«Действуй! Сценарии революции» [Избранные главы книги] [Джерри Рубин] (fb2) читать онлайн

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ДЖЕРРИ РУБИНА

Избранные главы книги «ДЕЙСТВУЙ! СЦЕНАРИИ РЕВОЛЮЦИИ»

ОТ АМЕРИКАНСКОГО ИЗДАТЕЛЯ

Джерри Рубин — лидер 850 миллионов йиппи. В прошлой жизни Джерри был спортивным репортером и правильным студентом. Его отчислили, после чего он посетил Кубу и переехал в Беркли, где стал известен как П.Т. Барнум революции, организующий такие зрелищные мероприятия, как марши Вьетнамского Дня, обучающие забастовки и Интернациональный День Протеста.

На протяжении трех лет Джерри жил неподалеку от Университета Калифорнии, работая внештатным агитатором за развал университета. Он баллотировался на пост мэра Беркли и выиграл сердечный приступ у трех других кандидатов.

Джерри перебрался в Нью–Йорк в октябре 1967 года и стал координатором проекта Марша на Пентагон. На слушания Конгресса из серии Охоты на Ведьм он являлся в форме солдата Американской Революции, по пояс голым, вооруженным партизаном и Санта‑Клаусом. Вместе с Эбби Хоффманом^[1] Джерри создал Йиппи^[2] — смесь хиппи и новых левых — и помог собрать демонстрацию в Чикаго, посвященную съезду Демократической Партии в августе 1968 года.

Американское правительство обвинило Джерри и еще шестерых революционеров в преступном сговоре, направленном на срыв съезда Демократической партии, что кончилось «Заговором» — возможно, самым громким политическим судебным процессом в истории страны.

Глава 5. СТАНОВЛЕНИЕ НЕСТУДЕНТА

Движение за Свободу Слова приглашало молодых в Беркли. И вот, тысячи стекались из Нью–Йорка и со Среднего Запада, чтобы жить у нас на улицах.

Жизнь могла быть и похуже. Погода стояла тёплая, сезоны менялись медленно и несущественно, потому тратиться на зимнюю одежду было не нужно. К тому же всегда имелся вариант прокормиться, продавая траву. Или перехватить бутерброд на выходных и отложить деньги на остаток недели. К тому же всегда можно было стрельнуть денег у виноватых профессоров. Кое‑кто зачинал какое‑нибудь кустарное производство — продавали бижутерию, свечи и другие вещи собственного изготовления — прямо на Авеню.

Словом, голодающих на улицах Беркли не было.

Из крупнейшего университета в мире вырвалась целая культура. Телеграф авеню была длиной в пять зданий — книжные магазины, летние кафе, лавки с постерами и кинотеатры, крутившие андеграундные фильмы.

Прикиньте прилежного студента, приехавшего из пригорода Лос‑Анджелеса учиться в Беркли. Шлепая с лекций в свою общагу или квартиру после тяжёлого дня он проходит по Телеграф авеню, словно пробираясь по пантеону революции.

Он минует магазин пластинок и невольно внимает пару строчек из песни Дилана.

И такое же дитя пригородов, как он сам, разве что босоногое, как Иисус, подруливает к нему с вопросом: «Мелочишки не найдется?»

Постепенно в сознание правильного студента просачивается мысль:

«Вот он я, обременённый задачами, ответственностью и чувством вины человек, и все это мне навязали. А вот эти хиппи на улицах — они могут делать, что захотят. Могут дуть целый день. Могут загорать дни напролет, тогда как я вынужден просиживать штаны в душных аудиториях, слушая нудных профессоров и сдавая экзамены, превращающие меня в нервную развалину».

Университет — это место, где можно добиться всего, крысиные бега под высоким давлением. Конкуренция вокруг званий, степеней, книг, рекомендаций, поступления в аспирантуру и получения хорошей работы.

Академический мир построен на иерархии, и каждый лижет задницу того, кто сидит выше.

Но все студенты видели живой пример тысяч молодых людей, которые положили болт на правильный мир и освободились. То были настоящие студенты в классическом понимании образования как самосовершенствования. И поскольку многие хиппи в прошлом сами были студентами, их переполнял энтузиазм относительно исполнения миссии исправившегося грешника.

Студенты принялись околачиваться под нестуденческими транспарантами, забывая посещать лекции.

Их интерес к учебе угасал по мере роста волос.

Чем дольше они курили «дурь», тем более абсурдными казались им экзамены и научные статьи.

Пошла волна массовых вылетов из университета.

Самым диким преподавателем в Беркли был Стю Альберт. Он сидел под транспарантом Комитета Вьетнамского Дня и привлекал огромные толпы народа как первый увиденный революционер с развевающимися светлыми кудрями и голубыми глазами, выдававшими нечистую силу. Но чем больше на него смотрели, тем больше Стю всех цеплял своими свирепыми полемиками насчет «дури», Вьетнама, Бога, университета, секса и коммунизма. Это неминуемо бесило профессоров. Им приходилось принуждать студентов посещать их лекции методом кнута и пряника.

Но Стю перебежал им дорожку, держа всеобщее внимание одним тем, что изъяснялся в свободной манере.

Он учил на свежем воздухе вместо того, чтобы загонять студентов в пыльные аудитории. Но он не имел права преподавать. Он не получил необходимую бумажку, как это сделали все остальные. Он был аутсайдером.

Университет преобразовался в крепость, наводнённую нашими длинноволосыми, планокурящими, босоногими фриками со своей культурой, использовавшими территорию университета, как игровую площадку. Это угрожало целостности университета и взбеленило политиков штата.

Политики объявили нас предателями, тратящими деньги налогоплательщиков на спонсорство нашей измены.

Консервативные силы штата давили на университет приказами вычистить понаехавшую мразь.

Университет с готовностью согласился, обнаружив, что паразиты подтачивают фундамент заведения как изнутри, так и снаружи.

Начальники учинили операцию «Усмирение», отделяя «людей» от мятежников. Точно так же американцы во Вьетнаме вышвыривают крестьян из их домов и запирают в специально созданных стратегических поселениях, окружённых колючей проволокой, «чтобы Вьетконг держался подальше».

Администрация университета решила сделать из университета одно большое поселение такого рода, выдумав категорию «нестудент». Воткнув приставку «не» перед теми, кто отвисал на Телеграф авеню, они исключили нас из человеческой расы. То же самое сделала Германия, введя термин «неариец». Отныне все плохое, что творилось в Беркли, можно было свалить на «нестудентов».

Мы, разумеется, рубились от нового прозвища. Оно выразило все то, что мы так долго хотели донести. Мы плюнули на статус, карьеру и все прочие символы американского общества.

Мы гордились этим символом отрицания в нашей идентификации.

Чтобы избавиться от свободных духом людей вроде Стю, как от Сократа, администрация университета издала указ, запрещающий нестудентам присутствовать на кампусе, если только их не привели с собой студенты.

Университет вывел за грань закона распространение листовок нестудентами на кампусе и заявил, что любая организация, в которой числятся нестуденты, не имеет права использовать университетские помещения.

Законодательный орган штата Калифорния одобрил так называемый Акт Малфорда: нестудент, не покидающий кампус после соответствующего указания официального представителя университета, может быть арестован за незаконное проникновение.

Дабы провернуть все эти штучки, университет призвал целого копа на полный рабочий день, в течение которого он должен был разгуливать по кампусу в поисках нестудентов, шпионя за политически активными студентами, выслеживая нарушения правил, составляя досье и работая в тесной связке с Красными Бригадами^[3], ФБР и ЦРУ.

Стю вычислил его и проорал:

— Салют, Джеймс Бонд!

Прозвище прижилось.

Целью было кастрировать студентов.

Если студент был политически активен, его выкидывали пинком под зад, превращая в нестудента. Марио Савио, архетипический студенческий лидер, стал нестудентом.

Студент определялся как некто со студиком в кармане, а вовсе не как кто–то, увлечённый учебой.

Работала тоталитарная формула «дважды подумай, прежде чем что‑то сказать».

А вот президенту универа, Кларку Керру, нужно было симпатизировать. Он так гордился своими статистическими данными и графиками. Миллионами, которые он выклянчивал у федерального правительства и крупных бизнесменов. Количеством лауреатов Нобелевской премии от его университета. Счетами зданий, которые предполагалось построить. Изобретённым оружием. Новыми кафедрами. Футбольными командами. Но куда бы Керр ни прибыл в стране, никто и не думал спрашивать его о лауреатах Нобеля или программах развития.

— Что там с теми студенческими демонстрациями на кампусе? — осведомлялись у него вновь и вновь.

Бедный Керр. Мы стащили у него университет прямо из–под носа.

Я шел в «Медвежью Берлогу» проглотить гамбургер, когда увидел сидячую забастовку.

Никогда не могу отказаться от сидячей забастовки.

Стоить мне заметить сидящих людей, как на меня накатывает чудовищная усталость.

Вне зависимости от повода, будь то Байафра, снижение оплаты труда для копов, голубое небо или завышенные налоги, если вы сидите и бастуете, я буду там.

Просидев час, я спросил чувака рядом со мной:

— Эй, а из–за чего сидим?

То был протест против нескольких нестудентов, установивших столик у входа в «Медвежью Берлогу» и раздававших литературу — акция, абсолютно незаконная, согласно новым правилам.

Студенты полагали, что нечестно было этим нестудентам раздавать брошюрки.

Будучи нестудентом, я праведно согласился.

Я взял что–то с их столика: «ЗАПИШИСЬ НА ФЛОТ — УВИДИШЬ МИР»

Некоторые нестуденты, как выяснилось, могут быть значительно меньше «не», чем другие, особенно если речь идет о военных вербовщиках.

Всю забастовку я просидел, не проронив ни слова, в любой момент готовясь сходить за гамбургером.

Наконец, явились копы и оцепили тысячу бастующих. Исполнительный заместитель ректора Эрл Ф. Чейт, едва вернувшийся с шестинедельных курсов повышения квалификации в Советском Союзе, обвинил в организации забастовки шестерых нестудентов. Копы получили ордер на арест Марио Савио, Стю Альберта, Стива Гамильтона, Майка Смита, Билла Миллера и меня. Присутствие Карен Вальд, еще одной нестудентки, сидевшей непосредственно в середине группы, было проигнорировано. Она в ярости закричала:

— Вы, ёбаные шовинисты, арестуйте и меня!

Нас шестерых отвели в сторону и предъявили обвинение в незаконном вторжении и нарушении общественного порядка.

Но вид копов на кампусе вновь взбесил сдержанных студентов, и на следующий же день 8000 человек заполонили площадь, откликнувшись на призыв Марио Савио к забастовке.

Я врубился, что случилось. Попытка администрации представить нас мятежниками, а студентов — жертвами лохотрона, увенчалась тем, что миф о нестудентах разросся до невероятных масштабов. Это оскорбило студентов и усилило их желание вылететь из университета.

Когда становишься нестудентом, секс идет лучше и доставляет больше удовольствия, ты куришь больше травы, ты здоровее, счастливей и вырастаешь на 30 см.

Мелвин Белли, только что защитивший Джека Руби^[4], изъявил желание взяться за наше дело без оплаты. Я захотел с ним встретиться.

Мы поехали к нему в офис в Сан–Франциско. Белли сказал, что считает войну во Вьетнаме правым делом.

Несмотря на это, он был порядочным либералом. Говорил, что свобода, за которую страна билась во Вьетнаме, была утрачена на кампусе, когда нас арестовали. Утверждал, что университет должен разрешить любую политическую активность как для студентов, так и для нестудентов.

Белли одевал ковбойские сапоги и новый костюм каждый день слушаний в суде. Его лицо было оранжевым от макияжа, который он накладывал специально для телекамер.

Его харизма доминировала над залом заседаний. В какой–то момент, посреди напряженного действия, он театрально вытащил носовой платок и добрых секунд 40 прочищал назальные впадины, пока присяжные, битком набитый зал, обвинитель и судья изнемогали от неопределённости. Мы слушали его в гробовой тишине.

ХРЮ! ХРЮ!

Наконец, Белли закончил и сказал:

— Извините, судья.

Затем копы подтвердили, что я не играл роль лидера в организации забастовки.

Джеймс Бонд отрапортовал:

— Не скажу, что Джерри Рубин говорил весь день, но он много улыбался.

Белли вызвал его свидетелем и спросил:

— Вы хотите сказать, что эти люди нарушили нормальный распорядок дня университета?

— Да, это так.

— Мешал ли Джерри Рубин учебному процессу тем, что улыбался?

Финальное обращение Белли к присяжным вогнало нас в краску.

— Я могу защитить капитализм лучше, чем любой другой человек из собравшихся здесь, — начал он.

Белли апеллировал к жюри, отстаивая ценности американской демократии.

— Перед вами хорошие юноши, и если вы отправите их в тюрьму, вы лишь докажете, что они правы, когда говорят, что наше правительство — это зло.

Мы случайно узнали, что в жюри был чувак, недавно попросивший политического убежища как беженец из Венгрии. Он вел много записей на протяжении всего процесса и стал в итоге разом председателем жюри и нашим палачом.

После десяти часов обсуждений вердикт был готов. Нас всех признали виновными в нарушении общественного порядка.

Марио получил 90 дней.

Стю — 60.

А я отделался всего 45 сутками.

ЗА ТО, ЧТО УЛЫБАЛСЯ!

Глава 13. КАК БЫТЬ ЙИППИ

Мы удолбались в хлам, что позволило взглянуть на вопрос с позиции логики.

Это революция молодых.

Это международная революция.

Люди пытаются добиться какого–то смысла, повеселиться, познать экстаз — в общем, основать партию тех, кто любит хорошие пати.

Что получается?

Международная Молодёжная Партия.

Пол Красснер^[5] вскочил и заорал:

— ЙИП–пи! Мы — йиппи!

Движение можно было считать родившимся.

Каждый из нас в той комнате, в канун Нового года, знал, что через несколько месяцев «йиппи» станет повседневным словом.

Эбби, Анита, Пол, Нэнси и я принялись скакать по комнате, неистово йиппя.

Согласятся ли люди называть себя йиппи?

Парой месяцев ранее в город прибыл Дин Раск^[6], в связи с чем мы носились по улицам, поджигая помойные баки, забрызгивая кровью проезжающие лимузины и мешая транспортному движению. И пока мы бегали, мы кричали что–то напоминающее звук «йиппи».

«Йиппи!» — это крик, бегущий по улицам.

Йиппи — это неорганизованная, неполитическая партия — Международная Молодёжная Партия. Актер в этом грандиозном спектакле — тоже йиппи. И боевой клич: «Йиппи!»

Мифы предлагают детям модель, с которой можно себя отождествлять.

Американские мифы — от Джорджа Вашингтона до Супермена и от Тарзана до Джона Уэйна — мертвы. Потому американской молодёжи приходится создавать мифы самой.

Новый герой родился с косяком в зубах во время блокады Пентагона, но миф, который мог бы его охарактеризовать, ещё не сформировался. Не существовало мифов, которые могли бы обрисовать всех 14‑летних канзасских фриков, глотающих кислоту, отращивающих патлы и косящих от призыва домой или в школу. Не было мощей, изображающих всех тех художников, которые сбегали из тюрьмы среднеклассовой Америки, чтобы жить и создавать искусство на улицах.

На планете завёлся кислотный марксист, психоделический большевик. Он не чувствовал себя комфортно среди Студентов за Демократическое Общество, он не был интеллектуалом с кампуса или хиппи, проповедующим власть цветов. Обдолбанный политикан. Гибрид нового левого и хиппи вылился в нечто совершенно новое.

Фрик, дерущийся на улице, отщепенец со стволом на бедре. Такой страшный, что среднеклассовая каста в ужасе от его внешнего вида.

Хайрастый, бородатый, рехнутый ебанат, чья жизнь — театр, каждую минуту создавал новое общество, разрушая старое.

Это была сухая реальность. Мифу требовалось обрасти энергетическим полем.

Йиппи выковали этот миф и вдохновили потенциальных йиппи во многих городах и деревнях по всей стране выбросить свои учебники и освободиться.

Йиппи планировали использовать Демократическую Партию и события в Чикаго 1968 года для построения собственной политической арены и создания мифа; мы должны были переманить на себя прессу у демократов и создать призрак йиппи, который поставил бы всю Америку на уши.

Миф реален, если он помогает людям реализовывать их личные мечты и фантазии.

Миф всегда крупнее человека. Например, миф о Че Геваре намного могущественнее, чем он сам. Миф о Студентах за Демократическое Общество сильнее этих студентов.

Миф о йиппи свернет шею правительству.

Миф совершает революцию. Маркс — это миф. Мао — тоже миф. И Дилан — миф. Не говоря уже о «Чёрных Пантерах».

Люди пытаются соответствовать мифу; и это выявляет в них всё самое лучшее.

Секрет мифа о йиппи заключён в его абсурдности. Его базовый информационный посыл — чистый лист бумаги.

Левые немедленно атаковали нас как аполитичных, иррациональных, ужратых кислотой фриков, пытающихся свести «политический бунт молодёжи» к «дури», рок–музыке и забастовкам. Хиппи видели в нас марксистов в психоделическом шмотье, которые глотают что попало, рубятся от рока и забастовок, чтобы сделать молодёжь более радикальной пред лицом полицейских дубинок.

Хиппи смотрели на нас, как на политиканов, а политиканы — как на хиппи. Только правые разглядели в нас то, чем мы были на самом деле.

Слоган йиппи гласит: «Восстань и скинь ползучего зануду!!!»

Проправительственная пресса решила, что «ползучий зануда» — это Линдон Джонсон, которого мы хотим вышвырнуть из Овального кабинета.

В ответ мы захохотали, потому что любили Джонсона. Он был нашим лидером, основателем, гуру. Где бы мы были без него?

У каждого есть персональный ползучий зануда — отметки, долги, прыщи. Йиппи — это движение добровольцев. Для йиппи не действуют никакие идеологические требования. Напиши свой собственный слоган. Протестуй против личной проблемы. Каждый человек — йиппи сам по себе.

Все, что нужно сделать, чтобы стать йиппи — это стать йиппи.

Йиппи — это лишь повод побузить.

Если ты спрашиваешь: «А йиппи правда существуют?» — ты не йиппи.

Если говоришь: «Йиппи нет в природе», — ты не йиппи.

Прошлогодние йиппи — это уже респектабельно.

Нынешние йиппи — отстой.

Йиппи достаточно фрикаделичны для того, чтобы детишки могли сказать:

— Э, да я тоже могу так шизить!

Когда найдутся люди, которые офонареют ещё хлеще, чем йиппи, настанет время хоронить движение.

Йиппи считают, что социальная революция не произойдет, пока не будет перестройки в головах, и наоборот.

Не существует такого понятия, как ПОСЛЕДОВАТЕЛЬ ЙИППИ. В мире насчитывается 646,5 миллионов йиппи, и каждый из них — ЛИДЕР. Йиппи — это лидеры без последователей.

Йиппи делают что, где и когда захотят. Йиппи знают, что только мы вменяемы, а все остальные спятили, поэтому мы называемся «шизоидами».

Йиппи говорят:

— Если это не весело — не делай.

Мы рассматриваем секс, рок‑н‑ролл и дурь как часть коммунистического заговора с целью захвата Америки.

Мы плачем, когда смеёмся, и смееёмся сквозь слезы.

Для того, чтобы быть йиппи, необходимо таращиться в цветной телик, особенно в новости, как минимум два часа в сутки.

Йиппийная идея веселья заключена в том, чтобы скинуть правительство.

Йиппи — маоисты.

Йиппи — эксгибиционисты, потому что воплощают свои мечты на публике.

Мы отомстим за Че!

Репортер:

— Откуда у йиппи деньги?

Йиппи:

— А откуда у Папы Римского кольцо?

Йиппи — это городские сумасшедшие. Нам комфортно в дорожной пробке.

Левые требуют полной занятости для всех — мы требуем вселенского безделья. Мир обязан дать нам жить!

Правые готовы обосраться, когда слышат, как йиппи разоблачают самое нелепую политическую проблему в сегодняшней Америке: платные туалеты.

Йиппи мечтают пробежать нагишом по коридорам здания Конгресса.

Йиппи проводят секретные стратегические встречи с Ронни Рейганом^[7], планируя, как радикализировать студентов Беркли.

Йиппи закидываются на выступлениях Фиделя.

Мы начали йиппить с офиса, списка почтовой рассылки, трех телефонных линий, пяти оплачиваемых менеджеров и еженедельных сборов. Мы были самыми трудолюбивыми и наиболее дисциплинированными сотрудниками, каких вам доводилось встречать, несмотря на пропаганду праздности и отсутствия самоорганизации.

Марихуана — это бонус на всех сборищах йиппи.

Йиппи завтракают кислотой, чтобы приблизиться к действительности.

Холден Колфилд — йиппи.

Старый Никсон был йиппи. Новый Никсон — из другого теста.

Йиппи полагают, что все не–йиппи — это подавленные йиппи. Мы пытаемся разбудить йиппи в каждом.

Йиппи прокламируют: Все правильные мира, выпадайте! Вам нечего терять, кроме накрахмаленных рубашек!

Революция начнётся тогда, когда все станут ЙИППИ!

Глава 21. ИДЕОЛОГИЯ — БОЛЕЗНЬ МОЗГА

Революция — это то, что происходит сейчас. Мы творим революцию, живя ею.

Что было бы, если бы власть оказалась в руках белых леворадикалов: коммунистов, троцкистов, прогрессивных лейбористов, независимых социалистов, пролетарских интернационалистов Внешней Монголии и остальных ребят из этой каши–малы?

Первыми, кто устроил бы травлю хиппи, стали бы как раз эти «социалистические» свиньи. Нас бы заставили стричься и бриться раз в неделю. Нам бы пришлось принимать душ каждый вечер и садиться в тюрьму за использование матерных словечек.

Секс сделался бы нелегальным, если бы не вел к тому, чтобы плодить детей ради мировой революции.

Употребление психоделических наркотиков стало бы государственным преступлением, а на распитие пива требовался бы специальный мандат.

Нас бы обязали посещать курсы политического воспитания минимум пять раз в неделю.

На танцы и рок легло бы табу, а мини‑юбки, голливудское кино и юмористические книги оказались бы за чертой закона.

Левые говорят йиппи:

— Вы несерьёзны.

Они утверждают, что лишь рабочий класс способен сделать революцию, идя при этом в университетскую библиотеку с New York Times под мышкой. Хоть одного университетского радикала ловили за просмотром ТВ в стельку пьяным, за прочтением New York Daily News или за угаром на бейсбольной игре? Левые ждут, что рабочие придут в университеты.

Йиппи воспримут левых серьёзно, кода те начнут писать юмористику. Мы должны упростить политику до уровня текста рок‑н‑ролльной песни.

Левый скорее вручит солдату листовку, чем косяк.

Левые обратили коммунизм в религию со священниками‑политруками, определяющими «главную линию партии». Это христианский трип. Учись и жертвуй ради революции. Страдания освободят и тебя, и рабочий класс.

Идеология левых выстроена людьми, работающими на полставки. Один только стиль жизни превращает их риторику в фарс. Они находятся за тысячи миль от своих поступков и идеологии. Как можно быть революционером, ходя в универ днем и посещая митинги вечером? Как можно работать на полставки на революцию, которая длится круглосуточно без перебоев?

— ВЫПАДАЙ! — кричат им йиппи. Революция — это не то, что во что ты веришь, не то, к какой организации принадлежишь, и не то, за что голосуешь — это то, что ты делаешь день за днем, то, как ты живёшь.

Левые только отгоняют от нас людей, тогда как Никсон наоборот их к нам приводит (слава яйцам, он справляется!). Идеологические перебранки о теоретической херне, скучные митинги — это ли судьба революционера? Кто отдаст свою жизнь за подобную головомойку?

Йиппи кричат:

— Ты не узнаешь, что упускаешь, если не пойдешь за революцией! Йиппи!

Романтика нашего стиля жизни, свободы и борьбы привлечет на нашу сторону и детей из рабочего класса.

Многие интеллектуалы–радикалы заносчиво называют себя марксистами (бедный Карл). Они звучат, как роботы, чеканя «законы марксизма», гласящие, что революция есть следствие экономической эксплуатации. Тогда выходит, что революция состоится ТОЛЬКО если стрясётся еще одна Депрессия.

Их теории не объясняют главного: революционное движение начинается в богатстве, а не в нищете. Мы не подходим под все их атавистические «научные» категории. Они говорят, что единственный путь для белого среднего класса — это поддерживать. Поддерживать «Чёрных Пантер», поддерживать рабочий класс, поддерживать китайцев.

Йиппи видят в белом среднем классе революционный класс. Мы эксплуатируемы и угнетаемы, потому боремся за свою свободу. Мы чувствуем вину за то, что мы не чёрные, не китайцы и не фабричные рабочие. Капитализм умрёт по той простой причине, что не сможет ничего дать нашим детям!

На этой ноте либеральные интеллектуалы начинают втирать нам, что революция невозможна в условиях развитого индустриального общества. Но ведь что–то в истории всегда случалось впервые!

Проваливайте из университетов, леваки!!

Смотрите ТВ!

Заведитесь и выпадайте!

Отрывайтесь!

Действуйте!

Первым делом действуйте. Анализировать будете потом. Импульс — а не теория — позволяет совершать большие скачки вместо маленьких шагов. Теоретическая основа приходит тогда, когда люди начинают соображать, что они натворили — после того, как они это сделали. Мао говорит: «Лучше всего мы учимся на наших ошибках.»

На протяжении нескольких лет я посещал митинги левых, чтобы вкурить, что там происходит. Потом я начал принимать кислоту и понял: не происходит ничего. Я поклялся больше на такие сборища не ходить. Ну их на хуй!

Ни одно из великих событий в истории движения — от марша на Пентагон до бойни в Чикаго — не началось с леворадикального митинга. Вообще говоря, они в любом случае все прокакали бы.

Йиппи — марксисты. Мы следуем революционной традиции Гручо, Чико, Харпо и Карла.

Чему йиппи научились у Карла Маркса — самого известного, бородатого, патлатого и хиппового фрика, комика и агитатора — так это тому, что из революции необходимо создавать зрелищный миф.

Карл написал и спел свой собственный рок–альбом «Манифест Коммунистической Партии».

И эта пластинка скинула не одно правительство.

Глава 24. РЕВОЛЮЦИЯ — ЭТО УЛИЧНЫЙ ТЕАТР

Ты на сцене.

Ты — актер.

Все по–настоящему.

Публики нет.

Смысл в том, чтобы завести всех, кого можно завести, и отрубить всех остальных.

У этого театра нет правил, форм, структуры, стандартов, традиций — это чистая, натуральная энергия, импульс, анархия.

Работа революционеров сводится к тому, чтобы смести трибуны, поджечь кинотеатры и заорать: «Пожар!»

Театральные гении сегодняшнего дня ставят драму про Вьетнам в захваченных школах по всей Америке.

Театр Жизни, отпадная труппа партизан, пришла в Беркли в тот момент, когда люди сражались с Национальной гвардией на улицах. Как пацифисты, они отрицали жёсткие столкновения.

Театр Жизни отрекся от идеи сцены и вобрал в себя всю публику. Революционный театр.

— Мне нельзя курить марихуану, — сказал один из актёров. Ему сразу предложили пять косяков.

Другой закричал:

— Я не могу раздеться.

Рядом с ним все поскидывали одежду.

По окончании представления всем оставалось вынести революцию на улицы. Труппа остановилась у двери.

Революция в аудитории — это нонсенс. Мы чувствуем себя обсосами, когда наша энергия транжирится в пьесе, огороженной стенами и окнами, началом и концом акта, ценами за билеты.

Единственная роль, которая отводится театру, заключается в том, чтобы вытащить народ из аудиторий на улицы. Задача революционной театральной труппы в том, чтобы совершить переворот.

* * *

Университетские редакторы газет решили провести пресс‑конференцию в Вашингтоне в конце 1967 года. И пригласили символ йиппи. Но такого человека в принципе не существует. Потому что когда куда–то идет один йиппи, за ним идут все остальные. Позови одного — припрется тысяча.

Так вот, поехали мы в Вашингтон на встречу с газетчиками.

Шухер мы устроили сразу по прилёту. Все редакторы были на одно лицо. Точные копии друг друга. Похоже, где–то существует фабрика, штампующая университетских редакторов. Они общались так, будто разговаривали по телефону, хотя тусили все вместе в чванливом вашингтонском «Шератоне».

Их кампусы взрывались год от года, и вот ребята заморочились, не получится ли у них привязать их журналистскую «корректность» к освещению Вьетнамской войны.

Одно только примерное поведение в этом балагане, на мой взгляд, было преступлением. Прилежание подразумевало, что дискуссия имела резон. Достаточный ли Вьетнамская война повод для разногласий между разумными людьми? Уж не решили ли эти редакторы, что заваруха между красношеими копами из южных штатов и чернокожими лидерами — это всего лишь недопонимание двух разумных сторон?

Пол Красснер наелся кислоты и впал в бешенство от их само собой разумеющихся фактов.

— Люди во Вьетнаме подыхают, а вы тут такие беседы ведете! — орал он вновь и вновь.

Ребятки даже не всосали, насколько хорошо мы, йиппи, блюдём конспирацию. Мы подмазались к их программе обсуждений, чтобы впихнуть в неё фальшивые дебаты с темой «Должна ли Ассоциация редакторов школьных газет выработать единое мнение о войне?» Тем утром мы предварительно закинулись кислотой и приготовились к битве.

Приколись: кое–какие люди с короткими стрижками, в пиджаках и, в общем, выглядящие как редакторы, были членами Вашингтонского Уличного Театра. Лишь 15 из 500 были актёрами, но даже я бы не сказал с уверенностью, кто именно. Я не мог поверить, что там вообще были редакторы — все смотрелись как актёры. Каждый играл бумагомараку.

Обсуждение было самым тупорылым, что я слышал за свою жизнь: должны ли мы проголосовать: встав? сев? на толчок? с целью переговоров? ради войны? против войны? Высказалось ли Associated Press за войну? Что такое Associated Press?

Кто–то выдал финт игнорировать все резолюции и не голосовать ни за что. Финт не удался. Внезапно свет погас, и на стене замелькали кадры хроник Второй мировой, горящих вьетнамских деревень, плачущих вьетнамских женщин и обожжённых напалмом детей. Комната наполнилась истерическими воплями:

— Остановите! Остановите это!

Вдруг раздался рык из мегафона:

— Внимание! Это сержант Хаггерти из полиции Вашингтона. Этот фильм был незаконно ввезён в США из Северного Вьетнама. Мы конфисковали его и арестовали подозреваемых. Теперь очистите помещение! Любой, кто останется здесь через две минуты, будет арестован!

Редакторы карабкались друг по другу, ломясь к выходу. Людей топтали. Из носов струилась кровь. Одежда рвалась в клочья. Они в самом деле повелись, блядь, что их повяжут за просмотр фильма. Они верили, что живут в нацистском государстве. Они давно это приняли как данность.

Рослый детина со стрижкой под «ёжик», в костюме и при галстуке вскочил на стул и закричал:

— Я только что приехал из Вьетнама. У меня на руках умерли братья. Дурачье в Белом Доме хотят нас всех порешить. Мы — университетские редакторы. Мы должны быть храбрыми!

Был этот персонаж взаправдашним или он представлял Вашингтонский Театр, я не знал. Но какая к черту разница? Там и так было все реально и нереально одновременно.

Редакторы окончательно вымотались. Воцарился хаос. Патлатый писака, спутавшийся с йиппи, заорал ему одному видному монстру:

— Тебе придется определиться, насколько реальна полиция.

— Нас одурачили, — выпалил другой редактор.

Люди валились на пол в слезах. Они, наконец, начали разговаривать друг с другом «без телефона». Разрыв всех шаблонов.

Театр помог им узнать многое о себе и друг о друге.

Лицом к зеркалу, ублюдки.

Сенатор Юджин Маккарти давал пресс–конференцию в тот же день, но чуть позже. Университетские редакторы вознамерились организовать настоящее шоу. Они взмолились, чтобы мы его не сорвали.

«Да ну нах, — подумал я, — шоубиз есть шоубиз. Пресс‑конференция — это бесплатный театр для всех желающих, кто может извлечь из него максимум».

Цель любой пресс‑конференции — создать сенсацию. Сенсации бесплатны. С чего вы взяли, что создать сенсацию может только человек, отвечающий на вопросы?

Кто–то рядом со мной читал New York Post. Я увидел заголовок: «КРАСНЫЕ ВЫРВАЛИСЬ ИЗ ТЮРЬМЫ. 2000 ЗАКЛЮЧЕННЫХ НА СВОБОДЕ. Безумный прорыв! Две тысячи покинули тюрьму! Маккарти, похоже, против войны. Зачем ещё ему война, как не затем, чтобы видеть вьетконговцев на воле?»

Маккарти, утонченный, обалдевший и серый закончил свою 15‑минутную речь и прочистил горло, чтобы отвечать на вопросы, когда я запрыгнул на сцену, положил ему руку на плечо и радостно проорал:

— Чувак, люди на свободе! Вьетнамский народ на воле! Разве ты не счастлив?

Телекамеры усердно продолжали снимать. Я хотел, было, чмокнуть Маккарти, но он был слишком холоден и невосприимчив. Я ощутил себя любовником, получившим отказ. Маккарти попытался проигнорировать меня, продолжив пресс‑конференцию, как будто я был пустым местом.

Спустя несколько секунд еще пять йиппи, скулящие, как щенки, кусали его за пятки.

Редакторы припухли. Они умоляли нас остановиться. Маккарти был окружен революционными братьями Маркс. Мы корчили ему рожи. Улюлюкали. Мычали. Но он гнал своё, стараясь сгладить наступивший кризис точно так же, как хотел протащить вьетнамский кризис при помощи голимого либерального вранья.

На заднем плане гремел индейский барабан. Бам–бам–бабабам. Десять человек многообещающе понесли гроб по направлению к нам, медленно и чинно, как на похоронной процессии. По мере их приближения, Маккарти становился все более нервным.

— Не волнуйся, чувак, — сказал я.

Но он по–прежнему пытался меня не замечать.

Носильщики подошли вплотную к Маккарти. Надпись на гробе гласила: «Предвыборная политика». Они перевернули гроб и вывалили смятый американский флаг. Маккарти торопливо покинул зал.

Редакторы напряглись, не на шутку напряглись. Они надвигались на меня, жаждя крови. В них кипели эмоции по поводу войны во Вьетнаме. Их реноме было испорчено. Они обратились в берсерков.

— Чё вы заёбаные–то такие? — спросил я. — Маккарти заплатил за это 20 баксов. Кампания у него получилась нудная, вот он сюда и пришёл, чтоб в телевизор попасть.

Редакторы резво рассасывались. Один из них попытался побить йиппи.

Будучи репортёром в прошлом, я почуял лицемерие.

— Мы вам классную статью подарили, а вы злитесь! Вы чё, хотите быть репортёрами, как ваши папаши? На хуй пресс–конференции!

— Пиздуйте домой и смотрите телевизор! — добавил я. — ТэВэ вас всех без работы оставит!

* * *

Цивилы ждали от радикалов, что те будут ходит кругами с пикетами, выкрикивая слоганы. Так вот, радикалам пора было выбросить транспаранты и включить мозги.

Приколись: Бобби Кеннеди приехал в Сан–Франциско, чтобы выступить на ужине демократов, вход на который стоил 500 долларов.

500 БАКИНСКИХ ЗА ОБЕД!!!

Видать, кто–то очень проголодался!

Что такого делают демократы, если могут заваливаться к столу голодными, как львы, жадно пожирая еду фантастического качества, наполняя тарелки вновь и вновь и заканчивая мерзопакостным эхом отрыжек? Спасибо, Бобби, ужин удался!

Для нас это звучало как лохотрон века — 500 бачей за ужин. Некоторые и за год таких денег не поднимают. В этой связи мы отправились на ужин к Кеннеди часом раньше и расположились за столиком на открытом воздухе, на который уже были поданы хлеб, горчица и болонская копчёная колбаса. Мы понаделали тучу сэндвичей и бесплатно раздавали дамам в бриллиантовых колье и мужчинам во фраках, которые пёрлись на большой ужин с Бобби.

Когда они только начали подтягиваться, мы, фрики, принялись визжать:

— Получи бесплатный сэндвич с болонской колбасятиной! Зачем башлять за нее 500 бачей, если можно получить на халяву прямо здесь?!

— Вы — мразь, погань, бомжи! — отвечали они нам.

Я думал, так разговаривают только республиканцы.

Мы были готовы лицезреть либеральных уёбков, которые собрались посетить революционный ням–ням.

— Мы, честное слово, за Кастро, — объясняли они, — но работаем на Кеннеди, и таким образом можем облегчить жизнь революционерам. Кроме того, у нас бесплатные билеты.

Мы заставили липовых либералов доказать своё дружелюбие поеданием наших сэндвичей с колбасой. Сэндвичи были призваны унять их аппетиты, чтобы 500–долларовый счёт за ужин не казался таким уж разумным.

Ты — это то, что ты ешь!

* * *

Представьте, что в один прекрасный день 5 тысяч грузовиков будут разъезжать по городу, рокоча в матюгальник «Война во Вьетнаме закончилась! Конец! Включите радио для получения дополнительной информации!» В течение следующих двух минут все будут звать матерей:

— Эй, мам, война закончилась!

Никсону бы пришлось пиздюхать на ТВ и разубеждать американцев, говоря, что война всё ещё продолжается.

Мы расклеили постеры с фотографией матроса, целующего медсестру в день окончания Второй мировой^[8] по всему Нью–Йорку. Постеры провозглашали празднование окончания войны во Вьетнаме.

Две тысячи тинейджеров и чиканашек всех типов собрались в парке на Вашингтон Сквер.

Мы не знали, куда себя деть, посему попросту обходили окрестности, вооружившись свистками и возвещая всех встречных об окончании войны (для многих из нас она никогда не начиналась).

Потом мы сбились в огромную кучу и устроили обратный отсчёт — 100, 99, 98, 97, 96… Когда мы добрались до 20, к нам присоединились ещё множество фриков, а когда дошли до 1, закричали:

— Война закончилась!

И побежали по Пятой авеню, чтобы скорее поделиться хорошими новостями с другими американцами.

Мы застали копов врасплох. Они почему–то решили, что мы будем паиньками, празднующими окончание войны в песочнице парка день напролёт. Вместо этого мы неслись по улицам, вопя «Войне конец!»

Клаксоны гудели. Люди бросали машины, чтоб уточнить, что мы там кричим. Даже провоенные персонажи спрашивали:

— Серьёзно? Откуда такая информация?

Аллен Гинзберг влетел в зал игровых автоматов, вскинул руки к небу, подпрыгнул и заверещал во всю глотку:

— Война закончилась! Война закончилась!

Все превратилось в один большой праздник. Прибыла нью–йоркская конная полиция, стремясь очистить улицы. Поначалу мы думали, что копы празднуют вместе с нами: у них тоже были свистки и всевозможная бутафория. Красные и зелёные огни, животные, пробки на дорогах и неистовый гвалт — все эти вещи становились составными частями церемонии.

Никто не сожалел об окончании войны. И, что потрясало ещё больше, никому не пришло в голову спросить: «А кто победил?»

Всем было по херу.

Празднование вытряхнуло людей из давно напяленных социальных ролей. Те, кто был за войну, не знали, как реагировать на психологическое насилие над их мозгами. Они не могли игнорировать эту новость, как игнорировали транспаранты «Нет войне!»

Поскольку театр вырастает из конкретной ситуации, очень важно правильно выбрать момент. Летом 1967–го своевременно было кричать, что война закончилась. Но Линдон Джонсон был тот ещё трюкач. Он завлек нас в собственный театр, подтвердив тот факт, что война ЗАКОНЧИЛАСЬ.

Цель антивоенного движения на парижских переговорах было показать, что война все ещё продолжается.

Демонстрация йиппи в Чикаго стала своего рода продолжением и одновременно опровержением празднования в честь окончания войны. Мы неслись по улицам, вопя «Война продолжается!»

И тут мы не лгали.

* * *

ЦРУ расставили сети на подростков, которые называли себя Психами и терроризовали весь Нью–Йорк, вторгаясь в самые разные митинги в кульминационные моменты, срывая с себя одежду, крича «Рим не пал за один день!» и бесследно растворяясь в сумерках.

Они вырядились как официанты на большом обеде сенаторов‑либералов в «Хилтоне». Джеймс Уильям Фулбрайт^[9], Джон Кеннет Гелбрейт^[10] и Эд Маски^[11] ожидали десерт в виде яблочного пирога и кофе. Вместо них им подали свиные головы на блюдах.

Затем Робин и Шэрон разделись. Они стояли перед тысячами представителей среднего класса, отсвечивая причиндалами. Шокированные женщины прятали глаза. Мужчины глупо хихикали и таращились. Шелли Уинтерс^[12] выплеснула на них свой коктейль.

Некоторые женщины принялись лупить зонтиками по великолепным ляжкам Сумасшедшей Шэрон.

Одна из дур завопила:

— БЕЙТЕ ЕЁ, ОНА ГОЛАЯ!

Ей вторили либералы со всего зала:

— БЕЙТЕ ЕЁ, ОНА ГОЛАЯ!

Силовые структуры, в первую очередь, выстраивают чёткую систему взглядов вне зависимости от ситуации. Когда полицейский избивает ниггера, это «закон и порядок». Когда чернокожий защищается от копа, это «насилие».

Задача революционера — создать театр, который предполагает революционную систему взглядов. Право определять — это право контролировать.

Тысячи книг, статей и речей относительно самозащиты потерпевших никогда бы не очертили такой чёткой и драматичной ситуации, какая сложилась в Окленде, штат Калифорния, одним октябрьским утречком 1967 года. Перестрелка между двумя копами и двумя «Чёрными Пантерами». В результате один из копов упал замертво. По обвинению в его убийстве был арестован Хьюи П. Ньютон.

Начальники хотели казнить Хьюи. Но миллионы людей — чёрные, белые, радикалы, либералы, революционеры, домохозяйки, доктора, студенты, профессора — отождествляли себя с ним. Они сказали, что чёрные люди должны вооружиться против беспредела мусоров.

Ситуация с Хьюи изменила ориентиры. В роли защищающегося оказалась полиция.

Униформа «Пантер» — берет, чёрная кожаная куртка, ствол — помогает созданию легенд про них. Три «Пантеры» на улице — это уже многотысячная армия.

Говнюки из Законодательного Собрания Калифорнии встретились в Сакраменто, чтобы принять закон о контроле за оружием, который разоружил бы жертв режима — чернокожих. В связи с этим «Пантеры» двинули в Сакраменто, дабы лично встретиться с конгрессменами. Стволы они взяли с собой. И пронесли в здание законодательного органа штата.

Вооружённые ненормальные ниггеры врываются в мэрию Сакраменто! Ночной кошмар любого толстосумчатого конгрессмена! Фурор партизанского театра!

Страх и паранойя в дефиците у леваков из пригородов, кабинетных интеллектуалов, аспирантов и нейтральных персонажей. Чем дальше ты находишься от движения, тем больше ты боишься. «Чёрные Пантеры» ничего не боятся. Йиппи — тоже. А Вьеткног и подавно.

Но, сидя в гостиной, стремаешься до усрачки. Но это именно то место, которое отводит для тебя структура власти.

Я никогда не видел испуганных людей в эпицентре восстания. Единственный способ ликвидировать страх — сделать то, чего ты так боишься.

Цель театра — собрать как можно больше народу, дабы превозмочь страх, взяв ситуацию в свои руки.

Мы создаем реальность, куда бы мы ни шли, если живем фантазиями.

Глава 30. ВЫДВИЖЕНИЕ И ВЫБОРЫ СВИНТУСА

src="/i/25/209825/img_1.png"> Значки с хрюшками, свиные наклейки на бамперах, поросячья реклама в New York Times, хрячьи офисы по всей стране!

Вот это да!

Все продолжали спрашивать:

— Мы знаем, против чего вы протестуете. Но что вы предлагаете?

В конце концов, мы нашли ответ — мы за свинью в президенты!

По крайней мере, позитивная программа.

Наш слоган звучал как «Зачем брать свинтавра, если можно взять целого хряка?»

Теперь фестиваль йиппи представлялся совершенно чётко: драматический издевательский съезд с планокуренным выдвижением кандидатов и делегатами из Средиземья, Аквариуса, Нью–Мехико и Нижнего Ист–Сайда.

«Делегация с Телеграф авеню отдает пятьдесят голосов в пользу… свиньи!»

Бурные овации.

Но идея выдвижения свиньи произвела раскол в движении. Некоторые йиппи хотели убить Свинтуса на гигантском пикнике и сожрать. Типа демократы выдвигают своего кандидата, и он ест людей, а у йиппи будет наоборот. Мол, мы схаваем кандидата прежде, чем он прожует нас.

Только одна политическая проблема могла посеять раздор между йиппи. У нас не было непоняток с капитализмом (против), Албанией (за), свободным сексом (за), Договоре о противоракетной обороне (за). Но вегетарианство почти уничтожило нас.

Никто не говорил, что свинина не кошерна, даже при том, что йиппи — это хиппи–иудеи. Но Эд Сандерс^[13] отказался состоять в какой бы то ни было политической партии, если она будет иметь отношение к убийству живого существа.

Открытая война разгорелась, когда мы прибыли в Чехаго. Я пришел в ярость, когда Эбби отправился на ферму и вернулся с миленьким, молочным поросёнком по имени Петуния.

— Наш Свинтус должен быть самым зловонным, отталкивающим боровом, который когда–либо пердел на земле! От него должно тошнить, — сказал я.

Йиппи сделали официальное заявление, которое подверглось нескольким болезненным ударам и осуждению массами. Стала ли свинья символом движения? Хотели ли йиппи насмешить Америку? Или взорвать её? Эбби и Пол согласились снять Петунию с выборов, если мы найдем более стрёмную свинью.

Мы ничего не знали о свиньях. Я слышал, что Джим, продавец в магазине для торчков, раньше жил на ферме. Я спросил, знает ли он что–нибудь о свиньях.

— Немного, — ответил он.

На следующий день мы упаковались в машину с 25 баксами в кармане и поехали в деревенский Иллинойс, чтобы приобрести нового президента Соединённых Штатов Америки.

На первой ферме держали двухсоткилограммовых хряков.

Лучше не придумаешь!

В смысле, отвратней. Они нас так ужасали, что лучше не придумаешь. Идеальные задатки для будущего руководителя страны.

У одного даже было выражение лица, как у Фемиды Верховного суда.

Чем больше свин весил, тем страшнее выглядел. Но беда заключалась в другом. Если мы будем таскать по городам 200‑килограммовую свинку, она быстро схватит инфаркт и помрт. Каким покажет себя наш театр, если кандидат двинет кони во время произнесения речи о согласии на выдвижение? Переживет ли Америка смерть четвёртого по величине общественного деятеля за историю страны?

На следующей ферме были свинки всех возрастов и размеров. Мы засмеялись. И смеялись, пока не стало плохо. Получают ли демократы столько удовольствия, выбирая кандидата? Мы мечтали об одном: притаранить в Чехаго все стадо. В смысле, свинкам действительно не помешает сходить в душ. Они задевают за живое.

Мы остановили человека в соломенной шляпе, который куда–то бежал.

— Слышал, много демонстрантов приезжает в Чикаго на этой неделе, — сказал он. Таким он видел съезд демократов. Его слова убедили меня в том, что мы уже победили.

Мы сказали, что свинья нам нужна для школьного спектакля и вручили ему 25 баксов.

— Берите любую, — сказал он.

Вокруг шныряли пятьдесят чёрных с серым свинок. Блин, они и впрямь были грязными. И воняли какашками. Фермер сказал нам ловить ту, что понравится. Мы напряглись и оглядели друг друга. Ни один из нас прежде свиней не ловил.

Свиньи тоже напряглись. Они сматывались всякий раз, как мы приближались. Так мы и носились за ними, пока не загнали одну в угол. Джим держал животину за хвост, пока мы хорошенько ее не схватили. Это был хряк шести месяцев от роду весом сто кило. Новый кандидат в президенты отправлялся в долгий путь к Белому Дому.

Мы погрузились в грузовик. Было жарко. Свинтус неистово скакал. Каждые 10 минут нам приходилось заезжать на бензоколонку, чтобы полить его водичкой. Он продолжал визжать и беситься. Но он не дрался с нами. Я сделал вывод: четвероногие свиньи безобидны.

Идея заключалась в том, чтобы привезти Свинтуса в городской административный центр несколькими днями позже для объявления о его выдвижении. Юристы сказали, что мы нарушим общественный порядок, если привезем деревенское животное в мегаполис. А если бы Хамфри приволок в Чехаго цирк–шапито? Его бы арестовали? Все законы политичны.

Успеем ли мы доставить Свинтуса в муниципалитет прежде, чем копы его примут? Мы собрали большую международную пресс‑конференцию, рассчитывая на то, что копы постесняются ее прервать. Для них было бы серьёзной ошибкой хватать Свинтуса, провоцируя драматичный миф, который покатится по планете.

Полиция караулила на улице — ждала, когда кто–то из нас спозаранку поедет за свиньей. Поэтому рано утром мы пустили их с одной машиной по ложному следу, а на другой спокойно забрали нашего кандидата.

Сцена у муниципалитета была снята на телекамеры, попала на радио и в газеты. Там были даже ФБР‑овцы. Появилась машина со свинкой, и йиппи затянули гимн, проталкивая себя и орущего кандидата через парадный вход.

Десять двуногих свиней приняли нас прежде, чем Свинтус успел хрюкнуть.

— Демократия в Америке — пиздёж! — кричал я, когда нас вязали. — Они даже не дают нашему кандидату произнести речь!

Они зашвырнули семерых из нас в воронок и захлопнули дверь. Потом снова открыли дверь и забросили к нам Свинтуса. В тюрьму мы ехали в компании нашего кандидата. Мы ждали, что у нас снимут отпечатки пальцев, когда явился жирный чехагский коп и сказал:

— Джентльмены, у меня для вас плохие новости. Всем вам предъявлены тяжкие обвинения.

«Вас сдала свинья».

Свинтус владел умами всех окружающих на протяжении съезда.

— Ну, он ничем не хуже других кандидатов, — заметила официантка. Типичный ответ на программу Свинтуса с обещаниями большого количества мусора и грязи. Но наш свин обвинил правительство США в дискриминации. Его главным требованием было разрешить голосовать на американских выборах жителям всей планеты на том основании, что Америка полностью контролирует земной шар.

Мы требовали, чтобы Свинтуса немедленно отправили в Белый Дом в Техасе на брифинги по вопросам внешней политики, как любого другого кандидата. Мы требовали защиты спецслужб.

Вместо этого, куда бы Свинтус не приезжал со своей кампанией — в Сан–Франциско, в Нью–Йорк и даже в Лондон — везде его забирали. И всякий раз мы отправлялись на ферму за новым кандидатом. Свиньи совсем как демократы и республиканцы: одна ничем не хуже другой.

Кое–кто говорит, что йиппи — это пародия. Но кто был большей пародией, Свинтус или Маккарти? Маккарти велел нам подстричься и вернуться в систему, чтобы проголосовать за него и закончить войну.

Это не сработало, Маккарти пролетел и попросил всех своих сторонников отдать голоса за Хамфри.

Свинтус, верный своему слову, не поддерживал ни одну другую свинью.

Пройдя немалый отрезок жизненного пути вместе со Свинтусом, включая арест и ущемление гражданских прав, йиппи полюбили его как своего.

Мы оскорбляем четвероногих друзей, называя полицейских свиньями. Четвероногие свиньи совершенно безобидны и уж точно не садисты. Они просто любят валяться в собственном дерьме и кушать его.

Они — гедонисты с плохими вкусами.

Свиньи — это йиппи на более низкой ступени эволюции.

Глава 39. МОЧИТЬСЯ НА УЛИЦЕ ПРОТИВОЗАКОННО

Революция удовлетворяет потаённые человеческие потребности, которые не приемлет американское общество. Вот почему она так опасна. Наибольшая социальная проблема в стране сегодня — это одиночество.

— Что делаешь сегодня вечером?

— Не знаю, Марти. А у тебя какие планы?

Одиночество – не индивидуальная проблема. Это беда миллионов американцев, растущих в среде всеобщего отчуждения, которая нам досталась. Мы работаем в одной части города с людьми, которые нам не близки, и спим в другой части, не зная своих соседей. Мы тратим большую часть жизни, загибаясь в концлагерях, именуемых автострадами и метрополитеном.

Куда пойти в городе, чтобы с кем–то подружиться? Куда можно скипнуть из личностных тюрем и насладиться друг другом? Город полон глухих стен, закрытых дверей и знаков, говорящих «ЗАПРЕЩЕНО».

Если кто–то незнакомый говорит вам: «Привет!» — вы напрягаетесь: «Чего ему надо?»

Разговаривать с посторонними нельзя. Все толкаются. Улицы вымощены террором, город — это тюрьма для души.

Машина, железная коробка, переносит одиноких людей из кирпичной коробки, в которой они спят, в бетонную коробку, где они работают, и обратно. Американцы общаются друг с другом, как водители машин: самый лучший водитель тот, кто не пытается подрезать, а ещё лучше — едет своей дорогой. Люди, подыхающие в пробках на автострадах — это такие же военные потери, как солдаты во Вьетнаме.

Улицы существуют для бизнеса, не для людей. Нельзя сидеть в ресторане, ничего не заказывая. Нельзя читать журналы в магазине — сначала купи, купи, купи. А что если ты находишься в центре города, и тебе резко захотелось посрать? Конкретно просраться…

Мы освобождаем город, переоборудуем его в собственные гостиные. Мы живем, работаем, едим, играем и спим вместе с нашими друзьями на улице. Сила — это когда ты стоишь на углу дома и абсолютно ничего не делаешь. Мы создаем молодёжные гетто в каждом городе, выманивая на улицы всех, кто томится дома, в школе или на работе. И каждый ищет, «чем бы заняться».

Пустые карманы для нас — освобождение. От повесток в армию, от чековых книжек, от кредитных карт, от удостоверений личности. Так лучше чувствуешь свое обнажённое тело.

Кварталы хиппи становятся первой серьёзной альтернативой урбанистической тюрьме Америки. Освобождённые кварталы — это ощутимая угроза капиталистической жизни в городе. Именно поэтому Силы Тьмы — ассоциации бизнесменов, копы и политики — сговорились нас выписать. Целая вереница законов, направленных на геноцид молодёжи, делает жизнь на улице преступлением.

Если не покажешь копу удостоверение личности, тебя могут арестовать. Пустые карманы трактуются государством как бродяжничество.

Смотреть на мир, стоя на углу дома, называется праздношатанием.

Езда автостопом — преступление. Просить милостыню противозаконно точно так же, как заговаривать с незнакомыми людьми на улице, раздавать бесплатную еду и мешать дорожно‑транспортному движению. А в Венеции, штат Калифорния, запрещается играть на гармонике в общественных местах.

Двоих моих друзей арестовали за страшное политическое преступление — они писали на улице. Одного из них закрыли в дурдоме.

Несовершеннолетний, пойманный на улице, отправляется прямиком в суд для малолеток.

А когда все эти правила проваливаются, они устанавливают комендантский час, нацистский закон, придуманный для того, чтобы не дать нам собираться вместе.

Эти правила существуют для того, чтобы вселить страх в молодёжь. И хотя они приводятся в книгах, доступных повсюду, в гетто они нарушаются. Копы патрулируют кварталы хиппи так же, как объезжают чёрные кварталы — так же, как американские солдаты обследуют вьетнамские деревни. Любой, кто повстречается — враг.

Но главная стратегия уничтожения духа свободы — это Бизнес^[14].

«Психоделические» магазинчики пытаются украсть культуру, продавая артефакты–подделки эмоционально нищим людям из Внешнего Мира. Туристы с фотоаппаратами приезжают на автобусах и приходят пешком, щёлкая затворами, хохоча и пронзительно визжа, показывая на нас пальцем.

На улицах царит сутолока. Мы не знаем, кому доверять. Неудавшиеся художники и копы под прикрытием запрудили все вокруг, отчего покупать дурь на улице стало небезопасно.

Мы словно живем на острове в капиталистическом океане, на который отовсюду нападает высаживающийся десант. Культура Тьмы пытается уничтожить Силы Света и перестроить молодёжные гетто по своему образу и подобию. Нам не хватает места в нашем собственном квартале — нечем дышать, невозможно устраивать заговоры и праздники, не к чему стремиться.

Это наша борьба за территорию. Наше выживание зависит от способности адаптироваться и отражать удары эксплуататоров психоделии, полицейских рейдов и политических выпадов, чтобы создавать молодёжные общины, в которых смогут жить изгои американского среднего класса.

Мы должны разводить костры, блокировать работу метрополитена, устраивать забастовки и снежные бури, потому что только таким образом можно принести в город освобождение. Люди впервые видят дома соседей тогда, когда смотрят на пепелища, которые от них остались. Когда вагон метро едет, никто ни на кого не обращает внимания, но как только он надолго встает, совершенно незнакомые люди начинают общаться. В период буранов Нью–Йорк становится игровой площадкой, парком аттракционов.

Кризис освобождает город.

Революция предполагает полный пересмотр географических названий в стране. Мы — городские и деревенские освободители, отдающие землю народу. Больше не будет помещиков и домовладельцев, которые уверены, что могут владеть природными богатствами, целыми отраслями или землей, а на самом деле представляют собой кандидатов в пациенты психбольниц.

Мы принесем войну в пригороды. Средний класс создает их, как убежища от агонии города. Дети, выросшие в пригороде, страдают физическим и умственным замедленным развитием. Если нам небезопасно в наших кварталах, почему корпоративные винтики должны жить спокойно в своих?

Мы достанем собственные туристические автобусы, наворуем фотоаппаратов и поедем в пригороды визжать, гоготать, тявкать и тыкать в аборигенов пальцем.

От революции не спрячешься.

Примечания

1

Эбби Хоффман (1936–1989) — ближайший друг и соратник Джерри Рубина, активист, писатель. Один из организаторов штурма Оклендского терминала в 1965 году и Марша на Пентагон в 1967. Автор многих других антивоенных и правозащитных акций. В 1973 был обвинён в распространении наркотиков, скрывался семь лет, явился с повинной и отсидел один год. Выйдя на свободу, вернулся к социальному активизму. Покончил жизнь самоубийством, отчаявшись что–либо изменить в мире без 1960‑х. В России вышло издание: Хоффман Э. Сопри эту книгу! Как выживать и сражаться в стране полицейской демократии / Пер. с англ. и предисл. Н. Сосновского. М.: Гилея, 2003.

(обратно)

2

Youth International Party (YIP) — Международная Молодёжная Партия.

(обратно)

3

Красные Бригады были впервые сформированы ещё в 1886 году после первомайского бунта в чикагском районе Хеймаркет и преследовали целью борьбу с такими нежелательными элементами, как анархисты, коммунисты и профсоюзные деятели. Согласно соответствующему постановлению Конгресса, Красные Бригады прекратили своё существование в 1978 году.

(обратно)

4

Джек Руби (Яков Рубинштейн, 1911–1967) — бизнес–аналитик и владелец ночного клуба, в 1963 году застреливший Ли Харви Освальда, которого двумя днями ранее обвинили в убийстве Джона Кеннеди.

(обратно)

5

Пол Красснер (р. 1932) — издатель сатирического журнала «Реалист», ключевая фигура контркультуры 1960–х и один из создателей йиппи. Когда в 1970–е «Реалист» столкнулся с финансовыми проблемами, его финансированием занялся Джон Леннон. Красснер также был одним из «Весёлых Проказников» Кена Кизи. Кроме того, он дружил с Ленни Брюсом и тоже комиковал со сцены, а в 1971 году, спустя 5 лет после смерти Брюса, Гручо Маркс сказал: «Предвижу тот день, когда Краснер займет место Ленни. Это по плечу только ему».

(обратно)

6

Дин Раск (1909–1994) — Госсекретарь США в период 1961–1969, ярый сторонник идеи военного способа устранения «красной угрозы».

(обратно)

7

Рональд Рейган (1911–2004) — губернатор штата Калифорния в период 1967–1975. Вошёл в историю штата как автор Кровавого четверга, когда отправил 2200 бойцов Национальной гвардии на подавление молодёжного бунта в Беркли 15 мая 1969 года.

(обратно)

8

Всемирно известный снимок Альфреда Айзенштадта (1898–1995), сделанный в 1945 году, на котором матрос целует медсестру на Таймс–сквер, радуясь окончанию Второй мировой войны.

(обратно)

9

Джеймс Уильям Фулбрайт (1905–1995) — сенатор штата Арканзас от Демократической партии в период 1945–1975.

(обратно)

10

Джон Кеннет Гелбрейт (1908–2006) — влиятельный американо–канадский экономист, автор бестселлеров, выходивших в 1950–1960–е.

(обратно)

11

Эд Маски (1914–1996) — губернатор штата Мэн в период 1955–1959, сенатор от того же штата в период 1959–1980, кандидат в президенты от Демократической партии в 1968 году и госсекретарь в период 1980–1981.

(обратно)

12

Шелли Уинтерс (1920–2006) — известная американская актриса, обладательница «Оскара» за роли в фильмах «Дневник Анны Франк» и «Клочок синевы».

(обратно)

13

Эд Сандерс (р. 1939) — поэт, певец, издатель, активист, защитник окружающей среды. В 1962 году основал авангардный журнал «Fuck You: A Magazine of Arts». где публиковал таких битников, как Ален Гинзберг, Питер Орловски, Уильям Берроуз, Гэри Снайдер и Грегори Корсо. С 2006 года живет в том самом Вудстоке, штат Нью–Йорк, издавая «Woodstock Journal» и изобретая такие музыкальные инструменты, как говорящий галстук и микротоновая микролира.

(обратно)

14

Рубин размышляет над причинами крушения Хейт–Эшбери и Сан–Франциско, как Мекки хиппи, в целом. Действительно, к моменту, когда состоялись торжественные похороны Власти Цветов (10 октября 1967), город был перенаселён нищими бородачами и беглыми подростками, а более или менее сносная жизнь поддерживалась за счёт туристов, которые прибывали в Санфран, как в зоопарк, и покупали сувениры — психоделическую атрибутику.

(обратно)

Оглавление

ОТ АМЕРИКАНСКОГО ИЗДАТЕЛЯ

Глава 5. СТАНОВЛЕНИЕ НЕСТУДЕНТА

Глава 13. КАК БЫТЬ ЙИППИ

Глава 21. ИДЕОЛОГИЯ — БОЛЕЗНЬ МОЗГА

Глава 24. РЕВОЛЮЦИЯ — ЭТО УЛИЧНЫЙ ТЕАТР

Глава 30. ВЫДВИЖЕНИЕ И ВЫБОРЫ СВИНТУСА

Глава 39. МОЧИТЬСЯ НА УЛИЦЕ ПРОТИВОЗАКОННО

*** Примечания ***