Наша банда [Филип Рот] (fb2) читать онлайн

Филипп Рот Наша банда (В главных ролях — Трикки и его друзья)

… И я помню, что когда в моих продолжительных беседах с хозяином о качествах людей, живущих в других частях света, мне приходилось упоминать о лжи и обмане, то он лишь с большим трудом понимал, что я хочу сказать, несмотря на то, что отличался большой остротой ума. Он рассуждал так: способность речи дана нам для того, чтобы понимать друг друга и получать сведения о различных предметах; но если кто-нибудь станет утверждать то, чего нет, то назначение нашей речи совершенно извращается, потому что в этом случае тот, к кому обращена речь, не может понимать своего собеседника; и он не только не получает никакого осведомления, но оказывается в состоянии худшем, чем неведение, потому что его уверяют, что белое — черно, а длинное — коротко. Этим ограничивались все его понятия относительно способности лгать, в таком совершенстве известной и так широко распространенной во всех человеческих обществах.

Джонатан Свифт «Путешествие в страну Гуигнгнмов», 1726

…следует сознавать, что нынешний политический хаос связан с порчей языка и что, вероятно, можно попробовать добиться некоторых улучшений, начав с устной речи… Язык политики — и с некоторыми вариациями это справедливо для любой политической партии, от консерваторов до анархистов, — нацелен на то, чтобы ложь выглядела правдоподобной, а убийство делом вполне почтенным, чтобы чистой воды сотрясение воздуха приобретало вид чего-то основательного и прочного.

Джордж Орвелл «Политика и английская литература», 1946

ИСХОДЯ ИЗ МОИХ ЛИЧНЫХ И РЕЛИГИОЗНЫХ УБЕЖДЕНИЙ, Я СЧИТАЮ АБОРТ НЕПРИЕМЛЕМОЙ ФОРМОЙ РЕГУЛИРОВАНИЯ РОЖДАЕМОСТИ. БОЛЕЕ ТОГО, ПОЛИТИКА НЕОГРАНИЧЕННОГО ДОПУЩЕНИЯ АБОРТОВ ИЛИ ЗАКАЗНЫХ АБОРТОВ ПРОТИВОРЕЧИТ МОЕЙ ЛИЧНОЙ ВЕРЕ В СВЯТОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ — ВКЛЮЧАЯ И ЖИЗНЬ ЕЩЕ НЕРОЖДЕННЫХ МЛАДЕНЦЕВ, ИБО НЕРОЖДЕННЫЕ, НЕСОМНЕННО, ТАКЖЕ ОБЛАДАЮТ ПРАВАМИ, ПРИЗНАВАЕМЫМИ ДАЖЕ В ПРИНЦИПАХ, ПРОПОВЕДУЕМЫХ ОРГАНИЗАЦИЕЙ ОБЪЕДИНЕННЫХ НАЦИЙ.

РИЧАРД НИКСОН,

Сан-Клементе, 3 апреля 1971 г.

1 Трикки успокаивает встревоженного гражданина

ГРАЖДАНИН: Сэр, позвольте мне поздравить вас с вашим выступлением от 3 апреля, посвященным святости человеческой жизни, включая и жизнь еще нерожденных младенцев. Такой поступок потребовал от вас большой отваги, особенно если учесть результаты ноябрьских выборов.

ТРИККИ: Ну что же, большое спасибо. Я сознаю, что мог бы, разумеется, совершить популистский шаг и выступить против святости человеческой жизни. Однако, если говорить со всей прямотой, я предпочел бы остаться президентом всего на один срок, но сделать то, что считаю правильным, чем быть избранным на второй срок, заняв столь удобную для всех позицию. В конце концов, мне приходится прислушиваться и к собственной совести, а не только к электорату.

ГРАЖДАНИН: Ваша совесть, сэр, является для всех нас источником неизменного изумления.

ТРИККИ: Спасибо.

ГРАЖДАНИН: Не могу ли я задать вам вопрос, касающийся лейтенанта Кейли^[1] и приговора, вынесенного ему по обвинению в убийстве двадцати двух мирных вьетнамских жителей в деревне Ми Лай?

ТРИККИ: Безусловно. Насколько я могу судить, вы поднимаете этот вопрос, чтобы продемонстрировать еще один пример моего нежелания совершать популистские шаги.

ГРАЖДАНИН: Как это?

ТРИККИ: Ну, принимая во внимание бурю общественных протестов, вызванных упомянутым вами приговором, популистский шаг — наиболее популистский из всех возможных — состоял бы для меня, как для Главнокомандующего, в том, чтобы обвинить двадцать два безоружных мирных жителя в заговоре, имевшем целью убить лейтенанта Кейли. Однако, если вы почитаете газеты, вы увидите, что я отказался сделать это, предпочтя рассмотреть вопрос лишь о его вине, но никак не об их. Как я уже говорил, я скорее согласился бы остаться президентом, отработавшим всего один срок. И позвольте мне, раз уж мы коснулись Вьетнама, со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство. Если президент Тиу имеет достаточно доказательств и желания предать суду два с лишним десятка жителей деревни Ми Лай — посмертно, разумеется, руководствуясь при этом каким-нибудь вьетнамским законом, связанным с почитанием предков — это его дело. Что касается меня, то уверяю вас, я не в коей мере не собираюсь вмешиваться в работу вьетнамской системы правосудия. Я считаю, что президент Тиу и должным образом избранные сайгонские официальные лица способны самостоятельно «провести» это дело через свое министерство юстиции.

ГРАЖДАНИН: Сэр, меня тревожит следующий вопрос. Ввиду того, что я разделяю вашу веру в святость человеческой жизни…

ТРИККИ: Превосходно! Готов поспорить, что вы также футбольный болельщик.

ГРАЖДАНИН: Конечно, сэр. Благодарю вас, сэр… И однако же, ввиду того, что я питаю к нерожденным младенцам такие же чувства, как вы, меня серьезно беспокоит возможность того, что лейтенант Кейли повинен также в совершении аборта. Мне очень неприятно говорить об этом, господин Президент, но я испытываю серьезнейшую озабоченность при мысли о том, что среди убитых лейтенантом Кейли двадцати двух мирных вьетнамских жителей могла оказаться беременная женщина.

ТРИККИ: Минутку, минутку. В судах нашей страны существует традиция, согласно которой человек считается невиновным до тех пор, пока вина его не будет доказана. В том рву в деревне Ми Лай были младенцы, мы знаем также, что в нем находились женщины самых разных возрастов, но я не видел ни одного документа, в котором утверждалось бы, что ров в Ми Лае вмещал также и беременную женщину.

ГРАЖДАНИН: Но что если, сэр — что если среди этих двадцати двух все-таки присутствовала беременная женщина? Предположим, что это обстоятельство всплыло бы на свет при рассмотрении вами юридической правомерности вынесенного лейтенанту приговора. С учетом вашей личной веры в святость человеческой жизни, включая и жизнь еще нерожденных младенцев, не сможет ли подобный факт настроить вас против удовлетворения апелляции, поданной лейтенантом Кейли? Я, например, готов признать, что на меня, убежденного противника абортов, он мог бы повлиять в весьма значительной степени.

ТРИККИ: Что ж, такое признание делает вам честь. Однако будучи человеком, получившим юридическое образование, я, как мне представляется, способен проявить при рассмотрении подобного вопроса несколько менее эмоциональный подход. Прежде всего, я задался бы вопросом о том, был ли лейтенант Кейли осведомлен о беременности обсуждаемой нами женщины до того, как он ее убил. Ясно, что если основные признаки ее состояния не бросались, так сказать, в глаза, то мы можем по всей справедливости заключить, что лейтенант не мог знать о ее беременности, и следовательно, он не является виновным, в каком бы то ни было смысле этого слова, в совершении аборта.

ГРАЖДАНИН: А что если она сказала ему о том, что беременна?

ТРИККИ: Хороший вопрос. Действительно, она могла попытаться сообщить ему об этом. Однако с учетом того, что лейтенант Кейли — американец, который говорит только по-английски, а крестьянка из Ми Лай была вьетнамкой, способной изъясняться только по-вьетнамски, какие-либо возможности вербального общения между ними отсутствовали. Что касается языка знаков, то я не уверен, что мы вправе повесить человека за его неспособность вникнуть в смысл жестикуляции истерически настроенной, а, возможно, и повредившейся в уме женщины.

ГРАЖДАНИН: Нет, это было бы несправедливо, не так ли?

ТРИККИ: Коротко говоря, если основные признаки состояния этой женщины не бросались, так сказать, в глаза, мы не можем утверждать, будто лейтенант Кейли прибегнул к неприемлемой форме регулирования рождаемости, и в то же время я был бы вправе считать, что содеянное им не вступает в противоречие с моей верой в святость человеческой жизни, включая и жизнь еще нерожденных младенцев.

ГРАЖДАНИН: Но что если эти основные признаки все же бросались, так сказать, в глаза?

ТРИККИ: Что ж, в это случае мы, будучи серьезными юристами, должны были бы задаться другим вопросом. А именно: считал ли лейтенант Кейли эту женщину беременной или он впал в заблуждение, приняв ее, под давлением обстоятельств, за толстушку? Нам с вами легко задним числом рассуждать о случившемся в Ми Лае, однако следует помнить о том, что там идет война, и что нельзя ожидать от офицера, занятого облавой на безоружных мирных жителей, неизменной способности отличить тучную вьетнамку от той, которая находится в средних или даже поздних сроках беременности. Далее, если бы тамошние беременные носили особого рода одежду, это, безусловно, в значительной мере помогло бы нашим парням. Но поскольку они таковой не носят, поскольку все они, как представляется, с утра до вечера разгуливают в этих своих пижамах, оказывается почти невозможным понять кто из них мужчина, а кто женщина, не говоря уж о том, чтобы отличить беременную женщину от небеременной. Стало быть — и это еще одно из прискорбных обстоятельств, которыми характеризуются войны подобного рода, — неразбериха по части того, кто кем является, становится совершенно неизбежной. Насколько мне известно, мы делаем все возможное, чтобы завезти в эти их деревушки привычную американкам одежду для беременных женщин, которая позволила бы нашим солдатам отличать их, в ходе массовой бойни, от прочих жителей, однако, как вам известно, у этого народа есть свои традиции, из-за которых он не всегда соглашается на меры, явным образом направленные на соблюдение его же собственных интересов. И разумеется, мы вовсе не имеем намерения силой принуждать этих людей к чему бы то ни было. В конце концов, мы, и это прежде всего, пришли во Вьетнам именно ради того, чтобы предоставить его народу право самому выбирать образ жизни, соответствующих его верованиям и традициям.

ГРАЖДАНИН: Иными словами, сэр, если лейтенант Кейли предполагал, что та женщина просто отличается тучностью, и убил ее, исходя из этого предположения, это никак не противоречит вашей вере в святость человеческой жизни, включая и жизнь еще нерожденных младенцев.

ТРИККИ: Абсолютно. Если я выясню, что лейтенант действовал, исходя из предположения, согласно которому эта женщина просто-напросто набрала лишний вес, то можете быть уверены, это никоим образом не настроит меня против его апелляции.

ГРАЖДАНИН: Но предположим, сэр, только предположим, что он знал о ее беременности.

ТРИККИ: Ну что же, в этом случае мы снова возвращаемся к самой сути вопроса, не так ли?

ГРАЖДАНИН: Боюсь, что так, сэр.

ТРИККИ: Да, мы вновь обращаемся к теме «заказного аборта», который, как всем известно, является для меня полностью неприемлемым вследствие моих личных и религиозных убеждений.

ГРАЖДАНИН: Заказного аборта?

ТРИККИ: Если эта вьетнамская женщина обратилась к лейтенанту Кейли с просьбой помочь ей совершить аборт… давайте предположим, ради чистоты аргументации, что она была одной из тех девушек, которые много гуляют, веселятся, а затем не желают смириться с последствиями своего поведения; к сожалению их и здесь, у нас, не меньше, чем там — неудачниц, бездельниц, побродяжек, тех немногих овец, что портят все стадо… так вот, если эта вьетнамская женщина обратилась к лейтенанту Кейли, скажем, воспользовавшись запиской, которую кто-то написал для нее по-английски, с просьбой помочь ей совершить аборт, а лейтенант Кейли опять-таки под давлением обстоятельств и спешки, совершил таковой аборт, в ходе коего женщина скончалась…

ГРАЖДАНИН: Да. Мне кажется, я понимаю к чему вы клоните.

ТРИККИ: Что же, тогда я обязан буду задаться вопросом, не является ли сама эта женщина виновной в той же мере, что и лейтенант — если не в большей. Я обязан буду задаться вопросом, не подлежит ли все-таки это дело юрисдикции сайгонского суда. Будем говорить со всей прямотой: вы не можете умереть от аборта, если сами не стремились к аборту. Если вы, прежде всего, сами не поставили себя в положение, чреватое абортом. Это ведь совершенно ясно.

ГРАЖДАНИН: Ясно, сэр.

ТРИККИ: Следовательно, даже если лейтенант Кейли проходит по делу о «заказном аборте», я счел бы, заметьте, я говорю сейчас как юрист и только как юрист, что в деле этом имеются многочисленные, требующие внимательного рассмотрения смягчающие обстоятельства, не самым малым из которых является попытка произвести хирургическую операцию прямо на поле боя. Мне представляется, что далеко не один медицинский работник получил благодарность в приказе за куда менее впечатляющие проявления соответствующего личного качества.

ГРАЖДАНИН: То есть, это какого же?

ТРИККИ: Отваги, разумеется.

ГРАЖДАНИН: Но… но, господин Президент, что если это не было «заказным абортом»? Что если лейтенант Кейли произвел аборт без требования с ее стороны или даже без просьбы — даже против ее воли?

ТРИККИ: Совершив попытку преднамеренного регулирования рождаемости, вы это хотите сказать?

ГРАЖДАНИН: Вообще-то, я имел в виду попытку преднамеренного убийства.

ТРИККИ (задумчиво): Ну что же, такая возможность, разумеется, крайне сомнительна, вы не находите? Мы сталкиваемся здесь с тем, что у нас, у юристов, называется гипотетическим прецедентом — не так ли? Если помните, мы с вами, прежде всего, лишь предположили, что в том рву в Ми Лае присутствовала беременная женщина. Предположим теперь, что никакой беременной женщины в том рву не было, — как оно, в сущности, и следует из всех свидетельских показаний по этому делу. В таком случае, то, чем мы с вами занимаемся, представляет собой чисто академическую дискуссию.

ГРАЖДАНИН: Да, сэр. В таком случае, да.

ТРИККИ: Что, впрочем, вовсе не означает, будто для меня она не имеет никакого значения. В дальнейшем, рассматривая дело лейтенанта Кейли, я постараюсь приложить все усилия, чтобы выяснить наличествует ли в нем хотя бы тень свидетельства относительно того, что среди двадцати двух обитателей рва в Ми Лае имелась беременная женщина. И если такая тень обнаружится, если я найду какие бы то ни было доказательства виновности лейтенанта, которые вступят в противоречие с моей личной верой в святость человеческой жизни, включая и жизнь еще нерожденных младенцев, я сочту себя непригодным для роли судьи и передам дело на рассмотрение Вице-президента.

ГРАЖДАНИН: Благодарю вас, господин Президент. Я думаю, что все мы, зная об этом, будем спокойнее спать по ночам.

2 Трикки проводит пресс-конференцию

МИСТЕР ЗАДОУЛИЗ: Сэр, основной темой дискуссии, вызванной произнесенной вами 3 апреля в Сан-Дементии речью, стало, насколько я способен судить, сделанное вами недвусмысленное заявление, касающееся вашей неколебимой веры в права еще нерожденных младенцев. Как представляется, многие высказывают уверенность в том, что вам, сэр, самой судьбой предначертано стать для нерожденных младенцев тем, кем был Мартин Лютер Кинг для черного населения Америки или покойный Роберт Ф. Харизма для обездоленных чикано и пуэрториканцев нашей страны. Кое-кто полагает, что сделанное вами в Сан-Дементии заявление войдет в учебники истории наравне со знаменитым обращением доктора Кинга «У меня есть мечта». Насколько уместными представляются вам эти сравнения?

ТРИККИ: Что ж, мистер Задоулиз, Мартин Лютер Кинг был, разумеется, великим человеком, с чем все мы, без сомнения, готовы согласиться, в особенности теперь, когда он уже умер. Он был великим лидером в борьбе за равные права своего народа, и я верю, что он займет определенное место в истории. Вместе с тем, нам, конечно, не следует забывать о том, что он, в отличие от меня, не был президентом Соединенных Штатов, избранным должным конституционным порядком, — об этом существенном различии между нами мы должны помнить постоянно. Действуя в рамках Конституции, я имею возможность добиться для нерожденных младенцев всей нашей нации гораздо большего, чем доктор Кинг, действовавший вне этих рамок, добился для одного-единственного народа. Сказанное мною вовсе не содержит какой-либо критики в адрес доктора Кинга, но является простой констатацией факта.

Далее, я, разумеется, хорошо сознаю, что доктор Кинг умер трагической смертью мученика, — и потому позвольте мне со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство: пусть никто не питает иллюзий насчет того, будто сделанное ими с Мартином Лютером Кингом, как и сделанное ими с Робертом Ф. Харизмой, а перед тем с Джоном Ф. Харизмой, которые оба также были великими американцами, хотя бы на минуту остановит меня в великой борьбе, которая всем нам предстоит. Разного рода воинствующим экстремистам и склонным к насилию фанатикам не удастся запугать меня, заставив отказаться от стремления добиться справедливости и равных прав для тех, кто вынужден пока обитать в материнской утробе. И позвольте мне также со всей возможной определенностью подчеркнуть еще кое-что: я говорю не только о правах уже вынашиваемых младенцев. Я говорю также и о правах микроскопических эмбрионов. Если в нашей стране и существует группа населения, которую можно назвать «обездоленной» в том смысле, что она полностью лишена своих представителей и права голоса в нашем национальном правительстве, так это не черные, не пуэрториканцы, не хиппи и так далее и тому подобное — у них у всех выразители их интересов имеются, — но именно эти крошечные, утопающие в плаценте создания.

Как вам известно, все мы смотрим телевизионные передачи и видим демонстрантов, видим насилие, поскольку такого рода вещи, к сожалению, и образуют наши «новости». Однако многие ли из нас сознают, что по всей нашей великой стране миллионы и миллионы эмбрионов претерпевают сложнейшие, труднейшие изменения формы и строения, что они совершают этот великий труд, не размахивая плакатами перед телевизионными камерами, не создавая препятствий для движения транспорта, не швыряясь пакетами с краской, не изрыгая непристойностей и не облачаясь в диковинные наряды? Прошу вас, мистер Душкинс.

МИСТЕР ДУШКИНС: Но что вы скажете о тех зародышах, сэр, которых Вице-президент назвал «нарушителями спокойствия»? Насколько я понимаю, он, в частности, имел в виду тех, кто начинает лягаться примерно на пятом месяце жизни. Согласны ли вы с тем, что они представляют собой «смутьянов» и «неблагодарных тварей»? И если согласны, то какие меры вы собираетесь принять, чтобы контролировать их?

ТРИККИ: Ну, прежде всего, мистер Душкинс, я полагаю, что речь здесь должна идти о некоторых очень тонких различениях юридического толка. Так вот, по счастью (с чарующей озорной улыбкой) я как раз юрист и обладаю подготовкой, достаточной, чтобы проводить подобные тонкие различения. (Вновь обретая серьезность.) Я думаю, что нам следует подойти к рассмотрению этого вопроса очень и очень осторожно — и уверен, что Вице-президент согласится со мной — нам необходимо провести различение между двумя видами активности: ляганием во чреве, о котором, собственно, и говорил Вице-президент, и движением в нем. Дело в том, что Вице-президент, что бы там ни рассказывали о нем по телевидению, вовсе не называл возмутителями спокойствия всех зародышей, которые проявляют какую-либо внутриутробную активность. Подобной точки зрения никто в этой администрации не разделяет. Фактически, я не далее как сегодня беседовал с Генеральным прокурором Злокознером и мистером Осляти из ФБР, и мы, все трое, сошлись на мнении о том, что при нормально протекающей беременности определенная внутриутробная активность является, в особенности по прошествии пяти месяцев вынашивания плода, не только неизбежной, но и желательной.

Что же касается другой стороны данного вопроса, то могу вас заверить, что эта администрация отнюдь не намеренна бездействовать, глядя, как кучка падких до насилия пятимесячных бездельников лупит американских женщин ногами в живот. Так вот, в общем и целом, и говоря об этом, невозможно впасть в преувеличение, наши американские нерожденные младенцы представляют собой восхитительное сообщество нерожденных младенцев, и в какой бы конец света вы ни заглянули, вы не найдете нерожденных младенцев, которые в чем-либо превосходили бы наших. Однако и среди них имеется горстка насильников, которых Вице-президент охарактеризовал, с моей точки зрения, вполне справедливо, как «смутьянов» и «нарушителей спокойствия», — и я уже распорядился о том, чтобы Генеральный прокурор принял против них соответствующие меры.

МИСТЕР ДУШКИНС: Если позволите, сэр, меры какого именно рода? Следует ли ожидать арестов среди склонных к насилию зародышей? И если следует, как именно они будут производиться?

ТРИККИ: Я считаю, мистер Душкинс, что наши органы поддержания правопорядка являются лучшими в мире. Я совершенно уверен, что Генеральный прокурор Злокознер способен разрешить любые процедурные сложности, какие только могут возникнуть. Мистер Уважник.

МИСТЕР УВАЖНИК: Господин Президент, не могли бы вы сказать нам, почему — особенно в свете множества серьезнейших национальных и международных проблем, с которыми вам приходится сталкиваться, — вы именно сейчас взялись за разрешение этой, ранее остававшейся в пренебрежении, проблемы прав зародышей? Создается впечатление, сэр, что эта тема глубоко вас волнует — по какой причине?

ТРИККИ: А по той, мистер Уважник, что я не терплю несправедливости в какой бы то ни было сфере существования нашей нации. По той, что наше общество является обществом правовым, что предназначение его состоит в том, чтобы облегчать жизнь не только богатым и привилегированным, но и наиболее бесправным слоям населения. Знаете, в наши дни мы то и дело слышим лозунги наподобие «Власть черным!» или «Власть женщинам!». Дай власть тем, дай власть этим. Но как насчет власти внутриутробных младенцев? Разве им не причитаются решительно никакие права, пусть даже они являются не более чем мембранами? Я лично считаю, что причитаются, и я намерен бороться за эти права. Мистер Умник.

МИСТЕР УМНИК: Как вам, должно быть, известно, господин Президент, кое-кто утверждает, будто вы руководствуетесь в этом вопросе исключительно политическими соображениями. Не могли бы прокомментировать эту точку зрения.

ТРИККИ: Что ж, мистер Умник, я полагаю, что таков присущий этим людям цинический способ описания моего плана внести в Конституцию поправку, которая ко времени выборов семьдесят второго года предоставила бы право голоса нерожденным младенцам.

МИСТЕР УМНИК: Я уверен, сэр, что именно это они и имеют в виду. Они утверждают, что, предоставив право голоса нерожденным младенцам, вы сможете нейтрализовать тот выигрыш, который Демократическая партия получила бы, понизив возрастной ценз до восемнадцати лет. Они говорят, будто заключение ваших стратегических советников сводится к тому, что даже если вы потеряете голоса избирателей в возрасте от восемнадцати до двадцати одного года, вы все-таки сможете остаться на второй срок, если вам удастся заручиться голосами Юга, штата Калифорния, а также всех зародышей и эмбрионов от одного побережья до другого. Присутствует ли какой-либо элемент истины в этом «политическом» анализе пробуждения у вас внезапного интереса к «власти внутриутробных младенцев»?

ТРИККИ: Мистер Умник, я предпочел бы оставить за вами — и за нашими телевизионными комментаторами — право судить о моей позиции, и ответить на ваш вопрос в манере отчасти личной. Будьте уверены, я хорошо знаком с мнениями самых разных экспертов. Среди них есть немало людей, которых я уважаю, и они несомненно имеют право говорить все, что им вздумается, остается только надеяться, что сказанное ими не повредит интересам нации… Тем не менее, позвольте напомнить вам, и всем американцам вместе с вами, о факте, который в ходе нынешних дебатов почему-то выпал из всеобщего поля зрения: в том, что касается проблемы прав нерожденных младенцев, я далеко не новичок. Простейший факт, и его не так уж трудно подтвердить документами, состоит в том, что и сам я, когда жил в великом штате Калифорния, был нерожденным младенцем. Конечно, из того, что показывает телевидение и печатают газеты, для которых пишет кое-кто из вас, джентльмены, узнать об этом удается далеко не всегда (с чарующей озорной улыбкой), и тем не менее, это чистая правда. (Вновь обретая серьезность.) Однако, если строго придерживаться фактов, в свое время я был нерожденным квакером.

И позвольте мне вам напомнить, — поскольку это представляется необходимым в свете злобных и бездумных нападок на него, — что и Вице-президент Как-Его-Там также был некогда нерожденным младенцем, а именно нерожденным греко-американцем, и стало быть, все сказанное относится также и к нему. Более того, нерожденным младенцем был и министр Лярд, и министр Скаред, и наш Генеральный прокурор — да что там, я могу просто-напросто перечислить весь состав моего кабинета министров, указывая одного выдающегося человека за другим, и вы увидите, что все они состояли некогда в нерожденных младенцах. Даже министр Невернинг, с которым я, как вам известно, нередко расхожусь во мнениях, даже он был нерожденным в ту пору, когда все мы еще состояли в одной дружной команде.

И если вы приглядитесь к работающему в Палате представителей и в Сенате руководству Республиканской партии, вы и там обнаружите людей, которые, задолго до того как их избрали на официальные посты, принадлежали к числу нерожденных, проживая едва ли не во всех регионах нашей страны — на фермах, в промышленных городах, в провинциальных городках, рассеянных по всей территории нашей великой республики. Даже моя жена и та входила когда-то в сообщество нерожденных младенцев. Возможно, вы помните, что и двое моих детей также из их числа.

Поэтому, когда кто-то там утверждает, будто Диксон ухватился за проблему нерожденных младенцев лишь для того, чтобы набрать побольше голосов избирателей… что же, мне остается только попросить вас приглядеться к списку зародышей, с которыми я был тесно связан как в политической, так и в личной жизни, и самостоятельно сделать правильный вывод. В сущности говоря, мистер Умник, вы, я уверен в этом, рано или поздно увидите как население нашей страны с каждым днем все в большей мере убеждается в том, что в нынешней администрации эмбрионы и зародыши наконец-то снискали истинных выразителей своих интересов. Мисс Чаровник, у меня создалось впечатление, что вы приподняли одну бровь.

МИСС ЧАРОВНИК: Я только хотела сказать, сэр, что Президент Лгундон Б. Джонсон, до того как попасть в Белый Дом, также был нерожденным младенцем, а между тем он состоял в Демократической партии. Как вы могли бы прокомментировать этот факт?

ТРИККИ: Мисс Чаровник, если мой предшественник на этом высоком посту принадлежал к племени нерожденных, я готов первым поаплодировать ему. Не сомневаюсь, что у себя в Техасе он, прежде чем заняться общественной деятельностью, был одним из самых приметных зародышей. Я вовсе не думал утверждать, будто моя администрация первой в истории осознала важность вопроса о правах еще не рожденных. Я говорю лишь, что мы намереваемся нечто предпринять в этой связи. Мистер Трезвяк.

МИСТЕР ТРЕЗВЯК: Господин Президент, я хотел бы попросить вас сказать несколько слов о с научных проблемах, связанных со сбором голосов нерожденных младенцев.

ТРИККИ: Что ж, мистер Трезвяк, прибегнув к слову «научные» вы, безусловно, попали в самую точку. Перед нами действительно стоит научная проблема невиданных масштабов — и пусть никто не питает иллюзий на этот счет. Более того, я совершенно уверен, что отыщутся люди, которые в завтрашних газетах заявят, будто решение ее невозможно, нереально, будто это чистой воды утопия. Вспомните однако о том, что, когда в 1961 году президент Харизма, выступая перед Конгрессом, заявил, что еще до конца нынешнего десятилетия наша страна высадит человека на поверхность Луны, также нашлось немало людей, готовых налепить на него ярлык безумного мечтателя. Тем не менее, мы это сделали. Мы сделали это, благодаря американскому «ноу-хау» и американской приверженности к коллективному труду. Точно так же и я совершенно уверен, что ученые Америки, ее технические специалисты сумеют решить задачу предоставления нерожденным младенцам возможности участвовать в выборах — и не до конца нынешнего десятилетия, но до ноября 1972 года.

МИСТЕР ТРЕЗВЯК: Не могли бы вы, сэр, сообщить нам, во что, примерно, обойдется осуществление столь напряженной по срокам программы?

ТРИККИ: Мистер Трезвяк, в ближайшие десять дней я представлю Конгрессу проект соответствующего бюджета, в настоящий же момент позвольте мне сказать следующее: величие требует жертв. Набросанную моими научными советниками программу исследований и разработок «на медные деньги» осуществить невозможно. В конце концов, о чем мы с вами сейчас разговариваем как не об основополагающем принципе демократии: об избирательном праве? Я не способен поверить в то, что члены Конгресса Соединенных Штатов сочтут возможным предаваться политическим играм, когда речь пойдет о совершении шага, подобного этому, шага, который продвинет вперед не только нашу нацию, но и человечество в целом.

Вы, например, даже представить себе не можете как этот шаг повлияет на народы недоразвитых стран. Возьмите тех же китайцев и русских, которые и взрослым-то голосовать не дают, и сравните их с нами, американцами, вкладывающими миллиарды и миллиарды полученных от налогоплательщиков долларов в научный проект, цель которого состоит в предоставлении права голоса людям, неспособным видеть, слышать, говорить и даже думать — в привычном нам смысле этого слова. Подумайте сами, каким красноречивым свидетельством смятения умов и даже ханжества, обуявшего нашу нацию, может стать тот факт, что мы, посылающие наших парней в далекие странах сражаться и умирать единственно ради того, чтобы обитающие в них беззащитные люди получили право свободно выбирать себе такое правительство, какого они заслуживают, обращаем затем взоры к собственной нашей стране и видим, что сами мы продолжаем отказывать в этом праве огромной части нашего населения, и лишь потому, что части этой выпало жить не в Нью-Йорке, а в плаценте или в матке — сколько трагической иронии будет содержать в себе этот факт! Мистер Слови-Меня-На-Вранье.

МИСТЕР СЛОВИ-МЕНЯ-НА-ВРАНЬЕ: Господин Президент, меня смущает следующее: до сегодняшнего дня вас характеризовали, и думается, не без вашего на то согласия, как человека, если и не имеющего непосредственного соприкосновения с образом жизни и идеями молодого поколения, то уж во всяком случае скептически относящегося к разумности и того, и другого. Не является ли ваше нынешнее выступление за права не просто «молодых», но переживающих период созревания людей, полным поворотом кругом, если вы позволите мне прибегнуть к подобному выражению?

ТРИККИ: Ну что же, я рад, что вы подняли этот вопрос, поскольку я считаю, что мое поведение раз и навсегда показывает, каким гибким человеком я являюсь, с какой готовностью я прислушиваюсь к призывам любого меньшинства и отвечаю на эти призывы — сколь бы бесправным таковое меньшинство ни являлось — важно лишь, чтобы призывы эти были разумными и не сопровождались насилием, изрыганием непристойностей и швырянием пакетов с краской. Если и существует реальное доказательство того, что оторвать внимание Президента от показываемого по телевидению футбольного матча можно, и не разбивая палаточный лагерь на лужайке Белого Дома, то, думаю, пример этих крохотных организмов дает такое доказательство. Заверяю вас, они действительно произвели на меня огромное впечатление своим безмолвным достоинством и воспитанностью. Я надеюсь лишь, что все американцы будут гордиться нашими нерожденными младенцами так же, как горжусь ими я.

МИСТЕР ВОСТОРГУН: Господин Президент, я в восторге от обрисованных вами технических перспектив. Не могли бы вы дать нам хотя бы отдаленное представление о том, как именно смогут нерожденные младенцы распорядиться своими бюллетенями на избирательных участках? В особый восторг приводят меня утопающие в плаценте эмбрионы, которые еще не успели обзавестись развитой нервной системой, не говоря уже о тех конечностях, коими все мы пользуемся, имея дело с машиной для голосования.

ТРИККИ: Ну, прежде всего, позвольте напомнить вам, что наша Конституция не содержит никаких ограничений по части избирательных прав человека, обладающего физическими недостатками. Нет, наша с вами страна устроена по другому. В этой стране проживает множество людей с восхитительными физическими недостатками, хотя, конечно, в пресловутые «новости» эти люди попадают не так часто, как демонстранты.

МИСТЕР ВОСТОРГУН: Я вовсе не желал предположить, сэр, что эмбрионам следует отказывать в избирательном праве только на том основании, что у них отсутствует центральная нервная система, я размышлял лишь о фантастической механике их волеизъявления. Как, к примеру, сможет эмбрион сопоставить избирательные программы и сделать разумный выбор одного из кандидатов, если он не способен читать газеты и смотреть телевизионные новости?

ТРИККИ: Ну что же, мне представляется, что вы подошли здесь вплотную к сути вопроса о том, почему нерожденным младенцам следует предоставить право голоса, как и о том, каким преступным являлся просуществовавший столь долгое время отказ им в этом праве. В их лице мы наконец-то получаем огромный блок избирателей, которых попросту невозможно обмануть однобоким и искаженным освещением истины, преподносимым американскому народу различными средствами массовой информации. Мистер Разумник.

МИСТЕР РАЗУМНИК: Но однако же, господин Президент, как они смогут принимать решения, как им удастся пораскинуть мозгами, или яйцеклетками, или желтками, или что там будет иметься в их распоряжении? У определенной части общества может создаться впечатление, что присущая эмбрионам наивность не позволит им разобраться в самой сути производимого выбора.

ТРИККИ: Наивность — да, мистер Разумник, — однако позвольте мне задать вам вопрос, вам и всем нашим телевизионным обозревателям: что уж такого дурного в некоторой наивности? Мы имеем более чем достаточно изрыгания непристойностей, цинизма, мазохизма и показных покаяний — быть может, изрядная доза наивности это именно то, в чем нуждается наша страна, чтобы вновь обрести былое величие?

МИСТЕР РАЗУМНИК: Как можно больше наивности, господин Президент?

ТРИККИ: Мистер Разумник, если бы мне пришлось выбирать между бунтами, переворотами, несогласием и недовольством с одной стороны, и умножением наивности с другой, я, пожалуй, выбрал бы наивность. Мистер Трезвяк.

МИСТЕР ТРЕЗВЯК: Господин Президент, если бы мы уже стояли в преддверии выборов семьдесят второго года, что дало бы вам основания предполагать, будто получившие право голоса эмбрионы и зародыши предпочтут вас вашему противнику-демократу? И как насчет губернатора Уволюса? Не думаете ли вы, что если он снова выставит свою кандидатуру, ему удастся отобрать у вас значительную долю голосов зародышей, в особенности на Юге?

ТРИККИ: Разрешите мне ответить вам следующим образом, мистер Трезвяк: я питаю глубочайшее уважение к губернатору Алабамы Джорджу Уволюсу, как и к сенатору от Миннесоты Губерту Гундолюсу. Оба они достойные люди и с несомненной для меня большой убежденностью выступают за права крайне правых и крайне левых. Однако факт остается фактом — я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из этих джентльменов, при всем их экстремизме, поднял голос в защиту наиболее обездоленной части населения Америки, в защиту нерожденных младенцев.

Следовательно, я покривил бы душой, если бы не признался сейчас перед вами в моей надежде на то, что, когда подойдет время выборов, зародыши и эмбрионы нашей страны, скорее всего, вспомнят, кто именно боролся за них в то время, когда все прочие занимались куда более популярными и модными темами. Я думаю, они вспомнят, кто именно, в самый разгар войны, которую мы ведем за рубежами нашей страны, и расового кризиса здесь, у нас, всецело посвятил себя тому, чтобы превратить эту страну в место, которым населяющие ее нерожденные младенцы имели бы право гордиться.

Единственная моя надежда состоит в следующем: что бы я ни успел совершить для них, пока я еще занимаю пост Президента, совершенное мной станет весомым вкладом в построение мира, в котором каждый, независимо от его расы, верований или цвета кожи, так и останется нерожденным младенцем. Пожалуй, если у меня и есть мечта, то она такова. Благодарю вас, леди и джентльмены.

МИСТЕР ЗАДОУЛИЗ: Благодарим вас, господин Президент.

3 Трикки перед лицом очередного кризиса, или  Мозговой штурм

Трикки облачен в форму футболиста, в которой он, обучаясь в колледже Ханжиера^[2], четыре года просидел на скамье запасных. Форма все еще выглядит новехонькой, как в тот сорокалетней давности день, в который он ее получил, и это при том, что в ночи, когда бремя президентских обязанностей окончательно затмевает рассудок Трикки и доводит его до такого волнения, что ему не удается заснуть, он нередко выползает из постели и, прокравшись по Белому дому во взрывоустойчивую раздевалку (построенную под его присмотром в соответствии со спецификациями футбольной команды «Балтиморские Жеребцы», а также Комиссии по атомной энергии), «приодевается» как бы для «решающего матча» с «традиционным соперником» Ханжиера. И неизменно, как это уже бывало во время вторжения в Камбоджу и осады университета в Кентукки, одного лишь облачения в наплечники и шлем, натягивания облегающих футбольных штанов поверх кожаного суспензория, а затем обращения спиной к зеркалу и взгляда через преувеличенное плечо на украшающий спину номер оказывается достаточным, чтобы восстановить его веру в правильность действий, которые он предпринимает для блага двухсот миллионов американцев. Что говорить, даже при самых невероятных промахах на международной арене, даже в разгар разного рода национальных катастроф ему до сей поры удавалось — с помощью футбольной формы и хорошего военного фильма — оставаться на уровне данного им самим (см. его книгу «Шестьсот кризисов»^[3]) описания истинного лидера как человека исполненного «спокойствия, уверенности и решимости». «Главное в подобной ситуации, — писал Трикки, подводя итоги тому, что он узнал о лидерстве во время волнений, вызванных в 1958 году его, тогда еще Вице-президента, визитом в Каракас, — это не столько „отвага“ перед лицом опасности, сколько способность к „самоотверженному“ мышлению — способность изгнать из своего сознания всякую мысль о страхе, полностью сосредоточившись на том, как противостоять подстерегающей тебя опасности».

Но этой ночью даже грубоватые жесты перед показывающим его в полный рост зеркалом, даже притворные отскоки с поднятыми перед собой присогнутыми руками, дающие свободу действий принимающему мяч защитнику, не помогают Трикки изгнать из своего сознания мысль о страхе; что до «самоотверженного» мышления, то и по этой части сколько-нибудь продвинуться ему не удается. Покрасовавшись перед зеркалом два часа кряду, успешно завершив восемьдесят семь из ста передач форварда, причем мяч проделал в воздухе суммарных две тысячи шестьсот десять ярдов (рекорд Белого дома), он тем не менее остается неспособным сосредоточиться на том, как противостоять подстерегающей его опасности, и потому решает разбудить ближайших своих советников и собрать их в подземной раздевалке ради того, что на футбольном жаргоне называется «мозговым штурмом».

В дверях Белого дома каждый из советников получает футбольную форму от агента Секретной службы, который в его тренировочных штанах, теннисных туфлях и майке с надписью «Собственность Белого дома» выглядел бы, кабы не кобура под мышкой, сосем как уборщик спортивной раздевалки. И вот, рассевшись по скамьям, расставленным перед большой школьной доской, «тренеры» внимательно слушают Трикки, пока тот, держа в руках шлем, описывает им кризис, по отношению к которому ему никак не удается занять «самоотверженную» позицию.

ТРИККИ: Ничего не понимаю. Как могут эти сопляки говорить обо мне то, что они говорят? Как они смеют скандировать такие лозунги, размахивать такими плакатами — обо мне? Джентльмены, полученные мной донесения показывают, что они с каждым часом становится все более грубыми и нахальными. К утру мы можем иметь на руках беспрецедентный в истории бунт: восстание бойскаутов Америки! (Пытаясь успокоиться, а также обрести уверенность и решимость, напяливает шлем.)

Так вот, одно дело, когда пресловутые вьетнамские критиканы заявляются в Капитолий, чтобы вернуть нам свои медали. Каждому ясно, что они представляют собой просто-напросто горстку недовольных, которые лишились рук, ног и тому подобного и потому не знают чем себя занять, кроме как ковылять по улицам и размышлять о том, какие они несчастные. Разумеется, от них не приходится ждать объективного отношения к войне, поскольку благодаря ей половина из них способна передвигаться лишь в инвалидных колясках. Но сейчас нам противостоит не просто толпа неблагодарных смутьянов, перед нами бойскауты!

И не допускайте даже на миг мысли о том, что американский народ будет бездействовать, видя, как скауты-орлы лезут на ступени Капитолия, обзывая Президента Соединенных Штатов «грязным старикашкой». Пусть никто из вас не позволяет себе и на минуту проникнуться иллюзией насчет того, что если мы не проявим по отношению к этим бойскаутам таких же спокойствия, уверенности и решимости, какие я проявил, противостоя Хрущеву на всем вам известной кухне^[4], то к завтрашнему утру я могу оказаться первым Президентом Соединенных Штатов, которого ненавидят и презирают еще сильнее, чем Лгундона Б. Джонсона. Джентльмены, вы можете начать войну без ведома Конгресса, вы можете разрушить экономику и растоптать Билль о правах, но нарушить моральный кодекс американских бойскаутов Америки и ожидать, что вас вторично изберут на высший пост страны — это извините!

И подумать только, когда я произносил ту злосчастную речь в Сан-Дементии, она казалась такой… такой правильной и, если позволите так выразиться, такой блестящей, такойцеломудренной. Да я минуту спустя уже и не помнил, чего я там такое… одобрил. Я и помыслить не мог, что мои политические противники испытывают столь остервенелую потребность оттереть меня от власти, питают столь малое уважение — не просто ко мне, но к величественному посту Президента, — что готовы ухватиться за несколько совершенно безобидных, совершенно бессмысленных фраз, произнесенных мною в тот день, и обратить их в чудовищную ложь!

Джентльмены, я не новичок в безобразных политических играх. Какой только софистики и лжи я в свое время не повидал — фальсификации, перевранные цитаты, искажения, беспардонное вранье и, разумеется, открытое попрание истины. Да и когда дело доходит до злобной клеветы на кого бы то ни было, меня тоже совершенным младенцем не назовешь. Много лет назад я с отвращением и ужасом наблюдал, как распинали сенатора Джозефа Мак-Каркал — всего лишь за то, что он, поразмыслив, переменил названное им число коммунистов, окопавшихся в Государственном департаменте. Впрочем, к чему далеко ходить — посмотрите, как они всего несколько месяцев назад обошлись с министром Лярдом^[5], показавшим сенатскому комитету по иностранным делам какую-то поддельную железяку и заявившим, будто ее привезли из Лаоса, а не из Вьетнама. Всего-то пять миль в сторону, а они его только что не удавили!

И все-таки, должен признать, никогда, за всю мою долгую карьеру фальсификатора, я ни разу не сталкивался с ложью, настолько вероломной и маккиавелиевской, как та, которую норовят распустить на мой счет мои враги… Что я такого сказал? Нет, вы загляните в стенограмму! Я не сказал ничего. Решительно ничего! Я выступил за «права еще нерожденных младенцев». Ну, не знаю, если на свете вообще существует хоть один дешевый ораторский прием, то пожалуйста, вот он. В чистом виде! А для тех, кто так и не понял, о чем я толкую, я добавил «признаваемые в принципах, проповедуемых Организацией Объединенных Наций». Организацией Объединенных Наций! Что еще нужно было сказать, чтобы сообщить этой чуши окончательно бессмысленный вид? Может быть, мне следовало сказать: «признаваемые в принципах, проповедуемых Автомобильной ассоциацией Америки»? Может быть, мне следовало произнести всю речь на «поросячьей латыни», да еще корчить при этом шутовские рожи? Или напялить перед выступлением клоунский костюм? Я не сделал этого, и все потому, что отказываюсь говорить с народом Америки свысока! Отказываюсь изображать пустого критикана! Отказываюсь верить, что народ этой великой страны не способен без чужой указки распознать прямое и явное ханжество или унюхать вопиющее противоречие, которое само лезет ему в нос!.. И чем же я вознагражден за мою веру в Америку? Бойскауты вопят по телевидению, будто Трик Е. Диксон выступает за половые сношения! За прелюбодеяния — между людьми!

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Но господин Президент, это ведь всего-навсего бойскауты.

ТРИККИ: Сегодня бойскауты (тут он падает на скамейку перед доской и с трудом подавляет рыдание), а завтра весь мир!… И что я скажу жене — что она обо мне подумает? Неужели и она в это поверит? Что я детям скажу? ЧТО Я СКАЖУ ИЗБИРАТЕЛЯМ?

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Ну, будет, будет, господин президент. Я сочувствую вашему горю, особенно в том, что касается вашей семьи, но честно говоря, я не верю, будто те американцы, которые видели ваши выступления по телевидению, и уж тем более те, кто знает вас поближе, поверят в эту наглую ложь. Если и существует на свете человек, по каждому слову и делу которого, по каждому жесту, по каждой ухмылочке и улыбке можно сказать, что к нему подобная клевета не пристанет, так это, разумеется, вы.

ТРИККИ (явственно тронутый): Спасибо, Ваше Преподобие, за то, что вы отдали мне должное. Разумеется, я всегда пытался создать у народа нашей страны впечатление, что я и слыхом не слыхивал ни о каких половых сношениях. Более того, я дал членам моей семьи указание ни при каких обстоятельствах не обнаруживать, что кто-либо из нас хотя бы раз в жизни испытывал половое влечение или похоть или, уж если на то пошло, вообще какое бы то ни было вожделение, кроме вожделения политической власти. Я могу показаться нескромным, но я действительно горжусь тем, что если бы я не потел, выступая по телевидению, американский народ, скорее всего, и не догадался бы, что под моими одеждами кроется человеческая плоть. Ну и, кроме того, вы, разумеется, знаете, что в ходе одиноких бдений вот в этой самой раздевалке я всего несколько ночей назад принял решение в самом скором времени устранить и этот непорядок, подвергнувшись в госпитале Уолтера Рида^[6] секретной хирургической операции по удалению потовых желез из моей верхней губы. Сами видите, джентльмены, насколько я полон решимости избавиться от всего, что хотя бы отдаленно напоминает о человеческом теле.

И вот полюбуйтесь, меня обвиняют в этом! Как будто отстаивание прав нерожденных младенцев свидетельствует prima facie — то сеть в мере, достаточной для установления факта, для допущения факта… вот что мы, юристы, имеем в виду, когда произносим это выражение… вы ведь знаете, перед тем, как попасть в Белый дом, я был юристом, потому мне и известны фразочки вроде этой… свидетельствует prima facie о том, что я будто бы благосклонно отношусь и к самому процессу, посредством которого на свет являются нерожденные младенцы. Обвинять меня, основываясь на нескольких совершенно безобидных словах, в том, что я будто бы склоняю людей к половым сношениям, чтобы они настрогали побольше нерожденных младенцев, способных получить эти пресловутые права — которых еще даже и не существует! Да если бы и существовали, плевать я на них хотел! Заняться мне больше нечем, что ли? Вот он я, перед вами, Президент Соединенных Штатов, я каждый день, день и ночь, триста шестьдесят пять дней и ночей в году, ишачу, изнуряя все фибры моего естества, ради достижения единственной цели — переизбрания на второй срок, — где мне еще взять время, чтобы заботиться о чьих-то там правах? Они хоть понимают, что у меня за работа? Совершенный абсурд! И однако ж, бойскауты, напялив форму, маршируют по улицам национальной столицы да еще и плакаты тащат — нет, вы только взгляните на эти плакаты:

ВОЗВРАЩАЙСЯ В СВОЮ КАЛИФОРНИЮ, РАЗВРАТНИК,

ТАМ ТЕБЕ САМОЕ МЕСТО.

ПРАВЛЕНИЕ ПЕНИСА? НИКОГДА!

ДОЛОЙ — ЛЮБИШЬ КАТАТЬСЯ, ЛЮБИ И КОЛЯСОЧКУ ВОЗИТЬ!

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР (торжественно, беря потрясенного Президента за руку): Господин Президент, простите их, они не ведают, что говорят их плакаты.

ТРИККИ: Ах, Ваше Преподобие, Ваше Преподобие, уверяю вас, при обычных обстоятельствах я бы на уши встал, чтобы их простить. Я склонен считать себя добрым человеком, человеком, способным найти в себе силы простить и худшего своего врага. Чего уж там, я не только простил Элджера Хисса^[7], но и послал ему, когда стал Президентом, неподписанную телеграмму с благодарностью за все, что он для меня сделал. А ведь он был лжесвидетелем! Слушайте, я даже самого Хрущева простил бы, прямо там, на кухне, если бы это принесло мне хоть какую-то политическую выгоду. Да вы посмотрите, чем и занимаюсь прямо сейчас: я работаю над тем, чтобы простить Мао Цзе-Дуна, который по моим же собственным оценкам поработил шестьсот миллионов людей!

И все же боюсь, Ваше Преподобие, что в ситуации с бойскаутами нам приходится сражаться за принцип, имеющий столь фундаментальное значение для всей цивилизации, что даже человек моего великодушия обязан встать и сказать: «Нет, на сей раз вы зашли слишком далеко». Ваше Преподобие, они пытаются помешать моему переизбранию на второй срок!

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Я понимаю… понимаю… Должен признаться, эта мысль как-то не приходила мне в голову.

ТРИККИ: Так об этом думать и то противно. Все мы готовы с благосклонностью и уважением взирать на человеческие существа независимо от их расы, верований, цвета кожи или возраста, вообще обходиться с ними в соответствии с догматами нашей религии. И уж конечно, никто в этой стране не желает более моего выглядеть человеком религиозным. Но временами, Ваше Преподобие, люди ведут себя так, что какая бы то ни было религиозность становится попросту неприемлемой, даже для человека, стремящегося выдавить из этой самой религиозности столько же, сколько хочу из нее выдавить я.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Но в таком случае, раз уж бойскауты решились разрушить вашу политическую карьеру, бросая тень сомнения на вашу достойную воскресной школы нравственность, может быть, вам стоит выступить по телевидению и предоставить народу реальные факты, каковы они есть. Вы ведь сделали это, когда перед выборами 1952 года вас обвинили в использовании средств из незаконного политического фонда. Помните, «Речь о Чекерсе»^[8].

ТРИККИ (заинтересованно): Вы хотите, чтобы я произнес ее еще раз?

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Ну, может быть, не ту же самую…

ТРИККИ: А почему? Тогда-то она сработала.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Это, конечно, так. Но я не уверен, господин Президент, что она непосредственно относится до предмета наших нынешних треволнений.

ТРИККИ: Может, и не относится. Однако знаете, Ваше Преподобие, имея дело с такого рода безрассудными и безответственными обвинениями, очутившись в самой гуще кризиса вроде нынешнего, кризиса, который может в одну ночь разрастись до размеров политического краха, приходится иногда хвататься за средства, которые один раз уже помогли, а всякие там «предметы» оставить на потом. Иначе, боюсь, никакого потом может уже и не быть.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Что ж, я не политик, господин Президент, и возможно, я бесконечно наивен с моей верой в то, что истина способна сделать человека свободным. Но я полагаю, что если вы вместо повторного зачтения «Речи о Чекерсе», вместо подробного перечисления ваших заработков за многие годы и рассказа о том как много денег вы задолжали своим родителям и тому подобное, если вы произнесете теперь схожую речь, в которой представите нации подробный отчет о своем сексуальном опыте, зачитывая точные даты из еженедельника — где, когда, с кем — в этом случае вы, возможно, сможете спокойно предоставить американскому народу право судить о том, являетесь вы поборником прелюбодеяния или не являетесь.

ТРИККИ: Вы хотите сказать, что мне следует появиться на телевидении со всеми моими еженедельниками…

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Да, и листать их страницу за страницей, пока вы не наткнетесь на место, заслуживающее прочтения вслух. Я думаю, долгие периоды молчания сами по себе будут красноречивейшей частью вашей речи.

ТРИККИ: А как насчет графиков? Диаграмм? Понимаете, я не уверен, что люди согласятся сидеть всю ночь перед телевизорами, дожидаясь когда я им чего-нибудь скажу. А вот если там будут графики, на которых мы покажем в часах время, которое я посвятил нормальным человеческим занятиям вроде махинаций, интриг, клеветы и так далее, в сравнении с тем, какое я потратил на совокупления, — я думаю, это может произвести сильное впечатление.

И потом, я смогу тыкать указкой! Рискуя показаться нескромным, должен сказать, что, по-моему, я умею обходиться с указкой и графиками не хуже любого учителя, хотя по образованию я, как вам известно, юрист… Да, и надо будет, все-таки, занять у кого-нибудь собаку!

Ну, а вы, остальные, что на это скажете?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: На мой взгляд, вся идея насчет использования правды или собаки ни к черту не годится. Конечно, один раз мы собаку использовали, и не без успеха, и хотя у меня нет с собой записей, я почти уверен, что когда-то, в прошлом, мы и правду использовали тоже. Так вот, на вскидку, мне точной даты не вспомнить, но если хотите, я могу утром попросить секретаршу порыться в архиве. Однако мне кажется, что в данный момент, с учетом истерического настроения бойскаутов и внимания, которое им уделяет пресса, если вы появитесь на телевидении и скажете, что за всю свою жизнь участвовали только в одном половом сношении, ну, к примеру, при исполнении своего рода ритуала инициации, когда вы еще служили во флоте и, допустим, пересекали экватор, и дескать, вся эта штука продолжалась меньше шестидесяти секунд и вам было до того противно от начала и до конца, что вас пришлось держать трем здоровым мужикам и так далее, — даже этого хватит, чтобы вас сочли виновным по обвинениям, которые выдвигают против вас бойскауты.

ТРИККИ (задумчиво): Конечно, если оставить собаку и правду и прочее в стороне, то может быть, самое лучшее для меня все отрицать? Например, выступить по телевизору с заявлением о том, что я никогда ни в каких половых сношениях не участвовал.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР (покачав головой): Вы эту толпу видели, господин Президент? Они вам не поверят, во всяком случае, в данный момент.

ТРИККИ: А допустим, я выступлю с заявлением прямо из Министерства здравоохранения, образования и социального обеспечения, а рядом будет стоять наш Главный врач, и он зачитает медицинское заключение, согласно которому я ни сейчас, ни в прошлом не имел способности к совершению коитуса?

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Господин Президент, опять-таки рискуя показаться политически наивным, должен заметить, что вы, как никак, отец двух детей… то есть, если это вообще что-нибудь значит, в данном, то есть, контексте…

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Политически наивным — черт возьми, Преподобный, а голова у вас варит!

ТРИККИ: Так давайте скажем, что они приемные.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Нет-нет, это проблемы не решит. Даже если нам удастся доказать, что вы не только бесплодны, но и являетесь стопроцентным импотентом, даже если нам удастся уверить американскую публику, что эти дети, столь на вас похожие, являются приемными, — и заметьте, я не утверждаю, будто мы не сможем этого сделать, если понадобится, — вы, как мне представляется, все равно останетесь скомпрометированным, хотя бы тем, что приняли в дом побочный продукт соития, совершенного кем-то еще. Обвинения в благосклонном отношении к прелюбодеянию так и останутся висеть на вашей шее.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Совершенно верно. Абсолютно очевидный случай соучастия. Будь я судьей, я бы вам впаял на всю катушку. И еще одно возражение. Если он вылезет на экран и объявит себя импотентом, большинство даже не поймет о чем идет речь. Не сомневаюсь, что половина зрителей решит, будто он признал себя педрилой.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Минутку-минутку! Одну минутку! А вот как насчет этого, господин Президент?

ТРИККИ: Насчет чего?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Насчет выступить по телевидению и объявить себя педерастом? Сможете?

ТРИККИ: Да смогу, конечно, если по-вашему от этого будет польза.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Но право же, господин Президент…

ТРИККИ: Преподобный, речь идет о моей политической карьере! При всем уважении к вам, должен сказать, что мы сейчас слушаем человека, для которого политика это его бизнес, такой же как для вас — религия, и если он утверждает, что в ситуации, подобной нынешней, правда, собака и прочее ничего нам не дадут, я обязан исходить из того, что он знает, о чем говорит. В конце концов, одним из признаков великого лидера является его готовность выслушать все мнения, не позволяя собственным предрассудкам и предубеждениям стать для него помехой. Так вот, я, как всем вам известно, квакер, следовательно, для меня было бы только естественно отнестись с предубеждением к совету, данному мне священнослужителем вроде вас. Но я не вправе отворачиваться от фактов единственно ради того, чтобы выглядеть еще более достойным квакером в собственных моих глазах или в ваших. Мы имеем дело с толпой молодчиков, разум которых отравлен ужасной ложью. Мы пытаемся найти средство, которое позволит привести их в чувство, восстановив одновременно достоинство и престиж поста Президента. И если для того, чтобы решить две эти важнейшие задачи, я должен появиться на телевизионных экранах и объявить себя гомосексуалистом, я это сделаю. Мне достало отваги назвать Элджера Хисса коммунистом. Мне достало отваги назвать Хрущева хулиганом. Так уверяю вас, мне достанет отваги и на то, чтобы теперь назвать себя педиком!

Проблема не в том, хватит ли мне отваги, чтобы сказать что угодно; на это мне ее всегда хватало. Проблема, как и всегда, в правдоподобии сказанного. Поверит ли мне народ?

Генерал, как по-вашему, в Пентагоне на это купятся? Если купится Пентагон, купятся и все остальные.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР (поразмыслив): Могут, сэр. Очень даже могут.

ТРИККИ: А как по-вашему, поможет, если я во время выступления буду почаще хлопать глазами?

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: О нет, нет. По-моему, они там считают, сэр, что вы и так уже достаточно ими нахлопались. Небольшой перебор, и кое-кто из людей старого закала может прогневаться.

ТРИККИ: Из сказанного вами я заключаю, что надевать платье мне, пожалуй, тоже не стоит. Нужно придумать что-нибудь попроще. Может быть, строгое черное трико.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Не надо, сэр.

ТРИККИ: А как насчет серег?

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Нет, сэр, я думаю, вы и так хороши будете.

ТРИККИ: Дело в том, что я не хочу показаться просто женоподобным. Пожалуй, стоит запустить легкую щетину, что-нибудь в этом роде.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Если позволите, господин Президент, мне кажется, что вы, в вашем стремлении сделать хоть что-нибудь, что пойдет на пользу нации, упустили из виду одну маленькую техническую подробность. Гомосексуалисты тоже вступают в половые сношения.

ТРИККИ (ошеломленный): Да что вы?.. Это как же они?

(Духовный Тренер берет Трикки за руку — с такими видом, будто утешает скорбящего, — и, наклонившись, уважительно шепчет Президенту на ухо несколько слов).

ТРИККИ: Но… но… (Теперь уже он наклоняется и шепчет несколько слов на ухо Его Преподобию).

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Полагаю, это их как раз не заботит, господин Президент.

ТРИККИ (до глубины души оскорбленный): Какая дикость! Это чудовищно! И вот вам Америка, и я Президент этой Америки! И… и… (в замешательстве обращаясь к прочим тренерам) послушайте, вы, парни, понимаете, что происходит в этой стране? Знаете, что он мне сию минуту сказал?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Думаю, знаем, господин Президент.

ТРИККИ: Но это же нелепо! Тьффу! У меня аж мурашки побежали по верхней губе!

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Конечно, господин Президент, конечно. И тем не менее, если рассуждать, не выходя из рамок стоящей перед нами проблемы, нам от этого ни тепло, ни холодно. Суть в следующем: гомосексуалисты, чем бы они там ни занимались, ни в каком смысле не практикуют сексуального поведения, приводящего к возникновению зародышей, — а бойскауты восстают именно против подобной практики. Стало быть, если вы появитесь на телеэкранах и назовете себя гомосексуалистом, то в сознании большинства американцев вы окажетесь неповинным в том, в чем вас обвиняют бойскауты, то есть в гетеросексуальной активности. Вы будете оправданы полностью.

ТРИККИ: Понимаю… понимаю… Ладно — я это сделаю! Вот — вот что главное в период кризиса: решимость! Точь-в-точь как я написал в моей книге, подводя итог тому, что понял во время сердечного приступа Генерала Папапауэра: «Решительные действия снимают сгущающееся в период кризиса напряжение. Когда ситуация требует, чтобы человек в течение долгого времени воздерживался от решительных действий, это может оказаться самым изнурительным из всех кризисов».

Видите ли, дело даже не в том, что вы решаете, дело в том, что вы решаетесь. Иначе накапливается эта клятая напряженность, ее становится слишком много и, поверьте, человек может просто сломаться. А я не из тех, кто может сломаться, занимая пост Президента Соединенных Штатов. Если вы прочтете мою книгу, вы увидите, что вся моя карьера была посвящена, помимо иного прочего, тому, чтобы не сломаться. А теперь уж и начинать поздновато. Спокойствие, уверенность и решимость. Я сделаю это — скажу, что я педик!

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Я бы на вашем месте воздержался, господин Президент.

ТРИККИ: Воздержались бы?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Ну, то есть, если бы я был Президентом Соединенных Штатов. С какой стати? В пору «Речи о Чекерсе», когда вы были всего лишь кандидатом в вице-президенты, вам, естественно, приходилось объясняться, извиняться, демонстрировать скромность и рассказывать всей этой публике о том, сколько денег вы задолжали мамочке с папочкой да какая у вас собачка и тому подобное. Что говорить, в то время я не возражал бы, даже если бы вы встали перед телекамерами на четвереньки и вообще унижались бы и позорились любым, наиболее естественным для вас способом, лишь бы дорваться до власти. Но теперь вы уже при ней. Теперь вы Президент. А кто такие эти сопляки, осыпающие вас сомнительными обвинениями? Шпана, уличная шпана. Мне наплевать на то, какую они носят форму, она все равно не делает их взрослыми людьми, те все больше по домам сидят. А это чертовская разница.

ТРИККИ: Так что же вы предлагаете?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Не большее и не меньшее, чем предложил бы вам любой другой гражданин нашей страны, господин Президент. Как-никак, вы находитесь под охраной закона. И я говорю: воспользуйтесь им. Переловить их, покидать в тюрьму и выбросить ключ от тюремных ворот.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Возражаю! Хватит цацкаться с врагом. С ним следует покончить раз и навсегда. Перестрелять и дело с концом!

ТРИККИ (задумчиво): Интересная мысль. Я хочу сказать, решительнее, кажется, некуда. Но позвольте спросить, Генерал, перестрелять их до того, как мы их переловим, или после? Я так понимаю, что это и есть основная проблема, не правда ли?

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Если мы займемся этим после, сэр, мы будем по-прежнему подвергать себя ненужному риску.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: С другой стороны, Генерал, расстреливая их до поимки, мы тоже многим рискуем. Попробуйте расстрелять их до, и ей-ей, это так же верно, как то, что мы с вами сидим здесь, вы получите себе на шею всю ораву недоумков, которые ни о чем другом, кроме гражданских прав, думать не способны, а уж это такая заноза в заднице, что я вам и описать не могу, они свяжут мой персонал по рукам и ногам на несколько дней кряду.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Я понимаю, что с ними хлопот не оберешься. Но если расстреливать бойскаутов после, мы завязнем в этой истории в точности так же, как завязли в Юго-восточной Азии. Отложите дело на потом и вы пожертвуете тем, что является основой любого успешного нападения: элементом неожиданности. Здравый смысл говорит нам, что даже враг, настолько дурной, чтобы стоять на месте и ждать, когда его укокошат, проведя слишком долгое время в ожидании своих убийц, прибегает к разного рода трусливым, а порой и злонамеренным средствам спасения собственной жизни — к примеру, начинает сопротивляться. Конечно, мне коварство такого рода отвратительно как и всем остальным; тем не менее, надо смотреть правде в лицо: у этих людей нет ни малейшего представления о честной игре, многие из них и не подумают стоять на месте, дожидаясь, когда их не что убьют, но даже посадят.

И ведь существует еще нравственная сторона вопроса. У меня есть совесть, джентльмены, с которой я хочу жить в мире, у меня есть традиции, которые я обязан блюсти, я несу ответственность за вещи куда более важные, чем доллары и центы. И я говорю вам, я не стану цацкаться с врагом, подвергая риску жизни американцев, — если, конечно, не получу такого приказа. Я вам прямо скажу, господин Президент, поступи я так, я был бы недостоин звания Генерала армии Соединенных Штатов. Если бы прямо в день вашего вступления на пост главы государства, мы, господин Президент, получили от вас разрешение выстроить рядком и расстрелять всех вьетнамцев, каких нам удалось бы поймать, мы спасли бы тем самым пятнадцать тысяч жизней американцев. Вместо этого, следуя курсу действий, определенному вами как нашим Главнокомандующим, то есть взрывая и расстреливая их по частям, где сколько застукаем — двадцать человек там, тридцать здесь и тому подобное, — мы несем тяжелые потери как живой силы, так и боеприпасов.

Я готов допустить, что, упорно придерживаясь вашей стратегии, мы начинаем теперь различать некий свет в конце туннеля. Более того, я очень надеюсь, что нам удастся помочь вам нажить политический капитал на данном вами американскому народу обещании, что ко дню выборов 1972 года вы, следуя вашему секретному расписанию, завершите полный вывод вьетнамского народа из Вьетнама.

Хотя с моей точки зрения, сэр, у нас и сейчас достаточно средств, чтобы вывести этот народ в течение нескольких часов. И потому умоляю вас, сэр, не повторяйте, на собственном вашем заднем дворе, ошибок, совершенных во Вьетнаме.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Уверяю вас, господин Президент, я нимало не сомневаюсь в практической мудрости Генерала и, можете мне поверить, все эти помешавшиеся на гражданских правах придурки не так уж меня и тревожат. Дело лишь в том, что если мы перестреляем бойскаутов до того, как упечем их в тюрьму, это создаст для моих людей кучу совершенно ненужной работы, а среди них есть первоклассные молодые парни, которым я мог бы найти куда более нужное и важное применение.

Однако до или после, господин Президент, что бы вы ни предпочли, вы можете рассчитывать на мою поддержку. Но если вы появитесь на телеэкранах и приметесь исповедоваться, извиняться и вообще что-то там объяснять, вы серьезнейшим образом подорвете ваш моральный и политический авторитет или, по меньшей мере, создадите значительную угрозу закону и порядку. Я готов даже зайти так далеко, чтобы сказать: стоит вам только проявить слабость в этом вопросе, — да, собственно, и в любом другом — как вы откроете шлюзы для анархии, социализма, коммунизма, политики всеобщего благоденствия, пораженчества, пацифизма, извращений, порнографии, проституции, правления толпы, наркомании, свободной любви, алкоголизма и оскорбления государственного флага. Улицы наших городов обратятся в сущий Содом, потому что все и каждый полезут на красный свет. Я не хочу никого пугать, но факт остается фактом — подавляющее большинство криминальных элементов нашей страны ждет не дождется, когда наш лидер даст хоть малую слабину, чтобы немедля нанести нам удар. Дайте им любую мелочь, способную создать у них впечатление, будто Трик Е. Диксон не полностью владеет ситуацией, самим собой и народом, и у нас тут такое начнется, что мне и рассказывать вам неохота.

ТРИККИ (перебивая оратора): Именно потому я и собираюсь удалить потовые железы, — чтобы показать им, насколько я владею ситуацией.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР (продолжает): Ну-с, как вы понимаете, если мы начнем убивать этих молодых людей, не важно «до» или «после», без некоторого кровопролития нам не обойтись. Всякий раз как мы прибегаем к убийствам, нам приходится проливать кровь — это один из тех относящихся к смерти фактов, с которыми мы вынуждены мириться. Я вижу, вы качаете головой, Ваше Преподобие. Вы полагаете, будто существует способ уничтожения людей, даже таких маленьких, без пролития крови? Если так, я был бы рад о нем услышать.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР (страдальчески): Ну… а как насчет газа… отравляющего газа?… Чего-нибудь в этом роде? В нашем столетии крови и без того уже пролито достаточно.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Чем нехорош в данном случае газ, преподобный отец, — я говорю об этом, основываясь на собственном опыте, — так это тем, что нам, к несчастью, не удастся загнать бойскаутов на большое открытое пространство. Если бы мы застукали их, скажем, посреди пустыни, мы бы их разом опрыскали и спали бы себе спокойно.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Но не можем ли мы, в таком случае, переместить их в пустыню?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Как? (Настороженно) Вы предлагаете автобусами их туда отвезти?

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Ну, да, автобусы, я думаю, подойдут.

ТРИККИ: Нет, боюсь, не подойдут, Ваше Преподобие. Я всесторонне обдумал этот вопрос и принял решение: эта администрация не повезет детей автобусами из Вашингтона, округ Колумбия, прямиком в штат Аризона, чтобы там их перетравить. Это такое дело, в котором федеральное правительство попросту не может участвовать. Мы живем в свободной стране, и определенно, одна из наших фундаментальных свобод состоит в том, что любой человек вправе сам выбирать место, в котором прикончат его ребенка.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: А перетравить их прямо здесь нет решительно никакой возможности?

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Слишком опасно, Ваше Преподобие. Пустите на этих детишек газ и через минуту подует ветер или еще что, и вы перетравите ни в чем не повинное взрослое население на много миль вокруг.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Вообще-то, если мы позволим этому безобразию зайти слишком далеко, у нас появятся и взрослые его виновники.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Джентльмены, прошу вас! Я решительно против любых действий, которые могут создать хотя бы отдаленную угрозу благополучию даже одного ни в чем неповинного взрослого гражданина нашей страны. Повинных можете травить сколько вашей душе угодно, они меня не заботят.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Присоединяюсь, Ваше Преподобие. Я все-таки предпочел бы их расстрелять. Я всегда считал, что если солдат, спуская курок, видит результат собственными глазами, у него обостряется чувство участия в общем деле, ощущение достигнутого результата.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР (обращаясь к Юридическому): А вы как считаете?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Да, в общем, так же. Надо только заранее осознать, что крови нам избежать не удастся, и что средства массовой информации, и это так же верно, как то, что мы с вами сидим здесь, выжмет из нее все до капли. На этот счет у меня нет решительно никаких сомнений, благо я хорошо знаю публику, которая заправляет прессой и телевидением. Уж они-то раздуют из этого такую историю, что будь здоров, и ведь ни слова, к примеру, не скажут о сдержанности, проявленной нами, когда мы принимали решение не прибегать к отравляющим газам. Я что хочу сказать, мы ведь вполне могли бы отправить этих ребятишек в автобусах через всю страну, в долгую, жаркую, изнурительную поездку без пищи, без воды, без санитарных удобств, и только потом их поубивать, и все же, как все мы видели, никто из членов этой администрации, за исключением разве Его Преподобия, не высказался в поддержку такого решения проблемы. Но разве телевидение об этом расскажет? Уверен, что нет.

ТРИККИ: О нет. Эту сторону вопроса они освещать ни за что не станут. Для них она недостаточно сенсационна, недостаточно кровава! Нет, они никогда не говорят о том, чего мы не сделали, только о том, что мы сделали. Все остальное представляется этим людям недостойным включения в выпуски новостей.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: По счастью, господин Президент, народ нашей страны все еще остается достаточно инертным и равнодушным, так что склонность средств массовой информации к безответственным сенсациям не производит на него никакого впечатления.

ТРИККИ: О, не поймите меня превратно, я никогда не терял веры в восхитительное безразличие американского народа. И оттого, что наши люди увидят по телевизору немного крови бойскаутов… Крови бойскаутов! По телевизору! (Верхнюю губу его внезапно заливает пот.) Это же импичмент! Они…

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Да ни боже мой, господин Президент, ни боже мой. Вы всего лишь столкнулись еще с одним кризисом, тоже мне, повод для волнений. Ну-ка, давайте — спокойствие, уверенность и решимость. Давайте, повторяйте за мной, вы же знаете как вести себя в период кризиса: спокойствие, уверенность и решимость.

ТРИККИ: Спокойствие, уверенность и решимость. Спокойствие, уверенность и решимость. Спокойствие, уверенность и решимость. Спокойствие, уверенность и решимость.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Ну что, полегчало? Кризис миновал?

ТРИККИ: По-моему, да, спасибо.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Вот видите, господин Президент, нечего вам бояться бойскаутов. Ну, прольется немного крови, ну, может, телевидение поднимет по такому случаю вой, однако когда страна увидит вот этот плакатик, которым размахивал один из бойскаутов перед самым началом кровопролития (извлекает из кейса плакат, гласящий «ДИКСОН ХОЧЕТ ВСЕХ ПОЕТЬ» — Его Преподобие ахает), нам, я думаю, волноваться будет не о чем. Пусть газеты печатают фотографии бойскаутских трупов, если это им нравится, — а мы распространим пять тысяч фотокопий этого плаката, я уже попросил Управление правительственной печати приготовить их к завтрашнему утру. И тогда посмотрим, кто получит поддержку нации.

ТРИККИ: Слушайте! Я даже потеть перестал!

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Вот видите? Вы справились еще с одним кризисом, господин Президент.

ТРИККИ: Черт! Так это же получается шестьсот один! (Всеобщие поздравления, в которых не принимает участия один лишь Умственный Тренер, впервые с начала совещания открывающий рот.)

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Джентльмены, если позволите, я хотел бы несколько с иной стороны подойти к проблеме, ради решения которой мы здесь собрались. Все то время, что я слушал ваши предложения, я одновременно пытался сосредоточиться на нашей проблеме, обрушив на нее всю мощь моего интеллекта, мудрости, все мои научные звания, хитроумие, оппортунизм, любовь к власти и тому подобное. Результатом моих усилий стал список, который я держу в руках, список, содержащий имена пяти особ, а также организаций, которым мы, как я полагаю, можем, ничем не рискуя, «пришить», — если позволите прибегнуть к жаргону, — это дело.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР (с внезапно вспыхнувшей заинтересованностью, сменившей всегдашнюю подозрительность, с которой он слушал Профессора): Дело?

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Дело.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Какое дело?

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: А какое хотите. Подстрекательство к мятежу. Злоумышление против моральных ценностей несовершеннолетних. Или, если угодно, развращение юности нации.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: «Развращение юности». Слушайте, так это ж отличный лозунг для политической кампании!

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Рискуя показаться «отсталым», я бы высказался в пользу «злоумышления против моральных ценностей несовершеннолетних». «Злоумышление» всегда представлялось мне особенно привлекательным. На мой взгляд, в этом слове присутствует нечто, способное приводить людей в особую ярость.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Может оно и так, Ваше Преподобие, но по моему мнению, если вы хотите запугать нашу публику до икоты, с «подстрекательством к мятежу» ничто не сравнится.

ТРИККИ: А вы что скажете, Генерал? Вы что-то опять приуныли.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: И приуныл! Я вообще впадаю в уныние всякий раз как Профессор открывает рот! Что еще за обвинения вы собрались выдвигать? Нет, я ничего не хочу сказать, обвинения отличные, против самих обвинений я ничего не имею, но насколько я помню, мы говорили о том как нам перестрелять ублюдков.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Генерал! Как бы низко ни ценили вы интеллектуалов, я, к вашему сведению, в высшей степени ценю и уважаю армейских офицеров вроде вас, в особенности за их преданность своим подчиненным и своей стране. Быть может, если вы позволите мне зачитать мой список, вы согласитесь с тем, что когда мы обвиним этих людей, открыто признающих себя врагами Америки, в преступлении, когда мы взвалим на кого-либо из них вину за буйства бойскаутов, то мы одновременно снимем какую бы то ни было ответственность с самих бойскаутов и в то же время полностью дискредитируем обвинения, которые они выдвигают против Президента. Бойскауты попросту разбегутся в панике…

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: А пострелять?!

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Да ведь сама-то страна от вас никуда не денется, Генерал.

ТРИККИ: Интересная, между прочим, мысль, Профессор. Но зачем выбирать только одного из пяти? На мой взгляд это как-то необычно.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Может быть, может быть, но с другой стороны я побаиваюсь, что мы и так уже перестарались со всякого рода заговорами.

ТРИККИ: И все же выбирать двух или трех куда интереснее. Все высказываются в пользу своих фаворитов, а после каждый начинает вилять, торговаться, пока мы наконец не получим заговора, который устраивает всех.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: А кроме того, господин Президент, — я в данном случае говорю от имени правосудия, — чем более широкие возможности для выбора вы нам предоставите, тем выше вероятность того, что мы изловим настоящего преступника. Я считаю, что из соображений безопасности каждый должен выбрать по меньшей мере троих.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Я понимаю, что вновь выхожу за пределы моей компетенции, но если шансы свершения правосудия таким образом повышаются, почему бы нам не выбрать всех пятерых?

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Господин Президент, с каждой минутой я прихожу все в большее отчаяние. Мы с вами сидим здесь, облачившись в футбольные регалии, сидим в уюте и великолепии этой полностью оборудованной подземной раздевалки, и обсуждаем разные юридические тонкости, а тем временем, бойскауты готовятся к сражению с моими людьми. По-моему, самое время напомнить Профессору, что он пребывает не в башне из слоновой кости, где можно до посинения рассуждать о праве на то и праве на это, да о том, сколько прав уместится на острие иглы. Там на улице бушует толпа разъяренных бойскаутов, скаутов-орлов в том числе, и с каждым мгновением они становятся все злей и опасней. Я уже высказал мое мнение: перестрелять их, и перестрелять немедленно!

ТРИККИ: Генерал, вы храбрый солдат и лояльный американец. Но, вынужден сказать, я замечаю в ваших высказываниях некоторое неуважение к основным конституционным свободам, которые я, принося присягу, обязался отстаивать.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Господин Президент, я Конституцию очень уважаю. Иначе я не посвятил бы всю мою жизнь сражениям за ее сохранность. Однако факт остается фактом, мы играем с адской машинкой. Сейчас перед нами только бойскауты. К утру, это я вам гарантирую, их ряды пополнятся падкими до приключений, беспутными скаутами младшего, если не детсадовского, возраста. Так вот, одно дело — попросить моих людей перебить скаутов-орлов, и совсем другое — заставить их возиться с малышней, которая этим самым орлам и до пояса не достает. Эти детишки способны улепетывать врассыпную, точно цыплята, и к тому же они все мелкие. А в итоге то, что могло бы в настоящий момент вылиться в заурядную уличную бойню, обратится в бои, в которых нам придется брать дом за домом, да и еще и неся тяжелые потери, потому что наши солдаты начнут по ошибке палить друг в друга.

ТРИККИ: Я полагаю, вы знаете, Генерал, что никто не жаждет сохранить жизни наших ребят — я говорю, разумеется, о наших солдатах, — сильнее, чем я. И однако же повторяю: топтать ради этого Конституцию я не стану. Я вел кампанию за этот пост как неуклонный конституционалист — во всем, что касалось Конституции нашей страны, — и если я теперь встану на предлагаемый вами путь и попытаюсь помешать вот этой группе наших сограждан провести открытые и честные выборы кандидатур из представленного Профессором списка, то американский народ будет иметь полное право завтра же утром вышвырнуть меня вон из Белого дома.

И позвольте мне со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство: я никому больше не позволю так со мной поступить. Откуда только меня за мою жизнь не вышвыривали! Я не желаю больше изображать побежденного — ни в войне, ни в чем бы то ни было! И если ради этого мне придется обрушить всю огневую мощь наших Вооруженных сил на всех до единого младших скаутов Америки, что же, значит так тому и быть. Потому что Президент Соединенных Штатов и Лидер Свободного Мира не потерпит унижения ни от кого, и уж тем более не от учеников младших классов, которые не нашли себе занятия лучше чем вероломное вовлечение армии Соединенных Штатов в уличные бои. Я не остановлюсь, даже если нам придется сражаться в яслях. Я не остановлюсь, даже если нашим войскам придется пробиваться через баррикады, сооруженные из шнурков от теннисных туфель, обручей для хула-хупа и жевательной резинки, под постоянным обстрелом резиновыми игрушками, гнусным образом использованными в качестве оружия — я, ваш Главнокомандующий, не побегу с поля боя. Уж во всяком случае не тогда, когда на карте стоит мой престиж! Если меня вынудят нанести бомбовые удары по спортивным площадкам, я их нанесу! И посмотрим тогда, как они будут сбивать Б-52 своими битами и мячами! Посмотрим, как они будут удирать от моих вертолетов на своих трехколесных велосипедиках! Нет, эта величественная нация, величественным, в расширительном смысле, президентом которой я являюсь, не позволит натянуть себе нос жалкой кучке сопляков, которым, прежде всего, следовало бы сидеть дома и учить уроки!

(Общие аплодисменты.)

Так вот, относительно голосования. Поскольку я, как вы можете узнать из моей книги «Шестьсот кризисов», человек, исполненный решимости, я и намереваюсь решить, скольких из этих пяти врагов американского народа вы можете выбрать, чтобы обвинить их в преступлении. Разумеется, нам придется еще решить, каким из трех названных Профессором преступлений мы воспользуемся, но поскольку дело уже идет к утру, я думаю, что это мы можем отложить на потом. Пока же нам надлежит установить кто именно в нем повинен. (С чарующей озорной улыбкой.) Тем более, что это самое интересное.

Итак (вновь обретая серьезность), процедура будет следующей: Профессор зачитает свой список, и каждый из нас выберет из него столько преступников, сколько захочет, но не более трех… Нет, двух… Нет, трех… Ой, ой, у меня опять губа потеет! Ой, нет, по-моему, сейчас будет новый кризис! Двух! Двух! Скажи «двух»!

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Потрясающе, господин Президент — вы снова справились!

ТРИККИ: Мать честная! Это уже шестьсот два кризиса! Мне просто не терпится рассказать моим девочкам, что сделал из папа!

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Господин Президент, если нам придется выбирать из списка Профессора только двух кандидатов, не могу ли я попросить для каждого из нас разрешения добавить от себя лично еще по два имени, которые по нашему мнению являются более чем подозрительными?

ТРИККИ: Так, позвольте задать вам вопрос: вы предлагаете мне сделку?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Ну, если вы предпочитаете обозначить это такими словами, я не возражаю.

ТРИККИ: Да, предпочитаю. Иначе может показаться, будто я передумал потому, что мне не хватило решимости. Если же речь идет об уступке, за которую вы в будущем тем или иным способом отблагодарите меня, тогда, я полагаю, любой из присутствующих поймет меня правильно.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Лады.

ТРИККИ: Значит, договорились. Двое из списка Профессора и еще двое по вашему выбору.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: В таком случае, к списку, джентльмены. 1.Ханой, 2.Берриганы^[9], 3.ЧерныеПантеры, 4.Джейн Фонда, 5.Курт Флуд.

ВСЕ: Курт Флуд?

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Курт… Флуд.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Но… это же бейсбольный игрок.

ТРИККИ: Бывший. Если у вас, Ваше Преподобие, есть вопросы насчет бейсбольных игроков, так с ними прошу ко мне. Флуд был центральным полевым игроком в «Вашингтонских Сенаторах». Но потом бросил команду и сбежал. Удрал из страны.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Вот именно, господин Президент. Курт Флуд, родился 18 января 1938-го, в Хьюстоне, штат Техас, бьет правой, подает правой, принят в большую бейсбольную лигу в 1956-м, когда играл за Цинциннати, с 58-го по 69-й выступал за «Кардиналов Сент-Луиса», в настоящее время должен, в соответствии с подписанным им контрактом, получать сто десять тысяч долларов в год от «Вашингтонских Сенаторов», однако утром 27 апреля 1971 года, когда бейсбольный сезон не продлился еще и месяца, он поднялся на борт самолета компании «Пан-Американ», рейс Нью-Йорк — Барселона, объяснив свое поспешное бегство всего-навсего «проблемами личного характера». Хотя и известно, что Флуд купил билет до Барселоны, он тем не менее сошел в Лиссабоне — одет был в коричневую кожаную куртку, расклешенные брюки и темные очки — и там пересел на другой самолет, летевший в Центральную Европу, к конечному пункту назначения Флуда… Вопрос, джентльмены, очевиден: почему всего за неделю до восстания бойскаутов в Вашингтоне, округ Колумбия, почему именно мистер Курт Флуд, игрок вашингтонской бейсбольной команды, счел необходимым покинуть страну столь стремительным и впечатляющим образом?

ТРИККИ: Ну, Профессор, на этот вопрос я, человек знающий спорт снаружи и изнутри, пожалуй, ответить смогу. Бедняга Флуд намазал, и здорово намазал. В нынешнем сезоне он двадцать раз вставал за бэттера, а попал только три раза, да и из этих трех у него получился всего один настоящий удар. В итоге Уильямс засадил его на скамью запасных. Он просидел шесть стартов подряд и в каждом противник выставлял питчера-правшу. Так вот, я, конечно, высшее должностное лицо в этой стране, но если Тэд Уильямс сажает хиттера на скамью запасных, я с ним спорить не решусь. Не-ет, сэр, мистер. С другой стороны, представьте себе, что чувствует получающая сто тысяч долларов в год звезда вроде Флуда, сидя на скамье запасных.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: При всем уважении к вашим познаниям в области спорта, сэр, познаниям, намного превосходящим мои, не могла ли эта его «мазня», как вы ее обозначили, быть весьма удобным прикрытием для бейсболиста, задумавшего в спешке бежать из страны, своего рода идеальным алиби?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Если я правильно понял к чему вы клоните, Профессор, вы намекаете, что Тэд Уильямс, начальник «Сенаторов», тоже в этом участвовал? Что сидение Флуда на скамье запасных было частью общего плана?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Стоп, стоп. Прежде, чем мы двинемся дальше, я хотел бы сказать, что, по-моему, беря в оборот бейсбольную фигуру масштаба Тэда Уильямса, мы ступаем на очень тонкий лед. Как бы ни ненавидели его когда-то спортивные обозреватели, — я, кстати, уверен, что мы сможем, если понадобится, прибегнуть к их услугам, — но я печенками чую, что для этой администрации самое лучшее — держаться от всякого, кто состоит в Галерее славы, подальше.

ТРИККИ: Тэд не всякий! Вам его послужной список известен? Америка, безусловно, может им гордиться. Вот я вам сейчас расскажу. Послушайте и скажите, если вы со мной не согласны. Средний показатель в бэттинге за все время игры — 0,344. Это делает его пятым в истории бейсбола. Средний показатель результативных подач — 0,634. Тут он занимает второе место, уступая только самому Бэби Руту! Четырнадцатый по дублям — 525; пятый в круговых пробежках — 521; седьмой по числу пробросов через базу — 1117; и седьмой же по числу засчитанных пробежек, а уж ЧЗП это такая штука, что о ней сколько ни говори, все мало будет, первейшая вещь для нашего национального досуга. Но и это еще не все! В сорок первом он был лучшим бэттером Лиги с показателем — вы только послушайте — 0,406! То же самое в сорок втором — 0,356; в сорок седьмом — 0,343; и в сорок восьмом — 0,369. (Внезапно рассердившись.) А еще говорят, будто Джек Харизма один только и умел запоминать все нужные факты! Будто Харизма — единственный, кто сразу проникал в суть любого вопроса. О, как они всегда унижали Диксона! Не удивительно, что в ходе той предвыборной компании у меня случился кризис! Они же все время шпыняли меня! То им смелость моя не нравилась! То мой нос! То моя тактика! Ну так позвольте мне сказать кое-что относительно моей так называемой «тактики»: если хотя бы одна из названых мною цифр отличается от истинных показателей Тэда Уильямса, пусть даже на сотую долю процента, я завтра же подам в Конгресс прошение об отставке! Пусть этот шаг будет беспрецедентным в истории Америки, но я его сделаю, потому что никто не вправе играть с американским народом в партийные игры, когда речь идет о вопросах подобной важности!

(Общие аплодисменты.)

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Господин Президент, перечисленные вами факты произвели на меня огромное впечатление и лишь укрепили мою уверенность в том, что предъявлять на федеральном уровне обвинение такому бэттеру, как Уильямс, было бы полным безрассудством.

ТРИККИ: Отличный образец политического анализа! Точного, проникновенного политического анализа! Что касается Флуда, то тут мы, разумеется, имеем дело с совершенно иной ситуацией. Конечно, его показатель, когда он в 61-м, 63-м, 64–м, 65-м, 67-м и 68-м играл за «Кардиналов», был выше 0,300, тем не менее он, в отличие от Уильямса, никогда не возглавлял Лигу ни по числу удачных ударов, ни по круговым пробежкам, а уж удачных подач у него было вдвое меньше, чем у Уильямса в конце его карьеры!

Да, верно, в 64-м Флуд был первым в Национальной Лиге по ударам через базу — 211, и это способно привлечь к нему симпатии некоторых слоев населения. И позвольте мне со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство: я вовсе не берусь утверждать, будто он хотя бы приблизился к Джорджу Сислеру, поставившему в тысяча девятьсот двадцатом году абсолютный рекорд — 257, однако факт остается фактом, и отвертеться от него нам не удастся. Эти 211 сулят нам определенные неприятности.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Господин Президент, при обычных обстоятельствах я тоже поостерегся бы выдвигать обвинения столь серьезные, как те, на которые мы решаемся, против человека, возглавлявшего, как вы мудро напомнили нам, Национальную Лигу с таким внушительным показателем. Однако Курт Флуд представляет собой нечто большее, чем заурядная суперзвезда прошлых лет: он самый что ни на есть смутьян, он влип по самые уши еще до того как я включил его в мой список. Собственно, я именно потому его и включил, ибо он не только нарушил стотысячедолларовый контракт и удрал из страны всего через месяц после начала сезона, он — именно тот человек, который в 70-м воспротивился попытке «Кардиналов Сент-Луиса» продать его «Филадельфийцам», заявив, что такая продажа нарушает его фундаментальное право самостоятельно предлагать свои услуги на открытом рынке. Впоследствии он нанял в качестве адвоката никого иного как человека, назначенного Лгундоном Б. Джонсоном в Верховный Суд…

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР (с надеждой): Эйба Фортаса!

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Нет-нет, но примерно того же поля ягоду. Артура Голдберга. Голд-берг. И эта парочка затеяла направленный против всего бейсбола процесс, утверждая, на конституционных, якобы, основаниях, что организованный бейсбол будто бы нарушает антитрестовские законы, и что владельцы команд, продавая друг другу игроков без их на то разрешения, обходятся с ними как со своей собственностью, что является одновременно и неправомерным, и аморальным.

Так вот, подобное очернение священного имени бейсбола пришлось не по душе многим лояльным американцам, включая и самого Председателя бейсбольной комиссии, так что в глазах множества людей — спортивных обозревателей, коллег-игроков, и разумеется, болельщиков нашей страны — Флуд со своим глашатаем Голдбергом выглядят людьми, поднявшими руку на игру, любимую миллионами. В книге, которую он написал об этом, Флуд даже приводит слова, сказанные им в одном разговоре: «Кто-то должен, в конце концов, восстать против системы. Я готов.» И это, джентльмены, всего лишь одно из красноречиво обвиняющих его самого свидетельств, которыми напичкан этот его манифест. Ну и к тому же — как будто он мало наговорил и набезобразничал для собственной компрометации, включая сюда и найм мистера Голдберга, чтобы тот представлял его в подобного рода нападках на самый американский из американских видов спорта, — Флуд, ко всему прочему, еще и чернокожий.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: А где он сейчас, в Алжире? Окажись он в Алжире, дельце получилось бы — пальчики оближешь.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Напротив, если бы он удрал в Алжир, — чего он, по счастью, не сделал, — на улицах уже продавались бы его портреты с битой и в берете, а в «Нью-Йорк Таймс» печатались бы статейки типа «Свободу Флуду», подписанные кинозвездами и Жан-Поль Сартром. Мы получили бы целый букет маршей протеста, пикетов и, вероятно, даже очередной караван мулов, который тащился бы к Белому Дому, чтобы встать лагерь на лугу перед ним.

ТРИККИ: У, эти мне караваны! Эти марши протеста! С души воротит, честное слово. И всегда одно и то же — стоит им выступить походом на Вашингтон, как я почему-то должен из него уматывать. Есть в этом какой-нибудь смысл? Я — Президент, я живу здесь, и тем не менее, именно мне приходится укладывать вещички и удирать на вертолете, едва демонстранты начинают стекаться сюда со всей страны! Ну, подумайте сами, я добился права жить в таком красивом, большом доме и провожу половину времени на чемоданах. Вы можете себе представить, что это значит для Президента — пытаться за какие-то пять минут упихать все необходимое в кейс, когда за окном уже ревут пропеллеры и все вопят: «Быстрее, быстрее, бежим отсюда, пока они не окончательно не взбеленились и не послали к нашим дверям делегацию»? Ужас, просто ужас! Один раз я забыл тренировочный костюм, другой раз наколенники, а был еще случай — я даже мяч забыл уложить и весь уик-энд пошел к чертям собачьим! А этим демонстрантам на все наплевать!

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Ну, на сей раз вам, господин Президент, город покидать не придется. Потому что наш беглец удрал не в Алжир, чтобы там изображать из себя некоего суррогатного революционного лидера в изгнании, и не в Африку — чтобы жить среди ему подобных, что он, наверное, сделал бы, если бы захотел обзавестись последователями. Нет, то, что он учудил, не вызовет, уверяю вас, в этой стране никаких симпатий к красивому и мускулистому чернокожему вроде мистера Курта Флуда, который, судя по всему, решил обосноваться — лучше и не придумаешь, джентльмены, — в Копенгагене.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Нет!

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Да, Ваше Преподобие, в Копенгагене. В Мекке, к которой днем и ночью со всех концов света сползаются на коленях адепты безнравственности. В порнографической столице мира.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Е-мое! (Восторженно.) Но ведь это еще не все, чем Дания способна скомпрометировать мистера Флуда, не правда ли?

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Шустро соображаете, молодой человек… Есть еще такая вещь как смешение рас. Не то чтобы нам следовало начинать прямо с него, довольно будет, если мы наговорим много всякого разного, из чего можно будет вывести, что Флуд упивается непристойностью вообще.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Нет, прошу вас, не надо. Когда дело касается бейсбольной звезды, приходится принимать во внимание впечатлительные юные души — души мальчиков восьми, девяти, десяти лет — и если они услышат такие слова…

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Согласен, Ваше Преподобие. Пока довольно будет и «соучастия».

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Меня это устраивает. А вас, господин Президент? Намек тут, умолчание там — вместо того, чтобы лепить прямо в лоб, — вы как насчет этого?

ТРИККИ: Ну что же, если речь идет о том, чтобы умерить тревогу Его Преподобия за восхитительных юных бейсболистов нашей страны, я, разумеется, готов постараться.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Спасибо, господин Президент. Спасибо, джентльмены.

ТРИККИ: Вот видите, преподобный отец, я снова проявил ту сдержанность, то чувство пропорции, ту умеренность, которыми я, если верить газетам, якобы не обладаю. В конце-то концов, с кем мы имеем дело? С чернокожим, который предается едва ли не самому пакостному греху, какой только может вообразить любой из американцев, да к тому же еще и с датскими женщинами, почти что самыми белыми в мире, и тем не менее мы — нет чтобы взять да прямо так и сказать, внушив тем самым нашим маленьким бейсболистам мысль столь же опасную, сколь и соблазнительную — мы собираемся всего лишь вывалять его в грязи, прибегнув к туманным инсинуациям и косвенным намекам.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Я глубоко благодарен вам, господин Президент.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Да уж это само собой, Преподобный.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Ну что же, джентльмены, значит, договорились. Теперь я зачитаю вам список еще раз, чтобы каждый мог решить за кого он отдаст свой голос: 1.Ханой; 2.Берриганы…

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Позвольте, я вас прерву. Я хотел бы высказаться в защиту братьев Берриган.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР (в ярости): В защиту братьев Берриган?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР (идя на попятный): По части этого обвинения! Только этого!

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Но мы даже не решили еще какой, собственно, будет суть обвинения — как же они могут быть невиновными? И где у вас доказательства? Где факты?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Нет, этого у меня нет.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: А в таком случае, молодой человек, вам, может быть, не следовало бы бросаться направо-налево утверждениями насчет чьей-то там невиновности. Добудьте сначала факты!

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Вы, безусловно, правы, но я вот чего боюсь: если мы попытаемся повесить на этих священников еще одно преступление, мы можем пробудить в обществе такую симпатию к ним, какой рядовой человек не вызывает никогда, во всяком случае, до тех пор, пока его кто-нибудь не пришибет. Должен вам сообщить, что в самую эту минуту в Голливуде вызревает проект фильма, в котором отцов Фила и Дэна Берриганов сыграют Бинг Кросби и некий, еще не названный актер, загримированный под великого, хоть и покойного Барри Фитцджеральда. Так вот, джентльмены, сколько бы мы ни напрягали наше воображение, мы все равно не сможем уровнять голливудских продюсеров, как бы они ни наряжались и какие бы ни носили прически, с хиппи или с левыми фанатиками. Под этими их якобы бросающими вызов истеблишменту бараньими бакенбардами кроются прожженные дельцы, имеющие дело с продуктом, который им необходимо сбыть, и с публикой, которой они вертят, как хотят, и уж эти-то люди способны унюхать любую тенденцию задолго до того, как она народится. Согласно моим информаторам, в фильме будут сочувственно изображены двое священнослужителей, которые решают взорвать Уэст-Пойнт после того как сборная вооруженных сил на глазах у семидесяти миллионов телевизионных болельщиков проигрывает команде университета Нотр-Дам финал футбольного кубка. Там будут монахини, песенки и все такое, и никто не поручится за то, что подобная картина не способна за одну-единственную ночь обратить всю эту чертову страну в рассадник коммунизма.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: Двести миллионов красных на земле Америки? Никогда, и это мое последнее слово!

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Слово еще не дело, Генерал. Расстреляйте двести миллионов американцев, — если вы это имеете в виду, — расстреляйте хотя бы сто миллионов и, боюсь, вы дадите демократам такой политический козырь, который они не преминут разыграть на выборах семьдесят второго.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: До чего докатилась политическая жизнь в этой стране! Вот если бы балом правили военные…

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Разумеется-разумеется. Но так вот сразу создать утопическое общество невозможно, Генерал. Именно потому я и хочу предостеречь вас, лично вас и всех прочих, — не голосуйте за Берриганов. Я сознаю, насколько соблазнительной кажется их кандидатура, в особенности после усилий, потраченных нами на их поимку, но, боюсь, это еще один из тех случаев, в которых нам надлежит продемонстрировать столь характерные для нас сдержанность и умеренность. Последнее, что нам требуется, так это чтобы Бинг Кросби, напялив воротничок священника, ворковал с Дебби Рейнольдс в этой ее амазонке, объясняя ей, что нужно тут в-в-все в-в-взорвать. Да даже Ленин не додумался бы до более верного способа обратить рабочий класс Америки в революционеров-бомбистов.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Искусный анализ ситуации, джентльмены. Тем не менее, я полагаю, что вы неверно интерпретируете намерения Голливуда. Если бы Берриганам грозил электрический стул, Голливуд, разумеется, тут же запустил бы полномасштабную постановку какого-нибудь мюзикла о них, чего-нибудь наподобие «Иду своим путем»^[10]. Но это не более чем еще один аргумент против того, чтобы их убивать. Подержите их в тюрьме и вы удивитесь как скоро и публика, и кино-магнаты забудут об их существовании.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Согласен. Похоронить их заживо. Самое милое дело.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: И более милосердное, помимо всего прочего. Все-таки не смертная казнь, вы понимаете?

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Давайте все-таки что-то решать. Значит, вторым номером у нас шли Берриганы…

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: А кто там был первым? Гарвард?

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Ханой.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: А, да. Я почему-то только вторую букву запомнил.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР (гневно): Вы бы лучше запомнили первую! Как насчет еще кой-чего на Х? Хайфона, к примеру? Какой же Ханой без Хайфона? Это все едино что Тайвань без Формозы.

ТРИККИ: Тайвань, Формоза, какие воспоминания! Тайвань и Формоза!… А что с ними теперь?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Да все то же, господин Президент, стоят себе на месте, ждут, может, на что сгодятся.

ТРИККИ: Да? Это прекрасно. Так где мы с вами застряли? Постойте, я сам догадаюсь, сейчас вспомню, сейчас… Индонезия!

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Нет, сэр.

ТРИККИ: Ну, хоть тепло? Филиппины! Нет?… Рядом с Гавайями?… Тоже нет? Тогда все, сдаюсь.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: В Формозском проливе, господин Президент. Между Тайванем и материковым Китаем.

ТРИККИ: Без шуток? А погодите-ка, а что случилось с этим, как его там? Ну, с китайцем?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: С каким именно, господин Президент? Китайцев на Земле шестьсот миллионов.

ТРИККИ: Да помню я, помню. Порабощенные и все такое. Нет, я насчет того, да вы его знаете, у которого еще жена была. Вот ведь, понавыдумывали они себе имен…

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Чан Кай-Ши, господин Президент?

ТРИККИ: Точно, Профессор! Ши. Малютка Ши, такой, в очечках. (Любовно.) Старина Диксон… (Хихикает.) Ладно! Хватит предаваться воспоминаниям. Простите меня, джентльмены. На чем мы остановились. Пока были названы только Москва и Берриганы.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Ханой и Берриганы, господин Президент.

ТРИККИ: Да, конечно! Видите, что вы наделали со своими Тайванями и Формозами? Я снова вернулся в пятидесятые годы. Смотрите, у меня опять вся губа в гусиной коже.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Продолжаем. Номер 3: Черные Пантеры. Никто не против? Хорошо. Номер 4: Джейн Фонда, киноактриса и антивоенная активистка. Номер 5: Курт Флуд, бейсболист. Есть какие-нибудь вопросы, перед тем как мы приступим к голосованию. Ваше Преподобие?

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Я насчет Джейн Фонда. Она когда-нибудь снималась голышом?

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Честно говоря, я не помню, Ваше Преподобие, чтобы мне доводилось видеть на экране ее наружные половые органы, но, думаю, за грудь я вполне могу поручиться.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: А грудь снимали сквозь кисею или так?

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: По-моему, так.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: А что насчет ягодиц?

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Да, ягодицы я, пожалуй, точно, видел. Строго говоря, на них-то по преимуществу и зиждется ее привлекательность.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Благодарю вас.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Еще есть вопросы?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Есть, относительно Черных Пантер, — вы и вправду считаете, что американский народ поверит, будто за бойскаутами стоят Черные Пантеры? Потому что для этого потребуется серьезная работа воображения.

ТРИККИ: А вот тут я просто обязан вмешаться. Я не собираюсь каким бы то ни было образом влиять на результаты выборов, но хочу сказать следующее: пусть никто из вас не позволяет себе недооценивать воображение американцев. Возможно, сказанное мною покажется старомодным патриотизмом, ныне не популярным, но я питаю и всегда питал высочайшее уважение к воображению народа Америки. Уж если на то пошло, так я считаю, что этот народ можно заставить поверить во что угодно. В конце концов, у американцев, как и у всяких иных людей, есть свои фантазии, суеверия и страхи, и потому невозможно завоевать их привязанность, рассуждая всего лишь о реальных проблемах и делая вид, будто других не существует лишь потому, что они воображаемые.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Совершенно с вами согласен, господин Президент. Так что же, перейдем к голосованию?

ТРИККИ: Всенепременно… Разумеется, джентльмены, эти выборы будут свободными. Я хочу, чтобы все осознали заранее — никаких других я бы не допустил, если бы у меня не было серьезных оснований полагать, что они могут привести к нежелательным результатам. И я горжусь тем, что могу лишний раз сказать вам: я не считаю подобный исход возможным — во всяком случае, не здесь, не в этой раздевалке и не с людьми вашего калибра. Вы можете подать голос за любых двух кандидатов из списка и можете также, в интересах правосудия, добавить по собственному выбору любые два имени. Я буду записывать голоса, поданные за каждого кандидата, и сводить их в таблицу вот на этом листе бумаги.

Вот он перед вами: обычный листок линованной желтой бумаги, подобный которому вы можете найти в блокноте любого юриста. Я, как вам известно, был юристом, прежде чем стать Президентом, поэтому вы можете питать абсолютную уверенность в том, что мне хорошо известно как следует пользоваться такого рода бумагой. Фактически, я хотел бы, чтобы вы осмотрели этот листок и удостоверились, что он не содержит никаких зашифрованных пометок или тайных обозначений — только водяные знаки.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Я уверен, что мы можем вполне положиться на данное вами, господин Президент, описание этого листка.

ТРИККИ: Я высоко ценю ваше доверие, Профессор, и все же предпочел бы, чтобы и остальные четверо внимательно изучили этот листок, дабы впоследствии не возникло сомнений в том, что процедура данных выборов была честной до сотой доли процента. (Пускает листок по кругу.) Превосходно! Приступим к свободным выборам! Давайте начнем с вас, преподобный отец.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Ну, честно говоря, я как-то волнуюсь. То есть, я хочу сказать, что меня определенно подмывает проголосовать за Джейн Фонда, — а вот кого еще выбрать, я никак не надумаю. Курт Флуд выглядит таким привлекательным…

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Вот и проголосуйте за обоих.

ТРИККИ: А не то, подумайте пока, мы к вам еще вернемся. Генерал?

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР (агрессивно): Ханой и Хайфон!

ТРИККИ: Иными словами, Хайфон это и есть ваш основной кандидат.

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: И мой, господин Президент, и любого лояльного американца!

ТРИККИ: Будь по-вашему. (Записывает результат голосования.) Следующий.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Я тоже выбираю Ханой.

ТРИККИ: С Хайфоном или без?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Пожалуй, хватит и одного Ханоя.

ТРИККИ: Больше ничего не желаете?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Нет, спасибо, господин Президент, — я что-то запутался.

ТРИККИ: Ладно, пришло время выслушать глас Правосудия.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Берриганы, Пантеры, Курт Флуд.

ТРИККИ: Помедленнее, помедленнее, пожалуйста. Я должен быть уверен, что все записал правильно. Итак, Берриганы… Пантеры… Курт Флуд… Постойте, но это получается три. А можно только двух.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Это я понимаю, господин Президент. Но поскольку мой предшественник использовал лишь одного кандидата из пятерых, перечисленных в списке Профессора, я подумал, что если я восполню его упущение, то это не будет нарушением духа закона. Как вы знаете, господин Президент, я всегда строго придерживаюсь если не буквы, то духа закона.

ТРИККИ: Ну что же, если причина такова… А от себя добавить никого не хотите?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: В общем и целом, хочу, господин Президент.

ТРИККИ: Одного или двух?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: В общем и целом, пятерых, господин Президент.

ТРИККИ: Пятерых? Но вы же сами установили правило — двух и не больше.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: И я по-прежнему стою за него, господин Президент, вернее, стоял бы в тех обстоятельствах, какие имели место, когда я его устанавливал. Однако в настоящий момент мы имеем дело с тем, что я могу назвать лишь «прямой и явной угрозой». Я опасаюсь, господин Президент, что если мне придется предложить всего лишь два из тех пяти имен, что пришли мне в голову вот только сию минуту, то эта администрация окажется перед лицом такой прямой и явной угрозы, какую и в бредовом сне не увидишь. С другой же стороны, если рассматривать эти пять имен как единое целое, то мы получим своего рода заговор, то есть готовое обвинение, которое иначе выглядело бы, да и то еще в лучшем случае, как авантюристический, злонамеренный наскок на двух людей, нам по какой-то причине не понравившихся, тогда как в моем варианте обвинение это приобретет в сознании нации некоторое подобие правдоподобия, что нам, собственно, и требуется.

Я уверен, господин Президент, вы позволите мне хотя бы зачитать имена этих пятерых. В конце концов, мы живем в свободной стране, где любой гражданин имеет право высказывать свои убеждения, при условии, конечно, что они не содержат элемента провокационности, способного подстрекнуть гражданина из другого штата, пусть даже он и слыхом не слыхивал, что там буровит первый, к мятежу. Подумайте сами, сколько грустной иронии будет в том, что человеку, являющемуся надежным оплотом нации против именно тех мятежей и бесчинств, которые именно этой самой свободой речи и вдохновляются, откажут в его собственном праве, гарантированном Первой Поправкой.

ТРИККИ: Действительно, действительно. И вы можете твердо надеяться на то, что пока я остаюсь Президентом, никакой такой грустной иронией, — если я вас правильно понял, — никому проникнуться не удастся.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Спасибо, господин Президент. Итак, постарайтесь не думать об этих пятерых как об отдельных личностях, но рассматривайте их как своего рода тайную банду, защищенную прежде и более всего видимым несходством индивидуальностей и занятий ее членов: 1.фолк-певица Джоан Баэз; 2.мэр Нью-Йорка Джон Ланселот; 3.покойный рок-музыкант Джими Хендрикс; 4.телезвезда Джонни Карсон…

ВСЕ: Джонни Карсон?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР (с улыбкой): Как по-вашему, кто больше прочих заслуживает оправдательного приговора? Потому что самое лучшее — всегда иметь в запасе человека, но только одного, которого наверняка оправдают, а для этого нужно, чтобы и обвинение ему было с самого начала предъявлено невесть с какой стати. Такой подход принуждает присяжных сосредоточить всю их неуверенность на одном направлении и внушает им ощущение, будто во всем остальном они вели себя как честные люди. В итоге, осуждение всех остальных принимает вполне основательный вид. А кроме того, освободив Джонни Карсона, вы освободите самого популярного человека Америки (не считая, конечно, вас, господин Президент). Помилуйте, мы сможем даже, в самый разгар процесса, дать Президенту возможность вмешаться и сделать заявление в защиту Джонни Карсона. Точь-в-точь как в деле Мэнсона^[11], только наоборот. Вы только представьте, вся страна орет «Свободу Джонни!», а Президент выступает по телевидению и высказывает сомнения по поводу обвинений, выдвинутых против этого великого комика.

ТРИККИ: А когда его выпустят, я смогу устроить пресс-конференцию! Вот будет штука! Я крикну: «Э-э-эй, Джони, ты где?», а он выйдет из-за занавеса и сделает этот его жест, как будто он в гольф играет и бьет по мячу клюшкой. Может даже скажет пару шуток насчет того как он сидел в тюрьме с другими заговорщиками. Слушайте, мы его вырядим в полосатый костюм, а к ноге присобачим гирю на цепи!

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Фантастика! Можно будет проделать это в прайм-тайм и прямо в ночь перед выборами. Покамест Хмырик будет пудрить народу мозги насчет того какие прямые и честные сосны растут в штате Мэн, мы вылезем на экран с Джонни Карсоном!

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Это еще не все, джентльмены. Вы не слышали имени пятого заговорщика.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Мерв Гриффин^[12]!

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: А вот и нет… Жаклин Харизма-Колоссус!

(Ошеломленное молчание.)

Да, милые мои. Абсурд? Я так не считаю. Прежде всего, джентльмены, примем во внимание, что, как и в случае остальной четверки заговорщиков, в ее имени присутствует буква Ж. Вы и не предсталяете, сколько пыли можно будет выбить из этого пустякового на первый взгляд обстоятельства. Мы даже моргнуть не успеем, как газетчики и телекомментаторы окрестят этих типов «Пятью Ж», спаяв их в общественном сознании в единое целое так, словно они — «Бич-Бойз» или струнный квинтет. Да одного только этого фокуса нам хватит, чтобы наполовину приблизиться к обвинительному заключению. Ну и разумеется, пойдут разговоры — тут уж мы постараемся, — про отношения между миссис Колоссус и мэром Ланселотом. Разве не пора позаботиться о том, чтобы его внешность приносила дивиденды нам, а не ему? Опять-таки на руку нам будет и горькое чувство, которое бывшая Первая леди питала по отношению к своей стране и которое она вполне проявила, выйдя замуж за иностранца и перебравшись на жительство за границу.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Вообще-то говоря, она, знаете ли, не в Пекине живет и не в Ханое.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Я это обдумал и пришел к выводу, что самое правильное страну вообще не упоминать. Просто будем повторять «зарубежная» — внушая представление об интригах, деспотизме и сомнительных операциях — и уповать, что о Греции никто и не вспомнит.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Джекки и Ланселот — готов допустить, что из этого получатся хорошие заголовки. Но причем тут Джими Хендрикс, он же помер?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Да при том, что у нас так до сих пор и нет ни одного рок-музыканта. А я лично считаю, что каждый родитель нашей страны готов удавить любого из этих ублюдков. Вот мы и начнем понемногу — но аккуратненько, с покойника. А если никто нам по этому поводу в горло не вцепится, так ко времени выборов мы подберем кого-нибудь поживее. Ну, и опять-таки, не последнее дело, что в его имени тоже присутствует Ж.

ТРИККИ: Должен сказать, судя по тому, как вы все это излагаете, вам, похоже, удалось глубоко продумать данный вопрос со всем, что из него проистекает, — и всего за каких-то пять минут. Политический капитал, который мы сможем нажить, связав имена Ланселота и Харизмы с рок-певцами и фолк-исполнителями, представляется мне бесценным. А обвинив и затем освободив Джонни Карсона, мы получим такие возможности для самовосхвалений, каких я со времени истории с Хиссом и не видывал.

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Спасибо, господин Президент.

ТРИККИ: Но, — и это очень большое «но», — существует правило, вами же и придуманное, с которым все мы уже согласились. Да, я сознаю, что вы усматриваете здесь «прямую и явную угрозу» партии, но с моей точки зрения это никакая не угроза, а великое благодеяние. Следовательно, я не вправе позволить вам внести эти пять имен в список. Но опять-таки но, — и это «но» еще больше первого, — но, поскольку пять этих имен непреложно связаны общей для них буквой Ж, я намереваюсь просить вас внести их в список не как пять имен, а как одно. Для указания же на то, что их следует считать за одно имя, а не за пять, я намерен поставить вот тут, на полях, большую скобку, что-нибудь в этом роде… Видите? Я хочу, чтобы все посмотрели. Я сделал в точности то, что обещал. Прошу вас рассмотреть эту скобку как следует, чтобы в дальнейшем не возникало никаких вопросов относительно честности проводимой нами процедуры голосования. (Все разглядывают скобку и единодушно соглашаются с тем, что это действительно скобка, как и сказал Президент.) Итак, очередь за вами, Профессор. Ваш выбор.

УМСТВЕННЫЙ ТРЕНЕР: Я отдаю мой голос за Курта Флуда и за него одного. Его имя не только является новым для нашей страны, которая уже по горло сыта Берриганами и Пантерами, — и при всем моем уважении к Жаклин Харизме, она тоже всем надоела до колик, — важнее всего то, что он, как я уже говорил, является человеком, которого можно оклеветать и вывалять в грязи, совершенно не опасаясь, что мы обратим его в героя или мученика. Если прибегнуть к жаргону бейсболистов, он — то, что тренер прописал.

ТРИККИ: Очень хорошо. (Записывает результат голосования.) Нуте-с, Ваше Преподобие. Пришли вы, наконец, к окончательному решению? Вы не можете сказать, что я не дал вам времени на то, чтобы сделать мудрый выбор.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Нет, не могу. Боюсь только, я, слушая все, что здесь говорилось, запутался еще пуще прежнего. Я что хочу сказать: Джейн Фонда по-прежнему нравится мне больше других. Она так и осталась главной моей кандидатурой, это для меня несомненно. Но вот дальше… я просто не могу ни на ком остановиться. А ведь неверный выбор это так ужасно, особенно если учесть важность и серьезность того, чем мы тут занимаемся, не правда ли?… (Обращается к Генералу) Извините меня, вы не напомните, за кого вы проголосовали?

ВОЕННЫЙ ТРЕНЕР: За Ханой и Хайфон.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР (обращаясь к Политическому): А вы?

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: За Ханой без Хайфона.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР (обращаясь к Юридическому): Вы предложили этих ваших единых в пятерых лицах — но кто были другие?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Берриганы, Пантеры и Флуд.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР (всплескивая руками): Ну как тут выберешь? Один лучше другого! Эх — была не была! Эни, бени, раба, квинтер, финтер… Окей! Джейн Фонда и Курт Флуд!

ТРИККИ (записывает выбор Его Преподобия): Итак, джентльмены, поскольку все бюллетени заполнены, я собираюсь снова пустить по кругу этот листок, дабы вы удостоверились, что ваши голоса подсчитаны правильно. Как вы понимаете, даже Президент Соединенных Штатов не застрахован от канцелярской ошибки, но если он и совершает таковую, он все же не расстается с надеждой на то, что ему достанет широты душевной, чтобы ее признать. (Пускает листок по кругу)

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: Джими Хендрикс, господин Президент, — его имя пишется «Джими», а не «Джимми», как вы тут написали.

ТРИККИ: Ну что же, давайте исправим мою ошибку, тем более что именно такие, совершаемые по недоразумению ошибки пресса имеет обыкновение раздувать до несусветных размеров. Разумеется, я никогда не претендовал на то, что я будто бы способен правильно написать имя каждого цветного гражданина нашей страны, но я вам вот что скажу: во всем, что касается имени человека, цветной он или не цветной, обладатель его имеет полное конституционное право требовать, чтобы в любом предъявленном ему обвинении имя это было написано правильно, каким бы нелепым и оскорбительным ни было само обвинение. И до тех пор, пока я остаюсь Президентом, я намерен прилагать все усилия к тому, чтобы гарантировать людям это право. Итак, Джим — как там дальше?

ЮРИДИЧЕСКИЙ ТРЕНЕР: И.

ТРИККИ: Джим-и. Вот так. И я еще завизирую поправку, дабы всякий видел кто несет ответственность и за ошибку, и за ее исправление. Готово!

Я хотел бы лишь, чтобы восхитительное цветное население нашей страны узнало, с какой доскональностью я проработал этот, внешне вроде бы и ничтожный вопрос. Но, конечно, средства массовой информации и тут нашли бы к чему прицепиться, можете не сомневаться. И все-таки я уверен, ибо уж настолько-то я знаю достойных, работящих цветных людей нашей страны, что время, которое я счел необходимым отнять у исполнения не терпящих отлагательств обязанностей Президента Соединенных Штатов и Лидера Свободного Мира ради того, чтобы исправить одну-единственную букву в имени их соплеменника, не останется незамеченным ими и неоцененным. Назовите меня мечтателем, назовите меня человеком, безосновательно верующим в гуманность, назовите меня нелепым оптимистом, но не забудьте назвать и человеком широкой души, способным признать свою ошибку, ибо я уверен — люди поймут насколько сложной была проблема, которую мы разрешили, особенно если учесть как они сами пишут свои имена — и я думаю, что нашему народу достанет его восхитительной мудрости, всегда присущей людям, исполняющим лакейскую работу, чтобы осознать — труды такого масштаба не совершаются за одну ночь, и следовательно, не следует принуждать нас правильно писать их имена, прибегая для этого к маршам протеста, демонстрациям или караванам, запряженным мулами, которые только гадят на восхитительной лужайке Белого дома. Мы непременно всех их перепишем, и перепишем правильно, но в свое время, следуя нашему собственному секретному расписанию — яко же на земли, так и на Небеси.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Аминь.

ТРИККИ: Итак, друзья мои, на этой ханжеской ноте можно, я полагаю, наше совещание и закрыть. В десять часов утра нам предстоит встретиться снова, чтобы обговорить точную природу совершенного преступления. Я же пока останусь здесь, в раздевалке, останусь в спортивной форме…

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Господин Президент, уже светает. Вам следует отдохнуть. Снять шлем и лечь в постель.

ТРИККИ: Я, Ваше Преподобие, когда устаю, то нипочем не могу заснуть. И уж тем более сегодня, когда мне предстоит обдумать предстоящую нам компанию по обливанию грязью людей, повинных в этом преступлении.

ДУХОВНЫЙ ТРЕНЕР: Но человек может отдать лишь то, что…

ТРИККИ: Когда доходит до таких дел, я, Ваше Преподобие, пусть это и звучит нескромно, я — неутомим. Нет, я останусь в форме и шлеме и при помощи заполненных вами бюллетеней сооружу, в часы одинокие ночи, такой заговор, какой сможет сказаться на моей карьере наиболее благотворным образом. Я лишь надеюсь и молюсь о том, чтобы оказаться достойным этой задачи. Спокойной ночи, джентльмены, и спасибо вам за все.

ВСЕ: Спокойной ночи, господин Президент. (Встают, намереваясь уйти)

ТРИККИ: И не забудьте сдать на выходе спортивную форму. Не хочу называть имен, но в прошлый раз один из вас пытался украдкой вынести ее отсюда под обычной одеждой, чтобы покрасоваться дома перед женой и детишками. Разумеется, я понимаю, соблазн велик. Сколько раз меня самого подмывало обратиться к народу, надев наплечные щитки! Я об этом ни единой живой душе не рассказывал, но — строго между нами — во время вторжения в Камбоджу я тайком от всех пришел на телевидение в суспензории Национальной футбольной лиги. Просто-напросто, ничего не смог с собой сделать, очень хотелось. Надеюсь, за эти четыре стены ничего из сказанного мною не выйдет: если кто-нибудь из моих критиков хоть что-то пронюхает — сами знаете как они любят отсыпаться на Диксоне. Попробуй я надеть суспензорий перед тем как выступить по телевидению с речью о международной политике, и утренние газеты тут же объявят меня психопатом. Тут, в секретной подземной раздевалке это дело одно, а во внешнем мире — Боже оборони!

ВСЕ: Вы можете доверить нам ваши тайны, господин Президент.

ТРИККИ (явственно тронутый): Я знаю, знаю… Ну хорошо. Не забудьте только, выходя из комнаты, похлопать меня по спине, вроде как вы профессиональные футболисты, только что вылезшие из кучи-малы. Да, и обязательно скажите при этом: «Правильной дорогой идешь, Трикки Д, правильной дорогой!»

4 Трикки обращается к нации

(Знаменитая речь «Подгнило что-то в Датском государстве»)

Добрый вечер, мои дорогие американцы.

Я появился сегодня перед вами с сообщением, имеющим чрезвычайную важность для нашей нации. И хоть я, разумеется, не собираюсь внушать вам ложных надежд, умаляя природу кризиса, с которым столкнулась наша страна, я тем не менее не считаю, будто имеются какие-либо основания для встревоженных воплей, которые вы могли слышать или видеть в выпусках новостей, посвященных важнейшим решениям, принятым мною в течение последних двадцати четырех часов.

Что же, я знаю, всегда найдутся люди, предпочитающие, чтобы мы заняли перед лицом кризиса позицию слабую, трусливую и бесчестную. И разумеется, они имеют право высказывать свои мнения. Я уверен, однако, что подавляющее большинство населения Америки согласится с тем, что действия, предпринятые мной в ходе конфронтации Соединенных Штатов Америки с суверенным Датским государством, были необходимыми для сохранения нашего достоинства, нашей чести, нашего нравственного и духовного идеализма, доверия, которое питает к нам весь мир, крепости нашей экономики, нашего величия, нашей преданности воззрениям наших отцов, духа гуманности, ниспосланного свыше достоинства человека, выполнения наших договорных обязательств, поддержания принципов, проповедуемых Организацией Объединенных Наций, а также прогресса и мира для всего человечества.

Никто более меня не сознает какими политическими последствиями чреваты решительные, открытые действия, предпринятые нами во благо нашего достоинства, идеализма и чести, не говоря уж обо всем остальном. Однако я предпочел бы остаться президентом всего на один срок, но предпринять эти благородные, героические меры против Датского государства, чем быть избранным на второй срок, стерпев унижение от третьеразрядной военной державы. Это обстоятельство я хочу сделать совершенно ясным.

Позвольте мне рассказать вам о мерах в отношении Дании, предпринять которые я распорядился, и о причинах, подвигнувших меня на такое решение. (Берет указку и поворачивается к карте Скандинавского полуострова.)

Во-первых, несмотря на все вероломство, с которым пропорнографическое правительство Копенгагена выступило против Соединенных Штатов, я предпринял быстрые и эффективные шаги, позволившие нам перехватить военную инициативу. В эту самую минуту американский Шестой флот, отплывший по моему приказу в Балтийское и Северное моря, полностью контролирует все водные пути, которые ведут в Данию и из Дании, как показывает нам эта карта. (Тычет указкой в Балтийское и Северное моря.) Авианосцы, эсминцы и десантные суда образовали вокруг занимаемого Данией Ютландского полуострова (тычет указкой) и многочисленных датских островов, которые вы видите на этойкарте окрашенными в красный цвет (тычет указкой), стратегическое кольцо. Взятые вместе, эти территории делают Данию примерно равной по величине (поворачивается к карте Соединенных Штатов) восхитительным штатам Нью-Хэмпшир и Вермонт, прославленным их прекрасной осенней листвой и упоительно вкусным кленовым сиропом, — вы видите здесь эти штаты окрашенными в белый цвет.

Теперь позвольте мне рассказать вам о результатах этих действий, предпринятых мною как сознающим всю меру своей ответственности Главнокомандующим наших Вооруженных сил.

Фактически, Дания в настоящее время изолирована от остального мира блокадой столь же непроницаемой, как та, посредством которой президент Джон Ф. Харизма помешал в 1962 году проникновению советского ядерного оружия на Кубу и в Западное полушарие, которое находится вот здесь (тычет указкой в Западное полушарие). И то был, как все мы знаем, самый лучший, исполненный наибольшей доблести час его президентства. Так вот, эта блокада ничем не отличается от той.

Но эффективно изолировав Данию от остального мира, я тем не менее не внял советам моих критиков и не согласился на то, чтобы Америка заняла в этом кризисе изоляционистскую позицию. Потому что — и пусть никто не питает иллюзий на этот счет — Америка, если она желает жить в мире, не может жить в изоляции.

Я словно бы слышу, как вы спрашиваете: «Господин Президент, вы предприняли быстрые и эффективные шаги для того, чтобы защитить наше достоинство, идеализм и честь; но как же насчет национальной безопасности, разве также и она не была под угрозой?»

Ну что же, это хороший вопрос, вопрос, заслуживающий продуманного ответа. Ибо всем нам хорошо известна воинственная, экспансионистская политика Датского государства, и в частности, его территориальные притязания на континентальные земли Соединенных Штатов, которые эта страна вынашивает еще с одиннадцатого столетия. Как вы помните, в то время на Североамериканский континент высаживались десантные войска сначала под командованием Эрика Рыжего, — Эрика Красного, если уж называть вещи своими именами, а затем и под командованием его сына, Лейфа Эйриксона. Эти высадки семьи Красных, а также орд возглавляемых ими викингов производились, разумеется, без предварительного уведомления, представляя собой прямое нарушение доктрины Монро^[13]. Но и помимо этих вторжений, осуществлявшихся полувоенными формированиями, викинги совершали также разного рода безуспешные попытки создать привилегированные убежища на нашем восточном берегу, вот здесь (тычет указкой), в непосредственной близости от Бостона, города, в котором родился Пол Ревир^[14] и из которого он отправился в свою известную всему миру полночную скачку, города, в котором состоялось знаменитое Бостонское чаепитие.

Итак, если вы спросите меня, составляли ли датчане с их многовековой историей открытого пренебрежения нашей территориальной целостностью угрозу для нашей национальной безопасности, я думаю, что могу со всей непредвзятостью ответить вам: да, составляли. И именно поэтому я сегодня вечером дал пропорнографическому правительству Копенгагена ясно понять, что я не намерен отвечать на новые угрозы нашей территориальной целостности, нашей чести или нашему идеализму слезливыми дипломатическими протестами. И для того, чтобы занимаемая мною позиция не оставляла места для каких бы то ни было сомнений, я приказал привести расквартированную в Германии Седьмую американскую армию в полную готовность с тем, чтобы она заняла боевые позиции вот здесь (тычет указкой), на пятьдесят пятой параллели, то есть на границе между Германией и Данией. И я заверяю вас, мои дорогие американцы, как заверил пропорнографическое правительство Копенгагена и как заверил бы родовой режим Красных в одиннадцатом веке, если б уже тогда был вашим Президентом, что я без малейшего колебания направлю сегодня наших доблестных американских солдат через границу и вглубь датской территории, если это потребуется для того, чтобы предотвратить сражения между нашими детьми и потомками Эрика Красного, которые грозят развернуться на улицах (несколько раз тычет указкой) Портленда, Бостона, Нью-Йорка, Филадельфии, Балтимора, Вашингтона, Норфолка, Уилмингтона, Чарльстона, Саванны, Джекоснвилла, Майами, Ки-Бискейна и, конечно, населенных пунктов запада.

Так вот, несмотря на то, что Шестой флот эффективно изолировал Данию от всего остального мира, несмотря на всю эффективность угрозы оккупации со стороны Седьмой американской армии, факт остается фактом — датский народ пока еще не увидел на своей земле ни одного вооруженного американского солдата. Вопреки всем нелепым слухам, которые безответственно сеют падкие до сенсаций паникеры из средств массовой информации, факт, повторяю, остается фактом — в настоящую минуту (сверяется с часами) внутри Дании наши войска отсутствуют — там нет ни боевых частей, ни даже военных советников датского антипорнографического Сопротивления, рассматриваемого многими в качестве законного датского правительства в изгнании.

Какие бы сообщения об американском вооруженном вторжении на территорию Дании вы ни слышали, они являются категорически лживыми и представляют собой намеренное искажение фактов.

Истина такова: осуществленная лишь несколько часов назад, в полночь по датскому времени, высадка нескольких тысяч храбрых американских морских пехотинцев на датскую территорию является не военным вторжением, но освобождением из-под датского ига исторического сооружения, в течение нескольких столетий остававшегося святыней для говорящих по-английски людей всего мира и, в частности, для американцев.

Речь идет об освобождении города Эльсинора, в котором находится крепость, известная туристам под названием «Замок Гамлета». После многих веков оккупации города датчанами, эксплуатировавшими эту крепость в качестве приманки для туристов, и город, и замок, обязанные своей славой исключительно Вильяму Шекспиру, величайшему писателю во всей истории Англии, занятого нынче ночью американскими солдатами, говорящими на языке бессмертного барда.

Давайте еще раз взглянем на карту. Вот здесь, на побережье, примерно в тридцати пяти милях от столичного Копенгагена, находится Эльсинор. Вследствие его близости к столице, он на протяжении двух веков считался хорошо охраняемым и неприступным. И тут мы должны отдать должное и нашей разведке, и нашим доблестным морским пехотинцам — в полночь американским войскам удалось высадиться на берег и под прикрытием темноты изгнать из замка иностранных захватчиков, не произведя при этом ни единого выстрела.

Я могу с чувством глубокого удовлетворения сообщить вам: дежурный охранник Эльсинора был настолько застигнут врасплох, что когда его подняли с кровати стуком в ворота замка, он вышел к ним в одной пижаме и широко открыл их, предоставив нашим доблестным морским пехотинцам возможность в считанные минуты разбить его наголову и овладеть плацдармом. Охранник, оказавшийся единственным иностранным захватчиком, в тот час присутствовавшим в замке, был вместе с его туристскими путеводителями взят под стражу, в настоящее время он находится в знаменитой башне замка и подвергается интенсивному допросу в соответствии с правилами, сформулированными в Женевской конвенции, которую с чувством глубокого удовлетворения подписала также и наша страна.

Сразу после освобождения Эльсинора я направил пропорнографическому правительству Копенгагена коммюнике, с абсолютной ясностью указав в нем, что наши действия ни в коей мере не направлены на подрыв национальной безопасности какой-либо страны, в том числе и Дании. Любое правительство, которое сочтет возможным использовать эти действия в качестве предлога для ухудшения отношений с Соединенными Штатами, поступит так под собственную ответственность, мы же, со своей стороны, сделаем соответствующие выводы.

Кстати, скажу в этой связи, что если датская армия предпримет попытки нападения на наших морских пехотинцев или прибегнет к каким бы то ни было средствам для вытеснения их из «Замка Гамлета», то представители всех слоев населения Америки — профессора и поэты, домохозяйки и дорожные рабочие — воспримут ее действия как прямое посягательство на наше национальное достояние. В этом случае у меня не останется иного выбора как, прибегнув к самому массированному из воздушных налетов, какие когда-либо видел европейский город, нанести ответный удар по расположенному в Копенгагене памятнику Гансу Христиану Андерсену.

Я сознаю, что в результате принятого мною решения освободить Эльсинор из-под ярма чужеземного владычества американскому народу придется услышать пораженческие разговоры, сомнения, высказываемые многими хорошо всем известными специалистами по манипулированию общественным сознанием. Но позвольте мне сказать этим пораженцам, этим сомневающимся: если бы Датское государство, ныне или в будущем, попыталось оккупировать Миссури Марка Твена или восхитительный Юг «Унесенных ветром», овладеть ими с той же жестокостью, с какой оно столько столетий владело «Замком Гамлета», я бросил бы морских пехотинцев на освобождение Ганнибала, Атланты, Ричмонда, Джексона и Сент-Луиса, испытав при этом колебания, не большие тех, которые могли бы сегодня воспрепятствовать освобождению Эльсинора. И я твердо уверен, что подавляющее большинство населения Америки поддержало бы меня в той ситуации, как поддерживает в этой.

По счастью, однако, у меня есть теперь основания для веры в то, что не только нашим детям, но и детям наших детей не придется больше кровью своей защищать исторические литературные памятники их родной земли от набегов, организуемых Датским министерством туризма, и все из-за того, что мы, их родители, не сумели выполнить наш долг перед ними в какой-то замшелой рыбачьей деревушке, лежащей за тридевять земель от нас.

Итак, следующая наша цель — Копенгаген. Перед ним две возможности. Либо датчане проявят по отношению к нам дипломатическую вежливость, о чем мы их и попросили, действуя строго в рамках международного права; либо они в ответ на наши просьбы будут по-прежнему демонстрировать непреклонность, воинственность и пренебрежение, ставшие изначальной причиной теперешнего противостояния.

Так вот, если в течение ближайших двенадцати часов они предпочтут сесть с нами за стол честных переговоров и согласятся отдать нам то, что мы у них требуем, я незамедлительно отменю блокаду их побережья, точно так же, как Джон Ф. Харизма в лучший свой час отменил блокаду Кубы. Более того, я буду каждый год уменьшать на одну шестнадцатую воинский контингент, сосредоточенный на их границах. И наконец, охранник, взятый в плен в Эльсиноре, будет возвращен Копенгагену, разумеется, если проводимый в настоящее время допрос не покажет, что он является датским гражданином, состоящим на службе датского правительства.

Если же Копенгаген не пожелает сесть с нами за стол честных переговоров и не согласится отдать нам то, что мы у него требуем, я немедленно прикажу ста тысячам американских солдат вторгнуться на территорию Дании.

Теперь позвольте мне быстренько и со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство: это тоже не будет вторжением. Как только мы разграбим страну, разбомбим ее главные города, выжжем пашни, уничтожим армию, разоружим гражданское население, отправим за решетку лидеров пропорнографического правительства и посадим в Копенгагене правительство, пребывающее ныне в изгнании, так чтобы оно, по выражению Авраама Линкольна, не кануло в вечность с этой земли, мы немедленно отзовем наши войска.

Ибо в отличие от датчан, народ этой великой страны не вынашивает притязаний на чужеземные территории. В еще меньшей мере испытываем мы потребность вмешиваться во внутренние дела других стран. С каким бы глубоким сочувствием ни взирали мы на упования датского антипорнографического Сопротивления, мы в течение многих лет придерживались политики невмешательства, надеясь, что на редкость порядочным, идеалистически настроенным людям, образующим ДАС, будет предоставлена возможность прийти к власти в Копенгагене демократическим путем. К сожалению, пропорнографическая партия в ходе целой череды так называемых свободных выборов так и не позволила этим надеждам осуществиться, вместо этого она занималась промыванием мозгов датского народа, побуждая его голосовать против ДАС. Методы, которые при этом использовались, были столь изощренными и эффективными, что в конечном итоге ДАС не получал ни единого голоса и, в сущности говоря, мог с таким же успехом и вовсе не участвовать в выборах. Вот так силы разврата и непотребства обратили в насмешку происходящие в Дании демократические процессы.

Мои дорогие американцы, подобное же пренебрежение к правам других демонстрирует ныне Копенгаген и в своих отношениях с Соединенными Штатами. Но эта страна не позволит запугать и опозорить себя третьеразрядной военной державе, она не станет спокойно взирать на то, как наша доверчивость втаптывается в грязь в каждом уголке мира, где одна только мощь Соединенных Штатов и сдерживает разного рода агрессоров. И именно потому я отправил сегодня лидерам Копенгагена уведомление, что если они и впредь будут отвергать наши требования, я соберу в кулак всю нашу военную мощь, дабы восстановить в Дании законное правительство, способное внимать не одной только силе, но и доводам рассудка, правительство, которое будет стоять за разум, а не за разврат, правительство, как говорил Авраам Линкольн, не только и не столько датского народа, но и народа американского и вообще всех людей доброй воли.

О чем же мы просим Копенгаген, мои дорогие американцы? Не больше и не меньше как о том, о чем мы просили Объединенное Королевство в 1968 году, когда эта страна, в соответствии с положениями международного права и обычаями цивилизованных наций, возвратила нам беглеца от правосудия, впоследствии осужденного за убийство Мартина Лютера Кинга.

О чем мы просим Копенгаген? Не больше и не меньше как о том, о чем мы попросили бы Советский Союз в 1963 году, если бы убийца президента Харизмы вторично попытался укрыться в этой стране.

О чем мы просим Копенгаген? Не больше и не меньше как о выдаче соответствующим американским властям человека, бежавшего из команды «Вашингтонские Сенаторы», которая входит в состав Американской лиги профессиональных бейсбольных клубов, человека, покинувшего нашу страну 27 апреля 1971 года, ровно за неделю до вашингтонского восстания бойскаутов — человека по имени Чарлз Куртис Флуд.

Так вот, за последние двадцать четыре часа события развивались настолько стремительно, что для достижения полной ясности я хотел бы во всех уместных в данном случае подробностях обрисовать для вас дело Чарлза Куртиса Флуда, который, до того как скрыться, играл прямо здесь, в Вашингтоне, за команду «Вашингтонские Сенаторы», укрываясь под псевдонимом Курт Флуд.

Как и всегда, я намерен обрисовать вам обстоятельства со всей доступной мне определенностью. Именно поэтому вы снова и снова слышите как я во всех моих выступлениях, на всех пресс-конференциях и интервью повторяю, что хочу со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство — или два, или три, или столько обстоятельств, сколько я задумал подчеркнуть со всей возможной определенностью. Чтобы дать вам представление о не самых сложных сторонах жизни вашего Президента, скажу (с чарующей озорной улыбкой), что по словам моей жены я повторяю это даже во сне. (Вновь обретая серьезность.) Мои дорогие американцы, я уверен — вы, как и я, понимаете, что если человек во сне и наяву повторяет, так часто, как я, что он хочет со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство, значит скрывать ему нечего.

Итак, кто же он, этот человек, назвавший себя «Куртом Флудом»? Многим американцам, в особенности восхитительным матерям нашей страны, это имя, вероятно, говорит не больше, чем имя Эрика Старво Гэлта, присвоенное, как вы, возможно, помните, Джеймсом Эрлом Реем, осужденным за убийство Мартина Лютера Кинга.

Кто он, этот «Курт Флуд»? Что же, с год, примерно, назад ответ на этот вопрос выглядел бы достаточно простым. Флуд был игроком входящей в состав Национальной лиги бейсбольной команды «Кардиналы Сент-Луиса», центровым полевым игроком с более чем достойным средним показателем в бэттинге — 0,294. Не то чтобы он годился для Галереи славы, не лучший бейсболист большой лиги, но далеко и не худший. Многим даже казалось, что лучшие его годы еще впереди… С гордостью могу сказать, что в их число входил и я — ярый поклонник бейсбола и других видов спорта.

Затем разразилась трагедия. В 1970 году, без малейшего предупреждения, совсем как японцы в Пирл-Харбор, «Курт Флуд», как он себя тогда называл, пошел войной на тот самый бейсбол, который сделал его одним из наиболее высокооплачиваемых негров в истории нашей страны. В 1970 году он заявил — я привожу точную цитату из его же собственной писанины: «Кто-то должен, в конце концов, восстать против системы», — вчинив следом судебный иск организованному бейсболу. По словам человека, возглавляющего Комиссию по бейсболу, эти его действия, в случае победы Флуда, уничтожили бы тот бейсбол, который все мы знаем.

Так вот, трудно ожидать от рядового гражданина, зарабатывающего себе на жизнь вне занятий юриспруденцией, чтобы он сумел разобраться во всех хитросплетениях судебного иска, возбужденного этим беглецом от правосудия против нашей великой национальной игры с тем, чтобы ее уничтожить. Собственно, потому-то люди и нанимают адвокатов. Во всяком случае, когда я был адвокатом, люди нанимали меня именно по этой причине, и могу без хвастовства сказать, что мне, как я думаю, удавалось им помочь. Когда я был молодым, начинающим юристом и мы с Пасти жили на девять долларов в неделю в пригороде Ханжиера, штат Калифорния, это вот здесь (тычет указкой), я целыми ночами перечитывал труды по юриспруденции и вникал в обстоятельства разных дел, чтобы помочь моим клиентам, большинство которых было такими же восхитительными молодыми людьми, как мы с Питти. Кстати, скажу к слову, что в то время меня обремененяли следующие неоплаченные долги:

— 1000 долларов за наш опрятный маленький домик.

— 200 долларов моим дорогим родителям.

— 110 долларов моему верному, преданному брату.

— 15 долларов нашему чудесному дантисту, добродушному еврею, к которому мы питали высочайшее уважение.

— 4 доллара 25 центов нашему милому бакалейщику, старику-итальянцу, у которого для всякого находилось доброе слово. Я и сейчас еще помню как его звали — Тони.

— 75 центов нашему китайскому прачешнику, человеку щуплого сложения, который однако же долгими ночами неустанно корпел над нашими сорочками, совсем как я над книгами по юриспруденции, ради того, чтобы его дети могли когда-нибудь поступить в колледж, который они выберут сами. Я уверен, что из них получились замечательные, образцовые американцы.

— 60 центов мужчине из Польши, или «полячишке», как ласково называет подобных ему наш Вице-президент, доставлявшему нам лед для нашего старомодного холодильного ящика. Это был крепкого сложения человек, очень гордившийся своей родной Польшей.

Кроме того, мы были должны около 2 долларов девяноста центов нашему восхитительному водопроводчику-ирландцу, восхитительному японо-американцу, мастеру на все руки, и восхитительной супружеской чете из самого сердца нашего Юга, чете, принадлежавшей к той же расе, что и мы, и имевшей детей, с которыми наши дети играли в совершенной гармонии, несмотря на то, что мы происходили из других краев.

Могу с гордостью сказать, что упорный труд в адвокатской конторе позволил мне вернуть этим людям все, что я им задолжал, до последнего цента. А рассказываю я вам об этом, мои дорогие американцы, чтобы вы поняли — благодаря тем долгим часам тяжелого труда я, как мне представляется, обладаю ныне квалификацией, достаточной для понимания всех коварных, хорошо продуманных тонкостей судебного процесса, который этот беглец от правосудия затеял против спорта, прославленного такими людьми как Бэби Рут, Ру Гериг, Ти Кобб, Трис Спикер, Роджер Хорнсби, Хонас Вагнер, Уолтер Джонсон, Кристи Мэтьюсон и Тэд Уильямс — все они попали в Галерею славы и всеми ими американский народ вправе гордиться.

И позвольте мне сказать вам следующее: изучив это дело во всех его ответвлениях, я могу лишь присоединиться к мудрому мнению главы Комиссии по бейсболу, сказавшему, что победа этого беглеца неизбежно привела бы к гибели великой игры, возможно, сделавшей больше, чем какой-либо иной из наших национальных институтов, для того, чтобы американские юноши, вырастая, становились сильными, достойными, законопослушными гражданами. Если говорить прямо, я не знаю лучшего способа, которым наши враги смогли бы погубить юность американской нации, чем уничтожение игры в бейсбол и всего, что она олицетворяет.

Возможно, у вас уже созрел новый вопрос: «Господин Президент, если Курт Флуд намеревался погубить юность американской нации, уничтожив игру в бейсбол, где же ему удалось отыскать адвоката, готового вести подобное дело в суде?»

На этот вопрос я собираюсь ответить со всей доступной мне откровенностью.

Сколь бы скрупулезными, честными и преданными принципам правосудия ни были девяносто девять целых и девять десятых юристов нашей страны, в этой профессии, как, боюсь, и во всякой другой, подвизается крохотный процентик людей, готовых сделать и сказать все что угодно, лишь бы ставки — и гонорары — были достаточно высоки. В юридической школе наши профессора называли таких «настырными адвокатишками» и «крючкотворами». К несчастью, подобные люди встречаются не только среди последних отбросов нашей профессии, в редких случаях им удается вскарабкаться на самый верх — да, и даже занять посты, сопряженные с огромной ответственностью и дающие огромную власть.

Вряд ли мне стоит напоминать вам о скандале, разразившемся здесь, в Вашингтоне, во время правления прежней администрации. Все вы помните, что юрист, назначенный моим предшественником в Верховный Суд Соединенных Штатов, высший суд нашей страны, вынужден был подать в отставку вследствие финансовых махинаций. Сколь ни ужасным представляется этот инцидент каждому достойному американцу, я вряд ли что-нибудь выиграю, вновь пробуждая чувство нравственного гнева, обуявшее в то время всю страну.

Некоторые из вас поспешат напомнить мне, что на самом деле людей, счевших необходимым выйти из Верховного Суда после того как мой предшественник определил их туда, было двое. Однако было ли их двое, трое, четверо или пятеро, я считаю, что хотя бы в интересах единства нашей нации не стоит без конца твердить об ошибках, сколь бы прискорбными они ни были, той администрации, которую вы, избиратели, мудро отвергли три года назад.

Что прошло, то прошло, и никто не сознает это лучше меня. И если я сейчас напоминаю вам имена двух людей, счевших необходимым внести беспрецедентные прошения об отставке с высших судейских постов страны, то лишь затем, чтобы ответить, со всей доступной мне прямотой, на вопрос: «Что же за адвокат представлял интересы Курта Флуда?»

Двумя людьми, подавшими в отставку с постов, которые они занимали в Верховном суде, были мистер Эйб Фортас и мистер Артур Голдберг. Мои дорогие американцы, человека, который представлял интересы Чарлза Куртиса Флуда, зовут Артуром Голдбергом. Голд-берг-ом.

Так вот, прежде чем мне бросят обвинение в попытке ужаснуть или напугать население Америки, позвольте мне сказать, что меня такой поворот событий ничуть не ужаснул и не напугал. Мистер Голдберг, которому довелось послужить в высшем суде страны, несомненно знает все тонкости наших законов не хуже самого праведного юриста страны. Более того, никого из нас не удивляет, что человек, павший с самых вершин своей профессии, хватается за любые средства, лишь бы снова привлечь к себе внимание общественности. Я не удивился бы, если бы еще до завершения дела Флуда мистер Артур Голдберг объединил усилия, предпринимаемые им для защиты Чарлза Куртиса Флуда, с усилиями мистера Эйба Фортаса.

Однако вы можете сказать мне: «Но ведь, господин Президент, человек, который пытается погубить бейсбол и нанимает для достижения этой цели адвокатов, подобных названным вами, не заслуживает даже того, чтобы суд его выслушивал. Мало того, что он обращает в фарс всю нашу юридическую систему, так ведь, это мы, американские налогоплательщики, и предоставляем ему возможность „восстать против системы“, оплачивая содержание той самой системы, которую он пытается уничтожить. Если мы допустим это, мы можем с равным успехом допустить в школы людей, открыто признающих себя коммунистами, — пусть себе учат наших детей. Мы можем с равным успехом сложить оружие в нашей битве за свободу и безо всякой борьбы отдать наши школы и суды открытым врагам демократии.»

Что же, позвольте заверить вас, что я всецело с вами согласен. Фактически, мы именно сейчас изучаем возможности восстановления прежнего достоинства, величия и святости судов нашей страны. Как вам известно, одним из экспериментов, который мы не без определенного успеха провели здесь, в Вашингтоне, является программа «Правосудие на улицах». Это программа, в соответствии с которой вынесение и исполнение приговора как за преступления, наказуемые смертной казнью, так и за обычные уголовные преступления и даже за мелкие проступки производятся прямо на месте, в тот самый момент, когда преступление совершается, а иногда и раньше. Посредством программы ПНУ и аналогичных ей методов ускорения судебной процедуры, мы рассчитываем не только значительно разгрузить наши суды, но и полностью свести на нет нашу судебную систему уже ко дню выборов 1972 года.

Так вот, полное сведение нашей судебной системы на нет будет, конечно, великим благом для достоинства наших судей, которым не придется больше ронять оное, общаясь с наиболее нежелательными элементами населения. Как только мы полностью ликвидируем судебную систему, наши судьи, ныне столь ужасно перегруженные работой, не станут больше, мне хочется верить в это, общаться ни с какими элементами населения вообще. А это даст им досуг, который они смогут посвятить размышлениям и чтению, столь необходимым для поддержания мудрости наших судей на достаточно высоком уровне.

Второй выигрыш, который мы получим, заменив архаичную, медленно работающую судебную систему более современными методами отправления правосудия, таков: залы судов нашей страны вновь станут восхитительными, вдохновляющими местами паломничества школьников Америки. Фактически, я предвижу тот день, в который родители смогут посылать своих детей на экскурсии в залы суда, не опасаясь, что дети увидят там нечто неподобающее, нечто непригодное для глаз и ушей подрастающего поколения. Я предвижу день, в который не только школьники, но и матери с младенцами смогут гулять по залам суда, разглядывая судей в их восхитительных черных мантиях, судей, избавленных от трудоемкого бремени судебных слушаний, судей, овладевающих мудростью многих веков посредством размышлений и чтения свода законов. Я предвижу день, в который школьники и матери, смогут, держа на руках младенцев, сидеть на местах присяжных, как бы присутствуя при настоящем слушании, и припадать, тем самым, к источнику векового величия нашей юридической традиции, во всем ее блеске перешедшей к нам от времен англосаксов.

Но разумеется, мы не в состоянии за одну ночь разгрести юридические завалы, оставленные нам предыдущей администрацией и еще тридцатью пятью администрациями до нее. В результате, несмотря даже на наши усилия свернуть судебную систему, требующую от страны слишком больших расходов и постоянно приводящую ее в замешательство, нам по-прежнему приходится сталкиваться в зале суда с людьми, подобными Чарлзу Куртису Флуду и его адвокатам.

По счастью, два разных суда уже высказались против Чарлза Куртиса Флуда и его попыток уничтожить бейсбол. Эти решения, принятые при правлении нынешней администрации, сделали, я в этом уверен, многое для восстановления доверия общества, столь значительно поколебленного недавно вердиктом, вынесенным в Нью-Йорке, мэром которого является Джон Ланселот, и позволившим освободить тринадцать членов партии «Черных Пантер».

Конечно, я обладаю не большим правом указывать мэру Нью-Йорка, как ему следует управлять городом, чем он — правом указывать мне, как следует управлять страной или миром. И тем не менее я должен со всей доступной мне честностью сказать, что я, как и большинство американцев, был ошеломлен, во-первых, этим вердиктом, а во-вторых, последовавшим за ним решением мэра Ланселота позволить тринадцати «Черным Пантерам» возобновить свою политическую деятельность в его городе Как президент, я могу сказать лишь одно: я надеюсь, что его поступок не станет образцом для подражания при обхождении с оправданными преступниками в других городах страны.

Так вот, я нимало не сомневаюсь, что если бы мое место занимал мэр Нью-Йорка, он без колебаний прибегнул бы к политике невмешательства во все, что касается Чарлза Куртиса Флуда. Уж если людей, открыто признающих свою принадлежность к «Черным Пантерам», отпускают привольно расхаживать по улицам, на которые мы боимся ныне выпускать своих жен и дочерей, зачем тогда хлопотать о совершении правосудия над человеком, который даже не признал своей принадлежности к «Черным Пантерам»? Боюсь, именно такая логика была бы в ходу, если бы мое место занимал другой человек.

Но до тех пор пока его не занимает другой человек, до тех пор пока я остаюсь должным образом избранным президентом Соединенных Штатов, я могу заверить вас в том, что мы не станем цацкаться с беженцем, который, после того, как суды дважды помешали ему уничтожить бейсбол и подорвать здоровье нашей молодежи, решил, что с него, с Чарлза Куртиса Флуда, довольно закона, порядка и честной жизни в нашей системе. Мы не станем цацкаться с человеком, который пытался развратить и растлить наше юношество самыми коварными средствами, какие только можно представить, проявив при этом наглость и порочность, которые не отыщешь даже среди самых закоренелых торговцев наркотиками и самых отвратительных распространителей порнографии.

Нет, Чарлз Куртис Флуд пошел со своим планом уничтожения Америки не в общежития наших распущенных, беспринципных студентов, которым слишком многое сходит с рук. И не к отбросам общества, не к хиппи, не к осквернителям флага из стана левых обратился он с очередным призывом к насилию.

Кого же, в таком случае, спросите вы, пытался он развратить и растлить? Ответ, мои дорогие американцы, прост: бойскаутов Америки! Чарлз Куртис Флуд не только подстрекал их к восстанию, он не только злоумышлял против моральных ценностей несовершеннолетних, он поступил еще хуже: именно он и только он наставил бойскаутов на путь, который привел к трагедии, разыгравшейся вчера в Вашингтоне.

Разумеется, подавляющее большинство населения Америки согласится со мною в том, что когда наши доблестные солдаты вынуждены рисковать своими жизнями на улицах Вашингтона, округ Колумбия, а не в какой-нибудь зарубежной стране, мы имеем дело с трагедией в каком угодно смысле этого слова, Но именно это и произошло здесь, в нашей национальной столице, где наши доблестные солдаты, вооруженные всего только заряженными винтовками с примкнутыми штыками, канистрами слезоточивого газа и противогазами, в течение долгого дня и долгой ночи противостояли почти десятитысячной орде бойскаутов.

Я уверен, всем вам известно какого рода лозунги и припевки выкрикивали эти десять тысяч бойскаутов на улицах нашей национальной столицы. Я уверен, вы видели плакаты, которыми они размахивали перед телевизионными камерами. Я не собираюсь повторять вам слова, которые были написаны на этих плакатах. Довольно сказать, что слова эти вполне соответствовали языку и склонностям Чарлза Куртиса Флуда, любимым городом которого является, согласно собственным его писаниям, Копенгаген, Дания, — порнографическая столица мира.

Плакаты находятся в настоящее время в руках ФБР, чьи лаборатории уже приступили к кропотливой работе по снятию отпечатков пальцев со всех и каждого из них, а также по взятию с них проб крови с тем, чтобы определить соотношения между непристойностями, напечатанными на каждом отдельном плакате, и группой крови бойскаута, несшего плакат, на котором были напечатаны эти предосудительные слова. Если такие соотношения удастся установить с разумной степенью точности, — а мы полагаем, что это возможно, — они, разумеется, станут значительным подспорьем в работе наших органов правосудия. Мы сможем, в рамках нашей программы «предварительного задержания» отлавливать людей с подозрительной группой крови еще до начала подобных демонстраций, тем самым не позволяя им чинить надругательства над принятыми в обществе нормами приличия, а также над правилами вежливости, благопристойности и хорошего вкуса, священными для подавляющего большинства американцев.

Все вы видели газетные заголовки и знаете, что для поддержания закона и порядка нам пришлось убить всего лишь трех из почти десяти тысяч бойскаутов, скопившихся здесь, в Вашингтоне, в ходе их почти двухдневного восстания и угрожавших жизням наших доблестных солдат. Это сводится всего-навсего к полутора мертвым бойскаутам в день, причем девять тысяч девятьсот девяносто восемь с половиной бойскаутов получили возможность жить полноценной, активной жизнью в первый день и девять тысяч девятьсот девяносто семь — во второй.

Так вот, я считаю, что, по каким угодно меркам, для кризиса подобного рода показатель потерь составляющий 0,0003, представляет собой восхитительное свидетельство невиданной сдержанности, которую мы сумели противопоставить ужасной трагедии, подстерегавшей наших солдат. И уж конечно, показатель этот станет великим утешением для всех, кто ненавидит кровопролитие так, как ненавижу его я, раз и навсегда доказав лживость злонамеренных обвинений, согласно которым ответственность за насилие лежит не на скаутах, а на армии. С другой стороны, на мой взгляд, тот факт, что к исходу второго дня погибли всего три скаута, служит достойным свидетельством проявленной нами необходимой твердости, которую мы всегда стараемся сочетать с невиданной сдержанностью.

Разумеется, я уверен — подавляющее большинство населения Америки понимает, что всегда найдется незначительное, но горластое меньшинство придир и критиканов, которым ничем не угодишь, сколь бы скрупулезно ни сочетали мы необходимую твердость с невиданной сдержанностью, которые мы проявляем во время гражданских беспорядков такого размаха. Даже если бы к концу двухдневного периода мы имели лишь одного мертвеца, то есть меньше половины покойника в день, даже если бы к концу двухдневного периода мы имели лишь одного слегка покалеченного скаута — эти критиканы вели бы себя так, словно разыгравшаяся трагедия не была чревата огромной опасностью, которой подвергали себя десятки тысяч наших доблестных солдат, а незначительные увечья получил не один-единственный юнец из десяти тысяч, юнец, который, что более чем вероятно, пробрался сюда, в отличие от наших доблестных воинов, из пригорода и не получил бы вообще никаких увечий, если б спокойно сидел дома.

Ну что же, я хотел бы, к сведению этого незначительного, но горластого меньшинства, со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство.

Я тоже питаю глубокое сочувствие к семьям трех бойскаутов, убитых здесь, в Вашингтоне. Я тоже отец и очень хорошо знаю, какую важную роль способны сыграть в карьере человека дети — да кстати, раз уж об этом зашла речь, и жена тоже. Собственно, я могу сообщить вам, что я, жена и две наших восхитительных дочери подготовили письма соболезнования для куда более чем трех погибших детей, намереваясь отослать их при первой же возможности. В продолжение всего кризиса я, пользуясь специальной «горячей линией», поддерживал постоянный контакт с моргом, расположенным здесь, в Вашингтоне, а также с другими моргами страны, и если бы возникла необходимость отправить не три, но три тысячи таких писем, то, уверяю вас, я и моя семья позаботились бы о том, чтобы слова соболезнований изошли из Белого дома еще до того, как остынут тела погибших. С гордостью могу сказать вам, что моя жена и дочери готовы были трудиться всю ночь только ради того, чтобы семьи, не столь счастливые, как наша, получили в час испытаний хотя бы малое утешение. В дальнейшем мы собирались также регулярно поздравлять этих людей с Рождеством.

Но пусть никто не питает иллюзий насчет того, что сколь бы поспешно ни проникся я состраданием к этим ни в чем не повинным семьям, столь же поспешно высказал бы я и порицание в адрес этих трех виновных в преступлении скаутов. Я сказал «виновных», потому что не будь они виновными, они не были бы и мертвыми. Ибо мы с вами живем в стране, которая ничего подобного не допустила бы.

Так вот, я сознаю, что существуют некие апологеты восстания бойскаутов, которые пытаются пробудить симпатии общества к трем этим виновным скаутам, указывая, что лишь один из них был скаутом-орлом, а двое других «всего-навсего» младшими скаутами низшего ранга. Если как следует нажать на этих апологетов, они, пожалуй, признают, что скаут-орел представляет собой отлично натренированного и дисциплинированного подростка, более чем способного вести партизанскую войну благодаря различным тактикам выживания, которые он должен был освоить, чтобы занять свое ключевое положение в инфраструктуре скаутов. Однако они тут же и спросят — а как же младшие скауты? Разве могли младшие скауты составить настолько серьезную угрозу национальной безопасности, что их нужно было убить?

Что же, позвольте мне, мои дорогие американцы, ответить на этот вопрос, показав вам оружие, которое удалось обнаружить на поясах этих «маленьких скаутов», когда их тела обыскивали сотрудники ФБР, Секретной службы, ЦРУ, Военной полиции, Берегового патруля, офиса Генерального прокурора, полиции Капитолия, полиции округа Колумбия, а также стражи порядка, созванные со всей страны, чтобы гарантировать честность и полноту расследования.

Так вот, я уверен, что все мы с грустью сердечной вспоминаем 6,5-миллиметровый итальянский карабин, за двенадцать долларов семьдесят восемь центов купленный по почте в Чикаго убийцей президента Харизмы Ли Харви Освальдом, о котором я уже упоминал в связи с Джеймсом Эрлом Реем и Чарлзом Куртисом Флудом. В каталоге заказов по почте это ружье выглядело, вероятно, не более угрожающим, чем то оружие, которое я собираюсь вам показать, не в большей мере способным изменить ход истории. И все же никто из нас никогда не забудет как сильно повлияло это ружье на карьеру президента Харизмы и на мою собственную. Я сознаю, что многим из вас предмет, который я держу в правой руке, покажется таким же безобидным, каким несомненно выглядело в почтовом каталоге ружье стоимостью в двенадцать долларов семьдесят восемь центов. Но пусть никто не питает иллюзий насчет того, что этот предмет будто бы не является оружием столь же, если не более эффективным.

Во-первых: в то время как ружье, погубившее политическую карьеру президента Харизмы, имело в длину сорок дюймов, длина ножа, который я держу в руке, даже при открытом лезвии составляет всего лишь четыре и пять восьмых дюйма. Что делает его идеальным для использования в общественных местах, в отличие от сорокадюймового ружья, способного вызвать подозрения в школьном автобусе или супермаркете — да в сотне мест, в которых вы с дорогими вам существами оказываетесь в ходе повседневной жизни.

Во-вторых: это оружие куда более зловредное, чем рядовое ружье, оружие, которое, о чем можно было бы и не упоминать, по гуманности своей и рядом не лежало с широко распространенной тысячефунтовой бомбой, не говоря уж о бомбе ядерной. Будучи человеком, которого воспитали, как вам известно, квакером, я отношусь к гуманности с особенной теплотой. Вот почему, став президентом, я изо всех сил стараюсь заставить Конгресс выделить средства на систему вооружений, которая позволит нам занять ведущее в мире место по части гуманности. Разумеется, не существует причины, по которой страна с нашими научными и техническими ресурсами не могла бы разработать оружие, обладающее разрушительной мощью, столь всеобъемлющей и мгновенной, что оно гарантирует каждому мужчине, каждой женщине и каждому ребенку нашей планеты то благо, которым доныне удавалось воспользоваться лишь немногим счастливцам, скончавшимся во сне, а именно, незаметный переход из этой жизни в следующую. Именно о такой смерти люди мечтали с незапамятных времен и я хочу, чтобы все помнили — никому иному как президенту Трику Е. Диксону достало нравственного и духовного идеализма, чтобы посвятить себя исполнению этой мечты.

Но теперь позвольте мне, мои дорогие американцы, задать вам следующий вопрос: что может дальше отстоять от идеала безболезненной смерти для всех людей мира, над осуществлением которого столь усердно трудится эта администрация, чем смерть, уготованная жертве ножа, который я держу в руке? Для того, чтобы убить человека оружием столь малых размеров, необходимо нанести ему не менее пяти или десяти ужасно болезненных колотых ран, да и само совершение такого убийства требует, чтобы убийца обладал неколебимой злобностью, хладнокровной решимостью, которая, уверяю вас, потрясла бы и испугала закаленного в боях пилота бомбардировщика Б-52 не меньше, чем вас и меня.

И позвольте мне сказать вам теперь откуда берется эта неколебимая злобность: в отличие от наших пилотов во Вьетнаме, которые вполне удовлетворяются по возможности быстрым и тщательным выполнением своего дела и которых совершенно не интересуют вопли и стоны тех, кто не умирает от взрывов их бомб на месте, люди, использующие оружие, подобное этому, со всей очевидностью являются садистами, наслаждающимися самим видом крови, истекающей из тел их жертв, и, об этом тоже стоит сказать, криками людей, испытывающих телесные муки. Иначе зачем бы еще они прибегали к оружию, требующему получаса для совершения дела, которое наши пилоты выполняют за долю секунды, причем безо всяких стонов и рек крови?

Давайте же приглядимся к этому оружию повнимательнее. Я буду открывать лезвие за лезвием, объясняя вам назначение ивозможности каждого. И пусть эти четыре и пять восьмых дюйма не создадут у вас иллюзии, что перед вами всего лишь простенькое орудие убийства. Как и многие иные виды оружия, которым пользуются революционные партизаны всего мира, оно имеет множество применений, лишь одним из которых является садистское, вызывающее длительную агонию жертвы убийство.

Начнем отсюда, с самого малого из четырех лезвий. На языке тех, кто пользуется такого рода оружием, оно именуется «бутылочным ключом». Сейчас я расскажу вам откуда взялось такое название. Вы видите, что лезвие это имеет на конце подобие крюка, а полная его длина равна одному целому одной восьмой дюйма. Это лезвие используется при допросах пленных преимущественно для выдавливания одного и более глаз. Кроме того, с его помощью вспарываются подошвы ног — вот так, кончиком этого крюка. И последнее, но не самое малое, его иногда вставляют в рот не желающего говорить пленного, чтобы рассечь верхнюю часть гортани, лежащую между голосовыми связками. Это место называется «голосовой щелью», а название «бутылочный ключ» происходит от ласкательного прозвища «голосовой ключ», данного этому лезвию наиболее хладнокровными из числа практикующих палачей.

Второе лезвие подлиннее — дюйм и три четверти, — оно сужается к концу и, вероятно, представляется вам похожим на миниатюрный штык. Не позволяйте внешнему сходству обмануть вас. Это лезвие ничего не имеет общего со штыками наподобие тех, которые нашим доблестным солдатам пришлось в целях самообороны примкнуть к своим винтовкам во время двухдневного восстания бойскаутов. Это маленькое лезвие известно под названием «шкуропробойник», и оно, будучи отнюдь не оружием самообороны, представляет собой, подобно пресловутому «бутылочному ключу», еще одно орудие пытки. Из самого его названия следует, что оно используется для пробивания дырок в человеческой плоти, или «шкуре», как именуют эту плоть революционеры, считающие своих врагов не более чем животными. Вы, наверное, не удивитесь, услышав, что чаще всего им пробивают ладони — в точности так, как их пробивали гвоздями в фильме «Величайшая из когда-либо рассказанных историй».

Перейдем теперь к третьему лезвию, которое на одну восьмую дюйма длиннее шкуропробойника. Оно также шире и имеет плоское, а не заостренное окончание. Это лезвие называется «отверткой». Его обычно вставляют под ногти и поворачивают, вот так. Однако из донесений разведки мы знаем, что его иногда вводят и в различные отверстия тела, из которых ноздри и уши являются единственными, какие я вправе упомянуть, выступая по национальному телевидению. Некоторые из моих политических противников могут не согласиться со мной, — и они имеют на это полное право, — однако я, в отличие от них, никогда не считал необходимым прибегать к сквернословию, чтобы сделать свою позицию более убедительной, и уж тем более не намерен использовать подобную тактику в этом моем специальном обращении к нации.

Последнее лезвие из четырех является, возможно, наиболее знакомым вам по вашим ночным кошмарам. Имея в длину два с тремя четвертями дюйма и девять шестнадцатых дюйма в своей самой широкой части, оно обладает острой режущей кромкой, действие которой я продемонстрирую вам вот на этом листке бумаги.

Не случайно, кстати, что на нем отпечатаны Преамбула Конституции, Билль о правах, а также часто цитируемые и всеми нами любимые Десять Заповедей с их прославленными «Не…». Как все вы помните, именно эти Десять Заповедей стали восхитительной, вдохновляющей основой для еще одного обладающего огромными духовными достоинствами кинофильма, которым, я уверен, большинство американских семей наслаждалось так же, как и моя семья. Не думаю, что зайду слишком далеко, если скажу: отпечатанное на этом листке бумаги (крупный план листка) образует практически все, во что мы, как нация, верим и что почитаем.

Я хочу, чтобы вы внимательно пригляделись к тому, во что это лезвие способно всего за несколько секунд обратить все, что нам дорого и свято.

(Разрезает листок на дюймовые полоски и поднимает их повыше, позволяя аудитории как следует разглядеть результат.)

Разумеется, вы можете чистить таким лезвием яблоки, вы можете нарезать картошку для жарки, вы можете резать огурчики, редис, помидоры, лук и сельдерей для салата. И я уверен, те, кто норовит реабилитировать трех скаутов, станут утверждать, будто они скрытно прикрепили это оружие к поясным ремням и пронесли его сотни миль, отделяющих границу штата от национальной столицы, лишь для того, чтобы приготовить описанный мною вкусный салат. Боюсь, что с кем бы мы ни столкнулись — с вооруженными ножами бойскаутами или с вооруженными картами коммунистами — всегда найдется горстка всепрощенцев, готовых встать на их защиту.

Мои дорогие американцы, решать предстоит вам, а не всепрощенцам. Я прошу вас как следует вглядеться в этот нож со всеми его лезвиями, лезвиями, пригодными для совершения пыток, которые были в ходу еще во времена распятия Христова, а то и раньше. Я прошу вас вглядеться в этот ощерившийся всеми своими четырьмя зубьями пыточный инструмент. Я прошу вас вглядеться в то, что смогло учинить лишь одно его лезвие с Преамбулой Конституции, Биллем о правах и всеми нами любимыми Десятью Заповедями. И я прошу вас ответить на мой вопрос: как по-вашему, можно ли хоть что-то сказать в защиту бойскаутов, притащивших такие ножи в национальную столицу?

И кстати, скажу в этой связи, что по Вашингтону разгуливали с ножами на поясах отнюдь не всего только трое бойскаутов. Этих троих нам удалось убить. Однако в общей сложности за два дня, проведенных здесь скаутами, мы конфисковали восемь тысяч четыреста шестьдесят три ножа, каждый из которых в точности походил на этот. В сумме это дает тридцать три тысячи восемьсот пятьдесят два лезвия — то есть количество лезвий, достаточное для того, чтобы одновременно подвергнуть пыткам всех жителей города Чеви-Чейз, штат Мэриленд, включая женщин и детей.

Вы спросите, как же нам удалось предотвратить кровавую резню в Мэриленде? Ответ прост: тех скаутов, которые не были нами застрелены, мы поместили в закрытый кемпинг. Ответ прост: мы отвлекли их от насилия и нарушения закона, предоставив им возможность испытать свои скаутские таланты, проведя ночь в дикой местности, без воды и крыши над головой.

И позвольте мне сказать вам следующее: как только нам удалось убрать этих мальчиков с улиц и разместить их в неблагоустроенном кемпинге, — тут я хочу поблагодарить полицию, добровольно помогавшую нам ловить мальчуганов, — они повели себя как люди, во всех отношениях достойные их знаменитого лозунга «Будь готов», что безусловно делает честь скаутскому движению нашей страны.

Рассмотрим лишь немногие из их достижений.

Прежде всего, не имея туалетных удобств, они проделали большую работу по избавлению от нечистот и листьев, которые использовались ими в целях личной гигиены.

Затем, несмотря на то, что воды в их фляжках оставалось совсем чуть-чуть, они делили ее между собой, вызывающим восхищение образом — во всяком случае, так можно проинтерпретировать тот факт, что ни один из почти десяти тысяч не умер от жажды. Они также не стали пить воду из имевшегося в кемпинге пруда, что было бы безусловной ошибкой, не стали даже купаться в этом пруду, настолько хорошо оказались они знакомы с опасностями, которые таят в себе сточные воды, пусть даже и отстоявшиеся.

Далее, всякий, кому известны методы тренировки бойскаутов, разумеется, ожидал, что они сумеют использовать носовые платки в качестве жгутов, позволяющих остановить кровотечение, но немногие из нас верили в их способность проделать почти профессиональную работу — наложить шины и лубки, воспользовавшись в качестве подручного материала вьющимися растениями, древесными сучьями и собственными, разодранными на полоски рубашками.

Что касается питания, то могу с гордостью сообщить вам, что к утру скауты обнаружили съедобные корешки и ягоды, о существовании которых мы даже не подозревали. Для согрева же они, как и можно было ожидать, сумели разжечь в течение ночи несколько костров, прибегнув к классическому скаутскому приему потирания одной палочкой о другую.

В общем и целом, то, что могло стать кошмаром для жителей города Чеви-Чейз, штат Мэриленд, обернулось для самих мальчиков восхитительной экскурсией, которую они, я в этом уверен, забудут не скоро. Мне известно, что когда нынешним утром за ними вернулись полицейские фургоны, многие мальчики не захотели покинуть кемпинг. Им так не терпелось провести еще одну ночь под звездами, вдали от так называемых «удобств» цивилизации — от медицинского обслуживания, адвокатов, телефонов и еды — что полицейским пришлось гоняться за ними и буквально волоком затаскивать их в грузовики. С учетом того, что возможностей «закалиться» выпадает нашему юношеству все меньше и меньше, наша администрация, естественно, гордится тем, что ей удалось сделать прошлой ночью для этих подростков. Более того, мы заверили их, что если они снова посетят Вашингтон, мы постараемся поместить их в такую же обстановку — или в еще более примитивную, если ее удастся сыскать.

Так вот, я сознаю, что многие из вас, по всей стране сидящих у телевизоров, задаются вопросом — почему мы сделали скаутам столь щедрое предложение? Почему я рассыпаю им похвалы за их поведение в кемпинге? Почему я готов простить этих подростков и дать им еще один шанс заново начать честную жизнь? Тем из вас, кто видел как скауты размахивали плакатами на улицах национальной столицы — плакатами, обидными и оскорбительными не только для меня, но, что еще хуже, для моей ни в чем неповинной семьи, — может показаться, что я, более чем кто бы то ни было, имею право таить обиду на десять тысяч бойскаутов и в особенности на тех трех, которые умерли и, стало быть, никогда уже не смогут прийти ко мне, как сознающие свою ответственность дети, и извиниться за то, что они пытались запятнать мою репутацию. Почему, можете спросить вы, я проявил такое сострадание, благоразумие, милосердие, терпимость и мудрость, когда эти плакаты грозили нанести величайший ущерб моей политической карьере?

Что ж, это хорошие, разумные вопросы. Позвольте же мне ответить на них со всей доступной мне прямотой.

Мои дорогие американцы, все очень просто (торопливо выуживает из нагрудного кармана губку, проводит ею по верхней губе и прячет обратно в карман): я предпочел бы остаться президентом всего на один срок, чем затаить злобу на двенадцати-, тринадцатилетних американских детишек. Разумеется, кое-кто другой мог бы попытаться нажить политический капитал, развязав вендетту против этих подростков, называя их хулиганьем, лоботрясами и паршивыми овцами, но, боюсь, я обладаю для этого слишком широкой душой. В том, что касается меня, эти мальчики получили хороший урок, о чем и свидетельствует их поведение в кемпинге; и сказанное мной в особенности относится к трем покойным скаутам. Пусть они даже не придут и не извинятся передо мной, но что прошло, то прошло, и я первый готов все простить и все забыть. Ибо, и пусть никто не питает иллюзий на этот счет, оставаясь решительным противником вседозволенности, я столь же решительно выступаю против злопамятства. Я не являюсь сторонником больших, чем следует, наказаний для правонарушителей в той же мере, в какой не могу согласиться с либеральной философией, позволяющей преступнику, совершив преступление, радостно отправляться своей дорогой.

Но что еще важнее, я просто-напросто не считаю, будто мы сможем излечить болезнь, устранив один из симптомов. Нет, нам следует заняться причиной болезни. И вы, разумеется, сознаете, как сознаю и я, что причина проблем, с которыми столкнулась Америка, кроется не в ее бойскаутах. В это никто никогда не поверит и именно поэтому я даже не предпринял попыток раздуть из случившегося уголовное дело.

Нет, бойскауты Америки — и я надеюсь, что вы испытаете облегчение, услышав об этом, — повинны в чем бы то ни было не больше, чем мы с вами. Они представляют собой всего лишь еще одну группу американской молодежи, ставшую добычей небольшой, но одержимой банды оппозиционеров и революционеров, намеревающихся уничтожить нашу страну, уничтожив важнейший из ее естественных ресурсов — нашу молодежь. И если мы не отсечем от нашего общества эти источники заразы с такой же быстротой и тщательностью, с какой вырезаем из живого тела раковую опухоль, — а я знаю, что все мы, и демократы, и республиканцы едины в своем неприятии рака, — то болезнь, охватившая даже бойскаутов, будет набирать силу до тех пор, пока не заразит всех до единого детей этой страны, включая и ваших. И пока я остаюсь президентом, я не буду бездействовать, лениво наблюдя, как дети нашей страны падают, сраженные раком, лейкемией или, к слову сказать, мышечной дистрофией.

Нет, не бойскауты Америки, но человек, который подстрекал их к этому бунту, который злоумышлял против моральных ценностей несовершеннолетних, должен понести наказание, ожидающее всякого, кто попытается развратить юность нашей нации. И человеком этим, мои дорогие американцы, является тот самый беглец, которого в настоящее время укрывает пропорнографическое правительство Копенгагена.

Я, разумеется, не могу, выступая по национальному телевидению, разглашать собранные Министерством юстиции и ФБР ошеломляющие доказательства связи между Чарлзом Куртисом Флудом и восстанием бойскаутов. Все мы знаем, однако, какое огромное влияние имеют игроки большой бейсбольной лиги на умы и сердца мальчиков нашей нации. Я уверен, всякий, кто помнит свое преклонение перед великими бейсболистами его юности, и не нуждается ни в каких доказательствах того, что Чарлз Куртис Флуд был более чем способен злоупотребить доверием этих мальчиков и ввести их в заблуждение ради достижения своих подрывных целей.

Боюсь, это все, что я смогу сказать вам сегодня о доказательствах вины Флуда. Как всякий юрист, я особенно щепетилен в отношении конституционны прав, коими обладает любой подсудимый. И я определенно не собираюсь ставить под угрозу шансы обвинения, пытаясь устроить судилище над этим беглецом от правосудия прямо на национальном телевидении. Как только он вернется в Америку, он, несмотря на все им содеянное, получит возможность предстать перед справедливым судом, перед присяжными, которые не будут с предубеждением относиться к нему из-за слов, сказанных человеком, занимающим величественный пост президента Соединенных Штатов.

В настоящее же время, мой долг, долг вашего президента, таков: сделать все, что в моей власти, чтобы этот беглец от правосудия возвратился к нашим берегам. Разумеется, мы и не ожидали, что Флуд добровольно покинет свое убежище в Дании, особенно если учесть удовольствия, которые человек его сорта ищет и находит в стране, чьи обычаи столь разительно отличаются от наших. И если Флуд не способен оторваться от этих удовольствий, дабы ответить за последствия своих злостных действий, то и пропорнографическое правительство Копенгагена не желает ударить пальцем о палец, чтобы заставить его сдаться органам власти, в обязанности которых входит осуществление экстрадиции. Напротив, оно с порога отвергает всякий правомерный запрос, с которым мы к ним обращаемся. Даже сейчас, когда американская армия сосредоточена на границах Дании, когда американский военно-морской флот блокирует ее побережье, когда американские морские пехотинцы надежно контролируют «Замок Гамлета», оно продолжает предоставлять Флуду ту же защиту от закона, какую предоставляет производителям порнографии и распространителям безнравственности всего мира.

Я понимаю, что перед лицом столь безграничного презрения к мощи и престижу Америки подавляющее большинство американского населения согласится с тем, что у меня не оставалось иного выхода как приказать нашим войскам вступить на территорию Дании, чтобы утвердить ДАС в качестве свободно избранного Копенгагенского правительства. Однако, мне хочется сказать вам следующее: будучи по воспитанию квакером, я всего лишь два часа назад предпринял последние героические усилия для мирного разрешения наших расхождений с Данией. Я хочу завершить мое сегодняшнее обращение к вам подробным рассказом о сути этих усилий. Это будет рассказ о доблести и преданном служении стране, которыми может гордиться каждый американец. Это будет рассказ, который покажет всему миру, как далеко способна зайти эта великая нация в ее попытках предотвратить военную конфронтацию, которую Датское государство, судя по всему, решило нам навязать.

Мои дорогие американцы, всего за два часа до того, как я появился на телевидении, чтобы обратиться к вам, я, в качестве сознающего всю меру своей ответственности Главнокомандующего Вооруженных сил, приказал эскадрильи вертолетов произвести неожиданную для врага высадку на крупный датский остров Зеландия, вот здесь (тычет указкой), всего в двадцати морских милях от Копенгагена.

Я, разумеется, сознавал, насколько опасным могло оказаться это отважное, гуманистическое усилие. Сознавали это и Зеленые Береты, и Рейнджеры, добровольно вызвавшиеся осуществить его. Им не только предстояло совершить, избегая обнаружения датской радарной системой, перелет на высоте древесных вершин, но никто не мог точно сказать им даже того, какой арсенал успел скопить Флуд с одобрения, если не при открытом содействии, датского правительства. Прибегнет ли он к отравляющим газам? Осмелиться ли воспользоваться тактическим ядерным оружием? Наши службы аэрофотосъемки просто не имели возможности заглянуть в черепную коробку этого человека, чтобы узнать как далеко он способен зайти, нарушая все писанные и неписаные правила ведения военных действий.

Но с учетом разведданных, которые мы получили с помощью спутников, а также управляемых и беспилотных самолетов, и которые не оставляли ни тени сомнения в том, что беглец скрывается именно здесь; с учетом понимания того, что у нас нет никаких средств принудить датское правительство возвратить Флуда в Соединенные Штаты — кроме вооруженного столкновения, которому я, будучи квакером, всемерно противился, я отдал приказ об этом воздушном рейде.

Операция по захвату Флуда, доставке его вертолетом в Эльсинор, а оттуда военным самолетом в Америку была названа мной операция «Отвага», а проведение ее поручено Объединенной оперативной группе быстрого реагирования «Сорви-Голова».

И теперь, мои дорогие американцы, я с огромной гордостью могу сказать вам, что операция «Отвага» была выполнена безупречно, в полном соответствии с заранее разработанным и тщательно отрепетированным графиком.

Прежде всего, опасный перелет из Эльсинора на место высадки был осуществлен за двадцать две минуты четырнадцать секунд, в полном соответствии с планом. Далее, сопряженный с риском обыск крестьянского дома, а также прилегающих к нему подсобных строений и огорода был завершен за тридцать четыре минуты восемнадцать секунд — иными словами, на целых две секунды раньше. Требующий особой осторожности отход занял ровно семь минут, указанных графике, а отчаянное по своей смелости возвращение в Эльсинор на высоте древесных вершин было произведено за двадцать две минуты ровно. Это не только на четыре секунды меньше отпущенного времени, но и, о чем я горд сообщить вам, новый рекорд для полета датских гражданских вертолетов на такое же расстояние. Более того, наши части вернулись на базу, не потеряв ни одного человека убитым или раненным. Как и в случае Эльсинора, враг был настолько обескуражен, что не успел сделать ни единого выстрела.

С гордостью сообщаю вам также, что работа, проделанная разведкой при подготовке операции «Отвага», производит не менее сильное впечатление, чем секундная точность, с которой была осуществлена эта опасная миссия.

Во-первых, семь белокурых женщин, которые с помощью аэрофотосъемки были идентифицированы как входящие в дом и выходящие из него во всякое время суток, во время высадки оказались на месте. Как и ожидалось, их удалось обнаружить в кроватях, расставленных по всему дому и немедленно арестовать на предмет допроса Зелеными Беретами. Та же участь постигла и пожилую чету, выдающую себя за их «отца» и «мать». Возраст белокурых женщин, в различных стадиях раздетости найденных в кроватях, простирается от семи до восемнадцати лет.

Во-вторых, круглые темные объекты, видимые на аэрофотоснимках и положительно идентифицированные разведкой как арбузы, ко времени высадки из огорода исчезли, исчезли также и арбузные плети. Это позволило разведке сделать вывод, что всего за несколько часов до рейда слишком бросающиеся в глаза арбузы были устранены и заменены обычными камнями и кустами картофеля, обнаруженными в огороде после высадки. Очевидно, что в самую последнюю минуту беглец от правосудия предпринял отчаянную попытку избежать обнаружения с воздуха.

Что касается крупного темного объекта, идентифицированного в качестве самого Чарлза Куртиса Флуда, то и он, по-видимому в ту же самую последнюю минуту, также был заменен крупной черной сукой породы лабрадор. Это удалось установить, обнаружив собаку гавкающей на том самом огороде, на котором сделанные предыдущей ночью фотографии позволили выявить разминающегося при свете луны беглеца.

Здесь необходимо отдать должное офицеру, отвечавшему за выполнение операции «Отвага» — он продемонстрировал высшую степень усердия и профессионализма — ради скрупулезного выполнения плана этот офицер взял собаку под стражу, потратив на ее поимку в точности столько времени, сколько было отпущено на задержание Флуда. Собака, связанная и хорошо охраняемая, была доставлена на вертолете командира в «Замок Гамлета», Эльсинор. Однако, как только вертолеты приземлились, не потерпев при этом аварии, я прямо из Белого дома отдал приказ отложить допрос собаки, освободить ее от пут и, посадив на поводок, выгулять на покрытом травою дворике замка.

Мои дорогие американцы, могу заверить вас, что дружественное обращение с собакой, находящейся ныне в руках американских солдат, составляет резкий контраст бессердечию и цинизму, с которыми беглец от правосудия принудил беззащитную суку изображать его «дублера», покамест сам он снова убегал от правосудия.

Так вот, я надеялся, появившись перед вами сегодня, сообщить, что Флуд находится в руках американских властей, и что прибегать для его вызволения к дальнейшим мерам против неуступчивого и высокомерного правительства Дании более не придется. Но пусть никто не питает иллюзий насчет вот чего: если бы мы не имели дело с человеком столь порочным, что он готов скорее рискнуть жизнью ни в чем не повинной суки, чем своей собственной, я давно уже принял бы эти меры.

Однако, несмотря даже на то, что нам не удалось пока захватить беглеца, я все же хотел бы воспользоваться настоящей возможностью и отдать должно мастерству, доблести и верности долгу, которые при выполнении операции «Отвага» проявила Объединенная оперативная группа быстрого реагирования «Сорви-Голова». Безупречность осуществления этой сложной секретной миссии наполняет гордостью сердца всех американцев. И разумеется, ее можно считать наиболее успешной из отдельных операций подобного рода, осуществленных пока что в ходе развития Датского кризиса. Одна лишь растерянность, в которую мы повергли Копенгаген, продемонстрировав несовершенство его радарной системы, безусловно окажет глубокое воздействие на моральный дух датского народа и его вооруженных сил.

Мои дорогие американцы, я хочу завершить мое обращение к вам словами одного из величайших людей. Они написаны бессмертным бардом, прославленным гуманистом Вильямом Шекспиром. Да, написаны они были гусиным пером на куске пергамента, написаны сотни и сотни лет назад, но никогда, вероятно, не были они такими правдивыми, как сегодня. Вот они, эти принадлежащие Шекспиру слова: «Подгнило что-то, — сказал он, — в Датском государстве». Вряд ли бессмертный бард знал тогда, насколько пророческими они окажутся в грядущих веках.

Мои дорогие американцы (тут Трикки вылезает из кресла, чтобы присесть на краешек стола), что-то и вправду подгнило в Датском государстве — и пусть никто не питает иллюзий на этот счет. И если теперь американским парням выпала участь вмешаться и устранить эту гниль, которую не сумели устранить, вмешавшись, датские парни, я знаю, они, не колеблясь, сделают это. (Сжимает кулак.) Ибо мы не можем спокойно смотреть, как великая некогда родина Гамлета сползает в сточную канаву порока! (Опускает глаза.) Вместо этого, собравшись со всеми силами, какие нам удастся призвать для исполнения этого правого дела, мы (бросает быстрый дружеский взгляд на потолок), с помощью Божией, очистим Данию от порчи — ныне и на все времена. (Несколько мгновений, не хлопая глазами, вглядывается в вечность.)

Благодарю вас и спокойной вам ночи.

5 Покушение на Трикки

Президент Соединенных Штатов мертв. Мы повторяем наше сообщение. Трик Е. Диксон мертв. Это вся информация, которой мы в настоящее время располагаем.

Белый дом отказывается комментировать поступившую ранее информацию о смерти президента Соединенных Штатов. Секретарь Белого дома по облапошиванию общественности заявил: «Сообщение о смерти Президента нисколько не соответствует истине», — добавив однако, что в данный момент он не стал бы «категорически» его отрицать.

Продолжают распространяться противоречивые слухи относительно смерти Президента. Во втором официальном заявлении Белого дома приводится официальная повестка дня Президента на сегодня, при этом отмечается, что никакая смерть в ней не значится. Обнародована также завтрашняя повестка дня, в которой опять-таки отсутствуют как намерение самого Президента умереть, так и соответствующие рекомендации его советников. Секретарь Белого дома по облапошиванию общественности заявил: «Я полагаю, что в свете этих повесток наиболее правильное — дождаться того или иного заявления самого Президента».

Последние сообщения из госпиталя Уолтера Рида, по-видимому, подтверждают поступившие ранее сведения о том, что президент Соединенных Штатов мертв. Несмотря на то, что обстоятельства его смерти остаются пока неясными, представляется несомненным, что вчера Президент лег в госпиталь, чтобы подвергнуться хирургической операции. Целью этой секретной операции было удаление ротовых желез. Это вся информация, какой мы располагаем к настоящему времени.

Вице-президент решительно отрицает сообщения о смерти Президента. Вот некоторые из замечаний Вице-президента, сделанные им во время выступления перед членами Национальной ассоциации поклонников тирольского пения:

— Все это просто безрассудный бред и бредовое безрассудство, какого только и можно ожидать от подлых поносителей, всегда готовых изречь поносную подлость.

— А что бы вы могли сказать, господин Вице-президент, о сообщениях, согласно которым он прошлой ночью тайком явился в госпиталь Уолтера Рида для удаления ротовых желез?

— Хренотень и халдейство. И хулиганство. И хамство. Я разговаривал с ним всего пять минут назад, он был бодр, как боров. Все это лживая лабуда и леденящая лажа, лелеемая левацкими лунатиками.

Неподтвержденные сообщения, поступившие к настоящему времени из госпиталя Уолтера Рида, указывают, что Президент был обнаружен мертвым сегодня в семь часов утра. Ни о причине смерти, ни о том где он был «обнаружен» пока ничего не говорится. Все более распространяются слухи о том, что смерть его последовала за хирургическим удалением ротовых желез, расположенных в верхней челюсти Президента.

Мы переключаемся в Национальную штаб-квартиру Республиканской партии, председатель Национального комитета которой беседует с журналистами.

— Я не могу поверить в то, что подавляющее большинство населения Америки способно воспрепятствовать избранию этого великого американца на второй срок лишь потому, что он умер, нет, не могу.

— Так вы допускаете, сэр, что он умер?

— Этого я не сказал. Я сказал лишь, что не думаю, будто его смерть, если она наступит в промежуток между сегодняшним днем и днем выборов, сумеет каким бы то ни было образом сказаться на популярности, которой он пользуется у подавляющего большинства населения Америки. В конце концов, его не в первый раз пытаются объявить покойником, а он — вот он, президент Соединенных Штатов.

— Но прежде его называли лишь политическим покойником.

— Братцы, я не хочу затевать с вами хитроумных семантических дискуссий. Я говорю только одно — правдивы эти слухи или лживы, они ни на йоту не изменят нашего плана предвыборной кампании. Я даже дальше пойду и скажу, что если он и впрямь окажется трупом, наши шансы на победу в 72-ом будут выше, чем в 68-ом.

— Как это может быть, господин Председатель?

— Ну, я просто не способен вообразить, что пресса нашей страны, какой бы безответственной и скверной она ни была, станет набрасываться на него, уже мертвого и похороненного, с той же злобой, что и при его жизни. А сверх того, что касается самих избирателей, как мне представляется, мертвый Диксон сможет пробудить в населении нашей страны некоторую симпатию, теплые, в определенной степени, чувства, которых ему никогда не удавалось вызвать, пока он был жив-здоров и так далее.

— То есть вы считаете, что смерть Диксона сможет улучшить его имидж?

— Не сомневаюсь. Я считаю, что в смысле благоприятного воздействия на публику, мертвый, он сможет добиться гораздо большего, чем живой. Быть может, его смерть это как раз то стимулирующее средство, в каком мы нуждаемся, особенно если Демократы выставят против нас Тедди Харизму.

— Не могли бы вы развернуть эту мысль, господин Председатель?

— Ну, предположим, для простоты аргументации, что Трика Е. Диксона нет больше с нами, это ведь серьезно подорвет самые основы привлекательности Харизмы. Понимаете, одно дело, когда у кандидата в президенты имеются два мертвых брата, и совсем другое, когда человек, у которого он пытается отнять президентский пост, сам уже помер. Я чего хочу сказать: если опыт может считаться критерием истины, — а я думаю, что может, — я просто не вижу способов превзойти нашего Президента, и особенно в том, что касается смерти.

— Господин Председатель, присутствует ли хоть какой-то элемент истины во все более крепнущих подозрениях насчет того, что слухи о смерти Президента это не более чем запущенный вами и вашими людьми пробный шар? Потому что, с одной стороны, вы, по-видимому, твердо убеждены, что смерть Президента значительно увеличит его все более увядающую популярность, а с другой, вице-президент Как-Его-Там, уверяет, будто Президент «бодр, как боров» и будто все эти слухи распространяются «левацкими лунатиками».

— Слушайте, я не имею ни малейшего намерения критически отзываться об аллитеративных ухищрениях вице-президента Соединенных Штатов Америки. Наша Конституция дает ему, как и любому другому американскому гражданину, право баловаться с аллитерациями сколько душе угодно. Я разговариваю с вами, ребята, как и только как Председатель партии и я говорю вам простым, понятным языком — Президент не имеет абсолютно никаких намерений выбывать из предвыборной гонки по каким бы то ни было причинам, включая и собственную смерть. Всякий, кто пытается сбросить его со счетов на основаниях вроде этого, просто не понимает, с кем он имеет дело. Это вам не Лгундон Б. Джонсон, который выбросил полотенце, потому что страна ненавидела его всем нутром и только об одном и мечтала — как бы от него избавиться. Нет, Трика Е. Диксона никакой ненавистью не напугаешь. Он всю жизнь хлебал ее большой ложкой, он к ней привык. И вычеркнуть его из списка кандидатов посредством какого-то там убийства никому не удастся. Мы много раз видели, как он возрождался из пепла, и уверяю вас, мы увидим это еще не раз. Если ему придется обратиться к съезду партии из урны с прахом, он это сделает — потому что именно о такого рода преданном своему делу американце мы с вами сейчас и говорим.

Белый дом обнародовал заявление, отрицающее — повторяю, отрицающее, — что Президент лег вчера в госпиталь Уолтера Рида для удаления ротовых желез. Однако никаких сообщений о том, жив президент Диксон или мертв, из данного источника по-прежнему не поступает.

Теперь мы с вами посетим Национальный съезд гиревиков, где вице-президент Как-Его-Там как раз произносит импровизированное обращение к тем, кто, по его словам, навязывает нации «лживую лабуду»:

— …недоумки, никчемники, неврастеники, недотыкомки, невротики, некрофилы…

Мы прерываем аллитерации Вице-президента, чтобы представить вам специальный репортаж из госпиталя Уолтера Рида:

— Настроение здесь царит мрачное, хотя создать целостную картину из имеющихся обрывков сведений по-прежнему не удается. Вчера поздним вечером Президент лег в госпиталь, чтобы подвергнуться тайной хирургической операции. Первые сообщения о том, что ему должны были удалить ротовые железы, по-видимому, не противоречат этим сведениям. Однако, Белый дом, как вы знаете, решительно отвергает эту информацию, и я только сейчас выяснил — почему. Удалению подлежали не ротовые железы главного должностного лица государства, но железы потовые — по-то-вые. По всем имеющимся данным, эти железы, а конкретно, потовые железы верхней губы, были удалены ему сегодня утром. Однако, согласно последнему коммюнике Белого дома, операция была временно отложена в связи с, цитирую, «непредвиденным развитием ситуации». Согласно высокопоставленным источникам в самом госпитале, таким «непредвиденным развитием» стала смерть президента Соединенных Штатов. Я вижу только что вышедшего из госпиталя министра обороны, он направляется в нашу сторону. Мистер Лярд, вы прямиком от постели Президента?

— Да.

— У вас очень подавленный вид, сэр. Можете ли вы сказать нам, жив Президент или мертв?

— Я не вправе отвечать на этот вопрос.

— Неподтвержденные сообщения, полученные нами из различных источников, гласят, что он был найден мертвым сегодня в семь часов утра.

— Без комментариев.

— Тогда не могли бы вы назвать нам причину, по которой вы посещали Президента?

— Я искал его секретное расписание окончания войны.

— А кому-нибудь, кроме самого Президента, это расписание известно?

— Разумеется, нет.

— Стало быть, если он умер, то унес это расписание с собой в могилу?

— Без комментариев.

— Мистер Лярд, кроме вас кто-нибудь еще посещал сегодня Президента?

— Да. Представители Объединенного штаба. Ну, и конечно Профессор.

— И никто из них также не знаком с секретным расписанием?

— Я же вам сказал, кроме него никто этого расписания в глаза не видел. Потому-то оно и секретное.

— Даже жена?

— Ну, мы ей звонили нынче утром и она сначала сказала, что вроде бы знает где оно. Однако оказалось, что это не оно, а просто-напросто старое расписание поездов между Вашингтоном и Нью-Йорком. Она отыскала его в кармане одного из костюмов Президента.

— А больше он никуда его засунуть не мог?

— Не похоже.

— Матрасы вы уже вспороли?

— А то. Полы подняли. Отодрали стенную обшивку. Весь Белый дом вверх дном перевернули. И ни слуху ни духу чего бы то ни было, похожего на расписание.

— Господин министр, все сказанное вами, похоже, подтверждает слухи о кончине Президента. Но если они справедливы, то неужели вы, люди из Объединенного штаба и Профессор так и сидели вокруг трупа в надежде получить жизненно важные сведения?

— Нет, мы еще медиума с собой прихватили.

— Медиума?

— Да вы не волнуйтесь. Она и раньше на нас работала. У нее высший допуск. Цыганка экстракласса.

— И что же, ей удалось связаться с Президентом.

— Пожалуй, можно сказать, что удалось.

— А как вы это установили?

— Ну, она напоролась на чей-то голос, твердивший, что он-де квакер.

— И что же насчет секретного расписания?

— А он говорит, что секрет есть секрет и что он поклялся облекшему его своим доверием американскому народу никаких секретов никому не выдавать. Говорит, жгите меня, говорит, адские силы, хоть на вертел насаживайте, все едино ни одной душе не скажу.

— Честность почти чрезмерная.

— Так куда ему деваться, ему же стоило разок соврать, как он сразу потеть начинал. Вот и приходилось воздерживаться, чтобы ему верить не перестали.

— Леди и джентльмены, вы присутствовали при беседе с министром обороны, состоявшейся на лужайке перед госпиталем Уолтера Рида. Министр, как вы могли видеть, расстроен настолько, что во время интервью на глазах его несколько раз выступали слезы, что, по всей видимости, подтверждает сообщения о кончине Президента. Мы возвращаемся к Вице-президенту, который в эту минуту выступает перед Национальной ассоциацией шпагоглотателей.

— …психопаты, плаксы, сентиментальные сосунки, самозванные Сафо, самозванные Суинберны, свиньи, сатиры, сумасброды, содомиты, слабаки, Сарданапалы, скудоумцы, склочники, свистуны, самовосхваляющие самовосхвалители, сенсационалисты, сатаноидолы, сексопатологи, самогонщики, супрематисты, скандалисты, сопляки, стервецы, сифилитики…

Мы с вами находимся в штаб-квартире Федерального бюро расследований:

— Скажите, Директор, это тот самый нож, который Президент прошлой ночью демонстрировал по телевизору?

— Никаких сомнений. Видите — четыре лезвия. Можете сами сосчитать. Раз, два, три, четыре. Дело ясное, как дважды-два.

— Но насколько я понял, около восьми тысяч таких ножей…

— Не беспокойтесь, мы все восемь тысяч перебрали. Это он. Самое что ни на есть орудие убийства, никаких сомнений.

— Значит, Президент был убит?

— Сейчас я вам этого сказать не могу. Но смею вас уверить, что если убийство имело место, то вот этим ножом его и совершили.

— А убийца задержан?

— Э нет, не все сразу. Стоит нам поторопиться и объявить, что мы изловили убийцу, как все станут думать будто мы сцапали первого же малого, какого увидели на улице. Давайте, по крайней мере, подождем объявления об убийстве, прежде чем предъявлять обвинения.

— Как именно он был убит. Заколот?

— Это, знаете ли, опять из той же оперы — «А когда вы перестали бить свою жену?». Но я бы так сказал: да, при наличии ножа вполне может оказаться, что жертва была заколота. Хотя существуют, конечно, и другие возможности, и мы все их изучаем, будьте уверены.

— Например?

— Ну, человека же можно и дубинкой уделать. Потом есть еще разного рода пытки — вроде тех, которые сам Президент описывал вчера по телевизору.

— Иными словами, не исключена возможность, что Президенту выдавили его знаменитые глаза?

— В данный момент я не сбрасывал бы такую возможность со счетов, нет, не сбрасывал бы.

— Но кто это сделал? Как? Где? Когда?

— Слушайте, мы здесь, в Бюро, говорим так — не задавайте мне лишних вопросов и я вам не совру. Сейчас главное что? Мы хотим заверить народ Америки не только в том, что мы держали это дело под контролем еще до того, как все произошло, но что мы идем вровень с фактами, а по сути дела, немного их обгоняем. Мы не желаем выслушивать в связи с этим покушением на Президента разного рода критику, прозвучавшую после прошлого покушения.

— Какого рода критику вы имеете в виду?

— Ну, в прошлый раз в дело напустили туману, так? Кризис доверия и все такое. Люди считали, что им не говорят всей правды. Обвиняли нас, будто мы кого-то покрываем, будто нас застали врасплох и тому подобное. Так вот, на сей раз все будет по-другому, можете мне поверить. На сей раз у нас заранее имелось и оружие, и отчетливое представление о том, кто это сделал, поэтому мы только ожидаем сообщения насчет того, что там на самом деле произошло, чтобы тут же произвести аресты. Разумеется, выждав какое-то время, а не то покажется, что мы сцапали первого же недотепу, какого нашли в сточной канаве.

— Речь идет о бойскауте? То есть, если и когда вы произведете арест, это будет арест бойскаута?

— Так ведь я что? Я всего-навсего страж порядка. Я не решаю, кто совершает преступления, я только ловлю преступников, после того как такое решение принимается соответствующими властями. Но я вам вот что скажу. Мы бы не пришли к заключению, что орудием преступления был бойскаутский нож, если бы не знали, что для такого убийства есть отличные мотивы. С последним-то покушением главная неприятность какая была? — отсутствие хорошего мотива. В конце концов, речь же идет о покушении на высшее должностное лицо страны. Когда происходят такие вещи, людям хочется, чтобы был хороший мотив, — и я не могу сказать, что виню их за это. Ну, вот мы и собираемся дать им такой мотив. А иначе опять получиться разобщение нации, этот ваш кризис доверия, сомнения и полный туман во всем деле.

— И вы искренне считаете, что бойскаутский нож способен устранить и сомнения, и недоверие?

— А что? Вы так не считаете?

— Ну, не мне судить. Я всего лишь объективный журналист.

— Нет-нет, вы давайте, высказывайтесь. Как оно по-вашему? Вы хоть и объективный, но не совсем же дурак. Вы думаете, что бойскаутский нож выглядит неубедительно? Так что ли?

— Дело не в том, что я думаю, дело в том — является он орудием убийства или не является.

— Иными словами, вы намекаете, что нож выглядит притянутым за уши. Ладно. А вот это вам как понравится?

— Это?

— Да, сэр, — «Луисвильская колотушка». Собственноручная бейсбольная бита Курта Флуда. Вон там у меня стоит модель головы Президента, так я вам сейчас на ней покажу, что можно учинить этакой штукой. Помните, я говорил «дубинкой уделать»? Ладно, смотрите.

Мы возвращаемся в Белый дом, где Секретарь по облапошиванию общественности выступает с важным заявлением.

— Леди и джентльмены, я хотел бы сделать следующее заявление, касающееся здоровья Президента. Вчера в полночь Президент лег в госпиталь Уолтера Рида, чтобы подвергнуться простой хирургической операции, включающей удаление потовых желез с его верхней губы.

— Не могли бы вы повторить последнее слово, Хвалец?

— Губы. Г-у-б-ы.

— А предпоследнее?

— Верхней. В-е-р-х-н-е-й… Как вам известно, Президенту всегда хотелось завоевать доверие и, в пределах возможного, любовь американского народа. Он считал, что если его верхняя губа перестанет так сильно потеть во время его обращений к нации, то подавляющее большинство американского населения поверит в то, что он честный человек, говорящий правду, и может быть даже немножко его полюбит. Я вовсе не хочусказать, что те, у кого потеет верхняя губа, непременно лжецы и что никто их не любит. Немалое количество людей с обильно потеющими верхними губами занимают выдающееся положение и потеют лишь по причине обилия возложенных на них важных обязанностей. Кроме того, существует множество достойных, трудолюбивых рядовых граждан, верхние губы которых потеют просто так, без особых на то причин… Это все, что я в настоящее время хотел вам сказать, леди и джентльмены. Я не стал бы собирать вас здесь, если бы не продолжающие распространяться слухи о том, что хирургического вмешательства требовали «ротовые» железы Президента. В подобных слухах отсутствует даже крупица истины и я хотел, чтобы вы узнали об этом первыми. Фактически, я надеюсь завтра утром представить вам рентгеновские снимки ротовой полости Президента, и вы сможете убедиться, что она находится в безупречном состоянии.

— Какой именно ее части, Хвалец?

— Верхней.

— А как насчет нижней?

— Ну, я постараюсь в течение недели разжиться и ее снимками. Заверяю вас, мы работаем над тем, чтобы как можно скорее внести в этот вопрос полную ясность. Нам не больше вашего хочется, чтобы народ нашей страны думал, будто во рту Президента обнаружились какие-то неполадки.

— Хвалец, что вы можете сказать по поводу сообщений о его смерти?

— На этот счет мне сказать пока нечего.

— Но министра Лярда видели плачущим, когда он покидал госпиталь Уолтера Рида. Не заставляет ли это предположить, что президент Диксон мертв?

— Вовсе не обязательно. С таким же успехом это может означать, что он жив. Я бы не стал строить домыслов, джентльмены, особенно в связи с вопросом подобной важности.

— А как насчет сообщений о том, что Президент был убит обезумевшим бойскаутом?

— Мы рассматриваем эту возможность и могу вас заверить, что если в этих сведениях обнаружится хоть крупица истины, мы немедленно поставим вас об этом в известность.

— Можете ли вы сказать хоть что-либо определенное о состоянии Президента?

— Он отдыхает от трудов.

— Но железы-то ему удалили? И если так, сможем ли мы их увидеть?

— Без комментариев. Вообще говоря, решение о предоставлении или непредоставлении этих желез фотографам и так далее в любом случае будет приниматься Первой леди. Возможно, она захочет сохранить их для использования только ближайшими родственниками или, быть может, впоследствии построит в Ханжиере Библиотеку имени Трика Е. Диксона, в которой они будут храниться.

— Вы не могли бы сказать насколько они велики?

— Если судить по тому как он потел, они должны быть не маленькими. Но это всего лишь догадка. Я их не видел.

— Скажите, Хвалец, отвечает ли истине сообщение о том, что, ложась в госпиталь Уолтера Рида Президент намеревался также что-то сделать со своими бегающими глазами?

— Без комментариев.

— Означает ли ваше «без комментариев», что глаза ему выдавили?

— Без комментариев.

— А глаза также будут переданы в Библиотеку имени Трика Е. Диксона?

— Опять-таки, решение об этом может принять только Первая леди.

— Хвалец, а как насчет его жестикуляции? Президента критиковали за некоторую неестественность и даже фальшивость жестов. Они не всегда выглядели связанными с тем, что он говорил. Если он еще жив, существуют ли планы и это как-то поправить? И если да, то как? Есть ли возможность синхронизировать его по этой части?

— Джентльмены, я уверен, врачи делают все, что в их силах, чтобы сообщить ему по возможности честный вид.

— И последний вопрос, Хвалец. Если он умер, то президентом становится мистер Как-Его-Там. Присутствуют ли какие-нибудь элементы истины в слухах о том, что Белый дом не торопится объявить о смерти Диксона лишь потому, что в спешке ищет замену мистеру Как-Его-Там? И что по этой причине сам мистер Как-Его-Там продолжает столь страстно отрицать смерть Президента — из страха, что его турнут?

— Джентльмены, я полагаю, вы знаете, как знаю и я, что Вице-президент не тот человек, который захотел бы стать президентом Соединенных Штатов, если бы чувствовал, что существуют сомнения в его пригодности для этого поста. Так что я не принимаю вашего вопроса всерьез.

— Добрый вечер. Стояк Дуболобый представит вам проникновенный анализ новостей, поступающих из национальной столицы…

— Притихшая тишина водворилась в коридорах власти. Даже вишни, цветущие вдоль Потомака, кажется, прониклись величием. Да, величием. И однако же, величие случалось здесь и прежде, но нация выжила. Перед закатом сюда нахлынуло настроение осторожного оптимизма. Затем древнее солнце опустилось за величественные сооружения разума и мрак вновь снизошел на них. И однако же, мрак случался здесь и прежде, но в конце концов нация выжила. Ибо принципы вечны, хоть люди могут быть смертны. И именно эту смертность демонстрируют люди в коридорах власти. Ибо никто не осмелится играть в политические игры с исключительной важностью трагедией такого масштаба или с масштабом трагедии такой исключительной важности. Если трагедия имела место. Впрочем, трагедии случались здесь и прежде, но нация, основанная на надежде и вере в человека и в Божество, все еще выживает. Так что люди этой охваченной тревогой ночной столицы смотрят и ждут. Также и женщины, и дети этой охваченной тревогой ночной столицы тоже смотрят и ждут. Стояк Дуболобый из Вашингтона, округ Колумбия.

— …осквернители флага, головотяпы, гомики, голубые, грязееды, гистрионы прошлых времен, гниды, гомики, гаденыши, гомики, гнусь газетная…

Мы прерываем обращение Вице-президента к Национальной ассоциации приматов, чтобы познакомить вас со следующим бюллетенем. Отряд бойскаутов из Бостона, штат Массачусетс, сенатором от которого является Эдвард Харизма, принял на себя ответственность за убийство президента Соединенных Штатов. ФБР отказывается называть их имена до того, как Белый дом официально объявит об убийстве Президента. Бойскауты задержаны без возможности освобождения под залог и, согласно ФБР, дело, кавычки открываются, верняк, кавычки закрываются. В качестве орудия убийства, которым, как поначалу считалось, был тот самый нож, который президент демонстрировал телезрителям, произнося свою знаменитую речь «Подгнило что-то в Датском государстве», идентифицирована бейсбольная бита «Луисвильская колотушка», принадлежавшая прежде Курту Флуду, центровому игроку «Вашингтонских Сенаторов». Мы возвращаемся к выступлению Вице-президента перед Национальной ассоциацией приматов:

— …голь и гниль университетская, гомики, горлодеры эстрадные, гомики, галлюциногенщики, гомики, гоноррейщики, глотатели государственного пособия, гомики, горлопаны, героинщики, гермафродиты, глашатаи гадких словес…

Мы переключаемся на нашего корреспондента в госпитале Уолтера Рида.

— Леди и джентльмены, только что от чрезвычайно надежного источника в госпитале поступила ужасная новость. Президент Соединенных Штатов был убит в ранние утренние часы. Причиной смерти стало утопление. Президента обнаружили в семь утра, раздетым и принявшим позу эмбриона, в большом прозрачном пластиковом мешке, заполненном бесцветной жидкостью, предположительно, водой и закупоренном вверху. Мешок, содержащий тело Президента, был найден на полу родильного отделения. Как его удалось увести из палаты, в которой он ожидал операции на верхней губе, и засунуть или заманить в мешок, пока неизвестно. Однако, остается, по-видимому, немного сомнений в том, что сама манера убийства непосредственно связана со спорным замечанием, сделанным Президентом 3 апреля в Сан-Дементии, когда он прямо высказался в пользу «прав нерожденных младенцев».

В настоящее время, служители госпиталя, судя по всему, уверены, что Президент покинул свою постель по собственной воле и прошел с убийцей в родильное отделение, полагая, возможно, что его сфотографируют на фоне живота тужащейся роженицы. Недавнее восстание бойскаутов и вчерашняя ядерная бомбардировка Копенгагена, как считают здесь, в Вашингтоне, отчасти оттеснили в тень его кампанию за права нерожденных и, возможно, Президент решил ухватиться за эту счастливую возможность, чтобы оживить интерес к своей программе. Нельзя сомневаться в том, что после разрушения Копенгагена и успешной оккупации Дании ему не терпелось вернуться к тому, что он считал наиболее неотложной национальной проблемой. Поговаривают, что в следующем своем обращении к нации он намеревался, воспользовавшись новой верхней губой, обрисовать свою веру «в святость человеческой жизни — включая и жизнь еще нерожденных младенцев».

Однако больше мы не услышим речей о святости человеческой жизни и не увидим новой верхней губы, которой он так гордился. Об этом, проявив макабрическое чувство юмора, позаботился жестокий убийца. Человек, веривший в нерожденных, мертв, его голое тело найдено окоченевшим в позе эмбриона в заполненном водой пластиковом мешке здесь, на полу родильного отделения госпиталя Уолтера Рида.

С вами был Вильям Везде-Поспел из Уолтера Рида.

Теперь поскорее в Белый дом, к последнему бюллетеню Секретаря по облапошиванию общественности.

— Леди и джентльмены, я располагаю новыми фактами касательно ротовой полости Президента, а также обещанными мною ранее рентгеновскими снимками оной. Джентльмен, который стоит рядом со мной в перчатках хирурга, белом халате и маске, является, вероятно, лучшим среди специалистов по верхней челюсти. Доктор, не могли бы вы прокомментировать представителям прессы рентгеновский снимок верхней челюсти Президента. Я подержу его, чтобы вы не запачкали руки.

— Благодарю вас, Хвалец. Леди и джентльмены, у меня нет решительно никаких сомнений. Это верхняя челюсть.

— Спасибо, доктор. Есть вопросы?

— Хвалец, из госпиталя Уолтера Рида сообщают, что Президент убит. Засунут голым в мешок и утоплен.

— Джентльмены, давайте придерживаться темы нашей встречи. Доктора доставили сюда самолетом из Миннесоты, оторвали от операционного стола, он бросил пациента, чтобы на ваших глазах проверить этот рентгеновский снимок. Не думаю, что нам следует задерживать его более необходимого. Да?

— Доктор, вы абсолютно уверены, что это верхняя челюсть Президента?

— Конечно, уверен.

— Почему?

— Потому что Секретарь по облапошиванию сказал мне, что это челюсть Президента. Зачем бы он стал показывать мне чью-то еще челюсть и уверять, будто она президентская, если бы это было не так?

(Дружный смех представителей прессы.)

— …кастраты, канальи, коты, клептоманы, канцелярские крысы, коблы конопаченные…

Мы прерываем обращение Вице-президента к Национальной ассоциации за прогресс цветных слайдов, чтобы вы могли услышать наших корреспондентов из разных уголков страны.

Первым будет Мортон Многозначительный из Чикаго:

— Здесь, в Городе ветров, царит настроение неприятия, потрясения, полного нежелания поверить в случившееся. Люди, живущие в этой великой столице Среднего Запада, ошеломлены настолько, что кажутся полностью неспособными реагировать на бюллетени из Вашингтона, поступающие к ним по радио и телевидению. И так обстоит дело от Золотого Берега до Скид-роуд, от фешенебельных пригородов на севере до южных гетто, всюду наблюдается примерно одна и та же картина: люди занимаются своими обычными, каждодневными делами так, будто ничего не случилось. Не видно даже приспущенных флагов, последние так и продолжают высоко трепетать на ветру, как трепетали они, когда новость об ужасной участи, выпавшей нашему лидеру, еще не достигла потрясенного горем города. Трик Е. Диксон мертв, он убит, жестоко и причудливо. Он стал мучеником за права нерожденных всего мира, и это превышает меру того, что способны принять или понять душа и разум Чикаго. И потому во всем этом великом городе жизнь, так сказать, идет своим чередом — примерно так же, как в нашем деловом и культурном центре, который вы видите за моей спиной. Покупатели входят и выходят из магазинов. Не смолкает назойливый шум движения. Рестораны переполнены. Троллейбусы и автобусы набиты битком. Да, перед нами отчаянная, бездумная суета большого города в часы пик. Кажется, будто люди, живущие в Чикаго, боятся хоть на секунду отвлечься от рутины дня, чтобы не оказаться лицом к лицу с трагедией. Мортон Многозначительный из потрясенного, неспособного поверить Чикаго.

Теперь мы включаем Лос-Анджелес и корреспондента Сэма Святошу.

— Если люди на улицах Чикаго не способны поверить в случившееся, то вообразите себе настроение простых людей в родном штате Трика Е. Диксона. В Чикаго люди просто неспособны реагировать, здесь же картина еще более душераздирающая. Калифорнийцы, с которыми я разговаривал — или пытался разговаривать, — больше всего похожи на малых детей, столкнувшихся с событием, далеко выходящим за пределы их эмоционального восприятия. Все, на что они оказались способны, услышав трагическую весть о том, что Трик Е. Диксон найден окоченевшим в пластиковом мешке, это хихикать. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и вошедшее в пословицу калифорнийское остроумие, но здесь речь идет о хихиканье, которое слышишь иногда от озадаченного, растерявшегося ребенка и которое звучит в ушах еще долго после того, как издавший его ребенок уже нырнул с вышки в бассейн или умчался в своем спортивном автомобиле. Ибо это штат Трика Е. Диксона и народ Трика Е. Диксона. Здесь он не просто Президент, здесь он друг и сосед, один из них, крепкий, загоревший ребенок на пляже или в синих волнах Тихого океана, мужчина, впитавший в себя все здоровье и великолепие Золотого штата Америки. И ныне, когда золотое дитя Золотого штата покинуло нас, калифорнийцы способны только хихикать, чтобы подавить рыдания и скрыть слезы. Сэм Святоша из Лос-Анджелеса.

На очереди Айк Ироник, Нью-Йорк.

— Никто никогда не верил, будто Трик Е. Диксон пользуется в Нью-Йорке любовью. Да, он когда-то жил здесь, вот в этом фешенебельном многоквартирном доме на Пятой авеню, которое вы видите за моей спиной. Но мало кто считал его жителем этого города, скорее беглецом из Вашингтона, выжидавшим здесь времени, когда можно будет вернуться к общественной деятельности. Да и когда он в 1969 году обрел президентскую власть, на ньюйоркцев это, казалось, не произвело никакого впечатления. Но теперь, когда он покинул нас, глубочайшая привязанность, любовь, если хотите, к прежнему соседу внезапно проглянула отовсюду. Конечно, надо знать ньюйоркцев, чтобы суметь проникнуть под их внешнюю оболочку цинизма и увидеть под ней любовь. Приходится вглядываться, но сегодня в Нью-Йорке она видна повсюду: в кажущейся скуке и безразличии водителя автобуса; в нетерпении продавщицы; во вспыхнувшем без всякого повода гневе таксиста; в усталости переполнивших подземку, едущих домой рабочих; в пустом взгляде пьяницы на Бауэри; в надменности старой леди, отказывающейся взять на поводок свою собаку на тротуаре фешенебельного Ист-Сайда. Приходится вглядываться, но она здесь, любовь к Трик Е. Диксону…

И вот он ушел, ушел, прежде чем они, со всеми их скукой, безразличием, нетерпением, гневом, усталостью, пустотой и надменностью, смогли выразить ему чувства, таившиеся столь глубоко в их сердцах. Да, в этом есть горькая ирония: ему пришлось умереть в пластиковом мешке, прежде чем ньюйоркцы смогли излить на него свою трудно завоевываемую любовь, которая могла бы значить для него так много. Но ведь сегодняшний день полон горькой иронии. Айк Ироник с пораженной горем и, возможно, охваченной чувством вины Пятой авеню в Нью-Йорке, где он жил как чужак, но умер как давно утраченный сын.

Сообщения, поступающие со всех концов страны, подтверждают то, что вы услышали от наших корреспондентов в Чикаго, Лос-Анджелесе и Нью-Йорке. Это сообщения о людях слишком ошеломленных, слишком безутешных, чтобы реагировать на весть об убийстве президента Диксона, привычными слезами и словами печали. Нет, обычных проявлений горя недостаточно для того, чтобы выразить чувства, обуревающие их в этот час, и они пока просто делают вид, будто ничего не случилось, или хихикают в неверии и смущении, или же пытаются скрыть под грубоватыми внешними проявлениями глубокую любовь к павшему лидеру, которая раздирает их изнутри. Но что же о безумце, совершившем это страшное дело? В связи с этим сюжетом, мы возвращаемся в штаб-квартиру ФБР в Вашингтоне.

— Верно, теперь мы совершенно уверены, что это дело рук безумца.

— А как же скауты? Нож? «Луисвильская Колотушка»?

— О, мы не сбрасываем со счетов никаких серьезных улик. Я говорю сейчас о мозгах, которые стоят за этим делом. Вернее сказать, об отсутствии мозгов. Понимаете, для нас это, в сущности, улика номер один — все прочие побоку, потому как учинить такое с Президентом это уж полная дурь. Ну, посудите сами — они берут Президента и устраивают с ним подобную глупость. Не знаю, может, кто-то и находит это забавным розыгрышем, но я тут ничего смешного не вижу. Они ведь все-таки не кого-то там в мешок запихали, они запихали в мешок президента Соединенных Штатов. А как же достоинство его поста? Если вы человека не уважаете, так уважайте хоть его должность. Вот что меня больше всего поражает, лично меня. Я хочу сказать — что, по-вашему, подумают враги демократии во всем мире, когда увидят президента Соединенных Штатов, скрючившимся на такой манер да еще и голым? А я вам скажу, что они подумают — они одуреют от радости. Именно к такой пропаганде они и любят прибегать, чтобы промывать людям мозги и делать из них коммунистов.

— Так вы считаете, что убийца был не только безумцем, но и врагом демократии?

— Считаю. И, как я уже сказал, любителем розыгрышей. По счастью, мы располагаем полным списком сумасшедших, которые являются одновременно врагами демократии и питают склонность к розыгрышам — все они у нас под колпаком. Так что не думаю, чтобы возникли трудности с поисками нужного нам человека. Ну, а если мы его не найдем, так у нас имеются в запасе бостонские бойскауты, которые уже во всем признались, так что я бы сказал, сейчас мы в лучшем положении, чем в прошлый раз, и в общем-то только и ждем, когда Белый дом даст нам «добро», чтобы…

— Мы имеем честь принимать у себя в студии одного из самых выдающихся членов Палаты представителей, ведущего государственного деятеля партии Республиканцев, бывшего другом и доверенным лицом покойного Президента. Конгрессмен Пройда, сегодня печальный день в истории нашего народа.

— О, нынешний день войдет в историю как день нашего бесславия, на этот счет я не питаю никаких иллюзий. На самом деле, я намерен внести в Конгресс законопроект, который позволит объявить этот день днем бесславия и праздновать его, как таковой, во все последующие годы. То, с чем мы с вами столкнулись, это, как уже сказал директор ФБР Грубер, полное отсутствие уважения к высокому посту президента. Мы столкнулись с совершенно непочтительным убийцей да к тому же, я склонен согласиться с этим, и душевнобольным в придачу.

— Имеются ли у вас какие-либо соображения, конгрессмен, относительно того, почему Белый дом все еще отказывается подтвердить информацию о покушении на Президента.

— Я думаю, можно и не говорить о том, что это тема весьма скользкая, так что Белому дому приходится проявлять большую осторожность. Полагаю, они там хотят, прежде всего, оценить общественную реакцию у нас в стране, на а кроме того, им приходится, разумеется, учитывать и реакцию во всем мире. С одной стороны, мы имеем дело с нашими союзниками, которые во многом зависят от нашей поддержки, а с другой стороны у нас имеются враги, которые постоянно выискивают какую-нибудь брешь в нашей броне, и если вы будете держать все это в уме, вы, я думаю, согласитесь, что, в конечном счете, в интересах нашей целостности и доверия к нам лучше всего было бы спустить все дело на тормозах. Видимо, такого рода соображения и одержали верх за кулисами Белого дома.

— А Первую леди уже обо всем известили?

— О, разумеется.

— И какова была ее реакция?

— Ну, в первый момент она была совершенно ошеломлена, что и понятно. Однако, как вы знаете, она всегда, даже в минуты душевного потрясения, стремится прежде всего к соблюдению приличий. Поэтому первая ее реакция была такова: она отметила, что сам способ покушения указывает на то, что убийца обладает чрезвычайно дурным вкусом. Не говоря уж о мешке, она полагает, что самое малое, на что Президент имел право, так это на то, чтобы его убили одетым в рубашку с пиджаком и при галстуке, как Джона Ф. Харизму. Она говорит, что в госпитальном платяном шкафу висит совсем недавно полученный из сухой чистки костюм, и что неспособность убийцы понять насколько важно именно для Президента во всех случаях жизни выглядеть опрятным и прилично одетым, указывает лишь на значительные недостатки его воспитания. Она сказала еще, что может только гадать какого рода воспитание получил человек, способный забыть об этом. Она не хочет винить в чем бы то ни было семью убийцы — пока ей не станут известными все факты, — но определенно считает, что семье, в которой вырос убийца, вероятно, следовало уделять чуточку больше внимания чистоте и опрятности.

— Конгрессмен Пройда, ходят разговоры о том, что убийство Президента было актом мести за вчерашнее разрушение Копенгагена. Каково ваше отношение к ним?

— Ерунда.

— Не могли бы вы развить свою точку зрения?

— Ну, в этих разговорах просто нет никакого смысла. В конце концов, Президент лично явился на телевидение, чтобы разъяснить американскому народу положение в Дании и причины, по которым нам, возможно, придется уничтожить Копенгаген. Он, знаете ли, вовсе не обязан был это делать, — однако сделал, потому что хотел познакомить людей с фактами, каковы они есть. Так что я не вижу, в чем его можно тут обвинить. И должен сказать, в похвалу нашей великой стране, что за вычетом нескольких стариков в Висконсине — датского, как выяснилось, происхождения, так что ждать от них какой-либо объективности в этом вопросе не приходится — так вот, за исключением этих безответственных стариков, которые устроили демонстрацию и выкрикивали по-датски какие-то непристойности, подавляющее большинство населения нашей страны восприняло разрушение Копенгагена с восхитительной невозмутимостью и единодушием, каких мы уже и привыкли ожидать от него применительно к такого рода материям. Нет, я просто не вижу причин, по которым кто-либо, включая и сумасшедшего, мог совершить покушение на Президента лишь за то, что он принял разумное политическое решение подобного толка. Именно для таких случаев он и был облечен доверием всего народа, в том числе и сумасшедших.

— И также доверием Конгресса?

— Ну, вы, конечно, знаете, что, к несчастью, существует изрядное число сенаторов и конгрессменов, — я бы назвал их охотниками за заголовками, — всегда готовых поднять политическую шумиху даже вокруг бомбардировки какой-нибудь Богом забытой деревушки, находящейся у черта на куличках, какого-нибудь перекрестка, о котором никто никогда и слыхом не слыхивал, а уж после бомбардировки не услышит и вовсе, — так что вообразите сами, во что способны подобные политиканы раздуть ядерную бомбардировку города вроде Копенгагена. Впрочем, позвольте мне сказать в их защиту, что даже они не столь безрассудны, чтобы устроить покушение на Президента из-за такой малости, как расхождение во мнениях относительно выбора объекта бомбометания. Я имею в виду, что никто ведь не совершенен. Да, выбор данной цели был сделан исключительно Президентом, однако политическая система нашей страны, по счастью, способна справляться с разногласиями такого рода, не прибегая к убийствам. В общем и целом, я думаю, мы можем сказать, что в конечном итоге, ошибочные суждения и тому подобное не идут в счет, так что мы, в основном, разрушаем те города, которые того заслуживают. Если же говорить о разрушении Копенгагена, то, как мне, в общем и целом, представляется, даже самые завзятые критики Президента в Сенате понимают, что решение подобного масштаба просто не может быть принято с бухты-барахты, по чьему-то там произволу. Думаю, большинство по-настоящему ответственных членов Сената разделяют мою точку зрения относительно того, что после столь решительной демонстрации силы, как та, которую мы предприняли в Скандинавии, мы не завязнем на этом полуострове так, как завязли в Юго-восточной Азии.

— Стало быть, вы считаете, что связь между речью «Подгнило что-то в Датском государстве» и покушением отсутствует?

— Абсолютно. Честно говоря, я не верю, что убийство Президента хоть как-то связано с чем бы то ни было из сказанного либо сделанного им, включая и его отважные заявления в защиту прав нерожденных и святости человеческой жизни. Нет, мы имеем дело с одним из буйных, безумных деяний, как его и описывает ФБР — делом рук безумца и, по предположению Первой леди, безумца с весьма дурными манерами. Мне представляется, что пытаться найти какие-либо политические мотивы в столь причудливом и хамском поступке как запихивание голого президента Соединенных Штатов в заполненный водою мешок да еще и придание ему позы эмбриона, значит попусту тратить силы. Это акт насилия и непочтительности, в котором нет ни складу ни ладу, акт, способный вызвать лишь правое негодование у всякого здравомыслящего человека.

— … хамы и хламы, халатные халдеи, если вы понимаете, что я хочу сказать, холуи серпа и молота, хранители порнухи, хабарщики, ханыги, хиляки, хлюсты, хнытики, хухрики, которым Бог не поможет, коли сами они себе не помогут, хиханьки-хаханьки, хиппи, хомо сапиенсы, хулиганы всех рас, ханжи, хананеи, халявщики…

— Да, отдание дани уже началось, дани человеку, которого они любили, сами того не ведая. Они прибывают сюда поездами, автобусами, автомобилями, самолетами, инвалидными колясками, пешком. Некоторые приходят на костылях, некоторые на протезах. Но они идут, не сломленные неудачами, как пилигримы былых времен, чтобы почтить того, кого они любили, сами того не ведая. Пожатый Старухой с косой, прежде чем жатва его созрела, он, наконец, объединил нас, как обещал сделать когда-то. И он это сделал. Ибо они идут сюда, люди из народа, его народа, булочники и белошвейки, брокеры и банкиры, табунщики и таксидермисты, молчаливое большинство, пахари нашей земли. Я бы назвал это демонстрацией, которой ему, пожатому Старухой с косой, увы, уже не придется увидеть. Увы, за недолгое время его пребывания на наше планете, за три года, проведенных им в Белом доме, они выходили на демонстрации не для того, чтобы почтить, но для того, чтобы предать его поношению, не засвидетельствовать ему свое уважение, но унизить его, оскорбить непристойностями, засвидетельствовать свое неуважение. Однако теперь никто не выкрикивает непристойностей, не свидетельствует неуважения, ничего этого нет в толпе, собравшейся этим вечером на берегах Потомака, — берегах, столь же древних, как сама Республика, — под цветущими вишнями, которые он так любил, среди задумчивого величия города, объемлющего все, за что он, пожатый Старухой с косой, добровольно отдал бы всю свою жизнь, не будь она взамен жестоко похищена у него в ночи дурно воспитанным безумцем с пластиковым мешком. И все же, безумцы случались здесь и прежде и еще будут случаться, а нация все-таки уцелела. И, осмелюсь сказать, уцелеет и впредь, сколько б безумцев не толклось в коридорах власти, в судейских залах, в дортуарах добродетели, в чуланах чести и погребах идеализма, в конце концов, сделав нас, если не сильнее, то мудрее, а если не мудрее, то сильнее, а если, увы, ни то, ни другое, то и то, и другое сразу. Стояк Дуболобый с проникновенным анализом новостей, поступающих из национальной столицы.

— С вами Лью Лжепафос. Я нахожусь сейчас на улицах Вашингтона, где передо мной открывается трогательное, душераздирающее зрелище. С той минуты, как на страну обрушилась весть о том, что в госпитале Уолтера Рида обнаружен мешок с мертвым Президентом, народ нашей великой страны, его народ, стекается в столицу со всех концов нации. Тысячи и тысячи людей просто стоят на улицах, примыкающих к Белому дому, стоят со склоненными головами, явственно потрясенные и растроганные. Многие, не таясь, плачут, среди них насчитываются и взрослые мужчины. Вот мужчина, сидящий на бордюрном камне, он обхватил руками голову и тихо рыдает. Я собираюсь спросить его, откуда он прибыл.

— Да отсюда и прибыл, из Вашингтона.

— Вы сидите на бордюрном камне, обхватив руками голову, и тихо рыдаете. Не могли бы вы назвать нам причину? Вы способны облечь ее в слова?

— Я виноват.

— Вы хотите сказать, что испытываете чувство личной вины?

— Да.

— Почему?

— Потому что это сделал я.

— Вы? Вы убили Президента?

— Да.

— Но, послушайте, это же так важно — вы уже сообщили полиции?

— Да уж всем сообщил. Всем сообщил. И полиции. И ФБР. Я даже до Пасти Диксон дозвониться пытался, хотел ей обо всем рассказать. А они все говорят, как это мило с вашей стороны вспомнить о нас в такую минуту, и что миссис Диксон высоко оценит мое сочувствие и сочтет его проявлением очень хорошего вкуса, а после вешают трубку. Между тем, меня следует арестовать! Про меня в газетах надо писать — портрет мой напечатать, с большим заголовком «УБИЙЦА ДИКСОНА». Но никто мне не верит. Вот, видите, мой дневник, я все в нем спланировал еще неделю назад. Вот магнитофонные записи моих разговоров с друзьями. А вот еще, посмотрите: подписанное признание! Я его, между прочим, без всякого давления написал. Лежал себе в гамаке и писал. Полностью сознавая мои конституционные права. И вообще со мной тогда был мой адвокат. Мы с ним выпивали. Вот, прочитайте, я тут все изложил, мотивы и все такое.

— Сэр, как нам ни интересен ваш рассказ, но мы должны двигаться дальше. Мы должны двигаться через эту бесчисленную толпу… Я вижу молодую, привлекательную женщину со спящим младенцем на руках. Она просто стоит на тротуаре, не отрывая пустого взгляда от Белого дома. Небеса только знают, сколько горя таит этот взгляд. Мадам, не расскажете ли вы нашей телевизионной аудитории, о чем вы думаете, глядя на Белый дом?

— Он умер.

— Мне кажется, вы потрясены.

— Еще бы. Я ведь не думала, что мне удастся справиться с этим.

— С чем именно?

— Убить его. Укокошить. Он как раз начал говорить: «Позвольте мне со всей возможной определенностью подчеркнуть одно…», а «обстоятельство» сказать не успел — я запихала его в мешок. Посмотрели бы вы на его лицо, когда я поворачивала затвор.

— Выражение лица Президента, когда вы..?

— Да. В жизни не видела такой ярости. Но потом он понял, что я смотрю на него сквозь оболочку мешка, и вдруг стал точь-в-точь таким, как в телевизоре, сама серьезность, ответственность. Он открыл рот, наверное, чтобы сказать «обстоятельство», и все кончилось. Он, видимо, решил, что нас снимает телевидение.

— А… э… ваше дитя, оно было с вами, когда вы… предположительно..?

— О да, да. Конечно, она еще слишком маленькая, чтобы запомнить случившееся. Но мне хочется, чтобы она, когда вырастет, смогла сказать: «Я была там, когда мама убила Диксона». Вы только представьте — моя девочка вырастет в мире, в котором ей никогда не придется услышать как кто-то говорит, что хочет со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство! Иди «и пусть никто не питает иллюзий на этот счет». Или «я квакер и именно потому ненавижу войну с такой…» Никогда, никогда, никогда, никогда! И это сделала я. Действительно сделала. Знаете, я сама никак не могу в это поверить. Я его утопила. В холодной воде. Я!

— А вы, молодой человек, вы позволите обратиться к вам? Вы просто прохаживаетесь взад и вперед мимо Белого дома с таким выражением, словно вы что-то потеряли. У вас смущенный, растерянный вид. Не могли бы вы коротко рассказать нам, что вы ищете?

— Легавого. Полисмена.

— Зачем.

— Сдаться хочу. Правосудию.

— Лью Лжепафос вел этот репортаж с улиц Вашингтона, на которые скорбящие стекаются, чтобы молиться, плакать, стенать и надеяться. Мы возвращаемся к Стояку Дуболобому.

— Говорит Стояк, мы с шефом Вашингтонской полиции находимся на самом верху Мемориала Джорджа Вашингтона. Мистер Кандалист, как по-вашему, сколько людей собралось сегодня там, внизу?

— Ну, вокруг одного только мемориала мы насчитали от двадцати пяти до тридцати тысяч, а у Белого дома их, я бы сказал, раза в два больше. И они еще прибывают с каждым часом.

— Что вы могли бы сказать об этих людях? Это ведь не обычные демонстранты, с которыми вам приходится иметь дело здесь, в Вашингтоне?

— О нет, нет. Эти ничего не нарушают. Я бы даже сказал, что они из кожи вон лезут, чтобы помочь властям. Пока, во всяком случае.

— Что означает «пока»?

— Видите ли, мы покамест никаких арестов не производили. У нас приказ Белого дома — никого и ни под каким видом не арестовывать. Сами понимаете, это серьезное испытание для моих подчиненных, тем более, что едва ли не все эти люди, похоже, пришли сюда лишь затем, чтобы их арестовали. Должен сказать, я никогда ничего подобного не видел. Многие опускаются на колени и умоляют, чтобы их забрали, и чуть не каждый Том, Дик и Гарри размахивает документами, фотографиями и отпечатками пальцев, которые доказывают, что именно он убил Президента. Конечно, все эти их признания не стоят и бумаги, на которой они написаны. Некоторые вообще курам на смех, если правду сказать, — непрофессиональные фальшивки, явно сляпанные в последнюю минуту. Но в общем и целом, надо отдать должное силе их духа. Они вцепляются в моих офицеров так будто у них на руках Бог весть какой компромат. Некоторые даже приковывают себя к полицейским собственными наручниками, надеясь таким способом протыриться в тюрьму. Стоит остановить где-нибудь патрульную машину, как дюжина их уже набивается на заднее сиденье и вопит: «Жми что есть мочи, вези меня к Дж. Эдгару Груберу!» Вы же понимаете, арестовывать человека без соблюдения положенной процедуры нельзя, но попробуй объясни это такой ораве. Ну, мы вроде как вышучиваем их, делаем что можем, а которые не сдаются, тем говорим, чтобы стояли на месте и ждали, мы их, мол, попозже прихватим. Что бы нам не помешало, так это хорошая ночная гроза, она бы вроде как разрядила здесь обстановку. Может, если б они простояли под дождичком подольше, до них доперло бы, что какие бы доказательства они ни предъявили, их все равно никто арестовывать не собирается, ну и разошлись бы себе подобру-поздорову.

— Однако, мистер Кандалист, что если дождь не пойдет — что если утром они так и будут толпиться на улицах? Как же сотрудники правительственных учреждений попадут на работу?

— Ну, боюсь, им придется смириться с некоторыми неудобствами. Потому как я не намерен подвергать моих людей обвинениям в неправомерных арестах, чтобы эта публика могла поспеть в свои учреждения как раз к обеденному перерыву. И потом, у меня же приказ Белого дома.

— То есть вы предполагаете, что все эти люди ни в чем не виноваты, все до единого?

— Вот именно. Были б они виноваты, так сопротивлялись бы аресту. Удирали бы во всю прыть и так далее. А не орали бы насчет своих прав и своих адвокатов. Я хочу сказать, это же первый признак, по которому узнаешь виноватого. А эти только и талдычат: «Это все я, я, заберите меня!». Да никакой страж порядка к такому типу и близко не подойдет, а уж об аресте и говорить нечего.

— С вами Лью Лжепафос. На Пенсильвания-авеню, прямо перед воротами Белого дома, у которого уже собралось более тридцати тысяч скорбящих, чтобы проститься со своим павшим лидером, только что произошла вспышка насилия. В то время как шеф полиции Кандалист обращался к толпе с просьбой подчиниться властям и проявить уважение к закону, около пятнадцати человек в деловых костюмах устроили здесь кучу-малу. Несмотря на то, что полиции пришлось вмешаться, аресты произведены не были. Рядом со мной находится один из участников потасовки, судя по всему, крайне расстроенный. Сэр, с чего все началось?

— Да я просто стоял там, никому не мешал, пытался признаться офицеру в убийстве Президента, а тут вдруг подъезжает в лимузине этот расфуфыренный хмырь с цветком в петлице, оттирает меня от полицейского и заявляет, что это де его работа. А за ним из лимузина вылезает шофер, пихает меня в спину, и говорит, не мешай боссу разговаривать, это босс сделал, а не ты, босс, он человек занятой и так далее, и чего я тут нос задираю, больно умный, что ли? А потом еще подходит какой-то цветной — я, вообще-то, против цветных ничего не имею, но этот совсем обнаглел, — и говорит, что оба мы мешки сами знаете с чем, что это его рук дело, а шофер говорит ему, чтобы встал в очередь и ждал пока до него дело дойдет, ну, и началось, я ахнуть не успел, а уже человек пятнадцать машутся и каждый орет, что это он Президента ухлопал. Знаете, без шуток, если бы не офицер, кого-нибудь могли и покалечить. Жуткая бы вышла история.

— То есть о полиции вы можете отозваться лишь с похвалой?

— В общем, да — до некоторой степени. Офицер это дело в два счета прекратил, но только он все равно ведь никого не арестовал. Едва он нас растащил, так сразу и сгинул куда-то, знаете, совсем как Одинокий Рейнджер. И нигде его не видать. Вон и другие парни тоже его ищут. Слушайте, мы отдали ему наши признания, все обличающие улики и так далее — и что он с ними сделал? Разодрал их прямо на бегу, когда улепетывал. Слава Богу, я-то еще у себя в офисе велел секретарше сделать ксерокопии, так что у меня дома есть запас, но эти-то по дурости отдали ему единственные экземпляры! Только и осталось надеяться, что если полиция увидит, как мы, все пятнадцать, сбились тут в кучу и лупим друг друга по мордасам, так нас, может, все-таки заберут по обвинению в заговоре. Да и то еще, если мы полицейского отловим. Потому что агента в штатском поди поищи. Слушайте, а вы не имеете права производить аресты — от имени вашего телеканала или еще кого?

— …и потому они продолжают стекаться. Теперь они говорят нам — для чего. Не скорбеть, для чего стекались они в Вашингтон после смерти президента Харизмы. Не последовать за похоронными дрогами убитого Мартина Лютера Кинга, для чего стекались они в Атланту. Не проститься с траурным поездом, увозившим тело убитого Роберта Харизмы к месту его последнего упокоения, как стекались они по железной дороге. Нет, толпа, что грядет в ночь сию в Вашингтон, грядет не в невинности и недоумении, подобно малым детям, утратившим отца. Она грядет в вине, грядет исповедаться, грядет, чтобы сказать полиции и ФБР: «И я повинен». Это зрелище глубоко трогательное, дающее верное доказательство, если доказательство должно быть верным, истинной зрелости нации. Ибо что есть зрелость — человека ли, нации — как не готовность принять на себя бремя — и достоинство — ответственности? И верный знак зрелости, ответственности видим мы в том, что в темный свой час нация способна взглянуть вглубь своего встревоженного, страдающего блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям виновата во всем. Конечно, здесь найдутся и те, кто ищет козла отпущения, ибо они будут здесь находиться всегда, пока природа человека остается тем, что она есть, вместо того, чем ей следует быть. Здесь найдутся и те, что готовы по-фарисейски встать и воскликнуть: «Не я, не я!». Ибо они невиновны, они никогда не бывают виновны. Виновен всегда другой: Банди^[15] и Киссинджер^[16], Бонни и Клайд, Кейли и Капоне^[17], Мэнсон и Мак-намарра^[18] — да, бесконечен список тех, на кого они сваливают ответственность за собственные преступления. И это делает происходящую здесь, в Вашингтоне, демонстрацию коллективной вины столь блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям. Ибо блям-блям духа и блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям, за которые умирали наши сыновья блям-блям-блям-блям-блям разум и достоинство блям-блям-блям-блям-блям достоинство и разум. Нет, не вините тех, кто собрался здесь, в Вашингтоне, чтобы признаться в убийстве Президента. Но восхваляйте их за доблесть, за их блям-блям-блям, их блям и их блям-блям, ибо блям-блям-блям-блям, как вы и я. Мы все виноваты. И лишь рискуя блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям забыть. С вами был Стояк Дуболобый из национальной блям.

— …мазохисты, макаронники, марконаны, меньшинство, возомнившее себя большинством, мозгляки, мастурбаторы, малоумки, мизантропы, маменькины сынки, много-шумники-из-ничего, молокососы, мужеложцы…

— Джентльмены, вследствие все возрастающего интереса, который наш народ проявляет к ситуации, складывающейся здесь, в Вашингтоне, мы решили действовать несколько быстрее, чем планировали ранее, и уже сегодня показать вам рентгеновский снимок оставшейся не показанной челюсти. Мы надеемся, что предъявляя вам снимки обеих челюстей Президента, причем нижней всего через несколько часов после верхней, мы сможем в определенной степени восстановить перспективу, в которой должно рассматривать всю эту ситуацию.

— Вы имеете в виду убийство, Хвалец?

— Не уверен, что мне хотелось бы в такое время прибегать к столь взрывоопасному слову. Возможно, я не увеличу тиражи газет и все же я предпочел бы, точности ради, оставить за собой право использовать слово «ситуация».

— Иными словами, вы-таки допускаете, что «ситуация» имеет место?

— Не помню, чтобы я это отрицал.

— А что слышно насчет похорон, Хвалец?

— Давайте сначала разберемся с ситуацией, а там уж перейдем и к похоронам. Еще вопросы есть?

— Где в настоящее время находится тело Президента?

— Отдыхает от трудов.

— Отдыхает в мешке или снаружи?

— Джентльмены, не надо на меня давить. Президент отдыхает от трудов. Это самое главное.

— Скажите, Хвалец, его так в мешке и похоронят? Имеются сведения, будто Первая леди решила, что с учетом преданности Президента правам нерожденных, его захоронение в мешке будет уместным и правильным. Вот как, помните, тело Кинга вез караван мулов.

— Какое бы решение ни приняла Первая леди, я уверен, что оно будет отличаться хорошим вкусом.

— А что такое творится с мистером Как-Его-Там, Хвалец? Он по-прежнему торчит на подиуме, уверяя, будто все это куча вранья. Хотя бы вы представляете о чем он толкует?

— Без комментариев.

— Скажите, Хвалец, правда ли, что в промежутке между выступлениями Вице-президент втайне уже принес президентскую присягу и что в настоящий момент он является действующим президентом.

— С какой это стати? Определенно нет.

— Господин Президент, не могли бы вы хотя бы теперь объяснить нам почему президентская присяга была принесена вами втайне, в промежутке между выступлениями, так что вы, вдействительности, были действующим президентом, продолжая уверять всех, будто слухи о смерти президента Диксона распространяются врагами нашей страны.

— По-моему, ответ достаточно очевиден, джентльмены. Страна способна обходиться без президента не в большей мере, чем, скажем, яйценос без предипитаций, или, уж если на то пошло, яйцеовулятор без пред-прерогативного пародонтегена. Разумеется, драплеры, дришаки и дряньдудоны готовы глазной зуб отдать на холодец, чтобы все было по-другому, но присягательный предапортатор этой параши и высекновение вашей верности тому-сему не удастся вывергнуть и втоптать, пока я, ваш Президент, млею в мстительной злопамятности мармидона.

— Господин Президент Как-Вас-Там, здесь ходят предположительно уродливые слухи, сводящиеся к тому, что причина, по которой вы отрицали, будто вам известно что-либо о кончине Президента, крылась в вашей боязни, что перст подозрительности может указать на вас. Можете ли вы что-либо сказать об этих предположительно уродливых слухах?

— Да, у меня есть что сказать и я намерен сказать, что у меня нет ни малейших сомнений относительно того, какими чувствами я в дальнейшем проникнусь к распространителям этих слухов. И если подонки и паникеры, которые пядь за пядью попирают наш препилаторий и которые сверх того — чему у нас имеются доказательства, — погаживали по нашим пропилеям еще с тех самых пор, как первые пролегомены пошли походом за правое дело полифонии, если они полагают, будто они могут подъелдыкивать и попарывать и после получить прощение, то они получат взамен такую пертурбацию поездов, полифамов и полпендяев на всех просторах нашей поднебесной потравы, что даже псевдо-пластикаты и полу-поносители повергнутся в прострацию, но не присоединятся к прохиндеям.

— Сэр, пока мы еще не оставили тему предположительно уродливых слухов, не моли бы вы прокомментировать тот из них, который утверждает, будто причиной, по которой вы, зная, что Президент мертв, продолжали твердить, что он жив, было ваше опасение бунта со стороны Кабинета министров или вооруженного восстания нации, которое не позволило бы вам занять президентский пост, если бы вы открыто заявили о таком вашем намерении? Не страшились ли вы, что вам не дадут стать президентом из-за того, что вы не обладаете достаточной «квалификацией»?

— Совсем не страшился, но согревался смехотворной сущностью сумасшедшей спирали, средством которой судьба столь соблазнительно свела меня с этим свершением.

— Сэр, что бы могли вы сказать о решении миссис Диксон похоронить Президента в Ханжиере, не извлекая его из мешка? Консультировалась ли она с вами по этому поводу, и если да, означает ли это, что ваша администрация будет по-прежнему верна делу нерожденных младенцев, защите святости человеческой жизни и тому подобному?

— Ну, разумеется, не только я, но зиллионы и зиллионы наших зырков, застрельщиков наших законов и злоектов, зотни наших зексотов…

— Итак, блям-блям-блям-блям государства покинул нас. Блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям завершился и республика, которая блям-блям-блям-блям разума блям-блям-блям-блям. Тяжка наша блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям в коридорах блям-блям-блям-блям он любил. И вишни в цвету. Блям-блям-блям-блям-блям. Блям-блям-блям-блям. Блям-блям-блям-блям-блям, если только мы не блям-блям-блям-блям-блям нашу цивилизацию с этим. Этого мы себе позволить не можем. Блям-блям-блям-блям-блям назад к нормальной блям-блям-блям-блям. Блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям. Блям-блям-блям-блям Америки, от самого скромного гражданина до блям-блям-блям-блям. Блям-блям 1776-й блям-блям? Блям. Блям-блям 1812-й блям-блям-блям? Блям-блям. Блям-блям 1904-1907-й? Блям! Блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям разум и достоинство. Блям-блям-блям-блям разум. Блям-блям-блям-блям-блям достоинство. Блям-блям-блям-блям-блям-блям осуществление американской мечты. Блям-блям-блям сто лет назад. Блям-блям-блям-блям в Галилее. И все же те, кто отступается от надежды блям-блям-блям-блям-блям. Блям-блям-блям-блям вишни в цвету. Блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям-блям до него. Блям-блям-блям республику. Блям-блям-блям народ. Блям-блям-блям-блям-блям национальной столицы.

Надгробное слово над Мешком

(Произнесенное по национальному телевидению Его Преподобием Билли Кексиком)

Сегодня я хочу, чтобы вы обратились вместе со мной к странице 453 ваших словарей. Наше надгробное слово начнется с буквы Л, двенадцатой буквы нашего алфавита, а слово наше стоит сверху пятым в левом столбце, прямо под словом «лиддит». Как же определяет Ноа Уэбстер слово «лидер»?

Итак, Ноа пишет: «Лидер это тот, кто, или тот, который лидирует». Тот, кто, или тот, который лидирует. Тот, кто, или тот, который лидирует.

Всего лишь позавчера я читал в журнале статью, написанную одним из самых выдающихся философов всех времен, который написал: «Наличие лидера есть одна из первейших потребностей человека». А недавний опрос Гэллапа, прочитанный всеми нами, показывает, что более девяноста восьми процентов населения Америки верит в необходимость лидерства. Я был прошлым летом в одной из европейских стран и один из самых главных молодых людей этой страны сказал мне, что подростки этой страны нуждаются в лидерстве более, чем в чем бы то ни было ином. Президент Линкольн — еще до того, как его убили, сказал то же самое. То же сделал и Ньютон — сэр Исаак Ньютон, великий ученый, — когда он был еще жив.

И когда Ноа говорит нам, что лидер это тот, кто, или тот, который лидирует, он говорит нам о том, что означает слово «лидер» в обычном смысле этого слова. Я же задумываюсь о том, является ли тот, кто лежит здесь перед нами в своем мешке, «лидером» в обычном смысле этого слова? Думаю, что не является. И я скажу вам, почему. Как раз сегодня утром я беседовал с моим другом, психиатром, и тот сказал: «Он не был обычным лидером». А один из моих друзей, выдающийся хирург, осуществляющий трансплантацию сердец в одной из наших замечательных клиник, написал мне письмо, в котором сказано то же самое: «Он не был лидером в обычном смысле этого слова».

Кем же, спросите вы, был он тогда, если не лидером в обычном смысле этого слова? Он — я повторю это — он был лидером в необычном смысле этого слова.

Что же это значит, необычный смысл слова? По счастью, Ноа определяет для нас и слово «необычный» тоже. Вы найдете данное им определение на странице 828 ваших словарей, в правом столбце, шестое слово сверху, прямо под словом «необъятный». Необычный, говорит нам Ноа, означает «выходящий за границы обычного, за рамки привычного, установленного порядка». За рамки обычного. Вне границ привычного, установленного порядка.

Но что же означает это? Только на прошлой неделе я читал в австралийской газете, которую доставляют мне на дом, рассказ о человеке, который попал в тамошние заголовки — почему же он попал в них? Почему я, находящийся за тысячи и тысячи миль от него, узнал о нем? Потому что он необычен в том или ином смысле этого слова. Он — редкость среди людей. Он это он сам и никто иной. Он сам и никто иной.

Что же говорит нам Ноа о слове «сам»? «Сам, — говорит Ноа, — это эмфатическая форма слова „он“». Эмфатическая форма слова «он». Так вот, стало быть, что необычного было в лидере, вокруг мешка которого мы собрались сегодня. Он был эмфатически самим собой и никем иным.

Вы знаете. Позвольте, я повторю это. Вы знаете, я бывал на похоронах обычных лидеров всего мира, я знаю, что и вы, благодаря чуду телевидения, бывали на них. Все мы знаем, какие чудесные слова произносятся в этих прискорбных случаях. Но я думаю, что мне достаточно будет лишь повторить для вас слова, которые произносятся над могилами обычных покойных сановников, чтобы вы поняли насколько необычным был наш дорогой, покинувший нас Президент, сам по себе, что, напомню вам, Ноа называет эмфатической формой слова «он».

Нет, я не хочу принизить сравнением обычных лидеров нашей великой планеты. Всего три недели назад, в четверг, я прочитал письмо, которое радикально настроенный молодой человек написал своей подружке, в нем он принижал и высмеивал лидеров нашего мира, издевался над ними. Что же, пусть он смеется теперь. Над Иеремией тоже смеялись. Смеялись над Лотом. Смеялись над Амосом. Смеялись над Апостолами. Уже в наше время смеялись над братьями Маркс. Смеялись над братьями Риц. Над сериалом «Три бездельника». И все же эти люди стали лучшими артистами нашей страны и обрели любовь и преданность миллионов. Желающие смеяться и издеваться найдутся всегда. Когда-то самой популярной мелодией во всех музыкальных автоматах страны была та, что называлась «Смеюсь наружно, плачу изнутри». И всего лишь в позапрошлую субботу я читал в журнале статью одного из наших самых лучших психологов, в которой говорилось, что восемьдесят пять процентов — восемьдесят пять процентов! — тех, кто смеется наружно, плачет изнутри от своих личных невзгод.

Нет, я не хочу принизить сравнением обычных лидеров нашего мира. Я хочу лишь показать вам необычное лидерство человека, который недолгое время ходил между нами в своем деловом костюме, и которого теперь нет среди нас. Лишь вчера утром, в десять часов, я услышал в лифте одного из наших лучших отелей, как одна леди сказала молодому человеку: «Другого такого, как он, в истории не было и никогда не будет».

Так вот. Позвольте, я повторю это. Так вот, когда умирает обычный лидер, — и под «обычным» я разумею не более того, что разумеет Ноа, на странице 953, последнее слово в столбце: «заурядного сорта» или «широко распространенный», — когда умирает обычный лидер, всегда находится множество слов и фраз, которые можно произнести на его похоронах. Когда же, когда же умирает лидер необычный, человек, бывший самим собой и никем иным, — что нам сказать тогда?

Давайте поставим научный эксперимент. Конечно, наука не дает ответов на все вопросы и многие мои друзья из мира науки только и делают, что твердят об этом. Наука, к примеру, не знает пока, что есть жизнь, и разве недавний опрос Гэллапа не показал, что в жизнь после смерти верят сейчас на пять процентов американцев больше, чем двадцать лет назад? Итак, наука не дает ответов на все вопросы, но дает нам множество замечательных озарений.

Поставим же научный эксперимент. Попробуем применить фразы, которыми характеризуют обычного лидера, к этому лидеру, к необычному. И вы скажете мне, не представляются ли они, будучи примененными к тому, кто лежит перед вами в мешке, пустыми для уха и лживыми для сердца — или наоборот. Посмотрим, не скажете ли вы мне, по завершении этого эксперимента: «Слушайте, Билли, вы правы, они нимало его не описывают. Они описывают лишь того, который лидирует, но не того, который является эмфатически самим собой и никем иным.»

Теперь я хочу попросить вас склонить головы. Головы склоняются, глаза смыкаются, все внимательно слушают.

О лидере обычном, когда и если он умирает, конечно, говорят — он был человеком широких взглядов.

Или, он был человеком больших страстей.

Или, он был человеком глубоких убеждений.

Или, он был защитником прав человека.

Или, он был солдатом гуманизма.

Или, он был учен, красноречив и мудр.

Или, он был простым, миролюбивым человеком, храбрым и добрым.

Или, он был человеком, впитавшим все чаянья своего народа.

Или, он был человеком, воспламенившим воображение своего поколения.

О человеке обычном, когда и если он умирает, говорят, что утрата его невосполнима для нации и для мира.

О человеке обычном, когда и если он умирает, говорят, что всякий, чей путь он пресек, изменился к лучшему.

Надо ли продолжать? В прошлом месяце один журнал напечатал статью профессора, который является авторитетом в области поведения человека, этот профессор пишет, что вы легко можете определить, согласна ли с вами людская толпа. Так вот, профессор не ошибся. Потому что я знаю, все вы говорите себе: «Слушайте, Билли, вы правы, — тщетно ждал я слов или слова, которое описало бы того, кто лежит здесь перед нами в мешке; ибо фразы эти дают лишь сводный портрет обычного лидера, а не необычного — того, которого мы потеряли.»

Какие же слова, какое слово способно описать этого необычного человека? Год назад, в июле, я побывал в африканской стране и слышал, как лучший из тамошних политических экспертов назвал его «Президентом Соединенных Штатов». Президентом Соединенных Штатов. В другой африканской стране девочка-подросток при мне назвала его «Лидером Свободного Мира». Лидером Свободного Мира. А один мой друг-юрист, широко известный судья, живущий в Южной Америке, совсем недавно написал в письме ко мне, что он может рассказать мне кое-что интересное. Он напишет, что ему довелось услышать как в лифте лучшего отеля Буэнос-Айреса, что в Аргентине, один человек назвал его «Главнокомандующим Вооруженных сил Америки». Главнокомандующим Вооруженных сил Америки.

Но те ли это слова, которые сохранят его живым в сердцах его соотечественников? Возможно, именно таким он представлялся всему остальному миру. Однако для нас, знавших его, ни одно из этих величественных, официальных слов не сможет воссоздать человека, которым он был, и уважения, которое он внушал. Потому что для нас он был не лидером в обычном смысле этого слова, — он был лидером в необычном смысле. И потому мы, знавшие его, вспоминая о нем, называем его именем бесхитростным и бесцеремонным, именем, которым каждый из нас мог бы наградить любимца всей семьи, именем, которое любой из нас мог бы дать своей собачонке.

Я хочу, чтобы все мы снова склонили головы. Склонив наши головы, сомкнув глаза, вспомним имя, под которым он был известен нам, знавшим его лучше других, имя, которым мы называли его в наших сердцах, пусть даже мы не позволяли имени этому сорваться с губ наших, когда он еще ходил между нами в своем деловом костюме. И столь пригодно было имя это даже для маленькой собачонки, что каждый из нас прежде всего вспоминает о том, какое глубокое уважение питал он к собакам.

Это простое имя, друзья мои. Трикки. Да, для вас, для меня, для всех американцев грядущих поколений Трикки он был и Трикки останется.

Теперь же, склонив наши головы и сомкнув глаза, давайте помолимся. Господи, Ты, Единый, Кто являет нам милосердие и избавляет от кар, смиренно молим Тебя за слугу Твоего, человека именем Трикки…

6 На возвратном пути, или Трикки в Аду

Мои дорогие падшие!

Позвольте мне с самого начала констатировать мое согласие со многим из того, о чем говорил сегодня Сатана в своей вступительной речи. Я знаю, что Сатана не менее моего озабочен тем, что нам следует сделать, дабы Порок мог играть и сыграл ту роль, какую он и должен играть во всем творении. Ибо пусть никто не питает иллюзий на этот счет: мы с вами не на жизнь, а на смерть боремся с Царством правоты. У меня нет никаких сомнений относительно того, что Бог мира намеревается, как сам он выразился, «попрать» нас «пятою Своей», что Он и банда Его ангелов не остановятся ни перед чем, чтобы осуществить это намерение. Нельзя не согласиться с Сатаной, когда он говорит, что наша цель состоит не просто в том, чтобы сохранить Порок для себя самих, но в том, чтобы распространить его на все сущее, потому что именно таково предназначение Ада. Распространить его на все сущее, поскольку намерение праведных состоит в том, чтобы не только сохранить свою праведность, но и распространять ее повсеместно. Однако мы не можем одержать победу над Правотой, если будем придерживаться только оборонительной стратегии. Стало быть, мое расхождение с Сатаной касается не целей Ада, но средств достижения этих целей.

Так вот, Сатана утверждает, будто мы выигрываем соревнование с праведностью. Я не могу согласиться с подобной оценкой ситуации. Глядя сегодня на Ад, я проникаюсь убеждением, что мы следуем программам, разработанным руководством, отставшим от времени. Я проникаюсь убеждением, что мы следуем программам, многие из которых не работали в прошлом и не станут работать в будущем. Я утверждаю, что программы и руководство, потерпевшие провал в период правления администрации Сатаны, это не те программы и не то руководство, в которых ныне нуждается Ад. Я утверждаю, что проклятые и обреченные не желают возврата к политике сада Едемского. Я утверждаю, что сыновья и дочери противления заслуживают, чтобы во главе их стоял Дьявол, обладающий совершенной, законченной греховностью, Дьявол который целиком посвятит себя не поддержке застарелых, сработавшихся пороков, но выполнению смелых новых программ распространения Зла, способных сокрушить царство Божие и повергнуть человечество в смерть вечную. Мы здесь нуждаемся не просто в больших надеждах. Нам нужны коварные козни и неустанное рвение. Я считаю, что в сфере исполнительной власти нам требуется Дьявол, который не просто станет задавать общий тон, но будет также лидером, будет действовать в духе того, о чем он говорит.

Если говорить прямо, я не считаю, что у нас сейчас имеется именно такое руководство. С самого дня моего появления здесь я объездил Ад, добравшись до самых пределов внешней тьмы. Я спускался на дно бездны. Я горел в огне неугасимом, я соединялся с вами во унынии безутешном. Я беседовал с грешниками, занимающими самое разное положение в нашем обществе. Я ел с развращенными и богохульствовал с нечестивыми. Я освоил все виды низости и порока. И в этих моих странствиях по Аду, от одного его края до другого, я обратил внимание на одно явление: на восхитительную веру нашего народа в Порок. С огромной гордостью могу сказать вам: мне никогда не доводилось видеть ничего равного нашей развращенности. И именно поэтому я считаю, что мы не вправе довольствоваться чем бы то ни было второсортным. Я считаю, что мы обязаны стремиться получить такого Дьявола, который является истинным воплощением злобы. И я со всей доступной мне скромностью заверяю вас, обитатели величайшей во всем творении инфернальной земли, что если меня изберут на этот пост, я буду именно таким Дьяволом.

В моих поездках по Аду я имел счастье слышать немало рыданий и скрежета зубовного и, пожалуй, наиболее сильное впечатление, вынесенное мной из этих поездок, таково: вам, потерянным душам, не менее моего наскучило и опротивело слышать разговоры об упадке, в который пришел Дьявол, о том, что и сам Ад «вышел из моды» и «устарел». Что ж, возможно в определенных кругах он и «вышел из моды», но для нас, для тех, кому выпало жить здесь, Ад это наш дом. И если мы обратим наши взгляды назад, к самому началу времен, мы увидим, что он был так же домом для обладателей самых славных в истории имен. Я считаю, что, имея такую историю и такие достижения, мы вправе надеяться, что Ад снова займет достойное его место на карте творения, и что Дьяволу будет, наконец, воздано по заслугам.

Пока же я могу сказать в этой связи только одно: Сатану, быть может, и удовлетворяет тот факт, что по меньшей мере половина людей, населяющих ныне землю, — а я знаю это, потому что сам только что оттуда, — по меньшей мере половина людей больше не верит в существование Ада, не говоря уж о его влиянии на земные дела. Сатану, быть может, и удовлетворяет, что Дьявол, высшее должностное лицо подземного мира, бывшее некогда символом мерзости для миллионов, ныне считается там, наверху, не имеющим совершенно никакой власти в решениях, принимаемых тамошними людьми. И может быть, Сатану удовлетворяет даже то, что две трети детей мира ложатся спать, не испытывая никакого страха ни перед пламенем и серой, ни перед неустанным червем, угрызающим сердце. И кстати, в этой связи, они даже вил не страшатся. Вполне возможно, что Сатану устраивает и это. Однако позвольте мне со всей возможной определенностью подчеркнуть мою позицию. Меня это не устраивает вовсе. Быть может, Сатане довольно сохранения статус-кво, что ж, мне этого мало. И я утверждаю, что если Ад обратился для большинства живущих ныне людей всего-навсего в ругательное слово, значит, что-то идет не так и с этим необходимо что-то делать.

Что случилось с «сетями Диаволовыми», о которых мы столько слышали? Мои дорогие падшие, в них слишком много дыр.

Что случилось с «мощью Дьявола», некогда столь ужасавшей людские сердца? Мои дорогие падшие, она выдохлась.

Когда вы в последний раз слышали выражение «деяние сатанинское»? Хотя бы припомнить можете? Быть может, причина тут в том, что после стольких тысячелетий, проведенных им на своем посту, Сатана стал удовлетворяться статусом-кво.

Так вот, меня он не удовлетворяет. Я утверждаю, что труды Дьявола не завершаются никогда. Я утверждаю, что на нем лежит ответственность и за то, чтобы воздвигаться среди живых, и за то, чтобы вести неустанную войну против сил Правоты. Я утверждаю, что он отвечает и перед обитателями Ада, и перед каждой устремленной к Пороку душой, где бы она ни обитала, за то, чтобы противопоставлять правде ложь. Я утверждаю, что он отвечает за то, чтобы затемнять свет мраком. Я утверждаю, что он отвечает за то, чтобы вовлекать человеческий разум в совершенье ошибок. Я утверждаю, что он отвечает за то, чтобы сеять повсюду ненависть. Я утверждаю, что он отвечает за то, чтобы возбуждать раздоры и столкновения. И я утверждаю, что любой Дьявол, совершающий меньше сказанного, не заслуживает звания «Князя тьмы» и наносит серьезный ущерб мощи и престижу Ада, не говоря уже о повсеместном охранении Порока.

Вы можете ответить мне: «Все это хорошо и прекрасно, господин Президент, но какой квалификацией обладаете сами вы для того, чтобы принять на себя ответственность, сопряженную с работой Дьявола?»

Я не хуже вашего сознаю, что мой противник выдвигает в качестве основного, говорящего в его пользу, довода опыт, приобретенный им, пока он занимал этот пост. Мне известно, что было написано в неохотной хвале, которой его наградили ни больше ни меньше как наши враги в Небесах. «Когда Сатана лжет, — сказано в ней, — он поступает так согласно своей природе, ибо он лжец и отец всякой лжи». И пусть никто не питает иллюзий относительно моей позиции в этом вопросе: я преисполнен глубочайшего уважения к его длинному и безупречному послужному списку лжеца. Подобно многим из вас, горящих в пламени и стенающих в бездне, я также чувствую себя обязанным отдать долг благодарности непреклонности его духа во всем, что касается лжи.

Я хочу внести в мое выступление личную ноту. Вы знаете, что я родился в Калифорнии, родился пройдохой и за годы моей общественной деятельности имел удовольствие общаться с множеством других пройдох. И думаю, я вправе заявить от имени всех пройдох, что Сатана с незапамятных времен был для нас неизменным источником вдохновения, как в хорошую пору, так и в дурную. И разумеется, я хотел бы, чтобы всякий, кто следит за моей предвыборной кампанией, понимал — я с уважением отношусь не только к целеустремленности, с которой он лжет, но и к искренности, проявляемой им при этом. Естественно, я надеюсь, что и он согласится со мною, если я скажу, что я в моей лживости не менее искренен, чем он.

Но позвольте мне со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство. Как бы я ни уважал его лживость, как бы ни преклонялся пред ней, я не думаю, что ложь является хорошей основой для деятельности Дьявола. Я не думаю, будто кто бы то ни было, человек или демон, вправе рассчитывать, что ложь, изреченная им в прошлом, сколь бы смелой и дерзкой она ни казалась в то время, поможет ему в должной мере исказить и сегодняшнюю реальность. Мы живем в эру быстрых, драматичных перемен. Мой собственный опыт показывает, что вчерашняя ложь просто не в состоянии запутать сегодняшние проблемы. Нельзя ожидать, что в этом году вам удастся сбить людей с толку тем же способом, каким вы сбивали их год назад, не говоря уж о миллионах лет. И именно поэтому, при всем уважении к опытности моего противника, я утверждаю, что нам нужна в Аду новая администрация, администрация с новыми рогами, новыми полуправдами, новыми ужасами и новым ханжеством. Я утверждаю, что нам необходима новая приверженность Злу, новые стратегические решения и предательские планы, способные претворить в реальность нашу мечту о полностью падшем мире.

Теперь я обращусь с несколькими словами к тем, кто, рассмотрев мой послужной список в качестве президента Соединенных Штатов, утверждает, будто список этот недостаточно впечатляет по части страданий и мук, причиненных мной всем людям планеты, независимо от их расы, веры или цвета кожи. Позвольте мне напомнить моим критикам, что до того, как меня убили, я провел на этом высоком посту меньше одного срока. Так вот, я полагаю, что и Сатана не возьмет на себя смелость заявить, будто ему, даже при поддержке всех его легионов, удалось бы всего за тысячу дней довести нацию, обладающую сильными демократическими традициями и самым высоким в мире уровнем жизни, до полного развала. На самом деле, я абсолютно уверен, что за недолгое мое пребывание в «Белом» доме, мне удалось поддержать и усилить все то гнусное, что имелось в американской жизни на момент моего прихода к власти. Более того, я, на мой взгляд, имею право сказать, что мне удалось заложить основы новых разновидностей угнетения и несправедливости, посеять такие семена горечи и ненависти между расами, поколениями и общественными прослойками, которые, как я надеюсь, еще многие годы будут терзать народ Америки. И уж разумеется, я ничего не сделал для уменьшения возможности ядерного уничтожения человечества, напротив, я еще и продвинулся в этом направлении, поддерживая по всему миру политику воинственности, агрессии и подрывных действий. Думаю, я имею право с особой гордостью указать на Юго-восточную Азию, где мне удалось значительно повысить уровень человеческих несчастий, которые мстительные и озлобленные души нашей великой инфернальной державы желали бы распространить на весь мир.

Разумеется, я не вправе ставить опустошения и страдания, причиненные моей страной вьетнамцам, лаосцам и камбоджийцам, в заслугу исключительно себе одному. Более того, я сознаю, что в ближайшие годы вы получите приятную возможность познакомиться со многими людьми, постаравшимися не менее моего, долго и усердно трудившимися, с увлеченностью и самоотдачей, равными моим, для того, чтобы жизнь человеческих существ, населяющих этот азиатский регион, обратилась в ночной кошмар. Я знаю, что когда они появятся здесь, это станет для Ада хорошим пополнением, и позвольте мне сказать в этой связи, что если меня изберут Дьяволом, я, не колеблясь, стану прибегать здесь к их рекомендациям и советам, как прибегал к ним там.

И все же, хоть и нельзя утверждать, будто я являюсь единоличным автором, руководителем и архитектором великой программы причинения страданий, осуществленной моей страной в Юго-восточной Азии, я скажу следующее: когда мне представилась возможность принять на себя ответственность за выполнение этой программы, я не остановился на массовой резне и бойне, развернутых моими предшественниками. Ибо я сознавал: в том, что касается истребления людей, останавливаться нельзя. Нельзя, потому что, как я уже указывал, мы с вами ведем великую борьбу. Нельзя, потому что в конфликтах, которые мы развертываем по всему земному шару, мы обязаны не только удерживать то, что уже имеем, не только стараться сохранить для самих себя достигнутый нами уровень страданий, но и распространить его на всех мужчин, женщин и детей до единого. И я уверен, заглянув в мой послужной список, вы увидите, что именно этого мне и удалось добиться в Юго-восточной Азии. Думаю, вы согласитесь с тем, что за отпущенный мне очень короткий срок я сумел воспользоваться возможностями, предоставленными мне моими предшественниками, и с помощью Военно-воздушных сил Соединенных Штатов обратить эту часть планеты в ничто иное как Ад на земле.

И все же я, подобно вам, сознаю, что несмотря на мои достижения в Юго-восточной Азии, найдутся такие, кто попытается подорвать мою репутацию, указывая на некоторые «гуманные» и «благие» действия, которые я предпринял, будучи президентом Соединенных Штатов. Что же, в связи с этими совершенно необоснованными нападками на мое дурное имя, позвольте мне сказать, что после того, как завершится трансляция этого моего выступления, я намереваюсь выпустить подробный доклад, назовем его «Черной книгой», в котором будет доказано, что во всех тех случаях, которые мои противники трактуют как проявления «гуманности» и «стремления к благу», я руководствовался исключительно политическим эгоизмом и действовал с полнейшим безразличием, чтобы не сказать презрением и цинизмом, к благополучию кого бы то ни было, кроме меня самого. Если же из этих действий и проистекало какое-либо благо не только для меня и моей карьеры, оно возникало — и я уверен, что «Черная книга» покажет это с окончательной ясностью, — непреднамеренно и непредумышленно.

Я не берусь, разумеется, утверждать, что неспособность предвидеть благие последствия может послужить оправданием для демона, стремящегося стать вашим Дьяволом. Я готов признать, что на Земле я вел себя не так безобразно, как мог бы. Однако я уверен, что и подавляющее большинство демонов Ада может сказать о себе то же самое, и что вы разделяете со мною и сожаления об упущенных возможностях, и укоры совести. Но пусть никто не питает иллюзий на следующий счет: я уже больше не человек со всей ограниченностью и всеми слабостями, присущими этому состоянию, такими как совесть, осторожность и забота о своей репутации. Я больше не президент Соединенных Штатов, со всеми барьерами и препятствиями, которые воздвигаются между тем, кто облечен подобной властью, и кроющимся в нем потенциалом зла. Я стал, наконец, гражданином Ада и позвольте мне сказать вам: это звание сопряжено с великим вызовом и великими возможностями. И именно потому я заверяю вас, мои дорогие падшие, что здесь у нас, где ничто не запретно и ничто не свято, вы увидите нового Диксона, Диксона, о котором я, оставаясь американским человеческим существом, мог только мечтать, Диксона, который со всей доступной ему скромностью говорит вам, что опыт и энергия, которыми он обладает, позволят ему стать таким Дьяволом, которого вы, потерянные души, заслуживаете.

Теперь же, чтобы предоставить четырем демонам нашего круглого стола возможность задать вопросы мне и Сатане, — и позвольте сказать вам, что я с нетерпением ожидаю этих вопросов, — я собираюсь завершить мое вступительное слово. Но перед этим мне хотелось бы со всей возможной определенностью подчеркнуть для всех обитателей Ада одно, последнее обстоятельство и именно следующее. С точки зрения вечности, я являюсь новичком в этом Царстве порока. Однако я изучал историю, и должен вам сказать, что при чтении официальных документов нынешней администрации и в частности тех, что посвящены взаимоотношениям с Царством правоты, меня потряс вопиющий пример того, что я могу назвать только политикой попустительства — политикой, я с горечью говорю об этом, недвусмысленного подчинения и капитулянтства. Я имею в виду, разумеется, знаменитое дело Иова.

Мне, конечно, известно, что, оправдываясь перед вами за свои действия в этом деле, Сатана подробнейшим образом описал вам все страдания, которые он обрушил на этого добродетельного человека, на Иова. И я вовсе не берусь утверждать, что он не умучил Иова до крайности. Я не хочу создавать себе рекламу, умаляя работу, проведенную им с овцами и рабами Иова, или лютую проказу, которая покрыла его от подошвы ног по самое темя. В тех обстоятельствах, разработанная Сатаной программа ущерба и мук, была безусловно правильной.

И все-таки даже сейчас, через тысячи лет после этих событий, остается вопрос — под чьим руководством и во чье благо создавалась эта программа? Под руководством Ада? Во благо Порока?

Мои дорогие падшие, ответ гласит — нет. Боюсь, что если вы вчитаетесь в официальные документы так же внимательно, как я, вы обнаружите, что ваш собственный Дьявол спланировал и выполнил программу УМ, что, кстати, повлекло за собой значительное расходование наших ресурсов, под руководством Небес и во благо праведности. Боюсь, что если вы вчитаетесь в эти документы, вы обнаружите, что ваш собственный Дьявол выполнял прямые указания не кого-нибудь, а Самого Господа Бога. Боюсь, вы обнаружите, что ваш собственный Дьявол ни больше ни меньше как совершил злое деяние, получив предварительно разрешение Бога. Боюсь, вы обнаружите, что цель, ради которой он испытывал терпение Иова, состояла не в том, чтобы лишить его покорности и уничтожить его, но в том, чтобы продемонстрировать справедливость Бога — и, что еще хуже, — в том, чтобы правота Божия воссияла.

Проводя свою кампанию, Сатана уже несколько раз говорил, что я будто бы превратно истолковываю его роль в деле Иова. Для того, чтобы раз и навсегда поставить все точки над i, я хочу потратить оставшиеся у меня несколько минут на дословное зачтение протоколов происходивших в то время совещаний между Богом и Сатаной. Я оставляю за вами, выродки и распутники, развращенные и порочные, право судить, образуют ли обвинения, которые я сделал в ходе кампании и которые повторяю сегодня, «безответственное искажение и намеренно неверное истолкование истории». Я оставляю за вами право судить, прилагал ли Сатана, как он заявляет, «дьявольские» и «бесовские» усилия в борьбе за дело Порока или же он, выражаясь понятным всем языком, действовал в соответствии с Божественной Волей.

Документ, который я держу в клешне, называется «Священным писанием». И это не ложь. Именно потому он и является ничем иным как Библией наших врагов. Это их бестселлер номер один на все времена. Это книга, посредством которой они промывают мозги своим детям. Она содержит в себе все истины, с помощью которых они собираются завоевать мир. Вы можете открыть ее в любом месте и на одной единственной странице обнаружить мудрость и красоту в количествах достаточных для того, чтобы внушить отвращение и негодование любому лояльному, трудолюбивому гражданину Ада.

Позвольте мне зачитать вам некоторые эпизоды тайных переговоров между Богом и Сатаной, документированных в этой их Библии:

ГОСПОДЬ: Откуда ты пришел?

САТАНА: Я ходил по земле и обошел ее.

ГОСПОДЬ: Обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла.

САТАНА: Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле; но [я все еще продолжаю цитировать Сатану] простри руку Твою и коснись всего, что у него, — благословит ли он Тебя?

ГОСПОДЬ: Вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей.

Такую инструкцию получил Сатана от Бога. И что же он сделал? В точности то, о чем распорядился Бог. Да, мои дорогие падшие, ваш собственный Дьявол стал инструментом гнева Божия.

Теперь разрешите мне прочитать отрывок из протоколов второго тайного совещания между Императором порока и Богом мира. Чтобы сберечь ваше время, я зачитаю лишь то, что имеет наиболее близкое отношение к обсуждаемому нами вопросу.

ГОСПОДЬ (говоря об Иове): Он доселе тверд в своей непорочности.

САТАНА:… Простри руку Твою и коснись кости его и плоти его, — благословит ли он Тебя?

ГОСПОДЬ: Вот, он в руке твоей, только душу его сбереги.

И что же сделал Сатана, получив этот второй набор инструкций? Позвольте мне зачитать вам то, что написано в этой их Библии: «И отошел сатана от лица Господня и поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его.»

Сберег ли Сатана душу Иова, как проинструктировал его Бог? Боюсь, ответ будет утвердительным, именно это он и сделал.

Я уверен, мы все помним несчастный конец этой истории. Вера Иова осталась несломленной, она укрепилась и возросла. Господь же, как доказывают эти документы, «дал Иову вдвое больше того, что он имел прежде».

(Трикки закрывает Библию. Тыльной стороной клешни быстро отирает пот с чешуи.)

Мои дорогие падшие, я призываю Сатану опровергнуть обвинения, сделанные мною сегодня. Я призываю Сатану отречься от роли, которую он сыграл в деле Иова. Я призываю его опровергнуть утверждение, что он намеренно и добровольно действовал во благо заклятых врагов Ада. Я призываю его опровергнуть утверждение, что его поведение было откровенно предательским и содержало в себе столь пренебрежительное отношение к безопасности Порока, что Сатана мог бы с таким же успехом состоять в прислужниках Правоты.

Разумеется Сатана может предпочесть описать эти действия как «дьявольские» и «бесовские». Но я называю совершенное им капитуляцией, и позвольте мне сказать вам еще кое-что — я думаю, что лидеры Небес называют его точно так же. Потому что, и пусть никто не питает иллюзий на этот счет, — я хорошо знаком с нашими противниками. Я встречался с их представителями. Я знаю, какие это безжалостные, фанатичные люди, и смею вас уверить, если вы спасуете перед их волей, если вы надеетесь остановить их, пожертвовав одной единственной душой делу их Правоты, вы впадаете в прискорбную ошибку. Это лишь разожжет их аппетиты. Потому что этому их Богу мира нужен был не один лишь Иов. Ему требовались все Иовы. И если мы не станем всякий раз останавливать Его, придет день, друзья мои, когда Он постучится здесь, у врат Ада.

И именно поэтому я говорю, что пришло время перестать потворствовать Богу мира. Именно поэтому я говорю, что пришло время нам самим проявить активность и начать новое наступление в нашем сражении за умы, сердца и души людей. Ибо мы с вами ведем не что иное как идеологическое сражение, и вот почему нам нужен Дьявол, который хочет и может отстаивать наши идеалы. В счет идет не размер рогов, украшающих человека, но то, как он намерен их применить. Сегодня вы принимаете решение, которое скажется ни жизни всех нас. Речь идет о том, что мы отстаиваем. Речь идет о том, во что мы верим. Сегодня я пытался показать вам, что прилив истории на нашей стороне, что мы способны удержать его на нашей стороне, потому что сторона наша правая — сторона Зла. И пусть никто не питает иллюзий на этот счет: если я буду избран Дьяволом, я намерен позаботиться о том, чтобы Зло в конце концов восторжествовало; я намерен позаботиться о том, чтобы наши дети и дети наших детей больше никогда и ничего не услышали о страшном биче Мира и Правоты.

Благодарю вас.

И УВИДЕЛ Я АНГЕЛА, СХОДЯЩЕГО С НЕБА, КОТОРЫЙ ИМЕЛ КЛЮЧ ОТ БЕЗДНЫ И БОЛЬШУЮ ЦЕПЬ В РУКЕ СВОЕЙ. ОН ВЗЯЛ ДРАКОНА, ЗМИЯ ДРЕВНЕГО, КОТОРЫЙ ЕСТЬ ДИАВОЛ… И СКОВАЛ ЕГО НА ТЫСЯЧУ ЛЕТ, И НИЗВЕРГ ЕГО В БЕЗДНУ, И ЗАКЛЮЧИЛ ЕГО, И ПОЛОЖИЛ НАД НИМ ПЕЧАТЬ, ДАБЫ НЕ ПРЕЛЬЩАЛ УЖЕ НАРОДЫ.

ОТКРОВЕНИЕ

Примечания

1

16 марта 1968 г. отряд американских солдат под командованием капитана Э. Мединии и лейтенанта У. Кейли напал на якобы служившую базой вьетконговцев вьетнамскую деревню Ми Лай в провинции Сонгми и уничтожил около 300 ее жителей. Министерство обороны США признало это событие случившимся лишь в 1969 г. В марте 1971 г. состоялся суд, признавший виновным только Кейли, который получил пожизненное заключение, замененное апелляционным судом на 20 лет каторги. Через 10 лет Кейли вышел на свободу. (Здесь и далее примечания переводчика)

(обратно)

2

Никсон закончил колледж Уиттиера, находящийся в одноименном городе, штат Калифорния.

(обратно)

3

Имеется в виду книга «Шесть кризисов», написанная Никсоном в 1962 г.

(обратно)

4

Имеется в виду спор о преимуществах и недостатках американского и советского образа жизни, разгоревшийся между Никсоном и Хрущевым на Американской выставке 1959 г. в Москве, в экспозиции «Типичная американская кухня». Под конец спора Хрущев заявил Никсону: «Мы и в ракетной вас опередили, и в этой технике вас опередили».

(обратно)

5

Мелвин Роберт Лэйрд, министр обороны США в первой администрации Никсона.

(обратно)

6

Центральный армейский госпиталь Уолтера Рида в Вашингтоне.

(обратно)

7

В 1948 г. Никсон, тогда молодой конгрессмен, сыграл центральную роль в проводившемся маккартистским Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности разбирательстве дела Элджера Хисса, дипломата и государственного деятеля, бывшего первым Генеральным секретарем ООН. Хиссу вменялась в вину передача секретных документов агентам КГБ. Впрочем, осужден он был (на 5 лет) лишь на повторном процессе — по обвинению в «даче ложных показаний». Дело Хисса снискало Никсону широкую популярность, которая позволила ему вновь стать членом Конгресса, а затем, в 1952 г., вице-президентом США (при президенте Эйзенхауэре).

(обратно)

8

Будучи кандидатом на пост вице-президента, Никсон, обвиненный прессой в расходовании предвыборного фонда республиканцев на личные нужды и взяточничестве, выступил 23 сентября 1952 г. по национальному телевидению с речью, в которой признал, что принял одно подношение — щенка американского коккер-спаниеля, и в частности, сказал: «…наша шестилетняя дочка Триши назвала его Чекерсом (Пятнистым). Дети его просто обожают, и я хочу заявить со всей ответственностью: что бы там про меня ни говорили, мы его обратно не отдадим». Последнее принесло Никсону голоса многочисленных любителей домашних животных.

(обратно)

9

В мае 1968 г. девять католических священников проникли в здание призывного участка в Катонсвилле, вынесли оттуда несколько сот призывных свидетельств и сожгли их на улице, после чего стали ожидать ареста за этот «символический акт» протеста против вьетнамской войны. Среди них были поэт и иезуит Дэниел Берриган (4 лет) и его брат Филлип (45 лет). Священники получили от 2 до 3 лет тюрьмы, однако Дэниелу удалось скрываться от властей, пока не истек срок его приговора, и продолжал выступать против войны вплоть до его повторного ареста в 1970 г.

(обратно)

10

Фильм-мюзикл, за участие в котором Бинг Кросби получил в 1944 г. «Оскара».

(обратно)

11

Чарлз Мэнсон (р.1943)руководил общиной хиппи, трое из членов которой с Мэнсоном во главе в августе 1969 г. зверски убили актрису Шэрон Тейт и шестерых ее друзей. Был приговорен к смертной казни, замененной затем пожизненным заключением.

(обратно)

12

Еще один популярный телеведущий, создатель викторины «Колесо фортуны», известной у нас как «Поле чудес».

(обратно)

13

Декларация принципов внешней политики США, провозглашенная 2.XII.1823 президентом Джеймсом Монро в его послании Конгрессу. Согласно ей, любая попытка вмешательства европейских держав в дела своих бывших колоний в Западном полушарии должна расцениваться как нарушение жизненных интересов США. При этом США брали на себя обязательства не вмешиваться в дела европейские.

(обратно)

14

Пол Ревир (1735–1818), участник Войны за независимость, гравер по роду занятий, сделавший эскизы первых американских монет. В ночь 18 апреля 1775 г. прискакал из Бостона в расположенный в 16 милях от него Лексингтон, где группировались повстанцы, весть о скором нападении англичан: «Англичане идут!».

(обратно)

15

Макджордж Банди, политолог, помощник президентов Дж. В. Кеннеди и Линдона Б. Джонсона по вопросам государственной безопасности.

(обратно)

16

Генри Альфред Киссинджер, политолог и государственный деятель, лауреат Нобелевской премии мира, бывший помощником Никсона по вопросам государственной безопасности и госсекретарем США.

(обратно)

17

Альфонс (Аль) Капоне, чикагский гангстер 20-30-х годов.

(обратно)

18

Роберт Стрейндж Мак-намарра, государственный деятель и финансист, министр обороны в администрациях Дж. Ф. Кеннеди и Линдона Б. Джонсона.

(обратно)

Оглавление

Филипп Рот Наша банда (В главных ролях — Трикки и его друзья)

  1 Трикки успокаивает встревоженного гражданина

  2 Трикки проводит пресс-конференцию

  3 Трикки перед лицом очередного кризиса, или  Мозговой штурм

  4 Трикки обращается к нации

  5 Покушение на Трикки

  6 На возвратном пути, или Трикки в Аду

*** Примечания ***