том 6 [Коллектив авторов -- Биографии и мемуары] (fb2) читать онлайн

ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ

Авторы воспоминаний близко знали Владимира Ильича, работали под его руководством. Сквозь десятилетия их воспоминания доносят до нас голоса далекой эпохи, воссоздают атмосферу тех лет и. главное, воскрешают живые, неповторимые черты Ленина, который был, по словам А. В. Луначарского, «прообразом того, чем должен быть и будет социалистический человек».

1919–1920 годы… Время тягчайших испытаний для Советского государства. Россия истерзана гражданской войной, разорена армиями интервентов. Замершие заводы, фабрики, шахты… Всеобщая разруха… Голод… С небывалой энергией Владимир Ильич занимается организацией обороны страны, решением политических, экономических и культурных задач строительства первого в мире социалистического государства.

Ленин теоретически разрабатывает и в своей ежедневной практической деятельности проводит в жизнь боевую программу мобилизации сил партии и народа на разгром врага. Главнокомандующий вооруженными силами Республики С. С. Каменев в своих воспоминаниях отмечал, что в Ленине поражали умение тонко разбираться в военно-оперативных вопросах, масштабы его деятельности по организации борьбы страны, «в которой действия Красной Армии были только частью остальных мер борьбы».

Все силы, все средства были брошены на защиту Республики: установлен строжайший режим в продовольственном деле, на транспорте, в промышленности, принимались неотложные меры для укрепления Красной Армии.

В сложные, подчас трагические моменты, когда решалась судьба революции, Ленин разрабатывал план экономических преобразований Советского государства, составной частью которого стала электрификация страны. На страницах книги Г. М. Кржижановский рассказывает, с каким вниманием относился Владимир Ильич к проекту строительства электростанций, работавших на торфе и других дешевых видах горючего. «Поддержка, неусыпная внимательность, непрерывный дружеский совет и подбадривание Владимира Ильича, — писал он, — обеспечивали работы Государственной комиссии по электрификации, которой удалось в 9-месячный срок и с общим расходом самых ничтожных средств… составить для VIII съезда Советов известный доклад об электрификации РСФСР».

В. И. Ленин полагал, что план электрификации «не технический,

„массы увлечь ясной и яркой (вполне научном в основе) перспективой…“. „Наша главная политика сейчас должна быть — экономическое строительство государства, чтобы собрать лишние пуды хлеба, чтобы дать лишние пуды угля, чтобы решить, как лучше использовать эти пуды хлеба и угля, чтобы не было голодных, — вот какова наша политика“.

Решению вопросов восстановления и развития транспорта, ликвидации топливного голода, преодоления продовольственных затруднений В. И. Ленин отводит первостепенную роль в своей работе. Победы на фронте, писал Ленин в начале 1920 г., легче, чем победа хозяйственная. „Чтобы победить здесь, нужно больше выдержки, больше терпения, больше настойчивости, больше упорства, больше систематичности в труде, больше организаторского и административного искусства в большом масштабе“.

Именно эти качества руководителя были присущи самому Владимиру Ильичу, подчеркивают авторы воспоминаний. Он заботился об обучении и постепенном втягивании все больших, все новых кадров в работу по строительству нашего государства, учил „в государственной работе“ молодых советских и партийных работников деловитости, оперативности в решении вопросов, умению сосредоточивать внимание на важнейших задачах и добиваться реальных результатов.

Всех, кто знал Ленина, поражало одно из его свойств — способность „верно и безошибочно схватывать и определять малейшие изменения взаимоотношения классовых сил“, „умение пристально следить, не выходя из своего кабинета, за биением жизни не только в России, но и во всем мире“. Достигал он это постоянным общением с трудящимися, ежедневными беседами с рабочими, крестьянами, красноармейцами, государственными, партийными, зарубежными деятелями.

Неоднократно встречался Ленин с представителями народов Советской страны. Воспоминания С. Саид-Галиева, В. Н. Соколова и других хорошо передают атмосферу бурных дискуссий по сложнейшим проблемам национально-государственного строительства, где зарождалась идея создания такого союза, „который был бы основан на полнейшем доверии, на ясном сознании братского единства, на вполне добровольном согласии“.

С большой сердечной теплотой и любовью авторы рассказывают о Владимире Ильиче как о человеке огромного душевного обаяния, подмечают разные стороны его характера, создают цельный образ вождя, имя которого навсегда вошло в историю человечества.

* * *

Отдельные воспоминания публикуются не полностью. Примечания авторов воспоминаний подписаны их инициалами, остальные дань: составителями. В конце тома помещены краткие биографические сведения об авторах и указатель имен.

Г. Е. Зиновьев ЛЕНИН КАК ЧЕЛОВЕК И ТОВАРИЩ

Я бы хотел сказать еще о Ленине как о товарище и человеке, сказать о том, что вполне правильно так интересует каждого члена нашей партии и каждого рабочего вообще. Надежда Константиновна верно сказала, что Ленин умел не только говорить с рабочими, но умел и слушать их. Это великое искусство слушать других, которым далеко не все обладают. Гораздо больше на свете таких людей, которые умеют говорить, чем тех, которые умеют по-настоящему слушать. Владимир Ильич принадлежал к последним. Именно поэтому он, как никто другой, сумел как губка впитать в себя все то, что есть здорового и реального в жизни рабочего класса. Он умел это делать во всех положениях: и в 1905 г., во время первого Санкт-Петербургского Совета рабочих депутатов, когда он, сидя на хорах Вольного экономического общества, прислушивался к словам рабочих и работниц, впитывал в себя каждое их слово. Он умел это делать и на массовых собраниях, сидя на ступеньках среди рабочих, разговаривая с ними и прислушиваясь к каждому их слову. Он умел из нескольких слов составить себе целую картину. И в моменты, когда на нас улюлюкали и подготовляли погром в редакции «Правды», а он был принужден прятаться на случайных квартирах, он умел, поговорив со случайно встреченной пожилой работницей или кухаркой, уяснить себе, как у нее преломляется буржуазная травля и что ее отталкивает от большевизма. Он умел в недели своих скитаний, в июльские дни около Сестрорецка, прячась в шалаше, у стога сена, выспрашивать у приютившей его рабочей семьи и составить себе ясное понятие о Том, как живет рабочая семья.

У тов. Емельянова, у которого мы тогда скрывались в шалаше, был сын лет 16, который в то время считал себя левее товарища Ленина: он был анархистом. Надо было видеть, товарищи, сколько часов потратил Владимир Ильич на беседы с этим юношей, стараясь выяснить, каким образом он пришел к анархизму, и переубедить его, доказав, что мы правы. В каком бы положении Владимир Ильич ни был, он умел использовать каждую возможность, чтобы войти в соприкосновение с живым рабочим. Он любил рабочий класс не абстрактно, не как отвлеченную категорию, как зачастую любят рабочий класс кающиеся интеллигенты; нет, у него была настоящая, живая, действительная любовь к каждому данному труженику — к конкретному маляру, который красил дом в Горках, к сапожнику, который шил ему сапоги, к кухарке-латышке, готовившей ему обед, к каждому встреченному на пути труженику — со всеми его сильными и слабыми сторонами. Как правильно и великолепно сказала Надежда Константиновна, сердце его горячо билось для каждого труженика. Владимир Ильич мог показаться неприступным, он не любил, чтобы его считали сентиментальным, хотя сентиментальность в лучшем смысле слова (т. е. настоящая человечность) у него была. Всякий чувствовал, что в его сердце горит жгучий огонь, высшая любовь именно к каждому конкретному труженику. Я не скажу, чтобы Владимир Ильич не знал себе цены. Он знал себе цену. Владимир Ильич был человек рабочей артели, человек коллектива. Никакого эгоцентризма в нем не было. Он не говорил «я считаю нужным», но «партия считает нужным», «партия требует». Но свое историческое призвание он знал. Это выходило как-то очень просто, естественно: всякий понимал, что Ленин говорит от имени миллионов, что он для этого призван историей. В этом смысле Владимир Ильич часто ощущал себя так: «я и вся крестьянская Россия», «я, Ленин, и весь рабочий класс», «я, Ленин, и все буржуазные государства» и даже еще больше — «я, Ленин — вождь русского народа, и вся остальная вселенная». Без трескучих фраз, без малейшего преувеличения своей роли Владимир Ильич понимал, что ему выпало на долю возглавлять великую революцию. Он понимал свое великое историческое призвание, но вместе с тем он был человеком большой человечности, редкой простоты, замечательной теплоты. Он как бы воплощал в себе коллективную волю, энергию, любовь и мужество всего рабочего класса. На него устремлялась вся любовь угнетенных и вся ненависть угнетающих.

Не было человека более простого, более ясного, более человечного, чем товарищ Ленин. Всюду и везде он был одинаков. Например, в тюрьме. Я знаю из очень хороших источников, что, сидя первый раз в тюрьме в нашем городе, Владимир Ильич сразу повел оттуда кипучую работу: он посылал из тюрьмы на волю листки, писал там и стал душой всего своего тюремного коридора. Он умел в одно и то же время часами выстукивать своему соседу: «Крепко закрывай форточку тряпкой, чтобы у тебя не слишком тянуло сквозняком» — и в то же время тут же излагал теорию гегемонии пролетариата и разъяснял своему соседу ошибки народников. Я видел товарища Ленина в тюрьме в Галиции. В начале войны товарищ Ленин был арестован в Галиции австрийским правительством по обвинению ни больше ни меньше как в шпионстве. Его сочли военным шпионом и посадили в тюрьму в деревне Новый Тарг, недалеко от Кракова. Он сидел в тюрьме несколько дней, и мы его там посещали. Он сразу стал душой общества в этой тюрьме. Там сидело некоторое количество крестьян за недоимки, несколько уголовных и т. п. Все они сошлись на том, что сделали тов. Ленина чем-то вроде старосты, и он с величайшей готовностью отправлялся под конвоем начальства покупать махорку для всей этой компании. В то же время он разъяснял арестованным галицийские законы, которые он изучал по книжкам, чтобы помочь галицийским крестьянам выбраться из этой долговой ямы. Его галицийские мужики сразу полюбили за бодрость духа, за силу воли, за готовность помочь, за ласку к простому человеку. В галицийской тюрьме, в самом смешанном обществе, с людьми, с которыми он с трудом мог объясняться на ломаном польском языке, он сразу становился душой общества. И так было всюду, куда попадал Владимир Ильич.

Сила воли у него была необычайная. Она не оставляла его и во время болезни до самых последних дней. Ряд эпизодов свидетельствует об этом. Рассказать о них не настало еще время… Он продолжал шутить, смеяться, напевать в такие трагические минуты, когда каждый другой на его месте способен был бы только плакать… И чем больше была сила его воли, тем меньше сам он это замечал. Он не сознавал, насколько он силен во всем том, что сделало его не только гигантом мысли, но гигантом воли, не только великим теоретиком, но и настоящим вождем. Как будто собранные воедино воли всех одиночек рабочего класса, все упрямство освобождающегося класса, идущего к власти, угнетаемого десятилетиями, вся сила его таланта, все упрямство русского мужика, вся настойчивость многомиллионной массы, весь тот талант, которым отличается наша страна, все леса, долины, реки, покрывающие нашу страну, все моральные силы великой страны как будто собрались в одном его мозгу, в одном его сердце, в его одной воле. Это делало тов. Ильича не только великим учителем, но и человеком прежде всего. Каждый, кто имел с ним хотя бы самое маленькое, мимолетное соприкосновение, уносил с собой самое светлое воспоминание о нем.

Почитайте, товарищи, отзывы врагов. Какую дань уважения, изумления сумел исторгнуть у своих врагов Владимир Ильич. Люди, которые его никогда не видели, как будто чувствовали его электрический ток через океаны. Одни с радостью вбирали в себя этот электрический ток, другие понимали, что эта волна смоет буржуазию. Но все понимали, что это величайшая фигура, которую когда-либо знал мир. Как государственного деятеля, как теоретика, как вождя Владимира Ильича, конечно, знал и знает весь мир. Как человека его знало меньшее количество людей. Но кто знал его, тот никогда не забудет этого образа настоящего великого человека. Владимир Ильич любил природу во всех ее видах и проявлениях. Этот величайший мыслитель умел резвиться, как хороший комсомолец. Он был первый запевала на любой прогулке, первый конькобежец в нашей компании, лучший велосипедист, прекрасный турист, лучше всех лазал на снежные горы, любил охоту, был первый подстрекатель купаться в ледяных горных речках Галиции, умел смеяться с заражающим весельем, насвистывать, петь.

Он, на плечах у которого была такая великая работа и величайшая ответственность, работал в последние годы так, как будто он родился Председателем Совнаркома, руководителем Коминтерна, как будто он всегда управлял величайшим государством, а не был голодным эмигрантом, живущим на чердаках, тюремным сидельцем и ссыльным. Вся машина управления партией и государством шла в его руках настолько плавно, как будто все это делается мимоходом. И это — в такие годы, как 1918, 1919. И в самые тяжелые минуты, когда Деникин подходил к Орлу, когда у нас в нескольких верстах от Петрограда был враг, когда утром убили Урицкого, а вечером стреляли в него самого, когда косили целые полки на фронтах, когда мы не умели еще обращаться с оружием, когда история громоздила на каждом нашем шагу препятствия, — с каждым таким препятствием он становился еще спокойнее, еще сдержаннее, и еще плавнее шла у него машина. Он сам не спал по ночам, но если вам приходилось проводить ночь в соседней комнате, то на утро Владимир Ильич беспокоился о том, что вы плохо спали, делая вид, будто он сам проспал всю ночь отлично. Так работал и жил этот человек.

Товарищи, он буквально сгорел на работе. Теперь мы знаем результаты вскрытия, специалисты видели его мозг и объяснили нам каждую его извилину. Лучшие немецкие профессора сказали: несгоревшего на работе осталось у Владимира Ильича четверть мозга. Мы удивляемся могучести Владимира Ильча, тому, что он с четвертью мозга сохранил так много интеллектуальной силы. Он еще глубже, чем любой человек со здоровым мозгом, понимал все положение вещей. Вы знаете, товарищи, глупые легенды, которые наши враги пытались пустить в ход, чтобы «объяснить» причину болезни Ильича. Лучшие представители науки не оставили камня на камне от этих сплетен, лучшие светила науки сказали: «Этот человек сгорел, он свой мозг, свою кровь отдал рабочему классу без остатка».

Он все время оставался на посту. Владимир Ильич никуда не выезжал, он все это время стоял на вышке, напрягая последние остатки своих сил и чувствуя, что отвечает за всю политику. Он брал на себя ответственность даже за назначение начальника дивизии, за важные стратегические вопросы в гражданской войне, за все, за все вопросы о назначениях, о всяких конфликтах в той или другой организации, в том или другом наркомате. Он вникал во все. Его интересовала работа в каком-нибудь волисполкоме или комитете крестьянской бедноты. Он волновался вопросами о народном образовании, даже такие вещи, как кинематографы и учебники, — словом, все, из чего складывается жизнь государства, — все проходило через мозг Владимира Ильича. Он принимал десятки людей в день, он не жил, а горел, и горение было какое-то плавное, постепенное. И никто не сказал бы, что этот человек болен, потому что Ленин умел внутренние стороны своей собственной работы скрывать. Он других заставлял отдыхать, лечиться, говоря: «Ты — частица живого инвентаря нашей партии», а об отдыхе и лечении для себя никогда не думал.

Конечно, партия делала все возможное, чтобы поставить его в нормальные рамки работы, чтобы дать ему помощников на каждом шагу. Но все, что партией ни было сделано, оказывалось тщетным, — воля его, особенно во всем, что касалось работы, была непреклонна. Владимир Ильич был самым дисциплинированным членом партии. Решения партии были для него законом. Но в вопросе об его собственной работе он нарушал дисциплину, и тут постановления Центрального Комитета нашей партии, которые были для него законом, он обходил.

Теперь, когда мы получили возможность глазами крупнейших специалистов оценить работу его мозга, мы все видим, что он сгорел на работе, что он отдал не только свой выдающийся талант, не только весь огонь своего сердца рабочему классу, но и свой мозг, с необыкновенным количеством извилин, отдал целиком и безвозвратно на служение первой победоносной пролетарской революции.

Он отлично отдавал себе отчет в том, что его здоровье плохо: он еще в 1922 году иногда говорил об этом близким и друзьям. В 1922 году, когда появились первые признаки его болезни, он стал изучать медицинские книжки и по ним прекрасно ставил сам себе диагноз. И тем не менее он считал, что он поставлен на такой пост, что до последней минуты, до последнего вздоха, до последней секунды, пока он может работать, он должен этой гигантской исторической работой руководить.

Так сгорел наш великий вождь и учитель, товарищ и друг, который по возрасту своему мог бы еще работать добрых десять лет, чтобы провести нашу страну через самые большие трудности.^[1]

М. И. Калинин ВОЖДЬ РАБОЧЕГО КЛАССА

Товарищи, я хочу остановиться только на одной стороне Владимира Ильича. У нас много вождей, и вождей в высшей степени уважаемых, которым пролетариат верит, но я скажу, что среди пролетариев, среди рабочих масс, помимо уважения, удивления теми талантами и идеальностью, которые имеет Владимир Ильич, есть еще глубокое чувство любви. Эта любовь связана вместе с уважением. Какой бы вопрос ни взяли. Если Владимир Ильич убеждает в каком-нибудь вопросе, в котором вы даже не соглашаетесь, во всяком случае, вы в это время ни на минуту не перестаете любить его и ценить его ум. Есть много крупных людей, вождей, но, когда с ними имеешь какое-нибудь дело, они тебя давят. Владимир Ильич — единственный вождь, которого признаешь на 10 голов выше себя, но с которым вместе с тем говоришь как с равным товарищем, которого ты любишь, как обыкновенного человека. Таких вождей — я не знаю, как в остальной Европе, — но у нас в РСФСР не было ни раньше и нет по настоящее время. И вот когда бывают самые рискованные положения, когда кажется, что эти положения не верны, — пролетариат, его передовая часть всегда, всегда подхватывали и несли самые левые лозунги товарища Ленина. Достаточно вспомнить письмо Владимира Ильича из Финляндии, когда казалась невозможное *бе" рьба, когда рабочие были только что разбиты в июле, когда казалось, что нет надежды на ближайшие победы, — приходит письмо из Финляндии к рабочим Выборгской стороны и рабочим Петрбграда вообще, письмо, которое зовет на новый бой с правительством Керенского^[2]. Владимир Ильич был уверен, что в рабочем классе, в каждом рабочем, особенно в его боевой части, всегда есть желание бороться. Если мы схватим основную сторону работы Владимира Ильича, мы увидим, что на всем протяжении его жизни есть одна общая черта — это глубокая вера в мощь и силы пролетарских масс. Это глубокая вера в силы и мощь рабочего класса. Он знал, что может быть побит Иванов или Петров, но великое дело побито быть не может. Эта вера есть главный фактор любви, симпатии, которую рабочий класс перенес на личность Владимира Ильича. В этом лице рабочий класс, по существу, глядя на него, глядит на себя, ибо он есть лучший выразитель рабочего класса в целом. Рабочий класс есть непобедимый класс, класс будущего, для которого никакие частные поражения и препятствия, встречающиеся на его пути, не будут непреодолимы. И вот когда глядишь на Владимира Ильича — выразителя всего рабочего класса в целом, то поднимается глубокая вера, глубокое сознание, что, пока Владимир Ильич будет руководителем российского рабочего класса, рабочий класс всегда может быть спокоен, что будет брать в своей основе всегда ту наиболее прямую и выгодную для рабочего класса линию, которая ему необходима. Пока Владимир Ильич находится в ЦК партии, нашим вождем, между центром и между рабочим классом всегда будут протянуты крепкие нити, объединяющие низы партии, весь рабочий класс и его руководителей. При таком контакте между низами рабочего класса и верхами руководителей никакие препятствия, встречающиеся на пути, не будут опасны. Все препятствия будут рабочим классом изжиты.

Печатается полностью по стенограмме^[3]

С. С. Каменев ВОСПОМИНАНИЯ О ВЛАДИМИРЕ ИЛЬИЧЕ ЛЕНИНЕ

В сентябре 1918 года я был назначен на должность командующего Восточным фронтом. До своего назначения я не знал и не видел никого из руководителей Красной Армии. Никогда не видел и Владимира Ильича.

Заняв должность командующего Восточным фронтом, я, естественно, познакомился со многими товарищами, занимавшими тогда руководящие посты в Красной Армии. И не только познакомился с руководством Владимира Ильича военными делами, но и прошел абсолютно новую для меня школу по организации и руководству военным делом, включая в это понятие и создание, и организацию, и дисциплину, и боевое руководство Красной Армией, а также и организацию борьбы в период гражданской войны.

Обойти этот вопрос я не могу потому, что, берясь за воспоминания о Владимире Ильиче, прежде всего вспоминаешь то неизгладимое впечатление, которое создавалось от его руководства в области военного дела.

Освоение новой школы военного дела, приобретенное мною на Восточном фронте, особо подчеркиваю. Так как я прошел империалистическую войну с первого и до последнего ее дня, то новых впечатлений о новых методах и приемах борьбы, как и у каждого участника, естественно, накопилось у меня больше чем достаточно. Не скрою, что в отношении накопления материалов по всем этим новшествам и подготовленности для творчества всякого рода "выводов" из опыта империалистической войны я считал себя вполне подготовленным. И несмотря на это, я с полным убеждением утверждаю, что по самому основному вопросу войны я, участник империалистической войны, вывода не сделал. Я проглядел, что понятие воевать и драться на войне — не одно и то же. Оказывается, можно просто, что называется формально, воевать — то, что имело место в империалистической войне, и можно действительно драться за победу — это то, чему меня научило руководство Владимира Ильича. Это та работа большевистской партии под руководством Владимира Ильича, которая дала миллионам осознание целей и задач войны и влила в уставшие и истерзанные империалистической войной массы новые силы для побед в гражданской войне. Война в данном случае приобретала многообразные формы борьбы.

Сегодня красноармейские полки проходят интенсивнейшую политическую обработку, а завтра они — сильнейшие носители полученной зарядки — уже сами заряжают окружающую среду, поднимают эту среду на борьбу за задачи социалистической революции. Они вносят развал в ряды бойцов белогвардейских частей или войск интервентов. Они проделывают таким порядком потрясающий все старые основы переворот на громадных пространствах, после которого все "хотят красных" и все против белых, о чем свидетельствовали наши даже самые ожесточенные враги вроде английского генерала Нокса, военного советника адмирала Колчака, который в 1919 году писал своему правительству: "Можно разбить миллионную армию большевиков, но когда 150 миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, то бесцельно помогать белым"^[4].

Политическая работа идет и на территории, занятой белогвардейцами, она принимает и там свое боевое оформление в виде партизанских отрядов. Эти последние, как и части Красной Армии, также становятся сильными не только как боевые единицы, но и как носители идеи и задач социалистической революции уже на территории врага.

Средства борьбы множатся, нагромождаются и вырастают в несокрушимую силу. Эта сила могла только побеждать.

Я был буквально ошеломлен и новизной, и широтой, и глубиной организации, и построением борьбы в целом. Неудивительно, что вынесенные мною впечатления от империалистической войны меня уже теперь не подавляли, а, наоборот, война поражает меня своей односторонностью: она велика была только по своим цифровым выражениям. Организация же борьбы, материальная база и немощность военного руководства были в полном несоответствии с численностью армии, и, наконец, закостенелые формы борьбы превратили эту войну в гигантскую бойню человечества, не говоря уже об империалистических целях и задачах, которым служила эта война.

Но дело тут не столько в несоответствии, сколько в преувеличении значения таланта полководца, а последний в империалистической войне считался решающим фактором побед. Такое положение вещей, по существу, снимало с повестки дня и план, и организацию борьбы. Достаточно указать, что мобилизация армии, собственно, исчерпывала все понятие об организации борьбы. Несколько больше, чем следует, я отклонился от темы воспоминаний только потому, чтобы резче подчеркнуть то новое, что должно было поразить меня и поразило, когда я стал непосредственным участником борьбы Красной Армии на Восточном фронте.

Возвращаясь к воспоминаниям в отношении важнейшего звена в организации обороны — красным вооруженным силам, особенно подчеркиваю новые, своеобразные методы создания красных вооруженных сил.

Владимир Ильич дал нам непревзойденный в военной истории пример создания армии как инструмента политики.

Основным костяком Красной Армии были рабочий класс и революционные командиры — члены партии. Большевики были цементирующим началом в отношении как политической сознательности, так и боевой стойкости частей. Крестьяне из бедняков быстро сливались с основным костяком, усиливая его численно. Остальное крестьянство крепко обрабатывалось этими кадрами.

С боевыми качествами частей Красной Армии я впервые познакомился при следующих обстоятельствах. Это было немедленно по моем вступлении в командование фронтом. На Бугульминском направлении, прикрывавшем Ульяновск (тогда Симбирск), среди других частей находился Латышский полк. Этот Латышский полк пользовался заслуженной славой крепкой боевой единицы, в силу чего на данном направлении являлся основой устойчивости. Главнокомандующий потребовал вывода этого полка из боевой линии и отправки его в Серпухов, где тогда располагался штаб главного командования.

Лишиться основы, на которой строилась устойчивость обороны на данном направлении, естественно, было крайне болезненно.

Я опротестовал это решение главнокомандующего, прося хотя бы отсрочки выполнения его. Протест был отклонен, и вторично был указан самый минимальный срок для отправки полка в Серпухов. Делать было нечего, пришлось выполнять.

Видя мое затруднение, один из членов РВС^[5] Восточного фронта спросил меня, почему я считаю, что Латышский полк трудно заменить. На мою реплику, что этот полк высоко боеспособный, он спокойно ответил, что я очень заблуждаюсь, если считаю, что другие полки, находящиеся на этом же направлении, менее боеспособны и что, в частности, Владимирский рабочий полк, пожалуй, по боеспособности даже выше Латышского полка, так как последний достаточно утомлен.

Приказание было отдано — владимирцы сменили Латышский полк. Немного спустя на бугульминском участке развернулись боевые действия. Владимирцы не только оправдали оценку, данную им, но и показали себя значительно выше того, что в империалистическую войну вкладывалось в понятие боеспособности части. Рабочие-владимирцы дали мне первый урок боевой оценки частей Красной Армии.

Участвуя в создании Красной Армии на Восточном фронте, внимательно следя за каждым шагом ее роста, я сам на себе чувствовал, как под политическим руководством Владимира Ильича Красная Армия становилась доподлинным инструментом политики рабочего класса, становилась носительницей великих задач пролетарской революции.

Особо приходится отметить политический рост Красной Армии, доведенной до осознания своих задач как задач борьбы мирового пролетариата. После этого становятся для меня особенно понятными слова Владимира Ильича, произнесенные им в Московском Совете 5 мая 1920 года, что "ни одна армия — ни французская, ни английская — не могла выдержать того, чтобы ее солдаты на русской почве способны были сражаться против Советской республики"^[6].

В вопросе организации борьбы в целом помню мое удивление тому, каким образом было достигнуто полное уничтожение граней между тылом и фронтом. Тыла, по сути дела, просто не существовало. Достигнуто это было правилом Владимира Ильича, согласно которому "раз дело дошло до войны, то все должно быть подчинено интересам войны, вся внутренняя жизнь страны должна быть подчинена войне, ни малейшее колебание на этот счет недопустимо"^[7]. Это было сказано перед войной с белополяками, но вся гражданская война Владимиром Ильичем была проведена по этому, как Владимир Ильич говорил, правилу: все интересы страны и вся внутренняя жизнь страны были подчинены гражданской войне. При этих условиях вся страна была военным станом. Абсолютно новым в военном деле тут является постановка требования всю внутреннюю жизнь страны подчинить войне, — вот именно тут и стирались грани, отделяющие фронт от тыла, именно тут создавалась, если можно так выразиться, монолитность всей организации борьбы. Проведение в жизнь этого правила является новой наукой о войне. Государственные органы перестраивают свою работу. Создаются новые государственные органы с чрезвычайными полномочиями — Чусоснабарм^[8], Продарм. Местная власть перестраивается, где это необходимо по ходу событий, в гибкую, весьма подвижную, с громадными полномочиями организацию ревкомов, работа которых протекает в тесной увязке с военным командованием. Дело тут, конечно, не в форме перестройки государственных аппаратов и создании новых, а во всей политике, которая получила наименование "военного коммунизма".

Само собою ясно, что и перестройка, и создание новых органов были подчинены требованию политики.

При этих условиях внутренняя жизнь страны действительно могла быть подчинена войне, и она была ей подчинена.

Руководство Владимира Ильича гражданской войной, повторяю, является законченной наукой о войне всей страной. Эта наука особенно ценна теперь, когда война выливается в технические формы борьбы, когда вся борьба разворачивается вглубь на громадные пространства и когда население страны уже не сможет в порядке самотека приспособляться к войне.

Руководство Владимира Ильича сказывалось непосредственно на отдельных участках борьбы.

У меня сохранилось отчетливо воспоминание об этом по Восточному фронту, относящееся к периоду наших неудач на фронте.

Расстроенные части Красной Армии откатывались, теряя и устойчивость, и порядок, но еще едва были заметны признаки наступающей стабилизации боевой линии, как уже появлялись новые живые силы на подкрепление обескровленных частей фронта. Поднимались новые коммунистические кадры, новые рабочие отряды — сперва прифронтовых районов, позднее из центра. Основной костяк Красной Армии креп, цементировался. Затем уже очередная мобилизация призываемых в Красную Армию восстанавливала утраченную в тяжелых боях численность.

Замечательна кипучая в этих случаях работа, проходящая по каналам центра. Вопрос идет не только о живой силе. Работа эта приводила в движение все силы и средства громадных районов и поднимала их на оборону. Производилась мобилизация внутренних ресурсов.

Предшествовала ли этой работе переписка между центром и фронтом, просьбы, ходатайства и пр.? Никакой. Только короткие шифровки о складывающейся обстановке на фронте и не менее короткие распоряжения центра. В это время работа центра и фронта положительно сливалась в одно целое.

Перечислить многообразие и разнообразие каналов организации борьбы, обрисовать проводимую по ним работу для меня непосильно и невозможно хотя бы по одной разнообразности и разнохарактерности проводимых мероприятий. Достаточно указать, что в момент ликвидации кронштадтского восстания таким каналом организации борьбы оказался X съезд РКП, военные делегаты которого полностью были брошены на Кронштадтский фронт во главе с К. Е. Ворошиловым.

Основной канал, конечно, был партийный. Именно он создавал молниеносность работы и устремленность, он был истоком творчества, напора и проверки исполнения. Тут опять выявилось лицо большевистской школы Владимира Ильича.

В бытность главнокомандующим мне пришлось лично видеть работу Владимира Ильича по организации обороны. Этот случай относится к периоду мамонтовского рейда по тылам Красной Армии в 1919 году. Рейд был чреват всякими последствиями, тем более что Мамонтов, прорвав фронт, выскочил в Тамбовский район, зараженный в свое время эсеровщиной и антоновщиной. Поэтому понятно, что Владимир Ильич, помимо мер борьбы по линии Красной Армии, немедленно приступил к организации глубокой обороны на всех южных путях к Москве, захватив в эту глубокую оборону и Тулу (оружейный завод). Организация этой обороны была поручена члену РВС С. И. Гусеву. Организация обороны складывалась из инженерной обороны местности: строились окопы, оплетались проволочными заграждениями, затем формировались, вооружались, обучались отряды защиты, как пешие, так и конные, и, наконец, все население и местные власти военизировались — организовалась борьба местного населения на всех путях возможного появления мамонтовских казаков.

Вся эта организация обороны не была подчинена главнокомандованию и велась под непосредственным руководством Владимира Ильича, как сказано выше, особо выделенным товарищем. Такое решение надо признать не только правильным, но и мудрым. Главнокомандование не отвлекалось от основной задачи того времени — борьбы с Мамонтовым, и, что самое главное, вся организация борьбы на тыловых путях не отвлекала ни сил, ни средств фронта.

Как известно, Мамонтов не пошел вглубь, а пошел по ближайшим фронтовым районам, почему созданная глубокая система обороны не вступила в боевые действия. Однако несомненно, что принятые меры обороны показали бы себя с лучшей стороны, о чем можно судить хотя бы по фактам поведения населения в Тамбовском районе, где Мамонтов не нашел себе поддержки и вынужден был быстро его оставить, основательно разграбив.

Такая же оборона была организована и в период наступления Юденича пролетариатом Петрограда, который подготовил красную столицу к самой упорной борьбе, вплоть до уличной баррикадной борьбы.

Такие же примеры самодеятельной организации борьбы в истории гражданской войны мы видим в Оренбурге, Уральске и Турке-

Самый факт многочисленности каналов, по которым проводились мероприятия по оказанию поддержки боевым частям, по их усилению, по созданию новых мер борьбы, по использованию местных средств, по обеспечению успеха и пр. и пр., создавал громадное количество разнообразнейших мероприятий, направленных для борьбы. Получалось то, о чем выше было сказано и что я назвал борьбой за победу. Мы действительно дрались за победу всеми доступными для нас по тому времени путями. К сожалению, выполнение мероприятий зачастую было ограничено материальными возможностями. Тут невольно думается, что если бы мы тогда располагали современной техникой, то война вылилась бы в такие новые технические формы и методы борьбы, что, несомненно, была бы и в этой области произведена полная революция.

Считаю нужным оговорить, что методы работ главнокомандования и его штаба были далеки от отмеченных новых методов управления, но, что еще хуже, — может быть, я и ошибаюсь — главное командование, находясь в отрыве от центра в Серпухове, не видело всей этой работы Владимира Ильича и вело свою работу по старинке. Особенно темным пятном в этом отношении явилась работа центрального аппарата Наркомвоенмора — Всероглавштаба. Этот штаб являлся носителем худших методов тыловой деятельности, очевидно, он далеко еще не перестроился. Подчинялся он непосредственно Наркомвоенмору.

Скажу о лицах, назначаемых Владимиром Ильичем на ответственные посты в Красной Армии. Исключительный подбор членов РВС фронтов, армий и комиссаров дивизий и частей положительно бросался в глаза. Нужно было большое знание качеств тех товарищей, которые получали ответственные назначения в Красной Армии, и Владимир Ильич знал каждого из них.

Ближе я знал членов РВС фронта и армий, почему мои впечатления складывались главным образом по этим товарищам. Знакомство этих товарищей с военным делом меня, достаточно искушенного в этой специальности, сплошь и рядом удивляло. В отношении же их боевых качеств: самоотверженности, находчивости, решимости, смекалистости — они были положительно выкованы и закалены по одной школе, по одному образцу. Можно было бы привести тысячи примеров, подтверждающих сказанное. Самым же веским доказательством является то, что многие из членов РВС были позднее назначены командующими армиями и хорошо справлялись с делом управления войсками. Очень многие комиссары частей заняли посты командиров этих частей и были прекрасными командирами.

Все сказанное выше, повторяю, относится ко времени, когда я еще не видел Владимира Ильича лично, и, если можно так выразиться, я его видел чужими глазами. Много, много мне рассказывали про Владимира Ильича мои новые товарищи-большевики, со многими из них я к этому времени близко сошелся и сдружился, но никто из них, на мой взгляд, правильно не обрисовал Владимира Ильича, и я этому не удивляюсь.

Мне кажется, что он для каждого и каждый раз был новым Владимиром Ильичем. Человек, обладающий таким богатством творческих мыслей и сил, не мог выглядеть однообразно, он должен был каждый раз казаться в новом свете.

Первая моя встреча с Владимиром Ильичем произошла в исключительной для меня обстановке. 1 апреля 1919 года Восточный фронт перешел в наступление, которое с первых же шагов имело успех. Разворачивалась большая операция, закончившаяся впоследствии полным разгромом Колчака.

Совершенно неожиданно, по крайней мере для меня, 5 мая 1919 года было получено телеграфное распоряжение Троцкого о снятии меня с должности командующего фронтом. Увольнение с должности было произведено в весьма "деликатной" форме: был дан отпуск и денежное пособие. Но вот за что я был отстранен от командования — я и до сего дня не знаю.

Крайне тяготясь своей вынужденной бездеятельностью в такое горячее время, я 15 мая 1919 года отправился в Москву просить о предоставлении мне какой-либо работы. В Москве я со своей просьбой обратился непосредственно к зампреду РВСР Э. М. Склянскому. Не получив определенного ответа, я в достаточно подавленном настроении ушел на вокзал для возвращения в Симбирск. Едва я прибыл на вокзал, как комендант станции передал мне приказание тов. Склянского немедленно вернуться в РВСР. Прибыв к тов. Склянскому, я получил приказание ехать с ним, и только в автомобиле он сказал, что мы едем к Владимиру Ильичу. Езды от РВСР до Кремля не более 2–3 минут, а при быстрой езде тов. Склянского, я думаю, и того меньше.

Сообщение о том, что мы едем к Владимиру Ильичу, само собою разумеется, меня больше чем взволновало, тем более что тов. Склянский ни слова не сказал, по каким вопросам мне предстояло сделать доклад, да и к тому же я не имел при себе никаких материалов.

Приехав, мы поднялись на лифте. Мне предложено было подождать на площадке лестницы. Тов. Склянский ушел. Через минуту дверь была открыта, и я очутился сразу же в кабинете Владимира Ильича.

Владимир Ильич, смеясь, о чем-то говорил с тов. Склянским и, когда я вошел, задал мне вопрос о Восточном фронте. В начале моего доклада Владимир Ильич взял железнодорожный атлас "Железные дороги России", издание Ильина, и по этому картографическому материалу мне и пришлось делать доклад. Эту карту я никогда не забуду, на ней имелись только основные ориентиры. От волнения у меня исчезли из памяти все названия деревень, где находились части Красной Армии и разворачивались боевые действия. Вероятно, заметив мое затруднительное положение, Владимир Ильич облегчил мне доклад подачей реплик, на которые давать ответы было уже много легче.

Обращая внимание Владимира Ильича на красивое в военном отношении развитие операции, я стал восхищаться ее красотой. Владимир Ильич немедленно подал реплику, что нам необходимо разбить Колчака, а красиво это будет сделано или некрасиво — для нас несущественно.

Это замечание Владимира Ильича имело глубокий смысл. Я был военным специалистом старой школы, обученным и воспитанным на так называемых классических операциях, родивших "вечные и неизменные принципы" войны. Замечание Владимира Ильича, несомненно, отрезвляло меня и возвращало к реальным формам борьбы сегодняшнего дня.

Владимир Ильич интересовался, насколько достигнутые успехи устойчивы, что намечено и что делается для закрепления и для дальнейшего развития удара. Мое волнение еще и еще усилилось в связи с докладом об обстановке на фронте, с изложением перспектив возможного развития дальнейших операций. Меня тянуло сказать, что это только мои соображения, что я не у дел и являюсь только зрителем того, что происходит на фронте. Хорошо помню, что вопрос обо мне ни Владимиром Ильичем, ни тов. Склянским затронут не был. На этом закончилась моя первая встреча с Владимиром Ильичем.

Выйдя из кабинета, я, негодуя на себя за свою растерянность, ожидал возвращения тов. Склянского.

На обратном пути тов. Склянский ни слова мне не сказал. Из РВС я опять отправился на вокзал, и тут опять повторилась старая история, то есть вскоре комендант станции вновь передал мне приказание немедленно явиться к тов. Склянскому. На этот раз за мной была уже прислана машина.

В РВС тов. Склянский мне сообщил, что мне приказано возвращаться в Симбирск и вновь принятькомандование Восточным фронтом. Такого оборота дела я никак не ожидал и даже считал это просто невозможным, о чем незамедля и сказал тов. Склянскому. Как же я могу вернуться на должность командующего фронтом, когда буквально две недели назад был с этой должности снят? Кто же меня будет слушаться? За это тов. Склянский меня достаточно внушительно отчитал, указав на неуместность моих сомнений.

Одновременно мне было передано приказание Владимира Ильича немедленно ехать в Серпухов, где находился тогда штаб главнокомандующего, и "договориться" с последним. Неожиданности этого дня продолжались и в Серпухове, где я узнал от главнокомандующего, что я был снят за неисполнение его приказания и вообще за недисциплинированность, о чем я узнал впервые, и самым категорическим образом стал протестовать. Тут-то трудное поручение найти "общий язык" чуть было не обратилось в невыполнимое, и только вмешательство члена РВС, сколько помню, тов. Аралова привело к благополучному выполнению поручения. Уже поздно ночью возвратился я от главнокомандующего в Москву. Мысленно я решил на будущее быть абсолютно дисциплинированным и уж никак не давать повода главнокомандованию обвинять меня в этом недостатке.

Несмотря на это, в июне я в полном смысле слова не исполнил приказа главнокомандующего. Наступление на Восточном фронте развивалось вполне успешно. Белогвардейские армии Колчака откатывались за Уфу, а в это время главнокомандующий отдал приказ остановиться на реке Белой. Я отказался остановить наступление. Решение вопроса перешло к Владимиру Ильичу.

* * *

8 июля 1919 года я был перемещен на должность главнокомандующего. По этой должности мне не приходилось принимать систематического участия в работах СНК и СТО. Лишь в отдельных случаях главнокомандующий вызывался для участия в обсуждении отдельных вопросов, стоящих на повестке дня.

В памяти сохранилась проводимая Владимиром Ильичем работа на этих заседаниях СНК и СТО. Ярко сохранившийся в памяти характер этой грандиозной работы особенно подчеркиваю. В процессе обсуждения того или иного вопроса повестки дня Владимиру Ильичу непрестанно направлялись записки. На эти записки Владимир Ильич неуклонно давал письменные же ответы. Сам Владимир Ильич также задавал вопросы такими же записками и, само собою разумеется, получал ответы на заданные вопросы. От РВС постоянно присутствовал на заседаниях СНК и СТО зампред РВС тов. Склянский.

Такого рода записки на этих заседаниях получал и я. Содержание их относилось к вопросам обстановки на том или другом участке фронта, или они являлись проверкой исполнения отданного раньше Владимиром Ильичем распоряжения и постановления СНК или СТО. Получал я такие записки Владимира Ильича и через тов. Склянского, когда последний не мог немедленно дать там же, на заседании СНК и СТО, требуемый ответ. Исполнение по этим запискам шло в минимальные сроки: иначе — получались уже другого рода записки.

Однажды мне пришлось получить и такого, назову тяжкого, содержания записку. Вопрос касался ликвидации сапожковского восстания в Приволжском районе^[9]. Владимиром Ильичем был задан конкретный вопрос: почему ликвидация не была закончена в назначенный срок? Штаб заготовил достаточно пространный и маловразумительный доклад. Доклад был охарактеризован Владимиром Ильичем бюрократической отпиской, и главнокомандующему было предложено отказаться от бюрократических навыков. Этот предметный урок был вполне й мною, и штабом заслужен, но, к сожалению, он не был последним.

Такого же рода урок пришлось получить много позднее, по окончании гражданской войны, когда три центральных управления Нар-комвоенмора дали три разные численности бойцов Красной Армии. Этот случай доставил много неприятностей всему РВСР.

Э. М. Склянский аккуратно сохранял эти записки Владимира Ильича. В день кончины Владимира Ильича в понятном порыве воспоминаний мы с Э. М. Склянским пересмотрели ряд этих записок, и перед нами раскрылась картина их значимости.

Сколько важнейших вопросов было разрешено, выяснено или намечено такого рода перепиской на заседаниях СНК и СТО! И что особенно поражает, так это та грандиозная осведомленность до мельчайших деталей Владимира Ильича во всех вопросах по Нар-комвоенмору. Именно эта осведомленность и позволяла Владимиру Ильичу буквально с полуслова понимать, о чем идет речь в этих коротких, лаконически изложенных записках, и столь же короткими ответами давать решения по ряду ответственнейших вопросов.

Записки, которыми располагал Э. М. Склянский, имеются в материалах Института Маркса — Энгельса — Ленина. Две из них, относящиеся к 1921 году, помещены в XX Ленинском сборнике.

Чрезвычайно характерна по своей лаконичности записка от 5 марта 1921 года: "Секретно, т. Склянский! Где Миронов теперь? Как дело стоит теперь? Ленин"^[10].

Вопрос касался Миронова, бывшего командира II Конной армии, арестованного и отправленного с обвинительным актом в Москву.

* * *

Владимир Ильич повседневно и непосредственно руководил Красной Армией. Руководство это выражалось вовсе не в том только, что Владимиру Ильичу ежедневно представляли сводки и зачастую по его требованию делались письменные доклады штабом РВС. Повторяю, Владимир Ильич организовал борьбу страны в целом, борьбу, в которой действия Красной Армии были только частью остальных мер борьбы. По всем многочисленным каналам борьбы Владимир Ильич знал действительную обстановку на фронтах, в армиях и на отдельных участках боевого фронта. В тысячах случаев осведомленность Владимира Ильича о действительном положении вещей была больше, чем у штаба РВС. Вполне понятно, что вся эта работа Владимира Ильича по организации борьбы самым непосредственным путем отражалась и на одном из главных звеньев обороны — Красной Армии. Руководство Владимира Ильича в этом отношении Красной Армией было глубже и шире, чем председателя РВС. К слову сказать, я припоминаю только один личный доклад по оперативным вопросам председателю РВС, не говоря о докладах на РВС, тогда как лично Владимиру Ильичу оперативных докладов было много больше.

Организация борьбы шла под повседневным контролем и нажимом Владимира Ильича. Но и контроль, и нажим были какими-то особыми, своими, надо думать, присущими только Владимиру Ильичу. Это не был только обнаженный нажим или контрольная проверка исполнения. Это было скорее обнажение твоего неумения работать по-новому. По этому поводу возвращаюсь к случаю с бюрократизмом в докладе по делу о ликвидации сапожковского восстания. В срок задача выполнена не была. На запрос, почему не выполнена, — оюрократическая отписка. Изволь работать по-новому, слабая сторона в твоей работе — бюрократизм; дальнейшая затяжка в ликвидации нетерпима. В результате ликвидация была закончена в срок. Оговорюсь, что главной причиной первых неудач с Сапожковым действительно оказался бюрократизм, и очень скверного порядка, который вскрылся несколько позже.

Сапожков был не так неуловим, как живуч. Банды Сапожкова настигались нами, разгромлялись и затем все же быстро оживали. При проверке выяснилось, что оживали они за счет наших же патронных складов. Напомню, что Сапожков до своего восстания был командиром бригады Красной Армии и со своей бригадой восстал. Базы, из которых сапожковская бригада довольствовалась до восстания, "не списали" с довольствия и после восстания. Он и продолжал довольствоваться, что главным образом помогало ему быстро оживать.

Нажим Владимира Ильича создавал и новые темпы борьбы. Оговорюсь, что мне не приходилось тогда слышать слова "темпы". Но они создавались прежде всего кипучим руководством самого Владимира Ильича. Проработки и согласования вопросов проходили в таких темпах, что время, требуемое для этого, трудно было уловить. У меня остались воспоминания о крайней быстроте принимаемых решений и не менее быстром прохождении распоряжений на места.

Организуя борьбу, Владимир Ильич руководил как построением Красной Армии, так и ее снабжением вооружением и продовольствием. Последний вопрос был едва ли не самым тяжелым. По вопросам снабжения был создан снабженческий орган Чусоснабарм и по продовольственным — Главснабпродарм. Оба органа находились под непосредственным руководством Владимира Ильича. Воспоминания товарищей, возглавлявших оба органа, вероятно, обрисуют работу Владимира Ильича в этой области. В порядке лишь общих замечаний необходимо отметить, что работа Чусоснабарма протекала в большой близости и сотрудничестве с РВС и главнокомандованием. Что же касается работы Продарма, то тут было много всякого рода стычек. До Владимира Ильича не могли не доходить жалобы и взаимные нападки сторон друг на друга. Прошел довольно значительный период времени, пока эти отношения отрегулировались и наступило взаимное понимание. Основным моментом раздора был пункт в положении о продармах, гласящий, что начальники Продарма на фронтах и в армиях существуют на правах командующих фронтом или армией. Этот пункт обеспечивал независимые от командования существование и деятельность этих органов. Так как вопросы продовольствия на фронтах были очень трудными и в армии имелись свои продовольственные аппараты, то создавалось двоевластие по труднейшим моментам существования армии. Началась "драка", сперва, пожалуй, из-за принципа, а позднее уже и чисто делового порядка.

В порядке самокритики надо сказать, что в отношении захватываемых у врага трофеев — а в число трофеев входили и захватываемые у противника продовольственные склады — должного порядка было немного. Поэтому вокруг такого рода трофеев всегда подымалась невероятная распря между военными снабженцами и работниками Продарма. Владимиру Ильичу приходилось частенько /заниматься разбирательством такого рода случаев, а также приходилось принимать и меры предупреждения против их повторения. В каждом отдельном случае начали создавать полномочные комиссии для дележа трофеев или назначался один товарищ с теми же полномочиями для распределения имущества, попавшего к нам от противника.

В отношении оперативной деятельности Красной Армии руководящая роль Владимира Ильича определялась прежде всего тем, что Красная Армия была инструментом политического руководства.

Вопрос о том, куда должен быть направлен удар Красной Армии в первую очередь, куда во вторую, несомненно, должен был решаться тем, кто руководил всей политикой страны. Красная Армия была в кольце белогвардейских фронтов. Оценка всех фронтов и принятие решения, какой из фронтов должен был быть ликвидирован в первую очередь, являлись задачей первейшего значения по тому времени. Правильное решение этого вопроса, по существу, определяло всю дальнейшую ликвидацию белогвардейщины. Под руководством Владимира Ильича эта труднейшая задача была решена.

Восточному фронту была предоставлена первоочередность. Лозунг "Все на Востфронт" оповестил о принятом решении всю Красную Армию.

Временные неудачи на Южном фронте и в связи с этим проявленная слабость главнокомандования едва не сорвали твердого проведения данного Владимиром Ильичем плана действий. К этому моменту и относится то разногласие об остановке наступления частей Восточного фронта на реке Белой, о котором я вскользь указывал выше.

Перед Владимиром Ильичем был поставлен оперативный вопрос исключительной важности. Трудность решения усугублялась тем, что не только главнокомандующий, но и РВС в лице его председателя Троцкого стояли за то, чтобы отказаться от дальнейшего наступления на Колчака и, остановившись на реке Белой, немедленно начать переброску частей Красной Армии с Восточного фронта на Южный. Яснее говоря, стояли за отказ от принятого Владимиром Ильичем решения в первую очередь ликвидировать Колчака.

Владимир Ильич с непревзойденным талантом решил стратегический военный вопрос: принятое решение об отказе остановить наступление остается в силе. Ликвидация Колчака продолжается с еще большим нажимом. Проработан план переброски сил на Южный фронт по календарным срокам. Главнокомандование сменяется. Ставка главнокомандования перемещается в Москву.

Недовольный принятым решением, председатель РВС Троцкий подает в отставку. Отставка Троцкого не принимается. Троцкий после этого долгое время не руководит и не присутствует в РВС. Он ездит в своем поезде, но не появляется на Восточном фронте, так как перестал им интересоваться.

Когда я прибыл в Москву, зампред РВС тов. Склянский поставил меня в известность, что Троцкий не согласен был с моим назначением, но что в будущем он примирится. Эти настроения Троцкого мне очень и очень не понравились и очень серьезно обеспокоили. Мне представлялось, что работа в этих условиях будет просто невозможна. Успокоительные речи тов. Склянского о будущем примирении мне казались сомнительными.

Исключительную, неоценимую поддержку оказал мне в этот период член РВСР тов. С. И. Гусев. Он более полно ввел меня в курс дела, он помог мне разобраться в обстановке других фронтов, он избавил меня от очень многих неожиданностей, не забывая ознакомить с каждой мелочью, играющей ту или иную роль в обстановке большой работы.

Самоустранение Троцкого от руководства РВСР в связи с перемещением штаба главнокомандования в Москву, на мой взгляд, мало отразилось на работе главнокомандования. Мне кажется, что это обстоятельство привело в ряде случаев к непосредственному руководству Владимиром Ильичей работой РВСР.

Первый мой как главнокомандующего доклад Владимиру Ильичу по оперативным вопросам был в последних числах июля 1919 года в связи с угрожающим положением под Курском. Явно назревающие здесь события вызвали тревожные телеграммы местных ревкомов с просьбой принятия мер отпора белогвардейцам. Владимир Ильич потребовал соображения главнокомандования по организации этого отпора. Доклад о предстоящей операции был заслушан Владимиром Ильичем лично.

Операция имела ограниченную задачу — предупредить наступление противника встречным ударом с целью отбросить белогвардейщину от Курска и захватить Харьковский узел. Время на подготовку было больше чем ограничено, приходилось пользоваться тем, что было под рукой. Операция началась в начале августа и на первых шагах развернулась довольно успешно: части Южного фронта заняли Валуйки, Купянск, Волчанск и подходили к Чугуеву, но тут были приостановлены белогвардейской конницей генерала Шкуро, после чего наше наступление захлебнулось. Кроме того, 10 августа Южный фронт был прорван конницей Мамонтова, прошедшего рейдом по нашим тылам.

Неудачная операция вскрыла большое неблагополучие общего порядка на Южном фронте и необходимость принятия мер как по линии подбора командования, так и по линии генеральной перегруппировки сил.

На Восточном фронте события продолжали разворачиваться успешно, в связи с чем первоочередность действий, естественно, перемещалась на Южный фронт. Однако подготовиться к генеральным событиям Южный фронт не успел. Владимиром Ильичем было назначено новое командование. Перегруппировку же сил пришлось производить уже в процессе начатых белогвардейщиной операций, сразу же развернувшихся не в нашу пользу.

17 сентября 1919 года добровольческая армия Деникина перешла в наступление, захватив у нас Курск и развив наступление на Орел. Для руководства обороной Южного фронта ЦК назначил тов. Сталина. 16 октября 1919 года армия Деникина остановилась на путях к Туле. Для парирования этого удара Деникина нами успешно создавались две контрударные группы: одна — в районе Карачева, где была образована XIII армия Уборевича, и другая — в районе Воронежа, куда с Царицынского фронта перебрасывалась конница Буденного.

Одновременно с этими событиями с 11 по 16 октября 1919 года на Петроградском направлении перешел в наступление Юденич. Он овладел Ямбургом, Красным Селом, Гатчиной, Детским Селом и Павловском, подкатываясь к Петрограду, и тут пришлось принимать чрезвычайные меры и группировать силы для контрудара.

Дни между 11 и 16 октября 1919 года были самыми тревожными. Наступление противника в указанных направлениях продолжалось, а собираемые нами для контрудара силы только сосредоточивались в исходных районах.

Донесения с фронтов получались чуть не ежечасно. Ответственнейшие решения приходилось принимать в минимальные сроки. Все важнейшие донесения и принимаемые решения тов. Склянский передает немедленно по телефону в Кремль Владимиру Ильичу. Как правило, мы расстаемся с тов. Склянским очень поздно, на рассвете. Следующий день опять тревожные звонки. Спешно встречаемся опять в кабинете тов. Склянского. Под Петроградом дела значительно ухудшились, приходится принимать крайние меры, бросать резерв, созданный специально для защиты Тулы. По телефону тут же тов. Склянский сообщает о принятом решении Владимиру Ильичу. Этот резерв был назван "пиковой дамой" — последний козырь, долженствующий дать нам выигрыш. Дорого стоила и главнокомандованию, и тов. Склянскому эта "пиковая дама". Чувство ответственности принимаемого решения буквально жгло мозг.

Нагромождение всяких неблагоприятных событий создавало тревожную обстановку. Более сложной обстановки я за весь период гражданской войны не помню. Непоколебимое спокойствие Владимира Ильича в это время являлось самой мощной поддержкой главнокомандования.

После ликвидации Юденича и успешного наступления нашей армии на Южном фронте, когда штаб Южного фронта перешел уже из Паточной в Харьков, однажды декабрьской ночью, около 2 часов, совершенно для меня неожиданно в мой кабинет вошел Владимир Ильич в сопровождении тов. Склянского.

Владимир Ильич оглядел обстановку, зашел в особую комнату, где на столе были разложены карты фронтов с суточными отметками местонахождений наших частей, задал несколько вопросов, касающихся обстановки на фронтах, и несколько вопросов общего порядка.

Затем Владимир Ильич переговорил по прямому проводу с Харьковом. Телефонный аппарат находился тут же в кабинете. Тов. Склянский и я на время разговора вышли из кабинета. После этого, задав еще несколько вопросов общего порядка, Владимир Ильич уехал в Кремль.

После отъезда Владимира Ильича мне немедленно позвонил Э. М. Склянский и спросил: "Ну, вы довольны, что Владимир Ильич зашел к вам?" Понятие "доволен" меньше всего подходило к определению того, что я чувствовал после ухода Владимира Ильича. Ведь Владимир Ильич, поскольку мне известно, был первый и последний раз в здании РВС и побывал в моем рабочем кабинете! Мои переживания в этот момент, думаю, понятны для тех, кто представит себя в моем положении.

Оперативный план белопольской кампании рождался не в пример всем остальным планам гражданской войны в больших потугах. Этому плану предшествовали проработки вариантов южного и северного направлений. Варианты докладывались Владимиру Ильичу. Докладывал начальник штаба П. П. Лебедев в присутствии тов. Склянского и моем в кабинете Владимира Ильича. Владимир Ильич интересовался подробностями. Особо подробно было доложено состояние железных дорог. Тут же докладывался вариант переброски I Конной армии тов. Буденного походным порядком с Северного Кавказа на правобережье Днепра и попутная задача, возлагаемая на армию по ликвидации банд Махно. Окончательное решение на этом докладе принято не было. Оно было принято позднее.

6 мая^[11] 1920 года Московский гарнизон провожал на белопольс-кий фронт маршевые молодые рабоче-крестьянские батальоны. Московский гарнизон и батальоны, отправляемые на фронт, были построены на Театральной (ныне Свердлова) площади. Правый фланг примыкал непосредственно к зданию театра. Небольшая трибуна была построена в сквере, расположенном перед театром. С этой трибуны с речью выступил Владимир Ильич. Теперь, когда мы вынуждены воевать, говорил Владимир Ильич, вы должны помнить, что вы идете на фронт как братья польских рабочих и крестьян, что вы идете не как угнетатели, а освободители. С польскими рабочими и крестьянами у нас нет ссоры…

Речь Владимира Ильича была короткой, может быть даже очень короткой, и в то же время она была исключительно сильной — сильной своей простотой. Она отвечала тому, что у каждого в тот момент было на уме. Она была произнесена нашим Лениным, таким близким, таким дорогим и понятным каждому красноармейцу, каждому присутствующему на площади. Неизгладимо запомнился мне этот митинг, да, вероятно, и всем, кто тогда там был. Крепко запечатлелась у меня вся картина и настроение этого митинга. Чтобы понять тот восторг и энтузиазм, с которым был встречен Владимир Ильич бойцами и провожающими их рабочими, надо было быть на площади.

В ходе операции против белополяков мне было приказано каждые сутки докладывать Владимиру Ильичу карту с нанесенным расположением результатов суточных передвижений частей Красной Армии на Западном фронте.^[12]

* * *

Одновременно с белопольским ликвидировался и врангелевский фронт. Этот фронт был последним белогвардейским участком. За период борьбы против поляков Врангель добился больших успехов. Он вылез из Крыма, широко распространился по Таврии и занял угрожающее положение по отношению к правобережью Украины, а следовательно, и к частям Красной Армии, занятым борьбой с белополяками. Наши неудачи на врангелевском фронте привели в середине сентября 1920 года к решению выделить этот участок в самостоятельный фронт. До этого выделения врангелевский фронт подчинялся командующему Южным фронтом, действовавшим против белополяков. Южный фронт против белополяков был переименован в Юго-Западный. Фронт же против Врангеля был наименован Южным. Командующим этим новым Южным фронтом был назначен М. В. Фрунзе, который вплотную и занялся ликвидацией врангелевской белогвардейской армии.

Владимир Ильич уделял много внимания ликвидации этого участка, тем более что эта ликвидация происходила несколько необычно. Так, например, было включение частей Махно в общее командование Красной Армией, было вмешательство Лондона в виде предложения своего посредничества по переговорам с Врангелем, были и случаи совместных действий с нами зеленых организаций против Врангеля. Ясно, что во всех таких случаях вопрос решался с ведома или непосредственно Владимиром Ильичей. Надо оговорить, что М. В. Фрунзе в период ликвидации Врангеля имел не однажды непосредственные указания и директивы от Владимира Ильича по ряду вопросов, связанных с ликвидацией. Надо не забывать, что принимался целый ряд мер, чтобы не дать Врангелю с остатками своих частей удрать на военных и других кораблях бывшего Черноморского флота.

С ликвидацией Врангеля, собственно, закончилась ликвидация всех белогвардейских фронтов.

Однако боевая деятельность Красной Армии еще не закончилась. Со стороны белополяков продолжался пропуск банд Булак-Балаховича в наши западные приграничные районы. Затем финляндские фашисты произвели диверсию в Северной Карелии, и, наконец, в Средней Азии процветало басмачество, поддерживаемое из-за рубежа. Особо серьезная вспышка басмачества была связана с выступлением Энвер-паши. Из перечисленных операций наиболее крупными надо признать карельскую и энверовскую авантюры. Прямых докладов по этим авантюрам Владимиру Ильичу у меня не было.

Однако мои телеграфные сообщения с места действия (в ликвидации и карельской и энверовской авантюр я принимал непосредственное участие) докладывались Владимиру Ильичу. Знаю это потому, что по ряду моих предложений Владимиром Ильичем давались указания.

Весной 1921 года Красная Армия приступила к демобилизации. Штаб РВСР разработал достаточно детальный план проведения демобилизации, причем сроки демобилизации были довольно велики. Владимир Ильич не согласился с этими сроками и опять подошел к этому вопросу с революционной смелостью. Он дал минимальные сроки роспуска мобилизованных красноармейцев и оказался опять прав. Демобилизация была произведена примерно в указанные Владимиром Ильичем сроки. Правда, необходимо оговорить, что нажим на РВСР, понуждая нас укладываться в данные для демобилизации сроки, Владимир Ильич делал не раз. Именно в этот период демобилизации и произошел тот случай представления сведений о различной численности Красной Армии центральными управлениями Наркомвоенмора, о чем я говорил выше.

Красная Армия вступила в период передышки. Началась кропотливая работа по размещению красных частей в казармах, приведение их в порядок и переход к боевой учебе.

* * *

Владимир Ильич заболел, но я не знал, что он болен безнадежно. Тем сильнее и тяжелее я пережил удар, когда в 7 часов вечера 21 января 1924 года Э. М. Склянский попросил меня срочно зайти к нему в кабинет и сообщил, что Владимира Ильича больше нет. Тов. Склянский также сказал, что мне разрешено сегодня же ехать в Горки и что я включен в число товарищей, которые будут сопровождать тело Владимира Ильича из Горок в Москву. Поезд отходил в Горки ночью. Необычайная тишина и сосредоточенность царила в вагоне, разговоры велись вполголоса, как будто имелась опасность нарушить чей-то покой. Без шума мы разместились по крестьянским саням, высланным крестьянами из окрестных деревень для встречи приехавших, и в полной тьме добрались до усадьбы, где жил последние дни Владимир Ильич. В доме было уже много товарищей, прибывших первым поездом. Осмотревшись, я присоединился к группе товарищей, разместившихся в зале. Вся ночь была наполнена воспоминаниями о последних днях Владимира Ильича. Никто не спал. Ждали наступления утра, чтобы принять участие в переносе тела Владимира Ильича из усадьбы до станции и сопровождении его в Москву.

Только сознание, что Владимир Ильич оставил после себя закаленную и испытанную в жесточайшей борьбе партию, смягчало мысль о понесенной утрате.^[13]

А. Ф. Мясников МОИ ВСТРЕЧИ С ТОВАРИЩЕМ ЛЕНИНЫМ ^[14]

Впервые товарища Ленина я увидел в январе 1918 года на первом и последнем заседании Учредительного собрания. Наша фракция довольно-таки нескладно обсуждала вопрос о судьбе Учредительного собрания в перерыве после декларативной речи председателя Чернова. Вдруг появляется во фракции Ленин. Коротко и энергично он доказывает необходимость покончить с контрреволюционным Учредительным собранием^[15]. Технический способ разгона он предлагает такой: после сегодняшнего заседания всех членов Учредительного собрания выпустить из Таврического дворца, на следующий день в него впустить только коммунистов и левых эсеров. Предложение было принято и осуществлено.

Потом помнится встреча на III съезде Советов, еще другие многочисленные встречи, разговоры и собеседования в течение 1918, 1919, 1920 и 1921 годов. Но их всех не перечислишь. Остановлюсь на самых главных встречах, которые особенно ярко запечатлелись в памяти.

Вот март месяц 1918 года. Партия приступила к организации Красной Армии. Старый фронт разрушен. Опасность со стороны германского империализма охватила всю нашу Советскую страну. Идут в рядах партии споры относительно метода организации Красной Армии. Боевой вопрос — привлечение военных специалистов и кадровых офицеров. Большая часть тогдашних военных работников была против этого привлечения. Эти работники апеллируют к товарищу Ленину, который только что вместе со всем правительством и Центральным Комитетом партии переехал из Питера в Москву. Собираемся в Кремле, тогда еще неуютном, пустом и не-охранявшемся. В одной из комнатушек самого верхнего этажа около 40–50 военных работников под председательством товарища Ленина открывают свое совещание. В течение нескольких часов идет спор вокруг вопросов о военных специалистах, общей организации армии, мобилизации, роли коммунистов в армии и т. д. Главнейшая тема — с военными специалистами или без них. Подавляющее большинство собравшихся высказывается против привлечения военных специалистов. Товарищ Ленин только слушает. В конце собрания он лишь вкратце резюмирует все сказанное. Как будто бы он хочет на этом закончить собрание. Мы предлагаем вынести резолюцию соответственно с духом речей большинства ораторов. Тогда Ленин бросает нам:

— Но ведь это только совещание. Вы попросили нас выслушать вас, мы вас выслушали, весьма благодарны вам за вашу информацию, а теперь разрешите нам, Центральному Комитету партии, вынести решение по данному вопросу, использовав, разумеется, и ваш опыт, и ваши советы.

Собрание ничего не могло возразить, хотя оно разошлось недовольное тем, что не закрепило своего мнения определенной и твердой резолюцией, направленной против военных специалистов, против неприемлемых для большинства военных работников методов организации Красной Армии. Следует отметить, что это время было эпохой, если можно так выразиться, военного романтизма многих тогдашних военных работников-коммунистов. Центральный Комитет не пошел навстречу этому военному романтизму, он вынес свое твердое решение о том, что мы без военных специалистов и старых кадровых офицеров, не имея своего командного состава, не имея за душой ничего в военном отношении, не обойдемся в деле организации Красной Армии. Была дана после этого ясная линия, по этой линии было приступлено к организации Красной Армии. И то, что заявил нам товарищ Ленин на этом военном совещании, впоследствии, как известно, оправдало себя.

Ноябрь 1918 года. Происходит VI Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов. В Германии надвигаются новые события. Германские войска на нашей узкой границе, под Смоленском, шевелятся. Они дезорганизованы и собираются к себе домой. Но все же положение неопределенное. Помню, как в Большом театре (Москва), в нижней ложе около сцены, где обычно собирается президиум наших Советских съездов, после открытия VI съезда Советов, поздно вечером встречаемся — товарищи Ленин, Свердлов и я. Беседуем насчет положения на нашем Западном фронте (тогда я работал в Западной области). Товарищи Ленин и Свердлов решают, что я должен сегодня же вечером выехать обратно в Смоленск, оттуда информировать Москву о положении дел и вместе с местными работниками принять меры на случай каких-нибудь осложнений на западной границе. Товарищ Ленин дает самые подробные, мельчайшие советы. Предлагает быть начеку, настороже, не раздражать немецкие войска, принять меры, чтобы наше имущество не было разграблено; даже такие подробности: чтобы телеграфные аппараты и звонки-колокола на станциях остались в наших руках. Это были советы настоящего хозяина, великолепно понимавшего, что малейшая неосторожность и малейшая потеря нашего имущества отразятся на организме разоренной Советской России.

Весна и лето 1919 года. Это — полное тревоги, печали и трагизма время для нашей страны. Наступление сильнейшего врага. Полная разруха хозяйства. Распыление пролетариата. Голод, нужда и недовольство. И тогда Московский Совет пришел к идее о по-луторапудовом запасе для голодных московских рабочих. В Москве не было хлеба. Голодные рабочие выезжали в сравнительно хлебородные губернии, Самару и далее, приобретали на душу не более полутора пудов хлеба и ввозили в Москву. В июле месяце затруднения достигли наивысшей точки. На нескольких предприятиях были выброшены белые флаги, — это знак ропота и недовольства. Надо было успокоить эти массы, надо было идти к ним. А сделать это было трудно. Мы, московские работники, обратились тогда за советом к товарищу Ленину. Всегда в моменты, когда нам не удавалось решать даже самые простые вопросы, в минуты невзгод и трудностей каждый из нас неизменно обращался к нему за помощью письменно, по телефону, лично. На этот раз разговор был по телефону. Мы в нескольких словах информировали его о положении дел в районах, в частности в Сокольническом районе. Он нашел, что положение серьезное, но что единственный выход — идти к рабочим и терпеливо растолковать им, объяснить, в каком положении находится Советская власть, рассказать, что Красная Армия истекает кровью, что мы со всех сторон окружены, что остается еще несколько недель и месяцев и что нужно лишь терпение, напряжение всех сил, еще один прыжок через голод и нужду — и мы победим. И он добавил: если вы по-товарищески, по-дружески все расскажете рабочим, откроете перед ними всю душу Советской власти — рабочие нас поймут, они придадут нам еще новые силы, и мы выйдем из затруднения. Тогда он формулировал так: теперь на наших глазах совершается чудо. Это чудо заключается в том, что голодные русские рабочие против всего мира всех хищников, конечно, спасут Советскую Россию. Это будет чудо для нас, но это чудо будет. Мы с этими мыслями товарища Ленина и пошли к рабочим, которые живо поддержали Советскую власть и пошли навстречу нашей партии/

К этому же времени относятся происходившие тогда по всей Москве широкие рабочие и красноармейские конференции, на которых московская организация партии ставила главным образом вопросы о красных фронтах, об организации армии, о международном положении, о связи Красной Армии с деревней и т. д. В Хо-дынских лагерях была созвана такая очень большая красноармейская конференция, беспартийная, многотысячная, состоявшая из голодных, раздетых красноармейцев, настроение которых, конечно, не было розовым. Этой массе нужно было по-революционному, интимно разъяснить положение вещей. Товарищи из Московского комитета решили основным докладчиком на этой конференции выпустить товарища Ленина. Мы получили его согласие. Необходимо отметить, что он обычно никогда не отказывался от выступлений в рабочих районах, в партийных кругах, среди красноармейцев, и в списке агитаторов и пропагандистов Московского комитета товарищ Ленин считался самым исправным, продуктивным и, разумеется, наиболее ценным оратором. С погибшим в сентябрьские дни 1919 года секретарем Московского комитета тов. Загорским мы поехали за В. И. Лениным. После 10—15-минутного разговора о настроении рабочих и Красной Армии, о московской организации мы вышли вместе с ним и отправились на Ходынское поле. Дорогой, конечно, разговоры только о положении Советской власти, о продовольствии, о затруднениях и в конце о том, что все-таки мы победим. Аудитория знала, что в этот день должен выступить товарищ Ленин.

Она встретила его очень тепло. Многие из красноармейцев слышали его впервые. В этот вечер Ленин был в особенном ударе. По-видимому, масса вся захватила его, события целиком заполнили весь его ум, всю его душу. Он сделал большой доклад о международном и внутреннем положении Советской России. Речь продолжалась более часа. Она сразу же наметила определенный перелом в настроении многотысячной аудитории. Речь была понята, усвоена, в конце ее беспартийная конференция устроила товарищу Ленину большую овацию. Помню, как сегодня, что эта речь имела большое значение для тогдашнего гарнизона Москвы. Летом 1919 года весь гарнизон, кажется впервые после революции, был собран в Хо-дынских лагерях. Положение гарнизона было незавидное, настроение красноармейцев — колеблющееся, не вполне определившееся. Конференция должна была бросить в эту многотысячную красноармейскую массу революционную идею, идею укрепления и поддержания Советской власти, на которую со всех сторон напирали сильнейшие контрреволюционные враги. И эту роль конференция сыграла благодаря яркому выступлению товарища Ленина, освежившему всю атмосферу^[16].

В эти же дни была такая же многочисленная беспартийная конференция в Бауманском районе, на этот раз рабочая конференция. Настроение такое же подавленное на почве голода, на почве общей хозяйственной разрухи. Товарища Ленина мы повезли и на эту конференцию. Выступление его там сыграло для рабочих масс такую же роль, как и на Ходынке^[17].

Для определения революционного мужества и оптимизма товарища Ленина важно здесь отметить то обстоятельство, что в эти труднейшие моменты, когда все вокруг распылялось, разрушалось, когда все давило со всех сторон, напирало, когда и внутренняя контрреволюция беспрерывно чинила свои козни, когда и среди иных наших работников блуждало уныние, временами апатия, а иногда и отчаяние, товарищ Ленин неизменно твердил и говорил на собраниях и в частной беседе, что победивший в Питере и Москве пролетариат, который в своем большинстве поддерживает Советскую власть, поддержит ее до конца. Советская власть, несмотря ни на что, сохранится, останется и выйдет из, как казалось тогда, безнадежного положения. В те времена таким оптимизмом мог дышать такой человек, который всеми фибрами своей души, всеми своими мыслями, всем своим существом был органически связан с рабочим классом, в мощь и силу которого он верил безгранично, человек, который, основываясь на этом, видел далеко вперед и тем самым мог смело предсказывать судьбу Советской власти.

Далее, я здесь не останавливаюсь на встречах и разговорах с товарищем Лениным в течение осени и зимы 1919 года, самых страшных месяцев Советской власти, когда в рядах нашей партии шла лихорадочная работа по обороне страны, по напряжению последних усилий пролетариата и по слому воли наших врагов.

В начале 1920 года страна вздохнула облегченно. Главнейшие силы врагов были парализованы ударами Красной Армии и всей страны. В апреле 1920 года московская организация решила отметить 50-летие со дня рождения товарища Ленина. Разумеется, мы об этом не сообщили ему, назначили на вечер большое собрание членов московской организации, пригласили для изложения своих воспоминаний Каменева, Сталина, Горького и других, устроили музыкальное отделение с лучшими номерами (товарищ Ленин очень ценил игру страдивариусов и исполнение на рояли), и, когда провели первое отделение, т. е. воспоминания о Ленине, я позвонил товарищу Ленину по телефону и попросил его приехать на собрание. Разумеется, он отказывался и говорил, что никаких речей о себе слушать не хочет, но, когда я ему заявил, что мы его приглашаем на концертное отделение, на котором будут присутствовать его любимые артисты — Шор, Крейн и другие, он тогда рассмеялся, согласился и через 5 минут был у здания Московского комитета. Мы гурьбой вышли к нему навстречу, окружили его и привели на сцену, а тысячная масса собравшихся, неожиданно увидав его, — неожиданно, ибо она знала, что тов. Ленин скрывается и не хочет идти на свое "чествование", — устроила ему самую теплую, дружескую бурную овацию и заставила сказать несколько слов, которые он посвятил нашей партии. Товарищ Ленин делился своими воспоминаниями о подпольной, зарубежной жизни нашей партии и старых большевиков. Концертное отделение прошло в очень уютной, чисто товарищеской обстановке. Я помню, что он в этот вечер был особенно весел. По-видимому, в его памяти воскресли самые радостные дни его жизни, самые лучшие страницы героической истории нашей партии.

Первое мая 1920 года было объявлено нашей партией Всероссийским субботником. На этом субботнике в Кремле совместно с рабочими и красноармейцами принял участие и товарищ Ленин. После субботника он позвонил ко мне по телефону (общение телефонным способом по многим вопросам партийной и московской жизни у наших работников с товарищем Лениным было постоянное) и попросил проехаться вместе с ним в районы. Вечером этого дня были назначены митинги. Должен отметить, что великий революционер Ленин, который никогда, ни на секунду не терял связи с массами, пролетарские праздники и торжественные дни почти всегда любил проводить вместе с рабочими в районах. Нередко бывало, когда в вечер годовщины Октябрьской революции, 1 Мая и т. д. он без предупреждения являлся в какой-нибудь район, рабочий клуб, общался с товарищами, беседовал с ними, расспрашивал их, произносил несколько слов, воодушевлял и поднимал настроение. Так он поступил и в вечер 1 Мая 1920 года. Вместе с тов. Цивцивадзе в назначенный час я поехал за ним. Товарищ Ленин, его сестра Мария Ильинична, тов. Цивцивадзе и я выехали в районы. Поехали прямо в Бауманский район, где в Рабочем доме в ожидании митинга сидели и стояли в проходах тысячные рабочие массы. Конечно, никто не ожидал прихода товарища Ленина, в том числе и районные работники. Через толщу массы мы пробиваемся к сцене, а на сцене еще нет никого — ни представителей районного комитета, ни артистов, которые в этот вечер после митинга должны были выступить перед рабочими. Что делать? Ждать нельзя, ибо нужно поспеть и в другие районы. Аудитория вся налицо. Мы распределяем роли, я беру на себя председательствование, объявляю митинг открытым, предоставляю слово "оратору сегодняшнего дня товарищу Ленину". Аудитория от неожиданности бурлит, аплодирует. Товарищ Ленин в течение 15–20 минут бросает в рабочую массу, как искры, свою живую и ясную речь о значении Советской власти, Красной Армии, о контрреволюции, о сплоченности и борьбе рабочего класса в связи с 1 Мая. Подбодряет, воодушевляет аудиторию. Председательствующий закрывает собрание под бурные аплодисменты, объявляет, что больше ораторов нет и что через 15 минут откроется концертное отделение.

Мы перекочевываем в клуб имени В. М. Загорского. Товарища Загорского В. И. Ленин довольно-таки хорошо знал лично. В этот день как раз открывался этот клуб. И тут неожиданно речь товарища Ленина, посвященная памяти погибшего товарища^[18]. Далее, едем в Пресненский район. Здесь несколько тысяч рабочих в стенах Прохоровской мануфактуры ожидают открытия митинга. Такая же встреча. Речь живая, мужественная и оптимистическая. Она продолжается около ъ I\ часа. Оставляем Прохоровку и едем в Замоскворецкий район, в Институт имени Карла Маркса (бывший Коммерческий институт). Останавливаемся у подъезда здания. Быстро узнают товарища Ленина, окружают автомобиль. Вот подходят двое мальчишек, один из них в упор говорит ему: "А я вас узнаю по карточке — вы будете товарищ Ленин". Владимир Ильич улыбается. Входим в аудиторию, где сидит огромная масса рабочих Замоскворечья. Появление товарища Ленина вызывает овацию, прерывающую речь очередного оратора. Слово предоставляется Ленину. Его слушают с напряженным вниманием.

Объезд окончен, возвращаемся домой. Разумеется, всю дорогу расспросы, вопросы, разговоры о Москве, о положении московских рабочих, о партии, о том, как была совершена Октябрьская революция в Москве, о старых вывесках на магазинах, которые следовало бы заменить советскими, что имело бы огромное агитационное значение, о ремонтедомов, об улучшении санитарии города и т. д. и т. п. При этом должен добавить, что у меня в тот день была сильная ангина и мое горло было повязано. Товарищ Ленин все время уговаривал меня вернуться домой, чтобы не простудиться, спрашивал, сильно ли болит горло. По дороге домой, несмотря на все мои протесты, он все-таки предложил свернуть машину в сторону моей квартиры, подвез меня, не успокоился и не уехал к себе до тех пор, пока не высадил меня. Впрочем, эта черта Ленина отмечена многими другими товарищами — удивительное внимание даже к малознакомым, попечение о тех товарищах, рабочих, трудящихся, артистах, писателях и др., о нуждах которых доходили вести до товарища Ленина. Я знаю примеры, когда он, узнав, что такой-то товарищ заболел, иногда без всякого предупреждения выходил из Кремля, направлялся к нему, внезапно являлся, расспрашивал: получает ли он медицинскую помощь, есть ли у него средства на лекарства, каково его питание, а потом, возвращаясь домой, делал соответствующие распоряжения. Нередко были случаи, когда Московский Совет получал от товарища Ленина записки или просто резолюции на заявлениях, не говоря уже о рабочих, даже артистов и писателей о помощи с просьбой оказать содействие вплоть до того, чтобы выдать тому или другому обувь, белье и т. д. Таково было бившееся в его груди сердце крупнейшего вождя пролетариата.

В середине апреля 1921 года я должен был выехать в Советское Закавказье и дальше в Армению^[19]. Перед выездом из Москвы я имел свидание с товарищем Лениным, во время которого мы вели обстоятельную беседу о том, как нужно работать на Кавказе, для этой работы каким образом необходимо учесть опыт русской революции, какой политики нужно придерживаться по отношению к Турции, и — самое главное — советовал быть осторожным и щепетильным по отношению к народам Востока, которые уже просыпаются, которые нуждаются в просвещении и которые, просветившись, совершат у себя еще более грандиозный, чем в России, переворот. Одним словом, он тогда излагал ту нашу линию, которую мы начиная с 1921 года проводим в Закавказье и на Ближнем Востоке. Сразу стало ясно, что работа на Востоке — весьма сложная и ответственная вещь, и потому я попросил товарища Ленина вкратце изложить свои мысли на бумаге в виде письма, дабы я это письмо доставил кавказским товарищам и они могли бы руководствоваться им в своей повседневной работе. Ленин охотно согласился на это. На следующий же день курьер от него доставил мне письмо, которое он потом в моем присутствии попросил товарища Сталина исправить, где нужно, ибо сам автор не так уж сведущ в закавказских делах и легко мог допустить ошибки. Такова была скромность товарища Ленина, лишенного авторского самолюбия, которым болеют многие из нас, так называемых литераторов. Письмо это известно закавказским товарищам, оно своевременно было опубликовано в наших газетах^[20].

Последняя моя встреча с живым товарищем Лениным состоялась в декабре 1922 года^[21]. Тогда он жил в Горках, ныне в историческом доме, где оборвалась его жизнь. Он тогда только что окончательно оправился от первого удара и собирался уже вернуться в Москву, чтобы приступить к обычным своим работам. Был весел, смеялся. Жаловался только на то, что доктора мучили, пичкали его лекарствами, испортили ему желудок; говорил, что теперь чувствует себя хорошо и надеется, что будет по-старому работать. И действительно, он мало изменился тогда. Много расспрашивал, по обыкновению живо интересовался всем. Говорил о закавказских делах. Спрашивал, поднялась ли опустошенная Армения, как обстоят там дела с хлопком, с орошением, с продовольствием, достаточно ли крепка национальная Красная Армия, не обижается ли "мелкий люд", нет ли агитации со стороны буржуазной интеллигенции, не вопят ли последние о "русских штыках" и т. д. и т. п. Я ушел от него под впечатлением, что Закавказская федерация и намечавшийся тогда Союз Советских Республик, по мысли товарища Ленина, еще более укрепят межнациональную дружбу и усилят Советскую власть.

В январе 1924 года я пошел к товарищу Ленину в последний раз. Но я видел тогда мертвого Ленина.

Таковы мои воспоминания о встречах с ним. Разумеется, я далеко не исчерпал всего того, что можно было бы написать об этих встречах. О, если бы возможно было сохранить в памяти все его мысли, слова, советы, рассуждения — одним словом, ту голову с ослепительным светом, лучи от которой не раз оказывали на меня свое поразительное воздействие!

Я бесконечно счастлив и до конца жизни буду гордиться и вместе с тем поражаться (как будто бы это не сон!) тому, что был современником В. И. Ленина, был знаком лично, разговаривал с ним, пожимал ему руку, ходил и ездил вместе с ним, был последователем и маленьким учеником этого гиганта, гения нашего времени.^[22]

С. И. Аралов ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

Историческое значение в укреплении Красной Армии имел VIII съезд РКП (б), состоявшийся во второй половине марта 1919 года^[23]. Среди других важных вопросов съезд обсудил также вопрос о военном положении и военной политике.

Незадолго до открытия съезда В. И. Ленин вызвал меня из Серпухова, где находился штаб РВСР. Я был в то время членом РВСР и комиссаром его штаба.

Владимир Ильич встретил меня весьма приветливо.

— Хорошо, кстати приехали, — сказал он, подавая мне руку. — Вам поручается доложить съезду о положении на фронтах. Обязательно подготовьте такую карту, чтобы ее было видно всем делегатам съезда, и проведите на карте широкие цветные линии фронтов начала и конца 1918 года и к моменту открытия съезда.

Владимир Ильич подробно разъяснил основные вопросы, которые должны быть освещены в докладе, посоветовал, как построить сам доклад. Главное, говорил Ильич, надо доложить съезду подлинную обстановку, не скрывать никаких недостатков, безобразий, разложения тех или иных частей, например, в 3-й армии, на Северном Кавказе, на Южном фронте, Украине, под Царицыном. Конечно, это не значит, что не надо говорить о победах, обо всем хорошем, что сделала Красная Армия. Владимир Ильич подчеркнул: ничего не скрывать — ни хорошего, ни плохого. Партийный съезд, сказал он, должен все знать, чтобы принять правильное решение по основным, узловым пунктам строительства, укрепления Красной Армии. Ленин напомнил, что положение грозно сейчас и будет грозно дальше. Рекомендовал так и сказать: "грозно". Он посоветовал рассказать о роли военных специалистов, как старых генералов, так и молодых офицеров, назвать их фамилии, указать, какую пользу они приносят Красной Армии, обучая наших солдат и командиров. При этом Ильич напомнил о молодом способном офицере М. Н. Тухачевском, умело командовавшем в то время армией на Восточном фронте.

— Ответственные работники, — отметил Ленин, — часто забывают, что военные специалисты — это интеллигенция, вышедшая преимущественно из буржуазной и мелкобуржуазной среды. Их настроения, их колебания зависят от политического положения страны. С ними надо работать, их надо политически воспитывать, им надо создать благоприятную обстановку для работы. Они не белогвардейцы от рождения, особенно пехотинцы, армейцы. Многие из последних охотно работают с нами.

Ильич советовал также доложить съезду о вреде партизанщины в армии и обязательно привести примеры анархического поведения партизански настроенных командиров, как они уходят с позиций, не предупреждая своих соседей, не выполняют приказов вышестоящих командиров.

В. И. Ленин далее сказал, что многие делегаты прибудут с фронтов и не надо бояться говорить правду об их фронтовых делах, не надо бояться и критики с их стороны, которая поможет наладить работу. Обязательно следовало, по совету Ленина, остановиться в докладе на таком чрезвычайно важном вопросе, как партийно-политическая работа среди красноармейцев и командиров, ибо этот вопрос очень часто упускают даже коммунисты, увлекаясь командованием, внешней показной дисциплиной. В связи с этим надлежало подчеркнуть важность связи с местными партийными организациями и рабочими заводов и фабрик, проведения разъяснительной работы среди крестьянского населения.

— Укажите также, — говорил В. И. Ленин, — какое огромное значение для Красной Армии имеет создание резервов. С этим у нас дело обстоит чрезвычайно слабо. Если бы были резервы, мы могли бы успешнее маневрировать, создавать сильные ударные группировки и использовать их в нужном месте.

Здесь я воспроизвожу, конечно, не все, сказанное Лениным. Но то, что касалось строительства Красной Армии и обороны социалистического Отечества, мне запомнилось на всю жизнь.

Партия в то время вела борьбу с "военной оппозицией", которая выступала против создания регулярной Красной Армии, против железной дисциплины и защищала пережитки партизанщины в армии. Вместе с тем партия боролась и против антипартийной военной политики Троцкого, враждебно относившегося к старым большевистским кадрам в армии и безоговорочно преклонявшегося перед военными специалистами из царской армии, которых он пытался поставить вне партийного контроля. Троцкий был также сторонником так называемых всеобщих мобилизаций, то есть без классового отбора. Это вело к тому, что кулаки, попавшие в действующую Красную Армию, оказывали влияние на неустойчивые элементы, организовывали дезертирство и даже мятежи в отдельных частях и соединениях. Эти вопросы, конечно, волновали делегатов съезда, в особенности делегатов, прибывших с фронтов.

В какой степени В. И. Ленина тревожило положение на фронтах и как он изучал настроение прибывших на съезд военных делегатов, а через них узнавал действительное состояние духа армии, можно судить по факту, что еще до съезда он собрал совещание военных делегатов. Владимир Ильич задавал вопросы, внимательно выслушивал ответы на них и споры, которые возникали между участниками совещания. Но когда делегаты попросили его выступить, то он отказался, сказав, что хочет сначала познакомиться с их мнениями, с их информацией и что он выступит на съезде.

VIII съезд партии проходил в Кремле, в зале бывшего здания судебных установлений, в котором размещался тогда Совет Народных Комиссаров.

Сейчас уже мало осталось живых свидетелей и участников страстных споров не только на съезде, но и при ежедневной работе по созданию Красной Армии и выработке ее политических и организационных основ. Участники строительства Красной Армии жили ее интересами, страдали и мучились ее бедами, радовались ее победам и удачам, сами героически сражались в ее рядах. Работа для Красной Армии вдохновляла их…

Не могу не поделиться своим впечатлением от выступления В. И. Ленина при открытии VIII съезда партии. Уже одно появление Владимира Ильича на трибуне вызвало у всех делегатов бурный восторг. Все дружно и громко зааплодировали, выражая тем глубокое уважение и признательность, горячую любовь к великому вождю и учителю, к тому, кто ведет партию, народ от победы к победе.

Но вот воцарилась тишина: стал говорить Ленин…

В своей речи при открытии съезда Ильич отметил, что съезд начинает работу в очень трудный, сложный и своеобразный момент пролетарской революции. Но никакая сила в мире, подчеркнул Ленин, не задержит хода всемирной коммунистической революции…

При этих ленинских словах вновь разразилась общая бурная овация, все встали, почувствовав прилив энергии. Ленин как бы вдохнул в нас уверенность, придал нам свежие силы. "Победить во что бы то ни стало!" — такой мыслью прониклись мы, слушая Владимира Ильича…

С докладом по военному вопросу на съезде выступил Сокольников. Доклад должен был сделать Троцкий, но, зная отрицательное отношение к себе со стороны большинства военных делегатов, он добился разрешения от ЦК не участвовать в работе съезда и уехал на Восточный фронт, где в то время под Уфой и Пермью шли большие бои.

Обсуждение доклада Сокольникова было перенесено в военную секцию. Прения здесь развернулись горячие. Большинство было на стороне "военной оппозиции" — 37 делегатов. Линию ЦК, В. И. Ленина отстаивали 20 делегатов. Сокольников предложил сторонникам Ленина покинуть секцию и первым ушел. За это Владимир Ильич основательно пробрал его.

Вечером 21 марта состоялось пятое (закрытое) заседание съезда (протоколы этого заседания не опубликованы)^[24]. На нем был заслушан мой доклад о военном положении Республики.

Возле трибуны была повешена большая карта, на которой по совету Ленина были нанесены цветные линии фронтов: зеленым цветом — начало 1918 года, синим — конец 1918 года, а красным — к моменту съезда. Карта имела крупный масштаб, что позволяло отчетливо видеть ее всем делегатам съезда.

Доклад мой был построен на тех принципиальных указаниях, которые дал В. И. Ленин во время беседы. Эти ленинские указания я иллюстрировал, или же они подтверждались большим количеством фактического материала и анализом его (некоторые записи моего доклада у меня сохранились).

Мною было отмечено, что за последние два с половиной месяца фронт расширился до 8 тысяч верст, то есть до такого расстояния, какого никогда не было ни в какой войне. Это говорило о большом успехе Красной Армии. Но в последние дни наблюдался поворот к худшему, и я остановился на основных причинах этого. Затем, на основании полученных новых данных, обратил внимание делегатов съезда, как это рекомендовал мне Ленин, на то, что враги Советской власти к началу съезда готовились поднять мятежи на всех фронтах.

По предложению Ильича съезд по этому поводу обратился к партийным организациям с призывом удвоить бдительность и энергию. Это вызывалось тем, что силы противника на Северном фронте достигли 136 тысяч человек. Они состояли главным образом из англичан, американцев, французов и небольшого количества чехов и сербов. На Западном фронте под руководством германских специалистов действовала 150-тысячная армия. На Украинском фронте войска противника насчитывали до 70 тысяч человек. Среди них имелись французские, английские, итальянские, греческие части. На Восточном фронте Колчак и белочехи объединили свои части в 6 корпусов.

После моего доклада делегаты съезда вернулись к обсуждению военного вопроса. С убедительной правдивой речью в защиту ленинских положений строительства Красной Армии выступил член РВСР А. И. Окулов. Он констатировал, что регулярная армия может существовать только при условии самого разумного использования труда специалистов. Отсутствие командного состава на фронте приводит к тому, что солдаты идут не в бой, а на бойню. Из-за нехватки опытных кадров резервы остаются необученными и драгоценнейшие коммунистические кадры истекают кровью. Окулов привел ряд примеров неумелого использования специалистов, указал на то, какие политические ошибки допускаются по отношению к ним. Вместо привлечения видных военных специалистов их нередко отбрасывали, восстанавливая против Советской власти. Так поступали, например, Лашевич и Зиновьев, которые сравнивали военных специалистов с денщиками, называли их холопами, грозили выбросить их, как выжатый лимон.

— Это не выдумка, — сказал А. И. Окулов. — Разверните "Петроградскую правду" за апрель 1918 года, и вы найдете там многие факты. От съезда партии всего этого скрывать нельзя. И не о спецеедстве надо говорить, а о привлечении военспецов на нашу сторону, не о коллегиальном командовании, а о дисциплине.

Большие споры на съезде вызвал проект, представленный оппозиционером В. Смирновым. Этот проект был явно неприемлем, он подрывал дисциплину в армии, срывал по существу создание регулярной армии.

На съезде выступили и другие сторонники "военной оппозиции", например Сафаров, Ворошилов, Голощекин, Ярославский, Минин. Их речи были направлены против принципиальных партийных установок Ленина в строительстве Красной Армии.

С большой яркой речью выступил затем Владимир Ильич.

До сих пор я помню, как Ленин произносил эту свою зажигательную речь. Выступая, он иногда делал шаг или два вперед, приближаясь к аудитории, затем отходил назад, иногда опирался на стол, посматривая время от времени на конспект. Желая подчеркнуть наиболее важное положение или выразить непримиримость к "доводам" оппозиционеров, Ильич поднимал руку. Он был как-то по-особенному внутренне собран, сосредоточен и в то же время заметно взволнован.

В. И. Ленин сказал, что у ЦК партии нет никаких сомнений в том, что наше положение трудное и грозное и что в дальнейшем может быть еще труднее и грознее. Именно поэтому, указывал Ильич, и надо укреплять Красную Армию, совершенствовать взаимоотношения с военными специалистами, поднимать на образцовую высоту деятельность военных комиссаров. Касаясь специалистов старой армии, Ильич отметил, что большевики не преклоняются безоговорочно перед ними, но обязаны учиться у них военному делу, проверять и критически подходить к их распоряжениям, к буржуазной военной науке, исследовать ее с точки зрения марксистской науки, с учетом новой обстановки. Ленин требовал четкого централизованного управления и железной, буквально железной воинской дисциплины.

Разбирая левацкие загибы представителей "военной оппозиции", Владимир Ильич нещадно и убедительно, с сугубо партийных позиций критиковал их. Оппозиционеры возражали против ряда положений новых воинских уставов. Смирнов, в частности, выступил против взаимного отдания чести начальником и подчиненным, заявив, что это, дескать, напоминает самодержавно-крепостнические порядки. В. И. Ленин отметил, что когда подчиненный и начальник при встрече прикладывают руки к головному убору, то ничего страшного в этом нет. Наоборот, это очень хорошо: взаимное уважение, строгость, порядок вместо панибратства.

В. И. Ленин с предельной ясностью вскрыл всю вздорность выступлений оппозиционеров, направленных на введение в армии коллективного командования, что неизбежно привело бы к партизанщине, расхлябанности, разболтанности и неразберихе. Чтобы показать, каковы последствия от коллективного командования и партизанщины в армии, Ленин сослался на бои за Царицын в 1918 году. В этих боях наряду с проявлением невиданного героизма имели место (в 10-й армии) анархические действия отдельных командиров, они не исполняли или неточно исполняли приказы, игнорировали военных специалистов. Отсюда огромные людские потери (60 000 человек). Эти потери, сказал Ильич, нам не пришлось бы отдавать, если бы там (в Царицыне) были специалисты, если бы была регулярная армия, с которой приходится считаться. В этой связи В. И. Ленин подверг справедливой критике И. В. Сталина, К. Е. Ворошилова и других за допущенные ими ошибки, приведшие к неоправданным большим потерям личного состава. На Украине, отметил Ленин, также обходились без специалистов, и в этом ошибка Пятакова, Бубнова, одобрявших партизанщину.

Говоря об ошибках "военной оппозиции", Владимир Ильич заявил, что оппозиционеры, будучи связаны с партизанщиной своим опытом, не хотят понять, что теперь другой период, теперь на первом плане должна быть регулярная, строго дисциплинированная армия.

В этой связи Ленин остановился на вопросе идейного воздействия на солдатские массы, состоящие в большинстве своем из крестьян. Ильич подчеркнул, что средний крестьянин поймет строгую военную дисциплину и будет поддерживать ее против анархии, только ему надо толком объяснить: он взял землю, и ее нужно защищать, а чтобы защитить, необходимы порядок и дисциплина в Красной Армии, геройски борющейся в самых тяжелых условиях за советский строй. При этом Ленин выразил уверенность в том, что загнанные в белую армию крестьяне-середняки перейдут к нам.

Выступая, В. И. Ленин поднял также вопросы подготовки рабочих в системе всевобуча, в военных школах.

В своей речи В. И. Ленин указывал, что настало самое трудное время, империалисты всего мира напрягают усилия, чтобы нас безжалостно покорить. Поэтому сочетание в Красной Армии великого энтузиазма красноармейцев, отстаивающих от белых и грабителей-интервентов свою рабоче-крестьянскую власть, свою землю от помещиков и заводы от эксплуататоров, с использованием честных военных специалистов под контролем военных комиссаров, при строгой воинской дисциплине — вот условие для победы.

Много раз приходилось мне слушать В. И. Ленина, но никогда я не слышал, чтобы он говорил с такой прямотой, с таким волнением в защиту образцово организованной, дисциплинированной, регулярной Красной Армии. Эта речь была проникнута глубоким чувством оратора, глубокими его мыслями и показывала, какое громадное значение придавал Владимир Ильич Красной Армии, с какой любовью он к ней относился. Это выступление свидетельствовало об обширных познаниях Ильича в военном деле, о его смелой и неутомимой борьбе за основы построения армии нового типа, выработанные партией. Ленин считал, что вся политика партии тесно связана с Красной Армией.

Полная страстности, речь В. И. Ленина убеждала своей доказательностью и логикой.

Все присутствовавшие на VIII съезде были покорены правдой ленинских слов, открытой и принципиальной ленинской критикой. Своим выступлением Ильич учил нас быть выше интересов личностей, какую бы руководящую роль эти личности не исполняли.

Выше всего Ленин ставил интересы партии, Советской власти, победу над белогвардейцами и интервентами. Тот, кто нарушал решения партии, указания и приказы военного командования, — тот не мог ждать от Ленина пощады, кто бы ни был он по своему служебному и партийному положению. Мы это видели во многих случаях, особенно когда создавалась угрожающая обстановка. В адрес М. В. Фрунзе, М. С. Кедрова, С. И. Гусева, главкомов И. И. Вацетиса и С. С. Каменева Владимир Ильич нередко посылал строгие телеграммы, указывавшие на те или иные промахи. Но в ленинской строгости, требовательности всегда чувствовалась справедливость.

Заседания съезда по военному вопросу проходили бурно. Делегаты нередко вскакивали со своих мест, громко подавали реплики. Особенно неистовствовали оппозиционеры. В. Смирнов — главоппозиционер, как его называли тогда, — часто подбегал к трибуне, мешал говорить докладчикам, шумел, размахивал руками.

В ходе заседаний Ленин писал что-то на листочках, время от времени подходил к карте, смотрел на какой-то пункт и опять садился на приступок трибуны. Он был серьезен, иногда покачивал головой, внимательно всматривался в говорившего, а когда оратор высказывался против партийной точки зрения, подавал острые реплики.

VIIIсъезд РКП (б), проходивший под непосредственным руководством В. И. Ленина, сыграл выдающуюся роль в строительстве нашей славной Красной Армии. Главная задача съезда по военному вопросу заключалась в том, чтобы вопреки оппозиционным крикунам создать регулярную, дисциплинированную, централизованную Красную Армию с единым командованием, в противовес добровольческой армии, в противовес партизанщине в армии, которые изжили себя.

Съезд принял все установки Ленина: широко привлекать в Красную Армию старых военных специалистов и строго контролировать их деятельность, критически использовать лучшие достижения буржуазной военной науки; создать в армии железную дисциплину и окончательно искоренить партизанщину, поднять роль комиссаров, политработников и всех коммунистов в воспитании советских воинов, шире и глубже развертывать партийно-политическую работу в войсках; постоянно, планово укреплять армию кадрами, для чего должно служить всеобщее военное обучение; поднять весь тыл на помощь Красной Армии.^[25]

Д.П. Оськин ПИСЬМО ЛЕНИНА

Октябрь 1919 г.

Погода скверная. Льют беспрерывные дожди. Работа по сооружению укрепленного района идет полным ходом. Боевые действия несколько затихли. Армия Деникина остановила свое движение.

На северо-западе образовался новый фронт. На Петроград наступает Юденич. Новые белогвардейские армии появились на территории сопредельных лимитрофов. Белые под самым Питером, верстах в 12–15. Этот новый фронт вызвал тягостное впечатление. Казалось, что тиски сжимаются все больше и больше и вот-вот раздавят.

Наш местный "Коммунар" продолжает в оптимистических тонах сообщать сведения о положении на фронтах, о приостановке движения Деникина, о нашей усиливающейся с каждым днем готовности. "Приближается перелом, — писала газета. — Рабочие, будьте начеку. Ни одного потерянного часа. Красная кузница должна обеспечить фронт оружием и патронами". Кузница работает вовсю. Ни тяжелый голод, ни наступившие затруднения с топливом не могут сломить настроения рабочих. Идут массовые записи добровольцев — рабочих оружейных и патронных заводов.

— Заводы — это тот же фронт, — говорили мы. — Новая винтовка стоит одного убитого белогвардейца. Будь у станка и выковывай оружие для победы Красной Армии.

В Туле военное положение. После девяти часов вечера без пропуска нельзя показываться на улице. И пока доберешься от штаба обороны домой, неоднократно подвергаешься окрику рабочих патрулей. Их мозолистые руки тщательно проверяют пропуска.

Вернулся часов в семь из штаба на квартиру обедать. Не успел съесть тарелки супа, как позвонил телефон.

Подошел.

— Оськина к телефону, — говорит телефонистка. — Слушайте, не отходите. С вами будет говорить Москва, Ленин.

Я не разобрал.

— Москва. С вами будет говорить Ленин, — повторила телефонистка.

— Слушаю.

— Алло!.. Кто у телефона? Алло! — доносилось в трубку.

— У телефона губвоенком Оськин, — закричал я.

— Товарищ Оськин?

— Да, да.

— Говорит Ленин.

Я затаил дыхание.

— Вы знаете, что положение под Петроградом скверно? Нужна экстренная помощь войсками. Что есть в Туле?

Я растерялся, не будучи в состоянии назвать сразу наиболее надежные части.

— Ну, есть полк, бригада, отряд вполне надежный и крепкий, который можно сейчас же бросить под Петроград?

Я вспомнил о бийской бригаде, прибывшей к нам с Восточного фронта несколько недель тому назад.

— Есть бригада 21-й дивизии, — кричу в телефон. — Но ведь Тула тоже под угрозой.

— Ничего. Дайте распоряжение сейчас же эту бригаду отправить под Петроград. Туле пока опасность не угрожает. Важно спасти Петроград. Если встанет опасность для Тулы, то мы успеем помочь. Немедленно шлите.

— Слушаюсь, — единственное, что я мог произнести в ответ.

Сейчас же об этом разговоре позвонил Межлауку и Артамонову. Сообщил и в губком. Оказывается, что в губкоме об этом уже знали, так как Ленин после разговора со мной позвонил о том же Каминскому.

Отдали распоряжение бригаде немедленно отправиться на станцию для погрузки, а коменданту станции собрать весь имеющийся подвижной состав, остановить всякое другое движение и спешно оборудовать эшелоны.

К утру бригада уже в пути.

Характерная подробность: мы отправили бригаду по словесному распоряжению Владимира Ильича, не имея приказа от наших непосредственных военных начальников. Лишь к концу следующего дня, то есть когда бригада подходила к Москве, мы получили телеграфное распоряжение полевого штаба об отправке бригады в распоряжение командующего 7-й армией.

В Туле остались специальные войска, большой авиационный отряд, прибывший в Тулу после ликвидации рейда Мамонтова, и мои новые сырые формирования…

Недоразумения с Военным советом у ревкома не могут ликвидироваться даже после введения в состав меня и Каминского. Межлаук продолжает линию, взятую ранее Петерсом. Каминский представлял из себя защитника местных интересов в Военном совете, я же, поглощенный всецело вопросами формирования, имею очень слабое влияние на работу Военного совета^[26] Моя военная психика заставляет меня думать о необходимости централизованного управления и руководства военным делом. Я часто становлюсь на точку зрения Межлаука о невмешательстве местных организаций в военные дела. Однако в отдельных случаях, когда происходили вмешательства со стороны Военного совета в местные дела, я должен был солидаризироваться с Каминским.

Соотношение сил в Военном совете было таково: на одной стороне Межлаук и комендант Артамонов, на другой — Каминский и не всегда поддерживающий его я. Это обстоятельство, очевидно, вынудило Межлаука поставить вопрос в центре об усилении Военного совета еще одним товарищем из центра. Ставил ли он этот вопрос — наверное мы не знали, но к этому выводу я пришел потому, что вскоре Военный совет пополнился командированным из Москвы тов. Эйдуком, членом коллегии ВЧК.

Эйдук прибыл с намерением взять в свои руки руководство работой разведывательных органов и особого отдела губчека. Он подчинил себе отдел внутренней охраны с Алексеевым во главе и всю свою работу проводил исключительно с чекистскими организациями. В отличие от Петерса, он совсем не бывал в частях и на сооружаемых позициях.

Наши разногласия дошли до Владимира Ильича в более раздутом виде, чем было в действительности, от тов. Орлова, комиссара военных заводов. Это вызвало со стороны Ильича специальное письмо к Военному совету:

"Российская

Федеративная

Социалистическая

Советская Республика

Совет

Рабочей и Крестьянской

Обороны

Москва, Кремль

20 октября 1919 г.

Товарищи! Значение Тулы сейчас исключительно важно, — да и вообще, даже независимо от близости неприятеля, значение Тулы для Республики огромно.

в Тулу

Товарищам: Каминскому,

Оськину, Межлауку

Поэтому все силы надо напрячь на дружную работу, сосредоточивая все на военной и военно-снабженческой работе.

Крайне жалею о трениях ваших и Зеликмана с Петереом (он работник крупный и преданнейший) и думаю, что виноват тут Зеликман, ибо, если была заметна негладкость, надо было сразу уладить (и не трудно это было сделать), не доводя до конфликта. Малейшую негладкость впредь надо улаживать, доводя до центра, вовремя, не допуская разрастаться конфликту.

Работа в Туле должна быть повышена изо всех сил и переведена всецело на военное положение. Декрет о сокращении гражданского управления будет издан на днях, его надо не только соблюсти, но применить архидобросовестно и усердно. В Туле массы далеко не наши. Отсюда — обязательно сугубая интенсивность работы среди войска, среди запасных, среди рабочих, среди работниц.

Если не хватает сил, пишите — поможем из Москвы.

За обороной следить, не спуская глаз: делаются ли блокгаузы? не ослабевает ли работа? есть ли материалы? рабочие? учатся ли красноармейцы? снабжение их в порядке? Все эти и подобные вопросы должны быть розданы на специальное наблюдение дельных людей и партийно преданных товарищей. Вы отвечаете всецело за успех этой работы, за нерадение (если вовремя не обжалуете и не обратитесь в центр). Формирование войска имеет исключительное значение.

Если возьмем Орел^[27], работу не ослаблять, а вдесятеро усилить, ибо без этого мы не победим, а остановка наступления для нас смерть.

Прочтите это письмо всем ответственным работникам и членам партии и регулярно, очень кратко, извещайте меня о фактически делаемом.

С коммунистическим приветом

В. Ульянов (Ленин)"^[28].

Письмо привез помощник Орлова тов. Крайнев, вернувшийся из Москвы и бывший вместе с Орловым у Ильича. Подлинник письма я сохранил у себя, сняв с него несколько копий, послал их губкому, губисполкому, Межлауку и Каминскому.

В связи с письмом Владимира Ильича собралось экстренное заседание губкома, на которое пригласили и членов Военного совета. Тут же присутствовали председатели уездных партийных комитетов. Заседание носило бурный характер…

— Что от нас требует Ильич? — говорил Каминский. — Сосредоточить внимание организации на военной работе. Это мы делали и в еще большей степени должны делать и дальше. Он говорит о необходимости усиления работы заводов. В этом отношении у нас сделано еще не очень много. Ильич совершенно прав, что тульские массы далеко не все с нами. В вопросе снабжения армии Ильич совершенно определенно указывает на необходимость выбрать специальных товарищей для наблюдения за этим делом. Нам надо прекратить совершенно бесполезную полемику и спор о том, кто прав и кто виноват в обострении отношений. Нам надо углубить все стороны нашей работы. Обеспечить полное выполнение стоящих перед нами задач. Белогвардейцы в каких-нибудь 150 верстах от Тулы. Если мы здесь будем заниматься препирательством, кто прав, кто виноват (кивок в сторону Зеликмана), и упускать из поля зрения основные вопросы, то дело будет архискверно. Со своей стороны я обещаю выполнять функции члена Военного совета. Я перенесу свою работу исключительно в укрепленный район.^[29]

Б. С. Вейсброд ЖИВОЙ ИЛЬИЧ

Много лет^[30] прошло с тех пор, как я имел счастье встречаться и беседовать с Лениным. Немало впечатлений и воспоминаний об этом бережно хранит моя память. Но то, о чем хочется рассказать, это даже не воспоминание, а ощущение — оно не исчезло и никогда не исчезнет, — ощущение тепла, которое излучал Ленин.

Насколько сильна была ненависть Ленина к врагам революции, настолько же велика и неисчерпаема была его любовная забота о людях, нужных, по его мнению, делу партии, стране. Эту заботу Ильича мне довелось испытать и на себе.

В октябре 1919 года Совет Обороны назначил меня председателем Чрезвычайной комиссии по борьбе с эпидемиями на Туркестанском и Юго-Западном фронтах. В течение получаса Ленин в своем рабочем кабинете подробно и обстоятельно беседовал со мной о предстоящей работе. Вручая мне мандат за своей подписью, он решил, что надо сделать что-то, что еще больше облегчило бы мою задачу. И вот кроме официального мандата я получаю еще личную записку, которая должна была меня выручать в трудных случаях.

Мы попрощались. Я готовлюсь к отъезду. Но меня неожиданно вызывают в одно учреждение. Явившись туда, нахожу портного, которому, оказывается, предложено снять с меня мерку и срочно сшить кожаный костюм. Оказалось, что и об этом распорядился Ленин, учитывая условия предстоявшей работы.

Ильич напутствовал меня предложением — в трудные минуты немедленно связываться с ним по прямому проводу. Я не хотел злоупотреблять этим разрешением и старался в дальнейшем решать все вопросы на месте, хотя трудностей в противоэпидемической работе на фронтах встречалось немало.

Однажды положение создалось настолько острое, что я решился из Самары протелеграфировать Ленину о крайне тяжелом положении с медицинским персоналом, особенно со средним. И что же — вскоре меня вызвали к прямому проводу. Узкая ленточка телеграфа передала обещание Ленина принять срочные меры помощи нам. И действительно, по его инициативе была немедленно проведена мобилизация зубных врачей в качестве среднего медицинского персонала. Кроме того, Наркомздраву было предложено выделить часть врачей для работы на фронте. Очень скоро фронт получил необходимое медицинское подкрепление.

Такое же внимание проявлял Владимир Ильич ко всем дальнейшим требованиям, связанным с противоэпидемической работой на фронте. В частности, по личному распоряжению Ленина я получил из резервов ВСНХ 11 вагонов белья для больных.

При отправке на Южный фронт^[31], когда наша комиссия находилась уже в вагоне и ждала отправления с Казанского вокзала, меня вдруг вызвали к телефону коменданта станции. Был праздничный день, и члены комиссии даже всполошились: что случилось, уж не отменяется ли поездка? Но оказалось другое: звонил Ильич. Он хотел знать, как мы устроились, дали ли нам отдельный вагон, удобен ли он, достаточно ли нам тепло.

* * *

Как никто, Ильич умел заботиться о здоровье окружающих. Поглощенный государственными заботами, руководивший борьбой многомиллионного народа, Ленин в то же время зорко, отечески приглядывался к окружающим и поднимал тревогу, если замечал в ком-нибудь признаки болезни или переутомления.

— Что-то он плоховато стал выглядеть, товарищ Вейсброд, надо бы к нему съездить, — обращался он ко мне, имея в виду какого-нибудь товарища. — Узнайте-ка, не нужно ли там чего-нибудь. Я вам дам машину.

Не один раз приходилось мне слышать это от Владимира Ильича.

— Вас надо привлечь к ответственности за небрежное отношение к государственному добру — к себе! — с этой фразой Ильич часто обращался то к одному, то к другому из советских работников.

Но, умея проявлять такую заботу о других, Ленин был в то же время исключительно скромен, когда дело касалось его самого.

Находясь у постели тяжело раненного Ильича после злодейского выстрела эсерки Каплан, когда лишь случайный и счастливый поворот головы спас его от смерти, мы, врачи, естественно, испытывали чувство волнения и острой тревоги за жизнь человека, ради которого каждый из трудящихся охотно пожертвовал бы своей жизнью.

Видя и чувствуя это, он старался приободрить нас, уверить, что ему лучше, что он не нуждается в чрезмерном внимании врачебного персонала.

— Что вы сидите около меня, разве у вас нет дела в больнице? — говорил Владимир Ильич.

Ленин быстро выздоравливал, и о его состоянии ежедневно извещали страну специальные бюллетени. Волны народного беспокойства и любви стучались в двери комнаты, где шла борьба за жизнь вождя. В тысячах запросов и телефонных звонков у нас требовали новых и новых ответов и сообщений. Никогда не забыть мне момента, когда Владимир Ильич, взяв очередной медицинский бюллетень о своем здоровье, собственной рукой сделал на нем приписку о том, что чувствует себя хорошо и просит не беспокоить врачей излишними запросами.

И тут сказалось его стремление избавить ухаживающих за ним людей от излишнего труда и хлопот.

Когда состояние Владимира Ильича стало значительно лучше, я стал отлучаться в 1-ю Градскую больницу, где тогда работал. Владимир Ильич проявлял живой интерес к делам больницы. Он расспрашивал о ее состоянии, достаточно ли продуктов для питания больных, где и как мы их раздобывали.

Едва почувствовав себя сносно, Ленин стал пренебрегать советами врачей и возобновил напряженную работу. Вскоре после ранения мне пришлось однажды ночью, по просьбе Марии Ильиничны, позвонить по телефону на заседание Совнаркома, чтобы оттуда заставили уйти Владимира Ильича.

— Ничего не можем с ним сделать, — ответил товарищ Я. М. Свердлов. — Единственный выход — закрыть сейчас заседание.

* * *

О любви Владимира Ильича к детям много рассказывалось и писалось. Мне приходилось не раз наблюдать проявление этой любви. Но сказать только, что Ленин был добр и ласков с детьми, — этого недостаточно.

В нашей стране любят детей очень многие. Но не все умеют подойти к ребенку, чтобы завоевать его доверие, не навязываясь к нему со своей лаской, не сюсюкая. Владимир Ильич прекрасно знал детскую психику, умел подойти к ребенку с такой же серьезной простотой, с какой он подходил к любому взрослому человеку.

Мне особенно запомнился такой случай, происшедший в 1920 году в Горках. Мы гуляли по саду, когда навстречу нам выбежала маленькая девочка. Владимир Ильич остановился и молча залюбовался ею. Его глаза засветились любовью и лаской. Девочка тоже остановилась и, широко раскрыв свои глазенки, молча и серьезно смотрела на Ленина. Я вздумал окликнуть и подозвать ее; девочка, конечно, сразу смутилась и убежала. И надо было видеть, с каким огорчением Ленин смотрел вслед ребенку и как укоризненно отчитывал меня за эту маленькую, но грубую педагогическую ошибку.^[32]

Б. М. Волин ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

Никакая биография великого деятеля — от "краткой" до самой подробной, "академической" — не может быть подлинной биографией без воспоминаний современников — родных, товарищей, друзей, соратников и сподвижников. Это прежде всего относится к биографии Владимира Ильича. Как бы ни были исчерпывающе полны и ярки документы, живой образ великого Ленина становится особенно ярким, предстает во всем своем обаянии благодаря воспоминаниям о нем.

В Сочинениях В. И. Ленина, в Ленинских сборниках, в огромном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС хранится немало записок, писем и других документов, ярко свидетельствующих о том пристальном внимании, которое Владимир Ильич лично, при всей его сверхчеловеческой нагрузке, проявлял к кадрам Коммунистической партии, к товарищам — партийным и непартийным, к их жизни, к их деятельности. Я не знаю случаев, чтобы Ленин не ответил на обращение к нему по телефону ли, с записками ли или как-либо иначе. Ленин отзывался на все. Во всем сказывались его большевистская чуткость, его обаятельная простота.

Шла жестокая гражданская война. Были кулацкие восстания, дезорганизовывал работу бандитизм, приходилось вести идейную и административную борьбу с меньшевиками и эсерами. Во всем ощущалась нехватка: в хлебе, в топливе, одежде, медикаментах. Связь с центром была нерегулярной. А вопросы надо было решать быстро.

Хотя практического опыта руководства партийной и государственной работой у нас вначале не было, мы в общем действовали на местах неплохо: неоценимой оказалась школа, длительная и тяжелая школа борьбы с царизмом, с буржуазией, с их слугами. Партийные и советские работники были полны большевистской энергии, революционной инициативы, понимали, что надо действовать вместе с народными массами и во имя народных масс. Но все же нередко мы становились в тупик перед сложностями и трудностями обстановки.

И тогда естественный выход был один: поездка в Москву и, конечно, к Ленину. И это — кроме тех частых выездов в Москву на ежегодные съезды партии, на партийные конференции, на созывавшиеся ежегодно (и чаще) съезды Советов и заседания ВЦИК, во время которых были различные совещания при обязательном участии В. И. Ленина, Я. М. Свердлова, М. И. Калинина и других.

И не было такого случая, чтобы по приезде в Москву мы не были бы приняты Владимиром Ильичем в тот же или на следующий день.

Ленин проявлял к нуждам работников с мест какое-то особое, я бы сказал активное, внимание. Вот два хорошо запомнившихся мне случая, которые покажут, что я имею в виду, когда говорю об активном внимании со стороны Ленина.

Был конец 1918 года. Шла напряженная подготовка к VIII съезду РКП (б), на котором должна была быть принятановая программа партии и на котором, как известно, Владимир Ильич свой доклад о деревне посвятил вопросу об отношении к среднему крестьянству, глубоко обосновав новый лозунг: "Уметь достигать соглашения с средним крестьянином — ни на минуту не отказываясь от борьбы с кулаком и прочно опираясь только на бедноту…"^[33] А в своем заключительном слове дал знаменитый лозунг о взаимоотношениях с середняком: "Не сметь командовать!"^[34]

В то время в Ливенском уезде Орловской губернии разразилось жестокое кулацкое восстание. Надо было о многом рассказать Ильичу, по многим вопросам получить от него разъяснения и советы. Я в тот период был председателем Орловского губисполкома и секретарем городской партийной организации. С ближайшим товарным поездом (пассажирские поезда ходили тогда крайне нерегулярно) я по общему решению товарищей и отправился в Москву.

Ленин меня тотчас принял и долго беседовал со мной в своем кабинете. Я рассказывал Владимиру Ильичу о наших партийных и советских "болезнях": о злоупотреблениях, творящихся в уездах и волостях, об обидах, которые наносятся середняку на местах. Речь зашла о необходимости пополнения провинции новыми, проверенными партийными силами из обеих столиц, о более смелом привлечении к управлению местными Советами близких нам добросовестных беспартийных рабочих, крестьян, интеллигенции.

Для Владимира Ильича были важны не только те обстоятельства, которые я перед ним выкладывал, — он сам в процессе беседы ставил новые вопросы, высказывал новые мысли.

Когда все вопросы были исчерпаны и я стал прощаться, Владимир Ильич неожиданно остановил меня:

— Подождите уезжать! Вот обо всем том, что вам надо предпринять, еще лучше расскажет Яков Михайлович.

"Еще лучше!"… А я был полон до краев советами и указаниями Ильича.

Владимир Ильич вызвал к телефону Я. М. Свердлова:

— У меня сейчас товарищ Волин — знаете, наш "орловский губернатор"… Он к вам сейчас зайдет. Информируйте его, пожалуйста, обо всем необходимом…

Вскоре я уже был у Я. М. Свердлова. Сидя на длинном старом кожаном диване, мы долго беседовали о насущных вопросах партийного и советского строительства тех дней.

Весной 1919 года Центральный Комитет партии направил меня в Брянск, и там я был избран секретарем губкома РКП (б).

В Брянском промышленном районе (Брянско-Мальцевский, как он тогда назывался) были свои трудности. Громадная часть кадровых рабочих ушла в Красную Армию. Украина была отрезана германскими оккупантами, и хлеба в рабочих городах и поселках почти не было. Здесь сильно орудовали эсеры и анархисты, пытавшиеся использовать трудности того времени. Положение иногда создавалось угрожающее. Но партийная организация была крепкая, в ней большой удельный вес составляли передовые рабочие. И поэтому нам под воздействием массового субботника, проведенного 10 мая 1919 года на Московско-Казанской железной дороге, удалось провести ряд удачных субботников как на железнодорожном узле, так и в самом Брянске.

Мы решили, что мне надо поехать к Владимиру Ильичу и подробно рассказать ему о положении в нашем районе, о тех успехах и трудностях, которые у нас имеются.

Приняв меня, Ленин стал расспрашивать о положении в районе и особенно горячо вникал во все подробности такого необычного, нового мероприятия, как субботники. Он настаивал, чтобы я написал небольшую популярную брошюру с документальными фотоиллюстрациями о трудовом героизме рабочих в тылу. Я обещал это сделать, но выполнить обещание не смог, ибо в середине лета был вызван в Москву и направлен представителем (инструктором) ЦК партии на агитационный пароход "Красная звезда", направлявшийся из Нижнего Новгорода по Волге (политкомом агитпарохода был В. М. Молотов).

Наша беседа в конце перешла на военные темы — о положении на фронтах. И тут Владимир Ильич говорит мне:

— Знаете что, это все лучше, точнее расскажет вам товарищ, только что вернувшийся с фронта. — Ленин знакомым уже движением поднимает телефонную трубку, вызывает этого товарища и говорит ему:

— У меня Волин из Брянска. Он к вам сейчас зайдет, расскажите ему, пожалуйста, о положении на фронтах.

Владимир Ильич никогда не считал свои советы и разъяснения исчерпывающими. Он хотел, чтобы товарищи, приехавшие с мест, были информированы, инструктированы всесторонне. И, как ни занят он был в те трудные годы, он не жалел ни усилий, ни времени, чтобы товарищу оказать максимальную помощь.

Ведь как нередко у нас бывает? Тебя примут, ты изложишь дело, тебе ответят на вопросы, разъяснят — и все! Нет, Владимир Ильич был не таков: он тебя примет, внимательно выслушает, он выудит из тебя все, что ему надо, подробнейше на все ответит и еще дополнительно лично устроит тебе встречу с тем, кто его может дополнить, осветить вопрос с новой стороны. Таков был Ленин!

* * *

Все сигналы о неблагополучии на местах удивительно быстро доходили до Ленина. Владимир Ильич помнил до мельчайших деталей то, что до него однажды дошло, и иногда долгое время спустя он возвращался к этому, предприняв, казалось, совершенно неожиданные решения.

В начале лета 1919 года на юге в борьбе с григорьевскими бандами погиб мой друг и товарищ — моя младшая сестра, активная большевичка. Горе семьи было очень велико, меня телеграфно просили срочно приехать, и я получил разрешение ЦК партии отлучиться из Брянска на несколько дней в Екатеринослав (нынешний Днепропетровск). На обратном пути уже с большими трудностями (наступал Деникин) я добрался до Харькова, который был тогда столицей Советской Украины.

Харьков меня крайне удивил, здесь не чувствовались напряженная военная обстановка, близость фронта, опасность наступления Деникина, не было тревоги за возможность провокации со стороны внутренней контрреволюции. Частная торговля благоденствовала, в кафе и ресторанах, которые были переполнены каким-то нахальным народом, гремела музыка, тротуары до поздней ночи кишели нет зависимого вида молодыми людьми. Я вошел в губком партии — никакой охраны, полная беспечность, не соответствующее обстоятельствам благодушие.

За то время, что я пробыл в губкоме, я узнал, что вся руководящая советско-партийная верхушка Харькова почти сплошь состоит из "децистов" (Сапронов — председатель губисполкома, Богуславский — секретарь губкома, Сосновский — редактор газеты, Рафаил — в губпрофсовете и т. д.), некоторые из них не скрывали своей неприязни к ЦК партии.

С тяжелым чувством тревоги покинул я Харьков. А по приезде в Брянск обо всем виденном мною написал коротенькую записку В. И. Ленину.

Прошло довольно много — по тогдашним масштабам — времени. Я успел некоторое время еще поработать в Брянске, а осенью получил назначение в Кострому, где был избран председателем губисполкома.

Однажды ранней весной 1920 года меня позвали к "прямому проводу" в секретную комнату рядом с кабинетом председателя губисполкома. Такие вызовы бывали нередки.

— У аппарата, — прочитал телеграфист, — Ленин.

— Ваша записка, товарищ Волин, об Украине крайне пригодилась. Выезжайте немедленно в Москву на заседание ПБ^[35]. Там поговорим обо всем…

Признаться, я за многими треволнениями тех месяцев уже начал было забывать о своем пребывании на Украине, о моей записке Владимиру Ильичу. Но Владимир Ильич ничего не забывал.

Поездка в Москву была сопряжена с большими трудностями. Нужно было переправиться через Волгу, а по ней уже начался ледоход, затем добираться до Москвы в товарном поезде, шедшем с томительной медлительностью.

Когда я вошел в кабинет, где происходило заседание Политбюро, Владимир Ильич воскликнул:

— Ну, вот и он, автор письма, которое я вам читал при обсуждении материалов о положении в Харькове.

Среди присутствовавших я заметил Г. И. Петровского — председателя ВУЦИК, Раковского и других руководящих работников ЦК партии Украины. Заседание подходило к концу. Ленин подвел итоги прениям и, в частности, сказал:

— Мы снимаем всю эту верхушку "децистов" и посылаем в Харьков председателем губисполкома и редактором газеты товарища Волина. Надеюсь, он не будет на нас в обиде за то, что мы так часто меняем место его партийно-административной деятельности…

Как можно было возражать против ленинского предложения? Правда, костромские леса, несмотря на некоторое неблагополучие в них, были в те дни куда спокойнее украинских степей. Но большевики шли не туда, где спокойней, а туда, где нужней.

Потом была беседа (и не одна) с Владимиром Ильичем. Ленин сказал, что моя записка помогла вскрыть опасный гнойник, образовавшийся в Харькове.

— Надо чаще нас информировать о том, что происходит на местах. Иначе как можно руководить такой громадной страной, — говорил Ленин.

* * *

В памяти возникает весна 1920 года. IX съезд РКП (б). Его открытие — в Большом театре, его работа и закрытие — в Кремле, в неблагоустроенном, запущенном еще с царских времен зале, с дощатой трибуной, с кумачовой занавесью, отделяющей президиум от машинисток (после VIII съезда партии этот зал получил имя Свердлова; теперь это великолепный Свердловский зал, где Председатель Президиума Верховного Совета СССР или его заместитель обыкновенно вручают правительственные награды).

Съезд был бурный и напряженный. "Децисты" — члены антипартийной группы "демократического централизма" (Сапронов, Осинский, Юренев, Бубнов, Пятаков и другие) — вносили хаос в работу съезда. Они позволяли себе даже личные выпады против Ленина.

Будучи избранным в секретари съезда и сидя в президиуме, я внимательно следил за тем, как реагировал на все это Владимир Ильич. Усмехаясь и щуря глаза, он, не подавая ни одной реплики (Владимир Ильич, как я заметил тогда и наблюдал позже, вообще никогда ничем не прерывал ораторов), записывал то, что оппозиционеры говорили об организационной политике ЦК партии, о единоличии и коллегиальности, о "маленькой кучке партийной олигархии" и т. п.

Слово затем было в порядке записи предоставлено мне. В те годы (как и много позже) мы заранее своих речей не готовили, на машинке их до того не печатали, а по коротким записям, сделанным тут же во время заседаний, откликались на происходившее. Я и начал с того, что выступления оппозиционеров оставили безусловно тягостное впечатление. В зале начался шум, топот, громкие возгласы на скамьях, где сидела "рабочая оппозиция". Но оппозиционерам не удалось сбить меня. После моего выступления был объявлен перерыв. Стали расходиться члены президиума. "Децисты" на меня наседали с бранью и угрозами. Когда все успокоилось, Владимир Ильич, подойдя ко мне, сказал:

— Вы здорово отчитали этих крикунов. А я с ними разделаюсь по-своему. — И он с ними в последующих выступлениях разделался по-настоящему, по-ильичевски…

Съезд приближался к концу (было 5 апреля 1920 года). Ленин высказал глубочайшую уверенность, что 600 тысяч коммунистов, опираясь на весь советский народ во главе с рабочим классом, сумеют решить победоносно хозяйственные задачи, как они до того решали задачи военные: под горячие аплодисменты делегатов и гостей он закончил свое краткое заключительное слово.

Не успел председательствовавший на заседании Г. И. Петровский объявить о закрытии съезда, как на трибуну стали подниматься делегаты съезда и, отмечая, что наступает пятидесятилетие со дня рождения В. И. Ленина, произносили взволнованные речи, полные любви и благодарности великому вождю и учителю…

Ленин сначала насторожился, а затем стал слушать ораторов с явным нетерпением. Весь его облик выражал глубокое недовольство. Он вышел из-за стола президиума, быстрыми шагами покинул президиум и через секретарскую направился на третий этаж к себе.

А выступления продолжались одно за другим. Поступают от Ленина коротенькие протестующие записки. Вдруг в углу зазвенел телефон. Я подошел и снял трубку.

— Очень прошу к телефону председательствующего, — сказал Владимир Ильич с явным волнением в голосе.

Смущенный, я позвал Григория Ивановича. Через несколько секунд к столу президиума вернулся расстроенный Петровский и при стихшем зале сообщил, что Владимир Ильич устроил ему "нагоняй", что он решительно настаивает на "гильотинировании" этого "безобразия", на прекращении этого "хвалебного словесного потока".

Но "безобразие" это, естественно, продолжалось. Выступают М. И. Калинин, Е. М. Ярославский, Ф. Я. Кон и многие другие. Никто на этот раз не хочет подчиняться требованиям Ленина. Восторженные речи льются от всего сердца, со всех сторон несутся здравицы Владимиру Ильичу.

В заключение IX съезд выносит постановление, которое не было записано, об издании Полного собрания сочинений В. И. Ленина.

Скромность Владимира Ильича, его неизменное стремление не быть на виду, его прямая ненависть к малейшим попыткам "культа" его личности воспитывают наши кадры в лучших, непреходящих традициях большевизма.

Со всей силой сказалась эта черта Владимира Ильича через некоторое время, когда попытка чествовать его была повторена Московским комитетом партии. Там я присутствовал в качестве гостя.

В то время в стране не было издано не только хотя бы самой краткой биографии, но даже небольшой листовки о жизни и деятельности В. И. Ленина. И поэтому для многих товарищей, даже из московского партийного актива, было неожиданностью, что 22 апреля Владимиру Ильичу исполняется 50 лет.

Руководство МК решило устроить в тесной партийной среде вечер, посвященный пятидесятилетию В. И. Ленина. Чествование В. И. Ленина — "коммунистический вечер", как его тогда назвали, — состоялось 23 апреля в зале МК на Большой Дмитровке (теперь Пушкинская улица, в этом здании сейчас находится Прокуратура СССР).

Собравшиеся недоумевали, где Ленин, почему его нет при открытии собрания. А дело было так. О вечере секретарь МК А. Ф. Мясников сообщил Владимиру Ильичу только тогда, когда вечер уже начался. Владимир Ильич отказался присутствовать на официальном чествовании. Только после выступлений ряда ораторов, в том числе А. М. Горького, А. В. Луначарского, М. С. Ольминского, И. В. Сталина и других, — уже после перерыва — неожиданно для всех при общем волнении появился встреченный радостными возгласами Владимир Ильич. Ему было предоставлено слово. Он начал свою краткую речь с того, что поблагодарил собравшихся за две вещи: во-первых, за приветствия, которые были по его адресу направлены, и, во-вторых, "еще больше", как он выразился, за то, что его "избавили от выслушания юбилейных речей". Эти слова вызвали аплодисменты. А затем он, словно стараясь прекратить поток приветствий, в которых все внимание было сосредоточено на нем — вожде партии, сразу перешел к другой теме: он заявил, что хочет сказать немного "по поводу теперешнего положения большевистской партии"^[36].

Это была одна из наиболее коротких речей Ленина. Вся она была посвящена большевистской партии и направлена против славословий, против зазнайства.

Владимир Ильич предостерегал товарищей — всех большевиков порознь и большевиков как политическую партию в целом — от возможности попасть в очень опасное положение, именно в положение зазнавшихся. Это положение, говорил он, "довольно глупое, позорное и смешное"^[37].

С удивительным тактом показал Ленин в этой речи, каким должен быть большевик и какой должна быть вся наша партия, ответственная перед своим народом, перед трудовым человечеством.

Больше при жизни Владимира Ильича день его рождения не отмечался.

Конец декабря 1920 года. В Москве собрался исторический VIII Всероссийский съезд Советов, который принял разработанный по идее В. И. Ленина и доложенный Г. М. Кржижановским план электрификации Советской России — знаменитый план ГОЭЛРО (Государственной комиссии по электрификации России).

В это крайне трудное для Советской республики время, когда ей в исключительно сложной обстановке предстояло совершить переход от войны к мирному социалистическому строительству, партию атаковали троцкисты, бухаринцы, участники "рабочей оппозиии", "децисты" и другие враги большевизма и навязали ей дискуссию, известную профсоюзную дискуссию.

Ленин охарактеризовал создавшееся внутрипартийное положение как "кризис партии". Неудивительно поэтому, что кроме выступления с докладом на самом съезде и подготовки резолюций по основным вопросам Владимиру Ильичу пришлось в эти дни выступать многократно на заседаниях фракции РКП (б) съезда, где полную волю своим антипартийным выходкам и настроениям давали оппозиционеры.

Даже мы, делегаты съезда, работали с большим физическим и душевным напряжением. Можно себе представить, как велико было напряжение сил Владимира Ильича. Когда он отдыхал? Во время одного из вечерних перерывов было объявлено, что все делегаты съезда — председатели губисполкомов — приглашаются после заседания съезда на совещание, которое состоится в помещении ЦК партии. Председатели губисполкомов — нас было человек двадцать — отправились на Воздвиженку (теперь улица Калинина), где помещался ЦК РКП (б). Каково же было наше удивление, когда рядом с Михаилом Ивановичем Калининым мы увидели и Владимира Ильича.

Совещание открылось довольно поздно. Комната, где мы собрались, была плохо освещена, электричество то и дело выключалось. Все сидели одетые — одни в кожаных тужурках ("кожанках"), другие в шинелях. В связи с внутрипартийной дискуссией, а также с подготовкой перехода к новой экономической политике и к новым формам дальнейшего организационного укрепления советского аппарата на местах, созданию новой, экономической основы союза рабочего класса и крестьянства Ленин и Калинин заставляли нас исчерпывающе рассказывать о том, что делается в губерниях, уездах и волостях, о настроениях в крестьянстве, о положении рабочих, о конкретных проявлениях "инициативы мест". Со своей стороны и мы не скупились на вопросы к Владимиру Ильичу и Михаилу Ивановичу. Хотя Ленин все время ссылался на Калинина, которому-де положение, благодаря его частым поездкам, виднее, чем ему, нам всем бросались в глаза громадная осведомленность Ильича, его безошибочные суждения.

Беседа велась крайне непринужденно, но в самый ее разгар мы спохватились, что уже за полночь. Калинин предложил разойтись, назавтра предстоял напряженный день работы.

Когда я вышел на улицу и стал спускаться ощупью к Моховой, чтобы затем пойти налево, к 1-му Дому Союзов (гостиница "Национал ь"), я вдруг на самом углу, впереди себя, к моему изумлению, увидел Владимира Ильича. Ему как-то удалось незаметно одному уйти с собрания.

— Как вы решились, Владимир Ильич, в такую ночь один пуститься по Москве?! — вскрикнул я.

Ленин остановился.

— А что, товарищ Волин, если я Председатель Совнаркома, — услышал я его насмешливый голос, — то уже лишен всяких прав состояния гражданина республики?..

— Да, но без провожатых!

— Уж будто не могу и без провожатых, — продолжал он с прежней иронией.

Весь этот короткий разговор происходил на углу Воздвиженки и Моховой. Пробираясь через сугробы, мы добрались до Троицких ворот. Я облегченно вздохнул: ну вот, Владимир Ильич стоял цел и невредим у постового красноармейца.

Но не тут-то было. Владимир Ильич взял меня под руку и, потянув влево, к Александровскому саду, сказал:

— Куда спешить! Пройдемтесь. — И опять шутливо: — Смотрите, какая хорошая ночь…

А ночь-то была совсем не хороша, она в тот час казалась мне прямо-таки зловещей. Но я уже больше не стал возражать, и мы молча пошли мимо Александровского сада, мимо потому, что в сад войти никак нельзя было и днем, столько там было мусора и щебня.

Ленин первый прервал молчание и начал с того, на7 чем мы остановились, когда прервали совещание, — с кулацких восстаний. Владимир Ильич вспомнил, что во время Ливенского восстания в Орловской губернии он послал мне телеграмму о правоэсеровском "крестьянском" писателе Иване Вольнове, находившемся в Ливнах, с предложением спасти ему жизнь.

— Что успели? — спросил Ильич.

Я ответил, что телеграмма пришла вовремя, что Вольнов был освобожден, хотя и имел, по всей видимости, отношение к кулацкому восстанию.

Далее я рассказал об Уреньском восстании, происшедшем в бытность мою председателем Костромского губисполкома, и о том, что я увидел, войдя в избу, где содержались арестованные главари восстания.

— Представьте себе, Владимир Ильич, — говорил я, — мужики и бабы, очень рослые, кряжистые, черные, настоящие потомки стрельцов, как будто сами сошли с картины Сурикова "Утро стрелецкой казни".

Ленин даже остановился:

— А разве там были стрельцы? Как они там очутились?

И я рассказал Владимиру Ильичу, что мне сообщили местные товарищи. Предки восставших были стрельцами, сосланными Петром I в костромские леса.

Так дошли мы до красноармейского поста у Спасских ворот. Я снова облегченно вздохнул и сделал попытку попрощаться. Но Владимир Ильич, не высвобождая моей руки, смеясь заявил:

— Раз взялись, то доведите дело до конца: будьте любезны, проводите меня до дверей дома.

И мы через Спасские ворота и Кремлевскую площадь, мимо Чудова монастыря дошли до крыльца, откуда ведет лестница на третий этаж, в квартиру Ильича. И тут уж я действительно вздохнул облегченно…

Казалось бы, чего проще — после совещания вызвать машину, но Ленину это и в голову не пришло, он скромно, незаметно вышел из зала, чтобы одному добраться домой.

Уже много лет спустя, когда мы вместе с Надеждой Константиновной работали в Наркомпросе, она как-то вспомнила, как Владимир Ильич со смехом передавал ей о нашем "путешествии" по темной, вьюжной ночной Москве.^[38]

А. А. Андреев О ВЛАДИМИРЕ ИЛЬИЧЕ ЛЕНИНЕ^[39]

Кто хоть раз в жизни видел и слышал Ленина, у того никогда не изгладится из памяти его яркий образ, настолько глубокое, неотразимое впечатление производил он на людей. Разумеется, всякие детали того времени могут в памяти уже стереться и их трудно точно передать, но Ленина, каким его приходилось видеть при жизни, забыть невозможно.

На протяжении 1917–1922 годов мне пришлось много раз видеть и слышать Ленина на митингах, съездах, заседаниях и просто в беседах. Особенно запечатлелись в памяти несколько событий и те обстоятельства, при которых они происходили. О них я и хотел бы кратко рассказать в этих заметках…

ЛЕНИН НА IX СЪЕЗДЕ ПАРТИИ

Март 1920 года. В Москву съехались с разных концов страны делегаты на IX съезд партии2. Прошло два с половиной года гражданской войны, в ходе которой молодая Советская республика должна была отражать наседавшие со всех сторон силы буржуазно-помещичьей и кулацкой контрреволюции, выдерживать натиск иностранной интервенции.

Всемирный капитал ополчился против первого социалистического государства в стремлении подавить наш рабочий класс, восставший против власти капитала. Положение было действительно очень тяжелое. Для того чтобы представить себе это положение, достаточно посмотреть на карту фронтов 1918–1919 годов. Отрезаны были районы угля, нефти и металла — Донбасс, Урал и Кавказ, районы производства хлеба — Украина, Сибирь и Поволжье. Враги кольцом окружали центральные области и находились уже близко от столицы, а внутри страны эсеры и меньшевики устраивали заговоры и восстания. Но рабочий класс при поддержке крестьянства выдержал этот натиск, и уже к началу 1920 года было покончено с Колчаком на востоке, с Деникиным на юге, с Юденичем и другими врагами на западе и севере. Советская земля была очищена от— интервентов, которые с позором должны были убраться восвояси. Правда, в Крыму еще находился Врангель, а в Закавказье — англичане с меньшевиками под крылышком, но и с ними к концу 1920 года было покончено.

Страна после тяжелых испытаний в навязанной нам гражданской войне наконец впервые могла вздохнуть свободно, заняться приведением в порядок хозяйства, перейти к социалистическому строительству. Партия окрепла и закалилась в гражданской войне, численно выросла (она насчитывала в своих рядах уже свыше 600 тысяч членов). В этих условиях открылся IX съезд партии большевиков.

На съезд собрались люди со всех концов, представители всех отраслей работы партии. У меня почему-то особенно запечатлелись в памяти выступления Ленина на этом съезде, где мне довелось его видеть и слышать после довольно долгого перерыва. В конце 1917 года я был послан для партийной и профсоюзной работы на Урал, и до начала 1920 года мне только два раза пришлось видеть и слышать Ленина на съездах профсоюзов.

Открывая съезд, в своем вступительном слове^[40] Ленин отметил, что съезд собрался в момент в высшей степени важный. Внутреннее развитие нашей революции привело к самым большим и быстрым победам над противником, а в силу международного положения эти победы оказались не чем иным, как победой советской революции над соединенным всемирным капитализмом и империализмом. В международном отношении, говорил Владимир Ильич, наше положение никогда не было еще так выгодно, как теперь. Мы спокойно и уверенно можем приступить к задачам мирного хозяйственного строительства. Приобретенные уроки мы должны суметь использовать для решения более трудных задач социалистического строительства.

После избрания президиума и утверждения порядка дня Ленин, встреченный бурными аплодисментами делегатов, выступил с отчетным докладом ЦК^[41]. Надо сказать, что этот великий человек всегда испытывал искреннее смущение, когда его приветствовали. Он просто не знал в это время, что ему на трибуне делать. Он то показывал делегатам на свои часы: мол, время уходит, но аплодисменты только усиливались, то вытаскивал носовой платок, хотя в этом не было надобности, искал что-то в карманах жилета и т. п. Это смущение было так характерно и естественно для Ленина, в котором сочетались черты гения и человека необыкновенной простоты и скромности.

Ленин начал свой доклад с анализа причин победы Советской республики в гражданской войне.

Ленин говорил: меньшевики, эсеры и другие представители мелкобуржуазной демократии утверждали, что задачи гражданской войны для нас неразрешимы, что Россия отстала, ослабла и не может победить, раз революция на Западе затянулась. И нам приходилось поэтому, оставаясь на своей позиции, с полной твердостью и сохранением абсолютной уверенности говорить, что мы победим, приходилось проводить лозунги "Все для победы!" и "Все для войны!", и решающую победу на фронтах гражданской войны мы одержали. Что же лежало в самой глубокой основе того, что такое историческое чудо произошло, что слабая, обессиленная, отсталая страна победила сильнейшие страны мира? И он отвечал: мы видим, что это были централизация, дисциплина и неслыханное самопожертвование. Капиталистическая собственность разъединяет врагов Советской власти, а мы объединяем все больше и больше миллионов трудящихся. Капиталисты различных стран, хотя бы они и обладали военной мощью, создавали Лигу наций, разъединены. Их единство — сплошная фикция и обман.

Мы, говорил далее Ленин, строили правоту, уверенность в победе Октябрьской революции на том, что брали такое дело, к которому, несмотря на трудности и препятствия, будут присоединяться миллионы трудящихся во всех странах. Мы знали, что у нас есть союзники, что надо уметь проявить самопожертвование в одной стране, на которую история возложила почетную, трудную задачу, чтобы неслыханные жертвы окупились сторицей.

Все наши враги, как бы они ни были формально объединены, оказались разъединенными, капиталистическая собственность разлагала их, бросала друг против друга и превращала их из союзников в диких зверей, тогда как мы выходили более закаленными, более сильными. У нас есть всемирная основа, бесконечно более широкая, чем в каких бы то ни было прежних революциях. У нас есть международный союз с пролетариатом, который нигде не записан, не оформлен, ничего не представляет из себя с точки зрения "государственного права", а в действительности, в разлагающемся капиталистическом мире, представляет из себя все. Эта основная и самая главная причина в последнем счете дала нам верную победу и продолжает быть непреоборимым и неиссякаемым источником нашей силы.

Правители капиталистических стран кричали на весь мир: "Никогда не прекратим войны с узурпаторами, разбойниками, захватчиками власти, противниками демократии, большевиками!", но они, заключая договоры десятки раз с разными русскими белогвардейцами, теперь сидят у разбитого корыта. И этот полный распад наших противников, которые были уверены, что они что-то из себя представляют, показывает, что они ничего из себя не представляют, кроме кучки капиталистических зверей, перессорившихся между собой, и совершенно бессильны сделать что-либо нам. А большевизм, который рассматривался как курьез, стал мировым явлением. Советская система оказалась всемирным историческим явлением.

Только благодаря тому, продолжал Ленин, что партия была на страже, дисциплинированна, и потому, что авторитет партии объединял все и по ее лозунгу, как один, шли десятки, сотни, тысячи и в конечном счете миллионы, — только поэтому чудо, которое произошло, могло произойти и мы оказались в состоянии победить, несмотря на неоднократные походы империалистов Антанты и всего мира. Эта сторона дела составляет урок, что без дисциплины и централизации мы никогда не осуществили бы этой задачи. Этот урок и анализ, почему мы победили, должен быть учтен нами при переходе к другой войне — войне на фронте бескровном, хозяйственном.

Оценивая международное положение Советской республики, Ленин говорил: мы стоим теперь в международном отношении прочнее, чем когда бы то ни было, но мы к международному кризису должны относиться с чрезвычайной внимательностью и готовностью встретить какие бы то ни было неожиданности. Наша политика требует больше всего внимательного отношения, ибо сам наш противник не знает, что он дальше будет делать. Ленин, говоря о мирной политике Советской власти, указывает, что мы обеими руками должны цепляться за мирные предложения, мир возможен, но наши шаги к миру мы должны сопровождать нашей военной готовностью.

Переходя к задачам хозяйственного строительства, составляющим основной вопрос съезда, Ленин говорил: теперь задача состоит в том, чтобы к мирным задачам хозяйственного строительства приложить все то, что может сосредоточить пролетариат, его абсолютное единство.

Как известно, перед съездом и на самом съезде выступила антипартийная группировка, отвергавшая под видом борьбы за коллегиальность принцип демократического централизма в управлении промышленностью. Предложения этой группировки, ведущие, по сути дела, к безответственности, обезличке, поддерживали Томский, Рыков и другие, доказывавшие, будто это и есть форма осуществления участия рабочих масс в управлении производством, форма осуществления господства рабочего класса. Ленин в своем докладе и в заключительном слове 1 разнес в пух и прах эту позицию, как вредную, теоретически путаную, проникнутую невежеством. Он говорил, что если бы мы в основном вопросе нашей военной деятельности в гражданской войне допустили хотя бы одну десятую долю такой теоретической путаницы, то были бы биты, и биты поделом.

В этой связи Ленин указал на глубокую разницу между нашей революцией и прежними революциями и конституциями. Он говорил, что наша революция отличается от прежних революций тем, что в ней нет утопизма. В буржуазных конституциях писалось о свободе, о равенстве. Это ложь. Пока есть трудящиеся и собственники, равенства нет. Сытый не равен голодному, спекулянт — трудящемуся. Основное содержание всех прежних конституций до самой республиканской, демократической сводилось к одной частной собственности. Победивший пролетариат отменяет и разрушает до конца частную собственность на орудия и средства производства — вот в чем выражается господство рабочего класса. Кто связывает вопрос о господстве класса с вопросом о демократическом централизме, тот вносит такую путаницу, что никакая успешная работа на этой почве идти не может.

Ленин говорил: мы совершаем переход к социализму. В центре внимания поставлен основной хозяйственный план. Мы должны помнить, что этот план рассчитан на много лет. Борьба будет более трудная, чем на боевом фронте. Она требует максимального напряжения сил и единства воли.

Съезд единодушно одобрил отчет ЦК и принял постановление о хозяйственном строительстве, в основе которого лежали задачи электрификации страны.

Ленин выступал на IX съезде и по другим вопросам порядка дня: о хозяйственном строительстве, о кооперации^[42].

В ходе работы съезда мне впервые довелось лично познакомиться с Лениным и беседовать с ним.

Работа съезда подходила к концу. Уже был избран новый Центральный Комитет. Я впервые был избран в его состав, и был предрешен вопрос о моей работе в ВЦСПС. Во время перерыва, кажется перед принятием резолюции, меня разыскал М. И. Калинин, знавший меня еще по Петрограду.

— Тебя хочет видеть Ленин, — сказал он.

Можно себе представить, как это взволновало меня, 24-летнего, еще молодого партийного работника. Придя в помещение, находившееся позади трибуны президиума, Калинин, обратившись к Ленину, с кем-то разговаривавшему, сказал: "Вот, товарищ Ленин, наш новый член ЦК товарищ Андреев".

Ленин сразу обернулся: "Ну вот и хорошо, давайте познакомимся". И он сначала крепко пожал мне руку, а потом тепло, как-то по-отечески, будто уже давно меня знает, положил руку мне на плечо и стал прохаживаться по помещению, заваленному стульями и скамейками, декорациями (в то время зал использовался под клуб красноармейцев).

— Вы, кажется, с Урала? — спросил Ленин. И тотчас же засыпал меня вопросами: работают ли все уральские заводы? Как настроение крестьян после Колчака и дадут ли нам хлеба? И многими другими. Понятно, что я в первый момент был очень взволнован. Но оказалось все так просто, что я свободно рассказал Ленину о положении дел на Урале. Только Ленин мог так располагать к себе людей, впервые встречавшихся с ним. Расспросив подробно об Урале (он ведь никогда не удовлетворялся общими ответами, а обязательно добивался подробностей, фактов), Ленин сказал мне:

— Ну вот, теперь вам придется поработать в Москве, в ВЦСПС. Тут нас прервали, предупредив, что заседание начинается. Первое знакомство с Лениным у меня врезалось в память на всю жизнь. Сколько обаяния, товарищеской теплоты я почувствовал при первой встрече с этим великим, но необыкновенно простым, чутким, близким каждому из нас человеком!

Съезд принял все решения единодушно, несмотря на выступления так называемой группы "демократического централизма". Закрывая IX съезд, Ленин отметил это единодушие как хороший признак для предстоявшей большой работы^[43].

Первейшей заботой Владимира Ильича была забота о состоянии дел в партии. Он всегда уделял особое внимание идейному воспитанию коммунистов. В своей заключительной речи, говоря о партии как авангарде рабочего класса, Ленин указывал, что реальной опасностью того времени являлся быстрый рост рядов партии, не всегда находившийся в соответствии с уровнем воспитательной работы внутри партии. В основу своей деятельности, говорил он, мы всегда клали только высокую степень продуманности, сознательности и преданности членов партии. Это давало нам возможность осуществления такой дисциплины, которая во много раз стоит выше дисциплины другого государства. Поэтому мы должны помнить, что наша ближайшая задача состоит не столько в расширении партии, сколько во внутренней работе в смысле развития состава нашей партии. Надо добиться, чтобы авангард пролетариата был на высоте тех задач, которые возлагаются на партию, задач гигантской важности, международных и внутренних.

Наша главная задача сейчас, говорил Ленин, проведение плана хозяйственного строительства, одобренного съездом. Эта задача понятна каждому крестьянину. Мы должны помнить, что источником успехов, чудес, которые мы проявили в военном деле, было то, что мы всегда сосредоточивались на главном, основном. И мы благодаря партийному воспитанию добьемся, чтобы резолюция съезда послужила тому, чтобы мы всю свою силу, дисциплинированность, энергию направили на восстановление хозяйства страны. Мы решили задачу военную, на нас теперь смотрят рабочие всех стран, смотрят с ожиданием, решим ли мы трудную задачу хозяйственного строительства. Я уверен, говорил Ленин, что, добившись того, чтобы вся партия работала, как один человек, установив тесную связь с массами, профсоюзами, хозорганами, мы сумеем эту задачу решить так же победоносно, как решили задачу военную.

Выступления Ленина и решения IX съезда партии, подводившие итоги гражданской войны и намечавшие переход к социалистическому строительству, имели большое значение для работы партии.^[44]

С. А. Лозовский ОТРЫВКИ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

В конце декабря произошло мое исключение из партии, и до самой середины 1919 года я встречал Ильича только лишь во ВЦИКе или на съездах. Это был наиболее тяжкий период для русской революции. Он же был крайне трудным для тех немногих большевиков, которые, в силу развития событий, оказались вне своей большевистской родины. К числу этих большевиков принадлежал и я. Несмотря на разногласия, которые были у меня, и мои резкие выступления против руководителей партии, я рассматривал большевистскую партию как свою и приходил в ярость, когда ее критиковали представители других партий. По мере того как революция подвигалась вперед, выяснялась правильность точки зрения Ленина, и неудивительно, что передо мною уже к концу 1918 года стал вопрос о возвращении в свое большевистское отечество. Но здесь определенную роль сыграло то, что я в это время стоял во главе хотя и небольшой, но активной организации интернационалистов и индивидуальное вступление в партию внесло бы дезорганизацию в наши ряды. Три события с особой силой подчеркнули мою оторванность от своей партии: 1) покушение на Ленина, 2) германская революция и 3) предложение сестрорецкой организации интернационалистов помощи со стороны белых. Ночью с быстротой молнии распространилось по городу известие о покушении на Ленина (я жил в это время у Г. Кржижановского). Я помню мучительную ночь, которую мы все провели под впечатлением этого известия. Выстрел в Ильича все перевернул во мне, вспыхнули с особой силой то глубокое уважение и любовь, которые я к нему питал на протяжении многих лет. В эти крайне тяжелые дни, когда вся партия, как единая семья, остро переживала это горе, было особенно тяжело быть вне ее рядов.

Второе событие, которое резко повернуло всю нашу организацию, была революция в Германии. Проповедуемая Ильичем в течение всего времени идея социалистической мировой революции как-то приблизилась и этим самым разрешила вопрос о темпе развития событий, что лежало в основе позиции интернационалистов.

Известную роль в этом же направлении сыграл также на первый взгляд как будто бы незначительный, но в высшей степени характерный факт. Сестрорецкая организация социал-демократов интернационалистов получила предложение от неизвестных ей лиц предоставить в ее распоряжение 1000 вооруженных людей для борьбы против большевиков. Интернационалистская организация ответила на это предложение поголовным вступлением в местную организацию РКП. В феврале 1919 года я вел переговоры с Я. М. Свердловым по вопросу об объединении, причем Свердлов тогда мне сказал, что будет очень полезно, если в РКП вольются интернационалисты, среди которых было относительно большое количество старых квалифицированных партийцев. Руководящая группа интернационалистов уже в начале 1919 года была за слияние с РКП. Предстояло созвать для этого съезд и оформить самое слияние для того, чтобы оно не носило характера индивидуального перехода из одной партии в другую. Но мне во что бы то ни стало хотелось повидать Ильича и с ним поговорить относительно привлечения к государственной работе ряда интернационалистов. Я лично, как старый профессионалист, все время работал по выбору в профессиональных союзах — дело шло не обо мне, а о других. В мае 1919 года, сговорившись предварительно по телефону, я отправился к Ленину. Принял он меня очень дружелюбно, причем казалось, как будто он совершенно не помнит, как резко я выступал против него. Осведомившись о том, где я сейчас работаю, он спросил меня: "Верно ли то, о чем мне говорил Кржижановский, что у вас, интернационалистов, имеется 10–15 работников, которые недостаточно использованы Советской властью?" — "Да, это верно", — сказал я. "Но почему же они не работают?" — "Они работают, — ответил я, — но не на той работе, которую они могли бы делать, и исключительно потому, что они не члены партии". — "Нехорошо, нехорошо! — сказал он. — Надо запрячь всех умеющих работать. Такое сотрудничество будет очень ценным". — "Но дело идет, Владимир Ильич, не о техническом, а о политическом сотрудничестве", — сказал я. "О политическом сотрудничестве?" — повторил он про себя и погладил характерным жестом свою голову. "О политическом сотрудничестве?" — переспросил он меня. Потом медленно, как будто раздумывая над предложением: "Да, это надо будет обсудить в Центральном Комитете. Я обязательно поговорю и вам немедленно сообщу ответ". Ставя Ильичу вопрос о политическом сотрудничестве, я, конечно, знал, что наша партия была слишком мала для того, чтобы она могла претендовать на роль партнера РКП. Мне хотелось посмотреть, как на это будет реагировать Ильич. По тому, как он повторил несколько раз "политическое сотрудничество", было ясно, что из этого ничего не выйдет, и по той простой причине, что для Ленина было очевидно предстоящее объединение интернационалистов с партией. Опытный политик, Ленин не хотел консервировать, путем той или другой формы, сотрудничество организации, которая должна была раствориться целиком в РКП.

* * *

После того как интернационалисты вошли в партию, мне неоднократно приходилось видеть Ленина. Когда сейчас вспоминаешь те случаи, по которым я обращался к Ильичу, то получается следующее общее впечатление: я обращался к нему каждый раз, когда я стоял перед неразрешимым вопросом, когда требовалось разобраться в сложной обстановке, когда нужна была та исключительная ясность мысли и дальнозоркость, какой обладал Ленин. Сейчас даже трудноприпомнить все вопросы и беседы, которые приходилось с ним иметь. Несмотря на его перегруженность, он тем не менее находил время не только поговорить несколько минут по телефону, но и назначить свидание, когда был какой-нибудь серьезный вопрос. Я помню, как сейчас, как Ленин интересовался приездом в Россию делегации английских тред-юнионов^[45]. Я был тогда назначен представителем ВЦСПС по приему делегации. Прежде чем поехать в Петроград для их встречи, я имел беседу с Лениным. Я помню, он мне говорил: "Надо, чтобы тред-юнионисты видели Россию такою, какая она есть. Пускай видят нашу нищету, нашу бедность и тот энтузиазм, который существует, несмотря на это, среди рабочих". Когда я после встречи делегации о первых своих впечатлениях позвонил из Петрограда в Москву Ильичу, он долго расспрашивал меня, что представляет собою каждый делегат, как он реагирует на окружающие события, что больше всего их поражает, каким образом они формулируют свое отношение к Советской России, есть ли в их заявлениях чисто европейская любезность или искреннее чувство. Помню, что я долго рассказывал Ильичу по телефону о своих впечатлениях после первой встречи с английской делегацией, а он ставил все новые и новые вопросы. Я с делегацией отправился путешествовать по Волге и по возвращении имел опять разговор с Ильичем. Теперь он расспрашивал меня о том, какое впечатление на них произвели наши деревни, города, и видно было, что все это у него откладывается и запечатлевается навсегда в памяти.

В начале июля 1920 года мне опять пришлось быть у Ильича, но теперь уже по вопросу о Международном совете профессиональных и производственных союзов, который мы тогда начали создавать в Москве. Известно, что первый зародыш Профинтерна был создан под этим именем в июле 1920 года^[46]. Декларация, которая должна была лечь в основу нового центра, вырабатывалась с большим трудом. Противодействие оказывали Д’ррагона, Биянки, представители Итальянской конфедерации труда, и Дугони. Они предлагали такие формулы, которые были совершенно неприемлемы. Написанный мною проект Д’Аррагона и Биянки категорически отвергли. Написанный ими проект я категорически отверг. Тогда взялся за составление проекта Серрати, причем я внес несколько изменений в формулировку некоторых пунктов. Но даже с изменениями, с поправками декларация меня не удовлетворяла. Стал вопрос о том, подписывать ли такую недостаточно ясно оформленную декларацию или нет. Как во всех трудных случаях, я отправился к Ильичу. Я принес ему предложенный мною текст, текст Д’Аррагона и компромиссное предложение Серрати и просил у него совета. "Компромиссный текст не особенно хорош, — сказал Ленин, — но в конце концов можно его подписать. Дело сейчас не в этом тексте, а в самом факте создания вами организации. Вы лучший текст напишете в дальнейшем, а сейчас самое главное — положить основание хотя бы международной ячейке революционных профсоюзов. Если вам не удастся добиться более ясной формулировки, подписывайте исправленный вами проект Серрати".

Ленин правильно тогда отметил, что самое главное — это создание международного кристаллизационного центра, а все остальное приложится. Последующие годы показали правильность предсказания Ильича.

В связи с международными делами мне пришлось видеть Ильича перед тем, как делегация ВЦСПС в августе 1920 года отправилась за границу. Как известно, ВЦСПС решил тогда прорвать блокаду. Наша делегация отправилась через Мурманск, села на советский пароход "Субботник", пробралась до норвежского северного городка Вардо, затем до Тронгейма, добилась въезда на 8 дней в Христианию, а затем добралась до Германии. Перед поездкой я имел довольно длительную беседу с Ильичей, в которой я ему излагал перспективы насчет прорыва блокады. Он внимательно все выслушал и сказал: "Поезжайте, поезжайте, посмотрим". По возвращении из Германии, после высылки, я с ним имел опять продолжительную беседу. Его очень интересовало положение немецких профессиональных союзов. Действительно ли они так крепки, как это кажется извне, какова сила наших и какова сила противников, настроение в самой Германии и т. д. Когда я ему рассказал, что наша делегация была приглашена министром иностранных дел доктором Симоном и что я, Артем и Анцелович имели с Симоном длительную беседу, Ильич бросил мимоходом: "Хотят попугать союзников русской ориентацией".

* * *

Во время Учредительного конгресса Профинтерна^[47] я попросил Ильича поговорить с группой французских синдикалистов, которые впервые выехали за пределы своей страны и довольно плохо разбирались в наших делах. Делегация на Учредительном конгрессе была составлена, как известно, из безусловных сторонников Профинтерна, из сторонников условных и из противников. Ленин имел с ними очень длительную беседу, причем некоторые из анархиствующих признали, что никакой другой тактики по отношению к русским анархистам русская революция применить не могла. Анархиствующие делегаты тогда мне говорили, что беседа с Ильичем на них произвела громадное впечатление. Один из них мне сказал наивно: "Если бы у нас, во Франции, были такие политики, как Ленин (politiciens), то у нас было бы к ним другое отношение, чем теперь". На следующий год, во время II конгресса Профинтерна^[48], Ильич опять имел беседу с французской делегацией, причем до этого мне пришлось с ним довольно долго говорить относительно уступок Унитарной конфедерации труда по вопросу о взаимоотношениях между Профинтерном и Коминтерном. "Если уничтожение взаимного представительства между Профинтерном и Коминтерном, — сказал он, — может в какой бы то ни было степени облегчить работу наших сторонников во Франции, тогда, конечно, нужно это сделать". Устав был изменен в этом смысле, что дало возможность Унитарной конфедерации труда присоединиться к Профинтерну. Даже во время болезни Ильич интересовался международными делами. Когда в декабре 1922 года было решено послать делегацию от ВЦСПС на Международный конгресс мира в Гаагу^[49], Ильич настоял на том, чтобы была создана особая комиссия, в которую он должен был также войти. Эта комиссия должна была вместе с делегацией обсудить все вопросы, связанные с пацифистским конгрессом. Ильич не мог по болезни прийти на заседание комиссии и изложил письменно свой взгляд, как бороться против опасности войны. Я не знаю, было ли опубликовано его письмо^[50], но, насколько я помню, он в этом своем письме в комиссию изложил со свойственной ему прозрачностью мысли, каким образом нужно бороться против войны и военной опасности. Больше всего Ильич терпеть не мог фразы, а в области декламации против войны реформисты всех стран ведь вне всякой конкуренции. Это он и подчеркнул с особой силой в своем письме. Он предостерегал нашу делегацию от революционных фраз, он требовал от нас, чтобы мы со всей суровой жестокостью заявили о том, при каких условиях стачка против войны возможна, не создавая на этот счет никаких иллюзий. Из этих нескольких примеров видно, что, как только какой-нибудь важный тактический вопрос в какой бы то ни было области работы становился перед каждым из нас, Ильич являлся на помощь, причем известно, что он обладал исключительной способностью формулировать кратко, сжато, без излишних слов линию поведения партии в целом и отдельных членов ее.

* * *

Мне пришлось слышать за период революции Ильича неоднократно на съездах профессиональных союзов и Советов, а также на международных конгрессах Коминтерна. Ильич имел какую-то исключительную способность влиять на аудиторию. Был ли Ленин оратором? Если подойти к этому с точки зрения специфически ораторского искусства, широких парламентских жестов, округленных фраз, красоты стиля, то можно сказать, что Ленин не был оратором. Но если отбросить эту парламентскую — адвокатскую мерку, а взять содержание и степень влияния его речи на аудиторию, интимную связь между говорящим и слушающими, то Ленин был выдающимся оратором. У меня всегда было такое впечатление, что он гипнотизирует аудиторию. Он говорил немного глуховатым голосом, повторял иногда одну и ту же фразу несколько раз, как будто бы вбивал гвозди в головы своих слушателей. Он говорил в высшей степени просто, ясно, без интеллигентских выкрутас, без ораторского фейерверка, "серо", а между тем все слушали затаив дыхание. Было ли это влияние его имени? Нет. В его речи всегда чувствовалась исключительная убедительность и железная воля. Его энергия излучалась, его слова обрушивались на каждого слушателя, заставляя его сосредоточиться, сконцентрировать свою мысль. Он подчинял все собрание своей мускулистой логике и воле — такое колоссальное лучеиспускание волевой энергии исходило от ораторской трибуны. Я, слышавший Ильича сотни раз, сам подчинялся этому своеобразному гипнозу. Особое впечатление Ильич производил в наиболее опасные моменты русской революции. В нашей богатой событиями революции неоднократно были моменты тяжких и крутых поворотов, когда все, казалось, висело на волоске. И нужно было слышать Ильича в такие моменты (Брест-Литовский мир, подход Деникина к Туле, захват Казани чехо-эсерами, Кронштадтское восстание и т. д.) для того, чтобы понять всю силу и мощь этого революционного трибуна и бойца.

* * *

Прошло 18 лет с тех пор, как я его впервые увидел, 18 лет, насыщенных порохом. Когда припоминаешь этого человека в тех разнообразных условиях, в каких пришлось ему работать за эти два десятилетия, когда вызываешь в своей памяти первую революцию, разгром ее, период отзовизма, ликвидаторства, нового подъема, внутренней борьбы в РСДРП, войну, Циммервальд, Кинталь, Февральскую революцию, июльские дни, Октябрьскую революцию, разгром Учредительного собрания, Брестский мир, Комитеты бедноты, продразверстку, покушение на Ленина, захват всего юга России, Сибири, Архангельска, Кавказа, крестьянские восстания, Кронштадт, новую экономическую политику, съезды партии, профессиональных союзов, Советов, конгрессы Коминтерна и Профинтерна и т. д., и т. д., когда перебираешь все эти события, которых могло бы хватить на несколько сот лет мирного развития, и вспоминаешь ту роль, какую играл Ленин на протяжении этого бурного переломного времени, начинаешь только понимать, что потерял русский и международный пролетариат вместе с Ильичем. Эта гигантская фигура много столетий будет маячить человечеству. Великие эпохи рождают великих людей, а великие люди придают особый блеск той эпохе, которая их выдвинула. Ленин появился на рубеже двух миров, капитализма и коммунизма. Он, родившийся в эпоху мирного развития капитализма, был одним из наиболее мощных разрушителей старого и созидателем нового. Величие Ленина видно из того, что ленинизм и коммунизм — одно и то же. Этого ли не достаточно для оценки исторической роли бессмертного революционера и вождя масс?

Москва, 20 марта 1924 года.^[51]

А. М. Аникст ЛЕНИН НА ГОСУДАРСТВЕННОЙ РАБОТЕ (По личным воспоминаниям)

О Владимире Ильиче уже написано много книг и много личных воспоминаний; уже создана целая литература о Ленине. Но разве можно эту тему исчерпать в настоящий момент? Еще долгие годы мы не осветим полностью всего того, что связано с жизнью этого гиганта мысли и действия. Ибо его жизнь — это зарождение и развитие нашей партии; это — рост классового самосознания и классовой борьбы российского и международного пролетариата; это — борьба пролетариата за новые формы жизни; это — первая попытка оформления новых общественных устоев жизни; это — первый опыт построения новой рабоче-крестьянской государственности с его ошибками, исканиями и достижениями.

Вот почему, как ни малы, быть может, иногда отдельные факты, как ни незначительны наблюдения отдельных товарищей, они все же имеют ценность, как штрихи, восполняющие цельность облика Ленина, имя которого навсегда вошло в историю человечества.

В настоящей статье я хочу передать несколько штрихов из первых шагов нашего государственного управления и строительства под руководством Владимира Ильича. В период между 1919 и 1922 гг., когда я принимал участие в работе Совнаркома (Малого и Большого) и в СТО в качестве члена коллегии, а затем зам. наркомтруда, мне приходилось в этих учреждениях видеть Ильича, наблюдать за его изнурительной работой, а иногда и беседовать с ним по вопросам ведомства труда или по его личным поручениям.

Воспоминания о заседаниях, которые проходили под председательством Владимира Ильича, никогда не изгладятся из памяти тех, которые имели счастье на них присутствовать. И теперь, после того, как мы Ильича потеряли, для нас более отчетливо, чем раньше, вырисовывается значение грандиозной работы Владимира Ильича во всех областях нашей жизни, и в частности в новом и трудном деле управления рабоче-крестьянским государством и в его созидании. Мы видели и знаем, как наша партия на протяжении нескольких лет под руководством Ильича практически справилась с этой работой и как, делая неизбежные ошибки, вскоре исправляла их и тем все больше совершенствовалась в трудном деле строительства советской государственности.

Непосредственная возможность личного наблюдение за этой стороной деятельности Ильича чрезвычайно ярко подчеркнула и выдвинула перед всеми, имевшими возможность этого наблюдения, один из важнейших моментов в методе Ильича. Это — постепенное втягивание все больших, все новых кадров в работу по строительству нашего государства.

Вся наша страна, весь рабочий класс уже знает, что Ильич ставил перед нашей партией и Советской властью задачу втягивания в аппарат управления широких масс рабочих и работниц. "Каждая кухарка должна научиться управлять государством" — вот лозунг, который выдвинул Ильич и который стал достоянием нашей партии^[52]. Все из нас, впервые переступившие порог Совнаркома или СТО, никогда не забудут того внимательного и бережного отношения, которое проявил Ильич к молодым в государственной работе работникам. И когда Владимир Ильич писал и говорил о необходимости постепенного втягивания новых слоев из рабочих и партийцев в эту работу, то мы находили неразрывную связь в этих выступлениях Ильича с тем, что он проводил практически, стараясь приобщить к этой сложной работе новые кадры профессиональных и партийных работников, которые раньше не имели понятия об этой государственной работе и которые именно у него обучались этому новому делу.

И разве эта задача нами уже разрешена? Это одна из задач, намеченных Владимиром Ильичем, в то время когда мы приступали к построению своей коммунистической власти, и которая еще на долгие годы остается одним из заветов Ильича, которые партия будет неуклонно проводить.

Владимир Ильич по-революционному перевернул все понятия об управлении государством. Его методы, его подходы были новыми, ибо не было до тех пор в мире такого типа советского государства. Обучая новые кадры этому новому трудному делу, создавая практические новые формы государственного управления, Ильич вместе с тем требовал юридического оформления и согласования всех проводимых мероприятий. Отмечая, что ведомства, внося декреты и постановления, часто повторяют пункты уже принятых постановлений или иногда противоречат уже принятым решениям, Владимир Ильич потребовал, чтобы Наркомат юстиции следил за законодательством ведомств. Так возникло постановление СНК о предварительном согласовании ведомствами через НКюст проектов своих предложений, вносимых в высшие государственные учреждения. Когда затем наша законодательная работа больше разрослась и тома Сборников узаконений и распоряжений правительства начали пухнуть, Владимир Ильич провел решение СНК, чтобы на заседаниях СНК присутствовал юрист из НКюста, который мог бы давать справки, в случае возникновения сомнений по некоторым принятым уже постановлениям СНК. Владимир Ильич неизменно требовал непременного согласования новых декретов с нашим основным законодательным актом — Советской Конституцией. Помню, когда после Комиссии СНК (под председательством тов. Троцкого) по трудовой повинности в начале 1920 г. внесен был первый проект постановления СНК о проведении трудовой повинности, Владимир Ильич потребовал согласования текста постановления с Конституцией. В данном Ильичем тов. Каменеву и мне (как представителю НКТ в этой комиссии) поручении редактировать введение к этому декрету Владимир Ильич указал на необходимость точного обоснования проведения трудовой повинности ссылкой на определенные параграфы Конституции. С исправленным тов. Каменевым текстом этого введения проект был утвержден СНК и подписан затем Ильичем.

Как только правительство после переезда в Москву и заключения Брестского мира начало более регулярно заниматься вопросами укрепления форм Советской власти, Владимир Ильич сразу поставил конкретные вопросы упрощения советского аппарата, в первую очередь сокращения штатов ведомств и центральных учреждений. "Советское государство должно дешево стоить". Ильич сразу поразил наши ведомства (которые после переезда в Москву начали только расширяться, сливаясь с московскими областными комиссариатами) предложением сократить свои разбухшие штаты. Существовавшая при Наркомате РКИ (тогда госконтроль) штатная комиссия не удовлетворила Ильича; по его предложению этим наркоматом совместно с Наркомтрудом был внесен в начале мая 1919 года проект постановления, утвержденный Советом Обороны, о сокращении штата в ведомствах на 25–50 %. По обыкновению, Ильичем вопрос был поставлен резко, чтобы сдвинуть с мертвой точки наши учреждения, сумевшие приобрести ведомственный консерватизм. Вместе с тем Владимир Ильич поставил перед НКТ вопрос об использовании сокращаемых работников учреждений. В начале июня 1919 г. стоял в СНК (Большом) доклад Наркомтруда по этому вопросу. Раза два пришлось мне, как докладчику от НКТ, ожидать в зале ожидания СНК до 1–2 ч ночи; однако очередь до моего доклада не доходила, вследствие перегруженности повестки СНК в этом периоде, несмотря на то что заседания происходили регулярно три раза в неделю.

Наконец в один из вечеров очередь дошла до нас. Было около часу ночи, многие из членов СНК уже разошлись, оставшиеся были явно утомлены, только Владимир Ильич бодро сидел в своем председательском кресле. "А ну-ка скажите, как вы имеете в виду использовать сокращаемых служащих?" Я прочел свой доклад. Тут со стороны Ильича был сделан ряд конкретных предложений. Общественно полезные работы он расшифровал, обращая наше внимание особенно на необходимость использовать освобождаемых служащих для работы в огородах, на полях; тогда он выдвинул новую для нас идею о переобучении, которая лишь за последнее время начинает приобретать практические формы. Мне тогда впервые пришлось присутствовать на заседании СНК, где председательствовал Владимир Ильич, и хотя я раньше знал и иногда встречал его и в России и за границей в эмиграции, но в этой обстановке он производил совсем новое впечатление, какое-то особое. Вождь партии, трибун, любимый массами, вдохновитель и руководитель Октября, вождь мирового рабочего движения — и вместе с тем государственный деятель-практик, входящий в детали отдельного ведомственного вопроса.-

Впоследствии всех нас, работников, имевших соприкосновение с Ильичем в государственных учреждениях, поражала эта способность такой прекрасной ориентировки в области ведомственных, иногда незначительных вопросов. Работая в своих учреждениях, каждый из ответственных работников изучал цикл определенных вопросов, имеющих отношение к его ведомству, располагая для сложных и специальных вопросов кругом необходимых помощников. Разрабатывая определенный вопрос и делая по нему доклад в СНК, каждый предполагал, что им вопрос исчерпан. Но не тут-то было. Владимир Ильич в своих замечаниях по докладам ведомств давал не только общие указания, охватывал не только основную линию доклада, но иногда обращал внимание на детали, которые многим заново проясняли поднятый вопрос. Иногда, благодаря искусной постановке Ильичем вопроса, доклад получал совсем новое, иное освещение, выходило, что не все предусмотрено, что кое-что, иногда существенное, пропущено. Если бы Секретариатом СНК или СТО фиксировались бы все замечания, все предложения, реплики Владимира Ильича, то мы имели бы богатейший материал по характеристике той удивительной способности охватывать работу всех учреждений, которой владел Владимир Ильич. К сожалению, всего не было записано. Владимир Ильич требовал точной записи только постановления, ясно формулированного решения. Уже во время прений Владимир Ильич иногда набрасывал свой проект резолюции по вопросу, иногда он диктовал предложения устно — в таких случаях Владимир Ильич требовал, чтобы ему прочитывали записанное; он был чрезвычайно строг к точности изложения решения или постановления СНК или СТО. Он был также чрезвычайно требователен в отношении своевременной рассылки постановлений. Тут мне хочется сделать небольшое отступление. Владимир Ильич, требуя сокращения аппаратов ведомств, в первую очередь проводил это личным примером. У него был чрезвычайно скромный личный секретариат, он же Секретариат СНК, СТО. Когда Управлению делами СНК нужно было расширить свой аппарат на одного-двух работников, то штатная комиссия при НКТруде получала из Управления делами СНК просьбу об утверждении новых штатных должностей, число которых согласовывалось Ильичем; это указывало на то, что Ильич не считал возможным делать исключение из принятых постановлений даже для Управления делами СНК, не допуская самовольного расширения штатов, помимо штатной комиссии при Наркомтруде. Это был один из наглядных уроков Ильича о необходимости строгого соблюдения советской законности.

Вопрос о сокращении нашего аппарата, об его упрощении чрезвычайно интересовал Владимира Ильича во все время его государственной работы. Ильич всегда указывал на связь наших разбухших штатов с нашим бюрократизмом, неустанно упрекал наши ведомства в недостаточно активном проведении сокращения штатов. Не раз Ильич ставил на заседаниях СНК доклады тов. Попова из Центрального статистического управления, который должен был иногда диаграммами демонстрировать состояние штатного вопроса. В таких случаях Ильич вносил все новые мероприятия, которые должны были бы содействовать фактическому сокращению штатов учреждений и улучшению их работы. Мы видим, что и теперь этот вопрос не потерял своей актуальности, что мы еще недостаточно хорошо научились работать, что не только в наших госбюджетных, но и в хозрасчетных учреждениях нередко имеется излишек штатного контингента, что, следовательно, влечет за собой и лишние расходы. Завет Ильича и в этом отношении нами еще недостаточно выполнен.

Владимир Ильич никогда не закрывал глаза на то, что мы делаем иногда ошибки в нашей работе, он только хотел, чтобы мы учились меньше делать ошибок. И здесь он требовал от нас, чтобы мы использовали опыт старых специалистов, которые пошли к нам работать, предостерегая, однако, чтобы мы не попадали впросак, чтобы они не вводили нас в заблуждение нашим легковерным отношением и приемом всего на веру, без проверки.

Вопрос о "спецах", об их использовании, у нас имеет свою длинную историю. Но ее начало упирается, как и все остальные вопросы этого первого периода управления, в выдвинутые Ильичем предложения. И как всегда, он начал с того, что "взял быка за рога". Нам нужно учиться управлять, нам нужно использовать опыт тех, которые приобрели его раньше за счет буржуазии. Но они привыкли к лучшим условиям материального существования, чем мы могли им предоставить в то время, когда рабочий класс испытывал большие материальные трудности. В нашей тарифной политике тогда был взят курс на уравнительную систему. Как известно, она фактически началась еще с того момента, когда Владимир Ильич еще во время пребывания правительства в Ленинграде предложил всем наркомам и ответственным работникам получать поровну по 500 рублей (по тогдашнему времени это была небольшая сумма). Эта система уравнительности с твердо установленным максимумом оплаты не давала возможности более высокой оплаты лучшей части специалистов. Владимир Ильич, учитывая необходимость побудить специалистов к ревностной работе, предложил выделить в различных областях советского строительства некоторых специалистов и назначить им повышенную оплату.

Вначале (по предложению Ильича) было решено СНК, что по всей Республике будет выделено для оплаты выше максимума 500 таких выдающихся людей в различных областях науки, техники, искусства. Была создана Комиссия под председательством тов. Стучки, в составе тов. Ленгника и меня в качестве представителя от Наркомтруда для рассмотрения заявлений отдельных специалистов, причем Владимир Ильич дал нам наказ премировать действительно достойных. Разногласия разрешались СНК. Владимир Ильич интересовался прохождением нашей работы, мы делали доклады и утверждали списки в СНК. Однако вскоре эта цифра 500 под напором наркоматов расширилась до 1000. Нужно вспомнить обстановку уравнительности в оплате, тяжелое материальное положение рабочих, продолжавшийся саботаж части специалистов, чтобы понять трудность разрешения этого вопроса в то время. Вскоре СНК пришлось, однако, еще больше расширить рамки оплачиваемых выше максимума специалистов. По предложению же Ильича был дополнительно включен в круг лиц, оплачиваемых выше максимума, ряд работников, которые вначале не были пропущены Комиссией, вследствие жесткости наказа Владимира Ильича ("действительно достойных"). Но действительность показала необходимость расширения наказа, и Владимир Ильич пошел на это, ибо он был революционером в строительстве государства и мертвые буквы постановления не связывали его, когда жизнь вносила свои поправки.

Вопрос о постановке специалистов в лучшие условия материального существования для наиболее целесообразного использования их тесно связан с этим мероприятием, выдвинутым Ильичем. Существовавшая с конца 1918 г. комиссия по распределению академических пайков под председательством тов. Покровского также была организована с санкции Владимира Ильича. Ильич придавал все большее значение нашему умелому использованию ученых и специалистов, а следовательно, и постановке их в лучшие материальные условия, и по его инициативе в конце 1920 г. организуется при СНК Центральная комиссия по улучшению быта ученых (ЦКУБУ). До сих пор в условиях наших все еще ограниченных ресурсов проблема повышенной оплаты специалистов сохраняет свое первоначальное значение. Помнится, как Ильич на возникающие часто сомнения в возможности и необходимости таких мер выделения специалистов в лучшие условия, в то время когда рабочим туго жилось, указывал, что, несмотря на то что рабочим так трудно живется, каждый сознательный из них скажет нам, что мы правильно поступаем, ибо, привлекая специалистов к добросовестной работе, тем самым способствуем наибольшему укреплению нашей государственности и развитию хозяйства.

Владимир Ильич неоднократно повторял на заседаниях СНК и СТО, что мы еще мало культурны вообще и особенно в области техники, что нам нужно использовать для этого не только наших специалистов, но всякие другие представляющиеся возможности. В 1920 г. в связи с возвращением в Россию реэмигрантов из Америки и некоторой тягой сюда немецких рабочих возникает целый ряд проектов и предложений со стороны различных групп американских и германских рабочих о сдаче в аренду или передачу им в эксплуатацию фабрик, заводов и совхозов. Владимир Ильич относился к этим предложениям очень сочувственно, видя в них один из способов повышения нашей техники. Он только требовал детального изучения этих предложений, создавая для этого специальные комиссии. Когда это движение приняло более устойчивый характер, по его предложению была создана особая комиссия по реэмиграции при Наркомтруде. В связи с отдельными предложениями различных групп в СТО и СНК возникали неоднократные споры, жаркие прения между ведомствами. Были противники таких предложений. Так, например, помню, что большие возражения вызвал вопрос о передаче группе рабочих из Америки стоявшего тогда завода АМО; ВСНХ предлагал, чтобы они взяли Ленинградский завод РЕНО, который не предполагалось тогда пустить в ход в ближайшее время. Завод же АМО, как хорошо оборудованный, мог быть пущен через некоторое время самим ВСНХ. Владимир Ильич парировал такие возражения, указывая, что у нас имеется какое-то невежественное недоверие к этим новым начинаниям, что мы должны пойти им навстречу, что такой завод может быть показательным и для наших хозяйственников, и для наших рабочих, что работа американцев может научить тех и других, как мы должны работать в Советской России.

Более трудным для разрешения явился другой аналогичный вопрос — это передача специально организуемой группе американских рабочих на определенных условиях части Кузнецкого угольного бассейна в разработку. Голландским коммунистом-инженером тов. Рутгерсом, проживавшим в Америке, была создана специальная организация, автономная индустриальная колония — АИК, под названием "Кузбасс", которая бралась по определенному договору восстановить и разработать этот богатый коксом район. Этот договор был как бы пролетарской концессией, ибо наше правительство обязывалось по нему дать на каждого прибывающего рабочего определенную сумму денег, с тем чтобы такую же сумму вносил каждый из них, при обязательстве со стороны американцев привозить с собою из Америки инструменты и некоторые машины. Они должны были по условию через определенный срок поставить образцовое, прибыльное хозяйство. Ввиду того что речь шла о передаче очень богатого залежами кокса участка и что государству вместе с тем нужно было вносить определенные денежные суммы, этот проект встречал серьезные возражения со стороны некоторых членов СНК. Была назначена комиссия для обсуждения этого вопроса, к которой был привлечен Наркомтруд. Владимиру Ильичу приходилось при разборе этого вопроса часто критиковать консерватизм многих из наших руководящих товарищей, которые, по его мнению, слишком "кичатся своими успехами и знаниями и не хотят воспользоваться опытом более высокой технической культуры", тем более что руководство этой организации иностранными коммунистами, инженерами и техниками обеспечивало, по мнению Ильича, и добросовестную постановку дела. После долгих мытарств и междуведомственных трений удалось наконец этот договор утвердить на заседании СТО. Я должен к этому добавить один штрих. Ввиду того что дело долго затягивалось из-за несогласия некоторых руководящих товарищей, наши иностранные товарищи коммунисты нервничали и жаловались Владимиру Ильичу на волокиту. Владимир Ильич знал, что в таком сложном деле неизбежна затяжка, но, чтобы успокоить тов. Рутгерса, он поручил тов. Аванесову и мне написать тов. Рутгерсу письмо с изложением причин задержки и состояния вопроса. Он очень внимательно относился в таких случаях к иностранным товарищам, уча и нас этому, указывая нам на то, что иностранные товарищи не знают наших условий, что им легко запутаться в лабиринтах наших междуведомственных трений. Владимир Ильич чрезвычайно серьезно ценил это начинание. Помимо политического международного значения — ибо организация "Кузбасс" широко пропагандировала симпатию к Советской России, вербуя участников этого общества для поездки в Россию, — это должно было иметь производственное значение, в буквальном смысле этого слова, и показательное значение. Этой организации пришлось пережить много мытарств и еще неоднократно обращаться к Владимиру Ильичу, а последнему приходилось писать свои так хорошо знакомые нам записочки или звонить по телефону. В конце концов американская колония "Кузбасс" выбилась на большую дорогу — это признают теперь даже ее бывшие противники. Только Ильичу не удалось дожить до того, чтобы видеть успехи этого начинания, которому он придавал большое значение и которое ему стоило так много хлопот. Так же настойчиво пробивал Ильич дорогу в направлении использования немецких квалифицированных рабочих. Наши фабрики и заводы тогда плохо работали, перед нами стоял вопрос, можно ли выписывать новых рабочих, когда у нас самих имеются свои рабочие, которые на сносных условиях пойдут работать и даже потребуют меньше хлопот, чем иностранные рабочие, которые привыкли к лучшим условиям. Однако Ильич не принимал наших доводов, указывая нам на то, что путем вливания в ряды наших фабрично-заводских рабочих более квалифицированного состава иностранных рабочих мы подымем квалификацию и наших рабочих. "Приставьте к каждому хорошо квалифицированному немецкому или прошедшему американскую школу рабочему одного или двух учеников для обучения", — говорил Ильич. "Примите иностранных рабочих только на таких условиях". Вопрос этот представлял тогда для нас большие трудности, ибо он требовал от наших хозяйственных органов большого напряжения. В скудных материальных условиях того периода, когда все было ограничено пайками, нужны были жертвы, чтобы проводить это мероприятие; к тому же среди приезжающих эмигрантов или немецких рабочих имелись и неквалифицированные рабочие, пробравшиеся с той или иной партией, надеясь проскользнуть незамеченными. Все же основная мысль Ильича в этом направлении постепенно пробила себе дорогу. Она очень далеко вперед указывала нам путь в этом направлении… Ибо Владимир Ильич в тех тяжелых условиях уже ставил перед нами ныне актуальные вопросы производительности труда. Он связывал их с нашим уменьем использовать иностранных рабочих на наших фабриках и заводах. Он связывал также вопрос производительности труда с вопросом премирования рабочих натурой. Проект коллективного снабжения рабочих, выдвинутый тов. Гольцманом и не встретивший поддержки со стороны большей части профессионалистов и ВЦСПС (тов. Гольцман был тогда заведующим ОТЭ ВЦСПС), нашел отклик в Ильиче. Владимир Ильич предложил вначале проводить это в виде опыта на некоторых предприятиях Москвы и других важных пунктах и поручить общее наблюдение за проведением этих мероприятий тов. Халатову, председателю Центрального комитета по снабжению рабочих. Владимир Ильич неоднократно возвращался к этому вопросу, ставя на повестки заседания СНК в первую очередь сообщения о мероприятиях, проведенных в этом направлении по московским предприятиям, о конкретных успехах в результате проведения этой системы снабжения. У Владимира Ильича никогда нельзя было отделаться общими фразами, он всегда припирал к стене докладчиков, требуя фактов, документов.

Вопрос о производительности труда был выдвинут еще в 1919–1920 гг. Владимиром Ильичем. В сущности, основы для проведения нашей тарифной политики исходили от ильичевских мыслей и предложений, выдвинутых им в этом периоде. В нашей работе сейчас по проведению мероприятий в области производительности труда мы в новых условиях нэпа продолжаем ту же линию, которую в основном начертил Ильич.

В период с октября 1917 до начала 1922 г. законодательство по труду представляло собою законченное целое, охватываемое в основном Кодексом законов о труде 1918 г. В 1922 г., в связи с изменением нашей экономической политики, издается Кодекс законов о труде 1922 г. С первых заседаний СНК после Октябрьского переворота вплоть до 1922 г. на повестках заседаний СНК, Большого и Малого, а затем и СТО вопросы, связанные с деятельностью ведомства Труда, постепенно начинают занимать все больше места. Это было вполне понятно, ибо в этом периоде мы разворачивали свою основную деятельность в сторону "военного коммунизма". Не было ни одного существенного большого вопроса по труду, который в той или иной степени не был бы выдвинут или затронут Владимиром Ильичем. Вспомнить отдельные вопросы — это значит фактически писать историю работы основных государственных учреждений за этот период. Этим объясняется большое внимание Ильича к работе НКТруда. Это внимание еще вызывалось тем, что Владимир Ильич естественно видел в НКТ звено между СНК и профсоюзными организациями, объединившими широкие массы беспартийных рабочих и служащих. Когда, в связи с созданием Главкомтруда, с одной стороны, и передачей функций по охране труда из НКТ в ВЦСПС — с другой, среди некоторых руководящих товарищей возникло предложение об упразднении НКТ, Владимир Ильич резко выступал против этого предложения. "Мы этого делать не должны, Наркомтруд нам еще пригодится", — говорил при этом Владимир Ильич в конце 1920 г. Эта же мудрая осторожность и предвидение возможности изменения нашей экономической политики предрешили вопрос о слиянии НКТруда и Главкомтруда в этом периоде. Была создана специальная комиссия по вопросу о слиянии НКТ и ГКТ, которая разрешила этот вопрос в положительном смысле. Однако по предложению же Ильича, указавшего на необходимость подождать немного с этим решением, постановление комиссии было ЦК отклонено. И только в марте 1921 г. это слияние было проведено, однако уже в новом направлении — не с перевесом деятельности методов трудовой повинности, а с уклоном в сторону постепенного возвращения Наркомтруда к его старым функциям. Передавая Наркомтруду проведение ряда мероприятий в области трудовой повинности и смягчая их, это постановление вместе с тем предопределяло передачу Наркомтруду функций по охране труда; таким образом, вскоре мы нашли объяснение и оправдание в этом направлении той политики, которой придерживался Ильич. При необходимости принять какие-либо важные решения для того или иного ведомства Владимир Ильич всегда раньше советовался с руководителями этих ведомств до постановки вопроса с СНК, давая свои указания. И в данном случае мы имели раза два подробные беседы с Ильичем по вопросу о дальнейшей деятельности НКТ. Перед заседанием профессиональной комиссии X партсъезда, где обсуждался этот вопрос, Владимир Ильич дал соответственные указания тов. Шмидту.

Инициатива ведомств по вопросам, имеющим актуальное значение, чрезвычайно поощрялась Владимиром Ильичем, однако он учил тому, что мы должны уметь приспособиться в своей работе к каждому данному периоду, часто ставя нас в тупик своими "крутыми поворотами" не только в больших вопросах политики, но и в нашей повседневной практической работе. Когда мы проводили трудовую повинность, то все повестки СТО на 3 Д были заняты одно время вопросами отдельных трудовых мобилизаций. Ильич особое внимание обращал на практическое проведение этой работы и неоднократно указывал нам в то время, что в тяжелых условиях, в которых мы тогда жили, вопрос правильного распределения и использования рабочей силы, наряду с распределением наших хлебных ресурсов, предопределяет наши возможности отбиваться от окружавших нас тогда со всех сторон врагов. Поэтому он был по отношению к Наркомтруду и Главкомтруду чрезвычайно требователен в отношении выполнения всех решений к сроку, следил за этим не только через доклады на заседаниях, но требовал личных сводок. Когда были затруднения с поездами, в связи со снежными заносами, в особенности когда это касалось провоза топлива и продовольствия, он сам не бывал спокоен и буквально жить не давал нам, требуя принятия экстренных мер, расследования и предания суду виновных. В Ильиче совмещалась эта высокая требовательность с чрезвычайно милым, глубоко товарищеским отношением к работникам. Каждый из нас это чувствовал. И, ожидая иногда с некоторым смущением и робостью очередную "трепку", все же мы с величайшим доверием шли к Ильичу, ибо знали, что его требовательность вытекает исключительно из служения делу; что вместе с тем он подбодрит нас в трудную минуту.

О "крутых поворотах" Ильича писалось и говорилось не раз. Мы пережили такой период в области трудовой повинности. Когда Владимиром Ильичем была провозглашена идея продналога взамен старой системы продразверстки как один из величайших моментов в деле "смычки", как поворот в отношении к крестьянству, то неизбежно напрашивалась мысль об изменении политики в области трудгужповинности в сторону перехода на трудгужналог. Однако ведомства, пользующиеся трудгужповинностью, в особенности ГУТ — по заготовке и перевозке топлива — и НКПС — по борьбе со снежными заносами, туго шли на новые изменения в этом направлении; НКТруд, который руководил этим (после слияния в начале 1921 г. с Главкомтрудом), поддавался частично этому влиянию. Тут опять понадобился нажим Ильича, чтобы сойти с этой точки и направить свою работу на новые рельсы. Так возникла идея о трудгужналоге, долженствующая дополнить продналог. Понятно, что творца идеи смычки крестьянства с рабочим классом практическое проведение идеи трудгужналога чрезвычайно интересовало. Мы довольно долго обсуждали вопрос о том, в размере скольких дней в году должен быть установлен этот налог. Ильич знал, что у крестьян иногда неправильно привлекали к повинности гужевую силу, что много было разных неправильностей в проведении трудовой повинности, и потому торопил с проведением нового декрета. Вопрос о количестве дней трудгужналога чрезвычайно занимал внимание Ильича. Были предложения — 24 дня, затем 12 дней в году. Ильич требовал ограничить его взимание только самыми насущными общегосударственными нуждами. Ильич все выпытывал, нельзя ли уложиться в меньшее количество дней и установить их в такое время, чтобы они не мешали полевым работам, давал задания Госплану и органам статистики произвести соответствующий расчет. В конце концов СНК остановился на минимальном количестве — 6 дней в году трудгужналога..

Во Владимире Ильиче нас часто удивляла та нечеловеческая работоспособность, которую он проявлял. После заседания Политбюро он без перерыва заседал в СТО, в комиссиях, в которых он лично часто принимал участие, затем вечером опять в СНК. Но часто после заседаний СНК или СТО у него опять бывали важные комиссии (в особенности по топливу и продовольствию), или, выходя из зала заседания, мы встречали в комнате ожидания группы крестьян или представителей восточных народностей, которые ждали конца заседания для беседы с Ильичем — по его назначению, конечно. Но и сидя в СНК и СТО за председательским столом, он успевал делать 2–3 дела: он просматривал последнюю книгу или журнал, которые ему посылались со всех концов России и из-за границы; он переписывался сприсутствующими по ряду дел, давая им тут же различные поручения. Но это нисколько не ослабляло его внимания к происходившим вопросам, разбиравшимся на заседании. Насколько внимательно он следил за прениями, видно было из того, что он всегда в таких случаях вовремя ставил перед докладчиком ряд новых вопросов, вытекающих из сущности доклада, и умел улаживать трения между ведомствами, часто возникающие на заседаниях.

Ильич, интересуясь вопросами, проводимыми отдельными ведомствами, часто вызывал к себе товарищей из этих ведомств для проверки их работы; каждый из ответственных работников отдельных наркоматов чувствовал, что он привлекается Ильичем к активной общегосударственной работе; каждый из них мог быть выслушан Ильичем, каждый мог найти у него ответы на вопросы. Каждый знал, что если у него какие-либо сомнения или заслуживающее внимание практическое предложение, то через Ильича он пробьет себе дорогу. Вспоминаю один из таких фактов, имевший общегосударственное значение. Ильич неоднократно высказывал на заседаниях СНК мысль, что нам необходимо некоторых из способных и честных беспартийных работников привлечь к более активной государственной работе и по проверке вводить их даже в наши коллегии. В связи с этим у меня возникло предложение о введении в Коллегию НКТ одного дельного беспартийного работника. Я обратился к Ильичу лично. Он благосклонно встретил это предложение, потребовав только, чтобы я и тов. Шмидт его рекомендовали. Когда мы переслали ему нашу рекомендацию, Ильич через несколько дней провел это назначение через соответствующие инстанции. Этим примером открылся у нас ряд назначений беспартийных в коллегии. Доступ к Ильичу ответственным работникам был более доступен, чем к какому-либо члену коллегии.

Ильич создал исключительную атмосферу простых и товарищеских отношений не только среди русских, но и иностранных товарищей. Припоминаю, как в 1920 г., во время второго приезда тов. Платтена из Швейцарии, я его встретил беспомощным на лестнице 2-го дома Советов. Он только что приехал в Россию, никого не может найти. "Устрой мне сейчас свиданье с Ильичем, я должен его немедленно видеть", — просил тов. Платтен. Наше доверие к простому товарищескому отношению Ильича было так велико, что я, не задумываясь, тут же звоню из подъезда 2-го дома Советов в Кремль, в кабинет Ленина. Это было в воскресенье вечером. Однако Ильич сидел у себя в кабинете и, по обыкновению, работал. Он сам подошел к телефону. Когда я объяснил ему причину телефонного звонка, он велел немедленно привести к себе. Он сам распорядился о пропуске тов. Платтена, и через несколько минут я вместе с тов. Платтеном были в его кабинете, где он дружеским пожатием встретил тов. Платтена. Сколько бодрости вливало во всех нас, и русских и иностранных товарищей, его товарищеское отношение!

О его внимательности к отдельным товарищам, к их положению, к их здоровью много писалось.

Будучи занят великой работой, неся на своих плечах буквально судьбы всего мира, Владимир Ильич находил время думать о том, как устраивать в домах отдыха товарищей, заботиться об их материальной жизни. Таких примеров имеются десятки и сотни. Владимир Ильич был не только признанным вождем, пользовавшимся любовью трудящихся всего мира, но у него была любящая душа великого гениального человека.

18 мая 1922 г. я виделся и беседовал с Ильичем в последний раз в его кабинете. Уже болезнь подтачивала его гигантские силы, но Владимир Ильич был по-прежнему тот же внимательный товарищ-руководитель. Слишком рано он был отнят у партии, у рабочего класса…

И теперь, вспоминая каждый шаг Владимира Ильича, мы видим определенную закономерность во всей его деятельности. Владимир Ильич — руководитель политической группы за границей, не жалеющий своего времени, чтобы убедить отдельных товарищей или небольшие группы в своей правоте. Владимир Ильич — массовый трибун, руководитель партии, вождь мирового рабочего движения, вдохновитель Октября, государственный деятель… Все у него было связано одним стремлением, одной идеей, которой он жил, — идеей неизбежной победы рабочего класса…^[53]

Н. П. Горбунов КАК РАБОТАЛ ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ

Мне, молодому члену партии, выпало огромное счастье в годы революции работать под непосредственным руководством Владимира Ильича: в 1917–1918 гг. в качестве секретаря Совнаркома, а с конца 1920 г. — в качестве управляющего делами Совнаркома. Исполняя десятки текущих поручений Владимира Ильича, я имел возможность близко, изо дня в день, наблюдать его работу.

Одним из самых поразительных свойств многогранного гениального ума Владимира Ильича было умение пристально следить, не выходя из своего кабинета, за биением жизни не только в России, но и во всем мире. Он умел по незаметным для другого глаза явлениям верно и безошибочно схватывать и определять малейшие изменения взаимоотношений классовых сил. Достигал он этого путем огромного количества связей как с организациями, так и с отдельными лицами. Рядом простых вопросов он умел проверить серьезность данных своего собеседника, критически их проанализировать, быстро схватить суть дела, выделить нужные факты, казавшиеся порой на первый взгляд незначительными и маловажными; по этим фактам он строил свои гениальные выводы и прогнозы. Вопросы Владимира Ильича иногда ставили в тупик даже очень хорошо подготовленных собеседников. Товарищи не раз говорили, что после беседы с Владимиром Ильичем они ясно начинали понимать то, что было для них скрыто. Часто бывало так, что товарищи, считавшие себя специалистами в данном вопросе, после беседы с Владимиром Ильичем обнаруживали, что, в сущности, они совершенно не охватили предмета. Каждый приходивший и беседовавший с Владимиром Ильичем приобретал что-то новое и ценное, какие-то новые широкие горизонты, уверенность и твердую основу в своей работе.

Путем таких бесед и путем какой-то особенной, свойственной только ему одному интуиции Владимир Ильич впитывал в себя коллективную мысль и опыт масс, прорабатывал их в своем поразительном мозгу и претворял в великие лозунги, которые, как снопы света, освещали путь революции.

В работе Владимир Ильич был требователен до чрезвычайности, с поразительной настойчивостью добивался доведения до конца даже самых мелких дел, десятки раз проверял исполнение, лично созванивался по телефону, чтобы проверить, например, получение посланного им пакета, беспощадно преследовал всякую неаккуратность, небрежность, выводил на чистую воду, не уставал тысячи раз указывать на нашу специфическую русскую расхлябанность, неумение работать, беспорядочность, некультурность. Но Владимир Ильич умел это облекать в такую форму, что никогда никто не чувствовал себя обиженным, даже в тех случаях, когда на голову его Владимир Ильич призывал всякие кары, до ареста включительно.

Занимаясь важнейшими политическими вопросами, часто мирового масштаба Владимир Ильич никогда не отрывался и от текущих дел, был чрезвычайно доступен и живо отзывался на сотни и тысячи сравнительно мелких вопросов. Это давало ему возможность быть всегда в курсе текущей жизни. Доведению до конца какого-нибудь мелкого дела практического характера Владимир Ильич придавал большее значение, чем десятку постановлений СНК и СТО.

Вот некоторые образцы поручений Владимира Ильича, которые он давал нам ежедневно десятками. Взятые примеры относятся к январю — февралю 1921 г.; формулировка почти дословная:

"Принять все меры, чтобы просьба крестьян с. Горки и дер. Сиянова помочь им устроить у себя электрическое освещение была выполнена в кратчайший срок".

"Заняться делом Гидроторфа и двинуть его, так как специалисты, там работающие, не могут до сих пор приспособиться к условиям советской работы и достаточно беспомощны. Дело это очень важное".

"Проследить и нажать на дело разгрузки Москвы от лишних органов и учреждений. Сократить распухшие и распространившиеся ведомства. Принять меры к тому, чтобы в составе комиссии по разгрузке были исключительно энергичные люди, а также пара старых москвичей, хорошо знающих московские дела".

"Наладить подготовительные работы по организации совета экспертов при СТО" (в будущем Госплан). "В первую очередь наметить группу инженеров и агрономов, хорошо знающих дело, крупных специалистов, широко образованных, способных плодотворно работать в советских условиях".

"Усилить работу отдела законодательных предположений, с тем чтобы все декреты и постановления поступали бы в Совнарком в более проработанном, согласованном виде и не решались бы наспех".

"Вести пропаганду за вхождение рабочих в РКИ — единственный способ, приближающий к цели борьбы с бюрократизмом. Установить теснейшую связь с наркоматами и пользоваться в работе их аппаратом. В первую очередь изучить и научиться пользоваться аппаратами Наркомвнудела и РКИ".

"Специально следить и всячески помогать развитию радиотелефонной связи".

"Выяснить, почему коллегия центрального Нефтеуправления выдала рабочим по 8 аршин мануфактуры вместо отпущенных 30 аршин".

"Выписать из Америки, Германии и Англии литературу по тейлоризации и научной организации труда. Заняться этим вопросом".

"Добиться, чтобы группе американских рабочих (Чижов, Гладун) был передан целиком завод АМО для организации образцового производства авточастей".

"Выяснить вопрос об использовании ветряных двигателей для освещения деревни".

Я нарочно привел этот список различных поручений, для того чтобы показать, как разностороння и разнообразна была текущая работа Владимира Ильича. Нужно иметь в виду, что таких поручений были сотни и тысячи.

Громадное количество поручений и заданий, имеющих гораздо более важный характер, Владимир Ильич направлял непосредственно ответственным товарищам.

В заключение я хочу привести один любопытнейший документ, относящийся к началу 1918 г., который характеризует поразительную скромность Владимира Ильича. В связи с обесценением денег Владимиру Ильичу с 1 марта 1918 г. без его разрешения было увеличено жалованье с 500 до 800 руб. В ответ на это он прислал мне следующую официальную бумагу:

"Секретарю Совнаркома Н. П. Горбунову.

Ввиду невыполнения Вами настоятельного моего требования указать мне основания для повышения мне жалованья с 1 марта 1918 г. с 500 р. до 800 р. в месяц и ввиду явной беззаконности этого повышения, произведенного Вами самочинно, по соглашению с упр. делами совета В. Д. Бонч-Бруевичем, в прямое нарушение декрета СНК от 23 ноября 1917 г., объявляю Вам строгий выговор.

В. Ульянов (Ленин)"^[54]

Следует отметить, что за несколько дней до этого Владимир Ильич дал мне поручение принять меры к повышению жалованья по отдельным наркоматам, в частности по Наркомфину т. Гуковскому до 2000 руб.

Скромность вообще была одной из основных особенностей Владимира Ильича.

Я думаю, что чрезвычайно полезно будет заняться специальным изучением того, как работал Владимир Ильич, как из отдельных фактов и отдельных его мероприятий им постепенно вырабатывались важнейшие политические решения, являвшиеся поворотными пунктами нашей политики. Необходимо, чтобы в институте Ленина были собраны, приведены в систему и изучены все записки и заметки, характеризующие его работу и делавшиеся им часто на клочках бумаги, материалы от лиц, так или иначе соприкасавшихся в работе с Владимиром Ильичей и получавших от него непосредственно различные поручения. Институт Ленина в числе других своих работ должен обратить особое внимание на то, чтобы метод работы Владимира Ильича сделать широким достоянием.^[55]

С. Б. Бричкина МАЛОЕ О ВЕЛИКОМ

В мае 1919 года меня вызвали к секретарю МК партии и предложили срочно направиться в Совет Народных Комиссаров.

Я созвонилась с секретариатом Совнаркома, и мне назначили, с точностью до одной минуты, время, когда я буду принята Владимиром Ильичем. Меня поразила такая исключительная точность. Московские организации, надо честно признаться, не могли этим похвастаться. Позднее, когда я уже свыклась с методами работы в аппарате СНК, для меня эта точность стала законом.

Вот я в кабинете В. И. Ленина. За большим письменным столом сидит Владимир Ильич. Он смотрит на меня проницательным, но доброжелательным, подбадривающим взглядом слегка прищуренных глаз.

Я вижу перед собой человека среднего роста, плотного телосложения, с бледно-смугловатым оттенком лица, с огромным лбом и небольшими, глубоко сидящими темно-карими глазами. Улыбка, излучаемая всем его существом, простота в обращении заставили забыть о смущении.

После нескольких вопросов Владимир Ильич предложил мне приступить к делу.

В течение 1919–1920 годов я была одним из секретарей Совнаркома и Совета Труда и Обороны^[56]. Никогда не забыть этих лет работы под непосредственным руководством Ленина.

ЛЕНИНСКОЕ ВНИМАНИЕ К ЧЕЛОВЕКУ

Только люди, близко соприкасавшиеся с В. И. Лениным, могли ощутить со всей глубиной его необычайную чуткость, которая проявлялась в повседневных мелочах. Как внимательно подходил Ленин к каждому человеку! Для него не было ответственного и рядового работника. Он проявлял заботу как о рядовых сотрудниках Совнаркома, так и о видных деятелях Советского государства, возглавлявших тот или иной наркомат. Такое же чуткое отношение встречал со стороны В. И. Ленина каждый трудящийся.

От зоркого глаза Владимира Ильича ничто не ускользало. Как часто среди делового разговора он обращался ко мне со словами, в которых звучала тревога: "А знаете, такая-то сотрудница выглядит очень плохо. Ее необходимо подлечить и подкормить. Вы, пожалуйста, позаботьтесь об этом".

Усталость работников всегда замечалась им, и вслед за этим, как правило, следовало постановление, вынесенное по инициативе Владимира Ильича: "Предоставить такому-то месячный отпуск". Товарищ, получивший неожиданно такое постановление, бывал обычно ошеломлен, возражал против отпуска, ссылаясь на необходимость решить ряд важных вопросов, но ничто не помогало. Владимир Ильич был неумолим и требовал выполнения решения. Сам же Владимир Ильич даже намеком никогда не давал понять, что личными просьбами у него отнимают время и силы, необходимые для многообразной, сложной и ответственной деятельности.

Однажды В. И. Ленин вызвал меня в кабинет и в присутствии Надежды Константиновны сообщил, что на фронте погиб один боевой товарищ, старый подпольщик. После него остались дети, которых необходимо устроить в один из детских домов. Владимир Ильич поручил мне организовать это дело, предлагая, если понадобится, лично позвонить тому, от кого зависит решение этого вопроса. Я должна была не только устроить детей, но и контролировать, в хороших ли условиях они находятся.

У меня долго хранилась записка Владимира Ильича, в которой он просил позаботиться о члене ИККИ А. Гильбо:

"[3 ноября 1921]

т. Бричкина! Нельзя ли устроить Гильбо обедать в Люксе?

Он болел. Похудел. Работает усиленно над романом. "Карту делегата", говорит он. Это близко от него (Люкс). Он-де ничего теперь не имеет, ни копейки не получает.

Его телефон: 3.89.83.

Очень обяжете, если черкнете два слова.

Привет! Ленин" ^[57].

Узнав, в каких условиях живет Цецилия Самойловна Бобровская, он писал:

"Она живет сейчас в совершенно невозможных условиях, и доктора велят ее немедленно перевести в один из домов Советов.

Сообщите в мой секретариат об исполнении.

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин)

P. S. Я знаю Бобровскую с эпохи до 1905 года и знаю, что она способна бедствовать и молчать чрезмерно. Поэтому ей надо помочь быстро" ^[58].

Товарищи сообщили Владимиру Ильичу, что председатель Комиссии использования Л. Н. Крицман по состоянию здоровья вынужден работать большей частью дома. Ленин написал письмо во ВЦИК, чтобы Крицману были созданы условия для работы и поддержки его здоровья:

"23 апреля 1921 г.

Члену Президиума Госплана (Государственной Общеплановой Комиссии)

тов. Крицману

1) прошу дать вторую комнату в б. Метрополе, рядом с занимаемой им, ввиду того, что для занятий и приема ему необходима особая комната, сверх занимаемой его семьею;

2) прошу организовать получение тов. Крицманом продов [ольственных] продуктов из какого-либо подмосковного, близкого к городу, советского хозяйства, вследствие безусловного запрещения врачей употреблять больному тов[арищу] Крицману продукты из складов.

Пр. СНК В. Ульянов (Ленин)" ^[59]

Но Владимир Ильич умел и наказывать людей, если они грубо нарушали дисциплину или нерадиво обращались с вверенным им государственным имуществом.

Мне приходилось не раз видеть Владимира Ильича недовольным неполадками в работе какого-нибудь сотрудника.

Один раз я увидела, как может быть возмущен и беспощаден человек, для которого партийное решение святая святых. Я увидела непреодолимую силу гнева, способного снести все, что стоит на пути и мешает в достижении намеченной цели.

Это было, насколько я припоминаю, во время IV Всероссийского съезда профессиональных союзов^[60]. Политбюро ЦК избрало комиссию для руководства большевистской фракцией съезда. М. Томскому, который вошел в комиссию, предложили провести через фракцию съезда постановление Политбюро, но Томский на фракции провалил порученное ему партийное дело^[61].

Узнав об этом, В. И. Ленин созвал экстренный пленум ЦК партии, на котором поставил вопрос об антипартийном поведении Томского. Никогда я не видела таким Владимира Ильича. Лицо его стало темным, как грозовая туча; глаза буквально метали молнии. Всей фигурой он подался вперед; казалось, вот-вот он своим гневом испепелит нарушителя партийной дисциплины. Гнев Владимира Ильича был подобен морскому шквалу. Ленин резко бросил в лицо Томскому обвинение в антипартийном поведении. Он заявил, что за обман партии Томский заслуживает самой высокой кары. Партия доверила ему большое партийное дело, а он, член ЦК, вместо того чтобы честно выполнить поручение, как поступил бы любой преданный, дисциплинированный член партии, схитрил, обманул партию. Я была свидетельницей того, с какой беспощадностью Ленин относился к тем, кто обманывал доверие партии. В. И. Ленин потребовал вывода Томского из ЦК и исключения из партии.

…Владимир Ильич хорошо помнил и заботился о каждом человеке, который мог быть полезен для партии и рабочего класса. В 1921 году он получил от Я. И. Вишняка сведения о своем старом товарище И. X. Лалаянце и написал Вишняку:

"…Мне крайне жаль, что он (И. X. Лалаянц. — С. Б.) оказался вне рядов РКП.

Если можно, просил бы Вас написать мне подробнее о том, почему он стоит вне партии, когда вышел из нее, как жил при Колчаке в Сибири и прочее" ^[62].

В октябре В. И. Ленин писал:

"…Я знал Лалаянца с 1890-х годов как марксиста и потом большевика. Несомненно, преданный революционер, коего надо использовать, несмотря на политические разногласия"^[63].

Ленин очень ценил беспартийных работников, помогавших партии, когда она была в подполье. Вспоминается такой случай. Крупный специалист по паровозостроению Ю. В. Ломоносов, один из начальников Московско-Казанской железной дороги, принадлежавшей в годы царизма фон Мекку, нередко устраивал на работу большевиков, например И. Г. Правдина и других, несмотря на некоторый риск для себя. Ленин знал об этом. Когда в 1921 году на заседании Политбюро был поставлен вопрос о закупке паровозов за рубежом, Владимир Ильич предложил сделать главой комиссии по приобретению паровозов Ю. В. Ломоносова, как специалиста с мировым именем, давно известного партии. Против этой кандидатуры высказалось большинство членов Политбюро, но В. И. Ленин сумел переубедить их, Ю. В. Ломоносов возглавил комиссию.

Известно, с каким большим вниманием относился Владимир Ильич к старым революционерам-подпольщикам. 22 июня 1920 года Ленин писал по поводу народовольца Тыркова:

"Предлагаю обеспечить гражданина Тыркова, одного из последних могикан геройской группы народовольцев, участника мартовского процесса об убийстве Александра II, — ныне гражданин Тырков в весьма преклонных годах — двумя-тремя десятинами земли из бывшего его имения и 2 коровами для его семьи.

Распоряжение провести спешно народному комиссару земледелия т. Середе и народному комиссару продовольствия т. Цюрупе (или его заместителю) по соглашению, по телеграфу, с местным губисполкомом.

Пред. СНК В. Ульянов (Ленин)

Прошу наркомов подписаться: согласны или нет? Напомнить мне, чтобы было сообщение об исполнении от НКзем" ^[64].

ЛЕНИНСКАЯ ШКОЛА РАБОТЫ В АППАРАТЕ СОВНАРКОМА

Лучшим методом борьбы с волокитой Ленин считал правильную постановку проверки исполнения. Он не один раз возвращался к вопросу о наиболее простой и действенной системе проверки исполнения постановлений СНК и СТО в секретариате Совнаркома.

Для облегчения контроля исполнения в различных звеньях аппарата Совнаркома фиксировалось точное время сдачи материала в регистратуру, которая, в свою очередь, регистрировала время сдачи его в экспедицию для рассылки. Учреждение, получившее материалы, отмечало время получения их из Совнаркома.

Помню, как однажды В. И. Ленин вызвал к себе секретаря М. И. Гляссер и поручил ей в дополнение к уже существующей системе проверки разграфить конторскую книгу, озаглавить каждую графу, чтобы по любому постановлению СНК и СТО можно было проверить, как, когда и кем оно выполнено. Нередки были случаи, когда Владимир Ильич по этой книге сам проверял, как секретариат контролирует исполнение решений, нет ли где волокиты.

В августе 1919 года секретариат пожаловался Владимиру Ильичу, что член коллегии Наркомпрода А. И. Свидерский протестует против запросов секретариата об исполнении им некоторых постановлений СТО и СНК.

В. И. Ленин немедленно поставил этот вопрос на повестку очередного заседания СТО, которое приняло следующее постановление: каждое ведомство на запрос секретариата об исполнении постановлений Совета Труда и Обороны и Совнаркома обязано давать не только ответ на таковой, но, в случае необходимости, по возможности представлять и доказательства.

Вопрос о тяжелом продовольственном положении Петрограда и Москвы неоднократно рассматривался в СНК. Было время, когда выдавали по 1/4 фунта хлеба на два дня. Наркомпроду поручили срочно организовать посылку в Москву маршрутных поездов с хлебом. Наркомпрод не выполнил задания, маршруты в назначенный срок не прибыли. Нарком продовольствия объяснил это обстоятельство тем, что не мог получить прямой провод с Нижним Новгородом, откуда должны были переправить маршруты в Москву. Тогда по предложению Владимира Ильича Совнарком немедленно вынес постановление, в котором наркому было указано на нерадивость, незаконную ссылку на неполучение прямого провода и необжалование этого факта Председателю СНК. Но этим дело не ограничилось. Совнарком потребовал от Комиссариата почт и телеграфа письменное объяснение по поводу задержки телеграммы Наркомпрода. Одновременно наркомату предложили внести на рассмотрение СНК проект постановления о необходимых мерах для обеспечения Наркомпрода срочной телеграфной связью с местами. Так учил В. И. Ленин своих соратников четкой, оперативной работе.

В. И. Ленин и от себя, и от окружающих, в том числе от членов правительства, требовал во всем точности, дисциплины. Случалось, что наркомы и их заместители, задержавшись на работе, несмотря на предупреждения секретариата СНК, приходили на заседания с опозданием. Владимир Ильич дал указание секретариату: в повестке отмечать время начала заседания Совнаркома или СТО, причем наркомы и их заместители должны были расписываться, что они оповещены об этом.

Время прихода на заседания членов правительства и других лиц точно фиксировалось секретарем. Однако и это не давало результата. Тогда было вынесено постановление, что списки опаздывающих членов правительства будут представлены на ближайшую сессию ЦИК.

Для разработки мер воздействия по отношению к членам всех комитетов, комиссий и совещаний, неаккуратно посещавшим заседания, СНК избрал комиссию под председательством В. А. Аванесова. Комиссия предложила, в частности, отстранять от работы и запрещать занимать ответственные должности лицам, опоздавшим на заседания без уважительных причин свыше трех раз подряд.

Большое внимание уделял Владимир Ильич системе работы не только в аппарате Совнаркома, но и в отдельных наркоматах.

В Народном комиссариате иностранных дел работа шла не только днем, но и ночью, и наиболее интенсивно именно в ночные часы, когда жизнь в других наркоматах замирала. Такой порядок установил нарком Г. В. Чичерин. Несколько раз Владимир Ильич пытался доказать Чичерину пагубность такой системы работы, но он упорствовал. Тогда в Наркоминдел был послан новый управляющий делами П. П. Горбунов, которому Ленин строго-настрого приказал перевести режим рабочего времени наркомата на общепринятые дневные часы, а для того чтобы Г. В. Чичерин не мешал реформе, его отправили в отпуск.

Очень не любил Владимир Ильич зазнайства и за малейшее проявление чванства призывал к порядку любого работника, независимо от занимаемого им поста.

В протоколе Совета Обороны от 8 августа 1919 года был объявлен выговор членам Реввоенсовета Восточного фронта за телеграмму, посланную в ответ на запрос Всероссийской эвакуационной комиссии. В этой телеграмме не было ответа по существу запроса; Реввоенсовет реагировал только на официальный стиль запроса: "Предлагаем в официальной переписке с Реввоенсоветом Востфронта бросить начальственно вызывающий тон, так как мы ни в какой мере вам не подчинены. Предупреждаем, что впредь все такие телеграммы будут Оставляться без ответа. № 2768 / ц" ^[65].

В. И. Ленин считал, что в партии должна существовать одна дисциплина для всех ее членов, независимо от занимаемого ими положения. Председатель Архангельского губисполкома как-то назвал одно распоряжение центральной Советской власти "нелепым". Ленин послал председателю губисполкома телеграмму такого содержания: "Я объявляю Вам официально выговор за это и заявляю, что если Вы не возьмете обратно столь недопустимого выражения, то я подниму вопрос о предании Вас суду, ибо если мы добросовестно учим дисциплине рабочих и крестьян, то мы обязаны начать с самих себя"^[66].

Однажды я была свидетельницей такого случая. Очередное заседание Политбюро ЦК партии происходило, как всегда, в кабинете В. И. Ленина. Я пришла пораньше, чтобы приготовить все необходимое. Первым на заседание пришел Ф. Э. Дзержинский. Владимир Ильич обратился к нему и поручил установить, кто разболтал подробности того, как происходило обсуждение вопросов на предыдущем заседании. Должна сказать, что взволновалась я до чрезвычайности. Первой моей мыслью было, что подозрение может пасть на меня. Ведь я — единственный человек, присутствовавший на заседаниях Политбюро ЦК, не будучи его членом. Позже я узнала, что разболтал о секретном заседании Политбюро Л. Каменев. Он рассказал о нем своей жене, от нее это пошло дальше.

В тяжелые 1919–1920 годы к Владимиру Ильичу шли непрерывным потоком делегации рабочих, крестьян, ходоки, люди различных званий и профессий. Они приходили с жалобами и запросами, со своими страданиями и обидами. Они шли к человеку, который один, по их мнению, мог вывести их из затруднений, сомнений на правильную дорогу…

В моей памяти до сих пор сохранился случай приема одной крестьянской делегации. Крестьяне очень волновались, примет ли их Владимир Ильич. Когда я пришла, чтобы проводить их в кабинет Владимира Ильича, на лицах крестьян появилось выражение необычайной напряженности. Перед дверью кабинета они приостановились, пригладили обеими руками волосы, одернули на себе одежду и робко, затаив дыхание, переступили заветный порог. Навстречу им поднялся Владимир Ильич, простой, обаятельный, понятный и человечный, пожал всем крепко руки, усадил вокруг себя, и робости их как не бывало. Началась оживленная беседа.

Владимир Ильич не просто слушал, а впитывал в себя каждое слово собеседника. По нескольким словам он ясно представлял себе настроение рабочего, крестьянина, сразу нащупывал основное звено, слабые и сильные стороны и тотчас намечал план действий.

Беседа кончалась, и люди, входившие в кабинет В. И. Ленина боязливо и робко, выходили оттуда с просветленными лицами. Казалось, что там, за дверьми скромной комнаты, они оставили все свои сомнения, страдания, напились "живой воды" и снова готовы к борьбе со всеми трудностями.

Владимир Ильич получал большое количество писем, и ни одно из них не оставалось без ответа. Жалобы шли к нему отовсюду, от всех слоев населения. Владимир Ильич предписывал немедленно докладывать ему о всех жалобах, поступающих в Управление делами Совнаркома. Письменные жалобы докладывались в течение 24 часов, устные — в течение 48 часов.

Какую богатейшую школу проходили мы, работавшие в аппарате Совнаркома, руководимом Владимиром Ильичем!

Однажды крестьянин В. Юшин из села Ошта, Олонецкой губернии, отец красноармейца, прислал В. И. Ленину телеграмму с жалобой на то, что у него местные власти в порядке разверстки отняли корову. Копию телеграммы я направила в Наркомпрод А. Д. Цюрупе и на том успокоилась. Просматривая телеграмму и установив, что по ней сделано, Владимир Ильич написал на ней следующую резолюцию:

"Бричкиной: нельзя так. Мало послать Цюрупе. Надо проверить и записать, какой ответ когда послан"^[67].

После такого замечания я не повторяла сделанной мной ошибки.

Владимир Ильич учил сотрудников Совнаркома уделять максимум внимания личным жалобам трудящихся, требуя, чтобы в этом деле не допускались волокита и бюрократизм.

Вспоминается мне следующий случай. Два крестьянина (один из Ярославской, другой из Московской губернии) обратились к Председателю СНКс жалобами на незаконную реквизицию у них лошадей. Управление делами СНК направило жалобы в особую комиссию, ведавшую этими вопросами. Сотрудник комиссии Романов, получив эти жалобы, написал на конверте: "Работы и так много, и пустяками заниматься некогда".

Об этом факте бюрократической, бездушной отписки стало известно Ленину. Владимир Ильич отдал распоряжение о привлечении этого "чиновника" к уголовной ответственности.

КАК ЖИЛ И РАБОТАЛ ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ

Владимир Ильич обладал исключительной работоспособностью. Людей, близко соприкасавшихся с Лениным, поражало это его свойство, а также способность одновременно заниматься несколькими делами. Перед ним всегда лежала книга, которую он читал в свободный промежуток времени, как бы мал он ни был. Иногда во время заседания Совнаркома или СТО кто-нибудь из выступавших останавливался, предполагая, что углубившийся в чтение Владимир Ильич не слышит его выступления. Но Ленин спокойно предлагал оратору продолжать, повторяя последние сказанные им слова.

Нередко к концу заседаний Совнаркома, СТО или Политбюро ЦК, затягивавшихся до поздней ночи, лицо Владимира Ильича от усталости делалось серым. А засиживаться приходилось очень часто, особенно если учесть серьезную политическую обстановку тех дней.

Мы не могли постичь, как хватало сил и времени у Владимира Ильича уделять столько внимания большим и малым делам.

Настойчиво, часами он лично запрашивал по телефону, где находится маршрут с хлебом для голодающих Москвы, Петрограда или маршруты с углем, предназначенным для наших заводов.

У Владимира Ильича не было референтов, которые подготавливали бы ему материалы для выступлений, статей и т. д. Всю черновую подготовительную работу он проделывал сам, запрашивая по телефону учреждения или отдельных лиц о необходимых ему сведениях, делал выписки из книг, журналов и газет.

Часто Владимир Ильич, посылая кому-нибудь из членов правительства или ЦК партии тот или иной документ секретного или срочного характера, лично вкладывал его в конверт, заклеивал и надписывал фамилию и адрес, после чего передавал для отправки. В таких случаях он сам следил за тем, когда пакет отправлен из секретариата и когда получен адресатом.

Руководящие товарищи, работавшие за границей, считали своим долгом посылать Владимиру Ильичу книги, вышедшие на любом языке, если они представляли ценность.

В. И. Ленин очень беспокоился, что его обширная библиотека была в беспорядке, трудно было в ней разыскать необходимую книгу или журнал. Он попросил меня найти ему хорошего библиотекаря. Я принялась за розыски. Мне рекомендовали как компетентного и вдумчивого работника Ш. М. Манучарьянц. Сообщила о ней В. И. Ленину, он вызвал ее, познакомился и предложил приступить к работе. Установление порядка в личной библиотеке В. И. Ленина значительно облегчило ему подбор материалов.

Единственной "роскошью", которую позволял себе В. И. Ленин, был послеобеденный краткий отдых. Весь секретариат старался эти часы свято соблюдать, не беспокоить Владимира Ильича. Во все остальное время дня и ночи мы, получив какие-либо серьезные сообщения, по личному распоряжению Владимира Ильича немедленно уведомляли его об этом.

Помещение Совнаркома находилось на третьем этаже, лестница была крутая, а лифт то и дело портился. Владимир Ильич беспокоился, что товарищам с больным сердцем приходилось подниматься по этой лестнице. Чтобы предупредить частую порчу лифта, он предложил дать распоряжение по секретариату не поднимать в лифте больше трех человек, причем первым же подписался под этим распоряжением.

В своих взаимоотношениях с членами ЦК партии, наркомами, работниками аппарата В. И. Ленин был одинаково равен, всем говорил "вы".

Одевался Владимир Ильич, так же как и его семья, более чем скромно. При всем своем старании, я никак не могу припомнить, видела ли я за время моей работы в СНК на В. И. Ленине новый костюм или пальто. Нет человека в нашей стране, который бы не знал фотографии Ленина в зимнем пальто с каракулевым воротником и в каракулевой шапке-ушанке; они были несменяемы. К вещам Ленин относился очень бережно и аккуратно.

Исключительная скромность домашнего быта семьи Владимира Ильича поражала всех, кто бывал у них. Я редко заходила на квартиру Ленина, которая соединялась длинным коридором с кабинетом Владимира Ильича и секретариатом Совнаркома. Обычно, если нужно было отнести к нему на квартиру какие-либо документы, я звонила и отдавала их тому, кто открывал дверь. Когда я в первый раз переступила порог квартиры, комната, в которую я вошла, была столовой. Помню лишь крошечные размеры этой комнаты, квадратный стол, занимавший почти всю площадь. Рядом со столовой находилась вторая комната, дверь в которую была открыта. Единственное, что мне врезалось в память, был рояль. Казалось, что, кроме рояля, там ничего и не было. Меня это не удивило, так как я знала, что Владимир Ильич очень любил музыку.

Семья Владимира Ильича состояла из Надежды Константиновны Крупской и Марии Ильиничны Ульяновой. Надежда Константиновна была заместителем наркома просвещения А. В. Луначарского, заведовала Главполитпросветом, Мария Ильинична была ответственным секретарем "Правды". Обслуживала семью домработница А. М. Сысоева. Всеми бытовыми вопросами ведала Мария Ильинична. Зная, насколько загружена по работе Мария Ильинична, а также свойственную семье Ульяновых скромность, я не удивилась словам домработницы о том, что у семьи Владимира Ильича зачастую не было к столу самых необходимых продуктов.

Нам, сотрудникам Ленина, так хотелось сделать для него что-нибудь приятное. Но мы знали только, какой стиль работы ему нравится, и в этом отношении старались делать все возможное, а вот чем порадовать его лично, этого мы не знали.

Помню один такой факт. Владимир Ильич привык работать в кресле с соломенным плетеным сиденьем и спинкой. Старое кресло, которым он пользовался, окончательно пришло в негодность, вся солома изорвалась, сидеть на нем было неудобно. Мы долго искали по всем складам Москвы такое кресло, пытались найти мастера, который мог бы заново переплести солому. Наконец поиски увенчались успехом. Трудно описать нашу радость, когда на хозяйственных складах Моссовета мы нашли желанное кресло и водрузили его в кабинет Владимира Ильича.

На личные свои дела у В. И. Ленина оставалось исключительно мало времени. Надежда Константиновна Крупская в 1919 и 1920 годах тяжело болела базедовой болезнью. Мы все, знавшие и любившие ее, беспокоились за ее жизнь. В один из вечеров был назначен консилиум видных врачей-специалистов. В это время шло заседание Совнаркома. Происходило оно в помещении Малого Совнаркома. Владимир Ильич сказал домашним, чтобы его вызвали, когда врачи будут в сборе. В середине заседания Ленин, извинившись, передал председательствование одному из наркомов и ушел, предупредив, что вернется через 10–15 минут. В его отсутствие Л. Б. Красин предложил закрыть заседание под предлогом нездоровья одних и усталости других участников. В. И. Ленин вернулся точно, как предупреждал, оставив на квартире еще не ушедших врачей. Л. Б. Красин внес предложение закрыть заседание, но Владимир Ильич и слушать его не захотел. Заседание продолжалось как обычно.

В. И. Ленин терпеть не мог фотографироваться и позировать. Хороших фотографий его было в то время мало. В июле 1920 года из Петрограда приехал фотограф, чтобы сделать портрет Владимира Ильича. Фотограф просил меня организовать встречу с В. И. Лениным. Когда я передала его просьбу Владимиру Ильичу, он замахал руками и отказался даже разговаривать. Фотограф, однако, продолжал настойчиво добиваться своей цели, чему я очень сочувствовала, хорошо зная, что каждая новая фотография В. И. Ленина — большая историческая ценность. Решила выбрать удобный момент и добиться согласия Владимира Ильича. 20 июля 1920 года я пропустила фотографа в Кремль, поместила его в одной из комнат второго этажа, через которую В. И. Ленин должен был пройти в Свердловский (Круглый) зал на заседание. Посоветовала фотографу быть в "боевой" готовности, а сама принялась "обрабатывать" Владимира Ильича, уверяя его, что он потеряет не больше 5 минут. Согласие Владимира Ильича было наконец получено, и мы обогатились еще одним снимком Ленина^[68].

На этом портрете у Ленина сосредоточенное выражение лица, взгляд обращен вдаль, как будто он пристально всматривается в будущее. Невольно вспоминаешь сказанные им на IX съезде партии слова: "Для истории Советской власти время еще не настало… а интересует нас настоящее и будущее"^[69]. Так и кажется, глядя на эту фотографию, что Ленин читает раскрытую перед ним книгу будущего великой Советской страны.

Простота и скромность Ленина проявлялись на каждом шагу и в крупном, и в мелочах.

Вспоминается мне, как Ленин, работая над брошюрой "Детская болезнь "левизны" в коммунизме", просил Г. В. Чичерина помочь ему.

"Я бы просил Вас и Файнберга (а если Вы заняты, то товарища по Вашему указанию, знающего прекрасно английское социалистическое движение) просмотреть мою брошюрку или главку об Англии и дать мне совет, нет ли у меня ошибок или нетактичностей. Практические исправления, если не затруднит, очень просил бы отдельно карандашиком записать.

Ваш Ленин" ^[70].

В этой записке — и скромность, свойственная Ленину, и глубокая научная добросовестность, и самокритичность.

* * *

Ленин — это не только гениальный ум, но и огромнейшее человеческое сердце, впитавшее в себя страдания угнетенной части человечества. До самых глубин своего существа верил он в неисчерпаемые силы пролетариата, в его окончательную победу. В нем гармонически сочетался гений и благородный человек.^[71]

Л.А. Фотиева ПРИЕМЫ И МЕТОДЫ ГОСУДАРСТВЕННОЙ РАБОТЫ В. И. ЛЕНИНА^[72]

Для победы на фронтах и успешного социалистического строительства огромное значение имела четкая работа советского государственного аппарата и подготовка кадров советских руководителей.

С первых же шагов Советской власти и на протяжении всей своей деятельности как руководителя Советского государства Ленин вел упорную, повседневную борьбу за укрепление и лучшую организацию советского госаппарата, улучшение его практической работы и воспитание советских работников.

Постоянно обдумывая средства улучшения работы советского аппарата, преодоления бюрократизма и волокиты в советских органах, Ленин подходил к этому делу с разных сторон. Он изыскивал все новые формы и приемы этой борьбы, привлекая к делу различные государственные, партийные и профсоюзные учреждения и организации, выдвигая задачи воспитательные, организационные, культурные, воспитывая в советских работниках непримиримое отношение ко всякому проявлению беззакония, формального, бездушного отношения к делу.

В этом ярко проявилась одна из наиболее характерных черт ленинского стиля работы — непреклонная воля и не знающая преград настойчивость в достижении поставленной цели. Упорно преодолевая трудности, возвращаясь снова и снова к испытанным, но не давшим еще желаемых результатов мерам, изыскивая новые, Ленин ободрял отчаявшихся работников, неустанно указывая, что не надо падать духом от неудач и опускать руки.

Указания В. И. Ленина, его документы по вопросам работы советского аппарата сохраняют свое значение и в настоящее время как руководство в деле дальнейшего упорядочения организации советских органов и улучшения их работы. Вместе с тем они представляют богатейший материал для изучения ленинского стиля государственной работы. Они показывают планомерную, целеустремленную работу В. И. Ленина в этой области.

Ленин вел систематическую и упорную борьбу за строгое соблюдение революционного порядка и законности. Мерами убеждения и принуждения воспитывал он глубокоеуважение к законам и распоряжениям Советской власти, уважение к Конституции Советской республики…

В 1919 году по требованию Владимира Ильича Отдел законодательных предположений Наркомюста выпустил брошюру "Исполняйте законы Советской республики!". Владимир Ильич сам редактировал ее. Брошюра представляет собой призыв к трудящимся твердо исполнять законы, установленные Советской властью. Эта брошюра по распоряжению Ленина была разослана всем членам СНК. Он всегда имел ее перед собой на заседаниях Совнаркома, ссылался на нее и напоминал о ней народным комиссарам.

Отстаивая революционную законность, Ленин сурово боролся против взяточничества…

Как и во всей работе по социалистическому строительству и улучшению советского аппарата, большую роль в борьбе со взяточничеством Ленин отводил членам партии. В своем докладе на II Всероссийском съезде политпросветов в октябре 1921 года, разъясняя их роль в борьбе против взяточничества, Ленин говорил: "…если политпросветчики скажут: "Это не по нашему ведомству", "у нас изданы по этому делу брошюры и прокламации", народ вам скажет: "Плохие вы члены партии: это, правда, не по вашему ведомству, для этого есть Рабкрин, но ведь вы являетесь и членами партии"^[73].

В записке к члену коллегии ВЧК 1 марта 1922 года Ленин пишет: "Со взяткой и пр. и т. п. Государственное политическое управление может и должно бороться и карать расстрелом по суду"^[74].

Так гневно осуждал Ленин взяточничество, которое он называл проклятым наследием царизма.

Когда Владимир Ильич обнаруживал неисполнение какого-либо постановления или распоряжения Советской власти, он неизменно требовал наказания виновного. При этом он прибавлял, что наказание может быть и не строгим, иногда может быть достаточно и выговора, но необходимо разрушить всеобщее убеждение в ненаказуемости преступления. Виновным Владимир Ильич считал не только того, кто не выполнил дела, непосредственно ему порученного, но и безучастного руководителя того учреждения, работа которого страдала от невыполнения решения правительства. Такому руководителю Ленин ставил в вину то, что он не бил тревоги, не жаловался, не заявлял соответствующим органам. Например, если Совнарком обязывал Наркомпрод обеспечить ударным пайком рабочих какого-нибудь предприятия, а руководитель этого предприятия не сигнализировал вовремя, что решение Совнаркома не выполняется, Ленин считал такого руководителя виновным в такой же мере, как и Наркомпрод.

Ленин не допускал небрежного, невнимательного отношения и к повседневным административным распоряжениям. Когда Владимир Ильич после ранения вернулся к работе, врачи настаивали на том, чтобы он не работал в накуренной комнате. В зале заседаний курить было категорически запрещено, а в кабинете Владимира Ильича на печке было вывешено по его предложению напечатанное крупным шрифтом объявление: "Курить воспрещается". Однако приходившие в кабинет товарищи не всегда выполняли это требование. Однажды после совещания, когда было особенно сильно накурено в кабинете, Владимир Ильич вызвал меня и сказал: "Распоряжение надо снять, — и затем добавил: — Если мы не умеем добиться выполнения распоряжения, надо его снять, чтобы не компрометировать распоряжения".

Бывали случаи, когда на заседаниях Совнаркома или Совета Труда и Обороны В. И. Ленин, обнаружив невыполнение какого-либо постановления правительства, давал указание арестовать виновного на два или три дня и при этом прибавлял:

"Арестовывать по праздникам, а в будни освобождать, чтобы не страдала работа"…

Узнав о неисполнении постановления СТО Петроградской потребительской коммуной, председателем которой был тов. Бадаев, старый член партии, Ленин внес 23 июля 1921 года в Политбюро следующее предложение:

"Провести через Политбюро и через СТО: 1) наказать Бадаева и двух других его ближайших сотрудников арестом на 1 воскресенье за неисполнение приказа СТО;

2) предупредить его и их: следующий раз — на месяц и прогоним"…^[75]

Ленин воспитывал в советских работниках твердую дисциплину и не пропускал ни одного ставшего ему известным случая ее нарушения. 23 апреля 1921 года Владимир Ильич объявил строгий выговор членам комиссии Совета Труда и Обороны за неявку на заседание комиссии, назначенное в воскресный день утром. Одновременно он предупредил, что в случае повторения виновные будут отданы под суд.

Особенно строго требовал Ленин соблюдения дисциплины и законности от коммунистов и ответственных работников, взыскивая за каждое нарушение, невзирая на занимаемый виновным пост…

Вот особенно яркий пример строгой требовательности Ленина к коммунистам.

В связи со злоупотреблениями отдельных ответственных работников Центрального жилищного отдела Моссовета и послаблением им со стороны Московского комитета РКП (б) Ленин пишет 18 марта 1922 года гневное письмо в Политбюро ЦК РКП (б), в котором предлагает: "2. Объявить строгий выговор Московскому комитету за послабления коммунистам…

3. Подтвердить всем губкомам, что за малейшую попытку "влиять" на суды в смысле "смягчения" ответственности коммунистов ЦК будет исключать из партии.

4. Циркулярно оповестить НКЮст (копия губкомпартам), что коммунистов суды обязаны карать строже, чем некоммунистов.

За неисполнение этого нарсудьи и члены коллегии НКЮ подлежат изгнанию со службы.

5. Поручить Президиуму ВЦИКа огреть президиум Моссовета выговором в печати.

Ленин. 18. III.

P. S. Верх позора и безобразия: партия у власти защищает "своих" мерзавцев!!" ^[76]

Большим злом в работе советского государственного аппарата были бюрократизм и волокита.

Советская власть разрушила старый, бюрократический государственный аппарат и создала новый, советский аппарат, основанный на широком участии трудящихся в управлении. Это было огромным завоеванием Советской власти. Выступая на XI съезде партии, Ленин говорил: "Пусть наш государственный аппарат из рук вон плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано…" ^[77]

Но в практической работе советский аппарат страдал серьезными недостатками. Сказывалась нехватка культурных сил. Молодые советские кадры не имели еще опыта государственной работы. Старые, царские служащие, заскорузлые чиновники-бюрократы, засевшие в ведомствах и учреждениях, часто сознательно саботировали работу.

Владимир Ильич учил, что для полной победы над бюрократизмом необходимо вовлечение всего населения в управление государством и поднятие общего культурного уровня; для этого нужны не годы, а десятилетия. Но тем более необходима повседневная борьба против каждого случая бюрократизма и волокиты.

Владимир Ильич решительно пресекал каждый ставший известным ему случай бюрократизма, волокиты, формального и бездушного отношения к делу. Он требовал большой оперативности в работе, быстрого и точного выполнения распоряжений Советской власти и настойчиво боролся с бюрократами, волокитчиками и нарушителями законов, подменяющими живое дело формально-бюрократической бумажной волокитой. На конкретных фактах, на ошибках и промахах учил Ленин молодых советских работников, как надо работать…

В ряде писем в Наркомюст, Ревтрибунал и т. д. В. И. Ленин требует постановки на суд дел о волоките. В письме Курскому 4 ноября 1921 года Ленин пишет: "…обязательно этой осенью и зимой 1921–1922 гг. поставить на суд в Москве 4–6 дел о московской волоките, подобрав случаи "поярче" и сделав из каждого суда политическое дело"^[78].

20 октября 1921 года в письме в Мосревтрибунал по делу о волоките в Наркомпроде В. И. Ленин писал:

"P. S. Крайне важно — с точки зрения и партийной и политической — во исполнение решения VIII съезда Советов особенно, чтобы суд по делу о волоките был наиболее торжественный, воспитательный и приговор достаточно внушителен"^[79].

Разъясняя опасность бюрократизма, Владимир Ильич пишет в Наркомфин: "Вся работа всех хозорганов страдает у нас больше всего бюрократизмом. Коммунисты стали бюрократами. Если что нас погубит, то это… Мы думаем все еще о декретах, об учреждениях. В этом ошибка. Вся соль теперь в практиках и в практике… Дело теперь не в учреждениях, а в людях и в проверке практического опыта"^[80].

Важнейшим требованием Ленина в области улучшения работы государственного аппарата было доведение каждого дела до конца, "до реального результата", и проверка исполнения, "проверка того, что выходит на деле", как говорил он. От ведомств и учреждений, от партийных и советских работников требовал Ленин фактического контроля за исполнением постановлений Советской власти.

К идее организации контроля за исполнением постановлений партии и правительства Ленин возвращался постоянно на протяжении всей своей работы как Председатель Совнаркома.

Органом, призванным осуществлять контроль, Ленин считал прежде всего Рабоче-Крестьянскую инспекцию и указывал, что в ее работу надо вовлечь широкие массы трудящихся и "обязательно привлекать женщин и притом поголовно"^[81].

В последних работах Ленина, продиктованных им в январе — марте 1923 года, ленинская идея контроля окончательно вылилась в план реорганизации Рабоче-Крестьянской инспекции (Рабкрина) путем соединения ее с расширенной за счет вовлечения 75— 100 новых членов из рабочих и крестьян партийной Центральной контрольной комиссией (ЦКК) и создания на этой основе образцового, квалифицированного и авторитетного аппарата объединенного Рабкрина, который стал бы действенным орудием фактического контроля и вместе с тем служил бы образцом для других учреждений.

Владимир Ильич поручил своему секретариату организовать контроль за исполнением в назначенный срок постановлений правительства. С этой целью в 1922 году при его участии была выработана особая форма карточки. При этом он дал указание, чтобы в карточку были включены только такие графы, заполнение которых было обязательным. Графы, которые заполнять затруднительно, вследствие чего они на деле заполняться не будут, в карточку не включать. Эту работу он поручил специальному сотруднику, предупредив, что будет сам наблюдать за ней. Если по ходу дела обнаруживалось, что постановление не может быть выполнено в установленный срок, соответствующее учреждение обязано было просить отсрочки, не дожидаясь истечения назначенного ранее срока. Владимир Ильич требовал представления ему два раза в месяц отчета, написанного кратко, телеграфным стилем, о том, как идет дело проверки исполнения.

Вы должны поймать виновного, говорил Ленин. За неаккуратность виновные должны быть караемы арестом или увольнением. "Задача — приучить наркоматы к аккуратности, сажая в тюрьму и изгоняя неаккуратных исполнителей". Этой работе он придавал очень важное значение. "За неуспех — увольнение", — писал он в своем распоряжении…^[82]

Как от учреждений, так и от отдельных работников Владимир Ильич неизменно требовал самостоятельности в работе. Он резко порицал беспомощность и безрукость, стремление снять с себя ответственность за порученное дело и решительно боролся с попытками отдельных работников и учреждений вносить на разрешение Совнаркома и СТО или передавать в комиссию вопросы, которые могли бы быть разрешены ими самими. Ленин требовал повышения ответственности наркомов за деятельность вверенных им наркоматов, участия в работе Совнаркома их лично, а не заместителей.

Одним из основных и необходимых условий для правильной организации работы советского аппарата В. И. Ленин считал четкое разграничение обязанностей между работниками, "чтобы каждый знал, за что отвечает", и персональную ответственность за порученное дело.

Уже через год после Октябрьской революции, подытоживая накопившийся опыт работы советского аппарата, В. И. Ленин пишет "Набросок правил об управлении советскими учреждениями".

Этот документ при всей своей краткости является как бы программой, в которой изложены конкретные практические требования Ленина по вопросам организации и упорядочения работы советских учреждений. Они поражают своей глубокой продуманностью и практической ценностью. Ни одно из этих требований не было в дальнейшем опрокинуто жизнью, ни от одного из них не отказался Ленин.

"Набросок правил об управлении советскими учреждениями" состоит из трех разделов. В первом разделе В. И. Ленин выдвигает требование строгой ответственности каждого за выполняемую работу и контроля за исполнением.

"Коллегиальное обсуждение и решение всех вопросов управления в советских учреждениях должно сопровождаться установлением самой точной ответственности каждого из состоящих на любой советской должности лиц за выполнение определенных, ясно и недвусмысленно очерченных, заданий и практических работ".

Это правило, пишет Ленин, "должно стать отныне безусловно обязательным"^[83], ибо без выполнения его невозможно проведение действительного контроля за исполнением порученного дела, а также невозможен правильный подбор людей на каждую работу.

Все руководящие советские учреждения должны перестроить свою работу таким образом, чтобы на первом месте встал фактический контроль за исполнением постановлений центральной власти и местных организаций.

В. И. Ленин не оставлял без внимания ни одного, хотя бы и мелкого, ставшего ему известным случая безответственного отношения к работе. Узнав, что в Управлении делами СНК три дня не будет действовать лифт, Ленин пишет 19 сентября 1921 года записку замуправделами СНК и СТО:

"Мне сообщили, что лифт не будет действовать 20, 21 и 22 сентября.

Это верх безобразия. Есть люди с больным сердцем, коим подъем вреден и опасен. Я тысячу раз поручал следить за лифтом, назначив ответственное лицо.

Объявляю Вам строгий выговор, поручаю установить виновных в непредупреждении вовремя; сообщите список ответственных лиц еще раз, меры взыскания им.

Пред. СНК В. Ульянов (Ленин)"^[84].

Ленин упорно боролся со всякими, даже мелкими, неполадками бюрократического порядка. Например, в первые годы Советской власти, чтобы попасть в Кремль к Ленину, посетитель должен был пройти большое количество постов: пост у входа в Кремль, пост "нижний", пост "верхний"; где-нибудь да и застрянет посетитель. Владимир Ильич потребовал, чтобы комендант завел такой порядок, при котором приходящий к нему на прием или в Совнарком не терял бы лишнего времени, если есть распоряжение секретариата о его пропуске. Секретарь обязан был следить за тем, чтобы посетителей пропускали без задержки. Если посетитель вовремя не приходил, то Владимир Ильич поручал узнать, не ходит ли он по Кремлю в поисках дороги в СНК или не застрял ли на каком-либо посту. Есть ряд письменных распоряжений Ленина коменданту с предупреждением, что он будет принимать меры репрессивного характера, если порядок в этом деле не наладится…

26 ноября 1921 года В. И. Ленин пишет коменданту Кремля о задержке часовыми лиц, приходящих к нему:

"…я не раз уже требовал от коменданта Кремля и требую еще раз, чтобы был создан такой порядок, при котором идущие ко мне, хотя бы без всяких пропусков, имели возможность, без малейшей задержки, созвониться и из ворот Кремля, и из подъезда Совнаркома с моим секретариатом и с телефонистками коммутатора III этажа.

Ставлю Вам на вид, что Вы к моим требованиям относитесь нерадиво"^[85].

Далее Ленин дает подробные указания, как надо организовать это дело.

Строго требовал Владимир Ильич от работников своего аппарата деловитости, быстроты, четкости, абсолютной точности и немедленного исполнения его распоряжений, хотя бы дело шло только об отправке письма.

Помню случай, когда во время беседы с каким-то посетителем Владимир Ильич вызвал меня и поручил отправить письмо, но через несколько минут он вызвал снова и сказал, что письмо надо задержать. Однако оно было уже отправлено. Никогда не забуду выражения лица Владимира Ильича при этом известии. В нем была и легкая досада, что письмо, которое он хотел задержать, отправлено, и явное удовольствие от быстроты исполнения его распоряжения.

Но иногда случались промахи.

Однажды в вечернее время Владимир Ильич позвонил дежурной секретарше и сказал: "Дайте мне всю коллегию Наркомзема". Он имел в виду список членов коллегии, а она поняла, что надо вызвать к нему всех членов коллегии, и стала вызывать их по телефону. Поднялся большой переполох, все заволновались: что случилось, почему срочно вызывает Ленин, да еще всю коллегию в целом? Владимир Ильич, подождав несколько минут, снова вызвал секретаршу и спросил, почему до сих пор он не получил список. Она поняла свою ошибку, сейчас же принесла список Владимиру Ильичу и стала по телефону бить отбой. Некоторых товарищей пришлось перехватить по дороге.

В это время я пришла в Совнарком и застала дежурную горько плачущей. Узнав, что произошло, я рассмеялась и, улыбаясь, зашла к Владимиру Ильичу, но он меня встретил замечанием: "Что за беспорядок у вас, не могла десять минут дать мне бумажки". Узнав о причине задержки, Владимир Ильич не рассмеялся, как я ожидала, а смутился и сказал: "Неужели это произошло из-за моего неточного выражения?" Так справедлив был Ленин.

Большие требования предъявлял Владимир Ильич в отношении культурности всей нашей работы, культурного обращения с посетителями и со всеми, кто обращался к нам по какому-либо делу. Вежливость — это было его постоянное требование. Иногда случалось, что он не мог или считал ненужным принять кого-либо из тех, кто добивался свидания с ним. Тогда он, поручая нам отказать в приеме, говорил: "Откивайте ему, но только вежливо".

Характерно, что для Владимира Ильича не было слишком незначительного, не стоящего его внимания дела, если оно давало практически полезные результаты. Это можно показать на примере, казалось бы, такого маленького дела, как отправка писем. Мы имели следующие указания Владимира Ильича: не посылайте самокатчика к адресату, не узнав раньше, где он сейчас находится (на заседании, в рабочем кабинете, дома и т. д.); узнавши точно, где находится адресат, запечатайте письмо в конверт, если нужно — прошейте его и запечатайте сами сургучом. Дальше: обязательно напишите на конверте: "Никому другому не вскрывать" — и предупредите самокатчика, что адресат должен дать расписку на конверте. Вручив письмо адресату и получив его подпись, самокатчик возвращал в секретариат конверт; конверт с распиской следовало показать Владимиру Ильичу. В результате при наименьшей потере времени достигалась полная гарантия того, что письмо вручено именно адресату, а не завалялось где-нибудь в канцелярии. Владимир Ильич строго взыскивал за волокиту с отправкой его писем.

13 сентября 1921 года, обнаружив задержку в отправке его письма, Ленин пишет в Управление делами СНК:

"Вчера мной обнаружено, что данный мною Фотиевой срочный документ… оказалось, пошел "обычным", т. е. идиотским, путем^[86] и опоздал на долгие часы, а без моего вмешательства второй раз опоздал бы на дни.

Такая работа канцелярии недопустима, и, если еще хоть раз обнаружится подобная типичнейшая волокита и порча работы, я прибегну к строгим взысканиям и смене персонала"…^[87]

12 июля 1921 года Владимир Ильич пишет коменданту Кремля:

"Все пакеты, оставляемые в будке у Троицких ворот на мое имя, должны передаваться в Секретариат СНК абсолютно немедленно, без малейшей задержки; в противном случае я буду строго взыскивать. Пакет на мое имя, посланный т. Богдановым с курьером в 4 часа, до сих пор мне не передан, и только по заявлению т. Богданова в 7 часов обнаружилось, что он лежит в будке…

P. S. Прошу сообщить мне копию Вашего приказа по этому делу и точное указание мер, кои Вами приняты. Если я еще когда-либо через 5 минут не получу из проходной будки, я должен буду подвергнуть Вас взысканию"^[88].

Внимание к мелочам Владимир Ильич считал необходимым условием в практической деятельности, он был убежден, что "внимание к мелочам сделает советский аппарат подлинно демократическим, не формально демократическим, а пролетарски демократическим".

Владимир Ильич получал множество писем от трудящихся. Откровенно, искренне, как отцу, писали они Ленину о своих нуждах, жаловались на незаконные действия местных властей, обращались с просьбами о помощи. Владимир Ильич немедленно реагировал на просьбы и жалобы, посылал запросы на места, требовал расследования, привлечения к ответственности виновных и сообщения ему результатов.

Однажды в Москву приехал коммунист красноармеец Семянников, который на Дону был свидетелем беззаконий, творимых местными продработниками. Он написал письмо Владимиру Ильичу, в котором рассказывал об этом и добавлял, что будет три дня ждать решения Ленина, если же он не получит никакого ответа, то уйдет из жизни. Владимира Ильича очень взволновало это письмо. Он в это время был болен и не мог принять Семянникова, но дал мне письменное распоряжение: спешно разыскать Семянникова, принять и успокоить его. "…Скажите, что я болен, — писал Ленин, — но дело его двину. 2) Письмо его дайте переписать на машинке в нескольких экземплярах: 1 Молотову, 1 Сольцу, ЦКК. 3) При посылке письма Молотову добавьте от меня: предлагаю послать Контрольную комиссию на Дон из члена ВЦИК+ (или 20) свердловцев^[89] (автора взять с собой) и расстрелять на месте тех, кого изобличат в грабежах"^[90] …

Зная о серьезных недостатках в работе госаппарата в центре и особенно на местах, Владимир Ильич обязывал работников секретариата прочитывать все письма с просьбами и жалобами. В специальном распоряжении Управлению делами Совнаркома 18 января 1919 года Владимир Ильич предписывает докладывать ему обо всех жалобах, поступающих в письменном виде, в течение 24 часов, а об устных жалобах — в течение 48 часов. Он требовал также тщательного контроля за исполнением его резолюций по этим жалобам.

Позже по указанию Владимира Ильича была создана приемная Совнаркома. Она помещалась вне Кремля, и все письма, поступающие в адрес Совнаркома или Председателя СНК, направлялись по его распоряжению в эту приемную. Секретарь приемной Совнаркома обязан был давать ход этим письмам и раз в две недели докладывать Владимиру Ильичу общий итог.

20 января 1921 года в беседе с управделами Совнаркома Н. П. Горбуновым Владимир Ильич дает ему указания: начать работу наружной приемной в скромных размерах, установить там теснейшую связь с наркоматами и пользоваться в работе их аппаратами; в первую очередь изучить и научиться пользоваться аппаратами Наркомвнудела и РКИ; использовать газету "Известия ВЦИК" для почтового ящика, в котором отвечать на корреспонденции, жалобы и запросы; помещать в газетах статьи, заметки по вопросам, чаще всего затрагиваемым при обращении во ВЦИК и в Совнарком рабочими и крестьянами; предварительно советоваться с Владимиром Ильи чем; о всех письмах сообщать их авторам, что дело направлено туда-то; в работе избегать параллелизма и бороться с ним в других учреждениях^[91].

Владимир Ильич внимательно следил за работой приемной Совнаркома. Стремясь добиться наибольшей эффективности в ее работе, он обращает внимание на полезность применения "живой связи". 3 декабря 1921 года Владимир Ильич пишет письмо по этому вопросу нескольким работникам, которым по занимаемой ими должности чаще всего приходится иметь дело с заявлениями и жалобами трудящихся: Ф. Э. Дзержинскому, В. А. Карпинскому и другим…

В упомянутом выше "Наброске правил об управлении советскими учреждениями" В. И. Ленин устанавливает подробные правила для такой организации приема трудящихся, которая на деле способствовала бы устранению волокиты, разоблачению злоупотреблений и изгнанию нечестных должностных лиц, проникших в советские учреждения. Для этого каждому трудящемуся должна быть обеспечена возможность без проволочки изложить свою жалобу или просьбу, устно или письменно, соответствующему работнику каждого учреждения.

"В каждом советском учреждении, — писал Ленин, — должны быть вывешены не только внутри здания, но и снаружи, так чтобы они были доступны всем без всяких пропусков, правила о днях и часах приема публики. Помещение для приема обязательно должно быть устроено так, чтобы допуск в него был свободный, безусловно без всяких пропусков.

В каждом советском учреждении должна быть заведена книга для записи, в самой краткой форме, имени просителя, сущности его заявления и направления дела.

В воскресные и праздничные дни должны быть назначены часы приема.

Должностным лицам от Государственного контроля дается право присутствовать на всех приемах и вменяется в обязанность от времени до времени посещать приемы, проверять книгу записей и составлять протокол посещения, осмотра книги и опроса публики"^[92].

Делу приема посетителей и безотлагательного разбора их жалоб и просьб В. И. Ленин придавал особенно важное значение и неоднократно возвращался к этому вопросу в дальнейшей своей деятельности…

В новом, невероятно трудном деле управления государством и социалистическим строительством исключительное значение приобретало изучение опыта практической работы и обмен опытом. В. И. Ленин настойчиво требовал от учреждений, организаций, а также отдельных лиц составления отчетов. Отчеты, по указаниям Ленина, должны содержать точные, проверенные данные, быть краткими, деловыми и сообщать о положении дела без всяких прикрас. Длинные отчеты В. И. Ленин считал одним из видов саботажа, ибо их никто читать не может и читать не будет, говорил В. И. Ленин. В. И. Ленин высоко ценил умение кратко и ясно излагать на бумаге свои мысли и приучал к этому работников.

В. И. Ленин требовал полных и правдивых сведений о положении на местах, сообщения конкретных фактических данных и пресекал всякие проявления хвастовства, болтовни, трескучих фраз…

В деятельности на посту руководителя Советского государства Ленин строго проводил принцип коллективности руководства. Несмотря на свой огромный авторитет, Владимир Ильич никогда не решал вопросы, в которых был заинтересован и коллектив, единолично, как Председатель Совнаркома. Он поощрял инициативу каждого работника, не давил своим авторитетом, а убеждал. Лесть, подхалимство, угодничество были немыслимы в окружении Ленина. На заседаниях Совнаркома или Совета Обороны все выступавшие свободно высказывали свои мнения по обсуждавшимся вопросам. Вопросы решались голосованием. Нередко происходили ожесточенные споры; случалось, что большинством членов СНК принималось решение, с которым Владимир Ильич не был согласен. Он безоговорочно подчинялся большинству. Однако, если вопрос имел принципиальное значение, Ленин, действуя в рамках партийных и советских норм, продолжал отстаивать свое мнение, переносил вопрос в высшую инстанцию, во ВЦИК, в Политбюро, на пленум ЦК и иногда доходил до съезда партии. Ленин действовал не принуждением, а убеждением, беседовал с несогласными товарищами, выступал на собраниях, писал статьи и добивался правильного решения вопроса.

Известно, например, с какой настойчивостью В. И. Ленин боролся за проведение принципа единоначалия в управлении производством. "Децисты" (группа "демократического централизма"), занимавшие ответственные посты в профсоюзах и хозяйственных органах, отстаивали неограниченную коллегиальность. Ленин неоднократно выступал против них с защитой единоначалия, доказывая, что оно больше всего обеспечивает использование человеческих способностей, реальную, а не словесную проверку исполнения работы.

Дискуссия по вопросу о единоначалии захватила широкие круги профсоюзных и хозяйственных работников. После выступлений на фракции ВЦСПС, на III съезде совнархозов, на съезде водников и т. д., где предложение Ленина не встретило поддержки, он, глубоко убежденный в своей правоте, перенес этот вопрос на обсуждение IX съезда партии.

На съезде партии "децисты" сделали новую, но безуспешную попытку протащить свое решение. Съезд принял резолюцию, которую отстаивал Ленин.

Ленин разрешал многие вопросы путем согласования с заинтересованными ведомствами по телефону, но при этом он очень внимательно относился к возражениям против предлагаемого им решения и в случае несогласия хотя бы одного члена СНК или СТО передавал вопрос на разрешение коллектива (Совнаркома, СТО, Политбюро и т. д.).

Даже такой, казалось бы, мелкий вопрос, как перенос заседания с назначенного дня на другой день или час, Владимир Ильич не решал единолично, а поручал секретарю опросить всех членов Совнаркома и составить протокол опроса, хотя в этих случаях никогда возражений, не бывало. В архиве Института марксизма-ленинизма хранятся такие протоколы. В них в столбец напечатаны фамилии всех членов Совнаркома и против каждой фамилии — пометки о голосовании.

Первое время в повестку Совнаркома вносилось громадное количество вопросов, иногда достигавшее 60 в одно заседание, а заседания в 1918 году происходили почти ежедневно. Это объяснялось, в частности, тем, что советские органы еще не накопили опыта государственной работы. Владимир Ильич упорно и настойчиво вел борьбу с внесением мелких дел на разрешение СНК, снимал их с повестки и возвращал на решение самих ведомств. Вопросы, представленные на рассмотрение Совнаркома, часто были не подготовлены и не согласованы с заинтересованными ведомствами. Такие дела, по указанию Владимира Ильича, также возвращались ведомствам для тщательной подготовки их к слушанию. Необходимым в подготовке дела для обсуждения Владимир Ильич считал представление краткой объяснительной записки (не более 2–3 страниц), сформулированного проекта решения СНК или СТО и отзывов о нем всех заинтересованных ведомств, а также контрпроекта в случае несогласия какого-либо ведомства. Материалы должны были заблаговременно рассылаться секретариатом всем членам Совнаркома. В декабре 1917 года Владимир Ильич написал проект постановления по этому вопросу, в котором предписывалось требовать от каждого народного комиссара, вносящего вопрос в порядок дня Совнаркома, "предварительного письменного заявления с указанием:

а) в чем состоит вопрос (кратко) [это указание не может ограничиться одной ссылкой ("о том-то"), а должно состоять в изложении содержания вопроса]

б) что именно предлагается Совету Народных Комиссаров? (дать деньги; принять такую-то резолюцию и т. п. точные указания, чего хочет вносящий вопрос)

в) затрагивает ли данный вопрос ведомства других комиссаров? каких именно? есть ли от них письменные заключения?" ^[93]

Этот проект был в тот же день утвержден Совнаркомом, и Владимир Ильич постоянно ссылался на него, все более и более уточняя требования к наркоматам и к секретариату СНК.

Улучшение в этом деле давалось нелегко, но Владимир Ильич постоянно возвращался к нему, настойчиво преодолевал сопротивление наркомов, которые часто в начале заседания старались внести на повестку дополнительно тот или другой вопрос, заявляя о его исключительной срочности…

В целях борьбы с обилием мелких вопросов, вносимых наркомами на повестку заседаний Совнаркома, на одном из заседаний еще в 1917 году было принято предложение создать специальную комиссию для рассмотрения дел, которые Владимир Ильич назвал "вермишельными". Так и записано было в протокол Совнаркома: "Создать "вермишельную" комиссию для рассмотрения мелких, "вермишельных" дел". Позже эта комиссия была преобразована в Малый Совнарком^[94], который за время своего существования претерпел ряд реорганизаций. Членами Малого Совнаркома (МСНК) в отличие от Большого Совнаркома (БСНК) были не народные комиссары, а члены коллегий наркоматов и начальники отделов. Председателем был особо назначенный на эту должность товарищ. Первоначально протоколы МСНК зачитывались на заседании БСНК и при отсутствии возражений включались в протоколы как решения Совнаркома. В дальнейшем Совнарком поручил В. И. Ленину утверждать постановления МСНК от имени СНК. Но Владимир Ильич утверждал их только при наличии единогласного решения в МСНК. Если же кто-либо из членов МСНК или народных комиссаров возражал, а также в случае своего личного несогласия Владимир Ильич вносил на обсуждение Большого Совнаркома. Так, например, решение, принятое МСНК 3 февраля 1921 года, об объединении всего строительства РСФСР Владимир Ильич не утвердил, а перенес на рассмотрение Большого Совнаркома.

В. И. Ленин внимательно следил за работой Малого Совнаркома и предостерегал от торопливости в принимаемых решениях.

В письме в Малый СНК 27 августа 1921 года Владимир Ильич указывает "на необходимость более осторожной, тщательной и обдуманной подготовки текста декретов.

Бесконечные поправки нетерпимы, — пишет он. — Мое впечатление… что ряд декретов Малого Совнаркома в последнее время тороплив.

Надо принять серьезнейшие меры против этого непорядка, чтобы не вызвать худших протестов населения и постановки в Цека вопроса против Малого Совнаркома"^[95].

Аналогичный порядок был и в работе Совета Труда и Обороны (СТО). Для рассмотрения мелких вопросов было создано распорядительное заседание СТО. Но, в отличие от МСНК, состав распорядительного заседания СТО отличался от пленарного только тем, что председателем пленарного заседания СТО был Ленин, а председателем распорядительного — обычно В. А. Аванесов. Случалось, что при обсуждении какого-либо дела на распорядительном заседании вопрос, казавшийся маленьким, вырастал в большой, принципиальный. Тогда приглашали Владимира Ильича (его кабинет непосредственно примыкал к залу заседаний), и заседание СТО объявлялось пленарным. По окончании обсуждения этого вопроса Владимир Ильич возвращался в свой кабинет, а в зале заседаний продолжалось распорядительное заседание СТО. Такой порядок находил отражение и в протоколах СТО.

Решения распорядительного заседания СТО утверждались Владимиром Ильичем от имени Совета Труда и Обороны лишь при условии отсутствия возражений хотя бы одного члена СТО или СНК. В противном случае они ставились на повестку пленарного заседания СТО.

На заседаниях Совнаркома имели право присутствовать народные комиссары и их заместители, которые в случае отсутствия наркома получали право решающего голоса. С совещательными голосами присутствовали члены коллегий. Владимир Ильич стремился к тому, чтобы на заседаниях не было лишних людей, чтобы заседания проходили по-деловому и отнимали как можно меньше времени. Особенно настойчиво боролся он против большого наплыва докладчиков от наркоматов. Первое время их было множество. Большинство из них присутствовало на заседаниях на всякий случай, а вдруг понадобится какая-нибудь справка, которую нарком или его заместитель не смогут дать. Это вызывало протесты Владимира Ильича, так как мешало заседанию и отрывало работников от дела. Он требовал, чтобы наркомы или их заместители самостоятельно давали все необходимые сведения по вносимым ими на рассмотрение делам. Особенно большое количество докладчиков бывало на заседаниях Малого Совнаркома.

Однажды перед обсуждением очередного вопроса на вечернем заседании Совнаркома Владимир Ильич дал распоряжение впустить докладчиков, которые ожидали в соседней комнате. И вот в зал заседаний потянулась вереница докладчиков — около двадцати человек. Последние входили уже при гомерическом хохоте всего зала. В тот же день по настоянию Владимира Ильича Совнарком принял постановление, ограничивающее число докладчиков по каждому вопросу, стоящему на повестке, одним-двумя от ведомства. Но и это было много.

Владимир Ильич обычно не заходил в комнату, где ожидали докладчики. Но однажды во время заседания Совнаркома, поздно вечером, проходя случайно через эту комнату, он увидел, что она заполнена усталыми, измученными людьми, сидящими в ожидании вызова на заседание в клубах табачного дыма (кто за шахматами, кто за газетой), иногда лишь для того, чтобы в конце заседания услышать, что вопрос отложен.

Владимир Ильич пришел в негодование. Разбранив нас за такой нелепый порядок, он тут же дал указания, как упорядочить это дело. Он потребовал принять за правило, чтобы докладчики приходили минут за пятнадцать до слушания вопроса. Для этого в начале заседания просматривалась вся повестка и принималось решение, какие вопросы оставить в повестке и какие снять, а также намечалась очередность слушания вопросов. Вначале ставились вопросы с докладчиками, в конец повестки — без докладчиков. Секретарь должен был еще до заседания связаться с докладчиком, узнать, где он будет находиться к началу заседания, условиться с ним, чтобы он держал машину наготове, и, как только выяснится порядок повестки, извещал его о примерном времени, когда будет слушаться его вопрос. Если же по ходу дела выяснялось, что вопрос затягивается, то докладчик ставился об этом в известность. Владимир Ильич называл это "держать докладчика на телефонном расстоянии".

13 октября 1921 года Владимир Ильич дал следующее письменное распоряжение управляющему делами Совнаркома и СТО: "Прошу Вас провести, после надлежащего соглашения с председателем Малого СНК (и выяснения с секретарями), чтобы порядок вызова докладчиков (и в Большой и в Малый СНК) был изменен.

Теперь докладчики получают вызов на заседание вообще и ждут часами.

Это безобразие и дикость.

Надо добиться того, чтобы докладчики вызывались на один определенный час.

При двойной проверке по телефону, нужны ли докладчики, и какие; при правильном размещении дел определенного заседания (дела с докладчиками и дела без докладчиков) можно и должно добиться того, чтобы больше 15 минут докладчики не ждали.

Прошу Вас выработать такой порядок немедленно, тщательно обдумав его, и сообщить мне решение об этом, проведенное через Малый Совет Народных Комиссаров"^[96].

Требуя от всех четкости, организованности и дисциплины в работе, В. И. Ленин сам показывал лучшие образцы высокой культуры труда.

Несмотря на огромный масштаб деятельности и непомерную загрузку всевозможными делами, приемами, разговорами по телефону, Владимир Ильич никогда не бывал нервно раздражителен, тороплив и суетлив. Он работал спокойно и всегда успевал сделать все намеченное. Как никто другой, Ленин знал цену времени и умел беречь его. Ни одна минута не пропадала у него даром. Утром, позавтракав дома, он приходил в свой кабинет всегда в одно и то же время, просматривал множество газет и бумаг, делал распоряжения секретарю, принимал товарищей, председательствовал на заседаниях и всегда ровно в 4 часа уходил домой обедать. Пообедав и отдохнув немного, он возвращался в свой кабинет к 6 часам, всегда полный энергии и работал до глубокой ночи. Но и во время обеденного отдыха творческая мысль Владимира Ильича не переставала работать. Он приносил с собой из дому множество записок на маленьких листках блокнота — поручения секретарю по ряду возникших у него вопросов. Эти поручения надо было немедленно выполнять.

Следует также отметить организованность рабочего места Ленина. Каждая вещь в кабинете Владимира Ильича имела свое постоянное место, ничего не надо было искать, вспоминать, где что лежит, рука автоматически тянулась к привычному месту, чтобы взять нужный предмет — книгу, документ, справочник и все нужное для работы.

Организованность в работе, умение беречь время — важная и характерная черта ленинского стиля работы.

Владимир Ильич умел беречь не только свое, но и чужое время. Он никогда и никуда не опаздывал. На заседания Совнаркома и Совета Труда и Обороны он приходил ровно в назначенное время или на несколько минут раньше. Заседания под руководством Ленина начинались точно в назначенный час при любом количестве присутствующих. Фамилии опоздавших членов Совнаркома и СТО по указанию Владимира Ильича записывались в протокол, с отметкой, кто и на сколько минут опоздал. При повторных опозданиях без уважительных причин Владимир Ильич объявлял опоздавшему выговор, предупреждая, что в дальнейшем он получит выговор с опубликованием в печати.

В апреле 1920 года Совнарком принял по предложению Ленина постановление "О мерах воздействия за неаккуратное посещение заседаний и совещаний". В нем говорилось, что опоздание на заседание Совнаркома один раз более чем на 10 минут влечет за собой выговор с занесением его в протокол заседания, второй раз — вычет дневного заработка, как за прогул, и в третий раз — выговор с опубликованием его в печати. Опоздавший свыше трех раз подряд по постановлению соответствующей инстанции мог быть отстранен от занимаемого поста с запрещением занимать ответственные должности^[97].

В. И. Ленин мастерски руководил заседаниями. Председательствуя на заседаниях СНК и СТО, он всегда стремился к тому, чтобы прения были короче, чтобы выступавшие говорили по существу, не отклоняясь в сторону. Когда же вопрос был ясен, он требовал, чтобы давались только цифры и практические предложения. Длинные речи на заседаниях считал непроизводительной тратой времени. Быстро разобравшись в обсуждаемом вопросе, Владимир Ильич, слушая прения, одновременно занимался и другими делами. Известная заметка Ленина "Об очистке русского языка" была написана им во время одного из заседаний. Владимир Ильич дал ей в скобках подзаголовок: "Размышления на досуге, т. е. при слушании речей на собраниях"^[98].

Однако малейший шум на заседениях, хождение и особенно разговор мешали Владимиру Ильичу, и он требовал абсолютной тишины и порядка.

В апреле 1919 года Владимир Ильич на заседании Совнаркома написал записку народному комиссару юстиции Д. И. Курскому:

"Пора утвердить общий регламент СНК.

1. Докладчикам 10 минут.

2.Ораторам 1-й раз — 5, 2-й раз — 3 минуты.

3. Говорить не >^[99] 2-х раз.

4. К порядку 1 за и 1 против по 1 минуте.

5. Изъятия по особым постановлениям СНК"^[100].

Регламент был утвержден Совнаркомом по докладу тов. Курского 5 апреля 1919 года. Трудно было укладываться в такие рамки, и случалось, что, желая выгадать хотя бы еще минуту для выступления, тот или другой член СНК брал слово "к порядку". Но Владимир Ильич останавливал его, говоря, что это не к порядку, а к беспорядку.

Однажды на заседании Совнаркома Владимир Ильич резко критиковал доклад одного беспартийного военспеца, которому ввиду важности вопроса было предоставлено 20 минут. Сделав ряд конкретных замечаний, Владимир Ильич неожиданно сказал ему: "Приходите ко мне завтра в час дня, я научу вас, как надо делать доклады". На другой день этот работник пришел в назначенное время. Владимир Ильич беседовал с ним целый час и после его ухода вышел в секретариат довольный, улыбающийся и, прохаживаясь по комнате, сказал: "Вот умеют же сделать доклад, когда захотят". Оказалось, что этот военный работник не спал всю ночь и, руководствуясь указаниями Ленина, сделанными на заседании Совнаркома, переработал свой доклад. Очень строг бывал Владимир Ильич, когда замечал какой-нибудь недостаток в работе, но каждый хотя бы маленький, реальный успех радовал его, и никогда он не забывал его отметить.

Владимир Ильич никогда не перебивал выступающих, за исключением тех случаев, когда нарушался регламент…

Большое место в работе Владимира Ильича занимал прием посетителей, особенно приезжающих с мест партийных и советских работников, а также рабочих и крестьян.

У В. И. Ленина не было определенных дней для приема посетителей, он принимал почти ежедневно по 2–3 человека, но иногда число посетителей доходило до 8 или 10, особенно если это были делегации.

Владимир Ильич принимал каждого ровно в назначенное время. Всегда очень аккуратный и точный, Владимир Ильич никогда не заставлял посетителей ждать в приемной и бывал очень недоволен, если посетитель опаздывал.

Обычно Владимир Ильич знал заранее тему беседы и укладывался в намеченный им отрезок времени. В тех же редких случаях, когда он не успевал закончить беседу ко времени, назначенному другому товарищу, Владимир Ильич поручал секретарю извиниться перед ожидающим за небольшую задержку.

В этом как будто мелком факте проявлялась большая культура работы Ленина, его уважение к человеку.

Уважение к человеку отличало Владимира Ильича. Он мог сурово разбранить и наказать неисправного работника, но никогда никого не унижал и не оскорблял. Сам обладая в высшей степени чувством собственного достоинства, он умел ценить и оберегать его в каждом человеке. Особенно считал он гнусным, недостойным каждого советского человека, тем более коммуниста, быть грубым, невежливым с тем, кто стоит ниже по положению и потому не смеет ответить.

Каждый приходивший к Владимиру Ильичу испытывал большое волнение, но, переступив порог кабинета Ленина, сразу чувствовал себя легко и свободно. Подготовленная речь оказывалась ненужной перед мудрой простотой Ленина.

При входе посетителя или делегации в кабинет Владимир Ильич обыкновенно вставал, подходил к двери, приветливо улыбаясь, здоровался с каждым за руку и приглашал садиться в кресла около своего письменного стола. Ленин внимательно слушал, задавал вопросы, делал замечания, всегда мастерски направлял беседу на основное и главное в данном деле… Владимир Ильич интересовался тем, что делается на местах, как живут рабочие или крестьяне, чем интересуются, чем довольны или недовольны, сопоставлял мысленно полученные сведения с теми, которые имел раньше, проверял, анализировал их, обобщал и делал выводы.

Была у Владимира Ильича нерушимая вера в человека. Он умел даже в самом скромном работнике открыть силы и способности, которых тот подчас и сам не подозревал. Владимир Ильич понимал душевное состояние каждого товарища, впервые взявшегося за непривычную для него и незнакомую работу по управлению государством или руководству какой-либо отраслью народного хозяйства. Случалось, что к нему приходили товарищи, которые теряли веру в себя, в свои силы, пасуя перед непомерной тяжестью работы, раздраженные и усталые, но довольно бывало нескольких слов Владимира Ильича, его внимательного взгляда в глаза, крепкого рукопожатия, чтобы настроение их резко изменилось. При этом Владимир Ильич не делал скидку на трудности, наоборот, он ставил еще более трудные задачи, рисовал широкие перспективы, помогал найти пути для преодоления трудностей. Всей своей беседой он выражал веру в силу и способности данного работника. Невольно каждый думал: "Вот как Ленин со мной разговаривает, значит, я чего-то стою!" Эта способность Ленина пробуждать у каждого веру в свои силы была поразительной. Мы, работники Владимира Ильича, неоднократно с волнением наблюдали, как приходил к нему товарищ унылый, подавленный, с опущенными глазами, а уходил — точно у него крылья выросли за плечами — сияющий и бодрый…

Просто поразительна была способность Владимира Ильича наряду с огромной партийной и государственной работой помнить и заботиться о каждом отдельном человеке, нужда которого становилась ему известной. Эта забота была необыкновенно деликатной, тонкой, тактичной. Владимир Ильич писал записки руководителям соответствующего учреждения о необходимой помощи тому или другому товарищу, всегда конкретно указывал, о какой именно помощи идет речь. Так, например, в записке наркому здравоохранения Н. А. Семашко Владимир Ильич просит отправить в один из санаториев в Крыму для лечения и отдыха сестру Солдатенковской больницы Екатерину Алексеевну Нечкину. Он добавляет: "Не откажите сообщить мне копию Вашего распоряжения по этому делу, а если Вы встречаете какие-либо препятствия к исполнению моей просьбы, то прошу черкнуть, в чем эти препятствия"^[101]. Владимир Ильич в этих случаях никогда не приказывал, а просил, считая невозможным вмешиваться в компетенцию руководителей учреждений. Так, он просит, чтобы тов. Скворцову-Степанову, редактору "Известий" ВЦИК, старому подпольщику, Моссовет обеспечил отдых под Москвой, "по возможности с огородом"; просит тов. Семашко достать хорошие очки крестьянину Чекунову и т. д. и т. п.

Доктор Кожевников, который лечил Ленина, рассказывает, что 7 ноября 1922 года он был у Владимира Ильича и сказал ему, что собирается идти на Кремлевскую стену — смотреть с нее парад и демонстрацию. Владимир Ильич сейчас же спросил, достаточно ли тепло он одет. Узнав, что доктор одет в осеннее пальто, Ленин стал настаивать, чтобы он взял его шубу. Доктор Кожевников, взволнованный и смущенный, долго отказывался, но Ленин так настаивал, что тот вынужден был согласиться и простоял на Кремлевской стене несколько часов в шубе Владимира Ильича…

Однажды на одном из заседаний Совета Труда и Обороны управляющий ЦСУ^[102] тов. Попов внес вопрос о том, чтобы в его распоряжение дали легковую машину. Решили машину дать. Но после заседания Владимир Ильич сказал мне: "Конечно, машину ему дать надо, но такие вопросы на заседание СТО ставить не следует. Товарищи работают беззаветно, но часто бывают беспомощны в вопросах устройства своего быта, им надо помочь, они перегружены, им не до того, а Вы должны об этом заботиться. Вы должны быть матерью, сестрой, нянькой каждого наркома".

И действительно, частенько он мне поручал такую заботу и собственноручно написал даже приказ о том, что я должна заботиться о здоровье народного комиссара продовольствия А. Д. Цюрупы: следить за его питанием, отдыхом, чтобы он вовремя уехал в санаторий и слушался предписаний врача.

В одном письме к Цюрупе Владимир Ильич писал: "Вы становитесь совершенно невозможны в обращении с казенным имуществом"^[103]. Под казенным имуществом Владимир Ильич подразумевал здоровье работника, в данном случае самого А. Д. Цюрупы. Настаивая на длительном лечении кого-либо из товарищей, Владимир Ильич говорил, что надо его направить "на капитальный ремонт".

По инициативе Владимира Ильича была создана столовая Совнаркома. В стране был голод. Руководящие работники питались немногим лучше других. Случилось, что во время заседания Совнаркома народный комиссар продовольствия тов. Цюрупа упал в обморок. Вызванный врач констатировал, что основной причиной обморока является голод. Вскоре после этого Владимир Ильич сказал мне: "Присмотритесь к товарищам. Некоторые так отощали, что имеют просто невозможный вид. Организуйте столовую первоначально человек на 30 и включите туда наиболее отощавших, наиболее изголодавшихся". Столовую организовали в Кремле, в помещении так называемого Кавалерского корпуса, и включили в нее сначала 30 человек — "наиболее отощавших". Постепенно столовая расширялась. Впоследствии она была выведена из Кремля и перешла в ведение Лечсанупра Кремля.

Лечебная комиссия ЦК также была создана по инициативе Владимира Ильича. Частенько бывало, что тот или иной товарищ зарабатывался до такой степени, что врачи категорически настаивали на его немедленном отдыхе и лечении. Владимир Ильич в таких случаях требовал неуклонного исполнения предписаний врача. Но заработавшемуся товарищу казалось, что он незаменим, уйдет в отпуск — работа станет. Врачей не слушались, растрачивали силы и здоровье. В таких случаях В. И. Ленин вносил вопрос в Политбюро и поручал секретарю ЦК добиваться исполнения принятого решения, то есть отъезда в отпуск и лечения. Но добиться исполнения такого решения по большей части бывало трудно — с таким увлечением, так беззаветно работали люди! Забота об этом отнимала много времени и обременяла секретариат ЦК. Тогда, по указанию Владимира Ильича, и была создана лечебная комиссия ЦК.

При всей своей занятости и перегруженности работой Владимир Ильич был необыкновенно сердечным человеком и внимательным товарищем. Он умел найти самые нужные, идущие от сердца слова, чтобы ободрить товарища, которого постигло несчастье.

Узнав от Марии Ильиничны, что у писателя Серафимовича погиб на фронте сын, Владимир Ильич 21 мая 1920 года в большом письме к нему пишет:

"…Ваши произведения и рассказы сестры внушили мне глубокую симпатию к Вам, и мне очень хочется сказать Вам, как нужна рабочим и всем нам Ваша работа и как необходима для Вас твердость теперь, чтобы перебороть тяжелое настроение и заставить себя вернуться к работе"^[104].

Горячо и беззаветно любили трудящиеся Ленина. Глубокая любовь народа к своему Ильичу проявлялась и в многочисленных письмах и обращениях к нему рабочих и крестьян…

Рабочие Клинцовской суконной фабрики в письме В. И. Ленину к пятой годовщине Октябрьской революции сообщали, что решили назвать свою фабрику именем Ленина. Они писали:

"По этому случаю мы посылаем тебе к празднику наше сердечное поздравление и скромный подарок нашей выработки.

Мы будем счастливы, если ты, наш учитель и вождь, оденешь костюм, нашими руками сотканный. Носи, Ильич, на здоровье и знай, что мы всегда с тобой.

Преданные революции и тебе рабочие Клинцовской фабрики имени тов. Ленина. Клинцы, 3 ноября 1922 г.".

С большой чуткостью ответил Владимир Ильич на это приветствие:

"Дорогие товарищи!

Сердечно благодарю вас за приветствие и подарок. По секрету скажу, что подарков посылать мне не следует. Прошу очень об этой секретной просьбе пошире рассказать всем рабочиму

Самые лучшие благодарности и приветы и пожелания.

Ваш В. Ульянов (Ленин)" ^[105].

В этом и в других многочисленных письмах трудящихся проявилась не только любовь и доверие народа к Ленину как своему вождю, но и отношение к нему как к родному и самому близкому человеку…^[106]

А. И. Свидерский ЛЕНИН НА ЗАСЕДАНИЯХ СОВНАРКОМА

На заседания вообще и на заседания Совнаркома в частности опаздывать нельзя… Это правило Ленин всегда неуклонно проводил как по отношению к себе, так и по отношению к членам Совнаркома.

Мне приходилось наблюдать Ленина на заседаниях Совнаркома с февраля 1918 года до конца 1922 года, и я могу припомнить лишь два-три случая опоздания самого Ленина. Причем эти опоздания вызывались безусловно уважительными причинами.

Всякий опоздавший на заседание Совнаркома народный комиссар или его заместитель чувствовал себя весьма неловко, входя в зал заседания. Эта неловкость обыкновенно усугублялась укоризненным покачиванием головы Лениным.

Дело иногда не ограничивалось молчаливыми жестами укоризны. Бывали случаи, когда Ленин делал замечания опоздавшим вслух.

Это, разумеется, еще более подчеркивало неловкое положение опоздавшего, готового подчас провалиться сквозь землю. Чтобы обеспечить своевременное посещение заседаний членами Совнаркома, Ленин провел особую инструкцию, которой предусматривались разные дисциплинарные взыскания за опоздания.

* * *

Требование величайшей аккуратности предъявлялось Лениным ко всему, что касалось заседаний Совнаркома. Он требовал своевременной рассылки повесток с перечнем вопросов, подлежащих обсуждению, своевременного представления материалов, докладов и заявок о постановке тех или иных вопросов в порядок дня и т. п.

Ведение заседаний производилось в строгом соответствии с установленным регламентом… Докладчику и участникам в прениях предоставлялось время сверх установленного лишь в особо важных случаях и сплошь и рядом после специального голосования Совнаркома.

Повестка Совнаркома всегда бывала загружена большим количеством вопросов, иногда доходившим до нескольких десятков. Если бы заседания Совнаркома не были строго регламентированы и если бы не проводилась величайшая экономия времени, то Совнарком, разумеется, не справлялся бы с той гигантской работой, которую ему приходилось выполнять в первые годы. Более того, если бы работы Совнаркома велись менее организованно, без соблюдения во всем необходимой аккуратности и экономии, то, помимо всего прочего, от членов Совнаркома требовалась бы более значительная трата сил и энергии. Упрекая некоторых товарищей за опоздания и несоблюдение установленных правил, Ленин нередко называл такого рода проступки преступлением по отношению к делу, к себе и окружающим.

* * *

Председатель Совнаркома должен обладать способностью к быстрой ориентировке в любом вопросе. Если вы рассмотрите повестку любого заседания Совнаркома, то увидите, что по затрагиваемым темам они чрезвычайно разнообразны.

Подготовиться заранее к заседанию Совнаркома по всей повестке председательствующий, занятый в течение дня целым рядом административных дел, конечно, не может. Нужно рассчитывать на возможность ориентировки в обсуждаемых вопросах на самом заседании.

И вот способностью к такой ориентировке Ленин обладал поразительной: если принять во внимание, что каждый из членов Совнаркома главным образом интересовался, да и теперь интересуется, лишь вопросами своего ведомства, то станет ясно, что Ленину приходилось думать на заседаниях за всех.

Не было ни одного вопроса, обсуждавшегося в Совнаркоме, в который Ленин тут же, на заседании, не вникал бы. Он ставил, обыкновенно, вопрос на голосование только тогда, когда он был ясен ему самому.

А вопросы, которые обсуждались на одном заседании, бывали примерно такого характера: 1) о кооперации, 2) положение об управлении совхозами, 3) заготовка хлеба в Поволжье, 4) предоставление красноармейского пайка рабочим такого-то завода, 5) о наиболее экономном способе кройки шинелей для красноармейцев, 6) о предоставлении автомобиля ЦСУ и т. д. Прибавьте к этому, что, вникая во все эти вопросы, ставя их на голосование только после того, когда они уяснены для него самого, Ленин одновременно пробегал подсовываемые ему секретарями бумаги, писал записки с запросами и предложениями членам Совнаркома, читал ответы их, — и вы увидите, каким должен был быть Председатель Совнаркома и каким председателем на самом деле был Ленин.

Ленин не был председателем, бесстрастно относящимся к обсуждаемым вопросам. Он вел заседания, если можно так выразиться, с "темпераментом"…

Короче говоря, он стремился провести то решение, которое ему казалось правильным, и порой волновался, если желательное для него решение не проходило. Но он никогда не навязывал своего решения силой авторитета.

В таких случаях он обыкновенно старался изменить решение Совнаркома путем возобновления прений и повторного голосования или путем вынесения каких-либо дополнительных постановлений, которые впоследствии дали бы возможность Совнаркому еще раз остановиться на принятом решении. Иногда же Ленин подсчитывал голоса и, если обнаруживал отсутствие кворума, предлагал подождать временно отсутствующих товарищей, чтобы произвести повторное голосование в их присутствии.

Я не знал никого, кто, направляясь впервые на заседание Совнаркома, не волновался бы. Волнение вызывала ожидаемая встреча с Лениным.

И вместе с тем я не знал никого из тех, кому удавалось побывать в Совнаркоме, кто бы потом ни сказал: "А ведь волноваться-то нечего было; все оказалось поразительно просто". Ленин так вел заседания Совнаркома, что даже впервые посетивший Совнарком и впервые видевший Ленина совершенно спокойно излагал свое мнение. Иной при виде Ленина и под влиянием его манеры вести заседание даже приобретал какой-то особый "дар" слова. У него являлось желание обязательно высказаться, чтобы Ленин узнал его мнение по вопросу, иногда чрезвычайно мелкому, имеющему узкое практическое значение.

Такого рода настроение у лиц, бывавших в Совнаркоме, в особенности у тех, кого вызывают по каким-либо специальным поводам, создавалось тем вниманием к мелочам, которое проявлял Ленин. Как бы незначителен и сам по себе мелок ни был вопрос, но, раз он стоит в порядке дня и его надо разрешить, Ленин отдавал ему необходимое внимание и тем самым поднимал интерес со стороны других.

* * *

Случайных посетителей Совнаркома, да и не только их одних, в Ленине как в председательствующем поражали следующие черты. Он всегда подходил к вопросам как-то по-своему, при этом подход его всегда отличался простотой.

Специалист, вызывавшийся в Совнарком по какому-либо вопросу, обыкновенно энергично готовился к заседанию. И в заседание являлся нагруженный выписками, диаграммами, таблицами и всяким прочим материалом.

Прежде всего докладчика сражало предупреждение председательствующего, что по регламенту ему предоставляется для доклада 10 минут. Затем его окончательно сражало, что после нескольких слов доклада председательствующий заставлял его рядом заданных вопросов на ходу перестраивать доклад и забывать нередко о принесенной куче материалов.

Мне приходилось говорить с большими специалистами, которые, побывав в Совнаркоме с докладом и подвергнувшись допросу со стороны Ленина, заявляли, что ничего подобного они не ожидали. Им казалось, что они должны будут кое-что "поучительное" рассказать Совнаркому по своей специальности, а вместо этого им дали определенное задание и допросили с пристрастием, как это задание может быть выполнено.

* * *

Ленин старался всем привить уважение к постановлениям Совнаркома. Гнев его бывал поистине велик, когда кто-либо, хотя бы из самых влиятельных членов Совнаркома, неглижировал постановлениями Совнаркома.

Заявление кого-либо, что такое-то постановление Совнаркома им не будет выполнено, вызывало обыкновенно целую бурю со стороны Ленина.

Помню случай, когда отказ одного из бывших членов Совнаркома явиться в заседание для дачи каких-то объяснений вызвал распоряжение Ленина о принудительном приводе отказавшегося. Разумеется, последний поторопился явиться на заседание, узнавши о последовавшем приказе.

Никогда не забуду гнева Ленина, вызванного отказом одного влиятельного ведомства очистить, согласно постановлению Совнаркома, помещение для другого, менее влиятельного ведомства. Влиятельное ведомство поторопилось исполнить требование Совнаркома.

Поручения, даваемые Совнаркомом отдельным членам Совнаркома, подлежали неукоснительному исполнению. Ленин через секретарей следил за тем, чтобы поручения строго исполнялись, и нередко сам по телефону проверял, что сделано и как сделано.

* * *

Трудно в короткой газетной статье осветить все то, что можно было бы и следовало сказать о "Ленине на заседаниях Совнаркома". Отрывочные воспоминания, предлагаемые вниманию читателей, конечно, не могут дать полного представления о Ленине, председательствующем в высших советских органах.

В разные исторические моменты Совнарком бывал разный. И это разное не могло так или иначе не отразиться в ведении заседаний Совнаркома его председателем.

Совнарком в голодные 1918 и 1919 годы, Совнарком в дни восстания левых эсеров… Совнарком в период гражданской войны, колчаковщины, деникинщины… Совнарком и переход к новой экономической политике… Все это такие яркие и незабываемые моменты, так тесно слившиеся с Лениным, что все, что хочется, понятно, не скажешь…

Одно лишь надо сказать: и в большие дни, и в малые дни, и по большим вопросам, и по малым вопросам Ленин в Совнаркоме думал обо всем и за всех. Это не значит, что другие не думали: каждый думал по мере своих сил.

Но всякий знал, что он думает не один, что рядом с ним думает другой, своей великой думой обнимающий все. И это заставляло всех относиться к Ленину не просто как к председателю, а как к близкому, родному…

* * *

Вот почему появления Ленина в Совнаркоме после длительных перерывов, которые вызывались тяжелыми болезнями, бывали настоящими праздничными днями. Это имело место дважды: осенью в 1918 году, после выздоровления от ранения, и осенью в 1922 году, после выздоровления от первого приступа болезни, оказавшейся роковой.

Всякий раз зал заседания подвергался чистке и мытью. Все приводилось в образцовый порядок.

В зале заседания появлялись цветы; Все наличные члены Совнаркома и лица, имеющие право присутствовать на заседании, бывали налицо.

На всем и на всех лежала печать праздничного настроения. Некоторые члены Совнаркома, беззаботные по части костюмов, в этих случаях приводили свои туалеты в порядок.

В обоих случаях приглашался фотограф. Два таких заседания Совнаркома сфотографированы, и изображения их имеются в продаже.

Ленин терпеть не мог приветственных речей, относившихся к нему. Поэтому речей не было ни в 1918 году, ни в 1922 году.

Заседания носили обычный характер. Радость светилась в лицах присутствовавших, и этим, главным образом, оба исторических заседания Совнаркома отличались от обычных заседаний.

Сам Ленин при появлении на этих заседаниях в первые минуты чувствовал себя как бы неловко… В особенности ярко это сказалось во второй раз.

Казалось, что он конфузится: не то от того внимания, которое оказывается ему, не то от того, что вот он так долго болел и не работал…

Ленин — вождь и мозг рабочего класса. Всякий, кто собирается впервые увидеть Ленина, не может не волноваться. И в то же самое время Ленин конфузится, что близкие ему товарищи по работе встречают его радостными взглядами, его, позволившего себе вследствие тяжких недугов несколько недель не работать…

Таков был Ленин, первый председатель первого в мире рабоче-крестьянского правительства.^[107]

С. С. Данилов ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ (Из воспоминаний)

В СОВЕТЕ ОБОРОНЫ

В 1919–1920 гг. мне довольно часто приходилось видеть Владимира Ильича на заседаниях Совета Обороны. Другие товарищи, регулярно работавшие в Совнаркоме и Совете Обороны, подробнее обрисуют эту сторону деятельности т. Ленина. Я же ограничусь только некоторыми фактами и чертами, почему-либо произведшими на меня впечатление.

Присутствуя на заседаниях Совета Обороны или Совнаркома, я иногда думал о том, какая глубокая пропасть отделяет Советскую Россию от прошлого, хотя бы даже внешностью нового правительства, созданного Октябрьской революцией. Старый строй стремился установить небесное происхождение власти, чтобы вернее действовать на рассудок и воображение масс. Не довольствуясь елеем небесного помазания, он старался окружить власть всем блеском золотой мишуры. Являясь пред народом, власть должна была ослеплять его.

Октябрь свел власть с небес на землю, показал массам подлинный чисто земной источник и корни власти и навсегда снял с нее всякую мишуру. Живым воплощением новой власти был т. Ленин, с его поразительной простотой, естественностью, органическим отвращением ко всякой театральной ходульности и ложноклассической декламации. Он давал, так сказать, основной тон всей картине.

Как мало походили заседания Советского правительства на заседания совета министров наидемократического, наикультурнейшего государства. Пиджаки и косоворотки, френчи, солдатские гимнастерки, высокие сапоги — в какой бы ужас привела эта картина затянутую в демократический сюртук, накрахмаленную пошлость различных Шейдеманов. А между тем это был естественный стиль пролетарской революции, по горло занятой работой, живущей в кольце жесточайшей военной борьбы, в обстановке разоренной, обнищалой страны.

Интересен был регламент, введенный в Совете Обороны т. Лениным: 5 или 7 минут для доклада, 3 минуты желающему участвовать в прениях. Это было отражением пролетарской революции, скупой на слова, деловитой. В 3 минуты едва успеешь сформулировать свою точку зрения, а вот цветов красноречия, уж извините, — не успеешь развести.

Требуя точности от других, т. Ленин сам мог служить примером точности. За 1–2 минуты до 6 ч он выходил из своего рабочего кабинета в небольшую комнату, где заседал Совет Обороны, и ровно в 6 ч открывал заседание. Опаздывать не полагалось — иначе можно было встретить укоризненный взгляд т. Ленина и его грозящий палец. Такая точность в смысле своевременности начала заседания без всяких опаздываний установилась еще в заседаниях Реввоенсовета СССР. А не мешало бы потверже ввести этот порядок в наш и советский и партийный обиход.

Помню один случай, когда даже т. Ленин опоздал. Пробило 6 ч, а его не было, что немало удивило собравшихся на заседание. Появился он только в 7–8 минут седьмого, покрасневший, смутившийся, словно провинившийся школьник. Он попросил товарищей извинить его, так как был задержан на заседании ЦК. В ответ на его извинение раздался взрыв хохота и крики: "не принимаем", "отклонить", "занести в протокол", что еще больше смутило т. Ленина.

Как председатель т. Ленин вел заседания с поразительным искусством, не давая прениям разбиваться на мелочи, умело подводя итог прениям. В Совете Обороны тогда увязывались важнейшие вопросы, связанные с войной и хозяйством. На повестке нередко стояло более 60 вопросов. Неудивительно, что при таких условиях, несмотря на жесткий регламент и умелое руководство заседанием со стороны т. Ленина, заседания затягивались до 2–3 часов ночи. Усталые от дневной работы участники заседания утомлялись еще более, начинали нервничать, что сразу отражалось в прениях. В этих случаях хорошо освежал атмосферу веселый, заразительный смех т. Ленина. Он удивительно любил смеяться и, казалось, боялся пропустить хотя бы маленький повод для смеха, который тотчас заражал остальных и освежал утомленную нервную систему.

В заседаниях Совета Обороны не полагалось курить, так как Владимир Ильич не переносил табачного дыма. Выходить курильщикам во время заседания в другую комнату было неудобно. Поэтому им была предоставлена печная отдушина, которой они и пользовались по очереди, не лишаясь возможности следить за ходом заседания. Как были бы поражены иностранцы, если бы увидали наших товарищей народных комиссаров, которые, словно школяры, подходили с папироской к отдушине, торопливо затягивались несколькими глотками табачного дыма и снова возвращались на место.

Иногда около отдушины собиралось несколько "курителей"; образовывался табачный хвост. Как и во всех хвостах, здесь тоже начинались если не разговоры, то перешептывания, мешавшие деловому ходу заседания. Кончалось обычно тем, что т. Ленин вынужден был разгонять табачный хвост.

Удивительна была способность т. Ленина быстро проверять представляемые докладчиками факты, цифры, а также проверять и самих докладчиков в смысле их знания докладываемого вопроса. В 1919 году мне приходилось через каждые две недели делать доклад Совету Обороны о ходе борьбы с дезертирством. К докладам приходилось тщательно готовиться, собирать и группировать цифры, факты. Надо было подобрать материал так, чтобы в 5–7 минут доложить самое существенное, характерное; необходимо было подготовиться к перекрестным вопросам. Помню, раз я докладывал о большой кампаниии по борьбе с дезертирством, проведенной по Рязанской губернии. Я приводил цифры о количестве партийных товарищей, брошенных губкомом на эту работу, о числе проведенных ими митингов в селах и деревнях, о количестве распространенных листовок и т. п. Владимир Ильич, прищурив один глаз, а другой направив куда-то вверх, как будто прикидывал в уме сообщаемые мной цифры и вдруг спросил:

— А что, т. Данилов, вы сами как думаете, эти цифры действительные или взяты с потолка?

— Нет, Владимир Ильич, я считаю эти цифры достоверными.

— Почему?

— Я недавно был в другой губернии. Там с местными товарищами мы составляли план такой же кампании, и у нас получились приблизительно такие же цифры.

Ответ удовлетворил т. Ленина. Он видел, что был все-таки некоторый критический подход к цифрам.

Однажды мне пришлось быть не то участником, не то немым свидетелем своеобразного происшествия: судили меня самого в Совете Обороны.

В апреле 1920 г., получив сведения о том, что в садике около Кремля по вечерам шатаются дезертиры, я дал согласие на организацию облавы с проверкой документов. Устроили облаву, оцепили весь садик и начали проверку документов. В оцепление попал и всероссийский староста т. М. И. Калинин. Он спокойно дождался очереди, предъявил свои документы и отправился далее. Наоборот, т. X, тоже случайно попавший в оцепление, громко выражал себе негодование на творимое "безобразие", махал многочисленными своими документами и требовал пропуска вне очереди. Выпущенный из оцепления т. X пришел на заседание МСНК^[108], где немедленно сообщил, что "Данилов безобразничает около самых стен Кремля". По его просьбе МСНК дал ему на руки письменное распоряжение о прекращении облавы. С этим распоряжением т. X явился на место как раз к тому моменту, когда осталось непроверенных человек триста. Обычно до последнего момента не предъявляли документов наиболее злостные дезертиры, никогда не теряющие надежду выкрутиться хотя бы в последний момент. На этот раз на помощь им пришел т. X. По его требованию облава была прекращена, и наиболее злостные дезертиры ускользнули.

Не довольствуясь этим, т. X явился в Совет Обороны с жалобой на мои "безобразия". Он очень картинно изобразил "бесчинство", творимое Даниловым у стен Кремля, неприятное положение граждан, попавших в оцепление. Далее он указывал на то, что Данилов "бесчинствует" не только в Москве, но и по всей Республике; со всех концов на него поступают жалобы. В подтверждение этих слов т. X вынул большую кипу телеграмм. В заключение он предложил раз и навсегда положить конец "безобразиям" Данилова, упразднив его аппарат.

По существу, жалоба т. X была не только не основательна, но и поразительно легкомысленна. Во время его обвинительной речи я сидел словно на иголках; поднимал руку, махал ею и всем своим существом показывал, что после обвинения слово должно быть дано мне. Кроме естественного желания оправдаться, во мне заговорили и некоторые петушиные свойства.

Мои старания получить слово оказались тщетными: т. Ленин смотрел на меня ясными, спокойными глазами и как будто не видел меня, словно перед ним было пустое место.

После т. X выступил т. У, член коллегии одного учреждения, и от имени коллегии предложил аппарат Данилова расформировать, а работу передать представляемому им учреждению.

Снова делаю отчаянные попытки обратить на себя внимание, получить слово для защиты — и снова с теми же печальными результатами.

После т. У слово получил представитель военного ведомства т. Склянский. Он огласил короткую цифровую справку, из которой было видно, что облава дала хорошие результаты и дала бы еще большие, если бы ее не прервал своим вмешательством т. X.

Я был уверен, что теперь-то уже мне наконец дадут слово, что я оправдаюсь в возводимых на меня обвинениях и основательно потреплю моего обвинителя.

Неожиданно т. Ленин заявил, что он берет себе слово. Началась жестокая расправа над моим обвинителем.

— Конечно, — говорил т. Ленин, — попасть в облаву всякому неприятно. Мы можем выразить т. X соболезнование от имени всех нас. Если этого мало, можем чем-нибудь вознаградить его. А облаву все-таки надо было сделать. Вы видите, т. X, облава дала результаты, дала бы и больше, если бы вы не помешали. Вы говорите, что на Данилова со всех сторон жалобы? Это хорошо, это значит, что они что-то делают, не сидят без дела. Ведь их работа всем неприятна, поэтому на них и должны жаловаться. Вот было бы плохо, если бы на них не жаловались. Это значило бы, что они своего дела не делают.

Скажу откровенно, что в эту минуту я не хотел бы быть на месте т. X.

Обращаясь к т. У, т. Ленин сказал, показывая на меня:

— Вы хотите взять их работу? Это очень хорошо. Только сначала покажите, что вы умеете это делать. О них мы знаем, что они умеют, а вас не знаем. Вот вы сначала попробуйте, поучитесь, а потом приходите к нам сюда.

После этого т. Ленин заявил:

— Товарищи, вопрос ясный — голоснемте! "Голоснули" и единогласно провалили т. X и т. У.

Так, вопреки всем "демократическим" законам и обычаям, я в качестве обвиняемого и не получил слова для защиты.

Потом, когда я немного "остыл", мне сразу стало все понятно, между прочим, и то, почему т. Ленин смотрел на меня и в то же время как бы не замечал моего присутствия. Заметив мое "петушиное" настроение, он просто не дал мне возможности наговорить таких вещей, за которые мне потом самому было бы неловко. Нечего говорить о том, что сам я никогда бы не мог так защитить себя, как это сделал т. Ленин.

В Совете Обороны я несколько раз подвергался самым жестоким атакам, и каждый раз меня защищал т. Ленин. Вообще военная работа пользовалась его исключительным вниманием и поддержкой.^[109]

Я. И. Гиндин ВОСПОМИНАНИЯ О В. И. ЛЕНИНЕ

ПЕРВОЕ ПОСЕЩЕНИЕ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА

29 августа 1918 г. я совместно с группой товарищей посетил Владимира Ильича и участвовал в разговоре с ним в его рабочем кабинете в помещении Совнаркома в Кремле, и это первое мое посещение Владимира Ильича оставило неизгладимое впечатление. Случилось это следующим образом.

За несколько дней до этого коллегия Наркомтруда, где я тогда работал под председательством заместителя народного комиссара труда В. П. Ногина, разработала проект декрета о воспрещении совместной службы родственников в государственных учреждениях. После утверждения декрета в Совнаркоме и опубликования его в "Известиях" коллегией Наркомтруда во исполнение этого декрета было уволено несколько сотрудников Наркомтруда, в том числе двое родственников бывшего тогда народным комиссаром труда т. Шляпникова. Последний в это время отсутствовал и, приехав из командировки на другой день после их увольнения, распорядился немедленно принять обратно своих родственников.

Это распоряжение т. Шляпникова, резко противоречившее только что опубликованному декрету Совнаркома и постановлению коллегии Наркомтруда, тем более что оно касалось, между прочим, двух малоценных технических работников, вызвало резкое возмущение среди всех ответственных работников комиссариата. Да оно и естественно. Налицо было грубое нарушение закона, демонстративная отмена постановления коллегии, ни с кем не согласованная, и "неэтичный" шаг вообще, поскольку дело касалось родственников народного комиссара. 29 августа утром во время занятий, как только стало известно об этом факте, я вместе с двумя заведующими отделами зашел к т. Шляпникову переговорить по этому вопросу, но он отклонил разговор, предложив перенести вопрос на заседание коллегии, назначенное им на 3 часа этого же дня. В 3 часа дня собралась коллегия и заведующие отделами — коммунисты. Из предложенного т. Шляпниковым порядка дня видно было, что интересовавший всех присутствовавших вопрос не фигурирует. На наш запрос т. Шляпников заявил, что прием уволенных двух лиц он совершил с ведома Президиума ВЦИК, как нарком несет за это ответственность сам и поэтому предлагает перейти к обсуждению других вопросов. Естественно, что члены коллегии и присутствовавшие на заседании заведующие отделами с этим не могли согласиться, и так как т. Шляпников категорически отказался ставить на обсуждение вопрос о принятии им снова уволенных нами ранее лиц, то заседание тут же было прервано: атмосфера для работы стала совершенно ненормальной и слишком напряженной. Тов. Шляпников ушел, а мы остались и стали решать дальнейшие шаги.

Решили составить письменное обращение в Совнарком на имя Владимира Ильича с подробным изложением вопроса. Стали тут же писать записку. Но не успели мы ее составить, как т. Ногин позвонил Владимиру Ильичу (это было часов в 6 вечера), сообщил о нашем крупном конфликте с т. Шляпниковым и просил назначить время для разговора с ним по этому делу. Владимир Ильич со свойственным ему вниманием к подобным вопросам просил сейчас же прийти. Мы наскоро закончили записку, подписали ее, вручили т. Ногину и пошли все провожать его в Кремль. Нас было 6 человек: тт. Ногин, Стопани, Аникст, автор этих строк, Бумажный и, кажется, Хлоплянкин… Подойдя к кабинету Владимира Ильича, мы, пятеро, остались в передней соседней комнате, а т. Ногин вошел в кабинет. Но Владимир Ильич, узнав, что мы тоже пришли, сейчас же пригласил нас всех к себе в комнату, и, таким образом, мы все приняли участие в разговоре, который очень отчетливо сохранился в моей памяти.

Владимир Ильич сидел в небольшой комнате со сводчатым потолком за письменным столом, весь погруженный в лежавшую на столе большую книгу — атлас. Когда мы вошли, он нас очень приветливо встретил, с каждым в отдельности поздоровался, усадил около стола и, прищурив один глаз в сторону окна, выходившего во двор Кремля, стал слушать. Первым говорил т. Ногин. Владимир Ильич не только слушал: он наскоро начал пробегать глазами принесенную нами бумагу. И тут я впервые заметил ту поразительную быстроту, с какой Владимир Ильич схватывал почти мгновенно, на лету содержание бумаги, ее суть и выводы. Это впоследствии всегда было для меня предметом величайшего изумления и восхищения во время моего последующего участия в заседаниях Совнаркома и СТО на протяжении 1920, 1921 и 1922 годов. В миг Владимир Ильич схватил суть дела, засыпал нас рядом вопросов и сразу твердо заявил, что никто не имеет права изменять декрет Совнаркома, кроме самого Совнаркома и Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Нажав кнопку, он велел появившемуся из другой комнаты телефонисту соединить его по телефону с т. Свердловым. Разговор по телефону Владимир Ильич вел в соседней комнате, и содержание его нам не было слышно; к нам только доходили его отдельные восклицания о недопустимости нарушения декретов Совнаркома со стороны кого бы то ни было.

Вернувшись к нам, Владимир Ильич успокаивающим тоном заявил, что т. Свердлову ничего не известно, что постановления Президиума ВЦИК по этому поводу, следовательно, не имеется, что т. Свердлов все расследует, выяснит, а пока предложил вести работу в комиссариате нормально и создать чисто деловую атмосферу. Когда же т. Ногин ему показал взятую им у т. Шляпникова записку В. А. Аванесова, бывшего тогда секретарем ВЦИК, в которой говорилось, что нет возражений против оставления вышеуказанных лиц на работе впредь до рассмотрения вопроса, Владимир Ильич восклик-нил: "Видно, Ногин не без хитрости", опять вызвал к телефону т. Свердлова, долго с ним разговаривал и, вернувшись к нам, подробно расспрашивал каждого о работе, об отношениях с т. Шляпниковым, его работе и проч. Выслушав ряд отрицательных отзывов о т. Шляпникове и видя наши взволнованные лица, Владимир Ильич сказал нам, что все дело нуждается в тщательном выяснении, что этим займется специальная комиссия из представителей ЦК партии и профессиональных союзов, что нельзя ничего решать под влиянием первых внешних обстоятельств и настроений и поэтому он не дает никаких заключений, кроме назначения специальной комиссии, и предлагает нам спокойно продолжать работу в комиссариате, дожидаясь результатов работы этой комиссии.

Весь тон и характер разговора Владимира Ильича произвели на меня самое сильное впечатление. Я видел, как он, резко возмущаясь фактом нарушения закона, проявлял в то же время к нам величайшую приветливость и мягкость. Относясь с большим вниманием к поднятому нами вопросу и ко всем говорившим, он подбадривал нас, успокаивал и подготовлял к возможным решениям по вопросу о дальнейшей совместной работе с т. Шляпниковым в зависимости от ряда обстоятельств, которые может выяснить комиссия. Общий вывод можно было сделать такой, что для Владимира Ильича после этого получасового разговора вопрос о положении, создавшемся в коллегии Наркомтруда, был совершенно ясен, но, поскольку дело касается профессиональных союзов, тесно связанных в своей работе с Наркомтрудом и имеет политическое значение, оно может быть окончательно решено только ЦК РКП, а не одним им, и разрешение этого вопроса зависит не только от одного нашего заявления. Владимир Ильич нам ничего пока, кроме расследования, не обещал, хотя у него, может быть, определенное решение уже и было. И действительно, через некоторое время, а именно 8 октября 1918 г., по предложению комиссии, назначенной ЦК партии, т. Шляпников был освобожден Совнаркомом от обязанностей народного комиссара труда, хотя, конечно, не только в связи с одним этим обстоятельством.

О ВЫСТУПЛЕНИЯХ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА

После этого мне пришлось слушать ВладимираИльича в ряде публичных выступлений. Чаще всего они носили программный характер. Во всех его выступлениях (чаще всего в Большом театре) поражало следующее. Никто никогда так сильно не овладевал аудиторией, не приковывал к себе внимания слушателей, не создавал во время речи такой всеобщей напряженности, независимо от состава слушателей, как Владимир Ильич. Объяснялось это особенным подходом в его речах ко всякой теме, необыкновенной глубиной содержания, ясностью, четкостью и логичностью, которая действовала на слушателя, прямотой и резкостью, с какой всегда бичевались противники пролетарской революции или дефекты в нашей работе, и особыми яркими красками, какими он всегда характеризовал каждый успех пролетарской власти, пробуждая в сердцах всех слушателей твердую уверенность в неминуемой окончательной победе пролетариата.

Другой замечательной особенностью выступлений Владимира Ильича, как и выступлений т. Сталина, являлась программность его речей, так как почти каждая из его речей, которые мне пришлось слышать за пять лет (1918–1922 гг.), не только подводила итог за определенный период работы, но почти всегда намечала программу и тактику для дальнейших действий. И эта особенность его речей, по-моему, как-то приучила всех всегда ждать, что при выступлениях Владимира Ильича будут намечены дальнейшие задачи, встающие перед пролетарским государством в той или иной ситуации.

Оттого-то рабочие и крестьяне так внимательно всегда слушали своего вождя. В его речах не только ярко, красочно отражалась наша действительность со всеми хорошими и больными ее сторонами, не только резко, выпукло и наглядно рисовались все трудности, порой неслыханные и невиданные, стоящие перед пролетариатом на пути к освобождению и возникавшие у нас на каждом шагу, но и всегда намечался в будущем тот верный путь, на котором, как опыт показал, пролетариат и все трудящиеся встречали неизменную победу.

Поразительнее всего была особая убедительность речей Владимира Ильича. Бывало, Владимир Ильич в середине или под конец своей речи (на многолюдных собраниях его речь обычно продолжалась не меньше часа) заложит пальцы за правый и левый борт жилетки и, выпятив грудь, начнет быстро ходить по трибуне. Сила убедительности его речи все растет и растет, покоряя ваш ум целиком и полностью.

Речи Владимира Ильича всегда отличались особой страстностью, категоричностью и прямотой. В последние годы было видно, что выступления на широких собраниях его сильно утомляли — его лоб покрывался испариной, цвет лица изменялся, но вместе с тем сейчас же по окончании выступления он настораживался к речам последующих ораторов, внимательно слушал их и поминутно отмечал у себя в блокноте отдельные мысли.

ОТНОШЕНИЕ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА К НОВЫМ СИЛАМ

Впервые мне пришлось присутствовать в Совнаркоме под председательством Владимира Ильича 23 октября 1920 года. Обсуждался продовольственный вопрос, наиболее острый в то время. Владимир Ильич всегда особенно живо интересовался им, выдвигая его в первую очередь на заседаниях и концентрируя на нем внимание всех руководящих работников. В тот день, когда этот вопрос должен был обсуждаться в Совнаркоме, мне пришлось участвовать в его обсуждении в Цекомпродснабе^[110], где председательствовал т. Халатов и где я состоял членом. Уже там мы были предупреждены, что Владимир Ильич особенно интересуется этим вопросом, требует его срочной постановки и тщательной подготовки. В 5 часов кончилось заседание комиссии, а на 6 было назначено заседание Совнаркома, куда я вместе с т. Халатовым был делегирован коллегией Наркомпрода. Не прошло и 3 минут после 6 часов, как я был вызван в зал заседаний из соседней приемной. В то время Совнарком заседал в комнате, где теперь помещается одна из канцелярий Совнаркома. Владимир Ильич нам предложил сесть и сейчас же дал слово т. Халатову для доклада. Во время доклада Владимир Ильич поминутно заглядывал в обширную ведомость и статистическую сводку, справляясь и сверяя цифровые данные. Потом, услышав предложенные новые нормы снабжения, он в упор поставил вопрос: "Есть ли для осуществления этого реальная возможность, проверены ли данные и не будет ли это пустой декларацией?" После этого высказался ряд членов Совнаркома, говоривших об отдельных моментах предложения т. Халатова: об изменениях категорий, о повышении пайка совслужащим, о злоупотреблениях с продснаб-жением в некоторых учреждениях и т. д. Я, как содокладчик, тоже взял слово и, должен сознаться, в этой новой для себя обстановке высказал не совсем твердо несколько своих мыслей, отметив, между прочим, что в отношении Москвы приходится обратить внимание Совнаркома на такой факт, что при расходовании тридцати — сорока вагонов хлеба в день тогдашнее миллионное население как будто беспрерывно должно было получать по одному фунту в день, а между тем этого нет. Поэтому я предложил обратить особое внимание на ненормальности в системе распределения и в практике ее осуществления, указав на ряд конкретных фактов.

Когда я кончил, взял слово Владимир Ильич. Владимир Ильич возражал почти всем выступавшим. И тут я заметил одну очень характерную для Владимира Ильича черту, в которой впоследствии при моем участии в заседаниях Совнаркома и СТО, где Владимир Ильич почти постоянно председательствовал, я все больше и больше убеждался и на которую мне потом указывали многие из товарищей, присутствовавших на заседаниях. Это — его стремление втянуть в работу Совнаркома, следовательно, в работу по активному государственному строительству, новых, свежих людей, всячески поддерживая их, косвенно подбадривая и внушая большую смелость и твердость там, где они еще не совсем тверды, иногда даже по форме своих выступлений.

К моему чрезвычайному удивлению и большой радости, Владимир Ильич, сославшись на указанные мной факты, отметил, что считает их очень важной стороной вопроса; потом, указав на ряд дефектов в проекте, на недостаточную проверенность отдельных приводимых в нем фактов, несогласованность некоторых моментов и, главное, на необходимость особого выделения Москвы и Петрограда в смысле снабжения, предложил: прения прекратить, проект признать недостаточно обоснованным и не подкрепленным достаточным цифровым материалом и потому отклонить, а для разработки нового проекта на основе ряда директив, тут же продиктованных секретарю, образовать комиссию, которой дать семидневный срок, прибавив: "Комиссию я бы предполагал примерно в таком составе: тт. Аванесов, Ногин, Халатов, Бадаев (тогда председатель Московской потребительской коммуны)^[111], Гиндин и Фин (председатель ЦК совработников). Нет возражений? Принято. Схватили, успели записать? (Обращаясь к секретариату.) Созыв, полагаю, за т. Аванесовым. Нет возражений? Вопрос исчерпан".

Так толково, кратко, ясно и быстро был решен вопрос.

Для меня в эту минуту особо ярко вырисовалось все величие Владимира Ильича. В своем выступлении он не оставил неотмеченной ни одной слабой стороны проекта, оттенил все недостатки предложений выступавших, высказал вскользь много поучительных мыслей, касающихся методов социалистического строительства, резко критиковал постановку нашей статистики, которая дает данному вопросу "длинные простыни" цифр, но не дает тех нескольких конкретных цифровых данных, которые были бы ясны для каждого рабочего и крестьянина и из которых можно было бы сделать вывод, что "есть столько-то, нужно столько-то, не хватает столько-то". Коснулся нашего разбухшего аппарата, слабой производительности труда, бюрократизма и многого, многого другого, и все это в самой конкретной, отчеканенной форме, твердо и убедительно. Ни у кого уже не могло быть ни тени сомнения, что проект должен быть отклонен, хотя многие раньше выступали только с поправками. А состав комиссии, тут же намеченный им, был так разносторонен и так совмещал отражение различных точек зрения, что никто ничего не мог возразить. И все это быстро, ясно и энергично высказано и немедленно зафиксировано в решении.

Затем ссылка в своем выступлении на меня, введение членом в комиссию меня — рядового тогда работника, впервые пришедшего в Совнарком, наряду с опытными, старыми ответственными работниками — особенно сильно подбодрило меня, вселило большую смелость при развитии моих мыслей уже во время работы комиссии. Я наглядно убедился, что суть вопроса для Владимира Ильича была выше всякой формы, что он всегда чужд был каких бы то ни было условностей. Продиктованные им на заседании Совнаркома директивы комиссии по существу составили готовый закон. В то же время этот факт (введения меня в комиссию) сразу усилил во мне сознание той ответственности, какую я, как и многие другие, чувствовал за каждое произнесенное в Совнаркоме слово, что, в свою очередь, приводило в дальнейшем к особо тщательной подготовке и проверке вносимых вопросов и отдельных выступлений.^[112]

Ю. Ларин КАК УЧИЛ ЛЕНИН (Почему он занимался мелочами)

Чему он учил — широко известно по его речам и статьям, книгам и ученым трудам. Менее известно, как он учил — учил науке управлять.

До Октябрьской революции у пролетариата и его партии не было опыта в управлении государством. "Культуру пролетарского управления", если можно так выразиться, приходилось создавать заново. Он и был ее создателем и непосредственным воспитателем ее носителей — того обширного слоя передовых рабочих и членов партии, которым пришлось на практике осуществлять под его руководством государственное строительство.

Помимо хорошо известных объективных условий — диктатура пролетариата в стране с мелкобуржуазным большинством населения, обнищание и трудность политического положения — дело крайне усложнялось еще двумя особенностями того субъективного людского материала, какой он имел в виде членов партии, для оформления победившего класса в государство. Этот людской материал, этих несколько тысяч человек и приходилось ему учить руководству управлением. Конечно, государственной властью овладел пролетариат как класс, эти тысячи людей выдвигались вперед тоже пролетариатом, который и в целом принимал участие в различных проявлениях государственного строительства. Но учить-то руководству управлением приходилось раньше всего этих выдвинутых партией пролетариата людей, чтобы вообще стало возможным сколько-нибудь прилаженное построение нового государства и даже самое удержание государственной власти.

В этом заключается историческое значение той работы по воспитанию представителей нового класса как организаторов государства, — какую выполнял Владимир Ильич в качестве "мастера государственного дела".

Помимо общего отпечатка условий времени и места (недостаточность культуры, тяготение к упрощенству и пр.), личный состав, находившийся в распоряжении мастера для обучения государственному делу, отличался еще, как сказано, двумя особо усложнявшими специальными чертами. Первая — разнородность социалъного происхождения. Вторая — разнородность политического прошлого.

По социальному происхождению, т. е. по принадлежности "от рождения" (или от начала сознательной жизни) к той или иной классовой группе, как известно, наша партия делится на три части. Около 45 процентов рабочих, около 25 процентов крестьян и около 30 процентов служащих и интеллигентных выходцев из мелкобуржуазных и среднебуржуазных слоев (до членов помещичьих семей включительно). Перерождаясь в партии в смысле стремления идти по одному классовому пролетарскому руслу, каждая из этих групп, подымаясь в государственное управление, все же обычно приносит с собой некоторый отпечаток, характерный для интеллектуального (умственного, духовного) бытия того класса, из которого она вышла.

Узкий практицизм крестьянина, недостаточно оплодотворенный принципиальной выдержкой; поверхностное наездничество мелкобуржуазного интеллигента, не побежденное еще острым чувством правды жизни; интуитивность поведения (действие по чутью), руководство только общим стихийным классовым инстинктом, без достаточно строгой продуманности всей обстановки, со стороны рабочего, не овладевшего еще мудростью, класса как выразителя основных общих интересов движения — все это сказывается, все это надо на практике научить преодолевать самих строителей нового государства, чтобы из строительства выходил какой-нибудь толк (точнее, чтобы выходил тот толк, какой требуется).

В свою очередь, по своему политическому прошлому те несколько тысяч человек, какие составляют у нас совокупность центральных и местных ответственных коммунистов (президиумы губко-мов, губисполкомов, губпрофсоветов, члены коллегий наркоматов, В ЦИК, центральных комитетов профсоюзов и прочие главные — военные, партийные, советские и профсоюзные работники), делятся на три части. По изданным ЦК РКП "Итогам партработы за 1922–1923 гг.", таких работников имеется всего свыше пяти тысяч. Политическое прошлое их таково: 1) были до Февральской революции 1917 г. большевиками 25 процентов общего числа; 2) были членами других политических партий 28 процентов общего числа — главным образом меньшевиками (на две трети); 3) приняли участие в политической жизни вступлением в партию только после Февральской 1917 г. революции 47 процентов — притом наибольшая часть из них даже только после создания Советской власти.

Пестрота политического происхождения активной партийной верхушки, тех пяти тысяч человек, какие пролетариат поставил во главе всех своих органов, — эта пестрота усложняла "государственно-воспитательную" задачу Владимира Ильича довольно существенно. Старая (дореволюционная, подпольная) большевистская партия, побеждая, впитала в себя действительно имевшие корни в пролетариате живые элементы других дореволюционных, подпольных партий.

Отчасти задача вести курс на органическое слияние всех этих элементов, жизненно необходимый при такой структуре партийного скелета, облегчалась, правда, наличностью общих революционных традиций; по "Итогам партработы", бывшие меньшевики и др. влились в партию еще до Октябрьской революции (преимущественно в трудные для партии "послеиюльские дни"). Но все же наличность такой пестроты политического происхождения надо взвесить, чтобы оценить то мастерство, с каким Владимир Ильич столь разнородный материал, как, например, старых подпольщиков и новых в революции людей, вообще приобщившихся к политической жизни лишь после революции, — умел превращать в один цемент для скрепления здания нового государственного строительства.

Это требовало тонкой, "филигранной" работы прямо индивидуального характера. У нас много иногда удивлялись, как это такую массу времени и сил, иногда большую часть дня, Владимир Ильич отдавал бесчисленным мелким текущим будничным делам. Вермишель законодательная и вермишель практическая, действительно, не сходили у него с политического стола. Но именно таким путем, в личном общении с сотнями и тысячами индивидуально проходивших перед ним при этом товарищей, Владимир Ильич выковал из наличного партийного авангарда необходимый рабочему классу людской материал для государственного строительства.

Каждый являвшийся к нему, таким образом, со своим отдельным, часто маленьким "вермишельным" вопросом уходил обогащенный уменьем подходить к делу. Несколькими фразами он сразу научал человека находить сложность в простоте и простоту в сложности. Научал подходить к факту с жизненной правдой, то есть в основных "узлах" его связи с другими явлениями и без "растеканья мыслью по древу", из-за мелочей не замечающего главного и в самой мелочи не выделяющего типичного. Трезвость без увлечений и без беспринципности, холодная голова с горячим сердцем за ней, вкладывание в дело пламенной страсти самим характером работы без всякой "внешности", учет социальных корней всякого дела ("идиот, кто верит на слово"), искоренение узости и однобокости в подходе и дилетантской и ведомственной ("спецов-ской"), — словом, человек уходил от него, на примере своего маленького дела начиная понимать искусство маневра — этот метод и ключ к управлению государством в наших условиях при наличности твердого принципиального стержня и критерия.

Человек внутренне рос общением с ним — рос именно для работы, необычайно усложненной тем обстоятельством, что диктатуру пролетариата приходилось осуществлять в стране с мелкобуржуазным большинством населения на основе согласия с последним. Между тем дореволюционная история приучила нас преимущественно к "прямым", а отнюдь не "маневренным" действиям. При таких условиях задача соответственного "государственного перевоспитания" партийного авангарда была обязательным условием сохранения пролетарской диктатуры и осуществления в дальнейшем всех связанных с нею задач.

Ленин занимался, много занимался "мелочами", потому что только таким путем он и мог индивидуально обрабатывать и перерабатывать каждого соответственного работника, на его собственном деле уча его искусству управления. Он не хуже других понимал, что эта "вермишель" отнимает, подтачивает его силы, но он прекрасно понимал и громадное историческое значение работы по созданию таким путем необходимого для удержания пролетарской власти людского государственного кадра.

Вот почему Ленин занимался "мелочами", вот почему отдавал на них столько сил, вот почему на советы бросить "вермишель" отвечал только той милой лукавой усмешкой, какой не забудет никто, кто хоть раз ее видел.^[113]

Г. Ломов ЛЕНИН — ПРАКТИК

Один из крупнейших польских революционеров-марксистов, тов. Тышка (Иогихес), на Лондонском съезде партии^[114] сказал, что марксисты делятся на две группы: одна группа стоит и действует на основе марксизма, а вторая лежит на точке зрения марксизма.

Для Ленина и большевиков марксизм всегда воспринимался как боевой, действенный марксизм. "Для нас теория есть обоснование предпринимаемых действий", — говорил Владимир Ильич.

Естественно, что вопросы практики, вопросы о том, как выйти из тысячи хозяйственных затруднений в случае победы революции, больше всего интересуют Владимира Ильича. В конце сентября 1917 года в своей статье "Грозящая катастрофа и как с ней бороться"^[115] Владимир Ильич набрасывает такую практическую программу действий:

1) Объединение всех банков в один и государственный контроль над его операциями, или национализация банков.

2) Национализация синдикатов, т. е. крупнейших, монополистических союзов капиталистов (синдикаты: сахарный, нефтяной, угольный, металлургический и т. д.).

3) Отмена коммерческой тайны.

4) Принудительное синдицирование (т. е. принудительное объединение в союзы) промышленников, торговцев и хозяев вообще.

5) Принудительное объединение населения в потребительные общества или поощрение такого объединения и контроль за ним.

Эту же программу Владимир Ильич выдвигает и в другой своей брошюре "Удержат ли большевики государственную власть?"^[116], написанной в начале октября 1917 года в ответ на сомнение в том, что мы сумеем надолго удержать власть в своих руках. В этой брошюре тов. Ленин возможность выполнения всей этой программы обсуждает с точки зрения практической возможности.

"Главная трудность, пролетарской революции, — пишет он, — есть осуществление во всенародном масштабе точнейшего и добро-совестнейшего учета и контроля, рабочего контроля за производством и распределением продуктов"^[117]. И он в дальнейшем подробно разбирает, почему встают пред нами эти трудности — "без крупных банков социализм был бы неосуществим" ^[118], общественное счетоводство появится у нас как счетоводство единого советского банка. Между тем на пути к национализации банков стоят очень большие трудности, хотя эти трудности вполне преодолимы.

Так же подробно практически обсуждает Ленин в этой же брошюре вопрос о борьбе с голодом: "Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность являются в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов, самым могучим средством учета и контроля, таким средством, которое, будучи распространено на капиталистов и на богатых вообще, будучи применено к ним рабочими, даст невиданную еще в истории силу "приведения в движение" государственного аппарата, для преодоления сопротивления капиталистов, для подчинения их пролетарскому государству. Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины. Гильотина только запугивала, только сламывала активное сопротивление. Нам этого мало.

Нам этого мало. Нам надо не только "запугать" капиталистов в том смысле, чтобы они чувствовали всесилие пролетарского государства и забыли думать об активном сопротивлении ему. Нам надо сломать и пассивное, несомненно, еще более опасное и вредное сопротивление. Нам надо не только сломить какое бы то ни было сопротивление. Нам надо заставить работать в новых организационно-государственных рамках. Недостаточно "убрать вон" капиталистов, надо (убрав вон негодных, безнадежных "сопротивленцев") поставить их на новую государственную службу. Это относится и к капиталистам и к известному верхнему слою буржуазной интеллигенции, служащих и т. д." ^[119].

Хлебная монополия, хлебная карточка, трудовая повинность и заставят капиталистов и буржуазную интеллигенцию пойти к пролетариату на службу.

И достаточно прочитать дневники черносотенной дамы Зинаиды Гиппиус, в которых она с пеной у рта проклинает эти пайки, хлебные карточки и трудповинность, чтобы понять, как тов. Ленин далеко видел и насколько он был прав.

Так же смело до дерзости и прямо ставит вопрос тов. Ленин об управлении страной. "Пролетариат не сможет, говорят нам, привести в движение государственный аппарат.

Россией управляли после революции 1905 года 130 000 помещиков, управляли посредством бесконечных насилий над 150 миллионами людей, посредством безграничных издевательств над ними, принуждения огромного большинства к каторжному труду и полуголодному существованию.

И Россией, будто бы, не смогут управлять 240 000 членов партии большевиков, управлять в интересах бедных и против богатых. Эти 240 000 человек имеют за себя уже теперь не менее одного миллиона голосов взрослого населения, ибо именно такое соотношение числа членов партии к числу подаваемых за нее голосов установлено опытом Европы и опытом России, хотя бы, например, августовскими выборами в Питерскую думу. Вот у нас уже "государственный аппарат" в один миллион людей, преданных социалистическому государству идейно, а не ради получения 20-го числа ежемесячно крупного куша.

Мало того, у нас есть "чудесное средство" сразу, одним ударом удесятерить наш государственный аппарат, средство, которым ни одно капиталистическое государство никогда не располагало и располагать не может. Это чудесное дело — привлечение трудящихся, привлечение бедноты к повседневной работе управления государством"^[120],

Как же это сделать? И Ленин берет такой "простой пример". "Государству надо выселить из квартиры принудительно определенную семью и поселить другую. Это делает сплошь да рядом капиталистическое государство, это будет делать и наше, пролетарское или социалистическое государство"^[121].

И дальше Владимир Ильич влагает в уста предполагаемого отряда из 2 матросов, 2 солдат, 2 сознательных рабочих, 8 человек трудящейся бедноты такое объяснение уплотнения и выселений: "Вы потеснитесь, граждане, в двух комнатах на эту зиму, а две комнаты приготовьте для поселения в них двух семей из подвала. На время, пока мы при помощи инженеров (вы, кажется, инженер?) не построим хороших квартир для всех, вам обязательно потесниться. Ваш телефон будет служить на 10 семей. Это сэкономит часов 100 работы, беготни по лавчонкам и т. п. Затем в вашей семье двое незанятых полурабочих, способных выполнить легкий труд: гражданка 55 лет и гражданин 14 лет. Они будут дежурить ежедневно по 3 часа, чтобы наблюдать за правильным распределением продуктов для 10 семей и вести необходимые для этого записи. Гражданин студент, который находится в нашем отряде, напишет сейчас в двух экземплярах текст этого государственного приказа, а вы будете любезны выдать нам расписку, что обязуетесь в точности выполнить его"^[122].

Приводя эти цитаты из брошюр тов. Ленина, написанных перед Октябрем, теперь видишь, как его мысль, его пример, его предуказание и объяснение становились на другой день после переворота рабочей программой действий и правительства, и уездного исполкома. Начиная от национализации банков и кончая жилищной политикой уисполкома, все это вытекало из практического подхода Владимира Ильича ко всем злободневным вопросам.

Точно такой же смелый и практический, вполне простой ответ давал Владимир Ильич и на "ехидный" вопрос о том, как же вы будете управлять государством, когда посадите за министерский стол кухарку?

"Мы знаем, — пишет он, — что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством"^[123]. Но в дальнейшем Ленин именно зовет к этому, не боясь никаких старых предрассудков.

Уже перед Октябрем Владимир Ильич поставил основные хозяйственные вопросы строительства во всю их ширь как практик, которому на завтра их придется решать в пылу ожесточенной схватки. Теория немедленно приводила к выводам, которые на завтра претворялись в живую практику действия. В теории переворота Ленин уже дал программу нашей завтрашней практики. И таким же практиком, который свои действия почерпает из теории, оставался Владимир Ильич и во все время революции.

Отличительной чертой Владимира Ильича как практика всегда являлась смелая до дерзости, широкая и вместе с тем простая, понятная постановка вопроса. Но, дав линию, наметив определенную программу действий, Владимир Ильич переходил к методическому нажиму в мелочах, в деталях, когда посев на 2-х десятинах клевера или электричество в деревне Нееловке становились для него дороже тысячи резолюций. Всякий из нас, работавший с ним, помнит его маленькие, торопливые записочки, так пришпоривавшие каждого из нас в работе. Недаром тов. Горбунов в своих воспоминаниях пишет: "Доведению до конца какого-нибудь мелкого дела Владимир Ильич придавал иногда большее значение, чем десятку постановлений СНК и СТО".

Достаточно привести несколько примеров. В 21-м году Ленин пишет записочку тов. Горбунову: "Заняться делом Гидроторфа и двинуть его, так как специалисты, там работающие, не могут до сих пор приспособиться к условиям советской работы и достаточно беспомощны. Дело это важное".

Быстро была снята кинолента, которую Владимир Ильич настоял демонстрировать в рабочих центрах в Москве, Питере, Иваново-Вознесенске и ряде других мест. Были выданы пайки. Был приспособлен завод для изготовления торфососов. Словом, Владимир Ильич сразу поставил на ноги всех и вся.

Помню в 1922 году "записочки", которые я получал, уже сидя на Урале, со специальными "егерями" по вопросу о концессии Уркарта и другим вопросам. Или, наконец, развитие радиотелеграфии в России. Сколько напора, энергии и вот этих записочек было направлено в разные концы, пока у нас не появилась прекрасная нижегородская радиолаборатория, десятки мощных радиостанций и проч.

При этом в практике и в теории Ленин всегда знал о том, что в нашей революции "расчет идет на миллионы". Сколько раз в разговорах он журил за недостаточно твердый и ясный учет этих миллионных крестьянских и рабочих масс. Поэтому-то так и любил Владимир Ильич говорить с этими представителями рабочих и крестьянских низов. Он "выпытывал", "вызнавал" из них все то, что они только знали, он через них впитывал в себя самый сок российского чернозема и фабричных станков. Через проверку на опыте миллионов он определял меру нашей "расхлябанности", с которой он боролся, кажется, с большей беспощадностью, чем с буржуазией и помещиками. Расхлябанность, неаккуратность в пунктуальном Владимире Ильиче встречала величайшего и беспощадного врага и жестоко им высмеивалась. Он жестоко боролся с "широтой" русской натуры, когда не обращали внимания на мелочи. В годы обострения бумажного голода он первый заказал себе маленькие блокнотики, предложил канцелярии перейти к писанию отношений на обороте использованных старых бумаг, вместо конвертов употреблять облатки или клеить конверты из старой газетной бумаги и т. п. И с какой пунктуальностью он следил за этим в своей канцелярии!

Владимир Ильич всегда был с массой, он понимал, что миллионы будут проводить его идеи в жизнь. Он понимал, что наше боевое товарищество, славная партия РКП, взявшая власть, еще не проникла своими щупальцами до первичных ячеек и может предуказать идею, путь, но не может во всех деталях регламентировать наболевшие вопросы, построить сразу законченную систему органов. На I съезде советов народного хозяйства он говорил: "Нам нужно в самом ходе работы, испытывая те или иные учреждения, наблюдая их на опыте, проверяя их коллективным общим опытом трудящихся и, главное, опытом результатов работы, нам нужно тут же, в самом ходе работы, и притом в состоянии отчаянной борьбы и бешеного сопротивления эксплуататоров, которые становятся тем более бешеными, чем ближе мы подходим к тому, чтобы окончательно вырвать последние испорченные зубы капиталистической эксплуатации, — строить наше экономическое здание… Дело организационное… несет нам массу опытов, массу шагов, массу переделок, массу трудностей, в особенности относительно того, как поставить каждого человека на свое место, ибо здесь нет опыта…" ^[124]

На первых порах вся буржуазная пресса издевалась над Советом Народных Комиссаров в том отношении, что его декреты не всегда исполняются в точности на местах. В этом отношении Владимир Ильич всегда говорил, что было бы бесконечной глупостью требовать на первых порах, когда и сами-то мы толком не знали, как в миллионах могут претвориться наши советские новеллы, чтобы мы добивались исполнения их буква в букву. Декреты на первых шагах Советской власти означали линию движения — путь, по которому надо было идти, но те миллионы, которые декреты принимали, должны были в зависимости от обстановки и местного опыта выработать тот средний путь, по которому надлежало идти. Владимир Ильич и в законодательной работе понимал значение взаимодействия с миллионами. С таким же величайшим интересом Владимир Ильич относился и к организованному опыту движения широких рабочих масс, олицетворяемому профсоюзами. Он так говорил по поводу их значения на VIII съезде Советов: "…профсоюзы являются организацией правящего, господствующего, правительствующего класса, того класса, который осуществляет диктатуру… который осуществляет государственное принуждение. Но это не есть организация государственная, это не есть организация принуждения, это есть организация воспитательная, организация вовлечения, обучения, это есть школа, школа управления, школа хозяйничания, школа коммунизма. Это совсем необычного типа школа, ибо мы имеем дело не с преподавателями и учениками, а мы имеем дело с некоторым чрезвычайно своеобразным сочетанием того, что осталось от капитализма и что не могло не остаться, и того, что выдвигают из своей среды революционно-передовые отряды… Получается такая вещь, что партия, так сказать, вбирает в себя авангард пролетариата, и этот авангард осуществляет диктатуру пролетариата. И, не имея такого фундамента, как профсоюзы, нельзя осуществлять диктатуру, нельзя выполнять государственные функции"^[125].

В отношении роли профсоюзов в организации хозяйства Владимир Ильич, несомненно, считал главной базой построения всего совнархозовского аппарата, аппарата всех трестов, правильное взаимоотношение их с профсоюзами, выдвижение последними работников на ответственные руководящие посты и т. д. Для Ленина связь с миллионами крестьян и рабочих в практическом, стихийном строительстве хозяйственной жизни являлась альфой и омегой всей жизни. Владимир Ильич придавал огромное значение аппарату. Уже на I съезде совнархозов он особенно резко подчеркивал вопрос о том, что от того, как мы рассядемся, от того, как и кого мы поставим на нужное место, зависит правильная работа всего аппарата. Но он, придавая значение этой работе, требуя от каждого работника безусловной ответственности за порученное ему дело, он в то же время был врагом всяких частых переорганизаций. Неоднократно он мне говорил о том, что нужно запретить всякие переорганизации, которые становятся бичом советского аппарата. Не успеешь познакомиться с делами в данном учреждении, как уже оказывается, что учреждение упразднено и вместо него создано другое. Правильной постановке работы госаппарата он уделял большое внимание и в последние годы своей жизни. В своих статьях о Рабкрине он полностью занят мыслью о том, как нам поправить дело нашего расхлябанного донельзя бюрократического аппарата.

Владимир Ильич, имея систематически дело с вопросами работы хозяйственных органов в Совете Труда и Обороны, один из первых обратил внимание на "парламентаризм", господствовавший в наших управляющих органах, — на коллегии и коллегиальность, это наследие керенского демократизма. Со всей силой своего пламенного красноречия он бичевал "разговорщиков" и "болтунов". Он ярко обосновал необходимость перехода от коллегиального начала к единоличию, с переложением полной ответственности за последствия ведения дела в том или ином хозяйственном органе. И он не только дал идею, но он неуклонно требовал немедленного перехода по всей линии к этому единоличию. Он не удовлетворялся только постановлениями, он требовал показать цифры того, сколько предприятий управляется коллегиально и в скольких введен единоличный метод управления.

С такой же силой и энергией он выступил и против коммунистического чванства, и против настроения "спецеедства". "Пора нам отказаться от прежнего предрассудка, — писал он, — и призвать всех нужных нам специалистов к нашей работе"^[126]. В статье о продналоге он указывает на то, что за учебу у капиталиста или крупного специалиста не жалко и заплатить, и борется против распространенного предрассудка среди коммунистических низов, что все сами, дескать, сумеем сделать. Ленин не удовлетворялся отдельными постановлениями на съездах совнархозов или руководящей работой в Совете Труда и Обороны и Совнаркоме по хозяйственным вопросам. Он принимал сотни рабочих-практиков, сотни специалистов у себя в кабинете и в разговорах с ними часто намечал ту линию, которую затем проводил по всему фронту в жизнь. Кроме этих непосредственных бесед с управляющими от заводов, от трестов, от синдикатов, он часто принимал участие в заседаниях и Совнаркома и в заседаниях комиссий, которые там собирались. В первое время после организации ВСНХ он неоднократно присутствовал на заседаниях коллегии. В последующее время я видел его на заседаниях президиума ВСНХ значительно реже.

В Ленине поражало полное отсутствие бюрократизма, который он бичевал и на съездах, и в речах, боролся с ним всерьез и с издевкой. Для Владимира Ильича практические результаты дела, непосредственное действие стояли всегда впереди всего, и он научал всех товарищей не удовлетворяться формальной отпиской или бумажным постановлением. Его звонок по телефону всегда означал справку о том, как обстоит дело, собрали ли вы нужный материал, когда по вопросу можно ставить вето, есть ли у вас цифры, насколько можно им верить и т. д. Ленин сплошь и рядом сам направлял товарищей туда, где можно было произвести проверку или собрать нужный материал.

Ленин никогда не покидал почвы действительности. Он чрезвычайно боялся, как бы не оторваться от крестьянского хозяйства, от "крестьянской лошадки". Однако он не терял ни одной минуты, чтобы попытаться ввести то или иное техническое улучшение. Технике он придавал гигантское значение, и поэтому с такой жадностью и неутомимой энергией он выступил на защиту плана электрификации России. Он ухватывался за всякое техническое улучшение, ибо он понимал, что без величайшего напора в этой области Россия надолго останется отсталой страной. С какой величайшей энергией Владимир Ильич ухватывался за всякое улучшение американских, немецких, английских рабочих или инженеров, которые хотели прийти в Россию и принести свои технические навыки и свой более культурный быт. Он детально следил за работой каждой из этих колоний, всячески облегчая им трудный путь в условиях холодной и голодной России.

Ленин как практик, как хозяйственник, с одной стороны, никогда не покидал земли, всегда помнил о миллионах рабочих и крестьян России, которые будут выполнять это дело, и в то же время он при решении любого вопроса всегда делал самые широкие обобщения, из которых и исходил при решении мелких вопросов. Он всегда освещал вопрос под углом зрения революционного боевого марксизма. Разговаривая с крестьянкой или с рабочим, он одному ему ведомым путем комбинировал все факты их жизни и на основе этого давал затем величественную и захватывающую картину дальнейшего плана работ. Ленин тысячью щупальцев был связан с рабочими и крестьянскими низами, чрез отдельных их представителей он умел, как никто, вызнать и восстановить всю картину жизни этих низов. И, не теряя этой почвы реальной действительности, он двигал машину советского хозяйства вперед, несмотря ни на какие затруднения и ни на какие препятствия.

Ленин до сих пор остается никем не превзойденным практиком, практиком боевого марксизма, который на деле сумел воплотить в жизнь принципы революции.^[127]

И. И. Радченко ЛЕНИН — ВОЖДЬ НА ХОЗЯЙСТВЕННОМ ФРОНТЕ

С Владимиром Ильичем я был знаком с 1900 года в Пскове. При наших встречах он учил меня организационному искусству в применении к революционной работе. После его отъезда за границу, в годы 1900 до 1902 включительно, я продолжал получать от него указания, уже в письменной форме^[128]. Он меня, тогдашнего организатора "техники" "Искры", учил, как контрабандой возить на себе литературу через финляндскую границу, как организовывать кружки рабочих, как проводить генеральную партийную линию того времени в борьбе с экономистами-рабочедельцами. Учил, наконец, как подготовить российские организации профессиональных революционеров социал-демократов ко II партийному съезду. В то время я был представителем заграничной организации "Искры" и членом Организационного комитета по созыву съезда. К сожалению, на самый съезд я не попал, так как 4 ноября 1902 года был арестован вместе с П. Н. Лепешинским в Пскове, где происходила конференция Организационного комитета^[129].

После восьми месяцев пребывания в доме предварительного заключения в Петербурге и в Петропавловской крепости я был сослан в Якутскую область. Бежав из ссылки в августе 1905 года, я поехал в Женеву для получения инструкций от заграничного центра по налаживанию транспорта большевистских изданий (я еще в ссылке самоопределился как твердокаменный большевик)…

В 1905–1907 годах я встречался с Владимиром Ильичем в Петербурге на заседаниях, совещаниях и конференциях редакций "Новой жизни", "Волны" и прочих большевистских газет и журналов. Встречался с ним и в Куоккала (где он жил) — по делам тех же издательств. Последнее мое свидание с ним в этот период было в самом конце 1907 года, в связи с организацией его отъезда за границу. С тех пор, вплоть до 1917 года, я его больше не видел, хотя всегда был в курсе его работы через В. В. Воровского и других, видавшихся с Владимиром Ильичем и переписывавшихся с ним.

1917 год

В бурном, богатом событиями 1917 году я ярко помню только одно свидание с Владимиром Ильичем — в ноябре в Смольном, куда я приезжал со специальным поручением от Московского самоуправления изыскать в центре кредиты на организацию торфяного хозяйства в Московской губернии. Критическое положение с топливом в промышленности и на транспорте, в городском хозяйстве, в больницах и лазаретах, наконец, у самого населения заставило хвататься за этот еще малоизвестный и мало испытанный у нас в то время вид топлива. Дело было поручено мне, имевшему за своей спиной пять лет практического опыта на торфоразработках богородской "Электропередачи" (ныне имени Классона).

Добившись пропуска в Смольный, я встретился в коридоре с Марией Ильиничной, которая и проводила меня к Владимиру Ильичу. Я застал его в маленькой комнатке, за маленьким столом, рядом с которым стоял простой венский стул для посетителей. Владимир Ильич чрезвычайно приветливо встретил меня. Стал расспрашивать, где я был эти годы, чем занимался. Высказал свое удовлетворение по поводу того, что я работал по торфу и знаю это дело. Владимир Ильич отметил большое значение торфа как более доступного при данных обстоятельствах вида топлива, чем далекий донбасский уголь и бакинская нефть. С особенным увлечением говорил он о целом ряде будущих крупных электростанций на торфе типа богородской "Электропередачи", о которой я рассказывал. На мой вопрос, не могу ли я быть лучше использован для революции на какой-нибудь другой работе, он настойчиво убеждал меня остаться на этом чрезвычайно важном топливном фронте, тем более что я был одним из немногих советских специалистов в этой области.

Нужные Москве кредиты для организации торфяного хозяйства он лично считал необходимым дать и обещал поставить вопрос в Совнаркоме. До решения же этого вопроса он направил меня к Шляпникову и Гуковскому. Первый был в то время народным комиссаром торговли и промышленности, а второй — народным комиссаром финансов.

В разговоре с Владимиром Ильичем я задал ему вопрос о некоторых товарищах, между прочим о Л. Б. Красине: встречается ли он с ним и почему Красин не втягивается в работу. Владимир Ильич ответил:

— Встречаюсь… Ухаживаю за ним, как за барышней… Не хочет… Все равно — придет к нам со временем…

1918 год

Сохранилось удостоверение, выданное бюро совета районных дум 19 февраля 1918 года: "Заведующему городскими торфяными разработками инженеру Радченко и инженеру Винтеру в том, что они действительно командируются в г. Петроград по делам Московского городского общественного управления"^[130].

В эту нашу поездку с Винтером правительством был сделан второй шаг к организации советского торфяного дела, а по переезде правительства в Москву это дело получило свою твердую организационную базу. Рядом с другими главками был организован Главтоп с подведомственными ему Главуглем, Главнефтью и Главторфом. Положение о Главторфе вышло 20 апреля 1918 года.

Все это происходило при энергичнейшем участии самого Владимира Ильича. При организации Главторфа шла борьба с Наркомземом, претендовавшим на то, чтобы все управление торфяным делом находилось в его руках, так как торф следует причислять к землям, почвам, а не к недрам. Тут пахло и эсеровским империализмом, и старой министерской психологией: до революции немногочисленные торфоразработки находились в ведении министерства земледелия. Владимир Ильич разрешил этот спор на заседании Совнаркома, как это изложено в "Положении об организации Главного торфяного комитета отдела топлива Высшего совета народного хозяйства" от 20 апреля 1918 года.

"§ 5. Все торфяные болота, как земельные площади, находятся в ведении Комиссариата земледелия.

§ 6. После признания Главным торфяным комитетом той или иной залежи, пригодной для целей промышленной эксплуатации, Главный торфяной комитет обращается в Комиссариат земледелия с предложением передать ему данную залежь для эксплуатации…

§ 9. В состав Главного торфяного комитета входит представитель Комиссариата земледелия с решающим голосом…"^[131]

Первым советским детищем в области торфоразработок было Шатурское болото. Но в 1918 году там велись лишь подготовительные работы, так как для разработки этого огромного болота требовалась целая армия торфяных рабочих и соответствующее количество продовольствия, которое рациональнее было предоставить старым, налаженным торфоразработкам. Продовольствие и кредиты на Шатурку были отпущены только осенью, по выздоровлении Владимира Ильича после августовского ранения. Помню первую нашу встречу по выздоровлении его; как меня поразил его усталый, болезненный вид и рука на перевязи…

Помню одно характерное для Владимира Ильича выступление при рассмотрении сметы на организацию разработки Шатурского болота. Дело происходило в СНК в апреле 1918 года. Представитель Наркомфина возражал против сметы Главторфа на постройку бараков для торфяников, предлагая чуть ли не вдвое меньше испрашиваемого. Помнится, постройка одного барака в то время нами была исчислена в четыре тысячи рублей.

Получаю записку от Владимира Ильича:

"Вы когда-нибудь строили бараки? Твердо ли знаете, что надо 4000 р.?"

Я ответил утвердительно на той же записке.

Тогда Владимир Ильич уже вслух обращается ко мне с тем же вопросом и вслед за тем и к товарищу, оспаривавшему нашу смету. Тот удивленно отвечает:

— Нет, не строил.

Владимир Ильич поставил вопрос на голосование, формулируя его так:

— Есть два предложения. Первое — товарища, который раньше строил бараки, — дать четыре тысячи рублей.

Второе — товарища, который не строил бараки, — дать две тысячи рублей на барак.

Первое предложение было принято огромным большинством голосов.

Весь конец 1918 года прошел под знаком борьбы за топливо, за усиление и упорядочение его добычи: 1 декабря в Совете Обороны обсуждался вопрос о топливе, 4-го был разрешен вопрос о мобилизации населения для лесных работ.

12 декабря я получил записку от Владимира Ильича такого содержания:

"Товарищу Радченко

Прилагаемое сообщено мне как предложение, исходящее от заведомо честного купца, осведомленного в дровяном деле и утверждающего, что тьма воровства и злоупотреблений могут и должны быть таким способом открыты.

Прошу спешно обсудить (сначала Вам с Волковским, а если хотите и сразу в лесколлегии) и тотчас же сообщить мне Ваше заключение. Председатель СНК Ленин"^[132].

К сожалению, я не помню содержания предложения, о котором пишет Владимир Ильич^[133].

15 декабря Совет Обороны принял постановление о назначении временной комиссии для выяснения плана и программы работ Центрального лесозаготовительного отдела и Главлеса. Тогда же за подписью Владимира Ильича мне был выдан мандат как председателю временной комиссии по обследованию и улучшению работ Центрального лесозаготовительного отдела и Главлеса.

22-го в Совете Обороны опять стоял вопрос о работах временной комиссии по обследованию Главлеса.

Совет Обороны чуть ли не ежедневно обсуждал вопросы подвоза и заготовки дровяного топлива, снабжения рабочих, мобилизации гражданского населения (трудповинность), борьбы с дезертирством и т. д.

И все эти вопросы поднимал, разрешал, двигал и подталкивал неутомимый, не знавший отдыха Владимир Ильич! Ни одно постановление не проходило без его активного участия.

"Поневоле будешь Обломовым, — писал я как-то своему малолетнему сыну, — когда Ильич за всех думает, сам все делает за всех…"

В результате всей этой упорной и лихорадочной работы упорядочилась и усилилась добыча дровяного топлива для железных дорог, то есть для перевозки хлеба и войск, для отопления домов, больниц и лазаретов, для фабрик и заводов, работавших на оборону.

1919 год

Конец 1918 и весь 1919 год для Главторфа прошли под знаком добывания продовольствия для торфоразработок, в том числе и для Шатурских. Владимир Ильич принимал в этом деле самое деятельное участие, помогая где и чем только мог. Имеется постановление Совнаркома от 6 февраля 1919 года "О вывозе маршрутными поездами хлеба для торфодобывающей промышленности". 14 апреля в Совете Обороны ставится и разрешается вопрос о выдаче охранных грамот артелям торфяников на вывоз ими хлеба с места жительства на место работы. Тот же вопрос о продовольствии для торфяников ставился в Совете Обороны еще четыре раза, в апреле и мае.

Сохранилось отношение тогдашнего народного комиссара продовольствия тов. Цюрупы к украинскому народному комиссару продовольствия о всемерном содействии самостоятельным заготовительным операциям уполномоченных Главторфа на Украине со следующей собственноручной резолюцией Владимира Ильича:

"Со своей стороны присоединяюсь к просьбе товарища Цюрупы и прошу оказывать тов. Радченко и другим уполномоченным всякое содействие. 17 апреля 1919 г. Председатель СНК В. Ульянов (Ленин)"^[134].

Имеется удостоверение на мое имя от 19 апреля, выданное Управлением делами СНК за подписью Владимира Ильича, А. Д. Цюрупы, Л. Б. Красина и В. Д. Бонч-Бруевича, составленное в чрезвычайно энергичных выражениях. В нем предписывается властям и организациям Украины оказывать нам самое энергичное содействие в покупке мяса, солонины, сала и т. п., в погрузке этих продуктов, срочной отправке и беспрепятственном продвижении до места назначения.

Я привожу так подробно содержание этих документов для того, чтобы показать, какое громадное значение придавал Владимир Ильич торфу как топливу и торфу как базе для электрического света и электрических двигателей.

В частном разговоре Владимир Ильич как-то поинтересовался, какие меры мы принимаем для удержания торфяников на разработках, и со своей стороны предлагал освободить их от воинской и от трудовой повинности и выдавать премии предметами "ширпотреба": мануфактурой, сапогами, косами и т. д.

Когда на богородской "Электропередаче" (станция имени Клас-сона) забастовали, требуя повышения расценок, малосознательные в то время торфяники, вопрос рассматривался в СНК. По предложению Владимира Ильича СНК 27 мая было вынесено постановление:

Совет Народных Комиссаров в заседании от 27 мая с. г. постановил:

"а) Послать на Шатурские болота 1 завтра утром через т. Дзержинского одного представителя от ВЧК комиссаром и при нем тт. Радченко и Лутовинова в качестве экспертов.

б) На посылаемого комиссара возложить задачу/в Случае необходимости, милитаризировать рабочих по разработке торфа и добиться производства работ на условиях, установленных Всероссийским советом профессиональных союзов.

Комиссару предоставить право назначать себе, в случае надобности, помощников в смежных пунктах^[135].

Постановление это было вынесено в 11 часов ночи. Мы с Лутовиновым по предложению Владимира Ильича сейчас же отправились к Дзержинскому. Представителем от ВЧК был назначен А. В. Эйдук. Рано утром втроем мы выехали на "Электропередачу" и уладили конфликт.

11 ноября 1919 года, в 1 час дня, Главторф послал Владимиру Ильичу свой отчет о только что законченной торфяной кампании; отчет был строго деловой. В тот же день, в 11 часов вечера, я получил от него следующее письмо:

"В Главторф П.Х1.1919 г.

По поводу присланного отчета за 1919 г.

1) Желательно напечатать итоги в "Экономической жизни" (и прислать мне 1 экземпляр).

2) При обилии таблиц детальных. — нет таблиц ит о г о-в ы х:

— сравнение производства 1918, 1919 годов и ранее (число дней? % работавших машин? и т. д.)

— краткая карта? или расстояние от железнодорожных станций?

— условия пуска в ход всех машин?

— сравнимые данные о производстве в зависимости от потребления (еда и мануфактура)? Ленин"^[136].

Из этого письма видно, как быстро ориентировался Владимир Ильич в таком совершенно новом для него деле, как внимательно он входил в детали его и какие давал дельные практические советы, хватая, что называется, быка за рога. Быстрота, с которой Владимир Ильич реагировал на наш отчет, показывает то значение, которое он придавал торфяному делу.

1920 год

В этом году я особенно часто говорил с Владимиром Ильичем по вопросам продовольствия и оборудования для все расширяющихся, несмотря на трудности, связанные с гражданской войной, торфоразработок и технического и организационного усовершенствования их. Владимир Ильич живо интересовался всеми стадиями строительства Шатурской электростанции. Я его неоднократно приглашал на строительство, и он мне каждый раз отвечал:

— Охотно проехался бы к вам туда. С каким бы наслаждением походил бы по болотам!

Но осуществить его поездку так и не удалось, да я и не настаивал, зная наши несовершенные, часто неисправные пути и средства сообщения того времени (связывали нас с Шатуркой железная дорога и моторная дрезина).

В феврале 1920 года ВСНХ командировал меня, как председателя Главторфа, на Урал для обследования и организации торфяного дела в области. Кроме того, мне, как уполномоченному Глав-лескома при 1-й армии труда, было поручено согласование и направление деятельности всех уральских гублескомов. Владимир Ильич придавал большое значение этой поездке, и на обоих мандатах, полученных мною 5 февраля, имеется его собственноручная приписка:

"Прошу оказывать всяческое содействие лично мне известному т-щу Радченко.

В. Ульянов (Ленин)".

Я имел трехминутное свидание с Владимиром Ильичем перед этой поездкой. О чем конкретно мы говорили в эти три минуты, я уже не помню, но помню то почти физическое ощущение его величия и огромного заряда энергии и решимости, который он влил в меня.

В 1920 году впервые стал применяться у нас гидравлический способ добывания торфа. Изобретателем гидроторфа был наш блестящий советский инженер Роберт Эдуардович Классон. В основу своего изобретения он положил калифорнийский способ размывания мощной струей воды золотоносных пород по старым руслам рек. Владимир Ильич с живостью подхватил идею гидроторфа, как первого яркого достижения в области механизации исключительно тяжелого труда торфяников. Своим энергичным содействием он в короткий по тому времени двухлетний срок помог этому незрелому вначале детищу стать на твердые ноги, преодолеть неизбежные "детские болезни" и стать промышленно рентабельным.

В истории гидроторфа в 1920 году можно отметить три важнейших момента:

1) 27 октября Владимир Ильич присутствовал на демонстрируемом Классоном в Кремле кинофильме по гидроторфу. Помню любопытную первую встречу их после двадцатипятилетнего перерыва. Владимир Ильич встретил Классона такими словами:

— А помните, как вы тогда сомневались? А ведь свершилась революция-то^[137].

2) 28 октября целому ряду адресатов было разослано лично Владимиром Ильичем составленное письмо. Привожу его полностью:

"1) т. Рыкову (если еще не оправился, то т. Милютину) 2) ив Главторф, т. И. И. Радченко

Копии: 3) Р. Э. Классону (найти через Радченко),

4) председателю ГОЭЛРО Кржижановскому,

5) Склянскому (§ 4) и Троцкому,

6) Лежаве и Ломоносову,

7) Киноотдел,

8) Сосновскому,

9) Шатуновскому (Основная транспортная комиссия).

27. Х. 1920 состоялось перед многочисленной партийной публикой кинематографическое изображение работы нового гидравлического торфососа (инженера Р. Э. Классона), механизирующего добычу торфа сравнительно со старым способом.

В связи с этим состоялся обмен мнений между инженером Классоном, представителями Главторфа, тт. И. И. Радченко и Морозовым, т. Шатуновским (от Основной транспортной комиссии) и мною.

Этот обмен мнений показал, что руководители Главторфа вполне согласны с изобретателем насчет важного значения этого изобретения. Во всем деле восстановления народного хозяйства РСФСР и электрификации страны механизация добычи торфа дает возможность пойти вперед неизмеримо более быстро, прочно и более широким фронтом. Необходимо поэтому принять немедленно ряд мер в государственном масштабе для развития этого дела.

Прошу обсудить этот вопрос немедленно и дать мне незамедлительно отзыв (поправки, дополнения, контрпроекты и проч.) по поводу следующих, вытекающих из вчерашнего предварительного обмена мнений, предложений.

1. Признать работы по применению гидравлического способа торфодобывания имеющими первостепенную государственную важность и потому особо срочными. Провести это в субботу 30/X, через СНК.

2. Поручить тем главкам (и др. учреждениям), от содействия которых больше всего зависит успех работы "Комиссии (или комитета?) по гидравлическому добыванию торфа" (при Главторфе), делегировать своих представителей (предпочтительно коммунистов или, во всяком случае, заведомо добросовестных и особо энергичных людей) для постоянного участия в этой комиссии. Особо возложить на них ответственность за скорейшее исполнение заказов и просьб этой комиссии без всякой волокиты. Дать в СНК имена и адреса этих представителей.

3. То же — по отношению к нескольким важнейшим в данном деле заводам. Составить список этих заводов.

4. Поручить Морскому ведомству дать в эту комиссию своего представителя, вполне знакомого с запасами материалов и техническими средствами этого ведомства.

5. Дать красноармейский паек той группе лиц, от работы которых непосредственно зависит быстрый и полный успех дела, повысив вместе с тем их вознаграждение так, чтобы они могли вполне и целиком отдаться своему делу. Поручить "Комиссии по гидравлическому добыванию торфа" немедленно дать в НКпрод и в ВЦСПС список (точный) этих лиц с указанием норм вознаграждения, премий и проч.

6. Немедленно обсудить с НКвнешторгом, какие заказы следует сейчас же дать шведским и германским заводам (может быть, нанять там одного или нескольких крупных химиков) для того, чтобы к лету 1921 мы могли получить необходимое в целях более быстрого и широкого использования гидравлического способа. В частности, использовать для этого предстоящий через несколько дней отъезд т. Ломоносова в Швецию и Германию.

7. Поручить Киноотделу (НКпроса?) поставить очень широко (особенно в Петрограде, Иваново-Вознесенске, Москве и в местностях торфодобывания) кинематографическое изображение гидравлического способа, с тем чтобы обязательно читалась при этом краткая и популярная листовка (просить т. Сосновского редактировать), объясняющая гигантское значение механизации торфодобывания и электрификации.

8. Первый доклад по этому вопросу "Комиссии по гидравлическому способу добывания торфа" назначаю в СНК 30.Х.1920 г.

Пред. СНК В, Ульянов (Ленин)"^[138].

3) 30 октября Совнарком принял декрет о Гидроторфе.

Весь конец года прошел в энергичной работе по выполнению предложений Владимира Ильича, касающихся Гидроторфа. Для реализации этого первого у нас крупного изобретения в области торфотехники не пожалели ни сил, ни средств, более чем ограниченных в эти годы, когда разруха еще не была изжита. По настоянию Владимира Ильича и под нажимом Классона для изготовления каких-нибудь пяти агрегатов Гидроторфа был выделен в Москве специальный машиностроительный завод бывший Михельсона (теперь имени Ильича). Больше тысячи рабочих и двухсот специалистов, снабжаемых хорошими пайками, работали над осуществлением этого изобретения. Какое огромное значение придавал Владимир Ильич Гидроторфу, видно из его речи на VIII съезде Советов 22 декабря. Владимир Ильич говорил:

"Я должен сказать, что в области топлива мы имеем один из крупнейших успехов в виде гидравлического способа добывания торфа. Торф, это — то топливо, которого у нас очень и очень много, но использовать которое мы не могли в силу того, что нам приходилось до сих пор работать в невыносимых условиях. И вот этот новый способ поможет нам выйти из того топливного голода, который является одной из грозных опасностей на нашем хозяйственном фронте. Мы долгие годы не в состоянии будем выйти из этого тупика, если у нас останется старое хозяйничанье, если у нас не будет восстановлена промышленность и транспорт. Работники нашего торфяного комитета помогли двум русским инженерам довести до конца это новое изобретение, и они добились того, что этот новый способ скоро близок к довершению. Итак, мы накануне великой революции, которая даст нам в хозяйственном отношении большую опору. Не надо забывать, что мы имеем необъятные богатства торфа. Но мы не можем их использовать потому, что мы не можем посылать людей на эту каторжную работу. Капиталистический строй мог посылать людей на каторжные работы. При капиталистическом государстве люди шли туда работать из-за голода, а при социалистическом государстве на эти каторжные работы мы посылать не можем, а добровольно никто не пойдет. Капиталистический строй все делал для верхов. Он о низах не заботился.

Нужно всюду больше вводить машин, переходить к применению машинной техники возможно шире. Добывание торфа гидравлическим способом, которое так успешно двинуто вперед ВСНХ, открывает возможность добывания топлива в огромном количестве и устраняет необходимость привлечения обученных рабочих, так как при таком способе могут работать и необученные рабочие. Мы эти машины произвели, я лично советовал бы товарищам делегатам посмотреть кинематографическое изображение работ по добыванию торфа, которое в Москве было показано и может быть продемонстрировано для делегатов съезда. Оно даст конкретное представление о том, где одна из основ победы над топливным голодом. Мы изготовили машины, которые употребляются при новом способе, но изготовили их плохо. Командировки за границу при налаживающемся товарообмене с заграницей, при хотя бы полулегально существующих торговых сношениях, помогут нам эти же машины, нашими изобретателями составленные, получить исполненными великолепно. И числом этих машин, успехом работы Главного торфяного комитета и ВСНХ в этой области будут измеряться все наши хозяйственные успехи, ибо без победы над топливным голодом победы на хозяйственном фронте одержать нельзя. С этим связаны также жизненнейшие успехи в области восстановления транспорта" ^[139].^[140]

Г. М. Кржижановский В. И. ЛЕНИН И РАБОТЫ ПО ЭЛЕКТРИФИКАЦИИ, РАЙОНИРОВАНИЮ И ПЛАНОВОМУ ХОЗЯЙСТВУ

Я хорошо помню, как после одного разговора с Владимиром Ильичем (кажется, в начале 1920 г.) о тяжелой работе на торфу и о тех перспективах, которые связаны с развитием торфяного дела^[141], я, возвратившись домой, уже через несколько минут получил спешно набросанную записку Владимира Ильича с просьбой непременно изложить все то, что я ему рассказывал, в специальном фельетоне в "Правде". А когда я эту его просьбу исполнил и такой фельетон был напечатан, то он был очень доволен, когда тов. Троцкий также обратил внимание на фельетон и обменялся с ним мыслями по этому поводу. Владимир Ильич немедленно уведомил меня об этом, видя в этом обстоятельстве доказательство правильной наметки темы, потому что иначе она не могла бы возбуждать к себе интереса. А между тем в этом фельетоне развитие торфодобывания и устранение каторжных условий работы на торфу ставились в прямую зависимость от электрификации торфяных болот и от постройки районных электрических станций на торфу.

Но, раз наметив что-либо, Владимир Ильич никогда не останавливался на полдороге. Он немедленно стал тормошить меня, настаивая, чтобы по крайней мере в небольшой брошюрке вопросы электрификации были освещены цельно, хотя бы и элементарно. Я составил проспект такой брошюры, внимательно просмотренный Владимиром Ильичем, а когда "Основные задачи электрификации России" мною были написаны в размере брошюрки в 50 страниц, то он немедленно, кажется, в тот же день, когда рукопись была послана ему, сообщил свое одобрение и даже предложил написать свое предисловие. Это предложение я отклонил, не желая связывать имя Владимира Ильича с этой небольшой, спешно набросанной брошюркой. Таким образом, эта первоначальная популяризация идей электрификации всецело обязана настойчивости и указаниям Владимира Ильича. Без него при трудных обстоятельствах 1920 г. я никогда не решился бы выступить с такими ответственными предложениями.

Точно так же лишь поддержка, неусыпная внимательность, непрерывный дружеский совет и подбадривание Владимира Ильича обеспечивали работы Государственной комиссии по электрификации, которой удалось в 9-месячный срок и с общим расходом самых ничтожных средств (при работе около 200 ученых мы в общей сложности потратили не более 30 000 руб.) составить для VIII съезда Советов известный доклад об электрификации РСФСР.

Товарищи, вероятно, помнят, как сочувственно отнесся к этой работе во время своего доклада Владимир Ильич и как потрясал он перед аудиторией этим толстым томом работы, справедливо подчеркивая, что при всем несовершенстве исполнения она все же является знаменательным моментом в нашей экономике.

Доклад по электрификации представлял попытку составления перспективного хозяйственного плана страны. Ценность этой работы заключалась не только в том, что в ней вопросы электрификации выдвигались на первый план как неизбежный технический опорный момент всего строительства. Здесь же дан был вполне конкретный материал, характеризовавший экономику основных наших районов и намечавший те цели, которые в данной конкретной обстановке надо преследовать. Владимир Ильич прекрасно понимал, что этот конкретный материал разработан нами, как это отмечалось в тексте доклада, лишь "в первом приближении". Он подчеркнул в своей речи на съезде Советов, что придется немедленно сесть за дальнейшую работу уточнения, усовершенствования этого плана. Поэтому уже в начале 1921 года он настаивал, чтобы группа работников, потрудившихся над планом электрификации, немедленно перешла ко второму этапу своей работы. Таким образом зародилась идея Госплана, и Владимир Ильич не только обсуждал первоначальный набросок проекта организации Госплана, но и кандидатуру каждого из лиц, выдвигаемых мною в члены Госплана. К работам Госплана, обнимавшим самые разнообразные хозяйственные вопросы, к докладам членов Госплана в СТО Владимир Ильич относился с большим вниманием и всячески старался подбодрить нас, работников Госплана, помочь нам в преодолении тех громадных трудностей, которые стояли и стоят перед нашей плановой работой как вследствие новизны этого дела, так и по обстоятельствам нашей экономической отсталости и послевоенной разрухи. Зачастую он вызывал меня на длительные собеседования по тем или иным очередным темам, и каждый раз, уходя после такой беседы, я чувствовал небывалый прилив бодрости и сил. Он никогда не скрывал и не затушевывал своего отрицательного отношения к тому или иному лицу, к тому или иному поступку. Но, несмотря на всю резкую определенность замечаний Владимира Ильича в этом направлении, он умел делать это так, что всегда чувствовалось отсутствие всякой "личности" в таком нападении Владимира Ильича и всегда отчетливо подчеркивалась связь этого нападения с интересами дела, которое он защищал. Неоднократно Владимир Ильич предлагал мне свою личную помощь путем посещения Госплана и присутствия на его заседаниях, но я никогда не решался соглашаться на это, считая, что это было бы недопустимой эксплуатацией его личности и его драгоценного времени. По некоторым записочкам, оставшимся у меня, я когда-нибудь смогу с большей подробностью дать отчет о конкретных указаниях Владимира Ильича по вопросам плановой работы, а в настоящее время, в эти тяжелые минуты, могу сказать лишь весьма немногое.

Уже при первом подведении итогов работ Госплана, которое я пробовал сделать в статьях под названием "Хозяйственные проблемы РСФСР", несмотря на крайнюю заваленность работой в тот период (1921 г.), Владимир Ильич потребовал от меня представления рукописи и проштудировал ее с такой точностью, что я очень сожалею об отсутствии у меня этой рукописи с его ремарками. Я помню, что некоторые заметки и подчеркивания были в высокой степени характерны для методов мышления и работы Владимира Ильича.

В этой же книжке с полной определенностью был поставлен и вопрос об экономическом районировании, и, как видно из предыдущего, с полного согласия и ведома Владимира Ильича. Я вспоминаю свои неоднократные беседы с Владимиром Ильичем по вопросам экономического районирования и не помню никаких его возражений по существу этой темы. Он считал только, что проведение экономического районирования непременно должно быть связано с большой предварительной пропагандой этой идеи и должно быть построено так, чтобы воля к нему шла в значительной степени с самих мест. А как ценил Владимир Ильич эту связь с местными работниками, эту информацию мест, превосходно видно из его отношения к отчетам экосо и из его попыток наладить аппарат согласованной работы наших центральных учреждений с работой мест. Отчеты экосо, отчеты местных плановых органов и должны были служить необходимым контролирующим материалом для работы таких органов, каким являлся наш СТО.

Ко всем этим вопросам, затрагиваемым здесь мною, конечно, необходимо будет вернуться еще и еще раз. Цель этих строк — только засвидетельствовать, что трудно себе представить, в каком этапе наших работ как в области электрификации, так и в области районирования и планового хозяйства находились бы мы без мощного содействия и без бодрящих и освещающих указаний Владимира Ильича. Несомненно, что без него все это носило бы другой, гораздо более зачаточный характер. Несомненно также, что в немногих его направляющих указаниях тем не менее были даны решающие директивы в этих областях работ на долгие и долгие годы.^[142]

И. М. Губкин ИЗ БРОШЮРЫ "ДОВЕРИЕ НАРОДА — ВЫСШАЯ НАГРАДА"

Известие о Великой Октябрьской социалистической революции застигло меня в Соединенных Штатах Северной1 Америки, куда я летом 1917 года был делегирован Временным правительством для изучения нефтяных месторождений.

В г. Биллингсе я прочитал в газетах телеграммы об Октябрьском вооруженном восстании. Газеты вышли с аршинными заголовками: "Большевики у власти! Временное правительство низложено!" Американцы терялись в догадках, что же произошло в Петрограде. Газеты только сбивали читателя с толку, называя большевиков не иначе как "экстремистами".

Вскоре я попал в Оклахома-сити, где происходил съезд геологов всех штатов Северной Америки. Узнав о присутствии на съезде русского, американцы пришли ко мне и сказали:

— Расскажите, что происходит у вас в России?

Меня самого волновали вести, приходившие из-за океана. Так как газеты недоговаривали и врали, приходилось самому дорисовывать картину событий на далекой родине. Февральская революция, говорил я себе, свергла царизм. Но что изменилось? К власти поперли Колупаевы и Разуваевы, Гучковы и Рябушинские. Большевики свергли и изгоняют теперь буржуазию.

Надо было решать: с кем быть? Мысли — неясные и туманные — налетали одна на другую. Просьба американцев застигла меня врасплох. Но я согласился выступить. Речь я начал на плохом английском языке и закончил на русском. Во время речи ответы на мучившие меня вопросы пришли сами собой, и все стало на свое место, все стало ясно.

— Взоры всего мира, — говорил я, — обращены сейчас в сторону моей родины. Люди спрашивают себя: что произошло, что происходит в России? Что за зарево видно на горизонте? Коллеги! Вас хотят уверить, что это — зарево огромного разрушающего пожара, в котором гибнет культура. Неверно! Взгляните в сторону революционной России, и вы увидите на горизонте не зарево пожара, а зарю восходящего солнца, свободы и счастья. Над Россией взошло солнце новой жизни, солнце нового мира. Труженики отныне сами будут управлять своей судьбой, своим трудом и жизнью.

Волнение и энтузиазм, с которым я говорил, передались и аудитории. Переводчик перевел речь с не меньшим жаром.

Съезд устроил колоссальную овацию, — это была овация, обращенная к Октябрьской революции.

Мне уже не сиделось в Америке. Хотелось поскорее домой, в Россию. Но в Америке было еще много дела.

В нашей делегации начались распри. Член делегации Фосс, наживший в России круглый капиталец и переведший его за границу, обвинял меня и инженера Сняткова в большевизме. С Фоссом мы разругались. Он остался в Америке. В вашингтонском посольстве Временного правительства нам со Снятковым не хотели давать наших материалов, но у нас предусмотрительно были заготовлены копии, и мы уехали в Россию.

В Стокгольме бежавшие из Петрограда белоэмигрантские барыньки пугали нас всяческими страхами, визгливо советовали не ехать в "страну анархии", закатывая глаза, предсказывали нашу гибель. Вся эта чертовщина мало подействовала на нас.

Весною 1918 года, обогнув Европу, мы на тралере прибыли в советский Мурманск. Пролетарская революция была на подъеме, дел у молодой власти — масса, и все же у представителей Мурманского Совета нашлось время встретить приехавших ученых, помочь им достать теплушку для привезенной из Америки геологической библиотеки и архива, а самих ученых усадить в купе международного вагона. Я никогда не забуду волнения, которое я испытал, ступив на родную землю, волнения, возросшего при виде ласкового и заботливого приема, оказанного нам…

В Петрограде меня ожидало распоряжение Высшего совета народного хозяйства выехать в Москву. В комнате № 434 II Дома Советов ("Метрополь"), куда меня поселили, впоследствии образовался советский Геологический комитет в противовес старому Геолкому, не признававшему Советской власти (не забудьте: то было время саботажа старой интеллигенции).

Я с большой горячностью стал работать в новом Геолкоме.

Сделал доклад в ВСНХ об американских нефтяных промыслах. Меня пригласили помочь организовать нефтяной главк. Я охотно согласился. Главконефть был образован декретом за подписью Владимира Ильича Ленина, я вошел в коллегию главка. Немного позже я стал работать и по сланцевой промышленности…

Мне трудно найти слова, чтобы нарисовать хотя бы в отдаленной степени похожую картину творческого горения на работе того времени. В Главконефти мы, правда, сидели в шубах и перчатках, но работали, твердо веря, что и Баку, и Грозный, и Эмба, занятые тогда белыми, будут скоро нашими, советскими.

Но пока суд да дело, Республика задыхалась без горючего. Мы занялись сланцами. Как председатель Главного сланцевого комитета, я послал экспедицию в район Ульяновска. Летом 1919 года мы сами поехали проверять, что сделано на месте. Кстати сказать, на месте разработок ничего не было, и по дороге (мы ехали на пароходе "Верочка") мы насобирали тачек, лопат, топоров.

После приезда с Волги наши химики сделали разгон сланцевой и сапропелевой смол. В октябре 1919 года мы с бутылочками сланцевого бензина, керосина и других нефтеподобных продуктов пошли к Владимиру Ильичу. Секретарь предупредил:

— Только, пожалуйста, не больше пятнадцати минут!

В кабинете Владимира Ильича, помню, стоял письменный стол, около него — два глубоких кожаных кресла, а позади — шкаф с книгами.

Владимир Ильич поднялся из-за стола, вышел к нам навстречу, усадил.

Началась беседа. Как человек несколько экспансивный, я во время разговора встал, сам не замечая, как я увлекся рассказом о будущем сланцев. Владимир Ильич попросил показать, где находятся сланцевые месторождения. Мы подошли к карте и простояли у нее два с половиной часа — беседа велась и о нефти, и о сланцах, и о сапропелях. Ленин внимательно слушал, задавал вопросы, вникал в детали — он искал выхода из топливного кризиса.

В конце беседы Владимир Ильич сказал:

— Вот вам мой телефон, вот телефон секретаря. Когда нужна будет помощь, обращайтесь ко мне непосредственно.

Обаятельная простота Владимира Ильича, поразительная эрудиция, умение выслушать человека и направить его мысли в нужное направление никогда не изгладятся из памяти каждого, кому выпало огромное счастье — видеть и разговаривать с отцом Великой Октябрьской социалистической революции.

Ленин видел и знал все, он ничего не упускал из виду. Раз заинтересовавшись топливом, Ленин уже не бросал этой проблемы, а постоянно возвращался к ней, искал решения вопроса, направлял работу ученых и практиков.

Я неизменно посылал Владимиру Ильичу журнал "Нефтяное и сланцевое хозяйство". Каково же было мое изумление, когда я получил письмо Владимира Ильича, из которого увидел, что Ленин находит время читать наш сугубо специальный журнал! Письмо гласило:

"Главнефть тов. Губкину 3. VI. 1921 г.

Просматривая журнал "Нефтяное и сланцевое хозяйство", я в № 1–4 (1921) наткнулся на заметку (с. 199) "О замене металлических труб цементным раствором при бурении нефтяных скважин".

Оказывается, что сие применимо при вращательном бурении. А у нас в Баку таковое есть, как я читал в отчете бакинцев.

От недостатка бурения мы гибнем и губим Баку.

Можно заменить железные трубы цементом и пр., что достать все же легче, чем железные трубы, и что стоит, по указанию вашего журнала, "совершенно ничтожную" сумму!

И такого рода известие вы хороните в мелкой заметке архиученого журнала, понимать который способен, может быть, 1 человек из 1 000 000 в РСФСР.

Почему не били в большие колокола? Не вынесли в общую прессу? Не назначили комиссии практиков? Не провели поощрительных мер в СТО?

Пред. СТО В. Ульянов (Ленин)"^[143].

Письмо Владимира Ильича меня чрезвычайно обрадовало и в то же время пристыдило. Мелкая заметка действительно была похоронена где-то на задворках журнала и напечатана петитом. Я поспешил достать номер американского журнала "Mining and Metallurgy", из которого была перепечатана заметка, и увидел, что речь шла пока что не о практическом опыте, а о предложении. Написал об этом Владимиру Ильичу. Он снисходительно отнесся к моей ошибке:

"В Главнефть тов. Губкину

10/VI 1921.

Т. Губкин! Ваше письмо и выписка вполне разъясняют дело. Раз это только предложение, — конечно, дело меняется. Насколько помню, эту самую важную часть английского текста в русском журнале опустили.

Надо выработать точные меры помощи Баку и внести в СТО, следя за их выполнением.

С тов. приветом. Ленин"^[144].

…Мои избиратели, оказавшие мне высокое доверие, вправе интересоваться не только тем, где я работаю, но и тем, чего я добился как ученый, что я сделал, участвуя в борьбе партии за социалистическую индустриализацию страны. Я могу рассказать избирателям о работах по изучению Курской магнитной аномалии, о нефти на востоке СССР и о многом другом.

Курская магнитная аномалия была открыта лет сто пятьдесят назад. Этому явлению ученые долго не придавали значения. В девяностых годах Курской магнитной аномалией заинтересовался московский профессор Лейст.

В течение почти двадцати лет Лейст вел магнитометрическую съемку районов аномалии. К этому времени уже не один Лейст заинтересовался, почему вместо севера и юга магнитная стрелка в Курской губернии, в местах аномалии земной коры, начинает шалить настолько, что изменяет нормальное положение иногда даже на 180°.

В чем искать причину этого явления? Лейст утверждал в наличии в земной коре больших залежей железной руды.

Поверив объяснениям Лейста и магнитной карте, им составленной, курское земство собрало немного денег и начало бурить у села Непхаева, неподалеку от Белгорода. Пороха у земства хватило ненадолго. Пробурив метров двести пятьдесят и не встретив руды, "инициативное" земство остыло столь же скоро, сколь и воспламенилось мыслью сделать свою губернию промышленной.

В разочаровании курского земства немалую роль сыграл старый Геолком, считавший выводы Лейста нелепостью и всячески поносивший их. Труд Лейста погиб, как погибало при царизме немало выдающихся трудов других ученых.

В 1918 году Лейст уехал лечиться в Германию, захватив с собой все материалы и карты. В Германии Лейст умер.

Ценными материалами Лейста завладел некий Штейн. Увидев, что Советское правительство с первых дней своей деятельности интересуется всем, что может развить и двигать вперед наше государство, Штейн со своими сотоварищами предложили приобрести у него материалы Лейста. Проходимец требовал за эти материалы кругленькую сумму — восемь миллионов золотых рублей!

Тогдашний нарком внешней торговли Л. Б. Красин обратился в Академию наук. Академия образовала специальную комиссию, которая вскоре перешла в ведение президиума Высшего совета народного хозяйства. Комиссия называлась: "Особая комиссия по изучению Курской магнитной аномалии", сокращенно — ОККМА. Я был назначен ее председателем.

Так в 1920 году, когда Красная Армия еще отбивала завоевания Великой социалистической революции от посягавших на нее "отечественных" белогвардейцев и армий международного капитала, молодая наша Республика приступила к разрешению мировой научной загадки, которую в течение полутора веков никто до Советской власти не мог решить.

ОККМА не только повторила работу Лейста, но во много раз превзошла ее. То, что не по силам ученому-одиночке в условиях капитализма, оказалось по силам юной советской науке, опекаемой и оберегаемой рабоче-крестьянской властью. Кроме магнитометрической, мы провели и гравиметрическую съемку. Вместе с магнитной аномалией нам удалось установить и аномалию силы тяжести. Это последнее открытие показало, что на поверхности земной коры (притом на сравнительно незначительной глубине) залегают исключительно тяжелые массы.

Сомнений никаких быть не могло. Надо было срочно проверять наши научные открытия, надо было срочно поставить буровую скважину.

Нам помогло особенно трогательное и волнующее по тем тяжелым временам внимание Советского правительства и лично В. И. Ленина, всегда интересовавшегося проблемой Курской магнитной аномалии. Владимир Ильич Ленин провел через Совет Труда и Обороны постановление, которое приравнивало исследование Курской магнитной аномалии к первоочередным и важнейшим государственным мероприятиям. По этому постановлению работники ОККМА получали исключительное право мобилизации, призывов на службу, получения продовольственных пайков, что было тогда очень важно.

В каких условиях приходилось тогда работать, можно судить хотя бы по такому эпизоду. Как нефтяник, я, используя свои связи и знакомства, добился получения в Грозном бурового станка. Наши товарищи, сопровождавшие оборудование из Грозного, были захвачены в плен бандитской шайкой и трое расстреляны бандитами. Без преувеличения можно сказать, что молодые советские ученые-энтузиасты, не щадя жизни, работали над проблемой, решить которую поручило им наше правительство, наш вождь Ленин.

Летом 1921 года мы заложили в Щиграх буровую скважину, о чем рапортовали Владимиру Ильичу.

Стоило только начать бурение, как на арене снова появился Штейн со своей компанией. На сей раз проходимцы предложили сдать им богатства Курской магнитной аномалии в концессию.

Покойный Красин был сторонником этой концессии. Я страшно волновался и злился.

— Нельзя, — говорил я Красину, — сдавать это дело в концессию. Нельзя!

В Кремле было созвано специальное совещание. Председательствовал Владимир Ильич. Я апеллировал к нему.

— Владимир Ильич! — говорил я, волнуясь. — Через год у нас уже будут результаты. Разве можно сейчас отдавать это в концессию? Давайте узнаем хотя бы, какие богатства таит в себе аномалия.

Ленин сказал:

— Правильно! Пусть наши ученые доведут дело до конца. Притязания иностранцев были отвергнуты раз и навсегда.

Но нам пришлось испытать еще немало волнений. Долото в нашей буровой встретило твердую породу, которую мы прошли с трудом, при помощи ударного бурения. Каково было наше изумление, когда после пропластка железорудных кварцитов в скважине снова появилась мягкая порода — глины с рыбьими остатками. Даже мы, глубоко верившие в существование железа под почвой, и то расстроились; враги же нашего дела — а их было немало — получили повод злорадствовать.

Слегка поколебался и постоянный сторонник работ по Курской магнитной аномалии, тогдашний председатель Госплана Г. М. Кржижановский. После того как мы натолкнулись на глины с рыбьимиостатками, Кржижановский, смеясь, спросил меня:

— Правда ли, что ты в КМА рыбу ловишь?

— Да, рыбу ловлю, — ответил я, — а уху будем расхлебывать вместе.

Расхлебывать ухи не пришлось, так как вскоре мы добрались до железа. Советская страна разрешила научную загадку Курской магнитной аномалии.^[145]

В. А. Радус-Зенькович УДАРНАЯ СТРОЙКА

Конец 1919, начало 1920 года… После разгрома Колчака и Деникина Страна Советов получила временную передышку. Хотя предстояла еще борьба за изгнание интервентов с Дальнего Востока, Закавказья, Крыма, хотя не исключена еще была вероятность новой интервенции, но все же партия и правительство получили возможность уделять больше внимания восстановлению разрушенного войной хозяйства.

Очистив от белых район Прикаспья и устье реки Урал, Красная Армия овладела действующими Эмбинскими промыслами, где находилось 15 миллионов пудов добытой нефти. В ту пору связь с Баку и Грозным была прервана и Эмба являлась единственным районом добычи ценного жидкого топлива, необходимого для хозяйства и армии Советской республики.

Товарищ Ленин был очень занят мыслью об эмбинской нефти, о скорейшем использовании этого источника. 24 декабря 1919 года Совет Труда и Обороны постановил построить Алгай-Эмбинскую железную дорогу (Алгай — сокращенное название Александрова-Гая) и нефтепровод, а также перешить на широкую колею участок Красный Кут — Александров-Гай. Строительство было признано срочной оперативной задачей.

Ленин отправлял в адрес реввоенсоветов Туркестанского, Юго-Восточного и Южного фронтов конкретные распоряжения об охране всех сооружений и запасов нефти, о выделении рабочей силы для строительства и многие другие указания. Командующему Туркфронтом М. В. Фрунзе Ленин предложил развить революционную энергию для максимального ускорения постройки дороги и вывоза нефти. Свой ответ Ленину Фрунзе заканчивал так: "Армия свой революционный долг выполнит".

В феврале 1920 года строители получили телеграфное указание Ленина сообщать непосредственно ему о ходе работ каждые две недели. Это распоряжение действовало все время и выполнялось неукоснительно. Помимо того, были всякие экстренные сообщения и запросы. Наркомату по военным делам было дано задание направить в Саратов два железнодорожных дивизиона для участия в строительстве. Одно из распоряжений Владимира Ильича обязывало Наркомпуть обеспечить с 1 марта непрерывную укладку пути, для чего принять самые энергичные меры к разборке, отправке, доставке рельсов, скреплений и т. п. Еженедельно наркомат должен был сообщать лично Ленину о количестве материалов, снятых, отправленных и доставленных в Красный Кут.

Ленин указывал, что, принимая во внимание исключительное значение для Республики успешного окончания работ по устройству линии Красный Кут — Алгай — Эмба, должны быть совершенно исключены взаимные междуведомственные распри, трения и волокита. Все действия, тормозящие успешность работ, будут рассматриваться как измена Республике.

В действиях, установках, указаниях Владимира Ильича Ленина неизменно проявлялись его глубокий ум, практическая хватка, настойчивость и революционная целеустремленность.

После предварительных ленинских указаний о начале строительства магистрали Совет Труда и Обороны 21 апреля 1920 года вынес постановление об организации 2-й революционной армии труда (Поволжской) на базе "трудового использования сил и средств Заволжского военного округа и Туркестанского фронта". Я был назначен председателем Реввоенсовета этой трудовой армии.

Главной задачей трудовой армии было срочное строительство железной дороги и нефтепровода Алгай — Эмба. Одновременно перед нами был поставлен ряд важных задач по восстановлению народного хозяйства. Среди них: улучшение деятельности Рязано-Уральской дороги; заготовка и вывоз продовольствия и фуража; заготовка дров и подвоз их к железнодорожным станциям и рекам; проведение сельскохозяйственных работ; мобилизация рабочей силы и т. д.

Все продовольственное обеспечение строителей лежало на снабженческих органах трудовой армии. По указанию Ленина воинские части и трудовые формирования на строительстве получали фронтовой паек.

Выполнение всех перечисленных задач было тесно связано с осуществлением главного ленинского задания по сооружению железной дороги и нефтепровода Алгай — Эмба. Это был яркий пример хозяйственно-восстановительных работ раннего периода (1919–1920 годы).

Строительство началось высокими по тем временам темпами. К середине июня путь на участке Красный Кут — Александров-Гай протяжением 250 верст был перешит на широкую колею. Дневная производительность в среднем равнялась 8,5 версты — вдвое больше того, что намечалось. Земляные работы и укладка пути за Александровом-Гаем были развернуты одновременно на пяти участках.

25 июня Ленин по телеграфу предложил трудовой армии принять решительные меры к быстрейшему окончанию работ по постройке железнодорожной линии Алгай — Эмба и нефтепровода.

Однако к этому времени некоторая передышка на фронтах окончилась. Основные воинские части трудовой армии пришлось перебросить на Западный фронт. Потребность строительства в рабочей силе исчислялась в 17–20 тысяч человек. Фактически же в работах принимало участие до 12 тысяч красноармейцев и вольнонаемных. Трудовые мобилизации не могли восполнить убыль рабочей силы, и темпы строительства неизбежно замедлялись.

Помимо сооружения Алгай-Эмбинской магистрали Поволжская трудовая армия по заданию Владимира Ильича уделяла особое внимание увеличению провозной способности Рязано-Уральской дороги, так как от этого во многом зависел успешный ход основного строительства. Положение же на дороге было очень тяжелым: две трети ее паровозного парка были командированы на другие магистрали, не хватало топлива, локомотивы и вагоны были изношены, ухудшалась трудовая дисциплина. Особенно плохо производился ремонт пути и подвижного состава.

Командование трудовой армии приняло ряд конкретных мер по восстановлению железнодорожного транспорта и повышению производительности труда его работников. На наиболее важные дистанции пути были направлены трудармейцы в помощь путейцам. Особо тяжелое положение с ремонтом пути сложилось под Астраханью, где в районе дельты путь был размыт на протяжении 40 верст. И здесь нами была оказана помощь железнодорожникам. Наиболее срочные ремонтные работы — по ликвидации размыва пути, по восстановлению разрушенных мостов — выполнялись силами войсковых частей.

По решению правительства квалифицированные рабочие транспорта возвращались на предприятия. Кроме того, для нужд дороги на местах были проведены трудовые мобилизации. Движение поездов на Рязано-Уральской дороге начало улучшаться.

К июлю 1920 года положение на Западном фронте осложнилось и в распоряжении Поволжской трудовой армии почти не осталось крупных воинских частей, и вскоре, 7 июля 1920 года, Совет Труда и Обороны принял постановление о ликвидации трудовой армии. Строительство Алгай-Эмбинской дороги передавалось на ходу Заволжскому военному округу и местным органам.

Во второй половине июля 1920 года мне, как руководителю 2-й трудовой армии, довелось делать на заседании Совета Труда и Обороны в присутствии В. И. Ленина заключительный доклад о проделанной работе и состоянии строительства.

Инициатива товарища Ленина и его постоянная готовность поддержать предложения, идущие с мест, намного облегчали работу. А сколько других строек, сколько фронтов, сколько всяких неотложных дел требовали внимания Владимира Ильича!

Как живой стоит перед советскими людьми образ Ленина, основателя нашей партии и социалистического государства. Радостно сознавать, что мы идем по пути, намеченному величайшим прозорливцем, вождем освободительной борьбы рабочего класса.^[146]

Н. Подъяпольский ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ И ОХРАНА ПРИРОДЫ

16 января — юбилейная дата для советской охраны природы. В этот день в 1919 году Владимир Ильич посвятил некоторое время вопросу охраны природы и дал толчок природоохранительной работе в РСФСР. Вот как это было.

Утром 16 января я, делегат Астраханского губисполкома, был принят Анатолием Васильевичем Луначарским на его квартире в Потешном дворце Кремля. Я обратился к народному комиссару просвещения с целым рядом вопросов, касавшихся культурной работы в Астраханском крае, только что вошедшем в состав РСФСР. Среди этих вопросов был, между прочим, проект Астраханского университета и о создании в крае двух крупных заповедников: дельтового в устьях Волги и солонцово-степного в районе великих соленых озер. Выслушав меня, Анатолий Васильевич продиктовал тов. Петровой, работавшей тогда в качестве его стенографистки, машинистки и личного секретаря, следующую поразившую меня записку: "Дорогой Владимир Ильич! Прошу Вас принять и выслушать тов. Подъяпольского, крупного советского работника из Астрахани. Думаю, что разговор с ним будет полезен. А. Луначарский. 16 января 1919 года".

С того момента, как я услышал содержание этой записки, и до того, как вошел в кабинет Председателя СНК, я плохо помню, что было. Я волновался, и это было неудивительно, так как мне, незначительному провинциальному работнику, предстояло видеть и даже разговаривать с самим Лениным. Кажется, передавая записку, Анатолий Васильевич сказал мне, чтобы в разговоре с Владимиром Ильичем я оттенил вопрос об охране природы.

Как во сне мелькнули кремлевская площадь, пропускной пост, лестницы и коридоры бывшего здания судебных установлений, и я уже разговариваю с В. Д. Бонч-Бруевичем, заведовавшим тогда приемом у Владимира Ильича.

Бонч-Бруевич берет у меня записку Луначарского, на минуту уходит с ней и, возвратившись, просит подождать, так как Владимир Ильич занят разговором с Петроградом. Кто-то идет в кабинет передо мной, потом зазывает меня. Прохожу через пустую комнату заседаний, у самой двери "его" кабинета встречаю Марию Ильиничну с ворохом бумаг. Волнуюсь, как перед экзаменом в средней школе. Неловко отворяю дверь, путаюсь в ковре и вдруг вижу поднимающуюся мне навстречу фигуру Ленина.

Спокойный, но пронизывающий взгляд.

Беглая улыбка… Короткое рукопожатие, и я сажусь в указанное мне кресло, как-то совсем успокоенный.

После нескольких вопросов он берет привезенные мной бумаги; быстро просматривает три доклада об учреждении Астраханского университета, об Астраханском отделении Российского пищевого научно-технического института, об учреждении Астраханских заповедников. Меня поражает то, что, читая каждый следующий доклад, Владимир Ильич по нескольку раз заглядывает и в предыдущий. Тогда я не понял, для чего он это делает, позднее, когда я лучше познакомился с работой и методами ее у Владимира Ильича, я догадался, что он, благодаря своей исключительной эрудиции, не только сразу схватывал сущность дела, с быстротой вбирая ее из по-провинциальному многословных докладов, но сейчас же искал и обобщений, желая по трем разнохарактерным докладам составить себе общее представление о начинающейся культурной работе в Астраханском крае.

Пока Владимир Ильич читал, я успел присмотреться к нему самому и к окружающей его обстановке. Вид у Владимира Ильича был плохой: страдание от раны и непосильная работа по обороне и строительству молодой республики, видимо, измучили его.

Обстановка комнаты поражала своей простотой: Владимир Ильич сидел за скромным письменным столом на фоне книжного шкафа. К этой ближайшей к нему обстановке, столь знакомой нам по известному портрету, на котором Владимир Ильич читает "Правду", остается прибавить еще несколько кожаных кресел вдоль стен и около стола, два узких зеркала в простенках, красный ковер без всяких вычуров во всю комнату и несколько телефонных аппаратов в нише за полузадернутой занавеской, около которой скромная постель наподобие больничной койки и дежурный телефонист в военной форме.

Задавши мне несколько вопросов о военном и политическом положении в Астраханском крае, Владимир Ильич высказал одобрение всем нашим начинаниям, и в частности относительно проекта устройства заповедников. Сказал, что дело охраны природы имеет значение не только для Астраханского края, но и для всей Республики и что он придает ему срочное значение.

Вслед за тем он предложил мне составить к "завтрему" проект декрета об охране природы.

Короткое прощание, и, пока я собираю бумаги, Владимир Ильич уже принимается за другую работу; он быстро отодвигает несколько ящиков письменного стола, вынимает какие-то бумаги, и, затворяя дверь за собой, я вижу его серьезное лицо склоненным над ними.

Не имея в Москве знакомств, которые дали бы мне возможность при составлении проекта декрета об охране природы прибегнуть к помощи ученых, уже работавших в этой области, я вынужден был ограничиться консультациями лишь знакомого профессора К. из Петровской сельскохозяйственной академии и одного профессора-юриста.

К вечеру того же дня нужный проект декрета был готов; вот его первоначальная формулировка, в какой он был доставлен мной на следующий день Владимиру Ильичу.

"Проект декрета

Совета Народных Комиссаров о государственном заповедании

с научной или художественной целью участков суши, вод и недр

земли.

1) Для сохранения живых памятников девственной природы, в целях изучения ее явлений, не измененных факторами природы, и естественных художественных ценностей, определяется особый порядок заказа или заповедания участков суши, вод и недр земли на территории РСФСР.

2) Принимая во внимание огромное значение как для современников, так и в особенности для будущих поколений ограждения вышеназванных участков от всякого вмешательства в жизнь природы со стороны человека и учитывая, что возможность заповедания с каждым годом будет сокращаться в связи с неизбежным после войны и революции расцветом промышленности, делу заповедания участков суши, вод и недр земли придается государственное значение и государственный масштаб.

3) На основании этого учреждение каждого заповедника производится властью Совета Народных Комиссаров в каждом отдельном случае.

4) Для собрания и разработки материалов по вопросам заповедания и для сосредоточения всего делопроизводства как по учреждению новых заповедников, так и по охране уже существующих при Научном отделе Комиссариата народного просвещения учреждается особая постоянная комиссия, именуемая Комиссией по охране памятников природы. В состав ее входят три представителя от Комиссариата народного просвещения, три представителя от Академии наук, три представителя от Академии художеств, представители местных ученых сил в лице профессоров естественных факультетов Московских государственных университетов, Петровской и Горной академий, по одному представителю от Комиссариата земледелия, торговли и промышленности, путей сообщения, военного и Высшего совета народного хозяйства, по два представителя от Общества охраны памятников природы, естествоиспытателей и врачей и Общества художеств. Кроме того, по постановлению Комиссии с правом решающего голоса ею могут привлекаться по одному члену от других учреждений или обществ, а также частные лица, участие которых в работе Комиссии будет признано полезным. Если инициатива заповедания того или иного участка или проведения каких-либо мероприятий на заповедниках, уже существующих, исходит не от самой Комиссии или членов ее, то в заседания Комиссии, посвященные рассмотрению этих вопросов, в качестве полноправных членов привлекаются представители с мест в числе, устанавливаемом Комиссией в каждом отдельном случае.

Место и порядок заседаний Комиссии, их повторяемость, установление постоянного делопроизводства, наказ о сформировании органа управления и инструкция о деятельности Комиссии разрабатываются и устанавливаются первым ее собранием.

Время созыва этого собрания определяется на 15 марта 1919 года, к каковому сроку Комиссия и должна быть сформирована заботами Научного отдела Комиссариата народного просвещения.

5) Задачей Комиссии является прежде всего изыскание таких мест в пределах Российской республики, заповедание которых является необходимым или желательным в научных или эстетических целях, обследование их на месте или по имеющимся материалам и установление возможности или степени заказа и внесение в Совет Народных Комиссаров обоснованных проектов декретов о заповедании. Кроме того, в ее задачи входит изыскание заказников, рассмотрение и подготовка для законодательства дел об учреждении заповедников, возбуждаемых не по инициативе Комиссии. Наконец, Комиссия должна вести пропаганду охраны памятников природы, организовать ее, где в ней имеется надобность или где она не обеспечивается местными средствами, заботиться об облегчении доступа заповедникам для лиц, посещение которыми заповедников может принести пользу науке или искусству, составлять сметы и отчеты на отведение и охрану заповедников, распоряжаться особым фондом на экстренные расходы по наложению запретов, вести статистику и учет заповедных памятников природы и издавать путеводители по заповедникам.

6) Для успеха выполнения своих задач Комиссия может организовать провинциальные свои отделы по возможности при научных учреждениях, например при университетах, ученых или художественных обществах и т. п., и устанавливать особыми наказами и инструкциями свои взаимоотношения с ними.

7) Впредь до издания постоянного положения о порядке заповедания все заявления о таковых должны направляться в Научный отдел Народного комиссариата просвещения, г. Москва, Левшинский переулок, № 4, с подробными материалами (описями, копиями планов, фотографиями и пр.), сметами расходов по выделению, о роде и постановке научных работ на заповедниках.

8) Осуществление самого отведения заповедников вменяется местным отделам Комиссариата земледелия, охрана же и постановка научных работ на них — отделам Комиссариата народного просвещения или тем автономным учреждениям или организациям (университеты, ученые общества), по инициативе которых отводится и в ведении которых состоит тот или иной заповедник, причем работы эти ведутся согласно планам, одобренным к выполнению Комиссией по охране памятников природы.

9) Во избежание всяких злоупотреблений со строны неосведомленных, злонамеренных или своекорыстных лиц, та или иная форма запрещения проводится в зависимости от цели заповедания немедленно по возникновении мысли о выделении заповедника через местные губисполкомы. На расходы по охране заповедуемых участков губисполкомы получают средства из особого фонда от Комиссии по охране памятников природы по телеграфным запросам.

17 января 1919 года".

В тот же день, 17 января, через тов. Бонч-Бруевича я получил декрет обратно с указанием Владимира Ильича о порядке его проведения. Бережно относясь к молодому аппарату государственного управления, он указал, что проект декрета должен быть внесен в Совет Народных Комиссаров Наркомпросом.

А. В. Луначарский в это время уже выехал из Москвы, поэтому в дальнейшем мне пришлось действовать через его заместителя М. Н. Покровского. Аудиенцию у него мы получили только первого февраля, а 4 февраля по этому вопросу, а также по вопросу об учреждении Астраханских заповедников мы имели доклад в Научном отделе Наркомпроса у его заведующего профессора Дементьева. По слепому случаю дело продвижения декрета (и устройства первых заповедников), так энергично двинутое Владимиром Ильичем, в аппарате государственного правления попало в руки заместителя Научного отдела, астронома, и сразу застопорилось. Подробно о мытарствах этого дела можно будет вспомнить как-нибудь в другой раз. Здесь же уместно будет привести лишь копию резолюции наркома просвещения на жалобу Астраханского университета по поводу волокиты в Научном отделе. Жалоба эта была подана 4 июня 1919 г., и вот что написал на ее полях Анатолий Васильевич.

"Копия. В Научный отдел

Прошу вернуть мне этот проект с отзывом Научного отдела. Прошу сделать это срочно.

Нарком Луначарский".

Довольно недвусмысленная резолюция наркома на аппарат, однако, не возымела желанного действия. Проект декрета так и не был извлечен из Научного отдела, и только в следующем году дело охраны природы встало наконец на юридическую почву. Практически же оно начало осуществляться в Астрахани уже с весны 1919 г., так как Астраханский губисполком, осведомленный мной об отношении к его начинанию Владимира Ильича и Анатолия Васильевича, отпустил средства на первые работы по устройству Астраханского заповедника из местного скудного бюджета. Таким образом, те несколько минут, которые десять лет тому назад посвятил Владимир Ильич делу охраны природы, несмотря на все препоны, не пропали даром. Его исключительная способность проникать в суть вещей и видеть далеко вперед придала постановке вопроса ту широту, которая уже теперь дает нам возможность наблюдать большой успех дела охраны природы в Союзе и в дальнейшем, по мере укрепления материальной базы государства, планировать это дело, чтобы в недалеком будущем по размаху природоохранительной работы и по ее глубине, просветительному и народнохозяйственному значению наше государство будет стоять на первом месте.^[147]

А. 3. Гольцман ЛЕНИН В ВОПРОСАХ ЗАРАБОТНОЙ ПЛАТЫ И ОРГАНИЗАЦИИ ТРУДА^[148]

Уже с ранней весны 1918 г. Владимир Ильич уделял особое внимание вопросам заработной платы, организации труда, организации производства и системы управления предприятиями в советских условиях. Только что был заключен Брестский мир, обеспечивающий временную передышку в борьбе с окружавшими Советскую страну врагами. Дутовские банды на востоке были разбиты, восстание казацких атаманов на юге подавлено. Однако казацкие банды готовились к новому выступлению, которого можно было ожидать со дня на день и которое опиралось на военную поддержку Антанты.

На Украине господствовал гетман, опиравшийся на штыки немецких войск; на Волге назревало восстание чехословаков.

Тем не менее молодая Страна Советов переживала относительный мир.

28 апреля 1918 г. Владимир Ильич опубликовал свою статью "Очередные задачи Советской власти"^[149], которая давала ключ к пониманию того, какие мысли руководили им при переходе от задач разрушения старого буржуазного аппарата угнетения трудящихся масс к задачам новым, к задачам управления государством и построения аппарата нового пролетарского государства.

В этой своей статье Владимир Ильич затрагивает следующие основные вопросы управления государством: соревнование, дисциплину труда, заработную плату, организацию труда, единоначалие и коллегиальность, отношение к старым специалистам.

Касаясь вопроса об отношении рабочего класса к старым специалистам, Владимир Ильич говорит о том, что некоторые из них, "звезды первой величины", хотели бы получать по 25 тыс. руб. в год, и продолжает: "Спрашивается, можно ли признать чрезмерным или непосильным для Советской республики расход пятидесяти или ста миллионов рублей в год на переорганизацию народного труда по последнему слову науки и техники? Конечно, нет"^[150]. Стало быть, Владимир Ильич считал возможным сделать эту уступку старым упорствующим специалистам, купить их (как он выражался неоднократно), раз этим путем представляется возможность получить от них их знания, их умение организовать "народный труд".

Наряду с этим, однако, стоит вопрос о пролетарской дисциплине в производстве. Этот второй вопрос Владимир Ильич тесно связывал с первым не только в статье, но и в своих выступлениях, в беседах, в практической деятельности. Летом 1918 г. группа бывших капиталистов, владевших когда-то акционерным обществом Сормовских заводов, во главе с известным коммерсантом (и, к слову сказать, жуликом) Мещерским, предложила советскому правительству сдать им крупнейшие паровозо— и вагоностроительные заводы на внутреннюю концессию. Они принимали на себя задачу организовать производство на этих заводах, куда должны были войти Сормовский, Коломенский, Брянский, Выксунский и Кулебакский заводы. Владимир Ильич заинтересовался этим вопросом и созвал специальное совещание, на котором присутствовали, кроме него, Рыков, Томский, Шмидт, группа членов Центрального комитета союза металлистов и ряд других лиц, где был поставлен на обсуждение этот вопрос. Разумеется, в процессе обсуждения встал вопрос о падающей дисциплине на предприятиях, о том, что при той низкой производительности труда, какая наблюдалась тогда на этих важнейших для народнохозяйственной жизни заводах, невозможно будет добиться необходимого выпуска продукции. И так как рост производства упирался в этом конкретном случае почти целиком, или во всяком случае в весьма значительной части, в проблему дисциплины и производительности труда, то создавалось положение: либо производительность труда и заводская дисциплина будут подняты руками капиталистов, хотя бы и под государственным контролем, либо эта задача будет разрешена руками рабочего класса под руководством революционной партии пролетариата.

Владимир Ильич высказался против передачи этих заводов на "внутреннюю концессию", причем в своей речи он больше, чем все остальные, заострил вопрос именно на проблеме дисциплины труда и поднятия производительности труда. Для многих присутствовавших было ясно, что мы покупаем в данном случае (если бы концессия была сдана) опыт капиталистов. Однако для нас было неясно, в какой области должен применяться этот опыт и в чем заключается его конкретное содержание. Мы думали об их инженерных знаниях, об их коммерческих способностях, об их общем уменье управлять предприятием и т. д. Владимир Ильич с необычайной остротой поставил вопрос именно о дисциплине труда, причем он нашел в себе естественное мужество прибавить и такие слова, которые вряд ли кто из нас решился бы в те времена сказать. Заканчивая свою речь, он сказал:

— Рабочие должны поднять трудовую дисциплину; либо они это сделают, и тогда они победят, либо они этого не сделают, их разобьют, и тогда сотни тысяч из них будут расстреляны и, быть может, — прибавил Владимир Ильич, — история будет права.

Эти суровые слова показывали, как остро Владимир Ильич переживал напряженность того момента, когда, как он сам говорил, было "необыкновенно тяжелое, трудное и опасное положение в международном отношении"^[151] и когда вопрос о дисциплине на фабриках и заводах действительно стоял ребром и являлся вопросом жизни и смерти революции.

На этом же заседании он спрашивал:

— Сколько же хотят эти капиталисты за то, что они будут обучать нас управлять предприятием?

И когда было сообщено о том, что каждый из них хочет получать примерно 2 тыс. руб. в месяц, он заявил, что не в этом суть, т. е. это жалованье не пугало его; он готов был дать за специалиста и эту цену. Вопрос заключался в том, что задача поднятия производства на упоминаемых предприятиях состояла именно в трудовой дисциплине — и больше в ней.

Наступившее обострение гражданской войны вызвало громадное напряжение сил для борьбы с контрреволюцией, для подавления сопротивления эксплуататоров. Эту задачу пришлось в дальнейшем решать огнем и мечом на протяжении целых двух лет, почти до середины 1920 г. Поэтому вопросы управления государством снова несколько отступили на второй план и оказались подчиненными задаче борьбы с оружием в руках против наступающей контрреволюции.

Но, как известно, и в эти годы Владимир Ильич не упускал ни одного сколько-нибудь крупного вопроса управления государством, в том числе управления хозяйством, организации труда и организации производства. В эти годы была заложена первая в России крупная гидроэлектрическая Волховская станция, инициатива постройки которой принадлежала Владимиру Ильичу. В эти же годы он интересовался тракторами и электроплугами. Он несколько раз звонил автору этих строк с требованием обеспечить продовольственное положение рабочих, изготовлявших опытные электроплуги системы Фаулера и др. Владимир Ильич интересовался гидравлическим способом добывания и разработки торфа и писал по этому поводу различные записки, в том числе и ВЦСПС, с предложением разработать такую систему заработной платы, которая обеспечивала бы необходимую производительность труда на торфяных разработках. Но, пожалуй, наиболее ярко его интерес к народнохозяйственным вопросам выразился в решении проблемы электрификации. Его роль в пропаганде плана электрификации, его отповедь тем коммунистам, которые проявляли "комчванство" и относились с иронией к громадному труду специалистов, написавших план ГОЭЛРО, — вся эта деятельность Владимира Ильича достаточно известна, и на ней нет необходимости останавливаться.

Вряд ли, однако, всем известно, что Владимир Ильич следил за работой этих специалистов и что вопрос о том, в каких условиях каждый из них живет, какова занимаемая им жилищная площадь, обеспечены ли эти специалисты в достаточной степени продовольствием и прочими условиями для продуктивного труда, — занимал его изо дня в день. Более того, когда работа была закончена и получился всем известный громадный труд Государственной комиссии по электрификации России, тогда перед Владимиром Ильичем встала забота, которая может теперь показаться непонятной, — забота о том, чтобы этот труд был своевременно напечатан и чтобы была обеспечена раздача его делегатам предстоявшего VIII съезда Советов. Это было уже, если память мне не изменяет, в сентябре или октябре 1920 г.^[152] До момента созыва съезда осталось немного времени, между тем типографии работали в те времена чрезвычайно медленно. Работа была сдана в набор, однако дело продвигалось медленно. Владимиру Ильичу пришла тогда в голову мысль организовать специальное вознаграждение рабочим, занятым печатанием книги, натурой — продовольствием, обмундированием и т. д. Он звонил по этому поводу лично в Отдел нормирования труда ВЦСПС. Несмотря на то что Владимир Ильич имел верных и преданных секретарей, он считал, однако, необходимым иногда лично звонить и лично разговаривать по вопросам, которые требовали немедленного разрешения, как бы для того, чтобы быть вполне уверенным в том, что интересующий его вопрос будет разрешен так, как ему это представлялось необходимым.

В этих личных тревогах Владимира Ильича за то или другое дело, иной раз отнюдь не являющееся важнейшим для успехов революции, сказывалось, как горячо, я сказал бы "душевно", переживал он все, не только крупные, но, казалось бы, мелкие удачи и неудачи революции. И это обнаруживалось иногда совершенно неожиданно в беседах с ним, когда этого меньше всего можно было ожидать. Однажды в 1920 г., когда я был у него по какому-то профсоюзному вопросу, во время беседы ему подали телеграмму. Было совершенно очевидно, что телеграмма не имеет абсолютно никакого отношения к нашей беседе, тем не менее спустя несколько минут он счел все же необходимым сказать:

— Ну, наши войска перешли Дон. Теперь будет легче.

С другой стороны, известно также, что Владимир Ильич не стеснялся на энергичные словечки по отношению к тем ответственным работникам, которые допускали крупные ошибки, разгильдяйство или неаккуратность в своей работе. Неизгладимое впечатление произвела на меня записка Владимира Ильича на имя т. Томского по поводу какого-то безобразного отношения, проявленного Московским губернским советом профессиональных союзов к торфяникам. В этой записке Владимир Ильич употреблял, впервые тогда для нас, термин "безрукие люди" и требовал, чтобы этих безруких людей поскорее прогнали вон^[153].

В середине 1920 г. вопросы производительности труда и вообще все вопросы управления государством в той формулировке, в которой они даны были впервые Владимиром Ильичем в статье "Очередные задачи Советской власти", снова стали актуальными, вышли на авансцену революции. Теперь эти вопросы были уже не новыми, как в 1918 году. Вопросы единоначалия и коллегиальности предварительно уже дебатировались в применении к Красной Армии. Партия выдержала жестокую дискуссию по этому вопросу, закончившуюся полной победой проводимых Владимиром Ильичем взглядов. Однако то, что многие члены партии скрепя сердце принимали как необходимое зло по отношению к организации армии, казалось им совершенно чудовищным и недопустимым по отношению к организации производства на фабриках и заводах.

Дискуссия по вопросу о единоначалии и коллегиальности в управлении производством и учреждениями развернулась в довольно широких масштабах. Владимир Ильич выступал горячим поборником единоначалия, в котором он видел залог ответственности в работе, аккуратности и исполнительности, ясности во взаимоотношениях, чего, по его мнению, совершенно не обеспечивала коллегиальность управления. Этот взгляд встретил довольно большую оппозицию в кругах профсоюзных работников.

Уже в 1919 г. Владимир Ильич сделал доклад на одном из пленумов ВЦСПС специально по вопросу о коллегиальности и единоначалии в управлении предприятием. Казалось, к этому времени профсоюзники кое-чему уже были научены. Позади была дискуссия об единоначалии в Красной Армии; уже за полтора-два года до этого была написана знаменитая брошюра "Очередные задачи Советской власти"; уже "в принципе" профсоюзы соглашались на проведение сдельной системы оплаты труда, одно упоминание о которой многим из них казалось до этого проникновением Вельзевула в святая святых профсоюзного храма.

Тем не менее в вопросах единоначалия в промышленности Владимир Ильич не встретил поддержки среди профсоюзников. Когда вопрос был поставлен на голосование, не было ни одного голоса за единоначалие. Пишущий эти строки был как раз во время пленума болен и не являлся свидетелем выступления Владимира Ильча на этом пленуме, однако в архивах Института Ленина найдена статья автора этих строк в защиту единоначалия с пометками Владимира Ильича. Видимо, он считал возможным использовать и эту статью для защиты своих доводов, несмотря на то что на современный масштаб статья написана в высшей степени слабо и неубедительно.

Известно, однако, что, когда выяснились результаты голосования на упомянутом пленуме ВЦСПС, Владимир Ильич с присущей ему твердостью заявил, что партия будет добиваться своего и единоначалие должно быть проведено, ибо в нем — спасение. Разумеется, противопоставление единоначалия коллегиальности важно было для Владимира Ильича не само по себе. Единоначалие являлось только наиболее верным средством к достижению цели, заключавшейся в максимальной ответственности, исполнительности, аккуратности в работе. Эта исполнительность и аккуратность, или, вообще говоря, недостававшая тогда нам всем известная культурность в работе, характеризовала работу Владимира Ильича и в мелочах, вплоть до ведения заседаний Совнаркома или деловых свиданий. Известно, что Владимир Ильич являлся на заседания ровно в 6 часов и по его приходу в зал можно было проверять свои часы. Можно безошибочно сказать, что именно Владимир Ильич выучил своих секретарей вести протоколы заседаний, требовал упоминания имени каждого докладчика. Он был решительным противником того, чтобы, не вынося никаких решений, по обсуждении вопроса ограничиваться только тем, что, дескать, все поняли друг друга и вопрос будет урегулирован. Он требовал точной и окончательной записи решений по каждому вопросу, с упоминанием того, кто, когда и что именно должен сделать. В этом смысле многим тогда казалось, что Владимир Ильич требует некоторого излишнего формализма и что записывается то, что само собой кажется ясным, а следовательно, не требует никакой записи. Практика, однако, неизменно показывала, что Владимир Ильич был прав в своих требованиях, так как именно такая запись давала возможность всегда найти нужную справку, узнать, кто должен выполнить то или иное поручение, точно установить, кто и за что отвечает.

В упоминавшейся уже брошюре "Очередные задачи Советской власти" Владимир Ильич ставил вопросы заработной платы, производительности труда и организации управления. В этой брошюре он пишет, между прочим, также и о тейлоризме. Он подошел к этому вопросу при обсуждении проблем повышения производительности труда. Владимир Ильич выдвигает два условия повышения производительности труда. Первым условием является "образовательный и культурный подъем массы населения". Владимир Ильич констатирует, что этот подъем идет с неслыханной силой с момента Октябрьского переворота. Он утверждает, что только "ослепленные буржуазной рутиной люди не видят этого подъема".

Вторым условием подъема производительности труда является, по выражению Владимира Ильича, также "повышение дисциплины трудящихся, уменья работать, спорости, интенсивности труда, лучшей его организации"^[154]. Еще в 1923 г. и даже позже этого происходили споры внутри нашей партии относительно того, может ли партия разделять лозунг поднятия интенсивности труда. Находились отчаянные головушки, которые утверждали, а под шумок утверждают и теперь, что если партия может позволить себе поддерживать лозунг поднятия производительности труда, то осуществление этого лозунга может идти только за счет внедрения более высокой техники, но отнюдь не за счет поднятия интенсивности труда.

Мы видели, что Владимир Ильич с исключительной, присущей ему смелостью дает все установки, необходимые партии в борьбе за поднятие производительности труда, в том числе не отказывается также от лозунга интенсивности труда, который, разумеется, в то время являлся практически совершенно неотложным и необходимым. От этих вопросов он переходит дальше к вопросам о том, как именно может быть поднята дисциплина трудящихся: уменье работать, спорость, интенсивность труда и т. д. И он говорит: "На очередь надо поставить, практически применить и испытать сдельную плату, применение многого, что есть научного и прогрессивного в системе Тейлора, соразмерение заработка с общими итогами выработки продукта или эксплуатационных результатов железнодорожного и водного транспорта и т. д., и т. п."^[155].

В то время (это было в начале 1918 г.!) говорить о системе Тей-лора в стране победившего пролетариата, где помещики и капиталисты только что были обезоружены и изгнаны и среди громадных масс трудящихся еще живо воспоминание о способах "научной" организации труда как о наиболее хлестких бичах, находившихся в руках капитализма, — на это мог решиться только Владимир Ильич, с его умением ясно, понятно ставить старые проблемы в но-вой обстановке, диалектически подходить и разрешать эти проб-лемы.

В эти месяцы в союзе металлистов разрабатывались вопросы сдельной оплаты труда, вопросы применения тейлоризма, вопросы научной организации труда вообще. Надо правду сказать, что мы ничего не понимали в этих вопросах, и единственно, что мы более или менее конкретно себе представляли, — это вопросы проведения сдельщины. Что касается тейлоризма и самых разнообразных систем премирования, организации труда и т. д., то, хотя мы и изучали замысловатые кривые, рисующие соразмерность заработка с производительностью труда, тем не менее ясного отчета о значении этих кривых никто себе не отдавал.

Союз металлистов, изучая эти вопросы, издал две книжки под общим названием "Системы премирования в металлической промышленности". Когда вышел первый выпуск этого сборника, Владимир Ильич просил о присылке ему одного экземпляра, что и было выполнено. Впоследствии вышел второй сборник. Как-то вышло, что никто из нас не догадался препроводить Владимиру Ильичу вышедшую книжку, и Владимир Ильич узнал о выходе этой книжки тогда, когда она уже разошлась со склада. Он писал записочки своим секретарям о том, чтобы раздобыть эту книжку. Однако, к стыду нашему, эту просьбу так и не удалось исполнить.

В 1920 г. разрыв между денежной заработной платой и натуральным довольствием трудящихся был уже настолько велик, что становилось совершенно очевидным для каждого, что политика заработной платы должна быть как-то увязана с политикой продовольственного обеспечения. Между тем решение этой проблемы шло по разным путям. Продовольственным обеспечением трудящихся ведал Наркомпрод, в то время как все вопросы заработной платы были фактически сосредоточены в ВЦСПС. Продовольственное и вещевое обеспечение производилось по карточной системе, вне всякой связи с производительностью труда. Однако на деле еще во время гражданской войны приходилось делать значительные отступления от этого общего уравнительного принципа. Уже в 1918 г., а тем более в 1919 г., рабочие заводов, изготовлявших военное снаряжение или вообще обслуживавших фронт, в отношении обеспечения продовольствием и обмундированием находились в привилегированном положении. Получаемые пайки носили самые разнообразные названия: ударные пайки, пайки особых категорий, сверхударные и т. д.

Все эти изъятия из общего уравнительного принципа являлись попытками превращения продовольственного снабжения в орудие поднятия производительности труда, в орудие, с помощью которого могла бы быть обеспечена продукция того предприятия, которое в данный момент было особенно важным. Разумеется, политика заработной платы точно так же шла по этому пути, и, пожалуй, дифференцирование заработной платы в соответствии с производительностью труда имело гораздо более широкое применение, нежели дифференцирование натурального обеспечения. Тем не менее политика заработной платы была политикой денежной заработной платы. Между тем деньги в этот период играли сравнительно ничтожную роль, если сопоставить их покупательную способность с тем натуральным довольствием, которое получали рабочие, в особенности в ударных и тому подобных предприятиях. Поэтому в 1920 г. как в ВЦСПС, так и вне его встал вопрос о способах ликвидации разрыва между денежной заработной платой и натуральным снабжением. И в этой области, как и в целом ряде других, приходилось преодолевать предрассудки многих членов партии, которые думали, что превращение натурального обеспечения в орудиеповышения производительности труда означает измену коммунистическим принципам партии.

Мысль работала в то время в двух направлениях, из которых одно можно назвать крайним, а другое — более осторожным. Защитники крайнего направления считали нужным сразу отменить всю систему натурального, так называемого гарантированного, т. е. пайкового, довольствия; чтобы натуральное довольствие выдавалось исключительно в соответствии с подъемом производительности труда и чтобы в случае, если этого подъема производительности труда нет, соответственно уменьшилось также и натуральное довольствие. Иначе говоря, эта мысль заключалась в том, чтобы ни один гражданин не имел гарантированного минимального пайка.

Второй путь был более осторожным, но зато, пожалуй, более практичным. Сторонники его предлагали ввести натуральное премирование сверх обычного пайка, который полагался рабочему как гражданину страны, соответственно известной категории по продовольственной карточке; следовательно, чтобы сверх пайкового довольствия рабочему выдавалась некая натуральная премия в строгом соответствии с ростом производительности труда.

На первый взгляд первая точка зрения была более радикальной и как будто бы в хозяйственном отношении более жесткой, однако Владимир Ильич резко выступил против нее и высказался за натуральное премирование в узком смысле этого слова. Пишущий эти строки был автором первой точки зрения, и ему тогда не было понятно упорство, с которым Владимир Ильич сопротивлялся проведению предлагаемого проекта. Теперь, однако, совершенно очевидны и ясны соображения, которыми руководствовался Владимир Ильич. Несмотря на кажущуюся крайность и решительность первой точки зрения, она фактически обозначала, что государство вовлекалось в чрезвычайно невыгодную и даже авантюристическую сделку. При том крайне слабом аппарате учета производства, какой в те времена существовал, не представлялось никакой возможности точно учесть фактическое выполнение обязательств широчайшей массой рабочих. С другой стороны, в среде рабочего класса немало еще было элементов, отражавших мелкобуржуазные потребительские настроения.

Легко себе представить, какие чудовищные злоупотребления могли бы иметь место в том случае, если бы сразу на протяжении всей страны и на всех предприятиях начать применять этот якобы революционный принцип полного устранения гарантированного пайка; какие были бы конфликты между государством и рабочими массами, которые предъявляли бы в каждом отдельном случае конкретный счет с указанием произведенной ими выработки и с требованием выдачи соответственного количества хлеба, мяса и всего прочего. Ясно, что государство не могло бы повсеместно выполнить такого рода требования, что чрезвычайно уронило бы авторитет как государственной власти, так и партии перед широкими слоями рабочих.

Таким образом, этот принцип, который, казалось, должен был привести к экономии хлеба, на деле мог привести к необычайному его разбазариванию, к полному израсходованию всех наличных ресурсов, и при всем том — без точного учета того количества продукции, которое должно было бы быть взамен этого получено.

Этим объясняется то обстоятельство, что Владимир Ильич выступал за предложение о натуральном премировании сверх обычного пайка. По его предложению междуведомственным совещанием при ВЦСПС было выработано "Временное положение о натуральном премировании" и установлен фонд натурального премирования, который был утвержден Совнаркомом 23 октября 1920 г. на ноябрь и декабрь 1920 г. Фонд этот состоял из следующих продуктов:

Интересны детали обсуждения этого проекта "Временного положения". По мысли авторов "Положения", натуральная премия должна была выдаваться по мере того, как предприятие начнет приближаться к выполнению своей производственной программы, примерно с 60 % ее. Точно так же та часть натуральной премии, которая падает на отдельных работников (а вся премия выдавалась предприятию, как коллективу), должна была выдаваться им, начиная с выполнения нормы выработки, и приближаться к 100 % своей величины по мере того, как переработка норм дойдет до 50 %. Когда этот вопрос обсуждался в Совнаркоме, Владимир Ильич указал, что "Положение" разработано неудовлетворительно и что его надо разработать по-другому. Однако на заседании Совнаркома не удалось получить точных указаний. Поэтому я оказался в некотором смущении, не зная, как именно переработать проект постановления, и нашел необходимым просить у Владимира Ильича свидания по этому вопросу. Приведу одну деталь, характеризующую точность и аккуратность Владимира Ильича и его уважение к чужому времени.

Я связался с Владимиром Ильичем по телефону и просил его принять меня. Владимир Ильич спросил: "Сколько времени у вас на часах?" Помню, что между моими часами и часами Владимира Ильича оказалась разница в 3 минуты, и Владимир Ильич назначил мне время для приема по моим часам.

При обсуждении вопроса о натуральном премировании у Владимира Ильича он поставил вопрос так, что натуральная премия должна выдаваться предприятию лишь после того, как предприятие выполнит полностью свою производственную программу, и за превышение производственной программы. Надо вспомнить, что в те времена производственные программы вообще не умели устанавливать с такой степенью точности, как теперь. Во многих случаях эти производственные программы устанавливались губернскими, а подчас и уездными советами народного хозяйства. Никто их не утверждал, и никто не знал точно их содержания. Перевыполнение такого рода производственной программы не представляло никакого труда даже при самом минимальном повышении производительности труда, которая в те времена находилась на чрезвычайно низком уровне. Поэтому требование Владимира Ильича, чтобы премия "висела высоко", как он выразился, и чтобы к ней нужно было подтянуться, чтобы она мобилизовала весь аппарат предприятия, — это требование было совершенно справедливым. Поэтому тут же на месте была установлена совместно с Владимиром Ильичем следующая шкала выдачи натуральной премии всему предприятию.

При невыполнении всех 100 % производственного задания премия вовсе не выдается. В том случае, когда предприятие выполнит производственную программу полностью, выдается 40 % коллективного премиального фонда для данного предприятия. При переработке производственной программы на 25 % выдается 55 % всего фонда. При переработке 50 % программы выдается 70 % фонда. В случае переработки производственной программы на 75 % предприятию выдается 85 % полного фонда, и, наконец, в том случае, если предприятие удваивает свою программу, ему выдается премиальный фонд полностью.

Для того чтобы еще более оттенить высокое значение премии как стимула к поднятию производительности труда, Владимир Ильич предложил, чтобы для образцового предприятия, т. е. для предприятия, питание которого и натуральное снабжение производится на "привилегированных" началах, условием для премирования являлось бы перевыполнение производственной программы не менее чем на 25 %. Точно так же и натуральное премирование каждого работника в отдельности должно было начинаться лишь после того, как им выполнена норма выработки, причем если производительность труда рабочего ограничилась лишь нормой выработки, то рабочий получает исключительно пайковое довольствие; если же он переработает свою норму на 50 %, он должен получить 25 % полной премии. При переработке нормы вдвое выдается 50 % полной премии, при переработке в 21/г раза — 75 % и при переработке в 3 раза — вся натуральная премия^[156]. Таким образом, первый опыт натурального премирования проводился под личным руководством Владимира Ильича, который продиктовал всю упоминаемую выше шкалу премирования.

Было уже сказано выше, что Совет Народных Комиссаров постановил образовать специальный фонд для натурального премирования, причем фонд этот утверждался на срок до 1 января 1921 г., т. е. на два с лишним месяца.

Из сказанного видно, что при установлении порядка натурального премирования Владимир Ильич опасался того, как бы натуральное премирование не было превращено в простую выдачу пайкового довольствия, так как, по мнению Владимира Ильича, натуральное премирование ни в коем случае не должно было смешиваться с гарантированным снабжением и при таком смешении оно потеряло бы всякий смысл. Когда вопрос о первых итогах натурального премирования обсуждался в Совнаркоме, Владимир Ильич снова обратил внимание именно на эту сторону вопроса. Им был продиктован абзац, гласивший, что "натуральное премирование не должно служить замаскированным увеличением заработной платы и должно быть основано на успешном выполнении производственной программы и поднятии личной интенсивности работников".

Первый опыт натурального премирования показал, насколько правильны были опасения Владимира Ильича, как бы это премирование не превратилось в замаскированное обеспечение работников повышенным натуральным довольствием, независимо от роста производительности их труда. Несмотря на крайне ограниченный фонд и крайне ограниченный круг предприятий, на которые распространялось натуральное премирование, все же слабость учета и контроля того времени сказалась даже и в этом вопросе. Значительная часть фонда оказалась израсходованной на местах совершенно вне всякого соответствия с действительным повышением производительности труда. В этом небольшом факте сказалось влияние потребительских мелкобуржуазных настроений, которые захлестывали как местные органы аппарата государственного управления, так в значительной части также и толщу рабочей массы. Владимир Ильич предвидел эту волну. Он о ней много раз говорил в различных своих выступлениях. Помнится, кажется, в 1919 г. в Москве была созвана конференция рабочих металлической промышленности, на которой выступил Владимир Ильич. Дело происходило в Колонном зале Дома союзов. Владимир Ильич пришел в середине собрания и тотчас же начал свою речь, которая, насколько мне известно, не стенографировалась. Он говорил о международном положении и, переходя от этих общих вопросов революции к конкретным задачам дня, ставил проблемы повышения производительности труда.

Между тем на конференции были довольно сильно представлены меньшевистские элементы, которые особенно прочно свили свое гнездо на городской электрической станции бывшего "Общества 1886 г." (ныне МОГЭС). Владимира Ильича неоднократно прерывали с мест, однако большинство собрания выслушало его речь с напряженным вниманием.

Это собрание показало, что даже среди передовой части рабочего класса — металлистов еще сильно было влияние потребительских, мелкобуржуазных, а подчас и контрреволюционных элементов. Тем не менее наши горячие головы не понимали, что при таких условиях надо идти вперед с крайней осторожностью, ведя за собой громадную толщу рабочей массы и не отрываясь от нее. Владимир Ильич хорошо понимал это и учитывал при решении практических вопросов, как, например, вопросов заработной платы, натурального премирования и др.^[157]

В. В. Фомин ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ "ЛЕНИН И ТРАНСПОРТ"

В. И. Ленин уделял очень много внимания делам транспорта.

Транспорт, в особенности железнодорожный, являющийся главным нервом экономической жизни страны, играл исключительную роль как в период гражданской войны 1918–1920 годов, так и в последующие годы, когда наша страна стала на путь восстановления народного хозяйства. Всякие перебои в работе транспорта тут же отражались на наших успехах на фронте, а также на подвозе продовольствия для армии и населения, на подвозе топлива и сырья для крупнейших городов: Москвы, Петрограда и других.

Изучая переписку Владимира Ильича по вопросам транспорта и постановления СНК и СТО, принятые под его руководством, воспроизводя по документам и по памяти его роль в деле восстановления транспорта, приходишь к выводу, что почти не было такого вопроса в жизни транспорта, которым не занимался бы Ленин.

Документы, относящиеся к области руководства Владимира Ильича транспортом, поражают разнообразием затронутых в них вопросов. Они охватывают все стороны жизни этого сложнейшего в техническом отношении механизма и отражают ту огромную работу по руководству чисто оперативной деятельностью транспорта, которую наряду с общим руководством осуществлял Владимир Ильич до конца своей жизни. Начиная с вопросов борьбы с меныпевистско-эсеровским союзом железнодорожников ("Викжель")^[158] в 1917–1918 годах, с саботажем железнодорожных чиновников, с сопротивлением судовладельцев, со склокой в профсоюзе водников, с вопросов восстановления пути и мостов, подвижного состава, Мариинской и Москворецкой систем, электрификации железнодорожного транспорта и тепловозостроения, создания своей судостроительной базы и плана коренной технической реконструкции и кончая вопросами перевозки войск, продовольствия, топлива и снабжения крупных городов, — все это проходило через руки Владимира Ильича.

Много внимания и времени Владимир Ильич уделял также вопросам урегулирования взаимоотношений транспорта с организациями военного ведомства, борьбе с имевшими место самовольными захватами паровозов, пассажирских вагонов и железнодорожных помещений, охране пути, борьбе со снежными заносами, введению революционного порядка и трудовой дисциплины и т. д.

Перечитывая переписку, связанную с вопросами транспорта, приходится поражаться, как у Владимира Ильича хватало времени во все вникать и на все реагировать.

Огромная работа была проделана Владимиром Ильичей по восстановлению железнодорожного хозяйства, которому многие железнодорожные авторитеты пророчили гибель, развал и полную остановку.

Для получения при наличных технических средствах максимума перевозочной работы Владимиром Ильичем была выдвинута идея создания двух оперативно-плановых транспортных органов эпохи гражданской войны: Высшего совета по перевозкам (ВСП) и Основной транспортной комиссии (ОТК). Работе этих двух органов Владимир Ильич уделял очень много внимания, что видно из многочисленных докладов как ВСП, так и ОТК в Совете Труда и Обороны, а также ему непосредственно.

В период гражданской войны враги Советской власти нанесли огромный ущерб и без того разоренному империалистической войной народному хозяйству Советской России. В особенности пострадал транспорт…

Эти разрушения чрезвычайно мешали Советской власти налаживать внутреннюю жизнь страны; требовались чрезвычайные меры и большие усилия для того, чтобы перевозить войска, снабжать армию, рабочих и подвозить необходимое для промышленности топливо и сырье. В условиях общей экономической разрухи Владимир Ильич, считая транспорт одним из основных рычагов хозяйства страны, работал усиленно сначала над тем, чтобы наладить перевозочную работу транспорта, а потом над его техническим восстановлением. К разрушениям, мешавшим налаживать железнодорожный транспорт и его работу, надо прибавить развал дисциплины на транспорте, мешочничество, до чрезвычайности разрушавшее подвижной состав, и т. д.

Не ускользал от внимания Владимира Ильича и ряд вопросов, связанных с использованием других видов транспорта: водного, автодорожного.

По окончании гражданской войны перед Советским Союзом в целом и перед отдельными хозяйственными организациями встали новые задачи — задачи восстановления разрушенного хозяйства.

ОБСЛУЖИВАНИЕ ТРАНСПОРТОМ ВОЕННЫХ ЗАДАЧ

Известно, что транспорт является хозяйством в техническом отношении очень сложным, и приходится поражаться, как блестяще разбирался Владимир Ильич во всех этих вопросах.

Особенно большая переписка Владимира Ильича сохранилась по вопросам перевозки войск, продовольствия и топлива.

Для всей переписки Владимира Ильича характерны точные формулировки; четкие и краткие указания, что именно надо сделать, и требование таких же четких и кратких ответов; всюду он настаивает на проверке исполнения данного поручения. Требуя точности обращения с цифрами, Владимир Ильич сам во всех резолюциях, указаниях, письмах, записках был пунктуален и точен; он всюду подчеркивает главное, на что надо обратить внимание, на что надо нажимать в первую очередь.

Героическая борьба Красной Армии с белогвардейцами и интервентами требовала от транспорта напряженной работы по переброске войск, военного снаряжения, продовольствия, раненых и возможно более полного удовлетворения всех задач обороны.

В целях оздоровления работы транспорта партия под руководством Владимира Ильича приняла ряд серьезных мер. Так, 19 ноября 1919 года СНК создал комиссию, которая по докладу Реввоенсовета Республики наметила мероприятия по оздоровлению транспорта. Слабость транспортного аппарата вынуждает СТО привлечь военное ведомство (его аппарат военных сообщений) почти к оперативному командованию транспортом. Центральному управлению военных сообщений поручается ежедневное наблюдение за движением не только войск, но и продмаршрутов и топливных поездов. Партия выдвигает лозунг "Все на транспорт!" и перебрасывает большое количество своих членов на транспортную работу.

Обеспечение успешности борьбы на фронтах требовало охраны путей и сохранения непрерывности движения. Партия и правительство под руководством Владимира Ильича вели борьбу за восстановление разрушенных линий и мостов, за ликвидацию снежных заносов и проводили мобилизацию окружающего населения на борьбу с ними. Имеется множество постановлений Совета Обороны, позже СТО, сформулированных Владимиром Ильичем, где он очень резко ставит вопрос об отношении местных органов, плохо помогающих нормальному движению железных дорог, не принимающих мер для расчистки снега, не мобилизующих население для этой цели. Вот постановление, вынесенное Советом Обороны 17 марта 1919 года: "Ввиду того что целый ряд исполкомов, как губернских, так и уездных, не проявил достаточной энергии по расчистке железнодорожных путей от снежных заносов, несмотря на постановление Совета Обороны от 25-го декабря 1918 г., и что Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией, несмотря на эту преступную нераспорядительность, никого из членов исполкомов не подвергли аресту, Совет Обороны постановляет:

Впредь председатели Чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией будут сами подвергаться немедленному аресту в том случае, если и в будущем они не будут подвергать аресту лиц, ответственных за выполнение постановления Совета Обороны по борьбе со снежными заносами"^[159].

Большое значение для обеспечения непрерывности движения имела ликвидация бандитизма, который был сильно развит на линии железных дорог. Требовалось принятие ряда решительных мер для получения гарантии сохранности железнодорожных мостов. Совет Обороны 6 июня 1919 года утвердил предложения военного ведомства об охране мостов коммунистами-железнодорожниками.

Фронтовое командование энергично нажимало на железные дороги, не справлявшиеся с заданиями по перевозкам войск и подвозу продовольствия. Для усиления бдительности на транспорте вначале на отдельных фронтах, а потом и на всех были назначены чрезвычайные военные комиссары и введено военное положение на железных дорогах.

Вот характерные документы, рисующие то сложное положение на транспорте, которое продолжалось еще и в 1921 году. 2 марта 1921 года Владимир Ильич писал:

"т. Фомин!

Верните, пожалуйста, мне прилагаемое, прочитав внимательно. Жду от Вас краткого отзыва, особенно по двум пунктам:

1) опасность новой пробки на Юго-Восточной ж. д.,

2) опасность сожжения моста на Урале. Меры нужны экстренные.

С ком. приветом Ленин"^[160].

Ответ был послан немедленно. Он гласил:

"…1) Пока нет оснований предполагать, что на Юго-Востоке может опять образоваться пробка… 2) Вопрос об охране путей сообщения есть существеннейший вопрос в настоящий и ближайший момент. Необходимо обратить сугубое внимание на Омскую, Пермскую, Северные, Самаро-Златоустовскую, Юго-Восточную, Донецкую, Владикавказскую и Волгу, которая через l1/г—2 месяца явится единственным источником топлива, способствующего поддерживать железнодорожное движение.

Все, что можно с нашей стороны, — мы предпринимаем"…

Бандитизм, шпионаж белых, козни со стороны буржуазных и кулацких элементов распространялись не только на железные дороги; они проникали и в водный транспорт, для охраны которого СТО 18 мая 1920 года также ввел военное положение.

Владимир Ильич постоянно интересовался положением и работой отдельных линий железных дорог, их освобождением от белых и всегда указывал на необходимость самой бдительной и надежной охраны продвижения маршрутов. Вот характерная записка Владимира Ильича, написанная им 1–2 марта 1921 года, затрагивающая эти вопросы:

"т. Фомину

1) Какие меры приняты для ускорения движения и надзора за движением семи маршрутов?

2) Где они сегодня?

3) Очищен ли путь Омск — Челябинск?

4) За последние дни сколько подано вагонов хлеба [через] Ростов-Дон?

5) Омск?"^[161]

На эту его записку следовал немедленный ответ: "По 1) дана им 200-верстная скорость. Установлен особый надзор.

2) Где они сейчас — под руками сведений нет.

3) У нас пока сведений нет. По Северной части Омской продовольствие двинулось. Требуют порожняк. Меры приняты.

4) Ростов работает хорошо: за 27—8 поездов, за 28 — тоже 8.

5) За Вяткой в движении на 28-е 324 вагона и на Северной части Омской 13 продмаршрутов.

В общем положение, я думаю, теперь несколько улучшится скоро".

К Владимиру Ильичу неоднократно поступали телеграммы от застрявших на какой-нибудь станции воинских частей или отдельных групп граждан. Например, 25 января 1919 года со станции Милославской Рязано-Уральской дороги Владимиру Ильичу писали:

"Покорнейшая просьба дать распоряжение о подаче вагонов на ст. Милославскую Рязано-Уральской дороги. Сидим несколько дней, места нет в Москву, много красноармейцев, у которых просрочены отпуска. Начальник станции не принимает никаких просьб. Ждем Вашего распоряжения".

Владимир Ильич реагировал и на такие запросы отдельных лиц, считая необходимым максимально возможное обслуживание государством нужд населения. В другой телеграмме из Грязей 5 января 1919 года писали:

"От красноармейцев, едущих в эшелоне за № 43 от станции Воронеж до станции Москва. Товарищ Ленин, обращаемся к Вам с просьбой оказать содействие больным, голодным и раненым воинским частям, едущим с фронта. На каждой станции и полустанках задерживают нас по полусуток, несмотря на неоднократные наши просьбы пропустить наш поезд в первую очередь…"

Владимир Ильич дает распоряжение принять меры по этой телеграмме.

Эти телеграммы показывают, что, когда становилось трудно, за облегчением обращались именно к Ленину, зная, что этот гениальный человек, вождь мирового пролетариата, руководитель Октябрьской революции, перегруженный делами, находит время читать тысячи телеграмм с различными просьбами от отдельных лиц и групп населения, поступавших в Кремль со всех концов страны.

Владимир Ильич, ведя огромную работу по делам транспорта, никогда не забывал контролировать, как выполняются его задания. Хорошую работу он особо отмечал.

Успехи Красной Армии на фронтах, поскольку они зависели от транспорта, в большой мере объясняются той неустанной работой в борьбе с транспортной разрухой, которую проводил Владимир Ильич в период гражданской войны, мобилизуя на это дело не только железнодорожный и водный пролетариат, специалистов и коммунистов транспортников, но и всю страну, всю Коммунистическую партию.

ВСЕ НА РАБОТУ ПО ПРОДОВОЛЬСТВИЮ И ТРАНСПОРТУ

Продовольственное положение Советской республики в первые годы революции было исключительно тяжелым.

Естественно, что на транспорт ложилась ответственная задача своевременной переброски продовольственных грузов. Но транспорт плохо выполнял эту задачу.

В статье "Все на работу по продовольствию и транспорту!" 26 января 1919 года Владимир Ильич писал: "Миллионы пудов хлеба ссыпаны уже в восточном районе. Задерживает их плохое состояние транспорта". И далее: "Мы можем теперь не только спастись от голода, но и накормить досыта изголодавшееся население неземледельческой России.

Дело за плохим положением транспорта и за крайним недостатком продовольственных работников"^[162].

При недостатке продовольственных ресурсов в стране слабый подвоз имевшихся продовольственных запасов расстроенным транспортом еще больше обострял положение. Создавался тупик. В 1918 году для спасения страны и революции было проведено под руководством Владимира Ильича два крупных мероприятия: создание продовольственных отрядов из лучших рабочих фабрик и заводов и организация продмаршрутных поездов, охраняемых также лучшими рабочими крупных индустриальных городов.

Вопросам продовольствия и перевозки его Владимир Ильич уделял исключительно много внимания.

На справке начальника эксплуатационного управления НКПС Аржанова от 1 января 1919 года об отправке из Москвы продовольственных грузов на Петроград Владимир Ильич написал: "А что сделано для ускорения движения? Когда дано распоряжение о движении их (продмаршрутов. — В. Ф.) пассажирской скоростью? Закажите для меня справку о скорости движения".

На всякие неточности в справках и цифрах Владимир Ильич резко реагировал, требуя точнейшего обращения с цифрами.

Необходимость срочной перевозки продовольствия в 1919 году привела к необходимости временной остановки пассажирского движения.

В речи на митинге в Народном доме в Петрограде (13 марта 1919 года) Владимир Ильич говорил по этому поводу следующее: "…заготовка хлеба идет быстро. Но тут мы столкнулись с колоссальными затруднениями в транспорте. На железнодорожных линиях: Казань — Сарапул и Волга — Бугульма имеется до 10 миллионов пудов уже заготовленного хлеба. Но мы не можем его вывезти, ибо налицо недостаток паровозов, вагонов, топлива и непомерное истощение паровозной службы. Чтобы усилить товарную провозоспособность наших железных дорог, нам пришлось прибегнуть к весьма решительной мере: с 18 марта по 10 апреля по всей России будет прекращено движение пассажирских поездов. Прежде чем решиться на такую меру, мы трижды обсуждали ее с товарищами железнодорожниками и с выдающимися специалистами железнодорожного дела. Только всесторонне обсудив эту меру и подсчитав заранее возможные результаты, мы пошли на это мероприятие".

Далее Владимир Ильич разъяснил всю целесообразность организованного подвоза хлеба. Он говорил: "Произведенный подсчет показал, что прекращение пассажирского движения освободит 220 паровозов, хотя и слабых, но все же способных доставить З 1/2 миллиона пудов хлеба"^[163].

Как уже сказано, тяжелое положение на железных дорогах отражалось на продовольственном снабжении, и поэтому требовалось большое напряжение для того, чтобы перевозить одновременно и воинские части, и продовольствие. К разрешению этих задач были направлены усилия Владимира Ильича. Он внимательно следил за каждой дорогой, районом, продмаршрутом.

Громоздкие и не всегда содержащие конкретные ответы ведомости о подвозе продовольственных грузов заставляли Владимира Ильича критически относиться к даваемым ему сведениям. Автор этих строк помнит, как Владимир Ильич однажды в присутствии нескольких товарищей взял карандаш, быстро расчертил форму ведомостички, которая давала более точную и наглядную картину движения продовольствия. По этой формочке в дальнейшем составлялись для него справки о погрузке и разгрузке продовольственных грузов.

Очень остро в период гражданской войны обстояло дело снабжения и самих железнодорожников. Ряд интересных документов показывает, как много внимания Владимир Ильич уделял этому делу, требуя защиты интересов транспортников и всегда поддерживая работников транспорта, отстаивавших эти интересы. Постановлением СТО от 12 мая 1920 года, подписанным Владимиром Ильичей, все важнейшие группы железнодорожников в продовольственном отношении причислялись к "особому списку" на лучшее снабжение. Одновременно в этом же постановлении говорилось, что "земли их… в отношении обработки и сельскохозяйственного снабжения приравниваются к землям красноармейцев, находящихся на фронте… и должны быть обработаны распоряжением волисполкома"^[164].

Эсеровская и меньшевистская агитация в условиях недостаточного снабжения влекла за собой разложение некоторых слоев рабочих и служащих транспорта. Автор данной статьи 4 июня 1921 года следующим образом информировал Владимира Ильича по этому поводу:

"За последнее время на железных дорогах и водных путях, благодаря тяжелому продовольственному положению и агитации эсеров и меньшевиков, то в одном, то в другом месте вспыхивают недоразумения, остановки мастерских (Муромские, Питерские, Ру-заевское депо и т. п.)". Далее в этом донесении сообщалось о принимаемых НКПС мерах для ликвидации создавшегося положения, причем НКПС ставил вопрос о необходимости ему самому (НКПС) заняться вопросами продовольствия в порядке товарообмена. В обоснование этого говорилось, что "от Компрода ждать регулярного снабжения не приходится, так что надо искать какой-то выход самим… Совещание НКПС с Цектраном приходит к заключению о необходимости предоставления в распоряжение НКПС из ВСНХ ряда небольших закрытых заводов (металлических, гончарных, столярных мастерских и т. п.), на которых НКПС собственными силами сорганизует производство предметов крестьянского обихода, которые можно пустить в обмен на продукты…"

На этом донесении Владимир Ильич наложил следующую резолюцию:

"Тов. Смольянинов! Это надо сделать созывом экстренного совещания наркомов: НКПС+ВСНХ+ (?РКИ?). Фомин мог бы и должен бы сам это сделать. Созвонитесь и устройте.

Ленин"^[165]

Разложение среди служащих шло главным образом по линии взяточничества и мешочничества. Взяточничество и мешочничество были большим злом для страны, разрушавшим и продовольственное дело, и транспорт. И. И. Скворцов-Степанов написал Ленину письмо, где предлагал платить за провоз "натурплатой". В этом письме от 1 августа 1921 года т. Скворцов писал:

"…В среду железнодорожников внесен величайший разврат. Начинают гонять вагоны и целые поезда под тем предлогом, что железнодорожники должны использовать свободу торговли для собственного снабжения… Посадка на поезда производится за "плату натурой" поездным бригадам, создается атмосфера разложения, в которой задачи собственно транспорта отодвигаются на задний план.

Может быть, нужно было бы открыто ввести за проезд "натур-плату" в той или иной форме…"

То место письма т. Скворцова, где говорится об оплате натурой, Владимир Ильич подчеркнул, но отнесся к этому предложению отрицательно.

Относясь серьезнейшим и внимательнейшим образом ко всякому донесению и телеграммам, получаемым с мест, Владимир Ильич такие донесения немедленно посылал ответственным работникам для всестороннего выяснения вопроса. Письмо И. И. Скворцова было послано Владимиром Ильичем товарищу Дзержинскому, бывшему тогда наркомом путей сообщения и председателем ВЧК. Тов. Дзержинский 2 августа 1921 года на это письмо ответил Владимиру Ильичу следующее:

"…Железнодорожники снабжались за последние три месяца так скверно, что единственным почти громоотводом были отпуска, т. е. мешочничество — на расстоянии 500 верст. Сейчас рабочие с дорог разбегаются. Невыходы доходят до 60–90 %. Степанов о разврате среди железнодорожников преувеличивает сильно. "Плата натурой" бригадам, к сожалению, была верна…"

Мешочничество было бичом не только для транспорта, но и для продовольственных заготовок. Кроме того, отлив большого количества людей в поисках продовольствия, естественно, влиял отрицательно на производительность труда. Приведем очень интересный документ, посланный Владимиром Ильичем 27 мая 1921 года Дзержинскому:

"Спешно

Южокруг, пред. ВЧК.Дзержинскому, по месту нахождения

Копия: Москва, Воинову, тройке по борьбе с разрушением транспорта

Все украинские товарищи самым настойчивым образом настаивают на усилении борьбы с мешочничеством на Украину, которое грозит разрушить начатую и дающую уже хорошие результаты заготовку хлеба для голодающих центров Республики. Прошу обратить усиленное внимание и сообщить мне, принимаются ли экстренные меры, каковые именно меры и каковы их результаты.

Председатель СТО Ленин"^[166].

Когда нужны были жесткие меры для борьбы с разрушениями транспорта, Владимир Ильич прибегал к ВЧК. Так, в 1921 году были созданы специальные "тройки" по борьбе с разрушением транспорта.

Но наряду с борьбой против мешочничества Владимир Ильич, как уже указывалось, активно содействовал улучшению снабжения транспортников.

Припоминаю интересное и весьма поучительное выступление Владимира Ильича при обсуждении в правительстве вопросов снабжения, и в частности снабжения транспортников. Тов. Халатов сделал доклад о продовольственном положении. Автор этих строк начал нападать на Халатова за плохое снабжение железнодорожников. Халатов выступил с отповедью, которая сводилась, по сути дела, к тому, что Фомин-де не учитывает общего положения, требуя снабжения транспорта. Владимир Ильич внимательно выслушал доклад и прения и сразу взял под защиту мое выступление против Халатова. Мысль Владимира Ильича в этой части сводилась к тому, что каждый советский работник, стоящий у порученного ему дела, должен защищать в первую очередь именно это свое дело, а не говорить и рассуждать "вообще".

ТРАНСПОРТ И ТОПЛИВО

Продовольственному кризису в первые годы революции сопутствовал кризис топливный, который больше всего ударял по транспорту.

Донбасс и Баку по добыче угля и нефти работали чрезвычайно плохо, и железнодорожный транспорт был вынужден работать по преимуществу на дровяном топливе. Постановления СТО пестрят вопросами о переводе паровозов с нефтяного топлива на дровяное.

Владимир Ильич лично много уделял времени и внимания также и топливному вопросу.

Не было почти ни одного заседания Совета Обороны, которое не занималось бы вопросами топлива для транспорта. В августе 1920 года был создан институт уполномоченных по топливу на железнодорожных и водных путях. После посещений нефтепромыслов в Баку я писал Владимиру Ильичу о тяжелом положении на промыслах, где бурение отставало от заданий, рабочие разбегались, управление находилось в руках бывших нобелевских воротил, "которых не мы используем, а они нас используют, поджидая возвращения Нобелей". На докладной записке, представленной 22 мая 1921 года, в которой наряду с оценкой положения на промыслах говорилось о необходимости посылки в Баку полномочной комиссии для полного выяснения причин болезни нефтяной промышленности, а также для наметки плана увеличения нефтедобычи и вносился ряд других предложений, Владимир Ильич наложил следующую резолюцию:

"Смольянинову

Прочтите. Что можно, сделайте сами. Если не можете сами, верните мне и напомните мне скорее.

24/V. Ленин"^[167].

Под председательством Владимира Ильича 28 сентября 1921 года было созвано широкое совещание, на котором обсуждался вопрос о снабжении топливом железных дорог. Этим совещанием был принят ряд серьезнейших решений, сводящихся к мобилизации всей страны и всех местных органов на ликвидацию топливного кризиса. Совещание обращалось в ЦК партии с просьбой дать на лесную работу группы энергичных партийцев; предлагалось установить жесткие нормы запасов, выработать план экономии топлива; было решено еще раз сократить железнодорожное движение в октябре; вводился повагонный учет перевозимого топлива и т. п.

Вот весьма интересный документ, посланный Владимиром Иль-ичем в НКПС 29 марта 1921 года и характеризующий точность указаний Владимира Ильича и ту глубину, с которой он умел вникать во всякое дело.

"т. Емшанов! "

Прошу Вас сообщить мне, кто в НКПС ведает у Вас распределением цистерн (для нефти) по сети и подвозом нефти по железным дорогам.

1) Кто отвечает за это?

2) Что именно сделано Наркоматом во исполнение решения СТО

(15 или 17.XII. 1920) по этому вопросу?

3) Когда было принято и кем, — а равно когда и кем отменено распоряжение о приписке нефтяных цистерн к разным дорогам?

4) Каково в данный момент распределение цистерн по сети? Если то, что указано в Вашей "справке-докладе" (бумаге без даты) (получил 29. III) в последнем столбце 1-ой таблицы ("фактическое наличие" на какое чис л о?), то как объяснить нахождение на 8 дорогах (183+161+22+88+9+ 493+1405+194=) 25 5 5 цистерн, хотя "заданий налива" на этих дорогах нет?

5) Нельзя ли более полные данные о наличии и работе цистерн представить мне, разделив дороги на 3 группы и дав итоги^[168]

по 3 группам:

(а) (1) дороги, возившие нефть с Волги

(б) (2) """ с Кавказа (Грозный и Баку)

(в) (3) дороги, не возившие нефть?

6) Почему скорость нефтепоездов принята 6 верст в час?

Есть ли технические препятствия (и какие) к достижению скорости максимальной (скажем, военных поездов)? Какая скорость была у нас довоенная? Какая скорость фактическая у нас, 1920, минимальная и максимальная?

Прошу сообщить мне, какие из указанных сведений Вы можете представить немедленно и какие в сроки возможно более короткие (какие именно сроки?)?

С ком. приветом Ленин"^[169].

ВМЕШАТЕЛЬСТВО В ТРАНСПОРТНЫЕ ДЕЛА ДРУГИХ ОРГАНИЗАЦИЙ

Острота военного положения на фронтах часто заставляла военное ведомство вмешиваться в транспортные дела.

Командующий 10-й армией одним из всех своих приказов в декабре 1918 года подчинил военному командованию Баскунчакскую железнодорожную линию.

Но не только с военным ведомством были трения в этом вопросе.

Большую борьбу приходилось вести НКПС, например по отобранию от разных лиц и организаций классных вагонов. Это был период так называемых протекционных вагонов, их курсировало по сети в то время не одна тысяча.

Тяжелое положение транспорта еще более осложнялось вследствие вмешательства в распорядительную деятельность посторонних организаций. Для устранения этого вмешательства Совет рабочей и крестьянской обороны 12 ноября 1919 года издал постановление, в котором делал попытку регламентировать эти сложные взаимоотношения.

Делалась также попытка регулировать разрозненную деятельность отдельных военных комиссаров на железных дорогах путем организации центральной коллегии под председательством члена коллегии НКПС.

А 18 декабря 1919 года Владимир Ильич отдал следующее телеграфное распоряжение: "Предлагается принять к руководству и неуклонному исполнению декрет Совнаркома"^[170]. Декрет этот гласил: "В целях борьбы с возрастающим развалом транспорта Совет Народных Комиссаров в заседании от 2 декабря 1919 года постановил:

Подтвердить, что распоряжение железнодорожным движением находится исключительно в компетенции и на ответственности НКПС и что прочие советские учреждения, включая УПВОСО и ЧК, могут предъявлять к железным дорогам определенные требования и надзирать за выполнением перевозок, но отнюдь не распоряжаться ими, т. е. отнюдь не давать непосредственно приказаний относительно операций с теми или иными паровозами, вагонами и поездами".

Этим же постановлением вменялось в обязанность широко использовать опыт железнодорожных специалистов, с одной стороны, и усилить борьбу с проявлениями саботажа — с другой:

"Вменить НКПС в обязанность наилучшим образом использовать в настоящее время знание и опыт ж.-д. специалистов, обеспечив им на линиях возможность проявления широкой технической инициативы и соответственную обстановку работы…

НКПС и ВЧК усилить борьбу с малейшим проявлением саботажа со стороны железнодорожных специалистов, понимая под саботажем и уклонение от перемещений, вызываемых пользой дела, а также широко оповещая все дороги о карах, постигших саботажников…"

ВОССТАНОВЛЕНИЕ ТЕХНИЧЕСКИХ СРЕДСТВ

Как уже говорилось выше, дело упорядочения транспорта было повседневной заботой Владимира Ильича. Характерно, что на первом же заседании Совета Обороны одним из первых пунктов обсуждались "путейские вопросы". На заседании отмечался ряд интереснейших моментов, характеризующих работу по упорядочению эксплуатации транспорта в период гражданской войны. На заседании Совета Обороны, этого боевого органа пролетарской революции, была создана комиссия под председательством Владимира Ильича для обсуждения ряда вопросов, в том числе "о невмешательстве в путейское ведомство" и "об уничтожении транспортных чрезвычаек".

Была создана также комиссия по вопросу о круговой ответственности железнодорожных служащих за работу железных дорог.

В 1920 году согласно лозунгу "Все на транспорт!" Совет Обороны, по докладу Владимира Ильича о положении транспорта 2 февраля 1920 года, перебросил на работу по транспорту ряд товарищей. В дальнейшем партия направила на борьбу с транспортной разрухой большое количество своих членов. В своих выступлениях в этот период по делам транспорта Владимир Ильич использовал всю силу своего авторитета и убеждения, чтобы скорее покончить с транспортной разрухой. В конце 1919 и в 1920 годах был произведен колоссальный нажим на аппарат НКПС для того, чтобы получить нужные результаты. Партией была проведена широкая кампания по борьбе с транспортной разрухой. В 1919 году было отремонтировано (в единицах среднего ремонта) 6517 паровозов, в 1920 году количество отремонтированных паровозов увеличилось уже до 9379. Особенно большие успехи по ремонту даловторое полугодие 1920 года. Если в первом полугодии в единицах среднего ремонта было отремонтировано 3454 паровоза, то во второй половине цифра отремонтированных локомотивов поднялась до 5923.

Владимир Ильич восстановление технических средств транспорта понимал как задачу, далеко выходящую за пределы НКПС. Исходя из этого, 20 августа 1920 года на заседании под председательством Владимира Ильича было решено созвать 21 августа 1920 года экстренное заседание СТО по вопросу о "ремонте транспорта". На этом заседании была создана так называемая "Основная транспортная комиссия" (ОТК) под председательством народного комиссара путей сообщения в составе заместителей и членов от НКПС и ВСНХ, а также лиц, персонально могущих оказать помощь в деле ремонта транспорта. На этом заседании СТО был принят ряд решений, положивших начало ремонту подвижного состава. С этого момента к ремонту была широко привлечена промышленность.

Владимир Ильич обратил внимание на слабую, никуда не годную работу промышленности по обслуживанию транспорта новыми паровозами, вагонами, запасными частями, рельсами, скреплениями и т. п. Необходима была ударная работа заводов, обслуживающих транспорт, и на заседании СТО 13 августа 1920 года под председательством Владимира Ильича принимается решение "о милитаризации ударной группы транспортных заводов".

В результате нажима, произведенного Владимиром Ильичем на промышленность через НКПС и созданную СТО Основную транспортную комиссию, с каждым месяцем стали улучшаться положение с ремонтом и работа заводов, обслуживающих транспорт. Вот табличка, рисующая положение с ремонтом:

Эти цифры показывают, каково было состояние паровозного и вагонного парков в период гражданской войны и какую гигантскую работу проделали партия и правительство, руководимые Лениным, за один год (1920-й) борьбы с транспортной разрухой.

Нажим был произведен не только на НКПС и промышленность, но и на местные органы. 16 августа 1920 года^[171] Владимир Ильич писал всем губисполкомам и горисполкомам:

"Одной из главнейших задач, стоящих перед Советской властью в настоящее время, является поднятие транспорта и в связи с этим максимальное усилие производительности заводов, работающих на транспорт. Для этой цели выделена особая ударная группа заводов и предприятий, исполняющих весьма важные и срочные работы по транспорту.

Центром приняты и принимаются соответствующие меры к тому, чтобы заводы эти работали при самой высшей производительности наравне с ударными заводами военной промышленности. От местных же органов Советской власти требуется всяческое содействие указанным заводам во всех вопросах, относящихся к компетенции местных властей…"

Этим письмом в работу по ликвидации транспортной разрухи включались и местные организации Советской власти. Письмо за подписью Владимира Ильича давало конкретную программу местам в деле помощи железнодорожному транспорту.

Установки Владимира Ильича по вопросам восстановления подвижного состава оказались вполне реальными, получение из ремонта сравнительно большого количества паровозов и вагонов дало возможность несколько усилить перевозку грузов для страны.

Большую роль в деле восстановления технических средств транспорта сыграл изданный Главным управлением путей сообщения приказ № 1042, опубликованный 22 мая 1920 года и касавшийся программы восстановления паровозов, разрушенных во время империалистической и гражданской войн. Этим приказом устанавливалось, что в течение пятилетнего срока транспорт должен подойти к нормальному проценту "больных" паровозов.

Владимир Ильич в докладе о деятельности СНК VIII Всероссийскому съезду Советов (22 декабря 1920 года) сказал об этом приказе следующее:

"…В этой области мы имеем дело с настоящим планом, на много лет разработанным. Приказ № 1042 был рассчитан на пять лет, и в пять лет мы наш транспорт восстановить можем, число больных паровозов уменьшить можем, и, пожалуй, как самое трудное, я хотел бы подчеркнуть указание в 9-м тезисе на то, что мы этот срок уже сократили.

И вот, когда появляются большие планы, на много лет рассчитанные, находятся нередко скептики, которые говорят: где уж там нам на много лет рассчитывать, дай бог сделать и то, что нужно сейчас. Товарищи, нужно уметь соединять и то и другое; нельзя работать, не имея плана, рассчитанного на длительный период и на серьезный успех. Что это на деле так, показывает несомненное улучшение работы транспорта. Я обращаю ваше внимание на то место в 9 тезисе, где говорится, что срок был пять лет для восстановления транспорта, но он уже сокращен, потому что мы работаем выше нормы; срок определяется в три с половиной года. Так нужно работать и в остальных хозяйственных отраслях"^[172].

Кроме усиленной работы по ремонту подвижного состава, проведенного внутри страны, этот период был ознаменован и рядом других крупных мероприятий, проведенных по инициативе Владимира Ильича, которые сыграли огромную роль в деле развития транспорта вообще.

В 1920 году по настоянию Владимира Ильича было заказано для советских железных дорог 1000 мощных паровозов в Швеции и 700 таких же паровозов в Германии. В это же время для усиления парка цистерн было заказано 500 большегрузных цистерн в Канаде и 1000 таких же цистерн в Англии и Германии. Также было заказано большое количество разных запасных частей для подвижного состава наших железных дорог.

Против этих закупок очень возражал ряд товарищей, работавших тогда в промышленности, несмотря на то, что наша промышленность почти не выпускала паровозов и вагонов на своих заводах. Эти товарищи не учитывали ближайших перспектив по развитию нашего народного хозяйства, не понимали необходимости покупки большой партии подвижного состава для усиления работы транспорта. Владимир Ильич твердо поддержал это мероприятие, и заказ был осуществлен полностью. Эти паровозы сыграли особенно большую роль, когда после введения нэпа наше народное хозяйство ста-то быстро расти и потребности в перевозках возросли до больших размеров.

2 февраля 1920 года Владимир Ильич сделал в Совете Обороны доклад о положении транспорта. По этому докладу Совет Обороны принял развернутое постановление, важнейшие части которого гласят:

"…Поручить Наркомпути ускорить продвижение воинских эшелонов по Самаро-Златоустовской ж. д. и принять более энергичные меры для продвижения 10-ти поездов продовольствия в районе между Самарой и Челябинском.

…Совет Обороны обязует все ведомства выдвинуть подходящих кандидатов из среды своих лучших и наиболее ответственных работников для временного их откомандирования в железнодорожные мастерские Петрограда и Москвы с целью улучшения ремонта и общей постановки дела железнодорожного транспорта. Эти работники откомандировываются без снятия их с постоянной работы на определенное количество часов в неделю.

…Поручить Главтопу усилить снабжение железных дорог топливом.

…Поручить Высшему совету по железнодорожным перевозкам пересмотреть план перевозок в целях максимального усиления продовольственных и топливных перевозок.

…Поручить Главтопу в следующем заседании С. О. представить соображения о возможности создания на железных дорогах запаса топлива хотя бы на семь дней".

Укрепление технической базы транспорта дало определенные положительные результаты. Транспорт, усиленно ремонтировавший паровозы и вагоны, получивший из-за границы большую партию мощных паровозов, находился к моменту введения новой экономической политики (1921 год) в несравненно лучшем состоянии, чем в 1918–1919 годах и даже чем в 1920 году.

ТРУДОВАЯ ДИСЦИПЛИНА. ОТВЕТСТВЕННОСТЬ. ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ ТРУДА

Вопросам укрепления трудовой дисциплины на транспорте, создания твердого революционного порядка, ответственности и высокой производительности труда Владимир Ильич уделял самое серьезное внимание. В неоднократных выступлениях перед рабочими-транспортниками (железнодорожниками и водниками) Владимир Ильич всю силу своей железной логики употреблял на разъяснение необходимости усиления дисциплины для окончательной победы над классовым врагом и его агентурой. В целях усиления ответственности он подписал ряд постановлений по транспорту, отменяющих коллегиальность. В своей статье "Очередные задачи Советской власти" Владимир Ильич писал:

"На железнодорожном деле, которое всего, пожалуй, нагляднее воплощает хозяйственные связи созданного крупным капитализмом организма, эта борьба мелкобуржуазной стихии распущенности с пролетарской организованностью сказывается особенно выпукло. Элемент "управленский" поставляет саботажников, взяточников в большом обилии; элемент пролетарский в его лучшей части борется за дисциплину; но среди того и другого элементов, конечно, много колеблющихся, "слабых", неспособных противостоять "соблазну" спекуляции, взятки, личной выгоды, покупаемой ценой порчи всего аппарата, от правильной работы которого зависит победа над голодом и безработицей.

Характерна борьба, которая развертывалась на этой почве вокруг последнего декрета об управлении железными дорогами, декрета о предоставлении диктаторских полномочий (или "неограниченных" полномочий) отдельным руководителям. Сознательные (а большей частью, вероятно, бессознательные) представители мелкобуржуазной распущенности хотели видеть отступление от начала коллегиальности и от демократизма и от принципов Советской власти в предоставлении отдельным лицам "неограниченных" (т. е. диктаторских) полномочий"^[173].

В этой статье Владимир Ильич дал блестящий анализ того классового состава кадров на транспорте, который долгое время был фактором, препятствовавшим восстановлению транспорта.

В связи с большим значением, которое придавал Владимир Ильич состоянию трудовой дисциплины и необходимости введения более строгой ответственности на транспорте, как сказано выше, еще на первом заседании Совета Обороны была создана комиссия, которая 11 декабря 1918 года представила чрезвычайно интересный и сыгравший большую роль проект мероприятий об упорядочении железнодорожного транспорта. Этот проект в Совете Обороны был утвержден.

Постановление Совета Обороны гласило:

"В целях окончательного упорядочения железнодорожного дела, ограждения его от вмешательства со стороны других ведомств и организаций, прекращения задержек в деле продвижения военно-продовольственных грузов и предупреждения злостных крушений, тяжело отражающихся на снабжении армии и населения, Совет Обороны постановил:

1) Безусловно воспрещается вмешательство в технически-распорядительную сторону железнодорожного дела со стороны пользующихся транспортом ведомств (военное, продовольственное и пр.). Требования пользующихся транспортом ведомств и их представителей предъявляются и исполняются лишь через подлежащих агентов железнодорожного ведомства с обязательным соблюдением правил технической эксплуатации, приказов и распоряжений по дорогам Народного комиссариата путей сообщения.

2) Безусловно воспрещается вмешательство в технически-распорядительную сторону железнодорожного дела со стороны же-лезнодорожно-профессиональных организаций. Распоряжения таких организаций, не получившие одобрения со стороны Народного комиссариата путей сообщения или его агентов на местах, не подлежат исполнению.

3) Возлагается на всех без исключения железнодорожных служащих данного района, от самых младших до самых старших, общая круговая ответственность за задержку следующих по назначению эшелонов и грузов, за несвоевременную подачу паровозов и порожних вагонов, за злостное крушение на железных дорогах и тому подобные преступления. Служащие обязываются в таких случаях, под страхом строжайшей ответственности, доказать свою непричастность к преступлению или, если они не в состоянии сделать это, найти и выдать преступников.

4) Наблюдение за точным и беспрекословным исполнением правил и распоряжений Народного комиссариата путей сообщения или его агентов на местах возлагается на комиссаров округов и дорог, облеченных чрезвычайными правами, вплоть до права роспуска расстраивающих транспорт организаций, увольнения, ареста и предания суду виновных.

5) Виновные в нарушении этого постановления, безотносительно к их положению и партийной принадлежности, привлекаются к ответственности по всей строгости революционных законов".

Руководя борьбой за укрепление трудовой дисциплины на транспорте, Владимир Ильич чрезвычайно большое внимание уделил первому коммунистическому субботнику, организованному на Московско-Казанской железной дороге.

В статье "Великий почин" (28 июня 1919 года) Ленин писал:

"…Коммунистический субботник железнодорожных рабочих Московско-Казанской дороги есть одна из ячеек нового, социалистического, общества, несущего всем народам земли избавление от ига капитала и от войн"^[174].

Высоко оценив значение первого субботника, Владимир Ильич указал на необходимость "извлечь из этого великого почина все громадной важности практические уроки" и требовал всесторонней поддержки этого почина.

Все эти мероприятия дали реальные результаты, и трудовая дисциплина на транспорте стала укрепляться.

ВОПРОСЫ ПЛАНИРОВАНИЯ

Всем известно, какое важное значение придавал Владимир Ильич внедрению планового начала.

В ряде своих устных и письменных выступлений, особенно по вопросу о ГОЭЛРО, Владимир Ильич особо подчеркивал значение плана. Большую роль сыграл Владимир Ильич в деле внедрения планового начала и в работу транспорта.

Мы уже осветили те сложные взаимоотношения, которые существовали на транспорте в течение всего периода гражданской войны, и привели ряд решений СТО о запрещении вмешательства в транспортные дела посторонних организаций. Военное ведомство, сыгравшее огромную положительную роль в деле улучшения работы транспорта, в деле постановки перед правительством и персонально перед Владимиром Ильичем животрепещущих вопросов транспорта, было очень активно в своих требованиях и в своем нажиме на транспорт, и слабый до 1920 года аппарат НКПС не в силах был отстоять своей самостоятельности. Естественно, Владимир Ильич постоянно искал способы, которые дали бы возможность, не нарушая самостоятельности и, следовательно, не уменьшая ответственности НКПС как транспортной организации, добиться наилучшего выполнения им заданий по перевозкам войск, продовольствия и топлива. Уже в первые годы гражданской войны возникла мысль о создании плана перевозок, контроля за выполнением этого плана и такого распределения услуг транспорта, которое смогло бы удовлетворить хотя бы в минимальных размерах потребности того времени. Кроме установок, зафиксированных первым протоколом Совета Обороны, 29 декабря 1918 года был принят ряд решений о плане. В этих решениях говорится: "Поручить т. Склянс-кому, т. Невскому, т. Брюханову представить к среде за личными подписями соглашение (если нужно, с приложением карты) о планах военных и продовольственных перевозок".

А в постановлении Совета Обороны от 3 марта 1919 года говорится уже совершенно определенно, кому поручается составление плана: "Составление плана перевозок поручить временному совещанию двух ведомств (путейскому и военному), распределение же поручить Центральному Комитету по перевозкам". Далее сказано:

"Предложить ведомствам, делегирующим своих представителей в ЦК по перевозкам, делегировать туда лиц, ответственных и вполне отвечающих важности запросов, возложенных на этот Комитет. Доклад об исполнении назначить на следующем заседании".

Это указание не могло в корне разрешить вопрос о распределении услуг транспорта между отраслями народного хозяйства и особенно в области продовольствия и топлива. Поэтому для более коренного разрешения этого вопроса 7 октября 1919 года Совет Обороны создает Высший совет по перевозкам — ВСП. На этот орган возлагается:

"…Общее руководство и направление транспортной политики на железных дорогах и разрешение принципиальных и признаваемых им государственно важными вопросов, связанных со всеми без исключения, в том числе оперативными и эвакуационными перевозками по железным дорогам".

ВСП, созданный в период острой гражданской войны и занимавшийся в это время главным образом вопросами оперативного планирования и политики на транспорте, естественно, с течением времени, когда хозяйственная жизнь Советской республики стала все больше развиваться (1921 год), оказался не в состоянии выполнять задачи перспективного планирования транспорта, увязанного с прочими отраслями промышленности. В это время (1921–1922 годы) по указанию Владимира Ильича создаются общегосударственный плановый орган — Госплан, а в ведомствах — плановые комиссии.

ВОДНЫЙ ТРАНСПОРТ

Владимир Ильич много внимания уделял вопросам водного транспорта.

Достаточно напомнить, что Владимир Ильич непосредственно принимал участие в составлении и редактировании первого закона, изданного 26 января 1918 года по водному транспорту, — "Декрета о национализации флота". На черновом проекте этого декрета имеются поправки и дополнения, написанные рукой Владимира Ильича.

При национализации промышленности водный транспорт попал в систему Высшего совета народного хозяйства. Недостаток железнодорожных средств, плохая работа железнодорожного транспорта, отсутствие в ряде мест железных дорог требовали в период острой гражданской войны максимальной концентрации всех сил и средств в одних руках для того, чтобы получить больше транспортных средств для перевозки войск, продовольствия, топлива, для обслуживания больших городов. Под влиянием этих факторов в военном ведомстве встал вопрос об объединении водного транспорта с железнодорожным. Владимир Ильич, зная работу как НКПС, так и Главода, сразу занял твердую позицию за объединение, и постановлением правительства 10 января 1920 года Главод был влит в единую систему транспорта под управлением НКПС.

Влияние частновладельческих элементов на водном транспорте, сопротивление судовладельцев, саботаж служащих и анархическо-мещанские настроения среди некоторых работников водного транспорта тормозили дело восстановления подвижного состава и упорядочения работы водного транспорта. Суда не ремонтировались, состав флота не был учтен, и технического состояния его никто не знал.

Навигация 1919 года началась и, как видно из доклада т. Цюрупы на имя Владимира Ильича (18 августа 1919 года), оказалась очень плохо подготовленной. Продовольственные грузы не перевозились.

Передача водного транспорта из ВСНХ в НКПС дала свои положительные результаты: если в 1919 году было перевезено по речному транспорту всего лишь 362 тысячи пудов, то в 1920 году эти перевозки возросли до 750 тысяч пудов. Объединение всех видов транспорта дало возможность уже в 1920 году использовать водный транспорт в помощь железнодорожному. Владимир Ильич 24 февраля 1920 года дал на Урал телеграмму, в которой предлагал: "Ввиду невозможности произвести вывоз металла с Урала вагонами приложить все меры для отправки его водным путем".

Тяжелое положение водного транспорта особенно обострялось из-за отсутствия подходящих кадров. Многие бывшие служащие судовладельцев разбежались или саботировали, профессиональные организации водников в первые годы революции часто работали против Советской власти, коммунистов было недостаточно, да и состав коммунистов-водников был очень слаб, молод, революционно не выдержан. Учитывая все это, СТО 27 апреля 1920 года, перед началом навигации, вынес следующее постановление о кадрах, сыгравшее в последующем решающую роль во всем развитии водного транспорта. Постановление гласило:

"…Объявить мобилизацию граждан до 55 лет включительно, когда-либо служивших на водных путях, на судах и в портах в центральных и местных установлениях быв. Министерства путей сообщения, быв. Министерства торговли и промышленности, в управлении водных путей и Распределительном комитете по водным перевозкам, в частных или кооперативных предприятиях водного транспорта".

Это постановление дало возможность укомплектовать кадрами водный транспорт, который из-за саботажа чиновников был лишен квалифицированных работников.

Владимир Ильич вовлекался наркоматами буквально во все оперативные дела. Причин к этому было много: слабость самих наркоматов и плохая работа аппаратов на местах требовали таких авторитетных решений, которые были бы для всех бесспорно обязательными. Это оперативное руководство Владимира Ильича очень помогало в деле восстановления транспорта, и в частности водного.

В одном из распоряжений Владимир Ильич пишет 21 января 1921 года:

"По телеграмме из Бодайбо Лензолото 16 января 1921 года Руп-вод отказывает в перевозке даже ста тысяч пудов сена, мотивируя недостатком барж. В то же время баржи заняты перевозкой водки и других не крайне необходимых предметов… Предлагаем срочно принять меры к использованию тоннажа перевозок продгрузов Лензолота полностью. О принятых мерых сообщите.

Председатель Совета Труда и Обороны Ленин".

Эта телеграмма свидетельствует о том, что всюду, где только оказывались трудности и где наркомат и его отдельные руководители преодолеть их были не в состоянии, прибегали к помощи Владимира Ильича, и он всегда оказывал нужную помощь в деле налаживания народного хозяйства в целом и отдельных его областей.^[175]

Л.М. Хинчук ЛЕНИН И КООПЕРАЦИЯ

В.И. Ленин всегда проявлял глубокий и серьезный интерес к кооперации, придавая последней огромное значение.

Не только в момент завоевания власти, в период Октябрьской революции в 1917 г., но целый год спустя, в конце 1918 г., В. И. Ленин, выступая на 3-м съезде рабочей кооперации, заявил, что Советская власть, не стесняясь, зовет кооперацию на соглашение с ней.

В начале Октябрьской революции кооперация пыталась лозунгом "независимости" и "аполитичности" отгородиться от Советской власти. Эти лозунги, однако, не мешали кооперации стать на сторону врагов Советской власти.

Чрезвычайно рельефно выступление В. И. Ленина на этом съезде. Он говорил: "Я не понимаю одного, при чем здесь независимость? Ведь все мы стоим на той точке зрения, что все общество как в смысле снабжения, так и в смысле распределения должно представлять собой один общий кооператив. Все мы стоим на той точке зрения, что кооперация есть одно из социалистических завоеваний. В этом состоит великая трудность социалистических завоеваний. В этом состоит трудность и задача победы. Капитализм умышленно разъединял слои населения. Это разъединение должно исчезнуть окончательно и бесповоротно, и все общество должно превратиться в единый кооператив трудящихся… Громадное дело, сделанное кооперацией, должно быть непременно слито с тем громадным делом, которое сделано Советской властью. …Надежда на "независимость" может существовать только там, где еще может быть надежда на какой-нибудь возврат к прежнему"^[176].

Выступление В. И. Ленина на 3-м съезде рабочей кооперации имело колоссальное значение. Съезд пошел по пути, указанному Лениным, по пути слияния рабочей кооперации с Советской властью.

Объективный ход истории отразился на кооперации не только рабочей, но и общегражданской. Советская власть, перестраивая всю экономическую жизнь на социалистических началах, не могла не втянуть и кооперацию, что прекрасно сознавал В. И. Ленин.

Практический интерес к кооперации проявлял В. И. Ленин выслушиванием периодических докладов о работе кооперации, о перспективах кооперации и роли ее во всей хозяйственной жизни. Именно он ставил доклады кооперации как на партийных, так и на советских съездах…

В последних статьях своих Владимир Ильич… высказал свой взгляд на роль и задачи кооперации. У нас, говорил он, кооперация получает совершенно исключительное значение. "У нас, действительно, раз государственная власть в руках рабочего класса, раз этой государственной власти принадлежат все средства производства, у нас, действительно, задачей осталось только кооперирование населения"^[177].

Далее в этих статьях Владимир Ильич указывает, что кооперация — путь к построению социалистического общества. Для развития кооперации необходимо активное участие населения, что он выразил в своей обычно яркой формулировке: "в кооперации должны действительно участвовать действительные массы населения". При этом Владимир Ильич ярко и решительно подчеркнул необходимость для кооперации со стороны Советской власти всякой, в том числе и материальной, поддержки.

Пленум Центрального Комитета РКП на двух своих заседаниях рассматривал вопросы кооперативные в их постановке В. И. Лениным. На почве той крупной роли, которая отводится кооперации, и необходимости развития активности и самодеятельности населения был принят ЦК РКП принцип добровольности членства в кооперации.

В кооперации нет ни одного кооператора, независимо от его партийной принадлежности, который бы не преклонялся перед гением В. И. Ленина и не сознавал бы того колоссального значения, которое имел Владимир Ильич в развитии кооперации.

И за пределами Союза Советских Республик всему кооперативному миру дорого и ценно имя В. И. Ленина. Идеологи западноевропейской кооперации Шарль Жид и генеральный секретарь международного кооперативного альянса Мей опубликовали ряд статей с восторженным отзывом об идеях, развиваемых В. И. Лениным, о кооперации.

В. И. Ленин умер, но его заветы будут жить в среде кооператоров. Кооперация помнит заветы Ленина, она знает, какое содержание вкладывал он в нашу работу. Кооперировать все население, создать строй культурных кооперативов и тем подготовить почву для коммунистического строя — было и будет той задачей, которой все кооператоры отдадут все свои силы и знания.^[178]

И. К. Ежов ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ НА РАБОТЕ (По воспоминаниям)

Нам, живущим в Архангельске, уже в начале 1918 года было ясно, что англичане если не завтра, то через месяц-два попытаются быть хозяевами Севера.

В начале марта 1918 года мы получили приказ эвакуировать все ценное из северных портов. Закипела работа. Из центра, на подмогу, вначале был прислан т. Сулимов С. Н., а позднее — грозный, но милый Боря Рейземан. Я ведал вывозом сырых материалов (медь, свинец, олово, цинк, алюминий, баббит, ферросплавы и пр.). 28 июля был отправлен из Архангельска последний вагон с металлами, а 2 августа англичане заняли Архангельск.

Я знал, что Владимир Ильич интересовался этой работой, и, вернувшись в Москву, кратко написал Владимиру Ильичу и Алексею Ивановичу Рыкову об окончании работы.

Через два дня мне сообщили, что тов. Ленин хочет меня выслушать лично или получить цифры. Я отправился к товарищу Ленину и встретил его в коридоре. Он куда-то уходил. Я ему напомнил о себе. Он мне сказал:

— Я очень занят, но какое у вас дело?

— Я вернулся из Архангельска, где участвовал в эвакуации.

— Ага, хорошо, хорошо, — оживляясь, сказал Владимир Ильич. — Скажите, как дело? Что сделано?

Я в две минуты обрисовал положение. Владимир Ильич, перебив меня, сказал:

— Все хорошо, а цифры есть?

Я показал ему цифры. Просматривая их, он указал на число 1 862 000 пудов цветных металлов и спросил:

— Это все цело?

— Все здесь, в Москве, — ответил я.

— А скажите, если нас принудят обороняться как следует, на сколько этого хватит?

— Вместе с теми запасами, какие есть в других местах России, и при условии, что 90 процентов всего пойдет только на оборону, — года на полтора, не больше.

— А где доказательства, что это так?

— Доказательств со мной нет, но я два с половиной года был близок к снабжению России металлами и ручаюсь, что большой ошибки в этом нет.

— Хорошо, так, так, — думая что-то про себя, произнес Владимир Ильич.

Потом добавил:

— Вы цифры мне оставите?

— Они для вас и приготовлены.

— Ну спасибо. Я спешу.

Ушел. Сделав шагов пять, обернулся и спросил:

— Алексей Иванович (Рыков) это знает?

— Да. Я ему обо всем сообщил три дня назад.

Гражданская война разгоралась. Фронт требовал колоссального количества всевозможных предметов оборудования, инструментов и т. д.

Мне было поручено Отделом металла ВСНХ объединить и управлять разрозненной легкой металлической промышленностью. Были объединены 122 металлических предприятия, на которых производилось все то, что было необходимейшей потребностью для фронта. А так как потребность фронта все же превышала наличие, то и здесь дело не обошлось без участия Владимира Ильича.

Помню, ворвался ко мне в рабочую комнату энергичный комиссар снабжения одного из фронтов с требованием полного удовлетворения его просьбы. Ознакомившись с требованием, я ответил ему, что, к сожалению, такого количества он получить не может. Энергичный комиссар не сдавался, ссылаясь на отсутствие снаряжения. Видя, что угрозы его не помогают, он заявил, что дойдет до тов. Ленина.

Через два дня он снова зашел ко мне и положил на стол записку.

Я прочел на требовании, никому не адресованном, резолюцию, написанную рукой тов. Ленина:

"Я выслушал товарища. Нужда необычная. Не отступите ли от своих планов и не дадите ли, хотя не все, но больше, чем у вас полагается? Ленин".

Однажды Кольчугинскому заводу нужно было в наиэкстренном порядке отправить со складов Москвы 25 000 пудов меди, но отправка задержалась несвоевременной подачей вагонов. Сидел я в своей рабочей комнате. Раздается звонок.

— У телефона Председатель Совнаркома. Вам известно о срочной погрузке меди?

— Да, Владимир Ильич, известно. Маршрут меди самое большее через пять часов будет сдан железной дороге.

— Но ведь было предложено работу закончить раньше?

— Железная дорога задержала подачу вагонов.

— Значит, вы уверены, что через пять часов все будет готово?

— Если позволите, ровно через пять часов я вам сообщу, что все готово.

— Нет, нет. Этого не нужно. Только, чтобы было сделано. Вы понимаете, как это нужно скоро и какая в этом большая необходимость.

— Знаю, Владимир Ильич, все будет сделано.

— Ну хорошо, спасибо, до свидания.

В числе прочих обязанностей я ведал в Отделе металла ВСНХ учетом и распределением колоколов. Крестьянская Русь быстро узнала об этом: потекли крестьяне-ходоки с сельскими приговорами об отпуске колоколов. В каждом общественном приговоре говорилось, что одному нужно 3 колокола общим весом в 300 пудов, другому в 400 пудов и т. д.

Конечно, сделать этого не представлялось возможным, и ходоки шли в Московский Совет, к Михаилу Ивановичу Калинину, доходили до Владимира Ильича.

Ходоки одного из уездов Московской губернии, не получивши полного удовлетворения в отпуске им 500 пудов колоколов ни у меня, ни в Московском Совете, ни у Михаила Ивановича Калинина, добились свидания с Владимиром Ильичем, который во время разговора с ходоками (а ходоки были очень дотошные, даже запаслись моей фамилией и телефоном) вызвал меня к телефону.

— Товарищ Ежов?

— Да.

— Говорит Председатель Совнаркома.

— Что прикажете, Владимир Ильич?

— У меня сидят три мужичка. Они прошли все советские мытарства и дошли до меня. Что же невозможного в их просьбе?

— Мы, Владимир Ильич, воздерживаемся от раздачи колоколов и заняты решением вопроса, как использовать их в производстве.

— Это все хорошо, но, коли крестьяне в Москве, надо, чтобы они вернулись в деревню как наши агитаторы. Вы крестьянин и понимаете это.

— Я понимаю, но как мне быть, если со всех концов России тянутся подобные делегации?

— Что же поделаешь? Хлеб у крестьян берем, солдат берем. Понемножку как-нибудь. Может быть, натуральный обмен подойдет. А тем более что они вот говорят, что колокола им нужны не для нужд церкви, а чтобы спасать звоном, во время зимних бурь, сбившихся с дороги. (Слышно в телефон, как он при этих словах смеется.) Они хотят колокольным звоном спасать сбившихся с дороги, а наше дело повести их по своей дороге. Думаю, убеждать вас в этом не надо.

— Понимаю, Владимир Ильич.

— По возможности сделайте.

— Хорошо.

— До свидания.

— Будьте здоровы.

При одной из встреч Владимир Ильич очень мягко намекнул мне на необходимость подучиться.

Ведь этот намек сделал Владимир Ильич. Значит, надо побороть все и подучиться. Мой рабочий день тогда был не менее 15 часов, пришлось довести его до 20 часов. Я окончил Свердловский университет, а после него — курсы при Социалистической академии.

Ведь намек был сделан Владимиром Ильичем.

На Съезде Советов в 1920 году один из делегатов, рабочий Донбасса, подал Владимиру Ильичу записку, где указывал, что рабочим из шахт приходится, как акробатам, подниматься по веревке, ибо тросов для подъемников недостает, а в Москве в тысячах домов стоят без работы лифты. Нельзя ли с них трос снять и направить в Донбасс?

На второй день эта записка уже была у нас с надписью Владимира Ильича:

"Через опытных людей срочно выяснить, возможно ли это сделать. Доложить мне".

В начале 1921 года мне было поручено управлять государственными складами. Дело было в то время очень сложное и тяжелое, ибо голодным, раздетым и разутым людям приходилось доверять на сотни миллионов золотых рублей как продуктов питания, так и всевозможных предметов первой необходимости. Чтобы так или иначе смягчить положение работников, я пытался получить разрешение бывшей комиссии использования, ЦУС^[179] ВСНХ и других органов на выдачу со складов их рабочим предметов первой необходимости. Долгое время тянулась самая бесшабашная советская волокита, а дело не ждало.

Я принужден был при первой встрече сказать об этом Владимиру Ильичу. Он мне ответил:

— Ты, брат, белье возьми, а чтоб самолюбие плановых органов не страдало, напиши мне бумажку, что, мол, я взял ввиду такой-то необходимости, а я эту бумажку пошлю куда следует.

Я так и сделал.

После я узнал, что Владимир Ильич на моей телефонограмме на его имя написал:

"Выяснить — наказать или помиловать".

У меня была полуторагодовая тяжба с НКПС из-за одного крупного складского предприятия. Дело не двигалось с места, а предприятие разрушалось. Об этом узнал Владимир Ильич. Потребовал к себе, через Петра Алексеевича Богданова, все дело, потом вызвал меня, крепко изругал за то, что я ему или кому-нибудь другому не сообщил об этой волоките.

Спустя три дня ко мне прикатил самокатчик и сдал письмо, написанное рукой Владимира Ильича на целых четырех страницах.

Владимир Ильич писал:

"т. Ежов! Получил и просмотрел бумаги о складе…

Буду ждать от Вас кратких, но точных сообщений о том, достигается ли на деле какое-либо улучшение в складском хозяйстве? как идет борьба с хищениями?"

О борьбе с волокитой Владимир Ильич пишет следующее:

"Конституцию РСФСР и устав РКП Вы знаете. До конца [бороться с волокитой] значит: до сессии ВЦИКа (раз нет съезда Советов). По партии — до пленума ЦК…

1) Краткое, "телеграфное", но ясное и точное заявление членам ЦК, — членам Президиума ВЦИКа;

2) статья в печати;

3) почин местной или соседней ячейки РКП, ее отзыв, ее запрос в Московском Совдепе

— вот три мероприятия, обязательные в борьбе с волокитой.

Эта борьба трудна, слов нет.

Но трудное не есть невозможное…

Складское дело требует гораздо более настойчивой борьбы с волокитой — проверки "с низов" и "низами", — огласки в прессе, — еще и еще проверки и т. д.

Хотелось бы надеяться, что, имея теперь тяжелый и печальный, но полезный опыт, Вы за эту борьбу с волокитой возьметесь так, чтобы доводить в самом деле "до конца".

От времени до времени надо знать итоги этой борьбы.

С ком. приветом Ленин

P. S. Не пришлете ли как-нибудь, вместе с краткими, совсем краткими сведениями о ходе борьбы (с волокитой) краткие сведения о Вашем аппарате (число людей, из них коммунистов, квалификации: ответственных, чисто исполнительской, канцелярской и т. п.) и краткий план Ваших работ.

Пишите кратко, телеграфным стилем, выделяя особо приложения, если надо. Длинного я вовсе не прочту, наверное.

Если есть практические предложения, выделить их в особый листок, архикраткий, как телеграмму, с копией секретарю.

Ленин"^[180].

К концу 1921 года работа на государственных складах была закончена более чем на 90 процентов. Я послал Владимиру Ильичу краткие результаты работ. А через несколько дней встретился с ним в его кабинете.

Владимир Ильич, между прочим, задал мне такой вопрос:

"Вот ты эту работу произвел. Материал учел. Что бы ты сделал с этим добром, если бы я тебе сказал, что ты сегодня хозяин этого материала?"

(Материалов было не на одну сотню миллионов золотых рублей.)

Я был застигнут врасплох и, подумав немного, ответил:

"90 процентов готового материала отдал бы крестьянскому рынку, остальное — городскому, а все сырье переработал бы на фабриках и поступил бы так же".

Владимир Ильич весело сказал:

"А ты парень неглупый. Меня занимает этот вопрос уже несколько дней, и я примерно пришел к этому же выводу".

У Владимира Ильича — теперь они, наверное, у Надежды Константиновны — были старенькие часики с заводным ключом, которые часто останавливались. Я ведал тогда, между прочим, и часовым делом Республики, и через меня его часы несколько раз проходили в починку.

Однажды при встрече я сказал Владимиру Ильичу, что его часы можно сменить на хорошие. Глаз Владимира Ильича скользнул по мне недружелюбно, я сразу понял, что говорить этого не следовало бы, но Владимир Ильич моментально уловил мое смущение и, смягчая взгляд, добавил:

"Ничего, я и с этими похожу, а хорошие часы мы подарим красному герою".^[181]

И. С. Лобачев ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПРОДОВОЛЬСТВЕННИКА

Первое мое знакомство с Владимиром Ильичем, через переписку, было в январе — феврале 1918 года, когда я был членом коллегии Московского продовольственного комитета и ведал управлением распределения. В этот период один товарищ приносит записку, написанную собственноручно Владимиром Ильичем, в которой он просит выдать ордер на получение ботинок предъявителю записки. Меня поразило, во-первых, что человек, ведущий колоссальные государственные дела, находит время сам писать такие записки и вообще разбирает такие дела и, во-вторых, что Председатель СНК просит меня, члена коллегии губернского отдела, когда довольно было бы одного указания и одного слова, чтобы я отдал жизнь. Впоследствии я узнал, что Ильич умеет предлагать, когда надо, как Председатель СНК и просить, как товарищ. В этом я скоро убедился.

Зимой 1919 года звонит ко мне Александр Дмитриевич Цюрупа и говорит, что Владимир Ильич голодает (а время было голодное). Меня поразило. Как? Ильич — вождь революции, голодает, и люди, его окружающие, не позаботились и допустили, чтобы он голодал!.. Сначала я обругал всех, что не следят за Ильичем, а потом и себя — почему не узнал, не спросил. Но факт налицо. Я взял лошадь, поехал в универсальный магазин № 1 (бывш. Елисеева), набрал около 2-х пудов продуктов и повез в Кремль. Привожу на квартиру Владимира Ильича. Выходит Мария Ильинична. Я говорю, в чем дело, и совершенно для меня неожиданно слышу:

— Уходите скорее, пока он не узнал, иначе он вас арестует и посадит за такое предложение. (Александр Дмитриевич меня не предупредил, как надо сделать.)

Я долго стоял в раздумье, не понимая, почему мы в такой момент не можем доставить все, что необходимо, великому человеку, но мне еще и еще раз напомнили, чтобы я уходил, и, конечно, я ушел. Приезжаю к А. Д. Цюрупе и говорю:

— Что у вас здесь делается? Возьмите все, что я привез, девайте куда и как хотите, а я уеду.

Александр Дмитриевич смеялся над моей растерянностью…

Как-то летом 1920 года группа товарищей поехала осмотреть совхоз под Москвой (бывш. имение Корзинкина). Они увидели в оранжерее созревшие персики и сейчас же предложили:

— Пошлем Ильичу. — Ильич не выходил и не мог выходить из головы у каждого из нас. Имея горький опыт с продуктами, я сказал, что нам за это попадет.

— Ну, тогда пошлем образцы фруктов и овощей совхоза. Нашли корзину, уложили понемногу капусты, моркови, редьки, яблок разных сортов и, конечно, десятка 3–4 персиков и отослали. Через два дня получаю от Владимира Ильича личную записку с предложением указать, сколько стоит содержание оранжереи, сколько собирают персиков и куда их девают.

Ильич и в этом маленьком деле, на которое мы не обратили внимания, сразу увидел, что это лишнее (про овощи и фрукты он даже не спросил). Было много хлопот, чтобы дать эти сведения, но все впоследствии стали обращать больше внимания на то, что при современных условиях (того времени) нужно не расходовать зря средств на то, без чего можно обойтись. И в этом маленьком деле Ильич дал нам урок, как надо строить хозяйство; и эта посылка персиков сэкономила Республике, вероятно, немало средств в дальнейшем ведении хозяйства.

В апреле 1920 года, будучи уже членом коллегии Наркомпрода и заведуя управлением распределения совместно с тов. А. Б. Хала-товым, я получил требование на отпуск продуктов для столовой Совнаркома. Продукты отпустил. Имея право, как член коллегии, обедать в столовой Совнаркома, я в первый же раз заметил, что там на обед дается сколько угодно хлеба (обед был — суп с селедкой и на второе картофель). Это меня удивило. Думаю, как это так? Рабочие голодают, получая по 1Д фунта хлеба, да и то не каждый день, а здесь что делается! Надо сократить. Я эти соображения высказал некоторым товарищам, и это дошло до Владимира Ильича. Он вызывает меня к себе. Я не знал зачем. Спрашивает мое мнение о столовой Совнаркома. Я сказал ему все, что мне казалось правильным. И Ильич, имеющий право приказать мне, не приказывает, а объясняет, что я этой экономией рабочих не накормлю, а головку революции сгублю, подорвав ее силы. На его вопрос, сколько часов яработаю, я ответил — 16 (боясь сказать, что работал 18–20, чтобы он не заподозрил меня в преувеличении).

— Ну вот, а некоторые работают 18–20; их надо кормить, иначе они физически не будут в состоянии работать.

Мы говорили об этом минут 15; я не удержался и сказал:

— А вы сами зачем не бережете себя, — я привез продукты, а меня угрожали посадить.

Тень прошла по лицу Ильича, из улыбающегося он стал серьезным и сказал, что мы говорили о столовой СНК, а не о нем лично. Этим разговором он убедил меня вполне в правильности существования столовой. Когда летом того же года забастовал завод, бывш. бр. Бромлей, на почве невыдачи пайка, я поехал на собрание рабочих завода, где мне задали вопрос:

— А как кормят в Кремле?

Помня объяснение Владимира Ильича, я это объяснение и передал рабочим. И они поняли, что так надо. А когда раздавались крики, что это неправильно, подавляющее большинство рабочих их останавливало, говоря, что это необходимо.

На заседаниях Совнаркома под председательством Владимира Ильича меня в первое время поражала среди крупных основных вопросов масса мелких, казалось бы, не стоящих внимания не только Ленина, но и членов коллегии наркомата. Но Ильич внимательно выслушивал и предлагал постановления и по этим мелким вопросам. В этом большая вина ответственных товарищей, которые не думали, что силы даже Ленина ограниченны.

В 1921 году, кажется, точно-не помню, но в голодное время нужно было выдать продукты для американской экспедиции, едущей осматривать Надеждинский завод на Урале. Выдача задержалась и по формальным причинам, и просто потому, что не придавали этому особого значения. Вдруг получаю телефонограмму от Владимира Ильича: "Предлагаю выдать немедленно и об исполнении доложить". Вот когда я узнал, что Ильич умеет приказывать, а не только уговаривать и разъяснять.

Характерен случай, который мне хочется отметить. В голодное время 1920–1921 годов я всегда спорил с А. Е. Бадаевым относительно недостаточных выдач продовольствия для Петрограда. Встретясь с ним в приемной Совнаркома до открытия заседания, мы затеяли спор. Спор зашел, по обыкновению, о том, что мало Наркомпрод дает. В это время я чувствую, что мне кто-то положил руку на плечо; оглядываюсь — Владимир Ильич, сказав кому-то несколько слов, обращается ко мне: "Все воюешь?" — "Да воюю, — ответил я, — но скажите, Владимир Ильич, что бы он (Бадаев) стал делать на моем месте, ведая распределением продуктов?" Вместо ответа получаю второй вопрос: "А что бы делали вы на его месте?" И я принужден был сказать: "То же самое". — "Ну, вот он и делает", — засмеявшись, ответил Владимир Ильич и пошел в кабинет. Я думал, что он признает мои действия правильными, и Бадаев ослабит свой нажим, но Владимир Ильич своим вопросом оправдал действия Бадаева, и в общем мы поняли, что мы оба делаем порученное нам дело каждый по-своему.

Описывая эти случаи моего знакомства с Владимиром Ильичем, я хочу подчеркнуть, что Ильич умел и знал, когда надо просить и предлагать, разъяснять и приказывать и даже на мелочах учить.^[182]

И. И. Борисов ТОВ. ЛЕНИН НА СУББОТНИКЕ

Это было в горячий момент нашей советской жизни. Враги налегли на нас со всех сторон. Многим казалось, что из этого хаоса никогда не выкарабкаешься. Только Коммунистическая партия с ее великим вождем Лениным верила в свое гигантское дело освобождения человечества от ига капитала. Партия бросала отряды коммунистов всюду, где нужна была немедленная помощь. Изыскивались все новые и новые средства нанести верный удар врагу. Транспорт был, как тяжело больной в постели, в смертной агонии. И только кислородные подушки поддерживали его жизнь. Рабочие на Курской сказали: "субботник", и по всей нашей социалистической Родине это воплотилось в жизнь. Тов. Ленин назвал это "великим почином". Жизнь стала выправляться.

1 мая 1920 г. Центральный Комитет РКП(б) организовал Всероссийский субботник. Не было уголка, где бы не работали в этот день.

Я с курсантами — это было в Кремле — тоже вышел на кремлевский двор для работы. Одна часть площади Кремля была загромождена всяким мусором и строительным материалом. Это сильно мешало нормальным военным занятиям, и мы должны были эту площадь очистить. Я, как комиссар курсов, находился на правом фланге. В этот момент ко мне подошел комендант Кремля тов. Петерсон со словами:

— Тов. Ленин пришел принять участие в субботнике.

Я увидел Ильича. Он стоял, ожидая распоряжения, в нескольких шагах от нас, в потрепанном костюме иштиблетах.

Я предложил ему встать, как старшему среди нас, правей меня, что он с поспешностью и сделал, быстро сказав:

— Вы мне указывайте, что нужно делать.

Раздалась команда распорядителя субботника: — Ряды, стройся, направо!

Мы двинулись к намеченной работе. Работу нужно было выполнять попарно, и я в паре с Владимиром Ильичем стал носить длинные слеги. Он все старался брать слегу не за тонкую ее часть, а за толстую, я же хотел дать ему конец полегче, и между нами завязывался спор.

— Вам, — говорил он, — приходится больше переносить тяжести, чем мне.

А я ему указывал, что поступаю правильно именно я, потому что вам пятьдесят, говорил я, а мне — двадцать восемь.

Работал он замечательно. Он не ходил, а бегал, перегонял других, торопился, как бы указывая, какая нужна торопливость в работе. Я устал, да и все работающие присели передохнуть. Тов. Ленин подсел к компании курсантов.

Пар завивался над группами, как бы дымились костры. Солнышко ярко светило, музыка воодушевляла работающих. И в эту минуту всем казалось, что нет большей радости, как трудиться физически. Кто-то из группы предложил тов. Ленину закурить.

— Нет, я не курю, — ответил он. — Помню, когда был гимназистом, — сказал он, — один раз вместе с другими так накурился, что стало дурно, и с того времени не курю.

После отдыха нам пришлось переносить очень тяжелые дубовые кряжи. Пришлось носить их вшестером на палках. И пока до места доносили, раза два отдыхали. А больше шестерых носить их было неудобно, они были короткие.

Я предложил было тов. Ленину сняться за работой, но он сердито заявил:

— Что за комедия? Я пришел работать, а не сниматься.

Но я решил его обмануть и снять. Фотограф поставил незаметно для него аппарат, и в условленном месте мы затормозили движение, как бы с целью передохнуть. К большому несчастью, фотография вышла недостаточно яркая, но и имевшиеся у меня две карточки пошли делегатам II конгресса Коминтерна. Одна из них поехала в Австрию.

Дерево было все перетаскано, приступили к уборке куч щебня. Здесь пришлось работать киркой. У тов. Ленина кирка не работала послушно, и он попросил дать ему работу, вроде таскания бревен, но такой работы не было. Тогда он попросил научить его, как лучше разбивать груды щебня киркой. Эта работа была менее продуктивна, и он стал волноваться, говоря мне:

— Вы, тов. Борисов, меня подводите с этой работой, мне не хочется мало делать.

Время работы подходило к концу, и я не стал искать новой работы, а предложил продолжать работу с киркой. С него пот, как и с других, лил градом. Он мне передал, что в три часа ему нужно выступить, просил разрешения освободиться на несколько минут раньше.

Его просьба была удовлетворена.

Эти три часа, которые я провел вместе с тов. Лениным на тяжелом физическом труде, останутся у меня в памяти на всю жизнь. И у всех участников первомайского субботника этот день запечатлеется как яркая страница нашей борьбы с экономической разрухой.

Спустя неделю после субботника я опять встретился с Владимиром Ильичем. У меня все еще болели ноги и руки, я беспокоился, упрекал себя, что не в меру нагружал его работой. И поэтому первым моим вопросом было: — Как здоровье? Он с улыбкой ответил: — Хорошо.

— Руки не болят?

— Нет.

Так как в моих вопросах он чувствовал тревогу, он дружески успокоил:

— Если бы я чувствовал себя плохо, я бы так и сказал. Не беспокойтесь, тов. Борисов.

В этот день он принимал парад выпускаемых краскомов. После парада мы все снялись вместе с тов. Лениным.

19/VI 24 года.^[183]

Е. Р. Левитас ВСЕПОБЕЖДАЮЩЕЕ ЛЕНИНСКОЕ СЛОВО

25 сентября 1919 года во время взрыва в помещении Московского комитета партии, явившегося результатом террористического акта эсеров и анархистов, погиб секретарь Московского комитета партии Владимир Михайлович Загорский.

Благуше-Лефортовский райком решил в его память открыть 1 мая 1920 года Рабочий дворец имени В. М. Загорского.

Когда мы на рабочих собраниях сообщали об этом решении райкома и передавали обещание секретаря Московского комитета партии А. Ф. Мясникова приехать на открытие Дворца вместе с В. И. Лениным, рабочие говорили:

— Дворец выйдет на славу! Пусть только к нам приедет Ленин! Действительно, чудом можно назвать работу, произведенную

трудящимися района в течение 4–5 месяцев. За это время они отремонтировали полуразрушенный большой двухэтажный дом, восстановили в нем водопровод, канализацию, центральное отопление, электричество, полы, окна, двери, построили во дворе открытую сцену, оборудовав ее всем необходимым для организации концертов и постановок.

Когда не хватало лошадей для переброски на стройку строительных материалов и оборудования, тогда рабочие сами впрягались в телеги и на себе тянули материалы для Дворца. Все это делалось в свободное от работы время, с большой любовью и совершенно бесплатно.

Настал день 1 мая. Мы спешно заканчивали последние приготовления. В полдень весь огромный двор Дворца заполнился рабочими и их семьями. Ждали приезда Владимира Ильича и потому официально Дворец не открывали. Время шло, а Ленина все не было. Я буквально оборвала все телефоны в МК партии, но нигде не могла найти Мясникова. Рабочие, находившиеся тут же у телефона, упрекали меня в том, что я заранее не позвонила Мясникову и не напомнила ему об обещании приехать на открытие Дворца вместе с Лениным.

— Ты испортила нам праздник! — говорили они.

Время шло. Приехал М. И. Калинин и другие видные деятели партии. Ждать дольше было невозможно, и мы, огорченные, открыли митинг. Закончились выступления М. И. Калинина и других ораторов, начался концерт, когда вдруг на сцену вбежало несколько человек с восторженными криками:

— Ленин приехал! Ленин приехал!

Мы не успели выйти навстречу Владимиру Ильичу: он уже поднимался на эстраду в сопровождении Марии Ильиничны Ульяновой, А. Ф. Мясникова и Ильи Цивцивадзе (член Московского Совета).

Владимир Ильич, слегка прищурив глаз, внимательно слушал мой рассказ о том, с какими трудностями рабочие района в короткий срок отстроили замечательный Дворец. Несколько раз Ленин одобрительно кивал головой. По всему было видно, что Владимир Ильич очень доволен этим культурным начинанием района. Всем хотелось, чтобы Владимир Ильич побыл с нами подольше, а потому мы просили его выступить после первого отделения концерта, но Владимир Ильич сказал:

— Нет, не могу, надо побывать и у других. Если вы хотите, чтобы я у вас выступил, дайте мне слово сразу же после этого номера.

Трудно себе представить тот восторг, который охватил всю рабочую аудиторию, когда я объявила, что слово предоставляется Председателю Совета Народных Комиссаров товарищу Владимиру Ильичу Ленину.

Владимир Ильич долго не мог начать говорить. Наконец наступила тишина. Ленин горячо поздравил нас с замечательным начинанием — постройкой Рабочего дворца. Он одобрил почин райкома и рабочих района, которые, несмотря на трудности, создали для себя в короткий срок культурный центр. Под овации и крики "ура" Ленин закончил свое выступление.

Окруженный плотным кольцом рабочих, в сопровождении Марии Ильиничны, Мясникова, Цивцивадзе и членов райкома, Ленин медленно ходил по комнатам, внимательно рассматривая убранство Дворца, оборудование для кружков самодеятельности и т. д. Иногда Владимир Ильич хвалил нас, иногда давал советы, а иногда делал критические замечания. Вспоминается, как он остановился возле одной картины и спросил:

— А что же изображено на этой картине?

Насколько мне помнится, это была какая-то футуристическая картина. Никто из нас не мог ответить на вопрос Ленина, и тогда он сказал:

— Вот видите, товарищи, никто из вас не знает, что означает эта мазня. Не следует выставлять на стенах такого хорошего Дворца никому не понятные вещи.

Еще медленнее шел Владимир Ильич к воротам, где находился его автомобиль, так как окружившие его рабочие задавали вопросы, на которые он отвечал. Он и сам задавал вопросы рабочим. Долго не выпускали мы Ленина и его спутников из Рабочего дворца.

Когда Владимир Ильич уехал, мы долго не расходились. Только и было разговоров, что о простоте и мягкости Владимира Ильича, о той радости, которую он доставил всем нам своим приездом.

В связи с этим изумительным умением Владимира Ильича просто и чутко подходить к людям и их нуждам вспоминается еще одно выступление В. И. Ленина в нашем районе.

В августе 1919 года Владимир Ильич выступил на беспартийной конференции Благуше-Лефортовского (ныне Первомайского) района. По обыкновению, мне, как секретарю райкома, пришлось информировать его о положении дел в районе. Стараясь обратить внимание Владимира Ильича на трудности, с которыми сталкивался райком в своей повседневной работе, я рассказала ему о том, что на нескольких химических предприятиях района подвизается группа меньшевиков из ЦК профсоюза химиков, которые всячески дезориентируют отсталую часть рабочих, все время подбивая их на выступления против Советской власти.

Владимир Ильич внимательно выслушал меня, а затем стал сам задавать вопросы: как обстоит дело в районе со снабжением рабочих дровами, хлебом и другими продуктами и предметами ширпотреба по карточкам; тепло ли в школах, детсадах, больнице, детдомах и яслях района; как работают отделы райисполкома; как рассматриваются в райисполкоме просьбы и жалобы рабочих и т. д.

В своем выступлении Владимир Ильич заострил внимание делегатов на этих вопросах и на том, как рабочие района должны повседневно помогать райисполкому изживать эти трудности. Настроение делегатов конференции, даже тех, которые находились под влиянием меньшевистской агитации, заметно изменилось. После митинга многие делегаты подходили и предлагали свою помощь райисполкому для любой работы. В этой связи характерен следующий факт. Член ЦК профсоюза химиков меньшевик Г. И. Гоник-берг начал свое выступление с обычных нападок на Советскую власть. Но делегаты криками: "Долой! Долой!" — не дали ему закончить выступление.

Так каждый раз, слушая Владимира Ильича, мы получали всегда новые уроки и как бы становились выше на целую голову.

Помню один эпизод, в котором сказалась характерная черта Владимира Ильича: его глубокое уважение к людям.

То ли в конце мая, то ли в июне 1920 года (точно не помню) в помещении Московского комитета партии состоялось собрание партийного актива Москвы. Райком поручил мне выступить на этом собрании по некоторым вопросам. Я выступила неудачно. Когда член" ^райкома в кулуарах стали ругать меня за плохое выступление, я, желая как-то оправдаться перед товарищами, свалила всю вину на свое волнение. Это еще больше обозлило товарищей, и нападки на меня стали резче.

В это время к нам подошел Владимир Ильич. Сама не знаю, как это случилось, но я обратилась к нему с вопросом:

— Владимир Ильич, вы волнуетесь, когда выступаете?

Возможно, Владимир Ильич, подходя к нам, слышал часть разговора, возможно, он догадался по нашим возбужденным лицам, о чем шла речь. Во всяком случае, он внимательно посмотрел на всех и сказал следующее:

— Товарищи, когда меньшевики, эсеры и прочая (так и сказал "и прочая", сделав при этом какой-то особенно пренебрежительный жест рукой) выступают, они не волнуются. А не волнуются они потому, что смотрят на людей, перед которыми выступают, свысока. Они этих людей считают ниже себя. Я людей уважаю, а потому, когда выступаю, конечно, волнуюсь.

Эти на первый взгляд простые слова об уважении к людям стали основой в жизни и работе для всех нас, слышавших их непосредственно от Ленина.^[184]

М. Н. Покровский ЧЕМ БЫЛ ЛЕНИН ДЛЯ НАШЕЙ ВЫСШЕЙ ШКОЛЫ

Не было в нашей партии человека, который лучше понимал бы политическое значение просвещения, чем Владимир Ильич. "Каждый сельский учитель должен быть нашим пропагандистом" — этот лозунг едва ли кто мог забыть, и едва ли кто из нас пять лет назад сознавал, насколько реален этот лозунг.

Мы так опутаны сетью условностей, бессознательно унаследованных мыслей, "традиционных", т. е. взятых у других напрокат, представлений, что живая, подлинная действительность кажется нам подчас миражем, обманом зрения. Сколько раз бывало, что сверхреальные, реальные, как сама жизнь, лозунги Ильича казались нам чем-то сверхфантастическим. Не разводили разве мы руками, прочтя в первый раз о национализации земли, о вооруженном восстании, о советском правительстве? А огорошивший нас всеми этими "неслыханными новшествами" просто думал своей головой и видел своими глазами. И это вовсе не так просто, как кажется.

Отношение Ленина к высшей школе было образчиком такой мудрой простоты. Рассуждений на ту тему, что в пролетарской школе все должно быть по-особенному — даже и химия не та, и геометрия не та, что в буржуазной школе, — таких рассуждений Ильич органически не переносил. Первый совет, который я от него услыхал, звучал совсем по-староверчески, до неприличия консервативно, можно сказать: "Ломайте поменьше!" Это было в те дни, когда количеством лома некоторые горячие товарищи мерили достоинство советского работника. А Ильич говорил: "Чем меньше наломаешь, тем лучше".

Этот своеобразный консерватизм Владимира Ильича хорошо знаком всем старым его товарищам. Не выносил этот серьезнейший человек и огромной силы ученый — о Ленине как ученом будет написано не меньше книг, чем о Марксе, — ни революционной фразы, ни дилетантского "с кондачка". Но если эти слова: "в высшей школе ломайте поменьше!" — приятно звучат в ушах иного защитника покойной "автономии", мы должны сейчас же его разочаровать. Не говоря уже о том, что Ленин, это живое воплощение пролетарской диктатуры, не выносил и мысли о каких бы то ни было буржуазных автономиях, — самое слово это было беспощадно изничтожено в тезисах о высшей школе, которые пишущий эти строки докладывал в Политбюро, — не говоря уже об этом, Ленин ценил в науке, конечно, не ее буржуазную оболочку, а ее пролетарскую сущность. В противоположность людям, которые убеждены, что пролетариат должен еще выдумывать "свою" науку, Ленин считал весь буржуазный инвентарь, включая и науку, достоянием победителя — пролетариата. Умей использовать этот инвентарь, и высшая школа будет твоя; а как пользоваться — присмотрись к старым хозяевам; они инвентарь построили и знают все его секреты: умей в них проникнуть.

И вот "старовер" и "консерватор" явился подлинным родоначальником такого "неслыханного новшества", как пролетарская высшая школа. Когда Наркомпрос проводил через Совет Народных Комиссаров декрет, снимавший всякие рогатки на дороге в высшую школу, делая ее юридически доступной для любого рабочего, пред Ильичем тотчас же встал вопрос: а как же фактически-то пролетариат сможет там учиться? И проект Наркомпроса был дополнен обязательством: обеспечить стипендиями "студентов из среды пролетариата и беднейшего крестьянства". В этом было зерно будущих рабфаков и будущего "классового приема". Самое слово "рабочий факультет" не принадлежит Ильичу: и, возможно, что этому нелюбителю парадоксов и оригинальничанья оно бы и не понравилось. Но так как вещь, называемая этим именем, ему, несомненно, очень нравилась, то ради доброкачественного содержания он простил и новое слово.

Фактически родоначальник рабфаков (декрет Совнаркома прошел за 5 месяцев до открытия старейшего из них, который 2 февраля мог бы праздновать свой 5-летний юбилей), Ильич был фактическим же инициатором и Института красной профессуры, который имел бы больше права требовать прибавки к своему названию "имени Ленина", чем любое из бесчисленных учреждений, на это претендующих. Характерно, что работу пересоздания личного состава высшей школы Ленин поставил на очередь, как только кончилась гражданская война, осенью 1920 года. Без коммунистического студента приниматься за эту задачу было безнадежным делом, — а коммунистическая молодежь была на фронтах; да и материал для создания новой профессуры неоткуда иначе было взять: большая часть первого набора красных профессоров пришла с фронта; исключение составила лишь небольшая группа свердловцев, попробовавших фронта лишь под самый конец — иные уже под Кронштадтом.

Но подготовка академического молодняка — это была только одна сторона предложений Владимира Ильича на том совещании, из которого вышла "комиссия по коренному преобразованию преподавания общественных наук в высшей школе" (короче "Комиссия Ротштейна" по председателю). Эта мысль была легче всего усвоена присутствующими, и, как водится, это не была самая простая и самая оригинальная из мыслей, которые они услышали.

Со свойственной ему бережливостью хорошего хозяина Владимир Ильич отнюдь не собирался расставаться навеки со старым живым аппаратом российских университетов. Не говоря уже о высшей технической школе, где лозунг "Ломайте поменьше!" сохранял свою силу в 1920 году, — даже на факультетах общественных наук он видел возможность использовать старый преподавательский материал. "Свяжите их твердыми программами, — говорил он нам, — давайте им такие темы, которые объективно заставляли бы их становиться на нашу точку зрения. Например, заставьте их читать историю колониального мира: тут ведь все буржуазные писатели только и знают, что "обличают" друг друга во всяких мерзостях: англичане французов, французы англичан, немцы тех и других. "Литература предмета" принудит ваших профессоров рассказывать о мерзостях колониального капитализма вообще. Потребуйте, кроме того, от каждого из них основательного знания марксистской литературы; объявите, что, кто не сдаст специального марксистского экзамена, будет лишен права преподавания. Уверяю вас, что, если они и не сделаются ортодоксальными марксистами, они все же будут излагать такие вещи, которые раньше совсем не входили в программу их курсов, а уж дело студентов под нашим политическим руководством использовать этот материал, как нужно".

Само собою разумеется, что эта картина профессора, переучивающегося "говорить по-марксистски", показалась нам неслыханным и совершенно нереальным новшеством. К осуществлению этого лозунга мы подошли позже всего и только недавно ввели обязательные экзамены по марксизму для лиц, претендующих занять кафедру в наших фонах. Ожидали больших затруднений — не встретили никаких. Экзамены держат даже с удовольствием. А некоторые (и даже из очень старых!) вдруг открыли, что они всегда были марксистами.

Великим сердцеведцем был покойный наш вождь — и глубоко проникал в природу буржуазного человечества. Мудрый консерватизм Ильича спас высшую школу от разгрома, когда этот разгром объективно был возможен; но спас только для того, чтобы пролетариату, когда придет ему черед в эту школу идти, не оказаться в разоренной хоромине. А что барские антресоли и бельэтажи пролетариат сумеет переделать по своим вкусам и надобностям, Ленин ни минуты не сомневался: глубока была его вера в творческие силы рабочего класса, глубже, чем у всех нас, и она его не обманула.^[185]

А. М. Николаев ВНИМАНИЕ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА К ИЗОБРЕТЕНИЯМ И ИЗОБРЕТАТЕЛЯМ

У Владимира Ильича был огромный интерес к техническим достижениям и новинкам. Приходится поражаться, каким образом при напряженной занятости важнейшими государственными, политическими и партийными делами он выкраивал время для того, чтобы следить за развитием техники, в частности радиотехники, и даже входить в такие детали, которые у иных руководителей, ведомств, за кучей других дел, ускользали из внимания. Он все видел и все знал.

Понятно, что на имя Владимира Ильича поступали многочисленные проекты и описания изобретений, рационализаторские предложения. Многие из этих проектов Владимир Ильич посылал мне. Среди них встречались действительные изобретения, но нередко это были фантастические предложения, неосуществимые проекты. Помню, у меня был разговор с Владимиром Ильичем, когда я ему рассказывал о некоторых таких предложениях. Владимир Ильич, однако, настаивал, чтобы я внимательно читал эти письма и обязательно отбирал для ответа те из них, в которых замечалась хоть крупинка полезного. В разговоре по поводу одного изобретения Владимир Ильич мне сказал: "Изобретатели — народ особый, у них есть свои странности, часто мы их не понимаем. Надо терпеливо их выслушивать".

С одним из таких изобретателей мне пришлось по поручению Владимира Ильича провозиться все лето 1920 года. Владимир Ильич часто принимал этого изобретателя, и, действительно, только у Владимира Ильича могло хватить терпения возиться с ним около года, пока тот сам не расписался в своей беспомощности. Об этом стоит коротко рассказать.

Дело было в 1920 году, кажется в апреле месяце. Одним партийцем, молодым техником, было предложено изобретение в области энергетики^[186]. Этот партиец был приглашен к Владимиру Ильичу, после чего Владимир Ильич поручил мне "исповедовать" изобретателя и принять участие в его работах, понаблюдать за ним, узнать, в чем секрет изобретения, и рассказать ему.

Изобретателю была дана квартира и охрана. Для всяких хозяйственных забот к нему прикомандировали двух товарищей и меня в качестве "спеца" и поверенного по всем секретам изобретателя. Изобретатель сначала не хотел меня посвящать в "секреты". Тогда Владимир Ильич вызвал его и имел с ним специальный разговор, в котором сказал, что я к нему прикомандирован по его распоряжению, что он должен мне, не стесняясь, говорить все. Изобретатель, получив обмундирование и квартиру, потребовал специальный вагон для перевозки аппаратов, с которыми якобы он делал успешные опыты на Кавказе. Получив вагон, он съездил на Северный Кавказ, привез свою семью и какого-то чертежника. Что же касается аппаратуры, то, к моему удивлению, он привез самые распространенные в старых физических лабораториях аппараты: обычную катушку Румкорфа, соленоид и, кажется, амперметр. Я сообщил Владимиру Ильичу, что аппаратами, которые привез "изобретатель", обещанного опыта произвести нельзя. Владимир Ильич сказал мне, что "изобретатель", по всей вероятности, просто хитрит, обманывает меня и показал не те, что привез. "Ждите спокойно и не нервничайте".

"Лаборатория" вместе с охраной и я поселились на даче под Москвой; достали маленькую электрическую станцию, установили, провели провода, осветили электричеством дачу… и вдруг изобретатель передумал делать установку на даче, а попросил вагон из особого поезда, с электрической станцией. Вагон дали, только без станции. Мы сами подвели ток и подготовили все для опыта. В назначенный для опыта день оказывается, что изобретателю снова чего-то не хватает, — опять отсрочка, опять нужна поездка на Северный Кавказ за какими-то недостающими деталями аппарата. Я еду в Москву жаловаться Владимиру Ильичу. Владимир Ильич предлагает терпеливо ждать: "Пусть поедет, может быть, в самом деле у него припрятано настоящее оборудование там, на Кавказе". Изобретатель опять съездил на Кавказ, привез какой-то тяжелый ящик, закрыл его в секретную комнату, наложил печати, потом заявил, что вот, как только чертежник выполнит чертежи, через два дня начнем монтаж и опыты. Мои попытки узнать, что задерживает опыты, какие чертежи исполняются, для чего они нужны, что за схема установки, не привели ни к чему. Изобретатель уклонялся от ответа, говорил что-то невнятное, с опытами тянул. Обо всей канители я написал Владимиру Ильичу. Владимир Ильич на изобретателя тоже крепко нажимал через одного товарища.

Все же с опытами дело шло туго. Я не верил в удачу, изобретатель так и не мог мне сказать толком о сути своего изобретения. Прошло еще некоторое время с такими же "успехами". На одном заседании я стал просить Владимира Ильича освободить меня от наблюдения за опытом. Владимир Ильич погрозил мне пальцем и написал записку: "Отставки Вашей не принимаю — доведите дело до конца" (передаю по памяти. — А. Н.). Через некоторое время, посоветовавшись с Владимиром Ильичем, мы решили изобретателя отправить в Нижний Новгород в радиолабораторию, где ему была бы предоставлена свобода действий и все возможности для успешного производства опытов. Там же ему была обеспечена консультация лучших технических сил — работников радиолаборатории. Владимира Ильича я держал в курсе работ изобретателя, но "наш капризник"^[187], как его называл Владимир Ильич, так моря и не зажег.

К осени я стал собираться за границу по делам Народного комиссариата почт и телеграфа. Владимир Ильич спрашивает меня: "Кому передать изобретателя?" Я посоветовал поручить это Глебу Максимилиановичу Кржижановскому, как инженеру и электрику. Так и сделали. Глеб Максимилианович тоже провозился несколько месяцев с изобретателем. Перевел (по его желанию) его "лабораторию" из Нижнего в Богородск (Ногинск). Изобретатель там тоже "чудил", и все это дело кончилось ликвидацией "опытов", а "изобретателя" куда-то устроили на работу.

В этой истории поражает терпение и настойчивость Владимира Ильича, его выдержка. Идея, выдвинутая изобретателем, была очень ценной, и нельзя сказать, что она вообще неосуществима. Для нас в то время (1920 год) очень важно было иметь такое открытие, и Владимир Ильич вел дело так, чтобы исчерпать все возможности и прийти к любому концу: или изобретатель сам признается, что он не в состоянии произвести этого опыта, или хоть что-нибудь да удастся. "Нужно сделать так, чтобы он (изобретатель) не обвинил нас в том, что мы ему помешали в чем-нибудь".

ОПЫТ РАДИОТЕЛЕФОННОГО РАЗГОВОРА С БЕРЛИНОМ

РАЗВЕРТЫВАНИЕ РАДИОТЕЛЕФОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА

Осенью 1920 года радиолаборатория уже приступала к монтажу радиотелефонного передатчика на Ходынке. Шли спешным порядком подготовительные работы, монтировалось подсобное оборудование. Сам же передатчик находился в Нижнем. Там в лабораторной обстановке Бонч-Бруевич^[188] со своим ассистентом Шапошниковым производил опыты передачи человеческого голоса на расстояние, завоевывая все большую и большую протяженность.

Из различных мест РСФСР в Нижний стали поступать телеграммы о слышимости радиотелефона. Бонч-Бруевич искал наилучшую слышимость. Каждый день известие о слышимости радиотелефона с какой-нибудь еще более отдаленной радиостанции радовало всех работников радиолаборатории. Радовался вместе со всеми и Владимир Ильич, когда я ему сообщал о новых успехах, и он торопил с сооружением постоянной установки на Ходынке.

Параллельно с этой работой Бонч-Бруевич приступил к разработке громкоговорителя, или "рупора", как назвал его Владимир Ильич.

В одну из моих встреч с Владимиром Ильичем я ему рассказал о работе Бонч-Бруевича над "рупором", и он не упускал ни на минуту из своего поля зрения это дело, справлялся об этих работах либо по телефону, либо через Л. А. Фотиеву, либо записками на заседании Совнаркома спрашивал, как обстоит дело с будущей "газетой без бумаги". Одну из этих записок, от 25 июня 1920 года, Владимир Ильич направил своею надписью "в архив". Вот ее содержание: "А говорить когда можно по беспроволочному телефону и куда? Когда рупоры (и сколько?) будут готовы?" На обороте этого маленького листочка я ответил: "Первый разговор будет с Берлином. Рупор — разрабатывается, когда будет совершенный тип, тогда приступим к массовому изготовлению тысячами".

Моя поездка за границу приближалась. Мы в Наркомпочтеле решили просить германское министерство почт и телеграфа оказать содействие по производству опытов двухстороннего радиотелефонного разговора Москвы с Берлином, считая, что немцы уже должны иметь подобные станции. По приезде в Берлин я при любезном содействии графа Арко, крупного немецкого ученого в области радио, а также чиновников министерства почт и телеграфа добился того, что мне разрешили организовать испытание нашего передатчика из правительственной станции в Кельтове, под Берлином.

В определенный день, в 6 часов вечера, должны были начать разговор по радиотелефону из Москвы.

К условленному часу мы выехали вместе с графом Арко, директором Шапиро (фирмы "Телефункен") и группой инженеров в Кельтов. За несколько секунд до 6 часов все мы надели наушные телефоны. Наступают назначенные 6 часов, когда мы должны услышать по радио Москву. Проходит 5–6—10 секунд. В приемной комнате тишина… Я слышу только, как бьется мое сердце… Срок прошел, а разговора не слышно. Ловлю насмешливые взгляды инженеров. Проходят еще несколько секунд затаенной тишины, кажущиеся мне вечностью. Я горю от стыда. Неужели не удастся опыт? Неужели оскандалились? Наконец в 6 часов с минутами раздается ясный, отчетливый голос начальника радиостанции: "Алло, алло! Говорит Московская радиотелефонная станция". Затем говорили по-немецки… Я не помнил себя от радости. Кто-то жмет мне руку… Поздравляют с успехом. Голоса говоривших были настолько ясны, что я называл фамилии товарищей, говоривших по радиотелефону из Москвы.

Так был установлен в 1920 году мировой рекорд по расстоянию радиотелефонной передачи. Не надо забывать, что это был период блокады, мы не имели возможности копировать заграничные аппараты. Да, в сущности говоря, в то время и нечего было копировать. Немцы со своей радиотелефонной станции так Москве и не ответили. Мне Шапиро говорил, что у них что-то испортилось, что-то надо было заменить, обещал ответить через неделю, через две. Однако мы так и не получили в том году ответа от немецкой радиотелефонной станции.

Я не знаю, как встречен был Владимиром Ильичем успех нашего радиотелефона на международном соревновании, на котором наша радиолаборатория и ее технический руководитель Бонч-Бруевич стяжали себе мировую известность. Мне очень хотелось поскорее самому лично рассказать ему о всей обстановке опыта, но некоторые обстоятельства задержали меня на два месяца. Лишь из писем моих друзей я узнал, что 27 января 1921 года было принято постановление Совета Народных Комиссаров о развернутом радиотелефонном строительстве, — это был пятый декрет о радиостроительстве, подписанный Владимиром Ильичем. В первых же строках постановления говорилось об успехах радиолаборатории:

"Ввиду благоприятных результатов, достигнутых Нижегородской радиолабораторией по выполнению возложенных на нее постановлением Совета Труда и Обороны от 17 марта 1920 г. заданий по разработке и установке телефонной радиостанции с большим радиусом действия, — СНК постановил:

Поручить НКПиТ оборудовать в Москве и наиболее важных пунктах Республики радиоустановки для взаимной телефонной связи…" Далее Нижегородской радиолаборатории поручалось оборудовать радиотелефонными приборами следующие сооружаемые Наркомпочтелем станции: в первую очередь Трансатлантическую в Богородске, Московскую, Детскосельскую, Харьковскую, Царицынскую, Ташкентскую, Омскую и Севастопольскую и в других пунктах, по мере выполнения общей радиостроительной программы.

В этом же постановлении поручалось ВСНХ "принять срочные меры к расширению и оборудованию соответствующим образом мастерских Нижегородской радиолаборатории".

Таким образом, по этому постановлению предполагалось, что радиолаборатория должна выйти на путь массового производства и мастерская при радиолаборатории в соответствии с заданиями СТО и СНК неизбежно должна вырасти в завод. Так постепенно создавались условия для полного осуществления декрета 1918 года, где речь шла о целях и задачах радиолаборатории и где говорилось, что радиолаборатория "в качестве организующего центра" объединяет "в себе и вокруг себя всю радиотехническую промышленность России".

Как в предшествующих декретах, так и в этом последнем, важнейшем декрете отмечалось, что все работы по сооружению радиотелефонной сети являются работами, имеющими "чрезвычайно важное государственное значение", и что везде, "где бы они ни производились", следует их считать "исключительно срочными", "причислив их к группе ударных работ". Постановление обязывало ВЦСПС, Наркомтруд и Наркомпрод выработать в срочном порядке условия выдачи работникам радиостроительства части заработной платы натурой (продовольствием, одеждой, обувью и предметами первой необходимости) независимо "от общих условий премирования".

Организация работ, перечисленных в этом последнем постановлении, и наблюдение за ними поручались существующей особой комиссии по сооружению радиосети Республики (Оскомрадио), председателем которой был я. В ее состав этим постановлением были дополнительно персонально введены с правом решающего голоса представители ВЦСПС и НКПС, последний — по вопросам строительства сети радиостанций специального назначения для НКПС.

Декретами Совнаркома строителям предоставлялись всякие преимущества и льготы: освобождение от воинской повинности, натуральное премирование, хороший продовольственный паек; давались автомашины и вагоны с правом прицепки к пассажирским и скорым поездам. Но самое ценное из всех преимуществ, которыми пользовалось радиостроительство, — это то внимание и забота о деле и людях, которые оказывались Владимиром Иль-ичем, ценившим по достоинству это большое культурное и политическое дело. Его неустанными заботами, его руководством и указаниями, прямой помощью, которую он оказывал и своими распоряжениями различным ведомствам, и специальными постановлениями СТО и СНК, была создана база, на которой так широко развернулось советское радио.

Малейшие заминки в этом деле, малейшие перебои в строительстве вызывали у Владимира Ильича тревогу, и он немедленно либо по телефону, либо письмом начинал нажимать на Нарком-почтель.

Так, узнав, что в деле сооружения радиотелефонной станции имеются заминки, Владимир Ильич немедленно пишет 2 сентября 1921 года народному комиссару почт и телеграфа тов. Дов-галевскому:

"Прошу Вас представить мне сведения о том, в каком положении находится у нас дело беспроволочного телефона.

1) Работает ли Центральная московская станция? Если да, по скольку часов в день? на сколько верст?

Если нет, чего не хватает?

2) Выделываются ли (и сколько?) приемников, аппаратов, способных слушать разговор Москвы?

3) Как стоит дело с рупорами, аппаратами, позволяющими целому залу (или площади) слушать Москву? и т. д.

Я очень боюсь, что это дело опять "заснуло" (по проклятой привычке российских Обломовых усыплять всех, все и вся)" ^[189].

Одно время стали наблюдаться перебои в снабжении стеклодувной мастерской радиолаборатории нефтегазом и стеклом.

СТО под председательством Владимира Ильича приходит на помощь и принимает 24 июня 1921 года такое постановление:

"Обязать ВСНХ снабжать в 1921 г. радиолаборатории стеклом с Петроградского завода бывш. Риттинг и с нефтегазового завода "Нефтегаз" — нефтегазом в количестве: стекла —10 пуд. и нефтегаза —50 баллонов в месяц…"

Это постановление, однако, не выполняется. Тогда назначается постановлением СТО комиссия для выяснения причин плохого снабжения стеклом и нефтегазом. По докладу комиссии 9 ноября 1921 года СТО принимает решение:

"Поставить на вид ВСНХ неисполнение постановления СТО от 24 июня 1921 г., а т. Острякову — несвоевременное обжалование его невыполнения ВСНХ…"

Для сети приемных станций не хватает слухачей — опять СТО 24 июня 1921 года под председательством Владимира Ильича приходит на помощь:

"Вменить в обязанность Главпрофобру приготовить к 1 марта 1922 г. 600 человек радиослухачей 2-го разряда".

Военная промышленность, заваленная военными заказами, с трудом справляется с заказами Наркомпочтеля по машинам высокой частоты.

И тут СТО в том же постановлении 24 июня обязывает "Совет военной промышленности включить в программу, а отдел металла ВСНХ принять срочные меры к организации работ по изготовлению частей (дисков и валов) машин высокой частоты, системы проф. Вологдина…".

Для постройки радиобашни на Шаболовке нам не хватало железа. Наши агенты узнают, что в Смоленских складах у военного ведомства имеются большие запасы швеллерного железа и что используется это железо неправильно. Иду к Владимиру Ильичу, рассказываю ему нашу нужду. Он говорит: "Вносите в СНК на ближайшее заседание". Сражаемся с покойным Склянским из-за этого железа, и при поддержке Владимира Ильича Шаболовская радиостанция получает из запасов военного ведомства 10 тысяч пудов железа. Так создавалась Шаболовская радиобашня в Замоскворечье, украшающая большевистскую Москву.

Стоит возникнуть каким-нибудь затруднениям по снабжению продовольствием— радиостроителей, Владимир Ильич поручает тов. Горбунову написать об этом тов. Халатову. Тов. Горбунов пишет:

"Лично т. Халатову" (10 декабря 1921 года) "Работа радиолаборатории продолжает иметь то особое важное значение, о котором я сообщал Вам… при указанных условиях вводить изменения в принятый порядок снабжения персонала этого единственного в Республике технического учреждения было бы крайне нежелательно, тем более что речь идет о столь незначительном числе специальных пайков… Прошу отдать распоряжение о возобновлении снабжения радиолаборатории, не меняя ранее установленных Вами норм".

Я бы мог привести множество подобных примеров исключительной заботливости Владимира Ильича, проявившейся к делу радиосвязи, которую он сразу оценил по достоинству, предвидя ее значение в будущем.

ДВА СЛУЧАЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ РАДИОСВЯЗИ

Владимир Ильич всегда остро реагировал на перебои в работе связи (телефона, телеграфа, радио). Портился ли телефон, обрывался ли прямой провод — это вызывало у Владимира Ильича большой гнев. Из всех средств связи особое внимание и предпочтение оказывал Владимир Ильич радиотехнике. В особых достоинствах радио и его преимуществе перед проволочной связью Владимир Ильич имел случай убедиться на практике. Я помню два эпизода, после которых Владимир Ильич особенно настаивал на развитиинашего радиостроительства. Первый случай имел место во время мятежа "левых" эсеров в Москве (июль 1918 года). Отряд Попова занял телефонную станцию. Меня из Кремля отправили с латышским отрядом ее отбить. Мы отправились на грузовиках с пулеметами к телефонной станции; назвавшись "левыми" эсерами, мы "сменили" отряд поповцев и засели на станции. После препирательств я заставил старшего инженера Коробова выключить всю станцию. У меня был на руках список важнейших "наших" телефонов, врученный мне в Кремле тов. Подбельским. По этому списку мы начали включать один за другим телефоны. Первый телефон, который после выключения всей станции был "оживлен", — это телефон Владимира Ильича в его переговорной будке. Звоню туда… Слышу "алло" Владимира Ильича. Докладываю ему о занятии станции и сообщаю, что пока работает только его телефон, все остальные молчат. "Немедленно включайте по списку наши телефоны. Включайте Московский штаб". Я сообщаю Владимиру Ильичу свой телефон и проверяю по списку, как идет включение "наших" телефонов. Комиссар станции Пупко, бывший эсер, начинает бузить. Я его удаляю со станции. Звонит Владимир Ильич:

"Товарищ Николаев, эсеры заняли телеграф. Немедленно свяжитесь с Ходынской радиостанцией и дайте циркулярное распоряжение от имени Совнаркома по всем приемным радиостанциям, что бандиты заняли Центральный телеграф… Считать все телеграфные распоряжения с такого-то часа провокационными".

Наскоро составляю проект радиограммы, по телефону согласовываю с Владимиром Ильичем и звоню на Ходынку дежурному радисту:

"Говорит Николаев. Передайте циркулярное распоряжение от Председателя СНК товарища Ленина, которое я вам сейчас продиктую". — "Не могу. Откуда я знаю, что это товарищ Николаев? Голос может быть похожим; сюда уже звонили, я по телефону принимать распоряжений не буду; мне запретил комиссар". Прошу вызвать комиссара. Комиссара нет. Наконец меня осеняет мысль: я сегодня был на станции и передавал одному партийцу радисту секретное поручение. Об этом знали только мы двое. Прошу вызвать этого товарища. К счастью, он дежурил на станции, подходит к телефону. Ему уже было, по-видимому, сказано, в чем дело, и он сразу стал мне говорить о том, что нельзя передавать такие распоряжения по телефону. "Да ведь вы узнаете мой голос?" — "Как будто да, а вдруг провокация?" Тогда, чтобы убедить его, я намекаю о нашем секретном разговоре. "Теперь вы уверены, что это я?" — "Да, уверен". — "Тогда немедленно, без всяких отговорок, принимайте радиограмму и давайте скорей в эфир".

Я позвонил Владимиру Ильичу и рассказал о тех затруднениях, с какими мне пришлось выполнять его распоряжение. Он похвалил радистов и сказал, что позвонит в Московский штаб и даст распоряжение отправить отряд для охраны радиостанции. "Радио окажет нам большую услугу", — заметил он. Тут же Владимир Ильич дал мне инструкции, как включать телефоны сверх указанных в списке. Он сказал, что в Кремле будут дежурить три человека, в том числе и он. "Голоса вы хорошо знаете?" — спросил Владимир Ильич. "Да". — "Каждый заявленный телефон вы сообщайте нам в Кремль. Мы будем проверять владельца телефона через Московский штаб и после проверки сообщать вам для включения. Остальное делайте вы".

Так почти до утра один за другим включались "наши" телефоны, и я до утра слышал в кремлевском телефоне то голос В. Д. Бонч-Бруевича, то голос неутомимого Владимира Ильича. "Левые" эсеры телефонной связи были лишены. Впоследствии Владимир Ильич, вспоминая при разговоре этот случай, когда посредством радио ему удалось предупредить всех председателей исполкомов и партийных организаций о захвате эсерами Центрального телеграфа, внушительно говорил о том, как необходимо нам использовать все ресурсы и всех специалистов этого дела для развития радиосвязи.

Второй случай относится ко времени германской революции.

"Не будь радио, мы долго не узнали бы о том, что делается в Германии", — говорил Владимир Ильич, когда по радио были получены первые сведения о германской революции.

Ясно помню этот эпизод. На Ходынке было перехвачено сообщение германской радиостанции о захвате революционными рабочими и солдатами поездов и о продвижении вооруженных рабочих к германской столице. Вечером, когда мне сообщили об этом с Ходынки, я немедленно позвонил Владимиру Ильичу. Он просил меня приехать и зайти прямо к нему в комнату, где помещался телефонный коммутатор, около его кабинета. В ответ на его просьбу подробно рассказать содержание перехваченной радиограммы я предложил позвонить прямо на станцию и записать то, что принято радистом. Так и сделали. Я связался с радиостанцией, там оказались еще новые известия из Германии. Мне передают по телефону содержание этих радио, а Владимир Ильич записывает: "Вооруженные отряды фронтовиков и рабочих захватывают поезда"… Дальше говорится о вооруженных столкновениях. Владимир Ильич восклицает: "Это наш июль!" Отчетливо помню эту реплику и сияющее лицо Владимира Ильича. Потом он нетерпеливо говорит: "Дайте мне трубку, я сам буду слушать и записывать, так быстрее". Я понял, что ему непосредственно со станции хочется слушать об этих исторических событиях, имеющих огромное влияние на судьбы мировой революции.

Никогда не забуду этих 20 минут. Владимир Ильич на маленьком столике записывает огненные слова о первых революционных победах германского пролетариата. В одной руке у него карандаш, в другой — телефонная трубка. Он весь — напряжение, вскидывает на меня сияющие глаза, повторяет вслух наиболее интересные места радиограммы, чтобы и я слышал. Подает реплики: "За ними пойдут другие", "Все идет хорошо!" Напишет несколько фраз и снова: "Это очень хорошо!" Лицо Владимира Ильича отражало все его переживания: смелую уверенность, радость, восторг… Вот тучка набежала. Я думаю: "Ну, что-нибудь неладное!" Владимир Ильич прекратил запись. Я гляжу на него вопросительно. Он останавливает диктовавшего радиста: "Подождите, товарищ. Не разберу, повторите слово перед этим"… С каждой новой приятной вестью оттуда, из Германии, он весь оживлялся. Ему было страшно неудобно писать, на стуле он сидел неспокойно. Я все ждал: вот вскочит он и будет быстро ходить по комнатушке, потирать руки и говорить об открывающихся перспективах. Отдельные места радиограммы Владимир Ильич читал вслух. Я был заражен его возбуждением, не мог оторваться от лица Владимира Ильича. Таким прекрасным было оживленное лицо незабвенного вождя!

"Все? Спасибо, товарищ", — говорит в трубку Владимир Ильич.

Потом он обращается ко мне: "Радиограмма принята" — и просит, чтобы я в любое время звонил ему, как только еще что-нибудь будет перехвачено из Германии. Условились также о немедленной пересылке ему всех перехваченных из-за границы радио. Тут Владимир Ильич заторопился. Я понял, что ему захотелось скорее поделиться свежими радостными вестями с его ближайшими соратниками. Так хотелось мне от него услышать оценку событий в Германии! Ведь это должно было ускорить и углубить развитие нашей революции, закрепить наши первые победы! Но задерживать его было неудобно. "Да, у немцев июль! Посмотрим, как они перейдут к Октябрю, — угадывая мои мысли, сказал Владимир Ильич и, прощаясь, добавил: — Замечательная вещь это радио…"

Делу радиостроительства и радиосвязи он после рассказанных двух эпизодов оказывал еще большее внимание, непрерывно проявлял к нему интерес и фактически руководил им, направляя работу своими ценнейшими практическими указаниями, иногда браня нас за промахи, и никогда не забывал поощрять успехи лучших работников в этой трудной области.^[190]

П. А. Остряков ГАЗЕТА БЕЗ БУМАГИ И "БЕЗ РАССТОЯНИЙ"^[191]

Разработав схемную часть радиотелефонного передатчика, М. А. Бонч-Бруевич решает и вторую задачу — изготовляет лампу, на аноде которой может рассеиваться несколько большая мощность благодаря применению массивной конструкции его. 11 января 1920 года в радиолаборатории производится первая проба радиотелефонной передачи; через четыре дня, 15 января, происходит опытная радиотелефонная передача из Нижнего в Москву при 30 ваттах мощности в антенне.

Ряд затруднений в работе радиолаборатории вынудил М. А. Бонч-Бруевича обратиться с просьбой о содействии прямо к Владимиру Ильичу Ленину. Автор этих строк едет в Москву, передает письмо Бонч-Бруевича через одного из членов коллегии НКПиТ^[192] Ленину и с ответом Владимира Ильича возвращается в Нижний. Так было получено хорошо известное в настоящее время всем советским радистам письмо Владимира Ильича, датированное 5 февраля 1920 года.

С гениальной прозорливостью Владимир Ильич в этом письме оценивал перспективы радиотелефонии:

"Пользуюсь случаем, чтобы выразить Вам глубокую благодарность и сочувствие по поводу большой работы радиоизобретений, которую Вы делаете. Газета без бумаги и "без расстояний", которую Вы создаете, будет великим делом. Всяческое и всемерное содействие обещаю Вам оказывать этой и подобным работам"^[193].

Через полтора месяца, 17 марта 1920 года, Владимир Ильич подписывает постановление Совета Труда и Обороны, в котором говорится:

"1. Поручить Нижегородской радиолаборатории Наркомпоч-теля изготовить в самом срочном порядке, не позднее двух с половиной месяцев Центральную радиотелефонную станцию с радиусом действия 2000 верст.

2. Местом установки назначить Москву и к подготовительным работам приступить немедленно"^[194].

Это постановление правительства поставило М. А. Бонч-Бруевича перед сложной задачей. Если схема передатчика была по существу уже решена, то вопрос о мощных лампах делал задачу в целом, как казалось на первый взгляд, совершенно неразрешимой.

Алюминиевый массивный анод нужного решения не дал, не допуская рассеяния значительной мощности. Становиться на путь применения большого количества маломощных ламп? После ликвидации блокады из полученной зарубежной литературы было видно, что именно на такой путь стала фирма Маркони, применив более 100 ламп в ламповом передатчике в Карнарвоне, а также американцы, поставив 300 ламп в Арлингтоне. Нет, надо идти принципиально иным путем.

— Будь в наличии тугоплавкие тантал или молибден, — размышлял Бонч-Бруевич, — это позволило бы создать тугоплавкий анод и повысить рассеиваемую мощность. Но выплавки и проката этих металлов в России не было, а сейчас страна в блокаде и добыть эти металлы из-за границы безнадежно.

Но на столе Бонч-Бруевича в радиолаборатории лежит письмо Владимира Ильича. Оно давно уже выучено наизусть. Оно говорит о газете без бумаги и "без расстояний". Значит, поставленная Лениным задача должна быть решена. Значит, надо искать другие варианты. Нельзя же из-за отсутствия тантала идти на моральный крах — признать свое бессилие, говорить, что задача невыполнима!

Трудные это были времена для работы. Ночью город погружался в непроглядную тьму, не было не только молибдена или тантала, не хватало хлеба и топлива. В пальто и в шапке сидел Бонч-Бруевич в лаборатории, снова и снова возвращаясь к мысли о задаче, поставленной Владимиром Ильичем. Ведь только подумать: сам Ленин, при своей исключительной нагрузке, постоянной занятости неотложными вопросами, нашел время написать ему, Бонч-Бруевичу! Сам Ленин говорил о радиотелефоне! Сам Ленин думает об этом! Это значит — задача стоит в одном ряду с теми, которые обдумывает Ленин. Воля вождя должна быть выполнена во что бы то ни стало. И опять мысли Бонч-Бруевича вертятся вокруг отсутствующего тантала и вытекающих отсюда осложнений…

В конце 1920 года по Хорошевскому шоссе мимо Ваганьковского кладбища катился грузовик. В ненастных сумерках содержимое грузовика смахивало на театральные декорации. В действительности же на грузовик были погружены фанерные панели макета радиотелефонного передатчика мощностью 5 киловатт, собранного в Нижегородской радиолаборатории. Тут же притулились и сами экспериментаторы. Они спешили на Ходынскую радиостанцию. Под ее мачтами должен был начать свою опытную работу макет передатчика и передать радиотелефонограмму в Берлин. Там эту передачу должны были слушать инженеры фирмы "Телефункен". У них действующего радиотелефона не было. Надежды на успешность задуманного опыта были твердые: два месяца назад работа радиотелефонного передатчика была успешно принята в Обдорске и в Ташкенте.

Через сутки макет передатчика был установлен, и, когда до семи часов по среднеевропейскому времени осталось не более получаса, тогда вдруг спохватились насчет текста передачи. Это приехавший из наркомата переводчик поинтересовался, а что, собственно, надо перевести и передать по радио. Все участники предстоящего опыта принялись за коллективное сочинительство. Как ни старались братья-сочинители, но избыток чувств давал себя знать и каждая вносимая на обсуждение телефонограмма изрядно смахивала на письмо запорожцев турецкому султану. Из-за дискуссий по поводу текста опоздали с началом передачи на 5 минут, в течение которых представитель НКПиТ, находившийся с инженерами фирмы "Телефункен" на немецком приемном пункте — станции Гельтов, сгорал от стыда, а инженеры фирмы участливо соболезновали. Через 5 минут роли переменились: теперь уже соболезновал инженерам фирмы представитель НКПиТ, а они сконфуженно оправдывались.

Односторонний радиотелефонный разговор с Берлином был для М. А. Бонч-Бруевича счастливым моментом его жизни. Он оправдал доверие Ленина, он выполнил задание Ленина, показав осуществимость газеты без бумаги и "без расстояний".

Учитывая результаты опыта на Ходынской радиостанции, В. И. Ленин дал задание Наркомпочтелю подготовить проект декрета о сооружении радиотелефонной станции в Москве и указать кандидатуру начальника строительства. Когда проект декрета был представлен, а кандидатом в начальники стройки был назван автор этих строк, Владимир Ильич 26 января 1921 года пишет управляющему делами Совнаркома:

"…Этот Бонч-Бруевич (не родня, а только однофамилец Вл. Дм. Бонч-Бруевича), по всем отзывам, крупнейший изобретатель. Дело гигантски важное (газета без бумаги и без проволоки, ибо при рупоре и при приемнике, усовершенствованном Б.-Бруевичем так, что приемников легко получим сотни, вся Россия будет слышать газету, читаемую в Москве).

Очень прошу Вас:

1) следить специально за этим делом, вызывая Острякова и говоря по телефону с Нижним;

2) провести прилагаемый проект декрета ускоренно через Малый Совет. Если не будет быстро единогласия, обязательно приготовить в Большой СНК ко вторнику;

3) сообщать мне два раза в месяц о ходе работ"^[195].

Вслед за этой запиской, в которой Владимир Ильич подчеркнул оперативные моменты, он 27 января 1921 года подписывает декрет о радиотелефонном строительстве, в котором говорится:

"Ввиду благоприятных результатов, достигнутых Нижегородской радиолабораторией по выполнению возложенных на нее постановлением Совета Труда и Обороны от 17 марта 1920 г. заданий по разработке и установке телефонной радиостанции с большим радиусом действия, Совет Народных Комиссаров постановил:

Поручить Народному комиссариату почт и телеграфов оборудовать в Москве и наиболее важных пунктах Республики радиоустановки для взаимной телефонной связи".

Далее намечалась широкая программа радиотелефонного строительства и подчеркивалась особая государственная важность и исключительная срочность этих заданий, которые причислялись к группе ударных работ.

Изготовление большой серии радиотелефонных передатчиков и приемников было снова поручено Нижегородской радиолаборатории. Высшему совету народного хозяйства поручалось принять срочные меры к расширению и оборудованию мастерских Нижегородской радиолаборатории.

Срок постройки радиотелефонной станции в Москве Владимиром Ильичем был установлен в 6 месяцев. Это был очень сжатый срок. М. А. Бонч-Бруевич должен был, прежде чем построить мощный передатчик, усовершенствовать свои охлаждаемые водой лампы. Он успешно справляется с работой, доведя рассеяние мощности на аноде до 1,2 киловатта. Генераторная часть радиотелефонного передатчика должна была состоять из 8 таких ламп; столько же ламп предполагалось поставить в модулятор. Мощность, отдаваемая генератором, как ожидалось, достигнет 10–12 киловатт. По тем временам это должна была быть самая мощная не только в СССР, но и во всем мире радиостанция. На Западе и в США не было мощных генераторных ламп и не могло быть поэтому и мощной радиостанции.

Хуже шли дела у строителя радиостанции, который должен был строить здание и мачты в Москве и в то же время обеспечивать работы лаборатории в Нижнем, где положение к тому времени весьма осложнилось: город остался без топлива, и Нижегородская электростанция остановилась — сказывались последствия гражданской войны. В довершение всех бед прекратил работу в Петрограде завод "Нефтегаз", поставлявший лаборатории баллоны с сжатым газом, которые еще с 1918 года по идее В. Н. Подбельского перевозились в Нижний в почтовых вагонах.

Однако работу по изготовлению передатчика и мощных ламп для него ни срывать, ни откладывать нельзя. Значит, надо строить свою небольшую электростанцию и миниатюрный газовый "завод". На это срочно понадобились деньги.

Спешно привезли два дизель-генератора по 150 лошадиных сил из Детскосельской радиостанции и начали строить здание электростанции во дворе радиолаборатории. Удалось почти окончить кладку стен, но на этом строительство прекратилось. Для дальнейших работ не хватило денег. Сметами эти работы не предусматривались. Тогдашние руководители НКПиТ вообще считали, что собственная электростанция радиолаборатории не нужна; можно подождать подвоза топлива на городскую электростанцию. Поэтому обращения в НКПиТ, а затем в Наркомфин оказались безрезультатными.

У ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА

Автору этих строк хорошо памятен день, когда он, обегав в Москве все инстанции и испробовав все возможности, вернулся в Московское отделение Нижегородской радиолаборатории на Большую Дмитровку (ныне Пушкинская улица), 22 с пустыми руками. Положение казалось безвыходным. Везде было категорически отказано. Между тем для продолжения строительства позарез нужно было 35 тысяч рублей.

Мелькнула в голове мысль — обратиться непосредственно к Владимиру Ильичу. Несмотря на всю кажущуюся нелепость такого выхода, он оставался единственным. Итак, решено: надо обратиться непосредственно к Владимиру Ильичу. Лучше всего написать ему письмо.

Вырвав из ученической тетрадки два листка, я набросал это письмо. Я очень волновался, когда писал его. Чем дальше писал, тем более волновался. Получилось четыре страницы. Перечитать написанное я уже не мог, меня охватил припадок нервной лихорадки.

Запечатав письмо в конверт, я надписал адрес, выбежал на улицу, взял извозчика и поехал к Троицким воротам Кремля, находящимся около манежа. Сдал письмо в окошечко для почты и пешком вернулся на Б. Дмитровку. Это было около двух часов дня.

Приблизительно через час в моей комнате раздается телефонный звонок:

— Говорит секретарь Совнаркома. Это вы писали Владимиру Ильичу?

— Я!

— Приезжайте сейчас в Кремль. Он вас примет!

От неожиданности я растерялся. К докладу Владимиру Ильичу я совершенно не был подготовлен. Кое-как собравшись с мыслями, я набросал краткий конспект того, что нужно доложить Владимиру Ильичу. Решил взять с собой отштампованный кусок стали от машины высокой частоты, которую строил в Нижнем Новгороде В. П. Вологдин. Из таких листков стали толщиной в доли миллиметра собирались пакеты, а из пакетов — статор машины. Сталь эту В. П. Вологдину удавалось прокатывать на одном из заводов Урала. Взял с собой и некоторые детали электронных ламп.

Вот я опять у Троицких ворот, а потом в секретариате Совнаркома. Секретарь сказала мне, что я должен немного подождать. Минут через двадцать через одну из дверей вышел какой-то крестьянин, по-видимому ходок. По возбужденному лицу, горящим глазам посетителя я понял, что там, за дверью кабинета, — Ленин. Действительно, мне предложили туда войти.

Владимир Ильич протянул мне руку и сказал (конечно, первые слова Владимира Ильича, ходившего по кабинету, врезались в память):

— Если вы будете писать мне в следующий раз — печатайте на машинке. Я с трудом прочел ваше письмо.

Я ответил что-то насчет того, что я и не очень надеялся, что письмо дойдет до него.

— Тогда для чего же вы мне его писали? Ответить на этот вопрос мне было нечего.

— Ну, рассказывайте, что у вас там произошло?

Я коротко изложил положение, в котором оказалась постройка электростанции, рассказал, почему она необходима, что такое электронная лампа и для чего она нужна. Показал детали и лист стали от машины высокой частоты.

Владимир Ильич внимательно меня выслушал, взял телефонную трубку, вызвал Наркомфин, и вопрос о получении денег был сразу же решен. Деньги я получил на следующий день.

Вся эта беседа заняла минут двадцать. Я поднялся и собрался было уже уходить, но Владимир Ильич остановил меня и спросил, знаю ли я изобретателя Чейко. Я ответил, что знаю.

— Что же вы думаете об его изобретении?

Я сказал, что, по-моему, все это дело похоже на авантюру. Владимир Ильич неодобрительно взглянул на меня, нахмурился и предложил подробно объяснить, почему я так думаю.

Дело было в следующем. Незадолго до описываемых мною событий в Нижегородскую радиолабораторию был прислан этот изобретатель Чейко. Он, по его словам, изобрел способ производить взрывы на расстоянии при помощи электромагнитных волн. В стенах радиолаборатории его работы были засекречены, и мы к нему не входили. Однако по той аппаратуре, которую он требовал со склада, было ясно, что пороху ему не выдумать, а тем более не взорвать. Вот почему я и позволил себе так резко отозваться об этом изобретении.

Мне пришлось, однако, по требованию Владимира Ильича изложить более мотивированные объяснения. Я доложил Владимиру Ильичу, что, на мой взгляд, изобретая способ взрыва на расстоянии с помощью электромагнитных волн, можно идти двумя путями. Первый путь — это направить пучок волн такой частоты, которая бы вызвала какие-то собственные колебания в молекулярной, а может быть, и атомной структуре взрывчатки, например пироксилина. Здесь встает вопрос о микроволнах, микроколебаниях электронной структуры материи. Второй способ — это направить на пироксилиновую шашку пучок лучей, может быть просто тепловых, и без явлений резонанса, чисто насильственным, вынужденным способом заставить ее загореться, а потом и взорваться, что, впрочем, для пироксилина не обязательно.

Что же касается изобретателя Чейко, то он не работает ни над той, ни над другой потенциальной возможностью. Это видно по аппаратуре, которой он пользуется.

В то время как я все это излагал Владимиру Ильичу, мне пришлось касаться вопросов электронной теории, строения вещества, электромагнитных волн. Ответные реплики Ленина приводили меня порой в смущение. "Откуда он все это знает?" — нередко мелькала мысль.

Лишь через несколько лет я прочел классическую работу В. И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм"^[196], книгу, столь необходимую для каждого инженера, и увидел, что мое изложение электронной теории на самом деле не требовалось. Эрудиция Владимира Ильича как теоретика-физика была столь же необъятна, как и социолога.

ПЕРВАЯ РАДИОТЕЛЕФОННАЯ СТАНЦИЯ

На этом моя беседа с Владимиром Ильичей закончилась. Я получил приказание доносить ему о ходе работ как по постройке электростанции в Нижнем Новгороде, так и по вскоре начавшейся стройке радиотелефонной станции. Мне был выдан мандат за личной подписью Владимира Ильича, датированный 18 февраля 1921 года, за № 1505. В этом мандате говорилось:

"Радиотелефонное строительство признано чрезвычайно важным и срочным, в силу чего:

1. Председателю совета Нижегородской радиолаборатории тов. Острякову вменено в обязанность использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для скорейшего окончания работ по постройке радиотелефонных станций…"

Силовая электростанция и газовый завод были построены в срок, но назначенные шесть месяцев для окончания работ по строительству радиотелефонной станции прошли, а она готова не была. Причины невыполнения задания в срок разбирала Л. А. Фо-тиева. Перед ней сидели строитель станции — автор этих строк — и председатель ВСНХ. Срок окончания работ по строительству был отодвинут, а постановлением Совнаркома строителю был объявлен выговор за срыв этого срока, председателю ВСНХ — выговор за непринятие исчерпывающих мер.

Прочитав заметку об этом в "Известиях ВЦИК", строитель станции меланхолически вспомнил полученные им в молодости три наряда вне очереди за зарядку аккумулятора для Бонч-Бруевича в умывальной комнате инженерного училища и решил, что ему, очевидно, так на роду и написано — получать колотушки при совместной работе со своим патроном. Однако по окончании строительства радиотелефонной станции строитель ее также в "Известиях ВЦИК" прочел, что постановлением Совнаркома ряду руководителей и участников строительства, в том числе и ему, объявлена благодарность и назначена премия.

Так была построена в 1922 году в Москве, на Вознесенской улице (ныне улица Радио), за Курским вокзалом, радиотелефонная ламповая станция. Ее эксплуатация началась 21 августа 1922 года, а 17 сентября 1922 года был дан первый большой радиоконцерт с участием Н. А. Обуховой и других выдающихся артистов Советской республики. Через эту станцию и началась регулярная передача "газеты без бумаги и "без расстояний".

За несколько месяцев до пуска станции Владимир Ильич в письме своем от 11 мая 1922 года пишет наркому почт и телеграфов:

"Прочитал сегодня в "Известиях" сообщение, что Нижегородский горсовет возбудил ходатайство перед ВЦИК о предоставлении Нижегородской радиолаборатории ордена Трудового Красного Знамени и о занесении профессоров Бонч-Бруевича и Вологдина на красную доску.

Прошу Вашего отзыва. Я, с своей стороны, считал бы необходимым поддержать это ходатайство…"

Далее в этом же письме Владимир Ильич поручает народному комиссару почт и телеграфов прислать, "по возможности самый короткий, отзыв Бонч-Бруевича о том, как идет его работа по изготовлению рупоров, способных передавать широким массам то, что сообщается по беспроволочному телефону".

Владимир Ильич еще раз напоминает:

"Эти работы имеют для нас исключительно важное значение ввиду того, что их успех, который давно был обещан Бонч-Бруевичем, принес бы громадную пользу агитации и пропаганде"^[197].

Примерно через неделю Владимир Ильич вновь возвращается к вопросу о радиовещании. 19 мая 1922 года он диктует по телефону письмо И. В. Сталину с просьбой переслать это письмо вкруговую всем членам Политбюро. Ознакомившись с докладом Бонч-Бруевича о работах по радиовещанию, Владимир Ильич пишет:

"Товарищ Сталин,

…Этот Бонч-Бруевич, доклад которого я прилагаю, — крупнейший работник и изобретатель в радиотехнике, один из главных деятелей Нижегородской радиолаборатории.

Из этих докладов видно, что в нашей технике вполне осуществима возможность передачи на возможно далекое расстояние по беспроволочному радиосообщению живой человеческой речи; вполне осуществим также пуск в ход многих сотен приемников, которые были бы в состоянии передавать речи, доклады и лекции, делаемые в Москве, во многие сотни мест по республике, отдаленные от Москвы на сотни, а при известных условиях, и тысячи верст…

Поэтому я думаю, что ни в коем случае не следует жалеть средств на доведение до конца дела организации радиотелефонной связи и на производство вполне пригодных к работе громкоговорящих аппаратов"^[198].

В тот же день в дополнительном письме Владимир Ильич еще раз подчеркнул, что финансирование радиолаборатории из золотого фонда он считает возможным при условии, что радиолаборатория максимально ускорит разработку усовершенствования и производства громкоговорящих телефонов и приемников.

19 сентября 1922 года, после пуска Московской радиотелефонной станции, Нижегородская радиолаборатория получила высокую правительственную награду — орден Трудового Красного Знамени. В том же постановлении ВЦИК особо отмечал деятельность научных руководителей лаборатории: М. А. Бонч-Бруевича, В. П. Волог-дина, А. Ф. Шорина.^[199]

А. А. Виноградов НЕЗАБЫВАЕМОЕ

27 февраля 1920 года я был на приеме у Владимира Ильича Ленина, беседовал с ним о нуждах сельских учителей. Эту незабываемую встречу я представляю и сейчас, через много лет, отчетливо, зримо, до мельчайших подробностей.

Было это так.

Начался суровый 1920 год. В Весьегонском уезде, как и во всей России, утверждалась новая жизнь. Упорная классовая борьба, проходившая тогда, потребовала от учителей бескорыстного служения народу. Мы активно помогали молодой Советской власти ликвидировать неграмотность, создавали в деревнях библиотеки, избы-читальни, детские внешкольные клубы. Вдохновенным живым словом мы будили народные массы, стараясь поскорее вырвать их из вековой темноты.

В середине января 1920 года в Весьегонске проходил 2-й уездный съезд работников просвещения и социалистической культуры. Я был тогда председателем исполкома Весьегонского учительского союза. В течение трех дней на съезде обсуждались злободневные вопросы работы и жизни учительства. Рассказывая о культурно-просветительной работе в деревне и городе, многие делегаты жаловались на крайне тяжелое экономическое положение учителей: не хватало хлеба, обуви, мануфактуры. Керосина мы получали лишь по два фунта на целый год. Иногда даже лекции и читательские конференции, а также занятия по ликбезу приходилось проводить при лучине.

Мы видели, что и хлеб, и некоторые другие товары есть на месте. Десятки тысяч пудов зерна и большое количество кожи, например, вывозились за пределы уезда. Местные власти плохо заботились о нуждах интеллигенции, и съезд решил командировать делегата для ходатайства перед центральными органами об улучшении бытового положения учителей.

Ходоком съезд избрал меня. Бережно спрятав наказ своих товарищей, я тронулся в дальний путь и через три дня был в холодной, заснеженной Москве.

27 февраля я направился в Кремль. Во дворец со своим мандатом я прошел свободно. В большом зале во втором этаже проходила конференция работников по внешкольному образованию^[200]. Я уже бывал однажды на такой конференции и вошел в зал как свой. В перерыв встретил Н. К. Крупскую, с которой был знаком. Надежда Константиновна внимательно выслушала меня.

— Вам надо поговорить с Владимиром Ильичем, — сказала она.

— Как раз это и есть цель моей поездки, — отвечал я, — но я слышал, что он сейчас очень занят.

Молодая Советская республика, как я узнал, находилась накануне войны с белополяками^[201].

— Я все-таки пойду узнаю, когда Владимир Ильич сможет принять вас, — настойчиво проговорила Надежда Константиновна и отправилась в другую часть дворца. Через пять минут она возвратилась и сообщила, что Владимир Ильич примет меня сегодня же, как только закончится у него совещание. Она пригласила меня остаться пока на конференции и принять участие в ее работе.

На повестке дня, помню, стоял вопрос о библиотечном деле. Обсуждали, какими мерами лучше приблизить книгу к рабочему и крестьянину и предотвратить надвигающийся книжный голод. Многие ораторы высказывались за реквизицию частных библиотек. Работая в то время по внешкольному образованию в Весье-гонском уезде, я хорошо знал нужды сельских библиотек. Я уже "втянулся" в обсуждение библиотечной проблемы и даже записался для выступления в прениях, но скоро в зал вошла Л. А. Фотиева, секретарь Совета Народных Комиссаров, и сообщила Н. К. Крупской, что Владимир Ильич освободился и может принять делегата от весьегонского учительства.

Вместе с тов. Фотиевой я пошел через многочисленные комнаты дворца. Москва тогда переживала топливный кризис. Во дворце было холодно. Служащие были одеты в теплое. Всюду за столами кипела работа, и нас как будто не замечали.

Перед кабинетом В. И. Ленина расположен большой светлый зал, весь заставленный столами. Все работники, сидевшие за ними, занимались своим делом. Я на минуту остановился, чтобы достать нужные документы, и посмотрел на часы: было два часа дня.

Затем меня пригласили войти в кабинет. Я прошел в высокие, выбеленные до блеска двери. Владимир Ильич вышел из-за рабочего стола и с приветливой улыбкой сделал несколько шагов по направлению ко мне. Подав руку, он предложил садиться.

Меня сразу поразила простота этого человека. Ни тени смущения не испытывал я и в дальнейшем за все время беседы с ним, и, чем дальше шел разговор, тем более хотелось говорить, говорить свободно и откровенно.

Я изложил суть дела. Выслушав, Ильич задал мне вопрос:

— А как ваши учителя относятся сейчас к Советской власти?

— Смею уверить вас, товарищ Ленин, — сказал я, — что в массе своей учительство никогда не было против Советской власти. Мы честно служим народу.

В то же время я рассказал о непорядках, которые были в уезде. Неоднократным кивком головы и словами: "Да, да… верно…" — Владимир Ильич подбодрял меня.

— Многие интеллигенты еще не пришли к нам, — задумчиво проговорил он. — Теперь, когда Колчак разгромлен, мы можем вплотную взяться за мирную работу. От негодных коммунистов обязательно будем освобождаться.

Потом он спросил:

— Учителя теперь получают декреты?

— Да, получают, — отвечал я, — и в настоящий момент у учителя, работающего в деревне, в декретах большая потребность: крестьянин доверчиво и охотно идет к учителю за тем или иным советом или разъяснением. Отдел народного образования совместно с Весьегонским уисполкомом, имея это в виду, приступил к распространению декретов в печатном виде по всем школам уезда. Учителя являются непосредственными проводниками их в жизнь. Сознание крестьянина понемногу проясняется, и жизнь входит в свои берега. Но беда в том, что вследствие тех или иных обстоятельств распоряжения центра и декреты не всегда на местах выполняются.

— Скажите, книжечка Тодорского^[202] ведь это о Весьегонском уезде написана? — спросил Ильич.

— Да, о Весьегонском, — ответил я.

— Хорошая книжечка, — оживленно заговорил Владимир Ильич. — Я читал ее, и мне особенно понравилось, как Весьегонекий уисполком, отобрав мельницу у какого-то мельника, поставил его же и управлять этой мельницей. Это совершенно правильный метод. Работа Весьегонского исполкома заслуживает внимания. Я слышал, что большинство членов его — бывшие петроградские рабочие. Правда это?

— Да, правда. Правда и то, что недоразумений в нашем уезде в дни революции было сравнительно меньше, чем в других местах. Подобраны члены уисполкома хорошо. Влияние на них оказал более развитый и образованный коммунист товарищ Тодорский.

— А где теперь Тодорский? — поинтересовался Ильич.

— В действующей армии, — ответил я.

— Передайте ему привет от меня, — попросил Ленин. Владимир Ильич очень интересовался ходом работ по постройке железной дороги Овинищи — Суда. Он вынул из бокового кармана записную книжку с железнодорожной картой, и на столе мы вместе стали рассматривать по ней направление через знакомые мне, родные места.

Узнав в разговоре, что я родом из крестьян Весьегонского уезда, был рабочим на Невском судостроительном, а также механическом заводах в Петрограде, что благодаря упорному труду окончил несколько высших учебных заведений, Ленин выразил сожаление, что я оставил ученые занятия. Он подробно остановился на необходимости для рабочих и крестьян создания школ и тут же спросил, имеются ли в уезде случаи превращения церквей под школы и как на это смотрит население и учительство.

На все вопросы я дал точные и правдивые ответы. Особенно подробно пришлось рассказать о жизни учителей, их работе, лишениях и взаимоотношениях с местными организациями.

Выслушав все, Владимир Ильич тут же стал писать письмо в Наркомпрод. Он предложил мне лично передать его членам коллегии и, позвав тов. Фотиеву в кабинет, попросил ее телефонировать, когда меня могут принять в Наркомпроде. Через несколько минут тов. Фотиева доложила, что я должен прибыть в наркомат через полчаса.

Когда Ленин писал, склонившись над столом, ничто не мешало спокойно наблюдать за ним. Владимир Ильич сидел ко мне в профиль. Лицо дышало энергией и несокрушимой силой воли. Величайший коммунист, глава правительства огромного государства, Ленин одновременно был прост и так, казалось, обыкновенен в своем поношенном сером клетчатом костюме с голубым галстуком. Я не отличил бы его в другом месте от мастера или инженера на заводе. До мельчайших подробностей мне хотелось запомнить черты этого человека, о котором так много тогда говорили и ныне говорит весь мир.

Письмо было написано. Владимир Ильич передал его мне и велел поставить порядковый номер в канцелярии.

Я поднялся со стула, намереваясь распрощаться, но Владимир Ильич остановил меня и очень тепло сказал:

— Наше учительство всегда смело может рассчитывать на поддержку Советской власти. Двери для учителя к нам всегда открыты. Передайте им об этом вместе с моим приветом.

При этом он крепко пожал мне руку и проводил к дверям.

Я вышел из кабинета и достал часы — было без четверти три. Беседа, стало быть, продолжалась 45 минут. Мне она показалась куда короче: так легко, свободно чувствовалось в присутствии Ленина.

В канцелярии я спросил очередной номер и поставил его на ленинском письме. Желая сохранить содержание разговора с Лениным, я тут же сел к столу и наскоро записал в блокнот. В это время дверь из кабинета отворилась, и Владимир Ильич, выйдя в зал, обратился снова ко мне, наказав, чтобы я не медлил, а шел в наркомат и постарался бы увидеть кого-нибудь из членов коллегии. Оказывается, пока я сидел в приемной, Владимир Ильич связался с Наркомпродом по телефону и разрешил мой вопрос. На мою долю оставались только небольшие формальности.

Тов. Халатов, член коллегии Наркомпрода, любезно возвратил мне на память письмо В. И. Ленина. Вот оно:

"Российская Федеративная Советская Республика.

Председатель Совета Народных Комиссаров.

Москва, Кремль, 27.2,1920 г.

№ 02772

Членам коллегии компрода Товарищ Виноградов, председатель исполкома Весьегонского учительского союза, предъявил прилагаемое ходатайство^[203].

Суть дела — предписать Весьегонскому упродкому выдать учителям (около 500 в уезде) повышенный паек хлеба и картофеля плюс обувь или кожа.

И то и другое из местных запасов: есть в уезде излишки. Прошу сегодня же навести необходимые справки (товарищ завтра должен уехать) и ответить мне по телефону (вечером в Совете Обороны решим).

Ленин"^[204]. | Печать |

После моего возвращения в Весьегонск из Москвы пришла посылка — больше десяти тысяч метров разных тканей для наших учителей — сукно, шелк, ситец и даже немного бархата. Из местных ресурсов повысили нам паек и, что очень важно, резко увеличили выдачу керосина. Трудно передать тот энтузиазм конференции учителей, на которой я выступил с отчетом о поездке и передал слова Владимира Ильича: "Учительство всегда может рассчитывать на поддержку Советской власти, двери для учителя к нам всегда открыты".^[205]

Г. И. Петровский В. И. ЛЕНИН НАС ВСЕГДА УЧИЛ БЫТЬ С НАРОДОМ

Величайшей школой для всех нас была работа с В. И. Лениным в Совнаркоме и Центральном Комитете…

Работая с В. И. Лениным, мы учились ленинскому подходу к разнообразным вопросам.

Заседания Совнаркома проводились регулярно, еженедельно, а то и дважды в неделю. Сначала левые эсеры не имели в Совнаркоме портфелей и создали группу вроде "американских наблюдателей". ЦК партии пошел на это, считая, что они постепенно втянутся в работу, отойдут от своей позиции наблюдателей…

Однако левые эсеры очень тормозили работу Совнаркома, требовавшую оперативности, четкости, дисциплины, глубокого знания народной жизни. Всего этого у них не было.

На одном из заседаний Ленин остро выступил против линии левых эсеров, постоянно тянувших к соглашательству с другими партиями.

— Для нас, — сказал Ленин, — могут быть примером якобинцы. Комиссары периода якобинской диктатуры действовали смело и решительно. Так должны действовать и мы. Отставание от революции опасно, им может воспользоваться классовый враг и уничтожить все завоевания революции.

Постепенно представительство левых эсеров в Совнаркоме начало таять.

На каждом заседании Совнаркома, которым руководил Ленин, происходила большая творческая работа. Особенно много внимания уделял Владимир Ильич деятельности ВСНХ. Порядок дня заседания всегда включал в первую очередь вопросы восстановления промышленности, роста угледобычи, развития черной металлургии, добычи нефти. По каждому из этих вопросов разрабатывалась определенная система мероприятий.

Много внимания уделялось строительству Советской власти на местах, несколько заседаний было посвящено специально земельному закону. В. И. Ленин очень просил наркомов как можно глубже ознакомиться с земельным законом и внести свои предложения к нему. Ведь речь шла о взаимоотношениях с крестьянством, которое составляло тогда 75 процентов населения страны.

На заседаниях рассматривались и вопросы правового порядка. В связи с гражданской войной значительное место занимали военные вопросы, изучению которых В. И. Ленин уделял много внимания. Зорко присматривался Владимир Ильич к окружавшим его людям, умел отбирать наиболее энергичных, способных, творчески мыслящих. Заседания Совнаркома под председательством В. И. Ленина проходили всегда с большим подъемом. Наркомы вносили много предложений.

Обстановка была деловая, рабочая, все знали, что Ленин не терпел пустой говорильни. Каждый стремился внести ценное предложение и целесообразноиспользовать те три минуты, которые Владимир Ильич скупо отмерял на выступления.

На заседаниях все говорили обдуманно, стремясь изложить самую суть вопроса.

Каждый себя чувствовал ответственным не только за свой участок работы, но и за общее дело, чувствовал себя творцом нового. Исключительно товарищеская обстановка господствовала на этих заседаниях, ее умел создавать и поддерживать Владимир Ильич…

Во время болезни Ильича Совнарком собирался на короткие заседания, которыми руководил Я. М. Свердлов. Но все наши важнейшие вопросы откладывались до выздоровления Ленина.

С величайшей радостью приветствовали мы Ильича, когда он вернулся на работу. Он пришел с подвязанной рукой. Все присутствующие встали. У всех лица сияли радостью, всех охватило волнение. Владимир Ильич с обычной своей аккуратностью посмотрел на нас и… объявил заседание открытым. Порядок дня был заранее составлен так, чтобы не утомлять Ильича.

* * *

В марте 1919 года в Харькове состоялся III Всеукраинский съезд Советов. На этом съезде меня заочно избрали председателем Все-украинского ЦИК.

1919 год был тяжелым годом. Под натиском деникинцев наши части отступали на север, а вместе с ними отступали к Чернигову и мы — члены украинского правительства…

В декабре 1919 года был сформирован Всеукраинский ревком, в состав которого вошли Д. 3. Мануильский, я и другие товарищи… Началось общее изгнание деникинцев за пределы Украины. Одновременно везде шла борьба с бандитизмом…

Ревком Украины рассмотрел все изданные в РСФСР законы, применительно к условиям Украины изменил их и ввел в действие. Был переработан и земельный закон. Дважды мы ездили к В. И. Ленину советоваться по поводу этого закона и только после третьего чтения утвердили его для всей Украины.

В эти напряженные годы с особенной силой развернулась взаимопомощь между Россией и Украиной. На Украину прибыло много русских — представителей рабочих и крестьянской бедноты. Вместе с украинцами они активно выступали в жестокой классовой борьбе против украинских кулаков, буржуазии, разных банд. Русские рабочие Донбасса, Одессы, Николаева и многих других центров также не жалели своей жизни для укрепления Советской власти на Украине. Из России поступали ткани, обувь, одежда и другие товары; из Сибири и Поволжья на Украину шли эшелоны с хлебом; ярославцы присылали картофель. Союз русских и украинцев составлял нерушимую, единую, могучую силу, помогавшую отстоять свободу и независимость украинского народа.

Мы хорошо помнили слова Владимира Ильича: "При едином действии пролетариев великорусских и украинских свободная Украина возможна, без такого единства о ней не может быть и речи"…^[206]

Мирная передышка была недолгой. Уже в апреле 1920 года польские войска перешли границы Украины. Вскоре они захватили Киев. Много испытаний выпало на долю украинского народа в 1920 году. Вслед за польскими войсками двинулись польские паны-помещики. Вместе с белополяками на Украине появились и петлюровцы…

Борьба с белопольской интервенцией и внутренней контрреволюцией была очень тяжелой.

Не успели покончить с ними, как основной угрозой стала армия Врангеля. Правительство Украины обратилось к населению со специальным воззванием о борьбе с Врангелем…

Вместе с М. И. Калининым в течение августа и сентября 1920 года в агитпоезде имени В. И. Ленина я объехал много мест Украины с целью организации массово-политической работы на местах…

Врангелевский фронт был последним фронтом, последним этапом гражданской войны на Юге. Владимир Ильич вызывал командующего фронтом товарища Фрунзе в Москву и давал ему личные указания.

Вскоре и с врангелевским фронтом было покончено.

Когда возвращаешься в мыслях к событиям этих лет, снова и снова думаешь, сколько тяжких испытаний выпало на долю рабочих и крестьян Украины…

Как первому председателю комитетов незаможных селян Украины, мне хочется особо сказать несколько слов об украинской крестьянской бедноте и возникших в горниле революции комитетах незаможных селян (КНС).

Одобренное В. И. Лениным решение о создании на Украине комитетов незаможных селян ВУЦИК принял 9 мая 1920 года. Прийти к этому решению нам помогли советы Владимира Ильича… Нельзя не вспомнить и о написанном Лениным 2 октября 1920 года обращении к незаможным селянам Украины. В нем говорилось:

"…Теперь по Украине незаможные селяне взялись за устройство своих комитетов, чтобы окончательно победить сопротивление немногих богачей, окончательно обеспечить власть трудящихся. Помещичий генерал Врангель усиливает натиск, чтобы сломать эти организации трудящихся.

Товарищи! Пусть же все и каждый встанет грудью на защиту против Врангеля! Пусть все комитеты незаможных селян напрягут, как только можно, свои силы, помогут Красной Армии добить Врангеля"…^[207]

Тогда нами был брошен чудесный лозунг: "Незаможник, на кулацкого коня и против Врангеля!"…

В славную историю наших побед на фронтах борьбы с контрреволюцией организации незаможных селян и созданные ими отряды вписали немало героических страниц…

Жизнь на Украине постепенно налаживалась. Творческая инициатива масс била через край. Любовь к Советской власти, вера в нее трудящихся росли с каждым днем. Это вызывало бешеную ненависть врагов. Где открыто, а где замаскированно эсеры и меньшевики не прекращали своей подрывной работы. Им помогали троцкисты, "рабочая оппбзиция", "децисты". В тяжелое, напряженное время они навязывали партии дискуссии, отвлекали внимание от непосредственных, злободневных задач.

По всем важнейшим вопросам руководители Советской Украины всегда советовались с В. И. Лениным. Владимир Ильич интересовался всем — большими и малыми вопросами. Он умел видеть важное, умел отбирать главнейшее и ставить основные задачи.

Владимир Ильич учил нас всегда быть с народом, чутко прислушиваться к его думам. Мы стремились действовать так, как учил Ленин, постоянно бывать на заводах, в селах, вбирать в себя народную мудрость.

Ленин отдавал все свои силы работе, борьбе за правильную линию партии. Величайшая по охвату работа и ранение в 1918 году подорвали его здоровье. Ильич начал болеть.

Мы питали надежду увидеть Владимира Ильича на нашем V Всеукраинском съезде Советов, но болезнь помешала ему приехать. Съезд открылся в феврале 1921 года. Ленин прислал нам приветственную телеграмму:

"Товарищи! От всей души шлю приветствие V Всеукраинскому съезду Советов. Выражаю глубокую уверенность, что союз незаможных селян и украинских рабочих укрепит Советскую Украину и упрочит Украинскую республику, вопреки всем препятствиям и козням врагов.

Прошу тов. Петровского передать мое сожаление, что никак не могу принять предложение съезда и приехать лично. Надеюсь все же, что в недалеком будущем мне удастся посетить Советскую Украину. Желаю съезду успеха в укреплении власти рабочих и селян и восстановлении хозяйства.

Ваш Ленин"^[208].

Так и не довелось Владимиру Ильичу побывать на Украине. Мы потом узнали, что после некоторого улучшения здоровья, позволившего ему вернуться к работе, он снова тяжело заболел.

Многие товарищи, члены ЦК и рядовые работники, просили меня при встрече с Лениным спросить о его здоровье.

В один из своих приездов в Москву я выполнил эту просьбу. Помню ответ Владимира Ильича.

— Болезнь у меня такая, — сказал Ленин, — что я либо стану инвалидом, или меня не станет. Но только смотрите, чтобы руководители ЦК были избраны такие, которые не допустят раскола в партии, обеспечат единство. Наше дело верное. К социализму пойдут и другие страны, но если будет раскол в нашей партии, то может случиться беда. Так и скажите своим товарищам…

Ленин болел чаще и чаще, а мы надеялись на чудо, хотя чудес не бывает.

В январе 1924 года М. В. Фрунзе и я ехали на II Всесоюзный съезд Советов. В Курске нам передали телеграмму о смерти Владимира Ильича.

С невыразимой скорбью и болью делегаты II съезда и все трудящиеся нашей страны хоронили великого Ленина.

Ленин ушел от нас, но светлые ленинские идеи живут и торжествуют. Под руководством Коммунистической партии, овеянной знаменем великого Ленина, советский народ, преодолевая трудности, успешно осуществляет планы такого гигантского масштаба, что от радости дух захватывает…^[209]

Н. Нариманов ЛЕНИН И ВОСТОК

Мне хотелось бы из общего вопроса о значении деятельности и личности тов. Ленина выделить один вопрос, который должен интересовать всех, кто слышал о товарище Ленине, но кто не в состоянии разобраться в той сложной работе, которую представляет вся деятельность нашего учителя.

Вопрос этот касается Востока.

В первые же дни Октябрьского переворота товарищ Ленин подписал обращение к народам Востока^[210], где говорилось о том, что все народности отныне свободны, могут жить свободно и свободно самоопределяться. Это прежде всего касалось тех народностей, которые жили в пределах бывшей царской России. Что касается соседних государств, которые тем или иным способом находились в сфере влияния России вследствие колониальной политики последней, то в этом воззвании говорилось, что отныне разрываются те тайные и нетайные договоры, в силу которых некоторые из этих маленьких государств лишены были самостоятельности. И тут же подчеркивалось: Константинополь должен остаться турецким городом. Это первое воззвание как молния ударило по голове тех, которые свыклись было со своим положением и которые давно решили, что так, вероятно, угодно судьбе. Они очнулись от спячки, узнали Ленина, но осознали ли они, что обещание товарища Ленина исполнено? Вот в этом еще плохо разбирается масса, которую неблагодарные правители соседних государств информировали иначе.

В разрешении восточного вопроса товарищ Ленин шел двумя путями: 1) педагогическим путем и 2) путем непосредственных сношений с соседними государствами. В первом случае он прежде всего ясно, отчетливо поставил вопрос о тех малых народностях, которые давно забыли о своем существовании как отдельная народность, имеющая свой язык, свою культуру и свою литературу. Он полагал, что до тех пор, пока внутри себя мы не разрешим национального вопроса, мы не можем рассчитывать на известный перелом в психологии соседних народностей.

И разрешает: дать автономию всем большим и малым народностям в пределах бывшей Российской империи. Но если эти народности пожелают выделиться в отдельное союзное или независимое государство, то разрешить и это. В результате — автономные республики и автономные области и те самостоятельные республики, которые потом вошли в союз с Российской Федерацией.

Среди этих автономных и независимых республик В. И. Ленин особенное внимание обращал на Туркестан и Азербайджан. Он говорил, что эти республики есть преддверие к Востоку, что все, что делается у них, будет эхом отдаваться в соседних государствах и угнетенные в этих странах будут знать и чувствовать все то, что составляет нашу сущность.

Не делать тех ошибок, которые сделаны внутри России, осторожно подходить к местному быту, к религиозным верованиям местного населения — это было обычное предупреждение В. И. Ленина в беседе с местными работниками.

Он удивительно вдумчиво, чутко и с необыкновенным вниманием относился к окраинным вопросам. И он умел передавать это свое отношение собеседнику, который уходил от него в глубоком раздумье, может ли он выполнить все, что говорил ему великий учитель.

Я несколько раз имел беседу с товарищем Лениным об окраинных вопросах и каждый раз все более и более убеждался, что он горит желанием создать на окраинах образцовую школу не только для подготовки будущих работников для Востока, но и для непосредственного воздействия на умы и сердца многомиллионной трудящейся массы Востока.

Возрождение новой, революционной Турции^[211] не есть ли результат этого воздействия? В сущности, что представляла из себя Турция после войны? Европейская Турция со столицей Константинополем находилась в полном подчинении армии Антанты. Часть турецкой армии отступала в беспорядке в глубину Малой Азии. Воинственного духа в армии совсем не было; вдобавок занятие Смирны греками с целью окончательно разбить живую силу Турции на Малоазиатском полуострове, то есть совсем стереть с карты Турцию, еще больше деморализовало без того деморализованную армию.

В этот критический момент в жизни турецкого народа все шире и шире распространяются среди турецкой массы слова вышеупомянутого обращения к народам Востока: Константинополь должен остаться турецким городом, мы объявляем все народы свободными и разрываем все договоры царского правительства. Турецкая масса знала историческое завещание русских царей о Константинополе, она слышала об этом из уст Милюкова, который истерически повторял это накануне своего провала и банкротства его правительства. Вдруг она, эта масса, слышит от главы правительства новой России: Константинополь должен остаться турецким городом. Она не только слышит эти слова, но и чувствует, что все симпатии главы этого правительства на стороне новой, революционной Турции. Она и решает: тыл свободен, нет больше врагов со стороны новой России, Константинополь должен быть нашим!

И вот под влиянием этого лозунга физически и морально уставшая турецкая масса, вчера только спасавшая свою жизнь и бросавшая по дороге отступления свои винтовки, воспламеняется, вновь берется за винтовки, чтобы совершить историческое дело и поставить хитрую, алчную, беспардонную, безжалостную и бессовестную европейскую дипломатию перед совершившимся грозным фактом: старая Турция умерла под грязными сапогами жандармерии великих европейских держав, но зато родилась новая, революционная Турция, сказавшая свое последнее слово: мы будем жить своей жизнью и с отвращением отвергаем всякую опеку над нами. Беспристрастный историк новой, революционной Турции, без сомнения, даст соответственную оценку перелому психологии турецкой массы в самый критический момент ее жизни, когда стоял вопрос о жизни и смерти целого народа. В этой оценке главное и самое существенное место будет занимать результат отношения нашего величайшего вождя к турецкому вопросу, и тогда эта масса не будет ограничиваться одним официальным выражением соболезнования Высоким собранием, а будет реагировать иначе.

А что случилось в Персии после Октябрьской революции? Ведь до революции она была разделена между царской Россией и Англией. Северная часть ее была в сфере влияния России, а южная — в сфере влияния Англии. Согласно воззванию товарища Ленина русские части покинули персидскую территорию. Это произвело громадное впечатление на персидскую массу, и она явно стала выражать свое негодование по поводу того, что Англия продолжает распоряжаться в южной части Персии. Наконец Англия не выдержала глухого напора персидской массы и ушла. Таким образом, Персия предоставлена была самой себе.

Оценила ли персидская дипломатия это? Нет. С целью защиты интересов группы алчных купцов, потерпевших [поражение] на территории союзной республики Азербайджан, она держала себя по отношению к нам в переговорах о торговых сношениях так, как будто забыла вчерашнее свое обезличенное положение, когда, в сущности, не было Персии как единого и самостоятельного целого. Персидская масса чутьем знает, что обращение товарища Ленина к народам Востока прежде всего оказало свое воздействие на положение их страны. Она пока молчит, хмурится, но настанет час, когда эта масса открыто, с энтузиазмом воскликнет: иду по твоим заветам, великий вождь человечества!

Еще несколько слов об Афганистане.

Политика двух великих держав, царской России и Англии, по отношению к Афганистану была такая же, как и к Персии. Разница была только в том, что Афганистан весь был под протекторатом Англии и Россия лишена была возможности здесь действовать так свободно, как в Персии. Эмир афганский, узнав о воззвании товарища Ленина, первый выразил желание послать своего первого посла в Советскую страну, с которой тогда Англия при посредстве русских генералов воевала.

Что означало такое намерение эмира? Оно означало, что с этого момента афганское правительство начинает говорить с Англией другим языком, вполне надеясь на то, что наши симпатии на стороне Афганистана. Наконец, афганский посол, прибыв в красную Москву, побеседовав с товарищем Лениным, дает своему правительству знать, что слова главы Советского правительства в обращении к народам Востока не висят в воздухе и что Ленин готов на все, чтобы только Афганистан освободить от колониальной политики Англии^[212].

Это дает возможность афганскому правительству вести в массе пропаганду против английской политики, все время указывая на наше воззвание и отношение к афганскому вопросу. Насколько велико было значение этой пропаганды, видно было из следующего. Афганский посол прибыл в Москву с одним влиятельным муллой Афганистана. В беседе со мной этот мулла очень просил меня показать ему Владимира Ильича Ленина. Я спросил, что, собственно, его интересует. Он ответил: "Его проповедь, его отношение к угнетенным ярко его выделяют из среды современных политиков и вождей всего мира. В нем я вижу пророка".

Итак, без преувеличения можно сказать: Турция, Персия и Афганистан сделали громадный исторический шаг в деле освобождения себя от назойливой опеки колониальной политики Европы исключительно благодаря русской революции во главе с Лениным. Но освобождена ли трудящаяся масса каждой из этих стран от политики своих угнетателей?

Вот вопрос, который должен интересовать оставшихся учеников Ленина. Мы отвечаем на этот вопрос: нет, потому что вся глубина души этого величайшего в мире человека не известна еще этой массе.

Это должны делать мы, коммунисты, если в нас горит хоть частица того огня, который так пламенно горел в нашем величайшем учителе и который толкал его совершить величайший подвиг в мире — окончательно освободить все человечество от рабства.^[213]

С.Саид-Галиев ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ "ТАТРЕСПУБЛИКА и т. ЛЕНИН"

Воктябре 1919 г., накануне открытия 2-го Всероссийского съезда коммунистических организаций народов Востока, Центральным Комитетом партии было созвано предварительное совещание под председательством т. Ленина из группы делегатов открывавшегося съезда.

Выслушав мнение этой группы делегатов о предстоящей работе съезда, и в частности по вопросу об автономной республике татар и башкир (оставшихся за пределами границ Малой Башкирии^[214]), т. Ленин дал руководящие указания и сообщил мнение Центрального Комитета партии, высказав мысль в защиту необходимости практического осуществления этого вопроса в зависимости от желания и единодушия самих выразителей мнения трудящихся их народностей. На открытии съезда выступали тт. Ленин, Сталин и Калинин^[215]. Их устами Коммунистическая партия и Советская власть выразили готовность оказать всемерную братскую поддержку в выполнении задач, стоявших перед съездом бывших ранее в угнетении народностей. Но среди самих участников съезда, в частности между башкирами и татарами, выявились немаловажные разногласия, которые примерно сводились к следующему: различно было принципиальное отношение к образованию автономной республики вообще, к созданию республики татар вместе с частью башкир, не вошедших в Малую Башкирию, или только республики татар, не решая вопроса о башкирах, в связи с чем и к названию республики: "Татаро-Башкирская" или "Татарская".

Принятое незначительным большинством голосов решение о необходимости проведения в жизнь "Положения от 22-го марта 1918 г.", не касаясь уже существующей автономной Малой Башкирии, практического успеха не имело. Разногласия были перенесены в Центральный Комитет партии, который созвал второе совещание группы делегатов съезда с участием членов ЦК, под председательством т. Ленина. Сущность разногласий была обстоятельно изложена. Ораторы-националы, горячо выступавшие в прениях, в большинстве случаев не укладывались в рамки регламента. Тов. Ленин, бросая отдельные реплики в защиту меньшинства съезда, вел совещание применительно к "особенностям" и "темпераменту" восточных людей. Выполняя формальную сторону своей обязанности председателя, Владимир Ильич напоминал оратору об истечении его времени, показывая на циферблат своих часов; в действительности же, увеличивая время оратора, он давал возможность каждому высказываться до исчерпывающей полноты и ясности в защиту своей позиции. В результате обмена мнениями ЦК принял предложение товарища Сталина: отменить положение от 22-го марта 1918 года.

Закрывая совещание, Владимир Ильич поблагодарил его участников за всестороннее освещение всех спорных вопросов и сказал, что Центральный Комитет партии поставит эти вопросы у себя на обсуждении и выявит к ним свое отношение. Когда Владимир Ильич, прощаясь с нами, уходил из залы заседания, у меня осталось такое впечатление, как будто бы он своим взглядом сказал нам: "Ну, товарищи, изрядно поспорили, вопрос выяснили, давайте же приступим теперь к практической работе".

Следующая более близкая встреча с Владимиром Ильичем состоялась 22-го марта 1920 г. В этот день утром т. Бричкина (секретарь Совнаркома) позвонила мне по телефону, что т. Ленин примет нашу делегацию сегодня ровно в 10 часов 30 минут вечера. Делегация наша состояла из 3-х человек: 1) член президиума Центрального бюро коммунистической организации народов Востока при ЦК РКП (б) и редактор его центрального органа — газеты "Эще" т. Бурган Мансуров, который впоследствии был избран первым председателем Татцика; 2) тов. председателя Центрального бюро коммунистической организации народов Востока М. Султан-Галиев, который впоследствии повернул направление своей деятельности против Коммунистической партии и вопреки интересам Октябрьской революции, и 3) автор этих воспоминаний С. Саид-Галиев, бывший тогда председателем Центрального бюро коммунистической организации народов Востока.

Предварительно распределив между собою темы вопроса, около 10 часов вечера мы двинулись в путь.

Точно в условленное время мы открыли дверь рабочего кабинета Владимира Ильича; он стоял посредине комнаты, несколько ближе к двери. Приветливо встретив нас, Ильич пожал всем руки и предложил сесть. Сам он сел к нам близко, замыкая собой наш маленький круг. Беседа завязалась легко и просто, совсем иначе, как я это себе представлял еще несколько минут тому назад.

После обмена-несколькими словами выражение лица Ильича стало глубоко сосредоточенным, как бы давая этим знать, что он "весь готов" выслушать нас. В соответствии с предварительным распределением каждый из нас изложил в сжатой форме свою тему: т. Б. Мансуров говорил о состоянии печатного дела в Казани и о национальной литературе татар; М. Султан-Галиев — о границах будущей Татреспублики; я кратко изложил политическую историю вопроса. Владимир Ильич своими ясными, наводящими вопросами каждому из нас облегчал выполнение задач. Временами самый простой вопрос Ильича ставил нас в тупик, разоблачая всю глубину нашего заблуждения. Сам же он в это время смотрел на нас с улыбкой в столь известных своих прищуренных глазах. Касаясь вопроса о башкирах, которые остались за пределами Малой Башкирии и, по нашему мнению, должны были войти в Татреспублику, мы храбро старались "убедить" Ильича в том, что между татарами и башкирами в сущности разницы почти нет. На это Ильич примерно в таком смысле ставил нам ряд вопросов:

— А есть разница в языках или наречии татар и башкир?

— Есть, но совсем незначительная, и то только среди крестьян, — следовал наш ответ.

Затем мы указывали на то, что вражда татар ограничивается лишь узким кругом шовинистически настроенной башкирской интеллигенции.

Тогда Ильич задал нам примерно такой вопрос:

— Ну, а кто же так недавно выгонял с побоями из башкирских деревень татарских учителей и даже мулл, как колонизаторский элемент, башкирская интеллигенция или сами крестьяне?

— Конечно, — отвечали мы, — делали это крестьяне, но это было результатом агитации башкирской интеллигенции.

— А кто сформировал полки и бригады из башкирских крестьян и сумел их повести в бой против кого угодно?

— Тоже башкирская интеллигенция, — тихо промолвили мы упавшим голосом.

На несколько секунд беседа прервалась. Мы молчали, ибо дальше некуда было ехать. Ильич нас поставил, что называется, прямо лицом в угол. Этими тремя простыми вопросами Ильич дал нам великолепный урок в том, как одна из только что освободившихся национальностей, сравнительно более сильная, не должна брать на себя роль благодетеля по отношению к менее сильной народности, а тем более действовать вопреки ее желаниям.

В дальнейшем беседа была сосредоточена лишь на вопросе о татарах и Татарской республике, подразумевая ее осуществление без тех башкир, о судьбе которых мы так усиленно "заботились". Ильич задавал целый ряд вопросов, касающихся жизни и быта татар: — Каково положение татарских крестьян и какие у них взаимоотношения с русскими крестьянами, как велико число рабочих татар, занятых в городской промышленности, какие взгляды господствуют среди татарской интеллигенции, в какой мере сможет Татреспублика оказать культурно-просветительное влияние на татар, оставшихся по своей распыленности вне границ Татреспублики, и т. д.

Мы отвечали на них попеременно и дополняя друг друга. В конечном итоге мы высказали Ильичу все, что хотели ему изложить, идя на эту беседу, и в свою очередь получили простые и ясные ответы на интересовавшие нас сложные вопросы. Беседа длилась примерно 40–45 минут, мы уже отняли у Ильича на 10–15 минут больше предоставленного нам времени. Ильич распростился с нами так же, как и встретил, приветливо и просто.

В процессе хода подготовительных работ по образованию Татреспублики мы еще раз встретились с Ильичем на заседании Центрального Комитета партии в мае 1920 г. На повестке дня заседания Центрального Комитета стоял вопрос о Татреспублике. К этому времени все местные организации (Казань, Уфа, Мензелинск и др.) уже выявили к этому вопросу свое отношение. Работа комиссии т. Сталина была закончена; Центральный Комитет партии поставил у себя этот вопрос для окончательного его решения в практической области. Для участия при обсуждении вопроса были вызваны несколько членов комиссии т. Сталина, среди коих были М. Султан-Галиев и я. Тов. Сталин сделал доклад об итогах работы комиссии по образованию Татреспублики, т. Крестинский — по организационному вопросу. Председательствуя на этом заседании, т. Ленин держал в руках часы (или хронометр), которые больше или, вернее, исключительно относились к членам ЦК, чем к нам — националам, ибо наше выступление почти занимало столько же времени, сколько понадобилось для докладов тт. Сталина и Крестинского. Чтобы этот момент для читателя стал понятным, необходимо сделать некоторое отступление.

Еще в начале 1918 г. на 2-м Всероссийском съезде воинов-мусульман даже беспартийные делегаты из башкир голосовали вместе с левой фракцией съезда (коммунистами и левыми эсерами) не столько потому, что они разделяли наши убеждения, сколько по той причине, что проектируемые большинством съезда "Идель Уральские Штаты" безоговорочно объединяли татар с башкирами, несмотря на решительный протест самих башкир. Вместе с тем в революционных организациях татар и башкир идея образования единой Татаро-Башкирской Советской республики была все-таки господствующей.

Центральный Комитет партии, считаясь с мнением большинства, издал известное "Положение о Татаро-Башкирской республике", но, учитывая, однако, голос меньшинства, Центральный Комитет проявил в этом вопросе чрезвычайную осторожность. Решение вопроса о том, будет ли в этой республике единый административно-политический и экономический центр или татары и башкиры, оставаясь в той или иной мере самостоятельными, будут существовать на договорных началах, — представлялось на усмотрение учредительного съезда Советов Татаро-Башкирской республики. Учредительный съезд Советов мог свободно вынести решение, чтобы эти две народности строили свое национальное самоопределение вполне самостоятельно л абсолютно независимо друг от друга. Это принципиальное и исключительное право самих бывших в угнетении народностей полностью и целиком вытекало из национальной политики нашей партии и декларации III Всероссийского съезда Советов. В "Положение от 22-го марта 1918 г." был включен пункт, который гласил (пункт 3): "Политическое и экономическое взаимоотношение западной части республики (район наиболее компактного населения татар. — С. С.) и Башкурдистана определяется учредительным съездом Советов Татаро-Башкирской республики".

На II Всероссийском съезде коммунистических организаций народов Востока вопрос осложнялся двумя крайностями: с одной стороны, полное отрицание необходимости образования республики, хотя и незначительной группой съезда во главе с тов. Шамигуловым^[216] (позиция этой группы в сущности лила воду на мельницу Заки Валидова^[217]); с другой стороны, татаро-башкиристы, "соглашаясь" с существованием Малой Башкирии, решительно настаивали на "двуедином" названии республики, образуемой по соседству с Малой Башкирией. Против этого категорически возражали башкиры, видя в перспективе такового "соседства" "неизбежность" слияния Малой Башкирии с соседней Татаро-Башкирской республикой. Вследствие этого башкирские деятели еще более способствовали разжиганию национальной вражды между башкирами и татарами. Третья группа съезда, голосуя за необходимость образования республики, название ее ставило в зависимость от объема и действительного желания башкирской части населения республики. Наконец, на съезде была еще четвертая группа — "татаристы", которая высказывалась за республику, "только из татар", даже в том случае, если бы имелось налицо твердое заявление со стороны башкир о их желании быть вместе с татарами.

Читатель теперь, возвращаясь к оставленному нами заседанию Центрального Комитета партии, ясно поймет, почему часы (или хронометр) Ильича, которые он так часто показывал на заседании членам ЦК, в то же время так мало касались нас, ораторов-националистов. Как бы человек ни заблуждался, как бы его речь ни резала чуткий слух Ильича, он всегда терпеливо выслушивал до конца, беря на себя ответственность за "нарушение" регламента.

Имея к этому времени резолюции от организаций Белебеевского и Бирского уездов о том, что они выражают свое желание присоединиться к Татреспублике, М. Султан-Галиев и я выступали, хотя по разным мотивам и с разных точек зрения, в защиту включения их теперь же в состав Татреспублики, тогда как примечание к 1-му пункту проекта декрета о Татреспублике оставляло этот вопрос открытым впредь "до волеизъявления" трудящихся этих уездов.

Вопрос был поставлен на голосование, и Центральный Комитет принял предложенный тов. Сталиным проект декрета о Татреспублике, который был утвержден ВЦИК 27 мая 1920 года.

Владимир Ильич нам говорил, а жизнь подтвердила, что Центральный Комитет партии оказался более чутким к национальным особенностям, чем мы сами, националы, ибо те же самые Бирский и Белебеевский уезды, в то время приславшие нам свои "признания", впоследствии также "выразили свое полное желание войти в состав Башкирской республики".

Правильная позиция заключалась в том, чтобы широкие массы башкирских крестьян, которые в свое время шли за Валидовым в бой, поняли бы сами, в какую пропасть неуклонно вела башкирских крестьян антисоветская политика отъявленного шовиниста Заки Валидова, который, кстати сказать, ныне обретается в контрреволюционной эмиграции.

Впоследствии башкирские крестьяне действительно поняли опасную политику Валидова и отвернулись от него. Тогдашние соратники Заки Валидова — башкирская интеллигенция впоследствии "разошлась" с ним, и большая часть из них теперь находится в рядах нашей партии и ведет активную работу. "Малая" Башкирия превратилась в "Большую" и развивает свой национальный быт и свою культуру на основе подлинных советских принципов, применительно к своим национально-бытовым особенностям.

После объявления Татреспублики мне приходилось иметь еще несколько встреч с Ильичем, сопровождавшихся беседой с ним. Во всех этих беседах Ильич проявлял свое внимание и заботливость к интересам и нуждам Татреспублики. Одна из таких встреч была в апреле 1921 года, когда в Татреспублике появились грозные признаки голода. Приехав в Москву, я немедленно направился в Кремль и узнал, что Ильич находится на заседании Совнаркома. Войдя в залу заседания, я сел в сторонке и написал Ильичу записку с просьбой получить возможность побеседовать с ним о тяжелом положении Татреспублики в деле проведения посевной кампании. Получив мою записку, Ильич обвел взглядом залу заседания и, кивнув мне головой в знак приветствия, на этой же записке написал ответ, что сможет принять завтра, в среду, условно в 6 или в 6. 30 вечера, предварительно созвонившись по телефону с тт. Фотиевой или Гляссер^[218]. Как мне помнится, Ильич меня принял днем, по-видимому, условно назначенный вечер у Владимира Ильича оказался занят. Ильич внимательно выслушал суть дела и задал ряд вопросов, касающихся других отраслей жизни Татреспублики. Целью моего посещения Ильича была просьба к нему — оказать содействие на получение разрешения обратить некоторую часть продовольственных запасов Наркомпрода как семенной материал на обсеменение ярового клина Татреспублики. Попутно с этим был поставлен мною и другой вопрос о переводе продовольственного снабжения Красной Армии с обязанности Татнаркомпрода на Волгопрод. После достаточного выяснения вопроса Ильич дал свое обещание помочь, если это хоть в какой-нибудь мере представится возможным. Я очень торопил Ильича и просил его поставить этот вопрос как можно скорее. Тогда Ильич написал записку т. Аванесову (который в это время вместо Ильича председательствовал на заседании СТО рядом в соседней комнате), чтобы он поставил этот вопрос, хотя бы "для направления".

Наконец, при моей последней встрече с Ильичем, летом 1922 года, по вопросам, касающимся Крымской республики, он не забывал спросить, как протекает работа в Татреспублике, получаю ли я из Казани газеты, нахожусь ли в курсе дела жизни Татарии и т. д.^[219]

С. О. Котляр "ВЫ ОБЯЗАНЫ ЗНАТЬ НАШУ НАЦИОНАЛЬНУЮ ПОЛИТИКУ"

Вконце 1919 года Центральный Комитет потребовал от партийных и советских органов укрепить Южный фронт.

Задача Красной Армии прежде всего состояла в том, чтобы в кратчайший срок разгромить армии белых генералов Краснова и Деникина. Надо было не только пополнить фронт свежими войсками, но и реорганизовать старые части, повысить их боеспособность.

В то время противник имел сильную конницу, мог маневрировать и наносить внезапные удары. У нас тогда было превосходство только в пехоте. Рабочие и крестьяне по призыву партии брали винтовки и сражались с врагами на многочисленных фронтах, окружавших страну.

Кавалерии у нас было меньше, чем у белогвардейцев. ЦК принял решение о формировании новых кавалерийских частей.

По призыву партии Башкирская автономная Советская республика, образовавшаяся на основании декрета ВЦИК от 23 марта 1919 года, скомплектовала национальное кавалерийское соединение.

Существовавший еще до образования республики Башкирский кавалерийский корпус в феврале 1919 года перешел на сторону Советской власти и впоследствии был реорганизован в Башкирскую кавалерийскую дивизию. Летом 1919 года дивизия с успехом сражалась на Южном фронте, осенью была переброшена под Петроград, где отражала натиск генерала Юденича, рвавшегося к воротам города, а летом 1920 года участвовала в борьбе против белополяков.

Руководители Башкирской республики направили части вновь организованного кавалерийского соединения в станицы под Оренбургом, не поставив об этом в известность работников Оренбургского губернского комитета. Я был тогда секретарем губкома. Население оренбургских станиц было недовольно неожиданным для них расквартированием башкирских войск.

Губернские организации получили сообщение, что неизвестные кавалерийские отряды якобы вторглись в пределы Оренбургской губернии и бесчинствуют. Связь в то время у нас была плохая, проверить достоверность сведений было очень трудно.

Через несколько дней появились беженцы из этих станиц, преимущественно женщины с детьми. Губернское руководство дало указание члену бюро губкома и начальнику Оренбургского укрепленного района Н. Д. Каширину выступить с отрядом и ликвидировать беспорядки. Ровно через три дня конная часть башкирцев была разоружена; одна группа вернулась в Стерлитамак — первую столицу Башкирской автономной республики.

Когда в Москве узнали об этом, Владимир Ильич вызвал к прямому проводу председателя бюро губкома И. А. Акулова и потребовал от Оренбургского губкома РКП(б) подробные объяснения по поводу происшедшего инцидента.

Мы написали докладную записку, объясняя происшедший инцидент плохой/ связью и появлением беженцев: башкирская часть была принята за вражескую группировку. Бюро губкома заслушало докладную на имя В. И. Ленина и поручило мне и Н. Д. Каширину отвезти ее в Москву, вручить Владимиру Ильичу лично и объяснить причину этого печального столкновения.

Это было осенью 1919 года. От Оренбурга до Москвы мы с большим трудом добрались за 21 день. Приехав в Москву, мы доложили о своем прибытии, и на второй день Владимир Ильич принял нас в Кремле в присутствии Ф. Э. Дзержинского. В. И. Ленин предложил нам сесть. Сам он поднялся, взглянул, прищурив один глаз, на Н. Д. Каширина и заявил, что он с запиской знаком, объяснения губкома веские и даже уважительные, но все-таки оренбуржцы своей чрезмерной лихостью наделали глупостей.

— Как вы могли разоружить башкирскую кавалерийскую часть? Они это поймут как великодержавный акт против них, — и, повернувшись ко мне, Владимир Ильич продолжал: — Ведь вы обязаны знать нашу национальную политику, сами-то работаете в губкоме.

Я объяснил, что мы получили информацию о нападении неизвестных вооруженных отрядов на местное население, что были факты грабежей и в Оренбург прибыло из тех станиц много беженцев. Проверить, что это за отряды, мы не имели возможности, поэтому дали указание о ликвидации вооруженной конной группы. Присутствующий при беседе Ф. Э. Дзержинский поддержал нас, подтвердив, что, по его сведениям, действительно произошло недоразумение.

Во время нашей беседы позвонил телефон. Владимир Ильич поднял трубку и через некоторое время начал перечислять четырехзначные числа. Сперва мы ничего не понимали, но затем нам стало ясно, что Владимир Ильич следил за продвижением цистерн с горючим; говоря по телефону, он по памяти перечислял их номера и сверял с сообщениями о продвижении.

Нас поразила его память. Так как мы сидели у письменного стола, то заметили, что на краю его лежала открытая книга, поля которой были исписаны мелким, убористым почерком. Несмотря на то что каждый час, каждая минута рабочего дня Владимира Ильича были расписаны по графику, причем учитывались заседания, совещания, приемы людей и т. д., он использовал каждую свободную минуту для того, чтобы поработать над интересующей его статьей или книгой.

Окончив разговор по телефону, Владимир Ильич вернулся к нашему вопросу.

— Ну, как решили? — спросил он и, не дожидаясь ответа, предложил нам, оренбуржцам, возместить нанесенный башкирцам ущерб.

— Деньги мы вам отпустим, кроме того, отвезите сами им 200 седел и другое снаряжение, — сказал Владимир Ильич и добавил: — Помните, что имеете дело с бывшей угнетенной народностью! Из Москвы мы также пошлем туда своего представителя.

Через несколько дней мы узнали, что Советское правительство позаботилось о вновь созданной автономной республике: принято постановление о создании правительственной комиссии "Башкирпомощь". В октябре 1919 года Совнарком РСФСР вынес постановление "Об оказании помощи башкирам, пострадавшим от белогвардейцев". В республику была направлена "Башкирпомощь" во главе с членом ЦК РКП (б) товарищем Артемом (Ф. А. Сергеевым). Было отпущено 225 миллионов рублей, большое количество продовольствия, мануфактуры, медикаментов, строительных материалов и др. Комиссия не только оказывала помощь нуждающемуся населению, но и провела большую организаторскую работу по укреплению местных партийных и советских органов, поддержала их в борьбе с буржуазными националистами, стремившимися приспособить Советы к интересам башкирского кулачества.

Прием у Ленина остался на всю жизнь в моей памяти. В характере Владимира Ильича была одна черта, которая проявилась в беседе с нами: у него слово не расходилось с делом. Этому учил он и нас, рядовых работников партии. Он дал нам понять, что эпизод с башкирской конной группой — дело политической важности, и указал, как надо его правильно решить.^[220]

В. Н. Соколов СИБИРЯКИ У ЛЕНИНА

I. ДРУЖБА НАРОДОВ

Год 1920-й. Кремль. Солнечное летнее утро.

Небольшая комната около зала Совнаркома — сегодня комиссионная. Здесь назначено совещание по определению границ Казахстана, выделившегося в 1919 году как автономная государственная единица. Новое государство хочет уточнить свои рубежи. Вопрос сложный и деликатный. Об этом свидетельствует приготовленная на стене карта. На ней выделяются среди степных кочевий оседлые хозяйственные угодья. То русские казаки и переселенцы заселили и освоили бывшие казахские земли.

Сегодня совещание должно решить запутанный историей вопрос: в чьи государственные границы должны быть включены эти земли? Останутся ли они в границах Сибири — по национальности современного русского населения — или отойдут к Казахстану.

Ожидаются жестокие споры. Сибирский ревком — против передачи новой республике прииртышской и переселенческой территории. А представитель центра вСибирском ревкоме, наоборот, — за отчуждение от Сибири этих земель.

Вчера в подготовительной комиссии эти разногласия уже столкнулись, но остались неразрешенными и перенесены на сегодня. Сегодня будет вынесено окончательное решение.

Но комната еще пуста. Большая стрелка часов почти за полкруга до срока. А в комнате пока лишь один человек — председатель предстоящего совещания — Ленин. Это его обычай — не затруднять ожиданием других.

Нам странно видеть: авторитетнейший руководитель самого обширного в мире государства — в положении рядового сотрудника собственной канцелярии, в роли собирателя первичной комиссии!

Первых пришедших на заседание он встречает словами:

— Пожалуйста, товарищ! Входите, присаживайтесь! Приглашает приветливо, просто, как хозяин гостей в своей квартире.

Сам он не садится, а неспешно шагает — от стола к карте и к двери. Плотно сбитая фигура, поношенный пиджак. Пытливый, внимательный, проникающий взгляд и дружеский, приветливый разговор придают канцелярской обстановке отпечаток неофициальности, домашности.

— Из Сибири? Как добрались? Хорошо ли вас устроили? Присаживайтесь, сейчас подойдут.

Речь Ленина стремительна. Но слова произносятся четко, ясно. Так же и жест, и движение: не резки, но точны и быстры, без всяких признаков суетливости. Собранность и целеустремленность в каждом движении.

И эта легкая в говоре картавость, скрадывающая резкие звуки слов… Она смягчает резкость ленинской речи:

— Вы против нашего проекта. Почему вы хотите обидеть этот хороший народ?

Это "вы" звучит у Ленина не как индивидуальное обращение ко мне — Сибиряку^[221], а явно подразумевает и тех, кем я послан и кого представляю. И Сибиряк понимает. Это сразу отрывает его от собственной принципиальной позиции. Он становится объективным ее наблюдателем, а она приобретает самостоятельный, не личный, а общественный интерес и новый смысл, чем казалось до этого. Она оказывается и для него самого более доступной обозрению, притом с какой-то необычной, новой стороны, подсказанной Лениным.

Сибиряк — приземистый бородач из бывших сибирских ссыльных — удивлен и обрадован. Он знал, что совещание пойдет под председательством Ленина. Но совсем не ожидал встретить его здесь раньше всех участников. Откуда Ленину известна его точка зрения? Он так по-товарищески просто о ней говорит…

Сибиряк получил на месте строгий наказ: блюсти целостность сибирской территории. А поэтому сейчас же изготовился к бою:

— Не обидеть… а хотим предупредить возможность острой национальной вражды между казахами и сибирскими казаками.

— Поэтому предлагаете утвердить между ними шовинистические рогатки? — оживляется Ленин. — Но ведь это как раз и есть источник острейшей национальной вражды! Вы не находите?

Ленин останавливается и круто оборачивается к Сибиряку. Твердый, пронизывающий и одновременно иронический взгляд смягчается дружественной благодушной усмешкой. Этот живой, не портретный взгляд Ленина, такой новый и близкий, смущает Сибиряка. Он не сразу находит ответ. Вопрос снова встает перед ним по-новому, с иной стороны, — не от Омска, а от Москвы, без полемики, не формально, а по-живому. Но Сибиряк упорствует на своей наказной позиции.

— Историческая земельная распря, — ищет он свою формулировку, — заставляет предполагать…

— Какой вздор! Переверните вопрос — обнаружится сибирское великодержавие. Это же куда опаснее!

Ленин смотрит на Сибиряка с веселым прищуром, как будто хочет сказать: "Как же так, братец мой, ты этого не заметил?"

Тон и усмешка те же — благодушно приветливые. Но слова серьезны и точны. Эта точность требует такой же точности и в ответе. Она ломает готовую защитную схему Сибиряка, заставляет его иначе подойти к делу.

Ленин как будто читает невысказанные мысли Сибиряка, как будто видит его внутреннее смятение. Он говорит ему по-дружески мягко:

— Не с сибирской вышки посмотреть надо… И даже не с Ивана Великого. А может быть с Гималаев? — чуть усмехнулся Ленин. — Разумеется, не в английские окуляры!

Эти английские окуляры, намекающие на двухвековое английское владычество в Индии, открывают Сибиряку еще одну новую брешь в его уже привычном взгляде на вопрос. Он не сразу находит нужный ответ.

Комната начинает наполняться. Один за другим приходят участники совещания. Зная обыкновение председателя, они тоже поспевают до срока, более серьезные и подтянутые, чем обычно. Деловито занимают места и обмениваются негромкими фразами.

Состав совещания почти тот же, вчерашний, — представители наркоматов и мест. Новый на совещании лишь председатель. И другая — меньше и проще — комната.

Ленин одинаково внимательно встречает каждого. Каждому успевает бросить дружеское приветствие, послать усмешку, знакомый внимательный взгляд. С некоторыми, как и с Сибиряком, перекидывается двумя-тремя короткими фразами по сегодняшнему вопросу, как будто хочет проверить себя или их.

Его реплики чаще всего неожиданны, необычны; простые слова звучат не по обиходному: оригинальное сочетание их, интонации речи раскрывают их иной, глубже обычного смысл.

Вот он быстро отметил глазами только что входящего: молодой человек с черной густой шевелюрой, в круглых очках. Он входит уверенно, смотрит прямо перед собой, не замечая других. Сибиряк уже знает его: это главный его супротивник Кантаров — сторонник самой "левой" позиции.

Один какой-то момент Ленин как будто любуется им, схоронив под усами улыбку. Потом сразу, что называется в лоб, атакует вопросом:

— Как вы сегодня насчет Иртыша?

Кантаров не казах. Но он известен своим проектом о принудительном выселении из Казахстана всех русских поселенцев. И он не задерживается с ответом:

— Иртыш? Разумеется, освободить и передать исстари казахские земли казахам.

— А переселенцы? А русские казаки?

— На Алтай — там много всяких земель!

— …исстари принадлежавших тоже другим народностям? — перехватывает Ленин. Он не скрывает своей иронии — уже сарказм звучит в словах и насмешкой брызжут глаза.

За столом с интересом прислушиваются. Кантаров остается неуязвим:

— Историческая справедливость, — настаивает он, — должна быть восстановлена!

— Справедливость — это из головы, — замечает Ленин. — А реально — это новое насилие над массами, вам не кажется?

Такие встречи председателя никого, по-видимому, не обижают, не ставят в неловкое положение. Наоборот, люди сразу вводятся в курс дела как его активные выполнители, имеющие право на собственное суждение. Дело обертывается к ним как раз той стороной, которой до этого они, может быть, и не замечали или не придавали значения. Они становятся доступнее, ближе друг к другу, как будто пришли не на официальное заседание, а на дружескую беседу.

Вероятно, не редко и не только в исключительных случаях Ленин берет на себя непосредственное руководство в комиссиях. И комиссии с его участием, вероятно, многолюднее и полнее обычных. Однако в них, и это уже наверное, меньше сутолоки, больше порядка и дела. Как будто уплотняется при нем и самое дело, и даже время, в которое оно укладывается.

В дверь заглядывает и осторожно, боком проходит казах. Не так молод, смуглолиц, широкоскул, следы оспы на лице, небольшие внимательные глаза. В европейском скромном костюме и, видно, давно отошел от кочевых навыков. За ним так же осторожно, но уверенно входит другой — в национальном халате и лисьем малахае. Ленин оживленно приветствует их:

— А вот и они, именинники наши! Здравствуйте! Скажите нам, пожалуйста, для начала: что хуже — казаки над вами или вы над казаками?

Галим Тажибаев чуть трогает малахай, оглядывает собрание и недоуменно разводит руками. Но, взглянув на Ленина, расцветает широкой улыбкой:

— Не знай… Оба плохая! Я так думаю: зачем над, зачем под? Вместе надо!

Ленин, довольный, смеется. Он ищет взглядом Сибиряка. Переводит глаза на Кантарова. Глаза блещут внутренним веселым смехом.

— И учиться надо, правда? Учиться управлять… и уживаться с друзьями?

Посмотрел на часы уже как председатель…

— Кажется, все пришли? Приступим, товарищи? Задвигали стульями. Защелкали привычно портфели. Затихли негромкие разговоры. Никто не заметил, как переглянулись Канта-ров с Сибиряком. Вчера они добросовестно сражались друг с другом. И теперь взглядами как будто спрашивали один другого: ну, как сегодня?..

— За кем доклад? — открывает заседание председатель. — Товарищ Серго…^[222] Пожалуйста! Коротенько, самую суть.

Председательские часы перемещаются из жилетного кармана на стол: старые навыки нелегальных собраний, когда каждая минута на строгом учете.

Почти все, кроме приезжих, знают ленинское "коротенько". Оно отнюдь не означает спешки и торопливости обсуждения, но ведет заседание к быстрейшему окончанию. Заключается в нем призыв к сосредоточенности внимания, к точности мысли. Подразумевается совет: не расплываться в словесных украшениях!

Сибиряк подсел к своему единомышленнику — иртышскому, казаку Гамидову. Они приехали сюда вместе и с одним и тем же наказом — защищать неотрывность Иртыша от Сибири. Немногословный Гамидов, более привычный к сибирским степным просторам, чем к заседаниям, чувствовал себя связанным. Боевое настроение первых московских дней у него неуклонно понижалось. Со вчерашнего дня Сибиряк заметил в нем неуверенность и колебания даже в вопросе об "иртышской" территории. Сейчас Гамидов особенно внимательно присматривался к Ленину.

Докладчик не растягивал. История вопроса, он знал, достаточно всем известна. Охраняя дворянское землевладение, царское правительство отнимало и позволяло отнимать земли у слабых народностей. На эти земли переселялись из России многие тысячи крестьян. Казахи, как и другие малые народы, под гнетом насилия вынуждены были тесниться и терпеть. Протесты их нередко переходили в восстания и свирепо подавлялись.

Лишь за четыре года до этого было подавлено последнее казахское восстание, сотни повстанцев были казнены и осуждены на каторгу…^[223]

— Казахская ненависть к царизму, — говорит докладчик, — направлялась царскими сатрапами на русских поселенцев — крестьян и казаков. Национальная вражда становилась завесой для угнетателей и громоотводом народного гнева.

Поднимается докладчик — представитель Наркомнаца.

— Наша задача, — говорит он, — воспитать солидарность и взаимную дружбу разноплеменных народных масс. Государственная самостоятельность доселе угнетенных народностей — вернейшая предпосылка дружбы народов…

Подойдя к карте, он коротко набрасывает практическую программу организации территории новой Казахской советской республики: бывшие казахские земли, занятые русскими казаками и переселенцами, оставить за ними. Но нужно включить их в республиканские границы Казахстана. И включить в казахстанские рубежи также ближайшие государственные земельные фонды с находящимся здесь русским и иным населением, административными и культурно-хозяйственными учреждениями: городами, промышленными предприятиями, опытными станциями, племрассадниками, совхозами…

— Внешние республиканские рубежи, — поясняет докладчик, — уничтожат внутренние национальные перегородки, а с ними и племенную настороженность и вражду. Разноплеменное население на деле окажется в одном и том же правовом положении одного и того же государственного образования. И новые свободные политические взаимоотношения быстро перестроят бытие и сознание людей.

Кончил. Председатель посмотрел в его сторону:

— Все? Кто желает добавить? Пожалуйста. Коротенько.

Выступающие подчиняются председательскому призыву. Говорят без предисловия, без нарочитой расцветки, без излишней жестикуляции — коротко, просто, не повторяясь. Каждый говорит лишь то, чего до него не сказали другие.

Председатель, склонившись к столу, изредка поднимает глаза. Что-то пишет на лежащей под рукой бумаге. Однако внимательно ведет собрание. Именно ведет, направляет его. Слышит и оценивает каждое слово. И немедленно, в меру и с тактом, реагирует…

— Разрешите мне! — Кантаров проводит рукой по густой шевелюре — признак решимости и сдерживаемого волнения.

Председатель на момент поднимает к нему глаза:

— Пожалуйста, ваше слово. Собрание настораживается.

— Я все-таки должен обратить внимание, — замедленно и торжественно начинает оратор, — на то необоснованное примиренчество к исторической несправедливости, которое мы слышали в докладе…

— Что вы предлагаете? — вскользь замечает председатель, не поднимая головы и чуть нажимая на местоимение.

— Это я своевременно сформулирую.

— Продолжайте, пожалуйста. — И председатель перебрасывает клочок бумажки Сибиряку:

"Что вы знаете о влиянии (культ. — хоз.) переселенцев на казахов… скажите?"

Пока Сибиряк разбирает и обдумывает записку, Кантаров успевает закруглить свой вывод. Хотя Сибиряку этот вывод уже известен — выселение из Казахстана пришлых поселенцев на сибирские земли, — но он выслушал его точную формулировку. А теперь обязан возражать, но, к его досаде, оказывается лишенным отправной точки.

— Кто еще?.. Желательно бы услышать о взаимодействии хозяйственных форм — кто у кого теперь учится?

Взгляд председателя опять обращен на бумагу и карандаш. Но Сибиряк чувствует, что вызов относится именно к нему.

Он уже понял, как понимают и все участники заседания, что словам здесь тесно. Вянут и становятся лишними еще не высказанные им заготовленные раньше соображения. Мысли, казавшиеся дома неопровержимыми, поблекли и обвисли, как на сломанной ветви потемневшие листья… Но думать об этом сейчас уже поздно: Ленин ждет ответа на свою записку…

— В районах с русскими поселенцами, — отвечает на нее Сибиряк, — кочевое хозяйство быстрее становится оседлым и земледельческим. Чем раньше обосновался крестьянский поселок, тем гуще вокруг него оседают казахи-пахари. И тем заметнее рост культурных запросов в казахской юрте.

— А рост казахского батрачества в крестьянской избе? — быстро и насмешливо вклинивает председатель.

— Поднимаются в равной мере, — не задерживает с ответом Сибиряк, — и батрачество, и другие формы кулацкой и торговой эксплуатации казахов.

— Любопытное признание, — одобрительно усмехается Ленин. — И еще один вопрос к вам лично, — обращается он к Сибиряку, — присоединение этих районов к русской территории (скажем, к Сибири) не окажется ли поощрением и усилением этой эксплуатации?

— Несомненно, окажется, — говорит Сибиряк. — Это будет ее политическим подкреплением! ("А почему ты не видел этого раньше?" — одновременно в мыслях упрекает себя Сибиряк.)

— Что и требовалось доказать!.. — Председатель с чуть заметной добродушной усмешкой смотрит на Сибиряка.

Только теперь Сибиряк понял, как он, незаметно для себя, сдал председателю свои сибирские наказные позиции. Теперь даже не удивился и сам, настолько отсталым и ненужным показался ему сейчас его вчерашний бой за "иртышские" земли. Защита их в пользу Сибири представлялась теперь совсем неоправданной.

Но эти горькие размышления никого здесь сейчас не занимают. Независимо от них собрание идет своим порядком. Председатель не задерживает обсуждения. Слово получает Галим Тажибаев — защитник интересов рождающегося Казахстана.

— Тот товарищ, — кивает он на Сибиряка, — правильно говорит: казахи много страдают от русских купцов… И свои баи тоже не лучше. Баи крепче вяжут бедных казахов. Народ много беднеет. Скот гибнет без корма, хлеба мало получать можно. Надо самим сеять, зимой скот кормить. И учиться надо, у русских крестьян пример брать… — Он обводит глазами собрание, как будто желает проверить, что его поняли так, как он этого хочет.

— Что говорил докладчик — очень правильно: нам не можно без Иртыша!.. И мы не согласны отпускать на Сибирь трудящихся казаков и русских крестьян…

Он останавливается, как бы подыскивая слова. На лице отражается напряжение. Так бывает, когда оратор вдруг теряет ближайшую мысль и от волнения не может ее уловить.

Председатель мягко и осторожно подает ему конец оборванной нити.

— Иртыш вам нужен, чтобы учиться хозяйству?

— Да, да, — обрадованно принимает он реплику, — зимой много скота голодом пропадает. Казаки готовят сено — у них учиться надо!

— И учителей, хоть и плохи они, — ободряет председатель, — выселять не желаете?

— Зачем выселять? — оживляется Галим.. — Не надо выселять. Надо, чтоб жили — от них может большая польза казахам!

— Ну вот, это совсем неплохо, — говорит Ленин.

И Галим снова находит уверенность и нужные слова. Он видит и чувствует внимание Ленина и собрания. А Ленин, дружески улыбаясь, кивает ему и жестом дает понять, что главное Галимом уже сказано и нет пока нужды на этом задерживаться.

Эта безмолвная-перекличка председателя с Галимом Тажибае-вым для Сибиряка и Кантарова звучала упреком. Может быть, она действительно предназначалась больше для них, чем для неопытного казахского оратора.

Сибиряк наклоняется к Гамидову.

— Ну как, — осведомляется он у него, — продолжаем борьбу или свертываемся?

— Уж и не знаю… — колеблется Гамидов, — ведь у них действительно ни городов, ни фабрик, ни школ. Разбросаны по стойбищам. Ужаты со всех сторон… Нужно им помочь!

— Короче: наше предложение об "иртышской" территории не ставим?

— Да, я так думаю.

Молчаливо договорились нарушить сибирский наказ. И как будто свалилась обуза с плеч у того и другого. Каждому казалось, что с первого момента сегодняшней встречи Ленин уже знал всю неоправданность и надуманность сибирской позиции. Он ни на момент не сомневался, конечно, в идейной честности сибирских делегатов. Он доверял им. Доверял их готовности не остановиться перед правильными выводами.

И можно ли им теперь это доверие обмануть ради соблюдения формального подчинения наказу?!

Обсуждение подошло к концу. Решение для всех было ясно.

Председатель, соблюдая порядок до последнего момента, руководит собранием.

— Все ясно, товарищи? — обращается он ко всем. — Будем голосовать?..

Сторонников отрезки "иртышских" земель от Казахстана не нашлось.

II. "НАДО ИЗВОРАЧИВАТЬСЯ!"

Летом двадцатого года Сибирский ревком решил послать одного из своих членов в Москву к Ленину. Нужно было просить об отмене распоряжений о выводе из Сибири одной из двух расположенных там дивизий.

Для советской Сибири это было трудное время. Японцы висели над Байкалом. В Забайкалье атаманствовал бандит Семенов. Унгер-новские и им подобные шайки налетали и пакостили из-за монгольской границы.

Опасаться за Советскую власть, конечно, не приходилось: слишком свеж был в сибирской памяти колчаковский опыт. Но по сибирской же поговорке "Береженого бог бережет" нужно было, сколь возможно, обезопасить себя.

Во всяком случае, с двумя дивизиями куда спокойнее, чем с одной. Так думали тогда в Сибирском ревкоме.

Это поручение было возложено на меня. Я только что объехал Сибирь и под свежими впечатлениями мог полнее рассказать в Москве о тамошнем положении.

Задолго еще до Москвы я волновался и готовился к разговору. Я знал, что Владимир Ильич всегда интересовался Сибирью. Даже больше: интерес его претворялся в большую государственную заботу об устроении этой богатейшей окраины.

Это успокаивало и обнадеживало.

Вот и кабинет Ленина… с двумя окнами, не особенно просторный. По стенам — большие книжные шкафы. Перед ними — солидный письменный стол, заполненный книгами и газетами. Стол стоит так, что работающему за ним удобно пользоваться книжными полками. Близко у стола — вращающаяся рабочая этажерка с книгами. Против стола, по сторонам входной двери, — большие географические карты.

Кабинет глубочайшего мыслителя, образованнейшего марксиста, главы правительства шестой части земли.

Здесь работает он — великий мудрец, всегда озабоченный, думающий обо всем творящемся в мире. Всегда углубленный в анализ столкновений общественных сил.

Все это чувствовалось сразу же, как только вы входили к нему, как только он вставал вам навстречу и подавал руку:

— Здравствуйте. Как доехали?

Сразу же как не бывало вашего смущения и волнения. Становилось просто, легко, спокойно.

— Садитесь, пожалуйста, сюда. Что у вас делается?

И ни одного слова, ни единого жеста, ни даже намека на то, что его оторвали от нужной работы.

Чистосердечно и добросовестно изложил я Владимиру Ильичу наши сибирские просьбы.

Он не перебивал. Он слушал молча. И это не стесняло и не казалось обидным. Заметно похудевшее, утомленное лицо его выражало большую сосредоточенность. Внимание его к тому, что я говорил, было несомненным и не пассивным. Время от времени он смотрел в мою сторону. Кивал головой, мелькала усмешка. Иногда срывалось междометие или короткий вопрос:

— Как настроены партизаны?

— Немного ворчат, но дружелюбно. Снарядили кавалерийскую бригаду на фронт. И сами снабдили ее провиантом и фуражом.

Я рассказал Владимиру Ильичу о своей поездке по сибирским районам, о непосредственных разговорах с партизанами, о желании их принять более активное участие и в обороне страны, и в делах внутреннего устройства.

— Просят разрешить им делегатское совещание — поговорить о положении дел дома и на фронтах.

— Что же, может быть, это и не плохо. Может быть, вам следует подумать над этим, поговорить в Сибревкоме.

Мне пришлось умолчать о разговоре по поводу этих партизанских пожеланий с "предом" Сибирского ревкома^[224]. Ни о каких совещаниях тот не хотел и слушать.

Я умолчал перед Владимиром Ильичем об этом нашем внутреннем сибирском разногласии, чтобы не было похоже на жалобу за спиной на сибирского "преда".

Умолчал и смутился. Ленин смотрел на меня так внимательно и серьезно, что я не мог не понять: он угадывал (может быть, даже знал) отношение к этому делу "преда" и зорким глазом своим проверял меру моей искренности.

Чтобы отвлечь от себя внимание, я начал рассказывать о своем посещении во время той же поездки красноярского офицерского концлагеря.

— Скажите, — перебивает Ленин, — нам не приходилось с вами говорить вот так же близко (он показал рукой через стол) в эпоху девятьсот пятого?

— В марте девятьсот шестого, — отвечаю я, — в квартире на Пименовской я вам рассказывал о московской типографии ЦК в подземелье на Лесной.

— Так, так… Вы хотели ее тогда временно убрать оттуда? Удалось это?

— В полной мере.

— Я перебил, извините. Вы заговорили о лагере. Продолжайте, пожалуйста.

Встреча на Пименовской 15 лет назад была памятной для меня. Ленин был тогда в Москве нелегально и совсем не походил на Ленина: ярко-рыжие, лихо закрученные кверху усы, круглый, гладко выбритый подбородок, синяя суконная поддевка и приказчичий суконный картуз с лаковым козырьком, смазные сапоги в заправку. Он торопился на конспиративное собрание и лишь на ходу, мельком задал мне два-три коротких вопроса о типографии.

Однако в его памяти осталась, по-видимому, какая-то деталь этой короткой встречи. Уточнив теперь эту деталь, Владимир Ильич, не останавливаясь на ней, предложил вернуться к сибирскому вопросу о лагере.

В этом вопросе, как и в партизанском, тоже сказывалась отличительная особенность сибирской белой армии: слишком слабо ядро царских офицеров-кадровиков (кроме генералитета). Большинство прапорщичьего типа — канцеляристы, учителя, лесничие, принудительно мобилизованные в офицеры по своим штатским "командным" должностям. Эти далеко не воинственные кадры после изгнания Колчака из Омска оказались во власти сугубо мирных профессиональных навыков. А после созванного в самом лагере митинга было выявлено значительное количество желающих работать в советских учреждениях.

— Там, вероятно, много мелкой интеллигенции, — спрашивает Владимир Ильич, — учителей, статистиков?

— Очень много. Несколько десятков для начала уже работает в наших земорганах.

— И вы уверены, что работают честно?

— Случаев нарушения слова пока не было. В массе своей при всяких условиях это плохие вояки.

Вдруг неожиданно быстрый отход от сибирских вопросов.

— Читали сегодняшние газеты? Знаете, что у нас на Западном фронте? — интересуется Ленин.

— Встретил Бухарина с последними сводками — обещает не сегодня-завтра Варшаву.

Едва заметная тень прошла по его лицу. Он покачал головой, сказал как бы для себя:

— Часто забывают, что большее количество приносит новое, иное качество. Оптимизм может обернуться легкомыслием.

И трудно было понять, кчему это относится — к Бухарину, или к последним сводкам, или к нему и к ним.

— Последнее письмо ЦК в Сибирское бюро ЦК РКП(б) — о посылке коммунистов на Крымский фронт^[225] — при вас было получено? — спрашивает Ленин.

— Нет, после. Я ознакомился с ним здесь. Владимир Ильич подтянул к себе газету.

— Вот что скажу вам, — он взял карандаш и что-то отчеркнул в газете. — Военмора сейчас здесь нет. Поговорите с его замом, как наши дела на западе. А от себя добавлю: надо изворачиваться!

Я шел из Кремля в военный наркомат. И вновь взволнованно переживал только что законченную беседу. Вновь встало в памяти утомленное, строгое, простое и доброе лицо.

Припоминались свои слова, сказанные ему. Внимание, с каким он слушал, кивал головой, улыбался, подавляя собственную человеческую усталость. Вновь вдумывался в его слова, улавливая их внутренний смысл…

"Надо изворачиваться!"

И сразу вдруг остановился. Сознание поразительно простого, ясного смысла этих двух слов парализовало движения. Стало жарко от стыда за то, что не сумел понять их сразу, тогда же, когда они были сказаны.

Разве не ясно, что вопрос о газетах и фронте — это и есть прямой и точный ответ на наши слишком местнические домогательства? Разве не подчеркнуто в нем указание на наличность, кроме сибирских интересов, также и интересов общесоветских, общероссийских, государственных? Разве его вопросы о партизанах и концлагере не указывают на возможность и обязательность использования своих сибирских сил и ресурсов?

Своя миссия с хлопотами об оставлении в Сибири дивизии представляется в новом свете. Местное болото затягивает. Отдаляются и пропадают общие горизонты. Откуда, как не отсюда, выросли наши сегодняшние сибирские претензии перестраховать себя за общий счет? Напряженность внешних фронтов — Южного и Западного — выпала из нашего кругозора.

Вместо того чтобы жестоко за это нас изругать (как и следовало!) и призвать к порядку за эгоизм и за неуменье использовать местные силы и возможности — нам дружески и тактично дают понять о наличности общих интересов и целей.

"Надо изворачиваться!"

В двух простых народных словах вся программа — большая и принципиальная директива.

Что могли больше сказать в Военморе?

Там тоже приходится изворачиваться, и в неизмеримо большей мере, чем это рекомендуется делать нам на местах.

Я не пошел в Военмор. Мысль о возможном недовольстве в Сибири за невыполненное поручение не смущала меня. Похудевшее и утомленное, но дружеское лицо Владимира Ильича вставало в памяти как надежная защита. Он был прав: "Надо изворачиваться!"^[226]

Н. А.Угланов ОДИН ДЕНЬ С ВЛАДИМИРОМ ИЛЬИЧЕМ ЛЕНИНЫМ (Отрывок из воспоминаний)

Редакция журнала "Коммунист" просила меня написать статью на тему "Что такое ленинизм". По совести говоря, эта тема мне показалась чрезвычайно ответственной. Поэтому, несмотря на то что я знаю давно партию, что мне приходилось видеть близко и творца нашей партии В. И. Ленина, я все же не решаюсь писать по столь ответственному вопросу и откладываю сейчас эту тему, а в настоящей краткой статье хочу поделиться с товарищами своими воспоминаниями об одном дне, который мне пришлось провести с Владимиром Ильичем.

Летом 1920 года собрался II конгресс Коммунистического Интернационала. Открытие конгресса должно было состояться в Ленинграде (тогда Петроград) во дворце Урицкого (бывш. Таврический). Все делегаты были в Москве, поэтому состав конгресса должен был приехать в Ленинград. Как мы знали, с конгрессом должен был приехать и Владимир Ильич. Ленинград, столица пролетарской революции, с необыкновенным подъемом готовился встретить дорогих гостей. Я тогда только что возвратился с фронта и работал секретарем Губпрофсовета.

Ленинградский комитет нашей партии, готовясь к встрече конгресса, уполномочил меня организовать дополнительную охрану конгресса из отборных партийных работников. Таких товарищей я набрал до 300 человек, которые и заняли все важнейшие места по пути следования и расположения конгресса. Особо тщательно было поручено организовать охрану Владимира Ильича. Для этого со мной было 30 товарищей. Эта отборная группа с раннего утра и дежурила на Николаевском вокзале в ожидании прибытия поезда.

Вот наконец пришли сразу два состава поезда. К нам во главе с тов. Зиновьевым пожаловал весь конгресс. Сотни людей разных национальностей! Сколько мы не искали среди них, мы не нашли Владимира Ильича. На площади перед вокзалом собрались десятки тысяч народа. Бурными криками закаленные в огне голода и борьбы пролетарии Ленинграда приветствовали передовых представителей мирового пролетариата — делегатов конгресса. Но наша пролетарская гвардия прослышала, что должен приехать Владимир Ильич, и поэтому уже после отъезда конгресса на трамваях от вокзала, видя, что Ильича нет, долго-долго не расходилась. Тов. Зиновьев сказал нам, что Владимир Ильич приедет. Прошло томительных несколько часов, наконец показался почтовый поезд из Москвы. Он подошел к платформе, и мы все бросились к вагонам искать Владимира Ильича, а он был в самом хвосте поезда, в маленьком вагоне. Выскочив на платформу, Владимир Ильич на ходу одевал пальто. Дело было в июле, а Владимир Ильич натягивал себе на плечи осеннее ватное пальто, как сейчас помню, старенькое, и воротник порван. Мы окружили его тесной кучей и бегом пустились к автомобилям. Расселись на машинах. Ильича посадили в закрытую. С ним же приехали и Мария Ильинична и еще группа товарищей. Полетели во дворец Урицкого. Дворец Урицкого был уже битком набит народом. Приехали. Заседания конгресса там еще не было. Все были в Смольном. Нас не узнали. Мы быстро повернули обратно. Владимир Ильич, выходя из подъезда на улицу к автомобилю, быстро на ходу снял с головы черную кепку, спрятал ее в карман, а оттуда вытащил белую и одел ее. Все это было в один момент, чего даже окружавшие товарищи не заметили.

Приехали в Смольный. В актовом зале был весь конгресс. При появлении Владимира Ильича раздалось громовое "ура!" на разных языках и пение Интернационала. Тут же Владимир Ильич расцеловался с некоторыми товарищами (не знаю, с кем, по-видимому со старыми революционерами из иностранцев).

Из Смольного мы двинулись со всем конгрессом пешком во дворец Урицкого (расстояние — 20 минут ходьбы). Мы окружили Владимира Ильича, он шел рядом с иностранцами. Народ буквально запрудил улицу, провожая шествие конгресса.

Пришли во дворец Урицкого. Появление Владимира Ильича вызвало там несмолкаемую бурю восторга. Тов. Зиновьев открыл II конгресс Коммунистического Интернационала. Первым выступил с докладом Владимир Ильич Ленин. Он говорил по-русски часа полтора. После этого начались переводы. Не помню, о чем говорил Владимир Ильич, как будто бы о задачах мирового пролетариата. Затем группа товарищей потащила Владимира Ильича сниматься. Набралось человек десяток, собрались в глухом уголке дворца в садике. Я постеснялся, убрался за столб, так и не вышел. А сейчас жалею, что плохо сделал. Затем Владимир Ильич обратился к товарищам и попросил показать ему вновь открытые тогда дома отдыха. Он, закусив на скорую руку, выразил желание ехать сейчас же. Мы незамеченными вышли из дворца, сели в две машины: Владимир Ильич, Мария Ильинична, тов. Лашевич, я да еще два товарища и поехали на Каменный остров осматривать дома отдыха для рабочих, которых там было на 800 человек.

Приезд Владимира Ильича туда вообще-то был никому не известен и неожидан. Мы зашли в дом № 10. Там отдыхали человек 60–70 рабочих. Владимир Ильич первый вошел, мы за ним пошли по комнатам осматривать. Ильич довольно основательно натянул кепку на лоб. Рабочие сначала не узнали Ильича, но знали меня и тов. Лашевича в особенности как первоклассного оратора, перебывавшего на всех заводах. Затем один из рабочих, подойдя ко мне, спросил: "А что, товарищ Угланов, это не товарищ Ленин?" Я ответил: "Да". Рабочий скрылся из помещения. Обойдя помещение, Владимир Ильич направился к выходу.

На дорожке уже стояла сотня рабочих, и со всех сторон бежали отдыхавшие рабочие, которые окружили Ильича, а тот старик рабочий-металлист, который спрашивал меня, обратясь к Ильичу, сказал:

"Эх, Владимир Ильич, не знали, что приедешь, никто не оповестил, знали бы, так подарочек приготовили, ну, так хоть качнем". Сколько Ильич не уговаривал их: "Что вы, что вы, не надо, товарищи". Рабочие кричали: "Нет, Владимир Ильич, качнем!" Усадили Владимира Ильича в плетеный садовый стул и с криком "ура!" давай качать! Потом всей ватагой двинулись дома осматривать. Ильич ходил больше часа, все время разговаривая с рабочими. Затем пошли на реку Неву к лодкам. Здесь Ильич на солнышке лег. Тут же на мостках около лодок расположилось несколько сот рабочих.

Одна старуха, работница с табачной фабрики, разговаривая с Владимиром Ильичем, говорит ему: "Вот, батюшка, Владимир Ильич, уж мы тебя и всех твоих большевиков что есть силы поддерживаем, да только больно все еще голодно".

Владимир Ильич ответил дословно: "Что же сделаешь, товарищи, видите, какая жарища стоит". При этом указал рукой на солнце:

— Сожжет урожай, будет голодуха.

А дальше прибавил: "Вот осенью кончим войну с Польшей, тогда полегче будет".

Другая работница, обращаясь к Ильичу, говорит: "Ведь вот, Владимир Ильич, у нас сапогов нет, ходим в тряпочных туфлях, ну, теперь-то пока хорошо, а ведь вот осень настанет, на работу не в чем ходить будет". В Ленинграде тогда была страшная нужда в обуви.

Владимир Ильич ответил: "На фронте по болотам и кустам красноармейцы ходят босиком и в лаптях, и сапог им не хватает. Потерпите, товарищи, еще немного".

Работницы отвечали: "Да мы и то терпим, не жалуемся, вот только вам и говорим".

Владимир Ильич ответил: "Вот осенью, товарищи, войну с Польшей кончим, тогда полегче будет и с сапогами справимся".

Тут я понял, что Ильич уже тогда составил мнение, что осенью войну надо кончать. Беседа длилась около полутора часов, затем все гуртом поднялись и двинулись к автомобилям. Рабочие на прощанье качнули Владимира Ильича, и мы поехали. На прощанье Ильич сказал: "Скажу в Москве, чтобы приехали посмотреть к вам, как надо дома отдыха устраивать".

По-видимому, он был доволен тем, что увидел. По дороге Владимир Ильич меня спросил: "Вы знаете, товарищ Угланов, где я раньше жил на старой квартире?" Я ответил, что знаю. Тогда он крикнул (я ехал в другой машине, рядом): "Давайте, поезжайте туда".

Мы поехали по тихой, поросщей травой Широкой улице Ленинградской стороны (тогда Петроградской стороны). На улице народа ни души.

Владимир Ильич сказал: "Как тихо… Трава поросла на улице". Видно было, как он тяжело переживал те лишения, которые нес героический пролетариат Ленинграда.

Через Тучков мост, Васильевский остров мы направились на набережную Невы, в общежитие для делегатов конгресса. Приехали, никто нас не заметил. Выпив чего-то, Владимир Ильич захотел пойти на Марсово поле, на могилы жертв революции. Доехав до Троицкого моста, мы дальше пошли пешком. Для встречи конгресса были на Марсовом поле в почетном карауле шпалерами выставлены моряки (конгресс должен был пройти мимо могил жертв революции). Идя между шпалерами моряков, мы не обратили на себя внимание. Владимир Ильич, натянув кепку на лоб, шел неузнаваем.

Но вот препятствие оказалось у входа к могилам. Там стоял часовой моряк, да еще молодой. Владимир Ильич шел впереди, часовой у него спросил пропуск. Владимир Ильич подал удостоверение с фотографической карточкой. Часовой что-то долговато рассматривал удостоверение, тов. Лашевич не вытерпел и сказал: "Ну, чего ты, брат, не узнал, что ли, это ведь товарищ Ленин". Я не мог хорошо понять, что произошло с часовым, он подал удостоверение Владимиру Ильичу, впился в него глазами.

Не прошло двух минут, как несколько сот моряков, стоявших шпалерами в почетном карауле, сорвались с места и бежали к Владимиру Ильичу, окружили его и так ходили с ним до прихода конгресса. Конгресс сопровождала демонстрация рабочих, свыше 100 тысяч человек.

С Марсова поля Владимир Ильич и мы в голове конгресса двинулись пешком на площадь Урицкого (Зимнюю площадь). Там должен был состояться митинг, куда должны были собраться и все демонстранты. Владимир Ильич шел, согнувшись, и усиленно разговаривал с каким-то делегатом-иностранцем. И так как мне показалось, что он строго посматривал на иностранца, я тогда подумал: "Скорей всего, этот иностранец — социал-демократ, уж очень Ильич-то строго на него посматривает". Во всех смежных улицах стояла огромная масса народа, и никакая охрана не могла сдержать этого потока. Все шедшие с конгрессом искали Ильича. Вот мы на Зимней площади… Народ хлынул со всех улиц. Ничто не могло удержать его, сбился всякий порядок. Площадь залита стотысячной массой…

Тов. Зиновьев стал просить Ильича сказать речь. Владимир Ильич ответил: "Нет, батенька мой, на поезд опоздаем, некогда". Тов. Зиновьев настаивал: "Ну, полчасика, Ильич, скажите!" Владимир Ильич вновь ответил: "Вот, если хотите, три минутки могу, и так поезд задержали на 25 минут". Ильич согласился на речь в три минуты, а мне сказал: "Беги за машиной, сейчас, тов. Угланов, едем". Я полетел. За спиной у меня послышалось могучее "ура!". Это собравшиеся на площади 100 тысяч пролетариев приветствовали появившегося на трибуне В. И. Ленина.

Не успел я завернуть машину от Дворцового моста, как мне навстречу бежит Яков Шаров (портной) и кричит: "Давай машину, Ильич кончил говорить!" Еду, смотрю, а Владимир Ильич стоит один на рельсах трамвая и, махая мне кепкой, кричит: "Товарищ Угланов, товарищ Угланов, давайте сюда машину". Я подъехал, уселись В. И. Ленин, Мария Ильинична, тов. Лашевич из ВЧК. Мне места не хватило, я. стал на подножку машины. Владимир Ильич, поддерживая меня за руку, сказал: "Держись, не упади". Приехали на вокзал. Ильича окружили железнодорожники. Он вынул часы, посмотрел и сказал: "Извиняюсь, товарищи, на 25 минут задержал отправку поезда". Железнодорожники отвечали: "Что вы, Владимир Ильич, больно мало побыли у нас, редко бываете и уже уезжаете!" Ильич ответил: "Некогда, товарищи, дела много, в следующий раз приеду".

Мы проводили Владимира Ильича до вагона, в котором не было никакой охраны, только двое товарищей да Мария Ильинична. Мы постояли с тов. Лашевичем у окна вагона, потолковали с Владимиром Ильичем. Пожав наши руки, он сказал: "Ну, спасибо, товарищи, за все" — и замахал кепкой из окна вагона. Он уехал и больше уже не приезжал в столицу пролетарской революции.

Возвратился он для питерского пролетариата тем, что Петроград стал называться Ленинградом. Это есть высшая награда для революционных пролетариев. Все понесенные жертвы за освобождение рабочего класса для пролетариев будут говорить, что с умиранием Петрограда умирает империализм, с рождением Ленинграда побеждает коммунизм.

Вот при каких обстоятельствах мне, товарищи, пришлось провести день с Владимиром Ильичем. Владимир Ильич, по-моему, кроме богатейшего обладания наукой, гениальности предвидения, железной воли, еще необыкновенно выделялся, как гора, своей скромностью, своей гениальной простотой, уменьем со всеми разговаривать. Можно осмелиться сделать такое предположение, что если бы все коммунисты хотя только умели с рабочими и крестьянами разговаривать так, как разговаривал Владимир Ильич, то целый ряд труднейших задач можно легче бы разрешить. А если передовые отряды европейского пролетариата приобретут в ближайшее время волю к победе, какую проявлял на это Владимир Ильич, тогда коммунистический пролетариат будет достойным учеником и наследником заветов В. И. Ленина.

Теперь нет с нами Владимира Ильича, с нами осталась его воля и непримиримость к классовым врагам пролетариата. Будем учиться понимать, разговаривать, проявлять волю к победе, как это делал В. И. Ленин.^[227]

В. Ф. Алексеева НА ОТКРЫТИИ II КОНГРЕССА КОМИНТЕРНА

II конгресс Коммунистического Интернационала решено было открыть в Петрограде. Этим отдавалась честь городу, где свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, начавшая новую эру в истории человечества.

Делегаты коммунистических партий, близких к ним групп и организаций различных стран и континентов собирались в Москве. Отсюда вместе с делегатами от нашей партии они должны были направиться в Петроград на открытие конгресса.

Петроград готовился к торжественной встрече. Город принял праздничный вид. Его улицы, площади, здания украсились революционными плакатами, транспарантами, приветственными лозунгами, декоративными сооружениями^[228].

Утром 19 июля 1920 года вокзальную площадь Восстания заполнил народ. Сюда для встречи делегатов конгресса прислали своих представителей многочисленные партийные, профсоюзные, производственные и общественные коллективы огромного города.

К 9 часам утра показался, наконец, поезд, с которым прибывали в Петроград делегаты и гости конгресса. Украшенный красными полотнищами с лозунгами, поезд торжественно входил под дебаркадер вокзала. Из раскрытых окон вагонов виднелись радостные, улыбающиеся лица делегатов и целый лес рук, приветственно мелькавших в воздухе.

Поезд остановился. Грянули звуки "Интернационала", делегаты высыпали на перрон, сразу послышалась речь на разных языках. Громкие возгласы, радостные приветствия, рукопожатия, дружеские объятия — все слилось в один многоголосый шум товарищеской встречи.

Среди приехавших было много непосредственных участников революционных событий 1917 года в Петрограде, ближайших соратников Ленина по Октябрьскому вооруженному восстанию, по Смольному. Но Владимира Ильича среди приехавших я невидела.

Невольно подумалось: "Почему? Здоров ли он, неужели конгресс откроется без Ленина? Нет, этого не может быть!"

Делегаты конгресса выходили на площадь Восстания, где их ожидала встреча с петроградцами, пришедшими со знаменами, плакатами, лозунгами. Снова раздались громкие приветствия на разных языках: "Да здравствует революционный пролетариат Петрограда!", "Да здравствует Коммунистический Интернационал!", "Да здравствует мировая революция!" Построившись в колонну, в сопровождении встречавших петроградцев делегаты направились по Суворовскому проспекту к Смольному.

В это чудесное летнее утро под звуки революционных песен, помню, так бодро и весело шагалось нам по булыжным мостовым тогдашнего Петрограда! Помню высокую фигуру энергичного и живого Карла Штейнгарда, делегата от австрийской компартии. Оказавшись в головной части колонны, он повернулся к ней лицом и, громко запевая, пытался дирижировать этим разноголосым и многоязычным хором, растянувшимся на очень большое расстояние.

Скоро огромная колонна делегатов достигла Смольного. Делегаты поднялись на второй этаж и по длиннейшему смольнинско-му коридору направились в Актовый зал, тот самый, белый, с мраморными колоннами по бокам, исторический зал Смольного, где в октябре 1917 года II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов устами Ленина провозгласил исторические декреты, взял власть и утвердил диктатуру пролетариата.

Этот зал выглядел иначе, чем в те незабываемые дни. Не было здесь ни солдатских шинелей и папах, ни матросских бескозырок и бушлатов с пулеметными лентами крест-накрест, ни рабочих курток, подпоясанных ремнем, ни винтовок в руках делегатов. Не было здесь и массы сгрудившихся до тесноты людей и густого "аромата" русской махорки.

Свежий воздух, чистота, до блеска натертые полы. Вместо скамеек и стульев, беспорядочно занимавших тогда почти весь зал, теперь вдоль зала протянулись длинные столы, покрытые белыми скатертями, украшенные цветами. Столы были накрыты к завтраку.

Всем известно, какие тяжелые лишения испытывала тогда Советская страна, с оружием в руках отстаивавшая свои революционные завоевания и свою землю от наседавших со всех сторон врагов. Особенно тяжелым было продовольственное положение Петрограда. Но для приема делегатов конгресса мобилизовали все возможное.

Мне бросился в глаза, при беглом взгляде на столы, белый хлеб — большая редкость для петроградцев. Он был разложен по тарелкам гостей, по два-три кусочка на каждой.

Гости заняли места за столами. Одни из них с интересом рассматривали зал, другие вполголоса разговаривали между собой. В зале стоял мерный гул голосов.

Я вспомнила, что должна позвонить по телефону, так как надо было держать связь с организационной комиссией, быстро вышла из зала и тут буквально в двух-трех шагах от себя увидела Ленина. Он шел быстрой собранной походкой, слегка наклонив голову, с серьезным и сосредоточенным видом.

Несмотря на то что в течение этого утра я думала о Владимире Ильиче, о возможности его увидеть, встреча с ним в этот момент оказалась неожиданной и очень меня взволновала. Совершенно непроизвольно я радостно воскликнула: "Владимир Ильич! Вы приехали?"

Ленин удивленно вскинул на меня взгляд, потом улыбнулся, и мы поздоровались.

— Владимир Ильич! Как хорошо! Вы… опять… в Смольном! При этом я представила себе Октябрь семнадцатого года, когда

Владимир Ильич дни и ночи проводил в Смольном и когда Смольный, боевой штаб революции, был немыслим без Ленина. Мне показалось, что Ленин меня понял. Он улыбнулся и, подчеркивая слова, сказал:

— Да, я… опять… В Смольном!

Тут я вспомнила, что у меня в портфеле — значки для делегатов конгресса (изящные, серебряные, с рельефным изображением рабочего, солдата и матроса под развернутым знаменем с надписью: "III Интернационал"; над каждым значком был прикреплен бант из красной бархатной ленты).

— Владимир Ильич, разрешите, я приколю вам значок делегата конгресса!

Ленин быстро, по-деловому произнес: "Пожалуйста!", сразу же выпрямился и подставил грудь.

Владимир Ильич торопился в зал, где его ждали делегаты конгресса, и такая задержка в пути, конечно, не входила в его планы, но по присущей ему деликатности он ни единым жестом, ни единым звуком не показал мне этого.

Вынув значок, я прикрепила его слева на лацкане пиджака. Сказав: "Благодарю вас", Владимир Ильич быстро направился в Актовый зал. Я собиралась идти дальше. Но в тот момент, когда массивная дверь зала закрылась за Владимиром Ильичем, раздался вдруг такой сильный, как показалось мне тогда, треск, что я остановилась и даже взглянула на потолок: не рушится ли. Но тут же в этот "треск" вплелись какие-то новые звуки. Человеческие голоса! Тогда я бросилась обратно в зал и… не узнала его.

Зал гремел от рукоплесканий и громких возгласов. Все было в движении. Делегаты стоя приветствовали Ленина. На разных языках со всех сторон неслись слова: "Да здравствует Ленин!", "Да здравствует III Коммунистический Интернационал!", "Да здравствует мировой Октябрь!" — и опять: "Ленин! Ленин! Ленин!"

А Ленин был в окружении товарищей, здоровался с ними. Пожимая протянутые руки, Владимир Ильич медленно двигался в глубь зала. Вместе с ним двигалось и "живое кольцо" окружавших его людей. Лицо, вся фигура Ленина излучали столько тепла, живой радости, могучей энергии. Все новые и новые люди подходили к нему. Овация продолжалась.

Делегаты прибыли в нашу страну из разных концов земного шара, преодолев многочисленные преграды и трудности, иногда рискуя самой жизнью. Прибыли в страну, которая была разорена, терпела голод, холод, всяческие лишения. Но в этой стране власть была в руках рабочих, трудящихся. Здесь под руководством партии, выпестованной — Лениным, революционные массы самоотверженно защищали свою власть не только от отечественного, но и от мирового капитала — общего врага всех эксплуатируемых. Товарищи по борьбе приветствовали вождя партии, которая совершила великий подвиг.

Глядя на эту незабываемую картину, нельзя было не понять мировое значение Октябрьской революции. Люди, с горящими глазами приветствующие Ленина, принесли к нам надежды и чаяния, сочувствие и поддержку миллионов тружеников своих стран, заверения, что в начатой нами гигантской борьбе с капиталом мы не одиноки.

С большим сожалением покидала я зал в такой момент… И как же я была довольна, когда на заседании конгресса, открывшегося во дворце Урицкого спустя несколько часов, Росмер в своем выступлении коснулся этой встречи в Смольном и хотя отчасти рассказал, что там было! От имени рабочих и крестьян Франции он в самых теплых словах благодарил петроградских трудящихся за братский прием, глубоко тронувший французских делегатов. Росмер говорил:

"Вам пришла прекрасная идея, когда вы решили приветствовать всех делегатов в Смольном, чтобы показать, через какие страдания и испытания русский пролетариат пришел к той победе, которую мы сегодня празднуем"^[229].

В 11 часов 30 минут утра делегаты конгресса оставили Смольный и вместе с В. И. Лениным, которого они заботливо охраняли в пути, пешком прибыли во дворец Урицкого (Таврический). Они заполнили Екатерининский зал, где в свое время собиралась Государственная дума, где после Февральской революции заседал Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов.

Сейчас этот зал выглядел празднично. Красные знамена, отделанные золотой вышивкой, украшали президиум и зал. Такие же полотна с эмблемами, расписанные и расшитые, свешивались с хоров. Тропические деревья в кадках, присланные оранжереями из-под Петрограда, красиво выделялись своей зеленью на пламени знамен. Дорожки устилали пол и проходы в зале и президиуме. Стол президиума с рядами кресел находился как бы в закругленной нише на значительном возвышении. Трибуна, с которой выступали ораторы, была ниже стола президиума.

Зал и хоры были переполнены. Фотографы заканчивали приготовления, устанавливая аппараты. Среди массы людей пристраивались художники с этюдниками и альбомами.

В зале стоял сдержанный шум. Кое-кто из запоздавших торопился занять места. При бурном взрыве аплодисментов Владимир Ильич и другие члены исполкома Коминтерна поднялись к столу президиума. Заседание еще не начиналось.

Владимир Ильич всматривался в зал. Вдруг он кого-то увидел, поднялся с места. Стараясь быть незамеченным, спустился по ступенькам в зал и стал продвигаться вверх по проходу в направлении к последним рядам кресел, расположенным амфитеатром. Навстречу Ленину с помощью соседа поднялся и сделал несколько неуверенных шагов пожилой человек, по виду — рабочий.

Это был ослепший В. А. Шелгунов, один из передовых питерских рабочих, которых Владимир Ильич Ленин в начале 90-х годов выращивал как организаторов создаваемой им боевой партии пролетариата. Мы стали свидетелями задушевной встречи вождя мирового пролетариата со старым боевым товарищем по подполью, по петербургскому "Союзу борьбы". Они обнялись, расцеловались, улыбаясь, что-то сказали друг другу. Затем Ленин торопливо направился в президиум. Растроганный Шелгунов, опираясь на руку товарища, медленно возвратился на свое место.

Второй конгресс III, Коммунистического Интернационала объявили открытым.^[230]

Конст. Федин ЖИВОЙ ЛЕНИН

1

Всамом начале 1919 года в Москве я увидел впервые Ленина. Поправившись от тяжелой раны после покушения контрреволюции на его жизнь, Ленин начал выходить.

В Наркомпросе, в здании бывшего лицея, у Крымского моста, Ленин ожидал Надежду Константиновну Крупскую. Он был в шубе, без шапки и прохаживался в узком пространстве вестибюля, между парадной дверью и лестницей, где сидел у столика швейцар.

Сверху так хорошо была видна голова Ленина — большая, необычная, запоминавшаяся с первого взгляда. Завитушки светлых, желтых волос лежали на меховом воротнике. Взмах лба, темя и затылок были странно преобладающими во всем облике, который и другими чертами не повторял никого из знакомых живых образов истории или современности, а принадлежал только этому человеку — Ленину. Держа за спиною шапку, он методично, маленькими шажками, двигался взад и вперед, очень сосредоточенно, не нарушая размеренность этого движения и только изредка поднимая взгляд.

Хотя занятия давно кончились и в доме оставалось мало служащих, по комнатам быстро разлетелся слух, что за Надеждой Константиновной заехал Ленин. Помню, как прибегали машинистки из отделов посмотреть на Ленина, перевешивались через балюстраду и убегали, если он поднимал голову.

То, что Ленин прохаживался возле швейцара, который возился с кипяточком, и то, что кругом запросто появлялись и исчезали переполненные палящим человеческим любопытством служащие, оставило во мне первое покоряющее впечатление о Ленине как о человеке совершенно доступном, непринужденном и ярком своей мужественной простотой.

2

В июле 1920 года в Петрограде открылся II конгресс Коммунистического Интернационала.

В зал Дворца Урицкого Ленин вошел во главе группы разноплеменных делегатов конгресса. Навстречу ему тронулся и пополз, все поглощая своим грохотом, обвал рукоплесканий. В этот момент со всех сторон внесли в зал корзины с красными гвоздиками и стали раздавать цветы делегатам.

Ленин прошел поспешно через весь зал, наклонив вперед голову, словно рассекая ею встречный поток воздуха и как будто стараясь скорее скрыться из виду, чтобы приостановить аплодирование. Он поднялся на скамьи президиума, и, пока длилась овация, его не было видно.

Когда стихло, он неожиданно опять появился в зале и очень быстро стал подыматься вверх между скамей амфитеатра. Его не сразу заметили, но, едва заметили, опять начали аплодировать и заполнять проход, по которому он почти взбегал. Он поравнялся с каким-то стариком и, весело улыбаясь, протянул ему руки. Не знаю, что это был за старик. Судя по тому, как степенно и даже важно он поздоровался с Лениным, — его добрый знакомый из крестьян.

Ленину пришлось вынести третью и, пожалуй, самую восторженную, подавляющую овацию, когда он ступил для доклада на трибуну. Он долго перебирал бумажки на кафедре, потом, подняв руку, тряс ею, чтобы угомонить разбушевавшийся зал. Укоризненно и строго поглядывал он по сторонам, вдруг вынул часы, стал показывать их аудитории, сердито постукивая пальцем по циферблату, — ничто не помогало. Тогда он опять принялся пересматривать, перебирать бумажки. Гул аплодисментов улегся не скоро.

Ленин-оратор обладал полной слитностью жеста со словом. Содержание речи передавалось пластично, всем телом. Казалось, что расплавленный металл влит в податливую форму, настолько точно внешнее движение сопутствовало слову и так бурно протекала передача огненного смысла речи. Ленин часто глядел в свои записки и много называл цифр, но ни на одну минуту он не делался от этого монотонным профессором, оставаясь все время великим трибуном.

Когда он спросил у зала: почему создалось во всем свете "беспокойство", как выражается деликатное буржуазное правительство Англии, — все его тело иронически изобразило это неудобное, щекотливое для буржуазии "беспокойство", и мировая политика на глазах у всех превратилась в разящий саркастический образ.

Со мною рядом, в ложе для журналистов, сидел художник. Ощупывая цепкими глазами фигуру Ленина, он силился перенести ее жизнь на бумагу— Но жест, но движения Ленина оставались непойманными. Художник пересел на другое место. Потом я его видел на третьем, на четвертом. Объективы фотокамер и кино вместе с художниками ловили неуловимого живого Ленина.

После заседания Ленин вышел из дворца в толпе делегатов, вместе с Горьким. Тут, при выходе, фотограф снял их, и отсюда — знаменитый портрет: Ленин и Горький у колонны дворца.

3

День был сверкающе синим. Над головами несли трехметровый венок из дубовых веток и красных роз, чтобы на площади Жертв Революции возложить его на могилы тех, чья жизнь была непреклонной в бурях — как дуб, прекрасной — как цветение розы.

Ленин шел впереди с делегатами конгресса. Рядом с ним все время сменялись люди — иностранцы, русские, старые и молодые.

Он шел без пальто, расстегнув пиджак, закладывая руки то за спину, то в брючные карманы. Было похоже, что он — не на улице, среди тяжелых, огромных строений, а в обжитой комнате, может быть у себя дома: ровно ничего не находил он чрезвычайного в массе, окружавшей его, и легко, свободно чувствовал себя во всеобщем неудержимом тяготении к нему людей.

В этом шествии Ленин замечательно разговаривал с одним человеком.

Но тут — короткое отступление. В Петроград приехал немец, который три дня возглавлял "независимую" республику в Брауншвейге, раздавленную затем Носке. Я встретился с ним во Дворце труда. С балкона мы глядели на площадь, суровую, хранившую следы недавней героической обороны Петрограда от Юденича.

Брауншвейгец волновался по поводу советского порядка распределения товаров. Горбатый, он вдруг воздел длинные руки над головой и с отчаянной тоскою обвел глазами всю площадь:

— Но почему же у вас закрыты мелочные лавки? Если у меня оторвется пуговица, где я ее куплю?!

По профессии этот брауншвейгский республиканец был портным…

И вот в числе разговаривавших с Лениным по дороге к площади Жертв Революции оказался этот брауншвейгец.

Ленин наклонил голову набок, чтобы лучше слышать низенького собеседника. Сначала Ленин был серьезен. Потом заулыбался, прищурился, коротко подергивая головой. Потом отшатнулся, обрывисто махнул рукой с тем выражением, которым говорится: чушь, чушь! Брауншвейгец, жестикулируя, продолжал что-то доказывать. Ленин взял его за локоть и сказал две-три фразы — краткие и какие-то окончательные, бесповоротные. Но брауншвейгец яростно возражал. Тогда вдруг Ленин легко хлопнул его по плечу, засунул пальцы за проймы жилета и стал смеяться, смеяться, раскачиваясь на ходу, прибавляя шагу и уже не оглядываясь на рассмешившего его человека.

Не о пуговице ли заговорил неудачливый брауншвейгец? Возможно, конечно.

Эта сцена, длившаяся всего две-три минуты, дала мне случай увидеть веселого, от души хохочущего Ленина, наблюдать его манеру жизненного спора — с быстрыми переменами выражения лица, с лукаво прищуренным глазом, с чередованием жестов, полных значения, страсти и воли…

Из этих трех мгновений, драгоценных для меня, запечатлелся в моем воображении и в сердце гениальный, вечно живой Ленин.^[231]

Л. Д. Троцкий ЛЕНИН НА ТРИБУНЕ

После Октября фотографы снимали Ленина не раз, точно так же и кинематографщики. Голос его запечатлен на пластинках фонографа. Речи застенографированы и напечатаны. Таким образом все элементы Владимира Ильича налицо. Но только элементы. А живая личность — в их неповторном и всегда динамическом сочетании.

Когда я мысленно пытаюсь свежим глазом и свежим ухом как бы в первый раз увидеть и услышать Ленина на трибуне, я вижу крепкую и внутренне эластическую фигуру невысокого роста и слышу ровный, плавный, очень быстрый, чуть картавый, непрерывный, почти без пауз и на первых порах без особой интонации голос.

Первые фразы обычно общи, тон нащупывающий, вся фигура как бы не нашла еще своего равновесия, жест не оформлен, взгляд ушел в себя, в лице скорее угрюмость и как бы даже досада — мысль ищет подхода к аудитории. Этот вступительный период длится то больше, то меньше — смотря по аудитории, по теме, по настроению оратора. Но вот он попал на зарубку. Тема начинает вырисовываться. Оратор наклоняет верхнюю часть туловища вперед, заложив большие пальцы рук за вырезы жилета. И от этого двойного движения сразу выступают вперед голова и руки. Голова сама по себе не кажется большой на этом невысоком, но крепком, ладно сколоченном, ритмическом теле. Но огромными кажутся на голове лоб и голые выпуклины черепа. Руки очень подвижны, однако без суетливости или нервозности. Кисть широкая, короткопалая, "плебейская", крепкая. В ней, в этой кисти, есть те же черты надежности и мужественного добродушия, что и во всей фигуре. Чтоб дать разглядеть это, нужно, однако, оратору осветиться изнутри, разгадав хитрость противника, или самому с успехом заманить его в ловушку. Тогда из-под могучего лобно-черепного навеса выступают ленинские глаза, которые чуть-чуть переданы на одной счастливой фотографии 1919 г. Даже безразличный слушатель, поймав впервые этот взор, настораживался и ждал, что будет дальше. Угловатые скулы освещались и смягчались в такие моменты крепко умной снисходительностью, за которой чувствовалось большое знание людей, отношений, обстановки — до самой что ни на есть глубокой подоплеки. Нижняя часть лица с рыжевато-сероватой растительностью как бы оставалась в тени. Голос смягчался, получал большую гибкость и — моментами — лукавую вкрадчивость.

Но вот оратор приводит предполагаемое возражение от лица противника или злобную цитату из статьи врага. Прежде чем он успел разобрать враждебную мысль, он дает вам понять, что возражение неосновательно, поверхностно или фальшиво. Он высвобождает пальцы из жилетных вырезов, откидывает корпус слегка назад, отступает мелкими шагами, как бы для того, чтобы освободить себе место для разгона, и — то иронически, то с видом отчаяния — пожимает крутыми плечами и разводит руками, выразительно отставив большие пальцы. Осуждение противника, осмеяние или опозорение его — смотря по противнику и по случаю — всегда предшествует у него опровержению. Слушатель как бы предуведомляется заранее, какого рода доказательств ему надо ждать и на какой тон настроить свою мысль. После этого открывается логическое наступление. Левая рука попадает либо снова за жилетный вырез, либо, чаще, в карман брюк. Правая следует логике мысли и отмечает ее ритм. В нужные моменты левая приходит на помощь. Оратор устремляется к аудитории, доходит до края эстрады, склоняется вперед и округлыми движениями рук работает над собственным словесным материалом. Это значит, что дело дошло до центральной мысли, до главнейшего пункта всей речи.

Если в аудитории есть противники, навстречу оратору поднимаются время от времени критические или враждебные восклицания. В девяти случаях из десяти они остаются без ответа. Оратор скажет то, что ему нужно, для кого нужно, и так, как он считает нужным. Отклоняться в сторону для случайных возражений он не любит. Беглая находчивость не свойственна его сосредоточенности.

Только голос его после враждебных восклицаний становится жестче, речь компактнее и напористее, мысль острее, жесты резче. Он подхватывает враждебный голос с места только в том случае, если это отвечает общему ходу его мысли и может помочь ему скорее добраться до нужного вывода. Тут его ответы бывают совершенно неожиданны — своей убийственной простотой. Он начисто обнажает ситуацию там, где согласно ожиданиям он должен был бы маскировать ее. Это испытывали на себе не раз меньшевики в первый период революции, когда обвинения в нарушениях демократии сохраняли еще всю свою свежесть. "Наши газеты закрыты!" — "Конечно, но, к сожалению, не все еще! Скоро будут закрыты все. (Бурные аплодисменты.) Диктатура пролетариата уничтожит в корне эту позорную продажу буржуазного опиума". (Бурные аплодисменты.) Оратор выпрямился. Обе руки в карманах. Тут нет и намека на позу, и в голосе нет ораторских модуляций — зато есть во всей фигуре, и в посадке головы, и в сжатых губах, и в скулах, и в чуть-чуть сиплом тембре, несокрушимая уверенность в своей правоте и в своей правде. "Если хотите драться, то давайте драться, как следует быть".

Когда оратор бьет не по врагу, а по своим, то это чувствуется и в жесте, и в тоне. Самая неистовая атака сохраняет в таком случае характер "урезонивания". Иногда голос оратора срывается на высокой ноте: это когда он стремительно обличает кого-нибудь из своих, устыжает, доказывает, что оппонент ровнешенько ничего в вопросе не смыслит и в обоснование своих возражений ничего, ну так-таки ничегошеньки не привел. Вот на этих "ровнешенько" и "ничегошенько" голос иногда доходит до фальцета и срыва, и от этого сердитейшая тирада принимает неожиданно оттенок добродушия.

Оратор продумал заранее свою мысль до конца, до последнего практического вывода, — мысль, но не изложение, не форму, за исключением разве наиболее сжатых, метких, сочных выражений и словечек, которые входят затем в политическую жизнь партии и страны звонкой монетой обращения. Конструкция фраз обычно громоздкая, одно предложение напластовывается на другое или, наоборот, забирается внутрь его. Для стенографов такая конструкция — тяжкое испытание, а вслед за ними — и для редакторов. Но через эти громоздкие фразы напряженная и властная мысль прокладывает себе крепкую, надежную дорогу.

Верно ли, однако, что это говорит глубочайше образованный марксист, теоретик-экономист, человек с огромной эрудицией? Ведь вот кажется, по крайней мере моментами, что выступает какой-то необыкновенный самоучка, который дошел до всего этого своим умом, как следует быть, все это обмозговал, по-своему, без научного аппарата, без научной терминологии и по-своему же все это излагает. Откуда это? Оттуда, что оратор продумал вопрос не только за себя, но и за массу, провел свою мысль через ее опыт, начисто освобождая изложение от теоретических лесов, которыми сам пользовался при первом подходе к вопросу.

Иногда, впрочем, оратор слишком стремительно взбегает по лестнице своих мыслей, перепрыгивая через две-три ступени сразу: это когда вывод ему слишком ясен и практически слишком неотложен и нужно как можно скорее подвести к нему слушателей. Но вот он почувствовал, что аудитория не поспевает за ним, что связь со слушателями разомкнулась. Тогда он сразу берет себя в руки, спускается одним прыжком вниз и начинает свое восхождение заново, но уже более спокойным и соразмеренным шагом. Самый голос его становится иным, освобождается от излишней напряженности, получает обволакивающую убедительность. Конструкция речи от этого возврата вспять, конечно, страдает. Но разве речь существует для конструкции? Разве в речи ценна какая-либо другая логика, кроме логики, понуждающей к действию?

И когда оратор вторично добирается до вывода, приведя на этот раз к нему своих слушателей, не растеряв в пути никого, в зале физически ощущается та благодарная радость, в которую разрешается удовлетворенное напряжение коллективной мысли. Теперь остается пристукнуть еще раза два-три по выводу — для крепости, дать ему простое, яркое и образное выражение для памяти, а затем можно позволить и себе и другим передышку, пошутить и посмеяться, чтобы коллективная мысль получше всосала в себя тем временем новое завоевание.

Ораторский юмор Ленина так же прост, как и все прочие его приемы, если здесь можно говорить о приемах. Ни самодовлеющего остроумия, ни тем более острословия в речах Ленина нет, а есть шутка, сочная, доступная массе, в подлинном смысле народная. Если в политической обстановке нет ничего слишком тревожного, если аудитория в большинстве своем "своя", то оратор не прочь мимоходом "побалагурить". Аудитория благодарно воспринимает лукаво-простецкую прибаутку, добродушно-безжалостную характеристику, чувствуя, что и это не так себе, не для одного лишь красного словца, а все для той же цели.

Когда оратор прибегает к шутке, тогда больше выступает нижняя часть лица, особенно рот, умеющий заразительно смеяться. Черты лба и черепа как бы смягчаются, глаз, переставая сверлить, весело светится, усиливается картавость, напряженность мужественной мысли смягчается жизнерадостностью и человечностью.

В речах Ленина, как и во всей его работе, главной чертой остается целеустремленность. Оратор не речь строит, а ведет к определенному действенному выводу. Он подходит к своим слушателям по-разному: и разъясняет, и убеждает, и срамит, и шутит, и снова убеждает, и снова разъясняет. То, что объединяет его речь, это не формальный план, а ясная, строго для сегодняшнего дня намеченная практическая цель, которая должна занозой войти в сознание аудитории. Ей подчинен и его юмор. Шутка его утилитарна. Яркое словечко имеет свое практическое назначение: подстегнуть одних, попридержать других. Тут и "хвостизм", и "передышка", и "смычка", и "драчка", и "комчванство", и десятки других, не столь увековеченных. Прежде чем добраться до такого словечка, оратор описывает несколько кругов, как бы отыскивая нужную точку. Найдя, наставляет гвоздь и, примерив, как следует быть, глазом наносит с размаху удар молотком по шляпке, и раз, и другой, и десятый — пока гвоздь не войдет, как следует быть, так что его очень трудно бывает выдернуть, когда уж минует в нем надобность. Тогда Ленину же придется с прибауткой постукать по этому гвоздю справа и слева, чтобы расшатать его и, выдернув, бросить в архивную ломь — к великому огорчению тех, которые к гвоздю привыкли.

Но вот речь клонится к концу. Итоги подведены, выводы закреплены. Оратор имеет вид работника, который умаялся, но дело свое выполнил. По голому черепу, на котором выступили крупинки пота, он проводит время от времени рукой. Голос звучит без напряжения, как догорает костер. Можно кончать. Но не надо ждать того венчающего речь подъемного финала, без которого, казалось бы, нельзя сойти с трибуны. Другим нельзя, а Ленину можно. У него нет ораторского завершения речи: он кончает работу и ставит точку. "Если поймем, если сделаем, тогда победим наверняка" — такова нередкая заключительная фраза. Или: "Вот к чему нужно стремиться — не на словах, а на деле". А иногда и того проще: "Вот все, что я хотел вам сказать", и только. И такой конец, полностью отвечающий природе ленинского красноречия и природе самого Ленина, нисколько не расхолаживает аудиторию. Наоборот, как раз после такого "неэффектного", "серого" заключения она как бы заново, одной вспышкой сознания охватывает все, что Ленин дал ей в своей речи, и разражается бурными благодарными восторженными аплодисментами.

Но уже подхватив кое-как свои бумажки, быстро покидает кафедру Ленин, чтобы избегнуть неизбежного. Голова его слегка втянута в плечи, подбородком вниз, глаза скрылись под брови, усы топорщатся почти сердито на недовольно приподнятой верхней губе. Рокот рукоплесканий растет, кидая волну на волну. Да здра… Ленин… вождь… Ильич… Вот мелькает в свете электрических ламп неповторимое человеческое темя, со всех сторон захлестываемое необузданными волнами. И когда, казалось, вихрь восторга достиг уже высшего неистовства — вдруг через рев, и гул, и плеск чей-то молодой, напряженный, счастливый и страстный голос, как сирена прорезывающий бурю: Да здравствует Ильич! И откуда-то из самых глубоких и трепетных глубин солидарности, любви, энтузиазма поднимается в ответ уже грозным циклоном общий безраздельный потрясающий своды вопль-клич: Да здравствует Ленин!^[232]

А. Безыменский ЛЕНИН НА III СЪЕЗДЕ КОМСОМОЛА^[233]

ПЕРЕД ОТКРЫТИЕМ

Путешествие из Казани в Москву продолжалось около пяти суток. Путешествие от вокзала до Каретного ряда продолжалось около пяти часов.

Но, честное слово, нам казалось, что все это было наоборот. Как-никак ехали мы до Москвы в штабном вагоне, нашей делегации предоставили три "мягких" купе, народонаселение вагона нормы не превышало. Правда, двигались мы медленно, и однажды пришлось нам вместе со всеми обитателями поезда рубить дрова в лесу, чтобы дать возможность машинисту довести состав до следующей станции. Но это было в порядке вещей и даже представляло собой некоторое развлечение.

Что же сказать о путешествии на трех извозчиках, везших нас по столице холодным осенним вечером под проливным дождем? Пролетки были настолько переполнены пассажирами, что верх поднять было нельзя. Никто не мог пошевелиться. Развлечений никаких, потому что в таком положении даже дискутировать не представлялось возможным. Лил дождь, а мы все ехали, ехали, ехали.

Только много позднее мы узнали, что извозчики везли нас кружным путем, чтобы запрошенная ими цена не показалась нам грабежом на большой дороге. Речь шла не о миллионах рублей в дензнаках 1920 года — о таких пустяках не стоило и разговаривать. Мы должны были уплатить извозчикам фунт соли. Зарабатывали они его не очень честно, зато остроумно: колесили по Москве как могли.

Скрипучий голос извозчика возвестил о прибытии к воротам нашего общежития. Расплатившись коллективным фунтом соли, мы понесли свои тощие пожитки через двор.

Вот перед нами 3-й Дом Советов, колыбель многих съездов комсомола, молчаливый свидетель яростных дискуссий, веселой пляски и проникновенного пения. Сколько серьезных слов слышал он, сколько воинственных рассказов, мечтаний и фантазий! Много-много лет пройдет, но каждый раз, когда видишь это широкое, приземистое здание, сердце радуется и ты невольно представляешь себе его коридоры и комнаты, переполненные шумной армией комсомольских делегатов. Привет тебе, 3-й Дом Советов, дорогой каменный старик, гостеприимный друг нашей молодости!

Получив мандат, я устроился в комнате петроградской делегации. Комната была забита рядами жестких коек. Посредине стоял стол, почти лишивший нас возможности свободно двигаться. На нем красовалась пишущая машинка, при помощи которой мы выпустили на съезде газету "Подзатыльник", первую сатирическую газету в республике.

Установив, где кто будет помещаться, мы ринулись в столовую, чтобы получить свою восьмушку хлеба, чай с сахарином, суп из воблы (1000 калорий), жаркое из воблы (1880 калорий) и что-то еще, обозначенное в меню как "сладкое". Столовая и комнаты общежития напоминали дискуссионный клуб. Шум общего спора мог бы заглушить грохот Ниагарского водопада. Разворачивалось обсужу дение программных и уставных вопросов.

Назавтра мы узнали, что основной доклад будет делать Владимир Ильич Ленин. Трудно рассказать о нашей вдохновенной радости.

Ночью во всех комнатах общежития с разных точек зрения обсуждался предстоящий ленинский доклад.

— Доклад о международном положении? Очень хорошо!

— Да нет же! О текущем моменте.

— А разница какова?

— Уж Ленин знает.

Делегаты старались предвосхитить доклад:

— И достанется же всем империалистам и социал-предателям!

— Достанется определенно. Все-таки он будет, наверно, больше говорить о Польше и Врангеле.

— Ничуть не бывало! Центральным пунктом будут наши союзные (комсомольские) разногласия.

— Это в докладе о международном положении?

— А что? Разве не решаем мы все вопросы в мировом масштабе?

Один из наших фронтовиков, ясноглазый парень с рукой на перевязи, рассуждал:

— Портреты видел, а в глаза не приходилось. Наверно, он высокий — просто сказать, огромный. Да и как Ленину быть другим?

Ночь промелькнула незаметно. Зато с утра до самого открытия съезда время тянулось медленнее, чем наши пролетки от вокзала. Когда же наконец? Когда?

Никому из нас не забыть этого радостного, взволнованного, томительного ожидания…

СЪЕЗД ЖДЕТ ЛЕНИНА

За несколько часов до открытия съезда мы собрались в зале на Малой Дмитровке (теперь улица Чехова), 6, ожидая появления Ленина. Один из членов президиума, через каждые полчаса бегавший к телефону, неизменно сообщал, что идет заседание Политбюро и что Владимир Ильич приедет, как только кончится заседание.

Я сидел перед столом президиума на полу сцены, переполненной делегатами. Непонятно, каким образом вмещала она такое количество людей. Время от времени кто-то настойчиво просил "очистить помещение сцены" и уйти в зал, но мы делали вид, что ничего не слышим. В зале и без нас было полно. Были забиты все проходы, люди сидели на подоконниках, стояли толпой вдоль стен. И никто, конечно, не пошевелился бы, чтобы уступить нам место.

В зале стоял гул. Продолжались споры, начатые с первых минут встречи в коридорах 3-го Дома Советов, в комнатах общежитий, у стола выдачи мандатов. А так как иногда спорили люди, находившиеся в разных концах зала и старавшиеся перекричать всех других, то в некоторые минуты съезд напоминал море в часы прибоя.

Но стоило кому-нибудь из президиума крикнуть: "Тихо!", как шум обрывался и делегаты застывали на месте, устремив глаза в правый угол сцены. Там должен был появиться Ленин.

Всюду серые шинели и черные кожанки. Гардероба внизу не было, и к тому же в зале несколько часов назад было холодно — и большинство делегатов сидело в верхней одежде. Вначале многие даже не потрудились снять папахи, диковинные картузы и приплюснутые кепки. Потом стало значительно теплее, папахи и кепки исчезли, но снимать шинели и кожанки комсомольцы не торопились, — может быть, для того чтобы не утратить боевого вида.

А вид у них был действительно боевой. Большинство только что вернулось с фронта или готовилось отправиться на фронт. Только месяц назад (4 сентября) вместе со всей страной проводили они Всероссийский субботник трудящейся молодежи в честь Международного юношеского дня. Немало среди них было руководителей и участников продотрядов. Многие создавали группы и отряды, помогавшие крестьянам, и в первую очередь семьям красноармейцев, убрать урожай, поддержать хозяйство, починить избы.

Вправо от сцены — все первые ряды за питерской делегацией. Влево — московская делегация, за ней расположились украинцы, уральцы, туляки, владимирцы. Члены других делегаций разбросаны по всему залу.

Питерцы первыми догадались запеть песню — и вот уже гремит в зале "Яблочко", "Смело мы в бой пойдем" и "Красное знамя".

Но вот я взглянул в угол сцены — и сердце замерло в груди. Глаза застлал туман радости. Хотелось рвануться вперед, чтобы быть ближе к невысокому улыбающемуся человеку, одетому в темное пальто с черным бархатным воротником. Хотелось сделать что-то героическое, вот тут, вот сейчас, чтобы понял он, как мы его любим. Хотелось кричать еще громче, чтобы выразить переполнивший все существо восторг.

У входа на сцену стоял Ленин.

Он приехал внезапно и прошел на сцену так быстро, что товарищи, сторожившие у входной двери, не успели опередить его. В тот самый момент, когда несколько ликующих голосов крикнули в фойе: "Ленин!", Ильича увидели все. Овация зала была нескончаемой.

Все приготовленные заранее приветствия и возгласы были забыты. Одним могучим дыханием весь съезд, как один человек, произносил только одно слово:

— Ленин! Ленин! Ле-е-енин!

Сквозь густые ряды делегатов Ильич пробирался к столу президиума, на ходу снимая пальто и приветствуя кивком головы тех, с кем был знаком. Положив пальто на стул, он достал из кармана пиджака лист исписанной бумаги, очевидно конспект речи, и сразу приготовился говорить.

Но овация все разрасталась. Рукоплескания сотрясали зал. Охваченные общим подъемом, делегаты не хотели, да и не могли успокоиться. Говорили все разом; казалось, не было на земле силы, которая могла бы нас остановить. Это был небывалый порыв. Каждый кричал что-то свое, самое драгоценное для сердца, самое задушевное, самое искреннее.

Владимир Ильич то внимательно смотрел на свой конспект, то оборачивался к столу президиума, всем своим видом прося успокоить аудиторию. Председательствующий начал, наконец, усиленно звонить, но в общем грохоте овации звона колокольчика почти не было слышно. Тогда Ленин заложил палец левой руки за борт жилета, а правой рукой сделал несколько успокаивающих жестов, явно призывающих дать ему возможность начать доклад. Овация все продолжалась. Ленин вынул из жилетного кармана часы, показал на них пальцем. Однако и это не помогло.

Председательствующий, перегнувшись через стол, крикнул над моей головой так громко, как только мог:

— Владимир Ильич! Как объявить ваше выступление? Доклад о международном положении? Доклад о текущем моменте?

Ленин приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Председательствующий повторил свой вопрос.

— Нет, нет, — отрицательно качнул головой Владимир Ильич, лукаво улыбаясь, — не то… не то… Я буду говорить о задачах союзов молодежи. Но объявлять это — лишнее. Да, да, лишнее-Ильич оглядел зал, снова слегка поднял руку — и на этот раз все смолкло. Председательствующий что-то пытался вымолвить, но ему так и не удалось ничего "объявить". В то самое мгновение, когда воцарилось молчание, Ленин заговорил — и заговорил так спокойно и деловито, как будто давным-давно беседует со съездом.

СЪЕЗД СЛУШАЕТ ЛЕНИНА

— Товарищи, мне хотелось бы сегодня побеседовать на тему о том, каковы основные задачи Союза коммунистической молодежи и в связи с этим — каковы должны быть организации молодежи в социалистической республике вообще.

Делегаты благодушно переглянулись. Задачи Союза молодежи казались им хорошо известными: надо громить буржуев. Били Краснова, били Колчака, Юденича, Деникина, били польских панов. Кого еще надо бить?..

Ленин расхаживал по крохотному свободному пространству сцены. Сначала он двигался очень осторожно, чтобы не задеть нас, сидящих плотным кольцом на полу. Но вот своеобразная "трибуна" освоена, и оратор движется все быстрее, подчас оживленно жестикулируя. Иногда он как-то сразу останавливался, простирал правую руку вперед, подчеркивая какую-нибудь особо важную мысль. Порою он ходил очень медленно, заложив руки за спину, и тогда его речь казалась задушевной беседой.

— И вот, подходя с этой точки зрения к вопросу о задачах молодежи, я должен сказать, что эти задачи молодежи вообще и союзов коммунистической молодежи и всяких других организаций в частности можно было бы выразить одним словом: задача состоит в том, чтобы учиться.

Ленин произносил слово "учиться" как-то отдельно от остальной фразы, строго и твердо.

Съезд был потрясен.

Нельзя было не сделать резкого движения, услыхав такое необычное в ту пору слово! Надо было перестроиться, усвоить новую тему и вдуматься в нее. Уж слишком неожиданной была эта новая тема!

Надо учиться! Но почему об этом заговорили именно сейчас? А фронты? А разруха?

Надо учиться! Миллионы юношей и девушек стремились к знаниям. Неиссякаемым, прекрасным было желание учиться. Но ведь Ленин произнес это слово по-особому, он сделал на нем такое ударение, что оно приобретало новый смысл. Неужели в этом главная задача Союза?

Не только не смущаясь произведенным впечатлением, но явно радуясь ему, Ленин спокойно продолжал свою речь, слегка наклонившись вперед.

— Понятно, что это лишь "одно слово". Оно не дает еще ответа на главные и самые существенные вопросы — чему учиться и как учиться?

Я должен сказать, что первым, казалось бы, и самым естественным ответом является то, что Союз молодежи и вся молодежь вообще, которая хочет перейти к коммунизму, должна учиться коммунизму.

Большинство делегатов почувствовало облегчение. Учиться коммунизму — это понятнее, чем просто учиться. Но почему "казалось бы"? Неужели тут надо что-то объяснять? И разве самый лучший способ учиться коммунизму не заключается в том, чтобы громить буржуев на фронте? Вот почему и надо скорее перейти к описанию военного положения!

Но речь Ленина не свернула в русло вопроса, обозначенного в повестке дня. Потому-то и было нам так трудно. Ильичу предстояло преодолеть глубокую инерцию нашего сознания. Он это понимал и, несколько замедлив темп речи, интонацией голоса подчеркивал отдельные слова и фразы. Владимир Ильич развивал и доказывал свою мысль с неотразимой логической силой, развертывая цепь точных формул в простой и ясной последовательности.

— Что же нам нужно для того, чтобы научиться коммунизму? Что нам нужно выделить из суммы общих знаний, чтобы приобрести знание коммунизма?

Едкая усмешка сопровождала слова о коммунистических начетчиках и хвастунах, думающих, что изучение коммунизма заключается в усвоении только того, что изложено в коммунистических книжках и брошюрах. Особенно сильно Ильич подчеркнул то, что одно из самых больших бедствий, которые остались нам от старого, капиталистического общества, — это полный разрыв книги с практикой жизни.

— Без работы, без борьбы книжное знание коммунизма из коммунистических брошюр и произведений ровно ничего не стоит, так как оно продолжало бы старый разрыв между теорией и практикой, тот старый разрыв, который составлял самую отвратительную черту старого буржуазного общества.

Снова радостная реакция в зале. Каждый раз, когда произносились эти слова — "борьба и работа", съезду казалось, чтовсе становится яснее, потому что требование борьбы и работы было для нас понятнее и привычнее, чем требование учиться.

— Тут перед нами встает вопрос о том, как же нам нужно сочетать все это для обучения коммунизму?

Интонация докладчика не оставляла сомнений. Сочетать! Вот что главное. Вот оно то звено, за которое можно и нужно ухватиться, чтобы вытащить всю цепь!

Очевидно, это было именно так. Ленин заговорил о старой школе, разбирая вопрос о том, чему надо учиться, что брать и что отбросить.

Неожиданная тема завоевала наше внимание. Ленин овладел нашей мыслью и повел ее, еще робкую, еще спотыкающуюся, той дорогой, которой он хотел ее повести.

Ильич присоединял к одному доказательству другое, неустанно повторяя разными сочетаниями слов основную идею.

— Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество.

Ленинские слова были простыми и убедительными. Возвещаемая ими правда удесятеряла силу доказательств. В ленинском голосе звучала всепобеждающая человеческая страсть, сила огромного опыта, неподдельная любовь к тому, чем он сам живет и чем живут другие, требовательность и строгость гения, отеческая простота и ласка человека, стремящегося доказать и убедить.

Зал замер. На всех лицах отражалась упорная работа мысли.

Молча делегаты передавали друг другу записки, посылая их в президиум. В первые десять — пятнадцать минут после начала речи Ленин сам принимал записки и клал их или в карман, или на угол стола. Некоторые бумажки он даже разворачивал и читал, не прерывая речи. Но так как он на них не отвечал и никто уже не хотел прерывать Ильича ни на секунду, записки стали передавать тем, кто сидел на сцене.

А Ленин продолжал развивать свою мысль, подчеркивая голосом и жестом те фразы, в которых он говорил о необходимости критически разобраться в фактах, чтобы на место старой зубрежки поставить умение взять себе всю сумму человеческих знаний, и взять так, чтобы коммунизм не был у нас чем-то таким, что заучено, а был тем, что нами продумано, был бы теми выводами, которые являются неизбежными с точки зрения современного образования.

Съезду становилось все более и более понятным, что означает самая задача "учиться". Я тщательно записывал речь, подобно многим делегатам, и особенно внимательно записывал те фразы, на которых Ленин ставил ударение.

Следя за этим, я в своей записи первой части речи Ленина многократно подчеркивал в разных словосочетаниях следующие мысли: "Полное усвоение всего того, что дала прежняя наука". "Не заучено, а продумано". "Инициатива и почин всюду". "Все, что было создано человеческим обществом, Маркс переработал критически, ни одного пункта не оставив без внимания". "Не муштра, не зубрежка, а сознательная дисциплина рабочих и крестьян". Когда речь шла о Марксе и его критике всего созданного человеческой мыслью, Ленин с особым ударением произнес слова: "проверив на рабочем движении". И я точно помню, что эти слова Ленин повторил дважды.

— Мы знаем, что коммунистического общества нельзя построить, если не возродить промышленности и земледелия, причем надо возродить их не по-старому. Надо возродить их на современной, по последнему слову науки построенной, основе. Вы знаете, что этой основой является электричество… Вы прекрасно понимаете, что к электрификации неграмотные люди не подойдут и мало тут одной простой грамотности. Здесь недостаточно понимать, что такое электричество: надо знать, как технически приложить его и к промышленности, и к земледелию, и к отдельным отраслям промышленности и земледелия. Надо научиться этому самим, надо научить этому все подрастающее трудящееся поколение.

Все, что до сих пор было сказано Лениным, получило простую и до конца понятную основу. С помощью этого примера легче было уразуметь все остальное. Радостно переглядываются делегаты. Восторженно рукоплещет съезд. В зале снова гул, но совсем не такой, как прежде…

А Ленин продолжал:

— Мало того, что вы должны объединить все свои силы, чтобы поддержать рабоче-крестьянскую власть против нашествия капиталистов. Это вы должны сделать. Это вы прекрасно поняли, это отчетливо представляет себе коммунист. Но этого недостаточно. Вы должны построить коммунистическое общество.

Эти пять коротких фраз глубоко взволновали нас. В год, когда кругом война, разруха и нищета, Ленин учит нас не только тому, как воевать сегодня и завтра, но и тому, как превратить коммунизм в руководство для нашей практической работы, как строить коммунистическое общество.

С этой минуты уже трудно было что-либо записывать. Покоренные могучей мыслью, делегаты инстинктивно устремлялись вперед, когда Ленин простирал руку, и напряженно размышляли, когда он ходил по сцене, заложив руки за спину, и открыто думал перед всеми. Ленин давал нам программу работы на десятилетия. Да и только ли на десятилетия?

— Вы должны быть первыми строителями коммунистического общества среди миллионов строителей…

— Вы должны воспитать из себя коммунистов… Надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи было воспитанием в ней коммунистической морали.

Сколько раз говорили на митингах и писали, что молодежи принадлежит грядущее, но никогда мы так не чувствовали великой правды и ответственности этих слов, как во время речи Ленина! Партия устами Ленина требовала от нас, чтобы мы были идейными и практическими вожаками молодежи, воспитывая из себя и из нее коммунистов. Все выше и выше подымалось чувство гордости за жизненное предназначение нашего поколения, радость, что мы живем, боремся и строим.

Ленин обращался не только ко всему залу, но и к каждому отдельному делегату. Любой из нас чувствовал себя так, как будто Ильич разговаривал именно с ним. Делегаты всем сердцем понимали, что то, о чем говорил Ленин, касается всех вместе и каждого в отдельности. Вот так должен действовать, учиться и мыслить весь Союз молодежи и ты лично!

Звенья мыслей и доказательств образовали единую цепь, превратились в точную законченную формулу — в вечные лозунги, которые надо нести на знамени Союза молодежи.

Ленин улыбался каждой радостной реакции делегатов, понимая, что задел самые драгоценные струны их сердец. Он уже не глядел на конспект. Он даже попытался спрятать его в карман, однако в карман не попал и продолжал держать лист исписанной бумаги, переложив его в левую руку.

Внезапно он остановился и снова, стоя у самого края сцены, чуть наклонившись вперед, стал говорить о том, что поколение, которому сейчас пятнадцать лет, увидит коммунистическое общество. Все затаили дыхание. Казалось, что в зале стало еще светлее. И не стало стен зала. Весь мир стал залом, в котором происходил III съезд комсомола!

На крохотном свободном пространстве сцены, являвшемся в эту минуту самой высокой вышкой мира, стоял человек с чуть прищуренными глазами. Он простер руку вперед и сказал:

— И вот, поколение, которому теперь 15 лет и которое через 10–20 лет будет жить в коммунистическом обществе, и должно все задачи своего учения ставить так, чтобы каждый день в любой деревне, в любом городе молодежь решала практически ту или иную задачу общего труда, пускай самую маленькую, пускай самую простую. По мере того как это будет происходить в каждой деревне, по мере того как будет развиваться коммунистическое соревнование, по мере того как молодежь будет доказывать, что она умеет объединить свой труд, — по мере этого успех коммунистического строительства будет обеспечен.

Никто не шелохнулся. Хотелось аплодировать, хотелось кричать "ура!", но нарушить такое вдохновенное молчание было невозможно.

В трепетной, напряженной тишине прозвучали простые серьезные слова:

— Только смотря на каждый шаг свой с точки зрения успеха этого строительства, только спрашивая себя, все ли мы сделали, чтобы быть объединенными сознательными трудящимися, Коммунистический союз молодежи сделает то, что он полмиллиона своих членов объединит в одну армию труда и возбудит общее уважение к себе.

Ленин спрятал конспект в карман, провел рукой по лбу, неожиданно для всех повернулся и пошел к столу президиума. Речь была окончена.

В ПЕРЕРЫВЕ

Владимир Ильич сидит у самого краешка стола президиума и деловито вынимает из кармана записки. Их очень много. Но председатель передает Ленину все новые и новые записки. При виде этой горы бумажек Владимир Ильич комически всплескивает руками, но с видимым удовольствием прочитывает их и кладет перед собой несколькими кучками. Затем он попросил лист бумаги, снова прочел рассортированные по отдельным вопросам записки и стал набрасывать конспект ответа на них.

Мы были в недоумении. Неужели Ленину, который может ответить на все, требуется конспект? Но наше недоумение длилось лишь несколько мгновений. Мы поняли, сколько в этом простом факте уважения и любви к людям, сколько требовательности к себе! Величие гения сказывалось во всем.

Мы не отрываем глаз от Ильича. Все делегаты, сидящие и стоящие на сцене, остались на своих местах. Кое-кто хочет из зала перебраться на сцену. Нет уж, не выйдет!

Однако для истинной любви препятствий действительно не существует. Осторожно перешагивая через наши ноги, поминутно извиняясь, медленно пробирается к Ленину воронежский делегат, одетый в нелепую женскую кацавейку с "буфами" на плечах. Он ничего не видит, кроме Ильича. Он идет как зачарованный. Я разглядел его лицо во время речи Ленина и понял: вот сидит человек, который поглощен одной мыслью, одним чувством: перед ним Ленин. Даже ради одного этого стоило жить и бороться, голодать и мерзнуть. Перед ним Ленин. В одном этом — великая награда за все пережитое. Пусть даже не все слова слышишь, несмотря на то что их надо слышать и хочешь слышать! Вина, конечно, велика, но ведь перед ним — Ленин! Дольше говори, Ленин. Чем продолжительнее будет твоя речь, тем больше я найду в ней прекрасных мыслей, когда буду ее читать. Но сейчас я прошу тебя дольше говорить, дабы иметь возможность дольше глядеть на тебя. Ты сам — величайшая правда сущего и грядущего. Ты — Ленин.

Воронежский делегат близко подошел к самому краю стола и остановился за плечами Ленина. Кто-то дернул его за рукав, чтобы заставить отойти, но тот не отошел. Владимир Ильич почувствовал на себе его упорный взгляд и оглянулся. Через миг Ленин положил карандаш и всем корпусом повернулся к подошедшему, ожидая вопроса.

И действительно, воронежец заговорил глухим, прерывающимся от волнения голосом:

— Владимир Ильич!.. Неужели я?.. Я?.. Увижу коммунистическое общество?

Глаза Ленина засияли.

— Да, да! — сказал он громко и взволнованно. — Вы! Именно вы, дорогой товарищ!

Воронежец по-детски всплеснул руками, мгновенно повернулся и ринулся вперед, забыв про сидящих на сцене людей. Звонкие крики делегатов, которым он наступал на ноги, сопровождали его бег.

Пока он не скрылся за пределами сцены, Владимир Ильич смотрел ему вслед серьезным и внимательным взглядом; затем ослепительно улыбнулся и снова взялся за карандаш.

Вдруг Владимир Ильич забеспокоился, начал шарить по столу, что-то искать в кармане. Потом он опустился на колено, заглянул под стол, под стулья.

— Что случилось, Владимир Ильич? — вырвалось у меня.

— Записку потерял, — ответил Ленин, продолжая искать вокруг себя, — записку потерял… Хорошая была записка. Хороший товарищ писал. Ответить надо…

Мы со всем рвением начали помогать ему в поисках. Когда записку наконец нашли, Ленин был очень доволен. Он сердечно поблагодарил нас, на секунду задумался и что-то записал в конспект.

А мы, трепеща от восторга, смотрели на него, Ленина, смотрели на вождя народов, смотрели на человека, желавшего и умевшего ответить на каждую хорошую записку каждого хорошего товарища.

ЛЕНИН ОТВЕЧАЕТ НА ЗАПИСКИ^[234]

— Слово предоставляется товарищу Ленину для ответа на записки.

Владимир Ильич взглянул на свой конспект.

— Записок очень много. Но я постараюсь на большинство ответить. Во многих записках меня спрашивают о военном и хозяйственном положении республики. К сожалению, я не могу делать вам сегодня второго доклада…

Ильич улыбнулся и добавил:

— Особенно с хриплым голосом. Веселое оживление зала было ему ответом.

— Вот спрашивают меня о положении крестьянства…

И Ленин простыми и ясными словами осветил положение крестьянства и опыт его борьбы под руководством рабочего класса. Ленин говорил о помощи крестьянам и задаче воспитания их в духе коммунизма.

В ряде записок Ленина спрашивали об отношении комсомола к интеллигенции.

Владимир Ильич рассказал о месте интеллигенции в борьбе классов. Он говорил, что костяк союзов молодежи должна составлять рабочая и крестьянская молодежь, но работать с интеллигентами надо обязательно.

Съезд бурно аплодировал.

— "Как вы смотрите на то, чтобы назвать нашу организацию Союзом коммунистической молодежи, а не Коммунистическим союзом молодежи, РСКМ, а не РКСМ?" — читает Владимир Ильич.

Ленин повертел в руках записку, недоуменно пожал плечами и произнес:

— Вопрос о названии считаю несущественным.

Делегаты были изумлены. Ленин считает несущественным вопрос, вокруг которого шли бурные споры.

— Этот вопрос вызывает принципиальные разногласия! — говорит председательствующий.

Владимир Ильич снова пожал плечами и решительно сказал:

— Разницы не вижу.

И вспомнил я беседу Ильича с членами президиума I съезда РКСМ в 1918 году. Один из нас гордо доложил Ленину, что съезд постановил назвать союз "Коммунистическим союзом молодежи". Мы ожидали проявления восторга со стороны Ильича. А он улыбнулся и бросил в ответ четыре слова:

— Дело не в названии. Кто-то немедленно воскликнул:

— Но мы оправдаем это название!

— Тогда будет хорошо, — последовал ответ.

"Какими должны быть взаимоотношения РКСМ с Российской Коммунистической партией (большевиков)?" — спрашивали в следующей записке.

Владимир Ильич ответил, что Союз молодежи должен руководствоваться общими директивами Коммунистической партии, если Союз молодежи действительно хочет быть коммунистическим. Руководствуясь этими директивами, он должен решить задачу так, чтобы его деятельность была для всей подрастающей молодежи примером коммунистической работы. Но главное заключается в том, чтобы на практике Союз не замыкался в себе и чтобы сделать все 400 тысяч членов РКСМ практическими руководителями всей молодежи, практическим примером для всей молодежи.

Бурная овация в честь Коммунистической партии заглушила его последние слова.

Владимир Ильич отодвинул от себя кучки записок. В руках у него осталась только одна записка, очевидно последняя.

"Скажите, скоро ли кончится война?"

Делегаты засмеялись. Засмеялся и Владимир Ильич и сказал, что он был бы рад нас утешить, но сам этого не знает. Одно ясно: чем скорее мы разобьем Врангеля, тем скорее кончится эта война, тем ближе будет наша общая победа над капитализмом.

Несмолкаемая овация грянула в ответ. После того как закончилось торжественное пение "Интернационала", Ленин взял пальто и, окруженный толпой молодежи, на ходу задающей ему новые вопросы, двинулся к выходу. Медленно спускался он со ступенек маленькой лестницы, ведущей в фойе. Я шел за ним, стараясь слышать то, о чем он говорит. Провожая Ленина, кто-то его спросил:

— А почему вы не осветили наши союзные разногласия? Ленин даже остановился.

— Как? — сказал он с удивлением. — Ошибаетесь. Я на все ответил.

И снова двинулся вперед мимо озадаченного таким ответом делегата.

Ну да! Конечно, ответил! Союз молодежи должен руководствоваться директивами Коммунистической партии. Решить задачу превращения всех его членов в практических руководителей всей молодежи, коммунистически воспитывая ее. Не замыкаться в себе. Быть массовой организацией. Ее костяк — рабочая и крестьянская молодежь. Можно ограничить прием интеллигентов, но работать с ними надо обязательно. Необходимо усвоить все богатство знаний и культуры прошлого, критически переработав его. Надо учиться. Надо громить врага. Строить коммунистическое общество. Вот и ответ.

Перед нами широкие ступени главной лестницы. Ленин ускоряет шаг, отвечая жестами руки на бесчисленные приветствия молодежи. Затем он садится в машину, а на панели стоит толпа в солдатских шинелях и черных кожанках.

Удавшееся наконец коллективное приветствие провожает удаляющуюся машину:

— Да здрав-ству-ет Ле-нин! Да здрав-ству-ет на-ша боль-ше-вист-ска-я пар-ти-я!

Мы долго стоим у подъезда…^[235]

Александр Жаров ВЕЛИКОЕ НАПУТСТВИЕ^[236]

Во многих подробностях вспоминается мне знаменательный день истории комсомола — день открытия III съезда РКСМ.

Это было 2 октября 1920 года.

Холодные сумерки спускались на Москву, хмурую, суровую.

На дверях Лоскутной гостиницы (возле Охотного ряда) — листовки, постановления о борьбе с разрухой, об угрозе сыпнотифозных заболеваний.

А на улице — толпы молодежи, шагающей бодро, весело, с громким разговором, а то и с песней.

Группа делегатов съезда поднималась вверх по Тверской улице. Многие заранее переходили на правую сторону, прыгая через ямы и рытвины узкой булыжной мостовой, загроможденной к тому же трамвайными путями… Такой была тогда нынешняя улица Горького.

У площади Моссовета^[237] среди делегатов — вихрастый парень в кожаной тужурке. Размахивая шапкой-ушанкой, он резким голосом очень выразительно читает стихотворение Демьяна Бедного:

— Еще не все сломили мы преграды, Еще гадать нам рано о конце. Со всех сторон теснят нас злые гады. Товарищи, мы — в огненном кольце!

Двигаясь дальше по разбитому тротуару, мы останавливались у магазинных витрин, обращенных в витрины плакатов. Плакаты в прозе и стихах призывали громить Врангеля, гнать интервентов из Белоруссии.

"ЗАПИСАЛСЯ ЛИ ТЫ ДОБРОВОЛЬЦЕМ?" — спрашивал каждого из нас красный воин с яркого плаката.

На этот законный вопрос мы собирались дать достойный ответ на самом съезде. Так уж полагалось в то время в комсомоле. У площади Пушкина кто-то запел "Смело, товарищи, в ногу". А на повороте на Малую Дмитровку (ныне улица Чехова) был затеян лихой пляс, по ходу которого звучали слова самодеятельного припева к переделанной песне "Вдоль до по речке":

Сергей поп, Сергей поп, Сергей дьякон и дьячок, Пономарь Сергеевич, И звонарь Сергеевич, Вся деревня Сергеевна, И Матрена Сергеевна — Разгова-а-ривают.

Весь комсомол пел и такого рода нехитрые песенные сочинения. Пели и мы, будущие поэты, песенники комсомольские. Песня была спутницей комсомола всегда: и в дни радостей, и в дни горестей. Холодно было, голодно, а мы пели, предпочитая то, что повеселей. Это свойство юности, смотрящей вперед. Недаром говорилось в частушке:

Нам, солдатам Ленина, Унывать не велено.

У самых дверей дома № 6, где собирался наш съезд, во время большого затора при проверке документов неунывающий балтийский матрос поднялся на какое-то возвышение и на всю улицу прогорланил отрывок из "Левого марша" Маяковского:

Комсомолец в стеганой ватной кацавейке, должно быть делегат из хлебных краев, демонстративно вынул из сумки порядочную краюху хлеба и вручил ее матросу.

Матрос расцеловал щедрого товарища:

— Спасибо, браток! Это будет лакомством для всей нашей делегации…

Кто-то сострил под общий смех:

— Это пока не солнечный край, но непочатый!..

Зал был переполнен.

После выборов президиума начались приветствия. О комсомоле не так уж и много было известно тогда. И приветствия в его адрес были малочисленны. Комсомольцам приходилось самим восполнять этот "пробел".

Мы от души приветствовали друг друга, т. е. делегация делегацию. Украинцы приветствовали москвичей. Следовал ответ. Потом уральцы передавали поклон питерцам, сибиряки — белорусам, делегаты Средней Азии — делегатам Поволжья.

И во всех приветствиях неизменно звучали здравицы в честь партии рабочего класса, в верности которой комсомол давал клятву с первых шагов своих. Сердца революционной молодежи, взволнованные великой октябрьской грозой, полны были прекрасных надежд на будущее. Но любая надежда и любая мечта нашей юности опирались на силу предвидения и мудрость Коммунистической партии.

Разум партии, основанной Лениным, — вот светоч, без которого самые благие наши порывы были бы бесплодными. Нам пришлось бы блуждать в потемках, сбиваться с верной дороги…

Жаркую речь на эту тему произнес белокурый паренек от имени, кажется, смоленской делегации.

Аплодисменты, раздавшиеся в середине этой речи, вдруг резко усилились и превратились в долгую овацию. Тут уж смоленский паренек был ни при чем. Он понял это и тихо покинул трибуну. А может быть, он увидел Ленина, подошедшего к столу президиума. Из первых рядов зала мы хорошо рассмотрели его. Он вошел в распахнутом осеннем пальто с узким бархатным воротником, в кепке. Снял пальто и кепку, положил их на стул, а сам сел на соседний стул с краю за столом. Поговорил немного с кем-то из президиума и наклонился над книгой или над бумагами.

Известная картина художника Б. Иогансона и его учеников имеет одну погрешность. На ней неподалеку от стола президиума изображен черный блестяще-полированный рояль. На самом деле никакого рояля не было и не могло быть. Странно это для 1920 года; стояли там, чуть позади Ленина, конторские столики для секретарей, приготовившихся вести записи выступлений. Стенографисток почему-то не было. Сцена была украшена двумя портретами: Маркса и Энгельса. Зал освещен был довольно тускло. Не удивительно, что десятки комсомольцев из задних рядов ринулись по проходам к сцене, чтоб вблизи увидеть Владимира Ильича. Удивительно было другое: многие, и я в том числе, вскоре смогли оказаться на сцене. А некоторые — даже рядом с Лениным.

Он в эти минуты сосредоточенно продолжал свои занятия. Казалось, что ни оваций, ни криков "ура!" не слышит Ильич и, к счастью для нас, не замечает явного беспорядка, учиненного нами, самовольно перекочевавшими из зала на сцену. Проступок этот свершен был как-то стихийно. И свершен он, конечно, не потому, что в зале было тесновато, а на сцене достаточно свободного места. Владимир Ильич поднял голову и, улыбаясь, медленно обвел взглядом всех нас, непрошеных гостей президиума.

Потом он снова принялся за прерванное занятие. Чем же был занят Ильич за несколько минут до начала своего выступления? К нашему удивлению, он рисовал. И нарисовал он дом — с крышей, с трубой и с вывеской "школа".

Разумеется, никому из нас не пришло в голову, что тема этого рисунка может иметь какое-либо отношение к теме ленинской речи. Комсомольцы той поры не могли интересоваться таким учреждением, как школа. Шла гражданская война. Вместе с билетом члена РКСМ почти каждый комсомолец получал тогда винтовку. Достигшие 16-летнего возраста отправлялись на фронт, а те, кто помоложе, рядом с коммунистами действовали винтовкой в тылу: участвовали в борьбе с контрреволюцией, с бандитизмом, с нарушителями революционного порядка. О школе тут некогда было думать.

* * *

Ленин подошел к самому краю сцены. Трибуной он воспользовался лишь после выступления, когда отвечал на вопросы.

Довольно долго не давали Ильичу начать речь: новые вспышки восторгов, групповые выкрики, приветствия в честь Коммунистической партии, в честь ее основателя и вождя.

Два или три раза пели "Интернационал".

Владимир Ильич, отойдя в сторону, пел вместе со всеми.

Потом он ходил по краю сцены. Остановившись, грозил пальцем разбушевавшемуся залу. Внушительно грозил, так, что тишина начала как будто устанавливаться, но вдруг зал сотрясся от взрыва смеха!

Оказывается, Владимир Ильич пальцем-то строго грозил, но выдержать до конца строгость не смог, заулыбался. А улыбка ленинская была особенной, заразительной улыбкой. Она, словно искра, пошла по рядам, охватила радостным пламенем весь зал. И превратилась в дружный, неудержимый раскат юношеского, безотчетного, лучистого смеха, что было еще одним свидетельством непередаваемо счастливого настроения нашего, вызванного встречей с родным и великим Лениным, так охотно разделившим с молодежью ее настроение.

Но вот Владимир Ильич вынул из жилетного кармана часы, поднял их над головой и многозначительно указал пальцем на циферблат: время, дескать, идет, ребятки, а время дорого.

Это было ясно без слов.

Наступила полная тишина. И мы услышали голос Ленина, зазвучавший вовсе не приподнято, а спокойно, мягко, пожалуй даже несколько по-домашнему, словно на беседе.

В сущности, по своему характеру речь Ленина на III съезде была именно беседой, разговором, серьезным и задушевным, о самом главном в жизни молодого поколения, призванного строить и построить общество, о котором могли только мечтать самые светлые головы человечества.

"Товарищи, мне хотелось бы сегодня побеседовать на тему о том, каковы основные задачи Союза коммунистической молодежи…" ^[238] — такими словами началась ленинская речь.

А когда было сказано, что основные задачи молодежи можно выразить одним словом, все удивились. И удивление наше возросло еще более, когда выяснилось, что это одно слово — учиться… Учиться??? А как же быть с Врангелем, который в те дни еще сидел в Крыму? Как быть с пилсудчиками, еще хозяйничавшими в те дни в Белоруссии? Мы были уверены, что, по примеру прошлых комсомольских съездов и конференций, наш III съезд в полном составе отправится на помощь тем, кто должен добить вооруженных врагов Советской власти.

Ленин ничего не сказал об этом. Значит, он не сомневается в том, что враги будут разгромлены и без нашей непосредственной помощи, значит, партия уже подготовила этот разгром. Партия смотрит вперед, она видит дальше, чем мы. Перед взором Ленина — мирные времена, новая полоса жизни и новые задачи.

Ленин сказал, и это прозвучало как похвала, о том, что мы прекрасно поняли свою комсомольскую задачу в деле поддержки рабоче-крестьянской власти в ее вооруженной борьбе против капиталистических разбойников.

Но он добавил, что теперь этого недостаточно.

Теперь надо понять стоящие на очереди новые задачи: хозяйственные, строительные, культурные. Мало этого: надо сейчас же заняться подготовкой самих себя к решению этих сложных задач.

Мы, представители первого поколения комсомольцев, дети крестьян и рабочих, охотно пели о том, что

Мы наш, мы новый мир построим, Кто был ничем, тот станет всем.

Но прямо скажу, что конкретного представления о возможности стать всем у нас не было.

Сама мысль о такой возможности в реальном виде казалась и нескромной, и ко многому обязывающей.

Может быть, достаточно стать борцом за дело партии, за интересы народа, защитником Советской власти?

Нет, недостаточно.

Дело партии и интересы народа требуют, чтобы мы оказались способными стать инженерами, писателями, учеными, музыкантами, педагогами, художниками, оставаясь в то же время борцами. А для этого надо иметь не только талант, но и знания.

Особенная путаница в наших головах царила по линии отношения к старой культуре. В начале революции даже среди литераторов, именовавшихся пролетарскими, в ходу были анархистского типа представления о старой культуре. Ее называли и хламом, и ветошью и считали чем-то обреченным на посмеяние и на слом. Чего стоили левацкие выверты некоторых театральных постановщиков, калечивших классические произведения русской и иностранной драматургии!

На наших комсомольских вечерах и вечеринках порой можно было услышать декламаторов, выступавших со стихами, пафос которых состоял в пренебрежении к старой культуре, к классическому наследству.

И далеко не всегда такая декламация получала должный отпор.

Такая ложнопатетическая тирада В. Кириллова могла некоторым из нас показаться на первый взгляд даже революционной.

В. И. Ленин пришел к нам на съезд, чтобы внести ясность в важнейшие вопросы отношения к старой и построения новой культуры.

Он глубоко, фундаментально разъяснил нам, что без основательного знания и критического усвоения культуры прошлого никакой новой культуры не построишь.

Оказывается, вовсе не следует отказываться от Рафаэля и пренебрегать сокровищами музеев.

Это мы поняли из речи Ленина.

Поняли также, что из цветов искусства "топтать" можно лишь фальшивые цветы буржуазного псевдоискусства, несущего в себе запах разложения, упадочничества.

Оказывается, во имя нашего коммунистического Завтра надо нам усердно трудиться, чтобы овладеть всей суммой знаний, накопленных человечеством за всю его историю.

Без этого нельзя успешно строить новое общество. Так говорил Ленин, обрушиваясь одновременно на книжное, начетническое усвоение того, что написано о коммунизме.

К сочетанию теории с практикой, к тому, чтобы неразрывно связывать каждый шаг воспитания и учения с повседневной борьбой трудящихся, с жизнью и заботами народа, звал Ленин.

Эту мысль Владимир Ильич дополнительно подчеркнул, отвечая на один из вопросов.

Вопрос был такой:

"Товарищ Ленин! Скажите, а почему в деревне нет колесной мази?" В зале многие засмеялись, находя вопрос наивным и неуместным.

А Владимир Ильич сказал, что это очень важный вопрос, который имеет прямое отношение к разговору о том, каким должен быть коммунист. Коммунист должен уметь ответить на вопрос об отсутствии на селе колесной мази, гвоздей, керосина, спичек. Мало того! Коммунист обязан так или иначе помочь в налаживании нашего производства, в том числе и производства колесной мази. Владея теорией, не отрывайся от жизни, от нужд народа. Вот каким должен быть коммунист!

Не одно, а несколько поколений комсомольцев, советской молодежи росло, училось, добивалось успехов и побед, руководствуясь мудрыми советами Ленина, советами по поводу коммунистического воспитания, отношения к общему труду, соревнования, морали.

Указания Ленина, заветы его, обращенные к молодежи, составили основу программы комсомола, стали в то же время неоценимым напутствием каждой девушке, каждому юноше, вступающим в жизнь, чтобы сделать ее невиданно прекрасной.

Ленин завещал партии постоянную заботу о благе народном, о том, чтоб каждому труженику жилось в нашей стране все лучше и лучше. Партия коммунистов свято выполняет это завещание. Партия ныне подошла вплотную к решению исторической задачи: создать изобилие продуктов в стране, чтобы обеспечить новый подъем материального и культурного благосостояния народа.

Комсомольцы, первые помощники коммунистов, принимают сегодня активнейшее участие в решении этой благородной задачи.

Наследники партии мудрой, по праву И тут постоим мы за честь молодежи. Геройским трудом комсомольскую славу На радость родному народу умножим!

Ленин зажег наши мечты и указал пути их свершения.

"Мы хотим Россию из страны нищей и убогой превратить в страну богатую", — сказал Ильич^[239]. Он при этом улыбался, как бы приглашая всех нас разделить с ним убеждение, что так оно и будет.

И мы вместе с Лениным стали мечтать, понимая, что мечта — это, в сущности, задача, решение которой стало возможным благодаря обладающей даром предвидения науке, называемой марксизмом-ленинизмом.

Быть мечтателем ленинского типа — значит быть борцом за воплощение мечты, активным участником коммунистического преобразования общества, новатором в труде и творчестве, неугомонным разведчиком будущего.

Не одно, а несколько поколений советской молодежи росло, училось, достигало успехов в борьбе и труде, руководствуясь добрыми советами партии, напутствием Ильича, данным комсомольцам в 1920 году.

Двадцатый год-Разруха, голод, холод. Шла осень, громом битвы грохоча. В Москве на третьем съезде комсомола Мне довелось увидеть Ильича.

А. С. Карпова НА СОВЕЩАНИИ ПОЛИТПРОСВЕТОВ

Всероссийское совещание политпросветов губернских и уездных отделов народного образования открылось 1 ноября 1920 года^[241]. Мы заседали в Москве, в том помещении в Малом Харитоньевском переулке, которое тогда называлось Домом съездов Наркомпроса и где теперь находится отделение технических наук Академии наук СССР.

Это величественное и богатое здание дворцового типа, с великолепным вестибюлем, парадными мраморными лестницами, огромным залом с лепным потолком, просторными фойе, гостиными и множеством комнат, наполненных тяжелой мебелью, кожаными и бархатными диванами. В те годы здание отапливалось плохо. Нередко участники съездов заседали в шубах, пальто, валенках, рукавицах, изо рта струился пар.

Вела наше совещание Надежда Константиновна Крупская. Среди участников совещания ходили слухи, что должен приехать Ленин. Прошло два дня, но его не было. Мы осторожно выспрашивали у Надежды Константиновны. Она ничего определенного не отвечала, а переводила разговор на то, как важно разъяснять значение ожесточенных боев за Перекоп, успешного выполнения хлебозаготовок, пуска ивановских текстильных фабрик, электрификации страны. Умом мы сознавали, что" положение Республики напряженное, что Владимир Ильич несет тяжелый груз руководства страной и ему трудно оторваться от государственных дел для встречи с нами. Сердце же не мирилось, и, сказать по совести, приподнятое настроение, с которым мы съехались, немного упало: мы думали, что Ленина на этот раз не увидим.

Третьего ноября совещание шло будничным чередом. Днем был объявлен короткий перерыв. Огромный зал опустел, электричество из экономии почти совсем выключили. Делегаты разошлись — кто поразмять ноги, кто покурить, большинство же отправилось в буфет, находившийся по ту сторону мраморной лестницы, и стояло в очередях, чтобы получить стакан теплого морковного чая с двумя-тремя леденцами и согреться.

Звонок уже давно созывал делегатов на заседание, но полуосвещенный зал почти пустовал. И вдруг я услышала быстрые шаги спешивших и бежавших групп людей. Зал мгновенно наполнился шумом торопливо усаживавшихся делегатов, они переговаривались таинственно и взволнованно. Не успела я даже спросить, что случилось, как сзади, от входа в зал, раздались нерешительные аплодисменты, они становились все громче и громче. Оглянулась — и увидела, как делегаты, сидевшие в задних рядах, вскакивают со своих мест, бегут к президиуму, аплодируют, кричат, лица у всех радостные и глаза горят. Я обернулась к высокой эстраде, где помещался президиум. Слева от двери, ведущей в президиум из маленькой комнаты и буфета, быстро поднявшись по ступеням, крупно и уверенно шагает кто-то небольшого роста, коренастый, в расстегнутом осеннем пальто с поднятым воротником и в суконной кепке, окруженный членами президиума, тоже аплодирующими, с сияющими лицами.

— Ленин! Ленин! — кричали со всех сторон.

В зале вспыхнули все электрические лампочки. Владимир Ильич снял кепку и оглянулся, ища, куда ее положить. Все продолжали аплодировать. Ленин чуть приподнял голову и, прищурившись, недовольно взглянул на лампочки, источавшие море света, а потом сердито посмотрел в сторону президиума. "Какое расточительство! — казалось, говорил он. — Зачем это? Экономить надо электричество!"

Аплодисменты продолжались. Ленин нетерпеливо взглянул на зал, резко откинул воротник и попробовал снять пальто, но, видимо, больная рука мешала. Он, продолжая отыскивать глазами, куда бы положить кепку, оставшись в пальто, встал впереди стола президиума и взялся за спинку стоящего сбоку стула, как это делают часто, собираясь говорить. Он словно хотел сказать: "Не теряйте времени, дело не ждет!"

Теперь Владимир Ильич был виден всем и во весь рост. Восторженный женский голос крикнул: "Да здравствует товарищ Ленин!", простуженный бас подхватил: "Ленину — урра!", и со всех сторон слышались крики: "Ленин!"… "Мировая революция!"… "Ленин!"… "Партия!"… "Ура!"… Началась овация.

Мы знали: Владимир Ильич скромен, недолюбливает торжественных встреч, но не могли сдержать своих чувств.

Нетерпеливо качнув рукой стул, Ильич вдруг довольно усмехнулся оттого, что наконец нашел, и положил мешавшую ему кепку на сиденье стула. Освободившейся рукой он полез во внутренние карманы пальто, затем в боковые, отвернул полу и полез в карман пиджака, посматривая укоризненно в сторону президиума. На этот раз президиум был явно "не на высоте" и решительно никаких мер к наведению тишины не предпринимал.

Владимир Ильич достал из внутреннего кармана пиджака белый лист бумаги, величиной в ладонь, развернул его и показал залу. Все поняли: конспект. Теперь аплодисменты уже грохотали. "Значит, — подумала я, — будет не только приветствие, будет — речь. Ленин специально для нас готовился, значит, и наше дело у него в ряду государственных!" Ленин потряс перед собой бумажкой, снова прося спокойствия. Зал вдруг затих. Все сгрудившиеся у эстрады остались стоять, а те, кто был сзади нас, влезли на стулья. Так, стоя, мы и слушали Ильича.

— Товарищи, — раздался негромкий голос Ленина с той хрипотцой, которая бывает, когда войдешь в помещение с улицы. — Гм, гм, — откашлялся он.

Слышно было, как у кого-то из стоявших на стульях выскользнула книжка в переплете и легко шлепнулась на паркет.

— Товарищи, — повторил Ленин громче и уже ясным голосом, слышным во всех концах зала, — позвольте… мне… — продолжал он медленно, как будто подыскивая слова, — поделиться… несколькими мыслями… которые…

Владимир Ильич уже овладел общим вниманием. Никто не спускал с него глаз. Он поглядывал на лежавший в ладони листок, и речь его становилась все отчетливее и быстрее.

"О чем будет говорить? О войне? Борьбе с разрухой? О международном положении? — старалась догадаться я. — Он начал прямо с наших дел!"

Ленин уже сообщал о решении правительства создать Главпо-литпросвет. Зал ответил ему одобрительной волной пролетевшего говорка.

Владимир Ильич движением головы показал, что понял одобрение, и вдруг в его глазах заискрилась легкая усмешка.

— Я за время своего советского опыта привык относиться к разным названиям, как к ребячьим шуткам, — в глазах его забегали огоньки. Он хитро прищурился и иронически продолжал: — Ведь каждое название — своего рода шутка.

Он выдержал небольшую паузу.

— Теперь уже утверждено новое название: Главполитпросвет, — и он развел руками, как будто хотел добавить: "Ничего не поделаешь — стихийное бедствие на перемены названий!.."

Взглянул в сторону президиума, как будто желая убедиться, понимают ли там, почему и на что он намекает. И, словно спохватившись, продолжал:

— Так как это вопрос решенный, то вы мое замечание примите не больше как личное замечание, — он подчеркнул движением руки слово "личное". — Если дело не ограничится только переменой клички, то это можно будет только приветствовать.

Все кругом улыбались, но урок Ильича, данный хотя и в шутливой форме, поняли. И поняли его предостережение: поменьше погони за внешней, показной, формальной стороной культурно-просветительной работы, побольше внимания к существу дела.

Убедившись, что он понят правильно, Владимир Ильич, как у него это часто бывало, быстро откинул полу и, заложив левую руку в карман брюк, вскинул правую и перешел к тому, в чем же это существо дела состоит. Теперь перед нами был уже не только товарищ, но и учитель.

Я видела и слышала Владимира Ильича очень много раз и теперь внимательно, с беспокойством всматривалась в знакомые черты. Да, похудел, даже осунулся. Но все так же бодр. Его голос все так же тверд, мысли все так же ясны и остры. Все так же он увлекает слушателей, и не ораторскими красотами, а силой своего убеждения, стальной логикой своего марксистского мышления, беспощадной правдой.

Я глядела на товарищей и видела, как лица их преображаются, в глазах загораются новые мысли, которые пробудил в них он.

Речь товарища Ленина, которую мы слушали, опубликована в собрании его Сочинений^[242], и нет надобности ее здесь излагать.

Не помню теперь, делали ли мы заметки в своих блокнотах. Вероятно, просто слушали, но слушали так, как всегда и все слушали Ленина. Даже теперь, спустя много лет, память сохранила — нет, не слова, а мысли, высказанные тогда Владимиром Ильичем о культурно-просветительной работе.

Но вот Ленин кончил говорить. Снова овации. Он, пожимая на ходу протянутые к нему руки, улыбаясь, быстрыми шагами идет в ту дверь слева на эстраде, откуда пришел. Делегаты вскарабкиваются на эстраду, бегут за ним всей гурьбой, протискиваются через узкую дверь на лестницу.

Звонит звонок. И в зал заседания мы возвращаемся посвежевшие и оживленные, словно напились ключевой воды из животворного источника. Владимир Ильич оценивал наш труд как большое общегосударственное дело. И после его выступления мы особенно ясно видели, как велика связь культурно-просветительной работы со всей жизнью страны, со строительством Советской республики.

Мысли, высказанные В. И. Лениным, руководили нами все эти годы и еще много лет будут давать направление культурно-просветительным работникам. Разве в нынешнее время не приобрела совершенно исключительное значение мысль В. И. Ленина, что вся пропаганда должна быть построена на политическомопыте хозяйственного строительства? Успехи культурно-просветительных организаций и теперь зависят от их умения привлечь многомиллионную армию учителей, инженеров, врачей, всей советской интеллигенции…^[243]

С. В. Муранов В ПОДАРОК ИЛЬИЧУ

Год с небольшим хозяйничали колчаковцы в Челябинске, но какие страшные следы оставили они после себя. Отступая под натиском Красной Армии, эти "спасители России" нанесли огромный ущерб железным дорогам. На второй версте от станции бесформенной грудой валялись "мертвые" паровозы, остовы сожженных вагонов. Колчаковцы рассчитывали надолго вывести из строя Челябинский железнодорожный узел.

Но враг просчитался. На востоке от станции еще гремела канонада, а Военно-революционный комитет уже взялся за восстановление железнодорожного узла. В цехи паровозного и вагонного депо пришли рабочие. Но чтобы производить ремонт, требовались материалы, детали, оборудование, инструмент, а всего этого не было. Тогда паровозники депо высказались за то, чтобы на первых порах собирать из двух негодных локомотивов один годный. Городская партийная организация поддержала усилия железнодорожников. Из предприятий города для паровозного депо выделили два станка. Рабочие принесли из дому собственные инструменты, и в цехах депо закипела работа.

Постепенно один за другим стали подыматься с "кладбища" паровозы. Все больше поездов начало проходить через Челябинск, но обстановка, положение в стране требовали от железнодорожников новых героических усилий.

В. И. Ленин, обеспокоенный состоянием транспорта, выступая на конференции железнодорожников Московского узла 5 февраля 1920 года, сказал, что "сейчас железнодорожный транспорт висит на волоске". Он указал, что "необходимы героические усилия рабочих масс, чтобы поддержать транспорт и облегчить борьбу с голодом и холодом"^[244].

Железнодорожники Урала приняли близко к сердцу ленинские слова, призывавшие к решительному наступлению на транспортную разруху. К этому времени на предприятиях и узлах широкое распространение получили коммунистические субботники.

Большой трудовой праздник состоялся у рабочих Челябинского депо 4 апреля 1920 года. У сверкающего свежей краской паровоза собрались на митинг железнодорожники. Я работал тогда слесарем депо, и по моему предложению этот по тем временам мощный локомотив был поднят с "паровозного кладбища" и отремонтирован во внеурочное время. Более ста рабочих под руководством партийной ячейки трудились над его восстановлением.

И вот паровоз "ожил", загудело пламя в топке. Локомотив вышел из депо. Железнодорожники назвали его "Коммунар".

"Вперед без страха и сомнения, "Коммунар"!" — призывала надпись на паровозе. Рабочий-художник изобразил герб Советской республики, нарисовал на тендере картину, любовно выписал революционные лозунги.

В связи с тем что приближалось пятидесятилетие Владимира Ильича Ленина, челябинские железнодорожники решили отправить возрожденный их руками локомотив в подарок дорогому Ильичу.

В местной газете "Советская правда" сообщалось: "Общее собрание служащих, мастеровых и рабочих станции Челябинск, на котором присутствовало свыше двух тысяч человек, постановило: принимая во внимание острый недостаток Центра в перевозках, мы, рабочие станции Челябинск, желая оказать помощь нашим товарищам, шлем в ознаменование пятидесятилетия великого и дорогого вождя пролетариата тов. Ленина созданный своим коммунистическим упорным трудом паровоз "Коммунар".

В. И. Ленину была послана приветственная телеграмма.

Железнодорожники Южного Урала знали, что в Петрограде и Москве рабочие получают очень маленький паек хлеба. И вот паровозники Златоуста проявили замечательную инициативу, хотя им самим жилось несытно. Получив 200 пудов хлеба за сверхурочный ремонт нескольких паровозов, они решили отправить заработанный хлеб населению Москвы и Петрограда. Их примеру последовали другие предприятия. И когда, сопровождая паровоз "Коммунар", в Москву отправилась делегация железнодорожников Челябинска, она повезла с собой целый маршрут хлеба — подарок от трудящихся города и деревни. Я был членом этой делегации. В начале мая 1920 года маршрутный поезд отправился в дальний путь.

Медленно продвигались поезда в то время: станции были забиты эшелонами, а главное — не хватало топлива. Нашей делегации пришлось преодолеть немало препятствий. В Уфе, например, нам сообщили, что нет угля. Тогда комиссар поезда, взяв с собой двух делегатов, пошел на топливный склад, где удалось наскрести немного угля. Когда во время различных затруднений делегаты рассказывали железнодорожникам, что они везут подарок Ленину, рядовые работники станции делали все от них зависящее, чтобы быстрее отправить поезд.

Членам делегации челябинских железнодорожников приходилось не только спорить с начальниками станций, самим таскать в тендер ведрами уголь и воду, но днем и ночью бдительно охранять хлебный состав.

Благодаря усилиям делегации и паровозной бригады поезд шел по тем временам довольно быстро.

Через четверо суток маршрут из Челябинска прибыл на Казанский вокзал столицы. Видимо, Владимиру Ильичу сообщили о прибытии нашего маршрута, потому что на другой день нас пригласили в Кремль. От рабочих депо поехало двое — я и слесарь Гундарев.

Принял нас управляющий делами Совета Народных Комиссаров Бонч-Бруевич. После беседы он созвонился с Лениным, и мы пошли к нему^[245]. Владимир Ильич поблагодарил за подарок — паровоз и привезенный для трудящихся хлеб. Затем Ленин спросил, как долго мы добирались до Москвы.

— Четверо суток, — ответили мы.

— Только четверо суток? — переспросил Владимир Ильич, и в его вопросе послышались нотки удивления и глубокой заинтересованности. Он тотчас же повернулся к присутствовавшему на приеме Бонч-Бруевичу:

— Владимир Дмитриевич, вы слышите? С Урала до Москвы можно, оказывается, привести маршрут за четверо суток. А меня наши товарищи из Наркомпути убеждают, что на это требуется не менее десяти-одиннадцати дней. Запишите, Владимир Дмитриевич: поставить на коллегии вопрос о скоростном продвижении маршрутов с хлебом. Надо, чтобы все поезда с хлебом продвигались возможно быстрее…

— Расскажите, как вам удалось так быстро доехать, — снова обратился к нам Ленин.

— Всяко приходилось, Владимир Ильич, — ответили мы и рассказали о своих дорожных приключениях.

Внимательно выслушав и еще раз поблагодарив делегацию за подарок, Ленин извинился, что, к сожалению, не может продолжать беседу, так как ему нужно ехать на митинг.

Уходя, он попросил Бонч-Бруевича позаботиться об уральцах. Наша делегация пробыла в Москве два дня. Перед отъездом нам вручили скромные подарки и письмо управляющего делами Совнаркома Бонч-Бруевича, адресованное "товарищам Муранову и Гундареву, прибывшим с поездом хлеба из Челябинска". В письме удостоверялось, что "поезд с хлебом с громадным паровозом "Коммунар" прибыл в Москву своевременно в полной исправности". Далее говорилось о горячей благодарности, которую В. И. Ленин передал через нас всем товарищам сибирякам за присланный хлеб.

Вернувшись домой, мы рассказали, как нас принимал Владимир Ильич. Это сообщение вызвало новую волну трудового энтузиазма среди железнодорожников. К середине 1920 года половина разрушенного локомотивного парка депо уже была поставлена на колеса.

Из нашей по тем временам быстрой поездки Владимир Ильич сделал вывод о возможности ускорить доставку жизненно необходимых грузов. Как мы узнали, вскоре Советом Народных Комиссаров были приняты практические меры по более быстрому продвижению поездов с хлебом и топливом.^[246]

А. В. Шотман И. Д. ПУТИНЦЕВ У ЛЕНИНА

Весною 1920 года я ехал на пароходе по Иртышу из Омска в Семипалатинск.

Проходя по палубе, мое внимание привлек сгорбленный лет 75 старик с большой седой бородой, одетый в какой-то парусиновый балахон. На голове у него была помятая шапчонка с перетянутой поперек красной лентой. Разговорившись с ним, я узнал, что он коммунист, едет из Омска, с партийных курсов к себе в станицу Урлю-тунскую. По происхождению казак, имеет сыновей, внуков и правнуков, из которых один сын и несколько внуков и внучек — коммунисты.

— Мне скоро умирать, — говорил он, — но перед смертью хотелось бы видеть Владимира Ильича Ленина. Только бы увидать его, родного, а потом можно и умереть.

Учтя огромное агитационное значение такого свидания для окрестного казачества, я решил устроить ему свидание с Владимиром Ильичем.

Через несколько дней из Омска с одним из поездов я отправил тов. Путинцева в Москву, дав ему адрес квартиры тов. Правдина. Через дня два я также поехал с очередным докладом в Москву, где и встретился с тов. Путинцевым.

Условившись с Владимиром Ильичем о времени свидания, я в назначенное время поехал в Кремль, захватив с собою тов. Путинцева.

Поговорив с Владимиром Ильичем о сибирских делах, я перед уходом попросил его принять оригинального старика казака. Ленин с удовольствием согласился.

Когда я ввел тов. Путинцева в кабинет, тов. Ленин встал из-за стола, подошел к растерявшемуся старику и, взяв его обеими руками за руку, сказал:

— Здравствуйте, Илья Данилович!

От неожиданности Илья Данилович совсем растерялся и от волнения едва произнес:

— Любезный деятель, поклон из Сибири.

Усадив старика против себя на стул у окна, Ленин стал подробно расспрашивать его о жизни сибирских казаков.

Илья Данилович отвечал на все вопросы очень обстоятельно, указывал без стеснения недостатки советского механизма, за хорошие декреты хвалил без лести. Владимиру Ильичу тов… Путинцев, видимо, очень понравился, говорил с ним как со старым знакомым, вспоминал о своей жизни в Сибири и пр.

Я сидел в стороне и все пытался прекратить затянувшееся свидание, так как знал, что каждая минута рабочего дня у Владимира Ильича занята. Но собеседники так увлеклись, что не заметили, как прошел час. Наконец мне удалось прервать их разговор. При прощании тов. Путинцев обращается к Владимиру Ильичу:

— Любезный деятель, разреши нам поставить в станице Урлю-тунской тебе при жизни памятник.

Владимир Ильич, улыбаясь, стал его отговаривать от этого.

— Ну, тогда разреши нам в станице устроить детский сад и назвать твоим именем.

— Ну, это дело хорошее, — сказал Владимир Ильич.

— Вот только красок, гвоздей, досок для решетки будет трудно достать: все национализировано, — сокрушенно говорит старик.

— Ну, это, я думаю, не трудно будет устроить, попросите, вот, Шотмана, ведь он там председатель совнархоза, — отвечает Владимир Ильич.

— А ты, любезный деятель, напиши ему записку, чтобы дал, — предложил с хитрой улыбкой старик.

Ленин, смеясь, берет свой бланк и пишет: "Прошу оказывать всякое содействие подателю, товарищу Путищеву Илье Даниловичу, для организации детского сада и других подобных предприятий в его местности, Семипалатинской губернии, Павлодарском уезде. Пред. Совета Труда и Обороны В. Ульянов (Ленин)"^[247].

— Спасибо, любезный деятель, — говорит практичный старик. — А теперь напиши еще записку, чтобы ЧК выпустила меня из Москвы, а то может выйти задержка.

Владимир Ильич и эту просьбу выполнил, написав на своем бланке просьбу ЧК, чтобы не задерживали тов. И. Д. Путинцева.

— А теперь, любезный деятель, разреши тебя поцеловать и передать нашим казакам поклон от тебя.

Владимир Ильич обнял старика и крепко, по-товарищески поцеловал его.

Когда вышли из кабинета и проходили через приемную, нас провожали сердитые взгляды секретарей, недовольных тем, что мы так долго задержались у Ильича.

Но Илья Данилович ничего не замечал, он шел с блаженной улыбкой на устах, бережно неся в руках две собственноручных записки В. И. Ленина.^[248]

К. В. Мешалкин ЖЕЛАННЫЙ ГОСТЬ

День, когда в нашу деревню Кашино приезжал Владимир Ильич Ленин с Надеждой Константиновной Крупской, остался в моей памяти на всю жизнь.

Было это в году тысяча девятьсот двадцатом, 14 ноября. С утра шел мягкий снежок. Волоколамское шоссе, пересекавшее нашу улицу, было ухабистое и немногим отличалось от проселочной дороги. Неподалеку от этого шоссе мы наскоро построили трибуну. Здесь же врыли столб и повесили электрический фонарь.

Владимир Ильич приезжал к нам на торжество в честь открытия электростанции, которую мы построили своими силами. Признаться, когда на миру порешили послать ему приглашение в Москву, в Кремль, многие качали головами:

— Ничего из этого не выйдет, занят, небось, — говорили одни.

— Время-то какое: война, разруха, голод…

— Близко ли до нас — добрых полторы сотни верст, — говорили другие.

Выбрали мы самый лучший на селе дом — Марьи Никитичны Кашкиной. Все желали к себе пригласить, да у Марьи Никитичны дом на две половины, много окон и снаружи обшит тесом, а по карнизу узорчатая резьба.

Жили в то время впроголодь, а угостить Владимира Ильича хотелось. Поваром был выбран обществом Павел Егорович Егоров. Меня приставили к нему в помощники.

— Козьма, принимай! — покрикивает мне Павел Егорович. Наши женщины тащат — кто курочку, кто блюдо огурцов, кто капусты, масла, яиц. Хозяйка дома Марья Никитична да еще Василиса Малафеева варили брагу.

Итак, пополудни, часов в двенадцать, не терпится — каждому хочется первым увидеть желанного гостя. Народ в соседних деревнях узнал, что мы ждем приезда Ильича, и все к нам повалили. Первыми же встретили его наши ребятишки. Они ушли по шоссе далеко за деревню и там ждали.

За машиной В. И. Ленина шла еще машина — наша волоколамская, в которой находились уездные руководители. Из домов все бросились к машине.

— Здравствуйте, граждане, — сказал Владимир Ильич. Взяли мы его и Надежду Константиновну под руки и повели в дом, где были накрыты белеными холстами столы.

Струнный оркестр заиграл "Интернационал", — об этом мы позаботились с утра. Музыкантов-любителей привезли из Волоколамска. У вешалки тоже было приставили своего человека. Но наша предусмотрительность оказалась ненужной. Когда к Владимиру Ильичу подошел наш парень, он вежливенько отстранил его и снял пальто сам: Повесил в углу на крючок и сам же стал снимать короткое плюшевое пальто с Надежды Константиновны.

Все мы любовались им. У него были удивительно живые глаза. Он потирал ладонями крутой лоб и виски. Нас радовало его здоровье, что он был плотный, крепкий, улыбающийся.

Поднесли ему и Надежде Константиновне по кружке браги.

— Не хмельно ли? — спросил он.

Тут Василиса Малафеева и Марья Кашкина сказали, что в брагу они хмеля не клали. Он выпил и вытер светлые усы. Выпила и Надежда Константиновна.

Поставили мы перед ними студня и хлеба, нарезанного ломтями.

— Велик кусочек-то, — сказал он и стал студень резать ножом.

Разговаривал он с нами попросту, словно крестьянский сын. Первоначальное наше стеснение быстро прошло.

За обедом самые активные строители нашей электростанции рассказали, как, не имея керосина для освещения, мы придумали провести электричество. Провода перебросили через избы и плетне, Ильич радовался вместе с нами. После стали задавать всякие вопросы о событиях на фронтах, о ситце, о спичках, о хлебе. Один из наших селян встал и сказал:

— Неизвестность для нас, мужиков, хуже всего…

— А именно? — спросил Владимир Ильич.

— О разверстке я говорю. Пашет крестьянин землю и не знает, что с него возьмут по осени. Много запьшет — с него много и возь-мут. А мало пахать — невыгодно для страны.

Владимир Ильич пожелал на эти вопросы ответить всем, чтобы слышали его и те крестьяне, которые не вместились в доме, стояли в шубах и шапках в сенях, на крыльце и заглядывали в окна.

Подошел фотограф и сказал, что ему наказано снять гостей, к тому же на улице скоро будет темнеть. Владимир Ильич пожелал сфотографироваться с нами, и все высыпали на улицу.

На трибуне, сняв шапку и распахнув пальто, он говорил сильна и ярко. За столом он, отвечая на вопросы, улыбался, потирал рукой подбородок. Здесь же, рассекая воздух рукой, он был суров. Свою речь построил как бы в виде ответа на заданные нами вопросы.

Говорил, что война скоро окончится и положение улучшите". Настанет время, когда власть Советская окрепнет, хозяйстве наладится, пойдут фабрики и заводы. Будет мануфактура, хлеб и кое-что такое, чтобы мужики обрабатывали поля машинами, чтобы урожаи были высокие (конечно, он имел в виду тракторы). Говорил, что все, что государство берет у крестьян, в мирное время возвратится сторицей.

— Говорит густо, — сказал тут один из наших…

Велел держать крепкую связь с рабочим классом и шагать с ним в ногу.

Слушали мы его, а в душе у каждого будто солнце светило. Потом он от нас уехал в село Ярополец.^[249]

Г. Королев О ТОВАРИЩЕ ЛЕНИНЕ

Мне, выдвинутому из среды фабричных рабочих Иваново-Вознесенской губернии, работавшему беспрерывно в Иваново-Вознесенске до мая месяца 1921 года, не раз приходилось бывать у Владимира Ильича. Привозил я ему от ивановских рабочих все горести, нужды и радости. Обратно рабочим привозил от Ильича, кроме привета, и результаты материального улучшения подчас тяжелого положения рабочих. Ивановские рабочие в минуту общей грусти утраты Ильича чувствуют всю тяжесть понесенной потери, помнят и будут помнить его как человека, во время тягчайших испытаний приходившего не только со словом утешения, но и с делом.

Весной 1920 года, когда наша Красная Армия смогла раздвинуть сомкнутое кольцо и расширить территорию РСФСР, у рабочих и выдвинутых ими работников сразу зашевелилась мысль о возможности пуска промышленности. Туркестан — в советских руках; значит, будет хлопок. Грозный, Донбасс — тоже; значит, будет уголь, нефть — топливо. Да если пошевелим мозгами, то можно будет с подлежащих закрытию фабрик кое-что перевести, сконцентрировать на лучших фабриках. Чтобы эту мысль осуществить, союз текстильщиков в Иванове созывает несколько совещаний из рабочих и хозяйственников, на которых было признано, что эта мысль может быть осуществлена только при условии организации одного губернского с большой автономностью управления вместо существующих в губернии десяти кустовых правлений. Надо произвести точный учет всего, что имеется на фабриках, выделить лучшие фабрики для предполагаемой работы, после чего и двинуться вперед для осуществления мысли.

Ивановские рабочие организации, не откладывая дела, рассылают по губернии лучшие технические силы в количестве 18 человек и через месяц получают материал, подтверждающий, что при указанных условиях, при минимальной поддержке центра, в шесть месяцев работы можно дать Республике до 120 миллионов аршин ткани.

Еду с проектом в центр. В Главтекстиле, в союзе текстильщиков, к сожалению, не соглашаются и смотрят пессимистически. Другие главки на мои доводы мало обращают внимания; а жалко бросать начатое дело, да и нужда Республики в мануфактуре была очень велика. Последняя надежда — на товарища Ленина.

Я вспомнил первую встречу на Всероссийской конференции профсоюзов в 1917 году с Ильичем, в коммунистической фракции; я стал добиваться свидания и был принят… Коротко изложил Ильичу, с чем я приехал и почему к нему обратился. Ильич подошел ко мне, взял за плечо и сказал: "А правда ли, товарищ Королев, что будет выработано больше 100 миллионов аршин ткани?" Я ответил, что в подтверждение имею хорошо обоснованный материал. В. И. Ленин посмотрел на изрядную папку находящегося в моих руках материала и, вздохнув, ответил: "Материал-то, может быть, и хорош, но кто же теперь его сможет прочитать?", и повторил: "Наркомпрод в этом году хочет дать населению всего лишь 80 миллионов аршин, хорошо в 6 месяцев работы получить еще 120 миллионов", и добавил: "Теперь идите в канцелярию, изложите в сжатых пунктах ваши требования и доложите".

Изложенные 18 пунктов Владимир Ильич просмотрел, в принципе с ними согласился, и на второй день созывается комиссия, составленная из представителей заинтересованных ведомств, а вечером того же дня, после моего краткого доклада, вопрос проходит в СТО. Надо учиться нам всем дорожить временем, как Владимир Ильич. Он все предусмотрел: предварительно спросил меня о часе отхода поезда на Иваново-Вознесенск, поставил на обсуждение вопрос в 7 часов вечера первым, через секретаря вызвал автомобиль, и в 7 часов 40 минут я, благодарный Ильичу, радостный, уже ехал в вагоне-теплушке. По возвращении в Иваново сейчас же был организован митинг в фабричной столовой, и несколько тысяч присутствовавших рабочих сказали единодушное спасибо Ильичу.

Проходит два месяца; рабочие организации напрягают максимум усилий по стягиванию на фабрики рабочих, по организации фабричных коммунистических ячеек, мобилизуют 25 % состава служащих советских учреждений на фабрики. Рабочие с каждым днем повышают производительность труда, а в это время взявшие на себя обязательства перед Ильичем представители центральных ведомств сводят к нулю их выполнение.

Опять поездка в Москву, снова безрезультатные хождения по главкам, и снова я обращаюсь к Ильичу.

15 ноября 1920 года тов. Ленин принимает нас втроем — меня, А. С. Киселева и Н. А. Жиделева. Первым его словом было: "Товарищи, поздравляю с победой". Оказывается, Владимир Ильич только что получил радиотелеграмму о взятии Перекопа и о наших трофеях. Начинаю излагать нужды ивановской промышленности. По виду В. И. Ленин как будто не слушает моего доклада, закидывает десятками вопросов, как будто не относящихся к докладу: "Сколько рабочие сняли с огородов? Как они организовали огороды? Чем обрабатывают землю? Как жилища?" Не забывает и детей рабочих^[250]: "Нужно хоть в лепешку расшибиться, а детей ни на минуту не забывать". Спрашивает, в каком количестве расходится местная газета. Когда же я ошибочно сказал, что мы издали 3 тысячи экземпляров "Ежегодника", он сейчас же меня исправил: "Не 3 тысячи, товарищ Королев, а 5 тысяч". Оказалось, что у него на столе наш справочник, а на обложке напечатано: "издано 5000". Товарищ Ленин указал на недостаточность тиража газеты, издаваемой в 8000 экземпляров из-за нехватки бумаги, и отметил, что не нужно было так много тратить бумаги на "Ежегодник". На мое заявление, что рабочие обрабатывают огороды и, не имея лошадей, заменяют их, сами впрягаясь в плуг по 10–15 человек, В. И. Ленин тут же написал записку наркому земледелия тов. Середе: отпустить из полученных в Петрограде из-за границы 20 штук 3 электроплуга для ивановских рабочих…

Разговаривая таким образом, я думал: пропал мой доклад, Ильич пропустил мимо ушей главное. Но по окончании беседы выяснилось, что из того, что я говорил, он не пропустил ни одного слова и уже сделал свои выводы. Такой способностью я был поражен. В этот раз я имел удовольствие переговорить с ним обо всем, высказать все, что наболело, пользуясь тем, что Горький запоздал к назначенному приему. В. И. Ленин был в хорошем настроении. Ленин так привлекает к себе, что не чувствуешь никакого перед ним стеснения в форме выражений, изливаешь все, а что забываешь, он в вопросах умеет сам вытащить наружу. Наша беседа на этот раз продолжалась полтора часа. Через два дня — я уже в Иванове и рассказываю рабочим о результатах посещения Ильича.

Пользуясь предложением Ильича обязательно при каждой поездке заглядывать к нему и докладывать о наших успехах, я еще не раз бывал за эту зиму у Владимира Ильича. Мне удалось получить через Ильича для ивановских рабочих право на предоставление им специальных поездов для поездок в свои районы за продовольствием, право на ремонт неограниченного количества вагонов своими силами и организацию маршрутов за продовольствием, за нефтью; нам были предоставлены 20 грузовых автомобилей из Москвы для перевозки мануфактуры и еще многое другое; детям рабочих был назначен усиленный паек. Иваново-вознесенские рабочие будут всю жизнь помнить, кем был в тягчайшие минуты для них товарищ Ленин. Он умел ценить проявленную инициативу и энергию, а рабочие сумели оправдать его доверие. Так, они в указанные 6 месяцев при выполнении центром только в размере 50 % плана снабжения сырьем, топливом и материалами дали Республике 118 миллионов аршин ткани…

Многое Ильич сделал для ивановских рабочих. В особо тяжелое время Ильич всегда приходил к ним с помощью. Так, например, благодаря содействию Ильича, ивановские рабочие в 1920 году были приравнены в продовольственном отношении к рабочим Москвы и Петрограда. Нет у Середских фабрик торфа, угрожает остановка — Ильич находит возможным снабжать их с торфяных болот Космынино, Костромской губернии; недоставало топлива на Шуйские фабрики — Ильич также решает разбронировать находящиеся вблизи 3 тысячи кубометров торфа и передать фабрикам. Происходит мобилизация специалистов — слесарей и других на железные дороги и в военное ведомство — Ильич просит освободить от указанной, повинности Ивановскую губернию. Получен хлеб из-за границы — и через Ильича часть его идет ивановским рабочим; через него же мы в самые критические моменты немало получили продовольствия как отдельными вагонами, так и целыми маршрутами. Несколько раз выручал ивановских рабочих Ильич и в моменты денежных кризисов, да и не перечтешь всего.

Мне приходилось еще несколько раз встречаться с В. И. Лениным вплоть до самой его болезни. Мне пришлось работать с товарищем Лениным в продолжение двух недель в комиссии по выработке положения об экономических совещаниях. На те или иные сомнения я всегда получал от товарища Ленина разъяснения. По поводу своего отзыва из Иваново-Вознесенска я заявил, что считаю его нецелесообразным, подал ему маленькую записку и тотчас же получаю следующий письменный ответ:

"Решение ЦК об ответственных разъездных работниках есть решение пленума ЦК.

Значит, бесспорно.

(Я лично вполне согласен с ним.)

Вам лично, мне кажется, непременно надо поездить.

1) Аппарат ЦК надо усилить и сблизить с местами.

2) Заменить Вас в губернии должны Ваши помощники. Надо двигать молодых.

3) Вы сможете (и должны будете) лично заезжать почаще в Иваново-Вознесенскую губернию и проверять, помогать, по соглашению с Оргбюро двигать кандидатов и т. д.

4) Теоретиком не надо быть. Достаточно быть партийцем. Вы — хозяйственник. А нам именно [нужно], чтобы хозяйственники (от Цека) подтягивали места, проверяли, инструктировали"^[251].

Как громом поразило нас заявление тов. Калинина 22 января 1924 года на XI Всероссийском съезде Советов о смерти Владимира Ильича Ленина. Видавший много в рабочей, подчас очень" горькой жизни, я не выдержал, что-то сдавило горло, слезы брызнули из глаз…

23 января, стоя у гроба Ильича в почетном карауле в течение 10 минут, я не отрывал глаз от дорогих черт лица Ильича. Я запечатлел их на всю оставшуюся мою жизнь. Здесь я еще раз поклялся до конца быть верным его заветам, если понадобится — отдать свою жизнь за справедливость, за угнетенных, эксплуатируемых и за их окончательное освобождение.^[252]

Т. В. Сапронов ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ "ЛЕНИН В ГОРКАХ"

I

В 1919 году, весной, тов. Ленина снова стали уговаривать, чтобы он время от времени ездил в Горки на отдых. Первое время он упирался и его туда с трудом удавалось вытаскивать. Впоследствии же он так привык к Горкам, что когда была возможность поехать куда-либо в другое место, то он если и соглашался, то с большой неохотой.

Лето 1919 года, как известно, было не менее напряженно и тревожно, чем в 1918 году. Эсеры, анархисты и другие белобандиты не отказались от убийства вождей рабочего класса, в особенности нападения из-за угла на тов. Ленина можно было ожидать ежеминутно. Горки для такого гнусного нападения были весьма и весьма удобны: достаточно было одному-двум человекам где-либо под кустом подкараулить тов. Ленина, который часто один, украдкой от охраны, уходил гулять по парку и лесу.

Пребывание тов. Ленина в Горках давно уже перестало быть тайной, об этом знала вся крестьянская округа на десятки верст. Бывало, едешь в поезде Павелецкой железной дороги и всегда наблюдаешь картинки, как крестьяне, рабочие, красноармейцы, показывая друг другу на Горки, говорят:

— Вот там живет товарищ Ленин.

В вагоне сгрудилась толпа молочниц, железнодорожных служащих, дачная и всякая другая публика. Среди этой группы стоит какой-то рабочий (в виде шофера или слесаря) и воодушевленно рассказывает:

— Я только сейчас был у Ленина, вот он там живет, — указывает пальцем на Горки. — Шел к нему, думал, что не увижу, думал, что и вблизь не подпустят, а прошел совершенно свободно, прямо к самому дому, где живет Ленин. Никакой охраны, только вдали видел одного красноармейца. Ленин вышел ко мне, поздоровался, сел со мной, выслушал внимательно, а затем обо всем начал расспрашивать.

— Правда? Неужели? Не врешь ли? — вопрошали слушатели.

— Да чего там врешь, вот, как с вами, с ним разговаривал. И рабочий, увлекаясь, начал описывать все детали разговора с Лениным и свои впечатления. И так до самой Москвы (час езды). Такие сценки в вагонах встречались очень часто.

Этот рабочий преувеличил то, что никакой охраны не было. Там была постоянная охрана, и было бы преступлением с ее стороны пропускать всех желающих к товарищу Ленину, так как к нему мог бы прийти любой контрреволюционер. Все же случаи такие были, когда многие, несмотря на охрану, пробирались к тов. Ленину. Поэтому вполне естественно, у всех нас было (в особенности всегда об этом болела Мария Ильинична) небезосновательное опасение за целость Владимира Ильича. Возникла мысль о том, чтобы найти другой дом отдыха для Владимира Ильича или же иметь несколько таких мест отдыха и в интересах конспирации всегда ездить в разные места.

Конечно, таких мест, пригодных во всех отношениях, и в особенности в отношении охраны, найти было не так-то легко, а главное, Владимир Ильич на всякую перемену места отдыха не соглашался и если когда и ехал в другое место, то с большой неохотой, — он всегда предпочитал Горки.

Но были и такие моменты, когда во что бы то ни стало поездки в Горки нужно избежать, а ехать отдохнуть вследствие сильного переутомления Владимира Ильича необходимо.

Осенью 1919 года гражданская война в самом разгаре, контрреволюция напрягает все свои силы для борьбы с Советской властью. Рабочие и крестьяне организуют отпор контрреволюции. На фабриках, заводах и в деревнях встают все новые и новые вопросы, требующие разрешения. Для обсуждения этих вопросов Московский комитет РКП созвал 25 сентября в своем помещении в Леонть-евском переулке широкое совещание партийных работников. Это совещание созывалось публично, через газеты. Соответствующих мер охраны принято не было, благодаря чему анархисты беспрепятственно подкрались к окнам переполненного партийными работниками зала и бросили две бомбы. Раздался громадной силы взрыв, разрушивший здание. Несколько человек было убито и боль-шое количество ранено.

В Москве напряженность невероятная: контрреволюционные банды продолжают устраивать заговоры. ВЧК открывает новые притоны этих бандитов, последние далеко не выловлены, и неизвестно, кого изберут они своей очередной жертвой. При таких условиях ехать тов. Ленину в Горки, о которых известно всем бандам, по меньшей мере, было рискованно.

Меня вызывает Мария Ильинична и говорит, что через пол-часа-час Владимир Ильич собирается поехать отдохнуть, но в Горки ехать ни в коем случае нельзя.

В такой короткий срок найти место, пригодное во всех отношениях к тому, чтобы можно было приехать спокойно проспать ночь и отдохнуть, да еще в такое тревожное время, нелегко. А тут еще московские дороги, да еще после тогда прошедшего обильного дождя, на полверсты от шоссе — и погибнешь.

После некоторого раздумья решили ехать в имение Васильевское, Звенигородского уезда, верст 60–70 от Москвы, из них 6–7 верст — лесом, по грязи. Там только что губисполком начал организовывать дом отдыха.

Сообщаю: место хорошее во всех отношениях, прекрасное помещение, но еще не все в порядке, не организовано, да еще плохая грязная дорога, где рискуем застрять. Все-таки отправились. Ночь темная, сверху моросил дождь. По шоссе хотя и с небольшими приключениями, но в общем доехали быстро, но, как только свернули в сторону, начали прыгать по колдобинам и нырять по болотам. Донырялись так, что, проехав с версту от шоссе, одна машина нырнула по самый кузов в грязь. Все вышли из машин, начали помогать тянуть, залезли по колено в грязь, но ничего не выходит. Все кипятятся, волнуются, нервничают. Спокойнее всех Владимир Ильич, — трунит и издевается, что столько, мол, народу и не могут вытащить одной машины. Кто-то с досадой изрекает: "Мы на ней ехали, теперь она на нас".

Спасло положение то, что эта беда стряслась в лесу. Все недолго думая пустились собирать хворост — в этой работе и Владимир Ильич участвовал, — вскоре набрали большое количество его, наложили под колеса, и машина с трудом вылезла. И мы снова двинулись, прыгая по таким же буеракам и лужам грязи, не будучи уверены в том, что через минуту снова не засядем, и, может быть, еще крепче, чем в первый раз.

К счастию, больше ничего худого не случилось, и мы наконец-то часа в 2–3 утра добрались до конечного пункта. Совхоз весь спал крепким сном, и даже ни один пес не залаял, спали и обитатели организуемого дома отдыха — не разбудил их и шум машин.

Барабаним в двери, из которых после изрядного стука высовываются заспанные и недоверчивые лица. Впустили не сразу. Забираемся в дом. На нас пахнуло сыростью и неуютом, света нет. Нам дают какие-то небольшие коптилки и свечи. Сквозь слабо мерцающий свет глазам приезжих представился богатейший, прекрасно оборудованный дом, большое количество просторных, светлых, хорошо когда-то отделанных комнат…

Тов. Кокушкина (заведующая домом отдыха) напекла на керосинке каких-то лепешек. Кое-как соорганизовали самовар, наскоро приготовили неказистый ужин, острили над неорганизованностью, шутили, смеялись. Наконец отправились спать. Комнат было большое количество, хоть каждый занимай отдельную. В кроватях недостатка также не было, часть кроватей была чуть ли не в два с половиной аршина ширины — это остатки былой роскоши. Владимир Ильич, шутя, говорил: "Для чего же такие кровати, плясать на них, что ли?" И действительно, положение было таково, хоть пляши, кроватей много, а белья, одеял нет. А холод и сырость от полуосеннего дождя в нетопленых комнатах придавали нашему пребыванию бивуачный характер. Признаюсь перед читателем, чувствовал я себя не ахти как хорошо, так как считал себя виновником, что не мог ничего лучше придумать. Вот, думаю, и нашел же место для отдыха. Но шутливое настроение окружающих и веселость тов. Ленина положение сглаживали. Понабрали кое-как белья, одеял, улеглись.

Утро было наградой пережитому. Сырая и проведенная с приключениями ночь сменилась солнечным утром и большей налаженностью в хозяйстве, в дополнение прекрасная местность и природа. Днем осматривали совхоз, скотный двор.

Обстановка не особенно, но местность тов. Ленину очень понравилась. По крайней мере, настолько, что он охотно там пробыл дня два, но не настолько, чтобы он повторил туда свою поездку.

Горки при жизни Ленина были культурным центром окружающих деревень. Там был клуб рабочих совхоза, куда привлекались и местные крестьяне, была большая библиотека, обслуживающая все окрестные деревни.

Большой и радостной неожиданностью было для окружающих деревень, когда, кажется в 1920 году, по распоряжению тов. Ленина, деревня Горки от совхозовской станции была освещена электричеством. С этой электрификацией так же, как и в других местах, не обошлось без смешных случаев: один крестьянин не допускал у себя в доме делать проводку: не то боялся какого-то подвоха или же, что вернее, из-за каких-то религиозных соображений. Но как только засветились лампочки, крестьянин начал умолять, чтобы и его дом осветили. А затем все деревни стали присылать делегации с просьбой об электрификации.

Уже во время болезни тов. Ленина закончилась работа по сооружению небольшой электростанции на Пахре, которая теперь освещает несколько окрестных деревень.

Думаю, что выражу общее желание местных крестьян, чтобы и впредь, когда не стало их любимого Ленина, Горки были бы тем центром, откуда бы они черпали значение ленинского учения, как нужно жить, бороться и побеждать. В Горках должен быть музей Владимира Ильича, в Горках должно быть образцовое и показа-тельное сельское хозяйство. Горки, совхоз должны быть примерным показателем проведения смычки города с деревней.

II

Самая трудная задача во время пребывания тов. Ленина в Горках — это его охрана. Мы уже видели, какая обстановка была в 1918 и 1919 годах, знаем, как белобандиты охотились за вождями рабочего класса, а ко всему этому еще прибавлялось то, что лето 1919 года было довольно-таки обильно в Московской губернии зелеными бандами. Подольский уезд, в котором находятся Горки, в этих бандах недостатка также не имел. И наряду с восстанием этих банд в Волоколамском, Клинском, Бронницком были также восстания и в Подольском уезде, верстах в 15–20 от Горок. Москва находилась в полукольце этих банд, дело доходило даже до пушек. Хотя и принимались энергичные, успешные меры по уничтожению этих банд, тем не менее орех этот был довольно-таки крепкий и разгрызть его было не так-то легко.

Так как во главе восставших банд всегда становились белые офицеры, сынки князей и местных помещиков, то от них можно было ожидать всяких пакостей. Горки они могли избрать для нападения как самоцель, и поэтому вдвойне приходилось опасаться.

Охранять Владимира Ильича было весьма трудно по очень простой причине, что он охраны недолюбливал, мягко выражаясь.

Тов. Ленин от охраняющего удирал: скроется в кустах, в лесу" и баста. Туда, сюда, его нет. Приходилось отыскивать тов. Ленина, но делать это так, чтобы он не догадался. Пойдут, бывало, в разные стороны несколько человек из отдыхающих в санатории, и кто-нибудь, бывало, в лесу как-будто нечаянно наткнется на тов. Ленина, поздоровается, заведет о чем-либо разговор, и идут вместе — тов. Ленин не подозревает, конечно, с какой целью встретил его собеседник. Но не всегда в таких случаях бывало легко найти тов. Ленина, часто он уходил очень далеко, и направление, куда он пошел, трудно было угадать.

Тов. Ленин часто с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной уходили далеко в лес или в поле гулять. В это время отдыхающие товарищи также шли гулять в том же направлении, держась на некотором расстоянии, притворяясь, что собирают цветы, грибы или еще что.

Помню такой случай: тов. Ленин вдвоем с Надеждой Константиновной ушли далеко по открытому лугу. В таких случаях, вследствие того что тов. Ленин недолюбливал охраны, товарищи охраняющие держались на очень далеком расстоянии. Тогда мы с тов. Полидоровым отправились погулять по тому же лугу и начали собирать цветы. Прогулка тов. Ленина с Надеждой Константиновной затянулась настолько, что мы набрали такое количество цветов, что не знали, куда их девать. Но уйти было нельзя, и в то же время боялись выдать, что нас вовсе не интересует собирание цветов, а охрана тов. Ленина. Мы тогда, как детишки, начали возиться с тов. Полидоровым и пустили в ход цветы, быстро их все израсходовав. Увлекшись этой игрой, мы не заметили, как к нам подошли тов. Ленин и Надежда Константиновна. Тов. Ленин начал над нами трунить: "Вот вы какие работнички — управляете губернией, а возитесь, шалите, как пятилетние мальчишки; крестьяне увидят, как вы себя ведете, прогонят". Когда же они прошли, тов. Полидоров заметил: "А у самого-то какие огоньки в глазах, сам бы не прочь повозиться, да, верно, стесняется". — "Да, — заметил я, — очевидно, потому, что размер его работы побольше губернского".

Трудновато было с тов. Лениным в смысле охраны во время купанья. Там были все (кроме Полидорова) пловцы такие, что едва речку переплывали, тов. Ленин же поперек речки редко когда плавал, а с легкостью рыбы вдоль ее.

Уплывет, бывало, на полверсты, вылезет на берег и сидит. Плыть за ним никто не мог, а идти по берегу… знали, что он этого недолюбливал. В таких случаях как хочешь, так и выкручивайся.

Были случаи, когда, кроме обычной охраны, мы устанавливали дежурства по ночам из так называемой отдыхающей публики. Опишу один из таких случаев.

Весной 1920 года, во время польского наступления, как-то послышались со стороны Москвы какие-то взрывы и с наступлением темноты над Москвой образовалось громаднейшее зарево. Начали усиленно звонить в Москву, но там всеобщее молчание — на телефонные звонки не отвечают. Праздничный день, — значит, все отдыхают. Послали в Москву нарочного узнать, в чем дело, а затем из ВЧК сообщили, что на Ходынке происходят взрывы складов со снарядами. Взрывы настолько сильны, что осколки долетают на окраину Москвы и в Москве лопаются стекла; в Москве тревога.

Поздно вечером сообщают, что из Москвы за Серпуховскую заставу выехали неизвестных два вооруженных автомобиля. Сейчас же возникли сомнения, предположения и разного рода слухи. А вдруг это польские банды или русские белогвардейцы подожгли склады и, пользуясь суматохой, решили напасть на Горки.

Звоню в Подольск, чтобы приняли меры к выяснению и задержке вооруженных автомобилей. Сами же приготовились на всякий случай. Распределили на всю ночь дежурных, на обязанности которых было всех разбудить в случае, если по направлению к Горкам послышится шум автомобилей. Но эта ночь была настолько беспокойна, что почти не спали, наблюдали зарево и раскаты взрывов, прислушиваясь в то же время к каждому шороху в темноте…

III

Приходилось принимать меры охраны тов. Ленина не только с точки зрения террористических актов, но просто с точки зрения покоя, отдыха тов. Ленина. Каждому известно, что во время революции не только работники верховных органов, но и середняки, и работники низовых органов рвались на части: дел у них всех было по горло. По отношению же к тов. Ленину этого доказывать не приходится, и его нагрузка, которой он сам себя подвергал, всем известна. На его плечи все взваливалось, начиная от вопросов мировой революции и кончая мелкими реквизициями в поездах у мешоч-ника и пайками для так называемыхответственных и незаменимых работников и их жен. Такими же просьбами не забывали тов. Ленина в Горках. Вот почему работники губисполкома, которым тогда приходилось бывать в Горках, поставили себе за правило не только разговоров с тов. Лениным избегать, но и без нужды с ним не встречаться.

— Почему мы придерживались такого правила? — Да очень просто. Как только покажешься тов. Ленину, так он сейчас же начнет расспросы: как промышленность в губернии, каково положение в деревне, сколько хлеба у рабочих (а тогда бывали такие времена, что рабочие Московской губернии не получали ни крошки по месяцу, а то и по два), каковы настроения рабочих и крестьян, как проходят мобилизации на фронт, в продотряды и прочее, а после его вопросов незаметно для себя втягиваешься в разговор и ему в свою очередь сам задаешь целый ряд контрвопросов. Да так один, другой, третий… Ну, какой при таких условиях может быть отдых, если принять во внимание еще то, что тов. Ленин для своего отдыха уделял времени очень мало. Поэтому вполне понятны наши заботы о его покое.

Все подобные мероприятия не могли, конечно, предохранить тов. Ленина от того, чтобы и в Горках он не занимался самыми мелкими вопросами управления страной, да и не только страной, а вообще мелочами, с которыми не давали ему покоя.

Я приведу несколько небольших фактов, которые могут характеризовать, как тов. Ленин наряду с большими мировыми вопросами успевал разрешать и уделять время совершенно незначительным вопросам.

Мною как-то был арестован за злостный саботаж работавший в Горках машинист Коровин. У этого машиниста был сын-красноармеец; он какими-то путями пробрался к тов. Ленину. Товарищ Ленин убеждал меня, что Коровина один раз проучили, его нужно освободить и допустить до работы; наверняка он теперь забудет про саботаж. Я его продержал больше, чем предлагал тов. Ленин, а затем освободил, и он был допущен к прежней своей работе. Предсказание тов. Ленина сбылось. Коровин энергично и добросовестно принялся за работу.

На земле, которая до революции принадлежала помещику Рейнботу, была дачка какого-то француза. Он умер. У него на квартире жила какая-то вдова и имела явно недоброкачественные документы, что эта ее дача; да даже если и ее дача, то она все равно подлежала выселению, хотя бы с точки зрения охраны Горок. Но не тут-то было. Эта женщина оказалась упорной, неустанно бомбардировала тов. Ленина и в Горках и даже проникала в Кремль. В конце концов тов. Ленин настоял на том, чтобы ее не выселяли.

Приходили к тов. Ленину и рабочие совхоза жаловаться на то, что у них плохая пища, не дают специальной полагающейся в производстве одежды, не вовремя получка, приходили со всякими другими своими нуждами.

Крестьяне в Горки шли со всех концов округи. Тов. Беленький, бывало, их убеждает: "Зачем вам тов. Ленин, здесь — председатель губисполкома, идите к нему. Все равно разрешить ваш вопрос тов. Ленин не сможет и передаст ему". Крестьянин недоверчиво посмотрит на Беленького и скажет: "Оно, может быть, и так, но уже если ему сам Ленин скажет…", то крестьянин полагал, значит, будет сделано. Часто крестьяне добивались своего, дожидаясь где-нибудь на дороге тов. Ленина, чтобы изложить ему свои нужды.

Крестьяне приходили, конечно, с разными нуждами; о неправильной, по их мнению, мобилизации лошадей, инвентаря, об освобождении сына-дезертира, об оставлении для полевых работ мобилизованного сына, о земельных делах и семейных разделах и со всякими другими просьбами. Их тов. Ленин выслушивал, а затем поручал мне разрешать эти вопросы, а иногда предлагал поехать на место и обследовать. Конечно, везде лично поспевать было невозможно и приходилось, в свою очередь, кого-либо посылать. Но тов. Ленин мало того, что поручит сделать, а он всегда проверял порученное, сделал ли ты, когда и как сделал. Однажды он меня припер к стене. Я ему дал обещание съездить в деревню лично и разрешить какой-то земельный вопрос, но поехать мне туда не удалось, и я послал инструктора, который очень хорошо разрешил вопрос и затем сообщил мне все подробности. Встретившись со мной, тов. Ленин, не спрашивая, ездил ли я в такую-то деревню, сразу спрашивает, как я разрешил такой-то вопрос. Я ему выкладываю со всеми подробностями. Тов. Ленин посмотрел лукаво на меня и спрашивает: как живет этот крестьянин, большое ли семейство, какой у него дом и другие подробности. Я вынужден был сознаться, что сам там не был. Он тогда захохотал и сказал: "Вот и попался. Нужно было так и сказать раньше, что не поедете".

IV

Много писалось о трогательном, чутком и бережном отношении тов. Ленина к товарищам, и я не хочу этого доказывать, так как это общеизвестно, а лишь хочу иллюстрировать несколькими фактами это отношение.

Мне приходилось наблюдать, как при каждом удобном и неудобном случае, независимо от обстановки и уймы дел, тов. Ленин находил время позаботиться о товарищах, и не только о тех, которых он близко знал, а вообще.

Бесконечные заботы — кто как живет, питается, как кто здоров и прочее. Когда, бывало, едет в Москву, непременно всех спросит: "А может быть, вам что нужно привезти: книг, газет, из аптеки что-либо, может быть, кого нужно подвезти в Москву?"

Однажды только что вышел от меня тов. Ленин, вбегает взволнованная тов. Федяева: "Что я наделала, вот безобразие!"

— Да что такое? В чем дело?

— Лежу я с закрытыми глазами в постели на террасе, идет Ильич, спрашивает, где Сапронов, а я как-то от неожиданности смутилась, хотела приподняться и не смогла: мне сегодня в особенности нездоровится. Тов. Ленин подошел ко мне, начал так внимательно расспрашивать, что со мной, что болит, и вид-то у вас плохой, да не нужна ли вам врачебная помощь, не нужно ли что из аптеки? А мне сегодня врач сказал, чтобы срочно послать в Москву за лекарствами. Я от такой внимательности растерялась, возьми да и дай рецепт тов. Ленину, а теперь ругаю себя, зачем так сделала. Тов. Ленин едет на серьезное заседание Совнаркома, а я ему преподношу возиться с какими-то пузырьками.

И долго ока мне рассказывала о том, как тов. Ленин внимательно и заботливо расспрашивал о ее здоровье. "Близкие товарищи менее внимательны, чем он", — добавляет тов. Федяева…

Иногда тов. Ленин проводил время в разговоре с Сашей (служащей санатория); она ему жаловалась, что ее Иван (муж) ушел в продотряд или куда-то командирован профсоюзом и до сих пор еще не вернулся. Она полагает, что он забыл уже про нее и "нашел уже, верно, другую". "Не знаете ли вы, тов. Ленин, как бы его отыскать, я уж не надеюсь, что он вернется ко мне, а хоть бы узнать, где он и как живет". Тов. Ленин ее уговаривал подождать, говорил, что он найдется, приедет и что все уладится.

Удивительно, как умел тов. Ленин подойти и успокоить. Саша говорила о том, как ей воспитать своего сына, как устранить материальные недостатки. Обычно после таких разговоров Саша ходила веселая и говорила: "Поговорила с тов. Лениным, горя не стало меньше, а на душе легче!" И добавляла: "Хороший тов. Ленин!"

Такие же отзывы были о тов. Ленине от всех рабочих, крестьян и служащих, которые говорили с ним о своих нуждах.

Участливое отношение тов. Ленина ко всем товарищам было не потому, что он очень мягок, податлив или угодлив, нет, таков уж его характер, склад. Когда же дело требовало кого-либо подтянуть, проучить или примерно наказать, он это делал и в своих решениях был тверд и непреклонен.

Однажды тов. Вевер, комендант санатория и заведующий совхозом, срубил на дрова сосну в парке, полагая, что эта сосна сухая. Тов. Ленин увидал, потребовал, чтобы составили акт, подлежит ли эта сосна действительно на сруб или срублена по небрежности. По выяснении было установлено, что сосна не сухая, а срублена по недосмотру тов. Вевера. Тогда тов. Ленин в несколько минут написал: "подвергнуть тов. Вевера аресту на 1 месяц, 3 недели условно, 1 — отсидеть. В случае повторения тов. Вевер должен будет условные 3 недели отсидеть и быть удаленным со службы. Но, принимая во внимание, что в совхозе идет уборка полей, наказание отбыть т. Вевер должен будет в наиболее свободное время по усмотрению Подольского уездного исполкома"^[253]. (Пишу на память, в выражениях имеются неточности, по существу же акт, написанный тов. Лениным, изложен правильно, подлинник, по всей вероятности, находится у товарища Беленького.) Тов. Вевер прибежал ко мне ни жив ни мертв и начал меня просить походатайствовать об отмене приговора. Тов. Вевер говорил: "Легче год, два отсидеть, чем одну неделю по распоряжению тов. Ленина. Готов что угодно сделать, только чтобы не быть наказанным Лениным". Как я ни доказывал тов. Ленину невиновность Вевера в данном случае и преданность его вообще, он в своем решении остался непреклонен, и Вевер отбыл свое наказание.

На IX съезде РКП, как известно, по целому ряду вопросов были разногласия, в частности были разногласия по вопросу о единоначалии и коллегиальности. Дело в следующем: с начала перехода власти к Советам во главе отделов Исполнительных комитетов Советов стояли коллегии из нескольких человек (три, пять, семь и больше); фабриками и заводами управляли тоже коллегии. Перед IX съездом РКП и на нем был поднят вопрос об упразднении коллегий, вместо них предлагали ставить одно лицо: заведующего, директора или начальника. Большинство членов украинской делегации, в которой участвовал и пишущий эти строки, были на съезде за коллегиальность. После IX съезда я был отозван с работы на Украине и получил отпуск, который и проводил в Горках, где тогда жил тов. Ленин. Признаюсь перед читателем, что от пережитого на IX съезде я себя чувствовал не особенно хорошо, не потому, конечно, что группа, защищавшая коллегиальность и вносившая предложения по другим вопросам, осталась на съезде в меньшинстве, а потому, как мне и товарищам тогда казалось, что предложения наши проваливались способами и приемами, недопустимыми внутри партии, принявшими характер личной травли (не место здесь, конечно, этот факт разбирать по существу, что было правильно и что нет, и рассказывать, какие наши предложения в той или другой форме были приняты и какие отклонены, не это нас интересует). И эти приемы, как мне тогда казалось, поощрялись тов. Лениным и Троцким. Вот этого-то я никак не мог понять и допустить, что мне, в свою очередь, дало возможность резко выступить против тов. Ленина. И поэтому именно IX съезд РКП оставил во мне некоторый осадок. Над этим я задумывался и размышлял, и, по-видимому, это не ускользнуло от проницательного взгляда тов. Ленина. Он был трогательно ко мне внимателен, часто заходил, рассматривал мои книжки, усиленно рекомендовал мне больше читать и что читать, но никогда не заговаривал о IX съезде. Однажды ходил я в большом раздумье по парку, и в моей голове проходили кинематографической лентой украинские события, IX съезд и прочее. Увлекся я этими размышлениями настолько, что не слыхал, как ко мне подошел тов. Ленин, взял меня за руку и вкрадчиво, шутливым тоном сказал: "Все пройдет, не печальтесь". — "Это вы о чем?" — спрашиваю я его. "А о том же, о чем вы так много думаете", — ответил он и сейчас же перевел разговор на другую тему: "А как вы думаете насчет привлечения Брусилова? Остановим мы поляков? Они очень на нас прут". Я высказал соображение, что и без Брусилова поляков мы разобьем, а вся эта история с Брусиловым затемняет международный характер нашей революции и смахивает на национальную защиту отечества. Тов. Ленин мне начал доказывать, что против польской буржуазии, в интересах же польского рабочего класса и мировой революции, почему же не использовать и националистические элементы. "Не мы у них на службе, а они у нас, и это нисколько не противоречит коммунизму".

Как-то приходит один из товарищей и говорит: "Тов. Ленин приглашает всех купаться, идемте". Все, конечно, вскакивают и бегут купаться. Я был увлечен какой-то книжкой, так и остался в гамаке ее читать. Немного прошло времени, не больше получаса, вдруг раздается голос тов. Ленина: "Что же это такое, все купаются, а вы что же? Нехорошо, нехорошо нарушать компанию". Я начал доказывать, что если и нарушил, то не со злостным намерением, а увлекся книжкою. "А я думал, что вы опять не в настроении или заболели". А затем Владимир Ильич перешел к разговору о дальнейшей моей работе, спрашивал, что я думаю делать, и о многом другом спрашивал и тут же сам делал несколько предложений; и те предложения, которые ему самому же не нравились и сделаны были им, пожалуй, больше для виду, он раскритиковывал. В конце концов усиленно стал советовать мне поехать в Петроград. Мысль эта ему, очевидно, очень понравилась, и поэтому он миллион доводов нашел за эту поездку и ни одного против. Он доказывал, что там широкий размах работы, пролетарский центр и что там будет лучше, чем на Украине.

V

В данной книжке не ставится целью хотя в малейшей степени охарактеризовать тов. Ленина как вождя величайшей из великих революций. Для современников, очевидно, эта работа не под силу или если под силу, то для очень немногих. Для себя подобную задачу я считаю вовсе не по плечу. В данной книжке я ставлю себе скромную цель осветить жизнь тов. Ленина в Горках, да и то не со всех ее сторон, хотя бы по той простой причине, что не все эти стороны были доступны для моих наблюдений. Я здесь касаюсь тех сторон жизни Владимира Ильича, с которыми мне приходилось сталкиваться большей частью вне дома, на прогулках и проч. А ведь большую часть времени и в Горках тов. Ленин проводил за работой, и об этой стороне жизни Владимира Ильича подробно могут рассказать только Надежда Константиновна и Марья Ильинична.

У нас, жителей Горок, было ложное представление о том, что тов. Ленин решает все вопросы мировой политики без больших колебаний и волнений. А однажды я убедился, что это не так. Это было во время польских событий. В одну из бессонных ночей, гуляя по парку, я наблюдал, как тов. Ленин долго, долго в темноте, то быстро бегая по большой открытой террасе, то останавливаясь на больший или меньший промежуток времени и вглядываясь в темноту, глубоко о чем-то задумывался. "Вот уже часа два так ходит, — сообщил мне один товарищ из охраны, — все давно спят, а он ходит".

А на второй день, бодрый и уверенный, как ни в чем не бывало тов. Ленин говорил о том, как мы поколотим поляков и поможем их пролетариям свергнуть буржуазию.

Больше мне приходилось встречаться с тов. Лениным вне Горок, на работе, чем в самих Горках. Часто приходилось безоговорочно выполнять его распоряжения, часто приходилось и спорить, а еще больше приходилось спрашивать советов и мнения Владимира Ильича по тому или иному вопросу. Об этом здесь говорить не время и не место, может быть, когда-либо придется в другой раз, но мне все-таки хотелось бы несколько таких моментов осветить и здесь.

Например, когда беседуешь с тов. Лениным по тому или другому вопросу, то он выпытывает у тебя все до мелочей; когда же спросишь, а как он на это смотрит, тов. Ленин не скажет прямо своего мнения, а выскажет несколько предположений, тут же их раскритикует и отвергнет, а когда поставишь вопрос в упор: "Как же вы-то все-таки, Владимир Ильич, думаете по этому вопросу?" — "А вот подождите до решения Центрального Комитета", — ответит он или: "Я лично до решения Центрального Комитета ничего не могу сказать". На каком-либо совещании или заседании он выслушает внимательно все стороны и, если что для него неясно, выспросит все до мельчайших подробностей и уже потом только высказывает свое мнение. У многих работников есть характерная черточка: сидит на собрании, иногда председательствует, многого не понимает, но спросить у спеца или у товарища, ниже себя стоящего, считает зазорным, конфузным; притворяется, что он все понимает, путает, комкает вопрос и в то же время нос дерет, что он — всезнайка. Тов. Ленин никогда не станет голосовать вопроса, пока он не выяснит его для себя во всех мельчайших подробностях. Характерно для тов. Ленина то, что он никогда не будет отстаивать сегодня, что отстаивал вчера, если он убедился в обратном.

Мне приходилось очень много сталкиваться с тов. Лениным по вопросу о главкизме. Ввиду того что Московский губисполком находился близко к центру, ему-то чаще других приходилось сталкиваться с главными управлениями (главки) промышленности и другими отраслями хозяйства, и Московскому губернскому исполкому первому пришлось начать борьбу со всеми отрицательными плохими сторонами главков. Мы боролись против того, чтобы главки хозяйничали на местах помимо губернских и городских Советов. Московский губисполком стоял за то, чтобы все местные отделы главков и посылаемые ими на места лица были бы подчинены местным властям и работали бы под их руководством.

Много по этому вопросу приходилось спорить с главками в Совнаркоме, и в частности с тов. Лениным. Критикуя наши предложения — и часто очень жестоко, — в то же время никогда не было того, чтобы тов. Ленин отмахнулся от вопросов, а наоборот, очень прислушивался к нашей критике и часто в Совнаркоме поддерживал те или другие наши поправки, направленные главным образом против главкизма.

Помню декабрьскую партконференцию в 1919 году, на которой тов. Ленин вместе с тт. Каменевым, Зиновьевым, Владимирским и другими выступил против тезисов Московского губисполкома по советскому строительству. И когда тем не менее эти тезисы конференции были приняты, заметно позиция тов. Ленина изменилась. А когда же на секции по советскому строительству 7-го съезда Советов, где присутствовало около полутора тысяч человек, тов. Ленин, убедившись, что наши тезисы поддерживаются всеми местами против центра, выступил, защищая от нападок в осторож-ной форме наркомземовское управление совхозами. Он не возражал против наших тезисов, которые и были приняты. Для окончательного редактирования принятых тезисов была выбрана комиссия, в которой после жарких споров по некоторым пунктам, главным образом управления промышленностью, голоса раскололись. Вопрос на окончательное решение был передан в ЦК. Тогда ЦК, во главе с тов. Лениным, приехал в Большой театр, где и устроит ли заседание, на котором точку зрения Московского губисполкома и большинства съезда защищали Сапронов и В. Мещеряков.

На этом заседании интереснее всего было то, что тов. Ленин не производил формальных голосований тех или других предложений, то есть не делал так: внесено какое-либо предложение, его голосуют, и предложение, получившее большинство голосов, становится для всех обязательным, — вопрос считается разрешенным. Нет, Ленин делал так: напишет пункт резолюции и, если он видит, что этот пункт не встречает нашего сочувствия, снова переделывает, и так по нескольку раз до тех пор, пока не приходили к соглашению обе стороны. Это происходило не потому, конечно, что Ленин мягкосердечен и добродушен, а потому, что, имея все голоса против нас в Центральном Комитете, он знал, что на секции съезда Советов, где имеется более тысячи человек, громадное большинство было на нашей стороне. В распоряжении товарища Ленина было, конечно, средство вынести решение ЦК и предложить коммунистической фракции съезда Советов провести в порядке партийной дисциплины, но, видя настроение секции (которое было очень бурным), на такую меру не решался.

На этом заседании тов. Ленин уговорил нас на большие уступки и, очевидно, предвидел, что на секции согласованная резолюция гладко не пройдет. Тогда он взял и сунул меня, как защищавшего точку зрения большинства, председательствовать на этой секции, и лишь только тогда, когда мне стало трудно справляться с этим бурным заседанием, я понял хитрый маневр тов. Ленина, а он сидел рядом и ехидно похихикивал.

Подобных случаев, говорящих о способах и приемах работы тов. Ленина, можно бы привести множество, но, повторяем, в данном случае будем говорить только в связи с Горками.

VI

Надежда Константиновна как-то в одной из газетных статей очень правильно и вовремя ругала тех, которые рисуют тов. Ленина каким-то аскетом и подвижником. Поскольку мне приходилось сталкиваться с тов. Лениным, я удивлялся, каким это образом он, столь загруженный, успевал пользоваться всевозможными радостями жизни. Я этим не хочу сказать, что тов. Ленин любил роскошь или что-либо в этом роде, — наоборот, в материальном отношении он жил очень скромно. Я не буду описывать этой стороны жизни Владимира Ильича, а, думаю, выражу все, если скажу, что он жил так скромно, что любой из работников мог бы у него поучиться, как нужно жить в период, когда голоден рабочий класс и нища страна. Но ведь это не есть аскетизм. Тов. Ленин очень любил цветы, деревья, птиц, любил природу вообще. Увлекался Владимир Ильич охотою. Насколько он был хороший охотник, судить не берусь: на охоту мне ходить не приходилось, но, если судить по той дичи, которую наши охотники, бывало, приносили, то неважный. Правда, в этом может быть виною не только охотник, но и отсутствие самой дичи в природе, но от этого не была меньше его страсть к охоте.

При случае Владимир Ильич увлекался играми, например в городки. У нас в Горках были в моде городки. Многие увлекались ими до бесчувствия. Вдоль аллейки, близ дома отдыха губернских работников, мы устроили площадку для городков и оставшиеся еще после владельца насаженные вдоль аллеи цветы "варварски" посшибали палками. Как-то в праздничный день народу на отдых понаехало больше, чем всегда. Затеяли игру в городки. Азарт настолько разгорелся и все были так увлечены, что на цветы никто не обращал внимания, и их жалкие остатки беспощадно уничтожались бросаемыми палками. Над головами поднятая пыль стояла столбом, а воздух оглашался спорами, криком и гамом. Вдруг открывается калитка и из нее к нам направляются Владимир Ильич, Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Зная, как Владимир Ильич любовно относился к цветам, мы не на шутку струсили, ожидая, что "варварам", уничтожающим цветы, попадет основательно. И уже стали готовить шуточные возражения. Одни говорили, что цветы ничто в сравнении с городками, другие говорили, что не хотим пользоваться буржуазной роскошью, насадим свои цветы и прочее и прочее. Но обороны не потребовалось — тов. Ленин настолько был увлечен общим шумом и гамом, что, очевидно, и не за-метил уничтожаемых цветов, а с места в карьер взялся за палки и так же азартно, как и все, начал игру.

Но как только Владимир Ильич начал игру, общие страсти как-то улеглись, шум и гам немного стихли. Все как будто были не то смущены, не то, может быть, польщены участием Владимира Ильича в игре. Признаюсь, у меня лично вначале было такое чувство, что его, пожалуй, и неловко обыгрывать. Но тов. Ленин сразу так увлекся и так начал бить, что всех, как говорят, заткнул за пояс. И тут же, шутя, начал над всеми издеваться: "Какие же вы игроки, я вот только что начал играть и всех обыгрываю". К интеллигентам Владимир Ильич относился более или менее снисходительно; доставалось рабочим: "Какие же вы пролетарии, какие же вы игроки, вот как бейте!" — и засим следует ловкий удар. Тов. Бухарина Владимир Ильич упрекал в том, что он не изжил еще левого ребячества, так как его палка всегда летит от городков влево. Меня упрекал за то, что не успел, мол, уйти с производства и сразу потерял ловкость строительного рабочего: "Я за это вас перевожу в квалификацию второй руки". И тут же тов. Ленин всех игроков разбил на игроков первой, второй и третьей руки (термин, употребляемый в строительном производстве). Игрок первой руки, кажется, оказался только один тов. Ленин, все остальные — второй и третий.

Остроты и шутки тов. Ленина так всех увлекли, вскоре начался шум и гам такой, что от первоначальной неловкости и следа не осталось. Мы все были с тов. Лениным на "вы", но во время игры незаметно для себя перешли на "ты", стали и над ним трунить, смеяться, орали, когда он начинал бить, и мешали ему бить.

Его остроты и шутки вызывали на соревнование, и первое настроение — "обыграть неудобно" — испарилось; мы, мол, пролетарии, в грязь лицом не ударим. Вскоре я выбил одним ударом фигуру и, вообще, стал бить ровнее. Он меня добросовестно перевел в игроки первой руки и, вообще, одних переводил из второй в третью, других — наоборот.

С тех пор тов. Ленин стал почти постоянным нашим игроком, и всегда с тем же увлечением, как и в первый раз. Но рана от предательского выстрела, а затем какой-то изъян, кажется с почками, давали себя чувствовать, и Владимир Ильич стал играть хуже и так-же добросовестно перевел себя в игроки второй руки; а вскоре играть ему врачи запретили.

Как-то под вечер я взял велосипед и начал кататься по парку. Тов. Ленин некоторое время смотрел с террасы, а затем вышел и говорит: "Ну-те-ка, дайте, я попробую. В городки вы меня обыгрываете, на велосипеде же наверняка я вас обставлю". И тут начал делать разные фигуры и, в особенности, очень удачно делал восьмерки. А затем начал трунить: "Попробуйте-ка так, покажите пролетарское искусство".

Я пытался защищаться, что уменье ездить на велосипеде вовсе не характерно для пролетариата… Велосипед пока что принадлежность мелкого буржуа. "Как? — воскликнул тов. Ленин, — в Швейцарии каждый рабочий и крестьянин имеют велосипеды". На это я ему возразил, что Швейцария — не пролетарская страна, а мелкобуржуазная. "Значит, и вы не настоящий пролетарий, раз умеете ездить на велосипеде", — шутливо ответил тов. Ленин.

VII

С 1920 года я не жил в Горках, и мне тов. Ленина там больше встречать не пришлось. Во время первой его болезни я заезжал в Горки несколько раз; походишь, бывало, около дома и обратно — в Москву; не решался ни разу зайти: не стоит тревожить, пусть выздоравливает.

Но однажды очень захотелось повидать его. Тов. Ленин уже выздоравливал и начал уже к себе вызывать некоторых товарищей по разного рода делам. Приехал я в Горки, долго ходил по парку, наконец решился зайти в дом. Встретил там Марью Ильиничну, о чем-то с ней говорили, о чем — не помню, да и разговор тогда не клеился; думал, спросить или нет: "Можно ли повидать тов. Ленина?" А вдруг это излишне, помешает его выздоровлению. Марья Ильинична как будто бы угадала мою мысль и говорит: "Хорошо бы вам с Владимиром Ильичем повидаться, да он сейчас с Серго занят". Понял я это как намек, что лучше не беспокоить, и уехал.

Вскоре тов. Ленин встал и принялся за работу. Встречаюсь на заседании Московского Совета: "А мне сказали, что вы были в Горках". — "Да, был". — "Что же вы не зашли? Что же это такое?"

Недолго тов. Ленин работал после первой болезни, свалился во второй раз, свалился и не встал…^[254]

М. А. Крупский В СЕМЬЕ ИЛЬИЧА

Впервые встретиться с Владимиром Ильичем мне пришлось в первых числах января 1920 г.

Я прибыл в Москву рано утром. День был морозный, и, выйдя с вокзала, я быстро зашагал к Кремлю. Здесь после предъявления документов и соблюдения некоторых формальностей меня провели на квартиру Владимира Ильича в четвертом этаже большого Кремлевского здания. Окна смотрят на площадь Кремля. Квартира невелика. Всего четыре просто обставленных комнаты и рабочий кабинет. Ни намека на роскошь. Несколько простых желтых стульев, большая этажерка с книгами, обеденный стол и маленький рояль — вот почти все, что вы увидите, войдя в эту квартиру. Не сказать, что в этой квартире живет глава Российской республики; она скорей напоминает жилище самого заурядного трудящегося гражданина республики.

Надежда Константиновна встретила меня очень радушно. После неизбежных расспросов семейного свойства она провела меня к Владимиру Ильичу. Он в то время был сильно простужен и лежал в постели, читая газету. Перед Ильичем стоял маленький столик с грудой исписанной бумаги и чернильница. Дружески улыбаясь, он поздоровался со мной и предложил сесть. Первое, что он сказал:

— Теперь вам надо учиться. Куда же вы хотите поступить?

— На курсы комсостава флота, — ответил я.

— Что же. Отлично. Республике нужны хорошие моряки, — сказал Ильич и написал записку т. Склянскому с просьбой содействовать моему поступлению.

Расспрашивал меня о настроении в Питере и армии, подчеркивая, что теперь необходимо взяться за учебу; он написал еще записку, чтобы меня ознакомили с коммунистической работой в армейских частях и командных курсах. Эта записка хранится у меня до сих пор.

Прожил я в Кремле около трех недель, и это время навсегда врезалось в мою память. Кто хоть раз видел Ильича и разговаривал с ним — тот не забудет его никогда!

Через два дня после моего приезда он уже встал и сразу же весь ушел в работу. Утром, наскоро выпив стакан чая, он уходил к себе в кабинет и работал до 5–6 вечера, когда собиралась вся семья: Надежда Константиновна из Главполитпросвета, Марья Ильинична из редакции "Правды". Но частенько приходилось обедать и без Ильича — и обед относился прямо в кабинет. Когда же Ильич имел время пообедать в семейном кругу, то заодно пробегал газеты и обменивался шутками с присутствующими. Он говорил тогда о политике в шутливом тоне, и добродушная улыбка не сходила с его лица. Однако после обеда немедленно уходил в кабинет и занимался до глубокой ночи.

Иногда к Ленину приходили Бухарин, Крыленко и другие товарищи. Они острили, шутили; в такие моменты мне казалось, что я вижу не вождей мирового пролетариата, а обыкновенных "смертных", веселых людей. Но скоро Владимир Ильич удалялся с гостями к себе в кабинет или они уходили, и в квартире снова водворялась тишина.

Мне удавалось поговорить с Ильичем только в минуты обеда, но и этим я был вполне доволен.

Другой раз я навестил Москву в сентябре того же года. Прямо с вокзала прошел в Главполитпросвет к Надежде Константиновне. Она сообщила, что Владимиру Ильичу необходим отдых, ввиду сильного утомления, и что сегодня вечером они едут на несколько дней в Горки. Была так добра, что пригласила и меня. Часов в семь вечера к кремлевскому подъезду была подана машина. Ильич сел рядом с шофером впереди, а я с Надеждой Константиновной сзади. Ильич был в веселом настроении и шутил со мной.

Быстро промчались тридцать верст. Вот и Горки. Это прекрасное местечко точно создано для отдыха. Небольшой белый дом, красивой архитектуры, с большим балконом. Кругом великолепный парк. По обе стороны дома два флигеля. В один из них поместили меня. В Горках я провел часть своего отпуска, набираясь сил для нового учебного года. На другой день к нам приехали Бухарин и Кржижановский.

Каждый день за чаем и за обедом собирались все вместе. Ильич разговаривал с товарищами, шутил и смеялся. Бухарин забавлял всю компанию, рассказывая московские анекдоты и комические происшествия. Ежедневно мы вчетвером перебирались на шлюпке через реку и купались, причем Владимир Ильич успевал почти всегда войти в воду первым. Другим любимым занятием его была охота…

Так я прожил почти две недели, купаясь, гуляя и читая книги, которыми Горки снабжены очень хорошо. А затем училище комсостава и трудная учеба. Больше я Ильича не встречал. А теперь довольно трудно восстановить в памяти мои московские впечатления полностью. Дневника я тогда не вел — и только отдельные моменты из свиданий с Ильичем представляются мне так живо, как будто это произошло вчера.^[255]

А. К. Воронений РОССИЯ, ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, ЧЕЛОВЕК И ЛЕНИН

I

Один из современных поэтов, богато одаренный и очень своеобразный, говорил в беседе:

— Ленин… Он делает нужное и страшное дело: он делает новую страну и нового человека. Понимаете, именно делает.

— Почему страшное?

— Потому, что он лепит из инертного материала, но этот материал живой…

Другие утверждают, что Ленин — экспериментатор, не побоявшийся проделать опыт над страной с населением в 150 миллионов, и даже больше — над целым миром.

Еще сравнивают его с Петром Великим, дубиной гнавшего Россию к Европе.

А поэт Клюев писал так:

Считают его аскетом, фанатиком, книжником, начетчиком от марксизма, сектантом, схематиком.

Илья Эренбург сообщил про Ленина, что он "точен, как аппарат. Конденсированная воля в пиджачной банке, пророк новейшего, сидевший положенное число лет сиднем за книгами" и т. д.

Потом говорят, что он диктатор. И многое другое еще говорят.

Во всех этих и подобных утверждениях таится мысль, что Ленин насильно навязывает России новое, может быть необходимое и наилучшее, но органически не слитое ни с прошлым, ни с настоящим страны, — воплощает идеал — величественную формулу, схему, жизнь проинтегрированную насквозь, всецело и без изъятия. Естественно, что сам Ленин превращается в игумена, в аскета, в книжника, в дерзкого экспериментатора, в вивисектора живой жизни, пусть плохой, нелепой, темной и тяжелой, но подлинной, простой и непреложной, как море, лес, степи, горы, небо, звезды, травы, звери.

Как все это забавно неверно!

В нашей партии нет человека, который бы так живо, так близко, так остро и проницательно ощущал, воспринимал и знал Россию, как Ленин. Великая любовь рождает и великую ненависть. И то и другое у Ленина до краев: ненависть к России царей, дворян и Колупаевых и любовь к России непрестанного, страдальческого труда. Он — величайший в мире интернационалист — в то же время наиболее национален, наиболее русский, с головы до пят. О чем говорит и пишет Ленин? О том, что капитализм должен быть разрушен и уничтожен, что на смену ему идет диктатура пролетариата и коммунизм, — и о том, что Россия — это по преимуществу страна мужицких хлебов, аржаная, деревянная, темная, нечесаная, нечеловечески угнетенная, замордованная в прошлом, неграмотная, пьяная, кабацкая, некультурная. Никогда не забывать этих особенностей и своеобразия — вот чему учил и учит Ленин социалиста, действующего и борющегося в России.

Этот "схематик" и "аскет", с удивительным чувством реализма и со знанием России исключительным, неутомимо вскрывал весь полубарский, кисельный и кисейный иллюзионизм и утопизм нашего в бозе почившего ныне народничества. И наш рыхлый, подлый, продажный, вихляющийся "семо и овамо", "сюсюкающий", "кисло-сладкий", торгующий собой оптом и в розницу, распивочно и навынос бесхребетный либерализм нашел в Ленине такого беспощадного и верного оценщика, которого Россия не знала до него.

Нашего крестьянина Ленин никогда не размалевывал, не подкрашивал в противовес отвлеченному народолюбчеству, но он видел в нем не только собственника, но и человека труда, столетиями несшего иго крепостников и царских опричников. Это понимание "двух душ", живущих в крестьянине, и дало возможность ему наметить диктатуру пролетариата в непременном союзе с крестьянством как основу тактики и практики коммунистов в переходный момент от капитализма к социализму.

На грани двух культур, двух миров лежит у Ленина Россия, между Европой и Азией: капиталистической Европой, в судорожных попытках стремящейся превратить в сплошные колонии страны востока, и Азией, где зреет и неудержимо властно развивается и развертывается и вширь и вглубь борьба угнетенных против циви-лизова-нных поработителей.

А нам говорят: "Книжник, схематик, начетчик, не знающий и не понимающий России, — человек, который навязывает ей порядки, хорошие, но органически с ее жизнью не слитые!"

И дальше. Война и Ленин. Кто назовет человека, в ком война возбудила бы столько гнева, ненависти, презрения, такую силу отрицания, как это было у Ленина? Кажется, Степняк-Крав-чинский писал, что в жизни каждого революционера бывает момент, когда все силы, мысли и чувства, все напрягается в одном высшем, могучем, единоволющем порыве. Таким моментом была война для Ленина. Никогда столь крепко, сильно, непоколебимо, так страстно, так пророчески не звучал его голос, как в эти страшные годы. Это был и тот, и в то же время другой Ленин, гигантски выросший, титан и мятежный трибун и борец до конца. И теперь-то точно известно, что его голосом говорила прежде всего серая, шинельная, окопная Русь, изглоданная вшами, смертная, избитая, искалеченная, с искаженными чертами лица, с хрипом и хрястом костей. "Пораженчество" Ленина глубочайшими истоками питалось настроениями нашего рабочего и крестьянина.

И если теперь на глазах наших растет и лезет изо всех щелей Русь новая, советская, Русь кожаных людей, звездоносцев, красных шлемов, крепко, на славу сбитых, Русь рабфаков и сверд-ловцев, у кого на степной полевой загар легли упрямые тени и стали упрямо-крутыми подбородки, как у кавалеристов пред атакой, в мастерском неподражаемом живописании Л. Н. Толстого, а в лесных, голубых, васильковых глазах сверкает холод и твердость стали, если эта Русь с каждым днем все крепче, все глубже, все шире вспахивает рыхлые целины русского чернозема, то как можно твердить о Ленине, что он аскет, схематик, не знающий почвенной, подлинной России?

Об аскетизме, подвижничестве, схематизме говорится здесь потому, что есть еще немало людей, для кого коммунизм и коммунисты либо разбойники, либо схематики и начетчики, по книжкам, по голым абстракциям переделывающие мир. Ленин — первое и наглядное тому опровержение. Он весь земной, горячий, подвижный, как ртуть, неугомонный и неукротимый, ко всему приникающий и прислушивающийся, крепкий и кряжистый, до краев напоенный соками жизни, с этими единственными маленькими, азиатскими глазами, и острыми, и колющими, и умными, и добродушными, и хитрыми, и смешливыми, с этим смехом, с которым он старается часто безуспешно справиться, закрывая рот горсточкой, прыская в сторону и отмахиваясь обеими руками. Есть в нем что-то от округлости, проворности и легкости Платона Каратаева, от непосредственной мужицкой породы, от Владимира и Костромы, от Поволжья и наших неуемных полей. И в то же время в нем сталь и бетон города, железная воля к борьбе и дисциплина фабричных поселков и грохочущих заводов, и упорство и подвижничество ученых, и настороженность и сгорбленность людей подполья. В чудесном созвучии и гармонии сплелись все эти и многие иные, казалось бы непримиримые, противоположные черты. Но настоящие провозвестники новых эпох всегда таковы.

II

Ленин, конечно, "одержимый". Он всегда говорит об одном и том же. С разных, иногда с самых неожиданных сторон он десятки раз рассматривает в сущности одно основное положение. Как-то Плеханов сказал про него: в Ленине пропал прекрасный адвокат. Это мнение Плеханова, как и многие его другие о нем, ошибочно. Ленин, когда он защищается или нападает, только с очень внешней, с поверхностной точки зрения похож на адвоката. Вообще же, он говорит, как человек, у которого одна основная идея, "мысль мыслей", непрестанно сверлит и точит мозг и около нее, как по орбитам вокруг солнца планеты, кружатся остальные. Основное ядро никогда не рассеивается в сознании, ни на минуту не уступает своего места гостям. Этот хозяин прочно живет в своем жилище. Должно быть, жить так трудно, очень трудно, в конце концов. Но эта же одержимость открывает и вещие зеницы, которые даруются природой и жизнью гениальным людям. Такие "одержимые" на все смотрят под одним углом зрения, видят и замечают только то, на что властно направляет их внимание основная идея, мысль, чувство, настроенность. Их зоркость, их слух, их способность замечать нечеловечески остры. Быть одержимым одной великой идеей, однако, совсем не значит видеть только большое, огромное и не замечать деталей. Лучшее опровержение тому Ленин. М. Горький писал однажды про него: "мне кажется, что ему почти неинтересно индивидуально человеческое, он думает только о партиях, массах, государствах"; но ниже Горький вынужден прибавить: "иногда в этом резком политике сверкает огонек почти женской нежности к человеку". Последнее — сущая правда. Если собрать миниатюрные записочки Ленина, которые он рассылал направо и налево из Кремля, чего-чего в них не найдешь: о том, как нужно вести себя с Англией, и что посоветовать немецким рабочим, — и тут же рядом просьба разрешить такой-то крестьянке провезти четыре пуда ржи от станции Эн до станции такой-то, ибо у нее на руках трое детей; и еще просьба — предоставить комнату в таком-то доме Советов заслуженному подпольщику. А через несколько минут он спешит на заседание или на съезд делать доклад о внешнем и внутреннем положении Республики, и по дороге ловит товарища, и шепчет, и качает головой, и выспрашивает, и, проходя мимо, вы слышите: "А вы пишите, пишите мне, такие, знаете, коротенькие доклады, — а то возишься тут в Совнаркоме с большими делами и не замечаешь, что под носом; непременно пишите". И тут же энергичное и быстрое движение рукой, поясняющее: пишите, пишите.

В начале 1918 года в одной из своих речей тов. Ленин рассказал, как, скрываясь от преследования со стороны Временного правительства, он встретился в Финляндии с одной старушкой. Она вошла в вагон, в котором ехал Владимир Ильич, присела и оживленно, взволнованно стала что-то рассказывать пассажирам. Ленин спросил, о чем она говорит. Сосед финн перевел ему: она говорит, что теперь не надо бояться человека с ружьем. Она собирала хворост в лесу, и к ней подошел вооруженный человек. Она испугалась и хотела бросить вязанку. Но человек с ружьем помог ей вязанку донести. Теперь не надо бояться человека с ружьем. (Привожу рассказ по памяти^[256]..)

Людям труда не надо больше бояться вооруженных людей. Ленин нашел, что в это замечание укладывается весь смысл и все содержание переживаемого революционного переворота. И здесь сказалась отличительная черта его от общего переходить к частному, в индивидуально-человеческом видеть массовое. В статьях, в речах, в книгах, в практике это умение поймать, схватить мелочь и в этой мелочи найти, подметить отражение крупнейших черт эпохи, события, явления читатель найдет всегда и всюду. И кажется, когда Ленин выпытывает партийного работника и забрасывает его вопросами, иногда очень "мелочными", щурясь и наклоняясь к самому лицу, он ищет, собирает именно эти "мелочи", нужные ему для проверки широчайших обобщений. "Лучше меньше, да лучше" — это девиз Ленина. Отсюда его "оппортунизм", осторожность, способность лавировать и отступать, делать уступки. Но отсюда же и дар прозрения в будущее, которое он как-то должен видеть, осязать и чувствовать с совершенно сверхобычной ясностью и силой, ибо нельзя так безошибочно предвидеть будущее, не видя, не осязая его по-особенному. Ленин, несомненно, ясновидец, но грядущее он видит в деталях, в повседневности настоящего, в гуще жизни и борьбы. Поэтому-то Ленин покоряет, убеждает, подчиняет, захватывает даже таких людей, которые по строю мыслей своих и чувств чужды коммунизму и в достаточной мерезрелы и самостоятельны. Недаром Уэллс писал о своих беседах с Лениным: "Благодаря Ленину я понял, что, несмотря на Маркса, коммунизм может быть творческой, созидательной силой… Для меня было прямо отдыхом поговорить с этим необыкновенным маленьким человеком, открыто признающим всю громадную трудность и сложность задач, стоящих перед коммунизмом. Перед ним носятся видения нового мира, задуманного и построенного на новых началах и совершенно не похожего на старый" ("Россия во мгле"). Это очень хорошо: пред Лениным носятся видения нового мира, и это именно убеждает даже таких людей, как Уэллс. В этом же одна из тайн "диктаторства" Ленина.

"Одержимость", "фанатизм" Ленина по силе сказанного очень своеобразны: он сочетает холодную, абстрактную рассудочность с живым, конкретно-индивидуальным подходом, с тем, что Горький называет "огоньком почти женской нежности к человеку". Это горячее, полновесное чувство конкретного, "человеческого, слишком человеческого", скрытое под бесстрастной деятельностью ума, под деловым, практическим подходом, с покоряющей очевидностью обнаруживается и раскрывается в Ленине, в его отношениях к нашему большевистскому революционному подполью, к профессиональным революционерам, к этому особому типу людей, "взыскующих града". Сам профессиональный революционер и подпольщик, Ленин непроизвольно, без усилий окружает их подлинно родным, отцовским теплом, ощущаемым и воспринимаемым буквально как нечто физическое. Это испытывают не только подпольщики, но и многие другие, сталкивавшиеся с Лениным. Оттого он "Ильич", "свой человек", "наш" и т. д. Оттого он объединяет, спаивает, организует, дисциплинирует, направляет людей в единый коллектив, в стальную когорту, сковывает их в чугунно-бетонный, но живой массив. Думается, что Ленин устанавливает свои отношения к людям больше путем интуиции. Он не принадлежит к числу "справедливых", если под справедливостью здесь понимать исключительно рассудочное, холодное взвешенное отношение, со всеми за и против, то, что так ненавидел художник Толстой. Этим объясняются и ошибки тов. Ленина в его отдельных оценках, но здесь же и высшее обаяние его, и та высшая, конечная справедливость, в которой — и страсть, и глубокое проникновение, и живое ощущение сердцевины людей. Все это, вместе взятое, есть великий дар собирать вокруг себя людей и подбирать их не только "по духу", не только по идеологии, но еще и по каким-то иным, "нутряным", признакам, может быть самым важным, по крови, по склонностям, по всему чувственному и психическому укладу. Г. В. Плеханов как-то острил про Ленина, что он, подобно гоголевскому Осипу, старается подобрать и захватить с собой в дорогу что попало: кусочек бумаги, обрывок веревки: все пригодится. Это, конечно, неверно, но дыму, как говорится, без огня не бывает. Верно, что тов. Ленин умеет вести за собой людей, подчас весьма разношерстных, и факт тот, что Плеханов под конец жизни своей оказался на положении слишком разборчивой невесты, а о "неразборчивом" Ленине в глухих деревнях Индии говорят, по свидетельству Горького: "Вот Ленин — самый честный парень. Такого еще не было на свете".

Теперь да будет позволено остановиться на практицизме и узком делячестве тов. Ленина.

Был такой случай.

В комнату, где в числе нескольких человек находился М. Горький, входит Ленин; не входит, а, как это обычно у него, почти вбегает. Он спешит: только что кончилось одно заседание, теперь начинается другое. На ходу ест, наливает стакан чая, быстрым и особо характерным жестом перевертывает одну из книг, привезенных М. Горьким ему в подарок. Так же бегло и быстро, сощурившись, перелистывает ее. И в этих приемах видна прочно установившаяся манера обращаться с книгой, сразу схватить и прикинуть ее в уме. Такие жесты вырабатываются только в результате долголетнего сожительства с книгой.

Горький немного исподлобья наблюдает и присматривается к Ленину. У Ленина, по обыкновению, играют и светятся глаза. Как будто должно быть наоборот. Глаза Ленина переместить бы к художнику Горькому, а "догматик" и "схематик" должен получить мало: выразительные, водянистые глаза М. Горького. Горький угловат, высок, утюжен, нескладен, молчалив, неподвижен. Ленин по-каратаевски кругл и проворен, наэлектризованный живой комок.

М. Горький связан с берлинским книгоиздательством Гржебина, издающего по-русски наших классиков, книги по отдельным отраслям научного знания. Изданы книги отменно хорошо, и это радует Горького. В руках у Ленина прекрасный сборник индийских сказаний и легенд, подобранных М. Горьким с большим мастерством и вкусом.

— Да, да, — соглашается Ленин, — превосходные издания, только поменьше бы беллетристики и побольше деловых книг. А то вот голод у нас и разруха. С ними нужно разделаться в первую очередь.

— Да ведь дешевка, Владимир Ильич, — убеждает М. Горький, — пустяки, копейки…

— Золото, золото ведь идет на это. А золота нет…

Две правды, две истины. Не хлебом единым жив будет человек. Конечно. Но когда хлеба нет, совсем нет? Нет, пусть сначала хлеб, паровозы, мануфактура, а затем беллетристика. И за этим якобы узким практицизмом, за этой деловой сухостью чудится большая любовь и горячее чувство к страдающему трудовому человеку.

III

Эти беглые мысли вызваны "по поводу".

А не по поводу, откровенно и по правде говоря, думается сейчас о другом, о совсем ином. О том Ленине, который вынужден бороться с болезнью. И не о России, не о человечестве, не об его отношениях к ним, не об его удельном весе — да простится это, — а вот именно о больном человеке Ленине, об "этом самом честном парне, какого еще не было на свете", об этом сыне человеческом, об этих глазах, об этом песочном подвижном лице, на которое легла тень болезни, об этих маленьких, словно прижатых, ушах, об этом куполообразном чудесном лбе, об этом простом и живущем, что идет от детских пеленок, от теплоты детской кроватки, от малых и бесценных материнских забот, горя и радости. Вот об этом.

И еще вот о чем. О том, что еще долго будет скорбным и обидным в жизни человеческой, что нужно преодолевать, побеждать без конца. Бесконечна "дорога гигантов", и уходит она в вечность, в далекие, туманные исторические дали, о которых тоскует человек с печалью и болью, с радостью и нетерпением, которые зовут и манят к себе, как русские необъятные горизонты в часы вечерних закатов и зорь. Бесконечен путь прогресса, путь шествия человека "вперед и выше", путь побед и поражений, ибо только первые шаги делаются и сделаны доселе, чтобы дать возможность человечеству совершить переход из царства необходимости в царство свободы, чтобы не торжествовал слепой, злой, нелепый случай, чтобы разумно и планомерно покорил, подчинил силе своего хотения человек бездушную, косную власть природы, чтобы он сделался воистину венцом творения, чтобы не оставались без ответа "проклятые вопросы", чтобы клейкие карамазовские листочки распускались для всех, чтобы вместо борьбы классов утвердилась всечеловеч-ность, чтобы раскрылась каждому великая книга жизни и зряч чтобы стал человек великим зрением знания. Первые, робкие шаги, все еще первые попытки, несмотря на седую быль древности, стоящую за нашими спинами, ибо очень еще жалок и беспомощен человек и бродит ощупью перед лицом необъятного и равнодушного космоса.

Ленин стал и еще больше станет мифом, легендой, лучшей сказкой человечества. Но, думается, никогда не удастся превратить его жизнь в житие, иже во святого Владимира Ульянова. Он не поддается такому почетному омертвению. Он слишком человек, слишком бродит в нем сусло жизни, слишком он земнороден. И о нем всегда будут говорить: "наш", "Ильич" и пр. Для грядущих поколений он станет далеким, но и в этой исторической дали потомки будут о нем думать как-то похоже на то, как думал мальчик-индус Сами у Н. Тихонова:

Тот далекий живет за снегами, Что к небу ведут, как ступени, В городе с большими домами, И зовут его люди "Ленин". Он дает голодному корочку хлеба, Далм" волка может сделать человеком. Он — большой сагиб перед небом И совсем не дерется стеком.

Да, это так: большой сагиб перед небом, перед космосом и очень озабочен "корочкой хлеба", а его стек беспощаден и суров только для тех, в чьих глазах Сами лишь обезьяны и рабы.^[257]

Н. Осинский ОБРАЗЫ ЛЕНИНА

Пятьдесят шесть лет прошло со дня рождения незабываемого и небывалого человека, который, по обычаю отсталой страны, где он родился, носил целых три имени: Владимир Ильич Ульянов. Эти три имени, пахнущие просторами приволжских степей и дымом симбирских деревень, он сократил в одно — грозное и холодное для врага, могучее, как северная река, — Ленин, а рабочий класс России сократил их в одно — теплое и милое — Ильич.

Многообразен был Ленин, как многообразны были его имена. Пусть другие рассказывают о разносторонности его умственного характера и кипучей его деятельности. Мы на этот раз займемся многообразием его внешних проявлений, кои были отражением великой личности вождя миллионных масс.

Был Ленин совсем обычной внешности, скорее даже некрасив собой. Был мал ростом, скуласт, с вкраплением монгольских черт в его лице — черт, которые так часто проходят по лицам "русских" людей, племени, быть может, наиболее смешанного из всех, какие существуют на свете. Цветом волос был рус, с рыжеватым оттенком, и волосы росли негладко, казались жесткими в бороде и усах. Линией рта и очертанием носа был тверд, почти суров. Был зорок и внимателен небольшими живыми глазами. Был крепок телом, силен и упруг в движениях.

Однажды во время спора с "левыми коммунистами" в начале 1918 года было заседание, где Ленин усиленно старался наставить на путь истинный шедших напролом молодых большевиков. Мне рассказывали (я сам при этом не присутствовал), как Ленин, не добившись толку, явно рассвирепел. Он не говорил ни слова, а только мерил комнату шагами. "Он ходил буквально, как тигр в клетке. Не хватало только хвоста, чтобы бить себя по бокам". Тигр ходит мягко и упруго, но со стальной твердостью. Так тогда шагал Ленин.

И такую разновидность внешнего проявления Ленина можно найти в некоторых его снимках. Он стоит или сидит, с головой, немного выдвинутой вперед, с глазами, ставшими неподвижно, с бровями, лишь немного нахмуренными, с ноздрями, застывшими в суровые дуги, со ртом, где зубы крепко сжаты, или где они четко видны, так как рот открыт для жестких слов. Это — Ленин. Для врагов это настоящий Ленин — грозный, суровый и могучий, вождь бесчисленных ратей, низвергающих власть "Железной пяты".

А вот и другая разновидность, которую можно также найти на фотографических снимках. Суровое, чуть угрюмое лицо, на голове, поставленной прямо и твердо. Блестит и бросается в глаза белый, гладкий лоб. Губы сомкнуты. Усы и борода плотно лежат кругом рта. Скулы хорошо прорисовываются. Глаза же смотрят далеко и спокойно. Это Ильич думает о чем-то. Не только фотограф здесь удачно поймал случайное выражение лица: оно постоянно повторялось у Ленина. Когда он задумывался (иногда подходя к окну и устремляя взор в небо), то делался спокойно угрюмым. Точно он заглядывал очень далеко вперед, видел перед собой долгий путь, полный страданий и трудностей. Но смотрел на него спокойно — все можно преодолеть, и победа в борьбе неминуема. Когда такое выражение приходило на лицо Ленина, он становился определенно красив какой-то мужественной красотой; на лице его светился ясный, стройный, во всем пропорциональный огромный ум.

А вот совсем иной вариант, иная разновидность. Подняв одну бровь и высовывая голову из тела, посаженного круглым "мешком", Ильич одним веселым блестящим глазком смотрит на собеседника, а другим слегка прищурился. При этом он обязательно улыбается — слегка или в полной мере. Щеки у него закругляются, и все лицо делается круглым, тогда как в первых двух случаях оно получает клинообразный вид. Это выражение, также частью ухваченное парой фотографий, отлично знакомо всем, кому много приходилось видеть Ильича. Наилучшее для него обозначение — Ильич лукавит. Лукавит, т. е. хитрит в смысле "тактическом". Ибо "стратегическая" хитрость у Ленина гораздо глубже и не проступала на поверхность. Если нужно было, он ее прикрывал другим выражением лица (тоже особая разновидность) — выражением "деревянным", глухим, не откликающимся вовсе на неуместные вопросы.

Когда Ильич лукавил, у него соответственно менялся голос. Голос добродушно круглился, понижаясь в разговоре один на один почти до шепота. Ильич начинал со смаком пришепетывать и ударять в нос, руками он делал круглые убеждающие жесты или опускал руки в колени, подымая плечи. Таким голосом он задавал каверзные вопросы зарапортовавшемуся докладчику в Совнаркоме. Таким голосом преподносил округленно-ядовитую формулу самоуверенному буржуазному умнику. Таким голосом он успокаивал товарища, искренно, горячо, но без толку волновавшегося и упорно не желавшего вылезать из каких-нибудь политических трех сосен, в которых запутался.

И есть еще одна разновидность — добродушно-веселый Ильич. Таким можно найти его, например, на снимках, где рядом сидят дети. Но можно было видеть его таким и в других случаях. Он был таким для товарищей в хорошие веселые дни, когда революции улыбалась удача, или в тех случаях, когда по важному вопросу не надо было спорить, а надо было только хорошо сформулировать задание, осознанное товарищами в борьбе, или тогда, когда можно было отложить на время в сторону заботы и чем-нибудь повеселиться.

Ильич тогда совсем закруглялся. Пиджачок или тужурка его принимали кургузый вид оттого, что носитель их распускал твердые мускулы и сразу становился полнее. Кепка слезала на затылок или, наоборот, опускалась козырьком на улыбающееся лицо. Только иногда пальто оказывалось наброшенным на плечи, как шинель. Вообще, когда на сцену появлялся добродушный Ильич, тогда обнаруживалось вовне, что он был в бытовом смысле простым и непритязательным, но живым и веселым, рабочим человеком. Работа его была суровая и тяжелая, в политическом дыму и огне, не хуже, чем у литейщика или вальцовщика на металлургическом заводе. Но когда он выходил со своего "завода", то мог идти с картузом, сдвинутым на затылок, и в пальто, наброшенном на плечи, как веселый рабочий, пошабашивший в субботу. Только был он рабочим передовым, революционным, культурным и сознательным и шабашил без сотки в кармане.

Много было и других разновидностей, всех не перечтешь. Некоторые разновидности имели динамический, движущийся характер. Я описал однажды в очерке "Ленин, рисунок пером", каков был Ильич в движении большого доклада, вскрывающего очередное "звено, за которое надо ухватиться". В ходе такого выступления выражения и жесты сменялись, но в то же время сливались в одном разворачивающемся единстве. Разворачивалась мысль — воля огромного захвата, великой простоты, глубокой трезвости, бесстрашной революционности и законченной конкретности. Внешнее проявление этого развертывания было просто, но прекрасно. Не нашлось и, вероятно, не найдется художника, который мог бы дать отражение этой динамике. Мало успели схватить ее наши кинооператоры. Год или два назад в Москве шла лента "Его призыв". В середине ленты на пару минут появляется на экране Ильич, произносящий речь, этот кусочек заимствован из старого киноснимка. До того динамичен этот говорящий Ильич, до такой степени он вдруг поднимает впечатление и темп показываемого, что, лишь только он возник на экране, — зал разразился аплодисментами. И не только потому, что увидели любимого человека, а оттого, что увидели в его движении движущуюся стихию революции, увидели ее через муть плохого снимка времени гражданской войны, через сыпавшиеся по экрану полосы, пятна, точки.

С посмертными портретами Ленина у художников явно ничего не выходит. На этих портретах появляется перед нами то солидный премьер-министр, то нормальный русский интеллигент, то русский "мужичок", одетый в мягкую рубашку и пиджак. Ленин не был ни тем, ни другим, ни третьим. Нарисовать Ленина может только художник, способный дать какой-то "динамический портрет" или дать серию портретов-разновидностей, охватывающих типические смены в ленинской внешности. И остался Ильич запечатленным только в фотографиях и в паре кинолент, которые в совокупности отразили его неплохо, но все же отразили неполно, не с полной яркостью…^[258]

КРАТКИЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ ВОСПОМИНАНИЙ

АЛЕКСЕЕВА ВАЛЕНТИНА ФЕДОРОВНА (род. 1891) — член партии с 1914 г. Революционную работу вела в Петрограде. Была одним из секретарей VII Всероссийской (Апрельской) конференции РСДРП (б). В Октябрьские дни работала в Петербургском комитете партии. Впоследствии на партийной, профсоюзной и педагогической работе.

АНДРЕЕВ АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ (1895–1971) — государственный и партийный деятель, член партии с 1914 г. В 1915–1917 гг. — член Петербургского комитета РСДРП (б). В 1917–1919 гг. вел партийную работу на Урале и Украине. В 1920–1922 гг. — секретарь ВЦСПС, с 1922 ло 1927 г. — председатель ЦК союза железнодорожников. С IX по XIX съезд партии избирался членом Центрального Комитета. В 1930–1935 гг. — председатель ЦКК ВКП(б), с 1932 по 1952 г. — член Политбюро ЦК ВКП(б), с 1935 по 1946 г. — секретарь ЦК партии. Был наркомом путей сообщения (1931–1935), наркомом земледелия (1943–1946), заместителем председателя Совета Министров СССР (1946–1953). Член Президиума Верховного Совета СССР (1953–1962).

АНИКСТ АБРАМ МОИСЕЕВИЧ (1887–1941) — член партии с 1919 г. В 1907–1917 гг. находился в эмиграции. В 1919–1922 гг. — член коллегии и зам. наркома труда, в 1922–1923 гг. — заместитель председателя Уральского областного экономсовета; в 1923–1925 гг. был наркомом труда Украины, работал в ЦК союза горнорабочих и ЦК союза строителей. С конца 1925 по 1937 г. — в Госплане РСФСР. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

АРАЛОВ СЕМЕН ИВАНОВИЧ (1880–1969) — в социал-демократическом движении с 1903 г. Участник революции 1905–1907 гг. Член партии с 1918 г. В годы гражданской войны — начальник оперативного отдела Московского военного округа, затем Народного комиссариата по военно-морским делам, член РВСР, член РВС 12-й, 14-й армий, Юго-Западного фронта. С 1921 г. — на дипломатической работе. С 1927 г. работал в ВСНХ СССР. С 1938 по 1941 г. — зам. директора, затем директор Государственного литературного музея.

БЕЗЫМЕНСКИЙ АЛЕКСАНДР ИЛЬИЧ (1898–1973) — советский поэт, член партии с 1916 г. Участник Октябрьской социалистической революции, затем коммунистического движения молодежи. Член ЦК РКСМ первого созыва.

БОРИСОВ ИЛЬЯ ИВАНОВИЧ (1892–1941) — член партии с 1911 г., активный участник Февральской и Октябрьской революций. Делегат II Всероссийского съезда Советов. В 1918–1919 гг. — на политработе в 12-й дивизии Южного фронта, в 1919–1921 гг. — секретарь Рогожско-Симоновского РК РКП(б), комиссар кремлевских пулеметных курсов, член Московского комитета РКП (б). В 1922 г. — член президиума исполкома Рогожско-Симоновского районного Совета, в 1923 г. — член президиума губотдела союза работников просвещения, в 1924–1928 гг. — секретарь Можайского укома ВКП(б), член МК. Делегат X, XIV, XV съездов партии. С 1928 по 1931 г. учился в Промакадемии. С 1931 г. — директор строительного треста в Москве.

БРИЧКИНА СОФЬЯ БОРИСОВНА (1883–1967) — член партии с 1903 г. В Октябрьские дни 1917 г. — секретарь Московского военно-революционного комитета. С 1919 г. — зав. канцелярией, секретарь СНК, секретарь-протоколист Политбюро ЦК и пленумов ЦК, одновременно зам. управляющего делами ЦК партии. В 1921–1935 гг. работала в Коминтерне, затем во ВЦИК. С 1948 по 1949 г. — научный сотрудник Института Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК ВКП(б).

ВЕЙСБРОД БОРИС СОЛОМОНОВИЧ (1874–1942) — хирург, член партии с 1904 г. В 1917 г. руководил отделом здравоохранения первого Замоскворецкого Совета, был комиссаром лечебных учреждений. В 1919–1920 гг. — председатель Чрезвычайной комиссии по борьбе с эпидемиями на Туркестанском и Юго-Западном фронтах. С 1922 г. — главный врач 2-й Градской больницы в Москве. Участвовал в лечении В. И. Ленина.

ВИНОГРАДОВ АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ (1883–1973) — учитель, активный участник борьбы за установление Советской власти в Весьегонском уезде Тверской губернии. В 1920 г. был председателем Весьегонского уездного профсоюза работников просвещения, вел культурно-просветительскую работу в уезде.

ВОЛИН БОРИС МИХАЙЛОВИЧ (1886–1957) — член партии с 1904 г., партийную работу вел в Екатеринославе, Брянске, на Урале и в Москве. В Октябрьские дни 1917 г. — председатель Замоскворецкого военно-революционного комитета. В 1918–1921 гг. — председатель губисполкомов в Орле, Костроме, Харькове, секретарь Брянского губкома РКП (б), зам. наркома внутренних дел УССР. В последующие годы — на журналистской и научной работе.

ВОРОНСКИЙ АЛЕКСАНДР КОНСТАНТИНОВИЧ (1884–1943) — литературный критик, писатель. Член партии с 1904 г. Активный участник борьбы за установление Советской власти в Одессе. В 1918–1920 гг. — член губкома партии и губ-исполкома Совета в Иваново-Вознесенске, редактор газеты "Рабочий край". В 1921–1927 гг. — редактор журнала "Красная новь". Автор статей по вопросам литературы. Член ВЦИК четырех созывов. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ГИНДИН (ГИНЗБУРГ)^[259] ЯКОВ ИСААКОВИЧ (1892–1938) — член партии с марта 1917 г. В 1918–1921 гг. — зав. отделом Наркомата труда, начальник отдела труда в управлении Чрезвычайного уполномоченного Совета Обороны по снабжению Красной Армии (Чусоснабарм), член Малого Совнаркома. С 1922 г. работал в ВСНХ, Наркомснабе, органах Наркомата РКИ. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ГОЛЬЦМАН АБРАМ ЗИНОВЬЕВИЧ (1894–1933) — член партии с апреля 1917 г. С 1917 по 1920 г. — член ЦК союза металлистов. В 1920–1921 гг. — член президиума ВЦСПС, возглавлял тарифную работу. С 1922 г. — на ответственной работе в ВСНХ, ЦКК РКИ, Главном управлении гражданского воздушного флота.

ГОРБУНОВ НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (1892–1938) — государственный деятель, один из организаторов советской науки, академик Академии наук СССР. Член партии с 1917 г. С ноября 1917 г. — секретарь Совнаркома и личный секретарь В. И. Ленина. В 1918–1919 гг. — зав. научно-техническим отделом ВСНХ. В 1919–1920 гг. — на политработе в Красной Армии, член РВС 13-й и 14-й армий. С декабря 1920 г. был назначен управляющим делами СНК РСФСР, с 1922 г. — управделами СНК СССР. В 1923–1929 гг. — ректор МВТУ, один из организаторов Сельскохозяйственной академии им. В. И. Ленина. С 1935 г. — действительный член и непременный секретарь АН СССР. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ГУБКИН ИВАН МИХАЙЛОВИЧ (1871–1939) — ученый-геолог, академик АН СССР. Член партии с 1921 г. В 1919–1924 гг. — председатель Главного сланцевого комитета, затем директор Правления сланцевой промышленности, председатель Особой комиссии по изучению Курской магнитной аномалии, руководитель ряда научных учреждений по нефти.

ДАНИЛОВ СТЕПАН СТЕПАНОВИЧ (1877–1939) — член партии с 1904 г. В октябре 1917 г. — председатель Костромского Совета и член комитета РСДРП(б). С 1918 г. — на политработе в Красной Армии, в 1923–1924 гг. — член РВС СССР. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ЕЖОВ ИВАН КАЛИННИКОВИЧ (род. 1885) — член партии с 1918 г. После Октябрьской социалистической революции — начальник эвакуации Архангельского военного порта, в 1918–1924 гг. — начальник Центрального управления государственных складов ВСНХ. С 1924 г. находился на руководящей инженерно-технической и партийной работе в строительных организациях.

ЖАРОВ АЛЕКСАНДР АЛЕКСЕЕВИЧ (1904–1984) — советский поэт. Член партии с 1920 г. С 1918 по 1925 г. был на комсомольской работе.

ЗИНОВЬЕВ (РАДОМЫСЛЬСКИЙ) ГРИГОРИЙ ЕВСЕЕВИЧ (1883–1936) — партийный и государственный деятель. В партию вступил в 1901 г. В 1906–1907 гг. — член Петербургского комитета РСДРП. С 1908 по апрель 1917 г. находился в эмиграции, входил в редакции большевистских газет "Пролетарий" и "Социал-демократ", печатался в "Правде". Участник Копенгагенского конгресса II Интернационала (1910), Циммервальдской (1915) и Кинтальской (1916) международных социалистических конференций, член бюро Циммервальдской левой; член Заграничного бюро ЦК. После Февральской революции входил в Петроградский Совет. На VII (Апрельской) Всероссийской конференции и VI съезде РСДРП избирался членом ЦК партии. Выходил из ЦК из-за несогласия по вопросу о составе правительства. С декабря 1917 г. — председатель Петроградского Совета. До 1926 г. возглавлял Петроградскую (Ленинградскую) партийную организацию. В 1907–1927 гг. — член ЦК партии, в 1919–1921 гг. — кандидат в члены Политбюро, в 1921–1926 гг. — член Политбюро. Член ВЦИК и ЦИК СССР. В 1919–1926 гг. — председатель Исполкома Коминтерна. В 1927 и 1932 гг. исключался из партии, затем восстанавливался в ее рядах. В 1934 г. вновь исключен из партии. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно.

КАЛИНИН МИХАИЛ ИВАНОВИЧ (1875–1946) — партийный и государственный деятель, член партии с 1898 г. Был членом марксистских рабочих кружков и петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Активный участник революции 1905–1907 гг. В 1912 г. избран кандидатом в члены ЦК, затем введен в состав Русского бюро ЦК РСДРП. После Октябрьской социалистической революции — городской голова, затем комиссар городского хозяйства Петрограда. С 1919 г. — председатель ВЦИК, с 1922 г. — председатель ЦИК СССР. С 1938 г. — председатель Президиума Верховного Совета СССР. С 1919 г. — член ЦК, с 1926 г. — член Политбюро ЦК ВКП(б).

КАМЕНЕВ СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (1881–1936) — офицер царской армии. После Октябрьской социалистической революции перешел на сторону Советской власти. С весны 1918 г. — военный руководитель Невельского района Западного участка завесы, с сентября 1918 г. — командующий Восточным фронтом. С июля 1919 по апрель 1924 г. — Главнокомандующий вооруженными силами Республики. В 1925–1926 гг. — начальник штаба, главный инспектор Красной Армии, член РВС СССР. С 1927 г. — заместитель наркома по военным и морским делам.

КАРПОВА АННА САМОЙЛОВНА (1883–1968) — член партии с 1902 г. В 1918 г. работала в отделе народного образования Москвы, в 1921–1922 гг. руководила Губполитпросветом. Впоследствии на партийной работе. С 1935 по 1940 г. — директор Института истории, философии и литературы (ИФЛИ), с 1940 по 1962 г. — директор Государственного исторического музея.

КОРОЛЕВ ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ (1885–1931) — иваново-вознесенский рабочий-текстильщик, член партии с 1905 г. Участник Всероссийской конференции профессиональных союзов (июль 1917 г.). До мая 1921 г. — председатель Иваново-Вознесенского губисполкома, член губкома РКП (б), в 1920 г. — председатель ударного комитета по пуску текстильных фабрик. С 1921 г. работал в ЦК партии.

КОТЛЯР СОЛОМОН ОСИПОВИЧ (род. 1890) — член партии с 1918 г. Участник революционного движения с 1907 г. С 1919 по 1927 г. — секретарь Оренбургского, Вологодского, Тверского губкомов партии, с 1929 по 1930 г. — секретарь Орловского окружкома. В 1930–1931 it. работал в ЦК партии. С 1932 по 1948 г. — председатель ЦК союза госучреждений.

КРЖИЖАНОВСКИЙ ГЛЕБ МАКСИМИЛИАНОВИЧ (1872–1959) — государственный и партийный деятель, ученый-энергетик, академик Академии наук СССР. Один из организаторов петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Член партии с 1893 г. После Октябрьской социалистической революции работал над восстановлением и развитием энергетического хозяйства Москвы. В 1920 г. — председатель Государственной комиссии по электрификации России (ГОЭЛРО). В 1921–1930 гг. — председатель Госплана. В 1929–1939 гг. — вице-президент Академии наук СССР, директор Энергетического института АН СССР.

КРУПСКИЙ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1902–1975) — член партии с 1920 г. В 16 лет вступил добровольцем в Красную Армию. В 1920 г. по рекомендации В. И. Ленина поступил в училище комсостава флота. С 1925 по 1928 г. служил на Балтийском флоте, с 1930 г. после окончания Военно-морской академии — на преподавательской работе. Возглавлял Высшее военно-инженерное училище им. Дзержинского, Высшее военно-морское училище радиоэлектроники им. Попова, Военно-морскую академию кораблестроения и вооружения им. Крылова. Вице-адмирал-инженер, профессор.

ЛАРИН Ю. (ЛУРЬЕ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ) (1882–1932) — в социал-демократическом движении с 1900 г. Член партии с августа 1917 г. В 1918 г. руководил Комитетом хозяйственной политики ВСНХ. В 1919–1921 гг. — зам. председателя Высшего совета по перевозкам от ВСНХ, член Госплана, член президиума Госплана.

ЛЕВИТАС ЕВГЕНИЯ РУВИМОВНА (1891–1987) — член партии с 1914 г., партийную работу вела в Петрограде. После Октябрьской социалистической революции — член I Городского райкома партии, член Петросовета. В 1919–1920 гг. — секретарь Благуше-Лефортовского, член Бауманского райкомов партии.

ЛОБАЧЕВ И. С. (1879–1933) — член партии с 1917 г. С 1918 г. работал по продовольственному делу в Москве и на Украине. С 1920 г. — член коллегии Нар-компрода, нарком продовольствия Украины, зам. наркома продовольствия СССР, с 1924 г. — наркомвнуторг РСФСР.

ЛОЗОВСКИЙ А. (ДРИДЗО СОЛОМОН АБРАМОВИЧ) (1878–1952) — государственный и партийный деятель, член партии с 1901 г. Участник первой русской революции. С 1909 по 1917 г. жил в эмиграции. В июне 1917 г. возвратился в Россию. На III Всероссийской конференции профсоюзов (июль 1917 г.) избран секретарем ВЦСПС. В декабре 1917 г. был исключен из рядов РСДРП(б). Позднее возглавлял партию РСДРП (интернационалистов), в составе которой в декабре 1919 г. был вновь принят в РКП (б). В 1920 г. — председатель Московского губернского совета профессиональных союзов, с 1921 по 1937 г. — генеральный секретарь Профинтерна, затем директор Гослитиздата. В 1939–1946 гг. — замнаркома (затем министра) иностранных дел СССР. С XV съезда партии — кандидат в члены ЦК РКП (б). На XVIII съезде избран членом ЦК ВКП(б). Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ЛОМОВ А. (ОППОКОВ ГЕОРГИЙ ИППОЛИТОВИЧ) (1888–1938) — партийный и государственный деятель, член партии с 1903 г. Партийную работу вел в Петербурге, Иваново-Вознесенске, Москве, Саратове. После Февральской буржуазно-демократической революции — член Московского областного бюро и Московского комитета РСДРП(б). В Октябрьские дни 1917 г. — член Московского военно-революционного комитета, товарищ председателя Моссовета. В 1918–1921 гг. — член президиума и зам. председателя ВСНХ, зам. председателя Главного лесного комитета. В 1922–1928 гг. — член Сиббюро ЦК РКП (б), Уралбюро ЦК РКП (б), Московского Совета, председатель Правления "Донуголь". Впоследствии был зам. председателя Госплана СССР. Делегат VII (Апрельской) Всероссийской конференции, VI, VIII, X съездов партии. В 1925–1927 гг. — кандидат в члены ЦК, в 1927–1934 гг. — член ЦК партии. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

МЕШАЛКИН КУЗЬМА ВАСИЛЬЕВИЧ (1892–1939) — крестьянин деревни Кашино, участвовал в празднике открытия электростанции, на который приезжал 14 ноября 1920 г. В. И. Ленин.

МУРАНОВ СЕРГЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ (род. 1885) — железнодорожник, слесарь Челябинского паровозного депо.

МЯСНИКОВ (МЯСНИКЯН) АЛЕКСАНДР ФЕДОРОВИЧ (1886–1925) — государственный и партийный деятель, член партии с 1906 г. Партийную работу вел на Дону, в Москве, Баку. После Октябрьской социалистической революции главнокомандующий Западным фронтом, затем председатель ЦК Компартии Белоруссии, председатель ЦИК Белоруссии. В 1919–1920 гг. — секретарь МК РКП(б). В 1921 г. — председатель Совнаркома и нарком по военным делам Армении. В 1922 г. — один из председателей Союзного Совета ЗСФСР, затем первый секретарь Закавказского крайкома РКП (б).

НАРИМАНОВ НАРИМАН КЕРБАЛАЙ НАДЖАФ оглы (1871–1925) — советский государственный деятель, член партии с 1905 г. В 1917 г. — один из руководителей борьбы за Советскую власть в Азербайджане, член Бакинского комитета РСДРП(б), входил в состав Бакинского СНК. В 1919 г. — зав. Ближневосточным отделом Наркоминдела, зам. наркома по делам национальностей. В 1920 г. — председатель Азербайджанского ревкома, председатель СНК Азербайджана. С 1922 г. — один из председателей Союзного Совета ЗСФСР, затем один из председателей ЦИК СССР.

НИКОЛАЕВ АКИМ МАКСИМОВИЧ (1887–1938) — член партии с 1904 г. Участник революционного движения в Саратовской губернии. С 1906 по 1917 г. находился в эмиграции, затем участвовал в борьбе за установление Советской власти во Владимирской губернии. В 1918–1924 гг. — член коллегии Наркомпочтеля и председатель Радиосовета. С 1925 г. был торгпредом в Норвегии, заместителем торгпреда в Швеции и Франции, директором Электроимпорта, членом президиума Госплана, зам. председателя ВОКС. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ОСИНСКИЙ Н. (ОБОЛЕНСКИЙ ВАЛЕРИАН ВАЛЕРИАНОВИЧ) 1887–1938) — член партии с 1907 г. Партийную работу вел в Москве, Твери, Харькове. После Февральской буржуазно-демократической революции. 1917 г. — член Московского областного бюро РСДРП (б). После Октябрьской социалистической революции — управляющий Государственным банком РСФСР, председатель ВСНХ. В 1919 — начале 1920 г. — уполномоченный ВЦИК в Пензенской, Тульской, Вятской губерниях. В 1920 г. — председатель губисполкома в Туле. В 1921–1923 гг. — зам. наркома земледелия, в 1925 г. — член президиума Госплана СССР. С XIV съезда партии — кандидат в члены ЦК ВКП(б). В 1926–1928 гг. — управляющий ЦСУ СССР. В последующие годы — на руководящей административно-хозяйственной работе. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ОСТРЯКОВ ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ (1887–1952) — инженер, ученый-радиотехник. В 1918–1927 гг. работал в Нижегородской радиолаборатории; в 1921 г. под его руководством было начато строительство радиовещательной станции им. Коминтерна в Москве. В 1921–1941 гт. преподавал в Московском электротехническом институте связи, с 1944 г. работал в научно-исследовательском институте связи. Член партии с 1945 г.

ОСЬКИН ДМИТРИЙ ПРОКОПЬЕВИЧ (1892–1934) — член партии с 1918 г. В годы гражданской войны — военный комиссар Тульской губернии, командовал войсками Приволжского и Заволжского военных округов, был начальником снабжения РККА. В последующие годы — на хозяйственной работе.

ПЕТРОВСКИЙ ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ (1878–1958) — советский партийный и государственный деятель, член партии с 1897 г. Во время первой русской революции — один из руководителей рабочего движения в Екатерино-славе. Депутат IV Государственной думы от рабочих Екатеринослава. В 1917–1919 гг. — народный комиссар внутренних дел РСФСР, с 1919 по 1938 г. был председателем Всеукраинского ЦИК, заместителем председателя ЦИК СССР, в 1938–1940 гг. — заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР. С 1940 г. — заместитель директора Государственного музея революции СССР.

ПОДЪЯПОЛЬСКИЙ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ (1883–1934) — с февраля 1918 г. был заведующим отделом высшей школы Комиссариата народного образования Астраханской губернии. С конца 1919 г. переехал в Москву, работал в Нарком-просе.

ПОКРОВСКИЙ МИХАИЛ НИКОЛАЕВИЧ (1868–1932) — государственный и общественный деятель, историк, член партии с 1905 г. Активный участник первой русской революции, член Московского комитета партии. С 1908 по 1917 г. жил в эмиграции. В 1917 г. участвовал в вооруженном восстании в Москве. С ноября 1917 по март 1918 г. — председатель Московского Совета. С 1918 г. — замнаркома просвещения РСФСР, затем руководил Коммунистической академией, Институтом истории АН СССР, Институтом красной профессуры. С 1929 г. — академик АН СССР. Избирался в состав ВЦИК и ЦИК СССР.

РАДУС-ЗЕНЬКОВИЧ ВИКТОР АЛЕКСЕЕВИЧ (1877–1967) — партийный и государственный деятель, член партии с 1898 г. Активный участник Октябрьской социалистической революции. В 1918–1921 гг. — зав. отделом социального страхования и охраны труда, замнаркома труда, затем председатель Саратовского губис-полкома, предревкома в Киргизии, член правления Центросоюза. С 1925 по 1927 г. — председатель ЦКК и нарком РКИ Белоруссии. Был членом ВЦИК. С 1940 по 1956 г. — научный сотрудник ИМЛ при ЦК КПСС.

РАДЧЕНКО ИВАН ИВАНОВИЧ (1874–1942) — государственный деятель, член партии с 1898 г. Был членом петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Участник революции 1905–1907 гг. С 1912 г. занимался торфоразработками в Московской губернии. После Октябрьской социалистической революции — один из организаторов и руководителей торфяной промышленности страны, председатель Главторфа. В начале 30-х гг. — директор Научно-исследовательского торфяного института. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

САИД-ГАЛИЕВ САХИБ-ГАРЕЙ (1894–1938) — член партии с 1917 г. В 1920–1924 гг. — председатель Совета Народных Комиссаров Татарской, затем Крымской республик. С 1924 по 1926 г. заведовал финансовой и сельскохозяйственной инспекциями ЦКК РКИ. С 1931 г. состоял членом коллегии Наркомата труда. С 1933 г. — начальник политотдела Саратовского отделения Рязано-Уральской железной дороги. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

САПРОНОВ ТИМОФЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ (1887–1939) — государственный и партийный деятель. В партию вступил в 1912 г. В 1918–1919 гг. — председатель Московского губисполкома, в 1919–1920 гг. — председатель Харьковского губревкома. В 1920 г. назначен председателем Малого Совнаркома и членом коллегии Наркомата РКИ (до января 1921 г.). С мая 1921 г. — зам. председателя ВСНХ. Был председателем Главного комитета государственных сооружений, членом Главного концессионного комитета, секретарем Уральского бюро ЦК РКП (б). Неоднократно избирался членом ВЦИК, являлся членом Президиума ВЦИК. На X, XI съездах партии избирался членом ЦК РКП (б). Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

СВИДЕРСКИЙ АЛЕКСЕЙ ИВАНОВИЧ (1878–1933) — государственный деятель, член партии с 1899 г. Партийную работу вел в Петербурге, Самаре и Уфе. В 1917 г. — редактор Уфимской большевистской газеты "Вперед", председатель Уфимского Совета рабочих и солдатских депутатов. С 1918 г. — член коллегии Наркомата продовольствия, с 1922 г. — член коллегии Наркомата РКИ. С 1922 по 1928 г. — замнаркома земледелия РСФСР. С 1929 г. — полпред СССР в Латвийской республике.

СОКОЛОВ ВАСИЛИЙ НИКОЛАЕВИЧ (1874–1959) — член партии с 1898 г. Активный участник трех революций. После Октябрьской социалистической революции был избран председателем СНК Забайкалья. С 1919 по 1921 г. — член Сибревкома, затем уполномоченный Наркомзема и Центрального статистического управления. С 1922 г. работал в Москве на хозяйственных и издательских должностях.

ТРОЦКИЙ (БРОНШТЕЙН) ЛЕВ ДАВИДОВИЧ (1879–1940) — политический и государственный деятель, участвовал в социал-демократическом движении с 1897 г. На II съезде — искровец меньшинства. В период революции 1905–1907 гг. — один из руководителей Петербургского Совета рабочих депутатов. В 1912 г. — организатор "августовской" конференции ликвидаторов. Участник международной социалистической конференции в Циммервальде. В 1917 г. на VI съезде РСДРП (б) в составе группы "межрайонцев" был принят в большевистскую партию. Один из участников подготовки и проведения Октябрьского вооруженного восстания. После Октябрьской социалистической революции — нарком по иностранным делам, нарком по военным и морским делам, председатель Реввоенсовета Республики и наркомпути. Член ЦК и член Политбюро ЦК РКП (б). В 1926 г. был выведен из состава Политбюро ЦК, в 1927 г. исключен из состава ЦК и членов партии. В 1929 г. выслан за пределы страны.

УГЛАНОВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1886–1940) — член партии с 1907 г. Партийную работу вел в Петербурге. После Октябрьской социалистической революции — в Красной гвардии, в 1918 г. — председатель Центральной комиссии по организации вооруженных продотрядов, член коллегии Петроградского комиссариата продовольствия. В 1920–1921 гг. — член, затем секретарь Петроградского губкома РКП (б), секретарь Петроградского совета профсоюзов. В 1922–1924 гг. — секретарь губкома в Нижнем Новгороде, с сентября 1924 г. — секретарь Московского комитета РКП (б), затем секретарь ЦК РКП (б). На X съезде партии избирался кандидатом в члены ЦК, на XII–XV — членом ЦК. В 1932 г. исключался из партии, затем восстанавливался в ее рядах. В 1936 г. вновь исключен из партии. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ФЕДИН КОНСТАНТИН АЛЕКСАНДРОВИЧ (1892–1977) — советский писатель, академик. В 1918 г. работал в Наркомате просвещения. В годы гражданской войны служил в Красной Армии.

ФОМИН ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1884–1938) — член партии с 1910 г. Партийную работу вел в Оренбурге. В 1918–1920 гг. — член коллегии ВЧК, в 1919–1923 гг. — военный комиссар по проведению чрезвычайного положения на железных дорогах, председатель Высшего совета по перевозкам, замнаркома путей сообщения. В конце 20-х гг. работал в Наркомвнуторге. В 1938 г. — управляющий Всесоюзной конторой "Союзтекстильшвейторга". Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ФОТИЕВА ЛИДИЯ АЛЕКСАНДРОВНА (1881–1975) — член партии с 1904 г. С 1918 г. — секретарь Совнаркома и СТО и одновременно секретарь В. И. Ленина. В 1933–1935 гг. работала в системе Главэнерго Наркомтяжпрома. С 1936 по 1958 г. — научный сотрудник Центрального музея В. И. Ленина.

ХИНЧУК ЛЕВ МИХАЙЛОВИЧ (1868–1944) — в социал-демократическом движении с 1889 г., до конца 1919 г. — меньшевик, в 1920 г. вступил в РКП(б). В 1917–1920 гг. — член правления Московского рабочего центрального кооператива, с 1921 по 1926 г. — председатель правления Центросоюза. Член Президиума ЦИК СССР. В 1930–1934 гг. — полпред СССР в Германии. В 1934–1937 гг. — наркомвнуторг РСФСР. С 1938 г. — главный арбитр при СНК РСФСР. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.

ШОТМАН АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ (1880–1939) — государственный и партийный деятель, член партии с 1899 г. Состоял в петербургском "Союзе борьбы за освобождение рабочего класса". В период революции 1905–1907 гг. — член Петербургского и Одесского комитетов партии. В 1911–1912 гг. — член Гель-сингфорсского комитета социал-демократической партии Финляндии. В 1913 г. кооптирован в ЦК и Русское бюро ЦК РСДРП. С июня 1917 г. — член Петроградского окружного комитета партии. Активный участник Октябрьской социалистической революции. В 1918–1919 гг. — член президиума ВСНХ, зам наркома почт и телеграфов; в 1920 г. — председатель Урало-Сибирской комиссии СТО, затем член Сибревкома и председатель Сибирского совета народного хозяйства. В 1923–1924 гг. — председатель ЦИК Карельской АССР, в 1926–1937 гг. работал в ВСНХ. В 1924–1934 гг. — член ЦКК. Член ВЦИК и ЦИК СССР. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно ивосстановлен в партии.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

А

Аванесов В. А. — 82, 96, 116, 138, 141, 269

Акулов И. А. — 271

Александр II (Романов) — 94

Алексеев — 48

Андреев А. А. — 67

Аникст А. М. — 137

Анцелович Н. М. — 72

Аралов С. И. — 22

Аржанов М. М. — 197

Арко — 236

Артамонов М. Д. — 47, 48

Артем (Сергеев Ф. А.) — 72, 272

Б

Бадаев А. Е. — 104, 141, 224, 225

Бедный Демьян (Придворов Е. А.) — 315

Беленький А. Я. — 343, 345

Биянки — 71

Бобровская Ц. С—92

Богданов П. А. — 111, 220

Богуславский П. Р. — 56

Бонч-Бруевич В. Д. — 90, 157, 175, 178,241, 245, 327, 328

Бонч-Бруевич М. Д. — 235, 236, 237, 243,244, 245, 246, 249, 250, 251

Борисов И. И. — 226, 227

Ботин С. И. (Чейко) — 233, 248

Бричкина С. Б. — 98, 265

Брусилов А. А. — 346

Брюханов Н. П. — 210

Бубнов А. С— 44, 58

Буденный С. М. — 28, 29

Булак-Балахович С. Н. — 30

Бумажный Е. О. — 137

Бухарин Н. И. — 282, 350, 353

В

Валидов А. 3.— 268, 269

Вацетис И. И. — 45

Вевер Э. Я. — 344, 345

Вейсброд Б. С— 51

Виноградов А. А. — 255

Винтер А. В. — 154

Вишняк Я. И. — 94

Владимирский М. Ф. — 348

Воинов А. И. — 200

Волин Б. М. — 55, 57, 61

Волковский А. Н. — 156

Вологдин В. П. — 239, 247, 250, 251

Вольнов Иван — см. Вольный Иван Вольный Иван (Владимиров И. Е.) — 62

Воровский В. В. — 153

Ворошилов К. Е. — 19, 43, 44

Врангель П. Н. — 30, 63, 258, 304, 314, 315, 318

Г

Гамидов — 276, 279

Гильбо (Guilbeaux) Анри — 92

Гиндин Я. И. — 141

Гиппиус 3. Н. — 146

Гладун — 89

Гляссер М. И. — 95, 269

Гоникберг Г. И. — 229

Голощекин Ф. И. — 43

Гольцман А. 3.— 83

Горбунов Н. П. — 90, 112, 148, 239

Горбунов П. П. — 96

Горький (Пешков) А. М. — 36, 59, 297,335, 357, 358, 359

Гржебин 3. И. — 359

Губкин И. М. — 168, 169

Гуковский И. Э. — 90, 154

Гундарев А. — 327, 328

Гусев С. И. — 19, 27, 45 375

д

Данилов С. С— 134, 135

Д1Арагона (D1Aragona) Лудовико — 71

Дементьев — 179

Деникин А. И. — 12, 27, 28, 46, 56, 63, 74,172, 270, 306

Дзержинский Ф. Э. — 97, 112, 158, 199,200, 271

Довгалевский В. С. — 238

Дугони (Dugoni) Энрико — 71

Е

Егоров П. Е. — 331

Ежов И. К. — 219, 221

Емельянов Н. А. — 9

Емшанов А. И. — 201

Ж

Жид Шарль —213

Жиделев Н. А. — 334

3

Загорский В. М. — 34, 37, 227

Зеликман М. Я. — 49, 50

Зиновьев (Радомысльский) Г. Е. — 43,284, 285, 287, 348

И

Иогансон Б. В. — 317

К

Калинин М. И. — 54, 59, 61, 67, 134, 219,228, 258, 264, 336

Каменев Л. Б. — 36, 77, 97, 348

Каменев С. С. — 45

Каминский Г. Н. — 47, 48, 49

Кантаров — 275, 276, 277, 278, 279

Каштан Ф. Е. — 51

Карпинский В. А. — 112

Каширин Н. Д. — 271

Кашкина М. Н. — 331

Кедров М. С— 45

Керенский А. Ф. — 14

Кириллов В. — 320

Киселев А. С. — 334

Классон Р. Э. — 157, 159, 160, 161

Клюев Н. А. — 353

Кожевников А. М. — 122

Кокушкина — 339

Колчак А. В. — 15, 21, 22, 26, 43, 63,67, 94, 172, 253, 282, 306

Кон Ф. Я. — 59

Коробов Н. — 240

Коровин — 342

Королев Г. К. — 333, 334

Крайнев — 49

Красиков П. А. — 153

Красин Л. Б. — 101, 154, 157, 170, 171

Краснов П. Н. — 270, 306

Краснуха В. П. — 153

Крейн Г. А, — 36

Крестинский Н. Н. — 267

Кржижановский Г. М. — 60, 69, 70, 160,171, 235, 353

Крицман Л. Н. — 92, 93

Крупская Н. К. — 9, 10, 62, 92, 100, 101,222, 252, 295, 296, 322, 330, 331, 340,341, 347, 349, 350, 352, 353

Крыленко Н. В. — 353

Курский Д. И. — 106, 119

Л

Лалаянц И. X. — 94

Лашевич М. М. — 43, 285, 287, 288

Лебедев П. П. — 29

Левин Е. Я. — 153

Лежава А. М. — 160

Лейст Э. Е. — 169, 170

Ленгник Ф. В. — 80, 153

Лепешинский П. Н. — 153

Ломоносов Ю. В. — 94, 160, 161

Луначарский А. В. — 59, 100, 175, 179

Лутовинов Ю. X. — 158

М

Малафеева В. — 331

Мамонтов К. К. — 19, 27, 48

Мансуров Б. — 265

Мануильский Д. 3.— 257

Манучарьянц Ш. М. — 99

Мария Ильинична — см. Ульянова М. И.370

Маркс (Marx) Карл — 231, 309, 317,357

Махно Н. И. — 29, 30

Маяковский В. В. — 316

Межлаук В. И. — 47, 48, 49

Мей — 214

Мекк Н. К. фон — 94

Мещерский А. П. — 181

Мещеряков В. Н. — 348

Милюков П. Н, — 262

Милютин Н. А. — 160

Минин С. К. — 43

Миронов Ф. К. — 24

Молотов В. М. — 55,

Ш Морозов — 160

Муранов С. В. — 328

Мясников А. Ф. — 59, 227, 228

Н

Надежда Константиновна — см. Крупская Н. К.

Невский В. И. — 210

Нечкина Е. А. — 121

Николаев А. М. — 240

Ногин В. П. — 136, 137, 138, 141

Нокс (Knox) Говард Д. — 15

Носке (Noske) Густав — 297

О

Обухова Н. А. — 250

Окулов А. И. — 43

Ольминский М. С. — 59

Орджоникидзе Г. К. — 276, 351

Орлов К. Н. (Егоров И. Н.) — 48, 49

Осинский Н. (Оболенский В. В.) — 58

Остряков П. А. — 239, 245, 249

Оськин Д. П. — 47, 48

П

Петере Я. X. — 48, 49

Петерсон К. А. — 225

Петр Великий — 62, 353

Петрова Е. Д. — 175

Петровский Г. И. — 57, 58, 59, 259

Платтен (Platten) Фридрих (Фриц) —87

Плеханов Г. В. — 356, 359

Подбельский В. Н.~ 240, 246

Покровский М. Н. — 80, 179

Полидоров С. С. — 341

Попов Д. И. — 240

Попов П. И. — 79, 122

Правдин И. Г. — 94, 329

Пупко С. Л. — 240

Путинцев И. Д. — 329–330

Пятаков Г. Л. — 44, 58

Р

Радченко И. И. — 154, 156, 157, 158, 159,160

Раковский X. Г. — 57

Рафаил (Фарбман Р. Б.) — 56

Рафаэль — 320

Рейземан Б. — 217

Рейнбот А. А. — 342

Романов — 98

Росмер (Rossmere) Альфред — 294

Ротштейн Ф. А. — 232

Рутгерс (Rutgers) Себальд Юстиус —81, 82

Рыков А. И. — 66, 160, 181, 217, 218

С

Саид-Галиев С. — 265

Сапожков А. П. — 25

Сапронов Т. В. — 56, 58, 344, 348

Сафаров Г. И. — 43

Свердлов Я. М. — 33, 52, 54, 55, 69, 137,138, 257

Свидерский А. И. — 95

Семашко Н. А. — 121

Семенов Г. М. — 280

Семянников И. А. — 111

Серафимович (Попов) А. С. — 123

Серго — см. Орджоникидзе Г. К.

Середа С. П. — 94, 334

Серрати (Serrati) Джачинто Менотти —71

Сибиряк — см. Соколов В. Н. Симон — см. Симоне Вальтер Симоне (Simons) Вальтер — 72

Скворцов-Степанов И. И. — 121, 199

Склянский Э. М. — 21, 22, 23, 24, 27, 28,29, 31, 135, 160, 210, 239, 283, 352

Смирнов В. Н. — 43, 44, 45

Смирнов И. Н. — 281377

Смольянинов В. А. — 199, 201

Снятков — 166

Соколов В. Н. — 273, 274, 275, 276, 278,279

Сокольников (Бриллиант) Г. Я. — 42

Сольц А. А. — 111

Сосновский Л. С—56, 160, 161

Сталин (Джугашвили) И. В. — 28, 36, 38,44, 59, 139, 250, 264, 265, 267, 268

Степняк-Кравчинский С. М. — 355

Стопани А. М. — 137, 153

Стучка П. И. — 80

Сулимов С. Н. — 217

Султан-Галиев М. — 265, 267, 268

Суриков В. И. — 62

Сысоева А. М. — 100

Т

Тажибаев Г. — 276, 279

Тихонов Н. С— 360

Тодорский А. И. — 253

Толстой Л. Н. — 355, 358

Томский М. П. — 66, 93, 94, 181, 183

Троцкий (Бронштейн) Л. Д. — 21, 26, 27,41, 42, 77, 160, 163, 283, 345

Тухачевский М. Н. — 40

Тырков А. В. — 94

Тышка Ян (Иогихес Л.) — 145

У

Уборевич И. П. — 28

Угланов Н. А. — 286, 287, 288

Ульянова М. И. — 37, 52, 100, 123, 153,175, 223, 228, 285, 288, 337, 338, 340,347, 349, 350, 351, 352

Урицкий М. С— 12

Уркарт (Urquhart) Лесли — 149

Уэллс (Wells) Герберт Джордж — 357

Ф

Файнберг И. И. — 102

Федяева — 344

Фин Я. И. — 141

Фомин В. В. — 195, 199, 200

Фосс — 166

Фотиева Л. А. — 236, 249, 252, 254, 269

Фрунзе М. В. — 30, 45, 172, 258, 259

X

Халатов А. Б. — 83, 140, 141, 200, 223,239, 255

Хлоплянкин М. И. — 137

ц

Цивцивадзе И. В. — 36–37, 228

Цюрупа А. Д. — 95, 98, 122, 157, 211, 222, 223

Ч

Чейко — см. Ботин С. И. Чекунов И. А. — 121

Чернов В. М. — 32

Чижов — 89

Чичерин Г. В. — 96, 102

Ш

Шамигулов Г. К. — 268

Шапиро Р. — 236, 237

Шапошников — 235

Шаров Я. — 288

Шатуновский Я. М. — 160

Шелгунов В. А. — 295

Шкуро А. Г. — 27

Шляпников А. Г. — 136, 137, 138, 154

Шмидт В. В. — 84, 86, 181

Шор Д. С— 36

Шорин А. Ф. — 251

Шотман А. В. — 330

Штейн — 170, 171

Штейнгардт (Steingardt) Карл — 292

Э

Эйдук А. В. — 48, 158

Энвер-паша — 30

Энгельс (Engels) Фридрих — 317

Эренбург И. Г. — 354

Ю

Юденич Н. Н. — 19, 28, 46, 63, 270, 297,306

Юренев К. К. — 58

Юшин В. — 98

Я

Ярославский Е. М. (Губельман М. И.) — 43, 59

Примечания

1

У великой могилы. М., 1924. С. 551—553

(обратно)

2

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34 С. 239–241, 340–341, 347–350.

(обратно)

3

Выступление М. И. Калинина на заключительном заседании IX съезда РКП(б) 5 апреля 1920 г. в связи с приближающимся 50-летием со дня рождения В. И. Ленина. Ред.

(обратно)

4

Гражданская война 1918–1921 гг. М., 1928. Т. 2. С. 412. С. К.

(обратно)

5

Революционный военный совет. Ред.

(обратно)

6

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 4З.

(обратно)

7

Там же. С. 117.

(обратно)

8

Чрезвычайный уполномоченный Совета Обороны по снабжению Красной Армии. Ред.

(обратно)

9

Речь идет об антисоветском выступлении кулаков, части казаков, дезертиров и других деклассированных элементов. Возглавил его левый эсер, бывший начальник 9-й кавалерийской дивизии А. П. Сапожков. Ред.

(обратно)

10

Ленинский сб. Т. 20. С. 17.

(обратно)

11

Проводы состоялись 5 мая. (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 110–111.) Ред.

(обратно)

12

Кулацкие банды. Ред.

(обратно)

13

Данишевский К., Каменев С.

Воспоминания о Ленине.

Ленин и гражданская война:

Сборник первый. М., 1934. С. 42–64

(обратно)

14

Воспоминания написаны в 1924 г. для фабричной стенной газеты по просьбе рабочих Тбилисской табачной фабрики им. Розы Люксембург, а 23 и 24 апреля 1924 г. напечатаны в газетах "Заря Востока" и "Мартакоч". Ред.

(обратно)

15

См. — Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 238–242.

(обратно)

16

В. И. Ленин выступил с речью о внешнем и внутреннем положении на беспартийной конференции красноармейцев Ходынского гарнизона 15 июля 1919 г. (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 110–111.) Ред.

(обратно)

17

В. И. Ленин выступил с речью на беспартийно-красноармейской конференции делегатов от Пресненского, Сущевско-Марьинского, Хамовнического и Бутырского районов Москвы 6 августа 1919 г. (Б. Грузинская, д. 1, Зоологический сад). (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 146–149.) Ред.

(обратно)

18

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 426.

(обратно)

19

А. Ф. Мясников в 1921 г. был назначен председателем Совнаркома и наркомом по военным делам Армянской ССР. Ред.

(обратно)

20

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 198–200.

(обратно)

21

Встреча состоялась 29 сентября 1922 г. (См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника, 1870–1924. М., 1982. Т. 12. С. 392.) Ред.

(обратно)

22

Заря Востока. 1924. 23 апреля. С. 2—3

(обратно)

23

VIII съезд РКП(б) состоялся 18–23 марта 1919 г. в Москве. Ред.

(обратно)

24

Речь В. И. Ленина по военному вопросу опубликована в Ленинском сб. Т. 37. С. 135–142; Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 134–190; № 10. С. 171–189; № 11. С. 144–178. Ред.

(обратно)

25

Аралов С. И. Ленин вел нас к победе: Воспоминания. 2-е изд. М., 1989. С. 86—95

(обратно)

26

Декрет опубликован в "Известиях ВЦИК" 28 декабря 1919 г. Ред.

(обратно)

27

20 октября 1919 г. г. Орел был освобожден. Ред.

(обратно)

28

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 65–66.

(обратно)

29

Оськин Д. Записки военкома. М., 1931. С. 235–238, 241–244, 245—246

(обратно)

30

Воспоминания написаны в 1940 г. Ред.

(обратно)

31

6 января 1920 г. Ред.

(обратно)

32

Воспоминания о Владимире Ильине Ленине М., 1957. Ч. 2. С. 474—477

(обратно)

33

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 195.

(обратно)

34

Там же. Т. 38. С. 201.

(обратно)

35

Политическое бюро (Политбюро) ЦК партии. Ред.

(обратно)

36

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 325.

(обратно)

37

Там же. С. 327.

(обратно)

38

Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. М., 1957. Ч. 2. С. 373—382

(обратно)

39

Воспоминания публикуются с сокращениями. Ред.

(обратно)

40

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 235–236.

(обратно)

41

См. там же. С. 237–257.

(обратно)

42

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 268–280.

(обратно)

43

См. там же. С. 281–287.

(обратно)

44

Андреев А. А. О Владимире Ильиче Ленине. 2-е, доп. изд. М., 1965. С. 3, 26—33

(обратно)

45

Делегация английских тред-юнионов и лейбористов приехала в Советскую Россию 12 мая 1920 г. В. И. Ленин беседовал с членами делегации о перспективах революционного движения в Англии, о борьбе правительств стран Антанты против Советской России, о войне с буржуазно-помещичьей Польшей 26 мая. Ред.

(обратно)

46

Международный совет профессиональных и производственных союзов, международное объединение левых профсоюзов в 1920–1921 гг., создан по инициативе Исполкома Коминтерна и ВЦСПС 15 июля 1920 г. в Москве. Объединял революционные профсоюзы европейских стран, отстраненные от участия в Амстердамском интернационале профсоюзов его реформистскими лидерами. Вел подготовительную работу по созыву Международного конгресса революционных профсоюзов (июль 1921 г.), на котором был создан Красный Интернационал профсоюзов. Ред.

(обратно)

47

I Учредительный конгресс Профинтерна состоялся 13–19 июля 1921 г. в Москве. Ред.

(обратно)

48

II конгресс Профинтерна состоялся 19 ноября — 22 декабря 1922 г. в Москве. Ред.

(обратно)

49

Международный конгресс мира, созванный Амстердамским интернационалом профсоюзов под давлением рабочих масс, выступавших против опасности новой войны, проходил с 10 по 15 декабря 1922 г. в Гааге. Ред.

(обратно)

50

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 318–322.

(обратно)

51

Лозовский А. Великий стратег классовой войны. М., 1924. С. 60—67

(обратно)

52

Автор перефразировал высказывание В. И. Ленина. (См.: Ленин В. И. Поли, собр. соч. Т. 34. С. 315.) Ред.

(обратно)

53

Вопросы труда. 1925. № 1. С. 6–19

(обратно)

54

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 78–79.

(обратно)

55

Вождь железной когорты. Памяти Ильича — Ленина. М., 1924. С. 101—103

(обратно)

56

С. Б. Бричкина заведовала канцелярией Совнаркома, но временно, в связи с отпуском Л. А. Фотиевой, замещала ее как секретаря СНК и личного секретаря В. И. Ленина. Ред.

(обратно)

57

Ленинский сб. Т. 23. С. 325.

(обратно)

58

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 42.

(обратно)

59

Ленинский сб. Т. 20. С. 355.

(обратно)

60

IV Всероссийский съезд профессиональных союзов состоялся в Москве 17–25 мая 1921 г. Ред.

(обратно)

61

Комиссия ЦК РКП (б), созданная для руководства работой IV Всероссийского съезда профсоюзов, выработала проект резолюции о деятельности ВЦСПС и поручила члену этой комиссии М. Томскому внести его на заседание коммунистической фракции съезда. На заседании фракции, где обсуждался доклад ВЦСПС, была принята резолюция Д. Рязанова в духе независимости профсоюзов от партии. М. Томский не выступил против этой резолюции и не довел до сведения фракции проект резолюции, выработанный комиссией ЦК партии 18 мая 1921 г. Вопрос о положении на съезде профсоюзов обсуждался на Пленуме ЦК, который решил вывести Томского из комиссии ЦК, признал необходимым освободить его от работы в ВЦСПС. В. И. Ленин выступил на заседании фракции с критикой резолюции Рязанова. В результате обсуждения этого вопроса коммунистическая фракция съезда отвергла резолюцию Рязанова и приняла резолюцию ЦК. (См.: История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1970. Т. 4, кн. 1. С. 113–114.) Ред.

(обратно)

62

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 177.

(обратно)

63

Там же. С. 286.

(обратно)

64

Последняя фраза написана В. И. Лениным в верхней части документа. (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 220.) Ред.

(обратно)

65

Протоколы СО, 1919 г., 8 августа, № 63. С. Б. (ЦПА ИМЛ, ф. 19, оп. 3, д. 63, п. 18.) Ред.

(обратно)

66

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 62–63.

(обратно)

67

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 108.

(обратно)

68

См.: Ленин. Собрание фотографий и кинокадров: В 2 т. М., 1980. Т. 1. Фотографии, 1874–1923. С. 306–307.

(обратно)

69

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 239.

(обратно)

70

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 186–189.

(обратно)

71

О Владимире Ильиче Ленине: Воспоминания, 1900–1922 гг. М., 1963. С. 468— 480

(обратно)

72

Воспоминания публикуются с сокращениями, сделанными автором. Ред.

(обратно)

73

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 172.

(обратно)

74

Там же. Т. 54. С. 196.

(обратно)

75

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 56.

(обратно)

76

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 53.

(обратно)

77

Там же. С. 108–109.

(обратно)

78

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 1.

(обратно)

79

Там же. Т. 53. С. 286.

(обратно)

80

Там же. Т. 54. С. 180.

(обратно)

81

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 66.

(обратно)

82

Там же. Т. 54. С. 259.

(обратно)

83

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 365.

(обратно)

84

Там же. Т. 53. С. 205.

(обратно)

85

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 36.

(обратно)

86

Срочные бумаги от Владимира Ильича отправлялись непосредственно через самокатчика. Данный документ был сдан в регистратуру и пошел через экспедицию. Л. Ф.

(обратно)

87

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 193.

(обратно)

88

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 24.

(обратно)

89

Слушатели Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова. Ред.

(обратно)

90

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 27.

(обратно)

91

См.: Два месяца работы В. И. Ленина (Из хроники жизни и деятельности). Январь — февраль 1921 г. М., 1934. С. 27.

(обратно)

92

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 366.

(обратно)

93

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 384.

(обратно)

94

Малый Совнарком был комиссией при Совнаркоме. Л. Ф.

(обратно)

95

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 143.

(обратно)

96

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 262.

(обратно)

97

См.: Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства. М., 1920. № 32. Ст. 156.

(обратно)

98

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 49.

(обратно)

99

Более. Ред.

(обратно)

100

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 274.

(обратно)

101

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 244.

(обратно)

102

ЦСУ — Центральное статистическое управление. Ред.

(обратно)

103

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 177.

(обратно)

104

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 198–199.

(обратно)

105

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 272.

(обратно)

106

Фотиева Л. А. Из жизни В. И. Ленина. М., 1967. С. 71—117

(обратно)

107

Правда. 1926. 22 апреля. № 92

(обратно)

108

Малый Совнарком. Ред.

(обратно)

109

Молодая гвардия. 1924. № 2–3. С. 73—76

(обратно)

110

Центральная комиссия по рабочему снабжению. Ред.

(обратно)

111

В комиссию был назначен не т. Бадаев, а т. Гольцман. Созыв комиссии был поручен т. Ногину. Ред.

(обратно)

112

Гиндин Я. Воспоминания о Владимире Ильиче. С предисловием М. И. Ульяновой. М., 1933. С. 6—14

(обратно)

113

Великий строитель. Памяти В. И. Ленина. М., 1924. С. 14—16

(обратно)

114

V (Лондонский) съезд РСДРП проходил 30 апреля—19 мая (13 мая 1 июня) 1907 г. в Лондоне. Ред.

(обратно)

115

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 151–199.

(обратно)

116

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 287—339

(обратно)

117

Там же. С. 305–306.

(обратно)

118

Там же. С. 307.

(обратно)

119

Там же. С. 310–311.

(обратно)

120

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 313.

(обратно)

121

Там же.

(обратно)

122

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 314–315.

(обратно)

123

Там же. С. 315.

(обратно)

124

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 378–379, 380.

(обратно)

125

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 203–204.

(обратно)

126

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 400.

(обратно)

127

У великой могилы. М., 1924. С. 566—569

(обратно)

128

См. письма В. И. Ленина к И. И. Радченко (Полн. собр. соч. Т. 46). Ред.

(обратно)

129

Из остальных участников конференции (Краснуха, Красиков, Ленгник, Стопани, Левин) часть уцелела, часть была арестована несколько позже. И. Р.

(обратно)

130

Из документов И. И. Радченко. Ред.

(обратно)

131

Декреты Советской власти. М., 1959. Т. 2. С. 148.

(обратно)

132

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 218.

(обратно)

133

К письму И. И. Радченко В. И. Ленин приложил составленный неизвестным лицом план ускорения доставки продовольственных грузов и дров, находящихся для переотправки на складах частных фирм, банков, общественных и государственных организаций, отделов Советов депутатов и пр. Ред.

(обратно)

134

Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. 1870–1924. М., 1976. Т. 7. С. 95.

(обратно)

135

В постановлении описка: имелись в виду торфоразработки "Электропередачи". Ред.

(обратно)

136

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 83.

(обратно)

137

В. И. Ленин встречался с Р. Э. Классоном в 1894 г. в Петербурге. Ред.

(обратно)

138

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 318–320.

(обратно)

139

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 152–153.

(обратно)

140

Ленин на хозяйственном фронте. Сборник воспоминаний. М., 1934. С. 7—19

(обратно)

141

Разговор состоялся 26 декабря 1919 г. (См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Ноябрь 1919 — июнь 1920. М., 1977. Т. 8. С. 151.) Ред.

(обратно)

142

Великий строитель. Памяти В. И. Ленина. М., 1924. с. 39—41

(обратно)

143

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 245–246.

(обратно)

144

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 264.

(обратно)

145

Губкин И. М. Доверие народа — высшая награда. М., 1938. С. 16—31

(обратно)

146

Встречи с Лениным: Воспоминания железнодорожников. М., 1962. С. 175—178

(обратно)

147

Охрана природы. 1929. № 2. С. 35—38

(обратно)

148

Предлагаемая статья ни в какой мере не претендует на исчерпывающую характеристику роли Ленина в вопросах заработной платы и организации труда. Институт Маркса — Энгельса — Ленина требовал от автора характеристики роли Ленина по личным воспоминаниям. Статья дает характеристику работы Ленина по вопросам заработной платы и организации труда исключительно в пределах личных воспоминаний автора. А. Г.

(обратно)

149

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 165–208.

(обратно)

150

Там же. С. 180.

(обратно)

151

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 206.

(обратно)

152

VIII Всероссийский съезд Советов проходил в Москве с 22 по 29 декабря 1920 г. Ред.

(обратно)

153

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 120.

(обратно)

154

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 188.

(обратно)

155

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 189.

(обратно)

156

Временное положение о натуральном премировании утверждено СНК 23 октября 1920 г. Ред.

(обратно)

157

Ленин на хозяйственном фронте: Сб. воспоминаний. М., 1934. С. 39—54

(обратно)

158

Викжель — Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза. Ред.

(обратно)

159

Декреты Советской власти. М., 1968. Т. 4. С. 510–511.

(обратно)

160

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 87.

(обратно)

161

Там же.

(обратно)

162

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 465, 466.

(обратно)

163

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 32–33.

(обратно)

164

Декреты Советской власти. М., 1976. Т. 8. С. 193.

(обратно)

165

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 259.

(обратно)

166

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 217–218.

(обратно)

167

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 208.

(обратно)

168

Сколько нефти перевезли по месяцам? число цистерн?

(обратно)

169

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 116–117.

(обратно)

170

Бюллетень НКПС № 2 от 16 января 1920 г.

(обратно)

171

Дата уточнена: июнь, не ранее 16. (См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Июнь 1920— январь 1921 г. М., 1978. Т. 9. С. 24.) Ред.

(обратно)

172

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 153–154.

(обратно)

173

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 198.

(обратно)

174

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 18–19.

(обратно)

175

Фомин В. В. Ленин и транспорт. М., 1933. С. 1 —57

(обратно)

176

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 346, 347.

(обратно)

177

См. там же. Т. 45. С. 369.

(обратно)

178

Великий строитель. Памяти В. И. Ленина. М., 1924. С. 55—56

(обратно)

179

Центральное управление снабжения Красной Армии. Ред.

(обратно)

180

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 217–218.

(обратно)

181

К годовщине смерти В. И. Ленина: Сб. статей, воспоминаний и документов. Под ред. А. Ф. Ильина-Женевского. Л.; М., 1925. С. 159—167

(обратно)

182

Пролетарская революция. 1924. № 5. С. 251—253

(обратно)

183

Простое в великом: Сб. рассказов об Ильиче. М., 1930. С. 109—113

(обратно)

184

О Владимире Ильиче Ленине: Воспоминания, 1900–1922 гг. М., 1963. С. 258—261

(обратно)

185

У великой могилы. М., 1924. С. 264—265

(обратно)

186

Имеется в виду С. И. Ботин и его опыты по изысканию способа взрыва на расстоянии с помощью электромагнитных волн. Однако поставленные им опыты были неудачны. (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 209–211, 225, 268–269, 296, 302, 323.) Ред.

(обратно)

187

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 225.

(обратно)

188

М. А. Бонч-Бруевич — советский ученый в области радиотехники. С 1918 г. — руководитель Нижегородской радиолаборатории. Ред.

(обратно)

189

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 160.

(обратно)

190

Николаев А. М. Ленин и радио. М., 1958. С. 23—36

(обратно)

191

Воспоминания П. А. Острякова полностью опубликованы в книге: Остряков П. А. Михаил Александрович Бонч-Бруевич. М., 1953. Ред.

(обратно)

192

Народный комиссариат почт и телеграфов (Наркомпочтель). Ред.

(обратно)

193

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 130.

(обратно)

194

Декреты Советской власти. М., 1975. Т. 7. С. 567–568.

(обратно)

195

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 54.

(обратно)

196

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 18.

(обратно)

197

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 255.

(обратно)

198

Там же. Т. 45. С. 194–195.

(обратно)

199

Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. М., 1957. Ч. 2. С. 701 — 710

(обратно)

200

По-видимому, речь идет о III Всероссийском совещании заведующих внешкольными подотделами губернских отделов народного образования, работа которого проходила в Кремле, в здании Совета Народных Комиссаров, с 23 по 27 февраля 1920 г. В. И. Ленин выступил с речью на этом совещании 25 февраля. Ред.

(обратно)

201

Буржуазно-помещичья Польша напала на Советскую Украину 25 апреля 1920 г. Ред.

(обратно)

202

См.: Тодорский А. И. Год — с винтовкой и плугом. Изд. Весьегонского уисполкома. Весьегонск, 1918.

(обратно)

203

Имеется в виду "Наказ делегату от II Весьегонского уездного съезда работников по просвещению и социалистической культуре тов. Виноградову", в котором говорилось о тяжелом материальном положении школьных работников. Ред.

(обратно)

204

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 147–148, 411.

(обратно)

205

Ленин в нашем сердце: Рассказы тверских ходоков. Калининское книжное изд-во, 1958. С. 88—94

(обратно)

206

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 24. С. 128.

(обратно)

207

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 334.

(обратно)

208

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 351.

(обратно)

209

О Владимире Ильиче Ленине: Воспоминания, 1900–1922 гг. М., 1963. С. 132—136

(обратно)

210

Обращение Советского правительства "Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока" от 20 ноября (3 декабря) 1917 г. опубликовано в "Правде" 22 ноября (5 декабря) 1917 г. Ред.

(обратно)

211

Здесь речь идет о буржуазной революции в Турции. Ред.

(обратно)

212

Текст беседы В. И. Ленина с афганским чрезвычайным послом Мухаммедом Валиханом, состоявшейся 14 октября 1919 г., в 7 ч вечера, см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 227. Ред.

(обратно)

213

Ленин и Восток: Сборник статей. 2-е, доп. изд. М., 1925. С. 23—26

(обратно)

214

Малая Башкирия включала территорию северо-восточной и юго-восточной Башкирии. Ред.

(обратно)

215

Пишущему эти строки не удалось быть живым свидетелем этих выступлений благодаря тому, что, находясь в это время на Урале (сентябрь — октябрь 1919 г.), я с большими усилиями при тогдашнем движении поездов добрался до Москвы лишь на второй день открытия съезда. С. С.-Г.

(обратно)

216

Г. К. Шамигулов — член Башкирского обкома РКП(б), председатель ВЦИК и СНК Башкирии в 1919–1920 гг. Ред.

(обратно)

217

А.-З. Валидов — один из руководителей буржуазно-националистического движения в Башкирии. В 1917–1918 гг. возглавлял Буржуазно-националистическое правительство. В январе 1919 г. перешел на сторону Советской власти, вступил в РКП (б), был избран членом Военно-революционного комитета Башкирской Советской Республики, затем его председателем. Будучи националистом, проводил свою линию. В 1920 г. бежал в Туркестан, а затем в Турцию. Ред.

(обратно)

218

См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Январь — июль 1921. М., 1979. Т. 10. С. 329, 332.

(обратно)

219

Пролетарская революция. 1925. № 9.С.П0—117

(обратно)

220

О Владимире Ильиче Ленине: Воспоминания. 1900–1922 гг. М., 1963. С. 496—498

(обратно)

221

Сибиряк — литературный псевдоним В. Н. Соколова, применяемый автором для удобства изложения воспоминаний от третьего лица. Ред.

(обратно)

222

Имеется в виду Г. К. Орджоникидзе. Ред.

(обратно)

223

Имеется в виду восстание в 1916 г, под руководством казахского народного героя Амангельды Иманова. Ред.

(обратно)

224

Председателем Сибревкома в то время был И. Н. Смирнов. Ред.

(обратно)

225

Вероятно, имеется в виду телеграмма ЦК РКП (б) Сибирскому бюро ЦК РКП(б) от 19 августа 1920 г. (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 349–350). Ред.

(обратно)

226

О Владимире Ильиче Ленине. Воспоминания 1900–1922 гг. М., 1963. С. 549–559

(обратно)

227

Коммунист. Нижний Новгород. 1924. № I. С. 125—129

(обратно)

228

Для подготовки приема в Петрограде делегатов II конгресса III Интернационала был организован комитет, официально называвшийся: Комитет по организации пролетарского празднества в связи с открытием в Петрограде II конгресса Коммунистического Интернационала. Председателем Комитета был назначен член партии с 1905 г. Н. М. Анцелович, бывший тогда председателем Петроградского совета профессиональных союзов. Комитет организовал праздничное оформление площадей, улиц и зданий города, встречу и прием делегатов конгресса, открытие конгресса, провел массовые мероприятия — шествие делегаций от вокзала к Смольному, митинги в городе и на предприятиях, демонстрации трудящихся, военный парад Красной Армии и Балтфлота, зрелищные театрализованные представления (мистерию) у Фондовой биржи. 18 июля 1920 г. в Петрограде был выпущен объединенный специальный номер газет "Петроградская правда", "Петроградские известия", "Труд". Ред.

(обратно)

229

Второй конгресс Коминтерна. М., 1934. С. 29.

(обратно)

230

О Владимире Ильиче Ленине: Воспоминания. 1900–1922 гг. М., 1963. С. 535—539

(обратно)

231

Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. М., 1957. Ч. 2. С. 530—533

(обратно)

232

Троцкий Л. Д. О Ленине. Материалы для биографа. М., 1925. С. 123—130

(обратно)

233

Текст воспоминаний заново просмотрен автором в 1969 г. Ред.

(href=#r233>обратно)

234

Ответы В. И. Ленина на вопросы делегатов III Всероссийского съезда РКСМ опубликованы в журнале "Вопросы истории КПСС" (1988. № 10. С. 10–15). Ред.

(обратно)

235

Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, М., 1957. Ч. 2. С. 644—657

(обратно)

236

Воспоминания заново просмотрены автором, внесены дополнения и поправки в 1969 г. Ред.

(обратно)

237

Советская площадь. Ред.

(обратно)

238

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 298.

(обратно)

239

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 316.

(обратно)

240

Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине М-, 1961. Ч. 3. С. 304—311

(обратно)

241

Данное совещание открылось не 1 ноября, как указывает автор, а 2 и проходило до 8 ноября 1920 г. Речь В. И. Ленина была заслушана на третьем заседании (второй день работы совещания), после доклада Н. К. Крупской. Ред.

(обратно)

242

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 398–408.

(обратно)

243

Культурно-просветительная работа. 1957. № 4. С. 2—4

(обратно)

244

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 111–112.

(обратно)

245

Встреча В. И. Ленина с делегатами от рабочих Челябинского паровозного депо состоялась 12 мая 1920 г. Ред.

(обратно)

246

Встречи с Лениным: Воспоминания железнодорожников. М., 1962. С. 197—200

(обратно)

247

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 223.

(обратно)

248

У великой могилы. М., 1924. С. 269

(обратно)

249

Социалистическое земледелие. 1939. 21 января. С. 3

(обратно)

250

Товарищ Ленин питал особую любовь к детям. Во все мои приезды по делам губернии Ильич подробно расспрашивал о жизни детей. Г. К.

(обратно)

251

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 232–233.

(обратно)

252

Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. М., 1961. Ч. 3. С. 288—292

(обратно)

253

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 151.

(обратно)

254

Сапронов Т. Ленин в Горках (Воспоминания). М., 1926. С. 17—47

(обратно)

255

Ленин и Красный флот. Л., 1924. С. 81—83

(обратно)

256

См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 269.

(обратно)

257

Прожектор. 1923. № 14. С. 17—22

(обратно)

258

Правда. 1926. № 92. 22 апреля

(обратно)

259

В скобках указываются подлинные фамилии. Ред.

(обратно)

260

См. письма В. И. Ленина к И. И. Радченко (Полн. собр. соч. Т. 46). Ред. 1 Из остальных участников конференции (Краснуха, Красиков, Ленгник, Стопани, Левин) часть уцелела, часть была арестована несколько позже. И. Р.

(обратно)

Оглавление

ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ

Г. Е. Зиновьев ЛЕНИН КАК ЧЕЛОВЕК И ТОВАРИЩ

М. И. Калинин ВОЖДЬ РАБОЧЕГО КЛАССА

С. С. Каменев ВОСПОМИНАНИЯ О ВЛАДИМИРЕ ИЛЬИЧЕ ЛЕНИНЕ

А. Ф. Мясников МОИ ВСТРЕЧИ С ТОВАРИЩЕМ ЛЕНИНЫМ [14]

С. И. Аралов ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

Д.П. Оськин ПИСЬМО ЛЕНИНА

Б. С. Вейсброд ЖИВОЙ ИЛЬИЧ

Б. М. Волин ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

А. А. Андреев О ВЛАДИМИРЕ ИЛЬИЧЕ ЛЕНИНЕ[39]

С. А. Лозовский ОТРЫВКИ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

А. М. Аникст ЛЕНИН НА ГОСУДАРСТВЕННОЙ РАБОТЕ (По личным воспоминаниям)

Н. П. Горбунов КАК РАБОТАЛ ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ

С. Б. Бричкина МАЛОЕ О ВЕЛИКОМ

Л.А. Фотиева ПРИЕМЫ И МЕТОДЫ ГОСУДАРСТВЕННОЙ РАБОТЫ В. И. ЛЕНИНА[72]

А. И. Свидерский ЛЕНИН НА ЗАСЕДАНИЯХ СОВНАРКОМА

С. С. Данилов ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ (Из воспоминаний)

Я. И. Гиндин ВОСПОМИНАНИЯ О В. И. ЛЕНИНЕ

Ю. Ларин КАК УЧИЛ ЛЕНИН (Почему он занимался мелочами)

Г. Ломов ЛЕНИН — ПРАКТИК

И. И. Радченко ЛЕНИН — ВОЖДЬ НА ХОЗЯЙСТВЕННОМ ФРОНТЕ

Г. М. Кржижановский В. И. ЛЕНИН И РАБОТЫ ПО ЭЛЕКТРИФИКАЦИИ, РАЙОНИРОВАНИЮ И ПЛАНОВОМУ ХОЗЯЙСТВУ

И. М. Губкин ИЗ БРОШЮРЫ "ДОВЕРИЕ НАРОДА — ВЫСШАЯ НАГРАДА"

В. А. Радус-Зенькович УДАРНАЯ СТРОЙКА

Н. Подъяпольский ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ И ОХРАНА ПРИРОДЫ

А. 3. Гольцман ЛЕНИН В ВОПРОСАХ ЗАРАБОТНОЙ ПЛАТЫ И ОРГАНИЗАЦИИ ТРУДА[148]

В. В. Фомин ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ "ЛЕНИН И ТРАНСПОРТ"

Л.М. Хинчук ЛЕНИН И КООПЕРАЦИЯ

И. К. Ежов ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ НА РАБОТЕ (По воспоминаниям)

И. С. Лобачев ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПРОДОВОЛЬСТВЕННИКА

И. И. Борисов ТОВ. ЛЕНИН НА СУББОТНИКЕ

Е. Р. Левитас ВСЕПОБЕЖДАЮЩЕЕ ЛЕНИНСКОЕ СЛОВО

М. Н. Покровский ЧЕМ БЫЛ ЛЕНИН ДЛЯ НАШЕЙ ВЫСШЕЙ ШКОЛЫ

А. М. Николаев ВНИМАНИЕ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА К ИЗОБРЕТЕНИЯМ И ИЗОБРЕТАТЕЛЯМ

П. А. Остряков ГАЗЕТА БЕЗ БУМАГИ И "БЕЗ РАССТОЯНИЙ"[191]

А. А. Виноградов НЕЗАБЫВАЕМОЕ

Г. И. Петровский В. И. ЛЕНИН НАС ВСЕГДА УЧИЛ БЫТЬ С НАРОДОМ

Н. Нариманов ЛЕНИН И ВОСТОК

С.Саид-Галиев ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ "ТАТРЕСПУБЛИКА и т. ЛЕНИН"

С. О. Котляр "ВЫ ОБЯЗАНЫ ЗНАТЬ НАШУ НАЦИОНАЛЬНУЮ ПОЛИТИКУ"

В. Н. Соколов СИБИРЯКИ У ЛЕНИНА

  I. ДРУЖБА НАРОДОВ

  II. "НАДО ИЗВОРАЧИВАТЬСЯ!"

Н. А.Угланов ОДИН ДЕНЬ С ВЛАДИМИРОМ ИЛЬИЧЕМ ЛЕНИНЫМ (Отрывок из воспоминаний)

В. Ф. Алексеева НА ОТКРЫТИИ II КОНГРЕССА КОМИНТЕРНА

Конст. Федин ЖИВОЙ ЛЕНИН

Л. Д. Троцкий ЛЕНИН НА ТРИБУНЕ

А. Безыменский ЛЕНИН НА III СЪЕЗДЕ КОМСОМОЛА[233]

Александр Жаров ВЕЛИКОЕ НАПУТСТВИЕ[236]

А. С. Карпова НА СОВЕЩАНИИ ПОЛИТПРОСВЕТОВ

С. В. Муранов В ПОДАРОК ИЛЬИЧУ

А. В. Шотман И. Д. ПУТИНЦЕВ У ЛЕНИНА

К. В. Мешалкин ЖЕЛАННЫЙ ГОСТЬ

Г. Королев О ТОВАРИЩЕ ЛЕНИНЕ

Т. В. Сапронов ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ "ЛЕНИН В ГОРКАХ"

М. А. Крупский В СЕМЬЕ ИЛЬИЧА

А. К. Воронений РОССИЯ, ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, ЧЕЛОВЕК И ЛЕНИН

Н. Осинский ОБРАЗЫ ЛЕНИНА

КРАТКИЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ ВОСПОМИНАНИЙ

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

*** Примечания ***