Город отравленных душ [Евгений Фролович Рожков] (fb2) читать онлайн

Евгений Рожков ГОРОД ОТРАВЛЕННЫХ ДУШ

1. Загадка первая

Погода в это августовское воскресенье выдалась тихая, было необыкновенно жарко для Севера. Именно в этот день почему-то пахло пылью — это впоследствии многие отмечали — пылью древности. Возможно, этот запах занесен из Азии — прародины народов, заселяющих Чукотский полуостров. Той глубинной Азии, где и теперь тащатся по древним дорогам, взметывая пыль, арбы с вечным грузом человеческих страстей.

Распродажа загадочных плодов началась под вечер, когда солнце слегка потускнело — высветилось скупым, северным теплом — в часы, когда выспавшиеся за день, самодовольные, сытые мужчины, с коротко стриженными затылками, распираемые энергией и силой, заботливо держа под локоть подруг, выходят на оздоровительный променад. Продавал плоды неизвестный в городе человек, чрезвычайно обходительный, вежливый — вежливость незнакомца отмечалась всеми. Судя по убедительным, клятвенным заверениям очевидцев, незнакомец продавал плоды одновременно в разных местах.

В описании внешности продавца так много противоречивого, как это всегда бывает в случаях, когда конкретно никто ни кого не видел, но каждый горячо и убедительно утверждал, что именно он, а не кто другой присутствовал при этом «поблизости».

Одни, фанаты факта (так они себя называли), уверяли, что это был мужчина с восточной внешностью, с посеревшим от пыли лицом, с глазами мудрого дервиша, с длинными вьющимися чёрными волосами, с женственными губами, в стеганом ватном халате, а может фуфайке. Другие, не меньшие ревнители правды, заверяли всех, что это была женщина, действительно, восточной наружности, с загорелым, напудренным лицом (отсюда ощущение запыленности ее лица), коротко стриженная, «как ворон черноволосая» — сравнение записанное со слов очевидца — в облезлых джинсах, как танцовщица узкобедрая, с застывшей, обаятельной улыбкой на губах.

И вот, что еще было удивительно: нашлись такие, кто клятвенно заверял, будто плодов не покупали, хотя знали, что их кто-то где-то продавал, не ели их, но вкус помнят. Другие вообще несли несусветное, якобы за плоды они платили, — «вот те крест, вытаскивал из кармана хрустящие купюры» — но домой возвращались с тем числом рублей, что и до прогулки, а купленные плоды дома испарялись.

Не менее противоречивы слухи (прямо азиатчина какая-то) в описании загадочных плодов.

Одни доказывали, что плод похож на крупный помидор, по вкусу напоминает апельсин в смеси с инжиром, но пахнет пропыленным мандарином (возможно, рос у дороги), имеет семена арбуза, а размножается черенками — «это так и должно быть, потому что это мы сами утверждаем» — по весу необычно легкий, точно он из папье-маше, а когда его едят, издает хруст молодого первородного огурца, столь надежно оккупировавшего весь мир за многие столетия, споро наступая из влажных земель Индии.

Другие утверждали, что у плода типичный вкус теплого южного винограда, семена не арбузные, а дынные, причем и запах дынный, с примесью запаха глины — азиатских многовековых дорог и времен, но плод (что уж тут скажешь!) действительно, необычного, редкого на Севере пурпурного цвета. Кожица нежная, ранимая, а сам плод просвечивается, так что видны семена и ядро, некая вселенская сингулярность, законсервированной всеобщей жизни. Кое-кто бился об заклад, что плод вовсе без кожуры, а потому в темноте светится, напоминая игрушечный бумажный фонарик.

Так и не удалось выяснить, кто же продавал плоды, покупали их люди или брали даром, кто откушал этот загадочный фрукт. Всё перепуталось. Возможно, многие не ели плод, а просто «запомнили» его вкус по рассказам других, как запоминают жизнь из книг и сказаний, затем выдавая ее за свою.

Город Анадырь, где происходили все эти таинственные события, отмечен на картах всего мира (возможно и других миров), крохотным чёрным кружочком с красной точкой — эмбрион пучка света — посредине. Так изображают все малые административные центры в наше административное время.

Чёрный кружочек с красной точкой, по меткому выражению любителя «зеленого змия» напоминает красноглазую (возможно с похмелья) муху в профиль, примостившуюся на крохотном клочке суши. Если продолжать этот «насекомый» изобразительный ряд, то само острие коричневой суши на карте — Чукотский полуостров — это тело мухи, а единственная нога — это Камчатка, то тогда точка, изображающая г о р о д, будет напоминать не глаз, а то отверстие, которое находится между ног, из которого насекомые выбрасывают дерьмо.

Облик всего сущего создается не только внешним видом, но и внутренней сутью. Иногда облик предмета лучше всего распознать именно через внутреннюю суть.

В Анадырь не ведут привычные в наши дни широкие автострады, такие, как в Бельгии или Швейцарии, сюда не дотянулись железные дороги — вечный конкурент морскому и авиационному транспорту. В город можно попасть только двумя путями — это по воде и воздуху. Поскольку море, окружающее сушу, на которой расположен город, сковано льдом восемь месяцев, то воздух становится единственной возможностью достичь этих берегов людям и птицам.

Главная достопримечательность города — его сиятельство чиновник. Тут так много разного рода гор-, рай-, окр- контор, что город можно было бы считать одной большой конторой.

Ещё город славен свадьбами и разводами. Ежегодно в местных ресторанах и кафе шумно и пышно отмечается двести свадеб. Опять же ежегодно в ЗАГСе, опять же шумно, с обильным застольем, расторгается четыреста браков.

Таким образом, славный град Анадырь стал кузницей разводов. До сих пор причина столь необычного явления не разгадана. Острословы называют город полюсом разводов. В самом деле, есть же полюс холода, магнитный полюс. Почему бы не быть, и полюсу разводов?

Все нормальные города на земле родились в далекой древности на перекрестке торговых путей. Анадырь — на перекрестке военных дорог, которых тут не было. Потому-то он вначале и назывался не поселением, а постом.

Рождённый вместо пеленок в солдатских портянках, в серой шинели не гоголевской, а казацкой, город отличается суровостью нравов.

Здесь по-солдатски размашисто пьют мужчины, размашисто по-солдатски изменяют им женщины.

На протяжении многих лет этот город был чисто мужским, когда появление в нём женщины воспринималось событийно. На нее смотрели, как на райскую, редкую птаху, случайно залетевшую в мир холода и пург. Теперь тут живет много молодых женщин, и былая мужская черствость переросла в женскую вседозволенность, болезненную ранимость, которая изменила стиль жизни в городе, с той обреченной, айсберговой, подводной силой, которая тем значимее, чем незаметнее.

Город строился быстро, стремительно отвоевывая у тундры пространство.

Точно так же теперь стремительно перестраивается, перекрашивается, прощаясь с серостью, превращаясь в кокетливую чрезмерно раскрашенную девицу легкого поведения.

В былые годы город строили те, кому и предназначалось в нём жить. Строили они его торопливо и небрежно, точно жить тут собирались временно и недолго. Скорее, они не строили город, а лепили, где придется и как придется. Хотя в планах начальства город должен был вырасти в огромное бетонное чудище со стотысячным населением. Не вырос. Финансовая пуповина, через которую подпитывалось строительство города, была отрезана с падением большевизма в стране.

Город хирел, разрушался, но тут произошло чудо, на земли, где расположен город, пришел Богатый человек и всё разом изменилось. Богатого человека были амбиции. Он пожелал город сделать иным, и чтобы об этом заговорили во всём мире. Город стали перестраивать, только не те, кто тут собирался жить, а завезенные из далеких городов Малой Азии специалисты. Их пыльные лица, ломаный шершавый говор, похожий на клекот орлов, балахонная одежда, примелькались в городе. Их кровь незаметно, но уже вливается в иные женские сосуды. Кровь северянок, пра, пра родина которых является Азия, сливается с молодой кровью прибывших от туда строителей. Это и есть веление времени или случайное пришествие, которое сотворил Богатый человек? Кто может ответить на этот вопрос? Да и нужно ли на него отвечать?

2. Торжество без вдохновенья

В это же августовское воскресенье, когда еще солнце не зашло за горизонт, в помещении городского музея собрались и его сотрудники, и частично работники управленческого аппарата департамента культуры. Отмечалось два важных события — это отъезд в центральные районы страны старейшего сотрудника музея Зои Ивановны Водолеевой и открытие новой музейной экспозиции «Одежда коренных народов Севера». Поскольку выколачивание квартиры на материке для Зои Ивановны стоило больших усилий для всего управленческого аппарата, а создание новой экспозиции больших денег, то и решено было отметить застольем эти важные события.

Стол накрыли в небольшой комнатке, которую работники музея называли интимной. Тут и впрямь частенько закрывались парочки молодых сотрудников, для «беседы», тут… Впрочем, не стоит раскрывать тайны музейного двора. Широкий, мягкий диван, занимавший часть комнаты, мог рассказать о многом. Поскольку муж Зои Ивановны работал бригадиром на неводе, на столе преобладали рыбные блюда. Тут котлеты из нерки и кеты, икра в глубоких столовых тарелках (ешь вволю), маринованные грибы, даже брусника, компоты из голубики и морошки, холодец из свинины и оленины, другие блюда, была даже тушеная лосятина. Муж Зои Ивановны, к тому же, был и заядлым охотником.

Часть участников застолья сидели за столом на прочных стулья, другая, в основном, старшая часть — на диване. Их притягивало это роскошное ложе с большой, похожей на попу жирного медведя вмятиной посредине. Сколько голеньких, девичьих поп покрутилось в этой диванной долине, одному только дивану и известно. Но он всегда молчалив, а если и поскрипывает, то уж об этом ни кому не рассказывает. Во главе стола восседала сама начальница Управления культуры Тамара Ивановна Столбова. Возраст этой женщины приближался к пятидесяти и это решительным образом влияло на всю ее жизнь. Она пыталась ограничить себя во всём, но не могла, ибо привыкла жить так, как того требует душа и тело. Разум, и появившиеся в последнее время телесные болячки, говорили о том, что в жизни её всё уже позади, но душа, привыкшая к широте и необузданности, не желала смириться с этим. Это внутреннее противоречие и было основой, которая изменяла ее характер, подчас влияла на поступки. За долгие годы работы в качестве начальника управления, Тамара Ивановна привыкла и к хорошей зарплате, к уважению подчиненных, и тем льготам, которые давала сама должность, кто бы ее не занимал. Всего два года назад, при прежнем губернаторе Александре Викторовиче Наярове, она чувствовала себя прочно и комфортно в роли начальника. Тратила государственные деньги не оглядываясь, не боясь за последствия. Так тратили средства все управленцы, тратил их и сам глава округа. Это было время неприкрытого воровства на всех уровнях государственной власти. С приходом к власти Богатого человека, многое изменилось. Нет, деньги так же тратили безалаберно, широко, пожалуй, еще в больших размерах, но тратили другие. Её более всего возмущало то, что она попала в лагерь второразрядных людей. Первыми считались те, что прибыли сюда «поднимать» из руин Чукотку. Участники застолья наполнили фужеры вином, рюмки водкой, стаканы сиропом, тарелки закуской. Первый тост попросили произнести Тамару Ивановну. Она повела плечами, как бы выражая некоторое неудовольствие. Мол, вот именно ей, приходится всегда быть первой, всегда что-то начинать.

— Хочу выразиться в отношении нашей любимой Зои Ивановны Водолеевой. Какой это замечательный человек! Столько лет отдала работе в нашем музее. Какая труженица, какая мастерица! Всё тут шито и перешито ее руками. Когда не придешь в музей — она за работой. Как тут теперь без нее будем жить? И вот таких людей, мы, подчас, и не ценим. И зарплата у них низкая и наград нет. Но самое главное — это наше уважение и любовь к вам Зоя Ивановна. Давайте за это и выпьем.

Загомонили, стали друг с другом чокаться. И все тянулись к Зое Ивановне. Раскрасневшаяся, полноватая, с круглым, добрым лицом, она всем улыбалась, она всем была готова угождать, всем говорить приятное, лишь бы все были довольны ею.

В тридцать лет пришла она работать в музей и всё шила, шила, что-то штопала, чинила. Мать у нее чукчанка, отец украинец. В паспорте у Зои Ивановне написано, что она тоже чукчанка, у дочерей ее чукотская национальность. Хотя к ним добавлена русская кровь. Муж у Зои Ивановне сибиряк, еще до революции его предки прибыли покорять эти суровые просторы. И теперь они ехали в Сибирь, в Омск. Там училась их младшая дочь. В этом городе им выделили квартиру.

Девочки, сотрудницы музея, выпив, раскраснелись, защебетали. Накладывали в тарелки салаты, рыбу, котлеты. Многие из них весь день пробыли на работе, проголодались.

Зоя Ивановна всё просила и того попробовать и этого. Старалась, готовила, чтобы всем угодить.

Она любила девочек, со всеми была дружна, хотя знала, что между собой они не так уж дружны, как это может показаться. Соперничают.

Тут и перемены, которые произошли в музее, тут замешено и личное.

— Вот, девочки пробуйте лосятину. Мужу недавно привезли. Свежатина.

Девочки ели, хвалили поварское искусство Зои Ивановны.

Налили опять в фужеры, рюмки, стаканы. Выпили вновь за здоровье, отъезд в центральные районы страны Зои Ивановны. Опять хвалили ее, опять сожалели, что она уезжает.

Чем больше трудовой коллектив музея и управления культуры выпивал спиртного, тем развязнее и шумнее становился. Уже двое из молодых девушек стали выяснять отношения. Одна приревновала другую к художнику музея, симпатичному сорокалетнему мужчине, гитаристу, ловеласу и даже пародисту. Пародии он писал на местных поэтов, длинно, вычурно, но это нравилось особенно женщинам. Потому среди слабого пола художник слыл умным и оригинальным. Он находился в отпуске, где-то на юге и потому на банкете не присутствовал.

Особым чутьем, выработанным на многие годы работы на руководящей должности, Тамара Ивановна чувствовала, что коллектив и музея, и всего управления культуры медленно, выскальзывает из под ее влияния. Она догадывалась и о причине. Значит слух о том, что ее саму вытесняют из руководителей, каким-то образом дошел до всех подчиненных.

За столом находилось только двое мужчин. Грузный, с усталым взглядом фотограф Пётр Васильевич и начальник хозяйственного отдела управления Кирилл Давидович Базинский. Он был личным шофером Тамары Ивановны, а по совместительству любовником. Все это знали, все к этому относились с пониманием. Город небольшой и утаить ни от соседей, ни от сослуживцев ничего нельзя, тем более интимную жизнь. Мужчины молчали, но охотно пили. Поскольку Базинский был без машины, и считал вполне возможным в воскресный день, в завершение работы, целенаправленно раскрепоститься. И фотограф завершил работу — отснял экспозицию, посетителей и почему бы и ему не выпить.

Мужчины сидели в углу стола, перекидывались редкими репликами и следили ревниво за тем, чтобы у каждого была наполнена рюмка спиртным.

Между тем, со словами благодарности к Зое Ивановне обращались другие участники застолья, ей успели подарить большой, гравированный уэленскими мастерами, моржовый клык, картину «Город на рассвете», вручили Почётную грамоту, Памятный адрес, на котором расписались все управленцы и все музейщики.

Все на словах завидовали Зое Ивановне, что она едет в большой, хороший город, что и климат там хороший, и снабжение, а главное, что будет дочка рядом, под присмотром.

Самой Зое Ивановне не хотелось уезжать из города. Она тут родилась, прожила все свои годы, чего ей делать там, в другом далеком городе. В последние годы стал сильно побаливать муж. Врачи советовали сменить ему климат, пожить там, где больше солнца, тепла и овощей с фруктами.

Конечно, Сибирь не юг, но юг-то врачи и не рекомендовали. Жара может плохо сказаться на самочувствие мужа Зои Ивановны.

Вечеринка подходила к концу, многие уже собирались домой, когда в комнату, где шло застолье, вошел Борис Николаевич, муж Зои Ивановны…

Его, конечно, усадили за стол, предложили пригубить водочки или винца, но тот решительно отказался, пояснив:

— Желудок беречь надо.

Настаивать никто не стал, но за самого Бориса Николаевича выпили и вновь налили… И тут пришедший вытащил сумку и высыпал на стол невиданные до этого ни кем из присутствующих плоды. Они такими были привлекательными, ярко пурпурными, светящимися, что многие женские руки сразу потянулись к ним.

В миг плодов на столе не стало. Борис Николаевич только и пояснил, что его в морском порту друзья угостили. Они сказали, что эти плоды завезли откуда-то с юга.

3. Отпрыск

Игорь Честнухин кроме «Муму» ничего в жизни не прочитал. И это чтение в глубоком детстве ничего кроме отвращения у него не вызвало. Читать его заставил отец. Предварительно отхлестал ремнем, а рука у отца была твердая, шоферская. Читал двенадцатилетний Игорь плохо, путался, сбивался и отец нещадно за это хлестал его ремнем. Неделю читал «Муму» и неделю был от души бит. С тех пор мальчик возненавидел книги, отца и учительницу, которая нажаловалась родителям на его тупость и леность. С тех пор он более не держал в руках книг, с тех пор он не любил людей, которые читали книги. И, несмотря на всякие перипетии судьбы, он добился многого в жизни. Именно теперь настало время таких деловых, смелых, как он людей.

Карьеру свою Честнухин стал лепить во время службы в армии. Призвали его из Приморья на Чукотку. Служил в небольшой пограничной части. Вначале пристроился каптенармусом. Тихо, сытно, тепло. Ни тревог, ни занятий на плацу, ни беготни с автоматом по тундре. Остался на сверхсрочную службу. Получил звание старшины, занимался по хозяйственной части. Но вскоре заставу расформировали. Честнухина чуть не посадили, приторговывал амуницией, тушенкой, мылом и прочим барахлом, которое не додавал солдатам. Простили, не стали мараться, не стали пятно на заставу возводить. Пристроился в милиции. Вначале конвоировал осужденных до места отбывания наказания. На Чукотке до сих пор своей тюрьмы нет, вот и возят преступников самолетами в Магадан, или в Хабаровск. Конвоировать преступников, не очень-то пыльная работа, но платили мало, а содрать с зека нечего. Дорос до начальника КПЗ (камера предварительного заключения). Тут сразу новые возможности открылись. Сидящим в КПЗ, в основном это были подростки, учинившие драку или своровавшие что-то, жалостливые родители приносили передачки, разумеется, и задабривали его, начальника, мелкими подарками. Но Честнухину нужно было много денег. Цену человека он определял одним — количеством у него денег. Попытался заработать на горе других. Провернул несколько дел, — за хорошее вознаграждение, вывел из под следствия несколько человек. Потом опять не повезло. Приехал новый следователь и завел уже на Честнухина уголовное дело, связанное с дачей взятки. Пришлось перебираться из провинциального поселка в главный город Чукотки. Пошёл работать в органы. Дежурил. Работать, как следует, уже отвык. Опаздывал на дежурство, пару раз прозевал тревогу — обчистили склад. Не сложилось и тут с работой — турнули, как не справившегося со службой. И всё-таки ему опять повезло. И теперь-то он своего не упустит.

Честнухин вспоминал и думал о своих новых возможностях, ведя УАЗик по городским улицам. Солнце только зашло, небо на западе туго — пурпурное, безоблачное. Это предвещало теплую погоду. Уличные фонари еще не зажглись. Проложенная турецкими строителями по центральной улице бетонка, была идеально ровной. Машина будто летела, сама стремилась набрать всё большую и большую скорость. Он притормаживал, не потому, что боялся кого-то сбить, просто жива в памяти недавняя авария. Месяц назад, за городом, он не справился с машиной и перевернулся. УАЗик — всмятку, сам Честнухин отделался легкими ушибами. Машину списали, даже никакого дела не завели. До этого, зимой, он спалил «Газель». Разогревал двигатель и не досмотрел. Бывает. «Газель» тоже списали. Начальник Бугров его прикрывал надежно. Впрочем, и он, Честнухин, прикрывал начальника. Тот практически находился в постоянном запое, редко выходил на работу, любил время проводить с девушками, к тому же не брезговал залезать в государственный карман.

С главной улицы Честнухин свернул по направлению к микрорайону энергетиков. Ещё сбавил скорость машины, набрал по мобильнику номер. Ответил веселый женский голос. Честнухин сразу понял, что отвечающая крепко выпивши.

— Я на подъезде! Вурдакову не звонила? — в тоне начальственность, крепость.

— Звонила, сказали, что он на катере куда-то уплыл.

— Ладно, подъеду обговорим.

Честнухин отключил телефон. Ещё раз свернул, проехал по проулку и остановился у подъезда пятиэтажки, броско выкрашенной в оранжевый, тёмно-голубой и белый цвета.

Стал подниматься на четвертый этаж. У Честнухина были короткие, тонкие ноги, слегка кривоватые — переболел в детстве рахитом. Чуть выпирал живот, лицо круглое, глуповатое, а глаза маленькие, быстро бегающие.

Он выглядел значительно старше своих лет. И это его самого удивляло. Вроде ничем не болел, питался отменно, правда, одно время выпивал крепко, но кто нынче не пьет. Он не хотел стареть, он желал всегда быть в центре внимания женского пола.

На звонок металлическая дверь быстро открылась. Ирина была в цветастом длинном халате, с распущенными темными волосами. Карие глаза ее хмельно и весело поблескивали.

— Я к тебе еще и по делу, — с порога заявил Честнухин. — Это дело, нужное для тебя и для меня. Предстоит дельце провернуть.

Они прошли в залу. Двухкомнатная квартира богато обставлена современной мебелью, и просто шикарно отремонтирована. Теперь это называют евроремонтом.

Честнухин развалился в мягком, большом кресле, закинул ногу на ногу, достал из кармана сигареты, задымил. Ему нравилась собственная расслабленность, уют и чистота в квартире.

Ирина принесла с кухни водку в графине, на тарелке лимон, сыр и ветчину.

Честнухин оживился. Ему захотелось выпить.

— Так какое предложенье, — сделав небольшой глоток водки, спросила Ирина.

— Погоди, не торопись.

Он проглотил водку, закусил лимоном. Лимон был странным на вкус и цвет. И запах от него исходил вовсе не лимонный.

— Надо рыбу толкануть Вурдакову или еще кому-нибудь. Пять бочонков, это тысяч на сто деревянных. Глупо терять такие деньги. Я ж просил тебя влезь в доверье к этому торгашу.

— Пыталась. Полный облом. Он другой схвачен.

— Ну, разве я когда-нибудь тебе плохое советовал. Пригрела турка на три месяца, евроремонт, мебель в квартире. Я ж его отыскал, я его тебе присоветовал. Могла бы и побольше с него потянуть, поторопилась с расставанием.

— Он мне надоел, как проказа.

— От больших денег не болеют.

Он еще выпил несколько рюмок. Она испугалась, что он напьется и останется у нее на ночь. Он не чистоплотен телесно, от него всегда дурно пахло.

— Ты на машине, не переборщишь?

— Не бойся, бывшего мента, настоящие менты не берут — солидарность.

Он чувствовал себя раскрепощенно, похохатывал, потягивал сигарету, думал о большом, что непременно должно придти в его жизнь.

— А вдруг начальник вызовет? — не унималась Ирина.

— Он уже в отрубе. Этот слюнтяй ноги мне должен целовать. Его бы окружение давно схавало. Но я их во время разогнал. Премии ему накрутил. Он же тупица. Они у меня на этом вонючем радио и вонючем телевидении все по струнке ходят. Я их всех в кулаке держу. Они, все суки, друг за дружкой следят и мне докладывают. Я для них самое настоящее КПЗ сделал. Дерьмо это журналистское только болтать и может. Они пашут, а мы деньги хорошие получаем, водочку пьем и девок облагораживаем. В наше время рабы должны быть.

Он самодовольно рассмеялся. Он сам себе казался мудрым, истинным хозяином жизни и положения.

— Ага, а теперь о нашем дельце. Хватит тебе в этом музее пыль глотать. Копейки получаешь. Мне нужен свой человек в отделе контроля. Будешь хорошую зарплату иметь.

— А что делать? — заинтересованно переспросила Ирина.

— Да ничего. Я потом всё расскажу.

— Я в технике ни бум-бум. А тут, говоришь, контроль нужен.

— Да и хорошо, что ни бум-бум. Я везде дур расставил у власти. Радио возглавляет бывшая секретарша, девять классов образования, телевидением командует тоже вывшая потаскушка, у этой вообще семь классов за спиной. Я даже главным бухгалтером сделал бывшую кассиршу. Она дворником раньше работала. И ничего, рулюют. И меня как бога слушаются. Что ни скажу — всё делают. Чуть-чуть зарплату им увеличил — дуры счастливы, но теперь они же за всё и отвечать будут. Не положено ставить на руководящие посты безграмотных, но мне всё положено.

— А если проверка, — не унималась Ирина. Она с испугом смотрела на Честнухина и поражалась той бездне, которая открывалась в его внутреннем мире.

— Была проверка. Ну и что? Из Магадана прилетала дура. Сунул ей клык гравированный, трехлитровую банки икры — дело с концом, всё стало чисто. Все ревизоры продажные. Тут шанс не упустить. На контроле старая дура сидит. Честная, в Москве училась. Чуть что акт, нарушение вещания. Ну задолбала! Нет актов и нет срывов. Я ее всё равно сживу со света. Уже инфаркт схватила не долго протянет.

— Я боюсь, что не справлюсь. Теперь ваше радио и телевидение такую чушь несут, что вся Чукотка над этим смеется.

Он вдруг рванулся с места, кинулся на женщину, рывком повалил ее на диван, схватил цепко двумя руками за горло и придавил так, что та захрипела в отчаянии.

— Стерва! Перечить мне! Критиковать! Да я в КПЗ почки отбивал крутым парням, они потом всю жизнь ссали кровью! Да я хребтины ломал подследственным, что не слушались меня. Тебя, гниду, в порошок сотру!

Она стала задыхаться, у нее потемнело в глазах. Он во время отпустил ее горло. Сел на место, налил водки, выпил и, как ни в чём, весело сказал.

— Какой-то у тебя лимон странный. Пурпурного цвета, просвечивается и напоминает вкус арбуза. Где такой купила?

Она молчала, и со страхом смотрела на него.

— Ну че, дуреха, раскисла! Раздевайся, мне полностью раскрепоститься нужно.

Она не мигая смотрела на него. Он был ей отвратителен, противен, но она боялась его. Она покорно стала расстегивать свой цветастый, импортный, подаренный турком, халатик. А в мыслях крутилась только одно: «Чтобы ты подох, гад! Чтобы тебя раздавила машина! Будь ты навсегда проклят!»

4. Поиск благочестия

Когда за ним захлопнулась металлическая дверь, и уже назад он не мог возвратиться, Ирина кинулась в ванную. Вначале она стояла под душем, тщательно намыливалась, терла тело губкой, затем отмокала в наполненной водой ванне. Ирине хотелось содрать с себя кожу, чтобы не чувствовать омерзительные прикосновения Честнухина. Жизнь казалась раздавленной, кому-то проданной и кем-то преданной. И так душа затосковала по доброте, чистой жизни, что Ирина расплакалась. Но слёзы не помогали. Находиться в комнате, где была эта мразь, дышать воздухом, каким дышал он было противно, не в моготу.

Она глянула на стол, который был еще не убран, на ломтики светящегося, алого плода, принесенного из музея, с застолья, и ее осенило. Она может исповедоваться, может излить душу перед подругой, вернее знакомой, глубоко верующей. Они давно уже не виделись. Да это и не важно. Она поймет, поверит, подскажет.

Чудесным образом вспомнился телефон. Хотя нет, не вспомнился, просто привиделся. Вернее она его как бы знала. Второй час ночи. За окном темень, вдалеке ряды оранжевых огней — это центральная улица, единственная в городе, хорошо освещенная.

«Бог простит» — подумала Ирина и впервые в жизни перекрестилась. Набрала номер, ответ последовал довольно быстро.

— Да, я слушаю, — в трубке мягкий сонный женский голос.

— Это Лариса?

— Да! А это кто?

— Ирина. Помнишь, мы с тобой вместе в музыкальную школу ходили?

— Ну конечно, Иришечка! Помню.

— Мне нужно тебя срочно увидеть! Я не могу, душа….

Ирина вновь разрыдалась.

— Да что с тобой, успокойся! Господи помилуй! Могу я к тебе придти, можешь ты ко мне. Я недалеко от тебя живу, рядом с магазином хозтоваров.

— Спасибо, я приду и прости, — успокаиваясь, ответила Ирина. Что-то тяжелое, горькое медленно стало сползать с души. Но оставалась тревога, Господи помилуй.

Окна дома, стоящего вдоль улицы. Редкие окна ярко светились, значит там не спали, может быть страдали, решали свои проблемы.

Вот и магазин хозяйственных товаров. Ирина прошла арку, свернула направо. Вход в дом, рядом с входом в подсобку магазина.

На Ларисе серенький, скромный байковый халат. На голове темная косынка. Смотрит доверчиво, дружелюбно. Лицо чистое, ни единой морщинки, светится изнутри покоем и любовью.

— А ты изменилась, — тихо сказала хозяйка, пропуская гостью. — Вроде как по-деловому, современно выглядишь.

— У меня так тяжело на душе, я так устала от этой проклятой жизни, хоть в петлю, — слезливо проговорила Ирина.

— Да что ты, Господь с тобой!

Лариса, обняла Ирину и провела в комнату. Здесь всё скромно. Диван убран уже, под покрывалом видна белая подушка. Круглый стол посреди комнаты, в углу иконы, горящая лампада, а на тумбочке библия и молитвенник. Ещё полка с книгами. Да на стене ковер, Вот и всё убранство комнаты. Сели за стол.

— Может чаю? — спросила ласково Лариса.

— Нет, спасибо.

Ирине стало как-то легко и просто. Она не знала с чего начать. Расхотелось рассказывать о прожитом, точно оно было ворованное, краденное у самой себя. И неожиданно сказала.

— Я бы, как и ты хотела бы верить в Бога.

— Так и верь. Прими Бога в сердце, отзовись на его любовь всей душой. Молись и веруй.

— Это не так просто. Я была в нашей церкви. Стыдилась креститься и всё пялилась на мужчин.

— Мне в раннем детстве Божья мать привиделась. Взяла она меня за руку и говорит: «Молись за родителей своих и не осуждай их. Они творят то, чего сами не знают». Ты ж знаешь маму и папу. Царство им небесное! Пусть земля им будет пухом. Пили, дебоширили, сколько горя у меня было! Ночами плакала! Потом стала молиться. Украдкой. Молюсь и молюсь! Откуда ко мне молитвы приходили — не знаю. Всё от Бога. Ты ж помнишь, что мня в школе монашкой прозвали. Рано пошла работать. Потом родители померли. Прости их Господи! Так вот и работаю лаборанткой. Работа дает скромные средства для поддержания тела, а душа и дух поддерживаются молитвами, церковью.

— У меня всё изменилось после того, как исчез муж. Слышала, наверное, он предпринимателем был. Вышел на лестничную площадку покурить и исчез. Седьмой год милиция ищет и ничего. Тут, после этого, со мной всё самое плохое и происходило. Теперь очень злой человек прицепился, в самую грязь меня всё время толкает. Сегодня какое-то, прямо озарение, не могу так больше и всё.

— От Бога это. Он увидел в тебе человека, не погибшего душой. А к злу тебя толкает сатана в облике человека. Жизнь ведь от Бога дана так и прожить ее нужно в служении Богу. Вот давай с тобой сегодня и помолимся. Рассвет начинается. Встретим новый день молитвой, любовью к Богу.

Они поднялись из-за стола. Лариса подала Ирине косынку, чтобы та повязала голову. Встали на колени на коврик, перед иконами, Лариса спокойно произнесла:

— Господи, прости нас грешных!

Ирина с дрожью в голосе произнесла это же за ней.

Узкой полоской заалело напряженно и сильно небо на Востоке. Медленно и неукротимо разрасталась утренняя зарница. Начинался новый световой день. Именно в эту сторону, стоя на коленях, часто крестясь, со слезами на глазах, молились две молодые женщины.

5. Загадка вторая

Я понял, что вижу окружающий мир необычно, объемно, как бы с высоты, сквозь стены зданий, корпуса самолетов и машин пред своей гибелью, точнее исчезновением из этого земного мира. В тот день, семь лет назад, ранним вечером, я вдруг увидел через стену, как жена Ирина в соседней комнате укладывает дочь спать. Та капризничает, хнычет, не желая столь рано ложиться в постель. Мать настаивала, потому что дочь слегка была простывшей, подкашливала и ей нужно было, после выпитого чая с малиной, согреться.

Потом я увидел сквозь стену идущие по улице машины, шоферов сидящих за рулем. Это вовсе не походил на то, как видишь мир в ночной прибор — бледные снующие тела по земле, и не на рентгеновский снимок, с человеческими внутренностями и костями скелета. Я видел всё объемным, во плоти, в цвете, но как бы сквозь паутину или прозрачную пленку. Угадывались и лица, и различалась одежда. Для меня почему-то это было как бы давно ожидаемым, неизбежным. В самом деле, я часто видел во сне подобное, и когда увидел всё в реальном мире, то уже был долгими снами подготовлен всё принять, как должное и неизбежное. Вот еще, видимо, так надо. Кому надо? Это ведь тоже вопрос из разряда риторических. И на него можно ответить словами Маяковского.

В тот вечер, я сказал жене Ирине, что выйду на лестничную площадку и покурю. Та удивилась, я всегда курил на кухне, я пояснил, что дочка кашляет и дым, запах табака будут раздражать ее. Мне не терпелось выйти на улицу, чтобы проверить вновь приобретенное видение мира. Вдруг мне всё это померещилось! Но в душе я был убежден, что не померещилось, что это не фантазия, и я вовсе не шизанулся. Таким видением обладает каждый землянин, но временно утратил его. Ведь должны же мы жить по триста лет, а проживаем едва восемьдесят, и гордимся этим.

Я не стал задерживаться на лестничной площадке, сразу поспешил на улицу. Соседи правильно говорили следователям, когда разбиралось дело о моём исчезновении, что не слышали ни какой борьбы на площадке. Теперь уже не помню, видел ли я то, что происходило в квартирах, когда сбегал по лестнице вниз. Наверное, нет, ибо не концентрировал свое внимание на этом. Впрочем, это, в данный момент, не имеет ни какого значения.

На улице было довольно прохладно, ночи в августе прохладные. Но я не чувствовал холода, хотя был в одной рубашке и джинсах. Прошёл проулок, вышел к перекрестку. Тут, по моему мнению, можно было видеть и проходящие мимо машины и дома чрез улицу. Я сосредоточился и сразу увидел весь дом напротив. В ванной купалась женщина, в другой квартире сидела компания на кухне, в третьей — ссорились супруги. Голосов их не слышал, но если бы подошел ближе, то мог бы различить говорящих в каждой квартире. Сцены быта меня вовсе не привлекали. Каждый из нас проходит сквозь сладкое и горькое бытия.

Я стал смотреть вдоль улицы и в обозримом пространстве, сквозь стены домов мне видна была жизнь их обитателей. Да, да стены исчезли, остались лишь перегородки. Развесёлый жизненный спектакль!

Мне впервые подумалось, что это вовсе не случайно представилась возможность знать всё о людях. Видеть, как они живут, отчего страдают, чему поклоняются, чем болеют. Я могу быть свидетелем трагического, уродливого, зверского, развратного действа людей, которые и не предполагают, что их кто-то видит сквозь стены. Хотя они должны знать, что каждый их поступок светлый или черный, происходит на виду у всего мира, вернее вселенной. За всё мы в ответе, как гласит христианская истина. И это абсолютно верно, ибо это заложено в самом главном законе жизни — не навреди.

Узнав свою силу, меня охватила печаль: знать все грехи людские так же опасно, как сразу заболеть всеми инфекционными болезнями. По сути, информация — это и есть инфекция, которая проникает в тое тело и начинает каким-то образом воздействовать на него. Нельзя и примитивно рассматривать это воздействие: положительная информация, значит, положительно воздействует, отрицательная — отрицательно. Это не так. При стечении обстоятельств положительная информация может принести непоправимый урон всей жизни человека. Великое множество случаев, когда люди умирали от радости. И наоборот — отрицательное может мобилизовать организм на борьбу с неодолимым ранее препятствием, даже смертельной болезнью. Примеры тому — это самоизлечения от рака и спида. Когда сильные духом люди узнавали, что заболели раком или спидом, в них просыпалась такая жажда жить, что болезнь как бы сгорала в этой ненасытной жажде.

Так, семь лет назад, вот в такую же августовскую темную ночь, я шел по улице, этой самой улице, когда в спину меня ударила машина, сбила, переехала. В полуобморочном состоянии, я слышал, как двое склонившись говорили.

— Хана ему! И нам хана! Засодят!

— Не паникуй! Мне, как твоему начальнику, достанется больше. Давай в машину его. Ночь темная. Завезём и с обрыва в лиман. Потом решим, что делать. Не забыть бы кровь присыпать песком. Машины утром раскатают.

— А крови ни какой нет.

— Как нет? Куда она могла деться?

— Нет и всё!

— Чёрт с ней! Давай быстрей. Не ровён час, какая-нибудь машина появится.

Они так и сделали. Был отлив и воды лимана мое тело унесли далеко в открытое море.

Свою машину они поставили в гараж, опломбировали дверь и разошлись по домам.

Следователи даже не рассматривали версию наезда автомобиля. Зациклились на одном — предпринимательской деятельности. Считали исчезновение мое — заказным убийством. В ту пору я был начинающим предпринимателем, не успелось! Многомесячные задержки с зарплатой, дороговизна, неопределенность, разруха. Город умирал, рассыпался на глазах. Растаскивалось оборудование с предприятий, строительный материалы со складов. Каждый тащил всё, что мог. Люди уезжали с Севера, чернел глазницами пустых домов окраинный Анадырь.

Я родился в этом городе, всю жизнь, кроме учебы в Хабаровском пединституте, прожил в нём.

Возвращение через семь лет.

Возвращение в детство и юность.

Я помнил Анадырь двухэтажным и деревянным, дружным, как одна большая семья.

Потом его улицы стали застраиваться бетонными пятиэтажками. Город, подобно змеи, выползал из деревянной кожи и вползал в бетонную. Именно тогда можно сказать, и строился нынешний Анадырь. То были самые счастливые для города и его жителей времена. Строили много, праздновали новоселья часто.

Мой отец был известным в городе бригадиром строителей и один из первых получил трехкомнатную, благоустроенную квартиру. О, как мы гордились тогда и отцом и новой квартирой!

Я помню влюбленные и счастливые глаза матери, которая ходила по квартире и не могла налюбоваться ее стенами, кухней, ванной, линолеумом на полу. Какой счастливой и дружной в ту пору была наша семья!

Я не согласен с мнением одного писателя, который утверждал, что потеряв рай детства, человек потом всю жизнь его ищет и не находит. Его и нельзя найти. Человек не детство свое ищет, а стремится вырваться из суеты обыденки, которая его, как трясина всегда засасывает. Вот и выходит, что большинство людей в этом мире жизнь разменяли на суету.

Противореча в чём-то себе, считаю, что ощущения детства памятны, к ним приятно возвращаться.

Я не был в этом городе семь лет. Не вечность, и всё-таки эта встреча перемешана и с воспоминаниями о детстве. Оно прошло на этих уже обновленных и перестроенных улицах города.

Моё появление в этом город вовсе не связано с теми событиями, что происходят в нём, с появлением этого загадочного плода, который продавался, а подчас неожиданно появлялся в руках у жителей. Помните, как в Содоме и Гоморре, городах, погрязших в воровстве и разврате, спасены были те, кто поверил в Христа. Загадочный алый плод, мне думается, вовсе не посланник Иисуса, а скорее нечто, подталкивающее людей к правде, к осознанию собственных поступков, собственной жизни.

Почему я вернулся в родной город через семь лет и именно в эти августовские дни, и для меня загадка. Разгадывать ее нет смысла и желания. Её нужно принимать, как данность.

6. Противостояние

Войдя в собственную квартиру, Честнухин неожиданно почувствовал желание пасть перед спящей женой на колени и рассказать ей обо всём. О том, что он постоянно изменяет ей, что вор, что ненавидит ее, считает служанкой и дурой, что мечтает связать судьбу с богатой женщиной, какие теперь появились в городе. Он мог бы ей сказать в порыве раскаяния, что он отпетый мерзавец, убийца и насильник. На его совести все, самые тяжкие грехи, какие только могут быть у человека. Тяга к признанию была такая сильная, что подступала к горлу, будто блевотина. И тут его осенило. Это ж плод проклятый воздействует. Он еще тогда, закусывая, обратил внимание, что на тарелке вовсе не лимон, а нечто другое.

— Сволочь, Ирина! — по-змеиному прошипел он. — Растерзаю сучку, пепел по ветру пущу. Кишки намотаю на руку и в лиман выброшу.

Он уже бросал тело в лиман, и никто про это теперь не знает. Опыт есть.

Честнухин вошел в туалет, склонился над унитазом, засунул в рот два пальца.

Хрипел, кашлял, выблевывая всё из себя. Ни каких комочков плода он не увидел, колбаса, сыр и водка.

Умылся в ванной, полегчало. Злость наворачивалась волной, перехлестывала через край.

«Кому посмела! Мне, который обогатил ее. Растопчу шлюху!»

На кухне налил из заварника холодного чая. Чёрный, густой, терпкий. Сделал несколько глотков. Во рту запершило. Подумалось, что давно не чифирил. А в бытность конвоира чифирить с заключенными приходилось часто.

Спать не хотелось. Заставленная коробками квартира, напоминала склад. По сути, это и был склад. Он натаскал сюда из кабинетов телерадиокомпании с десяток компьютеров, электронных машинок, другое оборудование, кабеля запчасти. Компьютеры теперь продавались плохо. Насытились горожане дешевкой, желают покупать дорогие компьютеры.

Жена крепко спала в большой комнате, как всегда приняв дозу снотворногок компьютеров, электронных машинок, другое оборудование, кабеля запчасти. Компьютеры теперь продавались плохо. Насытились горожане дешевкой, желают покупать дорогие компьютеры. Жена крепко спала в большой комнате, как всегда приняв дозу снотворного глядела на все пятьдесят. Честнухин стыдился своей жены, ее болезней и стремительного старения. Впрочем, и она его ненавидела, и это Честнухин знал. Он давно бы избавился от нее, но боялся тестя, следователя местной городской прокуратуры. Тот за дочку мог на всё пойти.

Осмотрел и просчитал коробки в большой комнате, вошел в маленькую, включил свет. Вроде и тут всё в порядке. Диван в углу, на котором он спал и коробки, коробки.

Нет, что-то определенно с ним происходило. Спать не хотелось, более того хотелось еще выпить. Мучила жажда! Пьют ли водку в жару вСахаре? Если ее пить одну, пусть даже холодную, без воды, что будет? «Дурацкие у тебя вопросы, Честнухин», — сказал он сам себе мысленно.

Раздался звонок по мобильнику.

— Ну, кому я еще нужен? — ответил он в трубку.

— Игоря, надо срочно встречаться. Это говорит Кармаль. Иди давай сюда.

Я ночном клубе «Баклане». Разговор надо серьезный вести.

— Да о чём вести? Два ночи.

— Пусть два ночи. Нужен, и всё. Ты не огрызайся Чеснуха. Я могу быть ох сердитым, хоть и турок. — в голосе угрожающие нотки.

— Ладно, жди, — лениво ответил Честнухин.

Ничего не попишешь, нужно встретиться. От этого прораба, работающего в турецкой фирме «Ямата Ятырым» зависело многое. Он продавал по дешевке строительные материалы, краску и многое другое.

Накинул на плечи куртку, закрыл на два замка металлическую, наружную дверь. Осторожно спустился по лестничной клетке, держа в кармане в руке газовый баллончик. Нужно добираться до «Баклана» на машине, которая стояла у подъезда дома. Он давно боялся ходит по городу в одиночку. Могли проломить голову. У него врагов тут много. «Вонючий город и вонючие его жители!»

УАЗ завелся быстро. Несколько поворотов по пустынны улицам города и остановка у «Баклана». Этот ночной клуб недавно построен. В этом здании размещался универсальный магазин, самый большой в городе. теперь это ночной центр досуга.

На первом этаже, в стиле старинного замка размещались пивная и ресторан. Голландская технология, изготовления пива, закусок и цены запредельные.

На втором этаже игровые автоматы, бильярдная.

Посетителей тут немного, но посетители избранные, состоятельные люди.

Он сразу увидел Кармаля за столиком, в сторонке. Грузный, с пышными, обязательными для турецких мужчин, усами. Крупный нос, высокий лоб, черные, густые волосы зачесанные назад. На лбу, над правым глазом шрам.

Кармаль в клетчатой рубашке, расстегнутой сверху — виден чёрный жёсткий волос на груди — синих, потертых джинсах.

Он помахал рукой вошедшему Честнухину.

Предложил пиво и водку. Выпили по рюмке. Запили фиолетового цвета пивом.

— Ест будэш? — спросил Кармаль. По лицу видно, что он не сильно пьян. Глаза настороженные, взгляд решительный.

«Чего это его так закрутило?» — подумал Честнухин.

— Так мужчины не поступают. — сказал твердо Кармаль. — Ты получил от меня всё, что требовал, а твоя женщина меня выставила вон.

— У женщин особый склад характера. Это нужно понимать. Сегодня они такие. А завтра совсем другие. На это нужно внимание не обращать.

— Сдэлка, есть сдэлка и условий нужно держать. Отвэчать нужно. Ты мужчина?

— Ну, мужчина, а дальше что?

— Если мужчина, выполняй, то что тэбэ обэщал.

— Я всё выполнил. Ты жил, между прочим, с красивой женщиной, молодой, сексуальной. Что нужно?

— Обэщал год. Паолучилос савсем мало, толко три месац. Хачу ещо. Хочу год был, как договор вели.

— К ней муж вернулся.

— Врош! Он погибал. Сем лет прошол. Она всё расказала. Я помню. У турков хорошая памат.

— Болеть она стала. — Честнухин не знал, что еще соврать.

— Врош! Она крепкая и очень молодая и сильная. Я это тоже знаю. У меня лубовь к ней.

«Дурак, кто ж в молодых, вертлявых баб влюбляется!» — подумал Честнухин и рассмеялся про себя.

Выпили еще.

— Хорошо, я найду тебе другую. — сказал миролюбиво Честнухин, изобразив на лице выражение всё могущего в этом мире человека.

— Нэт. Это Турции не надо. — твердо произнес Кармаль и лицо его стало пунцовым.

— Хорошо, я верну тебе все те материалы, которые взял у тебя. И доллары верну.

— Нэт. Это уже Турции не надо.

— А что твоей Турции, вообще, надо?

— Ирина. Я возьму ее с собой. У мэня скоро отъезд отпуска.

— Найдём помоложе, чукчаночку. Пальчики оближешь. Верной будет до гроба. Ирина тебе в Турции рога наставит.

— Это Турции не надо.

— Сдалась тебе эта Турция. Давай еще выпьем. Потом покумекаем, что делать. Хотя, чт^^^

^^^ане еще сидели две компании — это четверо молодых людей, за столиком в самом центре зала и двое мужчин средних лет, в сторонке, за столиком у эстрады. Ни тех, ни других Честнухин не знал. Подумал, что это заезжие, теперь много людей приезжает в город в командировку.

— Когда в отпуск собираешься?

— Скоро. — уклончиво ответил Кармаль. Взгляд его был всё так же настороженным и твердым. Пил он мало и потому не сильно пьянел.

— Может, купишь у меня соленую рыбу? Первый сорт, икра высшей категории.

— Это Турции не надо.

— Да, что ты, к этой Турции прицепился? Красная рыба везде нужна. Можешь поговорить с вашим завхозом — пусть у меня купит.

— Нэт. Ти стал, как человек, нет доверия. Ты опьят будэщ обманывать. Ты привык к этому. Нэт. Дел больше нэт.

— Все мы честные на столько, за сколько нашу честность купят.

— Не понал. Кто, что покупает? Когда твой ответ на отношения Ирины?

— Скоро. Позвоню тебе.

Честнухин бросил взгляд на часы. Время близилось к четырем утра. Он ужаснулся. Завтра рабочий день. Впрочем, на работе он появлялся так же случайно, как и непосредственный руководитель телерадиокомпании Бугров.

— Нет, конкретик. Говори точно! — настаивал турок, всё так же цепко всматриваясь в глаза Честнухина.

«Чтоб ты захлебнулся пивом!» — подумал тот.

— Ты очень не совсем надежный! Мне нужно знат точно ответ насчет Ирин.

— Хорошо! Я сейчас ей позвоню, — встрепенувшись, ответил Честнухин.

Он достал мобильный телефон из кармана. О, ужас, он совсем забыл телефонный номер Ирины. Выпученными глазами смотрел на свой мобильник и не мог вспомнить. Главное, не мог вспомнить хоть какой-то номер, даже собственного телефона.

— Ты по какому телефону мне звонил? — спросил он у Кармаля.

— По мобиль, — ответил тот.

— Это я понимаю. Номер какой?

— Ти что, не знаешь свой номер? — удивился турок.

— Забыл. Выпил вот, и забыл.

Кармаль назвал номер мобильного телефона Честнухина. Но тот не запомнил его.

— Я ничего не помню, — обалдело произнес Честнухин и его маленькие поросячьи глазки стали будто стеклянными. — Мне пора домой. Я пьян, как гусь.

Шатаясь, он поднялся из-за столика и направился к выходу. Он ничего не помнил, даже, как его самого зовут, какая у него фамилия, где он работает, с кем живет. Он забыл и о том, что к ночному клубу «Баклан» приехал на машине. Он шел извилисто по улице, нещадно матерился и более ничего не помнил. В его словесном лексиконе остался один мат. В душе — пустота.

Ничего, не соображая, ничего не понимая, дошел до дома. Поднялся на нужный этаж, с трудом открыл металлическую дверь и рухнул у порога. Лежал, мычал, бился об пол. Ему снились чудовища, которые пожирали его внутренности, мозги, которые заставляли его есть свои испражнения. Он был растоптан, унижен, оскорблен, но ничего не мог поделать с этими доисторическими чудищами, которые меняли форму, но были ненасытны в своей злости. Было мучительно видеть себя беспомощным, наполненным страхом и отчаянием. Но что он мог поделать перед всесилием этих чудовищ! Он хотел орать от страха, но не мог. Силы покинули его.

7. Сопротивление

В небольшой комнатке подвального помещения, с низкими потолками, заставленной шкафами и полками с папками и книгами, за длинным столом, тоже заваленном рукописями, книгами, сидели трое. Говорили полушепотом, осторожно, выбирая выражения — боялись прослушивания. Седовласый, с большой, тоже седой, бородой, известный ученый-биолог, и большелобый, похожий на льва краевед, и невысокий, коренастый, лысоватый журналист. Обсуждали две темы: появление в продаже странного плода, слухи о его целительной, в смысле нравственности силе, и политику нового губернатора, в свете предстоящих выборов. Учёный Стальнов предполагал выдвинуть свою кандидатуру в депутаты, потому нуждался в оценке его возможностей. Краевед Руга писал книгу об исторических и климатических особенностях края и так же нуждался в поддержке, журналист Новуцкий был в конфликте с одним из руководителей местной телерадиокомпании и искал сочувствия у других.

— Мне думается, что появление в продаже, и тем более на территории города странного, экзотического фрукта не случайно. Более того, я бы утверждал, что закупить его и завести сюда под силу только одному человеку, причем очень богатому. — несколько театрально, но уверенно произнес ученый Стальнов.

— И с какой целью? — спросил журналист Новуцкий.

— А цель очень простая. Перед выборами вызнать всю правду, причем сразу у всех и обо всех. Мне одна сотрудница музея, не буду называть ее фамилию, призналась, что принесла домой плод, а давали его им на вечеринке, которая состоялась в музее, съела его, и тут же почувствовала неодолимое желание рассказать всю правду мужу о своих похождениях. И рассказала. Дома скандал. — пояснил ученый.

— Может ли в природе существовать такой плод? — в глазах краеведа Руги застыло сомнение. Он был человеком во всём сомневающемся, даже в подлинности документов.

— Вполне. Возможно, он искусственно выращен с той целью, чтобы воздействовать на психику человека определенным образом. Таких лекарств теперь много, появился и плод.

— И что же будет? — не утерпел Новуцкий.

— Полагаю, что перессорятся все, перегрызутся. Бери голыми руками и властвуй. — без тени сомнения ответил Стальнов.

— Они и так властвуют, — неуверенно возразил краевед.

— Да властвуют, но так надежнее. Разобщённые люди — это стадо баранов. Мы же видим, что по всей стране, олигархи начали захват власти. В десятках областях или они сами или их ставленники являются губернаторами. Теперь они начали проталкивать в госдуму своих людей. Таким образом, вскоре будут приниматься нужные именно для олигархов законы.

— Они уже и принимаются, — согласился с выводами Стальнова журналист Новуцкий, — Посмотрите, а что на местах творится! Идеологической, творческой структурой фактически руководит мент, малограмотный человек, хамло. Где такое видано? А у нас, в округе, теперь всё возможно. Попробуй, покритикуй кого-то из новоявленных начальников, сразу разборка и увольнение. Феодализм какой-то!

— Потому и нужно создавать ячейки из честных людей, понимающих ситуацию и в стране и в округе. Нужно видеть и хорошее, происходящее и у нас и в стране и разъяснять людям, и о плохом следует говорить…

Произнеся этот короткий монолог, Стальнов поднялся, подошел к шкафчику, достал чашки, произнес:

— Давайте кофейку с бальзамом дернем — это для раскрепощения мыслей и суждений. Я, хоть и не часто, но балуюсь этим.

Ждали, пока закипит чайник, переговаривались о пустяках: погоде, растущих ценах на продукты, коммунальные услуги. Возмущались дороговизной жизни и низкой зарплатой. Все трое получали мало, зарплаты еле хватало на жизнь. Выручала пенсия, пусть не очень большая, но служившая подспорьем.

Одеты все скромно. Краевед Руга был в стареньком, потертом сером пиджаке, темной рубашке, тоже давно не новой. Журналист Новуцкий в джинсовом костюме, который он носит бессменно вот уже боле пяти лет. На ученом был белый тонкий джемпер, алая рубашка, дорогие брюки. Он часто бывал за границей и покупал там дешевые, практичные и хорошо выглядевшие вещи.

Напившись кофе, вернулись к обсуждению важных тем.

— Важно предупредить народ об опасной тенденции, которую вызывает плод, когда его съешь — это излишняя откровенность. Не всё следует говорить о себе общественности. Она не всегда адекватное принимает решение, мнение. — сказал ученый.

— Мне думается, что таких подлецов, как наши руководители Честнухин, и Бугров, насильно нужно накормить этим плодом, чтобы они с повинной пришли в прокуратуру. — высказал свое мнение Новуцкий. — И таких мерзавцев в нашем городе достаточно много.

— Это ценная мысль, — поддержал журналиста ученый. — Но мы еще должны учесть и такой немало важный факт, как же поступит при этом прокуратура. А я скажу вам определенно, что ни как. Правоохранительные органы у нас бездействуют. Повсеместно воруют, а ни кого не сажают за это воровство.

— Это действительно так, — согласился журналист. — Раньше бы за такие штучки, какие проделывает этот ворюга Честнухин, он давно бы сидел за решеткой. А теперь ходит в героях.

— Думается, очень важно писать об этом губернатору. — Вступил в разговор краевед Руга. — Он должен знать какие негативные тенденции происходят в округе. Я, скажем, собираюсь написать ему письмо о вышедшем путеводителе по Чукотке. Это ж чёрт знает что! Сплошные ошибки. Я насчитал их 500 и сбился. А какие деньги на это ухлопали! Подобные безграмотные вещи компрометируют самого губернатора.

— Из этого ничего не выйдет, — возразил Стальнов. Во взгляде его легкая усмешка. — Пишут десятки, сотни людей пишут на произвол начальства. Их писульки никто и не читает, даже не отвечают, что их получили.

— Это абсолютно так. — сказал Новуцкий. — Мы написали коллективное письмо о развале в работе телевидения и радиовещания и отправили во все мыслимые и немыслимые инстанции, в том числе депутатам и губернатору и даже ответа не получили, что это письмо ими получено. Но то, что оно дошло до них мы знаем. Никому ничего не нуж^^^дь построены очень дорогостоящие, энергоемкие объекты, которые не смогут существовать без дотации. Теперь им щедро ее выделяют, а потом неоткуда будет брать деньги.

— Все эти объекты, в том числе развлекательные учреждения, они строят для себя, для богатых людей, — подчеркнул журналист.

— На туризм тоже рассчитывают. Но иностранцы почему-то не торопятся отдыхать на Чукотке. — добавил краевед Руге.

— Я был во многих странах, так там для туристов все условия созданы и всё не очень дорого. А сервис! Что мы им можем предложить? Посмотреть на Чукотке есть что. Опять же нужны организаторы, Пока туризмом в нашем крае серьезно никто не занимается, — как всегда безапелляционно заявил Стальнов. — Специалисты, которых привозят, с которыми заключают контракты, слабенькие, стремятся к одному — хорошо заработать и смыться отсюда.

— Такие деньги на это тратятся, — стал развивать тему журналист Новуцкий. — Приезжие девчушечки, покорные, но глупенькие в основном из Нижнего Новгорода, получают по 30 тысяч в месяц, а местные журналисты по 7 или 8 тысяч. Те практически ничего не делают, а эти и передачи и новости и всё остальное. Вот такая демократия.

— Дуристика всё! — грубовато, с издевкой, добавил краевед Руга. Он поднялся, поправил пиджак, произнес устало: — Мне пора, нужно еще зайти в музей.

Слово музей он произнес через «э», растянуто, на иностранный манер. Он проработал в этом учреждении более 30 лет. Написал много статей и несколько небольших книг, В частности одну о городе Анадыре. Его недолюбливает начальство музея за прямолинейность и критику. О каждой оплошности руководства он говорит при всех, мало заботясь об авторитете начальства. Потому Руге постоянно судится с теми, кто возглавляет музей и почти все дела выигрывает.

Когда Стальнов и Новуцкий остались вдвоем, ученый спросил:

— Как думаешь, он меня поддержит на выборах?

— Думаю, что поддержит. Если сам не выдвинет свою кандидатуру.

— Я в это не уверен. Он погряз в малых судебных делах, тратит на это всю энергию. Мне кажется, что он не очень рационально использует время отпущенное ему в жизни, а его не так-то много.

В голосе Стальнова твердая убежденность. Как биолог, он хорошо разбирался в людях, их недостатках. Он недолюбливал Ругу, но вынужден был с ним встречаться, вести беседы. Он предпочитал дружить с людьми, чем враждовать. Хотя недругов имел много. Опять же за свою несдержанность и прямолинейность в оценках людских качеств, особенно в мире ученых.

В мировом ученом сообществе Стальнов был на хорошем счету. Получил за труды звание Международного ученого года, которое присуждает Оксфордский университет. Многие труды и книги по биологии Стальнова переведены в ряде стран мира. Начальство на Чукотке ученого недолюбливало, за его нелестные выражения по поводу состояния на Севере природной среды.

С журналистом Новуцким он поддерживал тесные, дружеские отношения давно. Стальнов сообщал ему разную, подчас закрытую информацию. В свою очередь Новуцкий писал много об ученом, всячески пропагандировал и его роботы, и его преданность Крайнему Северу.

— Если начальственная верхушка выдвинет своего кандидата, то победы не видать, как своих ушей. А они непременно выдвинут. Но я смогу на встречах с избирателями говорить о том, что думаю, по-поводу происходящего вокруг. Это тоже важно. Наживу себе больше врагов, но будут и друзья.

Говоря, Стальнов поднялся, подошел к шкафчику, где хранилась посуда и початая бутылка бальзама. Достал крохотные серебряные стопки, налил бальзама, вернулся и кивком предложил журналисту выпить.

— А этот загадочный плод надо бы раздобыть и исследовать. Возможно, что в научном плане штука интересная. Если попадется не ешь, пожертвуй во имя науки., — Стальнов засмеялся, самодовольно поглаживая пышную седую бороду.

Чувствовалось, что ученый был в хорошем, приподнятом настроении. Перед борьбой он всегда возбуждался. Предстояла идеологическая драчка. Из всякой борьбы он предпочитал выходить победителем. Он чувствовал себя закаленным бойцом. В мире науки необходимо с кулаками отстаивать свои убеждения. Его «научное тело» испещрено ссадинами и ранами, которые нанесли ему на разных конференциях и симпозиумах противники. Борьба для него привычная, даже родная стихия, как для животных мир тайги и тундры.

8. Мир состоит из загадок

Я убежден в этом, потому что мое существование на этой планете, под названием Земля — это сплошная загадка, причем разгадать ее невозможно. Да я и не ставлю такой цели, чтобы что-то разгадывать.

Так не проще, а именно правильнее жить. Вдумайтесь, как это верно. Жизнь состоит из многих неблаговидных поступков, особенно в молодости. В зрелые годы этих поступков становится меньше, и в старости их почти нет. Спираль жизни вытягивается и превращается в точку, за которой смерть телесная, но не духовная, а она и становится праведной, безошибочной. Это понимаешь с годами, вот почему многие люди, особенно высокого ума, в старости, становятся глубоко верующими. Они просто, напросто изжили в себе дурные поступки, малые и большие ошибки.

В тот день, семь лет назад, когда меня сбросили в лиман, я не погиб. Меня подобрали рыбаки на катере. Они привезли меня на берег. Была глубокая ночь, и они не захотели сообщать обо мне в милицию. Они посчитали меня утонувшим, вернее утопленником. Оставили на берегу, завернув в брезент. Когда утром я исчез, они посчитали, что всё это сон, галлюцинации, что ничего в сущности не было. Они не ловили на катере утопленника. Это им всё показалось, ибо были сильно пьяны. Их было двое, крепкие, придурковатые. Один, проснувшись утром, посмотрев на брезент, промычал:

— Вроде утопленника вчера выловили? Но брезент расстелен, как всегда для просушки. Значит, вчера ночью ничего в него не заворачивали. Вот это напились!

И опять завалился спать. Второй даже не вспомнил о ночном происшествии. Он вообще после большой выпивки ничего не помнил. Что делал, что говорил, тем более что думал.

Какую они совершили ошибку? Напились чрезмерно и сразу не вызвали милицию. А, ведь, у них на катере была рация.

Позже, тот, второй, что ничего не помнил, всё-таки спросил у первого.

— Кажется, ночью, мы того, жмурика вылавливали и тут, на берегу в брезент его заворачивали?

— Не помню, — решительно ответил первый. — Что-то где-то как-то, но на самом деле брехня всё. Перебрали. Теперь нужно думать о господине похмелоне, а не о утопленниках. Если нет его, значит, — и не было.

Довод был, как говорят в народе, железным. И второй рыбак согласился с ним, ибо не мог не согласиться. Но память обеих рыбаков автоматически отложила глубоко в подсознание эту странную загадочную информацию о покойнике, вернее, как они считали, утопленнике.

Теперь о происходящем в городе.

Хотя нет, доскажу случившееся. Мы в ту пору уже трудно жили с женой, часто ссорились. Разлюбили друг друга. Я знал, что она стала изменять мне. Да и я сам был не безгрешен. Довольно велик список неблаговидных поступков. У меня были припрятаны кое-какие средства, и я решил улететь из города. Моё путешествие по свету длилось семь лет.

Теперь о происходящем в городе. Мало кто знает, кроме, наверное, краеведа Руге, настоящего полиглота по истории Чукотки, что подобное случалось в Анадыре не единожды. Этот загадочны плод, становится очистительной силой для жителей, приблизительно, раз в два десятка лет. Происходит всеобщее прозрение, всеобщее покаяние, всеобщее переосмысление прожитого, всеобщая перемена в жизни, наказание сатанистов.

Когда клиппер «Разбойник» встал на якоре в Анадырском лимане, ни команде, ни новому начальнику Анадырского уезда Леониду Францевичу Гриневецкому, представившаяся взору округа не была знакома. Небольшое поселение чукчей на берегу реки (Казачкой реку назвали позже в честь казаков — первых жителей поста), говорило о том, что жить на косе можно. Но главную роль в выборе нового поселения сыграло то, что оно находилось на берегу узкого места лимана, который затем раздваивается. Следовательно, это самое удобное место для наблюдения за судами, проходящими по Анадырскому заливу. К тому же рядом была пресная вода, много дров — плавника на косе, а это для жизни в безлесной тундре наиважнейший фактор. К тому же в июле был большой ход кеты на нерест, и небольшая речушка просто кишела от рыбы.

Когда первый дом, был построен, и стены его обкладывали дерном, один из казаков оторвав кусок земли с травой, увидел странный небольшой алый плод, одновременно похожий и на помидор и апельсин. Казак одно время работал матросом на торговом судне, побывал во многих странах и кое-что повидал в этой жизни. Он сразу смекнул, что дело тут не очень-то простое, и тут же доложил начальству. Сбежались моряки, даже пришел судовой священник. Гриневецкий велел позвать местных жителей. Те в один голос ответили, что никогда подобного плода не видели, что подобное не произрастает в округе. Судовой врач так же не мог определить, что это за плод. Пришли к выводу, что сей экзотический плод занесен из теплых стран морем. На берегу можно было найти не только брёвна, но и корабельные доски, обрывки снастей, даже пустые бутылки от виски, с заграничными наклейками, поплавки от сетей.

Не многие отважились отведать плод. И отведали-то по небольшому кусочку. Именно они потом, приходили к священнику с исповедью, и рассказывали ему всё сокровенное о своей жизни, и о своих мыслях.

Этому в ту пору, никто не придал значения, кроме священника. Он много слышал исповедей от моряков, но впервые ему открывали души так искренне, с верой в перемену к лучшему собственного духа. Позже он рассказал об этом епископу во Владивостоке и тот понял всё и ответил, что подобное случается непременно в том или ином месте Земли. Непременно происходит массовое просветление у людей, без этого жизнь бы превратилась в ад.

В первый же день, прибыв в город, где родился и вырос, я не утерпел и прошел по его улицам. Как он изменился! Эти новостройки, эти выкрашенные ярко, несколько аляповато дома, отремонтированные дороги, тротуары, освященные улицы — всё впечатляет. Я вглядывался в лица прохожих. Так много молодых людей, самоуверенных, безверных, уже отравленных внутри и табаком, и алкоголем. Ни какой скромности, ни какого страха, боязни Бога. Жажда утех и примитивных наслаждений, жажда денег, которые способны принести всё это. Город перенасыщен злом, неуверенностью. Даже дети боятся будущего! Они ни о чём не мечтают. Так много в этом городе людей с отравленными душами!

Я всего несколько человек встретил, кого знал, с кем работал. Их единицы. Они не изменились. Такие же бессребреники, мечтающие о приходе справедливости, равноправного общественного бытия. Влюблённые в природу Севера, они только в ее чреве и чувствуют себя свободно, людьми с большой буквы. Поэтому их зимой и летом чаще встретишь не на городских улицах, а в тундре, или на льду лимана с удочкой в руках.

Изредка я всё-таки использовал свое поразительное умение видеть сквозь стены. В домах больше стало дорогой мебели, почти в каждой семье есть телевизор и компьютер, холодильник, а в некоторых семья есть еще и морозильная камера.

Почему же при хорошем достатке, так мало стало счастливых семей? Ответ так понятен. Когда смысл жизни ограничивается одним — лишь бы заработать побольше денег, что-то приобрести или пропить их, то и счастье не бывает полным, возвышенным.

Я посмотрел и на то, как живут здесь те, кого теперь называют новое северяне. В центральных районах их зовут новыми русскими. Они много пьют, имеют автомобили, в основном японские, рано седеют, потому что переживают за свои деньги куда более, чем за жизнь знакомых и близких. Здесь их еще не стреляют, как в больших городах. Но дело их, вернее торговля, завязана всё на те же большие города, в основном на Москву, Хабаровск, Владивосток. Ну, а жизнь у них, подобно цепной собаке, прикована к торговой точке, магазину ли, буфету, киоску или еще чему-то в этом духе. В душе я доволен тем, что порвал с торговлей. Это всё-таки не моя сфера деятельности. Поддался в молодости соблазну быстро стать обеспеченным человеком, даже не разбогатеть.

Удивили меня и чиновники новой волны. Это в основном пришлый люд. На Чукотку они приехали по велению не души, а нового губернатора. Они много получают, большинство из них — это люди очень состоятельные. Большинство из них работать не любят. Они лишь создают вид, что работают. Они просто отрабатывают и время, и средства затраченные на них. А средства не малые.

Новый, богатый губернатор мне напоминает кита — исполина, к телу которого присосались сотни и тысячи мелких пиявок, которые и кормятся за счет него.

Они раболепствуют перед своим хозяином, видят в нём идола, конечно на людях. В душе посмеиваются над ним, над его привычками и не многословием. Они готовы служить ему преданно и всегда. Он их бог, потому, что мешок с деньгами.

Меня поражает, что многие из них просто морально убоги. Они получили высокое образование, но невежественны во всём, они всем обеспечены, но отвергают всё духовное, ибо оно не приносит им радости. Они покупают картины, изделия из моржового клыка, но не любуются ими, потому что глухи и к их красоте, и к их значимости. Они искренне восторгаются только машинами, одеждой и женщинами.

Удивило и то, как быстро развращаются, стремится походить на своих начальников обслуга: шофера, повара, официантки, банщики. Служить высокому начальнику для них престижно. Вот так быстро воспитался класс лакеев.

Можно вывешивать лозунг по всей стране «Верной дорогой идем к современному феодализму».

Я вышел на скалистый берег лимана. У памятника Ревкомовцам, на бетонированной площадке игрались дети. В лощине, в кустах, сидела компания молодых парней и девчат, и выпивали. Из кассетника доносилась ритмичная музыка. Ниже морской порт. У причала стояло судно, шла его разгрузка. Гудели краны, что-то выкрикивали докеры, подъезжали и уходили груженые контейнерами машины. Пятиэтажные дома подходили к самому берегу. На одном висели альпинисты — строители. Их трое. У каждого к сиденью привязано ведро с краской, в руках валёк. Несколько движений и полоса стены шириной в три метра окрашена. Затем альпинист спускается ниже и вновь — несколько движений вальком.

Когда-то на месте причалов морского порта была уютная, с галечным берегом, бухта. Сюда горожане в теплую погоду, которая бывала не час, приходили загорать. Бухта крутыми берегами прикрывалась от холодных ветров. Совсем маленький с матерью и отцом, я загорал в этой бухточке.

Как это давно было! Кажется, когда я учился в пятом классе, мне приснилось, будто я стою вот на этом же месте и вижу, как через бухточку проплывают три огромных быка. Головы их с крупными рогами, белёсыми лбами, торчат из воды. Видны могучие спины с шерстью вишнево-коричневого цвета. Они рассекают могучей грудью воду, плывут быстро, красиво. Мир наполнен солнцем, голубое безоблачное небо. Загоравшие на берегу люди, повскакивали с мест, стали махать руками. Быки завернули за скалисты мыс, и исчезли из вида.

Какое это было сильное впечатление: плывущие по лиману быки! Буквально на следующий день, я пошел после занятий в библиотеку и разыскал книжку по истории. В описании шерстистых носорогов, которые обитали на Чукотском полуострове, я узнал быков, которые привиделись ночью. На меня это произвело такое сильное впечатление, что я решил серьезно заняться историей. В ту пору казалось, что знание истории, поможет разрешить все проблемы в настоящей жизни. В сущности, сон определил выбор моей профессии. До сих пор удивляюсь, как могли совместиться во сне тысячелетия? До сна, я ничего не знал о шерстистом носороге. Воображение сонного человека? Или всё-таки какая-то загадка?

И этот вопрос, конечно, останется без ответа.

9. Начало возмездия

Жена Честнухина Галина, проснулась поздно. После приема снотворного, всегда чувствовала в теле старческую тяжесть, ломоту в костях и боль в голове. Именно головная боль более всего мучила ее. Голова начала болеть после того, как однажды, рассвирепев, бил по ней кулаком муж. Галине казалось, что она безмерно любит своего благоверного («ба, словечко-то какое в больную голову с утра сигануло»), что гордится тем, что он у нее расторопен, умеет взять от жизни свое и у других тоже. Это было раньше, по молодости лет, теперь, после семи лет совместной жизни, она поняла с каким жестоким, вероломным, нечестным человеком живет все эти годы. Она жила с ним, терпела побои, унижения, потому что понимала, в ее возрасте (ей за тридцать), с ее внешностью другого мужа не сыскать. Она мечтала о ребенке. Она любила детей и потому устроилась воспитателем в детский сад. Всю любовь свою отдавала детям, и с надеждой обездоленного человека, ждала чуда, что рано или поздно забеременеет.

Все семь лет ждет, все семь лет надеется.

Муж не желал и слушать о ребенке.

— Зачем нужна обуза, обойдемся без воплей, пеленок и прочего дерьма, — говорил он.

Она пыталась втолковать ему, что ребенок, это продолжение их рода, продолжение их самих.

— Пошла ты, дура, куда подальше со своим продолжением, — вскипал он в ответ. — От такой гусыни и продолжать нечего.

Первое время плакала украдкой, теперь не плачется («и слезам предел есть, как и терпению»).

Выйдя из комнаты, Галина увидела лежащего в коридоре у входной двери мужа Игоря.

Перепугалась, что это с ним? И раньше. напивался, но уж до такого!

Подошла, потолкала.

— Игорь! Игорь!

Повернулся с живота на бок. Замычал, потом бредовым, полупьяным голосом выронил:

— Пошла, сучка, к чёрту! Ты чего турка Карима выгнала? На год договаривались.

— Какого турка? — ужаснулась Галина. — У тебя горячка что ли началась!

Честнухин перевернулся на живот и сонно засопел.

Она опять потолкала его за плечо, желая чтобы он перешел спать на кровать, но тот вновь стал сквернословить и называть ее «сучкой».

— Ну и спи тут! — раздраженно сказала Галина и ушла на кухню.

Голова не унималась. Женщина ни чего и не кого не хотела видеть. Налила чаю, взяла в ванной полотенце и вернулась к себе в комнату. Проглотила таблетку, обвязала полотенцем голову и легла в халате в постель. Нужно полежать спокойно часика два, лучше заснуть и тогда всё пройдет. Способ проверенный, только боли становились мучительнее. Хотелось выть, кричать, но она знала, что это не поможет и потому стиснув зубы, терпела, лишь изредка выстанывала, будто испускала дух.

В это самое время я вышел на прогулку. Было тихо, солнечно. Пошёл по центральной улице Отке. Тротуар, уложенный плиткой турецкими строителями, проезжая часть улицы — идеально ровное бетонное полотно, недавно промытые моечной машиной блестели на солнце весело, подкупающе пахли лесом, даже грибами. Я шел по безлюдной улице и радовался. Анадырь стал настоящим, красивым городом. Уличные, уже погасшие фонари, точно часовые, вытянулись в линию, выкрашенные в разные цвета дома, клумбы, газоны, кое-где прижившиеся кусты ивняка. Нужно отдать должное новому молодому Губернатору, он сумел в короткий срок изменить город.

Перешёл улицу возле отеля «Чукотка» («как звучит «отель!») и супермаркета «Новомариинский» («какая громадина!»), дошел до здания школы. Остановился. Нахлынули воспоминания. Вот я семилетний мальчишка с цветами в руках, иду с матерью и отцом на первую школьную линейку. Белая рубашка, новая школьная форма, новый портфель! В душе всё сияет и поет. У школы на площади уже стоят знакомые мальчики и девочки по детскому саду. Играет музыка, потом что-то говорит директор школы, учителя, всё им хлопают в ладошки, смеются и он хлопает, смеется и почти летает от счастья.

И вдруг он увидел это всё, девочек в коричневых платьицах с большими белыми бантами, в белых фартуках, мальчиков, худеньких, глазастых, седовласую, полную первую свою учительницу Анну Антоновну, услышал взволнованный, веселый голос соседа Гоши Крупнова («Теперь кажется, директор какого-то оленеводческого совхоза»):

— Паша! А Паша! Мы с тобой теперь первоклашки, настоящие промокашки!

Ах! Как весело и смешно это было! Мы засмеялись так заразительно, что нам погрозила ласково пальчиком учительница.

А потом первый звонок. Он, казалось, звонил с самого поднебесья. Одна из девчонок сидела на плече верзилы десятиклассника и изо всех сил махала начищенным до блеска золотистым школьным звонком. Потом строем прошли в класс, и началась удивительная жизнь под романтическим названием «Школьные годы».

«И нет милее моих школьных лет!» — так может сказать любой человек.

Я, видимо, так разволновался, что сквозь стены увидел сразу всё происходящее внутри. В классах работали строители. Что-то красили, строгали доски, устилали паркетом полы.

Нужно было идти дальше. Многих из моих одноклассников уже нет в живых. Как немилосердна, коротка жизнь! Умерла и первая учительница, добрая и строгая Анна Антоновна. Пусть будет земля ей пухом! Она научила нас любить жизнь, быть честными и верить в людей.

Я прошел выше, затем свернул в сторону набережной. Меня тянуло к воде, к лиману, к шуму волн.

У одного из домов, кажется по улице Беринга, я остановился. Что-то заставило меня это сделать. Стены испарились. В комнате на втором этаже, заставленной ящиками с компьютерами и какими-то запасными частями и всяким барахлом, увидел женщину, которая лежала на диване. Голова ее была обмотана голубым полотенцем. Женщина постанывала, видимо у нее сильно болела голова. Вот она привстала, села спиной прижалась к стене. На фоне золотистого настенного ковра, ее бледное лицо казалось мертвы. Я узнал ее. Кажется Галя, да Галя Бужутина. Мы вряд ли были с ней знакомы, но хорошо помню ее. Худенькую, стройную веселую. На каждом школьном концерте она исполняла под гитару свои песни. О, каким успехом у школьников пользовалась она!

Я был потрясен, увидев эту старую, изнеможенную женщину. Боже, что с нами делает жизнь! Прядь седых волос выбивается из-под полотенца, закрученного на голове, длинный старушечий нос, увядшие сероватые глаза, впалая грудь. Боже, сколько же ей. Чуть за тридцать! Неурядицы в жизни так быстро старят женщину!

В прихожей, у входной двери, лежал мужчина. Он мычал, как-то странно подергивал головой. Я точно в кино приблизил, увеличил мужчину. В круглом затылке его, под коротко стриженым редким волосом, под кожей, за затылочной костью, увидел гипофиз, там была маленькая злокачественная опухоль. Бедный, содрогнулось мое сердце! Какая страшная болезнь началась в нём. Опухоль гипофиза ведет к изменению выработки гормонов организмом. Вскоре у него начнут расти руки и ноги, вытягиваться ткани на лице. Вытянутся нос и губы, голову покинет волос. Он будет лысым, страшным и неизлечимо больным.

Я и его узнал. Это он, семь лет назад, мчался пьяный на машине и сбил меня. Это он наклонялся над моим телом, потом с собутыльником («Кажется, тот, второй, работал следователем») заталкивал мое тело в машину и вез к берегу лимана, потом вышвырнул меня из машины в воду. В полете, я больно ударился о выступ на скале. Они, специально, таким образом, добивали меня.

Мне всё равно было жалко этого человека. Его ждут великие страдания, душевные муки. Но будущее не изменить, развитие болезни не остановить. Он, пока, и не подозревает о ее существовании.

Я почувствовал, как чувствуют присутствие горячего предмета, как много бед принес этот человек людям! Сколько же зла от него вышло в этот мир! Творя зло людям, он не понимал, что природа вернет ему это зло в больших размерах. Так устроен мир. Природа начинает избавляться от этого человека. Она почувствовала, что он — зло, что он не нужен ей. Природа всегда избавляется от негодяев, используя для этого разные пути. Остановить природу невозможно, как невозможно остановить время. Теперь и покаяние не поможет. Слишком много зла принес в этот мир этот человек.

«Несчастный» — подумал я и пошел дальше. Вот и берег лимана. Тихо. Вода, будто зеркало. И величественный простор.

Пронизанные солнцем дали, у горизонта сгущаются в синеву. И горы, как бы упирающиеся под небеса — это загадочная вязь синевы, которая и торжественная, и вместе с тем печальная, как напоминание о завершении всего в этой жизни, лишь бессмертен космос и вселенная. Человек — частица великого бесконечного мира, хрупкая, ранимая, но неотъемлемая его часть.

Я прошел по досчатому, недавно (новые, еще пахнущие смолой доски) тротуару. В нескольких метрах, за забором из обычной металлической сетки, стоят два двухэтажных коттеджа, облицованные серым пластиком, крытый бассейн, напоминающий лежащую на боку бочку — это резиденция нового, молодого губернатора. Ворота — настежь, ни охраны, ни какого людского движения внутри. Хотя в единственном окне бассейна, расположенном под крышей, горит свет. Освещено одно из окон первого коттеджа. Следовательно, кто-то на территории есть. Я не пожелал «заглядывать» внутрь губернаторских покоев. Но картинка внутренности бассейна мелькнула невольно, как кадр остановленного кино. В одной части я увидел молодого мужчину, убирающего полы, в самом бассейне плавали двое — юная русалка и мужчина лет пятидесяти, с небольшой бородкой, с проседью коротко стриженным волосом.

Уже отойдя на значительное расстояние от резиденции, а вернее комплекса, где проживает губернатор, во время приезда в Анадырь, вспомнил, что принимающий водные процедуры с очаровательной русалкой мужчина — это Виктор Вячеславович Серебров, заместитель губернатора, уж не знаю по каким вопросам. Он и убывшего губернатора был заместителем и в ту пору, мне приходилось с ним встречаться.

Я прошел по Набережной и вышел к памятнику ревкомовцам. Крутой скалистый берег, группа мужчин в бронзовых камлейках и кухлянках, чуть поодаль, на пьедестале со знаменем в руке, глава революционеров Мандриков. А начинается мемориальный комплекс с могил, расстрелянных членов ревкома.

Постоял, подумал, вглядываясь в бронзовые лики, некогда обожествленных людей. Теперь ни цветов, ни преклонения перед ними. Подумалось, что вот и они, устроив революционный переворот в Анадыре, тогда Ново-Мариинске не пожелали исполнять всего несколько простых заповедей, определенных природой и поплатились за это жизнью.

Прошёл по дорожке ближе к ограде, сел на одну из скамеек. Внизу, на причалах морского порта кипит работа. Снуют люди, гудят машины, работают краны, — разгружают очередной теплоход.

Головные боли уменьшились и Галина крепко заснула. Нет, ей ничего не снилось, просто она услышала вещий голос. И будто говорил старик, откуда-то с небес, вернее из глубин голубого пространства. Что мировое пространство всегда избавляется от людей, несущих другим зло, беды, несчастья. Что человек, появившийся на земле, обязан выполнять несколько заповедей. И одна, важная из них — не мешать другим людям жить, не творить против них зло.

— Это всё дерьмо! Это всё мерзость! Если ты взял, то у кого-то уменьшилось, если кто-то взял, то у тебя уменьшилось. Так хватай, а то другие схватят. Вот попаду в команду губернатора и всех подряд буду трахать. Я такой, крутой!

Она открыла глаза. Перед ней, покачиваясь, стоял Честнухин. Глаза мутные, бегающие зрачки. Он говорил в какое-то пространство. Похоже, что он еще не оправился от выпитого вчера. Она села, спустив ноги к полу. И первое, что подумала, что у нее не болит голова. Она сняла полотенце.

— Опять дурная голова покою не дает! Чтоб она у тя совсем отсохла! Нелюбимая женушка с отсохшей головой. Ха!. Опостылела ты мне! Взял бы себе бабу из команды, и при деньгах и при власти. Ты камень у меня на груди. Ладно, сохни, а я молодой и сильный, пойду дозасыпать. Я умница, всё вчера провернул. Проверну и то, что задумал.

Пошатываясь, он вышел из комнаты. В проходе наткнулся на ящики, матюгнулся, потом слышно было, как рухнул на скрипучий диван в своей комнате.

Галина прошла на кухню, опять налила чая. Хотелось пить, во рту всё пересохло, как после болезни с высокой температурой, а голова была ясной, здоровой. Боль испарилась, ощутимо, как испаряется на глазах влага во время сильной жары, и от этого стало радостно на душе. Галина почувствовала себя здоровой, помолодевшей. Ей захотелось схватить гитару — любимый инструмент в молодости и запеть. Как давно она этого не делала! Она пила чай, а в голове звучала простенькая фраза, произнесенная кем-то и услышанная ею во сне: «Мировое пространство избавляется от злых людей, приносящих другим горе». Это было так просто, и так, как ей теперь казалось, очевидно. Она вспомнила о всяких убийцах, о которых писалось в прессе, о жестоких царях, о диктаторах-изуверах, о простых людях, которые творили зло — почти все они из жизни ушли рано, или от руки убийцы, в результате катастрофы, но чаще почему-то от страшных болезней. Возможно, что болезнями, медленными страданиями перед смертью, природа заставляла злодеев подумать о содеянном, раскаяться и поведать другим о наказании. Скорее сама природа, таким образом, давала урок остальным людям. Услышав здоровый, сильный храп мужа в соседней комнате, Галина болезненно улыбнулась, подумала, что ее мужу, алчному и злому, до фени всякие размышления и страхи. И всё-таки услышанные во сне слова, запали в ее душу. Прорастут ли они, как прорастает семя, брошенное во влажную, теплую почву или растворятся в соленом растворе бытия. Этого никто не мог знать. Всё определяло время.

10. Крушение

Только три человека могли купаться, пользоватьсясауной в губернаторском бассейне — его заместители. Двое из них, были на Чукотке наездами, а третий Серебров жил в Анадыре. Он и пользовался этой привилегией, но редко, был смышленым и понимал, что губернатор не любит, когда пользуются его вещью.

Серебров только отпраздновал свое пятидесятилетие, наслаждался высоким положением, уважением и почитанием, которым окружен, достатком. В семье были неполадки. Как говорится, семейная лодка дала большую течь. Жена его, рядовой медик, поставила ультиматум: или я, или ты бросаешь пить. Пить приходилось по «служебной» линии. Бесконечные мероприятия, совещания, заседания, на которые съезжались представители со всех районов округа. Многие из них ходили в друзьях Сереброва. Ну, а как не выпить за встречу, за удачно проведенное мероприятие. К тому же у всех были просьбы, всё что-то от него хотели. Он считался приближенным к губернатору и мог решить многое. Действительно, новый губернатор считался с ним, уважал и доверял ему.

Вода расслабляла, особенно после парной. А они, Серебров и Алина, хорошо попарились. Алина прилетела из Москвы, еще с тремя своими подругами. Их поселили в трехкомнатной, прекрасно меблированной квартире. Они очень довольны, эти веселые бабочки из одного столичного салона красоты. Платят хорошо, относятся с уважением, местные мужчины не извращенцы какие-то, а настоящие мужики, любящие секс и женское тело.

— Ты еще не хочешь попариться? — спросил Серебров, подплывая к Алине.

— Как ты, — ответила та. — Могу, если хочешь.

Тело девушки бронзовое от загара, она прекрасно сложена (была в прошлом танцовщице в ансамбле), голубые с мягким взором глаза, короткий черный волос. Она только в плавках (ниточка материи позади и крохотный треугольник впереди), без лифчика. И грудь ее и ягодицы коричневые от загара. Видно было, что она загорала совсем недавно и. совершенно обнаженной.

— Верно, подметили Михаил Вячеславович, — будто угадывая мысли Сереброва, сказала Алина, очаровательно и кокетливо улыбаясь. — Совсем недавно отдыхала на юге, на вилле одного состоятельного человека. Он обожал, когда мы с подружкой, голенькие, валялись в шезлонгах.

— Это прекрасно, как я тебе завидую!

Серебров приблизился к девушке, обнял ее. Та порывисто обхватила его руками за шею, ногами за талию. Они долго и страстно целовались.

— Пойдём тогда, выпьем шампанского. У меня уже в горле пересохло, — сказал Серебров.

Они вышли из воды, зашли в небольшую комнату. Два широких дивана, простыни, стол, холодильник в углу. На столе конфеты, фрукты, на тарелках колбаса, сыр, другая снедь.

Серебров достал шампанское из холодильника, налил в фужеры. У него крупная, с редким волосом голова, чернявая с проседью бородка. Тело уже начинало деформироваться возрастом: выпирал небольшой живот, стали дрябловатыми мышцы ног и рук.

Алина прилетела на Чукотку второй раз. И в первый прилет она встречалась с Серебровым. Она знала, какую высокую должность он занимает. Но ей это всё равно. Её теперешняя работа требует одного — угождать клиенту.

— Тебе бородка, между прочим, идет, — сказала Алина отпивая шампанское. Она пила вино с наслаждением, ритуальным благоговением — любила его. Так приятно было вливать в разгоряченное тело холодную, пенящуюся, хмельную прохладу.

— Мне тоже, кажется, это так, — сказал Серебров и слегка подшмыгнул, как бы быстро втянул носом воздух.

Он слегка заикался, когда в разговоре волновался, но подшмыгивал постоянно.

Идея привозить девушек из московских салонов красоты принадлежит молодому руководителю одного из департаментов. Она всех молодых чиновников окружной администрации воодушевила и всеми была принята. Действительно, в верхнем эшелоне местной власти, находились здоровые, молодые или средних лет мужчины. Заводить любовниц в маленьком городке и аморально, и опасно, пойдут разного рода слухи и толки.

Девушек привозили под видом сотрудниц разных ведомств, вознаграждение оплачивали из представительского фонда.

Их предупредили, чтобы и в Москве, они держали язык за зубами и не афишировали свои поездки на Чукотку.

— Я была в прошлом году почти в это время, но теперь город так разительно изменился, — сказала Алина. — Из Москвы вовсе не видно ваших перемен, но они такие…

— Стараемся, и не подкачаем, — нехотя ответил Серебров.

Он был в расстроенных чувствах. Не показывал это, хорохорился, но душу терзала одна неприятная заноза. Неделю назад с ним беседовал представитель федеральной прокуратуры. Дело касалось его вылетов на вертолете на охоту. Поговорили мило, Серебров вынужден был признать, что санитарные рейсы вертолета выполнялись, по его указанию, но летали не за больными, не оказывали кому-то помощь, а доставляли его в район охоты. Представитель уехал, вроде ни в чём Сереброва не обвинил. Но если посмотреть на это с другой стороны, то можно дело раскрутить. Вот почему временами у Сереброва было беспокойно на душе.

Алина налила себе шампанского.

— Тебе налить? — спросила она у задумавшегося Сереброва.

— Нет! Не люблю эту газировку. Выпью лучше водочки. Ты не хочешь?

— Если только полрюмочки.

— Вот и прекрасненько!

Серебров вышел из-за стола, достал из холодильника бутылку водки, налил в рюмки.

Выпили.

— Как русский напиток? — спросил Серебров.

— Впечатляет, — закусывая сыром, ответила Алина.

— Для руководящего состава, — хохотнул мужчина.

Он накинул на себя белую простынь и лег на мягкий, кожаный диван. В голове слегка закружилось, наступила полнейшая расслабленность. Вспомнилась охота на оленей, выпивки у костра, разговоры.

— Вот чем Чукотка хороша, так это охотой. Ты говоришь Алинушка у нас леса нет. Есть, да еще какой! В поймах рек. Чезении толщиной в два метра, березы белые растут, тополя, ивы и прочее. Дичи много, лоси есть, дикие олени. Охота — моя слабость. Так и тянет туда, где перевалочная база Серная. Домики, банька, и дикие олени. Прут косяк за косяком. Пали, не зевай. По тридцать голов укладывали за один день. А нас — двое или трое.

— И зачем столько? — удивилась Алина. На ее лице (вздернутый носик, ровные тонкие, видимо, выщипанные брови, густые, мохнатые ресницы, пухлые губы), искренний интерес.

— Азарт, милая, азарт! Женщины разделывают туши, а мы к домикам, банька, потом свежанинка поджарится и такой кайф…

— Откуда в лесу женщины?

— Мы их из оленеводческой бригады брали. Она там недалеко. Вертолётом залетали и женщин брали, специально для разделки оленей.

— Да, интересно…

— Не то слово. А кружечку варёной оленьей крови выпить! О!

— Крови? Фу!

— Кровь — основа основ, скажу тебе, как медик. В крови всё есть. Не даром чукчи, уходя на ночь, на мороз, укарауливать оленье стадо, выпивают кружку жидко сваренной оленьей крови с жиром. Ни какой мороз не страшен.

— Почему? — продолжала интересоваться Алина.

Рассказ Сереброва ей давно надоел, («чушь какая-то и дичь, одним словом, дикари и кровопийцы»), но она слушала его внимательно, к этому ее обязывала необычная профессия. Нужно интересоваться всем, о чём говорит мужчина. Слушая, заглядывать ему в рот, смеяться от души, если он сказал что-то смешное, пусть даже для тебя не очень смешное.

— Потому милая, что и оленья кровь — не водица. Вся наша жизнь замешана на крови. Куда не кинь свой взор прекрасный — везде кровь. Она, по сути, рекой везде льется.

Серебров поднялся, вновь налил себе и Алине водки. Быстро опрокинул в рот свою рюмку, крякнул, но не стал закусывать. Опять прилег на диван.

— Я себе позволил взять отгул. Вчера, в воскресенье, допоздна совещались, потом глава района, как водится, устроил солидный мальчишник. Он ловкач на угощения. Старая, назаровская закалка.

Алина вначале не поняла, что значит «Назаровская», молчала, не зная как на это отреагировать, потом до нее дошло. «Он же говорит, имея виду бывшего губернатора Чукотки Назарова».

— Вот золотые времена были! — продолжал рассказывать Серебров, растянувшись на диване. — Выпивали, спорили, мотались по всей Чукотке, ни днем, ни ночью не знали покоя. Разруха была жуткая. Денег всегда на нуле. Всё через него. Теперь тоже через него, губернатора, но денег навалом. Трать — не хочу. Несчётно и вволю. Такая экономика. Но дырок не заткнутых тьма.

Ты говоришь город расцвел, а знаешь какую уйму денег всё это стоит? Чтобы покрасить дом, один дом, альпинисты из Москвы берут миллион, наши такой же дом красят за триста тысяч. И так во всём. Турки — строители с нас три шкуры снимают. Космические цены. Но делают хорошо. Привозим учителя вшивого, ни бум, бум о Чукотке и в три раза ему больше платим, чем тутошнему, куда лучшему, куда опытному. И так по всем специалистам. А их тысячи завозятся, вот и посчитай во что выливается. Между прочим, и твоя зарплата не снится местным девочкам.

«Вот и спи со своими кривоногими, раскоряками» — хотела выпалить Алина, но только нежно и понимающе улыбнулась.

— Твой монолог прекрасен!

Алина выпорхнула из-за стола, сбросила на диван простыню, прилегла к Сереброву, стала целовать в губы, просунула руку между его ног.

Он быстро возбудился и тяжело перевалился на девушку.

Через некоторое время они еще выпили по фужеру шампанского. Вино еще было холодным и приятно освежало во рту и животе.

Потом Серебров проглотил пару рюмок водки. Ах, какая настала телесная, душевная и прочая раскрепощенность!

— Слушай, — неожиданно спохватился Серебров. — Нас же вчера потчевали каким-то заморским плодом Я один прихватил, он где-то в холодильнике. Я и забыл о нём.

Он соскочил с дивана, открыл холодильник, порылся в пакетах и вытащил алый, точно светящийся загадочный плод.

— Каково, он весь просвечивается. Ты потрогай, КАКОЙ ОН ЛЁГКИЙ, ТОЧНО ВОЗДУШНЫЙ, НО КАКАЯ В НЁМ ЭНЕРГИЯ!

Серебров предал в руки Алины восхитивший его плод. Она приняла его бережно, как берут в руки новорожденного. Плод, действительно, светился. Он был прозрачен и сквозь алую оболочку, алую внутренность просвечивалась сердцевина плода — светящаяся точка. Он был легким, холодным — всё — таки находился долгое время в холодильнике — но из него лилась энергия, которая не возбуждала, а умиротворяла человека.

— Давай попробуем, — азартно спросил Алину Серебров.

— Жалко, — ответила девушка. — Я такого раньше не видела.

— Тем более, значит надо попробовать.

Он взял со стола нож, и на тарелочке разрезал плод на две части. Потом каждую часть еще пополам.

— Под водочку, думаю, самое то, — беря в руку четвертинку плода сказал Серебров. Он был возбужден, весел, энергичен и излучал жизнерадостность.

Содержимое рюмки, исчезло под усами, туда же последовала и часть плода.

Алина тоже взяла рюмку с водкой, но ни водку, ни плод не хотелось загружать в себя. Именно загружать, точно они имели невероятно большие размеры. Она всё-таки пересилила себя, выпила и закусила плодом. Рот обволокло прохладой и только. Она ожидала большего, огня какого-то, свечения внутри. Но ничего не произошло. Тогда они выпили еще по рюмке и съели по четвертинке плода.

Серебряков как-то сразу протрезвел и опять почувствовал в душе тревогу. «Наверное, влип я по самые уши, с этой охотой. Продадут, заложат, заложат, сволочи!» — подумал он. Уж больно много было тех, кто его хотел бы продать.

Он умело «провальсировал», как он сам выражался между двумя губернаторами. При прежнем начальнике Чукотки он занимал высокий пост, потом был направлен в один из районов главой администрации, и при новом руководители округа, вернулся в то же высокое кресло, что занимал прежде. Круг его карьеры замкнулся. Но нынешний виток и почетнее и выгоднее. Он говорил о том, что достигнут новый рубеж, что среди немногих так называемых «бывших», кого новая команда, нового губернатора вышвырнула за борт корабля власти, он удержался на палубе, включен в состав команды и может рассчитывать на хорошие дивиденды.

Эта история с охотой может для него кончиться плохо. «Распоясался» — вдруг откровенно, резко подумал он о себе. И удивился этому.

Закрыв глаза, он будто дремал. Но всем существом прислушивался к себе, к биению сердца, току крови по венам и артериям. Было такое ощущение, что в нём стало что-то происходить. «Охота — это чепуха, отмажусь!» — решительно заключил он про себя и медленно погрузился в сон.

Заснула и Алевтина. Её загорело молодое тело было красиво на белых простынях. Одна нога выпрямлена, вторая, — правая, слегка согнута в коленке, всё тело чуть склонено на правый бок. Голова запрокинута, грудь, живот, всё оголено, лишь небольшая часть межножья прикрыта углом простыни. Она дышала ровно, здорово, казалось, что счастливо.

Серебров тоже лежал на правом боку, лицом к спинке дивана. Его взлохмаченная, крупная голова занимала большое место на валике дивана. Чёрная с проседью борода выделялась и от русых волос на голове, и на фоне белых простыней. Он посапывал тревожно и болезненно, точно переживал какую-то неприятную историю.

В действительности, ему снилась охота на оленей, только почему-то не в чукотской тундре, а где-то в жаркой азиатской степи. Он бежал наперерез большому стаду животных. Их гнали загонщики, голоса людские слышались далеко за песчаными барханами. Но это были странные голоса, отрывистые, по орлиному клекочущие. Нет, вовсе не чукотские, к чему он привык — протяжные, вибрирующие мягко. Он задыхался от пыли, которую несло от песка, пытался откашляться, но не мог. И вот они, рогатые красавцы, уже близко, их достанет пуля, выпущенная из любого оружия. Он вскидывает свой карабин, целится, Но олени скрываются за барханами, и он не успевает выстрелить. Раздосадованный поднимается с колена, и тут его окружают всадники. От их разгоряченных лошадей пахнет потом. Кони косятся на него огромными возбужденными глазами, жуют металлические уздечки, из уголков их ртов спадает пена. Всадники в чалмах, халатах («это мусульмане, а не чукчи»), с плетками в руках. Их человек десять и они гарцуют на конях вокруг него, ничего не говоря, лишь с ухмылкой наблюдая за ним. Он кинулся бежать, не зная куда именно. Страшно ему не было, почему-то он чувствовал, что ни люди, ни кони не сделают ему вреда. Жалко было, что ушли олени, что он так и не застрелил ни одного. Бежал какое-то время по песку, ноги проседали в него по ступню, и от жары кружилась голова. Потом под ногами оказалась твердая почка, редкая пожухлая трава. Бежать стало легче, но всё равно он двигался медленно — усталость охватила всё тело. И еще — не хватало воздуха, он задыхался. Вот вынырнула из-за песков машина, старенький, серого цвета седан. Он закричал, замахал отчаянно руками, чтобы остановились и взяли его. Но машина промчалась мимо. Хотя он чувствовал, что его видели, просто не взяли. И такое его охватило отчаяние, что заныло в левом боку. Он сел у дороги, обхватил голову руками. Вокруг была пустыня, всадники и олени куда-то исчезли. Было жарко от палящего солнца, пахло пылью древних дорог Азии.

Сереброва разбудил Андрей — уборщик и смотритель за бассейном.

— Что случилось? — недовольно засопел Серебров.

— Ваша секретарша звонила. Говорит, что вас разыскивает сам губернатор.

— Хорошо, иди. Позвони ей и скажи, что через несколько минут я буду на работе. Отдохнуть не дадут, — с напускной раздраженностью заключил он.

Он чувствовал себя собранным и энергичным. Алина то же проснулась и она выглядела бодрой и веселой.

Ещё искупались в бассейне. Оделись, выпили на посошок по рюмки водки. У порога здания уже стоял «Рой крауз» — служебная машина Сереброва. Он подвез Алину к дому, в котором она жила, затем покатил к административному зданию, которое располагалось на берегу лимана.

Уже на пороге приемной, секретарша Вика, полноватая, спокойная девушка, вскочив, затараторила:

— Он еще раз звонил, просил, чтобы вы немедленно ему перезвонили. Что-то очень важное.

Серебров глянул на часы — в Москве за полночь. «Если губернатор звонит — это архиважно».

Позвонил из кабинета, с тревогой на сердце. Губернатор ему ответил сразу.

— Только вернулся из Угольков, там совещани…

— Хорошо, — не дал досказать Сереброву Губернатор. По голосу можно понять, что он спокоен. Хотя он всегда спокоен, но… — Слушай внимательно. Они завели на тебя уголовное дело насчет вертолетной охоты. Сегодня же возьми отпуск с последующим увольнением, начинай выплачивать чего тебе там начислили. Потом разберемся.

В трубке раздались частые гудки. У Сереброва слегка задрожали руки. Он полез в стол, где стояла водки в пластмассовой посудине из-под тоника, сделал прямо из горла несколько глотков. Не закусывая, машинально выдохнул:

— Это крушение. Вот я и никто!

Не знал с чего начать. Всё путалось в голове. Лишь два слова, как два гвоздя прошивали мозг, сознание. «Никто, крушение! Крушение, никто!»

Серебров подошел к окну. Виден был лиман. Тишь, в глади воды отражалось высокое голубое небо. У горизонта высасывающая из души радость синь. «Господи! — взмолился Серебров. — И чего это на меня разом всё навалилось! Жил, работал, ни кому не мешал и вот такая завихрительная ситуация».

Он сел писать заявление. «Прошу предоставить… с последующим…»

Позвонил начальнику отдела кадров, чтобы она зашла к нему в кабинет.

Он отдал заявление женщине и попросил не особо распространяться о его необходимом решении. Но через несколько минут, о заявлении Сереброва и уходе его с поста вице-губернатора, уже знала подруга начальника отдела кадров, а через несколько часов об этом знал почти весь город.

11. Несколько обобщений

Давно схлынула августовская, простоявшая всего несколько дней жара, унесло холодными ветрами и дождями запахи древней азиатской пыли, но о странных плодах говорили в городе всё больше и больше. Теперь появились научные домыслы — как же без этого — будто плод, специально выращен в соседнем штате Аляска и заброшен, чтобы посеять в северянах панику. Хотя не понятно было, какую выгоду от этой паники получат аляскинцы. Но дело было вовсе не в этом.

Ещё одна версия состояла в том, что плод заброшен в город военными, для изучения их психологического поведения в экстремальных условиях. Рядом с городом строилась мощная радиолакационная станция слежения за летающими объектами, включая и космические.

Третья версия всё-таки касалась Губернатора, будто именно он начал обрабатывать население города перед предстоящими выборами в госдуму. Именно психотропное воздействие плода на избирателей, позволит уверенно выиграть в выборах его ставленнику.

Масса была других, самых нелепых (у нас народ без этого не может) вымыслов, слухов, предположений, даже уверений и, как водится, липовых доказательств.

Как ни странно, город не впал в панику, а всё воспринял с юмором, несколько уклоненным в питейную сторону. В ресторанах, кафе, закусочных и прочих питейных заведениях (Анадырь лидер в России по числу питейных заведений на душу населения), посетителей значительно прибавилось. И вот что странно, не смотря на то, что о загадочном и редком плоде говорили, что от него пучит живот, но не только в дорогих ресторанах, и в грязненьких забегаловках, на закуску просили именно его.

В магазинах, на складах, открывая ящики с лимонами, апельсинами или другими фруктами, грузчики и продавцы рылись в них, чтобы найти светящийся загадочный плод. То, что плод алый и светится, теперь знали все в городе. И это и была отличительная его особенность от других плодов.

Но были и другие приметы странного воздействия дефицитного плода. В церковь, на службу людей приходит теперь много, больше всё молодежь. Многие исповедуются в былых грехах, истово уверовав теперь в Бога.

Хорошо в церкви раскупаются иконы, свечи, другая утварь. Детей стало много ходить на молитву. Открылась при храме школа для них.

Город бурлил внешне незаметно, а внутри, в человеческих душах всё ломалось, перестраивалось, обновлялось, возлетало и сокрушительно низвергалось. Шёл всеобщий великий процесс, ни названия которому не было, ни хоть какого-то вразумительного объяснения.

К процессу наслаивались слухи, особенно нашумевшие — уход с работы вице-губернатора Сереброва, заведенное на него уголовное дело.

Поговаривали, что вице-губернатор съел несколько плодов и сам раскололся в прокуратуре («так ему и надо!»), еще несколько высокопоставленных чиновников признались в присвоении государственных средств, в больших размерах, и теперь сушат сухари.

Поговаривали и о таинственном продавце, который походил ни то на мужчину с длинными волосами, ни то на женщину, наоборот, с короткими. С лицом азиатского типа, подернутым пылью. Тут, кажется, всё относительно выяснялось. Большинство сходилось к мысли, что плодами торговал кто-то из турецких рабочих. В фирме «Ямата Ятырым», которая строила в городе почти все объекты, работало около одной тысячи турок, следовательно, кто-то из них мог привезти эти загадочные плоды и торговать ими. Общеизвестно, что турки — народ торговый.

Местные власти пока не предпринимали мер по поводу распространения загадочного плода. Начальник Управления по борьбе с наркотиками, заявил, что плод не является наркотическим средством и, как уверяют медики, для здоровья человека абсолютно безвреден, но и не полезен. Поэтому преследовать этот плод у Управления нет ни оснований, ни желания.

Медики в свою очередь высказывались, что если плод алого цвета, здоровый на вид, тем более, светящийся, то он наверняка безвреден. Возможно, содержит какие-то витамины и этим полезен для организма человека («человек не свинья, всё съест»), тем более человека, живущего на Севере, где не хватает витаминов и солнца. Никто из местных медиков плоды не видел, не пробовал на вкус, не говоря о проведении хоть каких-то анализов.

Правда, в лаборатории, которая проводит анализ крови, специалисты отметили у большинства пациентов значительный рост числа красных кровеносных телец (гемоглобина), особенно у мужчин и беременных женщин. Поскольку это был отрадный факт, истоки его никто и не думал исследовать. Но заведующая лабораторией этот факт отнесла на социальный фактор: завершается короткое лето, многие возвращаются из отпусков, из центральный районов страны, загоревшие, посвежевшие, а те, кто оставался на месте, так же получили хорошую подпитку витаминов, ибо город хорошо снабжался овощами и фруктами.

В окружном Управлении внутренних дел, так же было благодушное спокойствие. Показатели улучшались, преступность снижалась, особенно в окружной столице. Четыреста офицеров милиции, которые круглосуточно протирали штаны в Управлении, были чрезмерно довольны таким положением. Многие уже крутили дырочки на своих золотистых погонах парадных мундиров для очередных звездочек. Резкое снижение преступности башковитые милицейские аналитики относили за счет снижения употребления алкогольных напитков горожанами. И это понятно, утверждали они, в этом году плохой ход кеты, нет рыбалки и людям негде и незачем пить.

Это великое милицейское открытие шло в противоречие с тем фактом, что в эти дни значительно выросло число посетителей питейных заведений города. Но этого никто не заметил и не учел. В самые высшие милицейские инстанции посыпались победные рапорты о снижении преступности, числа правонарушений на почве употребления алкогольных напитков. Даже, как писали почему-то работники милиции, а не медики, уменьшилось число абортов среди женщин (не хватало еще и среди мужчин), особенно среди студенток местного педучилища. Но это было вовсе не так. Число абортов значительно выросло, как значительно выросло число новорожденных. Причём рост преждевременных прерываний беременности как раз и наблюдался среди студенток педучилища и учащихся местных школ. За счет ранней беременности и увеличилось число появившихся на свет младенцев. Просто, приходили девочки делать аборт, когда делать его было уже очень поздно.

Великая внутренняя психологическая революция, вызванная дефицитным, таинственным плодом в самом славном городе Чукотке, Анадыре продолжалась.

12. На высоте положения

Прогуляв понедельник, — еле выпохмелился, — Честнухин пришел во вторник на работу пораньше, как бы демонстрируя свое служебное рвение. Он сидел тоскливо в кабинете и ждал появления начальника — председателя телерадиокомпании Бугрова. Тот не пришел к девяти, не пришел и к десяти часам.

На столе Честнухина установлен довольно мощный компьютер, которым он пользовался редко, еще для видимости набросаны кое-какие бумаги. Стол Председателя Бугрова по соседству, абсолютно пуст. Ни компьютера, ни перекидного календаря, ни пылинки, ни соринки. Ему-то ничего и не нужно было. Он каждый день или выпивал или похмелялся.

Честнухин стал беспокоиться, что ж могло случиться? Обычно Бугров по утрам звонил и говорил: «Сижу на пиве, буду после обеда», или «Сижу на крепком — не приду». На сей раз ни звонков, ни ответов на звонки. Честнухин понимал, что без Бугрова, ему долго не протянуть. Новый начальник, может вышвырнуть за порог компании, как человека, далекого от журналистики.

Наконец, уже ближе к одиннадцати, Бугров появился. Лицо помятое, голос хриплый, в народе говорят — «спитой». Он сел не снимая кожаной куртки за свой стол, не поздоровавшись изрек:

— Буду какое-то время в администрации, потом в другом месте, тоже по важным делам, тоже буду в отлучке — он заговорщицки подмигнул Честнухину. — Веришь, сегодня спал плохо. Всякая мразь снилась.

— Чёртики? — спросил серьезно Честнухин.

— Да нет, рано еще. Они за мной стали бегать в Нижнем после шестимесячной беспробудной пьянки. Да, я знаю какие они. Они не страшные. Они даже смешные. А эта гадость кишки выворачивает.

— Чего пил?

— Вчера хорошую водку, а до этого коньяк.

— Нельзя мешать.

— Да брось ты, проверено — мин нет.

— А чего тогда глюки?

— Говорю тебе, что это не глюки, а сон. Понимаешь, здоровый сон напившегося человека. Но привиделась мразь всякая.

— Обычно пьяным женщины снятся. А тут мразь.

— Нужны мне, лахудры эти. У меня в Нижнем жена, вырабатывает меня до основания. Тут не до местных дырок.

— Ты учти, тут Север, тут все процессы убыстряются. Когда я в Беринговском до глюков допился, хватило всего три месяца. Ещё и трепака подцепил на чукчанке. — Уточнил опытный в любовных и алкогольных делах Честнухин.

— Ну и чего ты на нее полез, если повстречался с чертиками? — спросил Бугров и улыбнулся через силу. Голова с похмелья раскалывалась на части. Банка пива, которую он осушил по дороге в магазине «Золотогорье» не выправила положение.

— Потому и полез, что принял за принцессу. А когда очнулся, увидел эту кикимору рядом, чуть чувств не лишился. Слава богу, инфаркт не приобрел, только триппером обошлось.

Они оба самодовольно рассмеялись.

— Мне нужно идти, — сказал Бугров. — Время не ждет. Давай, командуй тут. Думаю, что тут всё нормально. Наши журналисты — бараны мирно пасутся и работают?

— Да Да! Новуцкий опять права качает. То ему не так, это ни так. Мол, премии его незаконно лишили. Сволочь такая, всё качает и качает права, — пожаловался Честнухин.

— Поссать на него с высокой колокольни. Закон — это мы. Будет ныть, сничтожим совсем. Мы тут руководство.

— Грозится статью написать о развале в компании.

— Скажи этой суке, придушим, если посмеет. Умно скажи, без свидетелей. А я пошел. Не дрейфь! За нами и за нас местное руководство стоит. Мы вольны делать всё, что пожелаем.

Бугров встал, вышел из-за стола, поднял руку, согнул несколько раз пальцы в кулак и захлопнул за собой дверь.

Сразу же раздался телефонный звонок. Спрашивали именно Бугрова.

— Он находится в администрации, — спокойно ответил Честнухин. — Появится не скоро. Готовит важные документы для Губернатора.

Честнухин любил поиграться словом «губернатор». Научился произносить его с придыханием, торжественно, почтительно, дружески, подобострастно и так далее. — миллион оттенков. Особенно торжественно произносил: «Губернатор мне поручил». Всё в этой фразе было и почтительное уважение к первому лицу в округе, и высота его ума, и высота собственного, если уж такой человек ему что-то поручает. Но главное — эта фраза показывала, насколько он близок к власти, к самым заоблачным ее вершинам.

Сидеть в кабинете, узком, мало освещенном, было нудно и тяжело. Работа в компании шла своим ходом. На радио и телевидении готовились передачи, в технических цехах они монтировались, выпускались в эфир. Не хватало кадров. Уходили журналисты, уходили технари. Перо им в задницу. Что-то болтали по радио, что-то крутили по телевидению. Какая разница. Народу всё равно, лишь чем-то был заполнен радио и телеэфир.

Опять технический контролер написал, что было несколько сбоев на радио и телевидении. Честнухин мечтал убрать этого контролера, настырную, вездесущую женщину, посадить на ее место своего человека и всё будет в норме. Не будет актов, следовательно, не будет и срывов в работе.

Прочитал акт, что утром по радио не дали Гимн российский, что запоздало с выходом в эфир телевидение.

«Чёрт с ним, с гимном, его и так каждый день слушают. Нет, надо написать, чтобы показать, как мы плохо работаем!» — возмущался про себя Честнухин.

Сняв трубку он позвонил в кабинет где находится контролер.

— Её нет, она на больничном. — ответили ему.

— Болеет и пишет акты! — бросив трубку, возмущенно проговорил Честнухин.

И тут его осенило: «скорее всего она вовсе не болеет, сачкует, прикрывается больничным».

Ему показалось, что настал момент рассчитаться с этой надоедливой женщиной. Поймать ее на месте.

Честнухин позвонил своему заместителю по техническим вопросам, еще одному работнику, который неизвестно чем в компании занимался, вызвал машину. Когда двое вызванных вошли в кабинет, Честнухин коротко, но ясно пояснил ситуацию.

— Ещё один акт, ты Червяков, как заместитель по техническим вопросам, должен быть наказан. Чтобы прекратить поток этих актов нужно принять крутые меры в отношении контролера.

— Но Любовь Михайловна на больничном, — пояснил Червяков.

Ему было чуть более тридцати, и он стремился удержаться в должности, которую совсем недавно получил. Для него, бывшего шофера, такое повышение — это стремительный взлет. Он старался во всём угодить Честнухину.

— Откуда известно, что она на самом деле болеет. Вот мы к ней сейчас неожиданно на квартиру нагрянем и выясним, так это или нет. Может она там водку с мужиками жрет. — Честнухин стиснул мелкие, крысиные зубы.

— Такого не может быть, — возразил Червяков. — Она порядочная.

— Заткнись! Все порядочные, когда мраком их жизнь покрыта, а когда мрак сорвешь, и всё попрет наружу. Если бы она акты не писала, у нас бы тоже замечаний не было.

— Но сбои были бы! — опять возразил Червяков.

— Ну и что, не зафиксированы, значит и нет их. Соображать нужно. От бумаги и зло исходит и польза. Премию хочешь получать? Вот и давай, крутись. Я когда в КПЗ работал, у меня один, тоже строптивый был. Я устроил ему тёмную и всё — шелковым стал, — выпучив глаза, заключил Честнухин.

— Так что, бить ее, что ли будем? — с шоферской прямолинейностью спросил Червяков, так и не поняв, что от него хотят.

— Да на хрена она нам нужна! — взъерепенился Честнухин. — Она и так скоро дуба врежет, но подтолкнуть ее к могиле поближе не грех. Она нам, сколько лет уже кровь портит?

— Не знаю, я первый год работаю.

— То-то! Я знаю, я тоже второй год тут работаю и всё это время она мне нервы портит. Акты в Москву шлет. Ладно, болтать меньше нужно, поехали.

Он вышел из-за стола и направился к двери.

— А я-то причем тут? — спросил рабочий (на предприятии никто не знал его фамилии, обращались по кличке Пошелтуда, которая прицепилась к нему из-за того, что он сам вечно говорил «Я пошел туда», не называя именно куда) и уставился на Честнухина.

— И ты, дармоед, заткнись. Весь день груши околачиваешь, так хоть сейчас полезное дело сделаешь.

Все трое вышли из здания, сели в «УАЗик». Выехали на главную улицу города. Честнухин назвал адрес шоферу.

Он был возбужден, как охотник, преследующий дичь. Мелкие, редкие зубы стиснуты, шея вытянута, глаза бегают из стороны в сторону. Он цепко просматривает улицу, вдруг тот человек, к которому они еду, окажется не дома, а на улице. Тогда операция сорвется.

Мимо проносились иномарки. С вожделенной завистью смотрел на них Честнухин. «Везёт людям, в таких машинах шикарных раскатывают, а тут!..» Он вздохнул, на лице его появился серый налет завести. Стиснув зубы, подумал про себя «Ничего, пройдет время, и я на собственной такой буду раскатывать».

Вот и улица Энергетиков, где жила Любовь Михайловна Кривошлыкова.

Машина въехала во двор, остановилась у одного из подъездов.

Честнухин выскочил из машины, поправил куртку, и, энергично махнув рукой спутникам, как это обычно делают оперативники, при захвате преступника, быстро побежал по лестнице вверх. Действительно, со стороны это походила на захват, кого-то, только не милицейскими силами, а гражданскими.

Остановившись у нужной двери, Честнухин прислушался. Кроме звуков включенного довольно громко радио, ничего не различил. «Всё слушает, всё слушает! — нервно подумал он. — Ты у меня дослушаешься! Землю будешь грызть! Я крутой в этих делах!»

Нажал на кнопку звонка. Тихо, там за дверью. Ещё раз нажал, более продолжительно и настойчиво. Какое-то шевеление. Усталые шаги по коридору. Щёлкнул замок, дверь открыла полная, высокая женщина с бледным, округлым лицом, в халате, накинутом на ночнушку (белый угол ночной рубашки выглядывал внизу) с клюшкой в руке.

— Мы к вам! — решительно сказал Честнухин, отодвинул рукой в сторону женщину и вошел в квартиру.

За ним последовали остальные.

Оторопевшая Любовь Михайловна не могла произнести и слово, так для нее всё было неожиданно. Она прошла вслед за тремя мужчинами, которые уже находились в самой большой, единственной комнате ее квартиры.

Хозяйке вдруг стало стыдно и за неубранную пастель, за лекарства, которые лежали на тумбочке, возле кровати, за беспорядок. Она ни кого не ждала. У нее постельный режим, естественно пастель не убрана, она отдыхала в ней.

— Как же вы так болеете, если ходите? — прокурорским тоном спросил Честнухин. — Я вынужден поставить вам прогул. А если вы уж болеете, тогда не пишите акты.

— А вы, по какому праву ворвались ко мне в квартиру? — спокойно и твердо спросила женщина.

Она стояла напротив Честнухина, опершись двумя руками на костыль, гневно смотря в глаза мужчине.

— С целью проверки общественностью липовой болезни. Вы не могли бы мне показать ваш больничный лист?

— А вы кто такой? — возмутилась женщина. Её слегка начало трясти.

— Руководитель предприятия, на котором вы, к стати, еще работаете. Уточняю, еще. — самодовольно ухмыляясь, ответил Честнухин.

— Я тридцать пять лет на этом предприятии работаю. Я не позволяла и ни кому не позволю, гнать техническую туфту в эфир. Вы зарплату получаете, так будьте добры делать дело, как положено.

— Мы и делаем, как положено, это вы туфту в своих актах гоните.

— Вон отсюда! — крикнула женщина. — Не позволю, чтобы меня в моей квартире оскорбляли.

Она вскинула костыль и хотела ударить им Честнухина, тот ловко увернулся и бросился к выходу, но второй удар костыля огрел его по спине.

— Я тут ни при чём, — взмолился Пошелтуда. — Ни каких претензий к вам не имею. Я пошел просто не туда.

Мужчины выскочили на лестничную площадку, так и не закрыв дверь, побежали по лестнице вниз. Затем сели в машину и укатили.

Любовь Михайловна тяжело опустилась на кровать. Сердце так стучало, что болью отзывалось в голове. Она протянула руку за лекарством, и потеряла сознание.

В эту минуту пенсионерка баба Аня, соседка Любови Михайловны по лестничной площадке, подходила к дому. Она видела, как трое мужчин, будто ошпаренные выскочили из подъезда, сели в машину и уехали.

«Наверное, что-то натворили, эти суматошные», — подумала она. И заторопилась к себе в квартиру.

Она-то и увидела распахнутую дверь квартиры Любовь Михайловны, увидела ее лежащей на кровати без сознания, и вызвала «скорую помощь».

Когда Честнухину сказали, что контролера Кривошлыкову положили в больницу, он, потирая руки, самому себе сказал вслух:

— Отменно сработано! Пару таких закидонов и она — в ауте, ногами вперед унесут. Всё равно, по-моему будет. — Глаза его по-волчьи зло заблестели.

13. На пути к Богу

После встречи с Ларисой, жизнь Ирины в корне изменилась. Она регулярно стала ходить в церковь, исправлять все требования в службе, старалась быть кроткой, отзывчивой и незаметной. На работу она, как и прежде, ходила в джинсах и простеньких, скромных кофточках. Такая одежда была удобна — ей приходилось подниматься по лесенке, чтобы протереть высоко на полках экспонаты, приседать, нагибаться и платье или юбка мешали бы работать. Дома она носила скромный, длинный байковый халат, в церковь ходила в темной, просторной юбке и кофте. Всё это ей пошила Лариса. Теперь они вместе с ней пели на клиросе Сама Ирина пела еще плохо, сбивалась, но на нее никто не сердился, наоборот все подбадривали. Какие милые и добрые служили в церкви женщины. Они все ее уважительно звали Иринушкой. Спокойная, праведная жизнь благотворно сказалась и на ее здоровье. Перестали ночами сниться кошмары, не покалывало в левом боку, где сердце («Господи прости, и не допусти более!»), уже не нервничала и не закатывала истерики по пустякам.

Она переродилась, она стала другим человеком. Даже на работе, в музее это заметили. Девчонки, теперь уже бывшие подруги, напарницы по веселым застольям, походам в кафе и рестораны, говорили ей:

— Ирина, ты классно похорошела. Свеженькая такая, просто смак, просто супер!

Ни «супер», ни «смак», и ни что другое. Всё это было далеко, в другой, казалось, вовсе не ею прожитой жизни. Она и не вспоминала ее, ту жизнь. Ни то, чтобы не хотела вспоминать, просто всё забыла, всё, будто выветрилось из нее, испарилось навсегда. Только разрасталась тоска по дочери и забота по ней. Чего раньше-то и не было. Как она там, как учится, как ведет себя! Она чаще стала писать ей письма, больше думать и молиться о ней.

Но прошлое, всё еще донимало ее. Эти телефонные ночные звонки подвыпивших бывших подруг из злачных мест, звонки тех, кто когда-то бывал у нее в доме. Они еще требовали от нее прежних поступков, старались вернуть ее в прежнюю жизнь. Она молилась за них, искренне и всей душой болела за их заблуждения, но ничего не говорила им. Не поймут, как не понимала она прежде. Придёт время, как оно пришло к ней, и они поймут, в каком сатанинском чаду проводят свою жизнь.

Она теперь много времени проводит вместе с Ларисой за чтением «Библии», разучиванием молитв, псалмов. Иногда просиживают допоздна и тогда Ирина остается у Ларисе ночевать. Они даже приобрели для этой цели раскладушку, а Ирина из дома принесла постельное бельё.

Как много они ночами говорили о Боге, жизни, понимании ее, о любви к родным, близким, обычным людям, с которыми встречаешься ежедневно.

Любить ближнего — одна из заповедей Иисуса. Какой глубокий смысл в этом! Любить того, кто с тобой живет рядом, кто с тобой работает рядом, кто с тобой переходит улицу, стоит в очереди в магазине, кто толкнул тебя невзначай в переполненном автобусе, кто не верит в Бога.

Ирина поздно пришла с работы. Готовится новая экспозиция, и пришлось работать в неурочное время. Приняла душ, съела яблоко (так устала, что не хотелось кушать), легла в постель, перед сном решила почитать книгу «Житие святых».

Раздался телефонный звонок. Ирина почему-то подумала, что, возможно, звонит Лариса. Они сегодня не успели поговорить с ней даже по телефону. Она подбежала к телефону и сняла трубку.

— Это я Кармаль. Не бросай трубка. Ирина, понымаеш я очен тебе люблю! Мне без тебэ нет жызны. Я это говору очен серозно. Ты мене знаешь. Я готов на всо. Мы можем стат официально мужем и женой. Мы можем остаться жит тут, еслы хочешь то можем ехать Турция. Ты меня слышишь.

— Слышу. — мягко и твердо ответила она. — Прости меня Кармаль. Не нужно мне ни чего говорить. Мне очень стыдно за прошлое и за поступки и за такую жизнь. Я сильно раскаиваюсь. Я буду отмаливать свои грехи…

— Зачем? Подожди, нет грех. Ест лубовь. Бог тоже лубов. Аллах любов, Иисус — любов. Один Бог есть общем свете. Я тоже верую, пусть мусульманин. Но Бога один.

Даже в трубку было слышно, что с Кармалем кто-то стоит рядом и пытается отнять у него телефонную трубку. Слышались трески, щелчки. Наконец, видимо, тот второй перехватил трубку. После нескольких секунд тишины прозвучало резко и повелительно:

— Ты, сучка! Забыла меня! Так я напомню о себе и проучу тебя как следует.

Она с содроганием и страхом узнала пьяный голос Честнухина. «Господи! Помоги мне перебороть силу этого сатаны!» — взмолилась она про себя и бросила телефонную трубку.

Буквально через минуту телефон вновь зазвонил, но Ирина уже не подходила к нему. Телефон всё звонил и звонил. Тогда она выдернула телефонную вилку из розетки.

В комнате опять стали тихо, но не покойно, как прежде, а тревожно. Она села на кровать, обхватила голову руками и заплакала. Потом, чтобы не разрыдаться громко, уткнулась лицом в подушку.

Спустя некоторое время, Ирина подключила телефон, позвонила Ларисе и обо всём рассказала ей.

— И не бойся, и не волнуйся, — успокоила ее Лариса. — помолись перед сном и спи спокойно. Сатана силен там, где нет молитвы, нет любви к Богу.

Она долго и истово молилась, потом легла вновь в постель. Время перевалило за полночь. И тут она почувствовала, что в соседней, детской, как они ее с муже называли, комнате кто-то есть. Она вовсе не испугалась. Есть тот, кого она хоть и не ждала, о ком редко вспоминала, но кто был мил ее сердцу, от кого она родила ребенка. Он был, он есть — она сразу поверила в это. Он есть, но другой, из другого пришел мира.

Она подумала, что он видит ее, одобряет такую, какой она стала, рад за нее, за перемены в ее жизни.

На душе стало светло и легко, покойно. Она крепко и счастливо заснула.

14. Чукотурки

Заведующая родильным отделением окружной больницы Анна Павловна Ветошева, приняв очередные роды у молоденькой чукчанки, собрала весь коллектив в своем кабинете и торжественно провозгласила.

— И так, на свет появился сотый в нашем городе младенец, пока с неопределенной национальностью. Мама, как известно у него чукчанка, а отец турецкий рабочий, курд по национальности. Но мы их всех называем турками. Таким образом, мы с вами имеемсотого чукотурка. Не будем по этому важному и знаменательному поводу устраивать торжеств и шествий, но прошу вас, внимательно следить за развитием младенца, мальчика по половому признаку, тщательно записывать наблюдения в специальный журнал, который у вас есть, с тем, чтобы мы, как можно больше знали подробностей, фактов, и другой документальной информации, о зарождении новой национальности, а возможно, и нового, даже, этноса.

Что такое этнос, многие медсёстры, (это в основном, средних лет женщины, без какого-либо образования) не поняли, но уяснили главное, чукотурки находятся под особым наблюдением.

Ветошева не могла точно сказать хорошо это или нет, что в древнюю кровь чукчей и эскимосов вливается еще более древняя кровь турок, но понимала, что сама природа, обстоятельства проводят интересный, уникальный эксперимент.

Все младенцы, рожденные от чукчанок и турок, оказались очень жизнестойкими, крепкими, хорошо развитыми физически. Как показали наблюдения, никто из них ничем не болел, даже не простывал. Это говорит о мощной иммунной системе, заложенной в них. Века, соединенные в младенцах, могут противостоять современным болезням и разного рода напастям.

Важно еще было знать, какими они будут в интеллектуальном плане. Хотя уже теперь можно говорить, что чукотурки и в этом плане необычны. Рано начали различать цвета, прекрасно реагируют на обращение к ним, тянутся к игрушкам и внимательно рассматривают их.

Проведя летучку, Анна Петровна не вытерпела и пошла посмотреть, как мамаша первый раз начнет кормить своего младенца.

В просторной палате лежало три роженицы. Две молодые мамаши уже готовились к выписке, чукчанке Лизе предстояло пробыть тут чуть более недели.

Принесли младенца. Он не плакал, как обычно все плачут, побеспокоенные медсестрой. Лиза, крепкая, с узкими глазами, маленьким носом, восемнадцатилетняя девушка приподнялась, ей повыше под спину подложили подушку. Молодая мамаша протерла тугую, смуглую грудь, сцедила немного молока в стеклянную баночку, взяла младенца и легонько, осторожно поднесла к его рту тёмно-коричневый сосок груди. Младенец быстро схватил ртом сосок и стал двигать усиленно ртом.

— Вот это мамлюк! — восхищенно воскликнула Ветошева. — Ну, молодец! Ни то, что ваши капризули. — Добавила она, обращаясь к двум другим молодым мамашам. — Этот как волчонок за сиську схватился.

— Да, такому и нашего молока будет мало, — сказала одна из женщин.

Все рассмеялись.

Младенец смугл, волосяной пушек на голове темен, лоб высокий, носик утоплен, глаза черные, как августовская чукотская ночь. Всё прекрасно развито и гармонично.

— Идеальный ребенок, — восхищенно произнесла Ветошева. — Вот порода новая будет! Огонь!

Самодовольно улыбаясь, она направилась к выходу из палаты.

Войдя в свой кабинет, Анна Павловна, села за стол, подперла голову рукой и задумалась. Всякий раз, когда она думала о том, что присутствует при рождении новой национальности, слиянии народов, которые находятся в разных климатических зонах, социальных условиях жизни, имеющих разные религии, обычаи менталитет, ее наполняла чрезмерное ощущение историзма происходящего, важности ее собственной деятельности. Сто мальчиков и девочек (мальчиков 63, а остальные девочки), вскормленных грудью северянок, несут в себе плоть мусульман юга, жаркое дыхание Аравийского полуострова. Скрип полозьев нарт, влекомых собаками по снегу, которые слышали всю жизнь прадеды младенцев по материнской линии, слился со скрипом колес арб, которые волокут по пескам пустыни верблюды или волы, которые слышали прадеды по отцовской линии. Эпохи и оконечности континента слились в страстной ночи у Полярного круга, в смуглых объятиях тел, поцелуев сухих крупных губ.

Анна Павловна посмотрела на часы, которые висели на стене, напротив. Время близилось к концу рабочего времени. Она решила проведать первенца из чукотурков Олега Калянто. Молодая мама, уборщица в столовой строителей турецкой фирмы «Ямата Ятырым», забеременела полтора года назад, родила, и у нее растет крепкий мальчик…

Когда Ветошева вышла на улицу, пошел мелкий, но не холодный дождь. Анна Павловна пожалела, что не взяла с собой зонт. Но возвращаться не пожелала — плохая примета. Был конец августа, продолговатые хрупкие листочки на невысоких ветлах, что росли у больницы, начали желтеть. И трава сверху уже подернута коричневым цветом.

«Как быстро пролетело лето! — с горечью подумала она. — Не успеешь оглянуться, и придут зимние холода». Она не любила зиму, стужу, пурги. Родилась на юге, под Краснодаром, но всю жизнь, фактически, прожила на Севере. Рано вышла замуж (муж инженер и работал на прииске «Ленинградском»), вот и привез ее на Чукотку суженный. Долгое время жила в Шмидтовском районе, когда мужа не стало (умер от сердечного приступа), перебралась в Анадырь. На Шмидте в ту пору жилось совсем худо. В квартирах не было тепла, в магазинов продуктов, не выдавалась зарплата. Как опытного акушера ее сразу взяли и назначили заведующей родильным отделением. В ту пору в окружной больнице катастрофически не хватало специалистов. Их и сейчас не хватает, хотя много молодых медиков приехало работать по контракту из Омска.

На Анне Павловне простенькая курточка сиреневого цвета, белая вязаная шапочка. Выглядит она моложе своих лет. Худенькая, подтянутая, невысокого роста. В школе и в студенческие годы ее прозвали Кнопкой.

В будущем году она должна получить северную пенсию, но уезжать с Чукотки не собиралась. Единственная дочь заканчивала мединститут — нужно было помогать материально. Да и куда поедешь! На материке ни кола, ни двора. Родителей давно не стало, родственники продали их старую избу за бесценок и разделили между собой, полученные копейки. Она сама от всего отказалась. Муж в ту пору хорошо зарабатывал, надеялись, что смогут купить квартиру на материке, в одном из южных городов. Но вышло всё иначе. В 1992 году, когда деньги обесценились, обесценились и то, что было накоплено за годы работы на Севере. Так они и остались ни с чем. Ну, а когда мужа не стало, то надежда перебраться жить на материк вовсе исчезла.

Подопечная Виктория Калянто жила в однокомнатной квартире (городская мэрия молодой мамаше купила, когда появился малыш), за несколько кварталов от больницы. Виктория сильно пила, в нетрезвом состоянии зачала ребенка, пила во время беременности, да и теперь не обходится без рюмки. Она училась в педучилище, но со второго курса ее отчислили за пьянку. Болталась неприкаянной по городу, ночевала в притонах, мужских общагах, а когда появились в городе турецкие строители, стала пить и ночевать в их общежитии. Её пристроили уборщицей в столовой. Мужчины ее поили, и спали с ней по очереди. Так что конкретно от кого зачат ребенок, Виктория не знает. Говорит, что это коллективный чукотурк.

Но, ни смотря, ни на что мальчик рос здоровеньким, ладным, смышленым.

Анна Павловна перешла центральную улицу, преображенную этими же турецкими строителями, свернула на другую, ведущую к окраинной улице. Это и окраиной нельзя назвать, всего два квартала от центральной улицы. Просто далее шли гаражи и промышленные застройки — пивзавод, хлебокомбинат и многое другое.

Когда Анна Павловна поднялась на нужный этаж и подошла к нужной двери, та была слегка приоткрыта и из квартиры доносился плач ребенка.

Не постучавшись, вошла в квартиру.

— Заткнись, турецкий выблядок!

Услышала Анна Павловна раздраженный, хриплы голос, уже нетрезвой Виктории.

Она прошла в комнату. Разбросаны вещи, неубрана постель, накурено. На столе пустые бутылки из-под водки и пива.

— Ты чего это материшься! — сердитым тоном спросила Анна Павловна.

— Это вы Анна Павловна! — залебезила молодая мамаша. Она полулежала в кресле с сигаретой в зубах. Вскочила, выбросила недокуренную сигарету в открытую форточку, стала убирать разбросанные вещи.

— Да вы садитесь на стул. Я просто попугать его. Он же ползает, кругом, всё хватает, неугомонный, как все турки.

Виктория и боялась и уважала Анну Павловну. Когда ее хотели лишить материнства, именно она попросила повременить, дать ей исправительный срок. Потом из Канчалана, когда Виктория получила квартиру, переехала жить ее старшая сестра. Степенная, непьющая, хорошая девушка. Анна Павловна и ей помогла устроиться работать в больнице.

— Где сестра?

— Пошла за хлебом в магазин.

— С чего это ты выпила?

— Так, у знакомого вчера был день рождения, а сегодня он пришел с бутылкой к нам похмелиться.

— Ты пословицу знаешь?

— Это про свинью что ли?

— Вот именно.

Анна Павловна сняла куртку, положила ее на стул, подошла ближе к малышу, который с игрушками ковырялся в уголке. Протянула к нему руки. Малыш заулыбался, потянулся к женщине.

— Иди ко мне, иди. Вот он какой хорошенький! — беря мальчика на руки ласково говорила Анна Павловна. И уже у матери спросила: — Ни кашляет, ни сопливит?

— Да чё с ним будет! Турок одним словом.

Молодая мамаша была в затасканных, с серыми пятнами грязи джинсах, давно не стиранной темной майке, непричесанная. Чёрный короткий волос лоснился и видно, что она давно не мыла голову.

— Ты когда за собой следить начнешь? — напустилась на девушку Анна Павловна. — Симпатичная, и как дура неряшливая.

— Я только с работы. Сегодня, одним словом, три гектара полов вымыла. Эти турки наследили кругом вот и мыла. Домой пришла, а тут горячей воды нет. Этот долбанный пятый этаж — вода не доходит. Ночью, одним словом, только можно купаться.

— Когда его купали?

— Да почти каждый день купаем. Сестра, одним словом, за этим строго следит.

Мальчик, сидя на руках угыкал, улыбался, пытался дотянуться до сережек Анны Павловны, которые поблескивали в мочках ее ушей, ерзал, подпрыгивал.

— Вот живчик, вот неугомонный, — восхищенно говорила женщина. — Буйствует в нём южная кровь.

— Наша северная кровь тоже не халам-балям, если шары зальем! — с усмешкой произнесла Виктория. — Верно Олежек?

Она подскочила к сыну, пытаясь поцеловать. Разящий запах пота и перегара, привел Анну Павловну в ужас.

— Да не дыши ты на него! От тебя перегаром, как от паровоза…

— Он у нас привычный. Турок, одним словом!

Виктория сгребла со стола пустые бутылки и отнесла их на кухню. Вернулась с влажной тряпкой, протерла стол.

— Вот и порядок! Анна Павловна, а он уже начал ходить. — весело доложила Виктория.

— В семь месяцев? — удивилась та.

— Да! Вчера пришел знакомый с собакой, смотрим Олежек вцепился ручонкой за шерсть собаки и ходит с ней по квартире. Вот умора. Турок, одним словом.

— Молодец! Какой молодец!

Анна Павловна спустила на пол ребенка, взяла его за ручонки и повела по комнате. Мальчик, действительно, вышагивал довольно бодро и твердо.

В прихожей послышались шаги.

— Здравствуйте, Анна Павловна! — раздался оттуда молодой женский голос.

— Здравствуй Кира! Вернулась?

— Да! Продуктов кое-каких взяла. Нам аванс вчера выдали.

У Киры типичное лицо чукчанки — приплюснутое, с узкими щелочками глаз, смуглое, щекастое, большегубое. Сёстры не похожи друг на друга. И это понятно. У старшей Киры отец чукча, у Виктории — украинец, второй муж их матери-чукчанки…

Кира, оставив продукты на кухне, прошла в комнату.

— Давайте, я его подержу. Ну, иди сюда, мамлюк наш чукотский! — протягивая руки к ребенку, сказал Кира.

Анна Павловна передала ей мальчика.

— Пойдёмте, чай пить и Олежика покормим. Я ему с молочной кухни творожок принесла, кефирчик. Он ест у нас очень хорошо.

Прошли на кухню. Здесь было почище. Посуда вымыта, клеенка на столе протерта. Только электроплита запущена. Чёрные круги накипи вокруг комфорок.

— Я в нашем селе, в детском садике, пять лет проработала. Но такого смышленого, такого спокойного, крепкого, как Олежек не было, — продолжала рассказывать Кира.

Она села за стол, достала из сумки банку с творогом и банку с кефиром, положила в блюдце творогу и кефира, стала мешать всё. Мальчик стучал ручонками по столу, пытался дотянуться до блюдечка.

— Да успокойся, успокойся. Накормлю.

Анна Павловна внимательно наблюдала за ребенком. Взгляд у него целеустремленный, движения рук энергичные. И еще ее удивлял цвет кожи мальчика — медно-коричневый. Откуда он? Мать белотелая, с легкой смуглостью, турки тоже белотелые, а у мальчика, точно из глубин пробилась какая-то негритянская кровь и потому такой цвет кожи.

Покормив ребенка, Кира передала его матери.

— Отнеси и уложи спать — строго сказала она ей.

Когда Виктория унесла мальчика в комнату, Кира тихо сказала Анне Павловне.

— Устала я с ней. Прихожу утром с ночного дежурства, а у нее тут полон дом бичей. Пьют. Насилу разогнала их.

— Потерпи немного. Вот мальчик подрастет, в садик начнет ходить, в круглосуточный — легче будет. — успокоила девушку Анна Павловна.

— У нас ни отец, ни мать не пили. Ну, мой отец, он пастухом в тундре работал. Потом, когда отец помер, мать в поселок перебралась, с этим хохлом, вот ее отцом связалась и он и она пить стали. Вика в них. Хохляцкая кровь и сало любит, и выпить и ни кому из мужиков не отказывает.

— Потерпи, ты умница. Мальчика нужно воспитывать и вырастить. Я тут тебе талоны на молочную кухню, на следующий месяц принесла.

— Ой, спасибо! — обрадовалась Кира. — Молочка так нас выручает.

— Медсестра регулярно приходит к вам?

— Да, она молодец, даже помогает нам купать мальчика. Ну, так он купаться любит. Бултыхается, верещит… В воде кажется чёрным, будто негр. Откуда он такой? В Анадыре негров никогда не было.

— Природа! — многозначительно сказала Анна Павловна. — Она и не такое, бывает, выкидывает. Мне пора. Будь построже с ней! — женщина кивнула головой в сторону комнаты, где находилась Виктория.

— Да я и так, как милиционер с ней — строгая. — Надо вот убраться в комнате и спать лечь, а то после ночного дежурства…

— Мальчик ночью хорошо спит? — спросила Анна Павловна.

— Очень, даже не просыпается. Утром уже пипи просится. Такой умный ребёнок…

Попрощавшись с молодыми женщинами, Анна Павловна вышла на улицу.

После дождя было свежо и чисто. Пахло промытой травой. Она сочно зеленела на обочине дороги и клумбах. Небо еще в низких тучах, но уже кое-где пробивались лучи солнца. Они точно лучи прожектора упирались в землю. Над лиманом вознеслась дугообразная радуга. Она была слегка размытой, далекой и возвышенной. Дышалось легко, дышалось именно полной грудью.

15. Мерзлота

Стальнов всегда просыпался рано. Таких людей называют жаворонками. Именно утром ему работалось легко, споро и продуктивно. Скорее это не только физиологическая особенность его организма, но и привычка. Пять зимовок, в одиночку он провел в горах Корякского плоскогорья, изучая повадки горных баранов. Семь зим и холодных летних месяцев провел на знаменитом озере Эльгыгытгын, и прилегающих к нему горах. В ту пору он исследовал повадки волков и обитание диких оленей. Жизнь в безлюдной тундре, один на один с суровой природой, зверьем, научила его и вставать рано и ложиться спать рано. Сон приходил помимо его воли, от усталости, с заходом солнца. И вставать приходилось тоже по мимо желания и воли рано, чтобы протопить настывший за ночь балок. Зимовки, летние долгие экспедиции не пропали даром. Он написал большую. книгу о копытных животных Северо-Востока, которая принесла ему известность и переведена во многих странах.

Поработав за компьютером часа два (пишет новую книгу о лекарственных растениях Чукотки), Стальнов, позвонил журналисту Новуцкому. Накануне они договорились сходить с ним к тому месту, где проложен газопровод от Верхне-Озёрненского месторождения.

Сто десяти километровая ветка газопровода уложена в короткий срок — всего за три месяца. Затрачена огромная сумма — более ста миллионов долларов. Но работы выполнены с большими нарушениями. Стальнов знал, что горно-техническая инспекция, контролирующая подобного рода строительства, не подписала акт о приемке газопровода из-за этих нарушений. Экологическая экспертиза была составлена не перед началом строительства, как этого требует закон, а уже после укладки газопровода.

Трубы были уложены на глубину до одного метра в вечную мерзлоту. Отсутствовала запасная ветка газопровода, отсутствовали компенсаторы у основной ветки.

Журналист уже ждал звонка ученого.

— Выходим через час. Мне нужно перезарядить фотоаппарат, — пояснил Новуцкий.

— Хорошо, я буду к этому времени готов. Встретимся на улице Энергетиков, у автобусной остановки… Напротив магазина.

Так и порешили.

Стальнов достал из шкафа резиновые болотные сапоги, дождевик, рабочую куртку. В свое время. он написал несколько статей о поведении вечной мерзлоты при строительстве на ней различных жилых и производственных объектов. Зарытый в мерзлоту газопровод — дело новое, спорное и в какой-то мере может быть опасным.

Необходимо было сделать какие-то промеры, чтобы в дальнейшем понаблюдать, как будет вести себя нарушенный слой тундры.

Они встретились в условленном месте и не спеша пошли по дороге за город.

Было ветрено и прохладно. Оба в добротных утепленных куртках, с надвинутыми на головы капюшонами.

Прошли дома, поднялись на возвышенность, миновали заправочную станцию. Далее видна была вертолетная площадка, платина, откуда город снабжался по водопроводу питьевой водой, еще далее виднелись крохотные домики — дачные участки.

Новуцкий спросил у Стальнова о загадочном плоде.

— Что-то удалось выяснить?

— Кое-что, но из области досужих вымыслов. Был в музее, сотрудницы утверждают, что трое из них, после того, как съели немного этого фрукта, ударились в религию. Причём, как я полагаю, стали истово верующими. Начальница музея, которая тоже во вовремя вечеринки, собранной по случаю отъезда одной из сотрудниц, откушала плод, пришла к начальнику департамента, и всё рассказала ему о финансовых злоупотреблениях и попросилась в отставку. Ряд еще интересных данных. Ты. наверное слышал, что Серебров, зам губернатора, тоже подал в отставку. Я с ним беседовал, говорит, что плодом закусывал водку.

— Он водку чем угодно закусит. Главное для него, это чтобы водка была. — со смехом прокомментировал Новуцкий.

— Так вот он тоже утверждает, что написал заявление об уходе, под влиянием этого плода.

— Ну, а летал на вертолете на охоту, стрелял лосей и оленей, тоже под чьим-то влиянием? — не спросил, а как бы размышляя, произнес Новуцкий. — Он же многие годы занимался браконьерством. Безнаказанно истреблял и лосей, и оленей — всё, что ползает и бегает по тундре. Наконец, попался, наконец, будет хоть за это отвечать.

— Это понятно. Тут важно другое. — сказал Стальнов. — В его сознании всё сместилось. Он чувствует себя виноватым, не потому, что его разоблачили, что он сам написал заявление об уходе с высокого поста, а потому, что теперь дана возможность прокуратуре более строго с ним поступить, полнее раскрыть дело. Это факт.

— Ничего ему не будет. Ворон, ворону глаз не выклюет. Пошумят, поугрожают и всё стихнет.

— То, что в Анадыре проводится какой-то эксперимент, кто-то ни то исследует нас, ни то пытается изменить наше сознание, у меня сомнения нет, — Как всегда решительно заключил Стальнов. — Но требуются более веские доказательства, чтобы сделать окончательные выводы. Их, доказательств, у меня пока нет. Говорю я это, основываясь на интуиции ученого.

Дорога грунтовая, вернее насыпная, хорошо утрамбована машинами. Ранее тут была бетонка, которая вела к вертолетной площадке, где садилась винтокрылая машина, перевозившие авиапассажиров из аэропорта, расположенного на другом, чем город, берегу лимана. Теперь бетонку засыпали гравием и приступили заливать еще одно бетонное полотно, толщиной в двадцать сантиметров. Работы выполняли так же турецкие строители.

Дошли до дачного участка. Небольшие деревянные домики, самодельные теплички, укрытые полиэтиленовой пленкой, вскопанная земля. В тундре мало что росло, но некоторые умудрялись выращивать и картошку и капусту.

Вот и траншея, которая проходила через заболоченную низину. Тундра изрыта бульдозером. Холмы дерна, гравия, торфяника, кругом валялись обломки досок. Стальнов расправил резиновые сапоги, и теперь они защищали его выше колен, нашел рейку метров трех длиной и стал замерять глубину траншеи у небольшого озерка.

— Глубина более двух метров. Траншея заполнена водой. Выходит, что уже началась оттайка мерзлоты. Местами труба не на грунте лежит, а провисла. И это опасно. На Чукотке большая льдистость мерзлоты. До 60 процентов. В некоторых местах трубу может выдавливать на поверхность, а в других, наоборот вглубь опускать. Это особенно ярко видно на склонах. — громко говорил Стальнов, с таким расчетом, чтобы слышал журналист Новуцкий, который следовал за ним. — Я разговаривал с одним из специалистов Промгазстроя. Он утверждал, что по трубе будет идти газ при температуре минус десять градусов. Таким образом, труба, как бы «врастётся» в вечную мерзлоту и не будет подвержена колебаниям внешней температуры. Но вот, видим, труба проходит через небольшое озерцо. Летом вода в нём плюсовая, края на которые опирается труба, будут подтаивать, всё время будет расти отрезок трубы, которая зависла. Рано или поздно, она под собственной тяжестью прогнется и может случиться порыв.

Стальнов замерил не только глубину, ширину самой траншеи, но и ширину поврежденного покрова тундры. После укладки трубы, когда засыпалась траншея, бульдозером содран большой участок дерна.

— Где нет дерна, — пояснил ученый, начнется оттайка, начнется заболачивание… Верхний слой тундры — торфяник или травяной покров предохраняет мерзлоту от таяния. Это своего рода шуба. Только шуба греет тело человека, а эта, природная шуба из дерна, не дает глубоко проникать теплу.

Они прошли километра два, замеряя и глубину, и ширину траншеи. Везде она была разная. Дошли до возвышенного места. Там было сухо, и траншея уходила вдаль дороги ровной лентой. Новуцкий сделал несколько снимков и самой траншеи, развороченных бульдозером участков тундры, и то, как делал промеры Стальнов.

— Я был на Аляске, был в Канаде, смотрел, как там построены и нефтепроводы и газопроводы. На сваях. Трубы на поверхности. Дороже строительство такого газопровода, но безопаснее. — Рассказывал Стальнов. Лицо его раскраснелось от ходьбы, куртка в некоторых местах намокла. — Погоня за дешевизной может ох как дорого стоить потом, когда случиться авария.

Сделав еще несколько промеров, Стальнов и Новуцкий вышли на дорогу. Неспешно пошли назад к городу. В дали виднелась белая ленточка домов, подпирающих серое, холодное небо. Особенно отчетливо выделялось здание местной ТЭЦ. Две высокие трубы, парующие высокие охладители.

Вновь говорили о переменах на Чукотке, отсутствии информации о стройках, закупках оборудования, принимаемых начальством решениях. Никто не знал, что еще будет построено, за чьи средства.

Новуцкий планировал написать статью о газопроводе в одну из центральных газет. Все местные газеты, как и радио с телевидением, были подконтрольны местному начальству. Малейшая критика в адрес руководства округа, воспринималась, как очернительство, злостная клевета, на добрые дела нового губернатора и жестоко наказывалась.

Стальнов и Новуцкий расстались там, где и встретились утром. Учёный свернул на одну улицу, журналист — на другую.

Войдя в квартиру, Новуцкий разделся, принял душ, покушал и сел за компьютер.

«ПРОХЛАДНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ВЕЧНОЙ МЕРЗЛОТЕ» напечатал он заголовок. Немного подумал и уже далее писал легко и быстро. Статья оформилась, высветилась в его сознании разом, в подробностях. Он работал на компьютере быстро, не правя и не замечая ошибок, сбоев. Нужно было успеть, излить в электронное чрево мысли и рассуждения.

«Бесцеремоннее с мерзлотой обошлись строители газопровода «Западно-Озёрное месторождение — Анадырь» протяженностью в 103 километра… Ещё в конце мая нынешнего года, по сообщению заместителя генерального директора Новосибирского филиала «Стройтрансгаз» Сергея Лебедина газопровод был готов к сдаче потребителю. Ведь сроился он ударными темпами, днем и ночью. В летний период планировалось возвести газораспределительную станцию. Чтобы затем начать перевод Анадырской ТЭЦ на экологически чистое топливо — природный газ. Но тут выяснилось, что газопровод построен с рядом нарушений. За лето, а лето нынче было очень жаркое, началось заболачивание газовой трассы и осадка труб на некоторых ее участках. Специалисты Чукотского отделения Федеральной инспекции гостехнадзора, осмотрев газопровод, отказались подписывать акт о готовности его к сдаче. Выяснилось, что газопровод строился с нарушением проекта и без экологической экспертизы. Позднее выяснилось, что экспертиза была осуществлена задним числом. Об окончании строительства газопровода рапортовали в мае, а экспертная комиссия была утверждена приказом Комитета природных ресурсов по Чукотскому автономному округу 14 августа сего года. А 18 августа было уже подписано заключение экспертной комиссии. Ещё одна странность: в состав комиссии вошли работник краеведческого музея, представитель Чукотского отделения оптовой торговли. А ведь в Анадыре работают известные ученые мерзлотоведы. Что станется с газопроводом? Вряд ли кто на этот вопрос сейчас сможет ответить. О последствиях нарушений при строительстве газопровода в местных СМИ развернулась горячая полемика среди специалистов и ученых. Пока дальнейшее строительство газопровода и распределительной станции приостановлено. И так, зарыто в землю не один миллион рублей. Чего стоит только доставка на Чукотку одних труб, а техники! Беда еще и в другом — приостановлено важное дело — перевод Анадырской ТЭЦ на газ. И тут потери большие. Ведь ежегодно теплоэлектростанция сжигает более 60 тысяч тонн угля.

Не всё хорошо, что быстро делается. Благое дело губернатора Чукотки Романа Абрамовича наткнулось на пренебрежение строителей к вечной мерзлоте, а она эта вечная мерзлота этого не прощает. Думается, что специалисты найдут выход из создавшегося положения и Анадырская ТЭЦ будет всё же переведена на газ. Только и из этой ошибки надобно извлечь надлежащий урок».

Перечитав написанное, Новуцкий подумал, что стиль статьи несколько слащавый, как бы поглаживающий тех, кто пренебрег правилами строительства на вечной мерзлоте. Решил всё оставить, как есть. Перечитать и выправить написанное, на следующий день. Он всегда как бы отходил во времени от написанного материала, чуть забывал о нём, а потом вновь возвращался к работе над ним. Это помогало избавиться от первоначальных, подчас не верных, слишком возбужденных, впечатлений.

16. История и современность

Самое увлекательное и самое полезное для человека — это движение во времени. Можно вообразить себя на месте того или иного великого политического деятеля, героя войны, вождя племени. Можно представить себе поле сражения, строительство пирамид в Египте, свадьбу королей, пирушки пиратов. Полёты в историческом времени хоть и увлекательны, но не безопасны. Подробности пыток, жесткости прошлых веков, заговоры, кровавая месть, резня за престолы, могут повлиять на психику. Зло не испаряется даже во времени, не исчезает через тысячелетия. Оно воздействует пагубно на человека, как неизлечимая болезнь очерняет его чувства, подобно ненасытному микробу пожирает его светлое и доброе начало. Я думал об этом, очередной раз, обходя город, всматриваясь в то, что в нём происходило. На взгляд стороннего человека, всё катилось, как прежде. Люди работали, ели, пили, мирно беседовали или ссорились, влюблялись, радовались и огорчались, мечтали о хорошем будущем. Человек всегда мечтает о хорошем. Так устроена его психика.

Человек, подчас, не замечает и глубинных преобразований в себе, в своем организме. А они происходят в нём, не зависимо от его воли и желания. С обновлением клеток в организме, происходит и психологические преобразования в человеке. Он становится добрее и умнее, опытнее и чувствительнее. Он более дорожит жизнью, ценя ее, как дар Божий, как редкую награду видеть и жить в этом мире. В натурах, уже исковерканных злобой, с разрушенной психикой, зло накапливается с еще большей силой. Клетки материи, пропитанные злом, размножаются быстрее, превращаются в злокачественные, и начинают отравлять весь организм. Гнилой плод убирают, чтобы болезнь не перекинулась на здоровые плоды. И природа убирает человека, пропитанного злом.

Социальные перемены в обществе улавливаются быстро. Нищета сама о себе кричит.

Периоды психологического очищения общества болезненны, но менее заметны для самого общества.

По улице некогда центральной в городе, всё ещё носящей имя вождя революции, я дошел до здания окружной больницы. Напротив участок земли, засаженный кустами. Когда-то на этом месте стояло двухэтажное здание единственной в городе средней школы. Весёлые детские голоса, беготня, звонки на уроки и перемены. Всё в прошлом. Теперь в городе две больших школы.

Улица подходила к студенческому городку, недавно выстроенному всё теми же турецкими строителями. Далее Дом для престарелых и инвалидов, потом мост через реку Казачку и церковь.

Вот на этой галечной косе, с одной стороны омываемой водами лимана, с другой рекой Казачкой, и размещался прежде пост Ново-Мариинск.

Ещё сохранилось несколько зданий — бывшие склады американского торговца Свенсона. Приземистые, маленькие, оббитые гофрированным железом.

Здесь, на косе, и разыгралась кровавая трагедия в 1920 году.

Движение во времени.

Выстрелы неожиданно прекратились. Стало слышно, как гудит в трубе ветер. Снег припорошил пол, бумаги на столе. Стёкла окон разбиты, осколки валяются на полу. Тело убитого в самом начале обстрела телеграфиста Титова, уже успело закоченеть. В углу стонал, раненый в живот Гринчук, с замотанной раненной рукой за печкой сидел Клещин.

«Это конец, — с отчаянием подумал Мандриков. — Они нам не простят расстрелянных коммерсантов и начальника уезда».

Именно сейчас, когда он по-настоящему полюбил женщину, ему страшно было умирать. Смерть с молодости ходила с ним рядом. В годы первой Мировой войны, когда он служил на крейсере «Олег», и позже, когда занимался революционной деятельностью. Во Владивостоке, за подготовку восстания, его приговорили к смертной казни. Он сумел убежать из тюрьмы сюда, на Чукотку. Операцию по проведению революционного переворота они провели удачно. Захвачена власть, создан революционный комитет. И вот коммерсанты и белогвардейцы устроили им засаду. Товарищи большевики его предупреждали, что белогвардейцы что-то готовят. Ему казалось, что они раздавлены, напуганы расстрелами, которые учинили ревкомовцы. И вот оно — трагическое утро 31 января 1920 года.

— Пить, дайте воды! — простонал раненый Гринчук.

К нему подполз моторист Фесенко и стал из горлышка чайника лить в рот раненого воду. Тот судорожно и жадно глотал ее.

— Надо сдаваться, — сказал Мандриков. — Надо выиграть время. Наши вернуться из Усть-Белой и мы возвернём власть.

— Они нас повесят или расстреляют, — сказал Фесенко. — Я давно говорил, что нужно отнять у них оружие и самых главных в расход пустить. Так ты с бабой якшался, тебе не до революции было! Теперь пожинай… Она ушла, она уже с кем-то из них в постель ляжет…

— Замолчи! — рявкнул во всё горло Мандриков.

Он был в кителе, без шапки. Голова побелела от снега, задуваемого в разбитые окна.

Раздалось еще несколько выстрелов. Пуля впилась в противоположную стену от разбитого окна.

Моторист Фесенко выхватил револьвер, чтобы ответить выстрелом. Но Мандриков крикнул ему:

— Не смей стрелять! Револьвер против винтовки — ничто.

У Фесенко воспалённо, нервно горели глаза. Он походил на затравленного зверя.

— Они ни кого не пощадят! Они сговорились перестрелять нас! — бубнил Фесенко.

— Перестань! Не будь бабой! Я повторяю, нужно выиграть время. В конце концов, нужно спасать раненных. — решительно настаивал председатель ревкома Мандриков.

Понимал и он безвыходность положения. Всего полчаса ведется обстрел, но в здании уже так холодно, как на улице. На дворе тридцатиградусный январский мороз. Выйти невозможно, здание простреливается с четырех сторон.

— Мы готовы сдаться! — закричал Мандриков в сторону улицы, боясь высунуться в окно. Но в ответ прозвучало несколько выстрелов.

Нужно было ждать.

Китель задубел, от холода начинало трясти всё тело. Долго в таком одеянии, на таком морозе он не протянет. Его кухлянка висела в коридоре. До нее нужно проползти через всю, простреливаемую в окна комнату.

Он считал себя отважным человеком, но теперь боялся пошевелиться. Угол здания, где он сидел, спасал от пуль, но не спасал от мороза. Он собирался с духом, чтобы встать проскочить несчастные три метра, которые простреливались с улицы. В сенях тоже было опасно, пули прошивали доски насквозь.

Вновь тишина. Но все знали, стоит кому-то высунуться из окна или произвести выстрел, как вновь начнется беспорядочная плотная стрельба по зданию с четырех сторон.

«Почему же она молчит? — думал Мандриков о своей, как ее называли ревкомовцы, сожительнице Елене Бирич. — Могла бы с ними о чём-то договориться.»

После первого обстрела здания, она добровольно согласилась пойти на переговоры. Никто из восьми мужчин, находившихся в здании, бывших участников различных воин, нынешние члены ревкома, не пожелали выйти с белым флагом на улицу. Она вышла. Стрелять в нее не стали. Всё-таки она была женой коммерсанта Трифона Бирича. И тесть ее, Павел Бирич, человек состоятельный, подчеркнуто не участвующий в революционных и контрреволюционных делах, пользовался большим уважением у всех жителей Ново-Мариинска. Возможно, ее задержали и отправили на разборку с мужем? Возможно, удерживают, как заложницу. Как ни как она являлась гражданской женой председателя революционного комитета.

Размышляя, Мандриков оттягивал момент броска к сеням.

Тишина затягивалась.

— Если они начнут штурм, — сказал из-за печки Фесенко, — я буду до последнего патрона отстреливаться. Хоть одного гада, но уложу.

— Замолчи! — Опять рявкнул на него Мандриков. — Они не такие дураки, чтобы лезть под пули.

И тут со стороны стрелявших послышалось:

— Бросайте оружие, одевайтесь и выходите по одному через дверь. Вы будете под прицелом. Жертвы ни к чему.

Первым принял решение Мандриков. Он вышвырнул в окно свой револьвер, встал, смело прошел к сеням, мимо простреливаемого окна. Он спешил, — боялся, что они передумают и вновь начнут стрелять. До ночи в этой продуваемой ветром, заледенелой избе ревкомовцам не продержаться.

Когда они все собрались в сенях и оделись, в комнате, за печкой раздался выстрел.

— Это Фесенко, — сказал Клещин. — Он грозился застрелиться, если мы будем сдаваться.

— Психопат! — выронил раздраженно, зло Мандриков. — Запомните, мы не сдаемся, мы выигрываем время. Наши подъедут из соседних поселков, и мы возвернём власть.

Мандриков был в теплой, из оленьего меха кухлянке, подпоясан ремнем, на голове лисья шапка. Так же тепло и добротно были одеты остальные члены ревкома.

— Надо что-то решить с раненным Гринчуком, — вдруг вспомнил о товарище по партии Мандриков.

— Нечего решать, он мёртв — ответил кто-то из ревкомовцев.

— Первым выйду я, — сказал Мандриков. — Они стрелять не посмеют. Не посмеют! — как заклинание повторил он.

Распахнул, закрытую на щеколду дверь, сделал шаг, переступая порог. Он держал голову прямо, сосредоточенно смотрел на здание через улицу, из окна, которого торчало несколько винтовочных стволов. Сошёл с крыльца по припорошенным снегом ступенькам. Руки вверх не поднимал. Не зачем. Оружие валялось в снегу у раскуроченного выстрелами окна.

Из дома напротив вышли трое. с винтовками на перевес.

— А где еще трое? — спросил один из них.

— Застрелены, — ответил за всех Мандриков.

— Топайте к бревенчатому сараю, — сказал всё тот же человек. — Там пока посидите.

До указанного сарая метров триста. Гуськом потянулись туда. Крепкая дубовая дверь была уже открыта.

Вошли в сарай, пахло плесневелой рыбой. В сарае, действительно, долгое время хранилась рыба. Дверь закрылась, клацнул замок. В бревенчатом сарае всего одно крохотное, даже голову не просунешь, оконце. Когда глаза привыкли к полумраку, все увидели в углу ворох соломы.

— Побеспокоились, — ехидно проронил Мандриков, отдирая от усов намерзшие снежинки, и направился к куче соломы — будем считать, что первый этап мы в задуманном направлении выиграли.

Он лег на солому, оставив место и для других ревкомовцев.

Видимо от чрезмерного волнения, от голода и от того, что наконец-то согрелся, Мандриков быстро заснул. Но спать ему пришлось недолго. Его разбудил Клещин. Широкое, с грубыми чертами лицо ревкомовца было взволновано.

— Что такое? — перепугался Мандриков.

— Смотри, что я в соломе нашел.

Клещин протянул председателю ревкома светящийся алый плод.

— Он наверняка отравлен! — выпалил Мандриков, первое, что пришло ему в голову. И оттолкнул руку Клещина с плодом. — Эти мерзавцы, на всё способны.

— Никто из нас никогда не видели такого плода, — продолжал Клещин. — Он легкий, как пух. Можа знамение какое?..

— Большевик в потусторонние силы не должен верить.

— А я и не верю, но знаменье бывает, — не уступал Клещин.

Тут в дверь постучали. Потом она приоткрылась.

— Кто тут у вас раненный? — спросили. — Ты, Клещин, что ли?

— Ну, я! Я, как человек, кровью истекаю, — ответил ревкомовец, пряча плод в карман.

— Выходи на перевязку.

Зажав плод в кармане, Клещин направился к выходу. Простреленную, замотанную порванной нательной рубахой руку, он держал под полушубком.

На улице он почувствовал, что плода в кармане нет. «Уронил, растяпа!» — с отчаянием подумал Клещин. Сделав еще несколько шагов, успокоился. «Может это и к лучшему, — решил он, — Чему быть, того не миновать. Уж больно плод странный был».

В санчасти Клещину сделали перевязку, поскольку от потери крови он сильно ослаб, врач попросил оставить его на время в больнице.

Более со своими соратниками, ревкомовцами он не увиделся.

Движение во времени.

Я стоял на мысу, у места впадения реки Казачки в лиман. Чуть левее, на льду ревкомовцев и расстреляли. Их повели, якобы, в тюрьму, которая тогда располагалась на другом берегу реки. Когда ревкомовцы вышли на лед, охрана разбежалась, из близлежащих домов открыли винтовочную стрельбу. Трое суток трупы лежали на льду. Потом местные жители перевезли убитых на санках к берегу, сложили в яму, в которой прежде хранилась рыба, приспали снегом. Земля была мерзлой, ни кому не захотелось долбить ее киркой. Через неделю будут расстреляны еще двое членов ревкома, которые вернулись из поездки по отдаленным селам. Это был комиссар охраны латыш Берзень и ингуш Мальсагов. И их тела сбросили в яму. Только ближе к весне яму присыпали землей.

Через пятьдесят лет, когда море стало размывать могилу ревкомовцев, решено было произвести перезахоронение, обожествленных большевиков.

Тогда я учился во втором классе. Всей школой нас выстроили на площади. Мы держали в руках цветы, После митинга, когда гробы с телами ревкомовцев опустили в новые могилы, вырытые на высоком берегу лимана, где стоял памятник им, мы возложили цветы на могилы.

Не прошло и тридцати лет, после перезахоронения ревкомовцев, а о них уже не помнили, не говорили.

Памятник еще стоит, но это скорее, памятник, памятнику. Подумалось, что из жизни ушли такие молодые ребята. Но какую бурную, полную опасностей они прожили жизнь!

Что их толкало на бунт и революцию? Жажда власти, стремление к богатству? Они были малограмотны, амбициозны. Пассионарии по Гумелеву?

Размышляя об этом, я прошел по косе к причалу. Он был пуст. Пассажирский катер только отошел. Он увозил людей на ту сторону лимана.

В те, революционные времена, жизнь человеческая не ценилась. Не ценится она и теперь. Крушение нравственности — это первопричина бунтов и революций.

Загадочный алый плод появился и на столе коммерсантов, которые собрались вместе, чтобы отпраздновать расстрел ревкомовцев. И они не стали есть плод, посчитав, что он отравлен теми, кого уже не было в живых.

Из числа ревкомовцев, остался в живых один Клещин. Позже он всем рассказывал, что спасло его знаменье — алый плод, который явился ему, а не кому-то другому из ревкомовцев, в куче соломы. Он помнил его легкое свечение, прозрачную кожуру и непередаваемый запах. Его рассказам не верили. Следственной комиссии, которая прибыла летом в Ново-Мариинск, чтобы расследовать расстрел ревкомовцев, Клещин, побоялся рассказать о плоде. Ни Мандриков, ни другие арестованные члены ревкома не пожелали, даже взять плод в руки. Почему? Причина, наверное, в одном, — слишком много зла они уже принесли другим людям, и природа обрекла их на гибель. Они были так подозрительны, что во всём видели происки врагов.

Мне рассказывали, что в тридцать седьмом году, в разгар сталинских репрессий, кто-то из чекистов вспомнил о расстреле ревкомовцев, написал докладную, что в домах, расположенных на берегу реки Казачки до сих пор безнаказанно живут родственники тех, кто стрелял в первых на Чукотке большевиков. Зимней ночью, работники местного НКВД, арестовали всех мужчин старше шестнадцати лет, и увезли. Больше их никто ни когда не видал. Арест был проведен через семнадцать лет после расстрела ревкомовцев. Участников тех кровавых событий давно уже не было на Чукотке.

Движение времени.

Воды лимана серо-стального цвета. Небо затянуто густыми облаками. Из каких южных миров облака занесло на холодный Север?

На противоположном высоком берегу, видны были белые вышки ветродвигателей Их десять. Новшество молодого Губернатора — ветроэлектростанция. Пока это дорогое удовольствие, но со временем, возможно, такие электростанции, работающие на бесплатном «топливе» — ветре, будут по всей Чукотке, как, скажем, в Голландии, или Исландии.

Ещё шла кета, потому то в одном, то в другом месте лимана выныривали белые туши белух. Они со свистом выдыхали воздух, и вновь ныряли на глубину, в погоне за рыбой.

Приближался полдень. К причалу подходили люди, с сумками, чемоданами. Они ожидали очередного рейса катера.

Я перешел косу, прошел мимо церкви. Она еще была закрыта. Миновал мост. Стал подниматься по лестнице в гору. Опять прошелмимо студенческого городка. Я не пошел по бывшей центральной улице, а свернул на настоящую. Она самая благоустроенная, самая нарядная и привлекательная. Проезжая часть ровная, тротуары уложены специальной, разноцветной плиткой. Современные фонари освещают ее ночью.

Мимо прошла группа девочек. Они весело щебетали, разговаривая о школе, о том, что соскучились по учебе, что теперь у них в классах новые парты, новая учительница и новые компьютеры.

Я улыбнулся и позавидовал им. В мое время компьютеры появились, когда я уже заканчивал институт.

17. Совещание

В просторном кабинете мэра Анадыря Виктора Хвуна шло экстренное совещание. Близилось начало отопительного сезона, но город был не готов к этому. Не завершена замена труб центральных тепло и водосетей, не завершена заменена системы отопления во многих жилых домах. На совещание были приглашены руководители крупных предприятий города, начальники участков коммунальной службы, руководители трех компаний, которые вели замену и ремонт теплосетей, окружной руководитель ЖКХ.

Мэр города Виктор Хвун, невысокого роста, щуплый, по национальности кореец, родился и вырос в Приморье, но большую часть жизни прожил на Чукотке, произнес вступительное слово.

— Холода не за горами, а город не готов к их встрече. Сделано за летнее время очень многое. Заменены проржавевшие трубы центральных систем, фактически проведена глобальная работа по изменению схемы теплоснабжения города. В 12 жилых домах завершена замена отопительной системы, в пяти еще нет. Хотелось бы услышать от руководителей организаций, которые ведут работы на теплосистеме, что им нужно и к какому сроку они завершат работы. Мы не можем допустить того, чтобы школы, больница, детские сады остались без тепла. По прогнозу сентябрь обещает быть теплым. На Севере погода не предсказуемая и всего можно от нее ожидать. Прошу высказываться.

Хвун сел в кресло. Он был за большим столом, уставленном телефонами, календарями, письменным прибором, с стопкой бумаг в углу. Двенадцать лет руководит городом Хвун, дважды его избирали мэром. Теперь, по положению на третий срок, он не может выдвигаться. Он сросся с городом, знал почти каждого жителя, и теперь мучительно переживал расставание с должностью. В белой рубашке, с золотистым галстуком, в строгом, тёмно-синем костюме, он выглядел нарядно, и официозно.

Выступать начала специалисты, приглашенные из Владивостока, Омска, для работ в городе. Рассказывая о сделанном, они обещали завершить работы к концу сентября. Материалов, техники, финансов в достатке. Не хватало некоторых специалистов, особенно сварщиков. Об этом говорили все.

— Мы из Омска привезли сюда сантехников, крановщиков, других специалистов. Сварщиков и в Омске днем с огнем не найдешь. Завоз специалистов обходится в большие деньги, — разъяснил начальник окружного управления ЖКХ Абдулов, высокий, полный лет шестидесяти мужчина. — Ищите нужных людей на местах. Что тут еще можно посоветовать. Нам повезло, что осень обещает быть теплой, но расслабляться нельзя, Нужно не забывать о качестве выполняемых работ, чтобы потом не переделывать сделанное.

Говорили еще о том, что объём работ увеличился потому, что прежняя система снабжения города теплом была сделана неверно, много путаницы и ошибок в проектировании.

— Долгие годы в городе не было архитектора. Систему проектировал самоучка. Не мудрено, что он всё напутал. — разъяснил мэр Хвун.

В разгар совещания, дверь в кабинет мэра неожиданно отворилась, и на пороге появился Губернатор. Все разом стихли. Хвун вскочил с места. От неожиданности его смуглое, плоское лицо порозовело.

— Проходите, Роман Аркадьевич! — сказал Хвун, показывая рукой на стул, стоящий рядом с ним.

Вслед за губернатором вошли еще двое. Его первый заместитель Городулов и заместитель по социальным вопросам Аносова.

Они прошли в глубь просторного кабинета и сели на свободные стулья с боку.

— Продолжайте, — миролюбиво сказал Губернатор.

— Роман Аркадьевич, мы говорим о начале отопительного сезона в городе, — пояснил Хвун. — Обсуждаем проблему нехватки специалистов.

— Хорошо, я послушаю.

Выступающие повторно стали говорить о том, что сделано, и что еще нужно сделать, и к какому сроку они выполнят оставшиеся работы.

Губернатор слушал внимательно. Он был в клетчатой рубашке, джинсах, с привычной двухнедельной щетиной на лице. Короткая стрижка, худоба, делали его молодым, вовсе не начальственным с виду.

— Что нужно вам, чтобы ускорить завершение работ? — спрашивал каждого выступающего начальник Чукотки.

Отвечали, что всё есть, но нужны и сварщики, и монтажники.

— Если такая потребность, то нужно подумать, как пригласить на время специалистов из других городов, — обратился губернатор к своему первому заместителю Городулову. — Подумайте об этом Андрей Викторович.

— Мы уже думали по этому поводу. На следующей недели пятеро сварщиков прилетает из Красноярска и три монтажника из Хабаровска.

В кабинете возбужденно и одобрительно загомонили, услышав ответ Городулова. В отсутствии Губернатора именно он руководил округом. Он отличался деловитостью, знанием экономики края, его проблем. Городулова уважали и побаивались. До Губернатора было далеко, ибо он редко наведывался на Чукотку, а Городулов, решал все неотложные задачи.

— Значит город получит тепло в конце сентября? — обращаясь ко всем спросил губернатор.

— Школы и детские сады раньше, — с 15 сентября. Потом постепенно будет вводится в систему отопления и жилой фонд. — пояснил за всех Хвун. Он был доволен и неожиданным появлением Губернатора, и деловым обсуждением проблемы.

Губернатор, не дожидаясь окончания совещания, поднялся и направился к выходу. Он только что прилетел из Билибинского района, побывал в национальных селах, встречался с людьми. Проблем, казалось, не становилось меньше. Большие финансовые вливания в экономику округа, строительство жилья на селе, закупку техники, топлива, продовольствия, перевооружение связи, рыбодобывающей промышленности, угольной и золотодобывающей, порождали всё новые и новые очаги, куда срочно требовалось вкладывать средства.

Как только губернатор вышел из кабинета, Хвун сказал повеселевшим голосом.

— Думаю, что не стоит далее заседать и обмусоливать всё. Если пообещали, выдали сроки окончания работ губернатору, так нужно и выполнять их. Тут не добавить и не убавить. Альтернативы нет.

Он сел в кресло.

Но люди не расходились, сидели молча и смотрели на мэра, точно ожидали от него экстренного, государственной важности сообщения.

— Совещание закончено. — улыбаясь, не понимая в чём дело, сказал мягким голосом Хвун.

Люди молчали. И тут поднялся специалист, который возглавляет бригаду ремонтников, прибывшую из Владивостока в Анадырь. Полноватый, невысокого роста, с короткой бычьей шеей, большой лысой головой.

— Мы тут обменивались мнением перед началом совещания. Что-то нужно делать на уровне, возможно городской, а возможно и окружной власти с распространением загадочного плода, — начал он громко, уставившись на мэра. — У меня серьезные, а возможно большие проблемы с рабочими. Двое, съев этот плод, ударились в религию, хотя раньше отпетыми были атеистами, возможно, состояли в партии большевиков. Ещё двое, тоже после употребления плода, перед всеми каются и рассказывают о своих неблаговидных в прошлом поступках. Просто задолбали всех этим раскаянием. Ну, как дети малые. Каждый день, простите, умоляем за прошлое простите. Работать не дают.

Загомонили, зашумели в зале.

— Тихо, тихо! — стал успокаивать всех городской голова. — Я про этот плод знаю, дал поручение разобраться с теми, кто продавал его работникам милиции.

— Да кто продавал? Наверняка турки, — крикнул кто-то из зала.

— Это еще не доказано, — парировал на выпад из зала мэр.

— Чего тут доказывать! Они, кто ж еще.! — опять раздалось из зала.

— Нужно прощупать их как следует. Может у них там целый склад этого фрукта.

Встал представитель из Омска. Чтобы успокоить всех, он поднял руку.

— Это, господа, миссия! — спокойно, пророческим тоном изрек он. — Мессия и ни чего более.

— Да хватит религиозенщину пороть! — зло раздалось из рядов.

— Нет! Это очень серьезно. Я сам на себе испытал влияние этого плода.

— Оно и видно!

Всеобщий хохот. Омич не расстроился и не растерялся, спокойно продолжал:

— Не стоит смеяться. Я в молодости работал моряком в торговом флоте, побывал во многих странах. Скажу так, что явление народу загадочного плода — это не новость и ничего в этом необычного нет. Плод подталкивает народ на духовное очищение. Я такое видел в Индии. Там, в одной из провинций, разврат, пьянство процветало. Разбои, воровство, насилие. Старейшины принялись молиться о спасении людей. Тогда и появился алый, просвечивающийся плод. И он помог людям очиститься от скверны. Видимо и Анадырь, вернее жители нашего города нуждаются в помощи высоких природных сил.

Омич сел, лицо его выражало спокойствие и достоинство.

Поднялся начальник одного из городских участков ЖКХ.

— Я не видел этого плода, но слышал о нём. Плохого о нём не говорят, наоборот все хотят попробовать его, то есть откушать. Но я вот что должен сказать, что в нём очень много витаминов и вот это, то есть наличие витаминов и делает плод нужным человеку.

— А что на этот счет говорят медики? — спросили из рядов сидящих в кабинете мэра.

— Ничего не говорят, — ответил Хвун. Он внимательно слушал, пристально всматривался в людей. Вроде все нормальные, но чего же так возбуждены. С расспросами о загадочном плоде к нему подходили и некоторые сотрудники его аппарата.

— Я повторюсь, — постучав карандашом о стол, встав с кресла, сказал мэр. — Давайте не усугублять и не распаляться. Пока в городе всё спокойно, ни каких психических проявлений нет. Да, слухи всякие ходят. Но разве это новость? У нас в народе всегда какая-то утка летает.

— Нужно подключить к решению этого вопроса сотрудники местного отделения госбезопасности, — посоветовали из зала.

— Я опять повторюсь: не нагнетайте, не паникуйте, разберемся. У нас достаточно сил и запретить и разрешить продажу этого плода. С самопальной водкой посложнее было, но пресекли, и я скажу, что уверенно пресекли. Троих коммерсантов, даже под суд отдали. Разберёмся и с этим загадочным явлением. Давайте работать! Все свободны.

Участники совещания, негромко переговариваясь, заторопились к выходу из кабинета.

Уже через некоторое время по городу расползлись слухи, что на совещании в городской администрации решался вопрос о привлечении к ответственности тех, кто распространяет странный, неведомо где выращенный плод, что якобы создана специальная комиссия по борьбе с этим плодом. В то же время создана и другая комиссия, которая якобы призвана именно распространять не только сам плод, но и его великие, идеи духовного очищения человека.

Ни кого в суете не удивляла противоречивость и анонимность слухов. Более того, город не делился на противников и сторонников плода. Слухи подогревали желание людей непременно откушать этот плод, чтобы ощутить его целебное и очищающее воздействие. На местном небольшом базаре, расположенном в центре города, называемом в народе «Полем Чудес», ловкие коммерсанты, под видом столь популярного, загадочного светящегося плода продавали большие помидоры и маленькие дыньки, привезенные из Казахстана. Таким образом, идеи и фрукты Востока всё больше и больше внедрялись в городе.

18 Тайный совет

Тамара Николаевна Столбова заслуженно считала себя человеком аналитического склада ума. Спустя две недели после торжественного банкета по случаю проводов одной из сотрудниц на материк, она, как и предполагала по просьбе высшего окружного руководства, вынуждена была подать в отставку. Она написала заявление, в котором не преминула отметить свое большое значение в развитии культуры и библиотечной системы в округе (это было, возможно, и не совсем так), намекнула, что на поприще этой деятельности, потеряла не мало здоровья сил и душевного тепла (слова «душевное тепло» специально выделила, чтобы начальство прочувствовало), что по первому же зову готова преданно служить новой молодой команде Губернатора.

Заявление Столбовой в верхах понравилось, но отставка ее была принята. Правда, видимо за «душевное тепло», Столбовой была выдана крупная (говорили 250 тысяч рублей) премия, вернее лечебное пособие.

После вечеринки в музее, Тамара Николаевна почувствовала, что ее не в пример прежним временам, стали посещать раздумья о смысле жизни, человеческой душе, бренности бытия, и человеческой озлобленности. В былые времена подобные мысли не навещали ее, пролетали мимо, ибо голова ее, в том числе мозг и душа всё цело были поглощены работой, желанием, как лучше провести то или иное мероприятие, чтобы угодить высокому начальству. Раздумья о душе и собственной честности, привели к тому, что родилось в душе желание непременно перед кем-то исповедоваться. Грехов, как считала сама Тамара Николаевна, у нее не очень много. Мужчин любила — это плотский грех, за него не перед прокуратурой отвечать и светским законом, а перед всевышним — Богом. Грех этот, как бы консервировался и в запечатанном виде оставался до последних дней, до судного часа. Тратила безалаберно государственные деньги. Но во времена бывшего губернатора Чукотки все так тратили, и начальство к этому подталкивало, вернее, настаивало на этом. Выходит и тут грех ее вовсе не грех, а ревностное выполнение указаний руководства. Вот пусть руководство за это перед Законом и отвечает. Конечно, и себя она не обижала. Назначала себе большие премии, часто разъезжала за государственный счет по городам России. Квартиру в большом городе за счет государства купила. Но так поступали все начальники других управлений и ведомств администрации округа. И тут она, как бы не инициатор, а всего-навсего рядовой последователь. скорее подражатель. Людям она большого зла не делала, не оскорбляла подчиненных, не глумилась над ними, как это делают некоторые начальники.

Поразмыслив обо всём, Столбова пришла к выводу, что в прокуратуру ей идти и каяться не зачем, а вот в церковь, к епископу, сходить надо.

Владыку Диомида она хорошо знала, как и он ее. Не раз от имени Управления культуры делала пожертвования на строительство нового Храма, и ремонт действующего.

Епископ встретил ее приветливо. Там, в местном Храме, и принял исповедь и отпустил ей все грехи.

Теперь духовно обновленная, Тамара Николаевна, перед отъездом на материк, решила не устраивать прощального банкета, а пригласить нескольких верных друзей и передать им свое духовное наставление.

Среди ее верных друзей оказались четверо: директор городской детской библиотеки Любовь Николаевна Лазатина, которую она знала давно, когда та еще работала учителем биологии в школе. И в ту пору она была активной участницей художественной самодеятельности. Ходила на занятия в танцевальную студию, участвовала в работе драмкружка. Хотела переманить ее из школы работать в учреждениях культуры. Но та не согласилась, позже окончила заочно библиотечный институт, и возглавила городскую библиотеку. У Лазатиной приятная, обращающая внимание мужчин, внешность, неплохой голос (она поет и читает стихи), но уж больно высокое самомнение. Хотя этот недостаток сам по себе исчезает у женщин после сорокалетнего возраста.

Именно Лазатину она решила пригласить на тайный (шутка, конечно) совет, одной из первых.

Пригласила она еще заведующую самым крупным в городе детским учреждением Вершкову, молодую, красивую особу, с которой тоже поддерживала хорошие отношения, и известного в городе художника Мерунова, мужчину семидесяти лет, с львиной гривой седых волос. Она считала его опытным человеком, представителем творческих сил города. Была приглашена и сотрудница литературного музея Тотке. Верующая, обходительная, ранее окончившая высшую партшколу в Хабаровске. Собрались на квартире Столбовой. Вещи уже были собраны, уложены в контейнер. В квартире оставалось немного старой мебели, которую не было смысла тащить на материк за тысячи километров. По дороге всё равно рассыплется.

В абсолютно пустой большой комнате стоял круглый, еще времен сталинских стол, несколько стульев. Вот за этим столом все и собрались.

Гости были удивлены и неожиданным приглашением, и таинственностью, непонятностью цели этого сборища. Хотя каждый из них друг друга хорошо знал, но не считал другом, верным соратником, в том числе и хозяйку опустевшей двухкомнатной квартиры.

Пили чай с вареньем и медом, с пирогами, испеченными Столбовой (хорошо готовила), говорили о погоде, о трудностях жизни. Гости чувствовали, что за «светским» разговором скрывалось иное, что именно понять не могли, напряженно ждали разгадки. И час настал. Столбова отставила кружку с чаем, лицо ее стало серьезным, даже властным. Все затихли, насторожились.

— Я пригласила вас, чтобы сообщить важное дело, — сказала Тамара Николаевна.

— Приехал ревизор! — хохотнув, добавил гривастый художник.

— Я об очень серьезном Михаил Евсеевич! Добавлю, даже жизненно важно.

— Извините, Тамара Николаевна! Теперь — я весь внимание, — сказал Мерунов и в самом деле посерьезнел.

— Вот и хорошо. Вначале скажу, что недавно я была у Епископа и исповедовалась. У меня состоялся с ним большой разговор. О том, что сейчас вам расскажу, он знает и им одобрена встреча с вами. Скажу, что имен ваших я ему не называла, ибо в ту пору, сама не обдумала, кого пригашу. Я расскажу вам о той важной мессии, которая стоит перед вами, а каждый из вас в праве работать истово на этом поприще или нет, но тайну следует соблюдать неукоснительно. — Столбова замолчала, каждому из собравшихся внимательно, долго посмотрела в глаза. Она будто заглядывала в душу каждого, ища в ней ответ на свой вопрос. Будет каждый из них истово работать или нет. Затем Столбова продолжила: — В городе происходят различные чудеса. Возможно, кто-то из вас это заметил. Появился в продаже, вообще странным образом, загадочный удивительной красоты, алый, светящийся плод.

— Да, ну! — поразился Мерунов. — Я говорю да ну, в высоком смысле слова, как бы его изобразить. Это для искусства важно.

— Думаю, что изобразите, Михаил Евсеевич, — усмехнувшись, сказала Столбова. На лице ее сама решительность и одновременно умиротворенность. И продолжала: — Этот плод чудесным образом воздействует на человека. Загадка, ибо воздействие всеобщее. — человек начинает исповедоваться и коренным образом, на духовной основе перерождаться.

— Вот почему у меня в детском садике, детки стали всё рассказывать без утайки о себе и о своих родителях. Воспитатели диву даются — никогда такого не было. — вступила в разговор Вершкова. — Вон оно в чём зарыто непонятное.

— Владыко сказал, что через этот плод, возможно, передается новое, гуманное, духовное начало, которое очистит человека от злобы, завести. Заставит его исполнять семь заповедей Христа.

— Господи, слышала о таком, но не могла поверить в эту миссию, — перекрестившись, тоном молящейся, пропела верующая Тотке.

— Именно, как мессию и нужно рассматривать это, — добавила Столбова. — Воздействие этого плода я на себе почувствовала. Перестала выпивать, не боюсь креститься, перестали болеть почки, и многое другое. Об этом я могу долго говорить. Надеюсь, что вы верите мне?

Присутствующие закивали головами.

Столбова уже более спокойно, уверенно продолжала.

— Необходимо всячески пропагандировать употребление этого плода жителями не только Анадыря, но и других населенных пунктов Чукотки. А начать необходимо с людей, которых хорошо знаете, с родственников, знакомых и так далее.

— Я очень слабо понимаю, нужно им подсовывать в пищу этот плод? А если человек не хочет его есть, значит заталкивать плод насильно в рот? Я как бывший биолог не могу понять этого. И еще, если это проявление новой формации человека, то лучше было бы обратиться к людям с письменным разъяснением и посланием? А так плод — съел и всё. Как всякие плоды он, наверное, портится? — спокойным, учительским тоном произнесла Лазатина, глаза ее при этом кокетливо засветились.

— Мы знаем, что вы биолог, скорее всего атеист, вот вам все карты в руки, займитесь изучением плода. Исследуйте это явление с научной точки зрения. Другие будут исследовать влияние плода на духовность человека, его здоровье и так далее. Третьи будут заниматься распространением плода. И очень важно накапливать данные о плоде и его влиянии в целом на человечество. Разве это не важно? Не кроется ли тут мирового уровня загадка? Епископ мне говорил, что в истории такие случаи наблюдались, в смысле появления загадочного плода, но тайна осталась не разгаданной. Если и мы не разгадаем этой тайны, в смысле каким образом плод влияет на формирование человека новой формации, то накопим факты о его воздействии и это очень важно для будущих исследователей. Согласитесь со мной.

Сидящие за столом закивали головами. И хотя они соглашались с бывшей начальницей Управления культуры, которая после ухода со своего поста неожиданно стала верующей, но в душе сопротивлялись ее рассказу. Лишь верующая Тотке сразу поверила бывшей своей начальнице. Ссылки на Епископа для нее были важнее, чем даже ссылки на Толстого, Ленина, нынешних правителей государства вместе взятых. Художник ничего не понимал, думал лишь об одном, как написать натюрморт с этим загадочным светящимся плодом. Ему представлялось, что эта работа очень сложная, но попытаться выполнить ее на высоком уровне стоит. Его может ожидать грандиозный успех не только в стольном граде Анадыре, но и в Москве.

— Если будет пойман, в смысле получен или куплен этот плод, непременно сообщите мне, я должен запечатлеть его в виде фотографии и натюрморта. — Сказал он торжественно и возвышенно в слух.

— Господи, если это не фантазия, а природное явление, в смысле — факт, то плод в первую очередь следует заспиртовать. Говорю вам как биолог. Это для науки очень важно. — у директора детской библиотеки возбужденно засветились ее красивые карие глаза: — Это ведь будет настоящая сенсация, говорю вам, как бывший биолог.

Заведующая детским садом видела плод, его не много раз в садик приносили родители, но описать подробно каков он не могла. Не обращала внимания на этот плод.

— Споры наши не будут иметь смысла, если мы не познаем истину. — Произнесла глубокомысленно Столбова. — Я убеждена в великой силе плода, как миссии, посланной свыше. И вы должны убедиться в этом. Оглянитесь вокруг. Что твориться. Пьют дети и взрослые, развратничают. Правды нет. Кругом ложь. Настоящий Содом и Гоморра. Вспомните про эти города, они были уничтожены именно за грехи жителей. И Анадырь обречен, если не исправить в нём жизнь. Вот почему пришла миссия.

— Может и Иисус пожалует к нам? — ехидным тоном спросила Столбову Лазатина.

— Не будем ерничать, это мы все можем, — спокойно, даже торжественно произнесла бывшая начальница культуры Чукотки (так в шутку себя называла Столбова). — Главное — это действовать. Добиваться побед, добиваться результатов. Пусть пока небольших, но необходимых. Изучая плод, в тоже время мы должны и распространять его.

— Я с вами, Тамара Николаевна согласна. Критиковать, не верить ни во что это занятие слабых. Буду работать на отведенном мне участке. — четко (проснулся видимо, бывший партийный работник) сказала Тотке. Глаза ее смело сверкнули. Приплюснутое, матовое лицо (казалось хорошо загоревшим) порозовело, особенно на округлых, выпирающих щеках.

— И я свою миссию выполню. Не только нарисую натюрморт, но и готов во время застолья угостить священным, вернее светящимся плодом. — художник победоносно взглянул на женщин. Потом впился глазами в Лазатину. Он давно с ней знаком, когда-то работал оформителем в детской библиотеке. — В этом плоде мне видится оздоровление всей нашей нации. — заключил он.

— Конечно, вы больше думаете о молодой местной нации, — уколола Лазатина художника, намекая на его частые интимные связи с молодыми чукчанками.

— Ваш намек к делу не относится, — обидчиво ответил Мерунов.

— Ну, хватит, поукалывались словесно и успокоимся, — сказала Столбова. — А что думаете вы Лариса Ивановна?

Вершкова, глядя в глаза подруге Столбовой, ответила.

— Я уже работаю. Я говорила, что плод приносили в садик многие родители. Дети его ели. Я не откушала, как-то не придала ему значение. Он, действительно, светится и необыкновенно красивый. Больше ничего не смогу добавить. Не обратила внимание на серьезность момента. Как только, то будьте уверены. Всё хоккей.

За столом дружно рассмеялись.

Затем пили чай, опять говорили о погоде (это важная тема во всех застольях), вспоминали былое, казавшееся светлым и молодым. Вскоре перешагнули на современность, как водится, на характеристику нового начальства.

— Наш новый губернатор — душечка. Как много средств он выделяет на обустройство и новое строительство нашего города! А наш детский сад в сказку превратили. Самый настоящий, мирового уровня, ремонт сделал. Приходите посмотреть. — С придыханием заявила Вершкова. Всем было известно, что она влюблялась во всех больших начальников.

— Вам повезло. Наша библиотека всё еще в старом виде, но обещают и нас приукрасить. — похвасталась Лазатина.

— С его-то деньгами можно и поболе Чукотке выделять. Миллиардер, — буркнул, отпивая чай художник, тряхнув своей седой львиной гривой.

— Сколько бы денег не давали, их всё равно будет мало. Это я вам, как бывший начальник говорю. Залатают прореху там, она появится в новом месте. И так по кругу, и так всегда. — будто подводя итог разговору сказала Столбова.

— А как же за рубежом? Там всё на уровне. Я там была, там чистота, там изобилие и всё на мировом уровне. — вступила в разговор Вершкова.

— Вы вспомните, как мы убого жили при старом губер… — художник не досказал слово «губернаторе», осекся, поняв, что не стоит затрагивать эту тему при бывшем начальнике управления культуры. Уж при старом губернаторе ей жилось хорошо, а вот при новом ее турнули с работы.

— Я не обижаюсь на намеки. Жили припеваючи при старом начальнике Чукотки, но наше время прошло, пришло оно для других Каждому свое, — философски заключила Столбова.

— Это всё хорошо, но посмотрите, как выросли цены на всё. Наша местная рыба продается по цене свинины, завезенной из Омска. А плата за квартиру, отопление, воду, электричество возросла аж в семь раз. Цены, буквально на всё подскочили. Зарплата какой была такой и осталась. Как в песне, «каким ты был, таким ты и остался». Между прочим, я сам с Кубани. Там же кино «Кубанские казаки» снималось. — высказав критические замечания, художник и вновь принялся пить чай.

Движение времени.

Война громыхала слишком далеко, на европейской части России, но здесь, на Крайнем Северо-Востоке, даже слабые отголоски ее, тревожили людей. Путина 1942 года оказалась на удивление щедрой на рыбу. Косяки кеты шли один за другим, рыбаки не успевали, выбирать рыбу из переполненных неводов. План вылова кеты выполнили в начале августа, перед рунным, самым обильным ходом рыбы. В конце августа пятьдесят мужчин, в основном работников раббазы, были призваны на фронт. Провожали их торжественно, без слёз. На Чукотку еще не пришло ни одной похоронки с фронта. Потому люди войну воспринимали, как победоносное боевое учение Красной Армии.

Людей на фронт отправили пароходом — снабженцем. Он доставил немного продуктов, строительных материалов. На судно погрузили бочки с засоленной рыбой, и оно с фронтовиками ушло во Владивосток.

На дворе стоял холодный октябрь, Анадырский лиман забило льдом.

Лето 42 года, пожалуй, было самым тяжелым в истории Чукотки. Всё население было задействовано на строительстве взлетно-посадочных площадок. Их строили в Лаврентия, Провидения, Уэлькале, Марково и Анадыре. Готовились к перегону боевых американских самолетов с Аляски. В Чукотском районе на строительство аэродрома сгоняли насильно людей со всех поселков. В Уэлькаль из Анадыря пришлось направлять 140 мужчин и женщин на строительство аэродрома. На Чукотку пароходом завезли несколько тысяч заключенных.

Особенно трудно давалось строительство аэродрома в Уэлькале. Разгружать пароходы приходилось в непогоду. Иногда кунгасы с деревоплитой переворачивались. Из ледяной воды груз приходилось вытаскивать вручную На утрамбованную выровненную землю укладывали несколько слоев дерево плиты, или секции сбитых реек. На стройках были задействованы даже дети в возрасте десяти-двенадцати лет. Кормили не щедро, но опять же спасала рыба. Её ловом занимались небольшие бригады рыбаков. Для летчиков построили небольшой домик — казарму. В Уэлькале возвели здание метеостанции, служебные помещения аэродрома, штаб воздушной дивизии. В Марково, Лаврентия, Анадыре подготовили запасные взлетно-посадочные полосы.

К середине сентября 1942 года в Москву полетело сообщение, что аэродром в далеком Уэлькале готов к приему самолетов с Аляски. На обследование трассы вылетел командир первой перегоночной авиадивизии полковник Мазурук. Это был опытный военный летчик, Герой Советского Союза. К тому же долгое время он летал в заполярье. Хорошо знал суровые условия Крайнего Севера.

Трижды откладывалось заседание окружного бюро ВКП(б) из-за задержки с приездом Мазурука. Секретарь окружного бюро Ласкин нервничал. Москва требовала быстрее на бюро принять решение о готовности трассы к работе. 24 сентября поздно вечером Мазурук со своим помощником по политической части сумел переправиться на катере через Анадырский лиман. Рано утром 25 сентября началось заседание бюро. Открыл его секретарь бюро Ласкин. Невысокого роста, лет сорока, полноватый, с большой лысиной. Говорил он спокойно, медленно, точно боялся сказать лишнее. Отметил важность задания правительства, по строительству авиатрассы, подчеркнул огромную, руководящую роль партии большевиков, энтузиазм, трудолюбие строителей. Затем было представлено слово самому Мазуруку. Молодому полковнику авиации, Герою к лицу была военная форма. Сообщение его было коротким.

— Мы побывали в Якутске, Сусумане, Уэлькале — основных аэродромах перегона авиатехники. В целом они могут принимать и отправлять самолеты по трассе. Наши летчики достаточно хорошо подготовлены к тому, чтобы летать на американских самолетах. Решена проблема с переводом с английского на русский язык инструкций по эксплуатации самолетов. — в голосе Мазурука уверенность, знание дело. Он говорил так, как обычно говорил, проводя совещания в дивизии — четко, коротко, понятно. — Размещены летчики хорошо Они будут летать на своих участках, трасса ими хорошо изучена. На истребители придется подвешивать дополнительные баки с топливом, иначе они не смогут преодолевать большие расстояния. В целом, я повторюсь, трасса готова к приему самолетов. — Заключил Мазурук.

— Какая нужна помощь от бюро? — спросил Ласкин. В голосе его прозвучало подобострастная деловитость.

— Как всегда — люди. Они нужны будут для расчистки от снега аэродромов и для завершения строительства еще пяти домиков в Уэлькале. — ответил Мазурук.

— Выполним! Постараемся подкинуть вам белорыбицы. Кетой вы на зиму запаслись. Оленинки подбросим, как только проложим зимники, — всё так же с энтузиазмом доложил Ласкин.

— Вот это хорошо. Лётчикам оленина и рыба понравились. А питаться им, сами понимаете, нужно хорошо. Зимой будут летать в кислородных масках, на высоте пяти-шести километрах. А на такой высоте без маски не обойтись. Ласкин было уж хотел закрыть заседание (проект решения был подготовлен заранее), но тут дверь кабинета открылась, на пороге появился помощник секретаря по техническим вопросам Воропаев. Он смело направился к столу, за которым восседал Ласкин. Тот удивленно посмотрел на вошедшего, мол как посмел, войди туда, где обсуждается такой важный вопрос. Но тут заметил в руке помощника бланк телеграммы, подумал «Что-то, наверное, стряслось».

Подойдя к секретарскому столу, помощник протянул Ласкину телеграмму. Тот быстро прочитал ее. Лицо его стало пунцово красным, глаза расширились. Он вскочил и будто петух ранним утром торжественно прокукарекал:

— Пришла правительственная телеграмма, я зачитаю ее. «Анадырь, секретарю окружкома товарищу Ласкину.

Передайте трудящимся Чукотского округа, собравшим 2 261 719 рублей на строительство вооружения для Красной Армии, мой братский привет и благодарность Красной Армии. Иосиф СТАЛИН».

Секундная тишина. Не верилось, что пришла телеграмма от самого вождя. Затем все встали и зааплодировали. Кто-то крикнул: Да здравствует наш вождь и учитель товарищ Сталин!

Все закричали «Ура!» Сам Ласкин произнес:

— Трудящиеся Чукотки благодарят товарища Сталина за столь высокую оценку их скромного труда и обещают еще больше работать на благо Победы над врагом. Все вновь прогорланили «Ура» и долго в кабинете секрета окружкома не стихали аплодисменты. Постановление бюро ВКП(б) было принято единогласно в нём говорилось:»особая воздушная линия правительством принята, передана в ведение Красной Армии и пущена в действие». Уже 7 октября 1942 года в Уэлькаль прибыли первые американские самолеты.

Секретарь Ласкин, после заседания бюро, пригласил полковника Мазурука и его начальника политотдела к себе в дом, чтобы отведать скромный обед.

Военные с радостью согласились.

Ласкин жил в небольшом домике, приютившемся на берегу реки казачки.

И в доме было всё скромно. Двухспальная панцерная кровать в небольшой комнате с казенным диваном, казенные дорожки на полу, еще крохотная кухня, с плитой, небольшим столом. Вот за ним-то и разместились.

Мазуруку скромная обстановка в домике секретаря понравилась.

«Настоящий, скромный человек», — подумал он.

Ласкин с женой людьми оказались хлебосольными. Угощали военных жареной и копченой рыбой, жареной олениной, маринованными грибами, моченой морошкой и брусникой — дарами чукотской тундры.

— Как видите с голоду мы тут, на Чукотке не помрем. Всё это богатство дает наш тундровой огород и закрома морские и речные. Только не ленись.

Распитая бутылка коньяка оживила и разговор, и употребление чукотских деликатесов.

Затем пришел посыльный и сообщил, что собачьи упряжки к переправе на другую сторону лимана готовы. Со вчерашнего дня лиман напротив рыбоперерабатывающей базы встал. Толщина льда около тридцати сантиметров. Каюры уже без особой опасности перевозят людей через лиман на этом участке.

Мазурук и его политработник распрощались с гостеприимным секретарем чукотского бюро ВКП(б). Им еще не раз придется встретиться на суровых чукотских дорогах.

Движение времени.

То военное время выпало на юность моего отца. Он жил неподалеку от дома секретаря бюро Ласкина. Не раз видел, как садились, прямо на лед лимана самолеты. На фронт отца не могли забрать по состоянию здоровья, хотя он не одно заявление написал в райком комсомола с просьбой отправить его на борьбу с фашистами. Ему говорили, что его фронт — это трудовой фронт и нужно тут, как следует, организовать сбор средств на строительство самолетов и танков для Красной Армии.

Поднимаясь по лестнице, я приостановился. Вот здесь, где теперь размещается большой, недавно отремонтированный турецкими строителями больничный комплекс и располагались домики где жил и секретарь Ласкин и мой отец со своей матерью, следовательно, с моей бабушкой. Тропки и дорожки заросли травой, забвеньем. Это и есть движение времени. А домики-то ютились на взгорке не случайно, в ту пору весной река Казачка затапливала всю низменность. Это теперь она так обмелела, что и весной, и летом, ее перейдешь в болотных резиновых сапогах. И это есть движение времени.

Отец еще рассказывал, что сразу после войны, на Чукотку забросили несколько дивизий армии Рокоссовского. Сталин намеревался силой вернуть России некогда проданную Аляску. Солдаты тогда строили много и для себя и для населения, но и безобразничали. Пили, дрались с местными мужчинами, насиловали женщин. Это и послужило, в последствии, одной из причин, что большинство войск с Чукотки вывели.

Однажды ночью в комнатку, где ютился мой отец со своей матерью, ворвались два пьяных солдата и стали заламывать ей руки, чтобы совершить недоброе дело. Мать кричала, отбивалась, а отец схватил топор и кинулся ее защищать, Но солдаты быстро его скрутили и, наверное, голову бы оторвали, но на крики прибежали соседи и солдатам пришлось бежать. Потом их, всё-таки нашли и судили. Законы тогда были строгие.

Но вот и улица Ленина. Жаль, что не сохранилось двухэтажное деревянное здание школы. В ней учились многие, многие анадырцы, в том числе и космонавт Павел Виноградов. А могли бы сохранить, как памятник послевоенного зодчества.

На месте школы разбили небольшой сквер. Сквозь небольшие деревца были видны красивые здания студенческого городка. Я не пошел по бывшей центральной улице, а свернул на настоящую — улицу Отке. Она самая благоустроенная, самая нарядная и привлекательная. Проезжая часть ровная, тротуары уложены специальной, разноцветной плиткой. Современные фонари освещают ее ночью.

Мимо прошла группа девочек. Они весело щебетали, разговаривая о школе, о том, что соскучились по учебе, что теперь у них в классах новые парты, новая учительница и новые компьютеры.

Я улыбнулся и позавидовал им. В мое время компьютеры появились, когда я уже заканчивал институт.

В одном из домов, по соседству с окружной библиотекой, в квартире на третьем этаже, я услышал разговор о загадочном плоде, который появился в Анадыре. Разговор вели четверо — три женщины средних лет и мужчина с седой, львиной гривой волос. Пришлось напрячь свое особое зрение. Они сидели за столом, пили чай. В комнате почти не было мебели. В углу находились чемодан и две сумки. Было понятно, что хозяин квартиры приготовился к отъезду с Чукотки навсегда.

— Поверьте мне, еще годик два тут повертится это денежное изобилие и всё начнет замирать, — продолжала разговор женщина начальственного вида, старшая из присутствующих. — Некоторые компании уже уходят с Чукотки. Мне известно, что с нового года льготные налоги на Чукотке будут отменены. Этого требует новое законодательство. Все компании пришли сюда, потому что им были установлены очень малые налоги. Тут была создана оффшорная зона. Обогатились компании. На льготных налогах миллиарды заработали. Одни говорят, что это было выгодно и округу и компаниям. Может быть так, а государству? Наверное, налоговые льготы тут нужны, Крайний Север всё-таки, но не на пятьдесят процентов. Производство компаний там, в центральных районах страны: Москве, Омске, других городах, а зарегистрированы фирмы здесь, на Чукотке. И налоги в половину меньше платят. Ещё одна причина — меняется собственник. Продана «Сибнефть» другие фирмы.

Новые хозяева переводят их туда, где им выгодно. Возможно, что плод пробудет в некоторых начальниках фирм совесть и они останутся тут. Подумайте об этом. Такие вот великие задачи стоят перед распространителями загадочного плода.

Меня заинтересовал этот, довольно длинный, монолог женщины начальственной внешностью. Было в ее словах рациональное зерно. О сказанном, каждый должен хорошенько подумать. Но более всего меня удивило то, что в городе появились противостоящие силы — одни стремились распространять загадочный плод, а другие наоборот, стремились избавиться от него. Я знал, что сопротивление плоду будет, ибо он подталкивал людей к тому, чтобы они стали чище, добрее, терпимее, гуманнее. Те, кто на зле, обмане, вероломстве строит свою жизнь, ни в грош ни ставят честь, совесть, добропорядочность. Плод им просто не нужен, они живут по законам сатанизма. Я и прислан в родной город Светлыми Силами, чтобы быть беспристрастным Наблюдателем за происходящим.

Светлые Силы продлили на земле мое существование, наделили особыми способностями, которые я почувствовал много лет назад, находясь в обычной, человеческой форме существования.

19. Начало мести

Честнухину в последнее время стало мало везти. Он это чувствовал, как чувствует опасность зверь. В середине сентября, ему, казалось, что сильно повезло. Сумел всё-таки одному из чукотских предпринимателей толкануть несколько бочек соленой рыбы. Не стал слишком загибать цену, предпринимателю еще предстояло вести рыбу в один из отдаленных районов округа. Получил приличные деньги и успокоился. Правда, он знал, что когда рыбу засаливали, она слегка попахивала — передержали в тепле. Но не для себя ж солили, другие не свиньи — всё сожрут. Но к концу сентября прилетел из райцентра предприниматель, состоялся крупный разговор насчет тухлой рыбы.

— А ты бы проверял товар, а не верил на слово. — парировал Честнухин.

— Я ведь тебе не фальшивые деньги давал, потому и верил, что имею дело с порядочным человеком. — заявил искренне предприниматель.

— Нашёл теперь порядочных! — ухмыльнулся нагло Честнухин. — Их и в «Красной книге» нет. Потом чего расстраиваться, чукчи в твоей дыре всё сожрут. У них капальха еще сильнее воняет.

— Там не только чукчи живут, скорее из вовсе нет, а горняки. Мужики золото добывают и им нужно качественным продуктом питаться, а не тухлятиной.

— Может ты ее сам сгноил, почем мне знать.

— Не мог сгноить. За три дня довез до прииска.

В общем, слово за слово, а коммерсант на собеседование в кафе пришел не один, Честнухина вывели под белы руки из кафе, избили, как следует, привели домой, потребовали возврата денег. Пришлось рассчитываться, в милицию не пойдешь, сразу зададут первый вопрос, а откуда рыба. Браконьерство в больших масштабах — уголовно наказуемо, уж это Честнухин хорошо знал. Хорошо предприниматель честным оказался, не всю сумму затребовал. Часть рыбы, в бочках оказалась нормальной.

Вообще-то, как думал Честнухин, линия его поведения первоначально была правильной. Он хотел, чтобы все переговоры о продаже рыбы вела Ирина, чтобы она и документы подписала. Вот тогда он бы был чистым, а та дура за всё несла бы ответственность. Но с ней что-то случилось, в миг переродилась и ударилась в религию. Бывают же великие превращения: проститутки становятся святошами, а святоши проститутками.

Не успели зажить синяки от предпринимательских побоев (крупный оказался парень, в забое работал), как новая напасть. Решил Честнухин поправить свое здоровье за счет предприятия —телерадиокомпании, заключил договор с местным водолечебным комплексом… За час нахождении в номере люкс, где все удобства: сауна, массаж, бассейн, нужно платить по пятьсот рублей. Всего пять-десять тысяч в месяц, купайся с девочками, выпивай с друзьями — блеск. Где деньги взять? В смете они не предусмотрены. Решил Честнухин кое-кому премий не давать. В числе оных оказался оператор с большим стажем, имеющий награды и прочее. Он-то и оказался нервным. Пришёл с костылем в кабинет и стал молотить этим костылем Честнухина. Пришлось ему под стол залезть, чтобы не покалечили, и пришлось премию возвращать. О побое, конечно, все в компании стали знать.

В это же время еще одна напасть случилась. Оставшиеся в малом числе журналисты, написали на него коллективную жалобу о том, что он, Честнухин, развалил всю работу, что придумал незаконно себе должность, что незаконно использует в своих корыстных целях государственные средства и прочее. Одна из журналисток пошла с этим письмом по всем начальственным кабинетам. Тех, кто подписал жалобу, Честнухин сумел убрать из компании, журналистку довел до инсульта. Вскоре и она ушла с работы. Борьба есть борьба. Честнухин не раз во всеуслышание заявлял, что тот, кто встанет на его пути, он сожрет с потрохами. Правда, теперь в компании не кому работать. Но это дело, как считал Честнухин поправимое. Он приказал начальнику отдела кадров компании брать в штаты всех молчаливых, бездарных и угодливых людей. То, что эти люди, как правило, не смогут творчески работать, широко мыслить, делать своеобразные материалы, Честнухина не беспокоило. Заполняйте эфир, чем хотите, приказал Честнухин («всё сгодится для слушательского дерьма»), лишь бы план по объемам вещания выполнялся. Бугров, как руководитель компании ни во что не вмешивался, фактически ничего не знал, полностью отдав на откуп компанию Честнухину. Бугров мечтал лишь об одном, быстрее уехать в Нижний и наслаждаться там жизнью. За полтора года работы на Чукотке, он сумел скопить приличную сумму денег. К тому же Честнухин провернул две операции с деньгами компании (купил несколько иномарок с кораблей, заходящих в Анадырь, и перепродал их), что тоже увеличило его состояние.

Но кто-то из работников бухгалтерии растрезвонил о проведенной операции, так появилась в коллективной жалобе строчка о не правильном использовании государственных средств.

— Да не дрейфь ты, — успокаивал его Честнухин. — У меня кореш — городской прокурор, всё замнёт, и всё загладит. И всё-таки на душе было тревожно. Ещё и поэтому Бугрову хотелось покинуть побыстрее Анадырь и Чукотку. Он помнил, почти два года назад какую принял телерадиокомпанию. Интересные самобытные журналисты, высокого уровня передачи, как на радио, так и на телевидении Участие в различных, даже международных конкурсах, шумная радость по поводу побед. Везде царил творческий дух, желание хорошо работать. Теперь во всей компании не осталось ни одного человека с журналистским образованием. Кругом унынье, наушничество, безразличие к работе. Даже оставшиеся работники радио и телевидения в открытую презирают Бугрова и Честнухина.

К концу рабочего дня Честнухин почувствовал во всём теле недомогание. Его ломало, как-то вытягивало, шумело в голове, будто внутрь ее налили шипящую газировку. «Что это со мной? — еще не испуганно и даже не с особой тревогой подумал он. — Вроде ничего не делал, а чувствую столетнюю усталость». Он не знал, какова эта «столетняя усталость», просто выражение само собой пришло в его голову.

— Может по рюмке пропустим в баре? — предложил он Бугрову, скучающему за рабочим столом.

— А что, это прекрасная идея, тем более, что мне не грех и опохмелиться. — ответил весело тот.

Быстро оделись, прошли длинный коридор офиса, вышли на улицу.

Чувствовался легкий морозец, было безветренно. Весь город выкрашен алым, закатным солнечным светом. Уже давно выбелило сопки у горизонта и в алых лучах солнца, они светились розово и возвышенно. Землю давно сковал мороз, кое-где на обочинах дорог серел снег.

Здание развлекательного центра находилось всего в нескольких метрах от служебного офиса Честнухина и Бугрова.

Из раздевалки сразу направились к стойке бара.

— Нам два по сто, — ласково, сокровенно заказал Бугров.

В этом заведении его все хорошо знали, ибо бывал он тут часто.

— Чего-то меня сегодня искручивает всего, — пожаловался Честнухин.

Может перед пургой? Сейчас выпьем и всё, как рукой снимет.

— Надеюсь на это. Лишь бы холодная водка была.

— Будет, — уверенно сказал Бугров. — Лёша, а водка у тебя холодная? Нам непременно холодную нужно, — обратился он к бармену.

— Конечно холодная! У нас только холодная и вкусная.

— А ты знаешь, как о водке сказал поэт Светлов «Водка бывает хорошая или очень хорошая!»

Все засмеялись. Бугров попросил нарезанный лимон и два бутерброда с ветчиной. Выпили, стали жевать бутерброды.

Честнухин был грустен, задумчив. Он прислушивался к себе, и чувствовал, что в нём происходит что-то необычное, болезненное.

— Не полегчало? — с той же веселостью, как и рассказывал о водке, спросил Бугров.

— Пока нет.

— Тогда еще по одной. И непременно полегчает.

Выпили. Опять бросили в рот по кругляшку лимона, зажевали кислоту бутербродом. Бугров хоть и пьянел быстро, но всегда крепко держался на ногах.

— Мне думается, что меня отравили, — сказал Честнухин.

— С чего ты взял? — удивился Бугров.

— Помнишь, я тебе рассказывал, что какого-то плода попробовал?

— Но ты ж выблевал его, — извиняюсь за крутое выражение, не за столом бы сказанное.

— После этого во мне всё и началось. Чувствую, ощущаю, но понять ни хрена ни могу.

— Сходи к врачу.

— Плевал я на этих коновалов. Тут, наверное, в больнице одни дураки собрались.

— Почему же, очень даже врачей-северян хвалят.

— Хвалить всё можно, но лучше ничего не хвалить, — буркнул раздраженно Честнухин.

Говорить им друг с другом было не о чем. Они надоели друг другу и встречались только потому, что вместе работали и были связаны многими неблаговидными делами и поступками.

— Не пропустить ли нам еще по одной! — весело предложил Бугров.

— Нет! Не могу! Мне стало хуже! — зло отрубил Честнухин. Соскочил на пол и пошел к выходу.

«Сволочь, опять не распалился! Всё время пьет на холяву. Вот и крутит его за жадность», — сердито подумал Бугров и тотчас заказал еще сто грамм водки.

В раздевалке Честнухин столкнулся с турком Кармалем.

Тот схватил его за рукав шубы, вытаращив глаза почти закричал:

— Делай дэвушка иначе очен горько будет!

— Сделана уже!

— Как зовется?

— Виктория!

— Сколькам лет?

— Девятнадцать и очень красивая.

— Чукочанка?

— Тебе-то какая разница, лишь бы дырка была!

— Нэт, нужен хороший секс. Буду платить и тэбе буду вновь платыт. Но гыляди, обман — жуткий дело.

Честнухин, наконец, освободился от турецкого специалиста и побежал по улице, трусливо оглядываясь, дрожа всем телом. Пробежав целый квартал, Честнухин остановился, чтобы перевести дыхание. Тут ему почудилось, что кто-то за ним бежит. По-заячьи, подпрыгнув на месте, Честнухин рванул далее. Пробежав еще квартал, он остановился в изнеможении, прижался к стене дома. Он дышал со свистом, в левом боку кололо. Такого раньше с ним не было. Прежде он был натренированным конвоиром, метким стрелком-милиционером, футболистом сборной УВД. Что ж теперь стряслось с ним? Он не мог найти ответа. Шёл, думал и ничего не понимал. «Сволочи, люди, мерзкие тараканы, это они мстят мне, преследуют меня, — озлобленно думал он. — Они мне и этот вонючий, отравленный светящийся плод подсунули. Но я его не ел, могу поклясться всем, что у меня есть. Я никогда эти вонючие плоды не вкушал. Это всё месть, месть, месть!»

Бормоча слово «Месть», Честнухин еле дошел до дома, открыв входную дверь, он рухнул у порога в прихожей и мгновенно заснул.

20. Загадка третья

Прогуливаясь по улице, я проходил мимо злачного заведения, в тот момент, когда к мужчине в дорогой кожаной шубе, стоявшему на крыльце, приставал другой и требовал от него что-то… Требовал иностранец, ибо изъяснялся он на ломанном русском языке. Другой, от которого что-то требовали, говорил на чистом русском. И я узнал этого человека, только что вышедшего из питейного заведения. Просвечивая его взглядом, как рентгеном, сразу понял, что болезнь, родившаяся в нём совсем недавно, стремительно прогрессирует. Я ни чем не мог ему помочь. Он был обречен, природа избавлялась от него. Наверное, он думает, что ему кто-то мстит, но природа вовсе не мстит, и даже не наказывает, а расставляет всё на свои места. Природа благородна, даже в самых, казалось бы, жестоких своих проявлениях. Она превратит этого человека в тлен, горстку атомов и молекул, из которых он состоял, и растворит в земной плоти, дав, тем самым, пищу и основу продолжения жизни, может быть траве или безвредному цветку, который, в свое время, напоит нектаром пчелу или бабочку, а эти в свою очередь… Бесконечный круговорот на планете Земля, летящей в комическом пространстве со скоростью 240 тысяч километров в секунду.

Это он сбил меня, ведя машину по глухой бетонированной улице семь лет назад. Это он со своим ни то начальником, ни то приятелем затем сбросил меня с обрыва в холодные воды лимана. Жестокая правда жизни! Я не злился на него. В какой-то мере даже ему благодарен. Проживая какое-то время на земле, сколько бы я еще совершил неблаговидных поступков? Вольно или невольно скольким бы людям принес огорчения? Теперь мой дух живет, и долго, долго, возможно тысячелетия, будет жить. А он, мой убийца, столько уже сделал зла людям, что тело его и дух его будут растворены в земле и он никогда не познает радостей и печалей потустороннего мира.

В мире много разных злодеев, но кающихся мало. Может, поэтому природа к ним так сурова и беспощадна?

На улице пахло снегом и приближающимися холодами. Со стороны лимана дул не сильный, но обжигающий холодом лицо, ветер. На улицах безлюдно. Хотя время раннее. По телевидению идет один из популярных бразильских сериалов.

Почему люди так бездарно и бесценно тратят свое время? Для меня лично это было всегда загадкой. Ведь человеку не так много отпущено времени жить на земле. Загадка не разрешимая.

Хотя бы этот Честнухин. Всю жизнь стремился кого-то обмануть, украсть, пристроится работать там, где больше платят и можно воровать. Он ни кого не любил кроме себя, не помнит своих родителей и родственников. Ни кому не помогал, не защищал, даже не занимал денег. Но брал у сослуживцев в займы и редко возвращал долг.

«Да что это я о нём?» — с горечью подумалось мне. Есть дела и поважнее.

Я любил и прежде, люблю и теперь гулять по ночному Анадырю. Теперь центральная его часть залита огнями. Некоторые дома подсвечены и смотрятся красиво. На улицах тихо, малолюдно, и если промчится на большой скорости какой-то автомобиль, то вовсе не портит ощущения покоя и размеренности жизни ночного города. Правда, ближе к полночи, когда закрываются питейные заведения, то улицы наполняются шумом, песнями подвыпивших горожан. Но длится это недолго. Толпа любителей посещать рестораны и кафе, быстро рассасывается по квартирам, где занимаются или выпивкой или сексом.

Секс у анадырцев в такой чести, что они занимаются им круглосуточно и круглогодично, точно от этого зависит сохранение жизни не только на земле, но и во всей вселенной. Здесь девушки слишком рано вступают в половую связь со сверстниками или с более старшими партнерами. И это еще одна загадка. Недостаток солнца, витаминов, суровая природа и это чрезмерное увлечением сексом. В этой части южане не годятся в подметки анадырцам. Я читал исследование одного из местных сексологов. Он уверяет в нём, что к 12–13 годам среди северянок уже нет девственниц. Может виной тому интернатское воспитание, или отсутствие вообще полового воспитания?

Вспомнилась еще одна любопытная статья, которую я недавно прочитал в газете.

ТУБЕРКУЛЁЗ И АБОРТЫ — НОВАЯ НАПАСТЬ НА ЧУКОТКЕ

Виток вспышки заболевания туберкулезом на Чукотке. Рост числа абортов среди 15–17 летних девушек ставит под угрозу здоровое материнство целой народности.

Палочка Коха свирепствует в национальных селах.

На протяжении многих десятилетий туберкулез является приоритетным заболеванием коренных народностей Севера. Суровые климатические условия, недостаток солнца, витаминов, злоупотребление алкоголем — всё это отрицательно сказывается на сопротивляемости организма туберкулезу.

В восьмидесятые-девяностые годы на Чукотке велась ожесточенная борьба с этим опасным заболеванием. В каждом районе Чукотки были созданы противотуберкулезные диспансеры, в тундре и в национальных селах велась плановая флюорография населения, действовало несколько передвижных отрядов по выявлению заболевших туберкулезом. Вся противотуберкулезная сеть была укомплектована сильными медицинскими кадрами. В течение двух десятков лет беспощадной борьбы с палочкой Коха, вызывающей страшное заболевание, удалось значительно уменьшить число заболеваний на Чукотке. Скажем, средний показатель заболеваемости населения округа туберкулезом на сто тысяч жителей, был почти вдвое ниже, чем по России.

Последние десять лет, когда государству стало не до Крайнего Севера и его аборигенных народов, число заболеваний на Чукотке стало стремительно расти. Из-за отсутствия средств часть районных противотуберкулезных диспансеров закрылись, многие передвижные флюорографические отряды были расформированы, специалисты уехали с Чукотки.

Выпущенного из бутылки туберкулезного джина не так то теперь просто усмирить.

Туберкулёз на Чукотке помолодел.

Если в былые годы среди заболевших в большинстве были люди пожилого возраста, то теперь — это молодежь и дети. Правительство Чукотки и губернатор не жалеют средств на борьбу с туберкулезом. В прошлом и нынешнем году более ста детей из различных национальных сёл, склонных к заболеванию туберкулезом были направлены под Воронеж и в Подмосковье для профилактического лечения. Срочно были выделены средства на создание четырех передвижных флюорографических отрядов, перед которыми поставлена задача обследовать всех сельских жителей. Именно врачами этих отрядов выявляются больные туберкулезом во всех селах, где они работали.

Рентгеновская аппаратура оказалась устаревшей, часто выходит из строя. И тут администрация не поскупилась. Закуплено, и в ближайшее время поступит, 10 портативных рентгеновских аппаратов, для районных противотуберкулезных диспансеров. Выделяются средства на доставку медиков вертолетами в самые отдаленные места, в оленеводческие бригады, для обследования людей. Идёт ремонт старых зданий противотуберкулезных диспансеров. Есть деньги и для закупки новейших лекарственных средств. И всё-таки число заболевших, страшной болезнью растет. Относительный показатель заболеваемости коренного населения Чукотки туберкулезом — 183,2 на 100 тысяч населения, что в 2 раза выше, чем по России (90,0). Средний возраст заболевших менее 30 лет.

Заведующий окружным противотуберкулезным диспансером Владимир Макаров считает, что главная причина роста числа заболевших туберкулезом среди коренного населения — тяжелое материальное положение. «Люди пьют и почти у всех заболевших — анемия дефицит веса, что говорит о плохом питании».

Средняя зарплата на селе равно 2500 р., прожиточный минимум приблизился к 6 тысячам. Излишне тут что-то комментировать.

И еще одна печальная цифра: среди заболевших туберкулезом 80 % страдает бытовым пьянством и алкоголизмом.

Победить туберкулез, видимо, невозможно, не изменив коренным образом к лучшему социальные условия жизни коренного населения Чукотки.

Государству и правительству Чукотки придется выделить еще не один миллион рублей, чтобы усмирить разбушевавшегося джина — туберкулез.

Молодые девушки не хотят быть мамами.

Материнство стало не престижно, из-за трудностей жизни. Воспитание ребенка в нищете — это и подвиг, и непосильная ноша для молодых. Судьба девушек коренной национальности, которые в раннем возрасте стали мамами, их неустроенность, мытарства, полуголодная жизнь, это, как ушат холодной воды для других. Возможно, и с этим связан обвальный рост абортов среди девушек в возрасте от 15 до 17 лет. Если в прошлом году в Анадыре, число девушек, пожелавших искусственно прервать беременность увеличилось на 40 процентов и составило 150 в год, то в нынешнем году уже за первое полугодие к врачам обратились и сделали аборт 130 девушек. Если учесть, что в окружном центре проживает чуть более одной тысячи девушек в возрасте от 15 до 17 лет, то процент будущих мам, пожелавших избавиться от ребенка, наводит на грустные мысли. На фоне роста числа абортов, растет количество молодых мам, которые не пожелали забрать из роддома ребенка. На Чукотке в прошлом году, в детский дом направлено 93 ребенка. Это дети тех матерей, кто отказались от своих детей, и кто лишен материнства.

Обратная сторона медали строительного бума.

Сейчас столица Чукотки Анадырь, да и многие населенные пункты напоминают большую строительную площадку. Только в окружном центре работает около пятисот молодых строителей из Турции, еще столько же, если не больше, из Омска, Москвы, Канады, Белоруссии, Украины и других стран, городов России. Многие из них, получая большие деньги, не стоят за ценой, чтобы иметь молодую подругу на ночь.

В Анадыре несколько учебных заведений, где большинство составляет девушки, приехавшие из национальных сёл. Многим родители не в состоянии оказывать материальную помощь.

Стычки, мордобой из-за молодых девушек в местных ресторанах между приезжими парнями и местными стали обыденными. Медики взывают о помощи.

Столь стремительный рост числа юных северянок, сделавших аборт не мог не насторожить медиков. Они отлично понимают, какие негативные последствия это несет для самой девушки и в целом для будущих поколений. В одном из учебных заведений, где особенно много обучается девушек, был проведен гинекологический осмотр. И выяснилось, что 50 % девушек, а возраст их от 14 до 17 лет нуждаются в гинекологической помощи. Понимая, что материальный достаток у студенток-северянок невелик, а контрацепты в аптеке стоят дорого, гинекологи Анадыря, попытались в беседах предложить бесплатно обеспечить девушек ими. Никто из них не пожелал использовать контрацепты. Врачи это объясняют низким уровнем полового воспитания. Врачи и сами считают, что только беседами, разъяснениями положение не поправить. Алкоголь, туберкулез, аборты, — три смертных врага и настоящего и будущего народностей севера. Пока тревогу бьют одни врачи, пока власти и общественность Чукотки дремлет, а детские дома с каждым месяцем пополняются брошенными молодыми мамами детьми, и, рискуя остаться бесплодными, юные северянки прерывают искусственно беременность.

Вот такая статья, о которой я вспомнил, идя по ночному Анадырю. Да, тут есть над чем подумать. Содом и Гоморра. Спасёт ли жителей этого развращенного города святой плод правды, который появился, который вызывает столько слухов и противоречий? И на это я не мог ответить. Я наблюдал за происходящим, отмечал положительное и отрицательное в поведении людей, которые употребляли, Ии каким-то образом касались загадочного плода, даже слышали о нём. Результаты этого эксперимента и мне не был известен. Но сила плода, очищающая душу и психику человека, мне была известна. Это как вера, одним она приносит исцеление, а другим лишь разочарование и безнадежность.

Я вышел на Набережной. Облокотился на железные перила. Внизу причалы порта. Шла разгрузка большого судна. Гремя цепями, лебедками, работали краны. Гудели машины, уходя из порта с контейнерами. В ярком свете прожекторов были видны крохотные силуэты людей. За портом — темень. Луна еще не взошла. Потому не видно плывущих по воде лимана льдин.

За семь лет новой жизни, в новом мире, я привык видеть всё происходящее не только в этом мире со стороны. Наблюдать, зная, что ты не навредишь и не помешаешь, столь же приятно, как созерцать или созидать. Нейтральность, возможно, одна из важных и необходимых добродетелей на Земле.

21. Поиски истины

Николай Константинович Стальнов, по обыкновению проснулся рано. Не смотря на субботу. День у него был напряженным. Учёный заканчивал книгу о лекарственных травах Чукотки. Нужно было заново пересмотреть фотографии, графики, схемы, выверить текст. Была проблема и со средствами на издание книги. Некоторые крупные организации города готовы закупить несколько экземпляров книги по себестоимости, но спонсировать тираж не желают. Собственных средств у ученого не было. «Задушили российскую науку, — с горечью подумал ученый, допивая чай. — Растащили, разворовали всю страну!»

Набросив куртку, Стальнов вышел из квартиры на улицу. Лёгкая поземка, снегом присыпало канавки. «Вот и зима на носу, — подумал он, вдыхая прохладный чистый воздух. — Ещё дышится хорошо, потом придут морозы, пурги, придется всем залечь в квартирах, рабочих кабинетах, как в берлогах». Офис ученого — это две небольших комнаты в техническом этаже пятиэтажки типа «Арктика» — находился через улицу, во дворе соседнего жилого квартала.

Длинный стол заваленный рукописями, книгами, прочей бумагой.

Стальнов быстро снял куртку, повесил ее в шкаф и сел за компьютер. Работал он быстро, запойно, забывая о времени. В двенадцать дня раздался телефонный звонок. Журналист Новуцкий напомнил, что в час дня они собирались сходить за город, где проложена трасса газопровода.

Стальнов сказал, что выходит чрез полчаса и у заправочной станции, уже за городом, они могут встретиться. Выключив компьютер, Стальнов вместо ботинок обул резиновые сапоги, сменил куртку, на более теплую, зимнюю, надел меховую шапку. Сменная одежда висела тут же в кабинете, в шкафу. Оказавшись на улице, встряхнув густой белой от седины бородой, Стальнов самодовольно засмеялся. Светило солнце, легкий морозец пьянил, разом принес бодрое, радостное настроение.

Он любил такую пору конца осени. Ещё не сосем холодно, еще тундра, слегка припорошенная снегом, несет все краски былого торжества цветов. Небо еще высокое, голубое и синева висит у горизонта. Затем, зимой, мир сужается до шаровой, всеобъемлющей белизны и снегов, и неба и пространства.

Учёный вышел на одну из центральный и оживленный улиц города. Отремонтированные недавно фасады домов, сверкали разноцветьем. Жёлтые, голубые полосы сменялись оранжевыми и красными. Белые окна и цинковые отливы сверкали на солнце. Пёстрые от разных красок дома в городе прозвали «Попугайчиками» Метко! И в самом деле они раскраской напоминали ярких заокеанских попугаев.

В прошлом году Николай Константинович боролся за депутатское место в Государственной Думе. Как кандидат много ездил по Чукотке. Встречался с людьми. И теперь, к нему еще идут ходоки и рассказывают о своих бедах.

Недавно приходил представитель от строителей. Он и рассказал, что приезжим бригадам, работающим на покраске и ремонте фасадов домов, плотят втрое больше, чем местным, анадырским строителям. Хотя работу они выполняют и быстрее и качественнее. Цена отремонтированного приезжими строителями в пять раз выше, чем местными. Дана команда сверху из Правительства Чукотки, как можно больше вызывать строителей из центральных районов и не жалеть денег. Выходило, чем больше тратишь, тем лучше. Что ж это за политика, что ж это за экономика?

Сам Николай Константинович, тоже многого не мог уразуметь. Краска на некоторых домах, покрашенных строителями из Москвы уже потрескалась. Хотя давались гарантии, что красители новые, особые и долгостойкие, рассчитанные на срок в 10 лет. Не прошло и несколько месяцев, а краска потускнела, начала трескаться. Строители, сорвав хороший куш давно отдыхают в центральных районах страны. Им и дела нет до брака, оставленного ими же.

Нечто похожее вышло и с тепловыми трассами. Заменили все наружные трубы в отопительной системе, вроде качественно сделано, но поставлен не тот диаметр труб. Теперь жильцы верхних этажей остались без горячей воды. Во многих местах необходимо менять трубы. И это обойдется в копеечку.

«Невежество и бардак, бесконтрольность!» — вздохнув, подумал Стальнов.

Он предполагал какие деньги тут вращаются, как много прилипал крутится вокруг этих больших средств. Как алчные акулы, заезжие специалисты рвут денежный мешок, спешат ухватить, заграбастать, понимая, что такая вакханалия продлится не долго, всего на период губернаторства Абрамовича. На словах вся эта оголтелая шпана утверждает, что именно благодаря им Чукотка возрождается из пепла, что местные специалисты не могут качественно работать, привыкли жить на подачках. Все ключевые посты отданы выдвиженцам из Нижнего Новгорода, Омска, Москвы. Они не знают и не любят Север. Цель у них одна — заработать как можно больше и навсегда расстаться с этим простуженным, миром Севера.

Теперь на Чукотку везли под маркой крупных специалистов не только учителей, медиков, но и простых плотников, чернорабочих, сантехников. Зарплата им устанавливалась значительно выше, чем тем, кто жил на Чукотке давно. Разумеется, это несправедливое распределение зарплаты, породило и порождает конфликтную ситуацию. Корпоративность приняла чудовищные размеры. Должности распределялись по родственным принципам и знакомству. Кинопрокатом в округе руководила медсестра, но она жена высокого начальника, газетой командовал бывший сантехник, и он родственник начальника управления культуры. Радио и телевидение возглавлял бывший конвоир, милиционер, но друг прокурора округа, который в свою очередь родственник высокопоставленного чиновника. Руководители департаментов, заместители губернатора давно вызвали из недр Сибири и Поволжья, откуда сами попали случайно на Чукотку, своих близких и дальних родственников, и усадили их в кресла руководителей контролирующих органов, материально-технических контор, судов, рыбоперерабатывающих предприятий и других организаций и ведомств. Они теперь сами себя контролировали, сами себе разрешали трату средств и материалов, по своему усмотрению. Они окружили себя своими людьми, накрутили высокие оклады, получали премии, мотались в командировки в разные страны. Работали мало, но жили на широкую ногу.

Недавно к Сереброву приходила молодая девушка, официантка из ресторана «Баклан» Это дорогое, фешенебельное питейное заведение, выстроено всего несколько месяцев назад. Руководит им приглашенный специалист из Израиля. В «Баклане» в основном отдыхает приезжая элита. Только им по карману высокие цены в новом ресторане. Девушка рассказала какие оргии устраивают начальники, прибывшие из разных концов России работать на Чукотку. Спускали в кабаке десятками тысяч. «Шальные деньги, по шальному и тратятся», — вздохнув, подумал Серебров. Как доктор наук, недавно избранный академиком Петровской академии наук, Стальнов получал в месяц около 9 тысяч рублей. Обычная секретарша в администрации получала более 30 тысяч в месяц. Высокие чиновники до 60–80 тысяч, плюс контрактные от губернатора от 2 до 5 тысяч долларов. Особо важные персоны, такие как начальник окружного ЖКХ, начальник управления образования округа по 10 тысяч долларов в месяц. В число поощрения входила плата за жильё, электричество. продуктовые пайки и многое другое. Он не завидовал, лишь возмущался столь наглой несправедливости.

Вышел за город, здесь работали грейдеры, самосвалы, бульдозеры. Турецкие строители вели укладку бетона на дорожную полосу. С одной стороны бетон был уже уложен. По нему пока не пускали технику, но люди уже ходили, бетон прочно застыл.

У рекламного щита Стальнова поджидал корреспондент Новуцкий. И он был в теплой зимней куртке, с капюшоном, отороченным мехом, резиновых сапогах.

— Ноги не замерзнут? — поздоровавшись за руку, спросил Стальнов.

— Я в шерстяных, толстых носках, плюс байковые портянки — тепло.

— Ноги в тепле — большое дело. Я когда в горах работал по мониторингу горных баранов, прежде всего думал, чтобы ногам было тепло. Простуда от ног идет. Бывало, лежишь в засаде с биноклем и всё о ногах думаешь. Чуть стыть начинают, давай прыгать, иногда и бегать на месте — согреешься и опять в укрытие. В горах, у чёрта на куличках, простынешь, там «скорой» нет, там сам себе и врач и спасатель.

Они шли по бетонной части дороги. Чуть в стороне, по отсыпной трассе проноси машины с грунтом, щебнем, бетоном. Работа шла полным ходом даже в выходные дни. Турецкие рабочие отдыхали только в мусульманские праздники.

— Я слышал, что госинспекция так и не приняла газопровод? — спросил журналист у ученого.

— Не приняла, более того, экологическая экспертиза была недавно подписана, хотя газопровод завершили прокладывать в конце мая месяца.

— Выходит, подписана задним числом?

— Конечно, самая настоящая липа. — Возмутился Стальнов. — Вообще для нынешних властей округа не существует ни законов, ни препятствий. Самовольно закрыли два государственных природоохранных заказника, самовольно начали там бурение. Самовольно провели без всяких исследований и проектов газопровод.

Когда они вышли на ровное место, в лощину, через которую пролегала дорога, стал ощутим холодный ветер, дующий с севера. Через некоторое расстояние, дорога раздвоилась. Одна пошла в левую сторону, вторая — направо, к сопке, на которой велась разработка грунта. Туда и стремились мощные самосвалы.

Они свернули налево. Впереди виднелись корпуса некогда забойного пункта оленей. Теперь строения заброшены. Ещё далее находился небольшой дачный поселок, выросший среди голой тундры. Маленькие домики, палисадники вокруг, теплички. Те, кто любит работать на земле, отводят здесь душу. На грядках выращивают редиску, даже картофель. В теплицах огурцы и опять же редиску. На местном городском базаре летом можно свободно купить эту зеленую продукцию.

— Сегодня ночью полазил по Интернету, заговорил журналист. — Уйма статей о нашем губернаторе, о его покупке футбольного клуба «Челси».

— Это ему даром не пройдет. — сказал Стальнов. — У нас в правительстве такие выкидоны не любят. Когда богатый начинает беситься с жиру, у нас его стараются ограбить. Пример тому арест Ходорковского. Поверь мне и Абрамовича скоро начнут трепать.

— Абрамович не Ходорковский за ним губернаторство. Неприкосновенность. — Возразил Новуцкий. — И в округе нашем, в целом, дела идут хорошо.

— Если захотят сожрать, ничего не спасет.

— А ты, Николай Константинович, заметил, как много теперь пишет местная газета о нашем губернаторе. Названия статей какие «Губернатор Чукотки — дороже чем золото», «Абрамович для Чукотки — это Иисус». — Господи, велика глупость угодливых уродов! — усмехнувшись, ответил ученый. Когда миновали дачный поселок, то сразу увидели траншею, в которую были заложены трубы газопровода. Тундра была безжалостно перерыта бульдозером, траншея залита водой.

— Да, поработали они тут на славу! — возмутился Стальнов. — Гребли, месили, ничего не щадили. Строители газопровода мне говорили, что компенсаторы даже не сделали. Трубы брошены прямо в вечную мерзлоту. Впервые такое. Как себя поведет мерзлота еще не известно. Она имеет свойство, выдавливать из себя и валуны и другие предметы. Потом перепады температуры. Компенсаторы должны были быть. Николай Константинович нагнулся и стал распрямлять болотные сапоги, затем он поднялся на бруствер, обмерил его палкой. Потом измерил глубину траншеи.

Новуцкий в это время фотографировал и траншею и самого ученого.

— Ну вот! — крикнул издали Стальнов. — Прошло несколько месяцев, а заболачивание уже началось. Газопровод в основном проходит по болотистой низменности. Заболачивание в таких условиях происходит быстро, если нарушен верхний слой. Кругом содран верхний слой. Мерзлота оттаивает, появляется болотце.

Прошли еще выше по трассе, увидели, что во многих местах траншея засыпана грунтом, привезенном с вершины сопки, где располагался карьер.

— Вот они что придумали, Решили траншею засыпать грунтом. Не знаю, не знаю, как поведет себя мерзлота в таких условиях? Загадка.

В местах, где траншея не была присыпана грунтом, Стальнов шестом замерил глубину и ширину ее, а ширину содранного бульдозером верхнего слоя тундры, отмерял шагами. Всё это он тщательно записывал в блокнот.

— Как в других странах строят подобные газопроводы? — спросил корреспондент.

— Там насчёт этого всё тщательно продумано. На Аляске нефтепровод и газопровод подняты над землей, на сваях. Хорошо изолированы. Сделаны проходы для диких животных. А тут бросили всё в мерзлоту. 1003 километра сплошной трубы. Поэтому специалисты госинспекции и не подписывают акт о приемке газопровода. Кругом сплошные нарушения. Занесу все данные в компьютер. Посмотрим, что произойдет в следующее лето.

Они еще долго ходили по трассе, замеряли, фотографировали, рассуждали. Поздно вечером вернулись домой.

22. Болезнь преследует уставших

Ночью он почувствовал внезапную боль в нижней части живота. Резкая, колющая, точно окровавленную рану посыпали солью. Потянуло в туалет. Но, что-то случилось, он вначале не мог оправиться по легкому. Потом пошла тонкая струйка. Он лег в кровать, боль, казалось затихла, но спустя всего несколько минут она повторилась. И опять его потянуло в туалет. Тонкая струйка и боль в низу живота от потугов.

Он так и не смог более заснуть, курсируя от кровати в туалет через каждые двадцать-тридцать минут. Уролог принимал с 14 до 17 часов. В регистратуре с трудом нашли его медицинскую карточку. Несколько раз переспрашивали адрес и фамилию.

— Новуцкий, Новуцкий, — членораздельно, по слогам, повторял он.

Наконец, искомое нашли. Более двух десятков лет он не был в городской поликлинике, следовательно, не обращался к врачам.

К урологу оказалось довольно много людей на прием. Пришлось ждать около часа.

Молодой, беленький, похожий на застенчивого студента, врач выслушал жалобы Новуцкого, изредка задавая уточняющие вопросы.

— Почки прежде не болели?

— Такое с вами впервые?

— Ночью позывы к мочеиспусканию были частые?

Уролог всё сказанное больным записывал в карточку. Затем он выписал направление на УЗИ и анализ мочи.

— Пройдёте анализы, придете вновь. — Сказал врач Новуцкому, тихо, почему-то глядя в сторону.

— Я работаю на радио, и сегодня пришлось вести прямой эфир в течение сорока минут. Глаза на лоб от боли в животе лезли. — совершенно искренне сообщил Новуцкий.

— Я вам выпишу бюллетень. Пока проходите анализы. На этом встреча с урологом закончилась.

Новуцкий еще не предполагал, какая тяжелая болезнь на него свалилась, хотя по брошенному врачом медсестре слову «простатит» начинал догадываться об этом.

Пошёл в здание больницы, где находился кабинет УЗИ.

Пришлось ждать появление врача.

Он появился через час, с улицы, в модной кожаной куртке, песцовой шапке.

Моложавый, в очках, самоуверенный и отстраненный.

— Вы на УЗИ? Направление есть? Приходите в пятницу к часу дня. Сегодня и завтра я занят.

Не услышав ни жалоб ни ответов от больного сказал тот и исчез в кабинете.

Делать было нечего. Ещё две ночи без сна, с резкой болью в животе, постоянным беганием в туалет.

Чтобы забыться Новуцкий пытался работать. Написал небольшую статью в газету о строительстве газопровода и нарушениях при возведении зданий на вечной мерзлоте. Работал над рассказом, который он обещал одному из местных журналов. Он еще не предвидел всех опасностей своей болезни.

В пятницу всё-таки попал на УЗИ. Врач на сей раз осматривал его внимательно. На экране высветилась увеличенная предстательная железа, избыточное количество мочи в организме.

— Пойдёмте наверх, к урологу хирургического отделения.

Там его положили на кушетку, ввели зонд и откачали избыток влаги.

Уролог предложил остаться в больнице. Предлагал он это как-то шутливо, точно всё происходило в ненастоящем времени, а в какой-то игре. Впереди были выходные и Новуцкий посчитал, что дома ему будет и приятнее и легче.

Доктор выписал лекарства и отпустил его. Два дня он пил лекарства и мочился через катетер.

Два дня перед его глазами стоял облик пожилой санитарки, которая помогала в больнице урологу. Крупное, чуть приплюснутое, как бы омонголоидевшееся лицо ее, с карими глазами, выражало насмешку и легкое, беззлобное презрение к нему.

— Дед ты, дед! — говорила она тряся большой грудью, напоминавшей зоб большой сытой птицы. — Просто дед ты, дед!

В этом просто «дед ты, дед!» было куда большее, чем означали эти слова. Он не мог понять и позже. Отчего эта женщина так относилась к нему, что он мог плохого сделать ей? Нет, это ее отношение к нему. Долго не забывалось. Новуцкий вспоминал о нём иногда с раздражением, как о навязчивой беде, иногда с усмешкой, как о беззлобной шутке знакомого человека.

К болезни он отнесся довольно спокойно. Бывают же неполадки в работе любой системы, в том числе и в организме человека. Но ощущение приблизившегося предела возраста стало так молчаливо тревожно, как удар меча правды, от которого не укрыться и не избежать, и, которого уже нет смысла страшиться. Неизбежное всегда вплетается в сознание, и впитывается им, не вызывая отторжения, боли, страха ни душой, ни телом.

П Р Е Д Н А Ч Е Р Т А Н О.

Сильнее и страшнее этого слова нет.

Жизнь для Новуцкого разом переменилась, точно он выполз из какого-то, предостерегавшего его прежде кокона. Он сразу остро почувствовал, как теперь для него опасен этот мир. Малейшее пренебрежение опасностью и возврата к исходному не будет. Отпущенная чаша здоровья расплескана, почти опустела.

Он об этом думал, лежа в полумраке в своей квартире. Экран телевизора только светился. Звук выключен. Мелькали лица, машины, здания. На эстраде извивались с микрофоном у рта полуобнажённые девицы. «Не в фантастический ли мир и я сам вступил, — подумал Новуцкий, поправлял подушку под головой. — Мир утраченных реалий, но мир полный опасностей»?

Он лежал на диване, рядом журнальный столик с книгами, газетами. И тут на журнальном столике Новуцкий увидел необычный, истинно светящийся плод. Сердце его возгорелось волнением. И от этого волнения, инстинктивно он перекрестился.

23. Поиск потерянного смысла

Он хорошо выспался в полете и чувствовал себя бодро. Пробыв несколько часов в своем губернаторском кабинете, Абрамович, не пожелав ни с кем встречаться, ушел один в коттедж, в котором, всегда останавливался, прилетая на Чукотку.

Какой ласковый, солнечный, будто бархатный выдался день! С крыльца коттеджа были видны внизу причалы морского порта. Велась разгрузка какого-то судна. Мерно изгибали свои ажурные металлические шеи портальные краны, захватывали из трюма контейнер и вытаскивали его из чрева парохода на сушу. Разноцветные пеналы контейнеров устанавливали на грузовики и увозили из порта.

Высинились некогда сероватые воды лимана. Белые поля льдин, медленно, точно на параде плыли к югу, к горловине залива, к открытому морю. Скалистый, рыжий берег уже кое-где присыпан снегом. Такое ощущение, что в лощинах, кто-то прошел с ситом и мукой выбелил их. На мысу Обсервация видны серебристые столбы ветроэлектростанции. Десять ветрогенераторов, помахивая огромными лопастями, вырабатывали ток. Ветроэлектростанцию построили в первый год его губернаторства. Шумели, говорили, писали об этом много. Абрамович и прежде не читал о себе статей в газетах. Больно уж много в них неприятной неправды. Его изображали неким монстром, бездушным, готовым на всё ради денег олигархом. После трех лет губернаторства слухи и домыслы достигли невероятных размеров. Кто-то всесильный неустанно накачивал, раздувал вокруг него газетную, злую ауру. Поток негативных материалов почти во всех газетах страны особенно усилился после того, как он приобрел футбольный клуб в Англии. В отдельных статьях, как ему говорили, сквозила неприкрытая ненависть к нему. Его миллиарды озлобляли и настраивали против него людей. С этим приходилось мириться, как с тем, что не во время идут снегопады или дожди.

Хотел войти внутрь коттеджа, но тут раздался звонок по мобильному. Этот номер знала только его жена и еще несколько очень приближенных людей.

— Это я, — услышал он в трубку голос жены. — Ты где? Не разбудила тебя? Мы всей оравой были на прогулке. Великолепно! У нас благостная погода. Ты чего молчишь?

— Не могу открыть и рта, — не даёшь…

— Так ты спал, что ли?

— Нет, и не собираюсь. Пришёл из администрации. Чуть посидел на совещании, — скука…

— Опять оленеводы?

— Да, сельхозники. Пусть с ними Андрей занимается. Это у него хорошо получается. Стою, вот на крыльце, солнышко щетину пригревает, вода в лимане синяя и белые льдины и большой пароход у причала с алым корпусом.

— Красиво! Помню. Ой, еще попрошу, я говорила в прошлый раз тебе — наверное, забыл. В спальне. В тумбочке посмотри сережку. Помнишь, с подвесочками, золотая. Я точно ее там забыла. Тут всё обыскала. И в Москве всё обыскала.

— Хорошо! Но ты мне про нее не говорила. Год прошел, как ты тут была. Даже больше года. В августе, кажется?

— Да! В августе, когда рыба хорошо ловилась.

— Дети как?

— Отлично. Куда ты еще полетишь? В селе не будешь? Помнишь, ту девочку, чукчаночку, ну что мне куколку подарила. Свою любимую…

— Может, буду, еще не решил куда полечу…

— Подари ей взамен хорошую, большую куклу. Не забудь. Ребёнок обрадуется.

— Если не забуду…

— Скажи своим, кому-то, напомнят…

— Постараюсь. Поцелуй всех… Скоро буду…

— Мы приедем в Лондон тебя встречать. Может, пораньше поедем, походим еще по музеям.

— Хорошо, сегодня прекрасная слышимость.

— Это от того, что у нас отличное настроение. Целую.

— Обнимаю!

Спрятав мобильник в карман, Абрамович еще раз посмотрел на лиман, далекий берег, горы, синеющие у горизонта. Вершины сопок, как и лощины крутого берега, выбелены снегом. На фоне голубого, высокого неба, белые головки сопок кажутся праздничными, таинственными и недоступными. Почти пять лет назад, когда он впервые увидел эти сопки, они показались ему безжизненными, мрачными, несущими пугающий космизм. Теперь он ощущал и возвышенное, волнующее душу чувства, рассматривая бескрайний, лишь душой осязаемый, простор гор.

Задумавшись, Абрамович не заметил, как кто-то изохранников открыл замок входной двери коттеджа, оставив ее слегка приоткрытой.

Внутри было чисто, тепло, пахло жареной олениной. Где-то он сказал, что ему нравится чукотская оленина, теперь ему готовили ее в разных видах. Он не возражал, потому что на Чукотке бывал редко, да и не имел ничего против этого мяса.

На втором этаже коттеджа располагался его кабинет и комната отдыха.

И в кабинете было всё как в гостинице «холодно» убрано, и во всём угадывался легкий налет казенщины, и в грубоватой мебели, картинах на стене (в основном чукотские пейзажи), паласах на полу, коврах.

Он подумал, что ему давно уже надоела эта казенщина, большой бизнес и губернаторство.

Его приход вначале в депутатство Госдумы, а позже на пост губернатора Чукотки — это, отчасти, забава, игра молодости. Могу всё — решил и сделал.

Перепродавая различные фирмы, компании, Абрамович уже понимал, что из большого бизнеса уйти невозможно, как не уйдешь от предначертанной свыше судьбы. Миллиарды и их владельца превращали в своего раба. Многие тысячи людей были связаны с его бизнесом. Они стали богатыми, но так же были рабами компаний, заводов, его, Абрамовича, решений и указаний.

В Анадырь собирались направить представителей Счётной палаты РФ. В постановлении говорилось, что это будет плановая проверка, но губернатор знал, кто из всесильных мужей государства Российского стоит за этим. Обкладывают красными флажками, загоняют в угол. Поздно! Он успел большую часть своего состояния перевести в недвижимость, банки Англии. Теперь он там кумир и популярный богач. Там отношение к богатым другое — раболепное, а не презрительное, как в России. Вспомнил про сережку жены, прошел в спальню. Небольшая комната с двумя кроватями, с окном, выходящим на восток. Солнце огромным светлым пятном застыло на зеленом паласе. Перешагнув через пятно, он достиг трюмо и выдвинул ящик. Порылся в заколках, ленточках, тюбиках крема, флакончиках духов, и нашел искомое. Серёжка напоминала сердечко с крохотным брильянтом в центре, с двумя ниточками по бокам. Повертев сережку в руках, он положил ее в угол ящичка. Подумал, что нужно сережку не забыть и прихватить с собой, когда полетит в Москву.

Вернулся в кабинет, увидел на столе несколько адресованных ему писем. Открывать не стал — наверняка письма от просителей. Устал от них. Мир состоит из вечных, бесконечных просителей. Всем, всем, дай и только дай…

Они все почему-то считали, что мир ему подвластен, как волшебнику, как злому гению, как Богу. Нет, мир на самом деле управлял им самим. Мир всесилен и жесток. И чтобы самому не быть жестоким к просителям, Абрамович, не желал с ними встречаться. Он дал команду всем своим приближенным, чтобы всячески оберегали его от этих надоедливых просителей. Но наиболее настырные всё-таки прорывались сквозь кордоны охраны, помощников, секретарей и им приходилось уступать. Если прорвался — это значит, что помощь человеку особенно необходима. Таким он её всё-таки выделял. Нет, не за свой счет и не из собственного кармана — собственные деньги для него священны и неприкасаемы — из фондов благотворительных организаций.

В противовес нападкам со стороны российской прессы, его окружение пытается создать мощную волну поддержки в иностранной прессе. Абрамович не препятствовал привозу большого числа журналистов из-за рубежа. Он привозил их даже на собственном самолете. Другим доступа на борт его небольшого авиалайнера не было.

Теперь и журналистов возить на Чукотку ему надоело. Он тяготился своим губернаторством, как легкой простудой, как неприятной, оттягивающей плечи ношей. Избавился бы разом, но дал слово просидеть в кресле «начальника Чукотки» до конца своего пятилетнего срока. По сути он округом уже не управлял. Всё решалось именем и усилиями его заместителя Андрея Городулова. И тот устал от власти и Севера. Жаловался неоднократно, но Абрамович не позволял вице-губернатору расслабляться. Ключевые посты в руководстве округа так же занимали приближенные ему люди. Поток денег, который проходил через финансовые органы Чукотки был немалым, потому и должны всё контролировать свои, надежные люди.

Он не боялся организуемых проверок и угроз со стороны высшего руководства страны. За финансовые нарушения будут отвечать другие. Сам Абрамович был далек от денег, не прикасался к ним, не считал и не связывался с ними.

Он знал, как разворовывались государственные средства при бывшем губернаторе, видимо, разворовываются они и теперь. Найти в России честного чиновника невозможно, как в придорожной пыли золотой самородок. Слишком сильна и распространена эта инфекция — воровство и взяточничество. Вскормленные чиновники молоком государственных денег, жесткой кабалой вышестоящих начальников, всегда будут слепо подчиняться старшему по должности, тихой сапой воровать и покрывать друг друга. Этот мир изменить нельзя, как состав воздуха на планете. Изменишь — погибнешь. Порок у чиновников закрепились на генном уровне.

Внизу, на первом этаже коттеджа, послышались голоса людей, смех, шаги.

Видимо пришли журналисты, которые прилетели из Москвы, чтобы познакомиться с тем, как идут дела на Чукотке. Ем у не хотелось спускаться к ним. «Эти бездарные писаки за деньги очернят родную мать и воспоют сатану», — с издевкой и отвращением подумал он.

Встал из-за стола, хотел уж было пройти в гостиную, вниз, но тут почувствовал резкий запах пыли, точно он находился в пустыне. Ему показалось, что по кабинету пронеслось легкое дуновение. Движение застоявшегося воздуха было и неожиданным и тревожным, вернее настораживающим. «Может, где-то включили вентилятор?» — подумал он.

Но тут губернатор увидел в дверях кабинета девочку лет пяти в легком желтеньком платьице. Чёрный жесткий короткий волос, белый бант на макушке, смуглое лицо с приплюснутым носом, маленькие. Как бы прищуренные глаза.

— Это я Катя. Это мне вы должны привезти большую куклу. Но мне ее не надо. Она дорогая. Вы лучше дайте денег моей подруге Алле. У нее болит сердце и ей должны сделать операцию в Москве. — сказала членораздельно, совершенно без акцента девочка.

— Как ты прошла сюда? — спросил Абрамович, всё ещё не веря, что видит девочку и говорит с ней.

— Я прилетела. Прилетела, как пуночка. И я хочу вам подарить вот это.

Девочка вытянула руку, и на ладони лежал большой, алый, светящийся плод. Теперь в кабинете запахло арбузом.

Он подумал, что в детстве почему-то невероятно сильно любил арбузы, но их ему покупали крайне редко.

— Кто тебе дал такой красивый апельсин? — спросил он у девочки.

— Это вовсе не апельсин. Это такое, что я и сама не знаю, — сказала девочка.

На лице ее застыла ни то улыбка, ни то озорное непонимание отчего ж так непонятлив стоящий перед ней губернатор.

— Тебя кто-то попросил передать это мне?

— Нет, я сама это сделала. А теперь я уйду, потому что меня потом будут ругать.

— Кто тебя будет ругать? — спросил он.

— Есть такие люди, которые всех всегда ругают.

— Я, к счастью, не такой.

— У тебя много денег, но они пахнут пылью. — сказала девочка и почему-то весело рассмеялась.

«Может это вовсе не девочка, а Маленький принц из книги Экзюпери?» — подумал он.

— До свидания. Если вы попробуете этот плод, то обязательно дадите денег, чтобы Алле сделали операцию.

Девочка повернулась и вышла из кабинета. Дверь была притворена. Опять пахло застоявшимся спертым воздухом и диванной кожей. «Куда ж девалась пыль, вернее ее запах?»

Ни какого плода нигде не было.

Губернатор направился к выходу из кабинета, решив, что это всё ему померещилось.

Но это ему вовсе не померещилось. Я мог бы подтвердить сие и растолковать, вернее всё объяснить. Катя, действительно, прилетела из далекого села Конергино. Вернее сказать, что прилетел ее образ, сама же девочка находилась в селе. Особых усилий не надо, чтобы в пространстве, на огромные расстояния переместить тот или иной образ. Это даже не игра воображения, а галлюцинация, искусственно вызванное видение. Так легче запомнить человеку образ того, с кем ему нужно соприкасаться, так легче усвоить, понять характер этого человека. Зрительная память особенно хорошо развита в людях — остаток былого природного дара.

Я совсем недавно осознал, что могу перемещать в пространстве видения. Главное — это правильно и во время воздействовать на психику того человека, которому желаешь навязать свое видение.

Я стоял на набережной, чуть в сторонке от губернаторского коттеджа, обнесенного изгородью из проволоки. Усилием воли, я смог увидеть всё, что происходит в этом здании. Когда Абрамович, находясь на крыльце коттеджа, разговаривал с женой по телефону, и та попросила его отвезти куклу девочке Кате, мне сразу захотелось в сознании губернатора закрепить образ этой чукчаночки. Вначале не мог этого сделать, потому что Абрамович ни как не мог вспомнить кто она. Отдельные кадрики, стертые, бледные проносились в его сознании. Я всё-таки сумел распознать образ Кати, осмыслив, как бы дорисовав его.

И он спроецировался в сознании губернатора. Конечно, одежду я сам дорисовал. Белое платьице, бант на головке, жесткий темный волос, приплюснутое, восточного типа лицо, — это не фантазия, а подбор типичного, неотделимого от характерного того или иного народа.

Со стороны я хорошо видел всех сидящих за обеденным столом. Он хорошо был сервирован хрусталем и дорогой посудой. Журналисты пили красное и белое вино, губернатор ел салаты, и плов из оленины. Ел он мало, на вопросы отвечал не с большой охотой. Журналисты шутили, говорили Абрамовичу комплементы, восхищались всем сделанным и в городе и в местах, где они уже побывали.

Он отпивал газированную воду из фужера и не замечал, что среди яблок и мандаринов лежали светящиеся, алые, загадочные плоды. Потом он всё-таки заметил их. Он протянул руку к тарелки и взял один из плодов. Поразило Абрамовича то, что плод был необычно легкий и теплый, точно его подогрели. Сквозь алую тонкую кожуру были видные золотистые ровные, похожие на капельку воды зёрна. «Как всё идеально в этом плоде!» — с восхищением подумал он. Он хотел надкусить плод, но всё существо его противилось разрушать невиданную красоту плода, даже прикосновением к нему ртом.

Абрамович положил назад загадочный плод, решив, что непременно, позже, когда разойдутся гости, расспросит у кого-нибудь, что это за плод. Он давно остерегался употреблять в пищу неизвестные продукты. Не то чтобы боялся отравиться — берёг здоровье. Деньги любят сильных и с крепким здоровьем людей.

Журналисты активно поедали всё, что выставлялось на стол. Крепкие волосатые, с щетинами, под самого хозяина стола, парни. Перекидывались мнениями об увиденном. Они только что вернулись с экскурсии по городу. Хвалили, говорили комплементы губернатору. Он устал и от комплементов.

— Роман Аркадьевич, говорят, что группу спортсменов вскоре повезут в Англию? — спросил собкор «Огонька».

— Повезут, ближе к весне. Это не проблема.

— Регулярно такое будет?

— Возможно.

— А не накладно?

— Накладно, но будем делать.

— Мы слетаем еще куда-то?

— Слетаем. Сейчас сообщат где какая погода, чтобы нам не застрять.

— Вы тоже?

— Мы тоже…

Все за столом засмеялись.

Абрамович встал, отодвинул чуть в сторону стул, на котором сидел.

— Мне нужно еще немного поработать, — сказал он, изобразив на лице начальственную озабоченность. — Вы кушайте.

Он бросил, как бы прощальный, обиженный взгляд на светящийся загадочный плод, вышел из-за стола и направился вновь на второй этаж, в свой кабинет.

Я видел всё это. Подумал, что этот молодой губернатор отменный актер. Кажется простым, доступным, но внутри холоден и жёсток, как наждачная бумага. Не трись, не ласкайся о его внутреннюю суть иначе сотрешь до крови кожу, не говоря о душе.

Я чуть не рассмеялся. Увидев с каким еще большим энтузиазмом журналисты навалились на дорогой закусон и спиртное. Слаб человек, желудок и похоть правит его поступками и мыслями.

Что удержало его от вкушения загадочного плода?

В мире соблазнов для него еда не главное?

Возможно, что он более никогда не увидит этот плод. А вот несколько журналистов плод отведали. Произойдут ли и с ними глубинные нравственные перемены. Я давно заметил, что души сильно погрязшие в грехах, трудно возвращаются в лоно чистоты.

Абрамович вошел в кабинет, и вздрогнул он внезапного сильного звонка телефона на столе.

Поднял трубку. Спокойный молодой голос спросил:

— Роман Аркадьевич?

— Да!

— С вами будет говорить Владимир Владимирович.

И тут же спокойный голос президента.

— Здравствуй, Роман Аркадьевич!

— Здравствуйте, Владимир Владимирович!

— Когда будешь в Москве?

— Планирую вылететь через два дня.

— Хорошо, свяжись с командующим Дальневосточного военного округа, и помоги ему в отношении территорий и материально. Это важно.

— Хорошо! — отрапортовал Абрамович.

— Будем усиливать военную группировку у тебя, на твоей территории. До свидания!

В трубке мягко щелкнуло, и она. Как бы омертвела от тишины в собственном нутре.

Впервые президент позвонил ему на Чукотку. Что в этом звонке? Перемена отношений? Что-то другое?

24. У любви свои пути

Когда Виктория Калянто вошла в кабинет, Анна Павловна Ветошева, упавшим голосом, предчувствуя что-то неладное, спросила:

— Что случилось-то?

Молодая чукчанка была в модной, стягивавшей ее тонкую талию кожаной куртке, джинсах, с распущенными длинными волосами — красавица, нагло улыбалась.

— Решила своего чукотурка сдать в Детский дом. На хрен он мне нужен. Заколебал этот международный выкормыш.

Вика прошла к столу, села на стул и уставилась черными зрачками в глаза Анны Павловны.

— Ты опять с перепоя? — спросила врач.

— И не думала. Между прочим, я давно всё завязала, потому что ко мне пришла большая любовь.

— Поздравляю насчет любви, но ты каждый день по несколько раз влюбляешься.

— Теперь навечно. Мне эти турки надоели и я нашла себе русского, красивого парня. Он меня хочет взять с собой в Омск. Не повезу ж я своего чукотурка в Сибирь.

— Если у вас любовь, так почему и нет?

— Я хочу начать жизнь с белого листа.

— Это он тебе так сказал?

— Сама решила. У меня, между прочим, мозги тоже есть.

— Я и не сомневалась в этом. Давай всё по порядку, спокойно рассказывай.

Виктория закинула ногу за ногу, откинулась, руками закинула волосы за плечи.

— Познакомилась в одной компании, полюбила и он меня. Вот даже новую куртку купил. Он хорошо зарабатывает. По 80 тысяч рублей в месяц. Возит грунт на самосвале немецкого производства. Скоро командировка его кончается, он и предложил поехать с ним в Омск. У него там квартира есть. Я согласилась. А этот турецкий выблядок будет мне в обузу.

Молодая женщина скривила лицо, достала из кармана сигареты, хотела закурить.

— Здесь не курят! — строго сказала Анна Павловна и поднялась со стула. Прошлась по кабинету.

Поняла сразу, что ни уговорами, ни запугиванием молодую мамашу не переубедить, не заставить изменить своего решения.

— Ты дитя свое любишь?

— Люблю, только он мне по самый пупок надоел. Я говорила сеструхе Кирке, чтобы она его довоспитывала немного, может потом я его и заберу, но она не хочет. Говорит, что, мол, у нее есть своя жизнь. Какая у нее жизнь! С мужиками даже не трахается! Голодная как волчица! Меня всё воспитывает.

Виктория опять достала сигареты, но вспомнив. Что курить в кабинете заведующей родильным отделением нельзя, спрятала пачку.

— Ты хоть представляешь, на что обрекаешь своего сына» ты лишаешь его материнства. Он же любит тебя. — Ага! Любит? Он кого хочешь полюбит, лишь бы его кормили. Весь в турков. Те ради денег… — перебила Анну Павловну Виктория. Лицо у молодой женщины стало злым, порозовевшим. Глаза еще сильнее сузились. Она походила на опасного хищника.

— Так что от меня нужно, — обескуражено, спокойным, даже холодным тоном спросила Ветошева.

Она пытливо смотрела на молодую женщину и не могла понять, как относиться к ней. Отказниц теперь среди молодых мамаш так много, что за это их давно уже никто не осуждает. Может в самом деле бросит пить, потом образумится и заберет сына.

— Я не знаю, как это сделать, чтобы шума не было.

— Какого ты шума боишься?

— Не хочу. Чтобы про меня всякую чушь болтали.

— О человеке по его поступкам судят.

— Ага, блин, все такое вытворяют, что ни в какие ворота…

— Ты за себя отвечай.

— Может, я доверенность вам напишу, а вы, как я уеду…

— Нет! — перебила Викторию Анна Павловна. — Ты меня в это не впутывай. Мы следим за состоянием здоровья твоего ребенка исключительно в научных целях. Впрочем, как и за другими детьми, рожденными чукчанками от иностранцев.

— Вот и берите этого подопытного кролика к себе. Он уже большой, ему мать вовсе не нужна. Я в Омске еще одного рожу.

— И опять бросишь?

Виктория, как обожженная кипятком, вскочила со стула. Вытянув тонкие губы, медленно произнесла с ненавистью.

— Плевала я на вас всех! Вы всё только о себе думаете, только ради своей выгоды над нами опыты проводите. Когда мы хотим стать людьми, вровень с вами, вы плюете нам в душу.

— Никто, никогда! — оторопела начала Анна Павловна и растерянно замолчала.

Виктории уже не было в кабинете. Она хлопнула дверью с такой силой, что зазвенели пузырьки с лекарствами в шкафу. Ненависть и отчаяние переполняли Викторию, когда она вышла из больницы.

Дул с севера холодный ветер, Снегом припорошило землю. Прячась от ветра за домами, Виктория почти побежала по тротуару. «Я его, гаденыша, задушу! Он всю жизнь мне искалечит. И я хочу счастья. Я люблю человека и не могу расстаться с ним. Это выше моих сил!»

В прострелах длинных, пустых улиц, ветер был особенно сильным. Язычки поземки, кольцеобразно закручиваясь по асфальту, спиралеобразно чуть подрастали, сшибались вниз, опять пытались подскочить по спирали вверх, но неуклонно прижимались к земле более сильными потоками.

Ей казалось, что снег пропах пылью. Такая пыль оседает на меховую одежду в кладовках, когда долго помещение не проветривается.

Пыль времен обволакивала сердце. Молодая кровь пенилась от желанной любви сильного и красивого мужчины, женская кровь стремилась к познанию большего, к радости в былое время недоступной. Наверное, холодный ветер остудил гнев и вспыльчивость Виктории. Увидев на кухне початую бутылку водки, она не стала пить. Обошла всю квартиру. Не было ни сына, ни сестры Киры. Не было многих вещей сына и вещей сестры. И тут Виктория догадалась, что сестра и ее сын Олежек куда-то уехали. Но куда? Одно лето, совсем маленькой, Вика жила в яранге у бабушке. Всё лето на берегу большущего озера, средь зарослей кустов, желтых и сиреневых цветов на взгорке, гомона птиц, крика чаек. Всю жизнь она вспоминает тот клочок из своего детства, как праздник, как время, проведенное в сказке. Поездка в Сибирь с возлюбленным, — возвращение в счастливое детство, перемещение в лоно любви, утраченной ей самой и ее близкими. Она перерождалась, выворачивалась ее распутная, пьяная суть, сгорала на холодном ветру, отслаивалась и исчезала. На месте былых язв образовывалась новая розовая кожица преданной любви.

Она не стала искать в городе ни сестру, ни своего сына. Очень боялась, что может найти их у знакомых или родственников. Находка могла привести к беде у родных или самоубийству. Она собрала свои вещи — двое джинсов, одно легкое платьице, теплую куртку с шапкой и упорхнула из квартиры. Не написала даже записки. У сестры есть ключ от двери, есть мозги в голове и она непременно догадается, куда Виктория уехала. Потом она обо всём напишет, если этого пожелает ее же, переполненная любовью к русскому мужчине, душа.

Сильнее наркотика, чем любовь ничего в мире нет.

Более ее в этом городе никто не увидит. Родственники и близкие даже не будут искать ее там, в далеком городе Омске. Сын ее Олег, будет скитаться по интернатам, родственникам, отслужит армию, окончит техническое училище и тоже уедет с Чукотки навсегда. К этой стылой земле в нём будут жить холодные чувства, как к злой мачехе. Об отце, турецком подданном он никогда ничего не узнает. Но заглядывать в события 2030 года нет смысла.

25. Ещё один Тайный Совет

После отъезда Столбовой на материк, члены Совета по распространению загадочного дефицитного в наше время плода, не собирались в тесном кругу. Потребность в этом назрела, когда один из членов — Любовь Николаевна Лазатина почувствовала, что после съеденного кусочка загадочного плода, она сильно влюбилась в местного фотохудожника. Нет, она и прежде влюблялась, даже за пределами города и округа, скажем, в далеком Санкт-Петербурге, но то была скорее платоническая любовь, чем физиологическая.

«Плод, оказывается, выкристаллизирует физиологическую влюбленность», — решила Лазатина и надумала собрать еще одно заседание Тайного Совета. Да, в своих дневниковых записях именно с большой буквы Любовь Николаевна писала название сообщества, которое теперь, по воле судьбы, вернее после отъезда Столбовой, она возглавляла.

Был воскресный день, шел реденький снег. Календарная зима еще не пришла, но северный край давно схвачен холодом.

Сидели в большом, гулком читальном зале библиотеки. На стеллажах книги, в просветах, на стенах рисунки. Библиотека для юных читателей по времени уже была закрыта. За окном серые, северные жидкие сумерки. Снег кружится, как стриженные кусочки белых девичьих локонов. Так этот снег, в крайнем случае, представлялся художнику Мерунову, восседавшему в центре стола. Пили чай, ждали прихода Вершковой — руководителя самого крупного детского учреждения в городе.

Перекидывались мнениями о последних событиях в городе. Более всех возмущал факт резкого повышения стоимости молока, соков, мясных и других продуктов.

— Эти богатые хотят нас уморить, — изрек глубокомысленно художник Мерунов, встряхнув седой гривой на голове. — Мы, мужчины без молока обойдемся, без другого — нет, а вот каково деткам?

— Бес пошлости, Михаил Евсеевич, — вставила Лазатина. — То, другое для мужчин всегда найдется, а вот коровье молоко, действительно, для детей нужно. Как же без него мы воспитаем здоровое поколение?

— Нажива всем правит. А это большой грех! — с пугающей прямотой произнесла верующая работница литературного музея Тотке.

— Надо с этим бороться, но как — просто ума не приложу! — созналась, беспомощно лупая большими карими глазами Лазатина.

Никто ей не возразил, ни ответил — в дверях показалась, всеми ожидаемая, Вершкова.

— Мне недавно привиделось во сне поле нашего бытия, и над ним лик Абрамовича с рогами, — сказал художник. — Впечатлительная картина, но ее художественно трудно воссоздать, потому что пространство бытия пульсировало, как живое облачное сердце.

— Наливайте горячего чая и приступим к обсуждению перезревшего вопроса о распространении загадочного, очень дефицитного плода, — сказала Лазатина, вовсе проигнорировав вещий сон художника. — Кто, что может сказать по этому вопросу?

После небольшой паузы, Вершкова, чувствуя небольшую вину за опоздание, решила высказаться первой. — Я провела некоторое исследование и оно не в нашу, общечеловеческую пользу. Детки плод охотно поедают, наступает у них заметное просветление, даже интеллектуальный подскок. Но родители, в большинстве совеем, при поедании плода, реагируют мало и вяло. Возможно, что воздействие этого дива в них прорастет позже. Не могу на этот счет сказать точно.

— Как вы размножали плод? — спросила Лазатина.

— Мы с детками даже сажали семечки плода в горшок с черноземом, но всходов так и не получили. Возможно, что допустили агрономические ошибки, и плод не прорастал, — пояснила Вершкова.

— Как же появлялся у вас плод? — попросила уточнить Тотке.

— Спонтанно, по велению каких-то неведомых сил.

— Значит, этим процессом мы управлять не можем. Я тоже пришла к этому выводу и как биолог, и как общественный деятель. — сказала Лазатина. — Я сама съела плод, очень небольшую его часть, вернее маленький кусочек. Точнее, я проглотила просто, не разжевывая, боясь аллергии, маленький кусочек. Теперь во мне расцвели буйные сексуальные видения. Я бы хотела узнать, это во всех так или только во мне такие фантазии?

— Я тоже пробовала этот плод, тоже совсем немного и мне неприятен стал мой муж. Хотя я его никогда не любила. — призналась, даже не покраснев, Вершкова. — Без сомнения, но плод настраивает зрелых женщин на интимные связи по любви. Причём на законных основаниях.

— Как это? — не поняла Тотке.

— Очень просто, — пояснила Вершкова. — С нелюбимым мужем вам хочется развестись и сойтись в законном браке с любимым мужчиной.

— Так было всегда, — вставил художник Мерунов. — Потому и существуют разводы. Для того, чтобы развестись не нужно поглощать какой-то дефицитный плод.

— Малое уточнение, — сказала Лазатина. — Сколько теперь женщин, чтобы не разбивать семью, живут с постылыми мужьями? Огромное количество! Плод подталкивает к решительному поступку, причем на основе церковного брака.

— Да, мне тоже хочется с новым мужем обвенчаться в церкви, — добавила Вершкова. Глаза у нее светились, как у женщины, которая насытилась желанной мужской лаской.

— Мы должны видеть во всём общественное явление, — решив перевести разговор из частностей в общечеловеческое русло, заговорила Тотке. — Какую пользу принесет нашему городу появление загадочного плода. Вот в чём вопрос из вопросов.

— Этого никто не может просчитать, если бы мы сейчас вместо чая пили водку, — резюмировал художник.

— Без пошлостей Михаил Евсеевич. Если все женщины в городе будут влюбленными, то наступит эпоха нравственного расцвета в Анадыре. — патетично произнесла Лазатина. — А секс на почве выпивки мы все уже проходили, как время развитого социализма.

— Что мы можем констатировать, опираясь на некоторые конкретные данные, — глубоко анализируя ситуацию, начала говорить о происходящем в городе, верующая Тотке. — По моим наблюдениям, в городе происходит ломка нравов. Плод — это своего рода лакмусовая бумажка. Которая высвечивает суть людей, их кредо, их веру, их честность. Особенно плохо поддаются влиянию перемен приезжие-контрактники. А они-то теперь и делают нравственную погоду в Анадыре. Я сама видела, как некоторые начальники поглощали по целому плоду и ни какому воздействию не подвергались. Это хронические, нравственные уроды. Для них в жизни материальные блага превыше всего.

— Про наслаждения, пьянки, баб тоже не забудь, — вставил художник.

Несколько его знакомых девушек перестали наведываться к художнику, перебежали в лагерь приезжих контрактников.

— Только без пошлостей! — сердито одернула Мерунова Лазатина. — Продолжайте! Очень верные и целебные выводы.

— Вывод таков, что нравственного разложения в городе не остановить. На город обрушились огромные деньги. Сюда приехало много разлагающихся личностей, чтобы нагреть руки на этих деньгах. Их душевное гниение, как страшная инфекция распространяется и среди истинных северян. Надо детей спасать. Анадырь на пороге катастрофы.

— Может, мы выступим с обращением к Абрамовичу? — предложил художник.

— Нас не поймут, — строго отрезала Лазатина.

Какое-то время все молчали. Поглощали чай и молчали. Беспомощность пугала. Вседозволенность других и оскорбляла, и наполняла страхом. Все попытки хоть что-то изменить казались бесполезными. Решения не могло быть. Тупик был холодным, тёмным, безжизненным. В темноте этого тупика гарцевал разврат и вседозволенность.

— Нужно посоветоваться с Владыкой Диомидом, — посоветовала верующая Тотке. — Может он найдет какой-то выход.

— В этом есть соль, если отступить от религиозного фанатизма, — глубокомысленно изрек художник.

— Меня всё время стало тянуть в церковь, — созналась Лазатина, — Не грехи замаливать, а укрепиться в борьбе за нравственность.

— А мне страшно за детей. — почему-то шепотом произнесла Вершкова. — Бессмертие человека в детях. Эпоха лжи их погубит.

— Чего-то мы стали кликушествовать ни в ту степь! — бодро заявил Мерунов. — Эпоху гниения под финансовым гнетом не остановить. У одних всегда будет денег много, а у других их всегда будет мало. Таков закон жизни. Нам его не изменить.

— Нам не законы нужно менять, а веру в них, — сказала Тотке.

— Думаю, что нам нужно продолжать усилия по распространению загадочного светящегося плода и всячески пропагандировать здоровый образ жизни. — как бы подвела итог разговора Лазатина.

— Я всё-таки нарисую натюрморт с дефицитным плодом и освещу его в церкви. Может это позволит закрепить в истории наши усилия.

— Надо всем вместе сходить в церковь. Это поможет нам в борьбе за чистоту идеалов.

— Я с Тотке согласна, хотя как биолог могу сказать, что вера в Бога для меня всегда была проблемой, — призналась Лазатина.

— Я согласна с предложением о посещении церкви, Теперь модно ее посещать, — Вершкова поднялась из-за стола. — Я извиняюсь, но мне нужно зайти еще на службу, чтобы проверить, как там обстоят дела. Вчера нянечка заснула и оставила включенным электроприбор. Он замкнулся и мог быть пожар.

На Вершковой были тонкие, кожаные брюки в обтяжку. Её полные ляжки казались стальными.

«Очень сексуальная особа, — подумал художник. — Может попытаться написать ее портрет?»

Расходились с ощущением неудовлетворенности. Поговорить, поговорили, а что дальше? На данный вопрос пока ответа не было.

Лазатина тоже была разочарована результатами заседания Тайного Совета. Позже она напишет об этом в своем дневнике. Для себя она так и не уяснила: то, что в ней происходит, это любовное метание, есть результат плода или чистой биологии. Вершкова подтвердила, что и в ней эти перемены происходят, под воздействием плода. Но как плод воздействует на других женщин? Эпидемия разводов пока не захлестнула Анадырь. Значит воздействие плода не носит массового характера. Тут было над чем подумать, тут было что анализировать.

26. Борьба обостряется

Честнухин потирал руки, предвкушая очередной виток расправы над неугодными, и открывающиеся перспективы присвоения государственных денег. Бугров улетел в двухмесячный зимний отпуск, вернее командировку. Чартерным рейсом в Нижний Новгород улетали на праздники многие руководители мелких предприятий, экономисты, конторские клерки. Волею судьбы и случая они были направлены работать на Чукотку. Теперь газетой управлял бывший сантехник, кинопрокатом — медсестра, кинотеатром бульдозерист, должности экономистов занимали бывшие кассиры, расчетчики и даже не имеющие хоть какого-то специального образования люди. Те, кто приехал по направлению окружной администрации на Чукотку, считались людьми особой категории — спасителями. В большинстве это были неудачники, люди не сумевшие прижиться и устроить свою судьбу в Нижнем Новгороде, Омске или еще каком-то большом городе. Технарей поставлял Омск и Красноярск, а гуманитариев везли на Чукотку из Нижнего Новгорода, Санкт-Петербурга и даже из, Москвы. Сантехников и сварщиков набирали в Хабаровске или Владивостоке. Простых грузчиков, шахтеров, докеров вербовали, как и в былые, советские годы, на Украине, а строителей — в Белоруссии и Турции.

Пятеро журналистов и телеоператоров, присланных из Нижнего Новгорода, никогда не интересовали проблемы местной телерадиокомпании. Пять раз в неделю они готовили в местные пятнадцатиминутные новости по одному небольшому сюжету, и более их ничто не волновало. Новости они прогоняли по двум каналам, получая при этом в пять-шесть раз больше местных журналистов. Дополнительным источником денег для них была недавно созданная телестудия «Белый ветер». Выдавая большинство подготовленных материалов местной студией за свои, нижегородцы, прогоняли их по этому «Белому ветру», сдабривая сюжетами, которые готовились разными студиями страны. За всё получали сполна и с издевкой относились к местным журналистам — «лохам», которые за них работали. Приезжие телевизионщики даже не были включены в штат местной телерадиокомпании. Зарплату они получали непосредственно в окружной администрации, через «МДМ-Банк»…

Молодым девушкам, работающим по «контракту», приходилось выполнять, разумеется, за определенную мзду, и чисто женские обязанности. Своих любовниц щедро одаривали Бугров и Честнухин. Приписывали им якобы выполненные объемы, увеличивали гонорары, повышали разряды. Разумеется, при этом всячески ущемляли в зарплате других, неугодных журналистов. Бесконтрольная трата средств, привела к тому, что образовался большой перерасход по заработной плате. Чтобы как-то поправить положение, Честнухин всем творческим и техническим сотрудникам компании срезал зарплату от 30 до 40 процентов. Люди об этом узнали в день получки. Раскрыв расчётки, многие ужаснулись тому, что получать им, по сути не чего. И без того низкая зарплата, теперь стала ниже даже прожиточного минимума в городе. Цифра прожиточного минимума в Анадыре, совсем недавно была опубликована в центральной печати. Местная пресса не решилась даже сделать перепечатку этих данных. Руководители СМИ боялись, что их могут обвинить в «искажении политики губернатора». В день получения зарплаты, журналисты и технические сотрудники телерадиокомпании собрались вместе. Решено было отказаться от получения зарплаты, потребовать от руководства компании объяснения по поводу перерасхода средств.

Пригласили на собрание Честнухина.

— С этой темной толпой я общаться не буду. — заявил он представителю коллектива.

По решению собрания, была направлена телеграмма в Москву руководству ВГТРК, в которой говорилось о перерасходе, отказе от получения незаконно урезанной зарплаты, излагалась просьба разобраться во всём.

Собрание поручило Новуцкому, статьи которого часто публиковались в центральных газетах, который являлся собкором «Независимой газеты» по Чукотке, подготовить информацию и направить ее в дальневосточные и московские агентства.

Решено было оповестить о царящем беззаконии в телерадиокомпании окружную власть и правоохранительные органы.

Власти встретили борьбу работников телерадиокомпании за свои права неоднозначно. В Думе Чукотки сказали, что проверить перерасход фонда зарплаты они не могут, не имеют на это прав, ибо телерадиокомпания федерального уровня. В окружной прокуратуре так жнее заявили, что нужны веские документы, подтверждающие, что руководство компании именно растратило государственные средства. Добыть такие документы журналисты не могли. Один из заместителей губернатора принял журналиста телерадиокомпании, выслушал его рассказ, пообещал, что непременно обо всём доложит вице-губернатору, который находился в центральных районах страны и неизвестно когда прибудет на Чукотку.

Между тем Честнухин развернул яростную борьбу с ослушниками. Долго у своих заместителей, малограмотных, но послушных девиц расспрашивал, каким образом сведения о перерасходе фонда заработной платы стали доступны людям. Те клялись, что сами ничего не знали и услышали только от своих подчиненных. Подозрение пало на работников бухгалтерии.

— Сучки! — зло резюмировал Честнухин. — Я ж их зарплату не корнаю, премиями балую.

Решено было выяснить, кто и что говорил на собрании. Зная строптивость некоторых журналистов, Честнухин начал вызывать в свой кабинет самых боязливых и уступчивых. Первого пригласил на собеседование 63 летнего Николая Ивановича Пырнова, бывшего педагога, сотрудника НИЦ, теперь, выйдя на пенсию, подрабатывавшего журналистикой.

За последний месяц Честнухин успел оборудовать себе просторный кабинет. Ковры, новейшие компьютеры, купленные за средства компании, роскошная мебель. «Т»-образный стол. В центре сам Честнухин. Отёкшие похмельные глаза, редкий топырящийся волос, серый костюм, золотистый, модный галстук. По правую руку от него сидели три молодые женщины. Долговязая, нескладная с большим лошадиным лицом юрист компании, она же сожительница Честнухина, она же по совместительству редактор телевидения Ольга Лупоглаз. Рядом с ней Лариса Глупырь, ранее уборщица, затем диктор телевидения, теперь руководитель коллектива. Её главное качество — могла быстро передать по инстанции все сплетни в коллективе. Ни писать тексты, ни делать режиссерскую работу она не могла, ничего не понимала в этом, но из кожи лезла, чтобы выполнить любое поручение Честнухина, в том числе и интимного характера. Ещё одна участница разборок — Клавдия Семёнова. Окончив восемь классов местной школы, долгое время работала машинисткой, затем секретаршей и на этом ее интеллектуальный и профессиональный рост завершился. Любила компании, выпивку, мужчин и быть у всех на виду.

— Садитесь, Николай Иванович, — показывая на стул, сказал Честнухин, когда в кабинет вошел Пырнов. — Вы были на собрании, которое прошло перед получением зарплаты.

— Проходил мимо по коридору, увидел людей — остановился, — обеспокоенно ответил Пырнов, садясь на стул.

Он был в синем джинсовом костюме.

— Так вы были или не были! — повысил тон Честнухин.

— А это что допрос? Я в милиции нахожусь? — осмелел журналист. Он, как и все работники компании, был обкраден в зарплате. Как многие, отказался получать ее.

При слове «милиции» молодые женщины за столом засмеялись. Они знали о милицейской «карьере» Честнухина, за глаза называли его «поганый мент».

— Вы участвовали в незаконных действиях? — спросил Честнухин.

— Почему? Я шел по коридору. Увидел людей, остановился.

— Людей было много?

— Много, даже в большом кабинете не уместились.

— А кто это всё организовал?

— Я же вам сказал, иду по коридору, вижу люди — остановился в дверях, не мог попасть в кабинет — полно людей было.

Пырнов уже пришел в себя, оправился от страха, который сковывал его — «вам что, а меня с работы турнут, куда я, пенсионер, подеваюсь?» — поднялся со стула, недовольно буркнул:

— Мне нужно работать!

— А мы, руководство компании, тут не работаем? — взвился Честнухин.

— Допросы — это не работа. Допрашивать может прокуратура, — смело заявил Пырнов.

— Идите, работайте, но мы то ж не дураки, будем кое-что помнить. — сказал вслед уходящему журналисту Честнухин.

В кабинете стало тихо. Громко и независимо тикали большие часы на стене.

— Как с такими строптивыми сволочами можно работать! — возмутился Честнухин.

Он обвел тяжелым, усталым взглядом собравшихся. Молодые женщины по пунцовели, потупили взоры.

— Вы мне за каждое слово головой отвечаете. Если оно прорвется в эфир. Ни каких сообщений о собрании, отказе получать зарплату. Жрать захочут, на четвереньках приползут. Но я им всем припомню. И на следующий месяц всех премий лишу! Надо отпуска кое-кому затянуть, чтобы голова у них болела.

— Будут опять жаловаться! — буркнула Семёнова.

Она иногда смелела и перечила робко Честнухину. Рассчитывала, что их личная интимная связь дает ей на это право.

— Плевать на них! Всё это дерьмо рано или поздно повыгоняю. Тебе особо касается, чтобы никто не вякал в эфире насчет зарплаты. И тебя вышвырну из начальников. На голом окладе будешь сидеть, голой жопой на голом льду. Поняла! И не перечь мне.

Он не замечал уже ни своей грубости ни своего раздражения. Нутром зверя он ощущал опасность во всём происходящем.

Женщины украдкой косились на Честнухина. Каждая из них про себя отметила разительную перемену, произошедшую в нём. У него больше стал нос, отвисли губы, выросли уши. И руки стали какими-то узловатыми, будто вспухшими возле суставов.

— Я их всех переломаю! — не унимался он. — Вы мне выведайте зачинщиков. Нужно конкретно знать этих гадов.

— Что тут выяснять, — сказала Семёнова. — Они, в общем-то, известны. Скорее всего, всё тот же Новуцкий. Опять что-нибудь напишет в «Независимой газете».

— Ну, с этим, гадом, у меня особые счеты! Обломаю рано или поздно ему хребет. Он у меня еще в ногах будет валяться. Землю грызть заставлю! Я человек слова и будьте уверены, что спуску ни кому не дам. А теперь идите все и нюхайте, доносите. Я всё должен знать.

Оставшись один в кабинете, Честнухин выматерился.

— Дуры, шлюхи, ничего толком не знают! За что только я их содержу в аппарате!

Потом позвонил в бухгалтерию и сказал главному бухгалтеру:

— Может, будет какая-нибудь проверка, так вы заставьте своих дур все лишние бумаги уничтожить.

Послышалось тяжелое, нервное дыхание — молчание.

— Я что не понятно выразился? — рявкнул Честнухин.

— Понятно, — ответил женский голос. — Будем стараться.

Любовь Голева худенькая, пропитанная лекарствами и страхом, бывшая уборщица, позже кассирша, как огня боялась Честнухина. В снах она видела его чертом с рогами, копытами и хвостом.

— Вот и старайтесь. А ты гляди, а то опять в кассиры пересядешь. Будешь голой жопой об лед биться.

Бросив трубку, Честнухин рассмеялся, представив, как все сидевшие в его кабинете молодые полнобёдрые женщины, его заместительши и работницы бухгалтерии, голыми задами подпрыгивают на скользком, промороженном льду.

— Вот это корюшки! — вслух громко произнес он. — Лови, не хочу. Я их всех, действительно, уже не хочу.

Секретарша Татьяна, прозванная в среде журналистов Татьяной Верующей (как член секты баптистов была направлена с Украины на Чукотку, внедрять веру своей секты), заглянула в кабинет, испуганно спросила у Честнухина:

— Вам что-то нужно?

— Да нет! Впредь не мешай мыслить! — рявкнул начальник.

Поднялся со стула, присел несколько раз — какая-то неприятная тяга, ломота в ногах, точно они стали расти, и скручиваться, как рога у барана. Подошёл к большому зеркалу, висевшему у двери.

Так ясно и четко увидел в своем лице разительные перемены. Оно, по сути, было другим. Нос вырос («сволочь, вот почему всегда чесался и днем и утром!»), губы стали толстыми, будто у негра, и подбородок удлинился.

В зеркало он видел урода, а не самого себя, того Честнухина, который мог нравиться женщинам.

«Пил в последнее время очень сильно!» — подумал он. Неприятный зуд и ломоту он чувствовал и в руках, вернее ладонях. Суставы пальцев набухли, фаланги вытянулись.

«Я превращаюсь в зверя, — не отрывая взгляда от зеркала, решил он. — Может мне, подсунули кривое зеркало? Эти сволочи на всё способны. Так вот почему эти, шлюхи, с такой опаской смотрели на меня!»

Вновь появилось желание напиться.Оно теперь приходило к нему всё чаще и чаще. «Неужели и я, как эта тварь Бугров, становлюсь алкоголиком?» Ему в это не верилось. Ведь выпивал он не каждый день и не по жажде, а по необходимости — обстоятельства требовали, вернее люди — сволочи, которые окружали его, вынуждали на то, чтобы он выпивал.

Он был уверен в том, что пить перестанет в любой момент, как только пожелает, но теперь желание было именно выпить. «Любая правда — это потаскушка в руках начальника, — подумал он. — Моя правда — это мое желание».

Глянул на часы — время близилось к обеденному перерыву. Решил что-нибудь пожевать в «Баклане», и выпить. Выходя из кабинета, Честнухин бросил небрежно на ходу секретарше:

— Задержусь после обеда — буду в окружной администрации.

27. Любовь и деньги

На Чукотку Аврора Самуиловна приехала по рекомендации своей подруги, а подруга была далекой родственницей самого губернатора Чукотки. Должность Аврора Самуиловна получила высокую. Как сама она считала, вполне соответствующую, и ее образованию (была кандидатом педагогических наук), и ее темпераменту. В большом Сибирском городе она засиделась в должности зав. кафедрой института. Тут открылся новый рубеж ее карьеры, новое поле деятельности для ее экспериментов. По сути, она внедряла то, что предполагала описать в своей будущей докторской диссертации.

Ей сорок пять. Тень увядания уже на ее лице, поступках и мыслях. Мужчины в нее никогда не влюблялись, она же, наоборот, влюблялась до самозабвения в чуть смазливого, рослого, с крепкими бицепсами самца. Именно самца, а не интеллектуала, кривляку и пижона. Самцов она чувствовала не только зримо, сердцем, но и каждой клеткой тела. В ней был настолько велик зов природы, что при встрече с мужчиной своего сердца, она не робела, а отважно, точно воительница, шла в атаку и добивалась своего. Как и в былые годы, залогом успеха были деньги. Это в молодости, в цветущие годы, она побеждала именно молодостью, притягательностью больших карих глаз и больших пухлых губ. Теперь глаза подчеркивали ее возраст, губы усталость, а тело изношенность. Но страсть клокотала в ней, не вулканом, как в молодости, а озлобленной потребностью. Ко всему примешивалось сознание, что молодое, лучшее время позади, а впереди пустыня холодной, одинокой постели и физиологическая беспомощность. Именно теперь, как влагу после обезвоживания, тело ее ненасытно требовало всё больше и больше мужской ласки.

Ещё и потребность в средствах, подтолкнула ее поехать на Крайний Север. Кроме не очень высокой зарплаты на службе, Аврора Самуиловна получала около 10 тысяч долларов по особому контракту, подписанному с самим губернатором. Деньги не малые. За два года, что она пробыла на Чукотке, сумела купить себе квартиру в Санкт-Петербурге, квартиру и машину сыну в Омске. Кое-что было вложено в ценные бумаги. Пенсионный, будущий мир был обеспечен прочно, если не основательно (основательно в мире только понятие, что земля вращается), если не надежно, то всё-таки надолго.

Работа Авроры Самуиловны на Чукотке началась с влюбленности, какой-то кошачьей, невидимой со стороны, но сжигающей уже долгое время изнутри. Властвовала физиология. Об этом человеке она знала мало, кроме анкетных даны — ничего, вернее почти ничего. Но и этого было достаточно, чтобы поставить его на первое место среди тех, кого бы она хотела почувствовать на своем теле.

Он в ту пору был ее заместителем. Она не хотела помнить ни его имени, ни его отчества, и фамилии заодно. Он и был он, только с большой буквы, если расценивать его значимость с позиций ее страсти к нему.

Два первых месяца она к нему присматривалась, как кошка за мышиной норой. Вся влюбленность в него в ней была в зачаточном состоянии. Она часто встречалась с ним на службе, активности не проявляла, хотя именно телесными ощущениями отличала его среди других мужчин. На одной из вечеринок (был какой-то педагогический юбилей, возможно юбилей кого-то из сотрудников), Аврора Самуиловна пригласила Его на танец. Чуть выше среднего роста, с копной черных, прямых волос, скуластый, и невероятно голубоглазый (цвет глаз — это капкан для женщин), с сильными длинными руками. Его руки, в танце, будто всю обняли ее, обвили телом удава, хотя прикасались только к ее талии. И вспыхнул этот огонь, и только он был нужен, и только его руки, дыхание и поцелуи.

На вечеринке Он был с женой — белотелой, пухленькой особой, и ушел с вечеринки с ней.

Всю ночь Аврора Самуиловна ощущала на себе прикосновение его рук, дыхание. Помнила его запах, смешанный с дорогим одеколоном, табаком и мужским потом.

На следующий день, утром, она пригласила его в свой кабинет, усадила напротив и глядя в глаза спросила:

— Вы, как мужчина, болтливы или нет?

— Не замечал за собой такого.

— Собственно, на всё это наплевать. Чтобы сэкономить наше время, скажу прямо. Вы, как мужчина, в моём вкусе. Можете ничего не говорить. Вы должны стать моим любовником, в этом контексте остаетесь на руководящих ролях, с повышением льгот и внимания, в смысле финансов. Разумеется, наши отношения должны быть полностью конспиративными.

Она еще хотела сказать несколько слов, о перспективе его карьеры, в случае согласия на выдвинутые ею условия, но он прервал ее.

— Не стоит больше говорить. Я человек прямой, и отвечу сразу. У меня жена, я ее люблю, и, о другом, речи не может быть.

— Это ж глупо, — сказала разочарованно она, поджав скривившиеся от волнения губы. — Любовь, если она настоящая, у вас останется навсегда, а предложение…

— Нет! — грубо оборвал он.

— Нет и я скоро скажу! — вскипела она и рукой показала ему на дверь.

Через месяц ему было предложено уйти из Управления.

Он ничего не добивался и ничего не опровергал. Он послушно ушел, но ее сердце, обросло любовной коростой к нему. Именно коростой (удачное сравнение родилось спонтанно), а не сладеньким сиропом влюбленности молодых лет.

О, деньги! Ведомству, возглавляемому Авророй Самуиловной, выделялось из бюджета предостаточно средств. Иногда излишне они тратились. Выделили 80 миллионов для закупки оборудования и инвентаря для нового здания многопрофильного колледжа, так фирма, занимающаяся этим, закупила в Турции урны по 300 долларов каждая. Чудеса!

Было воскресенье, Аврора Самуиловна находилась в своей трехкомнатной, хорошо обжитой и ухоженной (евроремонт сделан турецкими строителями) квартире. Прекрасная дорогая мебель, золотистые ковры, пластик на кухне и в ванной. Конечно, не роскошь западного образца, но по меркам Севера — дорого и удобно.

Лежала на мягком диване, перед включенным, большеэкранным телевизором. Смотрела на мелькающие фигурки на экране, ничего, по-сути, не видя и не понимая. Размышляла.

Рядом на полу валялась «Независимая газета» с небольшой статей о выборах. Дважды перечитала ее. Глупо, но верно.

ВЫБОРЫ ПО-ЧУКОТСКИ

На Чукотке есть «крапленые» кандидаты в депутаты. Тундровики слушаются начальников.

«Чукча любит голосовать, — сказал мне старик-пенсионер в селе Усть-Белая. — Бросил в ящик бумажку и весь день выпивать можно».

Действительно, до сих пор на Чукотке выборы любимы в народе, проводятся с той-же коммунистической помпезностью, агитационной стилистикой, всеобщим народным гуляньем. Правда, внутреннее содержание изменилось, изменились и методы борьбы за депутатское кресло.

Депутатство на уровне районных Советов не престижно. Работать приходится на общественных началах, и почти нет привилегий. Потому-то редко более двух кандидатов борется за место в райсовет. Как правило, в депутаты-общественники идут кандидаты от начальственного крыла, нужные районному руководству люди. А проще — это свои люди. Руководители мелких предприятий, их заместители и тому подобное. Народ их всех знает, потому выборы проходят почти без всякой агитации.

Депутат окружной Думы — это уже фигура. Работая на профессиональной основе, он получает солидную зарплату, неприкосновенен, будет обеспечен повышенной пенсией. Борьба за 11 мест в Думе Чукотки разгорается нешуточная. Как правило, на место претендуют несколько человек. Тут в ход пускается всё. Анонимные письма, порочащие кого-то из кандидатов, агитация по квартирам, чрезмерные обещания и прочее, прочее. Высокое окружное начальство благосклонно к подобной демократии. Важно протащить в руководство думой округа своих людей. Но это не особо трудная задача.

Совершенно иная технология «протаскивания» в Государственную Думу. За всю историю выборов в этот представительский орган не избран человек, которого бы не поддерживал лично губернатор Чукотки. Так было при бывшем начальнике Чукотки Александре Назарове, так это было и при нынешнем — Романе Абрамовиче. Что играет ключевую роль? Послушание избирателями начальника, или пресловутый административный резерв?

Всех, кого бывший губернатор Александр Назаров протаскивал в Госдуму, непременно сопровождал в поездке по округу. На встречах с избирателями, он горячо убеждал, что именно за этого, а ни кого другого следует северянам голосовать. Именно этот человек должен представлять Чукотку в Госдуме, и тогда проблемы с выделением трансфертов будут решены. И действовало, и выбирали.

Когда еще сам Абрамович баллотировался в Госдуму, Александр Назаров, на вертолете облетел с ним почти все населенные пункты округа. А их более 30.

Воздействие административного аппарата тогда, да и теперь чрезвычайно высоко. Мало того, что каждый чиновник сам голосует, за указанного губернатором кандидата, члены его семьи, но и близкие знакомые, друзья, которые находятся как бы в тени чиновника, пользуются его возможностями.

В прошлые выборы были такие случаи, когда руководители небольших предприятий собирали своих подчиненных и в открытую говорили, если они не проголосуют за указанного кандидата, то будут уволены с работы.

Но и у губернаторской власти возникали немалые проблемы. Во время выборов в Госдуму Бабичева, кандидаты собрались и сговорились, что за сутки до выборов они все снимут свои кандидатуры. Привезённый из Москвы кандидат в депутаты, которого рекомендовал губернатор, останется в списках один, и выборы не состоятся. Так оно, видимо, и произошло бы, но нашелся человек, из числа заговорщиков, который в этот же день пришел к губернатору, и обо всём рассказал. Его уговорили свою кандидатуру не снимать.

Те, заговорщики, кандидатуры сняли, а отщепенец — нет. Разумеется, получив за это солидное вознаграждение. С тех пор таких кандидатов в депутаты, которые явно будут не избраны, но ни при каких условиях свою кандидатуру с выборов не снимут и стали на Чукотке называть «краплеными». Их очень легко определить. Как правило, они после регистрации кандидатом в депутаты, прекращают всякую предвыборную борьбу. Она им вовсе не нужна. Их задача другая.

Не каждому подфартит попасть в число «крапленых». Деньги при этом вращаются не малые.

Ещё один используется резерв при борьбе — досрочное голосование. В глубинке, в тундре всё равно за кого голосовать. Там легче ни при каких обстоятельствах не будет. Среди охотников и оленеводов много встречается малограмотных или вовсе безграмотных стариков. Крестики за них ставят родственники или знакомые, разумеется, против нужного кандидата.

До сих пор на Чукотке сельское население послушно и консервативно. Если сказал начальник, значит так нужно.

В эти выборы в борьбу за место в Госдуме, вступают четверо — это вице-губернатор по экономике и финансам Ирина Панченко, нынешний депутат Госдумы Владимир Етылин, сотрудник ГТРК «Чукотка» Александр Рудой, медицинский работник Эдуард Петренко.

И вот уже первый инцидент. Будучи не зарегистрированным кандидатом в депутаты (шла проверка подписных листов) Владимир Етылин, только вернувшись из Москвы, официально попросил руководство ГТРК «Чукотка» предоставить ему возможность выступить по радио и рассказать своим землякам о работе Госдумы, принятых ею в последнее время законах. Председатель телерадиокомпании категорически отказал депутату, ссылаясь на существующие якобы указания сверху, регламентирующие выступления по радио и телевидению на местах депутатов Госдумы. Таким образом, ущемлены права не только депутата, но и людей, избравших его. Северяне-избиратели имеют право знать о том, что происходит в Госдуме, из уст депутата.

Последний факт говорит о том, что выборы на Чукотке пройдут без напряженной борьбы.

Автор статьи Новуцкий, местный журналист. Всё-таки он сумел уловить суть продажной нынешней избирательной системы.

Аврора Самуиловна тяжело вздохнула. Выборы в Госдуму состоятся ровно через неделю. Жаль, но сама она упустила шанс оказаться в Москве. Понадеялась на подругу, что та предложит именно ее кандидатуру губернатору, но вышло всё иначе. Нашли другую женщину и теперь ее, как говорится «раскручивали» на полную катушку.

В следующий цикл выборов, а это произойдет только через четыре года, кандидатура ее может даже и не рассматриваться. Четыре года для женщины — четыре временных пропасти.

Аврора Самуиловна тяжело вздохнула. Не следовало расстраиваться. Вчера она рано легла, хорошо выспалась, теперь чувствовала себя посвежевшей, отдохнувшей.

«Нужно двигаться в одном направлении», — решила она. Успех приходит к настырным и упорным. «Только не в любви», — съязвила она про себя.

Зазвонил мобильник. Это мог быть только кто-то из очень близких.

— Слушаю! — произнесла в трубку Аврора Самуиловна.

— Я прибыл вчера, не стал вас беспокоить. С дороги оклемался. Жду указаний.

Мужской голос тверд и уверен. Аврора Самуиловна сразу поняла, кто ей звонит. Она встречалась с ним на совещании в Москве, договорилась, что непременно вызовет его на Чукотку и он, разумеется, за хорошее вознаграждение, прочитает несколько лекций. Грубоватый, сильный самец. Такие мужчины ей нравились.

— Мне не очень, в смысле самочувствия, но вы подходите, непременно всё уладим.

— Хорошо! — многозначительно завершил он телефонный разговор.

Она почувствовала еще больший прилив сил. Изведанная тропа чувств. Но каждый раз эти чувства иные, или острее, или приглушенное. Наслаждение не работа, а всего лишь краткое забытье от грядущей старости.

Толковый, смелый самец — это теперь модно и актуально. Новый лектор, новые утехи. Конвейер налажен, отработан. Через месяц она полетит на юг, к морю и милым приключениям. В поездках легче и безболезненнее вытравить из сердца любовную занозу. «Любовные занозы, как больной зуб — неприятны», — усмехнувшись, подумала она.

В дверь раздался настойчивый звонок.

28. Очередное, не совсем лирическое обобщение

Жизнь города входила в иное, совершенно неизлечимое, качество. Прибывшие сюда по найму люди, освоились так быстро, с такой твердой уверенностью, и непогрешимостью, что стали для себя самих знаменем и «большой правдой». Они создавали новые конторы, управления и объединения, причем совершенно на законных условиях, с помощью которых, горожан, фактически обложили данью. Эти бесчисленные конторы выдавали бесчисленные справки, разумеется, за определенную, узаконенную плату, опять же на законных основаниях порождали потребность в этих справках. Чтобы получить даже незначительный документ, необходимо было собрать большое число справок, за которые нужно было платить, отстаивать очереди.

Конторы укрупнялись, обрастали многочисленным чиновничеством, наполнялись кабинетами, роскошной мебелью, аппаратурой, множительной техникой. Руководители контор обрастали заместителями, начальники отделов секретаршами, простые служащие — высокими окладами и машинами. В конторах царил подъём, дух преданности новому, молодому губернатору.

Проработав год-два, некоторые начальники, опасаясь разоблачения, отбывали в центральные районы страны, на заработанные средства приобретали в крупных городах квартиры, дачи, машины и жили безбедно. На место этих прибывали другие, увеличивали ставки, поборы за справки и другие документы, копили деньги на покупку чего-то в южных местах и городах.

Конторы проверяли, контролирующие органы, писали акты, с одним и тем же буквально доя всех недостатком — «нецелевое использование средств». Все отлично понимали, что это ни что иное, как воровство, способ помогающим чиновникам обогащаться. Ревизоры боялись окрика сверху, потери должности, прокуратура знала обо всём, но не имела на руках документов, и не хотела их иметь, а высшее начальство будто бы и ничего не знало. На содержание контор выделялись всё большие и большие средства, сами конторы, всё большую и большую собирали дань с населения города. Простой люд возмущался, но в кругу знакомых и верных людей. Цензуры не было, но страх витал над людьми, как в былые сталинские времена.

Начальники получили неограниченную власть над своими подчиненными. Беззаконие, фактически, было узаконено невмешательством правоохранительных органов. Поток жалоб иссякал, ибо на них не только не реагировали, но и не отвечали жалобщикам.

Председатель местной депутатской Думы, даже устно предостерег своих депутатов и сотрудников о том, чтобы те не занимались жалобами и не встречались с жалобщиками. «Это может повредить нашему губернатору!» — с пафосом изрек он. Но более всего он боялся за свое положение. При окладе в пять тысяч долларов в месяц, он, фактически, ни чем более не занимался, кроме поездок в Москву, рыбалок, посещения презентаций, подписанием поздравительных адресов и грамот.

Действие плода ослабевало с каждым днем. Сторонники его распространения теряли веру. Население города более войны боялось потерять источник средств, которые шли на поддержание жизни в городе и его обустройство.

А средства начали таять. Правительство запретило оффшорные зоны на местах, отменило льготные налоги. Число компаний, зарегистрированных в городе, сократилось вдвое.

Никто не знал, что ждет город впереди. Как будут существовать дорогостоящие предприятия без огромной дотации. Ушлые, приезжие чиновники уже тайно собирали чемоданы. По любому сигналу, они могли покинуть насиженные, высокооплачиваемые места в городе. Деньги они давно перевели в надежные московские банки. Находились в городе и ожидали худшего. Но времени не теряли даром. Суммы в графе нецелевое использование средств росли, поборы увеличивались, тревога возрастала.

В середине зимы пришло сообщение из Москвы, что на Чукотке будет работать комиссия Счётной палаты РФ.

Вначале это сообщение вызвало шок у многих руководителей контор, палат, бюджетных организаций. Все бухгалтерии, финансовые структуры кинулись уничтожать бумаги, раскрывающие незаконные действия по расходованию средств.

Не прошло и несколько недель, как в местной прессе стали появляться статьи районных, городских и сельских политических лидеров, общественников, руководителей, что проверка, учиняемая Москвой, ни что иное, как давление на молодого губернатора и желание скомпрометировать его.

В защиту Абрамовича стали создаваться негласные комитеты, которые начали писать во все самые высокие инстанции письма с гневным осуждением предстоящей проверки Счётной палатой трат федеральных средств на местах.

Шумиха быстро улеглась.

В людской стихийности мне всегда виделась какая-то обреченность, и озлобленность. И эта озлобленность не на что-то конкретное, а на всё, на существующий порядок, традиции, поведение людей. Озлобленность — это, по сути, инфекционная болезнь. Она стремительно передается от одного человека к другому, вполне ощутимым вирусом — духовной нищетой людей. В облике младенцев угадывалась не святость, а признаки похоти и жестокости. Возможно, что это и есть первые сигналы гибели этноса.

В какой-то момент, мне стало казаться, что появление светящегося алого плода, призванного изменить ситуацию в городе Анадыре к лучшему — детская игра, по сравнению с той заразой, которая восторжествовала в городе. Зараза эта, страшнее чумы и СПИДа, холеры и туберкулеза. Против инфекционных болезней люди нашли вакцину, установили барьеры распространению этих болезней. Вакцины от разложения человеческих душ еще нет. И, наверное, не будет. Нравственный иммунитет не помогут выработать лекарства.

ВЕРА В БОГА.

Она спасет человека. Но путь к вере нелегок и требует от человека усилий.

Вирус вседозволенности особенно опасен для неокрепших душ.

Город отравленных душ опасен.

Я был в смятении все последние дни. Я наблюдал за происходящим, понимал, что события, ломка люде необратимы, но ничего не мог поделать. Время не повернуть вспять.

Движение времени.

Мир готовился отметить уход одного века и приход другого. Двадцатый век, изобилующий воинами, пролитой человеческой кровью, нищетой и болезнями, уходил навсегда. Двадцать первый век вырастал из пуповины технического прогресса, всеобщего неверия и всесилия богатых.

Последняя осень XX века на Чукотке оказалась теплой, солнечной. Завершался сентябрь, но снег не появился даже на вершинах сопок.

Губернатор Назаров проводил селекторное совещание. В крохотной комнатке окружного узла связи сидели шестеро его заместителей, журналисты местного телевидения и радио.

Был субботний день, потому губернатор одет не в строгий, темный костюм, как всегда, а в пестрый свитер.

Остальные присутствующие так же одеты в пестрое, не официальное. Лишь две женщины, заместитель губернатора по финансам и заместитель губернатора по экономики, были в привычных серых костюмах. Полные, солидно выглядевшие, с лицами, на которых застыла важность большой государственной, не говоря о местной, значимости.

Цель селекторного совещания, — оповестить глав районных администраций о тех средствах, которые пришли из Москвы в округ и, которые будут направлены по районам.

Завершался подготовительный сезон к зиме. Завершалась доставка в населенные пункты топлива, продуктов питания, и всего необходимого для жизни людей.

Все присутствующие в комнате связи знали, что из-за отсутствия средств, ремонтные работы в селах почти не проводились. Остались не отремонтированными водоводы, котельные, школы и больницы. Не во все места завезено горючие, уголь, продукты. Следовательно, что и в предстоящую зиму в городах и поселках будут перебои с электроэнергией, подачей тепла в дома, окажется скудным выбор продовольствия в магазинах.

Губернатор сидел в центре длинного стола, перед большим микрофоном. Усилитель висел на стене, напротив.

В черном квадрате рупора что-то проскрипело и мужской голос тихо произнес:

— Связь с районами готова.

— Тогда мы и начнем. — сказал губернатор, набрал воздуха в легкие. — Сделаем перекличку. Прошу отвечать только пофамильно, вновь назначенных представляться.

— Анадырский район?

— Говрюшенко у аппарата. Приветствую вас, Александр Викторович и всех там собравшихся.

— Хорошо! С тобой все?

— Да, кому положено. Коммунальники, финансисты и остальные.

— Беринговский?

— Максименко вас приветствует, Александр Викторович! Мы тоже все во внимании.

— Хорошо! Билибино.

— Шульгин у аппарата. И остальные на боевом посту.

— Провиденский?

— Заместитель Прохоров, а глава района Батура выехал в село. Остальные по местам.

— В какое село выехал?

— Соседнее, Новое Чаплино. Должен был вернутся к селекторной, но позвонил оттуда, что машина сломалась.

— Сочиняет! — повысив голос, сказал Назаров. — Наверное, поехал на горячие источники покупаться?

— Да нет, в Чаплино котельную должны запускать — пробно.

— Приедет Батура, скажи пусть на меня потом выйдет.

— Очень верно скажу!

В комнате связи послышались смешки, на ответ из Провидения.

— Иультин! — продолжал перекличку губернатор.

— Максимов на месте, машина не ломается.

Опять смешки в комнате.

— Что-то нам всем весело! — сказал губернатор. — Финансы почувствовали?

— На самом деле, у меня машина хорошо отремонтированная, — пояснил по связи из Эгвекинота глава района Максимов.

— Молодец, — по отцовски, похвалил губернатор. — Шмидт где у нас?

— На месте Ершов и его команда.

— Владимир Иванович, к тебе танкер подошел?

— Подходил. Три тысячи горючки слили. Он пошел в Певек. Будет возвращаться еще тысячу сольем, но этого всё-таки мало.

— Разберёмся!. Как Певек?

— Золотарёв и замы у аппарата. Танкер у нас сливает топливо.

— Погода как?

— Нормальная. Везёт нам.

— Ну хоть в этом повезло и на этом спасибо! Чукотский район на месте?

— На месте Рудченко и другие.

Это была единственная женщина руководитель администрации из восьми районов.

— Валентина Васильевна. Начнём с вас Коротко и обстоятельно! — озабоченно, зная о чём пойдет речь, сказал Назаров. Лицо его было шоколадного цвета (пару недель отдохнул в подмосковном санатории), чуть выгоревший волос.

— Продуктов нет в детских садах, интернатах — это номер один. Муки нет в Уэлене, других местах. В больницах даже бинтов нет. Сберкассы в селах закрылись, пенсионеры не могут получить пенсии, а на их пенсии всем селом кормятся. Зарплату не выдают ни учителям, ни медиком, ни кому.

— Знаю! — перебил недовольно губернатор. — Насчёт продуктов! Судно с картофелем овощами, идет в Певек. Из Аляски. Разгрузит положенное и пойдет обратным ходом. По райцентрам, крупным селам будет разгружать. Задание такое, если погода, разумеется позволит. Всех касается! Организуйте оперативный прием продовольствия. По ценам Валентина Григорьевна Минеева чуть позже скажет. Складирование и сразу по магазинам. Пусть народ покупает. Знаю, что денег нет. Часть продуктов в счет зарплаты.

Опять всех касается! Деньги, которые вам будут в понедельник направлены расходуйте строго по разнарядке.

— Так вот с денег бы и начинали! — раздался в репродуктор с украинским говорком голос.

— Что, Говрюшенко, в магазин за бутылкой сразу побежишь? — под всеобщий хохот спросил губернатор.

— Я и без денег могу еще взять. Мне народ доверяет. — ответил глава Анадырского района Говрюшенко.

— Вот так бы у тебя еще с водоводом в Копях было бы, а то каждый год авария. Причём на одном и том же месте!

— А и где я трубы возьму? — возмутился Говрюшенко. — Всё давно сгнило.

— Ладно, не морочь голову, — отрезал губернатор. — У тебя под боком воинские части, и можешь достать. Тем более, что можешь достать бутылки в магазине. — под всеобщий смех добавил Назаров. — Всё, продолжаем.

— Так сколько нам денег? — спросил женский голос.

— Вам на район Валентина Васильевна пять миллионов. Миллион сразу отправите на счет «Фонда экономического развития Чукотки». Через месяц денег добавим. Небольшие авансы народу дайте.

— Родители не могут купить детям ни школьную форму, ни учебники. — сказала Валентина Васильевна.

— Пить находят. Как школьная форма — проблема. Пусть меньше пьют в селах! — повысил голос губернатор. — А то в Лорино до чего дошло! Один напился и дом у соседа спалил. Самогонку повсеместно гонют. Пусть милиция не дремлет! Это всех касается. (губернатор сел на своего конька). Гнать отовсюду пьяниц нужно. А мы либерализм разводим. Я еще раз говорю с пьянством беспощадно боритесь. Денег нет, задолженность по зарплате, лекарств не купишь! Прилетели неделю назад в Омолон, а там все вповалку пьяные. А у вас в Лаврентия десятилетнюю девочку так и не откачали… С пеленок стали пить. У нас детский дом в численности в пять раз увеличился. Это ж сколько родителей-пьяниц развелось! К нахлебничеству привыкли! Все дай, дай, а работать никто не привык!

Лицо у губернатора стало пунцовым. Он чуть помолчал, перевел дух. В голове у него всё перемешалось и он уже не знал, на какой проблеме выплеснул свой гнев.

— Валентина Григорьевна, назовите, какие суммы пойдут в районы. И чтобы в «Фонд экономического развития» отправили немедленно. А Говрюшенко первому скажите, сколько ему, а то он ни как не дождется.

— И это мне нравиться. А насчет пить, так по всей России еще больше пьют. Если сам президент с моста упал!

Вновь все рассмеялись!

— Какое твое дело насчет президента! — сквозь смех сказал губернатор. — Ему говорят, чтобы он народ от пьянки воспитывал, а он президента решил критиковать! Демократ нашелся!

— Я не демократ. Я не критикую. Я просто констатирую факт.

— Ну, ладно! Ты с ним не пил! Читайте Валентина Григорьевна.

Последовало длинное перечисление районов, цифр, кому сколько и куда будут в начале недели переведены средства. Всякий раз, называя район, заместитель губернатора по экономике Валентина Ивановна Минеева, говорила общую сумму средств и сумму, необходимую срочно направить в Фонд. Все из присутствующих на селекторном совещании, как в окружном центре, так и в районах, хорошо знали, что Фонд губернаторский, и средства шли в его личное распоряжение.

Позже Валентина Ивановна стала говорить о ценах.

Губернатору надоело перечисление всяких рублей, он прервал Минееву.

— Цены сбросите по факсу во все районы. Так они всё равно ничего не запомнят.

Я всем в заключение хочу сказать, чтобы все произвели замеры остатков топлива. Это касается и угля и дизельного топлива. Насчёт солярки цену мы говорили. И ни кому, имею ввиду сторонним организациям ни грамма. А то мне уже доложили, что в Анадырском районе триста тонн солярки по дешевке старателям продали. Разберусь! Всех накажу, не посмотрю, что ты Говрюшенко.

— Такого у нас нет! Александр Викторович! Я ответственно заявляю. Мы по дешевке никогда не продаем.

— Проверим! — Смеясь, заключил губернатор. — Всем до очередного свидания! Наводите порядок в районах. Чтобы толк во всём был. Говрюшенко будет у меня на особом контроле. Чтобы не критиковал президента.

Вновь все рассмеялись в тесной комнатке.

Уже после селекторной, выходя на улицу, Назаров с горечью и пренебрежением подумал, о всех, кто участвовал в селекторной связи. «Обычные торканы, мелкота пузатая, сколько ни вози им денег из Москвы, всё растащат. Воровать у людей стали без зазрения совести. Всё на пределе, всё вот-вот рухнет. Надо опять искать человека с большими деньгами». Это прежде он маялся дурью, это прежде было его навязчивой идеей. Казалось всё просто, стоит только избрать депутатом от округа олигарха и избавишь территорию от разорения, но что из этой затеи получилось, знал только он один. Дома, пройдя на кухню, Назаров увидел на столе, на тарелочке красивый алый плод. Он разрезал его, достал из холодильника бутылку коньяка, выпил, закусил плодом. Сел на стул и тут сверху услышал:

— Это твоя последняя губернаторская осень. Ты сам уйдешь.

Назаров усмехнулся. Преемника он давно хорошо знал.

Движение времени.

29. Спираль событий

Выборы депутата Госдумы на Чукотке прошли успешно. Кого губернатор выдвинул, того и избрали. Усилий особых для этого не прилагалось. Конкуренты были слабые — журналист с подмоченной репутацией и научный сотрудник, призванный агитировать за линию губернатора, партию «Единая Россия» и главного кандидата в депутаты, выдвинутых и губернатором и партией. Сама Ирина Пунченко, получившая мандат депутата Госдумы, была недовольно своей скромной победой. Она ожидала большего. Из сорока двух тысяч избирателей за ее персону проголосовало менее половины северян. Неблагодарные! Столько вбухана в округ денег, а они… Но победа неоспорима, кандидаты набрали мизерное число голосов.

Выборная чехарда быстро забылась и людьми и властью. Наступали иные события и иные времена.

Руководитель Счётной палаты РФ Степашин объявил по радио и телевидению, что ранее объявленная проверка дел на Чукотке откладывается, но непременно будет проведена.

Центральные газеты запестрели сообщениями, о том, что Абрамович может повторить, вернее разделить судьбу сидящего в «Матроской тишине» Ходорковского.

Чукотка забурлила. Повсеместно стали создаваться комитеты в поддержку губернатора. Зачинщиками акции выступали приезжие специалисты. Падение губернатора и для них было смертью. Из рук выскользала денежная, чудесная страна, слаще и примитивнее знаменитой, несуществующей земли Эльдорадо.

От имени рядовых северян, безграмотных оленеводов и рыбаков, охотников и прочее, писались статьи в местной газете. В любви губернатору клялись строители и повара, врачи и геологи. Пенсионеры предложили избрать Абрамовича пожизненным губернатором Чукотки. Под знамена с лозунгом «Руки прочь от Абрамовича!» встали миллионы людей.

В защиту первого должностного лица Чукотки встали даже те люди, которые прежде считали себя его противниками.

Все понимали, что до намеченных в марте выборов президента страны, вряд ли на Чукотку приедет хоть какая-то комиссия. Высокое начальство стремилось, чтобы в стране была хоть видимая стабильность. Лишняя ругань с еще одним олигархом могла отрицательно повлиять на имидж Президента.

Перед новогодними праздниками начальственная Чукотка опустела.

Уже по заведенному порядку на рождественские каникулы в середине и начале декабря в разные места мира, отбыли отдыхать все работники окружной администрации. В своих служебных кабинетах, в стылом Анадыре переносить декабрьские хода остались лишь те, немногочисленные начальнички, которые считались «местными», не привезенными из центральных районов страны. Они считались людьми второго сорта и потому не имели права на ежеквартальные поездки на отдых в центральные районы страны. Их удел тянуть воз обыденных дел и не жаловаться.

Распространение плода среди северян значительно замедлилось. Одни утверждали, что причина тому — необычные зимние холода. Другие видели ее в другом, — в обилии нравственных болезней, которые охватили большинство жителей города.

30. Эпидемия

Моё долгое отсутствие в этом городе сказалось в том, что я очень остро и болезненно теперь чувствовал перемены во всём, даже в климате. Теперь меньше, чем прежде стало сильных пург, и снега наносит не так много, как в былые годы. Помню Анадырь своего детства, когда сугробы зимой наметало до второго этажа. Дома с серыми шиферными крышами выглядывали из сугробов, словно крепкие подберезовики из мха. К каждой входной двери со стороны проезжей части улицы в снегу, прокапывались длинные тоннели. Стенки этих тоннелей в снегу всегда были в желтых полосках-отметинах, которые делали болонки и овчарки, проживающие в домах с людьми. Из тоннеля в снегу, на холод, не желали вылезать ни люди, ни животные.

Теперь улицы расчищены, после каждого снегопада, машины споро освобождают город от белого подарка небес.

И в течение полугода, пока я наблюдал за тем, как живут в Анадыре, с удивлением заметил, стремительное перерождение и характеров, и душ, и человеческой сути.

В городе появилось много богатых людей. Они тратили свои халявные средства, не оглядываясь, и не скупясь. Даже самые дорогие рестораны города были переполнены отдыхающими.

С интересом прочитал по этому поводу статью в одной из газет.

РЕСТОРАНЫ НА ВЕЧНОЙ МЕРЗЛОТЕ

Лишь в Анадыре, в отличие от других городов Чукотки, процветает и расширяется ресторанный бизнес.

В большинстве населенных пунктах Чукотки, особенно в сельских, до сих пор, для приезжего человека, остается проблема питания. Ранее существовавшие кафе, рестораны и столовые давно закрылись. Развал советского общепита оказался настолько сильным, что до сих пор пугает частников, и они не желают в глубинке заниматься сферой обслуживания людей.

Лишь в Анадыре ресторанный бизнес стремительно развивается, приносит ощутимые выгоды.

За последние два года в столице округа вступили в строй сразу пять высокоразрядных кафе и ресторанов. Таким образом, на смену сереньким, совковым забегаловкам пришли с хорошим сервисом, дорогостоящие питейные заведения. В центре города, на площади одного жилого квартала расположились почти все лучшие питейные заведения столицы Чукотки. В народе этот квартал прозван «Бермудским треугольников». Все кафе этого «треугольника» не похожи, и могут удовлетворить самый изысканный вкус любого посетителя. Наиболее вместимым, считается развлекательный центр «Баклан» Он сдан в эксплуатацию чуть более года назад. Старанием заезжих мастеров, бывшее трехэтажное здание городского универмага превращено в заведение, работающее всю ночь, где можно посидеть в ресторане или баре, поиграть в бильярд, послушать музыку, выпить пиво, побаловаться блюдами бельгийской и австрийской кухни. Цены за блюдо от 350 до 500 рублей. Бутылка шампанского стоит 600 рублей в соседнем магазине 180 р. Водка «Абсолют» достигла цене в 1500 рублей за поллитровку. В магазине она стоит 200 деревянных. Возглавляет «Баклан» бывший поданный Боливии, некогда успешно работавший в ресторанном бизнесе Москвы. Боливиец устраивает в ресторане детские карнавалы, с латиноамериканскими приколами, маскарады и прочее. Приглашает из Москвы музыкантов, высокого уровня и вход в развлекательный центр возрастает до ста рублей с человека. «Баклан» посещают в основном молодые чиновники, банкиры, бизнесмены, и среднего уровня начальники. Подавляющее большинство жителей окружного центра, получающие не боле 10 тысяч в месяц, не могут себе позволить посещать столь дорогое учреждение.

На расстоянии 20 метров друг от друга сразу располагаются еще три питейных заведения. Ресторан «Анадырь» — флагман застойного периода, с великой питейной историей. Где, в свое время, ночами на пролет, «гудели» старатели и ответственные работники КПСС, а позже главы администраций. Здесь, в специальном банкетном зале, угощали всех приезжавших в столицу Чукотки звезд эстрады, известных писателей, высоких начальников, космонавтов и генералов. Тут проходили пышные свадьбы сынков высокопоставленных чиновников, отмечались юбилеи коллективов, органов, управлений, ведомств. Подобные мероприятия организуются по сей день. В ресторане советских времен несколько ниже цены, чем в других заведениях такого уровня, играет собственный оркестр. Плата за вход всего 50 рублей. В дневное время ресторан обслуживает комплексными обедами командировочных, спортсменов и призывников.

Через улицу от «Анадыря» в кинотеатре «Полярный», где проходят молодежные ночные дискотеки расположен бар. Лёгкие коктейли и пиво по высокой цене, прохладительные напитки, сладости. Бар облюбовали подростки от 14 до 17 лет. Многие из них, а в основном это учащиеся местных учебных заведений, довольствуются 350–ти граммовой бутылкой пива по цене 100 рублей весь танцевальный раут.

Опять же через улицу располагается ресторан «Дуль Сините» в здании новой гостиницы, построенной канадцами. Это одно из новых заведений, тут итальянская кухня, завезенные из Москвы повара и кондитеры. Цены такие же, как в «Баклане».

«Дуль Синея» — излюбленное место отдыха нынешних высокопоставленных чиновников. Дорого, уютно, спокойно, вкусно, и главное — рядом свободные номера гостиницы. Вечер с подругой в кафе обходится в 4–5 тысяч рублей. А игра местного скрипача помогает отвлечься от мирских забот.

В пятидесяти метрах от вышеуказанных питейных заведениях, на перекрестке главных улиц города, возвышается супермаркет «Новомариинский», возведенный по настоянию губернатора Романа Абрамовича. На третьем этаж этого огромного торгового центра расположено молодежное кафе, в выходные дни работающее до 5 часов утра. К услугам посетителей легкие закуски, дорогие коньяки, кофе, вина, танцевальная музыка. Сюда идет молодое и среднее поколение горожан потанцевать, поговорить о житие бытие.

В десяти метрах, опять же через улицу в трёхзвёздочном отеле «Чукотка» ресторан и бар. Руководит отелем и рестораном турецкий подданный, а шеф-повар — это бывший житель Израиля, обслуживающий персонал, в основном, молодые парни и девушки, приглашенные из центральных районов страны. Кафе стоит в ряду дорогих заведений, клиенты — обитатели отеля. Это иностранцы, проверяющие из Москвы, гости окружной администрации или самого губернатора, в редком случае, жители Анадыря.

Ещё хочется сказать об одном флагмане питейных заведений эпохи застоя, — кафе под названием «Пицца». Это самое демократическое и посещаемое заведение. Публика тут разношерстна. Меню разнообразное, блюда по цене намного ниже, чем в других местах. Следовательно, ниже цены и на спиртное. Главная «изюминка» кафе «Пицца» — оно превратилось в излюбленное место отдыха разведенных горожанок в возрасте до 30 лет. Посему здесь не редки случаи выяснений отношений между молодыми «петушками». Число отдыхающих в кафе женщин, как правило, превышает число отдыхающих мужчин. Живой оркестр, за невысокую плату, исполнит по заявке любую песню или танец. Кафе в городе, не случайно прозвали «кузницей» СЛУЧАЙНЫХ ЗНАКОМСТВ.

Неприметное кафе «Кораблик» появилось в период роста кооперативного движения. Местный предприниматель купил списанный катер небольших размеров, установил его на одной из площадей города, на берегу лимана, подвёл все коммуникации и превратил в кафе. Тут всего пять столиков, тихая музыка, скромные горячие закуски. Именно здесь, в тиши и малолюдье, любят отдыхать живущие в Анадыре строители канадцы. Возможно, что облик серебристого катера-кафе, рождает в них ощущение отъезда на родину, в Канаду.

Это рассказ лишь о самых популярных в Анадыре кафе и ресторанах. Есть в городе и безалкогольные, говоря языком прошлого, общепитовские точки. Скажем, в кафе «Отдых», где хозяином является глубоко верующий человек, не продается ни спиртное, ни сигареты. Здесь можно и дешево, и сытно покушать, послушать благопристойную музыку.

Из знаменитых ресторанов Чукотки можно назвать еще «Ярар» (бубен) в городе атомщиков Билибино, а в заполярном Певеке «Арктика». Пожалуй, и всё. Маленькие кафе в других населенных пунктах округа быстро появляются и быстро исчезают. Причина — низкий уровень жизни сельчан, им не до развлечений.

Все рестораны и кафе в Анадыре, да и в других городах Чукотки частные. Они исправно платят налоги, успешно соперничают за посетителей и не собираются разоряться. Более того, в кафе и рестораны Анадыря в предвыходные и выходные дни попасть не так-то просто, они бывают переполнены. В перечисленные рестораны и кафе с охотой идут работать молодые люди, — хорошо платят. Так что можно ожидать, что в столице Чукотке в недалеком будущем откроется еще не одно питейное заведение. И тогда Анадырь, непременно, встанет в ряд самых «крутых» городов мира по числу кабаков на душу населения.

Теперь, возле этихзлачных заведений можно встретить девушек, готовых скрасить за определенную цену вечер с любым мужчиной. Всё, как в больших городах. Куда девалась провинциальная скромность жителей этого маленького городка? Пороки богатых стран, больших городов так быстро завладели этим северным поселением.

В городе стремительно растет число наркоманов. Облавы спецслужбы не пугают ни дилеров, ни потребителей наркотиков. Поставляют зелье, в основном, из Турции и других южных стран.

«Раньше, о таком и подумать было нельзя», — с горечью высветилось во мне. И тут же я урезонил себя: «Ворчанием дело не изменишь».

Ещё я стал замечать, что воздействие плода на людей стало значительно ослабевать. Возможно, что плод стали путать с другими, завозимыми в изобилие плодами цитрусов. Местные коммерсанты, мои, так сказать, бывшие коллеги, оказались чрезвычайно чувствительными ко всему. Быстро уловили моду на загадочный алый плод, тут же из Москвы, самолетами доставили несколько тонн лимонов, апельсинов, мандаринной и грейпфрутов. Немного снизили цену, и торговля пошла бойко.

День выдался тихим, солнечным. Сверкали снега, сверкали разноцветные дома города.

Я любил город в такие минуты. Внешне он казался счастливым, благонамеренным и добрым. В такие минуты даже не ощущался сильный мороз. Природа, даря людям счастливые солнечные дни, будто просила их поверить ей, пойти за ней, открыв в душе все свои светлые стороны. Уметь чувствовать в себе зов природы — самое счастливое достояние человека. Но его-то мы, очень часто, принимаем за обыденное, даже рядовое чувство, не следуем ему и не развиваем его.

Январское солнце на Чукотке особое. Оно густо-желтое, с примесью оранжевости. Это в самый разгар дня, на самой южной оконечности полуострова. В заполярье, в северной части, солнце еще не поднимается над горизонтом — там полярная ночь. Там только тугие пурпурные восходы и одновременно закаты.

Мне не раз приходилось бывать в Певеке и на Мысе Шмидта. Бескрайние торосистые берега Северного ледовитого океана. Мир холода, снега, льда и людского мужества. Брр, как патетично и вычурно!

— Колонизаторы, самые настоящие колонизаторы! Но мы тоже не лохи, мы, как ужи будем извиваться и вас накалывать!

Это говорил очень хорошо мне знакомый человек. Но вокруг никого не было. Голос говорившего был так четок, что оттеснил скрип снега под моими ногами. Я догадался, что это происходит. Просто, автоматически мое сознание переключилось на волну человека, которого я когда-то очень хорошо знал. Так и есть это голос Льва Новикова, моего однокашника, моего ровесника и моего когда-то компаньона по бизнесу.

Я находился на центральной улице, возле панельной пятиэтажки. Над входной дверью висело несколько больших в золотистых рамах вывесок. «Город бесконечных учреждений», — с усмешкой подумал я. Да голос Льва рядом, вот за этой ближайшей от меня панелью. Так, какая же это фирма? Угу! «Нефтегазстрой». Солидно, видимо денежно, если Лёва Новиков сюда пристроился. У моего бывшего напарника просто патологическая любовь к деньгам. Они ему ни для чего не нужны, они ему просто необходимы и чем больше, тем лучше. Просто, чтобы они были. Он всегда был скромнягой, лишнего на себя не тратил, всё копил и копил, а во имя чего и сам не знает.

Я немного напрягся и оказался в небольшом кабинетике.

Лёва один, за столом, в кожаном кресле. Что-то подсчитывает на листке. Ну, да, как обычно, свои доходы. Хм, цифры-то шестизначные. Миллионы. Откуда такая зарплата?

Будто услышав мой вопрос, Лёва про себя ответил.

— От верблюда. Горючку перепродаю, запчасти, даже стройматериалы. У завгара такой фирмы, как «Нефтегазстрой» всего навалом. Они щедрые. Ничего не считают. Воруют сами и мне дают брать лишнее. В отличие от них, я действую тоньше, комар носа не подточит.

Лёва, Лёва! Как ты постарел! Каких-то шесть лет прошло. Э, нет, какая прорва времени заключена в этих минувших шести годах!

Большие залысины на голове, такой редкий, седенький волос, изжеванное, морщинистое лицо. Нет, не похмельное (Лёва и тогда и теперь почти не употребляет спиртного), вернее на лице явный признак ускоренного старения.

Мне хорошо виден листок бумаги, на котором Лёва подсчитывает свои доходы и расходы. Так, интересно, куда ж он тратит свои, приобретенные столь «модным» теперь путем? Ага, перешел в счете на доллары. Правильно, так будет точнее и надежнее. Почти 50 тысяч долларов — это за квартиру и ее обустройство в Санкт-Петербурге. Хороший подарок дочери, она там у него учится на третьем курсе института. Сокрушается, что много средств потратил на установку сигнализации в квартире. Но радуется, что дочь теперь в безопасности.

Ах, Лёва, Лёва! Кто в наши дни может быть в безопасности! Квартиру твоей дочери всё-таки ограбят, как теперь выражаются, обчистят. Вывезут всё, даже мебель. И никого не найдут и никого не накажут. И вновь тебе, Лёва, придется лететь в Санкт-Петербург, менять квартиру дочери, покупать мебель, другие вещи своему чадо.

И закат фирмы, где ты работаешь близок. В соседнем кабинете, в бухгалтерии уже тайно уничтожают ненужные, вернее очень кому-то нужные бумаги, закрывают счета, делают расчеты работникам. Сворачиваются.

Насчёт сворачивания можно не беспокоиться. В бухгалтерии собрались по этой линии настоящие мастера, всё устроят, и комар носа не подточит, как ты говоришь Лёва.

Хорошо, Лёва, что и ты понимаешь, что империя, созданная одним богатым человеком в одном, отдельно взятом, маленьком северном местечке, напрочь сгнила изнутри. Мелкие и большие черви, которые называют себя членами команды богатого человека, неустанно изгрызают изнутри золотое, денежное яблоко. Они оказались пройдохами высокого уровня, в момент сумели подчинить своей наживе и государственные учреждения и частные фирмочки…

У Лёвы еще оставалось почти полтора миллиона рублей, припрятанных дома. Часть денег он перегнал в валюту, частично хранил в рублях. Теперь более всего Лёва боялся пожара в доме или всеобщего землетрясения. Конечно, под землетрясением он понимал резкое обесценивание рубля.

Подсчёты Лёвы прервал стук в дверь. Заглянула молодая, коротко стриженная женщина.

— Лев Абрамович, вы будете брать?

— Что именно? — пряча бумажку с подсчетами в карман спросил тот.

— Овощ странную, пурпурную привезли всего несколько штук.

— Дорогая?

— Не знаю, все берут. Ради витаминов берут.

— Мне не надо витаминов, — ответил Лёва. — Мой организм вырабатывает свои витамины, особые витамины и в других я не нуждаюсь.

Когда женщина захлопнула дверь, Лёва буркнул себе недовольно под нос:

— Прётся сюда, на Чукотку, всякое ворьё, и нечисть, охочая на разные «витамины». Раньше добровольно за романтикой сюда перли, а теперь за деньгам Абрамовича прут.

Чтобы не расхохотаться во всеуслышание, я поспешил выскочить из кабинета и из подвального помещения, в котором располагался «Нефтегазстрой», оставив на столе друга Лёвы алый, слегка светящийся изнутри, загадочный плод. Лёва оторопело рассматривал лежащее перед собой чудо и тупо хмыкал. Он не мог понять откуда этот плод взялся, как оказался на столе. Потом решил, что это сотрудница бухгалтерии, которая только что заглядывала в дверь, движением фокусника подбросила ему плод на стол. «Дарёному коню в зубы не смотрят», — весело подумал Лёва и сунул плод в карман.

Я посмотрел на массивную в золоченой раме вывеску, висевшую на стене. «Нефтегазстрой» — это когда-то звучало гордо. За короткий срок в строительство газопровода фирма вбухала огромные средства, в пятеро большие, чем полагалось. Сорвали куш и…

Дни этой конторы были сочтены. На построенном фирмой газопроводе уже зафиксировано несколько аварий. Пока газоносная ветка не введена в строй и никто не знает, как поведет она себя при эксплуатации. Впрочем, отвечать за это, как всегда будет не кому.

31. Комиссия, как предвестник покоя

Сообщение в газете о том, что несколько работников радио и телевидения на Чукотке отказались от зарплаты, вызвало цепную реакцию разговоров, слухов. В руководстве ВГТРК решено было направить в Анадырь комиссию. Возглавил её некто Нукитин, поблекший, запойный, во всём разочаровавшийся человек. С ним выехала работник бухгалтерии Соловьёва — женщина тихая, послушная, хороший специалист и не более.

Пришлось Бугрова, руководителя телекомпании на Чукотке, отзывать из командировки. Официально второй месяц он находился в командировке в Нижнем Новгороде. По существу отдыхал в родном доме, получая командировочные и зарплату на Чукотке.

Бугров был доволен, что с проверкой едет именно Нукитин. Они были хорошо знакомы, часто выпивали при встрече в Москве. Знал Бугров и то, что попойками на сей раз не обойтись. На кон поставлено было многое — прежде всего высокая должность и, самое главное, его высокая зарплата. Стоило и бороться, и стоило и не жалеет средств.

В Анадырь прилетели в полдень. В аэропорту их уже встречал Честнухин, перепуганный с перекосившимся лицом.

— Не дрейфь, я всё улажу. — ухмыляясь шепнул ему Бугров. — Подарки и деньги, а остальное, уладиться.

Честнухин вовсе и не дрейфил, просто почему-то был уверен, что ничего не изменится, что всё останется как прежде, что неугодным он сумеет заткнуть рот, а комиссии для того и приезжают, чтобы на ситуации нагреть руки.

В этот же день было проведено собрание с коллективом телерадиокомпании.

В большой радийной студии собралось человек сорок. В основном это были технические работники: машинистки, монтажеры, операторы и несколько журналистов.

Бугров представил прибывшего из Москвы человека, самодовольно добавив:

— Я рад тому, что прибыла авторитетная комиссия из Москвы. К нам приехали специалисты высшего уровня. Они разберутся во всём. Уверен, что именно они высоко оценят наши дела и нашу творческую работу.

Нукитин был еще более краток:

— Через час начну беседовать индивидуально с каждым желающим. Буду слушать, что скажете насчет положения дел. Но учтите, что каждый, кто придет в мой кабинет — это человек с чёрным шаром, так мною это будет понято. Недовольных у нас в ВГТРК не любят. Учтите это.

Всем своим видом Нукитин желал показать, что он представляет могучую, всесильную организацию, за которой и вся Москва, и вся страна.

Он успел немного выпить и сам себе теперь казался богом, способным решать людские судьбы.

На этом собрание и закончилось.

Через час, не смотря на словесное запугивание прибывшего из Москвы проверяющего, работники телерадиокомпании потянулись к его кабинету.

Первым на встречу пошел Новуцкий. Именно его информация, была опубликована в ряде центральных газет и перепечатана всеми информационными агентствами Дальнего Востока.

— Я — Валерий Николаевич Новуцкий, именно тот журналист, который опубликовал информацию в центральной прессе, о негативных делах в нашей телерадиокомпании… — Представился шутливым тоном Новуцкий.

Нукитин пил кофе, разумеется, с солидной дозой коньяка.

Глаза мутно-розовые, усталые, но любопытные.

— Ага! Значит, вы вымели сор из избы. Сейчас, сейчас. — Он порылся на столе, нашел газету, развернул ее. — Вот! Читаю. «ЧУКОТКА, АНАДЫРЬ.

Безрадостным для сотрудников ГТРК «Чукотка» оказался Праздник. Председатель телерадиокомпании В. Бугров и его заместитель, а теперь и. о. председателя И. Честнухин, без надлежащего приказа, предупреждений, волевым решением, снизили заработную плату техническим и творческим сотрудникам на 30–50 процентов. Коллектив ГТРК «Чукотка» потребовал объяснений, но руководство компании сослалось лишь на то, что в первом квартале этого года, допущен перерасход фонда заработной платы более чем на 700 тысяч рублей, что составляет почти 25 % годового фонда зарплаты. На кого и куда израсходованы данные деньги, и. о. председателя компании И. Честнухин не пожелал сообщить. В свою очередь журналисты и технические работники отказались получать урезанную, нищенскую зарплату. Средний уровень ее составлял чуть более 8 тысяч рублей в месяц, что всего на несколько сотен рублей превышает прожиточный минимум в Анадыре. Состоялось общее собрание, на котором было принято решение обратиться в правоохранительные органы, к губернатору Чукотки и руководителю ВГТРК с просьбой разобраться с перерасходом денежных средств, некомпетентным руководством компанией.» Эта? — свернув газету, спросил Нукитин.

— Эта! Эта! — с улыбкой ответил Новуцкий.

— Не понимаю, чему вы улыбаетесь, вы, можно сказать, заложили всю свою компанию, а это у нас, у россиян, не очень-то одобряется.

— Почему заложил? Сообщил правду.

— Позвонили б, сообщили б высшему руководству нашему.

— Вы отлично знаете, что звонили и говорили, но ни ответа, ни привета.

— Честно скажу, я бы вас турнул из компании, за такие дела, за такие информации в прессе.

— Если турнете, от перерасхода в нашей компании не будет?

— При чём тут перерасход? Воруют везде, но пишут об это не совсем везде.

— Вы меня воспитывать приехали, или разбираться с положением дел в компании? — спросил Новуцкий.

— Я высказываю свое мнение. Государство тогда держится, когда в нём порядок. Так и в компании. Она тогда нормально работает, когда в ней порядок.

— Порядок и воровство, как известно несовместны.

— Вижу вас, не переубедить. Так что вы хотите сказать?

Всем своим видом Нукитин давал понять, что обо всём, что будет сказано, он давно знает, что это его вовсе не интересует, и приехал он сюда совсем с другой целью.

— Говорю, видимо в пустую, но всё-таки скажу. Другие работники компании, думаю, дополнят меня и перед вами предстанет картина полного разорения. Начну с того, что из тридцати журналистов, известных, высоких профессионалов, осталось работать в компании только пять человек. Остальные ушли — были созданы невыносимые условия работы. Бугров и Честнухин делали всё, чтобы талантливые люди ушли из компании. Им важно было безраздельно управлять всем, подчинить всё себе, особенно финансы. Сейчас в компании на пять работающих журналистов шесть заместителей, которые только сидят в своих кабинетах, получают хорошую зарплату, но не в состоянии написать хотя бы строчку, не говоря об информации или передачи.

— Все ушли, почему ж вы не ушли? — неожиданно спросил Нукитин Новуцкого, и в глазах его застыла презрительная усмешка.

— И не уйду. Я привык процессы, какие б они тягостные ни были наблюдать до конца. А конец будет. Вечного в этом мире ничего нет. Завершится и этот черный для компании период. Рано или поздно эти господа на воровстве и попадутся. После вашего прикрытия они вообще почувствуют вою безнаказанность и…

Но Новуцкий не договорил, Нукитин решительно и смело перебил его.

— Не ваше дело! Пусть что хотят, то и творят. Не нравится — скатертью дорога. Я бы давно…

— Кишка тонка! — вскочив с места, вспылил Новуцкий, — Мне более с вам не о чем говорить.

— Мне тоже, — крикнул Нукитин, вслед выходившему из кабинета журналисту.

«Дерьмо!» — про себя, почти одновременно, проговорил каждый друг о друге. Один в тесном, маленьком кабинете, отхлебывая крепкий кофе с коньяком, другой уже идя по длинному, пустому коридору телестудии, засовывая в рот фруктовую жвачку, почему-то чуть не давясь от смеха.

Коллегам по работе, которые расспрашивали Новуцкого о результатах встречи с представителем из Москвы, он коротко и зло отвечал:

— Дерьмо! Противно, но понюхать надо, чтобы иметь представление каково мнение о нас у бл. ской Москвы.

Пока журналисты, технические работники, другие работники компании, шли в кабинет и рассказывали о том, негативном, что творилось в коллективе, Бугров и Честнухин неустанно переговаривались по телефону. Честнухин мотался на машине по городским магазинам в поисках красной икры и дорогих сувениров из моржового клыка. К тому же ему необходимо было, по поручению, всё того же Бугрова, найти пять тысяч долларов, заказать столик в самом дорогом ресторане «Баклан», найти еще двух симпатичных девушек. Москвич должен иметь выбор по женской линии.

Честнухин то и дело звонил по мобильнику Бугрову и сокрушался насчет дороговизны изделий из моржового клыка.

— Вот упряжка, в магазине «Престиж», больше пяти кусков стоит. Подавиться можно! Нам таких никто не дарит.

— Бери! — рычал повелительным тоном Бугров. — Потом всё вернем с лихвой. Главное — это в седле удержаться. Учти, у меня люди все слушают, что в кабинете москвичу говорят, так самое плохое говорят о тебе. Так что вертись.

— Холопы всегда барев поливают грязью, но от этого ничего не меняется, — отвечал тот.

— Гляди, как бы из князи, да в грязи не сковырнулся…

— Ты тоже не раскрывай рот. Случай чего, я тебя за собой непременно потащу. В грязи будем вместе.

— Потому я и говорю, что не скупись, надо им рот заткнуть.

Честнухин не понял, кого имел ввиду Бугров говоря о том, что нужно им заткнуть рот. Это следовало отнести и к представителям московской комиссии и к ходокам-журналистам?

«Давно надо было выкорчевать всю эту мразь! Горлопаны! Дерьмо писучее!» — костерил про себя всех своих подчиненных Честнухин.

Перед каждым человеком рано или поздно возникает необходимость, чтобы покинуть собственный Содом — внутреннее городище греха, — подумал я взирая на происходящее в здании местного телецентра.

И вот, что удивило меня. Люди, которые шли с жалобами на существующую в коллективе несправедливость, тяжелую моральную, нравственную атмосферу, менее всего думали о личной выгоде. Они желали добра всем, конечно, в том числе и себе. Те же, кто пытался замести следы воровства, незаконных выплат, получения премий, командировочных, завышенных окладов, думали только о себе. Каждый из них готов был продать другого, лишь бы самому остаться у хлебного места.

Мне жалко было этих ходоков к начальству из Москвы. Столичный раб вел себя по барски в далекой провинции. Жалкое это и страшное зрелище.

Поздно вечером, закончив прием сотрудников телерадиокомпании, Нукитин позволил Бугрову и Честнухину сопроводить себя в ресторан «Баклан». Благо, что располагалось это заведение всего в десяти метрах от здания телецентра.

Пили, закусывали, обсуждали тяжелый, рабочий день. Потешались над теми, кто приходил в кабинет и пытался всё рассказать о происходящем в творческом коллективе.

— Я их с полного маху мордой об стол! У меня опыт! Постарался сделать так, чтобы каждый, кто приходил жаловаться на вас, почувствовал себя сволочью. Вот так мужики! Это ценить нужно. Причём, как договорились, в валюте. Справку я напишу хорошую. Всё будет в полном окее. Свою тетку я тоже настропалю на нужный лад. Растрату у вас мы не найдем. Всё будет хорошо. Проведёте собрание, пришлете бумаги в Москву, что коллектив успокоился и рвется в творческом порыве к работе. Но сами вы, потом, особо не зарывайтесь. Вы согласны?! А куда вам деваться.

Нукитин был в отличном настроении. Пачка стодолларовых купюр уже лежала в его боковом кармане. Завтра, с утра он отбудет в родную столицу. В поездке пробыл чуть более двух суток и сорвал такой куш.

«Мразь, подобную этим двум мужикам, нужно везде держать и доить, доить их! — думал Нукитин, наливаясь коньячной хмелью. — Буду теперь ежегодно стричь их. Паситесь серые барашки, плодите денежку для пастушка».

В два ночи Нукитина привезли на машине в гостиницу. К нему в номер пытались прорваться две милых чукчаночки, которые сопровождали его с Бугровым и Честнухиным, но он решительно всем сказал «Нет!».

— Я должен крепко отдохнуть перед трудным перелетом! — заявил он и удалился в номер.

Проснулся в полдень, перво-наперво полез в карман пиджака, который висел на спинке стула. Доллары были на месте, аккуратно уложенные в пакет. Сел на кровати, пересчитал содержимое пакета. Тютелька в тютельку. «Мужики без дураков! — подумал Нукитин. — С такими приятно иметь дело».

Почувствовал в себе прилив энергии и бодрости, позвонил своей напарнице Ирине Львовне.

— Как ваши дела, милейшая Ириночка?

— Акт напишу дома, но проверку закончила. Потом всё расскажу. — ответила женщина.

— Давайте пообедаем вместе, я угощаю, потом будем собираться. Во сколько у нас самолет?

— Завтра утром, Сергей Иванович, вы просто запамятовали.

— Тем более пообедать хорошо надо. Потом, думаю, нас пригласят на вечерний банкет. — Нукитин самодовольно рассмеялся. — Мы задание своего начальства выполнили, всё уладили и могем спокойно отдохнуть на самом Крайнем Севере.

— Вы город-то посмотрели? — спросила женщина. — Меня вчера поводили по улицам, красиво, своеобразно.

— Надеюсь, что не красивее, чем в Москве. Да что мне смотреть! Я значимость городов по ресторанам определяю. Шучу, конечно. Посмотрю еще.

Не успел положить телефонную трубку, как уже зазвонил вновь аппарат.

На сей раз о здоровье Нукитина осведомлялся Бугров.

— Подкатывай ко мне в номер, возьмем мою спутницу Ирину и пообедаем. Определимся на сегодняшний вечер. Но своего милиционера пока к нам не привози. Обсудим без него его судьбу. Понял! — командирским тоном закончил Нукитин.

— Понял! — так же бодро ответил Бугров.

32. Прощание

Виктор Алексеевич Хвун, ранее мэр города, а теперь бывший мэр, ожидал машину. Через час он будет в аэропорту, затем в Москве, в новой своей квартире. Прощай Анадырь, прощай Чукотка! Тридцать лет отдано этому краю, тридцать лет молодой жизни. Обрусевший кореец из Казахстана, он начинал свою жизнь на Чукотке, как работник морского порта. Работал простым докером, бригадиром, потом инженером инженером, потом выбился в начальники всего морского порта, а уж позже был вначале назначен главой администрации города, затем избирался мэром.

Он всех знал в городе, и его знали все. Был доступен, спокоен, не кичился властью, старался поменьше людям делать вреда.

Казалось бы, что ж грустить. Впереди новая, спокойная обеспеченная жизнь. Он хорошо, как теперь говорят, упаковал себя в материальном плане. Есть квартира в Москве, есть дача, есть машина, высокая пенсия. Дети пристроены к хорошим должностям, имеют шикарные квартиры. Будут обеспечены внуки и даже правнуки. Собственно, ради этого он и отдал Северу почти половину свой жизни.

В последние годы он стал мудрее и спокойнее относиться к невзгодам судьбы. Его уже не волновало, когда молодые, бывшие его подчиненные, расшаркивались перед новым губернатором, топили всех и вся, чтобы получить место под солнцем олигарха. И получали.

Теперь часто ему вспоминался уже далекий 1068 год, когда он из Казахстана, где родился, приехал на Чукотку. Первая навигация в морском порту, первые большие, по тем временам, заработанные на Севере деньги. Ни с чем не сравнимо это ощущение финансовой независимости в годы молодости. Ты можешь лететь куда вздумаешь, ты можешь купить, что тебе хочется, ты можешь… Он мало что мог, и тогда. Нужно было помогать родителям, братьям и сестрам.

В этом городе нашел себе спутницу жизни, окончил заочно Дальневосточное высшее мореходное училище, нахватал болячек и теперь, прощался с ним.

Жена уже находилась в Москве и постоянно звонила, беспокоилась, даже опасалась, что он тут по каким-то причинам еще задержится. Причин ни каких не было. Ещё летом отправлен контейнер с вещами, давно уложены два чемодана, с которыми он и отбудет с Чукотки.

Отъезд — это своеобразная черта, за которую переступаешь, и уж назад невозможно вернуться. Его, как и многих северян, страшила всем известная статистика. На новом месте, в центральных районах страны, уехавшие с севера пенсионеры, как правила еще живут всего два-три года.

Остаться еще? Не пришелся он ко двору новой команде. Молодой губернатор его считал приспешником бывшего губернатора. А всех бывших безжалостно, планомерно выкорчевывали из руководящих и даже не руководящих должностей. Новая метла мела по-новому. Хвуну неоднократно намекали об добровольном уходе в отставку до конца срока. Он дотерпел до перевыборов. Свою кандидатуру он уже не выдвигал, понимал, что это бесполезно. Более молодой, более угодный нынешнему руководству округом заместитель мэра города дышал в затылок. Лучше уступить место рвущемуся к власти, лучше уступить дорогу, иначе будешь растоптан и подмят.

Пришли иные люди, пришло иное время.

Последние годы работы, фактически он был не удела. Они всё решали без него: перестраивали город, отпускали средства на различные акции и мероприятия. Они редко о чём-либо советовались с ним, лишь требовали делать то, или другое. Им нужен тупой, подобострастный, вечно благодарный исполнитель.

При былом губернаторе, он, как мэр города, мог спорить, возражать, отстаивать свою точку зрения. Теперь всё делалось так, как этого желал один человек — новый губернатор.

Да, при бывшем губернаторе, он имел личный счет в банке и мог пользоваться в личных целях средствами, которые поступали в городскую казну. Воровали все, вместе с самим губернатором. Теперь воруют иначе, но не менее чем в прошлом.

Нельзя отрицать и многих положительных фактов. В развитие городской инфраструктуры вкладываются такие бешеные деньги, о которых прежде невозможно было и мечтать. Город преобразился. Правда, цена этого преображения настолько высока, в затраченных средствах, что волос встает дыбом. Турецкие строители все материалы везут из Турции, даже тротуарную плитку, стекловату и кирпич, что можно было закупать в десятеро дешевле, под боком, в Приморье.

Со страхом Хвун думал, что ж будет с городом, когда поток средств иссякнет? Впрочем, его самого, уже всего через несколько часов в этом городе тоже не будет. Он заслужил покой, безбедную пенсию и право на светлые воспоминания о прожитом.

Странно, но будущее города уж не волновало его так сильно, как в годы работы мэром. Всего-то несколько месяцев прошло и такие разительные перемены в сознании, понимании долга и ответственности. Теперь он ни за что не отвечал, и судьба города, где гибнут молодые и старые души уже была не подвластна ему.

Несколько раз звонил телефон. Хвун не поднимал трубку. Шофёр должен подняться наверх и помочь ему поднести к машине чемоданы. Общаться ни с кем не хотелось. Он уже теперь, в настоящем, ощущал себя, как бы уже в прошлом. С городом того времени, времени его правления остался он, остался и город его времени. Да, пусть только на фотографиях кинокадрах и в памяти старожилов. «нет, — перебил он себя мысленно, — вся основа, вся сердцевина города, дома, все другие объекты, дух создание всё-таки его времени».

Да, они выкрасили эти дома, превратили их в «попугайчиков», как метко их окрестили люди, но суть-то основа — это былое, созданное за многие годы советской власти. И это не на одно десятилетие. Только через многие. Многие годы изменится эта суть, когда будут построены новые дома, проложены новые дороги.

Ведь когда-то город был из одних землянок, потом стал деревянным, потом кирпичным, теперь он бетонный, в будущем, возможно станет стеклянным или стальным, или пластиковым. Возможно, человечество создаст и другие строительные материалы.

Но как встроить души людские?

«В сущности, мы все насильники, — неожиданно подумал Хвун, имея ввиду всех, большого и малого ранга чиновников. — Одни за свое насилие ничего не дают людям, а другие стараются хоть как-то облегчить их жизнь».

Пытался и он, доступными ему, методами облегчить жизнь горожан. Скажем, в последнее время, сопротивлялся резкому повышение цен за коммунальные расходы и электроэнергию, на что решительно настаивали члены команды молодого губернатора. Ещё и этим он заслужил их нелюбовь к себе.

Пытался бороться и с резким ростом цен на жильё, и тут проиграл. Без его ведома в городе было создано квартирное бюро «Пеликен», которое стало стремительно скупать квартиры. Скупали по низкой цене, потом делали ремонт и перепродавали дороже в десять раз. Вот цены и полезли вверх. «Пеликен» раскрутил цены и самораспустился, просто, напросто исчез. Будто его и не было. Но цены на квартиры остались. В десятки раз они превышают цены таких же квартир в других населенных пунктах Чукотки.

Размышления Хвуна прервал звонок в дверь. Он не спеша поднялся и открыл ее.

Улыбчивый, молодой шофер сказал:

— Машина у подъезда. Всё в порядке. Время у нас есть. Ещё вот, по дороге, заехал плоды интересные купил. Не видел раньше такие.

Шофёр взял, стоявшие в прихожей чемоданы и пошел вниз по лестнице.

Хвун оглядел в последний раз свою квартиру, в которой прожил многие годы, вздохнул, неожиданно для себя перекрестился и захлопнул, как оказалось потом навсегда, входную дверь, оббитую черной кожей.

Уже в машине, Хвун спросил у шафера.

— Какие плоды купил, и где?

— Вот тут, недалеко, у пиццы. Можем заехать. А плоды на заднем сидении, в пакете.

Действительно на сидении лежал полупрозрачный полиэтиленовый пакет, в котором бугрились два плода, исторгавшие легкое, розовое свечение. Было такое ощущение. Что в пакете горят два крупных елочных шара, исторгая тепло, радость и волшебство.

— Можем заехать, возьмете в дорогу. Это ж витамины… — не унимался шофер.

Бывший мэр одобрительно кивнул головой.

Машина свернула в сторону, пересекла одну, вторую улицу и оказалась на небольшой площади у кафе под названием «Пицца».

Но на том месте, где мог стоять ларечек никого не было.

— Только что я брал! — поразился шофер. Лицо его от удивления вытянулось. — И люди стояли. Два человека. Потом за мной очередь двое заняли. Все плоды брали. Они красивые. Прямо высвечиваются изнутри. Продавщица мне только два дала. Говорит тебе и жене. Я еще удивился, мол откуда она знает, что я только женился и нас двое. Вот дела… Может она внутри продает…

Шофёр было попытался открыть дверцу, чтобы выйди из машины.

— Н стоит, не стоит! — сказал решительно Хвун. — Поехали…

Машина вырулила на центральную улицу, по которой одна за другой, на большой скорости, проносились иномарки. Год назад эта улица, вернее ее проезжая часть была забетонирована турецкими строителями. Полотно идеально ровное. Проезжая часть расчищена от снега. По сторонам движения чернели бетонные полосы, накатанные колесами машин.

День в разгаре, робкое, блеклое солнце лишь в нескольких метрах от горизонта. Зимой дни на Чукотке коротки. Лёгкие, блестящие, напоминающие иголки, снежинки струились перед лобовым стеклом машины. На улице было много прохожих. В лисьих, песцовых шапках, в дорогих дубленках и пуховиках, они торопливо бежали навстречу друг другу по расчищенным тротуарам. На некоторых лавочка, присыпанных снегом сидели мужчины и пили из бутылок пиво. И маленькие, голубые, пластиковые тенты на автобусных остановках, смонтированные нынешним летом всё теми же строителями из Турции, тоже были заняты любителями пива. Среди пьющих были и парни, и девушки. Жителей города давно захватила пивная болезнь.

Выехали на лед лимана. Далеко впереди шел снегоочиститель. Столб белого, искрящегося на солнце снега, высоко взметывая из ротора в голубое небо. «Краузер» радостно загудел, набирая высокую скорость.

Вдали, на лимане виднелась большая группа рыбаков. Чёрное большое пятно, напоминало воронью стаю на белом, совершенно ровном поле.

— Машут интенсивно! Прёт нынче корюшка! — восхищенно, с некоторым сожалением сказал шофер. — Тосковать будете по рыбалке?

— Ещё бы! Какое богатство, мир этот! — выдохнул бывший мэр.

Действительно, зимняя ловля корюшки была его маленькой страстью. «Вот и ее, как многого другого уже больше никогда не будет», — с горечью подумал Хвун.

Шофёр, будто уловив печальное настроение бывшего своего шефа, предложил:

— Может плоды возьмете, а я ее куплю. Вернусь из аэропорта и куплю.

— Нет, ни в коем разе! — отрезал Хвун. — Я всё-таки в столицу страны лечу, там и куплю…

— Не а, там таких не бывает, — блеснув лукаво глазами, ответил шофер. — Я сам первый раз такие плоды вижу.

«А я за ними охоту организовывал», — чуть не сказал вслух Хвун. Но сдержался.

Неожиданно до бывшего мэра Анадыря дошло, что зимой, на площади возле кафе «Пицца» никогда овощей и фруктов не продают. Поморозишь же всё! Но шофер Костя не мог врать. Он парень честный, открытый уж это Хвун знал. Костя возил его лет пять.

Значит, плоды непременно продавали. Но кто? В течение какого срока? Впрочем, это уже не имело ни какого значения.

Хвун оглянулся, на заднем сидении машины всё еще лежал пакет с двумя светящимися плодами. «Реальность, они есть!».

— Может всё-таки возьмете, — спросил шофер, уловив взгляд бывшего шефа, — Виктор Алексеевич, вы не волнуйтесь, я еще куплю…

— Нет! Не стоит…

Хвуну почему-то показалось, что если он возьмет плод, то всё узнает о себе, даже о дате своей кончине. «Будущего знать не нужно, в него нужно просто верить», — подумал опять он.

Через час, поднимаясь по трапу в самолет, на самой верхней площадки Хвун на мгновение остановился, окинул взором залитую искрящейся белизной даль, где у горизонта чернел город, поглотивший почти половину его жизни, он вскинул руку, чтобы попрощаться, и увидел зажатый пальцами полупрозрачный целлофановый пакет, в котором светился крупный загадочный плод. Хвун так и не понял, когда же шофер Костя всунул ему в руку пакет с плодом. Выбрасывать ни плод, ни пакет, он не стал. «В каждом человеке должна быть светящаяся основа, может вера в Бога, а может и плод его деяний и надежд», — подумал он, усаживаясь в кресло самолета.

33. Рыбалка

— Вот о чём я сейчас подумал, — закончив бурить лунку во льду, сказал Стальнов, рядом стоящему журналисту Новуцкому. — Если так образно подумать, то Чукотку, как девицу, дважды изнасиловали. Бывший губернатор ее изнасиловал, и к тому же еще, и обобрал до нитки. Теперешние, налетевшие вороны — так называемая команда молодого губернатора, тоже насилует ее, но за это хорошо платит выстроенными коттеджами, магазинами, отремонтированными домами, благоустроенными улицами. А чувство боли, как у изнасилованной женщины, что в первом, что во втором случае остается. Вот в чём больной вопрос.

— Мне тоже бывает не по себе, когда я вижу, как с высока со мной обращаются прибывшие на Чукотку малые и большие начальники. Я лишь усмехаюсь в себе. Вечного ничего нет, и этой их, колонизаторской браваде придет конец, — ответил Новуцкий, беря длинный бур из рук ученого. — Людей можно обмануть, задобрить подачками, но время и не обманешь, и не задобришь.

— Слава Богу, что хоть это — величина неизменная.

— Если бы мы все об этом помнили.

Новуцкий отошел на несколько метров от Стальнова и стал крутить бур. Острые ножи впились в стылый, твердый лед. Белая стружка поползла вверх, зазвенели стальные ножи, срезая лед. Через несколько минут полутораметровой толщины ледяной панцирь был прошит стальным буром. Вода стального цвета, заполнила лунку.

Стальнов уже размотал удочку, забросил ее в лунку и успел поймать первую корюшку. Серебристая, небольшая рыбешка, пахнущая свежими огурцами, затрепетала на леске.

— Ну, вот, с почином! — весело крикнул ученый. — Вот он азарт хищника-рыбака!

— И в это наша страсть и радость! — ответил ему журналист, тоже вытаскивая из лунки свою первую рыбешку.

— Я размышлял сегодня над твоим рассказом о встрече с членом комиссии, как его…

— Нукитин!

— Вот, вот! Фамилия-то какая-то дурацкая! В этом тоже что-то есть. Фамилии, между прочим, многое могут сказать о человеке…

— А у женщин они бывают взяты у мужчин, во время замужества.

— Тем не менее, тем не менее. Но не об этом сейчас речь. Так вот что я скажу, по поводу хамства этого московского чиновника. Он видимо, знал, что за этими местными двумя придурками Бугровым и Честнухиным кто-то стоит сильный, властный. Вернее, обладающий высоким положением. И я вычислил этого человека.

— И кто ж он? — заинтересованно спросил Новуцкий.

— Кардинал.

— Кардинал? Это прозвище одного из заместителей губернатора Не смотря на смену губернаторов, он неизменно остается при власти. Он — незаменим. — удивленно сказа Новуцкий.

— Незаменимых людей нет, — глубокомысленно произнес Стальнов.

Учёный ловко подсек удочкой и стал быстро, энергично наматывать леску на руки. Вскоре над лункой заизвивалсь очередная корюшка.

— Крупная идет! И погода сегодня на удивление. — сказал Новуцкий, так же наматывая леску на руки. Он чувствовал, как в глубине воды, подо льдом, извивалась, сопротивлялась рыба. Она была мала и не могла оборвать прочную леску. На сей раз на блесинках извивались сразу две корюшки…

— О! Ты — стахановец! — подбодрил Новуцкого ученый.

Оба они ловили рыбу в небольшом отдалении от группы рыбаков. И там мужчины интенсивно махали руками. Корюшка в этой части лимана шла хорошо. Видимо, рыбаки наткнулись на большой косяк.

— Я составил схему размещения на высоких должностях родственников, приближенных Кардинала. Нужно сказать. Что его люди везде. В местной думе, в контролирующих органах, и в окружной администрации. Тот еще спрутище… — хохотнув, тихо сказал Стальнов. Он сделал несколько шагов к журналисту. Теперь их разделало расстояние не более метра. В седой бороде ученого искрились снежинки. — Им всё схвачено. Фактически, балом правит он, а не губернатор. А вообще на Чукотке действует группировок. Скажем бурятская диаспора контролирует всё сельское хозяйство. Ряд директоров хозяйств, специалистов сельского хозяйства, занимают ведущие должности в управлении округа. Они контролируют все финансовые потоки, направляемые в оленеводство. Разумеется, что в первую очередь не забывают себя. У меня есть данные, что некоторые директора совхозов у себя в Бурятии приобрели крупные земельные участки, дома, и имеют по несколько иномарок. Нижегородцы во главе с Купковым контролируют местные СМИ и культуру. Тоже бабки зарабатывают солидные. Накручивают себе гонорары, премии и так далее. Перепродают фотографии по бешеным деньгам. Зайди в любое учреждение и увидишь, что стены увешаны фотографиями на северную тематику. Цветочки там, зверюшки. Всё примитивно, безвкусица, а руководитель одного такого предприятия мне и говорит, мол, знаешь в какую копеечку эти «картиночки» обошлись, в 500 тысяч рублей. Полмиллиона! Говорит, сказали ему, не приобретешь фотографии, не получишь средства на приобретение лекарств в прежнем объеме. Купил, куда денешься. И не из своего ж кармана платил. Энергетику армяне контролируют. О, такие дела тут творятся!

Поражённый Новуцкий слушал ученого с открытым ртом. Почти сорок лет он на Севере, всякое повидал, но… Не знал, как прокомментировать, как уяснить всё происходящее вокруг, как бороться с этим.

Стальнов будто уловил его мысли сказал спокойно:

— Бороться бесполезно. У них и деньги и власть. Единственно — это писать, пусть хоть потомки об этом бардаке узнают.

Кивок — блестящая стальная пружинка, с оранжевой бусинкой на конце — нервно запрыгала на удочке ученого.

— У тебя подцепилась корюшка! — сказал Новуцкий, уже приходя в себя.

— Вижу! — ответил Стальнов и усиленно замахал руками.

На огромной площади льда лимана в разных местах, по фарватеру, чернели кучки рыбаков. Десятки машин, в основном начальственные УАЗы, дорогие иностранные внедорожники, и даже вездеходы, так же находились на лимане. Кабины некоторых машин были открыты, оттуда доносилась музыка. Хозяева дорогих авто часто прятались в салонах, доставали из сумок снедь, спиртное, подкреплялись и вновь продолжали рыбачить. Тишина, легкий морозец, оранжевое, но в отражении белых снегов, яркое солнце, способствовали раскрепощённости, помогали ощущать, как важна в этом мире радость встречи с ласками природы.

Всего несколько дней назад, стояли тридцатиградусные морозы, северный ветер, затруднял дыхание. И вот потеплело, Стих ветер, мир наполнился светящейся белизной снегов.

Часа через два клев рыбы, так же неожиданно, как начался, так и прекратился.

Померкло солнце, посерели, высветились дали. Небо над головой стало тёмно-синим. В это время года на Чукотке быстро темнело.

Стальнов и Новуцкий стали собираться домой.

— Каков улов? — спросил ученый у журналиста.

— Семьдесят корюшек — вполне прилично, для меня, не сосем опытного рыбака, — ответил тот.

— У меня девяносто! Тоже неплохо! Часть завялю, часть пойдет на жареху. Обожаю рыбу! Я настолько сильно люблю рыбу, что она мне никогда не надоедает. — Учёный сложил улов в рюкзак и туго завязал его.

Не спеша двинулись в путь. Впереди чернел высокий скалистый берег, видны были причалы вмерзшего в лед морского порта. Жёлтые, высокие портальные краны отчетливо видны на порозовевшем закатном небе. Густо синим, почти чёрным небо было на Севере. Кромка белых снегов, будто упиралась у горизонта, в эту синеющую черноту.

Шли по утоптанной в снегу стежке. До берега недалеко, километра три, не более. Затем тяжелый подъём по крутому, скользкому, заснеженному склону берега.

Вот и дорога, идущая от причалов морского порта. Рядом, всего метрах в ста, улицы города, дома, уже с освященными окнами.

Город еще шумел, двигался, мерцал фарами автомашин.

В хорошую погоду анадырцы всегда выходят погулять по заснеженным улицам. Не так много за длинную зиму выпадало таких безветренных, с легким морозцем дней.

Стальнов и Новуцкий, с рюкзаками и длинными металлическими бурами за плечами, остановились у перекрестка. Стальнов жил на соседней улице, дом Новуцкого был через несколько метров.

— Рекомендую после ванной несколько глотков горячего чая с красным вином — хорошо расслабляет и согревает. — порекомендовал Стальнов журналисту.

— Хорошо! Я еще пью настой из разных трав… потом поблаженствую на диване. Отдых сегодня и полезный и выгодный и приятный.

— Да, этим еще и хорош Крайний Север! Тут еще чистая рыба, чистая вода, чистый воздух!

Они расстались.

34. Кризис

Честнухина ударило в жар, когда Бугров позвонил ему и с злой издевкой сообщил:

— Со мной не продлевают контракт, а тебя, рекомендовано уволить по статье «Идиоты нам не нужны».

— Говори толком, я не понял! — у Честнухина стала слегка подрагивать рука, которой он держал телефонную трубку.

— Я говорю четко. В окружную администрацию из Москвы из ВГТРК — знаешь такую вонючую фирму, где суки, обиралы работают. Так вот от туда пришло письмо, в котором белым по черному написано: не продлевать, а тебя немедленно уволить, как развалившего работу, не имеющего образования, скрывшего характеристику с предыдущей работы и так далее. Перечень за что тебя уволить — это воз и маленькая тележка.

— И что?! Пусть пишут. Я ухожу в отпуск и потом ложусь в больницу. У меня болезнь таинственная вскрылась. — Честнухин и сам не понимал, что говорит. Он был в шоковом состоянии, он вовсе не ожидал такого завершения блистательно когда-то начатого жизненного пути.

— Самое обидное, что наши денежки, подарки и попойки — кобыле под хвост. Во, наколол нас! — у Бугрова слегка заплетался язык, чувствовалось или он с глубокого похмелья или уже, в очередной раз, приложился к бутылке водки.

— Может это провокация? Может это кто-то из наших сволочей-журналистов написал? — спросил растерянно Честнухин.

— К сожалению, письмо — факт. Мне позвонила знакомая из Москвы и сказала, что Нукитин нас защищал, а вот баба-бухгалтерша, продала нас с потрохами. Всё вывела на чистую воду. Написала, что я пью, что ты идиот и мерзавец. Что тебе не место в творческом коллективе, что…

— Заткнись ты! Сам дерьмо и мерзавец! Ты без меня — никто! Ты только и умеешь, что водку жрать, да за юбками ухлестывать. Ещё под гитару придурковатые песенки выть! Если бы не я, ты давно бы сгорел на этой должности. Это ты идиот, а не я… — почти орал в трубку Честнухин.

И тут в трубке, которую он держал в руке, послышались резкие непрерывные гудки. На противоположном конце отключили телефон.

«Куда мне теперь!» — с отчаянием подумал Честнухин.

На ум лезло всё самое невероятное, казавшееся теперь истиной, главной причиной, за что его убирают с работы. Он подозревал и Бугрова в предательстве, и того пьянчугу, проверяющего из Москвы. Хапнул взятку и заложил — все они продажные и продающие.

Посидев за столом, слегка остыв, Честнухин стал думать, что предпринять, чтобы удержаться в кресле, не потерять такого доходного и выгодного места. И решение, казалось, нашел. Быстро снял трубку, позвонил в отдел кадров, затем в бухгалтерию, и тут же сам на себя написал приказ, что с завтрашнего дня он находится в отпуске.

«Притихну, пересижу, а там видно будет, — пришел к выводу он. — если Бугрова уберут, то нужно попытаться сесть на его место, или найти такого начальника, чтобы он прикрыл меня».

Вскоре на свое будущее Честнухин смотрел с оптимизмом. «Не уберут, я — незаменим. Это Бугров блефует. Рассчитывает на то, что я подам заявление и уволюсь по собственному желанию. Нашёл лоха! Поборемся! Проигрывает тот, кто не борется».

Отпуск был оформлен задним числом, уже на следующий день, Честнухин получил отпускные, приобрел билет и улетел в Москву.

На самом деле Честнухин ни куда не улетел. Он переехал в соседний поселок Угольные Копи, снял квартиру, благо сделать это было несложно, и залег на дно. Затих, жил как провидение, ходил в магазин за продуктами, и более нигде не появлялся и ни с кем не общался.

Честнухин прекрасно знал, что пока он в отпуске, с работы его не снимут. В запасе было три месяца.

35. Новое тайное совещание

Собрать Тайный Совет в срочном порядке подтолкнул Лазатину чрезвычайный случай. Произошёл он не в самом Анадыре, а на окраине округа, вернее его начале — в поселке Уэлен. По раскопкам, археологи — люди премудрые, знающие древностям толк, определили, что люди в этом месте, на стыке двух океанов Ледовитого и Тихого) и континентов (Азии и Америки), поселились более двух с половиной тысяч лет назад. Возможно, что произошедший в наши дни, невообразимый случай — это единственный в своем роде за минувшие века. Так в крайнем случае, считала сама Лазатина, бывший педагог-историк, педагог-биолог, а ныне руководитель библиотечного коллектива.

Как и в предыдущий раз собрались в читальном зале детской библиотеки. Юных читателей в здании уже не было. До закрытия библиотеки оставалось минут пятнадцать, но заведующая распорядилась, чтобы входную дверь изнутри заперли на засов. Боялась и провокаций и вторжения в здание нежелательных людей.

Стол накрыт голубой бумажной скатертью, на блюдцах конфеты, печенье. Хозяйка, заведующая библиотекой Лазатина усадила пришедших за стол, и сразу, «взяла быка за рога» (любимое выражение присутствовавшего на заседании художника), сказала:

— Спасибо, что пришли. Я хочу сообщить о чрезвычайном происшествии в селе Уэлен. Мною это письмо получено из Уэлена. Его подписали 150 человек. Перескажу это письмо. Письмо я размножила и потом вручу каждому. Из-за травли со стороны главы администрации села покончила с собой директор Уэленской школы. Главу администрации села Уэлен привезли из Омска, назначили волевым решением, незаконно сместив избранного всеми жителями Уэлена бывшего главу администрации. Этот, вновь прибывший, презрительно стал называть всех чукчей «тупыми туземцами». Много выпивал, думал только об одном, как побольше хапнуть денег. Типичная ныне картина. — лицо у Лазатиной порозовело, она сама будто подтянулась, стало более высокой и более решительной. — И он решил поставить директором сельской школы своего знакомого. Он педагог, но не имеет высшего образования, опыта работы, вообще… такой возмутительный факт. Может ему собутыльник понадобился. Этот Кузьмин — это фамилия ничтожного главы сельской администрации, стал просто третировать директора школы, а ее фамилия Татро.

— Это Валентина Викторовна? — переспросил художник Мерунов.

— Да!

— Я ее портрет в прошлом году написал. Она заняла второе место на конкурсе «Учитель года» Красивая, молодая женщина. — восхищенно, слегка приподнявшись, точно готовясь к прыжку, сказал художник.

— Подождите, Михаил Евсеевич, о красоте этой женщине потом., и о портрете потом. Он приходил в кабинет директора школы, этот отвратительный Кузьмин, закрывал дверь на ключ и требовал, чтобы Татро написала заявление об уходе с директорского поста. Ни каких причин. Мол, освободи место для другого. И так из дня в день. И угрозы и оскорбления… Мол, не уйдешь добровольно, силой заставим, средств школе давать не будем, помогать ни чем не будем и так далее и всякое такое. Довёл, женщина не выдержала и покончила с собой… Самое возмутительное, но Кузьмина и не трогают Говорят теперь, что Татро была пьяница. Год назад в числе победителей такого ответственного конкурса, а теперь… Какая ложь!

Лазатина неожиданно замолчала, лицо ее побелело, точно его обсыпали снегом или мукой. Она медленно села и жалобно, как обиженная первоклассница прошептала:

— У меня сильно, под сердцем в боку кольнуло.

В наступившей тишине раздался спокойный, рассудочный голос Вершковой:

— Идёт повсеместная травля. Меня тоже вызвали в городскую администрацию и сказали, чтобы подыскивала ново место работы.

— А что за причина? — всё так же шепотом спросила Лазатина, печально взглянув на Вершкову.

— Банальная — нужно уступить место прибывшему из Омска специалисту. А этот специалист жена начальника отдела в окружной администрации. Они повсеместно своих людей внедряют. Хоть бы работали хорошо! — взмолилась Вершкова. — Воруют безбожно. Сместили директора Детского Дома творчества, которая двадцать лет проработала на этом посту, поставили, тоже специалиста из Омска и что… Разворовал всё за полгода. Сам в Москве, какие-то заказы, куда-то перечислял средства, распродал всё имущество дворца… Скрылся…

— Мы не одолеем эту напасть, эту заразу, в одиночку. Надо с народом брататься. — произнес художник Мерунов и уставился немигающим взглядом в чашку с чаем.

— На Чукотку прибывают жадные до власти и денег внуки Троцких, Парбусовых, — всего революционного отребья, которое развалило Россию тогда, развалит ее и теперь. Это я вам, как историк говорю, — сказала Лазатина.

В тишине слышно было, как напряженно и взволнованно дышит Вершкова, как угрюмо пыхтит Мерунов, как с умиротворенным испугом втягивает в себя воздух верующая Тотке.

— Прежде была диктатура КПСС, теперь диктатура денег. А эта диктатура посильнее партийной, потому что она бессмертна. — убежденно, протяжно, точно читала молитву произнесла Тотке. — Надо покориться. А плод — это явление природы, может Бога, чтобы мы двигались к совестливости и душевной чистоте. И каждый сам за это в ответе.

— Открытая толстовщина, — отрезала мрачно и тихо Лазатина.

— А я на всё происходящее тоже смотрю глазами проигравшего, вступил в разговор художник. А против лома, как известно, нет приема. А тут лом олигарха, причем, валютный.

— А я вот что из всего происходящего вынесла, — после вдумчивого молчания, спокойно оглядев всех присутствующих сказала Вершкова. Глаза ее были ясными, взор светлым и наполненным страстной верой. — Плод подарил мне настоящую любовь, а это великое счастье уже само по себе. Да, меня незаконно, незаслуженно снимают… Я только что твердо решила, что останусь работать в своем садике даже нянечкой. Да, я их переживу. Вечного ничего нет. Он уже в Лондон смылся. Олигарх наш. Он уйдет и все они, как короста со здорового тела нашей Чукотки слезут, сгинут, убегут отсюда. Вот тогда и закон и справедливость восторжествуют. Терпеть и работать нужно.

— Опять открытая толстовщина. Бьют по щеке, подставляй безропотно другую. А как бороться я и сама не знаю. — Лазатина налила в чашку горячего чая и стала небольшими глотками пить его. Её от волнения мучила жажда. Она ощущала в себе жар пустыни, будто она вдыхала пыльный горячий, воздух далекой жаркой древней земли, по дорогам которой, взметывая пыль, тащились арбы с человеческими пороками.

Несколько минут за столом все сидели молча.

И в эту минуту всеобщий мир, космический и земной, вселенский и микромир человека, вступи в новую полосу своего вечно изменяющегося состояния. Замедлились часы покоя и вселенской надежности, заспешили часы катаклизмов, природных цунами, землетрясений, угрожающих жизни человеку и всему живому явлений.

Но никто не мог знать этого.

Всё свершится позже, погибнуть сотни тысяч, миллионы людей.

— Беды в мире ничему нас не учат, сказала верующая Тотке. — А терпеть надо и жить честно, надо. Если не мы, так кто ж так будет жить.

— Я тут с вами на полной вашей стороне, — произнес художник вновь встряхнув своей седой львиной гривой волос на голове. — Мы, как пример, и другие к нам примкнут. Честных-то людей больше. Эти фу, ветерок неудач и их не будет. Как у одуванчика семена разлетятся. Насчёт плода, я так вымолвлю. Я видел его, держал в ладонях, пытался изобразить на холсте, но суть его почему-то исчезает, не поддается моему таланту. Но буду дерзать, может и сподоблюсь, может и получится что-то.

На том и разошлись, даже не наметив очередной встречи.

36. Перед завершением миссии

Стою возле Храма, возведенного в центре города, на самой большой городской площади. В пору моего детства и юности, на это площади проходили майские и ноябрьские манифестации, митинги за мир и военные парады. На трибуне, обшитой кумачом, стояли местные партийные босы, гремела музыка, звучали патриотические лозунги. Как это было давно!

Ушедшее короткое время сознание человека превратило почти в вечность. Смена эпох, смена мировоззрения.

Снесли памятник вождю, снесли четырёхэтажное здание бывшего окружкома КПСС. Площадь укрыли бетоном и тротуарной разноцветной плиткой, установили флагштоки и модные уличные фонари. Она стала огромной и красивой. Деревянный золотистый Храм доминирует над нею.

Я только что прочитал в одной из московских газет статью о построенном в Анадыре Храме. И мне подумалось, что люди, прочитав эту статью, решат, как разумна и счастлива жизнь здесь, на Крайнем Севере. Обман эта статья или — правда? Вот она.

ЖЕМЧУЖИНА СЕВЕРНОГО ЗОДЧЕСТВА

Построенный в Анадыре Храм, является самым крупным в мире деревянным зданием такого типа.

Сколько на земле православных Храмов? Построенный в столице Чукотки кафедральный Собор Святой Живоначальной Троицы, по заверению самих строителей особый. Он уже сейчас становится символом, к которому тянутся не только жители, но и все прибывающие люди на Чукотку. Девять золоченых куполов, желтые светящиеся стены храма на высоком берегу лимана, на заснеженном пространстве, хорошо видны со всех сторон.

В течение 2 лет строители ассоциации «Экорт» (Экологически рациональные технологии) завезли из села Знаменское в Омской области, материалы в Анадырь и возвели Храм.

Даже строительство бетонного цоколя было сопряжено с трудностями. Грунт, где предстояло построить Храм, оказался талым, имеющим плюсовую температуру. Пришлось удлинить сваи и более прочным делать сам фундамент. Второй год, зимой, с помощью нагнетания вентиляторами морозного воздуха, ведется заморозка грунта. По периметру установлены специальные охладители, в народе называемые «керосинками», которые предотвращают оттайку грунта летом.

Генеральный директор ассоциации «Экорт» Владимир Гришмановский, руководитель стройки, рассказал, что подобных крупных храмовых деревянных зданий в мире нет, тем более на Крайнем Севере. На Чукотке свирепствуют не только морозы, (до минус 50), но и дуют шквальные, до 45 метров в секунду, ветры.

— Архитектор Павел Аверченко, один из первых стал сотрудничать с нашей фирмой. Проект Храм в Анадыре, — это его лебединая песня. Он спроектирован в виде пирамиды или чукотской яранги, — говорит Гришмановский, — поэтому шквальные ветер не натыкается на Храм, а обтекает его. К тому же строители использовали особые ветроустойчивые технологии. Фактически вся конструкция Храма от крестов, куполов и стен, скреплена с фундаментом, который особо прочный. В эту зиму ветры достигали до 43 метров в секунду. Храм прекрасно перенес эти ветры, без единого урона, хотя другие современные, построенные недавно, здания в городе, это известно, лишились части крыш, облицовки и так далее.

При строительстве Храма использовалось много различных пород дерева: стены сделаны из сибирской сосны, полы из лиственницы, и потолки из лиственницы, часть обшивки внутри Храма — душистая ель, на двери пошел ясень, в иконостасе применен ильм, кедр, липа и другие ценные породы. Стены сделаны двойные, а между ними пространство заполнено негорючим базальтовым утеплителем. Дерево пропитано антисептиками и антипиренами, которые охраняют его от огня, гниения, насекомых, атмосферных влияний. На кровлю пошли 4 мл. толщины медные листы. Медь, как утверждают строители, может простоять 5 веков без ухудшения своего качества. Колокола отлиты в Воронеже. Подобран звукоряд, каждый колокол имеет свою ноту. Колокола были опробованы и звучат они отлично.

Давление центральной части здания на стены, подчас перекашивает всё строение. Дерево — живой материал и строители, как рассказал Гришмановский, вынуждены были найти ряд не стандартных решений, чтобы избежать этого. Это была сложная работа, и в ходе ее многое приходилось осуществлять впервые.

Совершенно уникален и иконостас в построенном в Анадыре Соборе. Трое художников создавали его. Резные работы выполнил художник-резчик Павел Минин, живописные иконы выполнены Сергеем Патрахиным, а Сергей Диянов выполнил орнамент по обрамлению иконостаса. Проект иконостаса был подготовлен еще в апреле 2003 года. Художник-резчик Павел Минин рассказывает:

— Епископ Анадырский и Чукотский Диомид внес существенные изменения в проект иконостаса. Резные и живописные иконы выполнены в манере Рублёва, Дионисия, Феофана Грека, в стиле иконописи 15–16 веков. Иконы не на золотом, а на лазурном фоне — это тоже пожелание Владыки. Три предела, трое царских врат, три алтаря, но объединены единым деисусным чином. Это полностью выполнено пожелание Владыки. Он же отбирал иконы для иконостаса. Их всего будет более 110. Пятьдесят живописных икон и более шестидесяти резных. Резными будут и царские врата. Иконостас индивидуальный, разработанный только для этого Храма и повторить его уже нельзя.

Установка иконостаса в Храме почти завершена, идет последняя подгонка, доделка мелких работ. Иконы покрыты, горячим воском, лаком и влага, сырой воздух им ни как не повредят.

В золотистом бревенчатом внутреннем пространстве Храма, иконы с голубой основой, с золотыми нимбами святых, производят неизгладимое, действительно, божественное впечатление.

Освящение иконостаса пройдет в день открытия Собора в июне, в День Святой Троицы.

Предполагается, что на открытие Храма в Анадыре прибудет и сам Алексий 11, другие высокие духовные чины.

Официальный заказчик строительства Храма, это государственное предприятие «Чукотстройзаказчик». Средства на строительство кафедрального Собора складываются из пожертвований. Есть большие пожертвования, в несколько десятков миллионов рублей.

Кафедральный Собор Святой Живоначальной Троицы в Анадыре возведен на главной городской площади, прежде носившей имя Ленина. Эта площадь официально еще не переименована. Она значительно расширена, благодаря снесенному зданию бывшего окружкома КПСС, благоустроена, укрыта бетоном и цветной тротуарной плиткой, освещена многими уличными фонарями. Горожане уже называют эту площадь Храмовой.

Собор парит над снегами, подобно сказочным Кижам, парящим над голубой гладью воды, В пургу, золотом святящееся тело Храма кажется чудом, спустившейся на землю сказкой, кусочком редкого зимой на Севере солнца.

Мне подумалось, что Храм для того и нужен, чтобы излечить отравленные души не только анадырцев, но и всех северян.

Светло и счастливо у меня стало на душе, когда подумал, что в этот храм будет ходить моя дочь и мои внуки. Дети и внуки многих, многих других людей. Я был уверен, что бывшая моя супруга Ирина непременно привезет дочь в Анадырь, и сама займется ее воспитанием.

Ах, как хотелось, чтобы все люди на земле были счастливыми!

Было солнечно. Искрился белый, занесенный из глубин Арктики недавней пургой снег. Пахло холодными яблоками. Короткая оттепель, короткое затишье перед новой пургой. На фоне голубого неба, на солнце светящиеся золотые купола и впрямь казались чудом в мире снега и холода.

Я пересек площадь, вновь остановился, вновь зачарованно стал смотреть на Храм. Через площадь проносились машины, в основном иномарки, проходили люди. Некоторые останавливались, смотрели на Храм и крестились. Но таких было мало. Большинство суетно бежали по площади, не поднимая головы, точно за ними кто-то гнался или они догоняли кого-то.

Но они рано или поздно остановятся, подумал я, потому что живая сила Храма начнет воздействовать и на их души. Вот он, вовсе не загадочный плод духовных сил и свершений.

Я знал, что более не появлюсь на земле, где родился, на родине своей первой земной любви, земных страданий и земного, человеческого счастья. В нашем мире ничего не исчезает, ничего не происходит бесследно. Даже мысль вплетается в вечность, как нить в длинное полотно времени. Всё в мире живет и воздействует на окружающее.

Я перешел проезжую часть улицы, прошел мимо здания торгового центра, и направился вверх по улице.

Сквозь прострелы улиц был виден лиман, его огромное ледяное поле. Над ним клубился белый пар — это свирепая северная поземка. Она обтекала по льду участок суши, на которой был расположен город, и уносилась в бескрайние просторы Берингова моря.

37. На весёлом коне

— Ты чего скрылся, кусок дерьма! Я только вернулся из Москвы. Мы на коне. — кричал в трубку радостно Бугров.

— На похоронном коне?

— Нет, на коне победы и веселья. Я за нашу победу уже пропустил хорошего коньячка. Говорю коротко. Говорю коротко, время вещания нам Москва сократила в пять раз, разрешила произвести радикальное сокращение кадров. Долбанные нацмены будут выходить с восьмью минутами только раз в неделю. Новости будут гнать. И на русском гнать будут только новости. Всех неугодных теперь вышвырнем вон. Этих мудаков горлопанов. Бюджет компании оставили на прошлом уровне. Смекаешь. Людей повыгоняем, а деньги останутся те же. Себе и премии и зарплату подкрутим вверх. Пусть сволота работает, а мы покайфуем. Телевидение я отстоял. Нукитин помог. Так что дары наши ему, возымели свой успех. Возвращайся, хватит трусливо прятаться.

— Я не прячусь, — вдруг осмелев, возразил Честнухин. — Ты хорошо знаешь, продашь меня, то я со всеми потрохами продам и тебя. Мы повязаны. Помни это.

— Да ладно! Хватит гнать волну! Нужно провернуть еще что-то. Москва везде всё сокращает. Вот-вот в народе начнутся волнения. Как на Украине смели Кучму, как в Грузии смели Шеварднадзе, так сметут скоро Путина. Нам надо еще крутануться и хорошо обеспечить свое будущее. Возвращайся. Можно продать двухэтажное здание Дома радио. Представляешь сколько загребем, — Бугров хрипло, смело рассмеялся. — Вот это будет дело! Потом рванем в кусты.

После звонка Бугрова, Честнухин почувствовал себя окрыленным. Будто он скакал по зеленому лугу на веселом розовом коне. Лихо скакал, и со стороны на него влюблено смотрели красивые молодые женщины. И легкий запах азиатской пыли из под копыт дурманил, пьянил их.

Честнухин достал из комода сумку и стал собирать вещи. Случайно глянул в зеркало и увидел свое лицо. Нос вытянулся, появилась горбинка, и подбородок значительно стал больше. Кожа на лице была какой-то оспянистой. Он с отчаянием подумал «как у Ющенко репаной». Но возвышенное состояние возобладало над минутным отчаянием. «Будут деньги, всё вылечу, даже молодость куплю себе. Вечную молодость», — подумал он.

Теперь не покидало Честнухина ощущение того, что он счастливый, везучий человек, что ему подвластно всё, он волен делать то, что пожелает. Он мог лишить кого угодно жизни, растоптать и унизить противника, подмять под себя начальника, заставить лечь в постель любую женщину. Он был всесилен, он ощущал в себе это и был горд этому.

С поспешностью и азартом хищника, преследующего добычу, Честнухин стал думать, что еще можно в компании продать и получить за это хорошие деньги. Вспомнил, что на складе есть еще несколько бухт нового кабеля. Загнать! Можно еще загнать здание фильмохранилища. Да и старые документальные телефильмы пустить в продажу. Плевать, что будут кричать, что история Чукотки распродается. Никому эта древность не нужна. Работа предстояла большая.

Честнухин вышел на улицу с сумкой в руке. Светило солнце, искрился снег. Снесённые когда-то дома, были присыпаны свежим снегом. Опустевший поселок напоминал умирающего человека, которому нет ни какого дела до происходящего в мире. По улице проносились машины. Все стремились через лиман, в большой город, туда, где ковались большие дела и большие деньги. По льду лимана струилась поземка. Белые снежные хвосты уносились к горизонту, к холодным просторам Берингова моря и Тихого океана.

Ждать пришлось недолго. Перед Честнухиным затормозила иномарка.

— Два стольника и будем в городе. — весело сказал молодой шофер, в приоткрытую дверцу.

— Три стольника, но прокатишь с ветерком, — так же весело в ответ хохотнул Честнухин.

— Годится, и с роскошной музыкой. Могу и девочку предложить, за дополнительные бабки.

— И это годится, но в свое время. — садясь на переднее мягкое сиденье ответил Честнухин. — Начальника спровадил?

— Ага, в отпуск полетел. Дурак, дураком, а такие бабки зашибает. Ну теперь и я покручусь. Потаскаю пассажиров через лиман в аэропорт. Бензина навалом. Машина новенькая, как зверь.

Шофёр был молод, красив и мечтал о высоких заработках.

— А девочки откуда? — спросил Честнухин.

— Приехали по контракту на заработки. Они непрочь и любовью промышлять. Чистые, здоровые. Кто в магазине, кто в администрации работает. С хатами.

— Это хорошо, значит профессионально обслужат.

— По высшему разряду. Всё начальство ныряет к ним.

— А со мной-то чего так откровенен?

— Я ж вас знаю, работал немного шаферов в вашей компании. Телевизионщиков на съемки возил.

— Это хорошо, что везде, в нужных местах есть свои люди.

Честнухин самодовольно откинулся на сиденье. Машина, словно птица, неслась в белом дыму поземки, по ровной, накатанной глади льда.

Честнухин улыбался.

Он был горд, он вновь был на коне, на коне удачи и богатства.

38. Анализ

В Анадыре Абрамович находился всего несколько часов и это время казалось ему долгими годами. Всё здесь было чуждо, убого и отталкивало его от себя.

Только что завершилось совещание, которое проводил чиновник из Хабаровска, представитель президента по ДФО Пуликовский. Обычная, нудная болтовня чиновников, которая им, Абрамовичем всегда презиралась. Бесконечная постановка глупых задач, которые никогда не выполнялись и выполнится не могли, ибо были извращенным самообманом чиновников, делавших вид, что они работают, создают документы, направляют течение общества и народа. Всё делалось вопреки их задачам, желаниям и пониманию.

Округ на фоне других регионов Дальнего Востока выглядел отлично. Росла экономика, правда уже не теми высокими темпами, что в первые годы его губернаторского правления. Впечатляющими были работы в строительстве жилья, других объектов. Завораживали хабаровских чиновников средства, выделяемые правительством округа на ремонтные работы в сфере жилищно-коммунального хозяйства. Эта ахиллесова пята прошлых и нынешней государственной системы особенно больно и даже злобно воспринималась высшим чиновничеством. Развал ее показывал неспособность, ни государства в целом, ни отдельных ее чиновников на местах решить эту проблему — нормально обеспечить людей теплом, светом, и прочими услугами. Огромные средства, вкладываемые губернатором Чукотки в коренное переустройство системы ЖКХ, вселяли уверенность в чиновников, что именно тут, на далекой Чукотке, произойдут революционные преобразования, которые можно потом можно выдавать за свое умелое руководство и ставить всем в пример. Потому на совещании и позицию Абрамовича и работу службы ЖКХ Чукотки хвалили.

Сам он не проронил ни слова. Сидел рядом за столом с Пуликовским и спокойно наблюдал за этим чиновничьим спектаклем, режиссируемым представителем президента.

Пуликовский не жалел лестных слов в адрес Абрамовича, называя его прогрессивным молодым губернатором, понимающим политику государства, хорошим хозяйственником и так далее. Даже несколько раз поблагодарил за то, что тот принял участие в совещании и прибыл на него из самого Лондона.

ГЛУПЦЫ…

Только что самолет Пуликовского взмыв в воздух, взял курс на Магадан, где будет проведено еще одно совещание по вопросам работы служб ЖКХ.

Роман Аркадьевич остался в аэропорту и ждал когда его самолет будет подготовлен к отлету в Москву.

Руководитель местного аэропорта водил губернатора по стройке и показывал, что уже сделано югославскими и турецкими строителями в реконструкции аэропорта. Да, реконструирована взлетно-посадочная полоса, оснащена новейшей навигационной и осветительной техникой и теперь она, пожалуй, лучше, чем в самом Домодедово. Возведён отличный ангар, где можно ремонтировать большой самолет и два вертолета, закуплено несколько самолетов. Достраивается терминал, который одновременно сможет регистрировать 150 зарубежных и 150 российских граждан.

Ещё многое предстояла сделать, но уже сейчас весь аэродромный комплекс был иным, чем три года назад. И все эти разительные перемены были связаны с ним, с его именем, с его финансами.

Он думал, что наверное, более не прилетит на Чукотку. Он устал от нее. Она была пройдённым этапом в его жизни, а в одну реку дважды не войдешь.

Когда-то в депутаты Госдумы от Чукотки, а затем в губернаторы, он пошел из простого любопытства. Что из этого получиться? Потом ему захотелось хоть что-то сделать для этого вконец разграбленного чиновниками края. Но теперь он понят, что ни огромные средства, вложенные в эту землю, ни другие подачки, не спасут ее, пока люди не станут другими. А на это могут уйти годы, десятилетия, когда придет иное поколение, если только оно придет. Пока деньги губили людей, делали их еще более злыми, жадными, охочими для утех, пьянства. Он это видел, всё это он отлично понимал. Иногда думал, что может ошибается в этом, но факты упрямая вещь. Росло число алкоголиков, росло число самоубийств, теперь Чукотку заполонили наркотики. К большим деньгам прилипали и большие невзгоды, беды и грехи.

Он уже не считал себя губернатором этой земли.

Абрамович, и сопровождавшая его большая группа работников, и строителей аэропорта, вышел из здания терминала, пропахшего горелым металлом и цементом. К губернатору подскочило несколько пассажиров. Первыми загалдели женщины.

— Мы безмерно вам благодарны за то большое, что вы делаете для Чукотки.

— Ещё спасибо за наших детей, они окружены вниманием…

— Я получила новый дом и теперь приходится очень много за него платить.

— Вообще коммунальные услуги такие высокие по цене.

— Нельзя ли сделать их пониже?

Он усмехнулся, на его худом лице отразилось усталое разочарование, нежелание всех слушать. Ни похвалу, ни критику, ни просьбы. Он был в другом периоде жизни. Его волновали другие проблемы.

Абрамович остановился у машины. Ему открыли дверцу. Окинув всех взглядом, тихо произнес:

— Все пожелания, все просьбы передайте начальнику местной администрации, а он передаст их по инстанции. И спасибо всем за добрые слова.

Уже в самолете, ожидая взлета, он посмотрел в иллюминатор. Здание строящегося терминала горело на солнце обилием стекла, внушительным казалось и старое здание аэропорта облицованное современным пластиком. Взлётная полоса уходила к горизонту широкой бетонной дорогой.

Нельзя было оставлять на произвол судьбы этот большой район земли, начиненный нефтью, золотом, ураном, углем, платиной и другими полезными ископаемыми. К тому же больно много денег было вложено в этот край. За время своего правления он сумел превратит Чукотку в полигон, где проходили и проходят обкатку его люди. Здесь учились управлять деньгами и хозяйством самые приближенные его помощники — люди первого круга. Они пришли сюда на самые высокие посты, имея большие состояния. Они работали усердно, но и им, как и ему уже не стал нужен ни опыт, ни эта земля. Пришли теперь другие люди, второго круга, которые сменяли чиновников первой волны. Эти еще не заработали больших денег, не сколотили многомиллионные состояния, как люди первого окружения. Им предстоит, и поработать, и заработать большие деньги, на руководстве различными предприятиями. На всё более низкие уровни власти, сюда направлялись люди третьего круга, кто только начинал служить Абрамовичу, кто только входил в круг верных ему людей. Им предстояло, и работать, и пробиваться по служебной лестнице, чтобы достичь чиновничьих высот второй волны, и богатств первой. Потом придут люди четвертого круга. Империя, созданная одним человеком, сделавшая его неимоверно богатым, должна вписываться в государственное устройство и переживать все кризисы. Пусть рухнет государство, но останется империя одного богатого человека. Империя денег, по сути, важнее политической империи.

Абрамович месяцами не был на Чукотке, теперь месяцами в Москве жили его первые заместители, вновь избранные по его указке депутаты всех уровней. Он понимал, что безвластие развращает, но особенно сильно мелких чиновников. Они начинают себя чувствовать властелинами миров и людей. А это опасно. Поэтому он давно стремился освободить губернаторский пост и передать его верному человеку. Несколько кандидатов отклонил президент Путин. Он не объяснял, чем они его не устраивали. Возможно, что были не достаточно богаты. Может он боится, что Чукотка вновь будет обворована нечестными и жадными до богатства чиновниками, как это было прежде?

При всех обстоятельствах он, через верных людей будет контролировать весь поток средств, вращающихся на Чукотке. Власть денег сильнее любой власти.

Самолёт стремительно начал делать разбег. Вскоре он взмыл в голубое, суровое небо Чукотки.

39. Заключающая явь, как тайна

Он прав был этот Козьма Прутков. В самом деле, нельзя жить вечно и нельзя всё увидеть сразу и в пространстве, и во времени. Есть еще одна неразрешимая тайна — предвидение и предчувствие человека. Нострадамус увидел будущее, многие чувствуют болезнь и смерть близких. Ведь и жизнь сама по себе — тайна, которую человечество вряд ли когда разгадает.

Нет, это вовсе не мои рассуждения, а журналиста Новуцкого, который шел по заснеженной улице в сторону больницы, на прием к врачу. Молодой, глуповатый эскулап, вовсе равнодушный и к болям и бедам других, посоветует ему лечь на очень сложную операцию. Несколько дней он будет метаться, как ужаленный в поисках решения, потом посоветуется с ученым Стальновым и тот признается, что сам уже несколько лет живет с этой болезнью. Тут же, как ученый биолог, «обладатель» драгоценной хвори, посоветовал ему какие лекарства немедленно начать пить. Через несколько лет болезнь от Новуцкого отступит. Но это было потом, а пока он только шел на прием к врачу.

Я ничем не мог ему помочь. Я мог рассказать ему о всей его жизни, до конца дней его, во всех подробностях и деталях, но не мог — запрещалось природой.

По ледовой трассе через лиман мчалась иномарка, на переднем сидении улыбающийся Честнухин, думал о победном возвращении на работу. Но всего через полгода, он попадет под сокращение, будет долго болтаться без дела, потом резко обострится его болезнь. Операция окажется долгой, не совсем удачной. Пальцы рук, нос, подбородок, зубы будут неудержимо расти, а сердце лишенное души, будет ссыхаться. Составившимся за три года он и умрет в своей квартире, забитой ящиками и всяким, теперь ему вовсе не нужным барахлом. Жена уйдет от него значительно раньше. Со смертью Честнухин унесет и тайну той ночи, когда машина ударила об асфальт мое тело, которое потом оказалось в холодных водах лимана. Честнухин до конца дней своих так и не помет, что внезапная болезнь, поглотившая его здоровье — справедливое возмездие за причиненное людям зло.

У Бугрова в автокатастрофе погибнет сын. Он переживет горе легко, так и не обратится в душе ни к Богу, ни к покаянию. Он перестанет пить, влюбится в молоденькую секретаршу и покончит с собой на почве отвергнутой любви.

Я не хотел бы рассказывать о том, что произойдет в будущем с другими жителями этого города. Они всё равно ничему не поверят.

«Наркотики и сифилис атакуют Чукотку» Странным образом высветилось название статьи Новуцкого в моей голове. Она еще не написана, лишь через несколько месяцев он начнет собирать материалы для нее, но именно эта статья станет поворотной в его судьбе. Нет, хватит! Решительно остановил я себя…

От белизны снегов ломило в глазах. Весна — в разгаре.

Я увидел через стену подвального помещения ученого Стального. Он сидел за компьютером, делая последние правки рукописи книги. Он напишет еще несколько книг, которые принесут ему известность. Но всего через месяц у него случится большое горе — его престарелую девяностолетнюю мать ударят топором по голове два подростка. В крохотной квартирке они думали найти ценности, но кроме ста рублей, оставшиеся от пенсии старушки, ничего не наши. Мир разрушался, в нём появилось так много Раскольниковых, и прочих нелюдей. Учёный тяжело будет переживать горе. Он всё-таки вернется к работе, уедет с Чукотки, будет жить в Подмосковье.

Его изберут членом редколлегии ряда крупных научных журналов. Наконец нему придет и широкая известность и материальное благополучие. Гибель матери явится началом пути ученого к Богу.

И я, как все смертные, непоследователен.

Город готовился к местному столь любимому празднику — «Корфесту». «Корюшкин фестиваль». На льду лимана уже расчищалась огромная площадка, устанавливались яранги, палатки, лепились из снега фигуры.

Моя бывшая жена Ирина выйдет замуж за очень хорошего человека — верующего. Она заберет дочь от бабки. Это будет крепкая семья верующих. Почему же меня это не восхищает? Может и я, находясь в этом городе, заразился вирусом равнодушия, которые свирепствует сейчас.

В ближайшее воскресенье ледяная площадь на лимане будет заполнена людьми. Рыбаки начнут соревноваться. Раскроются торговые палатки, польется вино и пиво, водка и коньяк, задымят шашлычные. На подиум выйдут национальные ансамбли и звёзды эстрады, которых пригласили из Москвы. Начнутся соревнования по мини-футболу, борьбе, мотонартам, перетягиванию каната и многое, многое другое.

Пир о время чумы?

Нет. Людям просто нужно выплеснуть энергию, накопившуюся за долгую зиму.

Красный загадочный плод будет продаваться повсюду. Но его уже никто не будет покупать. Теперь в этом городе ПРАВДА никому не нужна. Она стала изгоем, как и честность. РУБЛЬ правил всем.

Я улетал навсегда из этого города. Города моего детства и юности. Теперь это был город не романтиков, как прежде, а город отравленных душ. Стонов чистых душ становилось всё меньше и меньше. Но чистые души всё-таки рождались. Придёт самоочищение и к тем, кто через трупы других душ идет к власти и богатству.

Когда ж это произойдет?

Сроки наметила сама природа.

И мне не известны ее тайны. Я еще раз прошелся по городу, по улицам с раскрашенными домами, тротуарам из дорогой плитки и увидел повсюду мусор, пустые бутылки из под вина и пива. На лавочках сидели пятнадцатилетние девочки с пивными банками в руках, говорили о мальчиках, с которыми уже открыто сожительствуют.

Я уже ничему не удивлялся.

И всё-таки эти девочки вкусят алый, загадочный плод жизни, плод познания, плод любви, плод материнства. Почувствуют жаркий ветер истории человечества, частицей которого они являются, благоговение перед будущими веками и любовь к запаху пыли, пыли той земли, откуда пошел род человеческий, где и теперь по пыльным дорогам тащатся арбы со страстями человеческими.

Оглавление

1. Загадка первая

2. Торжество без вдохновенья

3. Отпрыск

4. Поиск благочестия

5. Загадка вторая

6. Противостояние

7. Сопротивление

8. Мир состоит из загадок

9. Начало возмездия

10. Крушение

11. Несколько обобщений

12. На высоте положения

13. На пути к Богу

14. Чукотурки

15. Мерзлота

16. История и современность

17. Совещание

18 Тайный совет

19. Начало мести

20. Загадка третья

21. Поиски истины

22. Болезнь преследует уставших

23. Поиск потерянного смысла

24. У любви свои пути

25. Ещё один Тайный Совет

26. Борьба обостряется

27. Любовь и деньги

28. Очередное, не совсем лирическое обобщение

29. Спираль событий

30. Эпидемия

31. Комиссия, как предвестник покоя

32. Прощание

33. Рыбалка

34. Кризис

35. Новое тайное совещание

36. Перед завершением миссии

37. На весёлом коне

38. Анализ

39. Заключающая явь, как тайна