Солнце любви [Инна Валентиновна Булгакова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Булгакова Инна Солнце любви


Смерть и Время царят на земле,

Ты владыками их не зови;

Все, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь солнце Любви.

Владимир Соловьёв

1

Недвижная духота июльского вечера внезапно взорвалась огненным столпом — под таким символическим знаком состоялось их знакомство.

Петр Романович вышел на галерейку — своеобразный общий балкон для жильцов последнего четвертого этажа, — услышал сбоку, справа, возглас: «Вот это скорость!», увидел мчавшийся по параллельному переулку — в тупик! — черный автомобиль. В следующие секунды все кончилось: автомобиль врезался в краснокирпичную стену старинной крепчайшей кладки и после громоподобного удара, после молниеносной паузы превратился в пылающий факел, из сердцевины которого вознесся нечеловеческий вой.

- Господи! — закричал Петр Романович. — Водитель не знал про тупик!

Тот же незнакомый голос возразил:

- Стена видна издали, успел бы затормозить… Самоубийство?

- Может, спасался от погони?

Может, и так, но в обозримом пространстве других машин не было видно, лишь пешеходы сбегались к задней стене некоей иностранной фирмы, словно насекомые на огонь; везде распахнулись окна, проявились лица, завизжала милицейская сирена; и дальнейший разговор двоих свидетелей на галерейке происходил на растревоженном фоне знаменитого на весь мир московского пятачка — между Никитской и Садовым, в районе Патриарших прудов.

Петр Романович, захваченный зрелищем, мельком взглянул поверх низенького железного парапетика, разделяющего галерейку на соседские секторы, и как-то содрогнулся душевно: юная красавица, приоткрыв алый рот, следила за происходящим. Поистине ренессансный образ — тяжелая чаща рыжих волос, влажная розово-смуглая кожа, глаза голубые, точнее — бирюзовые, ноги босые, обнаженные руки вцепились в перильца, обольстительное тело в белом хитоне (банном халате, но слова слагались в античном стиле), словом, из волн Боттичелли, то есть прямо из ванны…

- Вы откуда здесь?

- Что? — И она обратила внимание на стоявшего рядом мужчину, и словно смутилась. — Я здесь живу.

- Простите, это квартира моего дяди.

- Да? Ну так я у него снимаю, со вчерашнего дня. Смотрите, пожарники приехали!

Евгений Алексеевич Острогорский, родной дядя Петра по отцу, жил с семьей поблизости на бульваре, в квартире тестя. Известный в криминальных кругах адвокат, безусловно процветающий («Плутократов защищающий», — обличал зятя старорежимный дед, сбежавший из «международного Вавилона» на лоно природы, на дачу), в деньгах не нуждался, и жилье в Копьевском переулке служило студенческой берлогой для адвокатского недоросля.

- Вы студентка? — Как ни захвачен был Петр Романович громом катастрофы, соседка задела его не меньше, но по-другому, конечно.

- Еще нет, но собираюсь.

- Подружка Ипполита?

- Кто это?

- Как ни странно, мой двоюродный брат.

- Почему «странно»?

- В сыновья годится, в этом году только восемнадцать исполнится.

- А мне двадцать уже.

- А мне тридцать четыре. Петр Романович. — Он учтиво поклонился.

- Варвара Юрьевна. — Девушка присела в глубоком «придворном» реверансе; движения ее и жесты были столь же совершенны, как и внешность.

«Неужели?.. — промелькнуло вспышкой раздражение. — Неужели это дорогая игрушка для дядюшки? До сих пор таких отклонений от семейной стези за ним не наблюдалось…» По привычке анализировать каждый свой душевный «изгиб», Петр Романович тотчас отметил: «Гнусно и глупо завидую!» — и хотел было благоразумно ретироваться, но красавица воскликнула нервно:

- Не представляю!

- Что?

- Как это возможно? Через секунды ты умрешь… по своей воле!

- Пьяный, должно быть, или наркоман.

- Случается, и нормальные… Я б, наверное, не смогла.

- Правильно, здоровая реакция.

- Вы доктор, да?

- Преподаватель.

- В школе? А по какому?

- Не в школе. По такому: философия.

- Ничего себе! Вы бы смогли добровольно умереть?

- Ни при каких условиях.

- Ой, не зарекайтесь, иногда жить страшно.

- Вам? — Он с новым любопытством вгляделся в необыкновенное лицо ее; даже разговаривать не хотелось, лишь глядеть — не наглядеться. — Вам страшно?

- Мне надоело быть красавицей, — сказала она без улыбки, без кокетства; он поверил. — Я тоже человек.

- Да кто же вы такая? Я имею в виду… — Петр Романович запнулся, но разговор пошел такой откровенный, что называется, задушевный. — За сколько долларов вы сняли трехкомнатную квартиру в центре столицы?

- Ну, прямо следователь. Всего за двести пятьдесят, цены после прошлогоднего августа упали.

- Всего за двести пятьдесят? Дешевка.

Он не понял, уловила она иронию или нет; ответила отвлеченно:

- Раньше такая стоила бы до тысячи, но ведь кризис, знаете.

- У нас вечный кризис, последний всплеск на мне уже мало отразился.

- Вы такой богатый?

- Такой бедный.

После паузы девушка сочла нужным пояснить:

- У меня папа новый буржуа.

- А, и он тут поселился?

- Я одна.

- Но он вас содержит?

- Пока да.

- Почему же вы не живете вместе с таким замечательным папой? Зачем вам отдельная квартира?

- Просто так.

- Что ж, извините назойливость постороннего.

Не в первый раз поймал он себя на обличительной интонации, поморщился; она приняла на свой счет и попыталась простодушно оправдаться:

- Зачем же злиться, не злитесь… Знаете, мне так нужно одиночество.

- Тем более извините.

- Вы не в счет.

Ну понятно, для нее он пожилой дядя. Даже без особого воображения легко представить окружающий ее всеобщий напряг восторга, зависти, похоти…

- Ой, труп вынимают!

Из обгоревшего остова бравые ребята в униформе осторожно изымали черное чучело в чаду бензиновой гари и жженой резины. В этот экстремальный момент вкрались приближающиеся шаги.

- Там кто-то. — Девушка непроизвольно схватила Петра Романовича за руку и сразу выпустила.

В дверях галерейки возник будущий юрист Ипполит.

- Романыч, привет! А вы Варя?

- Слушай, ты! — возмутился «Романыч». — За двести пятьдесят долларов мог бы и в дверь позвонить.

- О, пардоньте, не сообразил. Больше не повторится. — Юноша улыбнулся с насмешливым обаянием. — А я за одной книжоночкой пришел. Стало быть, вы Варенька, а я Поль — сын хозяина и кузен вот этого надутого господина. — Он взял ее руку, поцеловал. — Только сегодня узнал, что у меня жилплощадь экспроприировали.

- Переживешь, — процедил Петр Романович.

- Само собой. Папочка у меня, надо сказать, не всегда праздник, но жить можно. А там, — Поль протянул руку вдаль, — какой-то чудачок сгорел от любви..

- Не паясничай, не смешно.

- Так говорит народ: из-за любви. «И неподкупный голос мой был эхо русского народа».

Девчонка залилась смехом, Поль — тоже, глядя на нее. Парочка на загляденье, не мог не признать Петр Романович: черноволосый, лихого «гусарского» облика Поль и нежная Варвара. Развеселый смех в виду смертоносной акции звучал вызывающе-оскорбительно, но в другом мире — тоже ненормальном, но более благопристойном — этим детям не довелось пожить, ко всему привыкли. Петр Романович тихо удалился к себе за письменный стол, а беспечные юные голоса с галерейки влекли его куда-то в минувшее, в молодость, лишенную, впрочем, романтических порывов.

- Что ты по жизни поделываешь? (Это, конечно, назойливый отрок.)

- Пока ничего, присматриваюсь.

- Хорошее дело. Варвара тебе не идет. Варенька — ничего.

- У вас тоже, знаете, имечко!

— Не у вас, а у тебя.

- Я с мужчинами всегда на «вы».

- Держишь дистанцию? Одобряю, я — мужчина. Это мне дед подгадил — Ипполит Матвеевич. Слушай, соле мио, есть настроение посетить ночной кабак, а?

- Какой?

- Я обычно хожу в «Павлин».

Поль и есть «павлин», однако чертовски умен, дерзок и предприимчив. Пауза. Согласится ли «соле мио»? «Солнце мое», — «перевел» Петр Романович почти вслух и улыбнулся. Ей идет!

- Нет, — равнодушно, даже высокомерно прозвучало. — Я занята.

- Да попозже подвалим — в двенадцать в час.

- Занята.

- Понял. Жаль.

- Не понял. Я сейчас к друзьям еду, у нас своя компания.

- Хочу в твою компанию.

- Нельзя.

- Но ежели у тебя нет мужичка…

- У меня никого нет. Да почему это я перед вами отчитываюсь!

- Не передо мной, а перед Романычем. Думаешь, он просто так удалился, глянь, дверцу не закрыл. Подслушивает.

Петр Романович захохотал и крикнул:

- Так удалитесь от моего кабинета!

- От его кабинета, слыхала? Наш философ безупречен и безгрешен, правда, Петь?

- Смотри, уши надеру!

- Поздно, братец. Я вырос.

Наконец, по требованию Вареньки («переодеться надо, тороплюсь»), братец ушел. Недалеко, как и предположил Петр Романович, перебравшийся на кухню, откуда просматривался двор и сквозил не чад катастрофы, а дух цветущих лип. Под старым деревом стоял Поль, рассматривая синий сверкающий «Мерседес». Тут появилась она в изумрудно-зеленом платье с пояском в виде золотой цепочки (излишний шик, для такой красоты оправа нужна невинно-скромная), рыжие волосы заплетены в косу — корона вкруг головы; обернулась неожиданно, застигнув врасплох молодого (но не молоденького) небритого интеллектуала в окне. Петр не отпрянул, достойно выдержав быстрый взгляд. Ребята кратко переговорили, Варенька села за руль и покатила в тоннельчик на улицу (а юноша, точно телохранитель возле колесницы госпожи, бежал рядом, держась рукой за нижнюю рамку бокового окошечка), укатила на том самом банально-богатом «мерсе». Скажите на милость, где ж водятся те «отцы, которых мы должны принять за образцы»?

2

Он так задумался, что не вдруг услыхал длинный звонок в дверь. Сосед, через другую стенку, Иван Ильич Подземельный — медик со «скорой помощи». «Закоренелый разведенец» (его собственное выражение) правду жизни искал на дне стакана и принес фляжку спирта. «Чистейший, Петь, девяностоградусный, впрочем, мною уже разбавленный. Давненько мы с тобой не гудели». Петр Романович вообще не помнил, чтоб когда-нибудь с соседом «гудел», насторожился — неспроста пришел! — и тут же обозначил рамки визита: полчаса, работа, мол, срочная.

— Работа, — повторил

Подземельный с горечью, усаживаясь за кухонный стол. — Я лично сгорел на работе. Что от меня осталось к пятидесяти?.. Стопочки, Петя, и что- нибудь. О, огурчики-помидорчики и сальце. самое оно!

- Взрыв сейчас видели?

Медик кивнул.

- Рассчитал наверняка. Суицид. Ты помнишь, какой сегодня день?

- Восьмое июля, четверг.

- Ну, поднапрягись! Отец твой умер, девять лет тому. Между прочим, у меня на руках.

- Он умер шестого. — Петр Романович помолчал. — У меня на руках.

- Ну, стало быть, сегодня хоронили. У меня ж профессиональная память. Помянем.

Петр Романович доверчиво принял стограммовую стопку и какое-то время говорить не мог.

- Дыши глубже, равномернее…

- Какой!.. Какой, к черту, чистейший!..

- Клянусь!

- И чем разбавленный? Чем?

- Заешь сальцем.

- Не хочу. Пост.

- На диете? Желудком страдаешь?

- Петровский пост сейчас.

- А, уважаю. Но настоящий писатель умеет пить все и всегда.

- Я не писатель.

- Ну, философ. один хрен.

- Я не философ.

- На тебя не угодишь. Между тем, в своей практике я народных на ноги ставил. Однажды приезжаем по срочному вызову.

- Только не надо этих докторских баек!

- Равнодушен ты к жизненной правде, горд и высокомерен, а ведь когда-то, Петюня, я тебя на руках держал.

- И как я после этого жив остался!

- Жив остался. — повторил Подземельный как-то многозначительно. — И свинья-друг тебя не мучил?

- Если вы так беспардонно о себе, извините.

- Но, но, не обижай старика, глядишь, еще пригожусь. Кое-кому очень пригодился. — Медик подмигнул.

- О чем вы?

- Слыхал о врачебной тайне? — Иван Ильич закурил. — Точно, восьмого хоронили, а вечером я в Ялту отбыл, в отпуск. Интересно, а кто рассказал Роману Алексеевичу про убийство?

- К чему такой вопрос?

- К тому, что кто-то его убил.

- Отец умер от острой сердечной недостаточности.

- Ну, поспособствовал своим рассказом. Сердце больное — факт, но нельзя было его провоцировать, понимаешь?

- Не понимаю цели ваших вопросов.

- Никакой такой цели, просто вспомнилось. Кто навещал Романа Алексеевича в последний раз в больнице?

Непонятная настойчивость, с которой сосед вел прямо-таки допрос, и настораживала, и притягивала. Философ ответил, морщась:

- Кажется, дядя провел у него весь вечер четверга.

- В четверг дядя твой не мог рассказать брату своему про убийство в пятницу.

- Я не желаю ничего вспоминать! — отчеканил Петр; мутный хмель уже бродил в голове.

- Но все помнишь! И я помню. Иду я вечерком мимо Патриарших, а на лавочке возле памятника сидят Мастер с Маргаритой.

- Доктор, вам случалось наблюдать симптомы белой горячки?

Иван Ильич захохотал.

- Э, грешная наша природа груба и предсказуема, по-народному: выгони ее в дверь — влезет в окно. и у женатиков, и у женихов. Давай-ка лучше по грамму.

- Нет!

Медик продолжал безмятежно затягиваться папиросой; глазки его, близко посаженные, «медвежьи» (и весь он, круглый, косматый, был похож на засаленного медвежонка из плюша), глазки-пуговки победно поблескивали.

- У нас в клетке новая соседка. Ты с ней уже познакомился?

Похоже, Подземельный подслушивал!

- Слегка.

- Девочка красивенькая и богатенькая. Видал машину?

- У нее папа богатый.

- Надо же, какое счастье. Только чемоданы ее не папа вчера таскал.

- А кто?

- Ангелевич.

Валерий Витальевич Ангелевич — нижний сосед, с третьего этажа, успешно промышляющий в шоу- бизнесе.

- Точнее, его шоферюга пер два огромных чемодана, а он с красоткой шел следом и вещал: «В старомосковских домах есть особая атмосфера, но лифта, как правило, нет.» Не знаешь, его бывшая не устроила свою судьбу?

- Что?

- Лана, говорю, замуж не вышла?

- Ничего о ней не знаю.

- Так-таки ничего? — Подземельный выпил и запел: «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь.»

- Да будет вам!.. прямо копилка соседских секретов.

Помолчали. Забывшись в глубокой задумчивости, Петр Романович опрокинул в рот услужливо наполненную стопку и замер.

- Я ж говорил, вторая веселее пойдет, перед народным напитком смирись, гордый человек.

- Ох, помолчите!

Иван Ильич занялся спиртом и съел все сало.

- Значит, Вареньку сюда Ангелевич пристроил, — сказал Петр Романович нечаянно вслух, как бы со стороны слыша свой голос: головокружительная отрава действовала круто.

- Ну, они же старинные приятели с адвокатом твоим.

- Иван Ильич, полчаса истекли.

- Так ведь не допили!

- Все, все, все!

Подземельный поднялся, прихватив объемистую фляжку, вышел, как под конвоем, в прихожую и спросил почему-то шепотом:

- Ты один?

- В каком смысле?

- К тебе никто не приходит?

- Да вот вы с чего-то осчастливили.

- Помянуть. — Сосед заглянул в дверной проем небольшой затемненной комнаты (еще кабинет, прихожая и кухня составляли отдельные владения философа). — Глянь, красный коврик под качалкой вместо лужи крови. (Петр Романович прямо оторопел!) Я все помню. Там нечто лежало. Потом. Сначала не лежало, а потом в крови.

- Слушайте, что вам надо, в конце концов?

- Ничего, Петя. Просто печальный юбилей навеял печальные мысли. — Медик на миг задержался в дверях. — Знаешь, какой у американчиков любимый спорт? Бейсбол.

«Допился, — решил Петр Романович брезгливо. — И я хорош. Немудрено от такой адской смеси.»

В темной комнате зашипело, лязгнуло и торжественно пробило десять. Он вошел, сел в качалку, головокружение усилилось, закачались картинки и фотографии на стенах, купол абажура, высокая башня напольных часов. И как-то внезапно провалился в сон.

Ему приснился дом, с виду ничуть не похожий на жилище в Копьевском переулке, но по забытому чувству любви и нежности, пронзившему душу, он узнал его — свой дом детства, в котором (в лабиринте мрачных клетушек, сюрреалистически пустых и тусклых) он вдруг заблудился. В помещении без окон сидели на лавках люди, он хотел узнать дорогу, но они молчали как мертвые. «Это умершие!» — сообразил во сне Петр; тут один из них — отец, узнал он в ужасе и упоении — указал рукой путь на какой-то дребезжащий звук, Петр пошел и словно проснулся. Но длился сон, дребезжал звонок, он вскочил во тьме, споткнулся обо что-то, сильно ударился левой ногой, открыл некую дверь и вновь увидел отца. Таким, каким помнил его в юности: в коричневом, с «искрой» костюме, лицо в морщинках, но кажется моложе в густой каштановой бороде и усах, которые он любил дергать в младенчестве. «Приклеенные», — говорил папа, подмигивая, а Петруша проверял, такая была игра. «Ты же умер», — выговорил он. — «Нет. Я пришел к тебе». — «Уйди, — испугался Петр. — Мне страшно». — «Мне тоже, — произнес призрак. — Прости». — «За что?» — «За смерть. И я тебя простил». — «Не понимаю! Как там у вас… в том мире?» — «Не дай тебе Бог туда попасть. Я еще приду».

Тут Петр Романович проснулся реально в качалке, которая, к изумлению его, продолжала покачиваться. Неужто сновидение длилось какие-то секунды?.. Часы услужливо ответили, отбивая. одиннадцать ударов. Час прошел. Какое, однако, ядовитое пойло! «Нет, оно дало мне возможность повидаться со своими!» Он поймал себя на диком суеверии и сплюнул, застольный разговор с Подземельным навеял эту дичь. Но давно уже, так давно, много лет не ощущал он такой любви, трепета и тайны.

Петр Романович поднялся перелечь на диван в кабинете, сделал шаг, другой. и застыл от страха. Болела левая нога, щиколотка, которой он ударился, когда шел во тьме. тьфу, пропасть! Ударился, ворочаясь в кошмаре, об изогнутую ножку — вот качалка и пришла в движение.

А в прихожей Петр Романович налетел на валяющийся почему-то посередке тяжелый стул и выругался от боли и бессилия — на мир, заставленный предметами, не желающими подчиняться, как во сне.

3

- Оленька, а почему вы меня не предупредили?

- Извини, не пришло в голову. Квартира отдельная. Эта девица тебе мешает, устраивает ночные оргии, водит мужчин?

- Да я ее видел только раз, когда взорвался автомобиль.

- О, мы слышали. Так в чем проблема?

- Никакой проблемы, но ведь надо знать, с кем живешь через стенку.

Ольга Ипполитовна — живая, маленькая, прелестная женщина, почти на пятнадцать лет моложе мужа, который ее обожал, — улыбнулась мельком, многозначительно.

- Она тебя так заинтриговала, что ты прибежал за сведениями? Ну-ка, признавайся!

- Не в этом дело, — он покривил душой, — вы поступили не по- родственному.

Младшего брата отца никак нельзя было упрекнуть в недостатке родственных чувств: Петрушу (так его звали в семье дяди) он привык опекать, проще говоря, кошелек преуспевающего адвоката всегда был к услугам племянника, чем тот пользовался редко. А с Оленькой, почти ровесницей, Петра связывало нечто вроде нежной дружбы, только Ипполита он переносил с трудом. Словом, упрек незаслуженный; тетушка угадала: он пришел за сведениями.

Ольга Ипполитовна закурила тоненькую коричневую сигаретку (дамскую, американскую).

- Третьего дня заявился Ангелевич, Жени не было дома. И уговорил меня, а я — твоего дядю. Слушай, двести пятьдесят долларов на земле не валяются.

- Да конечно. Стало быть, квартиру Ангелевич оплачивает?

- Ее папа каким-то боком связан с шоуменом, вот и балует дочку.

- Новый буржуа, — вспомнил Петр.

- Да, работает киллером.

- Кем? — изумился он, а из квартирных недр донеслось ржанье Ипполита.

- То есть дилером. в общем, какой-то посредник, я не в силах запомнить эту терминологию. Сейчас за границей по делам, я только с ней познакомилась. И, межу нами говоря, пожалела, что дала слово Ангелевичу.

- Почему?

- Она мне не понравилась. Что-то в ней. не то, скользкое. Ты скажешь, стареющая дама необъективна к юному существу. И это, должно быть, есть, не спорю, но.

- Да ну, Оль, я обаятельней тебя женщины не встречал.

- Спасибо. В общем, нечто почти неуловимое меня тревожит.

- Что тебя тревожит, душа моя? — подхватил вошедший в гостиную дядя — явно с процесса — безукоризненный джентльмен в траурной «тройке». Эта пара — их удивительная многолетняя любовь — служила для племянника идеалом недосягаемым.

Жена пояснила:

- Протеже Ангелевича.

- Жиличка наша? А что с ней?

- Знаешь, она редкая красавица.

- Серьезно? Надо поглядеть.

- Как будто позировала Боттичелли.

- Думаешь, она сумеет оттягать у меня квартиру?

Вновь хохот невидимого Ипполита.

- Да ну тебя! — жена, капризно.

- Устроит публичный дом? Ну, так прогони ее — и дело с концом. Я вообще был против этой аферы.

- И я! — опять Ипполит.

- Все, обедать! И непременно с шампанским, я сегодня выиграл сложнейший процесс.

При слове «шампанское» из своей комнаты выкатился Поль и сразу поинтересовался, сколько «папочка огреб». «Не в том суть, — отвечал папочка смущенно, словно застигнутый на тайном пороке, — дело очень интересное». Значит, защищал практически бесплатно. Евгений Алексеевич своего не упускал, конечно, и все же в принципе тесть был не совсем прав, упрекая его в защите «плутократов»: как художник, работающий на заказ, иногда не может устоять перед созданием бесцельного, в финансовом отношении, шедевра — так и дядя порой не упускал дела «дешевого», но таящего сильную, драматически трогательную коллизию; спасал «по совести» невинных убийц — и частенько побеждал. Однако размазывать «благодеяния» не любил — тайная, благородная страсть. Хотя случались и такие курьезы: в семье до сих пор посмеивались, вспоминая, как беззаветно и бескорыстно боролся адвокат за одного бедного страдальца, который, благополучно избежав наказания, преподнес Евгению Алексеевичу чрезвычайно ценный портсигар червонного золота с гравировкой: медицинский символ — «смерть курильщикам».

Сегодня был явно день победы, стол цвел чайными розами, радовал прекрасными яствами (Ольга Ипполитовна хозяйка превосходная и сама лакомка), шампанское играло в бокалах. но Петр, под впечатлением прошлого вечера и сна, был весьма умерен.

Обсуждали вчерашнее «самосожжение», пересказывали романтические небылицы (Ольга и Поль, перебивая друг друга): будто бы иностранец, чуть ли не швейцарец, погиб из-за любви к русской девушке.

- Швейцарец? — сомневался дядя. — Из-за любви? Не верю!

Жена стояла на своем:

- Я сама утром слышала в «колбасной». Он врезался в стену швейцарской фирмы.

- Почти на родине помер, да? Не верю!

- Заладил, как Станиславский.

- А ты у меня дите малое.

- Помиритесь на литературном варианте, — вставил сын с умненькой усмешечкой. — Иностранец-демон у Патриарших вводит в грех атеиста Берлиоза. Как ты на это смотришь, Романыч? Ведь правда эстетически красиво и завершенно?

- Это не литература, — подал голос двоюродный брат; до чего он был привязан к дядьке, до того не переносил его сына. — Это первая смерть на моих глазах. я имею в виду — насильственная.

- Как насильственная? — удивилась Ольга Ипполитовна.

- В смысле — противоестественная, насилие над собой. Вы не слышали его крик из огня.

- Петруша, ты здоров? — осведомился адвокат, прихлебывая мелкими глотками золотистое зелье. — Вид у тебя бледный.

- Вчера перепил с Подземельным.

- Нашел тоже с кем. — начал дядька, но добродушную воркотню его прервал телефон.

- Пап, тебя.

- Да!.. Когда? Не знаю, устал. Позвоните вечером. Договорились! — Евгений Алексеевич положил трубку. На лице — взволнованное выражение азартного охотника. Домочадцы подали реплики:

- Жень, тебе необходим отдых.

- Выгодное дельце, пап?

- Интересное. (Значит, не выгодное.) Так вот, Петя, я обещал твоему отцу.

- Дядя Жень, мне уже тридцать четыре.

- Вот именно. И твой образ жизни меня тревожит. Ты хочешь совсем бросить философию.

- Господи, я же ничего ни у кого не прошу.

- Я сам дам. Моя давняя идея — обеспечить тебя на год (на два, на три — сколько надо?), чтоб ты закончил свой труд по теологии.

- Спасибо. Воспользуюсь, если подопрет.

- Во-первых, врешь. Сколько раз я предлагал? Во-вторых, уже подперло, коль ты напиваешься с Подземельным.

- С исчадием ада! — проскрежетал Поль.

- Заткнись, родной.

- Он пришел ко мне помянуть Романа Алексеевича.

- Неужели помнит? — удивился дядя.

- Только в этом году вспомнил, да и то на два дня ошибся. Я выпил его медицинской отравы, и мне приснился отец. В первый раз за девять лет — так реально, что я до сих пор под впечатлением.

Петр покинул счастливое семейство уже в сумерках, пересек бульвар, роковой переулок (огромное пятно копоти на красной стене видно издалека) и пешеходными тропами меж старых домов пробрался в свой Копьевский. Во дворе под липами было уже совсем темно, а в подъезде сверху слышались скорые шаги, кто-то спускался навстречу, пронесся мимо…

- Игорь, ты? — спросил Петр Романович вслед; тот остановился, взглянув исподлобья; Игорь Николаевич Ямщиков — еще один, последний, сосед по площадке. — Разве ты в Москве?

- Как видишь.

- А чего не здороваешься?

- Задумался.

- Кончили реставрацию?

- Нет. Я ненадолго отлучился.

И низвергся. Странно. Странный этот тип с женой Тоней — оба архитекторы — занимались восстановлением подмосковного храма Рождества Богородицы (между прочим, неподалеку от дачи адвокатского тестя). О чем Игорь с месяц назад рассказывал соседу, захлебываясь от восторга. и вдруг «задумался».

Петр Романович беззаботно стряхнул неприятное впечатление, поднялся к себе, прошел на галерейку, облокотился о витое перильце, глядя в раскаленный пожаром закат. Вечер горяч и тих, лишь снизу, издали долетает жужжанье Садового кольца, и удивительное ощущение постепенно и властно проникает в душу — ощущение чужого взгляда, если можно так выразиться. Петр Романович осторожно повернул голову направо: ни шороха, ни звука, а стеклянная дверь приоткрыта и «Мерседес» во дворе. Да и с какой стати красавица будет тайком наблюдать за ним?.. Ему страшно — он вдруг осознал — страшно, жутко. Да что такое? (Неожиданно вспомнился сон и восклицание Евгения Алексеевича в прихожей, когда он провожал племянника: «Почему ты хромаешь?» — «Ударился во сне». — «Во сне? Об кого?» они рассмеялись.)

- Что происходит? — спросил он вслух. — Что со мной?

Пойти включить свет, телевизор, кому-нибудь позвонить скоротать время. Петр Романович сделал движение — тут на галерейку вышла Варенька в красном с золотым шитьем платье.

- С кем это вы разговариваете?

- Сам с собой.

- Вот жарища, да? А я ухожу.

- Регулярность ваших уходов (к ночи) наводит на размышления.

- На какие?

- У вас есть возлюбленный.

- Не угадали.

- Вы хорошо знаете Ангелевича?

- Это папин знакомый. Я сейчас к нему еду.

- Надо всего лишь спуститься этажом ниже.

- К папе!

- Разве он не за границей?

- Сегодня вернулся, я как раз и еду повидаться. Почему вы мне не верите?

- Разве я выражаю сомнение?

- Нет, не верите.

- А почему вы передо мной оправдываетесь?

- Это так выглядит, да?

- Так. Пойдемте, я вас провожу до машины.

- Не беспокойтесь.

- Я не беспокоюсь, просто хочу пройтись, мозги проветрить.

«Нервы проветрить, — уточнил про себя. — Трясусь не пойми отчего, как мнительная дама!» В прихожей Петр Романович остановился, пытаясь определить источник этого самого «трепета». В чем дело, откуда страх?.. Внезапно вспомнился эпизод из далекой молодости: он входит в ту комнату и видит кровь, в крови светлые кудри, юное лицо, оскаленное, как у загнанного зверька… Петр Романович заглянул, вошел: разумеется, никого! Однако. однако допотопная качалка с пледом чуть-чуть покачивается. Господи! И на старом комоде в стеклянном кувшине благоухают чайные розы. с золотистым оттенком, в цвет вышивки на ее платье!

Поистине «ужас тронул волосы» на голове. Такие же розы цвели сегодня на столе у Острогорских, их выращивает тесть в дачной теплице. Но какая тут связь?.. И качалка! Кто-то — только что! — «завел» качалку? Она почти пришла в равновесие. совсем остановилась. Может, мерещится после того сна, может, медик подсыпал в свой чертов спирт какое-то психотропное вещество, наркотик? Но он пил из той же фляжки!

Петр Романович подскочил к комоду, дотронулся до живых тугих бутонов. Цветы натуральные, стоят в натуральной воде. «Ну понятно, уходя к дяде, я забыл запереть дверь на галерейку. Кто-то принес и. преподнес такой дорогой букет?..» Петр Романович нервно рассмеялся. Пьянчуга Подземельный? Архитектор Игорь? Или Поль подшутил? Вероятнее всего!.. Прям, дожидайся, такую роскошь он бы не «Романычу», а соседской красотке презентовал бы. А что если. сердце вздрогнуло в поэтическом порыве… если она? Одушевленная качалка точно померещилась, а с цветами разберемся!

Но он опоздал, во дворе стремительно развернулась «синяя птица» и унеслась в черный тоннель, лишь прощальный взмах руки из бокового окошечка остался на память.

Петр Романович пошел бродить по бульварам, как в те ночи, когда его настигала бессонница. Давно полюбил он эти одинокие странствия, и Бог берег: шпана не трогала, и «ночные красавицы» не слишком одолевали, может быть опытно предчувствуя отвращение его, даже ненависть к «этим тварям». Однако сегодня не обошлось без «искушений», какое-то вымороченное создание на высоченных каблуках пристало (и не сразу отстало) на Рождественском. А когда он вернулся, то обнаружил перед дверью своей квартиры труп.

4

- Во дворе под фонарем я взглянул на часы: двенадцать.

- Какие-нибудь окна в доме светились, не помните?

- Кажется, да. Но я обратил внимание только на свой этаж, четвертый — там было темно.

- По какой причине обратили внимание?

- Да ни по какой, машинально.

(Петр Романович высматривал, дома ли новая соседка, но зачем засорять допрос не идущими к делу подробностями?)

- В переулке, во дворе никого не встретили?

- Было уже поздно. пусто. Но когда я подошел к тоннелю, кто-то свернул в Копьевский переулок.

- Можете описать?

- Мужчина, как будто худой и высокий, в темном костюме. Лица я не видел.

- Что-нибудь еще? Вспомните.

Петр Романович пожал плечами.

Укол страха — вот что ощутил он, словно увидел призрак (тот, из сна) и нырнул в тоннель. Ну, не описывать же казенному лицу фрейдистские фантазии и неврозы.

- Больше ничего по этому поводу не могу сказать.

- Хорошо. Дальше.

- Вошел в подъезд и между первым и вторым этажами услышал крик. Такой крик.

- Какой — громкий?

- Дикий, жуткий. И еще чей-то голос, слов не разобрал, бормотанье.

- Вы уверены, что не умирающего?

- По-моему, голоса резонировали как-то одновременно. Но на втором и третьем этажах мне никто не попался, а на четвертом лежал он.

- Опишите.

- Ничком, лица не видно, из-под головы вытекала струйка крови.

- Жертве нанесено три удара по темени.

- Бутылкой?

- Искомый предмет, похоже, прямоугольный. Его поразили углом, не острым, края раны слегка закруглены. Точнее наш эксперт пока не смог определить. Падение ускорило конец — кровоизлияние в мозг.

- Никаких таких предметов на площадке не было. И никого не было.

- Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что говорите.

- Я говорю правду. Когда я наклонился к Ивану Ильичу, то услышал снизу: «Что случилось?» По лестнице взбежал мой двоюродный брат Ипполит Остроградский.

- У него алиби. — Следователь вздохнул. — Пенсионеры Самоваровы с третьего этажа видели, как он поднимается. Кстати, он тоже слышал крик, еще со двора. Утверждает, будто пришел за книгой. В двенадцать ночи!

- Возможно, это предлог, неуклюжий, потому и правдивый. Тут девочка поселилась в их квартире, похоже, Поль увлекся.

- Ваши дальнейшие действия.

- Дверь в квартиру Подземельного была заперта, мы подергали ручку, позвонили, потом к Острогорским, к Игорю — еще один сосед, Ямщиков — тоже безрезультатно. Я открыл свою квартиру и связался по телефону с милицией.

- Вы прикрывали за собой дверь, когда звонили?

- Ни на секунду. Из прихожей мне все время была видна площадка и начало лестницы. Ну, мы с Полем сообразили, что преступник не мог же испариться, и были настороже.

- Соседи снизу, вышедшие на крик, подтверждают: по лестнице никто не спускался.

- Да, я попросил старика Самоварова покараулить, пока мы с Полем через мою квартиру прошли на галерейку: все балконные двери были заперты. И моя в том числе.

- Вы лично убедились?

- Лично. Я сразу подумал о галерейке: с нее легко спуститься по пожарной лестнице.

- Никто в переулок не спускался — ни с четвертого этажа, ни с третьего. Мы проверили: все заперто, защелкнуть шпингалеты снаружи нет никакой возможности. Люк на крышу в вашем подъезде замурован. А жильцов с первого и второго этажей вы сами исключаете.

- Да, спрятаться в своей квартире на моих глазах было невозможно. Но на третьем этаже.

- Все жильцы на дачах, кроме Самоваровых и Ангелевича. Алиби которого подтверждено. Так же как и у Варвары Голубкиной. Подозревать пенсионеров нет оснований.

- Они очень старые и плохо видят. Я вот что подумал. Пока мы с Полем осматривали галерейку — вдруг кто-то выскользнул от Подземельного (замок же автоматический) и сбежал, а старики отвлеклись, пропустили.

- Вы что, не видели тут целую ораву — с первого и второго этажей?

- Может, они позже вышли.

- Вовремя. Семеро жильцов, включая Самоваровых, засвидетельствовали: после крика никто по лестнице не спускался. С галерей этих самых — тоже. Боюсь, вам придется пересмотреть свои показания.

- Вы намекаете, будто я убил соседа?

- За вас свидетельствует Ипполит: он якобы видел со двора, как вы входили в подъезд. Через секунды раздался крик. По его рассказу, вы бы просто не успели расправиться с Подземельным.

- Господи, расправиться! За что? Абсурд.

- А что у вас призраки сквозь запертые двери и окна проходят — не абсурд?

- По-вашему, я лгу? Выдумываю?

- Как человек разумный и образованный, вы б выдумали что- нибудь поскладнее. Но никто не застрахован от ошибок.

Петр Романович задумался.

- Какое время смерти установил судмедэксперт?

- Ваше — двенадцать часов.

- С такой точностью?

- По состоянию тела — плюс, минус двадцать минут, не больше. Но за эти минуты можно спрятаться, вообще сбежать. Например, вы видели, как кто- то свернул в переулок.

- Но крик я слышал позже!

- Возможно, смерть наступила не сразу после ударов. А другой голос, то самое бормотанье — галлюцинация на нервной почве. Ведь не исключено?

- Ну, в общем.

- Имейте в виду: его никто, кроме вас, не слышал.

«А какое мне, в сущности, дело до того, кто прикончил этого пьянчужку? Буду упорствовать — примутся за меня!» — подумал философ «философски» и сдался:

- Что ж, я был потрясен видом мертвого, ситуацией в целом, поэтому стопроцентно доверять своим воспоминаниям не рискну.

- Слышу разумную речь. Надеюсь, вы мне поможете и с мотивом.

- Я ничего не знаю.

- Но соседа своего с детства знаете. Вот я упомянул, что жертве нанесено три удара по темени. «Бутылкой?» — сразу спросили вы. Подземельный был алкоголик?

- Пьяница, скорее. Если вы понимаете разницу.

- Понимаю. Поэтому одинок?

- Кажется, у бывшей жены другая семья.

- Проверим. Он был склочным, агрессивным, буйным?

- Вовсе нет. Человек несколько опустившийся, но себе на уме, хитер, неглуп, балагур в народном, так сказать, стиле. Как пьющий — врун, хвастун. Но с проблесками добродушия, участия: от помощи соседям, как врач, не отказывался. Бескорыстно, но и «мзду» принимал, если давали.

- У вас не было причин относиться к Подземельному неприязненно?

- Ни малейших.

- Когда вы его видели в последний раз?

- В четверг вечером. Он пришел ко мне с фляжкой спирта помянуть моего отца, умершего девять лет назад от сердечной недостаточности.

- Подземельный его лечил?

- Нет. Папа лежал в больнице, но в день смерти вернулся домой. Внезапно ему стало хуже, я позвал соседа, помочь он уже не смог.

- Видимо, к вашему отцу он был привязан?

- По-настоящему Иван Ильич был привязан только к фляжке.

- Однако помянуть пришел, со своим спиртом, что для пьющего не совсем характерно. Или у вас с ним было так заведено?

- Это случилось в первый раз.

- За девять лет?

- За девять лет.

- Странно. О чем шла речь?

- Он просидел полчаса. Об автомобильной катастрофе в Словесном переулке, только что случившейся на наших глазах.

- Вы очень литературно формулируете свои высказывания, — заметил следователь.

- Я учитель, лектор.

- Ну да, доктор философии. Разбился наркоман под сильной дозой. Еще о чем?

- О новой соседке, которая поселилась в квартире дяди.

- Что именно?

- Что ее перевез сюда Ангелевич, медик рассказал.

- Понятно. Медик всегда был в курсе событий.

- Пожалуй, любопытство не было ему чуждо.

- Дядя, как я понимаю, отец Ипполита?

- Да. Много лет назад они переехали отсюда к тестю. Квартира побольше, тут рядом, на бульваре. Естественно, дядя знал Подземельного, а с Ангелевичем они приятели.

- Ну и последний ваш сосед по лестничной клетке — Ямщиков. Как мне сказали, они с женой заняты восстановлением храма в подмосковном селе Завидеево.

- Да, архитекторы. Но он приехал, я его видел сегодня вечером. То есть уже вчера.

- Приехал и сразу уехал?

- Не знаю. Мы столкнулись на лестнице, почти не разговаривали. Вот уж кого последнего я заподозрил бы в убийстве.

- Ангел, что ль?

- Почти. Тип русского мечтателя, нашедшего наконец своего Бога.

- Своего? Сектант?

- Да нет. у каждого свой. Простите, я не совсем понимаю цели вашего допроса. Если вы поверили в мою «слуховую галлюцинацию», преступника логично искать среди запьянцовских дружков Подземельного, по-моему.

- Они меня не минуют, если эпизод «пьяный», так сказать. Но на первый взгляд не похоже. впрочем, вся эта путаница с голосами, квартирами, балконами, признаться, несколько сбивает с толку. Ладно, на сегодня с вас достаточно, можете идти. — Следователь кивнул, уткнулся в свой блокнот; однако успел проявить наблюдательность, заметив вслед:

- Отчего вы прихрамываете?

Ведь почти незаметно!

- Ударился во сне щиколоткой о ножку качалки.

- Вы спите в качалке?

- Просто задремал. Это случилось в четверг, хромающим меня уже видели.

- Кто?

Петр Романович разозлился (бандитов ловите, а не блох!), но отозвался сдержанно:

- Мои родственники. Дядя, например.

5

Дядю он и увидел, выйдя из квартиры Подземельного: опершись о перила, адвокат и Ангелевич что-то обсуждали — тихо, как заговорщики.

- Все в порядке? — Евгений Алексеевич сжал руку племянника.

- А что у меня может быть не в порядке?

- Петр, не заносись, дело непростое. Я к тебе попозже зайду.

Дядя устремился к следователю; сосед проговорил, глядя на пол, на очерченный абрис — графический «астрал» мертвого тела.

- Собутыльники водочку не поделили, а, как вы думаете?

Петр удивился: за девять лет Ангелевич чуть ли не впервые заговорил с ним — и на «вы»! Приятель и ровесник дяди — пятьдесят три года — не являлся забубенным представителем «новых антирусских» (так называл это свирепое племя философ): математик- аналитик и впрямь был русский, жил сравнительно скромно, не пил, не гулял, не безобразничал, а голый, без поросли, продолговатый череп его и наглядно подтверждал интеллектуальное превосходство «яйцеголового».

- Может, и собутыльник долбанул, — согласился Петр отстраненно, подумав: «Все-таки я слышал другой голос! — окинув взглядом просторную, по-старинному, лестничную клетку. —

Нет, спрятаться негде, сбежать невозможно.» — и двинулся к своей двери.

- Почему вы хромаете?

Еще один наблюдательный! Петр Романович — не в первый и, должно быть, не в последний раз — объяснил.

- Валерий Витальевич, вы подтвердили алиби Варвары?

- Я. — Ангелевич достал из кармана пиджака «паркер» и принялся вертеть, перебирать блестящую штучку длинными пальцами. — А что? Вы подозреваете девочку в убийстве Подземельного?

Оба собеседника коротко рассмеялись.

- Вы встретили Варю у отца?

- У какого отца?

- У ее, у какого.

- Это вам кто сказал?

- Варя, вечером: что едет к отцу, вашему приятелю.

- Так оно и было. — Ангелевич с угрюмой пытливостью вгляделся в лицо соседа. — У вас с ней такие короткие отношения?

- Пока нет, — отрезал Петр с невольным вызовом в тоне: такие вот отношения, с нервическим подтекстом, установились у соседей с незапамятных времен. По замысловатой ассоциации вдруг вспомнилось: — Между прочим, за день до смерти покойник интересовался судьбой вашей жены.

- И что вы ответили?

- Что я ничего о ней не знаю.

В дверях уже бывшей квартиры бедняги Подземельного (чей труп почивал в морге) возник дядя и разлучил собеседников.

- Что мне с ним делать? — простонал адвокат, по-свойски располагаясь на кухне, и отхлебнул из кружки холодного вчерашнего чаю.

- С Полем? — угадал Петр.

- Ведь он на редкость умный парень, а?

- Вундеркиндер.

- Не иронизируй. Ведь умный? Но вечно ляпается в истории.

Племянник перебил:

- У него нюх на зло, он, как ищейка, его выявляет.

- Ну, будь благодарен: на этот раз вовремя подоспел, хоть тебя выручит. Сидим, по обыкновению, за шахматами. знаешь, иногда он меня обыгрывает.

- Знаю я тебя: поддаешься.

- Уже нет. Вдруг — ни с того, ни с сего — «пойду пройдусь».

- Во сколько? Во сколько Поль ушел?

- Около двенадцати. Что вызывает законное недоумение у следователя. А я как раз очень прочно задумался над ходом. Через час, наверное, звонит: убийство и тра-та-та…

- Не будет у него никаких неприятностей, дядя Жень, он действительно прискакал после меня.

- Не сомневаюсь. Меня тревожит сама тенденция, линия его жизни. Долгие годы он был болен…

- Эпилепсия — «священная болезнь», может, Поль — гений.

- Избави Бог. Я боюсь не криминального расследования, а возвращения болезни. Что это за девица такая роковая, что из-за нее он в полночь.

- Господи, да нормально парень влюбился.

- Как ты посоветуешь: ее оставить, не вмешиваться в «нормальный процесс», так сказать, или выселить?

После паузы Петр Романович сказал:

- Оставить.

- Ну смотри, на тебя полагаюсь.

- И я, как преданная старая нянька, буду пестовать их любовь и тебя информировать.

- Петруш, ты-то чего дергаешься? Какое вы с братом имеете отношение к этому ужасу?

- С братом? — переспросил Петр, словно чего-то испугавшись.

- С Полем.

Они помолчали.

- Меня подозревают в убийстве Подземельного.

- Антон Антонович кажется неглупым, объективным и добросовестным.

- Ты про кого?

- Про следователя.

- Ты егознаешь?

- Только что познакомились, но у меня глаз наметан. Недоверие к тебе, конечно, есть.

- А, заметил?

- Ну, что связывало покойного Романа с медиком, засек? Мотив ищет.

- Я рассказал ему, что Иван Ильич приходил накануне помянуть отца.

- Вот что: впредь будешь с ним общаться в моем присутствии, я устрою.

- У меня нет денег на адвоката.

- Петька, не до шуток! Доказать они ничего не смогут, потому что доказывать нечего, а нервы потреплют.

— Дядя похлопал по карманам в поисках портсигара, пожал плечами — забыл, мол — достал зажигалку и машинально высек остроугольное пламя, прошептал:

- Одного погубили, тебя я не отдам.

- Тот кошмар я давно выкинул из памяти.

- Ты философ, а я не могу. — Адвокат напоминал влюбленному в старую Россию племяннику со вкусом одетого, дородного, породистого помещика, на глазах которого внезапно выступили слезы. — Что по правде было нужно Подземельному?

- Это осталось для меня загадкой.

- Раньше он не ходил к тебе спирт распивать.

- И вообще не ходил. Говорили о случившемся в Словесном переулке, как автомобилист врезался.

- В курсе, в курсе, мои мне уши прожужжали.

- Ну, о новой соседке. Что ее пристроил сюда Ангелевич.

- Очередная авантюра твоей тетки. Однако не думаю, что девушка заслана сюда Ивана Ильича угробить. О чем еще?

- Да так, пьяный бред, вспоминать неохота. Понимаешь, мы с ней наблюдали катастрофу и познакомились. Тут как раз Поль встрял. И сразу после их ухода явился Подземельный.

- Не вижу связи.

- Я тоже, но, по-моему, разговоры наши на галерейке он подслушивал.

- О каких таких секретах медик мог узнать?

- У нее папа богатый, а я бедный, я преподаю, а она в институт собирается — вот и все секреты. Потом Поль уговаривал ее сходить в ночной клуб «Павлин».

- Паршивец!

- Вот, пожалуй, и все… (Дядя был явно разочарован.) Да, Подземельного почему-то очень интересовало, кто рассказал папе про убийство.

- Роману кто-то рассказал?

- Я. Да, я. Он позвонил по телефону из больницы, я нечаянно. ну, был возмущен, взволнован. По Ивану Ильичу получается, что я своим известием убил отца.

- Несусветные инсинуации! Роман был при смерти, не надо было его забирать домой. Так вот почему он настоял!

- А напоследок (это уже из области пьяного бреда) Подземельный сунул нос в маленькую комнату: коврик под качалкой напомнил ему лужу крови.

- Тьфу ты! Видать, за длинный свой злой язык он и поплатился, — проворчал дядя.

- Я не убивал его.

- Мне ты мог бы этого и не говорить. Но они пока что настроены не так, как надо. «Показания вашего племянника только путают картину».

- В подъезде я услышал крик и будто бы еще чей-то голос.

- Но Поль сказал, там бы мимо вас муха не пролетела.

- Вот именно! Убийца не имел возможности за это время спрятаться или сбежать. Очевидно, я от волнения ошибся в интерпретации случившегося. В предсмертии человек может и орать, и бормотать, и Бог знает что. душа с телом расстается.

- То есть на самом деле ты слышал один голос — Подземельного?

- Получается, так.

Евгений Алексеевич подумал.

- Тогда стой на этом до конца. Ведь неизвестно, найдут ли они преступника.

- Но ты мне веришь?

- В твою невиновность — безусловно. А для суда — если б, не дай Бог, дошло дело — очень важны показания Поля, который видел, как ты входил в подъезд. Плюс отсутствие мотива.

- Да, мотив! — воскликнул Петр Романович. — Не понимаю, за что.

- По пьяному делу? — предложил адвокат. — Погоди, труп исследуют.

- Да, но никаких следов пьянки в квартире нет.

- Если пили в подъезде?

- Рядом с собственной дверью? Нелепость, медик не бомж. Кстати, фляжка его, полная, обнаружена на кухне. В общем, картина примерно такая. У Подземельного кто-то был. Первый удар (или два) нанесен в прихожей, там беспорядок. Но хозяин сумел вырваться на площадку, где его и добили.

- Вот и славно, — одобрил адвокат. — Ты уж никак ни при чем. А как с отпечатками пальцев?

- Никаких посторонних, только самого хозяина.

- Да, это не «пьяный» эпизод.

Прозвенел звонок, явился Ипполит.

- А, наш главный свидетель защиты, — пробурчал отец. — В кое-то веки оказался вовремя на месте.

- На месте преступления? — уточнил Поль безмятежно. — Я всегда вовремя, — и добавил страшным шепотом: — Ангелевич убил Подземельного.

- Что ты плетешь?

- Символично звучит, а? Перекличка фамилий: ангел — существо из-под земли.

- Поль!

- Другой вариант — «Смерть Ивана Ильича».

- Иди-ка проспись.

- Яволь!

- И я пошел, тяжелый день сегодня предстоит.

Едва Петр Романович успел захлопнуть за ними входную дверь — опять звонок, Ипполит, шепот:

- Хочу, чтоб ты, Романыч, знал: я тебя не видел.

- Где?

- Я не видел, как ты входил ночью в подъезд.

- Так зачем соврал?

- Непонятно? Теперь ты мой вечный должник.

- Нет уж, лучше я следователю скажу.

- Ты что? — испугался Поль. — Меня отец убьет.

- Вы с ним сговорились?

- Это мой собственный секрет.

- Вот что, секретохранитель. У меня в маленькой комнате стоит букет чайных роз.

- Ну?

- Не ты их тайком принес?

- Я? Тебе? — кузен захохотал. — Розы? — хохот пронесся вместе с ним вниз по лестнице, отражаясь от старых стен и эхом усиливаясь.

6

Петр Романович вышел на галерейку, дверь справа закрыта (и ночью была закрыта, лично проверил). Непривычная рань рассвета, солнце только-только встало, в свежей радужной дымке Москва вообразилась спящей красавицей (понятно, откуда такие аналогии — от двери справа), красавицей, чей покой охраняет день субботний, сравнительно тихий.

Однако — легкий лязг, стеклянная дверь приоткрылась, проблистав лучами-отраженьями; выскочила Варенька.

- Петр Романович, что случилось?

- Странно, как наше знакомство сопровождается катастрофами: на этот раз — убийство.

- Да я знаю! Но. кто он такой? Вообще — за что?

- На первый вопрос я могу ответить, на второй — нет. Медик со «скорой», лукавый, пронырливый, но, мне казалось. Безобидный. Впрочем, пьющий человек бывает непредсказуем. По-житейски рассуждая: любой, напившись, может отмочить штуку.

- Ненавижу пьяниц. Вы ведь не пьете?

- Потребляю, но не злоупотребляю. Или вы намекаете, что я его по пьянке.

- Разве вас подозревают?

Петр Романович пожал плечами.

- Ну, за неимением лучшего, точнее, худшего. — Ему захотелось рассказать ей обо всем. — Когда ночью я вошел в подъезд, то услышал предсмертный крик и как будто еще чей-то голос.

- Голос убийцы?

- Так мне показалось. Но он не смог исчезнуть бесследно, все ходы- выходы были сразу перекрыты.

- Так что же произошло?

- Единственное объяснение, к которому склоняется следователь: моя слуховая галлюцинация. Иначе — кроме меня, подозревать некого.

- На самом деле галлюцинация?

- Кого интересует истина!

- Вы же философ.

- Доктор философии. Философом меня Поль прозвал, иронически.

- Иронически? А в чем разница?

- Стопроцентный «любомудр» создает свою собственную мировоззренческую систему, я же придерживаюсь традиционного православия.

- А зачем пошли на философский?

- Молодой был, что называется, пытливый. Потом мои взгляды переменились, я увлекся другим предметом.

- Чем?

- Теологией. то есть богословием.

- Почему переменились?

- По жизни. — Петр Романович поморщился: что за неуместная исповедь! — Впрочем, это неинтересно.

- Интересно.

- Произошло убийство.

- Да, ужас какой-то! (Она не поняла, и слава Богу!) Вот увидите, менты не найдут и искать не будут. Главное — не позволяйте все свалить на вас.

- Вы подбиваете меня заняться частным расследованием?

- Да ну, делать вам больше нечего.

- Правильно, пальцем не шевельну. Хотя, — процедил философ сквозь зубы, — я их ненавижу.

- Кого?

- Вы — пьяниц, я — убийц.

- Ну понятно, кто их любит.

- Варя, я задам вам глупый вопрос, но для меня очень важный.

- Как я к вам отношусь, да?

Нет, какая самоупоенность! Привыкла красавица, что все у ее ног пресмыкаются. Петр Романович улыбнулся, любуясь маленькими ножками в золотисто-пестрых лаптях.

- Это, конечно, очень важно, но. — вдруг он почувствовал настоящее волнение. — А как вы ко мне относитесь?

- Сказать вам? Сказать?

- Сделайте милость.

- Я вас полюбила. Честно!

Так не бывает, тут какая-то хитрость. розыгрыш (или заговор), но в первые секунды философ испытал никогда не испытанное в жизни блаженство. О, соле мио — солнце мое! Он смотрел, не отрываясь, в пылающее лицо и едва слышал, что говорила она сбивчиво, не в такт прерывистому дыханию:

- Это нечаянно, против воли, я не хотела, но как только я вас увидела, все время о вас думаю.

- Тогда, во время катастрофы? — уточнил он просто так, чтоб вступить в дуэт.

- Нет, раньше! Помните, на той неделе во дворе, помните? Вы с Валерой так церемонно и молча раскланялись, как загадочный рыцарь.

- Рыцарь? — удивился философ. — Не помню, неважно. То есть вас не помню, я вас не видел.

- Как? — ахнула Варенька. — Как не видели?

- Я бываю рассеянный, но это неважно. Нет, так нельзя, — Петр Романович начинал потихоньку приходить в себя, осваиваясь в новом мире, с новым солнцем. — Вы меня прямо сокрушили, играете не по правилам, надо постепенно завоевать.

- Не хочу воевать. Я сказала — и сказала!

- Вы мне так нравитесь, что вам не составило бы труда.

- Так в чем дело?

- «В том, что я тебе не верю», — произнес он мысленно, побоясь произнести вслух.

Он хотел верить, так хотел, что, кажется, жизни не жалко.

- Вы Ангелевича Валерой называете? — не об аналитике-шоумене хотелось говорить (вообще ни о чем не говорить, а переживать самые драгоценные мгновенья), но рассудочность философа исподволь сказывалась.

- Иногда. А что?

- Мне как раз понравилось, как вы сказали Полю, что со всеми мужчинами на «вы».

- Я с ним на «вы», к тому же он старик.

- Тем более! «Валера».

- Сейчас стиль такой, пожилым приятно. Да ну его! Петр Романович, что нужно, что вы хотите?

- Мне нужны доказательства. — Он уже придумал испытание. — Вы должны мне принадлежать, — высказался «теоретически» и тотчас почувствовал, что именно этого и хочет — с той минуты, как увидел ее, и испугался: «Сейчас она пошлет меня к черту по заслугам!» Но она сказала:

- Я согласна. Прямо сейчас?

- Господи! — простонал Петр Романович. — Куда ж вы так торопитесь? Посторонний мужчина, как последний хам, предлагает вам постель.

- Не посторонний и не хам, а вы! Вам же нужны доказательства? Вот я и хочу доказать, что у меня мужчин не было.

- Неужели? — поразился он. — Откуда ж ты такая взялась?

- Я только хочу знать, любите вы меня или нет.

«Ловушка! — предупредил себя Петр Романович. — Тут какая-то ловушка!» — и сказал против воли:

- Люблю.

«Если это и неправда, — пронеслось в голове, — теперь все равно.»

- Я так и знала, — воскликнула Варенька, — с тех пор, как мы увидели друг друга во дворе!

«Я ее не видел, но это все равно.»

В бессмысленно-повторяющемся рефрене «все равно» была какая-то обреченность, паралич воли; философ ощущал себя «животным на заклании», но и блаженство не покидало его, такая полнота жизни, что ничего не хотелось, даже обладания. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Но она, конечно, ждет действий и доказательств. Петр Романович вздохнул со всхлипом, шагнул к тщедушному парапетику, разделяющему их, и услышал шум за спиной. «Опять Подземельный подслушивает! — вдруг опомнился. — Он же убит!» — обернулся: на галерейку вышел Игорь Ямщиков.

- Почему Ивана Ильича убили? — вот такой нелепый вопрос он задал соседу; Петру было не до него, ни до чего, но лезть на глазах у архитектора через перегородку как-то неловко. «Я буду вас ждать», — прошептала Варенька и ушла, и солнце словно притушило свой пушистый блеск.

- Ну, чего тебе?

- Почему убили Ивана Ильича?

- Спроси у следователя.

- Не говорит. или не знает. Я только что с допроса.

- А я откуда знаю?

Игорь, не отвечая, глядел пронзительно черными круглыми глазами.

- Где ты провел ночь?

- В Завидеево.

- Чего это ты туда-сюда?

- Чтоб Тоню не волновать. Дела еще не закончил, а ей вчера обещал вернуться.

Да, Игорек — врожденный подкаблучник; счастье, что в супруги досталась ему не «владычица морская».

- Петр, говорят, ты явился чуть ли не свидетелем убийства.

Петру Романовичу ночное происшествие уже осточертело; куда больше волновал его царственный подарок — любовь юной незнакомки. В голове тотчас застучал Блок: «По вечерам над ресторанами… и каждый вечер в час назначенный. и вижу берег очарованный и очарованную даль.»

- Извини, Игорь, я занят.

- Чем? Происходит трагедия.

- Не преувеличивай.

- Я преувеличиваю? — завопил Игорь. — Ты избегаешь разговора со мной?

- Да в чем дело, черт возьми!

- Ты не замечал — нет, постой, не уходи! — не замечал, что покойный любил совать нос не в свои дела?

- Замечал. Какие роковые тайны он мог у тебя подслушать?

- Почему у меня?

- А почему у меня? Нас с тобой двое соседей осталось. Вот еще девушка въехала, — переключился философ с наслаждением, — к дядьке, в среду.

- В среду? — переспросил Игорь; тут Петр Романович заметил, какой у архитектора измученный, потерянный вид, и у него неожиданно вырвался «глупый вопрос», который он так и не собрался задать Вареньке:

- Кто поставил букет роз ко мне в маленькую комнату? Не ты?

Игорь так долго и задумчиво глядел на Петра Романовича, что у того проскользнула мыслишка: уж не сошел ли архитектор с ума? Наконец сосед высказался:

- Не я.

- А кто?

- Не знаю.

- Когда Подземельный закричал перед смертью, мне послышался еще один голос наверху. Не твой?

- Не мой. — Игорь встрепенулся. — Ты выдумал голос, чтоб отвести подозрения от себя?

- Игорь, ты в своем уме?

- Я-то в своем.

- Тогда вникни. Убийца исчез бесследно. И моя, как ты посмел сказать, «выдумка» на меня же навлекла подозрения. Да что это я оправдываюсь! — возмутился Петр Романович. — Чем мне медик мешал?

- Так был голос?

- Подходя строго логически — неоткуда ему было взяться. то есть деться. А почему тебя так волнует смерть Ивана Ильича?

- Потому что. — прошипел Игорь. — Потому что я тебя ненавижу! — и исчез, прозвенев стеклянной дверью.

Петр Романович остолбенел. между презрением слева и любовью справа, метафорически выражаясь. И конечно, выбрал последнее: нормально, «по-взрослому» позвонив из парадного в дядькину дверь.

7

Варенька очень удивилась «глупому вопросу». (Действительно, получать в подарок цветы — привилегия прекрасного пола.) Нет, ей в голову не пришло, но она хочет взглянуть. Можно? Он помедлил, но не нашел приличного предлога отказать. Можно. Ой, какие забавные часы. и качалка. Можно сесть? Можно. Какой старомодный комод, а розы дорогие, рублей на пятьсот. Что ты погрустнела? Как вас любят женщины! Какие еще женщины? Неужели тайком вам преподнес букет мужчина?

Петр Романович усмехнулся, сел напротив на кушетку и закурил (курил он редко).

- Оставим женщин.

- Вы их не любите?

- В меру.

- Почему здесь темно?

- Я, собственной, не живу в этой комнате, мне она не нужна.

- Странно. А чьи это фотокарточки?

- Вон маленький Поль с родителями.

- Да, хозяйку я узнала. А это кто?.. Не хотите — не отвечайте, мне просто нужно о вас побольше узнать.

- Зачем? — спросил Петр Романович подозрительно.

- Как! Вы уже забыли?

- Детка, о какой любви между нами может идти речь?

- Но я еще могу поступить в институт! У вас есть платное отделение?

- Где?

- На философском.

Он засмеялся.

- Да на кой тебе сдалась философия, а мне философ? (Варя тоже засмеялась.) Как дочь нового буржуа ты, наверное, умеешь считать деньги.

- Умею.

- Так вот, у меня их нет.

- У меня есть.

- Это не одно и тоже. Далее. Я старше тебя на четырнадцать.

Она перебила:

- Вы меня убеждаете или себя?

- Обоих.

- Меня не надо. Мужчин много, молодых много, но такого со мной еще не случалось.

- Со мной тоже, — вырвалось у него (опять против воли, как там, на галерейке, когда он сказал: «Люблю»). — Все, все! Предоставим событиям идти естественным ходом, не ускоряя.

Она промолчала.

- Это фотографии моих родных: мамы, отца и брата. Они все умерли.

Своей смертью, — почему-то добавил Петр Романович.

- А брат молоденький.

- Старый снимок. Он был на пять лет младше меня.

- А вы их выкиньте, — вдруг сказала Варя.

- Фотографии?

- Розы.

- Нет, в их загадке надо разобраться.

- У кого есть ключи от вашей квартиры?

- Ни у кого, красть тут нечего. Но вчера я забыл запереть балконную дверь.

- Значит, кто-то из соседей?

- Да нет соседей: только ты и Игорь. Ты его сейчас видела.

- А Поль?

- Говорит: не он.

- Нет, конечно. забавный, злой мальчишка. Учтите, желтый — цвет измены. Есть у вас такая женщина, которая.

- Она что, по пожарной лестнице сюда залезла?

- Так есть?

- Нет у меня никого.

- Но кто-то вас тайно любит. Прикольные розы.

- Такие дед Ипполита на даче выращивает. Я помню аромат.

- В теплице?

- Они стояли здесь в этой вазе девять лет назад и предназначались для одной девушки.

- Так, может, она о вас вспомнила!

- Исключено. Во-первых, ко мне та девушка не имела никакого отношения. Во-вторых, она умерла.

- Когда?

- Тогда.

- Где?

- Здесь. Варя, это не моя история, и я не хочу о ней вспоминать.

- Я сразу поняла, что вы — человек необычный.

- Не обольщайся.

- Это так! Валера не захотел о вас рассказывать, он вас обозвал «нищий аристократ духа».

- Меня не интересует его мнение.

- У вас с ним какие-то счеты?

- Давай не будем о таких пустяках.

- А что не пустяки?

- Ты. Вот о тебе мне хотелось бы узнать побольше.

- Нет во мне ничего особенного, — отрезала Варя строго.

- Есть. Особенное. Потому что мне никто и никогда так не нравился, я потерял из-за тебя голову. Это смешно, но это так.

- Но я же согласна на ваше условие!

- Это я сгоряча, прости.

- За что? Так хорошо было, отлично!

- Рассудок во мне гораздо сильнее сердца.

Она опустила яркую голову на скрещенные руки на коленях, волосы свесились почти до пола, до ножек в лаптях. (Фраза о рассудке и сердце была верной, но в данный момент она отражала его переживания с точностью наоборот.) Он с усилием отвел взгляд, наткнулся на розы.

- Кто была та девушка?

- В техническом, так сказать, смысле не девушка — проститутка.

- Что-о?

- То, что слышала.

- Вот почему вы так недоверчивы! — Варенька рассмеялась. — Уж не считаете вы меня профессионалкой?

- Ну, как я смею! — подхватил он в тон. — Ты же можешь доказать?

- Я хочу.

- А я не хочу, чтоб с такого физиологического эксперимента начиналась любовь.

- Как она умерла?

- Как Подземельный. Ей разбили голову.

- Как странно! — Варенька вздрогнула. — Вам не страшно?

- Убийца сознался. Не бойся, это сделал не я.

- Я вас не боюсь, но розы. зачем? Вы правда не догадываетесь, кто их принес?

- Как они мне надоели! — Петр Романович подошел к комоду (выбросить и забыть, отдаться без остатка, без условий этому единственному в своем роде мгновенью!), обжегся о шипы и услышал:

- Вы хромаете?

Пальцы разжались, цветы остались стоять в царственной своей прелести. Он пояснил привычно:

- Ударился о ножку качалки, щиколотка распухла. — И опять ему захотелось рассказать ей все. — Позавчера с Иваном Ильичем мы помянули моего отца какой-то жуткой медицинской дрянью. Я заснул, и он мне приснился.

- Кто?

- Отец. Я прошел на дребезжанье звонка по темному лабиринту комнат без окон. Споткнулся, ударился обо что-то.

- Во сне?

- Наверное. То есть конечно. Отец стоял на лестничной площадке… так реально, в своем коричневом костюме с «искрой».

- В котором его похоронили?

- Нет, хоронили в черном. — Петр Романович бегло взглянул в полумраке, пронизанном внешним солнцем, в глаза напротив — бирюзовые, цвета морской волны — и повторил: — В черном.

- А дальше?

- Я сказал: «Ты же умер». Он ответил: «Нет, я жив», — попросил прощения и простил меня.

- За что?

- «За смерть».

- За что?!.. Петр Романович, что вы молчите?

- Я же говорил, что не хочу вспоминать ту историю. Нет, вспоминается!

- Разве смерть вашего папы связана с убийством той девушки?

- Ну. опосредованно. Еще я спросил его, как там, в том мире.

- В загробном?

- Господи, это же сон!

- И что он сказал?

- «Не дай тебе Бог туда попасть. Я еще приду».

- Приходил?

- Да ну! Не выношу суеверий, не о том ты спрашиваешь.

- А о чем надо? Вы же споткнулись, когда шли открывать дверь, так?

- То был кошмар под воздействием спирта, я шел во сне, проснулся — качалка качается.

Варенька встала — одним гибким движением, не касаясь поручней, — и пересела на кушетку рядом. Качалка качалась.

- Когда на другой день в пятницу я увидел здесь розы — она качалась.

- Петр Романович, скажите как философ — есть привидения?

- Я тебя напугал, — сказал Петр с нежностью; она взяла его за руки, легкие влажные поцелуи он ощутил на ладонях, опять блаженство накрыло пленительным парусом, в котором, может быть, таилась ловушка; он освободил руки. — Не надо, я, наверное, заболел.

- Нога болит?

- Душа. Что-то происходит. потаенное, но реальное. Розы — реальность. Посреди прихожей валялся стул.

- Во сне?

- Наяву. Я проснулся, вышел из комнаты — прямо посередке тяжелый стул.

- Об него вы и споткнулись!

- Я не лунатик!

- Откуда вам известно? Вы спите один? Или нет?

- Я сплю один. — Петр изнемог в неравной борьбе, наклонился, взял ножки в золотистых лаптях «барышни- крестьянки», прижал к лицу; а Варенька прикоснулась к волосам его, погладила, потянула с нежной болью. Тут в дверь позвонили и грянул голос:

- Милиция! Протокол подписать!

8

Правоохранительное вмешательство спасло влюбленных от падения, так сказать. И Петр в растревоженных чувствах отослал Вареньку от греха подальше: устал-де безумно, сутки не спал. Уселся в качалку, где только что сидела она («фетишизм», отметил с ласковой усмешкой, он был счастлив), глаза закрыл, но не заснул. Тонкий, горьковатый аромат, казалось, усиливался, уносил в молодость, когда брат привез охапку роз с дачи близ Завидеева, о чем позже Петр давал показания; и все завершилось и как-то уравновесилось смертью: они все умерли. А через девять лет, с приходом Подземельного (нет, раньше, думал Петр, с автомобильного взрыва), прошлое возвращается и возвращается, как Ницшеанский карлик — предвестием безумия. Предупреждал себя здравомыслящий логик, но не мог удержаться от соблазна: с судорожно сомкнутыми веками он ждал сна — свидания с близкими, ведь тот сказал: «Я еще приду».

«Скажите как философ — есть привидения?»

И мысли его (полусонные душевно- телесные ощущения) соскользнули по цепочке актуальных ассоциаций — розы, молодость, любовь — в мир сегодняшний. Варенька была слишком хороша («слишком хороша для меня!»), ее присутствие мешало, а в одиночестве он мог вообразить себя любимым. И любящим — впервые на четвертом десятке.

Потом он заснул крепко — без снов, никто его не потревожил — и проснулся уже в глубоких сумерках, в натужных ударах «забавных» часов — десять. Удивляясь на недавние свои страхи, с одной мыслью — она ждет! — он бросился под пронзающий свежестью душ, побрился, оделся в лучшую свою одежду, со сдержанной элегантностью (от отца унаследовался безупречный вкус, несколько компенсирующий недостаток средств).

Однако темным-темно было за окнами справа, она ждет в темноте! Петр Романович продекламировал громко, с вымученной иронией: «И каждый вечер в час назначенный — иль это только снится мне? — девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне». Ни движения, ни звука. ну что за детские прятки!

Он, конечно, позвонил — в дверь, по телефону. И разозлился — не на нее, на себя: нашел время спать! Естественно, она обиделась. и уехала к папе. Он недоверчиво усмехнулся, прошел на кухню: «синей птицы» под липой не было. Что ж, свидемся позже, уговаривал себя Петр Романович, хотя ему передалась ее горячка нетерпения: надо спешить.

Зазвонил телефон. Философ кинулся в прихожую. Мужской голос, глухой и как будто знакомый. жутко знакомый. «Если хочешь узнать про убийство.» — «Кто это?» — «Будь дома в полночь». — «Господи, кто это? Поль, ты?» Тихий смех, от которого мороз по коже продрал. — «По-французски я». — «Не дурачься!» — «У меня орудие убийства, на нем кровь». — «Где?» — «На мертвой голове», — «Где?!» — «На тротуаре в Копьевском переулке». Связь оборвалась.

Пытаясь унять дрожь, Петр Романович произнес вслух:

«Противный «павлин»!» И тотчас бросился в переулок. Пустынный, почти ночной. Тусклый фонарь освещал нижние ржавые перекладины пожарной лестницы. Где кровь?.. На мертвой голове. «Тебя, идиота, разыгрывают, а ты всерьез.» Он подпрыгнул, подтянулся, полез наверх, отдышался на своей галерейке. В дикой духоте продолжала пробирать холодная дрожь. «А придурковатый мальчишка, должно быть, наблюдает из-за угла, забавляясь. Не он ли вчера проскользнул в переулок, когда я подходил к тоннелю? Мертвая голова. — мысли путались, — мертвец проскользнул.»

Петр Романович опомнился, быстро спустился на землю (да, с места преступления сбежать легко, кабы не чертовы эти шпингалеты!) и сбежал — до того разобрал его страх! — сбежал из гиблого этого переулка на Тверской, откуда отправился в привычный бессонный круиз, не от бессонницы спасаясь, а от неведомой погони, от мертвой головы в крови. «Ну попадись мне этот придурок! Влюбился он, видите ли, шляется по ночам. А я? Тоже влюбился?» И Петр Романович, уговаривая себя, постепенно успокоился, сосредоточившись, так сказать, на «чистом чувстве»: какие были нужны «доказательства»? Как глупо и зачем? Тебе просто так, ни за что предложили уникальный подарок — и надо только с благодарностью его принять.

Укрепившись на этой точке, Петр Романович вернулся в Копьевский (ее окна темны), во двор (темны), проверил время — двенадцать. Неуместное совпадение ему не понравилось. Он постоял под фонарем, вновь переживая припадок страха: сейчас раздастся крик. Раздались гулкие шаги в тоннеле, и в овальном провале возник Поль. Опять Поль! Юноша в светлых одеждах стоял, как ангел у черных врат, вдруг аффектированным жестом поднял правую руку и поманил двоюродного брата. Тот, как зачарованный, пошел к нему, за ним — в тоннель, в переулок, на перекресток, мимо знаменитого пруда, памятника баснописцу. наконец очнулся от гипноза, нагнал, рявкнул:

- Что ты тут делаешь?

- Як тебе шел и очень удачно встретил.

- Зачем?

- Надо навестить Ангелевича, безотлагательно.

- Зачем?

- Узнаешь.

- Какого черта ты устраиваешь эти розыгрыши.

- Сейчас все узнаешь.

Петр Романович почему-то покорился.

- Я машину в Копьевском оставил. (к окончанию школы дядя одарил сына «москвичом») Вообще тут недалеко.

- Все равно. (Братья двинулись бодро, в такт ускоряя шаги.) Поль, ты за мной сегодня следил?

- Не за тобой.

- А за кем?

- Слушай! Как все напоминает вчерашнюю ночку, а? Наверху свежего покойника. случаем, нет?

- Я не поднимался, ты помешал.

- Если что, — добавил Поль беззаботно, — мы гуляли вместе. Для алиби.

- Твое шутовство меня утомляет.

- То ли еще будет! Ты бывал в «Китеже»?

- Мы, скорее, в Вавилоне живем.

- Я про заведение Ангелевича.

- Он бы еще «Святой Русью» свой кабак назвал!

- Валера старше тебя, а шагает в ногу с жизнью.

- Ну, ты тоже живчик. «Мертвая голова».

- Заговариваешься? Я — не тоже. Я знаю, чего стоит смерть, я не раз умирал. Глянь, пришли!

От волнения Петр Романович плохо ориентировался в происходящем и, уже поднявшись по пологим ступенькам двухэтажного особняка, спохватился:

- У меня с собой денег нет!

- Это пусть тебя не волнует. В конце концов, мы с тобой.

- Я, пожалуй, не пойду.

- Как хочешь. Я не «сторож брату своему».

Прозвучало многозначительно, Петр Романович вслед за братом прошел в вестибюль (в сени — в ностальгическом стиле русской избы), где они сразу натолкнулись на вышедшего из незаметной дверцы Ангелевича.

- Вы как тут?

- А что? — лукаво уточнил Поль. — Мы заплатили. Или вам клиенты не нужны?

Какую-то секунду сосед

сосредоточенно смотрел на Петра. Прищурился, и легкая улыбка тронула тонкий рот.

- Да пожалуйста. Куда угодно: в бар, в зал, в отдельный кабинет?

- В зал!

В сопровождении владельца братья спустились (ступеньки вели не вверх, а вниз: подъем пологий, спуск крутой), вошли в вертеп, где в чаду горели свечи в позолоченных канделябрах и клиентов было полным-полно, преимущественно мужчин. Ангелевич усадил вновьприбывших за столик почти у выхода и как-то незаметно скрылся.

Возник «половой» в белой косоворотке с полотенцем через руку, они заворковали с Полем. Петр Романович не слушал, он сидел, опустив глаза, замкнувшись от волнения в неприступную крепость. «Водки?» — донесся вопрос. — «Да, водки».

Откуда-то издалека нежно зазвенела «Во поле березонька стояла.». Утонченное извращение в стилизованном «Китеж-граде», подумалось со злобой, а Поль верно и вдохновенно выпевал: «белую березу заломаю, люли-люли, заломаю, люли- люли.»

- Заткнись!

Дальше произошло то, к чему подсознательно Петр Романович был уже готов: на высокие подмостки противоположной стены выплыла Варенька в пышном сарафане из парчи, вышитом каменьями, в браслетах, серьгах и ожерелье, и присела в «придворном» реверансе. Завсегдатаи захлопали, а она закружилась, постепенно ускоряя темп, расплетая золотую косу и разоблачаясь.

- Классный стриптиз, народно- патриотический, — доложил Поль. — Выпей водки.

- Обойдусь, — процедил Петр Романович, внимательно наблюдая. «О, соле мио! — думал он. — Солнце мое!» кузен одобрил:

- А ты крепкий орешек. Захватывающий фрагмент: богослов и «вавилонская блудница». — Поль обожал Священное Писание. — Помнишь жену на звере в драгоценных камнях и золоте?

- Апокалипсис, — уточнил Петр Романович, машинально поддержав фантастический поворот диалога в подземном кабаке. и мелькнул еще образ чаши в руках «жены» — золотой чаши, наполненной «мерзостями и нечистотою блудодейства ея».

- А впрочем, чего тайны колыхать? Там вечность, тут «порно». — Поль выпил. — Я сразу почуял, вчера опоздал, а сегодня выследил. Видал, какое у них с Ангелевичем алиби?

Петр смотрел на сцену, где в разноцветно мигающих огнях изгибалась в непристойных позах Варенька, уже вполне голая. Физическое отвращение комом подступало к горлу, но надо вытерпеть до конца, чтоб укрепить реакцию, утвердить в душе это тошнотворное чувство.

- Слушай, идея! Мы можем нанять ее отдельно, чтоб она разделась у нас на столе.

- Тебе этого мало?

- Великолепное унижение. Она наверняка откажется, но узнает, что ты здесь.

- Кончай, садист. Мне уже ничего не нужно, я освободился, — сказал Петр Романович хладнокровно, словно верный диагноз поставил, и поднялся. — Ты остаешься?

- Досмотрю!

Шоу заканчивалось, стриптизерка стояла на краю сцены, а самые распаленные самцы с криками толпились у ее ног.

- Что значит «кровь на мертвой голове»?

- Чего-чего?

- Орудие убийства.

Ипполит глядел с испугом.

- Ты мне звонил часа два назад?

- Нет. Честное слово, нет! — ответ непривычно серьезен. — Я ее выслеживал. А что случилось, Петь?

Петр Романович, не отвечая, бросился к выходу, на пороге подвала оглянулся — бесстыжая девка смотрела в упор, кажется, узнав, — пожал плечами и удалился. В целом довольный собою: ни боли, ни гнева, ни даже ревности — блаженное бесчувствие. Итак, любви было отпущено ему скаредно — на два дня.

Значит, так надо. Очиститься от грязи (тут кстати подвернулась молитва, застучало в голове: «вся моя грехи, яже содеях. делом словом, помышлением, слухом, зрением, обонянием, вкусом, осязанием и всеми моими чувствы, душевными вкупе и телесными.» — да, весь он был пленен, весь!) и поблагодарить Его за столь быстрое и легкое освобождение. С пустым сердцем он и не заметил, как очутился дома.

В прихожей — вспомнил вдруг и ощутил — мерзкий запах роз (его подташнивало). Вспомнил все — давешний звонок и страх. С намерением избавиться и от цветов Петр вошел в маленькую комнату, включил свет. На полу возле качалки лежал ничком человек из сна, в коричневом с «искрой» костюме, вокруг головы — уже засохшая лужица крови. Мертвая голова в крови!

Мир враз вывернулся наизнанку, взорвавшись яростью — к ней. «Все из- за нее! — сказал он вслух. — Все началось с ее появления!» Он перевернул тело, узнал полузабытые родные черты и сел рядом на пол в приступе безумия. «Разве я сторож брату моему?..»

9

- В девяностом году мой родной брат Павел был осужден за убийство своей невесты Маргариты Страховой. Спустя год из лагеря пришло извещение о его смерти.

- Бумага официальная?

- Да. Из санчасти.

- Это «дело» мы поднимем. Пока — вкратце. Убийство из ревности?

- Судите сами. Они учились в архитектурном: Маргарита, Павел и Ямщиков со своей будущей женой. Игорь рассказал брату, что его невеста занимается уличной проституцией. Его это потрясло.

- Что ж, мотив прозрачен.

- Павел сознался, когда ему были предъявлены веские улики и свидетельства. Дядя боролся за него, как лев, но шесть лет он получил.

- Шесть? В девяностом?

- Господи, я давно его похоронил и поминал как умершего!

- Ладно, с прошлыми несообразностями мы разберемся по своим каналам. Меня интересует настоящее.

- Разве вы не ощущаете связь событий?

- Расскажите про свои ощущения.

- Я видел Павла в четверг после визита Подземельного.

- Как! И вы умолчали?

- Неумышленно. Разве человек в здравом уме может в такое поверить? Я думал (после медицинского пойла), что это привиделось мне во сне. Более того, я его принял за отца.

- Острогорский, вы мне голову морочите?

- По загадочным причинам я очутился в стрессовой ситуации. Правда: он жутко постарел за девять лет, отрастил, как отец, усы и бороду. И — важная деталь — на нем был старый папин костюм.

- Где хранился костюм?

- После похорон тетя раздала вещи отца соседям.

- Кому конкретно?

- Лучше у нее спросить. Подземельному — вполне возможно, он вечно нуждался.

- Выходит, ваш брат жил — предположим, с четверга — у кого-то из соседей. Почему не у родных?

- Насчет дяди не знаю, а на меня он обиделся еще тогда, во время следствия: мне пришлось дать против него показания. Вот наш диалог в четверг вечером. «Ты же умер», — сказал я призраку (отцу — так мне мерещилось во сне). — «Нет, я пришел к тебе».

- И это все? Что вы молчите?

- Я безумно испугался и сказал: «Уйди, мне страшно». — «Мне тоже, — произнес призрак. — Прости». — «За что?» — «За смерть». Я хотел закрыть дверь, но не смог пошевелиться, а он добавил: «И я тебя простил». Страх и странное любопытство боролись во мне. «Как там у вас, в том мире?» — «Не дай Бог тебе туда попасть. Я еще приду». Поверьте, я принял эту фантасмагорию за сон.

- Вы много пьете?

- Да нет же! Напиток был сокрушительный.

- Расшифруйте разговор, как вы его понимаете.

- В свете случившегося так. Брат простил меня за мои показания на следствии и попросил прощения за ложное свидетельство о своей смерти, которое он каким-то образом устроил. И предупредил, что жизнь в зоне (в «том мире») невыносима.

- Предупредил? — тотчас прицепился следователь. — Он считал, вам угрожает арест?

- Ну, знаете! Павел просто ответил на мой вопрос.

- И пришел, как обещал, в ночь субботы?

- Наверное. Меня не было дома.

- И другой брат, двоюродный, опять-таки обеспечил вам алиби. В вашей семье крайне развиты родственные чувства.

- Так объясните же, как профессионал, свое видение происшедшего.

- Не путайте роли: вы мне должны объяснить.

- Я ничего не понимаю!

- Да ну? У вас с убитым были очень серьезные счеты — настолько серьезные, что он инсценировал свою смерть и много лет скрывался от родных. А вернувшись, остановился у соседа, вероятно, раскрыв ему кое-что. Сосед, через сутки после встречи с вами, найден мертвым. Еще через сутки погибает брат.

- Он убит в полночь?

- Да, примерно в то же время, что и Подземельный. Тем же способом. А откуда вам известно про время?

- В десять вечера меня предупредили по телефону: если я хочу узнать про убийство, то должен быть дома в полночь.

- Кто? — рявкнул следователь. — Кто предупредил?

- Усвойте наконец! — сорвался и Петр Романович. — Я не подозревал, что брат жив!

- Он звонил?

- Судя по всему, да. Голос как будто знакомый, но мне, конечно, и в голову не пришло, подумал: Ипполит дурачится — и спросил: «Поль, ты?» — «По-французски я», — был ответ. Павел по-французски Поль.

- Какие-то выверты и выкрутасы. нет чтоб прямо объявиться. Дальше!

- Передаю буквально: «У меня орудие убийства, на нем кровь». — «Где?» — «На мертвой голове». Я закричал: «Где?» — «На тротуаре в Копьевском переулке». И все, связь оборвалась.

- Что означает этот бред?

- Не представляю! Я сразу спустился в переулок, но ничего подозрительного.

Следователь перебил:

- У вас призрак проходит сквозь стены и убивает своей мертвой безумной головой! Вы заранее делаете ставку на невменяемость?

- Неужели я произвожу такое впечатление? Нет, мне нужна истина и. как вы верно заметили в прошлый раз, я бы придумал что-нибудь поскладнее.

- Орудие убийства опять не найдено.

- Вот видите! И как значительно, с нажимом он произнес — «на мертвой голове» — тут скрыт глубокий смысл, это иносказание с символическим подтекстом…

- Да будет вам! В брючном кармане убитого обнаружен носовой платок со следами крови.

- А, по-вашему, платком убили!

- Не советую иронизировать.

- Чья кровь? Можно определить?

- Вещдок направлен в лабораторию. Если допустить, что ваш разговор с братом не выдумка, если убрать этот самый символический подтекст и допустить, что за девять лет (инсценировка собственной смерти чего стоит!) он стал прихически сильно уязвим, — то что мы имеем? Павел явился свидетелем или соучастником эпизода с Подземельным, каким-то образом овладел орудием убийства со следами крови.

- На «мертвой голове»!

- Никаких безумных иносказаний! Свидетель явно в стрессе. Вы спрашиваете: «Где?» Перед ним в воображении возникает образ убитого Подземельного, голова в крови — про это он вам и говорит.

- Да как же он мог его видеть, если все ходы-выходы были перекрыты!

- Это вы со своим кузеном так утверждаете, а на самом деле.

- Клянусь своей жизнью!

- Втянули меня в чертовщину! — Следователь нервно закурил; Петр Романович попросил папиросу, которая затрепетала в дрожащих его пальцах (оба отметили и переглянулись), и сказал:

- Да, чертовщина. Подумав, что этим звонком меня Ипполит разыгрывает, я пошел с ним в «Китеж».

- Вот из-за этого пресловутого Ипполита я пока не арестовал вас.

- Не удастся: я докажу свою невиновность.

- Докажите!

- На это нужно время.

- У вас его нет.

- Антон Антонович, заберите мои документы, возьмите с меня подписку о невыезде, приставьте соглядатая наконец — только дайте несколько дней.

Следователь молчал, задумавшись

- У меня нет денег ни на залог, ни на побег!

- Зато есть сильный адвокат.

- Есть! На суде дядя разнесет ваши домыслы — всего лишь домыслы! — вдребезги.

- Не запугивайте. Я уверен, какая- то тайна стоит между Петром и Павлом.

- Мои показания, которые он простил.

- Это вы так говорите. А вдруг между вами стояла та девушка?

- Проститутка?

- Да, Маргарита Страхова.

- Я не был с ней даже знаком и увидел мельком в день ее смерти!

- Допустим. Но с каким чувством, однако, вы произнесли слово «проститутка».

- С каким?

- С ненавистью. У вас явный синдромчик — сексуальный загиб насчет женщин этого типа.

- Эти твори погубили все. его жизнь.

- И вашу? Их что — было много?

- Хватило и одной.

- Так вот, философ. Павел явился вам отомстить, но победил Петр. Такова моя версия.

- Но он знал, что я с ней незнаком!

- Откуда?

- Я ему говорил.

- А он так и поверил, да? Особенно после ваших показаний против него. Постойте-ка! — перебил сам себя следователь. — Вы его оговорили, чтоб посадить?

- Господи, нет! — Петр Романович физически ощущал свое сердце, в котором билась боль. — Мои показания только подтвердили другие и не были решающими.

- А чьи были?

- Восьмилетнего ребенка. — Он превозмог боль, чтоб упредить вопрос. — Ипполита.

- Нечаянный выстрел произвел впечатление: служака вздрогнул и замер, точно конь перед препятствием. Наконец пробормотал:

- Неправдоподобная история. Орудие убийства тогда было найдено?

- Да. Он ударил ее бронзовой статуэткой.

- Ну вот, не какая-то там мистическая «мертвая голова». Придется поднять архив. Теперь несколько актуальных вопросов. Во сколько вы пошли гулять по бульварному кольцу?

- Сразу после звонка, в одиннадцатом. Вернулся в двенадцать.

- Итак, в полночь.

- Но я не успел подняться.

- Вас опять увидел Ипполит! Ну до чего пронырливый и удобный родственничек.

- Уж какой есть. В «Китеже» мы встретили Ангелевича и Голубкину.

- Ага, все как в прошлый раз.

- В прошлый раз. — повторил Петр Романович. — Брат знал, кто убил Подземельного.

- А вы знаете мою точку зрения. Павел остановился у соседа, которого убрали как свидетеля (может, он вас шантажировал). А затем.

- Шантаж? — Петр Романович усмехнулся. — Взять с меня нечего, я даже отцовскую машину продал.

- По большому счету — может, и нечего. Но для пьющего… какие-нибудь семейные ценности, столовое серебро, например. Ваш отец был крупный ученый-геолог — человек, по прежним меркам, не бедный. Возможен и моральный шантаж: существуют маньяки, входящие в экстаз от одного сознания власти.

- За Иваном Ильичем я такого не замечал, в экстаз он входил от сорокаградусной. Да и с какой стати у него жил брат?

- А у кого? (Петр Романович промолчал, на этот счет у него были свои соображения.) Бывают ситуации, когда хватаешься за соломинку. Вы говорите, что одежду вашего покойного отца отдали соседям.

- Вы их всех допросили? Ямщикова допросили?

- Нет его, должно быть, в Завидеево. С соседями на этот раз глухо: никто ничего не видел, не слышал. Ведь убийство произошло в вашей квартире, что является весомым свидетельством против вас. За девять лет замок меняли?

- Нет.

- Однако в четверг, по вашим словам, Павел позвонил в дверь.

- Но он приходил тайком в пятницу. наверное, он. Кто-то принес чайные розы.

- Куда?

- В ту комнату, где была мертвая Маргарита.

10

Хотя философ и заявил дяде, что «давно выкинул тот кошмар из памяти», после ночного потрясения минувшее восстало из праха, чуть не сведя его с ума. Он вспомнил все.

В то еще благополучноелето девяностого они съехались в выходные на дачу близ Завидеева: семейство дяди и племянники. В понедельник в Москву возвратились Евгений Алексеевич, занятый в очередном процессе, и Петр — навещать отца в больнице и готовиться к защите кандидатской. Павел, перекупавшись в речке, свалился с жестокой простудой, и старший брат взялся исполнить поручение: известить о случившемся его невесту, которая должна была придти к жениху в четверг (домашнего телефона у Маргариты не было). Однако она не пришла, а позвонила из автомата и узнала об отмене свидания.

В пятницу в Завидеево съездил Игорь Ямщиков, а вернулись все (за исключением Павла). То есть жена дяди с сыном и тесть — отметить семейный юбилей — десятилетие женитьбы Острогорских, в узком кругу, со своими.

Адвокат жил еще в Копьевском, ждал с шампанским и изысканными явствами и дорогим подарком для обожаемой молодой жены, которая все капризно раскритиковала; поднялась веселая суматоха; Петр, оторванный от письменного стола, принимал участие в подготовке пира. как вдруг, выйдя на кухню за бокалами, услышал, что Игорь с кем-то переговаривается из окна. «Маргарита явилась, — сообщил, — спрашивает про Пашку». — «Зови к столу, — гостеприимно отреагировала Ольга Ипполитовна, — надо наконец с невестой познакомиться. О, вон и медик идет. Иван Ильич, милости просим в гости, у нас праздник!» — «Попозже! — заорал Подземельный. — Отойду после дежурства!»

Все столпились у окна, рассматривая невесту и зазывая; она отказывалась, но и не уходила, стоя в раздумье под цветущей липой. Высокая смуглая блондинка с лицом грубоватым, но юным, свежим. Ничего особенного, не красавица, однако контраст блестящей оливковой кожи и льняных волос (когда сняла она с головы забавную спортивную шапочку с длинным козырьком и пряди заструились по плечам и груди), контраст производил своеобразный эффект. «Ева!» — подумал Петр, с любопытством разглядывая будущую невестку.

Оказалось, ей нужна какая-то книжка, и он проводил ее к себе. «Я тут выпишу нужное, ладно? А вы идите, не хочу мешать» — «Так мы вас ждем?» — «Если Павел все-таки приедет — а мне так кажется, — мы придем вместе». Не спросив разрешения, Маргарита уединилась с книгой в отцовской комнате («Вы у нас бывали?» — «Один раз. Фотокарточки у вас на стене замечательные»), села в качалку, заложив ногу за ногу. Была она в коротких белых шортиках и свою желто-черную шапочку опять натянула на голову». — «Ведь правда, мне идет?» — и засмеялась. — «Очень». На секунду он задержался в дверях, глядя на нее сверху вниз со странным ощущением, которое не смог бы четко сформулировать. ну, словно эта девица внесла в их мужское жилище нечто чужеродное, пронзительно-яркое, просквозившее золотистыми бликами, когда он развернулся и беспечно отправился на пир.

Все уже сидели за столом: Острогорские, дедушка, Игорь и Ангелевич. Дядя искусно произвел торжественный выстрел шампанским — «За мою любовь!» — разом крикнули «ура!», хрустально прозвенели бокалы, вновь наполнились, словом, вспыхнуло русское обильное застолье с шутками и смехом и хныканьем восьмилетнего Польки, требовавшего какую-то игрушку, которую ему обещали (по уму ребенок был достоин отца, по капризам — сын своей матери). Разумеется, зашел разговор и об одинокой невесте, ожидающей за стенкой жениха, и Ипполит Матвеевич (он пил только водку) заявил, что свадьбы не бывать: «На женщинах легкого поведения не женятся!» — «Еще как женятся!» — процедил Ангелевич. — «Папа, как ты можешь оскорблять девушку, о которой ничего не знаешь?! — «Девушку? Тогда скажу с солдатской прямотой: она уличная проститутка. Я б таких убивал не дрогнув! (Ипполит Матвеевич — полковник в отставке.) Игорь, подтверди!» Побледневший Ямщиков молчал. — «Давай начистоту: о чем ты сегодня Павлику доложил, а?» — «Вы подслушивали?!» — «Я?! — Ипполит Матвеевич побагровел и хватанул водки. — Я зелень на огороде собирал и совершенно случайно услышал из окна ваш с ним.» Ямщиков перебил с яростью: «Это тайна Павла!» В неловкой паузе все смущенно замерли, а настырный ребенок заявил неожиданно: «Павлик ушел, я сам видел его во дворе.» Детский лепет пропустили мимо ушей, но позже роковую эту реплику вспомнили. Огорченный хозяин, пытаясь вернуть застолье в праздничное русло, встал с бокалом и улыбкой на устах: «Дорогие мои друзья!..» Но тут раздался нечеловеческий вопль — предвестие падучей.

С этой минуты воспоминания Петра Романовича становятся отрывочными, пунктирными. Крики Поля ((он не сразу потерял сознание): «Уходите! Уходите все!.. Папа! Я хочу только с папой!..» Ребенок уже на диване, отец пытается просунуть ему столовую ложку между зубами, чтоб Поль не прокусил себе язык, тот отбивается, начались судороги. Гости исчезли. Ольга, не потерявшая головы, приказывает: «Петруша, «скорую»! Я пойду встречать». Петр звонит, потом выскакивает на галерейку, доносится ласковый, нежный голос дяди и звериные звуки странного существа, вселившегося в ребенка, чтобы мучить его. «Это демон, — шепчет Петр, заткнув уши, — за что он его терзает, дергает, Господи?..» Сакраментальная «слезинка ребенка» по понятной ассоциации чуть не вызывает ответные слезы, он свешивается через перильца, замечает Ольгу, которая ходит взад- вперед по тротуару. «Оль, гребень из волос выпал!» Она подбирает (два черепаховых гребня подарил муж к десятилетию свадьбы), бежит навстречу «скорой». Уже не так страшно, Петр на цыпочках проходит через зал. и Подземельный тут как тут, что-то вещает врачу в белом халате. в прихожей на старом сундуке плачет полковник. «Пьяными слезами, — выносит суровый приговор Петр, — все из-за него началось, атмосфера скандала вызвала ответную реакцию.»

Открыв дверь к себе, он вдруг вспомнил про виновницу семейной бури, заглянул в папину комнату. и чуть с ума не сошел. Невеста лежала ничком возле качалки, льняная грива намокла в крови, по полу разбросаны чайные розы. Некое мистическое дуновение просквозило в душе: мальчик так кричал, потому что чувствовал через стенку убийство! «Да, она убита!» — произнес он вслух, отвел взгляд от мертвого тела, потемнело в глазах, замигали красные и желтые пятна. Откуда здесь розы? «Их принес убийца!» — опять сказал он громко и неимоверным усилием воли сосредоточился, фрагменты ужасающей картины обрели четкость. Вон стеклянная ваза с остатками воды, валяется у комода. Букет стоял на комоде... и просквозил золотыми бликами, когда он уходил от нее?.. комод не виден с порога. отразился желтым пятном напротив в зеркале, полускрытом зеленой занавеской, отделяющей отцовскую кушетку в углу.

Петр отдернул занавеску, увидел распятие на стене, увидел в зеркале лицо — свое, не сразу понял! — прошелся по квартире (никого нет), ворвался к дяде (входная дверь не заперта) — розы, точно такие же на праздничном столе.

- Розы на месте!

- Трое, кружком стоящие возле дивана, обернулись на его голос. Дядя с теткой и Иван Ильич.

- Слава Богу, заснул, — сказала Ольга, а муж воскликнул:

- О чем ты? Петруша, что с тобой?

- Она в папиной комнате.

- Кто?

- Невеста.

- Ну?

- Она мертвая.

Подземельный спросил «кто?»;

Острогорские глядели молча, с ужасом — они поверили.

- Ты серьезно, что ль? — заорал медик. — Дай ключ!

- Там открыто.

Подземельный сгинул, дядя прошептал: «Что же это, а? Что же это происходит?..» — и тоже сбежал. Они остались вдвоем с Ольгой над распростертым телом ребенка.

- Ее убили, — сказал Петр.

- Кто? Ты?

- Я?! — он хотел благородно возмутиться, но удар почти попал в цель: Павел — почти «я», братья очень любили друг друга.

Тут вернулся дядя.

- Подземельного я отослал, сейчас позвоню куда следует. Но прежде. Петруша, ведь это не ты?

- Нет.

- Конечно, не ты. Ипполит Матвеевич подтвердит, надеюсь, что мы поделили розы с дачи на два букета. Один ты отнес к себе. Ну что вы на меня так смотрите? Да, трагедия, но надо спасать Павла!

- Не надо, — сказал Петр, — если он убийца.

- Ты соображаешь, что говоришь? Погубить его жизнь?

- Если он погубил чужую, пусть ответит.

- Невеста — панельная проститутка! — взревел адвокат. — Мало ли кто мог ее прихлопнуть?

- Ты думаешь, не он?

- Главное — создать видимость!

- Главное — понять суть!

- Ты, философ чертов.

- Господи, замолчите! — закричала Ольга. — Ведь Полька при всех сказал, что видел его во дворе!

- Да кто помнит? — оборвал адвокат. — С Валерой я договорюсь, с Игорьком тоже, уверен. Петр, тебе решать.

11


Павла «взяли» на даче уже под утро, вначале он все по-глупому отрицал: болен, в Москву не ездил, о розах ничего не знаю. Убийца не знал, что братья его уже сдали; допрос проводился в дядиной квартире, никто не вспомнил злосчастную фразу, кроме самого ребенка: в нужный момент очнувшийся малютка явился на кухню (допрашивали Петра) и сказал, что видел Павлика во дворе в кустах. Не уследили, он подслушивал; и хотя адвокат бил на «бред в преддверии эпилепсии», всплыли розы (уже по вине старшего брата), искусная защита развалилась, убийца предложил вторую версию. Да, в Москву ездил тайком (в одной электричке со своими), цветы привез в надежде, что его невесту оговорили; дома не застал никого и пошел на Тверской бульвар выследить и убедиться (Игорь донес, что именно там она «работает»). Прождал безрезультатно до ночи и уехал в Завидеево.

И эта неубедительная версия вскоре лопнула. Естественно, восьмилетний мальчик не мог назвать точное время, когда он видел «Павлика в кустах». «Я ходил на кухню искать зайку», — твердил он. Петр прекрасно помнил (но смолчал — все, должно быть, помнили, но молчали), что про игрушку Полька канючил за столом, то есть уже после прихода Маргариты. «Павел был дома, когда я привел ее туда, — думал Петр, — в папиной комнате. Подсознательно я засек отражение желтых цветов возле занавески, которая вздрогнула как от сквозняка. Он прятался за занавеской.»

Вдруг все подтвердилось, подследственный сдался. Да, услышал шаги, спрятался, выждал, ударил несколько раз в исступлении, себя не помнил. Орудие убийства — по забавно- жутковатой иронии — бронзовая фигурка зайца, стоявшая на комоде. На статуэтке обнаружились свежие отпечатки пальцев Павла, а кровь он стер. Это обстоятельство (а также розы) использовал адвокат при защите: несчастного юношу сокрушило неожиданное известие про невесту, он действовал в состоянии умопомрачения, не уничтожив важнейшие улики, не избавившись от обличающего букета. («Не я виноват в его аресте, — успокаивал себя Петр, — Павла вычислили бы по отпечаткам!») Убийство непредумышленное, спровоцированное, в сущности, самой жертвой, вызывающе заявившей жениху, что ее «работа» ей нравится! («Дадут года три, а может, добьемся условного!») На беду, судья («эмансипированная змея» — по выражению дяди) попалась мужененавистница, мстящая сильному полу за собственные жизненные «дребезги». И сумевшая добиться максимального, в этих условиях, срока. Конечно, подавались апелляции во все инстанции, но судьбе было угодно, чтобы Павел начал проходить преисподние круги уже здесь, на земле. Адвокат — он, творивший чудеса для чужих! — после всех перипетий даже слег.

А Павел на Петра все-таки обиделся, на два письма в лагерь не ответил (с дядей же переписывался), и старший брат, подавив комплекс вины, затвердел в принципе: убийца получил по заслугам. Через год пришло письмо — коротенькая записка, которую философ помнил наизусть («Петр, я скоро умру, я тебя прощаю, и ты меня прости и молись за меня каждый день. Твой брат» — подпись), потом — извещение о кончине от двустороннего воспаления легких.

Петр Романович молился за отца и брата, он вдруг остался один (даже дядя переехал в квартиру тестя), и не было для него ничего дороже этого одиночества — на всю жизнь, так он планировал. Шли годы, так все и складывалось — до того мгновенья, как он вышел на галерейку на закате дня и жизнь взорвалась огненным столпом, поднявшимся в небо.

«Неужели мне придется повторить судьбу брата?» — странная мысль явилась во время допроса и не оставляла. Странная — потому что Павел, при всех смягчающих обстоятельствах, был виновен; Петр же, как говорится, ни сном ни духом. По привычке к самоанализу, философ принялся докапываться: как, откуда могла возникнуть эта аналогия? И докопался: «В тот момент, когда я увидел мертвого брата, то подсознательно почувствовал: он не убийца! Его убили, как убили Маргариту и Подземельного».

Открытие — абсолютно алогичное и бездоказательное — до того потрясло Петра Романовича, что он так и замер (в качалке в темной комнате). Нонсенс! Преступник сознался. или он взял на себя чужую вину в припадке отчаяния, безысходности, умопомрачения, наконец? «Умопомрачение» — это слово употребил Евгений Алексеевич в пламенной защитительной речи, характеризуя состояние аффекта в момент убийства. Но не в момент признания! Опытнейший адвокат, близкий родственник (общавшийся с племянником в течение процесса), конечно, заметил бы признаки помешательства или глубинной лжи: невиновный оговорил сам себя! Нет, эту бредовую идею следует оставить и защитить собственную жизнь. «Дядя — запасной полк, если дело дойдет до ареста. Однако мне дана неделя и я должен сам справиться!»

Петр Романович вышел на галерейку за выстиранными еще в четверг джинсами (всю минувшую ночь он провел на ногах в своей парадной, так сказать, форме), гигантское пятно гари вдали на кирпичной стене внезапно напомнило про соседку — и такими никчемными, даже смешными показались ему недавние переживания, «страсти по девке», но — опять кольнуло в сердце! — опять многозначительная аналогия. «Аналогия беспочвенная, — констатировал он отстраненно, — я не способен так любить, чтобы убить. Ну просто не способен любить — и слава Богу!»

Дверца справа приоткрылась, возникла Варенька — сквозь стекло, на галерейку не вышла — и спросила:

- Вы думаете, я вас разыграла?

- Я вообще о вас не думаю, — ответил он равнодушно и вдруг насторожился: — А зачем? Зачем вам меня разыгрывать?

- Я вовсе не.

- Нет, ответьте! Вы действуете по чьему-то поручению?

- Что вы о себе воображаете, философ? Ну. было забавно взять неприступную крепость.

«Врет, матушка, — понял Петр Романович, и ему стало скучно. — На минутку действительно увлеклась.» — Он не был таким уж Дон Жуаном, но знал, что женщинам нравится, и пользоваться этим умел — без особых радостей, но и без страданий. (Покаяние на исповеди — легкая епитимья — свободен!)

- Ладно, считайте, вы меня взяли и отпустили, — бросил небрежно- фамильярно (как женщине доступной); она улыбалась вызывающе, но мрачный огонек дрожал в бирюзовых глазах; и они расстались, одновременно прозвенев стеклянными дверьми.

12


Три дворняги надрывались в лае, отворилась дверь, они враз угомонились.

- Архитекторы Ямщиковы здесь живут?

- Здесь. Но их нет.

- Они на реставрации в храме?

- Сегодня воскресенье. Наверное, пошли прогуляться.

- Извините.

- Не за что.

Дверь закрылась.

Петр Романович огляделся и присел на завалинку бревенчатой избушки. Прямо перед ним — большое храмовое строение; медные луковки, еще без крестов, медово горят на солнце, и жаркий ветерок гуляет по просторному зеленому двору. Древнерусский ландшафт заключен в рамки полуразрушенных монастырских стен. Дверь опять отворилась, появился тот же монах, молодой, в черном облачении, пригласил учтиво:

- Подождите в доме.

- Не беспокойтесь, я здесь посижу, здесь хорошо. Дело идет? — Петр Романович кивнул на храм.

- Потихоньку. — Юноша остался стоять на пороге, тоже гладя вверх на новенькие купола.

- Мне в деревне сказали: они у вас живут, в избушке.

- Да, во второй половине.

- Игорь на этой неделе дважды ездил в Москву. Он возвращался сюда ночевать, не помните?

- Я его не видел, но собаки ночью лаяли.

Рыжие дворняги, исполнив долг, мирно лежали у ног гостя и внимательно слушали.

- Что-то случилось?

- Сегодня в полночь был убит мой брат.

- Убит? — Монах задумчиво перекрестился. — Вы подозреваете в преступлении Игоря?

«Ничего себе монах соображает!» — насторожился Петр Романович.

- Нет. Но они были близкими друзьями, возможно, Ямщиков что-то знает о мотивах, о причинах.

- Как звали вашего брата?

- Павел Острогорский.

Юноша стоял неподвижно и молчал, но Петр почувствовал интуитивно: имя брата ему знакомо. Понятно, Игорек по ходу дела перед монахом душу облегчает. Очень интересно, однако тайна исповеди — преграда неодолимая.

- Но сегодня он здесь ночевал?

- Наверное. На литургии был. А вас как звать?

- Петр. («И про меня наверняка слыхал!») Видите ли, меня подозревают в убийстве.

- Брата?

- Да. В течение недели я должен доказать обратное. Благословите, батюшка!

Петр Романович, сложив руки лодочкой, подошел под благословение, услышал шепот: «чтобы тайное стало явным»; услышал шаги.

Игорь с Тоней стояли в траве, как дети, держась за руки — еще одна (считая дядю с теткой) идеальная пара, что даже странно в нынешнее лихолетье; вот только детей им Бог не послал, а может, не хотят. С годами они все больше походили друг на друга: темноволосые, невысокие, худощавые, одеты скромно, Тоня в длинной юбке и платочке.

- Ты как тут? — спросил Игорь отрывисто.

- Сегодня ночью убили Павла.

Реакция была сногсшибательной.

Тоня вскрикнула, муж сказал со страхом:

- Ты. что такое говоришь? Ты бредишь? — и рухнул в траву.

Оставшиеся на ногах оцепенели, бесшумно возник монах с кружкой воды, встал на колени, побрызгал застывшее в дурной гримасе лицо.

- Тоня, давно у него эти припадки? — прошептал Петр Романович.

- Из-за тебя. Он любил Павлика.

- А я нет? Но меня обвиняют!

- В убийстве? — «припадочный» вмиг оживился. — Тебя обвиняют в убийстве брата?

- Только не говори, — заговорил Петр Романович веско, — будто ты не знал, что он жив и в Москве. Тоня, знал?

- Господи, вот ужас-то! — Она как- то мгновенно скрылась в избушке, а монах побрел к храму, на паперти обернулся, окинул их острым взглядом и вошел внутрь. Петр Романович опустился в траву рядом с Игорем.

- Тебя не арестовали.

- Дали неделю. Я должен найти убийцу.

Игорь ответил столь долгим и раздумчивым взглядом, что подумалось, как тогда на галерейке: уж не трогается временами архитектор в уме?

- Игорь, я знаю границы своих возможностей.

- Человеку до конца не дано этого знать.

- А я знаю: тюрьму мне не выдюжить, без свободы я все равно, что без воздуха.

- Так беги пока не поздно! — съязвил архитектор.

- Еще чего! Давай-ка, Игорек, ближе к делу. Если ты, конечно, в состоянии.

- Я-то в состоянии. Да, я видел Павла мельком во дворе.

- В пятницу? Когда мы с тобой на лестнице столкнулись?

Игорь молчал. вспоминает, что

ли?

- Ты был такой странно возбужденный, не поздоровался.

- Да, в пятницу, — наконец отозвался сдержанно.

- Ну?

- Когда я вышел, его уже там не было. Больше я ничего не знаю.

- И ты его прям так сразу и узнал? Ведь для нас для всех он умер.

- Я пережил поистине страшные мгновенья. почудилось даже: ваш покойный отец.

- Я тоже ошибся.

Собеседники пронзительно глядели друг на друга, пронеслись секунды, первым очнулся Игорь.

- Словом, видение. не видение. Вот почему я об этом не рассказал — ни тебе, ни следователю. Хотя смерть Подземельного потрясла меня тайной совпадения.

- Ты сказал: происходит трагедия.

- Я так ощущал подсознательно и надеялся, ты прояснишь — помнишь, на галерейке? — скажешь про брата.

- А почему прямо не спросил?

- Побоялся произвести впечатление невменяемого.

- Как-то все это неубедительно. По-моему, ты не договариваешь.

- Можно подумать, ты со мной откровенен!

- Откуда такая враждебность, Игорь? За что ты меня ненавидишь?

- О чем ты?.. Ну, не в себе я был после допроса. А ты так беззаботно с какой-то девчонкой флиртуешь.

- Это мое дело.

- Извини, я был слишком взволнован.

- Смертью Ивана Ильича? «Ты выдумал голос, чтоб отвести подозрения от себя,» — посмел ты мне сказать! Объясни же наконец, что все это значит, в чем я провинился перед тобою или перед Павлом, или перед вами обоими.

- Ты его сдал, — прошептал Игорь с такой злобой, что собеседник вздрогнул.

- Я?

- Своими показаниями.

- Врешь!

- Не ори!

- Тони боишься, да? — Петр Романович взял себя в руки. — В течение девяти лет я не замечал твоей ненависти.

- Прошлое вдруг проступило, когда я увидел его во дворе.

Он произнес это с болью, и Петр Романович смягчился.

- Мне не в чем себя упрекнуть. На вопрос следователя, откуда цветы возле мертвого тела, я ответил: не знаю, кто- то сегодня принес. Я даже не упомянул Павла, все потом само раскрутилось.

- Надо было сказать, как Евгений Алексеевич предлагал: дед привез.

- А отпечатки пальцев? А показания ребенка?

- Отпечатки в квартире, где человек живет, против него не улика! Соврал бы: неделю пыль не протирал.

- Да я и не протирал.

- Вот-вот! И Польке можно было рот заткнуть, если б ты согласился на предложение адвоката. Нет, ты хотел его погубить и добился своего.

- Я?! — Петр даже растерялся. («В одно слово со следователем!») — Я любил брата.

Тут Игорь выкинул финт: вскочил и принялся бегать по просторному двору вокруг храма, сужая круги. влетел в церковь и вскоре вышел, притихший такой, умиротворенный. Подошел, сел рядом. Интеллигент- неврастеник — что с него взять. «Что требуется, то и возьмем!» — сурово укрепился философ в поисках истины.

- Проветрился?.. Мне твои эмоции непонятны, да Бог с тобой. Вот что: необходимо в подробностях восстановить события девятилетней давности.

- Зачем тебе?

- По-моему, в них кроется ключ к «новейшей истории». Сегодня во время допроса меня посетило сомнение: а что если Павел не убийца?

Игорь приподнялся в траве, опершись о локоть, слушая с предельным вниманием.

- Ты серьезно?

- Не задавай глупых вопросов.

- Почему он взял на себя такой грех, Петр?

- Нам неизвестно, какими способами добились от него признания. Безумная, возможно, идея, но она кое-что объясняет.

- А именно?

- В лагере, анализируя случившееся, Павел заподозрил истинного преступника и явился отомстить. Подземельный, у которого он остановился, стал опасным свидетелем и погиб. Потом убили брата.

- Почему о своих подозрениях Павел не сообщил родным? Почему не приехал к тебе или к дяде?

- Это пока загадка, тут много загадок. Словом, мне нужна помощь.

- Зачем?

Петр озверел.

- Не прикидывайся идиотом! Меня обвиняют в убийстве брата — где твои христианские принципы?

Игорь усмехнулся.

- Спрашивай, христианин.

- Когда в среду четвертого июля ты увидел Маргариту на Тверском бульваре, то решил, что она занимается проституцией. Почему?

- Она при мне (но меня не видела) торговалась с клиентом. Я вмешался, возмущенный, естественно.

- Ты сказал ей, что донесешь жениху?

- Нет. Она, возможно, понадеялась на дружбу, потому и заявилась в пятницу.

- Не лез бы ты, друг, в чужие дела.

- Я два дня мучился. но как промолчать? Регистрация в загсе — через полторы недели, в один день с нами. Понимаешь?

Петр Романович кивнул.

- Да это-то ладно, развелся бы. Но мы же собирались венчаться.

- Я вашу с Тоней свадьбу не помню.

- Мы перенесли на осень, торжеств не устраивали. Не до того, знаешь, было.

- Да, ты должен был его предупредить.

- Ну вот я и поехал в Завидеево. не знал, что у вас шестого семейный праздник.

- Наши раздумывали (ведь отец в больнице лежал в тяжелом состоянии), но потом решили отметить в своем кругу. А тебе было известно про сифилис?

- Господь с тобою! — Игорь даже перекрестился. — Я, как и все, после вскрытия трупа узнал.

13

Девять лет, с тех самых пор, он не ездил на дачу Ипполита Матвеевича и даже не сразу нашел ее, заплутавшись в пышно разросшихся улочках. Полковник окучивал розы — в майке и галифе, поджарый, крепкий и коричневый, как орешек — не скажешь, что ему под семьдесят. Гостю, кажется, обрадовался, усадил на лавочку в древесной тени, выставил на стол поллитровку, закуску с грядок собрал (как истый офицер, Ипполит Матвеевич всегда был готов «принять»). Выслушал, не перебивая, свежую информацию. Пришел в ужас. Выпил. Спросил отрывисто:

- Оля в курсе?

- Я ей утром позвонил: папину одежду (в частности, тот почти новый костюм с «искрой») она после похорон отдала Подземельному. Ее, наверное, уже допросили.

- Не понимаю, почему в уголовщину должна быть замешана наша семья.

- Павел из нашей семьи.

- То старые счеты, с «зоны», его «пришили» уголовники.

- И Ивана Ильича? И Павел позвал меня в полночь рассказать об уголовниках?

- Точно он звонил? Его голос?

- Его.

- Может, он, извини, в уме слегка повредился? Орудие убийства — «мертвая голова»!

- Это какой-то символ, загадочная аллегория.

- Аллегория, — повторил полковник с недоумением. — Непонятная история, непростая.

- А началась за праздничным столом, когда вы объявили.

- Не жалею! — оборвал старик и прищурился. — Она б тут всех перезаразила.

- Всех? С Маргаритой были знакомы только Павел и Игорь.

- Познакомились бы! Я похолодел, когда услыхал, как Ольга бульварную тварь за стол зовет.

- Ипполит Матвеевич, когда у Поля был припадок, вы сидели в прихожей.

- Да, на сундуке. Ребенок хотел остаться с отцом.

- Вы ничего не слышали?

- Поль кричал.

- Нет, из подъезда. Убийство произошло за стенкой. Другой крик. Или кто-то звонил к нам в дверь.

- Ты намекаешь, — проявил смекалку Ипполит Матвеевич, — что не Павлик ее прикончил?

- Не знаю. Это очень страшное предположение.

- Я ничего не слышал. По — твоему выходит: у него ложное признание вышибли?

- Разве такое не случается?

- Сколько угодно. Только подумай: неужели парню было безразлично наше мнение о нем? Он бы написал тебе или дядьке, что страдает безвинно.

- Вы правы. Но ему мог бы помешать ложный стыд.

- То есть под давлением «органов» смалодушничал и стыдно было признаться? Бывает. Признание в трусости самое. героическое. — Полковник усмехнулся. — Не смейся, это так. Но затаиться на девять лет из-за ложного стыда неестественно.

- Да, мотивировка его поступков пока необъяснима. Однако Павел убит. Убит человек, у которого он, по- видимому, жил. Я этого не делал. Вывод: необходимо отыскать убийцу.

- Что ж, у тебя нет выхода. — Старик выпил и процитировал советского классика: «Бороться, искать, найти и не сдаваться», — помолчал. — Во время припадка ты где был?

- На галерейке.

- К вам балконная дверь была открыта?

- Кажется, да.

- Говори: закрыта. И мой тебе совет: не связывай эти преступления, дороже обойдется.

- Нет, я должен все знать. Расскажите про ту пятницу, что вспомните.

- Ну что. Игорек приехал днем, ближе к вечеру, мы уже собирались в Москву.

- И Павел собирался?

- В том-то и дело! Горячка еще не совсем отпустила его, но он уже был на ногах. Я пошел на огород собрать к столу зелени, вон туда, видишь? Прямо под окошко, слышу. что-то вроде: «Ты не можешь венчаться с уличной проституткой!» Я, понятно, обомлел, — Ипполит Матвеевич вдруг признался: — Я никогда не осуждал твоего брата, заразу надо пресекать в корне.

- Даже ценою жизни? А если б ваша дочь.

- Дочь не вмешивай! В общем, Павлик находился в сомнении: надо, мол, проверить, убедиться. Оля с Полькой меня уже на крыльце дожидались, Игорек выходит: Павлику хуже стало, наверное, он не поедет. Ольга было всполошилась, но я их всех увел на станцию. Думаю, юноше надо побыть одному, взвесить и принять решение. Но со всеми этими нервами на электричку мы опоздали, полчаса торчали на платформе. Понимаешь?

- Да, он уехал с вами.

- Тайком. И розы срезал. для невесты, конечно — вдруг недоразумение?

- Если б не эти розы! — вырвалось у Петра Романовича. — Я их заметил, когда привел к нам Маргариту.

- Да? — удивился полковник. — Не помню, чтоб ты говорил.

- Я не отдал себе отчета. как будто золотое пятно промелькнуло в зеркале.

- Значит, он прошмыгнул домой еще до нее, а ты у нас был.

- Ну да. Поль позвонил в дверь: тебя зовут на праздник. Я про знаменательную дату забыл, зашел уточнить, а потом вернулся переодеться.

- А розы? Розы уже были?

- Я в папину комнату не заглядывал. Переоделся и сразу. нет, мне позвонили, я еще поговорил по телефону.

- С кем?

- С одной женщиной.

- С Маргаритой?

- Ну что вы! Та женщина вне игры. Да и вообще, не столь уж важно, в какой промежуток Павел явился. Главное: был ли он дома, когда я невесту привел. Мне показалось, занавеска шевельнулась.

- На окне?

- В углу, где папина кушетка и зеркало. Если Павел там прятался, то как при нем могло произойти убийство? Конечно, он виновен, так я рассуждал.

- Так оно и выходит, Петь. Ты ушел, они остались наедине, ссора, он теряет контроль над собою. и перед припадком ребенок видит, как Павлик крадется по двору, прячась в кустах. Сгоряча все отрицает, потом сознается. Какие тебе еще нужны доказательства?

- По логике сюжет безупречен.

- И по жизни! Возьми такой вариант: они поссорились, и он просто ушел. Тогда зачем прятаться и какого черта она в чужой квартире продолжает сидеть — смерти дожидаться?

- Психологически это можно обосновать. Ссора не окончательная, последнее слово еще не сказано. Она ждет его, он в стрессе. естественно, не желает, чтоб его кто-то видел (ему стыдно, он и приехал тайком). Срывается на дачу, ищет спасения в одиночестве.

- И признает себя убийцей! — перебил Ипполит Матвеевич.

- Ему было все равно, понимаете?

- Не понимаю!

- Я тоже. Но теоретически знаю, да и вы конечно, что существует такая одержимость любовью: любимая умерла — и жизни нет.

- Так ведь жив остался. — старик осекся. И прошептал: — Через девять лет достали.

- Это мне и предстоит выяснить — кто? Павел кого-то заподозрил и доверился Подземельному.

- Почему не родным? Не тебе?

- Не сразу преодолел обиду, но пришел. а я, пьяный идиот! Потом позвонил, хотел открыть тайну! А я с Полем.

- Бойкий парнишка, — вставил дед, — лихой, далеко пойдет.

- Сейчас не о нем. Я не пришел, и преступник сумел справиться с братом.

- Да уж, голову проломить — недюжинная сила нужна! — констатировал Ипполит Матвеевич чуть ли не ликующе. — Это мужчина, я тебе точно говорю.

- Не сомневаюсь. Но обстоятельства настолько загадочны.

- Встретился, обвинил — тому деваться некуда.

- Я говорю про убийство Маргариты.

- Проституция и преступление идут рука об руку.

- Ну не сутенер же ее.

- А почему бы нет?

- Другого времени не нашел? За стенкой празднуют, вечер пятницы, еще светло, кругом люди. Даже если кого- то потрясла ваша новость за столом, так рискнуть!

- Вот мы и поверили в признание Павла. — Ипполит Матвеевич задумался. — Смотри! Я эту шлюху не знал. Адвокат наш — тоже. да он двадцать раз отмерит, прежде чем отрезать. И содержатель притона хладнокровная бестия. А для Игоря это не было новостью. Слушай, а почему от Ангелевича жена ушла? После преступления!

- По другим причинам.

- Ты в курсе?

Петр Романович кивнул, подумав: «Эту тему придется затронуть.»

- Словом, как ни крути, а все указывает на Павлика.

Петр Романович, конечно, чувствовал всю справедливость возражений и доводов старика. и так хорошо сиделось в подвижной тени, куда залетный ветерок доносил пленительный и тревожный (так воспринималось) аромат.

- Я в пятницу у дяди обедал, на столе — ваши розы.

- Полька на неделе приезжал, привез мне очки из ремонта. Ну, я букетик собрал.

- Большой?

- Девять штук.

- Там, наверное, столько и было.

- Где?

- На столе.

- Разумеется. Что он, часть продал, что ли?

- И у меня букетик появился. В папиной комнате.

- Как это «появился»?

- А так. В ту же пятницу вечером вхожу — стоят розы в стеклянной вазе, в той самой. И так же вчера мертвое тело на полу в цветах.

На задубелом коричневом лице напротив — волнение, страх.

- Сколько штук?

- Девять.

- У меня срезал! Я думал, ребятишки, шпана местная. Пойдем покажу!

- Да не стоит, верю.

- Это Павлик, да?

- По-видимому.

- Опять аллегория?

- Упрек — напоминание. Я ведь отказался поддержать версию адвоката, будто вы привезли тогда розы и разделили на два букета.

- Помню, он подговаривал. В принципе я за то, чтоб убийц сажать. но не из-за уличной же девки! В общем, я согласился.

- А я выступил предателем.

- Давай, Петь, помянем несчастную его душу. (Выпили.) Это ж надо в такую даль за розами ехать, чтоб тебе так ядовито напомнить.

- Тут у вас неподалеку монастырь открывается..

- Через лесок. Неужели он. чего он там не видел?

- Может, и видел. старых своих друзей, восстанавливающих Рождественский храм.

14

Адвокат был дома и один. Никогда еще не наблюдал Петр дядю в таком отчаянии — трагедия девятилетней давности возрождалась во все более ужасающих формах. «Я тебя умолял! — простонал Евгений Алексеевич, впустив племянника, схватился обеими руками за голову и быстро прошел в кабинет. — Я б сумел добиться оправдания за недостаточностью улик! А, возможно, не допустил бы ареста! Тесть не возражал, а Польку увезли бы на дачу.»

Петр молча присел боком к письменному столу из карельской березы. Никто не подозревал, к а к он виноват: у отца начался сердечный приступ, когда сын произнес: Я не выдал Павла прямо, но и врать про розы не стал». — «Ты уверен, что твой брат убийца?» — раздался крик. — «Убийца», — последнее слово в жизни, которое услышал потерявший сознание отец и которое сейчас не мог простить себе сын. Ту предсмертную сцену он давно запретил себе вспоминать — слишком больно! — но Подземельный разбередил совесть. «Может, не сопротивляться? — не в первый раз с этой ночи зазвучал в душе некий жертвенный мотив. — А заплатить за все разом? — но душа сопротивлялась. — «Разом» («вышку») защитник не допустит, да и гуманизм у нас сейчас ядовитый, а пожизненную муку нет, не вынесу!

- Он не убийца, теперь это очевидно. — Евгений Алексеевич подошел, прикоснулся к плечу племянника. — Петруша, прости. Сорвался не по делу. Не ты виноват.

- А кто? — Он поднял глаза на дядю.

- Ты в который раз упрекнешь меня в адвокатском позерстве, но не могу иначе выразить: фатум. Тут — античность.

- Давай-ка следовать этике христианской.

- Ладно, давай без фраз. — Евгений Алексеевич достал из кармана бухарского халата свой портсигар, который вдруг упал с многозначительным стуком, словно знаменуя переход к следующей сцене, закурил папиросу и сел на вычурный диван в стиле «модерн» с пепельницами в углублении валиков. — Я полностью в твоем распоряжении, необходимо заранее выстроить линию защиты.

- Он позвонил мне вчера вечером и назначил свидание у нас дома в полночь, чтобы рассказать про убийство.

И дядя, и племянник называли Павла «он», как будто произнести имя было больно.

- Черт возьми! Следователь ни словом не обмолвился!

- Мне не очень-то верят.

- Я верю. Тебя ведь не было дома.

- Не было. Я не убивал его.

- Примем как аксиому и с самооправданиями на этом покончим. Что он дословно сказал?

- Ключевые фразы: «У меня орудие убийства, на нем кровь». — «Где?» — «На мертвой голове». — «Где?!» — «На тротуаре в Копьевском переулке».

- Боже мой! Он не расшифровал?

- Нет.

У дяди задрожал подбородок и дернулся уголок рта.

- Помню. Я вошел в комнату Романа — она лежала с пробитой головой в крови. Если тут некая метафора. Погоди! О каком преступлении конкретно он собирался рассказать тебе?

- Не уточнил: «Если хочешь узнать про убийство.» — «Кто это?» — «Будь дома в полночь». Естественно предположить — про последнее, про Подземельного. И заметь: все трое умерли одинаково — от ударов тупым предметом.

- Зайчиком, — сказал адвокат с вымученным сарказмом.

- Тот зайчик так и застрял в темном лесу правосудия, я не забирал его.

Дядя повторил задумчиво:

- «У меня орудие убийства». Как оно к нему попало?

- Единственное предположение, вытекающее из контекста: преступник выбросил «орудие» из окна на тротуар.

- А он подобрал? Немыслимое совпадение. Неотступно думаю: почему он не пришел ко мне?

- Он и ко мне не сразу собрался. Возможны три мотивировки его поведения. Ложный стыд мы с твоим тестем отвергли.

- Ты был у Ипполита Матвеевича?

- Да.

- И что же вы не отвергли?

- За эти «отверженные» годы брат. буду говорить прямо. если и не сошел с ума, то несколько тронулся. О чем вроде бы свидетельствует мнимая (подстроенная) его смерть.

- Мне это приходило в голову. Во время общения с обвиняемыми я наблюдал у них разнообразные психические эксцессы. Ну а третья мотивировка?

- Он нам не доверял.

- Вот это самое вероятное! — воскликнул дядя. — Но на каком основании?

- Из-за моих показаний. чертовы эти розы! «Я тебя прощаю» — помнишь письмо из лагеря?

- Да, но я-то причем? В переписке со мной никаких таких роковых загадок. подспудное смятение, конечно, ощущалось. Впрочем, ты письма читал.

- Да естественный напряг из-за перемены условий жизни, так я воспринимал. Но он освободился три года назад.

- А, ты еще не знаешь! — перебил адвокат. — Они связались по телефону с тамошней администрацией. В девяносто первом он совершил неудачный побег, заработал еще срок и вышел только что — седьмого, в среду.

- А ко мне явился в четверг!

- Павел? К тебе?

Проявилось имя, стало страшно (страх этот уже переходил в фобию), Петр произнес с усмешкой:

- Я ж тебе говорил про сон — «тень отца Гамлета».

- Да как же ты перепутал, не сообразил!

- Непривычный я к медицинской отраве.

- Подземельный тебя специально напоил!

- Кто его знает. Иван Ильич пришел что-то выведать, только я не понимаю, что именно.

- Очень странно, что Павел остановился у него.

- Знаешь, это можно объяснить и самыми обычными причинами. Встреча со мной чревата слишком нервной встряской, отложена. И он не знал, что ты живешь у тестя.

Евгений Алексеевич подумал.

- Верно! Мы переехали уже после его так называемой смерти.

- Ну вот. Павел поднимается на четвертый этаж, звонит к тебе (а может, и ко мне — я только к вечеру из университета вернулся), и тут случайно подворачивается старый сосед.

- И он доверяет постороннему пьянчуге секреты, которые утаил от родных!

- Господи, откуда мы знаем, в кого превратился брат за девять лет «зоны»! Его настойчивые уверения — «я прощаю», «я простил» — не свидетельствуют ли о подавляемом чувстве мщения?

- Очень даже может быть! — Дядя встал с дивана, энергично прошелся по комнате. — Только не тебе он явился мстить, а убийце. И он его находит: «Если хочешь узнать про убийство.» Павел рассчитывал разоблачить преступника в твоем присутствии — доказать, как, по его мнению, глубоко ты был неправ перед ним. Но тот победил.

- Чудовище!

Адвокат кивнул.

- Когда докапываешься до самой глубины, у них (у моих подзащитных) один мотивчик: бес попутал. Никто не может объяснить, как перешел роковой предел.

- А как объяснить, почему брат взял чужую вину на себя?

- Из-за невесты — проститутки: отчаяние, отвращение к жизни. «Теперь мне все равно», — так он сказал при последнем нашем свидании.

- Он не намекнул на истинного виновника?

- Да ты что! Если б у меня была хоть тень сомнения в его вине.

- Выходит, тогда Павел не догадывался! Понимаешь? Гибель Подземельного столкнула его с преступником и дала в руки орудие убийства. Оказавшись свидетелем, он не обратился в «органы».

- Само собой! — подхватил адвокат. — После девятилетней отсидки загребли бы его. Он обратился к тебе.

- А меня понесло с Полем в «Китеж».

- Знаю. — Евгений Алексеевич вонзил в племянника проницательный взгляд. — Ты ж вроде по кабакам не гуляешь.

- Подумал: Поль мне звонит, что- то знает про убийство.

- Наш оболтус? — удивился отец. — Откуда? — задумался. — К счастью, он был слишком мал, чтобы помнить. к несчастью, болен. Неужели исток всех этих убийств в далеком прошлом?

- Получается, так.

- Но кто? Круг ограничен. Игорек. не верится. А Валерий Витальевич даже не был знаком с той девицей.

- Да как будто никто, кроме Игоря, не был. Помню, я тогда удивился: она узнала от меня, что Павел на даче, болен. И вдруг является на другой же день, в пятницу. Зачем?

- Ты у нее не спросил?

- Нет. Она сама упомянула про какую-то книжку.

- Наверняка предлог.

- Наверняка. Вот я и думаю: к кому действительно пришла Маргарита?

- Загадочка, — согласился дядя. — Но Валерий любил свою жену, до сих пор он.

Петр Романович перебил:

- Действительно мотив неясен!

- Тот-то и дело! Как можно в здравом уме идти на преступление при подобном скопище свидетелей?

- А если она как раз и явилась мужа перед женой разоблачить?

Адвокат поморщился.

- Чересчур мелодраматично… чтоб проститутка клиента разоблачала! Да и как он мог про подлый ее порыв узнать, ведь она ни с кем, кроме тебя, не общалась?

- А вдруг еще в четверг возникла опасность?

- Тогда и расправился бы, коль уж так приспичило. В этом и заключалась основная трудность защиты. Кто мог войти в такой штопор — гнев, ярость, ревность до исступления? Безумно, страстно любящий! Кто из нас подходит под эту категорию: я, ты, Ангелевич, Игорек? Дед, наконец? Только Павел подходил идеально, ну, я и бил на смягчающие обстоятельства. Между тем состояние аффекта мог вызвать страх сифилиса.

- Время для проверки упущено, — угрюмо бросил Петр Романович.

- Да, настолько все уверовали в виновность Павла.

- Его-то проверяли!

- Как только мертвой поставили диагноз. Он чист. Остается послать запросы в кожно-венерологические диспансеры. Мало надежды, но. все- таки в советскую эпоху не так-то просто было лечиться инкогнито.

- Ты поговорил насчет запросов со следователем?

- Нет, тебя дожидался. — Дядя отвел глаза. — Так ты согласен?

- Разумеется. — Петра Романовича внезапно осенило, и он нервно рассмеялся. — Уж не подозреваешь ли ты меня.

- Не в преступлении, Петруша, нет! Но, знаешь, никто не застрахован от заразы, мужчина ты молодой, красивый, свободный.

- Но в этом плане, как ты выразился, чист, — перебил Петр Романович, подумав с усмешкой: «Не застрахован, только вчера имел шанс вляпаться черт знает во что с «красоткой кабаре»!» И по понятной ассоциации вспомнил вслух: — Что ж такого подслушал медик в нашем разговоре с боттичеллиевской Венерой.

- Эту шлюху я б сегодня вышвырнул!

- Так зачем дело стало?

- Валерий уговорил подождать, пока не подыщет ей квартиру. — Дядя помолчал, помрачнев. — Не ожидал, что он так злоупотребит нашей старой дружбой.

15

К адвокату явился некий нервный клиент. Петр Романович нашел тетку в спальне на кровати. «Эти душу омрачающие происшествия привели, разумеется, к мигрени, — говорила онакапризно, по-старомосковски напевно, расчесывая массажной щеткой длинные каштановые пряди. — В такую жару такие волосы.» — «Постригись». — «Я бы с удовольствием, но Евгений — деспот. Он же подарил мне черепаховые гребни, пришлось отращивать. — она ахнула. — Помнишь? Как раз в тот роковой день, который так славно начался утром в саду. Но приехал Игорек — как вестник из трагедии.» — Ольга Ипполитовна продолжала источать жалобы (в стиле своего адвоката), племянник по- родственному присел на краешек атласного супружеского ложа.

- Но все как-то улеглось и не то чтобы забылось — но смягчилось, правда, Петь? Скажи! (он кивнул) И Польку перестали мучить припадки.

- Совсем?

- С тех пор — ни одного. Но ожидание, подспудное, не оставляет. Я иногда просыпаюсь ночью от того нечеловеческого крика. Тишина. Как будто бес во мне кричит из прошлого. И вот, пожалуйста — Павлик с того света!

- Тебя допрашивали?

- Не только, — она на секунду зажмурилась, — пришлось опознавать. коричневый, с «искрой» костюм — да, отца вашего, я его вещи отдала соседу. Их и сейчас можно носить. Роман обладал исключительным чутьем и вкусом, что и тебе передалось.

- Спасибо. Я вспомнил, как ты Ивана Ильича на юбилей ваш звала. У вас были короткие отношения?

Она печально улыбнулась.

- Если можно так выразиться — горестно-дружеские, на почве эпилепсии. Знаешь, я избалована и привыкла к настоящим мужчинам, победным (что папа, что дядька твой), а Иван был такой жалкий. Я его жалела.

- Как он узнал о том последнем припадке? Я помню медика уже в зале.

- Я его позвала. А почему ты интересуешься?

- Мне нужна полная картина того вечера.

- Зачем?

- Меня обвиняют в убийстве брата.

- Какой вздор! Не обращай внимания.

- Ну, ты прелесть.

- Неужели. — рука со щеткой замерла, Ольга широко раскрыла глаза.

— Неужели ты сомневаешься, что Павлик убил свою невесту?

- Теперь сомневаюсь.

- Как интересно! — она покраснела.

— Что я говорю?.. Тот ужас возвращается.

- Если тебе так тяжело.

- Тебе тяжелее. Я постараюсь. Помню, гости как-то сгинули, ты стал звонить в «скорую», я пошла встречать, первый гребень потеряла… Ну, по дороге позвонила в дверь Ивану Ильичу — он не сразу открыл, спал после дежурства.

- Сколько ты у него пробыла?

- Конечно, недолго. Пока не сообразила, что он крепко под шофе, собрался душ принять. Я побежала на улицу. Вот и все.

- Поднапрягись, восстанови в памяти все детали. Вот ты вышла на площадку.

- Да, — она смотрела как зачарованная.

- Какой-нибудь шум за нашей дверью, шепот, крик.

- Я плакала, — прошептала Ольга Ипполитовна, — просто рыдала. — она вздрогнула. — Слышала!

- Что?

- Петр, я слышала. Ну конечно! Шаги.

- За дверью?

- Нет, в подъезде. Я была уже на выходе, а сверху раздался шум. шаги, точно.

- Оль, что еще? Вдруг убийца кто- то из наших и сейчас убирает свидетелей.

- Через девять лет? — изумилась Ольга Ипполитовна.

- Брат вернулся из лагеря.

- И столько лет молчал?

- Видимо, не знал, кого подозревать. Видимо, Подземельный навел его на след, и сам погиб. — Он замолчал, потом повторилось в отчаянии: — И брат погиб.

В коричневых глазах напротив — испуг, обида, она избалована, не привыкла к страданиям. а кто привык? Разве к этому можно привыкнуть? Оленька беспокойно шевельнулось, проговорила быстро:

- Больше ничего такого не вспоминается. Мы пришли с врачом, тут и Иван Ильич подошел.

- Помню. Освеженный, с мокрой головой, — с облегчением переключился Петр Романович на бытовые детали. — Значит, правда душ принимал, мог и не слышать, что за стенкой творилось.

- Ты думаешь, убийство произошло в этот промежуток?

- Если Павел невиновен — вероятнее всего. Я оставил Маргариту в папиной комнате, вернулся к вам, все уже сидели за столом. А минут через тридцать-сорок я нашел ее уже мертвой. Ипполит Матвеевич и дядя с Полем не выходили, у Ангелевича с Игорем — якобы алиби.

- Он посмел! — воскликнула Ольга Ипполитовна мстительно. — Посмел поселить к нам эту дешевую девку!

- Которая стоит очень дорого, — процедил Петр Романович, — ты не представляешь, как дорого.

- И не желаю представлять. Он нас обманул. стареющий царь Соломон, испытывающий нужду в юном теле.

Петра Романовича не удивила жалящая ненависть в ее голосе; он чувствовал то же самое.

- Ты мужчина, — продолжала Ольга Ипполитовна, — и, наверное, понимаешь прелесть в таком разврате.

- Не прелесть понимаю, а суть. В техническом, так сказать, смысле она как будто невинна, в мужчинах не нуждается.

- Боже! Неужто в женщинах?

- Да нет. Может быть, стриптизерка испытывает возбуждение от вожделеющей толпы самцов. — Петр Романович усмехнулся. — Приличной женщине неприлично вдаваться в эту суть.

- Ну и оставим, сексуальные извращения меня действительно не интересуют, я безнадежно нормальна. Что значит — у Ангелевича с Игорем «якобы алиби»?

- Свидетельство жены или невесты не имеет полноценного значения.

- Ты знаешь, где Лана?

- Телефон у меня есть.

После паузы тетка спросила:

- У тебя ведь был с ней роман?

Петр Романович пожал плечами вместо ответа.

- Извини, это твое дело.

Но он уже заинтересовался:

- Откуда сведения?

- Обычная наблюдательность. Муж ее выгнал — и правильно сделал.

- Тебе недоступна идея прощения?

- А тебе? Петр, то философия. А в жизни. в сердце, в душе ты смог бы принять женщину, которая принадлежала другому?

Он подумал и ответил искренне:

- Наверное, нет. Нет. Не выношу грязи. Мне нужно все или ничего.

- Вот и я такая же.

16


Сумерки ниспадали в июльское пекло, жар держался, и ослепительно- оранжево блестели блики на воде, когда по песчаной аллее шел он, огибая родные Патриаршие. Рассеянно созерцая дворец за памятником баснописцу, перед которым в позе мыслителя глядел на зацветающие мутные воды Ипполит, меланхолически обрывая розу и бросая желтые лепестки в пруд. Петр присел рядом.

- Что за претенциозный ритуал? — спросил. — Откуда роза?

- Не с места преступления, — двоюродный брат усмехнулся, — здесь на бережку валялась.

- Поль, у тебя есть закурить?

- «Вы какие предпочитаете?»

- «А у вас разные что ли есть?» — машинально продолжил цитату Петр Романович.

Знаменитое место действия — сейчас из кустов явится, соткется из воздуха сумеречный Воланд с портсигаром червонного золота — располагало к литературной игре, но время. не до классических реминисценций, жизнь на волоске висит. Кто же ее подвесил, кто перережет волосок?

Поль достал из кармана аляпистую пачку «Мальборо», заметив:

- Ты ж теоретически не куришь, православный наш.

- Практически закурил. Ты знаешь, что мне угрожает арест?

- Страдания, как известно из почитаемого тобой Евангелия, облагораживают и смягчают.

- А за тобой что-то не замечал я тягу к страданиям.

- Ведь там еще сказано: спасутся немногие. Так стоит ли игра свеч? Я не мазохист, так что шансов на вечное спасение не имею.

- Человеческая, слишком человеческая постановка вопроса. Мы не знаем целей Промысла и не можем решать за силу высшую.

- Погоди, философ! За какой- нибудь забытый грешок мне уже гарантирована раскаленная сковородка, так? Так не надежнее ли заранее заручиться силой низшей?

- Ненадежно, обманут. Будешь гореть, как все.

- Сие неизвестно, зато с моей стороны честно. Я не слуга двух господ, как все вы: и Богу свечка и черту кочерга. Я человек простой.

- Сатанист и впрямь примитивен, он не ощущает великую тайну Бога.

- А ты ощущаешь, да? — разозлился «сатанист». — Молельщик ты наш великий!

Чтобы не поддаться гневу, Петр Романович напомнил себе: мальчишка пижонит, играет (в продолжении, так сказать, цитаты), завороженный музыкой романа — прогремевшей эффектной грозой над Москвой, — где, по крутой диалектике германского классика, «зло совершает благо».

- Ну, смотри, Воланд тебе даст прикурить!

- А Бог твой? Загонит в ад за ерунду.

- Он простил на кресте даже убийцу. В твои годы меня мучили те же проблемы.

- А теперь ничего не мучает?

- Понимаешь, — продолжал Петр Романович с несвойственным ему терпением и откровенностью, — в своем прощальном письме из лагеря брат попросил каждый день молиться за него. Я начал по обязанности, потом втянулся.

- И вымолил его «воскрешение» и смерть, — бросил Поль небрежно. — Впечатляющий результат.

- Который свидетельствует, что истинного общения с небом я не достиг.

- Что является критерием истинного общения?

- Святые засвидетельствовали: слезы.

- Что-что?

- Непроизвольные слезы во время молитвы — это знак: Бог тебя зрит.

- Даже скупой мужской слезинки за девять лет не пролил?

Петр Романович в третий раз воздержался от гневного взрыва.

- Поль, тебе было всего восемь, но может быть, ты помнишь хоть что- нибудь из тех событий?

- Еще бы! Меня же следователь допрашивал. Все помню — до припадка. Потом, конечно — амба!

- Ты действительно видел Павла за кустами во дворе?

- Честное октябрятское!.. Ну, видел, видел.

- Верю. Кардинальный вопрос: когда?

- Я искал своего незабвенного зайца.

- Твое безостановочное нытье я помню. про какую-то барабульку, бестолковку.

- Однако и у тебя память! Балаболка — прозвище игрушки. Забавно, что та блудница (определение из твоего лексикона) убита вашим зайчиком.

- Сомневаюсь. — И в который раз за сегодняшний день Петр Романович пересказал диалог по телефону с братом — диалог, который с каждым разом проявлял все более сокровенный смысл: орудие убийства — мертвая голова в крови на тротуаре в переулке.

- Отдает глюками, — заметил Поль, но чувствовалось, он потрясен. — У тебя есть объяснение?

- Пока нету.

Кузен заговорил размеренно, отстраненно, будто бродил в воспоминаниях детского темного и очень страшного леса:

- Все сидели за столом, когда мне вздумалось поискать Балаболку в кухне на подоконнике.

- И я сидел? Точно?

- Вспоминай. Дед, по праву первородства, произносил речь с солдафонской своей прямотой: супружеский долг до конца не выполнен, папа с мамой не родили внучку.

- Как ты можешь помнить такие подробности?

- А я обиделся — внучка им нужна! — и отправился на поиски.

- Да, я сидел за столом. И сдалась тебе эта проклятая Балаболка!

Поль вдруг захохотал.

- Нет, умереть можно, как все странно, забавно! Сдалась. Дед забыл привезти игрушку на дачу. словом, сплошные обиды. Смотрю — во дворе за кустами крадется Павлик. Конечно, я не догадывался о значении моих показаний, было приятно вдруг оказаться в центре внимания. И только я вам доложил о Павлике, как почувствовал приближение «черной собаки» — так в детстве я называл этот «провал в вечность». Больше ничего не помню.

- Ты кричал: «Уходите все! Я хочу с папой!»

- Я всегда ощущал его как самую надежную опору. Ну, «священная болезнь» замечательно описана у классика, для меня же все припадки соединились в один давний кошмар.

Как очнулся — что, где, когда? — не помню. Я уже на кухне и повторяю незнакомому, но заинтересованному дядьке про то самое видение перед «провалом» — Павлик в кустах.

- Ты как будто угадал, что нужно следователю. Мистика.

- Да, нечто необычное в этом есть, ведь с тех пор эпилептический бес меня покинул.

- Клин клином вышибают. — Петр Романович помолчал. — Ума не приложу, как согласовать твое свидетельство с моей версией.

- У тебя уже есть версия? Любопытно.

- Ну, не версия — логическое предположение: не мог же Павел присутствовать при убийстве своей невесты, а потом убийцу покрывать. Он должен был уйти раньше, до того, как я привел ее к нам домой.

- То есть не Павел убил? Сильный ход, философ, я с тобой.

- Сколько раз я просил не называть меня философом!

- Богословом?

- Не кривляйся. И учти: это не игра в шахматы.

- Надо думать. Речь идет о твоей шкуре. Когда ты привел эту бесценную Жемчужину[1] к себе, то видел розы?

- Подсознательно я запомнил золотистое пятно — отражение роз в зеркале.

- И впоследствии решил, что брат прятался где-то в квартире?

- Да. По первоначальным же показаниям Павла, он поставил букет в воду и отправился на бульвар выследить Маргариту. Потом — в Завидеево.

- Почему подсудимый изменил показания?

- Вероятно, под давлением «органов», а также из отчаяния, отвращения к жизни после гибели невесты — приблизительно такой диагноз поставили мы с адвокатом.

- Итак, что мы имеем? — подвел итог адвокат начинающий. — Мотив налицо. Признание. Розы. Мое «видение в кустах», разрушающее алиби. Что еще?

- Отпечатки пальцев подсудимого на бронзовой статуэтке зайца.

- И тут заяц! Следы крови?

- Он их якобы стер.

- Кровь стер, а отпечатки оставил? Неувязка.

- Твой отец обращал внимание следователя на это кви-прокво, но у адвоката руки были связаны чистосердечным признанием.

- А у нас не связаны.

- Теперь — нет. Подземельный и Павел погибли от рук истинного убийцы, для меня это аксиома. Но как согласовать твое «видение» с его показаниями.

- Да колебался, раздумывал в растрепанных чувствах, идти ли на этот чертов бульвар, не хотел, чтоб родня его засекла, соседи.

- Не годится. Из кустов во дворе он бы видел, как приехали вы и явилась Маргарита. Надобность в слежке за ней отпадает.

- Пожалуйста — еще вариант. Он всех нас видел, но не рискнул поднять публичный скандал, опозорить ее при всех и т. д.

- Павел был человек сильный и решительный.

- Ты тоже не слабак, а вчера из клуба колобком выкатился. Приятно убедиться, что твоя возлюбленная — шлюха? Боялся истины, откладывал объяснение, потому и сбежал на дачу.

- Психологически звучит убедительно.

- Ага. — Поль усмехнулся. — Остался пустячок — вычислить и убить убийцу.

- Убить?

- А как же? Ты должен его убить. Экспозиция, как я понимаю, такова. Блудница сидит у вас, у нас — праздник, который прерывается моим припадком. Где действующие лица и исполнители?

- Если исключить твоих родителей и деда.

- Это почему?

- За отсутствием мотива: они не были знакомы с Маргаритой.

- И Ангелевич не был. Остается Игорек. Игра окончена.

- Шут ты гороховый!

- А ты играй по-честному. В этой пограничной ситуации все равны.

- Хорошо, начнем с наших. Ребенка-бесенка, так и быть, исключаю.

- Мерси.

- Тебя с дядей я видел и слышал с галерейки.

- Прямо глаз не сводил? Имей в виду, тут сын за отца не отвечает, не в том я был состоянии.

- Я слышал ваши голоса, а Ипполит Матвеевич сидел в прихожей и страховал.

- А его кто страховал?

- Твой дедушка.

- «Дедушка»! — передразнил внучек. — Ему было пятьдесят шесть, в полном соку, а папе и того меньше — пятьдесят один. Вполне дееспособные старики. Блудница часто посещала наш дом?

- По ее словам, однажды с Павлом. В четверг до меня не дошла, позвонила по телефону. Я сообщил ей, что жених на даче, болен. И вдруг она является на следующий же день.

- Интересный нюансик. И как она объяснила причину визита?

- Какая-то книжка ей понадобилась.

- Предлог, — отмахнулся Поль и подмигнул. — Знаем мы эти книжечки! Проститутка явилась к клиенту из нашей компании, что и понадобилось скрыть. Четверо мужчин в списке.

- Но Ипполит Матвеевич летом жил на даче.

- Не-без-выездно. Я же обиделся, что дед не привез Балаболку, стало быть, он ездил в Москву. К окулисту, например.

- Поль, это тупиковый ход: уже невозможно проверить алиби.

- Ситуация классическая: убить имел возможность каждый, даже мама. И ты — кто проводил ее и нашел мертвой?.. Кстати, странно, очень странно: тебе брат собирается рассказать про убийство, а ты прешься со мной в «Китеж»! — Кузен улыбнулся коварно. — Вот уж не вовремя припекло.

- Я решил, что ты меня разыгрываешь по телефону.

- Я — твой демон!

Поль бесшабашно расхохотался: вот эти внезапные переходы от «умной серьезности» к «идиотизму» и раздражали философа.

- Ты, братец, пропустил потрясающие пассажи: стриптиз по- американски, по-европейски.

- Меня эти «изыски для импотентов» не волнуют.

- Да ну?

- Как отрезало.

- Серьезно? Ты уступаешь дорогу мне?

- Зачем она тебе нужна?

- Непонятно? Я хочу — и все.

- Уступаю. Но не советую пачкаться. У этих тварей одна песня: несчастное детство, родители пьянь- рвань.

- Точно: пьянь и рвань. Она росла в детдоме.

- Ну вот, несчастная сиротка.

- Однако ты хладнокровное животное. Господин с кавалерийскими усами за соседним столиком между двумя рюмками (мы с ним коньячку врезали) поведал: третий год сюда ходит — ни разу не обломилось, ее только деньги волнуют.

- Думаю, не только. С такой редкостной красотой она могла бы устроиться поблагопристойнее, выйти за миллионера, за иностранца наконец.

- За Воланда! — Поль опять расхохотался. — Там в «Китеже» легенда, будто она ни с кем не спит.

- Холодный разврат еще страшнее. Видимо, ей нравится сама власть над мужчинами, власть как таковая.

- Рисковая девочка. — Поль помолчал, задумавшись. — Ты ее помнишь?

- Варю?

- Ту, мертвую.

- Чисто внешне. Не красавица.

- Чем она могла так убийцу достать?

- Lues Venerea[2].

- Сифилисом? Экая проблема вылечиться.

17

В старой записной книжке — номер телефона. Он позвонил, и она согласилась придти. Светлана Николаевна, Лана — звучало несколько манерно, но ей шло; этакая трепетная женственность, как бы легкий испуг в больших карих «ланьих» глазах, во всей гибкой фигурке, в тихой речи; изысканная скромность облика: черное платье без рукавов, нитка жемчуга (и Петр к ее появлению приоделся, сменив линялые джинсы на вчерашний «клубный», так сказать, костюм). И как мало изменилась, хотя ей должно быть сорок, под сорок. Петр Романович сбился в подсчетах, провожая гостью в большую комнату, усаживая в кресло; сам он сел к столу боком на стуле.

Лана, попросив разрешения, закурила и предложила ему слабенькие американские (стоят не слабо, отметил он, значит, не бедствует). Процветает, тут же выяснилось, занимается маркетингом в крупной швейцарской фирме (ну да, она же окончила иняз), тут, неподалеку. У вас в четверг случился взрыв? Да, наркоман врезался, бедняга. Как же мы до сих пор не встретились? В перерыве я часто посиживаю у пруда и тебя не раз видела, но не окликнула. Ему не хотелось вот так сразу (после придется) углубляться в сферу чувств, и он спросил машинально: «Чем торгуете?» (Нечто шикарное, разумеется, соответствующее шарму этой женщины: драгоценности, парфюмерия, пармские фиалки.). И услышал: «Свининой». И скованность его оставила.

Лана произнесла не глядя:

- Ты сказал, что очень хочешь меня видеть.

- Да.

Она очевидно взволновала его, и на минуту он погрузился в прошлое, но женщина напомнила:

- Тебе угрожает арест.

- Откуда ты знаешь?

- От Валеры.

- Вы с ним встречаетесь?

- Почти нет.

Двусмысленный ответ: что значит «почти»? Он вздохнул, нехотя входя в прежний круговорот, из которого когда- то с трудом выбрался. Любовь кратчайшая, как взрыв. Точнее, как всегда, Петр Романович позволял себя любить, «безумство» непременно исходило от женщин. Удивительно, что все случилось в тот четверг, когда он с поручением от брата прилежно ждал «блудницу». Вместо нее явилась Лана — как Татьяна Ларина, застав врасплох: «в вашей воле меня презреньем наказать». Он наказал ее любовью: не смог устоять, но и тотчас расстался.

- Он иногда приходит на Патриаршие, — запоздало пояснила Лана, — мы разговариваем. А сегодня позвонил, рассказал про этот ужас.

Тихий теплый голос проник в самую глубь души, шевельнулась отзывчивая дрожь — третья смерть в его упорядоченном, размеренном житье- бытье! — но надо справиться, и он справился.

- Твой муж.

- Мы разведены.

- Ну, твой бывший ни в чем не замешан, у него отличные алиби на оба вечера.

- Ты меня успокоил.

- Я хочу сказать: вы оба ни причем.

- Не извиняйся, что позвал меня.

- Мне необходимо прошлое — те переживания и обстоятельства, — чтобы проследить связь трех убийств.

- Серийный маньяк?

- Нет. Но и мотив — тот первоначальный смертный порыв — неясен. — Петр помолчал. — Подземельный спрашивал о тебе.

- В какой связи?

- Накануне его смерти мы пили с ним спирт, говорили об одной знакомой Валерия Витальевича, которую он пристроил в дядину квартиру.

- О знакомой?

- Она у него в клубе танцует.

- Стриптиз? — уточнила Лана небрежно.

- Не понимаю, зачем математик- аналитик занимается таким грязным бизнесом.

- Хочет иметь большие деньги, очень большие, — она улыбнулась, — все рассчитывает, как будто в шахматы играет. Помнишь, на шахматах они с дядей твоим сошлись.

- Да черт с ними, с шахматами! Неужели не жаль на старости лет душу губить?

- Валера законченный сумасшедший атеист, и коли другого интереса в жизни нет.

- А почему нет? В чем загадка?

- Ты везде ищешь загадки и «вечные вопросы». Так что Подземельный?

- Он спросил, не устроила ли Лана свою судьбу.

- Я свободна. Медик догадывался о нас с тобой, еще тогда догадался. Обязательно при встрече подмигивал и однажды пропел так игриво: «Любовь нечаянно нагрянет.»

- И мне спел! От кого же он узнал?

- Возможно, подслушивал в то единственное наше свидание.

- Нездоровая любознательность его в конце концов и сгубила!

Молодой Петр был ошеломлен, польщен и увлечен (в таком порядке- беспорядке чередовались чувства). Тень тревоги (вот-вот заявится невеста брата. или «грозный муж») придавала опасную прелесть ощущениям, обладанию женщиной любящей — и он отвечал тем же и условился о свидании назавтра.

Свидание не состоялось.

Неожиданный приезд родных. Появление Ангелевича, его взгляд — мрачно-презрительный. До сих пор Петр Романович не знал, заподозрил ли что-нибудь уже тогда «грозный муж», но вмиг отрезвел, и вчерашний восторг испарился: нет, тайные игры, пошлые уловки не для него. Он пошел к себе, переоделся и уже в дверях услышал телефонный звонок. «Когда? Когда ты освободишься?» — «Никогда! — с юношеским максимализмом отрезал любовник. — Ты не свободна, и вчерашний вечер не повторится.» — «А если я освобожусь?» — «Он тебя любит, он с ума сойдет, я не могу вам мешать,» — бормотал Петр неубедительно, она уловила вожделение в его голосе. — «Встретимся на Тверском в девять». — «На Тверском? Где?» — «Возле памятника». — «Постараюсь не придти». Она засмеялась, он с горечью задумался о женском легкомыслии и о мужской слабости.

Вот, в сущности, и все. Обрушившиеся события — убийство, арест брата, смерть отца — придали, в его глазах, «интрижке» некий карающий смысл (словно был приведен в действие таинственный механизм, затикали часики, и все взорвалось, убив, поранив, разделив участников) и отрезвили от «опасных связей». А спустя месяц Лана позвонила, чтобы сообщить: она переезжает на «девичью» свою квартиру — и продиктовала телефон. И десяти лет не прошло, как он ей позвонил.

- До сих пор не знаю, из-за чего ты рассталась с мужем.

- Почему это вдруг тебя заинтересовало?

Петр усмехнулся.

- Борюсь за свою шкуру.

- Но если мы с Валерой не имеем отношения.

- Прямого — нет. И все же вы участники происшедшего.

- Она перебила мягко:

- Ты знаешь, из-за чего.

- Извини, я не настолько самодоволен, чтоб поверить, будто пленил тебя на всю жизнь.

Она молча, задумчиво улыбалась, и Петр, четвертый день живущей в горячке, ощутил желание забыться в женском участии; однако усилием воли сдержал жалкий чувственный порыв.

- Тогда расскажи, как вы расстались.

- Валера догадался о моих чувствах, и я не стала отрицать.

- Поподробнее. Как, когда это произошло?

- Как в водевиле. Когда я вышла от тебя.

- В четверг накануне убийства?

- Ну да. то столкнулась с ним на площадке. Представляешь?

- На моей площадке?

- В том-то и дело. Он приходил к адвокату, но не застал того дома. От неожиданности я испугалась и соврала, будто поднялась к тебе за Платоном, но ты не нашел нужный том.

- Господи, за Платоном! Конечно, он в такой вздор не поверил.

- Валера умный циник, но тогда не подал вида. А на другой день. Я отказалась идти на ваш семейный праздник.

- Почему?

- Мне не доставило бы удовольствия видеть рядом мужа и возлюбленного. Вдруг — он возвращается, рано, сам не свой. «Петр — твой любовник?» Наверное, и ты себя чем-то выдал.

- Я не смел взглянуть на него. За столом полковник начал разоблачение: «На женщинах легкого поведения не женятся!» — «Еще как женятся!» — процедил твой муж. И мы так друг на друга взглянули.

- Ну вот. А наше с ним объяснение прервалось стуком в дверь. Подземельный кричит: «Убийство у Острогорских!» Все у меня в голове смешалось.

- Но вы расстались не сразу, по- моему. Ты позвонила, дала телефон.

- И десяти лет не прошло, как мы с тобой увиделись. — Лана нежно усмехнулась.

- Прости, у меня тоже все смешалось. Я постарался забыть. и тебя забыть. Кто был инициатором разрыва?

- Это имеет для тебя значение?

- Пока не знаю.

В ожидании ее прихода он заглянул в энциклопедию: инкубационный период сифилиса — месяц, после чего у мужчин появляются уже зримые симптомы — шанкр, язва. Но говорить ей об этом пока не собирался.

- Через месяц, — она словно подслушала, — Валера сказал, что больше так не может продолжаться.

- Как?

- Ну, как я могу быть его женой, если не люблю. Я уехала. Потом он проявил великодушие, разрешил вернуться, но мне нравится жить одной.

- А вот за тот месяц у вас были близкие отношения?

Она рассмеялась несколько саркастически.

- Через столько лет тебя волнуют.

- Были?

- Я с ним не спала, если ты это имеешь в виду.

Петр кивнул. Он имел в виду: сосед расстался с женой, друг Павла перенес свадьбу, дядя слег с сердцем, дед навсегда покинул «развратный Вавилон», а медик, который мог, в случае чего, тайно выручить, почти месяц отдыхал в Ялте.

- Не хочу врать, — сказала Лана, — что за эти годы у меня никого не было. Но ты позвал и я пришла.

- Ты очень нравишься мужчинам, я знаю по себе.

- Мне этого мало, Петр.

- Согласен. Но ты же сама сказала: все смешалось. Все заслонила смерть. Девять лет я живу под спудом прошлого, как под тяжкой плитой. Это я только тебе говорю.

- Нет, что ты! — она испугалась. — Более нормального и уравновешенного человека я не встречала.

- Это видимость. Я не сумасшедший, конечно, но и не свободен. Я должен освободиться от этой тайны, понимаешь?

После молчания Лана поинтересовалась:

- Только мне. почему?

- Потому что только тебе я доверяю.

И речи не было о «чувствах страсти нежной», но искра пробежала, что внешне выразилось во взаимном движении — разом встали, встретились, обнялись. и услышали:

- Ой, ты занят!

В балконном проеме — стриптизерка в детской какой-то трогательной пижамке. Петр онемел от гнева.

- Это она принесла сюда розы?

- Кто это? — спросила «она», и он обрел чувство речи:

- Рекомендую: протеже твоего Ангелевича, страдающая манией преследования.

- Ты ее преследуешь?

- Она меня.

- Ах ты бедненький!

Петр Романович засмеялся от комичности ситуации. Лана продолжала:

- Девочка, нехорошо обижать взрослых.

- Нет, нет, я уважаю, особенно пожилых теток. Вы для него в самый раз, а ко мне пусть больше не пристает со своей любовью, у которой порох отсырел! — выпустив победную пулю, девица удалилась.

- Однако тон базарный. Чем торгует?

- Своим телом, — ответил Петр Романович бесстрастно и тщательно запер дверь на галерейку.

18

Лана ушла под утро, начинался понедельник в швейцарской фирме, а для фолософа, может быть, последняя неделя на свободе.

Он поймал для нее такси и побрел от Садового по Копьевскому в сереющем свете домов-теней. Остановился перед своим, фонарь уже отгорел. «У меня орудие убийства, на нем кровь». — «Где?» — «На мертвой голове». — «Где?!» — «На тротуаре в Копьевском переулке».

«Странные (безумные?) ответы на мой машинальный и невразумительный вопрос «где?». Это ли главное! «Какое орудие?» — вот что требовалось узнать, но я был слишком ошеломлен, потрясен. не столько даже репликами, сколько голосом. Да, «голосом мертвеца»» (которого видел, с которым разговаривал в четверг «во сне»). И уцепился за реальность: «Поль, ты?»

Нет, брат не был безумен, каким-то образом он овладел загадочным орудием — уникальной уликой! — за что его убили. Кровь на мертвой голове. Девичьи длинные волосы намокли в крови, голова медика в луже крови. нет, он не бредил, он говорил не об этом! Если Павел невиновен, он не видел мертвых в момент убийства или сразу после него, не призрак же он, в самом деле, проходящий сквозь стены. Так иронически назвал следователь убийцу Подземельного. — Петр Романович, как в трансе, вновь услышал тот предсмертный крик и голос — о д н о в р е м е н н о! — и содрогнулся. — Но сбежать с места преступления было невозможно! — вымолвил вслух, пытаясь успокоиться. — Запертые двери и окна, масса свидетелей, не считая нас с Полем. Или мальчишка, сатанист доморощенный, проделал какой-то фокус. Но я с ним не расставался ни на секунду и лично — первый! — проверил все запоры. Медик кричал, бормотал в предсмертии. Ага, наедине с бесом. — Петр Романович натужно расхохотался. — А что? Известны случаи, когда человеком физически овладевает существо иной, демонской природы и могучий молитвой монах «отчитывает». И дух тьмы покидает. Все! Оставь бредни и галлюцинации. Кровь на мертвой голове на тротуаре в Копьевском переулке — вот исходный текст, требующий расшифровки, таинственный намек на орудие убийства. Думай! — но мысли его разлетались, как рой мошек. — Кстати, есть такая бабочка — «мертвая голова» — единственное насекомое, обладающее своеобразным голосом. Тьфу ты, черт! (Он опять вздрогнул и двинулся к дворовому тоннелю.) Дался мне этот голос. и при чем тут бабочка? Да, на спинке у нее просматривается человеческий череп — вот и название «мертвая голова». Убийца убивал черепом — эпизод из фантастического триллера. Да разве мое предположение — брат нашел в Копьевском орудие убийства и собирался предъявить его мне — не менее фантастично?..»

Уже в тоннеле он услышал шаги за спиной, обернулся, обреченно ожидая Поля — его догнал Ангелевич.

- Доброе утро! — приветствовал бывший философ бывшего аналитика.

— У меня к вам есть вопросы, Валерий Витальевич. Когда вас можно навестить?

- Спрашивайте.

- Тогда присядем?

- К длительной беседе я не расположен.

Тем не менее они сели на лавку возле кустов, за которыми когда-то прятался бедный брат. Ангелевич закурил сигарету, протянув Петру Романовичу массивный портсигар, тот отказался. («Превращаюсь в побирушку!») Сизый дымок потянулся к сизому небу, голый яйцевидный череп словно улыбался в дворовой полутьме, придавая сюрреалистический привкус разговору двух мужчин, тайно связанных одной женщиной (то есть Петр Романович надеялся, что для собеседника сегодняшняя ночь с Ланой — тайна).

- Вам, наверное, известно, что меня обвиняют.

- Известно, — обрубил шоумен словом и жестом вступительную речь; Петр Романович вспомнил, что сосед его отличается немногословием.

- За неделю я должен выявить убийцу. По моим предположениям, Подземельный и Павел раскусили его и погибли.

- Убийцу той проститутки?

- Да, Маргариты. Вы были с ней знакомы?

- Нет.

- Накануне дядиного юбилея она должна была придти в наш дом к семи часам.

- Я запомнил те события.

- Буду говорить прямо, Валерий Витальевич. Вы поднимались к дяде часов в девять вечера.

- Но не застал, он был в больнице у вашего отца.

- Да, да. — Как всегда (а сейчас в особенности) упоминание об отце отозвалось болезненно. — На площадке вы столкнулись со своей женой.

- Которая выходила от вас, — подтвердил Ангелевич бесстрастно. — Эту Маргариту я вообще не видел — до того момента в пятницу, как она появилась в нашем дворе.

- По какому поводу вы приходили к дяде?

- Мне не нужен повод, мы друзья.

«Чего я добиваюсь? — спросил себя

Петр Романович. — Лана рассказала про их объяснение после прерванного праздника — не мог он быть одновременно с нею и с проституткой. — и поймал острый, «аналитический», так сказать, взгляд собеседника. — А если объяснение с женой состоялось после убийства?..»

- По роду своей деятельности вы хорошо знаете женщин этого типа.

- У меня не публичный дом.

- Ну, конечно, у вас пляшут святые.

- Не впадайте в фальшивый пафос, вы не святой Иосиф, которого невозможно соблазнить.

- Я перед вами очень виноват, Валерий Витальевич. Но разница между вашим «Китежем» и борделем настолько минимальна.

Аналитик перебил:

- Если грязные деньги идут на благие цели, они очищаются.

- Типично протестантская этика, в данном пункте совпадающая с иезуитской: цель оправдывает средства.

- Нормальная диалектика, которую вы должны были изучать в университете. Впрочем, я не намерен вести с вами философские дискуссии.

- Только скажите: в чем заключается ваша «благая цель»?

- Не скажу. Прощайте.

- Еще несколько вопросов, пожалуйста! Когда на семейном юбилее у Поля начался приступ — помните? — вы сразу спустились к себе?

- Да.

- А Игорь? Вы ведь ушли вместе?

- Нет. Он задержался в прихожей с Ипполитом Матвеевичем.

- О чем они говорили?

- Не подслушивал.

- Валерий Витальевич, вопрос деликатный, но важный для меня.

- Смелее.

- Вы вернулись с застолья расстроенный, объяснились с женой.

Ангелевич перебил презрительно:

- Трусливые взгляды, которые вы бросали на меня, подтвердили мои подозрения: не Платоном вы занимались накануне, а прелюбодейством — определение в вашем духе, правда?

- В библейском. Но почему, скажите, вы не расстались с Ланой сразу, а выжидали месяц?

- Когда созрело решение. Я не привык действовать сгоряча.

- Какие отношения у вас были с Подземельным?

- Добрососедские, — бросил Ангелевич иронически. — Не смертоубийственные.

- Вы у него никогда не лечились? — уныло задал Петр Романович совсем уж прозрачный вопрос, чувствуя, что абсолютную неуязвимость аналитика ему не прошибить.

- Лечился.

- От чего?

- От кашля, — Ангелевич откровенно усмехался. — Понятно, что вас интересуют болезни потаенные, неприличные — такими не страдал.

- Вы в свой «Китеж» пешком ходите?

- Как правило. Машина в гараже при клубе. Неэффективные у вас ходы: алиби на пятницу и субботу подтвердил мой персонал. — Шоумен вдруг поднялся. — Надеюсь, теперь все?

- Пока все.

- Предупреждаю: не приставайте к вашей соседке, это может вам дорого обойтись.

- Верно. Денег на дорогих шлюх у меня нет.

- А на дешевых?

- Ни на каких.

- Горе-христианин не преминет бросить камень, недаром ваше имя Петр[3].

- Или станет содержать притон.

- В отличие от вас я не претендую на религиозность.

19

Он лежал в высокой, засыхающей от зноя траве за монастырскими стенами: прошли женщины в пестро- белых платочках — кончилась обедня; встречное движение — в условные ворота прошествовали мужики; застучали топоры. Потом показался давешний монах-настоятель в полном облачении. «Батюшка!» — воззвал с земли Петр Романович. — «Если можете, подождите, — ответствовал монах, не удивившись. — Я иду к тяжелобольному». И наконец — на что он так надеялся — появилась Тоня с корзинкой, он нагнал ее, и они уединились в овраге у ручья под благодатной тенью плакучих ив.

- С днем Ангела тебя, Петя!

- Господи, сегодня же двенадцатое!

- Да, Петр и Павел. Пост кончился, я за яичками иду в деревню.

- Я тебя задерживаю?

- Что ты! Твое дело важнее.

- Тонечка, расскажи мне о Маргарите. Она была твоей подругой?

- Ну. да. Из пьющей семьи, жуткое детство.

- О-о, разумеется! — простонал философ. — Соня Мармеладова, в отличие от этих тварей, образ целиком литературный — абстрактный символ жертвенности.

- Петр, я была у них после похорон, и на девятый день приходила, и на сороковины. Ее продала мать, когда Маргарите было четырнадцать.

- Она тебе рассказала?

- Нет, что ты! Они пьяные каялись. Маргарита, видимо, пыталась вырваться из петли, поступила в институт, сняла комнату. Она постоянно твердила: главное — полная независимость.

- Какая может быть независимость у проститутки! — отмахнулся Петр. — Это смешно.

- Страшно. Все-таки по-своему она любила твоего брата.

- Он лежит в морге, она погубила нашу семью.

- Нет, я что хочу сказать, — заторопилась Тоня, отвернувшись; он заметил слезы на глазах, — судмедэсперт установил, что болезнь ужасно запущена — понимаешь? — она специально не лечилась.

- Что за маразм?

- Мне кажется, она была одержима местью.

- К кому?

- К мужчинам. Но ведь до Павлика не дотронулась.

- Каской-то монстр в женском обличье. Да на что она рассчитывала, собираясь венчаться?

- Думаю, до этого дело не дошло бы. Так, красивая мечта, болезненная раздвоенность. Помню, как она купила фату с белыми розочками и все смотрелась в зеркало.

- Сумасшедшая спровоцировала убийство!

- Наверное, она хотела умереть.

- И утащить за собой в могилу кого только можно.

Они замолчали, Тоня плакала, уже не стесняясь, наконец выговорила:

- Почему он не пришел к тебе? Почему он не пришел к нам?

- Самое элементарное объяснение: дома никого не застал, напоролся на Ивана Ильича, и медик, может невольно, направил брата на след. Павел хотел показать мне орудие убийства (так я понял из нашего разговора по телефону), но тот опередил.

- Павел звонил? — воскликнула Тоня. — Как же так получилось?

- Ох, не терзай. Я закрутился еще с одной Маргаритой. Я не узнал его, брат умер для меня восемь лет назад.

- Какое же орудие?

- Мертвая голова.

Они уставились друг на друга. Петр Романович скороговоркой, будто боясь заразиться безумием, повторил бредовый диалог. Она прошептала:

- Господи, я ничего не понимаю.

- Я тоже. Он явился, одержимый местью, как его невеста когда-то.

- Павлик? Не может быть.

- В той комнате, в папиной, вдруг появились чайные розы.

- Как это?

- Тайно. У Ипполита Матвеевича срезаны на даче, как тогда, помнишь? Он хотел напомнить мне о предательстве. так он воспринял мои показания.

- Я не верю.

- И он был прав, — признался Петр Романович. — Я поступил как. какой- то идиотски-суровый законник, не вспомнив про «ложь во спасение».

- Нет, Петр, все это непохоже на Павла.

- За десять лет много воды утекло.

- Тем более! Он не был злопамятен. — Тоня помолчала, потом сказала строго: — Он самый лучший человек, какого я знала.

- Игорь тебе рассказал, что видел его в нашем дворе?

- Ничего не рассказывал, мотался как угорелый. в Москву, из Москвы! Он его разыскивал.

- Но и от меня все скрыл. Странно.

- Надеюсь, ты не подозреваешь его в убийствах?

- Нет, — ответил Петр Романович не совсем искреннее. — Но может, они все-таки виделись. Почему-то Игорь мне не доверяет, такое сложилось впечатление.

- Да ну, ты слишком потрясен.

- А как быть с его признанием, что он меня ненавидит?

- Это странно, — согласилась Тоня сдержанно.

- Все же давай, для полноты картины, восстановим его передвижения.

После паузы (пристальный взгляд серых в слезах глаз) она сказала:

- Хорошо. Если это тебе поможет. В четверг Игорь уехал в Москву за красками. Вернулся поздно, я уже спала, а когда проснулась — записка: опять нужно ехать.

- Во сколько ты проснулась?

- В семь.

- А его уже не было. Дальше.

- То же повторилось в пятницу.

- А в субботу?

- Игорь был здесь.

- Точно? Вы не расставались?

Она помотала головой, словно отгоняя морок.

- Я не могу не верить своему мужу.

- Вы не расставались?

- Я не могу. Вечером он пошел пройтись.

- А вернулся, когда ты уже легла?

Тоня кивнула.

- Вчера, как ты ушел, мы поговорили: он правда разыскивал Павлика, действовал тайком, ничего никому не рассказывал из-за убийства Ивана Ильича. Боялся подвести друга, который мог бы стать козлом отпущения для следствия.

- А вообще муж с тобой откровенен?

- Надеюсь. Иначе не стоит жить вместе.

- Знаешь, я вашу свадьбу совсем не помню.

- Ее, можно сказать, и не было. Выпили бутылку шампанского с двумя свидетелями. Вот и все.

- Кто у вас были свидетелями?

- Моя подружка и Подземельный.

- Интересно. Не подозревал, что покойник с Игорем дружили.

- Ну, какая дружба.

- Шафер в церкви на таинстве венчания — это нечто.

- Просто хорошие отношения.

- А почему такая конспирация? Я про женитьбу узнал, когда ты уже в нашем доме поселилась.

- По бедности, Петр, мы еще не были устроены, у Игоря даже приличного костюма не имелось.

- Вы ведь осенью обвенчались?

- В ноябре. Нас потрясли убийство и арест.

- Кто предложил перенести свадьбу?

- Это было наше совместное решение. Петр, я не понимаю смысла твоих вопросов.

«И слава Богу! — подумал Петр Романович. — Впрочем, рано или поздно поймешь.» — и выразился туманно:

- Пытаюсь нащупать причины и следствия, иногда самое незначительное обстоятельство может натолкнуть. В чем же венчался Игорь?

- Что?

- У него не имелось приличного костюма.

- Иван Ильич подарил из своих запасов.

- Коричневый костюм с «искрой»?

Тоня смотрела на собеседника во все глаза, с каким-то тайным испугом.

- В чем дело, Петр?

- Коричневый с «искрой»?

- Да.

- Это костюм нашего отца, в нем я нашел мертвого Павла.

Она схватилась обеими руками за лицо и молчала.

- Не очень-то твой муж и тебе доверяет. Где он?

- В Москве. Послушай! Это доказывает только то, что он виделся с другом.

- Еще в четверг, — перебил Петр Романович. — Вечером брат явился ко мне в этом костюме, а я, пьяный идиот, принял его за призрак отца. И напоил меня медик. Во сколько Игорь должен приехать?

- Наверное, поздно. Он собирался еще на квартиру за постельным бельем..

- Вот что. — Петр Романович раздумывал. — Вот что. Сделай для меня великое одолжение: не рассказывай мужу о нашем разговоре, пока я с ним не увижусь.

- Петр, мне почему-то страшно.

- Тонечка, мне тоже. Но я тебя очень прошу.

- Я согласна. Речь идет о твоей жизни.

- И о вашей.

Они расстались. О монахе «сыщик» в горячке следствия позабыл.

20

На романтическом «березовом» полустанке одиноко стоял полковник с лукошком малины. «Ты что это, меня выслеживаешь?» — «Не вас, Ипполит Матвеевич». — «А чего не зашел?» Петр только рукой махнул: в такой запарке, мол. Поехали вместе.

- Выкладывай новости!

Петр выложил реалистический, так сказать, срез событий, не вдаваясь в подробности и подозрения; он и вообще-то был человек недоверчивый, а последние события и вовсе настраивали против всех и каждого. Не против старика, разумеется. который, однако, и заварил эту чертову кашу много лет назад!

- Приношу соболезнования, — сказалполковник деревянно. — Помочь ничем не могу.

- Ипполит Матвеевич, когда у Поля начался припадок.

- Не начинай сначала. Я сидел в прихожей — и баста.

- Да, да. Ангелевич сразу ушел, а Игорь задержался, так?

- Этот мальчишка посмел выговаривать мне, что будто бы не он, а я заварил кашу. Будто не он помчался другу про невесту доносить.

- И долго вы с ним пререкались?

- Пререкаться я не привык. Кратко послал его подальше — и разговор окончен.

- И он сразу ушел к себе? Ну, например, дверь на площадке хлопнула.

- Не слыхал, я прислушивался к воплям ребенка.

- А Ольга раньше них ушла?

- После. Вот про нее помню, как каблучки вниз по ступенькам процокали.

- А где она потеряла гребень?

- Что?

- Испанский гребень, ну, подарок. В переулке у нее в волосах был один.

- Так я нашел — в прихожей обронила. Слушай, я тебя предупреждал: мою дочь в эти кровавые разборки не впутывать! Посуди сам, Петруш, может ли женщина такой нежной конституции до смерти забить здоровенную, как лошадь, девицу и двух мужиков?

- Она занимается теннисом, — машинально вымолвил Петр и образумился. — Нет, меня поражает направление ваших мыслей. Кому придет в голову подозревать Ольгу! — Он помолчал, давая Ипполиту Матвеевичу время остыть. — Кстати, она слышала шаги наверху в подъезде, когда спускалась встречать «скорую».

- Ну, мало ли кто из соседей. Я не слышал.

- А она помнит.

- Шаги убийцы? — перебил Ипполит Матвеевич с дрожью в голове; даже задубелого военного проняло — что уж говорить про созерцателя- философа: кошмар девятилетней давности — кошмар жизни его! — вернулся и сводит с ума.

Ипполит Матвеевич нарушил гипнотическую паузу:

- Убийца прошел к себе, в свою квартиру? — и бросил быстрый, исподлобья, взгляд на собеседника. — Я не слышал, ну понятно, он тихонько действовал, осторожненько.

- Наш убийца свободно проходит сквозь стены и двери, — вспомнил Петр усмешку следователя, чтоб разрядить нервное напряжение, — и оставляет окровавленное орудие убийство в Копьевском переулке.

Разрядка не получилась, за всеми этими несообразностями стояла смерть.

- Мертвую голову? — встрепенулся Ипполит Матвеевич. В чем, в чем, а в орудиях я толк знаю. Он пошутил, поиздевался над тобой.

- Ну, знаете!

- Или с ума сошел. Увидел на комоде того бронзового зайчика.

- Статуэтку я так и не забрал из «органов». Тут не зайчик действует, а зверь пострашнее.

- Да объясни же!

- Объясню, когда сам пойму. Кстати, о зайчиках. Внук ведь тогда обиделся, что вы ему Балаболку на дачу не привезли?

- Балаболку? — дед вспоминал. — Да, про какие-то игрушки шла речь.

- Значит, перед убийством Маргариты вы ездили в Москву?

- Значит, ездил. Разве теперь вспомнишь.

- И день не помните?

- Ну, через столько лет. Чего ты об этом допытываешься?

- Может, вы Маргариту видели.

- Я?!

- С кем-нибудь, — благоразумно добавил Петр (вспомнилось: «Ему было пятьдесят шесть, в полном соку.»).

- Неужели б я тогда скрыл? — Полковник побагровел. — Ты меня подозреваешь? — не возмущенно спросил, а скорбно.

- Нет, Ипполит Матвеевич, в разнообразнейших линиях я пытаюсь восстановить узор событий.

- Узор следующий: эту шлюху я впервые увидел в день убийства во дворе в трусах и мальчишеской кепке.

- В шортах и бейсболке.

- Один черт. Потом — уже мертвую в моих чайных розах.

- Больше не крали?

- Нет, каждое утро проверяю.

- А почему вы решили, что розы ребенок срезал?

- Скорее, подросток. Точно не скажу, в кустах не разглядел, но невысокий как будто, шустрый, перемахнул через штакетник.

- Павел высокий.

- Это да, ваша порода крупная, гвардейская, я бы сказал. Что отец твой, что мой зять. Ты цветы не выбросил?

- Нет.

- Я свои узнаю. — Ипполит Матвеевич прищурился. — Тут — элемент садизма.

- Где?

- В этом напоминании. Из всех гуманитарных дисциплин я признаю историю. Остальное — болтология, извини, философ.

- Извиняю.

- Помнишь убийство императора Павла? Золоченой табакеркой.

- Ею был нанесен первый удар, потом его удавили.

- Ну, не в том суть. Тебе, конечно, известно, что в деле был замешан его сын. Каждое утро по этикету Александр I ходил поздороваться в покои матери, где в комнате перед спальней она устроила своего рода музей, воссоздающий картину той мрачной ночи. Особенно пугала наследника окровавленная рубаха отца. Мороз по коже, а?

- Любопытная аналогия, — отдал должное Петр Романович оригинальному повороту беседы. — Носовой платок с синей каемочкой, который каждую ночь подкладывали Фриде, задушившей своего младенца.

- Ух ты, черт! Кто кому подкладывал?

- Помните бал сатаны в «Мастере и Маргарите»?

- Я думал, ты серьезно. Не люблю фантастику, — отмахнулся полковник.

- А розы через девять лет на месте преступления — это ли не фантастика?

- Вот я и говорю: садизм, напугать до смерти, до безумия. извращение, понял? Эх, Петруша, нам и не вообразить, сколько бедняга выстрадал за эти годы. Ожесточился, озлобился.

- Вы так думаете?

- А почему к родным своим не пришел?

- Почему?

- Явился тайно мстить.

- Но кто-то отомстил ему.

21

Второй месяц Москва задыхалась от жары, и вечер не подарил отрады, и ни дуновения не донеслось в распахнутые окна, в дверь на галерейку. Он сидел на кухне, глядел во двор и поджидал.

В девятом часу появился Ангелевич в белом смокинге, энергичная походка, затормозил у липы — портсигар блеснул банальным золотом, — закурил, задрав лысую голову к пыльно-желтому небу. И растворился в сумраке тоннеля, сквознув сизо-пепельной струйкой дыма на прощанье.

Почти следом из подъезда вылетела прелестная пара, подлетела к «синей птице», оживленно жестикулируя; Ипполит что-то говорил горячо, Варвара смеялась, нырнули в «Мерседес» и унеслись, одарив двор более ощутимым дымком. Спешат на священнодействие в «Китеж», подумалось безразлично, эти трое не интересовали Петра Романовича.

Наконец показался он — поначалу смутным силуэтом в арке — выступил в свет торопливо, невысокий, шустрый, как подросток. Философ вышел в прихожую, отворил дверь — быстрые восходящие шаги — сказал сдержанно, без преамбулы: «Входи!» Игорь, вмиг побледнев, повиновался; проследовали в кабинет, сели — гость на диван — все молча.

- У меня к тебе накопились вопросы.

Игорь кивнул.

- Почему ты скрываешь, что брат жил у тебя?

Ответ звонкий, четкий:

- Потому что он связал меня словом: ничего тебе не рассказывать.

Петр вздрогнул, как от пощечины, до того он был уязвлен.

- Это ложь?

- Рад, что ты догадался и я не нарушаю клятвы.

- Клятвы! — процедил Петр. — Детский сад!

- Не смей! — крикнул Игорь. — Он убит.

- Из-за детских этих идиотских игр!.. — и Петр чуть не впал в неистовство, однако расчетливо спохватился: «Не уподобляйся бесноватому, но по возможности расположи его к себе!» — Рассказывай, Игорек, смерть действительно освобождает от условностей.

- Ты уверен? — опять этот странноватый прицельный взор, как тогда на галерейке.

- Истина. Мне нужна истина.

- Ну ладно. Ты сказал. — Взор смягчился, замутился. — В прошлый четверг под вечер, — начал он монотонно, проникновенно, словно главу из Писания, — я заехал сюда и увидел на нашей площадке человека, и не узнал его «Только не пугайся, — сказал человек. — Никого дома нет — ни дяди, ни брата. Они живы?» Я испугался и узнал. Господи, как я испугался.

И Петр отчего-то затрепетал, и спрятал за спину дрожащие руки.

- Ты. — начал хрипло, — ты позвал его к себе?

- Мы прошли ко мне, и он объяснил мне все.

- Дверь на галерейку ты открывал?

- Что? Не помню.

- Вспомни.

- А. ну да. конечно. Войдя в квартиру, мы чуть не задохнулись от спертого жара.

- Таким образом вас подслушал Подземельный и подписал себе приговор.

- Я тоже об этом подумал после его смерти.

«Не после, а до, — поправил мысленно Петр. — Потому и убил!»

- Как ты хладнокровен, Петр, но я тебя не боюсь. В Завидеево я оставил письмо.

- С признанием?

- Да.

- Но пока ты мой, на этот вечер! Рассказывай.

- Да. Последний твой вечер. Когда Павел осознал, что заключение ему не под силу, то решился на побег. Но они поймали его, ранили и поместили в лазарет. И брат твой, упав духом, пытался наложить на себя руки. Однако доктор спас его и взял к себе санитаром. Они подружились.

- И Павел сумел воспользоваться казенным бланком для извещения о своей кончине?

- Он отрезал все концы, думал — навсегда. Но прошли годы — пришло истинное смирение, свобода от страстей.

- Брат явился не мстить?

- О нет! Он всех простил. Вспомнилось: «Я тебя прощаю, и ты меня прости». На секунды его оставила ненависть к сидящему напротив, и Петр почувствовал прилив слез к глазам, не знающим слез, и отвернулся от воспаленного назойливого взгляда. Однако прошли секунды, и слезы не пролились.

- Павел знал, кто убил его невесту. — Сокровенная пауза, разрешившаяся еще более удивительным утверждением:

- Знал с самого начала.

Петр замер, мучительную духоту пронзил «нездешний» сквознячок.

- Он сказал тебе?

- Подтвердил, когда меня осенило.

- А мне ты скажешь?

После невыносимого молчания архитектор произнес:

- Помни про письмо у отца Платона.

- Мне ты скажешь?

- Скажу.

- Кто?

Философ ждал — словно судьба его решалась! — и услышал:

- Иди. Он тут.

Как под гипнозом он поднялся, сделал шаг.

- Куда идти?

- Он в той комнате.

- Там никого нет.

- Есть. Иди.

Он пошел покорно, прихрамывая, чувствуя, как подгибаются колени. В сером сумраке сияют желтые цветы, издалека доносится «потусторонний» голос:

- Там, в углу.

- Где?

- Отодвинь занавеску.

Что-то зашипело и ударило — часы — не вдруг сообразил, замер от страха, немыслимого, никогда не испытанного. Тихо сдвинул зеленую ткань — распятие на стене — и увидел искаженное в последнем ужасе лицо, и не сразу различил свое отражение в зеркале.

- Сумасшедший! — взревел Петр, на мгновенье свет истины просверкнул в потемках, но состояние транса уже окончилось. — Ты— сумасшедший! И он. Он тоже.

Архитектор сидел, в изнеможении откинувшись на диване, словно все силы его ушли на «эксперимент с зеркалом».

- А кто ты? Ты не сторож брату своему?

- Оставь в покое Священное Писание, демагог! Сегодня я догадался, кто принес сюда розы.

- Я.

- Это садизм.

- Это крошечный укольчик по сравнению с твоими деяниями.

Петр упал на стул.

- Садист, покажи мне «мертвую голову»!

Игорь испугался, прошептал:

- Гениально подмечено: преступление — это болезнь.

- Покажи мне орудие убийства.

- Ты покажи!

- Не притворяйся! Если б ты всерьез верил, что я убийца, стал бы ты молчать на допросе.

- После гибели Подземельного? Ты понимаешь, о чем говоришь? Они бы немедленно взяли Павла! (Философ в душе не мог не согласиться!) Я приехал сказать.

- Сказал?

- Нет их никого, они на какой-то облаве. Но — завтра! Готовься, Петр.

- Да ты б струсил раскрыться перед убийцей.

- Перед тобой? Как видишь, я не трус!

Сказано с вызовом, но Петр почувствовал, что задел некую болезненную область.

- А письмецо в Завидеево?

- Да, подстраховался. И предупреждаю: его вскроют, если со мной что-то случится.

Философ впервые испытывал столь острое и чистое, без примесей, чувство ненависти.

- Я тебя ненавижу, — вдруг сказал Игорь; и Петр Романович вновь приказал себе: «Не уподобляться убийце, продолжать борьбу и победить — даже не ради себя, ради погибшего брата!»

- Игорь, — заговорил примирительно, — между нами недоразумение.

- Преступление, — поправил архитектор с нервной усмешкой.

- Нет, объясни, сделай милость: неужели Павел считал меня виновным? На каком основании?

- Он слышал твой разговор по телефону с Маргаритой.

- Когда? В четверг?

- В день убийства.

- Это невозможно.

- Да ну? Правда проступает сквозь слой самой мрачной, самой изощренной лжи. Павел приехал с дачи — дома никого не было — поставил розы в вазу — раздался скрежет замка. Он никого не желал видеть и спрятался в той комнате за занавеской.

Игорь помолчал, Петр Романович подумал: «Я, наверное, никогда не смогу войти туда, там «музей» императора Павла.»

- Он услышал шаги, и наступила пауза, и зазвонил телефон, и старший брат сказал: «Ты не свободна, вчерашний вечер не повторится».

- Я сказал, — подтвердил Петр Романович в жутком напряжении.

- «Вы любите друг друга, Павел с ума сойдет, я не могу вам мешать.» и так далее. Говорил?

- Я не говорил «Павел» — «он», я сказал.

- Суть не в имени, контекст понятен. Вы с его невестой согрешили накануне и по телефону условились встретиться на Тверском бульваре. Было такое?

- Господи помилуй, что за ужас!

- Ужас, — повторил Игорь глухо. — Когда ты удалился, он пошел на Тверской.

- Суть в имени, — пояснил философ в отчаянии. — В имени, которое я не назвал.

- О чем ты?..

- Это имя — Валерий. Я разговаривал с женой Ангелевича. Как ты выразился: мы согрешили накануне.

- Не может быть! Врешь!

- Хочешь позвонить ей и убедиться?

- Вы сговорились!

- С посторонней, по твоему мнению, женщиной? С женой соседа, которую я не видел девять лет? Да тебе Ангелевич подтвердит: они после этого расстались.

Собеседники замолчали, невидяще глядя в угасающий свет за окном; контуры истины проступали постепенно сквозь мрачно-изощренный слой лжи, но как далеко еще до рассвета.

- Во имя высшей справедливости, — выговорил Игорь, сжав руками голову, — невозможно поверить, что брат твой принес себя в жертву по недоразумению.

Петр не смог ответить.

- Он сказал, что ты спас ему жизнь.

- Не стоит. Так, порыв, — выговорил невнятно.

- Нет, правда?.. Петр, я тебя прошу.

Петру ярко и живо вспомнился давний эпизод и отвлек от отчаяния.

- Когда Павел еще учился в школе, вошли в моду наркотики.

- Ну да, у нас в классе некоторые. Разве и Павел?

- Да.

- Я не знал.

- А я знал и сумел отрезвить его раз и навсегда.

- Как? Он не рассказывал.

- И я не стану, это наша с ним тайна.

- Петр, это необыкновенно, — вдруг перескочил Игорь с обличающего пафоса на восторженный. — И если все это правда, то православный принцип «положить душу за други своя.»

- Ты ж намекал: Каин и Авель.

- Я на распутьи. Я в сомнении. Абсолютное зло и абсолютная любовь — категории, которые на земле в идеале невозможны.

«Идеалист! — со злой усмешкой подумал Петр Романович. — Что-то скрывает и врет.» — и сказал:

- Согласен. Вернемся от идеализма к конкретике.

22

- Я уговаривал Павла уехать со мной в Завидеево. Он заинтересовался, но отъезд отложил.

- Брат пришел ко мне, но я его не узнал.

- И не впустил?

- Напился с Иваном Ильичом. в общем, ничего не понял.

- Подземельный тебя шантажировал?

Петр Романович мысленно взвесил на нравственных весах тот многозначительный разговор.

- Нет. Все-таки нет.

- Но если он нас подслушивал и узнал о твоей роли.

- Выходит, он знал больше. — Философ выдержал паузу. — Например, знал как врач.

- Как врач? — повторил Игорь напряженно.

- «Не обижай старика, — вдруг заявил Подземельный как-то двусмысленно, — может, еще пригожусь. Кое-кому очень пригодился», — и подмигнул. Интересно, правда? Ваша подруга заразила убийцу, который впоследствии лечился у соседа. Как тебе такой вариант?

- Намек Ивана Ильича расплывчатый, твой вывод слишком категоричен: тот больной не обязательно убийца.

- Но дальше медик упомянул о врачебной тайне, которую просто так, рази красного словца, вряд ли начал бы колыхать.

- Всецело доверять Подземельному я бы не стал.

- Что ж, тебе лучше знать.

- Почему?

- Вы ведь с ним дружили.

- С чего ты взял?

- Шафером на свадьбу выбирают человека близкого.

Игорь нервно покусал губы.

- Ты разговаривал с Тоней?

- Сегодня.

- У нас не было средств на свадьбу, а Иван Ильич сочувствовал, даже костюм мне подарил. Ограничились венчанием и пригласили соседа, чтоб никого из друзей не обидеть.

- Пусть так. — Петр Романович кивнул. — Однако, несмотря на любознательность и сопутствующие ей свойства, Подземельный был профессионалом. Лечебную тайну хранил девять лет и только в прошлый четверг намекнул на нее.

- И никаких намеков на имя пациента?

- Имя медик, наверное, приберегал для шантажа.

Игорь промолчал; так и не дождавшись отклика, Петр Романович продолжил:

- Мне надо кое-что у тебя уточнить. Павел отказался ехать в Завидеево, и ты явился сюда в пятницу?

- Я дал ему запасной ключ. Дома не застал. Выглянул на галерейку: у тебя дверь приоткрыта.

- И ты подарил мне розы.

Противники, отдыхая от ненависти, заговорили почти дружелюбно, почти доверчиво, как когда-то в юности.

- Поставил в вазу на комод в той комнате. А когда вышел на лестницу — ты поднимаешься. И так странно, и так страшно мне стало — вот, убийца!

- Брат не собирался мстить.

- И я не собирался. Я хотел напомнить человеку, живущему в свое удовольствие, о великой жертве, принесенной ради него.

- Не вмешивался бы ты, христианин, не в свои дела, плохо это кончается. Ты шел его разыскивать?

- Я беспокоился. Когда-то Павел любил то место — помнишь, где сатана встречается с литераторами? — там я его и нашел., возле памятника. И наконец уговорил уехать в наш монастырь, свести с отцом Платоном. Он же с детства, с крещения не причащался, выстраданная вера пришла к нему в тюрьме. Но когда мы прибыли на Белорусский.

- Когда?

- К электричке на 10.30. Павед вдруг заявил, что должен повидать своих — брата и дядю (я ему сказал, что Евгений Алексеевич у тестя живет). «Жди меня завтра». И исчез. Больше я его не видел.

- Допустим, так.

- Не видел, Петр! И не увижу никогда. — Игорь опустил голову, зашептал: — Все тревожнее и страшнее мне становилось — предчувствие трагедии? — и я не мог дождаться его в субботу, и бросился сюда — прямо на допрос. Убийство Подземельного. По- твоему, надо было его впутать и подставить?

- Нет, нет.

- И я попытался объясниться с тобой на галерейке, где ты наслаждался обществом «королевы красоты».

- Очень уж туманное объяснение, — перебил Петр Романович. — Почему ты не сказал про брата?

- Потому что считал виновным тебя.

- Тем более! Сверхчеловеческую стойкость надо иметь, чтоб не выдать убийцу. «Я тебя ненавижу» — твои слова.

- Не тебя выдать я боялся. Человек только что из заключения — а тут труп. Мне позарез нужно было объясниться с Павлом, но он как сквозь землю провалился.

- Если ты сказал правду и брат подозревал меня, то после убийства Подземельного его точка зрения изменилась.

- Откуда ты знаешь?

- Условная версия такова. Павел возвращается повидать меня (я гулял по Бульварному кольцу) и каким-то образом становится косвенным свидетелем преступления.

Понятно, что в Копьевский, где ведется следствие, он уже придти не рискует.

Игорь перебил:

- Но в качестве свидетеля он мог бы прямо заявить.

- Значит, не мог, требовались еще улики и доказательства. В субботу он звонит мне.

- Тебе? — ужаснулся Ямщиков. — И. ты опять не узнал брата?

- Я давно поверил в его смерть, — отрезал Петр Романович. — Поверил в его письмо и девять лет ежедневно поминал «душу усопшего раба Твоего Павла».

Архитектор истово перекрестился дрожащей рукой, философ произнес раздельно:

- «Если хочешь узнать про убийство, будь дома в полночь».

- Он сказал?

Петр Романович кивнул.

- Что еще? — выкрикнул Игорь.

- Дословно: «У меня орудие убийства, на нем кровь». — «Где?» — «На мертвой голове». — «Где?!» — «На тротуаре в Копьевском переулке».

- Его ответы загадочны, твои вопросы бестолковы.

- Согласен. Я был отвлечен другим.

- Другой.

- Не твое дело. И принял все это за дурачества Поля. — Петр Романович глубоко вздохнул, воздуха не хватало. — Каким ты нашел брата?

- В смысле?

- Не замечалось в нем психических отклонений?

- Он не сумасшедший!

- Да нет же! Какие-нибудь странности.

- Человек, принявший на себя духовный подвиг, может показаться профану странным.

- Орудие убийства, — напомнил Петр Романович, — мертвая голова, так получается.

- Тут какая-то символика.

- Какая?

Ямщиков передернул плечами, весь передернулся, как в нервном тике.

- Петр, ты меня не разыгрываешь?

- Вот и я в тот момент решил: розыгрыш. Почему он прямо не назвал этот предмет?

Игорь взглянул исподлобья, блеснули черные глаза, донесся шепот:

- Был уверен, что ты поймешь намек.

- Не понимаю!

- Не боялся он никакого следствия, мотив его поведения все тот же: как бы брата не подвести!

- А может — друга?

Игорь не слушал.

- Павел намекнул, что ему про тебя все известно.

- Давай пока удержимся от взаимных обвинений. Брат что-нибудь говорил про бронзового зайчика?

- Про что?.. А! Когда после телефонного разговора с Маргаритой ты ушел.

- Не с ней я.

- За твоей крутней не уследишь. Ладно, поверим. Павел был вне себя. И на глаза ему попались розы для возлюбленной. Он кинулся к комоду выбросить и задел статуэтку рядом с вазой. Зайчик упал. Он машинально подобрал его, оставив отпечатки. Про розы забыл, так ушел. А на допросе, спасая тебя, вспомнил зайчика.

«Он спасал меня, — подумалось с запоздалым отчаянием, — а спас истинного убийцу. Может, вот этого — самого близкого друга.»

- Маргарита заявилась сюда в пятницу неожиданно — не к тебе?

- Нет, что ты! — испугался Игорь.

- Вы дружили.

- Она никогда у меня не бывала, даже не знала номер квартиры!

- Узнать не проблема.

- Зачем?

- Например, попросить тебя не рассказывать никому про ее «работу».

- Я дал ей слово, еще на бульваре.

- Но жениху рассказал.

- Чего мне это стоило!.. Нет, Петр, не ко мне она пришла.

- Да почему ты так уверен?

- Уверен.

- Хорошо. Когда у Поля началась падучая, ты ведь сразу ушел?

- Сразу.

- А ну-ка вспомни. О чем вы с Ипполитом Матвеевичем переговаривались в прихожей?

- Зачем старый дурак при всех ляпнул.

- А потом, — перебил Петр Романович во внезапной вспышке озарения («не ко мне она пришла». «Уверен!»), — потом ты вышел на площадку. — оборвал фразу на взлете, уловив внезапный «новый» испуг в черных глазах.

- Вышел. Ну и что?

- И позвонил в нашу дверь, — закончил Петр Романович интуитивно, но уверенно — и Игорь попался:

- Старик слышал?.. Она не открыла.

- Да ну?

- Она спросила: «Кто там?» А я сказал — через дверь! — что все всем известно. А она: «Иди к черту! Я не к тебе пришла».

- К кому?

- Не выдала. И дверь не открыла. Не открыла, Петр!

- А зачем ты ее предупредил?

- По старой дружбе.

- По старой дружбе, Игорь, я у тебя прошу три дня свободы.

Ямщиков молчал.

- Потом можешь докладывать следователю о подозрениях брата насчет меня.

Наконец отозвался:

- Три дня живи.

- Я тебя убедил?

- Не ты.

- А кто?

- Это уже моя тайна.

23

Опасный разговор (Петр Романович чувствовал, что ходит по краю. признания? нападения?) был прерван приходом адвоката. Игорь поспешно покинул сцену, обменявшись с хозяином торопливыми репликами в прихожей: «Даю тебе сроку до воскресенья». — «Спасибо. Ты остаешься в Москве или уезжаешь?» — «Я буду в Завидеево».

Дядя покуривал на диване.

- Петруш, ты жутко разволновал нашего деда.

- Переживет полковник. Он опознал свои розы.

- Их теперь на каждом углу можно купить. И переть в такую даль, чтобы срезать.

- Это сделал не Павел.

- Неужели он? — удивился адвокат, кивнул на дверь.

- Он. Мне в назидание. — Петр Романович подошел запереть галерейку.

- Ох, не надо! Не помню такой жары, задыхаюсь.

- А я живу, как в проклятом лабиринте. Проникают сквозь стены, сквозь стекла, подслушивают, подглядывают…

- Кто, Петр?!

- Никто. Такое ощущение. Да не смотри так, не схожу я с ума. Враг попался сильный.

- Ты догадался!

- Я в пути. — Философ помолчал, собираясь с духом (музей императора Павла!), предложил: — Пошли в папину комнату.

- Мне там страшно, — признался дядя в унисон, доверчиво, как ребенок. — Еще со смерти Романа. да что я — раньше! Как она лежала в желтых цветах. Ладно, если ты настаиваешь.

- Переместились на отцовскую кушетку. Розы в полумраке отливали золотом..

- Ты их не выбросил?.. Петр — ты феномен, свидетельствую как профессионал, меня даже пугает твое хладнокровие. Если б я неожиданно увидел здесь тело Павла, официально скончавшегося много лет назад, точно помешался бы.

- Я на последнем пределе, — признался Петр; он никому не говорил, но осознавал, что именно брат, попросив в том единственном письме молитвы, дал ему великую защиту от бесов безумия. Вдруг померещилось (как тогда в пятницу), будто качалка перед ним чуть-чуть покачивается. И спасаясь от галлюцинации, он произнес непроизвольно: «Там нечто лежало. Потом. Сначала не лежало, а потом в крови…"

- Петр! — дядя испугался. — Петр, опомнись!

- Я цитирую Подземельного. Дядя Жень, качалка не качается?

- Нет.

Адвокат взял его за руку, крепко сжал, так крепко, что племянник руку вырвал.

- Я знаю, знаю, каково быть безвинно обвиняемым, иногда приходится влезать в его шкуру. Для защиты. Мы справимся, Петруша.

В который раз за эти дни Петр почувствовал приближение слез и был бы рад, если б они пролились наконец, освободив душу от недоумения, гнева и ужаса (эти три составляющих как будто и вырабатывали энергию его действий). Но слезного дара (дара любви) ему не было отпущено.

- О чем ты говорил? Что где лежало?

- Господи, я был глух и слеп, принимая его слова за пьяный бред! «Глянь, коврик под качалкой вместо лужи крови», — он сказал. И дальше: «Я все помню. Там нечто лежало. Потом. Сначала не лежало, а потом в крови.» Тут я в раздражении перебил его. Я тоже помню: юное оскаленное в мертвой гримасе лицо, цветы кругом. Я нагнулся. по-моему, ничего там, кроме цветов, не лежало. Впрочем, не ручаюсь, я в такой шок впал.

- А коврик?

- Его позднее твоя жена перенесла. Он вот тут, возле папиной кушетки раньше обретался. Ольге казалось так уютнее.

- Что — нечто? — перебил нетерпеливо адвокат. — Орудие убийство?

- Да вдумайся же в текст! Сначала — не было, потом — появилось. Кто-то «нечто» подложил. Но орудие убийства не нашли, свалили на зайца. — Логический ход мыслей внезапно сбился другой цитатой: «У меня орудие убийства. кровь на мертвой голове». — Дай закурить.

- Кончились. папиросы кончились, — пробормотал дядя с отчаянием. — А я в тот жуткий момент и не заглянул под качалку, я ничего такого не заметил!

- Выходит, «нечто» подложили, когда вы ушли с медиком. Ты нашу входную дверь закрыл?

- Хоть убей, не помню!

- Точно, кто-то захлопнул! Помню, я ключом отпирал, когда милиция приехала. — Петр Романович оседлал, так сказать, логику. — Значит, Подземельный там крутился и заметил нечто.

- А что, органы не заметили? — возразил адвокат. — Если возле головы убитой лежал некий предмет в крови, то его внесли в протокол. Экая, подумаешь, тайна! Попрошу Антона Антоновича поднять архив.

- По идее, он должен был это уже сделать.

- Время нынче не «идейное», — проворчал Евгений Алексеевич, — подгонять их надо и подгонять. Завтра я свяжусь, добьюсь и сообщу тебе. Я что хотел. А! Чего это Игорек так нервно отсюда вылетел?

Петр вкратце объяснил. Адвокат тотчас загорелся.

- Жил у архитектора?.. Интересно!.. Предупредил Маргариту по дружбе? Еще интересней. Петр, это версия. Неужели Павел пожертвовал собой ради друга?

- Не ради друга.

Дядя уставился на племянника. вдруг понял.

- Не может быть!

- Ради меня. Так он полагал.

- А если Игорек выдумал, чтоб выгородить себя?

- Похоже, в этом пункте Игорь не врет.

Евгений Алексеевич задумался.

- Конечно, ты был для Павлика всем — и нянькой, и высшим авторитетом. Роман вечно пропадал в экспедициях. И все же на каком основании, черт возьми!

- Павел услышал мой разговор по телефону с женой Ангелевича, подумал — с Маргаритой.

- А мне за три свидания — ни слова!

— Дядя, кажется, обиделся; Петр сказал, страдальчески морщась:

- Наверное, боялся, ты помешаешь. Уж коли брать на себя такое бремя.

- Помешаешь?! — загремел адвокат.

— Я б внес ясность, объяснил бы, что во время припадка ты торчал на галерейке у меня на глазах. Ты не имел возможности.

- Имел, — перебил Петр. — Я проводил ее к нам, и тело обнаружил я.

Дядя констатировал сурово:

- Однако не вовремя ты закрутил с Ланой.

- Что тебе известно об этом?

- Впрямую с Валерием Витальевичем мы эту тему не обсуждали. Я понял так: ты настойчиво домогался его жены, и она имела неосторожность уступить. Вследствие чего он с ней расстался.

- Вариант респектабельный. Пусть так. Когда он пришел домой с вашего юбилея, они с женой объяснились. Но расстались только через месяц.

- Поверь, не так-то просто переменить жизнь. — до дяди дошло. — Уж не намекаешь ли ты, что Валерий обнаружил у себя симптомы сифилиса?

- Инкубационный период — как раз месяц.

- Да? Кстати, Антон Антонович обещал запросы в диспансеры разослать, но надежды мало.

- Понимаешь, в том разговоре под спирт медик упомянул и Ангелевича, и Лану.

- В какой связи?

- Как сосед перевозил сюда стриптизерку. Вдруг спрашивает, не вышла ли Лана замуж. И на мой ответ: ничего, мол, о ней не знаю — игриво переспросил: «так-таки ничего?» И запел: «Любовь нечаянно нагрянет.»

- То есть он дал тебе понять, что о вашем романе ему известно?

- Кажется, он мне обо всем дал понять. Только я ничего не понял.

- Но подозревать аналитика.

- Содержателя притона.

- Не замечал в нем пристрастия к уличным девкам.

- А кто уговорил тебя квартиру сдать?

- Для сохранности, так сказать, драгоценности. Тут большие деньги, Петруша, она приносит доход.

- Гадко все это. Кто мне объяснит: зачем ученому-теоретику большие деньги?

- Для науки. Ангелевич оригинал и идеалист.

- Да не смеши ты.

- Нет, серьезно. Все его миллионы предназначены для создания собственного математического центра по образцу античной академии. Он уже и землицу присмотрел в нашей «северной Фиваиде».

- В граде Китеже! — Петр нервно рассмеялся. — На дне озера с русалками.

- Согласен, проект экстравагантный. Гений поражает, шокирует, но фанатик ради науки.

Петр Романович отчеканил:

- Никакая наука не стоит растления детей.

- Детей?

- Посмотри на своего сына. А Валерий твой, после таких вывертов, уже не ученый, а натуральный сумасшедший.

- Ну, в конце концов это его проблемы. Что с моим сыном?

- Он в его борделе пропадает.

- Поль пропадает? Завтра утречком она отсюда выкатится.

- Ничего пока не трогай, не мешай мне.

Дядя было нашарил в кармане портсигар, вспомнил, что папиросы кончились, и сплюнул.

- Постоянно имея дело с криминалом, теряешь критерий. Это я о себе. А ведь ты прав, Петр, такая безобразная идея могла возникнуть только в воспаленной голове. Но он дьявольски умен, старый мой приятель!

- По предположению Тони, подруга ее Маргарита не лечилась специально, чтоб заразить побольше мужчин.

- Какой мрак! — дядя побагровел, будто заглянул в огненную бездну, опалился и отшатнулся. — Мы живем в аду.

- В преддверии.

- Нет, какая мрачная, жуткая аналогия: она мстит мужчинам, он — женщинам. Но позволь! У Ангелевича два засвидетельствованных алиби.

- В его заведении можно организовать любое алиби.

- Да ведь стриптизерка своего хозяина не выдаст, — констатировал адвокат. — не выдаст! Если поручить сыну выведать. но так не хочется.

- Не надо. Я сам попробую.

Дядя глубоко и тяжело задумался, проступили резкие морщины на лбу. «Седьмой десяток, — подумал Петр Романович с жалостью. — Отдыхать ему пора, а не бороться за «безвинных».»

- Мы его так избаловали — я избаловал, Оля пожестче, — что не могу ставить никаких условий.

- Да, направление мыслей Поля мне не нравится, — подтвердил Петр Романович.

- Мыслей? — встрепенулся отец. — Каких мыслей?

- Он чересчур чувствителен ко злу. Надеюсь, весь этот демонизм-сатанизм — всего лишь юношеское пижонство.

- Понимаешь, единственный ребенок, долго болел. Иногда я думаю: прав был Роман, что воспитал достойных детей в довольно суровой, аскетической методе.

- Не было у отца никакой методы, из-за работы он вообще нас редко видел. Но очень любил. И мы его любили. — У Петра Романовича вдруг вырвалось: — Не могу простить себе его смерти.

- Петруша, его сердце.

- Нет, дядя! Я ускорил конец. И никогда не вспоминаю по трусости.

- И не надо. Есть такие страшные коллизии, в которых человек не властен.

Но Петр Романович уже не мог остановиться; какое-то неизъяснимое ощущение влекло его вспомнить наконец.

- Отец словно что-то почувствовал, позвонил внезапно: все ли дома благополучно. А я сказал: «Павел арестован по обвинению в убийстве невесты». — «Немедленно забери меня домой!» В больнице, в такси мы молчали, и только дома. Он лег на кушетку, спросил: «Как это случилось?» Я начал: «В пятницу пришла Маргарита.» Он перебил: «Но еще в четверг у меня был Евгений, и ничто не предвещало катастрофы, и я спокойно отправился ужинать, и кусок в горле у меня не застрял.»

- Петр, не ты виноват! — закричал дядя, вскочил, зашагал взад-вперед, заполняя дородным телом все пространство комнаты. — Не изводи себя напрасно.

- Не могу вспоминать, впервые. Этот «кусок в горле» у меня стоит!! Я испугался — ты б видел его лицо! — поспешил оправдаться, что не выдал Павла, но врать про розы не стал. Его последний вопрос-выкрик: «Ты уверен, что твой брат убийца?!»

- И ты что?

- Я сказал: «Убийца». — Петр Романович задохнулся, из горла вырвался какой-то сухой всхлип со словами: — Я убил его.

- Павла? — дядя нагнулся над племянником, потряс за плечи. — Очнись.

- Отца. Ничего со мной не случится, — он резким движением освободился, глубоко вздохнув. — Вот, даже ты сомневаешься.

- Нет, что ты!

- Появился Подземельный.

- Когда?

- Тогда. Но отца не спас. А через девять лет обвинил меня. Mea culpa[4].

- Ну, раз ты обратился к латыни, стало быть, приходишь в себя, — трезво заметил адвокат. — Я уже говорил: тут античность. Трагедия. Фатум. Рок.

- Кто ж этот мистер Рок? — попытался пошутить Петр Романович. — Мистер Мак-Фатум?

- Кто-кто?

- Одержимые демоном мстители у Честертона и Набокова.

- А, «Лолита», читал. Порнография, но захватывает, написано с душой, со вкусом и со знанием дела. — Дядя осторожно выглянул в прихожую. — Подозрительный друг еще здесь?

- Как здесь? Что ты имеешь в виду?

- Имею в виду: в Москве, тут, рядом.

- Возможно. Потому я тебя от галерейки и увлек.

- Вот что: остерегайся обоих мистеров — и архитектора и аналитика. Ты ходишь по самому краешку.

- «По ту сторону добра и зла», — откликнулся Петр Романович; литературные реминисценции как-то отвлекали.

- По пограничной полосе, их разделяющей. Прощай.

- Ты собирался разузнать у следователя о предмете в крови, который вдруг возник возле трупа Маргариты.

- Обязательно. До завтра.

24

От усталости он даже не помнил, как добрался до своего дивана, сбросил одежду, кое-как расстелил постель и рухнул. В надежде на передышку — полное забытье. Но очутился в похожем круженье комнат того, прошлого сна, где отец указал ему путь к брату. Однако безлюден был лабиринт, абсолютно пуст, и мука одиночества томила, когда переходил он из одного тусклого, без окон, помещения в другое. А кто-то крался за ним, но как ни обернешься — ни души. И только ощутив уже как будто явственное прикосновение к плечу, он со стоном проснулся.

Темно, только бледный отблеск падает в ночь справа за окном. Спросонок как был, в одних трусах, Петр Романович рванул на открытую галерейку. Так и есть! Они там, у дяди. Кто «они»?.. Не раздумывая, он перемахнул через парапетик ворвался в комнату, где девять лет назад так драматически-болезненно оборвался праздник. Чья-то тень метнулась в глубине квартиры, он — за ней, и настиг Варю, стаскивающую через голову яркое в блестках бисера платье. Она вскрикнула — и так и замерла с красной материей в руках.

- Вы сейчас были у меня?

Варя попятилась к раскрытой белоснежной постели.

- Или кто? Кто до меня дотронулся?

Молчание. Расширенные от ужаса, темные сейчас глаза. Вдруг она змейкой проскользнула под верхнюю простыню, закрылась с головой, стянувшись в круглый тугой тюк. Петр Романович, как сексуальный маньяк, преследующий жертву, содрал тонкую ткань. Перед ним лежал маленький, показалось, комочек, сплошь покрытый позлащенным покровом прядей.

- Не надо, — донесся шепот, — пожалуйста, не надо!

- Что не надо? Что?

- Меня убивать.

Он внезапно остыл, постигая трагикомизм ситуации, и в изнеможении присел на краешек кровати — широкое, антикварного древа, семейное ложе, на котором, наверное, был когда-то зачат Поль.

- Что за идиотская идея — убивать?

В ответ — безумный бирюзовый взор сквозь золото волос.

- Разве я убийца?

- Нет! Я не поверила.

«Поверила! — вмиг понял он. —

Кому?» — и заговорил с кретинской рассудительностью, усугубляя сюрреализм момента:

- Я зашел к вам поговорить об алиби.

- Я ничего не знаю.

- Про что вы не знаете?

- Ни про что!

- Да что с вами? — тут Петр Романович случайно взглянул на настенные часы — двадцать минут третьего — обратил наконец внимание на себя, на свои босые ноги, на голое туловище в пестрых, в «дамский» цветочек, и трусах, и сам обомлел.

- Извините, вы, конечно, устали, — пробормотал, — после работы.

- Сегодня понедельник, выходной, — услышал он уже на ходу, уловил легкий шум за спиной, обернулся на пороге: Варя вынула из тумбочки небольшой черный пистолет. Час от часу не легче!

- Вы хотите меня пристрелить?

Улыбнулась презрительно.

- Оружие мне нужно для самообороны, не беспокойтесь.

- Да уж, трудитесь вы в зоне риска. За себя я не беспокоюсь.

- Думаете, у меня не хватит духу выстрелить? — проговорила она, поигрывая пистолетом. Как изменился тон ее и взгляд. Он ответил серьезно:

- Думаю, хватит. Еще раз извините за вторжение.

Девчонка натянула на себя простыню и захохотала.

- Нет, я вправду подумала, что вы примчались меня изнасиловать! Видок у вас.

- Я спал, мне померещилось.

- Куда же вы? Браунинга испугались?

- Не провоцируйте. Я, так сказать, не в форме.

- О, как гигант секса старомоден!

- Ну, что за пошлость. — начал он, но она опять расхохоталась, да так заразительно, что и у него вырвался сдавленный смешок. — Набросьте халат, вон за дверью висит, он вполне мужских размеров.

Помедлив, Петр Романович совету последовал и сел на стул у двери.

- Не за насильника вы меня принимаете.

- От неожиданности испугалась.

- «Я не поверила», — сказали вы. Кому не поверили (а похоже, поверили), что я убийца? Полю?

- Этот мальчишка, — снисходительное высокомерие в голосе,

- вас боготворит, считает чуть ли не богословом.

- Пожалуйста, не отвлекайтесь.

- А богословы спят с чужими женами?

- Что вам рассказал Ангелевич?

- Ничего. Своим умом дошла.

- До жизни такой, да?

- Не отвлекайтесь. До какой жизни вы дошли?

При всей бесшабашной браваде (и при пистолете в руках) Петр Романович ощущал в ней тайный неподдельный страх. И тени его не было на днях в их сумбурных объяснениях, страстных переживаниях. «Любовь не состоялась, и черт с ней, но почему она меня боится? Кто ей внушил, что меня надо бояться?..»

- Не понимаю, — зло отрезала Варя,

- какое им всем дело до меня! Я лично никого не трогаю.

- Кому всем?

- Родственничкам вашим. Они мне вчера устроили праздник, ну, и я им.

- Да кто?

- Тетка твоя с дедом. Приперлись сюда — между прочим, доллары за квартиру мне никто не вернул — и потребовали, чтоб я выкатывалась. «Вместе с вашим сыном выкачусь», — это я так, назло. Я ж знаю, чего они боятся.

«Натуральная шлюха», — подумал Петр Романович и мрачно предупредил:

- Будешь продолжать свою бесстыжую деятельность — кончишь, как Маргарита. Во всяком случае, шанс такой есть.

Она тоже помрачнела, и дуло пистолета, до того расслабленно лежащего в руке ее, уставилось на собеседника. Ответила с вызовом:

- Во-первых, не запугаете. Во- вторых, я делаю то, что мне нравится.

- Я так и думал.

- Что? Что ты думал?

- Тебя возбуждает мужское возбуждение без ущерба, как ты считаешь, для твоей физической чистоты. Но душа твоя черна.

- Что ты знаешь про мою душу, убийца? — прошипела Варвара; оба тяжело дышали от духоты; на распаленных лицах — липкая испарина.

- Она зловонна, как смрадная яма.

- Заткнись. Я накоплю денег, уже скоро, — говорила она лихорадочно, — и уеду.

- Куда?

- Не скажу. Уже выбрала место.

- В больнице? На кладбище? Красоту твою черви съедят.

- Заткнись. Далеко, на край света, где море и никого нет.

- Ах ты, Дюймовочка! С ласточками и ангелами будешь летать? От себя не улетишь.

- Уходи, — сказала Варвара твердо. — И чтоб я тебя больше не видела, всерьез предупреждаю.

Петр Романович очнулся. «Что мне до ее извращений? Нашел кому мораль читать! Она нужна для дела».

- Простите. Я увлекся, потому что судьба ваша мне небезразлична, — покривил он душой; прозвучало неубедительно, она почувствовала.

- Шкуру свою пытаешься спасти? Ее тоже черви съедят.

- Лучше — позже, я еще не готов.

- Ах ты, философ фигов! — вновь в боттичеллиевской мадонне проглянула «девка»; ему стало еще противнее. «Держись! Главное — перевести разговор в другую плоскость».

- Как говорили древние: «Философствовать значит учиться умирать». Я еще не научился. — Петр Романович улыбнулся как можно добродушнее. — «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Вина нет?

- Что?

- Необходим глоток спиртного, не то умру прямо сейчас от удушья, — он правду говорил: стук сердца — словно в горле.

- В холодильнике бутылка ликера.

- Вам налить?

- Я не пью.

«Тогда зачем держать ликер? — резонно подумал он, обнаружив початую бордовую бутылку. — Для клиентов? Для Ангелевича.» — ухнул, не рассчитав, больше полстакана. Отхлебнул, прислушиваясь к сердцу, сладостную густую гадость. Вернулся в спальню, прихватив стакан.

Она уже не лежала, а сидела, привалясь к спинке кровати, закутавшись в простыню, держа прицельно браунинг — с виду игрушка, а продырявит наповал. И опять удушливой волной страха пахнуло от красавицы. «И не краснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами.» — зазвенела в душе поэзия (Варенька явно ассоциировалась с декадентским веком). — «Мне нравится, что можно быть смешной, распущенной и не играть словами и не краснеть.» — ликер ударил в голову. — «Мне нравится, что вы больны не мной.» — философ усмехнулся и вернулся к «делу».

- Небось шеф презентовал? — кивнул он на «игрушку». — Аналитик бережет ваше тело, как. краеугольный камень для античнойакадемии параноидальных наук.

- Уже успели набраться?

- А Ангелевич пьет?

- Никогда. Это ликер Поля остался.

- Понятно, со студенческих попоек.

Варя поинтересовалась лукаво:

- Про чье же алиби вы пришли поговорить в три часа ночи?

«Вот это я дал маху! — ужаснулся Петр Романович. — Теперь она настороже, не проговорится, хозяина своего не выдаст» — и ляпнул для отвода глаз:

- Про алиби Ипполита.

- Который убил вашу Маргариту, — продолжила красотка с издевкой, — в восемь лет. Жуткое дело.

- Мою Маргариту? Мою? Это не так, но ваша осведомленность меня пугает, — медленно сказал он и по вдруг изменившемуся лицу ее понял, как она испугалась, и отбросил уловки: — Варя, речь идет о моей жизни.

Она кивнула.

- Кто поставляет вам информацию? Кто под меня копает — Поль или ваш сутенер? — философ опять сорвался и попросил прощения. — Поль или Ангелевич?

Она молчала словно в раздумье, он безрассудно торопил:

- Мне отпущена неделя: или я найду его, или — простите за высокопарность — погибну.

- Теперь не расстреливают. — Оба взглянули на браунинг. — Но за троих дадут много, пожизненно. Конкретно мне никто про вас не рассказывал, я умею наблюдать.

- Подглядывать и подслушивать?

- Ага. Про алиби Поля мне ничего не известно, сами между собой разбирайтесь. А Валера был в клубе.

- Когда?

- И тогда, и тогда, оба раза. Я — свидетель.

- Сколько длится ваша раздеваловка?

- Обычно три выступления за вечер по пятнадцать минут.

- Но вас ведь можно пригласить и на отдельный, так сказать, столик?

- Я никогда этого не делаю, запомните! — отчеканила Варя. — Он сумасшедший ученый, но не убийца.

- Откуда такая уверенность?

- Своим глазам я верю. и своему чутью. Я чувствую людей.

- Иллюзия, вы слишком молоды. Ну, если мужчин в определенном плане.

- Пусть мужчин. Он не такой.

- А кто, по вашему глубокомысленному выражению, «такой»?

- Вы! Я сразу почувствовала, тогда еще, на галерейке, когда вы наблюдали смерть наркомана.

Так пронзительно вспыхнул в памяти тот горячий вечер, когда все началось. И брат был здесь — если б знать! — совсем рядом и живой.

- По-вашему, я испытывал удовольствие при виде гибели.

Она перебила:

- Может, и не удовольствие, но вы были как одержимый.

- Нормальная реакция!

- Нет, как одержимый, от вас прямо волны какие-то.

Он перебил:

- Одержимый чужой смертью? Это очень странно, — Петр Романович пристально смотрел на девушку, — очень интересно. — и вдруг ощутил что-то липкое на пальцах, на ладонях. и запоздалую резкую боль. Кровь?.. Это бордовый ликер, он смешался с кровью. Варвара вскрикнула.

- Извините, я нечаянно раздавил. такое хрупкое стекло.

- Вы поранились?

- Пустяки, до свадьбы заживет, — отделался неуместной банальностью.

- Ничего себе, какая сила!

- Это нервы.

- Да что вам тот наркоман — брат? — услышал он уже вдогонку; он спешил остаться один. «зализывать раны», — подумалось насмешливо, и вновь прозвенела «поэзия»: «Что никогда в церковной тишине не пропоют над нами Аллилуйя».

25

Из протокола осмотра места происшествия следовало: на полу возле убитой лежали чайные розы (девять штук), чуть поодаль, ближе к комоду — стеклянная ваза с остатками воды, а под качалкой — спортивная шапочка со следами крови. Брызги и лужицы (смесь крови с водой) по всему полу.

Преступник или имел ключ от входной двери, или Маргарита открыла кому-то «своему» (и в том, и в другом случае действовал, так сказать, «свой»), и они прошли в отцовскую комнату. Судя по обстоятельствам (компания «свидетелей» в соседней квартире), имело место не хладнокровно рассчитанное, а непредумышленное убийство в порыве ярости, страсти, мании — не исключена и провокация со стороны больной проститутки, которая получила не меньше пяти ударом тупым предметом в области темени. Смерть наступила в промежутке с 19.00 до 19.40, когда труп был обнаружен Петром Острогорским.

— Ваше время, Петр Романович, — уточнил следователь с удовлетворением. — В семь часов вы ее препроводили в последний путь, через сорок минут нашли труп.

(Адвокат сумел нажать на нужные пружины, давнее «дело» было поднято с «нулевым», в общем-то, результатом: «Ничего новенького», — констатация Антона Антоновича.)

- Я помню: когда Маргарита появилась во дворе — почти сразу и Подземельный с дежурства, — на ней была желто-черная бейсболка, надетая козырьком назад.

- Ну и что?

- Она сняла ее и держала в руке, потом положила на колени, когда села в качалку.

- Ну и что? («Вот заладил!») В течение «эпизода» шапочка упала и запачкалась в крови. Или вы ее считаете тем «одушевленным» предметом, который то исчезал, то появлялся?

- Да нет, но странно.

- Странно доверять пьяным фантазиям. Если они вообще были высказаны, а не придуманы вами.

- Фантазии медика постепенно становятся реалиями. Он спросил у меня перед самым уходом, вне всякой будто бы связи с предыдущим: «Знаешь, какой у американчиков любимый спорт?» И сам ответил: «Бейсбол».

Наступила пауза, которую в конце концов нарушил Петр Романович:

- Если вы в третий раз спросите: «Ну и что?».

- Спрошу.

- Здесь какой-то намек. Как раз в духе Ивана Ильича такого рода головоломки, недомолвки, двусмысленности.

- Да все понятно. — Следователь позволил себе слегка расслабиться. — Преступник зверски убивает проститутку, чтобы похитить спортивную шапочку, а заметив, что она запачкана, кладет обратно.

- Вы утрируете. Но мотив и вправду непонятен — если мой брат не убийца, а жертва, как оно впоследствии и оказалось. Установлена группа крови на носовом платке, обнаруженном у Павла?

- Третья, не его.

- Чья?

- Ну, у Подземельного третья группа.

- Вот видите! Брат положил орудие убийства в карман и запачкал свой платок.

- Что за орудие? — рявкнул Антон Антонович,

- Мертвая голова.

- Ага, черная магия, могила, череп, черти.

- Но как вы объясните…

- Вы должны объяснить! И не колдовские какие-то штучки, а свою действительную роль в серии убийств! — Следователь достал из кармана брюк платок в клеточку («сыщик» так и замер!), обтер вспотевшее лицо, успокаиваясь. — Я тут кое с кем переговорил, да и из протокола следует: нажима не было, ваш брат признался добровольно. Самооговор из выгоды? Не вырисовывается. И если он не убийца, — выдержал паузу, — то покрывал очень близкого ему человека.

- То есть меня?

- Ну, может друга, — снисходительно (и подчеркнуто неубедительно) уступил Антон Антонович.

- А вам не приходило в голову, что Павел насчет меня мог искренне заблуждаться?

- Я дал вам пять дней для защиты, прошло два.

Загнанным зверем ощущал себя философ, но объективно не мог не признать: не до конца закоснел в казенной рутине этот уставший от «криминала» человек, который вдруг сказал:

- На пятьдесят процентов я уверен в своей правоте, защищайтесь.

- Воздвигайте версию, я разрушу ее контраргументами.

- Посмотрим. По показаниям свидетелей, вы не были знакомы с Маргаритой Страховой. Не были — до пятого июля девяностого года, когда она пришла к вашему брату, который отсутствовал, и вы познакомились.

- Ко мне в тот вечер среды пришла другая женщина.

- Какая еще?..

- Бывшая жена Ангелевича Светлана Николаевна. Муж подтвердит: он видел, как она выходила от меня. И у него нет причин меня выгораживать — после этого они развелись.

Следователь был озадачен, но продолжал с иронией:

- Оказывается, вы ходок такого размаха.

- Не было у меня никакого размаха в любовных связях и нет, наведите справки. Однако отправная точка ваша верна. В среду Маргарита действительно познакомилась с кем-то из нашего дома.

- Из чего это вытекает?

- Не имея телефона, девушка должна была придти к брату без звонка, так они условились. И тем не менее позвонила. Она была уже занята, понимаете?

- Нужны доказательства.

- Пожалуйста. Я сказал ей по телефону, что брат болен, чуть ли не в горячке, и когда вернется из Завидеева в Москву — неизвестно. Но она неожиданно приходит уже через день — зачем?

- Беспокойство о здоровье жениха?

- Позвонила бы. И в пятницу она о его здоровье не спрашивала.

- Но как-то объяснила свое появление?

- Предлог смехотворный: что-то выписать из какой-то книги. Заметьте: студенческие каникулы, интеллектом девица явно не обременена. Можно сформулировать вопрос так: к кому она пришла?

- Ваши выводы.

- Не ко мне. Поверьте пока на слово, иначе наш разговор лишается смысла.

- Допустим.

- Мои родные — дядя, его жена и тесть — были заняты подготовкой к семейному юбилею: десятилетию супружества. Брат адвоката — наш с Павлом отец — находился в больнице в тяжелом состоянии. Торжество было скромным, из посторонних присутствовали только двое — Ангелевич и Игорь Ямщиков.

- Вот видите: у ваших праздник, и гости не отказались — к кому же она пришла?

- Это равносильно вопросу: кто убийца?

- Пожалуй. Постороннему от приглашения было отказаться проще, чем родному племяннику, а?

- Кажется, мы пока условились насчет моей персоны.

- Ладно, ладно. Следует вывод: она явилась без договоренности, неожиданно?

- И это уже несколько странно, но главное — зачем она осталась. Если Маргарита и впрямь была одержима местью к сильному полу.

- О чем вы?

- Девушку растлили в четырнадцать лет, заразили сифилисом. По мнению ее подруги, она специально не лечилась. В это трудно поверить.

- Был у нас подобный случай, — перебил следователь. — Проводницу любимый жених заразил, и сколько потом легкомысленных командировочных исстрадалось — не счесть. В нашей практике сталкиваешься со всевозможными психическими отклонениями.

- Проводница вылечилась?

- Умерла. Три года функционировала. Вы что же, думаете, Страхова явилась из мести устроить скандал, опозорить кого-то?

- Непохоже. Через десять дней должно было состояться их венчание с Павлом, невеста даже купила фату, примеряла перед зеркалом.

- На что она надеялась?

- Ни на что. Мне кажется, она искала смерти.

- В плане сифилиса ваш брат был чист.

- Его она пощадила.

Следователь кивнул.

- А кого-то — нет. Адвокат ваш советует навести справки, но преступник наверняка лечился подпольно. — Следователя вдруг осенило: — Уж не у вашего ли покойного соседа?

- Вполне вероятно, — отвечал Петр Романович уклончиво. — Он появился тогда во дворе почти одновременно с нею. Нет, не на скандал девушка нарывалась, она даже отклонила приглашение сесть с нами за стол. Но совсем не ушла, словно дожидаясь чего- то.

- И дождалась. — Антон Антонович подумал. — Может быть, партнер в среду не смог расплатиться и она явилась за деньгами.

- У нее был сутенер?

- Как будто нет. Из материалов дела следует (родители объяснили), что Страхова была, скорее, содержанкой и лишь незадолго до смерти пустилась во все тяжкие, вышла, так сказать, на охоту.

- Уже зная о своей болезни?

- Сифилис полугодовалый. Думаю, догадка о мести мужчинам не лишена смысла, но в плане расследования она мало что дает.

- Очень много! Сгущение зла дает такой своеобразный мрачный колорит.

- Светлый пейзаж мне в уголовных эпизодах не встречался.

- Но мотив!

- А что мотив? Например, ссора с клиентом, она, издеваясь, признается в заразной болезни. Неприятно, противно, но чтобы так озвереть. Клиент, знаете, не жених.

«Клиентом мог быть и жених — Игорь, — возразил мысленно Петр Романович, — но пока я это доказать не в состоянии.»

Следователь продолжал:

- Страхова снимала комнату у одной пенсионерки, к себе никого не водила и мужчин ловила, надо думать, меняя места: с такой заразой шутки плохи, но, как правило, не смертоубийственны.

- Клиентов искали, врачей искали?

- Нет. Признание вашего брата исключало всякие сомнения.

Петр Романович хотел возмутиться, следователь опередил:

- Сомнений ведь не было и у родных, не так ли?

- Отец не поверил, что Павел убийца.

- Вы его сумели убедить?

- Он скончался, сердце не выдержало.

- В больнице?

Сочувствие в голосе следователя чуть не вызвало нервный срыв; и чтобы удержаться («Совсем психом стал!»), Петр Романович сказал отрывисто:

- Простите, не могу вспоминать.

- Не надо, не надо. Это к следствию не относится.

- К следствию? — переспросил философ в растерянности и внезапно понял: «Относится! Какая-то деталь, многозначительная мелочь. С кем я говорил об отце?..» — однако мысль (некая безумная догадка) ускользала, и стояла комом в горле боль. Он поднялся и понуро пошел к двери, услышал вслед:

- Вы еще хромаете?

- Иногда. — Он задержался на пороге. — Когда переживаю в душе ту встречу.

- Какую встречу?

- Ночную. С отцом. То есть с братом. Ту мистическую встречу.

Следователь вздохнул глубоко, как будто с сожалением.

- У вас еще три дня. Защищайтесь.

26

Переживая душевное потрясение (неясно, чем вызванное, может, прорвался, так сказать, комплекс вины), Петр Романович не заметил, как очутился перед домом дяди, точнее, дедушки. «Зачем я сюда?.. А, мне страшно, очень страшно, я ищу защиты у близких.»

Адвокат как раз и был на защите. другого, чужого, обязательно «безвинного» — этого требовали правила игры, вот он и обожает шахматы, вечера с сыном просиживая. Поль теперь иным интересуется, иной. другой, чужой — мысли растекались, пока его усаживали в уютное кресло, чашку кофе поднесли, свежего, горячего. И сама Оленька — свеженькая, почти молоденькая после игры в теннис. Все время на корте пропадает.

Он сказал:

- Возле головы убитой, под качалкой, лежала бейсболка в крови.

Оживленное лицо напротив вмиг помрачнело, потухло. После молчания Ольга Ипполитовна подтвердила:

- Да, помню.

- Разве ты входила тогда к нам?

- Ты что! Такие ужасы не для моих нервов. Помню невесту во дворе в желто-черной шапочке.

- И вот что странно: почему-то в последнем разговоре со мной медик упомянул бейсбол.

- Американская игра, — подхватила тетка, с видимым облегчением отвлекаясь от «ужасов», — требует глазомера и ловкости, но примитивна, в отличие от тенниса например. Неужели Иван Ильич увлекался бейсболом?

- Не спортом, но спиртом он увлекался, и пришел помянуть отца. — Петр Романович помолчал и повторил: — Помянуть отца.

- Да, ты говорил. Он знал что-то ужасное.

- Что? — встрепенулся племянник.

- Но ведь за что-то его убили!

- За любопытные ушки, бойкие глазки и длинный язычок. Он мне все рассказал.

- Правда? — ахнула Ольга Ипполитовна.

- Не буквально. Я занимаюсь разгадыванием его иносказаний. Медика интересовало, кто донес отцу про убийство, кто в последний раз навещал его в больнице.

- А кто навещал?

- Дядя.

- И донес больному брату про Павлика? — изумилась Ольга Ипполитовна.

- Я донес.

- Петруша, не переживай, все равно бы Роман узнал.

- Не надо о моих переживаниях. не о них речь. О четверге — дне накануне убийства. Медик гордился своей профессиональной памятью. Слушай! Дословно: «Иду я вечером мимо Патриарших, а на лавочке возле памятника сидят Мастер и Маргарита».

Ольга невольно рассмеялась.

- Вот-вот, и я пошутил насчет симптомов белой горячки. А он действительно видел ее с кем-то.

- Кого? — прошептала тетка.

- Нашу Маргариту. С мастером заплечных дел.

- Петр! — взмолилась она. — Объясни, я ничего не понимаю.

- В четверг Маргарита познакомилась с будущим убийцей. Иван Ильич видел их — в этом и заключалась идея шантажа.

- Шантажа? — переспросила Ольга Ипполитовна недоверчиво. — Подземельный девять лет шантажировал преступника?

- Вряд ли. — протянул Петр Романович, сам удивившись. — Нет, не думаю. По-моему, он, как все мы, поверил в самооговор. ну, и тут же на курорт укатил, и выбросил чужую историю из головы. Но сейчас, подслушав разговор брата с Игорем.

- Как с Игорем? Разве Павлик у Игоря остановился?

- Да. Так вот: подслушав, сопоставил кое-какие детали и сделал правильный вывод.

- Но почему молчал столько лет?

- Соседа засек точно, а женщину с пьяных глаз толком не рассмотрел. И впоследствии в мертвой Маргариту не узнал. Просто в голову не пришло сопоставить. Реально?

- Вполне. Другая одежда, другая прическа, например, внешность меняют. И чудовищное признание Павла устранило всякие сомнения.

- Чудовищное?

- Безумное!

- Он думал, что спасает меня.

- Тебя? Разве ты.

- Он ошибся. Дядя тебе не рассказывал?

- Ничего не рассказывает, никогда, ни про одно неоконченное дело, только постфактум, если я очень пристану. Идиотская адвокатская осторожность. Господи, какая безжалостная трагедия. Я его не понимаю.

- Кого?

- Убийцу. — Тетка вздрогнула, пролив на колени уже остывший кофе и не заметив; племянник заметил, но тут же забыл. — Он на свободе, Петр, имей в виду: маньяк может приняться за тебя.

- Пусть попробует, — Петр пожал могучими плечами. — Я не Подземельный. А с другой стороны, гордиться-то мне нечем: я оба раза опоздал.

- Оба раза? — изумленным эхом откликнулась тетка.

- В пятницу я увидел чайные розы в той комнате.

- В той комнате? — эхо звенело, как вторая партия в дуэте.

- В папиной. Где зеркало за занавеской. и крест. — Вдруг вспомнилось собственное, искаженное ужасом отражение и почему-то распятие рядом на стене. — Я увидел розы и сбежал. и ходил, ходил. На Рождественском бульваре ко мне привязалась «ночная красавица».

- Этих тварей надо уничтожать.

- Как ночной кошмар, — говорил Петр Романович, не слушая, — кошмар из тех времен, из молодости. А когда я подходил к нашему тоннелю, кто-то завернул за угол в переулок. Мужчина.

- Убийца? — в сакраментальной реплике прорвался азарт, который заразил его и отрезвил.

- Наверное, это был брат. Я вошел во двор, в подъезд и услышал голоса: крик и глухое бормотанье. Одновременно!

- Услышал убийство!

- Ты мне веришь, потому что не знаешь всех обстоятельств. Убийца не мог ускользнуть. С одной стороны — мы с Полем и семеро соседей-свидетелей.

- А с другой?

- Запертые изнутри окна и двери, выходящие в Копьевский. Пожарная лестница возле галерейки — запасной выход для преступника, — пояснил Петр Романович в ответ на лихорадочно- вопросительный взгляд. — И слова брата по телефону: «У меня орудие убийства, на нем кровь».

- Где? — прошептала Ольга Ипполитовна.

- «На мертвой голове».

- Где?! — закричала она, словно выучив таинственный текст наизусть.

- «На тротуаре в Копьевском переулке». Как по сценарию, мы воспроизвели сейчас наш с ним дословный диалог.

- Непонятно. Объясни.

- Я слышал другой голос, Павел видел нечто в переулке. А убийца испарился.

- Петр, не пугай меня чрезмерно.

- Прости.

- Да за что!

- Я заподозрил бы твоего сына в каких-то играх, но он все время был у меня на глазах.

- Они с отцом играли в шахматы, Поль внезапно ушел.

- И никто из вас не поинтересовался, куда?

- Уж я-то поинтересовалась, не беспокойся, это отец его безмерно избаловал. «Куда надо!» Каков ответ, а? А Евгений, как дурак, сидит над доской, обдумывает ход! «У парня своя личная жизни, он уже взрослый». Мы даже поссорились. А этот «взрослый», оказывается, на ночь глядя отправился к развратной девке. Я не задеваю твоих чувств?

- Ничуть. Похоть и алчность в боттичеллиевской мадонне сплелись, как клубок змей.

- Однако и тебя она сумела расшевелить, — усмехнулась Ольга Ипполитовна, — ты так образно выражаешься.

- Был момент, — признался Петр Романович. — А потом потрясла аналогия.

- С братом? (Он кивнул.) По роду деятельности — да, но твоя мадонна, глядишь, еще нас всех переживет.

- Не моя, Боже сохрани.

- Как бы сохранить сына, — протянула она жалобно. — Он в горячке, околдован, сам не свой.

- Неужели так серьезно?

Она кивнула.

«Даже завидно, — подумал Петр Романович, даже в юности я не способен был потерять голову, сорваться с места в полночь, помчаться. за книгой!» За той несуществующей в природе книгой, на которую сослалась и Маргарита в свой предсмертный час. Еще во дворе Поль услышал крик (но не другой голос — далеко) и не видел, как кузен его вошел в подъезд, однако «по-родственному» не заложил. «Этот мальчишка (отзыв Вари) вас боготворит». Сомневаюсь. Поль взбежал по лестнице. «Что случилось?»

— «Подземельный, кажется, убит, кровь.» В рассеянном свете голой лампочки оба склонились. «Труп, — подтвердил Поль, — убит. Что будем делать?» Петр Романович проверил дверь соседа — заперта. — «Убийца где- то здесь, будь осторожен и внимателен».

— «Да уж не боись, не упущу». — звоню в милицию». Философ мигом на ощупь, не сводя глаз с площадки, отпер свою дверь, распахнул настежь (для обзора). 0–2. Гудки, гудки. недоверчивый дежурный: где, как, когда, при каких обстоятельствах. «Только что, приезжайте скорее, преступник где- то здесь!» — «Записываю адрес». Разговор на две-три минуты и полный обзор из прихожей: на площадке мечется Поль — и никого больше, ручаюсь! Снизу голоса, на середину лестничного марша поднялся старик Самоваров: «Петь, что за крики?» — «Подземельный убит, преступник, кажется, не успел уйти. Я осмотрю галерейку, а вы караульте!» — «С места не сойду!» — гаркнул Самоваров, рядовой солдат с Великой Отечественной. И не сошел, покуда не приехали «органы». И следователь подтвердил: все двери и окна заперты изнутри, и внутри никого нет!

- Вероятно, я видел, как убийца свернул в Копьевский переулок, — нарушил Петр Романович молчание.

- Что-что? — встрепенулась Ольга Ипполитовна.

- Подземельный, получается, не сразу умер, очнулся и стал звать на помощь, когда убийца уже сбежал.

- Именно в Копьевский?

- Мужчина в темном костюме прошмыгнул за угол. И там был Павел.

- Павел? — она вздрогнула. — Ты так уверенно говоришь, что мне просто страшно.

- Да вспомни наш разговор с братом по телефону: мертвая голова на тротуаре в Копьевском.

- Бедный Павлик. Какой безумный бред.

- А если нет? Преступник где-то в переулке прячет орудие убийства, что видит брат. И впоследствии по этому предмету разоблачает его.

- Но почему не сразу?

- Самого преступника в темноте не рассмотрел, да и не мог еще Павел знать, что случилось, он шел ко мне. Но поскольку в доме уже началось следствие, связался со мной в субботу.

- Все это бездоказательно, Петр.

- Вот, заговорила жена адвоката. Бездоказательно, потому что я не могу понять, что значит «мертвая голова».

- Говорю же, бред.

- За бред не убивают.

- Что за «голова»? Почему не сказать прямо? — возмутилась Ольга Ипполитовна. — Какие-то странные игры.

- Нет и нет! Не тот настрой, смерть преследует, это не игра.

- «Смерть преследует», — повторила тетка с испугом. — Убийца подслушивал ваш разговор?

- Да ну, фантастика!

- А что не фантастика? Поведай.

- «Будь дома в полночь», — сказал мне брат. А пришел убийца. Значит, он позвал и его?

- Быть не может! Позвать ночью какого-то монстра.

- Близкого, — перебил племянник. — Понимаешь? Кого он не хотел без веских доказательств обвинить.

- Да кого?!

- Владельца «мертвой головы» — пока определеннее не могу сказать.

- Терпеть не могу кладбищ, — по некоей загадочной ассоциации заявила Ольга Ипполитовна.

27

Специально он не подгадывал, но подгадал: она сидела на скамейке в сквозной древесной тени. и еще кто- то рядышком (сходу не видать из-за кустов). И вновь волнение охватило душу: вот так вот Подземельный, небось навеселе, беззаботно следовал домой и на беду свою заметил монстра (как выразилась тетка), Маргариту не разглядел и позабыл пустячный эпизод. До поры до времени. Петр Романович сделал несколько осторожных шагов. О, владелец града Китежа (сутенером называл его теперь философ про себя). Бывшие супруги беседовали очень серьезно и сосредоточенно. Он понаблюдал и двинулся было дальше, как вдруг Ангелевич вскочил и удалился в сторону Копьевского переулка. Объект свободен.

Лана, в белой кружевной шляпе и шикарном строгом, несмотря на жару, костюме, глядела из-под полей, как приближается ее любовник.

Позапрошлой ночью они не условились о встрече, но она подразумевалась; и только история преступления отвлекала — сильно отвлекала — от истории любовной. Он молча взял ее руку и поцеловал в ладонь.

- Садись, у меня еще есть сорок минут. Почему ты хромаешь?

- Разве? — тут он запоздало ощутил легкую боль в щиколотке и привычно начал: — Ударился во сне о ножку качалки. То есть не во сне и не об качалку.

- Что-то я не пойму.

Она задумчиво смотрела на зеленовато-мутноватую воду пруда (вмиг возник в воображении кузен с розой, из воздуха соткался Воланд и вопросил мрачно: «Вы какие предпочитаете?»).

- В четверг после спирта Подземельного я заснул… — Петр помолчал, потом продолжал размеренно, перебирая ирреальные детали сна… не сна… и заключил:

- Сон и явь переплелись в тяжелом опьянении. Мы не поняли друг друга — представляешь? — я испугался впустить «мертвого» и захлопнул дверь.

- Жуткая история, как будто мистическая, но ты не виноват.

- Я его предал в то время.

- В чем же предательство? В чем?

- В том, что я поверил, будто он убийца.

- А Павел — что убийца ты!

- Но он положил за меня жизнь, а я.

- Все в его вину поверили.

- Все, кроме отца.

Лана возразила резко:

- Твой взгляд на жизнь слишком идеален.

- Не тебе бы упрекать меня. Ты отказалась от завидного мужа ради.

- Что замолчал? Ради чего, по- твоему?

«Ради любви, — хотел ответить он «идеально», но подумалось: А если она бросила больного убийцу?»

- Это бесплодный спор, — бросила Лана (днем она жестче, отметил он, ночью нежнее). — У тебя осталось очень мало времени, чтоб доказать свою невиновность.

Обе женщины, принимающие участие в судьбе философа, вдруг чего- то испугались. «Ангелевича? Ангелевич внушает им, что монстр — это я?»

- Ты меня боишься?

- Да почему?

- Меня теперь все боятся. О чем вы сейчас разговаривали с Валерием Витальевичем?

- Он убежден, что ты убийца.

- Что ж, по крайней мере в тебе я не ошибся: ты человек прямой и честный. Аналитик тебя убедил?

- Он больной, — уклонилась она от прямого ответа; Петр Романович поинтересовался вкрадчиво:

- И какая же у него болезнь?

- Гениальность.

- Ну, простительная слабость у человека талантливого.

- Талант иссяк, — сухо констатировала Лана. — Тогда и появилась эта кретинская идея — всемирная академия (бордель вместо творчества). Он стал невыносим, одержим. нет, я не могу с ним жить.

«Не из-за меня, — отметил Петр Романович с облегчением. — Хоть тут я не виноват.»

- Бордель вместо творчества, — повторил вслух. — Не появилась ли эта идейка после гибели проститутки?

- Притянуто за уши, — отмахнулась она. — Расскажи лучше, почему ты не встретился с братом. Или встретился?

«Так! Ангелевич доложил о моем заходе в его заведение».

- Встретился с мертвым.

- Почему?

- Опоздал.

- Почему?

- Смотрел стриптиз в «Китеже».

- Очевидно, у вас семейная тяга к продажным девочкам.

- Обо мне можешь говорить и думать что угодно, но, пожалуйста, не трогай Павла.

- Петр, прости! — женщина схватила его за руку, сильно сжала, до боли, из ранки проступила, потекла кровь.

- Что это? — она с испугом уставилась на свои пальцы.

- Нечаянно порезался ночью.

Лана достала душистый платочек из сумочки, осторожно вытерла ему руку, перевязала ладонь.

- Рваная рана, нехорошая.

- А, я про нее забыл. Не беспокойся, пластырем залеплю.

- Странные события случаются с тобой по ночам, руки, ноги.

- Ага, скоро совсем калекой стану.

Они посмотрели друг на друга долгим взглядом, вспомнилась позапрошлая «странная» ночь, с нею.

- Ты-то хоть меня не мучай. Соле мио! — почему-то вдруг вырвалось уже далеким воспоминанием, он ужаснулся, а она «перевела», задумчиво улыбаясь:

- Солнце мое. Красиво.

- Интеллектуальная ты женщина, — попрекнул он шутливо-смущенно.

- Не намекай, будто я «синий чулок», просто люблю бельканто.

- Удивительно, что я почти ничего не знаю о тебе, что ты любишь, что тебе противно.

Она отвечала каким-то своим мыслям:

- Знаешь, я ее отлично помню.

А он отвечал своим:

- Продажная девочка, ты конечно, права, но в определенном смысле отнюдь не дешевка, и аккуратно копит на свой мещанский домик на лазурном берегу.

Лана не слушала (оба вели параллельные диалоги, как в драме абсурда):

- Она стояла во дворе под липой, словно Ева под яблоней, когда сняла бейсболку и льняные волосы заструились по плечам, по груди. Чуть- чуть вульгарна и очень обольстительна.

Петр наконец вник и сосредоточился.

- Ты видела Маргариту?

- Да, Маргарита. даже имя такое «говорящее». Мы были приглашены к Евгению Алексеевичу, но я наврала: голова болит. Не хотелось, неприятно было видеть вас обоих вместе, ведь я, что называется, уныло порядочная женщина.

- Нормальная, от пикантной ситуации в экстаз не приходишь.

- А ты был такой серьезный ученый юноша. В общем, муж ушел и я сразу позвонила тебе.

- Да, да: в девять на Тверском бульваре.

- И села у окна ждать девяти. Появилась молоденькая девушка, ну прямо амазонка в смелом таком наряде, в немыслимых шортах, и ты бросился к ней.

- К невесте брата. Я приглашал ее за стол, но она тоже не захотела. Мы поднялись к нам, шапочку она надела, а потом опять сняла.

- Ну и что?

- Все помнят эту бейсболку.

- Естественно. тем более девять лет назад эти американские штучки являлись престижной редкостью. Вот теперь. были бы деньги. — Лана прикоснулась обеими руками к полям своей шляпы, бросавшим кружевную женственную тень на пол-лица. — Нравится?

- Потрясающе.

- Французская. А тогда, увидев это юное чудо-юдо, я почувствовала, что просто смешна.

- Ты? Как можно сравнивать пошлейшую девку.

- Мужчина все может. впрочем, как и женщина. Ну, я задумалась о своей судьбе, как вдруг — звонок в дверь. Обманутый муж. Нет, его не обманешь! Сходу: «Петр — твой любовник?» Я оцепенела и молчу. А он: «Так что у тебя с этим бездарным философом?» «Бездарный» — самый сильный эпитет в устах ученого. Мне стало так смешно. — Лана пожала плечами. — Дамская истерика. Я захохотала, а он влепил мне пощечину. две или три. И тут в наступившей тишине мы услышали рыдания.

- Откуда?

- Из-за двери. ведь так и стояли в прихожей. И этот отчаянный плач так удивительно соответствовал атмосфере, что мы прямо замерли. Потом послышались поспешные шаги — вниз, а после долгой паузы — вверх.

- Спустился и поднялся один и тот же человек?

- По-моему, да. Я прислушивалась. бессмысленно, бесцельно, оттягивая объяснение. Потом сказала такую тривиальность, слов не нашли: «Петр — мой любовник». До сих пор стыдно его взгляда. Подумала: «Сейчас убьет!» Пауза длилась, длилась — и крик Подземельного в подъезде: «Убийство у Острогорских!»

Петр слушал жадно, сопереживая. Потом заговорил медленно, суммируя впечатления:

- Твои сведения чрезвычайно ценны, Лана. Только почему ты мне не рассказала об этом раньше?

- Я постаралась ту сцену, те постыдные для меня подробности забыть. Годы не вспоминала. И позавчера еще не отдавала себе ясного отчета в той мере опасности, которая тебе угрожает.

- А в результате сегодняшнего разговора со своим бывшим вдруг вспомнила и отдала отчет?

Лана сказала тревожно:

- Ты мне как будто не веришь.

- Что он наговорил тебе?

- Что ты уже не в первый раз увлекся, скажем мягко, женщиной определенного типа.

- А в муженьке твоем бушуют страсти.

- Не называй его.

- Нет, какая картинка! Сексуальный маньяк, испытывающий неодолимую тягу к мертвым проституткам: одной я раздробил череп, убрал свидетелей, теперь охочусь за второй. Сутенер беспокоится.

- А в тебе тоже бушуют.

- Ладно, ладно. Хозяин заведения беспокоится.

- Все это отдает клиникой. Я не хочу верить.

- Тебе пора в свою местную Швейцарию.

Она взглянула на наручные часики и поднялась — прелестная, по- европейски элегантная женщина, единственный человек, которому он мог доверять.

- Петр, неужели мы опять вот так разбежимся?

Он прижал ее руки к лицу своему, к горячим щекам.

- Через три дня: или навсегда разойдемся, или навсегда встретимся.

- Через три дня?

- Такой срок мне отпущен — доказать, что я не убийца.

28

«Отчаянный плач». «Поспешные шаги». Ангелевичи (мысленно он вдруг объединил их) не сочиняют: показания Ольги. Она вышла от Подземельного и отправилась встречать «скорую». «Я плакала, просто рыдала». И дальше: «Я была уже на выходе, а наверху раздался шум, шаги.»

Да, да, все так! И самое интересное: после долгой паузы они раздались вновь — шаги, уже восходящие. Он зачем-то спустился и поднялся. и скрылся, надо думать, в своей квартире, Кто — он? Сумасшедший аналитик не имел возможности, у него опять-таки твердое алиби — трижды твердое! — объяснение с женой. Остается Игорек, у которого якобы была Тоня — когда она пришла, как вошла, был ли у нее ключ? «Я не удосужился прояснить самый кульминационный момент — момент убийства! Я вспугнул его. без паники, может быть, еще не поздно».

Итак, друг Павла. «И полковник!» — сказал Петр Романович вслух, и удивился, и отмахнулся от абсурдной идеи — «Деда-то не приплетай!» — и вспомнил слова внука: «А его кто страховал?.. Ему было пятьдесят шесть, в полном соку.» Но зачем?.. Да, надо подойти с другого конца: зачем убийце — если это был убийца — шастать в подъезде, рискуя напороться на свидетелей? Первое, что приходит в голову: спрятать, боясь обыска (в подъезде, во дворе), орудие убийства. «Да может, я напрасно драматизирую ерундовый эпизод: кому-то из верхних соседей приспичило выйти с мусорным ведром или за почтой. Э, нет! Все жильцы с четвертого этажа — участники событий и были допрошены!»

Иронический голос произнес над ухом:

- Философ Холмс анализирует адскую головоломку.

Петр Романович развернулся.

- Анализирую, дорогой мой Ватсон.

- Неужели я произвожу впечатление английского недоумка?

- Русского, — проворчал Петр Романович. — Ты что, следить за мной?

- Как я смею, сэр. — Поль со смешком шлепнулся рядом на скамейку. — Здесь особая атмосферка — не замечал? — люблю это местечко, часто навещаю, медитирую.

- Да уж, атмосферка. — Кузен с ленивой его усмешкой как всегда вовлек философа в раздражение. — Здесь девять лет назад Подземельный видел Мастера с Маргаритой — так он выразился.

- И Бегемота с Азазеллой, — подхватил Поль, — и самого князя тьмы.

- Медик не медитировал.

- Ты хочешь сказать, — Поль посерьезнел, — что он засек кого-то с невестой Павла?

- Да, речь у нас с ним шла о четверге — вечере накануне убийства Маргариты.

- Не литературной ведьмы, а натуральной, — пробормотал Поль. — Почему же он в свое время Мастера не заложил? Девять лет держал в узде?

- Не думаю, чтоб наш Мастер годы терпел шантаж — он жестокий и хладнокровный убийца.

- Хладнокровный? — переспросил Поль. — Ты ж его не знаешь. Или знаешь?

- Сужу по поступкам. «Монстром» назвала его твоя мать. А медик, должно быть, тогда не разобрался в ситуации, в Ялту укатил.

- То есть не рассмотрел девицу и впоследствии не признал в мертвой Маргариту?

Петр Романович с пристальным любопытством воззрился на юношу.

- Такое впечатление, что ты подслушал наш разговор с Ольгой.

- Делать мне больше нечего! Но я умею угадывать. — Поль улыбнулся. — Не трепещи, Романыч, на мой счет: я сегодня полдня с машиной возился, все дребезжит.

- Позволь! Почему ты решил, что разговор состоялся сегодня?

- Мама сказала: «Петруша приходил». Напугал ты ее «мертвой головой», боится атрибутов смерти. — Поль снисходительно пожал плечами. — Даже в церковь зайти боится.

- А ты не боишься?

- Чего я там не видел? Это прошлое, Петр, пусть великое и красивое, но со смертью мы уже давно остались наедине и никакие драгоценные ризы не прикроют пустоту.

- Храм ассоциируется со смертью? — уточнил философ задумчиво.

- А разве нет?

- К сожалению, ты прав. Мы скорее поверим в небытие, чем в Воскресение.

- Нет, в Его Воскресение я верю, ведь Он был Богом.

- Так иди дальше, смелее — «для иудеев соблазн, а для эллинов безумие» — сквозь безумие и соблазн поверь, что Он указал нам путь.

- Не обманешь! Бог воскрес физически, а нас черви сожрут. Вспомни распятие: Иисус попирает наш прах.

- Ветхого Адама, а ты, дурак, крещеный, — разгорячился Петр

Романович, странно взволнованный, и произнес странно: — Прах на распятии.

- Вот тебе типичный сюжет американского триллера, — подхвати Поль дурашливо, не обидевшись на «дурака». — Религиозный фанатик убивает блудницу распятием, на котором проступает кровь.

- Есть такой триллер?

- Не видел, но чую: должен быть. У американчиков все есть.

- «Какой у американчиков любимый спорт?» — всплыл «вслух» последний вопрос Подземельного, под занавес, на пороге.

- Черт их знает. Волейбол, наверное.

- Бейсбол.

- Пусть забавляются, — великодушно разрешил Поль. — Я лично предпочитаю теннис. Сегодня утром у мамы выиграл 6–4.

- И папу в шахматы обыгрываешь, вундер-киндер.

- Дети, — заметил мальчишка лукаво, — должны идти дальше родителей, тем более одаренные дети.

- Ну, ты натуральный «павлин». — Оба рассмеялись чуть ли не заговорщицки. — Я действительно Ольгу сильно расстроил?

- Сидит волосы расчесывает. Она хоть и любит пожаловаться, из кокетства, что отец заставил ее гриву отрастить, — это дамский способ успокоиться.

- Снисходительный твой тон не делает тебе чести. Беспокоится она за тебя, за недоросля.

- Связался с блудницей! — пророкотал Поль басом. — Наш адвокат грохочет, как на суде. А я им заявляю: «Мне Романыч разрешил».

- Жаль, что они не родили деду внучку — не были б так на тебе сосредоточены. Больной ребенок тем более к себе привязывает, — встал философ в позу учителя. — Ольга до сих пор просыпается по ночам от твоего детского крика.

- Я их не просил меня рожать, — отмахнулся юноша лениво и добавил: — Я тоже.

- Что тоже?

- Просыпаюсь. Когда приходит «черная собака». Я весь в крови, потому что папы рядом нет.

- Кровь? — удивился Петр Романович. — Я не помню крови.

- Он же был со мной, — пояснил Поль, — и я не прокусил себе язык, что иногда случалось. Что у тебя с рукою? — И пропел: «Синенький, с кровью, платочек.»

- Порезался, пустяки.

- А платочек чей? Женский, кружевной.

- Не Варин, не любопытствуй.

- Широкий у тебя размах, философ.

- Слушай, брат! — поддался Петр Романович состраданию к «бедному ребенку», которому когда-то не сострадал по черствости сердца. — Ты сходишь с ума, а она. она не стоит этого, это уже было с Павлом и погубило его.

- Я схожу с ума? — переспросил Поль надменно.

- Не обманешь, я чувствую в тебе жар, трепет и страх.

- Ишь ты, Романыч, какой чувствительный! Оставь безумства молодости, иначе превратишься в Ангелевича, — отрезал зло.

Философ тотчас превратился в «сыщика».

- А что с Ангелевичем?

- Старческие прихоти отвратительны, — говорил Ипполит искренне и непривычно серьезно.

- Но он, кажется, любит жену.

- Я ж не о любви говорю, а о похоти. Понимаешь разницу?

- Понимаю, — поддакнул Петр Романович, боясь спугнуть этот новый искренний тон.

- Как там у вашего Платона различаются? Ну, два вида.

Философ подсказал нетерпеливо:

- Афродита небесная и Афродита вульгарная.

- О, точно! Небесная, может быть, и выдержит вечность, но страсть — нет, нужна новая встряска. новое юное тело. Понимаешь?

- Понимаю.

- Ну, ты тоже не молоденький. Вспомни царя Соломона. Ангелевич горит, а не я.

- Он хочет создать античную академию.

- Платоновскую, а? Сублимация, подмена сексуального инстинкта, под академией подразумевается бордель. Знаешь, где они познакомились?

- Ангелевич с Варей?

- А о ком мы еще говорим? Наш Мастер с нашей Маргаритой, — Поль расхохотался. — На улице, вот здесь.

- Когда?

- Давно уже. Давненько. Она шла на свидание.

- Разве у нее был возлюбленный?

- Разумеется. Ох и лопух ты, братец! Ну вспомни же — натуральная Ева. За Евой-Маргаритой шел господин в «нетерпении похоти», — Поль, как известно, обожал Святое Писание. — Она ощутила это безошибочно — вот они и познакомились.

- Ты ж говорил, она ни с кем не спит.

- Возможно, она с ним и не спала, играя в невинность — ведь и с тобой так было, правда? — и тем самым сумела его так возбудить, что он приготовил ей дорогой подарок.

- Ангажемент в «Китеже».

- Угадал, ты умный. В том граде, который по русской легенде ушел на дно Светояра, а над ним плавают русалки с длинными зелеными волосами, которые они расчесывают, завлекая, вожделея.

- Поль, — прервал Петр Романович бред, от которого ему становилось физически нехорошо, — ты, случаем, не под наркотой?

- Не употребляю. Я умею извлекать изысканные ощущения из самой заурядной действительности, как из самой драматической.

«Это обостренное восприятие, — подумал Петр Романович, — дала ему «священная болезнь», — и спросил:

- Тебе Варвара рассказала?

- Не впрямую. Надо уметь понимать между слов.

- Ты проводишь параллель между отдаленными по времени ситуациями. И я готов тебе поверить, но у Ангелевича три алиби.

- Три? — Поль расхохотался в своем обычном шутовском духе. — А тебе не кажется, что это перебор? — Озабоченно глянул на наручные часы и умчался к Афродите Vulgarus. Венере латинской (тотчас услужливо и насмешливо всплыло Lues Venerae).

29

Душно не по-вечернему, однако медленно темнеет. Совсем стемнело, и ограниченное домами пространство озарилось электрическим золотом окон и уличных фонарей.

Он продолжал сидеть в оцепенении на скамейке, не «философом Холмсом», анализирующим головоломку ощущая себя, а затравленным животным. Откуда такое необычное ощущение? «За мной наблюдают!» — тотчас чертиком из табакерки выскочил ответ; Петр Романович встрепенулся внутренне, исподтишка озирая еще оживленный, но постепенно пустеющий к ночи пятачок. «перевернем метафору: я — охотник, он — зверь, затаившийся где-то, за кустами, за уличным углом или в тени нежилого дворца. Надо раздразнить монстра, пустившись в полуночный мой вояж, и где-нибудь на крутом Рождественском тот себя выдаст.» Петр Романович содрогнулся от страха — не от реальной опасности (нападение убийцы), от страха ирреального (философский фантом «вечных возвращений»): возвращаясь с прогулки, он вновь обнаружит свежий труп. Нет, эти любимые странствия для него заказаны навсегда.

Он еще посидел, представляя собой удобную мишень. Ну, мы же не в американском триллере с сумасшедшей стрельбой. Наш монстр убивает прямоугольным предметом непонятного происхождения. Петр Романович встал и отправился домой, весь собранный и напряженный, нарочно замедляя шаги в переулке, в тоннеле, во дворе. Благополучно поднялся ксебе на четвертый (ни живых, ни мертвых!). Сразу прошел в маленькую комнату — абажур засветился оранжево-ярко, озаряя нижнюю половину зеленой занавески, — сдвинул ткань, мельком отметив взволнованное лицо свое в зеркале, и протянул руку к небольшому серебряному распятию, укрепленному под верхней поперечной перекладинкой крошечными гвоздиками. Легко снял и поднес к свету.

«Смертью смерть поправ» — песнь Пасхального тропаря. Смерть — череп, но следов крови не видать. Господи, разумеется! Только в кретинском триллере убивают распятием, так успокаивал себя философ, но глаз отвести не мог от «мертвой головы», которая как бы отвечала саркастическим оскалом. «Я схожу с ума, как тогда: перевернул труп «отца» и увидел брата!» Ужас достиг, кажется, последнего предела душевных сил, за которым и впрямь безумие. как вдруг в дверь позвонили.

Петр Романович, точно ослепший, ринулся в прихожую, ударившись о дверную притолоку, свалив по дороге тяжелый стул и чуть не взревев от боли в ноге — повторный удар. Но не призрак стоял на пороге — дядя в «адвокатской» своей тройке (рыцарский мундир защитника «без вины виноватых») и вытирал лицо носовым платком. Несусветная жара не отпускала ни днем, ни ночью, а философ трясся от ледяного озноба «миров иных».

- Со свидетелями допоздна провозился. — начал Евгений Алексеевич и запнулся, воззрившись на сакральный предмет в руках племянника. — Господи, Петр! Что это? — и попятился в глубь площадки.

- Крест, — глухо выговорил племянник; и тут послышался странный стеклянный стук где-то позади.

- Что это? — повторил дядя. — Петр, что происходит?

- Стучат. По-моему, в окно.

Оба чуть не на цыпочках, не дыша, прошли в большую комнату, темень ослепила на миг, нежное дребезжанье стекла оглушило, во внешнем мире различилась рука, обнаженная белая рука.

- Что за бесовщина? — прошептал дядя и включил верхний свет. Петр Романович отворил дверь на галерейку.

- Мне нужен мой халат, — заявила Варвара, входя непринужденно, в белой рубашечке или маечке, или платье такое. словом, в «дезабилье», как выражались по-стародворянски, в нижнем белье. Мужчины остолбенели, адвокат очнулся первым:

- Это сокровище живет в моей квартире?

- Здравствуйте. Вчера ночью Петр Романович надел мой халат. Ой, какой красивый крест! — девчонка взяла из рук философа распятие, разглядывая. — Тяжелый. Серебро?

- Я, пожалуй, вас покину, — вставил учтиво-ядовитую реплику дядя.

- Нет, погоди! Я сейчас. — Петр Романович быстро прошел в ванную (его разбирал смех), вернулся, вырвал у Вари распятие, вручив взамен махровый халат. — Все, уматывай! — нервный смех вырвался наружу, когда подтолкнул он стриптизерку на выход. Не сговариваясь, мужчины удалились в маленькую комнату. Петр Романович укрепил крест на стене, дядя наблюдал с недоумением, заметил:

- Бабушкино распятие, по наследству перешло к Роману. — Они сели на кушетку. — Ты можешь наконец объяснить, что происходит?

- Недоразумение. Ее халат.

- Да не про шлюху я спрашиваю, это абсолютно твое дело. И очень даже славно, если ты ее у Поля отобьешь, весьма обяжешь. За тебя не страшно, мужчина взрослый, опытный. Но когда ты открыл мне дверь, у тебя было такое лицо. я испугался.

- Сюжет триллера, — сказал Петр Романович иронически, ощущая, однако внутреннюю противную дрожь. — Религиозный изувер убивает блудницу распятием.

Адвокат удивился.

- Триллер?

- Фильм ужасов.

- Это теперь такие фильмы делают?

Петр Романович достал из кармана пачку сигарет с зажигалкой, закурил, дядя присоединился, пояснив со вздохом:

- Перехожу на сигареты, сердце шалит.

- Вообще бросай.

- Да надо бы. Так что с триллером-

то?

- Спаситель на кресте попирает череп.

- Ну и?.. — до дяди дошло, в великом волнении он схватил племянника за руку, до боли сжав. — Там следы крови?

- Где?

- На распятии, черт возьми!

- Вот видишь, и ты поддался умопомрачению. Нет, конечно.

- Конечно, — проворчал дядя, выпустив руку, жадно затягиваясь. — Кто такую ахинею выдумал?

- Поль меня заразил, — Петр Романович усмехнулся, — триллером.

- Он у меня дождется! Никогда в моей практике. и не слышал никогда про столь изощренный, извращенный даже, способ убийства. А впрочем, — адвокат пожал широкими плечами, — с чем-нибудь когда-нибудь встречаешься впервые. Сдай крест на экспертизу.

- Ты советуешь?

- Чем черт не шутит.

- Смотри, уголки у креста закруглены. Следователь говорил, края раны.

- Помню. Дело со всех сторон темное, необычное.

- Это ты как профессионал оцениваешь?

- И как профессионал, и как участник. Меня мучает мотив. Впервые — тоже впервые! — я не могу влезть, так сказать, в шкуру преступника, взглянуть на происшедшее его глазами,

- Такие эксперименты, наверное, опасны для психики.

- Наверное. Но это редчайшие случаи, обычно — все на поверхности, рутина и крючкотворство. Например, убийства Подземельного и Павла вполне объяснимы: зверь заметает следы, убирает свидетелей.

- Лихо заметает, — заметил Петр Романович, — бесследно исчезает.

- Тут есть свои загадки, — согласился адвокат, — но в обстоятельствах внешних — аксессуары, декорации действа, затемняющие смысл. я не об этом. В основе своей преступление — деяние простое, примитивное даже. Исключая политику, шпионаж, эпизоды «пьяные» и наркотические. деньги — поверь, процентов девяносто. Шантаж — в сущности, те же деньги. Ревность, зависть, месть, гнев и прочие страсти — состояние аффекта, нередко спровоцированное жертвой. Наконец, сексуальные извращения — на почве тех же страстей, усиленных психическими отклонениями. Вот, приблизительно, и весь набор.

- И тебе этого мало? — поразился Петр Романович. — Да у нас с мотивами даже перебор: месть мужчинам, шантаж мужа или жениха, провокация!

- Все, что ты перечислил — это мотивы жертвы, а не убийцы.

- Ну, она его заразила.

- Сифилисом?

Оба усмехнулись. Петр Романович уточнил:

- Нечаянный каламбур. Возможно, и сифилисом. Но я хотел сказать: своими негативными, даже безумными эмоциями.

- Для того, чтобы заразить (и тем и другим), надо войти в контакт. Как он рискнул и зачем — кто мне, профессионалу, объяснит?

- Я объясню, это несложно. Предположим, она является неожиданно (клиент занят, свидетелей — целая орава), но не уходит.

- Почему?

- Все те же мотивы. Первый: так выражается ее месть — не публичный скандал, а более утонченная: «Я здесь, за стенкой, я твой грех!» Клиент уже встревожен.

- Но не настолько, — перебил адвокат, — как если б она уселась с ним за стол — вот это игра на нервах! Маргарита, однако, отказалась.

- Ты прав. Второй мотив — шантаж: «Я тебя не подведу, если ты заплатишь, и немало!» — вот что может выражать ее поведение.

- Уже ближе к делу, — одобрил адвокат. — Так почему он не заплатил?

- В действие вступил третий мотив: провокация. Он и пошел откупиться, но чем-то Маргарита достала его.

- Чем?

- Тем же сифилисом. Неожиданно, издеваясь, объявляет — яростная вспышка мести.

- Это не согласуется с шантажом: либо месть, либо плата.

- А если он отказался платить?

- Почему? Никак не в его интересах.

- Денег таких при себе не было, — огрызнулся Петр Романович.

- С проституткой столковались бы.

- Он не знал, что она проститутка! — вдруг осенило философа. «во поле березонька стояла» — вспомнился Китеж-град и дальним эхом прогремел в душе гнев.

- Так наш дедуня донес… пострел, который везде поспел.

- Только что узнал! Понимаешь? Это романтическая история старика, у которого скоропостижно скончались иллюзии.

- Старика? — переспросил Евгений Алексеевич.

- Не старика, конечно, но ей-то всего двадцать. Всё, а особенно возраст, познается в сравнении. Ему вообразилось, что он сумел вызвать в девочке любовь — отсюда и внезапное помрачение ума, бешенство, которое реализовалось в убийстве.

- Тогда, в плане психологии, он не должен был знать и то, что она невеста Павла. Раз лелеял иллюзии.

- Верно. Из этой версии выпадает Игорь — ровесник без иллюзий, — а также Ипполит Матвеевич, растрепавший за столом столь опасный секрет.

- Таким образом, — подхватил дядя с азартом, остаются два старика: Ангелевич и я.

- Тебя я видел с галерейки.

- Все время? — в адвокате взыграл детектив. — Ни на что отвлекаясь?

- Вроде бы нет.

- Ты разговаривал с Ольгой, потерявшей гребень.

- Ну вот! Ты же слышал.

- Да может, я потом от нее узнал.

- А полковник в прихожей?

- Покрывает зятя.

- Все я проанализировал, всех перебрал, и тебя в том числе, по косточкам: ты не мог бы этого сделать.

- Извини, я человек, и ничто человеческое.

Петр перебил:

- То самое человеческое, которое тебе не чуждо, помешало бы: по своей экзистенциальной установке ты прежде всего не самец, а отец.

- Если б ты знал, Петруша, как ты прав.

- Я знаю. Ты не смог бы, под любым шантажом, покинуть сына в припадке падучей, рискуя его жизнью и смертью.

Евгений Алексеевич кивнул.

- Однажды он прокусил язык и чуть не захлебнулся кровью, Ольга была с ним одна, и это был такой ужас. Я, наверное, всю литературу прочел, но так и не нашел ключа к «священной болезни» мистиков и пророков, не менее таинственной, чем гемофилия, поразившая наследника российского престола — и наше столетие окрасилось кровушкой — вот символика, философ, вот жуть!

Племянник знал-перезнал о пристрастии адвоката — по роду профессии, по психическому складу — к звонкой риторике. Но сейчас он был захвачен тайной и силился вспомнить какой-то глубинный момент, промелькнувший в дядином «откровении», действительно какую-то жуть. и выговорил:

- Наследник императора Павла был вынужден каждое утро проходить через комнату-музей, где вдова выставила окровавленные одежды его убитого отца.

- Правда? — воскликнул дядя. — Мать такое для сына сделала?

- Сделала, — подтвердил Петр Романович, чувствуя, что «момент» миновал, не проявив сути, не напомнив, в этой связи, о чем-то очень важном. А дядя продолжал на мистической, так сказать, ноте:

- Достоевский — мой основной источник — ощущал перед припадком неземное просветление.

- Может быть, демоническое, — бросил Петр Романович задумчиво. — Его сын Алексей умер от наследственной эпилепсии.

- У нас в роду не было! Мы с покойным Романом вспоминали, вычисляли.

- Значит, со стороны Ольги.

- Стоит ли впутывать генетику? Я ознакомился с самыми различными доктринами и пришел к выводу: бесовство, как и благодать, может поразить неожиданно, незаслуженно, даже ребенка. — Дядя искоса, вверх взглянул на распятие. — Он будто бы исцелял.

Племянник спросил:

- А кто исцелил Ипполита?

- Еще одна тайна. Однако — бес вышел, надеюсь, навсегда. — Адвокат закрыл тему. — Возвращаясь к нашим баранам, замечу, что Валерий Витальевич на роль твоего «Старика» тоже не годится: он любил свою жену и — прими к сведению — продолжает ее любить.

- Дядюшка, у тебя слишком старомодный взгляд на вещи. Любовь сексу не помеха: твой сын рассказал, очевидно со слов Вари, как владелец заведения познакомился со стриптизеркой.

- Как?

- На улице. Почувствовал неодолимое влечение к юному телу. престарелый царь Соломон! — не удержался и философ от сарказма. — Тебе это ничего не напоминает?

- В каком смысле?

- Четвертое июля девяностого года, Мастер с Маргаритой у Патриарших прудов.

- Ты говоришь такими загадками.

- Какими говорил Подземельный и из-за каких погиб.

- Он видел Ангелевича с нашей Маргаритой? — дядя обомлел.

- Ее не рассмотрел.

- Откуда тебе известно?

- Во-первых, он вовремя не отреагировал, в Ялту укатил. Во-вторых, память у медика неплоха — но неточна, я убедился.

- Петр, помилуй! Аналитик — сдвинувшийся на научном прогрессе, безобидный чудак.

- Безобидные чудаки не создают процветающих притонов.

- Да откуда сведения? Что конкретно и кому говорил Подземельный?

- Мне. Конкретно: «Иду я вечерком мимо Патриарших, а на лавочке возле памятника сидят Мастер и Маргарита». Я поинтересовался у медика насчет симптомов белой горячки, а он захохотал: «Грешная наша природы груба и непредсказуема: гони ее в дверь — влезет в окно. и у женатиков и у женихов»

Адвокат повторил заинтригованно: — «И у женихов». Павел и... — жестом отрубил возражения. — Девять лет назад женихов было двое. Одного я видел только что, перед приходом к тебе.

- Призрак Павла? — уточнил Пет Романович с мучительной иронией.

- Его друга во плоти. Я входил в тоннель, кто-то шел впереди, дошел до ступенек подъезда и вдруг поворотил назад. При свете фонаря — Игорь. Пробежал мимо меня на улицу, кажется, не заметив.

- И ты не окликнул?

- Если честно — испугался. сам не знаю чего. прижался к стенке в тоннеле. Он был как больной, лицо больное.

- За мной сегодня следили, произнес философ и ни к селу ни к городу проявил «ученость»: — Друг по- гречески «филос» от глагола «фил» — «люблю».

30

После ухода дяди (во втором часу ночи) Петр Романович позвонил по телефону — безрезультатно. Вышел на галерейку — темень у соседей. Однако померещился ему слабенький отблеск в одном окне. Перелез через парапетик — как будто мерцает огонек где-то в глубине квартиры архитекторов. Оконный стук, дверной звонок — ни ответа, ни привета.

То же повторилось и наутро, после беспокойного сна; между тем Петр Романович подозревал, кто вел за ним слежку у патриарших, но не рискнул проявиться при свидетелях (Варя и адвокат), и наудачу махнул в Завидеево. Где как раз подходило к концу торжество — освещение и воздвижение новеньких крестов.

С сиюминутным радостным облегчением влился он в скромно- нарядную толпу, почти забылся, соучаствуя утомленной душой благолепному строю древнего обряда, уникального по красоте своей; негромко вторя молитвам и песнопениям (тем, что помнил наизусть), подчиняясь медлительному ритму крестного хода под гулкое ликование колоколов. Тот мир, его московский, был настолько далек от мира горнего, что показалось в минуту уныния, миры эти никогда не сольются в празднике едином. А пять крестов сияли так победно, так дерзко вонзаясь в раскаленное золотом и лазурью небо, что философ, заглядевшись и задумавшись, пропустил окончание службы. Уехал Владыка со свитой, и народ начал расходиться, когда опомнился он, высматривая и не видя знакомых лиц. Взошел на паперть, уговаривая себя не суетиться. «Никуда не денутся! Не могли православные наши пропустить чуть не главное торжество.» По понятной, но неуместной ассоциации всплыла усмешечка Поля над американским триллером: религиозный изувер убивает «вавилонскую блудницу» распятием. Словом, от благолепия переходил он в криминальную круговерть — переход болезненный, — когда услышал негромкий голос:

- С праздником! Вы ищите своих друзей?

Петр Романович обернулся, кивнул.

- И вас с праздником, отец Платон.

- Пойдемте.

Они медленно двинулись по тропинке к бревенчатой избе.

- Вы философ, занимающийся богословием?

- Учусь, пишу.

- Над каким же трудом вы сейчас работаете?

- Над диссертацией на степень кандидата богословия.

- На какую тему?

- Монография называется «Христианский смысл любви».

- Глубокая проблема, сложная.

- Отец Платон, архитектор оставил вам письмо?

- Письмо? — удивился собеседник. — Нет. Убийцу брата не нашли?

- Не нашли. Осталось два дня.

- И потом?

- Арест. По идее, он нацелился на меня.

- По идее, преступника должен удовлетворить ваш арест. Или он так кровожаден?

- Или я близко подошел к разгадке. Кто-то следит за мной.

Они подошли к избушке, Петр Романович оглянулся: громада храма, словно средневековый белый корабль, плыла в жгучем мареве.

- Неужели он так кровожаден? — повторил монах: в голосе проскользнула боль, молодое лицо омрачилось.

«Неужели он знает — подумалось с испугом. — И молчит?..» — и вырвалось:

- «Кровь на мертвой голове» — так выразился мой брат, подразумевая орудие убийства. Не могу докопаться до смысла — какая-то скрытая символика.

- В традиционной трактовке — это «адамова голова», то есть человеческий череп, олицетворяющий первородный смертный грех.

- Значит, кровь на распятии?

- В падшем мире дьявол рукою человека дерзнет на любое кощунство. Ищите одержимого.

Тотчас в воображении соткался из воздуха Воланд на Патриарших. Философ мысленно отмахнулся от «литературщины», а монах заметил трезво:

- Только не впадайте в прелесть дурной мистики. Ведь широко используется и мирской знак — череп и кости — предупреждение о смертельной опасности.

В просторной комнате за темными сенями ставни и окна распахнуты настежь, масса света и сидят по лавкам люди за длинным узким столом с праздничным угощением. В полном молчании взоры обратились на вошедших, и Петра Романовича пронзило воспоминание своего сна. Но это живые дожидаются молитвы и трапезы. Отец Платон прошел в центр застолья, а с краю поднялась Тоня в шелковом платочке до бровей и увлекла философа на крыльцо.

- Что, Петр?

- Где Игорь?

- Он уехал, только что.

- От меня сбежал?

- Мы тебя не видели!

Тоня принялась торопливо объяснять, что Владыка со свитой, участвующие в таинстве освящения, отбыли сразу после окончания службы, потому что торопились.

Петр Романович перебил:

- А Игорь?

- Его согласились подвезти, он сейчас в Москве цемент выбивает.

- И ночевал в Москве?

- Да, утром приехал. А что, Петр? Что еще случилось?

- Могу ли я полностью доверять тебе? — он пытливо вгляделся в светлосерые глаза — она ответила твердым взглядом.

- Можешь.

- Тебя ждут?

- Не беспокойся. Говори.

Они сели на завалинку.

- Сегодня ночью Игорь, должно быть, за мной следил.

- Не знаю, что тебе сказать на это. Он жутко переживает, мечется как угорелый, но подозревать его.

- Ты передала ему наш разговор?

- Я же обещала тебе! Жду, когда он сам заговорит. Петр, опомнись! Неужели ты подозреваешь его в убийствах?

- Я всех подозреваю.

- Он любил Павла, он не мог.

- Много чего мог, — перебил Петр Романович, с жалостью взглянув на «бедную дурочку» (такое вот определение подвернулось). — Когда у Поля начался припадок, Игорь вышел на площадку.

- И что? — выдохнула Тоня.

- И позвонил в нашу дверь.

- Нет!

- Игорь признался. Я не говорю, что он вошел — но предупредил Маргариту (будто бы через дверь), что про нее все всем известно.

- По дружбе!

- Свинья-друг, — ляпнул Петр Романович неожиданно и сам на себя подивился и поправился: — Не возмущайся, я не про него. просто Подземельного повторил, по другому поводу. Так вот, по дружбе Игорь скрыл бы позорный секрет невесты и от Павла.

- Его откровенность с другом как раз и доказывает невиновность.

- Невиновность в чем? Преступление еще не произошло.

Тоня молчала; тут почувствовал он, что она вся дрожит едва заметной внутренней дрожью.

- Тонечка, не пори горячку прежде времени, вы супруги любящие, верующие. Правда, меня всегда несколько удивляло.

- Что?

- Семейная жизнь для постороннего — за семью печатями. Почему у вас нет детей?

Она опустила голову.

- Вам же грех предохраняться.

- Хорошо, — произнесла после паузы. — Я скажу тебе то, что знает только наш духовник. Мы живем, как брат с сестрой, в своеобразном монашестве.

Петр Романович аж присвистнул.

- Зачем же такие плотские истязания и соблазн?

- Страшно иметь детей в страшном мире.

- Это тебе Игорь такие песенки поет? И духовник одобряет столь трусливую позицию?

- Нет. Отец Платон говорит: надо доверять Промыслу. Бог каждому дает по силам.

- Ну и?

- Игорь пока боится.

- Поставь перед выбором: или настоящее монашество — или полноценная семья.

Нежно-застенчивое лицо Тонечки затвердело, тоненькие брови под голубым платочком сошлись у переносицы.

- Я так и сделаю.

- Извини за вторжение в частную сферу.

- Не надо. Ты не из праздного любопытства, и я, кажется, догадываюсь о подоплеке твоей неделикатности.

Ну и слава Богу, что не надо вдаваться в эту грязь, взрослому человеку без объяснений должно быть известно: есть болезни, последствия которых могут сказаться на потомстве.

После выразительного молчания она прошептала:

- Но надеюсь, что ты ошибаешься.

- Будем надеяться. Тоня, ты помнишь тот день, девять лет назад.

- Последний наш с тобой разговор произвел чрезвычайное действие: восстановил происшедшее в подробностях.

- Замечательно. Расскажи, как ты пришла к Игорю, во сколько.

- Я расскажу больше, — прервала Тоня. — В тот день я заходила к Маргарите — вот когда она примеряла фату перед зеркалом. А я сказала, что у меня еще ничего не куплено к свадьбе. «Не торопись, — она захохотала. (Я, конечно, передаю приблизительно, но интонацию помню точно.) — Мужчины такие свиньи!»

(«И свинья-друг тебя не мучает?» — опять вспомнился Подземельный.)

- Я начала возражать, а она: «Да, есть исключения, есть. Например, тебе повезло». — «А твой Павлик?» — «Павлик не из нашего свинарника, он из другого мира, другой, таких больше нет. Знаешь, он заболел на даче», — проговорила она с таким страданием, что я предложила: «Давай сегодня к нему съездим».

- То есть у вас не было договоренности о свидании с Игорем на вечер?

- Не было. Но Маргарита отказалась: «К семи мы не успеем вернуться».

- К нам она и пришла в семь! Ты не уточнила, что у нее было назначено к этому сроку?

- Уточнила. «Дорогая для меня встреча».

- «Дорогая»? Двусмысленный эпитет.

- Понимаешь, я до похорон не имела понятия, что из себя представляют ее родители. Археологи, врала она, вечно в отъезда, квартиру выгодно сдают, потому она и снимает клетушку. Ну, я и поняла так: встреча с отцом или с матерью.

- Это уточняет картину! — воскликнул Петр Романович. — В наш Копьевский Маргарита не явилась импульсивно: вечерок был обусловлен заранее. Так вот почему ты пошла к жениху!

- Я не отдавала себе отчета — вдруг ужасно захотелось его увидеть, — но сейчас, задним умом, понимаю: что-то меня встревожило, какие-то намеки, язвительный хохот, ее улыбка… вот именно двусмысленная.

«Тот вечер был свободен только у Игоря, — соображал Петр Романович в волнении. — У моих юбилей, у Ангелевича жена.»

- Ты пришла к семи? У тебя был ключ?

- В восьмом часу. Ключ у меня был, но я им не воспользовалась: позвонила, открыл Игорь, очень взволнованный, начал рассказывать про Маргариту, про скандал за столом. Тут Подземельный грохнул в дверь и возвестил: «Убийство у Острогорских!»

- Как себя вел твой жених?

- Мы оба были в шоке.

- Где-нибудь по дороге, во дворе ты не видела Павла?

- Нет. Только дедушку, когда была в тоннеле. Он вошел в подъезд, а я еще во дворе посидела, как-то тревожно.

- Постой! Какого дедушку?

- Вашего. Ипполита Матвеевича.

31

Дедушка, в одних подштанниках, напоминающих кальсоны, полол морковь. «Погоди, закончу». Петр Романович, точно ученый пес на поводке, взявший след, нетерпеливо наблюдал за движениями дичи: как упруго перекатываются мускулы под сизо-рыжим пушком на плечах и на спине. Дай Бог каждому такое здоровье! Философ (и сам силой не обделенный) засомневался, справится ли он, в случае чего.

Наконец уселись за столик в теньке. «Примем по стаканчику?» — «Нет, нет, мне некогда». Одновременно закурили, каждый свои; полковник, как и зять, предпочитал папиросы.

- Ипполит Матвеевич, в свете новых данных, вернемся к вашему твердокаменному «сидению в прихожей» девять лет назад. — Петр Романович пошел напролом и тотчас почуял, как старик напрягся.

- Что за новые данные?

- Вас видели, — сообщил «сыщик» туманно.

- На пушку берешь?

- Клянусь. Свидетель готов дать официальные показания.

- Кто свидетель-то?

- На очной ставке узнаете.

Полковник, также проявив нюх, поверил; очень светлые, как у дочери, холодноватые глаза вонзились в лицо собеседника.

- Да, виноват, — отозвался сдержанно.

- В чем?

- В сокрытии данных.

- Ну?

- Я правда выходил.

- Куда?.. Что молчите?

Бравый старик и впрямь как-то внезапно состарился, съежился, сгорбился. Бьет на жалость!

- Куда?

- Во двор.

- Зачем?

- Мне послышался крик.

- Во дворе?

- Не знаю.

- Никто из свидетелей как будто ничего подобного не слышал.

- Не знаю. Слабый крик где-то в отдаленье.

- Когда это случилось?

- Разве упомнишь.

- Ну, сориентируйтесь! Игорь ушел вслед за Ангелевичем, Ольга ушла.

- Да, после. Ее каблучки процокали. Я плакал, слыша жуткие вопли внука.

- Про слезы мне известно, не повторяйтесь.

- Вдруг — крик. Тихий такой, но очень страшный. И как будто шаги в подъезде.

- Да, да, их слышала Ольга. Дальше!

- Выглянул — никого.

- Дверь к нам была закрыта?

- Не проверял. Не распахнута. Я спустился, вышел: двор пуст. Ну, поднялся и сел на сундук.

- И что это вас туда-сюда носило, когда тут внук загибается?

- Крик напугал.

- Вас? Бросьте!

- Напугал.

- И это все?

- Все.

- Слабая версия. На суде не сработает, ибо сразу возникает закономерный вопрос: почему в свое время вы скрыли сведения, которые могли помочь Павлу?

- Струсил, — пояснил полковник спокойно. — В глубине души я трусоват.

- Да ну? Чего ж вы так испугались?

- Что подумают на меня.

- Это с какой же стати?

- А кто за столом сказал: «Я б таких тварей убивал не дрогнув!»?

- Опять слабенькая мотивировка.

- Да ведь перед тем, как на сундук- то сесть, — прошептал Ипполит Матвеевич таинственно, — я т у д а заходил.

Зачарованный чужим ужасом, философ спросил тоже шепотом:

- Куда?

- В ту комнату.

Старик бредит!

- Я ее видел, мертвую.

Собеседники уставились друг на друга в сюрреалистической паузе. Петр Романович едва вымолвил:

- Почему нас не позвали, милицию не вызвали?

- Я подумал, на меня подумают.

- Да почему, черт подери, на вас?

- Потому что я видел мертвую.

«И в тот момент спятил! — стукнуло в голову новым страхом. — Безумец с распятием! Или прикидывается..» Петр Романович поймал странный взгляд исподтишка и образумился.

- Давайте по порядку. Как вы вошли к нам?

- Взошел на площадку — дверь вздрогнула и приоткрылась.

- Господи! — философ не знал, верить иль нет; мучительная раздвоенность. — Как это?

- Должно быть, сквозняк. Е г о уже не было.

- Кого не было?

- Никого. Увидел я кровь, испугался, ушел и сел на сундук, — полковник говорил и глядел твердо.

- Я вам не верю. И никто не поверит.

- Прости меня, Петя, за Павлика.

- Не прощу. Вы убили Маргариту?

- Нет.

- Кто?

- Не знаю.

«Знает! — понял Петр Романович. — И выгораживает — себя или. нет, невозможно! Слишком жутко. но надо же идти до конца: изо всех сил выгораживает кого-то из близких — мне близких! Дядю? Дочь? Внука?» Последний образ — в воображении возник кузен и высунул язык — сразил абсолютным абсурдом; Петр Романович опомнился, вновь став «сыщиком»: старик явно зафиксирован вот на этом моменте — «увидел мертвую».

- Почему вас вдруг потянуло в нашу квартиру?

- Разве непонятно? Дверь. Крик.

- А теперь опишите подробно, что вы увидели, войдя в папину комнату.

- То же, что и вы все! Она лежала в цветах, в крови.

Петр Романович вспомнил и процитировал Подземельного:

- «Там нечто лежало. Потом. Сначала не лежало, а потом в крови.»

Ипполит Матвеевич напряженно вслушивался и выпалил:

- Я нашел его в прихожей.

- В прихожей? — изумился Петр Романович. — И перенесли в комнату?

- Перенес? — тупо переспросил старик.

- Мы о чем говорим? — прикрикнул «сыщик». — О трупе?

- Что-то мне нехорошо. Погоди минутку. — Ипполит Матвеевич прищурился, притушив блеск глаз, явно собираясь с мыслями. — Сердце, — пояснил.

- Не бейте на жалость, вы всех нас переживете.

Он покивал.

- Есть во мне подлая слабинка, есть. Не труп — цветок увидел я в вашей прихожей, почти в дверях той комнаты, на полу. Подобрал, удивился — моя роза? — и вошел. С тех пор чайные розы как-то печально на меня действуют, — пустился полковник в психологические тонкости, — как увижу, напоминают.

- Музей императора Павла, — отчеканил философ.

- А, ты про то историческое убийство.

- Не увиливайте. Вы вошли. Что лежало под качалкой?

- Ее мертвая голова, больше ничего!

«Там нечто лежало. Он знает, что!» — уверился Петр Романович и выстрелил наугад:

- Распятие!

Полковник дико глянул и отодвинулся на край лавки. «Мне с ним не справиться!» — оценил ситуацию философ трезво, но продолжал на отважной волне:

- Вы сняли со стены крест.

- Я? Зачем?

- Чтобы убить блудницу.

- Петруша, не заговаривайся. Не нужен мне крест, я б с ней руками справился. Но я не убийца, а слабак. В психологическом, конечно, смысле.

- И в этом смысле вы самый сильный и смелый человек из всех, кого я знаю.

- Спасибо на добром слове, но ты ошибаешься.

- Ладно, поверим на минутку.

- Во что?

- В тихий крик. То есть преступление произошло до вашего появления в подъезде. Однако вы знаете или догадываетесь, кто убийца, и покрываете.

- Остановись!

Но Петр Романович довел «дедукцию» до конца:

- Иначе вы не молчали бы девять лет.

Старик неожиданно уступил:

- Догадывался. Потому и молчал. Не слышал я никакого крика, просто пошел за дочкой «скорую» вместе встречать. Невмоготу одному было.

- Но вы же один вернулись!

- Уже во дворе сообразил, что Евгению я нужнее в тот момент. Припадок очень жуткий, редко такие случались. И вот когда я всходил на четвертый этаж.

- Ну, ну! Договаривайте.

Он сказал таинственно:

- Я дверь на предохранителе оставил. И вот она открылась и захлопнулась.

- Ничего не понимаю. Чья дверь?

- Адвокатская. Кумекаешь?

- Вы хотите сказать.

- Кто в квартире оставался, помимо ребенка? Ты и дядя твой, — откровенная злоба прозвучала в голосе старика. — Опытный адвокат!

- Не может быть!

- А почему я молчал, в эту глушь от них сбежал?

Философ словно заледенел.

- Ипполит Матвеевич, вы отдаете себе отчет.

Он перебил в невероятном возбуждении:

- Тогда не отдавал, точнее — не был стопроцентно уверен, и брат твой бедный так убедительно признался. Но теперь — хватит, нет больше сил.

- Дядя не мог оставить ребенка в припадке.

- Значит, мог.

- Он готовился к семейному празднику и не назначил бы свидание.

- Тогда остаешься ты! Или он — или ты. — Ипполит Матвеевич нервно хохотнул. — В общем, разбирайтесь вы вдвоем вместе с дядей своим. А меня оставь, пойду прилягу. — Полковник поднялся и строевым шагом направился к розовому домику, утопающему в розах.

А Петр Романович был до того ошеломлен, что не заметил, как очутился за калиткой и пришел в себя уже в кустах на углу, откуда просматривалась полковничья дача. Таким образом, действия его были машинальны, но не лишены смысла. Через несколько минут Ипполит Матвеевич, уже пристойно одетый, вышел на улицу, зорко озираясь (тайный соглядатай сжался, прячась), и быстро зашагал к станции. Он ни разу не обернулся, казалось, просто не подумал о слежке, но уже в Москве, уже на Садовом кольце возле знаменитого «булгаковского» дома, совершил молниеносный маневр, застав врасплох «сыщика» за цветочным киоском.

- Ну, хватит дурака валять, надоело. Мы оба знаем, что я иду к своим.

- Я с вами.

- Милости просим.

Ипполит Матвеевич, безрезультатно позвонив в дверь, воспользовался своим ключом. В гостиной на столе возле фарфоровой вазы с розами (Не выносит чайных, но выращивает!) записка: «Полечка! Папа в суде, потом в тюрьме, я на корте, обед в холодильнике. Мама».

Тесть провозгласил с сардонической усмешкой:

- В тюрьме! Самое правильное место.

Петр Романович вопросил всерьез, в сомнении:

- Вы вправду верите в виновность зятя или меня разыгрываете?

- Он виновен, — сурово сказал старик, но тут же поправился: — Опять- таки стопроцентно утверждать не стану.

И хозяин борделя давно уже не в себе, и друг мог оказаться свиньей.

Разговор с Тоней в Завидеево представлялся далеким-далеким, почти эфемерным, но последнее слово заставило задуматься: «Свинья-друг»!.. Что я хотел?.. Вспомнил!» Петр Романович прошел в дядин кабинет и взял с полки словарь иностранных слов.

32

Он покинул старика, который мерзок стал ему и ненавистен: «Из-за его трусости (или убийственной смелости) все погибли, все погибли и я.» Как христианин он ясно чувствовал мистический запрет: уйти в иной мир, к своим, добровольно — нельзя.

Итак, «свои». (Философ стоял, прижавшись спиной, буквально припав, по призыву слабого, но удачливого демагога Руссо, к «натуре» — липе на Тверском; заныла нога, щиколотка багрово распухла, и тотчас отозвалась рука, поцарапавшись о кору, из ерундовой ранки проступили капли крови.) Итак, «свои». Полковник с головой выдает зятя, спасая, если рассуждать логически, собственную шкуру. Трусоват, мол. Да, но вот что интересно: противник, прижатый к барьеру, даже не попытался при самых благоприятных обстоятельствах — в сельском уединении, в купах кустов и роз — освободиться, физически, от «сыщика». Или «сыщик» слишком далек от истины, или у военного и впрямь нет кровожадной жилки. Не всякий, слава Богу, способен переступить порог убийства индивидуального, уничтожить «лицо», «лик», а не безличного врага на передовой.

Итак, «свои». Выпивший водочки, вызвавший семейный скандал старик на сундуке. Слышит рыдание дочери, цоканье каблучков на площадке, на лестнице. Спешит за нею утешить, выходит во двор, но вдруг возвращается. С протяжным стоном, приглашающим жестом распахивается соседская дверь (тоже у «своих»). Непорядок. Входит. Труп девушки, только что убитой и которую он только что ославил за столом. На каком же чудовищном основании он заподозрил свою дочь? «Я нашел его в прихожей», — с дрожью в голосе сказал старик после «цитаты»: «Там нечто лежало.» Цветок, пояснил, его чайная роза. Но он уже произносил эту фразу, раньше, гораздо раньше — не о цветке.

Разноцветный иностранный мячик ударился в грудь Петра Романовича, отпрянул, подпрыгнув, и вновь подскочил. Он поймал его и услышал: «Дяденька, мяч!» Малыши играли в детском городке (Китеже а ля рус) и сейчас, замерев в азарте, ждали, когда взрослый, нечаянно войдя в их круг, выйдет, возвратив игрушку. Любимый спорт американчиков — бейсбол. Петр Романович подбросил мячик в гущу игроков (простецкая лапта занимала ребят), боль прошла; прошла, бесплодно, и вспышка озарения; и философ поспешил в Копьевский в слабой надежде застать архитектора — такого, подишь ты, делового! — как вдруг на углу, почти у цели, услышал негромкий голос:

- Петр Романович!

Огляделся. Вон. рука, загорелая, прекрасной формы, машет из окошечка, подзывая. Подошел.

- Вам нельзя домой.

- Почему?

- Там менты ждут — арестовать.

- У меня еще два дня!

- Вас заложили.

- Кто?

- Не скажу. Садитесь.

Он автоматически послушался, погрузившись в пружинистое седалище «синей птицы».

- Куда вас отвезти?

- К черту! — Тихонько, ровно, успокаивающе загул мотор. — Отвези, пожалуйста, к Патриаршим.

- Слишком близко, засекут.

Он поймал в чистом зеркальце сине-зеленый «морской» взор, обмирающий в восторженном ужасе — наедине с убийцей! — и на миг мелькнуло как бы уже давно минувшее («не пропоют над нами Алилуйя»), как бы уже воспоминание о солнцеподобной красоте ее. о, соле мио! Мелькнуло, замутилось.

«Преступник и проститутка! — подумалось с тоскливой усмешечкой. — И Сонечка Мармеладова его, понятно, спасет.»

- Ты меня убийцей считаешь?

- По-моему, вам все равно, что я считаю. Приехали.

- Нет, Варенька, — возразил он с неискренней любезностью, — не все равно. И если б ты сейчас сказала, кто меня заложил, многое прояснилось бы. Поль?

- Нет.

- Ангелевич?

Она отвернулась, исчезли бирюзовые глаза из зеркальца. Понятно!

- Он неплохой дядька, хотя и с сильным сдвигом, и все эти годы был моим покровителем.

- Понятно.

- Но я ухожу.

- Из Китежа в Вавилон? — незамысловато сострил он, продолжая неинтересный ему разговор и усиленно соображая. на чем мог заложить его Ангелевич?

- Вообще из профессионального «порно».

- Скопила, значит, на домишко у моря?

- Скопила.

- Молодец. Вот что, Варя.

- Ой, ваша рана! Кровь.

- Да ну, какая там рана!..

Она схватила его левую руку, поднесла к лицу, к губам, словно — вообразилось! — собираясь поцеловать. Петр дернулся инстинктивно-брезгливо — ощущение на чисто физиологическом уровне, до тошноты. Варя бесшабашно рассмеялась, выпустила руку, оттолкнула. Он с облегчением и не совсем уместно, как той ночью, ляпнул:

- До свадьбы заживет.

- Заживет. — Варя кивнула. — Вы очень похожи и очень подходите друг к другу.

- Правда? — поддакнул он, не вслушиваясь. — Варенька, ты сможешь передать своему покровителю, чтоб он пришел сюда?

Она не ответила.

- Ведь он тебе ни в чем не откажет.

- Смогу.

- Надеюсь, он не приведет «органы»?

- Не беспокойтесь. Я все сделаю.

- Кстати, а как вы с ним познакомились?

- По объявлению. — Она помолчала. — Браунинг в «бардачке».

- Не бойся, я не убийца.

«В сущности, это странно, — размышлял Петр Романович в одиночестве, в комфортабельно- расслабляющем убежище, — непонятно, на чем Ангелевич меня заложил — да так убедительно, что пришли с арестом. О Господи! Аналитик, даже со сдвигом, стратег и тактик — рассчитал и соврал точно и наверняка. Главное — причина, по которой он пошел на подлость: ревность, такая нормальная и простительная («Не прелюбы сотвори»!), или мотив маниакальный, убийственный.» Измотанный мозг взбунтовался, точнее — забастовал, и уже соткался из кустов, из воздуха несерьезный литературный сатана и учтиво вопросил: «Вы какие предпочитаете?» — как вдруг интеллигентный голос произнес в ухо:

- Что вам еще от меня нужно?

Владелец «Китежа» у руля. О, как вмиг собрался и подобрался к прыжку «сыщик»!

- А где Варя?

- У себя. Я сам подгоню к дому машину. Так что?

- Покойный Подземельный видел здесь, у Патриарших, Мастера и Маргариту.

- Знакомое словосочетание, — обронил бывший профессор, — где-то я его слышал.

- Есть такой богохульный роман.

- А, да. Но я не читаю беллетристику.

- Неважно, меня интересует реальность. Как вам такой сюжет: она предстала перед ним милой невинной девицей, но обернулась мстительной ведьмой и он убил ее.

- Философ увлекается такой чепухой? — тон презрительный.

- Вы увлеклись.

- Послушайте, господин Острогорский, если капля разума у вас еще осталась. Варвара пришла в «Китеж» по газетному объявлению, и в ее невинность я не вникал.

- Я говорю про Маргариту. Вам, сколотившем состояние на блуде, не дается роль рассеянного ученого.

- А вам — моралиста!

- И вы прекрасно помните, что произошло девять лет назад. Евгений Алексеевич пригласил вас на семейный праздник заранее?

- Конечно.

- Вы уверены?

- К чему эти идиотские вопросы?

- Пожалуйста, ответьте.

- Я приготовил подарки: французские духи и американскую зажигалку, что в девяностом считалось престижной редкостью. — Словно в доказательство Ангелевич достал из кармана портсигар с зажигалкой и закурил.

И Петр Романович вспомнил, как дядя высекал пламенный язычок, точно ребенок забавляясь новой игрушкой. С кем же у Маргариты было назначено свидание в пятницу? Остается «свинья- друг».

Ангелевич продолжал монотонно:

- Накануне я поднялся к Евгению уточнить час, но он был в больнице у брата. И моя жена — представьте, какое оригинальное совпадение! — тоже навещала больного.

- Больного? — удивился Петр Романович. — Какого больного?

- Своего папочку. Так она мне сказала: после работы еду к заболевшему папе на весь вечер. Ну, в тот самый вечер, когда вы с ней прелюбодействовали.

- Лана солгала.

- Солгала, солгала, — покивал «бывший». — Перестраховалась. Хотя ей было известно, что в тот вечер я вернусь поздно: у нас в Академии проходил симпозиум.

- Но вы поднимались к дяде.

- Несколько выступлений отменили, и рогоносец оказался некстати свободен.

«И познакомился с Маргаритой у Патриарших! — сообразил Петр Романович, чуя горячий след. — И назначил встречу на пятницу, забыв в объятьях обо всем, а позже, опомнившись, поднялся к соседу уточнить час, вернее — отказаться от приглашения!»

- Что вы наговорили следователю, сутенер? — прорвалось-таки словечко! — Мечтаете засадить меня за решетку?

- Я мечтаю вас истребить! — было последнее, что услышал философ перед тем, как провалиться во тьму.

33

Во тьме постепенно начали проступать контуры комнат без окон, сюрреалистически пустых и тусклых, в которых он было заблудился, но вспомнил, что надо попасть в помещение, где на лавках сидят мертвые и один из них непременно укажет путь. И он попал туда, и вновь по чувству любви и нежности узнал своих, и уверенно двинулся дальше — к жизни. Однако уперся в тупой уголок, там было самое страшное, там кто-то прятался (то ли живой, то ли мертвый), не открывая лица. Промелькнул мистический миг, дрожь ужаса и узнавания — и философ побежал, покидая дом детства. А въяве, в желтых душных сумерках, побрел, прихрамывая, по аллее к ближайшей скамейке. по странной случайности — возле памятника баснописцу. Жизнь проявлялась продолжением ночного кошмара, живые уступали дорогу, брезгливо отстраняясь, как от пьяного в последнем градусе; а когда он рухнул на край сиденья, какая-то парочка поспешно вскочила, освобождая место; из воздуха, из кустов выступил иностранец и сказал: «Вы какие предпочитаете?»

- Стой! — крикнул Петр Романович; человек, рысцой пробегающий мимо пруда, остановился. — Пойди сюда!

Человек подошел, слегка наклонился, всматриваясь.

- У тебя лицо в крови, костюм в грязи.

- А почему ты не носишь коричневый костюм с «искрой»?

- Ты с ума сошел!

- Это ты меня ударил?

- С ума сошел!

- А кто следил за мной прошлой ночью?.. Не сошел, разгадал твою тайну. «А ведь когда-то, Петюня, я тебя на руках держал». — «И как я после этого жив остался!»

- Петр, прекрати этот ужас!

- Подземельный повторил: «Жив остался. — и добавил: И свинья-друг тебя не мучил?»

- Что это?.. Что это значит?

- Я сегодня понял и проверил в словаре. Ты с греческим, с латынью незнаком?

- Только с узко архитектурной терминологией. Это ты полиглот.

- Был. Когда воображал себя философом.

- Не вовлекай меня в свой берд!

- В семнадцатом веке один итальянский врач написал латинскую поэму, где персонах имеет такое «говорящее» имя: Свинья-друг. Как это имечко будет звучать на латыни, ну-ка сообрази!

Игорь сообразил:

- Сифилис?

- Умница. Отсюда пошло название болезни. Меня она не мучила. Ты лечился у Подземельного?

- Бред, — невнятно выговорили белые губы.

- После того, как на бульваре тывыследил Маргариту.

- Абсолютно случайно!

- Неважно. Ты переспал с ней. И постучался в нашу дверь не предупредить «по дружбе», а вымолить ее молчание.

- Нет!

- Медик хранил врачебную тайну, возможно, для шантажа.

Игорь отшатнулся, прошептав:

- Доказательства!

- Скоропостижная дружба с соседом, перенос венчания на осень, псевдомонашеская аскеза — доказательства блудодейства. А доказательства убийства.

- Не мучай меня, я всю жизнь раскаиваюсь! — взмолился свинья-друг, уже удаляясь, исчезая в сумерках, а философ прогремел вслед:

- Ты не оставлял письма в Завидеево, потому что знал, что не я убийца!

- Потому что я доверился интуиции отца Платона! — крикнул Игорь и исчез.

Да черт с ним, от себя не убежит.

- Доказательства убийства, — повторил Петр Романович вслух. — Вот одно, главное — удар по темени, доверимся интуиции отца Платона. — Горько рассмеялся и продолжал бормотать: — Но я остался жив. Надо вернуться в дом детства и рассмотреть, кто там спрятан в уголке, — опять нервно рассмеялся, — в музее императора Павла. Кстати! — напомнил сам себе. — Там тебя ждут менты, поторопись!

Однако продолжал сидеть, мысленно приоткрывая тайну слов, действий, деталей и обстоятельств, отдаленных во времени и пространстве, но постепенно складывающихся в панораму преступлений. Такой подарок в девяностом — «престижная редкость» (выражение Ангелевича). И Лана: «девять лет назад это была редкость» А медик намекнул, что любят «американчики». «Он про все намекнул, но я ничего не понял!» Не понял еще и потому, что боялся вспоминать — последний взгляд и последний крик отца. А «мертвая голова» тотчас исчезла напрочь! Впрочем, не хватает важного штриха — мотивировки: зачем старику в здравом уме подставлять. Господи! «Я нашел его в прихожей». Не розу он нашел и не в прихожей!

Петр Романович с трудом поднялся и побрел к своим — к живым, а не к мертвым, — опять явственно ощущая слежку. «Он идет за мной и может добить». Но ему уже было почти все равно. Старик открыл на звонок, вгляделся:

- Кто это тебя так уделал?

- Мой личный враг.

Прошли в зал.

- Ипполит Матвеевич, вы нашли Ольгин гребень возле трупа?

- Нет! — ответил полковник твердо. на любые пытки пойдет, но не дрогнет.

- Я все знаю.

Мгновенно из семейных недр выкатился Поль. Понятно, что мальчишка подслушивал разговоры «философа Холмса» с отцом и матерью.

- Романыч, чего это ты знаешь?

- То же, что и ты. Только я понял сегодня, а ты знал всегда.

- Что мама расправилась с проституткой и двумя мужиками? Подохнуть можно со смеху, милый кузен!

Из спальни с капризным стоном высунулась Ольга.

- Господи, только задремала! Что тут у вас?

- Философ наш православный проникает в суть сверхъестественных явлений, — проскрежетал Поль комично. — С дьяволом борется, да, Петь?

- Твою детскую игрушку звали Балаболка, ты сказал. Может, уточнишь? «Там нечто лежало».

- Какая еще Балаболка? Что за чепуха. — начала Ольга с досадой; отец подхватил:

- Во всей этой чепухе мы сами разберемся, доченька. Иди, родная, отдохни, поспи.

- Папа, ты так печально говоришь.

Петр Романович перебил:

- Поль, мне надо с тобой поговорить наедине.

- Ну уж нет! — отрезала мать. — Что он еще натворил? Признавайся!

- Мама! — сказал сын необычайно серьезно. — Я признАюсь. Попозже. Пошли.

Они вышли в прихожую, Поль отворил дверь в кабинет, попросил:

- Не надо включать свет, ладно?

Петр вошел в темную комнату, как в свой сон — так он вдруг разгадал свой детский дом — лабиринт.

- Если ты такой умный, — прошипел двоюродный брат, — то молчи! Оставь все как есть.

- Нельзя. Будет новая смерть. Что там в углу?

- Твой бред!

Между диваном и книжными полками проступила тень. Поль схватил философа за руки и прошептал:

- Что это? — закричал: — Кто это? — содрогнулся всем телом. — Мертвая голова! — упал на пол, забился в падучей, повторяя безостановочно: — Я убил ее, я убил ее, я убил ее.

34

- Маргарита видела себя в зеркале невестой в невинной фате, и шла к жениху, и по дороге соблазнила, по ее понятиям, старика, взглянувшего с вожделением.

- Откуда ты знаешь, кто кого соблазнил? В мужчинах господствует не менее свинское начало.

- Если не большее. Но, как ни странно, он действительно любил свою жену. Откуда я знаю?.. Путем упорного анализа разгадал, ведь все ключевые фигуры этой ужасающей истории погибли. Почти все.

- Надежды на его выздоровление нет?

- «Священная болезнь» непредсказуема, в ней своя тайна. Чтобы выйти из шока — моего собственного, — мне пришлось по крупицам, по обрывкам нитей, деталям реальным и ощущениям ирреальным восстановить узор событий.

- Восстановил?

- В общих чертах.

- Из шока вышел?

- Нет. Не совсем. Невыносимо, когда близкий, «свой» прячется чудовищем в адском уголке.

- Тебе нужна помощь? Рассказывай.

- До той последней пятницы Маргарита, по ее словам, однажды приходила к нам домой и видела семейные фотографии в папиной комнате. То есть знала, кого настигла у Патриарших.

- Жуткий невроз, уже нечто демоническое.

- Да уж, демон там присутствовал, направлял ее стремление к гибели. Эту пару случайно увидел Подземельный, но Маргариту не рассмотрел, иначе развязка не растянулась бы на девять лет. Весь тот вечер, как подчеркивал дядя, он провел в больнице у брата, однако отец, умирая, разрушил его алиби: «В четверг у меня был Евгений, и ничто не предвещало катастрофы, и я спокойно отправился ужинать, потом спать и кусок в горле у меня не застрял!» Ужин в семь, братья расстались до семи.

- Как же ты раньше не сопоставил?

- Боялся вспоминать кончину отца — подсознательное чувство вины. И потом: не мог же я подозревать человека, которого любил с детства! И

Павел любил. До сих пор иногда это кажется сном.

- Мне тоже. Неужели опытный адвокат не понял, что связался с продажной девкой?

- Судя по дальнейшему — не понял. Может, блудница обольстила эротическими изысками, а может. Любовь юного прелестного существа завораживает, застает врасплох, как уникальный подарок, — философ говорил со знанием дела, говорил о себе, — и отзывается взрывом отвращения. Уверен, Евгений Алексеевич узнал о ее «работе» неожиданно от тестя.

- На семейном празднике!

- Что как раз и свидетельствует: он потерял голову, з а б ы л про все.

- Но не забыл приготовить ужин и подарок жене.

- Ужин для двоих. Жена была недовольна его нерасторопностью — нам пришлось заняться столом. Была в недоумении от царского подарка — черепаховые гребни в староиспанском стиле для длинных волос Евы. И тут она явилась на свидание — во дворе под липами. Удар первый. И второй: невеста племянника. И третий: панельная проститутка.

- Юная Ева осталась из-за царского подарка?

- Алчность — верная спутница разврата. Выражаясь античным слогом (и исходя из показаний подруги), Маргарита превратилась в фурию. У латинян — богиня мести, насылающая порчу. На супруге «средневековые» гребни, а на проститутке бейсболка Поля.

- Как ты узнал?

- Подземельный намекнул лукаво. А дед признался: на той неделе, той давней, роковой, они с внуком приезжали в Москву (к окулисту). Папа достал ему редкие тогда американские штучки для игры в бейсбол: биту, мячик, перчатку и желто-черную шапочку. Которую дед забыл забрать на дачу, оставил на сундуке в прихожей. Ее в злой забаве и прихватила Маргарита. Не кроткого зайчика Балаболку с плачем требовал ребенок, а свою заокеанскую бейсболку.

- И вундеркинд разыграл припадок!

- Этот момент темен и мучителен, о нем после. Опишу внешний ход нашей «трагедии рока» (с такой самооправдательной точки зрения хотел видеть события преступник).

Гости разошлись, я на галерейке, полковник на пресловутом сундуке. Слышит из-за двери рыдания дочери, ее удаляющиеся шаги. Спешит утешить. не догнал, да и внуку с зятем он сейчас нужнее. Сквозняк на площадке приоткрывает нашу дверь, приглашая.

- А дверь в квартиру адвоката захлопнулась?

- Нет, это он выдумал, чтоб запутать меня. Старик входит к нам предупредить и выговорить — и видит труп. «Я б таких тварей убивал не дрогнув!» Приходит в ужас: его чайные розы вокруг мертвой головы, в крови на полу испанский гребень. Цитатой (невпопад) из «пьяного бреда» Подземельного я сумел нечаянно подловить и испугать полковника. «Там нечто лежало.» — «Я нашел его в прихожей!» — тотчас и привычно отреагировал Ипполит Матвеевич. И попытался исправить промах: цветок — розу. Но я-то помнил, как он не раз упоминал, что нашел гребень в дядиной прихожей.

- Ты догадался, как гребень попал на место преступления?

- С помощью Ольги вычислил.

- Вот кого жаль.

- Эта капризная женщина оказалась на удивление мужественной, отцовская кровь.

- Как же она за годы не почувствовала, что муж ее — убийца?

- Нечто неладное чувствовала, недаром они отдалились друг от друга, ушли в «игры», так сказать. неутомимый теннис, вечные шахматы. Ольге смутно помнилось (она и мне случайно проговорилась), что гребень потеряла она, выходя от Подземельного. Гребни не держались в коротких волосах. Но раз папа сказал. ей было не до подобных пустяков. Единственно приемлемое объяснение: убийца машинально подобрал на лестничной площадке свой подарок, а потом, в стрессе, не заметил, как выронил.

- Странно. Отец заподозрил свою дочь, как ты — брата.

- И как он — меня. По косвенной, но, казалось мне, неопровержимой улике: розы. Старик вернулся на свой сундук и заплакал. Не то чтобы он подозревал свою дочь в убийстве — в прямом физическом действии, — но был уверен, что она непоправимо замешана. Все твердил: «Не впутывай Ольгу!» И тот ужас — гребень возле мертвой головы — преследовал годы. Бравый полковник сбежал от своих в Завидеево, как дядя сбежал из Копьевского переулка. Прошло девять лет, квартиру сдали «красотке кабаре», и я пришел к своим за сведениями.

- О ней? Она тебя глубоко задела.

- Поначалу — да, вот почему в определенной плоскости (не смертоубийственной) я могу понять дядино «умопомрачение» без любви: от восторга до разочарования.

- Из разочарования не убивают.

- Сам адвокат подсказал своему подзащитному мотив: провокация со стороны невесты, которая заявила, что ее «работа» ей нравится. С тех самых пор адвокат с особым рвением защищал «безвинных убийц».

- «Безвинные убийцы» — это что-то новенькое.

- Так в течение девяти лет он оправдывал себя: непредумышленное убийство в состоянии аффекта, «бес попутал», по его выражению. И, как правило, одерживал победы в суде.

- А как он оправдывал смерть родного племянника?

- «Безвинное убийство» — химера, оно легко провоцирует уже умышленное. «Коготок увяз — всей птичке пропасть».

- Ну, ты пришел за сведениями о порнодевочке.

- Да, девятого июля. Дядя как раз вернулся с процесса, и зазвонил телефон. «Перезвоните вечером». Заметно было, как он занервничал («Интересное криминальное дело», — подумал я, и Поль заинтересовался). Подземельный перезвонил, когда взвинченный отец проигрывал сыну в шахматы. И умненький Ипполит (они годы наблюдали друг за другом) нечто уловил.

- А что уловил Подземельный?

- Не нас со стриптизеркой он подслушивал в вечер взрыва, а двух друзей. Ведь как символично все сошлось: гибель наркомана, и моя жизнь взорвалась. И совсем рядом был «умерший» брат, который намекнул Игорю, что я закрутил с его невестой накануне убийства. Что же получается? Павел пострадал за Петра, но и Петр невиновен.

- Ну конечно! — воскликнула Лана. — Медик знал: в тот вечер ты был со мной, а не с Маргаритой.

- Память у него и впрямь была цепкая, но, как у пьяницы, со сбоями.

Он явился ко мне со спиртом («давненько мы с тобой не гудели») найти подтверждение, что с алиби у адвоката нечисто. И я подтвердил: дядя провел у отца в больнице весь вечер четверга. Между тем как Иван Ильич видел его у Патриарших с женщиной.

- Которую даже не рассмотрел, — заметила Лана. — Слишком шаткое основание для шантажа.

- В юридическом отношении Подземельный убийце повредить не мог — поздно! — но в нравственном, профессиональном, семейном просто уничтожил бы! Ольга не из тех, кто прощает. Но не стоит бездоказательно говорить о шантаже, может быть, Ивана Ильича потрясла исповедь «без вины виноватого».

- А если у медика было более веское доказательство?

- Было.

- Евгений Алексеевич у него лечился!

- Теперь-то Ольга убеждена, что в девяностом муж страдал не сердцем: три месяца он не прикасался к жене и вдруг «расхотел» иметь дочь (их обоюдное желание, о котором с солдатской прямотой доложил на юбилее тесть). Однако вряд ли убийца — опытнейший адвокат с самыми обширными связями — рискнул бы, как доверчивый дурак Игорь, обратиться к соседу.

- Несчастная Тоня.

- Помирятся. Они любят друг друга.

- Ты оправдываешь…

- Кто я такой! — перебил философ.

— Никто от падения не застрахован, особенно в юности. Тебе ли про меня не знать?

- Юность давно прошла.

- Маргарита отомстила всем! Да, его слабинка, трусость — более весомый грех, чем сиюминутный сексуальный порыв. Надо понимать, что человек, идущий к Богу, тем более подвергается воздействию сил противоположных. Но нарыв наконец вскрылся. Отец Платон — духовник с удивительной интуицией. От «дурной мистики» предостерег он меня: череп и кости — мирской знак смертельной опасности.

- И ты сразу понял.

- Куда там! Только теперь я пытаюсь расшифровать каждый намек медика: «Там что-то лежало. Потом. Сначала не лежало, а потом в крови.» И тут же: «Знаешь, какой любимый спорт у американчиков?» Евгений Алексеевич, под давлением беснующегося сына, забрал бейсболку. Я прошел к себе — мертвая! — вернулся в шоке. Медик, более привычный к смерти, так сказать, рванул на место преступления. Спустя секунды — дядя. В протоколе отмечено: под качалкой лежала спортивная шапочка со следами крови. Больше ему было некуда деть ее, он боялся обыска.

- И Иван Ильич не отреагировал тогда же!

- Уехал в Ялту. Но главное — всех сбил с толку такой правдоподобный самооговор Павла. Всех — кроме отца. И Ипполита. Этого врага-мальчика я недолюбливал и почти не принимал в расчет. Игра в шахматы. По свидетельству родителей, сын ушел раньше. Поль великий конспиратор, он выследил отца, потом меня, и выручил нас обоих.

- Каким же образом он выручил его?

- Подземельный выскочил на площадку, закричал, упал. Убийца что-то говорил ему, но, услышав в подъезде мои шаги, скрылся в своей квартире. Из прихожей мне были видны площадка и начало лестницы, но не дверь слева. И пока я объяснялся по телефону с милиционером, Поль, понимая происходящее — он услышал шорох за дверью, — проник туда и запер галерейку на шпингалеты.

- Боже мой! Павел застал дядю в Копьевском на пожарной лестнице?

- Они тогда же объяснились бы, и брат не стал бы покрывать второе преступление.

- Но он позвонил тебе!

- И говорил обиняком, весьма осторожно — значит, не был до конца уверен. «У меня орудие убийства, на нем кровь» — «Где?» — «На мертвой голове». — «Где?» — «На тротуаре в Копьевском переулке». Адвокат не гимнаст, в спешке, на нервах выронил, а брат подобрал — это очевидно. Разгадка была почти прозрачна, у меня на глазах, да смекалки не хватило вспомнить и сопоставить.

- Петр, не мучайся! Ты сказал: невозможно заподозрить родного человека, который вас обоих любил.

- Любил и убил. Полковник, склонный к историческим аналогиям, вспомнил императора Павла, убитого, по преданию, табакеркой. И внук здесь, у Патриарших, намекал на распятие из кретинского триллера, поддразнивал: «Вы какие предпочитаете?» Сатирический образ сатаны с тяжелым портсигаром червонного золота мельтешил у меня в глазах, но чертовщинка не вразумила.

Действительно издевка: не крест, а всего лишь портсигар. тоже золотой, тяжелый, со слегка закругленными краями, с мрачновато-иронической гравировкой («минздрав предупреждает») — череп и кости.

- Да, Евгений Алексеевич был могучий мужчина, у вас порода вообще крепкая.

- Гвардейская. Понимаешь, мы слишком привыкли к этому предмету у него в руках, чтобы помнить подробности.

- Значит, в Копьевском они друг друга не видели.

- Брат — наверняка, иначе столкновение произошло бы тогда же. А дядя. представляю, как обмер он, прижавшись к ржавой лестнице или притаившись на галерейке, когда прохожий в коричневом костюме с «искрой» подобрал под тусклым фонарем на тротуаре орудие убийства. Недавнему зеку — нечаянная радость, золотой подарок судьбы. Брат сунул находку в карман пиджака и удалился, должно быть, пошел ко мне. «Я еще приду». Но от кого-то — в тоннеле, во дворе уже толпился народ — узнал о гибели Подземельного. Естественно, скрылся. А когда обнаружил следы крови на своем носовом платке, на «мертвой голове» и вспомнил портсигар, то связался со мной — «Если хочешь узнать про убийство, будь дома в полночь» — и с дядей.

- Приглашать убийцу на рандеву — идиотское, извини, рыцарство.

- Думаю, перестраховка. Павел слишком помнил о жутком «недоразумении», случившимся с ним самим, чтобы по одной сомнительной улике — вот у твоего бывшего тоже «крутой» портсигарчик! — сдать на муки «правосудия» близкого. Брату нужна была полная ясность.

- И он ее получил, — заметила Лана с горечью, — ударом по черепу. — Ласково провела рукой по волосам «сыщика». — Голова болит?

- Я уже не знаю, что у меня болит, что нет. душа болит.

- Он позвонил мне в фирму: «Только что я убил твоего любовника!» Я испугалась: с ума сошел!

- А что? И сошел в какой-то степени. может, еще тогда, как вы расстались. Может, его безумные причуды — всемирная академия на основе борделя — подвиги (пародия подвигов) Дон Кихота во имя Прекрасной Дамы.

Лана обронила, прищурившись:

- По нашей жизни легко обезуметь.

- Признайся, тебе его жаль, ты — любовь его жизни.

- Давай закончим с Павлом. Через девять лет он вернулся к своим близким.

Петр перебил:

- Невеста-шлюха, ребенок- дьяволенок, добряк-дедушка, свинья- друг, убийца-дядя и предатель-брат. разве не достойная свита шутовского сатаны!

- Не шутовского, — строго возразила Лана. — пролилась кровь трех человек. И как еще ты жив остался!

- И главное — зачем? — пробормотал философ. — Я потерял смысл.

- Ну, перестань, тоска пройдет.

- Я — книжный червь, теоретик, и никак не могу объяснить.

- Адвокат же объяснил: состояние аффекта со стороны жертвы.

- Трех жертв. Трех!

- Тяжела, так сказать, первая кровь, а уж потом. хотел жить.

- Он приходил ко мне — образно выражаясь, ритуально, в полночь. Ему помешали: сначала Игорек, потом стриптизерка. Случайно, конечно.

- Петр, должен быть смысл. Он приходил тебя убить?

- По логике вещей — да. Дядя жутко испугался, увидев меня с распятием в руках (ну, прямо религиозный изувер — его «судия»!). И все прятал портсигар: папиросы кончились. перехожу на сигареты. Смерть — за ним, «кровь вопиет», говоря грозным древним глаголом! И тайна вот-вот вскроется, она во — мне.

- Да, да! Вот это самое загадочное и страшное. Не от любви к порнодевочке мальчик трепетал, одержимый тайной. К нему пускают мать, только ее он может выносить. И иногда будто пробуждается, лепечет бессвязно, как маленький, с трудом: тогда в кабинете Поль прокусил язык, лицо и руки были залиты кровью. Ольга пересказывает обрывки бреда, мы втроем анализируем.

- Напрасно вы с дедушкой фиксируете ее состояние на пережитом ужасе.

- Ольга в этом нуждается, она верит, что восстановленная истина сможет привести к выздоровлению сына.

- Почему он повторял в падучей: «Я убил ее»? Хотел защитить отца?

- Не знаю, что за демон вселился в этого ребенка, но «юный гений» всегда обо всем интуитивно догадывался. Он требовал все настойчивее: «Хочу мою бейсболку!» — дергая за нервы, но не разоблачая отца при матери, при всех до конца. А почувствовав, что каприз — нет, законное требование его! — выполнять не собираются, закатил припадок.

- Сымитировал падучую?

- Как по нотам: до сих пор не забыл ничего — до мельчайшего штриха воспроизводит перед матерью. Как незабвенный Смердяков, хотя восьмилетний мальчик о «Братьях Карамазовых» слыхом не слыхал (помнишь тот страшный мистический момент — Иван о Дмитрии: разве я сторож брату своему?). А позже, подслушав допросы, сумел уловить суть дела, простодушно («устами младенца» и т. д.) подставив Павла. Нет, он действительно наблюдал из окна, как брат пробежал по двору, но гораздо раньше.

- А тебя? Ведь Поль донес следователю, что не видел, как ты входил в подъезд, когда раздался крик Подземельного.

- Я было заподозрил твоего мужа, и Варя не выдала, боясь мальчишку со мной — с убийцей! — столкнуть. Поль донес. Но он меня видел, он караулил отца во дворе.

- Это ужасно, конечно, но понятно: сын спасал отца.

- Спасал?.. Отец, сам в шоке, придерживает дергающееся в конвульсиях тело и слышит грозный шепот (рок ведет!): «Пойди и отбери мою бейсболку!» — «Она не отдаст!» (Адвокат уже уловил в Еве симптомчики фурии мести). — «А ты ее убей!»

- Не может быть!

- Не может, но было.

- Не может произойти убийство по приказу ребенка!

- Не знаю. Эта тайна — не наша, она запредельна. «Бес попутал», — говорил сам адвокат в жгучем недоумении. «Я приказал, — косноязычно лопочет Ипполит сейчас, — папа пошел и убил и принес бейсболку. И я сказал: «Мне она такая не нужна — шапочка была в крови, и папа вытирал об нее пальцы — отнеси обратно». Но когда я увидел кровь, я выздоровел, ко мне больше не приходила «черная собака»».

- Господи! — ужаснулась Лана. — Как они жили после этого девять лет вместе?

- Как ужаснувшиеся раз и навсегда сообщники преступления. молча. Мальчик угадал (или сочинил) историю знакомства Мастера (будто бы твоего мужа) и Маргариты-Евы и преподнес ее мне. А когда мы с Ипполитом вошли в темный кабинет и увидели в углу самоубийцу в петле, падучая вернулась.

- Что адвокат написал в записке?

- Судя по дате, он заготовил ее заранее, после убийства Подземельного, и носил при себе. На всякий случай, когда меня выслеживал. Я уже знал, кто идет за мной к «своим», слышал его восходящие шаги на лестнице, легкий лязг замка в прихожей. И сказал громко: «Я все знаю». — «Романыч, чего это ты знаешь?» — «То же, что и ты. Только я понял сегодня, а ты знал всегда.» На столе в кабинете лежала записка в витиеватом «адвокатском» стиле: «Если чаша гнева переполнится, убийца умрет сам. Никто ни в чем не виноват, кроме меня. 10 июля 1999 года». На записке — портсигар червонного золота с гравировкой «мертвая голова».

35

Лана (деловая женщина, переводчица) ушла на какой-то официальный прием, пообещав вернуться к ночи. «Ровно в полночь буду ждать». Оба разом усмехнулись понимающе, они действительно вполне подходили друг к другу.

Он остался сидеть на скамейке, где недавно двоюродный брат его в претенциозной манере французского маркиза обрывал лепестки розы и бросал в мутные воды. «Если ты такой умный, то молчи! Оставь все как есть». — «Нельзя. Будет новая смерть». А смерть уже стояла в углу лабиринта, сквозь своды которого продрался философ, живой, но «метафизически» (и физически) израненный.

Наконец он поднялся и побрел к себе в липкой духоте надвигающейся тьмы, которая не принесет утоления.

На углу, там, где улица расползалась на два рукава — Копьевский и Словесный — услышал голос:

- Петр Романович!

Подошел к сверкающему «Мерседесу».

- Разве ты не уехала?

- Я в раздумье.

- Тебе есть о чем подумать. Бешеные деньги, наверное, затягивают.

- Вот я и хотела посоветоваться.

- Найди себе крутого сутенера, — перебил он с высокомерной усмешкой, но она словно не слышала и продолжала очень серьезно:

- Спасибо, Петр Романович.

- За совет?

- За любовь.

- Я тебя не люблю.

- Я знаю. За те два дня, когда вам казалось.

Он опять перебил:

- Я был одержим «нетерпением похоти». Чтоб застраховаться от такой любви, святые отцы советовали смотреть на женщину, как на разлагающийся труп, от которого смрад. Вот так дядя мой, должно быть, взглянул.

Варя вздрогнула.

- Вы на меня так смотрите?

Петр опомнился. «Христианский смысл любви». Камень, черт бы меня побрал!»

- Прости! Я не способен так любить. как мой брат, ну, не дано. — Не описывать же, в самом деле, женщине свою брезгливость вплоть до отвращения к ней! «Что никогда в церковной тишине не пропоют над нами Алилуйя». Но она уловила:

- Я вам противна, правда?

- Я себе противен. Не бери в голову, поезжай к своему морю и все позабудь, девочка.

- Я так и сделаю.

Загудел мотор, Петр отпрянул от окошечка, успев заметить слезы. Автомобиль с натугой разворачивался в тесном каменном мешке. Он вдруг понял про «море», но не успеть! Это уже было, было, и тогда он успел. как на крыльях ворвался в проходной двор, туда, в Словесный, к краснокирпичной стене с черным пятном от взрыва. Давным-давно, в юности, вот так он встал на пути брата, загородив собою смертный провал. «О соле мио! — твердил Петр сквозь слезы. — Солнце мое!» — глядя на приближающуюся с бешеной скоростью «синюю птицу», и в это мгновенье философу было все равно, успеет ли Варя затормозить...


Примечания

1

Маргарита — с греч. жемчужина

(обратно)

2

Сифилис (лат.)

(обратно)

3

Петр с лат. камень

(обратно)

4

Моя вина (лат.)

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • 23
  • 24
  • 25
  • 26
  • 27
  • 28
  • 29
  • 30
  • 31
  • 32
  • 33
  • 34
  • 35
  • *** Примечания ***