались по обшивке, и казалось, что еще мгновенье - и вертолет будет уничтожен. Нервы у всех были напряжены до предела, а секунды ожидания тянулись нестерпимо долго.

    Наконец, судорожно хватая окровавленным ртом воздух и с трудом переставляя ватные ноги, капитан Шимаев подбежал к вертолету. Его сердце бешено колотилось, иссеченное осколками стекла лицо горело,  а во всем теле после удара вертолетом в позвоночник ощущалась неугасимая тупая боль.

  Борттехник вертолета капитан Гиреев помог обессиленному Ильгизу взобраться в вертолет, а сам, присоединившись к майору Шестакову и прапорщику Кивалову, побежал в направлении упавшей машины, горевшей на пригорке метрах в трехстах от них. В горячке боя, не сообразив, что на вертолете можно туда долететь быстрее, чем добежать, офицеры,  отстреливаясь на ходу, преодолели открытый участок и по склону ложбины стали подниматься на возвышенность.  А вертолет капитана Попова, оторвавшись от земли, сначала сделал по душманам еще один ракетный залп, а затем полетел за ними следом. Летчик маневрировал, бросая машину то вправо, то влево, то уходя вверх, то резко опускаясь вниз, укрываясь за облаком клубящейся вокруг пыли, а пули, несмотря на это, по-прежнему вонзались в обшивку, взрывной волной разорвавшихся рядом гранат машину бросало то в одну сторону, то в другую.

 Правый летчик старший лейтенант Рыжиков, открыв блистер и высунув туда пулемет, стал огнем прикрывать вертолет. Чуть придя в себя, и капитан Шимаев через иллюминатор в грузовой кабине тоже открыл огонь из пулемета. Выстрелы длинными очередями грохотали в кабине глухо и громко, гильзы со звоном  разлетались по металлическому полу, а духи, не смотря на поредевшие их ряды, упорно, наперекор огню, продолжали продвигаться вперед.  От вертолета их отделяли не более пятидесяти метров, пригнувшись, они бежали, падали, затем,  вскакивая, вновь бежали, что-то по-своему крича, размахивая руками и стреляя.  Ильгиз отчетливо видел их бородатые искаженные лица, видел, как получив свою пулю, падали убитые, как при стрельбе  в руках душманов злобно дрожат автоматы, а у некоторых из них, он видел в руках  автоматы с подствольными  гранатометами, и  не мог понять, как до сих пор вертолет не был ними уничтожен, ведь им достаточно было только одного  выстрела.   

   В памяти у него уже был такой необычный случай. Тогда, высадив десант на окраине кишлака в провинции Имам-Сахиб, его вертолет, находясь в готовности прикрыть огнем продвигавшихся по кишлаку пограничников, стал медленно двигаться за ними вслед. Вдруг справа, метрах в двадцати от вертолета, среди глинобитных стен промелькнула фигура человека в черной чалме - в его руках было оружие. Не раздумывая, Ильгиз тут же направил свой вертолет туда. Зависнув метрах в пяти от земли, его вертолет медленно «плыл» над узкими проходами и строениями, разыскивая спрятавшегося душмана. Вдруг какое-то неопределенное чувство опасности заставило его взглянуть влево. Он повернул туда голову, и сквозь открытый блистер  его взгляд тут же  наткнулся на дуло «бура»**  и наполненный ненавистью решительный взгляд того афганца. Лет сорока, одетый в изодранный пиджак, короткие, до щиколоток, полотняные  штаны и в резиновые калоши на босу ногу, он стоял, прислонившись спиной к глинобитной стене,  метрах в пяти от пилотской кабины вертолета и целился Ильгизу прямо в лицо. Несколько секунд они, не моргая, смотрели друг другу в глаза. И не подконтрольное разуму омерзительное ощущение  надвигающейся смерти буквально за доли секунды охватило тогда все его существо.

    В паническом ужасе резко потянув рычаг управления на себя, Ильгиз бросил машину  в сторону и вверх, и только тогда, когда вертолет оказался в стороне от того места, он, вытирая ладонью вспотевший лоб, дрожащим голосом чуть слышно пробормотал: «А я уж подумал, что час мой пробил»... 

   Та бессмысленная и чудовищная, тянувшаяся годами кровопролитная война, выкорчевывала в людях все человеческое, в яростной ненависти они безжалостно убивали друг друга, жгли и разрушали,  души их ожесточались, и что остановило тогда того  афганца от желания нажать на курок, одному только Богу известно. А Ильгиз потом еще долго  не мог забыть те роковые мгновенья и избавиться от навязчиво стоящей  картинки  перед глазами.

    Наконец, группа офицеров добралась до горящей машины. Осмотрев все вокруг и то, что осталось от вертолета, они  пришли к горькому выводу: «Живых членов экипажа в вертолете нет».   

   Не теряя более ни минуты, они, прикрывая друг друга огнем, поднялись в опустившийся рядом с ними вертолет. Тут же рев двигателей усилился и машина, оторвавшись от земли, сначала, словно падающая птица, камнем понеслась с пригорка вниз, прямо на взбиравшихся к ней по склону душманов. Затем, набрав скорость и заложив крутой вираж, вертолет «ввинчиваясь» в небо, резко пошел вверх. А озлобленные духи, пораженные невероятной живучестью вертолета, продолжали стрелять вслед стремительно уносящейся в небо машины.

   Вдруг, просвистев у самого уха и издав неприятный звон, в приборы, прямо  напротив головы капитана Попова, врезалась пуля.

   - Ну, суки, когда же вы уже уйметесь?!! – вырвалось у всегда спокойного и собранного правого летчика, старшего лейтенанта Рыжикова, с взбешенным выражением лица наблюдая  за разлетающимися по кабине осколками стекла.

   - Только бы они и в нас ракету не запустили, -  инстинктивно пригнувшись, хрипло выдавил капитан Попов. Тут же открыв левый блистер, он  сосредоточенным взглядом посмотрел вниз: место боя  стремительно удалялось, уже неслышно было выстрелов, но сверкающие трассы продолжали тянуться к вертолету, свинцовым градом стуча по  обшивке.

   Наконец, войдя в облака, вертолет  оказался в безопасной зоне.

   - Мы возвращаемся,… - с облегчением глубоко вздохнув, подрагивающим от напряжения  голосом сообщил капитан Попов на аэродром.   

   А в грузовой кабине царило полное безмолвие. Прапорщик Кивалов, не в силах преодолеть невыносимый запах керосина, вытекавшего прямо на пол из многочисленных пробоин в бензобаке, высунув голову в блистер, пытался надышаться, а ошеломленный пережитым, капитан Шимаев сидел, прикрыв  голову  руками. Его затуманенные плотным маревом глаза были сфокусированы на одной точке, а разум, не подчиняясь сознанию, был унесен туда, где не было никаких мыслей, только физическое ощущение страшной реальности.          

   Через какое-то время Ильгиз почувствовал на своем плече чью-то крепкую руку. Он поднял голову и тут же встретился с взглядом майора Шестакова, в нем было столько боли и сочувствия, что на глаза Ильгиза навернулись слезы.  Едва шевеля иссеченными стеклом окровавленными губами, он дрожащим голосом произнес:

   - Нет больше моего экипажа,… а ведь я чувствовал... Я чувствовал, что сегодня все этим закончится… 

                                                                       ***

    Летное мастерство, выдержка, хладнокровие и мужество капитана Попова позволило в тот день с честью выйти из критической ситуации. Капитан Шимаев был спасен, все члены экипажа капитана Попова, несмотря на несчетное количество пробоин в вертолете,  вернулись на базу целыми и невредимыми. А несправедливость в оценке совершенных летчиками подвигов, стала заметна тогда, когда Советское правительство решило наградить участников случившегося в тот трагический день. 

   Капитану Попову заслуженно было присвоено высокое звание Героя Советского Союза, а все члены его экипажа, согласно воинским должностям и званиям, были награждены орденами Боевого красного знамени и Красной звезды.

   Члены экипажа капитана Шимаева посмертно были награждены орденами Боевого красного знамени, и лишь сам капитан Шимаев, еще до случившегося в тот день  представленный командованием авиаполка к награждению  орденом «За службу Родине в вооруженных силах», а затем и  к ордену Ленина, остался без наград.

   Много обидных слов выслушал в свой адрес офицер,  он написал кучу   унизительных рапортов и объяснительных. Не одно письмо с просьбой разобраться по справедливости он направил  тем, кто его послал на войну в Афганистан, и лишь последнее письмо, направленное Председателю КГБ СССР Чебрикову перед самым развалом Советского Союза, вынудило командование Пограничных войск еще раз вернуться к тому, что  случилось тогда в афганском небе.

Словно отмахиваясь от назойливой мухи, ему, спустя полтора года после случившегося,  все же выдали орден Боевого красного знамени, но отношение к нему родственников погибших его товарищей и сослуживцев, к которым он был переведен после окончания войны в Афганистане, этот орден изменить уже не смог.

    Не желая более терпеть унижения, Ильгиз Шимаев написал рапорт об увольнении из войск - его не отговаривали… Его вычеркнули из списков офицерского состава Пограничных войск  КГБ СССР в 1991 году в звании - капитан.

   Тот прерванный «Стингером» полет капитана Шимаева в афганском небе явился еще одним ярким проявлением цинизма и жестокости со стороны Советского руководства в отношении воинов, направленных на войну в чужую страну, и высшим проявлением боевых качеств летчика – воздушного аса той, афганской войны.            

2010 год.       

*Несмотря на количество погибших пограничников в Афганской войне (494 человека), генералу армии Матросову, лично руководившему всеми боевыми операциями в Афганистане, было присвоено звание Героя Советского Союза.

**Винтовка английского производства начала ХХ века.

                       КТО МЫ?

    Ранним утром, по выжженной афганским солнцем каменистой дороге, ведущей в скалистые  горы, вслед за боевой машиной пехоты, оставляющей  позади себя непроницаемую тучу клубящейся пыли,  трепеща брезентовым тентом по ветру и с грохотом подпрыгивая на колдобинах, мчался  автомобиль «ГАЗ 66». В тесной кабине справа от водителя, нервно сжимая лежащий на коленях АКС, сидел заместитель начальника десантно-штурмовой группы по политчасти старший лейтенант Владимир Резниченко. В своей машине он вез страшный груз: в кузове на четырех носилках под запылившимися белыми простынями, лежали «двухсотые»*. Там же сидели два солдата, оба с легкими ранениями. После лечения в госпитале они, отслужив свой срок, должны уехать домой – на дембель.

   Машина мчалась навстречу другой машине, выехавшей с территории СССР, чтобы забрать у него убитых и раненных.

   Путь был не длинным  –  километров сорок. Но, не смотря на то, что участок дороги, пролегающий через широкую равнину и каменистое ущелье, контролировался своими, старший лейтенант Резниченко - невысокого роста, с обветренным и черным от загара лицом офицер, уже не в первый раз проезжавший по этой дороге, всем своим нутром ощущал тревогу: горы таили в себе опасность, да и пустынность дороги казалась ему угрожающей.

   Слева, вцепившись в баранку и напряженно вглядываясь в дорогу, сидел ефрейтор Суров – плечистый крепыш с большими глазами и с черными, как смола, кудрями на голове. Почти два года службы у него уже были позади, и он, дослуживая свой срок, в мечтах и  мыслях был уже дома.

   Ехали они молча. Говорить не хотелось. Офицеру не хотелось даже шевелить лежащими на автомате руками, чтобы поправить теснивший солдатский ремень на гимнастерке. Ему хотелось закрыть глаза и забыться, выбросить из головы навязчиво копошившиеся мысли, но они непостижимым образом рождались где-то в глубине  сознания и, разгораясь словно искры,  продолжали обжигать ему сердце.

   Нервно блуждая уставшим взглядом по пустынной равнине, в его памяти вновь и вновь всплывали эпизоды из его афганской жизни. Мелькнула и тут же угасла прощальная минута с женой, сыном,  меленькой дочуркой. Потом он вспомнил, как все начиналось.

    В тот день он находился на одной из пограничных застав своей пограничной комендатуры и к нему на территории, обратился дежурный по заставе:

   - Товарищ старший лейтенант,  вас срочно вызывает к телефону начальник штаба майор Рогов.

   Зайдя в канцелярию, Владимир взял трубку.

   - Товарищ майор, на участке Пограничной комендатуры признаков нарушения Государственной границы не обнаружено, - доложил он.

   - Здравствуйте! – услышал в ответ Владимир.

   - Здравия желаю, товарищ майор.

   - Товарищ старший лейтенант,- заговорил майор после небольшой паузы, - вам надлежит прямо сейчас выехать в расположение комендатуры, собрать необходимые вещи для выполнения спецзадания и сегодня же вечером быть в отряде для инструктажа и получения проездных документов. В 19.00 я жду вас. Вопросы?

   - Нет вопросов, - не в силах собраться с мыслями, ответил в телефонную трубку Владимир.

   Утром следующего дня он уже был на инструктаже в городе Алма-Ата, в управлении Пограничного округа. В этот же день, после того, как военный комендант аэропорта ссадил с самолета Як-40 недовольного пассажира, а его  посадил, Владимир прилетел в киргизский город Ош. Оттуда на машине он несколько часов поднимался в Памирские горы. Там, в пограничной части, вновь  - инструктаж, сдача на хранение всех своих офицерских документов и переодевание в солдатскую форму с погонами строительных частей Советской армии.

   - Миссия Пограничных войск в Афганистане строго засекречена, поэтому никто не должен знать, что ты пограничник, - уже на последнем инструктаже перед отправкой в Афганистан сказал ему начальник политотдела части майор Ищенко. -  Никаких документов и никаких фотографий с собой брать нельзя, единственное, что ты обязан с собой взять, это жетон со своим личным номером.  

  В конце инструктажа майор добавил:

   - Ты, Володя, едешь на войну, где многие тактические  каноны ведения боевых действий не срабатывают. Нас ведь в училище учили чему: тут друг, там враг, так ведь? Все предельно просто и ясно. А там, в Афганистане, все совсем не так: вокруг непонятно – кто. Может даже так случиться, что улыбающийся тебе сегодня пастух или дехканин завтра в засаде будет хладнокровно стрелять в тебя, посылая очередь за очередью и забрасывая тебя гранатами. А послезавтра, если ты жив останешься, он опять  будет в лицо тебе улыбаться и сквозь усы посмеиваться над тобой. И попробуй разобраться: «дух» он, или нет.  Многие офицеры ценой своей жизни познавали, что такое Афганская война. Дай бог, - после продолжительного молчания, в завершение беседы произнес майор, - чтобы тебе, Володя, не пришлось учиться на собственных ошибках, слишком дорого они обходятся. Помни об этом и желаю тебе удачи.  

   На следующий день Владимир вылетел на базу в Афганистан.

   Обычно, когда ему приходилось впервые бывать там, где еще никогда не был, он, открывая для себя что-то новое, всегда ощущал радость от увиденного,  и сейчас, с любопытством глядя в иллюминатор на распластанную внизу чужую страну, он, поражаясь ее неповторимости и многообразию красок, все еще никак не мог в себе ощутить смертельную опасность, которая там ожидает его. Конечно, Владимир - кадровый офицер Пограничных войск, готовил себя к войне. Он много  читал о ней и видел фильмы, много слышал о войне в Афганистане и от своих бывших сослуживцев - офицеров, уже побывавших на ней. Но одно дело - знать о войне  и готовиться к ней, и совсем другое дело - на практике столкнуться со смертью: слышать, как свистят рядом пули,  как, обезумев  от боли, кричат раненные, видеть растерзанных в клочья людей…  Он, еще ни разу не побывавший в сложной боевой обстановке, все еще не мог реально представить, как это бывает трудно офицеру, когда его подчиненные ждут от него решений и спасительных действий в бою, а он при этом сам не защищен ни от страха, ни от пуль, ни от осколков. Более того, снайпер в первую очередь будет выискивать именно его, чтобы в него первого всадить пулю, потому что он офицер.

   Все-таки, как это странно, - думал Владимир, глядя в окно иллюминатора и размышляя о своем ближайшем будущем, - в его стране люди наслаждаются мирной жизнью, а где-то там, внизу, среди тех величественных гор  идет война. Там живут совершенно чужие для нас люди,  и там я должен кого-то из этих людей убивать,… а они могут убить меня. На войне  ведь без потерь не бывает, - с некоторой тревогой в сердце думал он, - кому-то уж точно не повезет, а чем я лучше других?..

    Впервые Владимир увидел Афганистан лет десять назад. Тогда, после восьми суток  езды на поезде с города Николаева и долгой дороги на машинах от города Душанбе к месту срочной службы - Пянджскому пограничному отряду, Владимира помыли в бане, переодели в военную форму с зеленными погонами и уложили спать. А рано утром, после подъема, когда молодые солдаты стали осматриваться на местности: куда же они попали служить, сержант - командир отделения, показывая рукой на речку, что протекала метрах в двухстах от них, сказал:

   - Это река Пяндж, по ней проходит Государственная граница, а за ней, - показывая рукой вдаль, добавил сержант, - Афганистан.

   Владимир вгляделся в то место, куда показал сержант. Там, в голубовато-нежной прозрачности утреннего неба,  возвышались величественные горы, а у подножия гор, словно на ладони, лежала широкая зеленная долина с глинобитными домиками, утопающими в тени тополиных деревьев. Там же, в мареве палящего зноя, маячили темные фигурки людей, загадочных и чужих.

   Владимир смотрел на ту недоступную чужую землю, любовался ее красотой и ощущал какое-то близкое к восторгу волнение.

   «Вот она, граница, вот он, тот чужой мир, далекий и загадочный!»

   Тогда даже во сне не могло Владимиру присниться,  что его последующая жизнь так кардинально изменится, и он, спустя десять лет, окажется в стране, которая его когда-то так глубоко впечатлила.

   …Когда вертолет приземлился, вздымая вокруг себя вихрь песка и пыли, Владимир спрыгнул с трапа и, делая первые шаги по земле Афганистана, с любопытством огляделся: это была широкая, изумрудного цвета долина, метрах в пятистах от места посадки вертолета, у не широкой речушки,  раскинулись палатки военной базы.  С противоположной стороны, у подножия живописных гор, купаясь в ярких лучах утреннего солнца, среди густой зелени деревьев теснились глинобитные домики афганцев, а правее, метрах в трехстах от кишлака, паслась огромная отара овец.

   Все это было так похоже на то, что Владимир видел десять лет назад, что  глядя на это великолепие, ему как-то не очень-то даже хотелось верить в то, что враг уже где-то совсем рядом. Но, еще не успев насладиться радостью от увиденного им живописного пейзажа,  как откуда-то со стороны гор сначала послышались какие-то хлопки, а потом небо вспорол душераздирающий шорох. Тут же, метрах в пятидесяти от машины, к которой он подошел, вместе с оглушительной силы взрывом в небо взметнулся в клубах дыма огонь. Спустя мгновенье он слился с новыми взрывами.

    Еще не понимая, что произошло, Владимир несколько мгновений, словно загипнотизированный, удивленно смотрел на происходящее, затем вдруг какая-то страшная сила больно ткнув в спину, подбросила его в воздух, и он, пролетев несколько метров, всем телом рухнул на землю, тут же услышав рядом с собой свист пролетающих мимо осколков. 

   Владимир с самого начала понимал, что не к теще на блины едет и настраивал себя на самое худшее, но чтобы вот так?!  То, что сейчас с ним происходило, было так неожиданно и страшно, что, находясь в каком-то отупении, лишившись возможности управлять собой  и что-то предпринимать,  почувствовал, будто  окунулся в какой-то невероятный кошмарный сон. Огненный, грохочущий и воющий осколками ураган продолжался больше минуты, и только тогда, когда наступила тишина, Владимир поднял голову и увидел рядом с собой трех солдат. Они были, так же как и он, присыпаны песком и гравием,  метрах в двадцати от него, дыша жаром и чадя, полыхало то, что осталось от машины «ГАЗ-66», а вертолет, чудом успевший взлететь, стремительно удалялся в противоположную от кишлака сторону, быстро превращаясь в маленькую жужжащую точку. 

   - Шумно, однако, «духи» отметили твой приезд, -  глухо, сквозь зубы пошутил  командир десантно-штурмовой группы майор Макаров, когда Владимир доложил ему о прибытии на должность его заместителя по политчасти, -  это просто счастье твое, что духовские снаряды немного в сторону легли. 

   Владимир и сам понимал, что он сегодня родился второй раз. А еще, кошмарное дыхание смерти с первых минут пребывания на афганской земле, заставило его  взглянуть на жизнь по-новому. Теперь уже и он мог с обжигающей сердце болью сказать: да, война – это очень страшно. 

   Уже через несколько дней после прибытия на афганскую землю, Владимир принимал участие в боевой операции. Поднявшись высоко в горы и блокировав вытянувшийся вдоль небольшой речушки кишлак, где, по данным разведки, укрывалась группа моджахедов, он в составе группы пограничников ждал команды к дальнейшим действиям. И в этот момент откуда-то издалека сначала послышался приближающийся клокочущий гул, а затем над ним с грохотом пролетело звено боевых вертолетов. Развернувшись в нескольких сотнях метров от кишлака, они легли на боевой курс и тут же огненно-дымные стрелы НУРСов понеслись в его сторону. Потом был второй боевой заход, потом  третий…

      - Там же ведь старики, женщины, дети… -  произнес он тогда сдавленным голосом, обращаясь не то к себе, не то к стоящим рядом с ним  офицерам, но его слова утонули в безмолвном молчании. Нет, глядя на то, как клокочущими всполохами рвется там земля, и как выскакивают из кишлака, ища спасения, обезумевшие от страха люди, он, осознавая их обреченность, не рвал свое сердце и не бился в истерике - не мог он, офицер, показывать свою душевную слабость перед другими офицерами и подчиненными. Но нежелание разбираться, где враги, а где простые крестьяне с их семьями, женами и детьми, потрясло тогда Владимира. Он смотрел на происходящее и не мог поверить своим глазам.

    А когда плотная завеса дыма и пыли над тем местом, куда был нанесен массированный авиаудар, развеялась и десантно-штурмовая группа вошла в то, что раньше называлось кишлаком, Владимир застыл в ужасе: ощущение нереальности было таким, что ему стало трудно дышать. Метрах в двадцати от него, у обвалившейся стены, лежал присыпанный опаленной каменной крошкой старик, из его груди торчал окровавленный обломок ребра, запрокинув свою седую голову, он пускал изо рта кровавую пену и бился в агонии. Тут же рядом с ним лежала девочка лет десяти, из ее разорванного живота, вывалившись на землю, валялось синюшно-кровавое месиво. А вдали, среди искореженных стен, языков пламени, черных скелетов обуглившихся деревьев, пепла и бесформенных  комков обгорелого человеческого мяса, с отрешенным взглядом  бродила молодая женщина с оторванной по локоть рукой, из ее раны, словно из крана, хлестала кровь. В неподвижном жарком воздухе над руинами разгромленного кишлака висел удушливый смрад тротила, гари, крови и фекалий, а тишину то и дело  разрывали доносившиеся откуда-то из развалин глухие  вопли искалеченных бомбежкой людей. И странным было даже то, что в этом аду кто-то  еще оставался жив.

…Благополучно проехав километров двенадцать по пустыне,  они  выбрались на разбитую до предела грунтовую дорогу. На ее поверхности то и дело бросались в глаза воронки от фугасов и мин, а на обочине валялись черные от копоти искореженные автомашины. Слева, метрах в десяти от дороги высилась покрытая клочками иссушенной зноем травы гора. Вдали на ее склонах паслась большая отара овец, и несколько пастухов с длинными палками в руках лениво передвигались вместе с нею.  А справа, метрах в тридцати от дороги, врезавшись под крутым откосом в землю, катила свои воды почти красного цвета от глины мутная река, она местами круто изгибалась и, поблескивая на солнце, исчезала в скалистых горах. 

   Несмотря на то, что возможность подорваться на мине или попасть в засаду на этом участке дороги всегда была предельно реальной, Владимир, уже неоднократно  проезжавший по этому участку дороги, еще никогда ранее не испытывал такого острого ощущения  приближающейся опасности, как сейчас. Он пытался гнать от себя нехорошие предчувствия, но его сердце  бешено колотилось, а какое-то внутренне напряжение и щемящий звон тревоги в душе настойчиво подсказывали ему, что сегодня с ним может случиться что-то страшное. 

    Беспокойно заворочавшись на сиденье, Владимир, обращаясь к водителю с напряженной тревогой в голосе,  приказал:

    - Постарайся ехать точно по колее впереди идущей БМП и держись от нее подальше!

   Ефрейтор Суров, тоже ощутив нарастающую в душе опасность, сбавив скорость и вцепившись напряженно-сосредоточенным взглядом в дорогу, стремился повторять буквально все зигзаги впереди идущей машины, а его гимнастерка на спине стала буквально мокрой от пота.

   Нервное напряжение нарастало с каждой минутой.

    Достав из кармана измятую пачку сигарет «Памир», Владимир, открыв окно, закурил.  Но за кабиной дул боковой порывистый ветер, ему в лицо то и дело швыряло песком, и он, тут же ощутив неприятный скрип песка на зубах, плюнув в окно и швырнув туда же свой окурок, вновь торопливо  поднял стекло. Потянувшись рукой к фляге, он открыл ее и, сделав несколько глотков теплой, воняющей хлоркой, воды,  пытаясь унять свое напряжение, скривившись, громко проронил:

   - Эх, холодной минералочки бы сейчас…

   - Да, минералочка – это хорошо… - не отрывая своего напряженного взгляда от дороги, отозвался Суров, и тут же со злой веселостью в голосе, он добавил: -  а еще лучше было бы сейчас чего-нибудь успокоительного хлебнуть.  

   Владимир не ответил. Некоторое время в кабине вновь висело напряженное молчание.  

   - Товарищ старший лейтенант, -  тоже пытаясь унять свое волнение  с помощью разговора,  обратился  Суров к офицеру, заговорив с ним о наболевшем, - Вы не слышали, когда нас на дембель собираются отправлять?

   - Почему же не слышал, - Владимир натянуто улыбнулся, - слышал: как только, так сразу…

   - Ну, это понятно, - тоже нервно улыбнувшись, протянул ефрейтор. – А если точнее?..

   - А если точнее, то ты и сам прекрасно знаешь, что пока замену вам не пришлют, о вашем  дембеле не может быть и речи.

   - Знать-то я знаю, - скривившись, протянул Суров, - только домой уже  ужас как хочется… Я на эти афганские горы уже спокойно смотреть не могу.

   - А ты и не смотри. Вон,  - Владимир взглядом указал солдату на дорогу, - смотри лучше  под колеса – живее будешь…

   - Да уж хотелось бы до дембеля дожить… - Зло усмехнувшись, Суров сквозь стиснутые зубы, продолжил. - За год, что я тут, выполняя интернациональный «долг», помогал духам  коммунизм строить, я уже двенадцать пацанов  домой в цинке отправил…  А ради чего они тут жизни свои отдали, а, товарищ старший лейтенант?  Неужели кто-то и впрямь надеется на то, что в этой нищей феодальной стране можно что-то построить?

   Около минуты Владимир сидел молча, силясь что-то ответить, но ничего стоящего на ум ему не приходило. Наконец, поморщившись, он неопределенно  произнес:

   - Ну, раз помогаем, значит, кто-то на это надеется…

   - А вы, товарищ старший лейтенант,  как сами считаете? – оторвав взгляд от дороги, Суров в ожидании ответа  с интересом посмотрел Владимиру в лицо.

   - А я, Суров, офицер и коммунист, поэтому я обязан думать так, как мне это приказывает наша партия и правительство.

   - Понятно, - после напряженной работы мысли,  ехидно хмыкнул ефрейтор,  -      «Демократический централизм!»…

   - Вот именно, Суров,  - улыбнулся в ответ Владимир, удивившись при этом глубоким познаниям солдата в области партийного и комсомольского строительства.      

   Будучи заместителем командира ДШМГ** по политчасти, он, конечно же, не мог себе позволить ответить солдату иначе: он должен был говорить ему о долге, о чести, о Родине, хотя сам, окунувшись в жестокую реальность афганской войны,  уже давно  стал понимать, что он здесь не Родину-мать защищает. И о так называемой интернациональной «помощи»  в его идейной голове бередили точно такие  же нехорошие мысли, что и у его подчиненного - ефрейтора Сурова.

   А перемена в его сознании произошла тогда, когда он, насмотревшись на быт и нравы местного населения, стал осмысливать происходящее. Он ясно и отчетливо понял, что в этом чужом ему враждебном мире, где даже от ребенка можно ожидать смертельной опасности, - нет ни друзей, ни союзников.  Каждый  камень в горах, каждый дом в этой забытой богом стране представлял угрозу для его жизни. Нет, совсем не такой ему представлялась страна, которой он, ценой своей жизни должен был бы помочь построить социализм.  

   Некоторое время они ехали молча.

   - Товарищ старший лейтенант, - отрывая офицера от своих мыслей, вновь заговорил Суров, покосившись глазами в его сторону, -  а как вы думаете, стоит ли  мне подругу  о дембеле предупреждать? Может, мне лучше внезапно к ней нагрянуть, а?

   - А ты что же, не доверяешь ей? – улыбнувшись, Владимир в упор посмотрел в лицо Сурову.

   - Ну, вы же знаете поговорку, товарищ старший лейтенант: «Доверяй, но проверяй»… Вон Сане Чурикову подруга писала, что любит, он ее все  «Зайкой» ласково называл, а неделю назад ему брат письмо прислал и сообщил, что она за кого-то замуж выходит… - Несколько мгновений ефрейтор молчал, затем, поморщившись, он со злостью в голосе, продолжил: -  Теперь он этой гниде даже сказать не сможет то,  что о ней думал… А для нее Санина смерть, наверное, и к лучшему…  А, товарищ старший лейтенант?

    - Я не знаю, Суров… - не в силах подобрать подходящие слова для ответа,  после небольшой паузы задумчиво отозвался Владимир. - Женщины - это такие непредсказуемые создания, что от них  чего угодно ожидать можно…

   В кабине вновь повисла молчаливая пауза, но наболевшая тема о Сане Чурикове теперь уже не хотела отпускать ефрейтора. Он, искоса взглянув в сторону офицера, вновь горячо заговорил:

    - Представляете, товарищ старший лейтенант, Саня еще вчера, перед боевой операцией,  нам всем говорил,  что он везучий, что ему еще в детстве какая-то цыганка  сказала, что он будет жить долго и счастливо… Он  искренне верил, что его здесь ни за что не убьют… Представляете, товарищ старший лейтенант,  - пытаясь сглотнуть ком в горле, Суров нервным взглядом вновь посмотрел офицеру в лицо, -  Саня  вчера еще разговаривал со мной и смеялся, а сегодня…

   Договорить ефрейтор не успел.

   Как только БМП сравнялась с выпасавшейся на склоне горы отарой коз и овец, из-под ее днища вырвался  столб яркого огня, и машина, словно спичечный коробок, взлетев в воздух и заваливаясь на бок, гулко ухнула. Тут же из люков машины взметнулся столб яркого пламени и повалил густой черный дым.

   В ту же секунду  из-под  широких одежд мирно пасущих на склоне горы скот пастухов появились автоматы, и, сначала метрах в десяти, прямо перед их машиной, заплясали фонтанчики пыли,  а потом  что-то громкими металлическими шлепками ударилось в кабину. 

   - Ох, еб…! –  невольно вжавшись в сиденье, истошно закричал ефрейтор Суров.

   Внутри у Владимира тоже от страха похолодело. «Засада!», -  пронеслось у него в голове.

   - Останови машину! – тут же закричал он Сурову, лихорадочно соображая, как ему действовать в сложившейся обстановке. Останавливаться и вступать в бой с «духами» на открытой местности, конечно же, было нельзя, но и движение вперед было невозможно: слева – гора, справа – глубокий обрыв и река, а спереди - взорванная БМП перекрыла собой дорогу. 

   Суров, выкатив от страха глаза, матерясь и отчаянно давя ногой на педаль тормоза, пытался  остановить машину, но она все еще неудержимо двигалась вперед, а пули беспрерывно колотились по  кабине, даже на мгновение не давая Владимиру возможности передохнуть от страха надвигающейся смерти и оглядеться. 

   Вдруг со стороны водителя, разлетаясь кровавыми брызгами по кабине, громко хлопнуло стекло. Суров, схватившись руками за голову, истошно закричал от боли, а машина, потеряв управление, страшно подпрыгивая на ухабах, обреченно покатилась к обрыву. В панической горячности Владимир схватился за дверную ручку и, вываливаясь из кабины, закричал:

   - Всем из машины!

    Больно ударившись при падении  автоматом, Владимир покатился по каменистому склону обочины дороги, и тут вдруг у него за спиной громко рвануло. Подхватив словно пушинку,  Владимира  отбросило воздушной волной еще дальше. Вдыхая на лету удушливый бензиновый жар, он успел подумать: «попало в бензобак».

   Упав плашмя на землю, он тут же услышал, как в метре от него  что-то громко плюхнулось. Бросив быстрый взгляд на упавшее рядом, Владимира  замутило: это была голова и одетая в военную гимнастерку часть туловища рядового Сергиенко, ехавшего в кузове. Его застывшие стеклянные глаза на изуродованном  болью лице были открыты.

   С ужасом отшатнувшись в сторону, Владимир  вскочил на ноги и суматошными перебежками, стараясь найти укрытие,  бросился к обрыву. Но через мгновенье прозвучавшие сзади выстрелы и просвистевшие рядом с ним пули заставили его упасть на землю. Перекатившись по земле и остановившись у небольшого бугорка,  Владимир бросил быстрый взгляд туда, откуда был слышен треск автоматных очередей, и сквозь полыхающий огонь и черный дым, исходивший от лежащей вверх колесами машины,  он разглядел спускавшихся  к нему по сопке людей. Их было пятеро, они стреляли в него на ходу. Пули свистели над головой, ударялись в землю рядом, и Владимир понял, что он тоже должен стрелять в них, что он должен этих людей убить.

   Сердце колотилось, в голове звенело. Не чувствуя рук, он сдернул предохранительную скобу автомата до упора вниз, оттянул затвор, и указательный палец лег на курок. Тут же сухим плевком вылетели из автомата две пули и, впереди бегущая неуклюжая фигура, подминая под себя оружие, с разгону ткнулась головой в землю. Прицелившись, Владимир выстрелил в другого душмана, который, что-то по-своему крича, держал перед собой плюющийся огнем автомат.  Тот тоже ткнулся лицом в камни и замер. Остальные трое, пытаясь рассредоточиться, стали разбегаться по сторонам, но прежде, чем они успели спрятаться за камнями, Владимир успел сделать еще одну короткую очередь, и еще один душман, споткнувшись, упал.

   Что, не ожидали?.. - сквозь зубы процедил Владимир.

   Пытаясь оценить обстановку, он бросил мгновенный взгляд вокруг себя, и то, что он увидел справа, заставило его содрогнуться: вниз по косогору, пытаясь зайти к нему с тыла, бежало человек десять.

   «Хотят взять живьем!» -  с обжигающим сердце страхом тут же пронеслось в голове. 

   В его памяти были еще совсем свежи события вчерашнего дня. Тогда, преследуя бандгруппу, которая скрытно пыталась совершить нападение на колонну с войсками, двигавшуюся из СССР в  направлении города Файзабад, ДШМГ в течение часа вела с ней бой, а когда он прекратился, и личный состав стал прочесывать кишлак, в котором  укрылись оставшиеся в живых душманы, за дувалом одного из домов, в луже с нечистотами, были обнаружены два трупа. По спущенным армейским брюкам и валяющимся рядом с ними гимнастеркам, было видно, что это - советские солдаты. Их половые органы были отрезаны, а содранная с пояса до шеи кожа, обнажив внутренности и белеющие ребра, была собрана бантиком над их головами и связана веревкой. По трупам, наслаждаясь пиршеством,  омерзительно переливаясь ярко-сине-зеленным цветом, ползали жирные, пропитанные трупным ядом,  мухи.

    После увиденного ощущение ужаса долго не покидало Владимира. Не  в силах заснуть, перед его глазами почти всю ночь стояли изуродованные тела солдат, и сейчас, с особой остротой осознавая опасность оказаться в плену, он, ища спасение,  еще раз бросил оценивающий взгляд по сторонам. Справа и слева вдоль дороги валялись только небольшие булыжники, скатившиеся с горы, а метрах в двадцати пяти слева от себя Владимир увидел торчащий из земли огромный камень,  там, укрывшись за ним, у него могла бы быть возможность  держать под прицелом спрятавшихся за камнями на сопке слева и двигающихся в его направлении вдоль обрыва справа  душманов. Он понимал, что бежать к тому камню по открытой местности равносильно самоубийству, но, не поменяв эту позицию, шансов уцелеть или не попасть в плен у него  оставалось еще меньше. Не раздумывая, он решительно вскочил на ноги и стремительным броском, огрызаясь огнем на ходу, метнулся к камню. Тут же, высекая на каменистой земле искры, перед его ногами ударили пули. 

«Только не плен… только не плен…», - не обращая на это внимания,  пульсировала в его голове единственная мысль.

   Достигнув цели, Владимир с разгону шмякнулся на землю, и тут же, высунувшись из-за камня, взял под прицел одного из душманов, бежавших к нему справа. Выстрелы прозвучали, когда дух был уже совсем рядом, метрах в пятнадцати от Владимира. Он видел, как  на бородатом, искаженном свирепой яростью лице афганца, вдруг застыла гримаса смерти. Нелепо взмахнув руками, он плашмя упал на землю. Остальные духи, отставшие от первого афганца метров на десять, рассыпавшись, залегли. Тут же перекрестный шквал огня обрушился на Владимира. Пули, ударяясь о камень, с отвратительным визгом отлетали в стороны, разбрасывая вокруг него крошку и пыль. 

   Уткнувшись лицом в землю и сжавшись, Владимир лихорадочно пытался сообразить, что делать. Не ко времени, в его голове то и дело  проносились образы жены, сына, дочери… А пули, оставляя на камне белые отметины, все продолжали остервенело стучать по его укрытию, вспахивать рядом с ним землю и, брызгая крошкой, с рикошетным стоном отлетали в разные стороны буквально в сантиметре от его головы.

   В какой-то момент  шею что-то больно обожгло. В горячности не обращая на это внимания, он, смахнув с шеи боль рукой, заставил себя выглянуть из-за камня. Правее, метрах в тридцати от него,  под прикрытием огня несколько «духов» бежали к нему, вновь желая взять его живьем.

   Вскинув автомат,Владимир, пытаясь произвести, доведенную до автоматизма  короткую очередь в два патрона, вдруг услышал одиночный выстрел, один из духов упал, сраженный наповал, а вместе с этим в его голове пролетела устрашающая мысль о том, что в магазине закончились патроны. Духи были уже совсем рядом, времени на замену магазина у него не было, и он, в горячности выхватив из кобуры свой пистолет, стал стрелять из него в быстро приближающихся  к нему душманов.

   Задыхаясь от ненависти, он вслух считал каждый выстрел: «Раз,… два,… три»…  Последняя, восьмая пуля, должна была быть для него. И он уже готовился к смерти, как вдруг  откуда-то издалека донесся приближающийся  гул.

   «Это БМП», -  мелькнула в голове Владимира радостная мысль.

   Услышали звук приближающейся боевой машины и духи. Что-то громко закричав, они сначала кинулись назад, затем, отходя и отстреливаясь на ходу, стали торопливо подниматься по склону горы вверх. А Владимир, заменив в автомате пустой магазин на полный, выскочил из своего укрытия и, дрожа от накопившейся в душе ярости, продолжал неистово стрелять им вдогонку: его автомат, глухо стуча, очередь за очередью выбрасывал из себя смертельный груз. Он видел, как выронив из рук автомат, покатился по склону горы вниз один душман, за ним, всплеснув руками, покатился второй, потом третий…

   Идя вслед за отступавшими духами и стреляя на ходу, Владимир  в какой-то момент увидел справа, метрах в десяти от себя, лежащего душмана и, поведя автоматом в его сторону, остановился.  Это был афганец лет тридцати, он лежал неподвижно на левом боку, зажав в кулаке клок вырванной сухой травы. Другой, крепкого сложения афганец, лежал метрах в пяти от него на спине, неестественно подвернув под себя левую руку и закинув назад залитую кровью лысую голову. Его черная чалма лежала в метре от головы, а рядом с ним лежал украшенный бисером автомат Калашникова китайского производства. Чуть дальше, метрах в десяти от него, прислонившись спиной к огромному камню, полулежал третий. Он, борясь с болью, рукой ощупывал рану на животе, откуда, расплываясь по одежде темной краснотой, текла кровь. Рядом с ним лежал автомат. Не раздумывая, Владимир тут же направился к нему.

   Услышав приближающиеся к себе шаги, афганец поднял голову, и Владимир отчетливо увидел его погасшие, уже почти мертвые глаза, а в них было столько неприкрытой ненависти и злобы, что, казалось, была бы у него такая возможность, он бы мертвой хваткой вцепился бы ему в горло. А еще, вглядываясь  напряженно-сосредоточенным взглядом в лицо афганца, Владимир вдруг увидел в нем знакомые  черты.

   Ну, конечно же, это было то худое и скуластое лицо афганца, одетого в телогрейку с многочисленными заплатами и серую тюбетейку,  которому он несколько раз привозил консервы и хлеб.

    Впервые Владимир увидел его, когда колонна, в которой он ехал, проезжала мимо одинокого глинобитного строения. Высокий худой мужчина с выцветшими глазами, одетый в лохмотья и босой, стоял тогда на обочине вдавленной в землю колеи, а рядом с ним стояли две, в немыслимом рванье, девочки лет шести и двенадцати. Их вид был так жалок, что после этого Владимир несколько раз, зная о том, что будет проезжать мимо, брал в столовой  несколько буханок хлеба, и, остановив БМП у дома этого афганца, передавал ему эти продукты. Раз как-то Владимир даже к нему в дом зашел, когда, остановившись, не увидел его рядом с домом.  Тогда, согнувшись, он через дыру, завешанную тряпкой, вошел в маленькое, похожее на конуру глинобитное помещение. В нем было совсем темно:  сквозь маленькое, без стекла и тоже завешенное тряпкой окошко, сочился тусклый свет, выхватывая из мрака какую-то выложенную из груды камней высокую лежанку под потолком. Там, удивленно уставившись на него, лежала одетая в лохмотья, явно не молодая женщина. Ее слипшиеся волосы сосульками свисали на изрытое морщинами  черное  лицо. Рядом с ней, на войлоке, сидели две ее дочери. У подножия этого сооружения, на полу на корточках сидел тот афганец и, чуть слышно шевеля губами, молился. Вокруг было пусто, и стоял такой смрадный воздух, что Владимир, прервав дыхание, положил рядом с ним пакет с продуктами, и тут же поторопился к выходу. И в какой-то момент его взгляд вдруг зацепился за небольшой кусок фанеры, висевший справа от двери на глинобитной стене. На нем, черным углем и красной глиной детской рукой были изображены драматические события: из летевших в небе вертолетов с пятиконечными красными звездами на фюзеляжах вылетали ракеты, они падали на кишлак, а внизу, на земле, среди взрывов, руин и огня, лежали, раскинув руки и ноги, убитые люди. Там же, среди людей, огня и развалин, лежали убитые животные. Чуть дальше, со стороны гор,  несколько человек стреляли из автоматов, и пули, пунктирными линиями вонзались в падающий на землю, объятый пламенем  советский вертолет.

   Увиденная детскими глазами война, по своей выразительности и эмоциональности была так глубоко отображена на рисунке, что невольно в голове Владимира сначала всплыли его детские рисунки о войне, а потом в голове появились уже глубоко сидевшие в душе картины  художников, писавших о войне советского народа с немецкими оккупантами. И первой картиной, которая тогда всплыла в его памяти, была картина  Пластова «Фашист пролетел».

   «Нет, нет!!! – протестуя против такого сравнения, отчаянно завопил тогда внутренний голос, - мы не фашисты, мы пришли сюда помогать!» Но тут же, против его воли, перед его мысленным взором в голову вползала и другая картинка: безумная женщина с оторваной рукой, бродящая по разгромленному кишлаку, старик с торчащим из груди ребром, мертвая девочка, с вывороченными кишками… 

    И в картине известного советского художника, и в висевшем на стене детском рисунке, отображавшим то, что творится в душе у афганского ребенка, было изображено одно и то же: жестокость войны и  протест против надругательства над своей родной землей.

   После этого Владимир еще несколько раз останавливался возле этого дома и, передавая его хозяину продукты, подарил старшей девочке тетрадь и цветные карандаши.

   «Как же так,- пронеслось в голове Владимира, подходя к знакомому афганцу, - тот человек, который вызывал в нем столько сострадания и жалости к себе,  которому он, стараясь хоть как-то облегчить его существование, привозил продукты, сейчас смотрит на него  взглядом,  излучающим ненависть и презрение».

    - Это я, я… - отчаянно ударяя себя кулаком в грудь, закричал, подходя к афганцу Владимир, полагая,  что тот не узнал его и пытаясь таким способом ему напомнить  о себе. - Неужели ты забыл?..

   На лице афганца, перекошенного от боли, скользнула бледная усмешка, говорившая о том, что он узнал Владимира, а вместе с той усмешкой на его лице неизменным оставалось  выражение ненависти. Совершенно не смутившись неожиданностью встречи, он, что-то по своему бормоча, потянулся рукой к автомату. Владимир видел, с каким трудом ему даются движения, как он, превозмогая боль, поднял одной рукой автомат. Казалось, еще мгновение, и его автоматные пули изрешетят ему грудь.

   - Брось автомат! – запалено дыша, закричал Владимир и почувствовал, как воздух от вдоха кончился.

   Выстрелы прозвучали почти одновременно. Владимир увидел, как длинная очередь задрала вверх ствол вражеского автомата, и он услышал рядом с собой свист пуль, афганец свиста пуль не услышал – все пули, вылетевшие из автомата Владимира, легли точно в цель.

    Потрясенный, он еще некоторое время отрешенными глазами смотрел прямо перед собой, не замечая ни поникшего головой афганца, ни уходящих в горы и продолжавших стрелять в него душманов, ни раны на шее, откуда, смешиваясь с потом, текла из рассеченной острым осколком камня кровь…  

    Владимир уже знал, что особую ненависть  к «шурави», испытывают  дехкане и пастухи:  их близкие родственники зачастую были убиты или искалечены, их жилища были превращены в руины а храмы осквернены. Оторванные войной от земли и лишенные последнего куска хлеба, эти, озлобленные нищетой, люди, теперь готовы были убивать каждого, кто с оружием в руках пришел на их землю. Владимир  знал, что в этой стране его ненавидят, но чтобы до такой степени?!..

   Через минуту опомнившись, он достал из кармана сигареты, закурил и, волоча по земле свой автомат, стал спускаться с горы вниз.

    Слева, сквозь дымное багровое зарево, исходившее от догоравшей БМП, громко гудя, подъезжала выехавшая ему навстречу другая боевая машина пехоты. За ней, в огромном облаке пыли, двигалась машина «Газ-66».  А прямо перед ним, у обрыва, догорала его машина. Там, метрах в десяти от нее, на спине, безжизненно раскинув руки и ноги,  неподвижно лежал ефрейтор Суров, вся кожа с его лица была полностью содранной, обнажив его зубы и глаза. Чуть дальше, рядом с частью оторванного тела рядового Сергиенко, в неестественно скрюченной позе лежали еще три трупа в солдатской форме. Один из них, рядовой Зубов, без левой руки и огромным кровавым пятном на груди, лежал лицом вверх, и отблески пламени от горевшей рядом с ним машины падали на его  совсем еще юное лицо, и даже мертвое, оно выражало усталость и боль.

   Подходя, Владимиру стало трудно дышать: ощущение своей вины, ноющей боли в сердце и какой-то непроглядной тупости стиснули ему горло. Чего-то он не мог постигнуть, чего-то очень важного, и то, что он сейчас видел перед собой, казалось ему какой-то чудовищной неправдой. В какой-то момент он вдруг почувствовал,  как содержимое желудка быстро и неудержимо подкатывается к горлу.  Отшатнувшись в сторону, Владимир упал на колени, его рвало, он давился, рычал, слезы беспомощности, злости и обиды непроизвольно текли по его щекам - ему еще никогда в жизни не было так плохо. А в голове, навязчиво копошась, вертелась единственная мысль: «Зачем мы здесь?».

                                                              ***

   Имперские амбиции Советского Союза и желание  насадить коммунистическую тиранию во всем мире привели в десятилетней Афганской войне  к немыслимым человеческим жертвам: Советский Союз потерял свыше пятнадцати тысяч человек и свыше пятидесяти трех тысяч человек  были ранены.  

   Бессмысленная война с даром пролитой кровью Советских солдат и офицеров, искренне веривших в то, что они несут афганскому народу счастливую жизнь, не только приблизила крах  коммунистического Советского режима, но и поломала судьбу афганского народа. После той бойни эта многострадальная страна до сих пор не может восстановить былую,  практически полностью разрушенную экономику.  Оказав  «интернациональную помощь» афганскому народу в строительстве социализма, «великий» Советский Союз, уходя, оставил после себя более трех миллионов убитых мирных жителей и несчетное количество покалеченных афганцев,  девяти миллионам беженцев до сих пор некуда возвращаться – дома их разрушены.

   Так, кем же мы там были на самом деле?..

1997год.

*Груз «200» - военный термин, обозначающий убитого солдата.

** ДШМГ – Десантно-штурмовая маневренная группа.