В долине Белой реки [Анатолий Иванович Мошковский] (fb2) читать онлайн

Анатолий Иванович Мошковский В долине Белой реки

У Федора было четыре дочери и один сын — Александр, по-ненецки — Санко. Дочери — это не плохо. Летом они приезжали из школы-интерната, хозяйственные и шумные, наполняли чум смехом и возней и отнимали у матери добрую половину работы. Варили обед, нянчили грудную сестренку, и частенько мать ворчала на них: приехали на отдых, а сами спины не разгибают.

Девочки громко болтали в чуме, пели, подчас ссорились и кричали друг на друга, но все-таки больше смеялись, и Федору, вернувшемуся с дежурства, приятно было слушать их воркование. Но никогда бы он не был счастлив, если бы у него не было Санко, его сына.

Когда он родился, за ним ухаживали сестры: кололи ножом полешки, составляли и связывали палочки, и получался маленький чум. Сестры приносили братику из тундры морошку и голубику, и он, размазывая на мордашке раздавленные ягоды, смачно ел. Отец после дежурства в стаде тоже любил повозиться с сыном: усаживал Санко на колени, рассказывал сказки о ненецких богатырях, щекотал его шею кусочком оленьей шкуры. Потом они боролись на разостланных постелях. Санко запросто раскладывал своего здоровенного отца на лопатки, и они при этом так хохотали, что было непонятно, как держится на шестах чум.

Как-то отец принес Санко живого лемминга — пятнистого зверька, пойманного у норки, и мальчик изумленно смотрел, как он попискивает и сучит лапками. Потом отец поставил зверька на латы и, сказав: «Лови!» — отпустил. Санко бросился за леммингом, но тот мгновенно выскочил из чума в узкую щель у земли.

— Что ты наделал, папка! — И Санко изо всех сил ударил его кулачком по руке.

А когда Санко исполнилось семь лет и под осень отец собирался отвезти его в школу-интернат, ему был подарен нож, большой нож в медной оправе на цепочке и с костяной ручкой. Без такого ножа не обходится в тундре ни один оленевод: им и упряжь починишь, и кусок мяса отрежешь, и оленя, сломавшего ногу, заколешь; с ним и волк не так страшен; спокойней выпасать стадо, если знаешь, что на ремне у тебя висит такой надежный и преданный товарищ — стальной отточенный нож…

С сияющими глазами принял Санко подарок. Он тут же подвесил к ремню ножны и вышел из чума. Нож покачивался и позвякивал медной цепочкой, как у настоящего пастуха. Санко подбежал к зарослям травы и цветов, выхватил нож, провел холодным гладким лезвием по ладони и косо ударил по стеблям иван-чая — несколько розоватых башенок упало на землю. Он рубил и направо и налево, ложился на землю, полз на животе с ножом в зубах, вскакивал, колол воздух, отражая нападение волков. Вонзив по рукоять лезвие в глотки трем хищникам, он ограничился этим и пошел к соседнему чуму, где жили приятели Васей и Энко.

Круглыми от зависти глазами смотрели они на его нож, трогали пальцами острие, по-взрослому восхищенно покачивали головой и просили дать подержать.

— А обращаться с ним можете? Еще порежетесь!

Так Санко и не дал им подержать нож.

Отец часто привозил подарки. Санко привык к ним и был бы удивлен, если б их не было.

— Поехали в стадо, — сказал ему как-то отец. — Научу, как с собаками работать.

Санко покачал головой:

— Не хочется что-то… В другой раз.

— А я хочу, чтоб ты поехал сейчас, — повторил отец.

— Ну что ж, я маленький, ты большой — можешь побить меня и силой увезти. Но я не хочу.

Отец сплюнул и потемнел. Мать с укором посмотрела на него. Ее всегда немного огорчало, что отец любит Санко больше, чем девочек, но сейчас такой разговор с сыном казался ей чересчур жестоким.

Отец уехал в стадо один, а Санко пошел удить рыбу.

Чумы стояли в долине Белой реки. Это было на редкость красивое и уютное место. Много лет кочевал Санко по тундре — жил и в лесах, и у моря, и на плоских вершинах сопок, и у синих озер, но такого красивого места не помнил. Белая река впадала в Гусиное озеро, и ее звали «танюй», в противоположность «вискам» — речкам, вытекающим из озер. Она была невелика, берега ее густо поросли вербой и березкой. Мягко накатывались воды на теплый желтый песок, и Санко часто бегал сюда с сестрами. Они рыли в песке пещерки, прокладывали каналы, изучали отпечатки собачьих лап, ножек куликов, трясогузок и даже гусей — у них следы были большие, широкие от перепонок. А сколько здесь было рыбы! Днями не расставался Санко с удочкой. Он копал червей, доставал из кустов удочку и одну за другой таскал из воды пелядок и сигов. Стояла летняя жара. Стрекоза, потрескивая прозрачными слюдяными крылышками, пролетала и застывала на острие осоки, а Санко сидел с замирающим сердцем и едва успевал наживлять червей. Два раза в день все в чуме ели рыбу. Отец довольно похлопывал его по плечам, но в глаза не хвалил, лишь товарищи-пастухи слышали от него: «Ничего парень растет… Ловкий…»

Но вот однажды, недели через две, отец сказал за ужином:

— Пора ямдать.

Санко насупился:

— А Белая река?

— Через год вернемся сюда, — сказал отец.

Санко знал, что бригада кочует по тундре не как попало, а по заранее намеченному маршруту — тропе. Когда олени съедят траву в одном месте, их перегоняют в другое, чтоб они, как говорят пастухи, нагуливали свой вес. В этом месте чумы стояли долго — около месяца; стадо давно объело поблизости всю траву, и пастухам приходилось ездить на дежурство за семь-восемь километров. Это было неудобно, и в таких случаях стадо перегоняют на другое место.

Но Санко уже привык к этому месту, и ему просто не верилось, что они покинут эту чудесную долину, долину Белой реки.

— Завтра ямдаем, — сказал отец и замолчал.

— Нет! — закричал Санко. — Не хочу! Я еще в левом заливчике не побывал. Ух, как там, верно, клюет! Останемся еще дня на три…

Мать пристально посмотрела на отца. Тот долго молчал, потом тихо сказал:

— На три дня? Нельзя. И так мы слишком задержались здесь. Утром ямдаем.

— Па, ну я тебя прошу… Ведь нигде так не брала рыба! Я завтра целое ведро наловлю.

Мать опять глянула на отца, и он опустил глаза.

— Нет. Есть дела поважнее.

Санко разобиделся, надулся и вышел из чума.

Он отказался ужинать, как ни уговаривала его мать, и голодный полез спать на оленьи постели.

Утром все проснулись рано. Два пастуха с собаками поехали пригонять стадо, а отец Санко с другими пастухами стал помогать женщинам ломать чумы. Своими глазами видел теперь мальчик, что они собираются перекочевывать, и, если не переломишь отца сейчас, потом будет поздно. И Санко решил тут же сказать отцу о своем решении, принятом сегодня ночью.

— Папа, я не поеду с вами, — сказал он. — Я останусь здесь.

Это было последнее, самое сильное средство. Конечно, отец сразу же образумится и велит приостановить сборы в дорогу. Получилось все не так. Отец даже не побледнел, не изменился в лице.

— Оставайся, — сказал он равнодушно, вынося из чума железную печку. — Твое дело.

Санко опешил. Неужели уедут без него?

Глаза его заморгали. Он круто повернулся и побежал к речке. Там он стал ловить рыбу: в кустах стояли удочка и банка с червями. Он забросил удочку. Крики женщин за спиной и лай собак, подгонявших к стойбищу стадо, не давали сосредоточиться. Санко достал нож, прижал широкое лезвие к щеке, и оно приятно обожгло холодком, но облегчения не принесло. Тогда мальчик срезал толстый ивовый прут и стал снимать ветки. Когда прут стал гладкий, он принялся резать его на куски. Иногда Санко оглядывался: с их чума уже были сняты все нюки и поднючья и он состоял из одних шестов с петлей на макушке.

Санко сидел на берегу, резал на куски один прутик за другим, из его глаз медленно капали слезы. Он дьявольски хотел есть: не ужинал, утром ни капельки в рот не взял. Но идти в стойбище не мог. А если пойдет, все кончится для него. Отец подумает, что он тряпка, и перестанет уважать. А разве сможет он, Санко, уважать самого себя после этого! Раз сказал «нет», значит, нет. Нельзя же поверить, что отец бросит его здесь, в безлюдной тундре, и уедет. То играл с ним, приносил живых леммингов и утят, подарил замечательный нож в медной оправе с цепочкой, а то вдруг возьмет и бросит!

Санко не помнил, сколько просидел так. Может, час, может, три. По звукам за спиной он догадывался: сейчас вот стадо подошло к стойбищу, пастухи расставляют юрок^[1], и скоро в него будут загонять из стада ездовых быков, чтоб запрячь их в нарты. Крики, смех, ругань, свист доносились сюда. Иногда Санко различал голоса матери, отца, сестер, и ему еще сильней хотелось плакать.

Вдруг сзади послышались легкие шаги. Мальчик насупился и принял равнодушную позу.

— Санко, не упрямься, мы уезжаем, — раздался негромкий голос.

Перед ним стояла старшая сестра Аня, в панице, пимах и желтом платке.

— Не поеду я никуда! — отрезал он.

— Значит, так и будешь здесь жить без отца-матери?

Слезы подступили к его горлу.

— Буду, — выдавил он, моргнул и, чтоб тут же не разреветься, заорал: — Пошла вон, дура!

Аня ушла, и Санко остался один. Аргиши уже были готовы, и передние олени нетерпеливо позванивали колокольчиками.

За его спиной опять раздались шаги. На этот раз они были громче, решительней и неторопливей. В чаще раздался голос отца?

— Ты всерьез решил остаться?

Санко уткнулся подбородком в грудь:

— Всерьез.

— А что будешь делать?

Санко молчал. Он знал, он был уверен: вот-вот голос у отца дрогнет, он пожурит его за упрямство, пощекочет, потом возьмет на руки, отнесет на нарты, и опять все в жизни станет так легко и привычно, и они двинутся дальше и разобьют новое стойбище. Ну, в самом деле, что здесь, у Белой реки, особого? Есть, верно, места и получше…

— Я ухожу, — сказал отец.

Санко почувствовал: еще миг — и он разревется, бросится к отцу, каждая частица его тела рвалась к нему; но он по опыту знал; сейчас нужно устоять, не сдаться, устоять в эту последнюю минуту, и он выйдет победителем; отец отступит и никогда больше не будет придираться к нему, и все пойдет по-прежнему.

— Уговаривать не буду, — бросил отец. — Две тысячи оленей не ждут одного глупого мальчишку. Если станет скучно, придешь по нашим следам, мы будем у Мшистого озера…

Санко молчал. Он не узнавал отца. Неужели он…

Так и есть! За спиной, удаляясь, захрустели шаги. А он, Санко, — он сидит! Что он делает? Санко, еще не поздно! Беги, проси прощения. Ты маленький, тебе простят. Слезы побежали по его щекам. Но Санко не вскочил, не бросился вслед. Он угрюмо сидел у Белой реки, смотрел в воду, и ему стоило больших усилий, чтоб не оглянуться. За спиной раздались гортанные крики, погоняющие оленей, звон колокольчиков… Он, не оборачиваясь, видел, как один за другим потянулись в тундру аргиши…

Мать ехала на вторых нартах. На ее смуглом лице виднелись полоски высохших слез. Муж и шага не позволил ей сделать к сыну. Сестры молчали и тихонечко про себя вздыхали, поглядывая на то место, где остались Белая река, кустарник, песчаный берег…

Они приехали на новое место, отпустили стадо и принялись ставить чумы. Здесь мать опять заплакала. Но отец не замечал ее слез. Он покрикивал на дочерей: они казались ему слишком нерасторопными и бестолковыми. И, только когда поставили чум и в нем весело затрещала хворостом печка, он спросил у жены:

— Ну, чего ты?

— От голода помрет он, Санко-то.

— Не бойся. Я ему оставил на три дня еды. Вода в реке хорошая. Ничего ему не сделается.

— А волки?.. Ты забыл про волков?

— Они на человека не нападают. Оленей и песцов хватает в тундре.

— Но скажи, зачем ты это сделал?

— Ты кто, ненка или нет? Не знаешь: если в упряжке один бык мешает другим и дерется, ему рога топором обрубают.

Жена посмотрела на свои меховые бурки:

— Знаю…

Ели в этот вечер молча, скорбно, как после большой потери. Мать всю ночь не спала, вздыхала, ворочалась с боку на бок, шепотом упрашивала отца съездить за сыном, потому что он еще маленький и глупенький, и смешно показывать ему свой характер. Отец хмурился, сплевывал, а потом сказал:

— Не сделаешь сейчас — поздно будет…

Потом он улегся, заснул и вдруг проснулся от слабого шороха: стараясь не шуметь, жена быстро одевалась. Он открыл глаза:

— Ты куда?

У нее затряслись губы, и он все понял.

— Тогда ищи себе другого мужа.

Он повернулся спиной к ней и тут же заснул. И больше не просыпался.

В это утро начиналось его дежурство в стаде. Он выехал пораньше, обогнул стадо и незаметно, за грядами сопок, чтоб никто не увидел, углубился в тундру и приехал на место недавнего чумовища. Мальчика нигде не было, но мешок с продуктами исчез. Федор остановил нарты, спрятался за бугор и целых полчаса наблюдал за рекой. И дождался. Жуя на ходу кусок вареной оленины, Санко прошел по песчаному берегу. В руках его была удочка.

Как только мальчик скрылся в кустах, Федор осторожно сел на нарты и бесшумно погнал оленей в стадо.

В чум он вернулся через день. Молчаливым укором встретили его глаза жены и дочерей. «Значит, еще не пришел, — понял он. — Ничего, у меня терпения много, я от рождения тундровик!»

Он улыбнулся, и дочки тревожно переглянулись.

И еще прошла ночь. Потом еще одна. И опять Федор поехал на дежурство. Вернулся он, когда все в чуме спали. Возле печки, прямо на латах, лежала скрюченная фигурка сына. Он был в малице, опоясанной ремнем, на котором висел большой пастушеский нож в медной оправе. Лицо сына чуть похудело, посерьезнело и казалось более взрослым.

«Давно бы так», — подумал Федор, неслышно шагнул через сына, лег под ситцевым балаганом на постель и почти тотчас уснул.

Примечания

1

Юрок — загон из кольев и сети для ловли оленей.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***